«Кормильцев. Космос как воспоминание [Главы из сети, 13 из 32]»

Кормильцев. Космос как воспоминание [Главы из сети, 13 из 32] (fb2) - Кормильцев. Космос как воспоминание [Главы из сети, 13 из 32] 1679K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Исаакович Кушнир

1. Теряя невинность

Весной 1984 года молодой рок-поэт Илья Кормильцев впервые выбрался на фестиваль ленинградского рок-клуба, где воочию увидел чудо. После концертов «Аквариума», «Зоопарка» и «Кино» он понял, что в жизни надо многое менять. И, в первую очередь, вырваться из плена информационной и технической изоляции.

В то лето события разворачивались стремительно. Где-то в Москве Илья запеленговал двух советских дипломатов, которые привезли невиданное «чудо техники» – четырехканальную портастудию Sony. Назвать ее «профессиональной» можно было условно, поскольку студия предназначалась для японских балбесов, которые могли в домашних условиях петь караоке или записывать всякие роки-шмоки. Но Кормильцев четко понял, что именно это изобретение может в корне изменить ситуацию в родном Свердловске.

На пути к абсолютному счастью у 25-летнего Ильи стояла всего одна проблема. Портастудия, которую невозможно приобрести в советских магазинах, стоила около пяти тысяч рублей. Это была цена не очень новой машины «Жигули». Естественно, таких денег у Кормильцева отродясь не водилось. Но этот упрямый химик в немодных очках, с рыхлой фигурой и устойчивой репутацией неврастеника чувствовал кожей, что портастудия нужна музыкантам «Урфин Джюса» и неоромантикам из архитектурного института, которые назывались «Али-Баба и сорок разбойников», а чуть позже — «Наутилус Помпилиус». Кроме того, на местном горизонте уже замаячили юный Володя Шахрин и скрывавшийся от властей опальный башкирский бард Юрий Шевчук.

И тогда Кормильцев, абсолютно не думая о последствиях, решил любой ценой осуществить свою мечту. Но где взять деньги на мечту? Вариантов было немного. Поэт-самоучка пал в ноги жене Марине — с авантюрной просьбой «найти деньги на звукозаписывающую аппаратуру». Но в ответ, словно с небес, он услышал нежный голос супруги: «Илья, стыдно у женщины просить деньги! Я ведь врачом работаю! Откуда у меня могут быть пять тысяч рублей? Ну, подумай!»

Глаза Кормильцева сверкнули нехорошим огнем. Он поднялся с колен, отряхнул брюки и вкрадчиво спросил: «А я правильно помню, что у моей тещи где-то дома припрятано золото?»

Тещу Илья недолюбливал, поэтому все его аргументы звучали на редкость неотразимо: «Марина! Мы с “Урфин Джюсом” запишем новый альбом “Жизнь в стиле heavy metal” и будем распространять его по стране. Это принесет много-много денег, и мы обязательно выкупим золото обратно! Мы его быстро возьмем, быстро заложим и быстро выкупим. Никто из родителей ничего и не заметит».

Это был сеанс семейного гипноза. Злодей Кормильцев пёр напролом, словно танк, поэтому сопротивление длилось недолго. Отказать вежливому, но настойчивому супругу оказалось просто невозможно. Как признавалась Марина, «Илья настолько умел обращать людей в свою веру, что я открыла все мамины тайники и выгребла оттуда всё золото. Там было немного золота, но я взяла всё». Кроме того, молодая жена одолжила у подружек несколько сережек и колец с драгоценными камушками. Уф, вроде бы должно хватить!

В то волшебное утро Илья Валерьевич Кормильцев проснулся с ощущением праздника. Надел белую рубашку, свадебный костюм и галстук. Почистил серые туфли и тщательно побрился. Посмотрел по сторонам безумным «сидбарреттовским» взглядом, рассовал сокровища по карманам и направился в центр города.

Он гордо чеканил шаг вразрез одноцветному потоку людей, опаздывающих на свою серую работу. Народ пугливо рассыпался по сторонам, потому что путь Кормильцева словно озаряло сияние. В августовский день человек шел по Свердловску, а от него во все стороны струился свет. Это не я придумал — с тех пор прошло более тридцати лет, но до сих пор живы люди, которые это сияние видели.

Как гласит история, поэт направился в сторону «нехорошего» дома № 42 по улице Малышева, во дворе которого располагался единственный в городе ломбард. У Ильи уже был опыт подобных приключений, и Америку он в тот день не открывал.

Пару лет назад Кормильцев по-тихому взял из дома все золото родственников, которое мог незаметно вынести. Его намерения были благородны, а помыслы чисты — приобрести для «Урфин Джюса» новую ударную установку. И всё удалось ему сделать красиво: и барабаны купить, и в долгу не остаться.

На этот раз Кормильцев играл по-крупному и поставил на карту практически всё: деньги, репутацию, будущее нескольких рок-групп. Он дождался очереди, которую его приятели во главе с Юрой Шевчуком заняли с шести часов утра, зашел в ломбард и достал паспорт. Затем снял с пальца обручальное кольцо, а из карманов с грациозностью бывалого фокусника начал вынимать семейные драгоценности. Хмурая приемщица приняла товар, выписала квитанцию, а пожилой бухгалтер достал из сейфа хрустящие советские рубли. Поэт «Урфин Джюса» дважды пересчитал деньги с изображением Ленина и хватко перетянул их резинкой для волос. Кривая улыбка раскроила его лицо от уха до уха.

В этот же вечер, в обстановке повышенной секретности Кормильцев направил в Москву звукооператора Диму Тарика, который сутки трясся в общем вагоне, припрятав в трусах заповедные пять тысяч рублей. Приехав в столицу, он купил у дипломатов вожделенную портастудию, а на сдачу приобрел металлическую кассету фирмы Маxwell, на которую впоследствии и был записан наутилусовский суперхит «Гудбай, Америка».

По возвращении в Свердловск Дима Тарик немедленно был уволен с работы за прогулы, но это уже не имело значения. Лес рубят — щепки летят... Илья трясущимися руками распаковал картонную коробку и вручил этот фантастический агрегат музыкантам «Урфин Джюса» и «Наутилуса». Слава Бутусов позднее не без улыбки вспоминал: «У нас при виде этого чуда техники просто варежки открылись, до такой степени мы были потрясены этим космическим явлением… Эта машина вызывала такое уважение, что мы просто онемели от счастья».

В эйфории никто не обратил внимания, что портастудия Sony оказалась примитивным сооружением с четырехканальным пультом и ревербератором. Как показала жизнь, включать ревербератор категорически не рекомендовалось, поскольку по жуткому звучанию он напоминал не достижения цивилизации в области микросхем, а «синюшкин колодец» из сказов Бажова. Но с помощью этой аппаратуры можно было создавать реальные альбомы, причем сидя не в центре Токио, а в обыкновенной свердловской хрущевке.

В течение нескольких лет на нее были записаны не только «Невидимка» и демо-версия «Разлуки» группы «Наутилус Помпилиус», но и альбомы «ЧайФа», Насти Полевой и Егора Белкина. Всё это происходило словно в виртуальной реальности — без оглядки на худсоветы, Союз композиторов, «запретительные списки рок-групп» и лютую цензуру.

«Я всегда хотел перевести на профессиональный уровень записи альбомов моих друзей», — признавался мне на диктофон Кормильцев. На бестактный вопрос про судьбу драгоценностей Илья Валерьевич спокойно заметил, что выкупал из ломбарда тещино золото еще в течение многих лет. Так до конца, наверное, и не выкупил.

Но одно сказать можно точно. В тот далекий 1984 год Кормильцев впервые почувствовал, что границ у подвига нет. И что в жизни он сможет сделать многое. Над головой у Ильи пел хор нелегальных ангелов и незримо звучали фанфары. Так будущий издатель, переводчик и общественный деятель начал свой путь навстречу новым и неизвестным огням. Теперь главное было — успеть…

2. Семейные реликвии

Меня всегда интересовало, кем был Роберт Циммерман до того, как стал Бобом Диланом. В течение многих лет будущий лауреат Нобелевской премии активно шифровался и уходил от рассказов о своей юности. Даже собственную биографию он начинает с переезда в Нью-Йорк в двадцатилетнем возрасте. А что происходило до этого — по сути тайна, покрытая мраком.

С похожей историей я столкнулся, общаясь с Кормильцевым. «Я очень не люблю ту часть моих сверстников, которая в своих мыслях погружена в семидесятые, — признавался Илья Валерьевич. — У меня, например, об этом времени сохранились весьма неблагоприятные воспоминания».

Шумный и коммуникабельный, Кормильцев при подобных ретробеседах резко замыкался в себе. Я чувствовал, что антенны Ильи были направлены исключительно в будущее. Было непонятно: то ли он не любил оглядываться назад, то ли стеснялся истоков, то ли ему нравилось выглядеть эдакой загадочной фигурой. После его смерти я попытался эти вопросы разгадать.

Как известно, Илья Валерьевич Кормильцев родился в Свердловске 26 сентября 1959 года. Впоследствии ему очень нравилось подмагничивать к этой дате массу событий вселенского масштаба: начиная со дня рождения американо-английского поэта Томаса Элиота и заканчивая полетом Юрия Гагарина.

«Мы стартовали с Гагариным практически одновременно, каждый — в свой космос», — писал позднее Кормильцев в одном из стихотворений.

Вырос Илья в многонациональной семье: по линии матери он был на четверть поляк, а по линии отца — немец и русский. Его дальние родственники переехали из Сибири в уездный Екатеринбург еще в XIX веке. Они были настоящими прожженными купцами, которые любили крепко выпить и повоевать. В свое время принимали участие в Первой мировой войне, а до этого — в походе русской армии на Шипку.

Прапрадед его бабушки был из тех безбашенных германцев, которые по призыву императрицы Екатерины Великой приехали «поднимать» Россию. От своих немецких родственников Илья перенял педантизм и здоровый авантюризм, а от польской ветви по линии красавицы-мамы — трепетность и романтизм.

Но основную роль в судьбе будущего поэта сыграли не мать и отец, а дедушка по отцовской линии. В тридцатых годах доцент Виктор Александрович Кормильцев преподавал геодезию в горном институте. Деда ожидала стремительная научная карьера, но судьба забросила его в высшие эшелоны партийной элиты. Вначале товарища Кормильцева избрали первым секретарем Ленинского райкома КПСС, а затем — вторым секретарем горкома партии.

Это была крайне ответственная должность. В годы Великой Отечественной войны Виктору Александровичу приходилось курировать множество направлений: от деятельности эвакуированных с Украины на Урал заводов до бесперебойной работы муниципального транспорта. В хрущевские времена вернулся он к преподаванию — возглавил факультет в горном институте, где проработал доцентом кафедры рудничного транспорта вплоть до ухода на пенсию.

Удивительно, но даже в сталинскую эпоху дедушка Ильи оставался отъявленным шутником и «страшным англофилом». Говорят, что когда свободолюбивый Виктор Александрович сболтнул на работе что-то европоцентристское, его чуть не арестовали — как английского шпиона. По воспоминаниям родственников, он хранил под подушкой заряженный пистолет, чтобы в случае приезда чекистов успеть застрелиться. Но в марте 1953 года Сталин умер, и дело о несостоявшемся шпионаже удалось замять.

Его сын Валерий продолжил семейные традиции и закончил с отличием вышеупомянутый горный институт. Там же познакомился со студенткой Светланой Зворской, дочкой известного геолога Алексея Иосифовича Зворского и правнучкой «бедных, но гордых польских шляхтичей». Незадолго до окончания института два молодых геолога стали мужем и женой. Всем казалось, что это брак, заключенный на небесах, и вскоре у счастливых молодоженов родился сын Илья.

Беззаботное детство закончилось у Кормильцева-младшего довольно быстро.

Случилось так, что спустя несколько лет Валерий Викторович нежданно-негаданно развелся и с головой ушел в науку. Начинал свой трудовой путь аспирантом института геофизики, а в 1981 году стал профессором и доктором геолого-минералогических наук. Выпускал многочисленные научные монографии и книги стихов в духе Омара Хайяма, которые были популярны в среде свердловской технической интеллигенции.

Всё это время отец Ильи удивительным образом не общался ни с женой, ни с сыном. В 1965 году вторично женился, и вскоре у него родился второй сын, Женя Кормильцев. И тогда жесткая по характеру мама Ильи категорически запретила сыну упоминать имя Валерия Викторовича.

Со стороны казалось, что теперь маленький Илья стал смыслом жизни Светланы Алексеевны. На каникулах она возила сына на экскурсии в Ленинград, а летом брала в геологические экспедиции. Пройдя комсомольскую «школу жизни», она мечтала вырастить из него «правильного» советского человека. Любила странной любовью, как-то по-своему, постоянно пытаясь его переделать. Но будущий вундеркинд интуитивно сопротивлялся любому давлению и в итоге рос ХОЛОДНЫМ И НЕДОЛЮБЛЕННЫМ — со всеми вытекающими последствиями.

«Мир, как мать, которая не любит меня/И Бог как отец, которого я не знаю», — писал позднее Кормильцев в «Прологе к автобиографии».

Будучи ребенком с ослабленным иммунитетом, Илья часто болел. В возрасте полутора лет пережил ужасную дизентерию, у него постоянно случались проблемы с желудком. Поэтому дедушка принял мудрое и оперативное решение: срочно выкупил участок земли, на котором построил небольшую дачу. Предполагалось, что пребывание ребенка на свежем воздухе сможет в корне изменить ситуацию.

Бабушка Галина Константиновна отпаивала внука парным молоком и кропотливо выращивала для него на грядке овощи. Необходимо заметить, что баба Галя была протестанткой голубых кровей и выходцем из немецких дворян. В юности получила хореографическое образование и выступала в составе агитбригады перед бойцами Красной армии. Позднее, столкнувшись с голодом в Поволжье, крестьянскими рынками и разгоном НЭПа, она всеми фибрами души возненавидела советскую власть.

«Наша счастливая жизнь закончилась в 1917 году», — бесстрашно говорила Галина Константиновна в самый разгар сталинских репрессий. После того как ее сын Валера завел вторую семью, она считала делом чести подолгу возиться с обоими внуками. С немецкой дотошностью учила Илью и Женю латинским названиям растений и навыкам выращивать всё, что только возможно, в суровом уральском климате.

Профессорский дом, в котором жили дедушка с бабушкой, находился в «тихом центре», в Банковском переулке, неподалеку от памятника Ленину и площади 1905 года. Просторная трехкомнатная квартира выглядела настоящим «собранием драгоценностей»: начиная от уникальной коллекции марок и заканчивая громадным кабинетом с книгами.

Книжные стеллажи занимали всё пространство, от пола и до потолка. В них хранились полный каталог издательства Academia, дореволюционные фолианты по древнекитайской философии, многотомники «Большой советской энциклопедии» и Брокгауза-Эфрона, прижизненные издания Хлебникова и превосходная коллекция переводной литературы, состоявшая из книг Воннегута, Брэдбери, Лема и Шекли.

«Библиотека Виктора Александровича была организована по оригинальному принципу, — вспоминает школьный приятель Ильи Николай Соляник. — Книг было много, и они распределялись по странам. К примеру, Португалия: вначале шла поэзия, потом проза, а потом эссеистика. У Ильи такая дотошность дедушки вызывала искреннее восхищение».

Любопытно, что на одной из полок хранились мемуары маршала Жукова с автографом автора. В опальные годы Георгий Константинович командовал Уральским военным округом и частенько захаживал в гости к Кормильцевым. Позднее Галина Константиновна с улыбкой рассказывала Илье, что Жуков был в нее тайно влюблен и даже прислал в подарок свою книгу «Воспоминания и размышления».

В школьные годы Кормильцев-внук сутками не вылезал из кабинета Виктора Александровича. Со стороны казалось, что его отцом был Курт Воннегут, а матерью — Франсуаза Саган. Но особенно сильно Илья увлекался фантастикой — как отечественной, так и западной.

«Я читал романы Жюля Верна, мечтал стать капитаном Немо», — писал он позднее в одном из стихотворений.

Кроме того, будущий поэт учил наизусть громадные поэмы и мог прочитать вслух немалые фрагменты из «Истории государства российского» графа Алексея Толстого.

Также рьяно Илья увлекался переводами. К примеру, брал двуязычную книгу Шекспира и переводил английский вариант стихотворения на русский, а потом — наоборот. Неудивительно, что в одном из ранних интервью, отвечая на вопрос об источниках самообразования, Илья честно признался: «Библиотека моего деда». И добавил: «Больше всего я любил книги, от которых можно заплакать».

В семидесятых годах Илья уже увлекался не только книгами. Английская спецшкола №70, в которой он учился, была с химическим уклоном, и со второго класса Кормильцев самостоятельно осилил таблицу Менделеева. Но изучать только теорию было не в его правилах. В магазине «Охотник» пытливый школьник не без хитрости приобретал банки с порохом и затем творил дома пиротехнические эксперименты. В результате «штурма» макета пластилинового замка он чудом не взорвал квартиру, а после опытов с карбидом у него на лбу остался шрам.

Несложно догадаться, что в школе Илья был просто обречен стать «белой вороной». Ровесники его недолюбливали, причем Кормильцев раздражал их не энциклопедическими знаниями, а странной «манерой поведения». Он вечно делал не то, что было принято: не играл в футбол, не любил фотографироваться, не участвовал в драках «двор на двор». После вызовов к директору мог кататься в истерике по коридору, громко обзывая учителей «фашистами». И чем больше одноклассников собиралось лицезреть это шоу, тем громче Кормильцев вопил.

Как-то раз Илья решил отомстить врагам. Не без помощи дедушки изобрел невидимый клей, которым ловко измазал стулья в школьной учительской. Ничего не подозревавшие преподаватели рухнули на стулья, чтобы попить перед уроками чайку. Прошу поверить: это чаепитие запомнилось им на всю жизнь. Поскольку отодрать фрагменты неживой материи от старинной древесины не смогли ни вахтер, ни комсорг школы, ни беззубая уборщица. В кульминационный момент в учительскую заглянул взъерошенный Илья и невинно поинтересовался: «Скажите, пожалуйста, а почему у нас занятия не начинаются?»

Гробовая тишина была ему ответом.

«В школе я был странной смесью ботаника и хулигана, — объяснял позднее Кормильцев. — Тихий омут, в котором, как известно, черти водятся. То мы школу травили слезоточивым газом, то какие-то взрывы устраивали. Победила в итоге дружеская ничья, потому что и школа стоит, и я жив».

Долгое время одноклассники относились к Илье как к психу. За спиной дразнили «Кормушкиным», считали «маменькиным сынком», «препротивным очкариком», и в итоге решили проучить. Как-то после уроков старшие школьники отловили Илью, связали ему руки и смазали известью глаза, повредив при этом роговицу. Защищать его было некому, и зрение оказалось испорченным навсегда.

Врачи прописали Кормильцеву очки, которые ему разбивали с завидной частотой. После этих схваток его поведение становилось непредсказуемым, но незримые ангелы, кажется, хранили Илью уже тогда. Жив остался — и слава Богу.

В старших классах в семье Кормильцева произошли значительные перемены. Светлана Алексеевна еще раз вышла замуж и родила второго ребенка. Теперь в их скромной квартире на улице Большакова новая семья проживала вчетвером: мама Света, Илья, отчим Владимир Георгиевич и сестра Ксения Устюжанинова.

«Я отлично помню комнату Ильи, которая казалась мне особенным местом, — вспоминает Ксения. — Там постоянно крутились пластинки и раздавались ни на что не похожие звуки. На двери висела акварель: огненно-красная пустыня, барханы, холмы, дорога. По дороге идут босая девушка в развевающемся белом платье и по пояс обнаженный длинноволосый юноша в джинсах. Он с гитарой. А над горами вместо солнца огромный глаз в ореоле лучей! Такая хипповская романтика, перерисованная с обложки какого-то рок-альбома, казалась мне окном в иной мир, фантастический и невероятный, где живет мой брат Илья».

4. Человек наподобие ветра

«Кто мог знать, что он провод, пока не включили ток?»

Борис Гребенщиков, «Дело мастера Бо»

В выпускном классе Илья Кормильцев проводил вечера с друзьями-меломанами. Самым близким из них стал студент юридического факультета Алексей Трущёв. Он закончил ту же английскую школу, что и Илья, а затем устроился туда лаборантом в химкабинет. Внимание Кормильцева привлекла футболка с надписью Rolling Stones. У новых знакомцев нашлись общие темы: безумные химические эксперименты, любовь к поэзии и к рок-н-роллу. Харизматичный парень, стиляга в самопальных брюках-клешах, Трущёв обладал громадной коллекцией западных дисков. У него хранились совершенно невероятные раритеты — вроде концертного альбома Uriah Heеp, изданного исключительно для Австралии.

«Трущёв был странной личностью и знал про рок-н-ролл абсолютно всё, — утверждает школьный приятель Ильи Влад Малахов. – Он прививал нам ту любовь к музыке, которая реально определила всю нашу последующую жизнь».

Сутки напролет Кормильцев обсуждал с Трущёвым поэзию Блока, культурологические статьи в журнале «Америка», а также новые пластинки. Как-то раз Илья увидел у Алексея настоящую английскую рок-газету «Melody Maker» и от волнения чуть не утратил дар речи. Репортаж о туре Дэвида Боуи и рецензия на альбом «Dark Side of the Moon» стали для Кормильцева воротами в новую Вселенную.

Любопытно, что общение внутри этой компании зачастую происходило на языке Уильяма Шекспира и Джона Леннона. Это не отменяло острополитических дискуссий и свежих анекдотов на родном языке. Любимой присказкой Трущёва была фраза «Ален Делон не пьет одеколон», она полюбилась и Кормильцеву.

«Алексей был старше меня на несколько лет и в каком-то смысле являлся моим наставником», — признавался впоследствии Илья.

Алексей Трущёв

«Алексей оказался для Кормильцева чем-то вроде старшего брата, друга и незаменимого собеседника, — вспоминает сестра Трущёва Елена Кононова. – Безусловно, он оказал сильное влияние на Илью, причем — как хорошее, так и плохое. Дело в том, что у Лёши был мрачный, прямо-таки черный взгляд на жизнь. А у Кормильцева почва для этого уже была подготовлена. Что впоследствии, с годами, и развилось многократно».

Под воздействием взглядов Трущёва Кормильцев решил избавиться от материнской опеки и уехать из дома. Как можно скорее и подальше.

«В семье нас и пальцем не трогали, — вспоминает сестра Ильи Ксения Устюжанинова. – Тут кое-что похуже. Мама давала понять, что может наступить момент, когда она перестанет тебя любить. Светлана Алексеевна вполне обходилась словами, наказания ей были ни к чему. Обаятельная, всеобщая любимица, красавица, требовательная до жестокости. Она легко могла сказать: «Ты знаешь, все на свете когда-нибудь заканчивается. В том числе, и моя любовь». Это было отлучением от себя. А Илья не терпел никакого нажима или насилия. Между ними шла война, и каждая из сторон была непримирима».

Летом 1976 года Илья заканчивает школу и улетает в Ленинград. Как призер всесоюзных олимпиад, он легко поступил на химфак Ленинградского университета, обучение в котором завершал молодой программист-аспирант Борис Гребенщиков.

«Два будущих поэта ходят по одним коридорам, не будучи еще знакомы, — иронизировал позднее Кормильцев. – Хотя их имена окажутся рядом буквально через десять лет».

Илья разминулся в Питере не только с Гребенщиковым. Кормильцев не был вхож ни в «сайгоновскую» тусовку интеллектуалов-битников с Невского проспекта, ни в университетский театр Горошевского, где репетировали будущие музыканты «Аквариума» и «Поп-механики». Мимо него звучали концерты таких культовых групп, как «Россияне», «Мифы» и «Большой железный колокол».

«Как это ни парадоксально, в Питере я не смог найти себе приятелей по интересам, — сожалел впоследствии Кормильцев. – Действительно, бывают такие вещи, что, видимо, не судьба. Почему-то я не нащупал питерскую рок-н-ролльную тусовку».

Тем не менее, в студенческой жизни Кормильцева случилось несколько знаковых событий. Во-первых, он продолжил активное изучение английского языка, и к тому был почти случайный повод.

Илья Кормильцев в Питере

«Однажды Илья бродил по Ленинграду, и какой-то иностранец спросил у него, как проехать в Выборг, — вспоминает Марина Кормильцева. — Кормильцев прекрасно знал дорогу, но сильно стушевался. И тогда он начал активно улучшать свой разговорный английский, стараясь общаться с иностранными студентами».

Во-вторых, Илья начал много тусоваться с финскими туристами и моряками, выменивая у них пластинки. Незаметно для себя оказался удачливым фарцовщиком, благодаря чему был в курсе всех музыкальных тенденций. Знаковыми поэтами для него стали Пит Синфилд, Боб Дилан и Леонард Коэн, а любимыми альбомами – ранний Pink Floyd и King Crimson.

Добыв вожделенный винил, Илья осторожно распечатывал пластинку и переписывал ее на пленочный магнитофон. Затем в полной темноте, прикрыв глаза, слушал запись несколько раз. После — шел на ближайшую почту и отправлял диски в Свердловск.

«Пластинки были в «родных» конвертах и никогда не бились, — ностальгирует Малахов. — Почта тогда практически не воровала, и таким образом у нас происходило культурное и материальное обогащение. Порой случались небольшие курьезы. К примеру, Кормильцеву очень нравилась английская группа «10 СС». Он прислал мне их пластинку, но вскоре выяснилось, что продать этот диск на Урале оказалось абсолютно невозможно».

Почуяв витавший в среде ленинградских меломанов дух свободы, 17-летний Илья оставил общежитие. Вначале снимал комнату на Васильевском острове, а затем нашел более экономный вариант, поселившись с приятелем на пригородной даче. Ежедневно ездил в университет на электричке, и от ее вечных сквозняков стал часто болеть. Практически ежемесячно у него случались то бронхит, то гайморит. В итоге врачи решили, что Кормильцеву, который с детства был предрасположен к легочным заболеваниям, местный климат категорически противопоказан.

«У Ильи не получилось перенести питерской осени-зимы, — вспоминает Ксения Устюжанинова. – Когда Светлана Алексеевна приехала проведать сына, то нашла его сильно простуженным и потерявшим все теплые шапки, шарфы и перчатки. В съёмной квартире они с сокурсником нарисовали углем на стене фреску, изображавшую Страшный Суд».

Автограф Ильи из его письма Трущева, написанного Кормильцевым из Питера в Свердловск.

Но настоящая беда пришла с другой стороны.

«После отъезда Ильи в Ленинград наша компания с Трущёвым просуществовала совсем недолго, — объясняет Малахов. — Алексей был человеком, которому военная служба категорически противопоказана. Но Трущёв всё-таки пошел в армию, ни словом не обмолвившись в военкомате, что у него гипертония. На прощание сказал нам, что «отправляется на рысьи скачки», а вскоре из армии пришла похоронка».

Лёша Трущёв ушел служить в ноябре 1976 года, а через два месяца его не стало. История болезни содержала в себе диагноз «крупозная пневмония», но что произошло на самом деле, неизвестно до сих пор. Вскрытие тела не производилось, а родственникам лишь сообщили, что рядового Трущёва привезли в военный госпиталь полностью истощенным. Как поется в песне «Наутилуса», «пьяный врач мне сказал, что тебя больше нет».

Друга Кормильцева доставили в Свердловск в запаянном цинковом гробу, и похоронили на Широкореченском кладбище в январе 1977 года. Всю зиму Илья писал Алексею из Питера письма, но, так и не получив ответы, догадался, что с его приятелем произошло непоправимое. Узнав у родителей Трущёва подробности, он совершенно растерялся.

У студента-первокурсника появились подозрительные знакомства: оказалось, что уже в середине 70-х в Ленинграде были места, где собирались наркоманы, уныло и безнадежно вопрошавшие друг друга: «У тебя есть двинуться?» В этой мутной тусовке у Ильи случились первые отношения – она была девушка трудной судьбы, посвященные ей стихи не сохранились…

В тот период во всем происшедшем с Трущёвым Кормильцев обвинял социалистическую систему. Ему казалось, что с самого начала учебы на вечернем юрфаке его друг был обречен. Гипотетически Алексей мог не идти на воинскую службу, если бы учился на стационаре. Но это было невозможно, поскольку на дневное обучение прорывались либо молодые партийные кадры, либо прошедшие службу в рядах Советской армии.

Кормильцев долго не мог прийти в себя после смерти Трущёва.

«Мать Ильи запретила нам всем говорить о том, что случилось с Алешей, — вспоминает Елена Кононова.- Светлана Алексеевна прекрасно понимала, что у её сына может быть нервный срыв. Действительно, так вскоре и произошло. Когда Кормильцев узнал окольными путями, что Алеша погиб, то просто бросил учебу. Он бесцельно болтался по Питеру и у него в жизни был тяжелый период. Потом к нему приехала мать и увезла сына обратно в Свердловск».

Летом 1977 года Илья перевелся на химфак Уральского университета, где продолжал писать стихи. Порой это был робкий социальный протест, порой – психоделические зарисовки про крыс и мышей, порой – наивная любовная лирика. О своих литературных опытах Кормильцев никому не рассказывал, но одно из его стихотворений оказалось посвящено Алексею Трущёву: «Стоишь ты спокойно у края стены, всего в сантиметре от гибели верной/Ты даже не думал об этом, наверно, ты — человек наподобие ветра…»

Пройдет всего несколько лет, и стих «Человек наподобие ветра» превратится в один из главных боевиков уральской рок-группы «Урфин Джюс».

11. Невидимка

«Рождение альбома «Невидимка», как часто бывает в искусстве, произошло не благодаря обстоятельствам, а вопреки им. Возможностей репетировать новую программу у Вячеслава Бутусова с Дмитрием Умецким по-прежнему не было, и у обоих продолжалась нешуточная депрессия. «Наутилус» переживал очередной «расцвет упадка» и почти на год впал в латентное состояние. С поразительным упорством музыканты продолжали искать утешение в вине. Искали утром, искали днем, искали вечером. Свой новый альбом любимцы архитектурного института планировали назвать «Всё» или «Последний». И это было, по крайней мере, честно и органично.

Музыканты бродили по городу вечно похмельные, зависая на квартире своего приятеля — молодого кинорежиссера Леши Балабанова. Им было плохо, и они этого не скрывали. В какой-то момент страшно поссорились, поскольку стало казаться, что вся жизнь прошла мимо. Это была типичная рефлексия из серии «нам уже 23 года, а мы еще ничего не сделали!»

«Год начался какой-то безумный, полный ерунды, семей и маразма, — признавался потом Дима Умецкий. — Дурь продолжалась долго, лето вообще вспоминать страшно: пьянь, рвань и все подобное. Но материал уже работался».

По-видимому, причин последующего ренессанса «Наутилуса» оказалось несколько. Одной из них стал неожиданный для Свердловска альянс с Ильёй Кормильцевым. После того, как портастудия Ильи перекочевала к Бутусову, в его мировоззрении начала происходить переоценка ценностей. Новые силы Славе придавала поддержка друзей, бывших студентов архитектурного института Саши Коротича, Андрея Макарова, Ильдара Зиганшина и Димы Воробьева.

Еще одним источником вдохновения оказалась для Бутусова поездка на очередной ленинградский рок-фестиваль, откуда он вернулся с горящими глазами.

«Я приехал из Питера немного шокированный, — вспоминает вокалист «Наутилуса». — Для меня ленинградский рок стал потрясением и чем-то гипнотизирующим, я получил от него огромный заряд энергии. У меня крыша съехала, когда в Питере на меня сыпали десятками незнакомых названий, и я сразу понял, что мы безнадежно пропали. Основной упор на Урале тогда делался на группы хард-рока. Поэтому после поездки в Ленинград мы просто хватали без разбора все диски, которые были достаточно свежими. Почти каждая вторая запись была в стилистике «новой волны».

Жить по-старому теперь было нельзя.

Бутусов с Умецким, наэлектризованные новыми впечатлениями, сразу поняли, в какую сторону им надо грести. Они решили похерить пагубную идею записи нового альбома вдвоем, и пригласили, как им тогда казалось, сессионного пианиста.

В роли клавишника друзьям теперь виделся их старый приятель по архитектурному институту Виктор Комаров по прозвищу «Пифа», добивавший себя в грустной конторе под названием «Главснаб». Буквально за неделю он отрепетировал все партии, а его любимой поговоркой стала фраза «нот не знаем, технички Роберт», смысл которой никто не понимал, отчего настроение внутри компании поднималось до недосягаемых высот.

В отличие от «Переезда» свежий материал «Наутилуса» «покоился» на трех китах: увлечение акустическим Led Zeppelin, энергетикой ленинградских групп и стилистикой The Police, альбом которых «Synhronicity» Слава услышал несколько месяцев назад. Соответственно, большинство песен получались эклектичными: несколько нововолновых рок-н-роллов, босса-нова, пара мистических рок-композиций.

Кроме того, Бутусов с Умецким уже несколько месяцев изучали подаренную Кормильцевым папку стихов. Спустя какое-то время молодые архитекторы «запали» на странную лирическую зарисовку «Кто я?». Рифма в ней отсутствовала, как класс, зато присутствовало ощущение шизового психоделического «трипа», описывавшего моральный вакуум на порядок глубже большинства отечественных аналогов того времени: «Я отрезаю от себя части, леплю из них сержантов внешней разведки/Посылаю их выполнять прокладку коммуникаций/Они не возвращаются/Никогда, никогда, никогда...»

Двухкомнатная квартира Димы Воробьева была ловко переоборудована в студию. Клавиши, микрофоны, портастудия и вся остальная аппаратура находились в гостиной комнате. Кухня была превращена в дискуссионный клуб и распивочную. Еды практически не было, как, впрочем, и не было возможности покупать ее.

«Выходить из студии нам было некогда, поскольку все происходило «нон-стопом», — вспоминает звукорежиссер Леонид Порохня. — Когда, сильно проголодавшись, мы с Тариком поинтересовались у Умецкого, нет ли чего поесть, он радостно извлек из-под кухонного стола ящик портвейна. Как справедливо заметил Кормильцев, «спецпитание за спецвредность».

Сессия начиналась глубокой ночью, вскоре после того, как вся необходимая аппаратура была собрана, а соседи, которым утром надо было пилить на условный «Уралмаш», спали глубоким сном.

Три архитектора записывались азартно и дымно, без шума, пыли и без «живых» барабанов. Ритм держался с помощью наивного ритм-бокса, упрощая и без того аскетичные аранжировки до минимума.

Ближе к финалу эпицентр жизни в «веселой квартирке» стал плавно перемещаться из «студии» в «закусочную». Началась весна. С лыжной прогулки вернулся Дима Воробьев с женой. Увидел заваленную пустыми бутылками квартиру, но ругаться не стал. Взяв кинокамеру, будущий директор ТПО художественных фильмов свердловской киностудии отснял на 8-миллиметровую пленку фрагменты последних дней работы. Теоретически этот артефакт сохранился где-то на антресолях московской квартиры Умецкого. По свидетельству его супруги Алены Аникиной, «они там сидят в шерстяных носках по колено и что-то мычат. Ужасно смешно».

Отмечать завершение недоделанного альбома вся компания начала, еще не успев записать «Гудбай, Америка». По воспоминаниям музыкантов, первоначально эту композицию включать в «Невидимку» вообще не планировалось.

«У Ильи была склонность к балладным вещам типа Боба Дилана и раннего Боуи, — вспоминает Слава Бутусов. — Он легко выдавал огромные баллады из семнадцати куплетов вроде песни “Когти”, с которыми я просто не знал, что делать... В этой ситуации Кормильцев подкинул нам текст “Кто я?”, который всем понравился, но слова упорно не ложились на музыкальную заготовку. Я пытался произнести их речитативом, но получалось настолько занудно, что было решено — текст куплетов будет наговаривать Пифа Комаров».

В итоге «Кто я?» записывался следующим образом. Стояла глубокая ночь и в соседних квартирах спали мирные люди. Злобным голосом, пропущенным через ревербератор, Пифа мрачно вещал: «Школы, школки, университеты...»

Для того, чтобы записать припев, Бутусова уложили на кровать, дали в руки микрофон «Shurе» и для лучшей звукоизоляции накрыли двумя одеялами. Сверху «для верности» был положен полосатый матрас. Находясь под этой спальной пирамидой, Бутусов что есть мочи ужасно орал в микрофон: «Где я? Кто я? Куда я? Куда?». А затем вылезал — весь красный и потный — и начинал глотать воздух.

«Вопрос профессионализма тогда не стоял вообще, — улыбается Бутусов. — Это был совершенно неуправляемый процесс. Если рассматривать те события с точки зрения техники, акустики и элементарной логики, то всё выглядело, как полный абсурд».

Вся работа над «Невидимкой» была завершена утром 8 марта 1985 года. Чтобы не пропустить семейный праздник, музыканты быстро демонтировали аппаратуру и отправились по домам. О подарках в тот момент никто даже и не думал. Ни денег, ни времени, ни душевных сил на это уже не было.

«Я помню, как тщетно пытался провести дома параллели между “Невидимкой” и Международным женским праздником, — говорит Слава Бутусов. — Без особых успехов я доказывал жене, что альбом посвящается ей — что, с моей точки зрения, должно было послужить оправданием, почему я в течение нескольких недель не появлялся в семье».

Музыканты «Наутилуса» вернулись домой, словно с войны — заросшие и небритые, с мощным запахом мужского общежития и портвейна. Они пока не понимали, что именно им удалось сделать. В свою очередь, прослушав записанный на кассету набор новых песен, Кормильцев не на шутку вдохновился.

Маститого поэта совершенно не смущало, что его авторству здесь принадлежал только один текст. Его радовало другое: треки с «Невидимки» оказались настолько далеки от своих стилистических аналогов, что в итоге получались чудо, как хороши. Сыграть так криво в сравнении с оригиналом, наверное, не смогла ни одна рок-группа в мире. И парадоксальным образом эта кривизна не убивала первоначальную идею, а создавала абсолютно новую.

И тогда Кормильцев задумался об идентификации стиля и названия группы. Он уже знал, что в Москве существует проект «Наутилус», поэтому во избежание путаницы придумал изящный выход из ситуации. Порывшись в энциклопедиях, Илья предложил изменить название на «Наутилус Помпилиус» — по имени своеобразно размножающегося моллюска, который отрезал от себя членики с плодотворящей жидкостью. К тому же в песне «Кто я?» были слова «я отрезаю от себя части», и этот факт показался ему весьма символичным.

Так в марте 1985 года «Наутилус» стал «Помпилиусом».

15. Хождение по мукам

«Ситуация к концу 1988 года была достаточно простая. Всем было понятно, что дальше остается только друг другу морды набить — и тогда уж последний момент действительно наступит». 

Вячеслав Бутусов о распаде «Наутилуса»

Самый большой по абсолютной величине подарок Илье Кормильцеву подарили на день рождения 1987 года. Его однополчане из «Наутилуса» направлялись к нему на празднование с бутылкой традиционного портвейна, но в какой-то момент им этого показалось мало. Как гласит история, было около девяти часов вечера, и на город опускались сумерки. Воровато оглядываясь по сторонам, два архитектора (лидер «Наутилуса» Вячеслав Бутусов и басист группы Дмитрий Умецкий учились в Свердловском архитектурном институте — прим. «Медузы») сорвали со стены Дворца пионеров детский плакат, на котором Чебурашка дарил подарки на день рождения. Надо было обладать немалой дерзостью, чтобы посягнуть на это эпохальное произведение искусства размером три на три метра, выполненное в духе откровенного соцреализма.

«Бутусов и Умецкий пронесли плакат с Чебурашкой кварталов десять, а затем мужественно дотащили его до моей квартиры», — рассказывал впоследствии Кормильцев в одной из телепередач.

Это был типичный для того времени случай. Атмосфера внутри команды казалась просто идеальной. После триумфа на фестивале в Подольске музыканты «Наутилуса» излучали азарт и вдохновение. Они укрепили состав группы профессионалами и отрепетировали совершенно новую программу, написанную Бутусовым на стихи Кормильцева: «Бриллиантовые дороги», «Мой брат Каин», «Ворота, откуда я вышел», «Стриптиз», «Доктор твоего тела», «Падал теплый снег». Материала набиралось на целый альбом, только времени на его запись не было.

Дело в том, что «Наутилус» целенаправленно готовился к штурму столицы, которая, казалось, уже давно капитулировала перед уральскими неоромантиками. Москва приготовила музыкантам лучшие концертные площадки, а также массу призов и наград. «Лучшая рок-группа 1987 года», «Прорыв года», «Альбом года», «Лучший вокалист года». Непосредственно Кормильцева уже ждал диплом от газеты «Московский комсомолец» — как одного из главных рок-поэтов страны вместе с Гребенщиковым и Макаревичем.

После Ревды Илья находился в отличной поэтической форме. Как человек с тонкой душевной организацией, он остро чувствовал «ветер перемен» и грядущие сумерки: «Страна умирает, как древний ящер с новым вирусом в клетках». Как говорится, ни убавить, ни прибавить.

К этому моменту Бутусов и Умецкий уже понимали, что группа переросла Свердловск и настала пора перебираться в Москву. Но там их ждала засада. Столица к приезду «Наутилуса» была готова, но не готовы оказались сами музыканты. Как выяснилось, еще не прочувствовавшие местный маркетинг и волчьи законы «советского шоу-бизнеса».

И дело оказалось вовсе не в идеологических компромиссах и чудовищном количестве фестивалей, когда музыкантам приходилось выступать на одной площадке с поп-артистами типа Кузьмина и Пугачевой. Я отчетливо помню эти концерты, и все они выглядели весьма достойными и яркими. Мрачная «Разлука» в дебюте, блок резких хитов в середине и «Скованные одной цепью» в финале, когда публика начинала размахивать цепями над головой, — зрелище было поистине незабываемое. «Наутилус» с лихвой оправдывал авансы, и многим тогда казалась, что это была игра наверняка.

Опасность крылась в другом месте. Как жить дальше, никто в группе не знал. Ни Бутусов, ни Умецкий, ни Кормильцев. На следующий год верстался график из трехсот концертов, а на студии у Пугачевой планировалось записывать пластинку «Князь тишины». Телефоны менеджеров раскалились от звонков — и понятно почему. Отпускная цена на «Наутилус» была преступно низкая, и дилетантизм свердловчан пер изо всех щелей. Это касалось всего на свете — от менеджмента до вопросов быта.

Жили тогда в Москве где попало. Музыканты ютились в общежитии МГТУ имени Баумана, Кормильцев — у знакомых журналистов, Умецкий — у новых столичных друзей, а Бутусов, как правило, размещался в номерах гостиницы «Россия».

«Главными жертвами „головокружения от успехов“ стали, как водится, лидеры, — грустно вспоминал Кормильцев. — Бутусова с Умецким носило по Москве причудливыми орбитами астероидов — с интервью на интервью, с одной важной встречи на другую, еще более важную. Музыкантам оставалось только догадываться, какие судьбоносные решения принимаются на этих орбитах».

Неудивительно, что события вокруг «Наутилуса» развивались с кинематографической быстротой. Тогда казалось, что ничто не предвещало беды. Но это было не так. Все проблемы начались с того, что в феврале 1988 года из группы внезапно ушел Дима Умецкий. Сыграл на фестивале «Звуковой дорожки» и на «Рок-панораме» в «Лужниках» и быстро растворился в пелене московской кинематографической тусовки.

«Распад произошел тогда, когда я решил, что коллектив находится на выдохе, — вспоминает спустя тридцать лет басист „Наутилуса“. — Нам надо было уходить в тину, нарабатывать новый материал, отдыхать, что-то переделывать. Потому что гастроли могли нас убить. И нужно было либо отказываться от них, либо… И я сказал: „Нет!“ Все знали, что если я принял такое решение, то со мной общаться на эту тему бессмысленно. Если я уперся — то это все, пустая трата времени!»

Буквально на следующем концерте на сцене стоял новый басист Алавацкий, стремительно выдернутый из недр очередного свердловского кабака. Тогда всем казалось, что отряд не заметил потери бойца. С горем пополам был записан недоношенный Бутусовым альбом «Князь тишины», а также два «концертника» с новыми песнями, вышедшие значительно позднее.

Итак, гастролей становилось все больше, а друзей все меньше. И времени на творчество не оставалось совсем. Участники бизнес-проекта «Наутилус Помпилиус» ежемесячно зарабатывали по 800–1000 рублей при средней народной зарплате 150 в месяц. Музыканты наивно пытались бороться с жестким графиком новой жизни, отказавшись, в частности, от двух десятков концертов по Белоруссии. Играть там не было ни сил, ни свободных дат.

Со временем становилось очевидно, что после ухода Умецкого в группе исчезла теплота отношений, пропало вдохновение. Бутусов мучился с горлом и на концертах пел через силу. В итоге за лето 1988 года он не смог написать ни одной новой песни.

«Кризис был заметен невооруженным глазом, — признавался Кормильцев. — Это же достаточно очевидная вещь. Каждый человек рождается со своей психической конституцией. Слава — не очень счастливый, но очень ранимый и очень талантливый человек…»

Конфликтов становилось все больше, и все чаще они перерастали в откровенные скандалы. Менялись директора, менялись музыканты. На подмогу Бутусову был срочно вызван из Свердловска старый друг и собутыльник Егор Белкин. Но ничего не помогало. Слава тяжело переживал этот «расцвет упадка» и находился в перманентной депрессии.

В итоге, после одного из «приступов священного безумия», измотанный лидер «Наутилуса» принял волевое решение распустить коллектив. Дело было в вышеупомянутой гостинице «Россия» 10 ноября 1988 года. Как Славе тогда искренне казалось, он «распустил группу навсегда».

«Пресса потратила немало сил на пересуды о том, что же стало причиной гибели коллектива, находившегося на самой вершине популярности, — писал впоследствии Кормильцев. — Как это ни банально звучит, время — лучший судья. Близились времена „Ласковых маев“, и наутилусомания в некоторой степени была предвестником этих времен. Бутусов не захотел играть в такую игру, да и не смог бы по своему существу… Сделанная пауза в конце концов не стала кодой — она стала началом нового этапа».

Как писал другой поэт, «предназначенное расставанье означает встречу впереди»

«Надо понимать, что Бутусов не мог в сотый раз исполнять „Я хочу быть с тобой“, — вспоминает Влад Малахов, работавший в то время тур-менеджером. — Песню надо петь сердцем, а когда начинается чес, это становится просто невыносимо. Наступил момент, когда Слава почувствовал, что для него это перестает быть откровением и становится исключительно „процессом зарабатывания денег“. На этом ощущении первый „Наутилус“ и закончился».

Дальнейшие сообщения о судьбе сенсационно успешной рок-группы напоминали то боевые сводки с полей, то судебные репортажи на тему «Куда плывет „Наутилус“?» Примечательно, что в той нервной ситуации Кормильцеву право голоса никто не давал. Он никому не комментировал происходящее, не соглашался на интервью, а просто «залег на дно».

Так получилось, что вскоре после знакомства с Ильей у меня появилась возможность эту несправедливость ликвидировать. Как говорится, «задним числом», хотя бы на уровне воспоминаний, для истории.

Чтобы воскресить в памяти события тех лет, я прихватил на интервью архивный выпуск «Комсомольской правды». Публикуемый там материал назывался «Скованные одной цепью…» и представлял собой интервью с Бутусовым и Умецким, взятые по отдельности. Их совместная фотография была демонстративно разорвана на части — так, словно распалась группа The Beatles.

Несложно догадаться, что Илье, который общался предельно доверительно, было о чем рассказать. Но то, что я узнал от Кормильцева, своим драматизмом поразило даже меня. Об этом никто не писал, не говорил, не знал. Поэтому публикуемый ниже фрагмент беседы воспроизводится с минимальными сокращениями.

— Каким был твой статус в «Наутилусе» накануне кризиса?

— К осени 1988 года ситуация была такова: при всяких драматических обстоятельствах Слава решил разогнать «Наутилус»… Я, естественно, не числился в числе разогнанных и отнесся к этому спокойно. Потому что считал, что группа уже износила себя… Разогнаны были все, кроме Бутусова и меня. И Слава, в общем-то, хотел оставить Лешу Могилевского и Егора Белкина, а остальных уволить. Он хотел разогнать всю старую гвардию: Пифу, Алавацкого, Елизарова, Хоменко. Эта четверка проходила у нас в разговорах по кличке «Битлз». Я к этой идее отнесся положительно… Затем, спустя некоторое время, Бутусов внезапно вспомнил про Умецкого. Насчет Димы я немного напрягся и спросил: «Слава, а ты его давно видел?» «Давно», — ответил Слава. «И что? Он ведь у нас очень московским стал?» Слава сказал: «Это неважно!»

Бутусов всю жизнь не любит деление людей по национальностям и городам… Это другая крайность, тоже очень опасная… Итак, они встречаются в Москве и начинают что-то делать. Я звоню Диме и понимаю, что мне не дают Бутусова к телефону. Потом Умецкий все-таки решился: «Давай встретимся!» Это произошло после длительного перерыва в несколько месяцев, и я все же приехал в Москву.

«Слава не в состоянии сам контактировать с окружающим миром, — заявил Умецкий. — Он не понимает, что нужно отвечать и говорить. Поэтому говорить буду я и моя жена Алена. Ты будешь передавать нам тексты, а я буду передавать тебе деньги!»

Меня эта ситуация обидела и напрягла. Летом 1989 года я еще раз съездил к ним, пытаясь установить контакт. Они встретились со мной, но Бутусова не показали. И показать не могли, потому что Слава лежал в больнице с сотрясением мозга и с переломом скуловой кости. Потому что в гостинице «Россия» ему навешали ******** азербайджанцы. Произошло это по вине Умецкого, но это так, сплетни… Я был в очень настороженном состоянии и решил для себя, что раз такое продолжается, мне это уже неинтересно. Потом между Бутусовым и Умецким случился очередной разрыв, а я отказался от премии Ленинского комсомола…

Затем мне позвонил новый директор и сказал, что нужно приехать. Мол, мы начинаем работать по-новому, набрали новый состав, будем снимать кино. Надо разобраться с материалами, которые сняли. Надо разобраться, как быть с Умецким и его покровителями, которые требуют назад аппаратуру…

Я приехал в Питер, пожил у них, пописал вместе с Леней Порохней сценарий для фильма, который так и не вышел. Сделал новый песенный материал. Честно говоря, материал был написан еще осенью 1989 года, но я его не хотел отдавать, потому что в группе еще находился Умецкий. Из отданных мною стихов Слава скроил два альбома: «Наугад» и «Чужая земля». Я в это не лез. Изредка появлялся у Бутусова в Питере, пару раз заезжал к ним на гастроли. Мне не нравилась убогая обстановка, эти пьяные гитаристы и все прочее.

А потом у меня с «Наутилусом» случился перерыв. Я не знал, будем ли мы вместе работать или нет. У меня в Екатеринбурге был свой проект — культурологический журнал, и я им с удовольствием занимался. А они где-то там ездят, опять начались проблемы с администраторами, которые не хотят давать денег, не берут меня в Америку, в Японию, еще куда-то. И я махнул рукой — да пошло это все на хер!!!

16. Имя стены

«Я бы хотел рассказать от себя так много, что у вас не хватит пленки»

Илья Кормильцев в фильме «Сон в красном тереме»

Как пел когда-то Боб Дилан, времена сильно поменялись. Но трагические события вокруг «Наутилуса» никак не повлияли на философию Кормильцева. Он по-прежнему оставался в центре рок-н-ролльной жизни и заслуженно считался одним из главных идеологов уральской сцены. В особенности после того, как в «Московском комсомольце» был опубликован его аналитический репортаж с III фестиваля Свердловского рок-клуба. В самом конце этого эпохального материала, напечатанного миллионным тиражом, красовалась скромная подпись: «Илья Кормильцев, поэт, переводчик, член жюри фестиваля».

В этот период всесоюзную прессу буквально захлестнула волна публикаций о поэте «Наутилуса». О нем писали буквально все: от подпольного журнала «Урлайт» до газеты Московской рок-лаборатории «Сдвиг-афиша». В «Уральском следопыте» вышло архивное интервью с Бутусовым и Кормильцевым, еженедельник «Семья» опубликовал подборку стихотворений, а «Собеседник», «Юность» и «Комсомольская жизнь» напечатали интервью с поэтом.

Надо отдать Илье должное: шум вокруг собственной персоны он воспринимал достаточно спокойно. В статусе признанного мэтра он посетил крупную научно-практическую конференцию, где в итоге сумел здорово отличиться. Собственно, из таких многочисленных историй и баек рождалась впоследствии мифология «позднего» Кормильцева.

«Волею судеб я оказался в Свердловске, где выступал с докладом „Рок-н-ролл как зеркало русской революции“, — вспоминает музыкант и музыковед Олег Сакмаров. — После семинара в грязной привокзальной гостинице состоялся банкет, где кабацкая группа все время играла песню „Скованные одной цепью“. В разгар этого праздника жизни на стул забрался странного вида человек, внешне — натуральный хоббит. Он легко заставил всех замолчать и в одиночку, но хором исполнил песню: „Я хочу быть как Цой! И я буду как Цой!“ Меня потрясла эта интерпретация, поскольку я был уверен, что Слава Бутусов, мой любимый красавец мужчина, сочинил весь репертуар „Наутилуса“. А этот маленький человечек в очках показался мне крайне странным… В итоге впечатлений от пьяных мелодекламаций Кормильцева у меня осталось значительно больше, чем от выступлений местных рок-групп и докладчиков».

Что тут сказать? У Ильи всегда было органичное чувство юмора, а с годами оно плавно переросло в утонченную самоиронию — качество, которое, согласитесь, крайне редко встречается у российских артистов. Но и это было еще не все.

После многих лет андеграундной деятельности Кормильцеву страшно нравилось быть в центре общественного внимания. Он в очередной раз развивает бешеную жизненную активность. Со скандалом отказывается от премии Ленинского комсомола, помогает журналисту Николаю Мейнерту готовить книгу про «Наутилус» и снимается в документальном фильме молодого режиссера Кирилла Котельникова «Сон в красном тереме». Эта кинокартина рассказывает о создании и расцвете свердловского рока, и яркие монологи Ильи занимают в ней центральное место.

«Пафос разрушения плохих вещей значительно лучше, чем пафос созидания вещей ненужных, — заявляет Кормильцев, стилизовав свою речь под выступление функционера-демагога на партийном собрании. — И поэтому рок-культура, даже если она и призывает разрушать какие-то гадости, в любом случае не так деструктивна, как культура соцреализма, которая призывает эти гадости созидать».

По приглашению местной рок-газеты «Перекати поле» Кормильцев выступает в роли эксперта и резко критикует участников IV Свердловского рок-фестиваля. Больше всего достается от Ильи его боевым друзьям: Саше Пантыкину, Леше Могилевскому, Насте Полевой, а также рок-группе «Водопад им. Вахтанга Кикабидзе», которую Илья незадолго до этого хвалил в «Московском комсомольце». Из всех рок-авторитетов его мнение тогда казалось наиболее категоричным, а оценки — самыми экстремальными.

Необходимо отметить, что специально для Кормильцева — как незаменимого VIP-деятеля — этот фестиваль записывался на видео. Самого поэта в тот момент в городе не было, причем — по весьма уважительной причине. Дело в том, что спустя пару лет после Ревды в его жизни нежданно-негаданно всплыл «итальянский след», и нужные люди вспомнили про незаурядные лингвистические способности и навыки Ильи.

Так случилось, что летом 1989 года по инициативе местных спелеологов Мака пригласили участвовать в международной экспедиции в Таджикистан. А именно — выступить в роли переводчика во время похода в одну из самых глубоких пещер Средней Азии, изучать которую предполагалось совместно с итальянскими коллегами. Это был настолько неожиданный вызов судьбы, что Кормильцев его с радостью принял.

Вскоре выяснилось, что новое приключение несет в себе массу приятных моментов. Во-первых, Илья мог в очередной раз потренироваться в итальянском, напрямую общаясь с носителями языка. Это было ему жизненно необходимо, поскольку Кормильцев уже получил известность в литературной среде как автор таких переводов, как «Избранное» Джованни Папини, «Сердце» Эдмондо Де Амичиса, а также сказки Карло Коллоди «Приключения Пиноккио».

Во-вторых, участие в экспедиции давало возможность Илье побывать с ответным визитом в Италии. Кроме того, его «профессорский» гонорар за обе экспедиции позволял закрыть многочисленные семейные долги, которые накопились у него за время бездействия «Наутилуса».

И наконец, поэт мог отвлечься от неприятных событий вокруг группы, идеологи которой героически доделывали крайне неудачный саундтрек к фильму «Человек без имени». В тот момент два бывших архитектора, запершись на подмосковной даче, семимильными шагами двигались к трагической развязке, к финалу своей главной творческой неудачи. Со стороны это напоминало тупик.

Ощутив жесткость новых московских реалий, Кормильцев дал несколько язвительных интервью, в одном из которых честно признался: «Этот год я занимался не столько „Наутилусом“, сколько другими вещами. Тот материал, над которым сейчас работают Бутусов с Умецким, написан еще осенью прошлого года. С трудом представляю, чем они занимаются. Приходится судить по конечному результату. Последний раз я их видел по телевизору. Это произвело на меня удручающее впечатление. Там сейчас все решают другие люди, московско-ленинградские, в основном не имеющие отношения к музыке».

Пока вокруг «Наутилуса» творилась страшная неразбериха, Кормильцеву и подоспело заманчивое приглашение посетить Таджикистан. Бурно развивающийся роман со спелеологами носил условное название «пробить железный занавес». По инициативе своего приятеля Александра Вишневского поэт «Наутилуса» созвонился с коллегами из Италии и пригласил их вылететь с научно-исследовательской экспедицией в СССР. По большому счету это мероприятие происходило в обход любых госструктур и было построено исключительно на энтузиазме его участников. Это было именно то, за что любил жизнь Илья Кормильцев.

Акция называлась «Самарканд-89» и планировалась Вишневским так. Команда из двух десятков русских и итальянских искателей приключений дружно вылетала из Москвы в Душанбе. Там, продвигаясь на машинах в сторону афганской границы, они должны были разбить лагерь в горах и исследовать глубочайшие пещеры Средней Азии: Фестивальную и Бой-Булок.

В этом походе Кормильцеву, скажем честно, приходилось непросто. В отличие от Ревды здесь Илья оказался единственным переводчиком. Его ежедневная занятость равнялась 12–15 часам в сутки. Маку пригодился его опыт геологических экспедиций в школе и военных сборов после университета. Наряду со всеми участниками Илья жил в палатке, ночевал в спальном мешке, ел из походной миски невкусные консервы. Как ответственный человек, таскал в горы тяжеленное снаряжение и транспортные мешки с продуктами. По собственному желанию спускался в подземные залы, периодически участвуя в «забросках» и штурмовых группах.

Порой Кормильцев надевал каску и комбинезон, часами путешествуя в безмолвном царстве сталактитов и сталагмитов с фонариком в руках. Правда, вылезая потом на белый свет, громко и смачно ругался. По воспоминаниям участников похода, самое мягкое выражение в его устах звучало как: «В какое же говно вы все меня засунули?!» Затем начинал отряхивать прилипшую глину и громко смеяться.

Уже на старте экспедиции Кормильцев набрел в небольшом поселке Байсун на забытый богом и людьми ветхий книжный магазинчик. Познакомившись с продавцом, Илья обнаружил в пыльной подсобке настоящий рай. На изумленного поэта обрушился целый склад дефицитной интеллектуальной литературы, которую никто из местных никогда не читал. Они почти не говорили по-русски, вели патриархальный образ жизни, и книги интересовали их исключительно на уровне школьных учебников.

При виде этого богатства глаза Кормильцева блеснули азартным огнем, и в считаные минуты он скупил столько книг, сколько смог унести из магазина вместе с друзьями. Основной своей находкой Илья считал огромный русско-таджикский словарь, выглядевший как очередной том Большой советской энциклопедии, которую он запоем читал в детстве.

Кормильцев не расставался с книгой и таскал ее в горный лагерь на высоту более 3000 метров. Там, обдуваемый всеми ветрами, в условиях высокой солнечной радиации, он садился в тень и начинал штудировать этот талмуд. Мак был по-настоящему счастлив и старался не обращать внимания на ироничную реакцию земляков и особенности капризного климата.

Как бы там ни было, штурм очередного незнакомого языка не прошел для Ильи бесследно. Примерно через месяц он уже мог общаться с пастухами в горах, а спустившись в долину, любил вести в кишлаках долгие философские беседы с гостеприимными таджиками. Сидя, поджав ноги, на уютном ковре, поэт мог часами пить чай и, соблюдая местный этикет, непринужденно общаться с хозяевами. Наблюдая такие сюрреалистические беседы инопланетян, итальянские партнеры прямо в юрте периодически теряли дар речи. Как справедливо утверждал один из восточных мудрецов, «поместите художника в незнакомое место, и это место его разбудит».

Через несколько месяцев после поездки в Среднюю Азию команда Александра Вишневского совершила ответную экспедицию в итальянские пещеры. Правда, добираться до них пришлось достаточно долго — вначале самолетом до Москвы, затем — поездом до Будапешта. Потом последовала пересадка до города Тревизо, где на вокзале их радостно встречали местные исследователи, одетые в одинаковые футболки, на которых огромными буквами было по-русски написано «НИ В *****, НИ В КРАСНУЮ АРМИЮ».

Жизнь у советских туристов в Италии постепенно налаживалась. К примеру, Кормильцев, имея опыт спонтанной загранпоездки в Финляндию, блестяще реализовал на практике экономическую схему «спрос рождает предложение». Долго и не без задней мысли общаясь с итальянцами в Таджикистане, он четко усвоил, что дефицит, оказывается, существует везде. И даже на Апеннинах. Предметом первой необходимости, как ни странно, оказались элементарные каталитические грелки, которые безупречно поддерживали температуру тела альпинистов в горах или спелеологов в холодных пещерах.

В Италии подобная продукция не производилась, а в Свердловске ушлый Кормильцев резво приобрел целый мешок недорогих грелок. Покупал он их в магазине «Охотник», том самом, где в школьном возрасте находил взрывоопасные химикаты. Теперь довольный Илья выезжал в итальянскую командировку полностью упакованным — с формальной суммой в кошельке, равной тридцати долларам. Но скажите, когда Илью Кормильцева смущали подобные вещи?

«Каждый из русских гостей привозил в Италию какие-то подарки, — вспоминает участник этой экспедиции Максим Климов. — Кто-то взял матрешки, кто-то — сувениры из уральского камня. Но только у Ильи оказалась правильная предпринимательская жилка. В таджикских горах он сильно намерзся и быстро понял, что каталитическая грелка будет востребована любыми пещероведами. Кормильцев прекрасно знал итальянский и смог разрекламировать свой товар настолько хорошо, что вся партия у него ушла влет. Грелка, которая стоила в России семь рублей, оценивалась им примерно в двадцать долларов. К концу поездки он продал их все».

Лихо впарив обмороженным скалолазам вожделенные грелки, Илья на вырученные деньги приобрел чуть ли не первый на Урале компьютер. В аэропорту Шереметьево эту бесценную технику проносили сквозь таможню буквально по частям: кто-то из друзей вез монитор, кто-то клавиатуру, а кто-то прятал в ручной клади железо и основные детали.

Необходимо заметить, что параллельно своим бизнес-победам Илья скрупулезно изучал экскурсионные пещеры, встречался со старыми приятелями по Ревде и общался с местными историками, сканируя в голове многие тонны информации. На этот раз вместо словаря он таскал с собой толстенный Коран, резонно полагая, что для чтения священных книг ему «нужен разреженный воздух высокогорья, без бешеного ритма жизни внизу».

Не всем известно, что по результатам этих экспедиций Кормильцев написал целый философско-исторический трактат на итальянском языке, который затем вошел в книгу «Пещеры и история Центральной Азии», выпущенную ограниченным тиражом. Его статья «Имя стены» посвящалась старинным караванным путям, затерявшимся в горах стенам и перевалам, сражениям времен Александра Великого — и заканчивалась удивительным по красоте финалом. Любопытно, что этот текст был написан спустя всего несколько месяцев после исторического падения Берлинской стены:

«Сказание не имеет окончания. Вопрос остается без ответа. Среди всех стен Азии, описанных в древних текстах, мне не удалось с уверенностью выделить нашу. Может быть, кто-нибудь поприлежнее меня все-таки сумеет найти правду. Впрочем, любой опыт может послужить уроком. Урок этого маленького исследования прост: все стены однажды рушатся. Мы это отлично знаем. Некоторые важные обрушения мы видели недавно своими глазами. Никакое дело — неважно, правое или неправое, — нельзя выиграть под защитой стены. Стены рушатся и хоронят под собой имя архитектора. К несчастью, непреложна и другая истина: люди строят новые стены. Всегда».

20. Одинокие герои

"Мы уже немолодые люди и прекрасно понимаем, что нужно что-то менять… И в силу этих обстоятельств мы все-таки, может, наберемся мужества и предпримем какой-то экшн типа ухода на дно. Для того, чтобы в несуетливой обстановке посмотреть на себя в зеркале".

Слава Бутусов

В Москву Илья вернулся лишь под Рождество. Приехал заросший, без пресловутой бороды и темных очков, весь какой-то светлый. Привез записанный, но пока не смикшированный альбом, который назывался "Яблокитай".

"Ну, рассказывай", – с нетерпением начинающего журналиста подсел я на уши мудрому Кормильцеву.

Английская картина вырисовывалась следующая. Основным действующим лицом в студии, как и планировалось, оказался Билл Нельсон – "живой символ британской рок-музыки". Человек, два альбома которого попали в английский Top of the Pops. Затем игра в глэм-рок Нельсону надоела, и он уединился на своей ферме под Йоркширом, где писал музыку для кинофильмов и спектаклей.

"У вас в композициях всё слишком отточено и поэтому немножко скучновато, – откровенно заявил Билл при первой встрече с Кормильцевым. – Нам надо добавить задора и легкого сумасшествия. В идеале хотелось бы немного побесшабашничать".

И работа закипела. В йоркширской студии трудились четыре человека: сам Нельсон (продюсирование, клавиши, программирование, гитары), микс-инженер Джон Спенс, Бутусов и Кормильцев. Непосредственно Илья отвечал за общий моральный дух, идеологические нюансы и волю к победе.

"Мы с Бутусовым решили, что в студии последнее слово будет за Биллом, – вспоминает Кормильцев. – Поэтому все расхождения во взглядах происходили исключительно между мной и Славой. Когда я увидел, в какую сторону клонит Нельсон, то слегка запаниковал. Мне показалось, что это не actually. Мол, не Black Grape и не Pulp… Все-таки Нельсон – человек немного другого поколения. Но в какой-то момент я успокоился и решил: "Может быть, Слава всю жизнь мечтал исполнять именно такую музыку".

В свою очередь, Бутусов, попав в студию, начал нервничать, как невеста перед свадьбой. Затем, увидев, насколько уверенно Нельсон рулит "пейзажем звука", Слава успокоился – вслед за Кормильцевым. "Если бы Билл умел петь по-русски, нам можно было вообще не приезжать", – пошутил Илья, отдавая должное профессиональной выучке Нельсона.

Потянулись трудовые будни. Студийные смены проходили без выходных и праздников. После работы наши поэт и певец заходили в паб, где вели оживлённые беседы с местным населением. В частности, обсуждались метаморфозы капризной английской погоды, которая менялась по несколько раз на дню – от мокрого снега с дождем до "плюс пятнадцати". Затем Илья и Слава возвращались в коттедж, где философски общались возле камина с забиванием косяков, распитием виски и обсуждением новых песен.

Со стороны все выглядело на редкость благостно – без истерик сами знаете кого, с соблюдением всех планов и сроков. Ближе к финалу сессии "Яблокитая" случилась кульминация, а именно – запись композиции "Нежный вампир". Текст к этой песне был придуман Кормильцевым последним и заслуженно считался одной из главных удач альбома. Чтобы усилить коммерческий эффект композиции, "Нежный вампир" было решено спеть дуэтом… с Гребенщиковым. Это выглядело реальным, поскольку идеолог "Аквариума" в то время проживал в Честере – в полутора часах езды от Йоркшира.

Идея была обречена на успех и хранилась в строжайшей тайне. Опыт исполнения Бутусовым и Гребенщиковым песни "Я хочу быть с тобой" подсказывал Кормильцеву, что в таком варианте "Нежный вампир" должен превратиться в радийный суперхит. Также на него планировалось снять клип – с участием Бутусова и БГ.

Встреча с главным поклонником Боба Дилана в России проходила на захолустном полустанке Йоркшира и напоминала, по словам Кормильцева, прибытие Ленина на Финляндский вокзал. Гребенщиков приехал, сверкая новыми зубами, и сразу принялся за работу, внося в нее позитивную энергетику. В "Нежном вампире" Борис со Славой пели по куплету – в порядке живой очереди. Получилось эротически, таинственно и проникновенно. На этом эмоциональном всплеске запись альбома "Яблокитай" была завершена.

Я выслушал рассказ Кормильцева, а дома, в наушниках, несколько раз прослушал весь альбом. Я понимал, что Бутусов и Ко рискнули и попытались записать модную танцевальную музыку – с образными, но несложными текстами и современным саундом. Разуверившись в отечественных музыкантах и звукорежиссерах, Слава отдался с потрохами в руки опытного англичанина, который довольно удачно сделал экспериментальный альбом. Это выглядело смело и свежо: а) для "Наутилуса", б) для России. Более того, пресса вскоре поддержала новую концепцию, впервые за несколько лет разразившись комплиментами в адрес группы.

"Альбом "Яблокитай", постскриптум к третьему этапу жизни "Наутилуса"… вышел угловатым, неровным, шероховатым и, как следствие, совершенно диковинным, – писал Алексей Крижевский в газете "Известия". – Похоже, именно здесь дуэт Бутусова и Кормильцева отыскал ту текстуально-мелодическую прощальную интонацию, которую уловил и использовал Алексей Балабанов в своих "Братьях".

Вопреки волнениям и тревогам, становилось понятно, что опытный старый волк Билл Нельсон "Наутилус" не подвел. Тем не менее, вопросов к самому Кормильцеву у меня была масса – не меньше, чем комплиментов аранжировочным паутинам англичанина. Например, драматургия "Яблокитая". Почему "Апельсиновый день", который, ясен пень, должен был открывать компакт-диск, находился на последней позиции? А самая спорная композиция теперь стояла на альбоме первой? Почему в "Яблокитай" не вошли отлично звучавшие на демозаписи "Матерь богов" и "Бедная птица"? Куда делось первоначальное название "Китайское яблоко"? И, наконец, почему проект называется "Виртуальная группа "Наутилус Помпилиус"? И как данный студийный вариант музыканты будут озвучивать "живьем" – все эти искусственные шумы, кольца, лупы, сэмплы?

"Никак не будут озвучивать, – жестко ответил Кормильцев. – Выпустим альбом, сыграем тур, напечатаем книгу, переиздадим архивные записи и… все. Лавочка закрывается. "Наутилуса" больше не будет!"

Подробности Кормильцев комментировать отказался. Наотрез.

Я извинился и вышел на балкон – перекурить и осмыслить услышанное. Мне было обидно и ни хрена не понятно. Глаза на мокром месте, и комок подобрался к горлу. Хотелось пожаловаться и поскулить на нелогичную жизнь. Люди и машины, метавшиеся в панике по Нахимовскому проспекту, казались суетливыми, крохотными и малозначимыми…

Об истинных причинах этого решения я мог только догадываться. Мне казалось, что вся эта игра в рок-продюсера Кормильцеву очень нравится. Значит, инициатива распада исходила не от него, а от Славы. Почему?

Ни для кого не было секретом, что Бутусов не любил ездить в затяжные туры и давать частые концерты. Было похоже, что он действительно устал от гастрольной беготни и российского шоу-бизнеса. Кроме того, на него постоянно давило чувство ответственности – за коллектив, за духовные послания поколению и т. д. Плюс в последнее время он сильно увлекся эзотерикой и мистикой – такой вот период в жизни у человека. Но это были не больше, чем мои предположения.

Позднее Илья частично рассказал, что именно произошло в ноябре 1996 года в Англии.

"Группа распалась при обстоятельствах, достойных ремейка рассказа "Проклятие гробницы фараона", – вспоминал он в одном из интервью. – В самый разгар записи "Яблокитая" у меня умерла бабушка, и мне пришлось уехать в Россию. Вернувшись через две недели в Йоркшир, я увидел надгробие: Слава вкопал во дворе камень, на котором написал годы жизни группы. Очевидно, не поленился. Хотя я отнесся к этому совершенно спокойно. Меня эта смерть вполне устраивала – мне тоже надоела игра в русский рок. И хотелось делать совершенно другую музыку и даже под другим названием. Но мы по-разному интерпретировали эту смерть. Я-то расценивал это, как смерть "Наутилуса", каким он был, а Слава расценивал это, как смерть абсолютную".

Внешняя сторона процесса выглядела действительно так. Внутренняя – значительно сложнее.

Дело в том, что в этот период Слава попал под сильное влияние тусовки питерских неомагов, фактически – эзотерической секты с явно выраженной деструктивной энергетикой и некрофильскими манифестами. Одним из идеологов этого движения был художник Сергей де Рокамболь, явно неординарный человек с болезненным обаянием и мутным прошлым. Блестяще владея техниками НЛП, он пытался применять их к Курёхину и Гребенщикову, но неудачно. В середине 90-х годов Рокамболь записывал диски с Юрой Каспаряном и снимал фильмы про морги, совершенно взорвав мозги Бутусова философскими теориями. Бытовые подробности мы упоминать не станем исключительно по соображениям политкорректности.

Весь 1997 год Илья пытался спасти лидера "Наутилуса" от влияния новых друзей и новых религий, но безрезультатно. Славу тогда словно околдовали, и он совершенно не воспринимал никого из своего рок-н-ролльного окружения. В свою очередь Кормильцев в смертельных битвах за душу Бутусова получал от жизни удары по полной программе. Начиная от подосланных курьеров с гробами по месту жительства и заканчивая мистическими проклятиями от Рокамболя с обещаниями сгноить поэта в течение последующих десяти лет.

У этой сатанинской истории могло быть очень печальное продолжение, но безнадёжную, казалось бы, ситуацию вытянула Славина жена Анжелика. В локальных боях за мужа и сохранение семьи ей удалось сделать то, что не получилось ни у Кормильцева, ни у Пономарева, ни у сотрудников питерских спецслужб.

"Некоторые периоды в моей жизни были весьма туманными, но весь мой осознанный путь ведёт к просветлению и очищению, – неохотно говорит о событиях той поры Бутусов. – Даже за тридцать лет человек способен намусорить столько, что потом остаток жизни будет разгребать весь этот хлам… В молодости у меня была совсем другая траектория движения, другая динамика. Сейчас я очень серьёзно отношусь к окружающей действительности, а раньше мог её игнорировать".

Встретившись после завершения этого мрачного детектива с Бутусовым, я узнал, что у Славы почти готов сольный альбом. В тот момент он, похоже, искал исключительно амбициозный лейбл, готовый издать его дебютный диск. Но всё это происходило словно во сне или в другой жизни – в период восхождения группы "Мумий Тролль" и триумфа нашей компании "Утекай звукозапись".

Напомню, что последние дни плавания "Наутилуса" оказались, мягко говоря, не радостными. В клубе "Жёлтая подводная лодка" прошла скромная презентация "Яблокитая" – вместе с Бутусовым, Кормильцевым, Гребенщиковым и Алексеем Балабановым. Там Илья подарил мне новый компакт-диск и футболку с расписанием прощального тура, настоятельно пригласив на последние концерты "Наутилуса" в "Россию".

Я посетил эти торжественные музыкальные похороны вместе с Лагутенко и Бурлаковым. Мы сидели на шикарных местах, только впечатления были отнюдь не шикарные. Музыканты старались, играли с большим рвением, но без вдохновения. Пылко любимая преданной публикой романтическая хандра "Наутилуса" скатилась куда-то в зону инфернальной мрачности и оставалась там до конца шоу. Со стороны это напоминало, по излюбленному выражению Бутусова, "усердие шахтеров, добывающих уголь в канализации". Их движения были скованны, лица грустны, а глаза печальны. Аплодисментов и выходов "на бис" в тот вечер не было, что выглядело по-своему честно и адекватно.

Когда я вышел из "России" в темную июньскую ночь, было ощущение, что у меня отобрали любимую игрушку. Заканчивалась одна эпоха, начиналась другая.

Потом вышла VHS-кассета или DVD, уже и не вспомнить, под названием "Последнее плавание", состоявшая из фрагментов концерта в "России" и серии закулисных интервью. Смотреть на этот "пир духа" было невыносимо тягостно и тяжело.

"Группа "Наутилус Помпилиус" просто завершила свой жизненный путь, как завершает его любая вещь в этом мире, – Кормильцев оказался чуть ли не единственным участником фильма, который пытался "держать марку". – Поскольку группа "Наутилус Помпилиус" – это артефакт, это вымысел. Собственно говоря, любой художественный коллектив состоит из людей, которые, слава богу, все живы. И у каждого из них наверняка есть свои разносторонние замыслы. И я думаю, что они себя смогут реализовать их, так или иначе..."

Впоследствии я узнал, что ещё до начала съёмок музыканты "Наутилуса" не по-детски обиделись на Бутусова и Кормильцева. Которые, как "конченые сволочи", не позвали их в Англию. И которые, по причине своих странных и внезапных решений, оставили музыкантов безработными.

Руководителю лейбла Dana Music, который это концертное видео выпускал, стоило немалых трудов провести за спиной у Бутусова цивилизованные переговоры с остальными музыкантами, чтобы они разрешили снимать прощальный концерт для Первого канала.

Затем в группе началось "восстание Спартака". Руководителем бунта оказался милейший Лёша Могилевский, к которому примкнули остальные музыканты. И объектом их ненависти был не Бутусов, который не желал выходить "на бис" в "России", не директор Саша "Хип" Пономарев, а поэт Илья Кормильцев. Сейчас никто вспоминать про это не любит, но, в общем, так оно и было.

Затем последовал тур агонизирующего "Наутилуса" по городам-миллионникам, но с атмосферой внутри группы стало ещё хуже. "Меня провезли в кандалах по всей стране, – обмолвился позднее Слава в одном из интервью. – После чего всё и закончилось".

В интернете есть стенограмма пресс-конференции в Нижнем Новгороде, и это был сущий кошмар, конечно. И всё, что было сказано сгоряча членами группы в отсутствие Бутусова и Кормильцева, топором не вырубишь. Музыканты "Наутилуса" выпустили наружу своих демонов и раскрыли внутреннюю сущность в полный человеческий рост. Судя по всему, не всем музыкантам легко было прощаться с этой прекрасной халявой…

После проведённого на свердловском стадионе "Юность" финального концерта, который напоминал похоронную церемонию, озверевший от скотской жизни в шоу-бизнесе Князь Тишины даже не зашёл в гримерку. Он решил не прощаться с музыкантами, а отправился со сцены прямо домой. Видеть друг друга никто из них уже не мог. Всех, похоже, объединяло только одно желание – "чтобы всё это как можно скорее закончилось".

Корпоративный концерт на подмосковной даче у Михаила Прохорова, где с музыкантами обращались, как с халдеями, стал закономерной точкой в их блестящей "наутилусовской" карьере. В сборной эстрадной солянке группа выдала "на-гора" три песни, причём последней исполнялась "Гудбай, Америка". Участники бывшего флагмана русского рока получили на руки по 500 баксов, и, похоже, были счастливы.

Слава Богу, на этом празднике жизни Илья уже не присутствовал. Наша книга "Введение в Наутилусоведение", по сути, оказалась никому не нужна. Она поступила в продажу через две недели после завершения тура уже не существующей группы.

23. Глубина проникновения

Многие, наверное, помнят, что к концу 90-х годов вся рок-н-ролльная Москва плотно сидела на кислоте. От «Агаты Кристи» до Агузаровой и от Дельфина до «Алисы». Качественные, неправдоподобно чистые амфетамины, колеса и марки плыли в столицу, казалось, отовсюду: из Лондона и Питера, Берлина и Амстердама. Цензура и «защитники морали» тогда еще не зверствовали: в кафе и самолетах можно было курить, в кинотеатрах гоняли наркотическо-криминальные боевики Тарантино, а люди запоем покупали в видеоларьках «На игле» и «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Списки продаж в книжных магазинах возглавляла пелевинская «Generation P», а цитировать Кастанеду считалось признаком хорошего тона.

На дворе стояла эпоха ренессанса электронной музыки и рейв-революции. Целевая аудитория журнала «Афиша» тусила по сквотам и запоем слушала Бека, Massive Attack и «Дельфинов» Лагутенко. Модные издания «Птюч» и «ОМ» вроде бы и писали о том, что наркотики — вред, но делали это так завораживающе, что читателей неумолимо тянуло этот «запретный плод» попробовать. В недрах тусовки ходили легенды про известных рок-промоутеров, которые обзванивали всех по ночам с традиционным вопросом: «Брат, у тебя есть чё? Мы тут сидим дома, типа загибаемся…»

«Как плохой человек, я подсадил Кормильцева на источники великолепного расширения сознания, — признался спустя двадцать лет Олег Сакмаров. — До этого Илья пил водку, рассказывал об итальянских фильмах и ничего интересного о жизни не знал. Теперь же он покрасил волосы в рыжий цвет и ходил в рейв-клубы в измененном состоянии. На рассвете мы любили гулять по Коломенскому парку и встречать у входа в залив крейсер «Аврора» в натуральную величину».

После подобных экзистенциальных переживаний Кормильцев начал меняться буквально на глазах. Он стал больше смеяться и меньше истерить. Вкусив сладость психоделических переживаний, Илья, словно булгаковский Воланд, проницательно наблюдал за жизнью со стороны. В одно прекрасное утро он заявил друзьям, что не квартирный вопрос испортил москвичей, а недостаток глубины проникновения. Спорить было бессмысленно. Да, честно говоря, никто и не пытался.

При этом космические приключения Кормильцева начали затягиваться на несколько дней-недель. Домашний телефон зачастую был выключен, и его новые приятели приходили в гости по-простому, без звонка. Дверь в квартиру закрывалась эпизодически. На кухне порой случались небольшие пожары, но на такие мелочи никто не обращал внимания. Здесь творились дела поважнее.

По вечерам за нездешним количеством вискаря и кислоты обсуждалось все на свете: от истории «химической волны» до теории и практики иконописи. Современники поэта вспоминают, что не все очевидцы этот перегруз выдерживали. В частности, уральские друзья Кормильцева, увидев, как из репродукции известной картины художника Шишкина начали вываливаться медведи, неловко спрыгивая на кафельный пол, срочно поменяли билеты и свалили на историческую родину ближайшим рейсом. Говорят, что вплоть до Домодедово их преследовали фиолетовые сфинксы с огненными крыльями за спиной.

Но долго пребывать в подобном научно-исследовательском угаре Сакмарову с Кормильцевым не удалось. В разгар очередного путешествия два химических ангела неожиданно узрели мираж. В центре студии нарисовалась высокая девушка слегка диковатого вида и с первого дубля безупречно пропела по бумажке новую композицию «Сумочка».

Как ни странно, поэт-технолог и рэпер-флейтист не спрятались за диваны и не стали размахивать бейсбольными битами, как приключилось накануне, когда при прослушивании арии Фигаро они почувствовали угрозу от музыки Моцарта и приготовились обороняться от внеземных цивилизаций.

Опасливо поддерживая друг друга, два странника отправились знакомиться и плести разговоры. Выяснилось, что не запеленгованная в сознании девушка пришла по надежной рекомендации «Хипа» Пономарева и ее зовут Алеся. Алеся Адольфовна Маньковская. Из Минска. Приехала в Москву из бывшей дворянской семьи, пела в мюзиклах у Стаса Намина, а по ночам репетировала среди скелетов в Дарвиновском музее, выступая в поп-группе идеолога «Дикой мяты» Андрея Клюкина.

«Я закончила в Минске спецшколу при консерватории как дирижер-хоровик, — вспоминает Алеся. — После этого поступила в ГИТИС, хотя мечтала учиться в школе-студии МХАТа. Но мама мне не разрешила, авторитетно заявив, что все артистки — бляди».

Оперная певица и актриса по призванию, взрывоопасная Алеся пришлась в химической тусовке с Нахимовского проспекта ко двору. Кормильцев с «Дедушкой» Сакмаровым уже давно искали по принципу Massive Attack новых вокалисток на каждую композицию. У них намечались кое-какие удачи, но в итоге слабо управляемая Маньковская переплюнула всех.

Ее буйный темперамент и депрессивный вокал органично интегрировались в недра психоделической культуры. Будущая участница Эдинбургского театрального фестиваля никогда не слышала «Наутилус» и воспитывалась исключительно на традиционном джазе и альбомах группы Chicago. Понятно, что при подобной музыкальной девственности она представляла собой идеальную глину для двух обдолбанных электронных гурманов.

«Тебе надо послушать все сборники хип-хопа за последние десять лет, — убеждал Маньковскую Кормильцев. — Там треть музыкантов уже убили, а половина оставшихся сидит в тюрьме. И после этого ты поймешь, что это честная музыка, в отличие, скажем, от шансона».

На Алесю подобные терапевтические методы действовали, но слабо. Она больше доверяла житейской интуиции, которая в Москве ее не подводила ни разу. При этом Маньковская не на шутку загорелась новым приключением, и ее было несложно понять. Не слишком опытную белорусскую студентку судьба пригласила в волшебный мир философского суперпанка, принципиально записанного без бас-гитары, но с тяжелыми электронными барабанами.

В текстах про порванные зубами колготки Кормильцев выжигал свою любовь к рок-н-ролльным героям вчерашних дней. Внезапно открывший для себя новые горизонты поэт призывал отречься от прошлых подвигов и активно строить новый мир. Любыми способами, пусть даже и психоделическими. Все это сопровождалось неподдельным энтузиазмом и невероятным восторгом участников процесса, словно здесь снимался документальный фильм про создание параллельной реальности.

В итоге звукозаписывающая сессия альбома «Подполье» завершилась на очень громкой ноте. А именно — высокохудожественным романом между Кормильцевым и юной Маньковской, который развивался у всех на глазах и в который первоначально никто не верил. Но все оказалось серьезно.

Илье нравились в Алесе ее неполиткорректность, бесстрашие и легкое безумие.

«Маньковская — это человек, у которого из одного кармана торчит виски, а из другого — бутылка пива, — не без гордости представлял Кормильцев друзьям эту странную девушку. — И если ее спросить, почему такая смесь, она ответит, что виски без пива ее не вставляет».

С появлением минской русалки в жизни Ильи завершилась бесконечная череда историй со славными московскими барышнями. Кормильцев черпал в них вдохновение, цитируя любимую фразу БГ о том, что «настоящий музыкант и поэт всегда должен быть влюблен». По правде говоря, истинным автором этого высказывания являлся Курехин, но в данной ситуации это не имело никакого значения…

Неудивительно, что после того, как новая муза Ильи переехала жить на Нахимовский проспект, финальная часть записи оказалась заточена под вокал Алеси. В песни были внесены кардинальные изменения, порой неоднозначные.

С точки зрения Сакмарова, активная интеграция Маньковской в творческий процесс дала двусторонний эффект. С одной стороны, она гениально спела несколько композиций. С другой стороны, ей удалось невозможное — разрушить казавшийся незыблемым тандем единомышленников и повернуть ход истории в другую сторону.

«Как настоящая женщина, Маньковская сумела охмурить Кормильцева, и через несколько месяцев в нашей компании все стало понятно, — признается Сакмаров. — Алеся зациклила на себе все аранжировки, и бороться с этим оказалось невозможно. В итоге вопрос встал ребром: или я, или она. Поэтому я не сильно удивился, когда ко мне как-то подошел Кормильцев и, заикаясь от смущения, тихо сказал: “Мы с Маньковской наконец-то выпустили альбом “Чужих”. Правда, Алеся некоторые композиции переделала, а некоторые выкинула». И я подумал: а чего еще от женщины можно ждать? Забавно, что она выкинула мою песню Come Down, сказав, что это унылое говно. Наверное, потому что там пела не она, а я. Такая у нас с Ильей случилась лютая Санта-Барбара…»

Ответный ход «Дедушки» Сакмарова последовал мгновенно. Во-первых, он метнулся к Славе Бутусову записывать альбом «Овалы», а затем отправился с ним в тур по стране. Как будто и не было у него двухлетних попыток избавиться вместе с Ильей от влияния и незримой ауры лидера «Наутилуса». Во-вторых, бывший соратник Кормильцева выпустил в Нью-Йорке альтернативную версию альбома, назвав его «Химический ангел». Почти во всех треках с женским вокалом Олег поставил других певиц — начиная от участвовавшей в записи Светы Плетенко до бывшей вокалистки группы «Девчата» Кати Бочаровой.

Но это еще не все. Кроме опальной песни Come Down Олег включил в альбом апокалипсический вариант композиции «Парашютизм», исполненный свердловчанином Игорем Гришенковым в жестком стиле «Мамонов на кислоте». С моей точки зрения, это один из самых страшных электронных боевиков конца 90-х, несправедливо незамеченный и недооцененный. Душераздирающим голосом вокалист «Апрельского марша» буквально воет в микрофон: «Мама, не выкидывай меня из люка/ Мама, мама, я не хочу быть парашютистом!/ Что ты наделала, мама-а-а…»

У всего этого химического триллера неожиданно оказался красивый и сентиментальный финал. В конце 2015 года Маньковская и Сакмаров, позабыв былые разногласия и обиды, дали единственный «живой» концерт проекта «Чужие». Сакральное действие происходило в старинном особняке на Покровке, где за сотню лет до этого выступал великий Шаляпин. Специально прилетевшая из Лондона Маньковская пронзительно исполнила весь наркотический репертуар «Чужих»: «Фармакология», «Химическая женщина», «Сумочка» и «Муха». Выглядела она как стервозная дьяволица в духе Диаманды Галас и была неотразима.

Олег Сакмаров в императорском кителе, с капельками пота на лице, вещал в темноту мрачные кормильцевские мантры: «Кому нужны новые дети за пару лет до конца света? Come Down! Come Down!»

Им подыгрывали музыканты лучших московских групп, а слушали это, затаив дыхание, человек сто вышколенной столичной интеллигенции. У Олега тряслись руки, у Алеси проступали слезы, а ее голос местами предательски дрожал. С момента записи «Подполья» прошло почти двадцать лет, но при этом ни один звук, ни одна нота не потеряли своей актуальности и честности. Пожалуй, это была та самая искомая глубина переживаний, о которой так искренне мечтал Кормильцев в затуманенном экспериментами 1998 году.

24. Никто из ниоткуда

«Прогремел дефолт, отделивший зубчатой пилой валютного курса время надежд от времени безнадежности»

Илья Кормильцев

Когда Илья закончил работу над проектом «Чужие», всем казалось, что ничто в округе не предвещает беды. Журналистам и друзьям альбом нравился, а Гребенщиков разразился хвалебной тирадой из серии «ну кто-то же у нас должен был сделать такое!» Бывший директор «Наутилуса» Володя Месхи, выступая в роли национального топ-продюсера, предлагал проекту шикарные туры по всей России. Генеральный директор компании Rise Music уже давно торчал на подобной «умной музыке» и, подозреваю, самозабвенно сидел на такой же жизнерадостной диете, как и Кормильцев с Сакмаровым.

Но реализовать эти планы не удалось. Грянул кризис 1998 года, и всей музыкальной индустрии пришлось урезать бюджеты. В итоге ни один из лейблов, с которыми сотрудничал «Наутилус», выпускать «Чужих» не отважился.

«Новые артисты сейчас никому не нужны, - заявил Кормильцеву представитель одного из мейджоров. – Причем не нужны агрессивно!»

«Это был, конечно, щепетильный момент», - признался спустя двадцать лет после этих событий владелец Dana Music Андрей Сумин. Его отказ стал для Ильи Валерьевича не просто неожиданностью, но и сильным ударом. Окончательно добил Кормильцева отрицательный ответ музыкальных FM-радиостанций. Начиная от MAXIMUM и заканчивая «Нашим радио», которое при этом умудрилось продать на благотворительном аукционе рукопись «Скованных одной цепью» за 1500 долларов.

Не оправдывая программных директоров – этих вечных «церберов формата» - надо заметить, что и сам Кормильцев проявлял чудеса маркетинговой недальновидности. Дело в том, что в репертуаре «Чужих» находилось как минимум два радиохита: спетая Сашей Васильевым из «Сплина» лирическая композиция «Дождь» и трогательная зарисовка «Звонки» в исполнении Насти Полевой. Но замутненный наркотиками поэт решил концептуально воевать с собственными хитами и в альбом эти шедевры не включил. В итоге - за что боролись, на то и напоролись: ни один радиохолдинг проект «Чужие» не поддержал. Ни физически, ни химически.

После постоянного триумфа альбомов «Наутилуса» это был полный провал. И озверевший от такого жизненного поворота Илья резко ушел в тень. Правда, прогрессивная рок-общественность не могла забыть своего героя еще долго.

Вскоре после выхода ограниченным тиражом альбома «Подполье» с Кормильцевым неожиданно связался Максим Фадеев. С профессиональным обаянием композитор Линды предложил Илье делать новый рок-проект. Речь шла про безымянную группу Total, которая тогда называлась «Тату». Ровно до тех пор, пока этот звонкий бренд не украли. Как любил говорить Сакмаров, «сами знаете кто»…

Схема будущего сотрудничества была простая: Кормильцев предоставляет тексты, а будущий продюсер «Фабрики звезд» пишет на них музыку. Все коротко и ясно.

Илья съездил на несколько переговоров с менеджментом Фадеева, но вместо текстов неожиданно предложил… пиар-менеджмент в моем лице. Сам же с проекта незаметно соскочил. То ли тексты не писались, то ли не захотел писать. Не знаю.

«Вся эта история происходила на моих глазах, - вспоминает Олег Сакмаров. – Кормильцев возлагал на Фадеева серьезные надежды и сильно огорчился, когда что-то стало не получаться. Уровень грустного скепсиса и самоиронии Ильи по отношению к проекту увеличивался и увеличивался, а потом все сошло на нет. Мне кажется, что это была для Кормильцева такая немножко пораженческая история».

При этом Кормильцев не был бы Кормильцевым, если бы не согласился прийти на презентацию Total. У меня сохранилась видеокассета, где Илья задает музыкантам единственный вопрос: «Вот вы вроде бы играете рок-музыку… Не чувствуете ли себя марионетками, исполняя чужие мелодии на чужие тексты?» Надо признаться, что ответ группы интересовал поэта в последнюю очередь. Мне стало любопытно: уж не унылые ли лица участников «Наутилуса» породили в мозгах Ильи Валерьевича подобный вопрос? Эх..

После несостоявшегося альянса с Фадеевым мы с Кормильцевым встретились у меня на дне рождения. Илья был бодр и весел, а на оригинальный вопрос «как дела?» поведал прямо-таки анекдотичную историю.

Для начала он положил на стол два модных компакт-диска: «Брат» и «Брат-2». Как известно, в каждом из них были песни на стихи Кормильцева. «Ты что, хочешь мне эти диски подарить?» - без энтузиазма спросил я. «Не-а, - радостно ответил Кормильцев и, подражая героям кинофильма «В августе 44-го», сказал: «Морщи лоб, шевеля губами... Я как-то утром посмотрел на эти альбомы и подумал – а вот если существуют фильмы Леши Балабанова «Брат» и «Брат-2» и они успешно продаются, то почему на прилавках до сих пор нет диска с названием «Брат-1»?»

Предчувствуя суперрассказ, я уже задыхался от смеха. Но Илья в этот вечер решил пленных не брать. Бесчеловечным голосом он поведал повесть о том, как можно стать условным миллионером за неделю. Вначале он слетал в Питер и подписал документы на смежные права с Бутусовым и Настей Полевой. Затем убедил звукозаписывающую компанию издать еще один диск - с актером Сергеем Бодровым на обложке. После этого Илья лично подбирал шрифт надписи «Брат-1» - чтобы не существующий в природе саундтрек внешне ничем не отличался от своего диска-предшественника и диска-последователя.

«И как ты думаешь, каким тиражом продалась пластинка?» - спросил Илья. Я не слышал вопроса, поскольку хохотал так, что чуть гланды не выскочили. Третий раз приступы смеха накрыли меня после того, как я спустился в метро. На самом видном месте в ближайшем ларьке стояли три сборника: «Брат», «Брат-1» и «Брат-2». «Нет, все-таки Кормильцев определенно гений», - в очередной раз подумал я.

Но такие счастливые истории были скорее исключением из правил. А правила заключались в том, что вскоре после выпуска альбома «Брат-1» все финансовые сбережения у Ильи закончились. Миллионами там, конечно, не пахло и в помине. Денег от проекта «Чужие» не было, а роялти от альбомов «Наутилуса» приносили Илье, по признанию Андрея Сумина, «практически один только воздух».

«В какой-то момент я через друзей попыталась проверить количество лицензионных и пиратских дисков «Наутилуса», - вспоминает Алеся Маньковская. – Оказалось, что легитимных пластинок было выпущено всего четыре наименования, а пиратских альбомов – больше семидесяти. И это абсолютно типичная и характерная проблема для русского рока. Диски всё издавались и издавались, а Илья постоянно оставался с голой жопой. Его очень оскорбляло то, что всё, что он создавал, у него каждый раз воровали. Кормильцева это бесило, порой – до состояния истерики».

Осенью 1999 года у Ильи с Алесей родилась дочка Каролина, а денег у молодых родителей по-прежнему не было. Чтобы заплатить аренду за очередной месяц, Кормильцев был вынужден продать винтажный усилитель, поскольку других источников дохода у него не наблюдалось.

Вскоре любимая мной двухкомнатная квартира на Нахимовском проспекте завершила существование. Неожиданно вернувшаяся из Бельгии хозяйка повела себя, как последняя скотина. Она вставила в дверь новые замки и в обход существующих законов выставила семью на улицу. Им еще крупно повезло: через знакомых Алеся оперативно нашла новую квартиру в Васнецовском переулке, куда чета Кормильцевых переехала за одну ночь.

Еще одна сложная тема «кризисного периода» - отношения Ильи со Славой, которые после распада «Наутилуса» стали напоминать американские горки. То бывшие друзья ездили друг к другу в гости, жарили курицу, ставили новые записи и душевно общались. То начинали нервно решать проблемные финансовые вопросы, причем – каждый раз по-разному.

К примеру, как-то раз Бутусов позвонил Кормильцеву - договориться об использовании названия «Наутилус Помпилиус» во время американских гастролей. А, кроме того, об исполнении композиций, слова к которым написал Илья. Насколько мне известно, речь шла об акустических концертах перед русскоязычной аудиторией в небольших клубах Нью-Йорка.

Говорят, что большим желанием лететь в Америку Бутусов особенно не горел, но в итоге согласился на аргументы жены Анжелики. А аргументы были железные – дефолт, музыканты сидят без денег, и, вообще-то, семью кормить надо.

«Ну, поезжай, - сказал Кормильцев Бутусову, выслушав по телефону эти грустные новости. – Давай договоримся так: за любой концерт, где ты поешь мои песни, я получаю сто долларов. Неважно, какие у тебя гонорары. Ты платишь мне ровно сто долларов».

Этот разговор касался исключительно выступлений в Америке. В России Слава в тот период строил концертную программу, состоящую из песен, написанных на собственные стихи, а также на стихи Головина, Гуницкого и Димы Умецкого. Позднее Бутусов начал исполнять композиции из репертуара «Кино», но тогда Кормильцева подобные нюансы волновали мало. Никто и предположить не мог, какое развитие эта история получит в дальнейшем.

В тот период Илья вместе с семьей переехал в Минск, где с головой ушел в музыку. Он научился играть на синтезаторе, делать скретчи и начал самостоятельно (!) записывать альбом «Opera Mechanica», основанный на современном переосмыслении классической музыки. Спустя несколько лет Кормильцев подарил мне журнал «Ночная жизнь столицы» с компакт-диском этого кроссовер-проекта, несколько композиций из которого впоследствии звучали на «Радио Classic».

Параллельно созданию инструментальной музыки поэт «Наутилуса» писал стихи, но, скорее всего, для себя, «в стол». Хотя при этом требовал от родственников полной тишины.

«Если Илье надо было что-то написать, не дай Бог вам постучаться в кухню, - вспоминает Маньковская. – Ему нужно было полное отсутствие людей, а ты можешь кушать, где угодно. Он плотно прикрывал дверь, и в такие моменты его ничто не раздражало так сильно, как люди».

В Минске Кормильцев жил крайне скромно, практически не выходя из домашней студии, аппаратуру для которой привез из Москвы. Мама Алеси, милейшая Нина Ивановна, помогала нянчиться с маленькой Каролиной и подкармливала молодожёнов – на четвертый год совместной жизни поэт и певица решили расписаться.

«Илья тогда приехал к маме с коробкой конфет и попросил моей руки, - вспоминает Алеся. – Мне тогда казалось, что всё это не круто. На что мудрая Нина Ивановна заявила: «Немедленно прекрати эти выпендрежи! Я не понимаю, о чем ты думаешь? Каждая приличная женщина хоть раз в жизни должна побыть замужем». И в феврале 2003 года мы расписались в Минске, в соответствии с обычаями и законами Республики Беларусь».

Вскоре Кормильцеву позвонил Сакмаров и заявил, что слышал композицию «Come Down» в голливудском фильме с участием суперзвезды Жан-Клода Ван Дамма. Фильм назывался «В аду», и под бессмертную мелодию «Чужих» в американской тюрьме пытали бандитов, убийц и русских разведчиков. Музыка при этом была соответствующая.

«Тогда я был уверен, что это - большая победа, - признается Сакмаров. – Гребенщиков не без зависти мне сказал: «Ну, Дедушка, твои финансовые проблемы до конца жизни решены». Я перезвонил Илье и радостно заявил: «Есть мнение, что наши финансовые проблемы решены!» На что мудрый Кормильцев ответил: «Да ты совсем охренел!» И бросил трубку. Я примчался к нему с видеокассетой, на которой были указаны авторы: Кормильцев и Сакмаров. «Илья, мы с тобой – голливудские композиторы и сейчас заработаем много денег!» На что Кормильцев сказал: «Слушай, мы получим не денег, а монтировкой по затылку!» В итоге монтировкой мы не получили, но и денег не заработали тоже».

Можно утверждать, что после этой «истории из прошлого» Илью Валерьевича Кормильцева не связывало с шоу-бизнесом абсолютно ничего. Теперь он выглядел типичным аутсайдером. Без коммерческого потенциала и блестящих перспектив. Без настоящего и будущего. Другими словами, «никто из ниоткуда».

Во многом это было действительно так. Теперь Илья официально нигде не работал, жил без прописки, переезжая с квартиры на квартиру. Бродил по эсхатологической Москве в кислотно-апельсиновой рубашке Diesel, с рыжими волосами и блуждающим взглядом. Казалось, что он в те месяцы поменял не только прическу, но и сознание. Порой его останавливали милицейские патрули – за подозрительный внешний вид и странную неземную энергетику, как я полагаю…

Как-то раз молодой сержант, изучая документы Кормильцева, внезапно задумался и настороженно спросил: «Это ты, что ли, написал «комнату с белым потолком»? Такое, не покурив, не напишешь!» На что Илья мгновенно ответил: «А такое не покурив, не подумаешь!»

На том, довольные собой, они и разошлись в разные стороны. Каждый – в свое никуда.

27. Man of Universe

«Нынешнее общество устроено так, что человек становится рабом своей самоидентификации. Мне это хорошо известно, как человеку, который был популярен в рок-среде. И, говоря на языке корпораций, совершить ребрендинг — требует огромных усилий. В обществе существует мощная инерция по отношению к публичной фигуре».

Илья Кормильцев 

Сегодня кажется, что первые два года деятельности «Ультра.Культуры» оказались самым счастливым временем для Кормильцева. У его издательства получалось практически всё. В типографии «Уральский рабочий» книги выходили одна за другой. Причем появление каждой из них сопровождалось значительным медийным шумом.

42-летнему Илье явно не сиделось на месте, и он постоянно придумывал новые векторы развития издательства.

«Я помню, с каким счастливым лицом приходил Кормильцев после выхода очередной книги, — вспоминает Леонид Порохня. — Его просто «пёрло»!.. История одной книжки коснулась и меня — это «Штурмуя небеса: подлинная история ЛСД» Джей Стивенса, как выяснилось позже, любимая книга Егора Летова. Илюша отыскал ее в английском варианте в середине 90-х, когда у него появился интернет. Не переводил — читали так. Однажды Кормильцев сказал: «А вот эту книгу в нашей стране не издадут никогда». Я говорил, что, мол, все может измениться. Придут люди, которые даже и эту книгу напечатают… «Нет, — сказал Илья, — этого не будет никогда». И вот он взял и мне ее подарил. Молча. Светился при этом, как светофор! Все верно — только он один мог ее издать».

В те времена источники новых вдохновений Кормильцев зачастую черпал на международных выставках. Там он знакомился с яркими авторами, заключал прямые договоры с издательствами, приобретал десятки новинок и всевозможных артефактов. Параллельно продвигал в крупнейшие славистские центры Европы и Америки российских авторов «Ультра.Культуры»: поэтов Всеволода Емелина и Андрея Родионова, писателей Эдуарда Лимонова, Дмитрия Старостина, Гейдара Джемаля, Дмитрия Нестерова.

В 2002 году Кормильцев наконец-то сподобился посетить Frankfurt Book Messe. Среди множества корпусов, стендов и изысканных фолиантов его, в частности, поразил конкретный раритет — вторая книга «Mein Kamph», опубликованная после смерти автора под названием «Zweites Buch». Илья долго вертел ее в руках, но покупать не стал — предполагаю, не только по коммерческим соображениям.

Тут необходимо заметить, что, выезжая в Европу вместе с гендиректором издательства Сашей Касьяненко и Володей Харитоновым, Илья ввел режим жестких командировочных расходов. Недорогие апартаменты снимались им по предельно низкой цене — как правило, в полутора часах езды от города. На книжные выставки ежедневно добирались на электричках. Из Москвы, как правило, летали не прямыми рейсами, а со всевозможными пересадками. Кормильцеву, как опытному навигатору, нравилось оптимизировать бюджет и искать наиболее экономичные варианты.

«У нас в семье существовала толстая книга расходов, которая велась с 1907 года, — признавался Илья коллегам. — На её основе можно было выпускать учебник по экономии».

Ежегодно посещая Франкфуртскую книжную выставку, Кормильцев начал интенсивно учить немецкий. Вскоре бойко общался с издателями на языке Гёте и Нины Хаген. На книжной ярмарке в Париже непринужденно вел переговоры по-французски, а в Лондоне — по-английски. Следствием новых контактов стали покупки авторских прав на выпуск в России переводов таких знаковых книг, как «Измененное состояние», «Аллах не любит Америку», «Медиавирус!» и «Дневник Тёрнера».

Летая в Голландию и Перу, Италию и Финляндию, Хорватию и Германию, Илья больше всего ценил свои командировки в Англию. А конкретно — в Лондон. Еще со времен «Наутилуса» Кормильцев привозил оттуда множество журналов, дисков и книг. Сидя на кухне, он переводил интереснейшие интервью звезд брит-попа, опубликованные в еженедельниках New Musical Express и Melody Maker. А однажды купил роман Ника Кейва, признавшись друзьям, что приобрел его «исключительно для себя». Как известно, всё закончилось выпуском книги «И узре ослица Ангела Божия».

После перевода романа Стюарта Хоума «Встань перед Христом и убей любовь» ему понравилось показывать друзьям исторические места Лондона, где, по легенде, орудовал Джек Потрошитель. Иногда общеобразовательные интересы Кормильцева касались обыденных вещей — начиная от просмотра мюзиклов Вест-Энда и заканчивая походами в книжные магазины.

«В центре города мы посещали буквально все букинистические лавки, — вспоминает Саша Касьяненко. — Кормильцев искал необычные книги, а я — альбомы с ярким и информативным изобразительным рядом, который можно было бы использовать в изданиях «Ультра.Культуры». Например, рисунки и фотографии известных анархистов».

После нескольких загранпоездок Илья остро почувствовал, что ему нужен собственный представитель в Англии. Дело в том, что скромный бюджет не позволял издательству содержать в Лондоне штатного сотрудника. Здесь Кормильцеву был необходим единомышленник, который постоянно проживал бы на территории Великобритании и мог активно помогать «Ультра.Культуре». И вскоре такой человек нашелся.

Музыкант, философ и эзотерик Александр Гунин родился в Воронеже и эмигрировал в Англию в 1993 году — как говорят, «не от хорошей жизни» Затем женился на англичанке и окопался в Лондоне. Будучи студентом суфийского шейха из Индии, он профессионально занимался восточными единоборствами, а также изучал философию, мистицизм, религию и вопросы, связанные с сопротивлением Системе. Когда к нему в руки попала книга Лимонова «В плену у мертвецов», впечатленный Гунин тут же позвонил в московский офис «Ультра.Культуры».

Связавшись с Кормильцевым, он предложил издать книгу гитариста группы Blondie Гэри Лахмана, связанную с мистическими и оккультными аспектами андеграунда 60-х годов. Это предложение зависло в воздухе, но буквально через несколько недель Илья собирается в Лондон, где в марте 2004 года знакомится с Александром.

«Мы с Кормильцевым быстро нашли общие темы, — вспоминает Саша Гунин. — Параполитика, контркультура, истоки экстремизма, духовные практики, конспирология. Примечательно, что вскоре Илья привез мне диск «Агаты Кристи» с песней «Я взорву ваш магазин… в интересах революции». Мы слушали её несколько раз и Кормильцева очень интересовало, как в Англии воспринимают подобные настроения».

Сейчас, переслушивая аудиокассеты с рассказами Гунина, я отчетливо понимаю, что вырываясь из России, Кормильцев становился другим человеком — более легким, свободным и задиристым.

«В первый день нашего знакомства Илья попросил меня показать все букинистические лавки, — говорит Саша Гунин. — Вначале мы зашли в небольшой марксистский магазин на Кингс-Кросс, а потом направились в книжный на Ноттинг-Хилл Гейт, около которого Илья снял сумку и заговорщически сказал: «Отлично! Сняли с предохранителя! Заходим!» Мы резко вошли в помещение, как будто у нас были полные сумки огнестрельного оружия. И тут я понял, что мы находимся абсолютно на одной волне».

Новые приятели быстро договорились  об обмене книгами, журналами, пластинками и прочими культурологическими любезностями. Кормильцев систематически пересылал в Лондон новые релизы «Ультра.Культуры», а взамен просил помощи в реализации несколько неожиданного транснационального проекта.

Дело в том, что еще со времен чтения в Ревде бульварных итальянских детективов Илью интересовала всевозможная трэш-литература и pulp fiction в мягких обложках.

«У Кормильцева была идея раздавать английские книги про шпионов, нацистов и всякую фантасмагорию московским писателям, — рассказывает Гунин. — Чтобы они затем выступали в роли диджеев, используя эти книжечки, как пластинки. Брали из них какие-то темы и создавали что-то свое, совершенно новое».

В следующий раз идеолог «Ультра.Культуры» прибыл в столицу Англии вместе с братом и молодой супругой. Довольно оперативно Гунин нашел общие интересы с Женей Кормильцевым и договорился с ним о музыкальном сотрудничестве. В рамках студийного проекта Theory of Resistance они подготовили электронный мини-альбом, под «умную музыку» которого Илья впоследствии проводил поэтические вечера или читал лекции.

В мае 2004 года они всей компанией планировали посетить знаменитый фестиваль All Tomorrow’s Parties, приуроченный к реинкарнации основателей индустриальной шумовой музыки — группы Throbbing Gristle. Но, к сожалению, в последний момент акция отменилась. В качестве компенсации организаторы пригласили зрителей на запись DVD-альбома воскресшего из руин проекта Дженезиса Пи-Орриджа, успевшего превратиться из «разрушителя цивилизации» в очаровательную стареющую блондинку.

Это шоу, проходившее в Astoria Theatre, произвело на Илью Валерьевича неизгладимое впечатление. Пройдя сквозь толпу престарелых сатанистов, братья Кормильцевы подошли к сцене, где отец двоих детей размахивал тюнинговыми сиськами и мастерски нагнетал жути: «Двери еще не закрыты… У вас есть шанс выйти отсюда живыми».

Позднее Илья вспоминал, что при появлении артиста все билетерши мгновенно испарились в пространстве. Теперь любой человек мог зайти в клуб с улицы и бесплатно лицезреть трехчасовое шоу. В разгар этого психотропного сеанса наблюдательный издатель заметил, как идеолог Throbbing Gristle мастерски манипулирует «частотами восприятия». Кормильцев загорелся идеей взять у Пи-Орриджа интервью, которое вскоре состоялось в Москве, и во время которого в центре города на тридцать секунд полностью пропал свет…

Через несколько дней после концерта Илья протащил Гунина на Лондонскую книжную выставку. Как несложно догадаться, обойтись без приключений взбудораженный Кормильцев просто не мог.

«Я прошел на выставку по документам Бисерова, — признается Гунин. — Поскольку Александр не смог прилететь из Екатеринбурга, я легко оформился «под него». На что Илья обернулся ко мне и вполголоса сказал: «Отлично, внедрились по поддельным документам!» И мы направились на встречу с издательствами. Кормильцев мечтал заключить договор на выпуск в России всех книг Берроуза и представил меня партнерам, как agent of influence. Когда я позже переспросил его, что он имел в виду, Илья сказал, что я оказываю неслабое влияние на разных уровнях. Среди своих знакомых он часто называл меня «суфием».

Одним из неожиданных впечатлений «агента влияния» от своего нового московского приятеля оказалось категорическое нежелание Кормильцева вспоминать эпоху «Наутилуса». Казалось, что для него этого периода не существовало. И со стороны Ильи это выглядело в отношении Бутусова и Ко более беспощадно, чем если бы он как-то комментировал духовные поиски бывшего единомышленника.

К удивлению Гунина, поэт «Наутилуса» давно не общался со Славой и не следил за его творчеством. Не слушал студийные коллаборации с Каспаряном и с Deadушками, не ходил на акустические концерты Бутусова, а затем — его новой группы «Ю-Питер». И только один раз, увидев «внебрачного сына октября» по телевизору, изрек нечто саркастическое про песню «Девушка по городу». Сказал, и тут же забыл.

Если позволить себе перескочить через небольшой временной промежуток, мы застанем Кормильцева в провинциальном городке Фруме, графство Сомерсет, куда перебралась жить семья Гунина. На этот раз Илья приехал в Лондон вместе с Маньковской, которая планировала поступать в консерваторию. Но внезапно у Алеси разболелось горло, и она не смогла принять участие в запланированной экскурсии по кельтским и друидским центрам Англии.

Кормильцев с Гуниным добрались на автобусах до Гластонбери, пожалуй, самого мистического места во всей Великобритании. По легенде, в древние времена сюда приехал Иосиф Аримафейский и привез Чашу Грааля. Тут же находились могила короля Артура, святые источники и первая в Англии наземная христианская церковь. Это были места мощной и таинственной силы, и Гунин не удержался от соблазна пофотографировать Кормильцева на фоне исторических красот. Я до сих пор не могу поверить, что эти снимки, считавшиеся безвозвратно пропавшими, в финале написания книги все-таки удалось найти. Один из них — перед вами…

Так случилось, что перед отъездом Ильи на эту экскурсию захворавшая Алеся нарисовала свою болезнь — в виде дракона на бумаге. И, поднявшись на холм Гластонбери Тор, место сосредоточения колоссальных энергий, Кормильцев рисунок торжественно сжег. Поэт надеялся, что совершив этот сакральный акт, он поможет супруге скорее подняться на ноги.

На следующий день Саша Гунин и его жена Анна пригласили Кормильцевых на семейный ужин. Мило обсуждали разные религии и познакомили русских друзей с матерью Анны по имени Мириам Франк. Вся компания мирно ела пасту под соусом болоньезе из фарша ягненка и пила вино. В доме царила теплая дружественная атмосфера, и никто из участников «тайной вечери» даже не догадывался, какую огромную роль сыграют Саша Гунин и его теща Мириам в последние дни жизни Кормильцева.

28. Запрещенная культура

«Пусть свержение старого мира будет запечатлено на ладонях ваших рук».

Эль Лисицкий

Весной 2003 года президентом России был подписан указ о создании новой спецслужбы — Госнаркоконтроля. Заместитель председателя этой структуры генерал-полковник Александр Михайлов, анонсируя ближайшие мероприятия, бодро пошутил, что «на пол всех класть не будем, будем ставить к стенке».

Шутить в новорожденной организации перестали через месяц. В мае прокуратура Екатеринбурга забрала на экспертизу книгу Адама Парфрея «Аллах не любит Америку», подозревая ее в пропаганде экстремизма и терроризма. Вскоре по инициативе Госнаркоконтроля были оштрафованы сразу несколько магазинов — за продажу книги «Марихуана: запретное лекарство». Причем произошло это достаточно внезапно и с тусклой формулировкой «пропаганда наркотиков».

«Все, что попадало в запрещенный список, автоматически взлетало по продажам, — признается Алексей Цветков. — Читатели думали, что пока книгу не изъяли из обращения, ее надо поскорее брать. Это была очень хорошая реклама для наших книг».

Однако, вопреки здравой логике, тучи над «Ультра.Культурой» сгущались неправдоподобно быстро. После выхода скандального романа неонациста Дмитрия Нестерова «Скины. Русь пробуждается» Кормильцев довольно жестко был отстранен от сотрудничества с издательством «Иностранка». Власти обвиняли Илью Валерьевича в выпуске нескольких книжек Лимонова, некоторые из которых пришлось печатать где-то в Белоруссии. Также в отношении «Ультра.Культуры» было возбуждено уголовное дело из-за «нелегального распространения порнографии» в книге Юрия Баркова «Запретный дневник».

«Единственный способ защищаться — это переходить в нападение, — заявил тогда идеолог «Ультра.Культуры». — Единственный способ быть заметными — это обращать на себя внимание как можно большего числа людей. Поэтому только такая, подчеркнуто попсовая, рыночная позиция может привести к тому, что ты закрепишь за собой некую собственную территорию».

До этого момента Кормильцев был хорошо известен своим перфекционизмом, но никто не предполагал, что Илья станет рубиться за собственное детище с такой отвагой и самоотверженностью.

Пиком его агрессивной стратегии стали события XVI Московской международной книжной выставки, состоявшейся осенью 2003 года на ВДНХ. Идея, предложенная Ильей Валерьевичем, оказалась на редкость красивой. После отказа организаторов предоставить стенды для опальной «Ультра.Культуры», Кормильцев с Касьяненко нашли остроумный выход из тупика.

Теперь маргинальное издательство выставлялось не в книжных павильонах, а внутри огромного самолета Ту-154, который находился в самом центре выставочного пространства. Любопытно, что пресловутый лайнер был взят в аренду у замаскированного человека, не имевшего никакого отношения ни к книжной выставке, ни к администрации ВДНХ. Другими словами, у гордости российской гражданской авиации был свой, нигде не афишируемый, владелец. Который, проникнувшись блеском нонконформистской идеи, оценил эксплуатацию самолета в шестьсот долларов за все время — цена, значительно меньшая аренды книжной территории.

«Было очень смешно, — вспоминает Володя Харитонов. — Какой-то человек в центре Москвы тихо-мирно владел собственным музеем авиации. И как только ты вставал на трап самолета, то сразу же оказывался на его частной территории».

В итоге невинные московские библиофилы упирались тугими лбами в увешанную яркими плакатами стальную птицу, которая жила своей жизнью. Тут выставлялись полузапрещенные книги и произносились яркие речи, читались стихи и выступали авторы-пассионарии. Пройти мимо такого праздника было решительно невозможно.

На следующий сезон кормильцевская идея «захвата самолета» получила еще более мощное воплощение. В сентябре 2004 года летающий агрегат был обвешан яркими плакатами художников Кости Комардина и Кирилла Прокофьева с лозунгами из серии «Книга как оружие». Вокруг входа в Ту-154 дефилировали сотрудники «Ультра.Культуры», одетые в униформы, стилизованные под спецслужбы разных государств.

Общественные деятели, журналисты, любопытные читатели поднимались по трапу внутрь, где их ожидали всевозможные сюрпризы. Вдоль всего фойе, в ящиках для снарядов, были разложены заповедные книги: «Аллах не любит Америку», «Штурмуя небеса», «Измененное состояние», «RUТОПИЯ», «Марихуана: запретное лекарство» и «Последний проклятый поэт: Джим Дуглас Моррисон».

Гостей встречали пилоты-библиотекари, предлагая для повышения тонуса адские коктейли. В фойе было душновато, поэтому ядерная смесь била по мозгам сильнее стихов Емелина и манифестов Виса Виталиса про открытие собственной школы единоборств для политических радикалов.

«Одетые в камуфляж лимоновцы сторожили книги разместившегося в самолете экстремального издательства Ильи Кормильцева «Ультра.Культура», — писала в те дни столичная пресса. — Среди охраняемых произведений оказались, например, романы Эдуарда Лимонова, воспоминания вдовы Джохара Дудаева и исследование Брюса Хоффмана «Терроризм. Взгляд изнутри», недавно запрещенное к продаже в нескольких российских городах. В такой атмосфере лидер НБП Эдуард Лимонов стал одним из главных гостей выставки».

Дружественный Кормильцеву журналист канала ICTV Александр Орлов чуть ли не круглосуточно дежурил с телекамерой у самолета, выпуская в эфир прямые репортажи о том, как ряд политических деятелей — от Чубайса до Бабурина и от Назарбаева до принца Саудовской Аравии — обходят злополучный Ту-154 стороной.

В итоге медийный эффект от «террористической» акции «Ультра.Культуры» превзошел все ожидания.

«Илья нашел где-то каску и сделал из выставки незабываемый перформанс, — считает Алеся Маньковская. — Поразительно, как человек из состояния полного поражения мог придумать абсолютную победу. Потому что все, кто приходил в тот год на ВДНХ, кроме кормильцевского самолета ничего не запомнили».

Тем временем положение «Ультра.Культуры» ухудшилось до критического. Новые книги перестали доходить до прилавков. В частности, дистрибуторы-единомышленники — начиная от столичного «Фаланстера» с клубом «ОГИ» и заканчивая екатеринбургским магазином «100 000 книг» — стали подвергаться обыскам и изъятиям тиражей, выпущенных издательством.

«Тогда мы выбрали неправильную маркетинговую стратегию, — признается спустя десять лет Александр Бисеров. — Нам надо было полностью уходить в интернет, а не работать с мейнстримовыми магазинами, которые начали отказываться от книг «Ультра.Культуры». Или они ставили их на дальние полки, чтобы никто не видел. Формально взяли, а фактически книги до покупателей не доходили».

Вскоре конфронтация скромного издательства с силовыми ведомствами приняла международный характер. К примеру, французская газета Le Monde вынесла на первую полосу несколько обложек «свинченных» книг «Ультра.Культуры». А английское издание Times в статье «Русский издатель подвергся цензуре» писало:

«В декабре 2003 года суд города Ульяновска запретил продавать книгу «Марихуана: запретное лекарство». Затем, 9 марта, чиновники Госнаркоконтроля… приказали прекратить продажи еще двух книг о наркотиках. Официальные лица из ФСБ и Госнаркоконтроля заявили издательству «Ультра.Культура», что семь изданных ими западных и русских книг содержат призывы к пропаганде наркотиков и терроризму. Несколько копий были конфискованы, и среди них «Марихуана: запретное лекарство» и «Штурмуя небеса». На днях Александр Михайлов заявил газете «Коммерсантъ»: «Если господин Кормильцев не прекратит публикацию политических материалов, он должен ожидать санкций в свой адрес».

Ощущая, что идеологическое давление становится сильнее, а прогрессивная пресса не в силах изменить ситуацию, Илья начинает вести себя, как городской партизан. Он не пускает под откос поезда со следователями и чиновниками-цензорами, но осуществляет целую серию знаковых литературных акций, брифингов и презентаций. Некоторые из них состоялись в таких местах, как «Клуб на Брестской», «Б2», «Дом», «Икра», «16 тонн», в литературных кафе и книжных магазинах, в малом зале Доме литераторов и на выставке интеллектуальной литературы Non Fiction.

Параллельно Кормильцев становится одним из основателей новой премии «Исламский прорыв». Постепенно он превращается в персону нон-грата, но выпускает все более радикальные книги, связанные с историей ислама и его современными модификациями.

«На смену сподвижникам последнего пророка Мухаммада, отдавая дань технократической эпохе, явился новый тип моджахедов из партии Аллаха, сжимающих в карающей длани компьютер и Коран», — писал Илья недрогнувшей рукой в аннотации к книге Муслима Ахтямова «Исламский прорыв».

«Было видно, что Кормильцев начал сильно уходить в политику, — вспоминает Маньковская. — Его всегда интересовало то, что развивается быстро, а рок-н-ролл, с его точки зрения, просто остановился. То, что они делали с издательством, уводило его в политическое минное поле и это было совершенно невероятное движение».

Последствия подобного «марша минера» не заставили себя долго ждать. Илью стали вызывать на допросы к следователям, а само издательство — выселять из его штаба под предлогом повышения арендной платы.

«После переезда из офиса на Новокузнецкой редакция «Ультра.Культуры» сидела в нескольких комнатах на Новорязанской улице у Казанского вокзала, — вспоминает Александр Орлов. — Туда несколько раз приезжали сотрудники Госнаркоконтроля и устраивали показательные шоу. Когда я со своей телебригадой спрашивал у оперов: «А что вы хотите узнать? Там сидят десять очкариков, которые публикуют, в общем-то, литературу. И это действительно литература, несмотря на то, что вас так пугают эти названия. Это не книги про мексиканских террористов и они не содержат инструкции по изготовлению бомб и ручных гранат». И следователи ничего не смогли мне ответить».

Примерно в этот период Илья Валерьевич ненадолго отвлекся от боевых действий и издал двухтомник стихов Ника Кейва. Примечательно, что текст главного хита Кейва, где герой убивал волоокую красавицу — и где «they call me the Wild Rose but my name was Elisa Day» — неожиданно перевела… Маньковская. По воспоминаниям Алеси, «ни у кого из мужчин-переводчиков не получалось выразить суть происходящего». Восхитительный Кейв так и не доехал до презентации, но впоследствии очень хвалил обложку и дизайн.

Зато на пресс-конференции новой провокационной книги «Парадоксия: дневник хищницы» присутствовали не только Илья Кормильцев и Артемий Троицкий, но и ее автор — звезда психотропного панк-рока Лидия Ланч. Поразительно, но эта жесткая по характеру книга улетала с огромной скоростью — более 20 000 проданных экземпляров.

«Мы смогли убедить магазины поставить Лидию Ланч в раздел «Женские романы», и это оказалось гениальным решением, — смеется Саша Касьяненко. — Люди видели яркую обложку, читали шикарное предисловие Андрея Бухарина и наивно покупали этот лютый трэш. А когда понимали, какая бомба находится у них в руках, уже было поздно».

Слушая подобные рассказы, я чувствовал, что Илья в очередной раз отучил меня от дурацкой привычки удивляться. Листая еженедельник «Большой город», я наткнулся на интервью Кормильцева, где он, предвосхищая столкновения издательства с Госнаркоконтролем, заявил: «Если верить в конспирологическую гипотезу о наличии гэбешной группировки, то это точно лубянский ветер. Они отвоевывают себе новые территории и возможности контроля и влияния там, куда их с советского времени особенно не пускали. Группировка имеет поддержку на самом верху…»

По правде говоря, я не все понял в этой кремлевской теории заговоров, но было очевидно, что в голове у Ильи рождаются новые тенденции и планы.

«От Кормильцева до меня доходили сведения о том, что Бисеров предъявил права на контроль над принимаемыми к печати рукописями, — вспоминает Эдуард Лимонов в книге «Некрологи». — Хотя до этого момента ответственности были строго распределены: Бисеров контролирует производство и финансирование, а Кормильцев осуществляет отбор рукописей и связи с авторами. В результате этих новшеств дела издательства пошли куда хуже».

Поразительно, как при подобном прессинге Илья нашел силы на издание сборника собственной прозы и стихов. Меня не было на презентации его книги «Никто из ниоткуда», выпущенной в издательстве «Открытый мир» и проходившей при огромном скоплении народа в клубе ОГИ. Позднее я обнаружил аудиозапись этой акции, где услышал массу ценной информации — и про отношения поэта с властями, и про первые конфликты с Бутусовым, а также откопал скрытый намек на Лешу Трущева, героя песни «Человек наподобие ветра».

Вскоре мы c Ильей встретились на каком-то концерте. Вежливо поговорили, но не более — общих тем становилось все меньше. Это грустно, но так получилось. У меня в тот момент крутилась идея написать мемуары о неординарных личностях, с которыми довелось сотрудничать за последние пятнадцать-двадцать лет. Составил предварительный список героев и, увы, Кормильцев в нем не значился.

Я сорвался в полумифическую Эль-Гуну — делать первые заметки. Зимой 2007 года в этой египетской Венеции меня настигнет страшная новость из Лондона, но об этом — чуть позже.

Когда была написана первая глава о Гребенщикове, я вспомнил про Илью. Правда, не в роли персонажа книги, а в качестве мощнейшего литературного эксперта и критика. Тема про основателя «Аквариума» казалась близкой Кормильцеву, и мне было по-настоящему интересно узнать его мнение.

Я распечатал текст и навострил лыжи в гости к Илье. Его новую квартиру на Сухаревке нашел не без труда — где-то между музеем Васнецова и «Райффайзен Банком». Мы давно не виделись, но это не имело никакого значения. Целый вечер гоняли чаи. Болтали о новых дисках, литературной интернет-полемике с Лукьяненко, о реинкарнации романсов Вертинского и творчестве братьев Самойловых. В конце беседы Кормильцев подарил мне «Никто из ниоткуда» и автобиографию Майлса Дэвиса, недавно выпущенную в «Ультра.Культуре». Мне дарить было нечего. Я лишь поделился замыслом «Хедлайнеров», по-дружески попросив Илью внимательно прочитать эту главу.

Кормильцев пообещал перезвонить на следующий день. На связь он вышел неожиданно, минут через сорок. По правде говоря, я даже не успел доехать домой.

«Ну, как?» — с задержкой дыхания спросил я, на ходу вспоминая, что, помимо знания пятнадцати языков, полиглот Кормильцев всегда отличался быстрым чтением.

«На самом деле, в Европе такими книгами завалены целые этажи», — начал свой монолог поэт. Такого поворота событий я никак не ожидал, но расстраиваться дальше мне просто не дали. «Но в России таких книг нет, — жизнерадостно продолжил Кормильцев. — Давай, действуй — ниша-то свободна… Мне интересно. Буду ждать продолжения. Потом, если захочешь, можем напечатать ее в «Ультра.Культуре».

У меня словно выросли крылья, и я пообещал держать Кормильцева в курсе событий. С огромным энтузиазмом засел за новую главу про Макса Фадеева, с которым Илья меня, собственно говоря, и познакомил… В очередной раз подумал о том, как тесен мир.

Прошли месяцы, затем еще месяцы. Увлекшись работой, я забыл и про «Ультра. Культуру», и про обещание, данное Кормильцеву. Больше я Илью не видел.

30. Боль

В загранпаспорте у Кормильцева уже стояла туристическая виза на двухлетнее пребывание в Англии. Теперь ему оставалась сущая мелочь — найти средства на проживание в одной из самых дорогих столиц мира. Хотя бы — на некоторое время.

Так получилось, что последние месяцы он жил исключительно в долг. Книги «Ультра.Культуры» не доходили до прилавков, диски «Наутилуса» не продавались, а гонорары за статьи были совсем крохотные. Как признавался Илья Валерьевич одному из издателей, «вы, наверное, не представляете себе кошмар, в котором я живу: работаю как лошадь, а зарабатываю, как осел… Просто нет времени ни на одну идею, которая не приносила бы аванс на следующей неделе».

От безысходности Ильи занялся «старинной русской забавой» — обзвоном друзей с просьбой одолжить денег. Как ни странно, отказов практически не было. Его приятели чувствовали, что отъезд Кормильцева в Англию — это не очередная поездка на книжную выставку, а нечто среднее между бегством и эмиграцией.

Как только Кормильцев почувствовал себя лучше, он собрался с силами и решил встретиться с президентом российского Sony Music Андреем Суминым. До этого Андрей возглавлял лейбл «Апекс Мюзик», который выпускал весь каталог позднего «Наутилуса». С тех пор прошло более десяти лет, а Сумин по-прежнему оставался одной из главных финансовых опор Ильи. На этот раз они договорились «закрыть» последние договора, связанные с авторскими правами по «Наутилусу».

«Ходить нормально Кормильцев уже не мог, — вспоминает Сумин. — Он не без труда влез в машину, и мы поехали подписать доверенность. Дело в том, что Бутусов активно пел песни на стихи Кормильцева, а авторских отчислений все не было. И отношения между бывшими друзьями переросли в открытую вражду. В итоге я кое-как дотащил Илью до нотариальной конторы, где он подписал документы, чтобы мой юрист мог решать вопросы по авторским правам в его отсутствие. Я знал, что на следующий день Кормильцеву надо уезжать из страны, и поэтому спросил: „Как ты там будешь вообще?“ А он ответил: „Как-то так“, ничего конкретного не сказав. Возможно, и сам не знал».

Ночью перед отъездом Илья почти не спал. Несколько раз звонил Алесе Маньковской, уточняя детали маршрута Москва — Минск — Варшава — Лондон. Из столицы Кормильцев не успевал вывезти часть мебели — начиная от двухярусной кровати дочки Каролины и заканчивая стареньким приемником Grundig с высохшими от времени колонками. На кухне валялись россыпи книг, на стене остались висеть круглые часы с перевернутыми цифрами и стрелками, идущими задом наперед…

Утром Илью разбудил звонок в дверь. Хозяин внезапно привел «на осмотр» будущих квартирантов, среди которых была девушка в белой футболочке. Кормильцев с недоумением посмотрел на гостей и даже изобразил легкое смущение: «У меня тут логово бомжа, а вы ко мне девушек водите!».

Перед самым отъездом к нему заехали свердловские друзья — бывший звукорежиссер «Урфин Джюса» Леня Порохня вместе с супругой Леной Жильцовой.

«Илья болтал, как всегда, обильно и язвительно, но двигался с большим трудом, — вспоминает Жильцова. — Я помогла ему сложить сорочки, свитера, какую-то мелочь… Когда мы поехали в лифте, он сидел на корточках, привалившись к стене. От боли у него выступил пот на лбу, и лицо стало зеленоватого цвета. Леня Порохня подумал, что друг прикалывается, потому что страдающего Кормильцева он видел неоднократно. Но на этот раз Илье было не до шуток».

Выйдя на улицу, друзья поймали машину — по иронии судьбы, это оказался роскошный черный Mercedes. Пока загружали вещи, бледный Кормильцев пролез на заднее сидение. Ни с кем не попрощавшись, растворился в ночи, скрывшись в направлении Белорусского вокзала. Как ему удалось добраться до Минска, доехать с Каролиной до Варшавы, а затем долететь до Лондона, абсолютно непонятно. По-видимому, на каких-то немыслимых сверхусилиях.

И когда казалось, что все самое страшное позади, силы покинули поэта. В аэропорту измученный пересадками Кормильцев неловко оступился и грохнулся на асфальт больной спиной. Позднее он вспоминал, как сердобольные англичане помогали ему добраться до остановки такси, усаживая на тележку для перевозки чемоданов.

Сев в машину, Илья с Каролиной направились в район станции Canada Water, где Алеся уже несколько месяцев снимала квартиру. Радостная Маньковская вышла встречать своих пилигримов и вдруг увидела, как Илья выпал из такси прямо на лужайку. По-другому выйти из машины у него не получалось. От бессилия она начала плакать…

Пожилой водитель перетащил в квартиру вещи, а затем помог транспортировать туда самого Кормильцева. Перенапрягшись от путешествия, Илья прилег на кровать, и не вставал с нее в течение нескольких дней. Хотел отлежаться, перевести дух, а затем с новыми силами ринуться в другую жизнь.

Еще до отъезда из Москвы он приобрел турник, на котором старался подтягиваться и делать разнообразные упражнения. Сердобольные соседи посоветовали опытного массажиста, который приходил и колдовал над поясницей. После его визитов боль на некоторое время стихала.

Поскольку Алеся растворилась в искусстве, и целые дни училась, Кормильцев пытался водить дочку в школу. На это ему требовалось раз в пять больше времени, чем обычному человеку. По дороге он часто ложился на газон и отдыхал. Потом возвращался из школы в свою небольшую комнату, где стояли диван, столик и шкаф.

Но вскоре походы в школу пришлось прекратить — добраться туда Илья уже не мог. Теперь он лишь изредка вставал и пытался ходить по квартире. Когда приезжали друзья, мастерски изображал «хорошую мину при плохой игре» — мол, смотрите, сколько я могу пройти! Но затем быстро переходил, как он любил говорить, «в позу отдыха»: ложился животом на длинную скамейку, чтобы снять нагрузку на спину. И, превозмогая боль, продолжал общаться с гостями в своей саркастической манере.

В таком полубольничном режиме Кормильцев провел в Лондоне первые месяцы. Несмотря на звонки и письма друзей, связь с Россией становилась все слабее. Новые книги «Ультра.Культуры» планировались к изданию, но со стороны это напоминало агонию. В свою очередь, английские издательства не спешили публиковать переводы с русского, и становилось понятно, что вся многолетняя эпопея Кормильцева с книгами зашла в тупик.

Илья старался не отчаиваться и по мере сил продолжал бороться с хмурой реальностью. Периодически погружался в чтение Корана, обсуждая прочитанное со своим приятелем Сашей Гуниным, который занимался написанием трансовой музыки для творческих вечеров Кормильцева. Будучи студентом суфийского шейха из Индии, Гунин изучал мистицизм, религию и вопросы, связанные с сопротивлением Системе, а также конспирологию, параполитику и философию.

 «Илья был мистиком, и ему были доступны для понимания многие аспекты невидимого мира, — вспоминает Гунин. — В разговорах он проявлял неподдельный интерес к суфизму, и я рассказывал ему о процессах духовной работы в этой науке. Мы много говорили об исламе как о глубочайшей метафизической доктрине. Как-то Илья признался, что принимает первую часть шахады, но у него вопросы ко второй части. В один из моих приездов мы проговорили всю ночь: о вере, Боге, жизни и смерти. Разговор был интимный, и обсуждали мы, в частности, вопрос о том, почему Мухаммед является последним пророком перед Концом света. Прощаясь, я подарил Илье четки и обратил внимание, что креста на нем уже не было».

В паузах между чтением Корана главным развлечением Кормильцева был телефон. Он часто играл на нем в шахматы или ностальгически звонил в Москву, узнавая, как идут дела в издательстве. И когда ему принесли огромный счет за переговоры, Илья Валерьевич повел себя странно и никак на него не отреагировал.

В итоге телефонные расходы оплатили неожиданные Шура и Лева из «Би 2», которые по случаю оказались в Лондоне. Они встретились с Алесей в маленьком кафе, спросили: «Чем мы можем помочь?», печально посмотрели на цифры, печально дали деньги и печально ушли.

Тут необходимо отметить, что с первых дней пребывания в Лондоне у Кормильцева наступило время жесткого финансового кризиса. Сбережений в семье не было, а деньги, взятые в долг, закончились быстро. В итоге, когда дома сломался бойлер, квартира оказалась без тепла и горячей воды. Денег на починку не было, а гонораров едва хватало на еду для Каролины.

«Курица с пастой стоили очень дешево, — с грустью вспоминает Алеся. — Я умудрялась как-то выкручиваться, варила куриные ножки, крошила туда немного пасты, получался такой бульон, „баландабра“… Я, наверное, никогда больше не буду готовить это блюдо!»

В этот период толком не идентифицированная болезнь начала прогрессировать. Боль становилась невыносимой. Илья стонал по ночам, но с невиданным упорством продолжал заниматься самолечением. «Никто не едет в Лондон на днях? — писал он в интернете в ноябре 2006 года. — Надо отвезти лекарства. Мне».

Сотни откликов были ему ответом. И неудивительно, что буквально через пару дней Кормильцеву передали обезболивающие лекарства и три тысячи фунтов от Андрея Сумина — в счет будущих роялти.

«Илья самостоятельно поставил себе диагноз „выбитый позвонок“ и совершенно свято в это верил, — вспоминает Маньковская. — И лечил его сам — так, как считал нужным… Когда знакомые передали лекарства, которые надо было колоть шприцом, я научилась делать ему уколы. Делала их два раза в день, утром и вечером».

В те моменты, когда боль отступала, Илья пытался вести в интернете «живой журнал». Полемизировал с идеологическими противниками из движения «Наши», огрызался на негативные комменты и даже пытался шутить. Видя такую мощную интернет-активность, его пригласили прочитать лекции на фестивале в Эдинбурге, а также выступить в Лондоне на поэтическом вечере Exiled Writers.

Эту акцию организовывала член совета литературного объединения «Писатели в изгнании» Мириам Франк, которая была тещей Саши Гунина и неплохо знала семью Кормильцева. Она попросила Илью перевести часть стихотворений на английский, чтобы поэты, литераторы и переводчики могли активно участвовать в обсуждении его текстов.

Сделать английскую версию новых стихотворений оказалось не самой большой проблемой. Куда сложнее виделись для организаторов вопросы элементарной логистики, связанные с критическим состоянием поэта. Поскольку ходить Кормильцев уже не мог, его втащили в такси и довезли до Poetry Café, расположенного в районе Ковент Гарден.

«Илья испытывал сильную боль, и на его спине была большая шишка, — вспоминает Мириам. — Он не мог ни ходить, ни стоять. Его отнесли по узкой лестнице в подвал, где происходила встреча, и положили на диван, прямо перед полным залом. Кормильцев читал стихи на русском, а я читала их в переводе. После стихов была дискуссия о вопросах российской политики, литературы и художественного перевода».

Со стороны вся акция выглядела изрядно психоделической, что называется, «на грани фола». Илья Валерьевич лежал на боку с листиками в руках, изредка подглядывал в написанные тексты и эмоционально нашептывал стихотворения. Англичане его заворожено слушали, ощущая в воздухе некую российскую обреченность.

Так случилось, что в процессе архивных поисков мне удалось найти аудиозаписи с этих чтений. Среди десятка произведений Илья, в частности, исполнил автобиографическое стихотворение «Ножницы»: «Люди с ножницами, любители символической кастрации/Завистливые импотенты, хозяева трусливых маленьких гильотин/Вам не хватило смелости сразу отрезать мне голову/Рано или поздно наступит время расплаты за педагогические ошибки…»

Примерно в те же дни Илье позвонил из Москвы его приятель — корреспондент канала НТВ Александр Орлов.

«Я ехал в загородной электричке, и в вагон зашли двое парней с гитарой, в монашеском одеянии, в клобуках, с ящичком для пожертвований, — вспоминает Орлов. — Они запели „С причала рыбачил апостол Андрей“, и народ начал доставать деньги. Я набрал номер Кормильцева: „Хочешь послушать?“ Он выслушал и засмеялся: „Ну, теперь можно и умирать“».

31. Больница для ангелов

После поэтического вечера в Ковент-Гарден Илья почувствовал себя совсем плохо и попросил свою супругу Алесю Маньковскую увеличить дозу инъекций.

«Я стала читать английскую инструкцию к лекарству и внезапно обнаружила, что при превышении допустимой нормы это обезболивающее может вызвать остановку сердца, — вспоминает она. — Поэтому категорически отказалась делать уколы и сказала Илье, что надо срочно обратиться к врачу».

К тому моменту нервы у жены Кормильцева были натянуты до предела. Каждый день Алеся видела, как Илья отказывается консультироваться с доктором. Когда она пыталась его переубедить, супруг огрызался, бурча под нос, что «лучше сгореть, чем заржаветь». Ситуация заходила в тупик: один не хотел лечиться, а другая больше не могла лечить.

«На Новый год я поняла, что у нас существует некая завеса тайны, — признается Маньковская спустя десять лет. — Кормильцев запретил мне рассказывать о своем состоянии кому бы то ни было. Я чувствовала, что реально схожу с ума, и поэтому сказала: «Либо ты звонишь врачам, друзьям, они тебя эвакуируют и мы начинаем активные действия, либо я просто ухожу». Я дошла до того состояния, что мне стало все равно. Я поняла, что больше не могу с этим жить».

В результате такого ультиматума друг Ильи Саша Гунин вызвал домой к Кормильцеву скорую помощь.

«Илья давно жаловался на боли в пояснице, — вспоминает Гунин. — Поскольку у него была всего лишь гостевая виза, оставался единственный вариант — скорая помощь. Когда приехали врачи и увидели его спину, то просто ужаснулись. На пояснице сияла огромная черная шишка. Врачи посмотрели друг на друга с огромным недоумением, поскольку ничего подобного никогда не видели».

Дальше начался сущий ад. Забрать Кормильцева санитары не могли, заявив, что ему нужно зарегистрироваться в поликлинике. Здесь уместно напомнить, что такая организация, как NHS (Национальная служба здравоохранения Великобритании), оказывает бесплатно только экстренную помощь, а на плановое лечение и уход нужны деньги, которых у Ильи не водилось уже давно.

Необходимы были активные действия, и Гунин позвонил своей теще, которая много лет работала доцентом в отделении анестезиологии Royal London Hospital. На следующий день Мириам Франк бросила все дела, погрузила Кормильцева в машину и поехала в ближайшую больницу.

«Долгое время я не могла понять, почему Илья не заботился о том, чтобы получить медицинскую помощь, — рассуждает Мириам. — Возможно, Кормильцев был настолько поглощен жизнью, которая окружала его, что сознательно отрекся от реальности. В Лондоне он пользовался услугами специалиста по альтернативной медицине, который гарантировал ему, что вылечит. Тем не менее Илья без сопротивления принял мое предложение забрать его в больницу. Возможно, он понял, что дальше так продолжаться не может».

С помощью соседей теща Гунина разместила Кормильцева на заднем сиденье машины и поехала в St. Tomas Hospital — один из лучших госпиталей района. Зная по собственному опыту, что врачи не имеют права официально оформить прием, она решилась взять больницу «на абордаж».

«Я припарковалась в том месте, где обычно стоят машины скорой помощи, — вспоминает Мириам. — Это было рядом со входом в отделение экстренной медицинской помощи. Я попросила медсестер отвести Илью к врачам, но мне ответили, что это невозможно, так как у пациента нет страхового полиса. Я настаивала и говорила, что не уберу машину со стоянки, пока они не заберут больного. В конце концов кто-то позвал старшего медбрата. Он вышел посмотреть на Кормильцева и сразу вызвал санитаров, чтобы те отвезли Илью в госпиталь».

Ожидая врача, поэт провел в коридоре более шести часов. Уже вечером доктор отправил Кормильцева на рентген, а затем, увидев огромную опухоль на спине, госпитализировал для обследования и назначения системного курса лечения.

На следующий день в St. Thomas Hospital приехали взволнованные Гунин и Маньковская. Им огласили результаты анализов, и они, увы, оказались неутешительными. Вердикт гласил, что у пациента «обнаружена меланома с широко распространенными метастазами» — и, как следствие, «рак позвоночника на завершающей, четвертой стадии».

Узнав о том, что Илья практически не лечился, доктор заметил, что на подобной фазе рака большинство людей не то что ходить, но даже говорить не могут. Затем врач признался, что жить Кормильцеву осталось немного: может, несколько дней, а если повезет, то пару недель. Для химиотерапии Илья был слаб, но медики решили не сдаваться и предложили сделать курс радиотерапии. Кормильцев мужественно воспринял ситуацию, но категорически отказался от опиумных обезболивающих, поскольку, по его словам, «они мешают думать».

«При всех адских болях для Ильи самым важным было то, что он может контролировать работу мозга, — объясняет Маньковская. — Ничто другое не имело для него значения».

Казалось, что Кормильцев не хотел признаться себе, что его собственный диагноз «выбитый позвоночник» оказался чудовищной ошибкой. И что рак, который он победил несколько лет назад в Белоруссии, снова вернулся. Мистическим образом сбывалось то страшное проклятие, которое он услышал десять лет назад, спасая душу Бутусова от питерских неомагов и чернокнижников.

Надо отдать идеологу «Ультра.Культуры» должное — со стороны он выглядел спокойным и уверенным, продолжая сочинять в этих печальных стенах. «Мир — это больница для ангелов, которые разучились летать», — написал шариковой ручкой поэт строчки одного из последних стихотворений.

«Еще 23 октября я позвонил в Лондон и рассказал про смерть отца, — вспоминает Женя Кормильцев. — Илья признался, что догадывался об этом. В декабре, когда мы общались по телефону, он разговаривал так, как обычно говорят онкологические больные. Слышно было по голосу, что уже оттуда».

На лечение нужны были деньги, поскольку спасать поэта задаром в чужой стране никто не собирался. Его лондонские приятели протрубили тревогу и дали объявление в русскоязычной английской прессе. Затем смогли выйти на Романа Абрамовича, который с давних времен был поклонником «Наутилуса». Без лишних слов бизнесмен выписал чек на 15 000 фунтов, а затем прислал в больницу большую корзину с фруктами и деликатесами.

Шила в мешке не утаишь, и спустя несколько дней информация о болезни Ильи просочилась в российские СМИ. Внезапно о Кормильцеве заговорили буквально все — от крупнейших агентств до газет, радиостанций и федеральных телеканалов.

«Когда денег не было совсем, мне позвонил Илья, — вспоминает друг Ильи Александр Орлов. — Он сказал: «Давай сделаем так… Ты сейчас попробуешь объявить на всю страну, что мне нужны средства на лечение. Попытайся организовать фонд моего спасения. Сделай, у тебя получится!» Я тогда работал на НТВ, они сразу подключились, сообщили в информационные агентства, и все закрутилось. Началась адская свистопляска, потому что мне пришлось открывать счет на свое имя. За три недели, которые прошли со времени звонка, народ собрал огромные деньги, около 80 000 фунтов».

В это время Кормильцева перевели из St. Thomas Hospital в отделение физиотерапии хосписа St. Christopher, где поэту начали оказывать «смягчающее» лечение, направленное на усмирение боли. Из родных и близких за Ильей ухаживали Саша Гунин, Мириам Франк и будущий опальный депутат Илья Пономарев, оперативно прилетевший из Москвы с первой партией денег.

23 января 2007 года в палате у Ильи побывал корреспондент агентства РИА «Новости». Несмотря на болезнь, Кормильцев держался бодро, пытался шутить и даже строил планы на будущее. Теперь он мог лежать только на животе или на боку, однако не оставлял надежды на излечение и реализацию творческих планов.

«Дело не в сумме как таковой, — пояснял Кормильцев, говоря о том, сколько может понадобиться денег на его лечение. — Дело в том, чтобы найти человека, который взялся бы за лечение и подобрал правильный метод. Нужен специалист с оригинальным подходом, потому что болезнь трудноизлечимая, а времени очень мало… Нам нужен человек с новаторским методом, потому что стандартные методы здесь малоэффективны».

На телефон Кормильцева посыпался шквал звонков — начиная от родственников и заканчивая прессой.

«Илья отдал мне телефон и попросил фильтровать звонки, — вспоминает Гунин. — Он был очень слаб, чтобы постоянно общаться с людьми. Параллельно к нему начали приходить обычные посетители и толпы журналистов. Кого-то из прессы он попросил выгнать вместе с их несуразными вопросами. Я помню, как однажды Илья не сдержался и сказал: «Тут умирающий человек, а вы лезете со своей ахинеей!»

Сегодня становится понятно, что Кормильцев умирал чуть ли не в прямом эфире. Телерепортажи из больницы шли ежедневно, разбавляемые архивными хрониками, комментариями врачей и клипами «Наутилуса».

«Вы окончательно запугаете людей, родных и близких, — с трудом открывая рот, заявил Илья Валерьевич журналистам НТВ. — Ведь здесь не только хоспис, где людей дохаживают до могилы. Здесь есть и реабилитационное отделение, где после терапевтических процедур восстанавливают работоспособность и подвижность».

В эти дни Илье Пономареву удалось перевести Кормильцева в специализированную клинику при Институте раковых исследований, где смертельно больной поэт оказался под наблюдением врачей-онкологов.

«Несколько суток шли переговоры с Royal Marsden Hospital, — вспоминает Пономарев. — Никто из врачей не хотел брать Илью, потому что ситуация у него была крайне тяжелая. И здесь нам очень помогло имя Абрамовича, поскольку мы были вынуждены угрожать — мол, расскажем всему миру, что вы отказываетесь лечить человека. И, поскольку мы гарантировали, что не поскупимся на расходы, Кормильцева все-таки взяли на лечение».

К этому времени в Лондон прилетел Стас Кормильцев. Он сутками сидел с отцом, а также нашел квалифицированную сиделку, которая готовила специальную пищу и следила, чтобы Илья лежал только на боку и на животе. В этих условиях Кормильцев-старший умудрялся читать, отвечать на звонки, давать интервью и строить планы для «Ультра.Культуры».

Он знал, что в Екатеринбурге все-таки вышла «Черная книга корпораций» и одновременно закрылся московский офис издательства. Знал и о том, что на Александра Бисерова усилился экономический прессинг со всех сторон, в особенности со стороны его столичных партнеров. Вскоре ими фактически был осуществлен рейдерский захват типографии «Уральский рабочий».

Примечательно, что на просьбу журналистов прокомментировать закрытие «Ультра.Культуры» Илья отреагировал так: «Комментариев никаких нет. Такая погода у нас сейчас на дворе неблагоприятная. Страна находится в затяжном духовном кризисе со всеми вытекающими». На вопрос о возможном возобновлении работы издательства Кормильцев ответил: «Надежда умирает последней».

«Наша последняя беседа с Ильей состоялся в конце января, — вспоминает Бисеров. — Мне было нелегко звонить, поскольку я не знал, что сказать. Я пытался как-то сформулировать мыcли… Мол, «извини за то, что сейчас происходит с «Ультра.Культурой», на что Кормильцев резко ответил: «На данный момент для меня это неважно». Это был очень тяжелый разговор, после которого я надолго закопался в себя — с мыслями о суициде».

Умирающий на глазах поэт мужественно боролся с реальностью до самого конца. Дозвонившемуся в больницу Глебу Самойлову Илья честно признался, что спасти его может только чудо.

«Последний раз я общался с Кормильцевым 3 февраля, — вспоминает Орлов. — Мы разговаривали про самолет, который обещал Березовский, собирались перевозить Илью в Хьюстон, в онкологический центр. Когда в Англии сказали, что это терминальная стадия рака и они ничего не могут сделать, Кормильцев настаивал, чтобы его лечили в Хьюстоне. У него было убеждение, что там людей разбирают, а потом собирают заново. Но в конце беседы Илья все-таки выдавил из себя: «Мне так плохо, что я уже просто не могу разговаривать».

В эти ужасные часы в больнице вновь стала появляться Маньковская.

«Я везде опаздывала и ничего не успевала, — оправдывается Алеся. — В какой-то момент почувствовала, что просто схожу с ума. Стала напиваться по субботам, чтобы уснуть, поскольку бессонница — это ужасно. Когда я начинаю об этом вспоминать, у меня холодеют руки и синеют пальцы. Многого из тех событий я действительно не помню. В моем мозгу этот период практически стерт».

«В больнице Алеся читала Илье хадисы — записанные высказывания пророка Мухаммеда, — вспоминает Гунин. — Медсестра, увидев на столе исламские четки и Коран, подумала, что Илья — мусульманин. Когда у Кормильцева начались судороги, а потом отошли, он попросил помочь прочитать ему шахаду. Илья знал, как она произносится на арабском, но был весьма слаб. Плюс ему тяжело было говорить, поскольку весь рот был в язвах. Я читал, и он медленно повторял за мной. Наутро, после диагноза врача, Кормильцев понял, что жить ему осталось мало. И тогда он написал последний стих, который не видел никто, кроме меня и моей жены Анны. И если его где-то публиковать, то только в книге об Илье».

«Я не хочу умирать, но не потому

Что шишка на ягодице поэта в качестве причины смерти —

Некая скабрезная в своей античности деталь

Напоминающая нечто из Диогена Лаэртского.

И не потому я не хочу умирать,

Что порваны строки в моем воображении

И обидно и дорассказаны истории

И даже не потому, что каждый новый вздох

Обидно клюет на пузырик

Насаженного на иглу воздуха

Глядя правде в глаза, я не знаю,

Почему не хочет никто умирать

И никто, очевидно, тоже не знает

Я не хочу умирать, но не потому

Что смерть — не конец,

Или смерть — это только начало

Или смерти не существует.

В смерти заложено что-то совсем иное

Начало чего и сами не знаем.

Пусть трусливые этого и не понимают

Но мы боимся смерти именно потому

Что знаем, чего мы боимся».

Судороги прошли, и Илья немного успокоился. Повторяя шахаду и принимая ислам, он еще был в сознании. Однако Саша Гунин, который безвылазно сидел с умирающим, понимал, что счет пошел на часы. Поэтому позвонил Алесе, чтобы она поскорее приехала в больницу.

«В ночь с 3 на 4 февраля дежурила молодой врач, девушка, — вспоминает Гунин. — И я спросил у нее: «Может, все-таки существует какая-то помощь?» Она очень нервно ответила, что можно сделать укол, но нужно заполнить бланки. Все начали суетиться, но укол так и не сделали. Приехала Маньковская. Она сидела с одной стороны кровати, а я с другой, и мы держали Илью за руки… Вдруг он говорит: «Речка и домик недалеко от берега». Я подумал, что у Кормильцева были видения рая и он мне сообщает координаты. Потом, посреди ночи, он пошутил: «Запишите в моей трудовой книжке: «Ушел на пенсию». Рано утром зашла медсестра с рутинной проверкой, надела на палец Ильи аппарат для определения кислорода в крови, и вдруг кислород начал резко падать. Она стала суетиться, но мы с Алесей сказали: «Уйдите, пожалуйста!»

Наблюдать, как душа покидает тело, было невозможно, и Гунин отвернулся к окну. Вдруг Алеся позвала: «Саша, смотри…» Гунин посмотрел на Кормильцева и понял, что никогда не видел такой улыбки. Лицо Ильи светилось, на нем застыла улыбка бездонной глубины. Если уместно так сказать, ангелы забрали его вовремя.

Оглавление

1. Теряя невинность

2. Семейные реликвии

4. Человек наподобие ветра

11. Невидимка

15. Хождение по мукам

16. Имя стены

20. Одинокие герои

23. Глубина проникновения

24. Никто из ниоткуда

27. Man of Universe

28. Запрещенная культура

30. Боль

31. Больница для ангелов Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg