«Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала»

Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала (fb2) - Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала 2394K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Матвеевич Чиков

Владимир Матвеевич Чиков Суперагент Сталина: тринадцать жизней разведчика-нелегала

Вместо предисловия

В новой книге Владимира Чикова рассказывается о «человеке с тысячью лиц», имя и длительная работа которого в тринадцати странах мира скрывались от общественности почти полвека, а его личное дело хранилось за семью печатями в стальных сейфах НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ СССР. И только после смерти было обнародовано, что этот уникальный человек был великим советским разведчиком. Впрочем, почему был? По словам известного английского писателя Джона Ле Карре, «великие разведчики не умирают никогда». Еще определеннее отозвался о нем бывший руководитель КГБ СССР Юрий Андропов: «Иосиф Ромуальдович Григулевич — это вершина советской разведки, достичь которой способны лишь те, кто отмечен и избран Богом».

Перу писателя Владимира Чикова принадлежит несколько книг о советских бойцах «невидимого фронта». Полковник в отставке, он сам много лет работал в органах госбезопасности и потому неслучайно новое его произведение — это наиболее полный и беспристрастный рассказ о легендарном советском нелегале Иосифе Григулевиче. Его участие в разведдеятельности началось в Испании рядом с такими асами, как Берзин, Орлов, Сыроежкин и Эйтингон. Позже стало ясно, что он во многом их превзошел. За два года до начала войны Григулевич по заданию московского разведцентра переехал в Латинскую Америку. По добываемым им самим «железным» документам его нелегальная деятельность продолжалась под самыми разными именами и фамилиями: Фелипе и Мануэль Родригес Бруксбанк в Мексике, Альмейдо Прадо Агамемнон в Уругвае, Хулио Бенитес в Чили, Луис Фальконе и Дэвид Давидсон в США, Мануэль Деликадо в Боливии, Хосе Ротти в Аргентине, Тронкосо Инес в Бразилии, Молина Миранда Антонио на Кубе и Теодоро Бонефиль Кастро в Коста-Рике.

Во всех этих странах его принимали за своего соотечественника. Наверное, потому, что Григулевичу была свойственна присущая латиноамериканцам легкая раскованность и особая внешность — смуглая кожа, иссиня черные волосы, темные глаза (караимские гены). И не только это, а еще и умение пользоваться своеобразным «кодом переключения», то есть способность вживаться в новую для него национальную среду, свободно входить в новую для себя роль, что позволяло ему с одинаковым успехом выдавать себя за аргентинца и уругвайца, за кубинца и мексиканца, за боливийца и чилийца, за бразильца и костариканца. А поскольку он в те годы не являлся еще гражданином СССР, то ему не приходилось раздваиваться и выкорчевывать из себя все то советское, — привычки, образ мыслей, поведение, — что могло вызвать подозрение. Когда же он выходил на встречу с агентом — будь то на площади Мурильо в Ла-Пасе или на бульваре Артигас в Монтевидео, — Григулевича было невозможно отличить от местных жителей, — во внешнем его облике поражало отсутствие каких-либо характерных, запоминающихся черт. Самой лучшей маскировкой для него была естественность манер и поведения, то есть он всегда и везде был естественным, неброским и расчетливым.

Вот эта врожденная способность незаметно сливаться с окружающими людьми, умение расположить к себе, знание десяти иностранных языков, склонность к авантюризму, который является неоценимым качеством каждого нелегала, острый аналитический ум, феноменальная память, математический точный просчет различных вариантов действий и возможных последствий от них, способность мгновенно принимать нестандартные решения в опасных ситуациях, изобретательность, хладнокровие и высокая конспиративность — все это вместе взятое и позволяло Иосифу Григулевичу добывать ценнейшую политическую информацию и при этом не «засветиться» за семнадцать лет работы за кордоном.

Успешная разведывательная деятельность Григулевича поражала коллег по службе: какое бы задание не поручали, он всегда выполнял его. Без напоминаний и указаний Центра он знал, что актуально, а что нет, какая внешнеполитическая проблема требует дополнительного освещения, а какая в этом не нуждается.

Вне всякого сомнения Григулевич был и остается профессионалом высшей пробы. Достаточно сказать, что он завербовал около двухсот агентов по всему миру! Для него никогда не было барьеров. Его способность адаптироваться, впитывать культуру и традиции разных народов была поразительна.

Оказавшись в Италии как гражданин Коста-Рики, Теодоро Кастро-Григулевич обратил на себя внимание видных политических деятелей этой страны, которые приезжали в Рим. Им нравился оборотистый соотечественник, и ему предложили организовать поставку крупных партий кофе в Европу. Все складывалось настолько удачно, что через некоторое время он стал чрезвычайным и полномочным послом Коста-Рики в Италии, Ватикане и Югославии. Это само по себе поразительно. Ни до, ни после него в истории не было случая, чтобы разведчик-нелегал возглавил посольство. Да не своей страны, а чужой. И не в одном государстве, а сразу в трех.

Да, советские разведчики могли многое: они вербовали в разных странах мира и в разное время министров, послов, высокопоставленных чиновников из ближайшего окружения президентов, внешнеполитических ведомств и спецслужб противника. Но чтобы советский нелегал стал послом чужой страны, да еще в Италии и по совместительству в Ватикане и Югославии — это было настолько невероятно, что ни у кого тогда не укладывалось в голове. Особенно поражало, что Григулевич настолько вошел тогда в доверие к Папе Римскому Пию XII, что был восемнадцать раз принят им и получил из его рук за заслуги перед католической церковью орден Мальтийского креста.

Кстати, следует заметить, что Григулевич был настолько зашифрован, что даже советский посол в Италии Михаил Костылев в информации для МИДа охарактеризовал Теодоро Кастро как «реакционера и открытого недруга СССР». А министр иностранных дел Андрей Вышинский назвал его в своей речи на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН (ноябрь 1951 года) «цепным псом империализма».

Григулевича не раз пытались завербовать, но из этого ничего не вышло. Карьера костариканского посла, разведчика-нелегала складывалась весьма удачно, но через некоторое время его отозвали с Апеннинского полуострова и совершенно неожиданно уволили из разведки. Пришлось ему в сорок лет начинать жизнь заново. Но одно дело сменить легенду, другое — расстаться со своим призванием. Если прежде Григулевич менял лишь роли, оставаясь разведчиком, то теперь ему предстояло расстаться с главным делом жизни. Думаю, он сумел себя не потерять потому, что служил не только государству, но и идее. Ему предложили тогда работу в Комитете по культурным связям с зарубежными странами. И он с прежней энергией стал налаживать официальные контакты с иностранными общественными и политическими деятелями, с представителями науки и культуры. Стал вице-президентом обществ дружбы с Мексикой, Венесуэлой и Кубой, участвовал в работе многочисленных международных конференций и конгрессов.

Удивительно, но факт: признание и известность соотечественников он получил не в той области деятельности, в которой ему не было равных и в которой он уж точно заслужил звание Героя Советского Союза или России — по нынешним временам и стандартам. После службы в разведке Григулевич нашел себя в науке. Его безоглядная самоотдача не имела ничего общего с аскетизмом или жертвенностью. Он умел получать высшее удовлетворение от творческой работы. Защитил кандидатскую диссертацию, потом докторскую, стал членом-корреспондентом Академии наук СССР. Крупнейший специалист по истории католицизма, лучший знаток Латинской Америки. Плюс к тому — автор трех десятков книг, главный редактор и член редколлегии нескольких журналов, научных сборников и ежегодников.

Мне как бывшему руководителю нелегальной разведки нелегко отойти от личных оценок этой книги. Главное и бесспорное достоинство ее — в документальной достоверности, в простоте и точности языка, в отсутствии литературных «красивостей» и излишних подробных описаний, которые иногда вызывают только недоверие.

Упоминаемые в произведении действующие лица — невыдуманные герои, лишь некоторым из них автор дал вымышленные имена и клички, чтобы нельзя было их узнать. Всё остальное — события в мире и нашей стране, складывавшиеся обстоятельства, общественно-политические процессы, места действия разведывательных операций — было и дает возможность читателю увидеть большой срез прожитого времени.

Особая притягательность книги «Наш человек в Ватикане» — в искренности и заинтересованности автора показать правду жизни. Эта заинтересованность, которая ощущается в каждой фразе, в каждой интонации и даже в расшифровке специфических в разведке терминов, псевдонимов бывших руководителей и сотрудников управления «С», создает внутреннюю связь читателя с автором и не позволяет ни на минуту утратить интерес и доверие к повествованию, хотя в нем нет ни погонь на машинах, ни пальбы из пистолетов. Все дело, очевидно, в том, что автор и герои его книги — люди одной Системы и что они единомышленники. Отсюда та подкупающая искренность, доверительность, с какой писатель Владимир Чиков рассказывает об уникальном советском разведчике-нелегале Иосифе Григулевиче. И поскольку речь идет о подлинных событиях и действующих лицах, выведенных на страницах книги под собственными именами, надеюсь, они подтвердят общеизвестную аксиому о том, что правда жизни интереснее и важнее вымысла и может быть не менее захватывающей, чем художественная проза.

Юрий Дроздов, генерал-майор в отставке, начальник управления «С» (нелегальная разведка) ПГУ КГБ СССР в 1979–1991 годы.

От автора

Великие разведчики не умирают никогда.

Джон Ле Карре

Рудольф Абель, Рихард Зорге, Конон Молодый, Дмитрий Быстролетов, Лев Маневич — эти имена давно уже на слуху и стали символом успехов советской нелегальной разведки. Широкая известность пришла к ним в результате провалов: к одним — в силу рокового стечения обстоятельств, к другим — из-за предательства кого-то из своих коллег или риска, на который шли сознательно, понимая, как важны и ценны для Родины поступающие от них совершенно секретные или особой важности сведения. Таковы парадоксы профессии разведчика-нелегала: чтобы стать знаменитым, «прогреметь» на весь мир, надо было «засветиться». А кто остался нераскрытым, кому с профессиональной точки зрения повезло больше, о тех мало кто знает и в России, и там, за кордоном. И вряд ли вообще когда кто-либо узнает, хотя по своему таланту, мужеству, профессиональному мастерству и ценности поступавшей от них информации и по всему тому, что можно назвать «высшим пилотажем» в разведке, они не только не уступали вышеназванным легендарным разведчикам, но и нередко превосходили их.

После выхода в свет моего двухтомника под названием «Нелегалы» бывший начальник управления «С» Первого главного управления КГБ СССР генерал Юрий Иванович Дроздов попросил меня написать книгу о тогда еще неизвестном уникальном разведчике-нелегале Иосифе Лаврецком, которого многие читатели знали как автора популярных книг из серии «Жизнь замечательных людей» — «Эрнесто Че Гевара», «Сикейрос», «Миранда», «Боливар», «Сальвадор Альенде», «Уильям 3. Фостер» и другие. Подумав немного, генерал сказал: «Его можно смело назвать идеальным разведчиком. Он неоднократно доказывал, что и один в поле воин. Такой разведчик в любой другой стране составил бы гордость нации. Жизнь Григулевича — тема не для одной книги. Это был талантливый во всех своих проявлениях человек, я бы сказал «зубр» советской нелегальной разведки. Ему не было тогда, в двадцатом веке, и нет сейчас равных по линии ПР[1]. Мне даже трудно сказать, кто он больше — разведчик или ученый? Писатель или редактор? После работы в разведке Иосиф Ромуальдович стал известным ученым, членом-корреспондентом Академии наук СССР и автором более 30 книг. В архиве СВР[2] хранится многотомное дело «Артур», вот и запроси его с целью ознакомления и подготовки документальной книги. Надо действительно рассказать об этом блистательном разведчике, о котором после его бурной жизни насочиняли слишком много разных небылиц, и тем самым убрать массу лжи вокруг его имени…»

Когда генерал Дроздов назвал настоящую фамилию Лаврецкого, то я сообщил ему, что в начале 1980 года мне посчастливилось встретиться в издательстве «Молодая гвардия» и познакомиться с писателем Иосифом Лаврецким, который приходил тогда, чтобы заключить договор на переиздание своей книги «Боливар» в серии «ЖЗЛ». Я был представлен ему как начинающий литератор, принесший заявку на издание своей первой повести «Сотвори себя». Григулевич выглядел тогда типичным латиноамериканцем: карие глаза, смуглая кожа и темные с блестящим отливом волосы; среднего роста, ладно скроен и коренаст. Стоило послушать его каких-нибудь пять минут, и я сразу понял, что встретил яркую личность и человека универсальных знаний. Особенно поражала его внутренняя свобода, смелость суждений и оригинальность мышления. Такие люди обычно надолго врезаются в память, они интересны и дороги не только для тех, кто сопричастен к их судьбе, но и для их знакомых. То, что писатель Лаврецкий раньше был разведчиком-нелегалом, я тогда не знал и не скоро бы узнал, если бы он сам не рассказал мне как сотруднику 2-го Главного управления КГБ СССР о своей работе за рубежом.

Естественно, я заинтересовался его необычной судьбой и сказал, что очень хотел бы написать документальную книгу о его работе за кордоном и о тех строгих, жестоких временах со всевозможными ограничениями идеологического характера, но он категорически отказался: «Только после моей смерти!» Я отнесся к его заявлению с полным пониманием: конспиративность людей такой суперсекретной профессии, как разведчик-нелегал, всегда была непременным условием их безопасной жизни и работы за границей. И вряд ли вообще найдется какая-либо еще профессия, которая бы обрекала человека на полную безвестность, как при жизни, так и после смерти. Полистав тогда принесенную мною рукопись книги «Сотвори себя», Григулевич сказал: «Хорошо, чтобы не уносить с собою в могилу тайны моей разведывательной работы и чтобы была у тебя фактурная заготовка для замышляемой книги, я готов на последующих встречах рассказать кое-что о моей зарубежной жизни. В ней, кстати, роковым образом отразилась трагедия всей советской разведки с несвойственными ей карательными функциями…»

С Григулевичем я встречался много раз, мы беседовали по несколько часов, и я все больше убеждался тогда, что передо мной великий разведчик и героическая во всех отношениях личность.

Имя Григулевича стало известным общественности лишь в конце XX века. Однако из-за отсутствия достоверной информации о нем тогда рождались всякого рода домыслы и слухи, появлялись «факты» как позитивного, так и негативного характера. В вышедшей в 1997 году книге «Энциклопедия военного искусства» (серия «Разведчики XX века») о Григулевиче говорилось: «Когда-нибудь мы все же узнаем всю правду об этом замечательном человеке, бескорыстно посвятившем себя Идее и впоследствии осознавшем, что не особенно был нужен взрастившей его Системе». Это далеко не так. Он был нужен той Системе.

Изучив многотомное архивное досье «Артура» за№ 78170, а также записав рассказы тех людей, которые знали его и контактировали с ним много лет, я беру на себя смелость утверждать, что советская «Система» никакого отношения к его «взращиванию» не имела. Иосиф Ромуальдович родился в 1913 году в Тракае и сформировался как подпольщик в буржуазной Литве.

За революционную деятельность на территории Литвы и Западной Белоруссии дважды арестовывался и отбывал наказание в известной в те годы своей жестокостью тюрьме Лукишки. После освобождения снова попал в поле зрения полиции. Чтобы избавиться от надвигающейся опасности, ему пришлось покинуть Вильно и уехать в Варшаву, где ему была дана явка на конспиративной квартире. Волею случая на ней оказались участники Октябрьской революции, член исполкома Коминтерна Винцас Мицкявичус-Капсукас, полпред СССР в Польше Владимир Антонов-Овсеенко и председатель ЦК МОПРа[3] СССР Елена Стасова. По их рекомендации он был направлен с заданием нелегально распространять во Франции социалистические идеи, в основном через печатные органы, и заниматься в Париже организацией антифашистской пропаганды. Работать же он должен был в польской секции Коминтерна в тесном контакте с такой же секцией во Французской компартии. Стасова, возвратившись в Москву, рассказала о своей встрече в Варшаве с Григулевичем начальнику внешней разведки Артуру Христиановичу Артузову, с которым она ранее работала в Петроградской ЧК. Фактически она навела Артузова на мысль о целесообразности привлечения молодого перспективного литовца к сотрудничеству за кордоном с советской разведкой. Как раз в это время к отъезду на нелегальную работу во Францию под видом австрийца словацкого происхождения, студента Сорбонны Карла Рошецкого готовился 24-летний сотрудник ОГПУ Александр Коротков. Артузов дал ему указание проверить новобранца Коминтерна по всем учетам и, если он чист, как стеклышко, взять в активную вербовочную разработку. Коротков так и поступил: после проверки по учетам он установил в Париже с литовцем Григулевичем личный контакт. К тому времени подпольщик из Вильно с французским паспортом на имя Мартина Эдмонда Антуана поступил в Высшую школу социальных наук и одновременно учился на подготовительных курсах при Сорбонне. Дважды в пригороде Парижа с Юзиком (подпольная кличка Григулевича в Литве) встретился помощник резидента в Париже Александр Коротков. Но довести дело до вербовки ему не представилось возможным. На третью встречу в Сен-Клу Мартин Эдмонд Антуан не явился: за два дня до планировавшейся вербовочной беседы он по срочному вызову проживавшего в Аргентине отца в связи с его резко ухудшимся здоровьем выехал в морской порт Шербур, чтобы отплыть оттуда пароходом в Буэнос-Айрес. А теперь, со всей очевидностью, должна начаться глава первая.

Глава 1. Проникновение

Перед отъездом из Парижа Григулевич, не будучи уверенным в том, что ему удастся возвратиться во Францию, на всякий случай снялся с учета в парижском филиале МОПРа и попросил учетную карточку переслать в Буэнос-Айрес, а заодно и дать рекомендательное письмо, чтобы там в случае его невозвращения подключили бы оперативно без предварительной проверки к ведению политической деятельности.

Прожив у отца в провинции Энтре-Риос почти полгода, Григулевич получил направленную с курьером депешу от секретаря аргентинского филиала МОПРа Карла Духовного, вызывавшего его на связь в условленном месте Буэнос-Айреса. Когда Иосиф стал объяснять выздоровевшему к тому времени отцу, что должен вернуться во Францию, тот начал уговаривать его, чтобы он остался в Аргентине и нашел бы в ней свое поле политической деятельности. Пообещав подумать над его предложением, Григулевич отправился в Буэнос-Айрес.

Там с ним встретились и беседовали первые лица аргентинской компартии и филиала Коминтерна Витторио Кодовилья, Родольфо Гиольди, Муньес Диас и Карл Духовный. Они, как и отец, стали усиленно уговаривать его остаться в Аргентине и помочь им в борьбе с засильем немцев, с насаждаемым в стране фашистским «новым порядком» и с теми, кто разделяет нацистскую идеологию. Поняв, что местные партийные функционеры действительно нуждаются в его помощи и весьма заинтересованы в нем, Григулевич, овладевший к тому времени испанским языком, согласился с их предложением.

Через некоторое время ему были сделаны документы на имя аргентинца Хосе Ротти из провинции Энтре-Риос, где проживал его отец, имевший фабрику по производству лекарственных препаратов из диких трав. Для прикрытия своей нелегальной политической деятельности и поездок по стране Григулевич оформил себе удостоверение инспектора-контролера аптекарских магазинов от отцовской фабрики,

Новая политическая деятельность Хосе Ротти на латиноамериканском континенте началась с постоянных командировок по стране. Он побывал в девятнадцати из двадцати двух аргентинских провинций, в которых занимался не только пропагандистской работой, но и участвовал в многочисленных дискуссиях по внутрипартийным вопросам и в мобилизации общественного мнения против распространения «коричневой чумы» фашизма. За недозволенную политическую деятельность Хосе Ротти в числе других аргентинцев дважды арестовывался полицией.

Когда же фашизм проявил себя демонстративно в Испании и там началась гражданская война с мятежниками генерала Франко, Григулевич в ответ на призыв Исполкома Коминтерна встать всем на защиту Республики, не колеблясь, при финансовой поддержке отца и выданных послом Испании в Аргентине, известным на Пиренеях писателем-антифашистом Осорио-и-Гальярдо, документов на имя Хосе Окампо незамедлительно отправился в Барселону, а оттуда в Мадрид. Там он снова встретился со знакомым ему руководителем группы инструкторов Исполкома Коминтерна Витторио Кодовильо и генеральным секретарем ЦК испанской компартии Хосе Диасом. Они поселили его в отель «Гэйлорд» вместе с советским кинооператором из Москвы Романом Карменом, а на другой день представили командующему знаменитым Пятым полком республиканской армии, национальному герою Испании Энрике Листеру. Легендарный комполка распорядился назначить его своим советником по международным вопросам и одновременно политическим консультантом комиссара Контрераса. Тогда же Листер познакомил его с добровольцем из Мексики, командиром танкового подразделения Давидом Альфаро Сикейросом — известным художником-монументалистом. «Но поскольку аргентинскому милисиано[4] с испанской фамилией Окампо придется участвовать и в боевых операциях, то направьте его сначала в военно-учебный центр», — распорядился Энрике Листер.

Месяц Григулевич учился стрелять из разных видов оружия, бросать гранаты из окопов и водить машину, потом с оценкой «отлично» окончил двухнедельные курсы младших командиров. А через день ему доверили уже командовать небольшой интернациональной группой в боевой оборонительной операции перед Университетским городком Мадрида. Была поставлена задача — не дать противнику захватить Толедский мост и войти по нему в столицу Испании. Боевое крещение коминтерновец Григулевич выдержал успешно, слава о его боевой группе мгновенно распространилась по всему Центральному фронту. Вскоре после этого его перевели на должность помощника начальника штаба Мадридского фронта.

Но Григулевич не тот человек, чтобы превращаться в «штабную крысу», ему удается убедить начштаба генерала Висенте Рохо отпустить его на передовые позиции линии фронта. Назначенный командиром роты он принимает участие в самых жарких боях под Гвадалахарой, Бриуэгой, Сигуэнсой, Брунете и на Сарагосском направлении. После блистательной победы республиканцев в Бриуэгской битве командование Двенадцатой интербригады устроило званый ужин. На него были приглашены советники из Красной армии и органов госбезопасности СССР, военные писатели Эрнест Хемингуэй, Илья Эренбург и Михаил Кольцов.

Командующий Пятым полком Энрике Листер взял с собой на этот ужин и удачливого во многих боях командира роты Хосе Окампо, где и познакомил его с главным советником СССР в Испании по вопросам госбезопасности, резидентом советской разведки Александром Орловым. По окончании торжественного мероприятия Орлов предложил Окампо встретиться на другой день на улице Веласкеса, 63 при входе в штаб интербригад. Стреляный воробей, резидент Орлов ничего не делал просто так, все его поступки, поведение, беседы и даже слова преследовали определенную цель. На этот раз он решил склонить Григулевича к согласию перейти на службу в органы безопасности республиканской Испании, а потом и в советскую разведку. На этот шаг Орлов пошел только после того, как изучил Окампо через свои источники в штабе Центрального фронта и через Витторио Кодовильо, который сообщил ему биографические данные на подпольщика из Литвы, назвал все его клички, имена и фамилии, по которым он жил и вел политическую работу во Франции и Польше.

Когда же Кодовильо озвучил подлинную фамилию Окампо, то Орлов сразу же вспомнил своего помощника по нелегальной резидентуре в Париже Александра Короткова и неиспользованную им вербовку литовского подпольщика, исчезнувшего тогда неизвестно куда. «То, что не успел сделать Коротков во Франции, должен завершить я в Испании», — твердо решил резидент Орлов.

Однако Григулевич начал при встрече задавать лишние вопросы: «Почему именно мне вы предлагаете такую работу?»; «В делах госбезопасности я полный профан. Смогу ли?» «Сможете! — надавил резидент. — У вас есть для этого прекрасные данные: во-первых, хорошее прошлое. Во-вторых, владеете несколькими иностранными языками. В-третьих, вы — человек, свободный от семейных забот. В-четвертых, вы умеете входить в контакт с незнакомыми людьми. А самое главное, что роднит вас с разведкой, — это опыт вашей нелегальной деятельности в разных странах по линии Коминтерна. И если ты, — Орлов перешел на «ты», — согласишься перейти на службу в комиссариат госбезопасности Хунты защиты Мадрида, так называемой Сигуридад, то ты автоматически становишься и нашим секретным сотрудником, как бы внедренным в эту Сигуридад. В ней ты будешь заниматься очень интересной и увлекательной работой. Например, выявлением франкистских пятиколонников и фалангистской агентуры, участвовать в арестах и следственных мероприятиях… А если у тебя не будет получаться, вернешься обратно на фронт командиром роты или в штаб генерала Рохо. Но я почему-то уверен, что у тебя все получится…»

Окампо-Григулевич над предложением главного советника госбезопасности СССР размышлял недолго. Он давно любил Россию и ее народ за преданность революционным идеалам, за смелое и настойчивое строительство общества социальной справедливости, равенства и братства. Тем более, это были и его идеалы, за которые он боролся с нелегальных позиций в Литве, Западной Белоруссии, Франции, Аргентине, а теперь и в Испании. Подумав минуты две, он принял предложение резидента Орлова.

В Сигуридад Хосе Окампо многие считали настоящим испанцем, а другие — латиноамериканцем. По внешнему виду и владению разговорной речью на испанском языке он ничем не отличался от них. Учитывая его широкие умственные способности, находчивость, хватку и смелость, его стали загружать интеллектуальной работой под самую завязку. Первое испытание ему пришлось проходить в тюремной камере в качестве подставного офицера к плененному франкистскому генералу Педро де Сильва. Играя роль только что захваченного в плен штабного майора, Григулевич сумел расположить к себе генерала и выведал необходимые сведения для полного разгрома его дивизии. Затем последовали разработанные им самим операции по внедрению в дипломатические учреждения и жилые помещения посольств Финляндии, Перу и Турции, в которых давно уже находились фалангисты и их пособники из «пятой колонны» со своим арсеналом оружия и даже с мастерскими по его ремонту и изготовлению ручных гранат и бомб.

Когда эти «гнезда» пятиколонников были ликвидированы, Григулевичу поручили розыск укрываемого анархистами отъявленного врага республиканцев, шефа столичного отделения фашистской партии «Испанская фаланга» Фернандеса де Куэсты. Выполнив и это задание, Григулевич командируется по просьбе Орлова с группой вооруженных боевиков в день первомайского праздника в столицу Каталонии. В ночь под второе мая туда должны были прибыть с фронтов анархисты и троцкисты так называемой Рабочей партии марксистского единства — ПОУМ, основателем которой являлся проживавший в СССР Андрес Нин, и совершить под его руководством барселонский мятеж. Была поставлена задача — блокировать прибывавших с фронтов путчистов, арестовать зачинщиков, похитить их лидера Андреса Нина и ликвидировать его, не оставляя при этом никаких следов. Обязательство прихлопнуть вождя ПОУМ взял на себя Орлов. Эта операция была успешно выполнена, а мятеж подавлен.

Советник генерального консула СССР в Барселоне Александр Орлов, он же резидент советской разведки в Испании, опасаясь, что на Григулевича может пасть подозрение по похищению и убийству троцкистского лидера Андреса Нина, решил выцарапать своего удачливого помощника из испанской Сигуридад. Под предлогом подготовки новой наступательной операции республиканцев Орлов попросил комиссара Хунты защиты Мадрида Сантьяго Каррильо отпустить Григулевича обратно в штаб фронта к генералу Рохо. Тот, понимая всю серьезность положения на Центральном фронте, не стал упрямиться и через несколько дней сообщил Орлову о переводе Хосе Окампо в Барселону в его личное распоряжение. «Это то, что надо мне, лучшего и не придумать», — обрадовался советский резидент.

Планировавшаяся генералом Рохо новая операция наступления под Брунете завершилась полным поражением республиканцев, которых подвела дивизия слабовольного генерала Сиприано Меры. Дивизия отказалась воевать и, предательски покинув линию фронта, оголила большой участок боевых действий. Докладывавший советнику по безопасности Орлову о причинах поражения под Брунете начальник испанской военной контрразведки Густав Дуран затронул, как бы случайно, вопрос о загадочном исчезновении Андреса Нина и сообщил о том, что его, как считают социалисты, похитила группа неизвестных лиц, среди которых, по их утверждению, был инспектор Сигуридад, по внешнему облику похожий на Хосе Окампо.

— Подозрение на него пало еще и потому, — пояснил Дуран, — что его почему-то поспешно убрали из Сигуридад.

Резидент Орлов, убедившись в том, что его опасения оказались ненапрасными, направил в Москву срочную телеграмму: «В связи с непредвиденными обстоятельствами необходимо вывести Юзика[5] в Аттику[6]. Прошу как можно оперативнее изготовитъ ему новые сапоги[7] и доставитъ их нам экспрессом[8]. Характеристика на Юзика будет выслана в ближайшие дни».

Санкцию начальника внешней разведки на откомандирование в Москву Григулевича Орлов получил через неделю, а еще через неделю в Барселону прибыл из СССР курьер с изготовленными в Центре документами на имя Хосе Переса Мартина. Григулевич усиленно отказывался покидать Испанию в самый разгар гражданской войны и просил отправить его на фронт в интербригаду генерала Лукача[9] или Клебера[10], где его никто и никогда не сможет отыскать. Но Орлов, не раз замечавший, что Григулевич не всегда оправданно играет с опасностью, иногда даже рискуя собой, остудил его пыл: «Над тобой нависла реальная угроза разоблачения. Пока в Барселоне будет идти оформление выездных документов, поживешь под охраной в нашем пансионе на горе Тибидабо. Место надежное, и вид оттуда чудесный: вся Барселона видна как на ладони…»

* * *

В Москве Григулевича встретил заместитель начальника разведки Сергей Шпигельгласс. Он отвез его в гостиницу, дал советских денег и предупредил о том, что через день в десять утра водитель машины зайдет за ним и доставит его на Лубянку. Через два дня тот же водитель сопроводил его в кабинет начальника разведки Абрама Слуцкого, у которого в то время находился и сам Шпигельгласс. Беседа их длилась долго, Григулевич убеждал руководство разведки отправить его обратно в Испанию или в какую-нибудь из стран Латинской Америки. Однако с ним не согласились и сообщили о том, что ему предоставляется отпуск, во время которого он должен хорошо отдохнуть на одном из лучших курортов в Гаграх, а по возвращении будет решена и его дальнейшая судьба. Тогда Иосиф попросил разрешения съездить на два-три дня в литовский город Тракай и посетить там могилу матери. И снова он получил отказ: «Вам нельзя засвечиваться в Литве, поскольку вы будете еще работать за кордоном с нелегальных позиций. Мы поможем вам съездить туда в другой раз, загримируем так, чтобы никто вас не узнал».

— В таком случае, — не унимался Иосиф, — я прошу вас до другого раза решить вопрос о возможности моего вступления в члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков и принять меня в советское гражданство.

Последовал опять неопределенный ответ:

— Вы слишком многого хотите. Но мы доложим о ваших просьбах нашему наркому Ежову, который по совместительству является одновременно и секретарем ЦК ВКП(б).

— Когда я смогу узнать о его мнении?

— После возвращения из Гагр, — ответил Слуцкий.

Пока Григулевич находился в отпуске, начальник разведки при весьма загадочных обстоятельствах в возрасте сорока лет скоропостижно скончался в кабинете замнаркома внутренних дел Михаила Фриновского. На должность руководителя иностранного отдела был назначен не котировавшийся в разведке безликий Зельман Пассов. Он в присутствии Шпигельгласса довел до сведения Григулевича, что Ежов не имеет возражений против его желания принять советское гражданство и вступить в члены ВКП(б).

— При этом он сообщил нам о своем намерении встретиться с вами и переговорить по ряду интересующих его вопросов, — добавил Пассов.

— Я готов к этому хоть сейчас! — обрадовано воскликнул Григулевич.

— Нет, сегодня он не может. О дне встречи с ним мы сообщим вам по окончании учебы в Малаховке.

Григулевич удивленно передернул плечами и перевел взгляд на Шпигельгласса:

— Ничего не понимаю! Причем здесь какая-то Малаховка и учеба в ней?

Пассов, нахмуренно посмотрев на своего зама, спросил:

— Вы разве не говорили ему о Малаховке?

— Нет. Не успел.

— Понятно, — продолжал Пассов. — В таком случае я ставлю вас в известность о том, что нами принято согласованное с наркомом решение о направлении вас в учебный центр по повышению профессионального мастерства разведчиков-нелегалов. Располагается этот центр под Москвой в Малаховке. Там вы будете жить и учиться полгода. В интересах вашей же безопасности вы будете фигурировать там под псевдонимом «Макс». Другого имени у вас отныне нет.

Макс-Григулевич сразу сник: он никак не рассчитывал, что так долго задержится в Советском Союзе, и очень сожалел, что война в Испании может закончиться без его участия.

Через день Григулевича отвезли в подмосковную Малаховку. Особое внимание в процессе его учебы отводилось поиску, изучению и проверке нужных разведке людей, выявлению их сильных и слабых сторон, привычек и вкусов, их уязвимости, умению распознавать вероятность «подставы» со стороны противника.

Занятия по вербовке учебных объектов показали, что Макс умеет грамотно устанавливать контакты с разными людьми, что его оружием являлись при этом убежденность, спокойствие, такт, остроумие и понимание тех жизненных ситуаций, в которых находился вербуемый. Как хороший актер, Макс искусно играл заданную на каждую встречу с объектом вербовки роль, а при необходимости умел находить правильные варианты отхода. При изучении сугубо специфического вида деятельности — криптографии и азбуки Морзе — инструкторы поражались его феноменальной памяти, уникальной способности быстро и надолго запоминать большое количество цифр и информации. Вникая в мельчайшие особенности профессии разведчика-нелегала, он скрупулезно осваивал шифровальные коды и работу на «ключе», методы передачи материалов через тайники и другие премудрости разведывательного дела. Неслучайно в его характеристике отмечалось:

«…В процессе обучения проявил творческий подход и разумную инициативу. Считает и твердо убежден, что без знания иностранного языка, — особенно местного, национального, — не может быть разведчика, тем более разведчика-нелегала. Сам он, как показали занятия, хорошо владеет испанским и французским языками, без затруднений может вести беседы на любые темы. И несмотря на это, старался еще больше совершенствовать и тот, и другой язык.

Макс по характеру — живой, веселый и общительный человек, интересный и умный собеседник. Умеет хорошо выражать свои мысли и чувства и заразить ими других. Одним словом, обладает качествами, которые помогают ему находить общий язык с любым человеком. В разговорах с преподавателями и инструкторами его ник?по не принимал за русского, все считали его иностранцем. Да и сам он придерживался этой легенды. Коммуникабельность и обаяние, умение располагать к себе собеседника и артистично сыграть роль так, чтобы ему поверили, — все это свидетельствует о том, что в разведку пришел молодой, талантливый разведчик, что этому таланту надо еще предоставить возможность расцвести. Вне всякого сомнения такие самородки, как Макс, составляют элиту любой разведки, от них зависит эффективность и устойчивость работы всего разведывательного аппарата.

Вывод: По политической и специальной подготовке, а также по своим личным и деловым качествам Макс может быть командирован в качестве разведчика-нелегала в любой район мира».

По возвращении в Москву из Малаховки исполняющий обязанности начальника разведки Сергей Шпигельгласс сообщил Григулевичу о том, что руководством Наркомата госбезопасности принято решение о направлении его на нелегальную работу в Мексику.

— С этой страной у нас нет дипломатических отношений, нет там и нашей легальной резидентуры, — пояснил Сергей Михайлович. — Поэтому вам придется создавать свою нелегальную резидентуру и приобретать надежных помощников в первую очередь во властных структурах и в близком к ним окружении. Через них и других своих агентов вам надо укреплять положительное мнение о нашей стране, о ее миролюбивой внешней политике и оказывать поддержку тем прогрессивным и патриотическим силам, которые выступают за добрые отношения с Советским Союзом…

Шпигельгласс сделал паузу, потом продолжил свой инструктаж:

— В основном вы будете заниматься в Мексике политической разведкой. Вы будете там, образно говоря, глазами и ушами России. Еще при создании иностранного отдела Феликс Эдмундович Дзержинский не раз подчеркивал, что только правильно поставленная разведка за кордоном может спасти Россию от неверных шагов во внешней политике. Вот исходя из этого положения и вытекает первая и главная задача внешней разведдеятельности — сбор политической информации, особенно той, которая касается Советского Союза и направлена против его интересов. Вторая задача — выявление замыслов США на латиноамериканском континенте, третья — содействие укреплению национальной независимости латинских стран и оказание выгодного для нас влияния на их внешнюю и торгово-экономическую политику. Об остальных не менее важных задачах вашей тайной миссии я уже говорил вначале беседы. Это и организация пропагандистской работы, рассчитанной на то, чтобы в латиноамериканских странах складывалось благоприятное впечатление о России. Получаемая вами информация политического характера должна быть выверенной, потому что по ней будут определяться наши взаимоотношения со странами Латинской Америки, а главное — будут приниматься важные политические решения.

— Мне одно непонятно, — вставил Григулевич, — почему это задание рассчитано не на одну Мексику, а на всю Латинскую Америку?

— Справедливый вопрос. Дело в том, что в перспективе мы намерены поручить вам вести разведку сразу в нескольких странах Южной Америки, в которых вам придется создавать свои нелегальные подрезидентуры. Руководить ими и направлять их работу будете лично вы. Об этом, кстати, с вами будет говорить перед отъездом в Мексику замнаркома Лаврентий Павлович Берия. И насколько я знаю, он намерен посвятить вас в разрабатываемую сейчас моим помощником Судоплатовым очень серьезную операцию в Мексике. Можно сказать, она планируется по личному указанию товарища Сталина. Поэтому вы, пожалуйста, не отказывайтесь от участия в ней.

— А в чем смысл этой операции? — поинтересовался заинтригованный Иосиф Григулевич.

Шпигельглассу его вопрос не понравился, он несколько раз мотнул головой, потом сердито обронил:

— Всему свое время! Не надо бежать впереди паровоза! И последнее: учитывая, что путь в Мексику у вас будет проходить через Соединенные Штаты, задержитесь там на три месяца. В Нью-Йорке пройдете стажировку под руководством резидента Петра Давыдовича Гутцайта. Отработайте с ним каналы связи и способы передачи информации из Мексики в его резидентуру. Для этого в Нью-Йорке надо вам завербовать двух-трех курьеров, желательно из числа женщин латиноамериканского происхождения. Они не настолько сильно вызывают подозрения при пересечении границы, как мужчины.

Перед загранкомандировкой Григулевича, действительно, принял Берия. Он выслушал доклад нелегала о готовности выехать в командировку в Мексику и повторил ему задачи, которые были уже озвучены Шпигельгласом. Затем Лаврентий Павлович рассказал молодому разведчику о непримиримой вражде, затаенной и безмолвной, между Сталиным и Троцким. После смерти вождя Октябрьской революции Владимира Ленина главным соперником Сталина в борьбе за лидерство в стране оказался нарком по военным и морским делам и одновременно председатель Реввоенсовета Лев Троцкий. В партии большевиков он пользовался тогда немалым авторитетом и популярностью как трибун революции. Зная это, его сторонники в 1926 году создали в Москве, Киеве, Свердловске, Харькове и других городах конспиративные центры «объединенной оппозиции». С того времени Троцкий стал главным мотором антисоветского движения, что не могло не вызвать серьезной озабоченности у Сталина и его единомышленников. В конце 1927 года они вывели Троцкого из состава ЦК ВКП(б), а затем исключили из партии. На XV съезде ВКП(б) троцкизм был объявлен вне закона, а через месяц «трибуна революции» сослали в Казахстан.

Однако Троцкий (псевдоним «Старик») не прекратил свою контрреволюционную деятельность и занимаемую им открыто враждебную оппозицию Сталину. Поэтому в феврале 1929 года особым совещанием при Коллегии ОГПУ он был выслан за пределы СССР. Но и за рубежом — сначала в Турции, а затем во Франции и Норвегии, — Троцкий не ослабил враждебную деятельность. Естественно, это стало еще больше раздражать в СССР руководство страны, и оно повело с ним острую тайную борьбу, особенно после его изгнания из Норвегии за недозволенную политическую работу.

Перебравшись с семьей в Мексику, Троцкий обосновался в предместье ее столицы — Койоакане и продолжил свою враждебную деятельность против СССР и Сталина. Поняв, что «горбатого» исправит только могила, Сталин дал указание Берии подготовить и провести в Мексике операцию по физическому уничтожению своего личного врага. В недрах НКВД начали прорабатывать несколько вариантов покушения. По одному из них Павлом Судоплатовым был составлен план мероприятий под кодовым названием «Старик», впоследствии переименованному в чекистскую операцию «Утка».

— В этих целях для подбора людей в Мексике заместитель начальника разведки Судоплатов предложил задействовать именно вас, — сказал Григулевичу Берия. — Я согласился с ним и со своей стороны прошу вас подойти к этому деликатному поручению очень ответственно и с соблюдением правил конспирации. Для покушения на Троцкого вам необходимо подобрать хорошо проверенных людей из числа бывших добровольцев — участников гражданской войны в Испании, выступавших на стороне республиканцев. Постарайтесь изучить все его окружение вплоть до дворника и садовника, его распорядок дня, отъезды из дома и кто его в таких случаях сопровождает. Считайте это моим личным и самым ответственным заданием…

В тот же день Григулевич получил документы на имя американца Дэвида Давидсона и поздним вечером выехал в Одессу, чтобы отплыть оттуда на пароходе «Калинин» в Северную Америку.

Глава 2. Операция «Старик», она же «Утка»

…До Мехико Григулевич добирался почти полтора месяца, сначала по железной дороге на территории США, потом по Мексиканскому нагорью верхом на лошади и пешком по крутым горным тропам. Длительное его нахождение в пути закончилось тем, что он неожиданно заболел тифом и сразу же ослеп и оглох. Лишь через несколько недель к нему в больнице вернулся слух, и первое, что он услышал по радио, это сообщение о знаменитом мексиканском художнике Давиде Сикейросе, организовавшем общественное движение в поддержку республиканцев, эмигрировавших из Испании после победы Франко в гражданской войне. Григулевич попросил лечащего врача разыскать Сикейроса и сообщить о том, что его однополчанин по войне в Испании, не называя фамилии, давно находится в больнице и хотел бы встретиться с ним.

Через два дня Сикейрос навестил его и рассказал о последних днях войны в Испании, о причинах поражения республиканской армии — нехватка людских резервов, боеприпасов и, наоборот, увеличение всего этого у противоборствующей стороны за счет помощи Италии, Германии и Португалии, а также о трогательном выступлении на прощальном параде интербригад в Барселоне легендарной Пассионарии — Долорес Ибаррури.

Посетовав на то, что стал в Мексике в двадцать пять лет инвалидом, Григулевич попросил Сикейроса найти и сообщить ему номер телефона председателя Конфедерации трудящихся Мексики Висенте Толедано.

— Зачем он тебе? — удивился Сикейрос.

— Через него я хочу получить наводки на лиц, которых можно будет использовать в подготовке и проведении операции по устранению находящегося в вашей стране Троцкого.

— Мне странно это слышать от человека, лежащего на больничной койке и притом ослепшего. Тоже мне, нашелся Николай Островский! Вот излечим тебя от слепоты, тогда и поговорим об устранении Троцкого.

Григулевич, беспомощно махнув ослабевшей от долгого лежания на больничной койке рукой, сказал:

— Мне кажется, бороться со слепотой уже бесполезно. Слава Богу, что вот слух вернулся, теперь я хоть по голосу могу узнавать людей и вести с ними разговор… А вот со зрением совсем плохо, и никакой надежды нет…

— Не отчаивайся, Хосе Окампо…

— Я теперь не Хосе Окампо, — перебил Сикейроса Григулевич, — а мексиканец Мануэль Родригес Бруксбанк. Под таким именем мне безопаснее находиться в вашей стране…

— Извини, Мануэль, что перебиваю, но дай мне договорить до конца по главному для тебя вопросу. Ты сейчас находишься не в Испании и не в Аргентине, а в Мексике, в стране, где несколько веков существовали цивилизации ацтеков, толтеков и майя. Эти индейские народы до сего времени сохранились в наших южных районах, и среди них есть прекрасные целители. Они и сейчас излечивают, казалось бы, неизлечимые болезни с помощью только им известных священных растений. Нынешние потомки ацтеков и майя в определенный месяц года и в зависимости от погодных условий собирают в горных хребтах Кордильер и только на высоте четырех тысяч метров специальные травы и соцветия для приготовления целительного снадобья. У меня есть знакомые целители, и, если ты будешь принимать их лекарства, уверяю, через неделю или дней десять к тебе вернется и зрение, и здоровье всего тела.

* * *

Ровно через две недели после приема рекомендованных снадобий к Григулевичу вернулось и зрение, и здоровье. И первым делом он вновь встретился с Сикейросом и повел с ним разговор напрямую от имени Коминтерна:

— Я приехал в Мексику, чтобы выполнить ответственное и секретное задание руководства Исполкома Коминтерна. Надо организовать покушение на Троцкого. Дело это чрезвычайной политической важности и секретности. И мы очень хотели бы, чтобы вы заняли в нем одно из главных мест.

Сикейрос едва заметно вздрогнул. Заметив это, Григулевич поспешно добавил:

— Исполком Коминтерна очень сожалеет, что Мексика два года назад, можно сказать, с распростертыми объятиями приняла этого политического пахана и меньшевистского шарлатана на священной земле Монтесумы. А ваша компартия почему-то не настояла тогда перед своим президентом о запрете въезда ему на территорию страны…

— Подожди, подожди, амиго Мануэль. Наша компартия неоднократно протестовала против разрешения въезда Троцкому в Мексику. Но президент Карденас не послушал нас и поддался уговорам Диего Риверы дать добро на его въезд. Диего в двадцать девятом году вышел из компартии. И когда он узнал, что Троцкого выслали из Советского Союза, то стал не только поддерживать с ним почтовую переписку, но и оказывать ему материальную помощь…

— Неужели Ривера был настолько богат в то время, что мог позволить себе финансировать этого человека? — удивился Григулевич.

— Да, мог. Диего Ривера являлся тогда и является сейчас одним из богатейших людей Мексики. Вот поэтому с ним и считался сам президент Карденас. И только поэтому он предоставил Троцкому политическое убежище. А Ривера даже поселил его в своем доме в Койоакане, в так называемом Каса-Асуль[11], — в своем пристанище Искусства, Вдохновения и Творчества. И, между прочим, он же подбирал ему телохранителей. Но и это еще не все. В прошлом году, как ты знаешь, под Парижем был создан Четвертый Интернационал троцкистов. По рекомендации Троцкого Риверу избрали в состав бюро этого раскольнического Интернационала, а немногим позже и генеральным секретарем мексиканской секции. Вот с того времени он и новел активную враждебную работу как против вашего Коминтерна, так и в отношении Советского Союза и мексиканской компартии. Но больше всего он удивил наш народ тем, что на одной из авторских фресок в здании Министерства просвещения изобразил Троцкого как вождя Октябрьской революции в России.

Убедившись в том, что Сикейрос остался на прежних революционных позициях, Григулевич осторожно заметил:

— Мне кажется, амиго, вы должны принять мое предложение на участие в ликвидации этого предателя дела рабочего класса.

Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг друга. Крупное тяжелое лицо Сикейроса с висящим подбородком было непроницаемым.

— Для этого нам потребуется еще несколько человек, — продолжал Иосиф. — Они нужны для сбора достоверных сведений о Троцком и его окружении; о порядке допуска к нему посетителей; где он проводит свободное время; выезжает ли за пределы Койоакана один или с женой. Кроме того, нас будет интересовать система внутренней и внешней охраны его виллы, план расположения комнат и в которой из них он проводит большую часть времени. Для изучения этих и других вопросов нам надо подобрать надежных людей, а затем уже и прямых исполнителей покушения.

Сикейрос, похлопав Григулевича по плечу, спросил:

— Но зачем так много людей вовлекать в это дело? Неужели вы не понимаете, что одна фраза, неосторожно брошенная кем-нибудь о готовящемся покушении, может сорвать все ваши планы? Не проще было бы кому-то одному пристрелить его на улице или около своего дома?

Иосиф решительно возразил:

— Но около него всегда бывает охрана из трех или четырех человек. А что касается возможной преждевременной утечки информации о готовящемся покушении, то от случайностей никто, конечно, не застрахован. Чтобы не было таких случайностей, мы не всех будем посвящать в планы операции, разрабатываемой в Москве. Полную информацию о том, кто и что будет делать в ней, ее участники получат в самый последний момент.

Сикейрос кивнул.

— Ну а поскольку я уже посвятил вас в наши планы, — продолжал Григулевич, — то мне хотелось бы услышать от вас, амиго Сикейрос, твердый ответ: согласны ли вы лично участвовать в такой операции? Я не скрываю, что, возможно, придется рисковать даже тем, что принадлежит лично каждому человеку, — своей жизнью.

Сикейрос хотел что-то сказать, но Григулевич опередил его новым вопросом:

— А может вы как художник не готовы еще к участию в таких делах?

Сикейрос побагровел, большим и указательным пальцами он взялся за переносицу и, посмотрев с упреком на своего визави, твердо ответил:

— Не сомневайся во мне, амиго Мануэль. Я понимаю, что зло, исходящее от Троцкого, должно быть наказано, иначе оно породит новое зло и мы все утонем в нем. — Он снова задумался, потом вдруг спросил: — Но почему ты именно ко мне обратился за помощью в таком, как ты говоришь, рискованном деле? Разве у Коминтерна нет в Мексике своих людей?

Иосиф понимающе кивнул и, не колеблясь, ответил:

— Они, конечно, есть, но я хорошо знаю вас по боевым действиям в Испании. Вы доказали там преданность революционному делу и верность борьбе за справедливую жизнь на Земле. На вас можно положиться, а это — главное!

Сикейрос кивнул и, скорее обращаясь к себе, чем к Григулевичу, негромко проговорил:

— Это хорошо, конечно, что ты первым делом обратился за помощью ко мне. Я помогу тебе…

— Спасибо, амиго Сикейрос. Теперь важно, чтобы и впредь душа была тверда и чтобы страх не подавал совета.

— Страха не будет. Когда ты сможешь ознакомить меня с планом этой операции?

И хотя Григулевич еще не был посвящен в разрабатывавшийся Центром план операции «Утка»[12], он, чтобы выглядеть в глазах Сикейроса человеком компетентным, с уверенностью ответил:

— План окончательно пока еще не разработан. Насколько мне известно, в нем предполагаются два возможных варианта. Они оба приемлемы, но один из них мне представляется предпочтительным…

— И что же это за варианты? — заинтересовался Сикейрос.

— Я бы предпочел пока не говорить о них, — не растерялся, слукавил Григулевич. — Я сообщу вам все, когда будет утвержден в Москве детальный сценарий этого покушения.

— Так когда он будет готов?

— Думаю, месяца через два. Все будет зависеть от оперативности получения мною вспомогательных и очень важных для разработки операции сведений по койоаканскому объекту, то есть по вилле Троцкого… И, разумеется, по подбору людей, необходимых для реализации этого плана.

— И сколько же их нужно вам?

— Много! Человек двадцать.

— Национальная принадлежность участников операции будет иметь какое-то значение?

— Нет, не будет. В операции должны участвовать и мексиканцы, и те милисиано, которые после войны в Испании эмигрировали в вашу страну. Самое главное, чтобы люди были безграничной преданности, отважные и умеющие держать язык за зубами. Если у вас есть такие, то, пожалуйста, предлагайте прямо сейчас.

— Но имей ввиду, амиго Мануэль, что и техническое обеспечение этой операции станет не менее важной стороной дела. Оружие должно иметь стопроцентную гарантию.

— Давайте оставим этот вопрос на потом. Сейчас главное — добыть необходимые сведения о койоаканской вилле, о ее обитателях и охране. Потребуется общая схема расположения виллы, какой высоты ограда, из какого материала она сделана, общая ее протяженность, оборудована ли она системой сигнализации? Есть ли внутренняя охрана по периметру? Это во-первых…

— Позволь, я сразу отвечу на «это первое», — прервал его Сикейрос. — Вилла расположена на тихой, малолюдной улице Лондона, обнесена высоченной бетонной стеной. Особняк превращен в неприступную крепость с железными решетками на окнах и автономной системой сигнализации. По внутреннему периметру виллы задействован отряд из десяти полицейских и часовых из числа местных троцкистов. Всех входящих и выходящих проверяет наружная и внутренняя охрана.

— Откуда у вас такие подробные сведения? — усомнился Григулевич.

Сикейрос расплылся в улыбке:

— До прибытия Троцкого в Мексику я был не раз на этой вилле. А что касается охраны, то недавно мне рассказывал о ней брат жены. Он, как и я, тоже художник, и в числе других компаньеро занимался оформительскими работами в особняке Диего Риверы.

— О! Это уже интересно! — воскликнул Иосиф. — И как давно он там работал?

— В прошлом году.

— А не мог бы он по вашей рекомендации встретиться со мной и помочь мне в выяснении некоторых вопросов по вилле? Кстати, он — надежный человек?

На лице Сикейроса заиграла затаенная улыбка:

— Узнаю прежнего, испанского Хосе Окампо, — всегда цепкого, ловкого и схватывающего все на лету. Но давай все же покончим со всеми вопросами, касающимися виллы в Койоакане, потом уже поговорим о подборе кандидатур для проведения самой операции.

Григулевич кивнул.

— Нам хотелось бы выяснить прежде всего уязвимые точки в обеспечении безопасности койоаканского затворника и получить план расположения его спальни и рабочего кабинета.

— Вот это уже конкретика, — с удовлетворением отметил Сикейрос.

— А между прочим, вы так и не ответили на мой вопрос, касающийся брата вашей жены. Не могли бы вы все же назвать его имя и фамилию?

— Его зовут Леопольдо Арреналь. Когда мы с тобой воевали в Испании, он в то время занимался оформительскими работами Синей комнаты Диего Риверы. Думаю, что Леопольдо будет полезен в плане получения необходимой тебе информации.

— А вы уверены, что он захочет мне помочь? И вообще, я уже спрашивал вас, можно ли доверять ему так же, как вам?

Давид Сикейрос засмеялся:

— Я ручаюсь за него. Можешь встретиться с ним, сославшись на меня.

— Спасибо! Но было бы лучше, если бы вы сами намекнули ему, что с ним хотел бы встретиться Мануэль Бруксбанк. Не ошибитесь только с моей фамилией и именем, не называйте ему прежнее имя Хосе Окампо. И если можно, дайте мне его домашний телефон…

— Он сам найдет тебя в отеле. Я скажу ему об этом.

— Очень хорошо. А как насчет еще нескольких человек, которых можно было бы использовать в подготовке и проведении планируемой операции.

— Пожалуйста, записывай… Значит, так… Леопольдо Арреналь — раз. Его брат Луис — два. Твой бывший подчиненный в бою под Мадридом и мой хороший ученик по живописи Антонио Пухоль — три. Капитан республиканской армии в Испании Нестор Санчес Эрнандес — четыре. Он сейчас здесь, в Мехико. Майор той же армии Давид Серрано Андонеги — пять. Марио Эррера Васкес — шесть…

Григулевич, вскинув голову, спросил:

— Не помню Васкеса… Кто он такой?

— Это электрик из моей мастерской. Ты его не знаешь, но я за него ручаюсь… Так, кого бы еще назвать. — Сикейрос, сделав паузу, начал вспоминать, потом, взмахнув рукой, воскликнул: — Чуть не забыл твоего тезку Мануэля дель Вильяра Серко! Помнишь этого чилийца? Он тоже был в Испании…

— Да, хорошо помню. До невозможности был смелый человек! Итак он у нас седьмой по счету. Есть еще кто-то?

— А как же! Скрытный и благородный аргентинец Хосе Сааведра — восемь. Мануэль Родригес Бруксбанк — девять и я — Давид Альфаро Сикейрос — десятый. Хорошая компания, не правда ли?! Все, кроме братьев Арреналей и Марио Васкеса участвовали в гражданской войне в Испании.

— Но этого количества, однако, недостаточно… Надо еще столько же боевиков, не посвящая их в суть предстоящей операции. У нас найдутся другие кандидатуры?

— Найдутся. Дай мне какое-то время подумать, кого можно еще привлечь к этому делу.

— Хорошо, компаньеро Сикейрос. Теперь скажите, когда вы можете сообщить о них?

Давид Альфаро недовольно поморщился, но мягко и вежливо ответил:

— Подходи ко мне в мастерскую в это же время через пару дней. Нс раньше.

Григулевич кивнул и тут же попрощался с Сикейросом:

— Адиос. Фуэнте овехуна![13]

* * *

После встречи с Давидом Сикейросом Григулевич сам выехал в район Койоакана. Два часа он изучал расположение, подходы и подъезды к вилле Диего Риверы, у которого проживал изгнанник из России. Срисовав все, что можно было, Иосиф вернулся в отель. В тот же вечер его навестил посланный Сикейросом художник Леопольдо Арреналь. Он подтвердил, что не раз ему приходилось бывать на вилле Риверы, и по просьбе Иосифа тут же нарисовал схему расположения охраны по всему периметру виллы с показом контрольных вышек и помещений внутри особняка.

Однако передать эти сведения в Центр Григулевичу не представилось возможным: связь с нью-йоркской резидентурой, через которую осуществлялся выход на Москву, внезапно прекратилась. Это вынудило его направить гневное письмо в Нью-Йорк на подставной адрес резидентуры.

Но и после этого Москва и Нью-Йорк по-прежнему долго молчали. Не зная, что предпринять для налаживания связи с Центром, Григулевич продолжал со свойственной ему увлеченностью и активностью приобретать без санкции Москвы источники информации, которые он планировал использовать для выполнения операции по делу «Старик».

Собранные по заданию Москвы сведения по Троцкому и его близкому окружению Григулевич вынужден был хранить при себе, что было небезопасно лично для него. К тому времени у него закончились еще и деньги, которые присылал отец по его просьбе. Создавшееся положение настолько угнетало, что иногда у него стала возникать предательская мысль: плюнуть на все и уехать к отцу в Аргентину, где всегда был бы и сыт, и мил. Единственное, что удерживало его тогда от этого поступка, так это отсутствие денег на дальнюю дорогу. Не видя выхода из неблагоприятно сложившейся ситуации, молодой разведчик-нелегал от отчаяния решился на рискованный шаг: без санкции Центра поехать в Нью-Йорк и самому выйти на кого-нибудь из сотрудников резидентуры, чтобы выяснить, почему прервалась связь с Москвой и как ему теперь вести себя. Но Бог уберег его от этого опрометчивого шага: мексиканец Леопольдо Арреналь неожиданно запросил у него внеочередную встречу. На ней Леопольдо сообщил сногсшибательную новость о том, что Троцкий и его семья покинули виллу Диего Риверы.

Иосиф, обомлев, двумя руками схватился за голову:

— И куда же он мог сбежать от него?

— Не знаю.

— Получается, что все наши труды пошли коту под хвост?.. — медленно протянул Григулевич. Он был мрачен, подавлен и раздражен. — Хорошо, что не успел я еще отослать в Москву имеющиеся у меня сведения по вилле и твою схему… Но куда же он мог исчезнуть, кто мог приютить его?.. Попробуй все же, Леопольдо, поинтересоваться у Риверы, куда мог слинять его друг Троцкий?

— Теперь они уже не друзья, — раздумчиво пробормотал Арреналь.

Пропустив мимо ушей реплику Леопольдо о том, что Ривера и Троцкий уже не друзья, Иосиф с негодованием произнес:

— Неужели этот Иуда почувствовал или кто-то сообщил ему, что мы охотимся за ним?

— Возможно и почувствовал, но никто, кроме него самого, об этом не знает.

— Ничего не понимаю! У Риверы Троцкий как сыр в масле катался. Был на полном его обеспечении, имел надежную охрану, и вдруг он срывается с насиженного теплого места. Что бы это значило?

Леопольдо мягко улыбнулся и, как бы между прочим махнув рукой, обронил:

— Да это все кошечка виновата…

— Ну о чем ты говоришь?! — возмутился Иосиф. — Какая еще кошечка?!

— Наша, мексиканская. Молодая и красивая.

Иосиф еще больше разозлился и гневно выпалил:

— Перестань, Леопольдо, шутить! Мне сейчас не до шуток!

— Я вполне серьезно говорю о кошечке, которая пробежала между Риверой и Троцким. И зовут эту киску Фрида Калло. Она — известная в Мехико актриса и подающая надежды художница. И между прочим жена Диего Риверы. Под ее магическими чарами теряли и теряют голову многие мексиканцы…

— Но при чем здесь Троцкий? — вспылил опять Григулевич. — Он же по натуре — пуританин в семейных отношениях, придерживающийся самых строгих правил. Да и по возрасту он в отцы ей годится. Троцкому же под шестьдесят, если не больше. А ей сколько?

— Лет тридцать. Но ты, очевидно, забываешь афоризм любимого мною русского поэта Алехандро Пушкина: «Любви все возрасты покорны, ее порывы благородны». Поэтому и Троцкий не устоял перед красавицей Фридой Калло. Он не только публично восхищался ее умом и талантом, но и постоянно уделял ей повышенные знаки внимания. Дело дошло до того, что он стал писать и передавать ей тайно любовные записочки. Потом это стало известно Диего Ривере и супруге Троцкого Натали Седовой. Натали простила мужу все, когда он признался ей в этом, а Диего — не простил. Несмотря на попытки Троцкого уладить как-то этот деликатный вопрос, Ривера не пошел на это и отверг напрочь дружбу с ним. И личную, и политическую.

— Теперь мне понятно, — вздохнул Иосиф, — почему в печати стали появляться статьи за подписью Риверы, в которых он с резкой критикой обрушивался на Троцкого. Да и президента Мексики за связь с этим коллаборационистом начал поливать в печати грязью.

— Меня это не удивляет, — скривился Арреналь. — Я давно знаком с Риверой, этот человек довольно неустойчивых политических взглядов, он может дружить с кем угодно. Не исключено, что пройдет какое-то время и он поменяет свою политическую окраску, отшатнется от троцкистов и заявит о своем желании снова возвратиться в компартию Мексики[14], в которой он раньше состоял.

— Бог с ним, это его проблемы! Нас сейчас больше всего должен интересовать Троцкий. Надо срочно узнать, куда он мог деться? Как теперь найти его? — Григулевич кисло взглянул на Леопольдо, ожидая от него обнадеживающего ответа.

И он получил его — Арреналь ободряюще произнес:

— Завтра вечером я все узнаю от самого Диего Риверы.

Через два дня Леопольдо сообщил Иосифу хорошую новость:

— Никуда наш коллаборационист не исчезал. Он переехал на соседнюю улицу Вены.

— И кто же пригрел его на улице Вены?

— Никто. Троцкий сам приобрел для себя не менее прекрасный особняк.

— А кто же помог ему в этом?

— Меня этот вопрос не интересовал, но Ривера сказал, что виллу на улице Вены он купил с помощью американских единомышленников, которые отстегнули ему энную сумму долларов. Кроме того, Троцкий получил от иностранных издательств солидный куш за незавершенную книгу под названием «Сталин». А перед тем как купить этот особняк, он продал свой архив за несколько тысяч долларов Гарвардскому университету…

И тут Иосиф вспомнил о своей беседе в Москве со Шпигельглассом, который обсуждал с ним вопрос не только о покушении на Троцкого, но и об уничтожении его архива. Подергав недоуменно мочку уха, Григулевич снова спросил:

— А откуда стало тебе известно о продаже архива?

— От знакомого мне Боба Шелдона Харта.

— Кто такой?

— Американец. Недавно он был принят в охрану Троцкого. Летом прошлого года я познакомился с ним на одной из улиц Манхэттена в Нью-Йорке. Там я продавал тогда свои картины. Он подошел ко мне и поинтересовался: «Не мог бы я написать его портрет?» Я спросил, сколько он может заплатить мне за это? Когда мы сошлись в цене, он представился мне Робертом Шелдоном Хартом и попросил называть его просто Бобом.

Когда я сделал портрет, он пригласил меня к себе домой, в гости. Сказал, что его отец тоже хотел бы иметь портрет, исполненный мною, и даже похвастался, что отец его дружит с директором ФБР мистером Гувером. Именно этим мистером он тогда и отпугнул меня. Я, естественно, отказался идти к его отцу в гости. А где-то через два дня Харт снова пришел к тому месту, где я продавал картины, и сообщил, что он остался без портрета. Он подарил его своей любимой девушке и стал уговаривать меня написать новый портрет. Но я и на этот раз отказался, сказал, что это будет уже другой, непохожий на тот первый портрет… После этого мы надолго расстались. А вчера совершенно случайно встретились в центре Мехико, выпили текилы за нашу встречу, и за непринужденным разговором Боб рассказал, как он попал в охрану Троцкого. Оказывается, его рекомендовал в охрану сам мистер Гувер. Кроме него самого, сообщил Боб, на вилле есть охранники из Англии, Германии и США…

— А ты не спросил, почему в охране Троцкого так много иностранцев?

— Харт объяснил это тем, что Троцкий после разлада с Риверой перестал доверять мексиканским троцкистам и полиции. И поэтому попросил США заменить ему охрану и обустроить безопасность его нового убежища.

— Что-нибудь в этом плане уже сделано на его вилле?

— Боб рассказывал мне, что вместо деревянного забора, окружавшего патио на улице Вены, уже поставили бетонную стену с колючей проволокой и сигнализацией по всему периметру. Сейчас там заменяют входные деревянные ворота на железные и началось сооружение высокой наблюдательной башни с мощным прожектором.

— Выходит, он по-прежнему опасается за свою жизнь. Что ж, амиго Арреналь, придется тебе снова изучать обстановку вокруг его новой виллы, систему охраны, порядок оформления пропусков и план расположения жилых комнат, спален и рабочего кабинета. Я и Сикейрос очень рассчитываем на твою помощь…

Заметив в глазах Леопольдо искорки гордости за высокое доверие, Григулевич с пафосом добавил:

— Мы можем надеяться на тебя?

— Да, я беру на себя такое обязательство. Но мне не совсем понятно, почему Харт был так откровенен со мной? Почему он так доверчив[15] со мной?

— Так это же хорошо! — подхватил Иосиф. — Он видит в тебе надежного собеседника, с которым можно свободно общаться на английском языке и тому подобное.

— Может быть и так, — согласился Леопольдо.

* * *

В конце июня 1939 года, когда Григулевич потерял уже всякую надежду на связь с советской резидентурой, прибыл курьер из США. Он передал указание о необходимости его приезда в Нью-Йорк для встречи с новым резидентом Гайком Овакимяном.

Перед тем как отправиться в США, Григулевич встретился в обусловленном месте с Леопольдо Арреналем. От него он получил информацию о том, что Троцкий по-прежнему опасается за свою жизнь и, чтобы обезопасить себя, стал часто менять свою внешность и в сопровождении двух-трех телохранителей, не предупреждая их заблаговременно, уезжать вместе с ними надолго в горы. Иногда он не показывался на вилле целыми неделями. В койоаканскую резиденцию Троцкий возвращался только глубокой ночью или ранним утром, чтобы никто не мог увидеть его внезапного возвращения.

— Не раз Троцкий признавался Харту, что его мысли часто возвращаются к революции в России и к тем ошибкам, которые он допускал вместе с Лениным. Но чаще всего он высказывал недовольство тем, что к власти пришел Сталин и что злой дух его витает по сей день даже здесь, в Мексике, в каменном патио на улице Вены…

— Мне кажется, — прервал его Иосиф, — что Троцкий предчувствует свою гибель… Кстати, ты не задумывался, почему он доверяет свои мысли малоизвестному молодому американцу Харту?

— А доверяет он ему потому, что Харт не мексиканец, а американец, отец которого дружит с директором ФБР мистером Гувером.

— А может быть, Харт нам вешает лапшу на уши?..

— Нет, компаньеро Бруксбанк, он не обманывает нас. Недавно я ездил к Харту по его приглашению на улицу Вены и убедился, что Боб сообщал мне достоверную информацию. Я сам видел: на вилле заменили забор на высоченные бетонные стены с колючей проволокой и современной сигнализацией. Достраивается уже башня с прожектором и тому подобное.

— Что еще ты увидел там или узнал?

— Во-первых, значительно ужесточен порядок посещения виллы. Войти в убежище Троцкого можно только через единственную стальную дверь или въехать через массивные железные ворота, предварительно нажав кнопку электрического звонка. Все посетители, входящие и выходящие, проверяются внутренней и внешней охраной и допускаются туда только без вещей и только в сопровождении телохранителя. Проникнуть незаметно на территорию виллы практически невозможно.

— А если сделать подкоп под стены, ограждающие виллу?

— Бесполезно. Незваных гостей разорвут на части выдрессированные злые собаки. Они бегают там по периметру без привязи. Это во-первых. Во-вторых, Троцкий начал увеличивать службу внутренней охраны. Появились, как сообщил мне Харт, новые охранники. — Арреналь достал из нагрудного карманчика тенниски скомканный клочок бумаги, распрямил его и начал неторопливо называть их имена: немец Отто Шуисслер, англичанин Вальтер Карлей, американцы Чарльз Корнелл, Жак Купер и начальник внутренней и внешней охраны Гарольд Робинс.

— Спасибо тебе, амиго Арреналь. Дай мне твои записи, они могут пригодиться мне.

— Пожалуйста, — Леопольдо протянул ему помятый клочок бумаги.

Спрятав записи в карман, Иосиф еще раз поблагодарил его за полезную информацию и сообщил о ближайшем своем отъезде из Мексики на неопределенное время.

— Пока меня не будет здесь, ты постарайся, пожалуйста, — попросил он Арреналя, — и дальше отслеживать обстановку на вилле Троцкого. А чтобы ты не фигурировал в наших документах под настоящим именем, я предлагаю тебе взять какой-нибудь псевдоним. Например, Алехандро Моралес. Как ты на это смотришь?

По кислой гримасе на лице собеседника Григулевич понял, что предложение это не понравилось ему, и потому поспешно добавил:

— Пойми правильно, Леопольдо, это в наших с тобой интересах: никто не должен знать о твоей связи с Коминтерном.

Леопольдо опять состроил гримасу и после короткой паузы пояснил:

— Вы не так поняли меня. Моралесом я не хотел бы быть. Я готов стать в ваших документах просто Алехандро. Это имя созвучно с именем Пушкина, моего поэтического кумира.

— Это даже хорошо! — воскликнул Иосиф. — Имя Пушкина будет объединять нас. Итак, ты теперь Алехандро.

* * *

Уезжая в Нью-Йорк, Иосиф не знал и не мог даже предполагать, что он вернется в Мексику лишь через полгода и что за это время ему придется побывать в далеких друг от друга странах на разных континентах, пережить немало тревог, ожиданий и опасений за свою жизнь…

В Нью-Йорке ему сообщили, что Сталин без каких-либо замечаний одобрил план агентурно-оперативных мероприятий «Утка», разработанный с учетом его сведений из Мехико, и что по указанию разведцентра он должен теперь выехать в Советский Союз для получения инструкций по делу «Старик».

…В Москве новое руководство разведки высоко оценило работу Григулевича по подбору людей в Мексике для выполнения операции «Утка»; ему сообщили, что с планом мероприятий по «Старику» он будет ознакомлен в процессе беседы с наркомом Берией.

— Лаврентий Павлович в целом доволен вашей работой, — заметил новый начальник разведки Павел Фитин. — При этом он просил поберечь вас для других не менее важных дел в Латинской Америке. В данный момент мы ставим перед вами очередную, не менее важную задачу по созданию нелегальных подрезидентур в соседних с Аргентиной странах. После Мексики вы вернетесь в Буэнос-Айрес по своим прежним документам на имя Хосе Ротти. Надо вам закрепиться там. Для этого попытайтесь создать собственную фирму прикрытия. Например, по сбыту фармацевтической продукции вашего отца…

— А как же операция «Утка»? — задергался Григулевич. — Или вы отстраняете меня от этого дела?

— Нет, почему же, — улыбнулся Фитин и перевел взгляд на своего заместителя Павла Судоплатова. — «Утка» остается пока с вами, — шутливо обронил он. — Можете ее отстреливать через подобранных вами исполнителей. Так ведь, Павел Анатольевич?

— Да. Общее руководство операцией на месте будет возложено на известного вам по событиям в Испании Тома, — ответил Судоплатов. — То есть Эйтингона. А здесь, в Центре, ответственным за мероприятия по «Старику» назначен я. Обо всем остальном мы поговорим завтра в кабинете наркома внутренних дел…

* * *

На встрече с разведчиком-нелегалом Берия поинтересовался выполнением поручения по делу «Утка» и возникавшими трудностями в работе, потом нарком посмотрел на часы и, взглянув на Фитина, неожиданно для всех объявил:

— В час ночи я должен быть в Кремле, на приеме у товарища Сталина. Поэтому мы сейчас прервемся, а через два часа снова встретимся этим же составом у меня…

Возвратившись из Кремля, Берия пригласил ожидавших его в приемной Фитина, Судоплатова и Григулевича в свой кабинет, заказал всем чай и, обращаясь к разведчику-нелегалу, негромко заговорил:

— Я сообщил товарищу Сталину о вашем приезде в Москву и нашей незаконченной беседе. Вождь остался доволен моим сообщением об успешно проведенной вами подготовке операции «Утка» и поставил перед нами задачу по нанесению удара по всем центрам троцкистского движения за рубежом. При этом в который уже раз товарищ Сталин упрекнул меня в том, что чекисты, несмотря на его указание о ликвидации врага номер один, по непонятным для него причинам до сего времени ничего не смогли сделать с ним.

Берия, сделав паузу, посмотрел на Судоплатова. Тот приглушенным голосом сразу же отозвался:

— Но вы же знаете, что расправиться с ним нам длительное время не удавалось по ряду причин. Во-первых, он не задерживался подолгу ни в одной зарубежной стране: ни в Турции, ни в Норвегии, ни во Франции. Времени для проработки всех вопросов нам всегда не хватало. Во-вторых, у него надежная и большая охрана. Чтобы хорошо изучить ее слабые и сильные стороны, как это сделал сейчас Григулевич в Мексике, у нас тогда не было возможности…

— Ну, хорошо, не будем повторяться, — перебил Судоплатова необычно тихим голосом Берия и, взглянув на Григулевича, сказал:

— Вам лично товарищ Сталин просил выразить благодарность за настойчивость и преданность при выполнении задания в Мексике. Прошу вас, Павел Михайлович, — нарком повернулся к начальнику разведки, — за успешное проведение подготовительного этапа операции «Утка» и создание условий для завершающего этапа представить к награждению Григулевича орденом Красной Звезды. Указ товарищ Сталин подпишет в том случае, если Троцкий будет на том свете.

Фитин встал и отрапортовал:

— Мы доложим вам, товарищ нарком, такое представление.

— Хорошо, садитесь. Теперь мы должны обсудить, кто может стать непосредственным руководителем группы исполнителей операции «Утка». Начнем опять с вас, Павел Анатольевич, поскольку вы являетесь руководителем специально созданного штаба по разработке этой операции.

Ранее Сталин и Берия уже обсуждали этот вопрос в Кремле. Они остановились на кандидатуре мексиканского художника Давида Альфаро Сикейроса. Но Берия, чтобы снять с себя ответственность в случае неудачного покушения и свалить потом вину на руководителей внешней разведки, решил перестраховаться и потому поставил вопрос в их присутствии.

Судоплатов, глядя на сидевшего напротив Григулевича, хотел было назвать его фамилию, поскольку он занимался организацией и подготовкой боевиков, но в самый последний момент передумал и сказал:

— Учитывая, что Том, уже выехавший в Мексику, утвержден организатором этой акции на месте, но по соображениям конспирации он не может в ней прямо участвовать, как и присутствующий здесь разведчик-нелегал Григулевич, поэтому, мое мнение, группу боевиков должен возглавить товарищ Сикейрос…

Григулевич был ошеломлен: ему было до глубины души обидно, что не он станет руководителем этой группы. Берия, заметив его волнение и намерение что-то сказать, произнес:

— Сейчас мы предоставим вам слово. Пусть Павел Анатольевич закончит свою мысль.

— Почему именно Сикейрос? — продолжал тем временем Судоплатов. — Да потому что он лучше, чем кто-либо другой, знает подобранных исполнителей по делу «Утка», Он же должен взять на себя закупку и хранение оружия, а также приобретение одежды для экипировки боевиков под полицейских или военнослужащих. В плане агентурно-оперативных мероприятий эта группа значится под условным названием «Конь»[16]. В качестве резервной мы задействовали вторую группу под названием «Мать». Возглавит ее сорокашестилетняя испанка Каридад Меркадер…

— Она наш агент? — перебил его Берия.

— Да, Лаврентий Павлович. Она и ее сын Рамон завербованы в Испании три года назад товарищем Эйтингоном.

Переведя взгляд на Фитина, Берия спросил:

— А что нам может сказать в отношении выбора руководителя группы «Конь» начальник разведки?

Павел Михайлович встал, одернул гимнастерку и, посмотрев на наркома, почтительно-корректным тоном произнес:

— Я тоже считаю, что это должен быть Сикейрос. А Иосифа Ромуальдовича, как незаурядного молодого разведчика-нелегала, нам надо поберечь и как-то обезопасить. При подборе исполнителей он мог уже засветиться перед ними.

Нарком задвигался в кресле и, не глядя ни на кого, недовольно рыкнул:

— Ну, хорошо, а что в таком случае должен делать наш молодой и незаурядный разведчик-нелегал?

— Я предлагаю отвести его от участия в операции. Он и так уже многое сделал для ее подготовки, — ответил Судоплатов.

— Нет, так дело не пойдет! За что же мы будем потом давать ему орден?! — резко обронил Берия. — Да, он участвовал в подготовке операции, но он же не хуже Сикейроса знает подобранных и изученных им лично ликвидаторов. Вот пусть вместе с ними и доводит дело до логического завершения. Если не в главной роли, то на вспомогательной его вполне можно было бы использовать. Пусть Эйтингон определит, где его лучше задействовать. А впрочем, давайте послушаем мнение самого Иосифа Ромуальдовича…

Посчитав себя несправедливо обиженным, Григулевич хотел встать, но ноги его плохо слушались. Берия, заметив его замешательство, махнул рукой:

— Говорите сидя. Вы там, на Западе, не привыкли почитать старших по возрасту и по должности.

— Я, товарищ нарком, готов участвовать на любом участке операции. Будь это налет с оружием в руках на входных воротах виллы или при проникновении в рабочий кабинет… Или в спальню Троцкого. — Григулевич подбирал слова осторожно, стараясь, чтобы Берия правильно понял его. — Словом, я готов на все, выполню любой приказ…

Нарком смотрел на Григулевича, не спуская глаз.

— А какое лично у вас мнение в отношении выбора руководителя группы? Может быть, у вас, как человека, занимавшегося формированием этой группы, есть другие, более достойные кандидатуры?

Разведчик-нелегал подумал секунду-другую, потом улыбнулся и полушутя обронил:

— Других кандидатур, кроме моей, у меня нет.

Не придав значения его реплике, Берия снова спросил:

— А можем ли мы стопроцентно полагаться на иностранца Сикейроса, доверяя столь ответственное задание руководителя чужого ему государства?

— Можем, — искренне и твердо заверил наркома Григулевич. — Сикейрос известен в Латинской Америке как художник-монументалист. Он первым в Мексике бросил вызов «чистому», салонному искусству, основал и возглавил Национальную лигу борьбы против войны и фашизма. А в испанской республиканской армии дослужился до подполковника…

— А вы не задавались вопросом, Иосиф Ромуальдович, откуда у известного художника появились вдруг качества боевого офицера? — неожиданно повернул разговор в другую плоскость нарком Берия, подмигнув Судоплатову.

— У него, товарищ нарком, прекрасное военное прошлое! — не растерялся Григулевич. — Он с юношеских лет принимал участие в мексиканской революции с оружием в руках, затем сражался в повстанческой армии. Искусство и политическая борьба для него всегда были неразделимы. Это показала и гражданская война в Испании, где он сначала был командиром бригады, а потом командовал дивизией. Это сильный и мужественный офицер, отличавшийся большой личной храбростью и высоким авторитетом среди бойцов республиканской армии…

— Достаточно, Иосиф Ромуальдович, — остановил его Берия. — Вы убедили меня в правильности сделанного нами выбора. Итак, я утверждаю Сикейроса руководителем первой группы. На него же возлагается приобретение оружия и необходимой экипировки для боевиков…

Берия сделал небольшую паузу, посмотрел загадочно на Фитина и громко произнес:

— Переходим ко второй проблеме, на которую сегодня обратил внимание товарищ Сталин. По его указанию прошу вас, Иосиф Ромуальдович, по прибытии в Мексику довести до сведения Сикейроса и Эйтингона, что число жертв при осуществлении покушения на Троцкого должно быть с нашей стороны минимальным. Это необходимо для того, чтобы потом не разразился нежелательный для нас международный скандал, в ходе которого нашу страну начнут представлять в неприглядном виде, а нам придется потом оправдываться. О «руке Москвы» в Мексике никто не должен знать. Пусть Сикейрос сам готовит своих людей к покушению на Троцкого. А вам и Эйтингону приказываю, — произнес он голосом, не терпящим возражений, — не встречаться впредь ни с кем из исполнителей операции. Необходимую работу по «Утке» вы должны теперь проводить только через Сикейроса. Если кого то из его боевиков полиция зацепит и начнет допрашивать по факту налета на койоаканскую виллу, то все они должны давать одинаковые показания. Они должны говорить, что нападение являлось продолжением протеста мексиканцев против проживания Троцкого в их стране. А чтобы возбудить у них и у самого Сикейроса жгучую ненависть к Иуде двадцатого века, вооружите их вот этим выступлением Троцкого.

Нарком взял со стола отпечатанный на машинке листок и, поправив пенсне, начал читать:

— Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которым дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам стран Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, и не белая, а красная. В буквальном смысле этого слова красная, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн…

Берия сделал паузу, отпил глоток воды из стакана и снова обратился к Григулевичу:

— Послушайте, что он дальше говорит: «Если мы раздавим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния…» Представляете, что несет за границей этот масон тридцать третьей степени! Ну чем не Гитлер?!.. А мы вот все терпим его. — Нарком уставился исподлобья тяжелым, свинцовым взглядом на Судоплатова, потом, смягчившись, сказал: — Возьмите, Иосиф Ромуальдович, этот текст и передайте его Сикейросу. Пусть он зачитает его своим боевикам перед тем, как напасть на виллу.

Берия передал листок Григулевичу, затем откинулся на спинку кресла и, неуклюже закинув ногу на ногу, обращаясь к начальнику разведки, сказал:

— План операции и все прилагаемые к нему материалы в целях обеспечения их секретности будут храниться у меня, в моем сейфе. Никаких следов об «Утке» в ваших делах и папках не должно оставаться…

В кабинете воцарилось гробовое молчание, все покорно смотрели на Берию.

— Будем считать эту тему закрытой, — продолжал он непреклонно. — Перехожу к последнему вопросу: что нужно сделать каждому из вас по операции «Утка». Вам, Павел Анатольевич, необходимо сообщить шифровкой Овакимяну, чтобы он передал Григулевичу условия и способы связи с агентом «Амуром» и выделил бы пятнадцать тысяч долларов Сикейросу на покупку оружия и тому подобное, о чем мы уже говорили… Второе: Эйтингон наделяется на период завершающего этапа подготовки и осуществления операции самыми широкими полномочиями для принятия самостоятельных решений. И не только по вопросам, связанным с операцией «Утка», но также и по вербовкам целевой агентуры без санкции Центра.

После этого Берия перевел взгляд на Григулевича и, приняв обычную рабочую позу в кресле, сказал:

— Вы и Сикейрос должны осознавать: без устранения Троцкого мы не можем, как показали события в Испании, быть уверены в поддержке нас единомышленниками по международному коммунистическому движению. В случае нападения фашистов на Советский Союз союзникам будет трудно выполнить свой интернациональный долг, потому что Троцкий, как я уже говорил, приложил и продолжает прилагать немалые усилия, чтобы расколоть это движение. Сейчас очень важно, чтобы левые силы не распылялись на какие-то ПОУМы и Четвертые Интернационалы. А эта опасность есть и будет сохраняться до тех пор, пока жив Троцкий.

Берия встал, вышел из-за стола и направился к Григулевичу. Фитин и Судоплатов, а за ними и Иосиф, тоже встали. Нарком подошел к разведчику-нелегалу, положил руку на его плечо и, словно благословляя на великое дело, вежливым, приятельским тоном заговорил:

— В Мексике возьмите себе новый псевдоним — «Фелипе». Так вас назвали в плане мероприятий по операции «Утка». И пусть Сикейрос при инструктировании своих боевиков почаще ссылается на вас: «Фелипе» сказал», «Фелипе сообщил», «Фелипе» просил», «Фелипе» ориентировал», «Фелипе» обратил внимание» и тому подобное. Объясните Сикейросу, зачем это нужно, и пусть он почаще напоминает им, что они теперь имеют дело не с Мануэлем Бруксбанком и не с Хосе Окампо, которого хорошо знали по военным делам в Испании и по боевым операциям мадридской и барселонской резидентур Шведа, а с неким «Фелипе». Итак, вы теперь «Фелипе», но проживать вы должны по тем же документам Мануэля Бруксбанка.

— После ликвидации Троцкого, — продолжал Берия, — незамедлительно перебирайтесь в Аргентину и создавайте там свой нелегальный разведывательный центр с подрезидентурами в соседних государствах — Уругвае, Чили, Бразилии, Боливии. Да и в других странах Латинской Америки.

* * *

Вечером 23 мая 1940 года Давид Сикейрос и Иосиф Григулевич получили от Эйтингона указание приступить к выполнению операции. К полуночи они собрали в заранее обусловленном месте всех участников покушения, переодетых в одежды полицейских и военнослужащих. Сикейрос, переодетый в форму пехотного майора, не досчитавшись одного, спросил у старших групп:

— Кого нет среди вас?

— Нет Морриано Эррера Васкеса из моей группы, — сообщил Антонио Пухоль.

Сикейрос сморщился так, как будто проглотил больной помидор.

— Он что… побежал в полицейский участок сливать информацию? Я же видел его вчера в Санта-Роса[17] при передаче денег ребятам. Так почему же его нет?!

— Потому что не надо было отвозить им деньги накануне проведения операции, — недовольно буркнул Антонио.

— Откуда я знал, что именно сегодня поступит команда о начале операции.

— После вашего отъезда из Санта-Росы ребята настолько упились, что сегодня они отправили его в Мехико за похмельем. Ну, а он, известное дело, сначала похмелился сам, да так крепко выпил, что затерялся на обратном пути.

— Откуда тебе стало известно об этом?

— Я только что вернулся из Санта-Росы, хотел забрать его на дело, но увы!

Окинув беглым взглядом толпу боевиков, среди которых было немало подвыпивших и с больной головой, Сикейрос, махнув рукой, сказал:

— Ладно Антонио, обойдемся без Эрреры. — И, взглянув на часы — было уже полтретьего ночи, — добавил: — Мною, товарищи, получен приказ приступить в четыре утра к выполнению операции «Утка» в Койоакане. — Он снова бросил взгляд на часы. — Ровно через час мы должны уже быть на улице Вены…

Внимание боевиков к майору стало безраздельным.

— Учтите, камарадо, нам предстоит действовать, — продолжал Сикейрос, — против хорошо вооруженных охранников. Среди них есть немцы, англичане и американцы. С внешней стороны вилла охраняется мексиканцами, то есть местными полицейскими. Их должна бесшумно обезоружить и связать группа Санчеса Эрнандеса. Она же будет караулить их до завершения операции. Группа Леопольдо Арреналя точно также поступает с внутренней охраной. Группе лейтенанта Антонио Пухоля предстоит брать штурмом особняк Троцкого. С этой же группой пойду и я. Уверен, что мы победим!..

— Почему вы так уверены? — вдруг раздался из толпы хмельной голос.

— Потому что я лично буду участвовать в покушении на Троцкого. У нас есть большое преимущество — элемент внезапности и то, что один из охранников на воротах — наш человек. Он откроет нам двери по условному сигналу и мы проникнем на виллу ровно в четыре утра, когда все будут спать мертвецким сном. Как торнадо, мы должны сокрушить все на своем пути…

— А вдруг вашего человека не окажется на месте, и он не откроет нам железные ворота? — прервал Сикейроса все тот же хмельной голос из толпы.

— В таком случае мы начнем штурм высоких стен. Все необходимое для этого у нас есть — и морская веревочная лестница, и ножницы для резки колючей проволоки над стеной, и инструмент для взлома чего угодно, и кое-что еще. Если даже нас обнаружат в момент штурма и завяжется перестрелка, все равно мы должны действовать решительно. Во что бы то ни стало мы обязаны проникнуть в дом. Там в течение пяти минут мы должны решить поставленную задачу по ликвидации Троцкого. После этого сразу же возвращаемся к выходу, где кроме наших машин будут стоять старый «форд» и новенький «додж». Быстро садимся в них и исчезаем с объекта. Ключи от машин будут в замках зажигания. Их вставит наш человек из охраны. — Подумав, Сикейрос добавил: — И последнее, о чем я должен еще раз предупредить всех: уничтожение кого-либо из охранников в нашу задачу не входит.

— А как быть с четвероногими охранниками? — поинтересовался Леопольдо Арреналь.

— Я же говорил вам, что специально выдрессированные самим Троцким собаки способны разорвать любого постороннего человека. Вот их-то вы и можете уничтожать, применяя оружие. Учитывая, что через некоторое время после завершения операции полиция начнет поиск напавших на виллу, напоминаю вам еще раз, что в случае последующего ареста кого-нибудь из нас никто не должен ни в чем признаваться. И уж тем более выдавать наших друзей. А теперь, если кто-то из вас сомневается в успехе дела, то может покинуть нас… Есть такие? — Сикейрос окинул взглядом молчавшую толпу и, подождав еще секунд пять, сказал: — Ваше молчание я расцениваю как согласие участвовать в операции. — И, посмотрев на часы, скомандовал: — А теперь все по машинам!

Без четверти четыре боевики Сикейроса прибыли на место. Оставив транспорт за квартал от резиденции Троцкого, они пешком направились к вилле. При подходе к ней от общей группы отделилось шесть боевиков во главе с капитаном Санчесом Эрнандесом. В темноте они бесшумно подкрадывались к охранникам, вырывали оружие, затыкали кляпом рот и связывали каждого веревками. Через сорок секунд, — именно столько времени отводилось на то, чтобы обезоружить и положить на землю всю наружную охрану, — капитан Эрнандес лучом фонарика подал сигнал Сикейросу.

Увидев свет от фонаря, Сикейрос махнул рукой и, увлекая за собой боевиков, устремился к воротам. Нападавшие на полусогнутых ногах, пригнувшись, словно исполняя какой-то зловещий танец ацтеков, побежали вслед за своим командиром. У входной двери в патио[18] Сикейрос надавил на кнопку звонка. И сразу же из-за двери отозвался негромкий юношеский голос:

— Кто там?

— Это Пабло из Барселоны, — также негромко ответил словами пароля Сикейрос.

— Ну, если это Пабло из Барселоны, тогда заходите, — отозвался агент «Амур», отворяя ворота.

Как только они распахнулись, в них стремительно ворвалась группа боевиков, возглавляемая Леопольдо Арреналем. Забрехавшие собаки оказались привязанными к своим конурам. Застигнутые врасплох сонные охранники не успели даже вскрикнуть и взяться за оружие. Связав их и закрыв в отдельную комнату, боевики отключили звуковую сигнализацию, электричество, перерезали телефонные провода и подали Сикейросу сигнал к началу штурма дома-крепости. Нападавшим боевикам до мельчайших подробностей было известно расположение комнат в особняке, хотя никто из них прежде в нем не бывал. План резиденции Троцкого был добыт через ранее внедренную в секретариат койоканского затворника агентессу Патрию[19]. Схема расположения комнат была потом подтверждена другим агентом советской разведки — Раймондом[20].

В дом, окруженный деревьями с причудливо перемежавшимися пышными декоративными агавами и кактусами, первыми ворвались Давид Сикейрос и Антонио Пухоль, а за ними и остальная группа боевиков. Началась беспорядочная пальба из автоматов и ручного пулемета Томпсона. Послышался звон разбитого стекла, шум падающих со стен кусков бетона и страшный детский вскрик: «Деда, деда, деда!».

Троцкий испуганно запричитал:

— Они похитили Севу… Они похитили его… Они похитили…

Жена, понимая, что если и дальше лежать в постели, то ей и мужу не остаться в живых, столкнула всхлипывающего Троцкого на пол и вместе с ним забилась в угол под кровать. Тем временем Давид Сикейрос и Леопольдо Арреналь вбежали в спальню со стороны детской и открыли огонь. Они стреляли, не целясь, отчаянно и яростно. С противоположной стороны к ним присоединился Антонио Пухоль с ручным пулеметом. От перекрестного огня стреляные гильзы дождем сыпались на пол. Спальня мгновенно наполнилась пороховой гарью, внутрикомнатная перегородка, продырявленная автоматными и пулеметными очередями, искривилась и накренилась. Казалось, что внутри дома, не говоря уже о спальне, пули все смели на своем пути, не оставив его обитателям шанса на выживание. Боевики постоянно перебегали с места на место, и тем самым создавалось впечатление, что нападавших на виллу было намного больше, чем на самом деле. Страх парализовал охранников внутри дома, они все попрятались, прикрываясь выступами стен, или полегли на пол.

Через пять минут по сигналу Сикейроса свинцовая вакханалия прекратилась, и в окна полетели зажигательные снаряды и взрывные устройства, но ни те, ни другие не сработали.

Решив, что все, кто находился в спальне, теперь спят вечным сном, Сикейрос отдал команду к отходу. На фоне начинавшегося мутного рассвета человеческие фигурки устремились к стоявшим напротив железных ворот старому «форду» и новенькому «доджу».

Как только все уселись, машины выехали за пределы виллы, где к ним присоединились еще два автомобиля с группой капитана Санчеса Эрнандеса. Боевиков, живших в Мехико, развезли по домам, остальных отправили на ту же базу в деревне Санта-Роса.

* * *

Утром 25 мая 1940 года радио Мексики сообщило потрясающую новость: «Два часа назад группа неизвестных лиц в полицейской и армейской форме совершила в Койоакане на улице Вены вооруженное нападение на виллу Троцкого. Ранее наше правительство предоставило этому человеку политическое убежище. Нападавшие разоружили охрану виллы и обстреляли спальню, выпустив по ней более трехсот пулъ. Однако никто из находившихся в доме не пострадал[21]. Троцкий, его жена и внук остались живы. В настоящее время полиция ведет расследование»[22].

Услышав это радиосообщение, Григулевич похолодел: «Такого не может быть?!» У него учащенно забилось сердце, перехватило дыхание, виски сжало, словно щипцами. Недоумение и раздражение — все слилось. «Я же сделал все возможное для успешного проведения операции: подобрал надежных людей, хорошего руководителя операции. И на тебе! Все псу под хвост! Что же теперь будет, когда узнает Берия? — спросил самого себя Иосиф. — И зачем я согласился не участвовать в этой операции! Если бы я принял на себя руководство, то все было бы по-другому. А теперь мне несдобровать…»

Навязчивая черная мысль об отмщении Берией не давала Григулевичу покоя, его все больше тревожило: «Как же могло так получиться: выпущено более трехсот пуль, и ни одна не попала в цель? Может быть, при покупке вместо боевых патронов продали холостые? Но это же можно будет проверить, если у кого-то из боевиков остался хоть один патрон…»

Григулевич решил встретиться с Сикейросом. По дороге в мастерскую художника Иосиф купил свежий номер газеты «Эль Популяр» и первым делом обратил внимание на колонку новостей. Из нее он узнал об исчезновении с койоаканской виллы охранника Троцкого Роберта Шелдона Харта. «Что это?.. Предательство агента «Амура» или целенаправленная дезинформация? — Григулевич все больше погружался в раздумья о причинах неудачного покушения. — Можно было бы оправдать эту неудачу, если бы в операции участвовали неподготовленные люди, а то ведь были отважные и решительные бойцы во главе с комбригом Сикейросом. Да и само нападение было не импровизированным, а заранее подготовленной акцией, отработанной на базе Санта-Роса. Что же все-таки произошло там?..»

В мастерской Давида Сикейроса он застал сидевших за столом с окаменевшими лицами Леопольдо Арреналя и Антонио Пухоля. На столе стояли стаканы и наполовину опорожненный графин текилы.

— Присаживайся, Мануэль, — мрачно произнес Сикейрос. Он плеснул из графина в стакан и, протягивая его гостю, сказал: — Выпей с нами, так легче переносить неприятности.

— Это ужасно, товарищи, что вы провалили такое дело! — произнес Иосиф, усаживаясь напротив Сикейроса.

— Самое страшное нас может ждать впереди, — перебил Антонио Пухоль, и слабая улыбка искривила его губы. — После этой неудачи ребята из Санта-Росы могут теперь запить и где-нибудь проговориться о покушении на Троцкого…

Григулевич был ошеломлен — такое ему просто не могло прийти в голову. После небольшой паузы он спросил:

— Я не понимаю, как могло случиться, что вы стреляли по спальне, выпустили, как сообщалось утром по радио, более трехсот пуль, и ни одна из них не попала в спящих? Куда же вы стреляли? В потолок, что ли?

Крупное продолговатое лицо Сикейроса нервно дернулось. Не глядя на Иосифа, он отхлебнул из стакана текилы и только после этого, старательно подбирая слова, заговорил:

— Там творилось что-то несусветное. Под градом пуль постель Троцкого должна была превратиться в кровавое месиво. Но как он остался жив, нам совершенно непонятно. Какой-то злой рок! Ну не мог он и его жена остаться невредимыми!

Григулевич, совершенно подавленный, остекленело уставился в невидимую перед собой точку, потом отрешенно спросил:

— Но вы хоть проверили, были ли супруги Троцкие в постели?

— Нет, ничего мы не проверяли, — ответил Арреналь.

— Это и была ваша главная ошибка, — заметил Иосиф. — Скорее всего, Троцкого в спальне не было. Его мог предупредить перед началом операции тот же Шелдон Харт. Возможно, он и в самом деле предатель?

— Мы обсуждали эту версию, — продолжил его мысль Сикейрос. — Наверное, так оно и было: Харт предал нас и уехал вместе с нами, исчез с виллы на угнанном «додже», чтобы мы его не заподозрили. Но если Шелдон Харт был подсадной уткой, то кто же внедрил его в наши ряды?

Лицо Григулевича менялось на глазах присутствующих: оно делалось то гневным, то печальным и выражало соответствующую гамму чувств — то смятение, то отчаяние, то ярость.

Иосиф представил себе, что будет со всеми ними, если агент «Амур» действительно окажется предателем[23] и именно он выдал их полиции.

Тяжелое, напряженное молчание длилось несколько секунд, потом Григулевич расстроенно заговорил:

— Это я включил Харта в операцию «Утка». А где он сейчас?

— На Ранчо-де-Тланинилапа. На нашей загородной базе.

— Но он же может сбежать оттуда и выдать полиции всех вас?!

— Не сбежит. — Сикейрос посмотрел на свои наручные часы. — Он уже мертвец.

— Как мертвец? Откуда вам это известно?

— Три часа назад я встречался с Томом, — продолжал Сикейрос. — Он приказал мне направить кого-нибудь из надежных людей на Ранчо-де-Тланинилапа для ликвидации внедренного тобой Шелдона Харта[24].

Григулевич был окончательно сбит с толку и обозлен.

— А вдруг окажется, что он не был виновен в провале этой операции? Могли же быть и другие причины, позволившие Троцкому остаться в живых… Нет, я не нахожу больше сил говорить об этом.

— Да и не надо ничего говорить! — гневно выпалил Сикейрос. — Давай-ка лучше пропустим еще по одному стаканчику текилы и забудем про все. — Взяв со стола графин, он плеснул Иосифу в стакан.

Григулевич торопливо замотал головой:

— Нет, Давид, ничего забывать нельзя. Троцкий и вирусы троцкизма должны быть уничтожены. Любая затяжка влечет за собой еще большую опасность, ты это знаешь не хуже меня…

За столом стало тихо.

— Сегодня, при встрече с Томом, — наконец произнес Сикейрос, — я предложил повторить тем же составом ту же акцию и на той же улице Вены…

— Но теперь уже никто не откроет вам ворота резиденции, — не дал договорить ему Григулевич. — Другого такого «Амура», каким был в охране Троцкого Харт, у нас больше нет.

— А мы обойдемся без «амурной» помощи. У нас имеются веревочные лестницы, есть ловкие ребята-скалолазы и много оружия. Через неделю мы будем готовы заново начать штурм крепости.

— Ты говорил об этом Тому?

— Говорил.

— И как он отреагировал?

— Отрицательно. Сказал, что существует уже запасной вариант покушения на Троцкого[25]. А какой именно, по соображениям секретности он не стал мне рассказывать.

Иосиф задумался. Он понял: если Том не выполнит указание Берии ликвидировать главного врага Сталина, то по возвращении в Москву ему грозит смертный приговор.

— Ты чего закис, Мануэль? — прервал его размышление Сикейрос. — Выпей с нами немного текилы, и потом поедем вместе в ресторан «Амбассадор». Пребывать и дальше в таком нервном состоянии нам нельзя!

— По соображениям личной безопасности я не могу пойти с вами в ресторан — это многолюдное место. И вам не советую. Неужели вы не понимаете, что это опасно для всех нас?! — Иосиф вышел из-за стола, попрощался с каждым и покинул мастерскую Сикейроса…

Глава 3. Любовь — высшая степень переживаний

После неудачного покушения на Льва Троцкого Григулевич совсем скис. Эйтингон, который проводил с ним очередную явку, заметил это и, чтобы как-то вывести его из подавленного состояния, предложил Григулевичу познакомиться с мексиканской девушкой с красивым именем Лаура.

— Фамилия ее Агиляр Араухо, — пояснил Леонид Александрович. — Не замужем. Ей двадцать четыре года. Она — учительница. Три года назад вступила в компартию Мексики. Сейчас — руководитель секции профсоюза учителей. Характеризуется положительно. Человек ответственный и надежный. Проверь ее на конкретных поручениях, изучи по месту жительства, и, если убедишься, что она может стать твоим хорошим курьером и связницей, то я готов санкционировать ее вербовку от имени Коминтерна. Предлог для беседы — борьба с коричневой чумой. Если будет сотрудничать с нами честно и с желанием, можешь потом раскрыть себя, сказать ей, что ты советский разведчик. На проверку и изучение ее даю один месяц.

— А где я могу встретиться с этой таинственной амазонкой?

— На центральной площади Сокало. У старого Кафедрального собора. Ты встретишься с ней там через два дня в семь вечера. Она должна первой обратиться к тебе с паролем: «Как пройти к дворцу Чапультепек?»

…Невысокая хрупкая девушка, одетая в черный свитер и черную юбку, подошла к нему неожиданно со стороны улицы Мадеро и остановилась перед ним как вкопанная. Несколько секунд она рассматривала его словно картину в художественном музее, потом, будто случайно, обронила:

— Вы меня ждете?

— И вас тоже, — не растерялся Иосиф, ожидая от нее слова пароля.

Она была недурна собой: высокий прямой лоб, карие кастильские глаза, красивое точеное личико, горделивая осанка и уверенность в спокойном взгляде. Чем дольше он смотрел на нее, тем громче начинало колотиться его сердце. Стройные линии ее девичьего тела действовали на него притягивающе. Многие годы занятый подпольной революционной деятельностью, он не испытывал особого влечения к женскому полу, тем приятнее было ему осознавать, что оно возникло. Заметив, что смуглое лицо девушки изменилось, стало озабоченным и напряженным, он с намеком на пароль взволнованно проговорил:

— Может быть мы вместе прогуляемся до дворца Чапультепек? Кстати, как вас зовут?

И тут она вспомнила о пароле, но не назвала его, а легонько пожала худыми плечиками, улыбнулась грустной, но доверчивой улыбкой и тихо спросила:

— А вы кто? Родригес или Мануэль?

— И тот и другой — это все я. А вы кто?

— Меня зовут Лаура. — Лицо ее потеплело, тонкие ярко-красные губы тронула едва заметная улыбка и, подойдя поближе к нему, она стала рассматривать его без стеснения. Григулевич понравился ей: он был на голову выше нее и красив собой — карие веселые глаза, умное благородное лицо и будто нарисованные черным жирным карандашом привлекательные усики. Она продолжала смотреть на него умиленными глазами и ничего не могла с этим поделать.

Иосиф тоже, как зачарованный, нежно смотрел на ее природное изящество, так не характерное для многих молодых и полных латиноамериканок, которых он не раз встречал на улицах Мехико и Буэнос-Айреса.

— И долго мы будем тут стоять? — улыбнулась она, и карие глаза ее засверкали, как драгоценные камни.

Первоначальная мягкость и приветливость Григулевича исчезла.

— Между прочим, вы должны были назвать мне пароль, чтобы удостовериться, что я являюсь именно тем человеком, с которым вам надлежало встретиться.

Лаура, кивнув, рассмеялась.

— Том очень точно обрисовал мне ваш внешний облик, поэтому я и подошла к вам так смело и уверенно. Но если вы продолжаете не доверять мне, то, пожалуйста… Вот пароль: «Как пройти к дворцу Чапультепек?»

— Это уже другое дело! К дворцу Чапультепек мы можем вместе пройти по бульвару Пасео-де-ла-Реформа. И если бы вы сразу назвали эти слова пароля, то мы не стояли бы так долго здесь.

— Ах, вот как! Оказывается, я виновата? — Улыбка Лауры приняла оттенок ироничности.

— Вы ни в чем не виноваты… Но таковы законы моей работы, — ответил серьезно Иосиф.

— И в чем же выражается ваша работа?..

— Я — работник Коминтерна и этим все сказано. Давайте все же пройдемся до дворца Чапультепек.

— Скажите, Мануэль, а зачем я понадобилась вам? — поинтересовалась она, шагая рядом с ним.

— Чтобы защитить вас, мексиканцев, — полушутя ответил Григулевич и попросил называть его на «ты».

— А от кого защищать, если не секрет?

— От германского фашизма и американского империализма, — продолжал он с юмором вести разговор.

Ей нравился его беспечный голос и неторопливые, остроумные ответы на вопросы. И вообще он был ей по душе.

— Если я правильно поняла, ты не любишь немцев и американцев.

— Если говорить серьезно, я, действительно, не люблю немцев за фашизм и развязанную ими войну в Европе, — согласился он.

— А как же быть с Моцартом, Бетховеном и Вагнером?

— Германия для меня — это прежде всего фашизм, а потом уже Моцарт, Бетховен и Вагнер, музыку которых я всегда высоко ценил. А к американцам я отношусь неприязненно за то, что они вмешиваются во внутренние дела стран Латинской Америки, в частности Мексики.

— Ну хорошо, что же в таком случае требуется от меня, простой учительницы? Чтобы я тоже не любила немцев и американцев?

— Нет, не это. Я прошу тебя рассказать все о себе.

— Зачем тебе это?

— Сейчас объясню. В Европе, как известно, молодой человек ухаживает за девушкой долго и тактично, окружает ее вниманием, старается сам изучить ее мысли, взгляды на жизнь и тому подобное. А в Испании другой обычай: брать понравившуюся девушку штурмом…

— Извини, Мануэль, что перебиваю, мне, конечно, нравятся умные и уверенные в себе молодые люди, но при одном условии, если они не лезут обниматься с первых минут знакомства…

— Да не к тому я клоню! — щелкнул он пальцами с досады. — Девушку берут там штурмом для того, чтобы от нее самой получить всю информацию, а не растягивать время на долгое изучение и длительные свидания.

— Значит, ты испанский «штурмовик», — съязвила побежденная его объяснением Лаура. — Хорошо, я расскажу тебе свою родословную…

Собравшись с мыслями, она начала рассказывать ему о себе и своих родителях.

Из ее рассказа Иосиф понял, что большую часть жизни она прожила в административном центре штата Агуаскалиентес. Ее отца многие знали как прилежного работника местного железнодорожного узла и как благочестивого человека. В их семье — десять мальчиков и две девочки. После работы отец обычно собирал детей вокруг себя и рассказывал им волшебные сказки, древние истории о своих предках, а также об ацтеках, майя и вожде Монтесуме. По выходным дням он брал с собой дочь Лауру на политические манифестации, марши протеста и забастовки, на которых она вместе с демонстрантами тоже грозила своими маленькими кулачками и выкрикивала какие-то лозунги. Огонь ее политических устремлений и убеждений разгорелся несколько позже, Лаура училась тогда в педагогическом институте и на третьем курсе вступила в ряды Мексиканской компартии. Вместе с другими добровольцами она даже намеревалась поехать в Мадрид на защиту республиканской Испании. Но ее желанию не суждено было сбыться — неожиданно умер отец. Оставить же мать, нигде не работавшую, с целой дюжиной детей она не решилась. Чтобы как-то облегчить ее положение, Лаура при содействии своего состоятельного дяди Хосе Араухо, известного в Мексике врача по раковым заболеваниям, уговорила мать переехать из далекой провинции Агуаскалиентес на жительство в столицу Мексики, где Лаура получила не только престижное место работы, но и гораздо большее, чем в бывшей провинции, поле общественно-политической деятельности.

С интересом выслушав ее и совсем забыв, кто он и зачем пришел на встречу с Лаурой, Иосиф стал рассказывать ей о своей судьбе. Он утаил лишь подпольную работу в Литве, Польше и Франции, и, разумеется, свою тайную связь с Советским Союзом. Потом они много говорили о высоком предназначении учителя в обществе и о том, что это великое и ответственное дело не каждому удается.

За душевной беседой они не заметили, как подошли к подножию холма, где располагался Чапультепек. С первой минуты дворец поразил Иосифа своей высотой. Узнав от Лауры, что Чапультепек служил долгое время резиденцией мексиканских президентов, он поднялся вместе с ней на вершину холма, чтобы посмотреть оттуда на Мехико. Пальмы и платаны украшали столичные авениды красными и нежно-фиолетовыми тонами, утопали в ярких цветах парки и скверы. Но больше всего изумляли памятники доколумбовых времен и причудливые дворцы прошлого века. Глядя на все это, Григулевич невольно подумал, что ему чертовски повезло со страной пребывания.

Спустившись с холма, они направились к центру города. Был теплый мартовский вечер. На очистившемся от облаков вечернем небе звезды необычно ярко мерцали таинственным светом. Из открытых дверей кафе и различных питейных заведений, забитых ансамблями марьячи[26], джазовыми оркестрами и просто любителями народной музыки, доносились то веселые и задорные, то грустные мексиканские мелодии.

Когда они оказались на безлюдной улице, Григулевич перешел к деловой теме разговора:

— У меня к тебе, Лаура, есть одна серьезная просьба. В Мексике нашли политическое убежище несколько тысяч эмигрантов из Испании. Среди них есть и мои коллеги по работе в Коминтерне. Все мы сейчас живем здесь нелегально, поэтому через каждые две-три недели мы меняем места обитания. Приближается время, когда нам придется пойти по второму кругу, то есть вторично заселяться в те же самые отели. Это может вызвать подозрение у полиции. Чтобы этого не произошло, нам необходимо хотя бы на полгода снять где-то три-четыре квартиры или комнаты. Одну из них лично для меня. И хорошо бы подобрать их в той части города, где не шастают полицейские. Может быть, у тебя найдутся такие знакомые, которые могут сдать жилье в аренду за хорошие деньги? Мы могли бы и сами походить по жилым кварталам Мехико, но, сама понимаешь, засвечиваться нам нельзя…

По мере того, как он говорил, выражение ее глаз то и дело менялось — они становились то беспокойными, то шаловливыми и загадочными, то укоризненными и плутоватыми. Не будучи уже уверенным, что Лаура согласится ему помочь в этом деле, Иосиф решил пойти на маленькую хитрость:

— Лично для меня желательно найти небольшую комнатку поблизости от твоего дома.

Лицо Лауры мгновенно засветилось, на нем появилась загадочная улыбка.

— А это зачем? — лукаво спросила она.

Поняв, что Лаура клюнула на его уловку, он с серьезным видом ответил:

— А это для того чтобы мы могли чаще встречаться.

— Это уже интересно, — медленно произнесла она и опустила глаза. — Это срочно надо?

— Чем раньше, тем лучше. Но делать это надо как можно осторожнее, полагаясь на надежных людей. Задача ведь не только в том, чтобы найти жилье, но и знать тех, кто будет сдавать его в наем. Это должны быть люди не болтливые и не любопытствующие о своих квартирантах. Лучше всего ориентироваться на тех, кто нуждается в финансовой поддержке.

— Прежде чем приступить к подбору квартир, я должна знать: для кого будут сниматься комнаты, — для мужчин или женщин, для семейных или для молодых людей? Это первое. Второе: жилье должно быть со всеми удобствами или не обязательно? И третье — это оплата. На какую сумму можно рассчитывать при заключении договора о квартирной сделке?

— Соглашайся на любую сумму. — Иосиф остановился, вытащил бумажник, отсчитал триста долларов США, вложил их в руку Лауры и с легкостью в голосе произнес: — Это задаток. На следующей встрече, когда ты будешь знать, сколько мы должны платить за каждую квартиру, получишь остальное. Теперь что касается твоих других вопросов: никто из моих товарищей, а их семь человек, требовать комфортных условий не будет. Главное, чтобы были кровати, постельные принадлежности, стол и пара стульев. Если будут интересоваться, для какой категории лиц ты снимаешь жилплощадь, можешь открыто сказать: для испанских эмигрантов. Все они моего возраста.

— А вот и мой дом, в котором я живу! — неожиданно воскликнула Лаура, остановившись около подъезда.

Григулевич невольно посмотрел на табличку с названием улицы: «Венустиано Каранса, 9».

— Я благодарна тебе, Мануэль, за приятно проведенный вечер, — проворковала она и, протянув на прощание руку, спросила: — Когда теперь встретимся?

— Ровно через две недели на том же месте и в то же самое время.

С лукавой улыбкой на губах она кивнула ему и, попрощавшись, скрылась за дверью.

* * *

Признание Григулевича в любви к мексиканке Лауре пришлось не по душе Эйтингону.

— Первая любовь — ненадежная любовь, она со временем проходит и забывается, — произнес он неодобрительно.

Избегая смотреть на него, Иосиф сухо возразил:

— Зря вы так говорите. Это не банальная любовная история, которая проходит и забывается. У меня это серьезно. Глупо это или нет, но я не смогу без нее жить. Без нее я — ничто. Лаура — это моя сегодняшняя и будущая жизнь. И рано или поздно я женюсь на ней. Я добьюсь этого!

Эйтингон торопливо замотал головой, на большой его залысине то ли от большой жары на улице, то ли от подействовавшего на него пылкого признания Иосифа выступили крупные капли пота. Вытерев их, он решительно прервал его:

— Любовь и разведка, как лед и пламень, понятия несовместимые и недопустимые. Особенно в нелегальной разведке. Мы не рекомендуем нелегалам жениться на иностранках. И запомни раз и навсегда: разведчик в поле не принадлежит себе! Его личная жизнь — тоже!

Бессердечно брошенные Эйтингоном слова, будто метельный, колкий снег, ударивший в лицо, больно ранили Григулевича. Он мгновенно нахмурился и, не глядя на него, выпалил:

— Не надо мне, Леонид Александрович, осложнять и без того уже сложную жизнь! Делайте со мной, что хотите, но я все равно женюсь на ней!

Эйтингон понимал, что переборщил, что нельзя было так разговаривать с влюбленным парнем. Чтобы как-то смягчить ситуацию, он заговорил примирительным тоном:

— Извини меня, Мануэль. Конечно, законы человеческой природы никто не может отменить. Ты имеешь право и на любовь, и на создание своей семьи. Но лично я не могу дать санкцию на женитьбу. Вот на вербовку Лауры я даю тебе добро, а на заключение брака — нет. Могу лишь посодействовать тебе в этом.

— Каким образом? — избегая смотреть на него, спросил Григулевич.

— Сообщу в Центр о твоем намерении жениться на мексиканской девушке и попробую доказать руководству, что твой брак будет способствовать еще большей легализации тебя не только в Мексике, но и при поездках в другие страны. Это все, что я могу сделать для тебя, — ободряюще заключил Эйтингон.

Чрезвычайно долгими показались Григулевичу дни ожидания встречи с Лаурой. Она была в его мыслях постоянно, виделась ему строгой и необыкновенно красивой и таинственной.

Сердце его учащенно забилось, когда он, наконец, увидел ее при подходе к месту встречи на площади Сокало. Она шла неторопливо, совершенно непохожая на молодых толстых мексиканок в цветастых ярких нарядах, в которых обычно преобладал оранжевый цвет. Лаура же была одета в строгий темный костюм. Экзотическая красота смуглого ее лица с агатовыми черными глазами придавали особую привлекательность. Во всем ее облике, ее миниатюрной и хрупкой фигурке была необычно заманчивая красота.

Подойдя к Григулевичу, она остановилась в дюйме от него и, глядя в глаза, робко произнесла:

— Буэнос диас, Мануэль![27]

— Буэнос диас, сеньорита Лаура!

— Я так ждала этой встречи с тобой, что пришла сюда немного пораньше. А ты ждал этой встречи?

— Не то слово. Я хотел даже пойти в твою школу, чтобы только увидеть тебя…

— Может быть, мы пойдем в парк «Аламеда»? — предложила она.

По дороге в парк Иосиф спросил ее:

— Ты не была на первомайской демонстрации?

— О, это было очень интересно! — воскликнула Лаура. — Демонстранты несли плакаты с требованием изгнать из страны Льва Троцкого. На центральной улице многие дома были обклеены листовками с призывами «Долой предателя дела рабочего класса России!», «Троцкого — вон!», «Троцкий — убирайся из Мексики!..»

— Ля весь тот день из-за конспирации просидел в отеле. Мне эта гостиница порядком уже осточертела. Тебе не удалось еще что-нибудь подобрать для меня? В смысле жилья…

— Вот если бы ты назначил мне встречу на недельку раньше, то уже переехал бы на частную квартиру. И мог бы раньше увидеть меня, — заговорила она медленно, растягивая слова, словно гипнотизируя его. — Как ты и просил, я подобрала однокомнатную квартиру недалеко от своего дома… И можешь не беспокоиться, хозяева надежные, хорошо знакомые мне люди. Хозяйка, как и я, учительница нашей школы, а муж ее — коммерсант. Политикой оба не интересуются.

— Спасибо, Лаура. А в отношении моих друзей-испанцев ничего не нашлось?

— Для них я нашла отдельную трехкомнатную квартиру на улице Лависта. Пусть сами съездят туда и посмотрят. Если их что-то не устроит, буду искать в другом месте через моих знакомых.

Лицо Григулевича оживилось: он еще раз убедился, что имеет дело с умной и прекрасно понимающей его девушкой. Убедившись в ее деловых качествах и расположенности к нему, он решил сказать Лауре, что нуждается в ее постоянной, долгосрочной и секретной помощи на благо коминтерновского дела. Тщательно подбирая слова, он стал рассказывать ей о своей работе в Коминтерне и о том, чем занимается эта международная политическая организация в странах Латинской Америки.

— А зачем вам Латинская Америка?

— Чтобы поддержать у ваших соотечественников постоянное стремление к борьбе за свои права, за свободу и независимость. Неужели вы не видите, что вся Южная Америка превратилась чуть ли не в вотчину США?! Американцы нагло попирают права народов всего континента, вмешиваются во внутренние дела ваших стран и даже не позволяют проводить независимый курс на международной арене…

Он говорил так страстно и убедительно, словно выступал на каком-нибудь большом митинге, и то, о чем он ораторствовал, были не просто слова — это была его вера и его убежденность.

— Если я правильно поняла, — прервала его Лаура, — ты хочешь, чтобы я включилась в работу по линии Коминтерна?

— Ты правильно поняла меня! — обрадовано воскликнул Иосиф. — Я буду очень благодарен тебе, если ты поможешь мне в коминтерновских делах. — Прекрасно понимая, что это апогей его вербовочной беседы, он смотрел на нее с большой надеждой на понимание.

Лаура почувствовала его заинтересованность и после небольшой паузы нерешительно спросила:

— Скажи мне, Мануэль, что я должна делать для Коминтерна?

— На первых порах тебе скорее всего придется периодически наезжать в Нью-Йорк, встречаться там с нашими людьми и привозить от них почту. Иногда передавать устную и письменную информацию для Тома и от него — мне. То есть ты будешь моей связной.

Он внезапно умолк и надел солнцезащитные очки.

— Почему ты вдруг надел темные очки?

— Потому что у входа в парк «Аламеда», видишь, стоят мужчины, мимо которых мы сейчас должны пройти. Это янки. Нам лучше быть от них подальше.

— А как ты узнал, что они — янки?

— Я узнаю их всюду с первого взгляда… по раскованной походке, по характерным жестам и тому подобное.

Перед входом в парк он галантно взял Лауру под руку и, миновав группу американцев, сказал:

— Пойдем в глубину парка, там всегда есть свободные скамейки.

Они прошли еще метров триста и присели на свободные места. Лаура, убедившись, что вокруг никого нет, негромко спросила:

— А как быть с моим учительством в школе, если мне придется выезжать из Мексики?

На гладких щеках Иосифа заходили желваки — это значило, что вопрос Лауры застал его врасплох.

— Не беспокойся пока об этом, — уклончиво ответил он. — Этот учебный год ты доработаешь, а потом решим… Не исключено, что тебе придется даже расстаться со школой. И еще: в интересах твоей безопасности желательно поменять имя. Всем тем, кто будет встречаться с тобой в Мехико или в Нью-Йорке, настоящее твое имя не обязательно знать.

На ее лице появилось выражение полного недоумения.

— Как это — поменять свое имя? — растерялась она. — А мои документы?

— Их менять не надо. Просто надо выбрать для себя какой-то псевдоним… Для конспирации… А на каждую твою поездку в чужую страну мы изготовим несколько документов под разными фамилиями.

Лаура задумалась. Потом сказала:

— Хорошо, пусть я стану для них Луизой, но для тебя я хочу остаться Лаурой.

Иосиф улыбнулся ей ангельской улыбкой.

— Да, милая пташка, я буду называть тебя только Лаурой.

— А я тебя — грифончиком Родригесом, — рассмеялась она.

— Да ради Бога! Но своим родственникам и коллегам по работе ничего не говори о моей связи с Коминтерном. Будет лучше, если они ничего не будут знать обо мне…

— Лучше было бы, если бы ты не посвящал меня в свои политические дела и не подменял бы ими мои и свои чувства. Но я все равно согласна на это, лишь бы быть рядом с тобой.

Григулевич, не находя нужных слов от переполнившего его счастья, осторожно взял руку Лауры в свою и, трепетно ее поцеловав, с волнением произнес:

— Я люблю тебя, Лаура…

С этого дня все его мысли и думы стала заполнять Лаура. Она увидела в нем мучачо[28] своей мечты и готова была ради него пойти на все. Они продолжали встречаться каждую неделю, постоянно тянулись друг к Другу, ощущая тягу такого рода, какую могут испытывать только два любящих сердца. Общение с ним для Лауры открывало окно в большой новый мир — в политику. Ей нравилось, что он разговаривал с ней на равных, корректно и почтительно, уважая и видя в ней личность — это имело для нее огромное значение. Но особенно поразило Лауру, когда Иосиф, расспросив ее о житье-бытье и узнав о том, что на скромной учительской зарплате держится ее семья из двенадцати человек, вручил ей две тысячи песо.

— Это от меня твоим меньшим братьям и сестрам, — сказал он с легкостью в голосе.

— А что ты станешь делать, если в следующий раз я попрошу для них такую же сумму? — пошутила она.

Григулевич достал бумажник и, отсчитав еще две тысячи, сказал:

— Это, считай, задаток для твоей предстоящей по линии Коминтерна поездки в Нью-Йорк, — слукавил он. — А потом, перед отъездом из Мехико, получишь еще столько же. Так что можешь смело потратить эти деньги на семью…

* * *

Впоследствии Лаура несколько раз получала от него материальную помощь. Иосиф постепенно оказывал на нее и политическое влияние в нужном направлении, обучал конспирации, способам обнаружения слежки и всему тому, что ей полагалось знать как курьеру и связнику. Жизнь ее от встреч и общения с ним с каждым днем становилась все интереснее. У него тоже.

В голову ему лезли от счастья разные мысли — все больше самые дерзкие. Одна из них — может быть, послать все к черту, уехать с Лаурой на ранчо отца и заняться там более спокойным делом — фармацевтикой, — навязчиво сверлила его мысль. Он отошел от этой мысли, когда услышал по телефону голос Лауры, позвонившей ему в номер отеля в день их встречи.

— Хорошо, что ты позвонила. Мне так не хватало тебя эти два дня…

— А почему у тебя грустный голос?

— Отвечу стихами очень любимого мною поэта. Послушай внимательно:

Жмет сердце безотчетная тоска, Жизнь ненавистна, но и смерть тяжка. Чтобы спастись от этой пустоты, Воспоминаньем иль игрой мечты, Умножь одну или другую ты. Последнее мне было бы гораздо легче!..

— Прекрасные стихи! — воскликнула Лаура. — Это Пушкин?

— Нет, это стихи Лермонтова. У него есть еще одно хорошее стихотворение «Джюлио», отражающее состояние моей души:

Не ужасом, но пасмурной тоской Я был подавлен в миг сей роковой! Презренье, гордость в этой тишине Старались жалость победить во мне. Так вот что я любил! Так вот о ком Я столько дум питал в уме моем!

— Чудные стихи, Мануэль, но я тоже вынуждена тебя огорчить…

— О, боже! В последние дни все только огорчают меня.

— А кто же тебя успел огорчить?

— «Том» и один его коллега.

— Меня «Том» тоже огорчил. Он отменил сегодняшнюю нашу встречу, перенес ее на завтра. Сказал, что завтра ты должен передать мне какие-то материалы…

— Но они не готовы. Их надо еще написать, а у меня душа не лежит их готовить.

— Успокойся, Мануэль. У тебя хватит времени для их подготовки, — ровно сутки. Завтра в пять вечера я жду тебя на улице Хуареса у магазина Грихальо. Тебя устраивает это место и время?

— Устраивает.

— Вот и хорошо. Тогда до завтра. До свидания, Мануэль! — она тяжело вздохнула, и в трубке раздались прерывистые гудки.

Иосиф задумчиво смотрел на телефонную трубку, потом сел за письменный стол, на котором лежали влиятельные газеты Мексики — «Эксельсиор», «Пренса», «Универсаль» и «Новедадес». Несколько часов он анализировал опубликованные в них материалы и, сопоставив их с агентурными данными, начал быстро писать:

1. «Внутриполитическое и экономическое положение Мексики.

Мексика, как и все страны Латинской Америки, не может развиваться самостоятельно. Этим безнравственно пользуется ее северный сосед — США, которые оттяпали у нее и Техас, и Калифорнию, и Нью-Мексико. Сегодня Штаты по-прежнему контролируют многие отрасли мексиканской экономики, они выкачивают из этой страны десятки миллионов долларов чистой прибыли. «Дядя Сэм» считает, что все латиноамериканцы люди третьего сорта и должны подчиняться только его воле. Такое положение мексиканцев не только не устраивает, но и порождает у народа гнев и возмущение, о чем свидетельствовала недавняя забастовка в Мехико. Народ требовал улучшить условия труда и строгого регулирования экономики государством в интересах всех трудящихся. Президент страны Ласаро Карденас прислушался к мнению народа и, опираясь на его поддержку, убрал из правительства, из армии и с губернаторских постов тех, кто злоупотреблял властью и ущемлял права людей. Он же повел активную борьбу с засильем иностранного и в первую очередь американского капитала. В этих целях правительство Карденаса национализировало ряд зарубежных фирм, а затем объявило о национализации железных дорог и предприятий нефтяной промышленности. В ответ на это Англия и США объявили бойкот мексиканской нефти. Госсекретарь США Кордэлл Хэлл, по сообщению агента «Дона», прислал Карденасу несколько протестных дипломатических нот. Однако Мексика не пошла на уступки американцам, надеясь продать свою нефть странам Южной Америки. Но и там Штаты, руководствуясь политикой «кнута и пряника», надавили на южноамериканцев так, что те вынуждены были отказаться от мексиканской нефти. В настоящий момент никто не может обвинить президента Карденаса в симпатиях к фашизму, но он был вынужден принять рискованное предложение стран оси Берлин — Рим — Токио о продаже им нефти.

Аграрная реформа: правительство Карденаса решительно экспроприировало у местных помещиков и иностранных компаний 18 млн. га земли, передав ее в распоряжение так называемых эхидо (сельские общины). Это позволило поднять удельный вес крестьянских эхидо с 15 до 43 процентов от всего сельского населения.

Такие экономические преобразования мексиканского президента значительно ослабили зависимость страны от иностранного капитала, укрепили ее национальный суверенитет и, главное, привели к улучшению положения рабочего класса и крестьянства.

Но, к сожалению, срок президентства Ласаро Карденаса истекает через три месяца, а его избрание на второй семилетний срок конституция страны не позволяет. Победу на предстоящих выборах предрекают генералу Авила Камачо. Он — 1897 года рождения, сын крупного фермера. Его кандидатуру на выборах будут поддерживать ведущие общественные организации и партии — Конфедерация трудящихся, возглавляемая Ломбардо Толедано, компартия, насчитывающая 80 тысяч человек, и Партия мексиканской революции с ее лидером Л. Карденасом.

2. Об отношении к Советскому Союзу.

Мексика проявляет большую осторожность и подозрительность к СССР из-за того, что Москва стремится любыми путями обратить мексиканцев в коммунистическую веру и что советские лидеры считают, что подлинный прогресс в целом мире и в отдельно взятой стране возможен только при социалистической системе;

По данным того же агента «Дона» Мексика сейчас заинтересована в восстановлении дипломатических отношений с Советским Союзом и ведению взаимовыгодных торговых операций путем обмена ее продовольственных товаров на продукцию машиностроения из СССР. Чтобы побудить Мексику к более оперативному решению этой проблемы, считаю целесообразным по линии НКИД СССР через дипломатические миссии, консульства и торгпредства, находящиеся на территории США, усилить положительное влияние на руководящих сотрудников подобных мексиканских учреждений, аккредитованных в Штатах.

3. О деятельности специальных служб.

Мексика — это одна из крупнейших и влиятельных латиноамериканских стран, с которой США связывают едва ли не главные надежды на то, что «дяде Сэму» удастся разжать тиски своих энергетических проблем. Через засылаемых в Мексику туристов и советников эмиссары шпионского концерна США под названием УСС (Управление специальных операций) настойчиво стремятся дестабилизировать и обострить внутреннюю обстановку, дабы неповадно мексиканцам было проводить независимый от Вашингтона внутриполитический курс. Именно на это направлена распространяемая по радио и через издательские центры в Мехико лживая информация и пропагандистская литература, выпускаемая Штатами огромными тиражами. Агентура из числа как американцев, проживающих в Мексике, так и местных жителей, работает идеально. Взяв курс на бесцеремонное вмешательство в дела соседних стран, Штаты тем самым противопоставляют себя большинству населения этих государств.

Учитывая, что стратегия, проводимая в странах Латинской Америки под предлогом обеспечения жизненных интересов, оборачивается против самих Штатов, полагал бы возможным использовать это для укрепления политического и экономического влияния СССР не только в Мексике, но и в других государствах Центральной и Южной Америки.

С усилением позиций Германии в мексиканской экономике и внешней торговле начала нагло действовать немецкая агентура. Берлин поставил перед собой задачу превратить всех немцев, проживающих в Мексике, в своих шпионов. По сообщению агента «Люка» разведка Германии была раньше делом только военных и строилась в основном на использовании профессионалов, теперь шпионаж стал всеобщим делом фашистской партии, всеобщим тотальным делом всей германской нации. В этих целях немцы создают в Мехико и в других городах массу всяких кружков и союзов, с помощью которых они начали опутывать и подчинять мексиканцев своему влиянию. Тех из них, которые не поддаются этому влиянию, принуждают к сотрудничеству путем запугивания и подкупа.

В связи с объявленным бойкотом мексиканской нефти американскими компаниями «Шелл» и «Стандарт-ойл» в Мехико прибыли из Германии Йоахим Херстлет, Бриске и еще несколько «экспертов» по нефти. Президент Карденас, узнав от своей контрразведки, что все они занимаются шпионской деятельностью, дал указание выслать всех этих «экспертов» из Мексики и без лишнего шума в принудительном порядке посадить на торговые корабли, следовавшие в США. Как выяснилось позже, Херстлет был еще и резидентом германского магната Шахта и чуть ли не духовным отцом вожака местной фашистской организации «золотых рубашек» некоего Родригеса.

Под различными прикрытиями действуют в Мексике и другие резиденты Яльмара Шахта. Прежде всего — его правая рука по нефтяным вопросам Гельмут Вольтат и доктор Рит.

Сейчас немцы создали в Мексике в помощь профашистской шайке «золотых рубашек» Антикоммунистическую революционную партию, которая выдвинула на пост президента своего кандидата военного авантюриста генерала Амаро.

С учетом изложенного своими главными задачами считаю:

— продолжить разработку проамериканских и прогерманских организаций, партий и кружков;

— с целью создания более благоприятного впечатления о России, повышения ее престижа в странах Латинской Америки и укрепления ее позиций в международном коммунистическом и рабочем движении оказывать выгодное политическое влияние на прогрессивно настроенных к СССР влиятельных мексиканских лиц и сторонников торгово-экономического сотрудничества с Россией;

— через надежных источников информации, занимающих высокое положение в общественной и политической жизни, добиваться к приходу к власти в южноамериканских странах тех влиятельных лиц, которые благожелательно относятся к СССР.

Макс.

22 мая 1940 г.

Подписанный оперативным псевдонимом Мануэля Брукс-банка отчет был передан находившемуся в Мехико представителю нью-йоркской резидентуры Константину Кукину. Тот, ознакомившись с его содержанием, высказался положительно о представленной в справке ценной информации как для разведки, так и для Наркомата иностранных дел СССР.

— У Мануэля, очевидно, имеются свои источники информации в проправительственных кругах Мексики? — поинтересовался он у Эйтингона.

— У него есть главное — железная хватка. Если Макс узнал, что тот или иной человек располагает полезными, нужными для нас сведениями, то обязательно сумеет найти подход к нему и выведать то, что нужно.

— А как тебе показалась его связная Лаура? — сделал неожиданный поворот в беседе Эйтингон.

— На мой взгляд, она заслуживает доверия. Немного, правда, замкнута, но для той роли, которую она будет выполнять в разведке, это даже хорошо. У нее благородная манера поведения и скромность — и в разговоре и даже в одежде.

— Не забудь, Костя, отметить это в отчете о командировке в Мексику.

Из докладной записки Игоря[29] в Центр:

«…Макс произвел на меня положительное впечатление. Он выгодно отличается от других наших помощников своей находчивостью, независимостью суждений и манерой поведения, что позволяет ему ненавязчиво, как бы само собой, устанавливать контакты с нужными людьми, расположить их к себе, вызвать на откровенный разговор, уловить в беседе с ними интересующие разведку сведения и тут же оценить их. Он инициативен и изобретателен в вербовочной работе. Завербовал уже четырех агентов, имеющих прямые выходы на влиятельных представителей деловых и правительственных кругов, а также на сотрудников полиции.

Несомненно ценным приобретением для его нелегальной деятельности является его связная Луиза. Она завербована им для связи с Томом. Макс настолько увлекся ею, что в категоричной форме поставил перед Центром вопрос о необходимости заключения брака с ней. На мой взгляд, Макс сделал достойный выбор, и потому прошу положительно рассмотреть его просьбу о разрешении заключить брак с мексиканкой.

Долгое время, как известно, Макс был оторван от руководства Центра и связи с нью-йоркской резидентурой. Отсутствие же регулярного контакта с нами, бесед с глазу на глаз снижало возможность оказания на него постоянного положительного влияния, дачи ему рекомендаций, возможности контроля за его работой и вследствие этого он вынужден был почти в течение года действовать самостоятельно и принимать с риском для себя ответственные решения. В настоящее время избегать ошибок ему помогает находящийся в Мексике опытный разведчик Том»…

* * *

За немногим больше месяца были установлены все участники первого в Мексике покушения на жизнь политического изгнанника России Льва Троцкого. Единственное, что оставалось неустановленным, так это причины убийства соучастника покушения американца Роберта Шелдона Харта. Ответ на этот вопрос начальник тайной полиции Леандро Санчес Саласар рассчитывал получить после ареста и допроса Давида Сикейроса, братьев Арреналь и Антонио Пухоля. Но все они, заранее предупрежденные о начавшихся арестах среди боевиков, к тому времени исчезли из Мехико: Давид Сикейрос[30] прятался в горах штата Халиско, Леопольдо Арреналь скрывался на Кубе, его брат Луис уехал в США, Антонио Пухоль тоже покинул Мексику.

Григулевичу тоже угрожала опасность. Один из допрошенных боевиков в числе организаторов покушения назвал некоего Фелипе и дал описание его внешности. Из других арестованных в отношении Фелипе никто не дал показаний, и тем не менее полковник Саласар распорядился составить фотопортрет неизвестного лица для своих агентов-розыскников и для опубликования его примет в печати.

Вскоре в нескольких газетах Мексики появилось объявление следующего содержания:

«Внимание! Награда в 10 тысяч песо!

Ее получит тот, кто предоставит информацию о неизвестном по имени Фелипе, разыскиваемом мексиканской тайной полицией в связи с его участием в нападении на виллу в Койоакане, на улице Вены.

На вид ему около 30 лет. Рост — средний. Коренаст. Полный брюнет южно-американского типа с чуть вьющимися черными волосами и креоловскими усиками. По внешнему виду — типичный креол. Лицо загорелое. Глаза — карие, приветливые.

Манеры — решительные, легко вступает в общение. Держится всегда спокойно и свободно.

Умеет водить машину.

Вероятно будет стремиться получить визу на выезд из Мексики.

Наш контактный телефон: 33-5-61».

Это объявление Григулевич увидел в газете «Новедадес» совершенно случайно. Заняв очередь на такси за молодой привлекательной мексиканкой, читавшей это объявление, он заглянул через ее плечо и невольно обратил внимание на выделенный жирным шрифтом, обрамленный черной траурной рамкой текст с описанием внешности разыскиваемого лица. Иосиф случайно дотронулся подбородком до плеча незнакомки. Та мгновенно повернулась к нему и, показывая на объявление пальцем, с недоумением произнесла:

— Не представляю, как можно по одним только приметам найти такого человека? Другое дело, если бы поместили его фото, а так каждого второго можно подозревать.

— Почему каждого второго? Почти каждого встречного, попавшегося вам на глаза. Разве я, например, не схож с разыскиваемым по этим приметам? Пойдемте в полицию вместе, вы сдадите там меня, получите десять тысяч песо, потом поделим их пополам. Идет?

— Не надо так шутить. Из-за этих пяти тысяч начнутся всякие разборки, потрепят вам нервы, потом отпустят и схватят другого.

Прочитав первые семь строчек объявления, Иосиф понял, что речь идет о нем, и усилием воли заставил себя улыбнуться.

В этот момент на стоянку подъехало такси, и девушка предложила довезти его до нужного места.

— Мне в противоположную сторону, — брякнул он, не подумав о том, что весь транспорт шел в одном направлении.

Проводив мрачным взглядом отъехавшее такси с незнакомкой, Григулевич побрел прочь от остановки. «Что же делать теперь? — задумался он. — Может быть, уйти в горы и укрыться там в какой-нибудь хижине индейских поселений, как это делал Лев Троцкий?.. Был бы сейчас в городе Давид Сикейрос, он наверняка спрятал бы меня. Но его нет в Мехико. Он сам скрывается где-то в горах…»

Все, что было до этой минуты более-менее надежным, мгновенно стало хрупким. Во всем Мехико он мог теперь положиться только на Лауру и Тома. Но любые его контакты могли навредить и им, особенно Тому. Незавидная участь оказаться загнанным в так называемый пятый угол вынуждала его мыслить оперативнее. Вспомнив, что должен теперь быть более бдительным и выполнять в таких случаях предписанную правилами нелегальной разведки процедуру по выявлению возможно ведущегося наружного наблюдения, он стал периодически проверяться: останавливаться у витрин магазинов, смотреть в отражение стекол, иногда резко поворачиваться и идти назад, выявляя при этом, не замешкался ли кто-то из шедших следом за ним, не пытается ли избежать его взгляда. Сам он двигался с немного опущенной головой, чтобы ни у кого из встретившихся не было возможности всмотреться в его лицо. Продолжая проверяться на предмет выявления — нет ли за ним «хвоста», он решил забежать домой, чтобы перед тем как пойти на свидание с Лаурой немного изменить свою внешность. Он сменил одежду, приклеил бакенбарды, надел сомбреро и зеркальные очки и только после этого вышел на улицу и уверенно зашагал к месту встречи. По дороге он продолжал размышлять: что же нужно предпринять ему в создавшейся ситуации? И чем больше он размышлял об этом, тем все чаще приходил к мысли: надо через Лауру вызвать Тома на внеочередную явку и посоветоваться с ним.

Увидев метров за двести ожидавшую его Лауру, Иосиф, чтобы она не узнала его, изменил еще и походку. Но, когда он прошел мимо, она окликнула его, не сдвинувшись с места:

— Буэнос диас, ми керидо![31] Зачем ты устроил весь этот маскарад?

— Это необходимость. Меня не должны узнавать. — И он начал рассказывать об опубликованном в газете «Новедадес» объявлении о розыске некоего Фелипе. — «Фелипе» — это моя партийная кличка. Тот, кто выдал полиции мои приметы, очевидно, знает меня только под этим именем. Вот поэтому и пришлось изменить свою внешность. Но это, конечно, не гарантирует спасения.

— А фотография твоя опубликована в газете?

— Нет. Но приведены почти точные мои данные: внешность, рост, телосложение…

Лаура, помрачнев, негромко спросила:

— И что же теперь? Ты будешь маскироваться? Ходить в парике, в темных очках…

— Нет, с трудностями будем бороться. А вот какими методами, я должен посоветоваться с Томом. Пожалуйста, скажи ему об этом…

— Но он уже назначил тебе встречу на завтра в баре-ресторане «Мансион» на Гамбургской улице. Он будет тебя ждать там с десяти утра. Если ты утром не сможешь прийти, тогда, он сказал, в то же время вечером на известном тебе месте.

— Да-да, я понял, — поспешно закивал головой Иосиф. — Я обязательно там буду.

* * *

После встречи в ресторане «Мансион» Эйтингон сообщил Григулевичу, что боевиков Сикейроса предал неявившийся к месту проведения операции бывший шахтер Эррера Васкес.

— Теперь мы вынуждены задействовать второй вариант покушения, — продолжал Эйтингон. — На сей раз стрелять будет один человек, а не двадцать один, как у Сикейроса.

— И кто же этот одиночка? Я знаю его?

— Должен знать! В Испании ты готовил его к вербовке, а вербовал его я, потому что ты был тогда откомандирован в Советский Союз. Это Меркадер дель Рио Эрнандес Хайме Рамон. Я готовил его как дублера на случай вторичного покушения на Троцкого. Об этом знала только его мать Каридад, а теперь и ты.

— Хороший вы сделали выбор. Рамон — надежный и преданный нам человек. Моя помощь вам понадобится?

Эйтингон кисло взглянул на Григулевича:

— Ни в коем случае! Ты должен залечь на дно недельки на две, а потом выехать на Кубу. Новый паспорт и выездные документы на тебя уже готовятся в Москве. А пока постарайся как можно реже появляться на улицах Мехико, избегай встреч с теми, кто знает тебя. Обходи их стороной. А чтобы тебя не могли опознать по приметам, опубликованным в газете «Новедадес», купи себе монашескую рясу, черную широкополую шляпу и наклей бороду.

— Значит, вы уже сообщили в Центр об объявлении в газете в отношении «Фелипе»? — задумчиво произнес Иосиф.

— А зря. Я же еще не засветился окончательно. Не надо было делать этого. — Он недовольно посмотрел на неприступное, словно одеревенелое лицо Эйтингона и твердым голосом тихо спросил: — Может быть, вы все же дадите отбой засланной вами в Центр тревоги обо мне?

— В нашем ведомстве, Иосиф, торговаться не положено! — сказал, как отрубил Леонид Александрович. — Я обязан был оперативно проинформировать Центр о публикации в газете. Но решение об откомандировании тебя на Кубу было принято до моей информации о розыске «Фелипе». Я считаю, это правильное и своевременное решение. До отъезда на Кубу все встречи с агентурой и доверенными лицами прошу прекратить. Личная связь со мной тоже отменяется. Если будет что-то срочное, то можешь передать только через Луизу. Все мои указания, которые будут переданы тебе тоже через нее, подлежат беспрекословному выполнению. В ближайшие два-три дня мы с Луизой придумаем, где тебе лучше всего укрыться на время от тайной полиции Саласара.

…В последующие дни после встречи с Эйтингоном Иосиф перестал появляться в центре города. Днем он проводил время в близрасположенной библиотеке, изучал страны Латинской Америки и историю зарождения в них католицизма, а по вечерам облачался в купленную в Пуэбла-де-Сарагоса черную католическую мантию, приклеивал небольшую бородку с проседью, надевал парик, помещал за щеку маленькие овальные пластмассовые пластинки, которые до неузнаваемости меняли форму его лица, и отправлялся бродить по ночному Мехико вместе с Луизой.

Потом он стал отращивать бороду и усы — небритость очень шла ему. Таким Иосиф нравился Лауре еще больше. Когда она сообщила, что по указанию Тома он должен немедленно переехать в Мексико-Сити в так называемый дом умалишенных, Григулевич разозлился:

— Передай ему — пусть сам едет туда!

— Успокойся, Мануэль. Я тоже участвовала в обсуждении вопроса, где можно было бы понадежнее спрятать тебя. Остановились на этом медицинском учреждении. Вместе с Томом я убедила своего дядю, чтобы он дал тебе медицинское заключение и путевку в Мексико-Сити.

— А при чем тут твой дядя?

— Я же рассказывала, что он известный в Мексике человек, имеющий свои клиники и больницы. Он — профессор медицины и практикующий врач.

— Но я же не этот самый… — Иосиф покрутил указательным пальцем около виска. — Или Том считает, что я уже рехнулся умом и потому меня следует упрятать в дурдом?

Луиза, вспомнив разговор с Томом, ободряюще произнесла:

— Он сказал, что тебя надо во что бы то ни стало обезопасить. Говорил, что тут у тебя, — она тоже покрутила пальцем у виска, — не дурдом, а ума палата. Я, конечно, не знала, что такое «ума палата», но Том объяснил мне, и я согласилась с ним.

— Ну, спасибо, что с помощью Тома утвердилась в том, что я не дурак. Вы одного не можете понять: если я буду находиться среди умалишенных и душевнобольных, то могу остаться без этой самой «ума палаты».

— Да нет, Мануэль. Ты не будешь находиться среди них. Около дурдома своя территория, а рядом с ней располагается шикарный пансионат, где отдыхают состоятельные люди Мексики. Попасть туда не каждому смертному дано. И никто, кроме меня и Тома, не будет знать о твоем местонахождении. Там все отдыхающие не знают друг друга и зарегистрированы не под своими именами. Ты будешь находиться там в полной безопасности, выдавая себя за Мануэля Родригеса, богатого купца из Монтеррея. — Луиза достала из сумочки запечатанный конверт и, подавая его Иосифу, сказала: — Здесь документы на имя Родригеса, деньги и направление из клиники.

— Задумано неплохо. Передай Тому, что я согласен укрыться в Мексико-Сити и благодарю вас обоих за заботу обо мне.

* * *

В Мексико-Сити Григулевич вменил себе в обязанность каждое утро посещать библиотеку. Чтение книг было для него большим счастьем, мозг его, как губка, впитывал все новое о древней и современной жизни стран Латинской Америки. Два раза в неделю к нему в пансионат наведывалась Луиза. Однажды она привезла ему записку от Тома. В ней сообщалось, что 3 августа 1940 года Литва добровольно присоединилась к Советскому Союзу и что подробности этого исторического факта будут в ближайшее время опубликованы в мексиканских газетах. Это известие настолько обрадовало Иосифа, что он тут же изложил на французском языке просьбу к Эйтингону — походатайствовать перед Центром о принятии его в советское гражданство.

А в очередной свой приезд к нему Луиза сообщила о том, что через два дня его выпишут из Мексико-Сити и сразу после этого он должен выехать в другую страну.

— В какую именно, Том не сказал. Мне кажется, нас умышленно хотят разлучить, — огорченно добавила она.

Он же, нежно глядя на нее, с восторгом воскликнул:

— Наконец-то и на мою улицу пришел праздник! Если бы ты знала, как надоело мне разыгрывать из себя дурака-купца из Монтеррея и объяснять каждому — кто я и как сюда попал! Прекрасно! Через два дня я буду чувствовать себя как в раю!.. — Он сделал небольшую паузу, потом спросил: — Послушай, Лаура, а почему бы нам вместе не полететь в тот самый рай?

— А где находится этот рай? Ты можешь мне сказать?

— А ты полетишь туда со мной?

Луиза, подумав немного, на вопрос ответила вопросом:

— Если ты очень хочешь, чтобы мы полетели вместе в рай, а не в преисподнюю, то почему бы нам не зарегистрировать наш брак? Тогда бы все стало на свои места, и путешествие в рай имело бы для моих родных и знакомых вполне понятное объяснение.

— Я готов это сделать хоть сейчас, — успокаивающе ответил он. — Но ты же знаешь, я не принадлежу только себе…

Такие вопросы мне надо согласовывать с Томом. Месяц назад я говорил ему об этом, он обещал переадресовать мою просьбу в Центр. Вот и ты напомни ему об этом.

— Ничего я напоминать ему не буду!

— Почему? — удивился он.

— Да потому что ты не доверяешь мне все до конца. Почему ты по сей день скрывал, что тебя могут куда-то отправить?..

— Так надо было. А теперь могу сказать, что я должен уехать на Кубу…

Ровно через два дня она вместе с Томом провожала Иосифа на вокзале. Вручая Григулевичу железнодорожный билет до морского порта Веракрус и новый паспорт, доставленный из Москвы, Том предупредил его:

— С этой минуты всем нам надо забыть имя Мануэля Родригеса Бруксбанка. Его больше нет, а есть кубинец Молина Миранда Антонио…

— Тогда разрешите мне с ним познакомиться, — подхватила Луиза и, подбежав к нему, обняла его и нежно поцеловала.

Это был ее первый короткий поцелуй. Антонио не успел даже ответить ей взаимностью: она мгновенно отстранилась и, взяв его под руку, отвела в сторону.

— Мануэль, ты же знаешь, я всегда хотела быть рядом с тобой и потому боюсь потерять тебя…

Он повернул ее к себе, осторожно поцеловал в губы и сказал:

— Я не могу изменить делу Коминтерна. Я тоже хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. Ты же знаешь, я люблю тебя и уверен, что мы еще будем вместе. Как только мое положение стабилизируется, я обязательно приеду за тобой. Ты только жди меня…

— Я буду ждать тебя и писать письма…

— Только не забудь, что я теперь не Мануэль, а Антонио Миранда.

— Не забуду. Мне иногда кажется, будто я бегу, бегу за тобой и вот уже задыхаюсь, а догнать тебя не могу… Не знаю, что будет со мной, когда тебя не будет рядом.

Луиза делала отчаянные попытки, чтобы совладать с собой и не расплакаться. Потом все же не выдержала и по ее щекам поползли две прозрачные слезинки.

Иосиф осторожно вытер их и, заключив в объятия, с волнением проговорил:

— Лаура, ты же знаешь, я очень люблю тебя… ты была и всегда будешь для меня самым дорогим и любимым человеком. Не надо плакать, прошу тебя.

Иосиф посмотрел на часы, взял под руку Луизу, и они направились к стоявшему под кроной пальмы Эйтингону. Тот поднял его чемодан и удивленно спросил:

— Что там у тебя? Уж не слитки ли мексиканского висмута или сурьмы?

— Ни то, ни другое! Это книги по истории Латинской Америки. Да, чтобы не забыть: в доме умалишенных Мексико-Сити я подготовил обзорные статьи по некоторым странам и сделал свой прогноз на развитие политических событий в этом регионе мира. Свои записи я передал Луизе. Прошу вас, Леонид Александрович, переслать их в Центр. Они, как и эти книги в чемодане, понадобятся мне потом… В старости будем писать мемуары.

— Хорошо, я переправлю их через Нью-Йорк диппочтой. А теперь я должен проинструктировать тебя, как ты должен вести себя на Кубе. Если здесь у тебя была хоть и малая, но все же поддержка с моей стороны, то там ее не будет. Если нью-йоркская резидентура сочтет необходимым связаться с тобой, то она, поскольку в Гаване не так уж и много отелей, всего четыре, сама найдет тебя. Могут выйти на связь и завербованные тобой агенты Ричард или Лизи… А может и кто-то другой. Поэтому ты на всякий случай запомни слова пароля: «С вами в номере не проживал Эмилио Маркони?» Ответ: «Эмилио Маркони проживал в соседнем номере, он два дня назад уехал в Испанию». Будь во всем предельно внимателен и бдителен. Не забывай, что в нашей разведке есть свой кодекс поведения. По нему не рекомендуется шляться по кабакам и ресторанам и заводить случайные знакомства. И старайся не показывать своего высокого интеллекта, не демонстрируй себя эрудитом в вопросах политики. Но при этом всегда помни, что разведка — это схватка ума, воли и характера. Это прежде всего аналитическая работа головы, разумный оправданный риск и способность мгновенно принимать неожиданные решения. Неизвестно сколько времени ты пробудешь на Кубе, мой тебе совет: держись крепче за кубинскую землю, чтобы не загреметь в тартарары.

Григулевич грустно улыбнулся и спросил:

— А вы отправили мою просьбу о приеме в советское гражданство?

— Отправил. Но это решится нескоро, а пока мы даем тебе чилийское гражданство. — Эйтингон вытащил из нагрудного кармана сверток и, подавая его Иосифу, сказал: — Это сделал для тебя Пабло Неруда. Документ надежный, по нему ты потом переберешься в Аргентину без каких-либо опасений и осложнений. В пути следования и при последующих поездках в Чили ты станешь Хулио Бенитесом… И последнее. Хочу напомнить о том, что для нашей страны остается проблема установления дипломатических отношений со странами Латинской Америки. Попробуй и ты подключиться к ее решению. Это можно сделать через твои связи, которые были установлены с теми, кто воевал в Испании. Попытайся разыскать их в Гаване и через них выйти на кого-нибудь из влиятельных людей в окружении президента Батисты. Надо убедить кубинскую элиту в полезности взаимовыгодного сотрудничества с Советским Союзом.

За две минуты до отхода поезда раздался предупредительный гудок паровоза. Эйтингон попрощался с Григулевичем, пожелал удачи и отошел от вагона, предоставив возможность остаться вдвоем с Луизой. Иосиф взял ее руки в свои и сказал:

— Приезжай ко мне в Гавану. Это же не так далеко от Мехико.

— Приезжай лучше ты, хоть на один денек, — выдавила она дрожащим голосом, готовая вот-вот расплакаться — глаза ее были полны слез.

— Мне по соображениям личной безопасности появляться здесь нельзя… Дай мне, Лаура, что-нибудь на память, что-то такое, что я мог бы хранить как символ нашей верности.

Она открыла сумочку, покопалась в ней и подала ему маленькую бронзовую статуэтку Кетцалькоатля — верховного бога ацтеков.

— Вот все, что я могу тебе подарить, — произнесла она с печальной и кроткой улыбкой.

Он хотел что-то сказать в ответ, но почувствовал, как вдруг сдавило горло, а во рту стало так сухо, что трудно было говорить. Раздался лязг паровозных колес. Обняв Луизу, Иосиф поцеловал несколько раз ее губы, глаза и лоб. Когда поезд тронулся, он на прощание еще раз нежно и бережно поцеловал ее и с возгласом «До встречи в Гаване!» на ходу запрыгнул на подножку вагона.

* * *

С первых дней пребывания на Кубе Иосиф затосковал по Лауре. Между ними завязалась бурная любовная переписка:

«Лаура, любимая, здравствуй!

Я постоянно укоряю себя за то, что не настоял перед Томом, чтобы ты тоже поехала со мной на Кубу. Не сделав этого, теперь вот тяжело переношу внезапную разлуку, и сердце мое все больше и больше сосет черная, безысходная тоска. Возможно, этому способствует еще и то обстоятельство, что я веду здесь никчемную, легкую жизнь трутня, непривычную для меня и опасную: не дай Бог душой овладеет холодное тупое безразличие ко всему. Очень хочется вернуться к прежней своей работе, и я, наверно, начну ее вопреки советам Тома. А еще меня по-прежнему угнетает неопределенность и полная неизвестность нашего будущего, но, как бы оно не сложилось, я не мыслю его без тебя. А может быть ты приедешь ко мне? Ведь сейчас в школе каникулы. Я буду всегда ждать тебя. И прости меня, что обрек тебя на одиночество.

Жду ответа и надеюсь на твой приезд.

Целую. Антонио.

28.07.1940 г.»

Каждый день Антонио ждал от Лауры ответного письма, но его не было. Растущее чувство тревоги не покидало его ни на один день. Он перебрал все возможные и невозможные причины ее молчания и решил написать еще одно письмо:

«Дорогая Лаура!

Пишу второе письмо, не получив ответа на первое. Если бы ты знала, как я скучаю, как тоскливо без тебя. На всем свете не осталось у меня никого, с кем я мог бы поделиться своими мыслями и планами на будущее. Находясь вдалеке от тебя, я только теперь по-настоящему понял, что любовь это высшая степень больших переживаний, отдачи всего себя мыслям о другом, дорогом человеке и высшая степень страха за него.

Оказавшись сам в одиночестве, я казню себя сейчас за то, что обрек и тебя на такое же одиночество. В жизни, сама знаешь, может повезти или не повезти, — все зависит от того, кого ты встретишь на своем жизненном пути. Я встретил тебя и готов пойти на все, чтобы ты была всегда со мною, чтобы ты шла одной дорогой со мной. Я люблю тебя, Ааура! Люблю твою чистую душу и доброе сердце, твою постоянную загадочность, женскую слабость и огромное терпение. Нам обязательно нужно быть вместе. Только тогда, когда мы будем рядом друг с другом, я стану самым счастливым человеком на свете.

Целую тебя. Антонио».

Лишь через две недели, когда портье отеля передал ему толстый конверт со знакомым женским почерком, он воспрял духом. Лаура писала:

«Дорогой ты мой Антонио!

Я очень скучаю по тебе. Возможно, это потому что я принадлежу к тому типу девушек, в жизни которых любовь приходит только к одному человеку, посланному ей самим Господом Богом.

Для меня этим человеком с самого первого дня знакомства стал ты, Антонио. В тот день я увидела в твоем горящем, смелом взгляде силу и целеустремленность. И вот тогда я поняла, что встретила парня своей мечты, с которым мне будет всегда легко и свободно. Ты сразу понравился мне, потому что сильно отличался от других молодых людей своей воспитанностью. Мне всегда было хорошо с тобой и, главное, всегда интересно. Каждая встреча приносила мне радость и разжигала интерес к последующей, а каждый проведенный без свидания с тобой день оказывался для меня пустым днем.

К сожалению, удачно начавшаяся со дня нашего знакомства счастливая полоса в моей жизни теперь кажется одним коротким свиданием. И все это потому, что ты, Антонио, сделал мою жизнь намного красивее и счастливее. Ты научил меня многому из того, о чем я никогда не знала. Вся моя жизнь в последнее время вращалась только вокруг тебя. Поэтому, когда ты уехал из Мексики, я не находила себе места от скуки, я скучала по твоему голосу, по твоим глазам и улыбке, я считала, что этот странный и далеко несовершенный мир отнимает у меня самого дорогого после матери человека.

Большое тебе спасибо за письма. Спасибо за все, чему ты научил меня, спасибо за то, что помог обрести равновесие в этой сложной и несправедливой жизни. Я, конечно, делаю все, чтобы она не сломала меня.

Очень прошу тебя, Антонио, чтобы тоска и отчаяние в свободное время не душили меня, пиши чаще. Письма твои — единственная отдушина в мучительной для меня разлуке с тобой. И еще: пожалуйста, не скучай там сильно, потому что твоя тоска передается потом мне.

Жду, надеюсь и люблю тебя.

Твоя Луиза».

В ответном письме Луизе кроме признания в своих лучших чувствах он просил ее не участвовать ни в каких публичных акциях — ни в митингах, ни в демонстрациях, ни в партийных собраниях. В конце письма Иосиф сообщал, что через несколько дней, как только Том приедет в Гавану, он покинет Кубу и переберется в Аргентину. В связи с этим он убеждал ее в том, что ей надо уволиться из школы и готовиться к переезду в Буэнос-Айрес, что впредь они должны вместе заниматься одним делом.

Ответ на его письмо последовал незамедлительно:

«Дорогой Антонио!

Мне тоже очень хочется как можно скорее оказаться рядом с тобой, гулятъ вместе по улицам Гаваны или Буэнос-Айреса открыто и без страха, без опасений, что кто-то может за нами следить. Но ты же помнишь указание Тома, что сначала ты должен сам утвердиться и обустроиться в Аргентине и что надо еще на мой отъезд получитъ согласие головной конторы[32]. Это во-первых. А во-вторых, я не могу не считаться с мнением мамы. Она права в том, что мне необходимо закончитъ этот учебный год. А это значит, что мы не сможем встретиться еще несколько месяцев. Очевидно, судьба решила проверить нашу любовь более длительной и мучительной разлукой. Надеюсь, что она будет последним нашим испытанием. Уверена, что мы выдержим его и будем всегда вместе.

Пиши мне чаще.

Твоя Луиза».

* * *

В Гаване Иосиф через своего агента «Марио» познакомился с генеральным секретарем компартии Кубы Власом Рокой, которому он представился сотрудником аргентинского филиала Коминтерна. Когда разговор зашел о приходе к власти нового президента страны генерала Батисты, Блас Рока подчеркнул:

— Он дал нашей стране некоторые демократические свободы и даже позволил легализовать политические партии. Благодаря ему США отменили неугодную кубинскому народу «поправку Платта»[33]. Но кубинцы не могут простить американцам, что они отстранили от власти Временное революционное правительство, во главе которого был уважаемый в стране профессор Гаванского университета Рамон Грау Сан-Мартин…

Решив поддержать тему беседы по «поправке Платта», Григулевич, как бы между прочим, заметил:

— Поскольку «поправка Плата» отменена, ваше правительство имеет теперь право самостоятельно заключать различные международные договоры. В этой связи я хотел бы попросить вас, компаньеро Рока, о следующем. Нельзя ли через коммунистов, представленных в Учредительном собрании, поставить в повестку одного из заседаний вопрос об установлении дипломатических и экономических отношений с Советским Союзом как со страной-организатором Коминтерна.

В этом вопросе Григулевич нашел не только понимание, но и полную поддержку у лидера кубинской компартии. Он назвал ему несколько имен и фамилий, на которых Григулевич мог стопроцентно положиться в своей работе по линии Коминтерна. Практически это были наводки для вербовки людей, полезных для политической разведки. И разведчик-нелегал не упустил предоставленного ему шанса — он привлек к сотрудничеству двух кубинцев, присвоив им клички «Хорхе» и «Орландо», и еще на двух дипломатов, выехавших на работу в Аргентину и Уругвай, получил установочные и характеризующие данные. Своим личным шифром он внес в записную книжку их имена и фамилии для последующей вербовки.

* * *

Через два с половиной месяца для встречи с Григулевичем в Гавану из нью-йоркской резидентуры прибыл новый куратор по линии политической разведки Павел Пастельняк. Это был высокий, с тяжеловесным взглядом глубоко посаженных черных глаз и с мрачным, изрытым оспинами лицом пожилой человек. Он был старше Иосифа почти на двадцать лет, однако в разведку пришел намного позже своего молодого коллеги и чувствовал себя в ней весьма неуютно из-за незнания английского языка.

Когда Григулевич рассказал ему о своем положении на острове Куба и о проведенных им двух вербовках, то Пастельняк, посмотрев на него своим тяжелым взглядом, который не каждый мог выдержать, сердито обронил, обращаясь к нему сразу на «ты»:

— А кто давал тебе санкцию на эти вербовки? Ты вроде бы не испрашивал у нас на это разрешения?

Вопрос Пастельняка задел за живое Иосифа, и он со свойственным ему юмором изрек:

— Давайте, Павел Пантелеймонович, замнем для полной неясности и вашей полной неосведомленности этот вопрос!

— Нет, я требую объяснения!

— Ну посудите сами, как я мог получить санкцию на вербовку, если я длительное время нахожусь без связи?! Дважды я пытался связаться с резидентурой через Лизи и Ричарда, но ничего из этого не вышло. Никто и из резидентуры не пытался выйти на меня. И потом, учтите, я вербовал кубинцев не для вашей резидентуры и не для московского разведцентра, а для себя, для своей работы в латиноамериканском регионе. И если уж на то пошло, то именно я отвечаю за свою работу головой, а не тот человек, который может за тысячи миль отсюда давать мне указания, задания и инструкции…

— Получается, что ты ведешь работу по своему усмотрению и на свой страх и риск? — поддел его строгий представитель нью-йоркской резидентуры.

— Не надо, Павел Пантелеймонович, утрировать. Если хотите знать, то я работаю в этом регионе по личному указанию Берии. И вы, наверно, лучше меня знаете, что не выполнять его указаний — значит поставить на себе крест. Так ведь?

На лице Пастельняка отразилось замешательство: он никак не ожидал, что Григулевич мог иметь личную встречу с Берией.

— Тогда ты, конечно, прав, — невесело пробормотал куратор.

Поняв, что тот удовлетворен ответом, Иосиф спросил:

— А с какой целью вы приехали в Гавану?

Удивившись бесцеремонному вопросу молодого разведчика, Пастельняк впервые улыбнулся и сказал:

— Я приехал сюда для того, чтобы проинструктировать тебя перед отъездом в Аргентину.

— И когда же я должен туда выехать?

— В середине декабря.

— Тогда у меня к вам есть один очень важный вопрос.

— Какой именно? — насторожился куратор, ожидая опять неприятного сюрприза.

— Во время работы в Мексике я познакомился с одной прекрасной и умной девушкой по имени Лаура. Данные на нее в Центре есть. Она согласилась сотрудничать с нами, и с ведома Тома я завербовал ее в качестве связной. Потом агентурные отношения переросли в более близкие… Словом, мы полюбили друг друга и хотели бы соединить свои жизни узами брака. Скажите, может ли она поехать со мной в Аргентину и стать моей женой…

— Ах вот в чем дело! — воскликнул Пастельняк и неожиданно умолк. Несколько секунд он, глядя в упор на Иосифа, молчал, потом медленно, растягивая слова, заговорил: — Нелегкое ты затеваешь дело, друг Антонио. И вопрос ты поставил не в той очередности. Сначала надо получить разрешение, чтобы мексиканка стала твоей женой, а потом уже говорить о совместной командировке на край света. Боюсь, что получить от Центра санкцию на заключение брака с иностранной гражданкой будет архисложно. Ты же был в России и, очевидно, знаешь, что отношение к иностранцам в Советском Союзе неважное. Даже те из них, кто приезжал с добрыми намерениями по линии научно-технического или культурного обмена, всегда подозревались в проведении шпионской или антисоветской деятельности.

Григулевич изменился в лице и с недоумением спросил:

— А что же мне делать?.. Не ехать в Аргентину? Возвращаться к ней в Мексику?

— Я, конечно, поддержу твою просьбу и в резидентуре, и при направлении запроса в Центр…

В порыве злости на все и вся Иосиф резко бросил:

— Я считаю, будет недостойно и негуманно, если кто-то там, в Москве, попытается разрушить наши чувства! Разъединить нас! В конце концов мы ведь можем и исчезнуть из Латинской Америки, как в свое время исчез Орлов из Барселоны, Кривицкий из Парижа и кое-кто еще из других стран.

Взгляд Пастельняка снова стал тяжеловесным, затем он недобро прищурился и предостерегающе произнес:

— Не советую тебе, Антонио Молина Миранда, калечить жизнь себе и своей девушке. «Орлы» из «летучего эскадрона» достанут вас даже на небесах. Я полагаю, что руководство разведцентра подойдет к твоей проблеме с пониманием и примет справедливое решение. Любящая душа разведчика-нелегала не должна находиться далеко от его пассии. Когда Том вернется в Москву, я уверен, он замолвит слово о «бедном гусаре» и о его личной проблеме.

— Когда я смогу узнать о решении Центра?

— Сразу, как только приедешь в Буэнос-Айрес и наладишь связь с нашей резидентурой. Переписку ты должен вести только через почтовый ящик известной тебе Лизи с использованием тайнописи.

Затем куратор обозначил перед Григулевичем задачу по созданию в нескольких южноамериканских государствах независимых друг от друга подрезидентур со своими явочными конспиративными пунктами и курьерами.

— Начинать надо с организации нелегальных точек в Чили, Уругвае и Бразилии, — пояснил он. — И возглавить их должны соответственно — Алехандро и Марио… Ну, а Бразилию и Аргентину ты должен взять на себя. В случае нападения Германии на Советский Союз, — а мы не должны исключать этого, — основной задачей всех нелегальных загранточек должна стать разведработа против стран блока Берлин — Рим — Токио. Особое внимание обрати на деятельность профашистских групп и организаций, на их численный состав и на то, кто возглавляет их и финансирует. За тобой же остается проблема восстановления прерванных не по нашей вине дипломатических отношений с Мексикой, Колумбией и Уругваем. Ну не в прямом смысле восстановление, а чтобы через свои связи ты попробовал побудить чиновников дипломатических ведомств этих государств к налаживанию контактов с Наркоматом иностранных дел СССР.

Далее Пастельняк обозначил перед ним еще одну задачу — по добыванию информации о степени зависимости латиноамериканских стран от США и стратегии их внешнеполитической линии по отношению к Советскому Союзу.

— В Аргентине ты должен легализоваться под своей прежней литовской фамилией, — продолжал инструктировать его Пастельняк. — Но среди знакомых и друзей ты должен остаться тем же Хосе Ротти. Натурализацию желательно осуществить не в Буэнос-Айресе, а сначала в какой-нибудь провинции.

— Это я найду где. А как быть с легендой?

— Она тоже остается прежней. В Аргентине постарайся открыть какое-нибудь свое дело, пусть даже и убыточное. Потом закроешь его. Словом, надо пустить пыль в глаза…

— Это я умею делать. Можете быть уверены, я не подведу! Главное, чтобы не прервалась связь с Центром…

* * *

В аргентинском отеле «Плаза» Григулевич зарегистрировался под своим прежним именем Хосе Ротти.

Выложив вещи из чемодана в платяной шкаф, Хосе переоделся, подошел к окну и долго смотрел на открывшуюся панораму одной из красивейших столиц мира. «Теперь надо опять входить в новую роль, — подумал он. — Кем я только не был в последние годы — и французом, и поляком, и испанцем, и американцем, и мексиканцем, и кубинцем. И все они — и Ковальский, и Хосе Перес Мартин, и Хосе Окампо, и Луис Фальконе, и Мануэль Бруксбанк, и Фелипе, и Хосе Ротти, и Молина Миранда Антонио — существуют уже сами по себе, располагаются по значимости на совершенно разных уровнях моей жизни. Трудно было совмещать их в одном лице и оставаться при этом самим собой… А может быть, я уже перестал быть самим собой и потому допустил оплошность, оставив вдали от себя дорогую моему сердцу девушку…»

Прежде чем заняться решением проблемы натурализации в Аргентине, он на другой день выехал в провинцию Энтре-Риос, чтобы встретиться с отцом и договориться с ним о возможности вхождения в качестве компаньона в его фармацевтическую фирму. Отец, естественно, одобрил его намерение заняться коммерцией. Особенно его порадовало желание сына установить деловые отношения с торговыми партнерами соседних государств и тем самым обеспечить свою фирму постоянными заказами. В этих целях Иосиф с согласия отца оформил себе в Энтре-Риосе удостоверение коммивояжера для поездок в Чили и Уругвай.

По возвращении в Буэнос-Айрес он случайно встретился со знакомым ему Витторио Кодовильей и членом Исполкома ЦК компартии Аргентины Родольфо Гиольди. Встреча их была обоюдно приятной для всех. Они много говорили о войне в Испании, о причинах поражения республиканцев и внутриполитической обстановке, резко изменившейся в стране в худшую сторону. Беседуя с ними, Иосиф узнал, что в стране активизировалась фашистская агентура, что нацисты нашли здесь большую опору в немецкой колонии — самой крупной после испанцев и итальянцев, в которой проживало 230 тысяч немцев. Практически это была «пятая колонна», пытавшаяся превратить Аргентину в форпост германского фашизма. Поэтому и атмосфера в Буэнос-Айресе была такой, как будто страна уже являлась союзницей гитлеровской Германии. Проводимая правительством Кастильо «нейтралистская политика» по существу стала политикой поддержки фашизма: военный министр генерал Рамирес и главный дипломат страны Руис-Гиньас, рассчитывая на грядущую победу немцев и установление их господства над всей планетой, стали тогда открыто заигрывать с нацистами.

— Для координации борьбы с «пятой колонной», — продолжал Витторио Кодовилья, — я рекомендую тебе поддерживать постоянную связь с Аугусто Бланко. Он работает теперь секретарем партийной организации крупного промышленного района столицы. Кстати, можешь с ним встретиться в «Конфитерии Кабильдо». Можешь прямо завтра подъехать туда к семи вечера. Поможем мы тебе решить и вторую проблему — с натурализацией в нашей стране. У меня есть знакомый еврей Хуан Блатт. Он сведет тебя со своим другом Моисеем Тоффом, сочувствующим нашей партии, а тот выведет тебя на нужного человека из компании «Дрейфус». Скорее всего это будет Гуртенштейн. Когда ты встретишься с ним, договорись сразу о стоимости его посреднических услуг в провинции Чако. Проезд в Чако, проживание в отеле и обед с ним в ресторане ты тоже должен взять на себя. Это уж практика такая. А то, что он обеспечит тебе натурализацию, можешь быть уверен на все сто процентов. Так что действуй смело и не обходи наш офис стороной. Мы всегда будем рады видеть тебя…

* * *

Став натурализованным аргентинцем, Григулевич в кратчайшие сроки установил деловые отношения со многими магазинами, торгующими фармацевтическими товарами, и тем самым обеспечил фирму отца постоянными заказами. Поступавшие от реализации деньги Иосиф с разрешения отца стал зачислять на свой лицевой счет в одном из банков Буэнос-Айреса. Одновременно с этим он взял в аренду в престижном районе столицы помещение под офис создаваемой им посреднической фирмы по продаже табачных изделий. Главная же цель открытия этого офиса заключалась в другом: помещение должно использоваться для конспиративных встреч с агентурой и послужить в качестве почтового ящика для получения секретной корреспонденции из Центра и нью-йоркской резидентуры.

Создав о себе благоприятное мнение как о состоятельном и влиятельном человеке в аргентинском столичном бизнесе, он смело от имени своей фирмы начал активно устанавливать доверительные отношения с нужными ему людьми, действовал при этом с присущим ему авантюризмом и риском, по принципу: хочешь жить, умей вертеться. Сам подбирал, изучал и проверял кандидатов на вербовку и, если убеждался, что тот или иной человек может быть полезен ему в разведывательном плане, сначала устанавливал с ним приятельские, доверительные отношения и только после этого привлекал к тайному сотрудничеству. Легче всего ему было вербовать людей, проверенных на подпольной партийной работе или рекомендованных членом Исполкома Коминтерна Витторио Кодовильей. С его подачи он завербовал костариканского дипломата Эстенссоро, коммивояжера фирмы «Джаксон» итальянца Конти, проживающего в Монтевидео, и еще двух итальянцев — Дино Перуджино и Корнелио Моранди.

В другой раз, когда Григулевич опять навестил по делам Коминтерна Кодовильо, тот снова подсказал, на кого следует обратить внимание:

— Тебе могут пригодиться и такие надежные интернационалисты, как вездесущий чилийский журналист из газеты «Эль Меркурио» Патрисио, его земляки Рохас и Доминго, а также известный тебе по совместному участию в тайных операциях в Испании кубинец Армандо. Из аргентинцев могу порекомендовать только Алонсо и Пенья. О них ты можешь навести справки у Альвареса и Гиольди[34]. Зайди к ним прямо сейчас, — они работают в соседнем кабинете.

Поблагодарив Кодовильо, Иосиф зашел к Альваресу и Гиольди. От них он тоже получил наводки еще на несколько человек. Поскольку некоторые из рекомендованных лиц проживали и работали в Уругвае и Чили, где уже были созданы нелегальные подрезидентуры, Григулевич решил выехать в эти страны, чтобы определить их пригодность к агентурной деятельности. Перед самым отъездом он получил от Лауры письмо:

«Здравствуй, милый мой и любимый Хосе!

Вот и закончился еще один учебный год. Теперь я свободна от школьных занятий и у меня появилось время обдумать и взвесить все то, что связано с нашим будущим. Итак, дорогой мой Хосе, я согласна разделить свою судьбу с твоей и идти по жизни рука об руку. Согласна и впредь делать одно дело, которым ты занимался у нас, в Мексике, и занимаешься им сейчас в Аргентине.

Те полгода, которые ты жил в Мехико, помогли мне вынести тяжкое бремя жизни после смерти отца. Если бы не наше знакомство, я утонула бы в тоске и захлебнулась ею. Каждая встреча с тобой была для меня спасательным кругом и счастьем.

Воспоминания мои, как видишь, не стерлись, а чувства к тебе за время разлуки стали более глубокими и чистыми. Жить без тебя я больше не смогу и потому я еду к тебе, чтобы постоянно быть рядом с тобой и поддерживать тебя во всех делах. В Буэнос-Айресе я буду в начале июня.

Твоя Ааура.

18.05.1941 г.»

Чтобы встретить ее и оформить брак, Григулевич перенес поездки в Чили и Уругвай на более поздние сроки и занялся созданием нелегальной подрезидентуры в Буэнос-Айресе. В качестве ее руководителя он видел только Аугусто Бланко, с которым был хорошо знаком еще по предыдущему пребыванию в Аргентине. Репутация у Бланко была безупречная: он неоднократно избирался секретарем партийных комитетов в разных провинциях. Иосиф убедил его, чтобы он стал руководителем столичной подрезидентуры. Вместе они привлекли к секретному сотрудничеству первых в Буэнос-Айресе агентов Гальярдо, Моранди, Алонсо и Пенья. А более известных лиц, обладавших влиятельными связями в обществе, Григулевич вербовал без участия Бланко. При этом Иосиф прекрасно понимал, что, имея дело с такими людьми, надо быть не только психологом, но и уметь играть на их профессиональном интересе. И он неплохо играл на этом, выдавая себя за преуспевающего аргентинского бизнесмена, вхожего в финансовые и торговые круги многих латиноамериканских стран. Если по ходу разговора он чувствовал, что собеседник может стать хорошим помощником в разведывательной работе, Григулевич пускал в ход весь арсенал своего красноречия, остроумия и находчивости. Склонить чашу весов в свою пользу позволяли ему и такие качества, как изворотливость, умение правильно ставить вопросы и слушать собеседника.

Глава 4. Вклад в Победу через океаны и моря

Еще большую уверенность в вербовочном процессе стала придавать Иосифу вера в необходимость борьбы с возникшей угрозой «коричневой чумы». Нацеленность на борьбу с фашизмом стала для разведчика-нелегала более определенной, когда он получил из Центра шифрованный текст директивы. В ней говорилось:

«…В связи с вероломным нападением фашистской Германии на Советский Союз разведывательную деятельность необходимо вести по следующим направлениям:

— выяснение политики латиноамериканских государств в отношении Германии и СССР. Контакты с интересующими нас лицами целесообразно завязывать под предлогом всеобщей борьбы с фашизмом и их симпатий к советскому народу, взвалившему на свои плечи основное бремя ведения войны;

— установление численного состава немецких колоний в Аргентине, Чили и Уругвае, а также наличия в них организаций и групп профашистского толка;

— организация мероприятий «D» направленных на срыв поставок Германии стратегического сырья и различного вида продовольствия через морские порты Аргентины, Чили и Уругвая. В этих целях определить принадлежность судов и танкеров, перевозящих грузы для Германии, кем они фрахтуются, какие фирмы и какие страны являются отправителями и получателями грузов[35].

Кроме того, просим осуществитъ подготовку и переброску в Германию, Италию, Испанию, Португалию и Францию наших пловцов[36] соответствующих национальностей.

О способах выполнения мероприятий «D» и их организации на длительный период военных действий просим доложитъ.

Андрей[37].

26.06.41 г.»

Разведчик-нелегал Хосе Ротти остро переживал вторжение немцев в Россию. Он не находил себе места от злости, когда в одной из газет прочитал памятку германскому солдату и офицеру:

«Убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай, этим ты спасешь от гибели себя, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься на века».

Еще более подлым показалось ему прозвучавшее по аргентинскому радио указание Гитлера о том, что надо лишить восточные народы «какой бы то ни было формы государственной организации и в соответствии с этим держать их на возможно более низком уровне культуры. Эти народы имеют одно-единственное оправдание своего существования — быть полезными для нас…»

Особую тревогу Григулевич почувствовал, когда по аргентинскому радио стали все чаще передавать сообщения о том, что Красная армия терпит одно поражение за другим, сдавая фашистам советские города и села.

Спустя некоторое время в ответ на шифровку из Москвы он сообщил:

«Совершенно секретно.

Андрею.

Все операции по доставке грузов для Германии из стран Латинской Америки проводятся немцами через подставных лиц и фирмы. Ни в каких документах — финансовых и транспортных— немцы не фигурируют. Отправителями грузов из Аргентины, Боливии, Чили и Уругвая являются неизвестные южноамериканские фирмы, а получателями — фирмы западноевропейских стран. Даже океанские суда и те зафрахтованы в Испании, Португалии и Швеции. Все у немцев настолько продумано и отлажено, что комар носа не подточит, и поэтому стратегическое сырье, а также зерно, кожа и мясо идут в Германию бесперебойно.

В целях нанесения ущерба наступательным действиям гитлеровских войск и внесения личного вклада в их разгром полагал бы возможным провести ряд акций возмездия по форме «Дугласа»[38]. Это можно осуществитъ с помощью моих пловцов непосредственно на китах[39], но для этого необходимо подослать нам хотя бы 20 «чушек»[40]. Доставитъ их можно дипломатическим грузом в Нью-Йорк, а оттуда мы могли бы сами переправить их сюда.

Если это невозможно, то направьте к нам специалиста по взрывным делам для оказания помощи в разработке изготовления чушек на месте.

Юзик[41].

27.06.41»

Ответная шифротелеграмма пришла лишь через шесть дней. В ней говорилось:

«…Благодарим за инициативу и за желание внести личный вклад в общее дело по разгрому врага. Ваши предложения приемлемы, они оценены положительно, но обеспечить вас средствами подрыва и специалистами взрывного дела в условиях войны не представляется возможным. Рекомендуем решать эти проблемы на месте: для этого вам необходимо самим выбрать наиболее эффективный и приемлемый вид диверсии — подрыв, поджог, механическое повреждение или вывод из строя морского судна — перевозчика грузов. Для отработки технологии изготовления «чушек» подбирайте людей самостоятельно, без санкции Вавилона[42],— надежных, хорошо проверенных специалистов этого дела. После подготовки чертежей и расчетов конструкции «чушек» просим направитъ нам на заключение копии расчетов и чертежей опытного образца для испытания его в нашей технической службе.

В качестве непосредственных исполнителей мероприятия «D» вам необходимо создать из числа работников порта, причалов и судовых команд три группы боевиков, изолированных друг от друга. В интересах личной безопасности вас должны знать только руководители этих групп.

Андрей.

3.07.41»

* * *

После получения этой шифровки Григулевич снова для обсуждения и решения поставленных Центром задач пригласил на конспиративную встречу своего помощника Бланко. Ознакомив его с содержанием телеграммы, Иосиф предупредил:

— Иметь дело с организацией диверсий и производством взрывчатки мне лично никогда не приходилось.

— Я тоже никогда не соприкасался с такими делами, — ответил Бланко. — Но у меня есть на примете несколько человек, которые могли бы быть нам полезны и оказать помощь.

— Кто они?

— Это два доктора наук — Эстебан и Эспиноза. Первый — химик, второй — математик. Эстебан мог бы заняться созданием химической лаборатории и разработкой наиболее эффективных компонентов взрывчатки. А Эспиноза — конструкцией такого взрывного устройства, которое можно было бы незаметно пронести через охрану на склады и на морское судно.

— Мы должны обязательно привлечь их к участию в операции «D». Но я хотел бы, чтобы ты как секретарь партийной организации самой большой промышленной зоны, включающей в себя и морской порт, назвал бы еще несколько надежных рабочих. Я имею в виду слесарей, кузнецов, жестянщиков, механиков, которые могли бы заняться в ночное время изготовлением взрывных устройств. Но и это еще не все. Нам потребуются помещения и склады, а также машины для транспортировки боезарядов. Нам нужно иметь своих людей среди охранников на причалах, грузчиков и ремонтников судов, то есть непосредственных исполнителей диверсий. Короче говоря, предстоит очень серьезная и ответственная работа по организации этого дела. Если у тебя уже есть кто-то на примете, то давай сразу обсудим их кандидатуры.

Аугусто Бланко взял паузу, чтобы припомнить надежных и полезных для участия в операции «D» людей.

— У меня, разумеется, есть люди, на которых мы можем смело положиться…

Он назвал несколько человек, среди которых были трое аргентинцев, четверо украинцев, два итальянца, грек, турок, испанец, поляк и белорус.

— Полный интернационал! Прекрасно! — обрадовано воскликнул Григулевич. — Огромное тебе спасибо, Аугусто! Но пойми меня правильно: этого количества людей нам будет недостаточно. Надо подобрать еще несколько человек для исполнения диверсий непосредственно в трюмах пароходов и на припортовых складах. Согласен?

Бланко кивнул головой.

— Теперь мы должны с тобой заняться разработкой общего стратегического плана операции «D», — подчеркнул Григулевич. — В нем необходимо указать — кто, где, для чего и что должен делать каждый ее участник. И еще желательно обозначить хотя бы приблизительные сроки выполнения каждого мероприятия…

— Мне кажется, что сейчас самое главное, — перебил его Бланко, — найти деньги на закупку латуни, меди и различных деталей для изготовления мин, бомб и зажигательных снарядов. Нужны деньги и на детонаторы и бикфордовы шнуры. А металл в Аргентине, особенно цветной, стоит сейчас немалых денег…

— Деньги я найду, попрошу у отца… — Иосиф на несколько секунд задумался, потом, словно только для себя, обронил: — Жаль нет Луизы. Она здесь очень нужна мне…

И тут Бланко вспомнил о присланной накануне телеграмме из Мехико:

— Она прибывает пароходом в порт Монтевидео ровно через неделю вечером.

— Откуда ты узнал? — обрадовался Григулевич.

— Вчера она прислала телеграмму на имя Витторио Кодовильо. Он пытался найти тебя, но не нашел и попросил меня передать ее телеграфное сообщение.

— Спасибо тебе, Аугусто, за радостную весть. Теперь мне будет намного легче…

Однако легче ему не стало. Несмотря на то что часть своей разведывательной работы, — шифрование и дешифровку поступавшей из Центра почты, ведение финансовых дел и архива, а также осуществление курьерской связи, — он переключил на Луизу, забот и тревог у него не убавилось. Предстояло срочно добывать для жены «железные» документы на проживание в Аргентине и для поездок в Уругвай, Чили и Боливию, чтобы поддерживать связь с подрезидентами Алехандро и Марио, а также с боевиками группы «D». А еще надо было решать проблему постоянного жилья — проживание в отеле стало не по карману. И если первая проблема для Григулевича с его связями в различных кругах решалась сравнительно легко, то вторая затруднялась. Пришлось им несколько месяцев жить в семье русских эмигрантов-евреев, потом они подобрали более-менее подходящую комнату, сдаваемую в аренду на улице Сан-Матео.

После этого Иосиф основное внимание сосредоточил на разведработе по немецкой линии. Это было вызвано тем, что Гитлера давно уже интересовала Латинская Америка, где проживало огромное количество немцев-колонистов. Скрывая свои планы относительно разгрома в первую очередь Англии и России, вождь фашизма хотел поднять на более высокую ступень движение нацистов в Аргентине, Боливии, Парагвае, Чили и Уругвае, а через Мексику перебросить основные силы к границам США, чтобы разбить потом и американцев. Развернутый план удара по Америке под кодовым названием «С юга на север» был доложен Гитлеру лично Борманом. Аргентине отводилась в нем роль плацдарма и форпоста германского фашизма. В том же направлении работало в Буэнос-Айресе и посольство Германии. Оно являлось штаб-квартирой шпионажа и провокационной пропаганды, а послу Эдмунду фон Терману в нарушение дипломатического статуса предписывалось даже руководить шпионской деятельностью «пятой колонны».

Аргентинское правительство Рамона Кастильо поддерживало германский нацизм и потому позволяло немцам распространять огромное количество пропагандистских материалов о планах создания могучего арийского государства в Южной Америке.

Владея этой информацией и в душе осуждая равнодушие и бездеятельность аргентинских коммунистов, Григулевич решил спалить книжный магазин фашистской литературы, который являлся своего рода штаб-квартирой и прикрытием нацистского пропагандистского центра Аргентины, посещаемого в основном представителями нацистской партии. Иосиф настолько загорелся этой идеей, что начал сам подбирать человека из немецкой общины, при помощи которого можно было спалить этот опасный очаг распространения фашистской заразы. К этому его побуждало и большое желание отомстить немецким оккупантам за их успешное наступление под Москвой. Задача поиска надежного человека среди немцев оказалась трудновыполнимой: на кого бы из них Григулевич ни выходил, все являлись ярыми сторонниками Гитлера, готовыми умереть за него. Мало того, Иосиф почувствовал, что каждый немец мог быть информатором нацистской партии. Но отступать он не собирался: должны же быть среди них антифашисты и те, кто мог разделять взгляды местной компартии или лояльно относиться к ней.

Просеяв через сито порядка двадцати человек, Григулевич все же нашел нужного немца, вхожего в магазин и на его книжные склады. Им оказался распространитель фашистской литературы Эгон Лобле. Разведчик-нелегал представился ему сотрудником СИДЭ. Однако Эгон оказался твердым орешком: преисполненный чувства национальной гордости, он стал доказывать, что фашизм способствовал процветанию нации, что только немецкий «новый порядок» обеспечит миру настоящее благоденствие и тому подобное. Но и Григулевич был не лыком шит.

— Да, кое-кто из высших чинов Аргентины, — начал он, — действительно восхищается сейчас немецким образом жизни и потому не запрещает вам распространять нацистскую литературу. Однако не надо забывать, что нацизм олицетворяет собой концлагеря, истребление евреев и славянских народов, что он толкает не только Германию, но и весь мир к страшной катастрофе…

— Признаюсь вам честно, я не нацист и не сочувствующий фашистам. Но немецкая община неплохо платит мне, и потому я работаю на них только по материальным соображениям, — подчеркнул Лобле.

В процессе длительного и трудного разговора с немцем Григулевич убедился: Лобле вынужден заниматься распространением фашистской литературы не по убеждению, а только из-за того, чтобы заработать себе и своей семье на жизнь.

— А как же быть со своими убеждениями, если вы, господин Эгон Лобле, действительно не нацист и не сочувствующий им.

— Измена своим убеждениям не является преступлением.

— Преступлением является то, что вы способствуете распространению фашизма в этой стране.

— Но жить-то как-то надо! Как говорят, с волками жить — по-волчьи выть.

— Не надо так жить и выть. Не надо позволять себе сделок с совестью.

— Но тогда я буду ложиться спать с пустым желудком, — вставил немец с грустной улыбкой на лице.

— Да, лучше так спать, чем потворствовать фашизму! — вспылил Иосиф.

Наступила небольшая пауза. Лицо у Эгона было хмурое, губы сжаты. Задумчив был и «сотрудник аргентинской СИДЭ». Он почувствовал, что Лобле доведен до нужных ему кондиций, созрел для вербовки, и потому на свой страх и риск решил говорить с ним на чистоту:

— Я предлагаю вам повернуться на сто восемьдесят градусов и бороться против фашизма всеми доступными средствами. Если вы, я еще раз повторяю, действительно не нацист и не на стороне своего фюрера, и будете заниматься другим, нужным нам делом, то с деньгами у вас проблем не будет…

— Но чем я могу быть вам полезен? — спросил Эгон.

Такая постановка вопроса приободрила Григулевича, он

понял, что немец клюнул на его наживку, и тут к нему внезапно пришла бойкая мысль: использовать Лобле не только в поджоге книжного магазин «Гёте», но и в мероприятиях по операции «D». Зная, что идет на большой риск, Иосиф твердо ответил ему:

— Вы можете быть нам очень полезны. Поскольку вы занимались распространением нацистской литературы, в том числе и среди влиятельных лиц «пятой колонны» в нашей стране, то вы должны располагать большими связями в ней. Учитывая это, вы могли бы оказать неоценимую услугу, снабжая нас сведениями о положении в немецкой общине, о нацистах, занимающихся в Аргентине незаконной деятельностью…

— Я должен подумать, сеньор.

Уже одно то, что Лобле не отказал сразу, вселяло еще больше уверенности Григулевичу в том, что оправданно рисковал, выходя на этот откровенный разговор с немцем.

— Пожалуйста, думайте. Я вас не тороплю. Но как же я узнаю о вашем решении?

— Завтра в это же время я приду на это же место.

На другой день Эгон сообщил, что он согласен передавать интересующие СИДЭ сведения за определенное вознаграждение. Григулевич дал ему псевдоним «Кремп» и попросил в течение месяца выяснить:

— каким образом оформляются документы на поставку в Германию чилийской селитры;

— какие фирмы и чьи суда задействованы в этой операции;

— кто является отправителем из морского порта Буэнос-Айрес и получателем грузов в Германии.

Григулевич заверил его, что эти сведения будут оплачены и использованы только для пользы общего дела, во имя справедливости.

«Кремп» тоже заверил его, что он выполнит это задание, даже если оно будет связано с риском для жизни…

Через месяц агент «Кремп» явился к месту встречи с видом победителя.

— Все в порядке, сеньор Окампо! — заявил он. — Мне удалось выполнить ваше задание по морскому порту и по процедуре оформления грузов для Германии…

* * *

Опытный образец первой «зажигалки», — снаряда, созданного кустарями-изобретателями, Григулевич решил испытать на поджоге книжного магазина «Гёте» и заодно проверить агента «Кремпа» на ответственном поручении — занести взрывное устройство на склад печатной продукции и оставить его там.

Агент блестяще справился с заданием: как и было запланировано, магазин и склад сгорели дотла. Приободренный первым успехом Григулевич решил сам провести вторую пробную операцию: взорвать в порту большой склад с чилийской селитрой, принадлежавшего немецкой фирме «Гофман и К°». Ночью Иосиф проник на склад, благополучно заложил мины замедленного действия с расчетным временем на пять часов утра. Однако взрывное устройство не сработало. Чтобы выяснить причину этого, мину изъяли со склада и разобрали. Оказалось, что она была некачественно собрана. Виновника этого дефекта поляка Феликса Вержбицкого заставили заново собрать мину и изготовить «дубль». Связав оба устройства, их заложили на прежнее место. На сей раз рано утром в порту прогремел взрыв огромной силы. Конструкции склада разбросало за две сотни метров, огнем было уничтожено сорок пять тысяч тонн чилийской селитры, предназначавшейся для отправки в Германию.

На другой день Григулевич собрал самых надежных участников операции «D» и объяснил, что главная цель операции «D» заключается в срыве снабжения гитлеровской Германии стратегическим сырьем, вывозимым морским путем через порт Буэнос-Айрес. Тогда же он поставил перед ними задачу — переходить к полномасштабным акциям непосредственно на океанских судах и других транспортных средствах. Подчеркнул, что для этого необходимо выделить специальную группу боевиков. Затем по его просьбе инженер Доминго сообщил о конструкции и принципах действия нового взрывного устройства, которое можно было безошибочно называть и бомбой, и термитным снарядом, и зажигательной миной. После этого Григулевич попросил Аугусто Бланко определить:

кто должен добыть график прибытия в порт Буэнос-Айрес судов под погрузку и дни их отплытия;

кто составит схему расположения портовых складов, где может храниться завезенное из Боливии, Уругвая и Чили стратегическое сырье и продовольствие для фашистской Германии;

кто может узнать номера барж, задействованных для транспортировки грузов до иностранных судов, стоящих на рейде;

кто будет доставлять взрывные устройства в морской порт;

кто примет их в порту и каким образом будет проносить через контрольные пункты охраны непосредственно на океанские суда.

— Что касается закладки мин перед самым выходом судов в океан, то это будут осуществлять Вержбицкий, Флориндо, Фурдас и Яремчук. Периодически к ним будут подключаться грузчики барж Николай Евтухович и «Гриша», — заверил Аугусто Бланко. — Связь с ними в порту поручим поддерживать Борисюку и Вержбицкому. Подбором дополнительных помещений под наши склады и доставкой туда взрывных устройств займется самый смелый и самый находчивый Марчелло.

Со стула поднялся широкоплечий итальянец лет пятидесяти и, улыбаясь, проговорил:

— Лучше меня эту работу действительно никто не сделает. В районе морского порта меня все знают, как облупленного. И у меня уже есть на примете, где и какой сарай можно использовать под наши склады…

Иосиф был хорошо знаком с этим итальянцем по своей предыдущей коминтерновской деятельности в Аргентине. Марчелло был идеальным подпольщиком. Балагур и шутник, он умел закреплять нужные отношения с людьми и включать их в орбиту своих полезных связей.

— У меня нет сомнений в вашей полной пригодности на этом важном участке операции, — подчеркнул Григулевич. — Но вы как механик нужны нам и при изготовлении бомб и зажигательных мин, то есть непосредственно в механических мастерских.

— Ничего страшного, — махнул рукой Марчелло. — Я буду успевать и там и тут.

— Хорошо, я не возражаю, — согласился Иосиф. — Все свободны. Руководителей боевых групп прошу остаться для разработки плана серийных операций.

Остались Аугусто Бланко, Доминго и Вержбицкий.

— Главную цель мы уже наметили. Под эту цель определена и задача — переход к диверсионным акциям непосредственно на океанских судах и баржах, задействованных для доставки грузов до пароходов, стоящих на рейде, — начал с напоминания конфидициальный разговор Иосиф Григулевич. — Теперь мы должны выстроить конкретные, обязательные для исполнения действия, в которые будут вовлечены исполнители. Как вы представляете себе практическую реализацию поставленной задачи? Если у вас есть какие-то предложения, прошу излагать их…

Григулевич в принципе представлял, где и какие сложные проблемы могут возникнуть, но боялся что-то упустить и потому был открыт к уточнениям. Он вообще придерживался довольно тщательной, придирчивой проработки всех вопросов, прекрасно понимая, что в таком деле, как и в разведке, даже мелочь иногда решает все.

Во время обсуждения решения поставленной задачи было высказано только два предложения:

— поскольку на некоторые баржи, не разгруженные днем из-за недостатка подъемных кранов, требовалась на ночь охрана из числа желающих дополнительно подзаработать портовых рабочих, рекомендовать Якову и Яремчуку (агенты Григулевича) оставаться сторожами на ночную смену и под покровом ночи делать закладки взрывных устройств;

— но не на своих баржах, а на других, которые не охранялись и находились с грузом на приколе.

Оба этих предложения Григулевичем были приняты. Первыми с минной начинкой отправились в океан два судна — португальское «Куамбане» и шведское «Эрма Гортон». На вторые сутки в точно расчетное время на этих судах в глубине грузовых трюмов начался сильный пожар. Морякам пришлось прибегать к заполнению трюмов водой: пожар таким образом иногда удавалось погасить, но селитра и все остальные грузы приходили в полную негодность.

Но самой страшной катастрофой оказались рейсы для португальских судов «Лузи», «Люсеро» и «Мело»: со всем личным составом от мощного взрыва спаренных мин большой мощности они в районе берегов Бразилии мгновенно ушли на дно. То же самое произошло в пути следования испанских судов «Кабо» и «Монте Амбето» и аргентинского «Рио Терсеро».

Участившиеся случаи взрывов и пожаров на складах, баржах и океанских лайнерах со стратегическим сырьем побудили морскую полицию порта Буэнос-Айреса ужесточить контрольно-пропускной режим. Было увеличено количество охранников и контролеров. Досмотру стали подвергать всех, кто работал в порту; неблагонадежных и подозрительных увольняли, но никто из участников операции «D» в эту категорию лиц, к счастью, не попал. Чтобы еще больше усилить контроль, у входа в грузовые трюмы капитаны пароходов начали ставить свою охрану. Но и это не спасло иностранные суда от пожаров и взрывов. По сообщениям аргентинских газет «Ла Пренса» и «Насьон» и национального радио, только «в течение одного месяца на океанских лайнерах «Герма», «Риа-Куатро» и «Силоруме» вдали от берегов Южной Америки произошли сильные взрывы и пожары, в результате которых были уничтожены десятки тысяч тонн различных грузов для фашистской Германии».

* * *

Григулевич был доволен почти стопроцентной результативностью диверсионных актов. О своем вкладе в борьбу с германским фашизмом он сообщал в Центр:

«Москва. Центр.

Сов. секретно лично т. Виктору[43]

В соответствии с требованиями Центра мною в срочном порядке была сформирована в количестве двадцати человек разведывательно-диверсионная сеть для решения поставленных вами задач на особый период войны. Был открыт, можно сказать, самый удаленный от Европы фронт Великой Отечественной войны, и сражается на нем интернациональный спецотряд, в который входят испанцы, итальянцы, аргентинцы, кубинцы, греки, белорусы и украинцы — эмигранты.

Считаю, что свои задачи — задачи Центра — мы выполняем ответственно. Итоги нашей диверсионной деятельности таковы: нами только в Аргентине было использовано 116 зажигательных мин и снарядов, уничтожено 14 трансатлантических грузовых судов со стратегическим сырьем и продовольствием для Германии общим тоннажем около 300 тысяч.

Однако это еще не полный перечень уничтоженных нами грузов. Аналогичные диверсии совершались в Чили, Боливии и Уругвае, где действуют созданные мною небольшие агентурные группы боевиков из двух — пяти человек. Из-за несовершенства системы связи с ними учесть проведенные ими диверсионные операции не представилось возможным.

Макс».

Для достоверности и убедительности цифровых данных разведчик-нелегал направил в Москву вырезки из аргентинских газет, в которых указывалось, какое количество грузовых барж и океанских лайнеров было сожжено и потоплено в самом порту и в пути следования в Европу, сколько сотен тысяч тонн различных грузов было уничтожено.

На основании поступивших от Макса данных в Москве была подготовлена на имя наркома Берии записка, которую ему доложил начальник внешней разведки Павел Фитин. Прочитав записку, нарком недоверчиво посмотрел на Фитина.

— Не мог так много сделать Макс со своим интеротрядом! Это никак не соответствует моему представлению о возможностях его небольшой команды без финансовых и технических ресурсов. Скорее всего, к этому причастны наши подводные лодки или лодки союзников.

— Нет, Лаврентий Павлович, это все организовал наш нелегал Макс и его диверсионные группы. Мы проверяли это через Генштаб и Разведуправление Красной армии. Оттуда нам сообщили, что в водах южной Атлантики в последние три месяца подводных лодок не было. Ни наших, ни иностранных. В подтверждение своих данных Макс прислал нам публикации в аргентинских газетах. Вот, пожалуйста, посмотрите. — Фитин, подавая наркому вырезки из газет, продолжал: — Я считаю, что он сделал все возможное и не возможное, что необходимо было сделать в сложных и трудных условиях далекой заграницы. Я расцениваю это как подвиг!

Берия взял газетные вырезки и начал читать. Прочитав их, сказал:

— В таком случае сделайте об этом покороче записку на имя товарища Сталина. И подготовьте представление на Макса к награждению орденом Красного Знамени. Если вождь сочтет возможным наградить кого-то еще из наиболее отличившихся его помощников по операции «D», я сообщу вам об этом…

* * *

В связи с непрекращающимися диверсиями на складах, грузовых баржах и океанских лайнерах было снова увеличено число охранников и контролеров. Они подвергали теперь обыскам всех без исключения, что значительно осложнило доставку на территорию порта и на иностранные суда взрывных устройств. Чтобы как-то найти выход из создавшегося положения, Григулевич решил посоветоваться с изготовителями термитных снарядов. Для этого он пригласил к себе Бланко, Вержбицкого, Доминго и Оскара и предложил им изменить форму конструкции взрывного устройства, закамуфлировать его под какой-нибудь хозяйственный предмет или пищевой продукт с той целью, чтобы можно было легко и без подозрений пронести их в порт и на иностранные суда.

— Пока у нас есть в запасе около трехсот термитных бомб, — первым откликнулся на предложение Хосе Ротти инженер Доминго. — Но мы, конечно, будем заниматься разработкой новой конструкции, для этого нам потребуется не одна неделя. И опять немалые деньги…

— Деньги будут, — подчеркнул Иосиф, перебив Доминго. — Какие есть у вас соображения по изменению формы взрывного устройства?

— Лично у меня их нет, — отозвался Доминго. — Я не думал еще об этом. Но готов подумать, взвесить все и доложить вам завтра.

— Завтра будет уже поздно, — не согласился Григулевич. — Да и собираться нам повторно по соображениям конспирации нежелательно. Так что давайте все обсудим сейчас и примем какое-то решение. — Он вопросительно посмотрел на каждого из присутствующих.

Все молчали. Возникла длительная пауза.

Первым заговорил аргентинец Бланко:

— Все вы знаете, что в нашей стране пьют мате[44] с утра до вечера. А в порту все докеры и служащие берут с собой каждую неделю новую упаковку мате. Чаще всего в большой металлической банке прямоугольной формы. Так вот я предлагаю маскировать небольшой термитный снаряд внутри упаковки мате.

— Но тогда банка с мате будет намного тяжелее и если охранник возьмет ее в руки, чтобы проверить содержимое, то он сразу заподозрит — с чего бы это она такая словно свинцом налитая, — засомневался Феликс Вержбицкий.

— Охранник, как правило, не берет из сумки цветную упаковку с мате и не проверяет ее, — продолжал отстаивать свой вариант Бланко. — Он скорее обратит внимание на булку хлеба или на батон колбасы…

— У меня только что родился в голове хороший вариант изменения конструкции термитного снаряда! — воскликнул Доминго. — Все вы знаете, что в Буэнос-Айресе в ближайшее время погода изменится, станет намного холоднее. Жители города, и особенно те, кто работает в морском порту, чтобы не простудиться и сохранить тепло в горле, будут как обычно обвязывать шею шерстяным шарфом. Аргентинцы с шарфом на шее никогда не привлекают к себе внимания. С учетом этого я предлагаю изготавливать корпус снаряда в форме банана, чтобы его можно было помещать на шее и заматывать шарфом. И не один снаряд, а два сразу. Оба будут хорошо укладываться вокруг шеи и плотно закутываться шарфом. Можно также закреплять их по одному под каждое колено, но тогда придется медленнее передвигаться.

Подумав немного, Доминго, обращаясь к Григулевичу, добавил:

— Я могу предложить вам и другие конструктивные решения «зажигалок». Можно, например, сделать их в форме небольших фляжек или плоской грелки уменьшенного размера. Их можно будет удобно привязывать бинтом к ноге ниже колена. Но учтите, оптимизация размеров и внешней формы снаряда и его изготовления потребует немало времени. Не забывайте и о том, что я все же кустарь-одиночка, а не профессионал-изобретатель!

С предложением Доминго об изменении конструкции бомб в форме банана и маскировке их под шарфом согласились все. И пока он конструировал «банан», иностранные суда с грузами для Германии продолжали по-прежнему взрываться, горели и тонули в океане. Были уничтожены испанские транспортные средства «Кабо де Эсперанса» и «Кабо де Эрна», португальское «Телло» и две аргентинских самоходных баржи. Усилия аргентинской контрразведки по предотвращению взрывов и пожаров на судах оказывались безрезультатными. Морская полиция, защищая честь мундира, стала распространять слухи, будто закладка термитных бомб и снарядов производится не в порту Буэнос-Айреса, а в пути следования грузов из Боливии и Чили. Немцы, поняв, что аргентинцы перекладывают вину на поставщиков сырья, договорились с уругвайской стороной о доставке большей части грузов из Боливии и Чили не в Буэнос-Айрес, а в порт Монтевидео.

Когда Григулевичу сообщили его источники из Уругвая о переброске части грузов в их страну, он поначалу немного растерялся, потом твердо для себя решил: надо идти на все, чтобы и оттуда сорвать транспортировку стратегических грузов в Германию и тем самым не допустить усиления ее военной мощи. Пренебрегая здравым смыслом и личной безопасностью, Иосиф, не ставя никого в известность, уложил в кожаный чемодан два десятка мин и с риском для своей жизни конспиративно выехал в Уругвай. Также конспиративно, но теперь уже с подстраховкой двух своих агентов в морском порту Монтевидео, он с огромным риском для себя проник ночью в грузовой трюм океанского лайнера и сам заложил в мешки с селитрой три мины. Той же ночью он сделал тоже самое еще на двух иностранных судах, зафрахтованных Германией. А рано утром в заливе Ла-Плата прогремели три мощных взрыва.

В последующие дни иностранные пароходы с грузами отправлявшиеся из Монтевидео, продолжали взрываться, гореть и тонуть вдали от уругвайского берега.

Сделав свое дело в Монтевидео, Григулевич выехал в Чили. Его очень беспокоило, что руководство компартии ничего не предпринимало, чтобы затормозить вывоз из страны меди, селитры и йода для Германии.

Узнав от подрезидента «Алехандро», что чилийская компартия содержится на доллары американской разведки, а ее генеральный секретарь Карлос Контрерас Лабарка саботирует борьбу с фашизмом, Григулевич решил встретиться с другим лидером чилийской компартии Гало Гонсалесом. Переговоры с ним о том, чтобы вывести народ на площади Сантьяго с требованием о прекращении вывоза в Германию стратегического сырья не привели к положительному результату. Он, как и Лабарка, объяснил Иосифу, что компартия, чтобы сохранить свое существование, вынуждена принимать финансовую поддержку селитровых компаний и владельцев медных рудников и потому заинтересована в реализации их продукции хоть самому дьяволу, не говоря уже о фашистской Германии.

Не решившись вступать в политическую дискуссию с руководителями компартии и не посвящая их в другие способы борьбы — диверсионные, Григулевич решил направить в Чили группу боевиков из Аргентины, чтобы они на путях транспортировки грузов из этой страны устраивали завалы на горных дорогах и взрывали мосты.

Обговорив с подрезидентом «Алехандро» вопросы подбора и подготовки надежных людей для засылки их в оккупированные гитлеровцами европейские страны, Иосиф по заданию Центра выехал в Перу, затем в Колумбию и Венесуэлу, для изучения оперативной и внутриполитической обстановки. В Аргентину он вернулся лишь через месяц. Проанализировав собранную в этих странах информацию, он направил в нью-йоркскую резидентуру кипу оперативно значимых материалов, суть которых сводилась к следующему:

США потребовали от Аргентины, чтобы она отказалась от нейтралитета в отношении военных действий Германии в Европе и выступила бы на стороне союзников СССР;

вслед за Мексикой и Кубой дипломатические отношения с Советским Союзом благодаря моим усилиям готовы восстановить Колумбия, Уругвай и Коста-Рика;

Венесуэла разорвала дипотношения со странами оси Рим — Берлин — Токио и выступает теперь на стороне антигитлеровской коалиции;

в Перу начинает развиваться мощное антифашистское движение, но настораживает появление здесь большой эмиграции японцев;

в Уругвае и Чили американская и британская разведки предпринимают усиленные попытки к установлению контактов с руководством компартий для совместного сотрудничества в борьбе с «пятой колонной» немцев, на базе которой во многих странах Южной Америки созданы сейчас тайные, шпионско-подрывные организации «АО» — «Аусландс-организацион». Огромная, поистине чудовищная сеть оборотней «АО» внушает руководителям латиноамериканских государств представление о том, что они теперь бессильны перед гитлеровской Германией. Посольства, консульства и сотрудники других представительств Германии активно занимаются шпионажем. Сила аппарата «АО» в том, что он способен по первому требованию переходить на так называемую систему фон Папена, то есть на смешанную систему тотального шпионажа — легального и нелегального;

разведывательную деятельность в Южной Америке ведут англичанин Филипс Банни, американцы Жак Дотерс, Гельхорн, Гриффитс, Роббинс, датчанин Спайер и французский подданный Луис Менкер, работающий на США;

для переброски в оккупированные и нейтральные европейские страны подготовлено двадцать агентов, семь из них — в Испанию, шесть — в Португалию, три — во Францию и по два в Италию и Германию. По данным доверенного лица, бывшего министра республиканского правительства в Испании Висенте Урибе, им подготовлена опорная база в Португалии для переброски этих агентов в указанные страны.

Вместе с этими материалами Григулевич отправил в нью-йоркскую резидентуру подготовленный им короткий отчет о проведении операции «D». В нем, в частности, отмечалось:

«За полтора года по плану «D» мною были созданы диверсионные группы в пяти крупных морских портах Южной Америки — Монтевидео, Буэнос-Айресе, Ла-Плате, Токопильи и Уаско. Для потопления 36 океанских судов и транспортных барж использовано 187 термитных бомб и зажигательных снарядов. Уничтожено и приведено в полную негодность более 600 тысяч тонн чилийских селитры, меди, серы, йода, боливийского олова и сурьмы, аргентинского и уругвайского зерна, мяса, хлопка, шерсти, кож и кожсырья. Общие расходы на проведение операции «D» составили 2378 долларов США (финансовый отчет прилагается)».

В числе других расходных статей в отчете назывался подарок — костюм стоимостью в 50 долларов — агенту Корнелио и денежная премия группе боевиков-диверсантов по сто долларов за успешную работу по закладке термитных бомб на трансатлантические суда с грузами для Германии.

Выводы и предложения разведчика-нелегала прилагались отдельно:

«…1. Для более существенной помощи Красной армии в разгроме немецко-фашистских захватчиков и повышения эффективности долгосрочной операции «D» мне необходима финансовая поддержка Центра. В частности, на приобретение дорогостоящих деталей из цветного металла для изготовления термитных бомб и снарядов. Пока же я вынужден тратитъ на это не только свои деньги от коммерческой деятельности, но и прибегать к займам у знакомых мне бизнесменов Аргентины, Уругвая и Чили. А это, разумеется, может свидетельствовать о моей несостоятельности, что весьма нежелательно. На сегодняшний день необходимо погасить долг в три с половиной тысячи долларов, а с учетом продолжения операции «D» надо иметь еще две тысячи.

2. Поскольку Боливия в настоящее время становится крупным поставщиком стратегического сырья, — олова и сурьмы, — и не только для фашистской Германии, но и для США, — полагал бы целесообразным создать в Сукре нелегальную подрезидентуру, подобную чилийской и уругвайской.

3. Учитывая, что Луиза догадывается о моем сотрудничестве с советской разведкой, считаю целесообразным признаться ей в этом. Опровергать же ее догадки и сочинять про себя небылицы, связанные с Коминтерном, который, по имеющимся у меня данным, будет скоро распущен, не делает мне чести.

Макс».

Не было таких поездок, из которых бы Григулевич возвращался без материалов, представляющих оперативный интерес. Возвратившись из Чили и Уругвая, он сообщал в Москву:

«…1. …Мною получен агентурным путем проект ноты министра иностранных дел Восточной республики Уругвай А. Гуани, в котором предлагается послу СССР в США «восстановить дипломатические и торговые отношения, поскольку мы пришли к согласию о пользе этого восстановления. Как только Вы ответите на настоящее сообщение, я приму меры, чтобы в Москву был послан полномочный министр[45], а мы будем готовы принятъ в Монтевидео полномочного министра СССР…» На этот шаг руководителей Уругвая подвигли недавно завербованные мною высокопоставленные чиновники из дипломатического ведомства этой страны «Крузо» и «Марита».

2. В соответствии с вашим заданием подготовлен для переброски в Германию агент «Эрнст» — уроженец Брауншвейга. Туда же отбыл в качестве журналиста испанец Рамон Хименес — антифашист по убеждению. В Португалию выехал надежный агент «Торговец». При необходимости он может создать в Европе несколько опорных пунктов для приема и передачи развединформации. Для этого у «Торговца» имеются хорошие возможности: во-первых, прекрасное коммерческое прикрытие и сеть офисов в разных странах, а также безупречное знание им европейских языков — итальянского, испанского, французского и немецкого.

Предложение: учитывая, что Бразилия является по-прежнему «белым пятном» для советской разведки, прошу санкции на ведение разведработы и в этой стране. При вашем согласии я мог бы там создать нелегальную подрезидентуру во главе с агентом «Торресом», который готов выехать туда на оседание из Аргентины.

Макс».

Зная, как долго надо ждать обратной связи из Москвы, чтобы получить ответ на поставленный вопрос или санкцию на то или иное мероприятие, Григулевич на свой страх и риск стал опять действовать самостоятельно. Без согласования с Центром он завербовал еще трех агентов-дипломатов из Чили: Кансеко, Рикардо и бывшего аргентинского консула в Сан-Паулу Жанио, который располагал обширными связями в бразильском МИДе. Таким образом, он создал себе опору в дипломатических ведомствах самых крупных стран Южной Америки — Аргентине, Бразилии, Чили и Уругвае. В этих же целях он поставил перед разведцентром вопрос о переводе нелегального подрезидента Алехандро в Колумбию или Венесуэлу для организации и там активной разведывательной работы.

В ответ на это Центр указал Григулевичу, что ему не следует проявлять излишнюю инициативу и что он не вправе ставить проблемные вопросы, связанные с определением, в каких странах Западного полушария вести или не вести Советскому Союзу разведку. Центр сообщил также, что переводить подрезидента Алехандро в Колумбию или Венесуэлу пока нецелесообразно. А через некоторое время из Москвы в Буэнос-Айрес приехал «ревизор». За несколько дней он ознакомился с деятельностью созданных нелегальных загранточек в Аргентине и Уругвае и, наговорив Григулевичу кучу комплиментов, укатил в Нью-Йорк. Возвратившись оттуда в Москву, «ревизор» неожиданно для всех, кто знал о нелегале Максе, состряпал на него донос. В нем говорилось:

«…Большинство источников Микса, от которых он получает развединформацию, являются либо членами компартий, либо бывшими добровольцами гражданской войны в Испании, либо состояли с ними в родственных отношениях. Вербуя агентуру в разных странах Латинской Америки, он тем самым метит себя на место главного резидента нелегальной разведки в Западном полушарии.

Результаты операции «D» Макс приписывает себе, хотя зафрахтованные Германией океанские суда с грузами подрывались субмаринами США и неизвестными нам пока подводными лодками…»

Доносу был придан статус официального документа, началась его перепроверка. Начальник внешней разведки Павел Фитин подписал запрос на имя генерального секретаря Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова с просьбой сообщить о наличии компрометирующих сведений на бывшего сотрудника Коминтерна во Франции и Аргентине И. Р. Григулевича — он же Артур Ковальский, он же Хосе Ротти. Ответ из ИККИ, подписанный Димитровым, был лаконичен:

«…Компрометирующими материалами на Григулевича Иосифа Ромуальдовича, 1913 года рождения, — он же Артур Ковальский и Хосе Ротти, — не располагаем. Его работу во Франции и Аргентине подтверждаем».

Но на этом проверка не закончилась. Через месяц из Москвы пришло уведомление, обязывающее его прибыть в Монтевидео 1 ноября с тайнописным кратким отчетом о работе, проделанной с самого начала Великой Отечественной войны. В уведомлении указывались время и место проведения встречи, а также пароль, с которым к нему обратится представитель советской разведки «Тагор», сообщались его опознавательные приметы: в левой руке будет коричневый кожаный портфель и свернутая газета.

Ознакомив Луизу с предписанием из Центра, Иосиф вместе с ней подготовил небольшой отчет:

«…В Аргентине и соседних с нею странах я начинал работать с нуля. Никакой агентуры не было. С помощью «Алехандро» и «Марио», прибывших со мною из Кубы, я создал резидентуру в Буэнос-Айресе и подрезидентуры в Сантьяго и Монтевидео, а также две опорные точки в Бразилии и Боливии. К разведывательной деятельности подключилась и Луиза. Она работает с тайнописью и шифром, а также занимается курьерской связью, финансами, учетом и анализом добываемой развединформации.

За два с половиной года мною и моими подрезидентами приобретено в Аргентине — 63 агента, в Чили — 23, в Уругвае — 12, в Боливии — 2, в Бразилии, Венесуэле и Колумбии — по одному агенту.

В Сантьяго организована подпольная мастерская по изготовлению печатей, штампов и различных документов прикрытия. Там же открыт коммерческий магазин «Ботовое платье», хозяином которого является Алехандро. Получаемая прибыль от его продаж дает мне возможность частично покрывать расходы на проведение операции «В» в морских портах Аргентины и Уругвая.

За отчетный период выявлено шесть сотрудников спецслужб США. По агентурным данным, главная цель пребывания американских разведчиков здесь — оказание выгодного политического влияния на правительство Рамиреса и на лидера хустисиалистского движения полковника Хуана Доминго Перона, а также на воспрепятствование воздействию Великобритании и Германии на внешнюю и внутреннюю политику Аргентины. Германская спецслужба имеет хорошие финансовые и кадровые возможности для ведения пропагандистской работы против США и Англии, она успешно вербует себе агентов на материальной основе — путем подкупа нужных людей из высшего офицерского состава аргентинской армии.

В несколько худшем положении оказалась британская СИС. Она ведет основную борьбу за удержание ранее завоеванных в Аргентине позиций…»

Подготовив этот отчет, Иосиф по установившейся традиции отправился в четверг в свой любимый книжный магазин в предместье Бельграно. Возвращаясь домой, он неожиданно для себя обнаружил слежку.

Чтобы запутать филеров, Иосиф решил помотать их по узким улочкам Бельграно, а потом незаметно исчезнуть из поля их видимости. Благополучно уйдя от «наружки», Григулевич стал анализировать, кто мог предать его. Перво-наперво вспомнил немца Эгона Лобле, который был завербован для разработки немецкой «пятой колонны» в Аргентине. Примерно через полгода после его вербовки другой агент сообщил Иосифу, что Лобле работает на американцев. Это подтверждалось и тем, что Эгон сначала всячески уклонялся от встреч, а потом и вовсе прекратил связь. «Да, немец Лобле мог переметнуться к американцам, потому что они платят больше, чем я», — подумал Иосиф. Но это была всего лишь версия. Смутные подозрения возникали у него и в отношении аргентинца Переса Пастора, которого он готовил для переброски в Испанию. Когда подошло время посадки на пароход, Перес не появился в порту и навсегда исчез из поля зрения. «Он мог, конечно, выдать меня своей контрразведке или американцам и скрыться из Буэнос-Айреса, — подумал опять Иосиф. — Но все эти истории произошли больше года назад, следовательно к теперешней слежке они не должны иметь отношения. Не исключено, что меня могли взять под наблюдение по ошибке… Такое тоже иногда бывает, — успокаивал он себя. — И все же надо как-то выбираться из этой неприятной ситуации, пока не запахло жареным…»

Первым делом Григулевич уведомил Центр и нью-йоркскую резидентуру о том, что два дня назад впервые неизвестно кем за ним велась слежка и что в целях безопасности он временно «законсервировал» встречи со всеми агентами. А в день отъезда в Уругвай был вынужден поменять внешний облик и взял с собой на всякий случай резервные документы, изготовленные его помощниками в Чили.

* * *

Прибыв в полночь в столицу Уругвая, Григулевич поселился в отеле «Колумбия». Это была скромная, недорогая гостиница, за которой начинался пустырь с редкими фонарями вокруг. Место было жутковатое, особенно в ночное время. Но для Иосифа было важно, что «Колумбия» располагалась недалеко от обусловленного места встречи с представителем московского разведцентра. Он назвался Григулевичу сначала русским именем Леонид, а потом индийским — «Тагором».

— Это моя оперативная кличка, — пояснил Леонид и поспешно добавил: — Начальник разведки генерал Фитин просил меня выразить вам и вашей супруге благодарность за успешное выполнение заданий Центра и за большой объем добытой политической информации по странам Латинской Америки.

Около месяца Иосиф сопровождал «Тагора» в поездках по Уругваю, Чили и Аргентине, знакомя его с организацией работы первых нелегальных подрезидентур. Во время этих поездок и многочисленных бесед «Тагор» убедился, что нелегал Григулевич пользуется хорошей репутацией в коммерческих кругах, что в Аргентине его принимают за аргентинца, в Чили — за чилийца, а в Уругвае — за уругвайца. Что он действительно вхож в правительственные и дипломатические круги этих государств, а необходимую для Москвы политическую информацию добывает не только через агентуру, но и «втемную» в процессе общения с влиятельными персонами из высших эшелонов власти. Убедившись в этом и при ознакомлении с документами, хранившимися в особо секретном архиве, который вела его жена, «Тагор» еще больше зауважал своего коллегу. И хотя он не хотел задавать ему засевший в голове колючий вопрос, он все же спросил:

— А почему вы до сих пор умалчивали о промахах в своей работе? В одной из аргентинских газет я прочитал объявление о розыске мужчины, который ушел от слежки. Он вашего возраста и по указанным приметам похож на вас… Вы читали это объявление?

Замешкавшись, Иосиф закурил, потом спросил:

— А моя фамилия была названа в газетном объявлении?

— Нет.

— А фотография опубликована?

— Тоже нет.

— Тогда эта слежка была не за мной, скорее всего произошла ошибка в объекте. Такое тоже часто бывает…

— А ваша неудавшаяся вербовка кубинского посла в Чили — тоже ошибка в объекте?

Григулевич с застывшей на лице мефистофельской улыбкой задумался: «Как же «Тагор» узнал о том, о чем знали только двое — я и кубинский посол Энрике де Поррас? Никаких сообщений в Центр я о нем не давал… А может, он уже был завербован советской разведкой? И если это так, то, наверно, он сам и рассказал… Хорошо, что я подстраховался тогда, назвавшись послу другим именем и фамилией…»

Выражение лица разведчика-нелегала снова изменилось: на нем отражалось теперь смятение и удивление. Видя это, «Тагор» сказал:

— Не ломайте голову, Макс. ФБР вышло на след неизвестного советского разведчика по наводке английской МИ-5. В документах, переданных англичанами в ФБР, говорится следующее… — «Тагор» развернул свернутый пополам листок, исписанный мелким почерком на французском языке, и стал медленно читать: — В начале тысяча девятьсот сорок третьего года неизвестный русский предлагал кубинскому послу поддерживать с ним постоянную связь. Скорее всего, это был русский разведчик. В случае согласия посла разведчик обещал ему посодействовать в направлении на работу в одну из престижных европейских стран — Швейцарию, Португалию, Францию или Турцию. Посол, якобы, дал согласие, но при условии, если его переезд в Европу будет одобрен его президентом. Кубинский дипломат и в самом деле доложил об этом своему президенту и высказал предположение, что все это является делом рук дипломатической или разведывательной службы Кремля.

«Тагор» прервал чтение и внимательно посмотрел на Григулевича. Тот сидел погруженный в свои мысли. Чувствуя долгий взгляд «Тагора», Иосиф вскинул голову и равнодушно спросил:

— И это все?

— Нет, не все! Слушайте дальше: «Неизвестный русский в случае неодобрения президентом поездки посла на работу в одну из европейских стран обещал решить этот вопрос через влиятельного на Кубе человека — Бласа Року, который, действительно, мог оказать воздействие на президента. Однако из этой затеи русского ничего не вышло: кубинский посол до сих пор занимается своей дипломатической деятельностью в Чили. А вот личность вербовщика осталась неизвестной, хотя уже точно установлено, что он был связан с Висенте Урибе — лидером испанской компартии, который после известных событий[46] на Пиренеях скрывался сначала на Кубе, а потом переехал в Мексику»… Вот и все, что сказано в английском документе, направленном в ФБР…

— А как все это попало к вам?

— Через нашего закордонного источника Зонхена[47]. Кроме того, американская разведка перехватила три тайнописных письма из Буэнос-Айреса в Нью-Йорк. Все это вместе взятое и позволило американцам сделать вывод о том, что где-то в Аргентине или Чили засел хорошо законспирированный советский нелегал, внедрившийся по линии Коминтерна в Латинскую Америку. Поэтому на его поиски были нацелены не только английские и американские разведчики, но и самые опытные «топтуны», которые были направлены туда с заданием выйти на след эмиссара Коминтерна…

— Но, как видите, ничего у них из этого не вышло! — воскликнул Иосиф с добродушно-хитрой улыбкой. — По большому счету я переиграл всех этих «топтунов»!

— Вас спасает пока только одно обстоятельство: американцы, судя по всему, не знают вашего имени, фамилии, места работы и не располагают фотографией для опознания. Предпосылок для провала пока нет, но эта информация настораживает нас, и поэтому впредь вам не следует пользоваться почтовым каналом и шифрованной перепиской с Нью-Йорком. Сделайте упор на курьерскую связь. И обязательно поубавьте активность в работе с агентурой. Исключите из нее всех тех, в ком есть хоть малейшее сомнение. Освобождайтесь и от балласта, и от тех, кто только числится на связи и по несколько месяцев не дает никакой информации. Повторяю еще раз: агентурный аппарат должен быть компактным и эффективным. А вообще-то я на вашем месте «залег бы сейчас на дно»…

Лицо Григулевича сделалось мрачным.

— Вы у нас — самый успешный разведчик, — продолжал тем временем «Тагор». — Ваша политическая информация докладывается высшему политическому руководству страны и даже самому товарищу Сталину… И все же скажите мне, что могло навлечь слежку за вами в этом городе?

Григулевич глубоко задумался. Потом встряхнулся и с деланным беспечным видом заговорил:

— Разведка, как вы знаете, всегда строится на везении и риске. У нелегалов риск особенно велик. Он гораздо выше, чем у сотрудников легальных резидентур. Те хоть прикрыты спиной своего резидента и посла. Мы же работаем один на один с противником, нам советоваться не с кем, и потому, естественно, могут быть ошибки. Но они неумышленные… Ничего не поделаешь: не разбив яйца, не получишь яичницы. Чрезмерная моя активность, о которой вы говорили, не повод для слежки. Я считаю, что чем самоувереннее и смелее разведчик держится в чужой стране, тем меньше подозрений вызывает он у контрразведки. А тем более по отношению ко мне, прожившему в Аргентине почти десять лет и все эти годы занимавшемуся коммерческой деятельностью, которая требует постоянной активности. Единственное, в чем я должен упрекнуть себя, так это, наверное, в ошибочном выходе на кубинского посла в Чили и на Эгона Лобле в Аргентине…

— А это еще кто такой? — подняв брови, заинтересовался «Тагор».

— Мой агент «Кремп». При вербовке он проговорился, что американцы тоже хотели воспользоваться его услугами. Но я тогда не придал этому значения. Мне он нужен был для разработки фашистской организации в Буэнос-Айресе. Не исключаю, что Лобле мог быть агентом-двойником и выдать меня американцам. А то, что они не знают моего имени, фамилии и места работы, то этого не знали ни «Кремп», ни кубинский посол Энрике де Поррас. При знакомстве с ними я представлялся им чужим именем…

— Вот потому они и называют вас безымянным русским, — подхватил «Тагор».

— Но я же не похож на русского! — воскликнул Иосиф.

— Это пока и спасает вас. Но чтобы не ходить по тонкому льду и дальше, вам, повторяю, надо все же залечь «на дно». Оперативными делами в ближайшие полгода лучше не заниматься. Переключите их на Луизу и Бланко. Поездки в другие страны, даже по коммерческой линии, надо временно прекратить. Бланко на встречи не вызывать…

— А по-моему, вы излишне драматизирует ситуацию. Как говорят у вас в России, не пойман — не вор.

— Да, это так, и потому будем надеяться на лучшее. Я согласен с вами, что в разведке без риска успеха не достигнешь, но Фитин просил передать, что мы теперь не можем вам позволить рисковать собой…

Григулевичу было приятно, что в Центре помнили о нем и проявляли человеческую заботу, но он тяготился тем, что его разведывательную работу решили сильно ограничить. И он высказался об этом представителю Центра:

— Но вы знаете, к чему приводит бездействие… Оно приводит, как правило, к утрате навыков оперативной работы.

— Что поделаешь! Разведка — это такая область деятельности, в которую может неожиданно вмешаться третья сила. Вмешаться грубо, дерзко, не испрашивая разрешения. Название этой бесцеремонной силы вам хорошо известно — это контрразведка. Поэтому отдать вас, молодого и удачливого разведчика-нелегала, на съедение контрразведке было бы для Центра просто преступлением. Где-то через месяц к работе в Уругвае должен приступить легальный резидент «Рэне». Зовут его Валентин Васильевич. Фамилия — Рябов. Он будет работать под крышей второго секретаря только что открывшегося в Монтевидео советского посольства. Кстати, нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов выразил нашей разведке большую благодарность за содействие в восстановлении дипломатических отношений СССР с Мексикой и Уругваем. Эта благодарность относится и к вам, Иосиф Ромуальдович. Вы, как никто другой, тоже приложили к этому руку…

— Спасибо за признание и моего вклада в это дело…

— Связь с Центром, — не дал ему договорить «Тагор», — вы будете поддерживать теперь только через «Рэне». Я имею ввиду получение из Москвы инструкций, заданий и срочных указаний. А с самим «Рэне» вы будете «общаться» в основном через тайники. Описание мест их расположения, схемы подхода к ним, сигналы об изъятии и закладки в них материалов мы уже обсуждали с вами, когда были в Уругвае.

«Тагор» сделал паузу, посмотрел на часы и с легкой улыбкой произнес:

— Но я приехал к вам не с пустыми руками. — Он вытащил из портфеля упаковку, напоминавшую книгу малого формата, и, подавая ее Григулевичу, сказал:

— Здесь семь тысяч долларов. Это на погашение ваших долгов при проведении операции «D» и на решение других финансовых проблем, связанных с оперативной работой.

* * *

Возвратившись в Москву, «Тагор» письменно доложил о результатах своей командировки в Южную Америку:

Из докладной записки.

«…Уже на первой встрече в Уругвае мы нашли общий язык и взаимопонимание и установили хорошие доверительные отношения. В ходе последующих встреч в Аргентине и Чили Макс произвел на меня впечатление эрудированного и ироничного человека, хорошо разбирающегося в людях и в вопросах политики. Понимает важность и ценность своей работы в интересах нашей страны, придерживается принципа смелой, на грани риска разведывательной деятельности. Болезненно переживал длительное отсутствие связи с Центром. Несколько категоричен в своих оценках и решениях, но в то же время соглашается с хорошо обоснованными доводами.

Обладая внешностью «латиноамериканца», что тоже немаловажно, большой проницательностью, знанием местных нравов и обычаев, умением расположить к себе собеседника, сыграть на слабых или сильных качествах его характера, повлиять на него — все это позволяло Максу легко находить подходы к интересующим его людям, вызвать их на откровенный разговор, выявить и оценить степень их информированности и в зависимости от этого склонить их к сотрудничеству на постоянной основе.

Макс много лет жил и живет за кордоном и все это время он оставался Русским с большой буквы. Он, как я понял, глубоко чувствовал страдание советского народа в годы войны с фашистской Германией и шел за Россию на крест, будучи далеко от нее в Аргентине. Он организовал в Буэнос-Айресе, Монтевидео и Сантьяго проведение диверсионных акций (операция «Д») по уничтожению стратегических грузов, предназначенных для Германии. Около двадцати его агентов участвовали в осуществлении этой долгосрочной боевой операции, двенадцать его агентов были переброшены на длительное оседание в европейские страны.

Работа Макса в Латинской Америке с первого дня Великой Отечественной войны была очень полезной. Совместно с подрезидентами Бланко, «Марио» и «Алехандро» он завербовал 114 агентов, из них в Аргентине — 63, в Чили — 29, в Уругвае — 13, остальные девять приобретены Максом в других странах: в США — Лизи и Ричард, в Боливии — Арсе и Монтес, на острове Куба — Орландо и Хорхе, в Бразилии — Торрес, в Венесуэле — Морено и в Колумбии — Уртадо. Эти агенты прикрывали главные направления его разведывательной деятельности по линии политической разведки.

Агентурную работу Макс любит и знает цену ей. Личные отношения с агентами корректные и уважительные, с некоторыми из них — даже дружеские.

За проверяемый мною период работы от Макса получено триста двадцать семь документов и политических обзоров общим объемом свыше 20000 страниц текста. Но дело не в количестве страниц, а в информационной ценности материалов. А их ценность после сделанного мною анализа всех сообщений Макса с 1941 по 1943 год включительно очень высока: 68 процентов поступивших от него материалов докладывались в Наркомат иностранных дел и лично тов. Молотову, два документа особой важности — лично тов. Сталину.

«Не было такого задания Центра, которое Макс по каким-либо причинам не выполнил. Наделенный природной коммуникабельностью, хитростью и потрясающей работоспособностью (практически он один занимался разведкой на всем южноамериканском континенте), он с присущей ему увлеченностью честно и ответственно работал на Советский Союз. Значение самоотверженной службы Макса на благо России невозможно переоценить. То, что сделал он для СССР и внешней разведки, убедило меня, что Макс — незаурядная личность и что он еще проявит себя с самой лучшей стороны.

Однако, как я заметил, он не совсем доволен результатами своей работы из-за допущенных им незначительных ошибок, особенно в тот период, когда у него не было связи с Центром и с нью-йоркской резидентурой.

Проведена мною и планировавшаяся Центром встреча с супругой Макса — Луизой. Первое впечатление о ней благоприятное. Общительная, образованная женщина, умеющая слушать собеседника и быть к нему внимательной. По политическим взглядам соответствует нашей советской идеологии. Легализация ее в Аргентине прошла успешно. В настоящее время имеет на руках легализованные уругвайские документы. Свой выбор работать в одной упряжке с Максом на советскую разведку она сделала добровольно и осознанно. Хорошо изучила оперативную обстановку в городе и его окрестностях, владеет всеми способами безличной связи и техникой практического использования тайнописи, знает на память шифр.

В совместной работе с Максом она выполняет функции курьера-связника, занимается анализом, обработкой и подготовкой добытой информации для направления в Центр, а также ее учетом и финансовыми делами.

В ходе встреч с Максом и Луизой были обсуждены многие вопросы их оперативной деятельности и даны рекомендации, которые были указаны в плане-задании моей загранкомандировки: по сокращению и организации работы агентурного аппарата, по обеспечению личной безопасности и конспиративности связи с источниками информации. Решены финансовые проблемы, возникшие из-за длительного перерыва связи Макса с Центром.

Выводы:

1. Он единственный в этом регионе мира действующий сотрудник Первого управления НКГБ СССР и поэтому вынужден с разрешения Центра заниматься сразу несколькими южноамериканскими странами. Нужды в источниках информации он не испытывает. Его остроумие, ироничность и сама внешность располагают к нему собеседника с первой минуты знакомства. Люди с такой внешностью, каку Макса, обычно внушают доверие. Следует иметь в виду, что Макс — человек азартный и увлекающийся своим разведывательным делом и с этой точки зрения необходим периодический контроль со стороны разведцентра. Политически грамотен. Надежен и проверен на конкретных поручениях.

2. Несмотря на то что длительное время с ним не было связи и контроля со стороны нью-йоркской резидентуры, он действовал безошибочно и результативно.

Учитывая имеющиеся данные о том, что неизвестная контрразведка противника ведет поиск неизвестного русского разведчика в Южной Америке, полагал бы целесообразным перевести Макса и Луизу на работу в одну из сопредельных с Аргентиной стран — Уругвай или Чили.

Тагор

7 июня 1944 г.»

На докладной записке наложена резолюция наркома государственной безопасности СССР Всеволода Меркулова:

«т. Фитину П. М.

С выводами Тагора согласен. Прошу разработать и доложитъ план переброски нелегалов в Уругвай;

Сообщите Максу, что нас будут интересовать выдвигающиеся на первый план молодые лидеры национальных движений и партий, которые могут стать в ближайшем будущем руководителями своих государств. Нам необходимо иметь на них подробные характеристики».

* * *

Через месяц после отъезда «Тагора» из Южной Америки пришла за подписью Кларина[48] телеграмма, в которой сообщалось Максу об успешных военных операциях Советской армии и о восстановлении государственной границы СССР. В связи с этим Григулевичу предписывалось свернуть операцию «D»; боевые группы за их ненадобностью распустить; агентов, входящих в эти группы, из агентурной сети исключить и лишь некоторых использовать на других направлениях разведывательной работы; склады с боеприпасами и взрывчатыми веществами ликвидировать; переписку с Нью-Йорком прекратить и поддерживать только тайниковую связь с резидентом «Рэне» в Монтевидео.

Получив это указание, Иосиф уехал на несколько дней к отцу, чтобы повидаться с ним и возвратить денежные долги. Пока он находился у отца, Луиза подготовила для отправки в Центр небольшой аналитический документ. В нем сообщалось:

«…США тратят баснословные долларовые суммы на то, чтобы заручиться симпатиями местных правительств и населения. Однако латиноамериканский народ не только не любит своих северных соседей, но и ненавидит их. Американец превратился здесь в синоним янки-империалиста, чему в немалой степени способствовали англичане. Они откровенно льстили и льстят местным креолам и недоброжелательно отзываются о их северных соседях, а сами по-джентльменски сдирают с них последнюю шкуру.

В настоящий момент, когда все ощутимее становится приближение полного разгрома фашистских войск, Латинская Америка начинает видеть в Советском Союзе главного спасителя человечества от гитлеровской чумы и начинает смотреть на СССР с гораздо большей надеждой, чем ранее. Даже реакционные круги латиносов, и те смотрят на Советский Союз с симпатией, они хорошо понимают, что торговля со страной-победительницей, разоренной войной, может принести взаимовыгодную пользу и позволит получить для своих стран самостоятельную, независящую от традиционных покровителей из США и Англии позицию по отношению к новому партнеру. По этим соображениям многие южноамериканские государства намерены уже в этом году восстановить с СССР дипломатические отношения.

Если говорить о политике США, то она представлена здесь пресловутой доктриной Монро. К сожалению, в Советском Союзе пока отсутствует какая-либо политика по отношению к латиноамериканским странам. На мой взгляд, чтобы сохранить симпатии к Советскому Союзу, необходимо направлять сюда дипломатов, журналистов, профессиональных пропагандистов и, конечно же, если мы хотим быть всегда оперативно осведомленными о назревающих здесь событиях, развивать разведывательную работу во всех странах Латинской Америки. Немцы на это дело уже истратили около десяти миллионов долларов, а англичане ежемесячно тратят только на политическую пропаганду более 25000 долларов.

Со своей стороны, я готов для приумножения симпатий к СССР приложить максимум своих знаний и умений поработать в таких странах, как Боливия, Венесуэла, Колумбия, Мексика, Куба, Перу и Уругвай, где я уже бывал и хорошо знаю эти страны и где чувствовал бы себя не хуже, чем в Аргентине.

Макс.

29.06.44 г.»

В Москве эту аналитическую справку доложили Лаврентию Берии. По его указанию она была направлена первому заместителю председателя Совнаркома СССР, министру иностранных дел Вячеславу Молотову. Подписанный Григулевичем документ сыграл впоследствии весьма положительную роль при решении вопроса о взаимоотношениях со странами Латинской Америки.

Через два месяца Григулевич отправил в Центр еще три документа, добытых агентурным путем из внешнеполитического ведомства Аргентины. В ответ он получил через Нью-Йорк директивное письмо из Москвы:

«Совершенно секретно.

Лично Максу.

Проанализировав все аспекты вашей разведывательной работы за последние два года, мы пришли к выводу, что она заслуживает положительной оценки. В условиях сложной политической обстановки в Аргентине вам удалось организовать и осуществить боевую операцию «D», создать эффективный агентурный аппарат в нескольких латиноамериканских странах, в том числе три нелегальных подрезидентуры. Вы проявляли в работе разумную инициативу и самостоятельность, трезво оценивали оперативную обстановку и действовали с учетом объективных условий.

Вместе с тем мы обеспокоены проведенной первой слежкой за вами. Возможно, она и случайная, и, казалось бы, ничего тревожного пока нет, поскольку противник не знает вашего имени, фамилии, места работы и жительства, но он называет вас «неизвестным русским». Поэтому, чтобы не подставить под удар контрразведки ни себя, ни ваших источников информации, считаем целесообразным перевести вас на работу в Уругвай на должность главного резидента нелегальной разведки по странам Южной Америки.

Для этого на первом этапе вам необходимо:

1. Аргентинские источники информации в течение двух месяцев передать на связь подрезиденту Бланко;

2. Отработать с Луизой легенду ее отсутствия в Буэнос-Айресе (турпоездка в Канаду или посещение родственников в Мексике). Выехать она должна по своим уругвайским документам и разместиться по прибытии в Монтевидео на прибрежной вилле бизнесмена Уго. Договоритесь об этом заранее и предупредите его о том, что и вам с его согласия придется временно проживать на его вилле.

На втором этапе основными задачами считать:

1. Обеспечение собственной безопасности в пути следования с архивными и финансовыми делами резидентуры;

2. Переход из одного крышевого ведомства в Аргентине на другое в Уругвае. Для этого постарайтесь договориться с Уго о возможности стать формально совладельцем его фирмы «Кастильони и Лукас»;

3. Оформление в Монтевидео своего брака с Луизой;

4. Проведение встречи на площади Независимости с легальным резидентом «Рэне» в 17 часов 2 ноября. Его приметы: худощавый высокий шатен с папиросой в зубах или в руке. Он спросит: «Как мне пройти к отелю «Колумбия»? Это будет пароль. Ответ на него: «Отелъ «Колумбия» в ста метрах отсюда. Я провожу вас до него». Проверившись, следовать вместе с «Рэне» до отеля. Беседу сним провести на пустыре за бетонным кубом «Колумбии».

Работать на новом месте будете под руководством «Рэне» и передавать ему через тайники добытые вами сведения и документы.

Учитывая приобретенный вами в Аргентине положительный опыт агентурной работы и достигнутые положительные результаты по добыванию актуальной разведывательной информации, надеемся, что вы будете также у спешно продолжать свою нелегальную деятельность в Уругвае и в закрепленных за вами странах Южной Америки.

Виктор.

28.08.44 г.»

Глава 5. Смена «крыши»

Решение Центра было неожиданным для Григулевича. Ему никак нс хотелось расставаться с Аргентиной: здесь он обзавелся связями в обществе и в коммерческих кругах, наладил хорошие отношения с некоторыми политическими деятелями страны, свыкся с жизнью ее народа, впитал в себя его культуру, обычаи, стиль мышления и поведения. Это была любимая им страна, в которой он прожил почти десять лет и где все считали его «своим» — аргентинцем.

Сначала в Монтевидио с небольшим архивом отправилась Луиза. Проблем с ее отправкой не возникло: у нее были «железные» документы — национальный паспорт и продленная уругвайская виза. Несколько неудачно складывались обстоятельства у самого Иосифа: прекращение операции «D» и всего того, что с ней было связано, не обошлось без трагических последствий.

При уничтожении запаса взрывчатых веществ в одном из складских помещений руководитель боевой группы Феликс Вержбицкий, перемещая емкость с зажигательной смесью, случайно сдвинул рывком металлический инструмент, что вызвало искру, за которой мгновенно последовал сильный взрыв. Теряя сознание, Феликс приказал всем немедленно покинуть склад, потому что с минуты на минуту могла нагрянуть транспортная полиция. Через четверть часа место взрыва было оцеплено жандармами. Раненного Вержбицкого арестовали и под конвоем увезли в госпиталь. Оставлять в беде находящегося под арестом и охраной полицейских самого смелого и самого активного участника боевых операций Иосиф не мог, — этого не позволяли неписаный закон советской разведки: «Погибай сам, но убереги от беды своего агента, сделай все возможное и невозможное, чтобы обезопасить и сохранить его».

В госпитале врачи ампутировали Феликсу руку и удалили левый глаз, однако и правый тоже потерял зрение. Несмотря на продолжавшееся лечение, его начали усиленно допрашивать, но он отрицал все — и прямые улики, и возможную причастность к заговорщической организации в морском порту. Не добившись никакого результата, полицейские перевели Вержбицкого в тюремную камеру с отпетыми уголовниками, осужденными на пожизненную каторгу и ожидавшими отправки на Огненную Землю.

Узнав об этом, Григулевич через свои связи привлек к защите Феликса опытного адвоката Мозеса. С его помощью удалось освободить Вержбицкого под небольшой залог, а затем нелегально переправить его в Уругвай в тот же самый пансион бизнесмена Уго, в котором обосновалась Луиза. Через несколько дней туда же были тайно вывезены жена и двое детей Вержбицкого.

Попрощавшись с Буэнос-Айресом, Иосиф отправился в Уругвай по паспорту на имя Альмейдо Прадо Агамемнона — совладельца уругвайской фирмы «Кастильони и Лукас». Для убедительности документов и подкрепления «крыши», фирма снабдила Григулевича рекомендательным письмом:

«Альмейдо Прадо Агамемнон, 1913 года рождения, является совладельцем нашей фирмы и уполномочен ею заключать контракты на открытие сети магазинов по продаже уругвайской мануфактуры и готовой одежды в странах Южной Америки.

Просим оказывать ему полное содействие».

Ниже следовала неразборчивая подпись и круглая печать фирмы «Кастильони и Лукас».

* * *

Для нелегала Григулевича было очень важно встретиться с представителем московского разведцентра и получить от него инструкции. Рэне оказался его ровесником — ему тоже шел тридцать второй год. Длинного тощего шатена «Рэне» можно было скорее принять за волейболиста, чем за сотрудника разведки. До начала Великой Отечественной войны он несколько лет проработал в одной из прибалтийских республик, и потому ему было нетрудно с первых минут встречи установить контакт с нелегалом — выходцем из Литвы. Григулевич рассказал ему о последних днях работы в Аргентине, о деталях переезда в Уругвай и планах на будущее.

В свою очередь «Рэне» сообщил о наступательных операциях Советской армии за пределами советской границы и о необходимости сокращения нелегальной разведывательной деятельности в Уругвае.

— И как сказал бы «Тагор», недавно приезжавший ко мне в Буэнос-Айрес, не лезть на рожон. Он запретил мне заниматься разведкой в Аргентине, а теперь значит и… Если я не ошибаюсь, это все связано со слежкой за мной в Аргентине?

— Да, — кивнул «Рэне».

Иосиф побагровел.

— Поверьте мне, «Рэне», все это чистейшей воды блеф! После отъезда «Тагора» из Аргентины я попросил двух своих надежных агентов из полиции осторожненько выяснить — есть ли на Хосе Ротти досье или какие-либо компрометирующие его материалы. Через две недели оба заверили, что на меня ничего в полиции не было и нет.

Резидент язвительно улыбнулся:

— В аргентинской полиции может быть и нет, а у американских или английских спецслужб досье на вас, возможно, есть. Вы понимаете это?

— Если бы это было связано с моей разведывательной деятельностью, то англичане или американцы, я уверен, не упустили бы своего шанса и нашли бы утерянный ими объект, то есть меня.

— Мне странно слышать это от такого опытного и уважаемого разведчика-нелегала. Почему вы считаете, что вы для них утерянный объект? А может быть, они решили просто усыпить вашу бдительность, а сами держат вас в поле зрения. Быть более осторожным в чужой стране никому не помешает. Запомните нашу русскую пословицу — береженого Бог бережет.

— Да это все так! — лениво отмахнувшись рукой, воскликнул Иосиф. — Но и бездействовать я все равно не буду! Да поймите же вы, наконец, кому как не мне, прожившему за кордоном десять лет, лучше знать, как вести себя в чужой стране и в той или иной обстановке?! Я, между прочим, считаю, что работа рзведчика-нелегала это всегда риск. И я уже привык к нему и потому всегда готов идти на него ради достижения цели. — Подумав немного, добавил: — Осторожность, конечно, необходима, но и мое умение выходить из сложных ситуаций сбрасывать со счетов не надо. Так и передайте это своему руководству. Если же оно считает, что я действую неконспиративно, излишне рискованно, то пусть подбирают мне замену. А я, пока еще идет война на европейском континенте, готов пойти во фронтовую разведку. Там, я считаю, больше принесу пользы для вашей страны и в целом для победы над фашизмом…

— Не надо, Иосиф, нагнетать ситуацию, — спокойно перебил его «Рэне». — Никто же не говорит, что вы где-то засветились. Даже если бы и были у вас какие-то ошибки, то они в несколько раз перекрываются вашими достижениями. И вы это прекрасно знаете. А Центр заинтересован в том, чтобы вы и впредь не забывали о личной безопасности, чтобы также успешно работали в разведке и занимали бы в ней всегда достойное место…

— Руководствуясь этой заинтересованностью Центра, — подхватил Григулевич, — я ни в коем случае не буду залегать на дно, хотя и советовал мне это сделать Тагор. Я буду продолжать свою разведывательную деятельность. В ближайшие дни мы с Луизой официально оформим брак и отметим помолвку в пансионе Уго. Потом отправлюсь в Чили по делам фирмы «Кастильони и Лукас», в которой я являюсь теперь советником по экономическим вопросам. В Чили заодно проверю, что сделано моим коллегой Алехандро по свертыванию операции «D»…

Но выехать в Сантьяго Григулевичу не представилось возможным: после помолвки он получил телеграмму с сообщением о том, что отец тяжело болен и просит сына навестить его. Вместе с Луизой он срочно выехал в аргентинскую провинцию Энтре Риос.

В Монтевидео они вернулись лишь через три недели и глазам своим не поверили: на одном из зданий морского порта висел большой транспарант, написанный крупными буквами: «Сталин победил фашизм! Война закончилась!» От радости Иосиф хотел было крикнуть по-русски «ура», но вовремя одумался и быстрой походкой направился к остановке такси. По дороге к центру города они увидели много разных лозунгов и транспарантов: «СССР спас мир от фашизма», «Война в Европе закончилась», «Пришла одна для всех народов Победа!»

Пока Григулевич и Луиза находились в провинции Энтре-Риос, в Монтевидео на имя «Рэне» пришла шифротелеграмма. В ней указывалось об откомандировании в Чили Альмейдо Прадо Агамемнона и его супруги Луизы, которая должна выехать из Уругвая по документам на имя Инелии Идалины дель Пуэрто Невес, и по паспорту на это новое имя она имеет право посещать любую страну на латиноамериканском континенте.

Вызвав на внеочередную встречу Альмейдо, «Рэне» сообщил ему о решении Центра.

— Но почему именно в Чили, а не в Колумбию, Венесуэлу или Боливию, где у меня есть тоже источники информации? Почему не в Испанию или во Францию, где я со знанием языка и с учетом длительного проживания там чувствовал бы себя не хуже, чем в той же Мексике или Аргентине?

На лице «Рэне» появилась вялая улыбка.

— Я довожу до вашего сведения лишь указание руководства Центра, а отвечать на вопросы «почему» и для «чего» меня никто не уполномачивал, — безрадостно заключил он.

Недовольно передернув плечами, Григулевич тихо обронил:

— Хорошо. Проинформируйте, пожалуйста, Центр, что я настаиваю на переброске нас в Испанию, где у меня сохранилось еще немало полезных связей.

— Я, конечно, передам вашу просьбу, но не думаю, что Центр пересмотрит свое решение…

После этой встречи резидент «Рэне» направил в Центр шифротелеграмму следующего содержания:

«…Макс просит направить его на оседание в Испанию, где у него остались хорошие контакты. Но если учесть, что там отсутствует легальная резидентура, то тогда будет опять ослаблено руководство его оперативной деятельностью.

Учитывая, что Макс весьма перспективен для работы в нелегальной разведке и то, что он блестяще знает страны Латинской Америки, национальную культуру и быт ее народов, а также «белые пятна» на нашей разведывательной карте, полагал бы целесообразным оставитъ его в этом регионе и перебросить скажем, в Антиохию[49], которую он изучал раньше, готовясь работать там по линии Коминтерна.

Рэне.

23.05.45 г.»

В ответной телеграмме из Центра сообщалось:

«Совершенно секретно.

Лично т. Рэне.

С вашим мнением согласны. Готовьте Макса к переброске в Антиохию через Памфилию[50]. Проведите с ним встречу и объясните, что до поездки в Антиохию он должен выехать и поработать некоторое время в Аикии[51], приобрести там через имеющиеся у него возможности новые легализованные документы на въезд и проживание в Антиохии. Туда он должен выехать сначала один. Никто из его помощников, не говоря уже о земляках[52], не должен знать, в какую страну он направляется. Находящихся на контакте земляков он должен передать вам на связь. Для создания «собственного дела», то есть фирмы прикрытия, выдайте ему две тысячи долларов.

В Памфилию он может выехать на три недели вместе с Луизой, встретиться там с Арсе и Монтесом и получить от них подробные сведения о политической обстановке в этой стране[53].

Проинструктируйте Макса по следующим вопросам:

1. Если он случайно встретится с кем-либо из своих старых знакомых, то не должен перед ними раскрываться. Свое появление в Антиохии может мотивировать решением коммерческих дел.

2. Предупредите о том, что ему запрещается устанавливать контакты с корпорацией[54], встречаться со своими бывшими земляками из Мидии[55], Ликии, Филистинии[56] и Фракии[57] и перетягивать их из вышеназванных стран в Антиохию для укрепления своего положения;

3. Нацельте его на получение информации о возможной концентрации в Антиохии военных преступников, бежавших туда после разгрома фашистской Германии;

4. Обусловьте с ним заблаговременно место и время основных и запасных встреч на случай командировки к нему представителей Артемиды[58];

5. Сообщите Максу, что Ауизе разрешается выехать из Аикии в Антиохию только после его сообщения о благополучном прибытии на место.

Геннадий[59].

8 июня 1945 г.»

Оба резидента — легальный «Рэне» и нелегальный Аль-мейдо Прадо Агамемнон, ставший к тому времени по новым документам чилийцем Хулио Бенитесом, долго и тщательно обсуждали каждое из указаний и рекомендаций Центра. Потом они встретились еще раз, и в ночь на 27 июня 1945 года на пароходе аргентинской кампании «Додеро» разведчик-нелегал Иосиф Григулевич и его супруга Луиза навсегда покинули Уругвай. Теперь им предстояло жить и работать в Чили.

* * *

Прибыв в Сантьяго, Григулевич первым делом заслушал отчет своего подрезидента Алехандро о завершении операции «D» и о работе по подбору кандидатов для возможного привлечения к секретному сотрудничеству. В числе таких кандидатов он назвал знакомую Иосифу фамилию костариканского дипломата Эстенссоро. В свое время еще в Аргентине Витторио Кодовилья рекомендовал Григулевичу обратить на него внимание как на возможный источник информации и охарактеризовал его с самой лучшей стороны.

— А вы можете организовать мне встречу с ним? — поинтересовался у «Алехандро» Иосиф.

— Но он сейчас находится на курорте в Винья-дель-Мар под Вальпараисо…

— Так это же хорошо, что на курорте. Как у любого отдыхающего, у него там много свободного времени, он ничем теперь не обременен, раскрепощен и будет более покладист в разговоре со мной.

— Да, это так, — согласился «Алехандро». — Я обязательно подъеду к нему и договорюсь о вашей встрече с ним… А что можно мне сказать ему о вас? Что вы — аргентинский бизнесмен?

— Да, можете и так сказать. И назвать ему мое аргентинское имя Хосе и фамилию Окампо. И еще, что вы знаете меня по войне в Испании, что я хотел бы переговорить с ним с глазу на глаз по вопросу закупки в Коста-Рике большой партии кофе в зернах. Кстати, вы получили на него какую-нибудь дополнительную информацию? Стоит ли иметь с ним дело по коммерческой части? И насколько он надежен в таких делах?

Не утаивая ни одной подробности, «Алехандро» рассказал все, что знал об этом человеке: что он является сыном крупного и влиятельного в Коста-Рике владельца банановых и кофейных плантаций и известного в своей стране дипломата; что он еще сравнительно молод, честен и порядочен; что умеет дорожить мужской дружбой и держать слово.

— Возможно, я не все знаю о нем, поскольку он не похож на прозрачный стеклянный сосуд, — сделал оговорку подрезидент. — А что касается его коммерческих дел, то он не так опытен в них, как его отец.

— Хорошо, когда я могу узнать о его готовности встретиться со мной?

— Послезавтра. Я сообщу вам ближе к вечеру. Да, я совсем забыл сообщить вам о том, что мне удалось недавно добыть за небольшие деньги досье на умершего несколько лет назад малоизвестного плантатора из Коста-Рики. Хотя в досье сказано, что он является потомком одного из секретарей императора Франции Наполеона Бонапарта и что он выходец из древнего французского рода Бонефилей, нарекли умершего плантатора не французским, а костариканским именем — дон Педро. Вы будете смотреть досье на него?

— Обязательно. Кстати, как оно попало к вам?

— Через моего агента «Мигеля». Он работает в полиции Сантьяго в отделе по выдаче паспортов и виз. Когда он сказал мне, что может за определенную плату заполучить досье на этого человека через знакомого чиновника архивного отдела, я ухватился за это предложение. Он выкупил досье всего за семьдесят долларов. — «Алехандро» вытащил из сейфа папку и подал ее Григулевичу.

Из содержания досье Иосиф узнал, что дон Педрито — так уважительно называли его костариканцы — поселился в столице Сан-Хосе в конце девятнадцатого века. Что он имел две главные страсти: любил красивых девочек и хорошо покушать. Но превыше всего ценил личную свободу и потому никогда не связывал себя брачными узами. Ушедши на тот свет холостяком, он оставил в Коста-Рике, по утверждению его соотечественников, по меньшей мере дюжину незаконнорожденных детей. Причем не только в Сан-Хосе, но и в провинциальных городах Алахуэла, Картаго и Пуэрто-Лимон.

Григулевичу внезапно пришла мысль воспользоваться этим досье для разработки правдоподобной легенды-биографии и оформить настоящий костариканский паспорт. Он даже избрал себе место рождения — Алахуэлу, чтобы оно легче запоминалось. Также неожиданно у него возникла идея стать одним из сыновей умершего ловеласа и получить таким образом «железные» документы. Своим замыслом Иосиф поделился с «Алехандро». Тот поддержал его идею и подсказал, что его новую легенду-биографию могут всегда подтвердить не только вице-консул Эстенссоро, но и лучший друг умершего дона Педрито генеральный консул Коста-Рики восьмидесятилетний Алехандро Ореамуно, все еще работающий в Сантьяго.

— Он занимает эту должность в Чили уже около тридцати лет, — пояснил Алехандро. — А самое главное, очень хорошо относится к проживающим здесь своим соотечественникам.

— Откуда у вас такие сведения?

— От еще незавербованного вами Эстенссоро. Между прочим, он может устроить вам личную встречу со стариком-дипломатом.

— А что?.. Хорошая идея! — подхватил Иосиф. — Через старика Ореамуно я мог бы навести подробные данные об умершем Бонефиле и его незаконнорожденных детях. Надо только подумать, под каким предлогом затронуть эту тему…

— Об этом мы поговорим потом, после вашей встречи с Эстенссоро.

* * *

Вице-консул Коста-Рики по договоренности с подрезидентом «Алехандро» принял Григулевича в своем офисе по возвращении с курорта.

Деловитый и подтянутый костариканский дипломат при встрече с ним проявил заинтересованность к его предложению о возможных бартерных поставках стеарина из Аргентины в обмен на кофе. Пообещав через неделю дать окончательный ответ о возможности такой сделки, он назначил ему повторную встречу в своем офисе. Потом было еще несколько таких встреч, в ходе которых Григулевич выяснил политические взгляды костариканца и его мнение о внутренней обстановке в стране пребывания. В процессе этих встреч Эстенссоро смело и объективно высказывался о том, что трудолюбивый, не разгибающий спину чилийский народ часто страдает из-за периодически повторяющихся военных переворотов, что чилийцы должны жить гораздо лучше, поскольку их страна занимает первое место в мире по экспорту меди и селитры и на две трети обеспечивает потребности мирового рынка в йоде.

В ответ на объективные и справедливые высказывания костариканца Иосиф каким-то шестым чувством понял, что с ним можно работать в перспективе как с агентом. Продолжая начатую тему, Григулевич намекнул ему, что было бы весьма ценно, если бы он как дипломат подключился бы тоже к борьбе с сохранившимися после войны в Чили и в других странах фашистскими организациями и тем самым мог бы внести свой вклад в дело спасения народов мира от остатков «коричневой чумы» XX века. Что одному Советскому Союзу по другую сторону границ вести борьбу с фашизмом нелегко и сложно. Но Эстенссоро начал вдруг мотать головой и совершенно неожиданно заявил:

— Я не хотел бы помогать Советскому Союзу. Да-да, избавьте меня от этого! Если об этом узнают в Коста-Рике мои коллеги, мне никто руки подавать не будет.

— Почему?

— Потому что СССР — коммунистическая страна.

Григулевич, обуреваемый амбициями умелого и успешного вербовщика, сдаваться не собирался. Не прибегая к грубому давлению, он совершенно спокойно заметил:

— А вы считаете, что только коммунистическая страна должна бороться с фашизмом? Лично я не согласен с вами! Если уж Соединенные Штаты Америки и Великобритания пришли на помощь Советскому Союзу в войне против Германии и открыли второй фронт в Европе, то вы как дипломат и я как аргентинский бизнесмен просто обязаны помогать России в борьбе с фашизмом. Когда дом объят пламенем, то всегда находится не один человек, который будет спасать пострадавших. А если мы все не будем участвовать в этой борьбе, то «коричневая чума» опять накроет своим ядовитым облаком всю Европу, а может быть, и весь мир. Разве вас лично это не страшит? А впрочем, решайте сами, — махнул Иосиф рукой.

Кажущееся безразличие Григулевича являлось его обычным приемом, когда следовало кого-то переубедить или взять верх в возникавшем споре. Спокойные, сказанные уверительным и твердым голосом слова действовали на собеседника сильнее, чем нажим. Вот и на сей раз аргументы Иосифа произвели на костариканского дипломата желаемое впечатление:

— Я согласен с вами, компанейро Окампо. Но фашизм-то уже побежден, война в Европе закончена.

— Да, в Европе она закончилась, а с Японией — продолжается. И фашизм еще не побежден. Его корни остались и в Чили, и в Аргентине, они есть в Италии и Парагвае, и в тех странах, куда бежали военные преступники и где еще сохранились немецкие «пятые колонны».

— Вы убедили меня, Хосе.

Разведчик понял, что объект созрел для вербовки, что он искренен в своем заявлении, и потому решил на основе экономической заинтересованности привлечь его к сотрудничеству под «флагом» фирмы «Кастильоне и Лукас», совладельцем которой Григулевич являлся.

Вербовочная беседа с вице-консулом Коста-Рики продолжалась около двух часов. В конце концов Иосиф все же «дожал» его: Эстенссоро сам избрал себе псевдоним — «Камареро». Прощаясь с Иосифом, он пригласил его посетить Коста-Рику и пообещал показать ему кофейные и банановые плантации отца.

— Я с благодарностью принимаю ваше предложение. Мне давно хотелось побывать на родине, но моя занятость коммерческими делами не позволяла этого сделать. Я не имел возможности отлучиться хотя бы на одну неделю…

Услышав это, вице-консул сделал большие глаза.

Именно на это и расчитывал хитроумный Григулевич и потому с легкостью продолжал:

— У меня нет времени даже на оформление своего гражданства и получение костариканского паспорта.

— Ничего не понимаю! — опять удивился агент «Камареро». — Вы разве костариканец?

— Да, я костариканец! — твердо ответил Иосиф, не сводя глаз с агента и следя за его реакцией. — Я родился в Алахуэле…

И Григулевич начал рассказывать ему историю о «своем отце» — богатом кофейном плантаторе Педро Бонефиле и его любовных похождениях в молодости. Костариканский вице-консул прищуренным взглядом внимательно смотрел на своего «соотечественника», следил за речью и выражением его лица. Многое из того, что говорил Иосиф, было известно «Камареро» по рассказу генконсула Алехандро Ореамуно о своем друге Педро Бонефиле.

— Вот теперь, — обрадовался «Камареро», — у вас есть все основания вернуть свое подданство и снова стать гражданином Коста-Рики. В этом нам поможет и компанейро Ореамуно. Он тоже поведал мне историю о своем друге доне Педро. С учетом его рассказа давайте вместе уточним детали вашей биографии. Вас в детстве как звали?

— Тед… Теодоро, — не растерялся Григулевич, назвав первое имя, которое пришло ему в голову.

Около часа они вспоминали и дополняли детали биографии «сына дона Педро Бонефиля». В конечном виде его биография сложилась следующим образом:

«В 1910 году, за несколько месяцев до страшного землетрясения в провинциальном городишке Алахуэла дон Педро Бонефиль познакомился с красивой девушкой по имени Аделя Кастро. Через год она подарила ему сына Теодоро. Дон Педро, уехавший в Сан-Хосе, всегда заботился о мальчике, часто приезжал из столицы с подарками, а когда сын подрос и начал ходить в школу, он брал его к себе в Сан-Хосе на каникулы. Там, на улице Пасео-Колон, Тед постоянно играл во дворе со своими сверстниками, и в том числе и с ним, вице-консулом Эстенссоро. В 1927 году мать Теодоро умерла. Дон Педро, чувствуя, что ему придется предстать перед судом божьим за все свои любовные грехопадения, перевез сына в Сан-Хосе. С детства мечтавший о путешествиях, Теодоро стал надоедать отцу с просьбами послать его на учебу или на какую-нибудь работу за границу. Решив хоть в малой степени обеспечить сыну будущее, дон Педро вручил ему загранпаспорт, билет на пароход до Пуэрта-Монта, что на юге Чили, и рекомендательное письмо с просьбой трудоустроить его своему другу Гастону Бержери, занимавшемуся там скупкой колониальных товаров из разных стран. Простившись с отцом, Теодоро навсегда покинул Коста-Рику. Гастон Бержери принял его доброжелательно и предоставил ему работу закупщика шерсти, но заниматься этим нудным делом Теодоро не нравилось, и через полгода он перебрался в провинцию Вальдивию. Там он устроился грузчиком в порт на реке Вальдивия. Однако и тут он не задержался: романтика путешествий влекла его дальше — в непознанные места. На сей раз его потянуло к Магелланову проливу, соединявшему два могучих океана — Атлантический и Тихий — и разделявшему материк Южной Америки с архипелагом Огненной Земли. Теодоро бросил якорь в чилийском порту Пунта-Аренас, названному так в честь испанского мореплавателя Фернана Магеллана, открывшего этот пролив четыреста лет назад. Здесь, на древней земле индейских племен кечуа и аймаров, Теодоро занялся торговлей магеллановскими крабами-сентожами и шкурами антарктических медведей…»

— Имейте в виду, Хосе, наш хитрый и почтенный дон Алехо при знакомстве может проверить вас… И, скорее всего, он обязательно это сделает, — предупредил «Камареро». — Поэтому хорошенько запомните или запишите то, что я сейчас скажу. Итак, первое: ваш отец дон Педро Бонефиль отдал Богу душу в тридцать первом году. Смотрите не ошибитесь! Год смерти своего друга дон Алехо хорошо помнит, он был на его похоронах. Второе: в разговоре костариканцы часто употребляют такие слова, как «вайна» и «чироте». Первое имеет неопределенный смысл, оно выражает удивление. А «чироте» имеет более четкое обозначение, оно звучит как восклицание: «Вот это да!», «Замечательно!», «Прекрасно!..» И было бы хорошо, — продолжал агент, — если бы в беседе с доном Ореамуно вы несколько раз употребили эти словечки. Тем самым вы лишний раз подтвердите свое костариканское происхождение. Но этого недостаточно. Вам надо помнить, что национальным героем нашей страны является Хуан Санта-Мариа и что он погиб в войне против флибустьеров в прошлом столетии. А самое главное, вы должны при случае подчеркнуть, что Санта-Мариа — ваш земляк и что в Алахуэле ему установлен памятник в натуральную величину. В одной руке Хуан держит факел, символизирующий свободу, в другой — мушкет как символ защиты этой свободы. И еще обязательно запомните две строчки костариканского гимна и краски национального флага нашей страны. И не забывайте, пожалуйста, что почти все костариканцы — это креолы… — Подумав, «Камареро» добавил: — Неплохо было бы, если бы вы побывали в местах своего рождения, в Сан-Хосе и в тех чилийских городах, где вы работали…

— Вы правы, — прервал его Иосиф. — Я непременно это сделаю.

— Да, если дон Ореамуно поинтересуется, кто из ваших родичей по отцовской линии остался в живых, вы должны ему твердо ответить: все давно умерли, в живых остались только вы. Об этом мне рассказывал сам Ореамуно. Ну а то, что вы являетесь Теодоро Бонефилем Кастро, с которым я в детстве играл на улице Пасео-Колон, всегда готов подтвердить.

* * *

Не желая ошеломить старика-дипломата своим неожиданным появлением, Иосиф попросил «Камареро» сообщить генконсулу, что нашелся сын его лучшего друга Педро.

Когда агент известил об этом дона Алехо, тот, удивленно вскинув брови, спросил:

— А почему ты сразу не привез его ко мне? Это какой его сын?

— Тот, который родом из Алахуэлы. Я хорошо помню, как моя мама, указывая перстом на Бонефиля Кастро, говорила с пафосом: «Вот с кем тебе надо дружить! Видишь, какой хороший мальчик!» А я, огрызаясь, отвечал ей: «А чем он хороший? Обычный, как все». «Нет, не обычный! — не соглашалась мама. — Во-первых, он всегда аккуратен, хорошо одет. Во-вторых, послушен и не шумлив…»

Старик Ореамуно кивал головой и поддакивал, вспоминая свои лучшие годы, потом, перебив «Камареро», стал вдруг в который раз рассказывать о своих любовных похождениях вместе с доном Педрито. Закончив свой амурный рассказ, генконсул поинтересовался именем сына дона Педрито.

— Зовут его Теодоро, — напомнил «Камареро». — Теодоро Бонефиль Кастро, — повторил он и, как бы между прочим, подчеркнул: — Кажется, он хотел посоветоваться с вами, как можно то ли продлить свой старый паспорт, то ли получить новый…

— Когда встретишься с ним, — обрадовано заговорил Ореамуно, — то скажи ему, я охотно приму его и помогу.

Через два дня «сын дона Педро» посетил офис консульского отдела Коста-Рики. Иосиф блестяще держался в беседе с консулом: он демонстрировал свою эрудицию и масштабность мышления, а под конец сообщил консулу о намерении поехать в Бразилию и попытать там счастья в кофейном бизнесе.

Чем больше Иосиф рассказывал о себе и своих планах на будущее, тем больше он нравился старому консулу Ореамуно, на лице которого то и дело появлялась сладчайшая улыбка.

— Будь я помоложе, я был бы счастлив стать вашим компаньоном по бизнесу, — заметил консул. — У вашего покойного отца тоже был хороший нюх на выгодный бизнес. А что касается намерения посетить Бразилию, то давайте поступим так: я предлагаю вам сначала поехать на родину, в Сан-Хосе. Я дам вам рекомендательные письма к крупным костариканским кофейным плантаторам, вы пообщаетесь с ними по коммерческим делам, а по возвращении в Чили мы еще раз встретимся с вами и обменяемся мнениями. Одно могу сказать: кофе — это золотое дно, которое само плывет в руки предприимчивым людям. И потом вы должны быть патриотом своей родины и заниматься организацией сбыта в первую очередь костариканского, а не бразильского кофе.

— Я принимаю ваше предложение, дон Алехо, — горячо проговорил Иосиф. — И прошу простить меня, что за многолетнее пребывание в Чили впервые представился вам лично. Я очень благодарен за память о моем отце и за ваши добрые советы.

— Не стоит благодарности, Теодоро. Моя служебная обязанность помогать подданным Коста-Рики.

— Ловлю на слове, дон Алехо. Месяц назад я был в Уругвае и потерял там костариканский паспорт. А теперь я из-за этого не только в Бразилию, но и на родину поехать не могу. Если можно, — извиняющимся тоном продолжал Иосиф, — помогите мне оформить новый паспорт.

— Я непременно помогу вам, Теодоро, — поспешно согласился консул Ореамуно. — Для меня будет большим удовлетворением сделать хоть что-то полезное для сына моего друга. Если у вас остались какие-то документы, давайте их мне. Я сделаю все для вас очень быстро. Через десять дней вы можете зайти ко мне за готовым паспортом.

Григулевичу даже не верилось, что все прошло как по маслу и что его легенда-биография не вызвала у генконсула ни малейшего подозрения. Через десять дней Иосиф получил новенький паспорт и рекомендательные письма к влиятельным кофейным плантаторам Коста-Рики: Хосе Фигересу, Франсиско Орличу и Даниэлю Одуберу. В тот же день Ореамуно представил ему своего сына, случайно оказавшегося в офисе отца. Втроем они отметили эту встречу в ресторане отеля «Шератон». Так «новорожденный» Теодоро Бонефиль Кастро закрепил еще один полезный контакт с генконсулом Коста-Рики.

* * *

У Григулевича все складывалось как нельзя лучше, огорчало только отсутствие Луизы. Она по-прежнему находилась в Уругвае и более двух недель не давала о себе знать. «Если бы приехала Луиза, то я бы уже перебрался в Коста-Рику для ознакомления со своей «родиной», — не раз подумывал Иосиф.

Через несколько дней она наконец-то приехала и неожиданно заявила:

— Все, я так жить больше не могу! Все время одна: одна живу в отелях, одна мотаюсь по чужим странам. Ты не представляешь, как мне все это осточертело! Осточертело притворяться и быть не той, кем я являюсь на самом деле. Я уже боюсь, что не выдержу всего этого…

Она не договорила и, отвернувшись, вдруг расплакалась. Потом, смахнув платком слезы, дрожащим голосом заговорила снова:

— В последние два года мне кажется, что мы с тобой как будто спасаемся от кого-то бегством. Бежим от самого Буэнос-Айреса! Словно какая-то неведомая сила все время гонит нас из одной страны в другую.

Григулевич нашелся что сказать в ответ:

— Эта сила — Советский Союз. И я уверен, впереди нас ждет только хорошее. А пока же от нас требуется главное — это терпение и мужество… Да, терпение и мужество, — повторил он голосом, не терпящим возражений.

— Ну хорошо, терпела я три года, потерплю еще год, — пообещала она. — Но не больше!..

Успокоившись, Луиза сообщила мужу о ранее поступившей из Центра телеграмме с указанием посетить вместе с нею Боливию, Бразилию и Коста-Рику и что в задачу входит изучение внутриполитической и оперативной обстановки в малоизвестных странах Латинской Америки, сбор сведений о бежавших из Германии военных преступниках и политической информации, необходимой для обеспечения предстоящей работы легальных разведчиков и сотрудников советских посольств.

В середине сентября 1945 года Иосиф Григулевич по документам на имя боливийца Мануэля Деликадо и его супруга Луиза — Инелия Идалина дель Пуэрто Невес покинули Чили.

* * *

Для проверки документов на границе между Чили и Боливией в вагон ввалились два фантасмагорических существа, на груди которых красовались огромные медные бляхи величиной в чайное блюдце с надписью «интернациональный сыщик Чили». Они, не всматриваясь в документы, торопливо визировали всем паспорта, а затем в вагон зашла группа боливийских жандармов, одетых в засаленную, а кое-кто и в рваную форму. Все они были индейцами чистых кровей: людей другой национальности в этой части Южной Америки среди работавших на высоте свыше четырех тысяч метров не было. Не было потому, что на такой высоте царила так называемая болезнь «пума» — когда сердце начинало бешено биться, не справляясь с непривычной нагрузкой.

Боливийские жандармы делали отметки в паспортах только своих сограждан, у иностранцев отбирали документы и предупреждали, что их можно будет потом получить в Ла-Пасе на площади Муриже. Но для этого такие пассажиры должны еще пройти тройной контроль — в Министерстве иммиграции, в разведотделе войскового округа и департаменте полиции. Таможенный досмотр вещей проводился выборочно и поверхностно. Чемоданы Инелии и Мануэля Деликадо, как супружеской пары, чилийцы и боливийцы вскрывать не стали.

Переночевав в отеле «Сюкре Палас», Иосиф и Луиза с утра направились в полицейское управление и заодно решили прогуляться по незнакомому городу. Ла-Пас располагался на высоте более трех тысяч метров над уровнем моря и походил скорее на живописную колониальную деревню, по которой бегали индейцы в неимоверно грязных и ободранных одеяниях. Все улицы круто, чуть ли не вертикально, поднимались в гору.

С муками добравшись до главной площади Муриже, на которой располагался департамент полиции, Иосиф и его жена посетили отдел иностранцев, затем Министерство иммиграции и разведотдел первого войскового округа. После заполнения анкет и снятия дактилоскопических оттисков им пообещали через два часа возвратить паспорта с необходимыми отметками.

На второй день пребывания в Ла-Пасе из сообщения местного радио Иосиф и Луиза узнали о том, что Боливия установила дипломатические отношения с Советским Союзом. Это обстоятельство заставило Григулевича ускорить сбор информации о внутриполитическом положении в стране. Такие сведения были необходимы не только разведке, но и советскому МИДу, которому предстояло открывать посольство в Ла-Пасе.

Пришлось Иосифу на несколько дней засесть в местной библиотеке для составления страноведческого обзора, а затем он выехал в департамент Потоси, чтобы встретиться со своими агентами «Арсе» и «Монтесом». От них он узнал, что в стране в последние годы царил полицейский произвол, отсутствовала свобода слова и какая-либо оппозиционная деятельность. Если же и появлялись оппозиционеры, то их расстреливали из-за угла средь белого дня или же, похитив, увозили на высокогорное озеро Титикака и топили их с камнем на шее. Левая оппозиция не стремилась бороться за власть, считая, что американцы никогда не позволят ей претворить в жизнь свою программу.

— Но это не значит, что в нашей стране не ведется никакой борьбы за свои права, — заметил агент «Арсе», ставший к тому времени лидером местного профсоюза горняков. — В департаменте Потоси есть горная деревушка, в которой проживают индейцы из племени кечуа. У них есть свой вождь по имени Ленин. У меня с ним давно сложились хорошие отношения, и когда он узнал от меня, что сюда, на рудник, приедет бывший представитель Коминтерна, то очень обрадовался и попросил, чтобы я привез вас к нему. Я, естественно, поинтересовался: «Зачем он нужен вам?» На что Ленин ответил: «Представитель Коминтерна может посодействовать древнему племени индейцев в решении вопроса весьма важного для них и для всей Боливии». А какого именно не сказал…

Агент «Арсе» заинтриговал Григулевича, и он согласился поехать в далекую горную деревушку. Там его встретил сам вождь племени — маленький полуголый мужичок, обвешанный какими-то бляхами и бусами. Это и был Ленин. Обращаясь к представителю Коминтерна через «Арсе», он попросил помочь установить в Боливии такую же справедливую власть народа, как в Советском Союзе.

— Но я не специалист по советским делам, — попытался уйти от нежелательного разговора Григулевич.

Когда «Арсе» перевел Ленину эти слова, тот с горькой обидой в голосе воскликнул:

— Ну как же так? Мне говорили, что Коминтерн распространяет идеи мировой революции! Так давайте же вместе совершим в Боливии большую революцию! Именно я должен это сделать! Я же Ленин! Меня же не случайно назвали этим именем!

Г. (Григулевич), обращаясь к «Арсе»: Переведите вождю индейцев, что все революции совершаются людьми гениальными или авантюристами.

А. («Арсе»): Ленин сказал, что он и есть гений, потому он и носит такое имя. Его гениальность заключается в стремлении обогнать время, опередить хотя бы на полгода соседние страны в установлении новой, справедливой власти. Его желание совершить революцию вызвано не только интересами одного индейского племени, а всего боливийского народа. Его замысел, утверждает Ленин, перекликается с главной установкой Коминтерна на совершение мировой революции.

Г.: А может быть, боливийский Ленин не гений, а авантюрист?

А.: Ленин просит сказать вам, что авантюрист — прекрасная профессия. Что он признает себя авантюристом, и если бы у него не было этой черты характера, то он перестал бы ощущать вкус к жизни. По его мнению, вся Боливия и ее народ созданы для того, чтобы дурачить тех, кто считает себя умнее других.

Г.: Так он, оказывается, еще и философ! Но я не пойму одного — в чем должна заключаться моя помощь? Совершать революции в чужих странах нам, бывшим коминтерновцам, категорически запрещено.

А.: Ленин просит передать, что он хотел бы совершитъ революцию не с оружием в руках, как в Советском Союзе, а путем подкупа. Поэтому он просит вас и ваш Коминтерн помочь найти ему недостающую сумму денег.

Г.: И сколько же он просит?

А.: Немного. Шестьдесят пять тысяч шестьсот шестьдесят шесть долларов США…

Григулевич был поражен точностью названной суммы. Индейский вождь заметил это, достал из кармана помятый листок желтой бумаги и начал перечислять, сколько надо валюты на подкупы охраны президента, начальника почты, начальника военного арсенала и тому подобное. Суммировав все расходы, получалась названная Лениным сумма. Иосиф попытался округлить эту сумму до шестидесяти тысяч, но Ленин категорически не согласился с ним. Пообещав вождю индейского племени проработать этот финансовый вопрос с руководством Коминтерна (которого к тому времени уже не было), Григулевич и «Арсе» покинули горную деревню племени кечуа.

По дороге в Сукре Иосиф узнал от агента о том, что в Боливии нет компартии, и это сильно огорчило его, потому что он опирался в вербовочной работе на ее членов. Пришлось ему искать контакты в так называемой КТБ — Конфедерации трудящихся Боливии. Свой выбор он остановил на шести наиболее влиятельных сотрудниках этой организации, провел с ними ознакомительные беседы и убедился, что для выполнения его разведывательных поручений пригодны только два человека, о которых он потом сообщил в Центр.

Вернувшись в Ла-Пас, Иосиф рассказал супруге о своей встрече с индейцем Лениным. Луиза, знавшая его буйную фантазию сочинять всякие небылицы, выходившие порой за пределы разумных границ, не поверила ему.

— И все же я обязан проинформировать Центр о намерениях и финансовых запросах товарища Ленина из племени кечуа, — сказал он. — Пусть там, в Москве, ломают голову над этим политическим и финансовым вопросом[60]…

Выполнив поставленные Центром задачи по Боливии, Григулевич планировал выехать оттуда в Бразилию, чтобы организовать еще одну нелегальную загранточку. Эта красивая страна древних аборигенов — негров-невольников, вывезенных в прошлые века из Африки (эве, иоруба и банту) и местных племен (тупи и гуарани) давно уже приковывала Иосифа. Семь лет назад, когда ему представилась возможность поехать в Бразилию на работу по линии Коминтерна, он отправился в Испанию на защиту завоеваний Республики. И на сей раз его поездка в Бразилию была перенесена: Луиза настояла на том, чтобы он сначала посетил Коста-Рику.

— Ты же стал костариканцем, а еще ни разу, к стыду своему, не был «на родине»! Ну как это понимать? Ты должен знать эту страну, как свои пять пальцев! Тебе надо все увидеть своими глазами! Не дай бог, в той же Бразилии, куда мы потом поедем, объявится какой-нибудь костариканец, который случайно узнает, что ты его соотечественник, и начнет вспоминать и спрашивать тебя о Сан-Хосе, о его улицах и достопримечательностях… И что ты будешь ему отвечать?

— Но у меня нет на эту поездку московской санкции…

— Ну о чем ты говоришь, Мануэль? — удивленно подняла брови Луиза, назвав его по паспортным данным. — Зачем тебе ждать московскую санкцию, если в документах сказано, что мы имеем право посещать Сантьяго, Ла-Пас, Санта-Крус, Сан-Хосе, Корумбу и далее все города Бразилии.

— Хорошо! — согласился Иосиф. — Я поеду туда один. А ты останешься в отеле до моего возвращения.

— И надолго я опять останусь одна?

— Дней на десять, не больше…

* * *

Самолет американской авиакомпании «Панагра» прилетел в аэропорт Сан-Хосе точно по расписанию. В здании аэровокзала Григулевич увидел своего агента «Камареро», который шел прямо на него.

— Кого я вижу! Хосе Ротти! Ты ли это?

— Вы ошиблись, сеньор, — с напускным равнодушием ответил Иосиф и, сделав вид, что не знает его, добавил: — Меня зовут Теодоро Бонефиль Кастро.

— Ах, да! Совсем забыл! — с тем же притворством воскликнул «Камареро». — Я рад, господин Теодоро, видеть тебя на нашей костариканской земле. Но почему ты не сообщил мне о своем прилете?[61]

— А почему я должен сообщать кому-то, если я прилетел «домой», на обетованную землю, — парировал Григулевич, широко улыбаясь. — Я же теперь костариканец, прилетел я сюда не инкогнито, а по своим подлинным документам. Ну а если говорить серьезно, то должен же я когда-нибудь познакомиться со своей новой родиной. Кстати, откуда ты узнал, что я прилетаю этим рейсом из Ла-Паса?

— Ты случайно попался мне на глаза, а приехал я сюда, чтобы встретить, — агент посмотрел на часы, — прибывающего через семь минут из Нью-Йорка своего друга. Сегодня вечер у тебя свободен?

— Да, свободен, а что?

— Тогда я загляну к тебе к концу дня. Надеюсь, ты поселишься в центральном отеле?

— Так он же у вас один.

— Нет, есть еще один — захудалый. Все, до вечера. Твое такси подъехало, а я пойду встречу своего товарища.

Приехав в гостиницу, Григулевич оставил вещи в номере и отправился в городскую библиотеку, которая, как сказал ему портье, находилась рядом с отелем.

В читальном зале Иосиф попросил почитать что-нибудь об истории Коста-Рики. Ему предложили «Краткий очерк рождения страны». Прочитав его, он открыл для себя много нового: узнал, что в Коста-Рике никогда не было своей армии, военной хунты и диктаторов, не было ни одного заговора и нет преступности, а благодатный климат и высокое плодородие почвы позволяют снимать по два-три урожая в год. Что в этой стране самый высокий из всех стран Западного полушария прирост населения, половину которого составляют белые, остальные — метисы и негры.

Размышляя в отеле о прочитанном в «Кратком очерке» и анализируя информацию в газете «Пренсалибре», Иосиф чуть было не забыл, что вечером за ним должен заехать «Камареро». Спустившись в холл, он увидел стоявшего у входа в отель агента. Григулевич извинился, что заставил ждать себя, и стал рассказывать, что через 444 года после Христофора Колумба он открыл для себя эту маленькую, одномиллионную страну с красивым названием Коста-Рика.

— Я и не знал, что это название означает «богатый берег».

— А через четыреста сорок четыре секунды ты узнаешь о самых богатых людях этого «богатого берега», — скаламбурил «Камареро».

Они подъехали к роскошному трехэтажному особняку с высокой железной оградой. У входа в дом их встретил невзрачный мужичок с бегающими глазками и чуть сплюснутым носом. Он представился Иосифу адвокатом Марио Эчанди.

Когда они вошли в парадную комнату, Эчанди начал знакомить Иосифа с сидевшими за праздничным столом гостями:

— Слева от нас — известный писатель и владелец газеты «Диарио де Коста-Рика» доктор Отилио Улате. Он же главный редактор журнала «Реперторио Американо». Рядом с ним — Генриетта Фигерес и ее муж Хосе. Три года назад он был выслан из Коста-Рики и вернулся в свою страну лишь в прошлом году. Недавно Хосе создал новую социал-демократическую партию…

«Камареро», заметав, что сидящие за столом изучающе рассматривают его товарища, разрядил обстановку:

— А это друг моего детства Теодоро Бонефиль Кастро, который, как и компаньеро Хосе Фигерес, много лет вынужден был жить на чужбине — в Аргентине, Уругвае и Чили. В Сан-Хосе он оказался проездом. Я совершенно случайно встретил его в аэропорту, когда ожидал самолет с Отилио Улате. Отец Теодоро был лучшим другом нашего посла в Чили Алехандро Ореамуно. Сейчас Теодоро занимается закупками кофе для Европы… — И с улыбкой добавил: — Теодоро понимает толк в винах, любит, как и мы, вкусно покушать, а это уже немаловажно в нашей компании! Мы приглашаем его к столу.

Поблагодарив агента за лестные слова, Григулевич решил пока молчать: не зная броду, не стоит бросаться в воду.

Провозглашая один за другим тосты, костариканцы пили вино небольшими глотками, рассказывали анекдоты, а когда немного захмелели, повели разговор о политике.

— Сменить популярную в народе власть практически невозможно, — констатировал Отилио Улате. — Это возможно только путем заговора.

Видя, что гость не принимает участия в беседе, непьющий Фигерес метнул на него строгий взгляд и громко, чтобы слышали все, спросил:

— А вы как считаете, сеньор Кастро? Нам нужен заговор сейчас?

В зале воцарилась тишина. В ожидании ответа все смотрели на Теодоро Кастро. Затянувшаяся пауза была неприятна для него.

— Господа, вы же знаете, я — коммерсант, и потому политика интересует меня меньше всего, — слукавил Григулевич. — Но я, конечно, могу высказать свою точку зрения. Я считаю, что для заговоров в Коста-Рике время еще не пришло…

— А мы можем ускорить его? — вставил Отилио Улате, подмигнув напротив сидевшему Марио Эчанди, потиравшему свой приплюснутый утиный нос.

— Мое мнение, — продолжал Иосиф, глядя на колоритного Фигереса, большие черные глаза которого поочередно отражали гамму разных эмоций — они становились то злыми и ироничными, то спокойными и подозрительными, но всегда цепкими. — Существующую власть надо менять только путем демократических выборов, но с хорошо разработанной предвыборной программой.

— Ваше заявление, сеньор Теодоро, меня несколько удивляет, — хитро улыбаясь, заговорил Эчанди. — Как можно не разбираться в политике, если ваши друзья Камареро и Ореамуно являются дипломатами?

И снова Иосиф не растерялся, закивал головой и сказал:

— Если вы считаете, что я разбираюсь в политике, то можете рассчитывать на мою помощь в ваших политических делах.

Марио Эчанди, которому Григулевич все больше начинал нравиться своей скромностью, умением слушать и здраво рассуждать, хотел было сказать, что они готовы воспользоваться его помощью, но вступившая в разговор Генриетта его опередила:

— Господа, хватит уже спорить о политике! Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Например, о бизнесе. Это гораздо ближе нам и нашему гостю. Не забывайте, что он — коммерсант, работающий в другой стране, и в то же время наш соотечественник…

— Хорошо-хорошо, — поддержал ее хозяин виллы Марио Эчанди. — Если бы мы не были заинтересованы в нашем госте, мы не пригласили бы его на этот ужин. Так вот о бизнесе: почему бы вам, сеньор Кастро, не переключиться на закупки нашего кофе? Я говорю о нашем, потому что все мы владельцы крупных кофейных плантаций. И не только присутствующие здесь. Наш самый крупный экспортер кофе Франсиско Орлич сегодня не смог приехать к нам, но я уверен, что он захочет встретиться с вами в любое время в своем офисе. Орлич заинтересован в европейских рынках сбыта и может даже назначить вас своим торговым представителем в одну из европейских стран. Он может себе позволить это назначение. Чтобы вы знали, сеньор Орлич не только крупный плантатор кофе и бананов, он еще и владелец золотых приисков, скотоводческих ферм, обувных фабрик, магазинов и кое-чего еще. Одним словом, состоятельный человек!

Не желая связывать себя по рукам и ногам с костариканскими кофейными плантаторами, Григулевич стал оправдываться:

— Но я уже заключил договор с бразильскими плантаторами. Это во-первых. А во-вторых, сложно быть коммерческим представителем сразу двух стран…

— А кто сказал, что зарабатывать большие деньги легко?! — сердито заговорил молчавший до этого Хосе Фигерес. — Вы просто обязаны помочь нам утвердиться на европейском рынке. Ведь все, что относится к Коста-Рике, не должно быть вам безразлично. Так что вы, сеньор Теодоро, должны предпринять все возможное и невозможное, чтобы продвигать и наш, костариканский кофе на европейский рынок!..

Считая, что знакомство с состоятельными людьми Коста-Рики может еще пригодиться — пути господни неисповедимы, — Григулевич почтительным тоном пообещал:

— Хорошо, сеньор Хосе, я попытаюсь что-нибудь предпринять для решения этого вопроса.

Хосе Фигерес, довольный тем, что сумел все же дожать гостя, встал, налил себе виски и, окинув хищным взглядом присутствующих, провозгласил тост:

— Выпьем за то, чтобы в политике поскорее пришло наше время! И еще за то, чтобы наш соотечественник Теодоро Кастро, будь он в Чили или в Бразилии, стал нашим надежным партнером по кофейному бизнесу!

Провожая Иосифа в отель, агент «Камареро» напомнил ему о просьбе его друзей помочь им в сбыте на европейском рынке излишков урожая костариканского кофе…

— Имей в виду, — продолжал «Камареро», — что самый крупный наш плантатор Франсиско Хосе Орлич обещал открыть в Европе представительство фирмы «КРИКО» («Костариканское кофе Орлича») и готов даже делить со своим представителем получаемую прибыль пополам.

В холле отеля «Камареро» написал короткое рекомендательное письмо адвокату Эдмундо Жордауну Миранда, исполнявшему обязанности консула Коста-Рики в Рио-де-Жанейро и, передавая записку Теодоро Кастро, сказал:

— Знакомство с бразильским адвокатом, я думаю, не помешает вам. Эдмундо может быть полезен при оформлении побытной визы[62] и при других вопросах, всегда возникающих на новом месте в новой стране.

Григулевич, поблагодарив «Камареро» за все, что он сделал для него, на всякий случай записал фамилии своих новых знакомых плантаторов, представлявших элиту костариканского общества. «Кто знает, кем они станут[63] через несколько лет? — подумал он, прощаясь с агентом. — Может быть, они мне еще пригодятся…»

На другой день он вылетел обратно в Боливию.

Вернувшись в Ла-Пас, Иосиф подробно рассказал Луизе о своей новой «родине» — Коста-Рике и о знакомстве с представителями ее элиты — дипломатами и богатыми плантаторами, рвущимися к власти. Но не прошло и двух дней, как он под именем бразильца Тронкосо Инесс, на сей раз вместе с женой, вылетел к новому месту службы — в самую большую по площади и по населению страну в Южной Америке — Бразилию.

* * *

Был уже январь, но жара в Бразилии была невыносимая — 46 градусов в тени. После десяти часов утра аэропорт Корумба превращался в пылающую печь. Европейцы здесь мгновенно соловели, их мозги отказывались работать. Луиза с потухшим, отупелым взглядом чувствовала себя настолько отвратительно, что пришлось вызвать местного аборигена-знахаря. Он предложил ей какое-то снадобье, через три часа она пришла в себя. Сообщив мужу о том, что у них будет ребенок, она попросила отправить ее в Мексику, где более благоприятный климат.

— Мы же с тобой, — уговаривала она его, — постоянные скитальцы, питаемся неизвестно чем в чужих ресторанах и кафе, подолгу не видим своих родных и близких. А мне так хочется иметь свое патио, готовить домашнюю еду… И вообще чувствовать себя вне опасности, не думая о конспирации…

— Я принимаю твои упреки, — сочувственно произнес Иосиф. — И хочу объяснить тебе, что движет мною, словами известного писателя Федора Достоевского…

— Не знаю такого и ничего не слышала о нем, — прервала мужа Луиза.

— Да ты и не могла о нем знать, потому что он не издавался в вашей стране. Так вот, в одном из своих произведений Достоевский утверждал, что сознательное, никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу других есть признак высочайшего развития личности и высочайшей свободы собственной воли. Мне ближе всего его суждения о счастье. Достоевский считал, что счастье человека не в свалившихся на кого-то благах, а в достижении его для всех. Я часто думаю, как было бы хорошо, если бы богатые люди поняли это. Достоевский взывал к совести человека, к его чувству сострадания и справедливости. Вот это и побуждает меня идти на риск и играть с огнем.

— Смотри, Мануэль, — Луиза назвала мужа именем, которое у него было в Мексике, — как бы ты не доигрался в такой огромной стране, как Бразилия.

— Вот потому я и не хочу, чтобы ты уезжала в Мексику. Как сказал бы в этом случае другой великий русский писатель Лев Толстой, «хорошая женщина не может оставить мужа или просто хорошего человека». Надо нести свой крест до конца. Поверь, ты будешь мне очень нужна в незнакомой стране.

— Хорошо, я останусь с тобой.

В тот же день они вылетели из Корумбы в Сан-Паулу.

В департаменте по иностранцам у них взяли оттиски пальцев, записали установочные данные их паспортов, проставили штемпели и, возвратив документы, сообщили радостную весть: теперь они имели право в течение года разъезжать по всей стране и заниматься любой коммерческой деятельностью. Но для этого разведчику-нелегалу предстояло еще овладеть официальным языком общения в Бразилии — португальским. Почти два месяца он изучал его самостоятельно. Несмотря на запрет Центра относительно ведения агентурной работы, Григулевич не удержался, чтобы не встретиться с проживавшим в Сан-Паулу и завербованным еще в Аргентине агентом Торресом. Тот подробно проинформировал его о политической обстановке в стране и сообщил о том, что компартия Бразилии вышла из подполья, а ее генеральный секретарь Луис Карлос Престес после десяти лет пребывания в тюрьме снова на свободе, что после избрания нового президента генерала Эурико Дутры, наобещавшего в период выборов «вагон» демократических свобод, в Бразилии созданы две новые партии — республиканская и трабальистская, основной базой которой стали рабочие и часть средних слоев населения; что интегралисты-фашисты сменили свою вывеску и образовали так называемую партию народного представительства; что с наступлением «холодной войны», откровенно провозглашенной в фултонской речи 5 марта 1946 года премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем, правительство Дутры обрушило репрессии на левые силы[64] и перешло к политике тесного сотрудничества с США.

Получив эту информацию, а также ранее добытые сведения по Коста-Рике, Григулевич стал ломать голову — через кого и каким способом переправить все это в Центр. Легальной резидентуры в Бразилии не было, а ближайшая находилась в Уругвае. Других курьеров, кроме Луизы, у него в этой стране не было — не успел еще обзавестись ими. Отправлять же в Уругвай супругу он не решился: она была на шестом месяце беременности. Вспомнив о том, что из Чили в Рио-де-Жанейро недавно перебрался один из надежных и хорошо проверенных связников — Карвальо, Иосиф вместе с Луизой через две недели выехал в бразильскую столицу.

Полуторамиллионный Рио-де-Жанейро поражал воображение каждого, кто впервые его посещал. Это было настоящее чудо Бразилии. Город славился не только знаменитыми пляжами, но и выдающейся архитектурой, бросавшей вызов всем латиноамериканским столицам своим модерном и роскошью.

Изучая политическую и оперативную обстановку в стране, Григулевич убедился, что Бразилия более экзотичная страна, чем Аргентина, и имеет самый смешанный состав населения, какого не встретишь нигде в мире. Нация сформировалась в результате смешения португальских колонизаторов и европейских переселенцев с местными аборигенами и с вывезенными из Африки неграми-невольниками. Это была редкая, своеобразная негроидно-белая раса, в которой самба и разноцветные карнавалы, казалось, были заложены в крови. И хотя в аргентинцах текла не менее горячая кровь, они все же отличались от своих соседей некоторой сдержанностью и тем, что для аргентинцев символом нации являлось танго — танец внутренней, а не внешней экспрессии.

В бразильцах Григулевича подкупало и то обстоятельство, что, несмотря на смешанный состав населения, в стране отсутствовал шовинизм, расизм и национализм, а было всеобщее дружелюбие, уважение и приветливость. Завязать дружбу с бразильцем легче, когда при знакомстве с первой фразы начинаешь хвалить Бразилию и ее жителей как исключительно честных и чистосердечных, а женщин — как обладающих божественной красотой.

Иосиф был горазд на подобные дифирамбы. Он артистично заявлял, что предпочел бы быть босяком, лишь бы жить в сказочной Бразилии, чем стать миллионером и жить в Нью-Йорке, Лондоне или Париже. В ответ бразильцы начинали так изящно расписывать свою страну, что она становилась чуть ли не Садом Аллаха.

Все эти сведения, дававшие наиболее точное представление о Бразилии и внутриполитической обстановке в ней, необходимы были московскому разведцентру для организации разведывательной работы с легальных позиций. Но переправить эти сведения оперативно Григулевич не мог: как и в Аргентине, он снова оказался без связи с Центром. На обещанные ему явки в Рио-де-Жанейро никто из сотрудников Центра не появлялся. Оставалась одна возможность — поехать самому в Уругвай, встретиться с резидентом «Рэне» и передать ему добытую информацию. Такой способ выхода на связь с легальным резидентом предусматривался директивой Центра на особый случай, когда в течение длительного времени на разведчика-нелегала никто не выходил на связь.

Воспользовавшись этим положением, он оформил визу на туристическую поездку в Уругвай. Когда сообщил об этом жене, она запротестовала:

— Как же ты можешь оставлять меня одну в таком положении?! А вдруг начнутся преждевременные роды, а у меня здесь нет ни друзей, ни знакомых! Да я не смогу даже обратиться за помощью, потому что не знаю португальского языка!

— Не волнуйся, Лаура. Я вернусь очень скоро, отъеду всего на пять дней.

— А я вот очень беспокоюсь за тебя! Ты же знаешь, как рискованно и опасно выходить на прямой контакт с официальным сотрудником советского посольства. Да не дай бог, если он установлен уругвайцами как советский разведчик.

— Это все так, — с веселым прищуром махнул рукой Иосиф. — Но без риска разведка никогда не будет результативной. И потом я же не пойду на личную встречу с «Рэне», а лишь заложу для него материалы в тайник. Послушай, Лаура, а не лучше ли тебе поехать в Москву и родить там? Я боюсь, что ты не сможешь выдержать роды при тропической жаре под пятьдесят градусов.

Луиза сразу сникла и, бросив опечаленный взгляд на мужа, сказала:

— Я выдержу все, если ты будешь рядом со мной! И ты это прекрасно знаешь…

На другой день после отъезда мужа в Монтевидео Луиза решилась написать письмо домой:

«Любимая и родная моя мама! Дорогие мои братья и сестры!

Если бы вы знали, как я соскучилась по вам. Я постоянно молю Бога, чтобы он послал вам счастья и здоровья. Прошу простить, что редко пишу вам. Оправданием этому является только одно — постоянные и не всегда понятные мне переезды мужа-коммерсанта из одной страны в другую. Сейчас мы живем в Бразилии. И если я все эти переезды переношу не очень-то легко, то Мануэлю[65] это в радость. Он необычайно легко адаптируется в любой стране Латинской Америки, легко вживается в национальную культуру и обычаи того или иного народа, быстро впитывает в себя его привычки, традиции и национальные идеи.

Мануэль может шутя, играючи войти в разговор с любым человеком, познакомиться с ним и завязать дружбу. В каждой стране, где довелось мне бывать с ним, у него всегда появлялось много друзей и знакомых. С таким человеком, как Мануэлъ, мы никогда и нигде не пропадем. Я благодарю Бога, что судьба свела меня с ним.

Сейчас я нигде не работаю, готовлюсь стать матерью. Но время зря не теряю, усердно занимаюсь изучением португальского языка, пока же в магазинах и на улице объясняюсь в основном жестами. Ко всему местному привыкаю с трудом, здесь совсем по-другому одеваются, питаются и развлекаются. Удивляет дороговизна мяса, без которого немыслим рацион моего мужа, а также высокие цены на молоко и сливочное масло.

Живем в сравнительно недорогом пансионе, расположенном в живописном районе столицы Копакабане, на авениде Атлантико, 594 (это наш адрес). Как только обустроимся, наладим свою новую жизнь, мы обязательно пригласим вас в гости.

Огромный привет вам всем от Мануэля.

Обнимаю и целую.

Любящая вас Лаура».

Оставшиеся до возвращения мужа дни тянулись для Луизы нескончаемой скучной чередой, все труднее и труднее становилось совершать прогулки, делать что-то по хозяйству, и все больше она стала ощущать, как с каждым днем все звончее бьется под ее сердцем другое маленькое сердце…

* * *

Нелегала Григулевича резидент советской разведки в Уругвае высоко ценил за острый ум, за смелость и в некотором роде даже за дерзость, за умение мгновенно угадывать и чувствовать опасную ситуацию, оценивать ее и оперативно находить и принимать правильное решение. А еще он ценил его за то, что без колебаний брался за сложные и казалось бы невыполнимые дела и при этом всегда сам находил эффективные и эффектные варианты их решения. Он ломал все представления о разведчике-нелегале и был непохож на других. А что касается сложности ставившихся перед ним задач, то они только подстегивали его к непременному их выполнению.

Когда Иосиф приехал в Монтевидео и встретился, якобы случайно, с резидентом на одной из улиц, прилегающих к советскому посольству, «Рэне» по-дружески отчитал его за нарушение правил личной безопасности.

Григулевич в свою очередь тоже возмутился:

— А что ж ты не направил для связи со мной «Марио» или подрезидента из Чили — «Алехандро»? Они же прекрасно знают, как можно связаться с агентом Торресом из Рио-де-Жанейро. А уже через него они могли бы выйти и на меня…

Озадаченный «Рэне» пробормотал:

— А вот этого я не знал.

Сделав вид, что ничего не слышал, Иосиф продолжал с возмущением:

— Вот уже во второй раз я оказался почти на год отрезанным от связи с Центром. Это же ни в какие ворота не лезет! Торреса в качестве связника я отправить к тебе не мог, Луизу — тоже самое, потому что она на сносях. Вот и пришлось ехать самому…

Приняв от разведчика материалы, подготовленные им для доклада руководству Центра, «Рэне» сообщил:

— Двадцать шестого мая на встречу с тобой в Рио-де-Жанейро приедет другой наш нелегал — Нил. Он будет ожидать тебя в семь часов вечера на авениде Рио Бранко у дома номер десять. — Резидент вытащил из нагрудного кармана маленького размера фото и подал его Иосифу. — Это он. Ты спросишь его по-испански: «Как доехать до международного пансиона в Копакабане?» Ответ на пароль должен звучать так: «В Копакабане никогда не было международного пансиона. Там есть обычный пансион». После этого ты назначаешь ему день и время последующей встречи, а место ее назовет сам Нил. После этого сразу же расходитесь в разные стороны. В последующем все вопросы — оперативные и финансовые — ты будешь согласовывать и решать только через него. А меня через месяц перебрасывают на такую же должность в Аргентину.

— Я рад за тебя, «Рэне». И желаю тебе успеха!

— Взаимно. Задание по Бразилии ты получишь от Нила…

Перед тем как отправить материалы Григулевича в Москву,

«Рэне» прочитал их сам. Особое внимание он обратил на обзорную справку, в которой содержались интересные наблюдения и мысли по стране пребывания разведчика:

«…Бразилия — это отдельный огромный материк, сказочный по своим богатствам и красоте, с континентальными и мировыми интересами. Бразилия — это дверь и наиболее короткий путъ из Европы в Западное полушарие со всеми вытекающими из этого стратегическими и прочими последствиями. Это такая страна, которая нуждается в увеличении населения, особенно в ее глубинных областях, там, где скрыты в недрах ценнейшие полиметаллы и редкоземельные элементы.

На мой взгляд, неплохо было бы заслать сюда кадровых советских специалистов под видом болгар-эмигрантов. Со временем они акклиматизировались бы и могли бы стать полезными нашей стране нештатными нелегалами, внедрившимися в органы местной власти, в полицию, разведку и контрразведку. А с другой стороны, это позволило бы нам организовывать здесь свои фирмы, промышленные предприятия и банки, как это сделали давно проживающие здесь мои соотечественники из Литвы и близкие им по предпринимательскому духу поляки.

Придерживаясь девиза бразильцев «фикерико», — в переводе это означает «быстрее обогащайтесь», — некоторые поляки, да и литовцы тоже, поселяются в основном в сельской местности, где им предоставляют под сахарные и кофейные плантации огромные площади земель…».

В тот же день «Рэне» отправил в Центр диппочтой около тридцати страниц с информацией нелегала Макса и свое мнение о его несанкционированной поездке в Монтевидео. Через две недели из Москвы пришел ответ, предназначавшийся Григулевичу:

«Совершенно секретно.

Лично т. Максу.

…Ваша деятельность в последнее время стала вызывать у нас некоторые опасения. Вы стали превратно понимать необходимость соблюдения правил конспирации и личной безопасности.

Вам было дано указание не заниматься агентурной деятельностью, однако вы пренебрегаете этим и просите еще санкцию на вербовку двух лиц. Также без нашей санкции вы самовольно выехали из Антиохии[66] для встречи с «Рэне». Предупреждаем вас о необходимости строжайшего исполнения всех наших инструкций, указаний и рекомендаций.

Рекомендуем вам для полной легализации своего положения перейти на железные вифанийские[67] документы. Но сначала обязательно представьтесь генконсулу Вифании в Антиохии.

Конкретное задание получите в ближайшее время от прибывающего к вам подпольщика[68] Нила.

Арнольдов[69].

22 мая 1946 года».

* * *

Перед тем как познакомиться с консулом Коста-Рики, Иосиф разузнал, что он за птица. Оказалось, что Эдмундо Жордаум — человек сносный и доброжелательный. Единственное, что вызывало большое удивление у знавших его дипломатов, — как мог он стать консулом Коста-Рики, являясь бразильцем, не знающим испанского языка и ни разу не побывавшим в стране, которую он представлял.

Приехав в консульство, Григулевич смело вошел в кабинет консула. Жордаум сидел без пиджака за столом и большим махровым платком вытирал пот на шее и затылке, недовольно ворча: «Проклятая жара!» Молча указав гостю на кресло, он бросил платок за спину. Григулевич представился ему костариканцем Теодоро Бонефилем Кастро и передал консулу запечатанное письмо Камареро.

— Это просили вручить вам мои товарищи из костариканского МИДа, — пояснил Григулевич.

— Благодарю вас, — отозвался консул.

Он вскрыл конверт, вытащил из него открытку с коротким текстом на испанском языке, пробежал взглядом, недовольно хмыкнул и, возвращая письмо гостю, сказал:

— Пожалуйста, переведите мне это на португальский язык.

Иосиф кивнул и начал переводить записку:

«Сан-Хосе. Семнадцатого декабря тысяча девятьсот сорок пятого года. Глубокоуважаемый сеньор Эдмундо Жордаум Миранда! Примите наше уверение в совершенном почтении к вам. В Бразилию выехал наш друг Теодоро Бонефиль Кастро, он намерен там открыть собственное дело. При обращении к вам за какой-либо помощью, не откажите ему в ней, сделайте все возможное, чтобы удовлетворить его просьбу. С глубоким уважением, вице-консул Гутьерес».

В процессе разговора Григулевич обмолвился о том, что у него давно возникло желание пожить несколько лет в красивейшем городе Южной Америки Рио-де-Жанейро и открыть в нем свое дело на благо Коста-Рики.

— Однако осуществлению моих коммерческих намерений мешает одно непредвиденное пустяковое обстоятельство, — заметил он. — Это невозможность получить в течение шести месяцев документ о медицинском освидетельствовании из-за огромной очереди к врачам-бактериологам…

Консул задумался на несколько секунд. Потом посмотрел на «костариканца» и спросил:

— А зачем вам создавать фирму? Приходите ко мне, я вас оформлю своим советником… У меня есть вакансия! Вы, как гражданин Коста-Рики, можете с полным основанием занять ее.

Теперь уже Григулевич глубоко задумался: чего-чего, а такого заманчивого предложения он никак не ожидал.

— Тем более что вас хорошо знают и уважают мои коста-риканские коллеги-дипломаты, — продолжал уговаривать его Жамбруно. — И еще: хорошо владея португальским и испанским, вы заодно могли бы стать моим переводчиком. И потому я очень заинтересован в вас. Кто знает, возможно дипломатическое искусство еще пригодится вам в жизни. Соглашайтесь, сеньор Кастро…

— Но я же прирожденный коммерсант, аполитичный человек…

— Это не помешает вам стать хорошим дипломатом и политиком. Как говорил большевик Ленин, политика — это концентрированное выражение экономики. А коммерция — это та же экономика. И потом я не возражаю, если параллельно с консульскими делами вы будете заниматься и созданием своей фирмы… Можете даже использовать под свой офис часть этого помещения.

Понимая, что такой вариант дает возможность легализоваться без сучка и задоринки, Григулевич согласился:

— Я принимаю ваше предложение.

* * *

С легализацией советского разведчика Теодоро Бонефиля Кастро в Бразилии складывалось все как нельзя лучше: консул Коста-Рики Эдмундо Жордаум заключил с ним договор о приеме на работу в качестве советника; ему выдали побытную визу и сделали все необходимые отметки в паспортах (его и Луизы) для оформления постоянного вида на жительство в Рио-де-Жанейро.

Проинформировав об этом Центр, Григулевич сообщил и о своих трудностях:

«…Сложнее обстоит дело с организацией фирмы. Все документы для этого у меня имеются, но открытие скромной табачной лавки в моем положении — несолидно, оно может подорвать мой престиж в глазах консула Вифании, который, как я считаю, станет мне опорой в разведывательной работе. Создание же более крупного собственного дела, какое было в Аргентине, мне сейчас не под силу из-за критического финансового положения. Имеющаяся на банковском счете сумма будет израсходована на оплату родов Луизы. Других денег у меня нет. Просить же снова у отца, как это уже бывало в Аргентине, мне не позволяет и совесть, и мое положение.

Предвидя возможные финансовые затруднения, я при встрече с «Рэне» просил выделить дополнительно семь — десять тысяч крузейро, однако до сего времени деньги не поступили. Эту сумму можно было бы переслать мне из Монтевидео через известного вам Нила.

Коротко о высказанных вами критических замечаниях о соблюдении норм конспирации. Они принимается мною. При этом хочу подчеркнуть, что мое положение сегодня при наличии железных вифанийских документов и дипломатического статуса советника как никогда прочное.

Макс.

2.06.46 г.»

Через несколько дней, как и было обусловлено, Григулевич встретился с Нилом, перед которым он отчитался о проделанной работе с начала года и проинформировал его о возникших финансовых проблемах. Нил выдал ему четыре тысячи крузейро, проинструктировал о дальнейшей линии поведения и сообщил о том, что Центр решает вопрос о возможном выводе его жены в Советский Союз, где она могла бы в полной безопасности родить ребенка.

Но пока в Москве судили-рядили, через какие страны ее вывести в СССР, она в середине июня родила сына. От счастья Иосиф был на седьмом небе. «Наверно, Бог все-таки есть, если он послал мне первенца — сына, о котором я мечтал многие годы», — подумал он, ожидая с нетерпением дня и часа выписки жены из роддома. В один миг она стала для него олицетворением самой лучшей, самой красивой женщины в мире. Сына он решил назвать самым популярным в испаноговорящих странах именем — Хосе. «Это самое счастливое имя, годами я сам носил его в Аргентине и Испании, оно не раз спасало меня от подозрений и провалов», — продолжал он мысленно беседовать с самим собой.

Когда Луизу выписали из роддома, Иосиф встречал ее и сына вместе со своими новыми бразильскими друзьями.

— Я горжусь тобой, Лаура! — воскликнул он и горячо расцеловал ее — Спасибо тебе за сына!

С трудом сдерживая себя, Луиза промолчала, что их ребенок родился с пороком сердца.

Иосиф души не чаял в сыне. Отложив на время дипломатические, коммерческие и разведывательные дела, он заботился только о сыне и своей супруге. Жизнь ребенка между тем угасала. Иосиф носил его на руках часами, укрывал теплыми одеялками, и, глядя на его маленькое личико, ему делалось страшно при мысли, что Хосе, наверно, никогда не согреется. Через месяц ребенка вместе с матерью положили на обследование. Каждый день Иосиф наводил о них справки в центральной детской клинике Рио-де-Жанейро. Ответы были вежливыми, но не утешительными. Потом отцу дали понять, что смерть сына неизбежна, она может наступить в любой день и час. Когда Хосе привезли домой, он не мог даже плакать, просто смотрел на мать и отца потухшими глазенками, в которых, казалось, читался непонятный, немой упрек. Он умер на руках у матери, которая, не веря случившемуся, продолжала еще несколько минут укачивать трупик, чувствуя, как сама будто сходит с ума от постигшей ее утраты.

Когда Иосиф вернулся с работы домой и застал заплаканную жену, он мгновенно все понял. Не видя еще мертвого сынишку, он хотел было успокоить жену, но слова утешения не шли. Сбивчиво и невнятно он лишь произнес:

— За что же нам такое наказание? Ну в чем мы виноваты перед Богом?

Боль от утраты сына была невыносимой. Подойдя к лежавшему в кроватке с открытыми глазами полугодовалому малышу, он впервые в жизни заплакал безутешными, бесчувственными слезами. Все в нем смешалось, и пустота в душе была безысходной.

Самообладание вернулось к нему лишь через два месяца, когда из Уругвая приехал сотрудник легальной резидентуры Фредо[70]. Он выразил ему соболезнование и стал настраивать Григулевича на работу. В ответ Иосиф мрачно произнес:

— Поверь мне, Фредо, мы не можем больше оставаться здесь. Нам следует уехать из Бразилии, и лучше всего — в Россию. Нам надо прийти в себя от пережитого горя. Мы очень устали, Фредо. Теперь уже жизнь для нас никогда не станет такой, как прежде, — грустно добавил он и поперхнулся — нахлынувшие воспоминания сдавили ему грудь.

— Возьми себя в руки, Теодоро. Ты же сам понимаешь, куда могут привести тебя подобные переживания. Конечно, ничто не стоит так дорого, как человеческая жизнь. И особенно когда теряешь самое дорогое, родственную тебе ангельскую душу. Но, значит, так Богу было угодно, как говаривала моя старая мать.

— Но за что нам все это?

— За грехи ваши… Ты сейчас обязан сделать все возможное и невозможное, чтобы это горе горькое перенести, чтобы оно не поглотило тебя и твою супругу…

— А вот чтобы этого не произошло, я и прошу вас сообщить в Центр, что нам, повторяю, надо уехать отсюда в Советский Союз. Я работаю на вашу страну почти десять лет и ни разу еще не был в отпуске. Я устал. И работать дальше без отдыха не могу и не хочу. Особенно сейчас… после смерти сына.

Фредо, с сочувствием глядя на бледного, с полным отчаяния взглядом, неловко топтавшегося около него нелегала, согласился:

— Хорошо, Теодоро, мы проинформируем Центр о твоей просьбе…

«Москва. Центр.

Сов. секретно.

Лично т. Арнольдову.

После неожиданной смерти сына Максом овладело безысходное отчаяние. От прежней его уверенности в себе не осталось и следа. Тяжело переживая потерю ребенка, Макс настаивает на предоставлении ему и Луизе отпуска с выездом в Аттику[71]. Если же они останутся здесь еще на какое-то время, то у них могут появиться симптомы еще большей депрессии. Терять же такого высококлассного подпольщика[72] мы не должны. Без преувеличения можно сказать, что в нем сходится все необходимое для его работы — и изощренный ум, и расчетливая, обдуманная хитрость, и в некотором роде даже оправданная авантюрность, смелость, напористость, способность активно и решительно действовать. В каждой стране, где он работал, он рисковал собой и совершал подвиг, не думая об этом, но зная, на что идет и во имя чего.

Считаем, что Макс весьма перспективен в нашем деле, он необходим Артемиде и всей Аттике.

Заявление его об отпуске поддерживаем и уверены в том, что после отдыха и оказания психологической ему и Луизе помощи, они восстановятся и будут работать также плодотворно, как и раньше.

Нил.

30.1Х.46 г.».

В московском разведцентре к содержанию шифровки отнеслись с пониманием и проявили оперативность, о чем свидетельствовали наложенные на телеграмме резолюции:

«т. Овакимяну Г Б.

Прошу срочно подготовить рапорт об отзыве «М» и «Л»[73] в Москву на имя министра. Продумайте варианты их вывода.

П. Федотов

1. Х.»

«т. Отрощенко А. М.[74]

Пр. переговорить.

Овакимян

1. Х.»

«т. Ершову Н. Н.[75]

Пр. высказать свои соображения по выводу «М» и «А».

Отрощенко

2. Х. 46 г.»

Начальник отделения Николай Ершов убедил Отрощенко в том, что в данной ситуации могут быть только два пути их вывода в СССР: первый — вывезти на российском пароходе, который заходит один раз в месяц в порт Рио-де-Жанейро и после этого, минуя третьи страны, следует сразу во Владивосток; второй — по имеющимся у них «железным» документам через Францию и Польшу. Оба эти варианта по согласованию с Овакимяном и начальником разведки Федотовым были включены в рапорт на имя министра госбезопасности Виктора Абакумова. Однако он отверг самый простой — первый — вариант и написал резолюцию:

«т. Федотову П. В.

Надо отдать предпочтение на мой взгляд более безопасному второму варианту. Для его реализации прошу срочно:

1) изготовить для М. и А. липовые паспорта как. на советских граждан, возвращающихся после войны в СССР;

2) такими же липовыми документами, но под другими фамилиями, необходимо снабдить их при въезде в Польшу и пересечении польско-советской границы, а также в пути следования до Москвы и при вселении в одну из московских гостиниц;

3) оба комплекта советских паспортов — один на Францию, другой — на Польшу и СССР — вручить Максу в Париже через резидента «Тихона»[76]. Отработайте условия их встречи и пароль.

В. Абакумов.

6.10.46 г.»

Через два дня были изготовлены документы, по которым нелегалы могли въехать во Францию и пребывать временно на ее территории:

«Свидетельство на возвращение в Союз Советских Социалистических республик за № 43/ПФ-042.

Предъявитель сего Абрикосов Василий Петрович — гражданин СССР, родившийся 05 мая 1910 г. в г. Туапсе Краснодарского края, отправляется в Союз ССР на жительство. При нем следует его жена Абрикосова Татьяна Магомедовна.

Основание для выдачи свидетельства на возвращение: распоряжение МИД СССР.

Действительно по 06 апреля 1947 г.

Консул Союза ССР Н. Емельянов».

Точно такое же свидетельство за № 044 ПФ-043 было подготовлено на имя Луизы — Абрикосовой Татьяны Магомедовны, 1917 года рождения, уроженки г. Кутаиси Грузинской ССР. Одновременно с этими документами в советской посольство во Франции были направлены дипломатической почтой советские паспорта с фотографиями Макса и Луизы и с их липовыми именами и фамилиями: Лейбовского Бориса Абрамовича, 1917 года рождения, еврея, уроженца г. Харькова, и Лейбовской Идалины Львовны, 1923 года рождения, еврейки, уроженки Кишинева. Для резидента Тихона, которому предстояло встретиться с Максом в Париже, направлялись приметы нелегала:

«Макс — среднего роста, коренаст, высокий открытый лоб, внимательные карие глаза, нос прямой с едва заметной горбинкой. Волосы черные, немного вьющиеся. Носит креоловские, тоненькой щеточкой усики и шикарные испанские бакенбарды».

* * *

К сообщению мужа о предстоящем отъезде в СССР Луиза отнеслась отрицательно:

— Почему мы должны ехать в Советский Союз, а не в Мексику?! В Москве у нас никого из родственников нет, а в Мехико есть. У меня там мать, сестры и братья! Нет, никуда я отсюда не поеду! — разгорячилась она. — К тому же, я не могу оставить могилку сына без присмотра.

— Уход за могилкой, пока мы будем находиться в Москве, возьмет на себя советское посольство. Я уже договорился об этом с Фредо, — заверил ее Иосиф.

— Меня возмущает, что ты позволяешь себе не считаться с моим мнением! — продолжала протестовать жена. — Почему ты все решаешь за меня? Почему ты не считаешь нужным обсудить даже такой сложный вопрос, как переезд в другую страну? Мне надоели эти бесконечные переезды и все, что связано с ними: изменение имен, фамилий… Постоянные невзгоды, лишения, опасения оказаться разоблаченными и арестованными. Вся жизнь в нервном напряжении! Я мечтала о жизни, которая давала бы нам покой и уют. А что я имею? Ни покоя, ни уюта, ни семьи!

Возникла долгая пауза.

От того, что услышал Иосиф от жены, на душе у него стало скверно, он испытывал сильное нервное напряжение, какого ему не случалось испытывать последние десять лет.

— Почему ты молчишь, ничего не говоришь? Это же бессердечно с твоей стороны, — прервала Луиза паузу, и на глаза ее навернулись слезы.

— То, что я сейчас услышал от тебя, меня потрясло. Это был один из худших моментов в нашей совместной жизни. Прости меня, Лаура. Прости за то, что сломал твои мечты о спокойной, счастливой жизни… Я действительно был иногда бессердечен, мир разведки отчасти оттеснил тебя на обочину. Прости меня, больше такого не случится никогда.

Он подошел к ней, обнял и поцеловал. По лицу ее текли слезы. Она вытерла их платком и дрожащим голосом произнесла:

— Ты тоже прости меня… За несдержанность мою… Если бы ты знал, как много накипело на душе. — И, забыв уже о своих обидах и нежелании ехать в СССР, спросила: — И все же я не могу понять, что мы будем делать в Москве? Наша жизнь должна, я считаю, продолжаться здесь, в Латинской Америке. — Она начала медленно расхаживать по комнате, не прекращая диалога — Луиза всегда так делала, когда сталкивалась со сложной для нее проблемой. — А у тебя не возникает опасений, что мы можем вообще не вернуться оттуда?

Иосиф покачал головой:

— Нет. То, чем я занимаюсь, будет обязательно востребовано, — я в этом уверен, — твердо заключил он.

— Как бы не так! — возразила она. — Не получилось бы у нас так, как сказано у Диккенса: «У них все было впереди, у них впереди ничего не оказалось». И надолго ли мы поедем туда? — примирительно спросила она.

Григулевич тоже не знал, сколько времени они будут находиться в Советском Союзе и что их там ждет, и потому туманно ответил:

— Не думаю, что надолго. Отдохнем немного, надышимся русским духом и вернемся сюда или, быть может, в Мексику, на твою родину, — пообещал он.

За два дня до отлета в Париж Григулевич в последний раз поужинал в ресторане со своим шефом — консулом Коста-Рики адвокатом Эдмундо Жордаумом. Они много пили, много говорили о дипломатической работе, адвокатской практике и политике в разных странах Латинской Америки. Потом Иосиф сообщил ему, что из-за настоятельной просьбы жены он вынужден «по семейным обстоятельствам» на длительное время покинуть Бразилию и уехать в Мексику. Жордаум мгновенно протрезвел и сильно огорчился:

— Ну что же вы раньше меня не предупредили?! Получается, что я понапрасну веду переговоры с костариканским МИДом о назначении вас вместо меня на должность консула…

— И с кем же вы вели такие переговоры за моей спиной?

— С Лара Бустаманте, министром иностранных дел.

— К сожалению, я с ним незнаком. И что же он сказал вам?

— Сказал, что пока не будем торопиться с этим вопросом, и попросил меня поработать еще немного в должности консула.

— Зачем же вы рекомендуете ему кота в мешке, да еще и без согласия этого кота.

Жордаум засмеялся:

— Мне казалось, что вы согласитесь занять эту должность. Из вас мог бы получиться хороший дипломат.

— Вот и давайте вернемся к этому вопросу, как сказал министр Лара Бустаманте, через некоторое время. — Он ободряюще похлопал консула по плечу и стал прощаться с ним.

Попрощавшись с консулом, Иосиф решил в последний раз прогуляться по Рио-де-Жанейро. Он словно предчувствовал, что больше не придется ему побывать в этом прекрасном городе. Сам он считал, что для него не все еще потеряно, что он еще пригодится советской разведке. Он был прав, потому что находился в возрасте Иисуса Христа, и в 33 года его жизненный опыт был просто уникален и необходим для разведки. Еще бы! Такого послужного списка и стольких легенд прикрытия, как у нелегала Иосифа Григулевича, ни у кого из его коллег в то время не было. Кем он только не был тогда — и революционером-подпольщиком, и коминтерновцем, и студентом Сорбонны, и аргентинским коммунистом, и бизнесменом, и способным коммерсантом, и бойцом-добровольцем гражданской войны в Испании, и нелегальным резидентом в странах Латинской Америки, и даже успел поработать на дипломатической службе в Бразилии. Его высокий профессионализм и личные качества всегда высоко ценились руководством Центра, это не раз отмечалось в его аттестациях и характеристиках. И вот настало время, когда его нелегальная работа в странах Западного полушария заканчивалась…

С невеселыми мыслями за два дня до Нового, 1947 года, Иосиф Григулевич — Теодоро Бонефиль Кастро и его супруга Лаура Агиляр Араухо — Инелия Идалина дель Пуэрто Невес навсегда покидали одну из красивейших столиц мира Рио-де-Жанейро.

Глава 6. Из Рио-де-Жанейро в Москву

Как только самолет, начав снижение, вышел из многослойных плотных облаков и внизу обнажилась покрытая белоснежным покрывалом земля, мексиканка Лаура, прильнув к иллюминатору, удивленно воскликнула:

— Теодоро, смотри, земля внизу белая! Я такого никогда не видела!

Бросив короткий взгляд в иллюминатор, Теодоро спокойно объяснил:

— Так это же обычный снег. В России сейчас самый разгар зимы. Пройдет еще три-четыре месяца, и он растает. — Затем совсем тихо добавил: — Прошу тебя не называть меня именем Теодоро. Я же предупреждал, что теперь я для всех Василий Абрикосов. Называй меня просто Васей!

Лаура, не отрывая взгляда от иллюминатора, согласно кивнула и тут же спросила:

— И как долго длится такая красавица-зима?

— Долго. Зима в России больше, чем зима. Она может продолжаться семь месяцев, начаться в октябре и загулять до мая.

— Значит, русские — это снежные люди? И как только они все это выносят?

— Нормально они это выносят. По крайней мере, не жалуются на свою судьбу. Считают, что если Бог сотворил Россию, то он же и позаботится о россиянах…

Его объяснения прервал звонкий голос стюардессы на английском языке: «В Москве сейчас ясная, солнечная погода, температура — минус двадцать шесть градусов…» От этого объявления на Лауру так повеяло холодом, что она отстранилась от иллюминатора и жалостливо произнесла:

— А мы с тобой оделись не по русской погоде. Что же делать? Замерзнем же в Москве.

— Не замерзнем. В Москве нас встретит машина и отвезет куда надо. Потом я куплю тебе меховую шубу, варежки, шерстяной свитер, а себе — тулуп, валенки, шапку-ушанку и теплый шарф…

В этот момент снова звонкий голос стюардессы объявил:

— Через пять минут наш самолет произведет посадку в столице Союза Советских Социалистических республик городе Москве. Просим всех пристегнуть ремни.

Через пять минут самолет приземлился в аэропорту Внуково. Как только подали к борту первого салона трап, тут же к нему, подъехала белого цвета машина «Победа», и из нее вышли двое в дубленках и ондатровых шапках. Переговариваясь между собой, они неотрывно смотрели на выходивших из авиалайнера пассажиров. Как только супруги спустились по трапу, один из встречавших подошел к разведчику и негромко спросил:

— Вы — Василий Петрович Абрикосов?

— Да, это я.

— Майор Тринев Александр Константинович — заместитель начальника отдела, — отрекомендовался подошедший. — А это, — указал он на стоявшего около «Победы» мужчину, — начальник отделения Потемкин Дмитрий Михайлович. Он тоже майор. Мы встречаем вас по поручению Александра Михайловича Короткова. Прошу в машину.

Абрикосов перевел Луизе сказанное, и она, дрожа от холода, первой бросилась к машине с темными занавесками. В салоне ее укутали в тулуп, после этого Тринев и Макс отправились пешком к зданию аэропорта, а машина медленно шла за ними. Через несколько минут они получили багаж, сели в «Победу» и выехали из Внукова.

По дороге в Москву Луиза несколько раз пыталась своим теплым дыханием и пальцами оттаять промерзшее боковое стекло, чтобы посмотреть, что там за окном на незнакомой ей русской земле. Но разглядеть как следует ей не удавалось: оттаявшее стекло через две-три секунды от сильного мороза покрывалось пеленой. Не понимая русского языка, на котором всю дорогу разговаривали между собой мужчины, Луиза откинулась на спинку заднего сиденья и вскоре заснула.

Иосиф разбудил ее, когда машина остановилась у гостиницы «Москва». Сбросив с себя тулуп, Луиза вышла на улицу и снова, как и при посадке самолета, воскликнула:

— Как много снега! — Она взяла горсть и начала пробовать на язык.

Увидевший это майор Потемкин предупредил, что этого не надо делать, потому что можно простудиться и заболеть.

Она и в самом деле вскоре заболела. Почти две недели Макс не отходил от ее постели, через день ее посещали врачи из поликлиники МГБ. Когда она, наконец, выздоровела, ей сказали, что она дней пять не должна выходить на улицу. Часами она вынуждена была простаивать у окна, любуясь красотой зубчатой кремлевской стены и Манежной площадью с гуляющими по ней москвичами в необычных для нее одеждах — меховых шубах, длинных пальто, телогрейках и дубленках. Когда она, наконец-то, вместе с Максом вышла и сама на эту площадь, то восторгам ее не было предела: она восхищалась и крепким морозцем, и молочным инеем, и лилейным московским белоснежьем.

На Красной площади Макс долго рассказывал супруге всё, что он знал о Москве и о мавзолее Ленина. Несколько минут они стояли у Спасских ворот, слушая бой курантов и наблюдая как въезжают в Кремль и выезжают из него лимузины с затемненными окнами, а мрачные охранники в длинных шубах, валенках и в завязанных шапках-ушанках вытягивались по стойке «смирно» и почтительно брали под козырек при проезде автомобилей.

В последующие дни они посетили Кусково, Коломенское, Архангельское, Центральный парк культуры и отдыха имени Горького, катались на санках с Воробьевых гор и на «русской тройке» в Измайлово, побывали в Третьяковской галерее и в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. По вечерам ходили в театры и на концерты Эдди Рознера, Изабеллы Юрьевой и Леонида Утесова, смотрели советские фильмы «Александр Невский», «Веселые ребята», «Трактористы» и «Мы из Кронштадта». Потом Луиза нежданно-негаданно заинтересовалась православными храмами. С трепетом души она ходила по утрам на богослужения в собор Сретенского монастыря и в церковь Симеона Столпника на Поварской, восторгалась белокаменными храмами Троицы и золочеными куполами церквей в Царицыне и в Новодевичьем монастыре.

Незаметно наступила весна, и белоснежное царство на улицах Москвы стало превращаться в серость и слякоть. Тепло радовало всех и пробуждало новую жизнь. Макса же наоборот потянуло к прежней жизни: он написал на имя руководства разведки заявление с просьбой разрешить ему вместе с Луизой поехать на родину в Литву. Однако ему в этом отказали по соображениям возможной расшифровки и обязали в течение месяца подготовить отчет о работе за прошедшие семь лет.

Разведчик-нелегал написал его ровным аккуратным почерком на сто шестидесяти страницах, причем не в форме обычного, сухого отчета — протокола событий и мероприятий, а как документальное повествование о проведенной им разведывательной деятельности с ее спецификой в различных странах Латинской Америки. В конце отчета он сделал приписку:

«Оглядываясь на пройденный путь в советской разведке, вижу с грустью, что за тридцать четыре года жизни я сделал и много, и мало по сравнению с тем, что мог бы и обязан был сделать.

Если Вы считаете, что с точки зрения моего дальнейшего использования, будет полезно рекомендовать меня в члены ВКП(б) и оформить советское гражданство, я прошу Вас сделать это. Если же Вы считаете, что это пользы делу не принесет или по каким-то соображениям рано еще ставить об этом вопрос, я согласен буду с Вашим решением. Формальная сторона этого вопроса меня не интересует, она мне безразлична. Единственное что меня интересует, это быть в будущем более полезным, чем в прошлом. Другого интереса у меня в жизни пока нет и не будет. Возможно, я грешу чрезвычайным оптимизмом, но у меня есть огромная вера в то, что смогу еще долгие годы работать на благо Вашей разведки. Мне, конечно, совестно писать об этом, иногда кажется, что я не имею права ставитъ перед Вами эти и другие, так называемые личные, вопросы. Но с другой стороны, если бы я их не ставил, это было бы странным и необъяснимым поведением с моей стороны. Уверен, что Вы поймете меня правильно.

Макс.

13 июня 1947 года».

Принимая из рук Макса отчет о работе, Тринев заметил:

— Теперь вы можете спокойно отдохнуть в одном из совминовских санаториев на Черном море.

— Нам лучше бы съездить в Литву. Очень хочется повидаться с братом и родной тетушкой, — откликнулся Макс.

— Нет, это невозможно. Нельзя вам сейчас засвечиваться. К тому же ваш брат давно уже живет в Польше. Да и руководство разведки не идет на это. Оно опасается вашей расшифровки даже в Советском Союзе. По возвращении из санатория нами запланирована ваша встреча с одним из замов начальника разведки, — предупредил его Тринев.

— Вы имеете в виду с Зарубиным?

— Нет, с Александром Михайловичем Коротковым.

— Как?.. Он стал уже заместителем начальника разведки? — удивился Макс.

— Он назначен на эту должность в прошлом году.

— Передайте ему привет и наше согласие поехать на отдых к Черному морю.

— Поедете вы туда по документам не Василия Петровича Абрикосова, а в качестве нашего болгарского друга Веселина Зарева.

— Мне уже не привыкать к бесчисленным новым кличкам и фамилиям, многие из которых я даже не помню. Поэтому назовите меня хоть турком. Языком я прекрасно владею, так что, пожалуйста. Прошу вас лишь об одном: не изменяйте прежний псевдоним Луизы, пусть она останется Инелией Идалиной дель Пуэрто Невес. В отличие от меня она не любит частые замены ее имени.

— Хорошо, мы учтем это…

* * *

Черноморское побережье района Сочи с его летней жарой и высокой влажностью, вечнозеленой растительностью и раскованностью отдыхающих — все это напоминало Луизе родную Мексику и наводило на нее длительную, зудящую скуку, которая подступала к сердцу и давила ее повсюду, где бы она ни была вместе с мужем. В конце концов она не выдержала и призналась Максу, что хотела бы хоть на несколько дней вернуться в Мехико и увидеть своих родных:

— Больше всего я скучаю по маме и сестрам. Мне очень не хватало их и раньше, но особенно сейчас, когда мы находимся здесь, в Сочи, напоминающем мне Мехико…

Макс не сразу ей ответил. Подумав, сказал:

— Обещаю, что ты повидаешься с ними в этом году. Я прекрасно понимаю тебя, потому что и сам горю желанием попасть на свою малую родину Трокай. Это самое красивое место на литовской земле. И оно не так уж далеко от Москвы…

— Но у тебя там нет таких близких родственников, как у меня в Мексике, — перебила его Луиза.

— Да дело-то не только в родственниках. Родина — это где родилась твоя душа, твой дух, где ты впервые узнал, что такое добро и зло, правда и ложь, горе и счастье, любовь и ненависть, то есть все то, что сопровождает потом человека всю его жизнь. Родина есть Родина, она всегда манит к себе, как мираж… Я, наверно, виноват перед своей Родиной потому, что покинул ее четырнадцать лет назад. И, может быть, в наказание за это с того времени, будто шальной дух, гоняет меня постоянно по чужим городам и весям. Ты же знаешь, что я уже пожил и поработал в четырнадцати странах мира…

Луиза тяжело вздохнула.

— А ты оказывается далеко не Жорж Жак Дантон. И вообще ты далек от него, хотя ты тоже был, как и он, революционером, — с упреком произнесла она.

— А при чем тут Дантон? — удивился Макс.

— Сейчас объясню. Дантон, в отличие от тебя, когда ему грозила даже смертная казнь, отказался бежать из Франции. Он сказал тогда прекрасные слова, ставшие впоследствии крылатыми. Ты должен знать их…

— Ты имеешь в виду: «Разве можно унести отечество на подошве башмаков?»

— Да.

— Родину, конечно, невозможно унести с собой. А если бы можно было ее перетаскивать, как мешок с опилками, то и цена ей была бы грош…

— Отсюда вывод, — подхватила Луиза, — не покидай ее, родимую, надолго, разделяй ее судьбу, храни, оберегай, цени и не кляни в тяжелые минуты жизни. И делай все для нее, что в твоих силах. Не зря же говорят: землю, на которой ты родился и которая вскормила тебя, ни на что нельзя променять. Она для каждого из нас или есть, или ее нет. И потому Родина, как и мать, всегда одна.

— Это ты хорошо сказала. Ну, а поскольку тебя гложет здесь скука, мы прервем свой отдых и без санкции Центра махнем в Литву.

Так они и сделали. Пробыв несколько дней, остававшихся до завершения санаторного отдыха в Сочи, они сначала поехали в литовский Трокай, а затем вернулись в Москву. А уже на третий день, как и было обещано, на конспиративную квартиру, где проживали супруги-нелегалы, прибыл заместитель начальника разведки Александр Коротков. Открыв дверь позвонившему и увидев перед собой высоченного мужчину под два метра, Луиза тут же захлопнула ее от испуга и закрыла на ключ. Войдя в комнату, где находился Макс, она сообщила ему по-испански:

— Там, за дверью, какой-то огромный русский. Я испугалась и не впустила его…

— Что ему нужно от нас?

— Не знаю… Я не спрашивала… Да он бы и не понял меня с моим испанским языком.

Макс подошел к двери, открыл ее настежь и рассмеялся:

— Извините, Александр Михайлович. Жена, не зная вас, испугалась и закрыла дверь. Проходите, пожалуйста.

В прихожей растерянно стояла Луиза и в упор рассматривала пришедшего незнакомца.

— Ну какой же он огромный? — по-испански обратился к супруге Макс. — Этот стройный и красивый мужчина — наш непосредственный начальник, от него многое будет зависеть в нашей дальнейшей судьбе. — Затем, обращаясь к гостю, по-русски произнес. — Знакомьтесь, Александр Михайлович, это моя жена.

— Я это понял, когда она закрыла дверь перед моим носом. — Глядя ласково на Луизу, Коротков поцеловал ее руку и назвался Сашей.

Макс перевел ей, как она может называть его.

— А я — Инелия, — отозвалась Луиза.

— Не Инелия она, Александр Михайлович, — вставил, улыбаясь, Макс. — Она — Татьяна Магомедовна Абрикосова из города Кутаиси. Вот только по-русски и по-грузински она не умеет говорить.

— Это для пограничников она будет Татьяной Магомедовной, а для нас она — Инелия.

— Но настоящее ее имя Лаура, — подчеркнул Макс.

— Я знаю об этом. Перед тем как приехать сюда, я посмотрел ваши личные дела.

— Мы давно ждали встречи с вами, Александр Михайлович, — сказал Макс, — и надеялись, что вы пригласите нас в свой офис сразу по приезду в Москву. Однако этого не произошло.

— Приглашать вас в наш офис[77] и в дом на Лубянке мы не имеем права. Это категорически запрещено. Никто не должен знать о вас, о вашем настоящем имени и о вашем местонахождении в Советском Союзе.

— Да я давно уже живу без права на свое имя и фамилию. Свыкся уже со своей безвестностью.

— Так это же хорошо! Проколов не будет.

Луиза пристально всматривалась в лицо спокойного, рассудительного русского, но, ничего не понимая по-русски, спросила у Макса:

— Может быть, я оставлю вас? Пойду приготовлю чай.

— Да, пожалуйста.

— Скажи мне честно, Иосиф, она не в обузу тебе в разведывательной деятельности?

— Нет, конечно. Луиза — незаменимый мой помощник во всей моей работе. Вы не смотрите на ее внешнюю хрупкость. Она — весьма сильный человек. Она выполняла огромный объем работы: составляла многие докладные записки и отчеты в Центр, шифровала почту и занималась ее дешифровкой, осуществляла связь с агентурой и выполняла функции курьера. Кроме того, она вела архив и финансовые дела. Нагрузка у нее была колоссальная.

На лице Короткова появилась улыбка.

— Теперь мне понятно, почему ты так сильно располнел, — подковырнул его он. — Надо же, чуть ли не все заботы перевалил на женские плечи…

— Да не от этого я располнел. Это скорее всего от бездеятельности в Москве. Вы же вот не говорите, что будет дальше с нами. Чем раньше я приступлю к работе «в поле», тем быстрее спадет с меня эта полнота.

— К сожалению, никто пока не знает, что будет с вами. Через два дня я буду докладывать Лаврентию Павловичу Берии[78] твой отчет. Полагаю, что он высоко оценит его.

— Спасибо за хорошее мнение об отчете. Моя разведывательная работа была всегда тем наркотиком, без которого нынешнее существование в Москве кажется мне нудным и никчемным. Да и Луизу заедает сейчас ностальгия по Латинской Америке.

— Я вас прекрасно понимаю и считаю, что вы должны, конечно, вернуться к работе «в поле». Но не в Южную Америку, где вы наделали немало ошибок.

Лицо Макса побледнело. Он с недоумением уставился на него немигающим взглядом и, призвав на помощь весь свой такт и терпение, почтительно спросил:

— А что, по-вашему, я сделал неправильно, не так, как надо?

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Макс, так и не получив ответа на свой вопрос, извинился и вышел. Через открытую дверь на кухню Коротков слышал, как Макс на испанском языке говорил что-то супруге. Возвратившись, он пригласил его к столу откушать приготовленное Луизой национальное мексиканское блюдо.

— Там, на кухне, и продолжим нашу беседу, — добавил Макс. — Но только не об ошибках.

— Почему? — удивился Коротков, поднимаясь из кресла и являя все свои шесть футов и сто восемьдесят фунтов живого веса. — Если ты боишься своих ошибок, то, как говорил известный тебе великий Данте: «Здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать совета».

— Да дело не в страхе! Вы вот процитировали сейчас великого Данте, а я вам тоже приведу цитату не менее известного человека, — американского президента Абрахама Линкольна. Он очень хорошо сказал: «Мой личный жизненный опыт убедил меня, что люди, не имеющие недостатков, имеют очень мало достоинств». Поэтому, отталкиваясь от его высказывания, я не хотел бы ворошить свое прошлое. Оно было у меня, считаю, неплохим. Хотя, конечно, не обошлось и без ошибок. Я их, кстати, не отвергаю…

Они прошли на кухню.

— Извини, Иосиф, где мне можно присесть?

— Только на почетном месте — во главе стола. — И тут Максу захотелось выговориться, сказать все, что много лет мучило его. — Не надо мне, Александр Михайлович, лишний раз сыпать соль на раны. Я уже неоднократно давал в Центр письменные объяснения о причинах происхождения возможных моих ошибок. И еще раз заявляю, что если они и были, то не зависели лично от меня, от моей разведдеятельности. Как разведчик-нелегал, работавший на вашу страну в Латинской Америке, я ни разу еще не засветился. — Он повысил тон. — Я могу доказать вам, что мои ошибки возникали именно в те периоды, когда Центр и нью-йоркская резидентура по году не выходили на связь со мной.

Коротков в душе возмутился по поводу такого заявления, но вида не подал:

— Не надо мне ничего доказывать. Но выработать доводы против имеющихся у Берии подозрений в отношении того, что ты сорвал в Мексике первое покушение на Троцкого и что ты, якобы, засветился однажды в Аргентине, мы с тобой обязаны сегодня. Кстати, это Лаврентий Павлович дал мне указание отозвать тебя и Лауру из Бразилии. Я думаю, что он может в ближайшее время вызвать тебя в Кремль. И произойдет это, скорее всего, после его встречи со мной.

— Вот тогда я и постараюсь опровергнуть все его ложные представления обо мне, — заметил Макс, разливая в бокалы сухое вино.

Коротков, подняв бокал, произнес тост:

— За ваше с Лаурой успешное возвращение в СССР и дальнейшее благополучие и безопасность!

В последующие два часа они вели разговор о раскладе политических сил в странах Латинской Америки, влиянии США на эти страны и о складывающейся там оперативной обстановке. Свежая информация по этому региону мира была необходима для определения возможности засылки туда новых нелегалов.

Коротков поблагодарил своего собеседника за исчерпывающие сведения по Латинской Америке. И тут Макс посчитал, что настал самый подходящий момент спросить, почему до сего времени его не принимают в члены ВКП(б):

— Если вы положительно оцениваете мою работу за рубежом, тогда почему так упорно не хотят принимать меня в партию? Неужели я не заслужил доверия вашей страны, доверия вашего народа и, конечно же, партийной организации и руководства разведки?

Эти упреки Макса были проявлением давнего его подспудного недовольства, которое с некоторых пор уже искало выхода наружу.

— Всю свою сознательную жизнь, — продолжал он, — я стремился принести Советскому Союзу как можно больше пользы. Я всегда высоко ценил и любил ваш народ за его мощный дух, за его единение и православную веру. Как говорил великий Достоевский, именно в ней, в России, идеалы русского народа, в ней вся правда и истина жизни…

Коротков внимательно слушал, не мешая ему признаваться в любви к России.

— А еще, я считаю, — продолжал Макс, — у вашей страны есть перспектива, у Запада же — жестокого, коварного и лживого Запада — ее нет. Приведу еще раз слова любимого мною Достоевского: «Россия — это все еще надежда, все еще мать-покровительница и будущая освободительница». И именно это всегда привлекало и будет привлекать к ней другие страны и народы, будет всегда притягивать всех, как к великому началу устройства самого справедливого в мире общества.

Закончив свой монолог, Макс заискивающе посмотрел на Короткова, ожидая, что он скажет в ответ на главный его вопрос о приеме в партию. Тот, подумав секунду-другую, сказал:

— Во-первых, спасибо за хорошие слова о России, за твою искреннюю любовь к нашей стране. Это, конечно, радует. А теперь коротко о доверии и о приеме в члены ВКП(б). Заявляю как начальник нелегальной разведки, мы доверяем тебе на все сто процентов. Лично я готов даже дать тебе рекомендацию при вступлении в партию. Но дело в том, что иностранцев в нее не принимают. Уставом партии это запрещено.

Макс передернул плечами и, не растерявшись, заметил:

— Так я готов хоть сейчас написать и передать вам заявление о приеме нас в советское гражданство. В последние годы я настолько слился и мысленно, и духовно с вашей страной, что не представляю в будущем иной жизни без Советского Союза. Я очень прошу вас, Александр Михайлович, помочь мне оформить это гражданство и вступить потом в члены партии. Не дайте мне в который раз уехать за кордон беспартийным…

— А почему ты говоришь «в который раз»? Разве ты ставил уже этот вопрос? Я, например, первый раз слышу…

— Да я уже в третий раз об этом заявляю! — возбужденно воскликнул Макс. — Впервые я обратился с подобной просьбой десять лет назад, когда приехал в Москву из Испании. Потом говорил об этом в январе сорокового года самому Берии и получил тогда обнадеживающий ответ. Он заверил, что все будет решено в следующий мой приезд в Москву. И вот прошло уже семь лет, а воз и ныне там. Я, конечно, понимаю, что тогда было не до моих личных проблем, не то время было для их решения. Неужели и теперь вступление в члены партии будет опять поставлено в зависимость от какого-нибудь господина-случая? А ведь случай, согласитесь со мной Александр Михайлович, — штука злющая, своенравная и капризная. И полагаться на нее было бы с моей стороны непристойно и легкомысленно. Вот поэтому я прошу лично вас не откладывать решение моего вопроса о приеме в партию в долгий ящик…

Пока Макс говорил, Коротков кивал головой, потом, постучав согнутыми пальцами по краю стола, медленно, глубоким голосом произнес:

— Я обещаю тебе, Иосиф, переговорить об этом еще раз с Лаврентием Павловичем. От моей встречи с ним будет зависеть очень многое в твоей дальнейшей судьбе. Берия, ты знаешь, — человек непредсказуемый…

Макс, настроив все свои чувства на то, чтобы уловить скрытый смысл его фраз, отыскать в них какой-нибудь намек на то, что ждет его впереди, внимательно вслушивался в слова Короткова.

— Да, будь готов ко всему, — повторил начальник нелегальной разведки. — Я, конечно, поддержу твою просьбу и постою за тебя. А ты пока напиши ходатайство секретарю Президиума Верховного совета Александру Федоровичу Горкину о приеме в гражданство СССР. То же самое может сделать и Лаура, но она пусть на испанском языке напишет. Ты, кстати, спроси ее, согласна ли она стать гражданкой нашей страны, оставляя за собой и мексиканское гражданство. То есть мы предлагаем ей иметь двойное гражданство.

Пока Макс переводил ей, Коротков внимательно следил за реакцией Луизы на его слова, но понять по нему что-либо было невозможно. Спокойное общение супружеской пары на испанском языке продолжалось около четырех минут, потом Макс по-русски сообщил ему:

— Все в порядке, Луиза согласна на двойное гражданство. Сказала, что если близкий ей человек, то есть я, нуждается в ней так, как она в нем, то она готова на все.

— Прекрасно! — ободряюще произнес Коротков. — Напишите оба свое ходатайство на гражданство — ты на русском языке, а она — на испанском. Завтра к вечеру подъедет Потемкин и заберет у вас эти заявления. Я завизирую их у руководителя Комитета информации, а затем доложу их вместе с твоим отчетом Лаврентию Павловичу. И последнее. Однажды ты писал из Латинской Америки о том, что хотел бы снова поучиться разведывательному искусству. Такая возможность вам с Лаурой будет представлена. В той же Малаховке, где, скажи ей, много хвойного леса и легко дышится.

— Когда мы можем точно узнать о начале учебы?

— После моей встречи с товарищем Берией. Все будет зависеть только от его благорасположения к вам…

* * *

После встречи с начальником нелегальной разведки Макс испытывал мучительную тревогу за свою дальнейшею судьбу, — его беспокоили две фразы, оброненные Коротковым: «От встречи с Берией будет зависеть очень многое…» и «Будь готов ко всему». «Ничего не понимаю! — мысленно возмущался он. — Почему для меня, не являющегося гражданином СССР, должно что-то зависеть от Берии?… И потом, не он же министр госбезопасности, а Абакумов…» Макс не знал тогда, что Берия, переведенный в те годы на должность первого заместителя председателя Совета министерства СССР, продолжал курировать органы госбезопасности и что без его ведома практически не принималось ни одно серьезное оперативное решение.

Понимая, что у Берии были свои представления о чести, Макс, махнув на все рукой, — чему быть, того не миновать, на другой день позвонил куратору Александру Триневу и попросил его встретится с ним.

— Что-нибудь случилась? — забеспокоился Тринев.

— Нет. Но это не телефонный разговор. Вы же предупредили меня, что все вопросы обсуждать только с глазу на глаз.

— До завтра это терпимо?

— Да.

— Тогда после обеда я подъеду к вам…

Макс, встретившись с ним, поделился своими опасениями, возникшими у него в процессе разговора с начальником нелегальной разведки. Тринев заверил его, что Коротков не даст его в обиду и будет отстаивать перед всесильным Берией.

В тот же день Коротков передал Берии отчет о работе разведчика-нелегала в Южной Америке, доложил о его желании принять советское гражданство и вступить в члены коммунистической партии. Берия отреагировал на это сообщение холодно:

— Мне жаль, что вы поддерживаете желания своего подчиненного и высоко оцениваете его возможности. А вы знаете, что в мае сорокового года он сорвал нам выполнение важной политической задачи, поставленной лично товарищем Сталиным? Я имею в виду срыв операции по ликвидации Троцкого…

— Подробности того дела мне известны. Я в те годы не работал в разведке и в органах госбезопасности. Вы же меня уволили тогда без объяснения причин, а потом по истечении некоторого времени восстановили.

Берия отмахнулся и продолжал гнуть свое:

— Григулевич не справился тогда с заданием Центра, хотя подготовленная им группа боевиков была близка к цели. Я отдал тогда распоряжение отозвать его из Мексики, но он, видимо, почувствовал, что за все надо отвечать, и раньше времени сбежал на Кубу…

Коротков знал эту историю по материалам личного и рабочего дела нелегала «Артура», она изложена была совсем не так, как преподносил ее бывший нарком внутренних дел, а теперь уже первый заместитель председателя Совета министров СССР и член Политбюро ЦК ВКП(б). Понимая, что изворотливый и коварный Берия способен на какую угодно провокацию и месть, Коротков решил вести разговор с ним объективно, не скрывая своих мыслей и не манипулируя словами, и потому спокойно возразил ему:

— Нет, Лаврентий Павлович, я с вами не совсем согласен. Григулевич не мог бежать на Кубу без санкции Центра. Я считаю, что вы должны поощрять таких преданных нам агентов-нелегалов, как Иосиф Григулевич. Его необычайная способность к адаптации в разных странах граничит, можно сказать, с суперменством. За свои тридцать пять лет он успел пожить и поработать на нас в тринадцати странах мира, сыграть роли разных латиноамериканцев, думать и говорить на их языках. В своей разведывательной работе и в повседневной жизни он соприкасался со многими народами и народностями, населяющими Латинскую Америку, научился без предубежденности, добродушно относиться к людям иных национальностей, жил в согласии, мире и дружбе с ними…

— Да не оправдывайте вы его, ради бога! — махнул рукой Берия. — Я повторяю вам: Григулевич сорвал в Мексике важную политическую акцию. Что вы скажете мне в ответ на это?

— Извините, Лаврентий Павлович, но я опять позволю себе не согласиться с вами. Во-первых, Григулевич не нуждается в оправдании. Он безупречен во всех отношениях. За семь лет, прошедших после неудачного покушения на Троцкого, он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Вы знаете, на него была возложена разведывательная деятельность не в одной, отдельно взятой стране, а сразу в нескольких странах Южной Америки. Из года в год он вербовал нам десятки закордонных источников информации и довел агентурный аппарат почти до двухсот человек. Руководить такой разветвленной агентурной сетью по всей Латинской Америке было архисложно. Но особенно высокой оценки заслуживает проведенная им в годы войны разведывательно-диверсионная операция «D».

В Аргентине его люди, да и сам он, боролись так, как будто все они были под Москвой. Они внесли свою лепту в Победу нашей страны и получили заслуженно высокие награды СССР…

— А не кажется ли вам, — снова прервал его Берия, — что надводные корабли, доставляющие груз в фашистскую Германию, топились нашими подводными лодками, а не боевиками Григулевича?

— А кто же тогда взрывал на земле прибрежные склады с селитрой и с другими стратегическими грузами? Тоже, что ли, подводные лодки?

— Хорошо — хорошо, не будем об этом! Что у вас осталось на «во-вторых»?

— А во-вторых, я хотел сказать, что в провале операции по Троцкому вины Григулевича нет. Недавно я смотрел материалы дела «Утка». В них четко обозначено, что «Фелипе» за месяц до начала операции был вообще отведен от участия в ней по указанию Центра. Шифровка о его отводе подписана была Фитиным. Вам очевидно известно об этом?

Берия вальяжно улыбался, поглаживая левой рукой свой огромный живот.

— Да, я знал об этом. А если бы была его полная вина в провале операции, то мы сейчас уже не говорили бы о нем, он разделил бы тогда участь Кривицкого, Порецкого и других им подобных разведчиков.

Коротков решил и дальше отстаивать Макса:

— В его работе за кордоном были, конечно, ошибки, но они вполне объяснимы. Длительное время он оставался без руководства со стороны Центра и нью-йоркской резидентуры. Несколько лет не был прикрыт спиной легального резидента и все наши вопросы успешно решал самостоятельно. Отсюда и некоторые незначительные просчеты. Главное, он не сломался тогда…

Доводы Короткова были неопровержимы, и Берия вынужден был принять их.

— Хорошо, Александр Михайлович, что вы предлагаете или замышляете в отношении Григулевича?

Слова, которые произнес Берия, были сказаны со значением и непросто. Коротков понял это и, посмотрев на властного и коварного зампреда правительства, твердым, уверенным голосом заявил.

— Поскольку Григулевич характеризуется только положительно и проверен нами достаточно убедительно, мы полагали бы возможным и дальше использовать его и Лауру на закордонной нелегальной работе. Главное, он еще молод, полон энергии, энтузиазма и честолюбия…

— Где конкретно вы планируете его использовать? — примирительно произнес Берия.

— Вы не хуже нас знаете, что он прекрасно владеет оперативной обстановкой в странах Латинской Америки и потому хотел бы там продолжать свою работу. Но, по имеющимся у нас данным, американцы начали поиск неизвестного им советского нелегала по имени Хосе. Этим именем его называли в Аргентине. Только по соображениям безопасности мы вывели его по вашему указанию из Бразилии и считаем, что направлять его в страны Западного полушария нельзя.

Маленькие злые глазки Берии из-под пенсне заскользили недовольно по непроницаемому лицу Короткова.

— А почему вы не хотите предположить, что спецслужбы США уже установили, кто скрывается под именем Хосе, и что ЦРУ уже дало на него ориентировку во все свои резидентуры?

— Мне лично трудно поверить в это. Если бы американская контрразведка знала кто такой Хосе, то давно бы вышла на него и арестовала. В отличие от нашей контрразведки, она не стала бы затягивать эту процедуру ради выявления дополнительных связей подозреваемого. Я считаю, что ФБР и недавно созданное ЦРУ ничем серьезным на нашего Хосе не располагают, а если у американцев что-то и есть на неизвестного им Хосе, то, уверяю вас, никто и никогда не разберется, кто он и откуда.

Ответив едва заметным кивком, Берия решил пока не делать никаких выводов.

— Если я правильно понял вас, наша разведка не определилась еще со страной предстоящей командировки Григулевича?

— Да, это так, — согласился Коротков.

— Тогда давайте поступим следующим образом. — Берия пододвинул к себе настольный календарь, перевернул два листка и сделал какие-то пометки, затем примирительным тоном произнес: — Назначьте мне встречу с ним через два дня в районе стадиона «Динамо» на той же конспиративной квартире, где я встречался с ним в прошлые годы.

— На какое время?

— На три часа дня. Я хочу сам убедиться, насколько он верен нам, и развеять все свои сомнения. А за эти два дня я ознакомлюсь с его отчетом за командировку. — Давая всем видом понять, что аудиенция закончилась, Берия встал.

Коротков тоже встал и, впервые улыбнувшись краешком губ, для разрядки напряжения осторожно спросил:

— Но я хоть убедил вас, Лаврентий Павлович, что этому человеку можно доверять?

Вопрос начальника нелегальной разведки не понравился Берии, и он немедленно поспешил остудить его надежду:

— Совсем немного… Окончательно, — голос его сделался тихим и леденящим, — все будет зависеть от моей встречи с ним. Все, вы свободны…

На другой день после приема у Берии Коротков снова встретился с Максом и сообщил о желании Лаврентия Павловича побеседовать с ним.

— Послезавтра мой водитель заедет за вами и отвезет к месту встречи на другой конспиративной квартире, — предупредил его Коротков. — Не исключено, что Берия поведет речь об операции «Утка». Я, видно, плохо объяснил ему, что твоей вины в ее провале нет. Сказал, что ты занимался в те годы только ее подготовкой, а прямого участия в покушении на жизнь Троцкого не принимал по указанию разведцентра. Я говорю это к тому, что ты должен доложить ему все как было и чтобы не получилось у нас с тобой каких-либо расхождений. В том числе и по отчету о твоей работе в Латинской Америке…

Страх за предстоящий разговор с Берией смутил Макса, сковал его. Машинально достав пачку сигарет, он закурил и, мрачно глядя на Короткова, спросил:

— А что я должен ему доказывать? Что за подготовку семилетней давности операции «Утка» я получил орден Красной Звезды? Наверно, прежде чем представлять меня к ордену, с ним как-то согласовывался этот вопрос?.. Или он, узнав, что я нахожусь в Москве, решил превратить меня в очередную жертву своих абсурдных обвинений. Не может жить «без лагерной пыли»! Я, конечно, постою за себя, за свою правоту и достоинство… Но что-то не нравится мне все это. Когда вы сообщили, по какому поводу он изъявил желание встретиться со мною, в моей черепной коробке все перевернулось вверх тормашками. Последние десять лет, работая на вашу страну, я стремился честно исполнять свой долг, а что получилось в сухом остатке? Одно недоверие и только!

Заметив в глазах нелегала тревогу и страх, Коротков поспешил успокоить его:

— Не надо, Иосиф, так волноваться. Может быть, он и не затронет вопрос об операции «Утка». Прошу тебя вести беседу с Лаврентием Павловичем тактично и сдержанно. Не забывай, что с тобой будет разговаривать член Политбюро ЦК ВКП(б), первый заместитель председателя Совета министров СССР, Маршал Советского Союза. В беседе с ним будь самим собой. А если будешь играть чужую роль и он раскусит это, ты проиграешь. Говори только правду, все как было.

Хмыкнув, Макс спросил:

— А вы говорили ему о нашем с Лаурой желании принять советское гражданство?

— Нет, не говорил. Не до этого мне было. Но ты можешь сам затронуть этот вопрос. Моя задача на встрече с ним была другой — смягчить недовольство Берии неудавшимся первым покушением в Мехико на Троцкого.

На самом деле хитрый и коварный игрок Берия прекрасно знал, что вины Григулевича в том провале операции «Утка» не было, а если бы она была, то уже тогда, семь лет назад, он мог бы превратить его в «лагерную пыль». Дело было в другом: Берия ревностно относился к разведывательной деятельности Григулевича, лично инструктировал его по подготовке операции «Утка» и считал его самым перспективным агентом-нелегалом из всех тех, с кем доводилось ему встречаться. Поэтому, когда министр госбезопасности Виктор Абакумов сообщил о возвращении в Москву нелегала Макса и его супруги и о возникших проблемах с определением последующей командировки их за границу, Берия отдал распоряжение готовить их к переброске в одну из европейских стран — Францию или Италию, где осело немало военных преступников, фашистских палачей и предателей.

— Но прежде чем озвучить это решение, — предупредил Абакумова маршал Берия, — я должен встретиться с Коротковым и потом после этого побеседовать с Максом…

* * *

За несколько минут до встречи с Берией разведчик-нелегал, сидя за массивным столом красного дерева, то и дело с волнением и тревогой посматривал на входную дверь конспиративной квартиры. Когда она, наконец, открылась, и на пороге в сопровождении охраны собственной персоной предстал член Политбюро ЦК ВКП(б) маршал Берия со сдержанной улыбкой на лице, Макс инстинктивно вскочил из-за стола и вытянулся перед ним по-военному. Отправив охрану за дверь, Лаврентий Павлович вальяжно подошел к столу и протянул руку Максу:

— Добрый день, Иосиф Ромуальдович!

Обменявшись рукопожатием, Берия царственно уселся в специально заведенное для него антикварное мягкое кресло.

— Ну, как вы отнеслись к сообщению Короткова о моем намерении встретиться с вами? — спросил он.

Макс, старательно изображая на лице беспечность, хотя на душе у него было тревожно, спокойно ответил:

— С некоторым волнением и недоумением.

— Почему? — удивился Берия.

— Потому что всем известно: когда такое высокое начальство вызывает кого-то к себе, то жди нагоняя или сообщения об увольнении.

Не совсем соглашаясь со сказанным, Берия хмыкнул и, поправив пенсне, заметил:

— Нет, мы будем двигаться не к сообщению об увольнении, а к чему-то более позитивному. Но сначала расскажите о своей работе в Уругвае и закончите ею в Бразилии.

Сделав небольшую паузу, Макс спокойно и хладнокровно, словно давая показания перед судьей, стал рассказывать все по порядку. Легенды прикрытия, вымышленные имена, фамилии, клички агентов слетали с его уст с необыкновенной легкостью, что только подтверждало то, что разведчику-нелегалу приходилось иметь дело в нескольких странах Латинской Америки с большим количеством секретных помощников…

— Наша разведка будет постепенно восстанавливать те ваши контакты, — вставил Берия, — которые способны и дальше приносить нам пользу…

По спине Макса пробежал легкий холодок: он понял, что восстанавливать контакты будет не он. Невидимая полоса отчуждения сразу стала разделять их, мир вокруг Макса начал будто куда-то удаляться и потом вовсе исчез. Ему стало холодно.

— Почему вы молчите? — спросил удивленный Берия.

Понимая, что имеет дело с высокопоставленным государственным чиновником и что надо вести беседу, как предупреждал Коротков, тактично, вежливо и осторожно, Макс, избегая смотреть на него, медленно заговорил:

— Десять лет я отдавал советской разведке все свои силы, всю свою энергию и даже иногда рисковал жизнью. А теперь, как я понял, мне выражено недоверие…

— Кто вам выразил такое недоверие?

Не обратив внимание на заданный Берией вопрос, Макс продолжал гнуть свое:

— Мы с Лаурой были убеждены, что служим за кордоном самой справедливой в мире стране — Советскому Союзу. О моей надежности и преданности СССР свидетельствуют не только результаты разведывательной работы в Латинской Америке, но и моя подпольная и коминтерновская деятельность в Аргентине, Литве, Польше и Франции.

Берия лениво ухмылялся, а затем, решив поддержать разведчика-нелегала, не скупясь на комплименты, заговорил:

— Ваш опыт работы заслуживает только положительной оценки. Вы активно содействовали проведению внешнеполитической линии нашего государства в тех странах Латинской Америки, с которыми у нас не было дипломатических отношений. Ваша информация использовалась при выработке важных политических решений. Ваши материалы по страноведению реализуются сейчас в учебном процессе при подготовке нелегалов и в работе наших легальных резидентур в Южной Америке. Так что я могу вам сообщить, что вы со своей супругой будете вновь востребованы советской разведкой.

— Спасибо. Тогда позвольте спросить, Лаврентий Павлович?

— Спрашивайте.

— Мы уже полгода находимся в Москве, и никто из разведцентра не может нам сказать, что нас ждет впереди. Скажите, где мы будем работать?

Берия удивленно вскинул брови.

— Хорошо, я скажу вам. В ближайшее время вы пройдете двухмесячную переподготовку в Малаховке, затем еще раз отдохнете в Сочи и только после этого вам назовут страну, в которой вам предстоит работать. Но это будет не Латинская Америка.

— К вашему сведению, Лаврентий Павлович, мы подали ходатайство в Президиум Верховного совета СССР о приеме нас в советское гражданство.

Берия кивнул и, посмотрев на часы, проговорил:

— Гражданство СССР вы и ваша жена получите в ближайшее время. Затем вы должны написать заявление о приеме вас в партию.

— Спасибо, Лаврентий Павлович. Но примут ли в ВКП(б) мою жену, если она иностранка?

— А вы разве не иностранец? — сонно зевая, отозвался Берия.

— Я — нет. Я родился в Литве, а Литва теперь входит в Советский Союз.

— Это и спасает вас, — язвительно заметил Берия, поправляя пенсне. — Для вашей супруги мы сделаем исключение и примем ее в советское гражданство по закрытому указу. То же самое и в отношении вас. Кстати, куда вы хотели бы поехать на работу? В какую европейскую страну?

Макс понял, что он действительно нужен советской разведке. Чтобы не рассердить Берию, он посчитал, что лучше ему промолчать, и потому лишь пожал плечами.

— Не хотите отвечать — не надо, — проворчал Берия. Посмотрев опять на часы, он поднялся из кресла и подошел к Максу. — Теперь-то вы убедились, что я встречался с вами не для того, чтобы сообщить вам об увольнении.

— Да, спасибо. И все же нам очень хотелось бы узнать, когда мы сможем выехать в загранкомандировку и в какую страну?

Берия усмехнулся, похлопал Макса по плечу и шутливо обронил:

— Только после того, как вступите в ряды нашей партии. Беспартийным разведчикам мы не даем командировок за границу. А в какую страну, я пока не скажу. Если говорить серьезно, то этот вопрос будет окончательно решаться руководством разведцентра. Надо лишь проявить терпение. — Он протянул Максу руку, крепко пожал ее, пожелал ему успеха в учебе в Малаховке и удалился из комнаты…

* * *

В тот же день Макс позвонил начальнику нелегальной разведки и условной фразой сообщил, что беседой с Маршалом Советского Союза он остался доволен. Коротков в свою очередь тоже порадовал его известием о том, что руководством Комитета информации[79] при Совете министров СССР направлено в Верховный совет ходатайство о приеме его и Лауры в советское гражданство.

В сопроводительном письме на имя секретаря Президиума Верховного совета говорилось:

«Уважаемый Александр Федорович[80]!

Направляем Вам анкеты тов. Григулевича Иосифа Ромуальдовича и его жены Лауры Араухо Агиляр, желающих принятъ советское гражданство.

Мы, по оперативным соображениям, заинтересованы в положительном решении их ходатайства.

В связи с этим просим Вас рассмотреть данный вопрос и решение по нему сообщить только в Комитет информации.

В. Молотов[81]

06.01.48 г.»

Письмо было положительно рассмотрено лишь через три месяца, а 28 апреля того же года нелегалы Иосиф Григулевич и Лаура Араухо Агиляр получили советские паспорта. Разгоревшаяся тогда «холодная война», развязанная Западом против стран социализма, ускорила принятие решения о направлении супружеской пары разведчиков-нелегалов в подмосковную Малаховку на двухмесячную переподготовку.

Но и потом, в течение еще нескольких месяцев, они были в полном неведении о своей дальнейшей судьбе. Они начали даже сожалеть о своем отъезде из Бразилии. Все окружающее стало действовать на них настолько угнетающе, что однажды Лаура не выдержала и заявила мужу, что готова одна вылететь самолетом в любую европейскую страну, а оттуда она как-нибудь сама доберется до Мексики.

— Ты только помоги мне получить дипломатическое прикрытие, — просила она. — Много раз ты уже обещал, что скоро мы отправимся на работу за кордон. У меня больше нет сил и терпения ожидать того дня, когда это обещание будет выполнено. Мне кажется, что мы никому не нужны, и я уже опасаюсь, что нас оставят здесь навсегда без работы…

Признание жены причинило Максу боль, и все же он ободряюще произнес:

— Поверь мне в последний раз: наше положение скоро сдвинется с мертвой точки. Может быть, даже через две недели…

Лаура с трудом сдерживала слезы, — от обиды и безысходности своего положения, и когда Макс сказал: «Давай еще немного потерпим», они брызнули из глаз.

Через полмесяца Макса пригласил на беседу Коротков. Они встретились в одном из номеров гостиницы «Метрополь». Поздоровавшись, Александр Михайлович не без удовольствия подковырнул его:

— А ты, я смотрю, от сладкой жизни после первой нашей встречи еще больше располнел.

— Это, скорее всего от обломовской жизни в Москве, — заулыбался Макс.

— Тогда, чтоб жизнь и дальше не казалась тебе сахаром, готовься к поездке в Нью-Йорк.

— Но я еще не успел изучить американский образ жизни.

— А зачем он тебе? Речь идет о краткосрочной командировке, ты поедешь туда на две недели…

Макс сразу скис, помрачнел и огорченно проговорил:

— А я-то думал на постоянную работу…

— После возвращения из Нью-Йорка мы решим и этот вопрос, а в данный момент твоя главная задача — доставить туда и заложить в тайник компактную радиостанцию, фотоаппарат и еще кое-что для одного нашего нелегала. Он будет направлен в США в качестве резидента[82] после твоего возвращения оттуда. Схему расположения тайника, а также подходов к нему, получишь завтра у Тринева. Место для закладки тайника должно быть достаточно защищенным от непогоды, незаметным для обнаружения и случайного вмешательства. Но самое главное, как вас, наверно, учили в Малаховке, оно должно быть удобным для изъятия материалов. Радиостанция и фотоаппарат заложишь в камеру хранения на железнодорожном вокзале «Гранд Сентрал». Все остальное положишь в тайник. Это ответственное задание станет последней твоей проверкой перед решением вопроса, в какую страну командировать вас с супругой на длительное оседание…

Коротков изучающе посмотрел на Макса и с удовлетворением подумал о том, что в этом человеке нет ничего такого, на чем можно было бы задержать внимание. «Ничем не запоминающаяся личность. Именно таким и должен быть разведчик-нелегал», — заключил он, а затем снова, чеканя слова, продолжил свой инструктаж:

— Поедешь в Штаты под видом свободного журналиста из Польши Голиндо Фальконе, разыскивающего военного преступника Вильгельма Краузе, приговоренного за массовые казни населения Украины и Белоруссии к смертной казни. Детали легенды будут изложены письменно, с ними ты ознакомишься за день до вылета в Нью-Йорк. Об истинных целях командировки никто не должен знать, — предупредил Коротков. — В случае непредвиденных обстоятельств используй присущее тебе умение сплетать нетривиальные истории и выходить из любых трудных положений…

— Я выполню ваше поручение, можете не сомневаться. Теперь у меня есть один вопрос, который связан с Лаурой. Поймите правильно, я не могу оставить ее одну без знания русского языка. Разрешите и ей поехать вместе со мной?

Коротков торопливо замотал головой:

— Нет, Иосиф, ты полетишь в Нью-Йорк один. На время твоего отсутствия мы подселим к твоей жене сестру-хозяйку со знанием испанского языка. Она позаботится о ней. И на прогулку вместе с нею сходит, и в кино сведет, и спать своевременно уложит, и сказочку на ночь расскажет…

* * *

После отъезда мужа в США Лаура еще больше затосковала по родине. Сестра-хозяйка, как могла, отвлекала ее от грустных размышлений: она ходила с ней в столичные парки и театры Москвы, вместе ездили на экскурсии в музей-усадьбу Льва Толстого в Ясную Поляну и на родину Сергея Есенина, а затем — на несколько дней в Ленинград. С высоты Петропавловского собора они любовались красотой города: разбегающимся от центра во всех направлениях и теряющимся за горизонтом улицах с непохожими зданиями, водными каналами и мостами, дворцами с куполами и ансамблем богослужебных заведений — Исаакием, бывшим Вознесенским храмом, Спасом-на-Крови, Никольским и Троицким собором. Каждый новый день экскурсии по Северной Пальмире действовал на Лауру благотворно, красавец-город, как допинг, вдохновлял и звал ее к счастливой жизни.

Вернувшись в Москву, Лаура снова впала в хандру и не могла выйти из нее до тех пор, пока не вернулся из командировки муж. Написав хороший отчет о поездке в Нью-Йорк, Макс тогда же подал заявление о приеме в члены ВКП(б):

«Прошу принять меня в ряды Всесоюзной коммунистической партии (большевиков).

Последние 12 лет я беспрерывно работаю в органах советской разведки. В прошлом неоднократно ставил перед своим руководством вопрос о вступлении в партию, однако длительное пребывание за границей на положении нелегала, а затем война, которую провел тоже за кордоном, не позволили мне разрешить этот важнейший для моей жизни вопрос.

Я знаю, что звание члена партии большевиков обязывает ко многому, и потому сделаю все, чтобы быть достойным этого высокого звания. Обязуюсь честно служить делу нашей великой социалистической Родины, делу партии ЛЕНИНА-СТАЛИНА.

Иосиф Григулевич

Москва, 15 октября 1948 г.»

Через некоторое время начальник нелегальной разведки Александр Коротков поблагодарил Макса за успешно выполненное задание в Нью-Йорке и подчеркнул при этом, что нелегал Марк[83] уже подтвердил из США благополучное изъятие из тайника и камеры хранения материалов и оборудования.

— Мне, конечно, не хотелось бы доказывать вам, Александр Михайлович, — заметил в ответ Макс, — но я всегда делаю все добротно и надежно. А вы вот почему-то все еще проверяете меня…

— Извините, Иосиф, но лично тебя и твою супругу мы не проверяем. Идет обычная проработка ваших связей по Латинской Америке на предмет их надежности. И делаем мы это в интересах вашей же безопасности при выводе в одну из европейских стран. В какую именно, я называть сейчас не буду. А пока идет проработка твоих связей, я хотел бы предложить тебе попробовать себя в газетной журналистике. Мне сообщили, что ты обладаешь божьим даром публициста и не раз уже публиковался в западных газетах…

Для Макса предложение начальника нелегальной разведки было неожиданным и странным. «Уж не собираются ли вывести меня за кордон под видом корреспондента какой-нибудь московской газетенки и тем самым лишить меня нелегального положения», — с горечью подумал он.

— Мы предлагаем тебе написать статью, — продолжал Коротков, — о том, что ближе тебе и с чем ты хорошо знаком по роду своей разведывательной деятельности. Нужна статья о разоблачении империалистической политики США в странах Латинской Америки. Такая статья заказана теоретическим журналом ЦК ВКП(б) «Большевик». Высасывать из пальца ничего не надо, но поразмышлять придется. И вот о чем, — Александр Михайлович открыл свой кожаный портфель, достал книгу и протянул ее Максу. — Это труд западного ученого профессора Зубка. Он посвятил его изучению империалистической политики США в странах Карибского бассейна с начала двадцатого века и до возникновения второй мировой войны. Твоя задача — написать рецензию на этот опус ученого мужа с учетом твоих знаний и жизни в Латинской Америки…

— Сколько времени вы даете мне на подготовку рецензии?

— Мы не будем тебя ограничивать в сроках. Чем скорее ты подготовишь эту рецензию, тем раньше получишь для новой рецензии еще одну книгу, теперь уже американского автора. Если его книга будет устраивать ЦК ВКП(б), то мы переиздадим ее в нашей стране с твоим переводом. То есть все будет зависеть от идеологической оценки ее содержания.

— Я готов это все сделать, но… — Макс неожиданно умолк.

— Что «но»? — забеспокоился Коротков.

— А то, что вы тем самым по-прежнему задерживаете нас на неопределенный срок в Москве… Жаль… Очень жаль.

— Да не надо вам с Лаурой ни о чем сожалеть! — вспыхнул начальник нелегальной разведки. — Все идет по плану подготовки вывода вас за кордон… А написанные рецензии станут еще одной хорошей рекомендацией для твоего вступления кандидатом в члены ВКП(б), — подчеркнул он.

— Хорошо, я прорецензирую предлагаемые вами книги.

Как человек, хорошо знающий политический и экономический расклад самых крупных стран Латинской Америки, Макс подготовил на шестнадцати страницах обстоятельную, объективную статью — рецензию на книгу профессора Леонида Зубка. После прочтения ее руководством Комитета информации при Министерстве иностранных дел СССР и одобрения идеологическим отделом ЦК ВКП(б), статья за подписью Иосифа Лаврецкого[84] была опубликована без каких-либо купюр в девятом номере журнала «Большевик» за 1949 год.

Эта статья получила широкое общественное звучание и высокую оценку в ЦК ВКП(б). После этого Максу поручили подготовить еще одну рецензию на изданную в 1948 году нью-йоркской издательской фирмой «Вильям Слоан» книгу американского автора Тэмпла Филдинга «Новейший путеводитель по Европе». К изучению этого путеводителя Макс подошел очень ответственно и скрупулезно. Итогом его исследования стала статья в «Литературной газете» (№ 55 за 1949 год) под названием «Путеводитель американского колонизатора».

Подготовка и публикация этих двух рецензий в журнале «Большевик» и «Литературной газете» окончательно развеяли все сомнения относительно благонадежности и преданности Макса коммунистическим идеалам и позволили руководству разведки принять твердое решение о направлении Макса и его супруги на нелегальную работу в Италию. Тогда же за подписью заместителя председателя Комитета информации при МИД СССР Петра Федотова и секретаря парткома Михаила Лямина было направлено в ЦК ВКП(б) письмо следующего содержания:

«Товарищу Г. М. Маленкову

Тов. Григулевич Иосиф Ромуальдович обратился в парторганизацию Комитета информации с просьбой принять его кандидатом в члены ВКП(6).

Тов. Григулевич, 1913 года рождения, уроженец Литвы, по национальности караим, гражданин СССР. Начиная с 1928 года вел активную политическую работу сначала в комсомоле Литвы и Польши, затем в компартиях Франции и Аргентины.

В 1936 году в Испании был привлечен к сотрудничеству с советской разведкой и все последующие годы активно выполнял наши разведывательные задания за границей.

За двенадцатилетний период работы с органами госбезопасности тов. Григулевич выполнил ряд весьма важных специальных операций, зарекомендовал себя преданным Советскому Союзу и партии товарищем, смелым и решительным разведчиком.

В ближайшее время он вновь будет направлен за границу с разведывательными целями.

В силу того, что тов. Григулевич в течение последних 12 лет постоянно находился в конспиративных условиях и был связан с весьма ограниченным кругом советских граждан, просим Вас, чтобы не раскрыть разведчика-нелегала, разрешить рассмотреть вопрос о приеме тов. Григулевича кандидатов в члены ВКП(б) сразу на парткоме Комитета информации, минуя первичную парторганизацию и на общих основаниях, а не как выходца из братской компартии».

Секретарь ЦК ВКП(б) Георгий Маленков без колебаний санкционировал упрощенный прием Макса кандидатом в члены партии. На закрытом заседании парткома в отсутствие самого Григуревича (чтобы не засветить его) он был принят кандидатом в члены партии. Первым поздравил его по телефону Коротков. От безудержной радости и счастья Макс громким голосом продекламировал в трубку есенинское: «Небо — как колокол, месяц — язык, мать моя — родина, я — большевик!» Теперь он окончательно убедился, что его дальнейший жизненный путь в разведке предопределен, осталось только подождать сообщений, в какую страну его и Луизу направят.

Ожидать долго не пришлось: ровно через неделю Максу назначили встречу с Коротковым у входа на футбольное поле стадиона «Динамо». Руководитель нелегальной разведки появился в обусловленном месте в сопровождении темно-русого незнакомца среднего роста.

— Знакомься, Иосиф Ромуальдович, это наш художник Сергей Лузанов.

— В таком случае, я — известный советский журналист Иосиф Лаврецкий, автор публикаций в «Литературной газете» и журнале «Большевик», — не растерялся Макс.

— А если серьезно, — заметил «лучший художник», — то я, действительно, Лузанов Сергей Григорьевич — заместитель начальника отдела. Ну, а то, что я художник, это тоже — правда, поскольку я являюсь автором нескольких почтовых марок.

— Не будем стоять, давайте пройдемся по кромке футбольного поля и поговорим о предстоящей работе Макса, — предложил Коротков. — Итак, Иосиф, я ставлю тебя и Лауру в известность, что руководство МГБ СССР приняло решение о направлении вас на нелегальную работу в Италию.

Сообщение о том, что он снова будет заниматься любимым делом, несказанно обрадовало Макса.

— На территории этой страны, — продолжал Коротков, — осело немало нацистов разной закваски, в основном местной итальянской, но хватает и немцев. Там же, в Италии, находится папское государство Ватикан. Оно нас очень интересует. Пока советской разведке не удавалось внедриться в это миниатюрное государство. Мы надеемся осуществить это с твоим участием…

— Я постараюсь, — поспешил заверить Макс.

— Письменное задание по Италии и Ватикану получишь через несколько дней. А после Нового года ты один поедешь в краткосрочную командировку по маршруту Москва — Прага — Цюрих — Берн — Женева — Париж. Цель командировки — изучение правил пересечения границ и режима проживания, затем обменяешь просроченный костариканский паспорт и постарайся заодно получить визы на себя и жену для предстоящей поездки в Италию. Поедешь за кордон по своему прежнему паспорту на имя Луиса Голиндо Фальконе. Подробный инструктаж получишь сейчас от Сергея Григорьевича. — Коротков повернулся к Лузанову и сказал ему: — У меня нет больше времени, я оставляю вас. Как договорились, выслушайте все соображения Макса в отношении легенды их прикрытия и проживания в Италии. И обсудите все детали предстоящей командировки…

Коротков сделал паузу и, переведя строгий взгляд на Макса, сказал:

— Извини, Иосиф, я тороплюсь на заседание коллегии Комитета информации. С тобой и Лаурой я встречусь теперь только перед отправкой вас в Италию. Имей в виду, никто не должен знать и заметить твоего временного исчезновения из Москвы.

Внезапно взгляд начальника нелегальной разведки потеплел, и с чуть заметной улыбкой он произнес, протягивая руку:

— Желаю тебе, Иосиф, удачи. До следующей встречи.

Они обменялись рукопожатием, затем Коротков попрощался с заместителем начальника отдела и тут же покинул гаревую дорожку футбольного поля.

Свою беседу-инструктаж Лузанов начал с легенды прикрытия:

— По нашему мнению, самым хорошим прикрытием может являться для вас занятие внешней торговлей. При этом мы учитывали уже имеющийся у вас опыт коммерческой деятельности и считаем, что она должна развиваться с увязкой с какой-нибудь страной Южной Америки…

— Было бы хорошо создать чье-нибудь торговое представительство, которое я мог бы возглавить. Можно пойти и но другому пути. В Южной Америке у меня были агенты из числа богатых коммерсантов и бизнесменов. Я мог бы стать соучредителем или компаньоном их фирм в Риме. Любого из них я могу пригласить в Рим и обговорить все вопросы. Или, наоборот, поехать к ним в Южную Америку для ведения переговоров.

Лузанов, не сводя пристального взгляда с Макса, спросил:

— А кого из них вы можете предложить в качестве компаньона?

— А какое это имеет значение? Вы же все равно никого из них не знаете.

— Да, это так, но мы можем через наши легальные загранточки навести соответствующие справки и перепроверить их.

— Пожалуйста, я могу их назвать вам. А чтобы вам было удобнее записывать, давайте поднимемся на трибуну и где-нибудь присядем.

— Не возражаю.

Они прошли к тринадцатому ряду и сели с краю.

— Записывайте, Сергей Григорьевич.

— Нет, этого я делать не буду. У каждого разведчика должна быть хорошая память. Я на свою пока не жалуюсь. Называйте их четко.

— Тогда запоминайте шесть псевдонимов агентов из разных стран. Это Моранди и Гальярдо из Аргентины. Уго и Касагранда из Уругвая. Эрнан и Помпейо из Чили…

— А кто из них, на ваш взгляд, был бы вам наиболее полезен?

— Разумеется, прежде всего, это состоятельные итальянцы из Аргентины или Уругвая. Мне легко бы работалось, например, с Гальярдо — владельцем крупной торгово-закупочной фирмы из Рио-Негро. Он родился и воспитывался в Италии и потому хорошо владеет родным языком. Человек он — дисциплинированный и решительный. Можно было бы подключить к организации моего прикрытия и другого итальянца — Моранди. У него есть возможность открыть в Риме свое представительство. Жена и дочь его, не знаю как сейчас, а до моего отъезда из Бразилии проживали, по сообщению самого Моранди, в Италии. — Подумав, Макс добавил: — Полагаю, что мог бы открыть в Риме филиал своей фирмы «Джаксон» и агент-итальянец Касагранда, проживающий сейчас в Монтевидео. Он говорил мне, что мечтает вернуться в Италию.

И вот тут Лузанов не выдержал, достал из кармана блокнотик, огрызок карандаша и начал делать пометки. Тем временем Макс продолжал:

— Кстати, Касагранду хорошо знает ваш резидент в Уругвае Валентин Васильевич Рябов. Я уверен, что Касагранда взял бы меня в компаньоны. Экспертно-импортную компанию или ее дочерние филиалы в Италии я мог бы организовать на равных долях не только с названными мною бизнесменами-итальянцами, но и с венесуэльцем Помпейо из Чили, и с Камареро из Коста-Рики. С каждым из них я мог бы создать фирму по экспорту кофе, который так любят итальянцы. Главное, что необходимо для организации и ведения любого коммерческого дела, — это иметь хороший стартовый капитал, который показывал бы состоятельность и финансовую независимость учредителя. Это во-первых. Во-вторых, мое прикрытие не должно бросаться в глаза. В-третьих, оно должно давать мотивированные основания для встреч с другими людьми, в том числе с моими будущими агентами и связниками. Кроме того, оно должно давать возможность совершать обоснованные поездки в соседние с Италией государства для встреч с курьерами и представителями московского разведцентра. В-четвертых, прикрытие должно позволять самостоятельно зарабатывать деньги, которых нам с Лаурой всегда не хватало в Южной Америке. Коммерция позволит не испытывать недостаток в средствах и иметь свой счет в банке. Кроме того, коммерческая деятельность будет оправдывать мои поездки в другие страны для встреч со связниками. С учетом всех этих важных моментов, на мой взгляд, самым лучшим и подходящим вариантом моего прикрытия могла бы стать экспортно-импортная фирма под названием имени и фамилии вашего покорного слуги — «Теодоро Кастро и К». Но название можно придумать и другое… Не в этом дело…

Лузанов взглянул на него с благодарностью и, облегченно вздохнув, сказал:

— Мне нравятся ваши предложения. Я согласен со всеми вашими вариантами легенд прикрытия…

Подобного рода похвала польстила Максу, подняла его профессиональную гордость.

— А теперь давайте вернемся к ближайшим задачам предстоящей двухнедельной командировки в Европу, — изменил направление разговора Лузанов. — Как вы думаете приводить в порядок свои костариканские документы? Кстати, почему вы не продлили их в Латинской Америке?

Макс закурил.

— При выезде из Бразилии я, к сожалению, не смог этого сделать. И не по своей вине, а по объективным причинам: костариканского консула в тот период не было в Рио-де-Жанейро. Но я не вижу ничего сложного в оформлении своих документов. Обмен костариканской книжки, несмотря на ее дурную славу в Европе, можно запросто произвести в Париже во время моей предстоящей командировки во Францию и Швейцарию.

— Но вас, как владельца просроченного больше года паспорта, могут спросить, почему вы не пришли раньше в консульство?

Макс без промедления кивнул, соглашаясь с правомерно заданным вопросом, и, немного подумав, сказал:

— В костариканском консульстве я заявил бы о том, что приехал во Францию лечить жену от сильного нервного потрясения, которое она перенесла после смерти младенца-сына в Бразилии. Это, кстати, легко проверяется. А еще я сказал бы, что все время был занят лечением супруги в местечке Роя недалеко от Клермон-Феррона. Места мне эти хорошо знакомы по моей подпольной деятельности в начале сороковых годов. Перед тем как пойти в консульство, я, конечно, съезжу в Рою, засвечусь в клинике, наведу справки об условиях приема и размещения пациентов. И обязательно запишу Лауру в очередь на обследование, чтобы в случае проверки ее фамилия там фигурировала.

Заместитель начальника отдела нелегальной разведки воочию убедился в находчивости, смекалке и некоторой склонности Макса к авантюризму, без которого, как считал он, немыслима работа разведчика.

— После знакомства и содержательной беседы, — сказал, поднимаясь с трибуны, Лузанов, — душа моя будет спокойна за вас. — Спускаясь по ступенькам с тринадцатого ряда, он заключил: — Теперь я удостоверился, что вы со своими капитальными творческими способностями не ударите лицом в грязь. И об этом я обязательно отмечу в своей справке о состоявшейся встрече…

У выхода со стадиона «Динамо» они дружески расстались.

* * *

Выехать в краткосрочную командировку в Европу после Нового года Максу не представилось возможным из-за того, что Центр, приняв предложенный им вариант прикрытия, решил проработать вопрос о возможности маршрутирования агента Гальярдо во Францию. При положительном решении Макс должен был срочно вылететь в Париж, встретиться там с Гальярдо и убедить его в целесообразности открытия в Риме представительства торгово-закупочной фирмы, которую на правах пайщика мог бы возглавить сам Макс.

Когда в Буэнос-Айресе сообщили Гальярдо о выгодном для него предложении, связанным с открытием филиала фирмы в столице Италии, и назвали при этом аргентинскую фамилию и имя Макса, проявившего большой интерес к его делу, тот без колебаний согласился встретиться в Париже со своим бывшим патроном.

В конце февраля 1949 года Макс вылетел в Париж. Там он провел встречу с Гальярдо и получил от него согласие не только на совместное ведение коммерческого дела и заключение торговых сделок, не превышающих ста тысяч долларов США, но и все права на изучение конъюнктуры рынка на Апеннинском полуострове и в прилегающих странах Европы. Выполнил он и задание Центра в предписывавшихся ему местах пребывания. В Цюрихе, Берне, Париже и Женеве он собрал полную информацию о режиме проживания, правилах пересечения границ Франции, Австрии и Швейцарии, а также о порядке получения заграничных виз в названных странах.

Все в этой командировке давалось Максу легко и свободно, и только с поиском офиса костариканского консульства в Париже произошла заминка. По названному ему в Москве адресу — улица Макмагон, 17, — располагалось другое учреждение, а консульство Коста-Рики переехало в неизвестный арондисман[85]. Пришлось Максу через адресную службу устанавливать местонахождение этого дипломатического ведомства, и лишь поздно вечером он нашел его на улице Рюде Бабилонь 8. В офисе никого уже, кроме маленького мрачноватого мужика в бархатной куртке, которого разведчик-нелегал принял за вахтера, не было.

— Чем могу быть полезен вам в столь поздний час? — опечаленно спросил мужичок по-французски.

— Скажите, пожалуйста, когда я смог бы увидеть нашего достоуважаемого консула? — на вопрос вопросом ответил Макс.

— А может быть я могу вам чем-то помочь? Вы — костариканец?

— Да, я — костариканец. А вы кто?

— Вице-консул Турно.

— А я — костариканский коммерсант Теодоро Бонефиль Кастро, — представился Макс и тут же с пафосом во весь голос произнес: — Чрезмерно рад пожать руку глубокоуважаемому вице-консулу с необычайно красивой фамилией. — Он протянул Турно руку для приветствия и, когда тот пожал ее, продолжал с тем же воодушевлением: — Но семейные обстоятельства не позволяли мне встретиться с вами раньше. Вся беда в том, что внезапно возникшая болезнь супруги сковала меня по рукам и ногам. Несколько дней и ночей я не отходил от ее постели и вот только сегодня, когда ей стало немного полегче, удалось вырваться к вам.

Турно, завороженный тирадой его слов, смотрел на него во все глаза, а Макс, видя, что он слушает с большим интересом, продолжил «вешать лапшу на уши»: рассказывал о том, что владел в Коста-Рике и Бразилии кофейными плантациями, руководил коммерческими фирмами в Уругвае и Чили, но не назвал при этом Аргентину. Потом вдруг неожиданно спросил:

— А вы, как и я, тоже костариканец?

— Нет, я — француз, племянник известной в Париже мадам Турно. Но мой шеф-консул Кортес — родом оттуда. Как дипломат он ничего не делает здесь, только прожигает жизнь в парижских ресторанах и борделях. Вся консульская работа возложена на меня.

— Да, вам нелегко справляться с большим объемом работы, — со вздохом посочувствовал ему Теодоро Кастро и с иронией добавил: — Во Франции ведь проживает очень много — целых тридцать два — костариканца. Надеюсь, я буду у вас на обслуживании тридцать третьим…

Манеру Теодора льстиво говорить всякую чепуху с серьезной миной на лице вице-консул принимал за чистую монету.

— Из-за такой вот большой занятости на дипломатической службе у меня не остается времени на семью, — с горечью отозвался Турно. — Вечер уже, а я все еще на работе.

Теодоро ответил молчаливым кивком и обратился к вице-консулу извиняющимся тоном:

— Господин Турно, я не смог в свое время продлить свой паспорт. А если честно сказать, посчитал это ненужным делом, излишней тратой времени. К тому же я не смог бы продлить свой паспорт еще и потому, что незадолго до моего отъезда из Бразилии наш МИД отозвал оттуда костариканского консула. А в Рио-де-Жанейро он один представлял нашу страну. Теперь вот, приехав во Францию, неожиданно заболела моя жена, пришлось везти ее в Клермон-Феррон в клинику известного вам профессора Бержере. Он считает, что жену надо отправить на все лето на лечение в Италию… — продолжал Макс мастерски сочинять небылицы. После короткой паузы он достал из кармана паспорт и актерски жалобно добавил: — Из-за того что мой документ давно уже просрочен, я, месье Турно, не могу теперь сопроводить жену в Италию. Будьте снисходительны ко мне, обменяйте паспорт как можно поскорее! — и он подал вице-консулу свою темно-серую книжицу.

Турно, не отрывая взгляда от перелистываемых страничек, ворчливо обронил:

— А где ваша карта-де-идентите[86]?

Теодоро Кастро замялся: она была у него с собой, но не настоящая, а липовая. Надо было решаться: показывать ее или нет. Вытряхнув содержимое кожаной папки на стол — паспорт жены, свидетельство о прививке оспы, чилийскую седулю, липовый план «своей» кофейной плантации в Коста-Рике, Макс незаметно подложил в карту-де-идентите стодолларовую купюру и, якобы случайно сдвинув локтем всю эту кучу документов под руки Турно, льстиво обронил:

— Посмотрите, пожалуйста, где-то там должна быть, моя карта-де-идентите.

Вице-консул, разбирая разбросанные на столе документы, также незаметно сунул купюру в карман брюк и, не глядя на Теодоро, сердито заметил:

— Придется заносить сданный вами паспорт в наш консульский регистр задним числом. — Собрав документы, он возвратил их Теодоро и сообщил: — Можете приходить за новым паспортом через три дня.

— Благодарю вас, месье Турно. Когда вернусь в Сан-Хосе, то непременно зайду в наш МИД и обязательно выражу вашему высокому руководству искреннюю признательность за вежливое и оперативное обслуживание клиентов в парижском консульстве.

На лице вице-консула расцвела сладчайшая улыбка, он заискивающе заморгал и предложил Теодоро написать в МИД благодарственное письмо:

— Это лучше сделать прямо сейчас, — подчеркнул он, — потому что в Коста-Рику вы не скоро теперь вернетесь из-за предстоящего лечения жены. И потом вы можете забыть обо мне.

— Нет, этого не случится, месье Турно, — заверил его Теодоро. — Но я принимаю ваше предложение и послезавтра же привезу вам такое письмо для отправки в костариканский МИД…

— Тогда послезавтра в это же время, — подхватил вице-консул, — вы можете уже прийти за своим новым паспортом. Я ускорю его оформление через своих друзей в нашем посольстве.

Через два дня Турно вручил ему не только новый паспорт сроком на пять лет, но и расширенную выписку из консульского регистра, подтверждающую обмен паспорта, национальность и профессию коммерсанта Теодоро Бонефиля Кастро со всеми его установочными данными.

— Это так называемый сертификат, — подчеркнул коста-риканский дипломат. — Вы можете теперь предъявлять его при ходатайстве о получении разрешения на пребывание в любой другой стране…

— Огромное вам спасибо, месье Турно.

Теодоро настолько расположил к себе вице-консула, что тот стал усиленно приглашать его в гости домой, но Теодоро вежливо отказался:

— К сожалению, я должен спешить в Клермок-Феррон к больной жене. Я уже купил билет на поезд, отправляющийся через два часа. — Он показал ему использованный железнодорожный билет до Парижа.

— Понимаю. Тогда, если будете еще когда-нибудь во Франции, не забудьте зайти ко мне. Я буду рад встрече с вами…

Поблагодарив еще раз Турно за приглашение и за все сделанное им при обмене паспорта, Теодоро в тот же день выехал в Советский Союз по маршруту Париж — Берн — Брюссель — Варшава — Москва…

Глава 7. Продолжение легенды

В отчете о своей командировке в европейские страны Макс подробно изложил все, что удалось ему сделать не за две, как планировалось раньше разведцентром, а за три недели. Ознакомившись с отчетом, заместитель председателя Комитета информации генерал-лейтенант Федотов Петр Васильевич наложил резолюцию:

«т. Короткову А. М. т. Лузанову С. Г.

Прошу доложить до 20.05.49 г. заключение по л/д[87] Макса, план переброски его в Италию, легенду прикрытия, пароли и места встреч со связниками и представителями Центра».

К указанному сроку заместитель начальника внешней разведки Коротков доложил генералу Федотову:

«Заключение по личному делу Макса

…До сотрудничества с советской нелегальной разведкой Макс прошел школу подпольной работы. Она укрепила в нем веру в справедливость и правоту революционного дела, которому он остался вереи до настоящего времени.

Завербован был в 1937 году в Испании. Там он проявил себя с самой лучшей стороны: участвовал в боевых операциях на самых ответственных участках Центрального (Мадридского) и Харамском фронтах, а также в специальных чекистских мероприятиях по ликвидации лидера ПОУМ Андреса Нина, в подавлении Барселонского мятежа и в арестах пособников генерала Франко, укрывавшихся в домах иностранных дипломатических учреждений.

В Мексике он участвовал в подготовке покушения на Троцкого — злейшего врага товарища Сталина. Макс сколачивал тогда группу боевиков из наиболее преданных и храбрых интернационалистов, за что и был награжден Советским правительством орденом Красной Звезды.

В годы Великой Отечественной войны в соответствии с директивой Центра Макс оперативно организовал диверсионную работу по срыву снабжения фашистской Германии стратегическим сырьем из стран Южной Америки. За вклад в победу над гитлеровской Германией он удостоен второй правительственной награды — ордена Красного Знамени.

Макс — особо ценный в нелегальной разведке источник политической информации. Работая в странах Латинской Америки, передал Советскому Союзу много важных документальных материалов, добытых из дипломатических ведомств различных южноамериканских государств. Многие латиноамериканцы, которые были знакомы с ним, принимали его за своего соотечественника, они доверяли ему и дружили с ним, в том числе высокопоставленные государственные чиновники и крупные бизнесмены. Никто из них не знал и не догадывался, что Макс являлся советским разведчиком-нелегалом. Даже его секретные помощники, а завербовал он в том регионе мира около двухсот агентов, не подозревали, что работают на Советский Союз. В большинстве своем агентура была привлечена к сотрудничеству с нами под флагом Коминтерна. Многие источники считали, что они помогают Максу решать задачи КИ[88] в его борьбе за единство рабочего класса против угрозы фашизма, за укрепление и расширение интернациональных связей трудящихся и за единый народный фронт.

Макс во всех отношениях человек одаренный: он обладает колоссальной работоспособностью и цепкой памятью, блестяще владеет искусством перевоплощения, хорошими актерскими способностями, умением склонять собеседника на свою сторону и переубеждать его. Словом, это незаурядная личность. Но самое ценное, что заложено в нем с ранних пор, — это интуиция, умение мгновенно оценивать складывающуюся ситуацию и принимать по ней оперативно и правильно самостоятельные решения. Немаловажно и то, что Макс в некоторой степени авантюристичен. Все это вместе взятое, а также приобретенный уже опыт разведывательной деятельности, знание десяти иностранных языков и наличие железных документов позволяют сделать вывод о том, что Макса целесообразно и дальше использовать на закордонной нелегальной работе.

Специального внимания лично к нему со стороны контрразведок противника не проявлено.

Макс по прежнему энергичен, здоров и находится в полном расцвете сил — ему пока всего тридцать шесть лет […].

Жена Луиза характеризуется также положительно. Она придерживается коммунистических взглядов и в совместной работе с Максом проявляла всегда собранность, конспиративность и аккуратность.

Недавно супружеская пара прошла индивидуальную переподготовку в Малаховском учебном центре.

Предложение поехать на работу в одну из европейских стран на длительное оседание они восприняли с полным пониманием.

Учитывая изложенное и их готовность к выполнению разведывательных заданий за кордоном, полагали бы возможным в ближайшее время вывести их через третью страну на нелегальную работу в Италию.

Заместитель начальника 1-го отдела 4-го Управления[89] Комитета информации при МИД СССР подполковник С. Г. Лузанов 12 мая 1949 г.

Согласны:

начальник 4-го Управления полковник А. М. Коротков Заместитель председателя Комитета информации генерал-лейтенант П. В. Федотов.

(без подписи) «_____» мая 1949 г.»

Не сделав никаких замечаний, генерал подписал заключение 16 мая, а затем начал знакомиться с планом переброски в Италию супружеской пары нелегалов. По этому плану они должны были выехать в Данию, оттуда в Бельгию, потом во Францию. В Париже Луизе предстояло в уругвайском консульстве продлить паспорт. После этого планировалось перебраться в Швейцарию. В Берне предписывалось получить итальянские туристические визы и далее следовать в Рим. По прибытии туда снять квартиру на улице Виа ди Вилле Эмилиани, дом 7. При регистрации паспортов Макс должен был выставить в качестве причин переезда на Апеннины два главных мотива: во-первых, необходимость лечения супруги в Италии, что подтвердилось медицинским заключением французского профессора Бержере из клиники Клермон-Феррона; во-вторых, намерение создать аргентинское представительство торгово-закупочной фирмы «Гальярдо». При этом Максу как опытному коммерсанту рекомендовалось сначала выяснить возможность открытия собственного дела, не прибегая к помощи агента Гальярдо. Для подкрепления реноме преуспевающего коммерсанта и своей финансовой состоятельности предписывалось заранее открыть в одном из швейцарских банков текущий счет.

Первую встречу с представителем Центра планировалась провести через месяц в Берне у кинотеатра «Корсо», а вторую, запасную, — в ресторане «Курхауз». Резервные места встреч в Риме были определены у памятника Мацини, в музее «Галерея Боргеза», в парке Вилла Глори у кинотеатра «Эксельсиор» и на площади «Пьяцца Венеция». Опознавательным признаком для выходящих на связь с Максом должна стать книга с вложенной в нее газетой, а паролем — слова: «Скажите, как мне проехать или выйти на площадь «Ромуло и Ремо». Ответ: «К сожалению, я не знаю где находится эта площадь «Ромуло и Ремо». Я — приезжий».

Непосредственную связь с Центром разведчик-нелегал должен поддерживать через венскую резидентуру.

Отдельно была доложена генералу Федотову дислокация мест закладки тайников в Риме, их описание и подходы к ним. Окинув взглядом согласованную и уже подписанную римским резидентом Мартыном[90] дислокацию, генерал отложил ее в сторону и начал читать другой документ:

«Легенда-биография Макса:

Теодоро Бонефиль Кастро, 1913 г. рождения, гражданин Коста-Рики, с 1925 года безвыездно проживал в Чили, где занимался коммерческой деятельностью. В 1945 году переехал в Бразилию и через некоторое время по турпутевке отправился в Уругвай. Там он познакомился с Инелией Идалиной дель Пуэрто Невес. Впоследствии женился на ней. Через год у них родился в Бразилии сын, но через четыре месяца умер от порока сердца. Чтобы забыться от постигшего их горя, решили переменить обстановку ив 1947 году выехали во Францию. Там они задержались надолго из-за болезни жены, что подтверждалось соответствующими медицинскими документами. Врачи Клермон-Феррона рекомендовали супруге лечение в Швейцарии. Через некоторое время выехали оттуда в Рим, чтобы исповедоваться у престола святого Петра.

Поскольку средиземноморский климат оказался более благоприятным для здоровья Луизы, они решили остаться в Италии на более длительный срок и открытъ там собственное дело…»

Не дочитав до конца легенду-биографию, генерал Федотов откинулся на спинку кресла и, посмотрев на Короткова, спросил:

— А почему вы не приложили сразу и характеристику на Луизу?

— Мы доложим ее вам через два дня. На сей раз ее напишет не кабинетный оперработник, а тот, кто будет работать с ней «в поле» и постоянно находиться около нее.

— Это вы правильно решили, — согласился генерал Федотов и, взяв из чернильницы ручку, наклонился над столом.

Ровным, аккуратным почерком он вывел в правом верхнем углу первого листа слово «Утверждаю». Подчеркнув это, генерал расписался и, посмотрев на часы, поставил дату «16.05.49 г.» и сказал:

— Сейчас я должен идти на совещание к Вышинскому[91]. План-задание и тезисы к инструктажу нелегалов оставляю у себя. Верну их вам, когда принесете мне характеристику на Луизу. Все, вы свободны…

* * *

Подготовив характеристику на жену, Макс полагал, что теперь им будет дан зеленый свет для выезда за кордон. Но не тут-то было: совершенно неожиданно ему предложили подготовить для газеты «Правда» статьи о политической обстановке в странах Латинской Америки и заговоре генерала Хуана Перона в Аргентине.

Видя, с какой большой неохотой Макс взялся за разработку этих тем, Луиза, которая длительное время ничего не знала о судьбе своей матери, сестер и брата, тоже села за стол и начала писать письмо в Мексику:

«Здравствуйте, мои милые и дорогие мама Рафаэла, сестрицы и брат!

Сообщаю, что я жива и здорова. И потому вы не должны беспокоиться обо мне. Как всегда, много работаю, а в свободное время хожу в кино, на концерты и в театр. Очень сожалею, что мы не можем вместе насладиться таким удовольствием.

Всегда вспоминаю вас с большой любовью, особенно много думаю о тебе, мама, и обо всем том, что ты сделала для нас. Для меня было бы радостью хоть чем-то отплатитъ тебе за все твои заботы о нас. Уверена, что такой день когда-нибудь настанет. А еще: если у видишь мою тетю, передай ей, что она всегда у меня в памяти и что ее советы и указания сослужили мне добрую пользу. Большой ей привет, а также дяде Хосе и всем племянникам. И, конечно же, мои самые лучшие пожелания всем родным сестрам и брату. Обними их, мама, за меня, а для тебя, моя родимая, по-прежнему остается вся моя любовь. Я всегда думала, вспоминала, вспоминаю и буду думать о тебе.

Муж передает всем огромный привет. Обнимаю и целую вас с любовью.

30.06.49 г.».

* * *

В течение всей недели Макс по просьбе заместителя начальника отдела Сергея Лузанова готовил для главной газеты страны статью о политической обстановке в Латинской Америке. Она была подготовлена под названием «Тришкин кафтан» за подписью: Иосиф Лаврецкий.

Под этим же псевдонимом он подготовил и вторую заказную статью для «Правды»:

«Заговоры генерала Перона.

За десять лет работы в Аргентине мне известны около двадцати пероновских заговоров — в среднем по два в один год. С десяток, из них генерал сам организовал против себя, остальные сделали его агенты-провокаторы. А однажды генерал даже сам себя посадил в тюрьму, чтобы набить цену в глазах общественности.

Сейчас у Лерона целая армия полицейских — сорок тысяч человек, поэтому он спит пока спокойно. И все же он будет убит или повешен[92], как Муссолини в Италии, вверх ногами или сожжен заживо. Но это будет только на руку США. Лерон — опасный тип. Американцы по сей день не доверяют ему, он для них непримиримый враг, хотя в ООН всегда поддерживал США. Но это лишь потому, что аргентинский диктатор — большой прохвост и плут. Своей хитростью он надеется усыпить бдительность США и получить от них поддержку, в которой он очень нуждается.

Республиканцы США могут, конечно, пойти на союз с Пероном, но этот союз подорвет их престиж среди соотечественников настолько сильно, что у очередного заговора в Аргентине будут хорошие шансы свернуть генералу шею…»

Все, кто знал в разведцентре Макса, — а таких было всего шесть-семь человек, — и представить себе не могли, что разведчик Григулевич обладает еще и ярким талантом публициста. Коротков, прочитав статьи для газеты «Правда», не без гордости заявил докладывавшему Лузанову:

— Неплохо получилось. Мне сдается, что Макс может стать хорошим журналистом-международником. Может быть, Сергей Григорьевич, мы заменим ему коммерческое прикрытие на журналистское?

Лузанов, отрицательно покачав головой, сказал:

— Нет, Александр Михайлович, не надо нам этого делать. В коммерческих делах Макс большой дока, и это он уже доказал нам. А если мы займемся сейчас проработкой новой для него легенды, на это уйдет много времени. А им уже и так невмоготу сидеть в Москве без дела. Оба очень обеспокоены этим.

Коротков кивнул:

— Да, я знаю об этом. Хорошо, я завтра сам подъеду к ним и успокою приятным сообщением о точной дате их отъезда за кордон…

Когда Коротков приехал к ним, Луиза и Макс находились действительно в подавленном состоянии: они были в полной неуверенности в том, что нужны советской разведке. Настроение Макса поднялось лишь тогда, когда начальник нелегальной разведки после краткой вводной беседы назвал день их отъезда в Италию, — седьмого сентября.

Обратив внимание на грустное выражение лица Луизы, которая не понимала по-русски, Коротков спросил ее по-английски:

— Вам не хочется уезжать из нашей страны?

— Да как вам сказать? — улыбнулась она и тут же нашла, что ответить в свое оправдание. — Мне не нравится долгая русская зима с ее жестокими морозами. Мы, мексиканцы, привыкли к теплому, мягкому климату и к спокойной, размеренной жизни. А у вас, в России, все построено на нервах. В последние четыре месяца мы находились в полном неведении и депрессии, оттого что не знали, как нам выстраивать свою будущую жизнь. То ли придется оставаться в Москве навсегда, то ли готовиться к отъезду куда-то. Не пожелала бы никому таких испытаний, какие мы перенесли в вашей стране от долгой неопределенности.

Терпеливо выслушав монолог Луизы на английском языке, Коротков также по-английски пояснил ей:

— Мы старались делать все необходимое, чтобы ваша жизнь и работа за рубежом была более безопасной. В условиях усиливающейся «холодной войны» тайная война умов тоже возрастает и обостряется. И вы это почувствуете в Италии. Обстановка там очень сложная. Самая сложная из всех европейских стран…

Так Коротков незаметно и естественно подвел разговор к планировавшемуся им инструктажу об оперативной и внутриполитической обстановке.

— Хотя в Италии фашизм ликвидирован и деятельность фашистской партии запрещена, при активной поддержке спецслужб США, ФРГ и Англии возникла Итальянская социальная партия, лидером которой стал бывший начальник кабинета внутренних дел правительства Муссолини — Альмиранте. После нескольких лет растерянности в стране правые силы, поддерживаемые империалистическими кругами США и Англии, воспользовались значительными финансовыми вливаниями, поступавшими по разнарядке пресловутого «плана Маршалла». Под влиянием американцев Италия тоже взяла курс на разжигание «холодной войны». Выразителем идей реакционных кругов США и Италии стал ловкий политикан, ставленник милитаристских кругов США и Ватикана, христианский демократ де Гаспери. С приходом его к власти в стране резко обострились отношения между правыми и левыми силами.

— К тому же столица Италии, — продолжал Коротков, — наводнена сейчас агентурой спецслужб разных стран и чернорубашечниками Муссолини. Проводить негласные встречи в пустынных местах крайне опасно. Могут внезапно налететь чернорубашечники и избить палками, а тайные агенты могут без особых церемоний забрать подозреваемых в районное отделение полиции для установления личности. Потом уже задним числом начнут разбираться с документами. Проведение встреч в людных местах, — барах, ресторанах, гостиницах, у памятников античного и средневекового Рима, — тоже таит в себе угрозу попасть в поле зрения ОВРЫ[93], СИФАР[94] или блуждающих постов наружного наблюдения. Для выявления неугодных лиц политическая сыскная полиция и местная контрразведка используют образ жизни итальянцев, которые большую часть свободного времени проводят за чашкой кофе или вина за столиком, вынесенным прямо на улицу. Контрразведка вербует некоторых из них, а также барменов, владельцев кафе, небольших ресторанчиков и гостиниц. Таким образом, создалась своеобразная паутина, рассчитанная на то, что в будущем она принесет свои плоды. Поэтому мы всегда требуем от разведчиков, направляемых в Италию, строжайшего соблюдения правил конспирации. К сожалению, как показывает практика, со временем чувство бдительности у некоторых из них притупляется. Проработав несколько лет, они свыкаются с обстановкой, расслабляются и начинают терять над собой контроль. А это уже дорога к провалу. Ты, Иосиф, работал в Латинской Америке достаточно аккуратно, но Италия — это не Бразилия, не Чили и не Уругвай. Фашистский режим Муссолини породил непомерно разветвленный аппарат политической тайной полиции, которая доходит иногда до самых наглых, грубо сфабрикованных провокаций. По данным римской резидентуры, несколько дней назад водителю советского посольства были незаметно подброшены в сумку компрометирующие материалы, потом его самого и машину обыскали в присутствии понятых. И, разумеется, они обнаружили то, что сами подложили. После этого его, конечно, выдворили из страны.

— Да это все понятно, — отмахнулся Макс. — Провокации были, есть и будут. Надо только не пасовать перед ними, а давать достойный отпор и не признаваться в содеянном, в том числе и в подброшенных уликах.

— Да, это так, — согласился Коротков. — И все же я обязан напомнить тебе о том, чтобы вы с Лаурой строго придерживались своих безупречных легенд. А безрассудная храбрость, которую ты, Иосиф, иногда проявлял в Аргентине и на войне в Испании, совершенно неуместна на тайном фронте противоборствующих разведок в Италии…

Александр Михайлович повернулся к стоявшей рядом Луизе. Она, не зная русского языка, смотрела на него отсутствующим взглядом.

— Жаль только, — продолжал он, — что нет у вас ребенка, который укрепил бы вашу легенду и несколько упростил легализацию…

— Ребенок будет, Александр Михайлович. Можете в этом не сомневаться.

— Я охотно верю, потому что знаю, что по женской части ты не упустишь своего. А поскольку детей у вас нет сейчас и выглядите вы оба еще молодо, как жених и невеста, то отправитесь вы в Италию где-то через неделю как молодожены, совершающие свадебное путешествие по странам Европы — Польши, Чехословакии, Австрии, Франции и Швейцарии. Однако этот маршрут может в самый последний момент и поменяться. Возможно, он пойдет не через Варшаву — Прагу и Вену, а через Копенгаген и Брюссель. Но это не имеет для вас никакого значения. Все дороги, так или иначе, ведут в Рим.

Макс, довольный тем, что вопрос о загранкомандировке решился окончательно, улыбался во все лицо радостно-простецкой улыбкой.

— Между прочим, Александр Михайлович, по легенде мы уже в четвертый раз женимся в разных странах. И каждый раз оформляем брак на новые имена и фамилии…

Не отреагировав на его слова, Коротков продолжал инструктаж:

— Прибыв в Рим, не торопитесь приступать к оперативной работе. Даем вам три месяца на ведение туристского образа жизни. За это время вы должны осмотреться, акклиматизироваться, изучить, как следует, город, его главные улицы и площади, отели и рестораны. Живите скромно, но и не бедно. А главное, не привлекайте к себе внимания полиции и местной контрразведки. Неплохо будет, если вы покажете себя с первых дней верующими людьми и пойдете помолиться в храм Святого Петра. Храм может послужить местом встреч и полезных знакомств с людьми, которые могут вам потом пригодиться. К активной разведывательной работе без нашей санкции не приступать и никого не вербовать.

— Единственное, о чем я хотел бы попросить вас, Александр Михайлович, так это об обеспечении нас надежной, постоянно действующей связью. Чтобы не получилось опять так, как несколько лет назад в Латинской Америке, когда никто не выходил на меня больше года и вся моя работа шла коту под хвост…

— Не беспокойся, Иосиф, этого теперь не случится. На сей раз у тебя будет прямая линия связи с Центром через курьера Монака[95]. Чтобы вы заранее знали друг друга в лицо, завтра вы познакомитесь с глазу на глаз. Но Монак не должен пока знать ваших настоящих имен и фамилий. И костариканских тоже. Ты для него Макс и только. А твоя жена — Луиза. О способах связи подробно проинструктирует руководитель группы связи… Прежде чем ознакомить тебя с планом-заданием по Италии и Ватикану, скажу еще пару слов в дополнение к оперативной обстановке. В беседах с людьми старайся не показывать себя большим эрудитом. Особенно в вопросах политики. Иначе тебя могут заподозрить в принадлежности к какой-нибудь спецслужбе. Чтобы этого не произошло, стремись играть роль другого человека. Причем так, чтобы быть непохожим на разведчика, ничем не напоминать его…

— От кого-то я уже слышал это, — заморгав, прервал его Макс.

— Возможно от меня, — откликнулся Коротков. — Я всем так говорю, когда сам провожу инструктаж наших людей перед отправкой за кордон. Это хотя и азы разведки, но о них надо как можно чаще напоминать вам. — Александр Михайлович, расстегнул кожаную папку, вытащил из нее несколько скрепленных листов бумаги с машинописным текстом и, подавая их Максу, сказал: — Изучи это самым внимательным образом, так, чтобы надолго отложилось в памяти. А я пока выйду на балкон и покурю.

Макс начал читать:

«Совершенно секретно.

Экз. единств.

ПЛАН-ЗАДАНИЕ

I. По Италии и Ватикану

Выявление планов и замыслов агрессивного Североатлантического блока стран НАТО, роль и место в нем Италии.

Добывание сведений о лицах, разделяющих политику англо-американских кругов по ядерному шантажу СССР и стран народной демократии. Проникновение в эти круги в целях вскрытия планов США и Великобритании по превращению Апеннинского полуострова в плацдарм нагнетания «холодной» и «психологической войны».

Для обеспечения и решения главной задачи по добыванию политической информации вести разработку лиц под «чужим флагом» методом постепенного вовлечения и привлечения их к постоянному сотрудничеству с санкции Центра.

Получение сведений, подтверждающих существование неофашистских организаций в Италии и ведущуюся подготовку боевиков для борьбы с демократическими силами и компартией этой страны.

Выявление помощи со стороны итальянских властей реакционным эмиграционным организациям из России в проведении подрывной деятельности против СССР.

Добывание достоверной информации о маневрах Италии и Югославии в отношении «Свободной территории Триест»[96].

Проникновение во Всемирный католический центр — Ватикан и его разведывательные органы, ведущие враждебную деятельность как против СССР, так и стран народной демократии.

Выявление противоречий внутри христианско-демократической партии (ХДП), ее планы и замыслы в борьбе против прогрессивных сил в стране, а также связи ХДП с США, промышленными и финансовыми кругами Италии.

Получение сведений о раскольнической деятельности итальянских социал-демократов против КПП, социалистической партии и ВИКТ[97].

II. По странам Латинской Америки

Учитывая большое представительство латиноамериканских стран в Италии, а также многократные поездки проживающих в них итальянцев по частным делам, советскую разведку интересуют:

— Конкретные факты проявления англо-американских противоречий по странам Западного полушария;

— Действительные планы и намерения правительств Бразилии, Чили, Гватемалы и Боливии в вопросах установления дипломатических и торговых связей с СССР, разорванных ранее под нажимом США;

— Конкретные конфидициальные высказывания политических деятелей Латинской Америки о перспективах взаимовыгодных отношений Аргентины, Мексики и Уругвая с СССР;

— Заключение двустороннего военного соглашения между США и Мексикой. Содержание этого соглашения;

— По каким вопросам политического и экономического характера имеют место расхождения в правительственных кругах Аргентины по вопросу президентства диктатора Перона;

— Характеристики президентов наиболее крупных государств Латинской Америки;

— Положение правительственной хунты Венесуэлы.

Ознакомлен».

Чтобы получше запомнить отдельные положения плана-задания, Макс прочитал его еще раз и, когда начальник нелегальной разведки возвратился с балкона, сказал:

— Александр Михайлович, все пункты этого задания невозможно запомнить. Их тут не пять и не шесть, а все шестнадцать. Может быть, в сокращенном варианте вы позволите мне записать все это на турецком языке?

— Ничего записывать не надо, — твердо ответил Коротков. — И запоминать все не надо. Главное, чтобы ты имел представление, какая политическая информация нам нужна, и в процессе работы обращал внимание на это при общении и знакомствах с людьми соответствующего круга. А что касается содержательной стороны каждого пункта плана-задания, то мы будем доводить их до тебя через руководителя римской резидентуры. Так что ставь свою подпись и дату ознакомления с документом.

Макс взял перьевую ручку, обмакнул в чернильнице, расписался и, поставив дату «29.08.49 г.», возвратил документ Короткову. Затем обменялся несколькими фразами на испанском языке с женой.

— Что ты сказал ей? — поинтересовался начальник нелегальной разведки.

— Я сказал ей, что нашему ожиданию командировки пришел конец. Надеюсь, что обратного хода с вашей стороны уже не будет?

— Нет, конечно. Когда я уеду от вас, переведи, пожалуйста, наш разговор Луизе и скажи ей, что терпели вы много времени не зря. Вы поедете работать в прекрасную страну, по географическому и климатическому положению близкую к Мексике. Но по оперативной обстановке и по ее сложности значительно отличающуюся от стран Латинской Америки. Вам теперь придется входить в совершенно новую жизнь. Я не сомневаюсь, что вы приживетесь там и справитесь со всеми поставленными задачами. А мы со своей стороны будем помогать вам. Мы, кстати, уже установили, что в Риме и других городах Италии сейчас находятся переехавшие на постоянное жительство или по своим коммерческим делам восемь твоих агентов. Так что работать начнешь не на голом месте. С некоторыми из них ты можешь потом, но только с нашей санкции, восстановить связь и через них завязать деловые отношения с местными бизнесменами и другими полезными на первой стадии легализации контактами…

— Извините, что перебиваю, — обрадовался Макс. — Назовите мне их имена.

— Всему свое время. Чего доброго, после долгой разлуки с ними ты начнешь по приезду туда разыскивать их. А это опасно. Мы сообщим тебе о них через тайник номер один. Инструктаж по расположению и описанию первых трех тайников получишь шестого сентября накануне отъезда из Москвы. Узнаешь это от Сергея Григорьевича Лузанова и руководителя нелегальной группы связи.

Завершив инструктивную беседу, Коротков на английском языке, чтобы его могла понять и Луиза, начал прощаться с ними. Он желал им удачной легализации в Италии, большого везения и благополучия, но Макс уже не слышал его слов: мысленно он представлял себе, как самолет поднимается в небо, затем приземляется в римском аэропорту Фьюмичино, как на такси он с Луизой подъезжает к Ватиканскому холму, они останавливаются, осматривают папскую резиденцию, а потом спускаются к Коллизею и приветствуют взмахом руки Вечный город Рим, куда, как утверждали древние, ведут все дороги…

Глава 8. Наш человек в Ватикане

Путь Макса и Луизы в Италию лежал через Данию — Бельгию — Францию — Швейцарию. В Копенгагене они выдавали себя за туристов из Мексики, в Брюсселе — из Аргентины, а в Париже — из Уругвая. В Швейцарии перешли на свои настоящие документы: Макс стал костариканцем Теодоро Бонефилем Кастро, а его супруга — Инелией Идалиной де Кастро. В Берне получили итальянские туристические визы сроком на три месяца и отправились в последнее свое «путешествие» на Апеннины, где предстояло вживаться в европейский образ жизни. Для Луизы, родившейся в Латинской Америке и все предшествовавшие годы прожившей в ней, это было непросто. Но Инелию де Кастро теперь уже не пугало ничего.

В Риме Кастро поселились, как предписывалось Центром, на улице Виа ди Вилле Эмилиани у вдовы Стефании, владевшей двумя небольшими магазинами на той же улице. Перво-наперво они начали изучать город, в котором предстояло жить и работать не один год. Целыми днями они пешком ходили по улицам древнего Рима, с именем которого навечно вошли в мировую историю величайшие титаны эпохи Возрождения — художники Микеланджело и Рафаэль, великие мыслители — Сенека и Плутарх, гениальные поэты — Вергилий и Лукреций, Овидий и Гораций. И чем больше они знакомились со столицей Италии, основанной еще в восьмом веке до нашей эры и являвшейся центром вселенной того времени, тем больше начинали понимать, почему Рим почти тысячу лет являлся столицей всего цивилизованного мира. И какой столицей! Вся история человечества разыгрывалась на ее площадях и улицах с грандиозными сооружениями человеческой мысли, призванными утверждать римское господство во всем мире. Чего стоили дворцы Нерона и Флавиев, Коллизей, форум и пантеон. Они были свидетелями кровавых сражений и триумфальных шествий, гнусных предательств и высочайших проявлений человеческого духа, страстных речей Цицерона и гневных выступлений братьев Гракхов — Гая и Тиберия, погибших в борьбе с сенатской знатью за осуществление своих реформ. Стены города помнили неслыханные ужасы при императоре Калигуле и жестоком Нероне, хранили в памяти последний вскрик Гая Юлия Цезаря, убитого в результате заговора республиканцев.

Больше месяца Теодоро и Инелия знакомились с великим городом, восторгались его фонтанами, архитектурными памятниками, ансамблями античности и средневековья, восхищались оперными певцами театра Ла Скала и серенадами бродячих певцов, бессмертными произведениями искусства в прославленных музеях и картинных галереях. И чем больше Теодоро и Инелия открывали для себя «вечный город», тем чаще они вспоминали фразу уругвайского консула Красса о том, что «не хватит всей жизни, чтобы познать Рим» и понять, почему до сего времени неоспоримо утверждение о том, что «все дороги ведут в Рим».

— Но как бы ни было прекрасно здесь, — обмолвился однажды Теодоро, — я не согласился бы жить в такой стране…

— Почему? — удивилась Инелия.

— Потому что в этой стране родилась самая отвратительная и гнусная организация, называемая мафией. Она стала позором Италии, отталкивающим черным пятном в ее истории — прошлой и настоящей.

— А мне здесь все нравится! — скорее из духа противоречия воскликнула Инелия. — Здесь, как в документальном кино, все интересно и привлекательно. И потом, я тут свободна. Думаю, что и ты свободен, поскольку нас никто здесь не опекает и не приказывает, сколько надо нам терпеть, ждать… Не знаю как ты, но я осталась бы жить здесь.

Теодоро удивленно мотнул головой.

— Что ж… Тогда будем вместе приживаться в этой стране. И начнем мы с Божьего благословения…

— Это прекрасно. Прекрасно, что ты вспомнил о Боге и сказал это первым.

Теодоро улыбнулся и, продолжая свою мысль, сказал:

— Бог должен быть в душе каждого человека. А если у человека нет веры, то он, как говорила моя мать, неинтересен. Даже для приличия и доказательства того, что мы с тобой «истинные» латиноамериканцы, мы обязаны отстоять мессу в храме. Б Риме должны нас знать и привыкнуть к нам. Послушаем в храме miserere[98] и с легкой душой начнем раскручивать свое коммерческое дело. Только в живой работе, только при полной погруженности в какое-то дело может прийти чувство органической связи с Италией и домашней привязанности к ней.

В тот же день Теодоро получил из Центра шифрованное указание приступить к выполнению заданий разведцентра:

«1. Основное внимание сосредоточьте на прочной легализации и на организации прикрытия, для этого вам следует изучить юридические, финансовые и налоговые условия. Образ жизни — обычный, светский. Заводите знакомства в высших кругах итальянской власти и Ватикана, особенно кто может представлять интерес для нашей работы.

2. Восстановите связь с находящимся в Риме Касаграндой для получения от него полезных наводок на нужных нам людей. По имеющимся данным он может проживать на улице Карсо Умберто.

3. Для безличной связи с резидентурой Мартына используйте тайник № 3, личные встречи с ее сотрудниками проводите за пределами Италии один раз в два месяца».

После прочтения директивы Центра в душе разведчика-нелегала все запело: наконец-то он получил право вступить на прежний путь разведывательной жизни — опасной, но все же увлекательной. Первым делом разыскал бывшего агента Касагранду. Оказалось, что тот приехал в Рим на похороны жены, остался жить в Риме и завел уже другую женщину — разведенку по имени Патриция.

— Бывший ее муж — темная личность, босяк и жулик, — признался Касагранда. — Он настаивает теперь на восстановлении супружеской жизни, и, как всякий горячий итальянец, грозится из ревности пырнуть ее ножом. Не будь этого босяка, Патрицию можно было бы привлечь к нашему общему делу.

— А чем она может быть полезна? — заинтересовался Теодоро.

— Она могла бы стать надежным связником. К тому же она работает машинисткой в отделе связи Министерства обороны.

— Не будем иметь с ней никаких дел. Тебе мой совет: если Патриция не уладит сама отношений с бывшим мужем, то ты должен порвать с ней. Не надо тебе усложнять свою жизнь, найди себе другую девушку… А на работу ты устроился?

— Нет еще. Но коли ты советуешь отойти от Патриции, то я, наверно, уеду в свою родную Тосканию… Найду там красивую деревенскую девушку, и откроем мы с ней ферму по разведению овец, которых буду сам пасти.

Теодоро сердито нахмурился.

— А если серьезно?

— Я вполне серьезно говорю.

— Нет, так дело не пойдет! — категорически возразил побагровевший от злости Теодоро. — Ты нужен мне здесь, в Риме, а не в какой-то там деревне с овцами. Если ты в трехмиллионном городе не сможешь сам найти девушку по душе, то я готов помочь тебе в этом. Согласен?

— Нет! Я сам займусь этим!

— Тогда давай вместе подумаем, чем бы тебе заняться в Риме? Каким делом?

— Я хорошо разбираюсь в машинах. У меня есть брат Лео. Человек он предприимчивый и честный. Зимой подрабатывает в игорном доме в качестве крупье, а летом сдает в аренду машины туристам и имеет от этого неплохой навар. Я рассказываю о нем для того, чтобы подвести тебя к родившейся в моей голове мысли: а не открыть ли мне с Лео собственное дело? Гаражей в Риме мало, а количество машин с каждым годом увеличивается. Мы могли бы заниматься и ремонтом автомобилей…

— Идея неплохая, — одобрил Теодоро.

— Но для претворения ее в жизнь потребуется немало денег. Не знаю, какой суммой располагает мой брат, но лично я уже потратился на перелет из Уругвая и на похороны жены…

— Я готов оказать вам с братом финансовую поддержку, если вы серьезно займетесь этим делом.

— Мы потом вернем долг, — поспешил заверить Касагранда.

— Разумеется, — проговорил, улыбаясь, Теодоро. — А теперь скажи мне, какую политическую партию поддерживает твой брат?

— Раньше он, как и я, симпатизировал партии Пьетро Ненни, но потом перешел в компартию. Он тоже может быть полезен нам…

— Чем именно?

— Тем, что он держит в своих руках начальника полиции из провинции Сиена. А этот начальник может и мне, и вам помочь при оформлении разрешительных документов на открытие собственного дела.

— Да, ты прав: было бы неплохо воспользоваться его помощью. А чем твой Лео взял шефа полиции? Как он попался в его руки?

— Попался он на взятках от хозяина игорного дома, в котором работал Лео зимой. Ну, а брат ежемесячно возил ему в Сиену по указанию хозяина крупные суммы денег. И никто, кроме Лео, не знал об этой подкормке и установившихся между ними более чем дружеских отношениях. Поэтому шеф сиенской полиции готов всегда сделать для Лео все, что в его силах.

— И твой брат ни разу не воспользовался его возможностями?

— Только однажды. Это было в прошлом году. Как рассказывал Лео, начальник полиции помог оформить вид на жительство в Италии двум нашим родственникам-иммигрантам.

— Может он и мне поможет в получении итальянских документов для открытия собственного дела и оформления вида на жительство?

Касагранда отрицательно замотал головой:

— Нет, Сиена нам не поможет…

И агент стал объяснять, почему это невозможно. Оказалось, что в связи с большим наплывом после войны иммигрантов, перемещенных лиц и перебежчиков периферийные органы полиции здорово погрели руки на нелегальной выдаче различных документов, в том числе и для нежелательных лиц. Чтобы навести порядок в этом деле, иностранные консульства в Риме получили указания информировать МИД Италии о лицах, которым намеревались выдавать какие-то документы. Чтобы ликвидировать незаконное, нелегальное оформление паспортов и бойкую торговлю ими в полиции, правительство Италии приняло решение создать в стране шесть зон и направить туда из Рима специальных представителей МИДа, от которых местные полицейские органы должны были получать санкцию на оформление того или иного документа.

— Так что обращаться в Сиену к шефу полиции сейчас нет смысла, — констатировал Касагранда. — Попробуем решить эту проблему в самом Риме, но через другой канал…

— Перед отъездом в Италию, — продолжал Касагранда, — я познакомился в ресторане Монтевидео с одним уругвайским дипломатом. Он находился тогда в отпуске, а работал и работает сейчас консулом в Риме. При нем служат только близкие родственники — его сыновья. Посторонних на работу он не берет из тех соображений, чтобы никто не мог знать о его темных делишках.

— Не понимаю, зачем ты все это говоришь мне? — прервал его Теодоро. — Ты только что рассказывал об ограничении прав иностранных диппредставительств в выдаче паспортов, виз и других документов. Какой прок от твоего знакомого дипломата? Как хоть его зовут?

— Менендес. Я заверяю тебя, Теодоро, что прок будет, если нам удастся с ним подружиться, — не сдавался Касагранда. — У него хорошие связи среди влиятельных лиц Италии, в том числе в МИДе и МВД. Под покровительством знакомых ему сотрудников этих министерств он занимается незаконным оформлением побытных виз и зарабатывает на этом до шести тысяч долларов в месяц. В то время как консульская его зарплата составляет всего пятьсот долларов…

На лице Теодоро мелькнуло что-то похожее на тень изумления: ему пришла мысль подкупить этого уругвайского консула. И он не сдержался, чтобы снова не спросить:

— Но ты же противоречишь сказанному, что уругваец никого не подпускает к себе. И если это так, то откуда же тогда ты знаешь всю подноготную о нем? Или ты лапшу на уши вешаешь мне?

Касагранда от впервые услышанного им такого выражения засмеялся и, прикрывая ладонью рот, проговорил тихим голосом:

— Не хотел я признаваться, но ты вынуждаешь меня сделать это. В Монтевидео, как я уже говорил, мы хорошо посидели в ресторане, а потом он пригласил меня к знакомым подругам, и загуляли мы с ним надолго. Кутили два дня и две ночи, а перед расставанием он по пьянке рассказал мне все о себе. Его отец и предки были военными, принадлежали к профашистской клике диктатора Терры. Сам Менендес состоял в политической фракции генерала Бальдомира. И даже подружился с ним. При его поддержке он дослужился до генерального секретаря управления почт и телеграфа всего Уругвая. Когда Бальдомира избрали президентом, тот перевел его на консульскую службу в Афины, а затем в Испанию. Оттуда он перебрался в Италию. Из Мадрида привез с собой тридцатилетнюю содержанку Лулу. О ее существовании никто кроме меня не знает. Женщины — главная его слабость. Зарабатываемые им в Риме левые доллары уходят, как он признавался мне, на друзей из МИДа, МВД и девушек легкого поведения…

Понимая, что Касагранда имеет дело со случайным человеком — мотом, мошенником и проходимцем, Теодоро, умея держать свои эмоции под контролем, в который раз спокойно прервал его:

— Пойми правильно, меня не интересуют его проститутки, похождения в борделях и левые деньги. Скажи мне точно, будет ли толк, если как-то подобраться к нему с целью завязывания с ним дружбы? И как… с какой стороны, на твой взгляд, можно это сделать?

Здоровая склонность к авантюризму советского разведчика-нелегала подтолкнула его к мысли о возможности установления оперативного контакта с уругвайским дипломатом, который, судя по всему, располагал неплохими связями в Италии. Искусство жить на грани возможного — в этом был весь Теодоро.

— Толк от него будет, — ответил Касагранда, — но при условии, если вы согласитесь взять в свое дело его старшего сына Бебе. Недавно я встречался с Менендесом у него в офисе, и он мне говорил, что очень хотел бы, чтобы Бебе посвятил свою жизнь коммерции. Консул заинтересован в том, чтобы его сын приобрел в Европе коммерческий опыт у хорошего опытного специалиста. Таким специалистом для него, я считаю, вполне мог бы стать и ты, Хосе.

— Повторяю, я теперь — не Хосе, а Теодоро Кастро. Прошу не забывать об этом, — предупредил он и, понимая, что предлог для знакомства есть, добавил: — Пожалуй, я соглашусь с твоим предложением. Я возьму его сына в компаньоны, если он внесет свой финансовый пай в мое дело. Дай-ка мне адрес уругвайского консульства, я встречусь с Менендесом без твоего посредничества.

Касагранда назвал улицу, на которой располагалось уругвайское консульство, и рассказал, как к нему проехать.

— Но вербовать Менендеса я тебе не советую, — заметил агент. — Менендес — хитрая и подозрительная личность. Будь предельно осторожен с ним.

— А вот это я буду решать сам, — отмахнулся Теодоро и тут же распрощался с Касаграндой, договорившись с ним об очередной встрече ровно через месяц.

* * *

Уругвайский консул Менендес благожелательно принял Теодоро, который представился костариканским кофейным плантатором, и устроил ему настоящий допрос: почему он пришел к нему, а не в свое костариканское консульство, с какой целью и тому подобное. Теодоро пояснил, что его жена, имеющая уругвайское гражданство, хотела бы продлить визу в связи с продолжением длительного лечения на Апеннинах, что в связи с этим он вынужден теперь задержаться в Риме и поэтому хотел бы купить или арендовать небольшой особнячок в городе или пригороде столицы.

— Не могли бы вы посоветовать, — спросил он, — к кому обратиться мне по этому вопросу? С незнакомыми посредниками мне не хотелось бы иметь дело… В конце концов, я готов даже дать комиссионные тому, кто согласится мне помочь.

Расчет разведчика был прост: соблазнится или нет жадный до денег консул на получение комиссионных от предстоящей сделки. «И если согласится, пойдет на эту хитрую уловку, то будет в моих руках», — подумал Теодоро.

Сделав паузу, уругваец несколько секунд обдумывал его предложение, потом сказал:

— Вы правы, среди итальянских маклеров немало жуликов и проходимцев. — Понимая, что может на подобной сделке заработать неплохие комиссионные, он снисходительно заметил: — Что ж, я попробую вам помочь через ваше же консульство в Ватикане. Почетным посланником вашей страны является известный на Апеннинах человек, с которым я давно уже поддерживаю дружеские отношения…

— Он тоже костариканец?

— Нет, он — итальянец, родной племянник Папы Пия Двенадцатого, полковник папской гвардии, принц Джулио Пачелли. Между прочим, он возглавляет здесь ряд крупных фирм и является председателем акционерного общества железных дорог Юга Италии. Он же — советник газового общества, президент директората компании ватиканского торгового флота и посредник между Ватиканом и банками Западной Европы…

Услышав это, Теодоро от идущего ему в руки счастья установить контакт с племянником Папы Римского внезапно закашлялся. Менендес, словно угадав его мысли, произнес:

— Так что проблем с продлением визы для вашей супруги не будет. Подберем мы и вам в собственность особнячок. Если захотите, могу вас познакомить с Джулио Пачелли. Хотя вы, как состоятельный костариканец и известный в своей стране плантатор, обязаны сами представиться консулу.

Бонефиль Кастро слегка покраснел: ситуация с установлением нужного разведчику контакта складывалась лучше не придумаешь. Играя роль безразличного, особо не заинтересованного в этой встрече человека, он равнодушно взглянул на Менендеса, поежился и без пафоса произнес:

— Я не буду возражать, если организацию этой встречи вы возьмете на себя, но за мой счет в любом ресторане.

Консул закивал головой и вежливо обронил:

— Заходите ко мне вместе с супругой через неделю. К этому времени у меня будет готова ее продленная виза, и я сообщу вам, когда мы можем встретиться с Пачелли…

Уругвайский консул выполнил свое обещание: он оформил визу и заказал столик в ресторане «Ля Чистерно». Вместе с принцем Пачелли туда пришел и его друг Константине Джулио — директор ватиканской биржевой конторы «Обменное бюро» из министерства, ведавшего папской агентурой в колониальных и зависимых странах.

Познакомившись, они пили изысканные вина «Вердиккио» и «Кьянти», вели неспешный разговор на отвлеченные темы, много шутили и курили. Потом, когда уже захмелели, Джулио и Пачелли начали перекрестно расспрашивать гостя, выясняя его биографические данные. Строго придерживаясь отработанной легенды, Теодоро рассказал им, что родился в небольшом костариканском городке Алахуэле, что отец не по-джентельменски рано бросил мать. Когда подрос, то почувствовал себя ущербным как незаконнорожденный. Не выдержав насмешек сверстников, знавших, что он — побочный сын, тайно уехал в Чили. Безвыездно жил в Сантьяго двадцать лет, занимался торговлей и коммерческой деятельностью. В 1945 году из-за тяжелого экономического положения в Чили вынужден был перебраться в Бразилию, там он тоже создал собственное дело по реализации кофе. Нажив небольшой капиталец, решил посмотреть белый свет: по туристической путевке отправился в Уругвай, где и познакомился с сеньоритой Инелией Идалиной дель Пуэрто Невес. Оформив с ней брак, вернулся в Рио-де-Жанейро. Через год у них родился сын, но вскоре он умер от порока сердца. Чтобы забыться от постигшего их горя, решили переменить обстановку и уехали во Францию. Но и там Инелия не могла забыть смерть сына и тяжело заболела. Ее лечение затянулось на целый год. Решив просить у Бога милости утешения и выздоровления, поехали в Рим, в храм Святого Петра.

— В Италии средиземноморский климат пошел на пользу жене, здоровье ее стало быстро улучшаться. Учитывая это обстоятельство, — продолжал Теодоро, — а также нашу любовь к вашей стране и благоприятно складывающуюся коньюктуру на внутреннем рынке, мы хотели бы остаться на несколько лет в Италии и обзавестись здесь выгодным для нас бизнесом…

— Каким именно? — заинтересовался принц.

— В самое ближайшее время я намереваюсь заняться организацией собственного коммерческого дела. Это будет небольшая экспортно-импортная фирма по продаже лучших сортов коста-риканского кофе в Италию, аргентинского ладана в Ватикан и уругвайской шерсти в соседние с Италией страны. А из Европы я буду экспортировать в Латинскую Америку необходимые ей промышленные товары, сельхозмашины, химическую продукцию и различное оборудование для заводов и фабрик.

Увидев в костариканце настоящего коммерсанта и человека образованного, с ясными мыслями и лукавым юмором, принц Пачелли пообещал ему заключить первую пробную сделку на поставку для Ватикана 150 мешков кофе самых лучших сортов.

— И, пожалуйста, не торопись с организацией фирмы, — предупредил его Пачелли. — Получи сначала разрешение на жительство, подбери состоятельных, честных соучредителей. А мы, — то есть я, Джулио и Менендес, — поддержим тебя, когда надо. И может быть, кто-то из нас даже войдет в компаньоны к тебе…

После встречи в ресторане «Ля Чистерно» Менендес стал чаще встречаться и общаться с Теодоро, они вместе теперь обсуждали различные коммерческие проекты и вскоре у них завязалась дружба настолько крепкая, что они начали дружить семьями. Теодоро постарался также завоевать симпатии его взрослых сыновей. Одного из них — Бебе — консул усиленно навязывал Кастро взять в компаньоны на правах первого лица.

— Ты же все равно не сможешь открыть фирму только потому, что находишься здесь как турист. По итальянским законам это можно сделать только совместно с гражданином Италии или с перманентным иностранцем, каковым и является мой старший сын…

Хитрый уругвайский дипломат хотел по-дружески облапошить костариканского коммерсанта — получить его согласие на то, чтобы экспортно-импортная фирма была оформлена на Бебе и принадлежала ему, а Теодоро был бы лишь его соучредителем. Но Бонефиль Кастро был тертый калач:

— Нет, Менендес, так дело не пойдет! Если ты хочешь, чтобы твой сын работал в моей фирме и стал бы впоследствии таким же коммерсантом, как я, ты должен помочь мне через своих друзей в МИДе или в МВД получить поскорее побытную визу. А если ты не сделаешь этого, то я возьму в соучредители Джулио или Пачелли. Ты сам слышал, что они готовы поддержать меня и войти в дело. И один из них, ты знаешь, уже заключил сделку со мной на сто пятьдесят мешков кофе.

— Но побытная виза не дается даром, — пробормотал Менендес. — Кое-кому я должен в этом случае дать на чай.

— Вот это уже другой разговор! Я готов отблагодарить кого угодно и как положено.

— Если ты согласен пойти на это, я попробую помочь тебе.

Теодоро кивнул и тут же отсчитал консулу тридцать тысяч лир.

Через два дня уругвайский дипломат сообщил Бонефилю Кастро о том, что побытная виза выдается только после трехкратного продления туристической визы и что он продлил ее уже на второй срок.

Поняв, что консул ведет с ним нечестную игру, присваивая себе тридцать тысяч лир, Теодоро, разыграв роль обманутого человека, предупредил его:

— В следующий раз никаких чаевых не будет. Если ты подкормил моими лирами МВД или римскую полицию, то почему же они не оформили сразу побытную визу? Разве не для этого давалась взятка? А туристскую визу я мог бы и сам без каких-либо прикупок продлить в соответствии с местными законами. Не буду больше упрекать тебя в чем-то, но я разуверился в тебе — ты ненадежный и необязательный человек. Я сожалею, что ты сам перекрываешь дорогу своему сыну, которого я действительно хотел было взять в компаньоны, а теперь — нет, он мне не нужен.

Почувствовав, что костариканский коммерсант разгадал его уловку, Менендес начал оправдываться:

— Моя ошибка в том, что я передал деньги не самому Фиори[99], которого я не мог вчера застать, а его маршало[100], с которым я тоже поддерживаю хорошие отношения.

— Меня не интересуют сейчас ваши ошибки, сеньор Менендес. Мне был важен конечный результат. Но его нет, и это меня огорчает, — упрекнул его Теодоро.

Чтобы как-то искупить свою вину и вернуть благорасположение костариканца, уругвайский консул предложил Теодоро посетить вместе с ним открывающуюся в Милане международную выставку и вручил ему официальное приглашение.

— Я познакомлю тебя там с руководителями солидных коммерческих компаний, которые могут пригодиться для заключения сделок на поставку итальянских товаров в Латинскую Америку, — продолжал уговаривать его консул. — Познакомлю с Джузеппе Тиччи — основателем и генеральным секретарем итало-американской торговой палаты. У него, как ни у кого другого, самые обширные коммерческие связи в Италии и других странах мира.

— Ну, если он такой самый-самый, как ты говоришь, то я готов поехать с тобой в Милан, — согласился Теодоро: он не мог позволить себе упустить возможность использовать международную выставку в интересах разведки — для завязывания полезных контактов и укрепления своей легенды и биографии.

— Не исключено, что профессор Тиччи, который является еще и почетным консулом Коста-Рики, может согласиться, если ты предложишь ему стать твоим соучредителем…

— Хорошо, я переговорю с ним…

* * *

На выставке в Милане уругвайский консул Менендес оказал Теодоро неоценимую помощь в наведении мостов с представителями деловых и финансовых кругов Италии и Ватикана, дипломатами разных стран, юристами и бизнесменами. По итогам первой разведывательной поездки в Милан Бонефиль Кастро составил и направил исполненную тайнописным текстом докладную записку в Москву. В ней он сообщил:

«…За четыре дня работы выставки я познакомился более чем с тридцатью ее участниками и гостями. Называю вам самых ценных и многообещающих контактников по линии ПР:

1. Джулио Пачелли — племянник Папы Римского, по возрасту старше меня на два года. Известный ватиканский деятель с широкими связями в церковных и светских кругах Италии и Европы, полковник папской гвардии. Он сам предложил помощь при заключении экспортно-импортных сделок. О доверии ко мне свидетельствует его приглашение на почетную трибуну в день открытия «святого года», который я уже встретил в обществе рыцарей «Мальтийского креста» и ордена «Святого гроба».

2. Джузеппе Тиччи — влиятельный в коммерческих и деловых кругах Италии экономист. Профессор Римского университета, генеральный секретарь итало-американской торговой палаты. Располагает обширными связями среди крупных акул бизнеса. Он же — главный редактор экономического журнала «Мондо Аперто», финансируемого американскими фирмами. Постоянно привлекается правительством в качестве эксперта при заключении международных торговых договоров. Ярый антикоммунист, но и американцев недолюбливает. Меня он воспринимает как перспективного коммерсанта. Обещал прямое содействие в создании экспортно-импортной компании, войти в дело на правах соучредителя и принимать активное участие в заключении выгодных торговых сделок с инофирмами.

3. Джулио Константани — 55 лет, директор обменного бюро так называемой «Конгрегации по пропаганде веры» — это одно из ватиканских министерств, которое ведает в Святом престоле папской агентурой, находящейся в колониальных и зависимых странах. Через него мне небольшими суммами пересылают из Швейцарии валюту, у него я меняю ее на лиры по выгодному мне курсу «черной биржи».

«Большая тройка» в лице Пачелли, Константани и Тиччи по своему положению и влиянию на Апеннинах может содействовать организации моего надежного прикрытия — созданию торговой фирмы, ее успешному функционированию с первых дней и более ускоренному получению побытной визы, без которой я не могу пока оформить на свое имя лицензию на внешнеторговую деятельность. А без этого не может быть и речи о прочной легализации. То, что я установил контакт с такими высокопоставленными чиновниками, это, несомненно, большая удача. Ссылка на них при решении любых вопросов действует магически и открывает мне двери в большой бизнес.

4. Уругвайский консул Менендес — демократ проамериканского направления, ненавистник коммунизма, рвач и взяточник, нудный пошляк и бабник. Может быть, поэтому он и располагает обширными связями среди различных слоев итальянского общества, в том числе и в дипломатических кругах иностранных представительств. Учитывая возможность выхода через него на нужных разведке лиц, я вынужден терпеть этого негодяя, быть всегда осторожным с ним и не менее хитрым, чем он. Мало того, мы дружим семьями. Луиза тоже вынуждена терпеть его, хотя в душе ненавидит этого надоедливого и болтливого дипломата. Она прекрасно понимает, что надо поддерживать хорошие отношения, потому что сам консул и его семья работают на наше прикрытие. Это во-первых. Во-вторых, поверив в то, что я — богатый кофейный плантатор и опытный коммерсант, он выдает меня за состоятельного человека при знакомстве с людьми своего круга и со своим ближайшим окружением.

Подтверждением того, что я не вызываю у него каких-либо сомнений или подозрений, является назначение меня с 1 января 1950 года почетным секретарем генконсульства Уругвая.

5. Карло Пачелли — главный юрисконсульт Ватикана, представитель итальянской авиакомпании «ЛАИ».

6. Фернандо дель Фабро — опытный инженер-машиностроитель, 1913 года рождения, инициатор создания итало-уругвайского банка и руководитель экспортно-импортной компании ISAI. В нее входят 16 южноамериканских импортеров мяса в Италию. Дель Фабро принадлежат бокситовые копи в Истрии[101]. Он заключил ряд договоров с Министерством обороны на реконструкцию авиабаз и постройку казарм для солдат. Для осуществления этого проекта предложил мне высокооплачиваемую работу, но я без вашей санкции вынужден был отказаться.

7. Адвокат Марио Тиццани — 50 лет. Активный участник партизанской борьбы. После окончания войны пошел служить в полицию. В настоящее время начальник политической разведки Сиенской квестуры. Его друг и коллега, работающий в Генуе, занимается подпольно оформлением загранпаспортов за 160 американских долларов. Считаю целесообразным воспользоваться возможностью приобретения у него образцов различных документов. Для этого планирую маршрутировать в Геную агента Касагранду.

8. Винченцо Сарачини — 39 лет. Двадцатый год служит в отделе иностранцев столичной полиции. Имеет старший унтер-офицерский чин «маршало», то есть правая рука начальника римской квестуры по работе с иностранцами.

Через руки Сарачини проходит большая масса документов, все визы и вся информация по прибывшим иностранцам в Италию. От него можно «втемную» получить многое, но действовать надо очень осмотрительно, ибо это хитрая полицейская крыса. Отношения с ним хорошие: он может для меня сделать все, что нужно — в случае надобности звоню ему на квартиру в любое время суток.

9. Барон Умберто Корви — костариканский консул в Ломбардии. В первые дни нашего знакомства на Миланской международной выставке он основательно прощупывал — кто я, откуда и кого из костариканцев знаю. По-видимому, его экзамен я выдержал: у нас установились довольно хорошие личные и деловые отношения. Через некоторое время предложил мне стать официальным представителем Миланской торговой палаты по установлению коммерческих контактов со странами Латинской Америки.

История этого человека такова. Он — итальянец, работал в импортно-экспортном бизнесе долгие годы, потом стал дипломатом. Антифашист, не любит немцев, недолюбливает американцев. Иногда проскальзывают нотки симпатии к нам. По его рассказам, во время боевых действий в Милане он вычистил один квартал от фашистов, список которых передал советским партизанам для их ликвидации.

Умберто — барон чистых кровей, пользуется в торговых кругах Милана огромным авторитетом. Как и многие консулы из числа итальянцев, успешно приторговывает визами и паспортами. Со мной очень осторожен. Меня он считает человеком с большим влиянием в Коста-Рике и потому опасается, что я могу занять его место, однако я убедил его, что не собираюсь этого делать. Консул Умберто может быть полезен для моего прикрытия. Если вы согласны, контакт с ним буду развивать и укреплять.

10. Полковник Флавио. Ему 50 лет. Он является генсекретарем римского Комитета помощи военным сиротам. На этой работе неплохо нажился: половину денег, которые выделяли англичане на помощь сиротам, клал себе в карман. К русским относится враждебно, к американцам — критически, к англичанам — плохо. Преклоняется перед моим «коммерческим» талантом. Считает, что, поддерживая связь со мной, он сможет в будущем много заработать. Сейчас у него есть возможность получить концессию на табачную лавку на главном римском вокзале Термини. Эта концессия считается в Риме самой выгодной и надежной. Прошения о концессии подали более 160 человек. Если я войду в его дело в качестве компаньона, то мне придется внести восемь тысяч долларов США.

Но поскольку ни я, ни полковник Флавио не желаем превращаться в табачников, то мы можем сдать концессию в аренду и шесть месяцев спустя не только вернуть затраченный капитал, но и обеспечить себе ежемесячный процент с прибыли в 200–250 долларов.

Учитывая, что это дело надежнейшее и проверенное, убедительно прошу вас выделить мне для этой операции указанные 8 тысяч долларов.

11. Альберто Симон — крупный импортер колониальных товаров. Я заинтересован в его импорте из Бразилии и Югославии.

Выводы, предложения и просьбы:

1. С помощью уругвайского консула Менендеса я создал себе в Риме репутацию солидного, состоятельного человека с не менее прекрасным прошлым в Коста-Рике, Аргентине, Чили и Бразилии. Это реноме нам с Луизой удается пока поддерживать: ведем, вернее, делаем вид, что ведем сибаритский, как положено на Апеннинах, образ жизни. Однако с подобного рода блефом нужно кончать. Строить здание фирмы, то есть моего прикрытия, надо на солидной основе. Вы должны поддержать меня в этом, то есть оказать практическую помощь в деле создания самостоятельной внешнеторговой фирмы как наиболее удобного «флага» для прикрытия моей разведывательной деятельности и проведения вербовочной работы под «чужим флагом». Поскольку Коминтерн прекратил свое существование, я буду вербовать под «флагом» своей фирмы. Следует также иметь в виду, что я нахожусь сейчас в весьма благоприятных условиях: в мае мне должны после трехкратного продления туристической визы выдать побытную визу. И вот тогда я начну оформлять лицензию на внешнеторговую деятельность.

По моим подсчетам, мне сейчас необходимо иметь начальный капитал в 30 тысяч американских долларов. Половину суммы я должен положить на свой счет в двух швейцарских банках. Вторую половину обязан держать на виду в итальянском банке для завоевания доверия среди местных предпринимателей. Кроме того, прошу еще 30 тысяч долларов для открытия и функционирования туристского общества под названием «Эсперсия». Оно было широко известно в Италии до начала Великой Отечественной войны. Чтобы восстановить деятельность «Эсперсии», надо приобрести патент. Для этого потребуется не менее 15 тысяч долларов и столько же на аренду помещения под офис. Прошу также решить вопрос и о возможности моего вхождения в качестве компаньона в табачное дело полковника Флавио.

2. Необходима кадровая помощь для развертывания разведывательной работы. Покаже мои оперативные возможности ограничены только тремя «штыками»: я, Луиза и Касагранда. Этого явно недостаточно. Мне нужен сейчас помощник для конспиративной проверки связей и разработки кандидатов на вербовку, а еще один — для курьерской связи, потому что Луиза, как только будет открыто «собственное дело», займется финансовыми вопросами, протокольными мероприятиями, ведением и учетом документации. Предложение: ранее созданный мною в Латинской Америке агентурный аппарат не пострадает, если оттуда будут переброшены в Италию мечтавшие вернуться на родину агенты Гальярдо и Моранди.

3. Финансовый отчет о расходовании денежных средств за истекшие полгода будет направлен курьерской связью в зашифрованном виде через две недели.

4. И последнее. Прошу сообщить о состоянии здоровья моего отца и матери Луизы, а также о возможности установления переписки с ними.

Макс.

18.04.50 г.»

Через два дня после отправки в Центр докладной записки Теодоро Кастро получил от уругвайского консула Менендеса новую сногсшибательную информацию о том, что итальянское правительство замышляет грязную провокацию против неугодных советских дипломатов и местной компартии с целью ее запрещения. Для этого в Риме и в некоторых областях и провинциях планировалось открыть склады с оружием и под предлогом того, что из них было, якобы, похищено оружие итальянскими коммунистами для готовящегося вооруженного восстания под руководством аккредитованных в Италии сотрудников советских учреждений, арестовать подозреваемых советских дипломатов, а компартию запретить и загнать ее на долгие годы в подполье.

В тот же день Теодоро сообщил об этом в Москву. В разведцентре его донесению придали самое серьезное значение и под грифом «совершенно секретно» срочно направили информацию в несколько адресов:

«Экз. № 1 т. И. В. Сталину

Экз. № 2 т. В. М. Молотову

Экз. № 3 т. Г. М. Маленкову

Экз. № 4 т. А. П. Берии

Экз. № 5 т. А. И. Микояну

Экз. № 6 т. А. М. Кагановичу

Экз. № 7 т. Н. А. Булганину

Экз. № 8 т. А. Я. Вышинскому

Комитет информации при МИД СССР располагает сведениями о том, что правительственные органы Италии готовят широкомасштабную операцию против местной компартии и советских дипломатов. Организаторы акции намерены обвинить КПИ и нескольких неугодных для тайной полиции советских дипломатов в подготовке вооруженного восстания с целью свержения правительства де Гаспери.

Намечаемую акцию предполагается использовать как предлог для официального запрещения деятельности оппозиционной партии.

Аналогичное сообщение о готовящейся в Италии крупной провокации против КПИ и наших граждан получена из Англии.

В. Зорин[102]

20.04.1950 г.»

На записке наложена рукой Сталина резолюция:

«т. В. С. Абакумову

1. Нам нужны исчерпывающие сведения о таких акциях. Кто именно их готовит и когда конкретно намечается их осуществление;

2. В дальнейшем о подготовке подобных грязных акций надо оперативно информировать посла М. А. Костылева, но не через Москву, а напрямую, в самом Риме».

* * *

После тщательного, детального изучения и анализа всех предложений и просьб, изложенных в докладной записке разведчика-нелегала, был составлен план мероприятий, который доложили министру госбезопасности СССР Виктору Абакумову. В плане мероприятий сообщалось:

«Рассмотрев предложения Макса, полагали бы целесообразным:

1. Считать, что основной задачей Макса остается упрочение своего положения в Италии, создание хорошего прикрытия и налаживание четкой связи с нами.

2. Одобритъ знакомства Макса с перечисленными в его докладе лицами; дать указание не разбрасываться в связях, выбирать в качестве своих знакомых только солидных лиц, представляющих действительный интерес как с точки зрения укрепления положения Макса, так и в разведывательном смысле. Макс должен пока ограничиться только изучением этих людей, использованием их для укрепления своего положения и получением от них информации «втемную». Указать Максу, чтобы он не торопился с развитием разведывательной активности.

3. Ассигновать Максу на прикрытие 15 000 долларов, в том числе и на создание фирмы. Макс должен обеспечить равномерное, на паевых началах участие остальных компаньонов в создании фирмы и проводить только рентабельные экспортно-импортные сделки.

4. Согласиться с предложением Макса об отзыве Гальярдо из Аргентины и тщательно разработать легенду их знакомства.

5. Указать Максу, что для Касагранды мы считаем более желательным не открытие собственного дела, а выбор такого занятия, которое позволило бы ему свободно передвигаться по стране и выезжать за границу, например, в качестве коммивояжера.

6. Сообщить Максу, что получение итальянских документов через брата Касагранды и знакомого ему полицейского в Сиене преждевременно. Предложить изучить этот вопрос более тщательно и представить нам более подробные данные по своему коммерческому делу. Указать при этом Максу, что он не должен повторять своих прежних ошибок в приобретении агентуры, основываясь лишь на родственных связях агентов, что приведет неизбежно к такому положению, когда агенты будут знать друг друга.

7. Сообщить Максу, что с его предложениями по поводу Моранди согласны и что мы сами дадим ему необходимые указания через Бланко.

8. Разрешить Максу посылать с почтой в Швейцарию или Вену Касагранду и дать ему соответствующие явки.

9. Известить Макса, что его отца посещал лично Бланко, что отец болеет и испытывает некоторые материальные затруднения. Что нами дано указание еще раз посетить отца Макса и передать ему 800 долларов. Адрес для переписки Луизы с ее родственниками передадим ему лично в Риме.

10. Организовать связь с Максом следующим порядком:

а) передать Максу на явке в Риме тайник и условия сигнализации для связи с римской резидентурой;

б) направлять к Максу раз в два месяца курьера из Вены или Швейцарии;

в) раз в два месяца Макс должен попеременно в Австрию или Швейцарию посылать своих курьеров Касагранду и Луизу или даже выезжать туда самому.

11. К 1 июня разработать план формирования резидентуры Макса и конкретизировать ее задачи.

А. Коротков»

Министр госбезопасности, внимательно прочитав план мероприятий, приложил к нему именной «язычок»[103] и написал резолюцию для руководителя внешней разведки:

«т. Савченко С. Р.

1. За успешно проведенную на первой стадии легализацию прошу объявить «М» благодарность;

2. Необходимо нацелить «М» на изыскание возможностей более глубокого проникновения в Ватикан с целью вскрытия его враждебной деятельности против СССР и стран народной демократии;

3. Под предлогом выяснения возможности заключения торговых сделок проработать вопрос о целесообразности поездки «М» в страну клики[104].

В. Абакумов

28.04.50 г.»

С учетом задач, вытекавших из плана мероприятий, и замечаний министра госбезопасности до Теодоро Кастро были доведены следующие указания Центра:

пересмотреть все свои связи, приобретенные через Менендеса, Пачелли и Умберто Корви, поддерживать контакт только с тем, кто может быть полезен нам. От вербовок пока воздержаться, использовать контакты только «втемную»;

по имеющимся данным, полковник Флавио, работая консулом в Турции, являлся итальянским разведчиком. Учитывая это, считаем нецелесообразным вступать в компаньонство с ним;

курьерскую связь с Австрией и Швейцарией осуществлять один раз в два месяца. Информационные материалы передавать только тайнописью. Наноситься она должна раствором гипосульфита пятипроцентной концентрации;

просим избегать хранения дома курьерской почты и других оперативных материалов;

при встречах с курьерами, если они окажутся даже вашими знакомыми, разговоров с ними не вести — должна быть только безмолвная передача оперативных материалов.

Ознакомившись с рекомендациями московского разведцентра, Теодоро был приятно удивлен, что почти все его предложения были приняты. В середине лета он и Луиза получили, наконец-то, документы, дающие право на бессрочное проживание в Италии. Это позволило ему вплотную заняться организацией «собственного дела» — экспортно-импортной компании под названием «Тико», которая расшифровывалась по первым буквам его имени и фамилии — «Теодоро и К». В соучредители ее он взял старшего сына уругвайского консула. В ответ на это Менендес назначил костариканскому коммерсанту небольшое жалование, соответствующее должности первого секретаря консульства, и обязал второго сына и дочь оказывать фирме помощь на безвозмездной основе в обработке поступавшей в адрес «Тико» корреспонденции и подготовке ответов на нее. Через некоторое время его скромный офис стали посещать деловые люди из других стран, что позволяло ему устанавливать новые разведывательные контакты. Вместе с тем рос и объем почтовой переписки с фирмами из Африки, Европы, Латинской Америки, Среднего и Ближнего Востока.

Невзирая на то что «акулы» бизнеса могут расставить для него свои ловушки и что по мере расширения коммерческих связей увеличиваются финансовые риски и множится фактор непредвиденности, Теодоро продолжал уверенно продвигаться вперед. При этом он рассчитывал не только на поддержку влиятельных в коммерческих кругах Италии принца Джулио Пачелли и председателя итало-американской торговой палаты Джузеппе Тиччи, но и на свой ум и опыт в ведении бизнеса в странах Латинской Америки. Если же возникали какие-то серьезные трудности, то уже с помощью этих влиятельных партнеров оперативно находил эффективные и безупречные решения.

Занимая свою определенную нишу в деловых кругах Италии, Теодоро следил за тем, как о нем отзывается окружение, для которого он был вначале «никто», — именно это и заставляло его не просто шевелиться, а постоянно трудиться с утроенной энергией. И только благодаря этому его экспортно-импортная компания «Теодоро и К» быстро набирала обороты и в рекордно короткие сроки — уже к концу 1950 года — превратилась в солидную торговую фирму, разрабатывавшую более шестидесяти коммерческих операций с пятьюдесятью фирмами из двадцати двух стран. А сначала Нового года она стала давать прибыль, что позволило ей иметь шикарный офис на Пьяццо Салюстио, 24. За вклад в успешное развитие внешнеэкономических связей Италии с Коста-Рикой Теодоро Кастро был награжден орденом Святого Андрея и специальным дипломом итальянской торговой палаты. Но более важным для Теодоро событием, поднимавшим его авторитет в деловых кругах, явилось назначение его делегатом от Коста-Рики на итало-американскую конференцию экспертов по международной торговле в Падове. На ней он по просьбе организаторов произнес не хвалебно-патетическую, а сугубо прозаическую, деловую речь, после которой все, кто знал его, стали называть почетным итальянским титулом «командаторе»[105]. Авторитет его в коммерческих кругах стал расти как на дрожжах.

«Сегодня мое положение в Италии куда крепче, чем было к концу прошлого года, — сообщал он в Центр. — Это, конечно, не значит, что мне нечего опасаться. Риск в моей работе остается, но я считаю, что он всегда был и остается неотделимой частью жизни любого разведчика. Думаю, что я должен в любой момент идти на мотивированный риск. В моих случаях он пока оправдывает себя».

* * *

Фирма «Тико», руководимая советским разведчиком-нелегалом, продолжала успешно развиваться. Казалось бы, можно было успокоиться, постепенно отходить от коммерческих дел и переключаться только на разведывательную работу. Но не таков был моторный «костариканец», чтобы останавливаться на достигнутом. Когда из Аргентины возвратился агент Гальярдо, он предложил Кастро заключить выгодную сделку с итальянской компанией «Омера».

— А чем она привлекательна для бизнеса? Расскажи мне все об этой фирме.

Гальярдо сообщил, что «Омера» специализируется на производстве так называемого «ДAS» — прибора, который позволял на ходу поезда или машины в случае выхода из строя тормозов восстанавливать их в движении и тем самым предупреждать крушения и аварии на железных и автомобильных дорогах. Что это тормозное приспособление было нелегально завезено в Аргентину и испытано там, в военном ведомстве, где оно получило высокую оценку.

— Затем оно было испробовано в Бразилии и Уругвае, — продолжал Гальярдо. — Результат тот же — положительный. И аргентинцы, и бразильцы, и уругвайцы готовы производить «ДAS» на своих предприятиях, но у них нет патента на это итальянское изобретение. Фирма «Омера», я наводил справки, готова продать этот патент и я с удовольствием купил бы его на три страны — Аргентину, Бразилию и Уругвай, но, к великому сожалению, мне не хватает двух тысяч долларов на его приобретение…

— Что ж, я готов помочь тебе финансами, но при условии: уступаю тебе сделку лишь на одну страну. На остальные две — патент приобретаю я…

— И на какую же страну я могу заключить договор?

— Только на Уругвай.

— А почему не на Аргентину? — в задумчивости скользя глазами по хитрому лицу Теодоро, огорченно спросил Гальярдо.

— Потому что ты мне нужен здесь и в Уругвае. Я хотел бы, чтобы ты взял на себя обязанности переговорщика от имени моей компании «Тико» на возможность закупки в Уругвае большой партии мяса и льняного семени. Условия предлагаемой сделки таковы: они поставляют мясо и льняное семя, а итальянцы на бартерной основе строят им и оборудуют станками цементный завод и фабрику, перерабатывающей отходы льна. По всем этим вопросам мы уже ведем переписку с уругвайскими предпринимателями. Можешь сейчас ознакомиться с документами в моем офисе. Но прежде чем появиться в нем, надо сначала отработать легенду нашего знакомства. Она должна быть короткой и простой.

— А чего ее отрабатывать, если она, можно сказать, лежит на поверхности.

— Ну, тогда показывай мне эту поверхность и что лежит на ней, — скаламбурил Теодоро.

— Пожалуйста. Мы познакомились в Чили после войны в Европе на коммерческой основе и в последующие годы реализовали несколько крупных сделок в Аргентине, Уругвае и Чили.

Теодоро кивнул.

— Хорошо, меня эта легенда устраивает. А теперь по дороге к офису поговорим о других выгодных для тебя предложениях, которые завязаны на Аргентину. Речь идет об оформлении контракта через твою и мою фирму на поставку тридцати тысяч тонн западногерманского цемента в Буэнос-Айрес. Второе предложение связано с поставкой нескольких сотен тысяч банок аргентинских рыбных консервов в Швейцарию. Если мы реализуем эти две сделки, то каждый из нас будет иметь два процента от общей суммы контракта. Проценты небольшие, но, как говорят, курица по зернышку клюет, а яйца крупные несет. Так и мы с тобой будем понемногу обогащаться. И еще я предлагаю тебе стать контрагентом моей компании «Тико» в странах Южной Америки. На этом ты тоже сможешь неплохо зарабатывать…

Гальярдо криво улыбнулся. Это насторожило Теодоро:

— Ты чего так кисло улыбаешься?

— Да вот смотрю я на тебя и удивляюсь, как ты на моих глазах, словно хамелеон, меняешься. В течение двух-трех минут ты бываешь совершенно разным, в тебе всего столько перемешано, что я иногда сомневаюсь — ты ли это.

— Не ты один говоришь мне об этом. Но я — не хамелеон, который легко меняет свою окраску, свои мнения, взгляды и симпатии. По моему убеждению, человек не обязан вписываться в какие-либо параметры и стандарты. И не обязан ехать по общей колее. Это во-первых, а во-вторых, каждый человек состоит из трех разных лиц.

— А это как понимать?

— Первое, каким я сам себя представляю. Второе, каким ты представляешь меня, и третье, какой я есть на самом деле.

— Получается, как в театре: один актер играет несколько ролей в разное время с одним напарником или с группой актеров…

— И вот таким актером мне приходится быть не только в коммерческих делах, но и в других… В каких — ты сам знаешь.

Гальярдо после долгого, почти четырехлетнего перерыва в общении с бывшим аргентинцем Хосе Ротти, а теперь ставшим костариканцем Теодоро Кастро убедился, что тот обладает незаурядными артистическими способностями, умением быстро приспосабливаться к жизни в новой стране и действовать в ней как ни в чем не бывало: спокойно и осторожно.

Теодоро, действительно, являл собой человека весьма оригинального и неповторимого во всех отношениях. Темные, резко выделявшиеся на светлом лице усы подчеркивали всегда лукавый, насмешливый прищур веселых глаз. И что удивительно: если в Латинской Америке он был похож чуть ли не на всех латиноамериканцев, то в Италии он, вне всякого сомнения, походил на итальянца, поражавшего всех горячим, южным темпераментом и своими неожиданными идеями, которые, словно вихрь, налетали на него и также быстро уносились прочь. Его изысканная манера поведения делала его похожим и на итальянского принца, и на богатого коста-риканского плантатора с естественными для него барскими манерами. Он мог запросто сойти за звезду киноэкрана и за молодого дипломата, за крупного бизнесмена и за журналиста-международника любой европейской страны. Он впечатляюще смотрелся бы во фраке и за дирижерским пультом, и все это потому, что в нем ничего не было «моно», — это была многогранная личность с поочередно сменявшейся гаммой эмоций и чувств.

В Италии Теодоро привык с некоторого времени общаться в светском обществе, предпочитал хороший коньяк и гаванские сигары, а в дружеских беседах по вечерам он опирался на свою интуицию, часто прибегая к невинной выдумке и анекдоту. Благодаря этим качествам и исключительному умению распознавать окружавших его людей, он сумел войти в хорошие отношения с представителями влиятельных итальянских и ватиканских кругов, что давало ему возможность сочетать полезное как для коммерческой, так и для разведывательной деятельности.

* * *

Из докладной записки Макса в Центр:

«…Положение с моим прикрытием упрочилось. Можно считать, что я теперь полностью легализовался. Моя экспортноимпортная компания «Тико» стала прибыльной и весьма известной в деловых кругах Европы.

В римской полиции я значусь иностранным коммерсантом с довольно-таки престижными титулами: «командаторе», «постоянный представитель итало-американской торговой палаты от Коста-Рики», «секретарь уругвайского генконсульства».

О Ватикане. Это хотя и самое маленькое в мире государство, но ведет оно самую активную враждебную работу против СССР и стран народной демократии. Оно занимает всего 44 гектара с населением в 455 человек. Среди ватиканцев 48 кардиналов, постоянно проживающих в Риме, 253 дипломатических представителя католической церкви, 78 швейцарских гвардейцев, ежедневно заступающих в дозор возле собора Святого Петра, 43 религиозных и 44 светских деятеля.

Это карликовое государство имеет свой герб с изображением двух скрещенных ключей. Одним ключом католическая церковь как бы запирает свои сокровенные тайны, в основном финансовые дела, а другим — как бы открывает доступ ко всему, что может интересовать католическую церковь.

Ватикан создал разветвленную разведывательную сеть, действующую во всех уголках мира. Какой-либо специальной разведывательной организации в системе государственных органов Ватикана не существует, она фактически включает в себя всю церковную иерархию.

Информация в Ватикан поступает по самым различным каналам: от разных светских католических организаций и политических партий католиков, а то и просто от простых граждан-католиков, от приходского священника, высших чинов католической церкви на местах, через монашеские ордена, от специальных уполномоченных римского папы (нунциев-послов, интернунциев-посланников, легатов-посланников) и специально засланных с разведывательными целями священников-шпионов.

В посланиях к священникам католической церкви папа Пий XII постоянно требует, чтобы все католические организации, монашеские ордена и все священнослужители максимально использовали свои возможности для сбора разведывательных сведений, а также чтобы вся периферийная сеть разведки Ватикана немедленно установила связи с местными резидентурами американской и английской разведок и передавала им общую информацию, которую можно было использовать для усиления борьбы с коммунизмом.

В организации разведывательной деятельности Ватикан широко использует различные католические ордена. Среди них особое место занимает орден иезуитов, или «Общество Иисуса». В нем около 25 тысяч человек, половина из них находится в Италии. Иезуиты — это главный и наиболее опасный отряд стратегических резервов римского папы, у них нет определенной сферы деятельности, им поручаются только специальные задания. Орден иезуитов является венцом державы римского папы и самым эффективным его оружием. Там, где нужно пробить брешь для проникновения католицизма, там, где церковь шатается под ударами, — там появляются иезуиты.

Особое внимание Ватикан уделяет подбору и подготовке кадров для своего разведывательного аппарата. Этой деятельностью руководит «Конгрегация семинарий, университетов и исследований» и «Конгрегация пропаганды веры». В Риме организованы двухгодичные курсы по подготовке резидентов для ватиканской разведки, а в Милане и Венеции открыты годичные курсы по подготовке радистов и шифровальщиков. Контингент слушателей этих учебных заведений набирается из числа лиц духовного звания, а преподавателями работают офицеры разведки США и других западных стран.

Для усиления своих экономических и политических позиций в Европе США используют влияние Ватикана на европейскую политику. Связь США со Святым Престолом постоянно развивается через ЦРУ, которое давно уже установило контроль над ватиканскими органами шпионажа и разведки. Так, например, американские иезуиты Маккормик и Форд стали советниками Папы Пия XII по организации шпионской службы. Продвижению их на эти должности содействовал нью-йоркский кардинал Фрэнсис Спеллман, который являлся одним из ближайших советников Пия XII в вопросах международной политики. При помощи Спеллмана папа добился того, что Уолл-стрит взял на себя финансирование пропагандисткой деятельности Ватикана. Ватикан же, в свою очередь, обязался сеять рознь, создавать затруднения в странах народной демократии, где имеются католики, вносить религиозный раздор в лагерь демократии и социализма и под маркой религиозной проповеди вести контрреволюционную антинародную пропаганду.

О том, что американские кардиналы играют в Ватикане весьма заметную роль и всячески стремятся американизировать аппарат Святого Престола, может свидетельствовать недавнее назначение американских епископов Мунка и Мак-Магона папскими нунциями в Западной Германии и на Ближнем Востоке.

Возможность получения информации по Ватикану у меня имеется. Я это делаю, как вы рекомендовали, «втемную» через следующих лиц:

— Джулио Пачелли (о нем я уже информировал вас);

— князя Саровалле, у которого хорошие связи в госсекретариате Ватикана;

— Константани Паризи (лидер партии кадемов);

— Анжелини Роти (финансовый советник Папы Римского);

— Джованни Саккети — приближенный к папе маркиз, возглавляющий религиозные организации «Общество св. Петра» и «Ассоциацию святого сердца Иисуса», одновременно он занимает и более выгодный пост председателя «Банка святого духа» и руководителя «Итальянской водопроводной компании»;

— Мастролоренси — фабрикант искусственных глаз.

Основным печатным органом Святого Престола является газета «Оссерваторе Романо», а теоретическим изданием — «Чивильта Каттолика». В них из номера в номер публикуются статьи о космополитизме и о внутренней политике. Оба издания черпают сведения из разведывательных источников, находящихся в СССР и странах народной демократии, и из так называемой «Коллегио Руссикум» — духовной семинарии, финансируемой Ватиканом. Ее студенты-семинаристы всячески подделываются под православных священников. Это свидетельствует о том, что римский престол Ватикана испокон века стремился одарить Россию подделками под все священное: от фальшивых Рюриковичей, Лжедмитриев до ложного православия.

6. За период работы в Италии совершил три разведывательных поездки:

— на международную выставку в Милан. Израсходовал 48 тысяч лир;

— на конференцию экспертов внешнеторговой деятельности вместе с Луизой — 41 тысяча лир;

Учитывая, что банковские счета оголять не имею права, прошу выделить мне три тысячи американских долларов. Этой суммой я должен располагать на всякий пожарный случай…

Макс».

Дополнительно к отчету Теодоро Кастро направил в Центр информацию о создаваемых на Апеннинах американских военных базах и оснастке их самым современным оружием; о профашистски настроенных чиновниках в итальянских правящих кругах и предпринимаемых Италией новых провокационных действиях против компартии…

Глава 9. Внедрение к «Нерону»

Ознакомившись с доложенными Коротковым разведматериалами, поступившими от Макса, генерал Савченко[106] вышел из-за стола и начал молча прохаживаться по кабинету, заложив руки за спину. Он был недоволен, что разведчик-нелегал, отличавшийся от всех остальных своей высокой результативностью в работе, испытывает периодически финансовые затруднения. Но заострять на этом внимание он не стал и, усаживаясь снова в кресло, медленно заговорил, обращаясь к Короткову:

— Министр госбезопасности на вчерашней коллегии поставил перед разведкой сложную задачу — внедриться в окружение Иосипа Броз Тито. Я много думал над этой проблемой и хотел бы посоветоваться с тобой, Александр Михайлович. Как ты считаешь, если мы озадачим этим вопросом Макса? Другой кандидатуры лично я не вижу. У него, я считаю, больше, чем у кого-либо, возможностей для посещения Югославии и завязывания там контактов на коммерческой основе.

Коротков задумчиво смотрел на генерала, — взгляд его был сосредоточенным, лоб нахмуренным. Он понял для чего надо внедряться в окружение «Нерона» — под этим псевдонимом в оперативных документах не раз уже проходил генеральный секретарь Союза коммунистов Югославии, трижды Народный герой этой страны Иосип Броз Тито, ставший с недавнего времени большой мишенью для Сталина.

Поняв о чем думает собеседник, генерал Савченко встал, обошел стол и сел за приставку, чтобы быть ближе к своему заместителю.

— Ты чего отмалчиваешься, Александр Михайлович?

Коротков передернул плечами.

— Да, Максу альтернативы нет, — откликнулся он. — Я давно знаю его… Он, конечно, может все сделать, но надо ли это нам… То есть ему?

Наклонившись к столу, Савченко заговорил драматическим шепотом:

— Я сообщаю тебе по секрету — это нужно товарищу Сталину и, думаю, что никто и ничто этому уже не помешает… Этому нельзя помешать. Ты сам все прекрасно понимаешь.

— Но почему этим внедрением и последующими более громкими акциями против «Нерона» должно заниматься наше Четвертое управление?

Генерал удивленно моргнул и предостерегающе произнес:

— А кто вам об этом сказал?.. Давайте не будем пока форсировать события… Строго между нами, о разработке операции не шла речь на коллегии. Скорее всего, поручение на ее разработку может получить Судоплатов или Эйтингон. Но давайте не будем об этом гадать, я не хочу, чтобы эта операция по «Нерону» сломала кому-то из нас двоих шею.

Короткову это предостережение не понравилось, и он предпочел впредь молчать.

— Значит так, Александр Михайлович, — Савченко пересел в свое кресло и начал перебирать лежавшие перед ним на столе документы, потом вскинул взгляд на своего зама и громко воскликнул: — Прошу тебя, Александр Михайлович, объявить Максу благодарность за выполнение нашего задания по внедрению в Ватикан и за добытые ценные сведения. И, конечно же, мы не должны создавать прецедентов по финансовым вопросам. Все, что он просит, надо обеспечить его и выделить дополнительно две тысячи долларов на оказание его агентам Гальярдо и Касагранде материальной помощи.

Коротков ухмыльнулся, отвел взгляд и, помолчав две-три секунды, сказал:

— Мне кажется, тут спрятана какая-то закавыка. Ну, не может быть, чтобы Макс, занимаясь коммерцией, остался без денег! Он же сам сообщил нам, что его фирма «Тико» стала прибыльной и широко известной в европейских деловых кругах.

— Не надо нам искать, Александр Михайлович, каких-то еще закавык в просьбе Макса! — рассердился генерал Савченко. — Все правильно он делает. Нельзя смешивать деньги коммерческие и наши, направляемые на разведдеятельность. В его экспортно-импортной компании несколько соучредителей. В любой момент они могут устроить финансовую проверку. И не только они, но и налоговые органы. И если обнаружится, что у него лишние или недостающие денежные суммы, то это чревато и для него, и для нас нежелательными последствиями. Деньги любят счет — и свои, и чужие. Так что давайте не будем в чем-то подозревать его, а, наоборот, надо как можно больше помогать ему и советом, и делом, и финансово, и морально.

Сказанное генералом опять не понравилось Короткову, и он не удержался, чтобы не высказать свое мнение:

— Я удивлен, Сергей Романович, что вы переоцениваете его. Переоценка может оставить нас с носом.

Савченко покачал головой и, удивленно моргнув, сказал:

— Если я и переоцениваю его в чем-то, то от этого мой нос не станет больше или меньше. Результат — только он имеет для меня значение. И еще: лишь бы человек служил нам верой и правдой. Для нелегала Макса все это присуще. У него острое чутье на нужную нам информацию… И что не менее важно — титаническая работоспособность, отчаянная смелость и высокая профессиональность делают из него разведчика, достойного подражания. И не надо этому завидовать…

Коротков, хмыкнув, заставил себя промолчать.

Начальник разведки, сделав паузу, начал перебирать отпечатанные на машинке листы с отчетом Макса о проведенной работе. Просмотрев их еще раз беглым взглядом, он начал отдавать Короткову указания:

— Прошу тебя, Александр Михайлович, сообщить Максу, что ему с сего дня не возбраняется без санкции Центра устанавливать оперативные контакты с ватиканцами. Это первое. Во-вторых, в целях изучения политической обстановки в Югославии и создания обоснованных условий для последующих посещений этой страны Максу разрешается под предлогом заключения торговых сделок совершить в Белград разовую поездку. Товарищ Сталин считает, что опасность Тито для Советского Союза и стран социалистического лагеря принимает уже угрожающий характер. Эту опасность, исходящую от Тито, сказал наш министр на последней коллегии МГБ, надо устранять физически.

— Каким образом?.. Неужели уже разработаны способы и методы его устранения? — поинтересовался Коротков.

Тонкое, красивое лицо генерала Савченко сделалось сердитым:

— Я уже говорил тебе, что сначала надо изучить обстановку и условия для совершения физического уничтожения «Нерона», а самое главное — найти подходы к нему. Это самое сложное, что предстоит сделать Максу или кому-то другому.

— И все же я страшно удивлен, что такое грязное дело почему-то поручают разведке, а не Бюро номер один по диверсионной работе за границей.

— Ничего толком я пока сам не знаю, — нервно отозвался Савченко. — Я не меньше тебя удивлен, что министр обратился именно к нам с таким поручением… Но давай не будем больше говорить об этом…

— Есть вещи, Сергей Романович, на которые нельзя идти ни при каких обстоятельствах, — заметил Коротков.

Генерал сделал вид, что этих слов не слышал, и продолжал отдавать указания:

— Утром пришла шифровка из Буэнос-Айреса с сообщением о смерти отца Макса. Срочно известите его об этом и передайте наши соболезнования. Доведите также до его сведения, что он может вылететь в Аргентину на похороны. И обязательно проинформируйте его о почтовом адресе в Монтевидео, по которому Луиза может теперь направлять письма своим родственникам в Мексике…

Черная весть о смерти отца ударила по Теодоро так же сильно, как и смерть сына в Бразилии. Луиза ходила за ним, как за ребенком, утешала, успокаивала. Она советовала ему воспользоваться разрешением Центра поехать на похороны, но он, понимая, что при всем желании уже не успеет на них, отказался. Он пил виски, но алкоголь не брал его, обрести мир душе было трудно, — ее съедали горе и отчаяние.

Луиза имела удивительную способность успокаивать самую тяжелую душевную травму. Сочувствуя мужу, она убеждала его, что смерть является неизбежным концом жизни каждого человека, что она — следствие естественного биологического процесса…

— У него был рак почек. Я это знал. Он долго болел, лежал в постели. Представляю, как было горько и тяжело ему сознавать, что остался один на один со своей смертью. Да еще и на чужой земле. Это чувство одиночества и оторванности от родных и близких ускорило его смерть. Если бы я был рядом, у него хватило бы сил побороться со смертью и оттянуть ее.

— Нет, Тэд, смерть неотвратима. Мы рождены, чтобы быть счастливыми только на этом свете, но конец у всех нас одинаково несчастливый — гибель или смерть. И у всех она разная, — у одних она мучительная и медленная, у других — легкая и праведная, у третьих — случайная и загадочная…

— Давай не будем об этом, — прервал ее философские рассуждения Теодоро, не желавший ни о чем говорить.

Непреходящая, неотступная боль утраты не покидала его несколько дней, он не появлялся в офисе фирмы и в уругвайском консульстве, где по протекции консула Менендеса работал на полставки секретаря-консультанта. Ничто в мире его не интересовало, он словно забыл о нем. Но мир не хотел забывать его: на шестой день раздался телефонный звонок из уругвайского консульства. Звонил Менендес:

— Привет, Тэд. Ты куда исчез? Мы полагали, что ты уехал в Милан, а ты, оказывается, здесь. Что случилось? Я же договаривался с тобой, чтобы хотя бы раз в неделю ты появлялся в консульстве.

— Извини, сеньор Менендес, у меня умер отец. Я не могу никак отойти от неожиданно свалившегося на меня горя.

— Прими мои соболезнования. — И тут же последовал бестактный, щекотливый вопрос: — А кто сообщил тебе о его смерти? Он же проживал у тебя где-то в провинции Аргентины…

Но Теодоро не растерялся с ответом — его никогда и никому не удавалось застать врасплох:

— Какое это имеет значение, где он жил?! А сообщил мне о его кончине известный тебе Гальярдо. Я знакомил тебя с ним, если помнишь, перед самым его отъездом в Аргентину.

— Да, было такое. Ты знаешь, почему мы ищем тебя…

— А кто это мы? — не дал договорить ему Теодоро. — Ты и Папа Римский, что ли?

— Нет, не Папа Римский, но человек хорошо знающий и его и тебя.

— И что же он хотел? — спросил недовольным, ворчливым голосом Теодоро.

— Он желает увидеть тебя завтра в два часа дня.

— Я еще раз спрашиваю, что он хочет от меня?

— У него есть деловое предложение, выгодное для тебя и для него.

— Кто он? Почему ты не хочешь назвать его мне?

— Это профессор Джузеппе Тиччи. Он считает тебя везучим человеком в коммерческих делах и потому…

— Хорошо, я буду завтра у него, — не дал ему договорить Бонефиль Кастро и, не попрощавшись с консулом, бросил телефонную трубку.

* * *

Генеральный секретарь итало-американской торговой палаты, он же главный редактор экономического журнала «Мондо Аперто» Джузеппе Тиччи предложил Теодоро Кастро создать совместную туристическую компанию «Италтур» по типу «Американэкспресс». Речь шла об организации массовых туристических поездок из США бизнесменов и служащих итальянского происхождения.

— В США проживает более одного миллиона наших соотечественников, — продолжал профессор Тиччи. — Большинство из них сконцентрировано в Нью-Йорке. Если мы сможем принять хотя бы сотую часть из них, то уже будем иметь большие деньги. К моей идее о возможности создания «Италтура» отнеслись в США с полным пониманием. Итальянцы, проживающие в США, хотели бы посетить свою родину не поодиночке, а целыми семьями. Причем, на две-три недели. Есть уже групповые письма из таких крупных компаний, как «Форд», «Дженерал Моторе», «Дженерал Электрик» и других фирм. Наша торговая палата ведет с ними постоянную переписку. Кстати, ты можешь сам ознакомиться с нею и убедиться, что итальянцы хотят проводить свой отпуск в родных местах, на Средиземном и Адриатическом морях, а также в окрестностях Апеннинских гор.

Профессор взял с полки толстую папку «Дело переписки» и подал ее Теодоро. Оценивая туристический бизнес не только с точки зрения материальной выгоды, но и в плане выполнения поставленных Центром разведывательных задач, Бонефиль Кастро прекрасно понимал, что канал туризма на Италию, а тем более под крышей торговой палаты, открывает блестящие возможности и для разведывательной работы по стране главного противника — США.

Согласившись с предложением Тиччи об организации нового дела, Теодоро не мог не задать ему справедливый вопрос:

— А почему вы обратились именно ко мне, а не к другим, более богатым коммерсантам? И не получится ли так, что после создания туркомпании вы отойдете от помощи моей фирме «Тико»?

Профессор торопливо замотал головой, сделав удивленные глаза:

— Да как же я могу отказаться от помощи, если ты приплачиваешь мне за нее? А побудило меня обратиться к тебе несколько причин. Первая — мое высокое доверие к тебе. Оно выражается не только в том, что ты честно расплачиваешься со мной за предоставляемые торговой палатой услуги. Вторая причина вытекает из первой: местные богатые коммерсанты, как и все итальянцы, излишне болтливы и хвастливы. Я же хочу с тобой открыть новое дело не через торговлю палату, а втайне от нее и лично через тебя как главного лица. В этом случае вся прибыль будет идти не в казну палаты, а только нам с тобой. Причем готов делить ее не в равных пропорциях, а один к трем: мне — треть, а тебе все остальное. Но при условии, если ты найдешь двенадцать тысяч американских долларов на реконструкцию помещения, которое я подобрал уже под офис туркомпании.

Теодоро ободряюще произнес:

— Предварительное согласие я даю, но мне надо подумать и взвесить все.

— Ну, и третья причина, — пропустив мимо ушей то, что сказал Теодоро, продолжал Тиччи, — это то, что ты — надежный партнер. Твоя коммерческая деятельность, конечно, не без рекламы и помощи моей торговой палаты, приобрела широкую популярность. Своей энергичностью и смелостью в делах бизнеса ты производишь самое хорошее впечатление. И не только в Италии, но и в коммерческих кругах соседних стран.

— Может быть, это и так, — заулыбался Теодоро. — Но дается это нам с Луизой тяжело, очень даже тяжело… Кстати, сеньор Тиччи, вот вы сказали сейчас о зарубежных коммерческих кругах. А вы не могли бы познакомить меня с кем-нибудь из деловых людей Югославии? Там ведь, как и в Италии, я знаю, тоже любят пить хороший кофе. А посему неплохо было бы продвинуть и на их внутренний рынок нашу фирменную костариканскую продукцию. Как вы считаете?

Профессор Тиччи покачал головой, потом с пафосом произнес:

— До чего же ты предприимчивый человек, Теодоро! Приятно иметь с тобой дело! Не знаю, в курсе ты или нет, но наши отношения с Югославией из-за спорного вопроса по «Свободной территории Триест» оставляют желать много лучшего. Поэтому прямых выходов на Югославию у меня нет. Но отказать в помощи своему компаньону по созданию фирмы «Италтур» я не могу. Позвони и отрекомендуйся от моего имени в торгпредство этой страны, пригласи на разговор исполняющего обязанности коммерческого представителя при югославской миссии Солдарича или сотрудника этого торгпредства Саячича. Если их по каким-то причинам не окажется в Риме, звони тогда Красовичу — представителю Югославии в ФАО[107]. Я думаю, что они проявят интерес к твоему предложению…

В тот же день Теодоро, не откладывая в долгий ящик, отправился в уругвайское консульство, нашел телефоны югославского торгпредства и позвонил оттуда. Ответил ему Солдарич. Выслушав костариканского коммерсанта, он назначил ему встречу на следующий день в торгпредстве. Их беседа велась через переводчика Перо Лукинича. Предложение кофейного плантатора вызвало интерес у Солдарича, и он дал ему адреса двух генеральных директоров — госпредприятия «Центром» Филиппа Марьяновича и фирмы «Прогресс» Вазы Стоянови-ча. Теодоро отправил им от своего имени деловые письма, однако ответил только Марьянович. Он предложил ему приехать в Белград для ведения торговых переговоров и заключения взаимовыгодной сделки на бартерной основе.

Чтобы получить подтверждение о возможности своей поездки в Югославию, Теодоро направил в Центр срочную телеграмму. В ней он сообщал:

«…Вступил в деловую переписку с директором югославского предприятия Филиппом Марьяновичем. Он пригласил меня в Белград для заключения коммерческой сделки. Однако мне не совсем понятна дальнейшая, конечная цель установления контактов со страной «клики». Для согласования этого вопроса, а также ряда других неотложных дел прошу вызвать меня в Вавилон[108] на два-три дня с учетом того обстоятельства, что 10 октября я должен вернуться в Рим.

Прошу срочно сообщить о принятом решении.

Макс.

28.09.50 г.»

Чтобы подтолкнуть Центр к более оперативному решению интересующего его вопроса, Теодоро на другой день напомнил о себе еще одной шифровкой. В ней он сообщал о поступившем от генерального директора итало-американской торговой палаты предложении создать совместно туристическую компанию «Италтур». Обосновывая необходимость своего участия в ее создании, Теодоро писал:

«…Работая среди туристов из США, мы имели бы:

1. Неиссякаемый легальный источник информации по стране главного противника и возможность изучения и вербовки нужных нам людей;

2. Возможность перебрасывать нашу агентуру в США и затем уже в Канаду или в Аатинскую Америку, а также выводить ее из этих стран в Италию и в другие европейские государства.

Предварительное согласие на партнерство в создании компании «Италтур» я уже дал, считая, что сказать «нет» всегда смогу. Окончательное решение по данному вопросу прошу сообщить.

Макс».

Ответ из Москвы не заставил долго ждать. В нем говорилось:

«…В связи с лимитом времени пребывания в Вавилоне и необходимостью возвращения к определенному вами сроку мы не будем вас вызывать. Необходимость продолжения работы по стране «клики» и по другим вопросам вам дадут разъяснения в Вене «Аркадий»[109]или «Остап»[110]. Условия встречи будут оговорены с ними и направлены вам.

Степанов[111].

4. Х.50 г.»

Такой ответ не удовлетворил Теодоро. Не скрывая своего раздражения, он решил телеграфировать не Короткову, а начальнику московского разведцентра:

«Сов. секретно.

Лично т. Романову[112].

Мне необходима срочная встреча лично с вами. Возникшие проблемы невозможно решать путем переписки или через других лиц. Готов приехать в Вавилон в любой день после 7 октября.

Макс».

Ультимативное заявление Макса вызвало недовольство начальника внешней разведки. Он срочно вызвал Короткова и, подавая ему шифровку, гневно спросил:

— Как это все понимать? Почему мы становимся волокитчиками?

Пробежав взглядом трехстрочную телеграмму, Коротков, затаив обиду на своего нелегала, возвратил шифровку Савченко и спокойно ответил:

— Я не вижу здесь никакой волокиты. Вызов Макса был отменен по моему указанию из-за того, что он мог не успеть возвратиться в Рим к десятому октября.

— Мы можем доставить его в Москву на военном самолете из Вены? — смягчился генерал Савченко.

— Дня через три сможем. Это время нам необходимо для того, чтобы снабдить Макса фальшивыми документами, а затем посадить его на советский военный самолет. При возвращении в Австрию тем же военным самолетом мы обеспечим Макса новыми документами на имя подполковника Петровского Бориса Михайловича. На аэродроме в Вене его встретит «Остап» и заберет у него советские документы и проездные билеты.

— Хорошо. Организуйте мне встречу с ним на вашей конспиративной квартире накануне его возвращения в Рим.

— Есть.

Взяв со стола шифровку, Савченко написал на левом ее углу:

«т. Короткову А. М. Прошу обеспечить конспиративную доставку «М» в Москву.

Подпись».

* * *

В Москве Теодоро Кастро встретился на прежней конспиративной квартире с заместителем начальника внешней разведки Александром Коротковым. Он сообщил Теодоро о принятом положительном решении в отношении создания новой фирмы «Италтур», но с одним условием — выйти из учредительного состава экспортно-импортной компании «Тико».

— Это необходимо сделать, чтобы ты не сидел на трех стульях сразу: на двух — коммерческих и на третьем — разведывательном, — пояснил Коротков. — Ты не должен, Иосиф, растрачивать свои силы, заботы и здоровье только на своем прикрытии. Переключайся теперь на Югославию с выходом на ее правительственные круги.

Теодоро кисло взглянул на Александра Михайловича и нарочито будничным тоном произнес:

— Я не совсем понимаю, во имя чего я должен искать выходы на правительственные круги? Хотя для меня это и не составляет особого труда, но я должен знать цель моих усилий.

— Сейчас я объясню тебе это, Иосиф, — отозвался Коротков. — Но прежде чем это сделать, хочу предупредить: в нашей переписке Югославия не будет больше называться страной «клики». Отныне она — страна «Нерона». А «Нерон» — это маршал Иосип Броз Тито, с которым я был знаком лично. В годы войны я неоднократно встречался с ним в зоне действий югославских партизан. Я тогда передавал ему различные директивы Ставки Главного командования. А теперь… — Александр Михайлович замялся, сделал паузу, потом добавил: — Строго между нами, отношения с Югославией окончательно подпорчены, и нам дали указание активнее работать по стране «Нерона».

— Но вы же, Александр Михайлович, говорили мне, что по странам народной демократии советская разведка не работает.

— Да, я говорил это, — грустно улыбнулся Коротков. — Но не зря говорят, что все течет, все изменяется. Югославия теперь совершенно другая страна. Когда ты с Луизой находился в Москве, уже тогда советско-югославские отношения были обострены до предела, но это держалось тогда в большой тайне. А началось все с разногласий о подготовленном в Белграде без ведома нашего вождя проекте федерации Югославии с Албанией. Товарищ Сталин, стремясь сплотить страны социализма в единую цепь, был против такого проекта. Чашу его терпения переполнил отказ югославской компартии от участия в работе совещания Информбюро в Бухаресте. После этого началась открытая и жесточайшая критика маршала Тито за неуважение к СССР, за пренебрежение к обязательствам строить социализм, за его буржуазные наклонности к американским виски, золотым и бриллиантовым побрякушкам…

Теодоро усмехнулся и нетерпеливо спросил:

— Но разве за любовь к виски и к побрякушкам стоило подвергать убийственной критике такого известного человека, каким является маршал Тито?

Короткову это замечание не понравилось, он махнул рукой и заговорил рассерженным голосом:

— Если бы только за это? Тито начал реставрировать в своей стране капитализм и отвергать советскую модель построения социализма. Гестаповскими методами он стал громить компартию и исключил из нее более двух третей честных и преданных ей коммунистов. Многие из них вынесли на своих плечах тяжесть борьбы с фашистскими оккупантами, прошли через жернова гитлеровских концлагерей, и вдруг они стали неугодными ему людьми… Сейчас с территории Югославии льется рекой антисоветизм и антикоммунизм. И разве не обидно нам, что это исходит не от какого-то там рядового клерка-антикоммуниста или троцкиста, а из уст крупного государственного деятеля международного масштаба, в прошлом известного коминтерновца, прославленного борца с фашизмом и, главное, лидера «Союза коммунистов»…

Теодоро слушал Короткова с большим интересом, но все же не верил тому, в чем обвиняли в Советском Союзе главу югославского государства.

— Но самое опасное, — продолжил Коротков, — заключается в том, что Тито, расшатывая социалистическую систему в целом, тем самым показывает преступный пример другим странам народной демократии, что они тоже могут вести себя так развязно и независимо от Советского Союза…

— Так это вполне естественное желание и право любого самостоятельного государства, будь оно европейское или азиатское.

Однако Коротков не придал значения реплике Теодоро Кастро, он лишь кисло взглянул на него и продолжал убеждать, что маршал Тито — идеологический перевертыш и только поэтому Сталин на одном из закрытых заседаний в Кремле обронил фразу о том, что стоит ему пошевелить мизинцем и Тито не будет больше на этом свете.

— Мамма мия! — вырвалось у Теодоро.

— А причем тут «мамма мия», если Тито — перебежчик из социалистического лагеря в лагерь империализма? И, как пишут в газетах, предатель, оказавшийся англо-американским шпионом…

— Я не ослышался, вы сказали, он шпион? Доказательства этому есть?

— Но я же сослался на газеты, а не на наши оперативные данные. Недавно была опубликована большая статья югослава Стояновича в «Литературной газете»[113] Так вот, Стоянович утверждает, что Тито и Ранкович повинны в гибели Героев России Ивана Милутиновича и Саввы Ковачевича. Что с благословения Тито стали возвращаться из США сотни политических эмигрантов, выдающих себя за бывших революционеров. А на самом деле, как пишет Стоянович, они все — усташи и четники…

Лукаво прищурив левый глаз, Теодоро покачал головой и снова вступил в разговор, прерывая Короткова:

— А я в той же «Литературке», когда готовил свою статью для нее, читал совсем другое о Тито. Известные вам Борис Полевой и Георгий Мдивани пели Тито такие дифирамбы, какие даже Ленину и Сталину во сне не снились. Они утверждали в своих статьях[114] совершенно обратное тому, что вы говорили сейчас о Тито. Полевой, если не изменяет мне память, писал о том, что за Тито всегда шли миллионы сербов, хорватов, словенцев, македонцев, черногорцев и боснийцев. Находясь в Югославии, Борис Полевой якобы воочию удостоверился, что Иосип Тито — героический человек, пользующийся у своего народа непререкаемым авторитетом. Еще круче отзывался о нем Мдивани. Он уверял, что страна срослась вокруг Тито, что он стал сердцем югославского народа. Что Тито не только выдающийся полководец времен войны, но и мудрый государственный деятель, основатель совершенно новой, федеративной народной республики, фундаментом которой является прочная дружба и единство людей разных национальностей, вероисповеданий и профессий. Так скажите мне, кому я должен верить?

Коротков попытался изобразить хладнокровие:

— Мда. Здесь много противоречий и взаимоисключающего. Не будем спорить, кто из авторов «Литературки» прав. Вот ты поедешь в Югославию и попробуй сам разобраться во всем, поговори о Тито с рядовыми людьми и с высокопоставленными. И не только о Тито. Нас интересует политическое лицо его ближайших соратников — Джиласа, Карделя и Ранковича, а также политическая и экономическая обстановка в Югославии. Положение ее компартии. Санкцию на коммерческую поездку в Белград мы даем, но до твоего возвращения в Рим надо обязательно проверить югослава Марьяновича по всем оперативным учетам. Завтра с утра я попрошу это сделать Тринева или Потемкина. Они доложат тебе о результатах проверки. Интересно, а что предлагает Марьянович взамен костариканского кофе?

— Он установит в Коста-Рике цементную фабрику фирмы «Далмация Цемент». Обещал мне показать ее образец в пригороде Белграда.

Коротков изумленно выдохнул:

— Я рад за тебя, Иосиф. Рад, что ты за короткое время сумел уже частично выполнить наше задание по проникновению в Югославию. Теперь твоя задача закрепить коммерческую связь с Марьяновичем и попытаться через него выйти на ближайшее окружение Тито и его соратников. Об этом с тобой будет беседовать сегодня и начальник разведки Сергей Романович Савченко. Через пять-семь минут он будет здесь…

Теодоро хотелось остаться одному после столь долгого и сложного разговора о Югославии и его вожде, но надо было встретиться с начальником советской разведки.

Прибывший на конспиративную квартиру генерал Савченко затронул те же вопросы по Югославии: по изучению окружения президента Тито, обстановке в стране, и как бы вскользь попросил обратить внимание на организацию охраны Тито и его соратников. Это как раз больше всего и насторожило Теодоро: он почувствовал неблагоприятное направление, которое приобретает его «югославская миссия», но промолчал.

Обсуждались также финансовые проблемы по коммерческой линии и по оперативной деятельности, о необходимости принятия на связь агента Рикко, об организации прикрытия агента Касагранды и о подборе новых мест для тайниковых операций.

Зная, что на следующий день Теодоро должен покинуть Советский Союз, Коротков, прощаясь с ним, заметил:

— Хочу дать тебе, Иосиф, один совет: никогда не горячись. Разведчику нужна не горячая голова и холодная душа, а наоборот — холодный рассудок и горячее сердце. Держи это в памяти всегда.

— Хорошо, Александр Михайлович. Я постараюсь.

На другой день, получив данные проверки югославского предпринимателя Марьяновича — компрометирующими материалами на него советские органы госбезопасности не располагали, Теодоро со спокойной душой вылетел к месту своей разведывательной деятельности — в Италию.

* * *

По возвращению в Рим Теодоро Кастро по заданию Центра назначил агенту «Рикко» встречу у портиков римской церкви Санта Мария ин Космедин. Под этими портиками в стену был вмонтирован большой мраморный круг с изображением оскалившейся пасти тритона, которую итальянцы называли «пастью правды». Человек, в правдивости которого сомневались, независимо от того, был он обвиняемым или свидетелем, должен был, сунув руку в «пасть правды», повторить свои показания. Дети и наивные туристы боялись сунуть в эту пасть — чем черт не шутит: вдруг останешься без руки. А вот истинные римляне, те — нет. Они-то знали, что только в давние времена за стеной с изображением тритона стоял палач и отрубал руки тем, в чьей виновности у судей уже не было никакого сомнения… Именно это идеальное место для встреч с агентурой и проведения моментальных передач облюбовал Теодоро и сообщил о нем агенту «Рикко». Оно нравилось разведчику-нелегалу еще и тем, что около этого места всегда было полно туристов и потому легко было затеряться в толпе. А если подойти с агентом к тритону и сунуть руку ему в «пасть», то можно незаметно передать микропленку или какой-нибудь небольшой секретный документ, умещающийся в ладони.

Явившись к месту встречи, Теодоро несколько раз проверился. Убедившись, что никто на него не обращает внимания, он стал пробираться сквозь толпу веселящихся людей к оскалившейся пасти тритона. Личность разведчика была настолько неприметной, что не задерживала на себе ничьего взгляда. Теодоро даже гордился этим: он всегда считал, что любой разведчик «в поле» должен быть незаметным человеком. Сам он был среднего роста и среднего телосложения и напоминал скорее обычного коммивояжера, чем разведчика.

Первым его увидел и узнал агент «Рикко». Внимательно всматриваясь в него, он стал сравнивать данные ему резидентурой приметы для опознания: рост 175 сантиметров, брюнет со слегка вьющимися темными волосами, глаза карие, лицо овальное, нос прямой. Все вроде бы сходилось. Оставалось посмотреть, есть ли у него в руках журнал «Мондо Аперто»? Но как его разглядишь в сплошной толпе, приближавшейся к пасти тритона. Агент решил действовать наудачу и, как только Теодоро сунул правую руку в «пасть правды», «Рикко», сблизившись с ним, произнес слова пароля: «Синьор, вы не могли бы сказать, где вы купили последний номер журнала «Мондо Аперто»?

Теодоро, расплывшись в улыбке, парировал:

— Откуда вы взяли, что у меня есть этот журнал?

Ошарашенный агент побагровел, но не растерялся:

— А что же у вас в левой руке?

Чтобы не ставить агента в неловкое положение, Теодоро взмахнул над головой левой рукой, в которой был журнал.

На лице «Рикко» расцвела улыбка.

— Я купил его сегодня на площади «Пьяцца ди Мандорле», — проговорил в ответ слова пароля Теодоро.

— А как туда можно проехать или пройти? — произнес вторую проверочную часть пароля агент «Рикко».

— Я покажу вам остановку транспорта, который идет к этой площади.

Для создания видимости, что из любопытства приходил к пасти тритона, Теодоро сунул в нее левую руку. После этого оба выбрались из толпы и, когда оказались один на один, Теодоро предупредил агента:

— Слушайте меня внимательно и постарайтесь запомнить: следующая с вами встреча состоится в три часа дня у входа в кинотеатр «Модерниссимо», что на улице Карсо Умберро, ровно через полмесяца. К вам подойдет женщина по имени Луиза. Она первой обратиться к вам со словами пароля.

Теодоро назвал пароль, дал внешние приметы супруги и, снова предупредив о том, чтобы тот не задавал каких-либо дополнительных вопросов, распрощался с ним. В тот же день Теодоро Кастро встретился с генеральным секретарем итало-американской торговой палаты Джузеппе Тиччи и сообщил ему о своем согласии создать совместную фирму «Италтур».

* * *

На шестой день после возвращения из Москвы Теодоро выехал в Югославию, опасаясь лишь одного: случайно нарваться на кого-нибудь из тех, кто участвовал в гражданской войне в Испании и мог знать его как сотрудника резидентур советской внешней разведки в Мадриде и Барселоне. Но еще больше он опасался встретить там невзначай предателей испанского республиканского правительства Мигелеса, Эрнандеса, Чавеса и других подобных им лиц, которые могли оказаться в Белграде аккредитованными на различные дипломатические и представительские должности от страны Франко.

Побаивался Теодоро Кастро и возможных провокаций и демонстративной слежки за собой со стороны югославской контрразведки. Но опасения его оказались напрасными: семь дней пребывания в Белграде прошли, как один хлопотный день, с заранее назначенными встречами с деловыми людьми, длительными переговорами и веселыми застольями. Поэтому никто из посторонних не мог его видеть и тем более опознать. По этой же причине не удалось Теодоро понять, что представляет собой страна «Нерона» и как живут в ней люди, которые, как он убедился, любят кофе не меньше, чем итальянцы. Этот вывод он сделал на основании четырех сделок, заключенных с разными фирмами на поставку 180 тонн костариканского кофе в зернах.

Но самое главное заключалось не в этом: с установлением коммерческих связей с югославскими фирмами у разведчика-нелегала появились веские основания для многократного посещения страны «Нерона» с целью выполнения оперативных заданий московского разведцентра.

Возвратившись в Рим, Теодоро обратился к почетному консулу Коста-Рики при Ватикане Джулио Пачелли за советом: к кому из знакомых ему в Сан-Хосе кофейных плантаторов обратиться за размещением крупного заказа на поставку в Югославию 180 тонн кофе.

— Я помогу тебе решить эту проблему, — пообещал Пачелли. — Попробую переговорить об этом с самым крупным плантатором Коста-Рики, бывшим президентом страны Хосе Фигересом. Он через два дня пребывает в Италию с группой видных политических деятелей. Они будут со своими женами, а их визит преследует двоякую цель: отдых и налаживание коммерческих связей в Европе для сбыта собственной продукции — бананов, кофе и табака. Поскольку ты уже наладил деловые связи с Югославией и можешь смело выступить в качестве посредника на поставку из Коста-Рики кофе в Белград, я представлю тебя гостям как их соотечественника и преуспевающего коммерсанта в Италии…

— А кто именно приезжает?

— Хосе Фигерес с женой Генриеттой и экс-министр общественных работ Франсиско Орлич с женой Маритой. В Риме к ним присоединятся костариканские послы из соседних стран — Даниэль Одубер из Франции и Антонио Фасио из Испании…

— Со всеми ними кроме Одубера, — заметил Теодоро, — мне довелось однажды встретиться в Сан-Хосе. Но это было ровно пять лет назад, и они, наверно, уже забыли меня.

— Вот и хорошо, — подхватил Пачелли, — через два дня вы сами напомните им о себе в аэропорту «Леонардо да Винчи», куда я приглашаю вас и вашу супругу для встречи наших гостей из Коста-Рики. И еще одна к вам просьба — дать согласие сопровождать их в поездке по нашей стране. Вы необходимы нам как переводчик, хорошо знающий родной испанский и наш итальянский языки… К тому же повседневное общение с богатыми и влиятельными соотечественниками будет способствовать закреплению добрых взаимоотношений с семьями Фигереса и Орлича. А это в свою очередь будет положительно сказываться на вашем имидже и всех ваших последующих коммерческих делах, — продолжал уговаривать его почетный консул Коста-Рики.

Для себя Теодоро уже твердо решил, что должен воспользоваться таким предложением, постараться произвести на «земляков» благоприятное впечатление, завоевать доверие и заручиться их поддержкой в реализации костариканской сельхозпродукции на европейском рынке.

— Хорошо, а кто будет финансировать мою поездку и как долго она будет длиться?

— Она будет продолжаться чуть более месяца, а профинансирует ее барон Умберто Корви — почетный консул Коста-Рики в Милане. Ему выделены деньги на все протокольные мероприятия, на оплату номеров в отелях и проездных документов, а также на другие непредвиденные расходы — подарки женам ваших соотечественников, сувениры и так далее.

После встречи с племянником Папы Римского — Джулио Пачелли разведчик Теодоро Кастро сообщил в Центр:

«…Фигерес учился в США, жена его — американка. Он был вождем той группы военных людей, которая настаивала на вооруженном перевороте в стране. Противники Фигереса в Коста-Рике считали его агентом Вашингтона, таким же человеком считают его и аккредитованные в Риме американцы, которые оказали ему поддержку оружием, деньгами и вдохновили на военный переворот против левого правительства Теодоро Пикадо. Восстание Фигереса превратилось тогда в настоящую гражданскую войну, продолжавшуюся около четырех месяцев. Закончилась она полной победой Фигереса и бегством из Коста-Рики бывшего правительства и руководителей компартии. Во время гражданской войны правительственные силы потерпели сильный урон: около 3000 убитых и 10000 раненых, в то время как военная хунта Фигереса, действуя партизанскими методами, понесла потери в десять раз меньше.

Стоит заметить, что Фигерес распологал тогда максимум одной тысячью вооруженных сторонников, в то время как левое правительство имело армию в 15 тысяч человек и рабочую милицию в две тысячи. Несмотря на это, правительство понесло полнейшее поражение из-за своей политической слабости и недоразвитости.

Фигерес провел восстание под лозунгом «Восстановление демократических свобод» (якобы попранных предыдущим правительством) и объявил себя президентом. Придя к власти, он вместо кровавой бани объявил амнистию своим врагам — коммунистам и разрешил въезд в страну партийным и профсоюзным лидерам. Но после бесцеремонного нажима со стороны Вашингтона, костариканский парламент все же запретил компартию.

Во внешней политике Фигерес стал активно выступать против Франко и, главным образом, против известных диктаторов, верных слуг американского империализма, господствующих в республиках Карибского бассейна, в частности против таких прохвостов и лакеев доллара, как Трухильо в Санто-Доминго, Сомоса в Никарагуа, Кариаса Андино в Гондурасе, Рамона в Панаме и военной клики, свергнувшей левое правительство в Венесуэле. Все это вызвало сильное недовольство Фигересом в Вашингтоне, а также реакционеров-плантаторов, которые оказывали ему всяческую поддержку во время гражданской войны.

Будучи полновластным хозяином страны, Фигерес создал свою партию, так называемую «Партию Национального освобождения», и наворотил таких дел, что его американские друзья стали проклинать тот день и тот час, когда решили поставить на его карту судьбу своих интересов.

Под растущим недовольством Вашингтона президент Фигерес вынужден был сманеврировать и в 1949 году объявил, что добровольно уходит со своего поста. Для проформы были назначены «демократические» выборы, в результате которых главой государства стал политик средней руки, замаскированный ставленник Хосе Фигереса журналист Отилио Улате. Тот самый Отилио Улате, который, к слову сказать, всю гражданскую войну провел, скрываясь в погребе архиепископа Коста-Рики монсеньора Санабрии. По существу оказалось, что Фигерес победил во имя Улате и против желания самого Улате.

Получив власть, можно сказать, по наследству, Улате увеличил полицию и усилил охрану. Фигерес почувствовал, что являвшийся послушным орудием в его руках Отилио Улате выходит из повиновения и не считается с его мнением, начал снова вынашивать мысль о приходе к власти, — для этого он организовывает сейчас свои силы и готовится к президентским выборам 1952 года.

Приблизительно таково положение дел в Коста-Рике на тот период, когда этот персонаж, которого прозвали «капитан Буря», намерен появиться в Риме в компании своих наиболее надежных сподручных — бывшего министра Франсиско Орлича, посла Даниэля Одубера и их жен с целью отдохнуть и ознакомиться с европейским рынком сбыта для своей субэкваториальной продукции.

В отношении Франсиско Орлича — по прозвищу «Чико» — располагаю незначительной информацией: ему лет сорок пять, дед его родом из Хорватии. Сам он — владелец крупнейших банановых, кофейных плантаций и плантаций сахарного тростника, а также золотых приисков и скотоводческих ферм. Член фигеровской партии ПНО, в правительственной хунте Хосе Фигереса занимал наиболее прибыльный пост министра общественных работ.

Орлича считают в Коста-Рике правой рукой Фигереса и человеком действия.

О Даниэле Одубере знаю немного: он молодой адвокат, юрист по образованию. Недавно стал послом Коста-Рики во Франции. Ему где-то под тридцать лет, говорят, что он самый одаренный и перспективный политик среди костариканцев.

Считаю, что мне здорово повезло стать гидом и переводчиком этих влиятельных людей из Коста-Рики в их путешествии по Италии. Это мне на руку с двух точек зрения. Во-первых, в поездках по стране я обзаведусь новыми, полезными мне по коммерческой линии связями, которые смогу потом использовать «втемную» в интересах советской разведки. Во-вторых, я ставлю перед собой не менее важную цель: завоевать их доверие, подружиться с ними и тем самым закрепить свою легенду о том, что я «истинный костариканец и настоящий коммерсант…»

Теодоро прекрасно понимал, что иметь личные связи с такими влиятельными политиками, как Орлич, Одубер и Фигерес, во-первых, престижно для него, а во-вторых, эти связи будут работать на его перспективу, поскольку пять лет назад, когда он негласно находился в Сан-Хосе, ему сказали и даже заверили, что каждый из них еще не раз всплывет в большой политике и обязательно станет со временем президентом своей страны. И действительно, все они впоследствии стали президентами Коста-Рики: Фигерес дважды — в 1953–1958 и в 1970–1974 годах; Даниэль Одубер сразу после него — в 1974–1978, а Франсиско Орлич — в 1962–1966 годах.

* * *

В римском аэропорту «Леонардо да Винчи» костариканских политических деятелей в числе других лиц встречали Теодоро Кастро и его супруга Луиза. Они были представлены гостям почетным консулом Коста-Рики в Милане бароном Умберто Корви, который сообщил, что Теодоро и Луиза будут постоянно сопровождать их и в поездке по Италии. Неизвестно, узнали гости или сделали вид, что не помнят своего соотечественника Кастро. Фигерес и Орлич любезно раскланялись перед ним и вручили Луизе свои подарки.

В процессе знакомства с Вечным городом и Святым Престолом, а затем и долгого путешествия по Апеннинам Теодоро Кастро и Луиза сумели наладить хорошие отношения с коста-риканскими политиками и их женами.

Находясь рядом с ними, Теодоро постоянно изучал их, пытаясь распознать, узнали они его или нет, и не показался ли он им подозрительным. Орлич ни с того ни с сего за одним из застолий в Венеции проявил интерес к его биографии. Обладая огромным чувством самоконтроля, Теодоро, несмотря на то что был под хмельком, непринужденно, строго придерживаясь отработанной в Москве легенды прикрытия, начал рассказывать внимательно слушавшим его костариканцам свою биографию. Когда он закончил, Хосе Фигерес вдруг воскликнул:

— А мы с вами, оказывается, дальние родственники…

Такое неожиданное признание экс-президента не обрадовало Теодоро, а, наоборот, еще больше насторожило разведчика: оно таило в себе потенциальную опасность возможной его последующей проверки. Он удивленными глазами смотрел на него, не зная, что сказать в ответ.

— Да-да, сеньор Кастро, не удивляйтесь, мы с вами родственники. — Большие, черные глаза Фигереса, цепкие и хищные, смотрели в упор на Теодоро и казались то ироничными, то злыми и лукавыми.

— Если не ошибаюсь, — продолжал Фигерес, — ваш покойный отец дон Бонефиль приходился племянником Ариасу Кастро в Алахуэле, а тот был женат на тетке моей матери. Не правда ли, забавно?

— Я этого не знал никогда! — с деланной улыбкой поспешно ответил Теодоро, стараясь не навязываться в родственники. — Я уже говорил вам, что являюсь внебрачным сыном, и потому никто мне не рассказывал о моих корнях.

Глаза экс-президента подозрительно сощурились.

— А почему вы не появляетесь на родине? Или вы отреклись от своих родственников? Неужели вас не тянет к ним? Или вы боитесь их?

Вопросы были не из приятных и весьма каверзные для Теодоро. Он был на грани нервного срыва, но превозмог себя и продолжал держаться хладнокровно и спокойно.

— Да нет, я не боюсь их, это они скорее боятся меня, — парировал Теодоро. — Они думают, что их незаконнорожденный родственник начнет вдруг претендовать на наследство покойного отца. А потом, вы поймите правильно, я, как коммерсант и коммивояжер, самой судьбой наречен блуждать по миру, изучать конъюнктуру рынка в разных странах и заключать торговые сделки. Как говорят, волка ноги кормят. Вот и мотаюсь я по всему белу свету, — вывернулся Теодоро, решив не говорить о том, что пять лет назад он был уже в Коста-Рике и даже сидел за одним столом с Фигересом. Надеясь, что костариканцы не вспомнят о встрече с ним в Сан-Хосе, Теодоро, чтобы нарушить неожиданно установившееся молчание за столом, заключил:

— Так что, господа, не обессудьте, что я редко бываю на своей родине.

В этот момент Фигерес наклонился к Орличу, пошептал что-то и, переведя теперь уже спокойный, благосклонный взгляд на Кастро, сказал:

— Между прочим, конъюнктура европейского рынка нас тоже очень интересует. И мы хотели бы подключить вас в качестве посредника к сбыту большой партии нашего первосортного кофе в Европу. Перед тем, как приехать сюда, мы долго путешествовали по Испании и удивлялись, что люди там пьют не настоящий кофе, а его суррогат. Уверен, что в Италии и в соседних с нею странах найдутся оптовые покупатели на самый вкусный костариканский кофе.

Теодоро утвердительно кивал головой.

— Я в этом не сомневаюсь, — польстил он экс-президенту. — Здесь, в Италии, в некоторых кафе и ресторанах есть тоже плохой кофе. И все же я считаю, что лучше итальянского кофе нигде в мире не готовят!

— Но его же не выращивают здесь! — воскликнул Орлич — большой специалист по кофе.

— Да, его здесь не выращивают, — подтвердил Теодоро, — но зато итальянцы прекрасно готовят его. И в этом вы убедились, когда я угощал вас знаменитым «капучино» в Парме, Милане и Флоренции. Вы тогда признались, что приготовлен он намного лучше, чем подавали его в президентском дворце Сан-Хосе…

Сидевший развалясь экс-президент, отличавшийся от своих соотечественников барскими манерами, не глядя на Теодоро и гладя свой широкий галстук в крупный красный горох, небрежно бросил:

— Однако ж это был не бразильский и не аргентинский, и не уругвайский кофе, а наш — костариканский.

— Может быть, и костариканский, — согласился Теодоро, — дело не в этом. Главное, он отвечает всем требованиям и вкусу великого Талейрана[115], который говорил, что кофе должен быть горячим, как геенна огненная, черным, как дьявол, чистым, как ангел, и сладким, как любовь.

Кофейные плантаторы Коста-Рики, удивленные познаниями своего «соотечественника», мгновенно переглянулись.

— Да, итальянский «капучино», изготовленный из коста-риканских зерен, — подчеркнул Фигерес, — отвечает требованиям Талейрана, и потому я хотел бы продолжить свою мысль о подключении вас к сбыту нашей продукции. Вы как посредник могли бы неплохо зарабатывать на реализации кофе. Пока же только в США делают деньги на нашем кофе.

Теодоро молчал, выжидательно делая вид, что он оценивает их предложение.

— Почему вы не радуетесь нашему предложению? — не унимался Фигерес. — Или вы сомневаетесь в нашей надежности как партнеров?

— А вы можете через два месяца поставить мне сто восемьдесят тонн кофе в зернах?

— Можем и больше, — ответил за своего друга Франсиско Орлич.

— А сколько это «больше»? Дело в том, что я нашел уже потенциальных покупателей кофе в Югославии, Австрии и Швейцарии. Полагаю, что немцы тоже любят костариканский кофе, и потому надеюсь найти потребителей вашей продукции и в Западной Германии.

Для закрепления своей легенды и создания уверенности у присутствующих в том, что они имеют дело с опытным, профессиональным коммерсантом, Теодоро отчаянно и красиво лгал направо и налево, — а это он умел во имя благой цели.

— Потому я и спрашиваю, — продолжил он, — на какой объем продаж в год я могу рассчитывать?

— А сколько бы вы хотели? — на вопрос вопросом ответил Орлич.

— Тонн триста в год, не меньше.

Костариканцы, не ожидавшие такой заявки и весьма довольные тем, что никто из них — производителей кофе — в накладе не останется, что все могут участвовать в предлагаемой крупной сделке, радостно переглянулись.

— Иначе мне не выгодно затевать это дело. Перед вашим приездом на меня выходили бразильцы и сделали аналогичное предложение на продажу их кофе за рубеж, — продолжал искусно блефовать Теодоро.

Орлич незаметно подтолкнул плечом экс-президента.

— И что же вы ответили на их предложение? — спросил помрачневший сразу Фигерес.

Проявляя мудрую предусмотрительность в коммерческой игре, Бонефиль Кастро опять уверенно слукавил:

— Сказал, что я уже заключил контракт на поставку крупной партии кофе из Коста-Рики, с которой тесно связана моя жизнь и процветанию которой я буду способствовать всегда и всюду, где бы я не находился.

Экс-президент посветлел лицом и, потирая руки, громко произнес:

— Вы хорошо ответили им, сеньор Кастро! Мы готовы заключить с вами договор на поставку трехсот тонн кофейных зерен в течение одного года.

— А какой кофе вы можете мне поставить?

— Что значит какой? — не понял экс-президент. — Это будет наш костариканский кофе.

— Разумеется… Но я ориентируюсь на высококачественные сорта зерен.

— Какие именно? Вы можете их назвать? — решил проверить его знания Фигерес.

— Могу. Для ватиканских гурманов я закупил бы сто мешков кофейного зерна, производимого в районе Террасу…

— Но это же самый дорогой элитный кофе, — вставил Орлич. — Это как раз район моих плантаций.

— Я знаю, что он в два раза дороже, чем обычный, — подтвердил Теодоро. — И потому готов платить вам за мешок «Рей Террасу» сто долларов. А вот югославы предпочитают сорт «Дорадо», а итальянцы — «Эль Монте». Мне больше нравится «Бритт». Я могу взять у вас десять мешков «Бритта» для пробы австрийцам и немцам…

Орлич и посол Одубер опять удивленно переглянулись и в один голос спросили:

— Откуда вы все это знаете?

Теодоро снисходительно улыбнулся и сказал:

— Я где родился?.. Разве не в стране кофейных плантаций, где число экспертов по кофе равно числу граждан, населяющих ее. В кофейном бизнесе я, господа, поднаторел настолько, что могу часами говорить на эту тему, анализировать вместе с вами возможную динамику цен на мировом рынке, сезонные скачки спроса на кофе в Европе и даже виды на его урожай. Так что ваш слуга, Теодоро Бонефиль Кастро, готов всегда поддержать беседу на кофейную тему[116], — заключил он с лукавой ухмылкой.

Экс-президент понимающе улыбнулся и, подмигнув напротив сидевшего послу Антонио Фасио, сказал:

— От состояния цен на кофе зависит благополучие нашей национальной экономики и всего костариканского народа. Поэтому мы хотели бы иметь с вами дело на долгую перспективу. А что касается сортности, могу вас заверить: плохого кофе Коста-Рика не производит. И для экспорта, и для внутреннего потребления мы выращиваем десятки названий высокосортного кофе на любые вкусы и на любые возможности вашего кошелька… Так когда мы можем обсудить условия договора?

Спокойно, как будто это был ничего не значащий, обычный разговор, Теодоро ответил:

— Сразу по возвращению в Рим.

В отличие от него политические деятели Коста-Рики, а они все были владельцами крупных кофейных и других сельскохозяйственных плантаций, — были чрезвычайно довольны удачной концовкой беседы и тем, что Теодоро Кастро оказался находкой для них. Осчастливленные достигнутой целью, они продолжали предаваться веселью. Особенно усердствовал в этом Орлич — любитель разных развлечений и наслаждений. Полной противоположностью ему и всем присутствующим за столом был экс-президент Фигерес. Он не пил, не курил и ел в основном овощи и фрукты. Редко вступая в пустой затрапезный разговор, Фигерес, прищурив левый глаз, наблюдал за Кастро, прислушивался, о чем и как он вел разговор со своим соседом по застолью послом в Испании Антонио Фасио, представлявшим и посольские интересы Коста-Рики в Италии.

Теодоро производил на экс-президента самое благоприятное впечатление своим поведением, эрудицией и политической зрелостью. Считая его внутренне свободным, богато одаренным от природы человеком, сумевшим, несмотря на трудности в судьбе, полностью реализовать себя, Фигерес вместе с тем почувствовал, что он — человек неординарный, хитрый, с авантюрной жилкой, проницательный и немного загадочный. «Может быть, это и не плохо, а наверное, даже и необходимо для его коммерческой деятельности, — подумал экс-президент. — И не только для коммерческой… Такие люди, как правило, преуспевают и в политических делах». И в голове экс-президента неожиданно созрела соблазнительная мысль: «А не посвятить ли мне его в свои планы по возвращению к власти? И подключить его к разработке моей предвыборной программы под лозунгом: «Против империализма и против коммунизма».

Вернувшись в отель, Фигерес пригласил в свой номер посла Антонио Фасио и попросил его выехать на другой день в Рим с заданием разыскать нескольких почетных консулов и кого-нибудь из крупных местных предпринимателей, которые знают и общаются с Теодоро Кастро.

— Постарайся выяснить через них, что он за человек, а когда вернемся в Сан-Хосе, мы там тоже проверим[117] его… А какое впечатление производит он лично на тебя?

— Самое хорошее, — откликнулся Фасио. — Таких специалистов по коммерции, как он, раз-два и обчелся. А чем вызвана такая срочность его изучения? — вскинул брови посол.

— У меня возникла мысль подключить его к вашей группе, разрабатывающей мою предвыборную программу, — задумчиво проговорил экс-президент.

— Это хорошая идея, но согласится ли он?

— А куда он денется? Он же мой родственник. Итак, твоя задача до нашего возвращения в Рим все выяснить о нем. В зависимости от того, что скажут знающие его люди в Италии, я буду решать, доверять ему или нет наши политические дела…

* * *

После отъезда из Венеции отношения Теодоро с экс-президентом приобрели дружественно-деловой характер. В обращении друг с другом они перешли на «ты», несмотря на то что разница в возрасте составляла семь лет. Луиза, находясь в долгой разлуке с родной Латинской Америкой, нашла отдушину в беседах с ними, почувствовала в них родственные души.

Образованная, внешне приятная и всегда по моде одетая жена коммерсанта Кастро без труда завоевала симпатии и уважение влиятельных костариканских деятелей. Особо доверительные отношения сложились у нее с супругой экс-президента Генриеттой, что и вменялось ей в обязанность мужем-разведчиком. И поэтому не случайно все настолько полюбили ее, что на обратном пути в Рим стали усиленно приглашать ее в гости.

Когда костариканцы-туристы вернулись в Рим, посол Фасио, имевший поручение от Фигереса по сбору информации о Теодоро Кастро, и тот же вечер зашел в номер экс-президента, чтобы доложить о результатах выполнения конфиденциального задания. Прежде чем выслушать его, Фигерес попросил жену оставить их на полчаса один на один. Как только она покинула их, предупредив мужа о том, что будет находиться в соседнем номере Франсиско Орлича, посол начал рассказывать, с кем он встречался и что удалось узнать о своем соотечественнике. Фасио назвал племянника Папы Римского Джулио Пачелли, барона Умберто Корви, генерального секретаря итало-американской торговой палаты Джузеппе Тиччи, директора биржевой конторы Ватикана Константный Джулио, фабриканта свечей Константина Паризи, предпринимателя Альберто Симона и уругвайского консула Менендеса.

— А причем здесь консул Уругвая? — с некоторым удивлением спросил Фигерес.

— Менендес и его старший сын являются соучредителями крупной фирмы «Тико», которой заправляет Теодоро Кастро. Его фирма разрабатывает более шестидесяти торговых операций. Запросы на имя Кастро идут сейчас из разных регионов мира, а это уже свидетельствует о его респектабельности и состоятельности. Мало того, Менендес недавно назначил Теодоро секретарем консульства Уругвая в Риме и уже представил его своему послу Джамбруно.

— Он что на платной основе работает у них?

— Нет.

— Черт возьми! — вспылил экс-президент. — Ну, почему у нас ходят в почетных консулах кто угодно, только не наши соотечественники, проживающие здесь и работающие на чужое государство? В чем дело, Антонио?… Ты же посол! По совместительству еще и в Италии!.. Почему же ты равнодушно смотришь на все это? Или ты не патриот своей страны?

Последние слова сильно задели Фасио, и он тоже вспылил:

— Это ваша вина, что все консульские должности на Апеннинах занимают не костариканцы, а местные итальянцы! Это при вашем президентстве и по лично вашему указанию были назначены в Италии четыре почетных консула из шести…

— Ну, ладно, остановись, мы поправим это дело, — выдохнул Фигерес, нехотя соглашаясь с Антонио. — Давай, докладывай, что наговорили тебе о Кастро почетные и непочетные дипломаты — итальянцы и костариканцы.

— Все они отзывались о нем как об одаренном и коммуникабельном человеке, надежном партнере в бизнесе и прекрасном организаторе различных протокольных и увеселительных мероприятий. Хорошее знание чуть ли не десяти иностранных языков позволяло и позволяет ему одинаково успешно работать с коммерсантами многих стран земного шара. И вообще он — человек порядочный, удачливый и самое главное — прогрессивных политических взглядов, — заключил посол.

— Не человек, а прямо-таки икона этот ваш Кастро, — задумчиво произнес экс-президент.

После короткой паузы он попросил Фасио пригласить к нему Одубера и Орлича.

— Мне надо посоветоваться и с ними, — добавил он.

Когда Фасио вернулся с приглашенными соратниками экспрезидента, Фигерес попросил его повторить свой рассказ о Теодоро Кастро. Выслушав еще раз Фасио, Фигерес, обращаясь к руководителям штаба своей избирательной кампании по выборам президента Коста-Рики, сказал:

— Я хочу предложить дону Кастро заняться разработкой моей предвыборной программы. Какие будут мнения в отношении Кастро?

Одубер, Орлич, Фасио и бывший президент давно уже работали в одной команде, в атмосфере полного доверия и взаимопонимания. И вот теперь им предстояло определиться — сотрудничать с Теодоро или нет, — и не только по коммерческим делам, а и по втягиванию его в избирательную кампанию.

— Лично на меня сеньор Кастро, — первым начал личный друг Фигереса, крупный плантатор Франсиско Орлич, — произвел хорошее впечатление. И поэтому я хотел бы, чтобы он подключился к разработке твоей предвыборной программы.

Экс-президент, мотнув головой, холодно взглянул на Орлича и недовольным тоном заметил:

— А я вот до конца не убежден, что мы можем доверять ему. Мне необходимо иметь больше доказательств его лояльности к нам…

— Но абсолютно быть уверенным, — прервал его Даниэль Одубер, — ни в ком и ни в чем нельзя. Я считаю, что мы должны закрепить с ним и его семьей дружеские отношения. Об этом, между прочим, меня просила и Марджори1.

— Причем здесь Марджори? — недовольно проворчал экспрезидент. — Мы должны говорить сейчас не об установлении дружеских отношений и не о коммерческой сделке, которую обязательно заключим с ним, а о делах, связанных с большой политикой.

Фигерес и его ближайшие единомышленники, возглавлявшие в Коста-Рике оппозиционную буржуазную группировку, были достаточно опытными, хитрыми и недоверчивыми политиками, готовыми пойти на все, даже на еще один военный заговор, который они уже совершили три года назад.

— Я, как и Даниэль, тоже считаю, — вновь заговорил Орлич, — что сейчас, находясь в Италии и руководствуясь благополучием нашей национальной экономики, мы должны преследовать в первую очередь корыстные интересы, то есть надо заарканить сеньора Кастро как выгодного нам коммерческого партнера, а потом уже рассматривать его кандидатуру в качестве доверенного лица Фигереса в президентской гонке.

— «Потом» будет поздно, — не согласился с ним экспрезидент. — Когда мы покинем Рим, кто тогда будет вести с ним этот щепетильный, конфиденциальный разговор? Посол Фасио? Но послушает ли он его?

Орлич, Одубер и Фасио молчали.

— Учитывая положительные характеристики Теодоро Кастро и наши личные впечатления, — продолжал Фигерес, — мы должны воспользоваться случаем и вместе поговорить с ним. Нам надо убедить его, чтобы он все же взялся за подготовку моей предвыборной программы. Ты как считаешь, Даниэль? — Он повернулся к послу Одуберу.

— Я тоже считаю, что мы должны прибрать его к своим рукам. А если он заартачится, не согласится нам помочь в предвыборных делах, то мы должны пообещать ему, что хорошо отблагодарим за оказываемые услуги. Он же коммерсант и хорошо знает цену интеллектуального труда.

— А что скажут Антонио и Франсиско? — Фигерес перевел взгляд на Фасио.

— Мы — за то, чтобы посвятить его в наши предвыборные дела, — ответил Орлич.

— Говори только за себя! — вспылил Фигерес, начиная нервничать. — Итак, твое мнение Антонио.

— Я предлагаю провести с ним завтра такой разговор. В случае отказа от нашего предложения у нас будет еще время до отъезда из Италии дожать его, склонить на свою сторону.

Экс-президент кивнул и тут же распорядился:

— Поскольку Антонио давно знает сеньора Теодоро, он и пригласит его с супругой на завтрашний ужин в мой номер. К восьми вечера. Вы тоже, — он повернулся к Одуберу и Орличу, — подходите к этому времени со своими женами.

* * *

Отель «Рафаэль», в котором проживали костариканские влиятельные лица, располагался неподалеку от площади Навона, знаменитой своими красивейшими фонтанами. В холле Луизу и Теодоро встретил высокий, худощавый Антонио Фасио. Поприветствовав гостей, он провел их на второй этаж в номер экс-президента.

Когда Луиза и ее муж вошли в зал, где стояли два красиво сервированных стола, Одубер, Орлич, Фигерес и их жены зааплодировали: они впервые увидели своего соотечественника-коммерсанта, что называется, в полном параде — в смокинге и белоснежной рубашке с черной «бабочкой» он выглядел респектабельным, богатым коммерсантом с появившимся уже брюшком. Седеющие густые волосы были подстрижены ежиком, как у древнего римлянина. Немного загрубевшая на лице кожа указывала на то, что он провел немало лет в странах с жарким южно-американским климатом.

Когда мужчины стали усаживаться за один стол, а женщины — за другой, Теодоро, удивленный этим, спросил у Фигереса:

— А почему дамы сели за отдельный стол?

— Потому что в присутствии дам костариканцы не говорят о политике, а мы пригласили тебя для того, чтобы поговорить о ней, — хмуря брови, ответил экс-президент.

— До чего ж поганая вещь эта политика, если о ней даже нельзя говорить в присутствии женщин, — немедля отреагировал Теодоро.

— Да, политика — вещь поганая, — подхватил карьерный дипломат Даниэль Одубер. — В наше время она заслоняет у нас все на свете.

— Господа, — прервал его Хосе Фигерес, — по-моему, мы начинаем ужин не с того. Я предлагаю первый тост за наших прекрасных друзей — за сеньора Теодора Кастро и его очаровательную супругу Инелию Идалину дель Пуэрто — и поблагодарить их за чудесное совместное путешествие по Италии, которую мы полюбили только благодаря им. — Он поднял рюмку и, повернувшись к женскому столу, громко воскликнул: — За ваше здоровье, сеньорита!

После тостов Орлича и Одубера слегка захмелевший экс-президент, обращаясь к Теодоро, завел разговор о целесообразности создания новой экспортно-импортной компании с латиноамериканским названием «Карибэ».

— А заниматься она должна сбытом на европейский рынок только костариканского кофе, производимого на плантациях присутствующих здесь лиц, — пояснил Фигерес. — Мы очень заинтересованы в том, чтобы организацией такой фирмы и ее руководителем стал потом сеньор Кастро, а соучредителями ее могли бы быть Даниэль Одубер или известный вам и нам итальянский профессор экономики Джузеппе Тиччи.

Фигерес сделал паузу в надежде услышать мнение Теодоро по этому вопросу, но тот, к огорчению экс-президента, не глядя ни на кого, задумчиво уставился на край стола.

Сидевший рядом Орлич, дружески похлопав по плечу Теодоро, спросил:

— Почему ты молчишь, амиго Кастро?

— Вы, господа, очевидно плохо представляете себе, скольких нерв и материальных затрат требует организация «собственного дела». К тому же, у меня уже есть своя крупная фирма.

— Будет еще одна! Разве это плохо?! — воскликнул Фигерес. — Ты можешь стать таким же богатым, как наш друг Орлич. Он у нас, к твоему сведению, — большой денежный мешок и готов в интересах общего дела открыть на твое имя текущий счет в банке. Так ведь, Франсиско?

— Да, я готов к этому, — бодро отозвался Орлич.

— Деньги для меня, господа, не проблема, я умею их зарабатывать и сам, — с гордостью произнес Теодоро, как человек, хорошо знающий себе цену.

— Условия наши таковы, — продолжал Франсиско, — двадцать процентов от прибыли твои, остальные идут нам. С профессором Тиччи я буду сам расплачиваться.

— Позвольте я немного подумаю, — заколебался Теодоро.

Предложение заокеанских плантаторов было выгодным для Кастро во всех отношениях: и для закрепления прикрытия, и с материальной точки зрения. Но без санкции Центра давать согласие на создание еще одной фирмы он нс имел права. Относить же решение такого вопроса на более поздние сроки не представлялось возможным: для этого у него не было времени — через сутки костариканцы улетали в Нью-Йорк, а оттуда — на родину. Теодоро решил рискнуть:

— Хорошо, я согласен взяться за это дело, но вы должны оформить мне доверенность на право ведения коммерческих операций по сбыту вашей кофейной продукции.

Экс-президенту Фигересу нравилось в Теодоро то, что к решению деловых вопросов он подходил не с кондачка, а на полном серьезе, предварительно подумав.

— Мы между собой договорились, что после нашего отъезда из Италии здесь останется на несколько дней Франсиско Орлич и его супруга Марита, — заметил Фигерес. — Вот вы вместе и займетесь оформлением такой доверенности…

Сделав небольшую паузу, он перевел разговор в другую плоскость — политическую:

— На предстоящих в Коста-Рике выборах президента я намерен выдвинуть свою кандидатуру. Для победы на них необходима идеологически выверенная и нацеленная на разные слои населения предвыборная программа. На ее разработку задействована небольшая группа преданных мне людей во главе с Одубером и Орличем. Но не все у них получается так, как мне хотелось бы… Моя предвыборная программа базируется на лозунге «Против империализма и против коммунизма». В ней я хотел бы видеть благожелательную критику внешнеполитического курса Вашингтона, который усиленно стремится экономически подчинить нашу страну интересам США. И в то же время надо как-то тонко показать, что с американцами нам надо умело сосуществовать, — подчеркнул Фигерес. — В связи с тем что Советский Союз разрушил монополию США на атомное оружие, американцы пуще всего боятся коммунистов. Мы, костариканцы, должны воспользоваться этим страхом США и заставить их подороже платить нам за антикоммунизм. Я, конечно, понимаю, что на голом антикоммунизме и антисоветских лозунгах сделать политическую карьеру будет трудно…

— Борьба с коммунистами, — прервал его Теодоро Кастро, — и лозунги, которые будут направлены против них, — не самая главная задача в вашей предвыборной компании, тем более в такой маленькой стране, как наша Коста-Рика. Это, между прочим, не будет работать на вас как на кандидата в президенты. Если вы хотите достойно бороться за президентское кресло, то вы должны на предстоящих предвыборных собраниях, уличных митингах и демонстрациях доводить до народа пути улучшения его жизни, делать все возможное и невозможное, чтобы склонить людей на свою сторону, чтобы они потом проголосовали за вас, сеньор Хосе Фигерес. Вы должны уже сейчас обратить внимание на все слои населения. Например, коренным индейцам вы должны всенародно объявить, что с приходом к власти они за поклонение своим древним божествам не будут подвергаться преследованию со стороны государства, что все их храмы останутся за ними и будут всегда поддерживаться в надлежащем порядке. Вот тогда вас поддержат на президентских выборах…

Экс-президент кивнул. За столом установилась серьезная тишина. Настолько серьезная, что было слышно, как Теодоро наливал в рюмку вино, затем, сделав большой глоток и крякнув от удовольствия, воскликнул:

— Отличное вино «Кьянти»!

— Я, конечно, согласен, что наш народ страдает от расстроенной экономики и мы должны помочь ему, — задумчиво произнес экс-президент. — Для него мы — единственная надежда, без нас у него не будет будущего! Все больше я убеждаюсь, что нам, богатым, надо избегать излишеств, которые делают нас только слабее в глазах общественности. Что я могу еще сказать в своей предвыборной программе? Я готов пойти на определенные социальные реформы, чтобы выпустить пар из котла и тем самым ослабить классовую напряженность в стране. На мой взгляд, эта напряженность только порождает новых коммунистов и их сторонников…

Теодоро не нравилось то, что говорил Фигерес, но лицо его сохраняло непроницаемое выражение. За время месячного пребывания в Италии этих хитрых, склонных к риску и авантюрам костариканских политиков, с которыми Теодоро постоянно находился рядом в качестве переводчика, он убедился, что эти люди способны на ложь, преступления, двурушничество — на все ради своих политических интересов.

— Конечно, всего того, что я наговорил здесь, за столом, недостаточно для составления предвыборной программы, — продолжал скептически экс-президент. — Но дополнительной информацией о расстановке политических сил в стране, о настроениях в обществе, о положении интеллигенции и тому подобное тебе расскажет Франсиско Орлич. Он, как я уже говорил, останется на несколько дней в Риме для этой цели. Я обращаюсь именно к тебе, сеньор Кастро, потому что надеюсь, что ты не откажешь в любезности помочь мне набросать в письменном виде мою предвыборную программу, а также подготовить вместе с моим другом Франсиско предвыборное воззвание к народу Коста-Рики.

Теодоро, почесав затылок, сказал:

— В таком случае придется мне отложить организацию нашей совместной фирмы «Карибэ». Да и некогда будет мне вести переговоры и заключать сделки на продажу вашего кофе. Давайте сразу определимся, что для вас приоритетнее? Моя помощь в подготовке предвыборной программы или…

Послы Фасио, Одубер и плантатор Орлич недовольно переглянулись: задержка с продажей крупных партий кофе была не в их интересах.

— Но мы не торопим тебя, сеньор Кастро, с подготовкой моих программных документов, — забеспокоился Фигерес, который тоже понимал, что и сам он мог в таком случае материально пострадать от имевшегося у него большого избытка «золотого зерна», вызванного небывало высокими урожаями в Коста-Рике и других странах — экспортерах кофе. — Пожалуйста, занимайся пока коммерческими делами, а месяцев через пять переключись на составление моей предвыборной программы и воззвания к костариканским избирателям.

Теодоро усмехнулся и попытался уклониться от навязываемого ему поручения:

— Это довольно сложно, когда делаешь одно дело, а над тобой висит другое. И потом, я говорил уже вам, что я — не политик, а коммерсант, главная обязанность которого делать деньги, а не заниматься грязным делом, каким является политика.

Орлич и Одубер в который уже раз удивленно переглянулись.

— А как тогда понимать твою по совместительству работу в уругвайском консульстве? Это же тоже чистая политика?! — Голос экс-президента несколько утратил прежнюю мягкость.

— Чистой политики не бывает, от нее всегда попахивает дерьмом, — пробормотал Теодоро. — Дай какая это работа! — махнул он раздраженно рукой. — Я бываю там два-три раза в неделю по одному часу. И должность у меня там маленькая и низкооплачиваемая…

— Какая?

— Секретарь-консультант уругвайского консульства.

— Прекрасно, — обрадовался вдруг экс-президент и, посмотрев на посла Фасио, сказал: — С моей легкой руки ты можешь стать дипломатом более высокого ранга. При условии, если ты согласишься мне помочь. Я лично порекомендую тебя на высокую должность в нашей миссии в Риме. По возвращении в Сан-Хосе я обязательно переговорю о тебе с министром иностранных дел Марио Эчанди[118]…

Но Теодоро уже не слушал, что говорил экс-президент. Не ожидавший такого поворота дел Теодоро задумался: «А как на это посмотрит Центр, если я и в этом случае без его санкции дам согласие?..» Понимая, что выход на дипломатическую арену от «родной страны» сулит еще большие возможности для получения разведывательной информации открытым, легальным способом, он для видимости тяжело вздохнул и сказал:

— Я осознаю свой долг перед Родиной и, свидетельствуя свое уважение к будущему президенту моей страны, заявляю, что согласен оказать помощь в составлении предвыборной программы.

Не скрывая радости, Фигерес спросил:

— Сколько времени понадобится на ее составление?

— Месяца два, не меньше, — ответил Теодор.

Экс-президент перевел взгляд на своего политсоветника

Одубера:

— Это нас устраивает?

— Несомненно, — ответил Даниэль.

— Тогда у меня все. — Фигерес встал, повернулся к Теодоро и, обеими руками сжав его руку, сказал: — Еще раз благодарю тебя за хорошо организованную поездку по Италии. Я и Генриетта приглашаем вас с Луизой к нам в Сан-Хосе. Мы тоже провезем вас по всей нашей маленькой стране и покажем такие красивые места, каких вы никогда и нигде не видели.

Теодоро Кастро буквально воссиял, словно его новая звезда взошла на небосклоне.

— Спасибо за приглашение, сеньор Фигерес, — поспешно ответил он.

* * *

После отъезда из Италии Хосе Фигереса и посла Даниэля Одубера Теодоро предложил Фрасиско Орличу и его жене Марите переехать из отеля «Рафаэль» в его личный особняк, чтобы более продуктивно использовать время для составления проекта предвыборной прграммы[119] и воззвания кандидата в президенты к костариканскому народу. До переселения гостей из отеля Теодоро успел сообщить в Центр о том, что в Италии с неофициальным визитом находилась группа влиятельных костариканских политиков, которых он, как переводчик, по поручению профессора Тиччи и консула Пачелли сопровождал по Апеннинскому полуострову.

Далее он сообщал:

«…Мне и Луизе удалось установитъ дружеские отношения с семьями бывшего президента Хосе Фигереса и его бывшего министра Франсиско Орлина. Оба являются богатыми плантаторами, и по их настойчивой просьбе я дал согласие создать экспортно-импортную фирму «Карибэ» по продаже их кофе и закупке в Европе различного оборудования и промышленной продукции для Коста-Рики.

Сегодня мое положение куда крепче, чем было к концу прошлого года. Но это не значит, что мне теперь нечего опасаться. По мере расширения моих связей увеличивается и фактор непредвиденности. Однако, что поделаешь, если все это входит в правила разведывательной игры и является теперь неотделимой частью моей жизни и рабо?пы.

Подробный отчет о поездке по Италии и добытой информации за последние три месяца вышлю дипломатической почтой в ближайшее время.

Макс.

24.04.51 г.»

В направленном несколько позже отчете в Москву разведчик сообщал, что побывавшие в Италии лидеры партии Национального освобождения Коста-Рики Фигерес, Одубер и Орлич пообещали ему должность первого секретаря дипломатической миссии в Риме. Что лично он не проявлял к этому особого интереса, однако дал свое согласие, и что такое назначение может состояться уже в ближайшее время.

В одном пакете с отчетом, направленным в Центр, находились и другие информационные материалы:

«1. Очередная моя поездка в Югославию состоится в конце 1951 — начале 1952 года для заключения торговой сделки. Организовал эту поездку итальянец Карло Кутоло де Винченцо по прозвищу «Эмиссар», с которым я познакомился через выходца из Одессы Илью Бравермана. В годы Великой Отечественной Эмиссар командовал партизанской бригадой на Балканах и тогда же познакомился с Иосипом Броз Тито, которого он по сей день считает личным другом и периодически наезжает в Белград для встречи с ним. Как сопредседатель объединения титовцев в Италии Эмиссар часто посещает югославское посольство в Риме, на меня он производит впечатление жуликоватого человека. Запланировал с его помощью осуществить ряд коммерческих сделок в Югославии и попытаюсь через него выйти на «Нерона».

Учитывая это, прошу срочно проверить его по оперативным учетам и сообщить ваше мнение. Возраст его — не более сорока лет.

2. Коммерческая деятельность моих экспортно-импортных компаний «Тико» и «Карибэ» заметно оживилась. Налажены деловые связи с двадцатью странами. Растет объем почтовой переписки, стал регулярно поступать различный товар. О высокой степени доверия ко мне свидетельствует тот факт, что дорогостоящий товар я получаю из других стран под честное слов, без представления предоплаты, гарантий и выполнения иных договорных обязательств. Таким образом, популярность моя растет. Растет и мой счет в банке. Теперь у меня есть возможность заказывать любую информацию экономического характера и получать установочные данные на интересующих меня лиц…

3. По приглашению Джузеппе Тиччи — соучредителя моих компаний «Карибэ» и «Тико», принимал участие в торжественном мероприятии, посвященном итогам работы итало-американской торговой палаты. Был представлен премьер-министру Италии де Гаспери. Когда Тиччи знакомил нас, то назвал меня не коммерсантом, а костариканским кофейным плантатором, на что тот отреагировал критическим замечанием: «Почему Коста-Рика поставляет много кофе Ватикану и совсем мало в Италию?» Я заверил его, что моя работа в Риме позволит значительно увеличить поставки нашего высококачественного кофе в Италию. Затем я был представлен ранее мне незнакомым высокопоставленным чиновникам из Италии и США, в частности директору «плана Маршалла»[120]Зеллербаху, лидеру республиканской партии Италии Рандольфо Паччарди, министру иностранных дел Италии Карло Сфорца и президенту папской Академии наук Агостино Гемелли.

4. Приняты на связь агенты «Рикко» и «Педро», которого следует, на мой взгляд, оставить в покое, чтобы не тратить на него драгоценное время. Уверен, с него толка не будет, потому что это ограниченный и трусливый человек.

5. Касагранда намерен в ближайшее время заключить брак с Инес, работающей в техотделе Генштаба секретаршей. Через нее он добыл техническое описание новых радарных установок, переданных Италии Министерством обороны США…»

* * *

Когда начальнику внешней разведки генералу Сергею Савченко доложили поступившие из Рима материалы Макса, тот, ознакомившись с ними, пришел в недоумение и написал на отдельном листке резолюцию руководителю нелегальной разведки:

«т. Тишкову А. В.[121]

Как могло получиться, что «М» дал без нашей санкции согласие на свое дипломатическое назначение? Дипломат — это же публичный человек, он всегда на виду, сколько глаз следят за ним?! Организация встреч с агентурой превратится для него в опасное мероприятие. Как вообще легендировать встречи дипсотрудникам, скажем, со скромным служителем Ватикана? Или как тогда осуществлять тайниковые операции?

Насколько мне известно, такого, чтобы советский нелегал был назначен правительством чужой страны на дипломатическую должность в другую капиталистическую страну, в истории советской разведки еще не было. Прошу это учесть и обсудить сложившуюся ситуацию с теми, кто ранее вел и ведет его личное и рабочее дело. А может быть, дать указание «М», чтобы он отказался от назначения, которое может повлечь более углубленную проверку его прошлого по Коста-Рике и привести потом к нежелательным последствиям?

Савченко.

27.04.51»

В соответствие с этой резолюцией полковник Тишков пригласил в свой кабинет только тех, кто знал и вел дело нелегала Макса. Таковых оказалось пять человек: руководитель отдела Виталий Павлов, два заместителя начальника других отделов — Иван Ширяев и Александр Тринев, начальник отделения Дмитрий Потемкин и старший оперуполномоченный Алексей Тепляшин. Тишков устно изложил им содержание поступивших от Макса материалов и зачитал резолюцию генерала Савченко, после чего попросил каждого высказать свои соображения о сложившейся ситуации. Первым откликнулся Тепляшин:

— Я не согласен с точкой зрения Сергея Романовича. Я, конечно, уважаю его как человека и генерала, но он же всю свою сознательную жизнь проработал в погранвойсках, а в разведке всего два года…

— Если ты будешь, — прервал его полковник Павлов, — так высказываться о генерале Савченко, то на всю свою жизнь можешь остаться старшим оперуполномоченным…

— Но не рядовым же, а все-таки старшим, — парировал ершистый Тепляшин. — И я горжусь этим, потому что я — профессионал, я хорошо знаю свое дело и историю нашей разведки. А в ней, как вам известно, были уже прецеденты, когда разведчики становились чрезвычайными и полномочными послами. Это и Александр Семенович Панюшкин в Китае, и Константин Михайлович Кукин в Англии. Да и вы, Арсений Васильевич, — обратился он к Тишкову, тоже были в Венгрии и резидентом, и послом… Чего ж вы не сказали об этом генералу Савченко?

— Смелый ты человек, Алексей Викторович, — покачал головой начальник нелегальной разведки. — Во-первых, я не имел возможности обсуждать с ним эти вопросы. Материалы Макса я получил не напрямую от Савченко, а через секретариат, и только сегодня ознакомился с ними. А во-вторых, ты не учитываешь одного существенного момента: и Панюшкин, и Кукин, и я были легальными разведчиками. И назначены мы были послами руководством своей страны, а не чужого государства. Так что Савченко в данной ситуации прав: в истории нашей разведки еще не было случая, чтобы советского нелегала назначала на дипломатическую должность чужая страна, да еще и с аккредитацией в страну главного противника. Вот исходя из этого, я прошу вас всех высказать свою точку зрения и обосновать ее, чтобы потом я мог обобщить ваши и свое мнения и доложить все аргументировано Сергею Романовичу. Итак, я прошу Алексея Викторовича высказаться кратко и доказательно.

Тепляшин, кивнув, сказал:

— Я считаю, что мы должны одобрить предстоящее назначение Макса. Далеко не каждому нелегалу выпадает такая удача, чтобы чужая страна признала своим соотечественником нашего нелегального сотрудника, оценила его многогранный талант и предложила дипломатический пост в европейской стране. Это же надо так зарекомендовать себя, что бывший президент страны оказывает ему доверие, поручил ему разработку своей предвыборной программы и в благодарность за это составляет ему протекцию, — проталкивает на должность первого секретаря дипломатической миссии, а мы тут сомневаемся, ломаем голову, — быть или не быть ему дипломатом! Да гордиться надо нам таким классным разведчиком, который без предварительных согласований и наших целевых установок на свой страх и риск внедряется в дипломатическое ведомство одной из стран Латинской Америки! А что касается возникших опасений у Сергея Романовича в отношении безопасности проведения агентурных встреч и тайниковых операций, то передайте ему, что за это он может не беспокоиться. Напомните генералу, что Иосиф Ромуальдович почти двадцать лет находится на нелегальном положении. Я имею в виду и годы его работы в Коминтерне. И уж кто-кто, а он-то знает как легендировать встречу с разными категориями наших помощников. Да и в случае возникновения каких-либо подозрений, он, я убежден, вывернется из любого сложного положения и поведет себя так, чтобы сбить с толку противника. На то он и профессионал самого высокого класса!

Из выступлений начальников других подразделений нелегальной разведки.

Дмитрий Потемкин: Я согласен со всем тем, что сказал Алексей. Мы вместе полтора года курировали семью нелегалов в Москве, много общались с Максом, много дискутировали с ним по проблемам разведки «в поле» и убедились, что работал он всегда чисто. Вся его работа, как он говорил, держится на трех китах — трезвости ума, выдержанности и самоконтроле. И потому не будем решать за него, быть или не быть ему дипломатом чужой страны. Ему там, «в поле», виднее, чем нам здесь в кабинетах. Тем более что он всегда, как я знаю, стремился вырваться из круга постоянных, консервативных установок Москвы. Об этом, кстати, можно судить даже по его переписке с Центром. А новое назначение Коста-Рикой расширит его разведывательные возможности для получения ценной информации, укрепит его положение в дипломатических кругах Италии, Коста-Рики, а также в других странах Латинской Америки и Европы. Ну, а если говорить об опасности, то от нее при любой легенде прикрытия, на любой должности никто не застрахован.

Александр Тринев: Я восхищаюсь Максом как одаренной и везучей личностью. Если он получит дипломатический статус, то никто не будет ему страшен, а информационная отдача от него, уверен, еще больше увеличится. Дипломат, как известно, в любой стране — лицо неприкосновенное, и самое худшее, что может грозить ему в случае непредвиденных обстоятельств — это выдворение. Поэтому мое мнение, — не надо мешать Максу в принятии самостоятельного решения. Разведка от этого только выиграет.

Иван Ширяев: Не могу одного понять: зачем Максу, уже удачно легализовавшемуся в Италии, давать согласие на работу в дипломатической службе чужого государства? Он и так уже перегружен, являясь руководителем двух солидных экспортно-импортных фирм. Зачем же ему вешать на свою шею еще один хомут — дипломатический? Когда же заниматься разведывательной деятельностью, если у него начнутся различные поездки, протокольные мероприятия, переговоры и тому подобное? А потом, мы почему-то забываем, что ему уже давалось указание о том, чтобы он подальше держался от латиноамериканских представительств, сотрудники которых могут узнать его по гражданской войне в Испании. Или по его коммерческой деятельности в южноамериканских странах. Предупреждали мы его и о том, чтобы он воздерживался от принятия их предложений в участии в каких-либо совместных акциях. А теперь он сообщает нам, что уполномочен быть торговым представителем в Европе от группы богатых костариканских плантаторов. В благодарность за это они пообещали ему активно содействовать в назначении на должность первого секретаря посольства Коста-Рики в Риме. И я нисколько не удивлюсь, если через некоторое время Центр получит от него шифровку, в которой будет сказано: «назначение состоялось».

Виталий Павлов: Несколько лет я был разведчиком «в поле» и потому хотел бы особо сказать о необходимости доверил к тем, кто служит за кордоном. И особенно нелегалам. Рядом с ними нет ни резидента, ни посла, ни коллег, работающих под прикрытием посольства. И поэтому с их мнением, а в данном случае с позицией такого опытного и эффективно действующего нелегала Макса, мы должны считаться. Правильно сказал Дмитрий Потемкин, ему там, на месте, виднее, как лучше поступить. Убежден, что Макс, устанавливая контакты с влиятельными политическими деятелями Коста-Рики, просчитал все на два шага вперед, и все его последующие ходы в этом направлении должны привести только к лучшему. Пока же все, что мы поручали ему, выполнялось безукоризненно, все у него получалось, и надеюсь, что он станет со временем хорошим дипломатом, что будет способствовать его более эффективной работе с нами.

Тишков удовлетворенно кивнул.

— И так, все кроме Ивана Федоровича склоняются к тому, что Макс все-таки правильно поступил, не отказавшись от сделанного ему костариканцами предложения. Так я и доложу генералу Савченко, — подытожил начальник нелегальной разведки. — Я тоже придерживаюсь мнения, что мы должны согласиться с принятым самостоятельным решением Макса…

* * *

Полковнику Тишкову не составило особого труда переубедить генерала Савченко в том, чтобы он все же согласился с мнением большинства тех сотрудников разведки, которые хорошо знали лично Макса или вели его рабочее дело. Генерал подписал шифротелеграмму, разрешавшую разведчику-нелегалу внедриться в дипломатическое ведомство Коста-Рики.

В последующих телеграммах из Центра Макса предостерегали о том, что новый его знакомый Карло Кутоло де Винченцо занимается в Италии разведработой в пользу Югославии. Но, невзирая на это, ему сообщалось, что Центр не возражает против поездки в Белград вместе с Кутоло, что задание по Югославии остается прежним, а связь с Педро он может прекратить. Кроме того, ему рекомендовалось отказаться от управления фирмой «Тико», выйти из числа ее учредителей, а акции передать профессору Джузеппе Тиччи и мотивировать все это тем, что он решил больше уделять внимания вновь созданной и более прибыльной фирме «Карибэ».

Из ответных донесений Григулевича в Центр

1. …В последнее время особенно активизировалась моя переписка с представителями бывшей политической элиты Коста-Рики, недавно посетившими Италию. В частности, экспрезидент этой страны Хосе Фигерес заверяет меня в том, что в ближайшие два-три месяца должно состояться назначение Теодоро Бонефиля Кастро на дипломатическую должность в Риме».

2. «…По сообщению посла Фасио, костариканскими службами безопасности по просьбе МИДа проведена проверка моих биографических данных. Несоответствий с моей легендой не установлено. Поэтому Фигерес и Орлич, не сомневаясь в моей порядочности и надежности, без оформления каких-либо юридических документов направляют мне для продажи через фирму «Карибэ» несколько сотен мешков кофе в зернах на суммы от 50 до 100 тысяч долларов…»

3. «…Кроме трех связников — Касагранды, Лео и Рикко — у меня есть сейчас свои неофициальные, то есть незавербованные источники информации из числа аккредитованных в Риме латиноамериканских дипломатов и высокопоставленных чиновников Италии и Ватикана. Они пока не догадываются, что являются моими ушами и глазами и что каждый из них рассматривается мною как потенциальный кандидат на вербовку. Некоторые из них уже «созрели» для этого и, если бы Центр дал мне санкцию, то я мог бы уже завербовать некоторых из них. А покаже каждая беседа с такими дипломатами нацелена на получение «втемную» нужной политической информации. При этом надо быть всегда предельно бдительным и осторожным, потому что одна неправильно сформулированная фраза или случайно оброненное слово из разведывательного лексикона может привести к роковым последствиям. Дамоклов меч над головой висит постоянно…»

Авторское отступление:

В самом деле, выполняя задания разведки, нелегал вынужден постоянно находиться во враждебной среде, жить по законам чуждых устоев буржуазного мира, быть всегда и везде начеку, следить за каждым своим поступком, с тем чтобы не допустить оплошности и не вызвать подозрений со стороны противника. Если добавить к этому, что он восемь — десять часов в сутки занят работой по прикрытию, а в свободное от нее время занимается активной разведкой, выполняет не только оперативные, но и технические функции, то легко представить, какая нагрузка, требующая большой затраты духовных и физических сил, ложится на его плечи.

Эта нагрузка неизмеримо возрастает в случаях, когда вокруг разведчика-нелегала создается угрожаемая обстановка и он вынужден вести борьбу лицом к лицу с противником. Это, в свою очередь, неминуемо связано с необходимостью идти на разумный и целесообразный риск.

Далее Теодоро сообщал:

4. «…Миру грозит новая война. Президент США Гарри Трумэн сделал заявление о том, что обладание атомным оружием не исключает его применения, а генерал Макартур предлагает сбросить бомбу с ядерными зарядами на Северную Корею. Он же потребовал открыть второй фронт против Китая только из-за того, что Китай вмешался в корейский конфликт…»

5. «…Военному укреплению Италии усиленно противятся Англия, Франция и Югославия. Первая опасается, что это укрепление будет идти за счет ее влияния и престижа в Западной Европе. Вторая, что это укрепление угрожает ее влиянию в Средиземном регионе — в Африке, на Балканах и Ближнем Востоке. Югославия боится, что Италия может захватить Триест. Все эти противоречия толкают Италию на союз с Западной Германией. Этому способствует и тот факт, что де Гаспери и Аденауэр[122] находятся под сильным влиянием Ватикана…»

6. «По данным главного редактора газеты «Ла Либертад де Италия» Федерико Оттоленги, который является правой рукой председателя парламента Джованни Гронки[123], как никогда ранее Ватикан и США настроены против правящей христианско-демократической партии Италии. По имеющимся данным, если бы не корейский кризис, то американцы давно бы уже сменили премьера де Гаспери. Он, по их мнению, ведет ошибочную экономическую политику и вразрез их директивам расходует не по назначению фонды Маршалла. Недовольны США и медленными темпами перевооружения Италии, а Ватикан — неэффективной борьбой правительства де Гаспери с безработицей и нищетой. А все это вместе взятое свидетельствует о том, что США и Ватикан желают иметь в Италии новое правительство, которое проводило бы более демагогическую социальную политику и более активный курс вооружения. Их новым кандидатом в премьеры является Дж. Гронки, пользующийся огромной поддержкой Святого Престола, а соответственно, и Вашингтона. По заверениям Оттоленги, Гронки в ближайшем будущем может занять самый высокий пост в стране…»

7. «…В обращении к католическому духовенству всего мира Папа Римский заявил о том, что в борьбе с коммунизмом не должно быть «никаких колебаний или неуверенности», и в то же время он призывал вести широкую кампанию поддержки и восхваления политики США, в том числе «доктрины Трумэна» и кабального «плана Маршалла». Наряду с этим папа Пий XII призывает католиков и других верующих не подписываться под недавно принятым Стокгольмским воззванием[124]. В этих же целях Ватикан создал так называемую «Пак Христа» — организацию, которая должна нейтрализовать влияние движения сторонников мира, в первую очередь в самой Италии, затем в Германии и Франции…»

8. «…Проповедуемый в Италии антикоммунизм начал терпеть неудачи. Большую роль в этом сыграла компартия во главе с Пальмиро Тольятти. Благодаря тесной связи с народом и соглашению о единстве действий с социалистами, компартия оказала упорное сопротивление всей антикоммунистической политике, проводимой в Италии. И поэтому неслучайно премьер де Гаспери и министр внутренних дел Марио Шельба открыто и в мрачном тоне периодически возвещают народу о неминуемом вооруженном столкновении с левыми силами. «И если такое столкновение неизбежно, — заявил де Гаспери, — то лучше начать его уже сегодня, лучше поставить на карту все сейчас, даже свою голову…» И хотя премьер призывает все силы итальянской нации на борьбу с коммунистами, Италия встретила его призыв холодно, враждебно, потому что народ понимает, что де Гаспери действует под диктовку США. Таким образом, престиж и влияние компартии в стране осталось прежним, а вот для премьер-министра это стало плохим предзнаменованием…»

9. «…Заслуживающий доверия источник информации (из близких к кругам Ватикана) сообщил о том, что после приезда из Румынии папского нунция Охары в госсекретариате Святого Престола появился секретный документ о дислокации советских войск не только в Румынии, но и в других странах народной демократии. В этом документе приводятся полные сведения о дислокации и количественном составе советских дивизий в районах венгерского города Сомбатхей и у озера Балатон, румынского Тимишоара и болгарской Варны. По сообщению источника, эти сведения[125] уже переданы в ЦРУ США…»

Кроме названных выше девяти донесений Григулевич направил в Москву дополнительные сведения:

о политической борьбе США за Италию и материальной помощи ей в противодействии коммунистическому движению на Апеннинах;

о добытом нитрате урания в минеральных залежах Кунео, которые являются самыми богатыми радиоактивными залежами в Италии, а также о том, что начались широкомасштабные работы по поиску урания в Лигурийских Альпах, в районе озера Комо, в Сардинии и Сицилии;

о враждебной деятельности специальной школы шпионажа «Руссикум» при Ватикане и подготовленной ею операции по внедрению в СССР шестидесяти молодых иезуитов, в совершенстве владеющих русским языком. Переброска их в Советский Союз должна осуществляться нелегально через Польшу, а также воздушным путем с помощью парашютов в ночное время на территорию Белоруссии и Прибалтийских республик;

о строительстве особо секретного американского объекта военного характера на острове Сицилия вблизи пункта Каникатти и экспериментального атомного центра в Новаро, что свидетельствовало о том, что США все больше превращают территорию Апеннин в один из плацдармов своих вооруженных сил в бассейне Средиземного моря;

о состоявшейся тайной встрече в Локарно итальянского принца Витторио Боргезе и начальника штаба дивизии «Х-МАС» полковника Бигини с высокопоставленными сотрудниками английской разведывательной службы СИС. На данной встрече велись переговоры о создании специальной террористической группы численностью в 120 человек[126], которые должны использоваться для разгрома коммунистических партий в странах Европы. Достигнута договоренность о том, что СИС возьмет на себя полное финансовое обеспечение членов этой группы и их семей. Англичане предупредили Боргезе и Бигини, чтобы они имели дело по этому вопросу только с ними и ни в коем случае не связывались бы с США;

о том, что Итальянская националистическая партия, возглавляемая Винченцо Капуто, создает полувоенные отряды «Всегда готов», — так называемые «Синие рубашки», которые должны вести борьбу с коммунистами и другими прогрессивными силами…

* * *

В Московском разведцентре высоко ценили поступавшую от Теодоро Кастро информацию политического, научно-технического и военного характера. Каждый месяц от него потоком шли сведения, которые использовались для корректировки советской внешней политики, а некоторые из них в форме коротких записок направлялись руководителю страны Иосифу Сталину, в ЦК ВКП(б), МИД СССР и в Генштаб Министерства обороны.

Чтобы добывать особо важную разведывательную информацию не через агентурные источники, а «втемную», на это надо иметь особый талант. Теодоро Кастро имел его, он придерживался в своей нелегальной работе золотого правила: быть всегда на голову выше своих собеседников и партнеров по бизнесу, своим внешним видом, интеллектом и интеллигентностью завоевывать расположение нужных ему людей, их уважение и доверие.

Участвуя в деловых переговорах, коммерческих сделках, в протокольных мероприятиях и фуршетах, он обязательно выуживал от своих собеседников полезную для разведки информацию. Именно таким способом — «втемную» — были получены заслуживающие оперативного внимания сведения об агрессивных планах США:

«…В процессе проведения совместной торговой сделки мною установлен контакт с американцем швейцарского происхождения, бывшим бригадным генералом УСС[127], а ныне президентом Ртутной заморской корпорации — «МОК» («Меркури Оверзеа Корпорацион»). Он проходит у меня под кличкой «Бонза». Ему за 60 лет. Во время II мировой войны находился на Дальнем Востоке в плену у японцев. Затем работал председателем госбанка в Маниле. Вместе с бывшим губернатором Филиппин Полем Лаакнатом и другими «акулами» этого островного государства он создал «МОК», а через некоторое время переехал на жительство в Рим. Здесь его периодически приглашают в американское посольство, где сотрудники резидентуры ЦРУ, действующие под дипломатическим прикрытием, определяют ему задания по добыванию информации экономического характера и принимают от него соответствующие отчеты.

6 апреля сего года Бонза был приглашен в американское посольство на заслушивание доклада о текущем политическом моменте. В докладе, по рассказу Бонзы, отмечалось, что США в настоящее время готовы к ведению войны с СССР, и говорилось о том, что лучше всего начать ее сегодня, чем потом, когда русские успеют усовершенствовать свое ядерное оружие и увеличат его запасы. Американские генералы, якобы, уже составили план первоначальных военных действий. В первую очередь ими намечено подвергнуть бомбежке военные базы Китая в Манчжурии и одновременно произвести десантирование войск Чан Кайши из Формозы[128] на плацдарм между Шанхаем и Кантоном[129].

Такое вторжение по расчетам американцев должно автоматически вызвать участие советских войск и авиации на стороне Китая, что повлечет со стороны США немедленное объявление войны Советскому Союзу. Если же Россия не станет помогать китайцам, то тем хуже для нее: она потеряет Китай и свое влияние в Азии. Верховный командующий союзными войсками в юго-западной части Тихого океана американский генерал Дуглас Макартур убежден, что интервенция в отношении Китая вызовет отрицательную реакцию СССР и тем самым позволит США спровоцировать Москву на острый военный конфликт. «И если это произойдет, то тем лучше для нас, — заявил Макартур. — Нам есть, чем ответить Советам: у нас 2500 атомных бомб, а у русских — только около сорока». Американские бомбы, по информации Бонзы, находятся в полной боевой готовности на военных базах в Исландии, Англии, Турции, Сингапуре, Формозе и Японии. Главные стратегические цели американцев в России — это Москва, Ленинград, Батуми и Перемышль, а в Восточной Европе — Прага и Плоешти.

В застольной беседе с глазу на глаз с генералом Бонзой я скептически высказался о том, что война вряд ли может возникнуть, но он убеждал меня, что положение сейчас критическое, что война неминуема и что в силу секретности заседания в посольстве он не может все рассказать мне. Перед тем как распрощаться, Бонза взял с меня слово о том, чтобы о состоявшемся разговоре не стало бы известно от меня кому-либо из третьих лиц.

На мой взгляд, все, о чем рассказывал мне бывший бригадный генерал УСС, свидетельствует о царящих в военных кругах США настроениях и об их «ястребиных» амбициях. Не исключаю, что американцы действительно вынашивают возможные планы военного нападения на Советский Союз. Но возможен и другой вариант: это делается для запугивания непокорного Советского Союза и для усиления развязанной американцами «психологической войны».

Макс.

16.05.51 г.»

Ознакомившись с донесением нелегала Макса, начальник советской внешней разведки наложил резолюцию:

«т. А. В. Тишкову т. С. П. Новоселову[130]

Прошу срочно перепроверить данные «М» и в случае их подтверждения подготовитъ записку в Инстанцию, Совмин, МИД и МО[131].

С. Савченко.

18. 05.51».

Прежде чем информировать высшие инстанции государства Новоселов на другой день подготовил на имя начальника разведки докладную:

«…Считаю целесообразным высказать свои соображения в отношении добытой Максом особо важной политической информации:

1. Весьма сомнительно, чтобы предметом открытого обсуждения в помещении посольства могли являться особо секретные вопросы войны и методы втягивания в нее Советского Союза.

2. Конфидициальное заседание в американском посольстве было созвано, возможно, с преднамеренной целью: для распространения слухов о неизбежности начала новой мировой войны и оказания давления на непокорную Россию. Особое значение для США имело доведение такой информации и до итальянского правительства, которым американцы недовольны из-за медленных темпов вооружения Апеннинского полуострова.

3. Нельзя исключать и такой версии, что генерал Бонза придумал все сам, желая похвастать своей осведомленностью перед преуспевающим костариканским коммерсантом, и потому мог выдавать желаемое за действительное.

4. Полученная Максом информация о секретном заседании в американском посольстве и о втягивании СССР в новую войну заслуживает оперативного внимания, однако она требует тщательной перепроверки через нью-йоркскую резидентуру».

Глава 10. Посол чужой страны

Через несколько дней Григулевич получил радостное известие из Коста-Рики: экс-президент этой страны Хосе Фигерес сообщил ему о назначении его первым секретарем костариканской миссии в Италии, а в случае победы на предстоящих президентских выборах 1953 года готов предложить ему высокий пост в своем правительстве. На радостях Григулевич поспешил заверить экс-президента в том, что он принимает его предложение. В тот же день он сообщил в Центр:

«Срочно.

Лично т. Трояну[132].

Сов. секретно.

Как вам известно, в свое время я оказал услугу бывшему президенту Коста-Рики Хосе Фигересу в составлении предвыборной политической программы, которая получила высокую оценку его предвыборного штаба. Решив ответить благодарностью на мою услугу, Фигерес через свои прежние связи и действующего главу государства Отилио Улате добился назначения меня на дипломатический пост в Италии, но без денежного пока вознаграждения. Речь идет о должности первого секретаря дипломатической миссии в Риме. В случае же победы на выборах 1953 года Фигерес обещает сделать мне предложение о вхождении в его правительство.

В ответном письме я уже сообщил Фигересу о своем согласии. Внутреннее чутье подсказывало мне поступитъ именно так, а не иначе. Отказываться же я был не вправе: несогласие могло вызвать не только недоумение у политической элиты костариканского общества и сторонников Фигереса, но и подозрение.

Прошу высказать мнение в отношении данного мною согласия на несанкционированное вами назначение.

Макс.

24.05.51 г.»

Читая эту шифровку, Арсений Васильевич Тишков глазам своим не поверил: сообщение нелегала Макса превзошло все его ожидания. Такого в истории советской внешней разведки никогда еще не бывало! Ни одному советскому нелегалу не удавалось заполучить в чужом государстве дипломатический пост в другой стране. Только военный разведчик из ГРУ[133] Генштаба Вооруженных сил СССР Рихард Зорге смог стать в годы Великой Отечественной войны пресс-атташе германского посольства в Японии.

Когда Тишков доложил генерал-лейтенанту Савченко шифровку Григулевича, тот, прочитав ее, с гордостью воскликнул:

— Вот это сюрприз! Вот это действительно высшее достижение нелегального разведчика! Поздравляю вас, Арсений Васильевич!

Тишков краешком губ улыбнулся и как-то виновато произнес:

— А я-то думал, вы ругать нас будете.

— Не понял?! — удивился генерал.

— Но мы же не рекомендовали ему при отъезде из Москвы в Италию занимать какие-либо официальные посты в чужом государстве. А он дал уже согласие правительству Коста-Рике на свое назначение без нашей санкции…

— Опять не понял… Вы что… завидуете ему?.. Или недовольны его самостоятельным решением?

— Да как вам сказать, — замялся начальник нелегальной разведки. — И да, и нет.

— Ну, так обосновывайте свое «да» и свое «нет».

— Свое «да» я уже обосновал тем, что он не должен был без нашей санкции давать согласие занимать официальную должность в чужой стране. Это во-первых. А во-вторых, он не должен был способствовать приходу к власти человека, который находится под сильным влиянием американских монополий. Не надо было ему идти на поводу крайне реакционных коста-риканских латифундистов. Это же противоречит политической и идейной установке ЦК ВКП(б)…

Заметив едва уловимое подергивание уголков губ генерала, — для любого, кто знал его, это было свидетельством того, что он заготовил что-то неожиданное для собеседника, — Тишков невозмутимо продолжал:

— А положительное во всем этом я вижу только одно: Макс добился назначения без помощи с нашей стороны, и эта должность позволит ему вращаться в более высоких дипломатических кругах и добывать более ценную политическую информацию…

Генерал Савченко кивнул.

— Вот с этим положительным я согласен. И должен заметить вам, Арсений Васильевич, что Макс, на мой взгляд, поступил правильно. Достоин уважения тот разведчик-нелегал, который в чужой стране своим умом и талантом прокладывает себе дорогу, не опираясь ни на кого. Я смотрел его личное дело и советую вам тоже полистать его. Там вы встретите немало и наших промахов. Когда Москва направляла Макса в Италию, ему давалось задание по выявлению антисоветских планов Италии и США, по проникновению в Ватикан и по завязыванию интересующих нас связей в итальянских политических кругах. А потом вдруг Центр дает указание прямо противоположное: не вербовать, не устанавливать контакты с южноамериканцами. И поэтому неслучайно Макс в шифрованном письме на мое имя однажды возмутился: как можно разведчику «в поле» не вербовать и не устанавливать связи? Как тогда добывать нужную нам информацию? Путем перевода статей из открытой итальянской печати? Нет, Арсений Васильевич, не этим должны заниматься наши нелегалы. Макс работает за кордоном уже тринадцать лет, и потому не будем мешать ему свое дело. Ему там виднее, как поступать в той или иной ситуации. Пока же он работает без промахов и дает нам ценную информацию по линии ПР больше, чем кто-либо из других нелегалов. А посему я прошу подготовить приказ об объявлении ему благодарности.

Генерал взял со стола шифровку Макса, пробежал ее взглядом еще раз и твердо произнес:

— Сообщите ему, что мы согласны с его назначением.

Потом он взял перьевую ручку, обмакнул ее в чернильнице из настольного прибора и написал на уголке телеграммы:

«т. Тишкову А. В.

Прошу вызвать в Москву М.[134] и Л.[135] для их отчета о работе. Учитывая, что они не могут долго находиться здесь, надо тщательно подготовиться к их инструктажу.

С. Савченко

29.05.51.»

— И, пожалуйста, заберите ее, — добавил генерал, передавая шифровку, — и храните в своем деле. А министру Абакумову я доложу устно о назначении Макса на дипломатическую должность.

Тишкову и в голову не могло прийти, что вместо разноса за самодеятельность подчиненного ему разведчика-нелегала, он услышит похвалу в адрес Макса. В соответствии с указанием генерала он направил за своей подписью срочную телеграмму Григулевичу, извещавшую о согласии Центра на состоявшееся его назначение костариканским правительством.

Получив из Центра подтверждающие данные о правильности принятого решения, Теодоро Кастро через приезжавшего в Рим личного друга министра иностранных дел, депутата костариканского парламента Гонзало Ортиса передал подготовленное им письмо на имя Марио Эчанди[136]:

«Ваше превосходительство господин министр!

Имею честь обратиться к. Вам, чтобы проинформировать Вас о том, что д-р дон Антонио Фасио Уллоа, наш чрезвычайный посланник и полномочный министр в Италии, имел благоволение предложить мне занять высокий пост первого секретаря миссии Коста-Рики в Риме.

С благодарностью и растроганный, я принял столь незаслуженное предложение с мыслью иметь возможность чем-то послужить моей Родине и с условием, что это высокое назначение будет угодно Вашему Превосходительству.

Я, уроженец Алахуэлы, уже 25 лет как живу за пределами моей страны. Эти годы я провел в Чили, Бразилии и Уругвае, где женился на сеньоре Инелии Идалине дель Пуэрто Невес. Два года тому назад при трагических обстоятельствах мы потеряли нашего единственного сына. Это вынудило нас оставить Латинскую Америку и совершить паломничество в Рим, с тем чтобы повидать Святого Отца и просить Бога о милости и утешении.

Обстановка в Риме нам пошла на пользу, и настолько, что мы решили надолго обосноваться в Вечном Городе, где Ваш покорный слуга основал две коммерческие фирмы по экспорту химпродуктов и импорту кофе […]

Далекий от всякой политической борьбы, я с огромной радостью приветствовал приход к власти правительства, возглавляемого нашим почитаемым президентом, доном Отилио Улате, и с особым вниманием и восхищением наблюдая за Вашим плодотворным и примерным деянием […]

Для меня будет великим счастьем узнать, что мое назначение располагает Вашими благосклонностью и согласием, поскольку служить Родине под Вашим славным руководством есть наиболее высшая почесть, на которую только и может надеяться простой костариканец […]».

Чтобы закрепить знакомство с Марио Эчанди, хитроумный Григулевич отправил по почте приглашение министру и его супруге посетить Вечный Город с заверением о том, что, в случае их согласия приехать в Рим, он добьется для них приема святым отцом Пием XII. Министр Коста-Рики в ответном письме поблагодарил Теодоро Кастро за приглашение и согласился посетить Италию в конце года. Вслед за этим пришло сообщение от личного друга министра, депутата парламента Гонзало Ортиса, о том, что Теодоро будет скоро переназначен на должность врид[137] «шаржедафэра»[138], то есть главы костариканской дипломатической миссии на Апеннинах в ранге посла.

Через два месяца в Рим прибыли советник министра иностранных дел Коста-Рики Макс Гурдиан и посол Антонио Фасио. Они передали в итальянский МИД списочный состав персонала дипломатической миссии своей страны. В этот список вошли: в должности временного поверенного Теодоро Бонефиль Кастро, атташе Хулио Цезарь Паскаль Рока, технический секретарь Мариса Луиза Чакелла и шофер Отторино Лонго. Коллектив небольшой, но обязанности его были большие: защита интересов центральноамериканского государства на Апеннинах, прием посетителей, оформление виз, учет туристов и ориентирование костариканского правительства по всем событиям в Италии.

Тогда же — в июне 1951 года — посол Фасио представил главу миссии Теодоро Кастро президенту Италии Луиджи Эйнауди и министру иностранных дел Карло Сфорца[139], который в своей внешней политике ориентировался всегда на США. К большому удовлетворению Теодоро, посол Фасио, передавший ему свои полномочия на Италию, действовал весьма оперативно и четко: он за одну неделю известил о состоявшемся в Риме назначении Кастро все дипломатические представительства, аккредитованные в Италии. После этого итальянские власти на основании изданного в Сан-Хосе президентского декрета выдали Теодоро документ на право иммунитета, дипломатический номер на машину, а его имя и должность были занесены в официальный справочник дипкорпуса в Риме.

25 июля Бонефиль Кастро отправил министру Эчанди первое послание с высокопарными, как это положено в дипломатических кругах, фразами:

«Имею честь сообщитъ Вашему Превосходительству о том, что мною получены диппаспорт № 2026 и президентский декрет о назначении меня первым секретарем миссии в Риме. Одновременно выражаю Вашему Превосходительству, а также г-ну Президенту дону Отилио Улате мою самую глубокую благодарность за оказанную мне столь высокую и не достойную меня честь. Заверяю Вас, что оправдаю это назначение своей честной, самоотверженной с самопожертвованием службой нашему правительству…»

Поспешил поблагодарить министра иностранных дел Косто-Рики и подчиненный Теодоро Кастро атташе Паскаль, который не забыл тепло отозваться и о своем шефе:

«…Полагаю, что мое сотрудничество с Его Превосходительством г-ном доном Теодоро Б. Кастро, поверенным в делах Коста-Рики в Риме, не будет для меня трудным делом, поскольку глава дипломатической миссии Коста-Рики прекрасный человек. Он располагает высоким уважением во всех кругах Рима, пользуется авторитетом среди глав других диппредставительств, аккредитованных в Вечном Городе».

Получив желаемое долгожданное назначение на дипломатический пост, Теодоро снял под офис посольства красивый особняк с мебелью в фешенебельном районе Рима — в Париоли, заказал печать, штампы, фирменные бланки, закупил необходимые канцелярские товары. Все расходы, связанные с содержанием костариканской миссии в Италии, он взял на себя.

В начале августа 1951 года Теодоро телеграфировал в Центр:

«…Начал вести активную переписку с костариканским МИДом и с президентом «родной» страны Отилио Улате. От МИД Италии добился официального приглашения Марио Эчанди посетить Рим и Ватикан за счет итальянской стороны. В благодарность за это министр включил меня в качестве советника костариканской делегации на VI сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Главой делегации утвержден вице-президент «нашей» страны Альфредо Волио, с которым я также установил хорошие отношения.

Что касается реакции профессиональных дипломатов на мое назначение, то все приняли меня как равного и ни у кого никаких сомнений или каких-либо подозрений по этому поводу не возникло. Более того, некоторые из латиноамериканских послов считали меня и раньше профессиональным дипломатом, временно занимавшимся коммерческими делами. Теперь от коммерции предстоит частично отказаться, потому что дипломаты по своему статусу не имеют права ею заниматься. Организация фирмы «Италтур» застопорилась из-за начавшейся в Корее войны с США: массовый заезд американцев в Италию организовать не представляется возможным.

Учитывая состоявшееся назначение меня на дипломатическую должность в Риме, полагаю целесообразным оставитъ за собой нелегальное руководство только одной фирмой «Карибэ» и только при условии перевода ее офиса из Рима в Милан. Почему «Карибэ»? Потому что в ее функционировании заинтересованы в Коста-Рике мои всесильные покровители кофейные плантаторы Орлич, Одубер, Фигерес и Фасио. Мне эта фирма позволяет легально посещать Югославию, а в перспективе и установить с нею торговые, а возможно, и дипломатические отношения.

Макс.

4.08.51.»

Разработав программу бартерных сделок между Югославией и Коста-Рикой, Григулевич стал усердно проталкивать через своих покровителей в Сан-Хосе идею об установлении торговых отношений. В Сан-Хосе клюнули на его идею и командировали в Рим для обсуждения этого вопроса своего посла из Франции Даниэля Одубера. После состоявшихся переговоров Теодоро проинформировал Центр о своем намерении стать торгпредом Коста-Рики в Югославии.

Центр ответил незамедлительно:

«…Ваши замыслы смелые, дерзкие, но реальные. Мы поддерживаем предложение по выходу на страну Нерона через установление официальных торговых отношений.

Неплохо было бы вам получить дипломатические полномочия от Коста-Вики и на Ватикан. Считайте это одной из главных своих задач. Продолжайте укреплять отношения и со своими покровителями из Коста-Рики.

Стоян.

8.08.51.»

* * *

Как и предполагал Григулевич, после летних каникул у него началась серия протокольных визитов послам, посланникам и руководителям иностранных миссий, аккредитованных в Риме. Для этого важного мероприятия он приобрел в одном из лучших итальянских домов моды специальный смокинг — черный дорогостоящий костюм из альпака[140]. Примерив его и темную «бабочку» перед зеркалом, он подумал о том, что тринадцать лет, отданных разведке, не лишили его важной осанки, природной изысканности и светских манер.

Щеголяя дипломатическим смокингом и до блеска начищенными штиблетами, а ботинки, он считал, должны блестеть, иначе представители стран Латинской Америки никогда не будут относиться к человеку с должным уважением, Григулевич теперь каждый день в течение месяца наносил официальные визиты своим коллегам из разных стран.

Чтобы выработать свою четкую позицию по различным аспектам международной политики в годы разгара «холодной войны», Теодоро повел активную переписку с президентом и министром иностранных дел Коста-Рики, а также со своими покровителями из числа окружения бывшего президента Фигереса. Они стали усиленно приглашать его в Коста-Рику. Но в силу большой занятости по дипломатической линии Теодоро не мог поехать «на родину». Чтобы как-то решить этот вопрос, решил отправить туда Луизу. Для этого он запросил санкцию у Центра:

«…Постоянный отказ от приглашений моих друзей из Сан-Хосе становится уже неестественным и нетактичным. С точки зрения закрепления служебного положения и доверия считал бы целесообразным командировать в Вифанию1 Луизу под предлогом присмотра там земельного участка для строительства собственного дома на «земле наших предков». Я, конечно, понимаю, что надо взвешивать при этом степень риска, но уверяю вас — на Луизу можно положиться: она конспиративна и надежна, спокойна всегда, уравновешенна и, самое главное, — никогда не проявляла и не будет проявлять понятную для многих женщин нервозность в новой обстановке и среди новых людей.

С полной уверенностью могу также заявить, что Луиза будет там вне всяких подозрений и поможет установить полезные для моей дипломатической деятельности дружеские отношения с новыми вифанийскими политиками и высокопоставленными государственными чиновниками.

Помимо приобретения земельного участка мною преследуется и другая цель: выяснитъ существующие в высших кругах Вифании мнения обо мне и о моем назначении на должность главы миссии в Италии.

Прошу дать санкцию на поездку Луизы сразу после Нового года.

Макс».

В надежде, что в ближайшее время начнут выплачивать денежное жалованье, Теодоро работал, не покладая рук. Особое внимание он уделял установлению и развитию контактов с сотрудниками югославского посольства. А делать это он умел. Теодоро всегда был душой любой компании, он мог всю ночь напролет потчевать гостей на устраиваемых им приемах по случаю своего назначения или какой-нибудь знаменательной даты. Теодоро не был скупым на деньги: он проводил приемы только за свой счет и тем самым сэкономил для Коста-Рики немалые средства. А костариканское кофе продавал святым отцам даже в ущерб своим коммерческим интересам. Но все это он делал не потому, что был щедр и расточителен, а потому что это позволяло ему укрепить свои позиции среди нужных ему, — дипломату и разведчику, — полезных связей. С ним любили встречаться и общаться все латиноамериканские дипломаты, а также их коллеги из США, Испании, Франции и Германии. Устойчивые отношения сложились у него с послами США и ФРГ Элсуортом Банкером и Клеменсом фон Брентано.

Костариканскй дипломат Кастро умел вызывать доверие и закреплять его своим умением тактично вести будь то конфидициальный, салонный или вольнодумный, затрапезный разговор. Короткая прическа — седеющий бобрик, изящная одежда, всегда накрахмаленная белая рубашка с темной «бабочкой» или с красивым галстуком, не говоря уже о начищенных до блеска ботинках, — все это придавало его облику особый мужской шарм и как магнитом притягивало к нему людей разных национальностей и политических взглядов. И, может быть, поэтому известность Теодоро как дипломата росла день ото дня. Если же он на какое-то время исчезал из поля зрения своих коллег, те начинали его искать, звонить в посольский особняк и домой Луизе. И это иногда беспокоило разведчика-дипломата, особенно когда он на несколько дней выезжал в соседние страны — Францию, Австрию или Швейцарию — для встречи с курьерами и представителями московского разведцентра.

Это обстоятельство вынудило Теодоро обратиться в Центр с разъяснением о том, что ему становится все труднее оправдываться перед «своим» МИДом об отлучках из Рима на два-три дня без служебной необходимости и что многократные отметки в паспорте о пересечении зарубежных границ могут вызвать подозрение у соответствующих органов и полиции.

К обоснованным опасениям разведчика-дипломата в Центре отнеслись с пониманием: в отдел документации было дано указание изготовить для Теодоро и Луизы новые костариканские паспорта без предыдущих маршрутных отметок. А в целях обеспечения личной безопасности предписывалось:

отойти от контактов с итальянцем Коттоло;

отказаться от поддержания связи с агентом Гальярдо, завербованным в Аргентине;

курьерскую связь с легальными разведчиками, действующими «под крышей» советских посольств и консульств в Берне, Вене, Женеве, Париже и Риме, поддерживать должны только Луиза и Касагранда;

разработанную программу торговых отношений с Югославией одобряем. На предстоящей VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Париже постараться установить деловые отношения с главой и членами югославской делегации;

поздравить руководство «своей» страны с Днем национальной независимости, устроив по этому случаю торжественный прием в пределах 300–400 долларов США.

Для празднования Дня независимости Коста-Рики в Рим прибыл из Парижа лидер партии Национального освобождения, руководитель предвыборной компании Хосе Фигереса посол Даниэль Одубер. Его больше интересовала тогда дальнейшая судьба фирмы «Карибэ», созданная не без финансовой помощи крупных плантаторов для реализации на европейском рынке костариканского кофе, какао и бананов.

Несмотря на то что по итальянскими законам коммерческая деятельность дипломатов других стран запрещена, Даниэль Одубер уговорил первого секретаря миссии Коста-Рики в Италии остаться соучредителем и руководителем фирмы «Карибэ». Чтобы скрыть участие «врид шаржедафера» в запрещенной местными законами предпринимательской деятельности, Одубер, по убедительной просьбе Теодоро Кастро, согласился перевести офис фирмы и ее перерегистрацию в Милан.

Тогда же Даниэль Одубер и Теодоро Кастро провели в посольстве Югославии первые переговоры с послом Ивековичем о возможности установления дипломатических и торговых отношений между двумя сторонами. Более осторожный, чем «горячие» костариканцы, посол Ивекович поддержал предложение гостей и посоветовал обсудить этот вопрос с руководителем югославской правительственной делегации Эдвардом Карделем, который к тому времени уже выехал в Париж на сессию Генеральной Ассамблеи ООН.

На эту же сессию Теодоро Кастро выехал вместе с Даниэлем Одубером. В купе вагона Даниэль рассказал ему о составе костариканской делегации и порекомендовал поближе познакомится в Париже с одним из ее членов, выходцем из богатого хорватского клана, бывшим одноклассником югославского президента Иосипа Броз Тито послом Коста-Рики в Никарагуа Романо Орличем.

— Этот человек может тебе помочь в установлении коммерческих связей и в переговорном процессе с членами югославской делегации, — пояснил Одубер. — Романо сам кровно заинтересован в налаживании хороших отношений с Белградом. Дело в том, что после окончания Великой Отечественной войны в Европе было национализировано его наследство, оцененное в сто тысяч долларов. Он до сего времени все еще надеется вернуть потерянное имущество и крупные земельные владения там…

* * *

По прибытии в Париж Григулевич окунулся в активную кулуарную деятельность. Шла обычная политическая борьба между делегатами стран социализма и капитализма, в ход запускался целый арсенал различных средств и методов воздействия — демагогия, дезинформация, фальшивки, клевета, запугивание, банальный подкуп в форме подарков и обещания карьерного роста, не говоря уже о лести и грубых обвинениях. Особенно усердствовали в применении этого арсенала американцы. Теодоро Кастро познал это и ощутил на себе. Когда в повестку дня VI сессии ООН был поставлен греческий вопрос, суть которого сводилась к возвращению эвакуированных в 1949 году с согласия родителей в страны народной демократии греческих детей, то США в который уже раз решили использовать трибуну ООН для очередного обвинения Советского Союза в антигуманизме и «заражении «похищенных» детей микробами коммунизма», а также в «разъединении» греческих семей. По замыслу главы делегации США государственного секретаря Дина Ачесона, одним из выступавших по этому вопросу должен быть представитель Латинской Америки. По неизвестно каким причинам выбор нал на самого молодого члена делегации Коста-Рики, феноменально начинавшего свою дипломатическую карьеру с участия в самом представительном международном форуме — заседании Генеральной Ассамблеи ООН.

Согласовав вопрос о выступлении Кастро с руководителем костариканской делегации, вице-президентом страны Алфредо Волио, госсекретарь США взялся сам за обработку Теодоро Кастро. Избрав свою излюбленную тактику «пряника», Ачесон стал усиленно склонять его к выступлению против СССР, обещая ему поспособствовать продвижению по дипломатической линии. Возникла сложная ситуация. Выступать в духе американских инструкций, поливать грязью Советский Союз без санкции Центра он опасался. А посоветоваться было не с кем: связаться с кем-либо из парижской резидентуры он не имел права без санкции Москвы. Отказаться же от выступления на сессии ООН — значило попасть в немилость Ачесону, вице-президенту Волио и тем самым поставить крест на своей дипломатической работе в Италии.

Надо было срочно принимать решение. И Григулевич нашел выход из положения: решил подготовить такое выступление, которое бы не противоречило принципиальной позиции Советского Союза по проблеме «похищенных» греческих детей.

На несколько дней он засел в библиотеке ООН за изучение печатных материалов по греческой проблеме, которая широко освещалась в американских и афинских газетах.

И вот наступил день и час выхода на трибуну ООН советского разведчика-нелегала, костариканского «врид шаржедафэра» в Италии Теодоро Кастро. Реглахментом ему отводилось десять минут. Бросив спешный, внимательный взгляд на министра иностранных дел СССР Андрея Вышинского, который в этот момент оживленно беседовал со своими помощниками, Теодоро начал в своей манере эмоционально говорить о человеколюбии, о гуманизме, ссылаясь при этом на Библию и древнегреческих богословов, а затем о самих детях как о будущем Греции. Произносилось им много трогательных слов, но ровно ничего не было сказано в поддержку американского проекта резолюции VI сессии Ассамблеи ООН.

Перед тем как закончить свою высокопарную зажигательную речь, Теодоро снова метнул короткий взгляд на Вышинского — тот внимательно слушал его. Свое выступление дипломат Кастро закончил теми же патетическими, мало что значащими словами, с которых начал речь. В кулуарах Ассамблеи потом много говорили, что по части красноречия и эмоциональности молодой костариканский дипломат превзошел всех и достиг самых больших высот. На следующий день, когда дебаты по греческому вопросу продолжались, слово взял руководитель делегации СССР министр Вышинский. Отстаивая позицию советской стороны и критикуя ее противников, он упомянул никчемное выступление и латиноамериканского делегата, назвав его «цепным псом империализма, болтуном и политической пустышкой».

В перерыве после выступления Вышинского Теодоро подошел к государственному секретарю США Дину Ачесону и, приняв позу «обиженного», высказал сожаление, что своим выступлением на Ассамблее он навлек на себя оскорбительный гнев советского представителя, что теперь это может повредить его дипломатической карьере. Ачесон успокоил его и, дружески похлопав по плечу, сказал:

— Запомни, молодой человек, когда Вышинский кого-то заметит и публично отругает, тому это только придает больший вес и добавляет известности!

В тот же день вечером в отеле «Наполеон» его навестил вице-президент страны Альфредо Волио. Он поблагодарил верноподданного дипломата за впечатляющую, ни к чему не обязывающую речь, но поднимавшую авторитет и значимость Коста-Рики на международной арене. Хотя Ассамблея ООН продолжала свою работу, Волио и его помощник Хорхе Мартинес высказали Теодоро Кастро свое намерение посетить Италию и Ватикан. 25 ноября он вместе с ними возвратился в Рим.

Преследуя далеко идущие цели — заручиться поддержкой могущественных людей Коста-Рики, Теодоро предпринял все необходимое, чтобы они были приняты в Италии на самом высоком уровне. Используя свои связи в верхних эшелонах власти Италии и Ватикана, Кастро, пока его супруга знакомила гостей с Вечным городом, с Капитолием и Колизеем, тем временем прилагал все усилия к тому, чтобы они встретились с руководством Италии и святым отцом Пием XII, о чем мечтал и намекал ему Альфредо Волио.

Благодаря блестящим организаторским способностям и своим связям Теодоро удалось договориться с влиятельными лицами Италии о том, чтобы его «соотечественникам» были оказаны высокие почести. На второй день пребывания в Риме Волио и Хорхе Мартинес были официально приняты президентом Луиджи Эйнауди, а заместитель премьера Пичоли от имени правительства устроил на вилле «Мадама» пышный дружеский обед.

Вечером того же дня Теодоро Кастро вместе с высокопоставленными гостями из Сан-Хосе был приглашен послом Ивековичем на торжественный прием по случаю национального праздника Югославии — Дня освобождения республики. Когда Волио по просьбе Теодоро снова затронул вопрос о целесообразности установления дипломатических отношений с Югославией, Ивекович поддержал инициативу костариканской стороны. Потом, посмотрев на Теодоро, для подстраховки своего мнения спросил:

— А вам разве не удалось встретиться в Париже с руководителем нашей дипломатической делегации Эдвардом Карделем?

— Нет, не удалось. У него не было свободного времени. Но я еще надеюсь переговорить с господином Карделем, если дон Волио разрешит мне вернуться на два-три дня в Париж, поскольку шестая сессия ООН будет продолжаться еще несколько недель.

Вице-президент Коста-Рики, не возражая против его поездки, подчеркнул лишь, что в переговорах с Карделем должен участвовать и посол Романо Орлич.

— Я бы с удовольствием сам встретился с ним, — добавил он, — но мы с Мартинесом через два дня вылетаем в США, а оттуда в Сан-Хосе…

На третий день Альфредо Волио, Хорхе Мартинес и Теодоро Кастро были приняты в Сенате лидером христианско-демократической партии Италии премьер-министром де Гаспери. Но больше всего Волио поразило и обрадовало то обстоятельство, что Теодоро сумел за столь короткое время организовать ему желанную встречу в папской резиденции Ватикана со Святым отцом.

Очаровав высокие чины «своей» страны организаторскими способностями, деловой хваткой и теплым, сердечным приемом, Теодоро добился поставленной цели: перед отъездом из Рима Альфредо Волио отправил на имя президента Отилио Улате похвальную телеграмму. В ней он сообщал о том, что их «соотечественнику» «врид шаржедафэру» Кастро была оказана в Париже высокая честь выступить с трибуны ООН с зажигательной речью, в результате которой он и Коста-Рика в один день стали известны всему дипломатическому миру. «Учитывая, что Теодоро Бонефиль Кастро, — писал далее Волио, — из собственных средств длительное время выплачивает зарплату сотрудникам нашей миссии в Италии, устраивает за свой счет протокольные дипломатические приемы и сделал вклад от имени Коста-Рики в пользу итальянцев, пострадавших от наводнения, прошу компенсировать ему все затраты». В телеграмме вице-президент Волио заострил внимание президента на том, что костариканская миссия в Риме на уровне «врид шаржедафэра» может быть интерпретирована римской и ватиканской властью как отсутствие должностного уважения со стороны правительства Коста-Рики к правительству Италии и Ватикана. «…Поэтому считаю необходимым переназначить Теодоро Бонефиля Кастро на должность посланника», — сообщалось в телеграмме.

* * *

Упускать шанс личного знакомства с одним из ближайших соратников президента Югославии и его близким другом Эдвардом Карделем Григулевич не собирался. Как только он проводил своих высокопоставленных костариканских гостей в Сан-Хосе, на другой же день выехал в Париж. Там в один из перерывов между заседаниями VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН Теодоро вместе с Романо Орличем был представлен постоянному представителю Югославии в ООН Алеше Беблеру и заместителю министра иностранных дел этой страны Лео Матесу. Выслушав предложение костариканского дипломата о целесообразности установления дипломатических и торговых отношений между двумя странами, они не высказали своего мнения и порекомендовали обсудить этот вопрос с руководителем делегации Эдвардом Карделем.

— Он, правда, немного приболел, — сделал оговорку Матес, — и потому находится сейчас в посольстве… Подождите минут пять, я попробую с ним связаться по телефону.

Через несколько минут Матес вернулся и сообщил о том, что заместитель председателя правительства Югославии Эдвард Кардель, несмотря на болезнь, готов встретиться с ними в шесть часов вечера в посольстве. То, что руководитель такого высокого уровня, как заместитель председателя правительства, согласился принять двух дипломатов невысокого ранга из такой маленькой страны, как Коста-Рика, свидетельствовало о том, что Югославия, переживавшая в те времена кризисное состояние в политике и экономике, цеплялась, как утопающий хватается за соломинку, за установление хороших отношений с любой страной, которая протягивала ей руку дружбы.

На вечернюю деловую встречу с Карделем собрались все те же лица — Беблер, Матес, Кастро и Орлич. От имени правительства Коста-Рики вести эти переговоры было поручено Григулевичу. Действовал он расчетливо и осторожно, где следовало, понижал или повышал голос, расставлял эпитеты в надлежащем порядке, фразы произносил неторопливо и весомо. Чувствуя себя в этой ответственной беседе как рыба в воде, Теодоро предложил югославской стороне изучить возможность взаимовыгодной торговли ежегодно до двух миллионов долларов. На эту сумму Коста-Рика готова была поставить Югославии кофе в зернах, какао, сахар, бананы и мясо.

Как человек, хорошо знающий, в чем нуждается экономика и народ Югославии, Кардель предложил удвоить товарооборот между двумя странами, если Коста-Рика согласится дополнительно к вышеназванным видам продукции поставлять еще каучук-сырец, хлопок и абаку[141].

— Взамен этого мы готовы поставлять вам различное оборудование, — пояснил Кардель. — Например, для ваших сахарных заводов и нефтепромыслов, сельского и лесного хозяйства, цемент и различные виды химической продукции…

— Но то что вы просите дополнительно, это же стратегическое сырье?! — подчеркнул Теодоро. — Не знаю, пойдет ли мое руководство на поставки, поскольку у Югославии продолжаются серьезные и не совсем понятные для нашего народа противоречия с Советским Союзом и Италией в отношении Триеста.

Хитрый костариканский дипломат сделал эту оговорку целенаправленно, чтобы получить «втемную» достоверную информацию, интересующую советскую разведку.

Постоянно угрюмый, несговорчивый Кардель недовольно хмыкнул и медленно начал объяснять:

— Разрыв с Москвой произошел из-за Сталина. Он диктовал нам условия ведения народного хозяйства и хотел превратить Югославию в свою колонию. Наш руководитель Иосип Броз Тито вначале терпел выходки Сталина, потом вынужден был пойти на разрыв дружеских отношений, складывавшихся сразу после окончания войны и полного разгрома фашизма. Экономическая политика сталинского типа для нашей страны неприемлема и вредна. В индустриальном секторе вы ведем политику полной децентрализации и демократизации, передавая заводы и фабрики в собственность рабочим советам. А в СССР всем этим владеют не рабочие, а государственный бюрократический аппарат…

— И все же, — перебил его Теодоро Кастро, задавая очередной провокационный вопрос, — Советский Союз может или нет пойти на вооруженный конфликт с Югославией из-за того, что ваша страна не прислушивается к голосу Москвы и идет вперед самостоятельным путем?

Карделю, очевидно, не хотелось отвечать на непростой политический вопрос, и потому он долго молчал, потом медленно, раздумчиво заговорил:

— Мы не исключаем, что какая-нибудь из соседних с нами стран-сателлитов СССР может когда-нибудь спровоцировать по указанию Сталина такой конфликт. Поэтому сейчас, чтобы укрепить оборону, мы начинаем довооружаться. То оружие, которое имеется у нас, уже устарело, да и недостаточно его. Но мы нашли выход из положения. Перед отъездом на эту сессию я подписал в Белграде югославско-американское соглашение о предоставлении нам военной техники и оружия на сумму чуть меньше семисот миллионов долларов. По этому соглашению мы взяли на себя обязательство предоставить Штатам льготы при поставках нашего сырья и полуфабрикатов, в которых они нуждаются.

Теодоро лукаво улыбнулся и опять задал внешне безобидный вопрос, вытекающий из сказанного:

— Получатся, что ваша страна, как и Коста-Рика, стала теперь тоже сателлитом США? И на какой же срок вы подписали соглашение с Америкой?

— Срок[142] не указывался. А что касается спорного вопроса с Италией по поводу Триеста, то мы готовы хоть сейчас разрешить его мирно и справедливо на основе сегодняшнего положения вещей в этом городе.

Мы, например, настаиваем на том, чтобы зона «Б» признавалась всеми окончательно и бесповоротно за Югославией, а зона «А» должна быть незамедлительно оставлена за Италией. Однако правительство де Гаспери, опираясь на известную декларацию[143] трех держав — Великобритании, СССР и США, до сих пор претендует на всю территорию Триеста. Англия и США смотрят на разрешение этого вопроса без энтузиазма. И такую их позицию нетрудно понять. Пока ведется бесконечный спор между Италией и Югославией, они сохраняют за собой в этом важном стратегическом районе мира военно-морскую базу. В самый разгар «холодной войны» и военного противостояния для них весьма выгодно застолбить это место за собой.

Эти замыслы американцев и англичан раскусила и разоблачила тогда советская делегация. Она неоднократно заявляла о том, что более справедливому решению этого вопроса отвечала бы передача всей «Свободной территории Триест» Югославии. Но миролюбивые предложения Советского Союза постоянно отклонялись. И таким образом вопрос о Триесте не нашел согласованного решения[144]…

Кардель сделал паузу, посмотрел на негромко разговаривавших между собой Баблера, Матеса и Орлича и, заключая беседу, сказал:

— Мы готовы открыть в Сан-Хосе свою дипломатическую миссию. А возможно даже и посольство… И кто же из вас двоих будет аккредитован в нашей стране? Не вы ли случайно? — посмотрел он на Кастро.

Теодоро улыбнулся безразличной улыбкой.

— Это только одному Богу известно, — ответил он и тут же добавил: — И еще нашему президенту Отилио Улате…

* * *

По возвращении с Генеральной Ассамблеи ООН Григулевич направил в Сан-Хосе два одинаковых сообщения: одно президенту Отилио Улате, другое — министру иностранных дел Марио Эчанди о результатах своих переговоров в Париже с заместителем главы югославского правительства Эдвардом Карделем. В тот же день он проинформировал Центр о своем выступлении на одном из заседаний VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН и о негативной реакции на его речь руководителя советской делегации Андрея Вышинского. Вслед за этим дипломат-разведчик отправил в Москву тайнописным текстом информацию «О тайном соглашении Белграда с США на поставку американского оружия и военной техники в Югославию», «О внутреннем положении в Югославии и ее разладе с Ватиканом», «О размещении атомного оружия США на иностранных военных базах» и добытую оперативным путем копию секретной аналитической справки об оценках военного потенциала СССР и США.

Особую ценность для Москвы по-прежнему представляли разведывательные материалы по Ватикану. Теодоро с первых дней работы в Риме завязывал знакомства среди католиков разных уровней. Постоянное общение с ними требовало конкретных знаний, поверхность и дилетантство в ватиканских кругах были неприемлемы, поэтому Теодоро самостоятельно изучал историю католицизма и саму веру. Помогал ему в этом и соучредитель фирм «Тико» и «Карибэ» племянник Папы Римского Джулио Пачелли. Через него Григулевич получил доступ в салон ватиканской знати, куда приглашались политические деятели разных стран и важные иностранные персоны. В этом салоне он познакомился и подружился с кардиналами Агаджаняном, президентом папской Академии наук Агостино Гемелли, секретарем конгрегации по делам пропаганды Челсо Константани. Поэтому неслучайно Теодоро прослыл близким к Ватикану человеком, что придавало его репутации дополнительную весомость и солидность.

Когда Григулевич возвратился из Парижа с VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, то сам Папа Римский пригласил его поделиться впечатлениями о работе этой сессии.

Быть принятым святым отцом считалось особой честью. Каждый такой случай — это было уже событие, о котором, как правило, сообщалось в прессе и по радио. Поэтому, естественно, Теодоро Кастро, не колеблясь, согласился на аудиенцию с Пием XII. Через два часа он сидел в кабинете на третьем этаже папского дворца, рядом с личными апартаментами понтифика, что особо подчеркивало приватный характер встречи.

По просьбе Папы Теодоро сообщил о том, что русские в Париже вели себя уверенно и пользовались успехом у иностранных делегаций, что они решительно выступали против колониальной политики Запада. Что советский министр иностранных дел Вышинский неустанно твердил о мире между народами, в то время как западные державы больше говорили о необходимости довооружения…

— Сын мой, — дрожащим голосом остановил его Папа Римский. — Положение в мире, действительно, очень серьезное. Наша вселенская беда не в недостатке силы, а в моральном кризисе, который переживает общество. И новая мировая война с применением атомного оружия может принести только несчастье и страдания…

Пий XII заговорил о последствиях и пагубности ядерной войны неслучайно: откровения уважаемого им костариканского дипломата Теодоро Кастро, очевидно, кое-что добавили к размышлениям понтифика по проблемам войны и мирного разрешения международных конфликтов на земном шаре. А самое главное — тема мира между народами стала к тому времени занимать и в выступлениях Папы Римского все более заметное место.

Информацию о посещении Святого престола и о состоявшейся в папской резиденции беседе с понтификом, как и предполагал Теодоро, опубликовали многие итальянские газеты. О своем визите к Папе Римскому он проинформировал Центр. Кроме того, он направил дипломатической почтой целую кипу информационных материалов — «О создании Ватиканом совместно с ЦРУ США новых реакционных организаций и шпионских центров в Европе, деятельность которых направлена против СССР и стран народной демократии», «Крестовый поход Ватикана против демократии», «Латиноамериканские государства и их политика по отношению к США и Советскому Союзу», «О создании иезуитской организации «Ационе каттолика», возглавляемой фашистом Луиджи Джедда новой партии и ее органа — газеты «Пополо ди Рома».

Пока глава костариканской миссии в Риме добывал «втемную» через своих коллег по дипломатическому корпусу важную политическую информацию для советской разведки, по просьбе Пия XII, который проникся полным доверием к Теодоро Кастро, готовились документы, обосновывающие награждение его орденом «Мальтийский крест» и возведение в рыцарское достоинство.

Будучи повторно приглашенным в папскую резиденцию, Теодоро увидел вокруг много знакомых лиц из числа известных католических деятелей, — кардиналов Боргончини Дука, Челсо Константани, Монтини и Тардини, а также епископов — Ченсора, Кастеляни, Фиета и нескольких послов из стран католического вероисповедания.

Не зная и не понимая для чего его пригласили в папские апартаменты в такую солидную компанию церковных иерархов и послов, Теодоро подошел к племяннику Папы Римского, посланнику Коста-Рики в Ватикане Джулио Пачелли и, отозвав его в сторону, спросил:

— Для чего нас собрали здесь?

Пачелли, посмотрев на часы, сказал:

— Через восемь минут мы все будем поздравлять вас, сеньор Теодоро.

— С чем вы будете меня поздравлять? По какому поводу? — удивился Кастро.

Несколько секунд Джулио молча смотрел на него, пытаясь по глазам его разгадать: притворяется он или в самом деле ничего не знает. Поверив в то, что Теодоро не был извещен о целях вызова в папскую резиденцию, Пачелли, потянувшись к его уху, тихо проговорил:

— Я не хотел бы выдавать вам тайны ватиканского двора, но вам я скажу: сегодня святой отец будет награждать сеньора Теодоро Кастро Мальтийским орденом госпитальеров. Я поздравляю вас, сеньор!

Теодоро мгновенно побледнел как полотно. «С ума можно сойти от такой награды, — подумал он. — Не дай Бог узнать об этом Берии… Головы мне не сносить тогда… Это же иоанниты — члены католического духовно-рыцарского ордена… Двенадцатый век… Период их крестовых походов… Из Иерусалима резиденция ордена переместилась на остров Мальту. Отсюда и название — Мальтийский орден, который стал главным инструментом политики и финансовых махинаций в интересах католического центра Ватикана и демохристианских партий Италии и ФРГ… Что же делать? Ведь этот орден ассоциируется сейчас в России с крестовыми походами против стран социализма и в первую очередь против Советского Союза… Может быть, пока не поздно, мне лучше исчезнуть отсюда… или публично отказаться от награды?»

От таких совершенно разнородных мыслей голова у него шла кругом. Джулио Пачелли заметил, как его вдруг качнуло, он поддержал его и паническим голосом спросил:

— Что с вами, сеньор Кастро? На вас лица нет! Может быть врача позвать?

— Нет-нет! Не надо никакого врача! Это у меня от чрезмерного волнения перед награждением. Это хорошо, что вы сообщили мне заблаговременно. А то как бы я выглядел перед его преосвященством святым отцом и высокочтимыми кардиналами и епископами.

— Крепитесь, сеньор Кастро, и радуйтесь, что через несколько минут вашу грудь украсит рыцарский крест. В истории вашей страны никто еще не получал его. Вы первый…

— Я одного не могу понять, — прервал его Теодоро, улыбаясь кислой улыбкой, — кто инициировал это дело?

— По секрету могу сказать: вашу кандидатуру предложил и согласовал ее с вашим президентом Отилио Улате сам понтифик. Так что гордитесь, коллега, ваше имя войдет в священную историю Мальтийского рыцарского ордена. Оно будет вписано рядом с именами знаменитых римлян Торизи, Грассини и Сантовино!

— Не хотел бы я быть рядом с ними, — махнул рукой Теодоро. — Они же все генералы итальянских спецслужб. И ордена они получили далеко не за благотворительную деятельность.

— Но в списке награжденных есть и другие именитые люди. Это Наполеон и русский царь Павел Первый…

Отведя взгляд в сторону, Теодоро не слушал его, он продолжал думать о последствиях своего награждения: не отвернутся ли от него в московском разведцентре, не сочтут ли его за агента Ватикана в Кремле и в дипломатической среде[145]?

Было около пяти часов вечера, когда все приглашенные на церемонию награждения выстроились по обе стороны зала: по одну — кардиналы, по другую — епископы и дипломаты. Ровно в пять вошел Папа Римский. Он произнес короткую речь, основной смысл которой сводился к объяснению мотивов награждения Теодоро Кастро Мальтийским крестом: за оказание личной материальной помощи обездоленным и разоренным наводнением итальянцам, за весомый вклад в установление дипломатических и взаимовыгодных торговых отношений Коста-Рики с Италией и Ватиканом. В том же духе Пий XII высказался и за фуршетом. Только после этого, наконец, к Теодоро вернулось его обычное состояние.

Получение Мальтийского ордена главой костариканской миссии в Риме явилось высшим достижением представителя дипломатического корпуса в Италии и первым в истории советской разведки успешным внедрением в маленькое государство Ватикан.

Популярность латиноамериканского дипломата в Италии росла теперь как на дрожжах. Его приглашали выступать на радио и телевидение, его фотографии стали все чаще появляться на страницах некоторых римских газет и журналов, он стал участником Международного католического конгресса, посвященного проблемам мира, и официальным представителем Коста-Рики на I Всемирной конференции по кофе в Триесте и Международной конференции по хлопку. Он постоянно участвовал в работе сессии ФАО и читал курс лекций в Римской академии[146] культуры и искусства по истории древней культуры в странах Латинской Америки.

В одном из своих донесений в Центр Григулевич в связи с этим сообщал:

«…Излишне говорить вам, насколько каторжным и неблагодарным трудом является мое участие в различных конгрессах, конференциях и симпозиумах.

Единственное, что радует меня во всем этом, так это укрепление моего положения здесь и «на родине», а также расширение моих полезных связей…»

* * *

Центр в начале ноября известил Теодоро о том, что он должен прибыть в Вену 10 или 20 декабря для встречи с представителем Москвы. Дипломат-разведчик надеялся, что ему удастся без каких-либо осложнений выехать в обусловленный день в Австрию. Однако в конце ноября из Сан-Хосе пришла телеграмма, в которой сообщалось о приезде в Рим 9 декабря министра иностранных дел Марио Эчанди и его супруги на две недели. Главная цель поездки, как указывалось в телеграмме, — проведение заключительных переговоров с послом Ивековичем об установлении дипломатических отношений Коста-Рики с Югославией.

Учитывая это обстоятельство, Теодоро в тот же день направил в Москву шифровку:

«Сов. секретно.

Срочно. т. Стояну.

Прибыть в Вену 10 или 20 не смогу. На это время приходится визит моего шефа — министра. Полагаю, что теперь-то мне удастся окончательно переломить ситуацию в свою пользу относительно моего дипломатического назначения в Югославию. Если же оно не состоится, то переключусь на развитие торговых отношений между Югославией и «моей» страной. Что касается поездок в Белград, то я мог бы уже туда поехать, однако считаю, что командировки мои должны носить только официальный характер. Поэтому до сих пор воздерживаюсь от несанкционированных поездок на Балканы.

Макс.

28.11.51 г.»

На другой день, 29 ноября, равно в полдень к особняку костариканской миссии прибыла посольская машина Югославии. В знак особого уважения посол Ивекович послал ее за супругами Кастро, чтобы доставить их на торжественный прием по случаю национального праздника — Дня создания антифашистского вече народного освобождения Югославии.

Перед входом в зал гостей встречали Ивекович, «шаржедафэр» Солдарич и торгпред Барбарич. Поцеловав руку супруги Кастро, Ивекович взял с серебряного подноса два бокала с шампанским и подал их Луизе и Теодоро, потом взял еще один для себя и провозгласил короткий тост:

— За свободу Югославии! За День ее национального освобождения!

Вокруг оказалось много незнакомых лиц, слышались приветственные восклицания, поздравления и неразборчивый говор на разных языках. Мужчины были либо во фраках, либо в военных мундирах, а женщины — в длинных вечерних платьях.

Оставив Луизу в обществе жены посла, Теодоро направился к группе латиноамериканских дипломатов. Легкий, почтительный всем поклон, сияющая улыбка, приятная, мягкая манера говорить — сразу привлекали к нему внимание собеседников. Врожденная одаренность, незлобивая ироничность и высокая эрудированность позволяли ему даже среди малознавших его людей быть в центре внимания. Наверно, это было еще и потому, что перед его магической харизмой трудно было устоять: «костариканец» Кастро считался в дипломатических кругах человеком состоятельным и преуспевающим, он умел ладить с людьми разных национальностей и устанавливать с ними хорошие отношения. А когда пять Центральноамериканских государств образовали свое зональное объединение в целях достижения политической и экономической интеграции, то дипломаты этих стран, аккредитованных в Италии, не колеблясь, избрали Теодоро Кастро своим дуайеном. Избрали его еще и за то, что он слыл среди них самым компетентным политиком, самым удачливым бизнесменом-экономистом и человеком, умеющим поставить нужные для всей Латинской Америки проблемы в международных организациях, а при необходимости и сгладить возникающие острые углы. За это уважали его дипломаты и многих европейских стран.

Торжественный прием в югославском посольстве по случаю Дня республики проходил бурно — вина, коньяки, шампанское и, разумеется, сливовица[147] текли рекой. После двухчасового застолья и обильного приема горячительных напитков некоторые дипломаты и официальные лица Италии стали излишне болтливы, говорили то, что не положено при их статусе говорить. Бывая на таких торжественных приемах и официальных встречах, Григулевич познавал политический мир правды и неправды, получал «втемную» нужные, полезные для советской разведки сведения. То же самое делала на подобных мероприятиях и его супруга. Самое сильное ее оружие — природное обаяние, доброта и интеллигентность. Луиза всегда располагала к полной откровенности, и она пользовалась этим в разведывательных целях.

В День национального праздника в обстановке дружеской атмосферы и «взаимных» личных симпатий супруги Кастро сумели получить в югославском посольстве много разной политической информации. В частности, первые официальные отзывы итальянского руководства и американского посла Элсуорта Банкера на опубликованные в печати выступления на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН министра иностранных дел СССР «Об агрессивных действиях и вмешательстве США во внутренние дела других стран», «О сокращении вооружений и запрещении использования атомного оружия»; о пораженческих настроениях в правительственных кругах Италии и о сложном критическом положении в стране; о протестных высказываниях некоторых дипломатов, которые подвергали большому сомнению правомерность ареста в США за атомный шпионаж супружеской пары Этель и Юлиуса Розенбергов[148] и о многом другом.

Однако времени для оперативной обработки этой информации и ее зашифровки у супругов Кастро уже не было: по возвращении из югославского посольства они получили дипломатическую депешу с извещением о приезде не через десять, а через два дня министра иностранных дел Коста-Рики Марио Эчанди и его супруги. Пришлось Луизе и Теодоро отложить все свои дела и заниматься организацией пребывания гостей в Италии.

В день их приезда был устроен дипломатический прием в роскошном отеле «Хасслер». В последующие два дня Марио Эчанди и его супруга были приняты по просьбе Теодоро Кастро президентом Италии Луиджи Эйнауди, премьер-министром Альчиде де Гаспери и папой Пием XII. Итальянские газеты, комментируя неофициальный визит костариканского министра в Рим, не без иронии писали: «…Больше всего удивляет не столько пышный прием высокопоставленного гостя из маленькой страны, а высокая значимость сопровождающего его лица, в недавнем прошлом преуспевающего коммерсанта Теодоро Бонефиля Кастро. Этот человек за последние два года единственный из иностранных политических и общественных деятелей удостоился быть принятым девять раз в папской резиденции самим понтификом Пием XII. Такого в истории Святого Престола еще не бывало! И, очевидно, не случайно среди дипломатов он прослыл близким к Ватикану человеком…» Эта публикация была опять на руку разведчику-нелегалу, она придавала его и без того чистой репутации еще большую безупречность и незапятнанность, что было весьма важно для ведения нелегальной разведывательной деятельности.

Почти восемь дней Эчанди и его супруга в сопровождении главы костариканской миссии путешествовали по Апеннинскому полуострову, а накануне возращения на родину Эчанди заслушал отчет Теодоро Кастро о работе миссии в Италии. Высоко оценив его бескорыстный, честный труд, министр иностранных дел подчеркнул:

— Президент нашей страны просил меня передать вам благодарность за то, что вы бескорыстно, из собственных средств оказали от его имени пострадавшим от сильного наводнения итальянцам финансовую помощь. Это во-первых. Во-вторых, наше правительство одобрило вашу работу среди итальянцев, решивших эмигрировать в Коста-Рику из-за продолжающегося экономического кризиса в Италии. Можете и дальше продолжать пропагандистскую кампанию по эмиграции местного, особенно сельского населения на наши сельскохозяйственные земли, которые очень нуждаются сейчас в дополнительной рабочей силе. — Сделав паузу, Эчанди спросил: — Какие-нибудь просьбы, пожелания с вашей стороны будут?

— Конечно, будут… Не знаю, приемлемо ли будет одно из них… — осторожно начал Теодоро. — Недавно дипломатические миссии Боливии, Сальвадора, Гаити и Доминиканской Республики были возведены в ранг посольств. Может быть, и «нашей» стране для поднятия ее престижа стоило бы тоже последовать их примеру?

Министр Марио Эчанди, удивленно подняв брови, долго и молча смотрел на него, потом с пафосом произнес:

— Этот вопрос мы обязательно рассмотрим у себя в министерстве и постараемся решить его положительно. Но последнее слово все же за президентом…

— Так вы убедите его, — подхватил Теодоро. — Попросил бы я еще о том, чтобы вы поставили его в известность, что я и мои сотрудники работаем пока без денежного содержания. Я выплачиваю им зарплату из своей «черной» кассы, а она у меня не бездонная. Мои финансовые накопления от коммерческой деятельности с каждым месяцем тают на десять процентов.

— Мы решим и этот вопрос[149]…

Перед отъездом в Париж для участия в обсуждении интересующего Коста-Рику вопроса на все еще продолжавшейся сессии Генеральной Ассамблеи ООН Марио Эчанди усиленно уговаривал Теодоро и Луизу посетить Сан-Хосе…

* * *

На сессии Генеральной Ассамбели ООН в Париже госсекретарь США Дин Ачесон принял костариканского министра Марио Эчанди и рассказал о том, как удалось ему уговорить Теодоро Кастро подняться на трибуну ООН.

— Я должен сообщить вам, — сказал Ачесон, — ваш Кастро заслуживает более высокого дипломатического ранга, чем занимает сейчас в Риме.

Эчанди не ожидал услышать такой похвалы от самого Ачесона и, пожав плечами, промолчал.

— Вы что… не согласны со мной? — наморщил лоб госсекретарь США.

— Но он же недавно назначен у нас на дипломатическую должность. До этого он занимался чисто коммерческой деятельностью…

— Оказывается, — перебил его госсекретарь США, — мы, американцы, лучше знаем ваших людей, чем вы своих подчиненных, работающих за рубежом. А теперь послушайте меня, Дина Ачесона, который никогда не ошибался в оценке людей и их способностей. Мистер Кастро — тонкий человек… Хитрый и дипломатичный. Несмотря на мои требования усилить в выступлении антисоветскую направленность речи, обвинить Советский Союз и страны народной демократии в разъединении греческих семей, похищении этими странами греческих детей, он дипломатично обошел в своей речи острые углы. В течение десяти отведенных ему для выступления минут он витийствовал о человеколюбии, говорил общие жалостливые слова о детях, безобидно лягнул СССР и этим самым привел в бешенство руководителя советской делегации. Речь мистера Кастро была впечатляющей. Манера говорить, — искусственные модуляции голоса, характерные для высокопрофессиональных дипломатов, умение в нужный момент сделать паузу, сменить тембр голоса, завуалировать ложь, — словом, все у него было в меру. Да и манера себя держать была достойна уважения. Даже в минуты замешательства, как я заметил, в нем чувствовалась все та же хорошо отработанная дипломатическая сноровка, заключающаяся в умении скрыть сильное волнение, нарушить тягостное молчание. Можете передать президенту Отилио Улате, что мистер Кастро выступил удачно. В целом работу костариканской делегации на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН я считаю успешной, она пока поддерживает все резолюции, внесенные Соединенными Штатами Америки…

Совершенно по-другому отреагировал на поведение делегации Коста-Рики и на выступление ее представителя «шаржедафэра» Теодоро Бонефиля Кастро советский министр иностранных дел Андрей Вышинский. Возвратившись в Москву, он доложил об итогах VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН самому товарищу Сталину и упомянул о том, что у России появился в Латинской Америке еще один противник — Коста-Рика. Вождь усомнился и спросил с присущим ему грузинским акцентом:

— Ви не правы, товарищ Вышинский. Врагов у России много, но не все из них опасны для нашей страны. Тем более такая маленькая страна, как Коста-Рика. Она не может нести нам реальной угрозы. А если ви говорите, что она стала нашим противником, то, пожалуйста, аргументируйте это.

Раскуривая трубку, Сталин начал ходить по кабинету. Вышинский стушевался и, сделав небольшую паузу, стал рассказывать о выступлении костариканского делегата Теодоро Кастро, назвав его болтуном и политической пустышкой.

Услышав знакомую фамилию, Сталин остановился: он вспомнил доложенную Абакумовым записку, в которой сообщалось о том, что советский разведчик-нелегал Макс вошел в доверие костариканским властям и они назначили его своим дипломатическим представителем в Риме, а затем включили в состав делегации на VI сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Вспомнил вождь и о том, что этому разведчику-дипломату было предоставлено право выступить с трибун ООН по греческому вопросу. Что времени для согласования — выступать или не выступать, — у него не было. Не было и возможности связаться с Москвой для консультации.

В той же записке, вспомнил Сталин, говорилось о том, что Теодоро Кастро отказаться от выступления не мог — это могло вызвать подозрение, и поэтому он в своей речи говорил общие слова и ничего не сказал против принципиальной позиции, занимаемой Советским Союзом. Не выразил он своего мнения и в поддержку американского проекта резолюции по греческой проблеме.

Сталин начал зажигать потухшую трубку: курил он мало, затягивался один-два раза, и она потом гасла. Раскуривая трубку, Сталин исподлобья укоризненно смотрел на Вышинского: глаза вождя были злые, желто-тигриные, неприятные оспины на сером его сердитом лице стали еще заметнее.

— Плохо, товарищ Вышинский, — диктаторским тоном заговорил он. — Вы у нас не только министр иностранных дел, но и председатель Комитета информации, то есть — руководитель внешней разведки. А вы, оказывается, даже не знаете свои кадры за рубежом. А кадры в нашей стране, я уже не раз говорил, решают все…

Разговор становился все более тягостным и кусательным: в последнее время, словно предчувствуя свою смерть, Сталин во время разговоров часто раздражался[150]. Вышинский стоял перед ним сгорбившись: какой-то червяк грыз и сосал его — за всем этим стояло не до конца осознанное ощущение чего-то страшного и опасного.

— Плохо, товарищ Вышинский, — повторил вождь, — что вы как руководитель Комитета информации даже не поинтересовались, кто же этот костариканец, которого ви назвали болтуном и политической пустышкой. А он, между прочим, является вашим подчиненным и снабжает ваше министерство ценными политическими сведениями… Вы свободны, товарищ Вышинский[151]…

* * *

В Москве, в разведцентре, были недовольны Григулевичем из-за того, что он из месяца в месяц переносил плановую встречу в Вене с представителем Центра. Жгучая досада охватила начальника разведки, когда резидент «Дон»[152] подлил масло в огонь, сообщив о том, что Теодоро закатил в Риме пышный торжественный прием по случаю приезда министра иностранных дел Марио Эчанди. С внезапно возникшим раздражением генерал Савченко наложил на сообщение «Дона» категоричную резолюцию:

«т. А. В. Тишкову

1) пр. разобраться: на какие деньги «М» устраивает пышные приемы. Насколько мне известно, он исполняет свои дипломатические обязанности без денежного вознаграждения;

2) сообщите еще раз «М», что его приезд в Вену необходим для решения важных оперативных задач, в т. ч. и финансовых;

3) сориентируйте Серова[153] и Якова[154] о тщательной проработке условий встречи с «М»; подготовьте новые документы «М» и «Л» для поездки их в Вену;

4) Связь с «Доном» он должен поддерживать только на бесконтактной основе. Не должно быть никаких контактов с агентурой: передать ее резиденту «Д».

5) разрешить поездку «Л» в Коста-Рику. В связи с этим запросите на нее краткую характеристику из венской и римской резидентур как на связника «М».

С. Савченко.

29.01.52 г.»

Через несколько дней из венской резидентуры в Центр поступила затребованная характеристика на Луизу:

«…Оперработники резидентуры Остап, Яков и Серов отмечают ее высокую профессиональную подготовку, — она всегда проявляет необходимую осторожность, бдительность и аккуратность. Чувствует ситуацию и в случае неблагоприятного ее развития умела интуитивно присчитывать варианты своих последующих действий и поступков.

Деловая, серьезная и ответственная женщина, обладающая способностью мгновенно перевоплощаться и принимать самостоятельные решения. Жизненный опыт и культурный кругозор позволяют ей легко вести беседы с незнакомыми людьми и с достоинством держаться перед ними. Не болтлива.

Выводы: Луиза является надежным связником и боевым помощником Макса. Может и впредь использована не только в качестве связника-курьера, но и на самостоятельной разведывательной работе.

Аркадий[155].

16.02.52 г.»

Получив такую характеристику, Центр направил в Рим шифротелеграмму с уведомлением Теодоро Кастро о том, что Луизе разрешается выехать в Коста-Рику с ранее легендированной целью — подбора земельного участка для строительства в Сан-Хосе собственного дома. Однако вылететь ей туда не удалось: в Рим неожиданно нагрянул близкий друг президента, новый министр иностранных дел Фернандо Лара Бустаманте[156]. Он заменил на этой должности неугодного американцам Марио Эчанди, который выдвинул свою кандидатуру в президенты страны и вместе с Хосе Фигересом включился в предвыборную компанию 1952/1953 года.

Теодоро сожалел, что Марио Эчанди ушел в отставку: он возлагал на него большие надежды по своему продвижению по дипломатической линии. Теперь ему предстояло в который уже раз ублажать новых высокопоставленных особ из Коста-Рики: организовывать встречи с официальными лицами итальянского правительства и Ватикана, устраивать приемы — обеды, ужины, посещения достопримечательных мест Рима, Неаполя, Венеции, Милана и других городов. И хотя эти неофициальные посещения Италии официальными лицами Коста-Рики изрядно уже надоели Кастро, — они отвлекали его от дипломатической и разведывательной работы, — тем не менее он охотно шел на это и нес немалые финансовые издержки, прекрасно понимая, что все это обернется сторицей. Поэтому министр Лара и его супруга Офелия были окружены в Италии большим вниманием: Теодоро и Луиза в поездке по стране угощали их изысканными итальянскими винами и блюдами, в разных городах преподносили им сувениры и подарки.

Плененные добротой и высокой культурой супругов Кастро высокопоставленные гости из Сан-Хосе в ответ на такое заботливое и чрезвычайно внимательное отношение пригласили Теодоро и Луизу посетить в ближайшее время Коста-Рику.

Возвратившись на родину, министр иностранных дел Лара изложил президенту все те проблемы, которые были поставлены перед ним главой дипломатической миссии в Италии Бонефилем Кастро. Президент внимательно выслушал его и сказал:

— Вашим предшественником Марио Эчанди подписан уже приказ о назначении предполагаемого вами ставленника полномочным министром Коста-Рики в Италии. Указ о повышении статуса нашего представительства в Риме тоже издан мною. Но мы не обнародуем принятые нами решения до тех пор, пока не определимся, кто будет представлять интересы нашей страны в Югославии. Мы предложили югославской стороне кандидатуру дона Теодоро Кастро, но официального подтверждения об одобрении его кандидатуры Белградом еще не получили. Давайте подождем…

— Хорошо, ваше превосходительство, я попробую через свои каналы в Риме и Вашингтоне повлиять на ускоренное принятие Белградом нужного нам решения.

Неизвестно, как долго бы длилась эта история с обнародованием новых назначений Теодоро, если бы в это время не приехала в Сан-Хосе Луиза. Ее встречи с первым лицами государства Коста-Рики, а также с их женами, ускорили решение всех вопросов, связанных с повышением в должности ее мужа и назначением его чрезвычайным посланником в Югославии. Были решены и все финансовые вопросы с содержанием костариканского посольства в Италии. Как только президент подписал декрет о назначении Теодоро Бонефиля Кастро полномочным министром[157] в Риме, руководитель дипломатического ведомства Лара Бустаманте направил личное послание президенту Италии и новый диппаспорт самому Теодоро.

Тем временем Луиза продолжала запланированные ее мужем деловые встречи с высокопоставленными чиновниками Коста-Рики для оформления документов на земельный участок под строительство собственного дома. Встречи и переговоры с крупными землевладельцами и «друзьями»-плантаторами, ранее посещавшими по частной визе Рим, были утомительны для Луизы. Но эта усталость компенсировалась теми высокими оценками и отзывами, которые доводилось ей слышать от высокопоставленных чиновников и политиков Коста-Рики, отмечавших активные и успешные усилия ее мужа на дипломатической работе в Италии, Ватикане и Югославии. Они признавались ей и в том, что с Теодоро им было в Италии светло и весело, что он был всегда открыт и доступен для них, не отказывал себе в удовольствии поиронизировать над собой и подшутить над ними…

* * *

После получения для Италии и Югославии верительных грамот, подписанных президентом Отилио Улате, и нового диппаспорта, Теодоро, чувствуя себя на седьмом небе, написал министру иностранных дел депешу:

«Ваше превосходительство, дон Фернандо Лара Бустаманте!

Я не знаю, как и благодарить Вас и его превосходительство президента Отилио Улате за все, что вы сделали для меня. Заверяю Вас в моем полном единении с почитаемой и имеющей историческое значение деятельностью, которую Вы так удачно развиваете на благо нашей нации, я буду и впредь отдавать себя целиком Вашим во всем безошибочным указаниям…»

14 мая 1952 года Григулевич в качестве посла Коста-Рики вручил президенту Италии свои верительные грамоты и личное послание министра иностранных дел Лары Бустаманте. С того дня он вместе с женой принялся, как положено по протоколу, наносить визиты главам посольств и миссий разных стран, аккредитованных при Ватикане и в Италии, а также главе правительства в Риме Альчиде де Гаспери. Тот очень тепло воспринял его новое назначение, поблагодарил за оперативно подготовленное и уже подписанное им торговое соглашение с Коста-Рикой и в память об этой встрече подарил свою фотографию с надписью: «Теодоро Кастро в знак нашей теплой дружбы».

Когда протокольные визиты были нанесены всем, кому Григулевич считал нужным, он предложил супруге посетить католический храм Святого Петра:

— К этому нас еще в прошлом году призывали представители московского разведцентра. Мы, как верующие католики-костариканцы, обязаны это сделать.

— Если бы я даже и не окостариканилась, — улыбнулась Луиза, — то я все равно осталась бы католичкой. Между прочим, мне давно хотелось пойти в храм и помолиться Богу. Но я стеснялась об этом сказать тебе.

— Тогда завтра, в день поминовения апостола Иакова — брата Святого Иоанна Богослова — мы должны посетить этот храм.

На другой день во время торжественной мессы к ним подсел приветливо улыбавшийся ватиканский хитрец, монсеньер Канья, являвшийся главным разведчиком римской нунциатуры:

— Я рад вас видеть, дон Теодоро. Вы, очевидно, пришли исповедоваться?

— Нет, монсеньор Канья. Сегодня мы не готовились к исповеди. Мы пришли, чтобы просто помолиться и поблагодарить Бога за все то, что ниспослал он нам в последнее время.

— И что же он ниспослал вам? — зацепился хитрый и пронырливый епископ Канья.

— С Божьей помощью я стал другим человеком… В лучшую, качественную сторону, разумеется.

Епископ непонимающе передернул плечами. И тут в их разговор вмешалась Луиза:

— Мой муж, сеньор Канья, поднялся по воле Божьей на дипломатическую ступеньку выше. Президентским декретом он полмесяца назад назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром Коста-Рики, — пояснила она.

— Поздравляю вас, дон Кастро!

— Спасибо. Приглашаю вас, монсеньор Канья, и кардинала Боргончини Дука на торжественный прием по случаю моего назначения.

— Где будет проходить этот прием и когда?

— В президентском дворце через четыре дня. Я шлю вам и кардиналу Дуке официальные приглашения.

После их короткой беседы, Луиза поинтересовалась у мужа:

— Кто такой кардинал Дука? И где ты познакомился с ним?

— О! Это второе лицо в Ватикане. Кардинал Франческо Боргончини Дука возглавляет конгрегацию «Святого отдела», который раньше назывался министерством святой инквизиции. То есть это тайная полиция Ватикана, которая следит за политической благонадежностью католического духовенства всего мира. Для этого «Святой отдел» располагает обширной агентурной сетью по всему земному шару. Кроме того, он разбирает и осуществляет судебные дела, которые связаны с ересью, антиватиканскими настроениями, фрондерством и прочими грехами…

— Получается, — перебила мужа Луиза, — что кардинал Дука — это обер-полицмейстер Ватикана? И где же ты познакомился с ним?

— В прошлом году на одном из дипломатических приемов. Я выступал тогда с речью, которая понравилась всем. И особенно незнакомому мне человеку в черной мантии. Он подошел ко мне и прилюдно поцеловал. Потом мне сказали, что это был кардинал Боргончини Дука. А поцелуй кардинала, как объяснили мои коллеги, — это равносильно благословению самого Папы Римского. Они же мне сообщили, что кардинал был одним из творцов латеранских договоров…

— А это еще что такое? Я ничего не слышала об этих договорах…

— Ну как же так?! — удивился Теодоро. — Ты же истинная католичка, была учительницей истории и почему-то не знаешь далекого и в то же время недавнего прошлого суверенного государства Ватикан, — упрекнул он супругу. — Как только мы уйдем из Вечного города, я расскажу тебе его историю и о рождении латеранских соглашений…

Миновав условную границу Ватикана с Италией, Теодоро стал рассказывать Луизе о том, что папы римские на протяжении нескольких веков добивались признания у народа абсолютной их непогрешимости, соблюдения безбрачия, воздержания и других нравственных норм. Однако провозглашенную орденом иезуитов «чистоту жизни» сами они не стремились соблюдать. Они совмещали служение Богу с присущей им грязью и развратом. Итальянский историк Карло Ботта писал: «Жизнь католического священства доходила до такого состояния, что не было ни одного из них, который не имел бы сожительницы или проститутки». Еще острее высмеивал их немецкий сатирик пятнадцатого века, идеолог рыцарства Ульрих фон Гуттен. Он писал о том, что в Риме праздные люди занимаются тремя вещами: прогулками, блудом и играми. Что Рим тремя вещами подчиняет себе все: насилием, хитростью и лицемерием. Что в Риме торгуют в основном тремя вещами: священническими местами, Христом и женщинами. Три цепи в избытке в Риме: проститутки, священники и писцы…

— Под Римом фон Гуттен подразумевал, конечно, Ватикан, — пояснил Теодоро. — Католические папы всегда хотели быть вне критики, но этому воспротивились рядовые католики. Они восстали против власти римских паи. И тогда итальянский король в тысяча восемьсот семидесятом году ввел свои войска в Вечный город, лишил папу светской власти, а территорию Ватикана присоединил к своему королевству. После этого не стало государства Ватикан, оно не существовало пятьдесят девять лет. Потом фашистское правительство Муссолини подписало с Пием XI те самые латеранские соглашения, творцом которых и был Боргончини Дука. По условиям того соглашения было вновь создано в пределах Рима маленькое суверенное государство Ватикан на площади в сорок четыре гектара и с населением меньше одной тысячи человек…

— А вот этого я как раз и не знала, — констатировала Луиза.

— Так вот с этим кардиналам Боргончини я впоследствии встречался много раз, — продолжал Теодоро. — И даже побывал в его личной резиденции, где он однажды подарил мне тот самый фотопортрет с надписью: «С благословением и индульгенцией об отпущении грехов», который висит у нас дома в рамке. А еще он подарил мне известный в религиозных кругах свой научный трактат «Исследование точной даты рождения Христа». Это был знак особого уважения и доверия. С тех пор у меня сложились с ним самые хорошие отношения.

— Но ты же знаком не только с Боргончини Дука, но и со многими другими авторитетами Святого престола. Почему ты никогда ничего не говоришь мне о своих связях — друзьях и недругах?

Теодоро задумался, потом произнес:

— Но ты же знаешь, я — разведчик! Как только мы приехали в Рим, я первым делом занялся поиском нужных мне людей в Ватикане. Но даже простое общение с ними потребовало тогда конкретных знаний католической религии. Поверхностность и дилетантство в разведке исключаются. Учитывая это, я, если ты помнишь, часами просиживал за религиозной литературой. А сколько раз я обращался к тебе как к католичке за разъяснением тех или иных положений? И только после этого целеустремленно и упорно я начал заводить связи среди католиков и церковников разных уровней, использовал для установления контактов любые возможности, в том числе и коммерческие. Именно на этой основе я завоевал доверие у племянника Пия XII Джулио Пачелли. Я же рассказывал тебе, что он происходит из знатного итальянского рода, полковник папской гвардии, президент компании ватиканского торгового флота. Вот он и ввел меня в высшие церковные и светские круги. Операция по внедрению в эти круги прошла блестяще! А дальше все шло как по маслу: Пачелли познакомил меня со многими деятелями ватиканской нунциатуры. С тем же епископом Фиетой — бывший легатом папы в Коста-Рике, кардиналами Агаджаняном — руководителем разведки, направленной против Советского Союза и стран народной демократии; Челсо Константини — министром по делам пропаганды Веры; Пьяццей — директором Ватиканской дипломатической академии. И, конечно же, с хорошо известными тебе монсеньерами Канья, Тардини и Монтини. Поэтому сведения по Ватикану, которые я получал, представляли наибольшую ценность по отзывам Центра, поскольку исходили они от весьма компетентных источников.

Тесные и дружеские контакты Теодоро установил тогда через того же Джулио Пачелли с известными в Италии салонами графини Гецци и маркиза Керубини-Маркети, о которых он сообщал в Центр:

«Салон графини Гецци. Муж этой римской дворянки граф Гецци, — флорентийский аристократ, являлся кавалером шпаги и плаща Ватикана, был тесно связан с черной ватиканской знатью. Периодически он принимал у себя представителей дипкорпуса, аккредитированного при Святом Престоле, а также выдающихся иностранных гостей проездом в Риме. Графиня Гецци — культурная дама, она владеет пятью языками, в том числе испанским. Объездила всю Латинскую Америку. Была близка одно время с уругвайским послом в Риме Джамбруно, который и познакомил меня с нею. Я произвел на нее положительное впечатление, и после этого она стала периодически приглашать меня в свой салон. Из дипкорпуса, аккредитированного при итальянском правительстве, этой чести кроме меня были удостоены только что упомянутый посол Джамбруно и посланник Индонезии Вижьяпроното.

Здесь, на приемах у графини, я познакомился с наибольшим числом ватиканских сановников и имел возможность неоднократно обмениваться с ними впечатлениями по различным политическим вопросам.

Салон маркиза Керубини-Маркети. Маркиз является собственником крупнейшей в мире частной галереи живописи — около трех тысяч полотен. Его салон — это тоже ватиканский притон, где часто бывают кардиналы и другие выдающиеся сановники католической церкви, дипломаты, члены правительства и прочая публика. Маркиз в течение долгих лет занимает пост почетного консула Никарагуа в Италии. По этой линии я с ним сейчас контактирую и являюсь постоянным посетителем этого салона.

Ватиканская нунциатура при Квиринале. Через Боргончини Дука мне удалось установить с ее членами самые тесные отношения, основанные на взаимной симпатии, в результате чего меня стали приглашать как на официальные, так и на закрытые приемы нунциатуры, где обычно бывает вся ватиканская знать и все верховоды христианско-демократической партии…»

* * *

Теперь уже в должности посла для Григулевича не было такой политической проблемы, которую он не решил бы в пользу своей «родины» Коста-Рики. Не забывал он и о том, что главное в его работе не дипломатическое направление, а разведывательное, и что важнейшей его задачей является создание условий для прямого выхода на Иосипа Броз Тито и его окружение. Для достижения этой цели он делал неспешные, но уверенные шаги, о чем свидетельствовало и его первое донесение в Центр в ранге посла:

«…Чтобы ускорить принятие решения по установлению не только дипломатических, но и торговых отношений с Югославией мною предприняты следующее меры:

— Подготовлены и направлены депеши костариканскому президенту Отилио Улате, вице-президенту Альфредо Волио, министру иностранных дел Фернандо Ларе. Мне не удалось пока убедить их в принятии такого решения. Но, невзирая на это, возможность посещения Югославии у меня остается по-прежнему надежной: во-первых, мне как посланнику Коста-Рики предоставлено такое право. Во-вторых, я как совладелец заново созданной и зарегистрированной теперь уже в Милане фирмы «Карибэ Италия», постоянно поставляющей на Балканы кофе, могу на законном основании гораздо чаще, чем по дипломатическому каналу, бывать в Белграде и выходить на нужных нам лиц.

Коротко о моем положении в стране пребывания. После назначения на должность посла уважение ко мне и «моей стране» значительно повысилось. На основе общего увлечения охотой на кабанов сложились хорошие отношения с итальянским президентом Луиджи Эйнауди. Иногда он и сам приглашает меня на подобные мероприятия. Через шефа протокола итальянского МИДа барона Скамакку, который стал моим хорошим другом, сблизился и с его министром Карло Сфорцой…»

В другом донесении в Центр Теодоро сообщал не менее важную для Советского Союза информацию о Ватикане:

«…В последнее время католическая церковь стала заявлять о том, что всему земному шару нужен сейчас как никогда ранее мир. В пользу мирного разрешения международных конфликтов стала выступать и газета католиков «Оссерваторе Романо». Смена тактики Ватикана вызвана тем, что папа Пий XII, очевидно, вспомнил о своем предназначении быть «князем мира».

Скорее всего он осознал, что его жизнь может оборваться в любой момент из-за уже преклонного возраста и слабого здоровья, — у него больное сердце и установленный врачами туберкулез. В случае смерти Папы Римского наиболее вероятными его наследниками могут стать кардиналы:

— Грегорио Пьетро Агаджанян — руководитель Руссикума[158] и всей разведывательной работы за рубежом, направленной в основном против СССР и стран народной демократии;

— Боргончини Дука — солидная и колоритная во всех отношениях личность. Он — второе лицо в Ватикане, возглавляет конгрегацию «Святого отдела», так называемое министерство святой инквизиции;

— Фрэнсис Спеллман — американский кардинал, один из наиболее ярых реакционеров и приверженцев «холодной войны».

Но кандидатура Смеллмана может вызвать отторжение и недовольство среди итальянского клера. Местные кардиналы смотрят на американских епископов как на попов второго разряда и относятся к ним с некоторым презрением. На мой взгляд, Спеллман не будет избран главой католической церкви, потому что это продемонстрировало бы всему миру, что Ватикан превращается в коллективного агента американского империализма. Итальянские кардиналы считают себя единственно достойными руководить Святым Престолом.

В настоящее время начался новый виток ярой антикоммунистической кампании, в которой участвует и сам папа Пий XII. 10 февраля с. г. он призвал итальянцев «стряхнуть сон и предпринять решительные шаги в пользу христианских демократов» на предстоящих муниципальных выборах в Риме.

Должен заметить, что разрабатывать ватиканскую линию архисложно и архитрудно. Чтобы достичь результата, для этого необходимо иметь, во-первых, — время, во-вторых, — терпимость, и, в-третьих, — большую хитрость и коммуникабельность…»

Реакция Москвы на информационные материалы Григулевича была незамедлительной:

«Сов. секретно.

Рим. Миксу.

По прочтении уничтожить.

Ваша деятельность по установлению надежных контактов со страной «Нерона» и поиску выходов на него оценивается нами положительно.

Ватиканскую линию разрабатывать у нас, кроме вас, некому. Информация по ней постоянно докладывается в инстанцию.

Просим дать подробный анализ сложившейся в Италии политической обстановки.

Романов

19.02.52.»

Подготовить для Центра обобщенный документ о политической обстановке в стране пребывания для Григулевича, располагавшего дружескими связями с высокопоставленными чиновниками Италии и дипломатами разных стран, не составило особого труда:

«…Положение в Италии очень сложное. Оно стало таким из-за подчинения внешней и внутренней политики Италии интересам США в рамках пресловутого «плана Маршалла» и из-за давно охватившего страну хронического экономического кризиса.

Во время встречи «моего» вице-президента с премьер-министром де Гаспери последний откровенно в моем присутствии заявлял о том, что положение его страны и руководимого лично им правительства остается исключительно серьезным и трудным. Правительство де Гаспери не может разрешить экономические проблемы государства и вывести его из перманентного кризиса по трем причинам: из-за увеличивающегося недостатка сырья, сужения рынков сбыта товаров местного производства и возрастания налогового бремени. «Единственным выходом из такого сложного положения, — считает де Гаспери, — является создание общеевропейского государства. Оно открыло бы доступ к сырью, необходимому для итальянской индустрии, в частности, к углю и железу, которых нет на Апеннинах и за которые приходиться платить долларовой валютой…»

Дополнительные проблемы для Италии создают и американцы. Они пытаются переложить большую часть военных расходов, связанных с поставкой вооружений на Апеннины, на местное правительство, а оно в свою очередь на промышленные и торговые круги, в том числе и на широчайшие слои населения. Все это, естественно, вызывает у итальянцев огромное недовольство. Люди не верят в возможность выведения Италии из хронического экономического кризиса. Даже в Ватикане усиливается тревога по поводу неумения правительства де Гаспери контролировать все более ухудшающееся положение в стране и возрастающую оппозицию.

В дипломатических кругах существует устойчивое мнение, что эта страна является самым слабым звеном в Западной Европе и что в случае революционного подъема трудящихся власть могут захватить коммунисты, влияние которых, как показали последние выборы, не только не уменьшились, но и сильно возросло.

Полученные достоверные данные свидетельствуют о том, что США и Ватикан настоятельно требуют от де Гаспери поспешить с принятием мер по «пресечению» прокоммунистического влияния в Италии, покончить с «либеральным» отношением итальянского правительства к левым организациям и прежде всего к итальянским коммунистам, а также к советским представительствам в Италии. После такого давления де Гаспери дал указание МИД Италии сотрудникам спецслужб, прикрытым должностями итальянского МИДа, искать любые поводы к компрометации сотрудников советских представительств. В этих целях было разрешено вскрывать на границе грузы и переписку с тем, чтобы «найти» в них компрометирующие материалы, которые можно было бы использовать как основание для ограничения деятельности советских учреждений в Италии.

В печати появилась серия провокационных антисоветских статей, нагнетается обстановка шпиономании и подозрительности по отношению к советским представителям. Порою дело доходит до прямых угроз: «…если советское правительство не изменит своих позиций в отношении Триеста и мирного договора, то будет возможным разрыв дипломатических отношений Италии с СССР». А неофашистская газета «Пополо ди Рома» потребовала «обуздать» коммунистов и прочих левых, которые «могут в один прекрасный день захватить здание МИДа Италии». Таким образом, речь идет об определенной линии итальянского правительства, направленной в угоду американцам на ухудшение отношений с СССР и одновременно на поход против демократических сил в стране.

Сейчас итальянские коммунисты развернули большую активность по расшатыванию единства других партий. Оживление коммунистического движения вызвано намерением уязвить правительство де Гаспери и поддерживаемую им американскую политику в Италии. Тем временем Великобритания намеревается возобновить свое традиционное сотрудничество с Италией, которое было прервано войной с фашизмом. Англия идет на это не только для того, чтобы как-то уравновесить американское присутствие на Апеннинах, но и чтобы помешать расширению советского влияния в Европе.

По данным моего надежного источника из числа западных дипломатов, бывший госсекретарь США Джеймс Бирнс[159] в беседе с де Гаспери заявил, что Москва удивлена тем, что коммунистическое движение на Апеннинах принимает такой размах, что оно превзошло уже все планы, которые намечались Кремлем. Что сложившееся положение в Италии выглядит для Москвы весьма благоприятным для того, чтобы создать свою базу на Средиземном море и проводить большевистскую политику не только на Апеннинах, но и во всей Европе. «Это, в свою очередь — заявил Бирнс, — может нанести серьезный удар американским интересам в этом регионе…» Он считает, что русские скорее всего не воспользуются благоприятно складывающимся для них политическим положением. «Все дело в том, — говорит он, — что, хотя и существует в Италии мощное коммунистическое движение, революционная ситуация для большевистского режима еще не созрела…»

Массы людей в Италии, видя наступление компартии по всем фронтам, наступление коммунистических профсоюзов и интеллигенции, начали терять веру в демократию. Встал вопрос: какой будет страна — коммунистической или капиталистической? Пока это не ясно, но настоящая схватка, — не кровавая, а политическая, — уже началась. Да, коммунисты, крепко держат сейчас профсоюзные организации под своим влиянием, привлекают много трудящихся в свои ряды и как бы имеют шансы стать правящей партией в стране, но они находятся вне правительства.

В настоящее время коммунисты при поддержке социалистов активно готовятся к выборам в муниципалитеты, где они померяются силами с христианскими демократами, либералами, республиканцами и прочими правыми партиями. Это будет серьезная политическая борьба за Италию, но эта борьба большинству итальянцев, как я заметил, начинает уже надоедать. Многие даже впадают в апатию, а это только на руку Ватикану и его католическим священникам. Они сейчас умело используют религиозные чувства людей и напоминают им о том, что «господь откажется от них, если они будут поддерживать коммунистов».

Наверно, поэтому, как отмечают американские дипломаты, Москва из-за своей неуверенности, вместо того, чтобы дать директиву ИКП[160] о взятии власти мирным путем, посоветовала ее генеральному секретарю Пальмиро Тольятти сделать все возможное для полного разложения итальянского общества. Но как только кризис достигнет вершины, тогда не будет уже другого средства, как создать авторитарное правительство и передать всю власть в руки одного человека. Этим человеком должен стать Пальмиро Тольятти, который является активным вождем партии, имеющей огромный успех в Северной Италии. Там даже часть полиции перешла на сторону коммунистов.

Де Гаспери, понимая все это, заявил Бирнсу, что он предпримет все возможное и невозможное, чтобы спасти страну от смуты и хозяйственной катастрофы, а возглавляемую им ХДП[161] — от полного разложения. При этом де Гаспери признался Бирнсу, что его партия подвергается в настоящее время усиленным нападкам левых сил, которые возмущены не только его личной неспособностью улучшить положение в стране, но и бездействием всех правящих кругов Италии по прекращению вмешательства США во все сферы жизненных интересов итальянцев. Недовольство зреет и потому, что американцы продолжают повсюду насаждать своих советников и скупать итальянские предприятия.

В стремлении противостоять коммунистическому движению и остановке активности левых, пользующихся поддержкой Советского Союза, де Гаспери попросил помощи у американцев. Они предупредили его, что правительство США может оказать финансовую и любую другую помощь, но лишь до первых выборов в муниципалитеты, а дальше она будет осуществляться при одном условии, если последующие выборы будут проходить под их контролем. Если же выборы станут более благоприятными для левых, тогда США предоставят Италию самой себе, и она уже никогда не сможет выйти из экономического кризиса…»

В дополнение к этому сообщению Теодоро направил в Центр еще одно донесение:

«Деловые и правительственные круги Италии пропитаны пораженческими настроениями. Вот примеры, которые ярко обрисовывают эти настроения: Адмирал в отставке Саксонетти, родственники которого занимают крупные административные должности, организовал компанию по эмиграции в Коста-Рику. В неоднократных беседах со мной он заявлял, что положение в стране критическое: нет никакой надежды на экономический расцвет, правительство растеряло свой престиж, народные массы насквозь пропитаны антиправительственными революционными настроениями, рабочий класс находится под влиянием коммунистической партии, вооруженные силы плохо вооружены и руководятся неопытным офицерским составом. Что Саксонетти и его друзья думают только о том, как бы эмигрировать из страны.

Заместитель командующего полицейскими силами Италии генерал Тадей, с которым я ранее познакомился на одном из дипломатических приемов, заявил, что он выходит в отставку и хотел бы тоже эмигрировать на «мою» Родину, так как положение в Европе считает безнадежным, а положение в своей стране критическим. Тадей уверен, что в случае возникновения гражданской войны правительство развалится, а страна в течение недели будет занята советскими войсками. А один из виднейших итальянских разведчиков генерал Лука, игравший ведущую роль в ликвидации сицилийского бандитизма, выразил тоже отрицательное мнение о своем о правительстве и о внутриполитическом положении в стране.

Как известно, мидовские работники в Италии принадлежат к одной из высокооплачиваемых категорий государственных служащих. Но несмотря на это многие из них выражают желание эмигрировать. Они не верят в стабильность правительства и боятся войны. В «мое» посольство почти ежедневно приходят фабриканты, торговцы, рантье, расспрашивая об экономических возможностях и положении в «моей» стране, выражая желание эмигрировать или организовать там собственное дело на всякий «пожарный случай». Так, Марсано, который является крупной величиной в Генуе и вращается среди богатейших капиталистов страны, принял решение перенести базу своего хозяйства в «мою» страну, заявляя о том, что не хочет рисковать своим состоянием и своей жизнью в случае возникновения новой войны».

Об аналогичных настроениях в деловых кругах Италии мне неоднократно сообщали мои коллеги из разных стран Латинской Америки, дипломатические офисы которых посещали итальянцы, намеревающиеся эмигрировать или перевести туда свои сбережения. По сведениям моего коллеги из Уругвая, только за последний год в его страну «сбежало» свыше пятисот миллионов долларов итальянского капитала. Продолжается массовая эмиграция и самих итальянцев в Латинскую Америку.

Но особую тревогу в Европе и мире должно вызывать то обстоятельство, что на Апеннинах вновь поднимают голову те, кто вытащил из сундуков свои черные рубашки и начинает петь фашистские гимны Муссолини, кто пытается объединиться в «черный интернационал» для того, чтобы возвратить Европу к временам нацистского мракобесия. На базе движения «Уомо Квалюнкуэ» некто Пино Ромуальди, выдававший себя за внебрачного сына Муссолини, основал сразу после войны неофашистскую партию ИСД — «Итальянское социальное движение». Основным ядром ее стали недобитые «чернорубашечники», имевшие большое влияние на молодежь, учащихся средних учебных заведений и безработных. Впоследствии к ним потянулись и вылезшие из нор клевреты Муссолини, мелкие госслужащие, лавочники, деклассированные элементы и другой разный сброд.

Тогда и сейчас все они рядились в тогу «представителей порядка» и дурили народ тем, что их цель — защита демократического строя и «преграда на пути левых». Сторонников партии ИСД становится все больше, особенно много их появилось в университетских центрах Флоренции, Милана, Рима и в южных областях Италии. Вышли из подполья группы, возглавлявшиеся старыми фашистами времени Муссолини — Боргезе, Грациани и Делакруа. Причем монархист Боргезе планировался на пост нового дуче, но надеждам его сподвижников не дано было сбыться! Боргезе оказался человеком неспособным для подобной роли — плохой политик. В настоящее время лидером ИСД является де Марсинич.

Посол США в Италии Элсуорт Банкер, поддерживая этих фашистов, в своем послании в Вашингтон сообщал, что Грациани — перспективный лидер партии ИСД, которой, якобы, самой судьбой предопределено быть у руля руководства страной. Но, видя непопулярность и неустойчивость окончательно скомпрометировавшего себя в глазах народа правительства де Гаспери и кучки ХДП, захвативших выгодные места в госаппарате, Ватикан и США хотели бы заменить это правительство открыто реакционным, клерикально-фашистским правительством во главе с лидером организации «Католическое действие» профессором Луиджи Джедда, известным своей ненавистью к коммунизму.

Сейчас в Италии все направлено на то, чтобы окончательно расправиться с компартией, задержать ее рост и ослабить лагерь мира и демократии. Но более осторожные и умные политики, в их числе и де Гаспери, понимают, что переход к политике фашистского террора для Италии опасен и что загнать компартию в подполье без острой борьбы невозможно. Поэтому лидер католической партии «Пополяри» священник Луиджи Стурцо, не входивший в ХДП, призвал не вступать в блок со всеми правыми и особенно с неофашистами в предстоящей предвыборной борьбе на всеобщих выборах в парламент, которые должны состояться в следующем году.

Выводы:

1. Неофашистская партия ИСД насчитывает сейчас около одного миллиона человек. В ее рядах появились признаки явного раскола. Чтобы укрепить единство, де Марсинич намерен в ближайшее время создать конгресс и с помощью его вывести партию на определенные позиции: в области экономики — к корпоратизму, во внутренней политике — к антикоммунизму, во внешней — к национализму. Таким образом, ИСД подтвердило свою враждебность к КПИ и ХДП и уклонилось от контактов и предложений о предвыборных согласиях с кем-либо.

2. Все возрастающее влияние компартии в Италии бесит международный троцкистный центр. Об этом свидетельствует недавний приезд в Рим специальных эмиссаров из Франции, Мексики и США. Они попытались объединить итальянских троцкистов в партию и создать что-то наподобие координационного комитета. Руководителями троцкистов в Италии являются Ливио Майтан и Леоне Ирачи, в Риме — Джулио Виллани, в Неаполе — профессор Силоне. Однако их попытки нс увенчались успехом.

Итальянские троцкисты, — их всего четыре тысячи, серьезной силы не представляют, сейчас они полностью изолированы активно действующей компартией этой страны;

3. Сегодня Италия снова становится центром международного, образца Муссолини, фашизма, который не только имеет большую поддержку, но и укрепляет свои позиции по всей стране.

Макс

23.06.52.»

В Москве продолжали пристально следить за работой Григулевича и через него за развитием событий в Югославии, которую он стал теперь чаще посещать и по установившимся внешнеэкономическим связям, и по дипломатическому каналу.

«…Белграду не терпится прийти к соглашению с Италией в отношении Триеста, — сообщал он в Центр. — В случае достижения выгодных договоренностей Югославия готова принятъ необходимых полмиллиона итальянцев с их семьями для работы в промышленности и сельском хозяйстве. Судя по тому, как скудно стали проводиться приемы в югославском посольстве и начавшееся повальное увольнение из него итальянцев, а также расформирование агитационного отдела и прекращения выпуска ежедневного бюллетеня ТАНЮГ на итальянском языке, — можно сделать вывод о том, что страна Нерона испытывает сейчас серьезные экономические затруднения. Более подробно о положении в этой стране проинформирую после моей поездки на Балканы в августе с.г.

Макс.

7.07.52 г.»

Послы, посланники и торгпреды стран Латинской Америки и некоторых европейских государств восторгались дипломатической карьерой Теодоро и удивлялись тем, что он чаще других удостаивался личной аудиенции понтифика Пия XII и что мог позволить себе разговаривать на «ты» с послом США. Однако были среди его коллег и те, кто обращал внимание на его частые и длительные отлучки из Рима; кто не мог понять его экстравагантной смелости, выражавшейся в распространении острых анекдотов о ватиканских кардиналах и Папе Римском.

Были и такие, кто считал, что костариканский посол служит американцам и Ватикану и является их человеком. К их числу относился и советский посол в Риме Михаил Костылев: «Меня давно удивляет странная позиция официального представителя Коста-Рики, с которой у нас почти десять лет существуют дипломатические отношения, — писал он в МИД СССР, — но он ни разу, несмотря на мои приглашения, не соизволил посетить советское посольство. Я наводил о нем справки в итальянском МИДе и убедился, что Теодоро Бонефиль Кастро — реакционер, не скрывающий негативного отношения к СССР. Подтверждением тому является его выступление в Париже на шестой сессии Генеральной ассамблеи ООН…»

Послу СССР в Италии было неведомо, что его костариканский коллега был советским гражданином, разведчиком-нелегалом, что это по рекомендации московского разведцентра он не посещал официальные приемы в советском посольстве, потому что в разгар «холодной войны» существовала общая линия западных стран на изоляцию советских представительств. Григулевичу было, конечно, тяжело игнорировать приглашения советского посла, но в силу политической обстановки того времени он вынужден был идти на это.

* * *

Из служебной характеристики Макса.

«…Макс — ценный источник политической информации. Только за шесть месяцев этого года получено от него 87 ценных материалов, из них 36 — особой важности.

Благодаря его успешной работе мы имеем объективную, выверенную информацию о внешней и внутренней политике Италии и о деятельности американского ЦРУ в этой стране.

Макс постоянно информировал Советский Союз обо всех действиях, шагах и акциях, которые планировались американской и итальянской стороной в отношении СССР и стран народной демократии. Реальные действия правящих кругов Италии и США впоследствии подтвердили упреждающую информацию Макса. Подтверждалось это и теми сведениями, которые становились достоянием советских дипломатов и журналистов.

Большой вклад в добывание документальной информации вносят оставшиеся у него на связи источники Гермес и Актеон. Гермес является шифровальщиком МИДа, имеет доступ к совершенно секретной информации.

Разведывательные возможности Макса базируются не только на агентурных данных, но и на его личных связях с дипломатами различных стран, с сотрудниками министерств и ведомств Италии.

Макс — авторитетный дипломат среди сотрудников латиноамериканских посольств, беспредельно преданный советской разведке человек. Каких-либо подозрительных и настораживающих моментов в отношении него со стороны спецслужб противника нашей легальной резидентурой в Риме не выявлено.

Чтобы сохранить Макса в качестве действующего разведчика-нелегала на длительный срок, необходимо:

1) запретить ему выступления с докладами и лекциями в учебных заведениях Рима и по радио, а также рассказывание анекдотов о ватиканских кардиналах и тем более о самом понтифике;

2) освободитъ Макса от агентурных связей: «Гермеса» и «Актеона» передать на связь Луизе. Задач по поиску новых лиц для вербовки впредь не ставить;

3) использовать Макса только по линии ПР и предупредить его о том, чтобы он не подвергал себя неоправданному риску;

4) учитывая, что у Макса в последнее время стали возникать сложности, а возможно и опасения по связи с Центром и с выходом его на наших курьеров и связников на территории Австрии, Швейцарии или Франции, необходимо сократить частоту неоправданных с точки зрения его дипломатических функций поездок в эти страны до минимума — до одной поездки в полгода. В остальных случаях направлять для проведения операции по связи Луизу.

Начальник 1-го отдела В. Г. Павлов

Согласен:

Начальник спецуправления «С» ПГУ МГБ СССР

А. В. Тишков 19.07.52.»

Утвердив служебную характеристику своей подписью, заместитель министра госбезопасности генерал Савченко, щелкнув пальцами, гневно выпалил, обращаясь к докладывавшему полковнику Тишкову:

— Правильные выводы сделал Павлов! Куда это годится, чтобы разведчик-нелегал читал публично лекции, выступал по радио и в печати? Тоже мне, академик нашелся!

— А при чем здесь академик? — удивился Тишков.

— А притом, что ваш Макс стал, по сообщению резидента «Дона», почетным академиком Римской академии искусств, в которой он читает курс лекций по истории древней культуры Латинской Америки! Я считаю, что он не должен проявлять такой чрезмерный активности в разных сферах жизни и распылять свои творческие способности! Надо ему жить скромнее и не обращать на себя внимание окружающих! Так ставит перед нами вопрос и резидент «Дон». По его данным, Макс недавно брался в проверку итальянскими спецслужбами. Какие результаты ими получены, нам неизвестно. Истинные причины и цели этой проверки установить резидентуре пока не удалось. Я прошу вас, Арсений Васильевич, иметь это в виду. И, наверно, нам надо почаще напоминать ему о личной безопасности и бдительности. Пусть знает, что мы проявляем о нем заботу и беспокойство.

Тишков, зная о том, что начальник советской внешней разведки генерал Савченко всю свою сознательную жизнь проработал в погранвойсках Украины и ни дня не был разведчиком «в поле», решил защитить Макса:

— Извините, Сергей Романович, но я не опять не согласен с вами. И вот почему… Жизнь разведчика в условиях заграницы очень сложна и трудна. Я это по себе знаю. Она там не вмещается в привычные советские схемы. А то, о чем вы говорили, — о чтении лекций, о выступлениях в печати и по радио, — так это он делал не в целях саморекламы, а ради укрепления своего прикрытия. То есть, чтобы никому из его окружения и в голову не могло прийти, что сконструированная им самим нестандартная жизнь в Италии могла вызвать подозрения, а такой нестандартный человек способен на какие-то тайные дела. Все, что предпринимал и предпринимает Макс, он делает осмысленно и умышленно. Этим я хочу сказать, что все особенности жизни, работы и поведения Макса, как и любого другого разведчика-нелегала, мы должны рассматривать в увязке с главным его делом — разведывательной деятельностью и ее прикрытием.

Приняв аргументацию Тишкова, генерал осторожно заметил:

— А как же тогда понимать начавшуюся проверку Макса итальянскими спецслужбами?

— Это, Сергей Романович, скорее всего обычная, рутинная работа, которая проводится спецслужбами всех стран в отношении аккредитованных дипломатов. Пока же у меня есть уверенность, что Макс и Луиза не засветились. Расшифровки ни ими, ни их связниками и агентурой не допущено. А если бы возникло что-то подозрительное в их отношении, то, я убежден, Макс почувствовал бы это и уже предупредил бы нас. Так что оснований для беспокойства за безопасность наших итальянских нелегалов не должно быть.

Тем не менее генерал Савченко посчитал необходимым высказаться:

— И все же я предупреждаю вас, если резидентура «Дона» установит, что противник заподозрил что-то в отношении наших легендарных нелегалов, то мы должны во что бы то ни стало уберечь их от провала и немедленно отозвать их оттуда. Я еще могу понять, почему он должен участвовать в Международных конференциях по хлопку, кофе и в нескольких сессиях ФАО, поскольку это все санкционировано руководством Коста-Рики. Я прошу вас еще раз, Арсений Васильевич, напомните ему о том, чтобы он не забывал о личной безопасности.

Тишков нахмурился и равнодушно бросил:

— Ваше указание будет выполнено, Сергей Романович…

* * *

Более двух часов министр госбезопасности СССР Семен Игнатьев и его два заместителя — Василий Рясной и Сергей Савченко обсуждали вопросы организации покушения на югославского лидера Йосипа Броз Тито. Исполнителем этой сверхсекретной террористической акции планировался всего один человек — разведчик-нелегал Макс, который к тому времени получил от костариканского правительства полномочия посланника в Югославии.

— А может быть нам не стоит губить такого ценного и перспективного разведчика? — усомнился генерал Савченко. — Его многогранный и глубокий талант, тонкий, хваткий ум разведчика, опыт и настойчивость должны использоваться там, где собираются политики и дипломаты и где решаются важнейшие внешнеполитические проблемы, о которых мы с вами должны знать и докладывать руководству страны.

Замминистра Рясной гневно выпалил:

— Но у нас нет никого, кто имел бы хоть какую-то зацепку для выхода на «Нерона»! А Макс будет скоро вручать ему лично верительные грамоты и тем самым будет иметь возможность закрепить эту связь и в последующием не раз встречаться с ним.

На лбу нахмурившегося начальника внешней разведки нервно задергалась глубокая складка. Не глядя на Рясного, он примирительно произнес:

— А вы уверены, что Макс пойдет на такой рискованный для его жизни шаг?

— Не уверен, но куда он денется, если мы прикажем ему?

— Центр может, конечно, отдать любой приказ своему подчиненному, но, насколько я знаю, по «мокрым делам» должно приниматься решение Политбюро… Так ведь, Василий Степанович? — обратился Савченко к Рясному.

— Это уже не ко мне вопрос, — ответил Рясной и перевел взгляд на министра Игнатьева.

— Такое решение Политбюро есть, оно подписано лично товарищем Сталиным, — поспешил заверить своих заместителей министр. — Варианты осуществления покушения на Тито и способы их исполнения надо обсудить с самим Максом в завуалированной форме…

— И кто же должен это сделать? — не удержался от вопроса Савченко.

— Кто-то из ваших… Кто хорошо знает Макса и является авторитетом для него.

— Таковым могут быть только мои замы — Коротков или Тишков. С ними он больше чем с кем-либо другим поддерживал связь и вел служебную переписку.

— Для проведения такой беседы не обязательно должен быть ваш заместитель. Это надо доверить толковому, дипломатичному начальнику отдела, который мог бы убедить его в необходимости выполнения личного задания товарища Сталина.

Рясной и Савченко недоуменно переглянулись. Игнатьев заметил это и спросил:

— Вы не согласны со мной?

— Как можно убеждать человека в завуалированной форме? Мне это не понятно, Семен Денисович, — робко отозвался Савченко.

Игнатьев кивнул:

— Я имел ввиду, что мы не должны сразу говорить ему, что пароль исполнителя планируется именно он. В процессе беседы надо выяснить у Макса, чем он мог бы быть полезен с позиции его сегодняшнего положения и доступа в круги, близкие к клике Тито… Как он себе представляет реализацию этой акции и кто мог бы, по его мнению, осуществить ее. То есть, это должен быть как бы нейтральный разговор, проверочный. Мы должны знать его реакцию на это дело… Он, конечно, догадается, что мы ориентируемся на него, что лучшей кандидатуры на эту роль у нас нет. И если он предложит себя, то, считайте, ваш коллега свою главную задачу выполнил. А если Макс будет уходить от этого дела, то через некоторое время мы должны повторно встретиться с ним и повести открытый, принудительный разговор. Но это надо сделать сразу после вручения Максом верительных грамот «Нерону». Тогда же можно будет для нашей с вами подстраховки вынудить его написать жене письмо, в котором он должен сообщить ей о намерении добровольно пожертвовать собой во имя нашей Родины… Итак, я жду от вас, Сергей Романович, новой характеристики на Макса. Ее должен подготовить на основании детального изучения всей его предыдущей деятельности тот ваш сотрудник, который будет беседовать с ним. Характеристика нужна для подготовки записки товарищу Сталину. Я сам напишу ее и доложу вождю. За вами, товарищи, остается разработка двух-трех вариантов осуществления покушения. На это я даю вам полтора месяца. Предупреждаю, никто, кроме нас троих и того оперработника, который будет писать характеристику на Макса и потом беседовать с ним, о готовящемся нами покушении на жизнь «Нерона» не должен знать… Все, вы свободны…

При выходе из приемной министра Савченко глубоко задумался: «Кого же мне направить в Вену для беседы с Максом? Да, это должен быть образованный, интеллигентный и дипломатичный человек, хорошо знающий характер и склад мышления Макса… А что если это будет Виталий Павлов? Он же вел его личное и рабочее дело и знает, конечно, на чем можно сыграть в беседе с Максом… К тому же Павлов его коллега, был тоже на дипломатической службе в Канаде и потому должен знать, как построить беседу с ним…» Но тут он вспомнил о том, что Павлов был засвечен в Канаде шифровальщиком оттавской резидентуры ГРУ Генштаба, изменником Родины Игорем Гузенко, что в числе других советских дипломатов был объявлен тогда «персоной нон грата».

Неожиданно пришла другая мысль: «А почему бы не послать на беседу с Максом и самого Тишкова? Он хорошо знает его, руководит его работой с позиции Центра. В самом деле: почему бы и нет? Тишков вряд ли в чем уступит Максу. И по уму, и по умению убеждать, и по опыту разведработы, и по эрудированности они стоят Друг друга. Тем более, Тишков был тоже чрезвычайным и полномочным послом СССР в Венгрии. А главное, он обладает более тонкой расчетливостью и дипломатической хитростью. Уверен, Арсений Васильевич может добиться поставленной министром цели — убедить Макса в выполнении ответственнейшего задания вождя. Лучшего собеседника нам, пожалуй, и не найти в разведке…»

С этой мыслью генерал Савченко вернулся в свой кабинет и позвонил Тишкову. Когда тот ответил, Сергей Романович пригласил его к себе. Начальник нелегальной разведки, знавший о том, что генерала вызывал министр, нутром почувствовал, что предстоит какой-то особо важный разговор. Интуиция Тишкова не подвела: Савченко вкратце рассказал ему о состоявшейся беседе у министра Игнатьева.

Выслушав рассказ генерала, Тишков не произнес ни слова. Молчание длилось секунд десять, потом он, наконец, заговорил:

— Вы думаєте, Макс может помочь нам в этом «мокром» деле?

— Думаю, да, — равнодушно ответил Савченко.

В течение почти полминуты Арсений Васильевич сверлил его острым, пронзительным взглядом.

— А я так не считаю! — воскликнул он. Собственный голос показался ему оглушительным, словно близкий пушечный залп. — Выбор Макса на роль прямого исполнителя ошибочен! Я могу еще как-то согласиться с тем, чтобы он готовил это покушение, но ни в коем случае не исполнял бы его сам. С его прямым участием мы не должны решать поставленную министром задачу по ликвидации «Нерона».

Генерал словно остолбенел, несколько секунд он удивленно смотрел на обычно спокойного, внешне замкнутого и строгого Тишкова и не узнавал его, потом, притворившись непонимающим, осторожно спросил:

— Почему ты так считаешь?

— Потому что я высоко ценю нелегального разведчика и его спутницу Луизу. Ценность их в том, и вы это прекрасно знаете, что они приносят советской разведке и в целом нашей стране огромную пользу. Вот поэтому мы обязаны сохранить их для последующей работы в каком бы то ни было регионе мира. Участие же разведчика в покушении в качестве прямого исполнителя повлечет подозрение, а то и провал его. Это, во-первых. А во-вторых, войти в доверие к Тито, даже такому изощренному на ум и хитрому разведчику, как Макс, вряд ли удастся. Поверьте мне в этом, как человеку, организовывавшему в последние годы войны контрразведывательную работу по обеспечению личной безопасности Тито и его соратников. Охрана у него — надежная и сплоченная, она состоит из ловких и злых хорватов, никого не подпускавших к нему близко.

— Ты уверен в том, что они такие же надежные и сейчас, десять лет спустя?

— Да, уверен.

Генерал Савченко сник: он понимал, что Тишков был прав, когда говорил об ошибочности выбора кандидатуры Макса на роль исполнителя теракта. Понимал генерал и другое, что обратного хода уже нет, что в угоду вождю всех народов надо сдавать даже такого блистательного и успешного разведчика-нелегала, как Макс, иначе самому не удержаться в кресле заместителя министра госбезопасности и начальника[162]внешней разведки.

— М-да, задачи крайне деликатного свойства решать сложно и трудно. Но решать их надо. А тем более по «Нерону». Задача по его устранению из жизни на контроле у самого товарища Сталина и у нашего министра. Ты даже не представляешь себе, Арсений Васильевич, в каком я трудном положении…

— Иногда самая большая трудность заключается в том, — перебил генерала Тишков, — чтобы сразу же изложить вышестоящему руководству положение дел так, чтобы оно отказалось от исполнения покушения…

— Ну, зачем глупость говорить?!

— Это не глупость, Сергей Романович. Люди должны понимать друг друга. И в МГБ, и в ЦК ВКП(б). И даже товарищ Сталин.

— Как просты и азбучны эти истины на словах и как сложно их воплощение. А вся беда в том, что каждый считает себя умным и правым. — Голос генерала стал еле слышным.

— Я абсолютно убежден, что прав я, когда говорил, что Макс не должен стать исполнителем этого черного дела. И вообще участвовать в его подготовке…

— Ладно, не уговаривай меня, Арсений Васильевич. Я что… не понимаю?

— Ну, если вы понимаете, то лучше обождать и подобрать другую кандидатуру вместо Макса.

— Нет у нас в разведке другой кандидатуры… Мы об этом уже говорили…

Тишков почувствовал, что его слова летят в пустоту, холодный пот проступил на его лбу.

— Извините, Сергей Романович, но мне с каждой минутой становится все страшнее. Мне кажется, что я — китайский болванчик. И не только я…

— Ты думаешь, что говоришь?! — вспылил генерал. И тут он вытащил из кармана свою «бомбу»: — Я хочу, чтобы в Вену для встречи с Максом поехал ты. Именно ты должен переговорить с ним так, чтобы он осознал величие предстоящего подвига и вызвался бы сам совершить его. Для этого ты должен правильно выстроить свою беседу, чтобы она убедила его в необходимости выполнения важного задания товарища Сталина…

Тишков лихорадочно прикидывал, кто из троих — Игнатьев, Рясной или Савченко — мог предложить его кандидатуру для встречи с Максом и проведения с ним не менее деликатной, чем само мокрое дело, беседы.

Генерал заметил, что его заместитель думает о чем-то своем и, чтобы вернуть его к самой важной части разговора, спросил:

— Так как ты смотришь на то, чтобы поехать в Вену?

— В моем положении я готов отправиться хоть завтра даже к Белоснежке и семи гномам. Но поехать в Вену я не смогу, Сергей Романович. Два года назад я был послом в Венгрии. Я много раз бывал на дипломатических приемах в американском посольстве. Меня хорошо знали тогда и, естественно, запомнили американские разведчики, работавшие под крышей посольства. Кто знает, возможно, они установили тогда, что посол Тишков является одновременно резидентом советской разведки. В этом случае они могли проинформировать обо мне все свои загранточки. Но если даже не знали и не подозревали, что я был резидентом, мне как бывшему советскому послу нежелательно встречаться на территории чужого государства с костариканским послом, представляющим интересы своей страны не в Австрии, а в Италии и Югославии, — объяснил Тишков.

Савченко вынужден был согласиться:

— Ну, а кто же тогда из ваших сотрудников мог бы поехать в Вену?

— Я предлагаю Павлова. Он лучше, чем кто-либо другой, знает его по материалам личного и рабочих дел Макса.

Генерал Савченко скептически поджал губы, сделал паузу, потом спросил:

— Но он же был засвечен в Канаде изменником Гузенко и был объявлен «персоной нон грата». Неужели во всем управлении нелегальной разведки не найдется начальника отдела или его заместителя, который не выезжал бы за кордон, а если и выезжал, то не засветился там?

Тишков, опустив глаза, задумался. Внезапно его осенило:

— А может быть мы пошлем в Вену начальника второго отдела полковника Ширяева? Иван Федорович давно работает у нас, за границу ни разу не выезжал. И беседу с Максом, с которым он однажды встречался в Москве, проведет так, как надо. Он — человек интеллигентный и спокойный, обладает необходимым тактом при беседе, а главное, умеет убеждать и вызывать к себе уважение.

Савченко, сонно зевая, кивнул, потом сказал:

— У меня нет возражений по этой кандидатуре. Конечный результат — только он будет иметь для меня значение. Проведение беседы планируйте в советской зоне Вены на вилле. Введите Ширяева в курс дела и передайте на ознакомление ему личное и рабочие дела Макса. Пусть Иван Федорович подготовит сам, не поручая никому, заключение о возможности или целесообразности использования вашего нелегала в операции «Нерон». Это заключение потребуется мне для доклада министру. И последнее: строго предупредите Ширяева о секретности наших планов и о его предстоящей командировке в Австрию…

* * *

В очередной шифрованной телеграмме, направляемой из Москвы в Рим, Григулевичу предписывалось подготовить и выслать отчет о последней поездке в Югославию, а Луизе — в Коста-Рику. Несмотря на его прочное положение и дипломатическую неприкосновенность, особое внимание обращалось на обеспечение мер личной безопасности. В ответной шифровке Григулевич пытался добиться санкции на проведение вербовочной работы. Он аргументировал это тем, что разведывательная деятельность без агентурных отношений будет носить пассивный характер и, в конце концов, может привести к утрате чувства опасности. Но Москва была неумолима: Центр оберегал своего суперодаренного нелегала от опасных выходов на возможные подставы противника или на агентов-двойников. Нелегал Макс и без новых вербовок был для Центра ценен тем, что, занимая должность посла и являясь дуайеном Центральноамериканских стран, добывал достаточно много политической информации, выводы по которой после ее анализа и оценки продолжали докладываться на самый «верх». Одно перечисление названий направленных в Москву материалов чего стоило:

«О сессии Совета Северо-Атлантического союза в Лиссабоне»;

«Заявление европейских стран об отказе принять американские требования об увеличении своих военных программ»;

«О намерениях США сосредоточить основные военные силы на Пиренеях и Британских островах»;

«Об англо-американских противоречиях в Латинской Америке»;

«О вытеснении Западной Германией из латиноамериканского рынка Италии и Франции»;

«О тесном сотрудничестве итальянской полиции с ЦРУ США»;

«О создании «миссионерских баз» Ватикана в Европе»;

«О великодержавной мании Италии»;

«Об опасениях Англии и Франции в связи с военным укреплением Италии, которое идет за счет ослабления влияния и престижа этих стран в Западной Европе».

С апреля по сентябрь 1952 года Теодоро Кастро направил в Москву более 60 донесений. За скупыми строками этих сообщений стоял огромный труд по анализу, оценке и подготовке материалов для Центра. Об этом свидетельствовали и ответные, на запрос Москвы, отчеты Макса и Луизы.

Луиза:

«О моей поездке в Сан-Хосе.

Я находилась в Коста-Рике два месяца. Меня приняли там очень хорошо. Встретилась с президентом республики Отилио Улате, с новым министром иностранных дел Фернандо Лара Бустаманте и с другими высшими государственными чиновниками. Посетила также наших друзей — Фигереса, Орлича, Одубера, Ортиса и Фасио. Все они, в том числе президент и министр, высказывали свое удовлетворение работой Макса. Лара Бустаманте сказал мне, что он чрезвычайно доволен работой мужа и всем тем, что он делает для поддержания престижа Коста-Рики в Италии. Лара сказал также, что президент республики обещал в январе 1953 года предоставить дополнительную сумму на проведение наших протокольных мероприятий в Риме.

Во время пребывания в Сан-Хосе по указанию мужа я проявила заинтересованность в покупке дома и участка земли под его строительство. Эта инициатива мужа произвела хорошее впечатление потому, что она показывала, что мы действительно имеем намерение в один прекрасный день обосноваться в Сан-Хосе. Земельный участок стоит около 8000 американских долларов, на нем можно построить дом и развести сад. Деньги надо выплатить в течение четырех лет. Сейчас мы должны уплатить первую долю в 1500 долларов. Если Центр заинтересован в этом, то надо загодя предоставить нам эти деньги.

Во время пребывания в Коста-Рике я изъездила всю страну, интересовалась людьми и их обычаями. Привезла много книг, которые необходимы нам для лучшего знания страны, которую мы представляем в Италии.

Полагаю, что моя поездка произвела благоприятное впечатление на костариканцев и послужит укреплению нашего положения и доверия в Италии».

Макс:

«К вопросу о «Нероне».

Мои личные отношения с Югославией в настоящее время становятся все более близкими и надежными. Завел «большую дружбу» с Солдаричем, который является советником МИДа по коммерческим вопросам. С ним проведены мною переговоры о продолжении наших торговых отношений. Говорил по этому вопросу с коммерческой точки зрения, потому что югославы знают, что помимо дипломатической должности я занимаюсь еще и импортом кофе.

Вновь назначенный чрезвычайным и полномочным посланником Югославии в Италии Владо Велебит, прибыв в Рим, первым сделал визит вежливости мне, затем я сделал ответный визит. После этого мы встречались не раз. Месяц назад Велебит пригласил нас с Луизой на ужин в миссию, где были греческий посол, поверенный в делах Израиля с женой, второй советник посольства Великобритании с женой, Солдарич с женой и другие дипломаты.

Югославы вновь приглашали меня посетить их страну и побывать в Загребе в связи с открывающейся там международной выставкой кофе. Я согласился поехать в Загреб для подготовки к участию Коста-Рики в этой выставке.

Кстати, Коста-Рика уже участвовала в первой Всемирной выставке кофе.

О моей поездке в Югославию.

В Загребе я и мой друг гватемальский посланник полковник Косенца были приняты представителем правительства Петричеком. На следующий день мы посетили фабрику «Рода Конкард» и сельскохозяйственный кооператив имени Тито, — место, где родился сам Тито. В тот же день мы имели длительную беседу с президентом выставки в Загребе Снидарничем. Я и Косенца подписали устав ярмарки и пообещали, что наши страны тоже будут участвовать в ней. После этого мы отправились в Белград, где нас ожидал шеф протокола МИДа Маринович, ранее много лет работавший в Южной Америке. Он женат на чилийке, прекрасно говорит по-испански. Маринович устроил нас в отель «Эксельсиор». Там нас посетил поверенный в делах Чили.

Во второй половине дня в сопровождении Мариновича мы посетили и. о. министра иностранных дел Влаковича (у него нет одной ноги, — потерял ее в Испании, хорошо говорит по-испански). Беседа длилась около 30 минут по различным вопросам. Затем зашли в кабинет начальника торгового отдела, который сообщил мне о том, что югославы могут постоянно продавать цемент и химические удобрения в обмен на кофе и другие костариканские продукты.

После обеда мы пошли на Дунай купаться, где познакомились с военным атташе и 2-м секретарем посольства Мексики. В тот же день нас представили послу испанского правительства Миньяну, который был хорошо информирован о Коста-Рике и Латинской Америке, о Фигересе и обо всех латиноамериканских лидерах.

Позже, когда Миньяна проникся доверием, он признался мне и Косенцу в том, что информирует югославов о Латинской Америке и одновременно работает на англичан. Миньяна намеревается приехать в Рим.

В тот же вечер мы ужинали с мексиканскими, чилийскими и аргентинскими дипломатами. Все они открыто высказывались отрицательно о режиме Тито. Чилиец сказал, что тысячи югославов, которые приехали из Чили, хотят возвратиться обратно. То же самое происходит с 3000 югославов, приехавшими из Аргентины. Аргентинский консул сообщил, что часть населения Югославии страдает от туберкулеза и социальных заболеваний. В ответ мексиканец заявил, что Тито более популярен за пределами страны, чем внутри. Чилиец подтвердил, что Тито удерживается у власти благодаря полиции и что единственным организованным сопротивлением в стране является движение коминформистов. Главным образом в армии. Чилиец считает, что в случае войны армия немедленно перейдет на сторону СССР. Другие говорили, что она может еще сопротивляться два месяца. Миньяна единственный, кто утверждал, что югославы будут сражаться до последнего. Но все были согласны в том, что в течение последнего года экономическое положение страны значительно улучшилось и, главным образом, увеличились запасы продовольствия.

Во время посещений фабрик и кооперативов местные югославские руководители предлагали дипломатам беседовать с рабочими и крестьянами. Удивляло, что эти рабочие и крестьяне иногда говорили на разных иностранных языках. Оказалось, что за последнее время в страну возвратилось много югославов из разных частей мира, и потому они говорят на разных языках.

На другой день был дан завтрак чиновниками МИДа в одном из загородных домов, где был представлен нам военный атташе американского посольства Монтгомери. Он показался мне и моим коллегам очень любезным и в беседе с нами сказал, что по его мнению разрыв Югославии с СССР стал окончательным.

На девятый день своего пребывания нас провожали на вокзале Маринович с женой, Миньяна, чилийские, мексиканские и аргентинские дипломаты. На вокзале один из чилийцев в присутствии Мариновича очень плохо отзывался о жизни в Югославии.

По возвращении в Рим я послал письма с выражением благодарности всем югославским чиновникам, с которыми пришлось встречаться.

Считаю, что в настоящее время я имею гораздо больше возможностей для разведывательной работы в Белграде, но для этого я нуждаюсь в более точных и ясных указаниях Центра для того, чтобы избежать ошибок».

Луиза:

«О наших коммерческих делах.

Макс просил сообщить Центру, что его коммерческие дела идут неважно, почти не получено никакой прибыли, хотя на эти дела уходит много времени. Фирма «Тико» в настоящее время ликвидирована. Фирма «Карибэ» дает небольшую прибыль, но вся она уходит на ее поддержку и на дипломатические расходы, которые увеличиваются с каждым месяцем: у нас много обязанностей по этой линии работы, например, давать обеды и устраивать приемы для дипломатов и чиновников итальянского МИДа.

Макс считает, что надо бы ликвидировать и «Карибэ», но для этого необходимо уплатить налоги, которые исчисляются в 2000 долларов.

На мой взгляд, было бы целесообразным, чтобы Макс официально не фигурировал ни в одной фирме, потому что для дипломата, аккредитованного в Италии, — это противозаконно.

Но, несмотря на это, Макс говорит, что можно было бы попытаться что-то сделать и в коммерции. На днях в Рим должен прибыть Антонио Орлич — один из братьев-владельцев фирмы «Карибэ» в Коста-Рике. Он должен приехать для обсуждения организации дальнейшей работы и расширения возможностей по продаже кофе в Италии и Югославии.

Учитывая вышеизложенное, Макс просит Центр представить ему следующую сумму: для покупки земельного участка в Коста-Рике — 1500 долларов; для ликвидации фирмы «Карибэ» — 2000; для покрытия расходов до конца года — 3000 долларов».

Луиза:

«О Жане Друто.

В настоящее время в Италии находится в качестве чрезвычайного и полномочного посла Польши в Риме Жан Друто — школьный товарищ Макса. Они были большими друзьями, вместе вели подпольную комсомольскую работу в Вильно и вместе с ним сидели в тюрьме в начале сороковых годов.

Максу пока удавалось не встречаться с ним, но в один прекрасный день они могут встретиться, и если Жан Друто узнает Макса, то может лопнуть его легенда.

По нашему мнению есть два варианта решения этой проблемы:

1. Если Центр полагает, что Друто можно использовать в наших интересах, то пусть кто-нибудь из резидентуры «Дона» сблизится с ним и введет его в курс дела;

2. Если Центр полагает, что не следует связываться с Друто, то нужно сделать все возможное, чтобы польское правительство отозвало его из Рима и направило в другую страну.

Макс считает, что неожиданная встреча с Друто нежелательна: тот может расшифровать его перед членами дипкорпуса, что может привести к провалу».

Макс:

«О разном.

Мы переменили местожительство и адрес посольства. Теперь мы работаем и живем в одном доме по адресу: Рим, Виа Ле Бруно Буоцци, 105. Телефон: 875–600.

Если кто-то из ваших людей захочет увидеть нас и связаться с нами, то может позвонить по телефону (между 10 и 11 часами вечера) и сказать, что говорит сеньор Мартин, который хотел бы быть принятым. Это означает, что встреча состоится на следующий день у входа в Пантеон в восемь вечера. С нами можно говорить по-итальянски, по-французски и по-испански. Пароль и приметы для опознавания остаются теми же, которые были обусловлены последний раз дома. Если нас не будет на месте, то позвонить на следующий день.

Можете сообщить нам о своем приезде следующим образом.

На площади Минцони (Париоли) имеются два киоска: один фруктовый, другой газетный. Фруктовый — окрашен в коричневый цвет. На задней стене нужно сделать две полосы зеленым карандашом или мелом. Это означает, что встреча должна состоятся на следующий день у входа в Пантеон в восемь вечера. Сигнал можно выставлять 1, 10, 20 и 30 числа каждого месяца».

Глава 11. Особое поручение

Только на изучение многотомных рабочего и личного дел под псевдонимами «Юзик», «Артур», «Фелипе», «Мигель» и «Макс» у начальника отдела полковника Ширяева ушло около двух недель. Потом по соображениям особой секретности он от руки несколько часов писал подробную характеристику на Теодоро Кастро для доклада министру Игнатьеву. В ней полковник Ширяев отмечал:

«…Макс — чрезвычайно одаренный человек с присущей ему долей разумного авантюризма, который, на мой взгляд, даже необходим любому разведчику в условиях его закордонной работы. Он обладает потрясающей способностью перевоплощаться в совершенно другого человека, в носителя другой национальности, культуры и языка, что позволяло ему легко, свободно жить и работать в таких разных странах, как Франция и Аргентина, Польша и Боливия, Мексика и Бразилия, Италия и Чили, Уругвай и Югославия, Испания и Куба, Ватикан и США. Во многих из этих стран его принимали за своего соотечественника.

Умение быть «своим», а когда надо и становиться анекдотчиком и выдумщиком — все это позволяло ему устанавливать нужные контакты и хорошие отношения с людьми разных национальностей, политических взглядов и вероисповеданий.

Приобретаемый годами жизненный опыт в искусстве человековедения помогал ему успешно вербовать полезных для разведки ценных источников информации.

Владение десятью иностранными языками, широкий умственный кругозор, неиссякаемая энергия и хитрость делали его человеком достойным подражания. Сам Макс считал, что завоевывал симпатии многих людей Латинской Америки и производил на них благоприятное впечатление своим характером и поведением.

Как отмечалось в его предыдущих характеристиках и аттестациях, Макс — прирожденный, талантливый разведчик. Он, действительно, разведчик от Бога, не боится рисковать, понимает важность и ценность нашей работы. Для такой работы у него есть все — развитое оперативное мышление, сообразительность, находчивость, предприимчивость, лукавство и артистичность.

…Учитывая большой положительный опыт разведывательно-агентурной работы, приобретенный в странах Латинской Америки и на Апеннинах, хорошие организаторские способности, умение оперативно и смело принимать самостоятельные решения по выходу из сложных ситуаций, а также опыт участия в литерных мероприятиях по устранению неугодных Советскому Союзу лиц в Испании и Мексике, полагал бы возможным использовать Макса в качестве главного исполнителя в сверхсекретной операции «Нерон» (по отдельно разработанному плану).

Начальник 2-го отдела 1-го Управления ПГУ МГБ СССР полковник И. Ф. Ширяев

Согласовано:

Начальник 1-го Управления полковник А. В. Тишков 2 октября 1952 г. исполнено в единст. экз.

без черновика собственноручно И. Ф. Ширяевым».

После ознакомления с этим документом министр госбезопасности наложил резолюцию:

«т. С.Р. Савченко

Прошу подготовитъ к 15.10.52 г. план оперативных мероприятий по проведению операции «Нерон». Прежде чем приступить к разработке плана операции, прошу:

1) Выяснитъ у «М», какие варианты покушения могут быть у него и каким образом он может их осуществитъ.

2) В случае отказа «М» от участия в операции или отказа написать завещание жене, вызвать его в Москву для беседы со мной.

С. Игнатьев.

6.10.52.»

По характеру получаемых из Центра заданий по Югославии Теодоро почувствовал, что главное направление его разведывательной деятельности нацелено теперь на Балканы. Этому он стал уделять особое внимание, что подтверждалось его подробным отчетом о поездке в Белград:

«…В Белград я приехал утром. На станции меня встретили директор протокола МИД Югославии Смолядка и Маринович. С большими любезностями они отвезли меня в отель «Мажестик», в котором был забронирован единственный апартамент в мое распоряжение. В городе в это время находился Иден[163] со своей свитой и французская парламентская делегация, поэтому во всех гостиницах все номера были заняты.

На 19 сентября мне было назначено представление верительных грамот.

Несмотря на то что в эти же дни проходил визит Идена в Белград, МИД Югославии предпочел не изменять день вручения верительных грамот.

В гостинице Смолядка поинтересовался, имеется ли у меня текст речи, которую я должен был подготовить и затем озвучить ее. Ему был дан положительный ответ и сообщено о том, что поскольку верительные грамоты я должен вручать не Тито, то о нем в моей «тронной» речи не будет сказано ни слова. Предупредив, что в 11 часов меня примет в МИДе мой старый знакомый по Парижской сессии ООН, временно исполняющий обязанности министра иностранных дел Лео Матес, Смолядка взял текст моего выступления, но не прошло и полчаса, как возвратившийся Маринович попросил добавить несколько теплых слов о Тито, потому что при представлении верительных грамот, сказал он, все упоминают о нем лестно и что будет для всех непонятно, если я не сделаю этого. Я заявил, что текст речи мне прислало мое правительство, которое нс было в курсе этих тонкостей, но если нужно изменить что-либо, то, пожалуйста, меняйте сами, что хотите. Маринович вставил в текст лишь одну фразу о «примерном вояке» Тито.

И если верно говорят, что среди волков жить — по-волчьи выть, то не менее верно, что каждый из таких случаев подавляюще влиял на психику вашего коллеги но двум причинам: во-первых, гадко и омерзительно выть по-волчьи, во-вторых, меня мучали сомнения: а правильно ли я поступил, что не согласился петь дифирамбы Тито? И не является ли это доказательством того, что ваш покорный слуга оказался не на высоте поставленных перед ним задач? Писатель Максим Горький говорил, что человечество выдумало такую паршивую штуку, как совесть. А вы, очевидно, знаете лучше меня, насколько чувствительна может быть совесть советского разведчика! И вот после всех этих мучений и раздумий о своей совести я пишу этот отчет, а в голове сверлит одна мысль — не напрасен ли мой труд. Я часто вспоминаю, как мне в Центре говорили: «Ты пиши основное, самое важное», а мне так хочется иногда поговорить с вами на русском языке, услышать доброжелательные и милые сердцу русские слова, почувствовать ваши крепкие рукопожатия, чтобы потом зарядиться надолго терпением и чтобы вновь, если заставят обстоятельства, опять выть по-волчьи, чтобы продолжать жить среди волков.

Извините, что расчувствовался. Итак, я продолжаю: Маринович сообщил, что «Нерон» дает завтра официальный прием в честь высокого гостя из Англии и что он соизволил пригласить и меня на это торжество. Поблагодарив за приглашение, я нарочно сказал Мариновичу, что не захватил из Рима смокинг. Однако он успокоил меня и взялся раздобыть таковой по моей мерке. И, действительно, вскоре он принес мне смокинг моего размера. Потом стали звонить старые «друзья» — Миньяна, Вега[164], Бойсард[165], бразильский посол Куото и другие. Договорились встретиться накануне вручения верительных грамот в чилийском посольстве, где мы решили собраться на часок по поводу национального праздника Чили.

Должен заметить, эта встреча прошла радушно, все поздравляли меня с назначением посланником Коста-Рики в Югославию и желали успеха в дипломатической карьере и тому подобное.

На другой день, в 11 часов утра, я был принят Лео Матесом. Разговор с ним шел полчаса, тет-а-тет, на международные темы: о Триесте и о возможности признания Югославии другими Центральноамериканскими странами.

Обед проходил в «Мажестике» по приглашению Мариновича.

После обеда мы зашли к чилийцу Рикардо Бойсарду на бокал вина. Потом поехали на прием в Белый Дворец. По дороге туда вели разговор с шофером-агентом УДБ[166] (по собственному признанию водителя). Он сообщил нам о том, что вокруг Белого Дворца, за кустами и между деревьями, как грибы прячутся вооруженные полицейские. По словам шофера, всего в охране задействовано около трех тысяч человек. У подъезда Дворца стоят два янычара в штатском. Когда наша машина подъехала, один из янычар отворил дверцу, мы вышли и поднялись по лестнице в переднюю, где метрах в пяти от двери нас встретил шеф протокола Смолядка. Он привел нас в пышный зал, посреди которого в окружении прислуги стоял в позе Бонапарта сам «Нерон». Смотрю на него и удивляюсь: лицо, как у хитроватого, рыжеватого мужичка. Глазки — рачки, редкие волосы, смазанные брильянтином. Лакированные туфли. Китель и штаны в обтяжку, как у прусского фельдфебеля, посему пузик выпирал во всей своей красе. Он похож вроде бы на Геринга и в то же время как будто была в нем какая-то помесь Чичикова и Махно, т. е. обычного авантюриста-революционера. На пальцах у него много, как у дикаря, золотых и других разных колец и перстней. На груди — три линии орденских ленточек. На одном из них различаю советские ордена. Даже на расстоянии от «Нерона» сильно несло одеколоном марки № 4811. Рядом с ним стояла Йованка — его жена.

Первым был представлен «Нерону» мексиканский посол де ла Вега.

Затем Смолядка представил меня по-французски: такой-то новый министр — большой друг новой Югославии. «Нерон» мне приятно улыбнулся и произнес на ломаном английском языке: «Я уже слыхал о вас (явный намек на мои анекдоты), очень рад познакомиться с вами. Желаю вам провести приятно ваше время в Югославии». Я смотрел на него и тоже улыбался. Напряжения как не бывало. «Сир», — говорю ему по-английски, потом спохватился: этот термин употреблялся в обращении к королям. И я быстро поправился: «Экселяж, я глубоко тронут вашими словами». Здороваюсь с его женой Йованкой, и все мы переходим в другой зал, который был уже переполнен. В центре внимания был Иден со своей вечной улыбкой, скорее всего гримасой, с желтогрязными сединами и зачерневшими зубами. Он кивал всем то влево, то вправо, то извивался ужом, как селюк одержимый. Вокруг да около были вельможи со двора святого Якова и с кумровецкого[167] двора.

Подошедший ко мне Миньяна демонстративно обнял меня и подвел к угрюмому типу, явно чувствующему не по себе в плохо сшитом смокинге. «Это Ранкович», — сказал мне Миньяна.

Не успел я открыть и рта, как Миньяна потащил меня к какому-то отвратительному карлику, у которого выпирало из смокинга гигантское жабо.

— Господин Пьяда! Познакомьтесь с новым министром Коста-Рики Теодоро Бонефилем Кастро и попросите его рассказать, как он наступил на мозоль самому Папе Римскому.

— Экселяж, — говорю я, — слава о вас дошла даже до моей страны.

— Молодой человек, — молвил мне в ответ карлик, — плохая слава всегда летит быстро и далеко.

Смеемся оба, оба явно довольные.

Затем мне представили Карделя, которого я знал по Парижу, Влаховича, Матеса, Джиласа, генералов Кочу Поповича и Отмара Креачича, вице-адмирала Сречко Манолу, Алешу Беблера[168] (знаком с ним по Парижу), Радолюба Чоликовича, Владимира Симича и Савву Косановича. Одним словом, это было сборище, достойное кости Домье. После знакомства все перешли в соседний зал, и присутствующие приступили к еде.

Через полчаса Тито проводил Йованку до боковой двери. Йованка ушла и больше мы не видели ее, по крайней мере в тот вечер. Затем Тито, сопровождаемый Смолядкой и министром госбезопасности Ранковичем, который не отставал от него ни на шаг, начал обход гостей, останавливаясь то около одной группы, то около другой. Вскоре они подошли ко мне. Я стоял вместе с моими латиноамериканскими коллегами. Он обратился ко мне через Смолядку:

— Как вам нравится Белград, господин министр?

— Белград напоминает мою столицу Сан-Хосе, только не хватает здесь вулканов, — ответил я.

— Вулканов у нас нет, но землетрясения бывают.

Сказав это, «Нерон» пошел дальше, и когда обошел всех, ушел через ту же дверь, куда вышла и Йованка. Вскоре исчез и Иден со своими придворными. И тут я начал свой обход. Поговорил с итальянским посланником Мартином, турецким послом Копрюлу, с американцем Алленом и после этого надолго задержался около Джиласа, беседовавшего с Миньяной об издании книги, которую написал предатель испанской компартии Хесус Эрнандес.

Джилас, все время присматривавшийся ко мне, начал расспрашивать о положении дел в Италии и Латинской Америке, потом пообещал посылать мне информационные материалы о Югославии, опубликованные в «Ревю де Политик Интернасиональ». Перед окончанием разговора он сказал, что в следующий мой приезд надеется встретиться со мной для более продолжительной беседы.

На другой день в 12 часов я представил верительные грамоты Иво Рибару[169]. В этой церемонии приняли участие Смолядка и Лео Матес. После обмена речей состоялся получасовой разговор с Рибаром, в основном о моей стране. Затем Смолядка сообщил о том, что если я желаю, то Тито, несмотря на свою занятость с Иденом, может принять меня на полчаса в следующий день. Я поблагодарил и сказал, что, ввиду визита Идена, не хотел бы отнимать у него время и предпочел бы видеть его в более спокойной обстановке в следующий мой приезд. Смолядка согласился и в свою очередь пообещал устроить личную аудиенцию с Тито.

После обеда Миньяна повел меня к себе в кабинет на «откровенный разговор», в ходе которого он признался, что хочет помочь мне по торговой линии…

В свободный от протокольных мероприятий день я бродил в одиночестве по Белграду, зашел потом в один из книжных магазинов. Книг классиков марксизма не было. Советских авторов не было и в помине. Из русских писателей преобладали Бунин и Куприн. Среди прочих книг, широко рекомендуемых, — это «История Цезаря Борджии», книги Бронте, Катлен Мичель и Сомерсета Моэма. Литературные журналы пестрели безыдейными статьями о «новых» течениях в искусстве: об абстракционизме, примитивизме, сферизме, — словом, сплошная пошлость и мракобесие.

Из политических книг широко представлены были Меринг, Роза Люксембург, Рязанов, меньшевистские и троцкистские авторы.

Нет, не случайно итальянский посол Мартино сказал мне однажды:

«Феномен Тито понятен особенно хорошо, когда он культивирует в своей стране низменные, низкопробные фильмы, прославляющие ганстеризм и порнографию».

В этом же донесении позволю себе тезисно представить вам заявления некоторых чиновников Югославии.

Советник МИДа Солдарич:

«О внешней политике. Мы хотим придерживаться нейтралитета, как Индия. От Москвы просим только одного: пусть нас оставят в покое. Никаких других претензий мы не предъявляем.

О будущем. Пока Сталин жив, Москва будет продолжать свою политику, но отношение к СССР со временем изменится. А со смертью Сталина по всей вероятности его империя развалится. В СССР начнется борьба за власть, возможно, настанет диктатура».

Советник югославской миссии в Риме Солдатич:

«О проходившем съезде компартии. Цель этого съезда — приблизиться к типу западных социалистических партий для того, чтобы войти в Народный фронт и в состав Второго Интернационала.

О разрыве с Ватиканом. Разрыв был вызван антититовской деятельностью представительства Ватикана в Белграде. По мнению привилегированных итальянских кругов, разрыв с Ватиканом является местью Тито за то, что Ватикан поддерживает итальянскую точку зрения на Триест, и за то, что католическое духовенство в Англии выступает против титовцев. Разрыв с Ватиканом был ошибкой, потому что он ослабляет международное положение Тито. Последствия разрыва вызывают немалое беспокойство в югославском правительстве…»

Представитель Югославии в ФА О Красович:

«…Без дополнительной помощи США в 75 миллионов долларов мы потеряем половину поголовья скота, что приведен к тому, что в течение нескольких лет Югославия будет испытывать недостаток в молоке и мясе, и не исключено, что начнется голод…»

Заявление Красовича подтвердили советник югославской миссии в Италии Солдатич и представитель торгпредства этой миссии Саячич.

Посол Югославии в Италии Влад Велибит о предстоящих выборах президента США:

«Для нас была бы более желательна победа Эдлая Стивенсона, но и победа Дуайта Эйзенхауэра не может отразиться неблагоприятно на отношениях между США и Югославией. Напротив, ожидается, что американская помощь Югославии будет более эффективной, так как политика дружбы с Югославией была решена на основе благоприятной позиции военных, в том числе и самого Айка[170], когда он возглавлял НАТО…»

О своем переводе в Лондон на должность чрезвычайного и полномочного посла Велебит сказал: «Моя миссия в Италии окончилась полным провалом в отношении Триеста, и в настоящее время нет способа достичь соглашения с итальянцами, поэтому сейчас я еду послом в Лондон, где, думаю, провести более полезную работу».

Незадолго до своего отъезда в Лондон Велебит, касаясь отношений между Югославией и Италией, заявил: «В первые годы после войны Италия держала себя спокойно, но как только ей удалось восстановить свое экономическое и политическое положение, она начала снова делать попытки распространить свое влияние на Балканах и в Средиземном море. Внешняя политика де Гаспери в этой области определяется старыми стремлениями итальянских капиталистов. В осуществлении своих стремлений Италия встречает два препятствия — со стороны Англии и Югославии, и поэтому внешняя ее политика содержит в себе заметный антианглийский и антиюгославский акцент.

Де Гаспери поехал в Афины, чтобы помешать осуществлению намечаемого блока Анкара — Афины — Белград. Де Гаспери заявил греческому правительству: «Тито мало надежный человек, и не исключено его падение. Если вы заключите с ним союз, завтра, в случае его падения, все данные о вашей обороне и все планы попадут в руки русских. С другой стороны. Италия в принципе не противник союза с Югославией, но она согласилась бы войти в проектируемый блок при условии, что предварительно будет разрешен вопрос о Триесте». Кроме того, де Гаспери заявил грекам: «Вы войдете в блок с Тито, и это усилит его, но это на долгое время сделает невозможным соглашение о Триесте и сможет скомпрометировать участие Италии в западной обороне». По словам Велебита, как греки, так и турки ответили на эти доводы де Гаспери заявлением, что дело безопасности их стран требует блока с Югославией, что несмотря на позицию Италии, они будут продолжать действовать в направлении создания этого блока, который не будет полным, если он не охватит Австрию и Германию. В этом смысле заслуживает внимание предстоящая поездка в Бонн Грубера[171], которую необходимо рассматривать как продолжение его поездки в Белград.

Сообщаю, что в этот приезд в Югославию меня посетили в гостинице в разные дни две девицы — молодые и довольно хорошенькие, — с предложением своих услуг в качестве переводчиц или секретарей. Когда пришла первая, в номере у меня находился Смолядка, у которого я потом спросил: «Откуда девица узнала мою фамилию и мой номер в отеле?» Смолядка, смутившись, сказал: «Они тут постоянно ходят в поисках новых знакомств и работы». Когда пришла вторая, то у меня сидел де ла Вега. Я отшил ее так же, как и первую. Де ла Вега знал ее и предупредил меня, что она известная агентша УДБ. По словам де ла Веги и югославских коллег, весь обслуживающий персонал посольств, — шофера, уборщицы, машинистки, — все без исключения работают на УДБ и еженедельно пишут донесения. Об этом мои коллеги говорят совершенно открыто, в присутствии югославского персонала.

Итак, оценивая свою поездку в Югославию, я пришел к выводу, что моя разведэкспедиция была полезной и успешной. Прилагаемые к отчету письма Миньяна и Мариновича свидетельствуют, что я произвел на всех положительное впечатление. Вот что пишет Маринович:

«Мне редко случалось, чтобы человек, с которым я только что познакомился, завоевал настолько глубоко мою дружбу и симпатию, как это произошло с вами…» Пишет Миньяна: «После вашего отъезда почти каждый день вспоминаю вас. Ожидаем вновь встречи с вами. Но самый большой успех вы одержали в Брионе, где я передал ваши анекдоты, достойные аретино, самому маршалу Тито. Он вместе с Моше Пьядом и Ранковичем буквально помирал с хохоту…»

Но больше всего меня удивило письмо Миньяна, в котором он сообщает о том, что некоторые его коллеги просят материал обо мне, якобы для традиционного «рапорта» своим правительствам. Среди этих коллег он называет посла Голландии Дози, который в ожидании моего нового приезда уже облизывается от удовольствия услышать анекдоты. И дальше Миньяна пишет: «Пришлите, пожалуйста, биографические заметки и фотографии для газет и для создания благоприятной атмосферы вокруг вас…»

Поскольку это исходило от заведомого шпиона, то это меня довольно-таки обеспокоило, ибо одно из двух: или он — дурак или меня принимает за дурака. Миньяна хвастлив, как павлин. Он сообщает, что целый ряд людей, в том числе голландец Дози, интересуются мной и ожидают моего приезда с нетерпением. Однако это оказалось неправдой: при моем повторном приезде я на двух приемах встретил Дози, и тот просто пожал мне руку. Не проявили особого интереса к моей личности и другие дипломаты. К слову сказать, свою автобиографию я передал в МИД Югославии при запросе об агремане. Очевидно, Миньяна хотел переслать мои данные английской разведке. Хотя для нее не составляет особого труда получить их и из югославского МИДа. Поэтому его запрос я просто проигнорировал. Но в отношении Миньяны у меня есть некоторые подозрения: ни с того, ни сего он решил вдруг провести свои каникулы в якобы обожаемой им Италии. Может, за этим скрывается какая-то сверхзадача? Может, ему дали задание изучить меня в Риме?

Вот так и живет ваш разведчик, вечно задающий себе и вам вопросы и загадки и старающийся сам же дать на них ответ. В этом отношении разведчик похож и на Гамлета, и на Фауста, то есть он в вечных поисках правильного решения быстро меняющихся перед ним обстоятельств.

Вскоре после нашего с Косенца возвращения в Рим, Веле-бит дал в нашу честь ужин в посольстве, на который кроме нас с женами пригласил моего гондурасского коллегу посланника Артуро Лопес Родесно с женой, своих советников Солдарича и торгового атташе Сайчича с женами. Позже к нам присоединилось еще человек пять из персонала югославского посольства и семь югославов, гостивших в Риме. В основном это были художники, писатели и журналисты. Сидели мы до двух ночи и говорили обо всем в самой дружеской атмосфере.

В тот вечер, когда все разбились на различные группы, я и Солдарич уединились, повели разговор о Югославии. Я сказал, что при посещении Белграда заметил некоторую растерянность на хозяйственном фронте. Он согласился. По его словам, положение в стране почти что катастрофическое из-за неурожая и из-за перебоев в американской помощи, а засуха причинила урон, исчисляемый в 500 миллионов долларов.

После Солдарича я взял в обработку Сайчича, — торгового советника, который производит впечатление развитого, серьезного и вдумчивого человека. Он тоже сильно обеспокоен создавшимся положением, в частности, недавно вышедшим приказом, запрещающим ввоз 120 различных товаров. Не знаю, как мне быть: у меня же десятки подписанных договоров о поставках кофе. Всё может полететь к черту вверх тормашками! Уже третий день, как запрашиваю Белград, но там не отвечают. Решил завтра поехать в Югославию и разбираться во всем на месте.

У посла Велебита настроение было тоже, как на похоронах. Пришлось мне веселить всю эту мрачную компанию. Рассказывал им забавные истории и рассмешил Велебита до слез. Перед уходом его жена подошла ко мне и поблагодарила за то, что за последние годы впервые увидела своего мужа с улыбкой на устах.

Мои выводы:

I. Положительные стороны визита в Югославию:

1. Получил благодарность от министра иностранных дел Коста-Рики за хорошую работу в стране Нерона.

2. Создана перспектива возможной личной встречи с маршалом Тито.

3. Мои связи с югославскими дипломатами в Италии, в частности с Велебитом, не формальные, а дружественные.

4. В Белграде установил тесные связи с латиноамериканскими диппредставителями.

5. Познакомился с руководящими лицами Югославии — Джиласом, Ранковичем, Пьяда, Коча Поповичем и дипломатическими представителями Франции, Бэлландии, Турции, Израиля.

6. Установил ряд торговых и экономических связей, которыми помимо дипломатических целей могу объяснять свои частые поездки в Югославию.

Для продолжения работы прошу уточнить мои первейшие задачи, которые должны быть рассчитаны на весь год, с учетом того, что если в будущем году не выиграет выборы в «моей» стране Фигерес, то я, возможно, вынужден буду уйти с занимаемого мной дипломатического поста.

II. Отрицательные стороны визита:

1. Реакция итальянцев на мой визит в Югославию отрицательна. После этой поездки в Белград в итальянском МИДе меня встретили упреками:

«А, появился предатель! Итак, с кем вы: с Тито против нас или с нами против Тито, пытающегося отнять у нас Триест?» — спросил в «шутку» маркиз Анатиори из протокольного отдела МИДа. В том же духе выразился другой начальник отдела, посол Жако-Белли. Пришлось мне лавировать как ужу, чтобы не обозлить итальянцев из-за их претензий на Триест.

2. Учитывая, что Югославия кишмя кишит разведчиками и мои частые поездки могут вызвать подозрение у вражеских спецслужб, полагаю, что Миньяна может служить мне прикрытием. Но я, конечно, понимаю, что Миньяна — это оружие обоюдоострое, и не думаю, что оно будет надежным.

Считаю, что с югославской и итальянской стороны у меня все идет пока спокойно, однако следует исключить в дальнейшем мои частые поездки в Вену, которые могут привести к провалу: многократные австрийские визы в моем паспорте могут навести на печальные для меня размышления в спецслужбах противника. К сожалению, вашими паспортами я не могу воспользоваться по двум причинам: они сильно воняют, их склеили отечественным «сапожным» клеем, а следовало бы клеить их добротным «буржуазным» клеем. Кроме этого, в них не хватает одной итальянской въездной визы.

На этом кончаю свой отчет о выполнении основного вашего задания. Мне кажется, что обо всем написал достаточно подробно и ничего важного не упустил. Я своевременно вел тайписью свои заметки о состоявшихся встречах и разговорах, думаю, это позволяло мне и позволит достаточно детально и правдоподобно передать вам важные сведения о намерениях руководства интересующих нас государств и об объектах нашей заинтересованности.

Макс.

22.10.52 г.»

* * *

На основании разведданных Григулевича была срочно подготовлена и доложена председателю Совета министров СССР информационная записка на трех листах, подписанная заместителем министра госбезопасности:

«Сов. секретно.

Товарищу Г М. Маленкову

Докладываю высказывания некоторых дипломатических представителей западных держав о положении в Югославии.

Руководитель американской миссии Управления взаимного обеспечения безопасности в Югославии Аллен Ричард, касаясь вопроса о развитии югославской экономики, в частной беседе заявил: «Индустриализация Югославии — это абсурд, ибо она югославам не нужна и обходится дорого. Необходимые промтовары Югославия может получить взамен на сырье».

Оценивая состояние промышленности Югославии, Аллен указал, что в стране царит большой экономический беспорядок и неразбериха, ибо сама по себе экономическая система югославов порочна.

Чилийский посланник в Югославии Бойсард 18 сентября с. г. в доверительной беседе следующим образом охарактеризовал положение в стране: «Мы живем, как в царстве теней, окружены тайной полицией, кругом шпионы, в стране царит голод, обстановка невозможная…»

Гватемальский посол в Италии Косенца после посещения им Югославии сказал: «Титовский социализм — это сплошная мистификация и блеф…»

Тяжелое положение югославской экономики обрисовал советник югославского посольства в Италии Солдатич: «Положение страны почти катастрофическое, ибо засуха причинила громадный ущерб, исчисляемый в 500 миллионов долларов. Неурожай означает дефицит во внешней торговле, оцениваемый в 200 миллионов долларов. Это происходит потому, что экспорт из Югославии сократился на две третьих по сравнению с импортом.

Правительство не знает, как бороться с надвигающимся голодом. Оно рассчитывает лишь на американскую помощь, которая, как правило, оказывается с запозданием и перебоями. Дефицит во внешней торговле будет покрыт усиленным вывозом минерального сырья и леса, а это чревато тем, что Югославия рискует остаться даже без леса.

Такое положение может вызвать недовольство в широких слоях населения».

Бывший посланник Аргентины в Югославии Каносса в частной беседе, оценивая внутриполитическое положение в Югославии, высказал мнение, что «югославский народ настроен против правительства пессимистично и ожидает рано или поздно удара по Тито со стороны СССР. Никто не сомневается, что в этом случае Тито и его сторонники будут сметены с лица земли».

По словам Каноссы, тысячи югославов, приехавших из Аргентины, сейчас вновь обращаются в аргентинское посольство с просьбой разрешить им вернуться на прежнее место жительства. Судя по настроениям этих югославов и по их отзывам о жизни в Югославии, в стране существует большое недовольство титовским режимом, однако правительство контролирует положение при помощи полиции и беспощадного террора. Каносса также отметил, что большинство капиталистических элементов, четников и усташей освобождены из-под стражи.

Второй секретарь итальянского посольства в Белграде Сабетта считает, что в Югославии единственной активной оппозицией титовскому режиму являются сторонники резолюции Информбюро компартий, которые в основном проводят свою работу в армии. По мнению Сабетта, югославская армия в случае войны с СССР может перейти на сторону Советского Союза.

Сабетта указал также, что Тито доверять нельзя, ибо «Тито сперва жил душа в душу с Черчиллем, а потом полетел в Москву и начал вести ожесточенную антизападную политику. Теперь он ведет ожесточенную антисоветскую линию. Кто может поручиться, что завтра, если ему будет выгодно, он вновь не перекинется на сторону Москвы».

Посол республиканской Испании в Югославии Миньяна рассказал в частной беседе, что, по словам Моше Пьяда, основной целью внешней политики Тито является создание пограничного антисоветского блока в составе Австрии, Западной Германии, Греции и Турции, центром которого должна стать Югославия.

По мнению Миньяны, такой блок позволит Тито укрепить свое международное положение и, по существу, присоединиться к Атлантическому пакту. Главным вдохновителем этой идеи Миньяна считает Англию, которая рассчитывает играть ведущую роль в этом объединении в противовес Атлантическому пакту, где господствуют американцы».

Касаясь югославско-итальянских отношений Миньяна заявил, что видимая вражда между Тито и де Гаспери играет на руку им обоим. Оба заинтересованы в укреплении существующих режимов как в Италии, так и в Югославии. При таком положении урегулирование спорных вопросов на основе взаимных уступок, по мнению Миньяна, может привести к ослаблению позиции как Тито, так и де Гаспери.

С. Огальцов».

* * *

Вслед за высоко оцененной в Москве информацией о Югославии Теодоро на основе имевшихся сведений и накопившихся у него мыслей в процессе личного общения с Папой Римским, с которым он встречался восемнадцать раз, и с другими ватиканскими деятелями, подготовил для Москвы не менее важные сведения под общим заголовком «Ватикан и Мир»:

«Ватикан — это черный интернационал, раскинувший свои щупальца по всему миру вне зоны советского влияния. Для того чтобы понять насколько густа сеть Ватикана, достаточно перелистать ватиканский ежегодный справочник. Это полтора миллиона попов и еще столько же монахов и монахинь, то есть около грех миллионов платных агентов, рассеянных по всему земному шару. И вся эта рать — агентура находится в подчинении Ватикана, действует, повинуясь беспрекословно безграничной власти Паны Римского. К этому следует еще добавить массовую гражданскую организацию «Католическая акция», которая действует при каждом приходе во всех уголках мира. Итого ватиканского актива — около 6 000 000 человек. И весь этот актив является солидной поддержкой реакционных и фашистских правительств, их основным идеологическим союзником, базой международной реакции и ее последней твердыней. Это именно та база, на которой держится с помощью США современная западноевропейская реакция. Фашистские режимы в Португалии и Испании работают рука об руку с агентурой Ватикана. В Италии, Западной Германии, Бельгии, Голландии, Австрии и Люксембурге у власти находятся католические партии, зависимые от Ватикана. Нет сомнения, что, не располагай сегодня США в Европе поддержкой сил, связанных с Ватиканом, не могло бы быть и речи о контроле США над Западной Европой. Отсюда, естественно, такой вывод: любой удар по Ватикану — это удар по нашему главному противнику — американскому империализму.

Если бы нам удалось расшатать эту международную ватиканскую организацию, внести в нее смуту, фронду, раскол, то мы тем самым нанесли бы серьезный удар, в первую очередь, европейской реакции, идеология которой сегодня исходит из Ватикана, и сильный удар по ее союзнику и покровителю — американскому империализму.

Возможно ли это? Думаю, что имеются неплохие предпосылки для реализации такого плана.

В странах народной демократии католическая церковь является последней опорой реакции, которая, опираясь на ее организацию и при ее поддержке, оказывает последнее бешеное сопротивление. Правительства народных демократий ведут против руководства и актива католической церкви политическую и административную борьбу. Но воспитательная работа, отнятие материальной базы у духовенства и репрессии против отдельных прелатов — не очень пугают Ватикан: церковь только очищается этим, приобретает мучеников и святых. Поэтому пока основная масса попов идет за папой и слепо следует догме Ватикана, ватиканская агентура будет жить и преуспевать. Единственное, чего боится Ватикан, — это того, что мы используем против него всю силу государственного аппарата и все силы идеологического воздействия. Образование автономных, национальных католических церквей, их последующее объединение в автономную антипапскую церковь страшит Ватикан не только тем, что это означало бы смерть для его агентуры в странах народной демократии, но и тем, что эта церковь хмогла бы перейти к офензиве и перенести борьбу в Западную Европу, поставив под угрозу существование самого Ватикана. Такой вывод основан на историческом опыте, на прошлом католической церкви…»

В третьем разделе, названном «Как вести борьбу с Ватиканом», Григулевич предлагал конкретный план действий:

«История католической церкви полна расколами, смутами и фрондами. Расколы и различные фронды вызывали острые кризисы в католической церкви и неоднократно ставили под угрозу существование самого Ватикана. За сравнительно недолгую историю можно насчитать 28 антипап, каждый из которых символизировал определенный кризис в католической церкви. Но только те расколы увенчивались успехом, которые имели поддержку государственного аппарата.

Может ли быть создано новое движение в странах народной демократии с помощью государственного аппарата? Даже Ватикан отвечает утвердительно. Это может быть реализовано организацией в отдельных странах автономных от Ватикана католических церквей с провозглашением автономного Папы со своей коллегией кардиналов и прочей параферналией.

Следует отметить, что Ватикан и католическая церковь в Западной Европе переживает, несмотря на свои успехи, глубокий политический и идейный кризис. Признаки этого кризиса многочисленны: движение молодых попов в Италии, рабочих попов во Франции, всевозможные католические социальные и социалистические течения и движения. К этому феномену следует отнести радикализацию крестьянских профсоюзов, в частности в Италии и Франции, а также появление левых оппозиционных движений почти во всех католических партиях в Европе. Ватикан исключительно обеспокоен этими признаками разложения.

По признанию кардинала Боргончини Дуки, Министерством внутренних дел Ватикана только за последний год было отлучено в Западной Европе от католической церкви около 1000 священников за политическую крамолу и отсутствие политической дисциплины (за участие в движении за мир, за участие в организациях, руководимых коммунистами, за сопротивление директивам Ватикана в массовых католических организациях, за самовольную организацию разных «социальных» движений и т. п.). По словам кардинала Дуки, эта цифра отлученных наиболее высокая за последние 50 лет. Ватикан делает все возможное, чтобы скрыть этот факт, для этого совершаются расправы втихомолку, а расстриженных попов стараются замучить или соблазнить всяческими мерами, чтобы заручиться их молчанием. Мне кажется, что следовало бы принять следующее:

1. Всем компартиям Западной Европы повести решительную борьбу за образование единого демократического фронта не только с участием левых социалистов, но также и левых крестьянских демократов под лозунгом «За мир, за социальный прогресс!»;

2. Международная организация за мир должна мобилизоваться для привлечения рядовых священников в это движение. Особенно большие успехи могут быть достигнуты в этом отношении во Франции, Англии, Латинской Америке и Африке;

3. Следует подобрать пятерку католиков-расстриг и с их помощью организовать, лучше всего во Франции, печатный ежемесячник, издаваемый на двух или трех языках, направленный против Ватикана. Такой ежемесячник следует распространять в поповских низах и в низах католической церкви.

Что касается политики по отношению к католической церкви в странах народной демократии, то, мне кажется, следует организовать в системе советских органов госбезопасности или вне их «Центральное бюро документации по Ватикану» и по борьбе с его агентурой. Такое бюро должно сосредоточивать в своих руках всю имеющуюся документацию, касающуюся Ватикана, его истории, руководства и политики в отдельных странах, а также все материалы, касающиеся работы ватиканской агентуры в странах народной демократии. Особое внимание следовало бы уделить Польше, которая по сравнению с другими странами народной демократии, располагает большим католическим населением. Кроме того, Польша располагает «святыми» городами с соответственно историческими католическими традициями, как, например, Краков — город идеальный для нового авиньона.

Бюро может вначале состоять из тройки или пятерки ответственных товарищей, первой задачей которых было бы разработать проект организации Бюро и детальную программу действий на первое время.

В случае надобности могу предложить свою помощь в подготовке такой программы или плана, поскольку я давно и старательно собираю различный материал по разделам: история католической церкви с учетом всех ее «пороков»; история расколов, смут и фронд в католической церкви; отношения между Италией и Ватиканом; современная организация Ватикана и методы его работы за границей; иезуиты; разведработа Ватикана; Ватикан и США. По каждому из этих разделов у меня накоплен уникальный материал на объемистую документальную книгу[172].

Макс».

Но легкий успех Григулевича в добывании большого количества разведывательной информации не особенно радовал его. Правы, наверное, люди, которые говорят, что счастье можно испытать лишь тогда, когда карабкаешься к успеху. А как только успеха достигаешь, то уже не ощущаешь себя счастливым. Да и положение его в дипломатическом корпусе начало с некоторых пор беспокоить. Мало того что посланником Польши в Италии оказался хорошо знакомый по совместной революционной деятельности Ян Друто (настоящая его фамилия Ионас Другас — литовец по национальности), так еще и Луиза огорчила сообщением о том, что на последнюю женскую посиделку[173] к ним «на огонек» зашла недавно приехавшая в Рим на должность атташе по культуре посольства Мексики некая Пальма[174]…

— Ну что из этого? — не придал значения ее известию Теодоро.

— Когда она увидела меня, — с волнением продолжала Луиза, — то сразу подошла ко мне и сказала: «Вы поразительно напоминаете мне кого-то, но не могу вспомнить кого. Где же мы виделись с вами?» Она внимательно всматривалась в меня, потом с сомнением произнесла: «Вы напоминаете мне одну из моих бывших учениц в Мехико, где я много лет учительствовала…» Я, конечно, узнала ее… В последний раз мы виделись в сороковом году… Она действительно моя школьная учительница, у которой я училась почти пять лет…

— И чем же ваша встреча закончилась? — сохраняя показное безразличие, спросил Теодоро.

— А ничем! Она весь вечер не спускала с меня глаз. Наверно, пыталась вспомнить, где видела меня… Ты не боишься? Вдруг она узнала меня? — Глаза Луизы смотрели на мужа с надеждой и страхом.

— Я ничего не боюсь, Луиза, — утешил он ее. — А если когда-нибудь испугаюсь, то все… провалюсь. Самое главное в таких случаях — надо надеть на себя маску и панцирь. И потом, мне некогда бояться, потому что у меня всегда много работы…

Лишь невероятным усилием воли он сохранял внешнюю невозмутимость. Прекрасно понимая, что все это будет осложнять им обоим жизнь, Теодоро решил не попадаться на глаза старому другу Яну Друто на протокольных мероприятиях и исключить возможность встреч с ним где бы то ни было, а Луизе порекомендовал пореже посещать женские «посиделки»[175]. Волнение, сосредоточенность мысли — сжигали Теодоро. Это было не беспокойство и не тревога, но что-то все равно мешало. Явилось подобие какого-то разочарования — будто неприятность ждала впереди. «О возможном опознании меня и Луизы надо обязательно проинформировать Центр», — подумал он и, не откладывая дело в долгий ящик, сел за стол и написал очередное донесение в Москву:

«1. Мое положение в Италии и о «моей» стране с точки зрения легенды и прикрытия.

За отчетный период мое положение с точки зрения легенды и прикрытия в основном укрепилось как в Италии, так и в «моей» стране. От имени «своего» правительства подписал с Италией довольно выгодный обеим сторонам торговый договор на два с половиной миллиона долларов.

Недавно приехал из «моей» страны в отпуск итальянский посол в Коста-Рике Луиджи Ричио. Его приезд стал еще одним испытанием для нас: мы не раз уже принимали его у себя.

И так буквально каждый день, каждый день какое-нибудь событие, которое играет на нервы и которое приходится разрешать самому. Даже не с кем посоветоваться, за исключением Луизы. И при этом думаешь: «А что скажет на это руководство Центра? Как оценит оно тот или иной твой шаг? Поймут ли тебя? Знаю, что ошибаться не имею права. А если ошибся, то сразу возникает опасение: а не снимут ли с тебя шкуру потом в Москве?» Вот такие черные мысли часто приходят из-за изобилия решения проблем.

За прошедшее время участвовал в пяти или шести международных конференциях и съездах в качестве делегата или наблюдателя «моего» правительства. Теперь вот назначен делегатом на очередную сессию ФАО, которая начнется в середине ноября. Кроме того, «мое» правительство представило мою кандидатуру на будущие выборы в члены Верховного совета ФАО[176].

Излишне писать, насколько каторжный и неблагодарный труд такое участие в съездах, конгрессах и конференциях и сколько времени надо тратить на подготовку выступлений и на их редакцию.

Несмотря на то что мое положение стало стабильно прочным, надо все-таки признать, что все чаще в последнее время возникают опасения в том, что с меня в один прекрасный день могу сорвать маску.

Основанием для возникновения таких беспокойств может служить даже появление двух наших знакомых в дипкорпусе. Об одном из них — посольском дипломате и моем друге Яне Друто вам уже сообщала Луиза. А теперь здесь появилась еще некая Пальма — культатташе мексиканского посольства в Риме: она была учительницей Луизы, и потому есть опасность, что она может когда-нибудь опознать свою ученицу.

Поверьте, в моем положении приходится постоянно учитывать любую мелочь и быть настороже круглые сутки. Должен вам сказать, что в крайнем случае я могу перейти на постоянную работу в ФАО. Эта организация платит отлично, кроме того, служба в ней дает также дипломатический иммунитет. А если меня изберут в состав Верховного совета, то переключиться на работу в ФАО не составит для меня большого труда.

2. Информация об Италии.

Американский посол в Риме Элсуорт Банкер заявил о том, что США придают второстепенное значение Италии по сравнению с Францией, Западной Германией и Югославией. Итальянское правительство из-за престижа и великодержавной мании настаивает на своей «огромной роли» и «важной» стратегической позиции.

Военному укреплению Италии противится Франция, так как опасается, что укрепление будет идти за счет ее влияния и престижа в Западной Европе, а Великобритания считает, что укрепление Италии угрожает ее влиянию на Средиземном море (Балканах, Африке, Ближнем Востоке).

Эти противоречия между Италией — с одной стороны, и Францией и Англией — с другой стороны, толкают Италию на союз с Западной Германией, «возрождение» которой наталкивается, как известно, тоже на сопротивление больше Франции, чем Англии. Поэтому отношения Италии с Западной Германией наиболее тесные и менее насыщены противоречиями, чем с какой-либо другой европейской державой. Этой «антанте» также способствует тот факт, что де Гаспери и Аденауэр[177] находятся под сильным влиянием Ватикана.

Итало-английские отношения натянуты, в особенности после визита Идена в Белград. Значительное большинство работников МИДа Италии настроено против англичан.

3. О Латинской Америке.

В настоящее время с Мексикой не предвидется никаких изменений. С Уругваем возможен разрыв дипотношений ввиду напора со стороны реакционных кругов правящих партий Блонкос и Колорадос. Однако большинство уругвайских дипломатов за границей — это либерально настроенные люди, в частности, посол в Риме Джамбруно, в прошлом неоднократно выступавший в защиту Советского Союза. В уругвайском посольстве в Риме есть два-три коммуниста или симпатизирующих им.

Персонал аргентинского посольства в Риме яро настроен против США. Большинство из них доброжелательно относятся к СССР.

По заявлению посла Чили в Риме и Белграде, новый их президент Ибаньес вскоре признает СССР.

О признании СССР Бразилией пока мало надежд. Если пресса президента Варгаса и пишет об этом, то только с целью шантажировать США.

В деловых и реакционных кругах латиноамериканская оппозиция к США растет с каждым днем. Доказательством этому служит приход в последнее время к власти буржуазнореакционных или националистически настроенных людей, главным лозунгом которых является антиимпериализм. Это Ибаньес в Чили, Веласко-Ибарра в Эквадоре, Пас Эстенссоро в Боливии. Наметилось усиление антиамериканских настроений в парламенте Бразилии, это грозит провалом ратификации бразильско-американского военного соглашения. Укрепилось народное (левое) правительство в Гватемале. Усилились антиамериканские настроения в гондурасском правительстве Гальвеса. Вице-президент Гондураса Хулиа Лосано настроен резко против США, и потому можно надеяться, если Советский Союз предложит Гальвесу восстановить отношения, то он согласится это сделать. США сохраняют полностью или почти полностью свои позиции в Колумбии, Венесуэле, Эль-Сальвадоре, Коста-Рике, Никарагуа, Доминике, Кубе и Гаити.

Мексика занимает особую роль в этой картине. Антиимпериалистическая традиция Мексики настолько сильна, что правительство Алемана было вынуждено отказаться (или сделать вид) от подписания военного соглашения с США. Вообще, трудно найти мексиканского дипломата, который был бы или признался сторонником США. Яркий и типичный пример этому Падилья[178] — председатель 6-й сессии Ассамблеи ООН.

С возможным избранием в 1953 году Дуайта Эйзенхауэра президентом — антиамериканские настроения в Латинской Америке сильно усилятся. Все главы американских миссий в Риме выражали мнение, что избрание республиканцами своего кандидата будет настоящим несчастьем. Республиканская партия США для стран Латинской Америки — это символ и воплощение традиций политики доллара, это доктрина Монро, это палка и кнут.

Американский империализм похож сегодня на тришкин кафтан. Если он напирает на Европу, то теряет влияние в Латинской Америке, как в данном случае. У него не хватает ни силушки, ни английского таланта давить одновременно и на Европу, и на Латинскую Америку, и на Африку, и на Ближний Восток.

Что касается англо-американских противоречий в Латинской Америке, то, ввиду ликвидации основных позиций английского империализма в Латинской Америке после Второй мировой войны, эти противоречия перестали играть важное значение, какое они играли, скажем, в 20-х или 30-х годах. Немаловажную роль на латиноамериканском рынке начинает играть немецко-американское соперничество.

2. Финансовые проблемы.

Сама мысль, что вы можете считать меня расточителем и не ответственным в денежных делах, хуже ножа и влияет самым удручающим образом на нервную систему и на мое душевное состояние. Я, конечно, могу ошибаться и ошибаюсь иногда, но это не значит, что я не стараюсь выполнить по-честному свой долг по финансовой линии, как, впрочем, я выполняю его по всем другим линиям работы. Любая иная интерпретация моего поведения ошибочна, и я откидываю ее с негодованием и возмущением. Надеюсь и уверен, что руководство Центра поймет меня и поддержит. И поверьте мне, я очень нуждаюсь в вашей поддержке. Живя вдалеке от вас, мое единственное подспорье, мой гранитный фундамент — это ваше доверие.

Взять, к примеру, такой вопрос, как зарплата. Я неоднократно уже объяснял, что моя сила в том и заключается, что костариканцы платят мало. Если бы они стали платить как положено, то я для них, несмотря на все мои «способности и таланты» и на ту пользу, которую они имеют от меня, стал бы нуль. На высокую платную должность посла у них самих охотников хоть отбавляй. Во время поездки в Коста-Рику Луиза ставила вопрос о зарплате, но увы! Ничего не изменилось. Конечно, за глотку взять их я не могу или поставить так вопрос, что, мол, или платите больше, или идите к черту. Положение само по себе совершенно ясное. Однако когда Луиза была в последний раз в Вене, то на эту тему между вами и ею состоялся уже разговор. Ваша точка зрения, что они меня надувают, выплачивая всего 150 долларов. Они должны платить больше и, если не платят, то я должен требовать и т. д. У Луизы сложилось впечатление, что вы считаете: или они меня сильно надувают, или я вас надуваю — получаю большие деньги, а вам не признаюсь в этом. Что, мол, легче просить деньги у Центра, чем морочить себе голову с «моим» МИДом. Ну, что ж, коли вы приказываете мне настаивать и требовать, то я должен выполнять это, хотя уже знаю, что с первого января они обещают мне платить 200 долларов в месяц. Написал еще раз «моему» МИДу предлиннейшее письмо с различного рода аргументами. Ответ получил сухой и краткий: «С первого января, если парламент одобрит смету, будем платить вам 200 долларов в месяц…» Потом я узнал через третьих лиц, что мое письмо не пришлось по вкусу министру иностранных дел, что я, мол, начинаю создавать ему проблемы и т. д. (прилагаю письма МИДа и Оду бера по этому вопросу). Как видите, мое обращение к нему оказалось вредным залпом и впустую.

3. Коммерческие дела.

По-прежнему вхожу в акционерное общество «Карибэ» в Милане, в котором участвуют также Одубер и Лагер. Именно они оплачивают все расходы. Скоро начнется сбор нового урожая кофе. Ожидаю, что от него будет неплохой доход.

Кроме того, вот уже несколько месяцев разрабатываю проект завоза бананов в Италию. В это дело входят в качестве пайщиков Одубер, Риенси (из итальянского МИДа), генерал Лионето Тадей (до недавнего времени зам. главнокомандующего карабинеров, теперь в отставке) и директор миланского торгового общества «Сакомет» маркиз Саворелле. Если это дело выгорит, то принесет нам всем доход в месяц около 1000 долларов надушу.

4. О связи.

Поездки мои и Луизы в Вену для встреч с курьерами и представителями Центра следует прекратить. Я могу высылать курьера «Арго» раз в три месяца. Закладку контейнеров в тайники, считаю, тоже следует отклонить. Потому что закладку можем осуществлять только я и Луиза, а нас широко знают, за нами могут установить слежку, и тогда будет нам трудно избежать провала. Да и не гоже, наверно, самому послу ходить на тайниковые операции…

Подробности по любому из этих сообщений готов направить вам с очередной курьерской почтой.

Макс».

* * *

Указание министра госбезопасности СССР о разработке вариантов покушения на «Стервятника»[179] было подготовлено его заместителями Василием Рясным и Сергеем Савченко к точно назначенному сроку. Фамилии разработчиков теракта в документах не назывались, фигурировали лишь их клички — «Родон» и «Радамес». А кто именно скрывался за этими кличками, — неизвестно. В преамбуле записки, которая по соображениям высшей степени секретности была написана от руки, физическое уничтожение президента Югославии возлагалось на Теодоро Кастро и при этом доказывалось, что занимаемое им положение в Италии вполне позволяет ему совершить это действо.

Для осуществления теракта предлагалось три варианта:

«…1. Поручить Максу добиться личной аудиенции у «С», во время которой он должен будет из замаскированного в одежде бесшумно действующего механизма выпустить дозу бактерий легочной чумы, что гарантирует заражение и смерть «С» и присутствующих в помещении лиц. Сам Макс не будет знать о существе применяемого аппарата. В целях сохранения жизни Максу будет предварительно привита противочумная сыворотка.

2. В связи с ожидаемой поездкой «С» в Лондон командировать туда Макса, цель которого, используя официальное положение и хорошие личные отношения с югославским послом в Англии Велебитом, попасть на прием в югославском посольстве, которое, как следует ожидать, Велебит даст в честь «С».

Теракт произвести путем бесшумного выстрела из замаскированного под предмет личного обихода механизма с одновременным выпуском слезоточивых газов для создания паники среди присутствующих, с тем чтобы создать обстановку, благоприятную для отхода Макса и сокрытия следов.

3. Воспользоваться одним из официальных приемов в Белграде, на который приглашаются жены дипломатического корпуса.

Теракт произвести таким же путем, как и во втором варианте, поручив его самому Максу, который как дипломат, аккредитованный при югославском правительстве, будет приглашен на такой прием.

Кроме того, поручить Максу разработать вариант и подготовить условия вручения через одного из костариканских представителей подарка «С» в виде каких-либо драгоценностей в шкатулке, раскрытие которой приведет в действие механизм, выбрасывающий моментально действующее отравляющее вещество.

Максу будет предложено еще раз подумать и внести предложения, каким образом он смог бы осуществить наиболее эффективное мероприятие против «С». По своим личным качествам и опыту работы в разведке Макс вполне подходит для выполнения такого задания.

Просим Вашего согласия».

Ознакомившись с содержанием записки, министр госбезопасности Семен Игнатьев предупредил разработчиков операции, что докладывать о ней товарищу Сталину он не будет до тех пор, пока не получит письменное согласие Макса на совершение активных действий против «Стервятника». Что это согласие должно быть подкреплено личным письмом Макса на имя жены о том, что он добровольно готов пойти на самопожертвование ради интересов партии.

Для переговоров с Максом был командирован в Вену начальник отдела внешней разведки Иван Федорович Ширяев. В его задачу входило: во что бы то ни стало получить согласие Макса на совершение теракта. При малейших признаках неповиновения со стороны разведчика-нелегала позволялось напомнить об участии его в операциях «Николай»[180] в Испании и «Старик»[181] в Мексике. И даже малость припугнуть его — с ослушником, мол, могут и расправиться. Если же Макс отнесется к предложению Ширяева с полным пониманием, то попросить его написать под диктовку представителя Центра письмо своей супруге. В случае неудачного покушения или ареста Макса его письмо, из содержания которого вытекало, что теракт совершен одиночкой по идейным соображениям, должно попасть в руки югославских спецслужб, и таким образом предполагалось отвести от подозрений в этом деле Москву…

* * *

Приехав в Вену, Григулевич оставил вещи в отеле «Амбасадор» и сразу же отправился к месту встречи в советской зоне — на вилле военного руководства. Прибыв туда, он пять раз нажал на кнопку звонка. Дверь ему открыла молодая женщина, назвавшаяся Шурой, — так было оговорено условиями встречи. Он в ответ назвал себя Артуром. Только после этого Шура провела его в зал, посреди которого был накрыт стол на две персоны.

Проверив, плотно ли закрыты шторы на окнах, Шура молча покинула гостиную, и тут же в нее вошел знакомый Иосифу улыбающийся и готовый заключить в свои объятия полковник Ширяев. С возгласом «Вы ли это, Иван Федорович?!» Григулевич шагнул ему навстречу. Они крепко обнялись, потом пожали друг другу руки.

Как только разговор зашел о Тито, Ширяев предложил сесть за стол и сначала выпить за встречу. Так они и поступили. После первой же рюмки разговор опять пошел о Тито. Ширяев охарактеризовал его как «платного трубадура гнусных палачей с Уолл-Стрита», как троцкиста и американского шпиона, который продолжает в своей стране насаждать враждебную Советскому Союзу идеологию, получившую название «титоизм».

— А титоизм, — продолжал с коммунистической убежденностью Ширяев, — это уже большая трещина в фундаменте не только советской державы, но и всей социалистической системы. Поскольку титоизм является альтернативной формой коммунизму, поэтому товарищ Сталин решил в этом году с помощью Берии заменить Тито на Ранковича[182]…

— А причем тут Берия? — скривился Григулевич.

— Берия как заместитель главы советского правительства тесно связан с Ранковичем по направленности своей работы. Ранкович в отличие от других соратников «Нерона» более лоялен к Советскому Союзу и не хотел разрыва отношений со стороны Югославии. В прошлом году Ранкович провел у себя в стране реформу судебно-полицейских органов и показал народу, что эта система была пронизана беззаконием и несправедливостью…

— Неплохо было бы провести такую же реформу и в Советском Союзе, чтобы укрепить социалистическую законность, — вставил Иосиф. — Может быть, стоило бы пригласить Ранковича в Москву для обмена опытом? Если у него сложились хорошие отношения с Берией, то почему бы не сделать это и в самом деле? — улыбнулся разведчик-нелегал.

— Не надо так шутить, Макс, — предостерегающе произнес полковник Ширяев, продолжая гнуть свое: — Ранковичу было недавно сделано предложение заменить Тито на его посту, но он оказался настолько предан ему, что отказался обсуждать эту тему…

— И поэтому Сталин, видя, что замены Тито нет, решил покончить с ним?.. Четыре года назад, когда я был в Москве, мне рассказывали, что на одном из закрытых заседаний Сталин, якобы, заявил, что стоит ему пошевелить мизинцем — и Тито больше не будет. Получается, что он в этом году все же шевельнул мизинцем?.. Так? Или не так, Иван Федорович?..

Ширяев сначала удивленно передернул плечами, потом сказал:

— Получается, что так… Кстати, я приехал для встречи с тобой, — он непроизвольно перешел в обращении на «ты», — чтобы посоветоваться, что можно предпринять для устранения «Нерона» с учетом предстоящих твоих личных встреч с ним? Чем бы ты мог быть полезен нам в этом деле?

Григулевич грустно улыбнулся в ответ и, покачав головой, закурил. Задумавшись на несколько секунд, он потом сквозь зубы процедил, не глядя на собеседника:

— Не знаю, чем бы я мог быть вам полезен. Но если честно, то я отношусь к подобной затее, мягко говоря, без энтузиазма. Я считаю, что в угоду «вождю всех народов» не следует подставлять разведку под не свойственные ей карательные функции. Такие политические вопросы, как отход Югославии от Советского Союза и возвращение ее в лагерь социализма, надо решать за столом переговоров, а не возвращаться к репрессивным методам пятнадцати-двадцатилетней давности… — Подумав секунды три, Теодоро добавил: — Да, Сталин все-таки жестокий человек. Хотя и Тито не лучше его. Он тоже по капле выдавливает из себя Сталина, отправив уже на скалистый «Голый остров», где у югославов создан теперь свой концлагерь, более тысячи бывших информбюровцев[183]… Нет, Иван Федорович, у меня нет никаких предложений по ликвидации «Нерона»… И вряд ли могут быть впоследствии, — заключил свой монолог разведчик-нелегал, привыкший говорить ровно столько, сколько было необходимо.

Возникла долгая пауза. Осмысливая сказанное, Ширяев откинулся на спинку высокого венского стула. Собравшись с мыслями, он занял прежнее положение за столом, долил в рюмки виски, сделал несколько глотков и в упор уставился на Григулевича:

— Ты сказал, Макс, что у тебя нет никаких предложений… Это, плохо, конечно… У советского разведчика «в поле» они должны всегда быть… По любому интересующему Центр вопросу. Кстати, у нас они есть…

Ширяев закурил и начал последовательно излагать содержание трех вариантов покушения, разработанных заместителями министра госбезопасности Рясным и Савченко. При этом Иван Федорович ни разу не упомянул фамилию или оперативный псевдоним исполнителя этого теракта Макса, который был уже задействован в проекте записки на имя Сталина. Рассказывая о вариантах исполнения террористической акции, Ширяев внимательно следил за выражением лица разведчика-нелегала, пытаясь угадать: понял он или нет, чьими руками должно быть совершено убийство. Но замороженное, непроницаемое лицо Григулевича ничего не выражало, и только глубокая морщинка, пролегшая между бровями, свидетельствовала о большом его внутреннем напряжении. На самом деле Иосиф уже догадался, кто должен стать исполнителем теракта, а когда Ширяев подчеркнул хладнокровно, что «яд должен убивать быстро и наверняка, а смерть должна выглядеть так, словно она произошла в силу естественных причин», Теодоро вдруг почувствовал в груди леденящий холод и озноб. Не выдержав продолжения рассказа о вариантах покушения и употребляемых при этом зловещих словах, он язвительно бросил:

— Вы, Иван Федорович, случайно не переметнулись из своего отдела в отдел «мокрых дел»[184]?

Полковник нервно погасил папиросу в пепельнице и недовольным голосом парировал:

— Нет, Макс, я остался на своем информационном поле деятельности в той же должности начальника отдела! Но если я не достигну в Вене ожидаемого в Москве положительного результата своей миссии, то есть не сумею убедить тебя в необходимости выполнения указания товарища Сталина в отношении Тито, то не только я, но и ты рискуешь попасть в качестве объекта одного из названных мною вариантов покушения, — Ширяев продолжал внимательно следить за реакцией собеседника на свои слова.

После такой угрозы полковника из Центра Иосиф окончательно убедился, что во всех трех вариантах покушения именно ему отводится роль исполнителя. Скривившись, он неожиданно резко выпалил:

— Но это же прямой шантаж, Иван Федорович! Вы, можно сказать, уже угрожаете мне своими глупыми вариантами с ядовитым слезоточивым газом, бактериями легочной чумы и тому подобным…

— Успокойся, Макс, — прервал его Ширяев совершенно спокойным голосом. — Се ля ви, дорогой мой коллега, и никуда нам с тобой от этого не уйти. Ты это не хуже меня знаешь.

Видя, что Иосиф уже догадался, что именно он должен быть исполнителем операции «Стервятник», Иван Федорович предупредил его: — Имей в виду, Макс, все, о чем мы говорим сейчас, составляет важную государственную тайну. В нее посвящены только Сталин, Берия, Игнатьев, Рясной, Савченко, Коротков, Тишков и я. Поэтому прошу тебя от имени Савченко и Тишкова написать письмо своей супруге, что ты согласен принять участие в выполнении операции «Стервятник», что идешь на этот шаг добровольно, по идейным соображениям и как одиночка. А чтобы у тебя не было вопроса — зачем это, объясняю сразу… В случае неудачного покушения и ареста это письмо будет находиться при тебе. Оно попадет в руки югославских спецслужб. И тогда уже Белград не сможет обвинить Советский Союз в подготовке и совершении террористической акции. Если даже не будет при тебе этого письма и вся эта история с покушением всплывет наружу, мы в этом случае продвинем информацию о тебе до противника только нам известным способом. Главное, чтобы из содержания твоего письма просматривалось, что покушение совершалось одиночкой и не гражданином Советского Союза, а костариканцем Теодоро Кастро по идеологическим соображениям. Таким образом, никто не осмелится потом сказать, что это была рука Москвы…

Кровь в жилах Григулевича заледенела, он впился злым пристальным взглядом в полковника Ширяева и едва сдерживал себя, чтобы не высказать все, что у него накипело и что он думает о тех, кто разрабатывал операцию «Стервятник», и о тех, кто предложил такие наивные способы исполнения ее. Несмотря на благосклонное отношение со стороны Берии, Короткова и Тишкова, Григулевич понимал, что если Москве станет известно о его неповиновении указаниям вождя, то с ним безжалостно расправятся и тогда наступит конец всему: его разведывательной работе, дипломатической карьере и тем амбициозным литературным планам, которые он вынашивал, намериваясь впоследствии написать книгу о Ватикане. Снова почувствовав в груди леденящий холод, Иосиф знобко поежился и, посмотрев на представителя московского разведывательного центра, подумал: «Пока надо давать согласие, а там посмотрим… Если что, как-нибудь выкарабкаюсь из сложного положения. Но исполнять жестокую директиву вождя я не буду…» Снова взглянув на Ширяева, он с волнением произнес:

— Хорошо, я напишу прощальное письмо супруге, но при одном условии…

Григулевич сделал паузу.

— Каком именно? — поторопил его Иван Федорович.

— Если руководство Центра сообщит мне о принятом решении Политбюро ЦК ВКП(б) по этому вопросу и если даст шифровку с обещанием, что вы не оставите в беде Луизу и ожидаемого нами ребенка.

Беглая, вялая улыбка скользнула по лицу полковника.

— Уверяю тебя, Макс, что ты получишь такое подтверждение. И поверь мне, ты и Луиза дождетесь еще внуков.

— Вашими бы устами да мед пить… Как я дождусь, если вы уже сейчас обязываете меня подписать себе, можно сказать, смертный приговор. И вы это, Иван Федорович, прекрасно понимаете… Если бы я знал, зачем приглашают меня в Вену, то ни за что бы не приехал сюда!

— Почему? — удивился Ширяев.

— Потому что вы и те, кто послал вас сюда, принуждаете меня выполнять примитивные и авантюрные варианты операции, разработанные людьми, очевидно, никогда не работавшими за кордоном…

— Извини, Макс, но, наверно, нельзя так резко высказываться о наших с тобой руководителях разведки.

— Когда я окажусь на том свете, мне будет уже некому говорить, что я думаю о них. А что касается операции «Стервятник», то ее вообще не стоило бы планировать, потому что… — Теодоро со злостью воткнул в пепельницу недокуренную папиросу и внезапно умолк, тяжело вздохнув.

— Продолжайте, продолжайте обосновывать свое несогласие, — снова обращаясь на «вы», поторопил Иван Федорович.

Григулевич кивнул и, не глядя на него, выговорил:

— Потому что я считаю, что планируемая Москвой операция — опасная и безрассудная. И насилие тут неприемлемо. Ничего, кроме вреда, она не принесет Советскому Союзу. Почему называю именно нашу страну, а не какую-то другую? Да потому что в случае успешного завершения операции или ее провала, что вероятнее всего и случится, весь мир будет подозревать в этом Советский Союз и его вождя Сталина. Я уверен, что может разразиться грандиозный международный скандал с непредсказуемыми политическими последствиями. Скандал даст пищу для очередной порции травли СССР в западной прессе. Убийство президента суверенного европейского государства, генерального секретаря ЦК компартии и трижды Народного героя Югославии — это вам не ликвидация какого-нибудь неугодного Сталину политического эмигранта Троцкого, перебежчика Беседовского или предателей Агабекова и Кривицкого, скрывавшихся за кордоном. Тито — это фигура международного масштаба, такая же, как сам Сталин, который пытается сейчас отомстить югославскому лидеру за то, что тот не пожелал быть его вассалом. А еще за то, что Югославия отказалась от советского опыта партийной и хозяйственной деятельности и избрала самостоятельный путь развития страны. Сейчас Югославия среди стран соцлагеря единственное независимое от Сталина и Советского Союза государство. А Сталину это независимое на Балканах государство — кость в горле, и потому он отдал распоряжение на ликвидацию Тито. Жесток и несправедлив в данном случае ваш вождь Сталин.

— А вы считаете югославский вождь менее жесток? — вспылил Ширяев. — Да он же беспощадно убирает из жизни своих соратников по борьбе с фашизмом! Бросает в тюрьмы бывших партизан и жестоко расправляется с неугодными ему людьми…

— Во-во! — воскликнул Иосиф. — Он делает все то, что делал пятнадцать лет назад сам Сталин! Тито оказался всего лишь достойным его учеником!

Решив прекратить бесполезную, ненужную пикировку, Ширяев остановил отчаянно смелого в суждениях разведчика-нелегала:

— Не морочьте мне голову, Теодоро. Лучше прямо скажите: есть у вас какие-то предложения, которые могли бы внести в планируемые Центром мероприятия против Тито, чтобы доложить их потом товарищу Сталину?

Теодоро почувствовал, как от нарастающего волнения начало покалывать иголочками вдоль спины и как учащается сердцебиение.

— Я уже говорил вам, Иван Федорович, и повторяю еще раз: доложите Сталину о нецелесообразности проведения операции «Стервятник». Тем более такими наивными способами, о которых вы рассказывали мне.

Глаза полковника Ширяева изменились, — они стали темными и колючими:

— Так предлагайте же свои варианты! Чего ж вы все ходите вокруг да около?! Этак мы никогда не договоримся. Говорите прямо, есть у вас предложения или нет?

— Есть! И не одно, а два. Но я изложу их после того, как вы ответите мне тоже на два вопроса. Первый: есть ли утвержденное на заседании Политбюро решение о физическом устранении Иосипа Броз Тито?.. — Сохраняя на лице спокойное выражение, Теодоро старался теперь не смотреть на Ивана Федоровича, потому что не желал видеть его сердитых холодных глаз, которые, как два острых кинжала, казалось, прошивали насквозь. — Второй мой вопрос: если оно есть, то, можете ли мне показать копию письменного распоряжения на ликвидацию Тито?

Ширяев нервно дернулся.

— Пока такого распоряжения лично я не видел. А если оно и было, то мне никто не позволил бы взять его с собой в командировку. Теперь отвечаю на первый твой вопрос, — Ширяев подбирал слова осторожно, стараясь не оттолкнуть Теодоро от продолжения беседы. — Товарищ Сталин, если и отдавал приказы на «мокрые дела» относительно людей такого высокого ранга, то он делал это без заседаний и решений Политбюро. Он отдавал их устно, не оставляя следов на бумаге. Это во-первых. А во-вторых, не мог Центр получить письменное распоряжение вождя, потому что наша докладная записка ему не представлялась еще. Она будет доложена ему после того, когда мы можем в ней указать конкретного исполнителя, то есть получить его согласие и обозначить несколько вариантов подготовки и осуществления террористической акции.

Григулевич взглянул на Ширяева и не удержался от вопроса:

— А в исполнители этой акции вы метите, конечно, меня? Не так ли?

— Разумеется, — ответил твердо полковник. — Другой кандидатуры у нас нет.

Услышанное ошеломило разведчика-нелегала, что, впрочем, не помешало ему сказать спокойно:

— Но я пришел в разведку не для того, чтобы убивать кого-то. Другое дело, когда идет война… — Он вдруг умолк, хотя ему было что сказать еще: Иосиф хорошо понимал, что когда желаешь в чем-то убедить кого-то, то нужно делать почаще паузы и давать собеседнику время на размышления.

Ширяев, действительно, надолго задумался. Он был во многом согласен с разведчиком-нелегалом, но ему как представителю разведцентра, наделенному большими полномочиями руководства МГБ СССР, нужно было во что бы то ни стало склонить и убедить Макса, чтобы он дал согласие на исполнение теракта и написал бы подстраховочное прощальное письмо Луизе. Понимал Ширяев и другое: если он вернется в Москву без результата, то его могут обвинить в попустительстве, беспомощности и в чем угодно другом и как нежелательного свидетеля, посвященного в замыслы высшего руководства страны и не обеспечившего реализацию «мокрого дела», превратить, по выражению Лаврентия Берии, в «лагерную пыль». При мысли о том, что могут в самом деле убрать его, полковник Ширяев почувствовал прилив откровенной злобы на Бонефиля Кастро, который своим несогласием может поставить под удар саму его жизнь. Сорвавшись со спокойного тона ведения беседы, Ширяев сердито выпалил:

— А как же понимать тогда твое участие в «мокрых делах» в Испании, Аргентине и Мексике? Тогда ты служил тоже в разведке?

Иосиф никогда не думал, что ему могут напомнить старательно загнанные им в глубь сознания и памяти тени прошлого, связанные с покушениями на Андреса Нина, Льва Троцкого и с проведением разведывательно-диверсионных акций в годы Великой Отечественной войны в порту Буэнос-Айрес. Обидевшись за напоминание о прошлом, Теодоро замкнулся и ушел в себя. Ширяев пытался разговорить его, но сделать это было трудно, — слова не доходили до разведчика-нелегала. Он размышлял о сугубо своем: «А не послать ли мне всех тех, кто узаконил в Москве такое насилие и несправедливость, кто разрабатывал авантюрные планы покушения на Тито, куда подальше?» Но он тут же отверг эту мысль: «Мне не простят потом этого… Найдут и уничтожат, как это было с такими же, как я, разведчиками, — Кривицким и Порецким… Доказывать же Ширяеву, что надо отказаться от подготовки и совершения теракта, бесполезно. Ему приказали, вот он и уговаривает… Ничего не поделаешь, надо давать согласие и на исполнение покушения, и на страховочное письмо к жене с сообщением о намерении пожертвовать собой во имя благого дела. А потом, когда подойдет время действовать, можно будет и отстраниться от всего этого… Потянуть время или сказать, что контактов с объектом покушения пока не предвидится…»

Тем временем полковник Ширяев, все еще надеясь услышать от Макса хоть что-то обнадеживающее, говорил о том, что Родина за выполнение указания Сталина может наградить его Золотой Звездой Героя…

— Я, конечно, не могу распоряжаться вашей судьбой, — Ширяев опять перешел на «вы», — вы должны решать все сами…

Иосиф в ответ улыбнулся, долил в рюмку виски, опустошил ее, закурил и, словно бросаясь с вершины в бездну, — отрывисто произнес:

— Ладно, я согласен! И хотя надежды на успех при ваших вариантах покушения мало, но я попробую…

— Так вы предлагайте свои варианты, — подхватил Иван Федорович. — Вы же говорили, что у вас есть что предложить.

Понимая, что предстоит балансировать, как при переходе по канату над пропастью, и что по какую бы сторону ни упасть, сорвавшись в пропасть, — все равно будет смерть, Григулевич предложил использовать «медовую ловушку», то есть «обольщение сексом» — подставить «Нерону» красивую молодую женщину, а еще лучше девушку.

— Такую, как Фанни Каплан или Мата Хари, — пояснил он. — «Нерон» падок на сексуальные удовольствия… Так подберите ему в Москве красивенькую девушку, перед страстью к которой он не мог бы устоять. А я помогу вам засветить и подставить ее ему…

Погасив папиросу, Иосиф бросил быстрый взгляд на Ширяева, пытаясь разгадать его реакцию на сказанное. Но неподвижное и безразличное, как маска, лицо полковника ничего не выражало. Иван Федорович молчал, давая своему собеседнику возможность высказаться до конца.

— Второе мое предложение — более лояльное по отношению к «Нерону». Я о нем вам уже говорил. Если мы хотим действительно избавить Югославию от титоизма, то не надо прибегать к физическому уничтожению лидера. Лучше всего, повторяю, решать этот вопрос дипломатическим путем. Почему бы тому же Молотову или Вышинскому не сесть в Белграде за один стол переговоров с Тито? Надо же идти навстречу друг другу. А если будет необходима моя помощь в организации такой встречи, скажем, на уровне министров иностранных дел или их заместителей, то я, как посол дружественной Югославии страны, готов в этом случае подключиться…

— Но Югославия может не принять костариканского посредничества, — предположил Ширяев.

— Это уже другой вопрос. Главное — идея.

— Идея принимается. Я доложу о ней нашему руководству. И, конечно, о первом вашем предложении.

Григулевич охотно кивнул.

— Если у меня возникнут новые мысли по теме нашего разговора, то я сообщу вам в Центр.

— Хорошо. А теперь я прошу вас все же написать письмо жене.

— Что конкретно я должен написать в нем?

— Сначала пересядьте за столик, что напротив вас у окна. Там есть бумага, чернила, ручка и готовые тезисы для развернутого письма, которое вы можете изложить в произвольной форме и насытить своими размышлениями, обещаниями и извинениями.

Теодоро подошел к столу у окна и, не садясь за него, взял листок с тезисами. Прочитав их, он повернулся к Ширяеву и, слегка покраснев, спросил:

— А можно мне, Иван Федорович, подготовить это письмо в отеле наедине с собой? Я привык уже в Италии работать с добытыми информационными материалами и отчетами для Москвы только наедине, когда никто мне не мешает. А завтра утром я занесу вам сюда свое письмо.

Полковник Ширяев, понимая, что письмо — это весьма важный для Центра документ, подтверждающий согласие разведчика-нелегала на «патриотический» поступок, решительно возразил:

— Нет, Теодоро, это надо сделать сейчас. А чтобы не мешать вам сосредоточиться, я покину вас ровно на час. — Он посмотрел на настенные часы, сверил их со своими наручными и, взяв лежавшую на столе пачку папирос, направился к выходу, приговаривая: — Можете заодно подготовить и ответ на письмо Тишкова, которое я вам передал.

Когда Ширяев вышел, Теодоро, поглядывая на развернутые перед ним тезисы, стал обдумывать, с чего начать ему свое послание жене. Когда закончил письмо, то для проверки возможно допущенных ошибок начал читать его вслух:

«Моя любимая женушка, моя дорогая Лаурита!

Мне всегда очень хочется называть тебя настоящим именем, однако как мало имею я возможности делать это. И сейчас, когда пишу тебе, может быть, последнее письмо, вспоминаю как большие, так и маленькие события из нашей совместной тринадцатилетней жизни, полной стольких радостей и переживаний, надежд и горя.

Мне надлежит выполнить одно задание, которое, возможно, является одним из самых важных и последних в моей жизни. Признаюсь, мне не о чем сожалеть в моей жизни, кроме одного: сделано слишком мало. Все, что я сделал, делал сознательно, в силу своих убеждений. И когда жизнь ставила перед выбором — продолжать борьбу или отказаться, то я выбирал первое. Во имя высших идеалов я всегда отдавал предпочтение борьбе, борьбе с жестокостью, несправедливостью и подлостью. И когда я смотрю вперед, в будущее, то вижу перед собой новый, преображенный мир, за который мы с тобой боролись вместе; вижу общество, в котором господствует добро вместо зла и где вечно сияет солнце.

О тебе, только о тебе я думаю в этот час, когда пытаюсь подвести окончательный баланс тому, что же сделал я за свою короткую жизнь. И, как никогда ранее, я сожалею о том, что не был так совершенен, что был подчас несправедлив и несколько несдержан по отношению к тебе. Я, конечно, имел много недостатков и слабых сторон, но, может быть, наиболее сильными моими качествами были стойкость и верность делу партии, а также мое стремление бороться до последнего вздоха с собственными недостатками.

Как говорил я тебе много раз, сила нашей партии состоит в способности к самопожертвованию и в верности ее идеям. Благодаря этому мы победили в прошлом и выиграем сражения в будущем.

Много все же товарищей и борцов, отдавших за справедливость свою жизнь в прошлом, много и тех, кто отдает ее ежедневно на различных участках сражения, и тех, которые еще отдадут ее в будущем. Почему же я должен думать, что моя жизнь стоит дороже, чем их жизни? Нет, я не думаю так и потому готов пожертвовать собою во имя общей цели.

Дорогая Лаурита, я не оплакиваю свою судьбу, наоборот, в этом отношении чувствую удовлетворение, чувствую спокойствие. Я беспокоюсь только о твоей судьбе.

Смерть — не проблема для тех, кто находится впереди, она — проблема для тех, кто отстает.

Лаурита, наша война еще не кончилась, во время борьбы мы встретились, во время борьбы мы полюбили Друг друга, эту борьбу мы пережили и победили в ней. Наша борьба не кончается и будет еще продолжаться в течение многих лет, и в ней, как и сейчас, ты должна искать для себя вдохновение, силу и мужество. Но я должен тебе сказать, что если случится со мной что-либо непоправимое, то в этом будет только моя вина. Я имею строгое указание от нашего руководства сохранить прежде всего мою жизнь и спастись всеми возможными средствами.

Если я не вернусь живым, то только потому что недостаточно способен или же потому что решил по своему желанию пойти на смерть ради обеспечения успеха.

Я искренне считаю, что дело требует огромного мужества, и если все получится хорошо, то это будет жестоким ударом по врагу. Успех может спасти много доблестных жизней, многие матери, жены и дети не будут оплакивать своих близких благодаря моему самопожертвованию. Я уверен, что ты также будешь счастлива и гордиться этим. Я уверен в том, что окажись ты на моем месте, то сделала бы то же самое, что попытаюсь скоро сделать я.

Теперь о нашем будущем ребенке. Главное, чтобы он вырос сознательным и сильным духом, преданным коммунистической партии, Советскому Союзу, чтобы со временем был хорошим борцом; чтобы он не был эгоистом, чтобы был великодушным и достойным, понятливым и честным в обращении с тобой и друзьями. Даже если ему не будут присущи решительность и способность к мужеству, прошу тебя любить его еще больше, помогать ему и поддерживать его как в несчастье, так и в радости. И если случится что-либо плохое, если ты его потеряешь, то будь мужественна и в этом случае. Возьми тогда чужого ребенка и попытайся воспитать его так, как будто он является нашим собственным.

Моя любимая Лаурита, не отчаивайся никогда. Время — это колдун, который лечит самые тяжелые раны. Когда подвернется случай и ты сможешь вспомнить меня без волнения, спокойно, то подумай о том, как устроить свою жизнь, наберись сил и сделай все, чтобы ее переделать. Ты знаешь, что я хотел тебе сказать этим: и если я говорю тебе это, то не потому что мало люблю, а потому что люблю тебя больше, чем собственную жизнь.

В нашей партии, в нашем страдающем народе, который в течение последних 35 лет истекает кровью и принес себя в жертву всему угнетенному человечеству, ты найдешь много примеров и случаев, подобных нашему. Пусть тебя они вдохновляют и помогают тебе!

То, что меня ожидает, — не оставляет меня в покое. Я чувствую себя маленьким и ничего не значащим и потому я снова преклоняюсь перед тобой и прошу сдержать себя во имя нашей любви, во имя всего того, что нас вдохновляло, что нам принесло столько радости и надежд; во имя того, чему мы жертвовали себя, и во имя тех, которые живут и борются за тебя и меня.

Будем достойны их!

Надеюсь, что мое последнее письмо хоть немного утешит тебя, потому что мне нечего сказать тебе, кроме одного: ты была у меня единственной, которую я сильно любил и люблю.

Обнимаю и целую тебя с большой любовью и ласкаю тебя со всей нежностью и прощаюсь с тобой уверенный в том, что из своей жизни ты сделаешь пример, достойный нашего прошлого, наших идеалов, нашей дружбы и нашей любви.

Любящий тебя твой муж».

Поставив свою подпись и отложив письмо на край стола, Теодоро начал писать ответ Тишкову:

«Уважаемый Арсений Васильевич!

Сердечное спасибо за теплое письмо, которое передал мне Иван Федорович. Он ознакомил меня с вашими планами и пожеланиями. Думаю, что в основном смогу выполнить ваше поручение. Буду стараться, как окаянный, не жалея себя. А это всегда приносило мне ожидаемый результат.

Жизнь у меня сейчас не ахти какая: живу, как погруженный в помойную яму, — среди червей и прочей твари и с трудом переношу это мое «ослепительное» окружение. И чем больше совершаю прорывов, тем глубже, мне кажется, попадаю в эту яму. И. когда выбираюсь на поверхность, вернее на край поверхности, как, например, сейчас в Вене, то чувствую себя как новорожденный. Местные товарищи — Остап[185]Серов[186], Аркадий[187] и Дик[188] были добры и снисходительны ко мне, и каждое их рукопожатие было для меня как большая награда. Перед встречей с И. Ф. они дали мне московские газеты и свежий «Крокодил». Почитал это все, и получилось так, будто Москва не только у вас, но и везде, где встречаешь советских товарищей. После встречи с ними уже не жалеешь, что не удалось мне поехать к вам.

С И. Ф. обо всем договорились, он сообщит об этом сам. Ваш привет Луизе будет для нее тоже большим подарком. А за московские лакомства особое спасибо.

Юзик».

Вложив письмо в конверт, и написав на нем «вручить лично т. Стояну», Иосиф задумался: «А как поступить с посланием Луизе — сразу тоже законвертовать и заклеить или оставить для контрольного прочтения полковнику Ширяеву?..» В этот момент словно разгадавший его мысли Ширяев вошел в зал и тихо спросил:

— Все подготовили для передачи в Центр?

Григулевич кивнул.

— Личное письмо Стояну я заклеил в конверт, а это, которое писал по представленным вами тезисами, можете прочитать. Вдруг я что-то упустил.

Ширяев молча и внимательно разглядывал Иосифа, как разглядывают загадочную картину. «Можно только позавидовать смелости его суждений и высказываний, не говоря уже о владении им яркой и впечатляющей речью. Странно и непонятно, зачем было жертвовать таким классным разведчиком-нелегалом? — подумал Иван Федорович. — С его посольскими возможностями мы могли бы еще долго получать для Советского Союза важнейшую политическую информацию закрытого характера… А мы вот режем теперь курицу, несущие золотые яйца…»

— Иван Федорович, — прервал его размышления Иосиф, — так вы будете читать мое посмертное письмо?

Полковник Ширяев встряхнулся и, с укором метнув взгляд на него, бросил:

— Нет, Макс, я не читаю чужих писем.

— Но оно вам и не чужое. Вы же дали мне схему — план написания письма. И хотя оно адресовано жене, я уверен, что Луиза не увидит моего посмертного послания, кстати нужного не ей, а советской разведке.

Ширяев взял со стула свой кожаный портфель, вытащил из него большой конверт и, подавая его Максу, сказал:

— Вложите сами в него письмо жене, заклейте и напишите: «Луизе. Вскрыть после моей смерти». И предупреждаю вас, она не должна пока знать о нашем с вами разговоре.

Григулевич смотрел на него с обидчивой улыбкой. Ширяев, понял, что допустил оплошность сказав о том, что надо написать «вскрыть после моей смерти». Опасаясь, что Макс может передумать, схватить письмо и порвать его, полковник взял со стола написанное Луизе послание и положил его в свой портфель. «Пора закругляться, и как можно скорее», — решил он и поспешно добавил:

— Теперь я должен вас ознакомить со схемой расположения новых тайников, утвержденных Центром. — Он подал ему схему. — Запомните места их нахождения, подходы к ним и верните мне схему для уничтожения. А вот вам десять таблеток для тайнописи, заберите с собой… Вопросы ко мне есть?

— Вопросов нет, а просьба есть. Передайте руководству Центра о том, чтобы и в пятьдесят третьем году финансирование моего прикрытия не прекращалось. На двести долларов, которые я получаю сейчас от Коста-Рики, вдвоем прожить в Италии невозможно… И последнее: передайте Стояну о том, что Луиза в середине лета должна родить и потому мы оба хотели бы приехать в Москву. Мы уже три года не были в отпуске. Должны же мы когда-то отдыхать?!

— Хорошо, я передам. А сейчас, пожалуйста, за стол… На посошок на дорожку.

Полковник Ширяев первым подошел к столу и разлил в рюмки виски.

— Давайте выпьем за нашу последующую встречу!

— С удовольствием! — отозвался Иосиф и не без ехидства добавил: — Но лучше не встречаться по таким вопросам, как сегодня.

Они чокнулись, выпили, не закусывая, и начальник отдела советской внешней разведки заметил:

— Берегите себя, Макс. Вы нам очень нужны.

— Для «мокрых дел»? — съязвил Григулевич.

Ширяев пропустил его реплику мимо ушей, слегка похлопал по плечу и на прощание крепко пожал руку — это было теплое мужское рукопожатие, в котором без единого слова выражалось сочувствие, понимание, уверенность и поддержка…

* * *

Покинув виллу советской разведки в Вене, Теодоро уныло побрел по улице, ведущей к американской зоне оккупации. Он не одобрял решение Центра в отношении генерального секретаря Союза коммунистов Югославии, а оттого что разговор об этом вел с ним полковник Ширяев, чувствовал теперь антипатию к этому в общем-то хорошему человеку. «Скорее всего это потому, что я поддался на его уговоры, утратил чувство реальности, чего со мной никогда ранее не случалось, — подумал он. — Неужели в сорок лет некий безотказный прежде механизм в моем сознании начал вдруг давать сбой?.. Судьба одарила меня в разведке со сказочной щедростью, вознесла на большую высоту — я стал резидентом, послом чужой страны, о чем не мечтал никогда, а чувство такое, будто потерял в один день все, чем обладал… Странно, очень странно, как же это ты, — со злостью обращался он к себе, — слывущий в Центре успешным и везучим, так по-дурацки вляпался, попал на крючок Ширяева… Жаль, что не подумал ты во время разговора о своем будущем, о том, что жизнь не прощает тем, кто покушается на жизнь человека. Не следует забывать, что наступит такой день, когда собственный суд совести вынесет приговор. Так уж устроена жизнь со своими праведными законами, что ничто в ней не проходит бесследно. Это только кажется, что можно впоследствии ускользнуть куда-нибудь от возмездия, но скрыться от себя еще никому не удавалось…»

Эта мысль все больше и больше выводила его из себя. И даже достигнутый успех по разведывательной и дипломатической линии не радовал его. Тревожные мысли относительно будущей операции по «Нерону» бередили его душу, все в одночасье опостылело ему: и работа, и жизнь, и сам себе он опостылел, противен стал только из-за того, что все же дал согласие участвовать в операции «Стервятник». Противен ему был и город Вена, и этот серый осенний день. Словно отверженный, никому ненужный, он шел, не глядя и не задумываясь куда. Потом свернул в первый попавшийся переулок, проверился на наличие возможной слежки: хвоста, к счастью, не было. После этого он еще немного попетлял по улицам и переулкам, проверился еще раз и совершенно интуитивно вышел к тому месту, куда все равно пришел бы рано или поздно — к отелю «Амбасадор».

Собрав вещи и упаковав их в чемодан, он в тот же вечер сел в поезд, следовавший в Рим.

В купейном вагоне Иосиф оказался один и снова впал в уныние из-за своего дурацкого положения, в которое загнал сам себя, не сумев категорично отказаться от предложения Ширяева. Голова шла кругом, единственное, что облегчало положение — это возможность заявить потом Центру, что нет у него весомых оснований для поездки и встреч с Тито. Когда пришла к нему эта мысль, злость на себя погасла, он обрел через некоторое время спокойствие и незаметно уснул под монотонный стук железнодорожных колес.

Приснилось ему, будто лежит он в гробу, а вокруг стоят пьяные русские мужики с большими молотками, и один из них говорит другому: «Надо поскорее прибивать крышку, а то он поднимается и убежит». В ответ ему вторил другой голос: «Давайте гвозди и накрывайте крышку». В этот момент Иосиф хотел приподняться, но сильно ударился во сне головой о крышку гроба и тут же очнулся. Осмотрел купе: все было на месте. Только голова была словно налита расплавленным свинцом, что невозможно было шевельнуть ею. Руки тоже плохо слушались, словно чужие. Посмотрел на часы: до Милана, где он намеревался сделать остановку на два дня по делам фирмы «Карибэ», оставалось шесть часов езды. Теодоро попытался читать книгу, но чтение не снимало прежнего напряжения мыслей. «Да, убивать человека из-за того, что он в чем-то не согласился со Сталиным — это, конечно, ужасно, — сокрушался он. — Сколько все же зла на земле прикрывается высокими идеями верности интернациональному долгу, сколько низменных поступков оправдывается ими?! Конечно, каждый человек должен исповедовать какие-то идеи, но эти идеи должны быть человеческие, гуманные и справедливые. И нет, и не может быть ничего святее и дороже человеческой жизни и человеческого достоинства! А тот, кто покушается на человеческую жизнь, кто унижает человека в человеке, тот тоже должен признаваться преступником. Самое ценное на Земле — это человеческая жизнь и человеческое достоинство.

И если такой принцип будет признан в России главным, основополагающим идеалом, то советские люди выработают ответ и на другие, частные вопросы… Да, я не должен покушаться на чужую жизнь. И как это я не подумал раньше о том, что меня предательски толкнули на «мокрое дело» хорошо знавшие меня руководители разведки Тишков, Коротков, Горшков и тот же Судоплатов… В таком случае точно также по-предательски, наверно, можно поступить и мне… Очевидно, это все исходило от нового начальника разведки Савченко. Только он со своими наивными вариантами покушения мог подставить меня под это дело…»

Отогнав прочь эти гнусные, не дававшие ему покоя мысли, Иосиф скрестил руки на маленьком столике у окна купе, положил на них голову и через некоторое время уснул.

Рано утром его разбудил проводник вагона и объявил о том, что поезд прибыл в Милан. Решив сразу прокомпостировать билет на другой поезд, он вошел в кассовый зал вокзала и, поставив на пол чемодан, обратился со своей просьбой к кассиру. Пока тот оформлял проездной документ, чемодан Теодоро исчез. «Что бы это значило? — по спине его пробежал холодок, он почувствовал себя снова тревожно. Проверил карманы: таблетки для тайнописи — на месте. Похищенными оказались открытки для обусловленной переписки, коробка конфет советской фабрики «Красный Октябрь» и несколько мелких вещиц. «Вот уж не везет, так не везет!» — подумал он, покидая вокзал и направляясь пешком с пустыми руками к фирме «Карибэ». По дороге к ней он продолжал размышлять о произошедшей краже и о роли мелочей в жизни разведчика, лихорадочно вспоминая, не оставил ли в чемодане что-нибудь еще, что может его скомпрометировать. «Вроде бы нет, — колебался он. — Что касается конфет советской фабрики, то это не страшно, — они продаются во многих европейских столицах. По другим вещам, в том числе и по иностранным открыткам, тоже можно не волноваться, — по ним невозможно определить, чем мог заниматься их владелец…» Это несколько успокоило Иосифа, хотя душа его по-прежнему болела. Но успокоиться он был уже не в силах, потому что прекрасно понимал, что мелочей в жизни любого разведчика «в поле» не бывает. «А с другой стороны, — продолжал он размышлять, — разведчик, как и все, живой человек, и он тоже имеет право на ошибки и на маленькие человеческие слабости…»

Шагая по утренним, малолюдным улицам Милана, он даже не замечал их красоты: на что бы он ни посмотрел, все казалось ему отвратительным, все в этом красивом городе напоминало ему только о краже чемодана на вокзале. Решив свои коммерческие дела в фирме «Карибэ», Иосиф вернулся в Рим.

Встретившая мужа Луиза обратила внимание на его ничего не выражавшее черство-мраморное лицо.

— Что с тобой, Тэд?! — встревожилась она. — На тебе лица нет! Что-нибудь случилось?

— Да. Вчера рано утром у меня украли чемодан в Милане…

— В чемодане были секретные материалы?

— Нет.

— И как же это произошло?

Теодоро рассказал ей об обстоятельствах кражи, а затем сообщил о состоявшейся встрече в Вене с представителем Центра, о переданных им приветах из Москвы и коробке конфет.

— Об истории с чемоданом нам надо, наверное, проинформировать Центр? — заметила она.

— Обязательно, — кивнул Теодоро. — И подчеркни, что таблетки для тайнописи остались при мне, они были в кармане пиджака… Мне кто-нибудь звонил?

— А как же, тебе всегда кто-то звонит, если ты не на работе. На сей раз тебя разыскивал кинорежиссер Витторио де Сика. Сказал, что ранее вел с тобой разговор об участии в кинопробах на известную тебе роль… Хотел вот снова переговорить. А что… попробуй… Глядишь и звездой итальянского киноэкрана станешь…

— Да, только этого мне не хватало, — буркнул Теодоро.

— Но ты же у меня мастер на все руки, — улыбнулась Луиза.

— Мастер не мастер, а сняться в кино меня приглашал год назад сам Федерико Феллини. Вот так-то! Но как тогда, так и сейчас у меня совершенно нет времени на киносъемки.

— А может быть все же стоит подумать? И попробовать себя в живом кинематографе, чем сушить себя на дипломатической работе.

Теодоро поморщился и сказал:

— Давай, не будет об этом. Кто-нибудь еще звонил?

— Нет.

— Тогда я спущусь в офис, узнаю, что там нового…

Посольство находилось на первом этаже того же дома по улице Бруно Буосси, в котором жила супружеская пара разведчиков-нелегалов.

Его личный секретарь Мариса Чакелла, — типичная итальянская матрона, любящая поболтать, — обрадовалась появлению посла и с места в карьер начала выкладывать ему новости, в том числе о телефонных звонках кинорежиссера Витторио де Сика и барона Умберто Корви из Милана.

— Я только что приехал от него, — остановил тараторившую секретаршу Теодоро.

— Кроме них все эти дни по несколько раз звонил из Белграда какой-то Миньяна и просил вас позвонить ему. Интересовался, куда вы уехали…

— И что ты ему ответила?

— Что вы находитесь в Милане. Вас соединить с ним? Он оставил мне номер телефона…

— Да, пожалуйста. — Теодоро прошел в свой кабинет и задумался: «Зачем же я понадобился этому прохиндею?».

Посол Испании в Югославии Федерико Миньяна был для многих дипломатов загадочным типом: каждого латиноамериканца, прибывшего в Белград, он всегда окружал подобострастным вниманием и старался каждого прибрать к своим рукам. Зная о том, что Миньяна поддерживает контакт с посольством США в Югославии и путем постоянных интриг всегда сеял вражду и недоверие, Теодоро никак не мог понять назойливое желание испанского дипломата втянуть его в совместный рыбоконсервный бизнес. «Если Миньяна по наводке итальянских или американских спецслужб намеревается вот таким образом установить тесный контакт со мной, — размышлял Теодоро, — или же скомпрометировать меня на запрещенной для дипломатов коммерческой деятельности, то ничего из этого у него не выйдет. Но нельзя исключать, что он по заданию разрабатывает меня в вербовочных целях?.. А возможно, даже в целях установления моей личности… И, наверное, поэтому в моем присутствии он частенько делает острые выпады в адрес Советского Союза…» Обо всем этом Теодоро ранее информировал Центр, и оттуда было дано указание постепенно отходить от контактов с испанским послом.

Однако Теодоро не стал обрывать связь с Миньяной, через которого он периодически получал полезную политическую информацию для Москвы об Испании, Италии, Югославии и США. Он не стал отталкивать его от себя еще и потому, что хотел выяснить, кто стоит за ним, какая разведка — американская, итальянская или испанская. «Или он обычный провокатор, хотя и является послом уважаемой страны», — продолжал размышлять Теодоро.

Его размышления прервал телефонный звонок секретарши:

— На линии связи господин Миньяна.

Теодоро поднял трубку:

— Я слушаю тебя, Федерико.

— Ты где, Тэд, пропадал эти два дня? — раздалось на другом конце трубки.

— В Милане я был. У Умберто Корви.

— Понятно. Я хочу сообщить тебе, Тэд, что двенадцатого февраля Иосип Броз Тито устраивает для дипломатического корпуса стран Латинской Америки прием, на который официально будешь приглашен и ты. До тебя дошло уведомление об этом?

— А почему ты не поинтересовался об этом у моей секретарши? Она же регистрирует всю входящую и исходящую почту.

От ответа на вопрос испанский посол уклонился и снова спросил:

— Так вот, директор протокольного отдела МИД Югославии барон Скамакка просил выяснить, сможешь ли ты приехать в этот день в Белград?

— Конечно, смогу. Но почему барон сам не позвонил мне? Он же хорошо знает мои координаты.

Наступила длительная пауза.

— Почему ты молчишь, Федерико?

Ответа не последовало. Теодоро подождал еще полминуты, потом положил трубку и, откинувшись на спинку стула, задумался: «Чтобы все это значило? Сбой на международной линии связи? Или ему нечего было сказать в ответ на мой вопрос? Странно, почему Миньяна не переговорил обо всем этом с секретаршей Чакеллой?.. Причем это уже не в первый раз: стоит мне отъехать куда-нибудь на день-другой, как он тут же, словно по чьему-то сигналу, начинает названивать Чакелле и выяснять у нее — куда и зачем я поехал… Нет, тут что-то не то… Надо согласиться с рекомендациями Центра и держаться подальше от него…»

Искусство жить и работать на грани возможного — в этом был весь Григулевич. И все же после телефонного звонка Миньяны он стал осторожничать и уделять больше внимания вопросам конспирации и личной безопасности.

* * *

Перемены в поведении и настроении мужа после поездки в Вену не ускользнули от Луизы. Она чувствовала, что в нем что-то надломилось и что-то угнетает его. Несколько раз она пыталась вызвать его на откровенность, но Теодоро был неумолим и на каждую ее просьбу исповедоваться в грехе своем или допущенной ошибке отвечал на испанском языке: «Любопытной Варваре нос оторвали». Луиза подозревала, что муж, очевидно, почувствовал — за ним началась слежка итальянской контрразведки, и утешала себя лишь тем, что спецслужбы периодически в плановом порядке ведут наружное наблюдение за всеми дипломатами, иногда даже ошибочно. А если даже и не случайно, она была уверена, что ее супруг сумеет выкарабкаться из любой несложной ситуации.

Тем временем Теодоро продолжал исполнять свой служебный долг, как положено, собирая по крупицам нужную для разведки политическую информацию. Втянувшись в прежнюю активную работу на два фронта — дипломатическую и разведывательную, он стал постепенно забывать о навязанном ему в Вене поручении в отношении Иосипа Броз Тито. Но Центр напомнил ему об этом, прислав очередную шифровку, в которой давалось очередное задание по Югославии:

«…в настоящее время нас интересуют:

политические и экономические связи правительства «Нерона» с крупными империалистическими государствами;

планы и намерения его в области взаимоотношений со странами народной демократии;

уровень сотрудничества Югославии с Великобританией и США в борьбе против китайского, корейского и других народов Востока;

возможная подрывная деятельность клики «Нерона» в коммунистических и прогрессивных организациях стран Азии, Латинской Америки и Европы;

наличие в стране остатков старых буржуазных партий и клерикальных организаций, направленность их деятельности и отношение к их действиям со стороны «нероновского» руководства…»

Одно только упоминание псевдонима Иосипа Броз Тито заставило Теодоро снова подумать о своем будущем и о том, к какому непростому рубежу он подходит в своей разведывательной службе. Пытаясь понять позицию Центра в отношении себя, участившиеся напоминания о соблюдении конспирации и личной безопасности, что могло свидетельствовать о сохранении его в качестве действующего разведчика на длительный срок, Теодоро все же сомневался в этом. Действительно, о каком длительном сроке нелегальной работы могла идти речь, если в разведцентре решили уже задействовать его в смертельно опасной акции? С горечью размышлял он и о том, что, к сожалению, лишен возможности посоветоваться со своими коллегами из местной посольской резидентуры, что в этой ситуации ему надо рассчитывать только на собственный разум и, может быть, стоит все же рассказать Луизе о состоявшемся в Вене разговоре с Ширяевым и выслушать ее мнение по волновавшему его вопросу. Теодоро не раз уже подумывал об этом: «Кто, как не жена, должна знать все. Тем более, если что-то случится со мной…» Однако он опасался, что Луиза будет осуждать его за то, что дал он хоть и ложное, но все же согласие на участие в «мокром деле». Сдерживало его и обещание, данное полковнику Ширяеву, хранить в глубокой тайне замышляемую Москвой суперсекретную операцию «Стервятник». И потому он тянул время со своим признанием ей, держался по-прежнему скованно и замкнуто, разговаривал с женой нехотя и скупо, словно боялся сболтнуть лишнее или провинился в чем-то перед ней.

Луиза чувствовала, что что-то сильно угнетает его. И однажды она спросила:

— Что с тобой происходит после поездки в Австрию? Ты что… вляпался в какую-то грязную историю?.. Если это так, то почему бы не облегчить себе душу и не высказать все, что в ней накопилось? Раньше ты охотно делился со мной своими мыслями и секретами, а теперь, после Вены, словно забрался в раковину и окружил себя непробиваемой оболочкой. Меня это очень беспокоит. Я впервые почувствовала, что ты не доверяешь мне…

Теодоро внимательно смотрел на нее и думал: «До чего же она все же хороша! И умница большая. А интеллигентность и поразительная скромность ее всегда удивляла многих…»

— Почему ты молчишь, ничего не говоришь? — отвлекла она мужа от тихого, бессмысленного созерцания.

Теодоро обнял ее, поцеловал в лоб и, включив громкость радиоприемника на полную катушку, начал рассказывать о своей встрече в Австрии с полковником Ширяевым и о прощальном письме на ее имя.

Закончив свой рассказ, он спросил Луизу:

— Теперь ты понимаешь, почему я был все это время сам не свой?

В конец сбитая с толку и ошарашенная рассказом мужа, Луиза шепотом ответила:

— Сердце никак не хочет понимать тебя… Ну как ты мог согласиться с предложением Центра? Больше всего удивляет меня: зачем в чужой стране зажигать пожар, в котором сгоришь сам?

— Чему быть, того не миновать, — с тревогой в голосе ответил Теодоро. — Если бы я сразу отверг предложение Москвы, всё могло бы обернуться гораздо хуже. Я как подумаю обо всем этом, так все больше начинаю убеждаться в том, как чертовски трудно жить и работать разведчику в чужой стране, в чужой среде. Но ничего не поделаешь, нужно жить и выживать. С детства мне внушали, что судьба каждого человека уже предопределена от рождения и до последнего дыхания. И поэтому пока я жив, будем надеяться на лучшее…

Говоря это, Теодоро был как натянутая струна: прислушивался к собственному голосу — где нужно понижал его или повышал. У него, как и у любого дипломата, был отлично подвешен язык.

— Сейчас я, конечно, сожалею, что допустил грубую ошибку, что хоть и сопротивлялся я Ширяеву, но все же сдался, — продолжал он глухим, бесцветным голосом. — И потому душа моя с того времени болит только из-за того, что победило тогда черное дело, замышляемое Москвой.

Луиза с сочувствием и любовью смотрела на мужа: короткая стрижка, седеющий его бобрик, изящная одежда, всегда начищенные до блеска туфли — все это придавало его облику особый мужской шарм.

— Это хорошо, что ты, наконец-то, начал признавать свои ошибки и каяться, — задумчиво заговорила она. — Нельзя, Тед, быть наивным в разведке и допускать ошибки, которые могут повлечь за собой человеческие жертвы. Хорошо еще, что ты вот сейчас раскаиваешься за несовершенное еще преступление. Раскаяние — это одно из великих достижений в истории человеческого духа. Раскаяние — это вечная и неизбывная забота человеческого духа о самом себе. Человек не может быть человеком без раскаяния и без того потрясения и прозрения, которые достигаются через осознание вины в действиях или в помыслах. Никому, кроме человека, не дано раскаиваться.

— Спасибо, Луиза, за хорошую лекцию по философии.

— Спасибо не спасибо, но ты у них теперь на крючке. Не зря они заставили тебя написать прощальное письмо…

— Не беспокойся, Луиза, птичка упорхнет своевременно. У меня есть надежда отойти от участия в операции «Стервятник».

— Каким образом?

— Для отхода от выполнения их задания у меня есть тоже, как и у них, три варианта. Во-первых, я могу сообщить в Центр о том, что у меня нет оснований для встречи с объектом покушения. Во-вторых, что я обнаружил в Белграде постоянно ведущуюся за мной усиленную слежку югославской контрразведки и потому появляться мне там какое-то время нежелательно. И, наконец, в-третьих, что охрана Тито не допускает меня к нему и отправляет теперь в МИД для решения интересующих Коста-Рику вопросов. То есть я могу обоснованно оттягивать исполнение операции с моим участием…

— Это, конечно, хорошо. В конце концов, мы можем ведь и упорхнуть в Мексику, — спокойным тоном присовокупила Луиза. — У моего дяди Хосе Араухо в полиции Мехико есть свои люди, которые помогут тебе оперативно оформить политическое убежище.

— Нет, дорогая моя, на этот предательский шаг я никогда уже не пойду! При любых обстоятельствах я останусь здесь или вернусь только в Россию… Если она примет меня. А вообще-то я все чаще замечаю, что в жизни каждого человека есть хорошее и плохое, добро и зло. Эти философские категории всегда уравновешивают друг друга. Поэтому я с пониманием отношусь к принципу морской тельняшки, когда после полосы удач и везения наступает черная полоса. И вот теперь у меня идет эта полоса испытаний на прочность. И так вся наша жизнь — это работа на износ и борьба за свои идеалы, за идеи гуманизма. Таков был и есть путь человека к самому себе, к бесконечному совершенству духа в самом себе и в конечном итоге путь к смерти…

Поморщившись, Луиза с упреком произнесла в ответ:

— Подумал бы лучше над тем, как меньше волновать меня и… — Она указала на свой выпуклый животик. — И нашего будущего ребенка. А умереть или погибнуть ты не бойся. Опасайся сгинуть, ничего после себя не оставив.

Последняя фраза жены прозвучала так неожиданно, что Теодоро даже не нашелся что ответить ей.

— Не беспокойся, Луиза, так просто я не сгину. Я еще кое-что в своей жизни сделаю.

— В этом я не сомневаюсь. Ты же у меня незаурядный человек. — Она мило улыбнулась ему.

Теодоро долго задумчиво смотрел на жену. Он не мог отделаться от ощущения, что каждый раз он словно открывал для себя Луизу заново, что каждый раз как бы сталкивался с новым для себя человеком. Это и смущало его, и ставило в тупик, и в то же время привлекало и притягивало. Иосиф не мыслил жизни без нее, любил ее за всё, особенно за те удивительные переходы при мелких ссорах, когда она, чтобы не доводить дело до скандалов, разряжала ситуацию милой, необыкновенно доброй, одной из тех обаятельных и заразительных улыбок, на которые невозможно было не ответить мягкой, спокойной улыбкой.

— Я очень сожалею, Луиза, — начал он после долгой паузы, — что тебе пришлось волноваться при моем рассказе о венской встрече с представителем Центра. Вообще-то говоря, я не должен был посвящать тебя в эти дела, поскольку они являются особо важной государственной тайной. Как видишь, я долго и мучительно оберегал эту тайну, но сегодня решился раскрыть ее, потому что сильно переживал из-за того, что написал на твое имя письмо. Теперь оно находится у них, в Москве. О существовании его ты никогда бы не узнала от них.

— Ты уверен в этом?

— Да. Потому что мое письмо к тебе прикрывает задницу МГБ в случае убийства Тито и возникновения международного скандала, нежелательного для Сталина.

Она смотрела на мужа долгим задумчивым взглядом, потом неожиданно спросила:

— А не считаешь ли ты, что тебе надо сходить в храм божий и покаяться там? За свои помыслы, которые ты выразил тогда в Вене своим согласием пойти на тяжкое преступление и большой грех. Хорошо еще, что этот грех вызвал в твоей душе раскаяние…

Она говорила так убежденно и вдохновенно, что муж не мог не прислушаться к ее совету:

— А почему бы нам вместе не пойти в храм прямо сейчас? — предложил он. — Мы давно уже не были там… Что подумают о нас знакомые кардиналы и епископы Ватикана? Чего доброго еще усомнятся, что мы верующие католики…

В тот же день вечером, чтобы засвидетельствовать свое посещение и подтвердить католическую веру ватиканским иерархам, они побывали в соборе Святого Петра и до конца отстояли полуночную мессу. После этого Иосифу стало действительно легко и спокойно, напряжение нескольких дней после поездки в Австрию спало, и он снова активно заработал, но осторожность, несмотря на надежное дипломатическое прикрытие, брала теперь верх…

* * *

Возвратившийся из Австрии в Москву полковник Ширяев доложил о результатах своей командировки в Вену сначала устно. Начальник внешней разведки МГБ СССР генерал Савченко внимательно выслушал его, уточнил некоторые детали состоявшейся беседы с Максом и попросил для доклада министру подготовить отпечатанный на машинке подробный отчет о поездке в Австрию с выводами и предложениями о возможности использования Макса.

Из докладной записки полковника И. Ф. Ширяева.

«…Предложение разведцентра о необходимости участия Макса в операции «Стервятник» было воспринято им поначалу негативно. Не стесняясь в выражениях, он возмущался дилетантски разработанными вариантами покушения на «Нерона», говорил, что они нереальные и приведут к полному провалу исполнителя. Взамен предложил применить «медовую ловушку»[189] и обещал подумать над более безопасными способами покушения. После моих убедительных доводов он в конце концов согласился принять участие в операции «Стервятник». По моей же просьбе он без колебаний написал жене письмо, в котором говорит о намерении пожертвовать собой во имя свободы югославского народа. Это письмо должно попасть в руки противника, и, таким образом, Макс может предстать перед мировой общественностью как террорист-одиночка из Коста-Рики.

В процессе беседы Макс произвел на меня положительное впечатление: он с первого взгляда вызывает доверие, коммуникабелен и обаятелен. Умеет легко и непринужденно выходить из сложных ситуаций. Находчив и предусмотрителен. На все у него есть свои отличительные взгляды и твердые убеждения — такого человека трудно свернуть с избранного пути и в чем-то переубедить. Речь его проникнута тонкой иронией и юмором. Внешний облик, экспрессивность и манера ведения беседы соответствуют образу и поведению типичного латиноамериканца, и потому многие дипломаты Западного полушария принимали его за своего соотечественника.

Вместе с тем, Макс, очевидно, осознавая высоту своего дипломатического положения, несколько самоуверен и неосторожен в высказываниях. По сообщению приезжавшего из Рима для встречи со мной резидента «Дона», Макс стремится быть в центре внимания дружеских компаний и особенно среди дипломатов, рассказывает им неприличные анекдоты о Папе Римском и кардиналах Ватикана, периодически выступает с публичными лекциями по истории древней культуры стран Латинской Америке в Римской академии искусств, по радио и в газетах. Макса хорошо принимают в литературнохудожественном бомонде, его актерские способности были замечены известными итальянскими кинорежиссерами Федерико Феллини и Витторио де Сикой и, как сообщалось в римской печати, они даже приглашали костариканского посла сняться в кинопробах. А недавно академия искусств избрала Теодоро Бонефиля Кастро своим почетным академиком.

К сожалению, порекомендовать Максу держаться поскромнее, быть более осторожным и предусмотрительным и о необходимости постоянно проявлять заботу о личной безопасности мне не представилось возможным, потому что моя встреча с «Доном» состоялась после отъезда Макса из Вены.

По оценке римского резидента «Дона», информационные возможности Макса как посла чужой страны очень высоки. Он постоянно вращается в высших властных кругах Италии, Ватикана и Коста-Рики, у него сложились деловые и дружеские отношения с президентом Италии Луиджи Эйнауди, премьер-министром Альчиде де Гаспери, папой Пием XII, руководителями его «родной страны» и сотрудниками дипломатических представительств Франции, Испании, Югославии, США и многих латиноамериканских государств, что позволяло ему «втемную» регулярно добывать важнейшую информацию политического характера. Им были получены ценные сведения на установленных разведчиков и агентов американских, английских, итальянских и югославских спецслужб. Он предоставил загранрезидентурам наводки и характеризующие данные на лиц, которые могли представлять оперативный и вербовочный интерес для советской разведки.

Весьма полезными в информационном плане оказались дружеские отношения Макса с руководством Мальтийского ордена, где разрабатывались и проводились в жизнь политические и финансовые махинации в интересах католической церкви и христианско-демократических партий Италии и ФРГ.

После написания Максом письма к жене мы обсудили текущие проблемы, в частности об использовании безличных способов связи с курьерами Центра и римской резидентуры, о строжайшем соблюдении секретности готовящейся акции против «Нерона».

Выводы и предложения:

1) по своим личным качествам, физическим данным и оперативным возможностям Макс способен выполнить любое задание Центра;

2) на мой взгляд, использовать в операции «Стервятник» такого успешного разведчика-нелегала с его уникальными возможностями получать политическую информацию с позиции чрезвычайного и полномочного посла нежелательно. При этом необходимо исходить из того, что другого такого нелегала, как Макс, в истории советской разведки по линии ПР еще не было и нет сейчас. А из-за непредсказуемого исхода планируемой операции в отношении «Нерона» мы можем потерять ценнейшего и перспективнейшего источника особо важной политической информации.

Приложение: письмо Макса к жене на шести страницах.

Начальник 2-го отдела ПГУ МГБ СССР

полковник И. Ф. Ширяев.

28 ноября 1952 г».

Генерал Савченко с выводами и предложениями начальника отдела согласился. Накануне Дня советской конституции докладную записку Ширяева и прилагаемое письмо Макса к жене он доложил министру госбезопасности Семену Игнатьеву. Ознакомившись с предоставленными материалами, министр нахмурился и в упор уставился на начальника разведки:

— Я не согласен с вами и вашим Швыряевым, — Игнатьев умышленно исказил фамилию начальника отдела. — Мы обязаны выполнить указание товарища Сталина, не считаясь с талантливой или бесталанной личностью разведчика. Оставьте мне эти материалы. На их основании я внесу некоторые дополнения в проект записки товарищу Сталину… Кстати, вы ознакомили с тремя вариантами покушения на Тито начальника бюро по диверсионной работе за границей?

— Нет, Семен Денисович, без вашей санкции я не мог этого сделать. Но я слышал, как Павел Анатольевич Судоплатов, передавая проект записки Рясному, сказал ему, что не согласен с разработанными вариантами покушения на Тито…

— Можете не продолжать, — сердито остановил его Игнатьев. — Вы свободны, Сергей Романович[190].

Внеся необходимые поправки в записку, Игнатьев доложил ее Сталину. Вождь не стал ее читать и лишь спросил:

— А товарищ Судоплатов читал этот документ?

— Да, товарищ Сталин, он ознакомлен с ним.

— А почему он не визировал его?

Министр, не зная, что ответить Сталину, пожал плечами, потом сказал:

— Это моя недоработка, Иосиф Виссарионович.

— Передайте товарищу Судоплатову, я жду его через два часа.

В назначенное вождем время начальник бюро по диверсионной работе за границей вошел в кабинет Сталина. Из уважения к хорошо знакомому ему гостю Верховный главнокомандующий вышел из-за стола и, раскуривая на ходу трубку, направился по красной ковровой дорожке навстречу Судоплатову. Ростом Сталин был невысок. Его сухощавую фигуру облегал китель военного покроя без знаков различия. Одна рука была короче другой, и почти вся кисть уходила в рукав.

— Здравствуйте, товарищ Судоплатов. — Верховный первым протянул ему руку.

— Здравия желаю, товарищ Сталин.

— Проходите и присаживайтесь.

Павел Анатольевич пропустил вождя вперед. Сталин сел на свое обычное место, взял тоненькую папку с запиской МГБ, и, протянув ее Судоплатову, спросил:

— Вы читали этот документ?

Павел Анатольевич раскрыл папку, коротким взглядом пробежал первую страницу записки и, возвращая ее Верховному, спокойно ответил:

— Да, товарищ Сталин, меня знакомил с проектом записки один из ее авторов.

— Кто именно?

— Василий Степанович Рясной.

— Вы согласны с предлагаемыми вариантами покушения?

Глядя в немигающие глаза вождя, генерал Судоплатов, не колеблясь, ответил:

— Предлагаемые варианты покушения отражают, на мой взгляд, некомпетентность тех, кто разрабатывал их. Методы ликвидации — слишком наивные…

Сталин вышел из-за стола и начал в раздумье ходить по кабинету, раскуривая трубку.

— Покушение намечается осуществить на одном из дипломатических приемов или при личной аудиенции, — продолжал Судоплатов. — Но такая встреча с выходом на Тито может ведь и не состояться. У нас нет гарантии в том, что Григулевич встретится с ним…

— Хорошо, допустим, что такая встреча может все же состояться, — вставил Сталин, не останавливаясь на ковровой дорожке. — Вы считаете, что успех будет тогда обеспечен?

— В этом случае Григулевич может, конечно, выпустить дозу бактерий легочной чумы или какого-то другого отравляющего вещества. Но тогда, товарищ Сталин, погибнет и сам разведчик… Если даже и не погибнет, то его схватит охрана Тито. А охрана у него надежная. И вряд ли она допустит Макса близко к охраняемому лицу. И, таким образом, результата все равно не будет.

Верховный остановился у камина и, не глядя на Судоплатова, продолжал раскуривать трубку. Землистое лицо его, изрытое оспой, ничего, кроме задумчивости, не выражало. Выпустив несколько голубых колец душистого дыма, он вернулся к столу и, взглянув на Павла Анатольевича, сказал:

— Я согласен с вашим мнением, товарищ Судоплатов. Надо отменить операцию «Стервятник». Не нужно нам международных скандалов из-за Тито. Да и товарища Григулевича надо поберечь. Он, очевидно, действительно, талантливый разведчик, если стал послом латиноамериканской страны в Италии.

— Да, товарищ Сталин, Григулевич — яркая во всех отношениях личность. Я дважды имел с ним беседы и должен заметить, это, действительно, талантливый разведчик. Таких, как Григулевич, у нас, товарищ Сталин, по линии политической разведки сейчас нет.

— А кто он по национальности, ви можете сказать? Он еврей или нет?

— Нет, товарищ Сталин, Григулевич — не еврей. Он литовский караим. Родом из Тракая. В молодые годы, как и вы, сидел в тюрьме за революционную деятельность.

— Хорошо, товарищ Судоплатов, вы свободны…

Глава 12. Апеннины — дело тонкое

Об отмене Сталиным операции «Стервятник» никто из разведцентра не проинформировал Теодоро Кастро, и он, примирившись с безвыходным для себя положением, продолжал интенсивно работать на советскую разведку. Об этом можно судить и по количеству, и по тематике его донесений за последний месяц 1952 года:

«1. …Папа Пий XII продолжает активно участвовать в Италии в антикоммунистической кампании. Его высказывания носят такую же неистовую форму, какая, вероятно, применялась в призывах начать войну с неверными и устроить им варфоломеевскую ночь. Но объективный наблюдатель не может не обратить внимания на тот факт, что антикоммунистические выступления и призывы почти всегда совпадают с определенными событиями во внутренней жизни Италии и прежде всего с выборами как парламентскими, так и муниципальными. Таким образом, папа в Итальянской республике выступает в забавной роли не столько главы политической партии, сколько светского властителя, не несущего ответственности, налагаемой конституцией…

2. …В середине декабря в помещении Римского банка Итальянским центром изучения международного сотрудничества организована лекция профессора Карбино на тему «Последние работы И. В. Сталина по экономическим вопросам». Карбино убеждает своих слушателей в том, что капиталистическая система идет в сторону социализма, а социалистическая развивается в направлении капитализма, и что основной закон социализма действителен и для капиталистической системы. Об основном же законе капитализма он совсем ничего не говорит. Зато в категорической форме опровергает товарища Сталина, утверждая, что основной причиной войн является перенаселение… В заключение он высказался за необходимость экономического сотрудничества между Западом и Востоком и особо подчеркнул, что основная разница между двумя системами заключается в том, что социалистическая система развивается под крышей диктатуры, а капиталистическая — в атмосфере свободы. Банкиры, дипломаты и католические священники бешено аплодировали профессору Карбино за то, что он, по их мнению, разбил в пух и прах грозного Сталина…

3. Недавно я принимал участие в 16-м заседании Совета ФАО (Комиссия по вопросам сельского хозяйства при ООН), на котором был представлен доклад о положении с продовольствием в Югославии. В беседе со мной югославский представитель в ФАО Красович заявил, что без дополнительной помощи США в 75 миллионов долларов Югославия будет голодать.

Соединенные Штаты предоставили кредит только в 20 миллионов долларов. Но если учесть еще и кредит в 35 миллионов долларов, предоставленный Германией, то это позволит правительству Югославии несколько улучшить продовольственное положение. Однако оно продолжает оставаться тяжелым, главным образом для рабочих, снабжение которых из-за отсутствия или недостатка основных продуктов питания значительно ухудшилось. Несмотря на это, правительство полагает, что оно может удержать положение в своих руках до следующего урожая.

4. Премьер-министр Италии де Гаспери, начиная предвыборную кампанию, не скрывает и не маскирует своей антикоммунистической политики. 15 декабря 1952 года, выступая в Париже в совете Атлантического пакта, в яростнопровокационном тоне заявил: «Мои замечания касаются внутреннего фронта, то есть той политики вмешательства во внутренние дела и раскола, которую систематически проводит Советский Союз. И принципы которой он открыто излагал и прославлял в своей речи на съезде коммунистической партии маршал Сталин. На передовой линии огня находятся сейчас коммунистические партии — Сталин назвал их ударными бригадами международной борьбы за завоевание власти и раскрыл их внутреннюю неразрывную связь с Кремлем. Какую же единую линию обороны должны мы противопоставить этому наступлению? Каждая страна обороняется как может, она делает это с большей или меньшей интенсивностью, применяя свои методы; это делается, естественно, путем внутриполитических административных мероприятий. Но поскольку этот внутренний фронт является в то же время частью единого фронта обороны, основанного на нашем союзе, то разве не очевидно, что Атлантический союз должен явиться центром для обмена мнениями, для обмена опытом и для согласования точек зрения и начинаний? […]».

Кроме того, де Гаспери выступил в конце 1952 года в таком тоне в Париже еще и потому, что он твердо знал: у себя на родине он уже не может говорить что-либо подобное, не наталкиваясь на все более решительные возражения. Он считает, что, после того как с успехом пройдет мошеннический избирательный закон, он сможет разделаться с оппозицией и совершить «бескровный» государственный переворот путем своих пресловутых специальных законов, которые он назвал «поливалентными»[191]. Один из них был направлен на ограничение и уничтожение (для коммунистов) свободы печати. Другой предназначался для наказания за тот самый саботаж, организаторами которого якобы являются коммунисты.

5. Перед отъездом из Италии на родину посол Югославии Владимир Велебит, назначенный министром иностранных дел, дал прощальный банкет для дипломатов. После торжественного ужина он попросил меня и мою супругу зайти к нему на частную беседу. В ходе ее он сообщил следующее.

Для того чтобы противостоять англо-югославской деятельности на Балканах, Италия пытается создать так называемый Средиземноморский блок с участием Испании и стран Среднего Востока — Египта, Ирака, Иордании, Сирии, Ливана и, возможно, Израиля. Итальянская дипломатия проявляет большую активность в этих странах. В Рим постоянно приглашаются короли, принцы и известные политические деятели этих стран, где они окружаются вниманием и обрабатываются в соответствующем направлении. Италия претендует на роль главного руководителя создаваемого блока и пытается в этих целях добиться поддержки США, ловко используя противоречия, существующие между США и Англией на Средиземном море и Среднем Востоке. Почему Италия настаивает на том, чтобы получить всю территорию Триеста? Не только по внутриполитическим причинам, но и потому, что победа над Югославией в этом вопросе укрепила бы престиж Италии на Балканах.

На мой вопрос о том, какова точка зрения Англии и США на Триест, Велебит дал мне понять, что между Италией и США нет единства мнений: если Англия склонна поддержать точку зрения Югославии, то США стоят на стороне Италии. В заключение Велебит сказал, что вопрос о Триесте не может быть разрешен немедленно, пройдут многие месяцы, прежде чем будет найдено подходящее решение.

6. В Италии по-прежнему сильны левые элементы, но они не смогут в течение длительного времени преодолеть силы Ватикана и освободить массы от сильного влияния религии в этой стране. Сейчас Ватикан развертывает интенсивную деятельность, чтобы в недалеком будущем создать католический Интернационал, который будет стремиться разбивать коммунизм и его идеи всюду. Сам же Папа Римский останется на своем месте, даже если коммунисты придут к власти в Италии.

Демохристиане сильны в силу своих позиций и поддержки за границей, а единственным оружием коммунистов является только забастовка, и потому их влияние, особенно на севере Италии, идет к упадку. Люди просто устали от пустой агитации. Они хотели бы вызвать гражданскую войну в Италии, но это маловероятно.

7. Недавно я присутствовал в венецианском дворце на лекции председателя Комитета по вопросам рабочей силы ОБСЕ Джиованни Франческо Маладжорди. На его лекцию было приглашено ограниченное количество влиятельных правительственных деятелей и западных дипломатов. Было много американцев. Лектор начал с сообщения о том, что экономика Европы и, в частности, Италии переживают в настоящее время исключительно критический период.

Этот же лектор заявил, что Россия после войны сделала серьезный прогресс в области промышленности, в то время как европейская промышленность ослабла за этот период […]. Чтобы Европе выйти из этого положения, необходима настоящая революция. В чем же заключается эта «революция», провозглашенная оратором? Прежде всего в более либеральной таможенной политике и в политике американских капиталовложений в Европу, — максимум 1 миллиард 250 миллионов долларов в год. Кроме того, ей следует предоставить возможность получать сырье из других стран, которые не являются зонами доллара, и дать ей свободу торговли с советским блоком.

Любопытная деталь — я обсуждал эту лекцию с посланником Израиля в Риме, который заявил мне: «Это чистый шантаж со стороны итальянцев для того, чтобы напугать американцев и получитъ от них побольше долларов. Положение Италии и Европы не настолько отчаянное и серьезное, как его обрисовал Маладжорди, напротив, это положение значительно улучшилось за последний год по сравнению с предыдущими годами».

Шантаж или нет, важно то, что слуги итальянского капитала начинают говорить со своим хозяином — США — новым, требовательным тоном, пытаются протестовать и прибегать к такой крайности, что стали призывать себе на помощь того, кто для них символизирует конец их, — мысли и слова товарища Сталина.

А теперь коротко о себе и моих размышлениях:

1. На обратном пути из Вены у меня украли чемодан. Произошло это на вокзале в Милане, где я сделал остановку по делам фирмы «Карибэ». Сообщил в станционную полицию, там попросили написать заявление. Я предпочел не подавать его, потому что оно могло потом появиться в газетах и вызвать определенную «сенсацию» среди моих знакомых. Поэтому я распрощался с полицейскими, не сообщив им ни имени, ни каких-либо подробностей. Однако это крайне обеспокоило меня, так как все это могло быть не случайно, а преднамеренно. В чемодане не было никаких «интересных» вещей. Единственное, что могло иметь какие-нибудь осложнения для меня, — это исчезновение набора открыток, которые были пронумерованы и могли возбудить любопытство у лиц, укравших чемодан. Все остальное было при мне.

2. На второй день моего возращения из Милана в Рим присутствовал на выставке картин одного художника, где надеялся встретить некоторых югославских друзей. Я действительно встретил их там и дружески беседовал с ними. Во время разговора на вопрос одного из них я ответил «нет» по-русски. Считаю, что это было вызвано крайней усталостью и беспокойством в связи с тягостным состоянием души после продолжительного и острого разговора в Вене по поводу моего участия в операции «Нерон» и в связи с пропажей чемодана. Это, как видно, и ослабило мой «самоконтроль». Хорошо еще, что, не потеряв хладнокровия, я продолжал этот разговор с югославами, внимательно наблюдая за выражением их лиц. Когда я произнес слово «нет» по-русски, в салоне было очень шумно, но тем не менее югославы могли слышать меня и сделать из этого соответствующие выводы. Мне кажется, мой «ляпсус» не был никем замечен.

3. В конце 1952 года получил официальную ноту от аргентинского посольства в Риме, которое просило написать автобиографию. Подобное до сих пор не практиковалось в дипломатическом мире. Я поинтересовался об этом у нескольких коллег и узнал, что только меня одного удостоили такой чести. При первой же возможности я спросил аргентинского поверенного Фрагу, чем я обязан такой чести. Тот ответил, что они получили указание от своего правительства собрать данные о всех главах миссий. Вскоре после этого разговора мои коллеги также получили подобные запросы. Почему это не сделали в одно время? Пока это тайна, покрытая мраком.

Эти три события заставили меня задуматься и проверить, не являются ли они звеньями одной цепи или просто случайными событиями, не имеющими особого значения. С этой целью я устроил у себя несколько приемов, на которых присутствовали все, кому положено по протоколу. Мои опасения оказались напрасными. Это подтвердилось и на последующих банкетах, проведенных по случаю визита в Рим министра общественного просвещения Коста-Рики.

Встречи показали, что мои отношения с коллегами остались прежними и даже несколько улучшились. Свидетельством тому является следующее обстоятельство: поскольку я был, как вам известно, избран по рекомендации посла США в Италии дуайеном дипломатического корпуса стран Центральной Америки, то среди моих коллег стали открыто и все чаще распространяться слухи, что я прислуживаю, якобы, американцам и Ватикану. Считаю, что это только на руку мне, потому что такие слухи укрепляют мое нелегальное положение в этой стране.

4. Повторно ставлю вопрос: как быть с Луизой, которая должна рожать через четыре месяца? Я полагаю, что ее надо отправить в Москву: рано или поздно это придется делать.

Прошу сообщить, получена ли санкция на проведение операции «Стервятник»?

Мой очередной отъезд в Югославию запланирован на вторую декаду апреля сего года.

Макс.

16.01.53 г.»

Информация Макса заслуживала особого внимания Центра своей новизной и актуальностью. Настораживали и три события, произошедшие в жизни разведчика-нелегала: кража чемодана, выяснение биографических данных аргентинским посольством в Риме и случайно вылетевшее из его уст на русском языке слово «нет» в окружении югославов. Сами по себе эти факты ничего еще не значили, а только порождали новые вопросы. Они усиливали обеспокоенность руководства разведки еще и потому, что по непредвиденному стечению обстоятельств в это же время поступили из двух загранрезидентур шифртелеграммы, содержание которых было напрямую связано с Максом:

Из Буэнос-Айреса:

«…По имеющимся агентурным данным, секретарь ЦК КПА Хосе Реаль выведен из состава ЦК за искривление линии партии. Комиссия, занимавшаяся расследованием деятельности Хосе Реаля с тридцатых годов, установила всех его единомышленников, в числе которых значится известный вам Хосе Ротти.

Сообщаем в порядке информации.

Алексей.

18.01.53 г.»

Из Праги:

«…От надежного источника «Фебы», ранее проживавшего в Париже, поступили данные о том, что в прошлом году перед отъездом в Прагу на постоянное жительство к ней приходил латиноамериканец, якобы кубинец, назвавшийся Ласаро Пенья. Ему лет 40, высокого роста, французским языком владеет слабо, пытался узнать, где находится теперь синьор Теодоро Кастро, с которым он познакомился в конце 1951 года. На вопрос — почему он интересуется о нему жительницы именно этого дома, Пенья ответил, что адрес Фебы назвал ему Кастро. Источником было заявлено, что человека с таким именем она не знает и никогда с ним не встречалась. Хотя кто знает, женщина она видная, незамужняя, любящая мужчин. Возможно и «потоптал» ее в Париже тот самый пылкий кубинец Теодоро Кастро, которого разыскивал другой кубинец Аасаро Пенья. Просим по возможности установитъ их обоих как связи нашего источника информации.

Ратанов[192]

22.01.53.»

Располагая такими данными в отношении Макса и его личными предположениями о, якобы, «случайных событиях» и «звеньях одной цепи», начальник нелегальной разведки Арсений Тишков всерьез забеспокоился: столько одновременно случайных накладок не бывает. Из своего опыта нелегальной работы Арсений Васильевич знал, что любая мелочь, которых вообще не должно быть в разведке, вынуждает нелегала еще больше напрягаться во враждебной среде, следить за каждым своим поступком, быть всегда и везде начеку, чтобы не допустить малейшей оплошности и не вызвать подозрений у окружения. Нагрузка, требующая и без того больших затрат духовных и физических сил, неизмеримо возрастает, когда возникает неблагоприятное стечение обстоятельств, что, в свою очередь, ведет разведчика к необходимости идти на риск. Опасаясь возникновения возможного провала, Тишков решил посоветоваться с начальниками отделов, посвященных в разведывательную деятельность нелегала Макса, и обсудить с ними, как обезопасить Теодоро Кастро в неблагоприятно складывавшейся для него ситуации.

Для обмена мнениями Арсений Васильевич пригласил только двух руководителей — Ивана Ширяева и Виталия Павлова. Когда они вошли в его кабинет и сели за приставной столик, Тишков изложил фрагментарно содержание совершенно секретной информации, поступившей из Буэнос-Айреса, Праги и от самого Макса.

— Сигналы пока не опасные, но настораживающие, требующие дополнительной проверки, — заметил тревожным голосом Арсений Васильевич. — При всем при том, мы должны вместе подумать, что можно предпринять, чтобы избавить ценного сотрудника нашей нелегальной разведки от возможно возникших подозрений по отношению к нему. Плохо, что его знали и парижанка Феба, и кубинец Ласаро Пенья, и аргентинец Хосе Реаль.

Тишков сокрушенно вздохнул и перевел взгляд на Павлова.

Виталий Григорьевич понял этот взгляд как приглашение к началу разговора о сложившейся ситуации.

— В отношении Пенья и Фебы мы можем не беспокоиться, — начал он. — Оба нам хорошо известны. Ласаро Пенья — генеральный секретарь Конфедерации трудящихся Кубы и член исполнительного бюро Всемирной федерации профсоюзов. Он познакомился с Максом в Париже во время работы шестой сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Там же, в Париже, Макс познакомился и с Фебой, не зная о том, что она наш агент. Оба понравились друг другу, ну и… — Павлов ехидно заулыбался, замялся и после небольшой паузы, заключил: — Короче говоря, трахнул ее…

Тишков ухмыльнулся и перебил его:

— А вы что… у ног их стояли? Откуда вам это известно?

— Она сама сообщила об этом оперработнику резидентуры. Я не исключаю, что она подставилась по его заданию. А тот прислал донесение в Центр на предмет получения санкции на вербовку костариканского посла на компрометирующей основе.

— А что тут компрометирующего? — снова перебил его Арсений Васильевич. — Если разведчик «в поле» не пользуется успехом у женщин, то ему нечего делать в разведке.

— Согласен с вами. Так это еще не всё. Узнав о том, что Макс через четыре дня намерен возвратиться в Италию, оперработник, не дождавшись ответа из Москвы, подсуетился и инициативно вышел на вербовку нелегала.

— И чем же все это закончилось?

— Поскольку вербовочная беседа велась один на один, Макс, поняв кто перед ним, послал его на три буквы на чистом русском языке и ушел, не попрощавшись.

— И кто же это был в роли вербовщика? — саркастически улыбнулся начальник нелегальной разведки.

— Майор Дашкевич, входивший как переводчик в состав советской делегации на шестой сессии ООН.

— Ладно, простим ему, что делал он это без санкции Центра и без изучения вербуемого лица…

— Но вербовка «в лоб» имеет право на жизнь, — позволил себе Павлов не согласиться с мнением Тишкова.

— Не будем об этом сейчас дискутировать. Лично я считаю такие вербовки ненадежными… А что вы можете сказать о сообщении из Аргентины?

— Хосе Реаль проходит по многим сообщениям Макса. Да, они контактировали друг с другом, но это было двадцать лет назад. И потому я не думаю, что секретарь ЦК, перед которым проходили за это время сотни, если не тысячи таких, как Хосе Ротти, коммунистов, что-то помнит о нем через эти двадцать лет. А самое главное, если что-то и помнит о Хосе Ротти, то его теперь не существует. Макс теперь не аргентинец Ротти, а костариканец Теодоро Бонефиль Кастро — посол банановой республики в Италии и по совместительству в Ватикане и Югославии. Так что никаких опасений со стороны Хосе Реаля, Ласаро Пенья и Фебы я не вижу… И вообще я согласен с Максом в том плане, что его положение за рубежом пока стабильно надежное и не должно вызывать каких-либо сомнений, подозрений и опасений.

— Хорошо, с вами все ясно, — заметил Тишков и, глядя на Ширяева, обратился к нему: — А как вы считаете, Иван Федорович?

Тот сначала передернул плечами, потом медленно, обдумывая каждое слово, заговорил:

— Я тоже считаю, что нам не стоит пока беспокоиться за Макса. Единственное, что меня насторожило при встречи с ним, так это его признание в том, что он продолжает работать с двумя своими агентами.

Тишков, качая головой, кисло взглянул на Павлова:

— Как это понимать, Виталий Григорьевич? Мы же давали ему указание, передать имеющуюся у него агентуру на связь «Дону» или его сотрудникам?! В чем дело? Объясните мне? Он что… не понимает, что послу не к лицу и не по рангу встречаться с неизвестными лицами?

Павлов недовольно хмыкнул, всплеснул руками и с возмущением ответил:

— А что мы можем сделать с ним?! Да, мы давали ему жесткое указание о передаче всей агентуры в местную резидентуру. Макс у нас — элитарный разведчик. А элитарные и храбрые всегда осложняют свою и нашу жизнь.

— Да, это так, — согласился Тишков. — Но давайте все же конкретнее говорить о предложениях, направленных на обеспечение его безопасности. Сегодня вечером я должен доложить их новому начальнику разведки генералу Питовранову[193].

Первым начал излагать свои мысли полковник Ширяев:

— Во-первых, надо его освободить от агентурных связей. Во-вторых, запретить ему встречи с сотрудниками наших резидентур в Италии, Франции, Австрии и Швейцарии. Самому никуда, кроме Югославии, впредь не выезжать. В-третьих, не разрешать ему публично выступать и тем более распространять анекдоты о главе католической церкви папе Пие XII и его кардиналах. Это может привести к компрометации его как рассказчика этих анекдотов. Желательно предостеречь его и от того, чтобы не стремился быть в центре внимания. Разведчик-нелегал не должен проявлять чрезмерной активности. Надо вести себя более скромно, соразмерно значению и влиянию страны, которую он представляет в Италии…

— Но он же теперь дуайен дипломатического корпуса Центральноамериканских государств! — возразил Павлов. — Он и должен быть инициативным человеком! А иначе бы его не избрали на должность дуайена…

— Мы должны, конечно, напомнить обо всем этом Максу и предупредить, что малейшая оплошность может обернуться для него бедой, — распорядился Тишков. — Сообщите ему, Виталий Григорьевич, что Луиза должна рожать не в Москве, а в Риме. Финансовые расходы по роддому и обслуживанию Луизы в больнице Центр возьмет на себя. Деньги им будут переданы через тайник под номером семь. И еще: предупредите его, что тайниковые операции должна проводить Луиза. До родов ей еще далеко, почти полгода, поэтому пусть пока выручает мужа. По данным Дона, она обладает блестящей памятью, способностью регистрировать все в уме и особенно четко, как и полагается чувствительной женщине, отмечать детали. Она, по словам Короткова, а ему рассказывал сам Макс, уже на дальних подступах определяла человека: хороший он или плохой. У нее, как у любой женщины, чутье на людей особое, оно намного сильнее, чем у мужчины, у которого это чувство несколько принижено. — И, обращаясь уже к Ширяеву, заключил: — Я попрошу вас, Иван Федорович, все, что мы обсуждали сейчас и при этом говорили о мерах по обеспечению безопасности работы Макса, облачить в небольшую справку. Сегодня вечером я должен обязательно доложить ее Питовранову.

Через несколько часов Тишков сидел в кабинете нового начальника Первого главного управления МГБ СССР и ждал принятия решения по доложенной им справке. Завизировав ее, генерал будничным голосом произнес:

— Попросите Макса сократить частоту передачи разведматериалов, не чаще одного раза в два-три месяца. А все срочное, что, как говорят, жжет руки, пусть направляет шифровкой. Надо сделать нам все возможное, чтобы отвести от него какие бы то ни было подозрения. Поручите, Арсений Васильевич, сотруднику, который ведет личное и рабочие дела Макса, подготовить мне подробную аналитическую справку. Прошу обратить особое внимание на возможные сомнительные моменты из его биографии, на его контакты и связи, подлежащие немедленной тщательной проверке. В конце справки пусть он укажет, какие на его взгляд мероприятия необходимо провести для внесения ясности по тем или иным фактам. Первого февраля прошу доложить справку в отпечатанном, а не в рукописном виде. И сообщите Максу, что операция «Стервятник» отменена. Передайте благодарность ему за предоставленную ценную информацию по Югославии… Учтите, Арсений Васильевич, все последствия в случае провала Макса лягут на вас лично…

* * *

Справка по материалам личного и рабочих дел двенадцатитомного досье на Юзика — Рузгу — Артура — Макса — под этими оперативными кличками разведчик-нелегал значился в разные годы в 7-м и 5-м отделах (внешняя разведка) ГУГБ НКВД СССР, в 1-м Управлении НКГБ, в Комитете информации при Совете министров и при МИДе СССР, а теперь в ПГУ МГБ СССР, — была доложена генералу Питовранову в указанный им срок:

«Совершенно секретно

Экз. единст.

СПРАВКА в отношении Макса:

Григулевич Иосиф Ромуальдович, 1913 года рождения, уроженец буржуазной Литвы, гражданин СССР с 1948 года, член КПСС с 1950 года. Владеет русским, испанским, итальянским, французским, английским, португальским, польским, литовским, турецким и югославским языками.

В 1923 году Макс вступил в комсомол Литвы. В 1930 году за участие в революционной деятельности был исключен из Паневежской гимназии и арестован. Просидел в тюрьме полтора года.

В 1933 Макс назначался секретарем одного из комитетов комсомола Виленского округа. Эти данные о Максе известны с его лично слов. В 1947 году при проверке они были подтверждены заместителем редактора газеты «Тиеса» — органа ЦК КП(б) Литвы — Каросасом, который дал положительную характеристику Максу за время их совместной работы в литовском и польском комсомоле.

В 1933 году в связи с преследованиями полиции Макс при содействии проживавших во Франции богатых земляков, братьев Лопато — Ильи и Абрама — выехал из Вильно в Париж, где в течении 10 месяцев находился на их иждивении и получал ежемесячно 1000–1500 франков на продолжение образования. В действительности же, как об этом сообщает Макс, он вместо учебы в политехнической школе все свое время отдавал революционной работе. В Париже установил связь с поляками, принимал активное участие в легальной организации «Польское попечительство в Париже», работал в редакции польского журнала.

Из Парижа он выехал в Аргентину к своему отцу, эмигрировавшему туда в поисках заработка в 1926 году. В Аргентине Макс установил связь с руководством местной компартии и остался на жительство в Буэнос-Айресе, где был назначен заместителем секретаря МОПРа Аргентины.

В 1935 был арестован вместе с группой в 40 человек, присутствовавших на музыкальном вечере на квартире у некоего доктора Бунге. Через несколько дней все были выпущены на свободу. По объяснению Макса, этот вечер не носил политического характера. Однако арестованным инкриминировалось присутствие на коммунистическом собрании. У всех, в том числе у Макса, были взяты дактилоскопические отпечатки и все были сфотографированы.

После этого руководство КП Аргентины предложило Максу выехать в Бразилию для организации освобождения из тюрьмы Луиса Карлоса Престеса и Родольфо Гиольди (первый — руководитель КП Бразилии, второй — один из руководителей КП Аргентины). Эта поездка Макса, по его словам, не состоялась по техническим причинам: его товарищ, который выехал туда раньше, был выдан полиции и убит.

В 1936 году, после начала испанских событий, Макс самовольно выехал во Францию, где через мобилизационный комитет в Париже был направлен в Валенсию. Генеральным секретарем компартии Испании Хосе Диасом и секретарем компартии Аргентины Кодовильей он был рекомендован советскому посольству в качестве переводчика.

При проверке правдоподобности сообщенных Максом сведений о его работе в Аргентине бывший ИККИ от 18/XI-44 года на наш запрос от 2/XI-44 года сообщил:

«…на Григулевича Иосифа, он же Григулевичус Иозак и Хосе Перес Мартин, 1913 г. р., сведениями не располагаем. Имеются материалы на Ковальского Артура, он же Григулевич Хосе. Ковальский жил в Аргентине более двух лет, имел на руках документ польского попечительства, характеризовавшего и рекомендовавшего его как хорошего и полезного для дела человека…» Европейское бюро МОПРа подтвердило этот отзыв и заверило, что к Ковальскому можно относиться с полным доверием. Это было подтверждено еще и отдельной запиской на французском языке.

Работа Макса в ИККИ и МОПРе была продуктивной. Он обладал политическими способностями, имел большие знания, опыт и дерзновения, поэтому легко пробил себе дорогу и постепенно сумел занять ответственные посты. Принимал участие в узком Секретариате Секции Исполкома Коминтерна.

В письме на имя Благоевой (МОПР) руководитель Секретариата стран Центральной и Южной Америки при Икки А. Торрес сообщает о своей встрече в Мадриде с Ковальским, который намекнул ему о своей работе в советском консульстве, кажется, в отделе контрразведки.

Далее в письме указывается, что Ковальский был членом КП Аргентины и уехал из этой страны без разрешения ЦК партии.

При ознакомлении с имеющимся в ИККИ делом на Ковальского была подготовлена справка, в которой говорилось:

«…Находясь в Испании, Макс в 1936 г. был привлечен к работе резидентурой ИНО НКВД СССР и принимал участие в ряде острых литерных мероприятий. После проведения одного из них Макс в конце 1937 г. был переброшен в СССР…»

За время работы в Испании Макс положительно характеризовался бывшими работниками резидентуры Эйтингоном и Василевским. Так, 3/VІII-46 г. Василевский сообщал:

«…С Максом я познакомился в Мадриде в июне 1937 г. Там я его знал по имени Юзик. Это был молодой человек, около 23–30 лет, брюнет, смуглый, похожий на испанца или на южноамериканца. Он хорошо говорил по-испански и по-русски. По-моему, он знал еще английский и французский языки.

Как он попал в Испанию, мне неизвестно.

Для работы в резидентуре его привлек Швед (Орлов). Юзик очень скоро стал принимать участие во всех активных делах резидентуры и, главным образом, использовался по литерным делам. Он пользовался большим доверием у Шведа, а также его ближайших помощников Лимана[194], Талина[195], Крафта[196] и Пьера[197].

В Мадриде и в Валенсии он жил в доме резидентуры, появлялся открыто с нашими работниками, — все это говорит о том, что он был на правах кадрового работника резидентуры…».

О своей деятельности в Испании Макс сообщает, что в августе или сентябре 1936 года он без разрешения ЦК КП Аргентины действительно самовольно выехал в Испанию через Антверпен и Париж, где через своих старых товарищей он получил направление в Тулузу, оттуда по указанию мобилизационного комитета был направлен в Валенсию в распоряжение политбюро испанской компартии. По указанию Хосе Диаса и Кодовильи был направлен в качестве переводчика к представителю советского посольства Орлову.

Об этом в своей автобиографии Макс сообщает так: «в советском посольстве меня принял товарищ, фамилия которого, как я потом узнал, была Беляев[198]. Он мне устроил продолжительный и обстоятельный допрос: кто я, откуда, как попал в Испанию, почему говорю по-русски и по-испански, кого знаю и т. д. Он записал мои показания и попросил зайти на следующий день. На следующий день он представил меня Орлову, который сказал, что с этого дня я буду жить в советском посольстве, где мне дали комнату и куда я перенес в тот же день свой чемоданчик.

В течение следующей недели я ежедневно прочитывал все испанские газеты и к 10 часам утра передавал Беляеву сводку прессы на русском языке в двух экземплярах. Приблизительно неделю спустя Орлов и Беляев мне сказали, что я поеду в Мадрид в общество товарища Кириллова Николая Николаевича, распоряжения которого я должен выполнять в дальнейшем.

Приблизительно в течение месяца я работал в качестве переводчика, завхоза и шифровальщика при Кириллове. Ежедневно я шифровал отредактированную Кирилловым сводку о положении на фронтах и передавал ее по телефону в Валенсию Беляеву. Через месяц или полтора после этого я был вызван вместе с Кирилловым в Валенсию, где Орлов и Беляев мне сообщили, что в дальнейшем я буду выполнять ряд самостоятельных заданий по работе в Мадриде. В частности, мне было поручено установить личные связи с официальными испанскими органами безопасности, находившимися в Мадриде в руках социалистов и использовать их для наших целей. Кириллов вскоре был заменен Томом, а потом вместо Тома прибыл Паша и еще 5–6 наших кадровых работников, которые занимались подрывной работой, организацией партизанских отрядов, связью с нашими военными советниками, изучением доставленных мной материалов и выработкой директив. Что касается работы с Сигуридад, то она стала проводиться почти целиком через меня.

Вскоре я получил назначение на пост инспектора безопасности по расследованию особо важных антигосударственных дел и на основании этого руководил не только арестами, но и допросами шпионов, пятиколонников и прочих испанских преступников.

Передаю вкратце основные дела, которые прошли при моем непосредственном участии:

1. Ликвидация так называемых «домов», находившихся под опекой финского и перуанского посольства и поимки более 3 тысяч пятиколонников. Ликвидация наиболее опасных элементов.

2. Найден находившийся в тюрьме под чужой фамилией Фернандес Куэста, один из трех наследников Примо де Ривьеры. Куэста был привезен мною из тюрьмы Алкала де Энарес в тюрьму Мозеле в Мадриде, где я его допрашивал в течение трех дней. Потом его забрал у меня приехавший из Валенсии министр внутренних дел республиканской Испании Галярса и выменял его на сына Ларго Кабальера и еще двух или трех социалистов. Куэста стал потом одним из заместителей Франко по фаланге, его министром земледелия и послом в Рио-де-Жанейро.

3. Ликвидация ПОУМа (объединенная рабочая марксистская партия — испанские троцкисты). Правительством Негрина был издан приказ об аресте и поимке главарей ПОУМа, закрытии их газет и партии. Приведение приказа было поручено мадридской бригаде, подчинявшейся мне лично. Получив приказ, я посадил бригаду на автомобили и, приехав в Барселону, занял помещение каталонского департамента безопасности, потребовал две роты надежных солдат и в 24 часа арестовал весь ЦК ПОУМа во главе с Андресом Нином. Всего было посажено в ту ночь человек двести. Руководил этой операцией Леонид.

Андрес Нин был передан под охрану мадридской бригаде, а потом по разработанному руководством плану был ликвидирован. Выполнение этой операции руководилось непосредственно Орловым, рядом с которым я находился безотлучно, как бы в качестве его адъютанта.

4. Кроме этих дел мне пришлось ликвидировать пойманных нами врагов из Валенсии, а также провести ряд других дел по директивам Мадридской резидентуры или по непосредственным указаниям Орлова.

Итоги моей работы в Испании никем никогда не подводились и не обсуждались. Докладов по ним никому не писал. Получаемые директивы, указания и инструкции я выполнял аккуратно, сохраняя соответствующую конспирацию».

…В 1938 году Макс был командирован со специальным заданием в Мексику. В марте 1939 г. был вызван нью-йоркской резидентурой в США, а оттуда в январе 1940 г. отправлен в Москву. После двухдневного пребывания в СССР вновь был послан со специальным заданием в Мексику.

Тов. Судоплатов, руководивший мексиканской операцией из Москвы, и Эйтингон, с которым работал Макс в Мексике, характеризуют его также с положительной стороны.

За работу в Мексике Макс награжден орденом «Красной Звезды».

После окончания работы в Мексике был послан Эйтингоном на Кубу для организации переброски людей, участвовавших в мексиканской операции.

В начале Великой Отечественной войны Макс, находясь уже в Аргентине, получил из Москвы указания, согласно которым он должен был, связавшись с руководством компартий южноамериканских государств, организовать диверсионную работу на судах, перевозивших в Испанию предназначенные для Германии грузы, а также вербовать агентуру для переброски ее в Германию и в другие воюющие против нас страны, собирать сведения разведывательного характера по Южной Америке.

Руководствуясь этими указаниями, Макс через ЦК компартий южноамериканских стран завербовал несколько десятков агентов, совместно с которыми начал проводить многочисленные вербовки из среды коммунистов и лиц, близко стоящих к компартиям, для засылки их в Европу и для диверсионной работы в Южной Америке.

Из донесений Макса следует, что он и его помощники с июня 1941 года до конца 1944 года завербовали в разных государствах Южной Америки около 200 человек. Несколько агентов было послано в страны Европы, где, однако, связь с ними в условиях войны установить не удалось, и их переброска туда оказалась безрезультатной.

В декабре 1944 года стало известно, что переписка Макса шифром и тайнописью с нью-йоркской резидентурой была перехвачена английской и американской контрразведками, которые начали разыскивать Макса.

Руководство работой Макса в тот период осуществлялось путем посылки ему кодированных писем по почте. Вследствие несовершенства такой связи, руководство Максом не было достаточным, и этим во многом могут быть объяснены некоторые ошибки Макса.

В конце 1944 года для проверки работы Макса был командирован в Аргентину работник Центра, сделавший выводы о том, что Макс, несмотря на отдельные недочеты в работе, сотрудничал с нами честно и в перспективе может являться весьма полезным человеком, при условии обеспечения его надлежащим руководством. По тем же заключениям, Макс не был хорошо подготовлен к той роли, которую на него одного возложили в Южной Америке, и он не в силах был разрешить все поставленные перед ним слишком ответственные и сложные задачи.

В результате изучения и анализа работы Макса, из его сети были отобраны лица, не скомпрометированные своей связью с компартией, а сам Макс был переброшен в другую страну.

В январе 1946 года он по костариканскому паспорту вместе с женой Луизой выехал в Бразилию, а ровно через год по нашему вызову нелегально переброшен в СССР.

За время двухгодичного пребывания в Москве Макс и Луиза были достаточно хорошо изучены. Оба являются развитыми как в общекультурном, так и политическом отношении, систематически работали над усвоением трудов классиков марксизма-ленинизма. Макс в 1949 году неоднократно печатался в журнале «Большевик» и в «Литературной газете», причем его статьи в «Большевике» получали высокую оценку.

В Москве с Максом были тщательно проработаны все его ошибки. Преподаватели и руководящие сотрудники Центра, общавшиеся с Максом, отмечали, что он сильно изменился, стал более собранным и глубоким в подходе к оперативным заданиям.

В Центре Максом обстоятельно обсуждались все вопросы, связанные с его предстоящей работой в Италии с нелегальных позиций, пройдена программа занятий по оперативно-техническим предметам.

Весной 1949 года Макс нелегально выезжал в кратковременную командировку в Париж, во время которой самостоятельно обменял в костариканском консульстве свой просроченный заграничный паспорт.

В сентябре 1949 года в связи с принятым решением об использовании Макса и Луизы на нелегальной работе в Италии, они по изготовленным временным иностранным документам были переброшены в Швейцарию, где перешли на свои паспорта и, получив туристские итальянские визы, в конце октября 1949-го выехали в Рим.

Перед Максом была поставлена задача осесть в Италии, создать себе прикрытие, организовать каналы нелегальной связи на Америку и Югославию и проникнуть в круги Ватикана с целью вскрытия его тайной деятельности против стран демократического лагеря.

В Италии Максу удалось оперативно установить связи с консулами южноамериканских государств. С помощью уругвайского консула в Риме он для себя и Луизы получил разрешение на бессрочное проживание в Риме. Весной 1950 года на отпущенные нами для организации прикрытия деньги была создана экспортно-импортная фирма, используя которую он приобрел много связей в итальянских деловых кругах.

В компании с некоторыми дельцами из Коста-Рики и Ватикана Макс организовал в Риме еще одну фирму по продаже кофе в Европу. В результате установления близких отношений с костариканскими государственными деятелями, приезжавшими в Италию, Макс с их помощью получил назначение на пост временного поверенного в делах Коста-Рики в Италии. В связи с назначением Макса на дипломатический пост, правительство Коста-Рики снабдило его всеми необходимыми официальными документами, а также назначило его членом делегации на шестую сессию Генеральной Ассамблеи ООН в Париже. Там он вместе с членом делегации послом Коста-Рики в Никарагуа был приглашён в югославское посольство, где югославы во главе с Карделем высказали пожелания восстановить дипломатические и торговые отношения между Югославией и Коста-Рикой.

Прибывшая в Вену 22 июля 1952 года Луиза в своем отчете сообщила, что Макс получил назначение на пост чрезвычайного и полномочного посланника Коста-Рики в Италии и Ватикане.

Луиза также сообщила, что МИД Коста-Рики принял решение назначить Макса на аналогичную дипломатическую должность в Югославии. Об этом назначении «Макса» с резиденцией в Риме были сообщения в белградской прессе.

Из отчета Луизы видно, что Макс с 1 по 9 июля 1952 года вместе с посланником Гватемалы Косенцо был в Белграде, где они имели беседы с Тито, Ранковичем, Карделем, Велебитом и другими высокопоставленными чиновниками.

Следует отметить, что Макс познакомился также со всеми аккредитованными послами в Югославии из стран Южной Америки.

В период нахождения Макса в Югославии он отмечал особое расположение к нему со стороны испанского посла, который в доверительной беседе признался, что работает на англичан и югославов. Во время отсутствия Макса в Риме он постоянно разыскивал его через своих доверенных лиц в Италии.

Сообщая об этом в Центр, а также о пропаже чемодана в Милане при возвращении из Вены и о проявленном интересе временного поверенного Аргентины к биографическим данным нашего разведчика-нелегала, Макс в осторожной форме высказал предположение о возможной его разработке со стороны контрразведывательных органов Италии или Коста-Рики.

Выводы:

Макс обладает прекрасными данными для разведчика — агентуриста: он симпатичен, экстравагантен, всегда аккуратен и приятно одет, не жаден, умеет вести разговор на любую тему и благодаря своей находчивости и остроумию, знаний анекдотов и смешных, порой выдуманных им самим юмористических историй легко устанавливает с нужными ему людьми контакты и привлекает их к секретному сотрудничеству или использует «втемную». Завербовать в агентурную сеть интересующего его человека для Макса не составляет большой сложности.

По своему составу агентурный аппарат Макса был высококачественен и разнообразен: в нем состояли министры, послы, религиозные и политические деятели, консульские работники и служащие госучреждений. Имея такой высокий уровень агентов по различным направлениям общественно-политической и экономической жизни Макс никогда не пользовался сведениями, почерпнутыми из газет. Он стремился всегда добывать информацию «втемную» или через агентуру.

По сообщению римского резидента Дона, Макс допускал иногда критические высказывания о Советском Союзе. Макс признал это и заявил, что он, конечно, не выпячивает свои просоветские симпатии, но, чтобы завоевать или укрепить доверие окружающих, ему приходится иной раз подыгрывать некоторым антисоветски настроенным дипломатам, бизнесменам и государственным деятелям, с которыми ему постоянно приходится общаться.

Все это свидетельствует о том, что Макс стал опытным разведчиком-агентуристом, игроком большой фарисейской игры коллег-дипломатов и хорошо знакомых ему политических деятелей разных стран. Он делал и делает все возможное во имя того, чтобы обезопасить себя для продолжения разведывательной работы под дипломатической крышей чужого государства, не подвергая при этом опасности и свою агентурную сеть. Уникальность его агентурного аппарата состояла в том, что все его помощники, — за исключением четырех агентов-двурушников из 160 завербованных лично им в тринадцати странах мира, — были надежными, преданными ему людьми. Они работали с Максом честно, с полным взаимопониманием и не за материальное вознаграждение, а по идеологическим соображениям — во имя установления мира и справедливости на Земле, во имя спасения человечества от германского фашизма. Добытые с их помощью и им самим сведения политического характера подтверждают значимость и ценность разведчика-нелегала для нашей страны. Получаемая им из первых уст особой важности политическая информация докладывалась высшему руководству страны, она учитывалась при формировании внешней политики СССР и определяла линию поведения советских дипломатов на международных переговорах. Только перечисление краткого содержания переданной в Центр добытой Максом за последние 15 лет совершенно секретной информации занимает в его рабочих делах 390 страниц.

Работал Макс много и плодотворно. С поставленными задачами всегда успешно справлялся. Центр ценил это и постоянно дорожил огромными возможностями своего нелегала. Чтобы сохранить его на более длительный срок, Центр не случайно принял решение о постепенной разгрузке его от агентурных связей и о запрете заниматься вербовочной работой.

Центр разъяснил ему свою позицию, сообщил, что сознательно идет на этот шаг и на возможное сокращение добываемой им информации. Но Макс не согласился с этим решением, считая, что опасность для него, — чрезвычайного и полномочного посла, пользующегося дипломатическим иммунитетом, — невелика, что его могут, самое большее, лишь выслать из страны. И поэтому он оставил на связи двух агентов. Чтобы не подвергать Макса неоправданному риску, ему по указанию начальника ПГУ 27 января с. г. была направлена шифротелеграмма, в которой повторно поставлен вопрос о незамедлительном прекращении личных встреч и передаче на связь римской резидентуре оставшихся у него на связи агентов Арго и Рико, а также о сокращении частоты передачи развед-материалов в Центр.

О Луизе: к сотрудничеству с советской разведкой привлечена Максом в 1939 году. Она незаменимый для него помощник в разведывательной работе на протяжении последних 14 лет. Благодаря ей он постоянно работал уверенно и активно. Луиза вела обработку и подготовку информации к отправке в Центр, шифровала и дешифровывала поступавшие из Москвы телеграммы, вела архивные и финансовые дела. Но самое главное — она надежный курьер и связник. Луиза лично участвовала в проведении тайниковых операций. Любое дело, за которое она бралась, продумывала до мелочей. По характеру — выдержанная, терпеливая женщина, готовящаяся стать матерью.

В целях проверки и подтверждения прошлой и настоящей деятельности Макса провести следующие мероприятия:

1. Запросить аргентинскую резидентуру о возможности проверки по архивам ЦК КП Аргентины и ЦК МОПР о наличии имеющихся комирматериалов на Макса за период 1934–1936. В частности, надо уточнить, в чем конкретно выражались негативные взгляды Макса, а также подлинные причины его выезда в Испанию.

Выяснить, кто из работников аппарата ЦК КП Аргентины знал его по совместной прежней работе.

2. Проверить Макса по бывшим архивам ИККИ и ЦК МОПР за период с 1933 по 1936 год, в частности провести проверку в период его проживания в Аргентине с 1933 по 1936 и с 1941 по 1945 год.

3. Через бывших работников ИНО ГУГБ НКВД СССР Лимана, Талина, Крафта и Пьера выяснить, действительно ли Макс активно использовался ими в острых чекистских операциях в Испании и насколько он был широко известен испанцам как сотрудник советской разведки.

4. Выяснить, что из себя представляет посланник Аргентины в Италии Фрага, который предложил Максу написать свою автобиографию; уточнить, не является ли он одним и тем же лицом с неким Фрагата, который в 1941 году был использован резидентурой Макса в Аргентине в проведении мероприятий «Д».

5. При очередной встрече с Максом выяснить в чем конкретно выражалась его связь с работником Федерального бюро США — Моисеем Тоффом и его сестрой Тофф Флорой, являвшейся сотрудницей этого бюро. Как Тофф и его сестра знали Макса и через кого он с ними познакомился.

Через возможности наших друзей из органов безопасности стран народной демократии выяснить, насколько правдива информация Макса об испанском дипломате Миньяне и что известно о его поведении и образе мыслей в последние два года.

6. Запросить Макса о всех тревожащих его сигналах и предположениях, которые могут давать основание полагать о том, что он, возможно, попал в поле зрения вражеских спецслужб.

Пом. начальника отдела ПГУ МГБ СССР

подполковник С. Гречищев.

Согласны:

Начальник отдела полковник В. Павлов.

Начальник спецуправления «С» ПГУ МГБ СССР полковник А. Тишков.

1.02. 1953 г.»

Ниже следовала приписка начальника ПГУ МГБ СССР генерала Питовранова:

«Результаты проверочных мероприятий прошу доложить[199].

5.02.53 г.»

* * *

В последний день февраля в римском издательстве вышла в свет первая книга Теодоро Кастро о странах Центральной Америки — о Белизе, Гватемале, Гондурасе, Коста-Рике, Никарагуа, Сальвадоре и Панаме. Все эти страны Теодоро хорошо знал, он посещал их в бытность работы в Бразилии, Чили и при поездке на «свою родину» — в Коста-Рику. Вторую приятную весть принесла ему в тот же день поздним вечером Луиза:

— Я только что расшифровала телеграмму из Москвы. И что ты думаешь в ней?..

— Не знаю.

— Операцию «Стервятник» Центр отменил.

— Слава Богу! Гора свалилась с плеч, — обрадовался Теодоро и, посмотрев на часы, добавил: — У нас сегодня двойной праздник: книга моя вышла и, самое главное, операция отменена! А это считай — жизнь моя теперь вне опасности. Поэтому я приглашаю тебя прямо сейчас в ресторан «Ля Чисперно».

— Нет, Тэд, я не могу, — замотала головой Луиза. — Спасибо за приглашение.

— А что случилось? — удивился Теодоро.

— Во-первых, уже поздно. Во-вторых, я должна закончить к утру начатую работу по кодированию информации для московского разведцентра…

— Что это за информация? Ты можешь мне показать ее?

— Конечно, могу.

Луиза вышла в соседнюю комнату. Через минуту она вернулась с кипой бумаг в руке.

— Спасибо, я должен все это посмотреть, кое-что еще добавить, а потом я помогу тебе кодировать, второго или третьего марта.

…Полученные ранее Теодоро Кастро сведения политического характера представляли интерес для советского МИДа:

«1. По данным югославского дипломата Солдатича, президент Иосип Тито начал понимать необходимость улучшения отношений с Советским Союзом, и он намерен пойти на это, но первый шаг должен сделать, по его мнению, СССР. Тито считает себя оскорбленным Сталиным, Советским правительством и поэтому не станет проявлять инициативы. Солдатич убежден в том, что если Москва первой подаст руку дружбы Белграду, то проблем с заключением соглашения между двумя странами о взаимовыгодном политическом и экономическом сотрудничестве не будет.

2. В американском посольстве в Риме под непосредственным наблюдением нового посла Клэр Люс создан специальный отдел, предназначенный для контроля политических настроений итальянских рабочих. Профсоюзы Италии выступили с протестом и осудили это вмешательство иностранной державы во внутреннюю жизнь итальянских предприятий, осуществляемое путем откровенной слежки за рабочими. Что же касается итальянского правительства, то оно приветствовало действия американского посольства.

3. Папа Пий XII выступил с речью, ничуть не отличавшейся от обычного выступления самого заправского политического деятеля. Папа призывал католиков «выйти из оцепенения» и «сделать новые решающие шаги», чтобы «до основания переделать весь мир». «Миллионы людей, — сказал Пий XII, — требуют перемены курса и смотрят на церковь как на единственного и верного рулевого». За этим последовали выступления в печати лидеров организаций «Католического действия».

Не ограничиваясь словесными призывами к католикам, церковные власти предприняли практические шаги. По поручению церковной иерархии, кардиналы Джедда и Ломбарди, заручившись поддержкой ХДП, вступили в контакт с монархистами и неофашистами. Результатом этой сделки явилась «Операция Стурцо» — выдвижение на выборы в римский муниципалитет единого «гражданского списка». В него наряду с кандидатами четырех правительственных партий внесены имена монархистов и неофашистов.

Это было предпринято ради того, чтобы Рим — «центр христианства» — не оказался в руках коммунистов и не сделался «отделением Москвы и покорным рабом Кремля».

Однако «Операция Стурцо» потерпела провал. В основном из-за разоблачений демократической печати, а также по причине «чрезмерных условий», выдвинутых неофашистами, которые потребовали от Стурцо и Джедда включения в список фашистских лидеров, бывшего маршала фашистского режима Грациани и секретаря Итальянского социального движения Турати.

4. США и западно-капиталистические страны вновь бряцают оружием и взывают к агрессии против СССР. Ватикан же отходит в тень, на задний план. Но как только появляется проблеск возможного соглашения или хотя бы «нормализации» отношений между нами и Западом, Ватикан взбудораживается, начинает мобилизацию всех черносотенных сил на срыв этих переговоров. Не успела отзвучать бермудская декларация, как папа Пий XII провозгласил 1954 год марьянским, то есть посвященным культу Девы Марии, и во всеуслышание призвал католический мир бороться «до последней капли крови» за веру, но против большевизма, атеизма и коммунизма. Этот новый крестовый поход против СССР указывает лишний раз на ту роль, которую играет Ватикан в международной политике. Чем мы можем на это ответить?

В настоящее время католические партии, являясь составной частью и основной политической опорой в некоторых странах Западной Европы, переживают характерный для капиталистического мира процесс разложения. От католицизма отошел известный испанский иезуит Луис Падрос, а один из вождей иезуитского ордена монсеньор Абгиеро Тонда переметнулся в компартию Италии. Вместе с прогрессивными профсоюзами в последних стачках на Апеннинах приняли участие католические профсоюзы во главе с Пасторе. Естественно, это вызвало бурю протестов со стороны фашистского крыла клерикального лагеря. Есть десятки других примеров, которые замалчиваются или извращаются реакционной печатью, но которые не могут скрыть глубокого процесса разложения, наблюдаемого в этом лагере. Можем ли мы «помочь» ускорить этот процесс?

Совершенно очевидно, что, содействуя разложению и распаду клерикального лагеря, оказывая всяческую поддержку фрондистским левым, демократическим или просто раскольническим течениям, содействуя образованию автономных, автокефальных церквей, вызывая всевозможные диспуты, склоки, интриги в церковной среде, мы тем самым можем ускорять общий распад капиталистической государственности и ослаблять американские позиции в Западной Европе. Следует также иметь в виду, что сегодня между СССР и американским империализмом стоят в Европе клерикальные правительства, одной из основных опор которых является католическая церковь и Ватикан.

Поэтому я считаю, что назрел момент, когда следует уделить особое внимание этому вопросу и заняться выяснением всех тех возможностей, которые имеют как у нас, так и в странах народной демократии, в частности в Венгрии, ГДР, Польше и Чехословакии.

5. В Югославии изменилась конституция и в соответствии с ее новыми положениями состоялись выборы. Президентом страны избран Иосип Броз Тито. Учитывая это обстоятельство, МИД ФНРЮ[200] известил дипломатические представительства о замене верительных грамот. Для послов стран Латинской Америки вручение грамот назначено на 28 апреля с. г.

Учитывая это, прошу санкции на поездку в Белград 25 апреля. Разрешение МИДа Коста-Рики мною получено. Прошу также обусловить встречу в Риме вашему курьеру 10 или 11 мая для передачи ему Луизой «тяжелой почты» и отчета о предстоящей моей командировке в Белград».

В шестой пункт Теодоро дописал:

«В связи с отменой операции «Стервятник» в отношении «Нерона» прошу сообщить, как вы поступите с «прощальным письмом» к Луизе. Хранить его в архиве нецелесообразно.

Макс.

28.02.53 г.»

Отправив эти сведения в Москву в зашифрованном виде, утром 6 марта Теодоро и Луиза из сообщений итальянского радио узнали о смерти Сталина. «Наконец-то мир избавился от демона — вождя всех народов и времен, от злого гения, который много лет властвовал над огромной страной и ее народами», — подумал Теодоро. Потом, когда по телевидению показали, как миллионы людей во всем мире скорбели, а некоторые даже плакали, Теодоро понял, что Сталин — неоднозначная личность, что вне всякого сомнения была его вина в массовых репрессиях и в необоснованных гонениях на соратников по большевистской партии, на выдающихся ученых и военоначальников перед Великой Отечественной войной, но вместе с тем на его счету ответственные и успешные переговоры в Тегеране, Ялте и Потсдаме, где он проявил себя как незаурядный политик. Благодаря Сталину была создана и укрепилась антигитлеровская коалиция — СССР, Великобритания, США. Сталин перед войной, как писал бывший американский посол Гарриман, был «лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров». В годы войны подавляющее большинство советских людей верило в Сталина, и потому в СССР больше чем в какой-либо другой стране, оплакивали теперь вождя…

Раздваиваясь в оценках деятельности человека, определявшего судьбу огромного государства и судьбы его народов, Теодоро начал осознавать, что смерть Сталина — это все же непоправимое несчастье. «Что будет теперь с Советским Союзом?.. Сохранится ли социалистическая система в СССР и в странах народной демократии?.. Кто придет к рулю власти после его смерти? Что будет с нами?» — эти и другие вопросы не давали Теодоро и Луизе покоя, они искали на них ответы и не находили их…

После смерти Сталина было принято решение об объединении МГБ и МВД в единое Министерство внутренних дел СССР. Его возглавил опять Лаврентий Берия. На основные руководящие посты он расставил снова своих людей. Разведка стала называться Вторым главным управлением, начальником которого был назначен генерал-лейтенант Василий Рясной. Первой информацией, которая поступила из-за рубежа на имя нового начальника разведцентра, оказалась информация Макса о готовности президента Югославии Тито установить дружественные отношения с СССР, о наметившемся процессе разложения в католицизме, об «Операции Стурцо» и другие разведывательные данные.

Ознакомившись с ее содержанием, генерал Рясной наложил резолюцию:

«тов. А. В. Тишкову

1. На основании данных «М», прошу подготовитъ информацию по Ватикану и Югославии для доклада т. Н. С. Хрущеву, Г. М. Маленкову, Л. П. Берии и В. М. Молотову.

2. Срочно решить вопрос о направлении курьера в Рим.

3. Письмо «М» к жене приобщить в его личное дело.

Подпись.

12.03.53.»

Чуть ниже следовала резолюция начальника нелегальной разведки:

«т. В. Г. Павлову

1. Встречу с Луизой проведет Рита[201], она должна убедить «Л.», что ей целесообразнее остаться в Риме и зарегистрировать рождение ребенка там.

2. Прошу лично Вас проанализировать все материалы, касающиеся положения «М.» за границей, начиная с Испании и до настоящего времени. Главная цель этого анализа — установить, просматривается или нет возможность противника подозревать его в принадлежности к советской разведке. Срок: до 15.04.53 г.

3. Попросите «М.», чтобы он сам проанализировал свое положение и объективно оценил, что могло и может давать основания для подозрений в том, что он мог попасть в поле зрения противника.

4. Изучить возможности «М.» в оказании помощи по выводу нелегала Боевого[202] в Югославию, который будет включен в состав его нелегальной резидентуры;

5. Сообщите «М.», что Арго и Рико необходимо законсервировать, обусловив им новые способы связи на особый период для легальной резидентуры в Риме;

6. В связи с предстоящим днем рождения «М.» — его 40-летием прошу доложить предложения о поощрении его за достигнутые успехи в работе.

А. Тишков

14.04.53 г.»

Указание Центра объективно оценить свое положение и возможность попадания в поле зрения спецслужб Григулевич воспринял как заботу Москвы о его безопасности и потому оперативно сообщил о себе:

«О том, что я мог попасть в поле зрения вражеских контрразведок, мне говорить сложно, но я буду предельно объективен:

1. Мои частые поездки в Белград и моя тесная связь с югославским посольством, частые визиты ко мне нового посла в Риме Грегорича, политического советника Солдатича (он же руководитель югославской разведки в Италии) и торгпреда Сайчича нс могли не вызвать внимания итальянской контрразведки. Хотя я никакой слежки за собой не заметил, но в последние месяцы мой телефон работает с изъянами, и у меня складывается впечатление, что он на «прослушке».

2. Более десяти моих поездок и моей жены в Вену тоже не могли не броситься в глаза, кому следует. В самой Вене у меня было свыше тридцати явок на улицах с нашими представителями. У Луизы их было на десять меньше. Полагаю, что одна, а может быть, и несколько наших встреч были все-таки зафиксированы.

3. Мое неоднократное пребывание в Белграде, встречи с Тито и другими югославскими верховодами не должны были остаться без внимания местных спецслужб. Я уже сообщал, что испанский посланник Миньяна в одном из своих писем настойчиво просил мою автобиографию для передачи ее каким-то «важным» коллегам. Сам Миньяна, который работает, по его собственному признанию, на югославскую, английскую и американскую разведки, не отставал от меня в Белграде ни на шаг, потом приезжал ко мне в Рим. В мою предпоследнюю поездку в Вену я обманул его и сказал, что вскоре поеду в Цюрих. И что вы думаете? Он искал меня в Цюрихе по всем отелям. Недели две тому назад Миньяна захотел приехать в Рим, чтобы навестить меня, но удалось отговорить его.

4. Как я уже сообщал, аргентинское посольство, а полмесяца назад и голландское тоже запросили мою биографию. Бывший посол Голландии в Белграде Дози ушел в отставку, и теперь он работает в качестве генконсула в Неаполе. По словам Миньяны, Десси, как и он, является агентом Интеллидженс-сервис и, когда я был в Белграде, то, действительно, он сильно интересовался мной.

5. Анита Каллони работала секретаршей у профессора Туччи, бывшего генконсула Коста-Рики в Риме. Он оказался потом прохвостом, и я прогнал его с этого поста. Каллони я знаю несколько лет. Это красивая, изящная девушка, 28 лет, говорит на нескольких языках. Как-то месяцев пять тому назад она позвонила мне и попросила аудиенцию. Я принял ее. Она рассказала, что бросила работать у Туччи, что он такой-сякой и просит порекомендовать ее на какую-нибудь работу. Пообещал ей помочь, потом на машине отвез ее. По дороге она завела разговор о политике, начала высказывать левые взгляды, ругать американцев, восторженно отзываться о судимых атомных агентах советской разведки Розенбергах. После этого она несколько раз появлялась в моем офисе, просилась на работу секретаршей, говорила, что готова работать хоть за доллар в месяц. Заигрывала со мной, потом призналась, что у нее есть любовник — советник американского посольства, что оказалось правдой. Ее поведение мне показалось подозрительным, и я хотел разгадать, куда она клонит. Однажды она позвонила мне по телефону, изменив свой голос. Я сделал вид, что не узнал ее. И тут она говорит, что ей нужно срочно встретиться, что будет ждать меня на углу улицы Виале Боргезе через полчаса. Когда я спросил, кто говорит, она ответила, что это Баранова. Услышав русскую фамилию, я насторожился.

Спрашиваю: «Какая-такая Баранова? Я не знаю вас, вы, наверное, ошиблись». Она перешла на естественный тон: «Вы меня знаете, я та, которая работала секретаршей у профессора». Я сообразил, что это она, Каллони, и, не выдавая никакого подозрения и беспокойства, сказал, что у меня сейчас времени нет, когда освобожусь, то позвоню ей. Прекращать игру было опасно, и я решил продолжать ее. На следующий день звоню и встречаюсь с ней в центре города. Снова спрашиваю ее: «Почему вы вчера назвались такой фамилией?» Она ответила: «Хотела срочно посоветоваться. Чтобы ваша жена не подумала ничего плохого и не приревновала бы вас ко мне, я изменила голос и назвала первую попавшуюся в голову фамилию». Но почему именно русскую? Расспрашивать ее об этом я не стал. Говорю:

«Что же такое срочное возникло у вас?» Она ответила, что доверяет мне и потому просит моего совета. «Мне, — сказала она, — предложили в итальянском МИДе работу за границей, причем в Москве. Как мне поступить? Ехать или не ехать туда?» «Ну что же, — говорю, — места невеселые, я бы туда не поехал, но если нет другого выхода, то соглашайтесь». Потом она заявила, что ей предложили Гонконг, а через некоторое время назвала Испанию, США и Швейцарию. Что родители не согласились ее отпускать, и она отказалась от службы в МИДе.

Но я-то знал, что итальянский МИД принимает на работу только по контракту, а не по простой рекомендации, как она уверяла. После этого она мне больше не звонила и больше я не видел ее.

Думаю, что это была грубая подстава, связанная с разработкой вашего покорного слуги.

Не могу сказать, что мое положение безнадежное. Меня успокаивает тот факт, что, несмотря на все мои подозрения, никакой слежки по сей день я за собой не замечаю. В Югославии все двери открыты передо мной. В Италии мои отношения с МИДом более, чем отличные. Мидовские чиновники настолько любезны со мной, что, по словам мексиканского посла в Риме генерала Охеда, я, по всей вероятности, состою на службе у итальянцев.

Но разве это все может служить гарантией того, что вражеские разведки еще не раскусили меня? Возможно, они ожидают удобного момента, чтобы скомпрометировать меня.

Беспокоит только одно: если я провалюсь ни за что ни про что, а некоторые шансы для этого теперь есть, то мне наверняка припаяют здесь и испанские дела, и мексиканские, и аргентинские, и югославские и бог знает какие еще! Поэтому, если Центр найдет нужным и полезным послать нас на работу куда-то еще, в любую другую страну, то знайте: наши чемоданы всегда упакованы, и мы готовы в любой момент и на любых условиях выехать куда угодно.

Макс.

8 апреля 1953 года».

Из аналитической справки, подготовленной неделей позже полковником Павловым по материалам личного и рабочих дел Макса, просматривалось следующее:

«Положение Макса за границей в настоящее время выглядит достаточно прочным, однако следует учитывать постоянную возможность его разоблачения, поскольку:

1) Возможно опознание Макса лицами, знавшими его по периоду гражданской войны в Испании, когда он был не только «буэно милисиано»[203] Пятого полка, но и сотрудником нашей резидентуры в Испании. В числе лиц, которые могли его знать, много участников интернациональных бригад из числа югославов, итальянцев и других. Среди них есть и предатели, проживающие в Италии. Причем Макс не может знать всех, кто знаком с ним и помнит его, и поэтому не сможет своевременно предпринять соответствующих мер предосторожности в случае реальной опасности.

2) Возможно опознание его по газетным и журнальным фотоснимкам, в том числе американцами, которые разыскивали его в 1942–1945 годах как советского разведчика.

3) Легендированное происхождение Макса по Коста-Рике слабо закреплено, и потому тщательная проверка его со стороны костариканских органов безопасности может тоже привести к неожиданным последствиям.

4) Продолжается по-прежнему оставаться угроза разоблачения Макса выехавшим из Италии послом Польши Жаном Друто, который хорошо знал его по совместной революционной деятельности в Вильнюсе. Следует также учитывать и еще одно обстоятельство: недавно из Мексики в Рим для работы в посольстве прибыла некая «Пальма», которая может вспомнить жену Макса — «Пальма» была учительницей Луизы в Мехико.

5) Не исключена возможность угрозы разоблачения советского разведчика и со стороны бывшего секретаря ЦК КП Аргентины Хосе Реаля, который был исключен из аргентинской компартии. Макс постоянно контактировал с ним и получал от него большое количество наводок на лиц, пригодных для вербовок и выполнения разовых заданий. Многие из них впоследствии были завербованы Максом.

6) Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что Макса как советского разведчика знает вербовавший его в Испании в 1937 году резидент А. М. Орлов («Швед»)[204], проживающий ныне в США как изменник Родины.

Начальник 13-го отдела 2-го Главного управления МВД СССР полковник В. Г. Павлов 15 апреля 1953 года.

Печатал подполковник С. Д. Гречищев».

Оба документа, подготовленные Максом и Павловым, были одновременно доложены начальнику разведки генерал-лейтенанту Рясному. Василий Степанович никогда не работал в разведке, и потому его посетили мысли о необходимости отзыва супружеской пары нелегалов из Италии. Но прежде чем решиться на этот шаг и написать соответствующую резолюцию, он пригласил начальника нелегальной разведки Тишкова для обсуждения этого вопроса.

Когда Тишков вошел в кабинет, Рясной набросился на него:

— Почему Павлов, изложив в своей справке тревожные сигналы в отношении Макса, не сделал никаких выводов?

Тишков побагровел. На его строгом, нахмуренном лице с глубокой складкой на лбу заиграли желваки.

— А каким они должны быть?.. Все правильные выводы были сделаны раньше и доложены вашему предшественнику Питовранову. Месяц назад мы предупредили Макса о наших опасениях и подсказали ему, как вести себя и от чего он должен отказаться в своей работе…

Генерал-лейтенант Рясной от злости покраснел.

— Меня удивляет ваша самоуспокоенность, Арсений Васильевич! — рявкнул он. — И это при том, что Павлов в справке пишет, что нам следует учитывать возможность его разоблачения. А теперь послушайте, что сообщает о себе Макс… — Генерал взял со стола лежавший перед ним документ и начал читать: — «Если я провалюсь ни за что ни про что, а некоторые шансы для этого у меня теперь есть, то мне припаяют здесь» то-то и то-то. Разве это не тревожит вас?

Интеллигентный и, несмотря на свою строгую внешность, доброжелательный и лиричный Тишков обижаться на генеральскую вспыльчивость не стал: он понимал, что выкрик Рясного был вызван горячим желанием уберечь ценного разведчика от возможного провала.

— Я не понимаю одного, Василий Степанович… Он что у нас… расшифровался? Или обнаружил за собой слежку? А если даже и почувствовал слежку, то это еще не значит, что он попал на крючок контрразведки… А то, что пишет Павлов, что нам следует учитывать возможность его разоблачения, так об этом мы говорим каждому разведчику, выезжающему в загранкомандировку. Оснований подозревать Макса в причастности к советской разведке у противника не должно быть. Ну кому взбредет в голову подозревать человека, который около пятнадцати раз в течение четырех лет встречался с Папой Римским и был принят им на специальной аудиенции, что считается особой честью на Западе! Я уже не говорю о том, что у Макса установились хорошие отношения со многими кардиналами Ватикана и с высшим руководством Италии и «своей» страны. Устойчивые дружеские отношения сложились у него с послом США Элсуортом Банкером, недавно покинувшим Рим, и со сменившей его на этом посту Клер Люс. И только поэтому в дипломатической среде латиноамериканские коллеги Макса до сего времени считают его человеком США и Ватикана. А советский посол в Риме Костылев дошел до того, что стал открыто называть его реакционером и противником Советского Союза. Ну как можно после этого подозревать его в разведывательной деятельности? Если противник и проявляет к нему повышенный интерес, то только в вербовочных целях. Это мое мнение.

И пусть он работает, как работал. Не надо ему мешать. Со своей исключительно сильной интуицией он сам почувствует действительную опасность, вот тогда мы и будем что-то предпринимать, — заключил Тишков тоном, показывающим, что с его мнением надо тоже считаться.

Генерал Рясной, едва удерживаясь от резких выражений из-за несговорчивости Тишкова, с запинкой произнес:

— А зачем же ждать… пока петух клюнет?

Чувствуя, что какая-то незавершенность в их разговоре остается, Тишков тихо спросил:

— А вы, Василий Степанович, к какому решению пришли, когда прочитали справку Павлова и сообщение самого Макса?

В кабинете воцарилась мертвая тишина. Словно не уловив смысла сказанного начальником нелегальной разведки, генерал задумчиво посмотрел на него, потом ответил:

— Мое мнение и мнение Короткова позволяет нам сделать вывод, что Макса надо отзывать из Италии.

— Теперь мне понятно, откуда дует ветер, — тихо, словно для самого себя, промолвил Тишков.

— О чем вы?.. О каком ветре говорите? — вспылил опять Рясной.

— О холодном, разумеется. Теперь мне понятно, с чьей стороны он дует.

— Что вы все какими-то аллегориями выражаетесь?!

— Да нет, Василий Степанович, это не аллегория, это мое удивление в том, что вы почему-то легко согласились с мнением Короткова. Я считаю, это неправильно.

Рясной слегка побагровел. Потом, махнув рукой, проворчал:

— Ладно, пусть Макс пока работает… А там посмотрим, куда задует ветер…

Но «смотреть» генералу Рясному не пришлось: через две недели его как любимца бывшего министра Игнатьева, вместе с ним состряпавшего отвергнутую Сталиным операцию «Стервятник» по ликвидации президента Югославии, отстранили от должности начальника внешней разведки. Вместо него Берия назначил исполняющим обязанности Александра Короткова.

Глава 13. Лихая судьба нелегала

Теодоро опасался, что после собственных признаний в том, что он мог попасть в поле зрения вражеских спецслужб, его могут теперь откомандировать в Советский Союз. Но все обошлось: Центр поздравил его с сорокалетием и наградил ценным подарком. Вдохновленный непрекращающейся заботой Москвы о его безопасности, он, несмотря на то что вынужден был по указанию руководства внешней разведки отказаться от работы с агентурой, продолжал регулярно, один раз в месяц, направлять документальные сведения политического характера. Теодоро получал их не только из первых уст дипломатов, но и от высоких должностных лиц итальянского правительства и Ватикана.

Высокую оценку в Центре получил его отчет о поездке в Югославию.

Из донесения Теодоро Кастро:

«…26 апреля я выехал на машине в Белград, прихватив с собой мешок высшего качества кофе для президента Югославии. Остановился в отеле «Мажестик». На другой день меня как дуайена приняли руководители протокольного отдела югославского МИДа Маринович и Смолядка. Получив от них инструкцию о процедуре представления верительных грамот, я посетил в отеле временного поверенного в делах Мексики Хорхе де ля Вега и поверенного в делах Аргентины Ферро. Вечером по приглашению японского посла я побывал на приеме, где мне удалось встретиться и переговорить в неофициальной обстановке с приглашенными руководителями Югославии Джиласом, Моше Пьядом и Ранковичем.

На другой день после вручения верительных грамот в ресторане отеля «Мажестик» был устроен торжественный обед, на котором присутствовал и президент Югославии Тито. Он был в прекрасном настроении, много шутил, пил сливовицу, хвалился, что в стране ожидается по прогнозам хороший урожай всех сельскохозяйственных культур и что часть урожая югославы готовы продать другим государствам. Зацепившись за это предложение, я попросил Смолядку организовать мне личную встречу с Тито в пределах четверти часа. Через десять минут Смолядка сообщил, что президент готов принять меня на следующий день в 11 часов в Белом Дворце.

Ровно в одиннадцать я, Смолядка и личный фотограф Тито вошли в кабинет президента. Вместе мы сфотографировались, а затем началась моя беседа с руководителем балканского государства.

Тито поблагодарил меня за мешок кофе «с моей плантации», который я подарил ему накануне. Я в свою очередь тоже выразил благодарность за радушный прием, который мне оказывали в предыдущие поездки югославские власти, наговорил ему кучу всяких любезностей. Говорили по-английски. Он говорил на этом языке медленно и плохо и часто переходил на сербский — переводил Смолядка.

Затем стали задавать друг другу вопросы. В основном были затронуты следующие темы: последствия смерти Сталина, положение Италии, Триестская проблема и положение в Латинской Америке.

На мой вопрос, как повлияет смерть Сталина на положение Советского Союза и на его политику по отношению к Югославии, Тито ответил следующее: «Смерть Сталина пришла вовремя, потому что его послевоенная внешняя и внутренняя политика завела СССР в тупик и привела страну к полной изоляции. Такая политика грозила крахом Советскому Союзу. После смерти Сталина не следует ожидать больших перемен, только в тактическом смысле эта политика может измениться».

Далее он заметил, что в ближайшее время разгорится острая борьба за власть между двумя «Б» — Берией и Булганиным. Эта борьба может привести даже к кровопролитию.

О Маленкове он выразился так: «Это очень сильная личность, он не сможет превратиться в Сталина и должен будет в конце концов уступить или Берии, или Булганину, в распоряжении которых находятся вооруженные силы. После смерти Сталина нападки на Югославию заметно уменьшатся, но страны-сателлиты продолжат клевету, обвиняя меня в том, что я — агент империалистов, предатель, палач и т. п.» Несколько раз он повторил это с кривой улыбкой: «Вообразите, я — предатель, я — шпион! Но я хочу только одного — жить в мире со всеми, даже с Советским Союзом, и пусть нас оставят в покое. Советскому правительству можно верить только на основе его дел, а не его словесных утверждений. Поживем, увидим!»

После этого Тито задал мне вопросы: каковы мои впечатления о политическом положении в Италии, какими будут результаты выборов в Риме, можно ли прийти к соглашению с итальянским правительством по поводу Триеста после выборов?

Политическое положение в Италии я обрисовал ему в юмористических тонах. Сказал, что де Гаспери находится в полном подчинении у Ватикана, который, в свою очередь, ненавидит «новую, свободную, прогрессивную» Югославию. Тито, мол, для Ватикана опаснее Сталина. Против урегулирования отношений с Югославией выступают итальянское правительство, Ватикан, монархисты, фашисты и социалисты, одним словом, все, кому не лень. Пока Югославия будет искать и добиваться согласия с Италией, будет идти на уступки, у нее мало шансов договориться. Италия понимает только язык силы и угрозы. Если христианские демократы одержат победу и сформируют свое правительство, у Югославии будет меньше шансов договориться с Италией. Тем более что итальянцы считают, что Югославия — это слабая, отсталая страна, что ее положение тяжелое из-за конфликта с Советским Союзом, поэтому время работает на них, и что рано или поздно они скомбинируют так, что навсегда останутся с Триестом.

Однако, если Югославия возьмет курс на твердую политику, итальянцы пойдут на уступки, и тогда можно будет заключить соглашение на основе компромисса. Для Запада Югославия — большая сила, в то время как Италия с военной точки зрения — пока пустое место.

По лицу Тито видно было, что мои похвалы по адресу Югославии и мое «пренебрежение» по отношению к Италии пришлись ему по душе. После получасовой беседы я поднялся, чтобы распрощаться, но Тито попросил, чтобы я остался. Я еще два раза поднимался чтобы уйти, но Тито просил повременить. Как потом заявил Велебит, которого я встретил на параде 1 Мая, Тито сказал ему, что от меня он услышал впервые глубокий и правильный анализ положения дел в Италии и в итало-югославских отношениях.

«Да, вы, по-видимому, нравы, — признался Тито. — Наша политика по отношению к Италии, проводимая до сих пор, не дала результатов».

Я спросил его, в чем заключается точка зрения Югославии по Триестскому вопросу и на какой основе Югославия согласилась бы прийти к соглашению с Италией. Тито ответил следующее: «Мы хотим прийти к прочному соглашению с Италией и готовы на уступки при одном условии, если зона «Б» в основном останется у нас и нам будут обеспечены права пользования Триестом наравне с Италией. Мы десятки раз предлагали Италии официально и неофициально различные комбинации на этой основе, но итальянское правительство каждый раз отклоняло наши предложения. В их руках есть сильный козырь — правительственная декларация 1948 года. Они надеются с ее помощью и путем шантажа убедить союзников поддержать их требования в ущерб Югославии, продолжая тем самым старую империалистическую политику фашистской Италии».

Когда речь зашла о Латинской Америке, я долго рассказывал ему разные небылицы о прошлом Латинской Америки, о латиноамериканской политике, обычаях и т. п.

Потом вопрос зашел об экономических отношениях между Коста-Рикой и Югославией, о возможности подписания нового торгового договора. Тито сказал, что даст указания, чтобы в этом отношении мне было оказано всяческое содействие. Спросив, нет ли у меня каких-либо просьб, он пожелал мне приятно провести время в Белграде, и мы простились.

Смолядка остался у президента, а я покинул Белый Дворец.

Вечером того же дня Смолядка сообщил, что я произвел хорошее впечатление на Тито и что он просил передать мне приглашение приехать к нему летом на остров Бриони и погостить там несколько дней.

О Триестском кризисе.

Считаю уместным доложить следующую информацию по этому вопросу.

На следующий день после визита к Тито меня навестил итальянский посланник в Белграде маркиз Вини Аркирафи. Цель его визита — выудить у меня что-нибудь о моем разговоре с Тито. Пришлось быть очень умеренным в своих высказываниях. Сказал ему, что Тито миролюбиво настроен по отношению к Италии, я, в свою очередь, спросил: на каких условиях Италия готова разрешить Триестский вопрос. Аркирафи — острая лиса — разразился потоком заверений о доброй воле Италии разрешить этот вопрос на основе плебисцита или на основе этнического деления. Когда я заметил, что Югославия не будет против этнического принципа, он пояснил, что если разделить Триест поперек, то большая часть города попадает в руки Югославии. Итальянская же точка более экатативна, она основана на делении вдоль, т. е. верхняя часть зоны, — крестьянский хинтерланд, — пришлась бы Югославии, а нижняя зона, все порты — итальянцам.

По возращении в Италию я рассказал о разговоре с Тито графу Цоппи — постоянному секретарю итальянского МИДа и графу Дель Бальсо — директору политуправления МИДа. Сообщил им, что Тито настроен очень воинственно против Италии и что он, опираясь на поддержку англичан, будет требовать зону «А».

Дель Бальсо возмутился и сказал, что Тито — обнаглевший тип и что виной всему примиренческая политика де Гаспери. «У нас фактически нет министерства иностранных дел, — сказал он. — Де Гаспери занят всем, чем попало, и совершенно не руководит этим министерством».

Следует заметить, что директор института международного сотрудничества профессор Силлани, тесно связанный с графом Цоппи, в самый разгар Триестского кризиса сообщил мне: «Италии невыгодно чрезмерно обострять отношения с Тито. Он нам полезен не меньше, чем союзникам. Если Тито вдруг свергнут или убьют, то, по всей вероятности, произойдет одно из двух: или в Югославии придут к власти коминформисты, или Югославия распадется на отдельные куски, которыми завладеют соседние, в том числе коминформские страны».

Оценка событий в Советском Союзе югославскими дипломатами.

Со слов советника Далибора Солдатича: «Маленков начал менять сталинскую политику, которая завела Советский Союз в тупик. Во что выльется политика Маленкова, пока что рано предсказывать. Несомненно одно: его положение, благодаря победе над Берией и союзу с армией Булганина, сильно укрепилось. Имя Сталина начали замалчивать и преуменьшать его заслуги».

Словом, все эти события показывают, что Тито в своей критике сталинской политики был на 100 процентов прав. Изменения в советской политике находят свое отражение и в настроениях руководства западных партий. Например, в Италии ди Витторио открыто заявил, что Сталин, заслуги которого несомненно велики, в последний период наделал ряд грубых ошибок, которые следует исправить, что и делает Маленков. Социалист Пьетро Ненни говорит, что Советский Союз должен пересмотреть всю свою внешнюю политику и взять твердый курс на сотрудничество с Западом.

Однако анализ посла Югославии в Италии Грегорича несколько отличается от мнения Солдатича. Грегорич считает, что Берия через органы разведки и контрразведки знал лучше, чем Маленков, действительное положение вещей в Советском Союзе и за границей, и если бы Берия победил, то не исключено, что он взял бы еще более смелый курс на ликвидацию сталинского наследства.

Макс.

14 мая 1953 г.»

* * *

Информация разведчика-нелегала о состоявшейся беседе с югославским президентом и предполагаемых вариантах разрешения Триестского кризиса была доложена всем членам Президиума ЦК КПСС. А вот вторичное для Центра напоминание Теодоро о том, что у него возникли некоторые опасения за свою дальнейшую судьбу, послужило поводом для серьезного обсуждения этого вопроса исполняющим обязанности начальника внешней разведки Александром Коротковым и руководителем Управления «С» Арсением Тишковым.

Коротков, ознакомившись с последними донесениями Макса, в том числе и с его предположениями о том, что он, возможно, попал в поле зрения вражеских контрразведок, а также с выводами Павлова по этому вопросу, высказал, как и генерал Рясной, мнение о том, что Луизу и Макса надо все же отзывать в Москву.

— Мы должны сделать все возможное, — подчеркнул он, — чтобы они могли в будущем вернуться к своим легендам и «железным» документам. Учитывая, что Лаврений Павлович после смерти Сталина настаивает на установлении с Тито дружеских отношений и что Макс свою главную оперативную задачу по Югославии, будем считать, выполнил, надо его и Луизу возвращать домой. А вот как организовать их отъезд из Италии, давайте будем думать вместе. Надо подключить к обсуждению этого вопроса и Павлова, и Гречищева, и Ширяева… И Тринева с Тепляшиным тоже. Мы должны решить главную задачу — не допустить расшифровки их сотрудничества с советской разведкой…

Несогласный с таким решением Тишков молчал до тех пор, пока его не спросил Коротков:

— Вы что… по-прежнему не разделяете мою точку зрения?

— Нет, не разделяю, Александр Михайлович, — отозвался Тишков. — За все годы сотрудничества с нами Макс ни разу не был на грани провала. В Италии он тоже не допустил ни одной ошибки или какой-либо оплошности. А то, что он в последние два месяца занервничал и высказывает опасения в связи с возможно начавшейся его проверкой, это еще ни о чем не говорит. Возможно подошла очередь его проверки — только и всего. Вы же прекрасно знаете, что спецслужбы всех стран, как и нашей, проверяют поочередно всех аккредитованных дипломатов. Макс же сам признает, что положение его пока не безнадежное, что никакой слежки за собой он не замечал. А если мы сорвем его сейчас с места, — это даст противнику основание считать, что Теодоро Кастро, возможно, был советским разведчиком, что он почувствовал неладное и потому исчез из страны. Вот тогда мы окончательно поставим крест на всей его последующей разведывательной деятельности в какой бы то ни было стране. А ставить на нем крест еще рано. Ему всего сорок лет, человек в расцвете сил, набрался мудрости и опыта. Да и Лаврентий Павлович Берия всегда высоко ценил его. Не думаю, что он даст его в обиду.

Коротков, опустив голову, задумался, потом, подняв нахмуренный взгляд на Тишкова, твердо произнес:

— Все равно, я считаю, мы должны думать об их выводе из Италии. Рано или поздно нам придется этим заниматься. Вывод их я предлагаю осуществить через Швейцарию и Австрию. Из Вены они должны вылететь нашим самолетом в Советский Союз. А в Риме им надо легендировать свой отъезд на два-три месяца для лечения Луизы в связи с плохим состоянием ее здоровья после родов. По справке лечащего врача ей необходимо, якобы, переменить климат и полечиться в Швейцарии. Липовые документы на их отъезд надо нам готовить заранее…

Арсений Васильевич огорчился и, пытаясь не смотреть Короткову в глаза, переспросил:

— Значит, вы все же настаиваете на их выводе?

— Да! — гневно выпалил Коротков.

— А как мы поступим с его посольской недвижимостью? — примирительно спросил Тишков. — Да и торгово-импортная фирма в Милане практически числится еще за ним. А это уже десятки тысяч долларов США. Не выбрасывать же их на ветер?

Вопрос понравился Короткову, и он мгновенно отреагировал на него:

— Ничего предпринимать по ликвидации его фирмы не надо, иначе это вызовет подозрение. Я уже говорил вам, Арсений Васильевич, что надо думать всем, как нам обезопасить их выезд из Италии. Давайте создадим небольшую оперативную группу по обеспечению безопасности их отъезда из Рима и в пути следования до Москвы. Эта группа, а в нее я предлагаю включить кроме Павлова, Ширяева и Гречищева еще трех человек — Агаянца Ивана Ивановича, Федосеева Сергея Михайловича и Цымбала Михаила Степановича. Вот пусть они и займутся разработкой плана вывода нелегалов. План прошу доложить не позднее первого июля.

Коротков закурил папиросу, с удовольствием затянулся ею и, посмотрев на недовольного Тишкова, — а это сильно раздражало его, — укоризненно произнес:

— Я вижу, Арсений Васильевич, вы опять несогласны со мной…

Полковник Тишков кивнул в ответ.

— Вы угадали, Александр Михайлович. Мое мнение остается прежним: вы принимаете поспешное решение об отзыве Макса и напрасно торопите нас с разработкой плана вывода нелегалов с Апеннин.

— Можете оставаться при своем мнении, Арсений Васильевич! — отрубил Коротков и, щелкнув пальцами, отвернулся…

* * *

В июне 1953 года у посла Коста-Рики Теодоро Кастро и его супруги Луизы родилась дочь. Ее назвали Романеллой (в переводе с итальянского — «Римлянка»). Через две недели девочку и ее мать перевезли из родильного дома в фешенебельный посольский особняк на улице Бруно Буосси. Луиза после родов заболела, и поэтому Теодоро было не до празднеств по случаю дня рождения дочери. Соседи и друзья Теодоро были удивлены, что такой компанейский и пользующийся большой популярностью у коллег человек не устраивает никакого торжества. Они бы еще больше удивились, если бы узнали, что Романеллу вообще не крестили и что сам Теодоро Кастро, не раз целовавший крест Папы Римского, был советским разведчиком и при том, атеистом. Времени на проведение подобного празднества у Теодоро тогда не было: без Луизы ему приходилось самому заниматься дополнительной работой по анализу и подготовке к отправке в Центр добытых сведений, по шифровке их и по расшифровке поступавших из Москвы телеграмм. В одной из них Центр просил нелегала срочно сообщить предложения по организации дальнейшей разведывательной работы в Ватикане и по деятельности католической церкви в странах Европы и США.

Подготовить такие предложения и соответствующую информацию по этому вопросу для Теодоро не составило особого труда.

Из донесения Теодоро в Центр:

«…Американская разведка в отличие от нашей придает большое значение Ватикану как источнику политической информации. Несмотря на отсутствие при Ватикане официальной дипломатической миссии США, американская разведка держит там своего резидента, которым является «отец» Броух. Под его руководством работают сотрудники американской разведки, занимающие различные посты в управленческом аппарате Ватикана — это Джордж Хейнцман, Джеймс Маннингер, Винсент Маккормик, приор ордена августинцев Джозеф Дикей, кармелитанский монах Кеннет Лега и другие. США вообще имеют большие «виды» на католическую церковь. Ряд американских военных стали недавно католическими монахами, среди них один из командиров авиаэкипажа, скинувшего атомную бомбу на Хиросиму, — это капитан Роберт Люис, и испытывавший первую атомную бомбу в Лос-Аламосе капитан Берналь.

Особенно важное значение придает американская разведка сотрудничеству с орденом иезуитов, в руках которого сконцентрирована разведывательная деятельность Ватикана. Из 35 тысяч членов этого ордена четвертая часть — американцы, треть всех иезуитов находится в США или на территориях, контролируемых американцами (Япония и Филиппины). Иезуиты располагают в США 16 университетами, 38 колледжами, сотнями различных других заведений и организаций.

Далеко не случайно и то, что американская разведка создала так называемый институт по изучению современной России при иезуитском университете в Фордгаме. Характерно также, что Маккарти является личным другом «отца» Винсента Маккормика, — заместителя иезуитского генерала Жанссена.

Значение Ватикана с контрразведывательной точки зрения трудно переоценить. При папе действует так называемая «особая комиссия «про Руссия», которая занимается исключительно разведработой против Советского Союза. В состав ее входят иезуит отец Чейбер — личный секретарь Папы Римского, кардинал Евгений Тиссеран — бывший полковник французской разведки, кардинал Георгий Агагнян — известный дашнак и агент английской разведки, архиепископ Александр Евреинов — бывший агент немецкой разведки и начальник политического отдела государственного секретариата Ватикана, монсеньор Доминико Тардини. В ведении этой комиссии находится известная разведшкола «Руссикум», которой руководит иезуит Густав Андреус Веттер — выходец из прибалтийских немцев.

Есть еще так называемая конгрегация Восточной церкви, ведающая официально делами католической церкви во всех странах народной демократии и в странах, граничащих с Советским Союзом (Турция, Иран и Афганистан), она ведет в этих государствах огромную подрывную работу. О значении, которое придает ей Ватикан, можно судить хотя бы по тому, что в руководящий состав конгрегации Восточной церкви входят 21 кардинал (11 итальянских и 10 иностранных), в том числе кардиналы Спелман и Стрич (США), Инницер (Вена), Граспас (Индия), а также кардиналы Агагнян и Тиссеран. Последний назначен секретарем кардинальской комиссии, председателем же ее является Папа Римский Пий XII.

Среди ее советников кроме уже перечисленных членов комиссии «Про Руссия» состоят также: архиепископ Петр Кедигян (известный дашнак), монсеньоры — Кирилл Королевский (представляющий якобы Советский Союз), Марион Стройный (Польша), Иосиф Худасек (Чехословакия), Мойзе Киллей (архиепископ из США), Ферреро де Кавалерлеоне (генеральный викарий итальянской армии), а также иезуиты Джузеппе Филограсси, Феличе Каррелло и Эмилио Герман.

До сих пор никакой работы по перехвату добываемой Ватиканом информации по освещению комиссии «Про Руссия» и конгрегации Восточной церкви нашими органами не проводилось. Поэтому совершенно очевидно, что давно уже назрела необходимость работать нам в этом направлении.

С этой целью предлагаю создать в разведке специальный отдел, в задачи которого входило бы:

1. Разработка Ватикана, «комиссии «Про Руссия», конгрегации Восточной церкви и руководства иезуитского ордена и вербовка в них агентуры;

2. Идеологическая обработка представителей католической иерархии в странах народной демократии в целях использования их против США и Ватикана;

3. Добывание интересующей нас информации через завербованную католическую агентуру и доведение дезинформации до Ватикана, США и их союзников.

Прошу извинить меня за задержку этих сведений и предложений. Май и июнь были для меня особенно тяжелыми, потому что всей вспомогательной работой мне пришлось заниматься самому. Луиза длительное время готовилась к родам и после них больше месяца находилась в родильном покое. После трудных родов дочери она чувствует себя все еще неважно и потому нуждается в стационарном лечении.

Макс.

29 июня 1953 г.»

В тот же день газеты «Вашингтон пост» и «Ля Стампа» сообщили о том, что Лаврентий Берия разоблачен и арестован как замаскировавшийся враг советского народа. Вначале Теодоро не поверил этому, купил еще несколько итальянских и американских газет. В них рассказывалось практически то же самое, что Берия давно был связан с мусаватистской контрразведкой и являлся «агентом империализма», что он выведен из состава Президиума ЦК, исключен из партии, снят с государственного поста и лишен всех правительственных наград и звания «Маршал Советского Союза».

А вечером того же дня Теодоро получил из Москвы шифровку с указанием выйти на внеплановую встречу в Женеве с резидентом «Доном» 7 июля в 17 часов: «Место встречи — уличное кафе «Шаботэ» на набережной Монблан за столиком у бронзовых перил».

Спустя неделю Теодоро выехал в Женеву. Поселился в отеле «Ричмонд». Перед тем как пойти в кафе «Ша боте» он от имени себя и жены написал в ЦК КПСС заявление, которое решил передать при встрече «Дону».

«Заявление.

Ознакомившись с сообщениями в западной прессе, с заявлением ТАСС, опубликованным в итальянских газетах по поводу преступной деятельности Берии, мы всецело одобряем решения ЦК и Советского правительства. Попытку Берии противопоставить партии и правительству вверенные ему органы госбезопасности для захвата личной власти мы расцениваем как преступление и предательство. Считаем, что партия своевременно вскрыла и обезвредила этого политического деятеля и таким образом нанесла сокрушительный удар по врагу советского народа.

Советский народ, которому мы посвятили свои жизни, может и впредь располагать нами на любой работе и на любом посту.

С товарищеским приветом, Макс и Луиза.

7 июля 1953 г.»

Вложив заявление в конверт, Теодоро положил его в нагрудный карман и вышел из отеля на залитую солнцем улицу Жарден-Брунсвик, затем он направился к набережной — оживленному бульвару, вытянувшемуся вдоль Женевского озера. Любуясь красотой этих мест, Теодоро поймал себя на мысли о том, что неплохо было бы перебраться на работу в Швейцарию. «Для Луизы с ее состоянием здоровья эта страна могла бы стать благодатным местом проживания», — подумал он.

При подходе к «Ша ботэ» Теодоро проверился на предмет обнаружения возможной слежки и, не заметив ничего подозрительного, смело вошел в кафе. Окинув взглядом зал, он занял обусловленное место за столиком у бронзовых перил и, развернув перед собой газету «Юманите», начал читать. Заказав подошедшему бармену две кружки баварского пива, Теодоро осмотрелся. И тут к нему подсел высокий сухопарый мужчина — это был резидент советской разведки в Риме «Дон», который шепотом предупредил его на итальянском языке:

— Называй меня не Доном, а Джоном. — Он крепко пожал ему руку и тихо добавил: — От себя лично и по просьбе руководства Центра поздравляю тебя и Луизу с рождением дочери! А это, — «Дон» незаметно передал ему небольшой клочок бумаги с цифрами, — код ячейки в камере хранения на вокзале Корнавен. Там подарок вам из Москвы по случаю рождения ребенка.

— Спасибо. Большое спасибо за внимание, — раскланялся Теодоро и, заметив боковым зрением направлявшегося к ним бармена с двумя кружками пива, умолк.

Когда бармен отошел, Теодоро достал из кармана конверт, свернутый пополам и, лукаво улыбаясь, протянул его «Дону»:

— Это наш ответный подарок Центру.

«Дон», сделав большие глаза, недоверчиво спросил:

— Что это? Мы же не договаривались о передаче материалов?

— Это мое с Луизой заявление в ЦК, осуждающее преступную деятельность Берии.

Резидент кивнул и, спрятав конверт, негромко проговорил:

— Пьем пиво и вместе уходим к озеру. Там, на берегу, поговорим о делах и планах на будущее.

Несколько минут они вели беседу на отвлеченные темы, а допив пиво, вышли из кафе и направились к Женевскому озеру, беседуя о прибрежной красоте. При подходе к свободной железной скамье «Дон» осмотрелся вокруг, присел и, тщательно подбирая слова, с волнением заговорил:

— Дорогой Макс, меня уполномочили заявить тебе о том, что Центром принято решение об отзыве вас с Луизой и дочкой в Советский Союз…

Что говорил дальше «Дон», Теодоро уже не улавливал, он смотрел на своего коллегу так, словно ничего не соображал, и потому переспросил:

— Дмитрий Георгиевич, вы, кажется, сейчас сказали, что нас решили отозвать в Советский Союз?

Резидент «Дон», заметив в глазах Теодоро растерянность и озабоченность, кивнул и повторил сказанное.

Теодоро хотел что-то сказать в ответ, но не смог: резидент «Дон» так ошарашил его своим неожиданным сообщением, что он утратил дар речи. На душе у него стало муторно. Перспектива складывалась далеко не так, как он представлял ее себе: он полагал, что со временем его перебросят в соседнюю Швейцарию или Австрию, где он намеревался открыть такую же посредническую фирму, как в Италии «Карибэ». Однако после рождения дочери он пересмотрел свое отношение к жизни. Если раньше он готов был всю жизнь работать за границей, заниматься любимым делом — «разведкой в поле», то теперь, когда достиг уже большого успеха, он понял, что важнее всего на свете не успех, а семья, мир, из которого не хотелось бы уходить, дом, из которого не хотелось бы уезжать, а если и придется уезжать, то не расставаться с мыслью: «Скорей бы назад, к семье!» Великое это счастье — иметь семью! А самое главное — ощущать себя на родине свободным человеком, когда не надо ходить по лезвию ножа и опасаться каждый день и час, что за тобой, возможно, следят и могут арестовать. Вот и в этот момент он подумал об этом и с затаенной улыбкой на лице, глядя на резидента «Дона», спросил:

— Скажите честно, кто дал указание на отзыв нас из Италии?

— Коротков, — не колеблясь ответил тот и тут же пояснил: — Он сейчас исполняет обязанности начальника внешней разведки.

— И как же понимать нам этот отзыв в Москву?.. Не торопится ли Александр Михайлович поставить крест на нашей разведывательной деятельности за границей?

Глядя в мрачное лицо Теодоро, «Дон», конечно, понимал, почему отзывают его коллегу в Советский Союз, и потому позволил себе упрекнуть его:

— Но вы же сами забили тревогу о своих опасениях быть расшифрованным?!

— Да, было дело, я сообщал об этом в Центр. Потому что в последнее время стал ощущать, как вокруг меня будто сжимается невидимое кольцо проявляемого ко мне повышенного интереса со стороны подозрительных лиц.

— Если вы придаете этому серьезное значение, то это правильно. Однако, насколько мне известно, никаких проколов с вашей стороны еще не было…

— Вчера не было, сегодня не было, а завтра может быть. И тогда уже будет поздно. Ничто не вечно, ничто не бесконечно.

— Допустим, это так, — согласился «Дон». — Но я считаю, что вы со своими связями в Риме могли бы еще принести большую пользу нашей стране. Ибо далеко не каждому разведчику из какого-либо государства выпадает в жизни стать чрезвычайным и полномочным послом чужой страны и представлять ее интересы не в каком-то захудалом, третьеразрядном государстве, а в такой крупной европейской стране, как Италия. Мне известно также и то, что у вас сложились хорошие отношения с президентом Италии и главой Ватикана, с премьер-министром де Гаспери и с сотрудниками МИДа. С вашей помощью наша разведка, на мой взгляд, контролирует сейчас деятельность тринадцати иностранных посольств, аккредитованных в Риме. И потому я очень ценю вас, Макс, и очень сожалею, что вас отзывают преждевременно…

Со стесненным сердцем внимал Теодоро словам резидента. Проявляя немалый такт, «Дон» не претендовал на роль утешителя, не рассыпал пригоршнями похвалы, посулы и ненужные советы, не лез в душу человека, но умудрялся ненавязчиво показать, чего стоил Теодоро Кастро.

— Но теперь уже ничего не поделаешь, — продолжал раздумчиво «Дон». — Регистрируйте рождение дочери в Риме и думайте вместе с Луизой над обоснованием причин отъезда из Италии месяца на три-четыре. Причем обосновать надо так, чтобы ваше окружение, — друзья и знакомые, — не расценили это умышленным исчезновением и чтобы не давать им повода думать о том, что костариканский посол был не тем человеком, за которого выдавал себя долгое время.

— Вы правы, Дмитрий Георгиевич. Признаюсь вам откровенно, не хотелось бы мне терять всего того, чего я достиг в Риме и мог бы еще достигнуть на «своей» родине в Коста-Рике. Через некоторое время там должны состояться президентские выборы. По многим прогнозам их должен выиграть лидер партии Национального освобождения Хосе Фигерес. Он, как вы знаете, один из тех моих покровителей, кто поспособствовал моему переходу на дипломатическую работу. В случае же его избрания президентом, он обещал мне назначение на любую министерскую должность в своем правительстве. Это намерение Фигереса подтверждали впоследствии не раз приезжавшие в Рим его ближайшие соратники Франсиско Орлич и Даниэль Одубер[205].

Резидент «Дон» слушал Теодоро, не глядя на него. Когда он закончил свою мысль, «Дон» уставился на него пронзительным, гипнотическим взглядом и торопливо заговорил:

— Нельзя быть наивным в разведке, Макс! Если вы даже и станете в правительстве Фигереса правительственным министром, то совсем утратите свои оперативные возможности, которыми вы располагаете сегодня. Да и Центр, я уверен, не даст санкцию на переброску успешного и везучего супернелегала, каким являетесь вы, в такую малозначимую страну, как Коста-Рика. Эта банановая с двухмиллионным населением республика не особенно интересует нашу разведку. Там есть советское посольство, и этого вполне достаточно. Так что набирайтесь терпения и готовьтесь постепенно к пока не скорому еще отъезду в Советский Союз.

Осмыслив сказанное, Теодоро тяжело вздохнул и нетерпеливо спросил:

— А почему нескорому?

— Учитывая ваше высокое дипломатическое положение и чуть ли не дружеские связи с высокопоставленными лицами Ватикана, Италии и Коста-Рики, Центру предстоит разрабатывать специальные мероприятия по выводу вас в Советский Союз. Поэтому Коротков просил вас дать свои предложения.

— Что он имел в виду?

— Прежде всего, надо найти предлог для долгосрочного отпуска.

Теодоро колюче посмотрел на «Дона» и, чтобы снять напряжение, прибег к излюбленному приему — использованию в таких случаях юмора и шуток, которые помогали ему избавляться от стресса:

— Передайте Короткову, что мы с Луизой — народ не банальный! В нас знаете, сколько разных кровей намешано?! И скифская, и индейская, и ацтекская, и испанская, и татаро-монгольская. А еще раньше — и хазарская, и печенежская. И в конце концов все это отлакировали братья-евреи…

Резидент «Дон» заставил себя улыбнуться.

— Так это уже не кровь, а ерш получается, — громко засмеялся он от своей же шутки.

— А от ерша, вы сами знаете, голова дуреет и рассудок мутнеет. Поэтому при возникновении опасности или каких-то подозрений к нам мы будем косить под дураков… А если говорить серьезно, то я попрошу у «своего» министра двухмесячный отпуск и мотивирую это необходимостью длительного лечения жены в Швейцарии после трудных родов. Это соответствует действительности, и об этом знает все мое итальянское окружение. Что касается официальных костариканских и югославских лиц, а также своих друзей, то я могу подкрепить это личными письмами в их адрес…

Немного подумав, Теодоро добавил:

— Для убедительности причин нашего отъезда и нахождения в Швейцарии просил бы открыть мне счет в женевском или бернском банке. Адрес нашего абонементного почтового ящика я могу потом сообщить своим близким связям в разных странах. А где-то через два-три месяца в переписке с ними я дам понять всем, что моя семья по совету швейцарских лечащих врачей жены намерена поселиться в Мексике на родине Луизы или в Бразилии, где у нас имеется земельная собственность. Вот такими могут быть мотивы нашего исчезновения из Италии.

— Разумно, — согласился «Дон». — Полагаю, что и Центр одобрит ваши предложения… Что ж… будем тогда закругляться. — Он встал со скамьи и посмотрел на часы. — Да, мне пора, иначе опоздаю на поезд, идущий до Милана.

— А почему до Милана, а не до Рима?

— Там мне необходимо задержаться на сутки.

— Тогда у меня к вам просьба, Дмитрий Георгиевич. Сообщите в Центр о необходимости каким-то образом переправить в Москву мою личную библиотеку из пятисот томов ценных книг. Оставить их в Риме я никак не могу. А везти их с собою в Швейцарию, а это не менее восьми чемоданов, мне нельзя — сразу возникнут подозрения. Вторая просьба такая — для временного проживания в Швейцарии и лечения Луизы нам потребуются деньги…

— Финансовые вопросы вы должны обсуждать не со мной, а с Центром, — не дал договорить ему резидент «Дон».

— Подождите-подождите, Дмитрий Георгиевич! — раздраженно воскликнул Теодоро. — Я же не прошу вас обсуждать эти вопросы, а только сообщить в Центр. Вам же безопаснее это сделать, чем мне. У вас есть дипломатическая почта, есть курьеры, у меня сейчас ничего этого нет. Остались только тайники и шифры, но пользоваться ими я по указанию Центра уже не имею права. Дано такое право Луизе, но она сейчас больна и отошла от этих дел.

— Хорошо, я позабочусь об этом, — поспешил заверить его «Дон». — Условия связи со мной остаются прежние — только через тайник номер шесть. Это, конечно, в том случае, если Луиза способна будет выйти на тайниковую операцию.

— Понятно.

— Тогда все. Не забудьте забрать из камеры хранения на вокзале Термини подарок для Луизы.

— Не беспокойтесь, не забуду, — без энтузиазма ответил Теодоро и, обидевшись за неприятную и неуважительную концовку разговора, сухо распрощался с «Доном», даже не глядя на него.

* * *

Луиза с интересом выслушала до конца рассказ мужа о его встрече и беседе с римским резидентом «Доном» и неожиданно для Теодоро обрадованно воскликнула:

— Прекрасно! Я давно уже ожидала этого дня, когда нам скажут об окончании секретного и рискованного образа жизни и замене его на свободную и безопасную жизнь. Мечта моя — иметь свою квартиру и никуда больше не уезжать из нее. Мне только одно непонятно, — лицо ее сделалось мрачным, — почему ты сказал, что нас будут выводить в Советский Союз и что мы должны там осесть, бросить якорь? Но почему опять в Россию, а не в Мексику?

Об этом Теодоро даже не думал: он считал естественным, что они должны возвратиться только в Советский Союз и жить только в Москве.

— Помню, когда мы жили в Москве, там даже летом было холодно, не говоря уже о зиме с ее жестокими морозами, — продолжала Луиза, кутая свои худенькие плечи в шерстяной платок. — Однажды я говорила тебе, что мне не хотелось бы ехать в Россию. И говорю тебе сейчас еще раз — нам не надо ехать туда… Неужели не понимаешь, что ты — человек другой, буржуазной закваски? Ты же сам мне рассказывал, что родился и рос в капиталистических странах — Литве, Польше, Франции. Не кажется ли тебе, что теперь ты не сможешь вписаться в советскую социалистическую систему? У советских людей свои жизненные ценности, у них своя культура и своя житейская мораль… Не понимаю, почему бы Центру не перебросить нас в теплую страну, скажем, в ту же Латинскую Америку? — негодовала она.

Зная, что Луизу надо убеждать неоспоримыми фактами, Теодоро нежно поцеловал ее и начал издалека:

— Меня радует, что ты рассуждаешь вроде бы правильно, но не учитываешь и не считаешься с существенными моментами в моей жизни и работе. Во-первых, я был и остаюсь европейцем в полном смысле этого слова. Я знаю Европу изнутри и потому без особого напряжения смогу вписаться в жизнь советских людей. Если уж я без затруднений вживался и легко впитывал в себя национальные культуры, языки и традиции латиноамериканских стран, где меня, ты знаешь, принимали за своего, то я за большую честь сочту вернуться на Родину. В каких бы странах я не жил, я никогда не терял чувства родной мне отеческой земли…

— Но ты же родился на литовской земле? — вставила Луиза, недоумевая.

— Литва и моя малая родина Трокай пятнадцать лет назад вошли в Советский Союз. И потому СССР стал и для меня большой Родиной! Когда мы жили в Москве, неужели ты не почувствовала тепло и отзывчивость советских людей? Таких людей, как в Москве, я не встречал ни в одной стране мира, где мне довелось жить и работать. В Советском Союзе были всегда невероятно теплые и добрые взаимоотношения между людьми. Это, во-первых, — заключил он. — А во-вторых, в Россию мы должны возвращаться еще и потому, что это решение Центра. Это приказ! А приказы мы обязаны выполнять, иначе нам удачи не видать.

Луиза в отчаянии покачала головой.

— Но там же сейчас «железный занавес»! Как мы будем жить там?! — запаниковала она.

Теодоро радостно засмеялся.

— Так это же очень хорошо! — воскликнул он. — За «железным занавесом» мы будем жить в полной безопасности. А вот на твоей родине и в любой другой латиноамериканской стране, куда ты зовешь меня, могут опознать меня многочисленные знакомые по войне в Испании и по коммерческой деятельности. В конце концов, мое возращение в Южную Америку может обернуться арестом, тюрьмой или ссылкой… Ты этого, что ли, хочешь для меня?

Она долго и задумчиво смотрела на него, потом гневно выпалила:

— А ты обо мне подумал, как я буду жить в России, не зная русского языка?

— Не волнуйся, моя любимая женушка, я буду там твоим личным телохронителем, переводчиком и учителем русского языка. Самое главное — мы будем там всегда вместе и будем всегда понимать друг друга без твоих знаний русского языка. Ближе тебя и нашей дочки Романеллы у меня там никого не будет. Я буду гордиться вами в Москве. Обнимать и целовать вас, уходя на работу. И, возвращаясь с нее, опять обнимать и целовать.

Внутреннее раздражение Луизы улеглось, на душе ее установилась обреченная успокоенность. Она поняла, что какие бы еще слова не были сказаны ею, всегда и во всем только любовь и полное взаимопонимание между ними будет определять их дальнейшую судьбу в Советском Союзе.

— Хорошо, Тэд. Хорошо, что ты такой у меня, ни на кого не похожий, — сахарным голосом сказала она. — С тобою я хоть куда поеду! Я понимаю, что мир велик и повсюду в нем живут люди. Так когда мы должны уезжать из Италии?

Обрадованный ее согласием Иосиф, не задумываясь, ответил:

— Как только мне дадут отпуск в «нашем» МИДе. Скорее всего… месяца через два-три. Где-то в октябре или ноябре. Но готовиться к отъезду мы должны тайно каждый день и час. И потому я очень прошу тебя не проговориться об этом нигде и никому. Не вздумай сообщать и своим родственникам о предстоящем нашем отъезде в СССР. И даже там, когда мы будем находиться в Москве, никто не должен знать, откуда мы приехали. Даже за «железным занавесом» лучше держать язык за зубами. Это в наших интересах.

Луиза бесцеремонно махнула рукой.

— Мог бы и не предупреждать об этом. У меня не будет там возможности с кем-либо общаться. Ты же понимаешь, не зная русского языка, я могу изъясниться лишь на английском, испанском или итальянском.

— Виноват, об этом я не подумал.

— В следующий раз думай, о чем и что говоришь…

Глава 14. Преждевременный отзыв из Рима

Шли дни, недели, месяцы. Ранее набранные обороты разведывательной и дипломатической работы Григулевича стали постепенно снижаться: все мысли и дела его были теперь связаны с уходом за родившейся дочерью и оказанием помощи в домашних делах ослабленной и больной после родов Луизе. «Только бы продержаться до сообщения Центра о возможности исчезновения из Италии… Только бы не потерять до этого выдержку, волю, настроение и чувство опасности… Только бы не ухудшилось здоровье Луизы… Только бы не заподозрили нас и не раскрыли наши намерения…» — эти и многие другие «только бы» держали разведчика-нелегала в постоянном нервном напряжении.

Через коллег по дипломатическому корпусу и свои связи в правительственных кругах Италии Иосиф продолжал получать ценную политическую информацию и направлять ее в Москву.

Получив из Сан-Хосе подтверждение нового министра иностранных дел Коста-Рики Марио Эскивеля о предоставлении трехмесячного отпуска за два года работы, Григулевич немедленно доложил об этом в Центр шифровкой:

«Срочно Сов. секретно т. Панову[206]

Разрешение на отпуск получено. Сроком на три месяца.

Луизе предложено лечь в стационар на лечение вместе с дочерью. Учитывая это, полагал бы целесообразным выехать одному для подготовки в Самарании[207] условий для лечения жены.

Прошу вашей санкции.

Макс.

14.09.53 г.»

На другой день он получил ответную шифротелеграмму с указанием:

«…1. Выезжать одному в Самаранию запрещаем.

2. Лечение жены в стационаре санкционируем — это позволит ей получить на законном основании медицинское заключение и направление для поправки здоровья на курортах Самарании.

3. Следите в ближайшие дни за сигналом о закладке контейнера в дубок[208] и срочном изъятии из него зеленых[209], необходимых для Самарании.

4. Фолианты[210], надо заблаговременно переправить через комбинат[211]. Способы и условия передачи их в комбинат вам будут сообщены «Лоном».

5. Отъезд из Сидона[212] планируйте на начало зимовника[213].

6. Текущий банковский счет рекомендует открыть в Мезогее[214] на Тальштрассе, 15.

Панов

15.09.53 г.»

Чтобы не упустить что-то при подготовке к отъезду из Италии, Иосиф составил для себя в зашифрованном виде список обязательных для выполнения первоочередных задач:

1. Путем сожжения уничтожить все уликовые материалы — шифроблокноты, таблицы, коды, тайнописные копирки, незначащие архивные материалы и финансовые документы.

2. Отправить в отпуск и выплатить на месяц вперед жалованье секретарю посольства Марисе Чакелли и водителю Отторино Лонго.

3. Погасить задолженность по счетам за телефон, электроэнергию и воду.

4. Получить Луизе медицинское заключение и направление на лечебные курорты в Швейцарии.

5. Упаковать в картонные коробки наиболее ценные книги.

6. За пять дней до отъезда сообщить в МИД и своим близким связям из дипкорпуса место первоначального проживания не в Цюрихе, а в женевском отеле «Корнавен».

За две недели до исчезновения из Рима Григулевич принял шифровку с новым указанием Центра:

«20 ноября, вечером, изымите сверток из известного вам тайника № 8. На следующий день подтвердите изъятие из тайника условленным сигналом, а еще через день проверьте его снятие: метка должна быть стерта. Результаты сообщите «Дону» в тот же день».

Понимая, что это будет последняя, самая ответственная и самая опасная за годы работы в Италии операция по обработке единственного оставшегося неиспользованным тайника, Григулевич несколько раз в разные дни до 20 ноября и в позднее вечернее время изучал транспортный подъезд и подходы к месту закладки тайника, заодно пытаясь выявить и возможную слежку за собой.

Подготовка к проведению тайниковой операции прошла благополучно: ничего подозрительного он не обнаружил. «Но по закону подлости все может случится именно 20 ноября, — сказал он себе. — Не дай Бог, если произошла какая-нибудь утечка информации раньше или где-то в последнее время наследил я сам. Страшно подумать, если произойдет провал! Всего-то за несколько дней до отъезда! Вот будет сенсация! Костариканский посол, дуайен дипломатического корпуса стран Центральной Америки, почетный академик Итальянской академии культуры и искусств, человек, пользовавшийся высоким доверием у самого Папы Римского, кардиналов и епископов Ватикана — и вдруг русский разведчик! Шпион! Это невероятно!.. Шума в газетах будет много на весь мир!.. Но не дай Бог этому случиться!..»

В своих размышлениях он зашел так далеко, что не мог заснуть накануне 20 ноября. Чувство тревоги и опасности не покинуло его и днем: еще и еще раз он анализировал каждый свой шаг в предстоящей операции. Вечером, предупредив Луизу о том, что отправляется на изъятие материалов из тайника, Иосиф вышел из посольского особняка с большим дипломатическим портфелем. Доехав до Академии культуры и искусств, как бы для чтения лекций, он осторожно проверился несколько раз. Не обнаружив вокруг себя ничего подозрительного, он, не заходя в учебный корпус, пошел по ранее отработанному маршруту к месту закладки тайника. Поплутав по улицам и переулкам, он с соблюдением необходимых мер предосторожности вышел к тайнику. Напряжение было высочайшее, гулко стучало сердце. Снова проверился на возможное наличие слежки. «Хвоста», к счастью, не было. И тем не менее Иосиф понимал, что надо быть теперь предельно осторожным, потому что разведка — это такая область тайной деятельности, что в ее внешне спокойную жизнь может совершенно неожиданно вмешаться контрразведка. Тягостно и тревожно было на душе: а вдруг недалеко от тайника окопалась засада. Прибегая к различным, только ему известным ухищрениям, и, сохраняя выдержку и хладнокровие, подошел поближе, опять проверился — вроде бы все спокойно. «Слава Богу!» — мысленно произнес он и, облегченно вздохнув, позволил себе расслабиться, затем в считанные секунды извлек из тайника сверток, положил его в портфель и как ни в чем не бывало с легким сердцем пошел прочь от этого места. Потом он еще несколько раз проверился. Не обнаружив ничего подозрительного или настораживающего, доехал до кинотеатра «Боккаччо», недалеко от него в условленном месте поставил сигнальную метку о благополучном изъятии посылки и после этого вернулся домой.

В небольшом, но тщательно упакованном в целлофановые мешочки свертке оказались загранпаспорта на имя Мари и Анри Шарет, предназначавшиеся для проживания в Швейцарии и передвижения по ее территории, а также для пересечения австрийской границы. В один из паспортов была вложена исполненная тайнописным текстом записка. В ней говорилось:

«Находясь в Самарании, забронируйте сразу проездные билеты на поезд «Арльберг-экспресс», прибывающий в австрийскую столицу 22 декабря в 21 час 50 минут. На вокзале вас встретят знакомые вам люди из нашей секции. Один из них на французском языке обратится с паролем: «Простите, вы не Марио Пио?» Ответ: «Вы ошиблись. Я— Сильвио Пио». После этого вместе с ними можете без опаски садиться в отдельную машину и направляться в известный вам отель, расположенный в советской зоне оккупации. В отеле вам заменят документы, по ним будете некоторое время проживать в Вене, а затем на советском военном самолете полетите в Москву.

За день до отъезда в Австрию направьте из Самарании несколько официальных и частных писем в Италию и Коста-Рику с сообщением о том, что Луизу прооперировали, но ее здоровье вызывает у врачей серьезные опасения. По их рекомендации вы в ближайшее время, якобы, выезжаете в Латинскую Америку — в Бразилию или Мексику, где проживают родственники вашей жены и где она, мол, сможет окончательно восстановиться и поправить свое здоровье…»

В ответ на эти рекомендации из Москвы Иосиф телеграфировал в Центр:

«…Пользуясь в последний раз шифром, считаю необходимым подобрать заблаговременно надежного агента или опытного оперработника, который смог бы впоследствии, — разумеется, после нашего возвращения в Советский Союз, — изъять в цюрихском банке поступившую на мое имя почту. Для этого необходимо заблаговременно подготовить ему липовый документ и доверенность от моего имени на получение корреспонденции.

Неплохо было бы, если бы советский посол в Риме или, скажем, посол какой-либо другой страны из социалистического лагеря полюбопытствовал бы также через некоторое время после нашего возвращения в Москву о «пропаже» их костариканского коллеги. Этим самым можно было бы узнать, какие версии исчезновения посла Кастро имеют место среди сотрудников дипломатического корпуса и что предпринимается для розыска меня и Луизы в Италии или Коста-Рике…

Макс.

3 декабря 1953 г.».

А 4 декабря в условленном месте Григулевич увидел маленький красный треугольник, нанесенный не как обычно мелом, а яркой губной помадой. Это был сигнал к выезду из Италии. В тот же день он написал и отправил в «свой» МИД письмо, в котором поставил в известность министра Марио Эскивеля о том, что с 10 декабря по 1 марта он будет находиться в отпуске в Швейцарии, что в случае острой необходимости решения какого-то дипломатического вопроса исполняющий его обязанности консул Хулио Цезарь Паскаль Рока может всегда позвонить ему по телефону, который он сообщит из Женевы, и по его просьбе сможет в любой день подъехать из Швейцарии. На всякий случай, чтобы всё выглядело правдоподобно и убедительно, Иосиф указал в письме министру адрес своего местонахождения — женевский отель «Корнавен» и забронированный уже номер почтового ящика.

Вечером того же дня он приобрел на вокзале Термини железнодорожные билеты на себя и Луизу до Цюриха на 7 декабря.

Возвратившись домой, он сообщил Луизе, что через два дня они должны покинуть Италию. Ничего больше не сказав, он, немного взволнованный предстоящим отъездом, перешел в свой маленький рабочий кабинет, в котором творились только ему известные большие и маленькие профессиональные тайны. В нем он уединялся на несколько часов и днем, и ночью, погружаясь в свою тайную работу по зашифровке передаваемых в Центр секретных сведений и по дешифровке получаемых из Москвы телеграмм, по изготовлению микрограмм и тайнописных писем, по фотографированию документов и изготовлению контейнеров для тайников. Здесь он хранил большую часть архива, копии финансовых отчетов и деловых бумаг, связанных с коммерческой деятельностью. Стены комнаты были заставлены до самого потолка книгами и журналами на иностранных языках. Повсюду валялись выписки и газетные вырезки. На письменном столе стояли фотоувеличители, пишущая машинка, рядом лежали различные фотообъективы и фотопринадлежности.

В святая святых разведывательной кухни позволялось входить и работать только Луизе и только в те часы и дни, когда в доме не было служанки, приходившей два раза в неделю убирать посольский особняк. Убирать в этом рабочем кабинете, который камуфлировался под продуктовую кладовку и запирался на два внутренних секретных замка, разрешалось тоже только Луизе. Чтобы не оставлять в этой святая святых уликовых материалов, Иосиф сжег те бумаги, которые могли скомпрометировать его или вызвать подозрения. Все остальное, что не могло гореть, он сложил в заранее принесенную картонную коробку и глубокой ночью вывез ее на своей машине подальше от посольского особняка, сбросив ее в мусорный ящик.

Утром Теодоро спустился на первый этаж, в свой офис, проверил содержимое посольского сейфа, ящиков рабочего стола и, убедившись, что ничего сомнительного и подозрительного в них нет, оставил их незакрытыми на ключ. Поднявшись после этого в свои апартаменты на втором этаже особняка, он весь день помогал Луизе отбирать в дальнюю и невозвратную дорогу только самые необходимые для них и дочки вещи, упаковывал их отдельно в коробки, сумки и чемодан.

Они упаковывали не только вещи, нажитые почти за пять лет в Италии, они упаковывали свою тройную жизнь на Апеннинах — разведывательную, коммерческую и дипломатическую. Они прощались с пятью годами бурной и интересной, порой рискованной и опасной жизни, с годами вдохновенного счастья и самоотверженной любви под итальянским чистым небом. Они готовились навсегда попрощаться с Вечным городом, с его забавными, веселыми людьми, друзьями и недругами, готовились прощаться с красивым, фешенебельным посольским особняком на улице Бруно Буосси, который был для них не просто домашним очагом, но и местом разведывательной работы.

— Мне интересно знать, кто будет жить здесь и работать? — спросила Луиза у мужа, готовясь отходить ко сну. — Кто будет смотреть на остающиеся на стенах наши картины и портреты? Кто будет слушать эти стены, впитавшие наши тихие голоса и горячие споры?

Иосиф нахмурился, потом уныло произнес:

— Какая нам разница! Здесь будут жить чужие нам люди. — И после некоторого размышления добавил: — А особняк станет просто жилым домом какого-нибудь богатого человека.

В последний перед отъездом хлопотный и нервный день Луиза страшно устала и потому легла рано спать. Теодоро же не мог заснуть, что-то ему мешало. Возможно, беспокойство и тревога за предстоящий отъезд. А может быть, и нетерпение: такое состояние знакомо многим из тех разведчиков, у кого завершался длительный срок загранкомандировки или кто уже выполнил какую-нибудь разведывательную операцию за кордоном. Все равно какую, главное в нее была вложена частичка себя, было много пережитого еще до ее реализации и вынесено огромное напряжение при ее выполнении. А в работе нелегала и дипломата Иосифа Григулевича риска хватало всегда, и это длилось почти все пять лет.

От наступившей бессонницы ему чудилось, что никому он теперь не нужен, и поэтому отзывали его домой, на Родину. Никогда еще не ощущал он такого щемящего чувства одиночества, какое испытывал той длинной, бессонной ночью.

Утром, как только проснулась дочка, одев и покормив ее, мать и отец отправились с нею в последнюю в Риме прогулку по городу. На этот раз в более долгую, чем в обычные дни. Доехав на городском транспорте до центра Рима, Иосиф по привычке несколько раз проверился и, не отметив ничего подозрительного, продолжал семейную прогулку по древним площадям центральной части Вечного города, в обед они посетили кабаре «Флорида», а ближе к вечеру зашли в собор Святого Петра, чтобы засвидетельствовать знакомым церковнослужителям свою преданность католической вере.

Поставив свечи, они вышли из храма, и в этот момент колокола нежным перезвоном начали свою вечернюю песню. Луиза, повернувшись к колоннаде Собора, трижды перекрестилась. Иосиф, прижимая к груди одной рукой уснувшую дочку Романеллу, сделал то же самое. Потом перевел взгляд на жену и со сладчайшей улыбкой на лице ободряюще произнес:

— Вот видишь, как Ватикан жалобно, словно чувствуя, что это навсегда, прощается с нами. Говорят, это хорошая примета.

— А может быть, наоборот, — грустно улыбнулась Луиза, — колокола призывают нас или предостерегают не покидать этот Вечный город. — И она еще раз перекрестилась.

— А я думаю, что этого уже не случится никогда, — заметил Иосиф и тоже перекрестился. — Возврата в Рим уже не может быть…

* * *

Вечером, попрощавшись со служанкой и оставив ей ключи от посольского особняка и своих апартаментов, Мари и Анри Шарет с дочкой Романеллой выехали из Италии в Швейцарию по ранее разработанному московским разведцентром маршруту.

Глава 15. Возвращение к своему имени

В Москве, вблизи от метро «Сокол», на Песчаной улице, им сразу же выделили двухкомнатную квартиру и при этом строго-настрого предупредили, чтобы они не раскрывали перед соседями свою разведывательную работу за границей, а Луиза из-за незнания русского языка выдавала себя за испанскую эмигрантку. Григулевичу велено было вернуться к своему настоящему имени, отчеству и фамилии, для этого и для прописки на Песчаной улице ему возвратили советский молоткастый паспорт.

После двадцатилетнего проживания в тринадцати странах мира под совершенно разными именами, фамилиями и кличками, многие из которых он уже не помнил, привыкнуть к своему настоящему имени «Иосиф» он долгое время не мог из-за того, что круг его общения со знакомыми людьми сузился до предела — жена и пять-шесть сотрудников из разведки, с которыми он по долгу службы периодически встречался дома и на Лубянке. Под их контролем и по их рекомендациям он больше месяца писал подробный отчет о разведывательной работе в Италии, Ватикане и Югославии.

Соблюдая требования, предъявляемые в ПГУ КГБ к отчетам о загранкомандировках, Иосиф Ромуальдович вложил в него всю свою душу. Он отразил в нем не только проблемные вопросы международной политики разведуемых стран, но и дал оценку личной работы, агентурной обстановки в Италии и в Ватикане, в частности особое внимание уделил разделу «Выводы и предложения», в котором показал наиболее целесообразные направления дальнейшего использования нелегалов и высказал свои рекомендации по совершенствованию системы их подготовки. Сделал он отчет и по финансовым вопросам, а также подготовил список своих связей в Коста-Рике, Италии, Югославии и Ватикане. Все отчетные документы и приложения к ним составили более двухсот рукописных страниц.

После этого Григулевичу и его супруге дали длительный отпуск. Полтора месяца они отдыхали в Сочи, а еще две недели провели в Литве — на родине Иосифа Ромуальдовича. По возвращении в Москву они занялись оформлением советских документов на дочь. В ее метрическом свидетельстве было изменено место рождения — вместо Рима была указана Москва, а вместо Романеллы ей дали по просьбе отца имя покойной литовской бабушки — Надежда.

Весну и половину лета супруги-нелегалы провели под Москвой, на служебной даче, а потом им надоело это ничегонеделанье, и они начали думать о своей дальнейшей судьбе. При встречах с кураторами из разведки Серафимом Гречищевым и Алексеем Тепляшиным Григулевич всякий раз задавал им один и тот же вопрос: «Как у вас решается моя последующая работа? Мне уже надоело отдыхать…»

— Мы тоже не раз докладывали своему руководству о вашем желании выйти на службу, но нам каждый раз отвечали: «Пусть Иосиф Ромуальдович догуливает свой отпуск до конца», — оправдывался подполковник Гречищев.

— Сколько же можно отдыхать? Я уже полгода бездельничаю, — начинал сердиться Григулевич.

— Но вы же заслужили свой длительный отпуск за пять лет закордонной работы, — пытался успокоить его Серафим Дмитриевич.

Видя, что никто из руководителей ПГУ КГБ не помышляет даже встретиться и поговорить о предстоящей работе, Григулевич в один прекрасный день подготовил конфиденциальное письмо под названием «О возможных перспективах моей работы за кордоном». В нем он обращался к хорошо и давно знавшему его исполняющему обязанности начальника внешней разведки генералу Короткову:

«Дорогой Александр Михайлович!

Не пришла ли пора подумать всерьез о моей будущей работе? Мои соображения таковы:

1. Старая комбинация. К ней возвращаться нельзя, поскольку нам ничего не известно о реакции моего бывшего окружения на наше исчезновение из Италии. Чтобы удостовериться, правильно ли легендировался внезапный отъезд из Рима, а также для изъятия из цюрихского банка адресованных на мое имя — Теодоро Кастро — проверочных писем, которые должны были по заданию Центра отправить открытой почтой лондонская и парижская резидентуры, полагал бы целесообразным командировать для этого кого-нибудь из наших нелегалов в Швейцарию — Францию — Италию.

2. О возможной работе по Ватикану и католической церкви. Я считал и продолжаю считать, что нам надо вести работу в этом направлении, потому что она принесла бы быстрые и существенные результаты. Думаю, что мои знания в данной области могли бы быть полезны для страны. Так почему же мы не используем эти возможности? Ведь это же наш хлеб! При моем участии или без моего участия, но работать в этом направлении надо. Если руководство сочтет, что Григулевича можно еще использовать за кордоном, то я предлагаю направить меня на работу в Азию, в ее юго-восточную часть.

3. Азиатское направление. В настоящее время большое значение приобретает юго-восточный район. В Бангкоке сидит, как вам известно, Донован. Американцы плетут в этом районе день и ночь свои интриги. Я думаю, что нам следовало бы тоже создать в Ханое (Индокитай) базу, в задачу которой входило бы противодействие всеми нашими разведсредствами американским планам в этом районе. Мне кажется, что мы могли бы, пока не поздно, использовать «подвижную» обстановку в Индокитае и через Юг забросить нашу агентуру в Таиланд, Малайзию, Тайвань и Филиппины, то есть в те места, где американцы всего крепче засели. Я лично предпочитал бы осесть в Ханое. Почему? Потому что считаю, что, располагая поддержкой руководства и «тыловыми» средствами, я мог бы построить прочную базу для нашей работы в этом регионе.

Прошу руководство создать условия и дать мне возможность еще раз доказать, что я способен вести большую, серьезную организационно-разведывательную работу. К ней я подготовлен всем своим прошлым опытом. Исходя из этих соображений, просил бы поручить мне разработку католической церкви. Если у руководства будут на этот счет какие-то специальные соображения, то я готов, как всегда, действовать в этом направлении. Следовало бы также подумать, какие есть возможности для того, чтобы мне «выплыть» в Индонезии по паспорту сирийца, египтянина, турка или перса. Учитывая, что Советский Союз участвует в выставке в Индонезии и туда ходят наши пароходы, то можно использовать этот канал для переброски нас с женой и дочерью в эту страну. А как можно легализоваться и получить визы в Индию, Пакистан, Таиланд и Филиппины, это тоже не будет для меня проблемой.

4. О ведомственном положении. Прошу руководство, чтобы мое ведомственное положение было наконец-то со всей ясностью определено. После 18 лет работы в нелегалке я продолжаю оставаться тайным оперработником с большими личными возможностями, но без всяких прав. Такое положение ставит меня в зависимость от «произвола судьбы». При многократных реорганизациях в разведке, а таких было много и по всей вероятности будет еще немало, меня каждый раз вызывали в Центр, чтобы поглядеть на меня и определить, что я за птица. Полагаю, что я еще нужен разведке, и это не лишает меня надежды и перспективы. Но надо как-то поскорее решать этот вопрос и определить, где я должен работать? Вы, Александр Михайлович, приложили немало усилий, чтобы сделать из меня полезного разведчика. Почему бы Вам и не закончить этот труд до конца, почему бы «не дописать картину»? Это последний мой личный вопрос, с которым я к Вам обращаюсь.

Ваш Макс.

4.06.1954 г.»

Последние строки письма Григулевича глубоко тронули Короткова, и он показал его председателю КГБ генералу армии Ивану Александровичу Серову. Тот, с интересом прочитав письмо, спросил:

— Отчет он вам написал?

— Так точно, товарищ председатель. Он подготовил его на двухстах страницах. Да и работа была им проделана огромная. В третьем разделе отчета он хорошо проанализировал состояние советско-югославских отношений в период их кризисного противостояния. В ближайшие дни я доложу вам этот отчет в кратком изложении.

— И как же вы думаете дальше использовать его? — неожиданно задал вопрос Серов.

Коротков, знавший, что Серов всегда держал нос по ветру и во всем поддерживал при жизни Берии его линию, решил уйти от прямого ответа:

— Наверно, надо бы как-то поощрить его. Он же сделал для страны много полезного. Особенно в вопросах международных отношений и формирования советской внешней политики, как до войны, так и после ее окончания. По линии политической разведки мы считаем Григулевича феноменальным разведчиком-нелегалом последних лет. Он работал на разведывательном поле почти два десятилетия. И ни разу нигде не засветился! Руководители разведки, как вы знаете, часто менялись в те годы. И не каждый из них способен был примириться с тем, что некто Юзик — он же Фелипе — Артур — Мигель — Макс был умнее и талантливее некоторых из них…

— А нужно ли нам, Александр Михайлович, иметь такую яркую и неординарную личность? Согласись, что от таких вот талантливых и феноменальных людей бывают одни лишь неприятности… — Серов сделал паузу и уставился твердым, немигающим взглядом на Короткова. — А знаешь ли ты, что Берия намеревался в прошлом году отозвать его из Италии и готов был предать гласности уже подписанный им приказ об увольнении из органов? Причем, без пенсии и без оказания помощи в устройстве на гражданскую работу.

— Я надеюсь, Иван Александрович, что вы так не поступите с ним, — отозвался Коротков, который был с Серовым на короткой ноге (они вместе играли на теннисных кортах «Динамо») и потому осмелился сказать ему это.

Но председатель КГБ сделал вид, что ничего не слышал и продолжал гнуть свое:

— Лаврентий Павлович не мог ему простить того, что ваш нелегал после первого же неудачного покушения на Троцкого в Мексике сбежал на Кубу…

И опять Коротков не согласился с ним:

— Да не так это все было, Иван Александрович! Никуда Григулевич не сбегал. Тогда все делалось только по распоряжению Центра. И выводил его из Мексики и, кстати, по нашему указанию, никто иной, как генерал-майор Эйтингон… Он может подтвердить это…

— Но он же в тюрьме, — заулыбался Серов. — А Григулевич пока на свободе…

— А вы хотите, чтобы он тоже разделил его участь?

— Ничего я не хочу, дорогой Александр Михайлович. — Серов мгновенно нахмурился. — Вся беда в том, что приказа Берии никто еще не отменял.

Коротков вздрогнул и сделал большие глаза.

— Но приказа-то на увольнение Григулевича нет.

— Он был и есть, на нем оставалось лишь поставить дату. Но Лаврентий Павлович не стал оглашать приказ раньше возвращения Григулевича из Италии и положил его под сукно.

— Вот точно таким же способом в тридцать девятом году Берия хотел и меня ни за что ни про что уволить из разведки. Но у него из этого ничего не вышло. Как видите, я еще работаю, а его уж нет! И поскольку его нет, то, может быть, и приказ пора вытащить из-под сукна и уничтожить?

Председатель КГБ отрицательно мотнул головой:

— Я не могу этого сделать… Да, Берии нет в живых, но его последователи остались у руля власти. И потому я не хочу идти против них…

Коротков насторожился и, не удержавшись, спросил:

— Уж не хотите ли вы теперь дать ход этому приказу?

— А почему бы и нет? Зачем нам с вами лишняя головная боль? Подберите ему какую-нибудь работу, соответствующую уровню его таланта. Но не в Комитете госбезопасности. И объясните, что использовать на оперативной работе мы не можем его по той простой причине, что в Европе многие знали его как посла, внезапно исчезнувшего из Рима.

У Короткова в горле застрял ком. С трудом преодолев спазм, он спросил:

— И кто же должен объяснить ему это? У меня лично не повернется язык сказать ему такое…

Серов задумался, постучал костяшками пальцев по столу и, вскинув голову, нервно заговорил:

— Поручите от моего имени провести эту беседу начальнику отдела Виталию Григорьевичу Павлову. Кажется, он вел его личное дело?

— Да, он вел его дело, — пробормотал Коротков.

— Вот пусть он и объявит ему о нашем решении. Разрывать же с Максом отношения окончательно и бесповоротно нам не надо. Григулевич на сегодняшний день единственный пока в стране специалист по Латинской Америке и Ватикану. Надо нам это иметь в виду…

— В каком плане?

— В плане использования его на доверительной основе. Я считаю, мы можем впоследствии периодически направлять его как гражданское лицо в разовые короткие загранкомандировки для выяснения различных оперативных вопросов. Но сначала надо получить информацию о том, как по истечении уже большого срока времени складывается в Италии ситуация, связанная с историей исчезновения костариканского посла Теодоро Кастро. Надо узнать, что говорят об этой истории в самой Италии, как отреагировали на это его коллеги из латиноамериканских стран, аккредитованных в Риме. Кстати, это же самое предлагал и сам Григулевич. Вот и командируйте туда своего человека!

— Командируем. Но если мы сообщим Григулевичу, что в расцвете его сил — в сорок один год — мы не нуждаемся в нем и в его богатом опыте работы с нами, то я боюсь, что он раз и навсегда отвернется от нас и наших командировок.

Серов побагровел.

— Чтобы этого не случилось, Павлов должен провести беседу так, чтобы Григулевич был заинтересован в постоянном сотрудничестве с нами. Чтобы достичь этого, Павлов, повторяю, должен проявить максимум такта и гибкости. А он, кстати, умеет это делать…

— Хорошо, Иван Александрович, мы подготовим Павлова к такой беседе…

* * *

Для проверки легенды исчезновения из Италии посла Теодоро Кастро и выяснения положения вещей после его отъезда из Рима был подготовлен к командировке в Швейцарию, Италию и Францию нелегал Бланко. В Аргентине он был подрезидентом Григулевича, хорошо зарекомендовал себя в боевых действиях в годы Великой Отечественной войны при выполнении диверсионных операций в порту Буэнос-Айрес, а затем был выведен со своей семьей в Советский Союз. В разработанном ему плане-задании указывалось:

«1. Посетить цюрихский банк и получить там по доверенности Макса адресованную на его имя корреспонденцию;

2. Совершить поездку в Италию, Францию и Швейцарию для встречи с некоторыми лицами из бывшего окружения Макса с тем, чтобы выяснить их отношение к исчезновению Макса и по возможности проверить, не провален ли он по костариканской легенде;

3. В Париже встретиться со следующими лицами:

Даниелем Одубером — представителем президента Коста-Рики в Европе;

Франсиско де Мирандесом Мирандой — поверенным в делах Коста-Рики в Париже;

Жаном Жирардо — костариканским консулом в Париже…»

К этим людям рекомендовалось Бланко обращаться в качестве лица, в прошлом связанного с Максом по коммерческим делам и заинтересованного, в частности, в проведении сделки по покупке в Коста-Рике крупной партии бананов и кофе.

На всех выше названных лиц Григулевич дал обстоятельные характеристики и сообщил детали своих взаимоотношений с ними в прошлом.

В Риме Бланко предписывалось побывать в аргентинском посольстве и консульстве (в тех же целях, что и в Париже), а затем нанести визиты:

1) бывшему консулу Хулио Паскалю;

2) бывшей секретарше Макса Марисе Чакелли;

3) атташе костариканского посольства, художнику Вальверде Вега;

4) новому костариканскому послу в Риме дону Хосе Анхель Кото;

5) генеральному консулу Коста-Рики в Риме Альдо Чиравенья;

6) итальянскому дельцу Витторано Романо.

7) чиновнику итальянского МИДа Франко Риенси (при условии, что с этим человеком его сможет познакомить Витторано Романо).

Бланко получил от Григулевича подробные характеристики и на этих людей (кроме Кото) и соответствующие инструкции, с кем конкретно и иод каким предлогом он может вести разговор. При этом оперировать он должен был упомянутой выше легендой — о закупке бананов и кофе. Была определена также последовательность визитов.

Кроме того, Бланко должен был выехать в Милан и встретиться с бароном Умберто Корви — почетным костариканским консулом в этом городе. Наряду с разведкой по делу Макса, Бланко должен был выяснить намерения и планы барона Корви в коммерческой области.

В ориентировке на Корви отмечалось:

«…Корви уже 25 лет является почетным консулом Коста-Рики в Милане. Знает там всех костариканцев как облупленных, и все его знают. У него одна из крупнейших в Милане фирм по продаже пароходных, авиационных и железнодорожных билетов. Зарабатывает хорошо, живет обеспеченно. Жаждет увеличить свои доходы, ради этого готов влипнуть в любую авантюру. Мечтает о крупных торговых операциях. Носится с проектами продажи больших партий кофе, бананов и какао. Был назначен мною коммерческим советником костариканского посольства в Белграде, где после моего отъезда оставался в качестве поверенного в делах. Незадолго до моего убытия барон явился ко мне с предложением устроить ему под торговым прикрытием поездку в Прагу, где ему должны передать в Пльзене драгоценности стоимостью в 500 тысяч долларов, а за вывоз их хозяева обещали лично ему 50 тысяч долларов наличными. Умберто предлагал мне поехать вместе в Прагу для проведения этой операции. Для получения визы он пытался войти в контакт с чехословацким консульством в Милане и посольством в Риме, обещая чехам на бартерной основе закупить крупные партии чешского хрусталя в обмен на костариканский кофе. Возможно, что после моего отъезда барон пробрался в Прагу. Следовало бы проверить через чешское консульство в Милане и посольство в Риме, как обстоят в этом отношении дела.

Барон чрезвычайно жаден на деньги и довольно трусливый человек. Если его заманить в Прагу и там напугать как следует, состряпать ряд документов, компрометирующих его или, наоборот, пообещать ему деньги и благоприятствовать проведению его торговых сделок, то он даст согласие на сотрудничество с нами. Но для этого перед бароном Корви надо нарисовать самые радужные перспективы по торговле с Чехословакией, разжечь его аппетит и породить в нем иллюзию быстрой наживы. Одним словом, вести себя так, чтобы в результате этих переговоров он рвался бы поехать в Прагу…»

Перед самым отъездом Бланко в загранкомандировку ему дали адреса нужных лиц и учреждений, а также легенду знакомства с исчезнувшим из Италии костариканским послом Теодоро Бонефилем Кастро.

С заданием Центра аргентинец Бланко справился блестяще: он собрал необходимую для советской разведки проверочную информацию в отношении легенды исчезновения из Рима посла Кастро и его супруги Луизы.

Из докладной записки Бланко.

«Хулио Паскаль: «Его исчезновение вызвало много толков, и мы уже начали думать бог знает что. В свое время я говорил об этом с бароном Корви из Милана, который также был связан с ним. «Не произошло ли какого-либо несчастья?» — спросил я. Ответ: «А не уехал ли он в какую-либо страну за «железный занавес»? Может быть, его увезли туда силой, но с какими целями?» «Силой вряд ли. Он же был послом и в Югославии и, возможно, заранее установил связь с коммунистами». Сказав это, Паскаль показал мне письмо Макса, которое он написал на прощание из Швейцарии.

Паскаль рассказывал о Кастро как о человеке, который приехал в Рим с капиталом, а сколотил он свое состояние в Бразилии, спекулируя земельными участками. «Это очень умный и щедрый человек, очень инициативный, с большим честолюбием, огромной волей и глубоко человечный во всех отношениях. Он из тех, которых не забывают».

Я согласился с его мнением и сказал, что поверил бы в его бегство в лагерь социализма лишь в том случае, если бы увидел его там собственными глазами.

Спросил его, есть ли какие-нибудь конкретные данные, которые позволяли бы так думать, или же это только его собственное предположение. Паскаль ответил, что это только догадки, вызванные скорее невозможностью объяснить его исчезновение, и что так думают только он с бароном Корви, но эта же мысль недавно была высказана и в разговоре, который он имел с господином Чиравенья — торговцем кофе. Тем не менее Паскаль назвал кое-какие признаки, которые позволяли ему, как человеку, самым тесным образом в прошлом связанному с Кастро, наблюдать некоторые «странности» в его поведении. Так, он привел факт, что иногда Кастро исчезал на несколько дней, и никто не знал, где он. Вместе с тем Паскаль объяснял некоторые его исчезновения тем, что они были, вероятно, вызваны любовными делишками посла, который, по его мнению, питал слабость к женскому полу. Другие исчезновения приписывал некоторой его склонности к азартным играм в карты и рулетку. Удивило его также то, что он совершил две поездки в Югославию и что во время одной из них его сопровождал посол Гватемалы полковник Косенса Гальвес, которого все считали коммунистом. В другой раз он сказал мне, что были такие моменты, когда итальянское правительство питало подозрение, что он мог сообщить маршалу Тито вещи, которые Италия хотела бы сохранить в тайне. Речь шла о Триесте.

Один из начальников следственного отдела римской полиции рассказал мне, что он участвовал в проверке посла: даже были затребованы данные на него из Бразилии. Однако не нашлось ничего подозрительного, стало известно лишь то, что Кастро спекулировал там земельной собственностью.

Когда я спросил у начальника полиции, не связано ли исчезновение костариканского посла с какими-либо особыми интересами властей Италии, тот ответил, что его правительство беспокоила только проблема сохранения тайны о Триесте, но раз посол уехал из Италии, то тем самым ликвидирована всякая причина для беспокойства.

А еще Хулио Паскаль сказал мне, что его больше всего удивляло, что такой авторитетный посол, который приглашал на свои приемы многих иностранных представителей и сам посещал всех, почему-то всегда избегал контакта с советским посольством и его персоналом, заявляя, что не желает иметь с ними ничего общего. Мне кажется, говорил Паскаль, это для того, чтобы скрыть свои симпатии к советской стране. Непонятно мне и другое: как мог посол католической страны, друг самых высоких деятелей и высших католических санов Ватикана не иметь у себя дома даже распятия, не крестить дочь и не дать ей имени того или иного святого.

Паскаль рассказывал также о том, что должность посла дорого обходилась Кастро, что больше всего ему портили жизнь костариканские политические деятели, которым он должен был отдавать львиную долю дохода от своего коммерческого дела.

Из бесед с секретаршей бывшего посла Теодоро Кастро Марисой Чакелли я узнал следующее: новым послом Коста-Рики в Италии стал доктор Хосе Анхель Кото. Ему 60 лет, у него 18 детей. Живет на улице Уго Бальцани, 51. Итальянец Альдо Чиравенья по-прежнему держится на своем посту генконсула в Риме только потому, что он нужен богатым костариканским плантаторам для торговли кофе. Но в ближайшем будущем правительство Коста-Рики намерено не назначать на дипломатические должности иностранцев.

В воспоминаниях секретарши о Кастро чувствовалось большое уважение, которое она питала к нему. Чакелли сказала, что с Теодоро она приобрела опыт, который впоследствии оказался ей очень полезен; что Кастро был настоящим хозяином, щедрым и человечным; что иногда он, когда она делала какие-либо ошибки, ругал, но никогда не унижал ее; что он умел внушать к себе доверие. Несмотря на то что он был человеком, не отличающимся особой красотой, многие знакомые ей девушки пытались завязать с ним интимные отношения, и она прекрасно понимала их: женщины влюбляются в мужчину не за внешность, а за то, что он умеет красиво говорить. «А Кастро умел говорить женщинам приятные вещи!»

Несколько раз мы возвращались к разговору о странном исчезновении Кастро, но все мои усилия выяснить, не слышала ли Чакелли что-либо об этом в посольстве или среди друзей Макса, остались безуспешными: по всей видимости она ничего не знает. Она сообщила также, что посол Кото никогда не говорил с ней о Кастро, никогда не старался получить каких-либо сведений о его работе в Риме. Кстати, я спросил ее, не проявляли ли недовольство латиноамериканские дипломаты недавней отставкой Кастро. Она уверяла меня, что ничего подобного не было.

По мнению поверенного в делах Коста-Рики в Париже Франсиско Миранды, Теодоро Кастро скорее всего находится со своей семьей в Аргентине, в Бразилии или Уругвае и вновь делает состояние на торговле земельными участками или бразильским кофе, аргентинским зерном или уругвайским мясом. Пройдет какое-то время и все обязательно узнают о нем и скажут: «Правильно сделал посол Коста-Рики, что уехал из Италии».

Встреча с итальянским дельцом Витторано Романо тоже ничего не прояснила: он считает, что Кастро вынудили уехать навсегда из Италии три важных обстоятельства — политическое разочарование в дипломатии, финансовый крах коммерческого дела в Милане и, конечно же, неподходящий климат для его больной супруги.

На мой взгляд, лучшим доказательство того, что никаких конкретных сведений о провале Кастро нет, является расследование итальянского правительства, которое имеет свою разведку. Она, без сомнения, внимательно следила за персоналом иностранных представительств, как это делается в любой другой стране, но в данном случае это расследование ничего не дало: следов мистического исчезновения посла Теодоро Кастро не обнаружено.

Вывод. Легенда отъезда Макса и Луизы из Италии и Швейцарии не вызывает сомнений, но их окончательное и странное исчезновение вызвало много разных кривотолков, не имеющих никаких оснований для опасений в возможной расшифровке советских разведчиков-нелегалов.

Бланко.

28.07.54 г.»

Из Цюриха Бланко привез 23 письма, адресованных в швейцарский банк на имя Теодоро Кастро и Луизы. Оказалось, что ответили им все те, кому были отправлены письма, в которых высказывалось намерение семьи Теодоро Кастро уехать из Швейцарии в Латинскую Америку.

Когда эти письма передали для анализа и обобщения Григулевичу, он подумал о том, что, наконец-то, его возвращают к работе в разведке. Но это было разовое поручение, непосредственно связанное с операцией вывода его из Италии. Ознакомившись с содержанием писем, он подготовил аналитическую справку, в которой отмечалось:

«1. Все мои корреспонденты выражают сожаление, что мы были вынуждены уехать из Италии из-за болезни Луизы, все желают нам самого лучшего, многие выражают надежду на наше возвращение в Европу и просят писать. Паскаль и другие авторы писем удручаются, что я отказался от блестящей дипломатической карьеры в момент, когда, казалось, дошел до самых ее вершин. Большинство корреспондентов расточают мне комплименты как дипломату, представлявшему с честью «свою» страну в Европе.

2. Судя по письму Паскаля, у него усиленно добивались узнать о моем местопребывании министр иностранных дел Италии, костариканский посол во Франции Одубер, звонивший ему несколько раз из Парижа, и бывший консул Коста-Рики в Риме Джузеппе Туччи.

3. Наибольший интерес представляет письмо посла Одубера. Мне известно, сказал он, что итальянское правительство хотело, чтобы после избрания нового президента в Коста-Рике послом в Риме оставался я. Одубер предварительно запрашивал президента Фигереса, что он думает об этом. Фигерес ответил, что не только послом будет назначен Бонефиль Кастро, но возможно и министром иностранных дел Коста-Рики.

Одним словом, все произошло по строгому дипломатическому церемониалу. Я исчез приличным и уважаемым послом, и это, конечно, положительный факт. И еще: шеф протокола итальянского МИДа барон Скамакка, президент Коста-Рики Фигерес и прочие официальные лица выражают свое сожаление о моем исчезновении […].

Повторяю, все эти письма не позволяют мне сделать определенные, объективные выводы. На поверхности вроде бы все в порядке, однако некоторые моменты остаются невыясненными […].

Макс».

Чуть ниже подписи сделана приписка старшего помощника начальник отдела ЛГУ КГБ при Совете министров СССР Льва Воробьева:

«В результате изучения мною полученной из цюрихского банка корреспонденции на имя Теодоро Кастро и подробного обсуждения с Максом положения с его легализацией в настоящее время выявилось следующее:

1. Уход Макса с поста костариканского посла в Риме в глазах его окружения и заграничных связей выглядел вполне естественным.

2. Каких-либо оснований для подозрений на то, что к концу 1953 года Макс находился под угрозой провала, в полученных письмах нет. Не является следствием возникших подозрений и неожиданное назначение на пост посла Коста-Рики в Риме Анхеля Кото вместо Макса. Скорее всего, это результат интриг или же воли того или иного высокопоставленного лица в Коста-Рике (например, самого президента Фигереса).

Говоритъ же о том, что кто-то из знакомых Макса в период его нелегальной деятельности за рубежом мог догадываться, что он является советским разведчиком, тоже никаких оснований нет. Таким образом, можно сделать единственный вывод о том, что в операции по выводу супружеской пары нелегалов из Италии в ходе ее реализации и после ее завершения расшифровки Макса не допущено. Документы и легенды Макса и Луизы ни у кого сомнений не вызывали».

* * *

Начальник отдела спецуправления «С» ПГУ КГБ Виталий Григорьевич Павлов по прямому указанию председателя КГБ генерала армии Серова принял Григулевича на конспиративной квартире у станции метро «Динамо». Раньше они ни разу не встречались с глазу на глаз, однако оба хорошо знали друг друга по переписке. Павлов много лет вел личное и рабочее дела Макса, восторгался его высокой самоотдачей в работе, богатством верных и надежных помощников — источников информации и редкой способностью к легкой адаптации в разных странах мира. Григулевич был наслышан о педантизме и жесткости Павлова до командировки в Италию и когда работал в Риме: встречаясь с резидентом Доном, тот много рассказывал ему о тех, кто вел его личное дело и кто руководил в Центре его разведдеятельностью.

Усадив Григулевича за стол, Павлов, чтобы как-то расположить его к себе, спросил:

— Вы что предпочитаете, — кофе или чай?

— Мне все равно, — безразличным тоном отозвался гость, оглядывая скромно меблированную комнату.

— Тогда я приготовлю кофе.

Заметив чистую пепельницу на подоконнике, Григулевич попросил разрешения закурить.

— Да, пожалуйста. Где-то здесь была пепельница. Поищите ее сами, а я пока займусь кофе.

Иосиф Ромуальдович вышел из-за стола, взял пепельницу, вернулся на свое место и, закурив, положил пачку «Герцоговины» перед собой. Глядя на суетившегося у плиты Павлова, Григулевич смело обратился к нему:

— Виталий Григорьевич, может быть, мы не будем вести разговор на «вы»?

— Как хотите… Можно и на «ты», поскольку я моложе вас на целый год, — улыбнулся Павлов, подходя к столу.

— Пожалуйста, угощайтесь, — Григулевич пододвинул к нему пачку сигарет.

— Спасибо, я не курю. Скажи мне, Иосиф, как ты думаешь, почему тебя так внезапно отозвали из Италии? И были ли для этого какие-то веские основания?

Григулевич с недоумением взглянул на Павлова:

— Но вам же в Центре известно, из-за чего меня отозвали?! Я считаю, что в Москве явно перестарались с нашим отзывом. Мы могли бы еще работать и работать, а теперь вот уже полгода мы не у дел и не приносим никакой пользы советской разведке… А основанием для нашего поспешного отзыва из Рима послужили никем не проверенные мои личные опасения…

Наскоро прокрутив калейдоскоп итальянских картинок, вызвавших у него опасения, Григулевич принялся рассказывать о том, что сообщал уже в своих донесениях в Центр.

Услышав свист чайника на электроплите, Павлов извинился и вышел из-за стола, потом вернулся с чайником и подносом, на котором были растворимый кофе, сахар, ложечки и чашечки. Поставив все это на стол, Павлов неторопливо заговорил о том, что Григулевич преждевременно забил тревогу в Италии о своих опасениях, и потому от греха подальше его решили откомандировать в Москву.

Оба заварили в чашках кофе.

Отпив глоток, Григулевич с возмущением заговорил:

— Если даже и принимать во внимание тогдашние мои опасения, то неужели руководство разведки и те, кто вел мое досье в Центре, не понимали, что никакая контрразведка не могла бы доказать мою и Лауры причастность к советскому гражданству и уж тем более к советской разведке?! Я убежден, что принятые вами в Москве меры по спасению нас были преждевременными!

Павлов улыбнулся, хмыкнул и после небольшой паузы парировал:

— Ты, Иосиф, прошел за кордоном огонь, воду и медные трубы. Ты был асом нелегальной разведки, самым долгим нелегалом, с которым мне когда-либо доводилось встречаться и вести его личное и рабочее дело. Ты, можно смело сказать, единственный в своем роде, кто во многих странах оставил глубокий след в сердцах людей, которым ты нравился и которые нравились тебе. А самое главное, не был ни разу скомпрометирован, не раскрыт и никогда не наносил ущерба безопасности нашей страны. И я уверен, что ты со своими блистательными способностями еще сможешь начать новую жизнь. Поэтому, конечно, полезней было бы и сейчас вам с Лаурой продолжить работу за кордоном. Но законы нелегальной разведки суровы! А суровость их всегда заключается в том, что при возникновении малейшей опасности разведчик немедленно выводится из страны проживания.

Павлов сделал короткую паузу, подумал и тихо, словно для самого себя, обронил:

— Возможно, тогда это была перестраховка Центра. Скорее всего так и было. И если все рассматривать с позиций руководства, то перестраховка была, наверное, оправдана. Она была вызвана, конечно, заботой о твоей с Лаурой безопасности и стремлением сохранить вас обоих для советской разведки… Но что поделаешь…

После этих слов Григулевич нервно отодвинул от себя недопитую чашку кофе и, морщась от тягостного, досадного чувства неясности и тревоги, опустил голову. Он уже понял, что дальнейшая судьба его и Лауры должна претерпеть какие-то серьезные изменения. Мысли его начали лихорадочно метаться в голове. Получив в Италии вызов в Москву, он, конечно же, надеялся на продолжение работы за кордоном по своим «железным» костариканским документам на имя Теодора Кастро, пребывание в роли которого было по заданию Центра самым продолжительным, оно длилось пять лет. А тут вдруг дело принимает совершенно иной поворот. Но почему Павлов не хочет сказать ему прямо: какое принято в отношении них решение?

Верный своей выдержке и привычке выжидать, пока собеседник сам не раскроется, он, подняв голову, невидящим взглядом уставился на Павлова и стал терпеливо ждать, когда тот перестанет напускать туману и скажет прямо, на что ему расчитывать. Павлов же, понимая, что рано или поздно надо говорить правду, искоса взглянул в непроницаемое лицо Григулевича и неохотно начал:

— С большим сожалением я вынужден сообщить о принятом решении направить тебя одного без Лауры на работу в архивный отдел внешней разведки… Если же ты не согласишься с таким предложением, то будешь устраиваться куда-то сам… Без нашей помощи… Мы мешать тебе в этом не будем…

Иосиф посерел, в висках застучало. Он никак не ожидал услышать такое. Поникнув головой, Григулевич сквозь зубы процедил:

— Ничего не понимаю. То ли ты шутишь, Виталий Григорьевич, то ли нет? Хорошо, конечно, когда люди начинают разговор с шутки, которая помогает им ближе сойтись.

Павлов мягко улыбнулся и, не глядя на Григулевича, твердо ответил:

— Да нет, не шучу! Ты должен понять, Иосиф, что у тебя есть два выбора. Один — остаться в разведке, но не на оперативной работе, а на вспомогательной, в архиве. Другой — уйти в запас по собственному желанию и самому устраиваться на работу. Хорошо сказал по этому поводу известный тебе поэт Николай Некрасов: «Средь мира дольного для сердца вольного есть два пути: взвесь силу гордую, взвесь волю твердую и определись, каким путем идти».

Григулевич окинул Павлова взглядом, исполненным крайнего скепсиса. Его охватила тревога и страх, подобные тому, который испытывает человек, когда на него направлено темное дуло пистолета. Переходя опять на «вы», он с раздражением бросил:

— На каком основании вы отстраняете меня от работы «в поле»? Вы же только что говорили, что я честно и успешно работал невероятно длительное время для разведчика-нелегала, что я ни разу не был скомпрометирован и раскрыт… Так в чем же дело, Виталий Григорьевич? Почему вы отстраняете меня и Лауру от оперативной разведовательной работы, которая являлась делом всей нашей жизни?..

Павлов, глядя на дно выпитой чашки кофе, молчал: он прекрасно понимал, что совершенно бессмысленно пытаться приводить ему какие-либо доводы.

— Все, о чем вы говорили мне сейчас, я воспринимаю как бессмыслицу, — заметил Григулевич. — Скажите правду, чем вызвано решение о переводе меня в архивную службу?

Павлов продолжал молчать.

Это еще больше возмутило Иосифа Ромуальдовича, ему стоило немалых усилий, чтобы взять себя в руки и не заразиться лихорадочным состоянием обиженного молодого человека.

— Я задал вам, Виталий Григорьевич, уже не один вопрос, но вы почему-то не хотите отвечать? Так скажите, почему?

«Действительно, во всем этом есть что-то идиотское, — думал Иосиф. — Такое решение не укладывается ни в какие рамки… Ни в логику, ни в здравый смысл… Работа признана положительной, и вдруг иди в архив?.. Может, слишком много навербовал я в разных странах и слишком часто рисковал? А может, излишне много прожил чужих жизней за кордоном?.. Нет! — мысленно ответил он самому себе. — Коли не попал я под колпак и остался неразоблаченным, значит умел правильно мыслить и действовать. Поэтому успокойся и расслабься. И хватит, наконец, перебирать всякие «а может». Будь хладнокровнее и веди себя как разведчик-нелегал с крепкими нервами…»

Призвав на помощь все свое самообладание, чтобы не разозлиться, и сохраняя внешнее спокойствие, Иосиф холодно произнес:

— Странное возникает чувство, когда сознаешь, что тебя обманывают, и, будучи обманутым, прекрасно понимаешь, что этот обман приносит кому-то пользу. Что вы скажете мне в ответ на это?

За его безобидным вопросом полковник Павлов почувствовал властную силу человека большого интеллекта. И, понимая, что нужно держать ухо востро, отвечать так, чтобы разговор не принял нежелательного направления, сказал:

— Я уже говорил тебе, Иосиф, это было не мое решение. Это решение руководства Комитета, которое я не одобряю. Лично я считаю, что тебе не надо отказываться от нашего предложения. В архиве работа и вообще жизнь станет для тебя и для твоей супруги более спокойной и безопасной. И материально вы ничего не потеряете…

Григулевич несколько раз глубоко вздохнул и, почувствовав, как разгорается в нем пламя гнева, выпалил:

— Я отказываюсь от вашего предложения! С завтрашнего дня Теодоро Кастро прекращает свое существование, не станет в разведке и Луизы — псевдонима моей супруги.

Павлов улыбнулся и опять тихо спросил:

— Почему?

— Потому что в архивах работают с мертвыми бумагами, а я с четырнадцати лет, со вступления в комсомол, привык иметь дело с живыми людьми!.. С моим опытом работы и моим зарубежными связями, как по коммерческой, так и по дипломатической линии, я мог бы принести еще много пользы стране, а вы списываете меня в архив. — Он сделал секундную паузу, потом с горечью добавил: — А может быть, под таким благовидным предлогом руководство Комитета решило действительно избавиться от меня? Если это так, то получается, как в той песне «Шумел, горел пожар московский»: «Судьба играет человеком, она обманчива всегда, то вознесет его высоко, то бросит в бездну без стыда…» И без следа.

— Ну почему же без следа? — подхватил Павлов. — Вы с Лаурой прожили хоть и напряженную, но полноценную и светлую жизнь за кордоном, ваша работа получала в Центре высокую оценку. В Латинской Америке и на Апеннинах вы обессмертили свое имя для разведки. И след вы в ней оставили глубокий. Это, в частности, подтверждают твои, Иосиф, правительственные награды. Ордена Красной Звезды и Красного Знамени так просто у нас в стране не даются. Ими награждаются только за особые боевые заслуги перед Родиной…

Иосиф протестующим жестом поднял руку:

— А почему же тогда Родина и разведка отворачиваются от нас сейчас?.. Мы с Луарой считали, что в условиях начавшейся «холодной войны» окажемся еще нужнее Советскому Союзу… Но только не в архиве… — Григулевич потер ноющие виски и, не глядя на Павлова, сердито обронил: — Никчемным кажется мне сейчас все, что я делал до сих пор и намеревался сделать в разведке в дальнейшем… Оглядываясь назад, создается впечатление, будто я всю жизнь шагал против ветра и постоянно боролся, чтобы только меня не арестовали и не сломали за границей. Если бы год назад я мог знать, что по возвращении в Советский Союз мною распорядятся так, то без колебаний ответил бы тогда правительству Коста-Рики согласием на их предложение.

Павлов насторожился.

— Не понял. О каком предложении идет речь? — И он пристально посмотрел Григулевичу в глаза.

Иосиф спокойно встретил его взгляд, сделал обманчиво беззаботную улыбку и равнодушно ответил:

— Да о назначении меня министром иностранных дел Коста-Рики.

Полковник саркастически хмыкнул.

— Ничего не понимаю! — отрывисто бросил он. — Каким еще министром?

— По-моему, я выразился достатосно ясно: министром иностранных дел.

— Постой, постой, Иосиф, — прервал его Павлов. — Я первый раз слышу о том, что Коста-Рика хотела назначить тебя министром иностранных дел…

— А вы и не могли знать об этом, потому что я не сообщал в Центр о сделанном мне тогда предложении со стороны костариканцев.

— А почему ты не сообщил об этом? — удивился Павлов, пожимая плечами.

— Потому что был убежден, что Центр не одобрит такое высокое назначение своего подчиненного. Да что об этом говорить! — махнул рукой Иосиф. — Вы же сами все прекрасно понимаете! От зависти у некоторых ваших руководителей, наверно, глаза на лоб полезли бы. Ну да ладно! Что теперь говорить об этом. Все, что ни делается, то к лучшему… Передайте своему руководству, что от службы в архиве я отказываюсь.

— Не надо, Иосиф, обижаться на разведку. Лично мне тоже обидно, что руководство Комитета решило зарезать курицу, несущую для разведки золотые яйца, — отозвался Павлов и, желая вернуть Григулевича в спокойное русло разговора, добавил: — Коротков просил передать, что в случае твоего отказа мы будем и «на гражданке» прибегать к твоей помощи по Ватикану и странам Латинской Америки.

Григулевич, умевший держать свои эмоции под контролем, на сей раз не выдержал:

— Ах вот как! Значит, Коротков заранее расчитывал на такой вариант моего ответа. То есть на мое увольнение по собственному желанию. Теперь мне понятно, откуда дует холодный ветер… И прошу вас, Виталий Григорьевич, не надо сравнивать меня с курицей. Возможно, я и выгляжу в данный момент мокрой курицей без золотых яиц, но это еще не значит, что я теперь ничего не стою. Для ПГУ, может быть, и ничего, но сам себя я оцениваю настолько, сколько я стоил год назад в Италии и Ватикане, а еще раньше в Испании, Аргентине, Бразилии, Чили и так далее. Уверен, что и для Лауры я мокрой курицей не стану. И цена моя даже без золотых яиц и «на гражданке» не снизится… Сидеть без дела, стареть и плевать на все я не собираюсь. Будем жить с Лаурой жизнью простых советских людей. Честно говоря, я никак не ожидал, что этот день станет последним в моей разведывательной деятельности и рубежным в жизни вообще. Что все мои планы в одночасье рухнут, и жизнь теперь пойдет в новом измерении.

— Извини, Иосиф, если я обидел тебя своим неудачным сравнением. Поверь, я глубоко уважаю тебя и ценю как талантливого человека и блестящего разведчика-нелегала… Лично я считаю тебя асом нашей внешней разведки.

Что говорил дальше полковник Павлов, Григулевич не слушал: он вспоминал и размышлял о больших и малых несправедливостях в своей жизни. «О, Господи! Сколько раз я рисковал собой и женой в разных странах мира, работал, не зная отпусков, сразу в трех направлениях — коммерческом, дипломатическом и разведывательном. И что в конце концов получил за все это? Ничего! Выжали, что могли, а теперь, как корку лимона, выбрасывают на помойку. Надо же, потерял в один день все — и работу в разведке, и пусть не громкое, но все же известное в дипломатическом корпусе имя и должность дуайена стран Центральной Америки… Да и в коммерции я тоже был не последним человеком. Теперь все это похоронено…»

В этот момент ему казалось, что под ним разверзлась земля и он летит в бездну. Тут он встрепенулся и задал вопрос:

— Скажите мне, Виталий Григорьевич, кто дал вам указание провести со мной эту беседу?

Павлов, встревоженный таким неожиданным каверзным вопросом, не знал, что и ответить. Потом чуть слышно произнес:

— Александр Михайлович Коротков.

Несколько секунд Григулевич задумчиво молчал, потом вдруг оживленно заговорил:

— Я где-то читал, что у эскимосов, когда их соплеменник становится староват для того, чтобы охотиться или ловить рыбу, его сажают на льдину и отправляют в открытое Гренландское море, где он замерзает или становится жертвой белого медведя. Первобытная жестокость, не правда ли?! Вот также безжалостно вы вышвыриваете и нас с Лаурой из разведки! А ведь мы могли бы еще с большой пользой для страны работать. Мне, например, всего сорок лет. — Каждое его слово шло из глубины души, и выражение лица подтверждало это. — Вот и передайте мою байку об эскимосах товарищу Короткову. И скажите ему прямо, что он и все те, кто принимал решение о списании меня с Лаурой в архив разведки, совершают большую ошибку…

Павлов в ответ кивнул:

— Я очень сожалею, что твои слова не слышат сейчас Серов и Коротков! Было бы очень хорошо, если бы они услышали это от тебя самого…

Но Григулевич не среагировал на его реплику, он вдруг почувствовал, что у него еще сильнее начинает болеть голова, и потому надолго умолк.

Павлов, решив сменить тему разговора, спросил:

— И чем ты думаешь теперь заниматься?

Иосиф несколько раз передернул плечами.

— Своим сообщением вы поставили меня в очень трудное положение. У меня даже и в мыслях не было раздумывать, чем дальше заниматься. Я был уверен, что моя нелегальная разведывательная деятельность будет еще долго продолжаться «в поле». Пока я не знающем буду заниматься. — И он глубоко задумался. Понимая, что теперь предстоит играть до конца жизни одну лишь роль — роль настоящего Иосифа Григулевича, он испытал настоящий легкий шок.

— Поймите меня правильно, Виталий Григорьевич, — заговорил он тихим голосом, — говорить сейчас, чем я буду заниматься, очень тяжело. Согласитесь со мной, что нельзя уйти из разведки «в поле» так, как уходят с работы из закусочной или ресторана. Почти двадцать лет разведывательной деятельности за рубежом, да еще два года секретной подготовки в Москве очень много значат в моей жизни. Я уже говорил вам, что разведка была главным делом нашей жизни. А теперь, когда мы отвергнуты по чьей-то недоброй воле, само существование теряет для нас всякий смысл, все пойдет теперь вкривь и вкось…

— Но еще не поздно одуматься, — прервал его Павлов. — Еще можно вернуться к нашему предложению. Стоит мне только сказать Короткову, что ты согласен, и вопрос о продолжении твоей работы в нелегальной разведке будет решен.

— Не надо, Виталий Григорьевич, лукавить. Наш разговор начинает походить на игру, и я начинаю уже терять терпение. Раз уж я сказал, что отвергаю ваше предложение, то все… точка!

Павлов в душе был согласен с ним и, с трудом подбирая успокаивающие слова, сказал:

— Твое решение мне понятно. И все-таки ты должен сообщить, чем будешь заниматься на гражданке. Ты же знаешь, что мы, разведчики, не любим ожидать от своих коллег каких-либо неожиданностей.

Подумав секунду-другую, Иосиф спокойно ответил:

— Я же говорил, что пока не знаю. Начну, наверное, писать мемуары… А там посмотрим, куда поведет моя путеводная звезда.

— Но имей в виду, о нелегальной разведке ты не должен ничего писать. Кстати, ты обязан дать нам подписку о неразглашении сведений, составляющих государственную тайну.

Григулевич фыркнул и, распрямив плечи, с достоинством ответил:

— Не беспокойтесь, Виталий Григорьевич, о разведке я писать не буду хотя бы уже потому, что ее руководство несправедливо закрыло передо мною двери! Мне есть о чем писать. Вы же хорошо знаете, я исколесил вдоль и поперек всю Америку, в некоторых ее странах жил и работал от месяца до трех лет. Был свидетелем и участником многих политических событий и житейских коллизий в те славные для меня годы. Я впитал в себя национальные культуры, обычаи и традиции латиноамериканских народов, их быт и нравы. Я жил среди этих прекрасных людей и любил их, они чувствовали это и потому признавали меня своим соотечественником. Мне всегда было хорошо с ними, я был счастлив с ними…

Павлов раздумчиво разглядывал его, как рассматривают загадочную картину, и только теперь начинал понимать, в чем была притягательность разведчика-нелегала Иосифа Григулевича, почему души латиноамериканцев и итальянцев с югославами были распахнуты перед ним: он покорял их своим отношением к ним, своим умом и глубиной познания и понимания их проблем.

Пропустив мимо ушей то, о чем говорил раньше Григулевич, Павлов прервал его:

— Скажи честно, Иосиф, о чем конкретно ты намереваешься писать?

Григулевич задумался, уносясь своими мыслями в страны американского континента — в Гавану и Буэнос-Айрес, в Монтевидео и Рио-де-Жанейро, в Сантьяго и Ла-Пас, в Мехико и Сан-Хосе, в Лиму и Боготу.

— Я буду писать о том, о чем лучше меня никто в Советском Союзе не знает и никогда не знал. Я расскажу советским читателям о красоте и темпераменте бразильянок и костариканок, о мексиканской и перуанской кухне. О национальных обычаях кечуа и майя, об искусстве аборигенов — белых туземцев… О манерах уругвайцев и боливийцев… О сдержанности чилийцев и культуре аргентинцев. И, конечно же, о прошлом и настоящем народов тринадцати стран, в которых мне посчастливилось работать.

— Я рад за тебя, Иосиф, и уверен, что ты сумеешь так же быстро и удачно адаптироваться в Советском Союзе, в котором предстоит тебе проявить себя на новом поприще. Главное для тебя сейчас и потом, — не расшифроваться, суметь сохранить тайну о своей нелегальной работе «в поле».

Иосиф укоризненно посмотрел на него, но ничего не сказал в ответ и, посчитав что разговор подошел к концу, молча поднялся и вышел из-за стола со словами «позвольте мне откланяться».

Павлов тоже встал.

— Вижу, Иосиф, ты сильно обиделся на разведку.

— На разведку — нет, я ей благодарен за то, что она сделала меня таким, какой я есть сейчас. А вот на ее руководителей появилась обида. Мне жаль, что в ее руководстве есть люди, которые завидуют чужим успехам. Это не делает им чести. И хотя вы лично считаете меня асом, я сейчас убедился, что асом быть опасно. Ас всегда между двух огней. Его бьют и свои, и чужие. Чужие бьют, потому что слишком опасен, а свои — чтоб не выпендривался и не вылезал вперед всех. Да, лучше всего быть средненьким. Так оно спокойнее…

Понимая, что уже отрезан от всего, с чем была связана его жизнь и работа в странах Латинской Америки и Европы, и что никаких теперь дел с разведкой у него не будет, Иосиф, не обращая внимания на Павлова, словно его и не было в комнате, молча направился к выходу.

— Куда же ты, Иосиф? — окликнул его Павлов. — Подписку-то забыл написать?

Григулевич остановился, повернулся и, наморщив лоб, несколько секунд смотрел сквозь Павлова, потом спросил:

— Что я должен написать?

Павлов подал ему чистый лист бумаги.

— Что никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не будешь никому рассказывать о своей работе за кордоном.

Скептически приподняв бровь, Иосиф неохотно вернулся к столу.

— Ну вот, опять мне придется оглядываться всю оставшуюся жизнь. Даже и на «гражданке» вы загоняете меня снова под панцирь секретности, не даете мне стать свободным человеком.

— Перестань, Иосиф. Свободу у тебя никто не отнимает. Живи, твори и не обращай ни на что внимания… Реализовывай свой талант в полной мере. А если тебе будет трудно и потребуется в чем-то помощь, — с грустью в голосе продолжал Павлов, — то помни всегда, что у тебя есть друзья в разведке.

При этих словах Иосиф саркастически улыбнулся и сказал:

— Это при большом успехе всегда много друзей, а при неприятностях и неурядицах их не сразу найдешь.

Павлов видел и понимал, что Григулевич только бодрится, старается не подавать виду и потому делает улыбающееся лицо, когда на душе скребли кошки. Иосифу действительно было трудно переносить жестокую несправедливость отлучения от разведки, но он умел держать себя в руках.

Написав все, что требовал Павлов, Иосиф в сердцах отодвинул от себя подписку и с возгласом «Все! Аминь!» вышел из-за стола, приговаривая:

— М-да! Я-то думал, что нам с Лаурой дадут еще лет десять поработать в разведке… Ан нет, по чьей-то сумасбродной воле мы оказались всего лишь ненужным отработанным материалом.

В горле у Григулевича так пересохло, что голос его стал ломким. Да и на душе было неспокойно: что он теперь скажет Лауре?

Павлов, словно угадав его мысли, начал успокаивать:

— Не принимай близко к сердцу, Иосиф, со временем все образумится и станет на свои места. — Он старался говорить сочувственным голосом, но слова не шли мягкой ласковостью, они то и дело дробились и дрожали от его искреннего сожаления, что из разведки уходил сравнительно молодой еще классный и неповторимый нелегал, перед которым «многие из нас, можно сказать, сущие карлики». — Поверь мне, Иосиф, все у тебя сложится так, как ты захочешь! Ты же везучий человек! Ну а если будут какие-то проблемы, дай мне знать.

— Проблемы? Таких проблем, которые теперь возникнут у меня, вам не решить, Виталий Григорьевич, — ответил Иосиф, не глядя на Павлова. Потом добавил, возможно для самого себя: — Не хочу я больше ни о чем говорить и ничего слушать.

Павлов быстро подошел к нему, крепко сжал его руку и не отпускал ее до тех пор, пока не почувствовал ответное его пожатие.

* * *

Непредвиденное отстранение от работы в разведке Иосиф переживал так сильно, что несколько дней ничего не мог делать, ни к чему не прикасался в квартире и не выходил из дома. Переживания его усиливались еще и от бесконечных упреков жены, что он, несмотря на все ее уговоры еще там, в Италии, поехать после окончания служебной загранкомандировки на ее родину в Мехико, настоял на своем — только в Москву!

— И что мы имеем теперь? — продолжала она пилить его с утра до ночи. — Остались без средств к существованию. Вот так отблагодарила твоя Родина за все то, что ты сделал для нее за время долгой, рискованной и опасной работы за кордоном. Твоя работа в разведке в конечном итоге закончилась ничем.

— Ну почему же ничем? — возмутился Иосиф. — Я забрался, можно сказать, на самую вершину своего успеха! Попал в политическую элиту Коста-Рики. Был послом в трех государствах Европы. Мог бы стать и министром иностранных дел Коста-Рики, но не стал им по своей воле… Я отказался от этого высокого дипломатического ранга во имя дальнейшей работы в советской разведке. Ты же видела и знаешь, как я работал тогда. Но кого-то здесь, в Москве, мои достижения стали, очевидно, раздражать, следствие этого — несправедливое увольнение. Ничем другим объяснить свою отставку я не могу. Мне, конечно, досадно и обидно, что все так абсурдно получилось. А ведь я строил большие планы на будущее, мне очень хотелось поработать еще в Испании…

— Это хорошо, что ты строил какие-то планы, — прервала его Лаура. — Кто не строит планы, тот не живет, а просто существует.

Она смотрела не него сочувственным взглядом, глубоко переживая свое и его отстранение от работы в разведке. От такого неожиданного поворота в жизни черты лица ее, некогда красивого и доброго, как-то сразу заострились, и хотя она и раньше была не особенно улыбчивой, но теперь она стала еще строже.

— После разговора с Павловым, — продолжал тем временем Иосиф, — в душе у меня будто образовалась черная дыра, а в сердце засела острая игла, не дающая мне покоя…

— Так тебе и надо за то, что не послушался меня тогда в Италии. Господи, что же теперь будет с нами? — жалобно вдруг обронила она и перекрестилась.

— Все будет нормально, — утешал он ее. — Я не вижу оснований, чтобы из-за увольнения рвать волосы на голове. Жить можно и нужно при любых условиях. Мы с тобой уже не раз доказывали это, преодолевая более тяжелые испытания, которые выпадали нам в странах Латинской Америки. А то, что мы оказались вне разведки, надо воспринимать не как трагедию, а как недоразумение, с которым нужно смириться и сохранять свое достоинство, спокойствие и трезвую голову. Надо просто переждать какое-то время… А потом…

Тут Иосиф запнулся и надолго умолк: он думал о том, что теперь его высшая цель — сделать все возможное и невозможное для счастливой и спокойной жизни семьи.

— Почему ты долго молчишь? — забеспокоилась Лаура. — И вообще, когда ты над чем-то глубоко задумываешься, твои глаза и лицо сильно меняются. Вот сейчас ты кажешься мне совсем другим человеком.

— Да, Лаура, — откликнулся он тихим голосом. — После состоявшегося разговора с Павловым я стал другим человеком, что-то во мне умерло. Наверно, это связано с тем, что я рассчитался с прошлым, и теперь нам надо двигаться вперед совершенно другим путем, чем в разведке. Сейчас уже не прошлое, а настоящее будет иметь большое значение. И, разумеется, будущее… Никаких перевоплощений и других ролей у нас впредь не будет. Не будет риска и опасений оказаться разоблаченными и арестованными, чего ты больше всего боялась там, за кордоном.

— Боже мой! — воскликнула она. — Именно этого момента я давно ждала, ждала когда ты станешь самим собой, не играя роли других людей. Мне доставляет огромное удовольствие познакомиться теперь уже не с мексиканцем Мануэлем Родригесом и не с костариканцем Теодоро Кастро, а с настоящим советским гражданином Иосифом Ромуальдовичем Григулевичем. — И она поцеловала его.

— Да, я стал советским человеком, и возврата к прежнему образу жизни у нас не будет. Не придется мне притворяться и лицедействовать, внушая своему окружению, что я не тот, кто есть на самом деле.

— Вот ты несколько секунд назад говорил, что нам надо переждать какое-то время, а на слове «потом» запнулся… Так что же все-таки будет потом?

Иосиф задумался.

— Потом я имел в виду открывать приемлемые для нас новые ориентиры в нашей жизни. Желание бороться за место под солнцем у меня осталось. Ты только не упрекай, что я зря настоял на нашем возвращении в Советский Союз.

— Я не скажу об этом больше ни слова и буду помогать тебе, чем могу и что будет в моих силах. А ты, чтобы уйти поскорее от прошлого и растопить душу от обиды на советскую разведку, почаще обращайся к семейным фотографиям, которые ты привез недавно от своих родственников из Литвы…

Произнесенные ласковым тоном слова обрадовали Иосифа, и, обняв Лауру за плечи, он сказал:

— Я надеюсь, что это будет наше последнее испытание, которое уготовано нам самим Богом…

— У тебя определенно оптимистический взгляд на все.

— А разве это так уж плохо?

Лаура перекрестилась и тихо зашептала, обращаясь к Богу:

— О, великий милосердный! Дай нам сил выдержать все испытания.

— Чтобы легче их выдержать, — заметил Иосиф, — необходимо иметь как можно больше друзей. Сейчас мы оказались в замкнутом пространстве, сидим, как на дне колодца, и видим только небо. Без друзей в Москве нам будет нелегко…

— Ну так в чем же дело? Пожалуйста, заводи их! Не мне же, не знающей русского языка, этим заниматься?!

— В таком случае прошу тебя, Лаура, днем, когда спит Надя, помочь мне разобраться с книгами, которые мы привезли из Италии. Надо срочно каталогизировать их. Они потребуются мне как вспомогательный материал при подготовке статей для московских газет и журналов. На первых порах я могу на этом неплохо подзаработать. А со временем обязательно возьмусь за написание большой книги о Латинской Америке. На что-то другое я пока не способен.

— Но ты же не раз говорил в Риме, что стал большим профессионалом в коммерческих делах. Так почему бы не попробовать себя на этом поприще и здесь, в Москве?.. Или, например, на хорошо знакомой тебе дипломатической службе?

Иосиф нежно улыбнулся.

— К сожалению, дорогая Лаура, мой профессионализм по прежним направлениям работы не может быть востребован в этой стране. Бизнес и коммерция в социалистическом обществе запрещены. А на дипломатическую службу дорога мне тоже закрыта: у меня нет высшего образования. Это во-первых. А во-вторых, на основании подписки о неразглашении гостайны мне нельзя встречаться с иностранцами в течение первых пяти лет. Так что прошу тебя помочь мне в каталогизации наших книг.

— Хорошо, я займусь этим…

* * *

…Пока Лаура разбиралась с книжным фондом, Иосиф занялся подготовкой статей о странах Латинской Америки. В редакциях газет и журналов его как автора тогда не знали, тем не менее всюду принимали с почтением и выслушивали с большим вниманием, потому что он привлекал своим респектабельным видом и непохожестью на советских людей. Григулевич был действительно импозантным мужчиной с чеканным профилем римского сенатора и щеточкой густых седеющих креоловских усов, в прохладное время — всегда в отутюженном модном костюме с носовым платочком в нагрудном кармашке и до блеска начищенных туфлях. Он вызывал уважение не только внешним видом, но и своими манерами, умением завести разговор и поддержать беседу на любую тему, показать при этом широкую эрудицию и энциклопедические знания, что ценилось в журналистской среде превыше всего. Да и статьи он писал острые и интересные: о Ватикане, о Сикейросе и Кодовильи, о Сантьяго Каррильо и Панчо Вильи, о Долорес Ибаррури и Мате Залке…

Воспоминания о своем боевом прошлом в Испании и разведывательной деятельности в странах Европы и Латинской Америки питали Григулевича различными идеями, они давали ему творческий импульс и силы. После нескольких публицистических выступлений в печати Иосиф приступил к подготовке первой книги о Ватикане. Предпочитая в творческом процессе полную тишину и уединение, он писал ее по ночам и ранними утрами.

Мысль стать писателем родилась у него еще в Италии. Теперь же, когда он оказался не у дел в стране, где писатели и художники пользовались огромным уважением, что было в советской традиции, Иосиф загорелся этим еще больше.

А чтобы «гусей» с Лубянки не дразнить, он стал подписывать свои статьи и книги псевдонимом «И. Лаврецкий». Его публикации, по содержанию которых было нетрудно догадаться, что автор является хорошим знатоком Латинской Америки и Ватикана, вызывали огромный интерес не только у рядовых читателей, но и у специалистов научных учреждений и даже партийных функционеров.

Так он снова обрел почву под ногами — мог спокойно работать и отдыхать — одним словом, жизнь его начинала приобретать упорядоченный характер. Однажды при выходе из метро «Кузнецкий мост» Григ — так стали в глаза и за глаза называть Иосифа Ромуальдовича в творческой среде московской интеллигенции — случайно столкнулся с бывшим резидентом в Риме Николаем Михайловичем Горшковым, при котором он начинал работать в Италии. Естественно, оба обрадовались друг другу, разговорились: «как жизнь? как дела?», а когда Горшков спросил: «чем занимаешься сейчас?», Иосиф с присущим ему юмором и сарказмом ответил:

— Бомжую, Николай Михайлович, бомжую. Я оказался тем человеком, который хоть и от своих отстал, но и к чужим еще не пристал. А вы где трудитесь сейчас? В Союзе или «в поле»?

— «В поле». Резидентом в Швейцарии. Приехал вот по вызову Центра. А тебя я никак не думал встретить здесь, в Союзе. Я полагал, что ты подался «к своим» в Коста-Рику или уже перебрался на нелегальное положение к американцам, — с юмором ответил Горшков.

Григулевич понял юмор и ответил ему тем же:

— Признаться, «свои» в Коста-Рике меня уважали больше, чем в стране, ради которой мы отдали все свои силы, знания и лучшие годы жизни. После отчета о загранкомандировке нам показали фигу с маслом. До сих пор вот не можем понять, почему нас отшили от разведки. Может быть вы, Николай Михайлович, знаете причину отстранения нас от службы в ПГУ?

— Э, нет, Иосиф! Если бы и знал, все равно не сказал бы.

— Почему?

— Потому что не хочу, чтобы и меня отстранили от службы в ПГУ. Так что не провоцируй меня. Скажи лучше, где ты работаешь сейчас?

Григ начал нервно поглаживать усы.

— Да нигде я не работаю! Зарабатываю деньги в редакциях газет и журналов, а по ночам пишу книгу о Ватикане.

— И как?.. Получается?

— Получается, — спокойно ответил Иосиф. — Пишется легко и вдохновенно, потому как пишу я о том, что хорошо знаю и в чем хорошо разбираюсь. Излагаю свои мысли и чистейшую правду о Ватикане, католицизме и инквизиции. Это все заинтересовало меня давно, еще в первые годы пребывания в Латинской Америке. Думаю, получится хорошая книга, а не такая халтура, какая выходила в России раньше.

Горшков поддерживал разговор то кивком головы, то короткой репликой «да-да-да». Когда Григ закончил, Николай Михайлович спросил:

— Ну и что?.. Так и будешь, нигде не работая, перебиваться с хлеба на квас?

— А почему бы и нет?! Я теперь человек свободный, независимый. Жизнь в СССР, должен вам сказать, вынудила меня быть одинокой вольной птицей. И это, кстати, хорошо, потому что только вороны летают стаями, а такие орлы, как я, — всегда по одиночке выискивают себе добычу. Для полноты счастья мне не хватает сейчас лишь одного: стать хищником.

Горшков рассмеялся.

— Да-a, ты — орел, Иосиф! Тебя, птицу стреляную, видно сразу по высокому полету. Молодец, что статьи и книги пишешь… А где ты их печатаешь? Что-то я ни разу не встречал твою фамилию в газетах?

— Так я же публикуюсь не в швейцарских газетах, а в наших, советских.

— А мы в посольстве тоже получаем некоторые центральные газеты и журналы.

— А фамилия «Лаврецкий» вам случайно не встречалась в них?

Реакция Горшкова на его вопрос превзошла все ожидания — тот всплеснул руками и радостно воскликнул:

— Так это ты Лаврецкий? Молодец! Прекрасные статьи ты пишешь! Послушай, Иосиф, а что если я предложу тебе интересную и близкую по твоим знаниям и взглядам работу. Причем, такую, на которой ты будешь вести диалог с представителями зарубежных стран.

— А что нужно делать?

— Вчера я случайно, как вот с тобой сейчас, встретился со знакомым тебе Олегом[215] из Парижа. Ты должен помнить его. В свое время ты передавал через него разведывательную информацию, добытую тобой в Италии.

— Уж не Алексеев ли это? Александр Иванович? — обрадовался Григулевич.

— Он самый. Но настоящая его фамилия, чтобы ты знал не Алексеев, а Шитов. Алексеевым он стал в начале войны. На случай захвата немцами Москвы Александр Иванович должен был под фамилией «Алексеев» остаться в столице в качестве разведчика-нелегала. Сейчас Александр Иванович работает заведующим отделом стран Латинской Америки в Госкомитете по культурным связям с зарубежными странами. А председателем этого Госкомитета является Георгий Александрович Жуков. Будучи журналистом газеты «Правды», он не раз бывал в тех странах, где ты работал раньше.

— Да-да! Был я на одной из его встреч в Южной Америке, но по соображениям конспирации познакомиться с ним тогда не мог.

— В процессе разговора со мной, — продолжал Горшков, — он обмолвился о том, что у него в отделе не хватает двух человек: одного на должность замзава, а второго — на ведущего специалиста с хорошим знанием испанского языка и хотя бы малость понимающего проблематику стран Латинской Америки. Хочешь, я замолвлю ему о тебе доброе слово?

Григ задумался.

— Если тебя это не устраивает, — прервал его размышления Горшков, — то могу тебе помочь с учебой. Должен же я хоть чем-то тебе помочь, пока нахожусь в Москве.

Иосиф Ромуальдович заулыбался и тихо, словно для самого себя, проговорил:

— До чего ж ты великодушный человек, Николай Михайлович! Добрый и заботливый! К сожалению, у меня уже не тот возраст для учебы. Мне же за сорок сейчас… И потом, я уже учился несколько лет в Сорбонне, но, правда, не закончил ее. Это было как раз тогда, когда в Париже работали резидент Орлов и его помощник Коротков, выдававший себя за чехословацкого студента из той же Сорбонны.

— Да, я об этом знаю и должен заметить, что в нашей стране без высшего образования трудно будет пробивать тебе дорогу в жизни. Надо обязательно получить высшее образование. На очное отделение по возрасту ты, конечно, не подходишь, а вот на заочное — в самый раз. Ты, кстати, член партии или не успел еще вступить?

— Я вступил в нее еще до загранкомандировки в Рим.

— Вот и хорошо. Мой друг Дмитрий Петрович Шевлягин является сейчас завсектором ЦК КПСС, а его товарищ Митронов стал недавно ректором Академии общественных наук при ЦК КПСС. Давай-ка я посодействую тебе в зачислении на заочное отделение без вступительных экзаменов. Со временем ты получишь нужный диплом о высшем образовании.

— Я согласен.

— Считай, тебе повезло, что ты встретился со мной. Через два дня я должен возвращаться в Швейцарию. Поэтому завтра вечером, после восьми часов, позвони мне домой. — Горшков назвал ему номер квартирного телефона. — Завтра я сообщу о результатах моего разговора с ректором Академии, а сейчас, извини, мне надо быть в доме два на Лубянке. Иначе я не попаду на прием к зампреду КГБ.

— Огромное спасибо тебе, Николай Михайлович.

* * *

С детства Григулевичу внушали, что судьба каждого человека предопределена от рождения и до последнего дня. Если это так, то встреча с Горшковым, как считал Иосиф Ромуальдович, была ему предначертана, как и все остальное в его жизни. Благодаря заботе Горшкова он был принят на должность заместителя заведующего отделом стран Латинской Америки Госкомитета по культурным связям и зачислен на заочное отделение Академии общественных наук при ЦК КПСС.

До отъезда в Швейцарию Горшков успел решить для Григулевича и еще один жизненно важный вопрос: на приеме у зампреда КГБ он убедил последнего в необходимости назначения разведчику-нелегалу персональной пенсии. Так появился в личном деле Григулевича родившийся через три года после его увольнения еще один секретный документ, подготовленный уже после отъезда из Москвы Горшкова и подписанный заместителем начальника внешней разведки:

«Председателю Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР генералу армии тов. И. А. Серову

В 1937–1954 годах органами советской разведки использовался на закордонной работе нелегал Макс — 1913 года рождения, гражданин СССР, член КПСС.

В 1938–1948 годах он находился на нелегальном положении в странах Латинской Америки, в 1949–1953 годах — в Италии. По работе в разведке характеризовался положительно: лично принимал участие в ряде ответственных оперативных операций. Осуществил значительное количество вербовок, около двухсот, десять завербованных им агентов успешно используются нами и в настоящее время. За выполнение специальных заданий Макс награжден орденами Красной Звезды и Красного Знамени.

С разведкой Макс сотрудничал 19 лет 7 месяцев. Был не раз проверен в боевых действиях в Испании и в Аргентине (операция» Д»), где показал себя с хорошей стороны. Был отважен в боях и смел в принятии решений.

В связи с невозможностью использования его на разведывательной работе за границей Макс устроен в этом году в Государственный комитет по культурным связям с зарубежными странами при Совете министров СССР.

Учитывая многолетнюю и успешную разведывательную деятельность Макса за границей, полагали бы целесообразным на основании раздела IV Положения о Первом главном управлении КГБ при СМ СССР, утвержденного распоряжением Совета министров Союза ССР№ 8486 рс от 30 июня 1954 года, учесть в трудовом стаже Макса его разведывательную работу в нелегальных условиях в льготном исчислении — год за два — для начисления ему пенсии за выслугу лет.

Прошу Вашего согласия.

Зам. начальника 1-го Главного Управления КГБ при Совете министров Союза ССР генерал-майор А. Крохин[216]

18 июля 1957 года».

На документе наложена резолюция председателя КГБ при СМ СССР: «Согласен».

Иосиф Ромуальдович торопился жить и работать не жалея себя: он был уверен, что только самоотверженный труд и оперативность во всем, что он творил, может помочь ему выбиться в люди в новых для него условиях социалистического общества. Спешить его вынуждали и складывавшиеся обстоятельства: издательство, заключившее с ним договор на книгу о Ватикане, поставило перед ним жесткое условие — срок сдачи рукописи сентябрь 1957 года.

Он работал над рукописью в основном по ночам, как правило до трех часов. Жена упрекала, что он может надломиться, потерять здоровье и тогда будет никому не нужен. Но он был так одержим литературным трудом, как будто ничего другого в жизни для него не существовало.

Врожденное, с годами еще более устоявшееся качество, — прилежание плюс способность вгрызаться в буквальном смысле слова в любое дело, в данном случае в литературную работу, дали свой результат: к концу 1957 года вышла его первая книга под названием «Ватикан. Религия, финансы, политика». Вышедшая под псевдонимом, как и все ранее опубликованное Григулевичем в газетах и журналах, монография вызвала живой интерес у ученых и читающей публики не только философской глубиной осмысления и актуальностью темы, но и смелой интерпретацией исторических фактов. Положительно отозвалась на ее выход и советская пресса. В рецензиях литературных критиков и ученых-религиоведов отмечалось:

«…Из книги И. Лаврецкого советские люди впервые смогут узнать и понятъ, что такое Ватикан и католицизм, его историю и современное состояние…»

«…Эта книга — своеобразный и сильный выстрел по Ватикану и католицизму…»

«…За кажущейся легкостью повествования и хорошей интонацией талантливого рассказчика в книге И. Лаврецкого просматривается проведенная исследовательская работа автора, соприкоснувшегося с маленьким государством Ватикан и наблюдавшего его жизнь не с внешней стороны, а изнутри, из самых ее тайников…»

«Подлинность событий и жизненных фактов стала основой для написания монографии, которая вполне достойна научной степени…»

Учеными было предложено Григулевичу на основе своей книги защитить кандидатскую диссертацию. И он это сделал через полгода. Тогда же ему последовало несколько предложений из разных издательств написать что-то еще на злободневную по тому времени тему о Ватикане и католицизме. Это был так называемый издательский заказ. И Иосиф блестяще справился с ним: через три года под тем же псевдонимом «Лаврецкий» были опубликованы его две книги: «Кардиналы идут в ад» и «Тень Ватикана над Латинской Америкой».

Почувствовав необъяснимое влечение к литературной деятельности, Иосиф переключается на разработку латиноамериканской темы. Вскоре у него каждый год начали выходить в серии «Жизнь замечательных людей» одна за другой книги: «Боливар», «Панчо Вилья», «Сандино», «Франсиско де Миранда», а также «Прикладная миссионерская этнография» и «Колонизаторы уходят — миссионеры остаются».

После выхода в свет этих книг Григулевича пригласили на работу в Институт этнографии Академии наук СССР на должность старшего научного сотрудника. Вначале его приняли несколько настороженно, но когда Иосиф Ромуальдович заявил, что будет вести в Институте сразу четыре научных направления:

— общие теоретические вопросы этнографии;

— история и этнография стран Латинской Америки;

— критика современной буржуазной этнографии;

— жизнеописания прогрессивных исторических деятелей стран Латинской Америки, отношение к нему изменилось: сотрудники и руководство академического института стали относиться к нему с большим почтением за то, что взвалил он на свои плечи нагрузку, достойную своей должности и ученой степени кандидата наук. Его зауважали еще больше, когда узнали о том, что Григ является автором нескольких толстых книг и многочисленных научных статей и брошюр по Ватикану и странам Латинской Америки, что он человек энциклопедических знаний и способен вести беседы на любые темы, проявляя завидную эрудицию и масштабность мышления и не боясь при этом смело и объективно высказывать свои суждения о негативных сторонах советской действительности, о бюрократизме, трескотне и аллилуйщине партаппаратичков всех уровней. В красноречии ему в институте не было равных: в затевавшемся споре он мог запросто сразить своего оппонента одной-двумя фразами, загадочно улыбнуться и уйти. Людей же занудливых и скучных он не любил. Может быть, поэтому и нравился далеко не всем, а некоторых даже раздражал манерой держаться независимо, умением красиво одеваться и пользоваться по своему желанию дарованной ему после долгой работы в разведке свободой так, как он понимает ее.

Разведка, исключив Грига из своих рядов, этим самым оказала ему большую услугу: он в полной мере мог теперь реализовывать свой талант «на гражданке». Известность его как специалиста по странам Латинской Америки начала расти из года в год. Иосиф Ромуальдович все чаще стал задавать себе вопрос: а на тот ли алтарь он положил свои способности, работая в разведке? И он решил застолбить за собой место в науке, в которой уже крепко стоял на ногах. Работая рядом с такими светилами исторической и этнографической науки, как академик Юлиан Бромлей и член-корреспондент Академии наук Сергей Толстов, он решил для себя, что не должен находиться в их тени: «Я должен сделать все возможное и невозможное, чтобы достичь их научного уровня». Уверенный в своих знаниях Латинской Америки и зная о возросшем интересе в СССР к этому региону, Григулевич взялся за научную разработку темы «Культурная революция на Кубе».

Так уж совпало, что в тот исторический период из недр старой полуколониальной Латинской Америки зарождалась новая, свободная Латинская Америка. Не воспользоваться этим обстоятельство такой творческий человек и знаток этого региона, как Григулевич не мог: из-под его пера выходят статьи в общественно-политических и исторических журналах, рассказывающие об эпохальных изменениях в Западном полушарии и появлении там новых политических лидеров. Он пишет одну за другой книги «Сандино», «Боги в тропиках. Религиозные культы Антильских островов» и монографию «Культурная революция на Кубе». По этой же монографии он защищает докторскую диссертацию. С его мнением и оценкой происходящих на латиноамериканском континенте событий начинают считаться политологи, обществоведы и партийные работники ЦК. Не без их помощи ему разрешили тогда переиздавать за рубежом свои научные труды и литературные произведения.

Книги И. Лаврецкого выходят за границей большими тиражами, особенно из серии «ЖЗЛ». Он становится известным ученым, писателем-публицистом и общественным деятелем. Его избирают первым заместителем президента Общества СССР — Мексика, а немногим позже назначают заведующим сектором Института этнографии Академии наук СССР им. Миклухо-Маклая. Благодаря необычной энергичности, талантливости и отчаянной смелости он добился многого в своей жизни за те же двадцать лет, что и в разведке. «Но неужели для этого нужно было так безжалостно выгонять меня из разведки?» — не раз задавался он этим вопросом и всякий раз отвечал сам себе: «Наверно, лучше будет, если не думать об этом».

А в разведке тем временем продолжали по-прежнему опасаться, как бы он не проговорился где-нибудь о своей нелегальной работе за кордоном. По этим соображениям его за пределы Советского Союза никуда, кроме Кубы, не выпускали. Но эти опасения были необоснованы и напрасны: крупный ученый-латиноамериканист, доктор наук, профессор Григулевич ни в беседах с сослуживцами и знакомыми, ни в своих многочисленных книгах, очерках и статьях — не обмолвился и словом о предыдущей работе в разведке: умение молчать — всегда было главным его достоинством. И только поэтому в КГБ при СМ СССР не ставили ему палки в колеса, когда он начал преподавать страноведение в МГИМО, а Академия наук вышла с предложением о награждении его орденом Дружбы народов.

Тогда же, в полувековой юбилей внешней разведки, подполковник Лев Воробьев и те, кто хорошо знал непревзойденного разведчика-нелегала по линии «ПР», вышли с предложением о присвоении Григулевичу звания Героя Советского Союза, считая, что Иосиф Ромуальдович должен войти в общественную жизнь страны не только как выдающийся ученый-латиноамериканист, известный писатель и публицист, а прежде всего как легендарный разведчик-нелегал. От имени своих коллег подполковник Воробьев обратился тогда к руководству внешней разведки с соответствующим рапортом:

«Начальнику Первого главного управления КГБ

при СМ СССР генерал-полковнику А. М. Сахаровскому

Прошу извинитъ за обращение к Вам по вопросу, который в настоящее время не имеет отношения к служебным обязанностям, возложенным на меня.

Сейчас, накануне 50-летия разведки, готовятся предложения о награждении различных категорий работников нашей службы. В этой связи хотелось бы привлечь Ваше внимание к личности Макса (Григулевич Иосиф Ромуальдович), прошлая деятельность которого по линии разведки уже уходит в историю (работал в 1937–1954 гг.).

В связи с особо секретным характером выполнявшихся им заданий о практических делах Макса в настоящее время знает очень ограниченный круг лиц. У нас нет обобщенного документа, который давал бы достаточно полное представление о всей его долголетней работе в нелегальной разведке.

Накануне 50-летия органов госбезопасности автор этой записки на основании изучения архивных материалов составил справку о всей разведывательной деятельности Макса. В той обобщенной справке мною впервые была сделана попытка оценить действительные заслуги Макса перед Советским государством и его внешней разведкой.

Анализируя разведывательную деятельность нелегала Макса, работавшего за границей на протяжении 17 лет, я убедился, что все эти годы он находился на самом острие тайной работы. Достаточно вспомнитъ только такие крупные чекистские операции, как «Утка», «Николай», «Нерон» и разведывательно- подрывные акции в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. За их подготовку и прямое участие в некоторых из них он дважды удостаивался высоких правительственных наград — орденов Красной Звезды и Красного Знамени.

Работая в странах Латинской Америки, в Италии, Ватикане и Югославии, Макс завербовал в агентурную сеть более двухсот иностранцев. Добываемые через них и доверенных лиц информационные материалы способствовали на протяжении двух десятилетий выработке правильной внешнеполитической линии Советского государства по отношению к странам Западного полушария и Европы.

Учитывая огромные заслуги Макса перед Советским государством и его героические действия при выполнении боевых операций за рубежом, добывании ценнейшей политической информации с 1937 по 1954 год и в связи с 50-летием советской внешней разведки, полагал бы целесообразным и справедливым возбудить перед Президиумом Верховного совета СССР ходатайство о присвоении звания Героя Советского Союза разведчику-нелегалу Иосифу Ромуальдовичу Григулевичу.

Cт. пом. начальника отдела ПГУ КГБ СССР подполковник Л. Воробьев.

13.10.1970 г.».

Однако это ходатайство начальник разведки не подписал, оно и поныне хранится в архивном личном деле Макса без какой-либо резолюции. Правда, в устной форме генерал-полковник Сахаровский заявил руководителю отдела, докладывавшему письменное ходатайство подполковника Воробьева, о том, что возбуждать вопрос о присвоении Максу Героя Советского Союза он лично считает преждевременным, однако впоследствии к этому вопросу можно будет вернуться…

Никакие награды и почести не могут, конечно, компенсировать тяжелую и опасную работу легендарного разведчика-нелегала Иосифа Григулевича. Вся его жизнь в разведке — это постоянный риск, постоянное психическое напряжение и постоянная необходимость сохранения эмоциональной устойчивости и интеллектуального потенциала в стрессовых ситуациях. Выполняя ответственнейшие задания московского разведцентра, затрагивающие самые сокровенные тайны и интересы других государств, Григулевич вынужден был почти 17 лет находиться во враждебной среде, жить по законам чуждых советской идеологии устоев буржуазного общества, был всегда и везде начеку, следил за каждым своим поступком, чтобы не допустить оплошности и не вызвать подозрений со стороны противника. Если добавить к этому, что по несколько часов в сутки он занимался работой по прикрытию, а в остальное время — активной разведкой, то можно представить себе, какая нагрузка, требующая особого артистизма, перевоплощения и разумного авантюризма, ложилась на его плечи. Эта нагрузка неизмеримо возрастала в тех случаях, когда вокруг нелегала при реализации таких острых операций, как «Утка», «Николай», «Нерон» и «Д» (разведывательно-подрывные акции в годы войны), создавалась угрожаемая обстановка, и он вынужден был вести борьбу лицом к лицу с противником, что в свою очередь вынуждало его идти подчас на риск и благородный героический подвиг во имя Советского Союза и его народа.

Иосиф Ромуальдович Григулевич — по-настоящему героическая личность, это человек, который тринадцать раз примерял на себя чужие фамилии, имена, биографии, национальности, столько же раз менял образ жизни, стиль мышления, культуру, привычки, законы и обычаи, и при этом всегда оставался преданным Советскому Союзу разведчиком. Ради защиты интересов СССР он добровольно начал в 1937 году в Испании работать на нашу страну, не являясь ее гражданином. Почти 20 лет он нес неимоверно тяжелую ношу, приживаясь то в одной, то в другой латиноамериканской стране, а затем и на Апеннинах. Заслуги этого легендарного разведчика в деле обеспечения государственной безопасности СССР в середине XX века были весьма значительны, велик был и его вклад в деятельность советской разведки.

У многих действующих разведчиков, возвратившихся «с холода», вызывало удивление, что многочисленные выдающиеся заслуги Григулевича перед Советским Союзом остались недооцененными. И потому стоило бы во имя торжества справедливости вернуться в XXI веке к рассмотрению ходатайства недавно ушедшего из жизни полковника Льва Воробьева о присвоении легендарному разведчику-нелегалу Иосифу Ромуальдовичу Григулевичу звания Героя Российской Федерации (посмертно). Воздать по заслугам никогда не поздно.

Наибольшую известность Иосифу Григулевичу принесла его «культовая» книга «История инквизиции». Читая ее, ученые завидовали свободе и смелости суждений автора, который попытался разобраться в социальных функциях инквизиции и, в частности, в ее месте в контрреформации ХVІ-ХVІІ веков. После этого Иосиф Ромуальдович переключился на жизнеописания выдающихся деятелей национально-освободительного движения стран Латинской Америки. С некоторыми из них он был лично знаком, на других располагал ранее собранным за границей материалом.

Для более полного и глубокого освещения истории стран и народов Латинской Америки и деятельности ее патриотов Григулевич загорелся идеей создать специализированный журнал «Расы и народы». Приступив к ее воплощению, он обивал пороги различных партийных организаций, ведомственных и научных учреждений. А скольких усилий стоило тогда выбивать служебные помещения и фонды на бумагу! И он добился своего: ЦК КПСС разрешил создать ежегодник «Расы и народы». Но на этом Иосиф Ромуальдович не остановился: его поразительная пробивная способность проявилась при создании другого ежегодника «Религии мира» и журнала для иностранных читателей под названием «Общественные науки и современность». Творческих амбиций Иосифу Григулевичу было тогда не занимать: он возглавил редакционный совет по изданию десятитомной серии «Религия в XX веке» и десяти сборников, выходивших на разных языках народов мира, входил в редколлегии многих «толстых» журналов и продолжал писать книги, воссоздавая в них образы великих патриотов и борцов за независимость своих стран: «Симон Боливар», «Миранда», «Панно Вилья», «Хуарес», «Хосе Марти», «Эрнесто Че Геваро», «К. Фонсека Амадора», «Сальвадор Альенде», «Сикейрос», «Уильям Фостер». Творческая плодовитость Грига казалась невероятной, он работал фанатично, оставляя на сон четыре-пять часов. Нагрузки по научной, литературной, редакционной и общественно-политической деятельности были запредельные, и все-таки его хватало на все — на подготовку монографий и статей для различных сборников, энциклопедических словарей и научно-популярных журналов, на разработку своего научного направления в этнографии, на участие в заседаниях ученых советов и правлений обществ дружбы с Мексикой, Венесуэлой и Кубой, на оказание помощи аспирантам и докторантам, на участие в конференциях, симпозиумах и конгрессах.

Мощь интеллекта и напористость, которые были необходимы для жизни в капиталистическом обществе, сохранились у Григулевича и в Советском Союзе, они помогли ему занять достойное место в научной и общественно-политической жизни социалистического государства, стать мировым авторитетом по истории стран латиноамериканского континента от конкисты[217] до Сандинистской революции 1979 года.

Случайно встретившийся Григулевичу при выходе из метро «Смоленская» бывший его начальник по работе в Госкомитете по зарубежным связям Александр Иванович Шитов, тепло поприветствовав его, радостно воскликнул:

— Я удивлен, Иосиф, как только хватает тебя на все! Ты и книги издаешь, и журналы редактируешь, и статьи хорошие пишешь и еще общественной работой успеваешь заниматься.

Григулевич мягко улыбнулся и, постучав указательным пальцем по виску, сказал:

— Это вот ее, моей головы, хватает на всё! Всё дается только трудом и умом. А достичь можно всего, если поставишь перед собой конкретную цель… А самое главное, чтобы каждый занимался своим делом. Кстати, как твои дела?

— Да вроде бы тоже, слава Богу, все идет своим чередом. До тебя мне, конечно, далеко, но уверенно двигаемся вперед.

— Так где же ты сейчас работаешь? По-прежнему в Госкомитете по культурным связям или уже на пенсии?

— Если бы был на пенсии, то ни о каком продвижении не могло быть и речи. Я работаю теперь в МИДе. Два года назад был послом на Кубе, а сейчас вот получил новое назначение на такую же должность в Малагасийскую Республику[218].

— Поздравляю тебя, Александр Иванович, с назначением!

Узнав из разговора с Григулевичем, что у него в последнее

время вышло девять книг, Шитов заинтересовался двумя из них, которых не было в его личной библиотеке и которые ему не удалось приобрести, потому что он в год их издания был на Кубе.

— Я подарю их тебе с автографом, поехали ко мне домой. Там и поговорим обо всем подробнее.

— Хорошо, поехали, — охотно согласился Александр Иванович.

Приехав домой, Григулевич открыл дверь квартиры и громко воскликнул по-испански:

— Лаурочка, у нас сегодня прекрасный гость!

Навстречу им из комнаты вышла маленькая миловидная женщина — супруга профессора Григулевича. Александр Иванович поприветствовал ее на испанском языке: много лет проработав в разных странах Латинской Америки и по разведывательной, и по дипломатической линии, он тоже хорошо владел испанским.

— Ты узнаешь нашего гостя? — поинтересовался у нее Иосиф Ромуальдович.

— Конечно, узнаю… Мы встречались много лет назад, когда он, если не ошибаюсь, уезжал послом на Кубу, — вспомнила она.

— А теперь он опять уезжает послом, на сей раз в Малагасийскую Республику, — сообщил Иосиф Ромуальдович. — Вы меня извините, товарищи, я исчезаю на кухню готовить горячее, а ты, Лаурочка, покажи нашу библиотеку Александру Ивановичу, и пусть он выберет для себя недостающие экземпляры моих книг.

Лаура в ответ кивнула и предупредила его:

— Мясо в горшочках уже стоит в духовке. Включи ее и смотри, чтобы оно не пережарилось.

Ничего не сказав в ответ, Григулевич нежно посмотрел на нее, обнял за плечи, поцеловал и удалился на кухню, предоставив супруге возможность пообщаться с гостем на родном испанском языке.

Лаура любила компании, всегда охотно принимала гостей только потому, что в повседневной жизни из-за незнания русского языка ей было не с кем, кроме маленькой дочери, общаться на испанском.

Она охотно взяла на себя разговор с Шитовым, показывала ему комнаты и рабочий кабинет мужа, его личную библиотеку и полки с авторскими экземплярами, — на одной из них стояли книги под авторством Лаврецкого, на другой — Григулевича.

— В том, что эти книги появились на свет божий, — заметила Лаура, — есть и моя заслуга. Я постоянно помогала Иосифу в подборе материалов по странам Латинской Америки, когда мы находились там… Да и здесь, в Москве, я по его просьбе ездила в Библиотеку иностранной литературы и делала там нужные ему выписки на испанском языке.

— Так он что… уже в сороковые годы замышлял заняться литературным творчеством? — поинтересовался Александр Иванович.

— Я не знаю… Тогда это были обычные страноведческие заметки информационного характера, а писательством он начал заниматься, когда мы работали в Италии.

Посол взял с книжной полки книги «Хуарес», «Миранда», «Сандино» и направился с ними вслед за Лаурой, пригласившей его к столу. У входа на кухню они остановились: на столе чего только не было — и копченая осетрина, и холодное заливное, и красная рыба, и кое-что еще из овощей и разносола.

— Ну, ты превосходишь себя, профессор! — воскликнул Александр Иванович. — Это же надо, как быстро накрыл такой богатый стол!

— Прошу тебя, Саша, присаживаться и разделить вместе с нами маленькое торжество по случаю двадцатилетия нашего проживания в СССР.

— Сначала оставь свой автограф на книгах, которые я с твоего разрешения взял с полки.

— Это мы можем. — Григулевич присел и, положив на колени книги, начал их подписывать.

Сделав дарственные надписи, Иосиф Ромуальдович положил книги на подоконник и попросил Лауру и Шитова присаживаться к столу. Рассказывая гостю о том, что у него в разных издательствах уже вышло тридцать книг, он благодарил судьбу за то, что она подарила ему возможность через разведывательную деятельность за границей познать мир и жизнь народов других стран.

— А ты случайно не озлобился на органы госбезопасности за то, что они по неизвестно каким причинам выставили тебя из внешней разведки?

— Нет, конечно. В прошлом ведь надо видеть не только пепел, но и пламень. За семнадцать лет работы в нелегальной разведке я успел сделать многое. Да и за последние двадцать лет проживания в Советском Союзе я тоже оставил свой след в исторической и этнографической науке. Я достиг всего этого, наверно, потому, что в голове у меня вертелось предостережение — опасайся сгинуть, ничего после себя не оставив. Это было сказано мне много лет назад кем-то из наших разведчиков. Такое мудрое предостережение и заставило меня заняться литературным творчеством. Не уносить же в могилу все те знания о латиноамериканцах и ватиканцах, их культуре, быте и традициях, которые я накопил за многие годы своей жизни.

Вытащив из духовки горшочки с душистым запахом обжаренного мяса, Лаура поставила их на тарелки.

— А вот теперь мы выпьем за здоровье хозяйки и ее мужа и за ваше процветание на советской земле на последующие двадцать лет! — воскликнул посол Шитов на испанском языке.

— Спасибо, Саша. А мы с Лаурой выпьем за твое новое назначение и за твою удачу на новом месте! — на испанском же произнес Григулевич.

Не допив до дна рюмку коньяка, он поставил ее на стол: он не испытывал тяги к алкоголю и лишь иногда в большой дружеской компании мог себе позволить не более двух-трех маленьких рюмок. А компании Иосиф Ромуальдович любил, он умел дружить с людьми. Мало того, он сам часто устраивал торжества по какому-нибудь поводу и мог ночь напролет потчевать и угощать гостей, которые всегда любили общаться с ним.

Зная о том, что Шитов после 1954 года работал в Аргентине и разведдеятельность его охватывала всю Латинскую Америку, Иосиф Ромуальдович, решил завести разговор об этой стране, о том времени, которое ушло в далекое прошлое. Ему пришлось напрячься, чтобы сквозь дымку минувших десятилетий восстановить события времен Великой Отечественной войны, диверсионные операции в морском порту и на океанских судах, перевозивших грузы со стратегическим сырьем для фашистской Германии, и трагический случай, при котором руководитель группы подрывников Феликс Вербицкий потерял зрение и руку.

Рассказав послу об этом случае и о том, что он, будучи в те годы нелегальным резидентом Хосе Ротти, предпринял тогда все возможное, чтобы спасти своего боевого друга от ареста и заточения в тюрьму, и с горечью заключил:

— С риском для себя я тайно переправил Феликса и его семью в Советский Союз. Но в Москве отнеслись к этому заслуженному человеку несправедливо черство. Нуждаясь в материальной поддержке, он вынужден был в чужой и незнакомой для него, поляка, стране самостоятельно искать выходы на общество слепых и трудоустраиваться. И что удивительно и возмутительно, только после моего возращения из Италии, через тринадцать лет после окончания войны, по моей настоятельной просьбе удосужились вручить ему орден Отечественной войны первой степени, которым он был награжден за мужество и самоотверженность при выполнении боевых операций. Я был на церемонии его награждения. И даже произнес, как говорили мне, хорошую речь по поводу заслуг Вержбицкого в годы войны. Я не стал тогда обвинять высокопоставленных чиновников в черствости и бездушии к человеку-винтику. Но именно с того времени поселилось во мне некоторое разочарование в тех идеалах, которые воодушевляли меня на активную работу за рубежом на протяжении всех семнадцати лет. Впоследствии я еще больше утвердился в своем мнении, что советская социалистическая система начала гнить изнутри и что будущее не сулит ничего хорошего этой стране. Псевдомарксистское словоблудие, ложь и демагогия партийно-государственного аппарата, его отрыв от народных масс — все это вызывало у меня боль и предощущение неминуемой катастрофы. Страна сама себя загоняет в тупик. Нет, не о таком реальном социализме, свободе, равенстве и братстве я мечтал!..

Сидевшая рядом с ним Лаура взяла из горшочка кусочек мяса и тут же заботливо отправила его в рот мужа, как будто хотела предотвратить его дальнейшие высказывания о вещах, о которых по ее мнению не следовало бы говорить.

Григулевич был настолько откровенным и очаровательным, что бывший разведчик, а теперь посол Шитов прощал ему иронию и сарказм, которые постоянно сквозили в его фразах и словах.

Пересев на маленький диванчик у окна с приоткрытой половинкой рамы, Иосиф Ромуальдович закурил и, поставив пепельницу на подоконник, снова обратился к Шитову:

— Ты, наверно, знаешь, что в Ватикане у меня сложились хорошие отношения со многими высокопоставленными священнослужителями. Уже тогда, в пятидесятые годы, многие из них заявляли мне, что Советский Союз сам себя погубит. А пока Пий Двенадцатый, который дал мне, как послу, участвовавшему в заседаниях шестой сессии ООН в Париже, личную аудиенцию, откровенно заявил, что католики могут запросто встряхнуть советскую государственную систему. Мы, сказал он, можем запустить в советский мех одну единственную мушку, и та разнесет повсюду инфекционную заразу, которая пронижет духовную жизнь страны и ускорит ее развал. Ну, а будущее, заявил он, покажет, как использовать это в политических, идеологических, а может быть, даже и в военных целях.

Шитов поморщился и сказал:

— Не обижайся, Иосиф, если я скажу тебе, что с недоверием отношусь к тому, что ты рассказывал сейчас. Ну не мог верховный глава католической церкви говорить такое! А тем более угрожать нашей стране какой-то там заразной мушкой.

— То, что ты не веришь тому, что я рассказал, так это твое право, на то ты и дипломат высокого ранга.

Шитов улыбнулся.

— Извини, Иосиф, но мы хорошо знаем друг друга. И притом не один год.

— И что из этого следует?

— Что ты можешь соврать и недорого взять.

— Так это присуще всем дипломатам, — с легким сарказмом в голосе вставил Иосиф Ромуальдович, наполняя рюмки коньяком.

— Хорошо, пусть будет так. Но неужели ты веришь, что какое-то карликовое государство Ватикан может угрожать такой супердержаве, как СССР, с ее ядерным арсеналом и огромной армией?

— Но он же говорил это не от имени карликового государства Ватикан, а от имени католиков всего мира. Прежде всего, это — США, Западная Германия и Франция. И потом, чтобы запустить в СССР маленькую заразную мушку, для этого не надо быть супердержавой и содержать огромную армию. Это может совершить один маленький винтик — человек, пересекший советскую границу в составе тургруппы.

Выпив за здоровье Лауры, профессор Григулевич взял с тарелки кусочек осетрины и принялся сосредоточенно его жевать.

После небольшой паузы посол тихим, медленным голосом продолжил начатую, интересующую их обоих тему:

— И все же я исключаю военную конфронтацию. Запад, как и мы, прекрасно понимает, что в ядерной войне невозможно добиться победы, и поэтому он вынужден будет жить в мире с лагерем социализма. Обе стороны неизбежно придут к тому, что Ленин называл мирным сосуществованием. И этот процесс уже идет.

— В таком случае Запад в противоборстве со странами социализма начнет использовать различные средства идеологического воздействия, чтобы дискредитировать социализм и его государственную систему.

— Тогда нашей стране надо создавать свою, более эффективную идеологическую защиту от проникновения вредных идей.

— Никакая защита от просачивания идей в головы людей не поможет. И поэтому, поверь мне, Саша, придет время, когда советская система рухнет. И произойдет это при слабом лидере. — Заметив недоумение в глазах Шитова, Григулевич добавил: — Я говорю это серьезно! Напрасно ты скептически относишься к моим прогнозам. Неужели ты не видишь сам, что бездарность в головах руководителей страны так и прет изо всех ушей и щелей! И только борзописцы-правдисты и тележурналисты все еще продолжают восхвалять любимое ими Политбюро ЦК и сложившуюся политическую систему, которая уже сейчас начинает трещать по всем швам. А никто этого как будто не замечает, и потому бездарность процветает. Она нас, кстати, и погубит, — со вздохом заключил он, глядя на Шитова.

Лицо Александра Ивановича посуровело. С трудом, сохраняя спокойствие и ровный тон, он произнес:

— Ты думаешь, что говоришь?

— Думаю.

— Я не советую тебе так смело высказываться в своих суждениях о советской действительности.

— Я ничего не боюсь! И не желаю быть китайским болванчиком! И не только я. Как и многие другие советские люди, я, конечно же, не хочу, чтобы страна наша шла к упадку и полному развалу. Но если с нею это случится при моей жизни, то я готов где угодно, при ком угодно и кому угодно заявить, что виновато в этом только руководство СССР. Оно нисколько не укрепляет страну, а лишь сдерживает процесс ее разваливания. И называется это застоем.

Кривясь словно от боли, Шитов возразил:

— Давай не будем, Иосиф, входить в дебри этого вопроса. Мир, к сожалению, не такой, каким бы мы хотели его видеть, а такой, какой он есть. И многое в нем происходит не по нашей воле и не по воле народа, а в силу причин, исходящих сверху, от Политбюро. И потому, как русские говорят, не ропщи на судьбу, а то хуже будет.

Григулевич встрепенулся: предупреждение посла Шитова произвело на него неприятное впечатление, он сжал пальцы в кулаки и спокойно сказал:

— Борьба, конечно, — жестокая штука. И если ты трус — признай это и отойди в сторону. Не мельтеши, как говорят русские. Не нагоняй страху, Александр Иванович! Если плохо в стране или кто-то делает в ней заведомо не то, что положено и как следует, то надо бороться с этим. Даже одному человеку. Страшно, конечно, одному, но ты же знаешь, на что идешь! Возможность и необходимость отстаивать свои убеждения — это самое высшее мужество. И потому никогда не надо прятаться за спины других. Это удобно, но безнравственно.

Пока он говорил, Шитов сосредоточенно морщил лоб, смотрел в потолок и наконец по-дружески выдал:

— Может, ты, Иосиф, и хороший ученый-латиноамериканист, а вот главной науке в нашей стране ты так и не научился. Главная наука в Советском Союзе — умение подчиняться. Мой совет тебе — живи своей собственной жизнью и на склоне лет не вмешивайся ты ни во что…

— В каком смысле? — вырвалось у Григулевича: он был глубоко задет последней фразой Шитова, которая была произнесена с некоторым назиданием.

— А в том смысле, что занимайся своей наукой, литературной деятельностью и не посягай на социализм, который поставил науку и литературу на службу трудящимся.

— М-да, — протянул профессор Григулевич в ответ на повторную бестактность гостя. — Такое заявление может вывести из себя кого угодно. Не ожидал я услышать от тебя, Александр Иванович, подобную несправедливость по отношению ко мне. Мне жаль, что ты как посол продемонстрировал сейчас безразличие ко всему, что происходит в стране. Это прискорбно, — в сердцах сказал он. — А что касается социализма и коммунизма, в которые я свято верил в юности и молодости, то я не посягаю на них и не отрекаюсь. Ты же знаешь, что я посвятил светлому будущему лучшую часть своей жизни, готов был отдать ее за правое дело и в Испании, и в Аргентине, и в Мексике, и в Югославии, когда готовилось покушение на Тито. В те годы я ни разу не усомнился в правильности своего выбора и продолжал работать на советскую разведку, на социализм и коммунизм. То, что я делал тогда, увлекало меня. Но вот мы с Лаурой и дочкой бросили якорь в Москве. И что же мы увидели? Повсеместную ложь и несправедливость, демагогию и гниение изнутри.

Иосиф Ромуальдович поморщился, опрокинул недопитую рюмку коньяка, закурил сигарету и, с удовольствием затянувшись, посмотрел на Шитова. Тот тоже смотрел на него, но каким-то непонятным взглядом — будто не решался ему что-то сказать или же колебался, как поступить. Григулевичу это не понравилось, и он решил продолжить свою мысль:

— Так вот сама советская действительность и сформировала мое нынешнее сознание. Не зря же говорят — бытие определяет сознание. Все это, конечно, грустно и вынуждает меня разочаровываться в прежних идеалах и глубоко переживать. Но куда больше, чем я, переживает теперь моя супруга. И не только за утраченные иллюзии, но и за будущее нашей дочери. Нет-нет, да и прорывается у Лауры на устах: «А давай-ка мы вернемся в Мексику!» Так что, Саша, мечты нашей молодости постепенно рассеиваются. И, пожалуйста, не осуждай меня за это! Я уже говорил тебе: бытие определяет сознание! И никуда нам от этого не деться!

Посол Шитов не возражал и чему-то улыбался. «Этот Иосиф не человек, а дьявол! И переубеждать, спорить с ним — бесполезно! Несомненно, он — сильный человек, хорошо знающий себе цену», — с задумчивой улыбкой размышлял Александр Иванович.

То, что он молчал и улыбался, раздражало Григулевича. Какая-то незавершенность разговора все время оставалась.

Чувствуя, как Иосиф смотрит на него, Шитов примирительно сказал:

— Все равно уже ничего не изменить.

— Изменить можно многое, но это будет зависеть от того, как быстро мы сможем понять необходимость этих изменений.

— В этом я согласен с тобой… Но не получится ли так, что эти изменения натворят еще больше беды?

— Этого не произойдет, если их будут проводить талантливые, порядочные и свободные люди.

Шитов кивнул:

— И с этим я, пожалуй, соглашусь с тобой.

«Собственно говоря, — подумал Григулевич, — это то, что нужно было мне, чего я и добивался от тебя». И слегка уставшим голосом, разливая коньяк в рюмки, сказал:

— Я вообще люблю свободных людей, открыто выражающих свое мнение и преданных главному делу. Им нечего терять и делить. Таких людей, к сожалению, мало на Земле, и потому они очень ценны.

— А мы с тобой уже ничего не стоим, — без малейшего сожаления произнес Александр Иванович.

— Не знаю, не знаю, — развел руками Григулевич. — Для разведки я по-прежнему, наверно, очень много стою, неизмеримо больше, чем для науки. Но для себя самого я стою ровно столько же, сколько год и десять лет назад. И для Лауры моя цена, надо полагать, тоже ни чуточки не изменилась. Это, между прочим, придает мне дополнительные силы, несмотря на то что всё подвластно времени. Весь вопрос в том, насколько сознаем мы его повеления. Но когда такому человеку, как Александр Иванович, за шестьдесят, то, конечно, ему пора отказываться от честолюбивых намерений изменить мир.

Повергнув собеседника в смятение, Григулевич загадочно улыбнулся и замолчал.

— А вот тут я с тобой не согласен! — воскликнул Шитов. — Да, мне сейчас за шестьдесят, но я же вот получил опять должность посла в Малагасийскую Республику и отправляюсь туда как раз изменять мир к лучшему.

— Вот за это мы и выпьем с тобой! За удачную твою миссию! За то, чтобы и там тебя услышали и правильно поняли!

— А я хочу пожелать, чтобы ты был всегда в фаворе у дирекции своего института и президента Академии наук СССР!

С неподдельным блаженством Григулевич выпил коньяк до дна и, закусив куском осетрины, проговорил:

— До звания академика мы тоже скоро доберемся. Дайте только срок… Сейчас идет, как вам известно, повальное увлечение наукой. Это, конечно, хорошо. Перед выходом на работу я часто рассматриваю себя в зеркале и думаю: кто же я на самом деле? Разведчик или ученый? Писатель или, как пишут обо мне в газетах, редактор-публицист?..

— Тебя, Иосиф, пресса воспринимает как серьезного литератора, как редактора и как талантливого ученого. Ты сделал себе имя и в науке, и в литературе, и в журналистике. Твой творческий потенциал неиссякаем, а главное — ты умеешь правильно распорядиться им. Но, к сожалению, многие не знают и представить себе не могут, что Григулевич был блистательным разведчиком-нелегалом, заслужившим за результативную работу за границей два высоких ордена. И, я считаю, прав был Лев Иванович Воробьев, когда поднимал вопрос перед руководством ПГУ о присвоении тебе звания Героя Советского Союза…

— Может быть, это и так… Скажу тебе откровенно, мне не стыдно за свою жизнь ни перед самим собой, ни перед страной, ни перед советским народом. А в отношении наград могу сказать тебе следующее: в разведке наградами хвастать было не принято. Но для меня, теперь уже старика, они как знамя. В них мой труд, смелость и риск, пот и кровь моя. Но не ради них я служил тогда в разведке…

Они проговорили целый вечер, до самой полуночи. Когда Шитов начал собираться уходить, Иосиф Ромуальдович предложил ему остаться до утра, но тот отказался:

— Не беспокойся обо мне, Иосиф, сейчас вызову дежурную машину МИДа и через полчаса буду уже дома. Что я хотел бы сказать на прощание перед отъездом к новому месту службы? — Тут он перешел на испанский язык, чтобы поняла и Лаура. — Мне грустно расставаться с вами… Я правду говорю… Я люблю вас, дорогие мои друзья… Я вас люблю, уважаю и очень высоко ценю.

С этими словами Шитов взял подаренные книги и направился к столику с телефоном. Позвонив дежурному МИДа, он хотел что-то сказать Иосифу, но тот опередил его:

— Спасибо тебе, Саша, за добрые слова. Удачи и тебе на новом месте!

— Я уверен, что ты, Иосиф, несмотря на свои шестьдесят лет, сумеешь еще в этой жизни сделать очень многое. Особенно в науке.

* * *

Счастливая фортуна профессора Григулевича катила дальше свое колесо. За большой вклад в историческую науку ему было присвоено звание заслуженного деятеля науки, а затем вручен орден Дружбы народов. После признания в Советском Союзе научных заслуг Григулевича латиноамериканские страны словно по мановению дирижерской палочки тоже стали награждать его за укрепление дружбы и в знак признания особых заслуг перед мировой наукой. Первый орден Иосиф Ромуальдович получил от Республики Венесуэла, а затем они последовали из других стран. Его начали избирать почетным членом разных иностранных ассоциаций, научных институтов и национальных академий.

По рекомендации директора Института этнографии Академии наук СССР известного в мире ученого Юлиана Бромлея доктор Григулевич подал свою кандидатуру на конкурс в члены-корреспонденты АН СССР. Однако при первом тайном голосовании ему набросали немало «черных шаров». На следующий год при второй попытке академики снова «прокатили» его. Выведав, кто голосует против, Иосиф Ромуальдович решил пойти на хитрость: одному академику, голосовавшему «против», помог пристроить родственницу в аспирантуру своего института, второму — вложил в карман конверт с деньгами, третьему — накануне голосования завез прямо домой ящик коньяка, а остальным — по ящику «Киндзмараули» или «Хванчкары». Так через четыре года, с третьего захода, профессор Иосиф Григулевич стал член-корреспондентом Академии наук.

Переполненный честолюбивыми планами стать и академиком, Иосиф Ромуальдович продолжал усердно заниматься научной деятельностью, читать в МГИМО лекции по страноведению, писать книги и статьи для общественно-политических и научных журналов, главным редактором которых он являлся. Все это требовало больших умственных затрат и нервного напряжения. Работать на износ, — в сутки по двадцать часов, — да еще в возрасте, когда человеку уже под семьдесят, становилось все труднее и труднее: организм уже не выдерживал и начал давать сбои.

В семьдесят три года он с трудом передвигал ноги, перестал встречаться с друзьями в городе и отказался от должностей главного редактора ряда журналов, вице-президентства обществ дружбы с Кубой, Мексикой и Венесуэлой, а также различных комитетов защиты мира и солидарности со странами Азии и Африки. И хотя он перестал бывать в городе, друзья и ученики не забывали Григулевичей: они посещали Лауру и Иосифа в дни их рождения и во все советские праздники. А в день семидесятилетия Октябрьской революции бывших разведчиков-нелегалов приехал поздравить с праздником заместитель начальника ПГУ КГБ СССР. Он подарил Григулевичам японский телевизор с большим экраном. Лаура тут же приготовила чай, подала на стол сливочное масло, мед и маленькие московские булочки. Приехавший с генералом полковник Виктор Кириллович Кедес помог Иосифу Ромуальдовичу подняться из постели и сесть за стол. Пораженный страшным недугом, он знал, что жить ему осталось недолго.

На вопрос генерала, как он чувствует себя, Григулевич с горечью заметил:

— Со здоровьем плохо. Скорая помощь навещает меня чаще, чем мои друзья. А когда их нет, мысли черные приходят. Умирать не хочется… Страшно умирать. Особенно дома или на больничной койке. Лучше всего в бою, как умирали и погибали мои товарищи на гражданской войне в Испании и при проведении разведывательно-подрывных операций в Аргентине. Они-то знали, за что погибали. В их смерти был заложен глубокой смысл. А тут… так себе… — махнул он вяло рукой. — Привязалась вот болезнь, руки и ноги не слушаются. Я, конечно, понимаю, что смерть в жизни каждого человека неотвратима и что она является следствием биологического процесса, у которого есть начало и неизбежный конец. Жизнь, как сказал великий Данте, — это всегда быстрый бег к смерти. И только один человек — итальянец Джакомо Леопарди[219] — попытался успокоить человечество своим коротким афоризмом, который мне очень нравится.

Старый, немощный профессор произнес афоризм сначала на испанском языке, чтобы поняла супруга, а потом по-русски:

— Только два прекрасных момента существуют в жизни — это любовь и смерть. — Он перевел взгляд на жену и опечалился: Лаура, не выдержав, обронила слезу.

— Прошу тебя, Лаурочка, не надо плакать и наводить на наших гостей печаль и тоску, — произнес он нежно по-испански. — Поверь мне, все будет хорошо.

Она, не соглашаясь, покачала головой и также по-испански ответила ему:

— Ничего уже хорошего не будет. Я знаю это точно! — И она расплакалась.

Иосиф Ромуальдович с трудом приподнялся, подошел к ней и, обняв ее хрупкие плечи, начал успокаивать.

Лаура встала, вытерла слезы и покинула их.

Иосиф Ромуальдович извинился за супругу и сел на свое место за столом.

Возникла неловкая для всех пауза. Она длилась несколько секунд. Молчание нарушил Григулевич:

— Так вот, отталкиваясь от афоризма Джакомо Леопарди, могу вам честно сказать: любовь к Лауре не прошла и не пройдет, а вот смерть, к сожалению, усиленно наступает на меня. До ее победы мне хотелось бы сделать еще что-нибудь значительное. До полного академика мне осталось всего ничего… Осталось сделать только один шаг. Потому и болит у меня душа!

Тут уже не выдержал Кедес:

— Ну и выдумщик же вы, Иосиф Ромуальдович! Нескромно это как-то! — сорвалось у него с языка.

— А почему вы, Виктор Кириллович, считаете, что я должен быть скромным? В жизни своей я всего добивался только трудом своим и вот этим… — Григулевич постучал указательным пальцем по лбу. — А что касается скромности, то, она, я согласен, украшает человека! Но какого человека?! На мой взгляд, только посредственного. Пушкин, Есенин, ты знаешь, не были скромными. Академики Тарле, Бромлей, которые являются моими учителями, тоже не особенно скромничали. Конечно, надо быть скромными именно перед такими великими людьми, как они… И я готов снять шляпу перед ними и склонить голову. А чтобы стать такими, как они, мне надо, невзирая на слабость, по-прежнему много работать…

«Какие же огромные жизненные силы вложила природа в этого талантливого человека! — подумал замначальника ПГУ. — Даже сознавая близость смерти, он так страстно стремится что-то еще сделать».

— Но когда-то же надо и отдохнуть… пожить и для себя, — заметил генерал.

— Для себя мы будем жить на том свете, — с какой-то обреченностью в голосе парировал Григулевич. — Жизнь наша будет продолжаться и там. Да-да, она будет продолжаться до тех пор, пока о нас думают живые на земле и помнят нас. Жизнь будет продолжаться в сделанных человеком конкретных делах и открытиях, в написанных им книгах и монографиях… В тех мыслях и идеях, которые он оставляет после себя на Земле. И вот тут я, как на исповеди, должен вам признаться, только не обвиняйте меня в нескромности, я сумел сполна реализовать себя и в науке, и в разведке. В разведке мог бы сделать гораздо больше, но мне, к сожалению, не позволили. Может быть, вы, товарищ генерал, скажете, почему так произошло тогда, двадцать три года назад?

Заместитель начальника ПГУ КГБ СССР, не колеблясь, ответил:

— Я в те годы не работал в разведке и потому ничего не могу вам сказать. Я знаю лишь, что вы были блистательным разведчиком и что имя ваше занесено в Книгу Славы.

— Ну и на этом спасибо, — отозвался Григулевич и, уставившись задумчивым взглядом на чашечку с остывшим чаем, добавил: — Все упущенное и потерянное в жизни можно вернуть… И репутацию можно вернуть… и даже телесную силу. Но умение сохранить полезного для разведки человека — это величайшее из всех искусств. Запомните это, товарищ генерал!

Сказав это, он, словно забыв о гостях, повернулся лицом к окну и надолго задумался. Яркие солнечные лучики, пробивавшиеся через тюлевую занавеску, ласково прыгали по его лбу. Генералу стало не по себе, он сделал знак полковнику Кедесу и, прощаясь с Григулевичем, сказал:

— Мы желаем вам, Иосиф Ромуальдович, скорейшего и полного выздоровления. Надеюсь, что мы еще увидимся.

Григулевич печально улыбнулся в свои креоловские усики и, поднимаясь из-за стола, сдавленным голосом заговорил:

— Я тоже надеюсь, что в следующий раз вы сообщите мне, почему я был уволен из разведки. Этот вопрос волнует меня до сих пор. Надеюсь, что вы расскажете мне и что-нибудь новенькое о том, что происходит сейчас в нашей стране. Я имею в виду то новенькое, о чем невозможно прочесть в газетах. У меня, товарищи, такое ощущение, что Советский Союз идет к непоправимой катастрофе. Признаюсь вам, когда я работал в странах Латинской Америки и в Италии, то не о таком социализме я мечтал. В этом, наверное, и заключается главная трагедия моей жизни. Но умирать я буду с легкостью, потому что я всегда знал, во имя чего жил и боролся. Все, что я делал в своей жизни для Советского Союза, я делал сознательно и только в силу своих твердых убеждений… До встречи, дорогие мои коллеги…

Однако следующая их совместная встреча не состоялась: болезнь Иосифа Ромуальдовича начала быстро прогрессировать, и его отвезли в больницу. По диагнозу врачей, ему оставалось жить недолго. Когда об этом узнали его коллеги по работе в разведке, полковник Виктор Кедес по поручению руководства Комитета госбезопасности попросил Григулевича обратиться в письменном виде к молодым чекистам со своими мыслями о патриотическом долге советского разведчика и его моральном облике. Иосиф Ромуальдович задумался: «А что я должен им сказать?.. Банальные слова о том, что они должны быть верными сынами Родины, мужественными ее защитниками, непримиримыми к ее врагам? Да кто же этого не знает?!. Они, конечно же, многое знают о разведчиках из прочитанных книг и рассказов своих родителей… Но это не значит, что мне нечего сказать и что-то пожелать молодым чекистам… Прежде всего я должен, наверно, рассказать им о своей нелегальной работе за рубежом, довольно-таки сложной и трудной, но зато всегда интересной и содержательной. Что о ней я всегда вспоминаю с большим удовлетворением, потому что в годы службы в разведке я глубже познал себя и людей и смог тем самым больше всего принести пользы Родине. Наконец, я хотел бы их спросить о том, как они смотрят на окружающий их мир, как они понимают свое место в нем. Каким они видят свое будущее?.. Возможно, будет в их ответах и такое, что огорчит меня, но не исключено, что придется поспорить с ними, и в чем-то я сумею переубедить их… Так что же все-таки мне сказать им?.. Наверно, я должен пожелать, чтобы они были чуточку умнее и удачливее нас… А почему чуточку?.. Пожалуй, я пожелаю им, чтобы их свершения и достижения затмили бы результаты, достигнутые моим поколением. И я уверен, что так оно и будет в действительности…»

Складывавшиеся в его голове фразы невольно выливались на лист бумаги, озаглавленный такими словами:

«ЗАВЕЩАНИЕ ТЕМ, КТО БУДЕТ ЖИТЬ И РАБОТАТЬ В РАЗВЕДКЕ В ТРЕТЬЕМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ».

Далее в нем говорилось:

«…До третьего тысячелетия осталось не так уж и много лет, — всего каких-то двенадцать. Надеюсь, что за это время человечество продвинется еще немного вперед, но вряд ли настолько, чтобы исчезла надобность в разведывательной деятельности. В XXI веке труд разведчика станет намного сложнее. И я бы сказал — даже опаснее. Поэтому при любых обстоятельствах сохраняйте твердость и страстность духа, холодный ум и большую любовь к своему Отечеству, веру в свои силы и верность нашему разведывательному делу. И помните всегда, что разведка — это борьба с тайным противником, которая должна войти в плоть и кровь каждого из вас и подчинить все ваши чувства высшей цели. И еще: никогда не забывайте, что разведка «в поле» — это непрерывная деятельность, это тайная война умов, когда необходимо мгновенно принимать правильные решения, не дрогнув при этом ни одним мускулом и не моргнув глазом. Поэтому будьте всегда бдительны и умейте отличать ложь и дезинформацию от истины.

И последнее: какие бы трудности, невзгоды и неприятности не пришлось вам испытать в условиях заграницы, помните всегда, что вы ведете справедливую борьбу за честь и счастье великой России и ее великий народ. И хотя говорят, что один в поле не воин, не соглашайтесь с этим: разведчик «в поле», особенно нелегал, всегда настоящий воин, который много значит для нашей Родины и весьма ценен для нее.

И. Р Григулевич».

Понимая, что жить ему осталось недолго, Иосиф Ромуальдович несколько позже написал благодарственное обращение и к тем, от кого на девяносто девять процентов зависела его почти двадцатилетняя работа в тринадцати странах мира:

«…Я очень горжусь, что среди моих друзей из внешней разведки были и ими остаются документальщики — люди кристальной честности, высокого профессионализма и примерной скромности.

Жизнь разведчика-нелегала, как известно, немыслима без смены документации, если только он не застрял в одной стране проживания и не сидел там, как мышь в норе. Мне же за двадцать лет работы с нелегальных позиций пришлось неоднократно менять страны и профессии, переходить с одних документов на другие и пересекать с ними чужие границы под разными именами и с паспортами разных национальностей. Чаще всего я пользовался, конечно, «железными» документами, подготовленными разведцентром. И всегда с неизменным успехом, без расшифровки. В тех же случаях, когда сам доставал «железки», то требовалась консультация специалистов Центра, и она была просто неоценимой, потому что позволяла мне смело действовать в чужой стране.

Из вышесказанного следует: если мне довелось 20 лет проработать нелегалом в капстранах без провала, то в этом я в первую очередь благодарю наших документальщиков — непревзойденных мастеров своего дела, обладающих чувством высокой ответственности и большим желанием способствовать успеху миссии разведчика-нелегала. За годы работы в разведке мне довелось в ней встречаться и общаться с разными людьми, но, пожалуй, только с документальщиками сложилась позиция братской дружбы, основанной на взаимном доверии и уважении. Эта дружба продолжалась многие годы, даже после моего ухода на «гражданку». Я люблю этих товарищей и очень высоко ценю их многосложный труд и профессию. Они, как минеры, могут ошибаться только один раз в жизни. И поэтому я и сегодня, как и в прошлом, готов с любым из них пойти в любую разведку. Убежден — они не подведут, знаю — на них вполне можно положиться! И это прекрасно!

И. Р. Григулевич».

Прожив в меру отпущенных Богом семьдесят пять лет и одну неделю, Иосиф Ромуальдович Григулевич 2 июня 1988 года скончался в больнице.

В газетных и журнальных некрологах в СССР и в латино-американских странах отмечалось:

«…Ушел из жизни известный советский ученый-латино-американист, заслуженный деятель науки, член-корреспондент Академии наук СССР, член Национальной академии истории Венесуэлы, Института мирандистских исследований в Каракасе, почетный член Ассоциации писателей Колумбии, обществовед, этнограф и редактор нескольких научно-популярных изданий…»

«…Ушел из жизни незаурядный, неординарный человек, оставивший о себе великую и добрую память своими научными работами и книгами об истории и культуре латино американских государств, об этнических и расовых проблемах, о религии и папстве XX века, об истории инквизиции и Ватикане».

К сожалению, мало кто знал тогда и потому ничего не говорилось в многочисленных некрологах в СССР и за рубежом о том, что Иосиф Ромуальдович Григулевич относился к той плеяде сотрудников «невидимого фронта», о которых слагали и слагают легенды, что он прожил разведчиком-нелегалом много разных жизней в тринадцати странах мира.

Да, он был великим человеком, выдающимся ученым, талантливым писателем и публицистом! Но он был еще и блистательным разведчиком-нелегалом, каких было мало в истории советской и российской внешней разведки.

Эпилог

Иосифа Ромуальдовича Григулевича похоронили там же, где были преданы земле его коллеги по разведывательной деятельности — легендарные советские разведчики-нелегалы Абель — Вильям Фишер и Лонсдейл — Конон Молодый. Эта троица великих разведчиков XX века нашла свое последнее пристанище на Донском кладбище города Москвы.

Прощаясь с выдающимся разведчиком, крупным ученым-латиноамериканистом и писателем-публицистом Иосифом Ромуальдовичем Григулевичем, его коллеги и зарубежные друзья, присутствовавшие на похоронах, отмечали, что он был человеком отчаянной смелости, редчайшей находчивости, неиссякаемого остроумия и большого таланта. Что вся его жизнь до возвращения в Советский Союз была блестящей игрой, что в разведке он создал для себя роль многоликого иностранца и играл ее профессионально и безошибочно. Играя артистично роли людей многих национальностей, — испанцев, поляков, французов, аргентинцев, боливийцев, бразильцев, уругвайцев, американцев, итальянцев, чилийцев, костариканцев, мексиканцев и кубинцев, проживая их короткие жизни, иногда по два-три месяца, и впитывая в себя их нравы, обычаи, традиции и культуру, он при этом всегда оставался самим собой, помнил, кто он есть на самом деле, и что настоящая его большая и малая Родина — это Советский Союз.

И только в Италии, в пятидесятые годы, у него возникло острое желание хоть немного отдохнуть, стать открытым, свободным человеком без оперативных кличек, иностранных псевдонимов и чужих фамилий, которые семнадцать лет носил за границей. В 1954 году судьба помимо его воли и желания распорядилась так, что он был навсегда отлучен от разведывательной жизни и за кордоном, и внутри страны. К нему вернулось настоящее имя и фамилия, а впоследствии он стал известным ученым, член-корреспондентом Академии наук СССР, автором более тридцати книг, монографий и многих сотен журнальных статей и обобщающих научных публикаций на русском и иностранных языках.

Личностью была и его супруга Лаура Агиляр Араухо. Она продолжала с достоинством и верностью нести свой крест не только в Латинской Америке и в Италии, но и в Москве, вдали от своей Родины — Мексики. Когда же не стало мужа, Лаура долго не могла оправиться от постигшего ее горя, мир для нее стал похож на медленно движущийся поезд без машиниста, она глубоко страдала без мужа и в 1997 году отошла в мир иной. Урна с ее прахом установлена в колумбарии того же Донского кладбища рядом с нишей, в которой покоится прах ее мужа.

Трудное дело определять историческую ценность любой крупной личности. Великий писатель Виктор Гюго на могиле другого гиганта французской литературы Оноре де Бальзака сказал, что выдающиеся люди при жизни сами воздвигают себе пьедестал, а уже будущее ставит им памятники. Эти мудрые слова касаются и таких незаурядных, ярких личностей, как Иосиф Ромуальдович Григулевич и Лаура Агиляр Араухо. Своей преданной службой в нелегальной разведке они сделали для Советского Союза неоценимо много полезного. Много ценного Григулевич сделал в науке и литературе. Сама жизнь его обрастала в свое время легендами и превращалась в миф. И если он ослепительным светом сиял в XX веке, то, наверно, должен таким же ярким светом сиять и в другом — XXI веке. А чтобы это было так, очевидно, настало время, когда стоило бы все же вернуться к рассмотрению и положительному решению вопроса о присвоении легендарному советскому разведчику Иосифу Ромуальдовичу Григулевичу звание Героя Российской Федерации. Это было бы честно, справедливо и правильно оценено всеми, кто знал его и теми, кто узнал правду о нем сейчас, прочитав эту книгу!

Список книг, написанных И. Р. Григулевичем

1. Боги в тропиках: Религиозные культы Антильских островов. М.: Наука, 1967.

2. Боливар. М.: Молодая гвардия, I960; 1966; 1981 (ЖЗЛ. Вып. 7).

3. Борцы за свободу Латинской Америки. М.: Прогресс. [Пер. на исп.]

4. Ватикан: Религия, финансы и политика. М.: Госполитиздат, 1957.

5. Дорогами Сандино. М.: Молодая гвардия, 1984.

6. Идейное наследие Сандино: Сб. док. и материалов. Пер. с исп. / Под ред. И. Р. Григулевича и др. Вступ, ст. И. Р. Григулевича, М. Ф. Кудачкина. М.: Прогресс, 1982; 1985.

7. Инквизиция. М.: Политиздат, 1985; М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2002.

8. История инквизиции. М.: Прогресс, 1980.

9. Кардиналы идут в ад. М.: Госполитиздат, 1961.

10. Католицизм и свободомыслие Латинской Америки в XVI–XX вв.: Док. и материалы. М.: Наука, 1980.

11. Колонизаторы уходят — миссионеры остаются. М.: Издательство АН СССР, 1963.

12. Крест и меч: Католическая церковь в Испанской Америке, ХІ-ХІІІ вв. М.: Наука, 1977.

13. Культурная революция на Кубе. М.: Наука, 1965.

14. Латинская Америка: церковь и революционное движение, I960 — нач. 80-х гг. М.: Наука, 1988.

15. Миранда. Пер. с исп. М.: Молодая гвардия, 1965 (ЖЗЛ. Вып. 20).

16. «Мятежная» церковь в Латинской Америке. М.: Наука, 1972.

17. Очерки истории Кубы (совместно с О. Т. Дарусенковым, А. М. Зориной и др.) / Предисл. Р. Кастро Рус. М.: Наука, 1978.

18. Панчо Вилья. М.: Молодая гвардия, 1962 (ЖЗЛ. Вып. 11). М.: Прогресс, 1991.

19. Папство. Век XX. М.: Политиздат, 1978; 1981; М.: Прогресс, 1982; Вильнюс: Минтис, 1982; [Авт. предисл. X. Мохр] М.: Прогресс, 1984; Будапешт: Изд-во им. Кошута; Ужгород: Карпати, 1986; Рига: Авотс, 1986; Киев: Политиздат Украины, 1988; М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2003.

20. Пороки «новой истины»: Очерки о культах и суевериях современного капиталистического мира. М.: Политиздат, 1983.

21. Сальвадор Альенде. М.: Молодая гвардия, 1974; 1975 (ЖЗЛ. Вып. 11).

22. Сикейрос. М.: Искусство, 1980.

23. Симон Боливар / Предисл. П. Неруды. М.: Соцэкгиз, 1958; М.: Прогресс, 1982.

24. Тень Ватикана над Латинской Америкой. М.: Изд-во АН СССР, 1961.

25. Фостер [под псевдонимом И. Р. Григорьев]. М.: Молодая гвардия, 1974 (ЖЗЛ. Вып. 15).

26. Франсиско де Миранда и борьба за независимость Испанской Америки. М.: Наука, 1976.

27. Хосе Марти — предвестник кубинской революции. М.: Наука, 1979.

28. Хуарес. М.: Молодая гвардия, 1969 (ЖЗЛ. Вып. 10).

29. Церковь и олигархия в Латинской Америке, 1810–1959. М.: Наука, 1981.

30. Эрнесто Че Гевара. М.: Молодая гвардия, 1972; 1973; 1978 (ЖЗЛ Вып. 5). Алма-Ата: Казахстан, 1981; Таллин: Ээсти раамат, 1983; М.: Прогресс; М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2002.

31. Эрнесто Че Гевара и революционный процесс в Латинской Америке. М.: Наука, 1984.

Примечания

1

Политическая разведка.

(обратно)

2

Служба внешней разведки.

(обратно)

3

Международная организация помощи борцам революции.

(обратно)

4

Доброволец.

(обратно)

5

Иосиф Григулевич.

(обратно)

6

СССР.

(обратно)

7

Документы, удостоверяющие личность (иностранный паспорт).

(обратно)

8

Курьер.

(обратно)

9

Венгр Мате Залка.

(обратно)

10

Австриец Манфред Штерн.

(обратно)

11

Синий дом.

(обратно)

12

В марте 1939 г. И. В. Сталин отдал руководству НКВД распоряжение о ликвидации Л. Д. Троцкого. В разведке под руководством П. А. Судоплатова был создан специальный штаб, который приступил к составлению «Плана агентурно-оперативных мероприятий по делу «Утка». Мануэль Родригес Бруксбанк ничего не знал о нем, находясь в это время в Мексике.

(обратно)

13

До свидания. Все друг за друга!

(обратно)

14

Так оно и получилось: в конце Второй мировой войны Диего Ривера — всемирно известный художник — признал свои политические ошибки, порвал с троцкизмом и, сделав крупные денежные взносы, снова вступил в мексиканскую компартию.

(обратно)

15

Мануэль Бруксбанк и Леопольдо Арреналь не знали тогда, что 25-летний американец Роберт Шелдон Харт был специально завербован в Нью-Йорке советской разведкой для внедрения в охрану Л. Троцкого и имел псевдоним «Амур». Оставаясь длительное время без связи с советской разведкой, «Амур» принял Леопольдо за того человека, которому должен был «сливать» всю информацию по койоаканской вилле.

(обратно)

16

Под этим же псевдонимом Давид Сикейрос проходил в плане мероприятий по делу «Утка».

(обратно)

17

Небольшая деревушка в пригороде Мехико, где перед началом операции укрывалась часть боевиков.

(обратно)

18

Внутренний дворик.

(обратно)

19

Перевод с испанского — «Родина» — таким псевдонимом подписывала свои донесения в Центр агент-нелегал советской разведки Африка де Лас Эрас. Испанка по национальности — она родилась в 1910 г., в годы Великой Отечественной войны являлась радисткой партизанского отряда «Победители». После окончания войны 22 года работала на советскую разведку в различных странах мира. Умерла полковник «Патрия» в 1988 г. Похоронена в Москве.

(обратно)

20

Хайме Рамон Меркадер дель Рио Эрнандес, 1914 г. р., испанец. Завербован советской разведкой в годы гражданской войны в Испании, после окончания которой под видом бельгийского бизнесмена Жака Морнара по рекомендации Иосифа Григулевича (Мануэля), хорошо знавшего Меркаде-ра — комиссара одного из отрядов республиканской армии, был внедрен в окружение Льва Троцкого как любовник его секретарши, американской троцкистки Сильвии Агелофф. После вывода Патрии с койоаканской виллы Жак Морнар сблизился с близкими друзьями Троцкого Маргаритой и Альфредом Росмерами, через которых он познакомился и с самим хозяином виллы. Эпизодически бывая у него, Морнар постепенно завоевывал его доверие, восхвалял его как «сильную личность» и неоднократно предлагал ему финансовую помощь для улучшения деятельности созданного им IV Интернационала. После неудачного покушения на жизнь Троцкого группы боевиков Сикейроса, агенту Рамону было поручено ликвидировать его. Справившись с поставленной задачей, Рамон не успел скрыться с места преступления, был арестован и осужден на 20 лет. Отбыв срок наказания, Меркадер выехал в Советский Союз, жил в Москве на Фрунзенской набережной под именем Рамона Ивановича Лопеса. 31 мая 1960 г. ему было присвоено закрытым Указом звание Героя Советского Союза. Впоследствии он выехал из СССР на Кубу и скончался там. По воле покойного урна с его прахом была вывезена в Москву и захоронена на Кунцевском кладбище.

(обратно)

21

Лев Троцкий и его жена не попали под смертельный шквал пуль только благодаря тому, что оказались во время пальбы в мертвом пространстве, образовавшемся в углу комнаты под кроватью. Возникший пожар Троцкие и его охрана после отъезда боевиков потушили сами. Впоследствии в печати была выдвинута версия, что Лев Троцкий сам организовал покушение на себя, чтобы таким образом скомпрометировать И. Сталина в глазах мировой общественности. Потом эта версия не нашла своего подтверждения.

(обратно)

22

Расследование возглавил начальник секретной службы национальной полиции Санчес Салазар. Его агенты в тот же день обнаружили за стеной резиденции Троцкого веревочную лестницу, электропилу, топор и другие вещдоки преступления, брошенные боевиками. Потом были найдены за городом «форд» и «додж» с оставленной в них одеждой полицейских и военных и одним патронташем с патронами 38-го калибра. Для ускорения процесса расследования Троцкий подсказал Салазару, что к покушению на него причастны, якобы, лидеры мексиканской компартии и Конфедерации трудящихся, возглавляемой Ломбардо Толедано. В ответ на это компартия и Конфедерация, опровергнув домыслы Троцкого, сделали в печати официальное заявление о том, что покушение на жизнь Троцкого — это своего рода покушение на правительство Мексики и потому в очередной раз потребовали от президента Карденаса изгнания из своей страны койоаканского затворника. Тем временем полицейская агентура работала не покладая рук, и один из агентов во время обеда в баре подслушал разговор за соседним столом о продаже за неделю до нападения на виллу Троцкого трех комплектов полицейской формы. Через захмелевшего болтуна полиция вышла на тех лиц, которые купили эту форму, а затем в ходе следственных действий были выявлены многие участники операции «Утка».

(обратно)

23

«Амур» — Роберт Шелдон Харт не был предателем. Не считал его таковым и оставшийся в живых Лев Троцкий, который убеждал полицию, что его охранник тоже оказался жертвой сталинского покушения.

(обратно)

24

Американец Шелдон Харт был убит в Санта-Роса на Ранчо-де-Тланинилапа и там же был закопан в одном из сараев. Впоследствии труп Харта был найден и опознан охранниками койоаканской виллы Троцкого. Сам Троцкий не считал его виновным в происшедшем нападении и распорядился прибить на стене своего дома памятную металлическую доску с полным именем и фамилией погибшего.

(обратно)

25

Испанец Рамон Меркадер 20 августа 1940 г. как друг семьи Троцкого вошел в его рабочий кабинет и ударил ледорубом по голове. Но удар не был настолько сильным, чтобы сразу наступила смерть. Он даже не потерял сознания и, когда охранники набросились на Меркадера и стали колотить его рукоятками пистолетов по голове, приказал не убивать его. Сам же Троцкий от тяжелого ранения скончался на другой день.

(обратно)

26

Группы музыкантов в национальных нарядах мексиканского штата Гвадалахара.

(обратно)

27

Добрый день, Мануэль!

(обратно)

28

Парень.

(обратно)

29

По возвращении в Москву Константин Михайлович Кукин подготовил отчет о своей поездке в Мексику, в котором была дана краткая характеристика Луизы и Мануэля Родригеса Бруксбанка.

(обратно)

30

В октябре 1940 г. в процессе розыска по всей стране Давид Сикейрос был обнаружен в штате Халиско и арестован. В процессе следствия он не стал отрицать, что являлся главным руководителем операции и при этом твердо стоял на том, что целью нападения на резиденцию Троцкого являлось не убийство, а лишь завладение его архивом, что налет на его виллу — это протест против пребывания на мексиканской земле советского Иуды и не более того. Своих сподвижников по преступлению Сикейрос не выдал.

Когда новый президент Мексики Авила Камачо узнал об аресте известного в стране художника, с которым в годы мексиканской революции спал рядом на походной соломенной подстилке в индейской хижине штата Халиско и вместе с ним сражался за столицу этого штата Гвадалахару, он распорядился освободить его как выдающегося художника и гордость нации, а затем «порекомендовал» Сикейросу срочно покинуть Мексику под предлогом завершения монументальной росписи в чилийском городе Чильяне. Там Сикейрос прожил три года, потом работал над монументальной росписью «Аллегория равенства и братства белой и черной расы» в кубинской столице Гаване. В Мексику он вернулся в 1944 г., прожил в ней последующие тридцать лет и умер в возрасте 80 лет.

(обратно)

31

Добрый день, мой дорогой!

(обратно)

32

Разведцентр.

(обратно)

33

Поправка была принята Конгрессом США по предложению председателя сенатской комиссии по кубинскому вопросу О. Платта и представляла собой ряд кабальных обязательств, навязанных Кубе. Эта поправка придавала характер законности вмешательства США в дела Кубы и способствовала превращению острова в фактическую американскую колонию.

(обратно)

34

Секретари Центрального комитета компартии Аргентины.

(обратно)

35

Диверсия.

(обратно)

36

Агенты.

(обратно)

37

Заместитель начальника разведки НКГБ СССР Павел Анатольевич Судоплатов.

(обратно)

38

Операция «D» — диверсии.

(обратно)

39

Морские суда.

(обратно)

40

Взрывные устройства.

(обратно)

41

В целях конспирации Хосе периодически менял свои псевдонимы.

(обратно)

42

Москва.

(обратно)

43

Павел Михайлович Фитин — начальник внешней разведки в году Великой Отечественной войны.

(обратно)

44

Аргентинский чай.

(обратно)

45

Посол.

(обратно)

46

Гражданская война в Испании в 1936–1939 гг.

(обратно)

47

Псевдоним завербованного советской разведкой в 1934 г. начальника отдела британской СИС Кима Филби.

(обратно)

48

П. П. Пастельняк — заместитель резидента в Нью-Йорке по политической разведке.

(обратно)

49

Бразилия.

(обратно)

50

Боливия.

(обратно)

51

Чили.

(обратно)

52

Агенты.

(обратно)

53

В тот год между СССР и Боливией велись переговоры об установлении дипотношений. Для создания резидентуры под крышей советского посольства и нормальной работы разведчиков в незнакомой для них стране требовалась объективная информация.

(обратно)

54

Коммунистическая партия.

(обратно)

55

Мексика.

(обратно)

56

Аргентина.

(обратно)

57

Уругвай.

(обратно)

58

Разведка.

(обратно)

59

Гайк Бадалович Овакимян — заместитель начальника внешней разведки.

(обратно)

60

Иосиф Григулевич впоследствии рассказывал эту историю своим коллегам в Центре. На шифровку с просьбой решить этот вопрос, из Центра якобы ответили, что для «индейской революции» выделяется только 60 тысяч долларов. Когда агент Арсе сообщил Ленину, что Коминтерн выделил именно такую сумму, вождь племени кечуа расплакался обильными слезами из-за того, что для установления советской власти в Боливии ему не хватило всего 5 666 долларов. Скорее всего, вся эта история – чистая выдумка разведчика, поскольку она не упоминается ни в личном, ни в рабочих делах Макса.

(обратно)

61

Эта тайная поездка в Коста-Рику не фигурирует в материалах личного и рабочего дела № 78170. Мне рассказал о ней И. Р. Григулевич в 1983 г.: «Я никогда и никому не сообщал о ней только из-за того, чтобы потом не пришлось в Центре объясняться: зачем и для чего ездил в Коста-Рику и почему сделал это без санкции Москвы».

(обратно)

62

Документ, дающий право на бессрочное проживание в стране пребывания.

(обратно)

63

Через три с половиной года в Коста-Рике был совершен организованный Хосе Фигересом военный переворот, после которого президентом страны стал журналист и издатель Отилио Улате. Сам же Хосе Фигерес в результате справедливых, открытых выборов в 1953 г. тоже стал президентом Коста-Рики. Впоследствии, а именно в 1958–1962 гг., Марио Эчанди тоже станет президентом страны. После него этот пост займет Франсиско Орлич.

(обратно)

64

Через год в Бразилии были запрещены компартия и Конфедерация трудящихся, начались опять аресты, а в октябре 1947 г. были разорваны дипломатические отношения с СССР.

(обратно)

65

Луиза называла мужа прежним мексиканским именем в целях конспирации даже перед своими близкими родственниками.

(обратно)

66

Бразилия.

(обратно)

67

Костариканские.

(обратно)

68

Разведчик.

(обратно)

69

Начальник внешней разведки Федотов Петр Васильевич.

(обратно)

70

Расшифровать его подлинное имя, фамилию и отчество не представилось возможным.

(обратно)

71

СССР.

(обратно)

72

Разведчик-нелегал.

(обратно)

73

Макс и Луиза.

(обратно)

74

Андрей Макарович Отрощенко – 1902 г. р., уроженец Ташкента, во внешней разведке с 1931 г., до 1941 г. был резидентом в Иране. В годы Великой Отечественной войны – начальник отдела, затем стал начальником управления Комитета информации.

(обратно)

75

Николай Николаевич Ершов – начальник отделения стран Латинской Америки, до войны – сотрудник нью-йоркской резидентуры.

(обратно)

76

Николай Петрович Лысенков – 1909 г. р., уроженец г. Балаково Саратовской области. В разведке с 1939 г. Работал в резидентурах внешней разведки в Латвии, Финляндии и Иране. В 1945–1950 гг. находился во Франции. В 1952–1955 гг. руководил нью-йоркской резидентурой. Умер в 1956 г.

(обратно)

77

Офис внешней разведки располагался на Пречистенке.

(обратно)

78

В 1947 году Л. П. Берия являлся заместителем председателя Совета министров СССР и по прежнему курировал органы государственной безопасности.

(обратно)

79

Так называлась в 1947–1949 гг. внешняя разведка.

(обратно)

80

Горкин Александр Федорович – с 1937 г. секретарь ЦИК СССР, с 1938 г. – секретарь Президиума Верховного совета СССР, с 1957 по 1972 г. – председатель Верховного суда СССР.

(обратно)

81

Молотов Вячеслав Михайлович – с 30 мая 1947 г. по февраль 1949 г. возглавлял Комитет информации при Совете министров СССР.

(обратно)

82

Это был известный советский разведчик Рудольф Абель, он же Марк и Эмиль Роберт Голдфус. В ноябре 1948 года по документам американца литовского происхождения Андриса Кайотиса он выехал в США с задачей осесть в Нью-Йорке и приступить к разведработе.

(обратно)

83

Рудольф Абель.

(обратно)

84

Под этим псевдонимом Григулевич начал тогда выступать в советской печати. Впоследствии под этим псевдонимом он выпустит не один десяток книг в издательстве «Молодая гвардия».

(обратно)

85

Округ или район города.

(обратно)

86

Разрешение на пребывание в другой стране.

(обратно)

87

Личное дело.

(обратно)

88

Коммунистический Интернационал.

(обратно)

89

Нелегальная разведка.

(обратно)

90

Горшков Николай Михайлович, 1912 г. рождения, уроженец Горьковской области. В разведке с 1938 г., через год был направлен на работу в Италию, но после разрыва дипломатических отношений с СССР в 1941 г. возвратился в Москву. В 1943–1944 гг. – он резидент внешней разведки в Алжире, а затем – в Риме. В 1950–1954 гг. – начальник отдела, потом заместитель начальника управления нелегальной разведки. 1954–1955 гг. – резидент в Швейцарии. Впоследствии находился на различных должностях в представительствах КГБ при МВД ГДР и Чехословакии и в Краснознаменном институте им. Ю. В. Андропова. Умер в конце 1994 г.

(обратно)

91

Андрей Януарьевич Вышинский 3 марта 1949 г. был назначен министром иностранных дел и одновременно, с 19 мая того же года – председателем Комитета информации при МИД СССР (внешняя разведка).

(обратно)

92

Опасаясь возникновения гражданской войны в Аргентине с непредсказуемыми последствиями Хуан Доминго Перон, будучи президентом-диктатором, 20 сентября 1955 года тайно бежал в Парагвай и практически до конца своей жизни находился в эмиграции.

(обратно)

93

Итальянская секретная полиция, острие которой направлено на выявление лиц, недовольных внутренней политикой своего правительства, и вела с ними и с коммунистами борьбу своими специфическими методами.

(обратно)

94

Спецслужба, занимавшаяся слежкой за политическими и государственными деятелями без санкций правительства Италии.

(обратно)

95

Сергей Терентьевич Евдокушкин, 1912 г. рождения. В органах госбезопасности с 1939 г. В 1948–1953 гг. работал в парижской резидентуре. Умер в 1973 г.

(обратно)

96

В 1945–1947 гг. Триест – порт в Адриатическом море – управлялся англо-американскими военными властями, потом была образована так называемая Свободная территория Триест под контролем тех же властей. Италия и Югославия добивались отмены этого контроля над Триестом и предъявляли свои правовые претензии на государственную принадлежность данной территории. В итоге все это сплелось в клубок непростых межгосударственных противоречий. Лишь в 1954 г. был заключен договор, по которому часть территории города перешла к Югославии, а другая – к Италии.

(обратно)

97

Всеобщая итальянская конфедерация труда – самый многочисленный и влиятельный национальный профцентр на Апеннинах.

(обратно)

98

Католическая молитва «Смилуйся».

(обратно)

99

Анджело ди Фиори – заместитель начальника римской полиции, курировавший отдел выдачи иностранных виз.

(обратно)

100

Помощник.

(обратно)

101

Полуостров в Триестском заливе.

(обратно)

102

Валериан Александрович Зорин – заместитель председателя Комитета информации при МИД СССР в 1949–1952 гг.

(обратно)

103

Листок для резолюции.

(обратно)

104

Так в СССР с 1948 года стали называть Югославию из-за испорченных отношений с ней.

(обратно)

105

Профессор экономики.

(обратно)

106

Генерал-лейтенант Сергей Романович Савченко, 1904 г. рождения, уроженец Таврической губернии. В органах госбезопасности с 1922 г., служил в погранвойсках. В 1943–1949 гг. – нарком – министр госбезопасности Украины, затем до 1953 г. являлся начальником советской внешней разведки. В 1955 г. уволен в запас. Умер в 1966 г.

(обратно)

107

Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН, основанная в 1945 г. для собирания и изучения информации по вопросам питания, продовольствия и его сбыта. Местопребывание ФАО – г. Рим.

(обратно)

108

Москва.

(обратно)

109

Кравцов Евгений Игнатьевич, 1913 г. рождения, резидент советской разведки в Австрии.

(обратно)

110

Чернявский Виталий Геннадьевич, 1919 г. рождения, сотрудник нелегальной резидентуры в Австрии.

(обратно)

111

Коротков Александр Михайлович.

(обратно)

112

Савченко Сергей Романович – начальник советской внешней разведки.

(обратно)

113

Стоянович В. Предатель, дезертир, палач // Лит. газета. ЛГ. 1949. № 86.

(обратно)

114

Лит. газета. 1947. № 50.

(обратно)

115

Шарль Морис Талейран – французский государственный деятель в империи Наполеона, один из инициаторов Венского конгресса, на котором в 1815 году рисовалась новая карта Европы после Наполеоновских войн.

(обратно)

116

В Москве среди разведчиков-нелегалов с целью проверки их эрудиции, находчивости, сообразительности и умения намеренно вводить в заблуждение своих собеседников или противника за рубежом проводился однажды литературный конкурс на тему «Что такое кофе в современном мире?». Теодоро Кастро оказался тогда лучшим: он быстрее других написал за сорок минут блестящее эссе, которое было признано членами жюри лучшим произведением на эту тему.

(обратно)

117

Как позже выяснилось, бывший президент Хосе Фигерес наводил в Коста-Рике справки о Теодоро Кастро. Отрицательных материалов на него не было получено, и никаких последствий эта проверка за собой не повлекла.

(обратно)

118

Бывший посол Коста-Рики в США. В 1958 году был избран президентом.

(обратно)

119

Теодоро Кастро сдержал свое слово: через полтора месяца послу Фасио он передал отработанные вместе с ним документы, которые были впоследствии одобрены Хосе Фигересом и высоко оценены руководителями его избирательной компании.

(обратно)

120

Программа восстановления и развития Европы после Второй мировой войны путем предоставления американской помощи, ставившей своей целью укрепление гегемонии США в Западной Европе.

(обратно)

121

Тишков Арсений Васильевич, 1909 г. рождения, родился в Пензе. После окончания Московского института советского права работал в Наркомате юстиции, затем был направлен в органы госбезопасности. В 1944 г. командирован в Белград, где обеспечивал безопасность И. Б. Тито и его ближайших соратников. С 1946 по 1950 г. – резидент в Венгрии и одновременно чрезвычайный и полномочный посол СССР в этой же стране. В 1950–1954 гг. – начальник 4-го Управления Комитета информации, после этого работал заместителем и начальником 101-й школы КГБ СССР. Умер в 1979 г.

(обратно)

122

Конрад Аденауэр – федеральный канцлер ФРГ в 1949–1963 гг., проводил курс на ремилитаризацию и возрождение реваншизма в ФРГ, на ревизию послевоенного устройства в Европе. Умер в 1967 г.

(обратно)

123

Лидер христианско-демократической партии Италии, в 1948–1955 гг. – председатель парламента, в 1955–1962 гг. – президент Италии. Умер в 1978 г.

(обратно)

124

Было принято в 1950 г. в Стокгольме комитетом Всемирного конгресса сторонников мира с призывом об объединении сил в борьбе за разоружение и с требованием запрещения атомного оружия.

(обратно)

125

По указанию министра госбезопасности СССР эта информация была направлена маршалам Советского Союза Н. А. Булганину, А. М. Василевскому, М. В. Захарову и начальнику Генштаба генералу армии С. М. Штеменко. Ими было принято решение о передислокации советских войск в другие страны Восточной Европы.

(обратно)

126

Информация об этом была направлена лично И. В. Сталину и всем членам Политбюро ЦК ВКП(б).

(обратно)

127

Управление стратегических служб, которое в период Второй мировой войны находилось в подчинении у Объединенного комитета начальников штабов и занималось сбором разведданных и организацией диверсионных операций. На базе УСС в 1946 г. было создано ЦРУ США.

(обратно)

128

Тайвань.

(обратно)

129

Район Гуанчжоу – крупнейший промышленный центр и морской порт Южного Китая.

(обратно)

130

Начальник Службы информации внешней разведки МГБ.

(обратно)

131

Министерство обороны.

(обратно)

132

Начальник нелегальной разведки полковник А. В. Тишков.

(обратно)

133

Главное разведывательное управление.

(обратно)

134

Макс.

(обратно)

135

Луиза.

(обратно)

136

Министр иностранных дел Коста-Рики.

(обратно)

137

Временно исполняющего должность.

(обратно)

138

Временного поверенного.

(обратно)

139

Через месяц после этого представления Карло Сфорца ушел в отставку, а через год в возрасте 80 лет умер.

(обратно)

140

Ценная ткань, выделываемая из шерсти животных семейства лам, обитаемых в высокогорных районах Перу и Боливии.

(обратно)

141

Многолетнее тропическое растение семейства банановых, из волокон которых (так называемой манильской пеньки) изготовляют корабельные снасти, канаты, веревки и шпагаты.

(обратно)

142

Через восемь лет, в 1959 году, военные поставки из США были прекращены, и совместное югославско-американское соглашение утратило свою силу.

(обратно)

143

После освобождения югославскими войсками 2 мая 1945 года Триест управлялся англо-американскими военными властями. Но в 1946 году на парижской мирной конференции Триест с небольшим округом был выделен в «Свободную территорию Триест», которая должна быть демилитаризована и объявлена нейтральной территорией. Однако в договоре ни слова не говорилось о выводе оттуда англо-американских войск, и таким образом западные державы как бы узаконили свои права на эту территорию, превратив ее в военно-морскую базу.

(обратно)

144

Лишь по итало-югославскому договору 1954 года зона «А» передавалась под гражданское управление Италии, а несколько увеличенная зона «Б» осталась за Югославией. И все же англо-американские войска были выведены из Триеста, а сам порт Италия обязалась сохранять свободным.

(обратно)

145

После награждения Теодоро Мальтийским орденом многие дипломаты стали его считать человеком Ватикана, что было только на руку для прикрытия советского разведчика-нелегала.

(обратно)

146

Впоследствии он стал ее почетным академиком.

(обратно)

147

Югославская водка.

(обратно)

148

июня 1953 г. они были казнены на электрическом стуле.

(обратно)

149

С января 1952 года Теодоро Кастро стал получать ежемесячное денежное вознаграждение в размере 150 долларов США, а сотрудники его миссии – по 100 долларов.

(обратно)

150

Через год и два месяца И. В. Сталин умер.

(обратно)

151

Через несколько дней А. Я. Вышинский был освобожден от руководства внешней разведкой в связи с преобразованием Комитета информации в 1-е Главное управление МГБ СССР, а впоследствии был понижен в должности до заместителя министра иностранных дел и в 1954 г. умер.

(обратно)

152

Дмитрий Георгиевич Федичкин – резидент советской разведки в Италии в 1951–1955 гг.

(обратно)

153

Христофор Георгиевич Оганисян – сотрудник венской резидентуры, осуществлявший связь с Максом и Луизой.

(обратно)

154

Афанасий Иванович Ефимов – то же самое.

(обратно)

155

Евгений Игнатьевич Кравцов, 1913 г. рождения, родился в станице Невинномысская Ставропольского края. После окончания в Ленинграде института был зачислен на работу в органы госбезопасности. В 1942–1945 гг. – резидент в Турции, в 1950–1953 гг. – в Австрии, затем работал в Краснознаменном институте КГБ СССР. Профессор. Кандидат наук. Умер в 1974 г.

(обратно)

156

Крупный политический деятель Коста-Рики, карьерный дипломат, неоднократно избирался депутатом Национальной и Законодательной ассамблеи своей страны, дважды был в разные года министром иностранных дел.

(обратно)

157

Посол Коста-Рики.

(обратно)

158

Спецшкола по подготовке и засылке в другие страны ватиканской агентуры под видом священников.

(обратно)

159

Известный в прошлом политический деятель и дипломат США. В 1945 г. сопровождал президента Рузвельта на Крымскую конференцию. В 1941–1947 гг. – госсекретарь США. В 1951–1955 гг. – губернатор штата Южная Каролина, проявил себя откровенным расистом.

(обратно)

160

Итальянская компартия.

(обратно)

161

Христианско-демократическая партия.

(обратно)

162

Через семь месяцев после беседы с Тишковым он был освобожден от всех этих должностей, а еще через два года был уволен в запас по служебному несоответствию. Умер С. Р. Савченко в 1966 г.

(обратно)

163

Антони Иден – министр иностранных дел Великобритании. В 1955–1957 гг. – премьер-министр. Умер в 1977 г.

(обратно)

164

Хорхе де ла Вега – посол Мексики в Югославии.

(обратно)

165

Рикардо Бойсард – посол Чили в Югославии.

(обратно)

166

Управление державной безопасности Югославии.

(обратно)

167

Хорватское село Кумровец – место рождения Иосипа Броз Тито.

(обратно)

168

Заместитель министра иностранных дел Югославии.

(обратно)

169

Иво Рибар – один из ближайших соратников Йосипа Броз Тито.

(обратно)

170

Дуайт Дейвид Эйзенхауэр – кандидат в президенты США от республиканской партии в 1952 году. Главком вооруженных сил НАТО, генерал армии. В 1953 году избран 34-м президентом США.

(обратно)

171

Карл Груббер – государственный и политический деятель Австрии, министр иностранных дел этой страны.

(обратно)

172

Впоследствии Иосиф Григулевич на основе этих уникальных материалов написал несколько книг – «Ватикан. Религия, финансы, политика», «Тень Ватикана над Латинской Америкой», «Кардиналы идут в ад», «История инквизиции», «Боги в тропиках…», «Папство. Век XX» и др.

(обратно)

173

По сложившейся традиции в Риме периодически проводились встречи жен сотрудников официальных центральноамериканских представительств, где дамы за чашкой чая обменивались своими новостями и вели пустяковые светские разговоры.

(обратно)

174

Настоящую ее фамилию установить не удалось.

(обратно)

175

Встреча с атташе по культуре мексиканского посольства Пальмой отрицательных последствий для нелегалов не повлекла.

(обратно)

176

В те годы представители СССР в работе ФАО не участвовали, интересы нашей страны там отстаивать было некому. Желая внести хоть какой-то вклад, Григулевич использовал свое право голоса и способствовал провалу тех кандидатур на руководящие посты, которые представляли наиболее реакционные круги. В нескольких случаях его усилия увенчались успехом.

(обратно)

177

Конрад Аденауэр – федеральный канцлер ФРГ в 1949–1963 гг. председатель Христианско-демократического союза. Умер в 1967 г.

(обратно)

178

Луис Нерво Падилья – министр иностранных дел Мексики, глава делегации этой страны на VI сессии Ассамблеи ООН, с 1959 г. – постоянный представитель в ООН. В 1964 г. был избран членом Международного суда ООН.

(обратно)

179

Так была названа в целях более глубокой зашифровки операция по ликвидации Иосипа Броз Тито.

(обратно)

180

Дело Андреса Нина.

(обратно)

181

Дело Льва Троцкого.

(обратно)

182

Александр Ранкович – министр внутренних дел Югославии. Преданный Йосипу Броз Тито человек, ставший в 1953 г. вице-президентом страны.

(обратно)

183

Из-за резкого ухудшения отношений между КПЮ и Информационным бюро коммунистических и рабочих партий Югославия была исключена из состава Информбюро. В ответ на это Тито начал массовые репрессии против бывших информбюровцев.

(обратно)

184

В 1936 году во внешней разведке был такой отдел, занимавшийся физическим уничтожением неугодных вождю и опасных для советской власти лиц, проживавших за кордоном.

(обратно)

185

Чернявский Виталий Геннадьевич – сотрудник венской резидентуры.

(обратно)

186

Оганисян Христофор Георгиевич – сотрудник венской резидентуры.

(обратно)

187

Кравцов Евгений Игнатьевич – руководитель венской резидентуры.

(обратно)

188

Соколов Игорь Васильевич – сотрудник венской резидентуры.

(обратно)

189

Подстава агентессы-красотки или обычной очаровательной проститутки, к которой объект разработки воспылал бы страстной любовью и находился бы длительное время в плену ее чар.

(обратно)

190

Через месяц после этой беседы, 5 января 1953 г., он был освобожден от должности начальника разведки, но остался заместителем министра госбезопасности – всего лишь на 35 дней. После этого был уволен в запас «по служебному несоответствию». Умер С. Р. Савченко в 1966 г.

(обратно)

191

Универсальными.

(обратно)

192

Псевдоним резидента изменен.

(обратно)

193

Питовранов Евгений Петрович, 1915 г. рождения. После окончания Московского института инженеров транспорта по распоряжению ЦК ВКП(б) был направлен в Горьковское управление НКВД. Впоследствии возглавил его. Затем был начальником управления госбезопасности в Кирове и Куйбышеве, министром в Узбекистане и заместителем министра госбезопасности СССР. В 1951 г. был арестован по делу бывшего министра госбезопасности В. С. Абакумова. Через год по личному указанию И. В. Сталина был выпущен на свободу и с 5 января 1953 г. три месяца возглавлял внешнюю разведку МГБ. Впоследствии работал представителем КГБ в ГДР и Китае. С 1962 по 1966 г. являлся начальником Высшей школы КГБ, затем был уволен в запас. С 1966 г. длительное время занимал должность председателя Торгово-промышленной палаты СССР. Умер в 2000 г.

(обратно)

194

Личность этого сотрудника резидентуры не установлена.

(обратно)

195

Белкин Наум Маркович, 1893 г. рождения, заместитель резидента Шведа.

(обратно)

196

Озолин Иван Ефремович, 1908 г. рождения, уроженец с. Дробышево, Донецкой области.

(обратно)

197

Эйтингон Наум Исаакович, 1899 г. рождения, заместитель резидента Шведа. Он же Том, Леонид и Наумов.

(обратно)

198

Один из псевдонимов Наума Марковича Белкина – заместителя резидента Шведа.

(обратно)

199

Докладывать об этом генералу Е. П. Питовранову не пришлось: ровно через месяц – 5 марта 1953 г. – в день смерти И. В. Сталина – он был освобожден от должности начальника внешней разведки.

(обратно)

200

Федеративная Народная Республика Югославии.

(обратно)

201

Антонина Ивановна Цымбал.

(обратно)

202

Подполковник советской разведки Джованни Бертони Антонио – 1916 г. рождения, итальянец, муж известной советской разведчицы Патрии – испанки Африка де Лас Эрас. Бертони умер в 1964 г., она – в 1988 г.

(обратно)

203

Хороший доброволец.

(обратно)

204

Орлов Александр Михайлович. Когда он стал невозвращенцем, то никого из советских разведчиков или их агентов не предал.

(обратно)

205

Президент Коста-Рики в 1974–1978 гг.

(обратно)

206

Генерал-майор Панюшкин Александр Семенович – начальник внешней разведки с июля 1953 по июнь 1955 г. Затем перешел на работу в ЦК КПСС и в 1959 г. стал завотделом ЦК. Умер в 1974 г.

(обратно)

207

Швейцария.

(обратно)

208

Тайник.

(обратно)

209

Доллары США.

(обратно)

210

Книжная библиотека.

(обратно)

211

Посольство.

(обратно)

212

Рим.

(обратно)

213

Декабрь.

(обратно)

214

Цюрих.

(обратно)

215

Шитов Александр Иванович, 1913 г. рождения, уроженец Костромской области. По линии внешней разведки работал под крышей советских посольств в Иране, Северной Африке, во Франции, в Госкомитете по культурным связям с зарубежными странами при Совете министров СССР, а затем в странах Латинской Америки. Был послом на Кубе и в Малагасийской республике. Умер в 2003 г.

(обратно)

216

Крохин Алексей Алексеевич, 1912 г. рождения, уроженец Санкт-Петербурга. Б органах госбезопасности с 1938 г. Во внешней разведке с 1946 г. Был резидентом в Париже, а затем стал заместителем начальника ПГУ КГБ. С 1966 по 1971 г. вторично возглавлял резидентуру КГБ в Париже. В 1974 г. вышел в отставку. Умер в 1983 г.

(обратно)

217

Период завоевания испанскими колонизаторами в XV–XVI вв. Центральной и Южной Америки.

(обратно)

218

Впоследствии Республика Мадагаскар.

(обратно)

219

Итальянский поэт, живший в первой половине XIX века.

(обратно)

Оглавление

Вместо предисловия

От автора

Глава 1. Проникновение

Глава 2. Операция «Старик», она же «Утка»

Глава 3. Любовь — высшая степень переживаний

Глава 4. Вклад в Победу через океаны и моря

Глава 5. Смена «крыши»

Глава 6. Из Рио-де-Жанейро в Москву

Глава 7. Продолжение легенды

Глава 8. Наш человек в Ватикане

Глава 9. Внедрение к «Нерону»

Глава 10. Посол чужой страны

Глава 11. Особое поручение

Глава 12. Апеннины — дело тонкое

Глава 13. Лихая судьба нелегала

Глава 14. Преждевременный отзыв из Рима

Глава 15. Возвращение к своему имени

Эпилог

Список книг, написанных И. Р. Григулевичем Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg