«Легенды бандитской Одессы»

Легенды бандитской Одессы (fb2) - Легенды бандитской Одессы 1249K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей В. Реутов

Сергей Реутов Легенды бандитской Одессы

Предисловие

«Ты баран, Сема, — значилось в записке, — убей его иронией, убивает исключительно смешное…»

Исаак Бабель. Одесские рассказы

Мы не зря взяли в качестве эпиграфа эти слова Исаака Бабеля, великого одессита. Уж он-то преотлично знал и того, кого назвал Беней Криком, и многих из тех, кто жил рядом с ним на Молдаванке и Пересыпи, Ланжероне и Второй станции Большого Фонтана. И конечно, прекрасно знал, как иногда выручает единственное богатство некоторых одесситов — чувство юмора. Никто лучше него не смог бы раскрыть все тайны Одессы, рассказать все истории, о которых мы сейчас знаем куда меньше именно потому, что истории эти все-таки были тайными.

К сожалению, мы не маги. И вернуть к жизни великого одессита не в наших силах. А потому многих тайн придется доискиваться в книгах и подшивках старых газет, в воспоминаниях еще живущих истинных одесситов и тех их внуков, которые сменили восточное полушарие на западное, а иногда и северное на южное. Конечно, не обойтись нам и без материалов из Интернета.

«Ну еще бы, — скажет придирчивый читатель, — сейчас столько написано об этом городе, столько снято фильмов, что смастерить пристойную компиляцию не составит ни малейшего труда». И во многом будет прав. В любом случае, кто бы ни писал об Одессе, он не сможет раскрыть все ее тайны, а любой рассказ об этом необыкновенном городе станет всего лишь еще одним крошечным камешком в огромной мозаике, которую называют Южной Пальмирой.

Мы начнем, как водится, с азов — с момента появления города на карте. История возникновения Одессы удивительна уже хотя бы потому, что города могло бы и не быть, если бы мудрые и изворотливые одесситы не начали с «мелочи» — подкупа высшего лица государства. Эту легенду мы тоже расскажем, и уважаемому читателю придется согласиться с тем, что это не могло не найти своего отражения в характере города и его обитателей.

Вся история изнанки Одессы неисчерпаема, собственно, как и история «темной стороны» любого города. Мы расскажем о самых громких именах, не обойдем ни великих революционеров, ни великих аферистов. Но остановим рассказ в 30-х годах ХХ века. Многое из того, что случилось позже, — это уже не судьбы гениальных аферистов-одиночек или предводителей банд. Здесь начинают фигурировать совсем иные действующие лица, роль которых нам оценить трудновато, ведь все это еще здесь, рядом с нами. Вернее, действующие лица остались теми же — предводители банд и одиночки, но теперь у них за спиной замаячила третья сила — политика, а о ней и ее давлении говорить пока рано.

Скажем сразу — далеко не все, о чем мы расскажем, можно найти на просторах всеведущей сети. Даже если мы сейчас не упомянем о том, с каким усердием наши герои громили архивы жандармских управлений, охранки и ЧК, просто примем к сведению, что со времени многих событий прошло больше ста лет. А время — эта коварная и неподвластная никому стихия — все расставляет по тем местам, по каким желает только оно одно.

И потому перед нами все-таки ЛЕГЕНДЫ. Легенды города и людей, когда-то его населявших…

Примем это и не будем добиваться математической точности и документальной достоверности. Согласитесь, что может быть лучше, чем вкусная одесская байка?

Глава 1. История Южной Пальмиры

Говорят, что здесь бывала Королева из Непала И какой-то крупный лорд из Эдинбурга, И отсюда много ближе До Берлина и Парижа, Чем из даже самого Санкт-Петербурга. В. Высоцкий. Куплеты Бенгальского

Владимир Семенович был таки прав: от Одессы до Парижа и в самом деле совсем недалеко. Да и Париж связан с Одессой многими узами и именами. Вернее, связана вся прекрасная Франция, причем с самых первых дней существования «жемчужины у моря».

Конечно, люди селились на берегах теплого Черного моря задолго до возникновения и Франции, и Российской империи. Видела эта земля и киммерийцев, и скифов, нашли здесь приют и славянские племена. Вместе с возмужанием Греции появились на берегах Черного моря, а тогда Эвксинского Понта, и греки. Первые следы их пребывания относят примерно к VII веку до нашей эры. Ко времени расцвета Киевской Руси на северном побережье Черного моря оседло жили тиверцы и уличи — племена восточных славян. Через пару сотен лет на берега Северного Причерноморья пришли татары. Но земли эти были уже заняты предприимчивыми и оборотистыми генуэзцами — приблизительно на месте нынешнего города раскинулась стоянка торговых судов. Старинные морские карты, портуланы, на которые наносилась подробная береговая линия, утверждают, что стоянку эту генуэзцы называли Джинестра, что по-итальянски означает «дрок» — кустарник, живым ковром укрывающий причерноморские степи с ранней весны до поздней осени.

Еще через полторы сотни лет Причерноморье перестало быть татарским и перешло во владения Литовского княжества. Тогда, примерно в XV веке, мы и находим первое упоминание о поселении Качибей на месте будущей Южной Пальмиры. Название, конечно, менялось, и не один раз, — Каджибей, Аджибей, Гаджибей…

Под таким названием, как рассказывает легенда, об этом поселении с портом узнала и Екатерина II. Крепость и порт только-только отвоевали у турок русские войска. И, дабы увековечить переход города под сень русской короны, царица велела переименовать свое новое приобретение. Легенды утверждают, что на балу Екатерина приказала:

— Пусть Хаджибей носит эллинское название Одессос, но в женском роде.

И с тех пор прекрасная Одесса отсчитывает свой век как один из городов Российской империи.

Что же обрела русская корона? А получила она небольшую крепость, выстроенную во второй половине XVIII века на берегу Хаджибейского залива, называемого ныне Одесским. Она имела, как и многие иные крепости, высокую стену с бойницами и круглыми башнями. Крепостная стена, кстати, ограждала селение и со стороны моря. Разве что посредине в стену была встроена массивная главная башня с конусообразной крышей и широкими арочными воротами — одним из немногих «официальных» входов на территорию укрепления. Само же поселение Хаджибей делилось крепостью на две части: у берегов лиманов была расположена его низинная часть — пересыпь. Вторая часть поднималась по плато. Здесь стояли лавки, кофейни, шумели базары. Ближе к морю, за пределами крепости, высился маяк.

Именно таким увидели поселение русские войска под командованием Хосе де Рибаса. Вместе с отрядом украинских казаков, которыми командовали Антон Головатый и Захарий Чепига, 13 сентября 1789 года они овладели крепостью. Через год войска под управлением А. В. Суворова штурмом взяли Измаил. В этом штурме де Рибас вновь показал себя отважным воином. И совсем скоро Северное Причерноморье у турок отвоевали, закончилась русско-турецкая война. По условиям Ясского мирного договора султанская Турция отказалась от претензий на Крым, России была возвращена и территория между Южным Бугом и Днестром — а значит, к ней отошел и Хаджибей. В конце XVIII века на берегу Хаджибейского залива для защиты со стороны моря была выстроена новая крепость — с пятью бастионами и ста двадцатью орудиями, — обнесенная рвами и валами. Гарнизон крепости насчитывал две тысячи человек. В 1794 году правительство Российской империи утвердило «План пристани и города».

Рескрипт Екатерины II предписывал: «Божьей милостью МЫ Екатерина Вторая Императрица и Самодержица Всероссийская и прочая, и прочая, и прочая.

Нашему Адмиралу Де Рибасу.

Уважая выгодное положение Хаджибея при Черном море и сопряженные с оным пользы, признали мы нужным устроить тамо военную Гавань купно с купеческой пристанью, повелев нашему Екатеринославскому и Таврическому Генерал-Губернатору открыть тамо свободный вход купеческим судам, как наших подданных так и чужестранных держав, коими в силу Трактатов с Импереею нашею существующих можно плавать по Черному морю. Устроение Гавани сей Мы возлагаем на вас, всемилостивейше повелеваем вам быть Главным начальником оной, где и Гребной флот Черноморский в вашей команде состоящий впредь главное расположение свое иметь будет; работы же производить под надзиранием генерала Суворова Рымникского, коему поручены от нас все строения укреплений и военных заведений в этой стране, придав в пособие вам инженерного полковника де Волана, коего представленный план пристани к возможному произвождению оного в действие…»

Этот рескрипт был передан де Рибасу и зачитан перед войсками крепости. Так закончилась история крепости Хаджибей и началась история города Одесса. Но к де Рибасу и роли его личности в истории Одессы мы вернемся чуть позже — надо же нам знать, что это был за человек и чем на самом деле ему обязана прекрасная Южная Пальмира.

Рассказывая об истории Одессы, нельзя не упомянуть де Рибаса и название улицы, получившей его имя, но также нельзя и забыть два других громких имени, тоже навсегда оставшихся в памяти одесситов и на ее карте. Это герцог Арман Эммануэль дю Плесси де Ришелье и граф Александр Федорович Ланжерон.

В нашем рассказе появится еще одно имя, не менее весомое в истории города, а сейчас поговорим о дюке и графе, которые сделали Одессу такой, какой мы ее знаем.

Итак, дюк де Ришелье — прапраправнучатый племянник кардинала де Ришелье, знакомого нам по романам А. Дюма-старшего. Кардинал был, как мы знаем, фигурой более чем неординарной, и о нем можно было бы поговорить, но, к сожалению, с историей «жемчужины у моря» он не связан. Разве что своим именем. А вот его дальний родственник стал для одесситов «домашним дюком» и за сравнительно небольшое время сделал для города и страны очень и очень много.

Но обо всем по порядку.

Арман Эммануэль София Септимани де Виньеро дю Плесси, граф де Шинон, пятый герцог Ришелье, был не только пра… внучатым племянником кардинала, но и внуком маршала Франции. В семнадцать лет юный Арман становится камергером при французском дворе — совсем недурная карьера для юноши. Однако он был совершенно лишен желания жить придворной жизнью и весьма застенчив. Во время Великой французской революции Арман Эммануэль бежал в Россию — в те времена эта страна была в большой моде и эмигрировать сюда у европейцев считалось своего рода признаком утонченного вкуса. Русская армия готовилась к штурму Измаила — и пылкий француз пожелал присоединиться к войскам. Он дошел до самого графа Потемкина и добился у него разрешения на этот шаг. Во время сражения Арман проявил невероятную храбрость, получив в награду золотую шпагу. После сражения Ришелье решил поселиться в Петербурге и приступить к изучению русского языка. Как часто это бывало и до него, имя отважного француза тут же перекроили, придав звучание, более привычное туземному уху, — и стал он Эммануилом Осиповичем де Ришелье.

Де Ришелье верой и правдой служил России, но и ему довелось испытать монарший гнев, с той его стороны, которую позже назовут глупостью недалекого тирана. Как-то зимой в окрестностях Петербурга занялся сильный пожар. Ришелье вместе со своими кирасирами — он же был генералом — кинулся спасать людей и тушить огонь. Царь Павел I отчитал француза и отправил в отставку, лишив всех званий, — де Ришелье имел наглость принять решение бороться с огнем самостоятельно, не получив приказа свыше.

Но все изменилось с воцарением сына Павла — Александра I. Новый царь возвращает Ришелье из опалы. Теперь он вновь становится генералом со всеми положенными регалиями и получает предложение избрать себе должность и место дальнейшей службы. Де Ришелье делает выбор и становится градоначальником заштатного городишки на юге империи. Он прибыл в Одессу в марте 1803 года. Город тогда носил множество нелестных имен: это была и «республика жуликов», и даже «помойная яма Европы». Герцог принял решение превратить это сомнительное поселение в европейский город — задача весьма нелегкая и в более просвещенные и развитые времена, что уж говорить о рубеже XIX века.

На строительство города из казны отпускались ничтожные, просто мизерные средства. Но, несмотря на это, при Ришелье — новом градоначальнике — проложили широкие улицы, разбили сады, соорудили собор, католическую церковь, синагогу. Его стараниями были выстроены театр, больница, рынок, а также коммерческая гимназия. Здания проектировал и надзирал за строительством Тома де Томон, знаменитый архитектор, а некоторые из его творений дошли до нас через два минувших столетия. Прошло всего несколько лет правления Ришелье — и Одесса обрела известность по всей Европе. В городе сосуществовали представители множества национальностей. Историк Василий Надлер писал: «В Одессе не было места для исключительного господства какой-либо национальности, все были одинаково равны, одинаково свободны, и результатом этого… явилось неслыханно быстрое возрастание города».

Пользуясь дружеским расположением монарха и неограниченными полномочиями, де Ришелье, говоря современным языком, заложил основы инфраструктуры города как значительного транзитного пункта торговли между Востоком и Западом. Именно он наладил хлебный экспорт, позвав сюда колонистов-аграриев из Германии, Франции, Швейцарии и других стран. Именно благодаря ему Одесса стала европейским городом. Ришелье также освободил ее от непомерных налогов и стал автором идеи «порто-франко», которую реализовал уже его преемник Ланжерон.

Более того, Ришелье, соблюдая и государственные, и региональные интересы, добился уникального: хлебная торговля между Россией и Турцией не прекращалась, даже когда эти страны воевали между собой! Все деньги, заработанные на царской службе, дюк потратил на создание в Одессе лицея — самого значительного учебного заведения на Юге, второго после Царскосельского.

Можно смело сказать, что именно его усилиями на южной окраине России возник настоящий европейский порт со всеми атрибутами, необходимыми городу такого ранга: биржей и самоуправлением, карантином и коммерческим судом, транспортными морскими конторами, банками и страховыми учреждениями, учебными, культурными заведениями, благотворительными департаментами и др. К тому же здесь появились русские чайные и трактиры, французские булочные и кофейни, турецкие курительные и еще много мелочей, без которых город — не более чем красивая картинка в книге.

Делопроизводство, практически все, Ришелье вел сам — отметим, что ответные документы он писал на том языке, на котором к нему обращались. Питался первый из плеяды великих градоправителей очень умеренно, свою небольшую канцелярию содержал за собственный счет. Дюк ежедневно обходил или объезжал город, вникая даже в незначительные дела. Он беседовал с подрядчиками, купцами, медиками, военными, мастеровыми, иностранными консулами, гостями города, простонародьем, обязательно посещал все общественные и частные балы. Ришелье также занимался озеленением Одессы и прилегающих к ней безводных территорий и лично выписывал недешевые саженцы из-за рубежа.

Одним словом, первого одесского градоначальника можно смело назвать, пожалуй, самым гуманным из всех администраторов, которых видел этот город. В 1814 году Ришелье возвращается во Францию и вскоре становится премьер-министром и членом Французской академии. Всю жизнь он искренне стремился в любимую Одессу, но ему было не суждено увидеть ее снова — 17 мая 1822 года герцог де Ришелье скончался в возрасте 55 лет. Император Александр Павлович, вообще отличавшийся впечатлительным характером, искренне горевал, считая Ришелье достаточно близким человеком и другом. Французскому послу царь сказал: «Я оплакиваю герцога Ришелье как единственного друга, говорившего мне правду. Он был образцом чести и правдивости».

А когда весть о смерти герцога Ришелье добралась до Одессы, граф Ланжерон, преемник и в значительной степени продолжатель его славных деяний, предложил собрать средства на установку памятника бывшему одесскому градоначальнику и генерал-губернатору Новороссийского края. На этот призыв откликнулись одесситы всех сословий. Вот поэтому идущий по проспекту к порту градоначальник Южной Пальмиры и сегодня озабоченно смотрит на плоды трудов своих. Судя по выражению его лица, он чаще все-таки доволен тем, что видит. Хотя как знать…

Новым градоначальником, пришедшим на смену дюку, как мы уже сказали, стал граф Александр Ланжерон, француз по происхождению, эмигрировавший в начале Великой французской революции. Сначала он предложил свою шпагу и усилия австрийскому двору, но получил отказ. И сразу после этого отправился в Россию, где его приняли куда радушнее: он был зачислен в армию под управлением Потемкина — в Сибирский гренадерский полк. Сама армия в это время стояла на Дунае, в очередной раз шла война с Оттоманской Портой. Но сам граф тогда с турками сразиться не успел: его патрон, принц Нассау-Зиген, предложил ему повоевать со шведами — война с северными соседями шла уже почти в предместьях Санкт-Петербурга. Ланжерон, полковник гренадерского полка, соглашается и принимает командование Второй дивизией гребного флота принца Нассау-Зигена. Кроме того, Людовик Александр Андро, граф де Ланжерон, маркиз де Косе, превращается в Александра Федоровича Ланжерона. За участие в сражениях при Биорке-Зунде в июне 1790 года он получает орден Святого Георгия 4-й степени.

Ланжерон воевал со шведами до заключения мира. А потом, как и намечалось с самого начала, отправился к Потемкину на Дунай. Затем был штурм турецкого Измаила. Смельчак-граф, по словам Александра Суворова, «…оказал отличную неустрашимость в атаке неприятеля». Неудивительно, что после сражения граф получил золотую шпагу, украшенную надписью «За храбрость». В следующем году, уже под командованием князя Репнина, граф сражался под Мачином, а после войны в составе коалиции принимал участие в сражении с… республиканской Францией. Отношение его к революционерам не изменилось, и он в составе войск отправился в поход в Лотарингию и Шампань, участвовал в многочисленных сражениях. Все больше граф убеждался в том, что именно в России, признавшей его силы и умения, он нашел новую родину, ведь Франция, охваченная безумным пламенем революционного пожарища, должна была перегореть еще не скоро.

Летом 1795 года Ланжерон перевелся в Малороссийский гренадерский полк. Его службу весьма скоро, через год, оценил шеф полка, генерал-фельдмаршал Румянцев-Задунайский, назначив графа Ланжерона полковым командиром и дав чин бригадира. Через год граф стал генерал-майором, еще через год получил следующий чин. А вместе с ним — подданство России и титул графа Российской империи.

Военная карьера графа Ланжерона — это, по сути, отражение военной истории России: битва при Аустерлице, Отечественная война 1812 года, сражение при Бауцене… Но нас интересует не эта сторона его биографии, а то, как граф стал одесситом.

Произошло это в 1815 году — Ланжерона назначили военным губернатором Херсона, одесским градоначальником, главнокомандующим бугскими и черноморскими казаками. В историческом альбоме, посвященном столетию Одессы, писали о временах его градоначальничества так: «Времена генерал-губернаторства Ланжерона если и можно отметить на страницах истории Одессы, то скорее по счастливой случайности, чем благодаря энергии и деятельности преемника Ришелье». «Старая Одесса» писала примерно так же, хотя подобрала и более деликатные выражения: «Графу Ланжерону, сменившему Ришелье, оставалось только во всем следовать своему предшественнику, что он и делал». Зная удивительные особенности города и некоторых обитателей юга империи, можно смело предположить, что даже «во всем следовать своему предшественнику» было далеко не так просто.

Именно графу Ланжерону Одесса обязана знаменитым и нечастым явлением — статусом «порто-франко». Граф настойчиво пропагандировал идеи Ришелье и даже, говоря языком нового времени, пробивал их в верхах. Но все равно лишь 16 апреля 1817 года, через два года после вступления в должность, граф отпраздновал свою первую серьезную победу: в Одессе был установлен режим «порто-франко». На самом же деле градоначальникам города понадобилось целых девятнадцать лет для того, чтобы зона, свободная от таможенных пошлин, превратилась из идеи в царское решение: еще в 1798 году Кесоглу, попечитель греков-поселенцев, ходатайствовал об этом перед императором, после сам Ришелье пытался этого добиться, приложив всю присущую ему настойчивость. Но удалось это только Ланжерону, хотя до полного воплощения идеи прошло еще более двух лет — режим «порто-франко» был открыт лишь 15 августа 1819 года и предоставлялся городу всего на 30 лет.

Во время подготовки к осуществлению режима вырыли внушительный ров длиной примерно 24 версты, для вывоза товаров оставили два проезда: «Херсонскую таможню» на Пересыпи и «Тираспольскую таможню» на Молдаванке. Подготовительные мероприятия обошлись городу в прямо-таки астрономическую сумму — 300 тысяч рублей, но градоначальник считал, что игра стоит свеч.

Понятно, что охрана границы такой длины была делом непростым. А контрабандисты появились, наверное, почти сразу после утверждения режима. О них, конечно, речь тоже будет впереди, и мы упомянем об этом еще не один раз. В связи с этим в июне 1822 года приняли решение сократить зону «порто-франко»: новый рубеж пролег по современной Старопортофранковской улице. Чуть позже, в 1826 году, зону снова расширили, когда добавили к ней Пересыпь, Молдаванку и Малый Фонтан. Тогда же город окопали двумя параллельными рвами на расстоянии около 20 саженей друг от друга. В таком виде зона «порто-франко» просуществовала до 1859 года, когда статус был окончательно отменен.

Перечислим некоторые успехи Ланжерона, как говорится, списком.

Год 1818-й. Новый градоначальник заканчивает еще один проект, предложенный и начатый Ришелье: в Одессу приглашен садовник Карл Десмет, на 70 гектарах заложивший Ботанический сад. «Этот сад, — писал в “Старой Одессе” Александр де Рибас, — пользовался такой славой, что рассаду и саженцы отправляли в Крым, в Алупку и даже за границу».

Год 1819-й. Утвержден устав Ришельевского лицея. И в этом же году открылся торговый дом Федора Родоканаки, купца первой гильдии. Коммерческий оборот заведения составлял пять миллионов рублей. Все разом сыграло немалую, если не решающую роль в развитии банковского дела Одессы.

Год 1820-й. В Одессе выходит первая газета Messager de la Russie Meridionalle (два выпуска в неделю): основал ее агроном Иван Деваллон, француз по происхождению. И в продолжение темы СМИ: еще через два года в Одессе увидел свет и первый номер журнала Troubadour d’Odessa, он освещал искусство.

В том же 1820 году, осенью, император удовлетворяет ходатайство графа, и в Одессе учреждают Лекарскую управу.

О первых годах правления Ланжерона лучше всего рассказывать словами современников. Английская путешественница Мэри Холдернесс после двух путешествий по югу России, в 1816-м и 1820 году, писала: «Город Одесса — морской порт, процветает, и это место по-настоящему впечатляющее, если вспомнить, что около 20 лет назад все его население помещалось в нескольких рыбацких хижинах и что в 1812 году треть населения города забрала чума. Вновь посетив Одессу, я увидела, что в течение четырех лет здесь произошли большие изменения, и прогресс просто ошеломляет. В течение одного только 1819 года было возведено 70 каменных домов, а порт посетило 200 судов, принявших на свой борт не менее четырех миллионов четвертей зерна».

Именно при Ланжероне Одесса начинает превращаться в Южную Пальмиру. Граф, хоть и был суровым военным, но город, которому отдавал столько сил, просто обожал — он завещал похоронить себя именно в Одессе. И самый популярный или, как говорят одесситы, «шикарный» пляж города называется Ланжерон.

Следующим «звездным» новороссийским генерал-губернатором стал граф Михаил Семенович Воронцов. Да-да, тот самый, который, среди прочего, выстроил (или для которого выстроили) знаменитый Воронцовский дворец в Алупке. Градоначальник Одессы подчинялся именно ему. В Одессу граф Воронцов приехал в конце июля 1823 года. Как генерал-губернатор, для процветания юга империи, и в том числе для Одессы, он сделал чрезвычайно много. Личность эта была просто необыкновенная: вряд ли в российской армии можно было найти еще одного настолько же образованного генерала с таким же широким государственным кругозором. Воронцов принимал участие почти во всех войнах первой половины XIX века, и карьера его закончилась на Кавказе. К тому времени он уже был светлейшим князем, генерал-фельдмаршалом, кавалером всех российских и многих иностранных орденов.

Под руководством Воронцова Одесса стала главным торговым городом юга России; ему удалось добиться продления статуса «порто-франко» еще на 10 лет. При нем и его радениями было завершено устройство Ботанического сада и Приморского бульвара, которое начал граф Ланжерон. Достаточно быстро в одном конце бульвара возвели великолепный дворец для генерал-губернатора Воронцова, а в другом — здание купеческой биржи (теперь здание мэрии). На этой улице затем выросли другие красивые здания, в том числе нынешняя гостиница «Лондонская».

Год 1841-й. Сооружена знаменитая Потемкинская лестница.

Можно рассказывать еще о многих и многих правителях и градоначальниках. Мы же остановились на самых громких именах для того, чтобы показать, что история Одессы полнилась легендами с первых дней своего существования. И, вероятно, о жизни города существует немало преданий и поныне.

Хотя все же нет… Перед тем как мы отправимся в дальнейшее путешествие, вспомним предание о первой взятке, в определенной мере наложившей свой отпечаток на многое в истории Одессы.

В 1796 году император Павел I сменил на троне свою матушку Екатерину II. Известно, что он, скажем осторожно, не очень ее уважал и со многими ее делами категорически не соглашался. Должно быть, поэтому, а быть может, и по иным соображениям, взойдя на трон, он запретил финансировать из казны строительство и самой Одессы, и ее порта. Город, задыхавшийся от безденежья, приходил в упадок, землетрясение и неурожай довершили то, что начал рескрипт императора. Но уже существовал магистрат Одессы, неравнодушный к судьбе города. Выражая желание одесситов, магистрат обратился к императору с прошением о выделении кредита и продолжении строительства. Коррупции как таковой тогда не было, точнее, не было такого слова, однако «брать» на Руси было заведено издавна. Итак, магистрат составил прошение о предоставлении кредита. А для вящей убедительности в него «завернули» три тысячи апельсинов — «небольшой подарок для высочайшего двора». Апельсины оказались замечательными, и Одессе — вероятно, именно поэтому — кредит выделили и дали дозволение на дальнейшее строительство города. Благодарные одесситы, вспомнив об этом, хотя и намного позже, поставили памятник фрукту.

Глава 2. «А сие у вас натуральное чи фальшивое?»

По рыбам, по звездам Проносит шаланду: Три грека в Одессу Везут контрабанду… Э. Багрицкий. Контрабандисты

Все благороднейшее из нашей контрабанды, все, чем славна земля из края в край, делало в ту звездную, в ту синюю ночь свое разрушительное, свое обольстительное дело. Нездешнее вино разогревало желудки, сладко переламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку, звучную, как призыв боевой трубы. Черный кок с «Плутарха», прибывшего третьего дня из Порт-Саида, вынес за таможенную черту пузатые бутылки ямайского рома, маслянистую мадеру, сигары с плантаций Пирпонта Моргана и апельсины из окрестностей Иерусалима. Вот что выносит на берег пенистый прибой одесского моря, вот что достается иногда одесским нищим на еврейских свадьбах.

И. Бабель. Одесские рассказы

Что первым приходит на ум при слове «контрабанда»? Наверняка многие скажут: знаменитая фраза о том, что вся контрабанда делается в Одессе на Малой Арнаутской улице.

Понятно, конечно, что самому явлению уже много сотен лет. И что в прекрасной Южной Пальмире, как и во многих других приморских городах, контрабанда возникла с появлением порта или даже с появлением здесь людей. Понятно, что с установлением режима «порто-франко» контрабанда расцвела самым пышным цветом. Но обо всем по порядку.

Для начала — что такое контрабанда? Морская энциклопедия утверждает: «Контрабанда (от итальянского contra, т. е. “против”, и bando — “правительственный указ”) — незаконное перемещение через государственную границу товаров, ценностей и других предметов с нарушением требований таможенного законодательства…» Но за зоной свободной торговли взимались огромные налоги и пошлины, повышающие стоимость товара в разы. Что же делать, как получить прибыль и сверхприбыль и при этом не доставить казне особого удовольствия?

Конечно, нарушать! А тем более — в Одессе. Ведь здесь сама природа словно подталкивала лихих и просто оборотистых ребят: одесские катакомбы длиной почти в три тысячи километров позволяют спрятать практически все, что только можно втиснуть в их ходы и коридоры. А сама история борьбы одесских контрабандистов с представителями закона началась во времена, когда и слова-то такого в Российской империи никто не знал.

До того как Хаджибей в 1789 году перешел в руки русских, население крепости выживало по большей части за счет мелкой торговли и промыслов. Российские власти почти сразу дали городу статус порта, к тому же пограничного. После того как при первом градоначальнике, герцоге де Ришелье, были построены торговые пристани и мол, легальный товарооборот вырос в несколько раз, а с ним — кто бы в этом сомневался — и объем контрабанды. Чтобы справиться с ней, в Одессе поселили «верных казаков черноморских», воевавших в армии князя Потемкина. Таможенно-пограничными объездчиками тоже стали казаки. Это недвусмысленно предписывал указ Екатерины II «Об учреждении особой таможенной цепи и стражи для отвращения потаенного привоза товаров», вышедший в 1782 году. Казаки-объездчики на суше располагались по одному человеку на каждые пять верст границы, а морские казаки-дозорники на своих шлюпках встречали иностранные корабли.

Жалование пограничных казачков, вернее, их заработная плата, было сдельно-премиальным — они получали четверть конфискованного товара. Однако нельзя было воспрепятствовать незаконному провозу товаров через границу без активной помощи населения, среди которого вербовались агенты. Был учрежден и обязателен к ношению фрачный знак — его на гражданскую одежду обязаны были пришить все пограничные чины. По екатерининскому указу осведомители получали уже половину изъятого груза, однако огромные призовые не мешали коррупции разъедать пограничников тех времен.

Одна из самых знаменитых и успешных операций одесской погранично-таможенной стражи произошла в декабре 1797 года, когда была арестована греческая шхуна «Фелица»: она была задержана морскими казаками-дозорниками, для чего им даже пришлось обстрелять ее из мушкетов. Это судно направлялось к Аккерману, обычному месту разгрузки контрабандных товаров, где пограничная стража чаще всего отсутствовала. В донесении чиновника Шлыкова, надзирателя таможенной стражи, составленном в связи с арестом шхуны, указано, что шхуна имела на борту двадцать бочек «мальвазеи» — крепкого вина — и «до сотни аршин сукна гишпанского». Без сомнения, количество товара было занижено в несколько раз, правда, уже после того, как казаки и сам надзиратель изъяли свою «законную» долю. Именно вино и тонкое сукно составляли тогда основной предмет контрабанды; ко всему прочему, в период русско-турецких войн таможенные пошлины взлетели до небес. О том, что «верные» казаки не гнушались взятками и поборами, свидетельствует множество фактов, в том числе такой: уже в 1822 году таможенно-пограничная стража была упразднена царским правительством, а казаков перевели во вторую, тыловую линию границы. Граф Канкрин, тогдашний министр финансов России, писал: «Казаки перестали исправно нести службу и сами занимаются незаконной торговлей, потворствуя злоимцам». Затем, с 1827 года, казакам и вовсе перестали поручать охрану государственных границ. Но к тому времени одесские казаки сами давно уже превратились в контрабандистов, которых местные называли «граничными жучками». Они достаточно легко преобразились из стражей в нарушителей — сменили, так сказать, специализацию.

К концу XIX века в казачьих слободках из бывших стражей границы сложились целые династии контрабандистов. Едва ли не самой яркой представительницей контрабандистских фамилий стала королева одесской контрабанды Любка Шерман с Мельницкой улицы — именно она под именем Любка Казак обрела бессмертие в рассказах Бабеля. Держательницу постоялого двора и кабака мадам Шерман называли Казаком только потому, что ее заведение находилось в самом центре контрабандной Одессы — на Пересыпи. Именно там испокон веков селились черноморские казаки, которые в силу бывшей специальности знали все слабые места морской границы. Питейное заведение мадам Шерман превратилось в центр тайных сделок контрабандистов, а сама она стала самым главным координатором одесских «жучков». Полицейское начальство города исправно получало достаточное жалованье из щедрых рук мадам Любки и закрывало глаза на сомнительное происхождение товаров, заполнивших так называемые колониальные лавки Одессы.

Вот что можно найти в книге Осипа Чижевича «Город Одесса и одесское общество. Воспоминания одесского старожила»: «Привилегия получения всех заграничных товаров без пошлины доставляла жителям Одессы громадные удобства дешевизной всех предметов роскоши и продовольствия. Это привлекало в город богатых людей со всей России… В особенности отличались дешевизною иностранные вина, турецкий табак, оливковое масло, сахар, кофе и мануфактура… Лучший душистый турецкий табак крошенный, без бандероль, продавался от 20 до 40 коп. фунт, французские и английские сукна и лионские шелка появились в Одессе вместе с парижскими модистками и портными… В числе разных ухищрений контрабандистов открыто было, что они переносили товары мимо таможни морем, на Пересыпи, в непромокаемых мешках, а чтобы скрыть себя получше от таможенной береговой стражи, шли по шею в воде, надевая на голову стальную плоскую шапку, подходившую под цвет морской воды».

Что представлял собой статус «порто-франко»? Это была возможность легально торговать всевозможными товарами прямо с кораблей, не платя при этом иногда весьма высоких таможенных пошлин. За территорией «порто-франко» взимались огромные таможенные пошлины Российской империи. Поэтому предприимчивые и оборотистые хлопцы вырыли под рвом, ограничивающим территорию «порто-франко», целую паутину подземных ходов: по ним буквально потекли товары.

Жадность сгубила «порто-франко». Через 42 года император Александр, но уже ІІ, прислал комиссию, которая установила: за один только год в город было ввезено товаров на 21,5 млн рублей, а вывезено… всего на 2 миллиона. (Что, в общем, вполне понятно: как можно вывезти то, что уже украдено и вывезено раньше? Говоря словами героя одной из советских комедий, «все уже украдено до нас…»)

Так Одесса навсегда потеряла статус «порто-франко». Кончился золотой век города. Продолжался он сорок лет. Большинство роскошных домов, улиц, бульваров Одессы сооружены в этот период на контрабандные деньги. Теперь уже неоткуда было ввозить, но надо было чем-то так же удачно торговать! И поэтому за дело взялись умельцы именно с Малой Арнаутской, которые могли, что называется, «на коленке» изготовить все — от дорогих заграничных вин (о составе которых лучше не задумываться) до «старинных украшений» и «подлинных древних золотых и серебряных монет», которые якобы находили буквально за чертой города. Но об этом и вообще о «черной археологии» мы поговорим в одной из следующих глав, а сейчас вернемся к истории собственно контрабанды.

Понятие территориальных вод появилось в России лишь в конце XIX века. Первоначально этот термин означал только полосу таможенного досмотра. Руководствуясь положением от 1 июля 1868 года, Государственный совет России считал таковой лишь область протяженностью в три морские мили от берега. Тем не менее к нарушителям этого положения должны были применять достаточно жесткие меры, даже расстреливать из орудий. Таможенная инструкция для кораблей пограничной стражи образца 1868 года содержит четыре пункта, которые, с некоторыми изменениями, до сих пор можно найти в служебных инструкциях наших морских пограничников. Если же торговые суда не выполняли приказы, их преследовали в море далеко за пределами контрольных миль.

Боевое дежурство по охране границ несла черноморская эскадра, имевшая для этой задачи два крейсера и несколько канонерских лодок. Прогресс не дремал — в конце XIX века контрабандистские суда обзавелись паровыми двигателями, но, в отличие от современного положения вещей, суда нелегальных торговцев тогда все же уступали быстроходностью военным крейсерам: царская казна не жалела средств на охрану границ. В начале XX века главным способом морской контрабанды стало так называемое «рейдовое окно». Остановившись на рейде Одессы, иностранные суда ожидали разрешения на разгрузку, а ночью к ним подплывали челноки, которые загружались, что называется, «под завязку». На берегу товары складировали в тайных местах одесских катакомб, но недалеко от выходов этих подземелий к морю. Дальше все было проще: колониальные товары прямо оттуда доставляли в магазины Одессы. Исследователи одесских катакомб до сих пор находят следы тайных складов контрабанды. Контрабандистам по законам царской России грозило от одного до трех лет каторжных работ или ссылки в Сибирь.

Кроме контрабандистов, в катакомбах находили приют бандиты всех мастей, чуть позже — деятели революции разных политических взглядов, а еще чуть позже — и сами одесситы, прятавшиеся от нацистских войск. Со временем в бандитско-уголовной среде города возник своеобразный сначала сленг, а потом и почти подлинный язык. О нем мы поговорим попозже, но сейчас нам понадобятся некие словечки просто для того, чтобы понять, что же происходило в следующих историях. Тем же, кто особо интересуется одесским своеобразным говором, можно рекомендовать прекрасный «Большой полутолковый словарь одесского языка», созданный Валерием Смирновым и изданный в 2002 году.

Клей — фальшивые деньги.

Клифт — пиджак.

Прохаря — сапоги.

Бока — часы.

Человек — вор.

Фраер — не вор.

Мусомет, лопатник — кошелек.

Кент — друг.

Шкары — брюки.

Корочки — туфли.

Среди контрабандистов было немало женщин. Им, в отличие от мужчин, было куда легче пронести товары и спрятать их от досмотра в складках одежды. Известно, что как-то у некоей дамы, приятной во многих отношениях, под юбками внезапно стали бить куранты. У другой, к ее досаде, из-под одежд внезапно выпала сахарная голова. Третья смогла намотать на себя несколько рулонов ткани и кружев. На одесской таможне даже появилось распоряжение: «Щупать всех подозреваемых дам». Господа таможенники при сем интересовались: «А сие у вас натуральное чи фальшивое?»

Конечно, можно не говорить, что в СССР и контрабанда, и мастерские по изготовлению «колониальных товаров» цвели самым пышным цветом — дефицит всего в огромной стране был невероятным. Причем ввозилось не только то, что в стране не производилось или производилось в ограниченном количестве. Ввозились даже предметы обыденные, но появляющиеся в продаже редко и нерегулярно, такие как колготки или презервативы. Особенным спросом пользовались одежда и обувь импортного производства, а также косметика, сигареты, иностранные журналы, аудиокассеты и прочее.

И снова та самая, уже много раз упомянутая Малая Арнаутская поставляла на рынок остро необходимый дефицит в количествах, близких к промышленным. Хотя и не всегда близкого к импортному качества. Одному неискушенному гостю города «повезло» в небольшом одесском магазинчике купить удивительной красоты «импортные часы», которые за сутки убегали вперед минут на двадцать и при ближайшем рассмотрении оказались из бракованной партии часов фабрики «Заря». Другим стал только циферблат.

Умельцы на этой улице, как и на всей Молдаванке, практиковались годами, даже десятками лет. Мы уже говорили, что по подземным ходам катакомб из зоны свободной торговли товары перебирались на Молдаванку. Здесь их перепаковывали, переклеивали, снабжали новыми ярлыками и… продавали по совсем иным ценам. Конечно, настоящего контрабандного товара на всех не хватало — и тогда за дело брались умельцы-фальсификаторы. Они могли создать все что угодно — от яиц Фаберже (по слухам, партию таких яиц в несколько сотен штук задержали при вывозе только потому, что Карл Фаберже за всю свою жизнь изготовил только чуть более семидесяти экземпляров) до паспортов и фальшивых денег.

Судебная хроника газеты «Одесские новости» с определенной горечью писала: «Контрабанда в Одессе имеет такие объемы, что представляет реальную опасность для экономики Российской империи. Один из банкиров, к примеру, господин М., скупал в Польше фальшивые деньги и нелегально перевозил их в Одессу. Несмотря на все усилия полиции, ловкачи-контрабандисты сумели тайно сбыть в самой Одессе и в других городах Херсонской губернии 43 тысячи фальшивых рублей».

Ходила по Одессе легенда о так называемом соломенном пианино. Якобы некие умельцы создали из соломы музыкальный инструмент. Они ездили по Европе с концертами, а из Европы везли фальшивые ассигнации, тысячами пряча их в экзотическом инструменте. Умельцев якобы задержали только благодаря доносу. Сколько в этой истории правды, знает только одесская полицейская хроника, если, конечно, еще можно найти документы, датированные XIX веком, которым повезло уберечься от рук погромщиков всех мастей в начале безумного ХХ века.

Еще одним весьма доходным предприятием была контрабанда «живого товара». Но не столько ввоз, сколько вывоз: дома терпимости Турции, Греции, даже Италии высоко ценили девушек, которых поставляли одесские торговцы. Организовывались целые банды, которые их похищали. Случалось, что торговцы «живым товаром» похищали женщин и девиц не только из богатых купеческих, но даже из аристократических семейств. Например, в такой ловушке однажды оказалась княжна В., которая выбросилась за борт — видимо, когда поняла, что угодила на невольничье судно. Мы к этому случаю еще вернемся — к сожалению, он связан с целыми пластами в криминальной истории города.

Разумеется, бандиты, похитившие княжну, шли на большой риск. Но он того стоил: такой промысел был невероятно доходным и считался, пожалуй, самым выгодным. Женщины из Одессы, как правило, весьма привлекательные, ставшие белыми рабынями, пользовались огромным спросом в заморских борделях, но к чести полиции следует сказать, что их нередко удавалось обнаружить и спасти из плена. Порой в ходе осуществления операций завязывались нешуточные перестрелки, однако местные полицейские приходили на помощь спасателям и женщины в итоге возвращались домой.

Только в период с 1870-го по 1905 год в Одессу вернули свыше 500 «рабынь», чем полиция по праву гордилась. Впрочем, и работорговцы стремились совершенствовать свои методы. В частности, через какое-то время в Одессе появились особого рода брачные аферисты. Заключив брак с девушками из добропорядочных семейств, они отправлялись в свадебное путешествие, но стоило им попасть за границу, как они тут же сбывали жен в дома терпимости, получая за них солидный куш. Очень скоро это занятие даже стало профессией, хотя и преследовали его жестоко. Забегая вперед, скажем, что и в XIX, и в ХХ веках этот своеобразный бизнес только ширился, и к нему приложили руку известные авантюристы.

Вот так мы подошли к еще одной, весьма интересной теме: ведь проституция в Одессе, во многом похожая на проституцию в любом другом городе, кое в чем сильно отличалась — немало настоящих легенд преступного мира берут свое начало именно в «веселых кварталах» Молдаванки и Пересыпи.

Глава 3. Город свободных нравов

Каждая девушка имеет свой интерес в жизни, и только одна я живу, как ночной сторож при чужом складе.

Или сделайте со мной что-нибудь, папаша, или я делаю конец моей жизни…

И. Бабель. Одесские рассказы

Профессиональная проституция возникла в России намного позже, чем в других странах, — лишь при Петре Великом. Тогда как «жрицы любви» существовали, сколько себя помнит человечество: во времена Древней Греции, Рима, Вавилона и Иудеи. В те далекие эпохи на многие вещи смотрели проще, в том числе и на продажу собственного тела. Впрочем, и в России еще в 1649 году царю Алексею Михайловичу, отцу Петра I, пришлось издать указ, обязывающий городских объездчиков следить, чтобы «на улицах и в переулках продажных бродячих женщин не было».

Однако широкое распространение проституции в России случилось позже и стало своеобразным следствием преобразования общества «на западный манер», затеянного великим царем-реформатором. Хотя это занятие, по крайней мере формально, преследовалось законом и при Петре, и особенно при Елизавете Петровне и Анне Леопольдовне. За блуд женщин ждало наказание розгами, а затем заключение в монастыре для покаяния и перевоспитания.

Несмотря на подобные меры, в России именно в этот период началась повальная эпидемия венерических заболеваний, в частности сифилиса, затронувшая даже царствующий дом. Она так стремительно распространялась по городам и селам, добравшись до Урала и Сибири, что, согласно статистике, к 1880 году от нее пострадала пятая часть населения. И это было неизбежно, поскольку проституция лишь набирала обороты, после того как в России возникли большие группы неженатых мужчин (чиновников, солдат и матросов).

Озаботившись здоровьем своих подданных, особенно воинства, Екатерина II издала «Устав городского благочестия». В соответствии с ним публичные женщины были обязаны проходить регулярный медицинский осмотр и заниматься своей деятельностью только в специально отведенных для этого районах города. А император Павел I даже ввел для проституток нечто вроде униформы — желтое платье, и с той поры символом «профессии» стал именно этот цвет. Позже публичных женщин обязали иметь медицинское свидетельство, которое стали называть «желтым билетом».

Затем, уже при Николае I, была создана жесткая система полицейского и медицинского надзора за проститутками, которая функционировала вполне успешно. Она предусматривала осмотр публичных женщин в полицейских участках, что было отменено лишь в 1909 году.

В 1861 году император Александр II своим указом отменил крепостное право в России, и это привело к бурному развитию капитализма в стране. В городах становилось все больше свободных и обеспеченных мужчин, желавших потратить свои деньги на жриц любви. И повсюду стали возникать публичные дома.

Публичный дом по закону могла содержать только женщина. Девушки, жившие в нем, были свободны от большинства бытовых хлопот: их обеспечивали крышей над головой, пропитанием, одеждой, охраной и прочим. Тем не менее проститутки оставались совершенно бесправными перед своей хозяйкой, которую называли «мамочкой» или «мадам». Часто они попадали в долговую кабалу к ней, то есть фактически в рабство.

И пусть количество домов терпимости под давлением общественного мнения существенно сократилось к началу XX века, зато стало больше женщин, «работавших» самостоятельно. Большинство проституток происходило из крестьян, и на то были свои причины. Девушки отправлялись на заработки в город, но часто им не удавалось никуда устроиться, а тем временем на вокзалах и возле фабрик их подстерегали вербовщики. Нередко девушек, даже совсем юных, увозили в город обманом, пообещав пристроить на какое-нибудь место, и действительно «трудоустраивали». В Одессе босяки империи Корнилова даже немало этим гордились, хотя утверждали, что девушки попадали не только в жрицы любви, но и в кухарки, прачки, уборщицы. И заодно уж становились осведомителями, кто в полиции, кто в бандах.

Проститутки появились в Одессе в первые же годы после ее основания. Многие из них обитали в соседних селах, таких как Нерубайское и Гниляково, возникших намного раньше Южной Пальмиры. Имея семьи и даже детей, эти жрицы любви при первой возможности устремлялись в город и посещали на дому молодых офицеров и унтеров. В городских архивах можно найти жалобы крестьян, просивших де Рибаса вернуть в семьи жен и матерей, ведь «хозяйства без женщины приходят в упадок». Однако градоначальник ничем не мог помочь: эти дамы были свободными, крепостного права в Новороссийском крае не существовало никогда.

В архивах можно также найти свидетельства того, что и сам дюк де Ришелье столкнулся с этой проблемой. Попытки бороться с проституцией он начал предпринимать уже на третий год своего правления. Возглавляемые полицмейстером отряды полиции предпринимали рейды по одесским публичным домам, закрывая их и пытаясь привлечь их обитательниц к уголовной ответственности. Увы, как всегда, из этого ничего не вышло.

Проблема заключалась в том, что женщин не за что было привлекать: на тот момент в Российской империи не было закона, запрещавшего продажу своего тела. Дома терпимости существовали вполне официально, под надзором врачей и полицейских. И поэтому Ришелье был вынужден с ними смириться. Более того, в 1812 году, когда формировалось одесское народное ополчение для борьбы с Наполеоном, по личному дозволению дюка в двухтысячный отряд зачислили более двадцати проституток.

Светлейший князь Михаил Воронцов, который сменил Ришелье и Ланжерона на посту градоначальника Одессы, тоже пытался пресечь деятельность жриц любви, но в итоге это привело лишь к распространению нелегальной и неконтролируемой проституции, следствием чего стала эпидемия сифилиса, причем не в одной только Одессе, но и во всем Новороссийском крае. Учтя это обстоятельство, Воронцов отменил свои запреты, и в городе возникло несколько благоустроенных публичных домов, за которыми пристально надзирали как врачи, так и правоохранительные органы. Преемник Воронцова, граф Строганов, в свою очередь, отказался устраивать гонения на проституток и дома терпимости, заявив, что скорее не его указы искоренят проституцию, а проституция искоренит чиновников Новороссийского края, да и его самого. Он поступил иначе: повысил налоги на публичные дома, что позволило ему существенно пополнить бюджет города. По его словам, «порт в прибылях не может сравниться с доходами от домов терпимости».

А с 1860 года в Одессе начинается особый расцвет этой древнейшей профессии.

Собственно, Одесса всеми приезжими — купцами и промышленниками, офицерами и чиновниками различных ведомств, людьми света и даже воротилами преступного мира — воспринималась как город свободных нравов: сюда съезжались, чтобы отдохнуть и забыть о доме. Конечно, индустрия сексуальных услуг расцвела с невиданной силой. К тому же профессия проститутки в Одессе не считалась особенно позорной, что в полной мере отображено в одесском юморе.

В городе функционировало более двадцати домов терпимости, где в общей сложности было зарегистрировано свыше шести тысяч женщин, занимавшихся продажей собственного тела. Дома терпимости в Одессе располагались как в центральных фешенебельных районах, так и в беднейших кварталах. Своего рода первенство по предоставлению сексуальных услуг удерживала улица Глухая, находившаяся в самом центре Молдаванки. Длиной она была не более 250 метров, но почти все дома здесь были притонами и одноэтажными борделями, а любовные услуги стоили от 25 копеек до рубля.

«Ночные бабочки» Одессы были женщинами удивительной красоты — слияние крови самых разных народов давало потрясающие результаты. К тому же дамы эти были необыкновенно темпераментными. Даже крупные газеты Петербурга и Москвы в превосходных степенях описывали красоту одесских «девочек». Поэтому, кстати, их еще и похищали, чтобы продать в гаремы и бордели.

Этим своеобразным бизнесом чаще всего занимались портовые босяцкие банды. Правда, банды эти не брезговали и дочерьми богатых семейств, превращая их в «живой товар». Иногда девушкам удавалось сбежать с кораблей, увозивших их на чужбину, но далеко не все могли доплыть до берега.

Так случилось и с дочерью княжеского рода, которую мы уже упоминали и сейчас назовем княжной Марией В. Но начнем по порядку.

На берегу моря в районе Аркадии полиция обнаружила труп молодой девушки. Следователи долго не могли установить ее личность, но вскоре сыщикам стало известно, что богатый дом князя В. был ограблен неизвестными. Бандиты похитили крупную сумму денег, драгоценности. Сам хозяин был жестоко убит, а его дочь бесследно исчезла.

Марии В. было семнадцать. Несмотря на благородное происхождение, она предпочитала водить дружбу с весьма темными личностями — завсегдатаями одесских притонов, содержателями припортовых кабаков и борделей. Среди них выделялся некий Петр Степанов (имя мы изменили, ведь дело-то не в имени, а в сути истории, которую мы расскажем). У Марии даже был кратковременный роман с ним. Помимо прочих достоинств, Степанов был завсегдатаем борделей с улицы Глухой. Степанов привлекал Марию авантюрной романтикой, но родители, богатые люди благородного происхождения, конечно, были против связи дочери с подобной личностью. Девушке сватали в женихи молодого офицера из рода Горчаковых. И вскоре Мария прислушалась к родителям и согласилась вступить в брак с Горчаковым-младшим. Девушка разорвала отношения с авантюристом Степановым, но этот самый авантюрист измены простить не смог.

По данным городской полиции, Степанов долгое время руководил бандой, которая, в частности, похищала девушек и молодых женщин, продавая их в рабство в публичные дома Константинополя, Варны, Афин и Бухареста. За каждую проданную девушку бандиты получали от владельцев заграничных борделей по 150–200 золотых рублей. Банда имела в своем распоряжении быстроходные шхуны для перевозки «живого товара». Преступников долгое время прикрывали некоторые чины пограничной полиции.

Вскоре стали известны подробности ограбления дома семейства В. и исчезновения молодой княжны. Банде преступников помогал дворецкий. Он передал Марии письмо, якобы написанное ее женихом, офицером Горчаковым. Поддельное письмо содержало просьбу приехать в порт как можно скорее. Жених якобы писал, что он ждет Марию для тайного обручения. Девушка поспешила к любимому. И… была схвачена Степановым. Вместе с другими пленницами бывший возлюбленный планировал продать и юную княжну.

Шхуна с невольницами под покровом ночи отошла от причала и направилась в сторону Турции. Ограбление дома отца Марии стало своеобразной дымовой завесой, причем у этой завесы было целых две цели. Во-первых, конечно, скрыть исчезновение девушки, а во-вторых — направить полицию по ложному следу. Ведь на богатый дом семейства В. могла напасть любая городская банда, да и залетные тоже могли появиться. Вот они будто бы и украли семнадцатилетнюю Марию.

Банду Степанова в дом под покровом ночи пустил все тот же дворецкий, польстившись на обещание части награбленного. Кроме того, Степанов пообещал ему новый паспорт и безбедную жизнь за границей. Старшего из семейства В. убили в постели тремя ударами ножа, затем преступники вынесли из дома все драгоценности, 49 тысяч рублей ассигнациями. Трех человек из прислуги бандиты застрелили как ненужных свидетелей. Убит был также и продажный дворецкий. С ним не пожелали делиться, к тому же он много знал о планах банды Степанова.

Шхуна тем временем уже вышла в нейтральные воды и взяла курс на Стамбул. В трюме корабля томились тридцать привлекательных молодых одесситок. Мария, узнав об этом, поняла, что вместе с другими будет продана на невольничьем рынке. (Заметим, что на дворе уже вторая половина XIX века, а «просвещенные европейцы» вовсю поставляют товар на невольничьи рынки… Более того, их с удовольствием приобретают евнухи для гаремов богачей и содержатели домов терпимости.) В отчаянии девушка решила покончить жизнь самоубийством. Она прыгнула в море, и, увы… к берегу прибило ее труп.

Мы еще познакомимся с подобными аферами, когда девушка могла находиться уже где угодно, а бандиты продолжали требовать выкуп у ее родственников. Полиция нечто подобное подозревала, тем более что тело несчастной уже было найдено. За домом В. была установлена слежка. И вскоре правоохранители убедились в своей правоте — Степанов потребовал у старшего брата Марии 20 тысяч рублей за возврат девушки. Бандиты утверждали, что ее содержат на одной из пригородных дач. Причем деньги следовало передать похитителям сразу — золотом или ассигнациями. В полицию бандиты соваться не советовали — иначе они убьют Марию.

Но преступников взяли — вместе со Степановым полиция арестовала четверых его подельников. Арестованным грозила смертная казнь. Во время заседания суда Горчаков ворвался в зал и расстрелял и Степанова, и его подручных.

Но почему, спросит нас читатель, вы поместили эту историю в главу, которая рассказывает о проституции? Ответ очевиден — Степанов и подобные ему продавали девушек не только благородного происхождения, но и красавиц, которых похищали в том числе и из домов терпимости. Непокорные чаще кончали жизнь самоубийством, но иногда их и убивали.

Надо признать, что не все одесские проститутки были законопослушными. В архивах Одессы сохранилось немало уголовных дел, повествующих о том, как «ночные бабочки» вступали в сговор с уголовниками, грабили и убивали своих клиентов. Но бывало и так, что они поставляли бандитам своих «коллег»…

Проституция в Одессе не была, как мы уже говорили, делом постыдным. Многие из жриц любви были достаточно гордыми и самолюбивыми. Они считали возможным выбирать себе клиентов по собственному вкусу. Но иногда, увы, это приводило к смерти.

Бордели, притоны, дома терпимости, располагавшиеся на Молдаванке и Пересыпи, в Романовке и на Слободке — окраинных кварталах Одессы, — зачастую работали нелегально. Власти то и дело запрещали проституцию и пытались бороться с ней. Полиция время от времени устраивала облавы на ночные заведения.

С высоты нынешнего опыта это, конечно, кажется борьбой с ветряными мельницами. Ведь запретный плод, как известно, сладок. И чем больше и усиленнее что-то запрещают, тем больше людей отдают силы, средства и иногда даже жизнь, чтобы это запрещенное получить во что бы то ни стало. Достаточно вспомнить историю «сухого закона» на любом континенте.

Но вернемся к Черному морю. Как правило, в Одессе этого времени за вывеской игорных домов скрывались подпольные притоны и дома терпимости. Чаще их содержали уважаемые в городе и к тому же не самые бедные люди. Одна из известных сетей подпольных публичных домов принадлежала зажиточному мещанину З. Полиция обвиняла его в растлении малолетних, создании нелегальных притонов и подпольных борделей. Благодаря показаниям одной из несовершеннолетних девиц З. арестовали, а его заведения временно закрыли.

Собственно, «золотой век» публичных домов в Одессе пришелся на время правления Александра Ланжерона. Только тогда все заведения были открыты и работали вполне официально.

А в дальнейшем, при всех градоначальниках, проституция оставалась бизнесом почти полностью нелегальным и, как всякий нелегальный бизнес, приносила огромные доходы. Кроме того, как мы уже рассказывали, самых красивых могли и продавать…

Наиболее дорогими проститутками считали содержанок. Они принадлежали только одному благодетелю и могли обходиться весьма недешево — несколько тысяч золотых рублей в месяц. Девушке снимали квартиру и выделяли внушительную сумму на личные расходы. Но в любой момент владелец мог продать ее в заведение классом ниже.

Заведения делились на классы, в зависимости от цены услуг. К примеру, в Колодезном переулке, который выходил прямо на знаменитую Дерибасовскую, «веселые дома» были вполне пристойными, а девушки брали за свои услуги от одного до пяти рублей (притом, что на пятьдесят копеек можно было спокойно прожить день).

«Веселые кварталы» Одессы назывались не «улицами красных фонарей», а «улицами белых простыней» — если проститутка была занята, она вывешивала на окно белую простыню. В небогатых окраинных кварталах проституция была своеобразным семейным бизнесом, а бывшие проститутки ценились весьма высоко. В Одессе даже существовала поговорка, что лучшая жена — это бывшая проститутка.

В то интересное время проститутка, как мы уже упоминали, могла промышлять не только продажей своего тела, но и воровством и спекуляцией. Вообще говоря, одесский уголовный мир был достаточно четко структурирован. И «ночные бабочки» тоже являлись неотъемлемой частью этого удивительного сообщества. Конечно, выделялись так называемые «хипешницы».

Хипеш — ограбление с помощью красивой женщины легчайшего поведения. Некоторые лингвисты и писатели ХХ века ошибочно полагали, что хипеш является синонимом таких понятий, как шум, крик, вой. На самом деле это определение всевозможных процессов, сопровождающихся яркими звуковыми эффектами.

Хипешницы были, по сути, не столько проститутками, сколько мошенницами. Они обирали своих клиентов, действовали четко и слаженно, зачастую с помощью полицейских, действительных или мнимых. У хипешниц была заранее продуманная и отработанная схема поведения. Хипешницы завлекали клиента, потом, раздев его, поднимали этот самый хипеш — то есть начинали кричать со всей мочи. На крик прибегали городовые (разумеется, те самые, что были в доле). Городовой начинал составлять протокол по факту изнасилования или грязного домогательства. Клиентами обычно были солидные степенные люди, купцы или чиновники, приехавшие в Одессу поразвлечься и отдохнуть, обремененные семьями и заботами. Они вовсе не мечтали о том, чтобы их имя каким-либо образом появилось в полицейских документах. Понятно, что такие неудачники готовы были отдать любые деньги за то, чтобы их фамилии не значились нигде. Собственно, и отдавали…

Если же не отдавали, хипешница сама обчищала портмоне и карманы клиента — тот был настолько увлечен процессом составления протокола (полицейский же был в доле и потому умело отвлекал внимание от мошенницы), что не видел ничего вокруг. В обоих случаях результат был одним и тем же — пустые карманы насмерть перепуганного клиента, мечтающего оказаться от этого места как можно дальше и как можно быстрей, а также улов, с разной степенью честности распределенный между подельниками. Как правило, хипешница тоже действовала не одна, ей помогали мелкие воришки — наводчики. О жаргоне, которым пользовались «коллеги» между собой, мы уже упоминали и поговорим еще в следующих главах книги.

Хотя, конечно, в истории города, даже несмотря на обилие уничтоженных архивов, достаточно случаев куда более страшных, чем, по сути, невинное облапошивание богатого купчика, пожелавшего продажной любви.

Вторая половина XIX века во многом была временем относительной стабильности в империи — заводы и фабрики производили товары, купцы торговали, порты принимали и отправляли грузы и пассажиров, в 1860-х годах путешествующие в основном сменили экипажи разной степени удобства на железнодорожные вагоны… Город стал принимать еще больше гостей, и у жриц любви, конечно, прибавлялось клиентов. Причем самых разных… Вероятно, история, которую мы расскажем далее, в определенной мере связана с разнообразием посетителей, а не только со склонностями дам.

В середине XIX века город всколыхнуло известие о страшной находке. В одном из двориков Молдаванки были найдены три черепа недавно убитых людей. Конечно, полиция возбудила дело по факту находки, и за него взялся известный всему городу следователь Чебаков (о том, насколько точно в этой книге мы указываем имена, уже говорилось, но можем повторить и еще раз: не так важно, какую фамилию носил тот или иной персонаж, куда важнее, чем он был знаменит и какой след оставил в истории Одессы).

Так вот, о черепах. Под подозрение полиции попали все жители трехэтажного дома, во дворике которого была сделана страшная находка. (На Молдаванке, конечно, многое видали, но анатомический театр, вернее, его экспонаты, — это было слишком даже для бессердечной Молдаванки.) Следователи опросили каждого обитателя дома, но дело с мертвой точки сдвигаться и не думало. Эксперты полиции не смогли определить, кому принадлежат эти черепа. Известен был лишь тот факт, что их отделили от тела, в общем, не так давно. Также легко удалось установить, что погибшие были мужчинами. Первое предположение, которое возникло сразу же, — черепа бросили в выгребную яму, чтобы скрыть следы преступления (или преступлений), хотя совершенно непонятно, кто их совершил и с какой целью.

В силу своеобразия места события — повторимся, это была Молдаванка — при жизни пострадавшие могли быть бандитами. Но это также могли быть и совершенно обычные люди, мужчины самых разных профессий, даже принадлежавшие к разным социальным группам и просто посетившие (не самым удачным для себя образом) одну из обитательниц дома, девушку легкого поведения. Но была ли дама, что называется, в доле, то бишь была ли она причастна к убийствам, или ее посещение и последующая кровавая драма — события, никак не связанные, — это оставалось неизвестным.

После опроса всех свидетелей следователь установил, что не так давно из упомянутого дома съехала некая Леля Лежнич. Она была одной из многочисленных «ночных бабочек» и имела профессиональное имя, попросту говоря, кличку Леля Льняная.

Соседи, это известно многим, замечают все. Как-то раз одна из соседок Лели проговорилась другой, что видела, как к девушке входит клиент, но не видела, чтобы он от нее уходил, хотя следила внимательно. Предупрежденная вторая соседка чуть позже рассказала первой, что и она заметила клиента, который решил, вероятно, остаться у Лели жить, — никто не видел, как он уходил и уходил ли вообще.

Одновременно полиция прочесывала участки и установила, что примерно в то время, когда происходили убийства, в городе пропали три человека: в двух полицейских участках были найдены заявления родственников о пропаже. Пропавшие никак не были связаны друг с другом, разве что могли в разное время, как уже упоминалось, снять одну и ту же «ночную бабочку». Так как все проститутки в городе состояли на полицейском учете, то новое место жительства Лели Льняной оказалось найти достаточно просто.

Теперь она жила на Николаевском бульваре. Лелю арестовали по подозрению в совершении тройного убийства. И во время второго допроса девушка созналась в содеянном.

Мотив убийства был банален — немалые деньги, которые Леля отбирала у состоятельных клиентов. Полиция выяснила, что подобным образом девушка получила как минимум три тысячи рублей. Кроме того, стало известно, что одно время она состояла в банде с Молдаванки, где ее и научили орудовать ножом, душить жертву, в том числе и шнурком от корсета, и убивать остро заточенной шпилькой для волос.

Дальше клубок размотать было несложно: в тесном, битком набитом дворе вынос тела скрыть было бы невозможно. Льняная убивала клиентов (возможно, не одна), расчленяла тела, каким-то образом отделяла мышцы (возможно, тоже не в одиночку, хотя утверждала обратное), а кости сбрасывала в нужник. Но самое-то отвратительное заключалось в том, что она делала с останками! Девушка пекла пирожки и этими пирожками с человечиной несколько месяцев угощала соседей!

Как бы то ни было, вина Лежнич была доказана и ее приговорили к повешению. Сам же следователь Чебаков не смог доказать участие Лели в еще нескольких убийствах. Хотя, возможно, и не пытался, удовлетворившись показаниями девушки.

Вот такая милая и добрая городская история… Под стать историям, которые будут рассказаны в следующей главе.

Кстати, заметим, что практически все «байки» в этой книге так или иначе связаны с кровавыми драмами. Тема, в общем, способствует. Да и время на дворе стояло такое интересное, что каждое последующее лицо, за редчайшим исключением, было более жестоким и беспринципным, чем его предшественник.

Глава 4. Первые в плеяде

Я удивляюсь, когда человек делает что-нибудь по-человечески, а когда он делает сумасшедшие штуки — я не удивляюсь…

И. Бабель. Одесские рассказы

В этой главе не будет красивых афер и привлекательных аферистов, не будет изящно облапошенных богатеев и мило улыбающихся наглецов. Здесь будут только кровь и безумие — к сожалению, жизнь иногда преподносит отвратительные сюрпризы.

Собственно, мы только что вас об этом предупредили.

Начало XIX века было в Одессе не только временем превращения в почти европейский город, но и временем, которое нам трудновато представить: без многих приятных вещей, которые делают жизнь горожанина проще и удобнее. Однако лавки исправно функционировали, банки работали, театр давал спектакли, а полиция наводила порядок. Как могла, но все-таки старалась.

Что же касается одесситов с, так сказать, нетрадиционными умениями зарабатывать на хлеб насущный, то их главным промыслом было нападение на продовольственные обозы и денежные дилижансы, которые перевозили товары из Одесского порта в глубину империи. Такой промысел получил название «скок». Долгое время полиция не могла изловить банду налетчиков под предводительством Василия Чумака. Но о нем позже. Сначала мы все же поговорим о том, что первый Джек Потрошитель, настоящий, появился на побережье Черного моря. Да-да. И только потом, почти через пятьдесят лет, берега Туманного Альбиона «облагодетельствовал» один из его невольных последователей.

Итак, на дворе стоят 30-е годы XIX века. Сначала слухи, а потом уже и газеты разнесли по городу страшное известие. В городе орудует убийца. Для Одессы, как, собственно, и для многих других городов Российской империи, к сожалению, это было вовсе не странно. Странным был способ убийства. Намного позже таких преступников стали называть маньяками и искать их с помощью психиатров, а не суперсыщиков. Но в нашем рассказе обошлись без специалистов по поведению, хватило усилий одной только полиции.

Изувер совершал убийства по ночам и орудовал в нескольких соседствующих и не самых благополучных районах. Тел с одинаковыми увечьями становилось все больше, и падкая на яркие штампы пресса уже называла неведомого душегуба Одиноким Волком. Ночной потрошитель умело орудовал каким-то чрезвычайно острым инструментом, напоминающим то ли хирургический, то ли сапожный нож. Жертвами Волка становились в основном молодые девушки и портовые проститутки. Их быстро убивали, вскрывали, извлекали внутренние органы, а растерзанные тела сбрасывали в придорожные канавы.

Одинокий Волк выходил на промысел в «веселые» портовые кварталы — здесь было немало кабаков и притонов. Свидетелей, конечно, не было никаких, а вот выследить очередную жертву для умельца не составляло особого труда.

Первой жертвой Волка стала портовая проститутка примерно восемнадцати лет. Ее тело нашли рано утром неподалеку от хорошо известного квартала с говорящим названием Канава. У девушки был вспорот живот, отсутствовали некоторые внутренние органы. Инструмент, которым нанесли увечья, был невероятно острым и длинным.

Конечно, сразу же было заведено уголовное дело. Но время шло, а убийца продолжал безнаказанно орудовать на свободе. Он вспарывал тела жертв и извлекал внутренние органы: печень, матку, отрезал внешние половые органы. Собственно, он не просто их отрезал, но и забирал с собой. Во всяком случае, их не могли найти ни в теле, ни неподалеку от него. Полиция предположила, что убийствами «ночных бабочек» занимается душевнобольной. В течение трех месяцев одесский Потрошитель убил пять женщин. Полиция теперь была убеждена, что убийца — одиночка, причем с серьезными нарушениями психики, возможно также, страдающий сексуальными расстройствами.

Долгие шесть лет полиция города просто констатировала очередную смерть, но следствие с места не сдвигалось. Много позже человечество поняло, что подобные преступления — преступления одиноких маньяков — раскрываются чрезвычайно трудно, если раскрываются вообще.

Скажем честно, полиции еще долго не удавалось бы выйти на след, если бы не помощь негласных ее сотрудников — дворников. Дальше мы убедимся, что временами они из сотрудников превращались в противников. Но об этом в другой раз.

А в нынешней истории мы видим, как открывается дверь полицейского участка и туда входит дворник Н., комкая в руках непременную фуражку или, как говорят в наших прекрасных краях, картуз. Как все дворники империи, он был платным осведомителем. Н. рассказал уряднику об одном очень странном человеке, ночном стороже мехового магазина. Горе-сторож временами отлучался со своего поста, куда-то уходил и при этом забывал запереть двери магазина. Дворник Н. утверждал, будто он неоднократно говорил хозяйке магазина, что ее сторож посещает притоны, возможно, курит опиум. Но хозяйка отговаривалась: мол, ничего же страшного пока не случилось — так отчего ж волноваться?

Достаточно быстро полицейский дознаватель установил, что ночным сторожем в меховом магазине работал некий Илья Кодыма, из обедневших мещан, тридцати пяти лет. Однако в опиумных притонах, равно как и в лавках, торгующих недорогим спиртным, его не видели. По описанию Кодыма был мужчиной щуплым, невысокого роста — двух аршин и шести вершков, то есть примерно 170 см, глаза карие.

Следить за таким господином было непросто, и полиция избрала метод «ловли на живца», при этом сами господа полицейские оставались в засаде неподалеку от места, где фланировал по улочке очередной «живец». Кроме того, за проститутками была установлена слежка. Применялся также агентурный поиск — в «малины» отправлялись платные полицейские агенты.

Но дело сдвинулось с места, только когда жертвой пала не проститутка, а содержательница борделя А. Дама наняла извозчика, чтобы ночью съездить к клиенту. Экипаж ожидал заказчицу, но так и не дождался. Ее вскрытое тело нашли утром в глухом переулке рядом с тем местом, где ее ждал терпеливый извозчик. Убийца спрятал труп под кучей мусора. Когда следователь осматривал тело, он сразу отметил характерный почерк расчленителя: так убивал только неведомый Одинокий Волк.

У большинства жертв были связаны за спиной руки, а во рту всегда находили тряпичный кляп. Все убийства были совершены остро заточенным предметом.

Полиция установила, что и в ночь, когда была убита А., сторож Кодыма также отлучался из магазина. Теперь уже за ним нельзя было не следить, и неподалеку от магазина в разных дворах появились сразу несколько новых дворников — это были переодетые полицейские. Прошло несколько дней, и наступило полнолуние. Примерно в два часа ночи дверь мехового магазина тихо открылась, ночной сторож осторожно вышел на пустую, скверно освещенную улицу, повернул в сторону порта и дошел до печально известного квартала Канава. Он не прошел и половины улицы, как в подворотню его поманила привлекательная проститутка. Она обернулась к будущему клиенту и… получила удар по голове. От удара девушка потеряла сознание. Но едва Потрошитель достал нож, как в подворотню ворвались жандармы. Пятилетняя эпопея поисков неведомого Одинокого Волка наконец завершилась.

При задержании у убийцы изъяли молоток, завернутый в плотную ткань, несколько пеньковых веревок и сорокасантиметровый сапожный нож. Во время ареста маньяк молчал, его тело сотрясалось в припадке.

Позже следствие выяснило, что Кодыма прибыл в Одессу вместе с родителями, когда ему было лет восемь. Родители работали в порту, чтобы прокормить семью, а мальчик все время проводил на улице. Родители надеялись, что со временем и Илья станет портовым рабочим. Но он этого не хотел, сидел дома, ловил беспомощных уличных животных и издевался над ними, потрошил их. В семнадцать лет созревший Илья стал убивать беззащитных женщин и издеваться над их телами. На досудебном следствии Кодыма признался только в трех совершенных убийствах, хотя следователи подозревали его в совершении примерно пятидесяти убийств с расчленением. Также в рамках досудебного следствия провели медицинское освидетельствование, чтобы установить психическую вменяемость преступника. Одинокого Волка врачи признали подсудным, он предстал перед законом в окружном суде.

Как оказалось, кроме женщин, Кодыма убивал и мужчин. Конечно, его жертвы были слабыми и неспособными дать хоть какой-либо отпор: пьяницами, наркоманами. Одинокий Волк оказался настоящим чудовищем: он оглушал и связывал свою жертву, засовывал ей в рот кляп и потом вспарывал сапожным ножом еще живого человека. Вероятно, именно из-за кляпа никто ничего не слышал.

Суд признал Кодыму виновным и приговорил к повешению. Но уже в камере смертников он успешно симулировал сумасшествие и эпилептические припадки. Теперь Одинокий Волк смог убедить в своей душевной болезни даже врачей. Суд изменил приговор — вместо повешения Кодыму приговорили к двадцати годам каторги. Однако долго маньяк не прожил — на Нерчинской каторге его убили осужденные, узнав, чем он промышлял.

На руках Одинокого Волка, как предполагалось, была кровь пятидесяти женщин и семи мужчин. Как минимум…

В отличие от британского Потрошителя, одесский был пойман. Он создал массу судебных прецедентов и смог убедить всех, кто оказался причастен к этому делу, что жестокость человеческая временами совершенно не имеет границ.

После знакомства с Одиноким Волком история о Дяде — Василии Чумаке — может показаться даже скучноватой. Поскучаем?

Чумак был первым преступником, которого в Одессе сфотографировали для полицейского информирования. Имя бандита не сходило со страниц местных газет. Отчаянный жиган, не испытывавший ни страха, ни боли, благодаря летописи своих побегов он превзошел по популярности Япончика и Соньку Золотую Ручку, вместе взятых.

Репортеры описывали его как широкоплечего мужчину крепкого телосложения и высокого роста. «Глаза небольшие, рысьи и неимоверно хитрые, голова в клочках волос, оставшихся в основном на висках, характер скрытно-свирепый». И, кстати, с чем мы еще не раз столкнемся, легендарный одесский бандит был родом вовсе не из Одессы.

Василий (по другой версии Алексей) Безуглов/Чумак родился в 1788 году в районе Тирасполя в Едиссане, ханской Украине (это территория между реками Днепр и Днестр), в семье крестьянина. Его отец Трофим Безуглов возил из Одессы соль, за что и был прозван Чумаком. От рождения Василий был сильным, своенравным и свободолюбивым. Парень брался за любую работу, иногда спал под открытым небом, имел крепкое здоровье. Преступную карьеру тоже начал очень рано: в девять лет, чтобы купить пряники, он вынес со склада мешок с сахаром. Полицейские были удивлены, узнав, что мальчик сам вынес мешок весом больше пуда.

В 1805 году Василия призвали в императорскую армию, но с привычной вольницей юноша расставаться не собирался. Три раза он пытался сбежать со службы в Азовском пехотном полку. И все три раза его ловили и пороли розгами. После третьего побега беглеца определили в арестантскую роту.

В 1811 году Василию Чумаку все-таки удалось убежать из-под усиленного караула. Он пробрался в Молдавию и примкнул к банде атамана Бужора.

Атаман, видя недюжинную силу новичка и его несгибаемый характер, сделал его своей правой рукой. Банда промышляла на главных трактах: грабила приграничных купцов, румынских магнатов, турецкие разъезды. Здесь Василий мастерски овладел умением орудовать кистенем и изучил самые разные методы грабежа. Среди бандитов Чумак становился все более популярным. Через девять лет часть банды Бужора откололась и с новым атаманом перебралась в Бессарабию.

Тут Чумак взял под опеку шлях Тирасполь — Одесса — по нему купцы возили зерно. Это родные места Чумака, он знал каждый кустик и камешек, был как рыба в воде и свободно мог уйти от погони. Банда постоянно пополнялась, и уже через несколько лет она даже могла дать настоящий бой. Чумак старался обложить данью всех купцов, следовавших через шлях. Поскольку железных дорог тогда не существовало и все передвижение шло только по дорогам, это оказался довольно прибыльный способ заработка.

Василия Чумака в Одессе не знали, но в один солнечный день его имя таки прогремело на весь город. В этот день в Одессе начались невиданные облавы, были арестованы сотни бандитов, полиция искала какого-то Чумака. На Молдаванке узнали, что этот самый Василий Чумак со своей бандой на подъезде к Одессе похитил жену и дочь князя Волконского. Полиция подняла весь город, но толку не было: загадочный пока для одесситов Чумак как в воду канул.

Прошло несколько томительно долгих дней, нервы князя уже были на пределе. И тогда ему передали послание с предложением выкупа за женщин и встречи на нейтральной территории. По тем временам сумма выкупа была громадной — 10 тысяч рублей. На следующий день князь встретился с Чумаком и с удивлением услышал новое предложение выкупа — теперь сумма была куда ниже, для состоятельного князя вообще почти смехотворная. При этом князя вынудили пообещать амнистию для банды Чумака, а также освободить всех арестованных во время облав. В тот же день Василий Чумак выпустил женщин — это был благородный жест со стороны бандита, и князь это оценил. В свою очередь, на следующий же день Волконский распорядился выпустить всех бандитов, арестованных во время облав. По Одессе сразу поползли разговоры — теперь Чумака уважительно называли Дядей. Вчера еще никому не ведомый бандит сегодня стал авторитетным, имеющим не только имя, но и почтительную воровскую кличку.

Постепенно Василий Чумак начал контролировать всю Одессу, включая катакомбы. Это значило, что через его руки стала проходить и контрабанда, которая по подземным переходам перемещалась тоннами. Бандит обложил данью всех одесских купцов — те ежемесячно вносили плату за свою спокойную жизнь. Выходит, что уже тогда, пусть и не зная слова, Чумак изобрел рэкет. Жаль только, что тут о приоритетах спорить бессмысленно.

Выезды из города тоже контролировали люди Чумака. Он, достаточно молодой, уже был отличным стратегом, быстро выбился в бандитские авторитеты и даже решал спорные вопросы среды воров, что называется, «держал мазу». Поговаривали, что офицерам, сопровождавшим грузы, он предлагал честный поединок и сам сражался только кистенем. Но эти слухи невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.

Конечно, властям достаточно быстро надоело такое поведение Чумака, и они пожелали арестовать Дядю и его подельников. Ликвидацию банды поручили приставу Харжевскому. Он долго собирал информацию и проводил, как сейчас это называют, оперативные мероприятия. Наконец в январе 1850 года через информаторов Харжевский получил наводку, что Чумака вместе с членами его банды видели в кабаке за Тираспольской заставой (это территория современной Молдаванки). Пристав лично выехал на задержание бандита, надоевшего всей Одессе. Почуяв облаву, банда рванулась на прорыв. Но в суматохе Чумака, несмотря на его чудовищную физическую силу, все-таки удалось скрутить — для этого понадобилось сразу несколько человек. Силы оказались неравными: несколько дюжих полицейских против одного бандита. На следствии и в суде Чумак свою причастность к преступлениям отрицал и старался не отвечать даже на самые простые вопросы.

Просидев два года в Тюремном замке, Чумак наконец согласился сотрудничать со следствием — он сказал, что хочет выдать подельника, таможенного офицера. Обрадовавшись, пристав организовал, пользуясь современным языком, очную ставку. Для этого Чумака повезли в порт опознать офицера. Там его заперли в караульном отделении, и Василий, нечеловечески могучий, вырвал из окна решетку и сбежал. Оказавшись на свободе, он не только не стал прятаться и пытаться хотя бы залечь на дно, но начал мстить купцам, отказавшимся платить дань. Он не просто взимал с них поборы, но еще и жестоко расправлялся с особо непокорными, дабы преподать урок остальным.

Наступил 1854 год. Чумака опять взяла полиция, ему уже было 66 лет. Суд лишил его всех прав и отправил на каторжные работы в Сибирь, срок каторги был почти максимальный — 20 лет. Через три года Василий с каторги сбежал и снова появился в Одессе. Он быстро собрал банду и вновь вышел на свою Тираспольскую дорогу. В последующие годы за ним шла настоящая охота, его несколько раз арестовывали и опять отправляли на каторгу, но каждый раз он разрывал кандалы и сбегал.

Год 1871-й. Чумака снова арестовали, ему 83 года. Суд приговорил его к 20 годам Нерчинских рудников. Забайкалье — это очень далеко, и могучий Чумак уже не помышлял о побеге. Через десять лет ему дали послабление, учтя его возраст, и в 93 года он вернулся в Одессу. Дядя был по-прежнему в здравом уме и при прекрасном здоровье. Конечно, он опять поселился на Молдаванке. Поговаривали, что он и не подумал оставлять свою непростую «профессию», все так же ходил на дело и выступал судьей в воровских спорах.

Доподлинно не известно, как и когда знаменитый Василий Чумак закончил свою жизнь. По одним источникам, его забили крестьяне за кражу лошадей, по другим — он умер при очередном аресте; мелькало также сообщение о том, что он спокойно скончался в своем доме. Все версии сходятся на том, что ему было или ровно сто лет, или на год больше. В любом случае, это всего лишь версии. Несомненным остается только то, что Василий Чумак, Дядя, был личностью легендарной в преступном мире Одессы, да и во всеобщей криминальной истории оставил значимый след.

Глава 5. «А граф-то ненастоящий!»

Стыд, мосье Тартаковский, — в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд?

И. Бабель. Одесские рассказы

Согласитесь, что разбогатеть легко: достаточно напасть на дом купца или крупного заводчика, ограбить его, а потом спокойно поделить деньги и прибыль от продажи краденых драгоценностей. Конечно, если у вас есть надежное оружие, неплохой транспорт и достаточно сил и наглости для совершения такого деяния. Так вот, если у вас всего этого таки есть — то вы теоретически можете стать налетчиком.

И, разумеется, это много проще, чем методично, день за днем, зарабатывать небольшие суммы, чтобы содержать себя и свою семью. Хотя, конечно, спать вы будете спокойнее. Пока не станете купцом или крупным заводчиком, мишенью налетчиков. Тут уже о спокойном сне опять говорить не приходится. Но каждый выбирает по себе…

Во всяком случае, во второй половине XIX века тех, кто выбирал первый вариант, было достаточно много. Вооруженные налеты и похищения среди матерых рецидивистов в Одессе были делом популярным и выгодным. Этим занимались и циперы, то есть одиночки, и банды. Причем основным объектом похищений можно смело назвать девиц на выданье, как из богатых семей, так и не очень, и детей состоятельных родителей.

В одну из ночей 1881 года у себя дома ножом в сердце был убит известный купец Боффо, потомок одного из гениальных строителей Одессы. Напавшие выкрали из его дома 286 тысяч рублей наличными и семнадцатилетнюю дочь купца. Похищенную девушку перевезли в катакомбы и оставили под присмотром свирепых бандитов.

Такое дерзкое предприятие, конечно, не могло не наделать шума. В Одессе ходили упорные слухи, что к нему причастны подручные из банды неуловимого и удачливого графа Брендостелли (это только один вариант имени таинственного графа). Его лица никто не видел, кто он на самом деле — может быть, вовсе не граф, а маркиз, — никто не знал. Из «достоверных» источников было известно, что граф — некий светский лев, в Одессе живет давно и так же давно ведет одновременно светский и преступный образ жизни. Якобы граф часто бывает на балах и именно там высматривает следующую жертву. Кроме того, утверждали, что бандой граф руководит от скуки. Конечно, это были пустые разговоры, ведь граф на дело никогда не ходил. И, кстати, поэтому тоже считался таинственным и неуловимым…

Примерно пятую часть преступников Одессы составляли иностранцы: французы, итальянцы, греки. Кстати, греков было немало именно потому, что в Одессе еще со времен образования самого города имелась их крупная купеческая колония. Неудивительно, что существование неведомого графа Рафаэлло Брендостелли никого особо не удивило. Несколько удивляло другое — что в банде собрались откровенные «отморозки» (опять-таки проще перейти на современный язык, чтобы наиболее полно охарактеризовать в данном случае… преступное сообщество). Членов банды не связывали ни уголовная солидарность, ни географическое единство — их объединяла только тяга к обогащению, к золоту во всех его видах.

Ципер — налетчик-одиночка.

Цинкач — вор-наводчик.

Полиция знала, что банде помогает цинкач. Благодаря такому незаменимому человеку преступники могли незаметно пробираться в богатые дома. В случае с купцом Боффо бандитов впустил в дом дворецкий, Я. Он не только открыл налетчикам двери дома, но и показал, где лежат деньги. После убийства и похищения дочери купца дворецкий сбежал. Возможно, он скрылся в катакомбах вместе с украденной жертвой — молодой девушкой.

И тут мы остановимся на миг. Похищали в основном дочерей из богатых и образованных семей. Хотя часто не брезговали и девицами из мещан — если те были по-настоящему красивы. Женщины в то время представляли собой достаточно ходовой товар, и банда, безусловно, не только устраивала налеты, но и приторговывала ими.

После похищения бандиты всегда информировали родственников девушек о сумме выкупа. Как правило, жизнь девушек из состоятельных семей они оценивали в 50 — 100 тысяч рублей. Но обмен пленницы на деньги происходил крайне редко — бандиты в основном обманывали родственников. К моменту, когда родители, собрав необходимую сумму, передавали ее в условленном месте условленному человеку, девушка уже оказывалась проданной в рабство. Самых строптивых пленниц насиловали и убивали.

В криминальном мире Одессы банды похитителей и налетчиков всегда соперничали и открыто враждовали друг с другом. Иногда местные шайки вымогателей даже помогали полиции выйти на след своих заморских соперников.

Членов банды графа Брендостелли разыскивали более трех лет. За это время преступники успели похитить и продать в рабство около сотни девушек. Конечно, банда графа была не единственной, кто занимался столь выгодным делом. Но местные банды, как мы уже успели сказать, временами выдавали своих коллег. Собственно, история банды графа — это именно такая история.

Блат — возможность получить какие-либо материальные блага, услуги, положительные решения должностных лиц; должности, к которым искусственно ограничен доступ или их количество меньше количества желающих их получить; или возможность получить их незаконно, незаслуженно — в обход правил распределения. Происходит от немецкого слова Blatt, то есть записка, особенно рекомендательная. В прекрасный одесский язык, о котором мы еще поговорим, слово пришло из идиш. Конечно, господа бандиты и налетчики могли не знать слов «рекомендательное письмо», но уж слово «блат» им было отлично известно.

Так вот, банда графа многим, что называется, перешла дорогу. Особенно банде некоего Богуна. Этот господин с большой дороги занимался вымогательством — рэкетир был, говоря прекрасным современным языком, последователь знаменитого Чумака, хотя, возможно, и не подозревающий об этом. Получив мзду за охрану лавки или мастерской, он выдавал записочки «Торговля разрешается. Богун» или «Не трогать. Богун». Кстати, нечто подобное рассказывали и о том же Василии Чумаке, то бишь Дяде. Что из этого правда, а что городская легенда, сказать чрезвычайно затруднительно. Увы, мы уже не раз вспоминали о «веселых» временах начала ХХ века, когда архивы уничтожали все, кто только мог.

А теперь о Богуне. Его банда открыто враждовала с бандой графа. Началась настоящая бандитская война — полилась кровь, все чаще в питейных заведениях случались драки, даже перестрелки.

Как-то к товарищу начальника одесской жандармерии пришел Р., старьевщик. В полиции он уже много лет был платным осведомителем, а временами, возможно, двойным агентом — почтенный старьевщик общался с людьми Богуна и доносил, при необходимости, в жандармское управление. Этот труженик невидимого фронта и передал записку от самого Богуна, в которой значилось: «Можем помочь выйти на Брендостелли».

Тут все, в общем, понятно. Причина, по которой Богун решил помочь полиции, лежала на поверхности: охота на графа негативно отразилась на (назовем это аккуратно) деятельности и Богуна, и многих других «тружеников ножа и топора» — его люди стали чаще попадать в засады. Кроме того, Богун, как оказалось, сумел внедрить в банду графа своего человека. Тот быстро вошел в доверие к подручным графа, но самого Брендостелли никто в глаза не видел. Отказываться от такого предложения было глупо, и полиция разработала целый план, чтобы заманить везучего графа в ловушку.

Подставной человек предложил устроить налет на обменную контору некоего валютчика Ш. По его словам, там скопилась большая сумма — но медлить нельзя, не сегодня-завтра ассигнации могут уйти. Позарившись на обещанную сумму, бандиты пошли на дело без подготовки. Во время налета на контору произошла перестрелка: бандитов внутри здания ждала полиция. Часть налетчиков арестовали, другие были убиты при попытке оказать сопротивление. Один из задержанных пообещал показать, где содержат похищенную дочь купца Боффо. Кроме того, ему якобы было известно, что граф лично привезет ее к пароходу, отправляющемуся в Стамбул.

Граф, как бы мы сказали нынче, предоставлял комплексные услуги. Он формировал группу «женихов». Если девушка была, с точки зрения графа, достойна того, чтобы ее выгодно продать, ей находили или «подводили» жениха, который обещал райские кущи в Стамбуле или Афинах. Женихов, чаще профессиональных брачных аферистов, выписывали из Османской империи, Италии, Греции. Как правило, такой жених был в доле. Иноземный «будущий супруг» рассказывал, какой у него чудесный особняк, какие подарки ждут невесту в ее новом доме. Конечно, очарованные такими байками девушки охотно соглашались на замужество (бывало, ради безумной любви и из дома сбегали), даже приносили приданое. Женихи приданое забирали, честно сопровождали жен во время поездки «к новой семье» и так же честно продавали на первом же невольничьем рынке. А приданое присваивали.

В порту графа и юную красавицу, дочь купца, ждали пятнадцать переодетых филеров. Главарь банды воспользовался сумерками, он был один, без подручных. Да и некого было брать в помощь — часть банды перебили, часть арестовали, кое-кто подался в бега. Графа подвела жадность: вместо того чтобы бежать за границу, он решил провернуть последнюю сделку и продать юную Боффо заказчику в Стамбуле. Девушка была полусонная — Брендостелли опоил ее опийным настоем, чтобы она не сопротивлялась. Один из филеров, переодетый таможенником, остановил графа, спросив, куда направляется эта милая пара. В ответ зазвучали выстрелы.

Конечно, обезглавить банду и изловить неуловимого графа было непросто. И такую сенсацию, само собой разумеется, газетчики упустить не могли. Тем более что таинственным графом оказался вовсе не граф и совсем не итальянец, а одессит, дворецкий купца Боффо. Тот самый, что был наводчиком при ограблении собственного хозяина. Он не один год руководил налетами и похищениями. «Граф» погиб в порту в перестрелке с полицией. На его тайной квартире жандармы нашли дневник, из которого и получили сведения о многих так и не раскрытых в свое время преступлениях.

Как оказалось, кроме ограблений, банда графа не брезговала нападениями на почтовые кареты.

Надо сказать, что в то время денежные переводы пересылались именно почтовыми каретами. И такие кареты были лакомым куском для любого бандита. Ограбление кареты планировалось задолго и начиналось с того, что на подступах к Одессе, где-нибудь в районе Второй заставы, банда перекрывала дорогу. Появившуюся карету полностью обчищали, забирая все имущество, которое в ней перевозили. Конечно, подобные нападения, пусть и нечасто, но все-таки случались и были достаточно успешными.

Хотя для умельцев не было особой необходимости ожидать карету, перевозящую ценности. И об этом наш следующий рассказ.

Одно из громких ограблений произошло в 1879 году и не зря было названо ограблением века: налетчики захватили в казначействе 1 миллион 600 тысяч золотых рублей, 700 бланков для государственных паспортов и многие банковские «мелочи». Допрошенные солдаты из охраны ничего не слышали, об ограблении узнали только утром — от работников казначейства. В 8 часов утра главный кассир, как обычно, открыл своим ключом банковскую сокровищницу. Но там ничего не было, исчезло буквально все!

Для ограбления воры воспользовались подкопом. Подземный ход, вернее лаз, преступники прокопали из соседнего дома. Для этого они арендовали апартаменты, принадлежащие генеральше К. Саму владелицу апартаментов допросить не представлялось возможным, да и не было необходимости — она уже полгода как пребывала за границей, в солнечной Ницце.

Преступники прорыли лаз длиной в 20 метров с помощью кухонного ножа. Ножом они выковыривали глину из фундамента, а потом аккуратно вынимали камни и кирпичи. Усердие господ преступников было вознаграждено, и с лихвой — за раз они вынесли сумму, составляющую годовой бюджет города.

Подобная сумма все-таки заставила полицейских отнестись к расследованию весьма серьезно. Добрались и до генеральши в Ницце. Она показала, что сдала апартаменты некоей дворянке Р., которая была мила и производила очень хорошее впечатление. Молодая дама была модно одета, всюду появлялась только со своим камердинером, изъяснялась исключительно по-французски. Больше генеральше сказать было нечего. И никакие иные сведения к полиции долгое время не поступали.

Все началось, когда всплыли украденные ассигнации. Правда, произошло это только через полгода. Купюрой в сто рублей рассчитались в самом, как говорят сейчас, престижном ресторане города — у Фанкони. Купюра была влажной и затхлой. Сыщики предположили, что она хранилась в земле. Далее выяснилось, что посетителями, рассчитавшимися этой купюрой, были дворянин С. и мещанка М., завсегдатаи заведения.

Полиция понимала, что столь грандиозное мероприятие невозможно провернуть только вдвоем. Было установлено наблюдение за парочкой, но те вели себя достаточно осторожно, с подозрительными особами не встречались. Даже из дому надолго не отлучались. Однако, как это часто бывает, случай помог выйти на членов банды.

Однажды некий боцман, проводивший свободные часы у себя на участке, увидел, как какой-то подозрительный человек закапывает в землю не менее подозрительный мешок. Полиция получила сигнал наблюдательного боцмана и сразу же отправилась по указанному адресу. Свежую яму раскопали и увидели мешок с ассигнациями на сумму полмиллиона рублей золотом. Конечно, тут же была устроена засада, куда благополучно попались члены банды.

Задержанные оказались связаны с группой международных авантюристов, которая промышляла в Южной Пальмире не один год. И тут мы снова сталкиваемся с высокородной особой, которая на поверку оказывается… совершенно не такой высокородной, спасибо, если вообще дворянских кровей. В нашей истории самым главным оказался отставной кавалерийский корнет Савин, он же граф Лотрек, он же маркиз Треверс (вот интересно, почему господа мошенники выбирают себе такие громкие и звучные имена?). Собственно, Савина недурно знала империя, но все же не как налетчика.

Забавно, но корнет действительно оказался высокородным (ну, или считал себя таковым): он претендовал на болгарский престол и даже был игроком в деле поиска болгарского короля. (Известно, что в 1870-х искали претендента на болгарский престол. Это была настолько захватывающая история, что несколько позже ее описывали в воспоминаниях о сыщике Иване Путилине. Презабавнейшее чтение и преинтереснейшее, можем рекомендовать произведение с названием «Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И. Д. Путилин».) Корнет был фигурой одиозной, настоящим авантюристом. Он пытался создать свое крохотное королевство, но русские войска в Болгарии его арестовали и разоружили всех его ставленников и покровителей.

Корнет имел огромную разветвленную сеть, и одним из городов, где он промышлял со своими «соратниками», как раз и была Одесса. Всех участников ограбления века арестовали, все они получили по 15 лет каторги. В ходе расследования стало ясно, что все они замешаны в совершении еще как минимум четырех афер.

Летом 1881 года генерал-майор Василий Стрельников получил специальную командировку для производства дознания по некоторым важным государственным преступлениям в Юго-Западном и Южном крае. Он курировал особо громкие дела, чаще связанные с расследованием деятельности революционных организаций.

Василий Степанович был человеком крутого нрава; разумеется, трудно ожидать, что серьезные юридические знания и немалые способности сделают человека, а тем более юриста, мягким и спокойным. Господин Стрельников, конечно, таким не был.

Собственно, несмотря на всю серьезность, до ограблений, которые учиняли неведомые и до времени неуловимые графы и наследники, ему не было бы никакого дела. Если бы не одно «но»… Если бы такие ограбления не стали совершать господа политические.

Многие так называемые революционеры активно промышляли вооруженными налетами. Бандиты брали кассы, убивали хозяев меняльных контор, нападали на местные учреждения банков и казначейств. При ограблении старались забрать все золото, наличные, ценные бумаги. Действовали такие шайки организованно, часто использовали транспорт для перевозки денег.

И вот тут уже стало понятно, что расследование деятельности господ революционеров и расследование некоторых особенно крупных ограблений следует, говоря юридическим языком, «соединять в одно производство». Кстати, господа большевики весьма активно занимались такими налетами, «эксами», до победы октябрьского переворота, причем по всей империи.

Но вернемся к Стрельникову. Был он человеком нрава крутого. И так же круто брался за расследование. Он жестоко карал подозреваемых и был фигурой неугодной и для местной полиции, давно уже балующейся взятками, и для одесских бандитов. Стрельников взял в руки и уголовную, и политическую преступность в городе, сам присутствовал в суде на рассмотрении громких дел, требовал максимального наказания — самых больших сроков каторги, смертной казни… Конечно, рисковал, но считал, что делает это во имя благой цели.

А теперь уместны некоторые цитаты. Это будут воспоминания Веры Фигнер, русской революционерки, члена исполнительного комитета «Народной воли». Вот что она рассказывала:

«В Москве я передала Комитету многочисленные жалобы на военного прокурора Стрельникова как со стороны заключенных Киева и Одессы, так и со стороны их родственников. Эти жалобы касались главным образом его обращения с теми и другими. Считая оговор лиц, уже привлеченных к следствию, лучшим средством в борьбе с крамолой, Стрельников практиковал массовые обыски и аресты. Он производил настоящие опустошения, захватывая людей, совсем непричастных к революционной деятельности и имевших самое пустое отношение к лицам, их оговаривавшим. Это делалось совершенно систематически, по правилу, которое генерал формулировал так: “Лучше захватить девять невинных, чем упустить одного виновного”. Захваченным предъявлялись самые тяжкие обвинения: в тайном обществе, в покушениях на жизнь разных официальных лиц и т. п., и всем поголовно объявлялось напрямик, что их не выпустят из тюрьмы, пока они не покажут того-то или не подтвердят требуемого. Когда арестованные отказывались давать показания, гневу Стрельникова не было пределов, он положительно кричал на них и заявлял: “На коленях потом будете просить, чтобы я позволил дать показания, — и я не позволю”. Наряду с обвиняемыми, всячески застращивались родственники. “Ваш сын будет повешен!” — было обычным ответом на мольбы матерей. Свидания разрешались с трудом, как будто дело шло о действительно важных государственных преступниках. Эти и десятки подобных же проявлений цинизма, издевательства сильного над слабым создали Стрельникову репутацию бездушного и жестокого человека, добровольно бравшего на себя роль палача».

На большом сходе уголовных авторитетов в Одессе было решено, что Стрельникова следует ликвидировать. Убить его должны были не уголовные авторитеты, а именно политические. И убийство выдать затем именно за политический акт. Причем уничтожить неугодного прокурора следовало в Одессе, а не в Киеве. Фигнер вспоминала: «…я указывала на Одессу как на пункт, где легко могли быть собраны о его жизни все необходимые сведения и самый факт совершен с большей легкостью, чем в Киеве, где у него семья и масса знакомых и где он должен быть больше настороже, в силу своей давней известности там и многочисленных указаний, которые он имел в своих руках о различных проектах покушений на его жизнь. Мое предложение было принято, и участь Стрельникова решена. Так как вместе с тем Комитет согласился, что Одесса представляет шансы более благоприятные, чем Киев, то необходимо было тотчас же послать туда человека, который собрал бы весь материал, необходимый для исполнения задуманного».

Комитет «Народной воли» высылает в Одессу двоих боевиков, но приехал только один — Степан Халтурин, ранее разыскиваемый полицией за покушение на жизнь Александра ІІ. Уже в городе ему находят помощника, бомбардира с Молдаванки Николая Желвакова. Уж простите, но опять придется прибегнуть к цитате — никто лучше современников не сможет нам рассказать о человеке, тем более в некрологе. Итак: «…он присутствовал при казнях, и так как он лично знал Софью Львовну (Перовскую), не раз встречался с Желябовым и слышал его речи на сходках молодежи зимою, то легко представить себе то потрясающее впечатление, какое произвело на него это событие. Он провожал осужденных по улицам и во время исполнения кровавой расправы находился на площади…» Одним словом, горячий революционер.

Две группы долго выслеживали Стрельникова, записывали и хронометрировали буквально каждый его шаг. Бросить бомбу было невозможно — его охраняли полицейские. Да и сам Стрельников знал, что давно стал мишенью сначала народовольцев, а потом и уголовного мира Одессы. Для покушения бомбисты за 215 рублей приобретают у крестьянина лошадь и пролетку.

В январе 1882 года прокурор неожиданно покидает Одессу и возвращается только через месяц. Понятно, что откладывать казнь (именно так господа революционеры решили назвать убийство — как воздаяние, равное содеянному) было некуда.

В день казни Халтурин и Желваков под видом извозчика и пассажира должны были разъезжать по Николаевскому бульвару там, где часто прогуливалась их будущая жертва. Исполнители приговора условились, что Желваков будет стрелять в упор и только в голову, — предполагалось, что Стрельников носит кольчугу. Халтурин, переодетый кучером, должен был поджидать в пролетке, чтобы сразу же покинуть место покушения.

Восемнадцатого марта 1882 года Василий Стрельников вышел из французского ресторана на бульвар, чтобы совершить обычный послеобеденный моцион. Он несколько раз прошел по аллее, а затем присел на скамейку напротив Лондонской гостиницы на Николаевском бульваре. Желваков приблизился к нему, выйдя из-за кустарников, и выстрелил в упор. Удостоверившись, что Стрельников мертв, он перескочил через изгородь и помчался вниз по крутому спуску к Приморской улице. Там его ждал Халтурин, сидевший в пролетке. Желвакова уже окружали преследователи, и он явно не успевал пробиться к пролетке; тогда Халтурин с револьвером в руке бросился на помощь, однако споткнулся. Прохожие — некий приказчик, случившийся здесь полицейский чин, а также несколько рабочих — бросились его задерживать.

Согласно высочайшему повелению, обоих следовало немедленно казнить. С Желваковым все было ясно, а вот Степан Халтурин попытался увернуться. Вот что 21 марта 1882 года писал генерал-губернатор Гурко в рапорте министру внутренних дел Игнатьеву: «Степанов (Халтурин) показал, что, не принимая непосредственного участия в убийстве генерала Стрельникова, он этому способствовал и вполне сочувствовал, ибо генерал заслужил смерти, до этого приговоренный Исполнительным комитетом “Народной воли”… Участие его в убийстве было случайное, так как он приехал в Одессу, собственно, для устройства организации между рабочим сословием, и только встретив к сему в деятельности генерала Стрельникова неодолимое препятствие, донес о сем комитету и получил от него приказание устранить препятствие путем убийства, он, Степанов, решился привести это приказание в исполнение и для этой цели вошел в контакт с товарищами, которые готовы были на убийство генерала Стрельникова самостоятельно…»

Конечно, итог этого удавшегося покушения на «сатрапа царского режима» был закономерен — 19 марта 1882 года министр внутренних дел Игнатьев телеграфировал: «По доведению об убийстве генерал-майора Стрельникова до Высочайшего сведения, Государь Император повелел, чтобы убийцы были немедленно судимы военным судом и в 24 часа повешены без всяких оговорок».

Однако, как мы знаем, ни убийство прокурора Стрельникова, ни казнь «героических» народовольцев не изменили ровным счетом ничего. Одни грабили и убивали, другие пытались изловить или хотя бы пресечь…

Глава 6. Много мелких бриллиантов даже лучше, чем мало больших

Картежницы и лакомки, неряшливые щеголихи и тайные распутницы с надушенным бельем и большими боками — женщины хлопали черными веерами и ставили золотые. Сквозь изгородь дикого винограда к ним проникало солнце. Огненный круг его был огромен. Отблески меди тяжелили черные волосы женщин. Искры заката входили в бриллианты — бриллианты, навешанные всюду: в углублениях разъехавшихся грудей, в подкрашенных ушах и на голубоватых припухлых самочьих пальцах.

И. Бабель. Одесские рассказы

Сейчас нам предстоит встреча с одной из тех легенд, которые ни в малейшем представлении не нуждаются. Прекрасная и отчаянная, умная и дерзкая… Одним словом, мы поговорим о Софье Блювштейн, Соньке Золотой Ручке. Очередной не одесситке, ставшей своеобразной гордостью Одессы.

К слову, на страницах этой книги мы уже встречались и еще не раз встретимся с персонажами, родившимися в землях от Тирасполя почти до самого Петербурга и потом превратившимися в легендарных одесситов… И шо тут такого?

Написано, снято и рассказано о Соньке предостаточно. Возможно, многое из уже рассказанного… скажем осторожно, почти правда. Но правды-то мы уже все равно не узнаем. Сама мадам Блювштейн вряд ли согласится дать нам интервью… А все остальное, каким бы «документальным» ни было, — только более или менее профессионально сработанный вымысел. Легенда — она легенда и есть.

Начнем с фактов. Почти очевидных и потому гордо красующихся в «Википедии». Софья Ивановна (Шейндля-Сура Лейбовна) Блювштейн (в девичестве Соломониак) (1846, Повонзки, Варшавская губерния, — 1902, пост Александровский, о. Сахалин) — легендарная российская преступница-авантюристка еврейского происхождения, известная как Сонька Золотая Ручка. Достоверные сведения о ее жизни практически отсутствуют, поскольку созданное ее рукой жизнеописание, по сути, является плодом ее воображения. Уверенно утверждать, опираясь на официальные судебные документы, можно лишь то, что знаменитая авантюристка родилась в местечке Повонзки Варшавской губернии в 1846 году. Однако, когда в 1899 году Софья крестилась по православному обряду, местом своего рождения она указала Варшаву, а годом рождения — 1851-й. Получила образование, знала несколько иностранных языков. Обладала даром артистизма и театрального перевоплощения.

Вот, собственно, и все, что известно наверняка. Далее будет изложено множество сведений, часть которых совершенно истинна, а часть — абсолютный вымысел… Понять бы еще, где какая часть…

И вот первый пример. Вполне известный сайт об Одессе говорит о рождении Соньки следующее (приводим цитату, чтобы нас не укорили в неточности): «Как свидетельствуют документы, собранные сотрудниками Народного музея истории органов внутренних дел Украины в Одесской области, София Блофштейн родилась в Южной Пальмире в 1879 году. Еще совсем юной она осталась круглой сиротой. Несмотря на безденежье, сумела получить достойное образование, особенно увлекалась литературой и психологией.

В 18 лет София познакомилась с сыном местного булочника, греком по происхождению Николаем Амботело, который предложил необычайно красивой девушке руку и сердце… Их браку не суждено было состояться: отец и мать Николая даже слышать не хотели о невестке-бесприданнице. Быть может, это и сыграло в судьбе девушки роковую роль. Тогда влюбленные, бежав от родительской опеки, решили самостоятельно устроить жизнь. Увы, эйфория у грека быстро улетучилась, и он оставил жену…»

Удивительно, правда? И фамилия другая, и родилась в Одессе, и грек какой-то появился… Но это же только начало. По другим сведениям, «отец был мелким торговцем в Варшавском уезде, не гнушался ни контрабандой, ни скупкой краденого. Мать, правда, пыталась вырастить из дочери добропорядочную девицу, но наследственность брала свое. Девочка с самого детства была “ловка на руку”, отличалась блестящими актерскими способностями и обладала богатой фантазией, которые применяла исключительно с целью собственной выгоды. Ее родственникам и знакомым приходилось всегда быть настороже…»

«Википедия»: «Софья Блювштейн умерла от простуды в 1902 году, о чем свидетельствует сообщение тюремного начальства, и была похоронена на местном кладбище в посту Александровском…»

Иные источники: «Сонькина старость прошла вполне благопристойно, и умерла она тихой старушкой в 1948 году. К слову, сегодня в Одессе имя Софьи утратило былую популярность. В год печального юбилея Золотой Ручки на ее родине родилось полторы тысячи девочек, и лишь одну малышку назвали Соней…»

Одним словом — толком не известно ничего. Нам тоже придется в той или иной степени излагать правду, смешанную с вымыслом. А уж что где — решать придется терпеливому читателю.

Так или иначе, но никто не сомневается, что Софья Лейбовна была признанной королевой воров и аферистов. Многое она придумывала сама. Некоторые трюки были настолько совершенны, что не нуждались более ни в каких дополнениях и фигурировали в том или ином виде потом в литературе и, увы, в жизни тоже. Наша героиня была чертовски изобретательной мошенницей. Но при этом настолько артистичной, что каждое ее превращение было безукоризненно точным и вызывало безусловное доверие. Она могла почти мгновенно превратиться из светской дамы в монахиню с потухшим взглядом, а побыв служанкой, вновь вернуться в образ изысканной дворянки.

В полиции и криминальном мире Одессы не зря ее называли именно Золотой Ручкой — наверное, никто более нее не достоин этого весьма своеобразного титула.

Первой, еще варшавской жертвой можно считать некоего Розенбада: в 1864 году тогда еще Шейндля вышла за него замуж в Варшаве, родила дочь Суру-Ривку и сразу же бросила мужа, на прощание к тому же обокрав его. Она бежала в Россию с неким рекрутом, после чего и начались ее головокружительные похождения. Первое соприкосновение с законом состоялось в январе 1866 года — полиция города Клина обвиняет Соньку, хотя нет, еще Шейндлю, в краже чемодана у юнкера Г., с которым она познакомилась в поезде. Милая юная дама сумела выкрутиться, заявив, что прихватила чемодан по ошибке… Трудно сказать, изобрела она такую отговорку сама или уже знала о ней, но в дальнейшем фразу «Ой, прошу прощения, я так ошиблась…» Сонька будет употреблять неоднократно, с блеском приспосабливая оправдание к ситуации. Кстати, мы найдем нечто похожее, в той или иной степени, и в жизни, и в литературе, к примеру, в романах Сидни Шелдона. Трудно понять, придумывал он все это сам или все же имел доступ к каким-то полицейским архивам. Может быть, в какой-нибудь более или менее спокойной Европе Сонька не успела уничтожить архивы? А там — вот был бы подарок для исследователей ее «творчества»! — сохранились сотни документов, описывающих все похождения Золотой Ручки с неприкрытой прямотой…

Сонька же после Клина отправилась в Петербург, где с очередным любовником Михелем Бренером обчищала дачи аристократов.

Впервые полиции прекрасной Одессы стало известно о Соньке после того, как пять постояльцев гостиницы «Континенталь», проснувшись утром, обнаружили пропажу из номера драгоценностей и денег. Сама Сонька такой трюк называла «гутен морген». Прекрасная изобретательница, надев легкие войлочные туфли, которые позволяли ей бесшумно передвигаться по коридорам, рано утром проникала в номера, воспользовавшись набором отмычек. В апартаментах она выворачивала карманы и бумажники зажиточных постояльцев. Если им вдруг случалось проснуться, молодая дама в дорогой одежде и украшениях начинала раздеваться, словно не замечая постороннего. Декорация была совсем простой: дама собиралась отойти ко сну, но совершенно случайно перепутала номера.

Сонька близоруко прищуривала глаза, озиралась и даже вздрагивала, увидев «чужого» в «своем» номере. Мило смутившись, она произносила «гутен морген» и еще несколько непонятных слов, выдавая себя за глупую иностранку, потом, по-прежнему коверкая слова, извинялась и уходила, конечно же, унося с собой и деньги и драгоценности, найденные в номере постояльца. Если она видела, что трюк «ошиблась номером» не спасает, она применяла свои сексуальные чары и в случае необходимости могла переспать с жертвой, причем самым искренним и естественным образом (вдохновение, разумеется, имело вполне понятное объяснение — кому же хочется попадать в полицию?). Украденные драгоценности сбывались ювелирам, не брезговавшим краденым.

Кстати, по другим сведениям, знаменитый способ гостиничных краж «гутен морген» был изобретен и неоднократно успешно опробован в Петербурге.

Одна из легенд утверждает, что Сонька резвилась не только в Одессе, а и по всей огромной Российской империи, наняв для дочери няньку и арендовав уютную квартиру в столице. Другая легенда гласит, что дочь осталась с отцом и Сонька больше о ней не вспоминала. В соответствии с третьей версией, которую вы легко найдете в той же «Википедии», Шейндля-Сура была замужем несколько раз, последним ее официальным мужем стал карточный шулер Михаил (Михель) Яковлевич Блювштейн, от которого она родила двух дочерей.

Да, удивляться тут нечему — мы не о детях, а о том, что толком о нашей блестящей героине не известно ничего. Поэтому оставим пустые попытки рассказывать биографию таинственной Золотой Ручки и приступим к самому интересному — описанию ее афер.

Вот, например, один из способов красиво обчистить ювелирную лавку: нанятый Сонькой специалист по драгоценным камням посещал намеченный магазин, где тщательно изучал товар, представленный на витрине, после чего изготавливал точные копии самых дорогих украшений. Далее в изученном заведении появлялась сама Сонька. Изображая великосветскую даму, она придирчиво осматривала выставленные драгоценности и ловко подменяла их на подделки во время примерки. После чего покидала магазин, с досадой сообщая хозяину, что не нашла ничего подходящего. Как правило, ювелир обнаруживал подлог лишь спустя несколько дней, когда образ Соньки уже смешивался в его памяти с образами множества других богатых посетительниц. В любом случае, столь очаровательную благородную даму трудно было заподозрить в краже.

Каждую операцию Сонька продумывала до мелочей. Каждая, даже самая мелкая кража была тщательно подготовлена к исполнению — здесь немалая роль отводилась ее сексуальной привлекательности. Впрочем, никто бы не назвал Соньку красавицей. Современники утверждали, что она была невысокого роста и довольно хрупкого телосложения, кудрявая, с бородавкой на щеке и щербатым ртом. Однако все эти недостатки затмевали ее чудесные глаза, живые и выразительные. О да, эта предприимчивая милая дама умела мастерски использовать свой взгляд, который завораживал, искушал и пленял. Ее многочисленные жертвы, упавшие в омут этих гипнотических, демонических глаз, немедленно теряли волю и осознание происходящего, доверчиво следуя воле обольстительницы. Помимо этого, Сонька была знатоком человеческой психологии, отлично разбиралась, на кого следует обратить внимание и польстить, а с кем лучше держаться самым холодным и отстраненным образом, у кого стоит постараться вызвать жалость и сострадание, а в ком получится разжечь совершенно животную страсть…

Но существовали и иные способы «удачного посещения» богатых ювелирных магазинов. К примеру, такой. Сонька, приятная и далеко не бедная на вид дама, однако с причудами, заходила в ювелирный магазин с дрессированной обезьянкой. Она притворялась, что выбирает бриллианты, а сама незаметно отдавала камешек своей любимице. Обезьянка его глотала или прятала за щеку, а по возвращении домой драгоценность извлекали из… Ну, далее понятно. Кстати, этот фортель потом неоднократно, во многих вариантах, успешно испробуют самые разные мошенники — как живые люди, так и литературные персонажи и герои фильмов и комиксов. Ведь невозможно заподозрить в краже даму, разодетую в роскошные меха и увешанную золотыми украшениями.

Или вот другая история. Однажды в некий ювелирный магазин зашла богато одетая дородная особа. В присутствии приказчика она взяла в руку самый дорогой бриллиант и начала крутить его и так и этак, пристально рассматривая. И… нечаянно уронила его. Незадачливый приказчик долго и безуспешно ползал по полу, пытаясь найти бриллиант, а огорченная «покупательница» ушла ни с чем. Кто же мог представить, что пышно разодетая полная дама — это милая и стройная Сонька, а в каблуке ее туфельки выточено отверстие, залитое смолой? Чтобы подобрать бриллиант, Сонька просто наступила на него, и он вдавился в смолу…

И еще один трюк, кстати, применявшийся Сонькой с успехом и многократно. В магазине, полном покупателей, среди которых были ее агенты, умело отвлекавшие внимание приказчиков, она прятала драгоценные камни под свои длинные ногти, специально отращенные для этой цели, и заменяла украшения на качественные подделки. Но с украденным не уходила, а прятала добычу в цветочный горшок, стоящий на прилавке, и на следующий день забирала похищенное.

Во время очередного обыска в одесской квартире Соньки полиция обнаружила платье особого покроя, приспособленное для краж в магазинах. Оно представляло собой, в сущности, искусной работы мешок, куда помещался даже рулон дорогой ткани небольшого размера… Сонька успешно меняла внешность, умело пользуясь гримом, накладными бровями, париками. Она носила дорогие парижские шляпки, мантильи, роскошные меховые накидки и драгоценности, к которым питала слабость.

Здесь мы сделаем паузу в веселом рассказе об аферах — не очень хочется, поверьте, превращать историю города и его жителей в учебник. Это будет лишь маленькая ремарка о полиции Российской империи и еще одной загадке Сонькиной жизни. При всей интенсивности похождений Золотой Ручке удавалось без особых усилий уходить от полиции. Когда ее в конце 1880 года судили в Москве, на процессе мелькнули показания свидетеля, утверждавшего, что в свое время Шейндля была завербована в осведомители. Она откупалась от полиции, сдавая своих конкурентов по ремеслу. Правда, неизвестно, насколько эти сведения достоверны.

Прославилась Сонька также и кражами в поездах. Она путешествовала исключительно в отдельных купе первого класса, и, соответственно, ее жертвами становились самые привилегированные пассажиры: банкиры, иностранные дельцы, крупные землевладельцы, даже генералы. В частности, на Нижегородской железной дороге она похитила у генерала Ф. 213 тысяч рублей. Сонька, самым изысканным образом одетая, выдавала себя за маркизу, графиню или богатую вдову. Устроившись в купе и расположив к себе попутчиков либо притворяясь, что поддается их ухаживаниям, самозванка болтала, веселилась и кокетничала, ожидая, когда ее жертвы начнут дремать. Впрочем, здесь она не полагалась на волю случая — а вдруг очарованный ею собеседник не пожелает спать и даже откликнется на ее сексуальные призывы? Обычно Сонька применяла снотворное (причем каждый раз придумывала новенькое): пользовалась особыми одурманивающими духами, добавляла опиум в вино или табак, использовала и бутылочки с хлороформом и т. д. У одного сибирского купца Сонька таким способом похитила 300 тысяч рублей (огромные по тем временам деньги).

Сонька неоднократно бывала на знаменитой Нижегородской ярмарке, но часто посещала и Европу. Любила Париж, Ниццу. С удовольствием выбирала для поездок немецкоязычные страны: Германию, Австро-Венгрию. В Вене, Будапеште, Лейпциге, Берлине она снимала роскошные квартиры, жила с размахом. Как и во многих других случаях, Золотая Ручка выдавала себя за знатную особу, для чего имела целый набор разнообразных визитных карточек. Однако денег она не считала, на черный день не копила. К примеру, в Вене летом 1872 года она заложила в ломбарде некоторые из похищенных вещей и, получив под залог 15 тысяч рублей, легко и с удовольствием мгновенно их истратила.

И опять ненадолго отвлечемся от мехов, драгоценностей и прочих «примет красивой жизни», как говаривали в не таком далеком прошлом. И упомянем об особых умениях Соньки.

Одним из мужей Соньки был, как мы уже говорили, Михаил Яковлевич Блювштейн, известный поездной вор. Благодаря ему Золотая Ручка, в общем, и стала именно «золотой ручкой». Она научилась виртуозно выуживать кошельки, хладнокровно срезать часы отточенной монетой, незаметно подсыпать в вино самые разные снадобья, чаще снотворные. Еще одно, очень своеобразное качество Соньки — после развода она сохраняла с бывшими мужьями вполне хорошие отношения и даже вовлекала их в свои дела. Подельников у Соньки никогда не бывало много — хотя кому же можно довериться, как не собственному мужу?

И еще одна черта, которая отличала Соньку от других ее «коллег»: вместе с мужем она создала в Одессе школу воровского мастерства, где сироты, обычно из еврейских семей, обучались у опытных воров. Чаще всего выпускники этой школы становились удачливыми карманниками.

Как поездная воровка, Сонька была просто уникальной и неповторимой. В 1872 году в поезде Блювштейн обокрала нескольких купцов на сумму 20 тысяч рублей, одурманив их духами со снотворным. Уже на следующий год ее добыча составила 35 тысяч рублей. В 1876 году было украдено 39 тысяч, а в 1879 году у инкассатора, которому Сонька предложила вино с опиумом, она похитила 46 тысяч золотом.

Все эти ограбления всегда были четко спланированы и ловко обставлены. Одураченный пассажир еще долго не мог сообразить, как такое могло с ним приключиться. Вскоре в уголовных кругах за Сонькой закрепился еще один титул — «дьявол в юбке».

Но вернемся в Одессу; давненько мы не рассказывали о проделках Соньки на земле Южной Пальмиры. Некий З. был известным скупщиком краденого золота и камней. Слыл он человеком алчным и падким на дешевизну. Сонька решила этим воспользоваться. В качестве приманки она использовала слух, будто имеет старинные драгоценности, украденные из музея. Однако эти бриллианты считались «мокрыми», поскольку при ограблении был убит охранник. Тайная встреча произошла на одной из воровских «малин». Блювштейн предложила З. купить интересующие его драгоценности. Тот, тщательно осмотрев «безделушки», дал свою цену — две тысячи рублей. Однако Сонька не соглашалась отдать бриллианты чистейшей воды дешевле, чем за десять тысяч. Торг затянулся, З. не хотел упускать сделку, сулившую приличный навар, ведь качество камней было отменным. И выручить за них он мог в десятки раз больше. Внезапно Сонька прервала торг. Смутившись, она сказала, что не может подставить уважаемого человека, поскольку за камни можно получить большой срок, к тому же на них кровь. Обескураженный З. покинул дом, но с этой минуты Сонькины подручные следили за каждым его шагом. Через несколько дней Сонька якобы совершенно случайно оказалась с З. в одном купе поезда Одесса — Москва. Поезд неторопливо приближался к столице, и З. осведомился о судьбе драгоценностей, которые дама ему предлагала. И снова «совершенно случайно» эти самые драгоценности оказались у Соньки при себе, в зеленом саквояже. З. предложил все-таки продать известные ему драгоценности прямо здесь, в поезде, Сонька согласилась на сделку и получила за камни две тысячи рублей золотом, предупредив З., что нужно быть предельно осторожным с «мокрыми» драгоценностями. Вообще-то, она ни за что не продала бы их, опустив глаза, призналась Сонька, если бы не обстоятельства, которые вынуждают ее распродавать буквально все нажитое. Поблагодарив З., Сонька распрощалась и буквально через полчаса на станции Раздельное вышла из поезда. Но дошла только до первого же полицейского, которого увидела на перроне. Тем временем поезд отправился дальше.

Прикладывая платочек к глазам, Сонька рассказала полицейскому, что случайно забыла в купе свой саквояж. По телеграфу на следующую станцию ушло сообщение о том, что в купе пассажиркой оставлен зеленый саквояж. Вошедшие в купе полицейские осведомились у З., его ли это саквояж. Тот, предупрежденный Сонькой, конечно, сказал, что саквояж оставила дама, вероятно, покинувшая поезд ранее. Полицейские забрали поклажу, и З. лишился и камней, и двух тысяч…

Еще одной чертой своеобразия Сонькиного стиля было то, что она крупным драгоценным камням предпочитала мелкие. Их охотно приобретали в полцены скупщики краденого. Однажды ее поймали на краже прямо в ювелирной лавке. Но при обыске никаких камней при ней не нашли. Конечно, ее отпустили — и только позже выяснилось, что камни она спрятала в кармане… полицейского, а после обыска искусно выудила их обратно.

Иногда Сонька доводила своих «клиентов» даже до психиатрической клиники. Вернее, она изящно играла на психике и наличии клиники в прекрасной теплой Одессе. Таким было ограбление Карла фон Меля. Давайте же посмотрим, как Золотой Ручке удалось облапошить одного из самых крупных ювелиров города.

Карл фон Мель был потомственным ювелиром. В его собственности были большая сеть ювелирных лавок, несколько фабрик и контор, где выполняли огранку драгоценных камней. Сам торговец жил в центре Одессы, на Дерибасовской, в большом особняке. И вот как-то раз к одному из его магазинов подъехала богатая коляска. Из нее вышла женщина, по которой сразу было видно, что для нее никто ничего не жалеет. Дама представилась супругой известного одесского врача, психиатра Богданова. Она хотела приобрести кольцо с крупным бриллиантом — ее семья якобы получила крупное наследство, и муж горел желанием сделать любимой жене такой дорогой подарок. Ювелир показал прекрасной покупательнице все самое лучшее, и она выбрала симпатичное кольцо ценой 26 тысяч рублей. У покупательницы таких денег при себе не оказалось. И она предложила фон Мелю вместе с ней отправиться к мужу, чтобы тот расплатился за него. При этом ювелир, естественно, взял кольцо с собой…

Дамой, разумеется, была Сонька. До появления в ювелирной лавке она посетила клинику доктора Богданова и представилась там… супругой ювелира фон Меля. Дама была в слезах. Она беспокоилась о муже, говорила, что с ним в последнее время творится что-то ужасное и непонятное. Якобы супруг окончательно сошел с ума, совершенно помешался на золоте и камнях. Всех подозревает в том, что его хотят обокрасть, из рук не выпускает дорогих украшений… Доктор посочувствовал прекрасной посетительнице и предложил показать мужа ему как специалисту. Дама осведомилась, сколько Богданов берет за лечение. Тот назвал цену в 150 рублей. Тогда посетительница вытащила из ридикюля 300 рублей и попросила, чтобы для мужа организовали лучший уход, лучшее лечение, отдельную палату… (говоря современным языком, VIP-обслуживание).

Фон Мель согласился сопровождать прекрасную покупательницу и поехать к Богданову. Более того, в расчете на широту души и то самое наследство он прихватил с собой кое-какие, как ему казалось, подходящие к кольцу украшения.

Доктор Богданов встретил ювелира радушно, как давнего знакомого. Он приказал накрыть стол к обеду, чтобы за трапезой неторопливо продолжить беседу. Богданов с интересом расспрашивал, как идут дела у ювелира, не воруют ли его наемные работники, как уважаемый ювелир чувствует себя. Удивленный такими вопросами, ювелир, который просто привез украшения и рассчитывал достаточно быстро получить деньги за покупку и покинуть дом доктора, отвечал невпопад. Вполне понятно, что он беспокоился о том, что лавка довольно долго остается без его присмотра.

А милая «супруга доктора Богданова», прихватив украшения, оставила мужчин наедине, пообещав, что примерит их и «буквально через минуточку» появится, чтобы показаться мужу и получить его одобрение на приобретение всего предложенного ювелиром. Время шло, Сонька все «примеряла» драгоценности. Прошло два с половиной часа. Фон Мель решил, что больше ждать времени у него нет, и попросил отдать ему деньги за украшения, тем более что он сделал для уважаемого доктора достойную скидку. Доктор воспринял его слова как проявление болезни (уважаемая заплаканная супруга именно так все и описывала) и пообещал фон Мелю все отдать, но для начала… предложил принять душ.

Карл фон Мель был человеком небольшого роста и скорее субтильного телосложения, к тому же ему вот-вот должно было исполниться шестьдесят. Как он мог сопротивляться двум дюжим санитарам, которых вызвал доктор Богданов? На фон Меля надели смирительную рубашку и связали ему руки на груди.

Судебная хроника писала, что «известный одесский ювелир фон Мель был доставлен в психиатрическую клинику с диагнозом “маниакальный синдром”. Больной был в крайне возбужденном состоянии. Дважды он пытался укусить санитаров, все время кричал: “Отдайте мои деньги!” и “Богданов! Вы в сговоре с аферистами, я вас посажу!”»

Приказчики магазина терпеливо ждали своего хозяина. Но через четыре часа после его отъезда всерьез забеспокоились — наступал вечер, нужно было закрывать магазин, а ключи были только у фон Меля. Один из приказчиков приехал к Богданову и доложил о себе. Вот во время его беседы с врачом обман и раскрылся. А Золотая Ручка с украденными драгоценностями уже ехала в варшавском поезде.

Согласитесь, весьма изящно…

Сонька довольно долго оставалась «примой» на воровской сцене. И примерно столько же времени была желанной добычей полиции Российской империи. Кстати, история, которую мы вам расскажем сейчас, в общем, тоже грешит обилием белых пятен. Например, неизвестно, был ли очередной Сонькин ухажер просто бандитом или все-таки состоял на тайной службе в жандармском управлении…

Сонька по-прежнему меняла мужчин как перчатки. Причем чем старше она становилась, тем моложе были ее избранники.

Очередным Сонькиным увлечением стал восемнадцатилетний красавец, вор-марвихер Володя Кочубчик. Полиции он был известен как Вольф Бромберг. Вором Кочубчик был не очень удачливым и, поразмыслив, воровать бросил, но, как мог, эксплуатировал Соньку, без памяти в него влюбившуюся: требовал денег, стал капризным и раздражительным альфонсом, проигрывал в карты все «заработанное» Сонькой. Она вынуждена была все больше рисковать, нервничала, а расшатанные нервы всегда очень быстро сказываются на успехах людей подобных профессий. Сонька, считавшая себя аристократкой преступного мира, даже опустилась до карманных краж.

В сентябре 1880 года Вольф украсил шейку своей любовницы бархоткой с голубым алмазом, который взял под залог у одного одесского ювелира. Залог был изрядный — закладная на часть дома на Ланжероне. Дом был на четыре тысячи рублей дороже камня — и разницу ювелир уплатил наличными. Через день Вольф неожиданно возвратил алмаз и заявил удивленному ювелиру, что подарок даме не понравился. Достаточно быстро ювелир обнаружил, что вместо настоящего камня получил подделку, а еще через час узнал, что на Ланжероне нет и никогда не было того самого дома. Ювелир легко нашел Вольфа, и тот довольно быстро признался, что именно Сонька дала ему копию камня и она же состряпала фальшивый заклад. К Соньке ювелир отправился уже не один, а с урядником. Вот тут и становится интересно — отчего это Вольф так быстро раскололся и не был ли он с самого начала «подведен» (говоря языком шпионских романов) к Золотой Ручке. И вообще, возможно, его завербовали давным-давно и использовали все это время именно как смазливую приманку. Раньше или позже Сонька должна была клюнуть на красавчика. Ну, если не Сонька, то, возможно, какая-нибудь другая воровка. К сожалению, их таки было в Российской империи…

Суд над Сонькой шел в Московском окружном суде десять дней, до 19 декабря 1880 года. Подсудимая отчаянно защищалась, не признавая ни обвинений, ни представленных доказательств. Даже после того, как свидетели опознали ее, Сонька продолжала утверждать, что Золотая Ручка — это совсем другая женщина, а она самым добропорядочным образом жила на средства мужа и знакомых. Соньку особенно возмутил тот факт, что полиция подбросила ей на квартиру революционные прокламации. Иначе говоря, Сонька вела себя так, что присяжный поверенный А. Шмаков впоследствии утверждал, вспоминая об этом процессе, будто эта женщина способна «заткнуть за пояс добрую сотню мужчин». Весьма вероятно, что Сонька негодовала не наигранно, а от чистого сердца. В истории с камешком было что-то… непрофессиональное. Золотая Ручка ни за что бы до такого не опустилась.

Приговор гласил: «Варшавскую мещанку Шейндлю-Суру Лейбову Розенбад, она же Рубинштейн, она же Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири». А молодой любовник отделался полугодом «рабочего дома» и стал состоятельным землевладельцем на юге России. Правда, непонятно, откуда он получил средства на подобные приобретения.

Местом ссылки Золотой Ручки стала деревня Лужки Иркутской губернии, как говорили в более поздние времена, «глухомань на отшибе». Достаточно быстро ей удалось бежать, и снова вся Россия заговорила о Соньке.

Впрочем, на воле она пробыла недолго — в декабре 1885 года ее вновь арестовали в Смоленске и там же осудили. Однако 30 июня 1886 года Сонька бежала из смоленской тюрьмы. С побегом помог надзиратель Михайлов, влюбившийся в нее по уши… Через четыре месяца ее снова поймали… Летом 1888 года ее отправляют пароходом из Одессы на Сахалин в Александровск-на-Сахалине, откуда она вновь пытается бежать через тайгу, переодевшись солдатом. Ее поймали уже на следующий день, высекли розгами в Александровской тюрьме и заковали в кандалы… Два года и восемь месяцев она содержалась в одиночке (это была первая закованная женщина в истории каторги!). В 1890 году Антон Павлович Чехов, посетив Сахалин, писал: «Из сидящих в одиночных камерах особенно обращает на себя внимание известная Софья Блювштейн — Золотая Ручка, осужденная за побег из Сибири в каторжные работы на три года. Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом. На руках у нее кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков…»

«Википедия» утверждает, что после освобождения в 1898 году Сонька Золотая Ручка осталась на поселении в Имане (ныне Дальнереченск) в Приморском крае. Но уже в 1899 году выехала в Хабаровск, а затем вернулась на остров Сахалин в пост Александровский. В июле 1899 года была крещена по православному обряду, наречена именем Мария. Софья Блювштейн умерла от простуды в 1902 году, о чем свидетельствует сообщение тюремного начальства, и была похоронена на местном кладбище в посту Александровском.

Но, кроме версий, приведенных в начале истории о Соньке, оказывается, есть и другие…

Сонька Золотая Ручка стала легендой и на самом Сахалине: ходил слух, что настоящая Сонька гастролирует по Европе, а каторгу вместо нее отбывает другая женщина, — вера в изворотливость и удачу знаменитой воровки была настолько велика! Слова Чехова мы уже процитировали, кроме того, известный в начале ХХ века журналист Влас Дорошевич отмечал несоответствия между внешностью каторжанки и легендарной Соньки. По внешнему виду та, что томилась на каторге, была как минимум на десять лет старше Соньки.

К тому же именно в 1890-х по Европе прокатилась целая серия таинственных ограблений, по почерку весьма напоминавших работу Соньки Золотой Ручки. Однако, как гласит эта версия легенды, Софья Блювштейн пробыла на Сахалине до 1917 года, когда большевики упразднили каторгу как таковую.

Постаревшая аферистка вернулась в родную Одессу, некоторое время жила на улице Прохоровской, а когда в 1921 году ЧК расстреляла ее последнего любовника, перебралась в Москву к дочерям, которые стали неплохими актрисами и весьма стеснялись прошлого своей матушки.

Софья Блювштейн, по этой версии, умерла в конце 1920-х годов, немного не дожив до семидесятилетия, и была похоронена на Ваганьковском кладбище. На деньги одесских, ростовских, неаполитанских и лондонских воров на ее могиле был поставлен необычный памятник работы миланских мастеров: возле высокой кованой пальмы беломраморная фигура женщины поднимает к небу руки.

Мы, пожалуй, тоже остановимся на этой версии. Сонька достойна красивой легенды…

Глава 7. Мэтры подделок

Человек, жаждущий ответа, должен запастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествует важность.

И. Бабель. Одесские рассказы

Одесса славилась подделками всегда. Но Одесса XIX века — о, это что-то особенное! Ловкачи подделывали самые ходовые товары: парфюмерию, спиртное, дамские платья, мужские костюмы, сигареты и табак. Многие добротные вещи, в которых ходила Европа, были сшиты в Одессе, даже парижские щеголи, случалось, красовались в костюмах, сшитых из контрабандного сукна именно одесскими портными.

Поставщиками отменных фальшивок были различные синдикаты, артели и товарищества. Чем ярче и громче было название фирмы, тем меньше там уделяли внимание качеству создаваемого товара. В те времена товарищества и артели все-таки имели и собственные названия. Товарищество «Гвоздь» изготавливало, к примеру, недорогие дамские костюмы, фирма «Урожай» специализировалась на поддельной заморской парфюмерии, тоже не весьма дорогой. Спиртовая фабрика «Илиада» творила фальшивые французские коньяки.

На Привозе можно было без особых проблем и совсем недорого купить у перекупщиков любой дефицитный (как много позже это стали называть) товар. Прямо с возов торговали заморской мануфактурой, разнообразным спиртным. Французские духи можно было приобрести у торговки, которая одновременно продавала еще и бычков или камбалу.

На Привоз, кстати, обычно приходили пораньше — ведь это был не супермаркет, а скорее культурный центр. Тут можно было не только купить тех же бычков, но и узнать свежие новости, посплетничать, удачно прицениться к выбранному товару или просто совершить выгодный гешефт.

Сделать Привоз — совершить удачную покупку, поторговаться как следует и устроить на рынке перебранку с продавцом, хай.

Гешефт — спекулятивная выгодная сделка. Чаще употребляется в несколько негативном смысле: выгода, полученная не самым честным способом.

Продавцы, случалось, подсовывали покупателям откровенный пшик, то бишь искусную подделку. Очень качественная подделка паспортов на жаргоне называлась «рисованием». Одесские махинаторы могли «нарисовать» любой документ просто в два счета. «Нарисованные» паспорта покупали в основном беглые преступники, брачные аферисты, контрабандисты. Купить в городе хорошо «срисованный» паспорт, в сущности, было нетрудно: на Привозе он стоил всего 25 рублей.

Однако паспорта не только «рисовали», то бишь изготовляли вручную, но даже вполне удачно печатали. К примеру, в печатной мастерской господина Р., которая находилась, конечно, на Малой Арнаутской. Эта история произошла в 80-е годы XIX века. Втайне от хозяина, мосье Р., этим прибыльным промыслом занимались его подчиненные — приятели Григорий Ш., бывший свободный художник, и Илья З., опытный типограф. Хитрецы-махинаторы купили несколько настоящих паспортов умерших одесситов и с этих документов «рисовали» весьма качественные подделки. Хозяин фирмы, законопослушный одессит и уважаемый в околотке человек, ничего не знал. Полиция выяснила, что иногда работники сами по вечерам закрывали контору. Как-то переодетый агент полиции купил у «махинаторов» поддельный паспорт. Приятелей арестовали прямо в типографии, когда они ставили печати министерства внутренних дел на свеженарисованных паспортах. В судебном заседании вину «махинаторов» полностью доказали, свидетельства были неоспоримыми. Обоим дали по девять лет каторжных работ.

Но из Сибири подельники бежали и снова появились в Одессе. Уже через два месяца после побега беглых мастеров в городе вновь стали появляться поддельные паспорта. Качество их было настолько высоким, что теперь их охотно приобретали фальшивомонетчики и даже крупные международные сутенеры и серьезные налетчики. И опять дело «махинаторов» процветало. Они сбывали десятками весьма качественные подделки, временами даже каждый день. Как-то к «мастерам пера» заявился их постоянный клиент Рувим П. по кличке Ушастый.

Он пришел за очередной партией готовых липовых паспортов. Но сначала, вероятно, для поднятия настроения, успел посетить шинок, где, само собой разумеется, часть денег потратил. Хотя, быть может, дело было не в растрате, а в чем-то ином. Во всяком случае, он предложил за новые документы куда меньше денег, чем обычно, — дескать, качество «липы» настолько невысокое, что ни копейки больше он не даст. Такие претензии привели одного из мастеров — З. — в ярость. Между ним и Ушастым завязалась драка. Пол квартиры, где устроились мастера тонкого дела, усеивали кредитки и поддельные документы. К драке присоединился и второй умелец. К несчастью «мастеров», мимо проходили полицейские. Услышав шум или, как говорят в Одессе, гвалт, они сочли нужным заглянуть на огонек и разобраться, что к чему. Стражи порядка тут же задержали беглых каторжан, которые пытались связать нетрезвой и уже изрядно избитой жертве руки. В квартире обнаружили мастерскую по изготовлению фальшивок.

Рувиму П. за покупку и сбыт фальшивых паспортов присудили пять лет тюрьмы, а мастерам фальшивок — еще по девять лет каторги. Кстати, уже на процессе выяснилось, что указанный Рувим П. промышлял в основном сбытом поддельных античных древностей и даже входил в банду гробокопателей, которые по ночам разрывали могилы в поисках древних ценностей. Мы сейчас таких «мастеров лопаты» чаще называем черными археологами. Хотя подобные копатели к науке не имеют никакого отношения. Разве что к арифметике…

История Одессы, как мы знаем, весьма обширна. А история земель вокруг прекрасной Южной Пальмиры еще богаче, как ценностями, так и древними захоронениями. Греческие полисы, скифские курганы, руины времен турецкого владычества, Триполье… У любого археолога, хоть «черного», хоть профессионального, глаза просто разбегаются.

Как только была открыта Ольвия, крестьяне окрестных деревень ринулись раскапывать курганы. Ольвия была весьма значимым звеном в системе античных поселений. «Черные» копатели не брезговали ни керамикой, ни металлом, ни даже человеческими останками, которые выставлялись на торги наряду с другим хабаром сухопутных ловцов удачи. В раскопках, правда, чаще искали вазы, украшения, золото. Археологический бум породил в Одессе новую воровскую специализацию — в городе появились целые семьи «кротов». Жулики вскрывали могилы, делая глубокие подкопы. Оттуда извлекались все найденные ценности. Судьба этих ценностей, в общем, была много лучше, чем тех, что находили крестьяне. В отличие от проданных на черных рынках невежественным «знатокам античности», найденные «кротами» ценности копировались. Потом, конечно, копии выдавались за самые что ни на есть оригинальные оригиналы. Но хотя бы эти оригиналы не уничтожались сразу.

Некий господин К. (его вина так и не была доказана) поставил на поток изготовление поддельных золотых монет, выдавая их за древнегреческие и древнеримские. Такая монетка стоила от 80 до 100 рублей — согласитесь, был смысл рискнуть. Ведь в Одессе на 50 рублей можно было прожить целый месяц, ни в чем себе не отказывая; хотя, разумеется, с учетом уровня запросов.

Римские сестерции, сарматское серебро, дублоны французской Одессы, крестики первых христиан — эту удивительную липу в городе штамповало несколько ювелирных лавчонок. Подпольные конторы через гешефтмахеров — посредников — были связаны с крупными перекупщиками и аферистами всей Европы. Особый спрос был на картины, естественно, поддельные, известных мастеров: одесского Рубенса можно было приобрести за полторы-две тысячи рублей золотом в магазинчике прямо на Ришельевской. Офорты Гойя, созданные на Молдаванке, стоили чуть дешевле — всего тысячу золотых рублей.

Самыми дорогими были подделки под средневековых мастеров. Их «творили» на Старопортофранковской. Альбрехт Дюрер из Одессы стоил пять тысяч, а «подлинный Рублев на подлинных досках» оценивался в десять тысяч рублей за штуку. Золотых рублей, понятное дело.

Мода на прекрасное — штука, конечно, замечательная. Родившись неведомо когда, она никуда не исчезает, только меняет свое лицо и мастеров, умеющих создать подделку, с трудом отличимую от оригинала. Причем, согласитесь, это касается всего мира, а не только более или менее благополучной Российской империи. Кстати, небезызвестная баронесса фон Штейн, о которой речь пойдет позже, тоже немало потрудилась и славно заработала и на Рубенсе, и на Гойе. А вот откуда она их брала… сие есть великая тайна.

Ну как тут не вспомнить прекрасный фильм «Как украсть миллион» и просто неотразимый диалог:

«— Он не рассказывал, что ему достался Тулуз-Лотрек из коллекции Бонне?

— Твой Лотрек или Лотрек Лотрека?

— Мой, натурально.

— О-о-о!

— Надеюсь, что мой Лотрек не хуже, чем Лотрек Лотрека!»

Одесские махинаторы были о себе примерно такого же мнения. Как мы увидим позже, они таки не ошибались. Кроме того, они замечательно подделывали отечественных мастеров живописи. Причем даже подделывали подпись так, что автор не мог отличить ее от своей. Известен случай, когда Айвазовский, уже будучи признанным мастером, академиком Российской императорской академии живописи и целого ряда академий европейских государств, увидел картину, писанную неизвестным мастером и украшенную подписью Айвазовского. Так вот, великий художник картину, разумеется, не узнал. А вот подпись свою признал безоговорочно. Так честно и сказал: «Картины этой я не писал, а вот подпись моя».

В Одессе существовал целый концерн, который создавал живописные полотна. Он предусматривал занятия для разных специалистов: одни художники занимались эскизами, другие копировали сюжеты, третьи подделывали подписи. Отдельные, особые мастера умело состаривали холсты.

Конечно, раньше или позже на след мошенников выходила полиция. Была раскрыта деятельность шести ювелирных мастерских, напрямую связанных с перекупщиками поддельных полотен.

Но все же особым уважением пользовались мастера по металлу. Искусство их было так велико, что именно одесский мастер был награжден золотой медалью «Салона декоративных искусств» за создание подделки, которую и ювелиры, и историки с археологами признали подлинником. Речь идет о знаменитой тиаре царя Сайтаферна. Но тут лучше остановиться и рассказать эту историю неторопливо и со вкусом. Причем начнем мы не с мастера, а… да-да, именно с них, с заказчиков.

Братья Гохманы, Шепсель и Лейба, были антикварами. В их лавочке можно было увидеть немало интереснейших находок, причем подлинных. Да и лавочку умные одесситы открыли совсем неподалеку от Парутино, найденной не так давно Ольвии, древнего греческого полиса, процветавшего некогда в дельте Южного Буга. Но удача антиквара — дама капризная. И в голове предприимчивого Шепселя, безнаказанно провернувшего немало афер, созрел план…

Хотя вряд ли он тогда осознавал, что осуществление этого плана поместит его имя в десятку величайших авантюристов, а афера станет не просто успешной (тьфу-тьфу, таки зачем нам не надеяться на успех?), а настоящей аферой века. Умному и оборотистому антиквару удалось нагреть не какого-то там Ротшильда или Рокфеллера, а целый Лувр. Да и сумма оказалась по-настоящему красивой — 200 тысяч франков. Шепотом заметим, что франк конца XIX века стоил немало.

Но все началось не в Париже, а под Ольвией-Парутино. Несколько лет подряд братья Гохманы вели самостоятельные раскопки, но неудачно: глиняные черепки — вещь прекрасная, но мечталось-то о монетах, оружии, украшениях… Однако любая неудача имеет и обратную сторону: братья Гохманы прослыли археологами честными, настоящими, преданными науке энтузиастами. Так о старшем, Шепселе, говорил приват-доцент фон Штерн, директор Одесского археологического музея. Более того, сей достойный муж утверждал, что, «как все инородцы», Гохманы тянулись к учению, и, чтобы поддержать их столь похвальную тягу, сам фон Штерн презентовал им две очень важные книги: учебник по археологии и репродукции картин из парижского Лувра.

Фармазон(-щик) — мелкий жулик, дешевый аферист. Некогда так именовали крупных мошенников, сбывающих фальшивые драгоценности.

Ольвию раскапывали все кому не лень — от босяка до профессора. Тысячи бесценных археологических находок поступали на черный рынок. К сожалению, для науки многие из них были утеряны безвозвратно. Съезд археологов в Тифлисе, проходивший в сентябре 1881 года, согласился с мнением упомянутого приват-доцента, назвавшего подобную ситуацию с находками просто критической.

Именно в Ольвию в свое время и отправились братья Гохманы, пытавшиеся стяжать славу великих археологов. Но, увы, их добыча на второй клад Приама не тянула. Местные жители, правда, пытались выдворить нежданных гостей со своих «археологических угодий», но что могли они сделать против выучки, приобретенной братьями Гохманами на Молдаванке? За это, да еще за глубокие знания по археологии местные вскоре зауважали Гохманов. Знания, к слову, братья черпали из учебника, подаренного фон Штерном. Со временем Гохманы в Парутино стали своими.

Шепсель взял патент на раскопки, открыл антикварную лавку в Очакове, но, увы, пока продавать там было особенно нечего: за год братья нашли немало черепков и пару-тройку серебряных монет. Этого едва хватало на жизнь и неизбежную мзду местному уряднику, который был выдающимся взяточником. Прошел еще год, а вторая Троя так и оставалась несбыточной мечтой.

Идея выдающегося «экспоната» уже созрела в голове старшего брата, но для ее осуществления необходим был стартовый капитал. И тогда братья изобрели красивую в своей простоте аферу, которую назвали «троянский конь». Афера к нынешнему времени стала уже классической. Давайте же и мы с удовольствием полюбуемся «троянским конем».

Николаевский помещик Р., отставной поручик, имел все: усадьбу, состояние и хобби. Хобби было достаточно экзотическим — история, причем история родных мест. Проштудировав в свое время всего Карамзина, помещик пришел к выводу, что в нем течет кровь скифов, да не простых, а самих скифских царей. К счастью, в жизни отставного поручика появился приятель и собеседник — Гохман, археолог, владеющий в Очакове антикварной лавкой.

Как-то раз, прогуливаясь с барышней по улочкам, носящим отпечаток всех «известных мне, согласитесь, дорогая, времен и событий», поручик решил, что подвернулся случай блеснуть ученостью и как следует пустить девице пыль в глаза.

Крестьяне из соседнего села принесли «ученому» помещику разбитый горшок с монетами. Тот сразу понял, что это монеты из ольвийских раскопов. Известно, что ольвийские монеты зачастую несут на себе профиль Борисфена — Нептуна. Увидев такой профиль, поручик Р. в своем мнении укрепился, но все равно не торопился покупать у селян горшок с монетами. Несомненно, это было настоящее сокровище, клад, но все же следовало провести хоть минимальную проверку.

Помещик велел напоить и накормить крестьян, а сам, взяв монету на пробу, отправился в Очаков к ученому другу, антиквару Гохману. Тот сразу определил, что монета ценная — медный дихалк IV века до нашей эры. Он предложил за монету пять рублей. Но тут в разговор вмешался столичный археолог, заглянувший в лавку. Он предложил целых десять рублей. Начался торг, благовоспитанный, как это обычно бывает у людей глубоко интеллигентных. Результат торга был необыкновенным — столичный знаток выдал за монету целых 25 целковых!

Помещик сообразил, что сможет сколотить целое состояние, выгодно продав монеты из горшка. Но для этого сначала надо было купить их у селян. Умный помещик сделал селянам щедрое предложение: он готов выкупить у них весь клад по цене рубль за монету. Однако селяне, жадные и невежественные, почуяв выгоду, тоже начали торговаться. Торг был долгим и закончился, к взаимному удовлетворению, следующим: отставной поручик получил весь клад, а селяне — по десять рублей за каждую монету. Впрочем, поручик понимал, что это сущие гроши по сравнению с тем, что он выручит, продав драгоценные — причем в прямом смысле этого слова — монеты.

Не тратя времени попусту, помещик вновь поторопился к Гохману. Каково же было его разочарование, когда приятель-антиквар, вооружившись лупой, вынес печальный вердикт: подделки, причем не самые искусные. А к ним, вероятно, чтобы цену набить, умелые мастера или знатоки подложили и подлинные монеты. Такие, как та, что ранее помещик привозил Гохману.

Помещик вознегодовал и послал за полицией. Разумные жандармы, конечно, никаких селян не нашли и посоветовали отправиться в ту самую Ольвию-Порутино: может быть, коварные торговцы фуфлом прячутся именно там.

Коварных торговцев не нашли, зато обнаружили мастерскую, которая изготавливала фальшивые древнегреческие монеты. В артели работали местные жители, крестьяне. Преступники были задержаны. Надо ли говорить, что арестованные члены артели когда-то попили крови у не самых везучих братьев Гохманов?..

Приват-доцент фон Штерн, рассматривая очередные находки, принесенные для оценки в музей, сокрушался, что две трети антиквариата на рынке составляют фальшивки. Причем подделывается все: золото, медь, мрамор… Негодяи-изготовители при этом конкурируют друг с другом.

Итак, полиция в Парутино накрыла подпольный цех конкурентов — и Гохманы увидели, что везение наконец на их стороне. Конечно, ведь каждый хочет заполучить кусочек истории. Честные антиквары Гохманы скупали их и перепродавали… Но на всех не хватало — и тогда умные братья организовали свой маленький цех по производству «хорошего товара». Да, иногда это был именно «троянский конь»…

Гохманам все-таки следует отдать должное: классическую, известную аферу «троянский конь» они все время обновляли и совершенствовали. Причем они понимали, что, если хочешь иметь настоящий гешефт, на специалистах экономить нельзя. Правда, Шепселя Гохмана взяли под скрытый надзор полиции, но ему было не до этого: они с братом готовились к большой афере.

И для этого умные братья освоили еще один вид подделки: они начали фармазонить с мрамором. Мраморная плита с выбитыми на ней письменами по цене не уступала золотым монетам. Шепсель сам изучил древние тексты. Сырье, мрамор, находили на месте. Иногда покупали в Крыму. Это были плиты поздних периодов — их доставляли в Очаков, в мастерскую братьев. Здесь скульпторы сбивали подлинные, иногда достаточно древние надписи, а на их месте выбивали новые, которые полностью соответствовали официальной истории Ольвии и Эллады. И опять книга, которую когда-то приват-доцент фон Штерн подарил Шепселю, стала главным справочником фармазонов.

Нужно отдать должное усердию и талантам Шепселя: имея за спиной пару классов еврейской школы, хедера, он постоянно учился. Он вникал в каждую мелочь, изучал все необходимое для дела. За восемь лет старательской профессии в совершенстве изучил историю античности, латынь и древнегреческий.

В начале 1890-х полиция изъяла и передала музею большое количество поддельного мрамора, на котором мошенники, малограмотные люди, выбивали греческие надписи, не зная даже греческих падежей.

Да, кстати об этих самых падежах. Шепсель начал с изучения настоящих греческих надписей на плитах. И мог с уверенностью сказать, что с падежами там тоже далеко не все было гладко. Ну чего требовать от греков? Древние же…

Беда была в том, что греческие консультанты Гохманов тоже оказались фармазонами. Забавно то, что это были студенты того самого фон Штерна в Новороссийском университете. Шепсель сделал выводы и нанял «очень приличного человека» — профессора из Киева. И с падежами сразу стало все хорошо. Как и с товаром — теперь он был просто безупречен.

Но тут, как назло, мода на античность стала увядать: в 1897 году под Киевом археолог Викентий Хвойка нашел материальные остатки энеолитической культуры и по месту находки назвал ее «трипольской». Вместе с модой от берегов эллинистической культуры отхлынули и деньги. Нужно было менять курс. И Шепсель уже знал, куда именно.

Оставшиеся в лавке «липовые» плиты старший Гохман продал Одесскому археологическому музею, разумеется, после экспертизы фон Штерна, «учителя и наставника». Но даже младший Гохман не догадывался, что афера с плитами — это тоже этап той самой, большой и невероятной аферы. Аферы века.

В 1893 году Шепсель Гохман из уважения к учителю, приват-доценту фон Штерну, преподнес ему осколок древней мраморной плиты. Причем заметим, не продал музею, а именно преподнес в дар. По-немецки дотошный фон Штерн перевернул всю библиотеку и нашел изображение и описание основной части плиты!

Ее обнаружили в далеком уже 1822 году. На плите был высечен декрет: скифский царь Сайтаферн угрожал жителям Ольвии. Богатый купец Протаген принес варвару в дар 900 золотых. Царь намек понял и пощадил город. Нижняя часть декрета, точнее, плиты, была отбита. И текст декрета окончания не имел.

На осколке же плиты, которую Гохман подарил учителю, обнаружились окончание декрета. Теперь было ясно, что, помимо золота, в дар царю была преподнесена драгоценная тиара, которую ювелиры Ольвии изготовили специально для безжалостного вождя варваров. На плите нашлось и описание тиары. Фон Штерна поразило это описание на осколке плиты. И приятно порадовало, что Шепсель безвозмездно пожертвовал его музею…

А теперь перенесемся в прекрасный Париж 1894 года. В Лувре появляется венский маклер Шиманский, время от времени поставлявший ценные экспонаты в музеи Вены и Парижа. Он привозит предложение от антикваров Одессы — те предлагают купить свежевырытый ольвийский клад. Цена была достаточно высокой даже для такого музея, как Лувр, — Шиманский запросил 200 тысяч франков (в конце XIX века на эти деньги можно было купить 58 килограммов золота). Дирекция музея согласилась, что цена просто невероятная, — покупку такого масштаба должен был дозволить французский парламент. Но тут за честь прекрасной Франции вступаются меценаты — они ссужают Лувру необходимую сумму.

В назначенный день в музей прибывает бесценное приобретение — золотая тиара царя Сайтаферна. Та самая, более двух тысяч лет назад описанная на удачно найденном осколке плиты. Но музейные ученые — люди недоверчивые. Несмотря на экспертизы, проведенные ранее в Вене, они организовывают новую и приглашают знаменитых специалистов Рейнака, Мишона, Бенуа и Молинье. Ученые господа сошлись во мнении, что привезенная реликвия и есть настоящая тиара Сайтаферна, описанная в ольвийском декрете.

Тиара представляла собой куполообразный шлем высотой 18 см из чистого золота. По нижнему фризу шли изображения сцен жизни и быта скифов, а по верхнему — иллюстрации к сюжету гомеровской «Илиады». Фризы разделяли изображение крепостной стены Ольвии и надпись на древнегреческом: «Царю великому и непобедимому Сайтаферну. Совет и народ Ольвии». Тиара сохранилась замечательно, работа была просто изумительной. Лишь в одном месте виднелась небольшая вмятина, напоминающая след от удара мечом. Но неповторимые изображения не пострадали. Сопоставление элементов резьбы происходило по описанию в специализированном археологическом издании. Так совпало, что сообщение с описанием тиары Сайтаферна на древней плите было размещено в археологическом журнале рядом с выступлением приват-доцента фон Штерна на IX съезде археологов, проходившем в Вильно. Доклад господина фон Штерна назывался «О подделках классической древности на Юге России». Подлинность тиары подтверждали также и знаменитые археологи: венские профессора Бендорф, Шнейде и Борман, а также французские — де Вильфос и Рейнак. Вывод был однозначным: удивительная находка представляет огромную историческую и не меньшую художественную ценность.

И вот наконец свершилось: 1 апреля 1896 года (день дурака во Франции отмечали уже четыре века!) Лувр приобретает тиару. И более семи лет тиара остается украшением коллекции знаменитого музея.

Находка была столь драгоценна, что за осмотр тиары брали дополнительную плату, продавая специальный билет для посещения зала, где она экспонировалась. Но очереди все равно выстраивались, и немалые. Так было до 1903 года, когда триумфом тиары заинтересовались газетчики. В газете «Фигаро» было опубликовано скандальное заявление некоего ювелира Мажанса о том, что это он изготовил тиару, получив за работу четыре с половиной тысячи франков. А через несколько дней была опубликована другая телеграмма — ее автором был переехавший из Одессы в Париж ювелир Лифшиц. Он утверждал, что сам был свидетелем того, как тиару изготовил другой одесский ювелир — Израиль Рухомовский.

После этой публикации газетчики нашли в Одессе упомянутого ювелира Рухомовского. Поначалу ювелир, прекрасный чеканщик и гравер, отказался от какой бы то ни было причастности к изготовлению драгоценной тиары. Но через некоторое время ювелир передумал и подтвердил, что готов выехать в Париж и доказать, что тиара — его рук дело. За визит он потребовал 1200 франков. Жадные до жареных фактов газеты оплатили эту поездку.

Рухомовский привез в Лувр модели, рисунки и чертежи, по которым изготавливалась драгоценная тиара. Французы решили подойти к делу со всей серьезностью и собрали комиссию под председательством профессора Клермон-Гане. На ней присутствовали видные ученые, историки, ювелиры и искусствоведы. Комиссия для начала провела беседу с Рухомовским и поразилась тому, насколько он невежественен в истории и археологии. Профессора в один голос утверждали, что настолько малограмотный человек не мог создать тиару. Более того, ювелира чуть ли не заперли в мастерской, выдав инструменты для чеканки и золотой лист.

Не имея ни рисунков, ни образца, мастер из Одессы принялся за работу, которую, по мнению выдающихся ученых, просто невозможно было выполнить. Через день Рухомовский по памяти повторил часть рисунка тиары. Кроме того, он назвал состав металла, из которого тиара была изготовлена.

Сказать, что это был шок, — значит, ничего не сказать. Высоколобые академики были просто уничтожены. Париж потешался над их самоуверенной надменностью. Публика рукоплескала Рухомовскому, выставившему знаменитых ученых дураками и невежами.

Конечно, имени заказчика Рухомовский полиции не назвал. А сам он перед правосудием был чист — ведь он просто создал по заказу некое золотое изделие и никому ничего не продавал. Да и оплата работы была совсем невелика — всего 1800 рублей.

Фон Штерн, несмотря на весь свой ум, так и не понял, что Шепсель Гохман сделал его не только посмешищем, описавшим подделку как подлинный артефакт, но и своим подельником, настоящим фармазоном…

Глава 8. «Я бы на вашем месте отдал предпочтение таки немецким сейфам…»

В банк врывается мужик с пистолетом.

— Всем лечь на пол, это ограбление!

И слышит в ответ:

— Молодой человек, возьмите стуло, сядьте себе у в уголочек, ви будете трэтий.

Анекдот

Мы уже не раз повторяли, что Одесса — город по-своему совершенно уникальный. Дело не в том, что у нее неповторимая архитектура, не в том, что это город двунадесяти языков, и даже не в том, что это также и город удивительной свободы, никогда не знавший рабства. Одесса удивительна уже тем, что она многих иноземцев принимает как собственных детей и делает одесситами, где бы они ни родились. Например, Ольга фон Штейн увидела свет на севере империи (по одной из версий); Шейндля-Сура Соломониак, уже известная нам как Сонька Золотая Ручка, родилась в крохотном местечке Варшавской губернии. А Петр Кирьяков родился в Варшаве.

О жизни этого человека известно не так много, вернее, не так много есть о нем подтвержденных сведений. За полторы сотни лет молва, разумеется, немало приукрасила биографию этого человека, который, в общем, не нуждался ни в публичности, ни в особой славе.

Давайте же вдохнем пряный морской воздух прекрасной Южной Пальмиры и выйдем в самый центр города, на перекрестье улиц Большой Арнаутской и Ришельевской, где в 1875 году снял апартаменты некий Петр Петрович Кирьяков, инженер-мелиоратор из Варшавы. Молодой человек имел приятную внешность и интеллигентные манеры, но особенно не выделялся — мало ли в приличном южном городе можно найти приличных, не поймите превратно, мужчин… Прошло несколько месяцев, прежде чем господина Кирьякова стали узнавать в театре и салонах. Инженер-мелиоратор неторопливо вливался в жизнь города, выполнял заказы частных, как сказали бы сейчас, сельскохозяйственных фирм.

Уважаемый господин особых знакомств не заводил, хотя с дамами общался, и с неизменным обоюдным удовольствием. Говорили, что он закончил университет в далекой и прекрасной Варшаве. Поговаривали и о том, что в его жилах течет дворянская кровь, и, может быть, не просто дворянская, а даже княжеская. Господина Кирьякова ценили за спокойное самоуважение и отменный музыкальный вкус — он не пропускал ни одной премьеры, а заезжим оперным примам дарил немалые букеты и свое внимание. Возможно, уже тогда он пытался, говоря языком современным, создать себе «второй аэродром». Но речь об этом мы вести не станем — дела сердечные не есть предмет нашего рассказа.

Итак, господин Кирьяков обживается и обзаводится если не друзьями, то приятелями. Ходит в театр, посещает книжные магазины и завязывает приятные знакомства в букинистической лавочке на углу Малой Арнаутской, у достойнейшего Осипа Шмулевича. Ведет жизнь ничем не примечательного человека. О своем детстве особо не распространяется. Говорит только, что с малых лет им владели две страсти — музыка и механизмы. Отец потратил немало времени и денег, чтобы скрипка в руках мальчика не казалась пыточным инструментом. И ему это удалось. Особенно любил Петр Петрович пьесы Паганини. Он обладал абсолютным музыкальным слухом, но, как все мальчишки, был не прочь и поозорничать. Однако и озорство у него было непростое — любовь к механизмам впервые проявилась в том, что он разобрал до винтика отцовский брегет. Отец рассердился и наказал маленького механика: Пете пришлось тысячу раз написать «Я не буду ломать чужие вещи». После этого отец запер его в огромном шкафу, который закрывался снаружи на длинный проволочный крючок. Но чего стоило мальчику после брегета вскрыть какой-то старый шкаф?

Кирьякову-младшему прочили музыкальную карьеру, но он поступил в Варшавский университет и стал инженером — профессия весьма престижная в век нарастающей индустриализации, к тому же сулящая неплохой доход. На последнем курсе Петр узнал, что родовое имение отобрано банком и продано с молотка. Не выдержав позора разорения и травли кредиторов, Кирьяков-старший пустил себе пулю в висок. Смерть отца дала Петру образ врага на всю жизнь — кредитора, банкира.

Через несколько месяцев после приезда Кирьякова Одессу поражает настоящая эпидемия чрезвычайно дерзких краж. Полиция не выходит на след неуловимой шайки, не помогают ни информаторы, ни допросы с пристрастием.

К концу XIX века Одесса уже превратилась в один из крупнейших банковских центров империи. В городе в этот период функционировало более тридцати торгово-кредитных учреждений, большинство из которых располагалось в районе престижной улицы Ришельевской. Ее можно с уверенностью назвать одесской Уолл-стрит. Тридцать учреждений на город с населением около четырехсот тысяч… Изрядно, согласитесь. В городе было много банков и увеселительных заведений, но хватало также полицейских и филеров. Однако тайна банковских краж так и оставалась тайной.

Прошло совсем немного времени, и город вновь был потрясен, на этот раз ограблением крупного одесского предпринимателя Ш. Он был известен с одной стороны как жуир, а с другой — как человек, прямо-таки помешанный на безопасности. Однажды вечером за бокалом испанского хереса он похвастался приятелям, что приобрел новейший сейф модной английской фирмы.

— Какими бы ни были неизвестные грабители, готов держать пари, что моя ласточка им не дастся. — Ш. погладил железный бок сейфа, украшенный виньетками, и отхлебнул из бокала.

На следующее утро об этих словах и о новом приобретении уже говорили все — от проституток с Канавы до гимназистов на Александровской. В питейных заведениях принимались ставки в пользу неведомого похитителя, до которого, конечно, слова Ш. дошли так же быстро.

Предприниматель, разумеется, не ошибся. Он рассчитывал, что реакция неведомого грабителя последует незамедлительно — так и произошло. Кто бы сомневался: какой-то наглый финансист против неизвестного или неизвестных, которые не так давно оставили с носом знаменитую кондитершу! Мало того что обчистили ее сейф, еще и оставили наглейшую записку: «Это вам к утреннему кофею», присовокупив к ней аппетитный эклер. Кондитерша и правда была особа пышная, и даже с избытком, но зачем же так вести себя с дамами?

Господин Ш. решил, что должен, нет, просто обязан поймать наглеца, который наверняка полезет в его сокровищницу. Почтенный негоциант заказал в оружейной лавке на Пушкинской револьвер с патронами, выдал приказчику ружье и оставил того охранять сейф и днем, и ночью. Себе он постелил в соседней с новым сейфом комнате. Господин полицейский пристав тоже решил принять участие в охоте на неизвестных медвежатников. Он распорядился, чтобы полицейские следили за домом, и отправил патруль, который должен был обходить дом каждые полчаса.

Ш. спал чутко и услышал тихий скрип одной из дверей. Он поспешил в комнату с сейфом, но там все было как обычно, только дверь на лестницу оказалась распахнута настежь. Стараясь не шуметь, Ш. спустился вниз, в прихожую. Сзади раздались шаги — кто-то дышал ему прямо в спину. Он стал поворачиваться и почувствовал, что его кто-то схватил за плечо. Он попытался вырваться, но не тут-то было. Завязалась драка. Темнота, напряженные нервы и, что там скрывать, страх заставили почтенного господина выстрелить. На звук вбежал дежуривший на улице городовой и с трудом разнял дерущихся.

И кем же оказался соперник Ш.? Вы не поверите, но это был его приказчик, которому вручили ружье и оставили на бессменном дежурстве. Прибывший на место пристав (никому нельзя доверить серьезное дело!) посоветовал Ш. отправить ценности из сейфа в банк. Тот, пораздумав, согласился и открыл сейф, чтобы эти самые ценности забрать… Разумеется, сейф оказался пустым. Пустым, но все же не совсем. На самом видном месте, прямо перед глазами Ш., белел листок записки: «Я бы на вашем месте отдал предпочтение таки немецким сейфам…»

Легенда гласит, что от шока мосье Ш. упал в обморок. Хотя, конечно, многие мужчины повели бы себя иначе. Впрочем, кто знает…

Но что же произошло на самом деле? Князь (будем пока так называть грабителя) узнал, что Ш. заказал револьвер и открыл на него охоту. Оглушив курьера, который должен был доставить покупку предпринимателю, подручный Князя отнял у него пистолет. А вместо курьера оружие «охотнику» доставил сам Князь. Пока негоциант распаковывал посылку, Князь спрятался на бельэтаже, а ночью спустился в сокровищницу с новым сейфом. Покончив с сейфом, Князь оставил в нем записку и спрятался за окном, предварительно приоткрыв дверь на лестницу. Именно этот звук и разбудил господина с амбициями. Пока тот дрался с приказчиком, а городовой их разнимал у парадной лестницы, Князь спокойно удалился с черного хода.

Понятно, что неведомым Князем был интеллигентный инженер Кирьяков. Тогда еще Князем он себя не называл. Но стиль и почерк уже создали ему своеобразный имидж в глазах обширного и видавшего виды бандитского мира Одессы. Вот здесь уже понимали, что для Князя ограбление — не только возможность наживы. Для него это интеллектуальный спор с передовым изобретением, временем и ловушками полиции. Князь не просто шел в ногу с прогрессом, он мечтал его опередить, старался просчитать все ходы вперед. Ну, или хотя бы первые десять.

Название «медвежатник» произошло от названия воровского инструмента — отмычек-«медведок». Сейфы, понятное дело, стали называть «медведями».

Сражение с английским механизмом Князь на этот раз выиграл. Но недалекие или, может быть, не слушающие чужих советов люди продолжали заказывать и устанавливать сейфы именно английской работы. Следующим знаменитым сражением Кирьякова-Князя с «медведем» стал поединок с новейшей моделью двухкамерного сейфа, который поставил у себя знаменитый ювелир-ростовщик Г.

Прошел слух, что этому ювелиру вдова какого-то полковника принесла изумрудное ожерелье, подаренное князем Юсуповым ее покойному мужу. Чтобы сохранить ожерелье, ювелир приобрел тот самый новейший двухкамерный сейф.

Кирьяков, тогда еще не совсем Князь, отправился к ростовщику. Он представился разорившимся графом и попросил денег на достойные похороны матушки, а в залог оставил перстень с крупным бриллиантом, якобы любимое украшение покойной. Речь и манеры посетителя свидетельствовали о его благородном происхождении. Князь умел производить впечатление — и бдительность изменила алчному ювелиру. Тем более что гость просил не так много, всего две тысячи рублей, а оставлял в залог достаточно крупный и явно редкий бриллиант.

Но обедневшего графа беспокоила сохранность любимого кольца матушки — ведь всей Одессе известно, как нынче участились грабежи, а воспоминаний о лучших годах в отчем доме осталось так мало. Тут несчастный осиротевший граф прослезился. Ювелир молчал, с деланным сочувствием наблюдая за борьбой в душе молодого человека.

— Нет, я не могу, да и матушка бы не простила, — наконец принял решение граф. — Позвольте откланяться…

Из рук алчного ювелира уплывали двойные проценты. И, набравшись смелости, он сказал:

— Не торопитесь, юноша. Позвольте мне сначала показать вам хранилище. Быть может, это изменит ваше мнение.

Ювелир Г. подвел графа к своему новейшему приобретению. Ювелир рассматривал кольцо в руках графа, а тот изучал систему сейфа. Поколебавшись для приличия, Кирьяков все-таки оставил перстень в залог и получил две тысячи рублей.

На следующий день Кирьяков заказал у фирмы «Мэтисон и Ко» такой же сейф, какой установил у себя Г. Прошло два месяца, и наконец драгоценная покупка прибыла в Одессу. Еще месяц Князь провел наедине с сейфом, изучая и обхаживая его, как влюбленный кавалер обхаживает привередливую барышню.

Но ни одна из отмычек не подходила, и желанный щелчок замка не раздавался. Решение задачки с сейфом ювелира стало в определенной мере переломом в карьере Князя. Но об этом чуть позже.

Сам Г. сладко спал, когда в его доме появился посторонний. Князь орудовал двумя тонкими инструментами. Но важнее всего были его пальцы — он срезал кожу с подушечек и теперь чувствовал каждое движение внутри хитроумного заморского механизма буквально всем телом. И сейф не выдержал, покорился. Драгоценные камни ободряюще засияли в свете фонаря. Медвежатник забрал и изумительное колье князей Юсуповых, и другие ювелирные изделия. Общая сумма добычи составила более 20 тысяч рублей. Конечно, Князь забрал и заложенный «матушкин перстень».

Кирьяков, в отличие от многих своих предшественников по ремеслу, был натурой тонкой — он относился к борьбе с каждым сейфом, как к шахматной партии, в которой следовало выиграть во что бы то ни стало.

Кстати, возможно, именно с Кирьякова-Князя пошла своеобразная мода у медвежатников — срезать кожу с подушечек пальцев. Кто знает…

Заметим, что и в целом история Петра Кирьякова в достаточной мере полна мифов. Автора могут упрекнуть в том, что она представляет собой чистый вымысел, и, возможно, будут правы, а возможно, и нет. Все же мы рассказываем о людях, не стремившихся к известности, о поступках, которые эти люди очень хотели бы сохранить в тайне. Да и повествуем мы о легендах бандитской Одессы, а не о ее официальной истории.

Об ограблении Г. писали все утренние газеты. Скупщиков и процентщиков ненавидели, а неизвестного грабителя тут же назвали одесским Робин Гудом. Самого Князя вся эта шумиха только раздражала — он-то не собирался заниматься благотворительностью. Полиция почувствовала, что ограбление ювелира-ростовщика — это дело рук профессионала, причем профессионала неизвестного.

К тому же сейф был вскрыт с шиком.

Взломщики-шниферы проникали в помещение с помощью взлома. Сейфы разбивали кувалдами, обложив мешками, чтобы не было шума.

Всего через год после появления Кирьякова в Одессе ограбили банкирский дом З., сумма добычи в этот раз составила 150 тысяч рублей. Полиция начала опрос всех сотрудников и выяснила, что банк несколько дней назад получил официальное уведомление от фирмы «Норд» о планируемой диагностике системы, причем такие проверки предполагались в контракте, заключенном банком с поставщиками несгораемых шкафов. В указанное время появился представитель фирмы, назвавшийся Юргеном фон Сюдовым, и попросил оставить его одного: банковская система — тайна фирмы-изготовителя, и посторонние при осмотре присутствовать не должны.

Прошло не так много времени — может быть, полчаса, может быть, чуть больше, и инженер фон Сюдов вышел из хранилища. Он оставил гарантийное письмо и удалился. Работники банка, почти сразу же вошедшие в помещение, увидели, что сейф вскрыт. «Фон Сюдову» хватило получаса, чтобы бесшумно взломать замки новейшей конструкции. В тот же день полиция провела рейд по «кварталу белых простыней» и нашла настоящего фон Сюдова. Он пребывал в крайне «разобранном» состоянии и вряд ли мог вспомнить, где его документы. Как, впрочем, и одежда…

Одесса всегда ценила артистизм в работе. Причем в любой области. Конечно, столь искусные, по-настоящему уникальные ограбления преступный мир города оценил весьма высоко. И стал присматриваться к их, с позволения сказать, автору.

Разумеется, долго орудовать в одиночку Князь не мог. Мы уже упоминали о том, что у него появились подручные. Пытались, кстати, сделать подручным и его. Некий молдаванский авторитет Сенька Бык как-то раз свел Князя со своим николаевским коллегой. Тот сразу же предложил Кирьякову «бомбануть» контору Английской судостроительной компании, причем посулил большие деньги. Князь попытался отказаться, но вынужден был согласиться. Однако на своих условиях. Возможно, до него тоже дошли слухи, что целью николаевского коллеги Сеньки были не ценности, которые хранились в сейфах, и не крупные суммы денег, а секретные бумаги английских шпионов, орудующих под прикрытием конторы. Согласитесь, где же еще быть шпионам, как не в Одессе?

Князь пробрался в контору пароходства. Его сопровождали два сообщника николаевца. Князь начал осмотр и достаточно быстро нашел стальную дверь, которая закрывала вход в потайную комнату-сейф. Дверь была снабжена мощными пружинами. Вскрыв дверь, Кирьяков позвал сопровождающих. Но стоило им войти, как медвежатник выскочил и нажал на кнопку, управлявшую дверью. Сообщники николаевца оказались в западне, Кирьяков исчез в лабиринтах улиц ночного города.

Утром англичане пришли на работу и обнаружили в комнате-сейфе двух сотрудников Третьего охранного отделения. «Николаевские гастролеры» бесследно исчезли. Судостроительная компания прикрыла свой филиал в Одессе. А Кирьякова на какое-то время оставили в покое. Но, как оказалось, не навсегда: вскоре Князь заметил за собой слежку. Тогда он назначил Сеньке Быку «стрелку» и привел убийц туда. Конечно, налетчик с Молдаванки не смог не оценить красоту жеста и смелость Князя. И вновь предложил ему защиту и пай в банде. Но Князь наотрез отказался. Такое решение лишь восхитило бандита: мало кто, а вернее сказать, никто еще не отказывался от столь заманчивого предложения.

Никто, кроме Князя, который понимал: это пусть очень лестное, но приглашение в мышеловку. Цели Князя были совсем иными, о банде речь и не шла. Однако компромисс был найден, и банда Быка за месяц очистила три сейфа пароходных компаний.

Кирьяков предложил Быку совсем иную, как сказали бы мы, схему работы. Сенька вызывал Князя, обеспечивал ему охрану и платил твердую таксу за вскрытого «медведя» — 1500 рублей. Кстати, именно после этого разговора за Кирьяковым окончательно закрепилась кличка Князь.

Вот так в Одессе вплоть до 30-х годов уже ХХ века царила мода на выездных медвежатников. Эти мастера экстра-класса держались на вершине воровской пирамиды, причем не из-за грубой силы, а благодаря своему интеллекту и необыкновенным умениям, поистине артистическому владению ремеслом. Цели своей Князь еще не достиг, но произошло удивительное: он стал выступать судьей в воровских спорах или, как говорили на Молдаванке, стал «тянуть мазу». Исследователи криминальной истории до сих пор не понимают, как это удалось пришлому интеллигенту.

Есть версия, возможно, близкая к реальности. Дело в том, что полвека «мазу тянул», то есть контролировал воровской мир, уже упоминавшийся ранее Василий Чумак. Когда суд отправил его в Иркутск, в одесском воровском мире воцарилась анархия… Никто не хотел брать на себя роль короля в первую очередь потому, что в любой момент мог появиться Чумак, сбежавший с каторги. Вызывать его гнев никому не улыбалось — ибо «дурных нема», как говорили на Молдаванке. А Князь всех устраивал именно потому, что сам в судьи не рвался, но блатные его уважали. Он даже распределял территорию промысла между бандами.

Но вернемся в деловой мир Одессы. Проще всего было сказать, что он паниковал. Или бился в истерике — это уж как кому больше нравится. Некоторые банкиры даже подумывали закрыть свои отделения в Одессе. Но банкирская репутация — штука непростая. Она зарабатывается годами, и терять ее из-за какого-то бандита — как-то не к лицу человеку деловому. Несолидно, да и хлопотно…

И тогда господа банкиры решили организовать Князю западню. Пригласили и фирму «Мэтисон», репутация которой немало пострадала из-за нераскрытых краж. К поимке решили подойти со всей серьезностью. В Одессе организовывалась Всемирная промышленная выставка. Ее начали рекламировать за полгода до открытия. Среди прочего газеты сообщали, что знаменитая фирма «Мэтисон» выставит свое новое достижение — чудо-сейф с семью замками и новой кодовой системой защиты, встроенной в стальной шкаф. Это чудо, по словам британцев, вскрыть просто невозможно. Более того, устроители выставки пообещали десять тысяч рублей премии тому, кто все-таки сможет вскрыть это чудо инженерной мысли.

Наступил день открытия выставки. В зале, где экспонировался чудо-сейф, было не протолкнуться от банкиров и репортеров. Новейший сейф манил, сверкая стильной серой краской. Кроме обещанных устроителями десяти тысяч, успешному взломщику была обещана и бриллиантовая диадема, которую представители фирмы «Мэтисон» уже положили в стальные недра.

День и ночь вокруг помещения выставки и в радиусе нескольких кварталов от нее дежурили полицейские и филеры. На следующий день представитель фирмы «Мэтисон» вошел в выставочный зал, и сердце его остановилось: в кирпичной стене зиял свежий лаз, сейф был вскрыт и бриллиантовая диадема пропала. Но деньги остались на месте. Более того, в сейфе появилась очередная записка: «Сии деньги прилагаю как выходное пособие бездарным одесским сыщикам, которым пора на пенсию».

Не словами записки, а своей молниеносной победой Князь разозлил полицию. Можно было бы даже сказать, что он сам подписал себе приговор. Но полиция опять оказалась бессильна.

На этот раз Князь обогнал полицию не на дни, а на месяцы. Его подручные, особо не скрываясь, выкупили помещение магазина, примыкавшее к выставочному павильону. Между магазином и павильоном соорудили фальшивую стенку с нишей, в которой мог спрятаться человек. На время проведения выставки все магазины вокруг были закрыты. Собственно, Кирьяков чего-то подобного и ждал. Он спрятался в нише за фальшивой стенкой и провел взаперти три дня, а в ночь после открытия просверлил стену и проник в выставочный зал фирмы «Мэтисон». Половина задачи была решена. Но оставалась вторая.

Крутящийся циферблатный замок появился еще в середине века. Но мастера его усовершенствовали, добавив ложные щелчки, которые могли спутать карты любому другому медвежатнику. Однако Кирьяков был не «любым другим», он был асом. Для того чтобы посрамить «Мэтисон», он обновил свой арсенал, добавив к нему стетоскоп. Возможно, он был первым, кто пошел на «медведя» с медицинским инструментом. Абсолютный слух помог Кирьякову отличить настоящие щелчки угаданной цифры от ложных. Забрав бриллиантовую диадему, Кирьяков ушел тем же путем, что и пришел, — через магазин.

Шнифера-«килечники» — взломщики простых сейфов. Такой сейф, вскрытый фомками и ломами, напоминал вскрытую банку с килькой.

Цель Князя становилась все ближе. Собственно, она была уже совсем близка. Оставалось только «наказать» Южно-Таврический банк, тот самый, что, по сведениям Кирьякова, отобрал у отца имение и свел его в могилу.

Удивительно, но Князь, обычно планировавший каждый шаг более чем педантично, в этот раз почему-то изменил своей манере, хотя именно этот банк он изучал с первых дней жизни в Одессе и именно для этого поселился на Ришельевской, где располагалось головное отделение банка.

Сейф банка был сложной конструкцией, открывавшейся сразу тремя ключами, которые хранились у разных людей. Ключи следовало поворачивать одновременно. Должно быть, именно поэтому Кирьяков решил вскрыть сейф «громко». Хотя, возможно, у него были и иные резоны.

Князь совершил подкоп и заложил взрывчатку в заднюю стенку сейфа. Он поджег бикфордов шнур, но взрыв прозвучал раньше, чем Князь успел укрыться. С ранами на лице и руках Кирьяков все-таки вскрыл «медведя». Трудно даже представить, каких усилий ему стоило протащить полный мешок через подкоп.

Прибежавшая охрана увидела только гарь и копоть на стенках сейфа. А Кирьяков, добравшись до безопасного укрытия, потерял сознание.

Южно-Таврический банк отомстил за подобное оскорбление — три долгих месяца Кирьяков лечил ожоги на лице и руках. Но полностью излечиться не смог: когда сняли повязки, Кирьяков понял, что ничего не чувствует пальцами правой руки. Карьера выдающегося медвежатника закончилась.

Но не закончилась жизнь Князя. Более того, шум вокруг этого ограбления еще больше укрепил немалый авторитет Кирьякова. Теперь он уже был не «подменным», а самым настоящим воровским судьей. Его решения всегда были разумными и взвешенными.

Князь понимал, что раз сам уже неспособен ходить на дело, то может и даже должен, как не так давно и Сонька Золотая Ручка, передавать свой опыт ученикам.

Вероятно, такое сравнение будет несколько неуместным, но его, как и другого известного человека, тоже подвел ученик. Как и того известного человека, Князя попросту предали. Ученик, назовем его сейчас Н., попался в руки полиции, и его вынудили сотрудничать. Кто знает, помогли ли тридцать серебряников или иные веские доводы, но Н. согласился. Уговорив Князя на «легкую работенку», он сообщил сыщикам главного жандармского управления о месте следующего взлома.

Полиция окружила очередную контору, сейф которой собирался вскрыть Князь. Конечно, опытному медвежатнику сделать это было нетрудно. Он с улыбкой повернулся к Н., а тот вытолкнул его в коридор, мгновенно спрятавшись за дверью. Раздалось несколько выстрелов.

Князь — Петр Петрович Кирьяков — скончался мгновенно. Воры решили почтить память своего судьи, и неделю в Одессе стояла тишина: не случилось ни одной кражи, ни одного погрома, не выходили на дело даже карманники.

Неизвестно, сочли ли в полиции такую операцию успешной. И неизвестно, оценили ли неделю «молчания». В общем, мнение полиции сейчас не так важно, как то, что воровской мир Одессы уважал человека, который собственными усилиями доказал свое мастерство, никого не предав и не подставив…

Глава 9. Она продавала дом и прииски

Шестидесятилетняя Манька, родоначальница слободских бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула так пронзительно, что ее соседи покачнулись.

— Маня, вы не на работе, — заметил ей Беня, — холоднокровней, Маня…

И. Бабель. Одесские рассказы

По секретному антияпонскому договору с Китаем Россия заканчивала строительство железной дороги через Маньчжурию до Кореи — КВЖД. Дальновидные российские банкиры хлынули осваивать новые рынки, до завершения строительства оставался год. После этого вся недвижимость, все предприятия в районе КВДЖ должны были стать золотым дном.

Баронесса фон Штейн, дама весьма опытная в банковских делах, предложила князю Романову вложить личные средства царской семьи в Юго-Восточный банк, акционером которого была и сама. Ожидалось, что по окончании строительства железной дороги акции банка вырастут в цене втрое. Значит, и князь мог за год утроить вложенную сумму.

Но существовало некое, причем довольно большое «но»: Япония уже несколько лет требовала уменьшить влияние Российской империи на Китай, который считала своей вотчиной. Самураи недвусмысленно грозили войной, и Россия официально пообещала свернуть дела в Маньчжурии.

Очарованный баронессой и убежденный ее словами, князь Романов вложил 700 тысяч рублей семейного капитала в Юго-Восточный банк. Оставалась малость — не дать свернуть строительство КВЖД. Никто и представить не мог, что результат этой аферы будет исчисляться не в сотнях процентов, а в миллионах… жертв. Что встреча князя и баронессы приведет к скорому и неминуемому падению династии Романовых.

Современники Николая II отмечали, что царь испытывал перед Владимиром Александровичем «чувство исключительной робости». На семейном совете князь Владимир убедил царя Николая не сворачивать российское присутствие в Маньчжурии, вопреки обещанию вывести войска, данному японскому императору. Известно, что царь Николай железной волей отнюдь не блистал, что он достаточно сильно опасался совершить даже мельчайшую ошибку. Ответственность за решение вопросов государственной важности он с удовольствием перекладывал на дядю, жену, даже на старца Распутина. Одним словом, строительство китайской дороги продолжили.

А через год выяснилось, что 700 тысяч царской семьи в Юго-Восточный банк не попали, а были перечислены баронессой фон Штейн на ее собственные счета в банках Европы. Такой наглости — обокрасть лично царскую семью! — в империи еще не видели. После этого события князь Владимир отошел от большой политики, а скандал решили замять.

Но эта чудовищно наглая афера привела к катастрофе мирового масштаба: Россия не свернула экспансию в Маньчжурии и Япония объявила войну.

Газета «Матен» 6 мая 1905 года писала: «Из Гунджулина телеграфируют, что русская армия беззаботно празднует Пасху. Армия уверена, что на маньчжурском театре военных действий никаких крупных событий не случится раньше, чем произойдет морское сражение».

«Петербургские вести»: «15 мая в районе острова Цусима японский флот разбил Вторую эскадру под командованием вице-адмирала Рождественского. Потоплен 21 корабль (из них 2 подорваны своими же экипажами, во избежание сдачи в плен). Потери японцев — 3 миноносца».

Поражение России в русско-японской войне было еще более чудовищным, чем в Крымской. Даже ту самую недостроенную КВЖД, принесшую баронессе фон Штейн 700 тысяч рублей, пришлось отдать японцам по Портсмутскому мирному соглашению. Но сама баронесса совершенно не пострадала. Да и что ей можно было предъявить в суде? Разве она требовала, чтобы русские продолжали строить дорогу? Или она бросила вызов японцам?

Тем временем баронесса уже с головой нырнула в новые аферы — начиналось золотое время для жуликов и мошенников всех мастей. Шестого августа царь подписал манифест об учреждении Государственной Думы. Вероятно, частично благодаря усилиям госпожи фон Штейн в Россию пришла конституция — теперь для достижения желаемых успехов мало было просто обольстить члена царской фамилии. Хотя сенаторы-то тоже мужчины… Да и крах империи создание Думы не остановило.

Психиатрия и психология сходятся во мнении, что все самое главное в характере человека закладывается в раннем детстве, лет до пяти. Объяснение всех поступков, как хороших, так и дурных, следует искать в детских обидах, неразрешенных спорах, родительских позволениях и запретах, внешних обстоятельствах, заставляющих окружающих вести себя с ребенком тем или иным образом… Вероятно, во многом господа медики правы. Ну, или легко находят подтверждение своей правоте.

Ольга Сегалович — именно так ее звали в юности — воспитывалась в мещанской семье среднего достатка. И тут, как уже не раз бывало, с надежной опоры фактов мы ступаем на шаткую тропу предположений и разночтений. Часть источников утверждает, что будущая баронесса фон Штейн родилась под Санкт-Петербургом, в Стрельне, в семье знаменитого царскосельского ювелира. Однако одесситы упорно твердят, что баронесса родилась в Одессе и именно в Южной Пальмире провернула самые блестящие свои аферы. Об аферах мы все расскажем подробно, а вот о месте рождения даже дискутировать не станем. Ибо не место рождения отшлифовывает алмаз умений афериста, превращая его в бриллиант, а только талант самого афериста. В конце концов, великая Сонька Золотая Ручка тоже родилась не в Одессе и до двадцати лет жила на совсем другой окраине Российской империи.

Поэтому вернемся к юности баронессы, решив, что ее деяния куда интересней, чем точка на карте, где она впервые сказала «агу».

Итак, немалых средств отца вполне хватало на образование и безбедное существование Ольги и ее сестер. Однако будущее девочек оставалось туманным — ювелир Сегалович дворянином не был, а значит, о достойных браках можно даже не мечтать. Дочек ювелира окружали высокородные поклонники, но, увы, просватанные с рождения. И тут уж никакое приданое не могло сыграть ни малейшей роли. К тому же дела папеньки постепенно шли на спад — и теперь уже даже о приличном приданом мечтать не приходилось. Вот так девочка, ни в чем не знавшая отказа, поняла, что она — человек второго сорта, что существует разделение на ранги и что она никоим образом не может составить счастье молодого графа.

Однако Оленька знала языки, была хороша собой, обладала манерами, ее принимали в богатых домах. Когда нашей героине было шестнадцать, вышел наружу ее роман с сыном генерала Р. Влюбленные даже собирались бежать, но генерал, человек широких взглядов, вроде бы дал сыну разрешение на брак. Однако не ранее чем через полгода, чтобы они могли испытать свои чувства…

Казалось бы, все остались счастливы, но Ольгу вдруг поймали на воровстве в доме жениха: она якобы украла драгоценности генеральши. Вот и первая легенда — если девушка была дочерью достаточно богатого человека, так зачем же ей красть? Или она украла, повинуясь неудержимому зову природы, согласно бытовавшей в те времена теории господина Ломброзо? Как бы то ни было, дело замяли, однако с этого дня вход в приличные дома для девушки был закрыт, а свадьба отменена.

И вот тут мы встречаем очередное разночтение в ее истории. По некоторым версиям, генерал-отец носил фамилию Свешников, в краже обвинили прислугу, а драгоценности генеральши украла все-таки Оленька.

Долгих восемь лет девушка несла наказание за преступление, которого якобы не совершала. Дела отца продолжали ухудшаться. И тут ему на помощь пришел профессор консерватории Альберт Цабель (а по версии одесских историков — Цеперович), сердобольный друг семьи. То ли из сострадания к перезрелой девице, то ли прельстившись ее красотой, в 1894 году профессор-арфист Петербургской консерватории берет Ольгу в жены. Ради брака с профессором Ольга даже переходит в лютеранство. Супруга была моложе мужа более чем на тридцать лет и к тому же весьма хороша собой. Профессоршу окружал целый рой молодых поклонников, преклонявшихся перед прекрасной и к тому же обладавшей острым умом Оленькой. Однако замашки у девушки были скорее графские, а то и царские. Вскоре Цабель понял, что может остаться и вовсе без гроша в кармане. Если, конечно, не влезет в долги, чтобы погасить другие долги — те, что сделала его прекрасная молодая женушка. И тут мы впервые, если не считать странной истории с драгоценностями генеральши, сталкиваемся с особым даром Оленьки, который вскоре расцветет пышным цветом.

Согласитесь, что у молодой привлекательной дамы не может не быть многочисленных поклонников. И поклонники, что вполне понятно, не соглашаются оставаться просто друзьями, мечтая о значительно более близких отношениях. В красавицу влюбляется молодой граф В., путешественник и ученый. Ольга отвечает взаимностью, однако, вероятно, испугавшись этого яростного чувства, требует расстаться. На прощание красавица соглашается на одно, последнее свидание. Она со слезами рассказывает графу, что профессор Цабель разорен. В. молод и безумно влюблен. Жизнь без Ольги для него пуста. Он уговаривает красавицу принять от него деньги: граф заложил семейные драгоценности и принес Ольге 50 тысяч рублей, чтобы она выкупила якобы заложенный профессором дом. Однако вскоре «приходит известие», что Цабель неизлечимо болен. Бросить мужа в таком состоянии Ольга, конечно, не может. В конце концов, это просто непорядочно. Да и что сказали бы в свете, верно?

Получив это известие, не в силах больше жить, В. едва не наложил на себя руки. Встречаться с графом после того, как взяла деньги, Оленька, конечно, не могла: не с проституткой же он имеет дело, не купил же он, в конце концов, ее любовь. Безутешный В. уехал в Южную Америку, чтобы залечить сердечные раны и поправить дела семьи. К сожалению, в Россию ему вернуться было не суждено — он заболел лихорадкой и умер.

Неизвестно, сколько еще подобных афер успела провернуть Оленька. Промучившись долгих семь лет в странном браке, профессор подал на развод. Однако ему еще повезло — он оказался одним из немногих мужчин Ольги, умерших своей смертью, пусть и разорился перед этим.

Но Ольга, попав в столицу, вовсе не собиралась ее покидать. А значит, скандал с разводом ей был совсем не нужен. И Ольга нашла идеальный выход. Она внезапно вспомнила о «вере отцов» и перешла из лютеранства в… православие. Теперь брак ее считался недействительным. К тому же для ее проснувшихся талантов в столице открылось невероятно обширное поле деятельности.

(Отметим осторожно, что Сегалович-старший православным вовсе не был… Или же об этом нигде не осталось сведений. И вернемся к нашему занимательному повествованию.)

Как-то раз на званом вечере Оленька собирала деньги на экспедицию по изучению народов Севера. Этим «диким людям, живущим среди льдин», по мнению Оленьки, просто необходимы слово Божье и настоящая, достойная цивилизованного века медицинская помощь. На это благородное дело сбрасывались студенты, преподаватели и попечители университета. Денег собрали немного — около девятисот рублей. Но этих денег милейшей Оленьке хватило, чтобы съездить в Одессу и изучить новое поле деятельности в Куяльницких грязелечебницах. Именно здесь, в прекрасной Южной Пальмире, Ольга и проведет свои наиболее удачные банковские аферы.

Но как же семейная жизнь?

Не прошло и года после возвращения в православие (что само по себе уже некая афера, согласитесь), как Ольга уже стала баронессой фон Штейн, сначала закрутив роман, а потом и выйдя замуж за статского советника фон Штейна, владевшего огромным домом на Литейном. Статский советник, генерал, пусть и не соответствовал изрядным потребностям Ольги Зельдовны, но был весьма значимой фигурой в высшем обществе. Венчание генерала фон Штейна и Ольги Цабель состоялось в 1901 году. Религии наша оборотистая дама меняла так же легко, как и мужей.

Так Оленька получила доступ в высший свет, туда, где ее ждали приключения и аферы, но главное — тысячи, десятки, если не сотни тысяч золотом…

Под покровительством генерала на смену мелким прегрешениям пришли настоящие аферы.

И как раз в это время роковая красавица обнаружила в себе криминальные таланты. Томимые страстью поклонники открыли Ольге свои кошельки, но этого ей оказалось мало. Она была способна мастерски выманить деньги почти у любого человека, а причин не отдавать потом ни копейки даже не искала — просто не отдавала, и все тут. Достаточно было интимной беседы в закоулках роскошного зимнего сада, а также природного шарма и обаяния, чтобы кредиторы меняли гнев на милость. Кружа им головы нежными словами, поражая прелестью форм и нарядов, Ольга ухитрялась не только не возвращать присвоенные ценности, но вымогать еще и еще.

Ее лучшей защитой были имя мужа и его связи. Очарование прелестной хозяйки дома фон Штейнов было так велико, что в гостях стали появляться представители российского высшего света: сенаторы фон Валь и Маркович, обер-прокурор Святейшего Синода, печально известный Победоносцев, градоначальник Санкт-Петербурга генерал Клейгельс и многие другие.

Но брала баронесса ровно столько, чтобы простофиля не побежал в полицию в поисках справедливого возмездия. Да и высокие покровители защищали ее лишь одним фактом своего с ней знакомства.

К тому же полиция, наслышанная о невероятных аферах тогда еще неведомой Генеральши, располагала несколькими совершенно разными портретами предприимчивой дамы. Баронесса одинаково успешно могла сыграть роль и светской львицы, и провинциалки, и роковой красавицы.

Итак, Генеральша принимала у себя знаменитых царедворцев, посещала не менее благородные дома, где ее принимали не только как светскую красавицу и жену генерала фон Штейна, но и как даму умную и отменно разбирающуюся в подлинном искусстве. На самом же деле в начале своей криминальной карьеры Ольга приторговывала крадеными драгоценностями и поддельными слитками золота. Через свой салон она продавала подлинники якобы Рубенса и Гойи. Вот только не надо спрашивать, где она все это брала! Подобное ищет подобного — для аферистки найти такую мелочь не составляло ни малейшего труда. Как и подельников в столь тонких делах.

Мадам баронесса стала одной из первых женщин России, научившихся управлять автомобилем. И наверняка одной из первых в мире, научившихся (да и вообще придумавших) эти автомобили угонять. Однако сначала были все же фаэтоны и фиакры. Своих жертв баронесса находила по объявлениям, украденные экипажи сдавала в ломбард. Но особую страсть госпожа Генеральша питала к банковским аферам.

За ссудами она обращалась, конечно, не только в государственные банки. Частные банки тоже становились ее кредиторами. Говорят, что банки Одессы первыми удостоились этой сомнительной привилегии. Ссуды брала в первую очередь под недвижимость — дом на Невском проспекте она ухитрилась продать даже не один раз. Но об этом чуть позже.

Вернемся к банковским аферам. Особой страстью Ольги было создание несуществующих финансовых учреждений. В прессе разворачивалась большая рекламная компания, будущим вкладчикам обещали крупные дивиденды. Однако банки с солидными названиями существовали всего несколько месяцев. Таким стал и банк «Империал. Одесса-Стамбул. Порто-франко. Кредиты Романова». Обобранные предыдущими аферами, например, обжегшись на банке афериста Мишица, одесситы долго присматривались и принюхивались к новому заведению. Тут на сцену и вышла подруга членов царской семьи, несравненная баронесса фон Штейн. За ней тянулись слава мецената, знатока искусств и… километровый хвост одесских воздыхателей. Баронесса сделала весомый взнос в этот банк. И тут же часть ее поклонников поступила подобным образом. Через несколько дней котировки банка внезапно возросли. Баронесса и ее знакомые получили немалые дивиденды. Газетчики тут же сообщили новости читателям, и вот уже километровая очередь будущих вкладчиков выстроилась перед дверями банка. На пике популярности банк лопнул, а баронесса уехала со всем награбленным имуществом.

В руках полиции оставались только мелкие клерки банка. Ими, как правило, были нанятые за хорошие деньги бездомные и бродяги. Подставных «банкиров» отмывали, учили грамотно говорить (а иногда — увы, судьба человека может шутить самые злые шутки — эти наемные труженики были выходцами из весьма родовитых, но разорившихся семей). Сама же баронесса Ольга почти всегда избегала подозрений полиции.

И после этого кто-то будет говорить, что пирамиды придумал господин Мавроди! Да он просто применил столетний опыт удачливых предшественников и, как хороший математик, просчитал все возможные варианты существования такого финансового учреждения. Да, оно не могло существовать долго. Но какое-то время вкладчики не чувствовали себя обманутыми, напротив, они считали, что нашли если не подлинную золотую жилу, то уж точно изрядных размеров золотой самородок. Банковские аферы наверняка возникли почти одновременно с появлением банков.

А о том, какую роль подобные разорившиеся заведения могут сыграть в судьбе города, мы еще не раз упомянем, рассказывая о знаменитых преступниках и аферистах. Одна только история господина Черта-Тертичного многому могла бы научить ту же баронессу. Жаль только, что произошла она позже.

В конце XIX века многие компании, нанимая работников, использовали принцип залога. Это значило, что служащий, нанимаясь на работу, был обязан внести за себя в кассу предприятия некую денежную сумму. Причем размер залога зависел как от уровня фирмы, так и от размера будущего оклада. Крупные предприятия, концессии и банки брали с потенциального клерка залог больший, чем только что организованные тресты или мануфактуры.

И эта практика натолкнула баронессу на целое подпольное предприятие. Такой принцип найма на работу стал настоящей и к тому же неиссякаемой золотой жилой. И известно обо всем стало, сами понимаете, далеко не сразу.

Как-то в жандармское управление ввалился странного вида господин, упорно требующий приема у самого высокого начальника, а лучше у самого обер-прокурора. Его, как он сказал, обвели вокруг пальца и обворовали самым странным образом. Отчаявшийся господин поведал, что лишился всего состояния, попал под подозрение полиции и еще остался должен несколько тысяч рублей золотом. Разгневанный господин оказался Савелием Б., опытным управляющим, только что вернувшимся из Сибири. Там он пытался занять кабинет управляющего золотодобывающего прииска на том основании, что теперь назначен на столь важную должность. Ее, эту выгодную должность, всего два месяца назад господин Б. купил на ярмарке вакансий. Как позже выяснилось, организатором этой ярмарки, а на самом деле изрядной аферы, была госпожа Генеральша. Она продавала несуществующие доходные места на действующих сибирских приисках, продавала и сами прииски, правда, тоже несуществующие. Не брезговала баронесса и продажей крупных чинов. Особенно доходное место могло стоить и 30 тысяч золотых рублей, и даже больше. Уже известный нам Савелий Б. за место управляющего крупным сибирским прииском заплатил немалые деньги, причем часть из них он взял в долг. Контракт был подписан на три года. По документам работодатель, известный промышленник, обязался платить по три тысячи рублей жалования ежемесячно. И вернуться из Сибири господин Б. смог только через несколько месяцев, в течение которых госпожа Генеральша успела продать, по сути, бумажки, то есть липовые документы липовых управляющих, еще не одному человеку. И только после этого разразился скандал.

Генеральша с большой выгодой продавала места управляющих крупных серебряных и алмазных рудников. Большим спросом, если можно так выразиться, пользовались теплые места начальников тюрем, инспекторов арестантских поселений и управителей заграничной недвижимости известных и сиятельных персон. Ну как здесь не вспомнить господина Бомарше и «Женитьбу Фигаро», где судья, а не какой-то жалкий фигляр, говорит: «Как это плохо, что должности у нас продаются! Лучше бы их раздавали бесплатно».

Собственно, такие продажи были завуалированными взятками. Даже поговорка существовала: «Не подмажешь — не поедешь»… Да и по сию пору существует.

На ранних этапах развития общества просто «давали на лапу», но в цивилизованную эпоху появились фермитлеры — посредники в решении денежных вопросов. Ими становились люди предприимчивые, и взятки они носили открыто. Этих господ знали в лицо, но их никто не трогал. Оно и понятно — основной-то доход от многих хлебных мест как раз и получали… скажем так, в виде хабара, «подарков». Или, говоря попросту, в виде взяток. Еще не раз мы будем употреблять слово «фермитлер» в нашей книге, причем рассказывая о совершенно разных людях, живущих в разное время. А идеи-то не стареют…

За год в полицию обратилось как минимум пять управляющих далеких, но знаменитых Нерчинских приисков.

Баронесса фон Штейн также может считаться автором идеи создания искусственного ажиотажа на бирже. Путем распространения ложных слухов она провоцировала подъем акций того или иного банка. Впоследствии точно так же искусственно акции понижались в цене. В итоге разорялись целые состоятельные дома. Собственно, об этом мы уже рассказали. Ну как тут не вспомнить господина Дюма-старшего и графа Монте-Кристо, с его историей о персиках и сонях… Возможно, баронесса Ольга тоже увлекалась чтением подобной литературы…

Жертвами афер госпожи Ольги становились крупные промышленники, первосвященники, думские чиновники, банкиры и даже особы царских кровей. С этой истории мы и начали свой рассказ.

А теперь вернемся к высокому искусству. В 1905 году Петербург заговорил о художественном салоне баронессы фон Штейн, где выставлялись подлинники великих мастеров. Революция подтолкнула инфляцию, и промышленники, купцы, да и просто состоятельные люди стали покупать вещи, ценность которых с годами должна была только расти. Генеральша стала известным коллекционером и аукционистом. Как-то раз она продала советнику П. картину Гойи. Но вот незадача — краска оказалась сыровата… Естественно, факт каких-либо махинаций доказать не смогли. Разве что уголовники теперь стали уважительно называть Ольгу фон Штейн Генеральшей.

В это время как-то подозрительно скоропостижно скончался барон фон Штейн. Его родственники осаждали полицию, утверждая, что барона отравила жена, но доказать снова ничего не смогли.

Мечтая уехать из Петербурга, где все напоминало Ольге о горячо любимом генерале, она за бесценок продала дом вместе с обстановкой и картинами. Покупатель, золотодобытчик П., из новых богачей, с радостью выписал чек на полтора миллиона. К ужасу нового хозяина, вскоре из вояжа вернулись настоящие владельцы проданного баронессой дома. Всего за неделю «обезумевшая от горя» баронесса умудрилась продать еще два дома на Невском, причем один из них принадлежал семье поэта Некрасова.

И вот наконец свершилось. Генеральшу привлекли к ответственности (впервые!) за продажу трех домов на Невском. Следствие располагало прямыми доказательствами вины баронессы Ольги. Одних только свидетелей нашлось более полутора сотен человек. За процессом следила вся империя. В прессе ежедневно публиковали репортажи из зала суда. Прокурор затребовал двадцать лет каторжных работ в Сибири. Защиту баронессы Ольги взял на себя депутат Государственной Думы адвокат Осип Пергамент.

Он строил защиту на том, что баронесса страдает психическим заболеванием — клептоманией, своего рода сумасшествием. Адвокат требовал выпустить душевнобольную под залог, под наблюдение врача. И суд выпустил Генеральшу под подписку о невыезде — возможно, чтобы не дать делу политической окраски. Конечно, баронесса тут же скрылась в неизвестном направлении и на суд больше не явилась. Однако «неизвестное направление» в данном случае было лишь фигурой речи — полиция знала, что Ольга фон Штейн прячется у своего адвоката Пергамента, которого, разумеется, все считали любовником баронессы. Дом взяли под наблюдение, но ни одна дама не заходила в него и ни одна не выходила. Да и вообще никто в него не заходил и не выходил.

Разве что однажды вошел молодой флотский офицер. Без санкции прокурора вломиться в дом депутата Государственной Думы сыщики не могли, им оставалось только следить за передней дверью и ждать развития событий. Примерно через час молодой офицер покинул особняк, сел в пролетку и исчез. Теперь уж точно в неизвестном направлении.

Наконец к вечеру полиция получила санкцию на обыск дома Пергамента. Когда сыщики ворвались в дом, они обнаружили там только двух мужчин — хозяина и молодого офицера в штатском платье. Того самого, которого видели входящим в здание днем. Понятно стало, что фон Штейн сбежала, переодевшись во флотскую форму.

Во время допроса флотский офицер признался, что помогал госпоже баронессе только потому, что был страстно в нее влюблен. Судьба же адвоката Пергамента сложилась куда печальнее: его подвергли суду чести и лишили права заниматься адвокатской практикой. Конечно, он не выдержал позора и покончил с собой. Произошло это в 1909 году. Хотя, возможно, до самой своей кончины он продолжал помогать баронессе Ольге.

Тем временем полиция разыскивала фон Штейн по всей Европе. Тайно вскрывали корреспонденцию всех, кто мог переписываться с мошенницей. Велось наблюдение за приятелями преступницы. Вскоре сыщики обратили внимание на странные письма, которые получал чиновник министерства юстиции. По другим сведениям, эти послания получал сам Пергамент. (Да и вообще, многое в этой истории — не более чем измышления, в той или иной степени достоверные. Увы…) В письмах некая Амалия Шульц из Нью-Йорка просила денег. Кто же еще мог их просить, если не Генеральша в бегах?

Хладнокровно арестовав Ольгу, американцы под конвоем отправили ее в Россию — через Испанию. Таким образом, 9 декабря 1908 года суд сумел продолжить слушания по делу фон Штейн. Но теперь процесс не привлек особого внимания, некоторые потерпевшие даже не явились на заседание, а защитником стал известный адвокат Бобрищев-Пушкин. Он сумел добиться снятия обвинений не только в мошенничестве, но даже в побеге. Причем по той же причине — душевная болезнь и клептомания. Недавняя потеря мужа, генерала фон Штейна, тоже стала смягчающим обстоятельством. Кстати говоря, муж действительно оставил жене в наследство дом, и не тот, который фигурировал в деле. Продав его, баронесса легко откупилась бы от всех долгов. Но дом как-то очень вовремя сгорел. И в результате баронесса получила всего шестнадцать месяцев долговой тюрьмы за растрату имущественных залогов и неуплату налогов. Что до свидетелей, вероятнее всего, о многих из них шантажистка Генеральша имела разоблачительные сведения.

В заточении у Ольги фон Штейн, конечно, нашлось время для составления новых планов и придумывания новых афер. Но для этого (и еще для того, чтобы отделаться от настойчивого внимания полиции и прессы) ей надо было сменить фамилию. И баронесса, переехав в Москву, стала Ольгой фон дер Остен-Сакен, выйдя замуж за почти нищего барона фон дер Остен-Сакена. Якобы она пообещала ему за фиктивный брак десять тысяч золотом. Хотя современники утверждали, что Ольга могла обольстить любого мужчину, так что рассказ о десяти тысячах, скорее всего, является плодом бурной фантазии газетчиков. Этот третий муж умер почти мгновенно.

Барон, вероятно, особенно нищим и не был — напротив, он имел три доходных дома на Мойке. Дома после смерти мужа были проданы, а деньги за них переведены в Европу. Следом за деньгами из России уехала и Ольга — в Париж. Но там ей и заняться-то было особо нечем. То ли дело российское раздолье и российская же вседозволенность.

В 1917 году баронесса приветствовала инициативу женщин России создать женский истребительный батальон смерти. В бурлящей революционной стране Генеральша чувствовала себя как рыба в воде. Ольга выехала на голодающее Поволжье, где обменивала ценности на продовольствие. Обобрав всех, до кого могла дотянуться, баронесса исчезла со всем скарбом. Так продолжалось до тех пор, пока ее случайно не опознали по фотографии в милицейском альбоме с удивительным названием «Наследие царского режима».

В 1920 году она в очередной раз оказалась в руках правосудия. Петроградский суд приговорил ее к бессрочным исправительным работам — революционный трибунал доказал, что Генеральша занималась скупкой драгоценностей.

Баронесса уже разменяла пятый десяток, но по-прежнему была красива. Ее содержали в Костромской колонии. И здесь жертвой ее неувядающего шарма стал сам товарищ Кротов, начальник колонии, желавший сделать блистательную карьеру. Он искал умудренную опытом женщину, которая стала бы ему надежным и разумным советчиком. И нашел, конечно. По его рекомендации в честь годовщины революции непутевой баронессе скостили срок, хотя непонятно, какое отношение она имела к смене власти. А затем Кротов сумел добиться полного освобождения Ольги, проявившей успехи в труде и сотрудничавшей с администрацией.

Более того, Кротов бросил службу и вместе с баронессой отправился в новую столицу — Москву. На самом деле никаких связей у Ольги уже не было. Но Кротов «сменил окраску» (как говорят среди господ предприимчивых и законом не связанных) и стал аферистом не хуже своей прекрасной наставницы. Он взял в Совнаркоме патент и открыл малое государственное предприятие под популярным в ту эпоху названием «Смычка», где за наличный расчет и натуральный обмен можно было получить все дефицитные радости жизни: от примусов до тракторов. Во времена НЭПа такое предприятие представляло собой настоящую золотую жилу, и деньги вновь, как в прежние времена, потекли рекой. Кротов был опьянен красивой жизнью. Два года для него превратились в один бесконечный праздник. Разгульная жизнь, беззаботная и беспечная, с ее хрустальными бокалами, дорогим вином, веселым ритмом фокстрота и полной вседозволенностью, вскружила голову бывшему начальнику колонии. В пьяном угаре Кротов угнал государственный автомобиль, и не просто государственный, а принадлежавший ЧК. Тут шутки закончились, и в азарте погони горе-любителя пристрелили.

Генеральшу взяли под стражу. Но в Бутырке несчастная женщина призналась, что Кротов-то, оказывается, был насильником, что он запугал ее и принудил к преступным действиям и разврату. Генеральша вновь обаяла следователя и получила год условно. И в 1923 году Ольга фон Штейн направилась в Петроград под опеку родни для перевоспитания. Это последнее, что известно о ней более или менее достоверно. И очень не хочется думать, что правы утверждавшие, что видели Генеральшу торгующей на рынке квашеной капустой.

Пусть уж она просто растворилась в сером флере Северной Пальмиры…

Глава 10. Атаман Адский

Участок исправно пылал с четырех сторон. Городовые, тряся задами, бегали по задымленным лестницам и выкидывали из окон сундучки. Под шумок разбегались арестованные. Пожарные были исполнены рвения, но в близлежащем кране не оказалось воды. Пристав — та самая метла, что чисто метет, — стоял на противоположном тротуаре и покусывал усы, лезшие ему в рот. Новая метла стояла без движения.

И. Бабель. Одесские рассказы

Нет, наверное, таких людей, которые не слышали хоть что-нибудь об этом человеке. Старшие знают его как героя Гражданской войны, пламенного революционера и прочая, прочая, прочая. Тем, кто помоложе, уже известно и иное: и что он не одессит по рождению, и что не такой уж он и пламенный… Это ближе к истине, хотя, вероятно, тоже результат некоего иного информационного давления, увы, не весьма близкого к правде. Постараемся же разобраться в непростой личности и еще более непростой истории жизни Григория Ивановича Котовского.

Да, придется цитировать самые разные источники. Но тут уж ничего не поделаешь — ни автор, ни его читатель не являются современниками описываемых событий, да и с Атаманом Адским нам познакомиться не довелось. Хотя, может быть, это и к лучшему. И вот интересно, как бы он назвал все, что нынче происходит вокруг?

Возможно, правы те, кто называет его честнее — самым популярным разбойником ХХ века. Хотя к ХХ веку слово «разбойник» не слишком подходит. Неизвестно, были ли разбойники настолько решительными ребятами; неизвестно также, что ими двигало — месть, страсть к наживе или элементарная необходимость самозащиты… И вот тут разбойники прошлых времен, сказочные персонажи и Котовский похожи как капли воды — о мотивах последнего тоже толком ничего не известно.

Вряд ли у нас получится в них разобраться, но попробовать все же стоит.

Григорий Иванович Котовский родился 12 (24) июня 1881 года в Бессарабии, в местечке Ганчешты Кишиневского уезда, в семье механика винокуренного завода. Владел заводом знатный бессарабский князь Манук-Бей. В семье Котовских было шестеро детей.

И снова мы видим, что звезда на небосклоне криминальной Одессы — вовсе не одессит. Собственно, он себя таковым никогда и не называл, в анкетах в графе «национальность» у него всегда значилось «бессарабец», несмотря на то что Бессарабия была лишь местом его рождения. Родители Котовского отнюдь не относили себя к молдавской нации. Вероятно, отец его, Иван Николаевич, был обрусевшим и православным поляком либо украинцем, а мать, Акулина Романовна, — скорее всего, русской.

Как и многие другие знаменитые бандиты, Котовский свою биографию неоднократно фальсифицировал. Порой указывал другой год рождения — чаще всего 1887-й или 1888-й — или утверждал, что происходит «из дворян» (тем не менее в советских энциклопедиях всегда значилось «из рабочих»). Эгоцентрист и нарцисс, человек упертый и нетерпимый к чужому мнению, Котовский так и не смог смириться со своим скромным мещанским происхождением. После революции принадлежность к дворянству не могла принести ничего, кроме вреда, и все равно Котовский писал в анкетах, что родился в дворянской семье, а дед его якобы был «полковником Каменец-Подольской губернии». О том, что Григорий Иванович омолодил себя на шесть или семь лет, то есть на самом деле родился в 1881 году, биографы узнали только после его смерти.

Вот бы психологи попытались разобраться, зачем он это делал… Великие дамы-аферистки действовали подобным образом вполне сознательно: и профессия требовала, да и «без туману нет обману». Но зачем Григорию Ивановичу, со временем вошедшему в так называемую «пятерку комсостава», правой руке Фрунзе, это понадобилось в советские времена?

Кстати, о смерти Котовского (хотя смерть никогда не бывает кстати…). Так вот, почему его убил ближайший друг, человек, когда-то очень давно им спасенный? Зачем и, возможно, по чьему указанию?

Сплошные загадки. И даже самая подробная биография ответов на большинство вопросов так и не дает. Так что там юный Гриша? Котовский с большой неохотой говорил о своем детстве, которое в основном осталось скрытым под завесой тайны, но все же вспоминал, что «был слабым мальчиком, нервным и впечатлительным. Страдая детскими страхами, часто ночью, сорвавшись с постели, бежал к матери (Акулине Романовне), бледный и перепуганный, и ложился с ней. Пяти лет упал с крыши и с тех пор стал заикой. В ранних годах потерял мать…»

Известно, что маленький Гриша страдал эпилепсией, другими нервными расстройствами психики, отличался тревожностью. Его воспитанием занимались крестная мать София Шалль, которая была молодой вдовой, дочерью работавшего по соседству инженера, друга Гришиного отца, а также крестный отец, тот самый князь Манук-Бей.

В 1895 году случилось несчастье — отец Гриши умер от чахотки; по словам самого Котовского, он скончался «в бедности». Это очередная «неточность». Известно, что семья Котовских могла похвастаться достатком, жила в собственном доме. Крестный отец, Григорий Иванович Манук-Бей, владелец поместья Ганчешты, оказал мальчику протекцию и выделил средства на обучение сироты в Кишиневском реальном училище, куда он поступил в 1895 году. Также пособие на обучение было даровано и одной из сестер Котовских. Оказавшись без присмотра в крупном городе, юноша прогуливал занятия, хулиганил, и через три месяца его исключили из училища.

Некто Чеманский, соученик Котовского, ставший впоследствии полицейским, вспоминал, что юный Котовский получил в училище кличку Береза — в то время так называли дерзких, драчливых парней со стремлением к лидерству. После того как мальчика изгнали из училища, все тот же «капиталист, мироед и притеснитель народа» Манук-Бей устроил его в Кокорозенское сельскохозяйственное училище на полный пансион, который снова оплатил сам. Какая бессердечность, какая жадность! Неудивительно, что Котовский со временем так возненавидел весь класс эксплуататоров.

Котовский писал, вспоминая те годы, что в училище «проявлял черты той бурной, свободолюбивой натуры, которая позднее развернулась во всю ширь… не давая покоя школьным наставникам». По словам Григория Ивановича, он был «уволен из реального училища за плохое поведение». Возможно, и так, но Кокорозенское училище он сумел закончить. Там он был особенно прилежен в агрономии и немецком, причем с особой целью: его благодетель Манук-Бей обещал, что после училища направит Григория в Германию на Высшие сельскохозяйственные курсы.

Тут мы ненадолго остановимся. Времена стоят не то чтобы совсем спокойные, но во всяком случае стабильные. О социал-революционерах в тихой Бессарабии еще никто слыхом не слыхивал. Казалось бы, живи, учись, радуйся, мечтай о спокойном «завтра». Но так уж устроен человек, что во многих собственных бедах обвиняет кого угодно, только не себя. А уж что он рассказывает потом… Да, иногда этого не предсказать.

Далее мы будем много раз сравнивать официальную биографию Атамана Адского времен победившей революции и настоящую его биографию. Вернее, то, что не успели уничтожить сам Котовский и «революционные историки» после него.

Итак, в 1900 году Григорий стал проходить практику. Он устроился помощником управляющего к молодому помещику М. Скоповскому (по другим документам — Скоковскому), в его имение «Валя — Карбуна», что в Бендерском уезде. Молодой практикант Григорий Котовский продержался в поместье всего два месяца. Неизвестно, каким бы он стал агрономом, но вот по дамской части был вполне успешен даже в девятнадцать лет, ведь из имения он вылетел за обольщение жены хозяина. Что забавно, в некоторых биографиях отставка Григория объясняется его нежеланием «эксплуатировать батраков».

Но в книгах о Котовском, написанных после 1925 года — очевидно, с его слов или со слов его близких, — можно прочесть, что училище он закончил только в 1904 году. Такое ощущение, что Котовский пытался скрыть некие факты. Какие же именно? Возможно, первые аресты и уголовные дела. На страницах автобиографии он утверждал, что как раз в училище, в 1903 году, вошел в кружок социал-демократов, вследствие чего впервые попал в тюрьму. Однако историки в итоге не нашли никаких данных об участии Котовского в революционном движении в те годы.

В том же 1900 году Котовский вновь проходил практику, но уже помощником управляющего имения Максимовка, принадлежавшего помещику Якунину, это Одесский уезд. В октябре его выгнали и из Максимовки, но не из-за дамы, а из-за кражи. Григорию показалось, что хозяйские двести рублей ему нужны больше, чем его нанимателю. В итоге Котовский так и не прошел обязательную шестимесячную практику и не получил документов об окончании училища. Деньги, присвоенные после инсценировки кражи со взломом, Котовский растратил в Одессе. Его радужные мечты о продолжении учебы в Германии не сбылись, поскольку он не получил на руки документы об окончании практики, а к тому же в 1902 году умер его терпеливый покровитель Манук-Бей.

В 1902 году Котовский снова нанялся помощником управляющего, причем опять к помещику Скоповскому, который к этому времени успел развестись с женой. Возможно, помещик сменил гнев на милость, возможно, решил, что хороший управляющий — товар более редкий, чем верная и преданная жена.

Однако Григорий снова подвел нанимателя: узнав, что вскоре его должны призвать в армию, он присвоил 77 рублей, вырученных за помещичьих свиней, и попытался с ними скрыться. По словам самого Котовского, помещик догнал его и отхлестал нагайкой, а холуи Скоповского затем еще и жестоко избили юношу, после чего, раненого и связанного, бросили умирать в февральской степи. Тем не менее документы говорят о другом: о том, что хозяин подал на вора в суд и беглеца пришлось искать целых полгода.

На дворе стоял все тот же 1902 год. Котовский в очередной раз попытался устроиться управляющим к помещику, теперь Семиградову. Однако тот соглашался предоставить место только предъявителю рекомендательных писем от предыдущих хозяев. И Котовский недолго думая подделал документы о своей образцовой работе у помещика Якунина. Увы, документ был составлен столь безграмотно, что Семиградов усомнился в его подлинности и решил проверить рекомендации. Он связался с Якуниным, и тот сразу и честно рассказал, что этот обаятельный молодой агроном — на самом деле вор и мошенник. За подлог рекомендательных писем Котовского на четыре месяца посадили в тюрьму. Выйдя из нее, Котовский недолго оставался на свободе. Уже в октябре того же года его арестовали за растрату денег Скоповского. Потерпевший представил следствию документ, в котором подсудимый сознавался в содеянном.

Котовского посадили в «грабительский коридор» Кишиневской тюрьмы, где, по его собственным словам, содержались «сливки преступного мира». Там он заболел «нервной горячкой», после чего очутился в тюремном лазарете. Вскоре его освободили из-под стражи до суда — «по болезни». Лечился Григорий от «нервной горячки» средством, проверенным веками, — наркотиками.

Пришла пора рассказать историю о Котовском, которая мало похожа на победные реляции, но идеально соответствует высказыванию «ни одно доброе дело не остается безнаказанным».

Вернемся в 1903 год. Во время Кишиневского погрома 18 января было убито 49 человек, разрушено 1500 домов. Триста погромщиков предали суду, но многие были оправданы.

Холодным зимним вечером Котовский пытался добраться домой из притона, где погружался в сладкие опиумные грезы. Он был болен, морально сломлен и измучен так, словно устал от всей жизни.

Навстречу ему несколько черносотенцев тащили тщедушного мужичонку, явно инородца, как в царской России называли евреев.

Григорий попытался вступиться за жертву, но православные рассмеялись в лицо пьяненькому — Котовский еле стоял на ногах от опиума и горячки, да и роста он был, как мы потом узнаем, вовсе не богатырского. Котовский еще раз попросил оставить инородца в покое, но черносотенцы, чуя свою силу, не церемонились ни с кем. Незадачливого заступника ударили по спине так, что свалился бы и бык. Но Котовский только покачнулся, и кровь бросилась ему в голову. Схватив обидчиков, он столкнул их лбами (подобный прием, но гораздо раньше, применил неукротимый Чумак, когда в очередной раз сбегал из-под следствия). Оглушенные и тоже далеко не трезвые черносотенцы повалились наземь. Инородец был спасен.

Оказалось, «природный интернационалист» Котовский спас некоего Майера Зайдера. Эта встреча для обоих имела решающее значение.

После того как в январе 1904 года началась русско-японская война, Григорий стал скрываться от мобилизации в Киеве, Харькове и Одессе. Здесь он, порой в одиночку, а порой в составе эсеровских террористических групп, принимал участие в «эксах», говоря простыми, не революционными словами — в налетах. И уже осенью 1904 года в Кишиневе Котовский возглавил эсеровскую группу, которая занималась грабежом и вымогательством.

Через год Котовского арестовали — но лишь за уклонение от призыва. Полиция даже не догадывалась о его участии в налетах. Несмотря на судимости, Котовского все же отправили в армию, в 19-й Костромской пехотный полк, находившийся тогда в Житомире в процессе доукомплектации. Впрочем, Котовский отнюдь не спешил на войну и в мае 1905 года бежал из полка. От житомирских эсеров он получил фальшивые документы и деньги на дорогу в Одессу. Кстати, в советскую эпоху Котовский предпочитал не упоминать о своем дезертирстве: он поддерживал имидж «лихого рубаки», а 1904–1905 годы представлял как период «бунта» и «революционного роста».

Таким образом, с мая 1905 года, с момента побега, для Котовского началось время уголовного подполья. Он прекрасно сознавал, что за дезертирство его могут отправить на каторгу. В своей «Исповеди», датированной 1916 годом, Григорий писал, что именно летом 1905 года совершил первый грабеж «под влиянием революционных идей».

Свою бандитскую карьеру Котовский начал с мелких налетов на дома, лавки, помещичьи усадьбы. Однако в автобиографии он описывал это иначе: «…Я с первого момента моей сознательной жизни, не имея тогда еще никакого понятия о большевиках, меньшевиках и вообще революционерах, был стихийным коммунистом…»

«Стихийный коммунист» Котовский в августе 1905 года вошел в группу налетчиков эсера Дорончана, а уже с октября действовал самостоятельно, став атаманом небольшого отряда, состоявшего примерно из десяти человек. Налетчики Котовского, судя по всему, называли себя анархистами-коммунистами-террористами — примерно с той поры Котовский стал относить себя к анархистам-коммунистам или анархистам-индивидуалистам.

Отряд Котовского укрывался в Бардарском лесу, неподалеку от родных для Григория Ганчешт. Образцом для подражания Котовский избрал уже знакомого нам неукротимого разбойника Василия Чумака. В начале 1906 года банда Котовского состояла уже из двух десятков хорошо вооруженных бандитов, многие ездили верхом. Теперь банда переместилась на околицы Кишинева — в Иванчевский лес. Для Бессарабии это бандитское формирование было достаточно крупным.

Только в декабре 1905 года котовцы провели двенадцать рейдов, нападая на царских чиновников, купцов и помещиков (в частности, ограблению подверглась кишиневская квартира Семиградова). Особенно жарким стал январь следующего года. Вначале котовцы попытались напасть на купца Гершковича в Ганчештах, но им не повезло, потому что сын купца сумел выбежать из дома и поднять тревогу. Сбежались соседи, потом подоспела полиция. Лихорадочно отстреливаясь, котовцы едва унесли ноги. Под Рождество банда совершила уже одиннадцать вооруженных ограблений, а с начала года по 16 февраля было совершено почти три десятка грабежей. Иногда в один день они грабили три квартиры или четыре экипажа подряд. Известно, что Котовский напал и на имение своего благодетеля Манук-Бея, после его смерти перешедшее к помещику Назарову.

Историки советских времен с удовольствием описывали революционные подвиги Григория Ивановича: нападение на полицейский конвой и освобождение двадцати крестьян, арестованных за участие в беспорядках; нападение на исправника, который вез три десятка винтовок; бой с тридцатью стражниками в Оргиевском лесу, случившийся 6 января. Да, все это происходило на самом деле, но бандитская природа котовцев и их Атамана Адского, или Атамана Ада, как величал себя Котовский, от этого не меняется. В начале 1906 года за его поимку полиция обещала выдать премию в две тысячи рублей.

Котовский был невероятно тщеславным человеком и с удовольствием распространял о себе всяческие легенды и небылицы. Совершая налеты, Григорий частенько издавал устрашающий крик: «Я Котовский!» Эта привычка боком вышла ему на следствии — не понадобилось доказывать участие Григория в тех или иных грабежах. Но зато о разбойнике Котовском слава шла и в Бессарабской, и в Херсонской губерниях!

Вызволив арестованных крестьян, Котовский оставил расписку старшему патрульной команды: «Освободил арестованных Григорий Котовский!» Осуществив налет на поместье Крупенского, Григорий захватил лишь два трофея, подарки эмира Бухары: трость с золотой отделкой и персидский ковер. (Интересно, как он собирался поделиться с бедняками этой добычей? Так или иначе, Котовский затем подарил трость полицейскому приставу Хаджи-Коли.) Крупенский гордо заявил, что изловит Атамана Ада, и тогда Котовский оставил очередную записку в изголовье спящего помещика: «Не хвались идучи на рать, а хвались идучи с рати». Таким образом, мы видим, что Котовский отличался некоторой склонностью к театральным жестам.

Обычно Котовский направлял помещикам письмо, требуя выкуп, и подписывался как Атаман Адский. Если землевладелец хотел избежать пожара, то выплачивал требуемую сумму. Так он выбивал силой или выманивал хитростью деньги из магнатов.

Однажды помещик Л., получив от Атамана Адского письмо с требованием выкупа, тут же позвонил в полицию. В назначенное время в дом прибыл важный полицейский чин с эскортом. Офицер успокоил помещика, заверил, что страшного Атамана уже выследили и скоро арестуют, но сбережения все же лучше перевезти в городской банк. Сам офицер гарантировал Л. охрану.

Помещик в благодарность предложил полицейскому разделить трапезу. С представителем власти в доме было спокойнее. Помещик обратил внимание, что красавица дочь и офицер бросают друг на друга вполне откровенные взгляды. Но решил, что это совсем не плохо, ведь статный офицер был подходящей партией.

У Григория, как мы знаем, был свой счет с магнатами: деньги он брал на содержание банды, а вот жены и дочери доставались ему по праву сильнейшего.

Утром Л. достал ценности из тайника и упаковал в саквояж для отправки. После идиллического завтрака полицейский поблагодарил всех за гостеприимство и… выхватил револьвер. Прозвучало легендарное: «Я Котовский!» Забрав заботливо упакованные сбережения и драгоценности, налетчик изящной походкой покинул дом. Но перед уходом произошла странная вещь: Котовский вернул дочери помещика сережки из награбленного.

В январе 1906 года случилось неизбежное: Котовского опознали и арестовали. В Кишиневской тюрьме он получил кличку Кот и стал признанным авторитетом. Кот вмешивался в порядки тюремных обитателей, устраивал расправы над неугодными. В мае того же года он занялся организацией побега семнадцати уголовников и анархистов. План казался красивым: самим переодеться охранниками и вывести всех, якобы направляя осужденных по этапу. Обезоружив трех надзирателей и забрав у них ключи от ворот, беглецы сначала решили выпустить всех уголовников. А те живут по принципу «каждый сам за себя». В тюрьме подняли тревогу, прибыла рота солдат и конных стражников, которые и водворили тринадцать беглецов, включая Котовского, обратно в камеры. Котовский после этого пытался бежать еще дважды и через полгода добился успеха.

В полицейских сводках можно найти словесный портрет уголовника, откуда мы узнаем, что росту в нем было всего 174 сантиметра (в то время как многие наделяли его «богатырским двухметровым ростом»), телосложение он имел плотное, немного сутулился, отличался «боязливой» походкой и слегка покачивался при ходьбе.

Далее в портрете говорится о карих глазах, круглой голове с небольшими усами, редкими черными волосами и залысинами на лбу. Имелась и особая примета — странные черные точки под глазами: это была татуировка пахана, блатного авторитета. Уже после революции Котовский всячески старался избавиться от этих наколок, выжигал и вытравливал их. Григорий был левшой, владел стрельбой «по-македонски», то есть с двух рук, и начинал всегда с левой. Он знал, не считая родного русского, также немецкий, молдавский и еврейский языки. Умел произвести впечатление вежливого, интеллигентного человека, вызывать симпатию.

Полицейские сводки — и современники согласны с ними — в один голос описывают огромную силу Котовского. С самого детства он поднимал тяжести, занимался боксом, был большим любителем скачек. И это ему очень пригодилось в жизни, а особенно в тюрьме. Ведь сила здесь означала независимость и власть, позволяла запугивать врагов и прочих жертв. Так что в ту пору описать Котовского просто: это пудовые кулаки, буйный норов и тяга к удовольствиям. Если он не скучал на тюремных нарах и не разбойничал на большой дороге, то прожигал награбленное в дорогих ресторанах, публичных домах, а также на скачках.

Появившись в городе, он выдавал себя за элегантного и родовитого богача, называл себя помещиком или коммерсантом, управляющим или представителем какой-либо фирмы, машинистом, уполномоченным по заготовке провианта для армии… Котовский часто посещал театры, хвастался своим исключительным аппетитом и пристрастием к породистым лошадям, азартным играм и красивым женщинам.

После революции он станет утверждать, что все «отобранное у богатых раздавал бедным», только никто не знает, каким именно бедным. Котовский пошел в разбойники по одной простой причине — это было его истинное призвание, самый подходящий образ жизни. Начитавшись второсортной приключенческой литературы, он приобрел пристрастие к пышным высокопарным фразам, стал преклоняться перед физической силой, а также силой денег, начал истово верить в удачу. Хотя вполне возможно, Котовский делился какой-то мелочью с местным крестьянством — исключительно для поддержания реноме «народного мстителя», «бессарабского Робин Гуда».

В Кишиневе пристав городского участка Хаджи-Коли, посвятивший себя охоте на Котовского, сумел поймать его на одной из улиц. Это было 5 сентября 1906 года. Несмотря на то что Хаджи-Коли помогали три сыщика, Котовскому удалось убежать, хотя в ноге у него застряли две пули. Вездесущий пристав не оставил своих попыток и 24 сентября 1906 года сумел схватить разбойника в результате облавы, проведенной в злачных районах Кишинева. Едва оказавшись в камере, Котовский вновь стал готовиться к побегу. Удивительно, но однажды во время обыска в его строго охраняемой камере обнаружили револьвер, нож и моток веревки! Приговор Котовскому, вынесенный на суде, состоявшемся в апреле 1907 года, поразил многих своей относительной мягкостью: ему дали всего десять лет каторги. В ту пору казнили и за преступления помельче. Адвокаты Котовского говорили на суде, что изрядную долю награбленного Котовский раздавал неимущим, но доказательств этому никаких не предъявили. Подсудимый же во всеуслышание заявлял, что вовсе не грабил никого на большой дороге, а «боролся за права бедных» и «протестовал против тирании». В итоге высшие судебные инстанции не согласились с таким мягким приговором и отправили дело на повторное рассмотрение. В результате следствие установило, что банде Котовского покровительствовали некоторые полицейские чины, более того, один из полицейских сбывал то, что награбили котовцы. Однако при повторном рассмотрении дела, состоявшемся через семь месяцев, Котовский снова получил только двенадцать лет каторги.

В заключении Котовский водил дружбу с анархистами и старался завоевать авторитет у уголовников. До января 1911 года Котовский, уже находясь под стражей, не привлекался к каторжным работам, и только в феврале он оказался в Забайкальской губернии, в Нерченском уезде, где заключенные добывали золотоносную руду, — то есть на настоящей каторге. Поначалу Котовский всячески стремился добиться сокращения срока. Заслужив доверие тюремного начальства (как он сам писал в своей «Исповеди»), он стал бригадиром на строительстве Амурской железной дороги. Его перевели туда из шахты в мае 1912 года. В 1913 году в России праздновали трехсотлетие династии Романовых, и в честь этого события амнистировали десятки тысяч заключенных. Но не Григория, поскольку он считался опасным преступником. И вот, узнав, что под амнистию он не попадает, Котовский решается на побег.

Этот побег, состоявшийся 27 февраля 1913 года, вполне удался. В «советской» автобиографии Котовский отметил, что «при побеге убил двух конвоиров, охранявших шахту». Однако это снова не что иное, как вымысел. Котовский никого не убивал, впрочем, и на шахте он тогда уже не трудился. Он просто скрылся в лесу, окружавшем строящуюся дорогу. Но разве это выглядит героически, может вызвать восхищение? Тем не менее сухие материалы следствия гласят, что при побеге Котовский никому не причинил вреда, всего-навсего «скрывшись с работ».

После чего осенью 1913 года Котовский появился в Бессарабии. Уже к концу этого года в его вооруженной банде насчитывалось семь человек, а к 1915 году их стало шестнадцать. Атаман шайки раздобыл себе подложные документы на имя то ли Гушана, то ли Рудковского. Котовский тогда жил в Кишиневе, скрываясь у Майера Зайдера, которого когда-то спас от погрома (о чем было рассказано выше). Всего несколько дней ему понадобилось, чтобы перестать принимать наркотики, сесть в седло и вновь стать тем же самым Атаманом Адским.

Впрочем, какое-то время после возвращения Котовский пытался работать кочегаром и агрономом, но честная трудовая жизнь была не по нему. Его слишком манили опасные «приключения»…

И он берется за старое. Для начала Котовский совершил налет на помещика Назарова из Ганчешт, на которого явно затаил злобу, затем ограбил кассу винокуренного завода и Бендерское казначейство. В марте 1916 года на станции Бендеры его банда напала на арестантский вагон, который стоял на запасных путях. Для этого бандиты переоделись в офицерскую форму и разоружили охрану, после чего выпустили на волю шестьдесят уголовников; некоторые из них примкнули к своим освободителям.

В 1913 году, согласно уголовной статистике, Котовский осуществил пять налетов в Бессарабии. В 1914 году он появляется в Тирасполе, Бендерах, Кишиневе, Балте, где совершает примерно десять вооруженных налетов за этот год. За период с 1915-го и по начало 1916 года банда Котовского провела более двадцати налетов, и три из них — уже непосредственно в Одессе… Мечтой Котовского в то время было «лично собрать 70 тысяч рублей и махнуть навсегда в Румынию».

Далее, в сентябре 1915 года, «хлопцы» Котовского ограбили одесскую квартиру Гольштейна, крупного скотопромышленника, а проникли туда как сборщики пожертвований в общество «Синий цветок». С револьвером в руке Котовский предложил перепуганному купцу внести в «фонд обездоленных на покупку молока 10 тысяч рублей, так как многие одесские старушки и младенцы не имеют средств на покупку молока». Гольштейн сумел предложить «на молоко» только 500 рублей, и котовцы справедливо усомнились в том, что в столь богатом жилище больше никаких денег нет. В итоге налетчики изъяли из сейфа и карманов Гольштейна, а также его гостя барона Штайберга без малого девять тысяч рублей. Григорий Иванович любил пошутить — на эти деньги в 1915 году можно было напоить молоком всю Одессу… Однако ни в прессе того времени, ни даже в народных преданиях невозможно найти рассказ о том, как Котовский «напоил молоком» хотя бы одного неимущего. Скорее всего, котовцы просто-напросто прокутили добытое.

Итак, банда Котовского перебралась к богатству, в Одессу. В том же 1915-м котовцы ограбили хозяина магазина готового платья на три тысячи рублей, а затем некоего банкира — уже на пять тысяч.

Пик воровской популярности Григория Ивановича приходится на 1916 год. В газете «Одесская почта» появилась статья, озаглавленная «Легендарный разбойник». В ней Котовского величали ни много ни мало «бандитом-романтиком». Так он стал героем желтой прессы, описывавшей его как «справедливого разбойника», стремящегося не допускать лишних жертв во время грабежей и охотящегося лишь на богатых. Обычно его сообщники, идя на дело, надевали маски, но только не сам Котовский, более того, он даже называл себя жертве. Любопытный факт: если Котовского просили «не забирать все», «оставить на хлеб», то он вполне мог оставить жертве небольшую сумму ее собственных денег.

Второго января 1916 года удача едва не отвернулась от котовцев, когда они осуществляли налет на одесские апартаменты купца Якова Блюмберга. Направив на него револьверы, пять бандитов в черных масках приказали «дать на революцию двадцать тысяч рублей». Но пока налетчики были поглощены обыском, супруга купца, не растерявшись, разбила окно вазой и принялась кричать: «Помогите! Грабят!» Запаниковав, котовцы открыли беспорядочную пальбу, ранили супругу купца и его дочь, причем в результате этого шальная пуля попала в руку одному из налетчиков. Затем бандиты скрылись с места преступления, унеся с собой лишь золотую брошь и кольца с бриллиантами, которые они сорвали с несчастных женщин.

Зато последовавший за этим налет, который состоялся 13 января и жертвой которого стал одесский врач Бродовский, вошел в сокровищницу баек о Котовском. Его с наслаждением описывали во множестве газет, хотя бандиты унесли из этой квартиры всего сорок рублей, да еще золотые часы. Как только Котовский понял, что наводчики ввели его в заблуждение, он постарался успокоить перепуганного доктора: «Нам дали неверные сведения. Кто это сделал, поплатится жизнью. Я лично убью того, кто навел нас на врача! Мы стараемся не трогать людей, живущих своим трудом. Тем более что вы будете нас лечить». Однако же котовцы не постеснялись забрать у бедной фельдшерицы ее трудовые три рубля. Да и врачу, несмотря на речи Атамана Ада, не вернули ни копейки…

Двадцатого января в Балте был ограблен некто Акивисон, содержатель ссудной кассы; добыча составила около двухсот рублей, и еще были похищены драгоценности на две тысячи рублей. После этого, в конце февраля 1916 года, банда Котовского переместилась в Винницу. Вполне прибыльными оказались и грабежи на бессарабских дорогах. Там в начале 1916 года было захвачено трофеев на сумму 1030 рублей. А 28 мая 1916 года состоялось последнее ограбление на большой дороге возле Кишинева — напав на двух еврейских купцов, Котовский отнял у них все до копейки.

В начале лета 1916 года Котовский объявился в Бессарабии, на хуторе Кайнары. Вскоре оказалось, что он — под фамилией Ромашкин — устроился надсмотрщиком на хутор помещика Стаматова. Двадцать пятого июня хорошо знакомый нам пристав Хаджи-Коли, которому уже три раза посчастливилось арестовать Котовского, начал масштабную операцию по задержанию знаменитого бандита. Тридцать полицейских и жандармов окружили хутор. Котовский при аресте оказал отчаянное сопротивление, бросился бежать, и гнались за ним целых двенадцать верст, притом что он был дважды ранен в грудь. И все же его схватили и заковали в кандалы, ручные и ножные.

В ходе следствия выяснилось, что еще за полгода до ареста, решив легализоваться, Котовский нанялся надсмотрщиком на хутор, однако неоднократно отлучался с места работы на несколько недель. Во время этих отлучек он и организовывал налеты своей банды. Обыскав его комнату в имении, обнаружили браунинг, в стволе которого находился один-единственный патрон, и записку рядом с ним: «Сия пуля при трудном положении принадлежала для меня лично. Людей я не стрелял и стрелять не буду. Гр. Котовский».

Попав в одесскую тюрьму, «гр. Котовский» вновь легко сошелся с уголовным элементом. Особенно тесную дружбу он завязал с «королями», в частности с Чертом-Тертичным, с которым нам вскоре предстоит познакомиться поближе.

Суд над Атаманом состоялся в октябре 1916 года. Котовский не сомневался в том, что казнь неминуема, а потому постарался изобразить полнейшее раскаяние, изложив свою «исповедь». Оправдываясь, он утверждал, что часть добычи всегда отдавал нуждающимся, а также в Красный Крест, в пользу раненных на фронте. Однако, как и в прошлый раз, он не сумел предъявить никаких доказательств столь благородных поступков.

На этот раз, в середине октября 1916 года, Одесский военно-окружной суд все же приговорил Котовского к повешению. Впрочем, власти по какой-то неясной причине не спешили с исполнением приговора. А тем временем грянула Февральская революция 1917 года, распахнувшая ворота тюрем для политических заключенных. На волю выпустили даже анархистов-террористов, и народ радостно встречал их как «буревестников революции». Впрочем, Котовского амнистия снова не коснулась: его оставили за решеткой. Более того, новая власть решила распорядиться его судьбой достаточно сурово. Смертная казнь была заменена двенадцатью годами каторги с последующим запретом на общественно-политическую деятельность, и это не удивительно, ведь так и не было найдено никаких доказательств участия Котовского в революционных организациях после 1905 года, как и свидетельств его «благотворительной» деятельности. Новая революционная власть тоже считала его не более чем бандитом.

Однако 8 марта заключенные Одесской тюрьмы подняли бунт, во время которого особенно отличился заключенный Котовский: как ни странно, он призывал уголовников к спокойствию. Видимо, надеялся, что впоследствии ему зачтется этот поступок. Результатом этого бунта стали новые, «революционные» тюремные порядки. В то время газеты писали: «Все камеры открыты. Внутри ограды нет ни одного надзирателя. Введено полное самоуправление заключенных. Во главе тюрьмы Котовский и помощник присяжного поверенного Звонкий. Котовский любезно водит по тюрьме экскурсии».

В конце марта 1917 года газеты сообщили, что Котовский временно отпущен на свободу. И вот как это произошло. Явившись к начальнику Одесского военного округа, он заявил, что сумеет принести пользу новой власти, организовав «революционную милицию». Котовский утверждал, что хорошо знает преступный мир Одессы и может способствовать аресту или перевоспитанию уголовников. Более того, в прессе говорилось о том, что Котовский уже успел оказать некоторые услуги Секции общественной безопасности, ловившей уголовников и провокаторов. Например, он сопровождал милицию во время обысков и арестов, причем еще в то время, когда был заключенным. Невероятная изворотливость и способность жертвовать… своими друзьями!

Пятого мая 1917 года Котовского наконец-то освободили, но с обязательным условием: немедленно отправиться на фронт. Позже Григорий Иванович утверждал, что его освободили «по личному распоряжению Керенского». Но и ранее Котовский-заключенный имел «особый статус», в тюрьме носил обычную одежду, а не форму, а порой только ночевал в тюрьме! В 1917 году «вся Одесса» носила Атамана Ада на руках. Одесские «братишки», представители левых сил, чествовали его как своего героя. В том же году на аукционе в Одесском оперном театре Котовский пустил с молотка свои «революционные» кандалы. Либеральный адвокат К. Гомберг приобрел ножные кандалы за огромные деньги — 3100 рублей, после чего передал их в дар музею театра. А вот ручные кандалы обошлись хозяину кафе «Фанкони» всего в 75 рублей; несколько месяцев они в качестве рекламы красовались в витрине его заведения. Из суммы, вырученной за кандалы, 783 рубля Котовский перечислил в фонд помощи заключенным Одесской тюрьмы.

Летом 1917 года Котовский стал добровольцем-вольноопределяющимся 136-го Таганрогского пехотного полка 34-й дивизии, воевавшей на Румынском фронте, — таким образом он «смывал кровью позор». Затем, в конце этого года, отряд Котовского перешел в состав Заамурского полка. Котовскому не довелось принять участие в реальных боевых действиях. Впрочем, это не помешало ему поведать миру о жарких стычках, опасных рейдах в тыл врага… и наградить самого себя Георгиевским крестом за храбрость, а также чином прапорщика. В действительности же он был произведен лишь в унтер-офицеры. К любви Котовского к «преувеличениям» мы уже привыкли…

Летом и осенью революционного 1917 года кумиром Котовского был Керенский, глава Временного правительства. Горячо одобряя его политику, Котовский напрочь забыл о своих друзьях-анархистах. И снова вспомнил о них после Октябрьской революции, прекрасно понимая, что ставить нужно на победителей — только так добьешься успеха. В начале января 1918 года вместе с анархистами он помог большевикам захватить власть в Одессе и Тирасполе. Почему-то о тех днях Котовский не очень любил вспоминать, и они стали еще одним «белым пятном» в его биографии.

В январе 1918 года в Тирасполе Котовский собрал из бывших уголовников и анархистов отряд, чтобы дать отпор румынским королевским войскам. Как раз в это время румыны перешли реку Прут и оккупировали полусамостоятельную Молдову, на территорию которой претендовали три новоявленных государственных образования — Советская Украина, Одесская советская республика и УНР. Четырнадцатого января Котовский со своим отрядом прикрывал отход «красных» из Кишинева, после чего возглавил южный участок обороны Бендер от тех же румын.

Карьера Котовского продолжалась: он стал командиром Партизанского революционного отряда, борющегося против румынской олигархии, входившего в Одесскую советскую армию. Порой его видели в разных местах одновременно: то он возглавлял отряд во время боев за Бендеры, то сражался с петлюровцами возле одесского вокзала, то бился с осаждавшими одесское училище юнкерами. Воистину, жизнь человека-легенды сложена из мифов!

В феврале 1918 года конная сотня Котовского вошла в Тираспольский отряд — это была одна из частей Особой советской армии. Он совершал набеги на территорию Молдовы в районе Бендер, атакуя небольшие румынские подразделения. Впрочем, уже 19 февраля Котовский расформировал свою сотню, вышел из подчинения советскому командованию и стал действовать самостоятельно. Таким образом, банда по сути своей осталась бандой, интересовавшейся больше реквизициями, чем военными действиями.

След ее на какое-то время теряется в хаосе, последовавшем за отступлением Красной Армии из Украины. Однако известно, что в апреле 1918 года, в решающий для революции период, он распустил свой отряд, похоже, решив отдохнуть. С обозами отступающих он старался оказаться как можно дальше от линии фронта.

В самый грозный период Гражданской войны, то есть с мая по ноябрь 1918 года, о деятельности Котовского невозможно найти никаких упоминаний (еще одно «белое пятно» в его биографии…). Не исключено, что в мае 1918-го он встретился в Москве с лидерами анархистов и большевиков. В ставшей ему уже родной Одессе он объявился лишь в ноябре, имея на руках паспорт херсонского помещика Золотарева. Один из будущих «котовцев» описывал впечатления, возникшие во время первой встречи с Котовским в Одессе, таким образом: «Передо мною сидел не то циркач, не то маклер с черной биржи».

В начале 1919 года прошел слух, что у звезды немого кино Веры Холодной завязался бурный роман с Котовским. Этой очаровательной женщине не повезло очутиться в центре разнообразных политических интриг, в которых «красные» и «белые», разведчики и контрразведчики пытались использовать ее славу и многочисленные светские связи. Однако уже в феврале 1919 года Вера Холодная умерла, а возможно, ее убили, и загадка ее смерти до сих пор не разгадана.

В те месяцы в Одессу стекались состоятельные люди всех мастей, богачи и предприниматели бывшей Российской империи. И, естественно, на их деньги слетались как мухи на мед мошенники и аферисты, вымогатели и налетчики, грабители и проститутки.

Одессой тогда правила администрация гетманской Украины, представители австрийского генштаба, а также Мишка Япончик, «король воров». Котовский постарался как можно скорее наладить с ним тесные «деловые» связи. В то время Атаман Адский, который, впрочем, себя так уже не называл, организовывал в Одессе диверсионно-террористическую дружину. Поддерживая контакты с большевистским, левоэсеровским и анархистским подпольем, он, тем не менее, не подчинялся никому, действуя на свой страх и риск. По разным источникам, в его дружине было от 20 до 200 человек. Но первая цифра выглядит реальнее: банда и должна быть небольшой…

Дружина быстро прославилась, уничтожая провокаторов, вымогая деньги у разного рода фабрикантов, владельцев отелей и ресторанов. Как правило, Котовский подбрасывал жертве письмо, в котором требовал выдать ему деньги «на революцию». Именно диверсионно-террористическая дружина «революционера» Котовского способствовала тому, что Япончик утвердился как король бандитов Одессы, ведь он считался революционером-анархистом. Между Котовским и Япончиком тогда не существовало особых различий: оба были рецидивистами, бывшими каторжниками и анархистами. Совместно с бандитами Япончика дружина Котовского осуществила нападение на одесскую тюрьму, освободив множество заключенных, она же громила конкурентов Япончика, «бомбила» склады, магазины, кассы. Общее восстание бандитов и революционеров на Молдаванке, в пригороде Одессы, состоявшееся в конце марта 1919 года, тоже было их совместной операцией.

В тот момент, когда белогвардейцы стали покидать Одессу, стягиваясь к порту, дружинники Котовского, воспользовавшись хаосом и паникой, разыскивали на улицах города офицеров и убивали их.

О периоде «подпольной» жизни Котовского в Одессе почти не сохранилось достоверных сведений. Не очень убедительно выглядят рассказы Котовского о работе в одесском большевистском подполье с самого апреля 1918 года. Ведь в Одессе его помнили только с ноября 1918 года — и то не как подпольщика, а в лучшем случае как «народного мстителя», а то и простого грабителя, осуществлявшего налеты как на частные жилища, так и на государственные конторы. Ходили также смутные слухи о том, что якобы осенью 1918 года Котовский воевал вместе с Махно.

В настоящих документах большевистского подполья нигде не встречается имя Котовского. Вот почему ему отказали в просьбе считать его партийный стаж с 1917-го или с 1918 года. Собравшаяся в 1924 году партийная комиссия пришла к выводу, что Котовский начал сотрудничать с партией лишь весной 1919 года. Однако Котовский и дальше пытался обмануть партийный контроль, утверждая, что его отряд громил петлюровцев уже в декабре 1918 года. Но иногда он прокалывался, вспоминая, что в тот период вел партизанскую войну в Бессарабии, нападая на румынских полицейских.

Как только в Одессе установилась советская власть, Котовский был назначен новыми властями на первую официальную должность — он стал военкомом Овидиопольского военного комиссариата. В то же время ему поручили сформировать группу для подпольной борьбы в Бессарабии. Однако как может городок с семью тысячами обитателей, с гарнизоном в шестьдесят штыков удовлетворить амбиции бывшего Атамана Ада? Должность командира конного отряда из восьмидесяти человек, входившего в 44-й стрелковый полк 3-й украинской армии, несомненно, понравилась ему больше; проблема заключалась лишь в том, что это подразделение существовало только на бумаге из-за банального отсутствия лошадей. Вспомнив юность, Григорий Иванович предложил угнать коней у соседей-румын. Группа из сорока человек под его предводительством форсировала Днестр и напала на конный завод в 15 километрах от границы, откуда увела почти сотню отличных скаковых лошадей.

И вот 3 июня 1919 года Григорий Иванович Котовский получил первую значительную должность, став командиром 2-й пехотной бригады 45-й стрелковой дивизии. Первым проверочным заданием для Котовского было подавление недовольства крестьян-старообрядцев одного из сел Одесской губернии. Шесть дней повстанцы держали оборону в своем селе, но в итоге карательный отряд справился с задачей, утопив бунт в крови. Восставшие получали подмогу из соседних сел, потому пришлось «карать» и их. А уже через две недели Котовский подавил восстание немецких крестьян-колонистов, а также «умиротворил» петлюровское село. Соединение Котовского переименовали в 12-ю бригаду 45-й дивизии. Сперва ее использовали в качестве прикрытия по Днестру со стороны Румынии. Но с наступлением петлюровских войск, с конца июля 1919 года, Котовский со своей бригадой удерживал фронт в районе Ямполь — Рахны.

На помощь к Котовскому Советы выслали полк имени Ленина под командованием Мишки Япончика. Полк полег почти весь после первого же сражения. Но не будем пока забегать вперед — ведь рассказ о Короле еще впереди. После того как полки Стародуба и Япончика были самым бесславным образом разгромлены, часть входивших в них одесских бандитов и немногим от них отличавшихся матросов вошла в 402-й полк бригады Котовского. Легендарный комбриг стал для них лучшим покровителем: он отдавал захваченные села солдатам на разграбление.

Новая легенда о Котовском возникла летом 1919 года. Якобы он собирался во главе пяти тысяч конников выступить против Румынии и отвоевать у нее Бессарабию, после чего оказать помощь венгерским революционерам. Но опять этому не находится никаких документальных свидетельств.

Собственно, уже становится понятно, что герой Котовский — один сплошной миф. И его жизнь, как бы ужасно это ни звучало, — это жизнь призрака. Каким бы необыкновенным человеком Котовский ни был, но все уже о нем рассказанное… рассказано не о нем. И дальше будет так же: факты назначений и мифы о героизме.

В начале 1920 года Котовский стремительно делал карьеру: его назначили начальником кавалерии 45-й дивизии. В марте того же года он стал командиром кавалерийской бригады, затем, в декабре, уже командиром 17-й кавалерийской дивизии, то есть генералом, и это без всякого военного образования. Достоверно известно, что в январе 1920 года Котовский воевал с деникинцами и махновцами на линии Екатеринослав — Александровск. Впрочем, отмечалось, что «серьезных боев против белогвардейцев не велось». И тогда же Котовский женился на Ольге Шанкиной, медсестре, переведенной в его бригаду.

Далее, с конца января 1920 года, Котовский принял непосредственное участие в разгроме белогвардейского генерала Шиллинга, что происходило неподалеку от Одессы. А 7 февраля, как отмечают историки, котовцы без боя заняли пригороды Одессы, поскольку генерал Сокира-Яхонтов полностью капитулировал, сдав город победоносной Красной Армии.

Также известно, что котовцы воевали с повстанцами, которых возглавлял атаман Матюхин, подручный Антонова. Это дало Григорию Ивановичу возможность вновь блеснуть своим актерским талантом. Атаман Матюхин узнал, что к нему на помощь спешит «повстанческий отряд донского казачьего атамана Фролова». Этого атамана Фролова изображал сам Котовский. Атаманы собрались на «дружескую встречу», во время которой котовцы расстреляли весь штаб Матюхина. Тогда же был ранен и Котовский, а Матюхину удалось бежать, после чего он еще два месяца сражался с «красными». Здесь Котовский снова пошел на обман: он передал в Центр сообщение, что при разгроме отряда Матюхина уничтожено 200 бандитов, в то время как у котовцев только четверо было ранено! Выдумкой оказалась также история о том, как Матюхина сожгли в амбаре, ведь впоследствии выяснилось, что он остался жив. Тем не менее за борьбу с антоновцами 185 котовцев получили орден Красного Знамени.

До самого августа 1921 года бригада Котовского подавляла крестьянские восстания. За выдающиеся заслуги в борьбе с собственным народом Котовский был награжден орденом Красного Знамени, а также «почетным революционным оружием». За победу над повстанцами Украины Григорий Иванович получил еще два ордена Красного Знамени. В конце 1921 года Котовский стал командиром 9-й Крымской конной дивизии имени Совнаркома Украины, а кроме того — начальником Таращанского участка по борьбе с бандитизмом.

Тридцать первого октября 1922 года Котовский стал командиром 2-го кавалерийского корпуса. Это было очень высокое назначение. Оно стало возможным благодаря дружеской поддержке Михаила Фрунзе, который в 1922 году стал вторым человеком в УССР — зампредом Совета Народных Комиссаров УССР, командующим войсками УССР и Крыма.

Год 1922-й в Украине был годом стремительного развития новой экономической политики — НЭПа. Появилось множество дельцов-нэпманов, в обороте крутились немалые деньги, капиталы создавались из воздуха. Почти все деловые операции осуществлялись «в тени», и некоторые предприимчивые начальники из большевиков вовсю конвертировали свою власть в деньги. Не отставал от них и Котовский. Собственно, судите сами. Якобы для того, чтобы обеспечивать сахаром Красную Армию, комкор арендовал сахарные заводы в районе Умани, где находилось ядро его корпуса. Также он предпринимал попытки контролировать торговлю мясом и поставки его в армию на юго-западе УССР. После введения золотого рубля все это стало давать огромный доход. При корпусе было создано военно-потребительское общество, владевшее цехами и подсобными хозяйствами. Здесь шили форму, одеяла, сапоги. В итоге тот район, где размещался корпус, превратился в самовластную республику, и закон в ней действовал только один — воля Котовского.

В бригаде, в которую превратилась его прежняя банда, мы снова видим Майера Зайдера — он служил на выгодной должности интенданта. У Зайдера была красавица жена — из бывших проституток (революция многим дала шанс на новую жизнь).

Котовский, как мы знаем, тоже был женат. Это было серьезное, проверенное войной чувство. Но атаман не мог пройти мимо жены Зайдера, с которой у него в далеком 1914 году был мимолетный роман.

По версии ЧК, случилась банальная пьяная бытовая разборка: Майер застал Котовского с женой и в ярости трижды выстрелил. Пуля пробила яремную вену, и комбриг почти мгновенно скончался.

В деле было много странностей. Уже через несколько секунд после выстрелов к телу Котовского подбежали солдаты. Труп был недвижим, но ведь агония, особенно такого сильного человека, обычно продолжается больше минуты. Ходили упорные слухи, что убили Григория Ивановича в другом месте. И убил точно не Зайдер.

Еще одно странное обстоятельство: убийцу Котовского приговорили всего к 10 годам тюрьмы. Но выпустили уже через два года — за примерное поведение. Зайдер недолго оставался на воле — вскоре его задушили и бросили на железнодорожных путях, чтобы наезд поезда скрыл следы убийства. Почерк очень напоминал чекистский, но слухи ходили, что к этому причастны старые котовцы.

Шла битва за власть между красными вождями — Сталиным и Троцким. И командармов, имевших собственную позицию, на всякий случай устраняли, как это случилось с Фрунзе, другом Котовского, в том же 1925 году. Большевикам не нужны были сюрпризы, а Котовский, как мы убедились, был фигурой со многими неизвестными. Поэтому его убили и канонизировали.

Тело Котовского забальзамировали и отправили в город Бирзулу, там для него возвели особый мавзолей. В годы Второй мировой войны оккупанты разрушили его, извлекли останки комкора и бросили в общую могилу. Однако тело не пролежало там долго. Местные жители выкопали его и хранили в мешке три года — вплоть до освобождения Бирзулы.

Собственно, мы уже подходим к тому печальному временнóму водоразделу, за которым исчезают сильные одиночки, талантливые аферисты и отчаянные сорвиголовы. Все чаще в наш рассказ будет вмешиваться политика, убивая очарование предприимчивости и уничтожая тех, кто позволял себе быть личностью.

Глава 11. Человек с тысячью лиц

— Работай спокойнее, Соломон, — заметил Беня одному из тех, кто кричал громче других, — не имей эту привычку быть нервным на работе.

И. Бабель. Одесские рассказы

Еще один необыкновенный человек, которого можно определить куда ярче, чем просто «одесский бандит». Это был аферист высокого полета, мастер уровня совершенно артистического. И, что для нас уже неудивительно, родился он тоже вдалеке от просторов прекрасной Южной Пальмиры.

У него была не только тысяча лиц, но и тысяча имен. Если вы найдете упоминание о Петре-художнике — это будет он, о студенте Московского университета Счатове — это тоже он, о Михаиле Мишице или Петре Мишице — это он, о личном враге английской короны… — это все один и тот же человек. Хотя его успехов и удач хватило бы на добрую дюжину аферистов и мошенников классом пониже.

А начнем мы свою историю в 1910 году. Стояла зябкая ноябрьская ночь. В лондонском Уайтчепеле поднялся нешуточный переполох: неизвестные решили просверлить стену ювелирного магазина. Преступники явно были непрофессионалами, или просто, как говорили по ту сторону Канала, «залетными». Иначе они знали бы, что это район еврейский и в субботнюю ночь здесь никто не спит. Вызвали полицию. Она тщательно, по-английски окружила грабителей и предложила им сдаться. Пятеро прибывших полицейских не подозревали, что имеют дело с русскими анархистами, у которых свои представления о морали и которые ни кодекса, ни чести не имеют. Налетчики руководствовались простым правилом: «Нравственно все, что служит делу революции».

Когда англичане с буковыми дубинками велели преступникам сдаться, борцы «за дело народа» достали оружие и уложили на месте безоружного констебля и двух сержантов. Остальные полицейские были ранены. Это стало самым кровавым побоищем из всех, которые знала английская полиция за всю свою историю. Британия пришла в ужас, Лондон был поднят на ноги. Спустя неделю революционеров обнаружили в доме на Сидней-стрит. Наученная горьким опытом, полиция подтянула туда уже пятьдесят «бобби». Однако, сколько бы этих «бобби» ни было, они все еще не могли примириться с тем, что придется стрелять в живого человека. А вот анархисты подобными мыслями не утруждались — они открыли по полицейским беглый огонь. Англичане подтянули подкрепление, еще две сотни стражей порядка. Осада шла уже почти десять часов. Подошли еще семьсот полицейских, теперь уже шотландских гвардейцев с пулеметом, пригнали два артиллерийских орудия. Кроме того, были вызваны саперы. Руководил осадой лично министр внутренних дел. Им был сэр Уинстон Черчилль, только зимой этого года вступивший на пост.

Дом подожгли. Полицейские, ворвавшиеся в здание, обнаружили тела двух революционеров. Позже задержали и судили еще двух террористов, якобы участвовавших в перестрелке в еврейском квартале. Но с организатором ограбления вышла осечка — он ушел от правосудия, причем достаточно легко. Взяв свою долю, сразу после налета он пароходом отбыл в Марсель, а затем в Одессу. Впоследствии удалось выяснить только, что организатора ограбления, виновника смерти шестерых человек, зачинщика самого кровавого побоища в истории Скотланд-Ярда называли «Петр-художник».

А теперь вернемся на восемь лет назад, но останемся в Одессе. Тут только что прогорел банк «Морской кредит». Об этом событии мы еще будем вспоминать в нашей книге. Банк просуществовал три месяца. Жертвами ушлых аферистов стали четыре тысячи акционеров банка, сумма убытка превышала миллион рублей.

Именно этот скандал обсуждал пристав Войцеховский с обаятельным господином Петром Мишицем. Тот уже давно стал своим и в участке, и даже в доме пристава, который относился к славному и хорошо воспитанному болгарину по-отечески, но не без интереса. Мишиц обещал Войцеховскому сосватать купчиху, вдову с миллионным приданым, пристав отказывался, но явно больше для вида.

Обаятельный и обходительный владелец брачной конторы, Мишиц подавал большие надежды. Но у пристава были с ним и не самые чистые делишки. Почти вся Одесса знала, что обаятельный Мишиц — фермитлер.

Фермитлер — посредник. По-одесски это означало, что он устраивает на теплые должности за взятку. Чтобы передать деньги и не попасться, нужен доверенный человек, этот самый фермитлер.

Вернемся к беседе Войцеховского с Мишицем. Пристав похвастал, что поймал аферистов, которые заправляли в «Морском кредите». Он рассказал, что аферисты пытаются свалить все на какого-то Художника. Якобы это псевдоним неведомого мошенника, который затеял заведомо провальное предприятие. Управляющим он пообещал в случае ареста по 15 тысяч рублей золотом, гарантировал лучшие условия в тюрьме и побег в ближайшее время. Войцеховский был зол — подставные директора не выдали своего нанимателя.

Кроме того, Мишиц узнал, что незадачливые директора получили по 15 лет каторги, а также выяснил день, когда их будут отправлять на Тобольскую каторгу.

И ранним утром указанного дня, пока Одесса спала, в ста метрах от перрона, где стоял поезд, неизвестные, окружив полицейских, обезвредили конвой. Однако два директора вокзал не покинули — те самые неизвестные злоумышленники посадили их в поезд, но не в тот, что следовал в Тобольск, а в тот, который направлялся в Варшаву, причем в первый класс. Пока полиция переворачивала вверх дном все «малины» и притоны, аферисты, не сдавшие своего хозяина Художника, с удовольствием следовали на новое место работы, в Варшаву, — ведь у Художника были филиалы во многих городах.

Петр Мишиц был весьма популярен в Одессе. Говорили, что он чуть-чуть болгарин и, похоже, немножечко таки еврей. Ну не может приличный и хорошо воспитанный человек, к тому же со своим небольшим гешефтом, не быть евреем! Ходили, правда, и слухи, что он — македонский князь в изгнании.

Мишиц не был бонвиваном, но посещал скачки и рауты, вел себя не вызывающе и с достоинством. Неудивительно, что вскоре он мог без очереди войти в любую государственную контору. В России, так уж повелось, мздоимство переросло в своего рода искусство, а фермитлеры стали отдельным, вполне уважаемым классом — неприкосновенными для полиции и неподсудными оборотистыми господами. Да и какой смысл сажать такого господина? Ведь, не дай бог случись такое, рухнет вся пирамида — от урядника до губернатора. Тем более, если незадачливый арестованный откроет рот…

Пользуясь немалыми связями в аппарате градоначальника, Мишиц развернул активную предпринимательскую деятельность. Ему принадлежали несколько картинных галерей, меняльные лавки и даже две брачные конторы. Уж здесь-то могли подыскать пару любому, даже совершенно отчаявшемуся сердцу. Конечно, в особых случаях и цена была особая. Конторе Мишица ничего не стоило подыскать девицу для житомирского портного за не самый большой гонорар, но мог он и породнить приличную семью с достойными английскими лордами.

Газеты временами позволяли себе достаточно смелые шутки, замечая, что нет ни одной другой нации, которая так любила бы родину и так стремилась бы сбежать на чужбину. И то сказать — Гоголь писал «Тараса Бульбу» и обедал итальянской пастой, Тургенев живописал пейзажи родины из Баден-Бадена, Горький боролся за права трудящихся с острова Капри. И мы еще не упомянули ни разу о господах социалистах…

Собственно, о брачных аферистах мы уже говорили, здесь остается только вспомнить, что торговля прекрасными дамами продолжала процветать, несмотря на то что на дворе стоял уже почти ХХ век. Путь многих невест, заплативших за найденных женихов господину Мишицу вполне весомый гонорар, зачастую лежал «в Париж» через одесские катакомбы.

Мишиц, как мы уже говорили, вероятно, увидел свет в Македонии, стране, которую добрых пять столетий терзала Османская империя и ее не менее кровожадные предшественники. За полтысячи лет там уже почти все привыкли к тому, что стали своего рода невольничьим гетто для турок. Поэтому для Мишица работорговля была так же естественна, как продажа и покупка кур для одессита. Заметим, что в Одессе и до Мишица торговлю живым товаром часто пытались поставить на поток. Но обычно это дело быстро прикрывали: если не поспевала полиция, за дело брались босяки Корнилова. Об этом непростом господине мы еще упомянем на страницах нашей книги. Однако в брачных конторах Мишица все было чинно и благородно: никакого рабства, ни следов работорговли… Приличный человек делал своего рода важное и нужное дело.

Впрочем, и немудрено. Невесты, которым Мишиц «находил» богатых женихов за границей, часто сами хвастались, что уезжают. Кто же будет беспокоиться об исчезновении болтливой соседки, зная, что она третьего дня вместе с наперсницей-служанкой отбыла в наемной коляске на вокзал? И что удивительного в том, что счастливые обитательницы парижей, лондонов и монте-карло не пишут писем — наверняка не желают вспоминать убогое отечество…

Меж тем Мишиц расширял работорговлю — его подручные уже ловили девушек прямо на улице, а потом морским контрабандным путем отправляли в бордели Турции и стран Ближнего Востока. И все было хорошо до тех пор, пока одной пленнице не удалось бежать и вернуться домой в Одессу. Конечно, тогда полиция в единый миг прозрела.

Беглянка смогла даже рассказать, где находится логово бандитов. Его окружили, всех охранников перестреляли. Но Мишицу опять удалось уйти.

В городе разразился чудовищный скандал. Владельцев брачных контор подвергали жестокому допросу. А Мишиц, как, впрочем, и обычно, не имел никакого отношения к случившемуся. В чем всех заверял усердный служака, уже упоминавшийся пристав Войцеховский. Ведь он получил обещанную богатую купчиху и забыл о том, что долг перед страной может выглядеть как-то иначе…

Но почему мы говорим о нем? Гораздо интереснее Мишиц и его странная судьба — по крайней мере, в той ее части, которая известна или считается известной. Впрочем, если вспомнить, сколько раз в одном только ХХ веке уничтожались архивы… Возможно, три четверти изложенного здесь — чистой воды вымысел. Но все же продолжим — вдруг кому-то все-таки интересно.

Начиная с середины XIX века гордые балканские народы с переменным успехом боролись за собственную независимость: новорожденные королевства Сербия, Болгария, Греция и Черногория потихоньку расширяли свои границы за счет территориальных претензий. Те же Болгария и Черногория, то ли провинции, то ли маленькие, но гордые королевства, все никак не могли поделить между собой Македонию, родину нашего героя. К тому же Балканы можно было назвать территорией постоянной, прямо-таки вулканической политической активности: на стыке трех вечно враждующих империй — Османской, Австрийской и Российской — все время что-то полыхало, взрывалось и извергалось. Назревала очередная Балканская война. Вернее, сразу две: Черногория, Греция и Сербия напали на Турцию.

Российская империя приложила немало усилий, чтобы создать у этих народов ложное чувство свободы. Они стали бесконечным полем боя и своеобразными заложниками политических игр империи. Как мы знаем, чуть позже именно в Сараево начнется Первая мировая война.

Конечно, для войны с Турцией сербам и грекам необходимо было оружие, но открыто поставлять его Россия не могла. Тут в очередной раз и понадобился фермитлер-посредник — Мишиц. Достоверно известно, что он отправил несколько военных грузов в Македонию: винтовки, орудия, боеприпасы. Этот человек был просто рожден для контрабанды. Можно с уверенностью сказать, что к развязыванию Первой балканской войны в 1912 году Петр-художник имел непосредственное отношение. Более того, в жандармском управлении были уверены, что он негласно состоит на службе у государя-императора. Но, если судить непредвзято, он состоял на службе не у одного императора, а сразу у нескольких. Позднее, во время первого ареста, жандармы обнаружат у него пять различных иностранных паспортов: болгарский граф Петр Шопов, Нефедов — купец из Симбирска, Роже Марков — военный корреспондент, шотландец О’Коннор… Подумаешь, скажет мне читатель, в Одессе можно найти паспорт любой страны. Но паспорта-то все были подлинными…

Известно также, что Петр-художник оказывал посреднические услуги охранке и, как мы видели в начале главы, участвовал в налетах анархистов. Вооружал он и сербских повстанцев, продавал сведения турецким шпионам. Смотрите, а с виду такой приличный молодой человек… А как владеет оружием! Как стреляет в спину! Как артистично орудует ножом! Художник, настоящий художник!

Мишиц был убежден, что именно ему дано решать, когда начнется война. Он расставлял людей, как фигурки на шахматной доске, оправдывая себя тем, что добился всего сам, с самого момента рождения лишенный семьи, поддержки и капиталов. Когда несколько позже Третье жандармское управление допустило его к железнодорожным перевозкам секретных грузов, оно не ведало, с каким монстром имеет дело.

Но Мишиц тут оказался очень на месте: оценив масштаб возможного барыша, он организовал совершенно уникальную железнодорожную аферу. Главному одесскому фермитлеру ничего не стоило устроить своих агентов на ключевые должности в управление дорог. Им нужно было совсем немного — слегка подкорректировать график перевозок.

Лето было жарким, и скоропортящийся товар в вагонах попросту пропадал. Полиция пыталась наладить поставки, но ведь шла война… А Мишиц под благовидным предлогом отправлял эшелоны с продуктами в отстойники — ведь необходимо было пропустить срочные военные грузы. В отстойниках товарняки разгружали, а подельники Мишица быстро сбывали нежные фрукты. Через несколько дней чиновники якобы вспоминали о грузах, выводили вагоны из отстойников и… списывали уже исчезнувший, но все равно скоропортящийся груз. Железная дорога платила хозяевам неустойки.

Внимание полиции привлек наплыв фруктов на рынки. Привоз был завален нежными персиками и спелыми лимонами, но без малейших следов положенных документов. В кои-то веки расследование шло достаточно быстро. Махинации пришлось прекратить, но все же Мишиц успел за это время заработать полмиллиона рублей.

Наступил 1914 год, и на Балканах прозвучал судьбоносный выстрел: в Сараево был убит эрцгерцог Фердинанд. Началась Первая мировая война, жертвы которой будут исчисляться десятками миллионов.

Поднялась волна миллионных мобилизаций. Тысячи эшелонов с провиантом и оружием направлялись на фронт. Для Мишица наступило по-настоящему золотое время…

Перед следующей историей нужно сделать небольшое отступление. На полях сражений, выполняя таран, погиб известный летчик-ас, штабс-капитан Нестеров. Это стало национальной трагедией для России. Самое же страшное то, что виновной в этой смерти можно назвать власть империи: высочайшим указом русским летчикам запретили пользоваться парашютами — чтобы не выпрыгивали из дорогостоящих аэропланов и пытались спасти технику любой ценой. Так до 1916 года и летали — смертниками. Кто сказал, что камикадзе появились на тридцать лет позже?..

В Одессе в ответ на смерть штабс-капитана Нестерова организовали общество «Русский авиатор». Целью его стало создание аэроплана новой конструкции. Мишиц заявил, что империи нужен чудо-аэроплан, достойный великих авиаторов. Аэроплан, который сможет таранить и крошить вражеские аппараты, но при этом оставаться целым и сохранять жизнь летчику. Вдруг выяснилось, что и сам Мишиц — дипломированный инженер. Более того, «все свои деньги с этой минуты» он отдает на создание технического чуда собственной конструкции. И ведь опять ему поверили!

Уже на следующий день в Одессе развернулась подписка на строительство нового летательного аппарата, который должен был принести империи победу и прославить в веках одесситов. Нарождающееся чудо техники наверняка ведь приобретет военное ведомство — а значит, вкладчики буквально озолотятся.

Деньги на строительство биплана новой конструкции в организованное Мишицем общество «Русский авиатор» текли рекой. Копейку несли биндюжники и мастеровые, прачки и селяне. Сбор шел и в высшем свете — подписывались купцы и промышленники. Еще бы — ведь проектом занимался сам (!) внебрачный сын самого (!) градоначальника: такую сплетню пустили, конечно же, люди Мишица. Расчет был верным — крупные промышленники даже в случае неудачи могли себя успокоить: деньги-то попали все тому же градоначальнику…

И вот сумма в фонде «Русский авиатор» перевалила за миллион рублей. Репортеры следили за всеми этапами создания чуда техники, в Одессе не было человека, который бы с гордостью не говорил, что и его копейка вложена в победу. Но как-то утром «Одесский листок» сообщил ужасную новость: новый биплан конструкции инженера Мишица разбился при пробном полете в небе Бессарабии. После нескольких фигур высшего пилотажа аэроплан взорвался в воздухе и рухнул. Сам инженер Петр Мишиц, пилотировавший биплан, погиб при катастрофе. Рядом с сообщением был размещен и снимок обломков самолета.

Вкладчики кинулись к дому Мишица и… Какое счастье, авиатор остался жив! Хоть и пострадал при падении. Правая рука воздухоплавателя была раздроблена и забинтована, как и его лицо, поэтому чувства его газетчики не смогли прочитать. На вопросы журналистов Мишиц отвечал нехотя и сумбурно.

К счастью, одесский Икар остался в живых и готовился продолжить святое дело, а потому как-то стыдно было задавать ему вопросы о дивидендах и уже потраченных деньгах. Однако некое сомнение все-таки закралось в души тех, кто вложил особенно крупные суммы: они наняли специалистов, чтобы те провели расследование. На месте крушения специалисты обнаружили лишь обгоревшие доски и фанеру, но ни одного агрегата аэроплана! Изучили и фотографию разбитого самолета. Это оказался старый газетный снимок с потерпевшим крушение австрийским аэропланом.

Получив от городского прокурора ордер, полиция бросилась арестовывать афериста. Мошеннику предъявили обвинение и тут же разрезали повязки. И — о чудо! — под бинтами рука оказалась совершенно цела! Аферист нарочно забинтовал правую руку, чтобы не подписывать никаких документов и продолжить «святое дело». Провели обыск, нашли паспорта на разные имена и целую кучу поддельных печатей, большое количество ядов, оружия, бланков — настоящий арсенал международного авантюриста. Также изъяли 200 тысяч рублей и валюту.

Неудачливого авиатора привели в участок. И тут пристав выяснил ошеломляющую подробность — арестовали и доставили в участок не Мишица! Задержанный господин был двойником неуловимого махинатора. За хорошие деньги он позволил себя забинтовать и далее исполнял роль своего шефа. Так Мишиц сумел избежать грандиозного хипеша — сам авиаконструктор никуда не делся, вот он, весь перед вами!

Итак, Мишица давно уже не было в Одессе, но в это время в Англии таинственным образом ограбили Лондонский банк. Причем из этого во всех смыслах надежного учреждения похитили сумму просто скандальную — миллион фунтов стерлингов.

В дерзком ограблении под руководством самого Мишица участвовали десять вооруженных налетчиков: троих он переодел лондонскими полицейскими, остальные были в форме сотрудников банка. Итог этого происшествия тоже оказался, в общем, в стиле Мишица: пятеро налетчиков убиты, четверо полицейских впоследствии скончались в больнице. А деньги в суматохе и перестрелке загадочным образом исчезли.

Скотланд-Ярд был уверен, что ограблением руководил именно Мишиц и что он вместе с деньгами вернулся в Россию. Британия требовала выдачи удачливого налетчика. Увы…

Хотя, возможно, настоящий Мишиц в это время торговал оружием в Болгарии и участвовал в экспроприациях («эксах», как тогда говорили) вместе с анархистами в Польше. Существует версия, что он был так называемым «налетчиком с процента» — организовывал «эксы» и получал свой процент от выручки. Идейные люди воровать не умели, а вот Мишиц преотлично умел и планировать, и организовывать. Так почему бы не использовать профессионала?

Через три месяца Мишиц вернулся в Одессу. Он жил на пригородных дачах, виртуозно меняя внешность. Но сколько веревочке ни виться…

Мишиц постоянно подсовывал полиции своих двойников, но мог ради их свободы затеять перестрелку. Однако к 1915 году многих его соратников уже искали, при нем осталось всего пятеро бывших подельников. Он начал вербовать новых — ведь его деятельность в одиночку невозможна. И вот на этом он и прокололся.

Как-то раз в участок принесли странную купюру — какой-то босяк расплатился ею на Привозе. Купюра оказалась динаром. Сербским динаром. Фальшивым сербским динаром.

Началась слежка. Купюр обнаружилось немало. И достаточно быстро выяснили, что фальшивые динары печатают на дачах, расположенных на Одиннадцатой линии. Полиция нагрянула неожиданно, повязала всех присутствующих. И под общую гребенку, случайно, конечно, попал и неуловимый Мишиц. Кроме господ фальшивомонетчиков, на дачах нашли ни много ни мало — два миллиона фальшивых динаров. А прокололся один из новичков в команде Мишица — залез в мешок с готовым товаром и зачерпнул… Хотел выпить в выходной. Вот так миллионная афера рухнула под тяжестью бутылки дешевого пойла.

Однако осталась одна загадка, которую разгадать не смогли: почему Мишиц печатал именно сербские динары? Ведь такая сумма, да еще и во время войны, могла бы обрушить экономику крохотной Сербии. Взыграли чувства гордого македонца? Или был получен заказ? Его могли попросту нанять немцы или, к примеру, турки, чтобы обвалить экономику союзника России. Или же он намеревался устроить восстание или даже крохотную войну во имя свободы родины. А с двумя миллионами можно и в диктатора поиграть…

Как бы то ни было, динары остались в полиции, а сам фальшивомонетчик — в камере. Во время допросов он вел себя спокойно и даже дерзко. Складывалось впечатление, что он ждет, когда появятся покровители. И не просчитался.

И что вы думаете? У выдающегося фермитлера таки остались покровители! Суд приговорил Мишица к жалким двум годам тюрьмы. Такой срок был смешным даже для Одессы. Вероятно, за великого мошенника вступились не полицейские покровители, а думские депутаты-социалисты, связанные с Мишицем еще с тех давних, лондонских времен.

Но война все шла, Россия подходила все ближе к краю пропасти. Направление главного удара на фронте определялось снами старца Распутина, немцы поддерживали социалистов и эсеров, а покушения на должностных лиц происходили чуть ли не каждую неделю. Революция и крах империи приближались.

В стране ввели пайки и «сухой закон». Именно запрет алкоголя всколыхнул империю — начались беспорядки и бунты. Самое время для очередной грандиозной аферы — когда, как не сейчас, ловить рыбку в мутной воде?

И вскоре в одной из питерских газет появилось объявление: «12 февраля объявляется заседание учредителей фонда по сбору средств для создания Пантеона великих славянских деятелей. Встреча состоится в купеческом собрании в шесть часов вечера». И совсем мелкими буквами был указан адрес.

На фоне беспорядков вновь оживились черносотенные банды, ура-патриотические объединения. Именно то, что нужно умелому авантюристу. Неизвестно, кто в этот раз помог Мишицу — разведка, жандармерия, депутаты от социалистов, масоны, — но вышел он из тюрьмы очень скоро.

Конечно, он сменил фамилию, но его лицо уже можно было найти на фото съезда славянофилов. Именно он организовал сбор средств для сооружения Пантеона великих славянских деятелей — теперь стало очень выгодно разрабатывать патриотическую жилу под лозунгом «У славян свой путь — богом данный!». Его слова о славянском нерушимом братстве и православии, о своре собак, читай «европейских» стран, которые вцепились в морду резвому быку, то бишь Российской империи, о том, что уже вот-вот русский солдат вымоет сапоги и в Желтом море, и в Красном, не могли не найти самого живого отклика в сердцах тех, кто предпочитал воевать за веру, царя и отечество, не вставая с мягких кресел.

Можно не сомневаться, что Пантеон, новое творение Петра-художника, так и остался неведомым широкой публике. Даже проект так и не появился. Как, собственно, никто и никогда больше не увидел денег, вложенных в фонд строительства. Но, может быть, он и впрямь собирался его построить? Вот только революция помешала… Какая жалость!

В 1917 году Мишиц вновь приехал в Одессу, уже под своей фамилией. Теперь он — комиссар Временного правительства с мандатом. Теперь власть — это он. Да не просто власть, а власть бандитская. Вместе со своей старой бандой он вновь принялся вымогать деньги у ювелиров, бывших полицейских и прочих состоятельных граждан. Но теперь он обставлял грабежи как конфискацию имущества в пользу республики. Увы, меры Мишиц не знал, а потому с успехом и достаточно быстро нажил себе новых врагов. Среди ограбленных оказался и адвокат П., который часто защищал на процессах уголовников и анархистов. Урки объявили на Мишица охоту, и он едва успел унести ноги из города. Хотя, возможно, это тоже была «операция прикрытия» — ведь деньги, награбленные бандой Мишица, пропали вместе с главарем. Как бы то ни было, но он исчез из города и, вероятно, из страны.

Ходили слухи, что Мишица видели то ли в Хорватии, то ли в карикатурной республике Фиуме… Но его идея — золотой телец, — конечно, странствовала вместе с ним.

Глава 12. «В воздух не стреляют — свидетелей не оставляют»

Я удивляюсь, когда человек делает что-нибудь по-человечески, а когда он делает сумасшедшие штуки — я не удивляюсь…

И. Бабель. Одесские рассказы

Рассказ о любом человеке принято начинать с его детства. Многие историки и психологи в детстве знаменитостей находят ответы на вопросы об истоках гениальности или полной асоциальности, предприимчивости или нарочитой пассивности. Но каким будет человек, выросший среди лесов и чаще общавшийся с охотничьими собаками, чем с родителями?

Наш рассказ даст ответ на этот вопрос. Но при этом оставит многие другие без ответов.

Иван Тертичный родился под Новгородом, много севернее прекрасных берегов Черного моря. Еще один великий криминальный талант солнечной Одессы, как мы видели уже не раз, родился… да бог знает где, в каком-то медвежьем углу. Удивительное, оказывается, у Южной Пальмиры свойство — привлекать люд со странными замашками и позволять этому люду произрастать в нечто совершенно уникальное. Чаше с негативным оттенком этого слова. Хотя исключения и случались. Впрочем, наша книга не о них.

Но вернемся к Тертичному. Вот и первая загадка: родители его назвали Иваном или Василием? В одних записях он значится так, в других — совершенно иначе. Конечно, во многом нам следует сказать большое спасибо революционному рвению сначала Котовского, а потом и Мишки Япончика, которые спалили полицейскую картотеку. По своим, правда, причинам. Оба они весьма решительно уничтожали упоминания о собственном не самом благородном прошлом. В чем и преуспели настолько, что в современной истории определенных времен белых пятен куда больше, чем заполненных страниц.

Итак, мальчишка родился под Новгородом, в семье мелкого дворянина. Отец был страстным охотником, месяцами пропадал в лесах. А когда сын подрос, начал брать его с собой на охоту, учил расставлять силки, разбрасывать приманку и приваду. Говорят, что мальчик даже выходил против волка с ножом. Но насколько это правда, сказать сейчас не может никто. Для нас же важно совсем другое: с младых ногтей Тертичный, будем звать его все-таки Иваном, был отличным охотником, уважал псовую охоту и вырос скорее вожаком стаи, чем цивилизованным человеком. В 1890 году он пошел в армию, закончил школу прапорщиков. Если бы во время его службы случилась какая-нибудь война, весьма вероятно, что упоминания о нем мы нашли бы на страницах наградных книг или, возможно, в историях великих сражений, которые победоносно провел бы этот самый господин. Но, увы, войны тогда не случилось. Времена стояли мирные, господа офицеры и командиры развлекались в меру своих пристрастий и состояний. И вот тут с нашим героем произошла первая драма. Выросший вдали от света и усвоивший охотничьи повадки раньше дворянского поведения, Тертичный стал давать господам офицерам в долг. Казалось бы, что в этом удивительного? Но давал он под проценты и требовал возврата займов достаточно настойчиво. А вот это уже было просто недопустимо и в корне противоречило всем представлениям о дворянской чести. Неудивительно поэтому, что после суда офицерской чести Тертичный пулей вылетел из армии, прослужив всего год.

Домой, на север, опозоренный прапорщик возвращаться опасался и повернул на юг, имея в кармане изрядную сумму денег.

И здесь мы сделаем еще одну небольшую остановку в рассказе, чтобы подчеркнуть: до появления в Одессе он был все время на положении подчиненном. Сначала им руководил весьма жесткий отец, потом он служил в армии, где главенствуют приказ и иерархия. Но на перрон вокзала в Одессе ступил совершенно свободный человек, не знающий толком, как с этой свободой обращаться.

Тертичному показалось вполне разумным, что имеющаяся у него в кармане сумма может быть весьма опасна для жизни. И потому он отправился в банк, чтобы поместить свои немалые средства туда. К сожалению, он воспользовался услугами банка «Морской кредит» — того самого, который организовал аферист Мишиц, он же Петр-художник. О том, что это был за человек, мы уже говорили, как рассказали вкратце о самом банке. Банк, как известно, лопнул уже через три месяца — и Тертичный вместе с еще семью сотнями одесситов потерял все.

Как поступает в таких случаях человек? Кто-то ищет работу, кто-то — покровителя, а кто-то решает, что все потеряно, и пытается найти забвение в спиртном. Тертичный начал со спиртного. После рюмки дешевого пойла в небольшом кабачке на Молдаванке жизнь перестала казаться совершенно беспросветной. Но нарастало и ощущение приближающейся опасности. Так оно и оказалось — двое налетчиков попытались лишить Ивана то ли денег, которых у него не было, то ли жизни, которая ему самому была нужнее. Однако в этот раз удача оказалась не на стороне горе-налетчиков: спрятавшись за углом здания, Тертичный устроил засаду на собственных охотников. Вычислив вожака, он жестоко его зарезал. Что такое человеческая жизнь для того, кто ходил с ножом на волка?..

Второй налетчик, к несчастью для себя, остался в живых. С его помощью Тертичный стал собирать свою банду. Или, может быть, лучше все-таки назвать ее стаей. Как бы то ни было, но несколько лет полиция даже не догадывалась о появлении новой банды и ее совершенно, как сказали бы наши дети, «безбашенном» предводителе.

Но вот наступил день, когда Тертичному надоело прятаться. Да и затеянное им дело уже не терпело безвестности.

Стоял прекрасный июнь 1904 года. Все началось ближе к полуночи — в похоронную контору позвонили и сообщили, что в приличном доме на Ришельевской, 11, достойный молодой человек отчего-то повесился. Хозяин конторы поспешил выполнить заказ и прислал погребальную карету. Наверное, можно не говорить, что никакого висельника не существовало, да и в доме все были живы и вполне веселы.

Хулиганские звонки по телефону (а он уже тогда был не только занятным изобретением, но и неплохим средством для в меру удачных розыгрышей) продолжились. Теперь неведомый абонент сообщил, что в одном из бедных районов в канаве нашли труп. Почти одновременно вызвали пожарных — загорелась богадельня на Молдаванке, а к обеду следующего дня дворник с Фонтана сообщил о сходке социалистов. Времена стояли неспокойные, и жандармский пристав бросил все силы на то, чтобы сходку рассеять, а самих господ социалистов упрятать в кутузку.

Полицейские со всем старанием окружили пляж, где мирно отдыхали около двух сотен дачников. Были среди них и подростки, и дети. Отчего-то жандармов это не удивило. Избитые и перенервничавшие дачники вернулись домой, но, конечно, молчать не стали. Об этом казусе узнала вся империя. И никогда еще империя так не смеялась над полицией.

На фоне всех этих событий никто не заметил крохотную заметку на одной из последних страниц газеты «Одесский листок». В ней сообщалось, что на станцию Одесса-Товарная прибыла большая партия мануфактуры из столицы. При осмотре, правда, оказалось, что значительная часть тюков из вагонов была в пути похищена.

Но в полиции все же никто не связал вскрытые вагоны и хулиганские звонки. Как никто не догадался, что это Черт-Тертичный расставил свои силки.

На самом же деле все было куда менее забавно: пока полиция с усердием, вот уж точно достойным лучшего применения, «вязала» ни в чем не повинных дачников, в трех верстах от города на сортировочной станции, оставленной без охраны, банда Черта обокрала поезд. Кражу никак не могли связать с одесскими ворами, а Черт тем временем выбросил на рынок сотни тюков дорогущей мануфактуры. Ради кражи, в общем-то, не такой и серьезной, он не только подставил бедных дачников, но и обрек на смерть ни в чем не повинных сумасшедших из молдаванской богадельни. Двое сгорели заживо, остальные навсегда лишились возможности вернуться в мир вменяемых людей.

Кроме того, в этот день пропал путевой обходчик Ф. Полиция решила, что он ушел в запой или просто загулял. И не стала его искать. Но это было дело рук Черта, который всегда руководствовался принципом «самый короткий язык у трупа».

Конечно, после этого о банде узнали. Как узнали и о ее предводителе, которого теперь никто не стал бы называть иначе — только Черт… Кстати, именно этому человеку приписывают и другую, столь же «человеколюбивую» поговорку: «В воздух не стреляют — свидетелей не оставляют!» Именно это и отличало Черта от уголовников — несоразмерность преступления и сопутствующих ему жертв.

Еще одной «милой» чертой Тертичного была его почти животная ненависть к соперникам, даже мнимым. До 1905 года часть Одессы принадлежала босякам. Они официально не переходили в уголовники и считались вольными людьми, членами «республики» Ираклия Корнилова. О ней и об этом неординарном молодом человеке мы поговорим чуть позже. А сейчас упомянем только, что он организовал настоящую империю вольных босяков из нескольких сотен грузчиков и нищих, взял под контроль злачные места города, оттеснив уголовных на окраины. Но в 1905 году полиция тайно похитила Корнилова. Его осудили и выслали на каторгу. Ходили слухи, что Корнилова подставили воры. Однако ни один одесский уголовник не решился бы на такое: это было бы не по понятиям (если выражаться более поздним сленгом), да и жизнь всего одна, ведь босяки своих защищали. Тут явно приложил руку чужак. Таким чужаком и был Черт-Тертичный, даже после трех лет жизни в Одессе. Информацию о том, где скрывается Корнилов, жандармский пристав получил от всезнающих дворников. А они, как мы еще увидим, имели свои, более чем близкие отношения с Чертом.

Банда была, осведомители были, а вот своей территории у Тертичного еще не было. Поэтому, собственно говоря, он и грабил за границами города. Но тут Корнилова взяли, и Черт неожиданно нашел территорию, охотничьи угодья. И это была территория босяцкой республики Ираклия Корнилова.

Неизвестно, насколько следующая история правдива, но она очень ярко характеризует Черта. На дворе стоял все тот же 1905 год. Восстание было подавлено, Одесса жила своими радостями и заботами. На улочке, ведущей к монастырю, как-то утром появился Тертичный с большим ведром. Оказалось, что оно до половины наполнено тяжелыми медными монетами. Черт запустил руку в ведро и стал бросать монеты себе под ноги. Нищие бросились за добычей, завязалась драка — не так хорошо и сытно им жилось. И Черт пошел по дорожке прямо по протянутым рукам, которые доставали из грязи монеты, наслаждаясь криками боли ползающих по грязи попрошаек.

Но внезапно стоны и ссоры стихли, а за спиной у Черта прозвучали негромкие, сказанные с отчетливым одесским акцентом слова: «Вставайте, папаша, в ваши годы ползать неосмотрительно. Хотя, конечно, и к земле уже пора привыкать». Эти слова произнес молодой человек с желтоватым лицом и выраженными скулами, которого все называли Мишка Япончик. Он поднял нищего старика, дал ему пятирублевый билет и посоветовал пойти выпить, чтобы не простудиться после этакой гимнастики.

Черт попытался было устроить драку, но Япончик отчетливым движением сунул руку в карман. Это движение и остановило Черта — Япончик, это знала вся Одесса, стрелял прекрасно. Тертичный опустил глаза, как побитая собака. А Япончик, глядя в ведро с мелочью, якобы процедил: «Как вы измельчали, милейший». Такой обиды Черт простить не мог. И он решил, что поквитается с Мишкой.

Полиция с определенной надеждой ожидала начала бандитской войны. Жандармский начальник полагал, что в ходе этой войны «очистится кровь, а бандитов станет меньше». И что это будет для города очевидное благо.

Блатные презирали Черта, босяки его ненавидели. Они не стали бы воевать на его стороне. Однако в Одессе была еще одна «армия», большая, но невидимая и совершенно бесправная, — дворники. Официальные обязанности дворников включали уборку двора и участка улицы перед ним до 7 утра. Но этим их заботы не ограничивались. Дворники были обязаны отчитываться полиции о прибывающих жильцах, разгонять собак и гуляющих мастеровых. Кроме того, в течение дня дворник не мог присесть даже на минуту, ему это было запрещено соответствующим полицейским распоряжением. И, конечно, дворников обыватели совершенно не замечали, как не замечаем мы столбы с фонарями или, к примеру, служащих доставки. Вот этот-то немалый отряд и подчинил себе Черт.

Начал он с мелких подачек. Затем его люди подстроили несколько нападений на дворников, от которых сам Черт их и спас. Позже Тертичный стал давать дворникам небольшие поручения. Однако, в отличие от полиции, за их выполнение он платил. На таких встречах дворники рассказывали своему покровителю о перемещениях богатых жильцов своих домов, их приобретениях и тайных пороках. Со временем дворники увидели в Тертичном сначала надежного партнера, а потом покровителя и заступника. Когда же полиция наконец это поняла — город, точнее, его дворники, был уже полностью во власти Черта. Дворники стали наводчиками, больше опасаясь гнева своего патрона, чем возможных наказаний полиции.

Именно дворникам и предстояло сыграть главную роль в трюке Черта, который он назвал «вчерашний день».

Портовая Одесса всегда страдала от эпидемий, которые приходили в город с кораблями. Особенно в XIX веке досталось ей от чумы, которая в 1812 году унесла жизни каждого десятого одессита. Неудивительно поэтому, что ее боялись, как… В общем, трудно даже подобрать слово, чтобы описать, как сильно город боялся новых появлений «черной смерти». Прошло уже несколько десятков лет, но в порту по-прежнему функционировала команда мортусов — те следили за кораблями в карантине, проверяли на болезни грузы, особенно хлопок, приходивший с востока, уничтожали трупы заболевших животных или, не дай бог, людей. (В средневековой Европе мортусами называли служителей при больных карантинными заболеваниями, особенно чумой. В обязанности мортуса входила и уборка трупов. Мортусы одевались в холщовые или кожаные костюмы, пропитанные дегтем, а лицо закрывали маской с длинным клювом, в который вкладывали антисептик. Эту работу поручали людям, уже считавшимся потерянными для общества. Подобным образом одевались и врачи во время эпидемий — вспомните любую картину о европейском Средневековье и эпидемиях чумы.)

Эта история, трудно сказать, страшная или удивительная, произошла в 1911 году. В участок прибежал до смерти напуганный дворник доходного дома за Итальянским кварталом. В дровяном сарае он нашел босяка, покрытого гниющими струпьями, у него был сильнейший озноб, а под кожей чернели воспалившиеся лимфатические узлы — бубоны. Дворник трясся от ужаса и все повторял: «Чума, чума».

Не успели городовые проверить слова перепуганного служителя метлы, как в Итальянском квартале началась паника. Люди бросали дома и старались сбежать как можно быстрее и дальше. Господа полицейские решительно двинулись на проверку и стали отлавливать возможных носителей болезни — котов и крыс. Всего более трех сотен животных поймали и отправили на биологическое исследование доблестные стражи порядка. И, увы, диагноз подтвердился. В ту же секунду несчастные дворники, как причастные к работе полиции, превратились в мортусов. Они отлавливали котов и крыс, сметали и сжигали мусор. Кроме того, им в обязанность вменили охранять пустующие дома и квартиры. Был отменен и ежедневный сбор этих достойных служителей метлы в полицейском участке — дабы не отлучаться от места службы ни на минуту.

Прошло три недели. За это время более не было найдено ни одного заболевшего животного. Не хворали и люди, а тот босяк, с которого все началось, удивительным образом излечился буквально через пару дней. Медицинские светила терялись в догадках, а полиция, посоветовавшись с уважаемыми медиками, решила несколько ослабить санитарные меры. Дворники были созваны в полицейский участок для опроса и инструктажа.

Инструктаж длился достаточно долго — с утра до самого обеда, почти четыре часа. Наконец дворники разошлись, но меньше чем через час вернулись в участок снова. Причем вернулись бегом и с вестями нерадостными: за время инструктажа в Итальянском квартале было ограблено более ста сорока квартир. Воры вынесли не только ценности, картины и вещи, но брали даже мебель подороже! Для того чтобы транспортировать такое немыслимое количество скарба, понадобилось бы более двух сотен телег. За три часа все это провернуть просто невозможно. К тому же квартал во время инструктажа был оцеплен плотным полицейским кольцом. Не испарилось же имущество, в самом деле…

Сначала во всем попытались обвинить несчастных дворников. Но те были не просто ни при чем — пока шел грабеж, они оставались под надзором полиции в прямом смысле этого слова. Да и вряд ли бесправные, зачастую едва грамотные дворники смогли бы отличить драгоценные камни от подделок, а копии — от оригиналов картин. Если они и сыграли в этой истории какую-то роль, то только положительную — три долгих недели квартал охраняли все-таки именно они.

«Это Черт…» — разнесся слух. Но даже он, уже известный и неуловимый бандит, не смог бы провернуть за три часа такую грандиозную кражу. И достаточно долго загадка оставалась неразрешимой.

А вот в истории с Мишкой Япончиком роль дворников была совершенно иной. Об этом уникальном человеке, Короле Одессы, мы поговорим чуть позже. А сейчас расскажем только, чем закончилась история с мелочью, когда впервые встретились лицом к лицу Черт и Япончик.

Тертичный, что вполне понятно, не просто затаил злость, он хотел отомстить за собственное унижение, причем ему было крайне желательно отомстить так, чтобы Мишка уже никогда не увидел родного города. А лучше — даже света белого. Вот такой он был, этот Черт.

С той встречи на дорожке к монастырю прошел год с небольшим. Как-то поутру на известной всей Одессе улице Глухой раздались трели дворничьего свистка. И буквально через минуту прибежали городовые. Именно в этот миг с крыльца заведения мадам З. спустился невысокий молодой человек с раскосыми глазами. Полиции оставалось только его задержать. Суд был скорым, недостатка в свидетелях и свидетельских показаниях ничуть не испытывал — Япончика назвали террористом (Одесса уже отлично знала, что такое террор — такие стояли времена) и отправили на каторгу, а Черт лишился второго конкурента.

«Официально» уголовники правления Черта не признавали. И хотя в аресте Мишки-Короля ничто не указывало на участие Тертичного, но мало кто сомневался, что именно он сдал Япончика.

К 1910 году, уничтожив основных конкурентов, Черт наконец перенес свою ставку — Чертово гнездо — в черту города. Однако ни уголовники, ни полиция не имели понятия, где она находится. Бывший охотник отлично знал, как обустроить берлогу. Поговаривали, что в «гнезде» постоянно дежурит несколько десятков бандитов, ожидая наводок от тех самых дворников, которых давно уже приручил и превратил в собственных соглядатаев осторожный и предприимчивый Черт. Несколько лет он невозбранно грабил город, опустошая квартиры богатых одесситов. И опять его первыми помощниками были дворники — они открывали ворота дворов и подъезды, давали наводку. Бандиты врывались в квартиры, выгребали ценности, пытали жильцов. Да-да, именно пытали, а иногда даже убивали. С годами Черт все больше напоминал голодного безжалостного волка — запугивал свидетелей, порой их убивал. Причем пострадавшие зачастую не пытались обратиться в полицию. Но даже если ограбление всплывало, первыми о нем узнавали все те же дворники, верные помощники Черта!

Так что же чума, и как Тертичному удалось за три часа ограбить богатый квартал? А вот никак! Не он выносил картины и посуду, драгоценности и мебель! Делали это снова дворники, превратившиеся из защитников в грабителей. Они, кстати, и вывозили награбленное, пряча его в телегах с мусором. Никому ведь и в голову не придет проверять мусор, который вывозят из чумного квартала.

Черт «всего лишь» это придумал. Его люди раздобыли на турецком судне пару чумных крыс и заразили кошку. Одного из босяков загримировали под неизлечимо больного. А все остальное уже было делом рук самой полиции. Ну, может быть, он еще помог в распространении паники и поднял, как говорят в прекрасной Южной Пальмире, нешуточный хипеш. А все остальное сотворили полицейские — они закрыли квартал и назначили бесправных дворников уборщиками, еще больше обозлив их. Три недели люди Черта и дворники грабили квартиры…

Вот таким и был «вчерашний день» Тертичного. Трюк, в общем-то, не новый: ограбления часто совершались заранее. Но каким надо быть человеком, чтобы собственными руками привести чуму в город, рискнуть сотнями тысяч жизней, причем только ради наживы?

Одесса начала ХХ века все больше политизировалась, как, в общем, и вся империя. После известных восстаний 1905 года, подавленных решительно и жестоко, к власти стремились все более радикальные правые силы, включая монархистов и черносотенцев. Полиция, впрочем, им совершенно не мешала — ведь они помогали бороться с анархистами, главными врагами Российской империи…

Главными, по мнению полиции. Ах, как же она ошибалась! Но об этом не сейчас, да и вряд ли стóит говорить вообще.

В 1913 году власть, движимая уже описанными соображениями, решила продвинуть в местную Одесскую думу черносотенца Пеликана. Маргинальные элементы в это время составляли немалую часть населения города. Они весьма пригодились бы для помощи, но на грязные выборы ни молдаванские бандиты, ни бандиты с Пересыпи ни за что не пошли бы.

Они-то, особенно Молдаванка, отлично помнили погромы 1905 года. Тогда погромщиков, шедших под флагами веры, царя и отечества, остановили отчаянные хлопцы Мишки Япончика. На перекресток вышла похоронная процессия, из гроба достали пулемет и объявили погром закончившимся. Но Япончик и многие другие «террористы» были на каторге, а вот люди Черта оказались, как говорится, в нужное время в нужном месте. Непонятно, правда, что власть обещала Тертичному — гарантии безопасности или какие-то иные привилегии, — но он взялся за работу с немалым усердием.

Уже одно имя Черта делало свое дело. Бандиты отбирали бюллетени и паспорта у горожан и инородцев, а взамен гнали на участки слегка отмытых босяков. Одну и ту же «группу избирателей» заводили поочередно на каждый участок, и голосовала она так, как ей было велено. Через сто лет эта практика будет названа «каруселью».

Нет ничего нового под небесами. Многое из того, что мы сейчас называем новшествами, оказывается, было придумано раньше. Вот уж правда, «все уже украдено до нас…»

Итак, к власти, благодаря в том числе и усилиям Тертичного, пришли монархисты, ратующие за войну. И война началась. Для Одессы сначала все шло просто замечательно. Город работал на войну — производил снаряды, орудия и даже аэропланы по государственным заказам. Деньги текли рекой, причем понятно, в чьи именно карманы. Но уже в 1915-м картина изменилась, причем коренным образом. Город с моря заблокировали турки, производство сократилось почти вдвое, началась безработица. (Из-за нее прекрасная Одесса обзавелась, если можно так выразиться, множеством «героев», о которых мы непременно еще расскажем.)

Ниже мы приведем обширную цитату из интереснейшей книги «Одесса в эпоху войн и революций (1914–1920 гг.)», принадлежащей перу знаменитых одесситов Виктора Савченко и Виктора Файтельберга-Бланка.

«С моря Одесса оказалась уязвимой, и в одесской бухте экстренно стали создавать минные поля. Семнадцатого октября 1914 г. на этих минных полях у Одессы подорвались свои же, российские торговые суда “Ялта” и “Казбек”.

На стороне германского союза против Черноморского флота выступили флоты Турецкой империи и Болгарии. Турецкий флот усилился и добился превосходства на Черном море после того, как принял под свой флаг два новейших германских корабля — линейный крейсер “Гебен” (переименованный в “Султан Явуз Селим”) и крейсер “Бреслау” (переименованный в “Медили”). Директива ставки Русской армии Черноморскому флоту ставила задачей не допустить высадки десанта на Черноморское побережье. Наиболее уязвимым районом для десанта признавался район Одессы. Для защиты этого района реанимировались береговые укрепления, развернулась постановка минных заграждений в Одесском заливе, был создан отряд обороны Северо-западного района Черного моря и Одессы, в составе канонерских лодок “Донец” и “Кубанец”, минных заградителей “Бештау” и “Дунай”, линейного корабля “Синоп”.

В ночь на 29 октября 1914 года к Одесскому порту приближались турецкие миноносцы “Гайрет Ватани” и “Муавенет Милеет”. Около 3 часов утра у Воронцовского маяка показались силуэты двух судов, шедших со всеми установленными ходовыми огнями. Ввиду того что ночь была мглистая, опознание произошло лишь в тот момент, когда вражеские корабли уже вошли в гавань одесского порта, где на якорях стояли “Донец” (у внешнего конца брекватера), “Бештау” — у середины брекватера, “Кубанец” — между Военным и Платоновским молами.

Турецкие суда неожиданно открыли огонь по канонерке “Донец”, на которой произошел взрыв, после чего канонерка стала быстро погружаться на дно. С “Кубанца” и “Бештау” были отправлены к “Донцу” шлюпки для спасения людей. Турецкий миноносец “Муавенет” открыл огонь по “Кубанцу”, после чего вышел в Нефтяную гавань, где стал обстреливать стоящие там суда и портовые сооружения. Снарядами неприятеля были поражены пароходы “Витязь”, “Португаль”, “Оксус”… Огнем неприятеля были повреждены: станция трамвая, сахарный завод на Пересыпи, один из нефтяных резервуаров в районе Нефтяной гавани, причем нефть разлилась, но не воспламенилась. Закончив обстрел Нефтяной гавани, миноносец снова вернулся к брекватеру, но попал там под огонь “Кубанца” (замечены два попадания). Продолжая на ходу обстреливать порт, миноносец скоро скрылся во мгле.

Турецкий миноносец “Гайрет”, пройдя до середины гавани, открыл огонь по заградителю “Бештау”, утопив двумя выстрелами баржу с углем, один снаряд попал во французское судно. Этот миноносец некоторое время обстреливал порт и вскоре после открытия “Кубанцем” огня скрылся в море…

…В 1915 г. у Одессы подорвался на минных заграждениях и затонул немецкий крейсер, что был передан туркам. В 1915 г. Одесса стала базой военно-транспортной флотилии, что была сформирована из мобилизованных судов торгового флота (до 100 единиц судов). Командующим транспортной флотилией стал вице-адмирал Хоменко. В 1915 г. в Одессе прошла реквизиция автомобилей для нужд фронта и мобилизация частного конского состава…»

Вы можете спросить: и зачем все эти сведения? И мы ответим: теперь уважаемому читателю ясно, что творилось в прекрасном городе в эти далеко не прекрасные времена. Кроме того, сей пытливый читатель таки узнает, что одесский порт теперь был перекрыт минными полями, дабы избежать входа судов неприятеля. Но, к сожалению, неприятель внешний — ничто по сравнению с неприятелем внутренним.

Второго июня из Одессы вышел пароход «Меркурий». На борту его было примерно пять сотен пассажиров. И всего в двух милях от порта пароход наткнулся на мины, получил пробоину в носовой части и за пять минут затонул. Спасены были 164 человека, а к берегу прибило 28 трупов. И только два человека в городе знали, что же произошло с пароходом на самом деле.

Но перед раскрытием этой тайны еще ненадолго взглянем на Одессу времен Первой мировой. Как уже было сказано, город все больше погружался в хаос, безработица превратила в маргиналов вчера еще вполне уважаемых горожан. Новых банд становилось все больше. А вчерашние патриоты — правые и монархисты — начали исчезать из опасных городов, уводя и увозя на восток свои немалые средства. Но в степи этих господ поджидали гайдуки Котовского (еще не столько красного командира, сколько лихого Атамана Адского), а в поездах орудовали последователи великой Соньки. И только порт, объект военный, оставался относительно безопасной территорией. Как и путешествие морем на военных и мобилизованных кораблях, в числе которых был и уже упомянутый «Меркурий».

Как-то один из дворников, верных информаторов Тертичного, сообщил, что в квартире капитана «Меркурия» Смоляренко стали появляться уважаемые господа «из богатеев». Умному Черту этого было достаточно. Он узнал (уже известным нам способом), что в связи с осложнениями на фронтах один знаменитый ювелирный дом решил перевезти свои активы в глубь империи, подальше от военных действий. Сын владельцев был сотрудником контрразведки, и он прекрасно знал о разгуле анархистов. И при этом имел доступ к отправке дипломатической почты. Он-то и посодействовал, чтобы камни отцовского заведения вывезли вместе с ней.

Черт, конечно, мог просто перехватить груз. Но связываться с контрразведкой и рвать налаженные связи с властью было совсем неразумно. Поэтому он опять применил свой любимый прием «вчерашний день». И опять действовал самым грязным и подлым способом.

Черт вместе с некоторыми своими подручными вломился в квартиру капитана Смоляренко и, угрожая стилетом маленькой дочери капитана, вынудил его к сотрудничеству. Жену и дочь, дабы капитан не учудил какой-либо глупости, на время операции подручные Тертичного увезли в катакомбы. Как только ящики с ценностями прибыли на корабль, капитан отдал команду и их с другого борта стали сгружать в лодку подельники Черта. Оставалось только правильно замести следы. И Черт «попросил» Смоляренко утопить судно на минах, обозначенных в лоции. Понятно, что у капитана особого выбора не было — жену и дочь мог спасти только он, и только послушно выполняя «просьбы» бандита.

Происшествие сочли трагическим несчастным случаем. Капитана хотели судить, но компания замяла дело, а пароходство получило 110 тысяч рублей компенсации от государства за военный риск.

Все списали на войну. Владелец камней и контрразведка так и остались пребывать в уверенности, что секретные документы упокоились на дне моря вместе с драгоценностями. Более трех сотен человек отдали свои жизни, чтобы скрыть сравнительно небольшое ограбление. Вполне в стиле Черта.

Капитан Смоляренко спился, а после 1917 года следы его затерялись навсегда.

Наступает 1917 год. Пришедшие «красные» оказались страшнее всех чертей — в паровозных топках и на дно моря отправились во имя революции более пятисот одесситов. Начальник гарнизона, назовем его М., обратился к горожанам с ультиматумом: дать десять миллионов на оборону или орудия порта разнесут в щепки центр города. В Одессе разгорелась настоящая эпидемия преступлений.

Но тут с каторги вернулся Мишка Япончик, живой и полный сил. Он моментально вернул себе власть над Молдаванкой. К тому же «красные» ушли, а в городе власти стали меняться чуть ли не каждый месяц.

Можно предположить, что Япончик давно уже догадывался, кто его отправил на каторгу. Весьма вероятно, что ему мог и рассказать об этом кто-то… достаточно «добрый». Как бы то ни было, теперь настала Мишкина очередь платить по счетам.

И вот тут мы ступаем на шаткую почву домыслов. То ли сам Мишка решил отомстить Черту, то ли тот пытался добить соперника. А возможно, в дело вмешалась полиция, решившая разделаться и с тем, и с другим, организовав очередную бандитскую войну.

Факты же таковы: неизвестные, переодетые полицейскими (или сами полицейские), ограбили склад с мануфактурой, то ли принадлежавший Япончику, то ли просто находившийся под его покровительством. Япончик предположил (или получил «проверенную» информацию), что склад взяли люди Черта. Но бандитской войны полиции (если затеяла все это именно она) добиться не удалось — Король же не Тертичный, он хипеша не любит. Да и крови предпочитает не лить.

И дальше снова начинаются предположения. Возможно, все было совсем иначе и окончание истории Черта-Тертичного — это сплошная литература. Хотя, вероятно, истины нам не узнать никогда — архивы если и сохранились, то в очень печальном состоянии, а о современниках можно и не мечтать. Одна же из версий такова.

Проникнуть в Чертово логово было невозможно. Но его хозяина можно было выманить на жирный куш, и до Черта дошел «верный слух», что люди Япончика собираются взять казначейство, куда свозят выручку из магазинов, ювелирных лавок и различных контор. К вечеру там скапливалась вполне ощутимая сумма. Тертичный решил действовать нестандартно — для себя, разумеется. Он обзавелся архитектурными планами улиц, прилегавших к казначейству. Вероятно, эти планы Черту подсунул Япончик. Как бы то ни было, бандиты сняли комнаты на первом этаже, прямо напротив казначейства, и стали рыть подкоп. Но попали в… подвал булочной. Подручные начали роптать, Черт попытался навести порядок. Но все слышнее становился топот множества ног — подвал окружили полицейские. Тертичный решил, что будет отстреливаться до последнего. Ну, или его подручные будут до последнего защищать своего вожака. Район уже оцепили и даже несколько переполнили правоохранители — полиция, контрразведка, отряды самообороны.

Сопротивление было жестоко подавлено, все сообщники Тертичного либо погибли, либо были арестованы. Под прикрытием ожесточенной перестрелки Черт по вырытому подземному ходу покинул подвал. И на выходе его встретил Мишка Япончик.

Как дальше развивались события, нам неведомо. Известно только, что ни в Одессе, ни в любом другом городе Черта-Тертичного больше никто и никогда не видел.

Глава 13. Кровавая Маргаритка

На этой земле — о, горе нам! — нет женщины, которая не была бы безумна в те мгновенья, когда решается ее судьба…

И. Бабель

О ней говорили так: «Это не человек, это настоящий армагеддон». Все худшие человеческие качества собрались в хрупком, словно хрустальном сосуде — теле юной женщины. В восемнадцать лет Кровавая Маргаритка узурпировала власть в самой известной одесской банде «Коршуны», ей подчинялись и одесские жиганы, и амурские душегубы. Неунывающие шансонье сочинили песню о легендарной Мурке.

К слову, в истории Кровавой Маргаритки слишком много мифического, собственно, это почти чистый миф. Ведь толком даже не известно, существовала ли она на самом деле или в этой легенде сплелись истории судьбы разных женщин. И общего у них только то, что им довелось жить в Одессе начала ХХ века. К той самой Мурке, о которой поется в песне, мы еще вернемся, а сейчас постараемся разглядеть в дыме пожарищ революции историю той Маргаритки, которую при жизни звали Маргаритой Дмитриевской.

В 1920 году ЧК создала специальные отряды для поимки Кровавой Маргаритки, но ее изощренный ум всегда находил выход из западни. Что же произошло в ее жизни, что заставило ее произнести: «Глупо цепляться за этот дурнопахнущий цирк — жизнь…»?

Однако начать все-таки следует не с рождения нашей героини, а с совсем иных событий — событий страшных, но многое проясняющих во всей истории. Пусть и постфактум.

В 1918 году газета «Вестник одесского земства» писала: «22 декабря в три часа в районе ближних мельниц произошел первый взрыв. И потом взрывы продолжались еще несколько часов, достигая невероятной силы. Толпы людей, бегущих с плачем и криком, устремились к морю. Звон лопающихся от напора воздуха стекол и оглушительные взрывы… Такова была картина, которую можно было наблюдать в Одессе этой ночью». Так описывали взрыв артиллерийских складов на Бугаевке — эпическое, жуткое действо. Плавилось стекло, живьем сгорали ни в чем не повинные горожане. Потери были чудовищными — погибла тысяча, а искалечено много больше людей. В общей сложности за одну ночь пострадало более восьми тысяч человек, было разрушено более тысячи домов, а еще с четырех тысяч взрыв сорвал крыши.

Следственная комиссия под председательством его высокоблагородия прокурора Кондратьева так и не смогла доискаться причин этой катастрофы.

А теперь настало время вернуться назад, в самое начало ХХ века. В мирной и счастливой семье инженера Дмитриевского, снимавшего квартиру на втором этаже доходного дома на улице Пушкинской, родилась девочка. Отец работал сначала на автомобильном, а потом на авиационном заводе «Анатра». Он рассказывал своей малышке о чудесах техники, обещая, что в этом веке на смену аэропланам придут удивительные машины, которые смогут отправить человека к звездам. И все было вполне прекрасно в жизни девочки. Но, увы, все хорошее быстротечно.

Наступил 1916 год. Мы уже говорили, что для Одессы он стал ужасным — с моря подошли турецкие суда и заблокировали порт. Закрывались заводы, чудовищного размера безработица охватила город. Жизнь практически замерла. Мать Маргариты умерла от чахотки, отец стал безработным. Из центра Одессы семья вынуждена была переселиться на улицу Водопроводную, в домик у Первого кладбища. Это был так называемый Сахалинчик.

Район был, в общем, довольно тихий, немного босяцкий, но свободный. Однако чем глубже империя втягивалась в мировую войну, тем ниже опускался статус района. К революции он превратился в настоящий разбойничий притон, на улицах царило беззаконие. Вечером лучше было не покидать относительно безопасные квартиры.

Инженер Дмитриевский старался зарабатывать, где только возможно. Посезонно удавалось подработать на заводах; он даже трудился грузчиком. Девочка большей частью сидела дома.

Пришел 1918 год. После пяти вечера теперь на улицу выходить было страшно. Матросы уводили «лишних людей» — так называли интеллигенцию и бывших богачей — на корабли. Но оттуда никто не возвращался: кто-то сгорал в корабельных топках, кого-то бросали за борт. Более пяти сотен одесситов — увы, мы уже говорили об этом — навсегда исчезли где-то в порту. Большевики оказались куда страшнее самых отъявленных бандитов — они официально брали заложников и конфисковывали ценности. Собственно, бандиты тоже не отставали, зарезать могли даже за краюху хлеба. Каждый вечер Маргарита со страхом смотрела в окно — она ждала отца. Но однажды папа не пришел.

Тело инженера Дмитриевского нашли в двух шагах от дома. Бандитам приглянулось старое инженерское пальто. Похоронили бывшего авиастроителя неподалеку от дома — на Первом кладбище.

Можно сказать, что именно тогда закончилась история милой Марго Дмитриевской и началась история совсем другого человека. Этот другой человек проводил все время дома и ждал от будущего только чего-то чудовищного. И, к сожалению, эти ожидания сбылись, да с лихвой. Но обо всем по порядку.

Прошло совсем немного времени после описываемых событий. В одной из «малин» на окраине все того же Сахалинчика шла оживленная карточная игра. Харлам Антонов, вожак шайки, принимал молодого, но уже прославившегося налетчика Кривицкого, вожака банды знаменитых «Коршунов». Эту «малину» от многих отличало присутствие девушки. Хрупкая маленькая девчушка, явно не маруха, тихо сидела в углу. Кривицкий с удивлением увидел, что она привязана веревкой к своему месту. Харлашка похвастался, что смог приручить девку злее зверя.

Харлашка в вожаки банды продвинулся уже при Советах, а до того был мелочью — босяк босяком. И банда, понятное дело, была босяцкой. И девок на Сахалинчике портили толпой, как настоящие звери. Маргарита тоже попала в его лапы после такого «рейда» — но выжила и была вывезена с улицы Водопроводной в «малину» Харлашки. Девушка иногда даже думала, что ее отец погиб от рук этого упыря.

Харлашка похвастал Кривицкому, что подстилка у него нынче не абы какая, а из благородных. Кривицкий и сам был из студентов, но играл с бандитами и, что вполне понятно, выигрывал. Харлашку стал захлестывать азарт. То ли из-за вина, то ли чтобы пустить «подстилке» пыль в глаза, дурачок Харлашка пошел ва-банк. Кривицкому было понятно, что соперник просто блефует, но в банке сумма была небольшой. И бывший студент продолжал игру.

Из-за плеча Харлашки блеснули злостью глаза неизвестной девушки. Кривицкий позволил себе на мгновение задержать взгляд на ее лице, и тут девушка пропела: «Три карты, три карты… Старухи не врут…» «Пиковая дама» была вожаку «Коршунов» отлично известна. А вот Харлашка и его бандиты этого простого шифра не знали. И теперь Кривицкий окончательно понял, что соперник и в самом деле блефует. Потянув какое-то время, он бросил все свои деньги в центр стола, ответив Харлашке. Вскрылись. На руках бандита и впрямь были тройка, семерка и туз: двадцать одно очко против двадцати двух у Кривицкого. Под крики и мат проигравшего атаман «Коршунов» спокойно собрал деньги.

Кривицкий был, к слову, вором непростым: в свою банду он подбирал людей подобных себе, образованных, тех, что теперь называли «из бывших». Были среди его людей даже поэты.

Итак, атаман «Коршунов» взял выигранные деньги и направился к выходу. Харлашка лебезил и угрожал одновременно, просил позволить отыграться. Но Кривицкий умел держать фасон. Он был уже почти у самой двери, когда услышал долгожданное: «Девку ставлю на кон».

В ответ Кривицкий поставил все деньги и право воровать и грабить в районе вокзала. И, конечно, выиграл.

Так Марго избавилась от ужасного положения «подстилки». Теперь она была среди «Коршунов», самой богатой и даже изысканной шайки Одессы. Она стала жить в старом доме — усадьбе Кривицких на Киевской дороге. Под его крышей сам атаман собрал банду молодых «лишних» людей. Банда, впрочем, больше напоминала поэтический клуб, чем бандитскую шайку. Собственно, молодым людям, бывшим дворянам, иначе было не выжить, не отбиться от наступающих со всех сторон анархистов, большевиков и прочих порождений богатого на удивительные придумки семнадцатого года.

«Коршуны» грабили скорее для проформы. Ну и чтобы показать себя «крутыми» — деньги-то у богатых наследников водились. Днем они «трудились», избавляя ротозеев от лишних средств, а по вечерам посещали кафешантаны и театры, слушали Шаляпина и Вертинского. Маргарита со временем отогрелась, пришла в себя и, конечно, влюбилась в своего спасителя.

Он был привлекателен, обходителен, его слово в Одессе таки имело вес. К тому же после смерти отца ни один человек с ней по-людски не поговорил… До появления все того же Кривицкого.

После одного из удачных грабежей — «Коршуны» с немалым успехом налетели на приличный ресторан — Маргарита стала совсем своей, и наконец Кривицкий взял ее на дело.

Это был налет на дом сахарозаводчика Г., где отмечали день рождения жены хозяина. «Коршунов» было пятеро вместе с Марго, но этого вполне хватило, чтобы собрать гостей в одном зале и потребовать пятьдесят тысяч рублей «в пользу анархистов-эгоистов». Кривицкий вел себя слишком интеллигентно, а хозяин умел торговаться. И в результате мужчины сошлись всего на двух тысячах. Это «игрушечное» ограбление всерьез разочаровало Маргариту. Уж слишком все это было не похоже на другую, настоящую, по мнению девушки, жизнь — с насилием, убийствами, неизбывным, никогда не прекращающимся страхом за собственную жизнь.

Верная себе, девушка решительно сорвала с ближайшей дамы ожерелье, а ее спутнику выстрелила в ногу, как только он попытался заступиться за нее. Ошалевшие «Коршуны» стояли столбом и пришли в себя только после выстрела в воздух и крика девушки: «Чего стоите? Забирайте камни!»

Налетчики быстро обобрали гостей, с женщин сняли драгоценности. В конце Кривицкий бросил на стол половину суммы, которую чуть ранее дрожащими руками вручил ему сахарозаводчик, — на извозчиков.

Это был красивый, но глупый, с точки зрения девушки, жест. Утром газеты писали не о простреленной ноге, а об этой самой тысяче, красиво брошенной на стол. Таки красота!

Вероятно, Марго взяла ситуацию в свои руки вполне сознательно. Пусть впереди ее ждало нелегкое объяснение, но терпеть этот фарс она уже была не в силах. Да и гнева Кривицкого она особенно не боялась. Похоже, она уже вообще устала бояться…

Так все и произошло — Кривицкий, вернувшись, действительно устроил объяснение, даже пообещал убить Маргариту, если она еще раз сунется вперед. Но Марго молчать не стала — более того, она набросилась с упреками не только на вожака, но и на всех остальных «Коршунов». Дескать, то, что вы делаете, это просто театральная постановка. Почему умные и смелые «Коршуны» тратят свои силы на сущую ерунду, хотя способны на многое?

В словах девушки было много правды. Во всяком случае, ее было достаточно для того, чтобы она уже очень скоро превратилась из спасенного котенка в начальника штаба банды. Ей было что сказать бандитам и нечего, совершенно нечего терять.

Одесса словно распалась на два мира: на окраинах убивали за краюху хлеба и подержанное пальто, а в центре светили фонари, работали театры и кафешантаны, фланировала праздная богатая публика. Через каждые сто саженей стоял городовой или милиционер — в зависимости от того, кто сегодня был при власти. Мы уже говорили, что в 1918 году Одесса переходила из рук в руки каждый месяц. И весь этот заезжий богатый люд пользовался услугами менял-валютчиков или клерков банковского дома на Ришельевской.

В конце 1918 года в контору этого самого дома устроилась уборщицей милая и очень скромная девушка Ася, сирота, бежавшая из Петербурга. Ее родителей замучили большевики, и теперь у нее в целом мире не было никого. Девушка была худенькая, сразу видно, натерпелась и изголодалась изрядно. Она не гнушалась никакой работы, бегала за табаком и снедью в лавку, прислуживала и прислушивалась к поучениям старших. Одним словом, усердная и трудолюбивая сиротка.

Как-то вечером после уборки в кабинете управляющего Ася спустилась вниз, в привратницкую. Она поделилась с привратником Фроймом хлебом, колбасой и вином, которые нашла в кабинете. Глаза его скоро стали слипаться, должно быть, от сытости. Хотя ел и пил Фройм с осторожностью — дело свое он знал и лишаться работы из-за того, что уснул на посту, вовсе не собирался.

Маргарита — а это, конечно, была именно она — начала нервничать: привратник все никак не хотел засыпать, дело стояло… Внезапно за дверью послышался шорох, Фройм потянулся за дробовиком, но «Ася» выбила оружие у него из рук и вонзила старику в шею маленький острый нож, который до поры прятала в складках платья. Теперь оставались сущие мелочи — снять с пояса привратника ключи и с черного хода впустить «Коршунов».

Дело было громким, но ни полиция, ни оккупационное командование виновных не обнаружили. Зато теперь имя маленькой девушки из банды уже никто не произносил с насмешкой или пренебрежением.

Вскоре после этого ограбления к «Коршунам» через молдаванских бандитов обратился некий «серьезный человек». Бандиты называли его Легень, и слово его имело вес на Молдаванке. Это был Яков Легенченко, большевик, руководитель Большефонтанского совета. Большевики готовили очередной переворот и очень плотно сотрудничали с бандитами. К примеру, Япончик передал им полмиллиона рублей и двести гранат. Большевики хотели от «Коршунов» хитрой услуги — им нужен был теракт в городе.

И теракт, конечно, непростой — пострадать должно было гражданское население. Чистоплюй Кривицкий весьма резко попросил большевика выйти вон. Легень, уходя, шепнул Марго: «Завтра в два в парке». Это было слишком странно. Маргарита звериным чутьем почувствовала беду, попыталась уговорить Кривицкого сменить логово, но тот только усмехнулся, дескать, что ты, девочка, понимаешь в серьезных делах. Он был уверен, что малолетние босяки, охранявшие убежище «Коршунов», вовремя подадут сигнал, если кому-нибудь взбредет в голову даже просто подойти достаточно близко. Но Кривицкий не учел, а возможно, просто не знал, что все банды Одессы к этому времени уже подчинялись Королю — Япончику, — как и все беспризорники.

На следующий день в дом на Киевской ворвались вооруженные боевики Япончика. Босяцкая «сигнализация» разбежалась, «Коршунов» застали врасплох. Их обыскали и выстроили у стены, Кривицкого увели в кабинет, а Марго просто выбросили на улицу. Девушка поняла, что налет людей Япончика и приход Легеня — звенья одной цепи. Она не стала ждать, а сразу же бросилась в парк.

Девушка знала, что раньше Япончик банду не трогал — формально она находилась за городской чертой. И если бы Королю понадобилось снять «десятину», ему достаточно было просто прислать записку. Значит, «Коршунов» шантажируют, и не Король, а тот самый Легень. И что он явно не тот, за кого себя выдает. Легень черкнул записку, и девушка побежала обратно — спасать любимого.

Она успела. Марго отдала главарю записку, тот улыбнулся, и нападающие исчезли из «гнезда». И только Маргарита знала, какова цена жизни Кривицкого.

А цена была просто чудовищной — в обмен на жизни «Коршунов» большевики потребовали потопить пароход с пассажирами-эмигрантами. Но девушка в ответ предложила вариант еще более захватывающий. Подпольщикам идея понравилась — и в условленный день и час они передали девушке бомбу.

Идея была, с точки зрения большевиков, просто прекрасной. На окраине, в Бугаевке, располагались флотские артиллерийские склады. Из-за постоянной смены власти охранялись они весьма халатно. Но никому из уголовников и в голову не пришло бы туда соваться — военное время, военная территория. А с другой стороны — зачем? Как вывезти и кому можно продать двухсоткилограммовый корабельный снаряд? К тому же в случае взрыва могло пострадать множество людей, а как минимум треть Одессы могла быть разрушена. Безумцев не было — до определенного времени и возникновения уже совсем других людей.

Морозным утром возле складов появились агитаторы, раздающие прокламации и братскую помощь. Был заключен Брестский мир, и вчерашние враги стали братьями. Пока охранники вместе с Кривицким и еще одним из «Коршунов» пили принесенный спирт и горланили «Интернационал», Маргарита пробралась на склад и заложила взрывчатку.

То, что последовало дальше, мы уже описали. Достаточно лишь сказать, что сгорела почти половина Одессы. А вот специально организованная комиссия виновных не обнаружила. И это вполне объяснимо — в центре пожара расплавились даже металлические банки, в пепел превратилось все, что могло сгореть. Тысячи обгорелых одесситов пытались спастись от огня в море. Более четырех тысяч женщин и детей получили ужасные ожоги. Без крова остались более двадцати тысяч человек.

Неужели это была только уступка давлению большевиков? Или все же Маргарита смогла отомстить всем тем, кто не заступился за нее, когда она страдала в «малине» Харлашки Антонова?

Однако судьба всегда и всем воздает по заслугам. Марго заплатила невероятную цену за жизнь Кривицкого, но он не смог выдержать такой платы. И объявил, что поступает в Польский легион Антанты, который защищал Одессу от банд Григорьева. С ним ушли и некоторые «Коршуны».

С уходом Кривицкого Маргарита словно сошла с ума. После распада «Коршунов» с ней осталось всего несколько бандитов. Но Марго не отчаялась. Она пополнила свой кровавый полк пришлыми каторжанами, бежавшими со строительства Амурской магистрали и называвшими себя «амурскими тиграми». Это были и впрямь тигры, тигры-людоеды. За плечами их лежали десятилетняя каторга в Сибири, убийства, налеты.

Теперь большевики уже были на стороне Кровавой Маргаритки — они снабжали банду оружием и давали ей кое-какие полномочия. Сибиряки оживили банду, но теперь это уже был отряд совершенно отъявленных убийц. Оставшиеся в ней «Коршуны» стали погибать при невыясненных обстоятельствах. Достаточно быстро обновленная банда стала одной из самых влиятельных. Но времена изменились. Покончив с белогвардейцами, большевики взялись за бывших «попутчиков».

А что же Кривицкий? Почти год он служил в Польском легионе, который вместе с войсками Антанты защищал Одессу от большевиков. Но Антанта оставила Одессу, и бывший «Коршун» очутился в ЧК. Месяц он находился в камере смертников, но за прошлые заслуги — взрыв артиллерийских складов — его как социально близкого выпустил тот самый Легень, нынче член Совнаркома. Теперь Кривицкого направили или, как говорили большевики, «бросили» на создание Белорусской советской бригады — немало лихих парней из Полесья сбежало в свое время в сытую Одессу. Вот из них и сформировали, по сути, бригаду пушечного мяса. Точно такую же, как полк Мишки Япончика, сформированный целиком из молдаванских бандитов.

Но Кривицкий оказался хитрее и изворотливее Короля и не собирался служить Советам. А в белорусской бригаде пропагандировал идеалы вольного анархизма. Бригада, вооруженная пулеметами, подняла бунт. Кривицкий объявил о создании партии вольных анархистов и устроил погром на Большом Фонтане, захватив центр города. Большевики потопили мятеж в крови, но Кривицкого с белорусами уже не было — он успел исчезнуть еще до погрома. На фоне сотен трупов о нем на время забыли. Кривицкий вновь стал «Коршуном», но теперь не он вел банду на дело, а миловидная Маргарита.

По югу бывшей империи колесили банды самых разных политических взглядов, а чаще и вовсе без таковых. Особенно знаменитыми стали дружины Нестора Махно. К несчастью для жителей Одесской губернии, подругу Махно звали Марией, Маруськой. Это натолкнуло Кровавую Маргаритку на интересный способ грабить тех, у кого еще что-то осталось, — деревенских жителей.

За небольшие отступные Марго-Маруська обещала деревенским старостам отговорить батьку от посещения именно этой деревни. Отступные, в общем, были вполне подъемными и находились всегда — кому охота оказаться на мушке у безумной подруги батьки Махно или у его веселых гайдуков?

Всего шестерым налетчикам — именно столько «Коршунов» брала на дело Марго — удавалось достаточно долго и успешно терроризировать жителей местечек.

Промышляя таким нехитрым образом, «Коршуны» протянули до 1920 года, пока на их след не вышла ГубЧК. Движимая звериным чутьем, Марго увела свою банду на Херсонщину, где продолжала держать в страхе и обирать села и городки. Здесь банду настигли конные отряды ЧК, но Кровавой Маргаритке удалось обвести их вокруг пальца: разделившись на мелкие группки, налетчики просочились назад, в Одессу. Здесь их никто не ждал.

Город, очищенный большевиками от бандитов Япончика, стал легкой добычей для Кровавой Маргаритки и ее «амурских тигров». Банда возобновила свою кровавую деятельность. «Работы» было много, ведь чекисты смогли перебить всех конкурентов. Марго с подельниками грабила государственные организации, склады Консервтреста и Всеукрспилки, нападала на инкассаторов. Главным оружием «Коршунов» оставалась необыкновенная бесстрашная наглость Марго вместе с ее поистине нечеловеческим чутьем.

Марго организовывала и проводила кровавые налеты, а Кривицкий вел праздную жизнь бонвивана. В Одессе все же был создан некоторый порядок, пусть еще достаточно шаткий. Опять заработал синематограф, начали открываться увеселительные заведения. Правда, теперь клубы и кафешантаны больше напоминали бандитские «малины». Появились блатные куплетисты. Мы сейчас назовем Якова Ядова, ведь именно ему мы обязаны знаменитой песней «Мурка». Сам же шансон медленно превращался из городского романса в бандитский фольклор. Легенда — а теперь мы уже точно идем по тропе, сложенной из сплошных легенд, — гласит, что именно Кривицкий и познакомил Ядова с Марго, представив ее как Мурку. Очарованный миниатюрной женщиной с выразительным лицом, Ядов почти сразу набросал песню-экспромт.

Но Марго-Мурка была не только смелой, по словам песенки, но еще и невероятно изворотливой и хитрой. Еще почти год ЧК и милиция не могли задержать «Коршунов». Банда совершила более пятнадцати ограблений, а органы правопорядка так и не поняли, с кем именно имеют дело. Может быть, секрет был не в том, что банду не могли выследить, а в том, что новая власть ничем не отличалась от власти прежней. Например, она точно так же любила взятки.

Представители новой власти разъезжали на авто с шампанским и девицами, хвалясь реквизированными автомобилями и купленными на взятки золотыми портсигарами. Чуть ли не каждые полгода в Одессу присылали комиссию, которая арестовывала и расстреливала зажравшуюся верхушку ЧК. Но через месяц все начиналось сначала: как грибы, вырастали новые взяточники.

Однако любому терпению приходит конец. В Одессе был создан сводный отряд из николаевских и екатеринославских следователей, специально для устранения бандитов. Через неделю работы в городе под видом «залетной банды» они задержали наводчика «Коршунов», затем взяли еще двоих. Под давлением (или просто испугавшись направленного на них оружия) бандиты признались, что Кривицкий планирует последнее дело перед уходом в Румынию. Марго, с ее звериным чутьем, предложила ему немедленно покинуть Одессу. Но Кривицкий хотел совершить последний налет на скрытого миллионера, проживавшего на Екатерининской площади. Негодуя, что Кривицкий не слушает ее, Марго на этот налет не пошла. Это был смертельный просчет. Кривицкий с двумя подельниками пришел на место сбора, где его должен был ожидать наводчик. Но вместо него «Коршунов» ждала засада. Неизвестный человек навел оружие на Кривицкого, однако наган дал осечку. Кривицкий же выстрелил в ответ четыре раза, почти в упор. И отчего-то промахнулся…

Взятые в кольцо бандиты открыли беспорядочный огонь, бросили три самодельные бомбы. Ни одна из них не взорвалась. Тем временем чекисты хладнокровно, словно в тире, стали расстреливать «Коршунов». Тот самый неизвестный человек двумя пулями прострелил Кривицкому грудь. Один из раненых бандитов выдал адрес дома, где скрывалась Марго. Так в считаные минуты закончилась история легендарных кровавых «Коршунов», которые годами наводили ужас на Одессу.

Милиция оцепила дом, где пряталась Маргарита Дмитриевская. Ей крикнули в окно, сообщив о смерти Кривицкого. Кровавая Маргаритка вышла без оружия и безропотно позволила себя арестовать. После состоявшегося вскоре суда Дмитриевскую и оставшихся «Коршунов» расстреляли. На момент казни одному из самых безжалостных убийц Одессы едва исполнилось восемнадцать лет.

Глава 14. Загадка «Мурки»

Если бы к небу и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле.

И. Бабель. Одесские рассказы

Мы приступаем к истории личности совершенно мифической. О ней мы упоминали уже, когда рассказывали о Кровавой Маргаритке. Вероятно, частично судьба Маргариты Дмитриевской подходит под слова популярной (заметим, до сих пор популярной!) песенки. Но откуда тогда вся эта история с ЧК? Попытаемся разобраться, используя, конечно, отнюдь не многочисленные публикации в прессе. Однако же сначала поищем текст самой песенки. (Кстати, случайный поиск дал как минимум четыре варианта с разными — хотя и не принципиально — словами. Здесь мы привели тот, который посчитали соответствующим истории. А вот какой правильный, увы, сейчас не может сказать никто…)

Прибыла в Одессу банда из Амура, В банде были урки, шулера. Банда занималась темными делами, И за ней следила Губчека. Эх, Мурка, ты мой Муреночек! Мурка, ты мой котеночек! Мурка — Маруся Климова, Прости любимого! Речь держала баба, звали ее Мурка, Хитрая и смелая была. Даже злые урки и те боялись Мурки, Воровскую жизнь она вела. Мурка, ты мой Муреночек! Мурка, ты мой котеночек! Мурка — Маруся Климова, Прости любимого! Вот пошли провалы, начались облавы, Много стало наших попадать. Как узнать скорее — кто же стал шалявым, Чтобы за измену покарать? Кто чего узнает, кто чего услышит, Нам тогда не следует зевать: Нож пускай подшпилит, пистолет поставит, Пистолет поставит — пусть лежат! Эх, Мурка, ты мой Муреночек! Мурка, ты мой котеночек! Мурка — Маруся Климова, Прости любимого! Как-то шли на дело, выпить захотелось, Мы зашли в шикарный ресторан. Там сидела Мурка в кожаной тужурке, А из-под полы торчал наган. Слушай, в чем же дело? Что ты не имела, Разве я тебя не одевал? Кольца и браслеты, юбки и жакеты Разве я тебе не добывал? Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая, Здравствуй, моя Мурка, и прощай! А ты зашухарила всю нашу малину И за это пулю получай! Эх, Мурка, ты мой Муреночек! Мурка, ты мой котеночек! Эх, Мурка — Маруся Климова, Прости любимого! Эх, Мурка, ты мой Муреночек! Мурка, ты мой Муреночек! Мурка… Прости, прощай.

Эту песенку одно время было даже принято считать неким гимном криминального мира. Но есть версия, что на самом деле это красиво изложенная история о секретной операции ЧК. Мурка же, Маруся Климова, — реальный персонаж. Во всяком случае, была такая особа, которая всю жизнь трудилась в секретном отделе ГубЧК, ГПУ, а потом и в НКВД. Но вот какое она имеет отношение к предмету истории — пока толком не ясно. «Код да Винчи», говорите… А «Код Мурки» — да Брауну и не снилось, сколько подводных течений и страшных тайн можно найти, если просто нырнуть в эту старую историю!

Текст песни таит и зашифрованные загадки, и ответы к ним. Конечно, главным является вопрос о том, как сложилась судьба ее героини. Вот он до сих пор остается открытым…

Много лет «Мурку» упорно называли народной песней. Имя автора — а он, конечно, у песни был — исполнители старались не произносить со сцены. Авторство «гимна урок» до некоторых пор сулило неизвестному поэту большие неприятности, особенно в 1930-е годы. Есть сведения, что даже самому Леониду Утесову — знаменитому исполнителю «Мурки» — в те годы советовали убрать песню из своего репертуара. Но, как это обычно и бывает в подобных случаях, запреты только добавили песне популярности. И она зажила без упоминания своего прародителя и живет по сию пору. Многие и сегодня думают, что «Мурка» — своего рода эпос, народная баллада.

Однако же это совсем не так. В архивах, в том числе архивах уголовного розыска (особенно тех, до которых не успели в свое время добраться ретивые анархисты, потом решительные хлопцы Япончика и отчаянные гайдуки Котовского), сохранилось не только имя автора, но и тексты песни в рукописном виде (а их было несколько). Вот в одном из текстов мы и находим первую загадку «Мурки». Как мы упомянули, рукописных текстов было несколько. Так вот, есть версии «Мурки», рассказывающие, что «банда» прибыла в Одессу «из Ростова», «из Петрограда» и «из Амура». И в то же время в одном из авторских текстов черным по белому значится «из-за МУРа». Собственно, вся история с исследованием в свое время началась именно из-за него.

Теперь об авторе. Текст «Мурки» примерно в 1921–1922 годах написал Яков Ядов, известный одесский поэт. Да и сама песня была создана в Одессе. Во всяком случае, так считают одесские краеведы и историки, которые с удовольствием проведут вас по местам боевой славы ее героини. Показывая вам живописные дворики Молдаванки, они расскажут, что Яков Ядов вовсе не был поклонником криминального шансона, но с тонкой иронией и неподражаемой точностью описывал в своей поэзии наиболее яркие образы Одессы времен расцвета НЭПа. Он зашифровывал в песнях события, на самом деле происходившие в то время в городе. Из-под его пера вышли такие всегда живые шедевры, как «Бублички» (уж их-то, «Бублички», точно можно назвать песней более чем народной) и «Гоп со смыком». Опасаясь гонений на авторов криминального эпоса, Ядов действительно предпочел скрыть свое имя.

Был, разумеется, у песни и композитор — знаменитый музыкант Оскар Строк, который в начале 1923 года положил на музыку стихи Ядова. Историю «Мурки» в ту пору знала вся Одесса. И тем не менее немногим было известно, что она — агент МУРа… Если она и в самом деле была этим агентом. Но времена стояли такие веселые, что анализировать подоплеку быстро меняющихся событий как-то не получалось.

К началу 1920-х московский уголовный розыск был уже достаточно эффективной организацией: он быстро и жестко подавил бандитизм в столице. Московскую милицию курировал центральный аппарат ЧК, а в ее основной состав входили как вчерашние рабочие, так и бывшие уголовники, амнистированные новой властью. Милиционеры не чурались любой работы, и их методы и средства были почти неотличимы от тех, что использовали банды. Полицейский без правил, вершащий собственное правосудие, — таков был обычный, вполне реальный московский милиционер, действовавший в начале 1920-х. Со временем чекисты решили перенести опыт МУРа в самые неспокойные регионы бывшей российской империи: группы муровцев направляли на подавление мятежей и локализацию очагов бандитизма. И, разумеется, зачастую эти сорвиголовы не надевали форму и не брали с собой удостоверений. При себе они имели только оружие…

И почему же за героиней песни «следила Губчека»? Для начала скажем пару слов для наших молодых читателей: Губернская чрезвычайная комиссия в 1922 году была переименована в ГПУ. Что же это такое? Открываем «Википедию».

Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР была создана 7 (20) декабря 1917 года. ВЧК РСФСР, являясь органом «диктатуры пролетариата» по защите государственной безопасности РСФСР, «руководящим органом борьбы с контрреволюцией на территории всей страны», была основным инструментом реализации красного террора — комплекса карательных мер, проводившихся большевиками в ходе Гражданской войны в России против социальных групп, провозглашенных классовыми врагами, а также против лиц, обвинявшихся в контрреволюционной деятельности.

Всего по приговорам ревтрибуналов и внесудебных заседаний ЧК в 1917–1922 годах было расстреляно 140 тысяч человек. Для сравнения: в царской России с 1825 по 1905 годы по политическим преступлениям было вынесено 625 смертных приговоров, из которых только 191 был приведен в исполнение, а в революционные годы — с 1905-го по 1910-й — было вынесено 5735 смертных приговоров по политическим преступлениям, включая приговоры военно-полевых судов, из которых приведен в исполнение 3741 приговор. ВЧК имела территориальные подразделения для борьбы с контрреволюцией на местах.

Фраза про ГубЧК позволяет предположить, что в песне действие разворачивается в Одессе в период с 1918-го (год создания МУРа) по 1922 год. Но слово «следила» может ведь и означать, что ГубЧК направляла действия отряда сотрудников МУРа, прибывшего в Одессу, чтобы навести здесь должный порядок. В 1922 году в стране еще шла Гражданская война, еще вчера Одесса страдала от голода — каждое утро красноармейцы на специальных повозках убирали с улиц трупы умерших.

По нашему рассказу уже вполне понятно, что головорезам из-за Амура не было никакого смысла являться в приморский город, в котором более чем хватало местных банд. Они «крышевали» рынок контрабанды, наркотиков и драгметаллов, контролировали проституцию, занимались другими делами такого же рода. Впрочем, по аналогии с историей Кровавой Маргаритки, можно предположить, что уголовные элементы, сосланные на строительство сибирской дороги еще при царе, добрались наконец до теплого Черного моря. Так или иначе, в архивах МВД России сохранились данные о секретных операциях 20-х годов минувшего века, и из них следует, что из Москвы в Одессу отправляли не одну, а несколько оперативных групп из ЧК и МУРа — как в форме, так и под прикрытием.

Первым, еще в одиночку, из столицы в Одессу прибыл Федор Фомин, начальник особого отдела ВЧК, и было это еще в 1919 году. Чуть позже в Одессе появился чекист Стас Реденс, которого прозвали Стах (букву «р» Реденс не выговаривал, поэтому слово «страх» превратилось в его кличку), а вместе с ним — около восьмидесяти чекистов и милиционеров. Затем на смену Реденсу приехал Макс Дейч — близкий друг Феликса Дзержинского, которого считали «серым кардиналом» центрального аппарата ЧК.

Не удивительно, что руководство Лубянки проявляло такой интерес к Одессе, которая была крупнейшим морским портом. Через него шли грузы и товары из Европы, но процветала и контрабанда. К тому же в городе чувствовали себя как дома представители британской и румынской разведок. Да и лучшие фальшивые деньги и документы, как мы уже знаем, не один десяток лет печатали именно в Одессе. Кроме того, процветали наркопритоны под управлением китайцев. Но нашим читателям все должно быть понятно и без объяснений.

Московское начальство не доверяло никому в этом городе, и потому во главе одесской ЧК весь интересующий нас период — с 1918-го по 1922 год — стояли чекисты из Москвы. Они были командированы с единственной целью: собрать информацию, необходимую для крупномасштабной зачистки Одессы от криминала. Такая база данных с подробными досье лидеров одесского преступного мира была создана к началу 1922 года. В то же время люди с Лубянки понимали, что на силы одесской милиции при проведении серьезных операций лучше не полагаться — одесский Угро, впрочем, как и местная ЧК, был подвержен коррупции, а вожаки банд немедленно получали сведения о готовящихся против них операциях.

И тогда было решено отправить в город специальную группу, состоящую исключительно из московских чекистов, которых мы сейчас назвали бы «чистильщиками». Они должны были провести крупномасштабную операцию, в ходе которой уничтожить всю верхушку криминального мира Одессы. Подобный опыт у москвичей уже имелся. Такой «ударный рейд» на Одессу, осуществленный в 1920 году, закончился тем, что бандитов массово расстреливали прямо на улицах.

Но сейчас было решено действовать тоньше. Лидером одесского криминального подполья в то время был вор по кличке Бриллиант, которого не знали в лицо даже чекистские агенты и осведомители. Около полугода в Москве разрабатывали сценарий этой операции. В соответствии с ним в Одессу должны были прибыть «гастролирующие бандиты», которые на самом дели являлись опытными оперативниками МУРа. Руководил ими некто Берг, чекист: в архивах сохранилось несколько имен. Впрочем, в ЧК вполне сознавали, что такая залетная банда, появившись в Одессе, может спровоцировать нешуточное противостояние и даже нечто вроде локальной гражданской войны. На тот момент в городе мирно уживались несколько крупных преступных группировок, давно решивших между собой все вопросы и соблюдавших определенную «воровскую концессию».

Негласный свод соблюдаемых ими правил, в частности, предполагал, что можно сдать чекистам своих собратьев, отказывающихся выплачивать долю в воровской общак. Таким образом, «гастролеры» в Одессе вынуждены были бы встретиться лицом к лицу с самыми жестокими представителями бандитского мира, а те при желании навели бы на незваных гостей и местную ГубЧК. В связи с этим для московских милиционеров, собравшихся внедряться на одесское криминальное дно, придумали целую легенду. В соответствии с ней переодетые оперативники собирались выдать себя за разведгруппу Нестора Махно и с этой позиции общаться с местными криминальными авторитетами. Такая легенда долго не продержалась бы, но помогла бы выиграть время. В дополнение к ней существовала еще одна деталь плана, разработанного на Лубянке. Точнее, не деталь, а персонаж, причем женского пола. И имя его было Мурка.

Участие женщины в опергруппе МУРа тогда казалось не просто возможным, но даже необходимым. Впрочем, по криминальным законам женщина не могла возглавлять банду. Скорее ей следовало стать подругой вожака, ведь в то время говорили: «Баба в банде — вору на фарт». Ко всему прочему, обольстительная красавица могла быть воровкой, крупной мошенницей, шулером, гадалкой, кем угодно еще… В Москве знали, что Бриллиант имеет слабость по части женского пола, вот поэтому и понадобилась Мурка — как своего рода приманка для него в этой операции под прикрытием. Так и в настоящее время называют подобные операции спецслужб, если занятые в ней сотрудники выдают себя за других лиц и одеваются в штатское. Отметим лишь один важный нюанс: как это бывает и в наше время, главная героиня не знала точно, какая именно роль ей отведена. Впрочем, легенду для нее сочинили отменную — Мурка наводила страх даже на видавших виды одесских бандитов.

Обратите внимание, что на истинное лицо Мурки дается намек в строчке песни, в которой один из бандитов опознает Марусю Климову в одесском ресторане: «Там сидела Мурка в кожаной тужурке, и из-под полы торчал наган». Ни одна женщина, принадлежавшая в ту пору к криминальному миру Одессы, не стала бы сидеть в ресторане в таком наряде, который считался традиционным для чекистов, да еще и с наганом, выставленным напоказ. И после этого началась спецоперация — настолько сложная и тайная, что все касающиеся ее документы надежно упрятали от посторонних глаз, присвоив им гриф «Совершенно секретно».

Однако же, как это часто бывает, жизнь быстро переписала план — даже секретный план ЧК. То одно, то другое шло не так, как рассчитывали в Москве. Порой московских оперативников спасало чудо, а порой — обаяние и лидерские качества девушки, которая на время операции возглавила не только свою группу, но едва ли не весь преступный мир Одессы. Точно известно, что итог операции был успешным; впрочем, вряд ли в данном случае можно верно оценить ее итог. Во что она обошлась, сколько жизней стоила, сколько сломала судеб, сколько разбила сердец? Мы помним, что песня Ядова заканчивается словами «…и за это пулю получай». Так главарь банды обращается к Мурке.

Сотрудники одесской мэрии и краеведы, искавшие место возможного захоронения героини нашей песни, не нашли могилу Маруси Климовой на местных кладбищах. Правда, когда-то рассказывали довольно странную историю о похоронах девушки, служившей в московской ЧК, но только в городе утверждали, что в гробу ее лежало совсем другое тело…

В Главном информационно-архивном Центре МВД России была найдена учетная карточка, которая сохранилась после того, как в конце 70-х годов ХХ века уничтожили личное дело одной из сотрудниц МУРа. Известно, что особо секретные дела агентов, действовавших под прикрытием, уничтожали либо после их смерти, либо после того, как истекал срок давности операции. На карточке значилось: Мария Прокофьевна Климова, год рождения — 1897. То есть к моменту секретной одесской операции Мурке, если это и в самом деле та самая Маруся Климова, было всего 25 лет. Интересно, однако, другое. Далее в учетной карточке было указано звание сотрудницы — капитан милиции запаса. А это звание, как и все прочие, существующие до сих пор, было введено в милиции в середине 1930-х годов. Следовательно, Мурка выжила и не была убита в Одессе бандитской пулей?

Эту тайну еще предстоит раскрыть какому-нибудь отчаянному историку города. Или преданному исследователю криминального шансона.

Глава 15. Дело банды «Триолет»

Хулиганская морда!.. Бандит, чтоб земля тебя выбросила! Хорошую моду себе взял — убивать живых людей…

И. Бабель. Одесские рассказы

Это будет сравнительно короткая история о первой в России (что наверняка) банде профессиональных наемников — киллеров. Некоторые люди, которых мы упомянем здесь, истории вполне известны, а некоторые — персонажи полумифические. Но такие уж веселые времена стояли на дворе, что остается радоваться, если удается доподлинно выяснить хоть что-то.

Наступил во всех смыслах непростой 1919 год. Одно за другим произошли несколько странных убийств — они отличались непонятной театральностью, но совершены были с холодным расчетом. К примеру, пристав-десятник был убит в собственном кабинете, а на столе убийца оставил торт с запиской: «Умер от сладкой жизни».

Полиция сбилась с ног, но сведения были очень скудными. Собственно, известно стало только то, что с бандитским миром Одессы убийцы никак не связаны. Некоторые косвенные данные указывали, что преступники принадлежат к высшему обществу.

Правоохранительные органы, скажем сразу, даже в те непростые времена все-таки не зря ели свой хлеб. Достаточно быстро стало ясно, что в городе появилась новая банда с поэтическим названием «Триолет». По неподтвержденным данным, в нее входили пятеро студентов, юристы, даже сын болгарского посла. Руководил же бандой — пока неизвестно почему — знаменитый не только в Одессе, но и во всей империи журналист, который начинал свою карьеру (конечно, не бандитскую) в столичном Санкт-Петербурге.

Вскоре выяснилось, что «Триолет» работает исключительно по-крупному, то есть принимает только дорогие заказы на высокопоставленных чиновников. Причем это были не просто невинные жертвы, а люди, как правило, имевшие давно запятнанную деловую репутацию. Они охотно брали взятки, были уличены в иных неблаговидных деяниях на своих постах и к тому же зачастую имели огромные карточные долги.

Убийство могло быть дерзким, не раскрываемым, но могло стать и почетно-изысканным. Тут уж все зависело от «клиента» — и случалось, дело обставляли так, чтобы не вызывать подозрений у правоохранителей: дескать, внезапно скончался уважаемый господин имярек. Вердикт врачей подтверждал такую смерть — чаще всего от сердечного приступа.

При исполнении заказов «Триолет» действовал изящно и разнообразно, активно использовал различные яды, которые практически невозможно обнаружить в крови при последующем вскрытии. Кроме того, убийцы облюбовали несовременное, но зато бесшумное оружие — арбалет. И лишь очень редко и в весьма крайних случаях члены банды брались за револьвер. А вот если убийца не справлялся с заданием, он должен был сам пустить себе пулю в висок.

Расследование шло неторопливо, но успешно. И вскоре оказалось, что бандой наемных убийц руководил двойной агент Борис Ржевский-Раевский. Здесь мы остановим рассказ о банде наемных убийц, чтобы полюбоваться фигурой их вероятного руководителя.

Борис Михайлович Ржевский-Раевский появился в Одессе еще в августе 1918 года. За его плечами было множество афер. Друг царского министра внутренних дел Хвостова и аристократ, он прославился в журналистке — был своего рода военным корреспондентом и вел серьезные репортажи с театра военных действий на Балканах. Он организовал первый в России Союз журналистов — «Клуб журналистов» в Петрограде. С 1915 года служил в министерстве внутренних дел, занимался делами Илиодора[1] и Распутина и готовил убийство последнего. Одновременно Ржевский был известен как уполномоченный Красного Креста. В октябре — декабре 1917 года сидел в советских тюрьмах, но, освободившись, предложил свои услуги новой власти и был направлен работать к Дзержинскому в московскую ВЧК.

Теперь Борис Михайлович сменил фамилию на Стрижевский. Как судебный следователь в уголовном отделе ВЧК, он работал над самыми запутанными делами: Мануйлова и «князя» Эболи, грабителя Касселя. Но все-таки в Ржевском-Раевском по-прежнему жил авантюрист, который не собирался посвящать себя службе новой власти: Ржевский-Раевский был арестован новыми коллегами за должностные злоупотребления, взяточничество и помощь Мануйлову в побеге (это был секретарь Распутина). Кроме того, его обвиняли также в исключительной жестокости по отношению к арестованным. Согласитесь, чтобы на этом поприще прославиться в ЧК, нужно было здорово постараться. В чем Ржевский-Раевский, судя по всему, тоже преуспел.

Летом 1918 года Ржевский-Раевский покинул застенки ЧК, выбрав для жительства сначала Киев, а затем и Одессу. Теперь он называл себя чиновником для особых поручений при канцелярии градоначальника. Бывший чекист постоянно предлагал свои услуги градоначальнику, генералу Гришину-Алмазову, и одесской полиции как знаток сыска, мечтая занять пост помощника начальника уголовного розыска. Полицейские брали его на опасные задания, но он оказался скверным помощником и еще худшим сыскарем, поскольку убивал арестованных одесских бандитских атаманов, каждый раз по-разному, но не особенно искусно инсценируя попытку к бегству. Так он расчистил Япончику путь к трону короля блатной Одессы.

Он вполне сознательно, хотя, возможно, и под чьим-то давлением, покровительствовал бандитам Япончика и был грозой других банд. Однажды Япончика выследила полиция, и казалось, что его арест неминуем. Однако Ржевский-Раевский помог ему и направил полицейских по ложному следу.

Однако каждое дело вознаграждается по заслугам. Неизвестно, кто стоял за убийством, но оно состоялось: 20 февраля 1919 года тело Ржевского-Раевского, прошитое пятнадцатью пулями, было найдено возле Клуба артистов, в котором он любил бывать. Тут в скобках разумно заметить, что Клуб артистов Одессы можно было смело назвать ставкой резидента — в нем собирались все те, кто шпионил в стане белогвардейцев и интервентов. Есть предположение, что Ржевский-Раевский не томился в советских тюрьмах и не сбегал из ЧК. Возможно, это была операция прикрытия перед командировкой в Одессу с особым заданием — превратить Япончика в короля воров и направить бандитскую стихию против врагов революции.

Обыск в квартире Ржевского-Раевского после обнаружения тела дал поразительные результаты: была найдена его переписка с блатными авторитетами, дневники и револьвер с золотой монограммой: «От благодарных Мишки Япончика и Суконика». Непонятно почему, но после того, как открылось истинное лицо Ржевского-Раевского, в отставку ушел генерал Гришин-Алмазов — возможно, он был его покровителем или направлял силы Ржевского-Раевского в его командировке.

Замечательная фигура, верно? Да и сообщники у него были не из рядовых. Вероятно, «Триолет» нужен был Ржевскому-Раевскому, человеку, как мы уже увидели, во всех смыслах нерядовому, только лишь как инструмент. Впечатлительные молодые люди, пылающие энтузиазмом, — отличное сырье для создания любого предприятия. Неизвестно, кому пришла в голову светлая мысль о создании «Триолета», но, в любом случае, это была, вероятнее всего, одна из первых банд рэкетиров и киллеров, которая выполняла заказы, не обращая внимания ни на политические, ни на финансовые обстоятельства. «Ничего личного, просто бизнес». Судя по всему, Ржевский-Раевский весьма усиленно заботился о том, чтобы члены банды не сидели без дела, а о моральной стороне свих трудов не задумывались. «Триолет» был все время занят, выполняя не только, скажем так, частные заказы, но и те, что давали ему разведывательные и контрразведывательные организации.

Иногда белогвардейская контрразведка не желала марать руки или не хотела передавать дело в суд, — ведь рассмотрение дела и ожидание приговора могут вылиться в долгую историю с не всегда предсказуемым (или нужным) финалом. Гораздо легче было убить конкурента, или подозрительное лицо, или просто ненужного или случайного свидетеля. Причем убить чужими руками.

Деньги, полученные от заказчиков, участники банды хранили в особом «общаке». (Как часто для рассказа о событиях столетней давности приходится использовать слова современные! Вероятно, это потому, что само-то явление, как его ни назови, никуда не исчезает.) Через не очень продолжительное время следствию стало известно, что криминальную казну банда прячет на одной из дач Аркадии. Собственно, на тайник вышли совершенно случайно — филер Ягода следил за сыном адвоката Соловьева. Время от времени, но чаще по вечерам или даже ночью, молодой человек наведывался на дачу с увесистым саквояжем.

За младшим Соловьевым полиция следила давно — было известно, что этот респектабельный молодой человек любит сорить деньгами и вообще не прочь погулять на очень и очень широкую ногу. Каким бы обеспеченным ни был отец, но все-таки его сын прогуливал слишком большие суммы даже для весьма небедного адвоката. Предположение, что Соловьев-младший состоит в банде, было, в общем, не совсем лишено смысла. Одно время он учился в медицинском университете, мог закончить его и получить специальность военного химика. Подозреваемый хорошо разбирался в сильнодействующих ядах, также увлекался стрельбой из арбалета.

После получения ордера полиция нагрянула с обыском на дачу в Аркадии. Следователи арестовали двух сторожей, а в подвале сыщики разрыли земляной пол. Оттуда они вынули тринадцать холщовых мешков с деньгами и золотыми слитками. Это была уже как минимум половина успеха. Полиция оставила на даче засаду. И вскоре им попался еще один участник «Триолета», который и сдал место, где укрывался патрон. Как мы уже говорили, Ржевский-Раевский был убит в Колодезном переулке, а его банда погорела во время обыкновенного налета.

Вот как это случилось. Семь вооруженных молодых людей, прилично одетых и с хорошими манерами, ворвались в центральную гостиницу «Пассаж» и этаж за этажом стали собирать деньги у проживающих в отеле буржуа, офицеров, инженеров. Конечно, этих молодых людей взяли прямо в гостинице.

Бандитов судили, и несколько человек, в том числе и сын адвоката Соловьева, были расстреляны.

Такой бесславный конец не может не подвести к мысли о том, что банда являлась именно инструментом, который был хорош в руках специалиста-контрразведчика. Лишившись руководителя, господа бандиты превратились в невнятную неуправляемую массу, цель которой была неясна им самим. Что, собственно, и привело к закономерному итогу.

Вопрос в другом. А не стояли ли над убитым руководителем вожаки покрупнее, которые, возможно, с шумом сдали отработавший свое материал, чтобы для новых операций набрать новых, не известных полиции исполнителей?..

Глава 16. Король Одессы

— …Пристав собрал участок и сказал им речь. «Мы должны задушить Беню Крика, — сказал он, — потому что там, где есть государь император, там нет короля. Сегодня, когда Крик выдает замуж сестру и все они будут там, сегодня нужно сделать облаву…»

И. Бабель. Одесские рассказы

И вот наконец тот самый, всем известный Король воров… Но рассказ о знаменитом Япончике будет не веселой историей о босяке, вышедшем в люди, нет, — это еще одна кровавая драма, которых в этой книге и так предостаточно. К сожалению, время, когда Мишка стал Королем, было жестоким и бессердечным. И потому люди в это время не могли быть ни порядочными, ни добрыми, ни человеколюбивыми. Одессе еще повезло, что Япончик вообще существовал. А если бы из маленького Мойше вырос второй Тертичный?.. Даже страшно представить такое.

Но пока мы слышим только младенческий плач: это 30 октября 1891 года у еврейского мещанина, фургонщика Меера-Вольфа Мордковича Винницкого и его жены Доры Зельмановны родился сын Мойше-Яков. Во всех документах мы будем читать: Моисей Вольфович Винницкий. Когда Моисею-Мойше было шесть, отец умер. Это и есть начало всей истории Мишки — трудное детство выковало именно тот характер, о котором больше столетия одесситы никак не могут забыть. И, кстати, не только одесситы… Ох, не только.

В многодетной и очень небогатой, чтобы не сказать бедной, семье было пятеро детей. Моисей с десяти лет стал учеником в матрасной мастерской Фарбера. Одновременно он учился в еврейской школе на улице Болгарской и успел закончить четыре класса. В шестнадцать Мойша перешел работать электриком на завод «Анатра».

Мишка жил не просто в Одессе, Мишка жил на Молдаванке. Это то особое место, где за много лет создался свой «город в городе» — со своими понятиями дозволенного и запретного, языком и культурой. Там, где мошенничество, вымогательство и ограбления были скорее правилом, чем исключением.

Говорили, что здесь, на Молдаванке, действовала высшая воровская академия. Выражаясь высоким штилем, она готовила кадры и на экспорт, и для всей огромной Российской империи. Целые династии шулеров, медвежатников и воров бережно передавали по наследству свое ремесло, которое странные люди в полицейской форме почему-то считали преступным. Но шо же делать, если таки кроме этого делать ничего не можешь?

Моисея Винницкого с детства выделяли раскосые глаза, широкие скулы, небольшой рост и смуглый цвет кожи. Об этом нам говорят полицейские документы, хотя, в общем, понятно, что Япончиком мальчишку могли назвать уж точно не за свободное владение языком самураев или за искусство обращения с самурайским же мечом. Впоследствии эта колоритная кличка приводила в ужас не только полицейских, но и зажиточных фабрикантов и промышленников, обитателей той, другой части Одессы, за пределами Молдаванки.

В октябре 1905 года Одессу сотряс кровавый еврейский погром: он начался уже на следующий день после выхода царского манифеста, который даровал свободу слова, собраний, печати и совести. Погром бушевал несколько дней, но полиция в происходившее на окраинах не вмешивалась. И тогда стихийным образом стали возникать как отряды различных революционных партий, так и отряды вооруженной еврейской самообороны. Взяв в руки оружие, молодежь старалась не допустить в еврейские кварталы погромщиков-черносотенцев. Именно в один из подобных отрядов вступил Моисей Винницкий, чтобы защищать родную Запорожскую улицу от жаждущих насилия погромщиков.

Но как только Моисей получил оружие в руки, расставаться с ним он уже не пожелал. В разгар событий 1905 года Япончик создал воровскую шайку с революционным названием «Молодая воля». По другой версии он лишь присоединился к уже существовавшему отряду анархистов-террористов, в который входили юноши 15–19 лет. Отряд грабил склады, магазины, жилые квартиры. Эта полубандитская организация имела самый пестрый состав: членами ее были гимназисты и беспризорники, босяки и отпрыски буржуазных семей. Если верить полицейским сводкам, в «Молодой воле» было до ста участников.

Шайка, руководимая молодым Япончиком, промышляла вооруженными разбоями, кражами и нападениями на квартиры и усадьбы зажиточных людей. В августе 1907 года молодой Винницкий лично возглавил налет на мучную лавку купца Т. на Балтской дороге. У ограбленного господина изъяли 20 тысяч выручки наличными. В этот же день он нанес визит на квартиру подрядчика Л. У мосье Л. налетчики не смогли забрать ключи от сейфа — перепуганного подрядчика неожиданно хватил удар, и он потерял сознание. А приказчика у Л. не было. Тогда налетчики, рассудив, что нет смысла уходить с пустыми руками, раз уж все равно приехали, подогнали к дому ожидавшую их пролетку, на руках вынесли железный сейф (весом пудов пятнадцать) и укатили. Через сутки полиция нашла сейф на свалке в глухом пригороде Куяльника — вернее, то, что осталось от сейфа, вскрытого медвежатником, работавшим за процент. Как мы видим, стиль, некогда привитый Кирьяковым, оказался весьма жизнеспособным. Япончику достался жирный куш — 30 тысяч золотых рублей.

Власти наконец взялись за ум, ну или хотя бы попытались навести порядок. Генерал от кавалерии Александр Каульбарс, временный одесский генерал-губернатор (часто его называют командующим военным округом, но это ошибка; все дело в событиях 1905 года, после которых кадровые военные часто назначались на совершенно гражданские посты, чтобы с военной решительностью и жесткостью разделываться с любыми недовольными), требовал от начальника полиции немедленного расследования всех этих возмутительно наглых преступлений. Оказалось, что в числе ограбленных был и ближайший родственник генерала — муж его младшей дочери, фабрикант Захаров. Иначе, как нам почему-то кажется, гнев генерала был бы куда тише.

В том же 1907 году одесские революционеры решили убить генерала Каульбарса. Он жестоко карал бунтовщиков, подписывал смертные приговоры, порол розгами подчиненных. И вот все в той или иной степени революционные организации Одессы устроили своеобразное состязание — кто первый уничтожит Каульбарса. Но, кроме революционеров, на генерала охотились и налетчики, имевшие к нему немало претензий. И, конечно, одним из первых в это сомнительное состязание ввязался Япончик. Как-то раз он переоделся чистильщиком сапог, взяв с собой и ящик с принадлежностями для чистки. Не торопясь, он добрался до улицы, по которой часто ездил генерал. В сапожном ящике никто бы не нашел ни щетки, ни гуталина — на самом-то деле в него была встроена бомба: ее следовало метнуть в жертву, как только генерал появится на виду. Все вышло, в общем, как Мишка и планировал, — генерал проезжал мимо, ящик с бомбой полетел в Каульбарса, но, к несчастью для революционного дела, генерала сохранила судьба.

Однако другая версия рассказывает совершенно иную историю с все тем же ящиком для чистки обуви. В ней Япончик принимал участие в покушении на полицмейстера Михайловского полицейского участка подполковника Кожухаря, работавшего на Молдаванке. Взяв ящик чистильщика обуви, в котором находилось взрывное устройство, Мишка сел на углу улиц Степовой и Дальницкой, где часто можно было увидеть полицмейстера. Когда тот показался, Япончик принялся зазывать его, предлагая свои услуги. Полицмейстер в конце концов согласился, но стоило ему поставить ногу на ящик, как Мишка привел в действие взрывное устройство и бросился бежать. Через секунду полицмейстера разорвало на клочки.

Одесская полиция сбилась с ног, разыскивая молодых террористов. На Мишку Япончика не указывало почти ничего, сам он затаился и лег на дно где-то на Молдаванке. Однако через несколько месяцев уже вернулся в строй и успел принять участие в нескольких налетах. В конце 1907 года налетчики ограбили мельницу. Из помещения вынесли 120 мешков муки и пшеницы и 10 тысяч рублей ассигнациями. Примерно тогда же грабители Япончика полностью обобрали ювелирную лавку на Екатерининской улице. Полиции удалось задержать одного налетчика, но ловкий ципер ночью перепилил решетку и сбежал.

Гембель — крупная неприятность.

Скокер — взломщик.

Известно, что Михаил Винницкий стал прототипом знаменитого Бени Крика, романтического бандита, отчаянного пройдохи. Ведь о короле Молдаванки обитатели этого уникального района слагали многочисленные легенды. Уголовный мир знал Винницкого под несколькими кличками: Жиган Рубин, Король и Лимончик. Во времена расцвета он, как считается, руководил огромной бандой, состоявшей из более чем четырех тысяч человек. Это был стройный мужчина с отличной фигурой, достаточно привлекательный и похожий на японца только раскосыми глазами и желтоватым цветом лица.

Молдаванку, самый криминальный район Одессы, обслуживал, как мы уже знаем, Михайловский полицейский участок. По легенде, его двухэтажное здание биндюжники облили соляркой и подожгли с четырех сторон. Так бандиты Япончика решили уничтожить и все дела, и все архивы, а заодно показать, кто в известном околотке хозяин. Это был ответ уголовников на речь пристава — мы даже осмелились вынести эту речь в эпиграф. В том виде, правда, в каком ее донес до нас великий Бабель.

Здание полицейского участка приехали тушить 40 пожарных. Но в самый ответственный момент кто-то слил из всех бочек воду. Через несколько часов после поджога дом горел, как свеча, к ужасу пристава и полицейских. Кроме нескольких сундуков ничего спасти не удалось, к тому же под шумок из горящего здания сбежали все арестанты. Они ведь были не дураки и не желали гореть за идею, а Мишка, задумывая поджог, похоже, успел позаботиться об этих несчастных людях.

За пожаром наблюдал убитый горем полицмейстер. В двух шагах от него стоял щеголь в кремовом костюме отборного сукна с галстуком «кис-кис» и в желтой соломенной шляпе-канотье. Этим щеголем с раскосыми глазами и был Мишка Япончик. Понаблюдав за пожаром еще немного, он удалился выпить «Смирновской» за удачный исход дела.

У Япончика, как у любого порядочного предводителя войска (а разве банда не была Мишкиным войском?), имелась и своя штаб-квартира. Она располагалась в центре города, в потайном зале одного из кафе. Там часто собирались нечистые на руку коммивояжеры, ушлые маклеры, биржевые игроки и шулера, не скрывавшие своих умений. От них Мишка узнавал о многих предстоящих крупных сделках. После чего ему не составляло труда спланировать будущий налет.

Вооруженному ограблению чаще все-таки предшествовало письменное вымогательство. (Япончик не любил пачкать руки кровью. И предпочитал не подставлять «под мокрое» ни своих людей, ни даже своих «клиентов» — отдайте только гроши, зачем нам ваша драгоценная жизнь?) Как-то известный сахарозаводчик Е. получил записку примерно такого содержания: «Убедительно просим вас помочь подпольному революционному движению. Передайте сумму в столько-то рублей золотом или ассигнациями».

Здесь — и мы еще к этому вернемся — надо сказать, что Япончик начинал именно как анархист-вымогатель. Эти достойные люди сначала отправляли богачам так называемые «ксивы» — в них значилось, что уважаемый промышленник или банкир должен передать в фонд партии анархистов некую сумму золотом или ассигнациями для поддержания революционного террора.

Как-то подобное письмо — на блатном жаргоне также называвшееся «мандатом» — получил промышленник Б. Письмо заканчивалось изящной подписью «ваш искренний друг и защитник Мишка Япончик» и нарисованной от руки печатью «Боевой отдел Молдаванки». Требования к фабриканту были самыми простыми, к тому же промышленнику нужно было их выполнить (ни боже мой, не мгновенно!) в течение двух-трех дней. А вот в полицию обращаться ему настоятельно не рекомендовали, тем более что, по словам автора записки, урядники все равно куплены и проданы и это заявление ровным счетом ничего не даст. Но вот автора письма может и озлобить. Мишка писал: «Молдаванка хочет жить. Она тоже хочет пить вино и водку. Она тоже хочет веселиться, но веселья у нее нет, потому что люди живут очень бедно. Если вы к завтрашнему дню не положите 50 тысяч рублей для веселья Молдаванки, у вас загорится сахарный завод в Виннице».

Фабрикант не отреагировал, и на следующий день завод загорелся. Причем именно тот, что работал в Виннице. Поэтому, получив очередную «ксиву» от Япончика, промышленник поспешил отдать эти тысячи. И Молдаванка в самом деле гуляла! Гуляла на все 50 тысяч!

И так было много раз: на деньги, полученные от богачей, Япончик закатывал настоящие пиры для Молдаванки: рыба-фиш (это не ошибка, уважаемый читатель, ведь «рыба-фиш» по-одесски означает настоящий кулинарный шедевр — фаршированную рыбу), омары, икра, сыры, коньяк и водка. Столы ломились, спиртное подавали исключительно в ведрах.

Глава криминальной общины не унимался и продолжал рассылать письма с угрозами богатеям и фабрикантам. А чтобы они были посговорчивее, кое-где совершенно случайно… гремели взрывы. Так «поощряли» бизнесменов, чтобы они отдавали деньги, в том числе и на революционную деятельность.

Коллектив Мишки слагался в основном из молодых жителей Молдаванки, которым уже почти нечего было терять. Причем национальность особого значения в банде не имела. Но Мишка не только кутил и прожигал деньги. Изъятые у буржуазии ценности и средства Мишка Япончик вкладывал в то, что мы сейчас назвали бы «теневым бизнесом»: он активно контролировал подпольную торговлю ворованными вещами на одесской толкучке, весь наркобизнес на Молдаванке, получал неплохие проценты от торговли «живым товаром» в порту.

Примерно к 1905 году относится и начало сотрудничества Япончика с так называемой «еврейской самообороной», молодежной группировкой, созданной во время погромов 1905 года. С ее помощью группа Винницкого стала получать денежные средства и оружие, в том числе и из-за границы. Можно сказать, что к 1907 году эта группа уже стала хозяйкой Молдаванки, а мандат с подписью «Молодая воля» был по-настоящему волшебным: все, что было указано в мандате, выполнялось немедленно, деньги мгновенно поступали революционерам, ведь купцы уже прекрасно понимали, чем грозит отказ от выполнения требований анархистов.

Поймать Михаила Винницкого с поличным одесской полиции долго не удавалось — ведь на время совершения того или иного преступления у Япончика всегда было заготовлено убедительнейшее алиби. То он выдает замуж сестру (и его видит сотня свидетелей), то открывает новый ресторан (опять-таки при огромном стечении народа).

Но все равно в конце 1907 года Михаила Винницкого наконец арестовали. Неизвестно, за анархистские ли подвиги, за подрыв ли генерал-губернатора, которого, возможно, и не было… Заслуживают доверия — относительного, конечно, — только сведения о преступлениях, за которые Япончик и получил свой приговор — каторжные работы. Среди них — налет на мучную лавку на Балтской дороге, предпринятый в августе 1907 года вместе с анархистами из «Молодой воли». В суде его обвинили также в налете на квартиру Л., предпринятом в октябре 1907 года в компании с теми же анархистами. А в декабре его арестовали, совершенно случайно опознав в доме терпимости на Глухой улице. Хотя, если мы вспомним господина Черта-Тертичного и его «любовь» к Япончику, возможно, случайность эта была совершенно не случайной.

Как бы то ни было, но 2 апреля 1908 года Одесский окружной суд приговорил Япончика к бессрочной сибирской каторге. Давая показания следствию и суду, Япончик взял себе имя своего младшего брата, Абрама Винницкого, который вместо него работал в матрасной мастерской. По другой версии, за убийство полицмейстера Япончика приговорили к повешению, но, поскольку преступник был еще несовершеннолетним, это наказание заменили на каторжные работы.

Так или иначе, полиция вменила Япончику организацию нескольких вооруженных налетов и следствие смогло доказать причастность Винницкого к этим дерзким преступлениям. Поэтому вердикт суда был самым суровым: пожизненная каторга, лишение всех прав состояния и высылка в сибирские поселения. Там Моисей Винницкий общался и с политическими заключенными, есть свидетельства того, что он нередко защищал их от произвола уголовников. С достаточной долей уверенности можно утверждать, что это происходило вовсе не из-за того, что революционные идеи захватили юного одессита. Пройдя тюремные «университеты», юноша научился бороться за себя и за других, не прощать обид; он превратился в опасного и матерого бандита, который, однако, при случае пользовался революционными лозунгами, бывшими тогда в большой моде.

На каторге Япончик пробыл почти 10 лет, в 1917 году его амнистировали: революция открыла двери многим уголовным и политическим арестантам. Через несколько месяцев король Молдаванки вернулся на родину. Здесь его ждали старые надежные подельники и новые перспективные дела. Но с каторги в Одессу Япончик возвращался не спеша: какое-то время он провел в Москве, где у него были знакомые анархисты и блатные «братишки», потом заехал в Петроград и только в июле 1917 года добрался до Одессы-мамы.

Но что творилось с политикой в прекрасной Южной Пальмире? Не могла же она оставаться этаким «островком безмятежности», над которым не дуют вихри враждебные и мимо которого проносятся, не задев ее, революционные бронепоезда.

Конечно нет. В сентябре 1917 года Одесса страдала от невиданного разгула преступности. Местные газеты ежедневно сообщали, как минимум, о пяти убийствах и тридцати вооруженных ограблениях. Мятеж генерала Корнилова, заявления Центральной Рады об автономии Украины, победа большевиков во многих местных советах — все это значительно ослабило власть, и она уже едва могла защищать простых граждан. Фактически вместо «троевластия» повсюду воцарились безвластие и хаос, что значительно облегчало «работу» воров и вымогателей, гарантируя им безнаказанность.

В том же сентябре Одесса постоянно содрогалась от перестрелок. Неизвестно за что между собой сражались отряды деморализованных солдат, одесская милиция, гайдамаки, то бишь сторонники Центральной Рады, банды налетчиков… Наверняка этот список еще можно продолжить. Мнимые милиционеры, солдаты-дезертиры и бежавшие с кораблей матросы врывались в квартиры одесситов. Всех, конечно, интересовали деньги и ценности — политическая подоплека действий бандитов стремилась к нулю. Дезертиры избивали и грабили прохожих, дебоширили в трактирах, постреливая в стены и посетителей, не обходили вниманием публичные дома и кинотеатры. Воровские авторитеты разъезжали по городу на автомобилях, стреляя в прохожих, так просто, от скуки и безнаказанности… Толпы босяков штурмовали участки, требуя освободить задержанных преступников. А когда сторонники Центральной Рады узнали, что в одесской милиции избивают гайдамаков, они тоже стали осаждать участки.

В октябре 1917-го улицы Одессы были ареной сражений между милицией и гайдамаками. Последние смогли захватить Александровский участок, некоторые другие районы города, контролировали вывоз товаров из Одессы. В это время в Южной Пальмире появилась Мария Спиридонова, вождь левых эсеров, — она подлила масла в и без того неплохо горящий огонь страстными призывами к террору и революции.

Грех было не воспользоваться паникой, а Япончик таки не был глупцом. Вместе со своей бандой он обчистил почтовое отделение на Ближних Мельницах, а также кое-какие магазины и склады в центре Одессы. Много шума в городе наделало их вооруженное нападение на Румынский игорный клуб. Люди Япончика ворвались в него под видом революционных солдат и матросов, после чего, угрожая оружием, забрали с кона 100 тысяч рублей, да к тому же обчистили карманы посетителей, в которых нашли еще 200 тысяч. В клубе тогда присутствовало более ста человек, и все они были ограблены. Бандиты срывали с женщин бриллианты и прятали их в голенища сапог. Вели они себя так, что один из посетителей клуба от страха скончался на месте.

В тщетной попытке противопоставить хоть что-то разгулу бандитизма создали Думский комитет общественной безопасности, но не господам думским чиновникам утихомиривать разыгравшуюся стихию…

Япончик тоже не чурался громких заявлений: «изъятие ценностей у буржуазии» он сопровождал рассуждениями об эксплуатации еврейского пролетариата.

Во времена гетманского режима Япончик решил легализоваться, причем как крупный бизнесмен, предприниматель. Но его бурная натура требовала иного — и он окунается в рэкет. (И опять мы видим, что задолго до прихода такого понятия идея уже вовсю воплощалась в жизнь и недурно эксплуатировалась — к удовольствию одних и тихому негодованию других.)

Теперь Мишка совершенно официально владел рестораном «Монте-Карло» на улице Мясоедовской. Ему также принадлежал один из первых городских синематографов — «Корсо». Кроме того, по сведениям филеров, он был тайным держателем воровского «общака».

На самом деле то, что Мишка был королем бандитов Одессы, — это миф. Вернее, мифом является то, что он стал королем до 1917 года. И этот миф берет начало в произведениях Бабеля — в описываемые великим одесситом времена Япончик еще отбывал каторгу в Сибири. Тогда никто не мог даже в самом страшном сне представить ни октября 1917 года, ни интервенции, ни… Да, в общем, люди многого представить не могли, хотя самые суровые ветры уже вовсю дули над Российской империей. Кроме того, Мишка был слишком молод для столь солидного поста, тем более в воровском мире, где все решает не возраст, а опыт… Его звезда взошла в 1917 году — когда в ореоле революционной славы Япончик вернулся в Южную Пальмиру.

Для успешной легализации Япончик использовал свое революционное и каторжанское прошлое. «На случай погромов» он организовал Еврейскую революционную дружину самообороны, полубандитское формирование, которое уже не грабило, а реквизировало ценности для нужд революции. В этом отряде, вооруженном револьверами и винтовками, а также двумя пулеметами, действовало от 100 до 120 человек.

Далее, с конца октября, разграблению подверглись одесские винные и спиртовые склады. Эта эпидемия, то разгораясь, то затухая, длилась около четырех месяцев и получила название «винного бунта». В это время Япончику удалось добиться некоторых тактических преимуществ: он устранил своего конкурента в криминальном мире, носившего кличку Акула, а также стравил банды с соседних Пересыпи и Слободки. Последняя и вовсе превратилась в сплошной «бандитский фронт»: за влияние здесь схватились сразу несколько группировок (в одну только ночь на 4 ноября там нашли 11 трупов). Апофеозом этого беспредела стало создание независимой «Молдаванской республики» в конце ноября 1917 года — в том районе Молдаванки, где хозяйничал Япончик.

В одесском Тюремном замке воры подняли бунт — заключенные разоружили охрану, открыли камеры и ворота тюрьмы. Сбежало тогда много народу, и как минимум пятьдесят опасных рецидивистов влились в банду Япончика. По другой версии, Япончик в середине ноября сам инспирировал этот бунт.

Считается, что Япончик призывал бандитов Одессы не грабить рабочих, а «перенести свою деятельность в центральные, буржуазные кварталы». Якобы люди Япончика даже убили какого-то налетчика за нападение на рабочих и прикололи к его одежде соответствующее воззвание. Этот документ, опять же по неподтвержденной версии, был подписан самим Мишкой и обещал строго карать обидчиков трудящихся. Япончик приказывал грабить только буржуазию и офицеров.

Но мало было Одессе налетчиков и бандитов, была еще и политика — которая сначала разъединяла, а потом объединяла, а потом опять разъединяла политические (да, пусть они называют себя политическими) течения и их приверженцев.

Так или иначе, властям Центральной Рады в конце концов удалось объединить против себя почти всех: русских патриотов, интернационалистов-большевиков, эсеров, анархистов и меньшевиков. Были с ними согласны (в кои-то веки и ненадолго) лидеры «бандитского мира» и профсоюзов. Верных Центральной Раде гайдамаков в городе насчитывалось только три-четыре тысячи, а силы вышеописанной «антиукраинской оппозиции» были больше раза в два: около семи тысяч дружинников, красногвардейцев, солдат и матросов Черноморского флота. При этом власть была не в состоянии контролировать «дружинников-налетчиков», кстати, грабивших в основном еврейских лавочников и аферистов.

В то время Япончик не отказывался от старых контактов с анархистами, и с каждым днем в прекрасной Одессе возникали все новые анархистские группы — только здесь могла появиться группа «анархистов-обдиралистов», то есть тех, кто «обдирал» буржуазию. Именно эта группа устроила мощный взрыв на Дерибасовской, требуя положить конец народным и милицейским самосудам над пойманными ворами и грабителями: «представители власти» пытались карать пойманных и уличенных прямо на месте преступления. «Обдиралисты» угрожали «начать террор над местным населением за издевательства над ворами» и заявили, что располагают немалыми силами — пятью сотнями вооруженных бойцов при двух пулеметах.

Бандиты и неотличимые от них анархисты захватили в центре города, на Дворянской, публичный дом Айзенберга. Проституткам выдали по 500 рублей из реквизированных денег. Почти полсотни анархистов перебрались сюда жить, устроив здесь свой штаб. А бездомным проституткам от широты душевной было предложено разделить с анархистами место под крышей.

То же продолжалось и в декабре 1917 года: не прекращались винные погромы и перестрелки гайдамаков с красногвардейцами, в которых погибли 23 человека. Для криминального мира в целом и Япончика в частности декабрь стал месяцем удачных «эксов»: у купца Карского они забрали только бриллиантов на 500 тысяч; напав на дачу Сухомлинова, унесли с собой немало ценностей; налет на кассу мыловаренного завода принес им 40 тысяч рублей; а в магазине Тоскано бандиты похитили товаров на 200 тысяч. Кроме того, были ограблены кожевенный завод Шаца, военный склад на Дальницкой, а также предприниматель Кухта, вследствие чего Япончик и его люди стали богаче еще на 60 тысяч рублей. Но над головой бандитов, пока еще почти незаметные, начинали сгущаться тучи…

Тучи разразились громом, когда украинский комиссар Одессы создал летучие отряды по борьбе с бандитизмом. Это были уже серьезные силы, к тому же располагавшие лошадьми, мотоциклами и даже автомобилями. Уже в конце года летучий отряд провел грандиозные облавы на Косарке, Молдаванке, Пересыпи, Сахалинчике. Удалось арестовать несколько сотен бандитов. Впрочем, их затем освободили, причем достаточно быстро…

Пятого января 1918 года в результате забастовки рабочих электростанции вся Одесса осталась без света. Грех было этим не воспользоваться — и банда Япончика, с немалой выгодой для себя, прошлась по буржуазным кварталам.

А через 10 дней в Одессе начались настоящие уличные бои, которые много позже назовут «одесским Октябрем». Жертвы с обеих сторон составили около 130 человек убитыми, а ранено было более трех сотен одесситов. Каждая из сторон находилась в полной уверенности, что защищает «светлое будущее простого народа». Вместе с подобными ей формированиями большевиков, левых эсеров и анархистов дружина Япончика участвовала в уличных боях за Молдаванку, штаб округа и вокзал.

Шли бои, царила послевоенная неразбериха. Арестанты, оказавшиеся на свободе, десять дней держали город в страхе. «Одесская революция» закончилась тем, что уголовники напали на регистрационное бюро милиции. В огне погибло 16 тысяч карточек на преступников Одессы, в том числе и досье Мишки Япончика и его дружков, собранные за долгие годы их деятельности. Впрочем, весьма вероятно, что Япончик с самого начала нацелился на регистрационное бюро и воспользовался для уничтожения документов первой же возможностью. Позже сведения о жизни Мишки до 1918 года собирали по крупицам, использовали подшивки дореволюционных газет, воспоминания, обрывочные документы гражданского архива. И нет никакой гарантии, что собранные сведения о нем являются подлинными. Переписывать историю стали не вчера. И даже не в этом тысячелетии. Ведь неведомо, кто был автором, к примеру, уцелевших документов гражданского архива.

После падения Центральной Рады и провозглашения Одесской советской республики с собственным правительством — Совнаркомом — еврейская боевая дружина Япончика стала частью Одесской советской армии, вошла в резерв правительства и командования и получила государственное содержание. После «одесского Октября» и сам Михаил (уже не Мойша и не Моисей) Винницкий превратился в прославленного революционера; руководство «красной» Одессы всячески привечало его.

Как бы в ознаменование этого в начале 1918 года самым грандиозным образом была отпразднована свадьба Япончика и некой Цили, работавшей на фабрике Жакко. Сотни гостей плясали «семь сорок» в помещении танцклассов Двойреса, где проходило торжество. Вскоре у молодой пары родился ребенок — девочка, которую назвали Адой. Отметим сейчас, что в 1923 году супруга Япончика эмигрировала из России и поселилась во Франции, где дожила до глубокой старости.

Впрочем, Япончик отнюдь не остепенился, став семейным человеком: и при Одесской республике он продолжал реквизировать добро «на нужды армии и революции». С помощью анархиста Рыта Мишка пытался контролировать «Союз безработных» Одессы. Именно он придумал оригинальный лозунг «Все дома — безработным! Вся власть — безработным!». Этот союз насчитывал около 25 тысяч членов, причем половина из них принадлежала к деклассированным элементам: это были уголовники и босяки, вовсе не желавшие честно трудиться, а если прибегнуть к более поздним формулировкам, можно сказать, что им это было «западло», то есть не по чину.

В феврале в Одессе появился «красный диктатор» Муравьев, который пытался ликвидировать местную преступность, но тем не менее достаточно быстро наладил связи с Япончиком и Яшкой Зайдлером — командиром Первого отряда анархистов-террористов. И все же банде авантюристов, прикрывавшейся революционными лозунгами, не удалось удержать Одессу под своей властью.

Тринадцатого марта 1918 года в Одессу вошли австро-венгерские и германские части, которыми командовал генерал Кош. Буквально накануне ночью Япончик со своей бандой совершил налет на гостиницу «Версаль», один из банков, а также на военные склады. Части Одесской советской армии, большевистские вожди и представители советской власти просто-напросто бежали из города, не оказав ни малейшего сопротивления оккупантам. Тем не менее, эвакуировавшись из Одессы, «красные» оставили в городе многочисленное и разношерстное подполье, ориентировавшееся в основном на большевиков, анархистов и левых эсеров.

Понимая, что «бандитско-босяцкий элемент», если воспользоваться большевистской терминологией, немало значит в Одессе, большевики и анархисты предпринимали все возможные шаги, чтобы возвести на трон «короля воров» Одессы своего человека. Забавно, но Мишку Япончика они считали революционером. Примерно к тому же стремились и вооруженные дружины террористов Зайдлера и Котовского, а также дружина «Моревинт». Япончик же, оставаясь человеком вне партий и течений, просто-напросто умело использовал революционные лозунги и ловко играл в политику. Цели политические давали ему и его банде значительную финансовую и организационную поддержку.

Вероятно, к октябрю 1918 года Япончик сосредоточил в своих руках значительную власть над уголовниками, число которых в полумиллионном городе составляло около 20 тысяч. Он контролировал воров, «присматривал» за спекулянтами, шулерами, валютчиками и проститутками. Все это приносило не только громкую славу, но и немалые деньги. Впервые Япончик объединил под своей рукой уголовный мир Одессы и стал его королем. Полиция была куплена, она махнула рукой на окраинные районы Одессы, откуда Япончик получал основную долю своей дани.

Среди городских легенд того времени есть и такая. В январе 1919 года Япончик, выходивший в этот момент из знаменитого кафе «Фанкони», был арестован и препровожден в отделение контрразведки. Однако спустя совсем недолгое время к зданию подкатили десятки пролеток и фаэтонов. Это бандиты собрались выручать своего атамана. Причем выручать его эти достойные господа, настроенные весьма решительно, собрались с оружием: при них оказались обрезы, пистолеты и даже гранаты. Перекрыв улицу, они возвели баррикаду прямо под окнами здания контрразведки, опрокинув свои фаэтоны и телеги. Атамана бандитов отпустили, причем достаточно быстро.

В Одессе сложилась странная обстановка: губернский староста, генерал Мустафин, якобы представлял власть гетмана Скоропадского. Тем не менее реальной властью обладали немецкие и австрийские генералы — историки советских времен потом писали, что Скоропадский «опирался на немецкие штыки». Но ведь не только он один на них опирался…

В «гетманский» период банда Япончика вовсе не почивала на лаврах своего предводителя. Всего через месяц после того, как в Одессе установилась власть гетмана, они ограбили банковскую контору Зонштата, причем унесли оттуда полмиллиона рублей! Сделано это было уже по-настоящему красиво: разобрав крышу здания, бандиты вскрыли сейф с двухсотпудовой дверью. А вскоре ограбили и банкира Хаиса, и в этом случае выручка составила 200 тысяч рублей.

В октябре 1918 года австрийские войска провели на Молдаванке одну за другой несколько облав — и таким образом то ли Япончику, то ли власти удалось ликвидировать сильные банды Цыгана, Штоса и Ленского. Теперь уже Мишка стал главным авторитетом района. В октябре были ограблены склады кожевенного завода, мануфактурных товаров Левина, Земского союза. Налет на владения помещика Консе, который был родственником черносотенца Пуришкевича, тоже весьма удался: добыча бандитов составила 800 тысяч рублей.

Но в ноябре 1918 года в Украине поднялось восстание против власти гетмана. Недавние его союзники, Германия и Австро-Венгрия, капитулировали перед странами Антанты, и поэтому им пришлось спешно вывести свои армии из Украины. Войска восставших украинских крестьян во главе с комиссаром Херсонщины Иваном Луценко уже 5 декабря 1918 года оказались на подступах к Одессе. В городе началась паника: никто не хотел заниматься его обороной, в то время как в его центре то и дело вспыхивали перестрелки между немецкими солдатами и польскими легионерами.

Мишка мгновенно почувствовал, что власть ослабла, точнее, исчезла, и со своим «партизанским отрядом» перешел к активным действиям. В зал русского театра прямо во время спектакля для офицеров бросили бомбу, ограбили несколько гостиниц. Особенно нравилась бандитам собственность немецкой армии. Украинские республиканские части вступили в город 11 декабря, и тогда же в порту произвели высадку силы стран Антанты, в основном Франции, после чего заняли несколько прилегавших к порту улиц и Николаевский бульвар.

Япончик пришел к выводу, что ситуация самая подходящая для того, чтобы вызволить из тюремных застенков своих товарищей-уголовников. В Одесском цирке проходил митинг сторонников социалистических партий, и кто-то выдвинул лозунг о немедленном освобождении всех политических заключенных из тюрем. Толпа трудящихся под предводительством бандитов, под красными флагами, распевая «Марсельезу», отправилась на штурм Бульварного полицейского участка. В тот день на свободу вышли более пятидесяти как политических, так и уголовных заключенных. Однако оставались еще узники в Тюремном замке. Изображая подгулявшую шумную компанию, люди Япончика вместе с отрядами большевиков и анархистов миновали немецкие заставы у Чумной горы и оказались возле огромного здания городской тюрьмы. Там, у ворот, уже буйствовала многотысячная толпа босяков, воров и пролетариев. Они убрали часовых, взорвали ворота и отобрали у надзирателей ключи от камер. Всего в тот день освободили около 700 заключенных, большинство из которых были уголовниками. А вот «политические» так и остались в застенках. Охранников тюрьмы, числом 60 человек, буквально растерзали, а начальника тюрьмы сожгли заживо, после чего уничтожили всю канцелярию вместе с делами преступников.

Среди освобожденных были и настоящие изуверы: Мария Токарчук, расчленявшая трупы своих жертв (вот еще одна Мария-Мурка… Никогда нам не узнать, кто был той самой Муркой, как не узнать, не была ли это лишь легенда), серийный убийца Имерцаки и другие…

Шестнадцатого декабря Япончик адресует новое воззвание представителям преступного мира. Теперь он призывает не грабить рабочие кварталы. Это вполне понятно — силы хоть и велики, но небесконечны. Зачем же распыляться, когда есть еще не охваченные банки, казначейство, купцы…

В Одессе завязываются бои между войсками УНР и белогвардейцами, которых поддерживают французы. В разгар боев, 18 декабря, бандиты ограбили казначейство — сумма добычи была вполне достойной: миллион рублей. Осталось понять, кто же все-таки развязал те бои…

Двадцатого декабря 1918 года власть в Одессе перешла в руки белогвардейцев и союзников Антанты. Вследствие этого почти три месяца, то есть до конца марта 1919 года, Одесса представляла собой островок внешнего благополучия среди хаоса Гражданской войны. В городе опять стали открываться шикарные рестораны и роскошные магазины, публичные и игорные дома, десятки театров и кабаре, на уже знаменитой киностудии снимались фильмы. Богачи, слетевшиеся сюда со всех концов бывшей империи, проматывали свои деньги именно в Одессе.

В такой обстановке бандитам, естественно, хватало работы. До крайности обнаглев, они совершали налеты на Дерибасовской средь бела дня. Через местных атаманов Япончик правил всей Одессой.

Военный губернатор Одессы, все тот же белогвардейский генерал Алексей Гришин-Алмазов, ответил на бандитский террор настоящей войной. По его приказу в предместья вошли армейские подразделения с броневиками. Тех, кого поймали на месте преступления, немедленно расстреливали. Прошли грандиозные облавы, во время которых убивали даже просто подозрительных личностей.

Япончику приходилось, что называется, бороться на два фронта: и против претендовавших на его территорию «гастролеров», и против власти, посягающей уже, собственно, на его жизнь. Битва шла такая жестокая, что Король Воров прислал губернатору Одессы письмо с просьбой: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем». Но губернатор с колоссальными амбициями это предложение не принял, и война продолжалась. Широкомасштабные облавы проводились с привлечением французских и греческих солдат. Власть закрыла 44 бандитских притона, называвшихся буфетами, трактирами, паштетными… Однако на репрессии властей бандиты ответили своим террором. Кроме того, они укрепили свои связи с революционным подпольем, имея теперь общего врага.

Япончик договаривался с ними о совместной борьбе, используя в качестве посредников Котовского и анархиста Анатолия Железнякова (под фамилией Викторс он прибыл в одесское подполье для организации «Интернационального бюро анархистов»). Достаточно успешно приторговывая оружием, Япончик снабжал им дружины анархистов и большевиков. В частности, Одесский ревком получил от него 200 гранат и 80 револьверов. Большевик Ф. Анулов-Френкель вспоминал, что «большие услуги штабу ВРК (то бишь военно-революционного комитета) в доставке оружия оказывал Мишка Япончик за сравнительно небольшую плату…»

Параллельно Япончик начал распространять слух, что имеет «бандитскую армию» в десять тысяч человек. Вероятно, преувеличивал, хотя треть или даже половина — это уже очень немало. Да плюс 300 боевиков из революционного подполья… Действительно, одесская «городская партизанская война» начала 1919 года была чрезвычайно опасна для белогвардейцев и весьма выгодна большевикам.

В это время, то есть зимой 1919 года, Япончик завязал близкий контакт с известным авантюристом Борисом Михайловичем Ржевским-Раевским, приехавшим в Одессу еще в августе 1918 года. О нем мы уже упомянули, в красках описав его неординарную личность.

Здесь же только обратим внимание уважаемого читателя на то, каким тесным оказывается мирок бандитской Одессы — не совсем пауки в банке, но определенно «две хозяйки на кухне». А уж в мутной водичке революционной Одессы, в полной политической и управленческой неразберихе… Удивительно, как многим из них вообще повезло выжить в те дни.

В марте 1919 года, когда вокруг Одессы бушевало крестьянское восстание, Красная Армия через Перекоп вышла к Черному морю. Четырнадцатого марта Одесса оказалась на осадном положении.

В самые тяжкие дни обороны города Япончик поднял бунт в предместьях Одессы, начав со своей Молдаванки. Дружинники Котовского, анархисты, большевики, левые эсеры совместно с бандитами выгнали с окраин белогвардейские власти, державшиеся теперь только в центре города. Генерал Бискупский, командующий гарнизоном Одессы, предпринял попытку подавить бунт с помощью воинских частей, для чего отвел их с фронта. Однако они не сумели справиться с бандитами. К тому же фронт все приближался, силы Антанты покидали Одессу, в то время как Красная Армия уже вплотную подошла к городу. Точнее, это были отряды херсонского атамана Григорьева. За полтора месяца до этих событий он заключил формальный союз с командованием Красной Армии и теперь выступал на стороне большевиков.

Именно атаман Григорьев захватил Одессу в середине апреля 1919 года. И тут же у него с Япончиком начались серьезные трения, весьма скоро переросшие в открытую войну. Тогда Григорьев поклялся, что поставит Япончика к стенке. В те смутные дни и особенно ночи в городе не прекращались перестрелки — между собой воевали победители: Григорьев, Япончик, комендант Одессы Домбровский (из анархистов), большевики. Эта музыка прекратилась только 22 апреля — части Григорьева ушли из Одессы, а «за бандитизм и контрреволюцию» советский комендант Домбровский был расстрелян.

Сейчас разумно будет привести паническое письмо в ЦК партии, написанное С. Соколовской, входившей в состав руководства большевиков: «Одесский пролетариат — это бандиты, спекулянты, гниль. Возможно, мы попадем в самое отчаянное положение, накануне падения Одессы останемся без средств, а в Одессе без денег революция не двигается ни на шаг».

И снова мы заметим, что госпожа Соколовская была удивительно права, ошибаясь только в географии: на самом-то деле без денег «революция не двигается ни на шаг» не только в Одессе, но вообще нигде. Любые восстания и революции требуют двух жертв: крови и денег.

Особый отдел ЧК при Третьей украинской армии посетил Япончик, предложив организовать отряд из своих соратников «для защиты революции». Его предложение было поддержано Реввоенсоветом армии, после чего Япончику разрешили создать батальон особого назначения для войны с Деникиным. Солдат в этот батальон набирали только из одесских бандитов, для которых Япончик был атаманом и которых сам Мишка называл боевиками.

Поскольку добровольцев оказалось больше тысячи человек, батальон преобразовали в 54-й имени Ленина советский стрелковый полк Третьей армии.

Есть версия, что бравое войско Винницкого в Одессе именовалось громко: «Дивизия имени мамаши Цимес». Но сие, возможно, очередной миф. О тех временах известно так мало (мы уже знаем почему), что нет никакой возможности отделить правду от вымысла. Возможно, что и все изложенное ранее, как и то, что будет рассказано ниже, — тоже чистой воды легенды или, как говорят в Одессе, байки — ведь достаточно не только уничтожить информацию, но и сочинить вместо уничтоженной другую историю, более удобную…

В полк вошли три батальона. Первые два составляли добровольцы — одесские воры и налетчики, дружинники еврейской самообороны. Третий батальон собрал в себе мобилизованных студентов Новороссийского университета. Также в полк зачислили 132 коммунистов, призванных губкомом КП(б)У для того, чтобы они вели пропагандистскую и воспитательную работу среди личного состава. Впрочем, большинство из них отказалось вступать в этот полк и заниматься там пропагандой — они вполне реально оценивали опасность какой бы то ни было работы среди бандитов и утверждали, что находиться среди личного состава данного полка опасно для жизни. При этом полк был отлично вооружен: имел 40 трофейных пулеметов и конную сотню. Сопровождать воинство на фронт должны были оркестр и граммофон. Штаб его находился в гостинице «Дом отдельных комнат», что на улице Новосельского.

Полк Япончика пополняли самые странные люди: уголовники, анархисты, мелкие авантюристы всех мастей. А среди них затесались и законспирированные контрреволюционеры, к примеру, небезызвестный Жорж Белый. Сразу после того, как Одессу заняла Красная Армия, то есть в апреле 1919 года, он создал подпольный белогвардейский террористический отряд, чтобы бороться с большевиками. Тогда же боевики Жоржа совершили ряд покушений на городских большевистских руководителей. Тем не менее Япончик назначил его ротным командиром.

Советская власть на юге Украины летом 1919 года худо-бедно существовала только в крупных городах, а провинция оставалась в руках восставших против большевиков крестьян. Под Одессой бунтовали немецкие колонисты, действовали подразделения крестьянских атаманов Заболотного, Живодера, Казакова и, разумеется, знаменитого Махно… Пока с севера к Одессе двигались петлюровцы, на востоке белогвардейцы прорвали фронт, взяв Херсон силами одного казачьего полка. Учитывая непростую военно-политическую обстановку, в середине июля 1919 года Совет обороны Одесского военного округа направил полк Япончика на подмогу 45-й стрелковой дивизии для борьбы с войсками Петлюры.

Страшно даже представить себе, что творилось вокруг города. А уж то, что происходило в самом городе, не то что представить, даже назвать благовоспитанными словами нет никакой возможности.

В воскресенье 20 июля полк Япончика торжественно прошагал по центральным улицам Одессы. Об этом едва ли не праздничном событии остались свидетельства очевидцев: «Впереди шли музыканты. Люди Япончика собирали их по всему городу. Трубачи и флейтисты из Оперного театра, нищие скрипачи, побиравшиеся по дворам, гармонисты из слободских пивнушек — все они сегодня шли рядом, играя походные марши и знатные молдаванские мелодии. Позади оркестра, на белом жеребце — сам Япончик в кожаной фуражке, как у Котовского, в офицерском френче и красных галифе… Рядом несли огромное знамя тяжелого малинового бархата. На нем было вышито полное название полка: “Непобедимый революционный одесский железный полк Смерть буржуазии”. Комендант Одессы П. Мизикевич на банкете в честь отбытия полка на фронт преподнес Япончику в награду серебряную саблю с революционной монограммой и пожелал бойцам боевых успехов».

По другим сведениям, генеральскую саблю Япончику вручили на прощальном митинге в Одесской консерватории от имени Совета обороны.

Когда полк стал погружаться в эшелон на станции Одесса-Товарная, сразу же выяснилось, что не хватает по меньшей мере трехсот студентов и без малого семисот одесских воров. Уже по дороге на фронт еще несколько сотен боевиков бежали из вагонов, и в итоге до места назначения добрались всего семьсот с небольшим бойцов из предполагаемых двух тысяч. Так или иначе, 23 июля 1919 года полк Япончика прибыл в распоряжение штаба 45-й дивизии, которой командовал И. Якир. И там, в городке Бирзула (ныне Котовск), прошел очередной парад полка. Тот был признан боеспособным и включен в бригаду под командованием самого Котовского.

Вскоре полк Япончика вступил в свой первый бой, завершившийся для него удачно. Забросав окопы противника гранатами, одесситы вынудили его отступить. Однако на следующий день петлюровцы вернулись на оставленные позиции, после чего обратили вояк Япончика в бегство. В свое оправдание боевики заявили, что отступили лишь из-за предательства соседних частей и потребовали, чтобы их вернули в Одессу. Некоторые бывшие уголовники сбежали в Одессу самостоятельно, другие разбрелись по окрестным селам, чтобы заняться «реквизициями», не видя смысла рисковать жизнью там, где можно неплохо поживиться.

Как вспоминал помощник начальника штаба 45-й дивизии Д. Коренблит, «возникла опасность образования в тылу 45-й дивизии бандитской шайки. Надо было изолировать от “храброго воинства” Мишку Япончика». Был составлен план, в соответствии с которым Якир выдал Япончику распоряжение о том, чтобы он отправился вместе со своим полком в штаб армии и там получил новое назначение. Якир рассчитывал на то, что Япончика арестуют в пути, а его бандитские батальоны разоружат. Поскольку прямо добраться из Бирзулы в Киев было невозможно — на пути стояли петлюровцы, — двигаться можно было только через Ольвиополь.

Япончик подозревал, что над ним готовится расправа, к тому же он недурно знал большевиков. Он отобрал чуть больше сотни наиболее преданных боевиков в свою личную охрану и отправился в Ольвиополь. В Киев, однако же, он ехать не собирался, понимая, что там его ждет только ЧК. Он рассчитывал как-нибудь прорваться в родную Одессу, а потом… как карта ляжет — то ли снова стать ее королем, то ли лечь на дно. Поэтому на станции Помашная он повернул эшелон в сторону Одессы. Другая версия гласит, что уже все пути к Киеву на тот моменты были отрезаны белогвардейцами, григорьевцами и махновцами, так что Япончик никак не мог выполнить приказ командования: он попал бы в руки врагов, которые непременно его повесили бы. Так что Япончик вовсе не дезертировал, а поступил в соответствии с обстановкой. Существует еще одна версия, которая гласит, что полк Япончика все-таки бежал из Бирзулы, намереваясь добраться до Одессы через Вознесенск на проходящем пассажирском поезде. При этом всех, кто был в поезде, боевики Япончика сначала ограбили, а потом прогнали прочь.

Котовский отдал приказ настичь дезертиров и наказать их по всей строгости закона военного времени. По его распоряжению за беглецами на специальном паровозе ринулись комиссар Фельдман со своими заместителями-политруками Линовым, Свиридовым, Федоровым и Максимовым. Военкомам всех железнодорожных станций на пути Япончика было велено не пропускать его поезд. Однако тот, угрожая военкомам расстрелом, добивался своего, и поезд его шел не останавливаясь, вне всякого графика. И тем не менее…

О гибели Япончика рассказывают по-разному, и все же верить стоит лишь документам из архивов. Процитируем некоторые из них, удержавшись от каких бы то ни было комментариев. В докладе уездвоенкома М. Синюкова Одесскому окружному комиссару по военным делам говорится: «4-го сего августа 1919 года я получил распоряжение со станции Помашная от командующего внутренним фронтом т. Кругляка задержать до особого распоряжения прибывающего с эшелоном командира 54-го стрелкового советского украинского полка Митьку Японца.

Во исполнение поручения я тотчас же отправился на станцию Вознесенск с отрядом кавалеристов Вознесенского отдельного кавалерийского дивизиона и командиром названного дивизиона т. Урсуловым, где распорядился расстановкой кавалеристов в указанных местах и стал поджидать прибытия эшелона.

Ожидаемый эшелон был остановлен за семафором. К остановленному эшелону я прибыл совместно с военруком, секретарем и командиром дивизиона и потребовал немедленной явки ко мне Митьки Японца, что и было исполнено. По прибытии Японца я объявил его арестованным и потребовал от него оружие, но он сдать оружие отказался, после чего я приказал отобрать оружие силой. В это время, когда было приступлено к обезоруживанию, Японец пытался бежать, оказал сопротивление, ввиду чего был убит, выстрелом из револьвера, командиром дивизиона. Отряд Японца, в числе 116 человек, арестован и отправлен под конвоем на работу в огородную организацию».

Итак, 4 августа 1919 года король Молдаванки Михаил Винницкий был застрелен в поезде, на котором пытался уйти с фронта. Убийцу, военного комиссара Никифора Урсулова, власть наградила орденом Красного Знамени.

Как водится, есть и другая версия этих событий. В соответствии с ней Урсулов, Синюков и их отряд устроились в засаде возле железнодорожного депо. Закрыв семафор, они вынудили эшелон Япончика остановиться. Как только Япончик с женой и адъютантом двинулись к будке стрелочника, чтобы разобраться, в чем дело, Урсулов, Синюков и одесский чекист Зорин принялись палить из засады, уложив всех на месте.

Третья версия утверждает, что Никифор Урсулов застрелил Япончика в глиняном карьере, расположенном в полутора километрах от Вознесенска. В качестве доказательства и трофея Урсулов взял себе генеральскую шашку Япончика. Бойцов же незадачливого полка Япончика под направленными на них дулами пулеметов вывели из вагонов и препроводили в концлагерь, организованный в Кантокузовке. Очень скоро на месте появился прокурор, а затем и части особого назначения (то бишь каратели), которые принялись отлавливать по одному бросившихся в бега бандитов. Кого-то из полка Япончика расстреляли за разбой, других направили в одесские тюрьмы, где после короткого суда они получили различные сроки заключения. Примерно пятьдесят человек из незадачливого 54-го полка очень легко отделались, направленные на принудительные работы… в огороды.

Разумеется, в скором времени они сбежали из-под стражи и вернулись на свои «малины».

Печальная, в общем, история. Никто толком ничего не знает, но все готовы к убийствам. Причем ради чего? Ради политических целей… Страшное время, бесчеловечное! Хотя это мы уже говорили.

Легенды утверждают, что похороны Япончика отличались крайней помпезностью. Отпевал его кантор хоральной синагоги Миньковский, а певчими были солисты одесской оперы.

Прошло всего четыре часа после похорон, и на кладбище явился комиссар полка Фельдман. Он не поверил в столь нелепую смерть Япончика и потребовал вскрыть его могилу. Когда тело вновь достали на свет божий, Фельдман наконец удостоверился в том, что перед ним Король, столкнул труп в яму и сказал: «Собаке — собачья смерть». Затем, через два дня, приехал военный народный комиссар УССР Н. Подвойский. Поблагодарив тех, кто принимал участие в ликвидации Япончика, он опять-таки велел вскрыть могилу, тоже желая лично удостовериться в том, что Япончик действительно погиб.

По какой-то причине одесские уголовники сочли виновным в смерти своего короля именно Фельдмана. Прошло несколько месяцев, наступил октябрь 1919 года. Фельдман, только что вернувшийся от батьки Махно, тогда работал в подполье. Однако люди Япончика опознали его на одесском базаре и убили «за предательство». То же случилось и с большевиком Хазисом, агентом уголовного розыска. Что касается настоящего убийцы, Н. Урсулова, то он прожил долгую жизнь и много лет преспокойно трудился директором Вознесенского маслозавода.

Нам остается только упомянуть, что же стало с остальными членами семьи Михаила Винницкого.

Три его брата погибли во время Великой Отечественной, воюя за родину. Григорий, младший из них, до войны работал начальником Одесской электростанции. Многие племянники Винницкого тоже погибли на войне или были уничтожены оккупантами. Долгую жизнь прожил один из братьев Япончика — Юдий Вольфович. Ветеран Великой Отечественной, он в 70-е годы эмигрировал в США. Дочь Япончика проживала в Баку до 1990 года.

Глава 17. Одесские «панамы»

…и все, в ком еще квартировала совесть, покраснели…

И. Бабель. Совесть

Что же такое панама? Наверное, уважаемые читатели смехом встретят наш вопрос, прекрасно зная ответ. Но все же мы закончим и сразу скажем — это не страна и не головной убор! В Одессе конца XIX века так называли самого разного рода аферы. Причем такие предприятия были распространены очень широко. В подобную преступную деятельность были втянуты и уголовники, и предприниматели, и чиновники, и даже простые граждане города. Людей, которые создавали и проворачивали эти самые «панамы», принято было называть «панамщиками».

Конечно, перед тем как рассказывать об одесских «панамах», надо бы хоть пару слов сказать о родоначальнице всех «панам» — истории со строительством Панамского канала.

Это была настоящая афера XIX века! В мае 1879 года Французское географическое общество решило создать Всеобщую компанию межокеанского канала. Компания должна была построить Панамский канал. Перед этим событием достаточно успешно был построен Суэцкий канал, который приносил его создателям огромные прибыли. Российская империя в финансировании Панамского канала не участвовала. Однако французы, руководившие стройкой Панамского канала, фатально просчитались в сметах расходов: огромные деньги вкладчиков были потрачены, но не принесли ни малейшего финансового результата. Канал построен не был, люди потеряли деньги, вложенные в акции компании. Миллионы жителей тогдашней Европы остались с пустыми карманами. Разразился чудовищный скандал, задевший как минимум половину стран мира. А Одесса, отреагировав на это событие, метко окрестила «панамами» все аферы, последовавшие за ней.

Российская империя, конечно, ни в коей мере не была исключением из правил. Здесь тоже проворачивались чудовищные по размаху и дерзости махинации. А ущерб от них исчислялся миллиардами полновесных золотых рублей. Своеобразным центром, мозгом подобных махинаций Российской империи жандармское управление считало именно портовую Одессу. В содействии группе крупных махинаторов был уличен даже городской голова — Иван Толмачев. Его по высочайшему указу без шума отправили в отставку. Вскоре он преспокойно укатил за границу.

Одной из самых громких была так называемая железнодорожная «панама», которой мы уже касались выше. Ее организовала шайка скупщиков накладных. Ловкие воротилы преступного мира, используя связи в транспортной полиции, безнаказанно орудовали в городе несколько лет. В шайке в разное время числилось от пятидесяти до ста человек. В это достойное общество входили аферисты разного уровня — и крупные мошенники, и только начинающие свою непростую погоню за тучным «золотым тельцом». Шайка делилась на несколько ячеек, а те, в свою очередь, на звенья. Юго-Западной железной дороге эта афера принесла убытков на 5 миллионов золотых рублей. В чем была суть этой аферы? В больших количествах и за полцены, или около того, скупались накладные, доверенности от хозяев накладных на провоз товаров по железной дороге, бланки с печатями. Иногда документы просто подделывались. Уж с этим в Одессе никогда проблем не возникало.

Жулики умело оперировали обязательствами, которые давала железная дорога крупным клиентам, обещая своевременную доставку и абсолютную сохранность перевозимых грузов. Подкупались поездные бригады, которые загоняли в тупик на транзитных станциях заранее отмеченные грузы.

В свое время наделала много шума история поезда с бананами и апельсинами. Эшелон, груженный фруктами, отправлялся в Санкт-Петербург. По сведениям полицейских агентов, этот эшелон пропал на станции Восточный Куяльник. Мошенники под покровом ночи быстро разгрузили состав в тупике, затем пустые вагоны снова опечатали и отправили товарняк дальше по пути следования. Когда выяснилось, что в столицу пришел пустой состав, аферисты предъявили иск к администрации железной дороги, заявив, что пропал дорогой и ценный груз. Хотя на самом деле этот товар давно уже был продан на Привозе и Новом базаре.

Через Одессу шли сельскохозяйственные и скоропортящиеся грузы. Зная планы перевозок, аферисты направляли составы с таким товаром через те ветки железной дороги, по которым следовали военные грузы. Мы помним, что так любил шутить невероятный и неуловимый Петр-художник, господин Мишиц. Конечно, пропускались в первую очередь военные эшелоны, а скоропортящийся товар портился именно что скоро. Даже если товар добирался до пункта назначения, он уже был явно не в том состоянии, чтобы придирчивые хозяйки отдавали за него полную цену (а зачастую и вообще какую-либо). Железная дорога платила огромные неустойки. Когда сумма долга превысила пять миллионов золотых рублей, чиновники спохватились и стали разбираться в ситуации. В результате обысков, которые были проведены на всех станциях Юго-Западной дороги, жандармы конфисковали у служащих более 30 пудов поддельных накладных! Пудов, господа мои! Не книг, не тысяч, а пудов! Но кто был организатором этой аферы, долгое время выяснить не удавалось. Полиция внедрила в систему служащих дороги своих людей. Через некоторое время агентам удалось установить, что шайкой управляет некий Цитрус, якобы один из транспортных чиновников.

Как часто бывает, раскрутить аферу помог случай. Он частенько решает все даже за самых умелых и оборотистых людей. А Цитрус и его компания, вероятно, такими еще не были — не успели стать. Как-то урядник увидел на Привозе бананы со странным ценником «Бананы из Санкт-Петербурга». Обычно же бывает иначе — из теплой Одессы вкусные фрукты везут в холодную столицу. А тут почему-то наоборот. Урядник сообщил начальству, оно — своему начальству. Это самое начальство устроило облаву на Привозе. Простодушные торговцы показали на перекупщика, весьма и весьма порядочного человека. Но кроме порядочности у него был родственник, который работал на Юго-Западной железной дороге. Он и оказался до времени неуловимым Цитрусом.

Суд приговорил махинатора к 15 годам каторжных работ. И вы таки скажите мне, за что? За то, что он оставил немножко свежих фруктов в солнечной Одессе?

Сразу оговоримся: многое из рассказанного здесь, как, впрочем, и в некоторых других главах, — почти чистая литература. Большевики немало постарались, чтобы при смене власти сгорела в первую очередь картотека жандармского управления. Уцелело совсем немного… То, до чего не добрались большевики, уничтожили в середине тридцатых, потом чистки архивов проводили в начале пятидесятых. И вот, к восьмидесятым, когда новые поколения стали задавать вопросы, отвечать им было некому.

Была еще одна афера, которая в Одессе цвела достаточно пышным цветом. И есть осторожное мнение, что продолжает цвести до сих пор, причем не в одной Одессе. Это многолетнее мошенничество можно назвать университетской «панамой».

Продажа поддельных дипломов, аттестатов, других документов об образовании — вот что такое университетская «панама». Этим гешефтом заправляли несколько доцентов одного из именитых и уважаемых высших учебных заведений. Умелые комбинаторы наладили масштабное изготовление и подпольную продажу этих многим необходимых документов. Однако цена дипломов была весьма внушительной — плата за риск, сами понимаете. Сравним: зарплата преподавателя гимназии, чиновника, инженера в среднем составляла от 20 до 25 рублей в месяц. А поддельный диплом юриста стоил 800 целковых. Поддельные дипломы физика и историка ценились ниже — всего 500 рублей. Самыми дорогими, конечно, были поддельные дипломы врачей. За них платили целую тысячу рублей золотом. Никому не известно, сколько поддельных специалистов «выпустили» университеты России. А дипломы эти всплывали достаточно долго и после революции… Бог знает, как лечили такие врачи, судили такие судьи и учили такие историки.

В разгар Первой мировой войны Одессу прямо-таки наводнили мошенники, называвшие себя графами, князьями и даже членами августейших фамилий. Их авторству, если можно так сказать, принадлежали две известные «панамы» — банковская и земельная. На этих махинациях они заработали несколько миллионов полновесных золотых рублей.

Один из «авторов» — Ираклий Туманов — в Одессе представлялся кутаисским князем. «Их сиятельство» Ираклий сорил деньгами, поражая местный свет, проигрывал огромные суммы, вел беззаботную жизнь. Он щедро платил одесским репортерам за статьи о своей благотворительности. Князь был желанным гостем многих одесских салонов. А о его благотворительности слагали легенды не только журналисты — то он пожаловал Красному Кресту 50 тысяч золотых рублей (дело-то происходило во время войны), то, упав с лошади, за один визит врача отвалил 5 тысяч целковых. Эта щедрость должна была вызывать доверие у будущих жертв.

На самом деле Ираклий Туманов был опытным банковским «панамщиком». До того как появиться в Одессе, он успел хорошо потрудиться в Польше, по подложным чекам получив в Кредитном банке Варшавы 750 тысяч золотых рублей наличными. Руководство Кредитного банка Варшавы, дабы сохранить деловую репутацию, о вопиющих фактах мошенничества умолчало.

Туманов создал в Одессе банк. Три года он принимал вклады у граждан и даже первое время их выдавал — для начала своей аферы князь, будем называть его так, сделал очень крупный заем в другом банке, а также у известных сахарозаводчиков Одессы и Юга империи. Но через три года Туманов объявил себя банкротом. Тут мы должны как-то оправдать лже-князя — все-таки три года банк просуществовал… Конечно, он немедленно исчез из города, прихватив — кто бы сомневался! — и все деньги вкладчиков. Туманова удалось арестовать после задержания его основного подельника — князя Михаила Долгорукого.

Эта титулованная особа, история семьи которой уходит в седую древность, выдавала себя за крупного землевладельца и сталепромышленника, настоящего магната. Пользуясь своим именем и немалыми связями, он устроил в Одессе большой аукцион по продаже имений и угодий. Это было имущество князей Долгоруких в северных и центральных областях России, а также крупные земельные владения на юге Украины. Одно плохо — все вышеперечисленное Михаилу Долгорукому не принадлежало. Эту «свою», но на самом деле чужую землю Долгорукий очень выгодно продавал. А на процессе оба мнимых князя оправдывались тем, что они просто артисты. Более того, Долгорукий утверждал, что банки грабят почтеннейшую публику, а они с компаньоном лишь возвращают награбленное. Но суд счел доводы двух высокородных особ сомнительными и отправил обоих на каторгу. Вероятно, для поиска новых клиентов. Или идей…

И наконец, «панама» алкогольная. Одесситы утверждают, что революция началась из-за нее. По крайней мере, в какой-то степени. Дело в том, что в 1914 году был введен «сухой закон». Мгновенно появились подпольные заводики, которые производили спиртные напитки. А революция, даже две, грянула в 1917-м. Всего через три года. Наводит на размышления, верно?

Да, кстати, в США «сухой закон» продержался целых 13 лет — с 1920-го по 1933 год. Последствием этого стало возникновение мафии и подпольных концернов, но вот революции американцы так и не дождались. То ли подделывали спиртное лучше, то ли торговали удачнее, то ли Владимира Ильича на них не случилось…

Так вот, об алкогольной «панаме». Эта невероятная махинация приносила колоссальные прибыли многочисленным шайкам. Она была связана с подделкой и распространением запрещенных крепких спиртных напитков: купить в Одессе настоящую водку нельзя было даже в самом приличном ресторане.

Некоторые припортовые трактиры указывали в меню новые, совершенно невероятные названия. В одной корчме продавали «бормотуху на сухарях» и просили за стакан 55 копеек, «капля березовая особая» стоила 70 копеек, «муравьиный нектар» — целый рубль. Особенным спросом среди портовых рабочих и матросов пользовалась жидкость неведомого состава с названием «последняя слеза Христа». Это чудовищное пойло изготавливали на основе денатурата.

Спирт для производства диковинных напитков доставляли в город самыми экзотическими способами — в детских игрушках, например. В основном сырье для напитков привозили пароходами из Румынии и Греции. И задача многих «панамщиков» заключалась в том, чтобы переправить это сырье на берег. Контрабандным путем, конечно.

Спирт на просторах прекрасной Одесской губернии добывали из чего угодно — из лака в том числе. Неподалеку от уже хорошо известной нам Канавы находился лаковый завод, а рядом с ним — еще и уксусный. С этих предприятий шел поток спирта. Чудовищные неведомые напитки на основе этой жидкости стоили примерно 80–90 копеек за стакан, но спросом все-таки пользовались, несмотря на невероятный вкус и немалый вред для организма. Если до Первой мировой войны ведро спирта стоило около 10 рублей, то с введением «сухого закона» его цена взлетела до 80 рублей. Конечно, это был более чем выгодный бизнес.

Цены на спиртное выросли настолько, что одесситы стали переходить на наркотики. Распространением опиума, морфия и кокаина в Одессе занимались исключительно эмигранты — китайцы и выходцы из Персии. Теневой оборот был огромным — примерно 15 миллионов рублей в год. Неудивительно, что продажа этих снадобий стала среди одесского криминалитета таким популярным гешефтом.

Большое распространение в Одессе тех лет получил поддельный коньяк. Его употребляли морские офицеры, наводнившие портовый город. Теневики (бессарабские молдаване, одесские евреи) скупали всевозможные бутылки из-под импортных напитков, клеили новые этикетки и наливали туда в лучшем случае бражку. Пойло подслащали разнообразными эссенциями и ванилью. Кроме того, подобные напитки пользовались бешеной популярностью среди обедневшей интеллигенции.

Отдельный спрос существовал на так называемый «картофельный» спирт. Из него изготавливали уж совсем невозможную экзотику — «веселящую водку». Употребление этого пойла часто провоцировало среди офицеров пьяные дебоши и перестрелки прямо средь бела дня.

По данным полиции, в Одессе существовало около сорока подпольных водочных заводиков. Названия у напитков были не менее экзотическими, чем состав: «Занзибар», «Хонджа», «Кислушка». Все это разнообразие гнали из политуры, денатурата, технических спиртов.

Неудивительно, что хватило всего трех лет, чтобы наступила Великая Октябрьская революция… Хотя загадки еще остаются.

Глава 18. Зеленый фургон

Вид первого трупа, который ему пришлось осматривать, глубоко потряс его. Это не был страх перед мертвецом. Это было негодование и острое сознание чужого человеческого горя.

«Люди, только что освобожденные революцией, не должны умирать от руки убийц».

А. Козачинский. Зеленый фургон

«Просю выдать во временное пользование бутыль самогону».

А. Козачинский. Зеленый фургон

И вот Одесса вступает в ХХ век. Все меньше в наших рассказах становится романтики и упоминаний о дворянских собраниях и дворянских же драгоценностях. И все больше упоминаний о ЧК, милиции и прочих языковых нововведениях, которые были столь милы революционерам. Мы всеми возможными путями старались оградить уважаемого читателя от времени и рассказывать только о людях. Но увы, сие невозможно: судьбу человеческую творит не только сам человек, но и время, в котором он живет (об обществе умолчим — ведь оно тоже суть порождение времени). Рассказ о нашем герое будет именно таким — человек и время: то, кем он мог бы стать, то, кем он стал, и то, кем ему стать не повезло. Но начнем, как уж повелось, с середины истории.

В сентябре 1921 года в отделение Одесского губернского розыска началось странное паломничество. Каждые полчаса в участок являлись полуголые люди — дородные дамы устроили настоящий гвалт, а мужчины кричали, что так в Одессе никогда не делалось, что раньше господа налетчики оставляли хотя бы три рубля — да, жалкая сумма, но хоть что-то, — на проезд. А тут они распоясались как никогда.

После того как толпу уняли, выяснилось, что все полуодетые люди были пассажирами одного и того же поезда, который следовал из Киева в Одессу. На станции Куяльник-Товарный в четыре утра состав остановили и захватили неизвестные налетчики. Бандиты безжалостно ограбили граждан. Забрали все продукты, деньги, сняли носильные вещи, в буквальном смысле слова раздели до нитки. У поездной бригады отобрали два ржавых нагана без патронов и кассу с тремя сотнями рублей. После всего содеянного лихие разбойники скрылись на семи тачанках.

Тут же газеты запестрели самыми разными заголовками. Более того, ушлые газетчики мгновенно узнали, что к делу об ограблении поезда причастна банда бывшего полковника царской армии Орлова.

Эта группировка была хорошо вооружена, имела тесные связи с белогвардейцами. Ее главарь планировал награбить достаточно денег, чтобы исчезнуть из Одессы, уйдя через Румынию в более подходящие для царского офицерства страны.

Эта банда имела свои хорошо законспирированные тылы — глухую деревушку немецких колонистов в районе Люстдорфа под Одессой. Большинство ее жителей ненавидели новую советскую власть и поэтому надежно укрывали дерзких налетчиков.

Следователям же о банде Орлова было известно немногое. Крупная шайка состояла из нескольких мелких отрядов, и командовали ими проверенные полевые атаманы. Каждое боевое крыло отвечало только за определенный участок работы: одни грабили исключительно зажиточных крестьян, шниферы бомбили районные конторы и сбербанки. Особой дерзостью отличались хлопцы атамана Козака.

Шнифер — вор, совершающий кражи из нежилых помещений путем взлома стен или потолков.

Фуцман — доносчик.

Марушник — карманный вор, совершающий кражи во время похорон, демонстраций и т. д.

Шайка Козака была в Одессе хорошо и достаточно давно известна — хлопцы промышляли кражами племенных лошадей, причем действовали с размахом. Они могли увести целый табун прямо из-под носа зазевавшихся хозяев. Украденных коней через надежных скупщиков-цыган партиями угоняли в Бессарабию и Румынию.

Сашкой-Козаком, отчаянным налетчиком, был не кто иной, как Александр Козачинский. В прошлом гимназист, игрок местной футбольной команды «Черное море» и… бывший сотрудник уголовного розыска Одессы.

Неужели еще не узнали? Нет? Тогда продолжим.

В начале 1920-х годов Козачинский уволился из губернской милиции и достаточно быстро стал предводителем крупной шайки.

Если вы и теперь не узнали историю, придется нам открыть карты.

Александр Козачинский, в будущем советский писатель, за свою насыщенную жизнь создал всего одну повесть, но какую! «Зеленый фургон»! В ней писатель изобразил себя лихим налетчиком по кличке Красавчик; прототипом же Володи Патрикеева, одесского сыщика, охотившегося за Красавчиком, стал другой одессит — Евгений Катаев, он же Евгений Петров, автор «Двенадцати стульев». Но мало кто знает, что благодарить Козачинского нужно не только за прекрасное литературное произведение, но и за то, что он спас жизнь одному из самых талантливых советских писателей.

Говорят, что два будущих классика сидели за одной гимназической партой и дружили… да, в общем, всю сознательную жизнь. Но мы опять забежали вперед. Начнем все-таки с рождения.

Александр Козачинский родился в Москве 16 июля (по другим данным 4 сентября) 1903 года. Двадцать третьего июля он был крещен в Московской Благовещенской церкви, что в Петровском саду. Отец его в метрической книге значится как сын титулярного советника, а в разрешении на издание газеты (которая так и не выйдет в свет), выданном в 1906 году, — как флотский прапорщик запаса. Позже в своих показаниях (да, речь у нас снова пойдет о суде и показаниях) Александр говорил о нем так: «Отец мой, личный дворянин Владимир Михайлович Козачинский, был на частных службах до 1908 или 1909 года (в другой раз он говорил, что отец его служил по канцелярской части), после чего, ввиду несчастной семейной жизни, уехал в Сибирь, откуда не подавал известий до 1917 года. В 1917 году я получил письмо от отца, из которого было видно, что он был на фронте в чине офицера (по всей вероятности, прапорщика). После этого семья наша никаких известий от него не получала, что заставляет предполагать, что он убит».

Семейная жизнь отца была несчастной потому, что он страдал алкоголизмом, и, как всегда, это вело к «неладам и ссорам». Не случайно, наверное, Патрикеева в первой редакции «Зеленого фургона» звали Владимиром Михайловичем, и только позже он стал Алексеевичем.

Родился же отец Александра Козачинского 14 июля 1876 года в Черниговской губернии, он действительно был сыном титулярного советника Михаила Ивановича Козачинского и дворянки Екатерины Петровны Иваницкой, дочери помещика. Целых двенадцать лет вместо обычных восьми он учился в гимназии города Глухова. По ее окончании в 1897 году сумел поступить в Московский университет на юридический факультет. Здесь он проучился два года на первом курсе и так и не сдал экзамены. За участие в студенческих беспорядках 13 марта 1899 года он был арестован и выслан из города. Затем он в течение года посещал занятия на историко-филологическом факультете, но снова не стал сдавать экзамены; медицинское свидетельство от 23 мая 1900 года подсказывает нам, что причиной тому было нервное заболевание, от которого он пытался лечиться с 25 апреля 1900 года. Мы не знаем, болел он по-настоящему или нет, но, как ни старался, был отчислен за неуспеваемость (тогда говорили «за неуспешность»). Предприняв еще одну попытку получить образование, Владимир поступил в Лазаревский институт восточных языков, но, судя по всему, его тоже не закончил. Нервное истощение совершенно не мешало юноше развлекаться, употребляя горячительное в больших количествах. Возлияния эти имели большой размах — настолько большой, что его не раз забирали в участок. Очевидно, что мать будущего писателя сделала большую ошибку, когда вышла замуж за этого человека.

Теперь он служил в газете по канцелярской части. Например, в 1906 году он являлся арендатором отдела объявлений газеты «Новое обозрение». А заведовал этой конторой его тесть Марк (Иось-Мордко) Цалевич Шульзингер.

Однако Александр Козачинский обманывал почтенную публику, утверждая, что в 1908-м или 1909 году его отец уехал в Сибирь и якобы не подавал о себе никаких вестей до 1917 года. Впрочем, Козачинский был вынужден пойти на этот обман. И мы сейчас объясним почему.

Приказ одесской полиции от 5 ноября 1910 года гласит: «Постановлением Одесского градоначальника от 3 сего ноября за № 125 прапорщик запаса Владимир Козачинский назначен на должность околоточного надзирателя Одесской городской полиции» и определен «для несения службы в Дальницкий участок». Затем, уже 6 ноября, его перевели в Александровский участок. О том, как он служил, сохранилось только одно свидетельство. В аналогичном приказе от 1 февраля 1911 года Козачинский, околоточный надзиратель Александровского участка, назначен на 2 февраля дежурным в канцелярию полицмейстера. Пятнадцатого июля в том же году он на месяц ушел в отпуск, который затем продлили, а 16 сентября «околоточный надзиратель Одесской городской полиции Козачинский уволен от службы согласно прошению по домашним обстоятельствам».

Рассказывал Александр и о бабушке, которая жила в Киеве, на улице Терещенковской, дом 11. По этой линии он, скорее всего, происходил из дворян Киевской губернии. В Одессу же семья перебралась не позднее декабря 1904 года. (В одесской Сретенской церкви 4 января 1905 года крестили младшего брата Александра, Леонида, который появился на свет 20 декабря 1904 года, вероятнее всего, в Одессе. Сложно придумать причину, заставившую бы родителей отправиться с некрещеным младенцем из одного города в другой в двухнедельный промежуток между рождением и крестинами.)

Официальная же биография рассказывает нам совсем другую историю. И даже понятно почему. Наверняка многие ее читали, но мы все-таки повторим.

В соответствии с ней семья Козачинских жила спокойно и припеваючи, пока в 1909 году глава ее вдруг не заболел туберкулезом. Несмотря на то, что лечение поглотило почти все сбережения семьи, болезнь не отступала. Врачи посоветовали Козачинскому-старшему сменить климат, и поэтому они и переехали в Одессу, где жили их родственники. Козачинские надеялись, что теплый морской воздух и грязевые ванны поставят больного на ноги.

На шестилетнего мальчишку Одесса произвела неизгладимое впечатление. Вычурные разноцветные домики старого города и неумолчный плеск моря пробуждали его фантазию. Мальчик часами бродил по берегу возле самой кромки воды. Он надеялся на то, что в семье все вот-вот вернется на круги своя, отцовская хворь пройдет и, даст бог, он выздоровеет совсем, мать снова научится улыбаться, а сам Саша пойдет учиться в гимназию. Увы, одесский климат сумел оттянуть смерть Козачинского-старшего всего на два года…

И все же Саша поступил в гимназию — хотя семья бедствовала, мать отправила сына в самое престижное учебное заведение в городе. А там по воле судьбы в классе учителя Пуришкевича Александр Козачинский оказался за одной партой с Евгением Катаевым — тем самым, кто написал потом романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» под псевдонимом Евгений Петров.

Запомнили? Одна гимназия, один класс, одна парта… Так гласят легенды. А теперь продолжим.

Мальчики мгновенно подружились. Каждый из них с восторгом рассказывал дома о своем новом приятеле. Затем Александр пригласил Женю в гости. Евгений Петров потом вспомнит, как его потрясла «опрятная нищета» тесной квартирки Козачинского, а также то, как гордо держался Саша. Гостя угощали миндальными пирожными, фруктовыми вафлями, вкусным красным чаем. Но Саша знал, что его мать купила эти лакомства на последние гроши. И за это он был ей благодарен — так ему хотелось впечатлить нового приятеля.

Через несколько дней уже Саша, причем вместе с матерью Клавдией Константиновной, явился в дом Катаевых, стоявший на Канатной улице. Этот визит Козачинский запомнил навсегда. Когда и гости, и хозяева обильно пообедали, Женя предложил другу взглянуть на семейную библиотеку.

Загадочные книги в старинных переплетах, выстроившиеся на полках, прямо-таки очаровали Сашу. Приятели рассматривали красочные книжные иллюстрации, Женя читал другу отрывки из Майн Рида. Последовал десерт, состоявший из фруктов, мороженого и арбуза, и все отправились на прогулку — на Николаевский бульвар. Женя, чуть отстав от компании взрослых, вынул из кармана осколок стекла, и Саша понял его без слов. Чуть порезав стеклом указательные пальцы, мальчики выдавили из них по капле крови, которые смешали, соединив пальцы. Они обнялись, как братья, и бросились догонять взрослых. Пройдет несколько лет, и эта забавная детская клятва спасет жизнь им обоим.

Дальше мы увидим, как начинают «путаться в показаниях» разные авторы, описывая удивительную жизнь Козачинского. Мы же решили по мере возможности представлять разные варианты его биографии. А читателю предстоит «самое простое» — решить, где правда, а где — таки наоборот…

Относительно достоверным фактом является то, что в 1911 году Александр был зачислен в приготовительный класс Третьей гимназии, в которой проучился семь лет. Снова-таки легенды утверждают, что Саша и Женя оставались самой неразлучной парочкой в гимназии. Они почти никогда не отходили друг от друга, что бы ни затевали, будь то соревнование или шалость. Но после революции 1917 года и по окончании седьмого класса Саше Козачинскому пришлось покинуть гимназию. Привычная бедность превратилась в совсем уж опасную нищету — октябрьский переворот уничтожил последние сбережения семьи. Преподаватели, отмечавшие у юноши несомненный литературный талант, уговаривали его продолжить образование, но жизнь заставила Сашу бросить учебу и устроиться на работу, чтобы оказывать хоть какую-то помощь матери. За свой труд он мало что получал: бешеная инфляция в то время достигала порой и ста процентов в день.

Дружба Саши с Женей Катаевым сошла на нет. Каждый из них был занят своими заботами: такие стояли на дворе сложные времена. Более того, очень часто друзья, проживавшие в одном городе, становились гражданами разных республик. Козачинские жили на Софиевской, и там одно время квартировала армия Деникина, которая объявила свой район города Одесской республикой, в то время как улицу Канатную, где по-прежнему обитала семья Катаевых, облюбовали войска Симона Петлюры, и в связи с этим Канатная вошла в независимую Украину. Было очень сложно добраться из одного конца города в другой, не имея на руках специального разрешения.

В это время семья переехала на улицу Базарную, в дом № 1, и поселилась в квартире 20. Через много лет писатель Козачинский «поселил» здесь героя своей повести «Зеленый фургон»: «Пробежав Белинскую улицу почти до конца, Володя вошел во двор большого бедного дома на углу Базарной. Здесь остановился Шестаков».

В 1919 году мать Козачинского сократили со службы, и юноша устроился работать караульным в обозную мастерскую Воензага. Он трудился там, как показывают документы, с 14 июня 1919 года по 28 февраля 1920 года. Сначала он пытался совмещать охранные дежурства с учебой, но это оказалось слишком тяжело и учебу ему вновь пришлось оставить. Уже весной 1920 года Саша стал рабочим склада в конторе Споживсоюза, которая позже влилась в Губсоюз.

Козачинский больше не заикался о том, чтобы продолжить образование, а его мать писала, что «служа на складе Споживсоюза рабочим, он блестяще выдержал экзамен в политехникум, но из-за недостатка средств вынужден был бросить ученье».

Двадцать пятым августа 1920 года датировано заявление Александра о приеме его на работу в канцелярию милиции Первого района Одесского уезда, расположенную в Севериновке. В тот же день была заполнена на его имя регистрационная карточка; кроме того, он подписал обязательство: «…я, нижеподписавшийся сын трудового народа Александр Козачинский, гражданин г. Одессы, 17 лет… даю подписку, что буду стоять на страже революционного порядка… прослужить не менее 6 месяцев…» (Кстати, именно эта дата — 25 августа 1920 года — значится на наградных часах Володи Патрикеева. Настоятельно рекомендуем: перечитайте повесть. Или хотя бы посмотрите еще раз фильм. Все равно какой[2] — вы сможете вдохнуть воздух той Одессы, которой нет уже много лет, и послушать, что говорят люди, вдохнуть запах цветущих деревьев и… варящегося самогона, на который у младшего милиционера Терещенко был настоящий нюх.)

С 1 сентября 1920 года Козачинский числился конторщиком в милицейской канцелярии Севериновского района. «Но вскоре, питая отвращение к канцелярской работе, перешел на должность агента третьего разряда угрозыска», — как он сам написал позднее. Козачинский искал свой путь в жизни, думая о том, чтобы стать моряком или же детективом, подобно Шерлоку Холмсу, книгами о котором зачитывался. Кроме того, он очень любил футбол и был вратарем команды «Черное море». Через какое-то время в Одессе заговорили о нем как о весьма перспективном футболисте.

Но Саша на тот момент уже имел другие планы. Когда в Одессе окончательно закрепились «красные», он стал инспектором уголовного розыска Третьего района. Достаточно быстро юный сыщик разобрался с делом налетчика Бенгальского, что заставило начальство обратить на него внимание, впрочем, как и многочисленных завистников.

Откроем повесть. Вот как начинается история о зеленом фургоне: «Летом 1920 года население местечка Севериновки, Одесского уезда, с нетерпением ожидало нового начальника районного уголовного розыска». В составе районного розыска уже служил младший милиционер Грищенко, а вскоре прибыл и Шестаков — агент второго разряда. Таким образом, мы видим, что книжный Володя Патрикеев начал свою милицейскую карьеру точно так же, как сам Козачинский: совпадают и время, и место, и даже фамилии сослуживцев. Правда, в повести герой приехал в Севериновку в июле, тогда как в действительности отделение уголовного розыска организовали в этой деревне в сентябре, однако же мы читаем не документальное произведение, а художественное.

Часто утверждают, что прототипом Володи Патрикеева стал Евгений Петров, а Красавчика — автор книги. Однако это не совсем так. Скорее Козачинский писал с себя обоих героев. И правда, он был конокрадом, а дознание по данному уголовному делу в числе прочих вел и Петров. Однако же Козачинский, до того как стал бандитом, работал в угрозыске более года, и в Севериновке в том числе. А Евгений Петров, который тогда еще был Катаевым, поступил на работу в милицию Мангеймского района лишь в июле 1921 года, почти через год после Козачинского.

В тексте его произведения можно найти упоминание о гимназии, где учился главный герой, как и автор: «Володя опасался встреч со знакомыми. Его девизом было: агент знает и видит все, но никто не знает и не видит агента. Особенно опасен был район гимназии, где он еще недавно учился. Этот район буквально кишел знакомыми. Мужская гимназия помещалась в конце Успенской улицы; ее можно было обойти, но тогда Володе пришлось бы приблизиться к женской гимназии Бален-де-Балю, что на Канатной. Район женской гимназии был для Володи не менее опасен.

Володя решил проскользнуть меж двух гимназий, пройдя по Маразлиевской улице».

Топографически все указано точно: женская гимназия Бален-де-Балю действительно находилась на углу улиц Успенской и Канатной, в то время как в конце Успенской, в первом по порядку доме, располагалась мужская гимназия № 3. Улица Маразлиевская перпендикулярна Успенской и лежит между ними. И как раз в 3-й гимназии Козачинский и учился, Евгений Катаев же учился в 5-й, вопреки существующему мнению, что они были одноклассниками.

Перечисляя болезни Александра, мать Козачинского говорила, что он «в два года по ночам галлюцинировал, особенно боялся животных». Так же и Володя Патрикеев «с детства… испытывал не то что страх, но какое-то предубеждение против собак». Володе удалось попасть в уголовный розыск благодаря знакомству: его принял на работу друг отца, начальник уездного уголовного розыска.

И вот еще одна странность: друг отца в повести и какая-то путаница у матери Козачинского в жизни… Судите сами: несколько раз в материалах следствия появлялись нестыковки, касающиеся его матери. Иногда ее называют не Козачинской, а Красниковой, в другой раз она утверждает, что Саша ей вовсе не сын, а всего лишь крестник. Только во время судебного заседания окончательно все выяснилось: Козачинская — это фамилия матери по первому браку, а Красникова — по второму. Сам Козачинский никогда не упоминал ни о втором браке матери, ни об отчиме. Но когда Александр поступал в Севериновскую милицию, помощником начальника Первого района был некто М. Г. Красников, мужчина чуть старше сорока лет. Если предположить, что он и являлся отчимом Александра, то все странности уголовного дела объяснить очень просто: родственникам запрещалось служить вместе, так что свое родство им приходилось скрывать. То, что именно так и обстояли дела, подсказывает и досевериновский адрес Красникова — улица Базарная, дом № 1. То есть он в точности такой же, как у Козачинского. Иными словами, будущий писатель устроился в угрозыск по знакомству, как и его герой.

Патрикеев взял у Катаева-Петрова не так много черт. Только что приехавший в Севериновку Володя носит на талии кольт без кобуры. Уголовное дело Козачинского содержит такую расписку: «Дана сия в том, что мною получен во временное пользование револьвер системы “кольт” за № 60374. Уполномоченный розыска 1-го р-на Е. Катаев. 6/Х-1922 года, с. Мангейм». Похоже, для Катаева-Петрова сей револьвер имел очень большое значение. Так или иначе, кольт присутствует и в одном из первых рассказов Евгения Петрова «Гусь и украденные доски»: «Он предложил мне поступить в уголовный розыск. Я долго не решался. Он корил меня. Он рисовал мне соблазнительные картины. Он показал мне “кольт”. Я согласился».

Также в деле можно обнаружить еще одну бумагу уполномоченного угрозыска Е. Катаева: он расписывался в получении двух лошадей, изъятых у бандитов Бургарта и Шмальца. И в книге в погоню за Красавчиком Володя отправляется на «вещественных доказательствах». (Впрочем, тогда «во временное пользование» действительно выдавали всё, даже патроны, и на «вещественных» ездил не один Катаев.)

Но вернемся немного назад, в милицейские времена Козачинского. Четырнадцатого декабря 1920 года он стал сотрудником третьего разряда следственно-розыскного отделения Бельчанской волости; после чего, с 26 января, его назначили в Севериновку помощником начальника уголовного розыска, переведя его во второй разряд. Однако приказ по этому району объявил его временно исполняющим обязанности начальника угрозыска. Шестнадцатого марта его перевели уже в первый разряд и тогда же отправили в командировку «для пользы службы» в село Блюменфельд, центр Пятого района.

Подобно Володе Патрикееву, Козачинский расследовал самые разные преступления: начиная от самогоноварения и заканчивая убийствами. В том числе и похищение зеленого фургона с двумя лошадьми, как гласит протокол от 17 мая 1921 года.

Важнейшим, однако, оказалось другое дело: «Бельчанского Волисполкома, с арестом члена исполкома т. Шевченко и зав. распред. скота т. Заболотного по обвинению их в целом ряде преступлений по должности, кражах, хищениях, вымогательствах, мошенничествах…» (В архиве ревтрибунала этого дела нет — возможно, не сохранилось, возможно, было извлечено кем-то с определенной целью. Мы уже знаем, что так бывает. Поэтому вся дальнейшая история известна только со слов самого Козачинского.) В деле фигурировало десять обвиняемых, из которых восемь были членами партии. И в итоге их связи перевесили собранные доказательства вины. Кстати, о возможности такого исхода событий неукротимого агента Козачинского предупреждали более опытные сослуживцы. Этим расследованием он занимался в апреле и мае, а дальше известны только фрагменты. Пока Козачинский был в отпуске, обвиняемые и уличенные смогли принять достаточно весомые ответные меры. В частности, с 30 июля по 16 августа Александр уже содержится под арестом по причине, оставшейся для нас неизвестной. Далее последовал приказ по угрозыску: с 21 августа перевести прикомандированного к отделению сотрудника первого разряда Александра Козачинского в Первый район на ту же должность в село Страсбург. Это был именно тот Мангеймский район, в котором служил Евгений Катаев.

Затем, в октябре того же года, он был уволен «ввиду ареста Политбюро ОГЧК» и обвинен в дискредитации власти. Козачинский писал: «Я надеялся получить благодарность, я считал, что оказал громадную услугу; и после бессонных ночей, после недель непрерывного труда — меня унизили, оскорбили… Суд надо мной был жестокий и несправедливый: мне дали 3 года концлагерей без лишения свободы». Здесь необходимы кое-какие пояснения. Срок без лишения свободы в то время означал, что осужденный являлся к десяти часам утра на работу, по воскресеньям же приходил только к часу дня, чтобы отметиться. Концлагерь с осени 1921 года находился в помещении бывшего Шуваловского приюта. Режим этого учреждения ничем не напоминал страшные лагеря ближайшего будущего, однако юному Козачинскому такой приговор, несомненно, нанес тяжелейшую моральную травму.

Впрочем, Козачинскому повезло: очень скоро он попал под амнистию. К прежней работе у него совсем не лежала душа, но ему пришлось к ней вернуться, поскольку он не мог найти другую.

А вот иная версия: дело на Козачинского было сфабриковано, его обвиняли в превышении полномочий, причем совершенно бездоказательно. По приговору он получил три года тюрьмы, но ему удалось добиться пересмотра дела, в результате чего его полностью оправдали. И Козачинский вернулся в уголовный розыск, теперь уже агентом первого разряда, инспектором Первого района Балтского уезда Одесской губернии.

К работе он приступил 1 января 1922 года. Но и тут у него не ладилось. Ему стало известно, что среди милицейских кадров района процветают пьянство и взяточничество, предпринимаются незаконные обыски, реквизиции и прочее; более того, начальник еще и вынуждал его принимать участие во всех беззакониях. Позже он писал об этом начальнике милиции: «Каким-то царьком, поработившим подчиненных и население, был мой начмил Ипатов, бывший извозчик, пьяница и сумасброд, не терпевший противоречий». И далее: «Страшно грубый и хитрый, он подавил меня совершенно». Товарищ Александра, его сослуживец по фамилии Феч, сказал ему однажды: «Послушай, Козачинский, так дальше нельзя. Ты или попадешься, или тебя живьем съедят». Наученный недавним горьким опытом, Александр не оказывал ни малейшего сопротивления обстоятельствам. А между тем было ясно, что рано или поздно придется понести ответственность за все должностные преступления.

Тот же самый Феч предложил Козачинскому оставить службу и уехать в его родное село Марьяновку. Поскольку в увольнении им было отказано, они были вынуждены дезертировать. С собой друзья прихватили муку и зерно, принадлежавшие Ипатову, а также несколько ряден, находившихся у них «во временном пользовании», — якобы хотели отомстить начмилу.

Они пытались поступать в соответствии с законом, вести себя лояльно. Но в итоге в Марьяновке все вылилось в пьянку с секретарем волостного парткома, обещавшим своему приятелю Фечу все, чего он только пожелает. Однако не он был главным в Розальевской волости. Далее началась настоящая чехарда, в которой кроме него участвовали еще пять человек. Буквально на следующий день после столь обнадеживающего общения с секретарем парткома Козачинский и Феч выдвинулись в Одессу, но были задержаны в дороге членом волисполкома Карповым и доставлены в волость. Очень скоро там выяснили, что они являются дезертирами, а удостоверение младшего милиционера их вознице Козачинский выписал на украденном бланке. К тому же багаж — десять пудов зерна и девять пудов муки — говорил отнюдь не в их пользу. Не было никакой возможности ускользнуть от всевидящего ока власти с таким добром. Задержанных по прошествии нескольких дней препроводили в Тираспольскую уездную ЧК, но уже без зерна и муки, которые приобщили к делу.

Впрочем, в Тирасполе не захотели заниматься делом, в котором отсутствовало самое главное — «вещественные доказательства», и отправили Козачинского и Феча назад. Пресловутые доказательства, то есть зерно и мука, на момент их возвращения уже давно были распределены между следователями. И Козачинский бежал, не желая снова отправляться в Тирасполь, однако уже на следующий день был пойман и доставлен в Марьяновку. Козачинский рассказывал об этом так: «За время моего отсутствия Феч успел войти в соглашение с волостными властями; они, разделив между собой взятое у нас, освободили его. Стармил Яроцкий за мое освобождение требовал у меня шинель, но я, не желая давать ее, дал понять Яроцкому, что если меня отправят в Тирасполь, то я их всех выдам; после чего документы мне были возвращены, а дело уничтожено».

Тем не менее в Одессу ушло донесение о том, что удалось временно задержать некоего «красавчика», известного разбойника, которому, однако, затем удалось скрыться. Кстати, тот фургон, с которого начал свой преступный путь Александр Козачинский, тоже был зеленым.

Козачинского освободили — но и только. Феч не захотел предоставить ему хоть какое-то убежище у себя. Каково это — оказаться одному в степи, холодной весной, без денег и транспортного средства? К тому же его по-прежнему разыскивала балтская милиция. Поразмыслив немного, он решил двинуться в село Страсбург, где проживал его знакомый Антон Шумахер, рассчитывая хоть на какую-то помощь от него. Как ему это пришло в голову, сказать трудно, но восемнадцатилетние порой поступают неосмотрительно и не всегда могут предвидеть все последствия своих шагов.

Дни летели, спасительные идеи не приходили в голову, и не было возможности дальше оставаться у Шумахера. Вот тогда он предложил свести Козачинского с людьми, способными доставить его куда нужно, да и в целом на многое способными. Он говорил о бандитах Михаиле Шмальце и Иосифе Бургарте. Если Козачинский сразу не догадался о роде их занятий, то очень скоро должен был все понять. Но в те дни ему было больше не к кому обратиться; никто другой не смог бы помочь ему и дать приют.

А дальше Александру предстоял нелегкий выбор: умереть от лишений и голода, стать уголовным преступником или пойти под суд. Кстати, последний вариант не обязательно сохранил бы ему жизнь — правосудие в те времена было весьма суровым. Скажем честно, его не вовлекали в банду насильно, как это позднее утверждали биографы писателя. Попав в по-настоящему безвыходную ситуацию, он сошелся с бандитами, чтобы выжить. Это понимали многие, и когда после задержания Козачинский оказался среди бывших сослуживцев, они отнеслись к нему не как к преступнику, а как к человеку в беде.

Но существует и другая версия тех же событий. В банде состояли, кроме обычных уголовников, еще и бывшие офицеры-белогвардейцы, которых возглавлял полковник Геннадий Орлов. Да-да, тот самый, с которого мы начали свой рассказ. Познакомившись с Козачинским, Орлов по достоинству оценил его таланты и сразу же предложил ему место своего первого помощника. Александр согласился и начал разрабатывать планы налетов, первым из которых стал налет на поезд. План осуществился идеально, и Сашу в банде зауважали. Далее Козачинский успешно организовывал всю преступную деятельность банды, из-за чего в скором времени полковник Орлов лично признал его главой этой преступной группировки.

Разбойники скрывались от правосудия в немецком селе, где они, а особенно их юный вожак, пользовались симпатиями местных жителей. Женщины без меры восхищались благородным красавчиком, получившим славу «одесского Робин Гуда».

Понятное дело, что дерзость этой банды вызывала гнев властей, которые все никак не могли ее поймать. Налет на лазарет 51-й дивизии, во время которого был угнан табун лошадей, стал последней каплей, тем более что перед тем в штаб прислали издевательское предупреждение: «Комиссия по разгрому несчастных частей 51-й дивизии постановила: всех хороших лошадей, где только последние отыщутся, изъять и копии актов оставить для красноармейской сволочи».

После этого на банду Орлова — Козачинского открыли настоящую охоту. Осведомители доложили, что бандиты будут сбывать угнанных лошадей на одесском Староконном рынке. И вот, когда люди Козачинского вместе с ним самим доставили лошадей на рынок, они угодили прямиком в засаду.

Саше удалось вырваться и скрыться от погони, уйти знакомыми дворами, и он спрятался на чердаке какого-то дома. Однако в этом укрытии его настиг молодой сотрудник угрозыска. Направив пистолет на милиционера, Козачинский чуть было не выстрелил, но вдруг узнал его — это был Женя Катаев.

Недавний гимназист Евгений Катаев на тот момент уже два с лишним года служил инспектором одесского угрозыска. За этот короткий, но полный бурных событий срок он вроде бы привык ко всему, однако никак не ожидал, что его лучший друг окажется преследуемым главарем банды.

Будь Саша Козачинский настоящим, закоренелым уголовником, он выстрелил бы в бывшего приятеля без всяких раздумий. Но он был еще совсем молодым парнем, который лишь плыл по волнам своего непростого времени. Вот почему он опустил пистолет и сдался другу.

Суд над бандой Козачинского начался в августе 1923 года. Саше должно было исполниться двадцать лет всего через несколько дней. Но собранные доказательства и отношение прокурора были настолько негативными, что становилось ясно: вряд ли Козачинский отметит свой юбилей, ему грозит смертный приговор.

Впрочем, процесс проходил весьма странно даже для тех лет. Лидер бандитов, на вид совсем мальчишка, рассказывал о своих деяниях с юмором, чистым литературным языком. На суд пришло много женщин — они все были свидетельницами, готовыми высказаться в его пользу; со слезами на глазах они умоляли «пощадить Сашеньку». Увы, это не помогло: самые активные члены банды, в том числе и Александр Козачинский, были приговорены к смерти.

Однако Евгений Катаев друга не оставил. Рискнув всем своим заработанным милицейским авторитетом, он добился того, что приговор был пересмотрен и значительно смягчен. Правда, для этого Евгению пришлось пожертвовать своей карьерой в милиции.

В 1920-х годах судьба человеческая порой менялась круто. И если накануне осени 1923 года Александр Козачинский с трудом избежал расстрела, то очень скоро его освободили по амнистии. В марте 1923 года, еще находясь под следствием, Козачинский стал писать заметки в допровские издания «Голос заключенного» и «Жизнь заключенного», затем фактически стал редактором этих газет и превратился в местную знаменитость. Писатели Э. Багрицкий и С. Бондарин устроили экскурсию в ДОПР для московских собратьев — М. Голодного и М. Светлова — только ради того, чтобы показать им Козачинского. Сохранились статьи тех лет, хвалящие его литературную работу. Представления о том, как тогда Козачинский писал, мы сегодня составить не можем — допровские публикации пока не найдены, но тому, кто ознакомится с его более поздними произведениями, достаточно легко поверить в его литературное мастерство.

Мы не знаем, какой срок Козачинский получил после отмены расстрельного приговора, однако уже в 1925 году он оказывается на свободе и переезжает в Москву. В столице он устроился на работу в газету «Гудок». В общем газетном архиве хранятся августовские заметки за 1925 год, подписанные его именем.

Еще раньше переехал в Москву и Евгений Катаев. Здесь жил его старший брат Валентин, который работал журналистом. Евгений выбрал ту же профессию и вошел в редакцию журнала «Красный перец». Через два года Катаев-младший перешел в газету «Гудок» на должность фельетониста. Именно он сначала позвал друга в Москву, как только тот освободился из тюрьмы, а потом устроил Козачинского репортером в «Гудок». Впрочем, вряд ли помогли бы рекомендации Катаева, если бы Козачинский не обладал несомненным литературным талантом, наконец нашедшим себе применение.

У Евгения Катаева-Петрова тем временем вышли из печати принесшие ему славу романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Писатель всячески старался приобщить к большой литературе и Александра Козачинского, однако безуспешно.

В январе 1932 года Козачинский отправился то ли отдыхать, то ли уже лечиться в Гагры, в один из местных санаториев, где получил письмо Ильи Ильфа: «Что делается на узкой полоске земли, называющейся Гаграми? В каком здании помещается санаторий, где Вы прогуливаетесь в голубом халате? Отчего бы Вам, пользуясь свободным временем, не написать а) роман из жизни, б) воспоминания о себе, в) еще что-нибудь интересное». «Ничего нет легче, чем убедить человека заняться сочинительством. Как некогда в каждом кроманьонце жил художник, так и в каждом современном человеке дремлет писатель. Когда человек начинает скучать, достаточно легкого толчка, чтобы писатель вырвался наружу», — так автор «Зеленого фургона» позже объяснит, каким образом среди страдающих от скуки персонажей повести зародился литературный клуб. Они томились от скуки потому, что «зима 1931 года была в Гаграх необычайно суровой… На узкую полоску гагринской земли обрушивались огромные молчаливые волны…»

И все же в 1932 году Козачинский, по всей видимости, скучал недостаточно. Лишь в августе-сентябре 1937 года он написал свои первые произведения — несколько рассказов о летчиках, которые были опубликованы журнале «Знамя» в феврале 1938 года. Затем в четырнадцатом выпуске альманаха «Год XXII» вышла повесть «Зеленый фургон», а в пятнадцатом — водевиль «Могучее средство». Первая книга А. Козачинского увидела свет в 1940 году, она включала два рассказа бывалого летчика, рассказ «Фоня», созданный в январе 1940 года, и повесть «Зеленый фургон».

Писательница Александра Бруштейн вспоминала, что Козачинский получил признание широкой публики с необычайной легкостью и в основном благодаря «Зеленому фургону». Все хвалили книгу за ее несомненные достоинства: увлекательный сюжет, лаконичный и выразительный язык, тонкий юмор. Повесть также имела еще одну крайне важную особенность: она была полна реалий, таких как названия улиц города и поселков, по которым и сейчас можно в точности воссоздать маршрут героев; упоминалась в ней «кукурузная армия» (о которой Козачинский знал не понаслышке, поскольку до ареста и сам скрывался в зарослях кукурузы), а также последняя фраза протоколов допросов, которую так любил Володя Патрикеев…

Таким образом, «Зеленый фургон» имел ошеломляющий успех, возможно, неожиданный для самого автора, и трижды переиздавался за первые пять лет после его выхода в свет. Казалось бы, такой успех должен был вдохновить Козачинского, но, увы, он не успел написать новых книг — помешали как тяжелая болезнь, так и Великая Отечественная война. В 1941 году Евгений Катаев-Петров и Александр Козачинский снова расстались, как оказалось, уже навсегда.

Автор «Двенадцати стульев», как и многие советские писатели, стал военным корреспондентом. Второго июля 1942 года самолет, на котором военкор возвращался из Новороссийска в Москву, был сбит немецким истребителем в Ростовской области возле села Маньково.

Александра Козачинского в армию не призвали по состоянию здоровья. Вскоре после начала войны он оказался в эвакуации, в Новосибирске. А новость о гибели друга окончательно подкосила писателя. Восьмого января 1943 года Александр Козачинский скончался, не дожив до своего сорокалетия, как и его друг Евгений Катаев.

Глава 19. Он придумал ГУЛАГ

Хорошие дела делает хороший человек. Революция — это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди.

И. Бабель. Конармия

Первое, что бросается в глаза любому приехавшему — и гостю города, и вернувшемуся домой одесситу, — это помпезное здание железнодорожного вокзала, сооруженное в лучших традициях сталинского ампира. Но мало кто догадывается, что это роскошное сооружение, с его шпилями, скульптурами и арками, — последнее, к чему приложил руку гениальный предприниматель и контрабандист, с легкостью водивший за нос самого Железного Феликса. Этого необыкновенного человека звали Нафталий Аронович Френкель.

В Одессе много Френкелей — это довольно распространенная фамилия. Но никто из тезок нашего героя не оставил такой памяти, как Нафталий. Он осмеливался диктовать условия даже «отцу народов». Дважды приговоренный к смерти за измену, спекуляцию и разбой, этот легендарный одессит стал Героем Социалистического Труда и генералом НКВД.

В свое время его приговорили к десяти годам заключения в знаменитом СЛОНе — Соловецком лагере особого назначения. Но он сумел выторговать себе жизнь и свободу в обмен на жизнь и свободу миллионов граждан огромного СССР. Он предложил Сталину чрезвычайно эффективный и выгодный, как бы мы сейчас это назвали, бизнес-проект: систему трудовых лагерей. Именно так на просторах одной шестой части суши появилось явление под названием «ГУЛАГ».

Правдивые одесситы могут предоставить десятки и сотни аргументов, подтверждающих, что такая личность могла появиться только в Южной Пальмире (уж вы таки поверьте настоящему одесситу: «Ой, я здесь родился, здесь умру, но разве это хорошо?»). И пусть умолкнут те, кто говорит, что этот выдающийся человек родился в Константинополе. Но, где бы это ни произошло, в 1883 году одним славным малышом в этом мире стало больше. Семья была совершенно обыкновенной, абсолютно порядочной, и ничто даже не намекало на удивительное будущее их любимого сыночка. Да-да, сына обожали, не могли натешиться крохой, но и Натанчик не обманывал родительских надежд. Он рос чрезвычайно умным и дотошным мальчиком, очень быстро научился читать и считать.

В том же раннем детстве проявилась и другая его черта — правда, она уже не могла порадовать добропорядочных родителей: склонность к реализации афер. Однажды, когда родители вместе с соседями отмечали еврейский праздник Хануку, Натанчик осторожно снял с елки украшавшие ее конфеты. Большую часть он, разумеется, съел сам, а те, что уже не смог съесть, обменял на плюшевого медведя. Отец об этом узнал. Как утверждает легенда, он снял ремень и, готовясь к справедливой экзекуции, проговорил: «Из Натанчика будет гений, который еще покажет себя в бакалейной лавке». Так это было на самом деле или нет, мы вряд ли узнаем. Но, в общем, это и не важно.

В пятнадцать лет юный коммерсант уже служил — в Херсоне, в строительной компании Гурфинкеля. Отсюда он выйдет человеком если не богатым, то определенно зажиточным. Пятнадцатилетний юноша производил хорошее впечатление на клиентов конторы. Всегда приветливый, подтянутый, инициативный, он в срок выполнял распоряжения начальников, чем заслужил благоволение управляющего и хозяина. Как утверждает другая легенда, отец, провожая сына в самостоятельную жизнь, сказал так: «Бог дал человеку две руки и одну голову. Но двумя руками никогда не заработаешь столько, как заработаешь одной головой… У тебя голова таки есть. И мне сказать тебе больше нечего!»

В 1900 году Френкель стал прорабом николаевской экспортной фирмы «Штейнер и компания». По одной из версий, служил он успешно, новым работником были довольны, и потому на средства фирмы его отправили на учебу в Германию. Успешно окончив учебное заведение и вдоволь надышавшись воздухом богатой Европы, Френкель вернулся в Россию и продолжил служить в экспортной фирме.

Любого может окрылить такая карьера, когда тебе всего семнадцать. К тому же Натан влюбился в дочь одного из хозяев фирмы и даже предложил ей руку и сердце. А вот это было ошибкой. Красавица Марго (конечно, красавица — такой, во всяком случае, она была в глазах юного Нафталия. И кто мы такие, чтобы судить о ее красоте?) рассмеялась Френкелю в лицо, а к тому же натравила на него дружков. Те подкараулили юношу и страшно его избили. Случился скандал, и, вопреки всем попыткам уладить дело полюбовно, Нафталий все-таки сумел по-своему отомстить собственникам фирмы. Он виртуозно присвоил часть средств компании «Штейнер и Ко», а затем умело подвел предприятие к банкротству. Владельцы фирмы заподозрили, что это дело рук юного Нафталия, но доказать ничего не смогли. Они осторожно попросили юношу оставить их в покое. Тот вынужден был согласиться.

Другая версия увольнения не так романтична. А вот истина, вероятно, лежит посредине. Или, быть может, совмещает обе истории — ведь Нафталий был молод, он мог и влюбиться, и пытаться что-то изменить в фирме, которой служил со всем старанием. Как бы то ни было, эта версия гласит, что неуемный характер и острое коммерческое чутье не давали ему покоя. Френкель пытался доказать хозяевам, что аренда помещений под склад менее выгодна, чем строительство собственных складов, ведь в случае надобности эти самые выстроенные склады можно будет, в свою очередь, сдавать в аренду и иметь с них хорошие барыши. Он даже подготовил план строительства складов с экономическим обоснованием проекта. Но через некоторое время его уличили в подделке документации. Потом возникали новые конфликты, а за ними, как водится, последовало увольнение.

Третья легенда гласит, что Натан на всю жизнь запомнил еще одно выражение отца: «Лучше иметь свой небольшой каравайчик, чем большой ломоть чужого хлеба…» Но где же было взять «бедному еврею» средства для собственного каравая, пусть даже и небольшого? И Нафталий начал свой бизнес с небольшим капиталом, который смог сколотить, удачно обворовав (уж назовем вещи своими именами) своих бывших хозяев.

Вот так уже через несколько лет он стал одним из вполне успешных и далеко не бедных предпринимателей юга Российской империи. Финансовый дар и фантастическая предприимчивость помогали ему постоянно увеличивать свое состояние. Еще до Первой мировой войны он переселился в Мариуполь и занялся морскими перевозками. Целая флотилия современных судов поставляла лес заказчикам по всему миру. А его собственника с уважением величали «лесным королем» Черного моря.

Официальные источники пишут кратко: с 1912-го по 1918 год он служил у крупного николаевского предпринимателя и землевладельца Юрицына. В 1918-м перебрался в родную Одессу, где, став приемщиком морских грузов, выполнял поручения хозяина. Грузы нередко приходили некачественные, и, чтобы побыстрее их реализовать, Френкель вступил в сговор с лавочниками, которым перепродавал часть товара. Однажды на свой страх и риск он выставил товар на одесской бирже. И ему сопутствовала удача.

Наивный юноша превратился в серьезного дельца без каких-либо моральных табу: конкурентов пускал по ветру, партнеров подставлял при малейшей возможности. Говоря сегодняшним языком, Френкеля можно смело назвать настоящим олигархом. Кроме заводов и пароходов, ему принадлежали и средства информации — газета «Копейка». Да, она стоила недорого, буквально копейки, но успешно выполняла свои функции: изображала хозяина настоящим меценатом, защитником угнетенных и так далее, и тому подобное — одним словом, превращала его из акулы бизнеса в подлинного ангела, правда, пока без крыльев. А вот о конкурентах хозяина газета принципиально не рассказывала ничего хорошего.

Настоящим звездным часом для матерого капиталиста стала Первая мировая война. Поставки в действующую армию в разы увеличили его и без того немалое состояние. Не важно, что винтовки, которые он поставлял на фронт, приходили в негодность уже после нескольких выстрелов, а от сапог отваливались тонкие подошвы, сделанные невесть из чего.

Все было хорошо — или относительно терпимо — до 1917 года, когда люмпен-пролетариат вышел на поверхность. О разрухе конца Первой мировой войны, ее истоках и последствиях сейчас, конечно, говорить смысла нет. И то, что нечистые на руку дельцы даже в столь безнадежных ситуациях могли заработать на «три корочки хлеба», тоже особых сомнений не вызывает. Нафталий, умевший просчитать ходы наперед, разумно перевел капитал и сам переселился на другой берег Черного моря, в Турцию.

Для любого другого человека это стало бы концом истории о бурных годах молодости. Но не для Френкеля. В Константинополе Нафталий превратился из успешного предпринимателя в первого резидента советской разведки в Турции. Можно делать какие угодно предположения о том, что заставило пойти на этот шаг человека небедного (мягко говоря) и достаточно молодого. Однако Френкель ответа на этот вопрос не оставил.

Объяснений существует даже несколько: первое гласит, что ведомство Железного Феликса его на чем-то крепко подловило. По второму Нафталий, обделенный женским вниманием, небольшого роста и не очень привлекательный внешне, пытался возвысится таким, в общем, нечистоплотным образом. Говорили даже, что Френкель страдал комплексом Наполеона… После того как он разбогател, ему хотелось власти, чтобы карать и миловать. Что ж, может быть, и так… Повторим, впрочем, еще раз: все это не более чем предположения.

Однако как шпион Френкель был просто безупречен. Безупречным было и все, за что он брался, — тут надо отдать ему должное. Причем ему удалось совместить, казалось бы, несовместимое — роскошную жизнь богача, собственника торгового флота и успехи на полях невидимых сражений. Но тут из далекой Москвы пришел приказ о возвращении в Одессу. И Френкель его выполнил. Возможно, именно этот самый комплекс Наполеона и двигал им, хотя не исключено, что шпион рассчитывал (вероятно, не без оснований) продолжить «войну на два фронта», попутно зарабатывая по дороге копейку-другую уже для себя, «бедного еврея».

И вопрос тут не в том, почему Френкель вернулся в нищую Страну Советов, а в том, зачем он понадобился новой власти. Думается, что ответ, как бы это пóшло ни звучало, прост — презренный металл. Необходим был капитал, которого у советской власти не было. Поэтому изворотливый коммерсант и выдающийся авантюрист был этой власти нужен просто позарез. Уж он-то знал, как это делается…

Итак, Одесса… Под крышей ЧК Френкель открыл биржу по скупке золота. Дореволюционная репутация удачливого предпринимателя сделала свое дело. К бывшему «лесному королю» потянулся народ. А из Одессы в столицу незаметные в толпе курьеры стали возить чемоданы, доверху заполненные презренным металлом. Там его частично тратили на нужды новой власти, но основная масса исчезала в карманах покровителей Френкеля.

Конечно, Нафталий Аронович никогда не забывал о себе, понемногу занимаясь контрабандой и биржевыми спекуляциями. Так что собственные закрома «честного предпринимателя» заполнялись тоже весьма успешно.

Но в Одессе после 1917-го существовал неписаный закон: там, где деньги, там и Мишка Япончик. Щедрую дань платили ему все коммерсанты города. Пришла очередь и Нафталия Ароновича. Его встреча с Япончиком состоялась в кафе «Фанкони», где собирались биржевые игроки и корабельные маклеры. У Япончика там был свой столик: сидя за ним, он внимательно следил за тем, какие сделки и на какую сумму совершаются.

Они сразу понравились друг другу. Япончику импонировала ловкость, с которой коммерсант вел свои дела. Френкель тоже сразу оценил нового знакомого: с его помощью было бы куда проще устранять конкурентов. Однако тут он слегка просчитался. За короткое время Япончик сумел подчинить Френкеля, и тот был вынужден ввести Мишку в свое дело. Но нет худа без добра. Хотя, возможно, все было несколько иначе — то, что архаровцы Япончика приносили с налетов, оборотистый Френкель быстро «отмывал» (пользуясь нынешними понятиями) и превращал в добавочную стоимость.

Дружба с Япончиком научила Нафталия Ароновича вести дела с размахом, просчитывая все на несколько ходов вперед. Френкель стал членом банды. Правда, при этом он отдалился от своих высоких покровителей из ЧК. К тому же его несколько смущала рачительность Япончика. Не одобрял он и так называемый «кодекс налетчиков», по которому в городе не грабили врачей, адвокатов и людей искусства. К тому же Френкель считал, что слишком большие средства отчисляются в еврейскую общину для поддержки малоимущих семей. Законченный атеист, он поклонялся только золотому тельцу. (Позже раввины города откажутся поддержать Френкеля и окажут посильное содействие ЧК в его поимке.)

Юг Украины пылал пожарами Гражданской войны, а вести коммерческие дела в Одессе становилось невозможно. В городе за короткий срок власть сменилась девятнадцать раз. И каждая власть пыталась — правда, с разным успехом — покончить с бандами вообще и с Мишкой Япончиком в частности.

Япончику пришлось сформировать из своей банды отряд и встать на защиту революции. Другой возможности легализоваться в Одессе и спасти своих людей Япончик просто не видел. Вместе с армией Япончика — тем самым, уже хорошо нам известным 54-м полком имени Ленина (а вовсе не «мадам Цимес») — на фронт попадает и Нафталий Аронович. Ничего хорошего он от этого не ждал и, как бывало не раз, оказался прав. Сначала все шло неплохо — «полк» Япончика занимался своим прямым делом: мародерствовал, причем все имели вполне понятный и ощутимый навар. Но «красные» убили Короля, полк покрошили из пулеметов так, что в этой мясорубке почти не осталось выживших.

Раненый Френкель был среди тех, кто тайком вернулся в Одессу. И снова понял, что утрачено все или почти все нажитое. И в который уже раз Одесса вернула Нафталия не только к жизни, но и к жизни весьма небедной.

Расцветал НЭП, публика жаждала развлечений и наркотиков. А Френкель был именно тем человеком, который мог все это дать. Не безвозмездно, конечно. Из остатков «империи Япончика» он создал банду, зародыш уже собственной империи. Его бандиты убивали и грабили, похищали людей для получения выкупа, содержали бордели.

Добытые деньги Френкель выгодно вкладывал в дело. При нем пышным цветом цвела контрабанда: подпольные цеха шили одежду, гнали вино, а мастерские подделывали валюту. И все это под марками известных мировых фирм для порядочной публики. Но для тех, кто мог заплатить настоящую цену, был и настоящий товар. Несколько больших пароходов и целая флотилия шаланд курсировали между портами России и Турции, и, конечно, их трюмы никогда не пустовали. Все это реализовывалось через сеть собственных магазинов и ресторанов по всей стране. По слухам, империя Френкеля с успехом руководила бандами Ростова, Астрахани, Киева…

Нафталию Ароновичу фактически удалось создать государство в государстве: со своими законами, подданными (в основном из среды уголовников и контрабандистов), собственностью, разбросанной по разным городам и странам, и даже со своими палачами. Было куплено буквально все: пограничная охрана, суды и даже ЧК.

Контрабандный товар реализовывался через своих коммерсантов в лавках, ресторанах и гостиницах по всей России. Деньги поступали на расчетные счета в банки Френкеля. Уголовный мир Ростова, Воронежа, Астрахани, Киева и других крупных городов оказывал поддержку в беспрепятственном прохождении контрабанды до мест назначения.

За немалые деньги Френкель вербовал людей даже в Москве. Но и это было мизером по сравнению с теми суммами, которые оседали на его счетах в банках Европы.

К Дзержинскому стали поступать донесения, будто в Одессе все так запутано, что просто невозможно разобраться, где чекист, а где налетчик; где обычный обыватель, а где контрреволюционер. Для того чтобы исправить ситуацию, надо заменить в ЧК всех урожденных одесситов. (Эта традиция сохранится на целых 70 лет, кстати, не только в Одессе.)

И вот в 1923 году в Одессу для обуздания коррупции, спекуляции и бандитизма приехал Терентий Дмитриевич Дерибас, член коллегии ОГПУ. Интересно, что некоторые считали его потомком основателя Одессы, хотя он не имел к нему никакого отношения. Терентий Дерибас родился в селе неподалеку от Елизаветграда в простой семье и заявлял, что его звучная фамилия происходит от запорожского казака по прозвищу Дери Бас.

В 1904 году, еще будучи рабочим в Кременчуге, Терентий Дмитриевич Дерибас вступил в ленинскую партию и стал профессиональным революционером с партийной кличкой Марат. В 1917–1919 годах он трудился в советских органах и воевал на фронтах Гражданской войны, а с 1920 года стал заместителем начальника секретного отдела ВЧК. Ему поручали особо щекотливые задачи, в частности наблюдение за лидером левых эсеров Марией Спиридоновой и похоронами патриарха Тихона.

В Одессе Дерибас получил самые широкие полномочия. Почти сразу он узнал о контрабандном тресте Френкеля. Но и Френкель знал о полномочиях Дерибаса. Вот тут и началась большая игра. У Нафталия Ароновича нашлись свои люди даже в составе самой коллегии. Одним из тех, кто входил в группу прикрытия банды, был стремительно делающий карьеру Ягода, который и позже станет оказывать негласное покровительство Френкелю.

И опять, уже в который раз в этой книге, хочется ненадолго остановиться. Просто чтобы показать, как авантюристы-одиночки, причем самые талантливые и предприимчивые, становятся винтиками в политической машине. И как даже самые истовые враги государства, бандиты, превращаются в необходимых этому государству людей. Время одиночек уходит, наступает время «интересов коллектива»…

Дерибас повел с Френкелем настоящую игру без правил. Он сделал вид, что готов отказаться от своих полномочий и отойти в сторону, дав Френкелю возможность «жить по-людски» и дальше. Но запросил за это чудовищную сумму отступных, сиречь огромную взятку. Настолько большую, что Френкель задумался: а действительно ли есть возможность откупиться? И согласился на переговоры через доверенных лиц. Пока шел торг, Дерибас отправлял оперативные сообщения прямо Дзержинскому, минуя одесский отдел НКВД, а из Москвы получал указания о дальнейших действиях.

Под покровом январской ночи 1924 года в Одессу прибыл литерный поезд с отрядом московских чекистов. В ту же ночь вся верхушка одесской ЧК и все руководители империи Френкеля, включая его самого, были арестованы. Через несколько дней на этом же поезде под усиленной охраной они отбыли в Москву. Тем же спецпоездом следовала и арестованная верхушка продажного одесского ЧК. Из экономических соображений, видимо, — чтобы поезд дважды не гонять…

Уже через несколько дней, 14 января 1924 года, Френкелю и его сподвижникам коллегия ОГПУ вынесла смертный приговор.

А дальше произошло чудо, невероятное везение, которое будет сопровождать Френкеля до конца его дней. Нафталия Ароновича вместе со всеми привели в подвал для исполнения приговора. И там было объявлено о помиловании — смертную казнь Френкелю заменили на десять лет лишения свободы с отбыванием наказания на Соловецкой каторге. Помиловали одного только Френкеля. Он понял, что кто-то из его всемогущих покровителей честно отработал свои взятки.

В первые же дни по прибытии на Соловки Нафталий Аронович, дав кому надо скромное вознаграждение, стал не простым трудягой, а нарядчиком. Он внимательно присматривался к жизни соловецкой каторги. На этой должности у него оказалось достаточно времени, чтобы обмозговать, как использовать миллионы арестантов, которыми были переполнены лагеря от Житомира до Владивостока. Все взвесив, он начал строить грандиозные планы. И ему опять сопутствовала удача — удалось написать письмо в Москву. Причем письмо попало к нужному человеку!

В мае 1926 года по ходатайству начальника управления Соловецких лагерей (СЛОН) Ф. И. Эйхманса Френкелю вдвое сократили срок заключения. Через год его досрочно освободили и назначили начальником производственного отдела УСЛОН.

Френкель стремительно ворвался в верхушку управления лагерем и прочно в ней обосновался. Он подготовил несколько больших проектов, инициировал создание лагерей нового типа. К 1929 году он реорганизовал и само управление. Френкель, как во времена Япончика и его еврейской кассы взаимопомощи, все еще не понимал, зачем нужна вся эта мишура, которую называли политико-воспитательной работой. Он отлично судил по себе: воспитанием переделать человека невозможно.

А вот трудовая система работала на порядок увереннее и надежнее. В Москве удивились такому подходу. Но Френкель не любил, когда ему перечили. Он уже знал, что надо убрать московских чиновников, и представлял, как именно это сделать. Однако для начала ему надо было закончить миссию на Соловках.

Машинистки и чертежники управления работали днем и ночью, производя кипы планов, смет, схем, отчетов, предложений и первоочередных мер. Единственный соловецкий самолет, использовавшийся для самых разных целей, едва успевал перебрасывать почту на материк, откуда она непрерывным потоком шла на Лубянку. Френкель оказывал настолько сильное давление, что ему удалось получить одобрение на проведение эксперимента, который назывался хозрасчетом. Заключенные стали рубить лес, возводить города, прокладывать рельсы.

Френкель смог доказать, что каторга способна стать источником значительных денежных средств. Он разгромил политико-воспитательную работу и вместе с ней уничтожил все культурные «пережитки прошлого». Первым умер выходящий на острове журнал. Затем почила газета. Театр был разделен на несколько маленьких передвижек для обслуживания новых лагерей. Сотрудники-краеведы местного музея были направлены на изыскательские работы на Северный Урал, на Новую Землю — здесь Френкель запроектировал базу промышленного лова тюленей, моржей и трески.

Если раньше не представляли, что делать с каторжниками, то теперь их катастрофически не хватало. На Лубянку летели просьбы прислать новые партии заключенных. Вот теперь наступила очередь разобраться с теми, кто мешал работать ему, Френкелю.

Первым стал высокопоставленный московский чиновник Коган, посмевший спорить с Френкелем по поводу воспитательно-трудовых лагерей. Чуть позже, но тоже достаточно быстро исчез где-то в недрах ГУЛАГа старый знакомый Френкеля Терентий Дерибас. С другими врагами Нафталия Ароновича разобрались бывшие его покровители. И его славная карьера стремительно пошла в гору.

В 1930 году Френкель руководил строительством ИТЛ в республике Коми. В 1931-м он был главным прорабом Беломорстроя. Чуть позже стал заместителем начальника Белбалтлага. Его бросали на «самые сложные участки социалистического строительства» — то бишь на открытие новых лагерей в непростых природных условиях, совершенно не подходящих для человеческого существования. И он никогда не подводил. За заслуги перед Родиной в августе 1933 года Нафталий Аронович Френкель был награжден орденом Ленина.

Семнадцатого августа 1933 года орденоносца Френкеля назначили начальником управления БАМа; он получил от правительства невероятные по тем временам суммы. Отточенное годами чутье коммерсанта и преступника позволило ему быстро оборачивать часть средств. Нажитые деньги он пустил на подкуп и взятки. Действовал он открыто и нагло. Ему почти ничто не угрожало. Вся экономика БАМа находилась в его руках. И тут произошла осечка — наступил 1937 год.

Ему были предъявлены настолько весомые обвинения, что приговор мог быть только один — расстрел. Недруги Френкеля уже вздохнули с облегчением. Но надо было знать Нафталия Ароновича и помнить о его дьявольским везении. В 1940 году его освободили по личному распоряжению Берии. И не просто освободили — он получил звание коринженера и второй орден Ленина. Двадцать девятого октября 1943 года ему присвоили звание генерал-лейтенанта инженерно-технической службы и вручили третий орден Ленина.

И вдруг Френкель решил одним махом прекратить все свои операции. Выработанная с годами интуиция, судя по всему, подсказала ему, что на избранном им поприще социалистического строительства идеальной системы рабства, которой уже стал ГУЛАГ, большего достичь не удастся. Тем более что он владел информацией о происходящем в министерстве внутренних дел и госбезопасности. Френкель понял, что грядут чудовищные чистки, и, естественно, пытался избежать страшной участи. Ведь в третий раз ему могло и не повезти. Чтобы уволиться, требовался серьезный повод. Френкель, как обычно, дал взятку и 28 апреля 1947 года подал в отставку по причине серьезной болезни. Его проводили с почестями и очередной правительственной наградой.

И почти ровно через год он убедился в своей правоте: все его сподвижники были арестованы и приговорены к большим срокам заключения. Почетный пенсионер Френкель снисходительно наблюдал за судьбами известных ему людей и иронично улыбался. В 1960 году в возрасте семидесяти семи лет он мирно скончался, пережив многих своих врагов.

И, возможно, одесский вокзал, о котором мы рассказывали в начале главы, вычурный и помпезный, выстроенный им в рекордные сроки, был в какой-то мере зна`ком того, что он просит прощения у того города, который так скандально прославил.

Вместо послесловия. Неповторимый одесский язык

Слушайте ушами. Кладите себе в уши мои слова.

И. Бабель. Одесские рассказы

Удивительный одесский говор, самобытный одесский язык, выражаясь высокопарно, есть плоть от плоти одесской истории. А она, в этом мы уже имели возможность не раз убедиться, весьма многогранна и неоднозначна. Вот потому мы и поговорим о языке Южной Пальмиры — такой же громкой легенде, как та же Сонька Золотая Ручка. К тому же частью одесского языка, увы, стала «феня» — сленг бандитов и налетчиков. Пару слов расскажем и о самой Молдаванке, которая выступила еще одним героем этой книги. И закончим словариком, без которого не обходится ни один очерк о языке.

Итак, Молдаванка. Юридически — один из исторических районов Одессы. Но на самом-то деле Молдаванка — это, как говорится, «больше Одесса, чем сама Одесса». Это — явление, мораль, нравы и нравственность, щемящая память и затаенная грусть. Это, выражаясь языком современной рекламы, своего рода стиль жизни. И, разумеется, невероятный, головоломный, удивительный язык. Который в какой-то своей части тоже родом отсюда.

О, эти старые дворы, поросшие травой… Дворы с многочисленными каменными пристройками, деревянными верандами, частыми палисадниками и хлипкими штакетниками, выкрашенными бессмертной зеленой краской! Именно сюда отступила и потому еще как-то выжила та, старая Молдаванка, которую «выгнали» с улиц нахальные автомобили и громоздкие строения, не вызывающие восторга из-за отсутствия архитектурных достоинств. Именно в этих двориках старой Молдаванки еще живут потомки ее коренных жителей: нищих портных, всю жизнь перелицовывавших, латавших и отглаживавших старую одежонку, которая продавалась потом на соседнем Толкучем рынке таким же нищим покупателям; чахлых девушек, с утра до ночи нашивавших у подслеповатых окошек мелкие пуговки на картонки для удобства их последующей продажи; измученных жизнью и работой прачек; наглотавшихся бумажной пыли чахоточных переплетчиков; блатных «авторитетов» и стоявших на самой низшей ступеньке уголовного мира мелких воришек, называемых «халамидниками»; хозяев убогих лавчонок; пробавлявшихся случайным заработком выпивох, сапожников и портовых рабочих, биндюжников, почти скрывшихся уже за дымкой легенды…

Да, биндюжники… Могучие, крепко стоявшие обеими ногами на земле мужики, заслуживающие не только отдельного рассказа, но и серьезного исследования, — они представляли собой совершенно исключительную касту, правильнее сказать, настоящее сообщество, со своим профессиональным союзом, линией поведения, отношением к жизни, моралью и заповедями. К примеру, у них было не принято бурно выражать любые чувства — восторг, печаль, радость или удивление. Многословие, по их разумению, было уделом парикмахеров и мелких торговцев. Не следовало совать нос в чужие дела и, упаси бог, интересоваться чужими заработками. Категорически запрещалось хаять пищу и тем более выпивку. Позорным считалось напиваться до полной неподвижности или выпивать со служками Погребального братства, которые «едят со стола чужого горя». Нельзя было сесть за стол, предварительно не накормив и не напоив коней. Несолидным считали того, кто, не разобравшись обстоятельно, пускал кулаки в ход. Не пользовался уважением и тот, кто откалывался и покидал компанию, вместо того чтобы посидеть с товарищами в трактире и, если будет охота, сплясать «семь сорок», да так, что в такт танцу начинали дрожать стаканы толстого граненого стекла на столах… Славные, наверное, были люди — если удавалось рассмотреть их душу. И если удавалось пробиться через толстую шкуру внешней сдержанности.

Но, во всяком случае, жили на Молдаванке дружно. И здесь двор был настоящей первичной ячейкой общества. Именно во дворе варили варенье, купали детей, как говорили в Одессе, «сохнули» белье, чистили рыбу — какая же уважающая себя хозяйка будет заводить «такой грязь» на вычищенной до блеска кухне? Здесь душными летними ночами спали под старыми акациями и карагачами. Сюда выходили со своими печалями, радостями, неприятностями и надеждами. Здесь справляли свадьбы и поминали усопших… И никого не интересовали сословное положение, материальный достаток или национальность: русский ты, грек ли, украинец, еврей, поляк, немец, турок — был бы человек хороший. И говорили тут не на русском и не на украинском, не на молдавском и не на еврейском. Здесь говорили на одесском, подобно тому, как парижане изъясняются на «парижском»…

Да-да, на том самом дивном, ни на что не похожем, певучем и временами малопонятном уху жителя любого другого города (в то же время харьковчане, к примеру, не зря гордятся своим «тремпелем», более никому не известным). Доискиваться, что откуда произошло, пытаться отследить истоки слов и выражений — занятие не самое увлекательное. Возможно, куда лучше будет просто собрать фразы и словечки в одну главу, высыпать их на яркий свет, как камешки калейдоскопа, и дать уважаемому читателю возможность самому полюбоваться необыкновенной красотой языковых узоров. Что, начнем?

Вот для затравки несколько выражений, которые не могут не понравиться любому.

А у нее мальчик неплохой. — Ее мальчик хороший.

Аицин паровоз. — Горячий до невозможности.

Аж страшно стало! (с иронией) — Можно подумать, что вы (они) меня напугали!

Без шума и пыли. — Без особого труда; элементарно.

Бить хвостом по полу — пресмыкаться; лебезить.

Брульянт чистой воды. — Черное море до тридцатых годов ХХ века.

Вы мне просто начинаете нравиться! — Ваши речи всем уже порядком надоели.

Гавкнуть (мявкнуть) не успел. — Не успел и глазом моргнуть.

Где вы есть? — Вы не можете составить достойную конкуренцию; вам здесь нечего делать.

Говорит как биндюжник — ругается как сапожник.

Голубой наив — святая простота.

Горобцам дули давать — любимое занятие тех, кто ничего более путного не умеет делать.

Две большие разницы — несравнимые (несоизмеримые) понятия, нечто очень разное.

Делать базар — совершать покупки на рынке.

Делать беременную голову — скандалить; делегировать кому-то часть своих проблем.

Делать чахотку — регулярно действовать на нервы окружающих неверным с их точки зрения поведением.

Дело пахнет керосином — примерный аналог выражения «Дело — табак».

Деревянный макинтош — гроб, более древнее — деревянный бушлат.

Держать фасон — вести себя достойно вне зависимости от обстоятельств.

Дешевле утопиться — в некоторых случаях может соответствовать выражению «себе дороже».

Докторский визит — краткосрочное посещение.

Достать пульки — купить куриные ножки.

Ждать стука в дверь — сильно рисковать.

Заниматься хохмологией — строить догадки.

Или!!! — А как же! Конечно и т. д. (зависит от интонации).

Кинуть брови на лоб — удивиться.

Колбасные обрезки — как правило, в составе фразы «Что вы шарите (понимаете) в колбасных обрезках?» — завуалированное обвинение в некомпетентности.

Кошмар и сумасшедший дом! — Традиционный комментарий к различным событиям в повседневной жизни.

Любовь прошла, завяли помидоры. — Между нами все кончено.

Медуза — человек в футляре.

Мелкий подхалимаж — грубая лесть.

Менять шило на мыло (местечковый вариант «менять шило на швайку») — бартерная сделка с ошибкой в предварительных расчетах; выбрать из плохого худшее; напрасные хлопоты.

Навести Париж / сделать гармидер — устроить уборку / создать чудовищный беспорядок.

Не делайте мне смешно. — Не смешите честной народ своим поведением (речами, устремлениями).

Не фонтан — недостаточно качественный.

Немножко больной — явно больной с заметными отклонениями. Хорошо больной — следующая стадия «немножко больного».

Ой! (ойц) — крайнее выражение удивления: «А вы будто не знали / не понимаете?» Иногда: «Нет, вы только посмотрите на это / на него (нее)!», либо более ироничное «Какое горе!»

Оно вам надо? — К чему это? Даром не нужно!

Отдохните от этой мысли! — Смените пластинку.

Поздно, Маня, пить боржоми, когда в печени цирроз. — После драки кулаками не машут.

Разбежался с Дерибасовской! — Вовсе не собираюсь этого делать (варианты: «Щас… разбежался», «Может, вас еще усыновить?», «Может, вам еще ключ от квартиры?..»).

Рассказ номер раз (расскажешь бабушке, психиатру и т. д.) — комментарий к чересчур неправдоподобным сообщениям.

Рачки лазить — тяжело работать.

С видом на кладбище и обратно — прямая противоположность виду на море и обратно.

Сделай вид, чтобы я тебя долго искал. — Подите прочь; исчезни раз и навсегда; посмотри на Дюка с люка.

Складно малюешь — правильно говоришь. Часто употребляется в негативном смысле: «Свежо предание, да верится с трудом», — либо выражает сарказм.

Та шо вы такое гаварите?! — Крайнее удивление сказанным.

Таки да (с утвердительной, отрицательной и вопросительной интонациями) — универсальная фраза, смысл зависит от контекста.

Тот еще подарок — индивидуум с ярко выраженным антисоциальным поведением.

Ты таки сделал это! — Ты все же сделал это!

Уксусная морда — кислая мина.

Флаг тебе в руки. — Вам предоставлена полная свобода действий.

Химины куры — сомнительные поступки.

Через это — поэтому, из-за этого. (Я через это имею себе проблемы. — У меня проблемы из-за этого.)

Шоб вы так жили (шоб вы жили на одну зарплату) — и вам того же. Может иметь как позитивный, так и негативный посыл.

Шпринцать мозгами — фонтанировать идеями.

Это отдельная песня. — Это совсем другая история.

Я вас умоляю! — Не беспокойтесь; было бы о чем говорить. Синоним другого одесского выражения «Перестаньте этих глупостей».

Я дико извиняюсь! — Я вас умоляю простить меня.

Я знаю? — Сомневаюсь, что из этого что-нибудь получится; не могу сказать ничего конкретного.

Я имею вам сказать. — Я хочу вам сказать.

Я шото не понял — крайнее недоумение.

И вот еще немного словечек, по сути, собранных наугад.

Ажур — порядок (все в ажуре — все в порядке);

афера — финансовая махинация;

бандитовка — зубровка;

бардак — беспорядок, ранее общерусское со значением «бордель»;

бикицер — быстро (идиш); от бекицур (на иврите — короче);

бикса — девица легкого поведения;

биндюжник — «водитель» кобылы; грубый человек;

бодега — трактир, корчма (так первоначально называли в Одессе подвальные трактиры, пивные, от испанского слова bodega — «подвал, винный склад»);

болт забить — не обращать внимания;

больной на голову — сумасшедший;

бомбардир — киллер;

бормотуха — дешевое вино; суррогат;

боршть — национальное одесское блюдо;

бычок — окурок;

ватман — вагоновожатый;

взять манеру — войти в привычку;

вид на море и обратно — неважный вид, как после морской болезни;

винарка — забегаловка;

витамин дэ — деньги;

гáмуз — толпа, «всем гамузом» — всей толпой;

гагара — одинокая богатая женщина;

газ — спиртное;

газ-ураган — сильнейшее опьянение; грандиозная пьянка;

где ви идете — куда вы идете;

где? — куда? как? («вы пьяный или где?»);

гембель («зачем мне етот гембель?», «а мане нужен етот гембель?», «а теперь у тебя гембель», «ты нашел свой гембель») — нож к горлу (кровь из носа, крайняя необходимость — в ироническом смысле), неприятность, неприятная обязанность, трудновыполнимое обязательство, головная боль;

гилить — поднимать цену, выдвигать высокие или заведомо невыполнимые требования;

глось (или ласково — глосик, глосики) — камбала-глосса;

гогошары — перец;

голдяк — массивный перстень из золота;

гоныф — бандит;

гронка — кисть винограда;

гутарить — говорить;

дама — уважительное обращение к немолодой женщине. Особенно колоритно звучит на базаре;

дать пачек — избить;

делать деньги — привычное занятие коренного одессита еще до того, как это выражение вошло в русский язык;

делать кому-либо весело — доставлять неприятности;

до упора — до конца (желательно победного);

жаба душит — зависть берет;

жидкое — первое блюдо;

загилить — спрятать, припрятать, почти что украсть (с целью наживы и чтобы это кражей не назвать);

задороже — гораздо лучше;

закрутки — консервы домашнего производства;

заманухис — заманчивое предложение (обещание), в подлинности которого трудно усомниться;

знойная — пылкая;

зухтер — осведомитель; сексот; стукач;

иметь — «иметь интерес» (быть заинтересованным), «иметь карьеру» (сделать карьеру) и т. д.;

кабак — тыква;

кадр — мужчина; индивидуум, которого можно закадрить;

казенить — пропускать занятия;

кендюх — живот;

кент — человек, соблюдающий воровские законы; мужчина в расцвете сил и возможностей;

кладос — бомбардир;

кошерный — интересный; отличный; прекрасный. Одесса — единственное место на земном шаре, где можно купить кошерное сало;

красивый — интересный;

крохкий — хрупкий;

лыбиться — ухмыляться;

магалы — хутор;

маза — бригада;

мамочка — лапочка, кроха (по отношению к детям, от «маленький»); например, обращаясь к ребенку: «Куда ж ты лезешь, мамочка?!»

масик — малыш;

митральезы — петарды;

молодой человек — обращение к мужчине любого возраста;

нахыс — счастье;

пачка — залп (удар);

по барабану — безразлично;

по схеме микер-бикицер — выполнить быстро и аккуратно, то же, что и «на цырлах»;

поджениться — сожительствовать;

помидора — томат;

пописать — порезать;

пшенка — кукуруза, мамалыга (каша);

расквецать — раздавить;

рачки — креветки;

режик — ножик;

семечки — плевое дело;

семочка — семечки;

синенький или синий — баклажан;

синяк — алкоголик;

сумасшедший — грандиозный;

тафу — артель;

тельник — свитер, но чаще — тельняшка;

твинчик — пиджак;

тухес — зад;

фингал — синяк;

халоймес — чепуха; некачественный товар;

хохмач — юморист;

хутор — микрорайон;

цукерман — сахар;

цырлы — пальцы;

ша! — внимание! тише! молчать! Один из первых частных магазинчиков, открытый в Одессе в начале последнего десятилетия ХХ века, назывался «Аркаша-ША!»

шарпальщик — мародер;

шкет — подросток;

шлимазл — патологический неудачник;

шмирготник — бракодел;

шмокнутый — сумасшедший;

шпилить — играть.

Можно, конечно, продолжать и продолжать. Но, увы, объем книги не так велик, чтобы поместить в нее всю Одессу и все ее словечки, фразочки и акценты. Уж лучше мы закончим наш рассказ самой знаменитой, наверное, песней. Да-да, той самой «Семь сорок». Но не просто песней, а ее историей — и даже более того, разными версиями того, что же значат ее слова. Таки да — это одесская песня, и ее, как и многое одесское, надо переводить на другие языки.

В семь сорок он подъедет, В семь сорок он подъедет — Наш старый, наш славный Наш аицин паровоз. Ведет с собой вагоны, Ведет с собой вагоны, Набитые людями, Будто сеном воз. Он выйдет из вагона И двинет вдоль перрона. На голове его роскошный котелок, В больших глазах зеленых на восток Горит одесский огонек. Пусть он не из Одессы, Пусть он не из Одессы, Фонтаны и Пересыпь Ждут его к себе на двор. В семь сорок он приедет, В семь сорок он подъедет, Наш славный, добрый Федя, то есть Теодор. (Оригинал Фукса; в других версиях: Наш старый, наш славный, Наш одесский паровоз.) Он выйдет из вагона И двинет вдоль перрона. На голове его роскошный котелок. В больших глазах зеленых на восток Горит одесский огонек. Семь сорок наступило. Часами все отбило, А поезд не приехал, Нет его и все, но вот Мы все равно дождемся, Мы все равно дождемся, Даже если он опоздает и на целый год. Он выйдет из вагона И двинет вдоль перрона. На голове его роскошный котелок. В больших глазах зеленых на восток Горит одесский огонек.

Мелодия «Семь сорок» (разновидность танца фрейлехс) известна с конца XIX века — ее зачастую играли на вокзале уличные музыканты. Сам стиль фрейлехс, как и почти весь современный клезмерский[3]репертуар, — бессарабского или молдавского происхождения.

В 1903 году это произведение вышло на грампластинке компании «Зонофон» в виде инструментальной композиции. Его записал оркестр «Лейбла», и названия оно не имело. Впоследствии мелодия «Семь сорок» использовалась как основа для еврейских частушек, слова для которых часто придумывали прямо в процессе исполнения, причем как по-русски, так и на идиш. Александр Северный написал к этой мелодии слова, ставшие знаменитыми и популярными во всем мире. Многие эксперты и простые люди считают, что эти слова Александр сочинил сам, сидя вечером в одном из тихих одесских двориков. Он привязал старые еврейские мотивы к новому, собственному тексту. И как ни крути, но именно эти слова стали символом мелодии, навсегда остались с ней.

А теперь самое время спросить, что же хотел сказать автор этими строками (помните, как нас в школе пытали учителя, особенно на уроках литературы?). Вернее, о чем повествует песенка?

Итак, версия первая.

Честно говоря, она самая экзотическая, хоть и найдена во всезнающей «Википедии».

В соответствии с ней, в тексте песни чрезвычайно иносказательно говорится об ожидаемом пришествии Мессии.

Версия вторая.

Семь часов сорок минут, 7:40 — это время прибытия поезда из Бендер на одесский вокзал. Именно на этом поезде ежедневно приезжали на работу евреи из местечек. Им запрещали жить в крупных городах, и они ездили на службу и обратно. А посему это время стало знаковым.

На эту мысль наводят некоторые слова из текста, например «аицин паравоз», что в буквальном переводе с еврейского означает «жар в паровозе». Но обычно это выражение передают несколько иначе: «возбужденный человек». Согласитесь, что в душном вагоне человек однозначно становится возбужденным.

А далее следуют слова, которые все меняют: судя по тому, что «Фонтаны и Пересыпь ждут его к себе на двор», речь в песне идет не о паровозе, а о паровом трамвае, курсировавшем по Одессе в начале века.

Версия третья.

И наконец — кто же он? Тот, кто выйдет из вагона, кто тот человек в роскошном котелке, прибывающий на паровозе-трамвае?

В апреле 1882 года в Одессе была открыта первая линия парового трамвая, которая соединила Люстдорф и 16-ю станцию. Строил линии одесской конки, парового и электрического трамвая бельгийский промышленник Раймонд Легоде.

Юрий Олеша писал: «Я помню себя стоящим в толпе на Греческой улице в Одессе и ожидающим, как и вся толпа, появления перед нами вагона трамвая… Трамвай показался на Строгановском мосту, желто-красный, со стеклянным тамбуром впереди, шедший довольно скоро, но далеко не так, как мы себе представляли. Под наши крики он прошел мимо нас с тамбуром, наполненным людьми, среди которых был какой-то высокопоставленный священник, кропивший перед собою водой, там же градоначальник Толмачев в очках и с рыжеватыми усами. За управлением стоял господин в кепке, и все произносили его имя: Легоде. Он был директор бельгийской компании, соорудившей первую трамвайную линию в Одессе».

Именно о нем — о веселом и молодом бельгийце — слова песни:

Он выйдет из вагона И двинет вдоль перрона. На голове его роскошный котелок, В больших глазах зеленых на восток Горит одесский огонек.

Итак, 26 апреля 1882 года самый первый паровой трамвай вел лично Раймонд Легоде. Утром ровно в 7:40 его встречали радостно-взбудораженные одесситы, легендарные базарные торговцы и веселый оркестр. Именно благодаря им и сохранились в веках атмосфера праздника, цвет глаз бельгийца и, конечно, его роскошный котелок.

И нам осталось только процитировать никому, полагаем, не известные нынче куплеты, которые на бессмертный мотив певали в других городах, столь же щедро одаренных в национальном и культурном смысле, как прекрасная Южная Пальмира.

Вот так, к примеру, иногда выглядел припев:

Боже, какие нравы! Бабушки были правы. Крик так и рвется из груди: «Азохн вей!» И в паспорте, где был «еврей», Стоит «латыш» — Кого, скажите, этим удивишь…

А вот целый куплет. И конечно, со своим припевом:

Что вам сказать за Моню? Вырос на самогоне, Ест по субботам он водку с салом. Слушайте, все евреи, Моню за эти эир Даже повесить, так тоже мало. Боже, какие нравы! Бабушки были правы. Крик так и рвется из груди: «Азохн вей!» И коль аид поет не «идиш», А «камыш», Кого, скажите, этим удивишь…

На этой, в общем-то, ностальгической ноте мы и закончим повествование о прекрасной Южной Пальмире, ее удивительных легендах, в которые нельзя поверить и которые нельзя проверить, и о ее людях, живших и живущих.

И таки да, не дождетесь!

Источники

-sorok-istoriya-legendyi

/

-sheindlia-syra-leibovna/

/2-1-0-10

-life.od.ua

-odessa/zhritsy-ljubvi.html

-istoriya.ru/index.php/istoriya-i-literatura/istoriya-i-literatura/o-zelenom-furgone-i-ego-avtore.html

-moshennitsy-i-zheny-statskogo-sovetnika-Olgi — fon-SHteyn — urozhdyennoy-Segalovich/

-odessa.com/side/2-informaciya/35442/

-govor-frazy-i-vyrazheniya/

-istorii.ru/r-37.html#ixzz5DZk3S1gQ

-argo

— pravo/@sergey13/znamenitye-prestupniki-vasilii-chumak-odin-iz-pervykh-odesskikh-reketirov-xviii-veka

/

-murka-iz-mura.html

-sudoy.od.ua/valerij-smirnov-odesskij-yazyk/

-odecckaja-profeccija-%E2%80%94-kontrabandict.html

/

Николаев Р. В. Аферы века. — СПб.: ООО «Издательство «Полигон», 2003.

Претендент на болгарский престол (корнет Савин)// Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И. Д. Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]. — На ресурсе

Савченко А. В. Авантюристы гражданской войны: Историческое расследование. — Харьков: «Фолио»; М.: ACT, 2000.

Савченко В., Файтельберг-Бланк В. Одесса в эпоху войн и революций (1914–1920). — На ресурсе -reading.club

Смирнов В. «Большой полутолковый словарь одесского языка», 2002 г. — На ресурсе -odessa.com/humor/dictionary

Смирнов В. Одесский язык. — На ресурсе -odessa.com/side/2-informaciya/35442/

Файтельберг-Бланк В. Р. 8. Бандиты времен стагнации// Бандитская Одесса. — На ресурсе -reading.club

Щербак В. П. Самые известные русские мошенники. История России в аферах. — М.: «Эксмо», 2011.

Примечания

1

Илиодор (Сергей Труфанов) — монах-расстрига, черносотенец, сектант, авантюрист. (Здесь и далее примеч. ред.)

(обратно)

2

Повесть А. Козачинского «Зеленый фургон» была дважды экранизирована на Одесской киностудии — в 1959 и 1983 годах.

(обратно)

3

Клезмер — исполнитель традиционной народной музыки восточноевропейских евреев; так же называется и сам этот музыкальный стиль.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1. История Южной Пальмиры

Глава 2. «А сие у вас натуральное чи фальшивое?»

Глава 3. Город свободных нравов

Глава 4. Первые в плеяде

Глава 5. «А граф-то ненастоящий!»

Глава 6. Много мелких бриллиантов даже лучше, чем мало больших

Глава 7. Мэтры подделок

Глава 8. «Я бы на вашем месте отдал предпочтение таки немецким сейфам…»

Глава 9. Она продавала дом и прииски

Глава 10. Атаман Адский

Глава 11. Человек с тысячью лиц

Глава 12. «В воздух не стреляют — свидетелей не оставляют»

Глава 13. Кровавая Маргаритка

Глава 14. Загадка «Мурки»

Глава 15. Дело банды «Триолет»

Глава 16. Король Одессы

Глава 17. Одесские «панамы»

Глава 18. Зеленый фургон

Глава 19. Он придумал ГУЛАГ

Вместо послесловия. Неповторимый одесский язык

Источники Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg