«Своё и чужое: дневник современника»

Своё и чужое: дневник современника (fb2) - Своё и чужое: дневник современника 522K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Карпусь

ИГОРЬ КАРПУСЬ

СВОЁ И ЧУЖОЕ: ДНЕВНИК СОВРЕМЕННИКА

1967

1 октября. Новороссийск. Снова начинаю дневник. Помню первый, где делал нехитрые записи мальчиком 10-11 лет. Бросил. Второму повезло больше, в нем отмечалась моя жизнь подряд три года, с 16 до 18. Годы интересные, но дневник в моих глазах потерял ценность. Внешняя сторона отразилась в нём подробно, и для памяти его следовало бы сберечь. Но только теперь появилась такая потребность в дневнике, какой раньше не было и не могло быть. Я начинаю постигать смысл многих вещей, размышляю о себе и жизни, людях, книгах, музыке. Зачатки этого были и прежде, но тогда я стремился больше впитывать в себя. Упивался искусством, самозабвенно трудился, был обуреваем доброй слепотой.

Для той эпохи характерна одна черта — восторженность, но не рассудок. Мало у кого наблюдал такое состояние в раннем возрасте. Не знаю, есть ли сейчас такие юноши. Преобладают другие, которые умственно развиваются быстрее, чем я в своё время, — это я знаю. Я жил преимущественно чувствами, и только теперь определяю своё кредо.

Что лучше — не ведаю. Юность не прошла зря. Она укрепила меня здоровым оптимизмом, уберегла от самонадеянности и верхоглядства, научила постоянно работать над собой. Меня не коснулись болезни молодых: рационализм и скепсис, увлечение атрибутами моды, наигранный нигилизм. Да мало ли чем хотят блеснуть в молодости, подменяя истинное содержание человека вызывающей бравадой. Теперь к моим чувствам присоединяется разум, и мне хочется кое-что сохранить для будущего. Наконец, мною движет интерес истерика. Приметы времени едва ли сохранятся в памяти, а в дневнике — обязательно.

3 октября. Прошёл месяц, как закончилась моя работа в археологической экспедиции. Самая счастливая пора за последние годы. Ежедневно семь часов однообразного, напряжённого труда, но с тем преимуществом, что каждую минуту возможен сюрприз. Ни с чем не сравнимое удовольствие первым видеть значительную находку, да ещё произведение античного искусства. Не раз соединял черепки амфоры и читал надпись, которой от роду тысяча лет. «М Н X А Н Л» — кто он? Ремесленник, пометивший своё изделие, или владелец? Неважно. Просто встретились человек с человеком, и ощущение этой встречи трогало и волновало. Обыкновенно люди замирают от мысли, что их когда-то не станет. Смерть ужасна в своей неотвратимости. Но мастеру легче. Он оставляет потомкам творения своего таланта и будет в них долго жить-служить.

10 октября. Погода резко переменилась. Целыми днями кочуют тучи, на улицах мрачно. Ходил далеко в лес, лакомился последним кизилом. Хорошо себя чувствую в такие часы. Всё отходит, не существует ничего, кроме неба, моря, леса. Вспоминаю Левитана. В конечном счёте, для человека природа — всё. Она ему даёт наслаждение, мудрость, уверенность, помогает обрести высший смысл жизни. Для меня до конца дней природа будет источником жизнелюбия. В последнее время много беспокойства по поводу бездумного, варварского вторжения в мир природы. Жутко читать о вырубленных лесах, погубленной рыбе и т.п. Самое страшное, что всё остаётся на словах. Несомненно, отношение человека к природе претерпело за последние сто лет существенное изменение. Виноваты ли прогресс, техника? Распалась кровная связь с природой, на неё смотрят как на объект и безжалостно попирают. Лес, поле, река не входят в душу с детства, и потому тревожные голоса не слышны.

12 октября. «Ленинградский проспект» Штока, где особенно хороша И.Саввина, милая и простая, умная женским умом. О лучшей жене и думать грешно. Рита была такой, но я тогда был глуп и незрел. Всё впереди? Как сказать...

«Жизнь Арсеньева»: какое обострённое восприятие у Бунина. Много размышлений о смерти, что окрашивает книгу в щемящие тона. Но когда он возвращается к тому малому и, казалось бы, незначительному, что составляет повседневность, тогда-то всё заполняет страстное желание повторить путь сызнова. Так мог писать только человек, вполне оценивший всякий дар жизни. Вот как надо: удивляться, размышлять и делиться с людьми, заражать их верой и бодростью.

20 октября. Наша станция на Венере. Похвально! На моей жизни всё это началось и никогда не закончится. Вообще, моему поколению будут завидовать. Родились в год Победы, детство отмечено послевоенными тяготами и пафосом восстановления. Наши отцы и матери воевали, среди нас ещё немало героев

Октября, гражданской и Отечественной, первых пятилеток. Всё рядом, не успело отдалиться и остыть. А мы будем связующим звеном между поколениями революции и 70 — 80-х. Завидная участь.

Посмотрел «Журналиста». Удачная картина, но, кажется, высшая премия ей — просто приятная случайность. Главная фигура мелка, хотя она — один из современных типов.

3 ноября. Не первый час идёт юбилейное заседание, Брежнев выступает с итоговой речью. Много в ней хорошего, а прошло всего 50 лет. Что-то будет ещё через полвека? Об Октябре много написано и сказано. Его результаты ощутила прежде всего отдельная личность: безграничный простор для духовного роста, познания, любимого труда. Революция подняла человека на невиданную высоту, сделала его чистым, честным, сильным и гордым. А этим и определились наши успехи.

7 ноября. На несколько минут вернулось мгновение великого вечера 25 октября 1917. В 20-45 раздастся выстрел с «Авроры», и начнется второй полувек нашей истории. На крейсере поднимают флаг... Последняя минута... Белышев отдаёт приказ зарядить орудие. Залп!

20 ноября. Третья серия «Войны и мира». Впечатление потрясающее от разливов народного моря, пейзажей, Бородина. В последнее время много думал о войне, влиянии её на человека, в картине вижу отражение близких мне мыслей. Как-то незаметно Бондарчук повернул пружины многих известных явлений, и всё заблестело яркими, свежими красками. Испытал чувство открытия знакомых истин, которые повторяют многократно, но бездумно — упрощённо. Тех, кто не понимает фильма, жаль. Хороша манера, под стать времени и роману. Дух наш, старый русский национальный дух в людях и делах. Здесь надо смотреть, переживать и по-хорошему завидовать.

Приближается сессия. Готовлюсь весьма рассеянно. Получил в подарок книгу от Онайко, начальника экспедиции. Польщен её памятью и вниманием, казалось бы, кто я для неё? Открывать человека — самая трудная и поучительная сторона жизни.

24 ноября. Умер Корин. В его картинах суровая, немногословно-сдержанная страсть нашей истории. Сильное, мудрое и человечное никогда не режет глаза, таится внутри и лишь в моменты потрясений прорывается наружу, чтобы защитить себя.

Трудно художнику, трудно не только от самого себя, — от нелепостей, фальши и дикости нашей жизни. Что получал он взамен от общества? Мне снятся музыка и книга, они делают меня, а те, кто запустил их в вечность, умирали от голода и одиночества, спивались, кончали самоубийством. Посмертное признание и обожествление? Но живому нужно живое.

4 декабря. Несколько дней, увлёкшись, работал над письмами Пущина для курсовой «Декабристы в Сибири». Хочу хотя бы бегло проследить этапы их духовного развития в ссылке. Письма этих людей — маленькие открытия жизни, той самой, в которую их вытолкнула судьба. Хорошо понимали, что навеки связали себя 14-м, и это дало им силы устоять под ударами испытаний. Их подлинная трагедия в другом, и её ощущаешь в каждой строке. Они убивали в себе мысль, ум работал нервно для того, чтобы тут же парализовать себя сознанием собственной ненужности, оторванности от всего живого. Думы вызревали и погибали бесплодно, оставляя лишь пепел.

Какое-то странное состояние не покидает меня. Кажется, что атмосфера общественной жизни страны натянутая и слащавая. По крайней мере, такой она представляется со страниц газет и экрана. А ведь ясно, что внутренняя наша жизнь не ограничивается славными починами, трудовыми победами и спортом. Что думает современник? Вообще, каковы люди нашего времени? Противен процесс духовной нивелировки. Вырабатывается какая-то пресловутая «правильная» линия поведения и проводится везде грубо, до тошноты приторно. А ведь в сознании многих сложная жизнь, которая не может не копошиться, если человек не одеревенел окончательно. Слава богу, есть гениальные книги — поддерживают, окрыляют.

Твардовский — великий человек. Читал его стихотворения последних лет, свежие и сильные, с огромным смыслом. Язык «Тёркина» — как у Пушкина в сказках, и совсем другой. И повсюду ясный, здравый взгляд самого поэта. Времена разные, но во все времена существует незыблемо одно и то же, а всё остальное — черты эпохи. Сколько их уже было, и всё пошло прахом. Смешно только видеть, как взрослые дяди кривляются и паясничают, словно в балагане.

Давно не ходил в лес, непогода: Но не скучаю, музицирую, читаю. Так привык к столу с книгами, что более ничего не надо. Оставаться самим собой и делать любимое дело, вкладывая душу без остатка.

6 декабря. Толстой в дневнике: «…есть люди до такой степени чуждые, далёкие в том состоянии, в котором они находятся, что с ними нельзя обращаться иначе, как так, как обращаешься с детьми — любя, уважая, оберегая, но не становясь с ними на одну доску, не требуя от них понимания того, чего они лишены. Одно затрудняет в таком обращении с ними — это то, что вместо любознательности, искренности детей, у этих детей равнодушие, отрицание того, чего они не понимают и, главное, самая тяжёлая самоуверенность».

Глубоко верно. Чтобы не оказаться в положении таких детей, следует до всего дойти самому, открыть своим умом и опытом то, что другим уже известно. Только так можно понять других и отстоять свои убеждения, ибо они стали частью личности. Радостно находить в своих исканиях отголоски чужих мыслей, это неизбежно, когда работает голова.

7 декабря. День рождения, 22 года. Мать подарила отличные вещи. Она у меня странная. Хочет быть похожей на других — и не может, не владеет собой. В ней есть замечательные черты: трудолюбие, одержимость профессией, ответственность. Для общества она желанный человек, но семьи у нас никогда не было. Она сама страдает от этого, а у меня много изъянов, от которых не могу избавиться: замкнут, ленив, часто груб и болтлив. Характер не выработан.

10 декабря. С особенным удовольствием провёл экскурсию для молодых морячков. Внимательные и воспитанные ребята.

Сильнейшее впечатление от «Манфреда». К музыке обращаюсь всякий раз, когда испытываю неодолимое влечение. В ней действительно находишь опору в разных состояниях души. Понял, что все объяснения и толкования музыки излишни, они скользят по поверхности и даже самые талантливые лишь намечают пути развития музыкальной мысли.

18 декабря. «Повести о прозе» Шкловского — умная книга, напитала. Всё приобретаю с трудом, многого не понимаю, а природной хватки нет. Какой-то середнячок между обывателем и интеллигентом. А достоинство в полной мере развито у того, кто знает себе цену. Человеку скромных способностей остаётся окунуться в труд и не выделяться, ибо выделение будет амбициозным. Всякая слава у маленького человека короткая, пощекочет ему самолюбие и растает. Истинная слава, не колхозницы и футболиста, прежде всего разумна и, значит, основательна. Здесь есть, что уважать и перед кем преклоняться, потому что субъект славы возвышает людей. Газетная трескотня о «человеке труда» лжива, так как ничего, кроме тщеславия, не прививает. Для нас достаточно уважения близких и окружающих, их удовлетворения нашей деятельностью. Всё остальное неискренне, и не в этом социализм. Что это за «моральные стимулы», если на истовом труде мир держится с сотворения? Почему не работать без подстёгивания? А ежели поощряют разными способами, незачем одно выдавать за другое и прикрываться принципом, что социализм возвысил труд. Жизнь должна быть простой и ясной в своих основах. Между людьми всегда будут сложные отношения, но государству не следует извращать то, что издавна было непреложно.

24 декабря. Через три дня в Москву. Поездки жду с нетерпением, это непрерывное общение с молодёжью 15-17 лет. Интересно за ними наблюдать, слушать и делать выводы. Сокрушаются о падении уважения к старшим, а их часто уважать не за что. Сужу об этом не только по своим школьным годам, но и по работе в школе. Время сложное, а взрослые не на высоте, дидактика же пользы не приносит. Кто не просто износил жизнь, а осмысленно, к тому юнцы сами тянутся. Серьёзность, ум, цельность и благородство они умеют ценить сегодня, как никогда. Равный с равными — определяющее правило в общении, и авторитет обеспечен.

Замечаю, что к людям тянусь, охота с кем-нибудь крепко подружиться. Впрочем, сойдусь не со всяким. Полгода назад пережил три счастливейших дня, когда встретил понимание 18-летний Саша тоже испытал что-то вроде вспышки чувств. Но он уже охладел ко многому и смотрит на человека крайне односторонне и подозрительно. Много о нём размышлял. Со временем из него вырастет крупная личность, а уж добиваться намеченного он умеет. Этот юноша сдвинул, подтолкнул моё развитие. Трезвость взглядов должна быть присуща каждому, но она должна слиться с нравственным восприятием жизни, познанием с высоты добра, веры, правды. Так, как народ осознаёт свою историю в былинах, песнях, сказках. Этому надо учиться, но как раз в воспитании убивают либо одно, либо другое. И вырастают восторженные идеалисты или хладнокровные умники. При всём том, первого меньше.

1968

5 января. Вернулся из Москвы. Изрядно устал, но доволен. Удалось вдумчиво посмотреть на кое-что в музеях, например, открыл Шубина, его героев. Смотрели в глаза друг другу, и складывался безмолвный диалог. После Шубина всё показалось мелким, пропала иллюзия созерцания наедине. Может быть, потому, что совершенно невозможно сосредоточиться: непрерывная суета в залах, смешки, разговоры. Побывал в поэтичном домике Васнецова. Дух его — упрёк современности.

Старый год провожал добрым словом. Там осталось и первое удачное выступление в университете, и июньские ночные откровения, и «Жизнь Арсеньева», и блаженный месяц у моря на раскопках, и, наконец, ещё один шаг к духовной зрелости. Отличный год! Читал ребятам Лермонтова, неумело танцевал, играл в «ручеёк» и вообще дурачился. В группе было 120 школьников, многих я завоевал, а со старшими поговорил доверительно. Чувствуется в них добрая закваска, но встречаются и совсем дички. Среди людей шлифую поведение, приноравливаюсь к разным типам.

Москва смахивает на вертеп, вся из людских муравейников, течёт, оглушает, давит. Я там, как рыба на льду, страшно устаю и в душе проклинаю условия современного существования. Большой город — беда, которую поправить, наверное, не удастся. Привез новые записи. Слушал «Арлезианку» и дрожал от восторга.

7 января. «Моцарт и Сальери»: людей надо оценивать и по уму сердца. Встретил школьную подругу с сыном. Упоение счастьем в глазах, голосе, жестах.

В библиотеке подавленное состояние. Тысячи лет сгустились в сотне томов. Люди изначально были талантливы. Можно сказать: от рубила до спутника. Но нельзя сказать, от наскального рисунка до Пикассо. Получится арифметика, глухое невежество. Восприятие жизни в искусстве всегда было неподражаемо изумительным.

Речь может идти о разных характерах и способностях. Но все, без исключения, обязаны учиться, совершенствоваться всю жизнь.

Тогда не будет полярного различия между индивидами, полнее можно выявить себя в обществе.

19 января. Читал урывками, между учебниками, «Живых и мёртвых». Когда дошёл до того места, где 300 измученных людей с боем выходят из окружения, то не сдержался и заплакал. Что все мои переживания и сомнения по сравнению с тем огромным и жгучим чувством, охватившим миллионы людей в первый же день войны! Что значат все мои размышления о жизни и смерти, которые тогда вмиг обесценились, а Синцов, Серпилин, маленькая докторша, старик сумели подняться выше убеждений эгоистичного рассудка. Без мёртвых не было бы живых, совести, чести, великодушия. И для меня минувшая война то же самое, чем для Герцена был 12-й год. Она закалила, открыла глаза, помогла во многом разобраться и им, и нам. Я задаю себе те же вопросы, которыми мучились в 41-м. Но важно и другое. Мои отцы не прятались за глубокомысленные навязчивые вопросы, когда увидели за ними неизбежное.

5 февраля. Довольно скучная и однообразная сессия. Получается, что не люди идут к знаниям, а знания навязывают им. Встретился с Сашей. Он всё тот же, скептик и немножко циник. Смотрел с сожалением.

18 февраля. Превосходный день. Ярко-синее море, прозрачные дали, чёткие громады гор со снежными прядями. Публика выплеснулась на улицы — наслаждаться покоем, теплом, вниманием. По утрам самозабвенно поют скворцы, ночами эстафету принимают коты. Все любят, я только наблюдаю.

Трудно дается курсовая. Куда проще составлять произвольные компиляции. Но ведь надо же узнать и проверить себя по-настоящему. Читаю трилогию Федина. Хороша.

10 марта. Сестра затащила на молодёжный «огонёк», до сих пор не приду в себя. Шабаш, полный непристойностей и безвкусицы. Девицы в платьях-халатах, с влажными губами, откровенными взглядами и манерами; парни, скучные, пресыщенные, развязные и играющие под мужественность. Пили, вставали и толклись среди столов, снова пили, хлопали стаканы и бутылки, швыряли друг в друга хлеб и огрызки, закатывались безобразным смехом и снова вожделели.

По газетным статьям все учатся, читают Пушкина, увлекаются музыкой и спортом Какая чудесная растет молодёжь! Разве в системе бездарности «огонёк» выделяется, когда кремлёвская сцена то и дело превращается в смотр народной верноподданности.

«Манон Леско». Для умного де Грие есть любовь и всё остальное. Какая сила презрения к этому миру! Порочные Манон и Грие заставляют его служить своей страсти. Можно ли было злее и человечнее написать книгу? Кто любит безумно, тот уже гений. Но ведь любить надо уметь, это узел, который завязывается постепенно.

Прошло слащавое 8 марта. Особенно не люблю сей праздник, насквозь лживый и игрушечный. Тронул фильм «Бабье царство». Наверно потому, что и тысячной доли страданий не выпало. Легко жить. За меня досыта наработались и наплакались. А мне остаётся морщить лоб и проповедовать, что каждый трудись по силам и способностям. А кому ведомы мои силы и способности, кто в них нуждается? Что есть, чувствую, и то вымирает. По-старому жить не хочу, по-новому — не знаю. Остаётся накапливать в себе.

15 марта. Читал текст новой экскурсии коллегам. Глухое невежество и разница в душевном настрое: «диалог Чехова и Книппер утомителен, надо сократить; не упомянуты многие писатели, посетившие город» и т.п. Многих можно понять, но не оправдать. Стараюсь быть простым и внимательным.

Шум вокруг «Нашего современника». Ничего не скажешь, честный, открытый фильм, но запоздал лет на пять, если связывать его с конкретным временем. А вообще следует отнестись спокойно. Он в лоб бьёт, хотя и не без пользы.

7 апреля. Ночи стоят мягкие, нежные, благовонные. Полупрозрачное небо, засеянное звёздами. Днём жарко. Гудят пчёлы, с кончиков виноградных лоз срываются капли сока.

Был в Ленинграде. Его красота чрезмерна и парадна. В глазах рябит от золота, лепки, роскошных драпировок. Бездна вкуса и изобретательности, да всё на один манер и чужое. В Эрмитаже долго сидел перед «Блудным сыном». Как сумел Рембрандт нехитрым сюжетом сказать людям об их главной беде и радости? Ходят они разными дорогами, ищут призвание и успех, терпят поражения, мучаются, прозревают... И какими бы ни чувствовали себя сильными и независимыми, вдруг неотступно возникает потребность в милосердии и прощении, в том, что в юности кажется лишним и старомодным. Какая сила держала наш фронт? Она исходит от рук библейского старца.

В вагоне услышал историю мародёра. В войну он снимал деньги с трупов, вместе с женой отмывал их и сушил на солнце, складывал в ящик. Купюры быстро накапливались, и мародёр подумывал уже о конце войны. Но не дождался: подорвался на мине, когда выворачивал карманы очередного трупа.

18 апреля. «Исповедь» Руссо достойна глубочайшего уважения. Я подписываюсь под этой смелой и человечной книгой. Могу сказать теперь тем, кто хочет разобраться в себе и других: читайте «Исповедь». Всегда есть теоретики, которые интимные переживания и возмужание человека в одиночестве объявляют низменными и ненормальными. Наверно, подобная философия внушается им свыше. Чем можно руководствоваться, разделяя на правильное и неправильное то, что присуще человеку органично? Благодаря усердию этих писателей, выработалась даже чёткая классификация нравственного и безнравственного для внутреннего мира. Мы терзаемся угрызениями искусственной совести. Руссо сбросил псевдоморальные оковы и показал человека в его истинном движении и росте.

В Китае недорослей не путает абсолютное сходство между собой и душой, и обличьем. Их славу решили разделить в Варшаве. Ослы! Этот нигилизм мне хорошо знаком по экспедиции, тот случай, когда без царя в голове. Думаю, что красота цветущей вишнёвой ветки может излечить таких людей от всего наносного / и Саша согласился/ Только одна ветка! Или воловьи спины гор. Или грандиозная картина солнечного света, когда он падает сквозь небесные окна на серое море, и оно вспыхивает раскалённым добела куском железа.

25 апреля. Хотя я вырос на городской окраине, рядом с природой, я совсем её не знаю. Люблю природу слепой, безотчётной любовью. Помню, как зажгла меня книга Верзилина, сотни раз удивлялся, пока читал, и с тех пор не перестаю удивляться. Сегодня долго бродил по знакомым местам. Остановился перед лесной яблоней в цвету и разглядывал переливы белого с розовым на солнце. Из чашечки в чашечку переползали пчёлы, тяжёлые шмели касались цветка, и лепестки невесомыми каплями опадали на луг, ручей. Безмолвное осыпание яблони напомнило подсолнух, тронувший земной красой убитого пулемётчика Шолохова.

1 мая. Экскурсия с ленинградцами. Вначале были сердиты и недружелюбно настроены, но вскоре оживились, подобрели, а в конце и вовсе преобразились. Многие сами прошли войну. Чтобы заставить их снова вернуться в минувшее, надо к собственному восприятию войны примешать чувства военного поколения. Дело это трудное, легко, помимо прочего, сбиться на беспристрастность и отчуждённость при многократных повторах. Подобное замечал у многих экскурсоводов: рассказывают о подвиге, а думают о гастрономе. Стремлюсь каждый раз заново сжиться с предметом повествования, увлечь слушателей своим волнением и заинтересованностью. Часто удаётся, и тогда речь льётся свободно, а рассказ приобретает характер первозданности. Если настроения нет, то выручает только опыт.

После экскурсии меня отвела в сторону пожилая пара, оба в наградах. Он спросил: — Вы упомянули Машу Виноградову. Откуда знаете о ней? Я объяснил. Мужчина пожал мне руку, а его спутница сказала, что про Виноградову они слышат из чужих уст впервые и потому очень мне признательны. Оказывается, оба — малоземельны, Машу знают хорошо. Она была единственной женщиной, которая в составе десанта Куликова высадилась в Станичку 4 февраля. Жива, работает в Москве, переписывается с однополчанами.

23 лет

12 мая. Из рабочей поездки. Наслушался вздохов и классических восклицаний. Как всё-таки агрессивна и всепроникающа пошлость обывателей. Как они бесцеремонны в общежитии и уверенно — наглы в своих притязаниях. Налёт культурности делает таких людей ещё более отталкивающими.

Наблюдал проводы новобранцев. Сотни лет уживаются в этих проводах два противоположных чувства, которые роднит настроение тревоги и беспредельного излияния.

19 мая. Осознал, что безгрешным и бесстрастным всю жизнь не проживёшь, даже оправдывая подобную позицию мерой терпимости или неприятия. В каких пределах можно оставаться спокойным за совесть? Всякий раз следует решать самому, но дрянь не щадить, несмотря на поражения.

30 мая. Как и декабристы когда-то, с нетерпением жду вестей из Франции. Не может быть, чтобы всё это закончилось пустяком. Решительность поразительная, растерянность и слабость явные.

11 июня. В двух могилах на Арлингтонском кладбище погребена человечность Америки. Равнодушное и злое общество, развращено подачкам и тщеславием.

25 июля. Дома почти не бываю. Теплоходы и автобусы, люди и люди, почти все на одно лицо, по-детски капризные и требовательные, часто бестолковые. Поражаюсь предприимчивости местных дельцов, деньги выжимают из каждой мелочи. Наши курорты — вещь скучная и однообразная, карусель для взрослых, которые, однако, довольны. Всё это ерунда, но когда мимо меня пронесли 20-летнего парня, почудилось, что хоронили меня самого. Со всем смирюсь, всё пойму, но только не это. Как неестественно плотно были сжаты веки на матовом лице

В разных местах завариваются крупные события и понимаю, что должен за ними поспеть, чтобы остаться думающим человеком. Не того сорта, которые из кожи вон лезут, чтобы о них узнали все Непрерывная осмысленная работа где бы то ни было, без фальшивой заботы и шума, даёт большую пользу, чем кратковременные эффектные выпады.

27 октября. Через пару дней уезжаем. Колебался, представляя новую обстановку, трудности. Потом понял, что это не имеет никакого значения. Раньше, позже — всё одно, неизбежное. Терять нечего. Сейчас жду отъезда с нетерпением, гадаю, где буду работать, вспоминаю школу и первый опыт. Робею, но нет ничего труднее, как облекать в плоть будущее.

Новый космонавт, юбилей комсомола и соответствующее отражение на радио и ТВ. Начинаю понимать неизбежность пропаганды для подавляющего большинства, иначе незанятый ум обратится к первобытной основе, как в Чехии Не пришло время для мудрости, приходится рубить сплеча, огрублять. Не скоро наступит на земле царство философов. Мудрецы всех времён об одном, а народ — о другом. Почва есть, условия есть, но только начало переворота, и надобно работать для него. Ни утописты, ни Толстой не ошибались, но они начинали с конца, когда ещё не обозначилось и начало.

За 6 часов перечитал «Остров сокровищ». Славная книга. Тоскую по прошлому, все наши романтики в искусстве — последние его отголоски. С годами книга станет ещё слаще и приманчивей, потому что уже никак нельзя вернуть утраченное. И пираты — не злодеи для нас, а наша невосполнимая частица.

14 декабря. Омск. Почти месяц в школе, веду уроки музыки. Не новичок я, а на что-то надеялся. Напрасно, и трудно мне сейчас, как никогда. Есть дети с серьёзными задатками, но лиц их не видно и жаль. Я смешон, конечно, для 14-летних сорванцов, и они нагло торжествуют. Школа мыслится всеми как обязательное заведение, и потому её давно уже превратили в богадельню для малолетних и в вечный воскресник для взрослых. У мальцов преобладает самодовольство и сытое равнодушие, у педагогов — привычка и покорность. Работать в школе — мучиться ежедневно от несуразностей нашей жизни.

Нет, я был не прав, оправдывая методы наступления. Это не забота о людях, не желание помочь им, а ещё большее развращение их, торможение роста. Туполобые критики школьного дела хотят выдавить из школы жизнь и построить в ней идеальное царство. Надо двигать вперёд все области наших отношений, а не стремиться делать это искусственно только в школе. Сизифов труд.

17 декабря. В «Комсомолке» дневник и письма преуспевающего производственника. Кладет бетон, горит жаждой новых дел, но для чего бить в литавры? Сознания правильности своей жизни, своих успехов должно быть мало для человека. Описание личных радостей в свете их обыденного видения никому не интересно. К газетным публикациям можно подклеить сегодняшний разговор в учительской: — Вы, пожалуйста, не увлекайтесь новизной, забывая о старых, испытанных методах. — Как же без нового? Надо, надо. В такой век живём, что без нового нельзя.

Какова аргументация! Подделка под век там и тут без желания посмотреть в глаза правде.

Ест меня червь сомнения, настроение скверное. Три года назад выматывался на заводе, скрипел, как снег под ногами, голова была ясна, жил без натуги, любил. Странно, что одной полосе уже завидую. И любить — не любил, больше собой восхищался, своим умением говорить и казаться умным. Рита поверила, но честь ей, что ни на миг не признавала меня мужчиной. Теперь, должно быть, только улыбается, а нет-нет, да и затуманится. И у неё, и у меня тогда проснулись подлинные нежность, целомудрие, пылкость. Она по-женски привнесла это в наши отношения, так до конца и не раскрывшись. Пучок фиалок, однажды ею подаренный, я и сейчас обоняю. Помню первый её поцелуй, долгий и сладкий, трепетные чуткие пальцы. И как бы несовершенна была моя любовь, сколько бы в ней ни было ребячества и эгоизма, без неё я не трону женщину, не полюблю легко и безоглядно. Счастье, что моим смутным устремлениям к идеалу суждено было в первый же раз так сильно и прекрасно разрешиться.

1969

1 января. Новый год в компании друзей Зориных. Разумней было бы по привычке остаться дома, и тогда не стал бы смущённо улыбаться и скрывать неловкость. Анекдоты на вечную тему, невыразимая скука от заурядной болтовни. Все они слывут за порядочных, интеллигентных людей, прилично работают, занимают престижные должности. Сколько мог заметить, довольны всем. Для них работа и отдых — вещи совершенно противоположные, каждая со своим прописанным содержанием и ритуалом. Не дай бог так жить. Ведь раз этих людей уже жестоко обманули, а они даже не заметили, не спохватились. Единственной реакцией на случившееся стало отчётливое разделение жизни на служебную и личную, т е. то, что почти не встречалось до войны и после неё.

Тенденция развития всё явственней проступает наружу, а эти люди понять её не в состоянии. Вот чего я боюсь, думая о школе. Конечно, подростки станут порядочными людьми, но каких сил им это будет стоить, если после школы придется начинать сначала. А немалая часть так и останется просто работниками. Раньше в основном нужны были они, теперь люди иного рода. Растить таких — вот дело власти и интеллигенции. Типы тружеников были неизбежны в начале нашей истории. Мне легко теперь жить, потому что они были голодны и на одном вдохновении строили основы моего благополучия. Теперь наступила пора для трудностей другого рода, и никак нельзя сдерживать эти порывы, пытаясь подавить их или законсервировать, внушая изо дня в день слабым людям стандартный комплекс материального и морального благополучия. Даже с Новым годом не мог поздравить людей секретарь. Не нашёл проникновенных слов, а тупо бубнил затёртые фразы. Жить становится трудно, могут быть большие трагедии.

Дети есть дети. С них многое сняли, не потрудившись дать столько же взамен. Я с ними мягок, от иного подхода пользы не вижу. В школьном море не пловец, Аника — воин. Волна разбивается о берег, и вода исчезает среди камней. Но вот на последнем уроке окружили меня тесно шестиклассники и стали просить показать четвертные оценки. Не оценки нужны им были, а просто хотелось рядом потолкаться, заглянуть через плечо, задеть. Не умею ещё радоваться таким пустякам, замечать крохотные сдвиги в обычном течении будней. Пусть непослушны и шалят, но если 10 минут с удовольствием пели — это уже удача.

Ярые морозы, нежелание работать, бессонница. Нужен близкий человек. Если бы не книги — пропал. Думаю, что лучше пребывание в состоянии старосветских помещиков: они — добрые животные /именно потому и добрые/, с ними легко и безопасно. Существа промежуточные выше их по развитию, они схватили низменную суть жизни и приспосабливаются к ней. От них жди зависти и подлости.

7 февраля. Будь моя воля, распустил бы студентов по обширным полям науки, куда кого влечёт. Пускай бы писали творческие работы и мудро беседовали с профессорами. Уверен, что лишних не будет. Надо развивать не бездонность памяти, а бездонную способность к мышлению.

20-го приехал в Ростов, а 21-го пришёл Саша. Он опростился, понял необходимое. Признался, что очень хотел встретиться. Я тоже, но далеко не в той степени, как год назад. Отношения стали совсем ровными и уважительными, говорили мало, понимая друг друга с полуслова. Он верно заметил, что я развиваюсь замедленно. Но вот в чём штука: если я, вследствие такой замедленности, перешёл его дорожку, то он перейдёт мою в силу быстроты собственного роста.

Посмотрел «Карамазовых» Я не знаю пока Достоевского доподлинно, но предвижу, что скорое свидание с ним будет многообещающим. Какими бы ни были герои Достоевского, в пределах того, что им дано, они и созидатели, и разрушители. В четырёх утлах паршивого захолустья они умеют жить необузданным полётом страстей и желаний. Праведно ли, грешно — не важно. Важно, что сильно и талантливо. Очень занимает эта черта в человеке, переходить с одного уровня на другой до высокого накала на пространстве ограниченном, с заданными обстоятельствами, без видимой линии горизонта Ныне поглощены изображением героев другого рода, тех, над которыми царят мёртвые, но зато колоритные декорации: стройка, плотина, морозы, темпы…

Лебрен в воспоминаниях приводит слова Толстого: «Как прекрасна, как удивительна старость. Нет ни желаний, ни страстей, ни суетности...» Сплошь и рядом вижу старость пустую, безмозглую и потому отталкивающую.

9 марта. Мучаюсь с курсовой, даётся туго. Дни тяготеют к весне, ночи — к зиме. Робкая капель. Необходимость идти в школу вызывает тоску и отвращение. Жертвы — все, я только слишком явная и потому нежелательная. Дети, слава богу, бунтуют, не дают отстояться грязи.

29 марта. Закончил своих «Героев русских былин». Вчера педсовет, поведение девятиклассника. Заставили извиниться, он сквозь зубы и хлопнул дверью. Трудно себя отстоять.

1970

22 мая. Новороссийск. Впервые «Гамлет Щигровского уезда» Поразительное сходство с записью 18 декабря 1967 и настроением последнего времени. Точно, очень точно, действительно не оригинал, «...на серединке остановился: природе следовало бы гораздо больше самолюбия мне отпустить либо вовсе его не дать». Отсюда всё и идёт. Да неужто мне определена его судьба? Ощущаю, что жизнь мимо проходит, а я не умею, не могу войти в нее. Хуже всего то, что обыватели признают за своего: как бы ты ни ставил себя, а среди нас пребываешь, мы имеем на тебя полное право. Ты – неудачник. Но я на самом деле никуда не стремлюсь, это утешает. Хотя в мыслях кем я только ни был.

8 августа. Перелистал первоначальные записи и вижу, что они не верны безусловно, ибо писались и для чужих. Впрочем, разве этим они не красноречивы? Сильно переменился после Омска. Вижу себя теперь точно одиноким и на своём месте, незаметно определился за последний год. Бывают невыносимые дни. Как много стал видеть и как опустился! Прошлый год, осень, свежие лунные ночи, небывалый прилив сил и желание любить. Удивительная короткая пора. Затем снова ровное состояние «в себе». И теперь тоска и отсутствие желания одновременно, язвительность вместо простоты и сознание, что выгляжу холодным умником.

Дивлюсь, как вырос кинематограф. Он заполняет литературную пустоту. До сих пор отчётливо помню «Трое», предсмертную улыбку Карениной. Чудо! Написал, но постеснялся отправить письмо Самойловой:

«Давно порывался написать Вам и теперь, снова увидев Вас в образе Анны, решаюсь это сделать. Промолчать мне трудно. Может быть, впервые в Вашем лице я обрёл зримого единомышленника и друга. Порывистое, прямодушное, человечное сердце Вашей Анны бьётся так горячо к сильно, что не может не вызвать ответного движения, многим становится не по себе».

Пробежал мемуары Жукова, книгу века, как её величают. Расчётлив не в меру, благоразумно умолчав не о войне. Видно, что автора крепко обидели, и он обиду' хоронит в объективизме повествования. Помню, два года назад читал Писарева, как он изумил и обрадовал. Нескончаемый поток ума и отваги, независимости и дерзости. Он сказал мне: не бойся, не укрощай себя, верь себе. «Три минуты молчания» Владимова написаны с писаревской смелостью. Наши охранители поспешили распять его без гвоздей — чернилами.

18 августа. Рядом со мной живёт мужик 48 лет — забитое, жалкое, почти неграмотное существо. На лице всегда печать растерянности и недоумения, временами прорывается озлобление и рядом с этим — безумная, раздражающая меня вера в свою судьбу, надежда изобрести что-то небывалое. Перетащил, надсаживаясь, со старой квартиры кучу инструментов, кипы старых журналов и расхожих пособий, листает их на досуге и лелеет мечту отомстить людям, заявить о себе. Только пять лет жил в семье, а то скитался, был чернорабочим. Никто не обращал на него внимания, простодушная странность и уродливое достоинство отпугивали. Не могу видеть и слышать его, хотя он добр и мягок. Лишь временами он догадывается, как несправедливо обошлась с ним жизнь.

В «Комсомолке» исповедь одного рабочего. Все его попытки сделать что-либо доброе для соседей натыкались на их крикливую ненависть и равнодушие. Человек растерялся и с горечью спрашивает: может быть, я не так делаю или не ко времени? О, мне хорошо знакомы эти самодовольные типы, они, не моргнув глазом, проходят невредимыми через все поветрия. Им постоянно внушают и они крепко уверовали в то, что являются хозяевами страны, и живут тяжело, разгульно, скудоумно.

Как мы будем жить дальше? Тревожит, а правильного ответа найти не могу. Понимаю, что существующая сумятица есть следствие исчезновения народа как целостного общества со своей духовной и трудовой жизнью. Ни о каком народе в прежнем, глубинном смысле этого понятия и речи быть не может. Есть аморфная масса, в ней преобладают черты зависимости и полное отсутствие достоинства. Из массы должен сформироваться новый народ, но это уже даль, в которую и заглянуть-то страшно.

8 сентября. Наше сытое общество посмеивается над Раскольниковым, его терзания и стоны кажутся надуманными и театральными. Пожимают плечами и, наверно, вспоминают: всех обиженных не утешишь, голодных — не накормишь. А Раскольников — сама жизнь с её рытвинами и ухабами, неустроенностью и душераздирающим отчаянием. Он нашёл в себе место для преступного и возвышенного и погиб, когда попытался их примирить. Нас всех питает одна святая страсть — быть человеком, и нет места упрёкам, если приходится платить слишком дорого.

У Герцена хорошо об одиночестве. Но зря он за Базарова разгневался на Писарева. Тот имел в виду типичных людей, а Герцен и его круг к ним не относятся. Старик ревниво оберегал свое дело и временами сомневался в потомках. Напрасно.

Сказки на английском — зелёное яблоко, одна фабула. Вот что есть язык — история, быт, поэзия, разум, одним словом — всё.

16 сентября. Опять эти восхитительные ночи! Внизу, в долине, скопище крикливых огней, вверху — скудный блеск звёзд и победительный, пластичный, всепроникающий свет Луны. Пользуюсь холерным затишьем и блаженствую у моря. Написал ей письмо.

20 сентября. Ничего нет презренней человека, не испытывающего любви и желающего жениться. Пока встречал людей, которые обзаводились семьей только потому, что время не терпит, а потом «можно и мужа полюбить». Одно из двух: либо любовь переродилась, либо доступна весьма немногим.

21 сентября. Студент-медик сокрушался: — Работаем дни напролёт, а кормят впроголодь, на 80 копеек в сутки. Обещали заплатить вдвойне, потом — как обычно и, наконец, сослались на то, что «нам после войны было труднее».

Юбилейное издание Фета. Его жизнь — мне утешение.

22 сентября. Моё тело живёт для головы, оно никого не радовало, это молодое загорелое тело. У некоторых тела — совершенства, я любуюсь ими со стороны, как античными статуями. Осознание некоторой ущербности, зависть к красивым животным, красивым и нередко счастливым. А я стою в отдалении и жду своего часа, который может не наступить.

23 сентября. День студёный и блеклый. Солнце тусклым пятном, лес побурел, но держится. Редко-редко вспорхнёт светлой желтизной шапка вяза, и снова глухие краски рыхлого лесного покрова. Всё исхожено да истоптано, корчуют и валят, понатыкали дачек. Хозяйка на меня косится: я — книгочей, а она, как жук-навозник, без устали пристраивает, ухичивает, копает, укладывает. От меня ей проку мало, одна квартплата, и потому я — никчемный.

Что ни дом, то гнёздышко, которое плетут и утепляют всю жизнь с завидным усердием. Если бы каждый положил на себя хоть 1/10 этих трудов! А газетки всё бьют из пушек по воробьям, только заштопают в одном месте, как в другом прореха. Что поделаешь, масса-то передовая, а вот единицы портят картину. Тон, тон надобно менять, чтобы разворошить эту советскую массу.

Запоем перечитал Щедрина. «История одного города» — наш скотный двор с послушной скотиной и болванами-скотниками. За границей двор почище, а в остальном мы на равных.

24 сентября. Чтение «Головлёвых» и «Пошехонской старины» — неизъяснимое наслаждение. Нравится погружаться в тину усадебного быта, прощупывать его день за днём, дышать его плотным воздухом. Слов нет, смрадно и гадко, но об этом не думаешь. Для Толстого «Старина» означала одно, для меня — другое. Так никто не писал — осознанно — художественно. У других крепостничество было фоном, у Щедрина — обнажённый кусок жизни со всеми его капиллярами и запахами. Но мне-то, мне что до этого? То ли притягательный и уродливый уют, тепло своего угла, значительность и ничтожность домашних дел — суеты, чему отдаются все, кто полностью, кто частично. Это тыльная сторона, без спасительных покровов сладкоречия, и двигатель, и цель, и награда. Мода на Толстого и Достоевского. Почему не на Щедрина? Он обыкновеннее и, значит, современней. С ним ясно видишь, какие силы надо иметь, чтобы выйти на простор и не столько заразиться, сколько не обмануться.

1 октября. Счастье — вещь относительная. Теперь для меня недосягаемо. Понял драгоценное свойство детства — бессвязность, ему по привычке продолжают следовать и взрослые. Ничтожный вопрос: брать или не брать чаевые таксистам, — дискутировался в четырёх номерах «Известий».

2 октября. Частенько копаюсь в своём детстве, оно начинает занимать меня. Многие в своём детстве гости редкие и снисходительные. Они, впрочем, и в собственной жизни гости, не помнящие начала, не думающие о конце. Для них годы, как дорога с редкими фонарями: скорей бы добраться до светлого места. Всё остальное — досадные заботы и неустранимая скука.

10 ноября. Из Омска, где пробыл месяц. Дорожные знакомства. Девчонка-мать с годовалым младенцем, ездила к мужу-солдату. Неустанно, с наслаждением возилась с сыночком: кормила, играла, чистила и, по-видимому, ещё не пришла в себя от того, что смогла произвести на свет такое удивительное существо. Когда я, угрюмый и неразговорчивый, обращался к ее сокровищу, она прощала меня и становилась в душе моим другом. Счастье её непередаваемо, его можно было осязать.

На обратном пути в купе три женщины: худосочная, безжизненная особа, продавщица из универмага, не скрывала, что я ей нравлюсь; полная ей противоположность — дородная, крепкая и смешливая бабёнка лет сорока пяти и, наконец, женщина интеллигентного вида, настолько невыразительная, что я поначалу её не видел 7-го они кутнули, не оставив без внимания меня. Пришлось присоединиться, ибо назойливые приставания и упрёки хоть кого выведут из терпения. Все быстро захмелели, Вера Павловна стала даже развязной. Я невинно оборвал её, она смутилась и вскоре призналась, что сделал это вовремя. Оправдываясь, сказала, что вино раскрепощает. Я промолчал, но подумал: пьют охотно потому, что это самый доступный способ разогнать уныние.

Разговорились, причём инициативу захватил я. Оказалось, что собеседница-преподаватель немецкого языка в институте, 31 год, минувшим летом испытала потрясение — не приняли в аспирантуру. Это стало для неё полной неожиданностью: способности и знания блестящие, уверенность в себе неколебимая. Школьная золотая медаль, диплом с отличием и предложение остаться в вузе, успешная работа и признание. И вдруг удар, а вслед за ним подавленность и безнадёжность. Знакомое состояние, у одних в 17, у других в 35.

— Меня никогда не настигали разочарования такого рода, — заметил я.

— Тогда вы счастливый человек.

— Да, потому что выбрал для себя жизнь относительно независимую.

— Но почему я должна отказываться от того, что меня влечёт и составляет цель моей жизни?

— Если цель настоящая, то не место отчаянию. А вы убедились в низости общества и добиваетесь его признания.

— Да, оно мне необходимо. В конце концов, у меня есть честолюбие!

Я подумал: о, моё честолюбие не прикрыть ни одним дипломом. Вряд ли она поняла меня до конца. Есть разговоры, которые подводят черту. Увидел себя со стороны и ощутил свою силу.

Ещё зек, молодчик 25 лет, пять отбыл в колонии за дикую расправу. Много рассказал свежего и грязного, когда коротали время на вокзале. С трудом подыскивал слова, то и дело переходил на мат. Животное высокомерие, беспощадно подавляемое в колонии, теперь снова пробивается в словах и замашках. Как противоядие потерянным годам, его гложет одна дума: — Чем я хуже других? Тебя, вон того, что распевает под гитару, этого фраера с сигаретой и чувихой? Но тайно он сознаёт, что не чета этим благополучным к везучим, и дразнит их мелочными выходками и цинизмом манер. Станет ли он, как все, или заматереет в бессильной ненависти? Я бы не хотел ни того, ни другого.

В читальном зале «Повесть о пережитом» Дьякова об ужасной подкладке нашей жизни. Поздно нам позволяют заглянуть за фасад. А я должен знать всё. С пущей яростью подменяют одно время другим. Нобелевская премия Солженицыну. Как с Буниным? Ничего не могу оказать, ибо он лишён слова. Явная подлость — бить поверженного. Если его мужество есть то, что подозреваю, я предпочитаю быть рядом.

Хороши исторические портреты Полосина. Бесплотные тени заполнил выражением человеческих лиц — холопов XVI века.

13 ноября. Был в доме инвалидов у дяди. Скопище разрушительных недугов, смотреть страшно — невыносимо, а им каково? Мужчина лет 35, прикован к постели. Грустное, доброе лицо, стыдится глядеть на свет.

«Пан Володыевский» и мой любимец Ольбрыхский. Тонкое, нервное, непередаваемо благородное лицо, печать чистоты. Да, люди всегда прежде всего жили для себя, не жертвы и герои, а порождение своей эпохи. Зачем выпячивать одни добродетели? Покуда естественным является соединение низменного с высоким, в этом соль.

Вчера неловко пытался выразить простую истину, а нынче нашёл, что её давно открыл Уитмен, восторженный почитатель человека. Жизнь хороша в своей изменчивости и неотвратимости, сильными и слабыми, ненастьем и вёдром, тревогами, покоем, надеждами.

18 ноября. Обед с моряками с «Шушенского». Отзывчивые, признательные люди – ленинградцы. Ещё одно объяснение Сталина в «Блокаде», словно он представляет загадку. Загадка в нас самих, а об этом предпочитают молчать.

23 ноября. Пробовал рассказать сказку и обнаружил, что совсем разучился говорить. Наш ежедневный язык скучен и пресен, всё кажется, будто пересказываю газету. Одни и те же истины звучат у всех, но для одних они камуфляж, для других — воздух.

День в лесу с Эльзой. У неё византийское лицо: стыдливые губы, рельефный нос, глаза-маслины. Славная женщина, смирилась с одиночеством ради дочери.

Вижу в старых записях много запальчивого, высокопарного, ненужного, детского. Но тогда надо было увериться, был тогда таким неустойчивым. И теперь во многом прежний, но раскрываюсь сдержанней и проще.

24 ноября. Общение с людьми, за редкими исключениями, умаляет и искажает меня. Это химера — быть самим собой, общество не выбирают.

27 ноября. Всё боюсь успокоиться, не думать, и каждый раз, встречая светлую мысль или резкого человека, вижу, что мне это не грозит.

30 ноября. «Мёртвые души»: «...воспитанному суровой внутренней жизнью и свежительной трезвостью уединения».

«Но и жить, конечно, не новей». Здесь истоки довременной гибели поэтов. Беседовать с собой — занятие скучное. Нет сопротивления и согласия, живого дыхания, взаимного влечения, всего, что составляет обаяние умного разговора. Иной из них способен далеко продвинуть вперёд.

1 декабря. «Красная палатка» Калатозова: мы в большей степени люди, чем представляем себе. Когда смотрел на счастье Мальмгрена и Валерии, стало стыдно за себя. Как совместить большие порывы с маленькой жизнью? Во всяком случае, не так, как я это делаю.

4 декабря.

Памяти Фета /для стенгазеты/.

Юбилей Фета его почитатели отметили задушевно и негромко. Не было привычных для больших поэтов славословий, торжеств, памятников, но не потому, что имя Фета малоизвестно. Просто сам характер его жизни и поэзии таков, что не терпит над собой никакого насилия — ни доброго, ни злого. Человеку чуткому и душевно одарённому Фетовская муза сама привыкла открывать свои тайники. Её искренний и чистый голос породил эхо редкостной поэтической силы, а наши времена подтвердили её нетленное обаяние и глубину.

Фет познал сполна холод отчуждения современников. Только немногие из них, в том числе и Толстой, понимали, что с приходом Фета в мире поэзии заполнилась зияющая пустота. Впервые так ясно и точно строфы поэта вывели наружу изменчивый и бездонный мир души, обозначили все её колебания и переливы. Нить живописных строк тянется свободно и непринужденно, и каждая из них — драгоценное мгновение жизни с её прелестями и невзгодами. Кому не знаком хаос внутренних переживаний и ощущений, а Фет ведёт себя в нём как властный и зоркий хозяин. Ничто не ускользает от его внимания, волшебное перо художника заключает в словесную оправу даже мимолётный порыв.

Половодье дум и чувств поэта приводит современного человека в смятение. Перед ним вдруг открывается простор, который он по незнанию искал совсем в другом месте Столкновение с Фетом подобно прозрению. После него невозможны успокоение, самообман, будничность, «весь этот тлен, бездушный и унылый». Потомки признали Фета кровно своим. Он предвидел, что так будет, что придёт пора, когда истинные потребности человека вытеснят в нем все вынужденное и преходящее.

8 декабря. Люди, не замечая, срастаются с мелким развратом, грязью и обманом. Жажда лучшего проглядывает во всём. Все хотят сытно и вкусно есть, модно одеваться, обзавестись полированной мебелью и полкой книг. Словом, комфорт и достаток стали непременным условием домашнего очага. Но насколько возросла тяга к устройству личного, настолько охладел интерес к общим делам. Поэтому рядом с комфортом — развал и запустение.

Сознательное — след стихийного. Вот разгадка наших духовных поворотов. Книга Станиславского — упоительный рассказ с детства очарованной души. Ребёнок должен на заре проиграть утотованную ему жизнь, в этом назначение детства. Иначе впереди прозябание.

10 декабря. Я, как пчела, отовсюду собираю мёд. Не умея сказать своё, я умею усваивать чужое. Нахожу, что и этого достаточно, если наблюдать и сравнивать.

В молодых лицах пошлость забивается свежестью и румянцем. К тридцати натура выступает наружу.

Когда есть постоянное занятие, душе покойней. Отчего многие страшатся свободы? Она не терпит пустоты, суеты, ничтожества, ей мало рабской работы рук и привычки. Испытание свободой проходят немногие, располагают ею и того меньше.

Запало крепко в память: Они сели на добрых коней, поехали На свою на матушку святую Русь.

Непередаваемо многим веет от этих строк. Даже и выразить не могу, чем они меня волнуют.

16 декабря. Герцену «ненавистны те люди, которые не умеют резко стоять в своей экстреме, которые хитро отступают, боятся высказаться, стыдятся своего убеждения и остаются при нём». Разумеется, чтобы следовать этой позиции, нужны убеждения и те, кому можно их открыть.

К. и её муж, сытый воробушек. Лежат на полированных кроватях и тускло рассуждают об ущемлении прав. Конечно, для полноты счастья не хватает немножко политики.

Весь соткан из музыки. Моя тайная жизнь, где я полный властелин.

17 декабря. Спокойные детальные признания американских головорезов из Вьетнама. Читал и стонал. Как уживается одно с другим — кровавая оргия и домашнее тепло, но бессилие угнетает. Я неисправимый утопист, не прощаю доверчивости и послушания, этих проектов неразвитости и приниженности.

Старуха угасает, моя любимица. Ввалились и померкли глаза, усталость и рассеянность в разговоре. Бывало, насмешу — она зальётся беззвучным смехом до слез, с наслаждением погружалась в мелочи быта, его неурядицы и заботы. Теперь не то, притихла и смирилась, ждет. Ужасна домашняя жизнь, она убивает постепенно и законно.

25 декабря. Вернулся из Краснодара, где представлял свою экскурсию. Женщины хвалили чрезмерно, но умно. Мужская среда тяжела и завистлива, забавлялась ребяческими уколами. Не выдержал и уехал.

31 декабря. Новогодняя ночь в Москве. Тёплый ветер и талый снег, пустеющие улицы, ожидание чуда. Кругом подростки, с ними буду веселиться. Сплю глубоко и крепко — устаю.

1971

1 января. Испанцы — обжигающий народ. Наблюдал за ними и думал, что народную жизнь не заменить ничем. Её отягощают предрассудки и традиции, но она — единственное, что полно смысла, размаха и поэзии. А что спасёт её от гибели? Мы — наспех состряпанное общество, начальный фазис грядущего переворота.

21 января. Сессия — тяжёлая смесь пустых страхов, безудержной болтовни, назидательного высокомерия. Обе стороны с равным усердием созидают эту атмосферу. Явной посредственности в ней дышится легче. Рядом, через улицу, зловонные утробы городских трущоб, в одной из них живу я. Увидел издали Сашу, забилось сердце, но не подошёл. Что он подумал? На семинаре говорили о неизбежности противоречий. Этакой шапкой можно прикрыть всё. Противоречия, на которые закрывают глаза и не реагируют, вырождаются в идиотизм и перестают быть естественными. Есть политики, нет мудрецов.

2 февраля. Дневник Герцена, сколько ни читай, все нов и свеж. Удивительно это соединение личного с историей и переход одного в другое. Его оптимизм замешан на думах и горечи, такому веришь и учишься.

Историческая непреложность лучше всего прослеживается на примере Сибири. XVII столетие, какое колоссальное движение разнородных сил, преследующих свои выгоды и цели. Все они по отдельности вышли на просторы Зауралья из недр Московского царства и, казалось бы, должны были воспользоваться долгожданной свободой, чтобы передохнуть и вступить в противоборство. Нет, они не мыслили себя вне целого, они тотчас, почти безболезненно, пришли в сцепление, и в Сибири сложилось то самое деспотическое единство, которое господствовало в России.

16 февраля. На субботу назначено свидание с неизвестной особой. Семейных людей искренне огорчает моё затянувшееся одиночество, и они хотят его прервать. Не сопротивляюсь, но и не надеюсь.

Дивная «Ночь» Бунина, где человек и природа — одно нераздельное: среди несмолкающих движений, колебаний и изменений природы течёт такая же капризная, неуловимая, иссушающая человеческая мысль ни о чём и обо всём.

22 февраля. Мы знакомы, но из этого ничего не следует. Она осторожна и умна настолько, чтобы не выйти замуж за моряка. Тягостные паузы ей не по душе, но что делать, разучился быть милым и речистым.

13 марта. Увлечения мои кратковременны, душа пуста. Многое приобрёл за последние годы, но ещё больше потерял — способность любить. Неужели это свойство моей натуры, и я обречен только на воспоминания? Чувствую, сознаю множественность своей натуры, я мог бы потрясать людей, а живу в оцепенении, жутком бездействии. С некоторых пор стал до неправдоподобия трезво представлять спасительную силу смерти.

3 апреля. Лезет, лезет неудержимо сквозь старую листву молодая трава, рвутся почки и вылетают блестящие листья, небо синеет кротко и чисто, а море ранним утром — бездна, наполненная клубящимся туманом. Он медленно истаивает, улетучивается, и солнце превращает бухту в искрящуюся чашу, которая и веселит, и утомляет глаз.

10 апреля. Нынче иду по лесу, слышу сухой шорох: кто-то крадется, а никого не видно. Ближе, ближе... Присмотрелся и засмеялся — черепаха. Потом другая, третья, весь.лес в движении. Смотрел на смелых, проворных ящериц, лакированных коровок, грузных бархатных шмелей. Сам, как ящерица, грелся на солнце, купался в душистых потоках света и тепла.

Партийная вакханалия кончилась, можно отдохнуть от рукоплесканий и лозунгов. А ведь они осознают, что жизнь расщепляется и проходит мимо них, и все эти демонстрации не от хорошего самочувствия Ни к чему серьёзному и разумному эти люди уже не способны, и чем скорее они уйдут, тем лучше.

10 июня. Почему мне так трудно? Я на всех ветрах, не укрыться, всё потеряло привлекательность и новизну. В 26 лет жизнь начать заново нельзя, но продолжить достойно необходимо. Утешаюсь тем, что не один, много кругом несчастных не подозревающих, не признающихся или свыкшихся. Их судьба — моя, а благополучных ненавижу, много среди них прикрытых мерзавцев.

9 июля. Ансамбль Луисильо ошеломил Всё, что видел до сих пор, и отдаленно не напоминает ту Испанию, что показал он: не эффектные, нарядные дивертисменты, а исступлённая, яростная, трагическая и одновременно изысканно — отточенная пляска на последнем дыхании, из последних сил. И дьявольское достоинство, гордость, благородство в каждом повороте, жесте, позе. Можно понять после этого и 1808, и 1936.

13 сентября. Умер Хрущев. Молва судит его вкривь и вкось уже семь лет, и это всё же лучше постыдного молчания наверху. Впрочем, этим молчанием они косвенно подтвердили, что доблести и шарлатанство Хрущева принадлежат лишь ему одному. Будущее его оправдает. У кого не вскружится голова, когда рушится монастырь? Его страсть к фразе, дешёвое кокетство, склонность к прожектерству и эгоизм не перевешивают одного — правды, сказанной им и при нём. Теперь её не похерить и не задвинуть, а смещать тени — напрасный труд.

25 ноября. Из Сибири. Дорогой смотрел на мрачные вокзалы, чёрные деревни, ветхие дома и видел, как необъятна и неустроенна ещё Россия, сколько грубых и низких вещей отравляют жизнь народа, оскорбляют и калечат человека. Где же родиться здесь тонкому вкусу и чувству прекрасного?

Евангелия безнадёжно устарели. То, что было их силой, обернулось слабостью — отсутствие художественности. Для искусства евангелия всегда были лишь поводом, только потому такой скудный источник породил такой могучий и возвышенный мир. Страдания Христа не идут на ум, когда перед глазами муки миллионов, так призрачна одинокая жизнь, а землетрясения вызываются произвольно.

27 ноября. Сопротивление житейскому и есть возмездие. Блок говорил с проституткой о Гёте и разжигал в ней божественный огонь. В сравнении с космосом Блока особенно остро сознаю свою ограниченность. Но здесь то, что сам Блок понимал, сравнивая своих с Горьким. Я начинал поздно и с азов.

1972

4 февраля. В заштатном ростовском кинозале с возрастающим изумлением смотрел «Андрея Рублёва». Не было ещё такой страсти, проникновенности, безупречного мастерства, силы гнева и утверждения. Здесь не эпоха через художника, а художник через эпоху, да так, что обнажается тайна искусства, чарующих красок и ликов Рублёва. Это не биография, не повествование, не история. Это цепь картин и образов, связанных развитием, столкновением, борьбой «да» и «нет «. И убеждаешься, что самое оправданное отчаяние не есть вся правда, ибо тогда искусство было бы невозможно.

7 февраля. Стал гибким и переимчивым до неправдоподобия. Эти записи не появились бы, если б я был или законченным негодяем, или только порядочным человеком. Не нахожу сил быть кем-нибудь одним, но знаю о степени падения только я сам.

4 апреля. Читая Есенина, ясно вижу различие между политиком и поэтом. И тот, и другой возвышаются над жизнью, но первый как реалист-реформатор, второй — как реалист-созерцатель. Личность поэта сверхоткрыта и беззащитна перед скверной бытия, переполнившись, она погибает. Страшная усталость в его последних песнях, её он не превозмог, как ни стремился. Конечно, есть поэт и поэт, но Есенин вне сравнений. Поражает, как он в переломное безжалостное время революций вырос из доверчивого деревенского мальчика в первого русского поэта. Какую исключительную работу проделала его светлая голова, сколько воли, силы и зоркости он обнаружил.

Занимает мысль о соотношении мирной и военной жизни народа. Почему между ними такая пропасть? Неужели только смертельная опасность быстро изменяет людей? Завидное свойство рядовой массы — переходить при нужде из одного качества в другое, но как было бы славно, если б грань между ними исчезла.

Был в Ульяновске с детьми, с кручи-Венца любовался Волгой. Не могу найти нужный тон общения с подростками. Нельзя только серьёзно и строго, только просто и доступно, только полусерьёзно. Но меня приняли, может быть потому, что малые не ошибаются в людях. Много работаю, но безуспешно, устал от однообразия. Весна поздняя и нерешительная, моя 27-я весна.

19 июня. Всё позади, всё впереди — вот моё состояние. Диплом в руках, и я испытываю облегчение. Университет не стал для меня родным домом. Я никогда не входил туда без стеснения и робости, тайной муки, ибо пренебрежение и равнодушие в таком заведении особенно оскорбительны.

28 декабря. Трудно браться за перо. Почему-то оказался в этом скверном городке, в окружении мерзких физиономий, на положении поднадзорного, в жалкой и смешной роли школьного учителя. Обстоятельства переменились, но неизменны люди, жизнь, и во мне с прежней силой заговорили отчаяние и злоба. Положение тем безнадёжнее, что теперь, по видимости, я занят. И все вокруг заняты, и многие даже гордятся этим. Занятость такого рода хуже всякого безделья, я никогда не жил так скудно и вяло. Большинству взрослых и детей не под силу расточительность и дробность нашего века, они находятся в плену преимущественно его низких достоинств, не умея выбирать. Они обжираются объедками, проходя равнодушно мимо изысканных яств.

1973

25 января. Сообщение из Парижа, которому трудно поверить. Так свыклись в последние годы с Вьетнамом и войной, что иное казалось нереальным. Радостно сознавать, что время волнуется, кипит, негодует, наказывает и благословляет.

14 февраля. Что-то тронулось во мне. Вдруг увидел её сразу всю, понял и по любви. Страшно вымолвить, жизнь решается. Не понимал себя в последние месяцы, ненавидел и оправдывал, думал о ней ежечасно и отвергал то её, то себя. А душа не была холодна и безразлична. Труд души — это я постиг теперь, сейчас. Какой мучительный труд! И отчего я не поэт, не музыкант, чтобы наградить её продолжением моей любви. Этот смешной английский, который раньше казался фальшивым, а теперь — нет. Уходит тайный страх, рассудок мой пасует: ему нечего делать. А она, если она не остыла, я сделаю её счастливой.

23 февраля. Жду её, весь, как натянутая струна. Всё уже сказано, и мне ничего не надо, кроме восторга и упоения. Хочет ли она этого?

1 марта. Никогда не думал, что можно наслаждаться близостью с любимой, не замечая часов. Я первый у неё, и она немного ошеломлена моей настойчивостью. Знала бы, что азбуку любви я проходил десять лет всем своим существом, каждой клеткой мозга. И дорогой ценой заплатил за то, чтобы сейчас быть мужчиной. А она крепко свыклась с тем, что тело — её собственность, и стыдится моих жадных ласк.

3 апреля. Нежное письмо от Т В., только теперь сказала всё, что носила. Зря жаловался на одиночество, меня многие любили, значит, и понимали. Жаль только, что мы больше доверяем бумаге.

14 апреля. Милая Татьяна Васильевна. Тронут Вашим чудным письмом. Кажется, я не заслужил таких щедрых и ласковых слов. Не заслужил потому, что часто был несправедлив к Вам, хотя в душе очень дорожил Вашим чувством. Радостно было сознавать, что способен невольно привлечь внимание женщины, разбудить в ней глубокое и неподдельное чувство. Я ценил нашу странную, неровную дружбу. Вы отличили меня от других, по-своему верно поняли и пригрели.

Друг мой. Стыдно и горько видеть, что эти слова я пишу вам издалека. Не хватило смелости высказать их наедине. Не обошла меня печальная истина: сожалеешь тогда, когда теряешь. Не обошла в силу моей неразвитости и замкнутости, что Вы верно подметили. Но были у нас сокровенные беседы, была неуловимая паутина взаимных движений души, было непередаваемо своеобразное увлечение, которое развивалось так тонко и прихотливо, что вызывало насмешки со стороны здравомыслящих. Меньше всего я хочу, чтобы это письмо было воспринято как запоздалый комплимент. Оно для этого слишком серьёзно, как и тот человек, которому адресовано.

1974

30 июня. Добровольск. Через несколько дней родится сын или дочь. Свершится то, что всегда представлялось мне столь таинственным и потому невозможным. Вот событие, которое будоражит и заставляет жить будущим.

«Солярис» Тарковского снова держал в напряжении. На сей раз у него земное в космической оболочке, ему надо было задуматься о земном из глубин космоса, чтобы убедиться: не будет контактов со Вселенной, если их не будет на Земле. И с чем человек пойдёт туда? Только во всеоружии знания и зелёных глаз машин? Мир старых земных вещей, который никогда не улетучится, не изживёт себя, невосполним и незаменим: трава, яблоко, речная студёная вода, Брейгель, Бах и — любовь.

Начинает нравиться степь, её бесконечные стёжки-дорожки, запах трав и хлебов, восторженные жаворонки в млеющем просторе, уплывающее за горизонт огромное солнце. Одно остаётся по-прежнему — одиночество. Не с кем слова перемолвить, повсюду нравственные недоноски.

27 июля. У нее профессиональный ум совершенно подавил человеческий. Отсюда непонимание других. Легко и просто любить младенца, любить взрослого человека не каждому под силу. Увы, как часто собственная неудавшаяся жизнь ожесточает субъекта и делает его глухим ко всему.

1976

14 мая. Вторую неделю живу один, лишившись единственной заботы и радости — дочки. Славная девочка: умная, живая, понятливая и невероятно чуткая на все оттенки обращения. Но пробивается и упрямство, и капризы, и двойственность. Убедился в необходимости самого раннего воспитания, ибо привычки возникают и затвердевают не по дням — по часам. В стремлении искоренить дурное бываю неоправданно суров и резок, но не могу сдержаться. Лучше быть неумолимым сейчас. Именно теперь, когда осиротел, разгорелась страсть. Предмет её — 17-летний юноша, существо чистое и открытое, потянулся ко мне. Он-то и завладел моими помыслами всерьёз, и я после долгого молчания и тайных мук переживаю духовное обновление и сладость разделённых порывов. Давно так не расцветал, обнаружилась поразительная для меня самого глубина житейских воззрений. Передумано и высказано больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Мальчик, конечно, и не мечтал о таком месте. Что касается моего влияния, то оно более скромное, и винить здесь некого.

1977

22 июня. К — ск. Здесь началась и завершается моя семейная жизнь. О ней ни слова. На второй месяц понял, что обманулся. Непростительно то, что боялся сразу прервать постылое сожительство и растянул на четыре года. Как расплата, омерзительная процедура развода и гадости, чинимые ею бессознательно по наущению родителей. Потерял дочь — вот единственное горе.

1978

25 февраля. Тихвинка. Сделал Н.И. предложение, была растерянной, обескуражена моей внезапной настойчивостью. По другому не могу, остро чувствую, как уходит время. Недоволен собой и ею, она как куколка в коконе, и вылупится ли бабочка — неизвестно. Буду ждать.

28 мая. Никогда больше не сойдусь с женщиной, это не для меня. Я могу нравиться, могут нравиться мне, но всякий раз, как подумаю: а что мы будем делать потом? — приходит отрезвление. Когда просчитал, понял Н.И. Она настолько осторожна и хладнокровна, что не могла ошибиться и уразумела, что моё влечение больше подогревалось внутренним огнём, чем её образом, что у меня нечто вроде тоски и запоя. И если бы мы были настроены одинаково, что-нибудь могло завязаться, а перспектива? Не новый же вариант уже испытанного «семейного счастья». Теперь, когда всё остыло и улеглось, вижу, что моя любовь может быть сильной и плодотворной, давать хотя бы кратковременное счастье, и для начала ей вполне достаточно собственных импульсов. А потом она, не встречая ответного тепла, гибнет.

Здесь я в отличной деловой форме, увлечён и почти не рефлексирую. Неотвязные поиски смысла жизни остались в прошлом, пожинаю плоды опыта. Одного человечка наказал, встретив глухое сопротивление и неподатливость, обрек на второй год. Он один — одинёшенек и совсем беспомощный, но на мои уроки стал являться прилежно, я его допек его же оружием.

Воспитатель из меня слабый, больше влияю стихийно, всей своей фигурой, и для одних этого достаточно, а там, где требуется ежедневная выверенная тактика, там отступаю. Смотрю на Валю, Сашу, Сережу и всех хочется обнять, расцеловать, укачать, да ведь невозможно, так внутри и остаётся, только головки погладишь. Как легко и просторно с детьми, хотя временами голова гудит от возбуждения. С ними долой всякую чопорность, двоедушие и манерность! Как нелепа и смешна Зоя Леонидовна в ребячьем обществе. Если взрослые отведут глаза, то ребятки тотчас освищут. Но на слабостях играют с наслаждением, и тогда следует быть беспощадным. Есть умные женщины, которые сознательно заводят детей и остаются незамужними. Как-то мне призналась в этом Рита. Жаль, что я не женщина.

29 мая. В последний раз обманул 7-й класс, самый буйный и разболтанный. Сам страшно увлекаюсь повествованием и их беру в плен, всё их простодушие и доверчивость наружу. Городские так слушать не умеют, там даёт себя знать мнимая эрудиция. Там не прервут рассказ репликами «А я бы убежал», «Дал бы ему в морду», «Что же его не спасли?» Там не осадят шалуна в самый драматический момент и не замрут в немом вопле ужаса или восторга. Вот за такие часы люблю своё дело. В кого только ни преображался на уроках! Будда и Цезарь, Карл Великий и Ришелье, Грозный и Пугачев говорят моими устами, я вызываю из прошлого их тени, делаю спутниками детской жизни. Ни одному — актёру не мерещилась такая грандиозная, поистине всеобъемлющая галерея образов и характеров.

Книжная лихорадка — признак не столько высокой культуры, сколько свидетельство её недостатка. Только сейчас книга двинулась в рядовую массу, и она неразборчиво хватает всё, что выкинут на рынок. Нехватку культуры раньше восполняли фарфоровыми слониками, а теперь — хрусталем и книгами.

6 августа. Три недели в Молдавии. Там горько раскаялся, что поехал, люди были невыносимы. Прибился к влюблённой паре 50-летних подыгрывал им и развлекал чтением. В кемпинге необузданный разврат. Дома брожу просёлочными дорогами, вдыхаю крепкие, пряные запахи земли.

29 августа. Разворачиваю газету и вижу знакомый почерк. Письмо от Н И. тогда, когда не ждал никоим образом, решив, что все оборвалось раз и навсегда. На конференции хотел невзначай

столкнуться с ней, спросить, услышать знакомый ответ — и в сторону. Значит, высокую ноту взял в самом начале, запомнился. Как представлю её — внутренне оробею. Всех известных мне женщин вёл я, и они шли за мной. Здесь такая прихотливость и настороженность при безусловной симпатии, что ничего нельзя предугадать. Она желает лёгкости и удовольствия и не хочет знать, как они даются. Взяла бы всего, прижала крепко к сердцу! Нет, не может. Лучшие чувства глохнут и вымирают в одиночестве. Тяжело дался разрыв с нею. Любовь губит много привходящих, личных соображений, а необходимо самоотречение, только оно, как в песне:

Ничего мне на свете не надо, Только видеть тебя, милый мой.

И робость, и страх. А надо отдаваться и брать всего человека, всё в нём любить и прощать.

5 сентября. «Моя жизнь» С А.Толстой. Вот где отчётливо проступает её несчастье, и даже преклонение перед мужем не заслоняет глубокой обиды. Жизнь её целиком покрыта гигантской тенью Толстого, а она убеждает: я имею право на свою жизнь. Вся беда, что жизни их не совпали, она была помощницей, а не соратницей, и то, что для неё в муже было притворством, для него — подлинной жизнью. Великий урок Толстого в семейной жизни — терпимость.

12 сентября. 9-го был толстовский день, и я напомнил ей об этом. Весь вечер вместе, светлое, благоговейное чувство привязанности и благодарности, родная мне. Решительное объяснение, она едет ко мне. Как я её понимаю и ценю. Господи, дай мне сил и выносливости любить её вечно.

Мелодия зреет во мне —

Широкая, дивно простая.

Так ключ в неизведанной мгле

Клокочет, глубины взрывая.

Я думал, что всё позади,

Что чувства давно уж остыли,

А сердце сжималось в груди,

И образы душу томили.

Я помню: то было зимой,

Деревья в безмолвия стыли,

Твой лик недоступно-родной

Из снежной прорезался пыли.

Теплом своих глаз обдала,

Перстами дыханья коснулась –

И ввысь устремилась душа,

Мелодия снова проснулась.

17 сентября. Был у неё в семье, мать утром завела разговор, и я услышал старые, неприятные мотивы. Обижаться глупо, обидно то, что мать и дочь думают одинаково: сначала ЗАГС, а потом ВСЕ остальное. Нечаянно заглянул в её Пушкина и наткнулся на «Дориде» с её приписками: «Я верю: я любим «/а/.., и т.д. Она Пушкиным проверяет меня, ведь здесь все признаки большого чувства. И невольно проверила себя.

Наблюдали лунное затмение, стояли в пыльной степи среди голых дерев.

Луна померкла в вышине,

Прозрачным облаком накрылась;

А мы внимали тишине,

И вечность медленно струилась.

Казалось, светлые мечты

Меня будили не напрасно.

Надолго? — вдруг спросила ты,

И твой вопрос звучит всечасно.

Как больно ранила стрела!

Но не давай уйти надежде:

Смотри, седая мгла прошла,

И лунный диск горит, как прежде.

21 октября. Всё позади: страхи, сомнения, ожидание. Не узнаю себя, такой прилив сил и желаний. Она вела себя безупречно, одной половинкой незаметно и сразу вросла в мой дом, начало на диво лёгкое и беспечальное. Одно, несомненно, породнило — непреклонное чувство долга, а оно неподвластно никаким поветриям. Она вслушивается, вглядывается, вдумывается, а я помогаю и довольно решительно. Силится объять меня, я ее гипнотизирую, и она сердится, отдавая мне должное

1980

24 июня. Люди верят в меня больше, чем я сам. Всю жизнь противился служебному повышению, и всю жизнь многие недоумевали. Стал испытывать неловкость от своей смелости.

1982

16 мая. Оглухино. Очередное крушение. С ней мы были несоединимы. Какой только любви нет на свете. Теперь она уверяет, что любит, а три года я ничего подобного не замечал. Её не виню, я не хотел жить так. Не странно ли, что столько желающих облегчиться и довериться посторонним, а не родным.

1983

1 марта.

Из Омска в Болгарию.

«Не скрою, приятно было получить Вашу фотографию и заглянуть Вам в глаза. Расцениваю этот жест, как знак доверия и желание продолжать переписку. Если потеряете интерес к нашей беседе, то можете просто не отвечать.

Никак не угадал бы, что фото из Болгарии, если бы не знал определенно. Обычные классная доска и стенд, джинсы и свитера девочек-акселератов с подведёнными глазами и миловидная наставница среди них, немного усталая, снисходительная к капризным воспитанницам. Оставайтесь всегда такой, Светла, — неудовлетворённой, беспокойной и гордой. Люблю таких людей, хотя участь их бывает незавидной.

Но неужели в болгарских школах не осталось ничего болгарского? Или я преувеличиваю из-за незнания подлинной обстановки? Что касается нас, то народной культуры и национального духа в наших школах просто не существует, как и в семейном быту. Всё забыли, стыдливо отвернулись, отвергли и заменили «учёной» педагогикой.

Судя по Вашему признанию, Вы нашли не друга, а возлюбленного. Поздравляю. И женщина может быть неисчерпаемой для мужчины, но, я думаю, это не Ваш идеал, от своих вопросов Вы никуда не уйдёте, всё Ваше — всегда с Вами, а иное просто самообман. Давно понял, что в наш разгульный век пытаться обрести что-либо значит постоянно укорачивать себя, изменять своим правилам, наступать на душу. Если способны на такое ради приобретения желанной опоры, то делайте. Впрочем, нужны ли Вам эти негативные рассуждения? Возможно, Вы человек совсем другого склада и живёте в ладу с миром, как живут миллионы и счастливы.

Развернул свежую газету и прочитал стихи 8-летней Ники Турбиной:

Мы говорим с тобой на разных языках,

Все буквы те же, а слова чужие.

Живём с тобой на разных островах,

Хотя в одной квартире.

И это из уст ребёнка! Вот человек: он может быть прост, как камень на дороге, и может быть как космос. Прощайте, и что бы ни случилось, не забывайте улыбаться».

29 марта. «Под каждой строкой Вашего смятенного письма я подпишусь, не колеблясь. Очевидно, есть существа, которые обречены на одиночество. И самое скверное то, что они не заслужили такой участи. Не правда ли, какая гнетущая закономерность: чем тоньше, глубже, восприимчивей личность, тем всё дальше отходят от неё люди, тем трудней и несносней ежедневное общение, тем чаще завязываются узелки непонимания и вражды.

Я сам был вполне самим собой лишь несколько раз, когда встречал идеальных друзей. Сказать правду, я не люблю взрослых, они так всегда самодовольны и ограниченны, так трудно пробить их всезнайство. Полная противоположность — дети, они, по крайней мере, умеют слушать и не лишены отзывчивости. Мне легче среди детей, хотя иногда с отвращением вижу, что и на них взрослые уже успели наложить свою мертвящую печать.

Но значит ли это, Светла, что мы должны отказаться от себя ради сомнительного преодоления тягот одиночества? Поступать так равнозначно самоуничтожению. Соглашаясь на неизбежные компромиссы, мы обязаны с достоинством нести свои крест, не пополнять ряды мнимоблагополучных. Это надо понять и принять как судьбу.

Не грешите на себя, Вы замечательный собеседник: вдумчивый, искренний и деликатный. Мы естественно подошли друг к другу. Буду надеяться, что хоть в малой степени смогу развеять ваши невесёлые думы.

В одном Вы несправедливы. Каждое моё письмо в такой же мере раскрывает меня, как это сделал бы я сам. Временами настолько бываю доволен собой, насколько в других случаях презираю и ненавижу. В житейской сфере скорее глуп и доверчив, а в целом по всем признакам нашего прагматичного времени — неудачник. Будьте великодушны. На свете так много неустроенных, неприкаянных, что в их компании не соскучишься. Да и Вы из их числа, насколько я понимаю. Этим и дороги мне».

1985

31 декабря. Всё больше думаю о культуре. Только она вывезет нас, ее забвение и нехватка повсюду, снизу доверху, как будто изначально нам предопределено повторять одни и те же ошибки, иллюзии, заблуждения. Никакие ускорения вне культуры не способны перестроить человека, об этом предупреждал ещё Ленин. Я бы развернул новый этап культурной революции. Руководство берёт мелко. Все наши проблемы укладываются в одну — овладение культурой. Народ нацеливают на развитие цивилизации, а следует — на охват и обогащение культуры. Открыто заговорили о том, что было очевидно 20 лет назад, и всё потому, что ЦК не откажется от монополии вещать истину и вести политику вопреки нормам культуры. Все годы главное зло в личной власти, фактически неограниченной вследствие подобострастия, а предел кладет только смерть. Никак нельзя терять голову.

1986

23 марта. Сбылся мой прогноз 15-летней давности: политика лозунгов и навязчивой эйфории бесперспективна. Съезд оставляет двойственное впечатление. Были и трезвые, смелые признания, особенно Ельцина, но хватало и дифирамбов, подобострастия, осторожности и, конечно, выводов-заверений. Дошли до последней черты, чтобы вскрикнуть от боли и опомниться. Сколько раз наблюдал и переживал, как вытравляли усердно человеческое достоинство и независимость подлинных хозяев жизни, а теперь ставят запоздалый диагноз и, как всегда, неприлично громко, вызывающе. Так и не поняли, что мудрость не в насилии над жизнью, а в умении слушать её и следовать логике развития. Нашей политике всегда не хватало повседневной человечности, отсюда все завихрения и временщики. И это пресловутое единство, монолитность во имя карьеры, беспринципность у ног владыки.

Десятки раз убеждался, сколь губительны колебания, как искривляют и запутывают они личную жизнь. Зачем позволил ей три года назад начать всё сызнова, чтобы склеить разбитую чашку, а кроме надрыва и мучений ничего не вышло, ведь чувства давно перегорели. И опять повторение пройденного по моей вине. Давным-давно настроение угасания, доживания; вокруг — мерзость обывательщины, повторяемости. Как плохо знаю мир, людей, только из своей форточки. Нет общения, выхода.

27 апреля. Захватил конец рассуждений Бондарева, перекличка с моим убеждением: думать, рассуждать — это уже дело, действие, которое как раз сегодня крайне необходимо. Вещание истин сверху давно отучило большинство из нас сомневаться, искать. А литература всегда жива неутихающей болью и возмущением. Не могу много читать, гудит голова. Именно чтение теперь самое стоящее, серьёзное занятие. Но не читают школьники, не захвачены умственным интересом. Наше время умеет создавать иллюзию занятости, и как они хорошо приспособлены к нему, вписываются без остатка.

23 июня. Ильин — учитель-открытие, даже и не учитель, а сердечная истина, распахнутая людям, полное преодоление недоверия, холодка, неравенства в классе. Он необъясним, чудо, и уж если быть учителем, то только таким. Там, где я рассуждал о человеке, превратностях его развития, там я приближался к Ильину, но крайне редко, сбивчиво, неполно. Здесь надо быть дерзким и смелым, многое забыть и сломать, верить безусловно себе и детям. До конца на это я не решусь.

Читая ЛГ, подумал, что всю нашу историю можно оценивать по степени высвобождения правды о прошлом и современном. Вне правды и в удалении от неё прогресс невозможен, и вот её извлекают из тайников и начинают усиленно насаждать во времена крайнего оскудения и застоя. А там, где правда, там и подлинная демократия, плодов которой мы ещё никогда не вкушали.

Вопрос: почему полвека не переиздавали Бакунина? Все просто, старик оказался прав во многих своих опасениях, глубоко проник в природу любого государства как нароста на общественном организме. Вопреки всем разговорам и попыткам, самоуправление и государство у нас несовместимы.

Открыл Лермонтова — и сражен «Русалкой», объяснение «непонятной тоски». Они в разных стихиях, выйти из которых уже не могут. Отсюда призрачная жизнь одной, беспробудный сон другого. А бесподобная «Ветка Палестины» — цепь равнозначных превращений и положений одного существа. Поздно прикасаюсь к поэзии и начинаю её понимать.

8 ноября. Документы 14 — 15 веков, на первом месте земля и всё земное, а человек — как приложение к земле, их нерасторжимая зависимость. Теперь осознания этой связи нет из-за иллюзии могущества, и земля гибнет. Всё хуже слышим историю, больше увлекаемся показным сохранением памяти, чтобы успокоить совесть. А ведь основное — поддерживать и питать струю народного творчества, народной нравственности. Разрыв с историей породил опустошённость и бесплодие. Факт: экономические стимулы сознательно и широко использовались 500 лет назад, а в наши дни постоянно пытаются объехать экономические законы и личный интерес. В качестве урока истории я бы давал в «Правде» монтажи из летописей, грамот, писцовых книг с умным комментарием. Какое детальное знание и понимание материального мира, хозяйства, житейских мелочей, та самая свобода обладания предметом, которая невозможна при малейшем отстранении и спеси.

Шаталов произвёл двойственное впечатление. Увлеченность, горение — с одной стороны, самомнение и нетерпимость — с другой. Плохо верю в его универсальный метод, да и зачем замыкаться на нескольких учителях? Это негромкая профессия.

Мне в школе дальше идти некуда, любая перемена не пугает и представляется желанной. Так тяжело воспринимаю любые детские вывихи, сытость, неряшество, что готов бежать хоть в дворники, хоть в почтари.

22 ноября. Нынешняя школа изжила себя, жизнь вокруг неё интересней, сильней, бесспорнее и потому влечёт подростков, а школа вызывает либо насмешки, либо презрение. Злосчастная реформа-карикатура, хуже не придумаешь. Нужна модель общества: полная занятость в течение дня, ранний труд на современном производстве, насыщение искусством, спортом, обилие специалистов-практиков. малые коллективы — нечто вроде детского фаланстера. А пока приспособление новых задач к старым формам и мертвечина. Аргумент против школы и свидетельство её бессилия — засилье рока. Если в школе нет искусства, его находят на улице. Я не могу опуститься, они уже не могут подняться выше рока.

25 ноября. Жить без женщины легко, когда она существует лишь для постели, и тягостно, если она неотторжимая часть души. Первое никогда не было смыслом моих Устремлений, второе едва задело и оставило тоску. Теперь не вижу никого. Люди вообще с удовольствием рассматривают друг друга на расстоянии, а в своём микромире слепы и привередливы. Напрочь ушла открытость, доверчивость, а их жаждут, только вымещают на собаках и кошках. В этом случае безусловная преданность и восприимчивость, а люди...

21 декабря. Всё думаю о «Плахе», читал наскоро и буду читать ещё, снова вспомнились «Три минуты молчания». На таких книгах совесть воспитывается. Извечный спор о человеке, но доведённый до последней черты, до плахи. Нет войны, голода, нищеты, а есть душа человеческая, выгоревшая дотла, и зверь цепенеет перед этой душой, зверь, которому неведомы ни подлость, ни благородство. У Айтматова сильный, выстраданный толстовский мотив: только от самих людей зависит высота или низменность их общества. Но что же делать, чтобы не вели на заклание совесть? Необходимо встречное движение власти и человека, справедливость государства должна исключать возможность неверного выбора. Пока же наша система не срабатывает. В воспитание не верю, натура сильнее и развивается своим путём. Если установленные порядки не станут капканом для скверны, последняя станет привычкой. На руководстве историческая ответственность, малая червоточина — и начинается антонов огонь.

В «Плахе» все три разновидности живого: полусоциальные типы с уклоном к животному, чисто социальные и звери, средоточие инстинктов. Признак полусоциального типа исчезновение тревоги за род, ближних и дальних.

Слушал беседу критиков о «Плахе», набор необязательных и холодных рассуждении. Умер Молотов, и об этой смерти ни звука. Стыдимся своей истории и снова выталкиваем её за порог. Сколько таких примеров вандализма, от осквернения могил до препарирования прошлого. Ведь это призыв: живи одним днём, что схватишь, то и твоё, будущему ты не нужен. Тысячелетнее событие ближе и дороже вчерашнего дня, ибо оно безобидно. Но так честность и ответственность не культивируются.

1987

1 января. Мать в отъезде, остались одни с Андрюшей. Тяжёлый ребёнок, с сильными признаками дурной наследственности, не без способностей. Требует терпения и гибкости, ни того, ни другого не хватает, чаще запрет и принуждение. Огорчений много и надежды сомнительные, каждый день вижу их, уже испорченных, потухших, лукавых — горе родительское. Читает много, моя заслута. При всех срывах и просчётах, эта душа возьмёт больше и будет богаче, развитее, чем в другом случае.

Часто непреодолимая трудность для родителей — перебороть позитивным воздействием сильное влияние обстановки. Нравственный заряд семьи ничтожно мал по сравнению с напором секса, рока, ТВ, рынка, компании, и всё это невозможно отодвинуть, а надо искусно соединить, сделать ребёнка властелином положения, тогда ничего не страшно. Удастся ли? Сам рос так, но моя натура от природы сильная, независимая. Анализируя теперь, вижу, что интуитивно выбирал серьёзное и положительное.

20 лет назад мечтали с Сашей: будут ли открыты архивы и написана подлинная история Отечества? Он был скептиком, я рисовал ему заманчивую будущность. А сам уже 15 лет излагаю унылую хронику съездов, строек и починов. Верно отметил Эйдельман, что были и остаются две российские истории — явная и тайная. Конечно, появится и единая история, но, пока политические соображения берут верх, дальше общих фраз дело не движется.

Щедринское «Чего изволите?» в большом употреблении. Вчера Высоцкий был гоним, а ныне его имя не сходит с первых страниц. Заговорили о «Докторе Живаго». Верный признак рабского состояния общества, правда с душком. И Сахарову дали ход, хотя он не изменился. Как это легко может прерваться, если вмешается, не дай бог, костлявая.

11 января. Сократил учебную нагрузку вдвое, при наших расходах нет нужды терзать душу. Сознаю, что при сложившихся стереотипах школьного дела ученики во многом правы, но что же делать мне, учителю? Рассказывать байки и играть роль «старшего друга»? Уступок делаю довольно, но приводит в ярость бесполезность всех усилий. Напряжённый спектр отношении с выпускниками, не прощают мне превосходства и нетерпимости к скудоумию и школярству. Странно, что слабый общественный интерес в такое время, полная неосведомлённость об очевидных фактах.

11 февраля. Сильно выступил на политзанятии о демократии. Требуется предельная собранность и убеждённость власть имущего. Долго не мог отойти, бессонная ночь. Всё это годами выношено и проверено, жизнью заплачено. При всей раздвоенности и уступчивости, никогда не умел приспосабливаться и извлекать выгоду, легко разрушал достигнутое. Ничего не осталось ни позади, ни впереди, только череда дней однообразных и безнадёжных. И жуткая тоска из-за неспособности прервать всё сразу. Чтение — единственное, что вызывает острый интерес.

Тарковский, ещё одна жертва безвременья, такая запоздалая на слух смерть. Человек не флюгер, колесование еще никого не исцелило, гибнут даже сильные духом. Тут, правда, есть посмертная судьба, горькое утешение для живущих. А кто помянет нас?

8 марта. Так хочется, чтобы кто-нибудь круто вмешался в мою жизнь и повёл за собой. Утопия, со мной даже не разговаривают просто так, робеют или опасаются, а мне брать почин уже скучно. Сорвалась пропагандистская поездка в район, и всё потому же — чужой. Бывшие шестиклассники помнят, зовут в свою школу, они теперь на выпуске. Читаю их сочинения, и слеза прошибает. Вдохновенный год, взаимная окрылённость и любовь, а я ушёл. Они были бы моими целиком и навсегда. Осталось одно ремесло.

16 марта. Отдал бы всю жизнь за один час Альенде или Борхе: там очевидна цель и власть над временем.

31 марта. Ходил левым берегом по лыжне. Тяжёлый, зернистый снег, сырой воздух, взбудораженные вороны. Да ведь и люди — те же вороны, тот же круг земной, и чем полней, без изъятий, он осуществится, тем счастливей человек. Смысл жизни неуловим в умственных построениях, только народной поэзии дано раскрыть его во всём многообразии — от простого «я на камушке сижу» до «не мешай мне думу думати».

12 апреля. Мои лекции приводят людей в движение, а я говорю лишь то, что думаю, и этот старый простой приём срабатывает безотказно. Как же долго нас оболванивали и забивали разум галиматьей, что очевидные истины выводят из апатии и скуки. Тем не менее, никак не складывается привычка выступать, каждый раз и страх, и сомнение, и запредельная свобода. Культура — это степень совершенства: человека, мысли, вещи, коллектива... Потому она так желанна и вечно недостижима, и так несносно отсутствие совершенства в себе и других. Беда и в том, что за привычными плодами эрзацкультуры постепенно теряется идеал, торжествует на всех уровнях посредственность.

Перечитываю Эренбурга. Это ещё один парадокс нашего времени: историю в большей степени пишет поэт, чем учёный. А метод существует полтора века и провозглашен государственной доктриной.

21 апреля. «Новый мир» захватывающе интересен и неожидан. Вот она, неотразимость свободной мысли. Многое, о чём догадывался, проясняется и приобретает силу убеждения. Теперь главное — без устали срывать мишуру, которой изгадили нашу историю. Полвека наш народ был жертвой активно проводимой Догмы, и всё, что в неё не укладывалось, безжалостно отсекалось

22 апреля. Догма эта — вульгарный социализм, вне сложности, противоречий и многообразия жизни. Именно этот социализм стал манией наших руководителей, они фанатично стремились осуществить его в течение своей жизни, подстёгивая и ломая общество. Здесь полное отрицание диалектики: централизм без демократии, экономика без выгоды, общественное без личного, образование без культуры, классовое без общечеловеческого. Соединение того и другого означало бы недостижимость «идеала» на практике, признание бытия неподвластным волюнтаризму, а так хотелось войти в историю живым богом.

18 мая. Некоторые доктора правильно мыслят, их и мои поиски идут в одном направлении, кое в чём я опережаю, чтобы впоследствии обнаружить совпадение или близость. Истина, запоздавшая на десятилетия.

24 июня. Если что-либо и погубит людей, так это пещерный разум. С невероятной быстротой вспениваются мнения, крайние оценки и приговоры, и тотчас проступает «tabula rasa» — инфантильное, вздорное, нетренированное и претенциозное мышление. Платить за это удовольствие придется дорого, как за всё несвоевременное и старчески — дряхлое.

Юноша-студент, всколыхнул моё прошлое, когда обронил: «Я разуверился в человечестве». Он разуверился, а я пытаюсь объяснить, иначе взыграет подсознание. Какой беспомощной и самоуверенной выглядит наша патентованная элита по сравнению с московским школьником Левой Федотовым. Его дневник 41-го года необъясним, если не знать силы свободного разума.

30 июня. Публикация дневника — запоздалое раскаяние. Поколение, обдуманно и безжалостно выкошенное сначала чужими, потом своими. Если бы эти голоса звучали громко и их слушали, мировая история пошла бы совсем другим руслом. Наступает пора дневников, в них всегда неосуществленное бытие, похороненные надежды и судьбы, вызов содеянному.

30 июля. Из района, две недели не читал газет, отключился от вещания и сразу оказался вне тонкого, хрупкого слоя пропаганды. Там всё по-прежнему, жизнь катится проторённой дорогой, словно в насмешку над перестройкой. Местная газетка, однообразная, унылая, приниженная; непроходимая забота о куске хлеба, дровах, водка... Читал Максимова, он заскучал бы в современной деревне. Старое народ забыл и растерял, новое не складывается. Если и хлеб едва по приказу родится, то праздники и обряды только чахнут, а в целом, думаю, в деревне давно нет настроения и охоты к духовной жизни, времена не те. Какому приволью шуметь бы среди этих лугов и лесов, как возрадоваться бы надо очарованию земли, а вместо этого хмельной задор, мелочное скопидомство и бытовое неряшество.

11 августа. Напутали за века со смыслом жизни, особенно у нас в России, чтобы ублажать совесть интеллигентов. А суть проста: в каждой жизни заложен либо дальний, либо ближний прицел, и последний преобладает как массовый, за исключением всех разновидностей безделья. Понимание своего предназначения должно избавить от напрасных и разрушительных сомнений, метаний, преступлений. Желание приписать себе без оснований дальний прицел всегда оборачивается насилием и над собой, и над людьми, здесь преступается мера в угоду честолюбию и славе. Наш удел — раскрытие ближнего смысла с наибольшей полнотой и страстью.

14 августа. Да, для себя, для ближних, для дальних. Приемлю всё, кроме животного эгоизма. У меня выходит отчасти второе и дурно, неудачно — первое.

24 ноября. История с Ельциным наделала шума и возбудила многочисленные толки. Что ни говори, а первое после долгих лет «единодушия» публичное разногласие, попытка следовать данному слову, что было так естественно в ленинские времена. В этой истории вся двусмысленность, неопределенность момента: с одной стороны, решительные фразы, заверения и заклинания, с другой — бессилие перед собственным аппаратом, оправдание реалий перестройки, довлеющий вождизм, умолчание о пружинах начала 80-х. Когда же победит не мнимый, а подлинный коллективизм, когда громко осудят подлое ожидание «своего» часа, права кромсать по-своему? У Ельцина была попытка восстать против извечного порядка вещей, его сомнения понятны и своевременны.

В чём необоримая сила обывательщины? В примирении с убийственным однообразием будней, в приспособлении к заведённому ходу жизни, нежелание и неумение прервать, изменить, переделать его, в наслаждении устоявшимся бытом. Все кризисы детства и юности от неприятия и протеста против кругового движения, повторяемости, скуки. Нужен талант, чтобы вносить диссонансы, идти наперекор, делать безумные поступки. Вревская сумела это сделать раз и навсегда. Я не умею сделать подобного, я стал обывателем.

6 декабря. Нас всегда учили судить человека по идейным, а не нравственным устоям, и потому нередко громогласные негодяи-соглашатели становились нашими друзьями, а стыдливые друзья превращались во врагов. А ведь нравственность, как творимое добро, не зависит от исповедуемой доктрины. Вот он, длинный ряд коммунистов-преступников — мздоимцев, циников, развратников. Всякий раз передёргивает, как подумаешь, в чьих руках судьбы миллионов. Любая теория оправдана, если делает человека лучше. В христианстве могучий заряд нравственности, оно обращается к уставшему и изнемогшему от вражды и ненависти человечеству.

10 декабря. Статья «Феномен Сталина». Да, вот так. Заурядный в истории злодей, сделавший себе пьедесталом социализм, воспринимается как феномен, а потрясающая человечность ленинцев — как нечто ординарное. Стычка с партработницей на политзанятии и её растерянность: не приучена, пусть привыкает. Поднимающийся класс. Он только теперь начнёт подниматься и обретать достоинство, а до сих пор на нём ездили и топтали.

13 декабря. Заблуждения-озарения. Без них нельзя. Отними это право — и жизнь превратится в кромешный суд-расправу, сведение счётов. Целые поколения бились под тяжестью несуществующей вины, наш век возродил и испепелил человечество мифом первородного греха.

1988

10 января. Сильнейшее впечатление от Шатрова. Да это не только наша, это всемирная драма рождения и крушения нового мира, подлинные масштабы и подробности которой мы только теперь начинаем осознавать.

21 января. В 42 года впервые увидел полную документальную съёмку похорон Ленина. Многое другое я, историк, узнаю впервые. Всех нас обокрали, унизили, такое никогда не прощается.

28 марта. «Мастер и Маргарита» — вещь на века. Он, безусловно, прав и не принудил себя посрамить Сатану. Только тогда, когда зло будет с такой же неизбежностью терпеть поражение, с какой добро — побеждать, начнется новая история. А пока Воланд забавляется тем, что противоречит себе и творит благие дела. В каждой строке судьба самого Мастера, который только в искусстве вырывается за пределы реальности и создаёт свой мир. Где же взять мазь Азазелло?

3 апреля. Публикация об Овечкиных «Без корней». Нет, корни у них крепкие — семья. Семьей жили, семьей ушли из жизни. Такая взрывчатая смесь родственной преданности, самообожания и презрения ко всему, что вне семьи, чужое. Таким весь мир обязан. И всё-таки жаль их молодых жизней, преступивших роковую черту без оглядки. Такая смерть побуждает многое предполагать и о многом задуматься. По-видимому, сердечно-заботливого внимания и влияния они были лишены, а местный патриотизм разжигал в них авантюрный дух наживы и славы простейшим путём. Страшно не получать заслуженного, ещё страшней получать незаслуженное, а наша история всё время услужливо подсовывает юношам Гришку Отрепьева. И ведь всякий раз они увлекают за собой в пропасть и ближних, и дальних.

Прав Гроссман: ни одна доктрина не сделала людей счастливыми в силу своей вторичности, отражённости, а попытки подогнать под них практику всегда катастрофичны. В любом деле надо не от доктрины, а от человека, каким бы он ни был. Жизнь остаётся непревзойдённым художником-учителем, вот только ученики бесталанные.

19 апреля. Хорошо узнал В Н. — брата Павла Васильева, вместе подрабатываем. Полное фамильное сходство с легендарным прототипом — неуёмная, размашистая и задиристая натура, последний из лагерного поколения. Говорит и пишет только об этом, однако без озлобления и надрыва, стойкое жизнелюбие и насмешка над роком. Силён человек, когда верит.

23 октября. Тяжко болен, если можно назвать болезнью безразличие. Одни журналы как-то примиряют с дыханием, злой и раздражённый, не вижу будущего для всех.

4 декабря. Читал Флоренского и окончательно осознал: философией социализма должен быть идеализм, идеальное. Когда удовлетворены первичные потребности, не может быть выше цели, чем духовность и добро. Мечта о новом мире разбилась об эти камни, захлебнётся и нынешняя волна.

1989

19 января. Ленинский социализм был рассчитан не на разум и зрелость масс, а на разум и волю когорты избранных. Когда их не оказалось — мечта рухнула. История Христа и Иуды во вселенском масштабе. На Евангелия теперь смотрю по другому: высшее обобщение человечества.

12 апреля. Чем больше анализирую отклонения, вглядываюсь в детей, тем бесспорней делаю вывод о примате психической природы человека. Средой и условиями многие парадоксы просто необъяснимы. Грубо говоря, людей можно разделить на три группы: во-первых, анархисты, не признающие никаких ограничений; далее — обыватели, подчиняющиеся нормам в силу необходимости и, наконец, альтруисты. Обыватели теперь дают всплеск преступности, тогда как численность первых и последних не изменилась. В сущности, задача социализма так окультурить обывателя, чтобы нормы порядочности превратились у него в рефлекс. Движение масс целиком определяется тем, кто их ведёт. Наша трагедия — повели анархисты, вожди с преступными наклонностями.

13 апреля. Конечно, эти размышления не новы, были уже «толпа и личность», «врожденная преступность», «народ и партия». Но что же делать, если хоть как-то можно объяснить факты. Подобная расстановка типов у Достоевского: Иван и Алеша — полюсы, Дмитрий мечется между ними, другие тяготеют в ту или иную сторону.

26 мая. Головокружительные дебаты на съезде, воскресает история: левые, правые, центр — всё отчётливо, ярко, обнажено и – безнадёжно. На каждом шагу высовываются дубинноголовость, затхлость, кичливость, ненависть. Для парламента слишком много проколов, консерватизма, откровенная тяга к послушанию и угодливости.

Одно утешение: воспринимать нашу историю в контексте мировой, тогда всё объяснимо и просто, да и есть разве русская, китайская, германская истории. Даже на мировом фоне наш вариант в первом ряду, постоянно выскакивало стремление и умение опровергнуть всеобщие законы, проложить свою, пусть и непроходимую, дорогу в будущее. Когда откажутся от этой мании, тогда и будет толк, да охотников нет.

2 июня. Возмутительный шабаш вокруг Сахарова, молчаливое подыгрывание ведущих толпе. Всё время кипят погромные настроения минувших времён. Вот она, сила массового сознания в действии. Бедный парламент, жалкий президент, такое большинство только компрометирует его, а если понимает — предстоит тяжёлое сожительство или постепенный разрыв. Демократические лозунги теперь преобладающие в народе, и партийное красноречие вызывает только ярость и насмешки.

9 августа. Научиться жить по правилу Жанны: только я и никто другой. Этого сознания исключительности у нас нет, а без него нет и личности, и цепи поступков.

16 декабря. Сахаров, абсолютно свободный человек. Пока он жил, всем нам можно было лукавить, прятаться, ловчить, говоря: «Это Сахаров сделает, об этом он скажет, не позволит, защитит, вмешается...» Теперь как будто стена рухнула, и надо самим подниматься и выступать вперёд. Последний подвижник Святой Руси, возвысившийся ДО САмостояния как власть имущий

1990

30 марта. Всё пытаются отсрочить суд истории над Лениным, защитить, укрыть в безопасном месте. После всего, что узнал и понял, его читать невозможно: до такой степени сознательно вытравить в себе всё человеческое во имя идеи. И потом, что же по нему плакать? Его из истории не вырубить, а вот большевики это делали великолепно с миллионами. Кто их оплачет?

13 апреля. Керенщина воскресла и затянула повседневность своим удушливым дымом. Поразительная аналогия с весной и летом 17-го, т е. политика оттяжек, откладываний, лавирования, убеждённости в спасительную среднюю линию и атаки против левых и правых «экстремистов» при явном незнании того, что следует делать в первую очередь. Так боязнь потрясений и страх перед бременем лидерства напрямую ведут к распаду и всеобщей вражде. Постоянно клясться именем Ленина и не усвоить его главного достоинства — смелости и свободы от предрассудков. Нынешние вопросы решаются не съездами, не парламентом, а исключительно твердой волей и логикой неизбежного.

Фраза Солженицына о средней линии просто завораживает наших политиков. Но ведь она не абсолютна, тактика равновесия возможна и оправдывает себя только в отрегулированном правовом государстве. В переломные эпохи средняя линия в политике гибельна и ведет к консервации прогнившего строя, обострению кризиса.

Почти всё потерял, а вот образ мышления приобрёл, такой рывок в 5 лет развития вместе со всеми. Зародыши свободомыслия разрослись и потеснили иллюзии, слепоту, правоверность. Каким же младенцем я был ещё год назад, не говоря о всей жизни. Это был социальный гипноз, когда очерчивают круг и умело внушают: «Не преступай, дальше — опасно!» И получают то, чего добиваются: беспомощное, восторженное сознание до гроба. Даже стыдно за свой инфантилизм. Почему же другие смогли, а я нет? Возможные причины: всеобщая ложь, круг общения, отстраненность от политики, слабый интеллект.

17 июня. Апогей заседательской суеты, сразу три больших съезда: два российских и союзный. Качели Ельцина, чуть-чуть не отправил ему телеграмму, да опомнился в последнюю минуту — глупо. России нужен свободный труд и самоорганизация, а все помыслы собравшихся о том, как не дать ей ни того, ни другого. Под трескучий аккомпанемент съездов по-прежнему гниёт хлеб, сидят старухи у перекошенных избушек, умирают дети... А ведь они всерьёз убеждены, что заняты делом, обновляют, перестраивают, закладывают

Такое плодовитое лето: тёплые дожди, тополиная метель, буйная зелень, парной воздух. Был в полях, травы и цветов по пояс.

24 сентября. Солженицын прав: что никогда бы не прошло в другом месте, у нас проходит легко и незатейливо. Лихо издевается над послушными и сговорчивыми парламентариями Горбачев, его неприкрытый бонапартизм уже не вызывает ничего, кроме скуки. Смотри, народ, и обсуждай, тебе это позволено, да ещё выражай эмоции потребительской лихорадкой. Очередной прокол — отказ от соглашения с Ельциным, его предательство, как раньше Лигачёва, отсечение партнеров справа и слева. А впереди маячит оглушительный провал и вмешательство стихии. Город — гигантская толкучка, торжествует фетишизм.

11 ноября. Крах государственной идеологии, православный ренессанс. Замороченный народ, который всё ещё пытаются убедить, что главное — разобраться в текущей политике и наметить ясную перспективу, сохранить идеал, не растерять ценности особого рода. А между тем, прощай, социализм, тихая, безмятежная гавань. Впереди штормящий океан рыночного самоопределения.

1991

7 января. Первое открытое, признанное Рождество, переполненный храм. Капитуляция государства перед религией и церковью. Живучесть её в том, что научилась обслуживать народ повседневно во всех жизненных средоточиях, а идеология мифологична, проста и доступна, неизменна, как всемирное тяготение. Христианская этика настолько точно угадала и выявила предназначение человека, что все философские системы стали лишь её перепевами. Даже самое малое, что оправдывает веру, — дурному не научит.

Личная жизнь совершенно ничтожна и пуста: бытовые дрязги, лицемерие, денежные расчёты, отказ от всего «общественного». Сугубо частный человек.

13 января. Литва опустила занавес над перестроечным балаганом, опять глумление, расправы, позор, всесветная ложь. Торжество «порядка» с той лишь разницей, что на дворе 91-й, а не 68-й, и этот главный фактор режиссёр не учёл. Его реноме рухнуло навсегда. Он проводил бы реформы, если бы ему позволили. Такие люди одинаково легко идут как на милости, так и на кровь, если попадают в преобладающую струю. Только будет ли народ статистом? Постоянно пугают взрывом, на самом деле идет гниение. Народное сознание и мораль изуродованы коммунизмом, нет способности к упорному, нарастающему сопротивлению режиму. Завтра буду говорить об этом в классе.

10 февраля. Утром — возбуждённая прожорливая толпа на улицах, рынках, магазинах; вечером — Биешу, её сильный, всепроникающий голос. Божество моё — музыка врачует, укрепляет возносит.

20 февраля. Слушал «Трубадура» и невольно сравнивал. В европейской опере всегда личные драмы, судьбы героев. У нас — грандиозные фрески народной жизни, торжество хоровой стихии. Здесь снова Русь неповторима, особняком, запредельна. А как распевается слово — умом не постичь. Нет, мессианством не грешу, это же факт: одна Россия в прошлом веке сравнялась с целой Европой.

А Ельцина травят, по-видимому, сживут со свету, его время не пришло. В политике мы всегда были бездарны.

4 апреля. Хроника российского съезда позабористей любого детектива. Слежу днём и ночью, выбит из колеи бессонницей, тревогой, ожиданием. Куда деть «шестёрку», российскую глубинку, где безраздельна власть председателя и секретаря? А генералы, охранка, прикормленный обыватель. Нужны петровская ярость и верные помощники всюду. Помогай ему бог.

23 июня. Как хорошо понимаю Ленина и прочих утопистов. Видеть ежедневно аферистов, шулеров, захребетников, негодяев всех мастей — и не воспламениться идеей нового мира без всей этой нечисти! Средство виделось простое и безотказное — через власть, захват государственной машины, чтобы искоренить, заставить, наказать, вывести новую породу. Как близка мне эта ленинская исступлённая ненависть к житейской грязи и распущенности, к разного рода неправильностям. И такой недоступной для Ленина и К0 оказалась мысль, что эти неправильности-пороки вовсе не червоточина, которую можно вырезать, а качество самого общества, что любое государство немедленно впитает достоинства своих служителей, что те, кто призван формировать других по своему образу и подобию, сами такие же слабые, ущербные люди. Всё-таки, как заразительна утопия, если забывается великая истина о самопреодолении любого порога: всегда хочется подтолкнуть, переделать, ускорить. Весь русский коммунизм из отсталости, бедности, убожества — крепостничество наизнанку, когда в обломовых превратили целый народ. Сколько опасений, страхов перед будущим, а ведь боятся, в сущности, одного — независимости. Верхам не хочется её терять, а народу брать.

28 июля. Губер полагает, что убийство Пушкина на дуэли — расплата за поруганную им чужую честь. Какая аналогия: «но примешь ты смерть от коня своего». Доля истины несомненна.

19 августа. Прихожу в школу, а мне с порога: «Слышали, переворот?!» Всё во мне упало. Опять люди, приникшие к приёмникам, и старая-старая ложь о состоянии здоровья, выцветшие фразы о ЧК, теневой экономике, трудовой интеллигенции, народном благосостоянии и прочая тарабарщина. Каждая ворона на каждом дереве каркала, а никто всерьёз не принимал, уж на что Шеварднадзе крикнул на весь мир. Горбачева не жаль, можно ли в здравом уме дружить с волком? А мы снова бессильны, самозванцы играют нашими жизнями, режут по живому. Вот теперь-то и выйду из партии, самый срок. Сопротивление будет. Особенно тяжела завеса лжи. Кажется, пойдя на диктатуру, они просчитались, многое необратимо. Типичный сценарий КГБ, ставка на верноподданность, призыв к стукачеству — всё в духе добрых старых традиций.

Закрыли российское радио и ТВ, весь день официоз, классика и литературные передачи. Как хочется верить, что эта краткосрочная авантюра провалится с треском, но слово за народом. Возможно, проглотят с колбасой и сахаром.

20 августа. На местах позиция выжидательная. Голова одна, рисковать не хотят и заверяют в верности обеим конституциям. Что на Западе толкуется совершенно однозначно, у наших политиков вызывает хитрую уклончивость, обтекаемые заявления и беспроигрышные призывы к спокойствию. Местный горсовет не струсил, не зашёлся злорадством, а спокойно и твёрдо поддержал Ельцина. Его действия мужественны и безоглядны, каждый день может стать последним.

21 августа. Беспрецедентные меры по дезинформации, удушению свободного слова. Разгул военщины в Прибалтике, Москве, нарастание протеста. Дряблая и покорная провинция, седовласый маразм.

21 августа. 22-30, от телевизора, 5-часовое заседание российского парламента. Триумф Ельцина и москвичей, крах путча, захватывающее зрелище, громадный выигрыш демократии и реформ. Появился новый народ, и это заслуга Горбачева.

22 августа. Минувшие дни как дурной сон. Все подлецы торопятся засвидетельствовать почтение, Горбачёв возвращается побитым победителем. Он должен измениться и благодарить судьбу за подобный вираж: все подставились, смысл обнажился, дан неоспоримый урок бонапартизму.

25 августа. По последствиям август стал демократической революцией. События нарастают лавиной: агония и смена власти, распад КПСС, обретение независимости республиками. Горбачев поначалу хотел кормить позавчерашним блюдом, но ему раскрыли глаза и — заставили сдаться. Ельцин шаг за шагом закрепляет победу, масса указов, перемещений, деклараций, а всё решит экономическая свобода. Поверженные притаились, а ушки их будут торчать повсюду. Да и новая бюрократия нарастёт.

7 октября. День фиктивной конституции, никому не нужный и никем нежданный. Осень — чудо Непогодь отступила и сменилась безмятежной, тёплой порой. Две недели в Геленджике с

«Соловушками», непрерывный праздник и море. Через Новороссийск поздним вечером, в сумерках угадывал каждый изгиб бухты, памятники, здания, магистрали. Родина. Маленькие конфликты с бабами из-за несходства оценок. Никто не хочет всматриваться, размышлять, совсем забыли смирение — главное качество умной и чуткой натуры. Читал там Розанова. Он всё сказал и предсказал вплоть до «под немцами нам будет лучше... наведут порядок». Только это приходит на ум, когда наблюдаешь сведение счётов и грызню среди «демократов». Не способны, не дано.

13 октября. Страну захлёстывает безумие и, как его следствие, злоба, насилие. Порядок через силу невозможен, порядок по доброй воле не получается — не та культура. И вот Говорухин прямо бросил с экрана: в доброе будущее не верю! И я говорю: хотите увидеть будущее? Посмотрите на детей: много истерии, матерщины, блатных манер, а ведь растут в семьях. В чём дело? Сам воздух стал другим, изменился его химический состав. Всё формирует уродцев со сдвинутой психикой. Выход снова видят во всеобщих переменах, политике, и никто не крикнет, что так же важно учиться жить по-своему, не участвовать в общем помрачении разума, изживать зло в себе, расширять сферу личной свободы.

9 ноября. Самозванные президенты, подобно мыльным пузырям, вздуваются там и сам. Очень выгодная игра — провозглашение дутых суверенитетов и одурачивание легковерных. Какое дело Дудаевым до справедливости и чести? Пусть кровь, танки, разруха, голод, зато белый конь власти. Таких подавлять беспощадно всеми средствами, и Ельцин, если решится, будет прав. Многие тоскуют только по кулаку и боятся только его. Когда-то назойливо внушали, что мы должны завидовать свидетелям революции. Но кто будет завидовать нам?

Самое непереносимое — не отсутствие колбасы и шмоток, а угасание всякой культуры под неотразимым предлогом: не до неё. И вот уже оправляются в подъездах, убивают в очередях, совращают малолетних. Этот неутомимый Хам, который насилует нашу землю какими-то судорожными приступами. И безвозвратно улетучивается всякая вера у большинства: в коммунизм, будущее, Христа, человека.

Листаю Розанова и морщусь от досады, это прочитать бы 20 лет назад. Да, чутьё у наших правителей было потрясающее, вырезали самое опасное, несговорчивое, умное и злое. Но и ему изменяет вкус и чувство меры /евреи, Щедрин, Короленко и вся демократия/. Он верит в спасительную силу консерватизма, но мир не стоит на одной ноге, а заскорузлое охранительство неизбежно ведёт к погромам. А вообще — хорош, писаревский почерк, только в другом роде: всеобъемлющее, надземное, по-мефистофельски разящее. Форма превосходная — непрерывное излучение мысли.

24 ноября. Первый прочный снег, валит весь день, белит землю, деревья, крыши, прохожих. Любимое состояние: осадки, блеклый свет, чистота, малолюдье. Соблазнённый рекламой, пошёл в кино. «Ночной портье», сильное влияние Достоевского. Шока нет, вопреки прогнозу комментатора. Мозг перенасыщен современными историями: каннибализм, садизм, заказные убийства и пр., так что воспринимал картину как художество. Вспомнил маньяка из Ростова, который, по отзывам жены и детей, был примерным отцом и мужем. Раздвоение это или монолит? Все мы в душе преступники и не раз убиваем, насилуем, мучим, наслаждаемся, не всякий только переступит внутреннюю грань. Можно только догадываться, какие борения испытали аскеты и отшельники прежде, чем затвердели. Поэтому они и не воспринимаются как живые люди, а так — символы, призраки, монады, недосягаемые для подавляющего большинства, вечный призыв к внутреннему усилию.

Со всех сторон крики о свободе, что «за ценой не постоим». Абсурд, мёртвым свобода не нужна, а политическая свобода вообще не может для народа перевесить благополучие, семейственность, труд, любовь, весь тот устойчивый сложившийся быт, в котором смысл истории. Как легко всё это перечеркивается народами под истеричные призывы авантюристов, вступает в силу закон массового психоза, добровольное самоистязание. Теперь это Кавказ, Украина, Молдавия, Югославия. Видно, согласие не в природе людей, а тёмные силы и инстинкты непреодолимы, безвластие и распад выталкивают их наружу.

11 декабря. Вот теперь Горбачев созрел для переворота и делает прозрачные намёки. Для него последний рубеж, теперь или никогда, жжёт венец вождя и зачинателя. Абсолютно неприкрытые страсти и интересы захлёстывают политику, до народа и истины дела нет никому, и остановить историю хочется мертвецам. Однако перспективы никакой, придется вариться нам в щёлоке, искупать грех первопроходцев.

Великое дело — школа. Что бы ни бушевало кругом, в каком бы смятении ни пребывали люди, надо каждый день входить в класс и соединять времена, вести разговор о Возрождении, Реформации, абсолютизме, НЭПе... Завидное презрение к злобе дня, его нуждам и гримасам, парение духа над равнинами и буреломом прошлого. А детки внимают, заставляю их своей одержимостью, волей, настойчивостью. Нынешних деток, которых почти невозможно пронять невещественным, неосязаемым.

15 декабря. Если и погибнет новая власть, то по одной-единственной причине — фактического безвластия. Торговать купюрами в обмен на сахар не допустит ни одно уважающее себя правительство. И это только один из серии вопиющих фактов беззакония. Если боятся массированного применения силы, то что мешает организовать показательные суды и наказать зарвавшихся чиновников? Во всём можно обвинять большевиков, но, построив сильное государство и заставив с собой считаться, они вызвали уважение даже эмигрантов. Всем опостылели аморфность, безразличие, вялость, выдаваемые за демократию. А это только растерянность и страх перед неизбежностью. Пренебрежение атрибутами власти, укоренившимися в сознании народа, может обернуться самоубийством. Дай бог, конечно, чтобы народ воспринял новый облик власти, но маловероятно в условиях чрезвычайности.

25 декабря. Последнее заявление Горбачёва, черта под прошлым мирозданием. Не удержался от обиды и кликушества, многое приписал себе незаслуженно. Как будто забыл о своём «обновлённом социализме», «консолидирующей роли КПСС», «радикальной экономической реформе», «социалистическом плюрализме»... Не знаю, может быть, мне изменяет объективность или не лежит душа, но, сознавая его место, скажу, что не вела его судьба, а тащила, и часто вопреки собственной воле. Главное сделают его преемники. Зря прикрывался он своим дремучим окружением, глухотой народа Для политика иного склада и направления в косности народа был бы плюс, а уж полноты власти и он не отрицает, ему всё позволяли, ограничиваясь ворчаньем. А этот феноменальный крах партии, империи, коммунизма и всё в одночасье, как в 1917. Всё завораживало призрачным могуществом, всё давно прогнило, защитников не нашлось, народ больше выживанием озабочен /голодать, конечно, будут только безрукие и лодыри/. Волшебный год, не ожидал ничего подобного, казалось, всё на века.

31 декабря. Нет недостатка в мрачных прогнозах, каждый торопится продемонстрировать свою проницательность. У меня хорошее настроение, впервые ощущение крупного рубежа, неповторимости уходящего года. Интересно стало жить, ни о чём не жалею, хотя в прошлом остались лучшие дни. Но ведь и будущее сулит «неслыханные перемены».

1992

4 января. Как хороши, высоки, благородно — сдержанны эти старики — Тургенев, Фет, Полонский, Тютчев, Плещеев, Мей. Поражает отсутствие слякоти, развязности, грубости и крика. Живая вода в пору оголтелых страстей и низменных вожделений. Таких уже не будет, потому что уничтожено разнообразие жизни. Нужен и помещик, и кустарь, и купец, и старьевщик, и бродячий актёр, и усадьба, и домик-крошечка, и трактир. Тогда не выведется порода, широта мировосприятия, утончённость духа. Вот чем уникальна старая культура — разноголосицей, такой мощный хор, от Кольцова, Сурикова и Подъячева до Толстого, Соловьева и Блока, а уж уровень выбирал каждый сам по запросу и влечению. Можно посидеть в тёплом, покойном уголке, можно выйти в степь широкую под звезды, а можно и в заоблачные выси, где трудно дышать. Всё больше и больше дивлюсь этому обилию чудодеев-художников, неиссякающей плодоносной жиле, от которой отбиваю кусочки-блёстки. Возродится ли наша русская жизнь в такой потрясающей силе и очаровании? Перегруппировка началась, а нового человека нет и долго не будет, к наследию пока глухи.

2 февраля. По радио учёный о вероятности потустороннего мира и перевоплощении душ, объясняет многомерностью пространства. Возможно, и так, почему не быть ирреальности? Но неужели и там те же лица, нравы? Тогда не надо, довольно и этой жизни. Подобные идеи нисколько не греют. Да и чему перевоплощаться, если нет искомого? Жизнь оправдывается обретением духа, это и Толстой втолковывает в своём «Круте чтения», и чтение нелёгкое, через невольное сопротивление, однако такое необходимое, ободряющее. Счастливы современные дети, их не будут оболванивать, а сразу скажут нужное, сердечное слово.

4 февраля. Для Плеханова социализм — силой исторического разбития, для Ленина — силой оружия и немедленно /читая плехановскую статью/. Помимо его тесной связи с западной социал-демократией, справедливой оценки русского строя, сказалась неизмеримо более высокая общая культура. Он не обещал скороспелых пирогов да булок, не дурачил толпу.

9 февраля. Москва тешится митингами, а провинция вздыхает, ругается и потихоньку приноравливается, подстраивается, как делала это и 300, и 100, и полвека назад, но ведь теперь терпение во спасение, нутром все это понимают. Слов нет, неприятно и тревожно видеть скачущие в одну сторону цены, совсем бесстыжие: колбаса с 3-00 до 250 рублей, сметана с 1-40 до 42, рыба с 1-50 до 30-50, хлеб с 0-20 до 5, пальто со 150 до 2-3 тысяч. Помогает осознание неизбежности и привычка довольствоваться малым.

14 февраля. Чёрный зимний лес, пепельно-серая лыжня, жёсткие метёлки полыни и конского щавеля на снегу, ветер и безлюдье — давно забытые и желанные. Славно одному, не нужно пригибаться, краснеть, притворяться, стыдиться своего, сугубо личного, мучиться незаслуженно. Это пушкинское: «давно, усталый раб, замыслил я побег...» Здесь главное — усталый, и усталость от чужеродности, непрестанного усилия, борьбы за выживание, необходимых, но ничтожных хлопот.

17 февраля. Превосходная сценка «Свободный человек» из «Воскресения», моя любимая мысль о самостоянии, автономии личности в устах мужика. Гордое и несокрушимое, а и обидеть меня нельзя!

22 февраля. В древнерусских грамотах, если вчитаться, сплошь и рядом зёрна поэзии, зримый облик России: земли бортные, поля и пожни, озёра и пески, колодцы солёные. Острый, приметливый взгляд безошибочно отмечает характерные признаки, что возможно только при слиянии с природой: берёза о три вести, хорошая берёза, большая берёза, кривая берёза, кляпая берёза. А лужки — желобоватый, долгой.. В духовных не только перечень долгов, своих и чужих, распределение наследства, но и забота о нерушимости заведённого порядка, избавлении родных от необдуманных решений, лишних хлопот и волнений. Своё «я» исчезает перед долгом, и брат отчитывается перед усопшим об исполнении его последней воли.

27 февраля. Москва делает политику за всю страну, как в 17-м Петроград, и это оскорбительно. Идет нагнетание страхов, ненависти, шовинизма, а народ в целом спокоен и выдержан, но снова может всё переиграть кучка властолюбцев. Большевички не дремлют, опыт богатый. Либералы же — словно рыцари на час: слабость, разлад, сведение счётов, ставка на стихийность. Но властные подпорки никогда не мешают, а в пору становления просто необходимы. Как бы не пожалеть о терпимости. Камнем на шее может стать и Конституционный Суд, совсем лишняя роскошь в такие времена.

1 марта. Завтра масленица, что-то в душе проклёвывается давно утерянное и забытое. Повсюду плачут о разрушенных ценностях и идеалах, как будто большевизм давил не 70, а 700 лет. На первых порах приживить хотя бы извечный круговорот обрядов-праздников, а через них вернуть смысл жизни, как это точно и красиво очертили в «Снегурочке» Островский и Корсаков

Язык Солженицына тяжёл, нарочито старомоден, продираешься медленно и с потерями. А рядом Зайцев, без самомнения исключительности, преувеличенной суровости и скорби, с мягкой печалью и необъятной отзывчивостью, как его любимый Сергий. Разумеется, наложил печать ГУЛАГ, но гордыня неуместна и в этом случае.

14 марта. Смешны марксисты, объяснявшие анархизм психикой мелкого буржуа. Он сидит в каждом из нас и укрощается только железным усилием воли. Нет сил и терпения видеть любую распущенность, праздность, беспутное своеволие. А без них мир не стоит. С таким настроем уходят в отшельники, среди людей невозможно. Давно не общался душевно, делаюсь камнем — неповоротливым, седым и морщинистым.

15 марта. Частенько брожу по городу и жалею, что отсутствует такой бытописатель, как Гиляровский, насколько вся эта суета будет интересной через 20-30 лет. Одни афиши чего стоят: «Московская любовь». «Синьора была изнасилована», «Ангелочек мстит», «Сбрось маму с поезда» и прочая американщина. Книжные лотки, где безраздельно царят мушкетёры, Анжелика, Тарзан. Любопытны столики беспроигрышных лотерей, где бойкие девицы в раёшном стиле зазывают прохожих и демонстрируют водку и шампунь. Масса киосков с импортной мелочью и скучающими молодыми людьми: горячее время наступит ночью. Ловкие напёрсточники, разыгрывающие между собой шумные, соблазнительные потасовки. Вертлявые, назойливые цыганки с сигаретами, помадой и шубами. Развалы домашней дребедени на снегу и аристократический импорт на витринах, фургоны со снедью из районов, шашлычный дым и стряпня из столовых. Никакого сравнения с унылой торговлишкой прошлых лет и никакой милиции. Дать бы картинки с сеансов многочисленных колдунов и целителей, то бишь экстрасенсов, вечерних ресторанов, бань, похорон, подъездов с курящими и бренчащими подростками, ругающихся очередей, многолюдных церковных служб — и получится непревзойдённый очерк эпохи. Может быть, постепенно, по крохам и сложится безуказная, привольная, многоцветная русская жизнь, какой она была и какой краешком захвачена в моих любимых физиологических очерках: водовоз, барышня, гробовщик, няня, знахарь, казак, извозчик, сваха, гувернёр и т.д. до бесконечности, ни одной ниши пустой, незанятой, бесполезной. Умел же русский человек приноравливаться и кормиться в любом случае, а теперь только хнычут о грядущей безработице.

16 марта. Рынок наш ещё сморщенный, перекошенный, грабительский. Сделки совершаются единственно из побуждения получить сверхприбыль. Спекулятивный дух, угождение низменным вкусам, ставка на крикливую моду. Трудно или невозможно найти хорошую книгу, грамзапись, недорогую одежду и обувь.

Роскошный искупительный вечер Вишневской в Большом. Не она в нём нуждалась, и не мы. Выслали её временщики, и она тотчас покорила мир, открытый Шаляпиным для наших. Читали приветы от царственных особ, друзей, а она за всех благосклонно принимала цветы, улыбки, объятия, почести, за всех, кого диктатура, не удушив, заперла дома, ограничила полёт. Дух захватывает от имён и все одновременно, а Европа до сих пор своих по пальцам считает. Замечательна и свежая поросль Большого, оскудения не видно.

22 марта. Вся советская песня выросла на гребне романса и была возможна только в цельном, нерасщеплённом обществе с единой идеологией. Как немыслим и романс вне патриархального уклада с его самодовлеющими ценностями — любовью, тоской, предчувствием, порывом — в единстве с природой. В 70-е начинается угасание жанра и теперь его конец, полное вытеснение эпигонами и роком, который в содержательном смысле — ничтожество. Есть превосходные по неожиданности образцы, но душа к нему не лежит, сжимается и деревенеет. В музыке, как и в остальном искусстве, перевал пройдён, царит улица и автоматизм, движение навстречу первичным потребностям. Нарастает стандартизация вкусов, мыслей, формы, поведения. Читаем одни и те же газеты, смотрим поточные фильмы, толчёмся в общих местах, покупаем серийные товары, и нет сил, да большинству и не хочется, противостоять, отказаться, найти свое. Городская же жизнь особенно развращает при отсутствии серьёзного, захватывающего труда. Вечная погоня за готовым только разжигает аппетит и настроение превосходства над сельским жителем.

29 марта. Мудрость во всепонимании. Мудрые тяготеют к гармонии, умные — к односторонности.

10 мая. Вот и мудрец Астафьев припечатал наших уличных психопатов, маразматики. Такой вольный полёт в философских рассуждениях и такая настырная глупость в житейских воззрениях и поведении — это Русь. Даже змей Розанов на краю могилы признал Щедрина. Кто, как не он, с безоглядной прямотой вывел на свет убийственную силу русской косности и привычек. Жить своим умом — для многих непреодолимая планка, а управленческое головотяпство постоянно стимулирует вздохи о прошлом.

Ужасно дорогая печать, газеты до 5 рублей, но и благо: конец газетному и журнальному запою, почти всё время литературе. Больше ничего не осталось от детства, промелькнули и умчались навсегда ранние увлечения.

24 мая. Последние уроки, пятиклассники завоёваны полностью, а седьмые процентов на 80, тогда как три года назад с этим возрастом затруднений не было. Знамение времени — сильный уличный шум, который мне не одолеть, а им не устоять, свойство всех рубежных эпох. Нарастающее удивление от невесомой прозы Зайцева, его героев Жуковского, Тургенева, Чехова, вне моды, вне партий, образ последнего эпического века на Руси, от «Сельского кладбища» до «Степи», а дальше распад, безумие, скольжение в обрыв.

29 мая. Пресса полна репортажей с ростовского процесса и опять ложный пафос негодования или недопонимание. Суть не в уникальности злодея, а концентрации его злодеяний. Весьма выгодная уголовная тема для пишущей братии, а на самом деле — пятнышко на фоне повседневного кровопролития и ужасов. Разве утешительнее раздетые, обезображенные трупы в Карабахе или Приднестровье, уличный беспредел, массовые квартирные кражи, грандиозные лесные пожары? В них нет щекочущих нервы деталей, они анонимны — вот и всё. Раньше называли просто — порча, и так оно и было, а теперь раковая агрессия, от которой спасения нет.

21 июня. Из трудового лагеря. Все надеялись, что подобные заведения сметёт рынок, ан нет, существуют и процветают, ежедневное содержание в 25-30 тысяч, половина овощей гибнет и запахивается, кромешное воровство и мотовство, ночные забавы и выходки балбесов, охрипшие от бесплодных призывов и угроз учителя. Не затронута, а потревожена советская система, театр абсурда продолжается. Селяне руками и зубами держатся за совхоз: сытно и надёжно.

Замечаю, что резко выделяюсь в толпе своим неджинсовым обликом, диссонирую с улицей. Буквально все натянули пёстрый импорт. Исчезла естественная человеческая речь, разнузданный новояз и мат из всех глоток. Что бы сказал бедный Мережковский, узрев торжествующего Хама от парламента до прихожей?

Всё наводит на мысль, что закону инерции подчиняется не только механика, но и общество. Инерция покоя сменяется инерцией реформ или революций, а приход того и другого зависит от умонастроений и сильных политиков. Нарастает инерция распада, одичания, ненависти и остановить её можно только властной и твёрдой рукой. Нет уже сил на сочувствие и жалость, кровь льётся и льётся, но не остановятся, чтобы одуматься.

1 июля. Письма Ленину 1919-21 гг. Писали, конечно, лучшие, и их наблюдения и анализ сделают честь любой системе. Большевики привлекли их обещанием нового мира, но именно поэтому они первыми поняли, что поезд развернулся совсем в другую сторону. Сработал сорокинский закон социального иллюзионизма, знай который мы в своё время /а самые свободные и проницательные знали/, то удержались бы от лишней лжи и соучастия. Читал ли он их? Если и читал, то раздавлен не был, будучи ослеплен доктриной. Как верно и зорко судили современники, совмещая не изжитую наивность с убийственными прозрениями.

16 июля. Знойное щедрое лето. Россыпи клубники на полянах, румяные берёзовики, пахучее разнотравье. Продираюсь через упругие, горячие заросли, вдыхаю разомлевший, дурманящий воздух. Это, пожалуй, единственное, что трудно оставить: подорожник на забытой тропинке, стройный, на диво сработанный гриб, взметнувшегося из-под ног зайца…

15 октября. Поездил в электричках, насмотрелся на молчаливый, безучастный ко всему, кроме цен, народ. Не подавлены, но и не улыбчивы, все с грузом, многие жуют, листают сексиздания, по пятницам и воскресеньям движется исключительно городская родня. Никто ничего не понимает, но махнули рукой и устали возмущаться, кипит одна Москва из-за обилия пенсионеров и потаённых денег. Если что и грянет, то опять только в высших сферах. Грязь, обман, разнузданность на каждом шагу, но нет насилия, торжествующего человека с ружьём, это-то и примиряет с расстройством. Людей отпустили, отвязали, но совсем не похоже на свободу — разброд, сумятица. Пора привыкать, что кажущийся беспорядок — это и есть порядок. «Долго будет родина больна», а жить надо, и не как-нибудь, а по-человечески. Готовлю урок о Сергии и сравниваю: ничего нужного во мне нет, всё мелочное, раздражённое, обидчивое, недовольное сидит внутри и кусает самого себя и ближних.

21 октября. Пасынок подкосил: украл и продал за бесценок серебро, а тысячи прокутил на мелочи и игру. Кража не первая, обескуражили размеры краденого в 13 лет, лёгкость, залихватская дерзость и бессмыслица, с которыми всё проделано. Боже, чего он мне стоил, и теперь ясно, что вмиг лопнули все труды, выступило наружу его подлинное естество — навсегда. Ещё одно поражение, удар, и предвижу страшное, когда заматереет и войдёт в силу. Мне отмщение за порывы быть как все, за ненужные и бесплодные жертвы, за отсутствие твёрдости. «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю».

3 ноября. Контрольные работы. Помимо невозможной орфографии, полная глухота к слову, строю языка, чисто машинальная скоропись, а ведь русский «проходят» с 7 лет. Эта невнятица, слепота будет только сгущаться, пока не придут новые учителя в новую школу. Может быть, эти гимназии и лицеи выпестуют элиту, а она, как и встарь, постепенно поднимет уровень культуры, в черни пробудится народ и возьмётся с другого конца.

Тайна жизни — в однообразии, повторяемости. Кто к ним не способен, спасается загулом, картами, любовью, сутяжничеством, наркотиками, революцией и т.д. Эту тайну знали многие или догадывались, но лучше всех объяснил Чехов: без сожаления, злобы, высокомерия, как неизбежную основу бытия. А вот Горький выпустил Буревестника, который испепелил вместе с бытом и людей, чтобы потом улететь до новой схватки, а между ними всё то же — вечное и неизменное. В однообразии — спасение, в его оболочке вызревают все блага мира, и слово ему — Домострой. Как теперь России-матушке нужны покой, копошенье в дому, на земле, с ребятишками, тихое, незаметное, ежедневное обеспечение хлеба себе и ближнему без упования на власти. Вместо этого людоедские страсти праздных политиков, чья натура не приемлет именно однообразия, там она глохнет и мертвеет, а в потрясениях и грохоте разворачивается во весь рост. Такие люди в обычные дни больны, призрачны и бесполезны.

Зачем эти американские проповедники? Что они нам скажут сокровенного после Чаадаева, Достоевского, Толстого, Соловьева, чего бы мы не знали, не слышали? Ведь мы не заблудшие, а отступившие, подменившие истину. Почему молчат наши проповедники? В церковь все не пойдут, а златоусты не перевелись. Снова постыдная и унизительная тяга к заморскому как раз в той сфере, которая искони принадлежала нам и была общепризнанной. Здесь лень и неверие, а публика наивна, невежественна и доверчива, верхи неразборчивы и равнодушны.

11 ноября. Читал коллегам лекцию и услышал в итоге: «А всё равно раньше жить было лучше». И говорили люди не глупые, не фанатики, первыми порвавшие с партией. Любые доводы не воздействуют на сознание, страшит будущее и отучены от риска, напряжения, свободы выбора. Унылый набор штампов: нашему брату нигде не пробиться, все дельцы — мошенники и пр. Я не умею пробиваться, но ведь и не хочу и не виню никого.

Читаю Кошелева, Чичерина Что за славные люди эти либералы, оболганные и забытые в нашем отечестве. Именно они вытянули на себе александровские реформы, пока другие швыряли бомбы и отсиживались в Европе. Истинно государственные люди, всюду и всегда ко двору. Характер записок деловой, а не воспалённые фантасмагории будущего. Либерализм и есть на практике срединная, умеренная линия в политике, которая победила на Западе и с треском провалилась у нас.

16 ноября. Директор болеет, и второй месяц его уроки истории не замещаются. Привык к подобным выходкам. Скажу лишь: «тюрьма мне в честь, не в укоризну».

10 декабря. Ельцин снова взорвал ситуацию и произвёл лёгкую панику на съезде. Политические фразёры и интриганы нокаутированы и завопили о своей безопасности. Боюсь, что испортят дело паршивым компромиссом, которые у нас вели не к устроению, а поражению.

12 декабря. Воинствующее невежество правит съездом, так и хочется посадить эту кампанию в экономический ликбез. Ельцин не образованнее, но у него мощная интуиция и неиспорченный природный ум, он опять выиграл партию. Нравится он мне сердечно, настоящий русский богатырь, без интеллигентского налёта, свойственного Горбачёву.

19 декабря. Повсюду только и слышишь: «Как дела?» — «Нормально» или «X... о». Не скажут: хорошо, превосходно, замечательно, терпимо, скверно, плохо, блестяще, отвратительно, дурно... Всё просторечие сведено к трём-пяти сильным выражениям. Далеко же мы ушли от Баркова, у него эти х… и п… в богатом словесном обрамлении как попытка заполнить условную пустоту, преодолеть разрыв между бытом и литературой. Теперь наоборот, снижение и литературы, и быта до косноязычия.

20 декабря. Забавные и циничные объявления в газетах. Вот где разворачивается во всех оттенках низменная человеческая природа, а суть одна: выгода кратчайшим и беззатратным путём: сводничество, фиктивные услуги, имущественные аферы, мошенничество. Если из этих миниатюр составить мозаику, получится маленькая энциклопедия нестареющих нравов. Неожиданного, разумеется, ничего нет, кроме простоты и лёгкости самообнажения. Я бы так не смог, стыдно всё-таки афишировать собственные поползновения. Нет более веского аргумента против утопических представлений о людях, чем эти заявления о намерениях.

24 декабря. С недоумением смотрю на накапливающийся хлам, забитые полки, бумаги: зачем и кому всё это? Накопительством не болею, а обрастаю помимо воли, удел каждого потребителя. Только у иноков чистое нестяжательство.

Был у Феоктисты. 85 лет, пережила двух дочерей, держится изо всех сил, не жалуется, озабочена только похоронами: хватит ли сбережений? Извечная забота стариков, вплоть до загодя припасённого гроба и савана. Давно открыто, что оправдать существование может только золотой век, а неизменно выскакивает и хохочет над нами вездесущая недотыкомка. «Мелкий бес» ранит навсегда, его нельзя читать в юности, а понять можно, только пожив, насмотревшись и намучившись. Апогей обыденщины, рутины и бессмыслицы, из которых выход для большинства — могила. Единственное, что разбудило давние переживания, — это история юной влюблённой пары, чистая, нежная и ароматная, без притворства, грубости и расчёта.

У нас с Ритой было так же. 19-летний дичок и 22-летняя самостоятельная девушка, восторженность одного и спокойное, обдуманное чувство другой, желание и неготовность к плотской близости с моей стороны и сознательная отстраненность — с её. Легко всё началось и кончилось, а стало настоящим счастьем для обоих.

На берегу тихоструйной Нерли, в полном одиночестве, мы разделись для загара. Она, заметив, как отвернулся, воскликнула: «Стесняешься, дружок». Лежали на чистом речном песке, посматривали на тёмную луковку Покрова и безмолвные дали, изредка перебрасывались словами и были переполнены чувством удивления, слиянности с природой, неповторимости сущего. Она не смела прикоснуться ко мне, я — к ней.

25 декабря. В другом ещё не было потребности, мы боялись замутить наши отношения. Немного позже, когда возвращались из леса и я прильнул к ней на траве, она, словно оправдываясь, проронила: «Я боюсь соблазнить тебя». Мне стало скучно, я замолчал, и больше мы не проронили ни слова. Самое смелое, что она позволила себе, это однажды поздним вечером, после концерта, в саду под яблоней крепко и долго меня поцеловать. У меня дух захватило, а она словно устыдилась порыва и на следующее утро спросила: «Ты не ожидал, дружок? Я сама себя потом корила за этот поцелуй». Но рубеж был взят, и я свободно ласкал её светлые волосы, маленький подбородок, гладкий матовый лоб.

Вскоре я устроил её лаборанткой на свой завод. Днём, в течение смены, виделись только урывками, когда по делам заходил в лабораторию, но чем бы ни занимался, постоянно ощущал её излучение. Рабочие с пониманием спрашивали: «Твоя девушка?» — «Моя». — «Красивая», — и я ещё выше поднимал голову, безоглядно брался за любую работу. После смены, когда стихал гул машин и завод пустел, мы принимали поочерёдно душ, и она садилась расчёсывать свои влажные, струящиеся волосы. Я потихоньку подходил сзади и впивался губами в её душистую шею.

Она всё предвидела и как-то ночью, во время наших бесконечных прогулок, неожиданно бросила: «Ты скоро меня оставишь». — «Нет, нет, разве ты не будешь моей женой?» — «Конечно, нет, милый. У тебя будет другая женщина». — «Но почему?» — не понимал я. — «Да уж потому. Всё лучшее между нами уже было, а больше ничего не будет «. Я поднял её на руки и перенёс через ручей. Всё во мне напряглось, а она сразу стала тихой, покорной, задумчивой, прижалась к моему плечу, и мы шли, шли всё дальше, не разбирая дороги, внимая друг другу.

Приехала мать, убедила вернуться домой, и я сообщил ей о предстоящей разлуке. Она всё поняла с полуслова, пригорюнилась, покачала головой: «Ты зря это делаешь, а матери не следовало бы ломать твою жизнь в самом начале». Но я не внял её предостережению. Накануне отъезда она пришла на свидание под хмельком, весёлая и немного развязная. Объяснила: «У ровесника на свадьбе была». Ласкала, целовала жадно, ненасытно, а я, оглушённый вспыхнувшей страстью, плохо понимал происходящее и уж совсем не осознавал необратимости грядущего разрыва.

Через несколько лет она известила в письме, что вышла замуж и родила дочь. А мне осталась память. Я вижу её всю, от первого появления в горнице, когда мы, словно предчувствуя сближение, пристально посмотрели друг на друга, до последних содроганий чутких, трепетных рук на моих плечах. Теперь, читая Сологуба, ещё раз подумал, что если бы она в силу своего превосходства проявила инициативу, как Людочка Рутилова, наша жизнь повернулась бы по-другому. Но она предпочла остаться на высоте безукоризненной порядочности, а во мне не рассмотрела надёжного спутника-мужа. И оказалась права, мужа из меня не получилось. В ней вообще не было ничего бабьего: скользкого, цепкого, подозрительного. Доверчивость, искренность, чувство меры, и всё это пронизано теплом и светом. Прости меня, бесценная, за легкомыслие и ребячество. Больше всех я наказал себя. Спасибо, что ты была — раз и навсегда.

27 декабря. В Омске не счесть чисто провинциальных, сельских уголков. Брёл по узкой, кривой улочке, разглядывал дома: развалюхи-избушки и щеголеватые особняки, рубленые и кирпичные, обшитые тёсом, оштукатуренные, выбеленные; лес труб и антенн, голые малинники, важные, щурящиеся коты на таборах и хозяева — везут воду из колонок, выносят золу, разметают тротуарчики, спешат в магазины. Всё так же, как и 1000 лет назад, и предрассудки, суеверия те же. Недаром составляют всерьёз астрологические прогнозы, торгуют гороскопами, шаманят и колдуют, просят и предлагают заговоры, аферисты собирают тысячные залы жаждущих исцелиться и узреть чудо. Ельцин хорошо знал свой народ, начиная реформы, ни бунтов, ни погромов, пустые страхи рассеялись в первые же месяцы. По сравнению с тем, что вытворяли с Россией в прошлом, нынешние испытания пока — лёгкое недомогание, и операцию следует продолжать быстро и смело. Наконец-то обычной становится жизнь с беспокойством, тревогой, усердным трудом, поисками, бережливостью и всем, что выковывает стойкий характер — жизнь в условиях свободы.

1993

4 января. Забавно наблюдать подвиги нестареющих мушкетеров. Из истории только персонажи и быт, много натяжек и нелепостей, банальных приёмов, но об этом не думаешь, потому что над обстоятельствами, препятствиями, роком торжествует лучшее в человеке — любовь, дружба, бескорыстие. И никто не замечает, что герои слепы и наивны в политике, неразборчивы в службе, играючи протыкают людей и развлекаются мордобоем. Это не важно, когда можно влиять на события не силой денег и пушек, а личным напором, обаянием, удачливостью, умом. Повсюду строгие нормы законов и инструкций смягчаются и прогибаются теплом личных отношений и симпатий, и я пользуюсь этим сполна. Мой директор неустанно злословит по адресу новых вождей и порядков, я спорил с ним два года и приобрёл заклятого врага. Но вот уже год я с ним не спорю, терпеливо выслушиваю его остроты и анекдоты и без труда получил все, что желал: доверие, расположение, уступчивость. Когда читал «Как завоевать друзей... «Карнеги, почти ничего не нашёл нового — это мудрость Чичикова, его манеры и обходительность. Самое сильное оружие.

5 января. Провожал матушку, бродил по вокзалу и наткнулся на гомонящий табор в подвальном зале. Живут с первых морозов, а раньше обитали в пристанционном сквере. Полное безразличие к зевакам, погружены в свои дела: готовят, стирают, смотрят телевизор, играют, спят — и всё на глазах, как на сцене, без малейшего стеснения и суеты. Над ними, как и сфинксом, не властно время, упорное отталкивание от дома, уюта, барахла. Все-таки, как условны представления о счастье. Мы с сожалением смотрим на цыган, они — на нас, и все правы. Их нельзя не уважать за постоянство, жизненную силу и верность судьбе.

6 января. Лекция профессора, исступлённое оплёвывание современной России, трафаретный набор обвинений и разоблачений в духе «злого умысла» и «интересов торгашей». Даже мои подопечные учителя-историки возмутились полным отсутствием объективности. Нет, блевотное противопоставление социализма и капитализма, патриотов и демократов, созидателей и разрушителей. Если это искренние настроения, то ему и подобным следует снять докторские мантии и уйти с кафедр, учёностью здесь и не пахнет, а несёт затхлой обывательщиной и прищемленным хвостом. Страшно, что портит молодежь, как и мой шеф, оседлавший выпускников. А ведь еще 4 года назад кто-то из моих остроумных питомцев повесил на дверь его кабинета такое объявление: «Куплю полное собрание сочинений Сталина». То-то было смеха и шуток, но, как говорится, пациент неизлечим.

23 января. Провел урок вместо заболевшей, а спустя месяц подходит паренёк с вопросом: «А ещё уроки будете у нас вести?», хотя знает, что не буду. Вот такие они, нынешние отроки, если и похвалят, то только обиняком, а для меня — это мои аплодисменты.

31 января. Покорён, захвачен «Летом господним». Медленно, постепенно втягивался в повествование, вначале раздражали, подробности и безбрежность описаний, пока не понял, что в этом вся прелесть книги. По-другому просто не воссоздать в слове наполненность, зернистость, многоцветье московской жизни. Это чеканная картина, когда мастер сознательно выделяет дорогие ему линии и узоры и убирает, разглаживает чуждое ему. Потому и не энциклопедия, которыми мы сыты по горло и где вроде бы всё было, а получался мертвый слепок. Нет, самородная православная, разгульная и работящая, восторженная и земная мастеровая Русь. Здесь и намёка нет на маету, бесцельность, скуку, томление — всё, чем мы переполнены, и скажи высокоумный Бердяев филенщику Горкину или приказчику Василию Васильевичу о том, что для него философия дороже жизни, они посмотрели бы на него с подозрением /я-то с Бердяевым/ Простой народ так устроил свою жизнь, что смысл ее был определен навечно и заложен в том, как в положенный срок пекли куличи и пасху, мочили яблоки и солили огурцы, заготавливали лёд, крестили и женили сыновей, праздновали именины, совершали крестные ходы, катались с гор и, само собой, рубили избы, возводили храмы, сплавляли лес. Душевная бодрость после такой книги — и боль, что не защитили себя, а сожгли на вселенском костре — расплата за патриархальность, беспечность, наивность сознания. Конец печальный и безнадежный — смерть отца, хозяина, мастера, раба Божьего Сергея, а с ним и всего русского мира. Нельзя жить умом и талантом одного существа, непрочное и зыбкое это удовольствие. А мы прожили так тысячу лет и еще просим: «Дай, хозяин, разговеться, накинь гривенник для радости».

14 февраля. Бердяев — разговор особый. Его Бог философский — знак, символ. Недаром ему чужд и непонятен Бог Отец, а перед Сыном он благоговеет. Первый — карающий, гневающийся, прощающий, как и положено патриарху. Второй — не от мира сего, антитеза и альтернатива Отцу, потрясенный человеческим падением, покорно принимающий свой жребий во имя других. Это Бог-Абсолют, оправдание и примирение, Дух и Любовь, сходящие на человека, если он смотрит на бога. А если не смотрит? В этом весь вопрос. Бердяев, как все верующие, исходит из слабости человека без Бога, неспособности управлять самим собой, быть самодостаточным, т е. лишает свободы выбора: «если есть Бог, то человек есть существо духовно независимое». Пусть так, но разве исключается противоположный постулат: духовная независимость не тождественна Богу? Непереносимо сознавать, что без Бога «я» — пустышка, мерзость, прах. В конечном счете я сам определил свой путь, не задумываясь, угодно это Богу или нет. Может быть, это и плохо, но собственную жизнь каждый проживает по-своему.

17 февраля. Безумная старуха в больнице, привязана к кровати, мечется, силится ослабить путы, кричит, ругается, взывает, стонет от незаживающей раны. Соседки проклинают ее: не дает спать, будоражит. А она просто воплощённый ужас, бунтующая душа, зияющая бессмыслица, и никакие горы книг, рассуждения о вечной жизни и душе не опровергнут этой данности. Умру атеистом, не чувству ю ущербности от отрицания загробного мира.

Все мое уйдет со мной навсегда. И зачем человеку эта исключительность, обольстительная мечта о вечности? Научиться бы одну-единственную жизнь устраивать без стыда и пустоты. Развитие пошло такими темпами и масштабами, что человечество должно найти в себе силы переродиться — или конец. Об этом весь XX век. Изначальная, библейская сущность себя исчерпала, императив выживания, спасения стучит во все двери, и этот императив посильнее Бога. Впрочем, и безумие имеет почти столько же шансов.

23 февраля. Как сверлит Бердяева несовместимость хлеба и свободы! Но это чисто восточная постановка вопроса. На Востоке и в России никогда не умели добывать хлеб в условиях свободы. Научимся ли? Опять свобода пожирает хлеб вместо того, чтобы плодить его в изобилии.

25 февраля. Впечатление непрочности, ненадёжности, призрачности происходящего. Всё игрушечное, невсамделишное: власть, деньги, цены — кто больше? — чеки-ваучеры, приватизация. Никто ни во что не верит, но все принимают условия игры и, подмигивая друг другу, делают ставки на авось. Не говорю о коммунистах, они абсолютно уверены, что время работает на них и реставрация неминуема. Верю ли я? Скорее да, чем нет, ведь у нас проходили самые головокружительные номера, народ удивительно вынослив и научился жить даже на раскалённой плите. Пока есть отдушины, будут играть, а теперь такая отдушина — легальная торговля и уличные барахолки. Грязь и смрад. Бытовые стандарты упали до нижней черты и продолжают падать. Многих устраивает нетребовательность, необязательность, неряшество внешнее и внутреннее, словно завтра уже ничего и не потребуется. Пока распад углубляется.

25 марта. Естественное чувство гадливости у Щедрина к напирающим «чумазым»; честного, культурного, бессребреника — к стяжателям, прохвостам, невеждам. Во времена Щедрина они таились в складках крепостничества, спустя век — в щелях коммунизма, и когда рухнуло то и другое, вылезли на свет и плодятся как клопы. Не буду негодовать и проклинать смену декораций. Чем лучше чумазых коммерсантов чумазые учителя, журналисты, актёры, профессора, слесари и т.д ? Чем лучше дождь — вёдра, холод — тепла, лето — осени? И если раньше тешились иллюзиями об отсечении одних и размножении других, то теперь это позволительно только круглым идиотам.

29 марта. Весна наступает. Дрожат деревья на влажном ветру, разлились бурые лужи и подмывают снега, сорока ломает прутья на гнездо.

Очередной съезд Советов, упиваются мнимым могуществом и топчут президента. Им и в голову не придет, что Ельцин непобедим, хотя личное поражение весьма вероятно, если «мнение народное» произнесёт приговор. Его осудит глубинная Русь, которой особенно тяжело. Но даже оголтелые опасаются непредсказуемости референдума.

1 апреля. Продумывал урок о Гракхах и сразу заметил аналогию с современным состоянием: противоборство сената и трибуна, борьба за расширение социальной базы, решительный пересмотр традиционного права в пользу народа, бесчестные, низкие приёмы борьбы, разжигание гражданской розни.

12 апреля. Читаю Троцкого. Он — наиболее яркое воплощение большевизма, и, умри Ленин в самом начале революции, партия немедленно получила бы второго Ильича. Чрезвычайно умен, талантлив, напорист, самоуверен и ограничен: всё, что лежит за пределами классовой борьбы и коммунизма, отбрасывается и издевательски высмеивается. Так и не понял простой вещи, что стал жертвой не сталинского переворота, а людоедской системы, им самим созданной и выпестованной. Тоже вопрошает историю, но видит в ней только объект отрицания, даже царь-пушка и колокол предстают памятниками «московского варварства», как будто ими исчерпывается прошлое. А уж с октября 17-го — новая эпоха. Интересно, читал ли он Сорокина и его оценку большевистских новаций? Но ведь ему нужна была не истина, а любое оправдание социального эксперимента. В этом случае от истории остается один пепел.

Был в рощице у реки, раздавил жёсткую семенную коробочку, выпрыгнули граненые зерна — и обожгло. Вмиг осознал, что потерял дочь навсегда. И нет никакого оправдания, явная подлость. Уязвлен её молчанием, но оно — эхо моего. Ей 19-й.

15 апреля. Заворожён весной. Снег сошёл и держится только в ложбинках да под деревьями, растёт полоска воды между берегом и ледяной кромкой, а сам лед позеленел, истончился, вот-вот лопнет. Вся природа затаилась, приготовилась. Отчего с человеком по-другому? Тянется постылая, надоевшая нить, чтобы когда-нибудь оборваться навсегда. Как чудно эту мечту выразил Лермонтов: не умирать, а засыпать, чтобы в свой час воспрянуть полным сил. Думал, как это случилось, что остался один, обрубил все связи, погасил все мечты и осталось одно: уйти от всего и всех, жить /доживать/ с полем, травой, лесом, солнцем, ветром. Судьба, что ли? Не верю. А если судьба, так это мой характер, мои слабости, срывы, слепота. Жизнь могла сложиться иначе, более мягко, милостиво, богаче. Трижды я опрометчиво разрушал обретённый успех. Но такой безрадостной полосы никогда не было. Ничего не ценил, по сравнению с будущим дни и годы казались мелочью, пустяком, в любом начале заранее видел конец.

16 апреля. Замечательно у Ключевского об уме Екатерины: «знал своё место и время и не колол глаза другим, ... умела быть умна кстати и в меру» Иными словами — тактичный, воспитанный ум.

Из окна автобуса. Какой-то романтик начертал на стене бессмертное «Ленин жив», а какой-то реалист добавил одну букву и получилось — лжив. Как тут не вспомнить знаменитое «паТронов не жалеть».

Опалённый, бьющий наотмашь Зубакин, раздавленный режимом: «Молчи, моё сердце, молчи, Мы сами свои палачи». Светоносная, притягательная личность, разбрасывающая направо и налево брызги своего гения, нисколько не заботясь о славе. А что мы о нём знаем, кроме скупой публикации? И потому кормимся теперь непристойными шоу и политическими скандалами. Уж насколько выхолощенной, навязчивой и слащавой была советская масскультура, но там была хоть какая-то подделка под золото, а в нынешнем ширпотребе, кроме пошлости и бесстыдства, ничего нет.

26 апреля. Чудо наполовину свершилось, «мнение народное» поддержало президента. Фактически повторное избрание, однако провинция сильно разбавила высокий городской %. Это второй и последний шанс для Ельцина после августа 91-го. Если продолжит бесплодные пикировки с Верхсоветом, то провал окончательный. Решится ли на разрыв, кадровую чистку и принятие Конституции? Утешительно, что народ не потерял головы, а уж как надрывались от его имени и плакали над его участью. Пойдём дальше.

7 мая. Шестиклассники удивили. Почти у всех в семье есть Библия, многие уверенно знают евангельские сюжеты, получился достаточно серьёзный и полезный разговор о заповедях Христовых. Сам преодолеваю обезьяний атеизм, вбитый в детстве. Понял, почему у Христа на первом плане вера. Если она есть, то будет и всё остальное — любовь, прощение, милость, бессмертие; если нет, то прилагаемые превращаются в миф. В том-то и вопрос, чтобы поверить бесповоротно Такой степени веры достигали только подвижники и становились святыми. Насколько же высока и трудна эта, религиозная, вера, если другая, революционная, увлекала сравнительно легко миллионы и обескровила страну во имя нелепой идеи земного рая. Христианство ещё не понято и не принято многими как единственный путь к спасению, творчеству через преодоление животных инстинктов. Сознаю, что и это утопия, как коммунизм, но движение к ней, подвиг, идёт через борьбу только с самим собой. Это самая величественная и животворная утопия

21 мая. Смотрел старую ленту и окончательно уверился: самый чистый, возвышенный, идеальный кинематограф был у нас. Вся советская эпоха в искусстве уникальна. Это не лёгкий порыв ветра, не мираж, не безжизненный бетон, а сильное, укоренённое чувство братства, энтузиазма, бескорыстия — поверх ГУЛАГа, бедности, страха, стадности. Пока правдивая оценка невозможна. Одни оплакивают навзрыд, другие, походя, лягают. Между тем, советский коммунизм уплывает в туманную историю и опускается на дно новой Атлантидой. Он будет светить из прошлого своей духовной энергией, источник которой — исступлённая вера в новый мир, ощущение его близости, сотворённости. От него осталось лучшее — Шолохов, Пришвин, Паустовский, Прокофьев, Свиридов, Пахмутова, Уланова, Гагарин…И не одна ещё слеза скатится, не один вздох и сожаление в груди.

1 июня. Тридцать лет покоится под рукой Тургенев, а прочитал только теперь. И слава богу, что не раньше, обязательно воспринял бы через чужие оценки и приговоры. Да и он сам вышел на свою тему после сорока и закончил её сильно, молодо, убежденно. Он взял потрясшую его пушкинскую строчку «А счастье было так возможно...» и провёл её через муравейник лиц и положений, чтобы не только подтвердить фатальный разлад. Вдруг, в самом конце, открывается не мрак и пустота исчезновения, а свет и высота обретения, люди взлетают на самом краю пропасти. И неловкий Теглев, и слабый Санин, и Миша отчаянный, и нелюдимый Аратов... А дальше галерея резких, отчётливо выписанных характеров, в которых будем вечно узнавать себя, все эти Гуськовы, Харловы, Ергуновы, Ратчи, Фусты — Гамлеты, Наполеоны, Лиры простонародья. У него все мы живые, дух наш найден и запечатлен. Редкое для писателя достоинство — быть в стороне, не умалять и не возвеличивать героев, не конструировать, чтобы сделать рупором своих идей. Сработаны на века.

6 июня. Скандал и потасовка в Кремле на Конституционном совещании. Залетела ворона в хоромы, да и осталась, нравы Растеряевой улицы от пивной до дворца. Доказано, что Лысенко вслед за Ламарком заблуждался, настаивая на наследовании приобретенных признаков. Как бы не так. Бесстыдство, нетерпимость, кликушество передаются у нас от поколения к поколению.

15 июля. Прошлое лето было славным, а нынешнее ещё краше. Обильные, тёплые ливни, буйные травы, мягкий, напоённый ароматами воздух, в котором растворяешься без остатка и теряешь ощущение плоти. Наконец-то закрыли трудовые лагеря и ввели оплату полевых работ. Барщина отмирает, и это маленькая победа над прошлым.

21 июля. Единственная причина беспокойства и тревоги — несовместимость властей. Две взаимоисключающих политики обрушили на страну, и вряд ли она вынесет. Черносотенный Совет и либеральный президент, сдающий одну позицию за другой в обстановке антидемократической истерии. Им нужен народ-младенец, а его приучают ходить и думать, и вот цель: любой ценой продлить детство.

25 июля. День памяти, и радио с ТВ лошадиным дозами выдают Высоцкого. Как всегда у нас, после смерти сотворили легенду и объявили гением, а он был трепещущим мотыльком на мертвой поверхности лужи. Вот эстетика последнего 30-летия: свитер, гитара, хриплый надрывающийся голос, и посмертные метаморфозы оказываются интересней и значительней прижизненных. Крик я уже не слышу, от него головокружение и судороги.

26 июля. Вторая за два последних года денежная акция: обмен и частичное изъятие, и новые миллионы врагов у правительства из-за очередной волны головотяпства и нехватки монетной мелочи при расчётах. Торговцы станут ещё богаче, потребители — бедней и злей по воле государства. А мечта одна: пойти на поклон к варягам.

1 августа. У всех в ходу толстовская фраза, а вот Тургенев более точен и также лаконичен: «Новое принималось плохо, старое всякую силу потеряло. «Его горький, едкий «Дым» словно о наших временах. Читал и представлял лица, сцены, образы, пожелал экранизации и вдруг вижу в программе 3 серии «Дыма». Не превратится ли в дым современная полоса нашей истории, как это было уже не раз? Многие мечтают об этом и даже весьма солидные господа, например, Зиновьев, высланный и комфортно устроившийся в Германии. Он убеждён, что для России возможны или коммунизм, или превращение в колонию. Ну, если выбирать, многие предпочтут колонию, ведь это игра в термины. Его фигура типична. Философ, логик, построил свою схему и накладывает её на живой, бурлящий поток. У них сильный аргумент — неудавшаяся буржуазная перестройка 1861 — 1917 и несомненно удавшийся опыт коммунизма. Но лишь потому, что ничего лучшего мой народ никогда не видел. Несколько лет благоприятной ситуации решили бы всё, переломив тысячелетнюю инерцию.

20 августа. Невеселая годовщина августовской революции. Как будто никому не нужна, не ко двору. Одни глумятся, без стыда уверяя, что никакого путча не было. Другие стыдятся своей победы и оправдываются тем, что не сбылись мечты. С первыми все ясно, но как можно сожалеть о событии, которым можно только гордиться по всем историческим меркам. Наша русская закваска снова бродит: чистенькими в рай въехать, вера в обязанность властей фабриковать добродетели. А мы будем, как все, разбивая лоб и падая, выходить на дорогу, по-иному не получится. Особенно, когда столько стыдливых, сомневающихся, выжидающих, не говоря о дерьме. Если в 17-м 240 тысяч коммунистов решили судьбу нации, то почему теперь 36 миллионов граждан не могут снова выпрямить страну, не впадая в утопизм мышления и политики.

22 августа. Букварь в 1300 рублей. Ничем, кроме алчности, такое оправдать нельзя. Новых Сытиных пока не видать, а государство сбросило всю культурную сферу. Какая близорукость, а скорей всего — уровень нашей власти. Бездарное использование ТВ и радио, а через них можно было сильно двинуть просвещение народа, привитие первоначальных навыков культуры. Вместо этого — слезливые мелодрамы, уголовщина и реклама.

1 сентября. Глухое, непроницаемое небо, дождь, набегающий мутной сеткой, холод. Вот откуда в России бездонная тоска, тяжёлые, вздорные характеры, вечное недовольство и воздушные замки. Это нехватка солнца, моря, тепла, неги, сиюминутных удовольствий. Не природу же исправлять.

22 сентября. Наконец-то Ельцин совершил мужской поступок, прихлопнул Верхсовет и объявил досрочные выборы. Мера настолько запоздалая и внутренне пережитая, что воспринята лишь с облегчением и, не скрою, злорадством: так разнузданно вели себя хасбулатовцы. Есть сомнение, а будет ли действительно новым будущий парламент, если учесть, что бывшие депутаты сильно покраснели. И народ, и власти густо проперчены коммунистическим духом, и по-прежнему сила и вера России — в демиурге.

1 октября. Первая на моей памяти передача о Фирсовой, ей 75 лет. Узнал её имя с пластинки в 60-м и навсегда впитал родниковой чистоты и свежести голос. Как и предполагал, она — нешумная, совестливая, кроткая натура, заметное отражение своих героинь, потому и была в тени кроме сцены. Одним через край славы, другим на донышке, потому что не умеют и не хотят возводить пьедесталы. Дай бог ей крепости и тепла в поздний час.

2 октября. Вот он, беспримесный первозданный большевизм, засел в Белом доме и плодит отвратительные выходки с привкусом крови. Когда же они перестанут терзать нас или, точнее, когда им обрубят когти и вырвут жало?

3 октября. В Москве настоящий бой, призывы к штурму Кремля. Только ребенок мог делать ставку на переговоры с шайкой Хасбулатова и мирное разрешение вражды. Опять сделан первый шаг и не сделан второй — ликвидация осиного гнезда. Боясь пролить капли, получат реки, эти мерзавцы ненасилие расценивают как слабость. И вот профессиональные вооружённые отряды позорно пасуют перед бандитскими формированиями, и положение таково, что можно проснуться при новой диктатуре. А вторая сторона отсиживается.

Последний раз за городом. Мглистые дали, пёстрый, покорный и тихий лес, поникшие травы и терпкий, пряный аромат увядания. Наткнулся на стайку рядовок, вот и все грибы. Промок, замёрз, зато проводил журавушек. Летели клин за клином и мне покурлыкали на прощание.

23-00, радио и ТВ прервали передачи, мятеж разрастается, бой за телецентр, полоса предательств и колебаний, дело за верными войсками, а их нет под рукой. Непрерывные репортажи ВВС и «Голоса Америки».

5 октября. Политическое затишье, принципиальные решения не объявлены или еще не выработаны. Только теперь должна начаться Россия посткоммунистическая. Главное — роспуск всех советов и изоляция бывшей советской и партийной номенклатуры. Все требуют жёсткости и непреклонности. Но уже отпущены все депутаты, а через месяц-другой Руцкой с Хасбулатовым выйдут на свободу и станут национальными героями для известного рода публики. Опять возобновятся «Правда» и «Советская Россия», а в декабре изберут левую Думу, которая и свалит незадачливого президента.

6 октября. Снова две России лицом к лицу, и удивительное дело. Та Россия, которую сажали, которая безропотно шла на каторгу и в застенок, эта Россия и теперь стойко несёт тяготы безвременья. А та, которая куражилась, сажала, гадила, пировала и которой даже хвост не прищемили, эта остервенилась, распоясалась, налилась ненавистью и злобой, пошла на приступ. У нас никогда не было общества, единство было мнимым и холопским, а в глубине мерцали недоверие, подозрительность, страх. Нет единого общественного идеала, как на Западе.

8 октября. Записка в кармане убитого бандита: «Я ненавижу эту вонючую страну». Захватил детей-заложников, собирался бежать за рубеж по проторенной многими дорожке. Такие люди, перекати-поле, были всегда, но особенно расплодились в последнее время. Они падки на чужой хлеб, тепло и порядок. Им неведомы муки сотворения Родины, и это самое страшное обвинение советской системе. Она была обречена массовым равнодушием, безволием, отупением. Разве могли подобные настроения возникнуть у шмелёвских мастеровых? Они и помыслить — то себя не смели вне Христа, Москвы, хозяина, России-матушки. О такой «неразвитости» и «необразованности» нам еще долго-долго мечтать.

11 октября. «Известия» удивляются, почему вместо служебного расследования военное и охранное ведомства удостоились монарших милостей в неумеренном количестве, да ещё над свежими могилами. Любая корпорация, а властная в первую очередь, живет по закону взаимной поддержки и обязательств, не говоря уж об инстинкте самосохранения любой ценой. Это чудо, что расстреливали Белый дом, а не Кремль, что убили 150 человек, а не 150 тысяч. Власть никогда не была морально-безупречной, в чём постоянно упрекают её наши моралисты. Её долг — профессионально и эффективно обслуживать всё общество.

19 октября. Как и ожидал, нарастает волна прекраснодушия и сочувствия к поверженным, критики властей. Это уже аксиома, что некоторые истины нашими либералами просто не воспринимаются, и одна из них та, что безусловная свобода рано или поздно ведёт к безусловной диктатуре. Политическая пауза затянулась, и до выборов ничего кардинального не последует, хотя самое время проводить тяжёлые, болезненные решения. Но боятся недовольства внизу, и получается, что поляки, эстонцы, литовцы, армяне и другие могут терпеть и жертвовать, а русские на это не способны.

Дети сильно изменились: туго соображают, безразличны, выбирают лёгкие варианты, почти невозможно перевести в рабочее состояние, интерес поднимаю буквально физическим усилием, перенапряжением. В их глазах моя репутация незыблема, но мало чего стоит. Самое страшное, что остановились в развитии, какими были в 10 лет, такими остаются и в 15.

24 октября. Слепой, безжалостный рок. Сначала умер сын на дворовой скамейке, через месяц машина сбила мать, и семья исчезла.

26 октября. Для Рикёра состояние счастья в чтении прекрасных книг. Согласен: всегда под рукой, на всю жизнь, год за годом поглощают и возмещают все остальное — потерянное, несбывшееся, несбыточное. И ещё, пока дышу, музыка, степной ветер, приветливая улыбка.

30 октября. Великий «Тихий Дон» — и книга, и картина Герасимова. Почти в каждой сцене слеза прошибает, и до чего обнаженно-мудро рассказано, как одна неправда /или правда/ одолела другую, истребив половину народа. Так неужели же теперь сил и терпения не достанет, чтобы впервые, может быть, устроиться по своему разумению, а не подстрекательству новых «борцов за счастье». Ах, эти грязные торгаши и неподъемная высота русского духа, опять их разводят в разные стороны, пугают победой одного и гибелью другого. Непрерывные рассуждения о храме, но ведь в храме люди не живут. Грустно, что эти глупости разделяют многие вполне искренне и бескорыстно, но ведь за ними же дьявол.

4 ноября. Бессонная ночь у приёмника. Войска подоспели, перелом достигнут, мятежники рассеяны, перестрелки продолжаются. Потрясающая слабость, неумелость, беспечность властей, каждый раз подставляющих народ там, где безотказно должен действовать человек с ружьем. Есть у Ельцина судьба, в третий раз спасла и принесла победу. Неужели же и теперь не будет сделан решительный поворот? Боровой точно выразился, что Ельцин представлял себя в нормальной стране, отсюда его мягкость и уступчивость. Значит, он не задумывался над историей.

6 ноября. Постоянные вздохи и жалобы отовсюду, что жизнь мимолётна. Напротив, она незаслуженно длинна. Обделывать свои делишки и мечтать о столетнем юбилее, не смешно ли? Неужели об этом мечтали Жанна, Сергий, Серафим, Лермонтов, Вревская, Кузьмина? Для них бессмертие было бы тяжким наказанием. Все они достойно победили вездесущую пошлость и поднялись над временем. А мы — мусор, падающий к ногам очередного вождя. Про сочинителей не говорю. Сочинительство, по высшему счёту, тоже для себя, как дыхание.

7 ноября. Прошел в колонне демонстрантов по всему маршруту, 5-6 тысяч, исключительно пожилые и старики. Настроены миролюбиво, беззлобные и заученные разговоры об «Эльцине,» столичных расправах, ценах. Спутник, рабочий или инженер, увлеченно пересказывал мне Гумилева. Страсти разжигали только ораторы.

27 ноября. Грязный снег, базарная толпа, переполненные автобусы, а внутри непроизвольно и сладостно звучит: «и чего-то до слёз и до боли мне жаль, в тёмном зале смолкает рояль». Звучит неотвязно и властно, как направленные сигналы с далекой планеты, как зов потерянного и забытого.

5 декабря. Хор воплей, что и свобода грязная, и демократия продажная. Какие заслужили! Когда же собой займемся, когда признаем, что никто не мучит нас больше самих себя?

13 декабря. Первые результаты: Конституция прошла, но прошел и национально — левый выверт. Успех Жириновского был предсказуем, это реакция обывателей и надежда на третий путь.

16 декабря. Мнение почти единодушное — наступление фашизма. Не уверен, кажется, это чистейшей воды буланжизм и пройдёт, как угар. Нет худа без добра, хорошая встряска для демократов. Так и не избавились от компрослойки и действуют вяло, несмело, заискивая. В народе таких не уважают.

27 декабря. Вторая реальность стала посильнее первой, где ем, сплю, хожу на уроки, разговариваю с приятелями. Постоянное погружение в историю, беспокойство, с чем явлюсь на урок, как объясню, а в ответ — одиночные импульсы. Мои питомцы так же далеки от истории, как и я в их годы. Невероятно то, что занимаясь своим делом 25 лет, все хуже и неопределеннее понимаю сам. Или непростительно заблуждаюсь в выводах, или на самом деле всё стихийно и сумбурно.

28 декабря. Бессловесный, усечённый Гимн. Попробовал сочинить свой.

На земле бессмертна Мать Россия.

Сквозь века дерзаний вновь и вновь

Ты возносишь истины святые:

Правду, Мир, Свободу, Любовь.

На просторах твоих величавых

Хор народов привольно звенит.

Торжествуй, Российская держава!

Вечный свет тебя озарит.

От широкой Волги и Урала

На восток и запад твой полет,

Всех единством братским ты спаяла,

В каждом дух твой гордый живёт.

Не померкнет былинная слава,

В испытаньях крепка, как гранит.

Торжествуй, Российская держава!

Вечный свет тебя озарит.

31 декабря. Последняя новость уходящего года — внезапная смерть А.Д. Ко мне был пристрастен, часто несправедлив, но ничтожным, мелким типом его не назовешь. Никакого раздвоения, весь остался в милом его сердцу прошлом, окостенел — и время его свалило. Мерзко и холодно, уходят не вдали, за горизонтом, а рядом, уходят от меня, расчищая дорогу.

1994

2 января. Все новогодние телепередачи — соблазняющий и растлевающий парад незаработанных подачек, до которых мы все охочи, торжество вещизма. Детей никто не осудит, а вот многочисленные дяди-тёти хоть бы раз проявили бескорыстие и забытую скромность. Можно представить, как будут восприняты эти шоу в обычных семьях, в заброшенных деревнях и городках.

На рынке горы продовольственного импорта, китайского ширпотреба и сами китайцы впридачу. Очередное подорожание услуг и товаров, но и доходы несколько возросли, пропорция поддерживается. Подобный ход был самым разумным в 92-м. У всех на глазах Украина, и это примиряет с собственными реформаторами, их шоковой терапией. А какой это шок после коммунистических экспериментов? Так, лёгкий массаж.

16 января. Миних в пелымской ссылке на протяжении 20 лет, как признаётся, не скучал «ни единого часа». Организованная натура, умеющая подчинять себе и людей, и время. А ведь это XVIII век и сибирское село в 40 дворов. При обилии современных развлечений — масса скучающих повсюду и алкогольные преступления в ежедневных сводках.

28 января. Снова откат, выдавливание рыночников, сомнительные комбинации в центре и на местах, одним словом, новый тур большой игры. Видно, судьба: как реформы, так ряд безобразий. Терпеть можно только с одним условием, что из кипящего котла вынырнет вместо Ивана-дурака Иван-царевич. А не захлебнётся ли? Терпеть грешно простому человеку, когда в одночасье сколачивают фантастические состояния и беззастенчиво эксплуатируют власть. Но без смирения не будет перерождения. Как достойно ведут себя прибалты, венгры, чехи, понимая, что надо платить. И наше свойство: терпеть столетия и, вырвавшись на волю, требовать всего враз.

Мельников-чародей, 4 тома и все безупречным русским языком. Конечно, возьми он другую тему, героев, обстановку — пришлось бы и языком поступиться. Ведь у Пушкина, Тургенева, Толстого язык европейский, и только у Мельникова это нетронутый, заповедный материк. А идея вечная и грустная: раздельность божьего и мирского, служение тому и другому по их законам — согрешу и покаюсь.

29 января. Возвышенно-мучительное удовольствие — стоять на яркой сцене и вместе с хором исторгать звуки признания, тоски, восторга — всего, что впитала мелодия. И сдержанная публика на глазах оттаивает, оживляется и рукоплещет нашему любительскому творчеству. Если бы не хроническое напряжение души, пустой страх, мешающий свободе раскрытия. По-настоящему полно, ярко, самобытно русские жили только в искусстве, заменив им реальный и нелюбимый мир.

6 февраля. Встреча с 19-летней дочерью, привела мать. Остались чужими, только внешнее любопытство. Это называется — не занимать места в жизни. Приветлива, аккуратна, способна, надежд на сближение никаких.

2 марта. Стало очевидно, что мы такие же, как остальной мир, что чрезмерная забота о духовности прикрывала всего лишь бессилие и маниловщину, что поиски своего пути выродились в изоляцию и заповедник нелепостей. Легко и отрадно, что не нужно искать и демонстрировать какие-то неслыханные добродетели, жить напоказ, а можно полностью Заняться собой и своими делами. Только бы не сковали народ новыми планами, программами, курсами, концепциями и прочей чепухой.

6 марта. Новое для меня имя — Михаил Красинский. Пронзительный мотив боренья на равных мира и человека, судьбы и личности. Сколько невостребованных детей у родины-мачехи, самых лучших, кротких, чистых и беззащитных. Сто лет назад — десятки, в нашем веке — миллионы, и это прогресс?

9 марта. Очередная публикация о Федоре Кузьмиче. Перевоплощение маловероятно, но характер легенды замечательный: только вне власти возможна праведная жизнь, да ещё вне общества. Так любимы народом отшельники, пустынники, молчальники, подвижники — все, кто уклонился от мирского, общепринятого и только поэтому остался чист.

18 марта. Заключение психэкспертизы: шизофрения в тяжёлой форме, недееспособен. Ещё одна перечёркнутая надежда и 14 впустую растраченных лет на этого ребенка. Как будто кто-то зло смеётся и постоянно подсовывает очередной розыгрыш — своего рода шизофрения, но осознаваемая. Спасение одно: считать всё происходящее несущественным и ничтожным, тогда понятия успеха-неудачи теряют смысл. Есть только полоса препятствий-преодолений на пути к освобождению.

20 марта. Признание Денисьевой: «я вся живу его жизнью, я вся его, а он мой». Вот чего не было у нас, а потому не было продолжения и развития, а были расхождение и угасание.

10 мая. Политическое затишье, определяемое превосходством президента, присмиревшая и нерешительная Дума, демонстрация примирения за исключением крайних. Таковы последствия октябрьского штурма. На Руси правит тот, кто не боится пролить кровь, стукнуть вовремя кулаком.

Помпезно, в духе советских лет, отмечен День Победы, подчёркнутое внимание и апелляция к ветеранам. Единственный праздник, которого никто не стыдится, так как победили не своих. Все остальные годовщины двусмысленны и надуты.

Продуктов и ширпотреба достаточно, цены несколько притормозили, но самое позорное — публичная экономия на культуре. А деньги есть: гомерическое воровство и колоссальные доходы коммерсантов, банкиров, управленцев. Вот эта доброта разводит меня с правительством, его дикой нерасчетливостью и бесхарактерностью. То ли не хотят дразнить гусей, то ли оптимизм Панглоса. Но такой капитализм разорит страну и подпитает левых.

12 мая. Наведываюсь в детский дом, 200 слабоумных и безумных, но разве они инвалиды или, тем более, несчастные? Для этого надо сознавать своё уродство, а они не ведают о нём. А то, что творится за стенами детдома среди нормальных, заставляет по-настоящему содрогнуться. Никакого сострадания или жалости к этим детям нет. Их существование ясное и определенное, а отсутствие свободной воли — не самый крупный порок среди других. Многие указывают на бессмысленность жизни подобных людей, но и по этой статье они вряд ли значительно уступают разумному большинству. Верующий подросток, только в своём положении и способный безоглядно отдаться учению Христа. Показывал зачитанное евангелие и наизусть твердил его страницы. Признался, что раньше много матерился, а теперь сдерживается и кается. Ненормален ли он, и кто тогда нормален? А если все мы считаемся наделёнными рассудком, не лучше ли будет для нас потерять его?

Впечатление такое, что подавляющая часть народа только что вышла из заключения с вонючими парашами и разнузданными паханами. Повсюду царит блатной жаргон, оскорбительные манеры, жующие челюсти и не знающий остановок конвейер наживы, хулиганства, вредительства.

15 мая. Господи, дай мне сил вынести одиночество и холод, смуту и разлад, грядущую старость и оскудение, забвение и равнодушие. Дай терпения вечного и исцеляющего, дай его всем, дай России, а в терпении пусть зреет и крепнет надежда. Без терпения всё погибнет, но опасное заблуждение думать, что терпеть умеют и хотят все.

17 мая. Синявская сетует, что 5 выступлений в месяц для певца тяжелы, артист должен восстанавливать силы. Может быть и так, но я сравниваю с учительским трудом: каждый день 4-5 уроков, не считая мелких, выматывающих забот классного руководителя — всё из-за куска хлеба, не более. Труд учителя проклят и обесценен всеми, начиная с государства.

27 мая. Саввина в постановке ефремовского МХАТа. Был спектакль, но не было театра как зрелища высокого и отрадного. Играла сильно и темпераментно в скучной, вялой и вязкой пьесе в унылых традициях русского реализма. Как начали умиляться с «Ревизора» — надо же, как в жизни! — так и до сих пор не остановимся. Потому и смотрят взахлёб мексиканские сериалы, что там отталкивание от обыденщины, там вступают в действие законы искусства, а не отражения. Актеров жаль за правдоподобие. А какой великолепный обломный ливень поздним вечером! Водяные столбы плясали в светло-серой мгле, вскипающие потоки на асфальте и гигантские молнии. Стоял полчаса под навесом, смотрел, слушал, вдыхал, переливался в бушующую стихию. А ещё — белый пир берёз, переходящий в зелёное ликованье.

28 мая. Возвращение Солженицына подается как национальное событие, усиленно лепят нового Толстого, да и он, судя по манерам, принимает навязываемую роль. Преимущество перед Толстым неоспоримое — пострадал. Только пустые это хлопоты, времена пророков и мессий миновали, а взваливать совесть нации на одного несправедливо при таком обилии российских мучеников в XX веке. Вряд ли и читать его будут так широко и повседневно, как читают для наслаждения Тургенева или Толстого. Именно он наиболее полно объяснил и высветил послеоктябрьскую бездну, поглотившую народ, и в этом качестве место его в истории прочно и незыблемо. А будет ли царь слушать поэта, обязанного быть недовольным? И как ни смешны, наивны попытки существенно повлиять на внутреннее состояние России, да будет Бог ему в помощь.

29 мая. Подслушанный в электричке спор о русском человеке: может или не может он без страха, расстрелов и лагерей? Непреклонный вывод фронтовика: без жестокости не победили бы, и теперь не выстоим Тотчас вспомнил последний роман Астафьева «Прокляты и убиты», весь пропитанный духом жестокости к собственному народу и острой болью за муки братьев-солдатиков. Бросили на погибель, прикрылись миллионами, чтобы потом прогарцевать на белом коне и похвалиться полководческим искусством. На уроках десятки лет перечисляли мнимые причины, а они все в одном слове – жертвенность.

31 мая. Факт, достойный войти в летопись современной России. За неявку в суд оштрафованы: министр Ерин на 30 рублей, четверо крестьян на 14 тысяч рублей каждый /РГ, 31 05/. Это называется — на пути к правовому государству.

5 июня. Полный разрыв, вспышка её и моей сжигающей ненависти. Два человека не могут пойти навстречу, а что же говорить об обществе? Умом понимаю, как надо, но столько накопилось обид, что ум отступает.

12 июня. Когда же мне было легче: когда пасынок бродяжничал и крал или теперь, когда он в детдоме и с ним моя часть? Тот случай, когда отрезанная боль не успокаивает, а оставляет пустоту: столько в него вложено сил физических и душевных. Он доволен своим новым положением: беззаботностью, обильной пищей и явным превосходством над остальными. Приехал домой и разрыдался. Зачем всё было и есть? Никто не ответит, а если и ответит, то успокоительной пустой выдумкой, затверженной со времён Адама.

28 июня. Всех охватило обманчивое чувство лёгкости, когда сверху объявили прежнюю веру ложной и разрешили ни во что не верить, просто жить. Весь умственный интерес публики сосредоточен на рыночных и криминальных фактах,

порождающих волну за волной слухи, домыслы, злословие. И живут, действительно, просто, ни в чём себя не стесняя. Надуманное беспокойство насчёт отсутствия новой

государственной идеологии и предложения слегка подправленных «единой, неделимой» и «православия, самодержавия». Как будто и не существует великой русской философии, которая только и занималась вопросами «Чем жив человек? На чем стоит государство?» Некому привести в систему, дать народу в форме непререкаемых постулатов и изо дня в день укоренять в сознание, как делают это протестантские проповедники через мощный пропагандистский аппарат, и ведь подтягивают общество. Вместо этого растерянность и беспечность.

1 июля. Бесподобная деталь в рассказе проститутки: во время работы она машинально и незаметно для клиента посматривает на часы, стоящие в ногах, чтобы не просрочить отведённые на сеанс 15 минут.

4 июля. Внимательно прочитал Лермонтова. Душа, насмерть раненная глухим и бессердечным миром. У него не было детства, уже в 14 лет он убит «жизни тяготеньем», в 16 предчувствует страшный конец и вздох облегчения у окружающих. Ранние стихи написаны словно 40-летним, отрок ясно различал вещи, к которым мы подходим после десятилетий утрат, ошибок и прозрений. А причины его несчастья? Думаю, тут формула одна, несходство — непонимание — одиночество — страдания — обреченность. Если у обычных людей подобное выражается слабо, то жизнь гения вся в резких изломах и грозовых вспышках. Он сознательно отвергает компромисс с обществом и властью, что безуспешно пытался сделать Пушкин. Его пророк уже не обходит моря и земли, а бежит навсегда в пустыню. Он не нужен людям, и люди для него невыносимы. Стал бы Лермонтов другим, терпимым и снисходительным? Уверен, что нет, с таким настроем, мировосприятием жить невозможно, и поэт не хотел жить, как все, ушёл непокорным. Восхищаться тут нечем, а можно изумляться мерой постижения и неприятия земных устоев. Всё мы видим, понимаем и — подстраиваемся.

В сочетании с живописной силой — глубокий мыслитель, ум трезвый, острый, безошибочный. Весь XX век начертан в «Трех пальмах». И никаких поисков виновных, чем до сих пор больны все современные художники, никакого разделения на злодеев и жертв, чистых и нечистых, правых и виноватых. Только поэт и Россия, вся снизу доверху, «страна рабов, страна господ».

20 июля. «Чайковский» Берберовой на вечную тему «гения и толпы». И, конечно, толпа не замедлит воспользоваться его привычками для оправдания собственного ничтожества. Но чем больше она приводит фактов о его странностях, слабостях, беззащитности, тем симпатичнее и ближе становится его личность, сам успокаиваешься, потому что не одинок, у каждого из нас много братьев и сообщников — скорее тайных, чем явных. А кем был Чайковский на самом деле, Берберову читать не надо, он рассказал о себе так, как никто другой. В 68-м в Ростове мы с Сашей на летней эстраде слушали «Зимние грезы». Перед исполнением он спросил: «А знаешь, что говорят о Чайковском?» Я горячо возразил: «Вздор, послушай и сам убедишься». Он слушал впервые и после концерта подавленно признал: «Ты прав, это сплетни». Какой рывок от «Зимних грез» до сознательного прощания с миром в Шестой.

Под мелким, тёплым дождем по размытым дорогам, тяжёлой, поникшей траве ходил по грибы. Счастлив в лесу. Довольство, полнота, безмятежность и маленькие радости на каждом шагу.

23 июля. Сам собой незаметно возник и разросся базарчик прямо у порога магазина: овощи, молочное, ширпотреб в автолавках. Дорого то, что не по указу и плану, а стихийно, как живая иллюстрация самодеятельности. Только бы не прикрыли, как это произошло с десятками подобных торжков под предлогом упорядочения. Местная бюрократия сильно окрепла и выросла, с Москвой говорит на равных, а то и вызывающе. Собственное Законодательное собрание, областные законы — такого на Руси не было со времен гражданской войны. Подоплёка утилитарна: переложить ответственность на местные власти и повязать их с населением. И это замечательно, если бы не рецидивы советского произвола и признаки тихой реставрации. Образ Ельцина поблек и скомпрометирован союзом с бюрократией. Обычная метаморфоза правителя, озабоченного удержанием власти.

12 августа. Всё идёт своим чередом, как всегда: через пень-колоду, сбивчиво, халтурно, есть потуги и видимость, но нет труда. Указ о безоговорочном приеме в старшие классы всех желающих, возврат к советскому всеобучу и превращение школы в отстойник для оболтусов. Сколько их, сломавших учительские жизни и незаметно подточивших государство, прошло через мою жизнь. Зато отсрочка криминальной карьеры на 2 года.

В газетке попалось знакомое имя Г.Э., бывшего секретаря райкома, теперь она зам. главы администрации района и на казенные деньги благоустраивает своё гнёздышко. В Кормиловке сам глава изощрённо воюет с местным судом, отключая отопление, воду и т.п. Одним словом, вошли во вкус, оперились. Мысленно сочинял письмо-крик президенту о необходимости широкой пропаганды культурного образа жизни для всех слоев населения, но до пера дело не дошло: там бездонный колодец. Нередко свинство идёт от простого незнания, отсутствия в обществе культурной атмосферы, в которой каждый учит другого примером, сама среда обязывает. Помню начало 60-х, эти многочисленные университеты культуры, поток изданий по искусству и этике, кинотеатры без контролеров и киоски без продавцов. Так быстро эта волна разгладилась, что и следов не осталось. Сколько себя помню, народ никогда не учили серьёзно и планомерно азам культурного быта, а теперь и подавно.

14 августа. Как только исчезли партийные надзиратели и рассеялся страх, тотчас на всех этапах поселилась безответственность: перестали вовремя завозить продукты, подавать воду, чистить канализацию, регулировать городской транспорт и вообще поддерживать порядок. Прежние и новые корпорации заняты одним — эксплуатируют государство.

26 августа. Если следовать Гёте, что «восприятие и воссоздание частного составляет сущность искусства», то русская литература безупречна. Верна и связь между продуктивностью и гениальностью, а вот бессмертие дарует только определённого рода деятельность, не обязательно гениальная. Досадно, что сотни бытовых гениев уходят беспамятно. Смотрю на Ю.З.: начитана, с неослабевающим умственным интересом, художественным вкусом и виртуозным умением создавать из мелочей красивые веши. Не менее поэта и актёра она достойна известности и признания, но когда же подобное было? Тысячи мастеров сгинули бесследно, потому что творили наедине, бесшумно, да и не принято ставить их на одну доску с избранными. Улетучились прекрасно сделанные жизни, великие души, благородные поступки, и мы превратились в безликий народ, прикрывающийся давно наскучившими хрестоматийными фигурами.

14 сентября. Перелистал журналы — пустота, прикрытая грудой слов, мелкая пространная пустота, как плесень на стене, трудно вникнуть в суть обсуждаемого, ни одного прямого попадания. Пересказы-перепевы давно заученного, что цивилизация исчерпана, новых эпох не предвидится и остается только бессменно стоять на часах. Может быть, для других это и справедливо, но мы-то еще и не жили, только выходим на солнечную поляну, и разве нельзя заняться воспроизводством культуры? На этой дороге тупиков не бывает.

8 октября. Погрузился в школьную рутину: дежурства, инструктажи, отчеты, дисциплина, частокол мероприятий, и у всех отвращение к этому запущенному конвейеру. Типовое образование сохранилось незыблемым — с бесправием и зависимостью учителя, нормативной обязаловкой, предметным верхоглядством, неусыпным контролем чиновников. Шумиха перешла в тихую реставрацию и остановку.

Обратил внимание на дивную по глубине и первоценности египетскую поэзию. Разгадан и выражен смысл бытия во всех оттенках и состояниях, подумать только! — за 2 тысячи лет до Библии. Каждая строка просится в афоризм, но эти — перлы: «Человек с ласковым взором несчастен. Земля — это приют злодеев. Смерть стоит передо мной, подобно возвращению человека из похода к дому своему».

30 октября. Тёплая и сухая осень, покойные дни с прохватывающими утренниками и неоглядной синевой. Славно поработал на земле, всё успел и заскучал по ненастью. Очередной всплеск инфляции и цен. Солженицын в Думе со своими литературными рецептами. Все едины в том, что плохо, но никто не знает, как надо и худший ли вариант проходит на практике. Милейшая Ю З. из чопорной учительницы превратилась в преуспевающую торговку и нажила миллионы, а как осуждала «спекуляцию». Народ зашевелился.

2 ноября. У 17-летней девушки, моей ученицы, открылась лейкемия, бесплатно лечить отказались, а препарат из 5 таблеток стоит 130 тысяч. Собирали деньги. Поневоле вспомнишь социализм и проклянёшь наш капитализм. Ельцин насмешил распоряжением о сокращении своего аппарата на 1 /3, а ему всего-то 2-3 года. Порядочный запас.

13 ноября. По-прежнему преобладают средние, надёжные дети и просто замечательные, но — поштучно. Значит, обрыва не будет.

2 декабря. Читаю областной закон «Об административной ответственности»: «выбрасывание предметов на трибуны, сцены, спортплощадки и т.д.; выбрасывание каких-либо предметов с балконов, из окон домов и транспорта; прыгание в воду с мостов, пристаней, спортивные игры на пляжах; поджигание пуха, сухой травы, разведение костров, срыв и порча афиш, плакатов и объявлений, изображение на них рисунков, непристойных и иных надписей, порча внешнего вида стен, лестничных клеток, лифтов, подъездов и т.д.; повреждение или снос скамеек, урн, бордюров, дорог и тротуаров и т.п., беспривязное содержание собак, содержание скота или домашней птицы в многоквартирных домах...» Всего 41 статья. Великий Хаммурапи! Твое дело живет и побеждает. Но сравнение в пользу царя, у него нет «выбрасываний, взбираний, прыганий» и других перлов. Этот закон следует вставить в главу о российской реформации: лучше не объяснить, не описать современность.

А вот кусочек другого уровня. «Из-под грязного ватника и короткой застиранной ситцевой рубашки обнажился низ бледного нечистого брюха, длинный кривой член и синий мешок с яйцами, висящий, как у некоторых пород крупных сторожевых собак, на тонкой нити». /Ю.Нагибин. «Октябрь», № 9, 1994/ Наконец-то наша литература добралась до самых потаенных мест! Одним и тем же пером — опытным, зрелым и точным — описаны и море в Коктебеле, и член алкоголика, и неоднократные траханья иного героя. Неужели это было так необходимо для его таланта? Времена не те, чтобы принижать искусство. Оно одно теперь, как плотина, под напором крови и грязи.

4 декабря. Сквозь окно на заснеженные пространства, на спящие луга, леса, озёра. А на обратном пути — бледная острая дужка месяца. Сидел, стиснутый в углу толпой таких же, как сам, мешочников, возвращались с дешёвой сметаной и маслом из района.

12 декабря. Третий день шум вокруг Чечни. Вся соль в том, что вступили на территорию, как не устают повторять, неотъемлемую от России, а встречены и ведут себя как агрессоры. Выйдет опять конфуз и позор. Уж лучше совсем отказаться от Кавказа, здесь в почете только сила.

21 декабря. Ложь или умолчание о Чечне, а ясно одно: увязли и опозорились, армия деморализована, режим обречен.

22 декабря. Выдержат ли земля, воздух, вода, птицы и звери всё, что творят с ними люди? Люди-то вынесут, воспитанные «суровой мамашей-историей», сформировалась особая порода двуногих, вроде крыс или тараканов, торжествующих над всеми ухищрениями технологии. И что же, бессмертная тварь как итог эволюции? Тогда пусть свершится Апокалипсис, о нем многие мечтали и приближали. Самая тяжкая ноша — безверие, такое необъятное и мрачное, какого никогда ещё не знала Русь.

1995

5 января. Только ленивый не ругает и не лягает раненого медведя. Еще вчера шпыняли за нерешительность, а нынче с упоением предсказывают падение. Дело не в чеченской войне, а в той, которая кипит внутри России против президента. Причитают об обманутых надеждах, разочаровании, как будто ждали, что из утиного яйца вылупится лебедь. А Ельцин получает заслуженно за капитуляцию перед военщиной. В Чечне воюют наёмники, а с нашей стороны необстрелянные мальчишки.

14 января. Читаю у С.Булгакова: «Счастье и гармония на земле есть лишь краткое мгновение или иллюзия, и достойно изживаемая трагедия выше их, ибо она и есть крест, данный каждому человеку». Как это по-русски и успокаивает непреложностью и безошибочным постижением. Непрерывное желание счастья оборачивается озлоблением и мизантропией. Счастье всегда чудо, тем более дорогое, чем внезапней и короче.

29 января. Позвонила и попросила утешения, успокоил, как мог. И слабый делается сильным, когда просят о помощи. Вопреки неудачам и несообразностям дышу, заполняю дни, размышляю.

2 февраля. Два крыла у человека — вера и знание. Без веры мёртв, делец; без знания беспомощен, юродивый. И то, и другое приобрести трудно, но знания универсальны и неоспоримы, а веру не возьмёшь напрокат, надо выращивать самому. Во что же верить, в земное или божественное? Опыт подталкивает ко второму: божественное через земное, как дано историей Христа.

Временами душа взыграет, хочется рассыпаться сверкающим снегом, вспыхнуть заревой полоской, лечь луговым ковром. Всё нечеловечье — родное, тёплое, надёжное, всё прочее — боль и сомнения каждый день. Сколько же я раздал авансов одним, осудив других, как будто забыл, что права на приговор не имею.

21 февраля. Через 100 лет Англия покаялась перед памятью Уайльда. В России расправлялись за ум, независимость, политику, но никогда — за любовь. Не так уж далеко ушла благопристойная Британия, не так уж безнадежно отстала Русь. Можно любить женщину, ребенка, кошку собаку, а мужчину мужчине — нельзя. Как будто можно разделить любовь на чистую и порочную, она вся — умиление и восторг души. Моя любовь к Саше, Жене всегда со мной, как и неутихающая боль от потери. Помнишь, друг, я написал тебе про озеро, затерянное в лесной глуши, зыбкие воды которого всегда прозрачны и таинственны? Я смотрел в эти воды, замечал их неуловимое колебание и молодел. Ты тянулся ко мне, догадываясь, что не предам, поддержу, согрею, и мы срастались всё крепче во взаимной искренности, порыве, ласке.

2 марта. Оплакиваем Листьева. Всеобщий любимец, профессионал высокой пробы, обаятельный и открытый в общении с миром. Раскручивание дежурной суеты, чтобы сбить накал негодования. Странно, что ничего не меняется, умри хоть дворник, хоть герой. Колесо катится по наезженной колее. А надо остановиться, замереть, прислушаться, задуматься. У всех свинцовая усталость от неудач, срывов, беспросветности. И назад нельзя, и вперёд не хочется, Всплывает гибельное: будь, что будет.

4 марта. Убивают молодую, поднимающуюся Россию. Незадолго до гибели он беседовал с Немцовым, оба красивые, уверенные, умные, устремленные. И без этой патологической злобы, брюзжания, неприятия. Сто лет назад лучшая молодёжь шла в революцию ниспровергать, теперь она рвется творить и строить. И это у нас, где радикализм был модой, кипел в крови.

8 марта. Дышал весной. Денёк переменный: то рассеянное солнце, то сизая мгла и сухой шелест снежных хлопьев. А воздух уже напитан влагой, светится белизна берёз, сорочьи свадьбы. Отлегло с души. Вчера подошёл мальчишка-проказник и настойчиво просил прощения за собственное непотребство. Я напустил строгость, а внутри ликовал: это от неба.

18 марта. Мнение немца о России в «Колыванском муже» Лескова: «там выходит всё…что-то неопределённое». Через век аналогичное констатирует философ: «страна вечной

беременности». Русские оплодотворяют планету и бессильны у себя дома. Если вспомнить Герцена, нас душат концы, тянущиеся из прошлого. Как никогда, видно это обилие концов — мощная корневая система.

30 марта. У знакомой торговки дневной доход до 50 тысяч. Торгует на вокзале у проходящих поездов, покупают охотно, милиция не мешает: как-то они договариваются. А Ельцина ненавидит и собирается голосовать за коммунистов. «Да ведь они сразу прикроют вашу торговлю», — напомнил я ей, и эта очевидная мысль её смутила, она и не задумывалась о связи своей свободы с нынешним состоянием страны. Как безошибочно этот массовый сорт людей — «воителей» прозрел Лесков, с их «аргентами», «петриотами», «кукотками», «керамидами» и т.п. невнятицей. Как они деятельны, хлопотливы, вездесущи — «иголка сидит» — и всё для себя, для «телополезного». Каким кипят негодованием к непохожим на них «уродам», «оглашённым» и со вкусом казнят их. Вся мировая культура прошла мимо них, все духовные движения тысячелетий обтекают их невозмутимо. Для них нет трагедии, только невезение и заминка, как у Марьи Мартыновны: «В долине Драгестана с винцом в груди заснул отрадно я». Гордятся древним православием, из которого вытравили христианскую сердцевину и осталось: «Я говею и сообщаюсь, а вы никогда. Кто из нас — христианин?» Вот от чего погибла Русь — трубное торжество Кривды.

9 апреля. Иначе, как подленьким, поведение прибалтов в преддверии Победы не назовешь. Взять все от щедрости нашего народа и сводить с ним запоздалые счёты — такое ложится позором на века. Вот она, их хвалёная культура, а ведь когда-то будет стыдно.

Что остаётся человеку, непрошено вытолкнутому в мир? Только одно – наполниться. Струящиейся тишиной, светом звезд, неистовой и печальной музыкой, смехом и рыданиями... Иначе жить не стоит, пустота, грязь, утроба-смерть /читая об Олениной/.

28 апреля. Пришёл в школу бывший ученик Суриков, студент, и сказал слова, которые в нашей среде либо неуместны, либо произносятся у гроба: «Вы — уникальный учитель». Правда, и ученик был уникальный, из тех пытливых, задумчивых мальчиков, которыми всегда была жива Русь. Звал в избранное общество для обсуждения глубин германского эпоса. Право, только руками разведёшь и встрепенёшься: не скудеет родная нива, не переводятся рыцари Круглого Стола.

9 мая. На мой взгляд, такого помпезного юбилея еще не было. Ветераны должны быть довольны, но их уже невозможно успокоить, уйдут с обидой и болью. Впрочем, не все. Мои Исаков и Владыкин быстро во всём разобрались и не цепляются за прошлое. Но сколько крови и сил отдано за то, что распалось, а выглядело таким монолитным и несокрушимым.

10 мая. «Дней Александровых прекрасное начало» — это наши 1985-90 годы, а потом не откат, как было не раз, а вступление в права неумолимой наставницы — истории.

22 мая. Сирень цветёт. Налетит порыв ветра, и ударит в лицо нежный, тонкий аромат, как выдох земли. Берёзовая аллея, тёмная и прохладная, трепещущая каждым листом, вся в солнечных бликах. Совсем другое бытие, другие краски, звуки, ритмы и благодарная мать-земля, которая в ответ на усилие выбрасывает зелёный росток и венчает труды плодами. Работаю в классе и на земле, и как многократно перекрывает второе результаты первого наглядностью, весомостью, удовольствием. Ведь сею в почву, а не на камни.

26 мая. Зачем проходим по земле? Чтобы обрести дух и душу, и чем более они согласованны, объёмны и пространны, тем более раскрыто наше предназначение. Написал выпускнице пожелание: «Воспаряй, чтобы не увязнуть».

Дарил книги библиотеке, смущался и робел, будто просил об одолжении. Такое состояние и реакцию окружающих подметил Некрасов в «Над чем мы смеемся». В самом деле, как-то неловко выйти из толпы и подать руку ближнему. Добро непривычно. Как странно мы устроены.

3 июня. Первый выезд за город, потянуло на стихи.

Выхожу из электрички –

Нежит теплая струя.

Как в объятиях сестрички,

Забываю горе я.

Лес да поле — моя воля,

Птицы, травы, облака...

Лес да поле — моя доля,

Обновись, ручей — душа!

Сбрось вериги принужденья,

Лицемерие, обман,

Вылетай из заточенья

На предутренний туман.

Пусть сиреневая туча

Наползает, дождь суля,

Пусть колышет луг пахучий

Дуновенье ветерка;

Здесь любим я неизменно

Каждой ёлкой и ольхой,

А умру — душа нетленно

Вмиг сольется с тишиной.

Стишки — пустячок, но только стишки. Все больше и больше природа, исключая музыку, вытесняет всё остальное. Если бы почему-либо стали невозможны мои походы в пустыню, стала бы невозможной и жизнь в том виде, как я ее веду. Это — быть с собой и миром без преград и посредников.

5 июня. Чисто московские передачи, однообразные и столичные по содержанию. Актёры и политики, политики и актёры, как будто это самое интересное и нужное. С удовольствием бы послушал фермера, торговца, педагога, заключённого, домохозяйку, кустаря... Масса неожиданных людей и мнений, но телевизионщики до такого уровня, видно, не доросли. Берут то, что на поверхности.

8 июня. Когда-то многословно и неумело рассуждал о преодолении небытия творчеством. Любое творчество — поединок со смертью, и победа остаётся за творцом: он вырывает у смерти имя. У простых смертных имя в потомках /страстное желание Чичикова/, у гениев — в шедеврах духа. Но всё это имеет смысл, пока цела Земля. А если катастрофа? Хорошо, что живем, не ведая об этом. Но люди ужасней слепой стихии. Обвал бытовых преступлений: мать убила сына, муж зарезал жену, друг зарубил друга, сосед поджёг соседа. Почему не срабатывает простой инстинкт самосохранения, выгоды, пользы? Всегда гуляли животные страсти, но не всегда так легко выплёскивались наружу. Думаю, что в основе жгучая неудовлетворённость, недовольство, обделённость. Все было доступно, особенно при наличии некоторых навыков, и вдруг от многих благ надо отказаться, примириться с новым статусом. А народ не хочет, ему не нужны никакие реформы и перемены, он хорошо жил по прежним стандартам и он мстит, как может, за несостоявшуюся до конца судьбу. Где можно, идёт сползание назад, к тёплому прошлому, отсюда и вопли снизу, и заверения сверху, и надежда пробраться к власти у тех, кто её потерял. На селе просто траур по колхозносовхозным временам. Видел сам, знаю то «пошехонское раздолье» за счёт казны, когда не считали, не меряли, не возмещали — всё спишут, государство богатое. И так в народе укоренилось это убеждение в праве на безбедную даровую жизнь, что никакими резонами его не вытравишь, а рыночная политика воспринимается как вражеская вылазка. Капитал вызывает зависть и возмущение, это по Марксу. Но ведь и по труду никогда не жили, не приучен народ трудом подниматься из бедности. Везде капитал и труд взаимодействуют, у нас разъединены и враждебны: капитал наживают без труда, труд не приносит капиталов. Остаётся в таком случае социализм. Неужто проклятие России? Или ее благо, как считают почвенники?

10 июня. В лесу пришло на ум, что Парфенон — модель общества: ни одной прямой линии, а целое — совершенство. Искривления не должны переходить меры ни в искусстве, ни в человеке, иначе уродство и перерождение. Геометрия в искусстве ведёт к его профанации, в человеке — к изоляции и болезни. Это закон общения. Каждый в меру лжет, подстраивается, хитрит и без этого не прожить, это то, что упрощает и облегчает. А вот абсолютная добродетель — наоборот. В частности, в воспитании одним прямым действием ничего не добьешься, приходится разрабатывать гибкую всестороннюю тактику. В одном случае добьёшься успеха через самолюбие, в другом — через уважение, в третьем — страхом, уступкой, похвалой и т.д.

Великая, святая, могучая, демократическая, богатая Россия — кто о чем. И никто не скажет: культурная Россия. Её-то и надо строить по камушку.

11 июня. В культуре не осталось ни одной целинной полосы. Чего ни коснусь, куда ни ступлю — всё уже давно вспахано и засеяно. Века оставили ключ, которым можно открывать любую дверь, но нет, ломимся с отмычкой и вытаптываем. В пылу самоупоения и завороженности прогрессом мы резко оторвались от культурной традиции. Культура неудобна и мешает мчаться в никуда. Пока не одумаемся, не соединим прогресс с культурой, перемен к лучшему не будет

14 июня. В леске вышел на двух молодых оленей. Они застыли, как вкопанные, и долго следили за мной. Лесной народ меня не боится. В электричке один другому долго объяснял устройство улья и сбор мёда. Самые подходящие разговоры. А публично, кто бы ни выступал, обязательная присказка: время тяжёлое, трудное. Как будто были у нас времена лёгкие и простые.

16 июня. Не хотел бы оказаться на месте властей. Четвёртый год маленькое преступное сообщество в Чечне ведёт на равных войну с огромным государством и пока выигрывает ее, вовлекая в свою орбиту новые жертвы Беспрепятственно захвачен целый городок в глубине Ставрополья, повсеместный ужас.

19 июня. Шайка головорезов унизила и поставила на колени людей, государство. Вынужденные уступки премьера в переговорах с главарём. Вот цена бессилия и продажности.

25 июня. Три условия должно обеспечить государство своим гражданам: свободу, безопастность, достаток. Но никогда в России эти три условия не сосуществовали одновременно. Поймут ли эту истину обе стороны или сохранится традиция: государство грабит, народ ворует?

26 июня. Русский мужик /надо бы писать латиницей/. Есть ли ещё на свете подобное существо, воспринимающее мир сквозь призму 40°? Не представляю американского, немецкого, китайского мужика, только у нас этот тип не только сохранился, но и размножился в советском инкубаторе. Погромы и разнузданность 17-го целиком на совести мужика, как и раскулачивания, и изощренное безделье, и расползающийся алкоголизм, грубость, распущенность. Сломает ли неумолимый рынок заскорузлую натуру мужика9 Настоящий рынок, без щелей, сломает, но верится плохо. Повсюду мужику делают уступку, пятятся перед его обжигающей злобой и ненасытностью. Если бы он был только жертвой. Он сам делает жертвами всех, с кем сталкивается.

Выпускной бал. Модные дорогие наряды, обильный стол — всё так, как складывается в последние годы, боязнь показаться скромными и бедными. Молодежь не раздваивается, ей не с чем сравнивать, она живет в своем времени и принимает его таким, какое складывается.

28 июня. Наш век на все начхал, все отбросил, забыл, переиначил по-своему — вот его характерная черта. Как будто впервые живём и поставлены перед необходимостью завести насущные порядки. Больно и стыдно самому попадать в капкан несуразностей и глупостей, видеть то же самое у других. Начал понимать мудрость и выверенную точность старых традиций, обычаев, запретов, из которых вырастал прочный домострой. Презрели, высмеяли, опорочили. И что же? Рухнула семья, женщина гибнет «независимо» от мужчины, дети подчиняют отцов и бросают их, масса охотников до лёгкого хлеба и телесных удовольствий, взаимная нетерпимость. Уверен, что старые основы миропорядка даны навечно, любые новации здесь мертвы и разрушительны, да нового ничего и не создали. Расшатанное общество — вот итог. А ведь это не храм, который отстроят в 2-3 года, не деревня и не город. Пока другие заботы: кредиты, инвестиции, конверсия, инфляция…

30 июня. Давно приглядываюсь к Победоносцеву, его когорте и начинаю понимать несокрушимую логику их предостережений: оставить все незыблемо. Они досконально знали механизм российской государственности, менталитет общества и предвидели, что самые прекрасные замыслы при их осуществлении дадут ничтожные результаты и закончатся грандиозным крахом. Разумней без риска сохранять сложившуюся испытанную систему, как она ни порочна. В этом отношении все защитники коммунизма — жалкие эпигоны Победоносцева. Его прогнозы сбылись один к одному. Снова бюрократия переделывает страну так, что множатся ненависть и сопротивление. Это с одного конца, а с другого — те самые вахлаки Некрасова, которые добровольно вернулись в холопство в надежде на пойменные луга.

4 июля. Обычная сценка: водитель въехал на тротуар и заставил пешеходов прижаться к стене. Запросто идут и едут на красный свет, и в такой стране проводятся реформы. Подумать только, за 1000 лет не научились твёрдым, неоспоримым правилам: можно — нельзя. Поэтому наша литература не стареет, откроешь книгу и ни за что не угадаешь: какой век? Хотя бы письма Тютчева, где он проводит мысль о ложном направлении России, о присущих ей паразитических элементах и т.п.

В электричке 13-14-летние девчонки шушукались, внезапно вылетели в тамбур, покурили и вернулись, волоча за собой шлейф дыма. Стало страшно: а вдруг никто им не откроет, что есть еще одна жизнь, неосязаемая, без дыма, тряпок и удовольствий, предназначенная только для человека. Так и останутся навечно — сяо жэни, как именовал Конфуций простолюдинов. «Там, где нет стремлений, даже зло мельчает», и Тютчев отдаёт должное «бредням нигилизма»: в них есть высота, отрыв от утробных запросов, бескорыстие самопожертвования. Кумиры нигилистов — люди идеи, мыслители, а кому поклоняется молодежь последние ЗО лет? Разного рода звёздам увеселительного направления. Идейность дискредитирована коммунистическим всеобучем, заглушена расползающимся рынком, но мужающему человеку без нее невозможно, как без воздуха.

5 июля. Долгожданный дождь после сумасшедшего зноя. Повсюду тучные нивы, пшеница стоит синеватой стеной с тугими колосьями. Силен в труде человек! На полустанке разговор двух стариков. «А ведь от Чечни придется отступиться. Силой да злом там ничего не добьёшься». — «Так, так. В Чечне русских всегда не любили. Жил там, знаю». — «Я и говорю. Без добра и терпения всё непрочно. Партия-то, думаешь, почему погибла?» — «Ну, почему?» — «Потому что свои правила забыла. Планы у коммунистов были правильные, а жили, как все, неправедно, слова разошлись с делами. Вот народ и перестал им верить». — «Да нет, это Горбачев с Шеварднадзе всё натворити. Что задумали, того и добились». — «Ну, что же, хоть без крови обошлось», — «То-то и оно, ловко обделали Жаль только, что дешево жить не будем. За 70 рублей можно было всю страну объехать».

Я согласился, что ловко, феноменально. Спустя годы, вижу, что политика, завершившаяся ликвидацией партии и социализма, велась неутомимо и наступательно. Потребовалось 5 лет, и без войн, революций, голода, интервенции гигантская каменоломня треснула и рухнула. Подобного в мировой истории не сыскать. Своими популярными импровизациями, открытостью и искренностью замыслов он гипнотизировал общество, даже прожжённая верхушка потеряла бдительность, а когда спохватилась — было поздно: старый механизм разбалансировался и восстановлению не подлежал. Необычно то, что империя исчезла в зените военного могущества при полном спокойствии и преданности исковерканного народа, который и не желал никаких перемен. Такой народ Горбачева никогда не простит, а он по историческим меркам — исполин. Вот только не избежал мелочных обид и скороспелых выводов. И, конечно, не реформатор.

11 июля. Неизменно на Соленом озере втречаю 83-летнего старика. 20 лет подряд на одном месте загорает и плавает и уверен, что подобным образом поддерживает здоровье. Действительно, замечательный пример саморегуляции и настроя, спасительного для любого возраста: день прожит — и славно. Беда в том, что у таких, как я, разум не в ладу с чувствами, и потому беззаботное, довольное настроение возникает крайне редко. Силён и уверен тот, кто умеет брать от жизни власть ли, славу, деньги, женщин, а я не умею и не научился. Только отдаю — время, знания, внимание, сочувствие.

13 июля. Местная пресса полностью содержится и прибрана к рукам властями. Угодлива, приятна, бесполезна, если не считать «Советы дачникам». Тянется из прошлого советская традиция: информация усечённая, мнение одностороннее, анализ поверхностный. Губернатор, пересевший из одного кресла в другое, умен, вкрадчив, осторожен и постоянно подстраивается к напирающим настроениям, говорит то, что хотят услышать, демонстрирует независимость и критицизм по отношению к центру. Можно понять, один на один с населением и избирателями, иначе неизбежное падение.

15 июля. Анданте из 4-го концерта Бетховена. Выражение самой затаенной, хрупкой, стыдливой части души — то, что на самом донышке, долго сопротивляется, прячется от когтистых лап потребы. Уже осталось одно невесомо-прозрачное колыхание, но пока теплый пар туманит зеркало — человек жив.

В первую половину время по нарастающей обогащает и укрепляет, со второй половины обратный ход: постепенное оскудение, угасание, вымывание. Вступил в эту пору. Круг привязанностей и увлечений резко сократился, здоровье даёт сбои, ежедневные обязанности вызывают отвращение и до последней степени обесценивают оставшийся срок. Думать о пище, одежде, жилье, контактах невыносимо, в этом счастье состоятельных людей. Только укоренённая привычка и дисциплина не позволяют опуститься, да внутренний голос, напоминающий о кресте-страдании. И в минуты довольства, забытья, покоя звучит: не забывай, завтра наступит новый день, готовься. Не забываю, другого исхода нет.

18 июля. Попало на глаза детское издание Кольцова. Какой кусок ни выхватишь, в каждом неисчерпаемо разнообразный русский человек. Вот и объяснение нашей истории. Есть ли ещё на свете другой народ, который неустанно заглядывает себе в душу и попеременно то ужасается, то ликует; народ, которому неведомы ровные одномерные состояния; народ, прославленный и превознесенный Богом, как думал летописец, и потому особо наказанный им ЖЕ ЗА великие грехи. Можно любить и ненавидеть, но родиться и быть русским — знак благоволения судьбы.

19 июля. Уверенный прогноз победы коммунистов в декабре. Начнется новый цикл, только и всего. Им даже полезно вернуться, пусть покажут нынешним, как надо управлять страной. А вообще-то, они и не уходили, все при власти. Вот где разгадка идущих «реформ».

23 июля. Через день обираю малину, вдыхаю робкий, застенчивый аромат её цветов.

Говорят, что директор танкового завода получает зарплату 60 миллионов и строит особняк в Петербурге. Подобные вести идут отовсюду и уже никого не возмущают, привыкли. Но ведь и откликнется в свой час.

Через 100 лет потомки, слушая советские песни, читая советские книги, глядя советские фильмы, будут удивляться: как можно было добровольно отказаться от осуществлённой мечты? Одновременно, вникая в убийственную статистику ГУЛАГа, листая тома рыдающих документов, тоже будут изумляться: как можно было жить в такой стране? Для честного историка роковой вопрос — где правда? — не стоит, он обязан воскресить и показать всё. Но искусство останется вне спора и вне правды, оно творит свои миры и очарования. Налицо феномен взаимодействия самой невероятной эпохи и самого идеального вдохновенного искусства.

31 июля. Смотрю на вереницу опереточных персонажен и жалею этих людей. Один был толковым офицером, другой — актером, третий — журналистом... А теперь ничтожные, бесполезные, самовлюбленные пузыри, раздувающиеся от выборов до выборов. Вот что делает с людьми тщеславие. Доволен, что никого не морочил, грязь не разводил и других не пачкал, место нашёл незанятое, без соперников и завистников, а если и мучаюсь, то от неизбывной любви-ненависти.

2 августа. На газетном развороте по соседству два материала. Первый о рядовом, расстрелявшем сослуживцев в упор из автомата, другой — о молодой мамаше из США, утопившей малюток — сыновей. Люди-манекены: если холодно — устроят пожар, мешает ребенок — убьют. Сегодня вся страна дрожит: десантники гуляют, устраняя с пути всё, что им не по нраву. Дальше и дальше отступает золотое правило, а вместо него расползается первобытное, мне отмщение, и аз воздам!

3 августа. Если плодятся люди-машины, то к чему этот переворот, трагедии разделения, войн, множащейся ненависти, вымирания? Чтобы увеличить массу удовольствий? Тогда уж пусть бы оставался социализм, хотя разум всё понимает и тут же подсовывает известные контрдоводы. Но и тот социализм делал ставку на дух и душу и не разжигал аппетиты нестареющим «Обогащайтесь!» Не верю я ни в новую Америку, ни в коммунистические кущи, но победы мещанства и торгашества не желаю. Унижали партбоссы, теперь унижают нувориши, разнузданный преуспевающий Хам.

4 августа. Что же, опять бунт против неизбежности? Да если бы этот бурелом произошел сам собой — черт с ним, ничего не поделаешь. Но так сильно проявляется влияние преступных и коммерческих сообществ, что не возмущаться нельзя. Ведь можно усиливать, а можно и ослаблять. Нужны новые административные тиски для всех и прежде всего — для имеющих власть и капиталы.

5 августа. Есть в каждом человеке механизм обратного хода. Если он не подавлен совестью и культурой, то способен мгновенно включаться, и обыватель превращается в чудовище. Наш век то и дело порождает эти массовые включения на социальной, религиозной, бытовой, национальной, сексуальной почве. Не могу быть просто наблюдателем и регистратором, не могу не чувствовать, что любое преодоление и каждый шаг щедро оплачены жертвами. Жизнь сама залечивает свои раны, но есть раны неизлечимые. Согласен, что спектакль ставит режиссёр, неведомый нам, а мы — послушные исполнители его воли. Жанр не поддается определению.

Могучий, животворный Бетховен. Он всегда требует участия, ответа на вызов, мобилизации сил: если и остановка, то чтобы сосредоточиться перед броском, если и мечтательная отрешённость, то чтобы накопить энергию для борьбы. А победа или поражение — это не выбирают, это эпилог, в любом случае выстраданный и заслуженный.

7 августа. Несказанное удовольствие видеть, как карабкается маленькая душа к свету, чтобы заметили, похвалили, выделили; как не без труда перенастраивает себя или извлекает из глубинных запасов ещё нетронутое. Подошёл 14-летний Володя, приласкал, так старался угодить и быть на глазах, а ещё год назад был обычным сорванцом. И вдруг на моих глазах зажегся, встрепенулся и пошёл на каждом уроке получать по четвёрке. Никогда никому не закрывал двери, не зачислял в безнадёжные, знаю: у каждого свой час пробуждения. Не одного разбудил, но ещё больше упустил.

Удивительно, что Лесков, такой проницательный в общественных вопросах, оказался слепым в собственном ремесле и расценил как пустяк поздние вещи Тургенева. Они ведут одну мелодию, только в разных тональностях, и не слышат друг друга.

10 августа. Какой ни разверну номер «Известий», картина одна и та же: в разгуле и муках корчится Русь. Почти стопроцентно повторяется сценарий первой капитализации — сумбурный, пенистый, грабительский. Как старая власть оттолкнула от себя деревню, так и нынешняя за 4 года не сделала село союзником, скорей наоборот.

18 августа. В узком переулке два полупьяных молодца пугали прохожих большими портновскими ножницами, «Что, мужик, — мне вслед, — боишься?» Нет, не боюсь, но не от твоих рук, подонок.

Приходил скупщик антиквариата, оживший Гобсек с цепким, безошибочным взглядом и нюхом. Прекрасно владеет техникой беседы и, как бы между прочим, сводит её к своему интересу — вещам. Получается, по аналогии с музыкой, рондо.

21 августа. Пожары, кровь, насилие. Как шагреневая кожа, умаляется планетная жизнь, сокращается сфера разума и культуры. По сути, человечество оказалось на острове цивилизации в одиночестве, уйдя из Космоса и перечеркнув его. По части разума род людской никогда не блистал, и все же древнее население Земли, такое слабое на первый взгляд, было жизнеспособней современников. У него был мощный фундамент — природа, религия, род. Эти опоры рухнули, и вот поклоняемся Мамоне.

23 августа. Некрасовское «Средь мира дольного» поместил бы во все хрестоматии для воспламенения «душ сильных, любвеобильных». Сжатое, вдохновенное переложение Нагорной проповеди, «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их». Пока немногие, мы обречены. Вообще, моральные максимы Христа не для людей, они невыполнимы, в них действительно слышится голос Бога. Он предвидит, что его учение разделит людей, несёт не мир, но меч или формальное признание. Его требования и вызывающие, и издевательские для людей: «не заботьтесь и не говорите: что нам есть? что пить? во что одеться?» Большинство живущих всерьёз подобные призывы не воспринимает — слышат, да не разумеют. А протестантизм — прямая ревизия христианства, приспособление его к земным нуждам. И пышное почитание богочеловека лишь осознание своей вины, признание природного изъяна. Однако эта подлинно великая утопия имеет больше шансов на укоренение, чем коммунизм. Она уже осуществилась трудами одиночек-подвижников, но час её — впереди. Людям не остаётся ничего иного, как вступить на нечеловеческий путь Христа.

25 августа. Репортаж в советском духе о пенсионерке-общественнице, обустроившей детскую площадку на пустыре. А в ФРГ подобная же инициатива почтенного пенсионера была пресечена властями: не следует выполнять чужие обязанности. И здесь, и там прослеживается система, благосклонная к государству или к человеку.

26 августа. Покаяние Л.Богораз и С.Ковалева: «Наша вина в том, что мы поверили Ельцину». Вот он, моральный максимализм, обращённый вспять. Можно восхищаться такими людьми, но как они далеки от мирского, безумно высоки в своих требованиях и приговорах, потому и одиноки. Безусловно, Ельцин сломлен, но я не стыжусь своей веры в него. Тогда, в 91-м, были все основания для неё. И в будущем ни один самый придирчивый критик не сможет осудить его полностью и бесповоротно. Он, грешный, шёл не «поступью надвьюжной», а по грешной земле, среди грешных людей, и как политик — не худший среди них, а типичный в России: начало без продолжения.

31 августа. Прожил лето в непрерывном умственном томлении, фантасмагориях инобытия. Всё больше сознание возмещает бедность и болезненную напряжённость буден. Взираю вокруг как бы с другой планеты: вы всё ещё там и те же?

3 сентября. Начало лёгкое и ясное, полная свобода в классе, сопротивление преодолеваю без труда, ценят и раскрываются, как умеют и как им свойственно. Наконец-то, под занавес, профессия выводит меня из угрюмого леса.

Живая вода народных песен. Материн плач — быстра река, сестрин плач — горные ручьи, а плачь молодой жены — утренняя роса. Такое не придумаешь.

16 сентября. Передача о Сухаревской. Она из тех, кто запоминается сразу и навсегда. Оказывается, 16 лет была без ролей, её ломали «великие режиссеры», а она предпочла отойти в сторону. Вот расхожий взгляд: отдаться целиком любимому делу, принести себя в жертву. Это годится для мелкого услужливого работника, которого дело поглощает и обезличивает. Мастер либо подчиняет дело себе, либо уходит.

22 сентября. Вокруг подлинных, душераздирающих сюжетов /а когда они были иными?/ у Говорухина, Невзорова ложный пафос, ложное негодование, ложная ненависть. Любому факту они придают характер исключительности и делают карьеру. Вот засыпают песком труп многострадального петербургского пенсионера и ставят вместо креста табличку «Неизвестный». А что изменится, если укажут «Иванов, Петров, Сидоров»? Вся Земля — кладбище НЕИЗВЕСТНЫХ, лишь несколько тысяч уникумов и выскочек завоевали право на персональные могилы. Чем скорее мы поймем эту данность, тем спокойней кончим счёты и примиримся с неизбежным. Это было всегда, это обо мне.

24 сентября. Почему никто не создал «Книгу радости», книгу торжества и ликования человеческого духа от детства до ухода9 Сколько жизнелюбивых, счастливых людей могла бы воспитать такая книга вопреки невзгодам и бедам, неотступно преследующим человека. Безрадостное существо и плодит их, превращая землю в юдоль. Я бы включил в книгу и чистые, незамутнённые радости, и радости-вспышки среди мрака и горя, как тот скворец у Твардовского, что заливается и хлопочет на пожарище. Случайно ли, что глухой Бетховен завершил жизненный путь обращением «К радости»? Вхожу в класс, вижу внимательные любящие глаза подростков — радость, разучил и спел ирландские песни Мура — радость; сделал удачную запись в дневнике — радость; придумал изящный комплимент — радость; хрупкое, тающее печенье — радость. Теперь у меня маленькие радости, и я подбираю их каждый день.

3 октября. Становлюсь суеверным. Счастья без судьбы не бывает, а вот судьба без счастья отлично складывается.

Золотая осень, золотой день среди порхающих бабочек-листьев. Посветлели и приумолкли рощи, затянуло поволокой дали, надвинулась и окрепла тишина. В душе звучит «Похвала пустыне», вижу непорочную Февронию. С природой — язычница, с человеком — христианка, и одно другому не помеха. Что есть жизнь, как не поиск опоры, и она нашла её вне и внутри себя, в природе и Боге. Вот она, явленная Гармония. С такими чудодейственными образами, с таким животворным искусством нам ли впадать в отчаяние и ставить земные тяготы выше внутреннего лада!

11 октября. Каждый день наблюдаю своих резвящихся недорослей и думаю: а ведь за 5 тысяч лет писаной истории человек так и не овладел собственным разумом. От поведения в сортире до создания законов правит бал импульс: приятие или неприятие, желание или нежелание и тому подобный подсознательный вздор. Разум включается в последнюю очередь, когда дело сделано и ущерб налицо. Наша история вся по Фрейду.

12 октября. Просмотрел западное издание для детей «Переломные моменты истории». Последний рассказик называется «Горбачев и падение Берлинской стены «. Увы, стена всё ещё заслоняет Россию и её не торопятся разрушить с той стороны. Из правителей — «ужасный, страшный» Иван Грозный и, конечно, Ленин, из полководцев скороговоркой упомянуты Кутузов и Барклай, да и то лишь в связи с Наполеоном. Ещё удостоен чести св. Сергий. России отказывают в праве «изменять мир», хотя прямо и косвенно она участвует в этом процессе со времён Киевской Руси. Слава богу, что у нас подобные выходки невозможны, и все признанные личности давно вошли в учебники. Никаких счётов, никакой ограниченности, никакого высокомерия.

Почти ежедневно общаюсь по педпрактике с чудесной старушкой Оруевой. Одинокая и дряхлая, без приторности приветливая, снисходительная к людским слабостям, нисколько не утратившая интереса к жизни. Понимает всё правильно, судит метко, убеждения твёрдые и выношенные. Это и есть обаяние разума.

29 октября. В детдоме познакомился с папашей по несчастью, возвращались вместе. Он из зоны и сразу к сыну-недоумку, весь передо мной открылся без утайки, робости и ложного стыда. И мне душу проветрил, были, как одно существо.

«И радостно вздохнут народы!» Когда же они вздохнут? Никогда! Одна из тех химер, которыми увлекают легковерных. Радостно вздыхать временами должен каждый, тогда и кончится массовый психоз одержимости всеобщим благом.

Деспотизм детского коллектива так же страшен и живуч, как и взрослого общества, агрессивный или низменный выход темных потребностей. Давят и выдавливают слабых, необычных, независимых, как в уголовной среде. Всегда поражался и пытался определить источник этой волны среди подростков. Каждый порознь — обычный и безвредный, а в стае неузнаваемо опускается, открывает второе дно. Вечный бой учителя с учеником, ни та, ни другая сторона не хочет быть побеждённой. А утомился, притих — и полезло, как бурьян, горькое, омерзительное, бесстыдное.

7 ноября. Снова наблюдал демонстрацию, всё без перемен. Сперва митинговали левые коммунисты — анпиловцы, их сменили мягкие — зюгановцы, толпа не более 3-х тысяч. Все ораторы, мужчины и женщины, с металлом в голосе, распалённые и взвинченные.

Размышляю о вековой тайне Александра I и вижу, что его двойственность в той или иной степени была родимым пятном всех отечественных политиков вплоть до Ельцина. Это сознательная позиция в разнородном, разнонаправленном обществе, когда надо всем угодить и всех примирить, иначе снесут. Нет общего интереса — нет единства и постоянства. Он боялся тормошить страну, он, европеец до мозга костей, не зерил в Россию, как будто предвидел прямо противоположный результат любых начинаний.

14 ноября. Розанов субъективен до безумия, в этом его сила, где разум немощен, и слабость, где требуется лишь анализ и прямота. А если начинается остроумная игра в метафоры, то и появляется такой шедевр, как «свобода есть пустота, простор» и что «Франция разбилась в пустоте». Как я могу согласиться, что «всё лучше свободы»? Незнание свободы, пренебрежение ею и привели к краху. Свободу нельзя вводить лошадиными дозами. Умные Розановы обрекли свой народ на холопство и вечные поиски виноватых.

16 ноября. Что же такое обломовщина? Насмешка и торжество над утробной прозой жизни: расчетливостью, добычливостью, заботами, подсиживанием, суетой... Это выход за круг ежедневной обрядности, полнота и величие олимпийского спокойствия, взгляд сверху вниз на всё, что лежит дальше дивана. Многие ли способны свой халат поставить вровень со всеми приманками мира? Только разночинец, замордованный борьбой за кусок хлеба, может возненавидеть обломовщину, но он же и отдаст должное её самоценности, как оборотной стороне отупляющей гонки за успехом. Каждый в душе более или менее Обломов, но не каждый наденет его халат, даже преодолев нужду.

23 ноября. «Почему не читал?» — «А зачем?» После такого ответа хочется закрыть все школы. Как будто не было 1000 лет и благоговения летописца: «Это ведь реки, напояющие

вселенную...» Нет, не в книги заглядывают нынче, разворачивается громкий и непристойный торг между сторонами: кто больше выпросит, кто больше посулит. Это тоже свобода — дурачить простодушных и выбирать мошенников. Фантастический 43° коктейль валит с ног даже стойких ветеранов.

Получил на руки «Литургию» Чайковского и просидел неделю за нотами. Глубинная неочевидная красота, раскрывающаяся постепенно от звука к звуку, от хора к хору. Выслушают, прослезятся, почистят душу и вернутся каждый к своему корыту. Жаль не людей — искусства, его кратковременной и бессильной власти.

7 декабря. Мой первый тихий юбилей. Странно, в 20 не чувствовал себя молодым, а в 50 — пожилым, как будто давно остановился на перевале и озираю окрестности: вначале смутно и неразличимо, потом всё яснее и отчётливее. Нет возврата, но и дальше не трогаюсь. Никуда не торопился, не искал отличий, не зажигал впереди маяк. Богом данное чутьё настойчиво удерживало в собственном гнезде, как цветок или дерево. Нипочём им холод и ураганы. В свой срок они оплодотворяют свой клочок земли. Тысячи ровесников давно сделали громкие карьеры, прописались в книге славы. А я вне гонки, слушаю себя и время, читаю книги, учу детей, собираю грибы, как 10, 20, 30 лет назад. Не устал, только ощущаю вековую тяжесть и удивляюсь: как давно я на свете! Умри я тогда или сейчас — всё равно, дежурная фраза о преждевременной смерти меня не касается. Я всегда был готов к ней, даже не готов, а ношу её в себе; она пронизывает меня, как солнечный луч.

8 декабря. Только любовь связует и роднит учителя и ученика. Любящий ученик весь — усердие, преданность, обожание; любящий учитель — мягкость, терпимость, внимание, — идёт соревнование в душевной щедрости и творении добра. Говорит: «Мой любимый предмет», а любим-то учитель. Говорю: «Какой ты старательный», а благодарю за любовь. Вот счастье моей профессии, перед которым меркнет и несчастье нелюбви.

10 декабря. Живуча некрасовская бабушка Ненила, и переводу им не предвидится. Стоило бывшему хозяину области заглянуть в глубинку, как услышал: «Вас бы, Сергей Иосифович, поставить областью управлять, вместе с вашим обкомом». Что спросить с тёмной и немощной старушки? А здесь здоровые и свободные мужики напрашиваются на барщину, без стыда выпячивают иждивенчество. «Вот она — старая-то Русь», — вспоминается Тургенев, никуда не уходила, потеснена, прижата, а снова наступает и сама теснит, слопала не одного реформатора с его реформами, включая и нынешних.

Бездарна как администратор и строит своё положение исключительно на личных связях, а потому безнаказанна и непотопляема. Это единственный у нас закон управления.

11 декабря. Никто не выступает в собственном качестве, все, за редким исключением, дымятся едким чадом нападок, обвинений, оскорблений, тем духом свинства, который пропитывает все поры политики. И подобный тон устраивает общество, мечтающее о развитом капитализме в первобытной, стране. Но и культурные французы громят университеты и поджигают автомобили. Силён бес потребительства, страшен императив самоограничения.

18 декабря. Сутки в избирательной комиссии, наплыв публики, преимущественно пожилой, они-то и вытащили коммунистов на первое место, а малограмотные подсадили жириновцев. Но серьёзных сдвигов с декабря 93-го не произошло, триумфа левых и «патриотов» не получилось. А в целом — всё ещё смотрят назад, милее полуобморочное состояние.

21 декабря. Степан, застенчивый и старательный студент — отличник, в классе неловкий и быстро теряющий самообладание: краснеет, делает язвительные замечания и окончательно рвет с классом. Маленький Дон-Кихот. Мечтает и желает добра, но не умеет пока его делать, не обладает искусством сопряжения. Каждый из нас заключён в оболочку, хрупкую или твёрдую, и успех в том, чтобы проникнуть сквозь неё поглубже и памятнее.

24 декабря. Каждое утро под окном настойчивый дятел долбит сухую древесину. Рядом выгуливают собак, торопятся прохожие, грохочут машины, а он всё своё: тук — тук — тук. Его удары, направляемые приманкой, точны и безошибочны. Почему же мы, желая блага и зная, в чём оно, проносимся век за веком мимо, в сторону? Почему земля наша всё ещё исполнена гнева, печали и стонов? Известный певец признался по радио, что всегда поступает так, как находит нужным. Какое ему дело до того, что тысячи лет назад прозвучал призыв, как поступать должно. Остаётся только повторять в минуты просветления: «Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго! Всех нас заступи».

25 декабря. В 1815 Ростопчин сообщал, что «старики унтер-офицеры и простые солдаты остаются во Франции, а из конногвардейского полка в одну ночь дезертировало 60 человек с оружием и лошадьми». Вот наши первые невозвращенцы из народа, вместо родных шпицрутенов и барщины выбрали вольную сторонушку, хоть и чужую. Это к вопросу о патриотизме, который у нас всегда считался принадлежностью народного образа жизни. Бежали умелые, энергичные, авантюристы, а терпеливые и покладистые оставались. Я из последних.

31 декабря. Всё земное — «узы нерешимые»: ни разрубить, ни отказаться, ни уйти. Можно ослабить или затянуть потуже, только легче не будет. Что же выбрать?

1996

18 января. Расползается коммунистический реванш, уже не оппозиция, а вызов с мест, укрепление заповедных зон застоя. Каждая уступка, сговорчивость, робость в минувшие 5 лет теперь стократно аукнутся нашим реформаторам. Череда отставок, рокировок, назначений. Не судьба страны и начатого дела, а приятное сожительство с Думой, её расположение. Да нужен ли сейчас парламентаризм, который никогда не сплачивал, не успокаивал, не двигал дальше? Представляю положение Петра, если бы ему пришлось соразмерять свою политику с Боярской Думой или испрашивать разрешения у Земского собора.

25 января. «Александровский» урок-шедевр, в единстве замысел, композиция, исполнение. Лейтмотивом — раздвоение времен и личности. Хочу быть добрым, милостивым, щедрым, но есть силы выше меня, постоянно увлекающие в другую сторону. И ему, и мне это открылось на исходе.

4 февраля. Мечтаю о преодолении укоренившегося в истории эгоцентризма, культа героев. Они ненавистны мне. Именно супермены порождают запутанность, искривлённость и мучительность развития, а на другом полюсе — безличие, страх, покорность. Нет великих и ординарных, есть неизвестные. В своём пространстве каждый творец велик. Как поразила однажды провинциальная учительница рисования, которая на вопрос репортера, в чем секрет успеха её учеников, с достоинством ответила: «Я владею своей профессией не хуже Вишневской». Очевидно, что разница между ними не в масштабе дарований, а в степени известности: одну знает весь мир, другую — только глубинный русский городок. Уверен, что если бы никому не известная женщина написала о себе книгу «Лидия» или «Анна», то утвердила бы своё имя так же победоносно и неоспоримо, как сделали это другие. Истории вредно навязывать физический эффект эха: кто громче крикнет, тот и будет услышан. Можно получить паноптикум.

7 февраля. Снова усердствуют свои и чужие интеллектуалы, пытаются развести нас с Европой. Набор обвинений убогий и затверженный со времён Карамзина: дух наживы, индивидуализм, замаскированная эксплуатация и неравенство, тупик Всего этого у нас всегда было с избытком, а вот уважения к человеку, ценности любого труда, независимой личности, бытовой культуры до сих пор не нажили. Как будто забыли, что весь русский социализм вырос из неприятия Запада и стремления избежать его «пороков». Неужели этим гордецам-софистам мало одной катастрофы и не жаль сироты-родины?

16 апреля. Немцы перетекают в Германию, а мы — в их гнёзда, на свою землю. И они, и мы хотим подняться, очиститься, только им проще. Хлопочу для себя и вижу, что главным вопросом человеческим должен быть «Зачем?» Если бы все потрясатели основ задавали себе этот вопрос, они бы утихомирились.

23 апреля. Репортаж из Грозного: жизнь на обломках, среди развалин. Вся родная земля в обломках, начато и брошено, пущено на самотёк, заморожено. Извечное роковое сползание, уступки вчерашним силам. Зюганов победно шествует по стране и готовит ту самую кадровую революцию, которую проморгал Ельцин. Не хотелось бы выбирать между ними, а свежих да молодых у нас не любят. И получается, что прав растительный юнец: «Для меня есть только рэп, я живу одним днём». С младенчества хватаемся за яркие занимательные игрушки, чтобы ничего не видеть, не слышать до последней вспышки.

27 апреля. Бывают роковые совпадения. 24-го собрался на встречу с Горбачевым, а вместо этого был блокирован налётчиками в собственной квартире и час лежал на полу под прицелом юного уголовника. Утром из радиосводки узнал о нападении на Горбачева одного из местных психопатов. Толпа ликовала: поделом! Прости, Михаил Сергеевич, этот народ, они ещё долго не разогнутся. 200 лет назад было рано и на пороге XXI века всё еще рано, тебя не медали.

3 мая. Никогда не скучаю у вагонного окна, хотя в сотый раз вижу камышовые болотца, пашни, берёзовые колки, грачей... А вот стоит составу замереть, как недовольные голоса. «Почему стоим?» Остановки непереносимы и воспринимаются как призрак беды. А ведь иное движение верней ведет к гибели, чем самая длинная остановка. Одни со смехом, другие со злорадством, третьи с тревогой, но все толкают страну к 16 июня, жаждут перемен, когда по закону самосохранения следует — остановиться, очнуться.

23 мая. Бурная, неласковая весна с постоянными перепадами. Сельский житель в тревоге — что вырастет? Земля-то мёртвой не останется, а вот сельские люди — зрелище позорное и печальное, одна утроба. На воле и тишине они все, как на ладони, и ничего, что шло бы дальше назёма, картошки, сена и бутылки. А ведь 300 лет назад в таких сёлах кипели споры о вере, люди круто меняли жизни вслед за убеждениями, смело попирали плотское во имя духа. Далеко же ушли мы с тех пор.

31 мая. Яблоня в цвету под моим окном, на моей земле. Не чувство собственника взыграло, а радость ещё одного, заслуженного, обретения, к которому стремился давно. Теперь любой свободный день и час — своей земле и дому. Наверно, это возрастное.

17 июня. Ходили с урной по квартирам. Многие старички и слышать не желали о возвращении коммунистов: «При них, кроме работы, ничего не видели». Абсолютное большинство прошлое отвергли, 1/3 настроена прокоммунистически. Свое слово сказал маленький человек, который выбирает не вопреки всему, а под давлением житейских обстоятельств, и выразил твёрдую волю к централизованному порядку.

2 июля. Двойная радуга в полнеба — яркая, звонкая, победная, а под ней пылящее стадо, выстрелы кнутов, пьяные мужики на лавочке. Не нужно искать, придумывать работу, земля и дом заполняют каждый миг и подчиняют без остатка. Включился в природный круговорот и живу вместе с пчёлами, яблоней, огурцом. Как ни странно, нет других потребностей и желаний, собственно человеческая сфера не влечет и не тревожит, как будто её и вовсе нет. Так тысячи лет жили предки, и в этой переполненной односторонности — спасение.

24 июля. Погруженный в череду деревенских забот, не усвоит ни одной мысли, всецело приворожён землёй. Только ей одной стоит поклоняться, искать у неё защиты и спасения подобно язычникам. Золотистые сосняки, их буйный аромат. В молодых борах такая чистота, как в выметенной, прибранной избе. Так и у людей: благостное, неомрачённое начало, а потом гниль, вырубки, бурелом. Проглядел сочинения Мельникова о расколе. Замечательно верное определение его сути как приверженности к старине, боязни перемен. Ведь до сих пор все перемены несли обычному человеку только новые тяготы, обременения и тревоги. Тянется раскол через всю нашу историю: одним прибыльно, другим убыточно. Кого бы ни избрали 3 июля, всё равно оказался бы президентом меньшинства. Но если и через 10 лет сохранится такой расклад, то будущее безнадежно.

19 августа. Не надышусь, не нарадуюсь, не налюбуюсь. Это состояние должно быть непреходящим, но не зря древние оплакивали рождение и ликовали на погребении. Для них смерть была не уходом, а выходом. Таково же и наше русское, прозревающее «Отмучился». Как умиляться и созерцать, когда кровоточит Чечня, расползается террор, голодные забастовки — итог 5-летнего реформирования. Самый ходовой аргумент, против которого не возразишь: «Коммунисты грабили, но и нам перепадало, а демократы и собственной зарплаты лишили». Деревня держится натуральным хозяйством, а город — мелкой торговлишкой да подрядами. На этом фоне похваляются падающей инфляцией. Все стареет и уходит, но так стремительно обанкротилась нынешняя власть, что пахнет чертовщиной. Они никак не нащупают тот рычаг, который приведёт страну в движение, и только пугают возвратом прошлого. Повсюду взгромоздился и окопался чиновник — щедро оплачиваемый, защищенный и всемогущий. Он придумывает себе работу и подминает народ. Преступную чеченскую войну ведет аппарат и финансисты, это секрет полишинеля. Россия опять в западне, свершилась извечная русская триада: надежды — иллюзии — горькое похмелье. Жаль Лебедя: либо уйдёт, либо утихомирится, подножки ставят со всех сторон.

20 августа. Толкуют о XXI веке, а увязли в XVII. Истекающий величают атомным, космическим, технотронным, трагическим и т.п., а он прежде всего — преступный. Преступили всё — природу, мораль, религию, род и нацию, семью, само бытие. Только и занимались тем, что испытывали себя на растяжение и сжатие, холод и зной и удивляются: какие живучие, еще дышим и рвемся дальше. Даже животные не переносят изменения среды обитания и гибнут, а мы превзошли животных в приспособляемости к смраду, грязи, крови. Опять вспоминаются древние, они решительно отрицали золотой век в будущем. Уже тогда у них было для этого достаточно оснований. Итак, от «страшного» XVIII /Вольтер/ к преступному XX.

Грибное рандеву в моей корзине: белые, берёзовики, подосинники, свинушки, зеленушки, шампиньоны, дождевики, лисички, опёнки. В одном лесу, не мешают друг другу. В грибной охоте важны как дальний обзор, так и прицельное зрение. Давно уже охота превратилась в вывоз грибов мотоциклами и автомобилями, не осталось заповедных уголков. Но я не внакладе.

23 сентября. Страна без президента, временщики. Устроили гнусную мистификацию, выдав больного за здорового. Повсюду видны замешательство, растерянность, остановка.

30 сентября. Досадно, что два года назад не видел, какой вариант либерализации проходит. Как ни тяжело признавать — самый худший, бюрократический, и курс был взят намеренно, твердо, хладнокровно сразу после 91-го, когда партийцы и хозяйственники мгновенно перекрасились в реформаторов.

Время распалось на две неравные части — там и здесь. Здесь — дело и деньги, усталость, мусор межчеловеческого трения, бескровная война; там — погружение и растворение в эфире, полнота одиночества под сенью берёз и сосен, подлинное перевоплощение. Здесь я — пигмей, соринка; там — космическое существо, открытое во все стороны и вбирающее энергию природы. Да и натура моя монашеская, лесная, молчаливая, всегда уходил от разговоров о себе, от саморекламы, карьеры, наконец.

1 октября. Как страстно настаивает о.Сергий на религиозности, как язвительно и разнообразно бичует атеизм, захвативший русское общество в начале века. Но ведь в пользу религии столько же доводов, сколько и против неё, и то, и другое неразделимо.

Вопрос не в том, что достойнее человека, а в том, какая потребность овладевает человеком, и тогда наступают времена сплошь религиозные или убеждённо-атеистические.

7 октября. Стыдливая нагота белоствольных чащ, пронизанных последним солнцем, покоем, свежестью. И такая благость разлита в полях, что, кажется, нет в мире ни печали, ни слёз, ни тоски, ни смерти, как её понимают люди, т е. конца. Я буду листом, мохом, паутинкой — так верую, и чем резче отдаляюсь от общества, тем сильнее.

14 октября. Неужели 100 лет будем идти через ухабы и грязные канавы первичной капитализации, давно преодоленной всем миром? Отвратительная борьба за власть вокруг больного владыки, так и напрашивается диктатура.

18 октября. Отставка Лебедя за «непростительные ошибки», пиррова победа аппарата. Неужели Ельцин забыл собственную биографию? Сработал только инстинкт самосохранения и зависть к сильному, способному.

30 октября. Биография Талейрана: однотипный почерк «великих» людей, неизменные комбинации бесстыдства. Скучно и неинтересно. Не звезды влекут, а межзвёздные пространства — таинственные, завораживающие, неожиданные. А все помешаны на звёздах.

1 ноября. Роман с революцией окончательно развеян. Только бы хватило мужества не предавать анафеме настоящее, как бы худо оно ни было. Если случится обрыв, к чему усиленно ведут нынешние господа, тогда навеки восторжествуют почвенники и коммунопатриоты, спор разрешится. Вероятно, следовало осторожно разворачивать корабль в либеральном направлении, не ослабляя вожжей. Но, как всегда, понесло: сначала горбачёвцев, затем этих.

19 ноября. Очередной день траура по жертвам Каспийска. Незатруднительно стало демонстрировать сочувствие и озабоченность, ничего не предпринимая всерьез для безопасности народа. Объявил траур — и приобщился к чужой скорби.

21 декабря. Есть существа, которых поддерживает на плаву злоба и ненависть, как других — добро и любовь. Они изнемогают и впадают в растерянность, если иссякают запасы чёрной силы, и постоянно подпитывают их моральным истязанием своих жертв. Это ведьмы, ведьмаки. Увы, не мифология.

Совсем отказался от прессы и ТВ — сладкое тошнотворное пойло, фабрикуемое городскими бездельниками. Именно эта массовая эрзацпродукция возмущала позднего Толстого. Он безошибочно поставил диагноз новейшей цивилизации потребительство, и в отместку потребители всех сортов сделали из него юродивого. Ещё бы, такой бесспорный и простосердечный взгляд на человека: брать только полезное и необходимое. Откуда же в таком случае наши интеллигентные жуиры возьмут средства для удовольствий?

1997

17 января. И все же чуть не на каждом шагу старик Толстой был заложником своего беспокойного необъятного ума. Он копает там, где копать опасно или бесполезно, нет необходимости с ним спорить или возражать, он противоречит только самому себе, ибо рождает сам кажущиеся ему больными или злободневными вопросы. Так ли ужасен страх смерти, как это представлялось ему? Большинству неведомо, потому что перекрывает жизнь со своими абсолютами. Перехлесты Толстого от увлеченности и гиперболичности, в них он черпал силу и убеждённость доказательств. Но как мне близка эта крайность, где и тоска, и негодование, и страсть большой и алчущей совершенства человеческой души. В глубине я с ним, к чёрту логику, очевидность, реализм, это рыночное мировоззрение, где талант набивать требуху вытесняет все остальное и всегда на первом плане.

25 января. Будь он жив, он проклял бы современную «свободную Россию», ибо узнал бы в ней сразу ту, свою, домотканую, которая и свобод не чуралась, и на человеческое достоинство плевала залихватски. Более 25% нищих и бедняков, свыше 50% малообеспеченных, 8% нуворишей — вот итог «нового курса». 100 миллионов штрафа на газету за публикацию разоблачительного интервью — это к вопросу о свободе слова. Такого всевластия бюрократии и денег Русь, по-моему, не знала даже в приснопамятные царские времена, недаром вздыхают о парткомах. Любимое занятие президента — «работа с документами», но ведь он не Архимед, а Россия голосит от боли, стыда, нужды.

29 января. Интереснейшие письма Толстого к Арсеньевой, старшего к младшей, жениха к невесте — целая программа развития молодого человека, проводимая, несмотря на увлечение, последовательно, твердо и требовательно. Настолько твёрдо, что, видя и хорошо понимая живого взрослого человека, он незаметно подменяет его личность своим идеалом и перестаёт ощущать, чувствовать визави, его автономный самоценный мир. Так у него получилось и с С.А., и с другими. Мы все по-своему недотроги, монументы, купцы. Такая наивная иллюзия — «без труда...счастье невозможно» Ещё как возможно, и наоборот. Уже тогда его навязчивой идеей было «сделать хорошую женщину». Сначала — одну женщину, потом всё человечество. Ну не коммунист ли? А ненавидел Чернышевского, проповедуя любовь. Себе разрешал: «не сердись на меня за то, что я такой, какой есть».

4 февраля. Пора в отставку, добровольную и давно желанную. Вот Лев Николаевич с восторгом описывает свои школьные дела, но сразу вижу — это забава для разнообразия, отдыха, самоутверждения, но не профессия. Жаль и тех, кто «отдал всю жизнь»: они на всё махнули рукой и просто доживают. Как можно любить труд каменотёса, углекопа, грузчика? Силы исчерпаны, душа иссушена, здоровье подорвано, уход естественен и необходим. Спасибо школе: держала в готовности и напряжении, заставила много думать, вникать, уяснять и разбираться в том, на что никогда не обратил бы внимания в обычной жизни.

21 февраля.

Ах, этот средний человек:

Одни бранят, а те возносят,

И только бесшабашный век

Прощенья у него попросит.

То смертным жаром опалит,

То приморозит злою стужей,

А он не ропщет, не скулит,

О жизни сломанной не тужит.

И снова вал ошеломит,

Конца не видно передрягам;

Как будто сам Творец следит:

Неужто вытерпит, бедняга?

О, этот средний человек,

Как ноша тяжела земная!

Среди невзгод, из века в век,

Он всё идет к воротам рая.

1 марта.

В трущобах обременённых,

В хоромах, что напогляд,

У ящиков обречённо

Слепые люди сидят.

Стошнит — повернут лениво,

И новых картинок ряд.

Опять заморское диво

Всучить простакам хотят.

Конечно, устали нервы,

Постылых забот лапша,

И хочется всем без меры

Отваги, удач, тепла…

А рядом — звёздная бездна,

Кто-то в тоске занемог,

Шмель непридуманный нежно

Целует гордый цветок.

2 марта. Город наводнён китайцами, монголами, вьетнамцами. Как старательно и жадно они врастают в наш быт, язык, экономику и делают завидные успехи, оставаясь самими собой. Для них Россия щедра и желанна, как для нас Новый Свет, они устраиваются здесь прочно и надолго, многие навсегда. Так подпирает нас великая Азия, наша колыбель.

53-летний Чайковский: «Теперь я стал труслив, неуверен в себе». Свойство возраста за 50, предпоследний рубеж, не расцвет, а зрелость, ответственность и обдуманность каждого шага. Более полного и исчерпывающего ответа, чем у Чайковского, нет и быть не может: мечтать, добиваться, рвать, разбиваться и пасть, так и не взлетев до его упоительного Анданте из Шестой.

7 марта.

Исхожено, изведано, изжито —

Давно прочерчен резко круг земной.

Дышу, чтоб имя было в срок забыто,

Зачем, откуда, где и кто такой.

Когда-то, в незапамятные годы,

Бродил неслышно в рощах мой двойник

И, отражаясь в зеркале природы,

Доверчиво к груди её приник.

Как всё знакомо: отрок увлечённый,

Познавший силу юный человек,

И вот уже мужчина уязвлённый.

Сменивший на раздумье трудный бег.

Одни вздымают голову задорно

И вызов принимают не шутя,

А нам удары отражать зазорно –

Мы запираем сердце и уста.

Мой брат далёкий, холод застилает

Пространство впереди и позади.

Смотри, опять подснежник отцветает,

И всё же цвёл он, стуже вопреки.

Под сильным впечатлением от «Жизни Травникова». Пронзительная, суровая вещица о незаслуженности страданий и одиночестве гордой души. Такие истории — сплетение земного и неземного, а наши, российские, трагедии — все сплошь рукотворные, из подземелий и подвалов.

10 марта.

Ангел-хранитель у каждого есть.

Он посылает отрадную весть,

Боль утоляет, отводит беду

И освещает кромешную тьму.

С детства я ангела чудного жду,

Только узнаю — и сразу спрошу:

Часто я слеп и беспомощен был,

Если ты видел, то как допустил?

Я ошибался, заведомо лгал,

Совесть упрятав, трусливо молчал,

Был неуступчив, фальшив и жесток –

Разве помочь ты мне, ангел, не мог?

Меркнет рассудок, теряется путь,

И никому ничего не вернуть.

Голос печальный в ночи прошептал.

Нет оправданья. Ты сам выбирал 12 марта. Просматривал читательский дневник Ю.З.: пересказы, экзальтация, жадный интерес к знаниям и поглощение их в неимоверном количестве. Настоящая русская учительница. Собственных наблюдений и мыслей маловато, вот одно место, »...людей с золотыми руками мало. В школах стали очень много внимания уделять культурному отдыху: танцы, песни — и получается, что муравьев воспитываю я одна, а все остальные — порхающих стрекоз». У меня не золотые, просто рабочие руки, делают тяжелую, грязную, мокрую работу. Чужим трудом не жил с детства.

17 марта.

Пролетают за окнами ели,

Полустанки, деревни, поля...

Полотном серебристым метели –

Так и жизнь пролетает моя.

Было слово озвучено с верой

И сработано дело с душой,

Лишь с лукавой, уклончивой Евой

Я сбивался с дороги прямой.

Не приманивал славы я кровью,

На подмостках не знал торжества,

Только дети внимали с любовью

Да прощала родная земля.

Знаю верно — таких миллионы,

Знаю точно — такой я один.

Это наши взвихряются стоны

Над просторами русских равнин.

То ли плакать нам, то ли смеяться,

По своей ли вине, по чужой,

Будем весело в кровь разбиваться

Между явью и хрупкой мечтой.

23 марта. Всю неделю наблюдал комету Хейла-Боппа, раз в 4 тысячи лет.

Комета, странница седая,

Привычно путь свершает свой,

И снова тайна роковая

Висит безмолвно над Землёй.

Пришла неведомо откуда

И растворится без следа;

Но кто она: предвестник чуда,

Столпотворенья или зла?

Так сердце жаждет обновленья,

Так жизни хочется иной,

Что принимаю без сомненья

За добрый знак привет чужой.

Им не сойтись в немом пространстве,

Не разделить судьбы своей:

Одной — в холодном постоянстве,

Другой — в кипении страстей.

Смеясь над всеми фонарями,

Звезда свободная летит

И, заметая след лучами,

Зовёт, тревожит, лицезрит.

31 марта.

Так славно в толпе затеряться

И стать на минуту, как все:

Не надо сверхумным казаться,

А также — клониться к земле.

Толпа равнодушно — терпима,

Участлива даже порой;

Она неизменно без грима

И вечно довольна собой.

Но вот незадача какая.

Лишь в сторону сделаешь шаг,

Как тысячи глаз, не мигая,

Насквозь продырявят — ты враг.

И горе тому, кто крылатый,

Юродивый, мудрый, прямой –

Ведь в час неизбежной расплаты

Он будет растоптан толпой.

Хоть знаешь об этом заране,

И сердце сжимает тоска.

Нельзя затеряться в тумане,

Когда за туманом — весна.

4 апреля. У Толстого не романы — жизнь сделана гениально: до последнего вздоха спорил с человечеством по коренному вопросу — как жить достойно не одиночкам, а каждому и всем вместе. Он взял на себя апостольскую миссию и сделал рывок, чтобы абсолютно перейти в апостольское качество, но слишком поздно.

Резвитесь, мальчики, резвитесь,

Вдыхайте радостно весну,

Играйте, пойте, веселитесь,

Печаль совсем вам не к лицу.

Придет пора, и кровь взыграет,

Победно выстрелит струя,

И в сладкий плен, изнемогая,

Вы окунетесь навсегда.

А там поток захватит мутный,

И будет каждый постигать

Искусство жизни многотрудной:

Не утонуть, не унижать.

Гремят невидимые взрывы,

Фарватер плотно начинён;

Немногие остались живы,

И жалко тех, кто погребён.

Плывите, мальчики, плывите,

Для честных путь всегда суров.

Слабеет дух — сильней гребите,

Ещё не видно берегов.

7 апреля. С концерта. Тот случай, когда слушал не певца, а пианиста Болдырева. Мастер и виртуоз высшей пробы, подлинный музыкант.

Призывает страна.

Неподвластна она

Временам, катастрофам, страстям;

Там гармонии свет,

На бесчестье — запрет,

И сердца открывают друзьям.

Там простор без границ,

Озарение лиц,

Ослепительных мыслей полет.

Тишина исцелит,

Красота напоит,

И душа в умиленьи цветет.

Если боль, не тужу

И обид не коплю —

Ждет страна незакатных огней.

Я черту перейду

И неслышно вступлю

В племя гордых и чистых людей.

13 апреля.

За околицей сосны шумят,

Тёплый дождь спозаранку идёт,

И бродячие ветры гудят,

Словно души, всю ночь напролет.

Накопилось. Как дальше-то быть?

От забот поседел я давно.

Мне глаза бы пошире открыть,

Но колючие льдинки в лицо.

Рассказать — не поверит никто,

Да и с кем разделить это миг? –

Не собою я болен давно,

Не за счастьем бегу напрямик.

И живу я на две стороны,

Здесь — раздоры, смятенье, позор,

Там — настой полевой тишины

И фиалки доверчивый взор.

Обнимаю, врастаю в стволы.

Г де же тот, что утешит меня?

Ничего, кроме юной весны,

Истекающей сладости сна.

17 апреля.

Дуролом, костолом, перелом –

Это любят у нас ремесло.

Опоздали и мчим напролом,

А куда — позабыли давно.

Всё расход, а когда же приход?

От широкой души не мудрим,

Показалось — шагнули вперёд,

Оглянулись — всё там же стоим.

3 мая. Дикарская привычка — нести в лес огонь. Пришёл и остолбенел: заветный уголок на краю бора выжжен и обуглен, под ногами не мягкий ковёр, а хрустящая зола. Не мог заснуть.

В этом мире, слабый и безродный,

Пробираюсь тенью каждый день.

Сумрак надвигается холодный,

Коченеет сердце, как кремень,

Люди-манекены неизменны:

Там, где под сосной растил мечту,

Вдруг увидел ужас перемены –

Чёрные стволы и пустоту.

На зеленой кромке, под шатрами,

Пировала шумная семья.

Из травы, израненной юнцами,

Долго вынимал осколки я.

Под напором всевозможной дряни

Корчится невинная земля,

И однажды, в предрассветной рани,

Оборвется всё — и навсегда:

Майская лазурь над перелеском,

Ласточек стремительный полёт,

И ручей в полях с весёлым блеском,

И дыханье, плавящее лед.

11 мая. Все делают вид, что страшно заняты, чтобы съесть лишний кусок. А этот круговорот — морок, имитация деятельности, полноты. Чтобы быть сытым, совсем не нужно 3 тысячи сортов еды и столько же всякой другой дребедени. Когда приезжаю в деревню на хлеб и молоко, я ощущаю это непривычно остро. Вот она, ловушка прогресса. Миллионы бьются в его тисках и не способны их разжать, подняться до свободы, смысла, достоинства.

31 мая. Рядом мёртвое кладбище, мимо проезжает полгорода.

Ржавые оградки,

Сбитые кресты –

Что глядишь украдкой

На позор страны?

Там и тут бутылки,

Гнусные следы...

Я лежу в могилке

С грязью на груди.

Был живой — теснили.

Хохотали вслед,

И теперь в могиле

Застилают свет.

Рядом спят мечтатель,

Циник и мудрец –

Всем послал создатель

Кладбище — венец.

Завершились счеты,

Не тревожит вздор;

Безразлично — кто ты,

Нестерпим — позор.

Братья — горемыки!

До последних дней

Будут наши крики

Бичевать людей.

3 июня.

Из Пикетного.

Сцепившись, бабочки играют,

Промчится ветер низовой –

И одуванчики взлетают

Мятежным роем предо мной.

Родное всё: и в дымке дали,

И облака над головой,

Кипрей с лиловыми цветами,

Сосна с морщинистой корой.

Стою, как куст, я при дороге.

Несутся мимо лихачи,

И так неловко на пороге –

Давно зовут: переступи.

12 июня.

Снова пьют, веселятся, скандалят,

Матерщиной поганят уста.

Далеко и надолго ославят,

Если брошу упрёк сгоряча.

Не опомнятся даже случайно,

Не шагнут за удушливый круг –

И уйдет неоткрытая тайна,

И замрёт неуслышанный звук.

Кто же выбор подскажет мне точный

И обрубит сомненья ума:

То ли поиск разгадки бессрочный,

То ли буйный разгул до конца?

30 июня.

Друг мой, друг далекий,

Вспомни обо мне!

Фет

Рассекаю я степи.

Прохожу города...

Неужели не встретит

Кто-нибудь у огня?

Просто руку протянет,

Улыбнется слегка,

Скажет — в душу заглянет:

Посидим до утра.

И рассыплется время,

И замрут поезда –

Человечества бремя

Мы возьмем на себя.

Всё поймём с полуслова,

Станет ноша легка.

Нету счастья иного

Видеть: ты — это я.

Рассекаю я степи,

Прохожу города...

Знойным днём, на рассвете –

Вкруг пустыня — земля.

7 ноября. Каждый вечер добрый волшебник Якубович раздаёт игрокам роскошные подарки, творит усыпляющее чудо. А нужда в противоположном — в отвыкании от чуда. Но не так, как это пытаются делать молодые реформаторы: обухом по голове. У них азарт провинциальных игроков: авось получится, и выйдет счастливый номер. Но страна — не казино, да и там ставки разные. Не должны и миллионер, и дворник платить поровну за все издержки и неудачи реформирования, это против совести и закона.

13 ноября.

Льдины плывут по реке,

Кутает берег позёмка,

Ворон кружит вдалеке,

Музыка льётся негромко.

Лица навстречу плывут –

Непроницаемы, стылы;

Где-то любимые ждут,

Где-то пустые квартиры.

Молча стою в стороне,

Мир всё трудней понимаю;

Каждый лишь сам по себе,

Всюду потери считаю.

Силы, задора, огня

Взял бы у ближних навечно

И оделил бесконечно

Предвосхищеньем венца.

1998

1 января. Шесть лет назад ждал «невиданных перемен», теперь поражаюсь своей наивности и лекговерию. Декорации сменили, а действующие лица прежние и всё, что им свойственно — врождённо-безотказное. Даже внешний порядок вещей даётся с трудом. Но и верховой животворный ветер не ослабевает, как всегда, растет новое многообещающее поколение — с умом, верой, человечностью. Славные ребятки взрослеют, оправдывают мою службу. Потому и держусь за эту возможность влиять, подсказывать, слушать. Нельзя уходить раньше своего срока, оставлять пустоту. И еще — не бояться повторений, если они даются через усилия и труд души. Хоть шаг, но в гору.

8 февраля. Готовлю курс философии, усиленно занимаюсь. Одно понимаю и принимаю сразу, другое оставляет безучастным. Она ничего не объясняет и не заменяет: ни солнца, ни цветка в саду, ни самого глупого человека. Она сама как солнце, как цветок, как человек, только путь к ней трудней и длинней и одних впускает, а других отталкивает, подобно заповедным местам. Удивляет не разномыслие и взаимные столкновения, это понятно, а то, что у всех получается один и тот же вывод: недовоплощение человека, несовпадение между тем, что у него есть и что от него требуется как разумного существа. И ведь не разум искривляет поведение, ведет к убийственным крайностям. Беда ли, преимущество, что в чистом виде разум у нас отсутствует и подчиняется множеству глубинных толчков, из-за второй природы высовывается третья, четвёртая... сколько ещё? Потому философия — страна — лабиринт со множеством входов и единственным выходом. Она только пытается подтолкнуть нас к победе, но чаще признаёт, что человечество проигрывает в борьбе с самим собой.

9 февраля. Как самонадеян Шопенгауэр: «Моё время и я — не соответствуют друг другу». Все, кто с умом и совестью, вне времени.

Остаётся уйти в глубину,

Где живительных мыслей биенье,

Светлый призрак встает наяву

И незыблем кристалл отраженья.

Только там распрямляется дух,

Смысл понятий безличных взрывая.

Превращается в солнечный пух

Неподъёмная тяга земная.

Только там ощущаю — живу,

Побеждаю, смеюсь, прорастаю,

В чистом блеске встречаю зарю

И заката в свой срок ожидаю.

18 февраля. Леонтьев, как всякий консерватор, боится развития, а в России — особенно. Но в его схеме «государство — церковь — быт — законы — наука» должна подразумеваться прежде всего культура. Когда у нас развитие наложится на культуру, тогда и страна сдвинется с места по-настоящему. А пока, вечно пьяный сосед выставил из моей рамы стекло и вставил в свою на виду у всей улицы.

5 марта. Повсюду: в классе, на сцене, в редакции, политике, постели — торжествует технология, все знают — как? и быстро фабрикуют успех. Талант стал не нужен, да его и не требуют, требуют профессионализма и щедро вознаграждают. Всё бы ничего, но куда спрятаться от копий-клише, этих увереннохлёстких заученных манер и приёмов, за которыми нет ни огня, ни чувств. Кстати, для аттестации тоже требуют изобрести технологию, просто учить предосудительно и несовременно. А я просто учу, т е. каждый день трачу пыл, красноречие, ум для пробуждения человека.

15 марта. Через 20 лет снова «Отверженные», временами захватывающее чтение. Вряд ли кто-нибудь сегодня осилит эту громаду от первой до последней страницы без изъятий и пропусков, несмотря на вечность поднимаемых вопросов. Тяжеловесный монтаж, многословие, выспренность, апофеоз авторской воли и произвола, в которых самоуверенный и прямой XIX век с его всезнайством и наставничеством. Совсем другое чувство времени, другие читатели. Но его фантастические, невероятные герои всегда останутся вызовом будущим поколениям.

10 апреля.

Неотразимо обольщенье:

Хоть ночь надвинулась давно,

Одно, еще одно мгновенье

Хотим мы вырвать у неё.

Быть может, день преобразится,

Теплом пахнёт издалека,

И суетливая синица

Печаль развеет без следа.

Еще глоток, еще дождинка,

В душе поющая струна,

И эта тайная тропинка

Туда, где только тишина.

Там не гремят лихие грозы,

Не вспыхнет радуга в верхах,

И обжигающие слезы

Не смоют злобы на устах.

Не жалко жизни бесполезной,

Очарований и трудов.

Прозрел, что вить гнездо над бездной —

Удел весёлых чудаков.

Все как всегда.

Смотрю устало,

Как тени пляшут чередой.

Мне напоследок не пристало

Ходить с протянутой рукой.

25 мая. Такое тонкое искусство мимикрии, что поначалу даже опытных наблюдателей вводит в заблуждение. Сознательная маскировка сущности, естества намеченным образом. Крикливая, грубая баба под флером, потому что знает, как следует подать себя обществу, видит примеры каждый день, почитывает, вращается среди подобных и быстро усваивает приемы «имиджа».

18 июня. Нестареющее признание Эртеля, 1891: «Руки отваливаются писать что-нибудь, кроме одного, голова отказывается думать о чем-нибудь, кроме одного... Это одно — бедствия народа, равнодушие и неумелость тех, кто руководит и правит народом».

20 июля. Театральные, с прицелом в историю, похороны гражданина Романова как императора, и потому нелепые и неуместные, надгробное слово президента с напускным гневом и осуждением. Равнодушие и неприятие большинства на фоне глубочайшего финансового кризиса и нарастающих тягот. Молодая команда занимается исключительно налоговой политикой.

24 августа. Внезапная отставка премьера, как и его назначение весной, судорожные поиски выхода. Жаль этого парня, очень способный и знал, что делать, хотя действовал нерасчетливо, без искусства, а у нас эти качества на первом плане. Его линия без альтернативы, а на счету Ельцина ещё одно пятно. Как только задеваются групповые интересы, так всё остальное, и государство впридачу, летит к черту.

5 сентября. Традиционный торг вокруг председательского кресла, обвал рубля и потребительская паника, очереди в банках, ограничение или прекращение платежей. Обстановка 91-92, после призрачной «стабилизации» по второму кругу.

8 сентября. Рассказывал восьмиклассникам легенду о Китеже, вопрос: «Это правда?» — конечно, с иронией и насмешкой. Как ни странно признаваться — правда, легенда, ставшая былью. Как давно народ отпел, похоронил град, себя, будущее. Живёт только отражение — благостное и мёртвое.

9 сентября. «Российская газета»: «Всё. Игрушки кончились. Страна разорена так же, как после тяжёлой войны. На карту поставлена жизнь каждого из нас. И назад пути уже нет». Это газета, которая по статусу оправдывала и пропагандировала все кабинеты. Какое счастье, что я занимаюсь с ребятами философией, предвидел их изумление, а сам в буквальном смысле спасаюсь, ухожу на другую планету.

13 сентября. В 1916 Бунин предполагал, что «через 100 лет никто не будет в состоянии представить себе жилище русского крестьянина в XX веке». Вот и век на исходе, а вонючие, наполненные скотом русские избы по-прежнему рассыпаны по России, разве что телевизор прибавился, как знак прогресса. Вся страна вздрагивает от биржевых игр, падений и взлётов курса. Своими руками выпестовали, выпустили джина, и он подмял всех и всё, превратив нас в жалких немощных тварей. Почему я должен зависеть от вылепленного чудовища? Не хочу и не буду. От грозы, наводнения, урагана — так и быть, но не от биржи и классических аферистов, задвигающих и выпускающих правительства.

14 сентября. Как ликуют ревнители прошлого, как травят приверженцев перемен и как угнетены, обесчещены последние. Что за проклятое наваждение, когда стыдно смотреть в глаза за свои упования и призывы, когда за каждое слово, сказанное искренне и убеждённо, теперь тычут носом. Что за волшебная страна, где прошлое всегда в правоте и посрамляет своих критиков. Не потому, что они не правы, а потому, что взамен ничего нет.

20 сентября. День под голубым шатром, по бурому жнивью с ворохами потемневшей, мокрой соломы, через перелески с опадающим листом и стелющейся травой. Понял, почему всегда, с детства, тянуло к природе: выход из себя, преодоление самодовлеющего сознания и плоти, переливание в стихию. Так просто, доступно и непостижимо, что, возвращаясь оттуда, долго не могу опомниться и привыкнуть к человеческому.

22 сентября. Народный гнев при нынешнем положении вещей — это бумажный тигр, что хорошо понимают и те, кто пугает, и те, кому адресованы угрозы. 37-й сделал свое дело, массы деморализованы и разобщены, а вот экспериментаторы не успокоились. Условия идеальные, безнаказанность гарантирована. Важно ведь не только то, что делают верхи, но и то, что им позволяют делать низы.

23 сентября. Разгорающаяся война между губернатором и мэром, и вся местная пресса немедленно выстроилась в две шеренги. Каждый прав по-своему, губительно и двоевластие, и всевластие. Нет только одного — мудрости, желания сойтись на золотой середине. А страдает народ, заложник политической неразберихи по всей стране. Если не будет поворота, попадем в полосу безусловного существования, как во времена татарщины, Смуты, гражданской войны. Диво в том, что полоса эта не со стороны, а сотворена собственными безумцами и слепцами.

Мне жаль не Клинтона, он держится молодцом, а «свободного» общества, которое выстроилось у замочной скважины и без стеснения раздевает собственного президента. Это вырождение.

25 сентября. Мелкий упорный дождь. В центре города, на иртышском песочке, бродяга разжёг костёр и греется, безразличный ко всему остальному. Только в человеке эта способность — уходить в себя, возводить непроницаемую стену между собой и миром. Раньше такие стены спасали, а теперь надо выходить из собственной оболочки, иначе от страны ничего не останется. Очередное сообщение о многомиллионных доходах руководства Центробанка. Для подобных господ и проводились все реформы, но причём туг либерализм? Разве не ясно, что хозяева трансформировали его до неузнаваемости из-за бессилия общества. 8 лет потеряны, и на японский коктейль надежд мало. Скорей всего, приготовят снова русский горлодёр.

26 сентября. С симфонического. Следовало дать одного Шнитке, даже «Заратустра» Штрауса с ним несопоставим, розовая водица. Шнитке целиком перенёс Пер Гюнта в наш век, его музыка выходит из берегов — расплавленное стекло, плотная, вязкая, раскалённая лава, стирающая всё на пути в бездну, даже песчинки. Сидел в холодном поту, пригвожденный и онемевший, вплоть до истерзанных, едва живых скрипок после урагана — слабый намёк на мелодию, вернее, тень её. Прямая перекличка с Шестой Чайковского, но там личная трагедия, здесь — трагедия человечества. Куда дальше, если 19-летний матрос на атомной подлодке расстреливает спящих только потому, что «так решил», а садист организует детдом, чтобы мучить детей. Это уже не частности, не жалкий де Сад, украсивший собою целый век. Это конвейер, такой же привычный и обычный, как телеящики, компьютеры, реакторы, роботы, спутники. Перестали негодовать, рыдать, проклинать — вот что страшно, безропотно подчинились тому джину, которого постепенно выпускали из собственных недр в погоне за мнимым могуществом и удовольствиями.

29 сентября. Наблюдая наши качели-перепады и хитроумную чертовщину, думаю, каким же недалёким и преступнопорядочным был царь, а советники не дошли. Достаточно было набить деньгами и жратвой только один город в империи — и царствовать, лёжа на боку, посмеиваясь над всеми партиями и революционерами. Вот этой механике никого не надо было учить, быстро смекнули.

3 октября. Великий урок Платона: не принимать этот мир всерьёз до конца, в первую очередь – человеческое. К природе вопросов нет, там всё согласованно и необходимо изначально. И только люди сотворили свои, искусственные, фантомы-чудовища, от нашествия которых сотрясается Земля. Полная растерянность и бессилие всюду, на Западе и Востоке. Там снова ждут удара, здесь уже разразился.

5 октября. Хор обличителей выводит старый-престарый мотив: не умеют, не хотят работать. Есть и это, когда сдаются без борьбы. А если смотреть в корень, когда на Руси честный, до жаркого пота, труд вытаскивал из нужды и давал благосостояние? В то же время, не получая вознаграждения, работают по-коммунистически миллионы. Вот и скажи, что не хотят, не любят.

6 октября. В радиобеседе на вопрос «За каким мужчиной вы пошли бы на край света? «в ответ бесстрастно прозвучало «Ни за каким». Это голос нашего века, а не женщины. Их-то он и наказал больнее всех.

1 ноября. Почти каждый день хоронят неименитых старичков и старушек — тихо, торопливо, как бы стыдясь и конфузясь. Вместе с веком уходит его легендарное поколение мучеников и страстотерпцев, а отечеству некогда покаяться перед ними, оно увлечено столичными интригами и персонами первого плана. Гляжу и вспоминаю, как в 40-х так же торопливо миллионы наших солдат погребали в снарядных воронках, а трупы лагерников вывозили на свалки. А вокруг трещат о цивилизованном рынке, великой державе...

Ни дубовых гробов, ни роскошных венков,

Ни речей,

ни оркестров ревущих —

Старики исчезают на горестный зов

Под капели слезинок горючих.

И ползет, разрастается чувство вины,

Будто всех поимённо я знаю;

Эти руки, морщины, запавшие рты,

Как открытые книги читаю.

В мире лучших, чем вы, не бывало детей:

Бескорыстных, заботливых, верных,

Не жалели для матери крови своей,

Полыхали в кострах беспримерных.

Только ваша забота пошла ей не впрок,

А любовь безответна слепая.

И читаю на лицах застывший упрёк:

Как могла ты забыть нас, родная?

Но не слышит: и взгляд отрешённо-суров,

И атаки клубятся лихие...

Опускают в могилу твоих стариков –

Так склонись перед ними, Россия!

7 ноября. В раннем детстве было два мгновения, когда мог исчезнуть. Разъезжая по своим делам, дядя часто брал меня с собой и однажды оставил в «Победе», забыв включить тормоз. Я видел: авто медленно приближается к обрыву, но сидел, как заговорённый, не веря. До края оставалось несколько метров, когда дядя щёлкнул дверцей.

В другой раз свалился с высокого берега в мутную быструю Лабу ниже мельничной плотины и сразу был подхвачен потоком. Спасли нависающие над водой длинные корни, за них и уцепился, прирос, едва не касаясь подбородком жёлтой кипящей воды. Не помню, сколько времени держался, ощущая сильные толчки и рывки. Кричать было бесполезно, шум падающей воды глушил все звуки. Меня увидела двоюродная сестрица и тотчас позвала мать.

Не раз думал, как случайно меня впустили в дом, так случайно могли и выставить из него в самом начале, когда еще ничего не видел, не знал, не понимал. Уже обозначился рубеж, когда вмешается не случайность, и никто не подаст руки, не включит тормоза. Все прожитые годы сверлила одна забота: как бы не снесло. Что же тогда было между смутным, ненадежным началом и окутанным тайной концом?

Одно несомненно: моё существование не является необходимостью, мир идет своей дорогой, не нуждаясь в моём присутствии. Ничего не произошло, ничего не изменится в случае ухода. Любые оправдания неуместны и смешны, самые благие цели придуманы для утешения.

Каждому из нас даётся единственный выбор: либо стать приложением к чужому всесильному миру, либо построить свой собственный. Не существовать, а сосуществовать на равных — вот это, пожалуй, и будет вызовом слепой судьбе.

17 ноября. С юбилея балалаечника Шурыгина. Снова убедился, что только Мастер и его сверкающее искусство остались в неприкосновенности.

Что за чудо — певучие струны:

Только тронешь горячей рукой,

И расскажут, как ночи безумны,

Как цветы расцветают зимой;

Частым дождичком брызнут на нивы,

И дороженькой лягут в полях...

Это русской души переливы

Заглушают смятенье и страх.

В доме пусто, далёко хозяйка,

Ждать напрасно — зови, не зови;

Так звени же, звени, балалайка,

О несбыточном счастье любви.

2 декабря. Выполняю просьбу типографа А.А., моего первого читателя и критика, «написать ещё странички две» Не знаю, что получится, эпилог или эпитафия. Почему-то сразу припомнился тургеневский P.S. к «Дневнику лишнего человека»: «Сею рукопись. Читал И Содержание Онной Не одобрил...» Разумеется, я предвидел подобную реакцию, но начало оказалось иным. Мою рукопись одобрили, более того, чужой человек, 35 — летний семейный мужчина, слегка смущаясь и поминутно задумываясь, приоткрыл мне тайну своей жизни.

Его задела нелестная оценка массового типа — «все на одну колодку». Он усомнился, вгляделся и нашёл в себе человеческое: не такой, не похож. Значит, мы существа одной породы, если смогли в первые же мгновения довериться и чужое сделать своим. Только для нас все душевные порывы и вздохи, вся природа, поэзия, музыка.

Но почему же обычно мы наглухо застёгнуты? Почему старательно прячем в глубине самые главные, бесценные свои достоинства — доброту, стыдливость, нежность, сочувствие? Зато усиленно развиваем и направляем наружу деловую хватку, расчетливость, жажду карьеры. И постепенно сгущается космический холод, люди превращаются в колючую вредоносную пыль. Иногда откуда-то со стороны залетают тёплые, светящиеся комочки. Они на миг оттесняют мрак и поглощаются бесследно мёртвой зыбью.

Мысль, которую я лелею с юности, проста. Мы никогда не устроим общую жизнь, пока не откроемся друг другу лучшими своими сокровищами.

Мы существуем не для пользы, как производимые нами компьютеры, пылесосы и утюги; не для труда и размножения, подобно муравьям или крысам. Все это совершается попутно, для самовыживания.

Единственное, что требуется и ради чего нас сотворили — не убивать друг друга оружием неприступности и равнодушия. Тогда исчезнут лишние люди, и мы перестанем отпевать себя в 30 или 50.

А пока происходит необъяснимая вещь. Читаем чужие дневники, письма, стихи и обнаруживаем внутри запасы нерастраченного тепла, узнаем собственные мысли и мечты, рыдаем и смеемся, а захлопнув книгу, немедленно подпадаем под убийственные законы отстранения и отчуждения.

Молчи, мое сердце, молчи.

Мы сами свои палачи.

7 декабря. Исподволь набирает размах пушкинский юбилей, первый в развороченной, запущенной стране с изверившимся народом, поверженной культурой. Сразу видно, что забота одна — отдать неизбежный долг, погреться у памятника и помчаться дальше. Утешает то, что и для Пушкина, и для нас казённые юбилеи давно потеряли всякое значение — мы нераздельны. Пока живёт Пушкин, будем жить и мы; пока жива нация, будет звучать и Пушкин. Лучше Толстого не скажешь. Пушкин — наш отец. Истинно — отец: дал нам язык, вложил самосознание, указал путь к полноте и совершенству. А мы, неразумные, в ослеплении и гордыне часто плутаем по бездорожью.

Пишу и обнаруживаю удивительную вещь. Казалось бы, никогда преднамеренно не заучивал его стихи, не увлекался безоглядно творчеством, в общем, знаком с Пушкиным довольно поверхностно. А вот в сознании то и дело всплывают пушкинские строки, выражения, образы. Причём без всякого усилия и напряжения памяти. Как будто вложены были эти магические фразы в моё существо с рождения, даны мне свыше, как генетическое наследство, для передачи уже моим потомкам и продолжателям.

В самом деле, разве я когда-нибудь не слышал, не знал «Гонимы вешними лучами...», «Румяной зарёю покрылся восток...», «Мой друг, отчизне посвятим...», «Я помню чудное мгновенье...», «Мчатся тучи, вьются тучи...», «На холмах Грузии лежит ночная мгла...», «Сижу за решёткой в темнице сырой...», «Прощай, свободная стихия...» и ещё, ещё... Это было и будет всегда, как родной дом, ключевая вода, небо и звёзды.

И всё-таки, когда же пробудился и зазвучал во мне Пушкин? Помню себя трёх-четырехлетним на коленях у бабки. Под потолком тусклая лампочка, стекла затянуты белым мохнатым налётом, в большой комнате пусто и неуютно. В крепких объятиях бабки мне тепло и покойно, сквозь обволакивающую дрёму, как заклинание, доносится до слуха: «Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя. «Неизъяснимый ритмический поток убаюкивает и уносит в радужные выси, я крепко засыпаю. А через несколько дней бойко, невыносимо картавя, декламирую: «Выпьем с горя, где же кружка? Сердцу будет веселей».

В пять лет, когда выучился читать, моим кумиром стал королевич Елисей. Я часами перелистывал страницы любимой книжки, жирным черным карандашом пачкал ненавистное лицо царицы, в невыразимом ужасе цепенел от мрака и холода той норы, где «во тьме печальной Гроб качается хрустальный.» По-видимому, тогда впервые Пушкин внушил мне понятие о силе любви и тайне смерти.

Позднее, в школе, на глаза попала богато иллюстрированная книга — биография поэта. Я с увлечением разглядывал многочисленные репродукции, но только вид Пушкина в гробу заставил бесповоротно — болезненно ощутить его телесное небытие. С чувством кровного горя я пережил его предсмертные страдания, кончину и излил свою печаль в первом стихотворении. Мой наставник Т.И. Гончаренко позволил мне прочитать его на школьном вечере, и я прямо выкрикнул в зал: «Раздался выстрел одинокий, И рухнул скошенный поэт».

С того времени я обращался к Пушкину только по внутренней потребности, когда испытывал нужду в его поддержке, совете, предостережении.

У Пушкина нашёл я идеал женщины, и произошло это в пору цветущей юности, на 18-м году. Уже кружилась голова от прикосновения девичьих рук, уже неясные волнующие грёзы туманили воображение, на лекциях всё чаще накатывали рассеянность и отрешённость.

Предстояло выступить на шефском концерте перед рабочими завода, где мы, студенты техникума, каждое лето старательно отрабатывали практику. Под рукой был «Евгений Онегин». Я раскрыл томик и тотчас погрузился в письмо Татьяны. Да ведь это обо мне, это со мной! И сновидения, и чудные взгляды, и голоса в душе — незримое присутствие рядом кого-то близкого, желанного. А мне твердили про «энциклопедию русской жизни» и «типичных представителей дворянского общества». Если и энциклопедия, то человеческих обретений и потерь, если и представители, то бессмертного племени влюблённых. Покорённый искренностью и чистотой выраженного чувства, я прозрел, понял, кого следует искать. Смутные мечты и влечения воплотились в зримый облик.

Через год, тихой кроткой осенью, на древней владимирской земле я встретил свою Татьяну.

Шли годы. Из ученика я превратился в учителя, но по отношению к Пушкину остаюсь робким, почтительным учеником. Нередко ловлю себя на том, что пытаюсь найти в Пушкине своё, а в себе — пушкинское. И с грустью убеждаюсь, что сходство не затрагивает главного, определяющего. И вокруг себя вижу немало именитых умных людей. Однако, слушая их рассуждения и споры, всё чаще отмечаю: «Э, брат, так и я могу. Далеко тебе до Пушкина». Поражают его всеохватность и всепонимание. Как легендарный Мидас, он превращал в чистое золото поэзии и житейский мусор, и кровавые драмы истории.

Бывают часы изнурительного разлада с самим собой, ощущения своей ненужности и бесполезности. Если откровенно, то что я принёс миру, нашел ли своё место, любезен ли людям?

Беспощадный внутренний дух отвечает: нет, нет и нет. Как-то на лесной тропинке, когда подобные думы обступили со всех сторон, в поисках спасения губы непроизвольно прошептали: «И меж детей ничтожных мира. Быть может, всех ничтожней он».

Вот оно, искомое! И Пушкина обуревали сомнения, и его лучезарный гений метался в поисках смысла. Да и не может человек иначе, если охвачен «заботами суетного света».

Есть ли выход из этого гнетущего состояния? Есть, и Пушкин его хорошо знал: «Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснётся...» Чем бы ни занимался, даже наедине с собой, не уставай творить. Когда вхожу в класс и вижу 30 пар внимательных глаз — происходит чудо: душа сбрасывает ветхие покровы обыденности и воспаряет, «как пробудившийся орёл». Нет за окнами дождя и снега, потока автомобилей, людской толчеи; отступают заботы, обиды, тоска. В едином порыве мы устремляемся к вечным загадкам мироздания.

Это счастье — творить и увлекать к творчеству ближних. Спасибо тебе, Пушкин. Ты научил меня слушать голос моей Музы и, наперекор всему, следовать ее велениям.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg