«На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят»

На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят (fb2) - На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят 1358K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Николаевич Леонов - Людмила А. Осадчая

На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят

Составитель Владимир Леонов

Составитель Людмила Осадчая

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

К читателю

«У лукоморья дуб зеленый…» – пожалуй, единственная поэтическая строчка из школьной программы, которую знает и готов продолжить каждый выпускник. А как же Бунин, Тютчев, Фет? Неужели так ничего и не задержалось в душе и памяти?

Так может и не стоит десять лет зря листать страницы великой русской классики, переведенной на все языки мира? Вырос же Пушкин гением, не прочитав в детстве ни одной пушкинской сказки.

Школьный учебник – лишь начало незримой лестницы, ведущей на литературный олимп. На ее ступенях учатся читать, мыслить, творить. По ней великие имена ушли в вечность, где нет первых и вторых, где все равны и одинаково совершенны. Большинство же из нас всегда усядется на первой, нижней ступеньке, равнодушно пропуская выше тех, кто стремится к восхождению и полету.

«На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят» – редкая по выразительности книга о выдающихся русских писателях в контексте их жизненного и творческого пути. Она написана лично для каждого, кто желает заново открыть для себя литературное наследие России.

Нравственно – патриотический проект «Успешная Россия» включает в себя тему «Колумбы русской литературы».

Книга о русских поэтах и писателях, которые обжигали Истиной каждое слово, носили «…Родину в душе» и «умирая в рабский век – бессмертием венчаны в свободном».

«Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели… А Шевченко? А Полежаев?»

Герцен.

И рядом с этим списком – трагические судьбы рано погибших писателей: Николая и Глеба Успенских, Левитова, Гаршина, Надсона, Щедрина; самоубийство Фета… и добровольный исход из мира «войн и судеб» усталого стоика Л. Толстого.

О художниках, которых всегда волновали Русская Земля и Русский Человек. «Страшные загадки русской души… волновали, возбуждали мое внимание» (Бунин). И которые воспринимали и вмещали в своем сознании далекую древность и современность России, все поведение и умонастроение Великого народа:

«Ведь он русский: стало быть, ему все под силу, все возможно!

И выражали это в произведениях – потрясениях, книгах – пробуждениях, книгах пророческих: «талантом, знаньем и умом» давали примеры обществу, «служили его пользе».

И осуждали и обличали, но пером водило главное – желание трезво взглянуть на народ и Россию, бесстрашно разобраться в запутанности народной жизни, в невероятной сложности характеров и мировосприятия миллионов.

В книгах гневных и скорбных, и одновременно наполненных светлой стихией веры в нетленную мощь русского уклада и русского характера:

«…На святой Руси не было, нет и не будет ренегатов, то есть этаких выходцев, бродяг, пройдох, этих расстриг и патриотических предателей…»

В. Белинский

Отзывы

Отдельные отзывы читателей – даются в личной транскрипции (без корректуры):

…Спасибо за книгу, Владимир! Сначала ощущала себя котенком, которого тычут мордочкой в блюдце с молоком..но начала пить..Вкусно!! Читаю, размышляю, переоцениваю..Спасибо!

…прочитала еще не всю и думаю буду читать долго, возвращаясь к прочитаному..иногда я заглядываю вперед и, представь себе, подчеркиваю..когда я взяла карандаш, не сразу решилась подчеркнуть..я подумала, возможно тебе бы это не понравилось..но дальше нашла ответ на свои сомнения. и это замечательно..заглянула в конец и нашла список вобщем – много чего нашла..и очень зауважала автора!

…Стиль, слова – прицепиться (во вредном смысле!) не к чему..хотя я, конечно, не специалист..Для старшеклассников, студентов – вообще замечательно..обычного читателя побуждает найти его книги..ведь ты направляешь мысль читателя в нужное русло – не просто читать, а анализировать, сравнивать и видеть аналогии..Ну ты все равно не расслабляйся – я ведь просто я..

…Про Державина периодически читалось трудновато..перечитывала предложения. Про Пушкина мне не хватило по объему, но по змоциям – супер..Оживает..Баратынского – вижу, читая..и тоже хочется еще.. Хотя, может так и надо – подтолкунуть читателя найти, доузнавать..а не укладывать в рот пережеваное..

…Я прочитала! Что же мне теперь бросить Бунина, чтоб начать читать Грибоедова?!!!! Слушать все – таки не то..не вернешься, не перечитаешь.., читала не отрываясь, не было желания передохнуть..Ученики, студенты и преподаватели должны быть благодарны за такой полный обзор жизни и творчества …кажется, я уже повторяюсь..Мне показалось – о Грибоедове написано как – то напористей что – ли..о Бунине спокойней..У Грибоедова – хочется перечитать» Горе от ума», а у Бунина еще и залезть в биографию..хотя..возможно мне стоит перечитать первое..Но позже..Сейчас все – таки – слушаю Бунина..

…себе я уже писала и напишу ещеты встряхнул меня..подняла и отряхнула от пыли свои мечты и цели..пинаю себя решила идти..иду ма – а – алюсенькими шажками, но жутко трушу..пока..а Но в том что книга нужная и замечательная не смей и сомневаться!!

Буниным восторгалась18 раз – столько произведений его прослушала вчера.. Книгу читать начала..

…дочитала до Лермонтова..хотела читать дальше, но заставила себя остановиться..переварить..не желудком, конечно,..а умом и сердцем. Владимир, вот что я хочу сказась..Спасибо тебе, что ведь если бы не ты, я вряд ли когда – нибудь сама вернулась к кассикам..то, что я читала в школе, читалось по – детски. Как же замечательно красиво и глубоко это читается сейчас..Все этих великих писателей надо читать не один раз в жизнидо них надо дорасти, доболеть душой. Вобщем – я благодарна тебе.!!!!!.

…многое хочется перечитать заново (это я о Грибоедове, Гоголе)

Вла – ди – мир!!!!Слышишь?!! – это я хлопаю в ладоши!! Просто чудо, то, что я прочитала! На мой взгляд – все безупречно..глубоко, точно..Кра – си – во!!!!! А Гоголь!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!..чувствую капельку его в себе..как бы нескромно и странно это не звучало..

Державин Георгий Романович

(1743—1816)

Картежник, буян, мот и повеса

«бранился с царями и не мог ни с кем ужиться»

Георгий Державин – самое яркое выражение екатерининского дворянского времени.

Прямая декларация нового социального бытия Россия во всех коллизиях и парадоксах,

«Портрет» мелкопоместного безликого «множества», выходца из «низкой доли», получившего скудное пономарское образование, проникающего через головы вельмож на самые верхи империи, в царский дворец, подножию трона: губернатор, секретарь Екатерины II, «стул сенатора Российской империи», государственный казначей, «кресло министра юстиции».

Бедный служилый дворянин, живший в казарме со «сдаточными» солдатами из крестьян, наравне с ними в течение 10 лет выполнявший самую черную работу. Вместе с полком участвовал в свержении власти Петра III и возведении на трон Екатерины II.

С беззаветной преданностью и волевым характером выдвинулся в первые ряды, сделался главным «камнем» екатерининского государственного переворота и незаконного прихода к власти.

И в дальнейшем всем своим самодержавным возвышением Екатерина была обязана поддержке со стороны дворянской «взвеси» (Державин —ее резюме), оттеснившей от кормила родовитую знать («мишурных царей) своей неслыханной дерзостью и «ума палатой».

Отсюда рельефная «дантоновская» патетика независимости, «вольтеровский» пафос личного самоуважения и артезианская неисчерпаемость «добродетельного мужа» – готовность без страха и сомнения «служить своим пером короне и ее орлам».

В него воедино устремились все ручьи и потоки дворцовых переворотов, пугачевщины, временщиков, «добродетельные» черты и поступки Фелицы (Екатерины) на фоне праздной и тщеславной роскоши ее «мурз», «пашей» (сановников).

Он есть и вельможный строптивец, с резким, неуживчивым характером, осмеливший царствующей особе говорить правду, сквернословить в ее присутствии («бранится с царями и не может ни с кем ужиться), и потакающий своим чувственным вожделениям: кабаки, игорные дома, карточные игры, ночные распутства, «красотки».

Он и старая, патриархальная Русь, и величественная имперская Россия; он и грубый, с отсутствием всякой меры, до физиологической обнаженности простой мужик, и пышно обласканный, усыпанный множеством благ и звезд хитрый, пронырливый и изворотливый царедворец – по одному узнают всех (лат.).

И вместе с тем, вся жизнь Державина отражает специфическую социальную особенность «державного» правления Екатерины II – быстрое приближение к царскому трону и резкое падение.

Член секретной следственной комиссии по делу о пугачевском бунте и едва ли не был повешен вместе с Пугачевым.

Олонецкое губернаторство Державина закончилось отставкой и преданием суду.

Скоро уволила и императрица с должности секретаря: «не только грубил при докладах, но и бранился».

Павел подверг опале за «непристойные ответы».

Александр I – за то, что «он слишком ревностно служил» уволил его от всех дел и отправил на покой в новгородскую деревню.

Во всей биографии Державина читалась двойственность, противоречивость, так свойственная Державину – царедворцу («поэту царей») и Державину – «отцу русских поэтов» (Белинский): неуклонная приверженность к «правде» всегда и во всем («я тем стал бесполезен, что горяч и в правде черт») и стихи как орудие подъема к самому подножию трона, вратам «сладкой» жизни, которые писались им на «случай», с «намерением», с «отношением» к лицам или обстоятельствам того времени («Екатерина и другие особы, для которых он преимущественно писал, понимали все это и умели ценить»).

Религиозная ода «Бог» была воспринята Екатериной как пламенная апология самодержавия и она щедро наградила своего «собственного автора» (Державин подписывал свои письма – «ее величество собственный автор») – назначает олонецким губернатором.

Одой «Фелица» Державин прославляет правление Екатерины, результат – императрица пожаловала вельможе табакерку, усыпанную бриллиантами, и 500 червонцев. После отставки от губернаторства спасает себя от суда и возвращает себя к двору новой одой, посвященной Екатерине – «Изображение Фелицы».

Одой, воспевающей восшествие Павла I на престол, возвращает «благоволение» пятого императора России.

***

«Молодой Державин начинает свою литературную деятельность любовными «анакреонтическими песнями» (Анакреонт – греч. лирик, воспевал мирские наслаждения) и непристойными «площадными побасенками» в духе военной казармы.

Однако неистовое стремление к дворянскому бытию, к дворцовой роскоши заставляет его создать «высокий штиль» хвалебных од. Стать российским Пиндаром (греч. поэт), сочинителем похвальных стихов в изысканной торжественной величавости.

Именно такой явилась ода 1773 г. «На бракосочетание великого князя Павла Петровича». Придворная хвалебная песнь – «витийствующая»,» напыщенная», «надутая» с языком отвлеченно – торжественным, книжно – славянским. «Языком богов» – велелепия и пышности.

Но Державин не был бы центральным местом, «подпорой» екатерининского трона, если бы он не осознавал свой самобытный творческий путь, не ощущал, по собственному признанию, «несоответствие» торжественной речи дворца «дару автора».

Жизнь возле российского престола – для Державина не отдаленный Олимп с богами и богинями, а живая реальность. И сам он – представитель тех дворян, которые рвутся к основанию трона, к верхам. Поэтому он стремится наполнить свой стих конкретным жизненным содержанием, сделать ареной деятельности личностей, из которых одних должно хвалить, других – всячески порицать и осмеивать.

Оды Державина содержат радугу живых характеров и лиц с одной стороны, а с другой – имеют налет ироничности, а зачастую и прямо сатирический «бичующий» привкус.

Державин разрушает иерархию «высоких штилей», упрощает лексику своих од, вводя в них слова из разговорной речи простолюдин. Язык громоздких и неуклюжих патетических фраз он смешивает с грубоватым, но метким говором дворянского мелкопоместья и гвардейской казармы.

И такая литературная магистральная тенденция проявилась у Державина в стихотворении 1779 «На рождение на севере порфиродного отрока» (будущего Александра I). Поэт вначале воспевает это событие «в ломоносовском вкусе», торжественно хвалебном, а затем, ощутив «свой дар автора», отошел от набора отвлеченных красивых слов, облекает данный сюжет в легкий игривый и такой притягательный мир «анакреонтической песни»: мир простых наслаждений, любви, утех.

Хотев парить, Державин избирает свой путь. Полноценное свое выражение этот «путь Державина» нашел свое выражение в оде «Фелица» (Фелица, Фелицитас – лат.» счастье» – римская богиня успеха и счастья).

Все многообразие и своеобразие «Фелицы» заключается в том, что хвалебная ода сочетается с резким политическим памфлетом, обличением. Образ «Добра» Фелицы —Екатерины – в противовес остросатирическим образам высшей придворной знати, погрязшей в алчности и корысти.

Образ Екатерины – смело импрессионистский, донельзя демократический: образ «простоты», усердия и трудолюбия, даровитости и деловитости. Черты как раз свойственные тому страту, слою обездоленного, но трудового дворянства, из гнездовья которого «выпорхнул» сам поэт.

Отношение Державина к «Фелице» – почтительное, почти как к божеству. Однако не лишено в то же время некоторой шутливости, почти фамильярности. Тем самым поэт как бы невзначай, в неочевидном ключе, подчеркивает свое равенство с владычицей. Привлекал и «забавный слог» оды – взятая из просторечья, бытового обихода легкая и простая разговорная речь.

«Фелица» – второй переворот эпохи Екатерины (первый – свержение Петра III), настоящий «блокадный прорыв» нового художественного дарования и основной литературной тенденции эпохи, рейнстрим

Екатерина щедро наградила «воспевателя дел ее» и сделала это, по ее выражению, «исподтишка», «украдкой от придворных лиц», высмеянных Державиным и «поднявшим на него гонение».

«Фелица» послужила мощным толчком к изданию при непосредственном участии императрицы журнала «Собеседник любителей российского слова», имевшего целью содействовать дальнейшим успехам русского языка и литературы. Первый номер «Собеседника» открылся «Фелицей, явившейся прямым манифестом умной, твердой и крепкой монаршей власти.

***

Воспевание Екатерины является масштабной темой поэзии Державина, и не случайно поэту было дано прозвище, эпиклеса, «певца Фелицы».

Вторая тема творчества Державина – тема беспощадной иронии, едва ли не прямой ненависти, к старой родовитой знати, находившейся у трона не по праву ума, а по прихоти судьбы, по праву своего происхождения. В бытность министром юстиции он подал записку Сенату, в которой писал: «Порода есть только путь к преимуществам; запечатлевается же благородное происхождение воспитанием и заслугою».

Он в своих одах выступает грозным и беспощадным «бичом вельмож» (Пушкин о Державине). Предельная резкость и сила «бичующего» голоса Державина проявляется в таких выражениях: «жалкие полубоги», «истуканы на троне», «блещущий металлом болван», «позлащенная грязь», «останется ослом, хоть осыпь его звездами» (оды «Вельможа», «Властителям и судиям»).

«Боярским сынам», «дмящимся пышным древом предков дальних», Державин противопоставляет в своих сатирических одах истинную «подпору царства», «российское множество дворян», которое во время пугачевщины «спасло от расхищения» империю, «утвердило монаршу власть», а ныне «талантом, знаньем и умом» «дает примеры обществу», «пером, мечом, трудом, жезлом» служит его «пользе».

Для Екатерины борьба Державина с «боярами» было частным выражением в борьбе различных слоев современного ей дворянства за влияние на нее. Занимала она вообще неопределенную позицию, но чаще всего становилась на сторону вельмож, бояр. Державин писал:»

– …она при всех гонениях сильных и многих неприятелей не лишала его своего покровительства и не давала, так сказать, задушить его; однако же и не давала торжествовать явно над ними оглаской его справедливости или особливою какою – либо доверенностью, которую она к прочим оказывала».

Под воздействием этих обстоятельств образ Екатерины в творчестве Державина постепенно стал меняться.

***

Присяжный «певец Фелицы» (императрицы Екатерины II), создавший в своих стихах богоподобный образ монархини, завесивший его хвалебными одами, навлекший на себя гнев императрицы и обвинение в том, что он пишет якобинские стихи (ода Властителям и судьям, ода На взятие Варшавы), пошел по пути развенчания своего высокого прежнего идеала, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями.

По мере ухода из творчества Державина образа Екатерины на его место выходят образы великих вождей и полководцев того времени: Репнина, Румянцева, Суворова, Потемкина, Ушакова.

Посвящая им свои строки, Державин лепит очертания подлинного главного Победителя России – сказочного вихря – богатыря, твердокаменного росса – всего русского народа (примечание самого Державина к оде На взятие Измаила).

Военные начинания и победы русского дворянства второй половины XVIII в. находят в Державине своего самого восторженного баяна, создателя победных од, поэтики громозвучной. Торжественно приподнятая тональность, патетика военного слова и боевой трубы, мощь образов, метафор и аллегорий – все это составляет глубину и вселенский размах победных од.

По поводу одной из первых таких од Екатерина сказала Державину: «Я не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, как лира приятна».

Державин предстает перед нами по – римски напыщенным и помпезным, по – библейски величественным и громогласным, и по – детски неуклюжимым и причудливым. Эта органическая замесь торчит из него с яркой разностильностью и грубой цветистостью как нечто личное и естественное.

Счастливый богач, он не светский человек: не посещает салоны, балы, не толпится в «передней» временщиков.

Он не паркетный щеголь и шаркун.

Он не участник альковных интриг светских дам, он не пишет им изящные письма, не щебечет и не заливается дворцовым соловьем, он груб и непристоен порой.

В нем нечастые мифологические имена, но в нем вся разномасть словаря и синтаксиса люда простецкого.

Он само неистовство, весь радость и героизм, он ликует по случаю русских побед, как ветхозаветный Исайя, он весь плотское наслаждение с отсутствием меры, как Соломон в «Песни песней», он как Иеремия, обличает и проклинает пороки самодержавия.

Гоголь как – то сказал, что русская поэзия по выходе из церкви оказалась вдруг на балу. Это правильно, но с поправкой, что после церкви и перед балом был русский Прометей Державин.

До него на Руси главным образом была религиозно – церковная литература: апокрифы, жития святых, духовные песни. Державин, в сущности», альфа русской поэзии. То есть бык (семит. «альфа» – бык), который начал пахать новые плодоносящие земли.

Николай Гоголь писал, что поэты России «сделали добро уже тем, что разнесли благозвучие, дотоле небывалое… Поэзия наша пробовала все аккорды». По образному выражению Гоголя, предисловием русской поэзии выступил Ломоносов.

Да, Ломоносов нащупал первые тропки. А верстовую дорогу русской поэзии начал прокладывать Державин. Метафора Белинского как посланница Неба, как голубь с оливкой веткой – он назвал Державина «отцом русских поэтов».

Действительно, стих Гаврила Романовича – прямодушный, простодушный и вместе с тем важный, ворчливый, гневливый, как и подобает отцу.

Его стих пересыпан мужицкими ядреными словечками, простонародными бытовыми картинками, причитаниями и жалобами человека, пожелавшего быть самим собой, как бы трудно это не было.

Строки поэта порой «нехороши», «не грациозны», они как – то корявы и неуклюжи; они неловки, не в такт изяществу, они чертыхаются, хохочут, бранятся и плюются; но какие дерзкие, за гранью чистого вкуса, отчаянные образы и сравнения, но какие взлеты и полеты мысли за пределы «благовоспитанности».

Сколько парадоксального у Державина! «Надгробные там воют лики…», то есть воют лица.

Корифей французской литературы Стендаль как – то писал:

«Я люблю дурное общество, где встретишь больше непредвиденного…».

Державин – сама неукротимость жизни, ничем не сдерживаемая и не ограниченная страсть к радостям жизни, такая здоровая и такая сильная страсть: здесь и примитивный восторг при виде блюд на столе, и возможности всхрапнуть после обеда, и умиление от послушности слуг («не могут и дохнут»), и библейский пафос справедливости («Властителям и судьям), и трогательно глубокий монолог о вечности (ода «Бог»).

Державин жаждал воинских подвигов и парадов, любви и трепетных ощущений. Он любил жизнь во всей громкой славе российской государственности, с викториями отечественного оружия, с величием русских героев.

Он реально писал « о доблестях, о подвигах, о славе». Писал о том, что хочет действительная жизнь и писал потому, что любил фонтаны жизни, любил то, о чем Блок « забывал на горестной земле».

***

Он по – настоящему заслужил право об этом писать. Потому что испил чашу горестной жизни сполна.

С девятнадцати лет —казарма, солдат черновой работы; только через десять лет он получил первый офицерский чин. Десять лет мучительной солдатской судьбы: муштра, походы, изнуряющая дисциплина. Солдатская служба «поставила» ему вкус к жизни, к ее конкретным радостям, заложила динамит бурлящего характера: сильного духа и крепкой веры в себя.

***

Образом солдатского служения России выступает Георгий Державин

«И дым Отечества нам сладок и приятен» А. Грибоедов

***

Взгляд Георгия Державина на мир был прост и прям. Подчинялся единственной для него верной мысли, старой, как сам мир: «Дух веет, где хочет».

Он конкретное земное создание, он бык, который нагнув упругую шею, всегда лезет на острие рапиры – на то, что восхищает величием, на то, что глубинно, сильно, могущественно, предельно обостренно.

Искренний державинский восторг, протуберанец радужных эмоций и фонтана чувств перед военной государственной мощью нации:

«Услышь, услышь, о ты вселенная! Победу смертных выше сил; Внимай, Европа, удивленна, Каков сей россов подвиг был. Языки знайте, вразумляйтесь, В надменных мыслях содрогайтесь; Уверьте сим, что с нами Бог»

Этот державный голос, этот пафос государственности глубоко усвоит потом Пушкин.

Великое для поэта Державина достоинство – быть предельно откровенным, не скрывать своего простодушья, своей искренности и своей удивительности – мир скучен только для скучных людей

«Я любил чистосердечье» – признавался Гаврила Романович. И вовлекал сердце в органическую область совести, непреходящей жизненной ценности: важно не место, а независимость Духа

Заявлял всенародно: «Не умел я притворяться, на святого походить». Давая нам, современником, право прочитать его лиру в дерзком ключе, всеядной ассоциативной образной призме:

«Изменник перед Христом, он неверен и Сатане»

Он таким и вошел в простонародную память, простодушный в своих достоинствах и пороках: самодовольный, грубый, лукаво – льстивый, капризно – жеманный, плотоядный, биологически чувственный.

Он как бы говорил: «Я вот такой, какой есть, я не стесняюсь самого себя, я естественен, бери меня таким, каким я есть».

Он не хотел быть бесенком, пусть и «золотушным».

Не хотел быть мелким и извиваться, путаться под ногами. В мутной стихии всеобщего идолопоклонства, он – бес. Одаренный, бесстрашный, волевой.

Жизнь для него была палладиумом его души, оазисом его сердца, к которому он непрерывно направлял, словно по легендарному шелковому пути, караваны мыслей, чувств и настроений. Мудрец сказал однажды: «Мы легко прощаем другим их недостатки, ибо это наши недостатки»

Державин порой любовался своей непристойностью, смаковал ее как предмет гастрономии, как пищу, грубочувственно:

«А ныне пятьдесят мне было… прекрасный пол меня лишь бесит… Амур едва вспорхнет и нос повесит».

Лукавый секретарь Екатерины, грозный губернатор, слащавый сенатор, надменный министр и одновременно патриарх, окруженный многочисленными чадами и домочадцами, стадами и овинами.

А вот он властный вельможа, заставляющий ждать в приемной:

«…жаждут слова моего: А я всех мимо по паркету Бегу, нос вздернув, к кабинету И в грош не ставлю никого».

И народную массу считавший чернью: «Чернь непросвещенна и презираема мною».

Да, такая откровенность царедворца сравнима с мужеством воина на поле битвы. Именно ее впустил в свою душу, «алого цвета зарю», Есенин.

Единственное препятствие, встреченное им на пути – смерть, возможность уничтожения, превращения в ничто. Препятствие было непреодолимым – и это упрямец Державин понимал. Хотя и негодует, возмущается вихрем, топает ногами – он не хочет мириться, он отказывается принимать смерть!

Льются, буквально низвергаются горестные сентенции, да так, что Всемирный потом кажется детской затеей:

Вся наша жизнь не что иное, Как лишь мечтание пустое.

И обрушивается металл булавы на наковальню души истерзанной:

Иль нет! – тяжелый некий шар На нежном волоске висящий…

***

За три дня до смерти Гаврила Романович Державин буквально трубой Иерихонской «прогрохотал» на все миры и окраины его своим откровением, сродни Откровению Иоанна.

И облек ее в тугой непроницаемый саван загадочности, тайны. Тайны восьмистишья, печать которой еще предстоит вскрыть:

Р ека времен в своем стремленьи У носит все дела людей И  топит в пропасти забвенья Н ароды, царства и царей. А  если что и остается Ч рез звуки лиры и трубы, Т о вечности жерлом пожрется И  общей не уйдет судьбы.

***

Державин хотел следовать природе, «чтоб шел природой лишь водим». Он хотел, чтобы художник изобразил его «в натуре самой грубой».

И здесь же наивно шутит:

«Не испугай жены, друзей, придай мне нежности немного».

Державин поэт дома, домашности:

«Счастлив тот, у кого на стол Хоть не роскошный, но опрятный, Родительский хлеб и соль Поставлены…» («О домовитая ласточка)

Это было творчество, может быть, единственного в России поэта, к которому можно применить эпитет «принципиально не интеллигент».

Державин принимал мир не в отвлеченных соображениях «разума»и «здравого смысла», а как факт. Как вещь упрямую, с которой не поспоришь и которую не изменишь.

Подчас он был недоволен жизнью, но считал, что ее нужно принимать такой, какая она есть – ведь прелести жизни так быстротечны.

Воспитанный в казарме, солдат, низших чинов офицер, спесивый царедворец, властный губернатор и амбициозный министр, он писал стих по – плебейски грубо и прямо, но писал – то языком русским! Языком, который живо дышал простодушием, свободой и независимостью.

Державин понимал свободу, как свободу от страстей и тревог. То есть так, как понимали ее эллинские мудрецы: бородатые греки и бритые римляне.

Он был предшественником Пушкина, «столпом Мелькартовым», в этом внутреннем понимании свободы;

«Он ведает: доколе страсти Волнуются в людских сердцах. Нет вольности…»

Эта державинская антиномичность была воплощена Пушкиным в «Цыганах».

У Державина свой самобытный, личный язык, слабо согласованный с общими правилами грамматики того времени. Он создает лексические обороты по своим правилам, идущим от жизни, от души и сердца.

Он не хочет поступать по – светски, говорить, как принято. Он вихрь, он ломает все условности. Его напору нет стены равной.

В этом его магнетическая прелесть, фосфоресцирующая нетленность и магия обаятельности.

Он неповторим и невоспроизводим в своем антидиалектичном примитивизме: у него все незыблемо, все просто, все упрощено, все не гибко; явления не текуче, не переходят друг в друга, не взаимопроницаемы, одноплановая наивность.

Одическому риторству своего соперника, стоявшему за его спиной Ломоносову, он противопоставлял свою «простодушную» натуру, домашность, приватность.

У Державина в срезе действительности есть что – то от священного чудака, философа и пророка. Он и дурачится, и обучает и прорицает. Стремится «истину царям с улыбкой говорить», шутя и балагуря учить царей:» И в шутках правду возвещу»

Державин —предвестник века «золотого» русской поэзии, разглядевший в кучерявом отроке при посещении Царскосельского лицея будущую поэтическую гениальность масштаба Вселенной.

***

25 июня 1815 г. они встретились впервые: 72 – летний Державин, приехавший в лицей принимать экзамен, и 15 – летний Пушкин. Здесь патриарх русской поэзии произнес пророческие слова, что русская поэзия в лице Пушкина начинает свой рост.» («Державин нас заметил» – Пушкин). Под словом «нас» – муза и поэт. Встреча была единственная.

В 1815 году поэта пригласили почетным гостем на публичный экзамен в Царскосельский лицей. Ни одно важное событие культуры не обходилось без присутствия «старика Державина». Поэт был стар и дряхл. Он знал, что жить остается недолго и, никогда не страдавший от скромности, мучился оттого, что «некому лиру передать». Нет в России поэта, достойно продолжившего бы его дело.

Державин дремал, сидя за столом экзаменаторов и знатных гостей. И не сразу понял, откуда взялись великолепные строки стихов, звучащие в парадном зале. Кудрявый юноша читал их звонко и взволнованно.

О чем тогда подумал старый поэт? Что появился тот, кому не страшно и не совестно передать свое первенство в русской поэзии?

Что наконец – то можно спокойно оставить здешний свет?

Вот как сам кудрявый лицеист, А. С. Пушкин, вспоминал позднее этот экзамен: «Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую Водопад. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвисли: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности.

Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной.

Наконец вызвали меня. Я прочел мои Воспоминания в Царском Селе, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом…

Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал.

Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять. Меня искали, но не нашли».

Державинские бесхитростность, искренность, наивность – те самые прелести и очарования, ценности поэта, прошедшие чрез врата вечности и ставшие моральной вершиной человечества:

«Где слава? Где великолепье? Где ты, – о сильный человек?»

Сегодня Гаврила Романович Державин звучит как великий поэт, переведенный на множество иностранных языков – ведь он судил о своей жизни не по урожаю, который собирал, а по тем семенам, что посеял.

Человек и поэт, образ неподдельной естественности, который так старательно выложила природа – художник

Список использованной литературы:

1. Г. Державин. Стихотворения. 1947

2. Г. Державин. Оды. 1988

3. В. Ф. Ходасевич. Державин. 1988

Грибоедов Александр Сергеевич

(1795 – 1829)

«Русский Шекспир комедии»

По свидетельству Пушкина, Грибоедов был – «один из самых умных людей в России» (знал все основные европейские языки – английский, французский, немецкий, итальянский, восточные – арабский и персидский; был прекрасным пианистом, сам сочинял).

Принадлежность к родовитому, но оскудевшему дворянству, кровная родственная связь со всей фамусовской стародворянской Москвой и в то же время социальное одиночество «певца истинно – вдохновенного в том краю, где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных крестьян» (письма Грибоедова к Бегичеву), гениальное художественное дарование, выдающаяся образованность и вместе с тем всю жизнь – крайняя материальная стеснительность, «ненавистная» чиновничья служба «из хлеба» – вот в таком противоречивом социальном водовороте предстает перед нами Грибоедов.

Для полноты портрета – отдельные факты.

Дрался на дуэли в Тифлисе с будущим декабристом Якубовичем, ранившим его в руку.

Во время следствия по делу декабристов был арестован и помещен в каземат (тесно дружил с поэтом и декабристом В. К. Кюхельбекером). Существует предание, что генерал Ермолов предупредил Грибоедова об аресте и тем дал ему возможность уничтожить компрометирующие документы.

Был оговорен Г. Оболенским и Трубецким, но держался смело, все отрицал. Вскоре был освобожден с денежным вознаграждением и повышением по службе.

Назначенный полномочным послом в Персию, погиб в январе 1829 г. со всем составом русской дипломатической миссии во время нападения обезумевшей толпы.

Полное печатное издание «Горе от ума» и постановка пьесы на сцене – при жизни Грибоедов не увидел, все произошло после его смерти.

В июне 1826 года, после освобождения из – под следствия по делу декабристов Александр Грибоедов вернулся к дипломатической деятельности, ему было поручено ведать сношениями с Турцией и Персий (ныне – Иран).

Грибоедов вел мирные переговоры с наследником персидского престола, закончившиеся заключением выгодного для России Туркманчайского мирного договора. А после его подписания, Грибоедов получил от царя крупную денежную сумму и блестящее назначение полномочным послом России в Персии.

Грибоедов, бывший перед этим « нищий, слуга государю из хлеба», «вмиг сделался знатен и богат». Его «пламенная страст… к делам необыкновенным», «к замыслам беспредельным» теперь нашла себе исход.

В Персии завязывался один из самых трудных узлов мировой политики: неминуемо сталкивало Россию с Англией.

В Тегеране основной задачей Грибоедова было добиться от шаха выполнения статей мирного договора и прежде всего – выплаты контрибуций по итогам русской – персидской войны. В качестве посла он проводил твердую политику: « Уважение к Росси и к ее требованиям, вот мне что нужно – говорил он.

Ненависть к послу в придворных кругах английские дипломаты, которым не нравилось усиление России в Азии.

Грибоедов глубоко осознавал, что исход дипломатического поединка с Англией будет всецело зависеть от экономического завоевания Персии русским капиталом. Он выдвинул грандиозный проект создания «Российской закавказской компании (РЗК)», содержащий « исполинские предначертания к капитализации страны русским капиталом». Проект острием вонзался в Ост – Индийскую торговую компанию, через которую Англия проводила политику захвата всех природных ресурсов в Персии, и разрушал ее монополию.

Англичане сразу почувствовали в Грибоедове опаснейшего противника, заменившего, по отзыву современника, « единым своим лицом двадцатитысячную армию».

Подстрекаемые Англией, реакционные тегеранские круги, недовольные миром с Россией, натравили фанатически настроенную толпу на русскую миссию

11 февраля 1829 года толпа фанатиков напала на русское посольство в Тегеране и перебила всех находившихся там (сумел спастись только секретарь). Это событие вошло в историю, как «резня в русском посольстве в Тегеране» – массовое убийство сотрудников русского посольства исламскими фанатиками.

Во время резни погиб и глава дипмиссии Александр Грибоедов (было ему полных 34 года). Его тело было настолько изуродовано, что позднее он был опознан только по следу на кисти левой руки, полученному в дуэли с Якубовичем

По показаниям персидских сановников, в тот трагический день у посольства находилось около 100 тысяч человек. И хотя конвой миссии из 35 казаков оказал яростное сопротивление, но силы были неравны.

Супруга Грибоедова, Нина Чавчавадзе, узнав о смерт и мужа, из – за переживаний потеряла ребенка.

Тело Грибоедова было перевезено в Грузию, в Тифлис и предано земле близ церкви Святого Давида, согласно желанию самого писателя.

Впоследствии на могиле мужа Нина поставила часовню, а в ней – скульптурный памятник, на котором начертана надпись: « Ум и дела твои бессмертны, но для чего пережила тебя любовь моя?».

Останки 35 казаков, защищавших миссию, были захоронены в братской могиле во дворе армянской церкви в Тегеране.

Резня в русском посольстве вызвала дипломатический скандал. Персидский шах послал в Петербург официальную миссию, возглавляемую его внуком. Послы принесли не только официальные извинения России за смерть ее посланника, но и в возмещение пролитой крови, в числе богатых даров, преподнесенных ими Николаю I, был и знаменитый алмаз «Шах» – один из самых драгоценных камней в мире (сегодня он сияет в коллекции Алмазного фонда московского Кремля).

В 1912 году на собранные русской колонией в Персии средства скульптор Беклимешев создал бронзовый памятник Грибоедову, который был поставлен рядом со зданием посольства, где произошла резня.

Последним годам жизи А. Грибоедова был посвящен роман Ю. Тынянова « Смерть Вазир – Мухтара» (1928), по мотивом которого в 2010 году был снят телесериал.

Грибоедов – типичный «автор одной книги», с которой сразу и навсегда вошел в историю мировой литературы.

По словам Пушкина, комедия Грибоедова « произвела неописуемое действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами».

Сам Грибоедов писал, что что в связи с его комедией « грому, шуму, восхищенью, любопытству конца нет».

Весть о комедии Грибоедова (1825) быстро разнеслась по московскому и петербургскому обществам. Одновременно комедия, несмотря на официальный запрет, стихийно начала распространяться в бесчисленных списках (» нет ни одного малого города, нет дома, где любят словесность, где б не было списка сей комедии» – Булгарин).

Вместе с Пушкиным Грибоедов в своем «Горе от ума» явился одним из создателей новой литературно – языковой культуры (идиоматики) – «просторечья». Это направление в поэзии удовлетворяло потребности демократически настроенного просвещенного дворянства – дворянской интеллигенции, к которому Грибоедов и Пушкин принадлежали.

Одновременно Грибоедов беспощадно издевается, превращая в иронию, если не сказать больше – в скабрезность, языковую «иностранщину» дворянских кругов – смесь «французского с нижегородским».

Основная тема « Горя от ума» – судьба социального неудачника дворянина во враждебном окружении своего же собственного класса (» чужой среди своих»).

На переднем, сценическом плане, эта тема показана как история несчастной любви Чацкого к Софье; в авторском, внутренне осмысленном и прочувственном, видении – в качестве обреченной борьбы « одного здравомыслящего человека» с « 25 глупцами» (отсюда и название пьесы – «Горе от ума» или первоначально еще резче – «Горе уму»).

В плане одномоментного, и в то же время бессмертного, психологического среза действительности России – полная, прямо – таки физиологическая обнаженность, скинув « мнимый нагольный тулупчик блаженства и святости», темы в монологах Чацкого и репликах остальных персонажей.

Чацкйи – представитель старинного, но оскудевшего теперь дворянства, нищий по социальному положению – владелец всего трех сотен душ – неудачник по службе (участливый вопрос Молчалина: « Вам не дались чины, по службе неуспех» – и горько – гневная отповедь Чацкого – «Чины даются людьми, а люди могут обмануться»).

Он оказывается социальным беспризорником, бесправным изгоем, извергается с быстротой кометы из верхов общества – ведь для равноправного пребывания в нем нужно иметь такое же «сытое сознание» – с « именьем быть и в чине» (» Будь плохонький, да если наберется душ тысячи две родовых, тот и жених») или состоять в « бессловесных» Молчалиных, с помощью этой «бессловесности» и «прислуживанья» также доходящих через некоторое время « до степеней известных», то есть добивающихся и имений и чинов.

Создание колоритного образа Чацкого – «гонителя на Москву» – масштабная заставка всей литературной и общественной жизни страны, его мятежный пафос бросает яркий свет на всю социальную многослойность дворянской идеологии.

Образ Чацкого – это положительный образ просвещенного демократического дворянина, в котором сейчас так нуждается « вялая кляча российской истории».

Образ Чацкого – в значительной степени «alter ego» самого автора, рупор для высказывания собственных авторских взглядов.

Но еще в большей мере этот образ – детонатор латентных, скрытых от внешних взоров, пороков и прихотей высшего общества, скользящих на золотых паркетах «вертепного века», приносящего в угоду своей праздности и лени святость и благость.

Этот образ вобрал в себя изумительные по сатирической меткости зарисовки многоплановости московского дворянского общества – говоря современным языковым сленгом, был создан уникальный жизненно правдивый бренд под названием « Грибоедовская Москва» или «Фамусовская Москва».

Белинский называет Грибоедова «Шекспиром комедии», но можно и добавить, что Грибоедов – это тот, кто «убивал себя собственной мыслью».

Материал для своих персонажей и событий (которые протекают непрерывно в течение 24 часов, а одной площадке – в доме Фамусова) Грибоедов брал прямо из жизни. Современники говорили о зеркальности комедии: в ее действующих лицах они узнавали или самих себя или своих знакомых.

Да и сам Грибоедов не отрицал «портретности» выведенных им характеров: «Характеры портретны. Да! Портреты и только портреты входят в состав комедии… в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех своих двуногих братьев».

Можно смело утверждать: в сатирические «портреты» своих москвичей Грибоедов емко вложил сгущенную типичность, свойственную « всему роду человеческому».

В этом – и неувядающая сценическая жизненность пьесы вплоть до наших дней.

А еще и в том, что «новизна» пьесы позволила: создать двуединую интригу сюжета (любовь и общественная драма Чацкого); вывести «выдвижных» лиц и эпизоды; единое место и время действия (дом Фамусова, непрерывные 24 часа); классические образы наперсницы – Лизы и резонера, скептика и критика – Чацкого; стихотворный язык восходит к языку басен Крылова с самыми разнообразными рифмовками – все это придает стиху комедии легкость, подвижность, непринужденность (что не бывало ранее в драматическом произведении).

Язык «Горе от ума» явился полным откровением для современников:

А. Бестужев: «невиданная доселе беглость и природа разговорного русского языка в стихах»;

О. Сомов видел в комедии «всю живость языка разговорного… непринужденный, легкий язык, каким говорят у нас в обществе».

В. Ф. Одоевский: «До Г. слог наших комедий был слепком слога французских… у него одного находим мы в слоге колорит русский…»

Непосредственное, умственно – эмоциональное впечатление современников подтверждается всецело лингвистическим анализом: около 87% словаря «Горе от ума» составляют чисто русские слова с элементами народной речи, живого языка.

Своей формой (комедия и драма), своим языком (заостренно народным, русским), своим социально – общественным содержанием (конфликт просвещенности и невежества правящих кругов), «Горе от ума» произвело переворот в русской драматургии.

Воздействие комедии вышло далеко за пределы литературной области: огромное количество стихов, по оправдавшемуся предсказанию Пушкина, «вошло в пословицу», большинство персонажей приобрело значение нарицательных имен.

Бесспорно и прямое литературное влияние «Горя от ума» на седьмую главу «Евгения Онегина» (картины московского общества), на сатиру Салтыкова – Щедрина.

Конфликт юноши – аристократа со «светом», столь батально развернутый Грибоедовым, будет затем повторен Пушкиным, Марлинским, Лермонтовым и Львом Толстым.

От Чацкого тянутся нити к Онегину и Печорину – их роднит между собой и общий генезис из обедневшего дворянского рода и культурное превосходство над средой, и стремление порвать с ними, тяга в чужие края.

Современное прочтение «Горе от ума» – сценическая постановка «Маскарад»

Действие комедии происходит в Москве в 20 – е гг. ХIХ в. в доме Фамусова – богатого дворянина, находящегося на государственной службе. Фамусов – вдовец, у него взрослая дочь Софья. В их доме живети секретарь Фамусова – Молчалин, провинциал, сделавший карьеру в Москве. Софья влюблена вМолчалина, который изображает взаимность, предполагая, что это поможет ему продвинуться по службе.

Другие персонажи появляются в гостях у Фамусова на балу по мере развития действия в течение одного дня. Все они – родственники или знакомые Фамусова, представители высшего общества, позднее в литературоведении получившего название фамусовская Москва.

В тот же в Москву из Европы после трехлетнего отсутствия возвращается Чацкий, с детства любящий Софью. Образуется классический любовный треугольник: Софья, Молчалин, Чацкий.

На протяжении четырех действий комедии развиваются и любовный, и социальный конфликты – столкновение «века нынешнего» с «веком минувшим».

Чацкий проповедует свободолюбивые идеи, заявляет о неоходимости самостоятельности мений и суждений, в то время как в обществе считается невозможным сметь свое суждение иметь, он возмущен тем, что общество преклоняется перед всем иностранным,

Чацкий проповедует свободолюбивые идеи, возмущен тем, что общество преклоняется перед всем иностранным, презирая родной язык, и говорит на смеси«французского с нижегородским».

Чацкий изучает науки, стремится к познанию нового, а Фамусов видит в этом болезнь, безумие молодого поколения двлрян, считая, что от этой опасности ужно оградить семью и государство и лучший способ для этого – собрать бы все книги да сжечь

Пьеса заканчивается катастрофой для Чацкого и в личном, и в общественном плане. Его сочли сумасшедшим. Герой вновь уезжает из Москвы «искать по белу свету, где оскорбленному естьчувству уголок».

Комедия «Горе от ума» – классическое произведение русской литературы. Самую высокую оценку пьесе дал А. С. Пушкин: «О стихах я не говорю: половина – должны войти в пословицу».

***

Комедия «Горе от ума» написана в стихах, в ней звучит живая и очень колоритная разговорная речь, у каждого персонажа особенная. Как предсказывал Пушкин, многие реплики персонажей пьесы стали крылатыми словами.

«И дым Отечества нам сладок и приятен!»

«Горе от ума» Александра Грибоедова – выдающееся произведение русской литературы, которое буквально сразу после его создания было разобрано на цитаты. Самые меткие выражения стали крылатыми и используются в качестве поговорок и афоризмов. Мы употребляем их ежедневно, слышим их с экранов телевизоров и не всегда помним, что автор этих крылатых выражений – поэт Александр Грибоедов. Предполагаем, что по количеству афоризмов и поговорок, «вышедших» из литературного произведения, «Горе от ума» является абсолютным чемпионом не только русской, но и мировой литературы. И это притом, что «Горе от ума» – это совсем небольшое по объёму произведение. Итак, слово Александру Грибоедову:

Высказывания цитируются в порядке их появления в тексте комедии «Горе от ума».

«Горе от ума», Действие I – крылатые выражения, афоризмы, цитаты:

1. «…Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь». (Лиза, явление 2) 2. «Счастливые часов не наблюдают». (София, явление 3) 3. «А всё Кузнецкий мост, и вечные французы, Оттуда моды к нам, и авторы, и музы: Губители карманов и сердец! Когда избавит нас творец От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок! И книжных и бисквитных лавок!» (Фамусов, явление 4) 4. «Не надобно иного образца, Когда в глазах пример отца». (Фамусов, явление 4) 5. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» (Чацкий, явление 6) 6. «Где ж лучше?» (София) «Где нас нет». (Чацкий, явление 6) 7. «Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен? Когда ж постранствуешь, воротишься домой, И дым Отечества нам сладок и приятен!» (Чацкий, явление 6) 8. «А впрочем, он дойдёт до степеней известных, Ведь нынче любят бессловесных». (Чацкий, явление 6)

«Горе от ума», Действие II – крылатые выражения, афоризмы, цитаты:

9. «Служить бы рад, прислуживаться тошно». (Чацкий, явление 2) 10. «Свежо предание, а верится с трудом». (Чацкий, явление 2) 11. «Да это ли одно? возьмите вы хлеб – соль: Кто хочет к нам пожаловать, – изволь; Дверь отперта для званых и незваных, Особенно из иностранных; Хоть честный человек, хоть нет, Для нас равнёхонько, про всех готов обед». (Фамусов о москвичах, явление 6) 12. «Дома новы́, но предрассудки стары. Порадуйтесь, не истребят Ни годы их, ни моды, ни пожары». (Чацкий о Москве, явление 5) 13. «А судьи кто?» (Чацкий, явление 5) 14. «Где́, укажите нам, отечества отцы, Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и мотовстве…» (Чацкий, явление 5) 15. «Да и кому в Москве не зажимали рты Обеды, ужины и танцы?» (Чацкий, явление 5) 16. «… злые языки страшнее пистолета!» (Молчалин, явление 11)

«Горе от ума», Действие III – крылатые выражения, афоризмы, цитаты:

17. «Я странен, а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож…» (Чацкий, явление 1) 18. «Чины людьми даются, А люди могут обмануться». (Чацкий, явление 3) 19. «Зла, в девках целый век, уж Бог её простит». (Княгиня, явление 8) 20. «Ах, Франция! Нет в мире лучше края! — Решили две княжны, сестрицы, повторяя Урок, который им из детства натвержён. Куда деваться от княжон! — Я одаль воссылал желанья Смиренные, однако вслух, Чтоб истребил Господь нечистый этот дух Пустого, рабского, слепого подражанья…» (Чацкий, явление 22)

«Горе от ума», Действие IV – крылатые выражения, афоризмы, цитаты:

21. «О! если б кто в людей проник: Что хуже в них? душа или язык?» (Чацкий, явление 10) 22. «Поверили глупцы, другим передают, Старухи вмиг тревогу бьют — И вот общественное мненье!» (Чацкий, явление 10) 23. «Ах! Как игру судьбы постичь? Людей с душой гонительница, бич! — Молчалины блаженствуют на свете!» (Чацкий, явление 13) 24. «В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов…» (Фамусов, явление 14) 25. «Муж – мальчик, муж – Слуга, из жениных пажей — Высокий идеал московских всех мужей.» (Чацкий, явление 14) 26. «Так! Отрезвился я сполна, Мечтанья с глаз долой – и спала пелена…» (Чацкий, явление 14) 27. «Вы правы́: из огня тот выйдет невредим, Кто с вами день пробыть успеет, Подышит воздухом одним, И в нем рассудок уцелеет. Вон из Москвы! сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорблённому есть чувству уголок!.. Карету мне, карету!» (Чацкий, явление 14)

Кратко:

– Подписано, так с плеч долой.

– Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!

– Служить бы рад, прислуживаться тошно.

– Чуть свет – уж на ногах! И я у ваших ног!

– Кто беден, тот тебе не пара.

– Ученье – вот чума, учёность – вот причина, что нынче пуще чем когда безумных развелось людей и дел, и мнений.

– Забрать все книги бы да сжечь.

– Дома новы, но предрассудки стары.

– Где ж лучше? – Где нас нет.

– Ба, знакомые всё лица!

– Дались нам эти языки.

– Не надобно другого образца, когда в глазах пример отца.

Развернуто

– Ей сна нет от французских книг, А мне от русских больно спится.

– Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь.

– Счастливые часов не наблюдают.

Кто беден, тот тебе не пара.

– Подписано, так с плеч долой.

– Грех не беда, молва нехороша.

– Мне всё равно, что за него, что в воду.

– Блажен, кто верует, – тепло ему на свете!

– И дым Отечества нам сладок и приятен!

– Нам каждого признать велят историком и географом!

– Господствует ещё смешенье языков: Французского с нижегородским?

– Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.

– Что за комиссия, Создатель, Быть взрослой дочери отцом!

– Служить бы рад, прислуживаться тошно.

– Свежо предание, а верится с трудом.

– Ах! тот скажи любви конец, Кто на три года вдаль уедет.

– Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, Ну как не порадеть родному человечку!..

– Дистанции огромного размера.

– Дома новы, но предрассудки стары

– А судьи кто?

– Ах, злые языки страшнее пистолетов.

– Я странен; а не странен кто ж?

– Но чтоб иметь детей, кому ума недоставало?

– Чины людьми даются, А люди могут обмануться.

– А смешивать два эти ремесла Есть тьма искусников, я не из их числа.

– Я глупостей не чтец, А пуще образцовых.

– Обманщица смеялась надо мною!

– Похвальный лист тебе: ведёшь себя исправно.

– Ба! знакомые все лица!

– Снаружи зеркальце, и зеркальце внутри

– Кричали женщины «Ура!» и в воздух чепчики бросали.

– В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов

– Читай не так, как паномарь, а с чувством, с толком, с расстановкой

– Где ж лучше? Где нас нет.

– Числом поболее, ценою подешевле.

– Ей сна нет от французских книг, А мне от русских больно спится.

– Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь.

– Счастливые часов не наблюдают.

– Кто беден, тот тебе не пара.

– Подписано, так с плеч долой.

– Грех не беда, молва нехороша.

– Мне всё равно, что за него, что в воду.

– Блажен, кто верует, – тепло ему на свете!

– И дым Отечества нам сладок и приятен!

– Нам каждого признать велят историком и географом!

– Господствует ещё смешенье языков: Французского с нижегородским?

– Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.

– Числом поболее, ценою подешевле.

– Что говорит! И говорит, как пишет!

– Уж коли зло пресечь: собрать все книги бы да сжечь.

– Сюда я больше не ездок

– Карету мне! Карету!

– Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!

– Собаке дворника, чтоб ласкова была

– Что говорит! И говорит, как пишет!

– Уж коли зло пресечь: собрать все книги бы да сжечь.

– Сюда я больше не ездок

– Карету мне! Карету!

– Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!

– Собаке дворника, чтоб ласкова была

Список использованной литературы:

1. А. С. Грибоедов. Полное собрание сочинений в 3 – х томах. 1995

Пушкин Александр Сергеевич

(1799 – 1837)

Дух прекрасный и солнечный

Пушкин всей безудержной мощью таланта и воли носил в себе мироощущение солнца. Позитивное начало, присущее миру. Считал, что жить – это самое главное для человека,и тогда все, что укрепляет корни жизни – свято, благословенно.

«Быть без слез, без жизни, без любви» — не для него. Жизнь очищенная от слепых низменных чувств, бьющая огненным фонтаном – это его полнота Бытия, полнота Напряжения, полнота Наслаждения. И благодаря этой жертве он считал каждого человека – богом:

«И сладострастные прохлады Земным готовятся богам»

И считал жизнь плодом мечты и гармонических настроений. «Порой опять гармонией упьюсь» – какое сочное, чувственное, физиологическое наслаждение: «упьюсь».

Пушкин упивался гармонией жизни. Это то, ради чего и стоит жить! Это и есть мировоззрение солнца, когда постоянно и каждый день всходит мера страстей вольных и дозволений, что с подоплекой мудрости библейской озвучил апостол Павел: «Все мне позволительно, но не все мне полезно».

Пушкин в разные периоды по – разному представлял себе образ поэта, по – разному понимал его назначение. Он нередко высказывал диаметрально противоположные точки зрения.

В одном месте Пушкин заявляет: « И, обходя моря и зесмли, глаголом жги сердца людей». В данном случае он отождествлял поэта с пророком, оратором, требовал, чтобы тот шел к народу, воспитывал людей.

В следующий раз – утверждение противоположное. Пушкин требует, чтобы поэт удалился от людей « на берега пустынных волн», «Ты царь: живи один». Поэт говорит толпе: «Подите прочь – какое дело поэту мирному до вас!»

В другом суждениии – поэт нелюдим: «Непонимаемый никем… Проходишь ты, уныл и нем. С толпой не делишь ты ни гнева, ни нужд, ни хохота, ни рева, ни удивленья, ни труда».

А в этих размышлениях – поэт для него уже сам человек толпы. Поэт как «гуляка праздный», как легкомысленный «ленивец». Для него истинный поэт – это тот, кто смеется « забаве площадной и вольности лубочной сцены».

Можно предположить, что во всех ликах – поэт подлинный, настоящий. Ведь он вместил в себя все многообразие литературных жанров – пророчество, проповедь, молитва, юмор и шутка.

Пушкин в этих обликах мирил Разум со Страстью. Мирил естественно, без глумления и скабрезности. Он, как и Толстой, который говорил о разумении, высоко ставил Разум («Да здравствует разум!»), но и, как Достоевский, который провозглашал хотение, призывал «жизнь полюбить больше, чем смысл ее».

Основная тема творчества Пушкина – это мадригал, поклонение Ее Величеству Жизни. Жизнь – вот истинная дама его сердца. И он постоянно приглашал ее, как пылкий кавалер, на танец.

Переход от весеннего сумасбродства к осенней грусти, от сладострастия любви и еды к почти монашескому, келейному, уединению мудреца, от созерцания вечернего города к скитанию среди полей и дооблачных дубов – вот гармония, диалектика жизни, ее ноктюрн и ее проповедь: «Жизнь полюбить больше, чем ее смысл».

Вся диалектика жизни, все ее призмы и магниты, все полюса, все ее оттенки нашли в Пушкине своего певца

Пушкин внушал – жить, жить, жить…

Ведь к этой золотой мере жизни стремился герой романтической поэмы Пушкина Алеко – как и Пушкин, русский скиталец, который никогда не смог уйти от своей бунтующей души. И здесь Пушкин чувствовал себя в заговоре с героем против сплоченной посредственности, которая под видом полной гармонии в сущности стремится к созданию спокойной клетки для человека – человек как узник чужой души и данник чужой воли.

Пушкин воспринимал мир как «жизненный пир»:

««Душа полна невольной грустной думой; Мне кажется, на жизненном пиру Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый, Явлюсь на час – и одиноко умру».

Пушкин ценил фонтан жизни, который не должен пересыхать. Ценил остроту переживания. Его интересовали те, кто видел в жизни Праздник, который от рождения подарен Творцом. Он презрительно говорил: «Пусть остылой жизни чашу тянет медленно другой». Этот «другой», трус, человек будней жизни, не вызывает у Пушкина желания подражать ему.

Поэт трепетен перед теми, тремя, в «Египетских ночах», которые готовы отдать жизнь за одну ночь с Клеопатрой.

В такой жертве – они боги:

«И сладострастные прохлады Земным готовятся богам»

Все они, эти три героя, три земных бога – они за Сладострастие, за полноту и интенсивность переживания Жизни.

И даже Пугачев в глазах поэта – герой интенсивного переживания жизни, Пугачев говорит: «Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!».

Именно так формулирует Пушкин свой жизненный принцип.

Когда – то Рабиндранат Тагор писал:

«В день, когда смерть постучится в твою дверь, что ты предложишь ей?

О, я поставлю пред моей гостьей полную чашу моей жизни. Нет, я не отпущу ее с пустыми руками».

Пушкин поставил «перед смертью полную чашу» своей короткой, но такой огненной жизни.

Дионисийская (вакховская), испепеляющая страсть за Наслаждение. Как Пир во время Чумы. Наслаждение до самого конца Жизни. Праздник и трагедия, Пир и Чума во имя жизни и во время жизни – Пушкин объединяет, смешивает эти две стихии подлинной жизни: трагедия во время праздника или праздник во время трагедии.

Для него смерть – естественный, необходимый компонент жизни: без ежеминутной возможности смерти жизнь не была бы так сладка: «Перед собой кто смерти не видал, тот полного веселья не вкушал».

Хвала тебе, трагедия, хвала тебе смерть, вы нужны жизни, вы ее обостряете, вы даете ей соль.

«Итак – хвала тебе, Чума» – и это тоже Пушкин.

Пушкин до последнего вздоха (при всей глубине и трагизме жизни) умел держаться на поверхности. Умел ходит по ступенькам, одного не умел (и не хотел) – сидеть на них.

Он шел по пучине и не тонул, брел по морю, как посуху, хотя знал и видел, какое оно глубокое и темное.

А Тютчев после него погрузился в глубь – в смерть, в вечность.

Да, мысленно, философски Пушкин знал о глубине жизни, но не всматривался вниз, где подводные камни. А смотрел вверх, в небо и упустил камни подводные из виду, и разбился (об окружающий быт).

Прав, десятки раз прав Борис Пастернак, когда говорит, что раньше думали, что поэзия – это высокие горы, а за поэзией – то надо нагнуться.

Пушкин необычайно гармоничен, музыкален, свое творчество он называет плодом мечтаний и гармонических затей.

Почти все русские композиторы писали, прельщенные прелестью и гармоничностью его стихов. Сколько опер, романсов, песен написано на его слова!

Даже мрачный немецкий философ Ницше и тот не удержался и написал музыку к стихотворению Пушкина «Заклинание» (перевод Боденштедта).

Гармония – это то, ради чего, считает Пушкин, и стоит жить. Позже Достоевский даст исчерпывающий ответ, что гармония есть: «…в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя – и станешь свободен».

Но, Пушкин требовал гармонизировать страсти, а Достоевский принял его требование за проповедь христианского смирения (приводил в пример Татьяну).

Видимо, точнее уловил трепет души Пушкина другой русский писатель – М. Горький, когда утверждал, что человек дорог ему «своим чудовищным упрямством быть чем – то больше самого себя… выдраться из хитростей разума, который, стремясь якобы к полной гармонии¸ в сущности – то стремиться к созданию спокойной клетки для человека»

Пушкин кровно переживал унижение другого таланта, как свое унижение; он чувствовал, ощущал всеми фибрами своей души, что толпа – это тупая, косная сила, но в любой момент может извергнут, как из кратера вулкана, огненную лаву агрессии, злобы. Пушкин боялся ее и ненавидел. Он словно предчувствовал, что она его самого все равно убьет.

«О люди! Жалкий род, достойный смеха!» – восклицает поэт в стихотворении «Полководец». Он на стороне непризнанного «полководца» («полководец» – не он ли сам?): «Непроницаемый для взгляда черни дикой, в молчанье один ты с мыслию великой».

Наращивая свою презрительность к «черни дикой», лишая ее каких – бы то не было достоинств, Пушкин пишет: «Подите прочь – какое дело поэту мирному до вас!». И добавляет: «Душе противны вы как гробы».

Не место было ему, поэту, в толпе света, не место ему было, поэту, на балах, в салонах. Но он родился в этой среде и не мог изменить свою жизнь. Как Алеко, он мог сказать:

«И я бы желал, чтоб мать моя Меня родила в чаще леса, Или под юртой остяка, Или в расселине утеса»

Свет, царский двор, государственная служба, салоны, мир придворных и светских людей.

Необходимость «быть как все», подчиняться безликой толпе… подчиняться начальникам, семье, жене, мнению света. Мучил и терзал его этот быт, как зевсов орел, терзавший душу и тело Прометея.

Пушкин хотел высокого в жизни, высоких идеалов, пусть и иллюзорных: как Дон Кихот – добра, как Татьяна – любви. Пушкин стремится к этим образам, как река – в море: созданному до него – Дон Кихоту, и им создаваемой – Татьяне. И только по одной причине: у обоих идеалы – первый принимает мельницы за великаны, вторая – светское ничтожество (Онегина) за идеал.

Пушкин понимает, ощущает, что без всего этого, без высокого, без высоты души будет выработан тип (а он проявился позднее в литературе) антидобра, антилюбви, тип лакея Смердякова – он принципиально не признает высокого, ни добра, ни любви. А вот они же, и Дон Кихот, и Татьяна (и с ними – Поэт, Пушкин) – хранители чистоты…

И здесь же – все из реального мира, мира низкого, практического, фактического, как и мельницы – и тот же генерал – муж, и Онегин – франт.

Татьяна – икона женственности

Татьяна – она и добро и любовь в одно и то же время. Любовь у нее пронизана моральностью. Татьяна пишет Онегину:

«Ты говорил со мной в тиши, Когда я бедным помогала Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души?

Для Татьяны (через сердечную призму Пушкина) любовь была из той области, где нравственность и красота – одно, целостное, слитное. Онегин являлся ей в миг высшей духовности, когда она помогала бедным, то есть в миг нравственного подъема. Она делилась с ним своей душевной радостью, он виделся ей идеалом бескорыстия, добра и любви.

А он по факту, по практике – «молодой повеса». Но это для нее ничего не значит. Ведь она хранит (в отличие от него) его идеализированный, возвышенно – романтический образ и не хочет этот образ снижать (нет интрижек, случайных связей).

Перед практическим, утилитарным умом Дон Кихот и Татьяна беззащитны, как всякие люди, несущие в себе каплю идеала. И все – таки образы дон Кихота и Татьяны будут во веки веков, вопреки всей скабрезности и пошлости, привлекать к себе сердца, будут вызывать удивление и неподдельное восхищение.

Фигура Татьяны Лариной – одна из самых загадочных фигур в русской литературе. Говорить о ней – это все равно, что «вычерпывать неисчерпаемое».

Фауст у Гете, Раскольников у Достоевского, Екатерина у Островского – каждый по – своему идет, но преступает какие – то моральные нормы. Татьяна не идет на это – даже для своего счастья.

«Божественная» матрица, чистейшая в своей естественности, заложенная Пушкиным в образ Татьяны – это величественный монумент Женщине, сумевшей обуздать свои страсти. Ее фамилией поэт, может быть, даже и бессознательно, как бы подчеркнул в ей семейное начало. Лары – домашние боги древних римлян, боги очага.

Лев Толстой в «Анне Карениной» продолжил историю Лариной, однако проследил другой вариант этой коллизии (страсти и верности). Он как бы задался мыслью: а что было бы, если бы Татьяна поступила по – другому?

В другом произведении – в «Казаках» – Лев Толстой проследил и вторую линию в пушкинском творчестве – линию «ухода».

Поэта Пушкина – человека с необычными по силе страстями – давило общество, оно толкало его, выбрасывало из себя, наконец, привело к смерти. Мысль о возможности побега из общества, из цивилизации, от семьи, от государства всю жизнь преследовала Пушкина («давно, усталый раб, замыслил я побег»). Художник предчувствовал свой безвременный конец, что общество не даст дожить ему до глубокой и спокойной старости, что оно его задушит, «приспит» как мать ребенка. Он предугадал, на самом взлете жизни, личной и поэтической – увидел дуло пистолета: «Мне страшен свет» – горечь рвалась из него, как фонтан из подземного ключа.

Пушкин размышлял, искал пути и способы бегства, но брел в жизненном лабиринте, как в темном туннеле – не видел выхода: «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет» («роковое их слияние» (доброго и недоброго) – чуть позже у Тютчева).

А может, сойти с ума? Тогда и спрос будет невелик за вольности и вольнодумства! Пушкин видит в этом один из выходов, сбросить с себя пыль раба, прикованного к «колеснице» света:

«Когда б оставили меня На поле, как бы резво я Пустился в темный лес! Я пел бы в пламенном бреду…»

«Да вот беда: – мыслит поэт, – сойти с ума, и страшен будешь, как «чума», и «посадят на цепь дурака», и «сквозь решетку как зверка дразнить тебя придут». Да, и это не выход.

По лермонтовскому выражению – «невольник чести» – утомленный почти военной дисциплиной высшего света, Пушкин готов был добыть волю даже ценою высшего, что он признавал в мире – разума. Невольник Приличий, понятия Чести, понятия Долга – он хотел только одного, он хотел Воли.

В отличие от Пушкина, надломленный морально, Лев Толстой все же дожил до старости, дожил в семье… но все – таки нашел силы для «ухода» от семьи, от общества, воплотив в жизнь этот пушкинский огненный мотив («…усталый раб, замыслил я побег»). И, как и Пушкин, далеко не ушел от себя – умер на полустанке.

***

Духовная жизнь человечества обладает своей притягательной симметрией: поэты всегда существуют в двойном измерении – одному поэту противостоит другой как бы его антитеза. Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Некрасов, Фет и Блок, Есенин и Маяковский.

Пушкин – это непременно мера, гармония, то Лермонтов – это безмерность, диссонанс.

Если Демон пытается только смущать Пушкина, то у Лермонтова он есть ведущая сила, поводырь (пусть и невидимый, но всесильный и фатальный).

Если пророк у Пушкина готов «глаголом жечь сердца людей», величественен, и духом силен, и благороден, то у разочарованного Лермонтова пророк, наоборот, антипод – оплеванный, побитый камнями, как мелкая птица, «пробирается торопливо» незаметной сторонкой через «шумный град».

Пушкинский пророк – символ веры, демон Лермонтова – символ неверия и беспомощости.

Пушкин ввел Очарование, ввел Наслаждение. Лермонтов – разочарование, пессимизм.

***

Пушкина влекла, притягивал фигура непризнанного, осмеянного Героя, не получившего при жизни признания, не понятого ни светом, ни толпой (словно списывал с себя!). Поэта занимала, интриговала фигура отвергнутого пророка. «Полководец» – не понимаемый, не оцененный современниками нравственный и духовный постамент народа:

«Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчаньи шел один ты с мыслию великою… Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твой священной сединой»

«Ты был непоколебим пред общим забужденьем» – в это видит Пушкин непреходящую ценность пророка, человека совести и стыда. Он через призму данного образа просвечивал себя; он видел в нем фигуру, равную себе.

Смелость говорить правду, руководствоваться внутренним голосом совести, а не шепотом и пересудами света – таков призыв Пушкина к герою.

Слушаться голоса Совести – это его, Пушкина, вера и его завет.

***

«Моцарт и Сальери» – глубокое философское пушкинское произведение. В нем поэт, словно в пучок, собрал важнейшие философские проблемы.

Пушкин не просто ставил вопрос (первая задача художника), но давал и решение, давал по – сократовски, не подносил на блюдечке готовое, а исподволь подталкивал, подводил читателя к собственной мысли, чтобы тот сам вынес напрашиваемое решение.

Согласно библейскому мифу, первым убийством на земле было убийство из – за благодати небесной. Каин и Авель принесли жертву небу. Жертва Авеля (сноп пшеницы) был принята – огонь загорелся. А жертва Каина (козленок – здесь Каин выступил Гераклитовым демиургом, земным Зевсом, – был расценен как вызов богу) отвергнута. Каин убивает Авеля.

_________________________

Легенда о Каине и Авеле

После смерти Авель увидел Каина. Они шли по пустыне, и видно их было издалека. Они сели на землю, развели костер и согрели себе еду. Молчали, как всякий уставший после долгого трудного дня.

На небе зажглась еще одна, никем не названная звезда. Каин сказал брату:

– Прости.

– Я не помню уже. Мы вместе опять. Кто кого убивал, брат?

– Вот теперь ты простил меня, Авель. Забыть – это значит простить. И я постараюсь не помнить.

– Да, мой брат. Лишь пока вспоминаешь – виновен.

_____________________________

Сальери и Моцарт повторили эту библейскую историю. Сальери и Моцарт принесли жертвы искусству. Но жертва Сальери была не принята, отторгнута историей, людьми, Справедливостью. А на алтаре Моцарта загорелся огонь (та, пока еще никому не ведомая звезда), и Сальери произносит монолог, который можно было вложить в уста Каина: «Нет правды на земле. Но правды нет – и выше». Сальери, как и Каин, недовольный несправедливостью неба, убивает Моцарта, этого Авеля.

Пушкин воспринимает обиду Сальери, понимает. Но это не означает, что Сальери прав; Сальери – это развенчанный, сведенный к смертному греху, «богоборец», он – убийца.

И вот здесь, Достоевский, продолжая пушкинскую тему добра – зла, развил ее дальше. Он только поставил вопрос иначе: имеет ли право человек, опираясь лишь на свои, необузданные субъективные представления о должном, врываться в мир с топором? Имеет ли право частное, «земное двуногое творение», конкретный человек стать судьей и палачом своего ближнего?

Раскольников – это Сальери; его размышления близки размышлениям пушкинского героя. Только убитым был не гений, а убита была вредная и ничтожная старушонка. Вот в чем Достоевский идет дальше: убивать нельзя не только талант, но и любую «двуногую тварь». Нельзя отдельного человека делать судьей и палачом другого, слишком зыбко, расплывчато основание: личное неприязненное отношение.

И Пушкин, и Достоевский предупреждают – нельзя создавать страшный прецедент. Тем самым открываются шлюзы на пути слепого низменного чувства (зависть, тщеславие, корысть) – оно как раз и цепляется за соображения якобы высокого порядка.

Сальери и Раскольников – они оба убийцы из – за принципа, из – за безграничного теоретического посыла – они за справедливость: Бога нет, некому вступиться за справедливость, потому надо действовать самим («…правды нет – и выше» – заявляет Сальери; Раскольников тоже считает, что Бога нет). Ничтожная «старушонка – процентщица» и гений Моцарт перед их представляют одно и то же: и та и тот незаслуженно наделены судьбой, «жалкая старушонка» – богатством, «гуляка праздный» – талантом. Надо вмешаться, надо самому встать на место судьбы. И вот Раскольников поднимает топор, а Сальери наливает яд.

После совершения убийства Раскольникова испугало само отсутствие нравственных преград. Сальери испугала мысль: а не является ли он просто – напросто заурядным завистником («гений и злодейство, две вещи несовместимые»). И он стремится облечь свою тайную зависть в форму негодования против несправедливости. В этом он видит свою миссию. В собственных глазах он является орудием справедливости, неким Моисеем. Но в глубине души он понимает, что сам себя обманывает, что им руководит не высшее моральное соображение, а мелкая слепая зависть. И ужас охватывает Сальери: я злодей, я потому злодей, что я бездарен.

Трагедия обрывается на полуфразе, на вопросе…

Для Сальери самое важное сейчас – разрешить вечный вопрос: совместимы ли зло и красота, совместимы ли злодейство и гениальность?

Сальери из Мстителя во имя Справедливости, из Борца против Провидения превратился в элементарного злодея. Его чистый принцип – это зависть, у Раскольникова – тщеславие (кто он: «власть имущий» или «тварь дрожащая»). Вот на самом деле истинные, внутренние стимулы их преступлений.

***

Пушкин понимает, что душа поэта и «свободная стихия» – родственны. «Природы голос нежный» слышит в самом себе поэт, его поэтический дар – это «голос природы». Обращаясь к морю, он называет его «…свободная стихия»; он трепещет перед простором, где «лишь ветер… да я…». Природа для него – не только родственное, но и спасительное; он хочет бежать к ней

И одновременно выдвигает тезис о том, что «На всех стихиях человек – тиран, предатель и узник». Но эти мгновения горести, к счастью, были у поэта редко.

Светлого, счастливого, «аполлонического» Пушкина занимала тема Зла, тема Греха: «…грех алчный гонится за мною по пятам…»

А рядом – Гете, с его универсалистской трактовкой структуры бытия: «Не надо уж так презирать низменное, чтобы ни говорили, а в нем есть сила». А любая сила предполагает и некое величие, а за ним – и обязательное влечение.

Пушкин обронил современнице Смирновой: «В стихах о Падшем Духе, прекрасном и коварном, заключается великая философская сила».

***

Демон»

Часы надежд и наслаждений Тоской внезапной осеня, Тогда какой – то злобный гений Стал тайно навещать меня. Печальны были наши встречи: Его улыбка, чудный взгляд, Его язвительные речи Вливали в душу хладный яд. Неистощимой клеветою Он провиденье искушал; Он звал прекрасное мечтою; Он вдохновенье презирал; Не верил он любви, свободе; На жизнь насмешливо глядел — И ничего во всей природе Благословить он не хотел.

…Однако, взрослея, будущий поэт открыл для себя странную и пугающую закономерность: чем больше он восхищался жизнью во всех ее проявлениях, тем чаще его одолевали скептические и лишенные романтизма мысли о бренности человеческого бытия. Пора опьяняющей молодости постепенно прошла, уступив место серой повседневности, в которой развлечениям отводилась второстепенная роль.

Пытаясь найти объяснение подобным перепадам в настроении и мироощущениях, в 1823 году Александр Пушкин написал стихотворение «Демон», в котором свой скептицизм, помноженный на первые жизненные разочарования, представил в образе мифического персонажа. Автор отметил, что коварный искуситель стал наведываться в нему еще в юности, когда жизнь казалась восхитительно безмятежной и полной удивительных открытий. При этом демон Пушкина не искушал поэта возможностью новых соблазнов, которые так велики в юности. Наоборот, он пытался добавить ложку дегтя в бочку меда радужных надежд автора, и его «язвительные речи вливали в душу хладный яд».

Этому таинственному посетителю Пушкин придал черты обычного человека, который своим скептицизмом и хладнокровием методично разрушал мир иллюзий поэта. «Он звал прекрасное мечтою, он вдохновенье презирал», – именно так описывает своего незваного гостя автор. Безусловно, этот образ является вымышленным и рожденным воображением поэта. Однако если проанализировать ранний этап творчества Пушкина, то становится ясно, что к 24 годам он уже достаточно разочаровался в окружающем его мире, где правят не любовь и справедливость, а деньги и власть.

К моменту написания стихотворения «Демон» Пушкин уже несколько лет провел в южной ссылке (Молдавия, где случайно был принят губернатором за проверяющего, ревизора…) и сумел осознать, что его мечтам о блестящем будущем вряд ли суждено сбыться. Чтобы добиться высокого положения в обществе, ему нужно отказаться от творчества, в котором поэт видел главный смысл своего существования. Что касается любви, то поэт в свои 24 года уже пережил несколько бурных романов и понял, что чувства, какими бы прекрасными и возвышенными он ни были, рано или поздно разбиваются о неприглядную реальность

Несмотря на дворянское происхождение и титул поэт не мог обеспечить своим избранницам достойную жизнь, поэтому даже не пытался просить руки у тех женщин, в которых влюблялся. И осознание собственного бессилия являлось одной из причин резких перепадов настроения поэта, которые впоследствии он объяснил появлением того самого демона, хладнокровного, расчетливого, который «на жизнь насмешливо глядел».

Однако надо отдать должное Пушкину, который все же сумел преодолеть свои внутренние разногласия и со временем научился относиться к жизни философски, не теряя при этом веры в любовь, свободу и равноправие между людьми. Но при этом поэт неоднократно отмечал, что его молодость все же была омрачена скептицизмом, который доставил поэту множество переживаний, изо дня в день выбивая почву из – под ног и заставляя отказываться от романтических иллюзий.

Примечательно, что после публикации этого стихотворения многие из окружения поэта узнали в образе коварного демона Александра Раевского, с которым поэт подружился во время южной ссылки. По воспоминаниям очевидцев, этот молодой человек был достаточно дерзким и язвительным, а окружающий мир воспринимал исключительно в мрачных тонах. Однако позже Пушкин опроверг предположение о том, что прототипом демона является Раевский. Поэт отметил, что вложил в свое стихотворение гораздо более глубинный смысл, суть которого сводится к тому, что любой человек в своей жизни сталкивается с подобными искушениями, и лишь от него самого зависит, сможет ли он сохранить душевную чистоту, пылкость сердца и остроту чувств, который жестокий мир постоянно проверяет на прочность.

***

В начале жизни школу помню я;

Там нас, детей беспечных, было много; Неровная и резвая семья;

Этот стихотворный отрывок – «до сих пор остается одним из самых многозначных и загадочных среди творческого наследия Пушкина. Написанный приблизительно в октябре Болдинской осени 1830 года, он был впервые напечатан в посмертном издании 1841 г В. Жуковским, включившим его в число «Подражаний Данту». Сопоставляются первые строки стихотворения «В начале жизни школу помню я…» с началом «Ада» у Данте в «Божественной комедии: «Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу…». При этом «дантовскому темному лесу, символизирующему состояние духовной темноты, греховности, заблуждений, соответствует у Пушкина «великолепному мраку чужого сада». В стихотворении «легко улавливаются строчки автобиографического характера».

Его незаконченность лишает нас возможности проникнуть в целостный замысел поэта. Стихотворение подчеркнуто иносказательно, и в нем отсутствуют какие бы то ни было собственные имена. Не названы ни действующие лица, ни место действия, ни даже имена «кумиров» в саду. Один из них, правда, благодаря парафразу «дельфийский идол», четко идентифицируется с Аполлоном, но другой – «женообразный, сладострастный, сомнительный и лживый идеал» – в некоторых случаях понимался то как Афродита, то даже как Дионис:

Один (Дельфийский идол) лик младой — Был гневен, полон гордости ужасной, И весь дышал он силой неземной. Другой женообразный, сладострастный, Сомнительный и лживый идеал — Волшебный демон – лживый, но прекрасный. Пред ними сам себя я забывал;

В лице Дельфийского идола (читайте – Демона) Пушкину мерещилась какая – то адская красота

Их образы также амбивалентны: с одной стороны, подчеркивается их греховная сущность (они являются даже олицетворением греха – «был гневен, полон гордости ужасной», «сладострастный, сомнительный и лживый идеал». Однако младой отрок видит прежде всего их красоту, которой они и соблазняют лирического героя: «волшебный демон – лживый, но прекрасный» (в один ряд с этими строками ставится восклицание Дона Карлоса о Лауре: «Милый демон!»)

Именно их красота и делает то, что позднее Пушкин признает что был «обуян черной силой» («Медный всадник»)

Изображение «Дельфийского идола» – в нем проступают не античные, и не классицистические, а отчетливо выраженные романтические черты: «неземная сила», юная красота и «ужасная гордость» – это черты байронического демона из «Каина», а также «злобного гения» с «чудным взглядом» из пушкинского стихотворения «Демон», написанного в момент «романтического кризиса» 1823 года, когда Пушкин был еще безмерно увлечен романтизмом, но уже осознал его разрушительную для души природу. Потом этот байронический образ получит окончательное воплощение в поэме Лермонтова, где основными чертами Демона станут именно неземное величие, бесконечные сила и гордость.

В результате возникает роковая двойственность оценки молодости героя, прошедшей в саду: покаянное осуждение ее «праздномыслия» и восторженные воспоминания о первых поэтических мечтах. Следствием творческих подъемов оказывается подпадение души героя под власть грехов: страстной жажды наслаждений, лени и уныния, из которых последний наиболее тяжел в христианском понимании:

Безвестных наслаждений темный голод Меня терзал – уныние и лень Меня сковали – тщетно был я молод

Здесь эпитет «темный» дан в уже переносном, психологическом значении и с резко отрицательной коннотацией. Это предопределяет подавленность героя и в целом отрицательный итог его молодости. Общее воздействие сада на его душу оказывается негативным: «белые кумиры» «бросают тень» на его душу.

Средь отроков я молча целый день Бродил угрюмый – всё кумиры сада На душу мне свою бросали тень.

Здесь отрывок обрывается, и нам неизвестно, как преодолеет герой наступивший кризис и каково его состояние в настоящем. Очевидно, от того, что он приобрел в таинственном саду, герой пока не отказывается и дорожит обретенной в нем красотой и вдохновеньем. Но в то же время он скептически осуждает пройденный жизненный этап: «тщетно был я молод»

Самые страшные для христианина грехи – гордость, гнев, сладострастие – окружены в чародейных идолах неотразимым обаянием. Как здесь не вспомнить библейское: «Зло рождает мир».

Два нравственных мира противопоставлены один другому и борются между собою под знаком единой Красоты: как решится спор, загадочный отрывок не говори. В незаконченном отрывке, столь важном для понимания всей жизненной философии поэта, вопрос о путях грядущей жизни так и остается неразрешенным.

И Пушкин снова говорит Смирновой: «Суть в нашей душе, в нашей совести и в обаянии зла». Он о себе сказал то, что сказал о Татьяне:

«…Тайну прелести находила И в самом ужасе она».

Поэт остро (в подражание поэме Байрона «Пророчество Данте») всматривается в своего «волшебного демона – лживого, но прекрасного» (искушение героя в волшебных садах пленительной колдуньей – как в «Освобожденном Иерусалиме» Т. Тассо или «Неистовом Роланде» Ариосто. Отчасти этот мотив был использован Пушкиным ранее в «Руслане и Людмиле» при описании приключений Руслана в садах Черномора)

И вот оно, признание силы черной как частицы самого себя:

«Есть упоение в бою, и бездне мрачной на краю…».

Пушкин был умнейшим в мире человеком. Жуковский сказал о нем: «Когда ему было восемнадцать лет, он думал как тридцатилетний человек: ум его созрел гораздо раньше, чем его характер. Это часто поражало нас… еще в лицее».

Пушкин ставил поэзию и разум рядом. Для него музы и разум почти тождественны (в этом смысле – он верны последователь античности): «Да здравствуют музы, да здравствует разум!». Поэт Разума и поэт Музы.

Пушкин считал, что вне разума на этом свете быть нельзя:

«Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума; Нет, лучше труд и глад…».

Лев Толстой был под значительным влиянием Пушкина. Может быть, не было более близких натур, более близких художников. Объединяло их и душевное здоровье, и нравственное – философское понимание действительности. Основа которого – сократовский рационализм (и постановка вопроса и решение его).

«Да здравствует разум!… – восклицал Пушкин. – Да здравствует солнце, да скроется тьма».

Толстой писал:

«Разумение есть тот свет (lumen), которым я что – нибудь вижу, и потому… далее его я не иду. Любить Бога поэтому значит для меня любить свет разумения; любить Бога значит служить разумению»

Во множестве раз Пушкин взывал, аппелировал к уму:

«Усовершенствуя плоды высоких дум, иди, куда влечет тебя свободный ум»

Задача состоит в том, что следовать, поспевать за своими мыслями, своим умом.

Флобер когда – то написал:

«Пошли все к черту и самого себя, кроме своих мыслей».

Поэт мысли, сын своего рационалистического века, поэт всесильного Разума, Пушкин всегда шел, всегда поднимался по ступенькам. Прилагал усилия, чтобы вызвать очарование Ее Величеством Жизнью

Он уходил от мелочей, от серого быта, в котором преобладало низменное. Он забывал, стряхивал эту пыль со своей мечты – чтобы поднималось и расцветало высокое.

Он понимал, что забвение, прорыв «блокады» будней – это и есть Творение. Это и есть Любовь и Жизнь, как неугасаемая лампадка:

«И забываю мир – и в сладкой тишине Я сладко усыплен моим воображеньем, И пробуждается поэзия во мне»

У Пастернака есть стихотворение «Художник». В нем такие строфы, описывающие момент творчества:

«Что ему почет и слава, Место в мире и молва В миг, когда дыханьем сплава В слово сплочены слова? Он на это мебель стопит, Дружбу, разум, совесть, быт. На столе стакан не допит, Век не дожит, свет забыт» «На столе стакан не допит, Век не дожит, свет забыт!»

***

Пушкин – не срывает покрова с существующего мира, он создает мир, мир новый – пылкий и страстный, но здесь же и сдержанный, строгий и ясный.

Он может смиренницу предпочесть вакханке:

«Нет, я не дорожу мятежным наслаждением, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем».

Он преклоняет колени перед красотой и считает атрибутом красоты меру и покой:

«Все в ней гармония, Все диво, все выше мира и страстей; Она покоится стыдливо».

Считает, что вдохновение – это спокойствие: « Восторг исключает спокойствие, необходимое условие прекрасного».

Пушкин брался за перо, чтобы разрешить для себя какой – либо вопрос – нравственный, исторический… Он всегда в раздумье: высказанную мысль он сам же подчас и опровергает.

Он может заявить:

«На свет счастья не, Но есть покой и воля»

То вдруг, в другом месте:

«Я думал: вольность и покой Замена счастья. Боже мой! Как я ошибся».

Пушкин – поэт пластики и изящности. Он легко, подчас грациозно и очаровательно переходит от серьезного к шутке, от пафоса к иронии, от себя к миру. Это диалектика и полифония, это симфония и многоголосие – все у него свободно, непринужденно, одна стихия переливается в другую.

Он шутит по – светски (перемежая с философией), куртуазное озорство и рядом – библейский пафос, молитвенная исповедь – и тень вольтеровской желчи накрывает стих, почти брутальность, едкий сарказм – и высокое благоговение разливается в строфах.

Как глубоко начинается:

«Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто вовремя созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался»

И вот уже прямая жестокая ирония:

«А в тридцать выгодно женат».

И кончается откровенной насмешкой над заурядностью, над пошлостью:

«Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов, Кто славы, денег и чинов Спокойно в очереди добился, О ком твердили целый век: N. N. прекрасный человек»

Пушкин знает, что счастливая, здоровая нормальность, достойная истинной зависти («смолоду был молод») незаметно (как век наш стремителен!) оборачивается посредственностью, ординарностью. Но он не растворяется в них, степень его кипения не опускалась до льда (ведь кипяток и лед – это одно и то же —Н О – это только разные состояния одного)

***

В пушкинской дилемме: «Петр Великий и Евгений» – Пушкин стоял за Петра, хотя и понимал трагизм Евгения, даже сочувствовал «бедняге»

Державин – всецело на стороне Петра, он даже не допускал самой постановки такого вопроса. Для него вообще Евгения не существовало.

Вот только Гоголь встал за отдельного, бедного человека, за Акакия Акакиевича, несущего свое «частное» тщедушное тело под форменной чиновничьей шинелью на фоне огромных патетических декораций николаевской империи.

Гоголь встал открыто и откровенно, встал целиком за «несчастную личность» против Петербурга с его Медным всадником. А за ним и Достоевский поднялся и встал рядом – за «униженных и оскорбленных». Но у пушкинского Петра ведь сердце медное, оно не плавится от слез, его не растрогают жалкие фигуры «униженных».

И финал логичен: Евгений умирает у домика бедной Параши. Всхлипывание Евгения – это шекспировская трагедия, ее не может заглушит «тяжело – звонкое» скакание Петра по безлюдной столице.

Трагедия Евгения – это трагедия человека и народа в целом, а не мещанская «слезливая» драма (с ужимками и юродивыми подвываниями).

Потом наша современница – поэтесса напишет:

«Императору – дворцы, барабанщику – снега».

А другая, не разделяя себя и народ (единое, целостное):

«Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был».

Стенания и жалобы Евгения услышали Гоголь и Достоевский. И с ними вся русская (подлинная, бунтующая, мятежная) встала за него. И прежде всего – стоический мудрец Лев Толстой. Он – непоколебимый «защитник», «бессмертный адвокат» Евгения. Он – в крайней оппозиции Державину, и отчасти – Пушкину: он не восторгается перед мощью государственности, перед силой оружия и тотальностью власти, перед Идеей Петра.

Пушкин видел в Петре своего единомышленника. Поэт был с Петром, с великим человеком, в заговоре против «черни», то есть против людей, мыслящих низменно, против людей, державших страну возле «печного горшка».

Пушкин – весь в бунте. Нет, говорит он – «печной горшковой» России. Россия для него – это высшая историческая миссия, жребий, начертанный рукой провидения.

Пушкинская «Русь» – это возвышенные впереди и благородные цели. Перефразируя слова Шиллера, Россия у поэта «живет на высотах создания».

Пушкин тяготел к античности, упивался Платоном. Потому то, по – платоновски, отметал, попирал частность во имя возвышенной исторической гармонии, во имя исторической цели. И подчас оба, и Петр и Пушкин, – сосредоточены (даже угрюмы), полный великих дум, устремлены вперед.

Петр и Поэт – единомышленники; они себя полностью подчинили (в этом их сакральный жребий) высшему предназначенью – и не их беда, что современники еще этого не понимают; они видят и предвидят то, чего рядовые люди, погруженные в свои житейские дела, не видят.

Петр и Поэт – оба подчиняются лишь «божественному глаголу», то есть велению Истории, духу Времени и ожиданиям Нации. Они – то и диктуют со всей прямолинейной неумолимостью, как мыслит, чувствовать и поступать им. Поэт протягивает, как родному брату, руку Петру. Протягивает через головы и над головами современников («зелены они еще, ум у них не созрел»).

Они оба – служители гармонии. Они оба – против хаоса, мрака Для этого Петр заковал необузданную стихию – реку Нева, протекающую среди «тьмы лесов», «дебрей зарослей» и «топи болот» – в гранит. А поэт – «глаголом жег сердца людей», вырывая их сердца на рубежи славы и мощи отечества, создавая величественный театр национального шедевра.

Божественный глагол коснулся слуха Петра, он выполнял предначертание, на то ему провидение дало ум и волю.

В то же время, и Петр и Поэт – они оба одиноки, велики и непонимаемы:

«На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полон, И вдаль глядел».

Это не случайное совпадение: и «берега пустынных волн», и «высокие думы» Пушкин предоставляет и Поэту и Петру; Они смотрят вдаль и там, за горизонтом, прозревают свою высокую цель:

«Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта?».

***

Пушкин был государственником, был влюблен в государственную мощь России. Он много читал по истории, собирался писать историю и писал:

«Для Пушкина русская история и россия были как бы своей семьей, своим домом, по – семейному родным, и история былв чем – то вроде расширенной их, Пушкиных, семейной хроники»

(Е. Тарле).

Пушкин тонко чувствовал, где проходят интересы России, а где мира, где эти интересы далеко расходятся, а где сходятся: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы».

Он любит Отечество, А Лермонтов – Родину, – это все – таки не одно и то же.

Отечество связано со словом «отец», – это мужское начало, это для Пушкина государство, это дух.

Родина – это нечто материнское, связанное с понятием рождения; это и для Пушкина и для Лермонтова – душа нации.

Пушкин влюблен в материализовавшееся, в осуществленное Петром: «Люблю воинственную живость потешных Марсовых полей», «Невы державное течение, береговой ее гранит».

Лермонтов любит иное и по – другому: «Люблю отчизну я, но странною любовью!». Поэт не любит «славу, купленную кровью», «заветные преданья». Он любит что – то трудноуловимое, смутное, нечто душевно, связанное с природой, песнями.

***

Пушкин оберегал человека, оберегал спокойствие и рассудочность Русского человека. Его стихи поступали к читателю гармонизированными, усмиренными, облагороженными, величественными. Они были светлые, ясные и чистые, аполлонические, несли читателю веру в себя, в душу, в Бога.

Пушкин не пропустил в стихи все свое страстное, африканское (анибаловское): всю душевную сумятицу, все слезы, ревность, боль; все личные трагедии, все унижения и насмешки, закончившиеся дуэлью и смертью. Он все аннигировал (уничтожил).

Поэт усмирял страсти (вспомните Татьяну!), как Орфей усмирял зверей своей лирой и своей песней.

Но Пушкина – человека страсти разорвали, так же как Орфея – человека разорвали когда – то менады на празднике Дионисия (Вакха)…

«…В душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожались вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога. Это состояние было испытываемое Пьером прежде, но никогда с такой силой, как теперь… Мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти» – так писал Лев Толстой в «Войне и мире» о Пьере Безухове.

Подобные минуты сомнений, словно черная тень от солнца, проскальзывали иногда в светлом и гармоническом мировосприятии поэта. Гамлетовское ощущение, что «порвалась связь времени», было знакомо Пушкину («Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?»)

Но тут же отряхивает усталость мыслей и чувств, признавая жизнь даром бесценным:

«Так жизнь тебе возвращена Со всею прелестью своею; Смотри: бесценный дар она…»

***

В чем все – таки корень любви русских к Пушкину? Ответим так – в господстве у поэта позитивного начала, присущего миру, человеческому бытию; в утверждении всем авторитетом поэта «золотого локона», согревающего и примиряющего людей. А жить – самое главное предназначение человека (по Пушкину), значит, все, что укрепляет корни жизни, – свято, сакрально.

***

Да, Пушкин знает об этих « мрачных пропастях земли». Не забывает. Но и не дает им победить себя.

***

Пушкин – не «сирота бездомный» (по Тютчеву). Пушкин весь на людях. У него няня, друзья, любовницы, дамы сердца.

Как много людей он любит! Скольких он любит женщин (сколько имен, сколько образов: то «смиренница, то «вакханка», то «богиня красоты», а то та, в которой «все гармония, все диво»).

Сколько восторгов, привязанностей, сколько комплиментов, гимнов, вздохов. Быть одному – это значит для него быть «без слез, без жизни, без любви». Он по жизни идет, с самого лицея, идет в толпе друзей. Культ дружбы. Культ няни. Культ общения.

Вокруг столько теплоты! Эта та атмосфера, которая обволакивает его, которая защищает его от холода жизни (тютчевского холода космоса).

***

Пушкин – блестящий мастер поэтических выражений, психологически раскрывающих человека; одновременно отображая эмоционально – лирическое и социально – историческое обобщение. Поэтизация человеческих отношений сменяется воспеванием гордости человека; от отщепенца, абстрактного человека романтических поэм – к конкретному изображению общества («Евгений Онегин»).

Белинский пророчески писал о Пушкине: «Придет время, когда он буде в России поэтом классическим, по творениям которого будут образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство… придет время, когда потомство воздвигнет ему вековечный памятник…»

В Пушкине Белинский увидел родоначальника новой русской литературы; творчество будет питать грядущие поколения, говорил Белинский. Он утверждал, что как народ России не ниже ни одного народа в мире, так Пушкин не ниже ни одного поэта в мире, гений Пушкина не померкнет в веках.

***

Когда Пушкину дали камер – юнкера, он скрежетал зубами, а в семье жены ему говорили: «Наконец – то вы как все. У вас есть официальное положение».

Мундир придворного до крови натер ему шею. Необходимость быть как все, подчиняться или подчинять, измучила его. Он хотел представлять себя без чинов и санов. Как и Суворов, «победы брать своей саблей»

Спустя столетие другой русский поэт, Блок назовет Пушкина «сыном гармонии». Он везде хотел видеть Жизнь, Тайну, Чудо.

Самый пластичный русский поэт. Легко, грациозно и непринужденно он поднимается из глубины философии к иронии, от слегка фривольного (куртуазного) стиля к библейскому пафосу, от торжественной молитвы к вольтеровскому сарказму, от скабрезности к высокому коленному благоговению:

«И забываю мир – и в сладкой тишине Я сладко усыплен моим воображеньем».

Пушкин – поэт исторической гармонии, поэт Мысли и Разума. Сын своего рационалистического века, завещающий своим умом грядущим поколениям то имущество, которое будет служить всегда предостережением:

«Напрасно я бегу к сионским высотам, Грех алчный гонится за мною по пятам»

***

Индивидуализм (в какой – то мере присущее и Пушкину), социальное отщепенство – черствость, жестокость, эгоизм. Предельное выражение индивидуализма, выпукло отраженное в индивидуальном бунте Алеко, – отрицание прав других, нарушение их воли.

***

Поэт остро чувствует противоречия общества, личной болью наполнены слова, говорящие о тщетности борьбы со «старым», признающие смирение, покорность перед ходом жизни, ее логикой:

«Паситесь, мирные народы, Вас не пробудит чести клич! К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь; Наследство их из рода в род — Ярмо с погремушками да бич». Стих. «Сеятель» (1823)

Здесь уже отчетливо прослеживается отход Пушкина от романтических исканий юности, их замена внутренней потребностью художника понять подлинные силы развития общества и осмыслить место человека в нем.

***

Выражением этих тенденции стало создание «Онегина» и «Бориса Годунова» (1823 – 1825). В этих произведениях Пушкин сконцентрировал творческое внимание на двух темах: политическая борьба и роль дворянства в ней.

Новизна «Бориса Годунова» – новые принципы классической трагедии: не проповедь дворянской преданности государству, монарху, а народ и его определяющая сила в обществе. « Я твердо уверен, – писал Пушкин по поводу драмы, – что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспира, а не придворный обычай трагедии Расина».

Драма Пушкина – это не возвеличение героической борьбы во имя долга перед «отечеством», не столкновение чувства и долга, не славословие монарха и его слуг.

Драма Пушкина – драма больших социальных противоречий и столкновений; взаимодействие и отталкивание разных общественных сил в борьбе за власть.

Пушкин отбрасывает (впервые в истории классической драмы) придворную помпезность и восхваление правящего класса. Поэт вводит в центр событий народ, делая его основной силой развития общества.

Местом действий становится наряду с царским домом и боярскими палатами городская площадь и пограничная корчма.

С чисто шекспировским размахом Пушкин создает исполинские характеры, изображает людей сильных стремлений, неукротимых целенаправленностей.

«Борис Годунов» стал совершенным образцом драматургии, вобрав в себя: яркость фигур исторического масштаба, – их твердость, воля и убежденность, – и широкий охват социальных явлений.

Создавая «Бориса Годунова», Пушкин обратился к истории и исследовал материалы, относящиеся к концу XVI века – эпохи острой политической борьбы, которая развертывалась у истоков самодержавия (в этом ответ на вопрос – почему Пушкин взялся за этот отрезок российской истории). Изображение столкновений Бориса, бояр, Дмитрия – это раскрытие (и пусть в творческом понимании) тех законов, которые лежат в основе развивающегося самодержавия.

Борис Годунов воспринимает от Ивана Грозного, первого русского царя, способ управления государством, он – продолжатель его дела.

Законы самодержавия – это законы кровавой расправы, уничтожения всех тех, кто против «самовластия». Власть достигается и удерживается любыми средствами.

Обнажая принципы самодержавия, создавая образ Годунова, Пушкин замахивается на пророческое видение – власть, созданная на крови, обречена.

Обреченность Годунова (и «самовластия» в его лице) поэт видит, прежде всего, в неуемной жажде власти, борьбы с врагами. Жажда власти проходит как основной мотив драмы, вызывая проявление самых низких и подлых инстинктов.

Отрицая Бориса, придавая ему отрицательный облик, Пушкин на становится на сторону его врагов из среды боярства (Шуйский, Воротынский), которые несут те же принципы кровавого насилия.

Только одна сила в драме наделена положительной энергетикой. Эта сила – народ. Она – ведущий момент драмы. Она определяет ход событий, поэтому каждый из борющихся лагерей старается расположить народ к себе, использовать в своих властолюбивых целях.

Но Пушкин в оценке народной стихии —диалектик из диалектиков. Признавая народ определяющей силой в политической борьбе, художник концентрирует внимание и на стихийное самоначало народа – действие, которое трудно учесть, которое не подчиняется разумному началу. И во всю мощь гениального творчества демонстрирует такое двойственное состояние народа: народ радостно провозглашает Бориса царем, чтобы позже сбросит его с трона, как с облегчением сбрасывают с обоза ненужный предмет.

У Пушкина – смятение перед такой двойственной природой народа, настороженность, зачастую переходящее в неверие народной справедливости (что отзовется в его последующих произведениях).

«Евгений Онегин» – «Давно, усталый раб, задумал я побег…» Пушкин предсказал свою смерть в этом романе…

Пушкин – начало начал в русской литературе, великий чародей русского слова. Имя Пушкина стало гордостью русского народа, оно известно всему миру, но конечно больше всего знают и любят Пушкина в нашей стране.

Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» является едва ли не величайшим произведением первой половины XIX века. Этот роман – одно из самых любимых, современных и в то же время сложнейших произведений русской литературы.

Пушкин, как поэт и как человек, развивался стремительно.

Словно боялся не успеть, опоздать. Будто предчувствовал, что отпущен ему предельно короткий жизненный срок…

В 1821 году он впервые попробовал свои силы в жанре романтической поэмы, а уже к 1824 году ее рамки стали ему тесны. Более того, он постепенно перерастал и романтическую традицию в целом, с ее всепоглощающим эгоцентризмом, когда автор отражался в герое как в зеркале. Пушкина более не устраивала жесткая система противопоставлений, оппозиций (Восток – Запад, свобода – неволя); его не слишком волновали проблемы романтической личности, исключительного героя, действующего в исключительных обстоятельствах.

Ему все интереснее был герой обычный, похожий на многих своих современников, связанный с жизнью не менее тесными узами, чем с литературной традицией. Это то, что впоследствии было названо: От «байронической» поэмы – к роману в стихах

Необходим был новый путь. И в то же время путь, не отрицающий великих открытий романтизма. Именно такую синтезирующую роль сыграл и в литературной судьбе Пушкина, и в судьбе всей русской словесности 1820 – х годов роман в стихах «Евгений Онегин».

Пушкин начал его в 1823 году и публиковал по мере написания, отдельными главами. Действие романа разворачивается в Центральной России с зимы 1819 – го до весны 1825 года; герой, молодой дворянин Евгений Онегин, вводится в действие сразу, без предисловий и прологов.

Повторяя «Евгения Онегина», мы еще раз погрузимся в стихию «свободного романа» и откроем для себя вещи, о которых, может быть, до сих пор и не догадывались.

Одно из самых любимых всеми пушкинских произведений является его роман в стихах Евгений Онегин. В нем – прелестная особая онегинская строфа – «сладкозвучие рифм».

На примере Онегина, Ленского Пушкин исследует вопрос об интеллектуальной жизни и нравственных исканиях русской дворянской интеллигенции 20 – х годов XIX века. И, конечно, Пушкин недаром назвал свой роман по имени одного из главных героев. Роман в стихах «Евгений Онегин» навсегда останется одним из замечательнейших достижений русского искусства. Пожалуй, это единственное произведение, где во всей своей полноте уместилась вся Россия александровской эпохи с ее предрассудками и в то же время с той истинно русской красотой, которую не мог не воспевать поэт. Но почему же все – таки так глубоко затрагивает роман наши души? Что же заставляет нас перечитывать роман вновь и вновь, почему нас волнует проблема, даже, пожалуй, трагедия целого поколения? Белинский первым ответил на этот взволнованный вопрос, сказал, что до Пушкина «поэзии, которая прежде всего была бы поэзией, – такой поэзии еще не было!». «Пушкин был призван быть живым откровением ее тайны на Руси»

Поэма дорога нам образами Татьяны, Евгения, Владимир, Ольги. Онегин и Татьяна, с одной стороны, Ленский и Ольга, с другой стороны – это разные восприятия мира, разные типы человеческой практики.

И, пожалуй, в первую очередь Евгения Онегина и Татьяны Лариной.

Евгений Онегин несет в себе все, что Пушкин стремился воплотить в образах кавказского пленника и Алеко. Как и они, он не удовлетворен жизнью, устал от нее. Но теперь перед нами предстает не романтический герой, а чисто реалистический тип.

Образ Онегина – это образ человека, который от увлечения жизнью, наслаждения жизнью перешел к скептицизму (читайте – пессимизму), как способу защиты от хрестоматийности приглаженности и посредственности, во всей силе власти присущих дворянской среде.

Одновременно Онегин надломлен, опустошен. Пушкин со всей художественной убедительностью показывает, что надломленность возникает как результат губительного воздействия среды.

Общество дворянское лишено высоких интересов, мощных социальных целеустремлений, что купирует, заглушат все творческие импульсы живого человека. Все нивелировано, ни шагу в сторону от условностей (будешь выглядеть идиотом, прокаженным), проявление своей мысли рассматривается как угроза общественным устоям и, высказавший ее, изгоняется, становится социальным беспризорником.

Поначалу Пушки пытался «взлететь» вместе с образом Онегина и средой, показав его в обществе декабристов. Но разгром восстания и карательные меры (вплоть до физической расправы) остудили социальный пыль поэта (таким образом было спасено произведение – путем уступки внутренней чести…).

И Пушкин со всей ярости негодования к мертвой, застывшей в мире сытости и равнодушия дворянской верхушке, выделяет в Онегине (представителе это культуры) черты лишнего человека, потерявшего свое место в жизни. Однако Пушкин, видимо, трансформируя собственное психологическое состояние, не хочет видеть в Онегине только ущербность (как и в самом себе). Он рисует художественно ювелирно, магнетически притягательно образ Онегина как значительный типаж в общественной жизни России.

Онегин широко мыслит, анализирует явления действительности, делает выводы: нужна иная действительность…

Если в образе Онегина важнейшая черта – скептицизм, критическое (без слепой веры) отношение в к жизни, то в образе Ленского поэт дает тип романтического восприятия, исполненного иллюзий, не видящего реальных контрастов жизни и всеподавляющих личное начало качеств окружающей среды.

Пушкин остро обнажает слабость и неоправданность (в узком утилитарном смысле) романтического, эмоционально – возвышенного восприятия действительности. В том столкновении скептицизма и романтического мировоззрения, которым полно и емко насыщено произведение, поэт на стороне Онегина, пусть и скептика, но с импульсами на другую, более живую и мыслящую, действительность.

***

Рисуя образ своего героя, Пушкин подробно рассказывает о среде, в которой вырос Онегин, о его образовании и воспитании. Онегин получил типичное для того времени образование. Его учителем был француз, который, «чтоб не измучилось дитя, учил его всему шутя, не докучал моралью строгой, слегка за шалости бранил и в Летний сад гулять водил». То есть мы видим, что Онегин получил весьма поверхностное образование, которого, однако, было достаточно для того, чтобы «свет решил, что он умен и очень мил».

Онегин ведет типичный для молодежи того времени образ жизни: посещает балы, театры, рестораны. Но все это ужасно надоело Онегину, и он «давно зевал средь модных и старинных зал».

Ему скучно и на балах, и в театре: «…Отворотился – и зевнул, и молвил: «Всех пора на смену; балеты долго я терпел, но и Дидло мне надоел».

То есть пушкинский герой – дитя этого общества, но в то же время он чужд ему. «Томясь душевной пустотой», Онегин разочаровывается в жизни, впадает в депрессию.

Он пробует заняться какой – либо полезной деятельностью, в частности – писать, но «ничего не вышло из пера его». Здесь сказывается как его барское восприятие («труд упорный ему был тошен»), так и отсутствие призвания к труду («зевая, за перо взялся»).

Забросив это занятие, Онегин пытается заняться устройством жизни крестьян в своем имении. Но, проведя одну реформу, он и это бросает.

Белинский сказал: «Бездеятельность и пошлость жизни душат его, он даже не знает, что ему надо, что ему хочется, но он… очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность».

«Евгений Онегин» по своим жанровым особенностям – роман в стихах. Пушкин создал необычную поэтическую форму – он включил в качестве принципа структуры (что было впервые) лирические отступления и собственные переживания, мысли, свой жизненный опыт в характеристику среды. Это усилило гармоническое единство и придало поэтическому повествованию динамизм, напористость и восхитительную естественность (наряду, конечно с классической строгостью, стройность).

Броская особенность романа – Пушкин на передний план, в авангард, выдвигает общественную среду и ее влияние на человека. Дворянская верхушка, как и в целом поместное дворянство – это конденсат архаичного консерватизма, традиций «имений, денег и власти». Вся культура у них подчинена следованию этим трем принципам, скована ложными условностями, приличиями. Живая, личная мысль подавлена («быть безумным… но зато вместе с толпой»).

Образ Онегина – это образ человека, который от увлечения жизнью, наслаждения жизнью перешел к скептицизму (читайте – пессимизму), как способу защиты от хрестоматийности приглаженности и посредственности, во всей силе власти присущих дворянской среде.

Одновременно Онегин надломлен, опустошен. Пушкин со всей художественной убедительностью показывает, что надломленность возникает как результат губительного воздействия среды.

Общество дворянское лишено высоких интересов, мощных социальных целеустремлений, что купирует, заглушат все творческие импульсы живого человека. Все нивелировано, ни шагу в сторону от условностей (будешь выглядеть идиотом, прокаженным), проявление своей мысли рассматривается как угроза общественным устоям и, высказавший ее, изгоняется, становится социальным беспризорником.

Поначалу Пушки пытался «взлететь» вместе с образом Онегина и средой, показав его в обществе декабристов. Но разгром восстания и карательные меры (вплоть до физической расправы) остудили социальный пыль поэта (таким образом было спасено произведение – путем уступки внутренней чести…).

И Пушкин со всей ярости негодования к мертвой, застывшей в мире сытости и равнодушия дворянской верхушке, выделяет в Онегине (представителе это культуры) черты лишнего человека, потерявшего свое место в жизни. Однако Пушкин, видимо, трансформируя собственное психологическое состояние, не хочет видеть в Онегине только ущербность (как и в самом себе). Он рисует художественно ювелирно, магнетически притягательно образ Онегина как значительный типаж в общественной жизни России.

Онегин широко мыслит, анализирует явления действительности, делает выводы: нужна иная действительность…

Если в образе Онегина важнейшая черта – скептицизм, критическое (без слепой веры) отношение в к жизни, то в образе Ленского поэт дает тип романтического восприятия, исполненного иллюзий, не видящего реальных контрастов жизни и всеподавляющих личное начало качеств окружения

Онегин, в отличие от романтических героев, непосредственно связан с современностью, с реальными обстоятельствами российской жизни и с людьми 1820 – х годов. Онегин – «второй Чедаев»; он на дружеской ноге и с Автором романа, и с некоторыми из его друзей. Ho, связав Онегина с живой жизнью, поэт отказался проводить параллели между его судьбой и судьбами реальных людей, так называемых прототипов. (Хотя впоследствии современники Пушкина часто пытались угадать, с кого списан образ Онегина.)

Впрочем, Пушкину и этого мало; он хочет, чтобы его герой в той же самой мере был условным литературным персонажем, в какой производил впечатление героя, списанного с реальности.

Именно поэтому Пушкин дал герою имя Евгений и фамилию Онегин. Co времен сатир Антиоха Кантемира имя Евгений сатирически связывалось с литературным образом молодого дворянина.

Фамилия Онегин точно так же, как Ленский, подчеркнуто – вымышленная. Дворянин мог носить фамилию, образованную от названия реки, только в том случае, если это указывало на его родовое владение. А крупные реки (Онега, Лена) не могли полностью протекать в пределах родовых вотчин. Больше того: «второй Чаадаев» отражен в многочисленных литературных зеркалах, подчас взаимоисключающих

Евгений связывается то с авантюрным героем романа Ч. Метьюрина «Мельмот – скиталец» (этот роман также начинается поездкой Мельмота к больному дяде), то с разочарованным Чайльд – Гарольдом, то с Чацким. Так достигается замечательный эффект; образ героя свободно перемещается из жизненного пространства в литературное и обратно; он ускользает от однозначных характеристик.

Личность Онегина сформировалась в петербургской светской среде. В подробной предыстории (глава первая) Пушкин отметил основные социальные факторы, обусловившие его характер. Это принадлежность к высшему слою дворянства, обычное для этого круга воспитание, обучение, первые шаги в свете, опыт «однообразной и пестрой» жизни в течение восьми лет.

Жизнь «свободного» дворянина, не обремененного службой, – суетная, беззаботная, насыщенная развлечениями и любовными романами, – укладывается в один утомительно длинный день.

Онегин в ранней юности – «забав и роскоши дитя»,

«добрый малый, Как вы да я, как целый свет».

На этом этапе своей жизни Онегин – человек по – своему оригинальный, остроумный, «ученый малый», но все же вполне обычный, покорно следующий за светской «чинною толпой». Единственное, в чем Онегин «истинный был гений», что «знал он тверже всех наук», как не без иронии замечает Автор, была «наука страсти нежной», то есть «искусство» любить не любя, имитировать чувства и страсти, оставаясь холодным и расчетливым.

Однако Онегин интересен Пушкину не как представитель распространенного социально – бытового типа, вся суть которого исчерпывается положительной характеристикой, выданной светской молвой: «N. N. прекрасный человек». Характер и жизнь Онегина показаны в движении, развитии. У нее в первой главе мы видим переломный момент в его судьбе: он смог отказаться от стереотипов светского поведения, от шумного, но внутренне пустого «обряда жизни».

Пушкин показал, как из безликой, но требующей безусловного подчинения толпы вдруг появилась яркая, незаурядная личность.

Социальное чутье подсказало поэту, что не жизнь «на старый образец», а именно способность свергнуть «бремя» ее условий, «отстать от суеты» – главный признак современного человека. Затворничество Онегина – его необъявленный конфликт со светом в первой главе и с обществом деревенских помещиков во второй – шестой главах – только на первый взгляд кажется « причудой», вызванной сугубо индивидуальными причинами: скукой, «русской хандрой», разочарованием в «науке страсти нежной».

Это новый этап жизни героя. Пушкин подчеркивает, что онегинская «неподражательная странность» – своеобразный протест против социальных и духовных догм, подавляющих в человеке личность, лишающих его права быть самим собой.

Пустота души героя стала следствием пустоты и бессодержательности светской жизни. Онегин ищет новые духовные ценности, новый путь: в Петербурге и в деревне он усердно читает книги, пытается писать, общается с немногими близкими по духу людьми (среди них – Автор и Ленский). В деревне он даже попытался «порядок новый учредить», заменив барщину «оброком легким». Пушкин не упрощает своего героя. Поиск новых жизненных истин растянулся на долгие годы и остался незавершенным. Очевиден внутренний драматизм этого процесса: Онегин мучительно освобождается от груза старых представлений о жизни и людях, но прошлое не отпускает его. Кажется, что Онегин – полноправный хозяин собственной жизни. Но это только иллюзия. В Петербурге и в деревне ему одинаково скучно – он так и не может преодолеть в себе душевную лень, холодный скепсис, демонизм, зависимость от «общественного мненья». Герой отнюдь не жертва общества и обстоятельств. Сменив образ жизни, он принял ответственность за свою судьбу. От его решимости, воли, веры в людей зависят его поступки. Однако, отказавшись от светской суеты, Онегин стал не деятелем, а созерцателем.

Лихорадочная погоня за удовольствиями сменилась уединенными размышлениями. Два испытания, которые ожидали его в деревне, – испытание любовью и испытание дружбой – показали, что внешняя свобода автоматически не влечет за собой освобождения от ложных предрассудков и мнений.

Ленский. Ускользает от однозначных характеристик и мнимый любовный соперник Онегина, его антипод Ленский. Хотя к нему Автор относится куда более насмешливо и не слишком стремится углубить его образ – образ провинциального романтика, который своей чрезмерной возвышенностью оттеняет чрезмерную же трезвость Онегина. Ho в том и дело, что роман в стихах по определению исключает любую окончательность и предвзятость. Биография, поведение Ленского, его речь, его облик (кудри черные до плеч) указывают на свободомыслие. Ho не на свободомыслие английского аристократического образца, которому (как поначалу кажется) следует денди Онегин, а вольномыслие философское. «С душою прямо геттингенской», – говорит о нем Автор.

Геттингенский университет был одним из главных рассадников европейского научного вольномыслия. Здесь учились многие русские либералы 1810—1820 – х годов, в том числе повлиявший на юного Пушкина экономист Н. И.

Новомодным романтизмом в «немецком» духе навеяна и поэзия Ленского; он поет «нечто и туманну даль», пишет «темно и вяло».

При этом молодой поэт, несмотря на модные привычки, внешность и заемные вкусы, «сердцем милый был невежда»…

То есть втайне от себя и окружающих Ленский в душе остается провинциальным русским помещиком.

Милым, простым, не слишком утонченным и не очень умным.

На постоянном несовпадении внутреннего и внешнего облика героя строится романный образ Ленского. Таким он входит в сюжет, таким и выходит из него. Он ранен на дуэли в грудь навылет; жизнь его оборвалась.

Ho какой удел ждал героя, останься он жив? Автор обсуждает две взаимоисключающие перспективы.

Быть может, Ленский был рожден для «блага мира» (здесь намеренно скрещены значения имен Онегина – Евгений, благородный и Ленского – Владимир), для великих свершений или хотя бы поэтической славы.

Ho, может статься, ему выпал бы «обыкновенный» удел сельского барина, расхаживающего по дому в халате, занятого хозяйством и живущего ради самой жизни, а не ради грандиозной цели.

Совместить одно с другим невозможно. Ho где – то в подтексте угадывается авторская мысль: стань Владимир «героем», он сохранил бы провинциальную помещичью закваску, простую и здоровую; сделайся он уездным помещиком, – все равно поэтическое горение не до конца уснуло бы в нем.

Только смерть способна отменить это благое противоречие его личности, лишить выбор между двумя перспективами какого бы то ни было смысла.

Такое несовпадение не может не вызывать авторской иронии и авторской симпатии, как все наивное, чистое, неглубокое и вдохновенное. Поэтому интонация рассказа о Ленском все время двоится, раскачивается между противоположными полюсами. Ирония проступает сквозь симпатию, симпатия просвечивает сквозь иронию. Даже когда жизнь Ленского заходит на последний круг, двойственная тональность повествования сохраняется; просто ирония становится сдержанней и глуше, сочувствие – пронзительней, а полюса – ближе.

***

В ночь перед дуэлью Ленский читает Шиллера, упоенно сочиняет свои последние стихи, хотя бы и полные «любовной чепухи», – и это трогает Автора.

Ho на ту же проблему он смотрит и с другой стороны. Жизнь вот – вот уйдет от Ленского, а он продолжает играть в поэта и засыпает на «модном слове идеал».

Автору горько – смешно говорить об этом. Хотя в финале романа, прощаясь со своей «романной» жизнью, он сам прибегнет к слову идеал, но то будет принципиально иной идеал, «милый», противопоставленный «модному»:

А та, с которой образован Татьяны милый идеал… О многих, многих рок отъял.

Ho вот Ленский (во многом из – за своего упрямства, своей поэтической гордости, ибо Онегин намекнул на готовность примириться) убит.

Голос Автора приобретает сердечную торжественность: «…странен был томный лик его чела». В идиллические тона окрашено описание «памятника простого», сооруженного на забытой всеми могиле Владимира.

Ho, воспроизводя надпись на памятнике, Автор вновь подпускает легкую иронию и вновь окутывает ее дымкой неподдельной грусти. Он смешивает смех и слезы, чтобы читатель проводил Владимира с тем же смешанным чувством, с каким впервые встретил его:

Владимир Ленский здесь лежит, Погибший рано смертью смелых, В такой – то год, таких – то лет. Покойся, юноша – поэт!

Пушкин остро обнажает слабость и неоправданность (в узком утилитарном смысле) романтического, эмоционально – возвышенного восприятия действительности. В том столкновении скептицизма и романтического мировоззрения, которым полно и емко насыщено произведение, поэт на стороне Онегина, пусть и скептика, но с импульсами на другую, более живую и мыслящую, действительность.

***

Почему Пушкин дал главному герою романа такую необычную фамилию (имя и фамилия героя стали названием романа в стихах)? Неосознанно, стихийно? Или все – таки поэт имел определенный замысел?

Предпочтение отдано тому толкованию, что роман А. С. Пушкина назван именем главного героя, Евгения Онегина, в соответствии с замыслом произведения. Писатель хотел нарисовать портрет человека, типичного для того времени: сочетание «резкого охлаждённого ума» и пустоты жизни в целом.

Онегин – «лишний человек», предвестник Печорина, Обломова… Можно сказать, он «открывает галерею «лишних людей».

Именно поэтому в заголовке романа – «Евгений Онегин» — имя главного героя. Центральная тема, фокус внимания.

***

Сам Пушкин не оставил никаких записей о выборе фамилии Онегин. Поэтому выдвинуто несколько версий.

Первая, что поэт создал ее сам по правилам русской речи, взяв за основу географическое название, столь распространенное в России тех времен – река Онега, впадающая в Белое море, и город, стоящий в ее устье. Поэт мог образовать фамилию и от древнерусского названия Онежского озера, огромного и красивого водоема.

Вторая, по историческим источникам известно, что существовала и реальная фамилия Онегин. Она была распространен на севере России и первоначально означала «житель с реки Онега». Большинство людей, носивших в то время фамилию Онегин были лесорубами или сплавщиками леса. Вполне допустимо, что Пушкин взял для героя своего романа уже готовую фамилию (услышал или прочитал). Здесь очевидно виден и замысел поэта: такая «северная» фамилия подчеркивала суровость Евгения, его холодное сердце, трезвый, слишком скептический ум.

Это как раз и создало точное образное восприятие «студености» Онегина:

«…рано чувства в нем остыли»; «Ему наскучил света шум»; «Ничто не трогало его, Не замечал он ничего»; «Они сошлись, Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень, Не столь различный меж собой».

Прослеживается, пусть и в неочевидном ключе, но воспринимаемая как гармоничная особенность: внутреннее содержание «холода» у фамилии Онегин мелодично и звучно сочетается с имеем Евгений – Евгений Онегин.

В обоих словах, на первый взгляд, неожиданно совпадает количество слов; одна и та же гласная буква е – под ударением; обратное повторение слогов « ген… нег…» словно мелодичный колокольный перезвон; в словосочетании Евгений Онегин трижды повторяются е и н.

Для певца прекрасного и красоты, которым перед нами предстает Пушкин, благозвучие, мелодичная соразмерность имен и названий играет значительную, трепетно – эмоциональную роль. У него все «приятно, звучно» (слова Пушкина) должно быть.

Вспомним: этот импульс Пушкин всецело проводит в поэме « Медный всадник», где герой носит имя Евгений: « Мы будем нашего героя звать этим именем. Оно звучит приятно; с ним давно Мое перо к тому же дружно».

Так что, для Пушкина имело значение не только реальность имен, фамилий, но и их звучание, музыкальное и эстетическое восприятие и впечатление от них.

Один из его возможных прототипов – П. Я. Чаадаев, названный самим Пушкиным в первой главе. История Онегина напоминает жизнь Чаадаева. Важное влияние на образ Онегина оказал Лорд Байрон и его «Байроновские Герои», Дон Жуан и Чайльд Гарольд, которые также не раз упоминаются самим Пушкиным.

Вот что писал Ю. М. Лотман, исследователь творчества Пушкина: «В образе Онегина можно найти десятки сближений с различными современниками поэта – от пустых светских знакомцев до таких значимых для Пушкина лиц, как Чаадаев или Александр Раевский. То же следует сказать и о Татьяне». В начале романа (зима 1819 – весна 1820 г.) Чаадаеву 24 года.

Другим прототипом мог выступить Евгений Баратынский, русский поэт, друг А. С. Пушкина.

Баратынским была написана поэма «Эда», которую А. С. Пушкин считал «образцом грациозности, излишества и чувства».

Когда А. С. Пушкин вернулся из ссылки, их отношения, как говорил Баратынский, стали «короче прежнего». Пушкин едва ли не первому дал читать Баратынскому книгу с произведениями, написанными в золотую пору Болдинской осени. «Повести Белкина», «Борис Годунов» привели Баратынского в восхищение. 7 апреля 1829 года Пушкин подарил Баратынскому «Полтаву», экземпляр которой с дарственной надписью сохранился. Сохранился и черновик произведения, в котором во второй песне мы легко узнаем блестяще схваченный Пушкиным профиль Евгения Баратынского.

В момент написания романа Баратынскому было 24 года.

***

Героиней романа в стихах «Евгений Онегин» является Татьяна Ларина, девушка, имя и фамилию которой Пушкин выбирал очень придирчив. Фамилия Ларина, такая простая и звучная, представляет собой все еще загадку. Есть мнение, что происходящая от слова ларь, ларец, фамилия должна был подчеркнуть таинственность персонажа, обладание им некими скрытыми талантами и достоинствами, какая характеристика действительно соответствует образу Татьяны. А может быть Ларина просто должна была означать хранительницу устоев, нравов, чистоты помыслов и чувств, что также как нельзя лучше подходит к этой романтичной героине. (римские богини Лари – хранительницы домашнего очага)

Татьяна Дмитриевна Ларина – главная героиня романа «Евгений Онегин». Эталон и пример для бесчисленных женских персонажей в произведениях многих русских писателей, «национальный тип» русской женщины, пылкой и чистой, мечтательной и прямодушной, стойкого друга и героической жены.

***

У каждого писателя есть книги, где он показывает свой идеал женщины. Для Л. Толстого – это Наташа Ростова, для Лермонтова – Вера из «Героя нашего времени», Пушкина – Татьяна Ларина.

***

В нашей современной действительности облик «милой женственности» приобрел несколько другую канву, женщина более деловая, энергичная, ей приходится решать много проблем,

но суть души русской женщины остается прежней: гордость, честь, нежность – все то, что так ценил Пушкин в Татьяне.

Итак, «она звалась Татьяной». А почему именно Татьяной, а не, скажем, Марией или Натальей?

Имя Мария, между прочим, было одним из любимых женских имён Пушкина. Так зовут героинь во многих его произведениях: «Дубровский», «Капитанская дочка», «Полтава», «Метель» («Повести Белкина»).

Марии Волконской (в девичестве – Раевской), в которую поэт был тайно влюблён, были посвящены стихотворения «Редеет облаков летучая гряда», «Таврида», «Ненасытный день потух», «Буря», «Не пой, красавица, при мне», «На холмах Грузии лежит ночная мгла», поэмы «Бахчисарайский фонтан» и «Полтава».

Существует также мнение, что именно Мария Волконская стала прототипом Татьяны Лариной.

Некоторые исследователи утверждают, что прототипом Татьяны Лариной является Наталья Фонвизина – Пущина (в девичестве – Апухтина), у которой только небольшой отрезок судьбы частично совпадал с судьбой пушкинской героини. Первый муж Натальи (Михаил Александрович Фонвизин), как и муж Татьяны Лариной, был генералом, да к тому же был старше её на 17 лет.

В романтическом списке Пушкина первой строкой записана актриса царскосельского театра графа В. В. Толстого Наталья Овошникова (первая любовь поэта), которой он посвятил стихотворения «К Наталье», «К молодой актрисе», «К Наташе».

Свою влюблённость в графиню Наталью Викторовну Кочубей Пушкин выражает стихотворениями «Измены», «Воспоминаньем упоенный» и «Чугун кагульский, ты священ».

И всё – таки для героини романа «Евгений Онегин» Александр Сергеевич выбирает имя Татьяна, поясняя это следующими строчками:

«Впервые именем таким Страницы нежные романа Мы своевольно освятим. И что ж? оно приятно, звучно: Но с ним, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины Иль девичьей!

По «воспоминаньям старины» имя Татьяна впервые упоминается на Руси в конце XVI, начале XVII века. Так звали единственную сестру и одну из дочерей первого русского царя из династии Романовых – Михаила Фёдоровича.

Этим именем была также названа одна из дочерей последнего русского императора Николая II.

В XVIII веке имя Татьяна употреблялось преимущественно в дворянских семьях, но уже к концу XVIII, началу XIX века этим именем называли почти исключительно девочек из купеческих и крестьянских семьей.

Следует заметить, что современники не поняли, почему Пушкин назвал главную героиню романа таким простонародным, и даже деревенским, на их взгляд, именем. Им трудно было осознать, что деревня являлась органичным миром Татьяны Лариной, семья которой придерживалась старых традиций и хранила «в жизни мирной привычки милой старины…» Именем «Татьяна» Пушкин подчёркивает простоту героини романа, её близость к национальным корням своего народа и указывает на её связь с миром провинциальной русской жизни.

Интересен тот факт, что раньше на Руси в крестьянских семьях вид женской одежды (вроде сарафана) называли «татьянкой». Кстати, даже и сейчас есть фасон юбки, который называется «татьянка».

***

Происхождение и значение имени «Татьяна» точно не известно. Существует несколько версий его возникновения.

В переводе с древнегреческого языка это имя означает «устроенная, устанавливающая, поставленная, назначенная, устроительница, учредительница, повелительница». Устроительницей греки почтительно называли Деметру – богиню плодородия и материнства, покровительницу всех женщин. Таким образом, имя «Татьяна» можно толковать как «посвящённая Деметре» устроительница семейного уклада в традиционных формах национальной жизни, а также как учредительница давно утраченных старинных форм народного бытия.

Существует версия, согласно которой имя «Татьяна» происходит от имени сабинского царя Тита Татия (Titus Tatius). (римская легенда о похищении сабинянок). Вполне вероятно, что имя «Татьяна» имеет латинское происхождение.

Во II—III веках н. э. у одного знатного римлянина, тайного христианина, была дочь Татиана, которая стала диакониссой (помощницей священника) одной из церквей и вела благочестивую жизнь, помогая больным, бедным и заключённым. Гонители христиан мучили Татиану, но она усмирила льва, которому была брошена на съедение, и сокрушила не менее трёх языческих храмов, под обломками которых погибло много людей. В конце концов Татиану схватили и казнили.

12 (25) января отмечается Татьянин день – день памяти святой мученицы Татианы, которая воплощала собой, с одной стороны, духовную святость и чистоту, а с другой – твёрдость веры и противостояние земным страстям.

В этот же день впоследствии стал отмечаться также День студента, история которого такова. Указ об основании Московского университета был подписан императрицей Елизаветой Петровной 12 (25) января 1755 года, то есть в день памяти святой Татьяны. Фаворит императрицы И. И. Шувалов таким образом отметил «именины» своей матери – Татьяны Родионовны (урождённой Ростиславской).

Храм при Московском университете освятили в честь святой Татьяны. Впоследствии её покровительство распространилось на все высшие учебные заведения России. Распространилось по России также имя «Татьяна». Оно получило свою вторую жизнь в русском языке. И в этом несомненно почётная роль принадлежит героине романа «Евгений Онегин» Татьяне Лариной и её создателю – Александру Сергеевичу Пушкину.

***

В романе рассматривается два героя, со всеми достоинствами и недостатками, из разных слоев общества: Татьяна – провинциальная барышня и Онегин – дворянский помещик, аристократ. Важно отметить то, что в центре всех событий находилась девушка, а не мужчина. Пушкин показывает Татьяну с лучшей стороны, она типичный представитель русского характера.

А. С. Пушкин любил свою героиню, он относился к ней с пониманием и любовью. Портрет Татьяны, написанный поэтом – хрупкая натура, светлая как свет, белая как лебедь, чиста как ангел, прелестная и обаятельная девушка. Татьяна Ларина – светлая мечта, женский идеал А. С. Пушкина

Ключом к пониманию романа, откровением поэзии «святой исполненной мечтой, поэзией живой и ясной» Автор делает лишь одну героиню, несомненно ставшую самой прекрасной Музой во всей русской литературе, – Татьяну. Татьяна становится Музой всего повествования, она Муза самого Автора, светлая мечта Пушкина, его идеал.

Смело можно сказать, что главная героиня романа именно Татьяна. Именно потому, быть может, Достоевский сказал так: «Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы».

И правда, что Татьяна, словно небесное светило, проливает на роман радостно играющий луч поэзии, наполненный дивной красотою живой игры. В своем черновике в Михайловском Пушкин писал: «Поэзия, как ангел – утешитель, спасла меня, и я воскрес душой». В этом ангеле – утешителе сейчас же узнаем мы Татьяну, которая, словно путеводная звезда, всегда находится рядом с поэтом на протяжении всего романа. Татьяна для Пушкина не просто любимая героиня, она героиня – мечта, которой поэт бесконечно предан, в которую безумно влюблен. Так, например, одним из самых частых спутников Татьяны является образ вечно юной, вечно девственной богини – охотницы Дианы. Сам выбор Пушкиным именно этой античной богини для своей Тани уже показывает ее вечно юную душу, ее неопытность, наивность, ее незнание пошлости света.

Стоит лишь сказать, что созвучны даже имена «Татьяна» и «Диана», что делает их связь более тесной. И тут Татьяна заключает в себе основную художественную особенность «Евгения Онегина» – это непосредственная связь прошлого, античности с настоящим. Греки даже говорили, что Пушкин похитил пояс Афродиты (древние греки по их религиозному миросозерцанию, исполненному поэзии и жизни, считали, что богиня красоты обладала таинственным поясом. ***

Татьяне суждено было стать истинной хозяйкой романа, завладеть сердцами читателей. Ей Пушкин предназначил быть символом России, своего народа, Музой и сливающейся с ней поэзией, ибо для поэта они неделимы.

Именно Татьяне посвящен роман, именно в ней Пушкин заключил все самое доброе, нежное и чистое. Татьяна – «это лирическая поэзия, обнимающая собою мир ощущений и чувств, с особенною силою кипящих в молодой груди». И читатель чувствует эту поэзии так же, как и саму Татьяну. Татьяна для Пушкина не просто любимая героиня, она героиня – мечта, которой поэт бесконечно предан, в которую безумно влюблен.

***

Роль Татьяны в романе очень велика, образ ее, будто незримый лучик солнца, проходит через весь роман, присутствует в каждой главе. Чистый образ Татьяны лишь еще ярче выявляет трагедию Онегина, всего общества, но все же основная миссия «милой Тани», именно миссия, – быть Музой Пушкина, самой поэзией, олицетворением жизни в «Евгении Онегине», символом русского народа, России, родной земли, ведь Муза Пушкина обязательно должна быть крепко связана со своим народом, родиной, именно в этом ее апофеоза. Безусловно, только такая цельная натура могла быть Музой Пушкина. Татьяна выражает чувства и мысли автора, раскрывает нам его душу.

Поистине гениально противопоставляет Пушкин свою Музу пошлости света, заставляя читателей еще яснее осознавать трагедию всего поколения, и в частности Онегина. Автор обращается к античности, к природе, будто отрывает Татьяну от всего земного, пытаясь сказать, что девочка эта – «совершеннейший эфир», но одновременно, символизируя собой поэзию, Татьяна полна жизни, а ее близость к народу, к старине лишь подтверждает: Татьяна твердо стоит на своей почве. В Татьяне сразу чувствуется «улыбка жизни, светлый взгляд, играющий переливами быстро сменяющихся ощущений».

Обратим внимание на то, как рисует нам свою героиню Пушкин. В романе почти полностью отсутствует портрет Татьяны, он ускользает и внимания Автора, что в свою очередь выделяет ее из всех барышень того времени, например, портрет Ольги дан автором очень подробно.

В этом смысле важно, что Пушкин вводит в роман тонкие сопоставления своей героини с античными богами природы. Таким образом, портрет Татьяны отсутствует, словно автор пытается донести до читателя, что красота внешняя часто лишена жизни, если отсутствует прекрасная и чистая душа, а значит, лишена и поэзии.

Но несправедливо было бы утверждать, что Пушкин не наделил свою героиню красотой внешней так же, как и красотой души. И здесь обращением к античным богам Пушкин дает нам возможность представить себе прекрасный облик Татьяны. И в то же время сама античность, которая является неотъемлемой особенностью романа, лишь вновь доказывает, что внешняя красота Татьяны неразрывно связана с ее богатым духовным миром.

Тут надо отметить и то, что связь Татьяны с античностью в романе является и композиционной особенностью, так как позволяет Пушкину везде и всюду вести за собой свою героиню, воплощая ее в образах античных богов. Так, например, одним из самых частых спутников Татьяны является образ вечно юной, вечно девственной богини – охотницы Дианы. Сам выбор Пушкиным именно этой античной богини для своей Тани уже показывает ее вечно юную душу, ее неопытность, наивность, ее незнание пошлости света. С Дианой мы встречаемся уже в первой главе:

…вод веселое стекло не отражает лик Дианы.

Эта строка будто предвещает появление героини, которая станет Музой всего повествования. И, конечно, нельзя не согласиться с тем, что Пушкин, как настоящий художник, рисует не лицо, а лик, контуры своей Музы, что поистине делает Татьяну неземным созданием.

Далее мы еще встретимся с Дианой, неизменной спутницей тринадцатилетней Татьяны. Стоит лишь сказать, что созвучны даже имена «Татьяна» и «Диана», что делает их связь более тесной. И тут Татьяна заключает в себе основную художественную особенность «Евгения Онегина» – это непосредственная связь прошлого, античности с настоящим. Греки даже говорили, что Пушкин похитил пояс Афродиты. Древние греки по их религиозному миросозерцанию, исполненному поэзии и жизни, считали, что богиня красоты обладала таинственным поясом:

…все обаяния в нем заключались; В нем и любовь и желания…

Пушкин первый из русских поэтов овладел поясом Киприды (Афродиты) – в античной мифологии могущественный атрибут богини любви и красоты, в нем заключены любовь и желание. Этот пояс наделял того, кто его наденет, необычайной женской, привлекательностью, ни один смертный или бессмертный не смог бы ы устоять перед его обладательницей

Встречаются указания, что его сделал Гефест (муж Афродиты)

Татьяна лишь подтверждение тому (она и есть «пояс Афродиты» – вечная песня желаний любви) В композиции, как было сказано ранее, этот «пояс Киприды» также играет большую роль: эпиграфом к третьей главе взяты слова французского поэта Мальфилатра:

Elle йtait fille, elle йtait amoureuse. – «Она была девушка, она была влюблена».

Эпиграф взят из поэмы «Нарцисс, или остров Венеры». Пушкин привел стих из отрывка о нимфе Эхо. И, если учесть, что в главе говорится о вспыхнувшем чувстве Татьяны к Онегину, то возникает параллель между ней и влюбленной в Нарцисса (в романе это Онегин) Эхо. Далее в поэме шло:

Я ее извиняю – любовь сделала ее виновной. О, если бы судьба ее извинила также.

Эту цитату можно сопоставить со словами Пушкина, в которых в полной мере отразилось чувство автора к своей героине – мечте:

За что ж виновнее Татьяна? За то ль, что в милой простоте Она не ведает обмана И верит избранной мечте? За то ль, что любит без искусства, Послушная влеченью чувства Что так доверчива она, Что от небес одарена Воображением мятежным, Умом и волею живой, И своенравной головой, И сердцем пламенным и нежным? Ужели не простите ей Вы легкомыслия страстей?

Важно отметить, хотя нельзя отрицать очевидное сопоставление Татьяны с античными богами, она истинно русская душа, и в этом, без сомнения, убеждаешься, читая роман. С момента ее первого появления в «Евгении Онегине» во второй главе Татьяна становится как бы символом России, русского народа. Эпиграфом ко второй главе, где автор «впервые освятил именем таким страницы нежные романа», являются слова Горация:

«О, rus! Hor…» («О Русь! О Деревня!»)

Этот особый эпиграф посвящен именно Татьяне. Пушкин, для которого так важна близость любимой героини к родной земле, к своему народу, к своей культуре, делает Татьяну «народной героиней». В эпиграфе слово «Русь» заключает в себе и связь героини со своим народом, и с Россией, и со стариной, с традициями, с культурой Руси. Для автора с самим именем «Татьяна» «неразлучно воспоминанье старины».

Сама вторая глава является одной из самых важных глав романа с точки зрения композиции: здесь читатель впервые знакомится с Татьяной, начиная с этой главы, ее образ, символизирующий Россию, русский народ, будет теперь присутствовать во всех пейзажах романа. Заметим, что Татьяна – тип крепкий, твердо стоящий на своей почве, что и показывает нам истинную трагедию Онегиных, порожденных лицемерным и пошлым светом, – отдаленность от своего же народа и традиций.

Уже в первых описаниях Татьяны замечаешь ее близость к природе, но не просто к природе, а именно к русской природе, к России, ну, а впоследствии воспринимаешь ее как единое целое с природой, с родной землей.

В эпитетах «дика, печальна, молчалива» угадывается еще один образ, везде и всюду сопровождающий Татьяну и связывающий ее с природой, – луна:

Она любила на балконе Предупреждать зари восход, Когда на бледном небосклоне Звезд исчезает хоровод… …при отуманенной луне…

Благодаря этому лунному сиянию, которое будто источает сама Татьяна, и звездному небу, портрет Татьяны написан «движеньем света».

В романе Татьяна озарена «лучом Дианы». Теперь античная богиня олицетворяет собой луну. «Движение луны есть одновременно движение сюжетной линии романа».

При «вдохновительной луне» Таня пишет свое бесконечно искреннее послание Онегину и заканчивает письмо, только когда «лунного луча сиянье гаснет». Бесконечное звездное небо и бег луны отражаются в зеркале Татьяны в час гадания:

Морозна ночь, все небо ясно; Светил небесных дивный хор Течет так тихо, так согласно… Татьяна на широкий двор В открытом платьице выходит На месяц зеркало наводит; Но в темном зеркале одна Дрожит печальная луна…

Неуловимый трепет души Татьяны, даже биение ее пульса и дрожание руки передаются вселенной, и «в темном зеркале одна дрожит печальная луна».

«Дивный хор светил» останавливается в маленьком зеркальце, а путь Татьяны вместе с луной, с природой продолжается. Можно лишь добавить, что душа Татьяны подобна чистой луне, источающей свой дивный, печальный свет.

Луна в романе абсолютно чиста, на ней нет ни пятнышка. Так и душа Татьяны чиста и непорочна, ее мысли, стремления так же высоки и далеки от всего пошлого и приземленного, как и луна. «Дикость» и «печальность» Татьяны не отталкивают нас, а, наоборот, заставляют почувствовать, что, как и одинокая луна в небе, она недосягаема в своей душевной красоте. Надо сказать, что луна у Пушкина – это еще и повелительница небесных светил, затмевающая своим чистым сиянием все вокруг. А теперь перенесемся на мгновенье в последние главы романа. И вот мы видим Татьяну в Москве:

Красавиц много на Москве. Но ярче всех подруг небесных Луна в воздушной синеве. Но та, которую не смею Тревожить лирою моею, Как величавая луна, Средь жен и дев блестит одна. С какою гордостью небесной  Земли касается она!

Вновь в образе луны видим мы нашу Татьяну. И что же? Не только своим величаво прекрасным обликом затмила она «причудниц большого света», но той беспредельной искренностью и чистотой души. И снова «милая Таня» в родной деревне:

Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал. Уж расходились хороводы; Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий. В поле чистом, В свои мечты погружена, Татьяна долго шла одна.

Портрет Татьяны становится неотделим от общей картины мира и природы в романе. Ведь не просто природа, а вся Россия, даже вся вселенная с величественной сменой дня и ночи, с мерцанием звездного неба, с непрерывным выстраиванием «небесных светил» органически входит в повествование. «Глазами Татьяны и автора создается космический фон поэмы. В непрерывном возгорании света, в постоянном космическом огня кроется глубокий смысл: на этом фоне душа человеческая, душа Татьяны ищет любви, заблуждается и прозревает».

В «Евгении Онегине» природа выступает как положительное начало в человеческой жизни. Образ природы неотделим от образа Татьяны, так как для Пушкина природа есть наивысшая гармония души человеческой, и в романе эта гармония души присуща лишь Татьяне:

Татьяна (русская душою, Сама не зная почему) С ее холодною красою Любила русскую зиму.

Очевидно, что так же, как в раскрытии образа Онегина, Пушкин близок к Байрону с его «Чайлд – Гарольдом», так и в раскрытии характера Татьяны, ее природного начала, ее души он близок к Шекспиру, который сконцентрировал положительное природное начало в Офелии.

Татьяна и Офелия помогают еще глубже увидеть разлад с собой главных героев, Гамлета и Онегина, являя собой идеал гармонии человека с природой. И даже более того, Татьяна всей своей натурой доказывает невозможность мира и покоя в душе Онегина без полного единения с природой.

«У Пушкина природа полна не одних только органических сил – она полна и поэзии, которая наиболее свидетельствует о ее жизни».

Вот почему мы и находим Татьяну с ее безгранично искренней душой, с ее непоколебимой верой, с ее наивно влюбленным сердцем на лоне природы, в ее вечном движении, в колыхании ее лесом, в трепете серебристого листа, на котором любовно играет луч солнца, в ропоте ручья, в веянии ветра:

Теперь она в поля спешит… Теперь то холмик, то ручей Остановляют поневоле Татьяну прелестью своей.

Словно лишь природе Татьяна может поведать природе свои горести, мучения души, страдания сердца. В то же время Татьяна делится с природой и цельностью своей натуры, возвышенностью помыслов и стремлений, добротой и любовью, самоотверженностью. Только в единении с природой находит Татьяна гармонию духа, лишь в этом видит она возможность счастья для человека.

Да и где еще искать ей понимания, сочувствия, утешения, к кому еще обратиться, как не к природе, ведь она «в семье своей родной казалась девочкой чужой». Как она сама напишет Онегину в письме, «ее никто не понимает».

У природы находит Татьяна успокоение, утешение. Итак, у Пушкина проводятся параллели между стихиями природы и человеческими чувствами. При таком понимании природы граница между ней и человеком всегда подвижна. В романе природа раскрывается через Татьяну, а Татьяна – через природу. Например, весна – это зарождение любви Татьяны, а любовь в свою очередь – весна:

Пора пришла, она влюбилась. Так в землю павшее зерно Весны огнем оживлено.

Татьяна, которая полна поэзии и жизни, для которой так естественно чувствовать природу, влюбляется именно весной, когда душа ее открывается для перемен в природе, расцветает в своей надежде на счастье, как расцветают первые цветы весной, когда природа пробуждается ото сна.

Татьяна передает весеннему ветерку, шелестящим листьям, журчащим ручьям трепет своего сердца, томление души. Символично само объяснение Татьяны и Онегина, которое происходит в саду, а когда «тоска любви Татьяну гонит», то «в сад идет она грустить».

Татьяна входит в «келью модную» Онегина, и вдруг становится «темно в долине», и «луна сокрылась за горою», словно предупреждая об ужасном открытии Татьяны, которое суждено было ей сделать («Уж не пародия ли он?»).

Перед тем, как уехать в Москву, Татьяна прощается с родным краем, с природой, словно предчувствуя, что уже не вернется обратно:

Простите, мирные долины, И вы, знакомых гор вершины, И вы, знакомые леса; Прости, небесная краса, Прости, веселая природа; Меняю милый, тихий свет На шум блистательных сует… Прости ж и ты, моя свобода! Куда, зачем стремлюся я? Что мне сулит судьба моя?

В этом проникновенном обращении Пушкин ясно показывает, что Татьяну нельзя отделять от природы. И ведь Татьяна должна покинуть родной дом, именно когда наступает ее любимое время года – русская зима:

Татьяне страшен зимний путь.

Бесспорно, что одна из главных целей, для которой в роман вводится образ Татьяны, заключается в противопоставлении ее Онегину, лицемерию и несовершенству света. Наиболее полно это противопоставление отражено в единении Татьяны с природой, в ее близости к своему народу. Татьяна – живой пример неразрывной связи человека со своей страной, с ее культурой, с ее прошлым, с народом.

Через природу России Татьяна связана со своей культурой и народом. Мы уже знаем, что автор связывает имя Татьяны с «воспоминаньем старины», но наиболее символичным моментом в этом плане становится песня девушек, которую слышит Татьяна Ларина перед встречей с Онегиным.

«Песня девушек» представляет второй, после письма Татьяны, «человеческий документ», вмонтированный в роман. Песня также говорит о любви (в первом варианте – трагической, однако в дальнейшем для большего контраста Пушкин заменил его сюжетом счастливой любви), песня вносит совершенно новую фольклорную точку зрения.

Сменив первый вариант «Песни девушек» вторым, Пушкин отдал предпочтение образцу свадебной лирики, что тесно связано со смыслом фольклорной символики в последующих главах. Символическое значение мотива связывает эпизод с переживаниями героини.

Онегин же, наоборот, не слышит этой песни, поэтому мы еще убеждаемся в том, что Таня является поистине «народной» героиней в романе. Обратимся к последней главе романа:

…она мечтой Стремится к жизни полевой В деревню к бедным поселянам,  В уединенный уголок…

Живая нить, связывающая Татьяну с народом, проходит через весь роман. Отдельно в композиции выделен сон Татьяны, который становится знаком близости к народному сознанию. Описания святок, предшествующие сну Татьяны, погружают героиню в атмосферу фольклорности:

Татьяна верила преданьям Простонародной старины, И снам, и карточным гаданьям, И предсказаниям луны. Ее тревожили приметы;

Отметим, что Вяземский к этому месту текста сделал примечание:

Пушкин сам был суеверен.

Следовательно, через связь Татьяны с русской стариной мы чувствуем родство душ героини и автора, раскрывается характер Пушкина. В Михайловском Пушкин начал статью, где писал:

Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому – нибудь народу.

Отсюда напряженный интерес к приметам, обрядам, гаданиям, которые для Пушкина, наряду с народной поэзией, характеризуют склад народной души. Вера Пушкина в приметы соприкасалась, с одной стороны, с убеждением в том, что случайные события повторяются, а с другой – с сознательным стремлением усвоить черты народной психологии.

Выразителем этой черты характера Пушкина явилась Татьяна, чья поэтическая вера в приметы отличается от суеверия Германна из «Пиковой Дамы», который, «имея мало истинной веры…, имел множество предрассудков».

Итак, сон Татьяны заключает в себе одну из главных идей романа: Татьяна не могла бы так тонко чувствовать, если бы не ее близость к народу. Пушкин целенаправленно отобрал те обряды, которые были наиболее тесно связаны с душевными переживаниями влюбленной героини. Во время святок различали «святые вечера» и «страшные вечера». Неслучайно гадания Татьяны проходили именно в страшные вечера, в то же время, когда Ленский сообщил Онегину, что тот «на той неделе» зван на именины.

Сон Татьяны имеет в тексте пушкинского романа двойной смысл. Являясь центральным для психологической характеристики «русской душою» героини романа, он также выполняет композиционную роль, связывая содержание предшествующих глав с драматическими событиями шестой главы.

Сон прежде всего мотивируется психологически: он объяснен напряженными переживаниями Татьяны после «странного», не укладывающегося ни в какие романные стереотипы поведения Онегина во время объяснения в саду и специфической атмосферы святок – времени, когда девушки, согласно фольклорным представлениям, в попытках узнать свою судьбу вступают в рискованную и опасную игру с нечистой силой.

Однако сон характеризует и другую сторону сознания Татьяны – ее связь с народной жизнью, фольклором. Подобно тому, как в третьей главе внутренний мир героини романа определен был тем, что она «воображалась» «героиней своих возлюбленных творцов», теперь ключом к ее сознанию делается народная поэзия.

Сон Татьяны – органический сплав сказочных и песенных образов с представлениями, проникшими из святочного и свадебного обрядов. Такое переплетение фольклорных образов в фигуре святочного «суженого» оказывалось в сознании Татьяны созвучным «демоническому» образу Онегина – вампира и Мельмота, который создался под воздействием романтических «небылиц» «британской музы».

Потебня пишет: «Татьяна Пушкина – русская душа, и ей снится русский сон. Этот сон предвещает выход замуж, хоть и не за милого».

Однако в сказках и народной мифологии переход через реку является также символом смерти. Это объясняет двойную природу сна Татьяны: как представления, почерпнутые из романтической литературы, так и фольклорная основа сознания героини заставляет ее сближать влекущее и ужасное, любовь и гибель.

В «Евгении Онегине», в этой бессмертной и недосягаемой поэме, Пушкин явился великим народным писателем. Он разом, самым «прозорливом», самым метким образом отметил самую глубь общества того времени.

Отметив тип русского скитальца, «скитальца до наших дней и в наши дни», угадав его гениальным чутьем своим рядом с ним поставил тип положительной и бесспорной красоты русской женщины.

Пушкин первый из всех русских писателей «провел перед нами образ женщины, твердость души которая черпает из народа». Главная красота этой женщины в ее правде, правде бесспорной и осязаемой, и отрицать эту правду уже нельзя.

Величавый образ Татьяны Лариной, «отысканный Пушкиным в русской земле, им выведенный, поставлен перед нами уже навеки в бесспорной, смиренной и величественной красоте своей».

Татьяна – это свидетельство того мощного духа народной жизни, который может выделить образ такой неоспоримой правды. Образ этот дан, есть, его нельзя оспорить, сказать, что он выдумка или фантазия, а, может быть, идеализация поэта:

Вы созерцаете сами и соглашаетесь: да, это есть, стало быть, и дух народа, стало быть, и жизненная сила этого духа есть, и она велика и необъятна.

В Татьяне слышится вера Пушкина в русский характер, в его духовную мощь, а, значит, и надежда на русского человека. Самим существованием Татьяны высказывается авторская истина: без полного единения со своим народом, с его культурой, с родной землей не может существовать натура столь возвышенная и цельная, полная поэзии и жизни.

Именно единство с природой, Россией, народом, культурой делает Татьяну существом неземным, но одновременно столь влюбленным в жизнь и во все ее проявления, что невольно восхищаешься душой столь юной, наивной, но такой твердой и непоколебимой.

Итак, мы уже знаем, что роман строится на противопоставлении Татьяны и Онегина, Татьяны и петербургского и московского света. Татьяна не зря противопоставлена в первую очередь свету, так как именно этот свет порождает Онегиных, заставляет их быть в разладе с собой, убивает их лучшие чувства. Интересно, что сказал В. Г. Белинский о Музе Пушкина:

Это – девушка – аристократка, в которой обольстительная красота и грациозность непосредственности сочетались с изяществом тона и благородною красотою.

Но автор, и не без причины, не сделал «милую Таню» девушкой – аристократкой, чтобы еще сильнее показать нам трагедию общества в целом, Онегина в частности. И уж, конечно, Татьяна не может никого обольстить, ведь это противоречило бы всей ее природе. Только человек с такой силой души, с такой преданностью своим идеалам и мечтам может противостоять пошлости и лицемерию всего света.

И вот перед нами Онегин как типичный представитель молодежи того времени:

В своей одежде был педант И то, что мы назвали франт… Как рано мог он лицемерить,… Как взор его был быстр и нежен, Стыдлив и дерзок, а порой Блистал послушною слезой!… Как он умел казаться новым,… Приятной лестью забавлять…

Не такова Татьяна: чистота ее души выявляет трагедию общества. Оттого, что Татьяна представлена «барышней уездной, с печальной думою в очах», она еще милее нашему сердцу.

Разве сразу не чувствуешь в ней той искренности, того света, который она, кажется, источает? Татьяна – тип, стоящий твердо на своей почве. Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. Она уже одним благородным инстинктом своим чувствует, где и в чем правда, что и выразилось в финале поэмы. Это тип положительной красоты, апофеоза русской женщины.

Да, именно русской женщины, ибо Татьяна по сути своей «народная» героиня. Можно даже сказать, что такой красоты тип русской женщины почти уже и не повторялся в русской литературе – кроме разве Лизы в «Дворянском гнезде» Тургенева.

Уже в первых главах романа чувствуется противопоставление истинно русской души Татьяны «причудницам большого света», что в полной мере отразится в конце поэмы, когда она уже непосредственно будет находиться в свете. Но уже в самом начале автор заявляет о появлении героини, искренность и душа которой сквозят в каждом ее слове и жесте:

Но полно прославлять надменных Болтливой лирою своей; Они не стоят ни страстей, Ни песен, ими вдохновенных: Слова и вздор волшебниц сих Обманчивы… как ножки их.

В последних главах романа Татьяна уже непосредственно представлена в свете. И что же? Нет, Татьяна также чиста душою, как и прежде:

Она была нетороплива Не холодна, не говорлива, Без взора наглого для всех, Без притязаний на успех, Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей…  Все тихо, просто было в ней.

Но манера глядеть свысока сделала то, что Онегин совсем даже не узнал Татьяну, когда встретил ее в первый раз, в глуши, в скромном образе чистой, невинной девушки, так оробевшей перед ним вначале. Он не сумел отличить в бедной девочке законченности и совершенства, что ему еще предстоит узнать в конце романа. В. Г. Белинский посчитал, что Онегин принял Татьяну за «нравственный эмбрион». И это после письма ее к Онегину, где отразились все ее переживания, чувства, мечты детства, идеалы, надежды. С какой готовностью эта девочка доверилась чести Онегина:

Но мне порукой ваша честь,  И смело ей себя вверяю…

Пушкин наделяет свою любимую героиню тонкой душой, возвышенными мыслями, «пламенным сердцем». Татьяна в свои тринадцать лет – натура исключительно духовно развитая, с особым внутренним миром, она натура твердая и непоколебимая в своем благородстве, искренности, чистоте:

Татьяна любит не шут И предается безусловно  Любви, как милое дитя.

Татьяна здесь являет собой еще одну трагедию Онегина: она прошла в жизни Евгения мимо него, причем пронесла свою любовь через всю свою жизнь, хотя не была оценена им. В том и трагедия не только их романа, но и трагедия души человеческой, потому как сами образы героев доказывают невозможность их совместного счастья. И здесь тринадцатилетняя девочка, возможно, помогает нам понять, заглянуть в душу Евгения:

Он в первой юности своей Был жертвой бурных заблуждений И необузданных страстей.

Действительно, само присутствие Татьяны в романе ясно показывает внутреннюю пустоту Онегина, порожденную, быть может, данью свету, моде («модный тиран»), и это, конечно, понимает Татьяна. В бессмертных строфах романа поэт изобразил ее посетившею дом столь загадочного еще для нее человека. И вот Татьяна в его кабинете, разглядывает его книги, вещи, предметы, старается угадать по ним душу его, разгадать свою загадку, и, наконец, в раздумье со странной улыбкой губы ее тихо шепчут:

Что ж он? Ужели подражанье, Ничтожный призрак, иль еще Москвич в Гарольдовом плаще, Чужих причуд истолкованье, Слов модных полный лексикон?… Уж не пародия ли он?

В этих словах Татьяны разоблачается та самая трагедия света, о которой уже так много было сказано ранее. И здесь же сама она впервые узнает этот самый свет, правда, будучи вдали от него.

В черновых вариантах осуждение Онегина, а вместе с ним, как понимаем, и света, было высказано еще в более резкой форме:

Москаль в Гарольдовом плаще… Шут в Чильд – Гарольдовом плаще… Он тень, карманный лексикон.

Взгляд на Онегина как на явление подражательное, не имеющее корней в русской почве, делает еще ценней близость Татьяны к народу. Да, Татьяна должна была разгадать душу, скованную бременем света, должна была прошептать это. И ведь разоблачение этого подражания, болезни общества, звучит еще страшнее, когда его произносит человек столь чистый, наивный, как Татьяна. В Москве потом Татьяна уже знает, чего ожидать от общества, она увидела отражение этого порочного света в Онегине. Но Татьяна, несмотря ни на что, верная своим чувствам, не предала своей любви. Светская придворная жизнь не коснулась души «милой Тани».

Нет, эта та же Таня, та же прежняя деревенская Таня! Она не испорчена, она, напротив, стала еще тверже в стремлении к искренности, истине, чистоте. Она удручена этой пышной жизнью, она страдает:

Ей душно здесь… она мечтой Стремится к жизни полевой… Простая дева, С мечтами, сердцем прежних дней,  Теперь опять воскресла в ней.

Уже говорилось о сравнении Татьяны с луной, и здесь, в Москве, Татьяна затмевает своим внутренним светом всех вокруг:

Она сидела у стола С блестящей Ниной Воронскою, Сей Клеопатрою Невы; И верно б согласились вы, Что Нина мраморной красою Затмить соседку не могла, Хоть ослепительна была.

Автор не зря усадил свою Татьяну рядом с «блестящей Ниной Воронскою», так как Нина – собирательный образ, в котором заключена красота внешняя, да и та, ведь, «мраморная», и внутренняя пустота.

Правда, пушкинскую Татьяну не надо было объяснять, душа ее «сквозит в каждом слове ее, в каждом движении», поэтому Нина и не могла затмить Татьяну.

В конце романа наиболее ярко выражено родство душ Татьяны и Пушкина: автор доверяет ей высказать его мысли и чувства. Татьяна всем своим существом связывает нас с автором. Ответом на этот вопрос является слова Кюхельбекера:

Поэт в своей восьмой главе похож на Татьяну. Для лицейского его товарища, который с ним вырос и знает его наизусть, как я, везде заметно чувство коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет об этом чувстве знал свет.

Итак, Татьяна уже не только муза Пушкина, поэзия, да и, пожалуй, сама жизнь, но и выразительница его идей, чувств, мыслей говорит Онегину:

Но я другому отдана, Я буду век ему верна.

Высказала она это именно как русская женщина, в этом ее апофеоза. Она высказывает правду поэмы. Именно в этих строках, пожалуй, заключен весь идеал героини. Перед нами русская женщина, смелая и духовно сильная. Разве может такая сильная натура, как Татьяна, основать свое счастье на несчастье другого?

Счастье для нее, прежде всего, в гармонии духа. Могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокой душой, с ее сердцем?

Но вопрос, почему же Пушкин заставил свою «ласковую Музу» так страдать неизменно волнует читателя. Здесь, безусловно, надо отметить, что верный правде, только правде, он не сделал ее счастливой, он заставил ее плакать – о себе, об Онегине.

Татьяна в своем несчастье усиливает трагедию Онегина; автор бросил его к ногам Татьяны, заставил его проклинать свой жребий, ужасаться собственной жизни. Он вырвал у Евгения жесточайшее признание:

Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой !Как я ошибся, как наказан!

В Татьяне еще раз видна сила духа русского человека, почерпнутая из народа. Татьяна – женщина такой душевной красоты, которая смиряла даже окружающую пошлость. И женщина эта была «покойна и вольна». Пушкин увел ее прочь, последним словом в ее признании оставив слово «верность».

Ее прекрасная душа была открыта Пушкину вся, там не была ни одного темного уголка, куда бы он «не смог заглянуть своим мысленным взглядом».

«Вольность и покой – замену счастью», никогда она не искала их, в угоду им никогда не отгораживалась от мира презрением и равнодушием. Она, может, и не знала счастья в любви, зато знала высокий нравственный закон, исключающий себялюбие («Нравственность (мораль) в природе вещей» (Неккер), знала свою жизненную цель, ровным своим светом уже способную одарить жизнь до конца. Без оглядок и размышлений шла она к этой цели; шла твердо, потому что, «русская душою», цельная в самом своем существе, и не могла жить иначе.

Не может Татьяна пойти за Онегиным, ведь он «былинка, носимая ветром». Не такова она вовсе: у нее и в отчаянии, в страдальческом сознании, что погибла ее жизнь, все – таки есть нечто твердое и незыблемое, на что опирается ее душа. Это ее воспоминания детства, воспоминания родины, деревенской души, в которой началась ее смиренная, чистая жизнь, – это «крест и тень ветвей над могилой ее бедной няни».

О, эти воспоминания и прежние образы ей теперь драгоценнее, ведь они только и остались ей, но они – то и спасают ее душу от окончательного отчаяния. И это не мало, нет, тут уже многое, потому что тут целое основание, тут нечто неразрушимое. Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святыней.

«Есть глубокие и твердые души, – говорит Достоевский, – которые не могут сознательно отдать святыню свою на позор, хотя бы и из бесконечного страдания».

Но тем ужаснее трагедия Онегина. Ведь в речи Татьяны – ни тени мстительности. Потому и получается полнота возмездия, потому – то Онегин стоит «как громом пораженный». «Все козыри были у нее в руках, но она – не играла».

У кого из народов – такая любовная героиня: смелая и достойная, влюбленная – и непреклонная, ясновидящая – и любящая.

В разные периоды жизни муза являлась поэту по – разному. То Пушкин видит свою музу в прозаическом освещении полудня, в деревенском саду. Романтические призраки поэта рассеялись. В лице уездной барышни мы узнаем Татьяну Ларину. В начале последней главы романа Пушкин опасается за свою музу и героиню, когда она впервые появляется на светском рауте. Но опасения напрасны —

Она была нетороплива. Не холодна, не говорлива. Без взора наглого для всех, Без притязаний на успех, Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей…

Татьяна в новом обличии прекрасна. Она безупречна. Чтобы завершить ее портрет, Пушкину пришлось прибегнуть к французскому языку, к условно – светскому жаргону той среды, к которой теперь Татьяна принадлежит: Она казалась верный снимок Du соttе il fаut…

Теперь она жена важного столичного сановника, пользуется успехом в свете. А это значит, что героиня по рукам и ногам связана приличием, «модой самовластной», условностями, которые налагает общество на людей одного круга.

Но маска «равнодушной княгини» скрывает лицо «простой девы» с прежними стремлениями. Мир нравственных ценностей не изменился. Пышность роскошной гостиной, успехи в свете она называет «ветошью маскарада», потому что «этот блеск, и шум, и чад» не может скрыть пустоты и внутреннего убожества столичной жизни.

Все поступки Татьяны, все ее мысли и чувства окрашены народной моралью, которую она вобрала в себя с детства. В соответствии с народными традициями Пушкин наделяет свою любимую героиню исключительной душевной цельностью. Поэтому, полюбив Онегина, она первая объясняется ему в любви, преступая условности дворянской морали. Под влиянием народных традиций, которые внушают детям уважение и почтение к своим родителям, Татьяна выходит замуж, подчиняясь воле матери, которая хочет устроить ее жизнь.

***

Неожиданно Татьяна и Евгений встречаются вновь.

Онегин старается бывать в гостях у Татьяны каждый день, он буквально преследует ее. Она же его как будто и не замечает: если и заговорит, то чтобы отдать дань обыкновенной светской любезности.

И наш герой пишет Татьяне страстное любовное письмо, хотя всегда считал это занятие пустым и бесполезным. Онегин, раскрывающий душу перед Татьяной в письме, совсем не похож на того столичного денди, который когда – то в глуши деревенского сада дал холодную отповедь пылкой девушке. Он стал не только старше, но и богаче духовно, содержательнее, просто человечнее. Евгений теперь казнит самого себя: Я думал: вольность и покой

Замена счастью. Боже мой!

Как я ошибся, как наказан…

Но ответного письма Онегин так и не получает. Он пишет другое, третье письмо… Ответа нет. Евгений впадает в своего рода «усыпленье чувств». Пушкин с иронией описывает его состояние: Как походил он на поэта, Когда в углу сидел один, И перед ним пылал камин

И он мурлыкал: Вепеdеttа

Иль Idol mio и ронял

В огонь то туфлю, то журнал. Уже одно это описание говорит о том, что в образе Онегина совсем нет черт самого поэта. Настоящая издевка звучит в строках: Стихов российских механизма. Едва в ту пору не постиг Мой бестолковый ученик.

Читатели неизменно задаются вопросом, действительно ли высокое чувство посетило Онегина или это очередная прихоть избалованного человека? По мнению Белинского – в этом чувстве Евгения залог возрождения его к жизни. И что ж Татьяна?

Несомненно, она любит Евгения по – прежнему. Недаром она льет слезы, читая письмо Евгения. Такой он видит Татьяну, примчавшись к ней домой для решительного последнего объяснения. Но теперь перед ним не девочка, а замужняя женщина, судьба которой уже решена. Ответ Татьяны произвел переворот в душе Онегина. Она ушла. Стоит Евгений, Как будто громом поражен.

Она честна и откровенна с Онегиным, потому что любит его и доверяет ему. Нравственная чистота героини особенно ярко проявляется в ее ответе Евгению, который тоже выдержан в духе народной морали:

Я вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана; Я буду век ему верна.

В этих словах отразились все лучшие черты героини: благородство, честность, сильно развитое чувство долга. Способность Татьяны отказаться от единственного человека, которого она любит и будет любить, говорит о ее сильной воле, нравственной чистоте.

Татьяна просто не способна лгать человеку, который ей предан, или обречь его на позор, чтобы соединиться с любимым человеком. Если бы Татьяна ответила на любовь Онегина, то нарушилась бы целостность ее образа. Она бы перестала быть Татьяной Лариной, превратившись в Анну Каренину.

Таким образом, Татьяна предстает в романе «Евгений Онегин» воплощением национального русского духа и пушкинским идеалом. В ее образе гармонически соединились лучшие стороны дворянской и простонародной культуры.

Именно в таком состоянии оставляет Пушкин своего героя «надолго… навсегда». Гениальна развязка сюжета. Откровенность и «открытость» слов Татьяны поражают героя. Она не кокетничает и не лукавит. Она в немногих словах раскрывает ему свою душу. Верность долгу, верность мужу вопреки живому чувству любви делают образ Татьяны необыкновенно притягательным.

Жизнь научила Таню, что люди совсем не те, за кого себя выдают. А в свете тем более! И чувства, и люди – все здесь не настоящее, а мнимое, кажущееся. Ведь и сама она только внешне окружена блеском и сиянием, а на самом деле – одинока. В холодных пустых петербургских комнатах она мечтает о деревне, где осталась полка с любимыми книгами, где остался старый дикий сад, где похоронена любимая няня. Но она прекрасно понимает, что все это осталось в молодости. Выбор сделан, и жить предстоит соответственно ему.

А счастье было так возможно,

Так близко!.. Но судьба моя

Уж решена.

У Онегина также был выбор. И он однажды уже принял решение. «Дважды в одну воду не войдешь», – гласит древняя мудрость.

И Татьяна призывает его не быть рабом страсти. Она рисует ему подлинную картину создавшейся ситуации, взывает к его благородству.

Я знаю, в вашем сердце есть

И гордость и прямая честь.

И жизнь доказывает, что Татьяна права. Что ожидало бы ее, согласись она на связь с Евгением? Разрыв с мужем, его позор, неопределенность ее собственного положения и полная зависимость от Онегина. Долго ли они могли бы быть счастливы?

Ответ, пожалуй, можно найти у Льва Толстого. Его героиня Анна Каренина бросила все ради любимого Вронского. Но жизнь ее вскоре закончилась трагически. Законы светского общества накладывали очень жесткую схему поведения на тех, кто к нему принадлежал.

Пушкин и сам стал жертвой тех отношений, что царили в свете. Ему пришлось отдать жизнь, чтобы защитить свою честь и честь своей жены. Становится ясно, почему так близка и понятна Пушкину его Татьяна! В самом конце романа поэт признается:

Промчалось много, много дней

С тех пор, как юная Татьяна

И с ней Онегин в смутном сне

Явилися впервые мне –

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал.

Неясность, о которой говорит Пушкин, – в самой природе творчества. Поэт и его произведение зависят от того, как сложится дальше жизнь, что продиктует она.

Горьким рисуется смысл и урок всего романа. В героях его нет ничего Героического. Они вовсе не образцы для подражания, они выхвачены поэтом из самой жизни. Чувство реальной жизни, чувство истории стало главным в позднем творчестве Александра Сергеевича Пушкина. Это чувство и было тем «магическим кристаллом», который дался Пушкину в руки, как никому другому

***

Пушкин, как поэт и как человек, развивался стремительно.

Словно боялся не успеть, опоздать. Будто предчувствовал, что отпущен ему предельно короткий жизненный срок…

В 1821 году он впервые попробовал свои силы в жанре романтической поэмы, а уже к 1824 году ее рамки стали ему тесны. Более того, он постепенно перерастал и романтическую традицию в целом, с ее всепоглощающим эгоцентризмом, когда автор отражался в герое как в зеркале. Пушкина более не устраивала жесткая система противопоставлений, оппозиций (Восток – Запад, свобода – неволя); его не слишком волновали проблемы романтической личности, исключительного героя, действующего в исключительных обстоятельствах.

Ему все интереснее был герой обычный, похожий на многих своих современников, связанный с жизнью не менее тесными узами, чем с литературной традицией. Это то, что впоследствии было названо: От «байронической» поэмы – к роману в стихах

Необходим был новый путь. И в то же время путь, не отрицающий великих открытий романтизма. Именно такую синтезирующую роль сыграл и в литературной судьбе Пушкина, и в судьбе всей русской словесности 1820 – х годов роман в стихах «Евгений Онегин». Пушкин начал его в 1823 году и публиковал по мере написания, отдельными главами. Действие романа разворачивается в Центральной России с зимы 1819 – го до весны 1825 года; герой, молодой дворянин Евгений Онегин, вводится в действие сразу, без предисловий и прологов. Повторяя «Евгения Онегина», мы еще раз погрузимся в стихию «свободного романа» и откроем для себя вещи, о которых, может быть, до сих пор и не догадывались.

Самые значительные художественные открытия, совершенные Пушкиным в романе «Евгений Онегин»

Автор

Введение вымышленного героя – Автора и принципиальной подвижности авторской позиции.

Портрет Автора скрыт. Попробуйте представить его внешность – кроме белого пятна, перед вами не возникнет ничего. Мы немало знаем об Авторе – о его судьбе и духовном мире, о литературных взглядах и даже о винах, которые он любит. Но Автор в «Евгении Онегине» – это человек без лица, без внешности, без имени.

Автор – повествователь и одновременно «герой» романа. В Авторе отразилась личность самого создателя «Евгения Онегина». Пушкин отдал ему многое из того, что пережил, перечувствовал и передумал сам.

Однако отождествлять Автора с Пушкиным – грубая ошибка. Необходимо помнить, что Автор – это художественный образ. Соотношение между Автором в «Евгении Онегине» и Пушкиным, создателем романа, точно такое же, как между образом любого человека в литературном произведении и его прототипом в реальной жизни.

Образ Автора – автобиографический, это образ человека, чья «биография» частично совпадает с реальной биографией Пушкина, а духовный мир и взгляды на литературу являются отражением пушкинских.

Художественная уникальность романа во многом определяется тем особым положением, которое занимает в нем Автор.

Автор в романе Пушкина – не традиционный рассказчик, ведущий повествование о героях и событиях, четко отделяя себя от них и от читателей. Автор является и создателем романа, и одновременно его героем. Он настойчиво напоминает читателям о «литературности» романа, о том, что текст, создаваемый им, – новая, жизнеподобная реальность, которую нужно воспринимать «положительно», доверяя его рассказу.

Герои романа – вымышленные, все, что о них сказано, не имеет отношения к реальным людям. Мир, в котором живут герои, – тоже плод творческой фантазии Автора.

Реальная жизнь – только материал для романа, отобранный и организованный им, творцом романного мира.

Роман создается прямо на глазах читателя, при его участии, с оглядкой на его мнение. Автор видит в нем соавтора, обращаясь к многоликому читателю: «другу», «недругу», «приятелю». Автор – создатель романного мира, творец сюжетного повествования, но он же – его «разрушитель». Противоречие между Автором – творцом и Автором – «разрушителем» повествования возникает тогда, когда он, прерывая повествование, сам входит в очередной «кадр» романа – на короткое время (репликой, замечанием) или заполняет его целиком (авторским монологом).

Однако Автор, отрываясь от сюжета, не отделяет себя от своего романа, становится его «героем». Подчеркнем, что «герой» – метафора, условно обозначающая Автора, ведь он не обычный герой, не участник сюжета. Вряд ли можно вычленить в тексте романа самостоятельный «сюжет Автора». Сюжет романа один, Автор – за пределами сюжетного действия. У Автора особое место в романе, определенное двумя его ролями.

Первая – роль повествователя, рассказчика, комментирующего все, что происходит с героями.

Вторая – роль «представителя» жизни, которая тоже является частью романа, но не укладывается в рамки литературного сюжета. Автор оказывается не только вне сюжета, но и над сюжетом. Его жизнь – часть общего потока жизни. Он герой «романа жизни», о котором сказано в последних стихах «Евгения Онегина»:

Блажен, кто праздник жизни рано Оставил, не допив до дна Бокала полного вина, Кто не дочел ее романа И вдруг умел расстаться с ним, Как я с Онегиным моим.

Отдельные пересечения Автора и героев (встречи Онегина и Автора в Петербурге, о которых говорится в первой главе, письмо Татьяны («его я свято берегу»), попавшее к нему), подчеркивают, что герои «моего романа» – только часть той жизни, которую представляет в романе Автор.

Образ Автора создается иными средствами, чем образы Онегина, Татьяны, Ленского. Автор четко отделен от них, но в то же время между ним и главными героями возникают соответствия, смысловые параллели. Не будучи действующим лицом, Автор появляется в романе как субъект высказываний – реплик и монологов (их принято называть авторскими отступлениями).

Говоря о жизни, о литературе, о романе, который создает, Автор то приближается к героям, то отдаляется от них. Его суждения могут совпадать с их мнениями или, наоборот, противостоять им.

Каждое появление Автора в тексте романа – высказывание, корректирующее или оценивающее поступки и взгляды героев. Иногда Автор прямо указывает на сходство или различия между собой и героями: «Страстей игру мы знали оба; / Томила жизнь обоих нас; / В обоих сердца жар угас»; «Всегда я рад заметить разность / Между Онегиным и мной»; «Так точно думал мой Евгений»; «Татьяна, милая Татьяна! / С тобой теперь я слезы лью». Главную роль в создании образа Автора играют его монологи – авторские отступления. Это вполне завершенные по смыслу фрагменты текста, обладающие стройной композицией и неповторимым стилем. Для удобства анализа их можно разделить на несколько групп.

Большая часть отступлений – лирические и лирико – философские. В них, насыщенных разнообразными жизненными впечатлениями, наблюдениями, радостными и горестными «заметами сердца», философскими размышлениями, читателю открывается духовный мир Автора: это голос мудрого Поэта, много повидавшего и испытавшего в жизни.

Он изведал все, из чего складывается жизнь человека: сильные, возвышенные чувства и холод сомнений и разочарований, сладостные муки любви и творчества и тягостную тоску житейской суеты.

Он то молодой, озорной и страстный, то насмешливый и ироничный. Автора привлекают женщины и вино, дружеское общение, театр, балы, стихи и романы, но он же замечает: «Я был рожден для жизни мирной, / Для деревенской тишины: / В глуши звучнее голос лирный, / Живее творческие сны».

Автор остро чувствует смену возрастов человека: сквозная тема его размышлений – молодость и зрелость, «возраст поздний и бесплодный, / На повороте наших лет».

Автор – философ, узнавший много печальной правды о людях, но не переставший любить их.

В ряде отступлений Автор иронизирует над чуждыми ему представлениями о жизни, а иногда и откровенно высмеивает их. Объекты авторской иронии в отступлениях четвертой главы: – «Чем меньше женщину мы любим…»; – « Врагов имеет в мире всяк…; – Блажен, кто смолоду был молод…») – пошлость и лицемерие, зависть и недоброжелательность, душевная лень и разврат, замаскированные светской благовоспитанностью.

Такие отступления можно назвать ироническими. Автор, в отличие от «достопочтенных читателей» из светской толпы, не сомневается в подлинных жизненных ценностях и духовных качествах людей. Он верен свободе, дружбе, любви, чести, ищет в людях душевной искренности и простоты.

Во многих отступлениях Автор предстает как петербургский поэт, современник героев романа. О его судьбе читатель узнает немного, это лишь биографические «точки» (лицей – Петербург – Юг – деревня – Москва – Петербург), обмолвки, намеки, «мечтания», из которых складывается внешний фон авторских монологов. Автор учитывает, что читатель знаком с современной литературной жизнью.

Полнота духовной жизни, способность к целостному восприятию мира в единстве светлых и темных сторон – главные черты личности Автора, отличающие его от героев романа. Именно в Авторе Пушкин воплотил свой идеал человека и поэта.

Роман «Евгений Онегин» – труднейшее произведение Пушкина, несмотря на видимую легкость и простоту. В. Г. Белинский назвал «Евгения Онегина» «энциклопедией русской жизни», подчеркнув масштаб пушкинского « труда многолетнего». Это не критическая похвала роману, а его емкая метафора. За «пестротой» глав и строф, сменой приемов повествования скрывается стройный замысел принципиально новаторского литературного произведения – «романа жизни», который вобрал в себя огромный общественно – исторический, бытовой, литературный материал.

Новаторство «романа в стихах» проявилось прежде всего в том, что Пушкин нашел новый тип проблемного героя – «героя времени». Таким героем стал Евгений Онегин. Его судьбу, характер, взаимоотношения с людьми определяют совокупность обстоятельств современной действительности, незаурядные личные качества и круг «вечных», общечеловеческих проблем, с которыми он сталкивается.

Автор не только отказывался от однозначной оценки героя, как Карамзин в «Бедной Лизе». Ho и словно предупреждал читателя: мое собственное отношение к Онегину может меняться от главы к главе, от эпизода к эпизоду.

Судя по первой главе, в Онегине должен был узнаваться тип современного Пушкину (практически одно поколение!) петербуржца, получившего домашнее «французское» воспитание, поверхностно образованного (латынь, чтоб «эпиграфы разбирать»; анекдоты из мировой истории; неумение отличить «ямба от хорея»), зато постигшего «науку страсти нежной».

Онегин, каким он предстает перед читателем, сначала «жить торопится и чувствовать спешит». Распорядок его дня в 1 – й главе полностью соответствует традиции светского времяпрепровождения: позднее, пополудни, пробуждение; занятия в «модном кабинете», прогулка по бульвару; дружеский ужин; театр; бал. Затем он разочаровывается во всем и охладевает душой; попытки заняться писательством ни к чему не приводят. Евгения охватывает модная английская болезнь сплин, или русская хандра.

В начале 1 – й главы Автор готов сблизить онегинскую разочарованность с разочарованностью оппозиционной молодежи из круга преддекабристского «Союза благоденствия». Евгений читает Адама Смита; он равнодушен к поэзии, зато разбирается в политической экономии; его модный туалет, франтовство и повесничание отдают фрондерством. Ho к концу главы выясняется: разочаровавшись в наслаждениях света, Онегин не становится серьезным бунтарем. Причина его томления – душевная пустота. Его внешний блеск указывает на внутренний холод. Его язвительные речи свидетельствуют не столько о критическом взгляде на современный мир, сколько о презрительности и высокомерии. «Байронический» тип поведения лишается романтического ореола; Автор, поспешивший записать Онегина в свои приятели, постепенно дистанцируется от него, чтобы в конце концов признаться: «Всегда я рад заметить разность / Между Онегиным и мной».

Мало того, «серьезная» точка зрения на героя как на оппозиционера передоверена глуповатым провинциальным помещикам, его соседям по дядиному имению. Только они способны считать Онегина «опаснейшим» чудаком и даже фармазоном, т. е. членом тайной масонской ложи. Автор (и читатель) смотрят на него иным, все более трезвым взглядом.

Автор и его место в сюжете. В байронической традиции, как вы помните, герой подчас превращался в alter ego самого поэта, а события должны были казаться тенью, отголоском внутренней жизни автора. Однако Автор, каким он предстает в многочисленных лирических отступлениях (они постепенно выстраиваются в особую сюжетную линию), чем дальше, тем меньше совпадает с Онегиным во вкусах, пристрастиях, взглядах. Связан Автор и с «биографической» личностью Пушкина. Ho это сложная связь романного персонажа и реального прототипа. Иными словами, Пушкин служит прототипом для себя самого; его Автор – такой же полноправный участник романных событий, как и Евгений Онегин, и Татьяна, и Ленский.

Из многочисленных намеков, рассыпанных по тексту 1 – й главы, читатель понимает, что Автор претерпел некую превратность судьбы, что он гоним и, возможно, сослан.

Потому так понятен для Автора трагический финал Овидия, окончившего дни «в Молдавии, в глуши степей, вдали Италии своей». Рассказ о родном Петербурге ведется сквозь дымку разлуки; разочарование, постигшее Евгения Онегина, не миновало и Автора. «Младые дни» его неслись в светском вихре; жизнь его была поделена между театром и балами; стройные женские ножки вдохновляли его – увы, об этом теперь приходится лишь вспоминать.

Знакомство с Онегиным и происходит в тот момент, когда сплин (русская хандра) настигает обоих: «Я был озлоблен, он угрюм». Эта разочарованность сближает поэта с молодым «экономом.

В принципе из такого разочарованного состояния есть только два очевидных выхода: в деятельную политическую оппозицию конца 1810 – х годов (круг преддекабристского «Союза благоденствия») и в страдательно – никчемную жизнь «лишнего человека». Онегину поначалу оставлены обе возможности; впоследствии сюжет «столкнет» героя на вторую дорогу.

Однако сам Автор, судя по всему, выбирает первую и постоянно, вплоть до конца 6 – й главы, намекает читателю на свое изгнанничество. Он по – прежнему живет вдали от шумных столиц.

Сначала где – то в «овидиевых краях» (параллель с южной ссылкой Пушкина); затем – в имении, в глубине «собственно» России.

Здесь он бродит над озером, видит «творческие сны» и читает стихи не предмету страсти нежной, а старой няне да уткам.

Позже, из «Путешествия Онегина», читатель узнает, что в 1823 году Автор жил в Одессе, где и повстречался со старым знакомцем. (Очевидно, именно тогда он узнал от Онегина о Татьяне и о дуэли с Ленским.)

Изгнание есть изгнание; приходится проститься с привычками юности, и остается лишь вздыхать, мечтая об Италии, думая о небе «Африки моей», призывая «час… свободы».

От внешней неволи Автор с самого начала убегает в «даль свободного романа», который он то ли сочиняет, то ли «записывает» по горячим следам реальных событий, то ли записывает и сочиняет одновременно. В эту романную даль Автор зовет за собой и читателя.

Постоянно вторгаясь в повествование, забалтывая читателя, ироничный Автор создает иллюзию естественного, предельно свободного течения романной жизни.

Он рассуждает о поэтической славе, о неприступных красавицах, на чьем челе читается надпись со врат ада: «Оставь надежду навсегда», о русской речи и дамском языке, о любви к самому себе, о смешных альбомах уездных барышень, которые куда милее великолепных альбомов светских дам, о предпочтении «зрелого» вина бордо – легкомысленному шипучему аи.

Ho еще важнее, что в романе есть посредник между условным пространством, в котором живут герои, и реальным пространством, в котором живет читатель.

Этот посредник – Автор.

Он тоже меняется от главы к главе, даже от строфы к строфе. Вначале он ближе к Онегину. Затем – к Татьяне. Его идеалы постепенно становятся более патриархальными, традиционными, «домашними».

Ho эти перемены происходят подспудно, они скрыты под покровом насмешливой интонации, в которой ведется разговор с читателем. Только в финале 5 – й главы намечается определенный перелом. Автор пока в шутку сообщает читателю, что впредь намерен «очищать» роман от лирических отступлений. В конце 6 – й главы эта тема развита вполне серьезно; Автор перестает без конца предаваться воспоминаниям и впервые заглядывает в свое собственное будущее:

Лета к суровой прозе клонят… Ужель мне скоро тридцать лет?

Приближается зрелость, наступает возраст, близкий к тому, который Данте считал «серединой жизни». Близится перелом в душевной жизни Автора, и вместе с ним меняются внешние обстоятельства. Автор снова «в шуме света», изгнание окончилось. Об этом сообщено в форме намека так же, как в свое время об изгнанничестве:

…С ясною душою Пускаюсь ныне в новый путь

He дай остыть душе поэта…

В мертвящем упоенье света,

В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья!

Автор и муза.

Последняя, 8 – я глава дает совершенно новый образ Автора, как дает она и новый образ Евгения Онегина.

Автор и герой, одновременно разочаровавшиеся в «наслажденьях жизни» в начале романа, одновременно начинают новый виток судьбы в его конце.

Автор многое пережил, многое познал; как бы поверх «светского» периода своей биографии, о котором так подробно говорилось в лирических отступлениях, он обращается к истоку – лицейским дням, когда ему открылось таинство поэзии: «В те дни, когда в садах Лицея / Я безмятежно расцветал…»

Воспоминание об этих днях окрашено легким мистическим трепетом. Рассказ о первом явлении Музы ведется на религиозном языке («Моя студенческая келья / Вдруг озарилась…»).

Вся последующая жизнь Автора, все ее события, о которых читатель уже знает из предшествующих глав, предстает в новом религиозно – поэтическом ракурсе. История собственной жизни Автора отступает в тень; история его Музы выходит на первый план.

Все прежние рассуждения о «кокетках записных», театральных ложах, закулисных встречах и «ножках» заменены одной метафорой: «шум пиров». Намеки на связь с политической оппозицией размыты, опала и ссылка превращены в «побег» чуть ли не добровольный.

Главное заключалось не в этом, внешнем; главное заключалось в том, какой облик в разные периоды жизни принимала Муза.

В период «пиров» она была Вакханочкой; на Кавказе – балладной Ленорой; в Молдавии одичала и стала чуть ли не цыганкой; наконец, в деревне она уподобилась «барышне уездной с французской книжкою в руках». То есть обрела черты Татьяны Лариной.

Вернувшись из «побега», Автор впервые выводит свою Музу на светский раут – именно туда, именно тогда, где и когда должна произойти новая встреча Онегина с Татьяной. Глазами Музы читатель смотрит на Евгения, вернувшегося в пространство сюжета после долгой отлучки. И этот взгляд почти неотличим от того, какой некогда бросала на Онегина юная Ларина.

Автор и главная героиня. Знакомя читателя с Татьяной, Автор прежде всего спешит подчеркнуть, что «впервые именем таким» освящены страницы русского романа. Это значит, что героиня связана с миром провинциальной русской жизни, с девичьей, с «воспоминаньем старины» теснее, чем с миром русской словесности.

Ho ведь у этого имени есть узнаваемая литературная «рифма» – героиня баллады В. А. Жуковского «Светлана». Кроме того, фамилия Лариной, кажущаяся «обыденной», «провинциальной», также вполне литературна. Она связана с образом лар, домашних божеств, столь часто поминаемых в русской поэзии начала XIX века. (послание Батюшкова «Мои пенаты»! )

Наконец, несмотря на многочисленные игровые намеки Автора, у Татьяны нет и не могло быть настоящего прототипа. Черты многих пушкинских современниц соединены здесь в один художественный образ – реальный и одновременно идеальный.

Татьяна появляется перед читателем во 2 – й главе, когда уже произошло знакомство с Онегиным и Ленским. Татьяна обречена в него влюбиться. Будучи, как всякая уездная барышня, читательницей романов, она сама, с помощью своего воображения, привносит в равнодушный облик Онегина (облик «модного тирана») таинственно – романтические черты. Именно в такого, литературного, Онегина влюбляется она без памяти; именно такому, литературному, Онегину адресует свое любовное письмо, ожидая от него литературной же реакции. Литературные гадания героини о своей судьбе, по существу, мало чем отличаются от народных гаданий о суженом, к которым Татьяна прибегнет в 5 – й главе под руководством няни.

Тем более что, затевая это гадание, она уподобится литературной героине Светлане. А сон, который в результате привидится ей, будет построен по законам балладного жанра, предельно серьезного и предельно несерьезного одновременно.

Однако разгадать Онегина, разгадать «тайну любви» ей не помогают ни романы, ни «мудрость веков», ни гадательная книга. Татьяна неспроста заводит разговор о любви, свадьбе, семейной жизни со своей няней. Она хочет получить еще один «рецепт», еще один воображаемый сюжет возможного развития отношений с Онегиным.

Тщетно, нянин опыт не пригоден для романической барышни: «Мы не слыхали про любовь». То есть про измену законному мужу и не думали; что же до семьи – «так, видно, Бог велел». (Другое дело, что в финале романа Татьяна встанет на ту же смиренно – печальную точку зрения – «я другому отдана…». )

Евгений, хотя и тронут письмом, действует как хорошо воспитанный светский человек – и только; это Татьяну устроить никак не может. Однако Онегин не в состоянии измениться.

Как светский человек, он дразнит Ленского мнимым увлечением Ольгой. Как светский человек, холодно принимает вызов (притом, что смертельную обиду другу нанести совсем не хотел и драться с ним не желает). Как светский человек, убивает своего приятеля – антипода.

He из жестокости (над мертвым Ленским он стоит «в тоске сердечных угрызений»), а скорее из – за страха «светского суда», соблюдая дуэльную традицию.

И когда после отъезда Евгения в Петербург Татьяна попадает в его деревенский кабинет, смотрит на груды книг, на портрет лорда Байрона, «на! столбик с куклою чугунной» Наполеона, пытается глазами любимого человека читать романы, следя за резкими отметками онегинского ногтя на полях, то ее точка зрения на Евгения предельно сближается с авторской. У Пушкина дана эволюция сознания человека. Тот Онегин, который появляется на первых страницах романа, не равен тому Онегину, который перед нами в середине романа.

Тот Онегин, который в открытом, неясном финале романа должен появиться перед нашим воображением, очевидно уже совсем другой Онегин. Вот этот архетип человека меняющегося в связи меняющихся обстоятельств, человека развивающегося и есть главное открытие Пушкина.

Он не «созданье ада иль небес» и, может статься, – всего лишь пародия на свою эпоху и свою среду. И то, что приговор вынесен по – прежнему любящей Евгения Татьяной, особенно страшно.

И тут происходит то, что неизбежно должно было произойти. Татьяна занимает место, отведенное первоначальной сюжетной схемой Ленскому. Она становится полноправным антиподом Онегина. То есть персонажем, равновеликим главному герою. Автор недаром завершает словами французского писателя Шатобриана:

Привычка свыше нам дана: Замена счастию она.

Сравните с репликой Татьяны во время последнего объяснения с Онегиным: Ho я другому отдана; Я буду век ему верна. Наконец, Татьяна «успевает» на протяжении сюжетного действия полностью перемениться, сохранив при этом все лучшие внутренние качества. В 8 – й главе читатель (вместе с Онегиным) встречает не уездную барышню, но блестящую столичную даму, «неприступную богиню роскошной, царственной Невы»: Кто там в малиновом берете С послом испанским говорит?

Ho при этом она по – прежнему народна. Просто ее народность, ее глубинная связь с русской национальной традицией приняла иные формы, соединилась со всем блеском дворянской культуры.

Единственный персонаж, кроме Татьяны, меняющийся и растущий на глазах у читателя, – сам Автор (перелом, произошедший в Онегине в результате душевного потрясения, лишь намечен). Это окончательно сближает Автора с Татьяной, объясняет особенно теплую, заинтересованную интонацию рассказа о ней.

Все неизрасходованные запасы авторской сердечности, которые по замыслу 1 – й главы предназначались Онегину, в конце концов достаются именно Татьяне Лариной. Из «девочки милой», призванной оттенить Евгения, она шаг за шагом превращается в «милый идеал» Автора.

He в тот «модный идеал», о котором в ночь перед дуэлью пишет свои последние стихи Ленский, но в тот жизненный, национально – культурный и даже бытовой идеал, о котором сам автор полушутя рассуждает в «Отрывках из путешествия Онегина»:

Мой идеал теперь – хозяйка… Да щей горшок, да сам большой.

Герои романа и его читатели. Смещение центра сюжетной тяжести с Евгения Онегина, чьим именем назван роман, на Татьяну было замечено практически всеми читателями и критиками.

История восприятия образа Татьяны в русской культуре необозрима. Так, В. Г. Белинский называл Татьяну Ларину «колоссальным исключением» в пошлом мире, женщиной, способной разорвать с предрассудками – и в этом превосходящей Онегина, который зависит от среды.

Финальный отказ Татьяны от любви в пользу патриархальной верности вызвал яростную отповедь критика. А великий писатель второй половины XIX века Федор Михайлович Достоевский в своей речи о Пушкине (1880), наоборот, объявил Татьяну Ларину олицетворением русского соборно – православного духа, тем идеальным сочетанием нравственной силы и христианского смирения, которые Россия может предложить всему миру.

В процессе публикации романа отдельными главами менялось читательское отношение и к образу Евгения Онегина. Ожидания литераторов преддекабристского круга не оправдались.

Поначалу они рассчитывали, что Пушкин выведет героя, который будет яростно обличать общество. Денди, франт, каким Онегин показан в романе вплоть до 8 – й главы, казался им фигурой неуместной. С ними совпало мнение писателей и критиков следующего поколения. Молодой тогда критик Иван Васильевич Киреевский определил Онегина как пустоту, у которой нет определенной физиономии («Нечто о характере поэзии Пушкина», 1828).

В более поздней (1844—1845) оценке Белинского Онегин — эпохальный тип, в котором отразилась российская действительность; «эгоист поневоле», трагически зависимый от «среды». Как тип «лишнего человека» воспринимали Евгения Онегина писатели и поколения М. Ю. Лермонтова.

У Достоевского Онегин был полемически определен как тип европейского «гордеца», которому противостоит образ русской смиренницы Татьяны Лариной; тема «наполеонизма» Онегина, кратко намеченная Пушкиным, разрастается здесь до общефилософского масштаба.

Выводы. Дело в том, что каждый читатель стремился вписать героев «Онегина» в определенную идейную схему и тем самым ограничивал их. А у Пушкина все строится на том, что героя «просчитать» и предсказать невозможно! И не случайно Татьяна, поначалу затмившая Онегина, в конце концов помогает ему вернуть утраченные права заглавного персонажа.

Благодаря именно ей буквально за миг до финала психологический портрет героя претерпевает еще одну существенную перемену. Встреча с Татьяной заставляет что – то шевельнуться в глубине «души холодной и ленивой». Эпитет «туманный», который однажды уже был закреплен за поэтичным Ленским, в начале 8 – й главы как бы ненароком применен к Онегину («безмолвный и туманный»).

И эта переадресовка эпитета вполне уместна. Продолжая зависеть от законов света (его любовь к Татьяне тем сильнее, чем слаще запретный плод и чем неприступнее молодая княгиня), Онегин тем не менее открывает в своей душе способность любить искренне и вдохновенно, «как дитя». Письмо (которое он пишет, в отличие от Татьяны, по – русски) – одновременно и светски – куртуазное, дерзко адресованное замужней женщине, и предельно сердечное.

И когда, не получив ответа, Онегин в отчаянии принимается читать без разбора, а затем пробует сочинять.

Тогда (равно как в деревенском кабинете) он читал «по обязанности» то, что «на слуху», подражая духу времени.

Теперь он читает, чтобы забыться в страдании. Причем читает «духовными глазами»! Тогда он пробовал писать от скуки, теперь – от страсти и близок к тому, чтобы действительно стать поэтом, подобно Ленскому или даже самому Автору.

Последний поступок Евгения, о котором читатель узнает, – незваный визит к Татьяне. Посещение замужней женщины без предупреждения было по тем временам чем – то неприличным, почти вызывающим. Ho поступок горяч, искренен.

Пустота начала заполняться не поверхностным свободомыслием, не поверхностной философией, но непосредственным чувством, жизнью сердца.

Именно в этот миг Онегину суждено пережить одно их самых горьких потрясений своей жизни – окончательный и бесповоротный отказ Татьяны, которая преподает тайно и страстно любимому ею Евгению нравственный урок верности и самоотверженной силы страдания.

Этот отказ перечеркивает все надежды Онегина на счастье (хотя бы и беззаконное!), но производит в нем такой переворот чувств и мыслей, который едва ли не важнее счастья, едва ли не дороже его…

Вторая кульминация служит окончательной развязкой сюжетной линии и романа в целом. И в этот миг высшего сюжетного напряжения Автор покидает героев: роман о любви, счастье и страдании завершен.

Тот Онегин, который в открытом, неясном финале романа должен появиться перед нашим воображением, очевидно уже совсем другой Онегин. Вот этот архетип человека меняющегося в связи меняющихся обстоятельств, человека развивающегося и есть главнРоман Пушкина в этом смысле уникальный и, во всяком случае, первый в значительной степени во всей мировой литературе и уж точно в русской литературе.

В посвящении, которое предпослано тексту романа, в сущности, это сразу определено:

«Не мысля гордый свет забавить, Вниманье дружбы возлюбя, Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя, Достойнее души прекрасной, Святой исполненной мечты, Поэзии живой и ясной, Высоких дум и простоты; Но так и быть – рукой пристрастной Прими собранье пестрых глав, Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных, Небрежный плод моих забав, Бессониц, легких вдохновений, Незрелых и увядших лет, Ума холодных наблюдений И сердца горестных замет…» Энциклопедия русской жизни

Роман – игра, вовсе не то, что приводится в назидание, здесь нет каких – то истин, в нём нет правил, предписываемых людям, в нём нет нравоучений. В нём есть лёгкая, свободная игра мыслей и чувств.

Мы говорили о том, что для Пушкина принципиально важно создание русского романа, он видит себя первым русским поэтом.

Говоря о романе Пушкина, Виссарион Григорьевич Белинский употребил определение, которое для нас до сих пор кажется загадочным. Он назвал пушкинский роман «энциклопедией русской жизни».

Белинский употреблял слово энциклопедия в несколько другом смысле. Он был человеком первого поколения, читавших французскую энциклопедию, который был совсем не отделён от времени энциклопедистов.

Энциклопедисты были не столько пророками, сколько исследователями. И французская энциклопедия, послужившая прообразам и прототипом названия целой эпохи в истории мировой культуры – эпохи Просвещения эпоха энциклопедизма была не эпохой утверждения истины, о её поисках и открытий.

Это была эпоха исследования, изучения, проникновения в разные стороны жизни, для того, чтобы понять законы, по которым устроена жизнь.

«Энциклопедия русской жизни», в том смысле, о котором Белинский говорил о романе Пушкина, не есть утверждение заранее известных истин, а есть исследование и открытие новых, никому неведомых той поры и никак не исследуемых и незатронутых законов. Это было не столько утверждение, сколько открытие.

«Горе от ума» и «Евгений Онегин»

В сущности, замысел «Евгения Онегина» по времени совпадает с тем, когда Пушкин услышал комедию «Горе от ума».. «Слушал Чацкого..», – говорит он.

И то, что услышал Пушкин от Чацкого, странным образом преломляется в том, что он вложил в своего Онегина. Вот в письме Бестужеву, в январе 1825 года:».. В комедии «Горе от ума» кто умное действующее лицо? Ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий и благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и, напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, – очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб…».

Поговорка «метать бисер перед свиньями» известна всем, это поговорка, которая восходит к Библии, эта поговорка приписывается Христу. Архетип спасителя, архетип человека, указывающего новые пути жизни.

Но вот первый русский роман и герой, который ориентирован на поколение с другими запросами, человек, который стремится пострадать за своих современников.

Принять на себя ответственность и совершить подвиг во имя своих современников – это, в сущности, то, что движет людьми поколения Грибоедова, мы знаем их как декабристов – людей, которые шли на Сенатскую площадь проливать свою, а не чужую кровь. Тот факт, что Пушкину представилась необходимость совершенно точной датируемости романов и совершенно определённо по календарю давать читателю представление о возрасте своих героев, совершенно неслучайно.

Образ времени в романе очень чётко соответствует образу героев. Итак, Онегин – ровесник Грибоедова, он родился в 1795 году. Начало действия романа совпадает с датой знакомства Пушкина с Грибоедовым – 1817 год. Вот как Пушкин рассказывает о своём знакомстве с Грибоедовым во фрагменте «Путешествия в Арзрум» 1829 года, года трагической смерти Грибоедова.

…Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, все в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем, как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе, и не понимают, что между ними может находиться какой – нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки.»

Совсем необязательно считать, что реальный прототип Онегина – это Александр Сергеевич Грибоедов. Речь о другом. Грибоедов есть реальное воплощение того человеческого типа, изображение которого ставит своей задачей Пушкин. Это человек, рождённый по способностям равным Наполеону или Декарту, и человек, чьи способности не могли реализоваться.

«Путешествие в Арзрум» написано после случайной встречи Грибоедова и Пушкина, это была последняя их встреча. Тело мёртвого, убитого в Тегеране Грибоедова везли по той дороге, по которой ехал Пушкин. Именно об этом пишет Пушкин, 1829 год – это год, когда роман «Евгений Онегин» приобретает окончательное очертание, год, когда в романе появляется та самая романная структура, которую мы сейчас видим.

7. Принцип калейдоскопа

Принцип взаимодействия пушкинского героя Онегина с другими персонажами романа – это принцип калейдоскопический. Есть такая детская игрушка – калейдоскоп. Это такая трубка, в которой перекатываются осколки стёкол и благодаря зеркальному отображению стенок калейдоскопа перед нашими глазами появляются чудесные картинки. Эти осколки сами по себе неинтересны, но, перекатываясь среди зеркал, они превращаются в совершенно фантастические сплетения кристаллов, которых в реальности не существует. Этот принцип калейдоскопа и действует в пушкинском романе. С одной стороны – Онегин и Ленский.

«Они сошлись: вода и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не так различны меж собой».

Они взаимодополняют друг друга, оттеняют. Красавец в полном цвете лет, Ленский, оттеняет разочарование того зрелого мужа, в облике которого появляется Онегин.

Ленскому – 18, Онегину – 26. Не такая существенная разница для человека XXI века, но для людей XIX века это была большая разница в возрасте. Ленский богат, завидный жених.

«Он из Германии туманной Привез учености плоды: Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный, Всегда восторженную речь И кудри черные до плеч».

О внешности Онегина нам ничего не известно. Но, тем не менее, Ленский – классический, романтический герой, и, как романтический герой, он должен либо жениться, либо умереть.

Но для того, чтобы жениться, нет никаких реальных предпосылок – и Пушкин вынужден его убить, убить руками Онегина, который застрелил друга на дуэли. Застрелил, потому что не мог изменить своим принципам и убеждениям.

«Пружина чести, наш кумир! И вот на чём вертится мир!»

Пружина чести заставляет убить друга. Это трагический поворот, совершенно неожиданный для литературного героя и абсолютно ожидаемый для реального человека, который переживает смерть друга, убитого в угоду чести.

В отношениях с Татьяной калейдоскоп поворачивается в другом направлении. Татьяна, семнадцатилетняя девушка, начитавшаяся романов Ричардсона и Руссо.

Она видела Онегина либо коварным искусителем, либо ангелом спасителем, не могла раскрыть эту загадку и, объясняясь в любви, наталкивается на холодную отповедь Онегина. «Учитесь властвовать собой», – говорит он. И после дуэли, после разговора с Татьяной, уезжая, Онегин оставляет после себя книги.

Татьяна начинает понимать Онегина, когда начинает читать книги, на полях которых остались пометки, оставленные рукой Онегина. Совершенно небывалый и до Пушкина не встречающийся ход. Для характеристики литературного героя служат его восприятия книг, косвенным образом отобразившиеся в пометках на полях этих книг. Татьяна видит подчёркнутые Онегиным места, она видит вопросительные знаки, оставленные им на полях. Это становится для неё решающим фактором. Она начинает понимать, почему он сказал ей эти самые слова «Учитесь властвовать собой» в ответ на её признания.

Мы видим, что в калейдоскопе у Пушкина происходит не совсем то, что бывает в детской игрушки – калейдоскопе. Те кристаллики, которые находятся в реальной игрушке, никогда не меняются, они всегда неизменны.

В пушкинском романе каждый кристаллик, который соответствует характеру человека, не только поворачивается к нам другой стороной и отражается по – новому, он ещё и меняется.

То, что происходит с Онегиным, это рост, его душевное движение. В сущности, Пушкин дал нам представление об архетипе меняющегося человека. У Пушкина нет масок, а лица меняются, лица меняются вместе с тем, как меняется внутренний мир человека, как человек эволюционирует.

Пушкин отвечает на этот запрос своего времени, он создаёт роман, который несёт в себе гораздо более того, что должен был нести роман как развлекательное чтение. Он создаёт роман, который несёт в себе исследование мира, которое каждое поколение после завоевания Наполеоном требовало существенного пересмотра основных представлений о мире.

Говоря о том, что пушкинский принцип изображения героя сквозь призму создания друг друга, то есть каждый герой показан не сам по себе, а через восприятие другого героя, заставляет нас обратить внимание ещё на то, что каждый литературный персонаж у Пушкина связан с определёнными историческими лицами, которые присутствуют как некие архетипы. Очень важные человеческие характеры, которые во многом определяют жизнь.

И это, прежде всего, Наполеон. Личность Наполеона в данном случае нас совершенно не интересует. Для нас главное понять ту роль Наполеона, которая была очевидна для современников.

В этом смысле и Пушкин исторический, и Пушкин литературный, и реальный Грибоедов, и та тень Грибоедова, которую мы видим в Онегине, в значительной степени связаны с представлением о Наполеоне. Знакомство Онегина с Ленским, при котором возникает напоминание о Наполеоне, оказывается совершенно не случайным. Речь идёт о дружбе.

«Так люди (первый каюсь я) От делать нечего друзья».

Дружба от безысходности, от того, что люди оказались вместе, это естественная ситуация для каждого человека. Дружба Онегина с Ленским возникает при обстоятельствах, когда выбирать не приходится. Но вот, что поэтому поводу сказано:

«Но дружбы нет и той меж нами. Все предрассудки истребя, Мы почитаем всех нулями, А единицами – себя. Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно. Сноснее многих был Евгений; Хоть он людей, конечно, знал И вообще их презирал, — Но (правил нет без исключений) Иных он очень отличал И вчуже чувство уважал.»

Уважение к чужому чувству, уважение к людям при полном призрении к человеческому роду вообще, это то, что делает Онегина живым человеком. Прежде всего, в общении с его другом Ленским, влюбленной в него Татьяной характеризует совершенно особое свойство проявления личности. Человек, сочетающий презрение к людям вообще и возможность симпатии к определённому человеку.

Список использованной литературы:

1. Лотман Ю. М. Пушкин, 1995

2. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий, 1981, 1983.

3. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь.

4. И. Бражнин. Ликующая муза. 1974

5. А. Самарцев. А. С. Пушкин. 2006

6. Е. Маймин. Пушкин. Жизнь и творчество. 1982

Баратынский Евгений Абрамович

(1800 – 1844)

Русский поэтический Декарт

Тонкий и честный мыслитель, которого Пушкин назвал поэтическим Гамлетом, прошедший «все страстное земное»; тот, кто ценил только одну правду, одну красоту, это «красоту правды», примиряющей ноткой воспринимавший жизнь: «Пусть радости живущим жизнь дарит, а смерть сама их умереть научить»; борец с призраками, с иллюзиями, строгий и беспощадный, написал однажды: «Не призрак счастья, а счастье нужно мне».

И это его послание миру новому, грядущему, нам:

«Мгновенье мне принадлежит, Как я принадлежу мгновенью» Е. А. Баратынский русский «поэтический Декарт»

Евгений Баратынский родился в золотой век русской поэзии, в век элегий – принадлежал к литературному поколению, во главе которого стоял Пушкин. О Баратынском современник писал, что он самый неулыбающийся поэт. Одинокий мыслитель, чуждый общего праздника жизни, считающий жизнь вульгарным земным пиршеством. Стремящийся сохранить свое своеобразие, лица необщим выраженье, не слиться с ленивым умом толпы (его выражения). О толпе он заметил: « В сердцах корысть и общая мечта».

Вечный анализ, вечная горестная мысль: «Для всех один закон, закон уничтожения». Его назвали поэтом «Сумерек». Он не восхищается красотой, как делал это Пушкин. Он упивался только одной истиной, горькой как хмель, только правдой. И преклонялся только перед одной красотой, назвав ее красотой правды: «Я правды красоты даю стихам моим».

Баратынский не верит в мир удовольствий и наслаждений, не принимает его, этот пушкинский цветущий, чувственный, эпикурейский светлый мир.

Он певец боли – ведь как тень от солнца, боль всегда сопутствует наслаждению, вытекает из него, а зачастую вытесняет его.

Он певец холода, разочарования, страдания – вот что он ценит – без которых мир немыслим, без которых мир был бы неполон, пустоват. История вывела свою парадигму: необходимо после солнца Пушкина наступление ночи Баратынского. И подтверждение этой закономерности – название книги Баратынского «Сумерки».

Во вселенской картине миры поэзии нужен Баратынский, как дополнение Пушкина, как развитие Пушкина и как предупреждение Пушкина. Своим горьким охлажденным умом он уравновешивает безудержный, чувственный восторг Пушкина перед жизнью, вносит в нее равновесие:

«Живых восторгов легкий рай Я заменю холодной думой»

Евгений – благородный (древнегреческое).

Евгений Абрамович Баратынский – друг А. С. Пушкина и А. А. Дельвига. С Дельвигом он подружился, они даже вместе снимали квартиру, в 1819 году, когда Баратынский поступил в лейб – гвардии Егерский полк, стоявший в Петербурге. Дельвиг и познакомил Баратынского с Пушкиным и со всем пушкинским кругом литераторов. Но Пушкин был сослан, а Баратынский в 1820 году был направлен в Нейшлетский полк в Финляндию. Поэт полюбил суровую природу Финляндии, там им была написана поэма «Эда», которую А. С. Пушкин считал «образцом грациозности, излишества и чувства». Особенно восхищали Пушкина описания природы:

Суровый край, его красам Пугался, дивятся взоры; На горы каменные там Поверглись каменные горы; Синея, всходит до небес Их своенравные громады. На них шумит сосновый лес; С них бурно льются водопады…

Но тяготы подневольного положения, невозможность распорядиться своей судьбой отвратили Баратынского от военной службы, в январе 1826 года он вышел в отставку.

На это решение повлияло и декабрьское восстание, кончившееся гибелью и заточением близких Баратынскому людей:

«…Я братьев знал, но сны младые Соединили нас на миг. Далече бедствуют иные,  И в мире нет уже других…»

Когда А. С. Пушкин вернулся из ссылки, их отношения, как говорил Баратынский, стали «короче прежнего». Пушкин едва ли не первому дал читать Баратынскому книгу с произведениями, написанными в золотую пору Болдинской осени. «Повести Белкина», «Борис Годунов» привели Баратынского в восхищение. 7 апреля 1829 года Пушкин подарил Баратынскому «Полтаву», экземпляр которой с дарственной надписью сохранился. Сохранился и черновик произведения, в котором во второй песне мы легко узнаем блестяще схваченный Пушкиным профиль Евгения Баратынского.

Женившись в 1826 году, Баратынский построил для семьи дом в подмосковном имении Мураново, который сейчас является музеем. Дом, связанный и с другим замечательным русским поэтом – Ф. И. Тютчевым – посещается всеми, кому дорого наше прошлое.

В 1831 году умер Дельвиг, смерть которого потрясла Баратынского, не меньше и смерть Пушкина в 1831 году. Его природная склонность к меланхолии, замкнутости стала проявляться более резко и в стихах, и в жизни. Однако в последнее десятилетие жизни Баратынский создал психологически тонкие, самые значительные свои стихи, которые сделали его в глазах потомков поэтом – философом. Сборник Евгения Баратынского «Сумерки», вышедший в 1842 году – это трагические и глубочайшие образцы русской лирики.

Сейчас стихи Евгения Баратынского издаются довольно часто и пользуются любовью читателей. Сбылось предсказание поэта, выраженное в скромных и гордых строках:

«Мой дар убог, и голос мой не громок, Но я живу и на земле мое Кому – нибудь любезно бытие: Его найдет далекий мой потомок В моих стихах, как знать? душа моя Окажется с душой его в сношеньи И как нашел я друга в поколеньи. Читателя найду в потомстве я»

Список использованной литературы:

1. О. А. Проскурин. Истинная повесть. 1990

Лермонтов Михаил Юрьевич

(1814 – 1841)

Он носил «в душе предчувствие будущего идеала»

Лермонтов был уверен в своей правоте поднять меч Геракла – страстный призыв души к деяниям во имя жизни, страстный поиск обновления человека в могучей земной жизни.

В уста героя Печорина он вложил эту экспрессивную мятежную силу, проверяющую человека на прочность: «Нет, я бы не ужился с этой долею! Я как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойного брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится».

И сам поэт, и его поэтические образы – энергия бунта, протеста, титанической тоски и порыва. Он искал могучего проявления воли, приобщения к широким интересам времени. В его природе было что – то особенное, ему одному свойственное, что – то гордое и таинственное, сильное и подлинное без которых жизнь скучна и однообразна.

И. С. Тургенев так описал свое впечатление от встречи с Лермонтовым:

«В наружности Л. было что – то зловещее и трагическое; какой – то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно – темных глаз».

Печорин скажет о себе, а значит – о Лермонтове: «…Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я так же очень достоин сожаления…»

Он был поэтом, говорившим резко и определенно, и в котором выразился исторический момент русского общества: протест против гнусных его порождений и «сочувствие ко всему человеческому». И потому не случайно современники назвали Лермонтова «поэтом русским, народным».

Он писал стихи буквально кровью:

«Толпой угрюмой и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда» («Дума»)

Его стихи шли буквального из глубины мятежного и прометеевского духа. Это был стон, даже вопль человека, который считал злом отсутствие стыда и совести, то есть внутренней жизни, « чувствительной души»: «Мой идеал – совесть и… могила Оссиана» – так Лермонтов произнес однажды.

Глубокая и острая как наконечник копья мысль, роскошные поэтические образы, испепеляющая полнота жизни, увлекательное, неотразимое по силе воздействия лирическое обаяние, бьющая огненным фонтаном действительность – классический поэт по эстетическим и нравственным чувствам.

Образы поэты – Демон, Печорин, Арбенин – это трагическая, сумрачная и недобрая сила. И в то же время потрясающая энергия в этих исполинских образах – энергия бунта, протеста, титанической тоски и порыва. Поэт вложил в эти страстные полутемные фигуры такую силу скорби, неприятия лжи и лицемерия, что просто пленил нас своими жестокими героями, заставил склониться перед их болью, злой болью, перед их холодным, бунтующим отчаянием.

Но в стихе «Она не гордою красотой» Лермонтов сентиментален, возникает образ девушки, чуждой тщеславной суеты света, полной жизни, вдохновенья, чудной простоты. Это стихотворение было обращено к девушке пленительной красоты, к Вареньке Лопухиной, чей образ навек вошел в душу молодого поэта:

«Однако все ее движенья, Улыбки, речи и черты Так полны жизни, вдохновенья, Так полны чудной простоты. Но голос душу проникает Как воспоминанье лучших дней, И сердце любит и страдает. Почти стыдясь любви своей».

А потом Лермонтов всю жизнь искал в любви бури, искал могучего проявления воли, имея «С небом гордую вражду».

И в уста Печорина он вложил свою душевную боль: «Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого люблю: я любил для себя, для собственного удовольствия»

Муза поэта была бунтующей, гневной, разрушающей и сокрушающей обман, беспощадно разделывающейся с возникающими иллюзиями:

«Все чувства мы вдруг истощили, Сожгли поцелуем одним»

Мятежный талант Лермонтова упрямо не поддается хрестоматийному приглаживанию. Как и столетия назад, продолжает он тревожить сердца, увлекать бунтующей силой. Силой трагической красоты, пленяющей сознание, обжигающей сердца.

По утверждению Белинского, Лермонтов был выше Пушкина не только силой своего таланта; более важно, что своим творчеством Лермонтов выразил более высокое время. История свидетельствует, что Лермонтов пользовался высокой симпатией Некрасова, Чернышевского, Добролюбова: их сближала неукротимая сила отрицания гнусной действительности.

«Безумный сердца разговор» пушкинской Татьяны, презревшей девичью робость и гордость, породил лермонтовскую Веру и княжну Мери:

«Я вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать?»

Княжна Мери повторяет решимость пушкинской Татьяны. Вслед Татьяне она признается первой в любви к герою – Печорину. Но во имя чего?

– …Вы, может быть, хотите, чтобы я первая вам сказала, что я вас люблю?

Далее следует беспощадный вопрос – ответ Печорина:

– Зачем?

А ведь и пушкинский Онегин, тронутый «души доверчивой признаньем», пренебрег чувством юной мечтательницы:

«Язык девических мечтаний В нем думы роем возмутил; И вспомнил он Татьяны милой И бледный цвет, и вид унылый; И в сладостный, безгрешный сое Душою погрузился он. Быть может, чувствий пыл старинный Им на минуту овладел; Но обманут он не хотел Доверчивость души невинной».

Но Печорин походя, тоскуя, испытывая жизнь, все же обманул «доверчивость души невинной». Его жестокость была двойственная, он казнил не только тех, кто соприкасался с ним, но в большей степени – самого себя.

Княжна Мери, обаятельная в чистоте своих чувств, полая потребности любви и нежности, чуть не отдала свою любовь Грушницкому, мнимому герою, чья наигранность и пошлость открылись ей при появлении Печорина. Почувствовав в Печорине нечто бесконечно возвышающееся над миром грушницких, она всем сердцем рванулась к этому необычному человеку.

Но Печорин глух к любви женщины. Для него, сильного человека, счастья нет и быть не может, жизнь враждебна счастью. И потому уделом княжны Мери остается только страдание.

***

Лермонтов вскрыл трагическую двойственность человека последекабристской мертвой поры, его силу и слабость. Гордое и пассивное неприятие николаевского строя порождало жестокое одиночество, а расплатой являлось душевное ожесточение индивидуалиста.

В этом – изумительная жизненность образа Печорина, его загадочная привлекательность. Белинский недаром сказал, что в самих пороках его проблескивает что – то великое.

Да, герой не склоняется перед жестокой подлостью времени, во имя ненависти к этой жизни он жертвует всем – своими чувствами, своей потребностью любви. В одиноком бунте – крах человека, его неминуемое обездушивание. Лермонтов этого понимал, но иного не желал.

Герцен говорил, что был нужен особый закал, чтобы вынести воздух мрачной николаевской эпохи, надо было ненавидеть из любви, презирать из гуманности, уметь высоко держать голову, имея цепи на руках и ногах.

Тема социального неравенства, тема нищеты, тем оскорбленного человеческого достоинства, жгучая и благороднейшая тема русской литературы с неотразимой силой предстала в Лермонтове. Какую силу самоотрицания, самоотречения от наслаждения жизнью вложил художник в образ Печорина. Столько личного, столько пылкой внутренней симпатии (хотя, очевидно не просматриваемой в романе)! Столько гордого неприятия действительности.

Описание петербургских трущоб, мира нищеты, с которым художник столкнул Печорина (роман «Княгиня Лиговская»), жалкой чиновной «гостиной», украшенной «единственным столом, покрытым клеенкой, перед которым стоял старый диван и три стула» – все настолько глубоко врезалось в моральное сознание Толстого, что многое он перенял и вложил в описание нравственных мук Нехлюдова.

Характерно, что важнейший мотив романа – уязвленное самолюбие необеспеченного человека – есть и в автобиографическом образе самого Лермонтова, нарисованном пристрастной мемуаристской Екатериной Сушковой (его страстной любви). Добившись от Екатерины признания в любви, зная, что ее руки домогается домогается богатый и влиятельный полковник Лопухин, Лермонтов спрашивал: «Но, однако ж, обдумайте все хорошо, не пожалеете ли вы когда – нибудь о Лопухине? Он – добр, я – зол, он богат – я беден; я не прощу вам ни сожаления, ни сравнения, а теперь еще время не ушло»

Лермонтову было суждено стать поэтом этой эпохи. В железном строе его стихов позванивали кандалы нерчинских узников.

***

Лермонтовское стихотворение «Бородино» Лев Толстой признал зерном своей народной эпопеи «Война и мир».

***

В стихотворении «На смерть поэта» Лермонтов сблизил Пушкина с Ленским:

«И он убит – и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой, Сраженный, как и он, безжалостной рукой»

Романтический герой Пушкина, привезший «из Германии туманной… вольнолюбивые мечты», на короткий миг пленил воображение Лермонтова. Поэтический образ молодого мечтателя, – «ко благу чистая любовь», «порывы девственной мечты», – сраженного «безжалостной рукой» во всем разочарованного Онегина, в душе Лермонтова воспринимался как отрицание «хладного разврата света». Порождали веру в девственность этого романтического героя, в его способность силою вольнолюбивых страстей воспламенить мир.

Однако Лермонтов, создавший образ трагически обреченного в безысходности Печорина, и так беспощадно его разоблачавший, требовавший для излечения пороков своего времени горьких истин, редких (народных!) лекарств, не мог долго обольщать себя верой в наивно – восторженного героя (Ленского). С поразительным мужеством, испепеляющей беспощадностью Лермонтов разделается с возникшей иллюзией – в «Герое нашего времени» он развенчает образ юного певца, «сраженного безжалостной рукой»

Лермонтов создал уникальный образ Печорина, когда соединил в нем двух пушкинских героев – антиподов – Онегина и Ленского, а образ Грушницкого – очевидная пародия, едкая и жестокая, на Печорина, а тем самым – и на Ленского.

***

Лермонтов заставил нас почувствовать внутреннее изящество Печорина. Он не назовет его «самолюбивым и сухим», как назвал Пушкин своего Онегина. Не назовет его опустошенным и надломленным, каким проявляется Онегин. Художник обнаруживает в своем герое скованные душевные сила, страсти, томление которых не находит своего применения.

В поединке Печорина и Грушницкого, как бы повторив столкновение Онегина с Ленским, Лермонтов приходит к неожиданному развороту, к противоположному эффекту: в гибели Ленского – осуждение Онегина, в вынужденной дуэли Печорина с Грушницким – нравственное оправдание Печорина.

Упорно возвращаясь к пушкинским образам, Лермонтов беспощадно дискредитировал образом Грушницкого романтическую выспренность Ленского (чем возвеличивал образ Печорина!).

Грушницкий – это мнимая романтическая разочарованность. Тогда как многогранный образ Печорина – это трагическая расплата сильного характера, вынужденного откликаться на мелочные интересы среды. Отсюда – непреходящее обаяние этого образа.

Без преувеличения можно сказать, образом Печорина Лермонтов полонил сердца дальнего и чуждого ему поколения – наших сегодняшних школьников, нашу молодежь 21 века. Это означает лишь то, что непревзойденную притягательную силу вложил писатель в своего героя, дворянина и аристократа, хмурого гвардейского офицера, так жестоко игравшему женскими сердцами, так равнодушно презревшего душевный порыв Максима Максимыча.

Это означает, что мятежный талант Лермонтова не поддается хрестоматийному приглаживанию. Потому, и спустя столетия, он тревожит сердца, пленяет бунтующей силой, силой Прометея. Юноши и девушки разглядели в Печорине человека, призванного к подвигу и обреченного жестокими обстоятельствами времени на бездействие. В этом подлинная и трагическая красота Печорина: силы необъятные – и одно лишь мучительно и тщетное усилие их применить. Герой, лишенный возможности быть героем, – герой трагичен, он будоражит сознание, привлекает сознание.

Молодежь сочувствует трагической скованности его неукротимых, неуемных сил. Но еще сильнее действует на них – пламень и энергия сердца Печорина. Она просто обжигает. Просто взрывает своей необузданностью и вместе с тем – некой фатальной предопределенностью, бессмысленной игрой жизнью (эпизод – незаряженный пистолет в дуэли с Грушницким).

Борьба Печорина со своим застывшим, как маска, обществом – это действительно борьба, в которой никогда не будет примирения. И Печорин для нас – палач этого общества и одновременно его жертва (роковая зависимость героя от ненавистного ему окружения). Вот почему поэт и смог назвать его «героем нашего времени».

***

Лермонтов видел в своих современниках равнодушное поколение. Недаром признавал от с такой тоской:

«И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви».

И носил в себе, точнее, вынашивал, высокую зрелость времени. Вот его поразительной силы бунтующего гнева строки:

«Прощай, немытая Россия, Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые, И ты, послушный им народ».

«Голубые мундиры» жандармов и послушный им народ – вот что видел Лермонтов в глухие годы, последовавшие после разгрома декабристов.

«Страна рабов», – скажет он и в этом увидит «дух всеобщего» – объективный ход колесницы времени. Но такую объективную реальность Лермонтов не принимал – и тогда оставался лишь путь одинокого дерзания, путь гордого неприятия мира; путь как антитеза Пушкина (наслаждению жизнью) – путь Прометея.

Лермонтов – это образ одинокого титана, прельщенного бунтом – Демон, восставший против «Вечного». Уже в юношеском стихе «Молитва» Лермонтов признавался:

«И часто звуком грешных песен Я, Боже, не тебе молюсь».

Лермонтовское неприятие действительности, лермонтовский бунт – это тема Прометея. Прометей – поэтический образ героического добра, созидающей страсти, неукротимой любви.

Прометей – символ гордого и одинокого протеста. Он не унижается до смешного. Его удел – высокая и гордая трагедия. Таким он вошел в поэзию мира. Но ему противостоит образ другого титана – ратоборца добра Геркулеса (читайте – Пушкина). Геркулес – велик и игрив, лукав и озорник. Все в нем работает на славу, на публичность, на восторг. Он и конюшни Авгиевы вычистит, и смел будет по ночам перед пятьюдесятью дочерьми Теспиоса. Он весь – в окружении, одиночество – его антиномичность.

Прометей – гордый, но одинокий протест. Стихия неограниченного субьективного дерзания. Он не унижается до смешного (не озорник и ум у него не «лукавый»). Никакой борьбы против уродливых гидр (это удел плебеев), он не работяга (пусть конюшни чистит прозаический герой). Он – трагедия самопожертвования во имя высокой цели («искры Гефестова огня»)

Трагедия самопожертвования во имя высокой цели. Таким и остался в памяти благодарных потомков Лермонтов и его Демон. Могучий Дух, растерявший свои упования, томящийся в пустынной жажде великого дела:

«И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви… Жить для себя, скучать собой…» Ничто иное, как казнь постылого бессмертия…

Прометей классический – не обозленное божество постыдно равнодушного поколения. Он пал жертвой любви к людям, во имя этой любви он восстал против Зевса. А что декларирует лермонтовский Демон?

«И я людьми не долго правил, Греху не долго их учил, Все благородное бесславил И все прекрасное хулил», Злой гений жизни…

В образе Демона проявилось противоречие, из которого Лермонтов так и не мог выйти. В Демоне он возвеличил «с небом гордую вражду», и в этом потрясающая мощь и обаяние образа: Демон великий дух, а отнюдь не мелкий, коварный бес. Однако Демон и символ, аллегория равнодушия к людям.

Почти сверстник Тургенева, он был моложе Гоголя и Гончарова, только на семь лет старше Достоевского и на четырнадцать – Льва Толстого, современника Максима Горького, когда его настигла смерть у подножья Машук.

Не случайно утверждал Достоевский, что Лермонтов мог бы стать «печальником народного горя», ибо преклонялся перед народной правдой.

По определению Белинского, «поэт русский, народный», Лермонтов протестовал против гнусных порождений имперской России и имел «сочувствие ко всему человеческому». Поэт делал крайне пессимистический вывод: «будущее иль пусто, иль темно». Он утверждал, что его поколение состарится под бременем познания и сомнений, что оно иссушило ум бесплодной наукой.

Лермонтов – поэт, неудовлетворенный жизнью и деятельностью своего поколения:

«Толпой угрюмой и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда» («Думы)

«Эти стихи писаны кровью, – говорит Белинский, – они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!»

***

В семье М. Ю. Лермонтова бытовал рассказ о том, что их род, возможно, происходит от шотландского рода Лермонтов.

Этим рассказом навеяно юношеское стихотворение Лермонтова «Желание».

«Желание»

«Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить?»

Гроб Оссиана»

«Под занавесою тумана, Под небом бурь, среди степей, Стоит могила Оссиана В горах Шотландии моей. Летит к ней дух мой усыпленный Родимым ветром подышать И от могилы сей забвенной Вторично жизнь свою занять!…» М. Лермонтов

Давая оценку творчества молодого поэта, Белинский писал: «По глубине мысли, роскоши поэтических образов, увлекательной, неотразимой силе поэтического обаяния, полноте жизни и типической оригинальности, по избытку силы, бьющей огненным фонтаном, его создания напоминают создания великих поэтов… ибо мы убеждены, что из него выйдет – Лермонтов…»

Список использованной литературы:

1.. Ю. Лермонтов. Полное собрание сочинений в десяти томах.2000

2. А. Марченко. Лермонтов. 2009

3. П. Щеголев. Лермонтов.1999

4. П. Щеголев. Лермонтов в жизни и смерти.2014

5. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь.

Тютчев Федор Иванович

(1803 – 1873)

Умный, умный, как день…

«Вы знаете, кто мой любимый поэт?» – спросил однажды Лев Николаевич Толстой. И сам назвал Тютчева. Современники вспоминали о том «изумлении и восторге», с каким Пушкин отзывался о стихах Тютчева.

Более ста лет тому назад Н. А. Некрасов назвал лирику Тютчева одним из «немногих блестящих явлений» русской поэзии.

«Тютчев может сказать себе, что он… создал речи, которым не суждено умереть», – писал тогда же И. С. Тургенев1.

Находясь в каземате Петропавловской крепости, Чернышевский просил А. Н. Пыпина прислать ему ряд книг, в том числе «Тютчева (если можно достать)».

Менделеев любил повторять особенно запомнившиеся ему тютчевские стихи.

Максим Горький рассказывал, что в тяжелые годы пребывания «в людях» – годы нужды и борьбы за жизнь стихотворения Тютчева, наряду с некоторыми другими впервые им прочитанными произведениями русских писателей, «вымыли» ему «душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности» и научили его понимать, «что такое хорошая книга».

Высоко ценил поэзию Тютчева В. И. Ленин. В рабочем кабинете великого основателя Советского государства находились не только сочинения поэта, но и такое рассчитанное на узкий круг специалистов – литературоведов издание, как «Тютчевиана», – выпущенный в 1922 году сборник эпиграмм, афоризмов и острот поэта.

***

Книжка в триста небольших стихотворений, из которых около трети переводных, четыре статьи да ряд писем, – вот все литературное наследие Тютчева. Но Фет, в своей надписи на сборнике стихов Тютчева, справедливо сказал столько раз после повторенные слова:

«Муза, правду соблюдая, Глядит, и на весах у ней Вот эта книжка небольшая Томов немногих тяжелей»

Поэзия Тютчева принадлежит к самым значительным, самым замечательным созданиям русского духа.

К поэзии Тютчева можно подходить с трех точек зрения:

– можно обратить внимание на выраженные в ней мысли;

– можно постараться выявить ее философское содержание,

– можно, наконец, остановиться на ее чисто художественных достоинствах. Со всех трех точек зрения, поэзия Тютчева заслуживает величайшего внимания.

Для Тютчева, как сказал еще И. С. Аксаков, «жить – значило мыслить». Не удивительно поэтому, что его стихи всегда полны мысли. В каждом его стихотворении чувствуется не только острый глаз и чуткий слух художника, но и ум мыслителя.

«Умный, умный, как день, Федор Иванович» – писал о Тютчеве Тургенев. И писал сам поэт:

«День – сей блистательный покров — День, земнородных оживленье, Души болящей исцеленье, Друг человека и богов»

Поэт бесконечности, неба с его вечной загадкой. Он сам восхищался и упивался миром Вселенной, миром звезд. И заставлял читателя трепетать перед этим миром.

«Небесный свод, горящий славой звездной, Таинственно глядит из глубины — И мы плывем, пылающею бездной Со всех сторон окружены».

Остро ощущал Тютчев как мал, крохотен, если не ничтожен, человек перед вселенной.

«И бездна нам обнажена Со своими страхами и мглами, И нет преграды меж ею и нами!» Тютчев любил ночь, был певцом ночи: «Святая ночь на небосклон взошла, И день отрадный, день любезный Как золотой покров она свила, Покров, накинутый над бездной»

И, развивая тему бессилия человека перед всесильем природы, пишет дальше:

«И, как виденье, внешний мир ушел.. И человек, как сирота, бездомный, Стоит теперь, и немощен и гол. Лицом к лицу пред пропастью темной…»

День для него казался обманом. День для него – как сон, как туман, дремота, которая «объемлет вселенную, ее поправ»:

«И чудится давно минувшим сном Ему все светлое, живое… И в чуждом неразгаданном, ночном Он узнает наследье роковое»

А ночь для него – вся в загадке, вся в мерцании вопроса, ответа на который нет и …не будет

«Ночь, ночь, о где твои покровы, Твоей стихии сумрак и роса».

Поэт считал, что солнечный день – это пелена, которая закрывает звездный мир, из – за нее мы не видим звездной бездны, теряем ощущение вечности.

Как ненавистен солнечный день для Тютчева:

«Днем, сокрытые как дымом Палящих солнечных лучей, Звезды не видны, Звездная вечность скрыта»

Он – поэт «двойного» бытия, на пороге между днем и ночью, а, точнее, на ступеньках лестницы, ведущей от сумерек дня к тайне звезд, притягательной и мятежной тайне вечности. Его душа – это «жилица двух миров»: внутреннего мира поэта и мира природы, вселенной.

«Как жадно мир души ночной Внимает повести любимой…»

Центральная идея тютчевской лирики – это отношения человека и природы. Поэт и природа связаны между собой глубокими, внутренними нитями. Цельность, синтез мира природного, с одной стороны, и «Я», человеческое – с другой стороны.

«Все во мне, – и я во всем» – восклицает поэт. Ему было ненавистно представлять мир как скопление абстракций, лишенных души, чувств.

Он враждебно относился к французскому плоскому позитивизму, который превращает весь живой, одухотворенный мир в пустоту. Избегал он и немецкий идеализм, представляющий мир в умственных, отвлеченных категориях («Абсолютный дух»).

Он один из первых в русской национальной мысли поднял штандарт борьбы за цельное ощущение мира. Ощущение родства между человеком и стихийными силами, чтобы человек6

«… одной с природой жизнью дышал, Листка понимал трепетанье»

Рационализм свел природу к безжизненному началу, из природы извергли загадку. Вот что писал Макс Вунд в книге «Греческое мировоззрение»:

«Научное понимание внесло глубокий раскол в отношение к природе. Чарующая интимность, связывающая до сих пор человека с жизнью природы, любовное одухотворение природы, все это безжалостной рукой было превращено было в царство мертвой природы».

И дальше: « Прежде человеку была дорога каждая песчинка, в нем жило дыхание божеств, принимающее непосредственное участие в его жизни. Древнему греку природа казалась прекрасной, ибо божественный дух проникал ее, он считал ее добродетельной, заимствовал у нее нормы поведения, согласуя свою жизнь с ее силами, сознавая себя во власти их».

Тютчев – носитель древнегреческого, дофалевского мышления (Фалес Милетский – один из семи мудрецов), мифологического. Везде он видел Жизнь. Тайну. Чудо.

«Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ей есть душа, к ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык».

***

Исторические катаклизмы приковывали к себе настороженное внимание поэта. Ему принадлежат знаменитые строки:

Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие, Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель… («Цицерон»)

Всю жизнь Тютчев не уставал быть жадным зрителем этих «высоких зрелищ», настойчиво пытавшимся разгадать исторический смысл происходящего.

Эпоха «бурь гражданских и тревоги» и была той социально – исторической почвой, на которой развивалось лирическое творчество Тютчева.

Поэзия Тютчева полна мысли, это философская поэзия. Однако Тютчев прежде всего был художником. В поэтические образы он облекал лишь то, что было передумано и перечувствовано им самим.

Сущность его творческого процесса прекрасно определил И. С. Тургенев: «…каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления;

В 1836 году Тютчев писал»… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле»

Поэзия самого Тютчева, раскрывающая «целый мир» мыслей и чувств, корнями своими связана с «землей» – и в этом ее сила. Тютчев недаром называл себя «верным сыном» «матери – Земли» и в пламенных стихах высказывал свою любовь к ней («Нет, моего к тебе пристрастья…»). Эта любовь к жизни, любовь к «настоящему» прошла через всю жизнь и через все творчество поэта. Ему были ведомы минуты «земного самозабвения», почти физическое ощущение «преизбытка» жизни.

Но ни в одном из стихотворений Тютчева «жизни преизбыток» не нашел, пожалуй, такого ясного и светлого выражения, как в стихотворении «Я помню время золотое…». На нем лежит яркий отблеск того молодого, быть может впервые пробудившегося чувства, под влиянием которого чистый облик возлюбленной поэта совершенно естественно приобретает в его воображении воздушные черты «младой феи». Стихи проникнуты большой психологической и художественной правдой. Впечатления от внешнего мира органически слиты в них с душевными ощущениями лирических героев:

И солнце медлило, прощаясь С холмом, и замком, и тобой.

То, что вспоминается в этом стихотворении, происходит весной, когда яблони осыпаны цветом, когда день долог, а ночи коротки. Но поэту кажется, что солнце нарочно «медлит» зайти, чтобы дать себе время налюбоваться на юную красавицу.

Все стихотворение дышит «настоящим», «счастливым днем», не затуманенным мыслью о будущем. Даже упоминание в последних строках о скоротечности жизни не омрачает общей безмятежной настроенности этих стихов:

И сладко жизни быстротечной

Над нами пролетала тень.

Тот же образ – жизнь – тень – возникает впоследствии в другом стихотворении Тютчева, но уже лишается прежней, ничем не нарушаемой беззаботности:

Как дымный столп светлеет в вышине! —

Как тень внизу скользит неуловима!..

«Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, —

Не светлый дым, блестящий при луне,

А эта тень, бегущая от дыма…»

И, сколь ни парадоксальным может показаться такое утверждение, – чем сильнее испытывал поэт любовь к «матери – Земле», тем острее и мучительнее осознавалась им мимолетность человеческого бытия.

Сам поэт настолько любил «землю», что ему хотелось бы остановить время: «О время, погоди!» («Так в жизни есть мгновения…»). Для романтика Жуковского и поэтов его школы воспоминание было источником сладостных душевных переживаний, заменой утраченного. Иным было воспоминание для Тютчева:

Усопших образ тем страшней,

Чем в жизни был милей для нас.

Надежда на «лучший, неизменный свет», на свиданье «там» с теми, кого потерял «здесь», примиряла Жуковского с жизненными несчастиями. Не таков был Тютчев. В душе поэта, по собственному его образному выражению, клокотал настоящий «бунт против смерти». «Ах, она мне на земле нужна, а не там где – то», – писал он после смерти Е. А. Денисьевой. Страшнее всего кажется поэту то, что самые дорогие воспоминания постепенно теряют свою остроту, «вымирают» в душе:

Минувшее не веет легкой тенью, А под землей, как труп, лежит оно.

Тютчев знает: жизнь торжествует над увяданием, над старостью, над смертью. Даже в минуты сокрушающего его горя, у постели умирающей любимой женщины («Весь день она лежала в забытьи, //и всю ее уж тени покрывали…»), «убитый, но живой», он различает за окном «веселый» (не унылый, а именно «веселый») шум летнего дождя:

В сравнении с мимолетностью человеческого существования единственной живой реальностью представлялась Тютчеву природа – «Великая Мать». Каждая новая весна так же молода, как и ее предшественница: «Бессмертьем взор ее сияет //И ни морщины на челе». Перед лицом этого постоянно обновляющегося внешнего мира человек, на каждом шагу своего бытия сталкивающийся с непреложным законом времени, не более как «злак земной», «мыслящий тростник», «беспомощное дитя», «греза природы». Эти настроения звучат не только в стихах Тютчева, но и в его письмах, порою как бы объединяя их общностью тона.

Поэт не раз признается своим близким, что его неотвязно преследуют и стали для него «привычными» ощущения «внутренней тревоги» и «чувство тоски и ужаса». Время, кладущее неизгладимые морщины на любимые черты, пространство, разделяющее людей и отдающее их во власть времени, и, наконец, смерть – равно могущественные и враждебные человеку силы в глазах Тютчева.

Именно они заставляют его «с такой болезненной живостью и – настойчивостью» испытывать «сознание непрочности и хрупкости всего в жизни». Это возраставшее с годами ощущение скоротечности бытия сочеталось у поэта с отчетливым сознанием обреченности действительности, чреватой потрясениями и бурями.

Бросается в глаза близость образов, которыми в своих стихах и письмах пользуется Тютчев для передачи подобных настроений (бездна, пропасть, вулкан, оторванная от берега льдина и т. п.).

Поэтическое творчество Тютчева отражает «страшное раздвоение» человека, посетившего «сей мир в его минуты роковые». При этом тревожное, мятущееся мироощущение поэта как бы противостоит его консервативному мировоззрению.

«Обломок старых поколений», обреченный уступить дорогу «новому младому племени», поэт не испытывает малодушного желания бежать от «бурь гражданских и тревоги». Наоборот, когда прежняя «твердая и непоколебимая почва» содрогается от гула социальных землетрясений, он – говоря его же словами —

…чутким ухом Припав к растреснутой земле, Чему – то внемлет жадным слухом… («Безумие»)

Но это чувство истории не мешало поэту переживать настроения человека, идеологически еще крепко связанного со старым миром, не мешало ему сознавать самого себя человеком «заката», не избавляло его от щемящих мук сиротства и одиночества. С предельной прямотой раскрывает Тютчев, почему именно тягостны и «ненавистны» ему «багровые» лучи «младого пламенного дня»:

Как грустно полусонной тенью, С изнеможением в кости, Навстречу солнцу и движенью За новым племенем брести!.. («Как птичка, раннею зарей…»)

Но, как бы ни было тягостно сознавать себя «полусонной тенью», поэт предостерегает себя и своих сверстников

От чувства затаенной злости На обновляющийся мир,  Где новые садятся гости За уготованный им пир; От желчи горького сознанья, Что нас поток уж не несет И что другие есть призванья, Другие вызваны вперед. («Когда дряхлеющие силы…»)

Своеобразным отражением социально – исторического мировосприятия поэта, отчетливого ощущения непрочности окружающей действительности, колеблемой «бурями» и «тревогами», и двойственного отношения к ней – притяжения и отталкивания – являются космические темы и образы тютчевской философской лирики.

В основе мироздания, по глубокому убеждению Тютчева, лежит «древний хаос». «Внешний мир» – это только «златотканный покров», накинутый на «безымянную бездну». Ночь, являющаяся в глазах Тютчева разоблачением хаоса, одновременно и страшит и манит к себе поэта.

Подобно тому как в «минуты роковые» истории он напряженным взором старается уловить сокровенный смысл ее «высоких зрелищ», так ночью, когда ему кажется, что он стоит «на краю земли», «немощен и гол, лицом к лицу пред пропастию темной», он стремится заглянуть в бездонные тайники космической жизни.

И, как пушкинский Вальсингам, герой «Пира во время чумы», Тютчев умел обретать «неизъяснимы наслажденья» в бездумных сетованиях полночного ветра, «в одичалой бездне вод», «Среди громов, среди огней,// Среди клокочущих страстей// В стихийном, пламенном раздоре» – всюду, где оживал, «шевелился» и рвался наружу «родимый хаос». В этом влечении Тютчева к изображению «стихийных споров» в природе и в человеческой душе – одна из отличительных особенностей его лирики, обусловленная все той же привычной для мироощущения поэта «внутренней тревогой».

Только поэт, действительно веривший в таинственную жизнь природы, мог с такой страстностью и убежденностью утверждать:

Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык…

Представлением о всеобщей одушевленности природы порождены характерные тютчевские образы. У него полдень «лениво дышит», небесная лазурь «смеется», осенний вечер озарен «кроткой улыбкой увяданья», солнечный луч будит спящую девушку «румяным, громким восклицаньем».

Тютчева принято называть «певцом природы». Таким он предстает перед нами и тогда, когда стремится философски осмыслить жизнь вселенной, и тогда, когда пишет как бы небольшие «этюды с натуры», запечатлевая в них конкретно – зримые приметы внешнего мира («Вечер», «Утро в горах», «Успокоение», «Песок сыпучий по колени…»).

Некрасов поставил в особую заслугу Тютчеву «живое, грациозное, пластически – верное изображение» внешнего мира и указал на умение поэта подмечать в нем «именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собою данная картина». Достигает этого Тютчев различными художественными средствами.

Зоркость художника поэт обнаруживает уже в стихах заграничного периода. Зрительное впечатление от сгущающихся сумерек очень точно передается им в строках:

И сосен, по дороге, тени Уже в одну слилися тень.  («Песок сыпучий по колени…»)

Но в не меньшей степени обладал он и тонкостью слуха. По мере того как потухает день, отчетливей становятся звуки природы, и поэт подчеркивает это, говоря:

День догорал; звучнее пела Река в померкших берегах. («Я помню время золотое…»)

С годами эта чуткость к конкретным деталям заметно усиливается в лирике Тютчева, отражая общее движение русской поэзии от романтизма к реализму. Наблюдая летнюю бурю, поэт не только видит, как гнутся «лесные исполины», но подмечает и «первый желтый лист», который «крутясь, слетает на дорогу» («Как весел грохот летних бурь…»).

В жаркий августовский день улавливает «медовый» запах, доносящийся с «белеющих полей» гречихи («В небе тают облака…»). В «короткую, но дивную пору» наступающей осени любуется блестящим на сжатой полосе «тонким волосом» паутины («Есть в осени первоначальной…»).

Поздней осенью, когда небо становится «бледнее», а долы «пасмурнее», ощущает дуновение «теплого и сырого» ветра, напоминающего о весне («Когда в кругу убийственных забот…»).

«Весенняя гроза».

Написано оно в конце двадцатых годов и тогда же напечатано в такой редакции:

Люблю грозу в начале мая: Как весело весенний гром Из края до другого края Грохочет в небе голубом! С горы бежит ручей проворный,  В лесу не молкнет птичий гам; И говор птиц и ключ нагорный — Все вторит радостно громам! Ты скажешь: ветреная Геба, Кормя Зевесова орла,  Громокипящий кубок с неба,  Смеясь, на землю пролила.

Поэту в высокой степени доступна передача эмоционального ощущения, вызываемого в человеке явлениями внешнего мира. Именно поэтому каждую весну Л. Н. Толстой повторял тютчевские строфы: «Как ни гнетет рука судьбины…», а Некрасов писал по поводу стихотворения «Весенние воды»; «Читая их, чувствуешь весну, когда сам не знаешь, почему делается весело и легко на душе, как будто несколько лет свалилось долой с плеч…».

Прочитав впервые «Записки охотника» Тургенева, Тютчев дал им такую оценку: «Редко встречаешь в такой мере и в таком полном равновесии сочетание двух начал: чувства художественности и чувства глубокой человечности. С другой стороны, не менее поразительно сочетание реальности в изображении человеческой жизни со всем, что в ней есть сокровенного, и сокровенного природы со всей ее поэзией».

Сказанное в этих строках о Тургеневе с полным правом может быть отнесено к поздней лирике самого Тютчева. Явно усиливается в творчестве поэта «чувство глубокой человечности», или, иначе сказать, гуманистическое начало.

Глубоким сочувствием к людям согреты такие стихотворения Тютчева, как «Слезы людские, о слезы людские…» и «Пошли, господь, свою отраду…» Потоки беспросветного осеннего дождя сливаются в художественном восприятии поэта со столь же «неисчислимыми» и «безвестными» людскими слезами, а вид «бедного нищего», бредущего в летний зной вдоль решетки недоступного для него сада, вызывает по контрасту образ «гостеприимной сени» деревьев и «росистой пыли» фонтана, наводит на мысль о человеческом одиночестве, человеческой отверженности.

Жизнь человека в представлении Тютчева всегда «борьба», «бой», «подвиг». Эта борьба часто «отчаянна» и «безнадежна», бой «жесток» и «неравен». Однако потому – то и велик подвиг «непреклонных сердец», что они гибнут, не одолев «рока», но внутренно устояв перед ним. В самой гибели их таится для поэта жизнеутверждающее начало («Два голоса»).

Мотив жизни – борьбы с большой трагической силой раскрывается и в любовной лирике Тютчева, через которую проходит ярко индивидуализированный и глубоко человечный образ женщины, «Так пламенно, так горячо любившей// Наперекор и людям и судьбе». Образ этот намечается еще в ранних стихах Тютчева. Человечность, дышащая в стихах Тютчева и находящая в них различные формы художественного воплощения, находится в явном противоречии с представлением о нем как о крайнем индивидуалисте, замыкавшемся в своем внутреннем мире. Стремление уйти от «бесчувственной толпы», от «бессмысленного народа», которое порою испытывал поэт, отнюдь не свидетельствовало о пренебрежении или презрении его к человеку. «Все пошлое и ложное» в людях, «бессмертная пошлость», стирающая в человеке человеческое, – вот что было неприемлемо для Тютчева и от чего подчас он отгораживался в своем молчаливом одиночестве («Silentium!», «Душа моя, Элизиум теней…»).

Невольно вспоминается то, что писал в своей статье о Тютчеве Фет: «Два года тому назад, в тихую осеннюю ночь, стоял я в темном переходе Колизея и смотрел в одно из оконных отверстий на звездное небо. Крупные звезды пристально и лучезарно глядели мне в глаза, и по мере того как я всматривался в тонкую синеву, другие звезды выступали передо мною и глядели на меня так же таинственно и так же красноречиво, как и первые. За ними мерцали во глубине еще тончайшие блестки и мало – помалу всплывали в свою очередь. Ограниченные темными массами стен, глаза мои видели только небольшую часть неба, но я чувствовал, что оно необъятно и что нет конца его красоте. С подобными же ощущениями раскрываю стихотворения Ф. Тютчева».

Действительно, несмотря на близость между собою отдельных стихотворений Тютчева, исключительная насыщенность мыслью и совершенство ее художественного выражения делают книгу его стихов одним из замечательнейших явлений русской поэзии.

Тонкий мастер, Тютчев не стремится блеснуть внешними эффектами и изысканностью формы.

Стихотворение «Последняя любовь», придают ему тем большую ритмическую выразительность, что она находится в полном соответствии с содержанием:

О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!…  О ты, последняя любовь! Ты и блаженство и безнадежность.

Поэзия Тютчева, как и многие другие выдающиеся литературные явления прошлого, далеко не сразу получила всеобщее признание. «О Тютчеве не спорят, – заявлял Тургенев, – кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии»

Самая запальчивость этого заявления уже была свидетельством того, что о Тютчеве спорили. В высшей степени интересно признание Л. Толстого: «Когда – то Тургенев, Некрасов и К – едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато, когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта…»

Внутренне ближе других Тютчеву был только крупнейший поэт дореволюционной России – Александр Блок. Ему, как и Тютчеву, свойственна была «безумная любовь» к жизни наряду с трагическим восприятием реальной действительности, «неотступное чувство катастрофы», вызванное ощущением непрочности и обреченности старого мира, постоянная «внутренняя тревога», пронизывающая его творчество и в конечном счете обусловленная «революционными предчувствиями».

Блок утверждал, что историческая эпоха внушает поэту, способному ее чувствовать, даже «ритм и размеры стихов». Поэзия Тютчева оправдывает это тонкое замечание. Ее тревожные тона и оттенки с необыкновенной выразительностью отражают тяготение поэта не только к изображению «стихийных споров» в природе и в истории, но и к воспроизведению их ритмов.

Время, отбросив все случайное и наносное в истолковании

Тютчев протестовал против предельно абстрактной рационалистической картины мира в немецкой философии – она убивала все живое, отделяла человека от внешнего мира.

Об этом писал Гете:

«…Мне всегда хочется думать, что если одна сторона никогда не может извне добраться до духа, другая изнутри едва ли достигнет тела».

И здесь Тютчев также против антиномического разделения на тело и душу, против их противопоставления. По нему, человек часть природы, природа одушевлена человеком.

Но и глубокие сомнения обуревали его: а вдруг вместо природы – бесконечная пустота.

«Природа – сфинкс! И тем она верней Своим искусством губит человека. Что, может статься, никакой От века загадки нет и не было у ней».

И здесь же о себе, вот эти безжалостные слова скорби:

«На самого себя покинут он — Упразднен ум, и мысль осиротела. В душе своей, как бездна, погружен, И нет извне опоры, нет предела!»

Надо помнить, что Тютчев жил в век «отчаянных сомнений», « в наш век,, неверием больной».

Его называли эллином мифологического, трагического (гомеровского) ощущения мира. В отличие от Пушкина, который верил в разум, в пробуждающую и бунтующую природу чувств; нес в себе ощущение эпикурейское, чувственно – наслаждающее.

***

Большую часть жизни Тютчев прожил вне России, на Западе. Этот изысканный европеец одновременно был человеком глубоко ведического, исконно русского мышления с его верой в великие предначертания России. Эта вера граничила с шаманским гнозисом, магическим представлением о мире.

Не зря ведь философ Владимир Соловьев писал:

«И сам Гете не захватил, быть может так глубоко, как наш поэт темный корень мирового бытия»

Тютчев видел мир и природу порой недобрыми, злыми – «угрюмый тусклый огонь желания»:

«…Та жизнь, – увы! – что в нас тогда текла, Та злая жизнь, с ее мятежным жаром, Через порог заветный перешла?»

Тютчев видел в душе человека постоянный поединок, причем, роковой поединок страстей:

«О как убийственно мы любим, Любовь, любовь – гласит предание — Союз души с душой родной… И роковое их слияние, и роковое сочетание — И поединок роковой»

Важная тема поэзии Тютчев связь человеческой мысли и природы. Мысль, ее сила и ее слабость – вот что беспокоит поэта, ведет к глубоким раздумьям.

Фет назвал Тютчева «поэтом мысли», а Лев Толстой – « глубоко настоящий – умный старик».

Однако, будучи в действительности человеком острого ума, Тютчев сомневался в мощи человеческой мысли, в ее безмерности.

По Тютчеву, человек — это «мыслящий тростник», который только ропщет. Жизнь осмысленного человека представлялась ему « как подстреленная птица, подняться хочет и не может». Мысль человека подобна фонтану, рвущемуся вверх, но какая —то «длань незримо – роковая» ниспровергает вниз. Как в легенде о «Летучем голландце» – пристать к берегу хочет, но не может. Он пишет:

«Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай»

Тютчев хочет постоянно проникать в бессознательное, туда, где «непонятные муки», но для него – «понятный сердцу язык». Он иррационален. Он не верит в слово, считая « мысль изреченная есть неправда, ложь».

Мыслящий человек – начало дисгармонирующее, он чужд все природе. Горестно восклицает поэт:

«О, нашей мысли обольщение, Ты, человеческое я».

Он считает личность категорией драматической и страдающей, потому что она чужда по своей сути природной гармонии:

«Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаем».

В мире все таинственно и все неисповедимо, человек не в силах сам сознательно расположить любовь природы, добиться признания среды:

«Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется — И на сочувствие дается, Как нам дается благодать».

И вместе с тем Тютчев парадоксально диалектичен. Он защищает человека, который не сдается, борется с роком, бессознательным, с темной стихией земли:

«Мужайтесь, о други, Боритесь прилежно».

Он понимает, что отрицание мысли приводит к безумию. Его тезис – пусть мысль иногда слаба, но не безумьем же ее заменить, бессознательным. Одновременно с неприязнью к мысли он любить ее, любить мысль.

Сам он, по его выражению, жил, « у мысли стоя на часах». Не как охранник, а как сопровождающий экскорт:

«Мы …не арестантский, а почетный При ней держали караул».

Сотканный из противоречий, поэт неожиданно прославляет мысль и личность:

«Счастлив наш век, кому победа Далась не кровью, а умом — Счастлив тот, кто точку Архимеда Умел сыскать в самом себе».

По Тютчеву, человек характерен тем, что мыслит, думает – « Рассеян, дик иль полон тайных дум…»

Он был одним из дерзновенных и острейших умов той эпохи – выдающейся, преобладающею стихией в Тютчеве была мысль.

Он выжил после апоплексического удара. Когда оправился, по словам Аксакова, « первым делом его… было ощупать свой ум. Жить для него означало мыслить, и с первым, еще слабым возвратом сил, его мысль задвигалась, заиграла и засверкала, как бы тешась своей живучестью».

И здесь же он предупреждает против безмерного доверия к человеку, человеческой мысли, к мысли сформированной; он, выделяя, заостряя, требует предельного внимания к высказанной мысли, он не доверяет высказанной мысли: «Мысль изреченная есть ложь». Считает, что причина трагедии человека, его безмерных страданий именно в обольшении мыслью.

По Тютчеву, именно мысль является источником несчастий; он подозревал мысль в том, что она вводит человека в соблазн: алчность, леность, вялость, всевластие.

И даже свои взгляды на Россию он растворял в этом океане стихийной жизни. Считая Запад демонически гордым, безмерно рационалистическим, с гипертрофированным индивидуальным «Я», в России он видел другое значение – эмоциональное, «душевное»:

«Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить; У ней особенная стать — В Россию можно только верить».

Не понимает « гордый взгляд иноплеменный», что сквозить и тайно светит» в « наготе… смиренной» России.

Тютчев считает, что некогда цветущая западная цивилизация пропитана смертельным ядом – таинственным Злом. Запад он выражает через метафору «Рим». Рим – это историко – философский символ западной государственности, власти, рационализма:

«Люблю сей божий гнев! Люблю сие, незримо во все разлитое Таинственное Зло — В цветах, в источнике прозрачном, Как стекло, И в радужных лучах, И самом небе Рима».

Он говорит о себе, как « Римской лжи суровый обличитель», называет Запад « в цепях юродствующий Рим». Запад кажется поэту адом: «Кровь льется через край, и Запад тонет в ней».

Тютчев пишет о Западе: «Цивилизация, убивающая себя собственными руками», и «Запад исчезает, все рушится, все гибнет». В Европе развилось «высокомерие ума».

Он считает Запад противником России, противником сильным и беспощадным. Он пишет: «Европа Карла Великого очутилась лицом к лицу с Европой Петра».

Категорически настаивает, что Россия есть самостоятельный и жизнестойкий организм. Он пишет: « Истинный защитник России – история, ею в течение трех столетий неустанно решаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу».

Почти по – гоголевски восклицает он: «Что такое Россия? Каков смысл ее существования, ее исторический закон? Откуда он взялась? Куда стремится? Что выражает собой?»

По – державински, по – пушкински он упоен мощью страны: «От Нила до Невы, от Эльбы до Китая – от Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная… Вот царство русское».

Парадоксальность Тютчева и в том, что он, сторонник православной Русской империи, всю жизнь прожил за границей, увезенный из России еще мальчиком. Он почти всегда говорил и писал по – французски, и был, по выражению Аксакова « чистокровное порождение европеизма», как личность, он вызревал в недрах горделивой Европы.

Гейне считал « юного русского дипломата» «лучшим из своих мюнхенских друзей».

Глядя на Россию издалека, через пелену гнусно – извращенных порождений о исторической немощи России, становится крайним славянофилом, неистовым защитником Русской империи. Возникло необычное мировоззренческое явление, впоследствии названное как «иррациональный патриотизм Тютчева с его «слепой верой».

Почти превратившийся в иностранца, живя постоянно за пределами Родины, «мундирный» дипломат, сановник, он стал, в силу генетических, природных своих начал, защитником «идеи России», горячим сторонником ее права среди других государственных организмов, агрессивно теснящих ее со всех сторон. Он – один из создателей идеи Своеобразия России, ее Непохожести ни на кого.

Одинокий мыслитель, архаичный в своем консерватизме, тем не менее он понимает вред застоя, обозначая его метафорой «зима железная». Он предупреждает стареющих сановников России, правительство, от негодования по поводу будоражущего, бунтующего нового и молодого:

«Спаси тогда, нас добрый гений… От чувства затаенной злости На обновляющийся мир»

Он просит это новое и молодое не забыть «предназначенье крыл», тем самым не утерять способность полета:

«И вот благое провиденье С цепи спустило сорванца, Чтоб крыл своих предназначенья Не позабыть им до конца»

Одинокий мыслитель, природный созерцатель, Тютчев подчас ставил знак равенства между мощью государственности и силой народной: « Судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа е может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить».

Нельзя не отметить тот факт, что вся русская литература была в тесном мундире сановника.

Пушкин в мундире лицеиста, чиновника и камер – юнкера,

Державин в мундире солдата и министра.

Лермонтов, Толстой, Достоевский, Батюшков, Чаадаев в офицерских мундирах.

Грибоедов, Тютчев были в мундире дипломата.

Несоизмеримая контрастность: дипломат… и поэт, воспеватель стихии свободы, так стесненной и гнетущей государством. Но ведь еще в Библии сказано: «Дух веет, где хочет»

Поэт любил силу, мощь, величие – будь то природа, вселенная, государственность. И в этом смысле он истинный сил классицизма, он благоговел перед общим смыслом мироздания. От того качество тютчевской лирики – сродни державинскому стилю, такое же высокое, торжественное, восхваляющее:

«Всесилен я и вместе слаб, Властитель я и вместе раб!»

Но классицист Тютчев, в этом тоже его парадоксальность, в то же время и импрессионист. Он схватывает мгновение, запечатлевает настоящее ощущение, минутное смутное настроение:

Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне, Совать один цветок, ловить летящий миг».

И усиливает эмоциональность, чувственно высоко парит его строка:

…жизнь, как океан безбрежный, Вся в настоящем разлита»

Он смел, своеволен и своенравен в сравнения, его сравнения порой аллегоричны:

– « По жилам небо протекло» – (любимая строка Льва Толстого);

– « Нет, нас одушевляло не чревобесие меча»;

– « И сердце в нас подкидышем бывает»;

– «месяц светит сладко»;

– « всемирный благовест лучей»;

– « румяное, громкое восклицание».

И недаром Тургенев писал: « Язык г. Тютчева поражает читателя счастливой смелостью».

Тютчев и импрессионист: он схватывает мгновение, смутное настроение секунды, а потому запечатлевает настоящее, подлинное ощущение – трепетная, точная фиксация настроения:

«…и жизнь, как океан безбрежный Вся в настоящем разлита».

И продолжает:

«Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне Сорвать один цветок, ловить летящий миг».

А Фет писал: « Деревья поют у Тютчева… Нам приятно понимать, что деревья поют своими мелодичными формами, поют стройностью, как небесные сферы».

Сила стихов Тютчева – это сила подлинности, сила достоверности.

Можно высказаться в таком векторе: Тютчев не сочинял, а лишь не мешал поэзии прорваться из него наружу.

Аксаков, давний друг поэта, писал: «из глубочайшей глубины его духа била ключом у него поэзия, из глубины, недосягаемой даже для его собственно воли».

История свидетельствует: стихи были настолько его личным, интимным делом, что он стеснялся их печатать. Когда же публиковал (по настоянию друзей), то полностью своего имени не подписывал. Он писал издателю Т. Георгиевскому: « Полностью моего имени выставлять не нужно, только букву «Т». Я не прячусь, но и выставлять себя напоказ перед толпой не хочу».

Сформулируем так: Тютчев был ярким представителем психологической лирики, как Достоевский – психологического романа. Тютчев живет в Душе, он углубляется в Душу, в аниму, психику природы и человека.

Все внешнее, все наружное – задний план, расплывчатый фон, невнятное оправданье. Он не ремесленник, он Демиург, а потому он вне скульптурности обыкновенных описаний. В своей лиричности светотеней он сопоставим с пейзажистом Рембрандтом.

Тютчев – весь в оттенках нервичности, в спонтанности, переломах настроений. Если у Пушкина жизнь – это игра с « обозримыми предметами», зримыми, лепными, то для Тютчева – это игра « смыслами». Ему подходят слова А. Франса: «Даже вечность мы рисуем каждый по – своему, в своем вкусе. У абстрактного, как и конкретного, есть свои краски».

Точно подметил своеобразие поэзии Тютчева другой русский поэт В. Брюсов: « Тютчев стоит как великий мастер и родоначальник поэзии намеков».

И, развивая мысль Брюсова, вполне оправдано авторское определение: Тютчев – это попытки поймать неуловимое и ускользаемое: « не дым, а тень, скользящая от дыма».

Тютчев – адвокат внутреннего мира, находящегося в глубине человека.

Поэт – защитник «слова неизреченного», мысли, всегда остающейся во внутренних тайниках, чертогах человека. Помните: «Моя душа – элизиум теней…». Его душа – это не внешний мир. Его душа – «мир теней», мир психический. Неизреченное, неведомое, неосязаемое влечет к себе поэта.

Без всяких контекстов и двойственностей, со всей прямотой указов римских императоров, можно утверждать: Тютчев – самый гармоничный поэт России. В его стихах нет ничего лишнего, ничего случайного. Все совершенно закончено, магия совершенства присуща почти всем его стихам. Он музыкален, его стих « сладко сто раз повторять. Стихи его отличаются звуковой сочностью» и удивительной пропорциональностью. Это то, что Тургенев назвал « соразмерностью с самим собой».

Тютчев, если применить метафору, сверхплотная звезда русской поэзии. Стих его короткие, исключительно компакты и весомы одновременно, степень их воздействия необычно высока:

«Не буду я богов обременять мольбами…»

Писал он скупо, часто – афористично. Своим афоризмом, своей формулой: « Мысль изреченная есть ложь» – он повесил над своей головой дамоклов меч – потому и писал коротко и сжато. И потому стихи были бесконечно весомы. Каждая фраза – бесконечная значимость:

«На всей своей ликует воле Освобожденная душа» «Над этой темною толпою Непробужденного народа»

Написал Тютчев немного – тоненькую книжку стихов. Но как об этой книжке сказал Фет: «Муза, правду соблюдая, глядит. И на весах у ней эта книжка небольшая, томов премногих тяжелее»

Тютчев – поэт двойственности, противоречивости, они у его как как кони без узды, как волны моря без Луны – сами приходят и сами уходят:

«Две беспредельности были во мне — И мной своевольно играли они»

Поэт и любил раздвоенность (мысль и иррациональное), и тяготился ею, и описывал так:

«О, вещая душа моя, О, сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия».

Двойственность – это и его личная жизнь. По свидетельству сына, « он мог искренно и глубоко любить… и не только одну женщину после другой, но одновременно».

Поразительная сила стихов Тютчева – в их краткости. У него нет эпических, развернутых широко картин. Нет сюжета, нет повествовательности и нет назидательности.

Он передавал читателям способность деликатную и тонкую прелесть понимания человека и природы.

В Тютчеве нет бифштекса (грубости); в нем все неуловимое, невидимое – все духовное.

Он весь – в размышлениях о своей судьбе (и человека в целом) – « лишь жить в самом себе сумей» – и о природе, космосе, откуда человек пришел.

Он говорит о принадлежности самому себе, он отвергает власть Голема, собственного творения, над ним (власть рока).

Он – против Золотого тельца, которого признают за бога.

Как ни к кому другому, к поэту подходят мандельштамовские слова: «Но если подлинно поется и полной грудью, наконец, все исчезает, остается пространство, звезды и певец». Человек Тютчев смело выходит один (без толпы провожающих) на один к Вечности.

Он, выражаясь фигурой метафоры, есть поэт – айсберг. Зримая, вешняя часть невелика, но подсознательно угадывается огромная глубина человека: лирика, мыслителя и воспевателя красоты.

Ум, «доведенный до поэзии» – точный контур фигуры Тютчева

Надо признать: Тютчев не из легких поэтов. Как писал один из его критиков: « …поэзия, в которой надобно еще добиваться смысла».

Да, тютчевская поэзия – это поэзия смысла, она – антипод, враг внешней «отрицательной узости»:

«На Восток укройся дальний Воздух пить патриархальный».

Тихое благородство Тютчева пережило все, всех победило, прошло по всем городам и весям, из конца в конец России.

Фет назвал Тютчева «нашим патентом на благородство», а метафора дня и ночи прочно прижилась в русской поэзии. И томится, как деревенское молоко на печке, фраза русского поэта Хлебникова: «Ночь смотрится, как Тютчев».

И как много внутренних с Тютчевым совпадений и перекличек.

«Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги – бессмертье их чуждо труда и тревоги» – Тютчев

«Пусть боги смотрят безучастно смотрят на скорбь земли, их вечен век» – Брюсов.

Тема тютчевского молчания, тема «неизреченной мысли» подхвачена Мандельштамом: «Она еще не родилась, она и музыка, и слово, и потому всего живого ненарушаемая связь». И еще идентичность: «Немота – как кристаллическая нота, что до рождения чиста».

Близость к благородному поэту подчеркнул Северянин, назвав свой сборник «Громокипящий кубок».

Тютчев и Фет.

Два сильных корня поэзии России и две фигуры – антиподы. Фет – весь радость, веселье шумное, то Тютчев – грусть, гражданин гиены. Фет – человек чувств, сама чувствительность, ее высшее проявлением (Вакханка), Тютчев – сама нежность, но нежность почти бессильная, почти без чувств.

Тютчева интересует вечер, ночь, зло как таково; гаснущий день, наползающие сумерки; Фет – это расцвет, природа в зелени и цветах. Тютчев – увяданье, сброшенный пылающий пурпур деревьев, он ценит « возвышенную стыдливость страданий».

Всю рельефную и колкую противоречивость поэзии своего антипода Фет выразил в следующих словах: « Весь поэтический образ стихотворения полон чувств, хотя и принадлежит человеку мысли… избыток рефлексии».

Тютчев – поэт с уникальным ощущением вселенной. Каждый его стих – это запечатленное мгновение, словно вспышка магнии или молнии. Это ощущение нервного спазма от мощи природа, благоговения перед ее силой, бьющей огненным фонтаном из неведомых недр.

Тютчев – это Коперник в поэзии, это мир Колумба. Можно заострить – это мир Фауста, мир дерзостного человека, выходящего к мировой бездне. Недаром Тютчев восклицает: «тебе Колумб, тебе венец!»

Поэт славит человека, славит того, кто открывает «новый мир, неведомый, нежданный»

Тютчев перевел строки Шиллера: «Мироздания не конченое дело». Вот именно: мир для поэта не замкнут, мир для него – весь динамика, весь становление, весь движение.

Чем близок и дорог Тютчев нам, живущим в 21 веке?

А тем, что он вселяет нам ощущение безмерности мира, его величия и его таинственности, «неразгаданных законов Мироздания».

С одной стороны, поэт сам умел трепетать перед чудным и непостижимым звездным небом, он умеет и читателя заставить трепетать; с другой стороны – он проникает в глубь человека, и потому заставляет читателя прислушиваться к голосу внутри самого себя. Он учит понять мир и понять самого себя.

В кантовском моральном императиве – вся сущность Тютчева, все содержание и вся форма: « Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас».

Поэт «космического чувства», способный удивляться и замирать в священном трепете перед тайной мира и тайной человека.

Писал Л. Толстой: « Так не забудьте достать Тютчева. Без него нельзя жить»

Провел линию психологического размежевания Тургенев, написавший о Тютчеве: « О Тютчеве не спорят, кто его не чувствует,…не чувствует поэзию»

Время, отбросив все случайное и наносное в истолковании поэзии Тютчева, оправдало оценку, данную его творчеству Некрасовым, Тургеневым, Добролюбовым. Его стихотворное наследие получило широкое и достойное признание.

Еще в 1918 году, в первый год существования молодого Советского государства, Совет Народных Комиссаров постановил воздвигнуть памятники выдающимся деятелям русской и мировой культуры. В приложенный к этому постановлению и утвержденный В. И. Лениным список имен включено было и имя Тютчева.

Память поэта была ознаменована в 1920 году открытием мемориально – литературного музея его имени в подмосковной усадьбе Тютчевых Муранове.

В наши дни о Тютчеве более «не спорят». Его – читают.

Именно теперь в полной мере подтвердились слова Некрасова, «ручавшегося» за то, что небольшую книгу тютчевских стихов «каждый любитель отечественной литературы поставит в своей библиотеке рядом с лучшими произведениями русского поэтического гения».

Фет Афанасий Афанасьевич

(1820 – 1892)

…первый житель рая

Афанасий Афанасьевич Фет – русский поэт с немецкими корнями, переводчик, лирик, автор мемуаров. Член – корреспондент Академии наук Петербурга.

Поэт, практик значительно глубокий, мощный, жизненный. Он не верил в смерть, он верил, что жизнь вечна («что жизни нет конца»). Преодолевал трагедии, сублимировал их в радость, в драматическую радость, гармонию. Для него «прошлое», настоящее и будущее – это «теперь». Обращаясь к будущему поколению, он говорит, что в этот самый миг: « …И ты и я – мы встретимся, – теперь».

Образы поэта подчас удивительно смелы, лирически дерзновенны и иррациональны – не смысловое сообщение, а внушение настроения, когда чувство абсолютно гнет логику:

«Хотя не вечен человек, то что вечно, человечно»

Основная тем поэзии Фета – любовь, чувственность. Языческий культ Прекрасной Дамы. Его поэзия покоится на эстетике красоты – на принципах гармонии, четкости, пластичности и ясности.

«Откуда у этого добродушного, толстого офицера такая лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» — писал Лев Толстой.

Стихотворение (появилось оно в июле 1843 года в «Отечественных записках»), которое являло собой как бы «лирический автопортрет» нового поэта:

Я пришел к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало; Рассказать, что лес проснулся, Весь проснулся, веткой каждой, Каждой птицей встрепенулся И весенней полон жаждой; Рассказать, что с той же страстью. Как вчера, пришел я снова, Что душа все так же счастью И тебе служить готова; Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, что буду Петь, – но только песня зреет.

Стихотворение «Я пришел к тебе с приветом» не только «лирический автопортрет» и «поэтическая декларация» молодого Фета; это одна из самых ранних его «весенних песней» – того рода стихотворений, которые составляют сердцевину фетовского творчества.

За их «благоуханной свежестью» стояло подлинное духовное откровение, пережитое поэтом в молодости, – откровение непостижимой бессмертной стихии жизни, которая олицетворялась для него в образе вечно юной Весны. Вот одно из самых «программных» стихотворений фетовской «весенней сюиты»:

Ты пронеслась, ты победила, О тайнах шепчет божество, Цветет недавняя могила И бессознательная сила Свое ликует торжество.

«Бессмертной Весне», этому величайшему своему божеству, Фет будет приносить поэтические дары до последнего дыхания; каждую весну его будет вдохновлять чувство «весеннего возрождения»:

Но возрожденья весть живая Уж есть в пролетных журавлях…

«Торжество весны» приносит поэту веру, что «как мир, бесконечна любовь»:

Снова птицы летят издалека К берегам, расторгающим лед, Солнце теплое ходит высоко И душистого ландыша ждет. Снова в сердце ничем не умеришь До ланит восходящую кровь. И душою подкупленной веришь, Что, как мир, бесконечна любовь.

«Любовь» и «кровь» – вечная пара, и поэт не смущается «банальностью» рифмы, ибо чувствует это сердцем. Фетовские весенние стихотворения поражали читателя стихийной силой любовного влечения: «Смело можно сказать, что на русском языке еще не бывало подобного изображения весенней неги, доходящей до болезненности». Так сказал критик Дружинин о стихотворении «Пчелы», в котором поэт буквально не находит себе места от сжигающего его «весеннего огня»:

Сердце пышет все боле и боле, Точно уголь в груди я несу.

Музыка «сердечного огня» звенит пчелиной песнью: «В каждый гвоздик душистой сирени, // Распевая, вползает пчела» — и сам поэт как будто превращается в пчелу.

Пчела у Фета (во многих случаях) несет в себе «радость земли», она символизирует как раз ту «страстную чувственность», которую отмечается в фетовской поэзии среди других характерных черт.

Однако в этой поэзии живет и другой крылатый вестник весны – соловей. Если пчела поет днем, то царство соловья – весенняя ночь:

Какая ночь! На всем какая нега! Благодарю, родной полночный край! Из царства льдов, из царства вьюг и снега Как свеж и чист твой вылетает май! Какая ночь! Все звезды до единой Тепло и кротко в душу смотрят вновь, И в воздухе за песнью соловьиной Разносится тревога и любовь.

Земная ночь, пронизанная весенней любовной тревогой, – это частица мирового гармонического целого; поэтому так интимно – родственны отношения души поэта с космической бесконечностью – со звездами.

Из фетовских стихотворений можно было бы составить целый «звездный цикл»: так много писал он о звездах (как никто в русской поэзии), снова и снова находя в звездном небе вдохновение для своего «космического чувства». Одна из вершин «звездной лирики» Фета – стихотворение, которое Чайковский ставил «наравне с самым высшим, что только есть высокого в искусстве»:

На стоге сена ночью южной Лицом ко тверди я лежал, И хор светил, живой и дружный, Кругом раскинувшись, дрожал…

На этот раз поэт не передает своих «диалогов со звездами» (как в некоторых стихотворениях этого рода) и не просто чувствует свое родство с космической жизнью – он переживает необычайное состояние погружения в космическую глубину:

Я ль несся к бездне полуночной, Иль сонмы звезд ко мне неслись? Казалось, будто в длани мощной Над этой бездной я повис.

Как оценивал сам поэт свою открытость столь уникальным переживаниям? В этом же стихотворении Фет дает исключительно важное для понимания его творческого дара самоопределение: он говорит о себе —

…я, как первый житель рая…

Этим мифологическим уподоблением Фет как бы указывает на первозданную полноту, силу и чистоту своего «человеческого естества», всех изначальных чувств, данных природой человеку (эту фетовскую «первобытную природность» отмечала н критика).

Если продолжить мифологему «первого человека», то надо будет сказать, что в фетовской поэзии рассказано столько же о «первом человеке» (мужчине), сколько и о «втором» (женщине), а более всего – о них обоих, об их любви в «райском саду».

«Свидание в саду» – самый частый сюжет его любовной поэзии; как, например, в замечательном стихотворении начала 1850 годов:

Люди спят; мой друг, пойдем в тенистый сад, Люди спят; одни лишь звезды к нам глядят. Да и те не видят нас среди ветвей И не слышат – слышит только соловей… Да и тот не слышит, – песнь его громка; Разве слышит только сердце да рука: Слышит сердце, сколько радостей земли, Сколько счастия сюда мы принесли…

Но, конечно, самое знаменитое стихотворение этого рода – то, с которого и началась громкая слава Фета и которое навсегда стало для многих русских читателей символом всей фетовской поэзии:

Шепот сердца, уст дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья, Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, Бледный блеск и пурпур розы, Речь не говоря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!..

Здесь любовное свидание окутано какой – то «полупрозрачной завесой», каким – то таинственным полумраком. Однако можно догадаться, что в этом воздушнейшем стихотворении скрыты «радость земли», огонь страсти, что это один из тех случаев (по словам самого Фета), когда «поэт сам не подымает окончательно завесы перед зрителем, предоставляя последнему глядеть сквозь дымку, как, например, пред изображением вчерашней наивной девушки, взглянувшей наконец в действительную жизнь с ее высшими дарами». Да, «первый житель рая» умел рассказать о первозданном человеческом естестве, о вечных «радостях земли» не только с поэтическим целомудрием, но и с ошеломляющей лирической новизной; он нашел лирический способ выразить дрожь сердца, огонь крови, волнение и нарастание страсти: его речь музыкально – экстатическая.

Главная тема поэтического творчества Фета – поклонение красоте.

Нельзя пред вечной красотой Не петь, не славить, не молиться.

Он весь в беспредельной сфере неумирающей красоты. Роль красоты в общей структуре земного существования у него простирается далеко за пределы случайного и преходящего, сливаясь с понятием Вечного и Божественного.

«Лирическая дерзость» – очень точное определение основной доминанты фетовской поэзии.

Именно так: через все творчество Фета проходит одна рыдающая нота, звонкая трагическая струна – поэт напряженный, динамичный, «дерзкий». Все остальные мотивы находятся на периферии его творчества, на окраине: все идиллики, безмятежные сельские радости.

Недаром А. Блок любил цитировать Фета: «Любить есть действие – не состояние».

Исток его напряженной лирики кроется в трагической коллизии… Еще в юности он влюбился в девушку из небогатой семьи Марию Лазич. Она ответила ему взаимностью. Но жениться на ней будущий поэт не смог – как «незаконнорожденный» сын родовитого и состоятельного помещика Шеншина, Фет был лишен дворянства, права наследования и отцовского имения.

А вскоре девушка заживо сгорела – предполагают, что это было самоубийство…

До конца своих последних дней поэт не мог забыть девушку и простить себя: считал себя виновником ее смерти. Жизненная драма изнутри как подземный ключ питала его поэтический талант. Отсюда – тот напор в лирике, та острота в стихах, которую чувствовали такие тонкие ценители искусства как Толстой, Тургенев, Чайковский.

Стихи поэта – это монологи страдальца, страстные, рыдающие, обращенные к трагически ушедшей из жизни, наполненные раскаяния и смятенья (он называет себя «несчастный палач»).

Сила его чувств такова, что поэт отрицает смерть, не верит уходу любимой в «небытие», не верит вечной разлуке – как Данте, он говорит со своей Беатриче, как с живой:

«Ты отстрадала, я еще страдаю, Сомнением мне суждено дышать. И трепещу, и сердцем избегаю Искать того, что чего нельзя понять. А был рассвет! Я помню, вспоминаю Язык любви, цветов, ночных лучей — Как не цвести всевидящему маю При отблеске родном таких очей!… Скорей, скорей в твое небытие!»

«Твое небытие». Какая энергия переживания, чтобы ощутить «небытие» как реальность, как действительность, принадлежащие той, с потерей которой не смиряется сердце поэта. Болезненная четкость, нервная напряженность.

Красота в его стихах – это постоянное преодоление боли и страдания, это радость, как руда, добытая из боли; красота в его стихах питается живой жизнью, как капилляры мозга питаются кровью. Гармония – как великая истина для поэта.

«И в эту красоту невольно взор тянуло. В тот величавый блеск за темный весь предел. Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: Так человек сгорел!»

«Напряжение» – емкое слово, определяющее фетовский стих, «паутинку» индивидуальной гармонии, конкретную крупицу его творческого бытия, где не обновка и польстительные речи, а талант имеет вес.

Жизнь берется в стихах Фета в миг ее наивысшего напряжения, миг счастья, в момент страсти, экстатического, наивысшего подъема:

«Одежда жаркая все ниже опускалась, И молодая грудь все больше обнажалась, А страстные глаза, слезой упоены, Вращались медленно, желания полны».

В каждом его стихотворении – пружина. Его поэзия – это всегда преодоление земного притяжения, это всегда взлет, разбег, рывок подняться и заглянуть запредельно:

«Одним толчком согнать ладью живую С наглаженных отливами песков, Одной волной подняться в жизнь иную, Учуять ветр с цветущих берегов».

Для Фета жизнь всегда риск; он осознанно отказывается «от излишних запасов равновесия»; жизнь представляется ему ласточкой, обладающей молниевидным крылом. По словам поэта, он живет, чтобы стихии чуждой, запредельной… хоть каплю зачерпнуть:

«Пускай клянут, волнуяся и споря, Пусть говорят: то бред души больной; Но я иду по шаткой пене моря Отважною, нетонущей ногой».

Свое жизненное кредо Фет выразил в следующих словах: он тот, кто в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой в верой в то, что он воспарит по воздуху.

Туго, словно пружина, раскручивается любое стихотворение поэта и бьет в конце мощными ритмическими паузами; внутренняя перекличка начала и конца, многослойность интонаций, обилие повторений и параллелей – все это и есть необычный феномен фетовской поэзии. «Стих густой, как смола» – эти слова Гоголя о пушкинском стихе можно и нужно с полноценным правом отнести и к Фету.

Густота достигается вязким, сильным напором чувств, который открывает шлюзы языка, нарастающие и затихающие звуковые сцепления и сопоставления:

«Под тенью сладостной полуденного сада, В широколиственном венке из винограда…»

Музыкальными фигурами, звуковыми «волнами» полны стихи Фета: « Ища воссоздать гармоническую правду, душа художника сама приходит в соответствующий музыкальный строй… Нет музыкального настроения – нет художественного произведения».

Чайковский писал о Фете: « …Считаю его поэтом абсолютно гениальным… часто Фет напоминает мне Бетховена». И потому музыкант сравнивает Фета с Бетховеном, что многие стихи поэта совершенно музыкальны. Фет писал: «Поэзия и музыка не только родственны, но и неразрывны. Все вековые поэтичные произведения – от пророков до Гете и Пушкина включительно – в сущности, музыкальные произведения, песня… Гармония – также истина». И пишет дальше: « Меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки…».

Поэт не понимал мысли, отделенной от стиха, от музыкального настроя души. Мысль у него, как соль в воде, полностью растворена в музыке. В одном стихотворении у него есть строка: «Я думал… не помню, что думал». Поэт бежит рассудочности – мысли рождаются у него сами по себе, возникают неожиданно и ослепительно, как маячковые проблески.

Фет относится к миру осязательно, чувствительно. Он подчас наивен в мыслях, но мудр в другом – в биологическом, органическом: «В нас вопиет всесильная природа». Сама органика мира и органика стиха – иррациональное, подсознательное – связаны у него в единое целое.

«Этот листок, что иссох и свалился, Золотом вечным горит в песнопенье»

Фетовским стихам присущи импрессионистическое своеволие, смелая артистическая прихоть; образы его порой смелы и динамичны, а сравнения – экспрессивны:

– «За высоким ревнивым забором»,

– «в грядущем цветут все права красоты»,

– «ярче играла луна».

«…Обтрепались мохнатые ветви от бури, Обрыдалася ночь ледяными слезами, Ни огня на земле, ни звезды В овдовевшей лазури»

Тонкая фиксация минутного, но вечно повторяемого – и это тоже Фет:

«Не жизни жаль с томительным дыханьем. Что жизнь и смерть? А жаль того огня, Что просиял над целым мирозданьем, И в ночь идет, и плачет, уходя».

Сумятица ощущений, прихотливость настроения:

«…и темный бред души И трав неясный запах»

Как умеет подчас поэт сказать непосредственно, наивно и по – детски открыто:

«В моей руке – какое чудо! – твоя рука…».

Вдруг заявить искренно и просто:

«Рассказывал я много глупых снов, На мой рассказ так грустно улыбались».

Нередко болезненная четкость, нервная напряженность:

«Что за звук в полумраке вечернем?»

Или автору в кружащейся на потолке тени от висящей лампы чудится стая вспугнутых грачей, а вслед за этим перед ним встает и вся сцена прощания у крыльца с уезжающей женщиной (стих «На кресле отвалясь»).

Несмотря на внутренний трагизм, а может быть, благодаря ему, Фет – один из самых солнечных поэтов мира («Я пришел к тебе с приветом», «На заре ты ее не буди» и т. д.). Толстой писал Фету: «Я свежее и сильнее вас не знаю человека». Они были разными: и как характеры, и как таланты.

Поэтому Фет так говорил о своих отношениях с Толстовым: «Мы обнимаемся, но осторожно, как будто у меня пальцы в чернилах, а у него в мелу».

Фет – это поэтический мост от Державина и Батюшкова к Блоку. Блок писал: «Все торжество гения, не вмещенное Тютчевым, вместил Фет». И дальше замечает, что описать Фета – « это значило бы – желать исчерпать неисчерпаемое».

Без Фета немыслим и Есенин, показавший высоту лирического дерзновения, образец «стихотворного захлеба».

От Фета идет и «рыдающей строфы сырая горечь» Пастернака.

Кредо Фета, его аксиологический поэтический стержень: « Художнику дорога только одна сторона предметов: их красота».

Заболоцкий спрашивает, как бы полемизируя с Фетом: « Что есть красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?»

Только природа и любовь были для Фета гармонией, только они и интересовали его. Это был его жизненный и поэтический максимализм. Но именно в этой сфере он создал ценности, которые пламенеют вечно. И которые неисчерпаемы:

«Но верь весне. Ее промчится гений, Опять теплом и жизнию дыша. Для ясных дней, для новых откровений

Фет так и вошел в русскую культуру, как поэт тонкой поэзии, поэзии мысли, растворенной в настое из ощущений и настроений. Как поэт гармонии – слова и музыки. Как поэт музыкального стиха.

Отдельные факты.

Как «незаконнорожденный» сын родовитого и состоятельного помещика Шеншина, Фет был лишен дворянства, права наследования и отцовского имения.

Однако, со временем он восстановил все утраченные права а наследование, и к концу своей жизни проникновенный лирик А. Фет превратился в одного из богатейших русских писателей, став владельцем (фермером) нескольких имений.

Он был своего рода античный Сизиф – больной, с подагрой крепостник Шеншин и бессмертно юный лирик Фет; в его душе жили два совершенно разных человека, и каждый из них, по – своему, был «человеком пользы и усердия»; а Фет – это ассиметрия, он весь – взахлеб, он вес с запинками, и подчас на ощупь, но гармонию выводил неповторимую, ее рассудком не создашь.

Он переводил трактаты мизантропа Шопенгауэра «Мир как воля и представление», гетевского «Фауста», стихотворения Гейне и античных поэтов.

….Первого декабря 1838 года между учителем московского благородного пансиона профессора Погодина Иринархом Введенским и неким господином Рейхенбахом, был заключен контракт. В нем говорилось следующее. «Я, нижеподписавшийся, утверждаю, что господин Рейхенбах, который теперь отвергает бытие Бога и бессмертие души человеческой, спустя 20 лет от настоящего времени, вследствие неизвестных ни мне, ни ему причин, совершенно изменится в настоящем образе мыслей; утверждаю, что он торжественно, с полным убеждением сердца, будет верить и в бытие Бога, и в бессмертие души».

Под именем Рейхенбаха скрывался воспитанник пансиона Афанасий Фет. Ему было 18 лет… И это было начало пути Фета от атеизма к вере.

В 1890 г. выходят два тома воспоминаний…

К концу жизни Фета стали одолевать старческие недуги – резко ухудшилось зрение, терзали приступы удушья. Умер в Москве 21 ноября (3 декабря) 1892 года. По характеру это было заранее обдуманное самоубийство: Фет задохнулся при попытке покончить с собой с помощью стилета (ножа)

Список использованной литературы:

1. Стихотворения. Федор Тютчев. 2014

2. Лирика. Федор Тютчв. 2006

3. Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений в 6 – ти то мах. 2003

4. И. С. Аксаков. Биография Тютчева.

5. Брюсов В. Ф. И. Тютчев. Смысл его творчества. Собр. Соч. в 7 т. (т.6) 1975

Бунин Иван Алексеевич

(1870 – 1953)

«Меня всегда волновали земля и человек» – эти слова можно назвать моральным манифестом писателя.

Жизнь русского человека, затерянную в деревенской глуши, Бунин до последних дней выводил на рубежи истории и вселенной, связывая, по словам Горького, с «общечеловеческим на земле»:

«Я человек; как Бог, я обречен Познать тоску всех стран и всех времен»

Все века и страны (а исколесил Бунин почти весь мир) вбирала его редчайшая память, она была послушницей его удивительного призвания.

Он воспринимал и вмещал в своем сознании далекую древность и современность России, Запада и Востока.

Дворянин по происхождению, разночинец по образу жизни, поэт по призванию, рационалист по складу ума, он неустанно вел поиски смысла жизни и религиозно становился послушником рока судьбы, смирялся, так и не познав до конца смысл жизни.

Он был современником Л. Толстого, Чехова и Горького, Н. Рериха и Рахманинова, конкретным свидетелем бурных революционных событий в России. Он нередко спорил с веком, с историей, современниками о русском изначальном, русских нравах и русском характере: историческом, культурном, природным

Да, он писал зачастую беспощадно, совмещая несовместимые, казалось бы, грани мировосприятия. Вкладывая столько мук, страданий, сомнений и радостей ума и сердца. Столько усилий духа, возвышенно – поэтического строя души, чтобы читатель почувствовал опаленный сплав его сердца, болевой накал философских и нравственных исканий художника, пламенеющую силу русского слова.

Силой русского слова он возвышал и правду, и совесть, и стыдливость. Очищал их от плевел и примесей, придавал немеркнущий блеск.

Его бередили образы и характеры крестьян трехвековой истории российской империи.

Тревожили трагические судьбы рано погибших писателей – братьев Успенских, Николая и Глеба, Левитова, Гаршина, Надсона, Щедрина. «Страшные загадки русской души уже волновали, возбуждали мое внимание» – вспоминал позднее Бунин.

Бунин всматривался в исторические устои России, искал причину их разрушения, пытался поймать ход истории. Он поднимает темы нравственные, эстетические, чтобы найти ответ, единственный, но верный – как русскому человеку сохранить духовное богатство веков.

Он воспевает в поэзии, в своих страстных стихах, дерзновенных героев, которые берет из мифологии и истории.

Как мощно нравственно и историко – философски осмысленно звучат слова о Д. Бруно:

«Умерший в рабский век — Бессмертием венчается в свободном».

В стихотворении «Пустошь» (1907) Бунин соединяет воедино ход истории, судьбу русского народа и русской личности. Сличает, сопоставляет и великое и подлое, время расцвета и время « зверств, расстрелов, пыток, казней». История России – как трагедия миллионов, как национальная драма в целом.

Бунин неумолимо трезво судит о России, Отчизне святой и грешной одновременно, народе и человеке. И, считая себя частным проявлением этой истории, не щадит, а беспощадно бичует свой облик:

«Я, чье чело отмечено навеки клеймом раба, невольника, холопа».

Он говорит о себе, а посыл отправляет всем демиургам слова русского: « Писатель носит Родину в душе». Беды и трагедии русского человека он переживал как свои собственные:

«Если бы я… Русь не любил, не видал, из – за чего же бы я… страдал так беспрерывно, так люто?».

В его натуре, его личности с неистовой силой бушевали все темные и светлые стихии русского характера.

Только чувствуя великую боль, и не только ее, но и еще великую вину за все происходящее в отчизне, мучительные порывы помочь ей и ее народу, можно было написать книги («Деревня», «Суходол»).

Книги, ставшие потрясением.

Книги, гневные и скорбные одновременно.

Книги пророческие и предостерегающие.

Книги, пробуждающие общечеловеческое в национальном укладе, заставляющие думать о самом главном.

И во всех книгах – это ощущение безбрежности России, ее всесильности и ее неутомляемости.

«Деревня»

Книгу «Деревня» Бунин писал торопливо, нервно. Писал даже ночами. Падал в обморок.

Судьбы России и народа, загадки русской истории и русского характера рвали мысль художника на лоскутки, требовали ответа: «Ах, эта самая Русь и ее история» – писал он Горькому.

Вопросы резкие, острые, по – чаадаевски, несли ощущение огненного накала сердца и ума, мыслей и чувств, еще несостоявшихся, не оформившихся.

В «Деревне» все раскалено, жжет душу читателя жестокими беспощадными подробностями. Суровая, безотрадная картина русской сельской жизни.

Книга необычна: по жанру, по стилю, по охвату событий, главных и эпизодических персонажей. Словом, собрана вся разноликая многомиллионная Русь: крестьяне и караульщики барского сада, спящие в холод на сырой соломе; стражники, учителя, бунтовщики, каратели; хохлы, искусанные бешеным волком и избитые сторожем.

Писатель затронул все сферы и сути человеческого существования: история и серые будни, философия и политика, религия и культура, быть и психология, образование и право.

Можно без суесловия выразится так: все поведение и все умонастроение Великого народа.

А без славословия: книга «Деревня» – эпохальное произведение, в котором органическая слитность времени и истории, поведения и мировосприятия русского человека.

Бунин прогоняет человека буквально сквозь строй бытовых нескладиц, хаотично нагроможденных, бессмысленных и ненужных. Режет глаза почти неправдоподобная нищета и отсталость, безотрадная картина русской жизни.

Все эти картины бесправия, невежества, первобытного скудного быта пронизаны такой щемящей тоской, такой авторской болью, таким состраданием к замученному народу.

И одновременно это мужество и бесстрашие мыслей автора. Такие бывают лишь у мудрого врача, решившего на мучительную, но спасительную операцию тяжелобольного.

Перо Бунина не осуждает и не обличает. Ведет желание трезво посмотреть на народ и Россию, разобраться бесстрашно в запутанности народной жизни.

Он резко выпестовал русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные стороны. Но почти всегда – трагические основы.

Мучительные думы о беде и вине русского народа, о трагическом состоянии русской жизни пронизывают всю книгу, прорываются болью в споре героев Балашкина и Кузьмы. Балашкин перечисляет преступления правящих кругов, по – своему повторяет мартиролог, список русских писателей, павших от злодеяний власти (составлен он был когда —то Герценым): « Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели… А шевченко? А Полежаев?».

И здесь же с яростью вопрошает: « Скажешь, – правительство виновато? Да ведь по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли еще такая сторона в мире, такой народ, будь он трижды проклят?».

Но возражает Кузьма, одевая слово «народ» в иное, благоговейное звучание: « Величайший народ… Ведь писатели – то эти – дети того самого народа

Острые, порой скабрезные, наблюдения героев, их мысли и чувства придают книге накаленность и масштабность, весь простор общерусского бытия:

«Чудный мы народ! Пестрая душа! То чистая собака человек, то грустит, жалкует, нежничает, сам над собой плачет»

Еще резче и еще острее:

«Господи Боже, что за край! Чернозем на полтора аршина, да какой! А пяти лет не проходит без голода. Город на всю Россию славен хлебной торговлей – есть же этот хлеб досыта только сто человек во всем городе…»

А здесь едва ли не озлобленность:

«Эх, и нищета же кругом! Дотла разорились мужики, трынки не осталось в оскудевших усадьбишках, раскиданных по уезду… Хозяина бы сюда, хозяина!»

Издерган, недоволен жизнью герой Кузьма, впадает в крайность, запутывается в обвинениях и оправданиях:

«Что ж, его история – история всех русских самоучек. Он родился в стране, имеющей более ста миллионов безграмотных. Он рос в Черной Слободе, где еще до сих пор насмерть убивают в кулачных боях, среди великой дикости и глубочайшего невежества».

«У, анафемы, до чего затоптали, забили народ»…

«Русь, Русь!…Ах, эти пустоболты, пропасти на вас нету!…Да, но с кого и взыскивать – то? Несчастный народ, прежде всего – несчастный!…».

В резких, ожесточенных наблюдениях героев есть болевая, тревожащая правда. Авторское сознание наполнено болью и тоской героев, осуждает и оправдывает их одновременно.

Бунин – писатель здесь в меньшей степени проповедник и пророк, основное для него – найти истоки народных бед и трагедий, раскрыть запутанные и многослойные причины.

Вот он итог: зависимость человека от быта, от уклада (окружения) и собственной души («основы души»). Они взаимозависимы, взаимопроникаемы: быть неотделим от уклада (психологии), душа от быта.

Огромные бытовые сцены исполнены большого социально – философского и психологического смысла.

Вот они так описаны: криво проложенный мостик; кондуктор в шинели с оторванным хлястиком, в галошах, забрызганных грязью при ясном солнечном дне; городской охотник в болотных сапогах, хотя никаких болот поблизости не было; грязь вокруг богатого двора; заплеванный пол в трактире Авдеича; изъеденный молью солоп, которым дорожит Сухоносый; недостроенная кирпичная изба Серого; мальчишка, кричащий о всеобщей забастовке и торгующий старыми газетами, так как новые городовой отобрал; затхлый пруд, где моется голый мужик, а стадо коров отправляет свои нужды.

Для Бунина это все явления одного плана. За ними встают и вековая отсталость, и долготерпение народа, небрежение русского человека к себе, к хозяйству, быту, мечтательность и непрактичность, неумение выбрать дело по силам.

Бунин так скажет о Сером – самом нищем мужике Дурновки, именно в этом образе писатель вскрывает роковые недостатки русских людей, общенациональные противоречия:

«сидит на лавке в темной, холодной избе и ждет, когда подпадет какая – то настоящая работа – сидит, ждет и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность – вечная надежда, что придет какая – то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руки колечко!»

Аналитическое, исследовательское суждение Бунина о самой большой беде России: неустойчивость русского характера, страшная отсталость быта и невежество:

«Есть два типа в народе, – замечает Бунин. – В одном преобладает Русь, в другом – Чудь, Меря. Но и в том и другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: « Из нас, как из древа, – и дубина, и икона», – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергей Радонежский или Емелько Пугачев».

Одно из суждений Бунина (его согласие с мнением писателя Эртеля): «Русскому народу и его интеллигенции прежде всяких попыток осуществления царства Божия предстоит еще создать почву для такого царства, словом и делом водворить сознательный и твердо поставленный культурный быт».

«Деревня» сильна прежде всего предостерегающим словом писателя. Бунин видел и с беспощадной смелостью вскрывал бездну преград, которые нужно пройти русскому народу – в способах мышления и чувств, в нравах и верованиях, привычках и побуждениях.

Нерасчетливость, непрестанное ожидание чего – то лучшего в жизни, своеобразная сказочная мечта о молочных реках и кисельных берегах, всю жизнь ожидание каких – то счастливых дней для работы – все это детально выпестовано писателем как общенациональная трагедия: « Гуляет народ… – Надеется… – На что? – Известно на что… На домового»

Мятежный, бунтарский характер «Деревни» понял Горький и писал: « …так глубоко, так исторически деревню никто не брал… Дорог мне этот скромно скрытый, заглушенный стон о родной земле, дорога благодарная скорбь, мучительный страх за нее – и все это – ново. Так еще не писали».

И продолжил дальше, что эта книга заставила « разбитое и расшатанное русское общество серьезно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом – быть или не быть России?», заставила « мыслить именно обо всей стране, мыслить исторически».

Крестьянскую жизнь (а крестьяне составляли две трети населения страны) Бунин возвел до высот философского и общезначимого смысла, опираясь на нравственный подиум, завет, оставленный Гл. Успенским: « Смотрите на мужика… Все таки надо… Надо смотреть на мужика».

Русский характер… Основы души и поведения человека… Ох и трудные же, порой кажется, просто непознаваемые, тайны русской психики поднимал на поверхность, из темного прошлого Бунин – размышления об истоках национального характера, о человеческих страстях. От романтических, экзальтированных до зловещих, деспотически своевольных.

От эмоционально – поэтических, трепетных до своекорыстных, использующих слепую веру крестьянина в угоду своей праздности и лености.

Вот как описывал свои ощущения Бунин: « …опять всем нутром своим ощутил я эту самую Русь… опять сильно чувствовал, как огромна, дика, пустынна, сложна и хороша она»

Писал Горький: « Иоанн – рыдалец,…как это просто, прекрасно, правдиво рассказано Вами. Это вы, это я, это мы все, вся русская литература рыдает денно и нощно, оплакивая злодеяния своих иванов грозных, не помнящих себя в гневе, не знающих удержу своей силе. Вот мне бы хоть один такой рассказец написать, чтобы всю Русь задеть за сердце».

Все повести и рассказы Бунина отличались острой полемичностью, беспощадной правдивостью. Но самое главное в них – глубина проникновения в сокровенные тайны национального бытия, таящего загадки общерусские, психологические, философские.

Готовя к изданию сборник «Иоанн Рыдалец», снабдив его эпиграфами – «Веси, грады выхожу, Русь обдумаю, выгляжу, « Не прошла еще древняя Русь» – Бунин писал: « …мужик будет на первом месте – или, вернее, не мужик в узком смысле этого слова, а душа мужицкая – русская, славянская».

Русский крестьянин и русская нация в целом предстают у Бунина как богатая, но не возделанная почва. Да, на ней появляются сильные побеги, но вырастают дичками или погибают, не успев расцвесть. И причина только в одном – отсутствие культурной подкормки.

Дворянин по происхождению, боготворящий поэзию дворянской старины (воспетой Державиным), Бунин беспощадно и безжалостно разрушает поэтические, сказочно – романтические и религиозно – первобытные легенды о старой, патриархальной, будто славной домовитой Руси: « Мы знаем дворян Тургенева, Толстого – говорит писатель. – По ним нельзя судить о русском дворянстве в массе, так как Тургенев и Толстой изображают верхний слой, редкие оазисы культуры».

Бунин свидетельствовал (повесть « Суходол»), что ни порядка, ни домовитости, ни подлинного хозяина старое мелкопоместное дворянство не представляло: « У господ было в характере, то же, что у холопов: или властвовать, или бояться».

Писатель делает резкий выпад в сторону мнимых риторов, ханжейски обеспокоенных лютостью нравов: « …провал между народом и интеллигенцией образовался огромный.. знает только по книжкам… говорить с народом не умеет, изобразители сусальной Руси, сидя за старыми книжками и сочиняя какой – то никогда не бывалый, утрированно – русский и потому необыкновенно противный и неудобочитаемый язык, врут ему не судом…».

Бунин отметал все умозрительные пророчества: « Все эти разговоры о каком – то самобытном пути, по которому Россия пойдет в отличие от европейского Запада, все эти разговоры об исконно мужицких началах и о том, что мужичок скажет какое – то свое последнее мудрое слово – в то время, когда мир тяжело нести вперед по пути развития техники – все это чепуха, которая тормозит дело».

Как и Чехов, Бунин умел в простой незамысловатой судьбе открыть мгновение и вечность, прекрасное и трагическое, злое и доброе, высокое и низкое, подлое.

У Бунина упрошен событийный сюжет, свернута внешняя занимательность. Свои повести и рассказы он разворачивает во времени и пространстве, придавая частному факту или состоянию общезначимый интерес. У него всегда в центре – не только судьба героя, но и общее состояние жизни, вся многоплановость бытия.

К примеру, высокое ощущение лада, единения с миром, собой, природой поэтически рельефно, по – рембрандтовски показано в стихах « Лирник Родион», «Пост». В них – радостное любование красотой, неповторимостью земного мира и человеческой души. В них – спасание от уныния и пессимизма, духовно – нравственный «архаизм» – идеал, к которому стремился сам Бунин.

***

Бунинский стиль

В завершении – о знаменитом бунинском стиле, внутренне напряженном, живом и музыкальном, который приводил в восторг самых искушенных любителей слова.

Стремление к совершенству определяло магию бунинского искусства, магию бунинского слова. Природная обостренность его взора, слуха, обоняния – те ручейки, из которых он складывал потрясающую мозаичность слов, пронизанных звуком, светом, цветом, запахом, формой, самим ритмом жизни.

Бунин избегал прямого выражения авторских мыслей и чувств, риторической назидательности. Бунин просто колдовал, высвечивал, украшал только ему ведомым орнаментом первую фразу, которой всегда придавал «решающее значение»; первая буква, тон, ритм, мелодия повествования, детали и подробности, их сочетание, сцепление и сопоставление. Вот так и рождался бунинский стиль – сдержанный, но не бесстрастный, а внутренне эмоциональный, чувственно притягивающий каждым словом.

Бунинское слово очаровывает своей прелестью и полновесностью, оно выношено умом и сердцем мыслителя, философа, поэта. Слов у него не гремит, как погремушка, от которой и толк – то – только в шуме. Слово художника – живое и музыкальное. В нем – мелодичность колоколов и колокольцев, что отлиты умелыми мастерами; пронзительная грусть болотцев, туманов и ветров, что летят и обдувают землю.

Бунинское слово – это вечевой колокольный звон: своя энергия, свой сплав поэзии и прозы, бесстрашия и мудрости, сострадания и скорби, восхищения и гнева, веры и сомнений.

Бунин молитвенно, коленопреклонно относился к слову. Считал его подлинной и искренней исповедью народа.

Он верил:

«Молчат гробницы, мумии и кости, — Лишь слову жизнь дана4 Из древней тьмы, на мировом погосте Звучат лишь письмена»

Впервые на Нобелевскую премию Бунин был выдвинут еще в 1922 году (его кандидатуру выставил Ромен Роллан), однако в 1923 году премию получил ирландский поэт Йитс. В последующие годы русские писатели – эмигранты не раз возобновляли свои хлопоты о выдвижении Бунина на премию, которая и была присуждена ему в 1933 году.

В официальном сообщении Нобелевского комитета указывалось: «Решением Шведской академии от 10 ноября 1933 года Нобелевская премия по литературе присуждена Ивану Бунину за строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типично русский характер». В своей речи при вручении премии представитель Шведской академии Пер Хальстрем, высоко оценив поэтический дар Бунина, особо остановился на его способности необычайно выразительно и точно описывать реальную жизнь.

Как считал сам писатель, премию он получил за «Жизнь Арсеньева», свое лучшее произведение

Присуждение Нобелевской премии стало огромным событием для писателя. Пришло признание, а вместе с ним материальная обеспеченность. Значительную сумму из полученного денежного вознаграждения Бунин роздал нуждающимся. Для этого была даже создана специальная комиссия по распределению средств. Впоследствии Бунин вспоминал, что после получения премии ему пришло около 2000 писем с просьбами о помощи, откликнувшись на которые он раздал около 120000 франков.

Умер во сне в два часа ночи с 7 на 8 ноября 1953 года в Париже. По словам очевидцев, на постели писателя лежал том романа Льва Толстого «Воскресенье» Похоронен на кладбище Сент – Женевьев – де – Буа во Франции.

«Иван Алексеевич Бунин – последний русский классик, запечатлевший Россию конца XIX – начала XX века. «…Один из последних лучей какого – то чудного русского дня» – Г. В. Адамович

В Орле по адресу ул. М. Горького, у библиотеки им. И. А. Бунина 17 октября 1992 года был открыт Памятный знак Бунину (бюст) из белого мрамора на мраморном постаменте с надписью: «Моя Отчизна, я вернулся к ней, усталый от скитаний одиноких, и понял красоту в её печали и счастие».

Гоголь Николай Васильевич

(1809 – 1852)

Труд мой велик, мой подвиг – спасителен»

В пантеоне русской литературы трудно найти фигуру более загадочную, чем Гоголь: служа Сатане, он был верен и Христу:

«О, верь словам моим. Властью высшей облечено отныне мое слово».

Гоголь создал книги о мире и вселенной. Но в такой же мере это – книги о нем самом, в них так резко отпечатался образ их творца, образ бескрайнее непостижимого моря, вместившего в себя всю безысходность страдания и отчаяния, весь пафос очистительных гроз, и всю безмерность счастья.

Гоголь – это загадочный алмаз, это пламень, глубоко затаенный пламень и боли, и одиночества и гордыни, сверкнул на миг и даже ярче остальных огней, не пропал и не сгинул. Остался сильным и навсегда.

В исторической перспективе гоголевское творчество раскрывалось исподволь и постепенно, обнажая резцами времени все более глубокие свои копи. Христианская философско – нравственная проблематика гоголевских произведений наполнялась ощущением особого душевного труда, загадочного смысла, причудливого строения фраз и иррациональности его художественного мира и провидческой смелостью.

И вместе с тем все по – житейски, человечески – общеинтересно. Много людей, много характеров, причин и следствий, и потому не похоже на пустыню:

«Русь, Русь! Вижу тебя из своего чудного,

прекрасного далека тебя вижу»

«…Его можно сравнить с его современником математиком Лобачевским, который взорвал Евклидов мир…» (В. Набоков).

До Гоголя мы имели российских Феокритов и Аристофанов, отечественных Корнелей и Расинов, северных Гете и Шекспиров, – национальных писателей мы почти не имели. Даже Пушкин не был свободен от подражательности и был награждаем титулом «русского Байрона»

Но Гоголь первым стал просто Гоголь. И после него наши писатели перестают быть дубликатами европейских гениев. Мы имеем просто Григоровича, просто Тургенева, просто Гончарова, Салтыкова, Толстого, Достоевского, Островского… Все они ведут свою родословную от Гоголя, родоначальника русской повести и русской комедии. Пройдя через долгие годы ученичества, почти ремесленной выучки, наша словесность предъявила свой национальный шедевр, произведения Гоголя, и вошла в семью европейских литератур как полноправный член.

«Пушкин создал целый арсенал оружия для борьбы со злом, но сам на битву не вышел», – а Гоголь вышел, разлил тревогу и горечь по всей Руси, дал нам неутешное зрелище себя и Руси, и с неистовством Поприщина зарыдал о нём. Гоголь поджег крепостническую николаевскую Россию: почти «божественным» толком нанес боль Руси и направил ее всю к громаде мысли, к необычайному умственному движению; уронил на Русь громадную свою чернильницу, утопив в чёрной влаге «тройку», буквально покрыв трещинами весь зеркальный фасад царство, так хорошо отполированный к половине 19 в.

Его волновали страшные загадки русской души; судьбы России и народа; загадочность русской истории и национальная самобытность Руси – и он неустанно вел поиски смысла жизни и религиозно становился послушником рока судьбы, смирялся, так и не познав до конца смысл жизни.

Рабочий и прораб российской духовности, русского неукротимого Духа, выразитель душевных и нравственных чаяний, патриотический камертон Руси – вот таким авторы видят исторический образ Гоголя.

В своих произведениях Гоголь оставил нам непревзойденную художественную летопись жизни, исканий, падений и взлетов, побед и поражений своего поколения, поколения, родившегося накануне падения Наполеона I и сошедшего со сцены накануне Парижской коммуны. Великое и малое, трагическое и комическое в персонажах тех дней закреплено художественным пером Гоголя на на поразительно написанном фоне крепостной России, распростертой у ног венчанного солдата (Николая I) и европейской революции, захваченной и покоренной лавочником (Наполеон).

Гоголь буквально прогоняет нас, современников, сквозь строй нищеты и отсталости, бесправия и невежества, подчас первобытно скудного бытия. Не только осуждение и обличение водили пером Гоголя, но прежде всего – желание трезво увидеть угнетенный мир Руси, бесстрашно поставить вопрос – каким Гордиевым узлом запутана народная жизнь разноликой многомиллионой Руси. Как никто, он знал древнюю формулу распада и разрушения государственности: народы исчезают, утратив веру и дух.

Не сытость и вялость, а ум, воля и действия – вот та сокровенная правда, ради которой, собственно, жил и творил Гоголь. Это была та правда, которая несла России восхищение и уважение. И такого ошеломляющего и пронзительного воздействия на совесть людей Русь того времен не знала.

У него не было соперников в искусстве воспроизводить жизнь во всей ее истинности.

Об этом писал Белинский: «…мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь поэт более социальный, следовательно, более поэт в духе времени».

В его натуре, личности бушевали (и с какой силой!) светлые и темные стихии национального характера. И все гоголевское мировосприятие пронизано щемящей человеческой болью, состраданием к замученному народу, смелостью мысли, какие бывают лишь у мудрого врача, решившегося на мучительно спасительную операцию тяжелобольного.

Гоголь первым взглянул бесстрашно на русскую действительность и так определил свое назначение: «И долго еще определенно мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно – несущую жизнь, озирать ее сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Беды и трагедии народные, русские он переживал как свои собственные, страдал так беспрерывно и люто, потому что Русь любил. И потому нередко не соглашался с историей, с веком, спорил с ними, с современниками. Словом своим очищал и возвышал социально – нравственную высоту своих устремлений. Все было написано слезами и кровью, это – горели и жгли страницы, в которых отражались его личные переживания. Его художественные характеристики людей, событий и целой эпохи в ряде случаев непревосходимы по глубине проникновения, тонкости восприятия, меткости удара. В его великих произведениях жизнь разлагается и отрицается – тем самым он могущественно содействовал самосознанию России

Переживший очень сложную личную жизнь, близкий участник и свидетель николаевской эпохи, Гоголь воспринимал жизнь как постоянно развивающуюся драму, иногда прерываемую комическими эпизодами и часто переходящую в безысходную трагедию. Он переносил на свои страницы куски этой драмы так, как их преподносила жизнь, ничего не смазывая и не сглаживая. Не стесняясь, тут же на страницах, плакал и восхищался, бичевал и весело хохотал, любил и негодовал. Его произведения насыщены историческими портретами, сценами и эпизодами, и они мгновенно и неизменно переходили в типы, характеристики быта и нравов: его рукой водила ненависть к русскому крепостнику и николаевской сонной, раскислой, опухшей от сна державе.

По блеску, остроумию, страстности, разнообразию стилей и сюжетов, свободе и остроте обсуждения глубоких вопросов общечеловеческой жизни и истории России, – художественные страницы Гоголя есть памятники, высочайшее достижение мировой литературы.

Две стороны составили великого художника Гоголя: естественный талант и содержание. Они стали мерилом, высшей точкой, зенитом его писательской славы.

Осмысливая свой земной путь, Гоголь писал: «Рожден я вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературной. Дело мое проще и ближе: дело мое есть то, о котором прежде всего должен подумать всякий человек, не только один я. Дело мое – душа и прочное дело жизни».

Он писал: «Я не рожден для треволнений и чувствую с каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как звание монаха».

Он просил ближних:

«Старайтесь лучше видеть во мне христианина и человека, чем литератора».

Гоголь начал свое великое служение русской литературе с «Вечеров на хуторе, «этих безоблачных, чистых и светлых, как весеннее утро, созданий юного духа, этих… веселых песен на пиру еще неизведанной жизни»; он возвысился далее до великой комедии и бессмертной поэмы чиновничьей и помещичьей Руси – «Мертвые души» или «бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни»

На ристалище искусства этот Гениальный художник слова оставил после себя десятки бессмертных произведений и столько же тайн, сколько мастеровой Герострат, поджегший Храм любви и веры. Но разрушил Герострат творение не свое, не им созданное; а Гоголь – собственное (сожжение второго тома «Мертвых душ»).

Николай Васильевич Гоголь – самый загадочный и таинственный классик русской литературы. Его произведения наполнены шаманской мистикой и тайнами. Знакомясь с творчеством этого величайшего писателя, читатели, каждый по – своему, понимают глубочайший смысл, заложенный в его произведениях.

Явив миру плод ума лукавого, ума первого разбора, слепящего своей алогичностью – ключником служил у дьявола (сатаны) и князем света воспевал чистоту «божественной матрицы (он – демон, хватающийся за крест) – он создал жемчужную руладу – гоголевский смех сквозь слезы, (Моим горьким смехом посмеются» – это не одна эпитафия на его надгробном памятнике, в этом и эпиграф ко всей его биографии); вместивший в себя и библейский пафос и жизненную всеядность; еще при жизни его называли и монахом, и шутником, и мистиком, а в его творчестве переплелись фантастика и реальность, духовное сакральное и биологическое мирское, прекрасное и безобразное, великое и подлое, трагичное и комическое: у него и Юпитер и Немезида – свет и тьма – части одной целостности, судьи одного порядка, судьи адские.

Роковым для Гоголя, определившим его краткий земной путь, стало то, что от насмешливых наблюдений пришел он к страшным, что смех беззлобный стал смехом сквозь слезы

Как у Иисуса Христа было две тайны – тайна жизни и тайна смерти – так и у Гоголя эти две тайны – жизнь и смерть – породили множество мифов. Уже несколько поколений исследователей бьются на погосте судьбы писателя, которая растворена как соль в воде, оставив на поверхности лишь слабые очертания: почему Гоголь изливал тоску так сладостно, певуче и звонко; почему не был женат, зачем он сжег второй том «Мертвых душ» и сжигал ли вообще и, конечно же, возбуждает «шаманский гнозис» – смерть или летаргический сон, Голгофа на могиле и повернутый череп в гробу…

У него Русь – и светлая и темная, полудикая: она вся в заговорах, заклинаниях, приметах, бабьих причитаниях и молитве ханжей; и она же – глубоко верующая в целебность первобытного волхования, в простые русские избы:

«Русь, чего ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?…»

Судьба Гоголя и судьба страны… загадка исторического предназначения России и загадка жизни Гоголя: трясины и болотца, дебри и распри – и пролитый с неба золотой дождь надежды и веры.

Моим горьким смехом посмеются» – это не одна эпитафия на его надгробном памятнике, это и эпиграф ко всей его биографии; при жизни мало его любили. Одиноким Гоголь прожил. Одиноким перешёл в вечность

Гоголевское творчество – это и возвышенный романтизм, и бездна падений, обнимающих целые области жизни во всех ее предельных и поразительных контрастах. И она была очень подлинная, эта гоголевская жизнь. Точнее, гоголевское горение. У него, применяя слова Тютчева, была «жизнь как океан безбрежный, вся в настоящем разлита».

Своими словами, метафорами и аллегориями, с налетами импрессионистской дерзости, трепетом страсти безрассудной, интенсивностью художественных и интеллектуальных впечатлений он встряхивает, побуждать к чтению и мысли, чтобы «сердцу высказать себя».

Редчайший художник на ристалище русской литературы, он не превращал мечту в пытку, а жизнь в святость; был свободным чертом, а не повязанным ангелом; жизнь для него была выше славы, сплина и Южного Креста.

Гоголь – носитель Великой Бессмертной Истины: чтобы незаметно не превратиться в посредственность, «мыслящий тростник», всегда «…замысливай побег… волнуемой души» (образно – из Пушкина).

Он сбрасывал с жизни ярмо корысти, обузу тщеславия и вырывал ее из тенет злобы и обид. Он брал из жизни самый насущный вопрос, а из себя – саму решительность найти ответ на него. Он знал о предостережении пророка Иоиля о том, что когда «Солнце и луна померкнут и звезды потеряют блеск свой».

Характер Гоголя и его искусства: присутствие в реалисте– «мистически одаренного духа». И как следствие, – изображенная Гоголем внешняя реальность есть на самом деле внутренняя тревога и мучительно – причудливые фантазии писателя.

Гоголем выдвинут идеал христианизации всей русской жизни, – идеал и до сей поры глубоко значимый для России. При этом Гоголь, как проповедник, со всей неприкрытой страстностью отразил глубокую бездну, необозримый провал между жизнью и идеалом; мытарство души между Сциллой и Харибдой, между должным, желаемым и реальным, существующим. В этом и есть его непреходящая ценность

И все – таки, как утвердила история, Гоголь «великий основатель художественного реализма в России», и одновременно «первый представитель глубокого и трагического религиозного стремления, которым проникнута русская литература».

Рождение

Точная дата рождения писателя долгое время оставалась загадкой для его современников. Сначала говорилось, что Гоголь родился 19 марта 1809 года, затем 20 марта 1810 года. И только после его смерти из публикации метрики было установлено, что будущий писатель появился на свет 20 марта 1809 года, т.е. 1 апреля по новому стилю.

***

Происхождение фамилии Гоголь.

Фамилия Гоголь – это украинская фамилия, она происходит от одноименного прозвища. Но слово «гоголь» имело различные значения. Чаще всего «гоголем» называли утку из породы нырков. «Птичьи» фамилии были распространены у славян. До введения на Руси христианства ребенку для отвода сглаза давали «некрасивое» имя, это могло стать и название животного, птицы, растения. Эта языческая традиция еще долго жила на Руси и с принятием христианства, ребенку помимо крестильного имени в семье могли дать прозвище.

Следующим значением слова «гоголь» стал ироничный, разговорный оборот «держаться франтом», «щеголять». В более широком смысле данное слово употребляли и к волоките – мужчине, увивающимся за женщинами. Было образовано даже прилагательное, принадлежащий гоголю (франту, щёголю) – гоголий, гоголиный. Не стоит также забывать ранее распространенное выражение «ходить гоголем», которое означало держаться напыщенно, важно, величаво. Поэтому прозвище Гоголь могли дать довольно заносчивому и спесивому человеку.

Данные качества могли лечь в основу фамилии Гоголь. Существует еще одно значение слова «гоголь», от которого могла образоваться фамилия Гоголь – «гоголем» называется мужской головной убор, а точнее зимняя меховая шапка в форме усеченного конуса, сделанная из каракуля, цигейки или же другого меха. Вполне возможно, что подобный головной убор относился к «из ряда вон выходящим», поэтому надевая его, мужчина становился априори «франтом», то есть «гоголем».

В «Толковом словаре живого великорусского языка» Даля также указано, что «гоголем» у казаков называли поплавок, шашку и балберку. Поплавок —приспособление для ловли рыбы, шашка – основное колющее оружие казаков. Балберка – это или же громотушка для пугания птиц в садах, сделанная из дощечек, которые постукивают друг об друга на ветру, или же сплетенная определенным образом самоловная снасть.

Исходя из многообразия вариантов происхождения и значения слова «гоголь» нельзя однозначно сказать, что именно означает фамилия Гоголь. Но в зависимости от того, в каком месте употребляется эта фамилия или же какой род деятельности был у первоносителя данной фамилии, можно предположить и значение данной конкретной фамилии семьи или же индивидуума. Самым известным представителем с фамилией Гоголь является русский писатель Николай Васильевич Гоголь, аристократ из старинного дворянского рода. Род Гоголь – Яновских был записан в III части родословной книги Полтавской губернии.

Дед писателя Афанасий (Опанас) Демьянович имел польские корни и носил польскую фамилию Яновских. Именно он и прибавил к своей фамилии вторую – Гоголь, что должно было подчеркнуть происхождение рода от известного в украинской истории полковника Остапа Гоголя. Впоследствии писатель полностью исключил из своего литературного творчества первую часть фамилии – Яновский – и подписывался Николай Гоголь.

Детство

Гоголь родился в крае, овеянном легендами. Рядом с Васильевкой, где было имение его родителей, находилась известная ныне всему миру Диканька – родовое имение знаменитого на Украине семейства Кочубеев. Родоначальник семейства – тот самый Кочубей, который пытался известить Петра I о готовящейся измене Мазепы и поплатился за это мученической смертью.

В церкви, находящейся в Диканьке, во времена Николая Васильевича можно было увидеть сорочку с выцветшими пятнами крови – в ней, по преданию, был казнён Кочубей. Среди же огромных диканьковских дубов гостям показывали так называемый «мазепинский дуб», возле которого, по преданию, гетман – отступник назначал свидания Матрёне, своей любовнице, дочери Кочубея.

История их любви и измены украинского гетмана была воссоздана в поэме А. С. Пушкина «Полтава». Здесь же находим и упоминание Диканьки. Один из сподвижников Мазепы говорит заключённому в темницу Кочубею:

«Мы знаем: не единый клад Тобой в Диканьке укрываем. Свершиться казнь твоя должна; Твоё имение сполна В казну поступит войсковую — Таков закон. Я указую Тебе последний долг: открой, Где клады, скрытые тобой?

Кочубей не «открыл» своим палачам тайну этих кладов, которые, может быть, навсегда остались схороненными в диканьковской земле…

Ко времени пребывания юного Гоголя на родной Полтавщине поэма Пушкина, правда, ещё не была написана. Но можно представить себе, с каким волнением, с каким радостным чувством узнавания знакомого читал впоследствии Гоголь «Полтаву»…

Вероятно, всё это вспомнилось Гоголю, когда он позднее писал свою первую прозаическую книгу. Повести, составившие её, якобы рассказаны и услышаны «близ Диканьки». Именно здесь проживает мнимый издатель «Вечеров» «пасичник* Рудый Панько, который в простоте душевной пригласил всех своих читателей к себе в гости: «Как будете, господа, ехать ко мне, то прямёхонько берите путь на столбовой дороге на Диканьку. Я нарочно и выставил её на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего хутора. Про Диканьку же, думаю, вы наслышались вдоволь».

Потомки Пушкина породнились с семьей Гоголя

В мае 1831 года исполнилось заветное желание Николая Васильевича Гоголя (1809—1852) – на вечере у Н. А. Плетнева, в Петербурге, его познакомили с А. С. Пушкиным. Они часто встречались: в то лето Пушкин жил в Царском Селе, Гоголь – в Павловске. Знакомство вскоре переросло в сердечную дружбу.

Пушкин сыграл решающую роль в творческой судьбе Гоголя, в становлении его как литератора. Он был первым судьей многих гоголевских произведений еще до появления их в печати. Он подсказал молодому писателю темы и сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» (В 1833 году Пушкин, собирая материалы по истории пугачевского восстания, был принят губернатором одной из губерний за тайного чиновника из Москвы. Именно об этом случае Пушкин поведал Гоголю.)…

Гоголь назвал стих Пушкина – густой как смола

Когда в январе 1836 года Пушкин начал издавать «Современник», он не замедлил привлечь к сотрудничеству в журнале и Гоголя. На страницах «Современника» увидели свет некоторые литературные труды Николая Васильевича.

До 1837 года, то есть до смерти Пушкина, все, что Гоголь написал, было сделано под влиянием поэта и по его подсказке (слова самого Гоголя)

Творческая дружба Пушкина и Гоголя, которую питала общая забота великих писателей о судьбе отечества, о дальнейшем развитии российской словесности, – поистине счастливейшая страница в истории русской литературы.

Гоголь и Пушкин: «Зло творит мир»

Записки сумасшедшего» – заключительный вопля героя

– Боже! Что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Что хотят они от меня, бедного?… Я не в силах, я не могу вынести всех мук их… Спасите меня, возьмите меня, дайте мне тройку быстрых, как вихор, коней! … Вон небо клубится передо мною; … с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. … Матушка, спаси твоего бедного сына! … ему нет места на свете! его гонят!

Аксентий Иванович Поприщин, чиновник «без достатков», является «мучеником» своего честолюбия и, одновременно, жертвой общественной системы, где человек теряет свою личность и имеет вес за должность, звание, деньги. Он любит прелестную Софи, но девушка его презирает и «папа хочет непременно видеть ее или за генералом, или за камер – юнкером, или за военным полковником».

Cын бедного чиновника, «ничтожный разночинец», Аркадий напрасно думает быть «царем среди людей» за свое божественное дарование, он просто «раб». На пределе сумасшествия Аркадий, как Поприщин, вопиет

Чего же хотят они от меня? … Они терзали меня, когда я хотел стать между ними самобытно, они терзают и теперь, когда я отказываюсь от самого себя! Они не дают мне местечка и в своем мире!

Восклицает, на самом деле, Антиох: «Что же вокруг меня? Куклы с завялыми цветами жизни, с цепями связей и приличий!». И Аркадий утверждает:

«Наш век кажется веком бессильных страстей внутри, без резких отличий извне. Он весь одет однообразно, причесан, подвязан, ходит и говорит однообразно. Все воины наши в мундирах, чиновники в вицмундирах, нечиновники в темных фраках. …Мы отличны от стариков наших тем, что душа нынешнего человека потеряла самодовольство… Наше поколение, как Наполеон, стоит сложив руки или нюхает табак, пока страшная битва… гремит в душе его»

Пушкин рисует образ «сумасшедшего чиновника» в знаменитой поэме «Медный всадник» (1833—1834 гг.). Молодой Евгений представлен поэтом «в волненьи» разных мыслей:

О чем же думал он? О том, Что был он беден, что трудом Он должен был себе доставить И независимость и честь; Что мог бы Бог ему прибавить Ума и денег. Что ведь есть Такие праздные счастливцы, Ума недальнего ленивцы, Которым жизнь куда легка! Что служит он всего два года; … Женится? Ну… за чем же нет? Оно и тяжело, конечно, Но что ж, он молод и здоров, Трудиться день и ночь готов; Он кое – как себе устроит Приют смиренный и простой И в нем Парашу успокоит. «Пройдет, быть может, год другой — Местечку получу – Параше Препоручу хозяйство наше И воспитание ребят… И станем жить – и так до гроба, Рука с рукой пойдем мы оба, И внуки нас похоронят…»

Надежды, мечты героя не осуществятся: Парашу похоронит Нева при наводнении Петербурга. Отчаянный Евгений бежит, ходит, бродит по столице «стремглав, не помня ничего, изнемогая от мучений», его «терзает» какой – то сон; в тревоге, в бреде он убеждается, что смерть любимой причинил тот царь, «чьей волей роковой / под морем город основался», итак грозит, бросает вызов «кумиру» Петра I – ого.

«Вдруг «безумный бедный» Бежать пустился. Показалось Ему, что грозного царя, Мгновенно гневом возгоря, Лицо тихонько обращалось… … Бежит и слышит за собой — как будто грома грохотанье — Тяжело – звонкое скаканье

…

за ним несется Всадник Медный.

Наконец труп несчастного, сумасшедшего Евгения «похоронят ради Бога».

Пушкинский Евгений – обыкновенный человек, уничтоженный злосчастной властью; в творчестве поэта оживленная статуя – символ пагубного самодержавия, которое обессмертит самого себя посредством памятников и колон.

По счастливому же стечению обстоятельств Пушкин и Гоголь через полвека (уже после их смерти) породнились семьями – в конце лета 1881 года девятнадцатилетняя внучка поэта Мария Пушкина стала женой племянника Гоголя Н. В. Быкова.

Еще мальчиком отец Николая Васильевича ездил в храм в Харьковской губернии, где был чудесный образ Божьей матери. Однажды он увидел во сне Царицу Небесную, которая указала на дитя, сидевшее на полу у Ее ног: «…Вот твоя жена».

Вскоре он случайно, побывав в гостях у соседей, увидел их семимесячную дочь с и узнал в ней черты того ребенка, которого видел во сне. На протяжении тринадцати лет отец Гоголя, Василий Афанасьевич, продолжал следить за своей избранницей, посланной ему с небес. После того, как видение повторилось, он попросил руки девушки. Через год молодые поженились.

Мария Ивановна – так звали жену Василия Афанасьевича – происходила из богатого помещичьего рода Косяровских.

Ко времени замужества ей едва исполнилось четырнадцать лет. «Она ещё не успела испытать, что такое любовь, – она была занята ещё куклами, но по приказанию или по совету тётки должна была повиноваться…»

Несмотря на насильственный выбор жениха, брак оказался счастливым. Марья Ивановна, мягкая и добрая по натуре, привязалась к мужу. Василий Афанасьевич относился к ней с трогательной ласковостью, звал Белянкою – за белый, необычайно нежный цвет кожи.

В 1840 году, когда Гоголь был уже прославленным писателем, её впервые увидел С. Т. Аксаков и так передал свои впечатления: «Взглянув на Марью Ивановну… и поговорив с ней несколько минут от души, можно было понять, что у такой женщины мог родиться такой сын. Это было доброе, нежное, любящее существо, полное эстетического чувства, с лёгким оттенком самого кроткого юмора. Она была так моложава, так хороша собой, что её решительно можно было назвать только старшею сестрою Гоголя».

***

Сочинять Гоголь начал тоже очень рано, но ничего из написанного им в детстве не сохранилось.

По преданию, в Васильевку приехал писатель Капнист, чьё имение находилось по соседству, и попросил мальчика прочитать стихи. Стеснительный и скрытный, тот долго не соглашался. Но потом прочёл. Когда мальчик ушёл, взволнованный Капнист объявил родителям: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба в руководители учителя – христианина!»

Что касается «учителя – христианина», то эту роль взяла на себя мать Гоголя, женщина глубоко религиозная. Однако её уроки имели на мальчика своеобразное влияние, несколько иное, чем предполагала Марья Ивановна.

«…Я ходил в церковь потому, что мне приказывали или носили меня, – признавался Николай Васильевич матери, – но стоя в ней, я ничего не видел, кроме риз, попа и противного ревения дьячков. Я крестился, потому что видел, что все крестятся».

Но один случай произвёл на мальчика особенное впечатление. «Я просил вас рассказать мне о Страшном суде, и вы мне, ребёнку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность».

А на деревянных воротах церквушки какой – то художник разрисовал в мрачных красках картины Ада: кипящие котлы, языки огненного пламени под ними, а в них – корчащиеся плоти грешников, и рядом – черти, вилами запихивающие тела прокаженных в кипящую воду (или смолу – по библейским сюжетам). Эмоциональный катализатор от увиденного всю жизнь пропитывал тонкую душевную ткань Гоголя нервическими импульсами.

Другими словами, Гоголь оставался холоден к формальному отправлению обряда; порою церковные церемонии вызывали в нём даже неприязненное чувство. Но зато беседы с матерью и картина Ада усилили нравственное начало Гоголя ответственностью за свои поступки. Запали ему в души и стали первым импульсом провиденческого сознания слова пророка Иакова: «Плод правды в мире сеется у тех, которые хранят мир». Что для юного Гоголя стало плодоносящим семенем его нравственного сердца: там, где нет мира, нет и правды («Мир имейте между собой» – Иисус).

Именно в этом свете воспринимал он пророчество о Страшном суде, о воздаянии каждому за его добрые и порочные дела, о неминуемом наказании грешников. Эти исторические предания и библейские сюжеты служили источником сильных впечатлений мальчика. С юных лет Гоголь жил постоянно под «террором загробного воздаяния» и впоследствии писал: «Задумываться о будущем я начал рано»

Путеводной звездой взращивания морального сознания художника, которую он хранил в своей душе всю жизнь, стал призыв Спасителя: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». И эту любовь Гоголь пронес в каждой клеточке своего личного бытия, воспринимая ее «…делом и истиной» ((Христос).

С детства Гоголь вселил в себя страх – страх тишины и страх одиночества. Эти перманентные свойства личности отчасти выступили латентным детонатором его броской контрастной личности и алогичного (по меркам того времени) сочинительства.

Однажды, оставшись в доме один без родителей, Гоголь, чтобы заполнить скорбную для него тишину, обратил случайно взгляд на Данте, затерянного на полке большой библиотеки отца. Он читал «Божественную комедию» до утра, ночь осветилась для него потоком лучезарных строф великого итальянца. Когда рассеялись последние сумерки, он уже был влюблен в Италию и у него проявилось отчетливое видение: создать произведение о всех трех кругах России, симметричного поэме Алигьери – с восхождением от плохого к хорошему, от зла к добру, а порок очистить добродетельностью. Отсюда и неуемная тяга к Италию и весь драматический путь к «Мертвым душам»

***

Гоголя назвали Николаем в честь Святителя Николая, перед чудотворной иконой которого его мать, Мария Ивановна Гоголь, 14 лет отроду дала обет верности отцу Гоголя, вдвое старшего ее. Отец умрет внезапно, когда Гоголю исполнилось шесть лет, а мать переживет и смерть мужа, и трагическую кончину сына.

От матери Николай Васильевич унаследовал тонкую душевную организацию, склонность к богобоязненной религиозности и интерес к предчувствию.

Отцу же его была присуща мнительность. Неудивительно, что Гоголя с детства увлекали тайны, вещие сны, роковые приметы, что позже проявилось на страницах его произведений.

Родители Гоголя считались помещиками средней руки и имели 1000 десятин земли и 400 душ крепостных крестьян.

Когда Гоголь учился в Полтавском училище, скоропостижно скончался его младший брат Иван, слабый здоровьем. Для Николая это потрясение было настолько сильным, что его пришлось забрать из училища и отправить в Нежинскую гимназию.

В гимназии Гоголь, по словам товарищей, неустанно шутил, разыгрывал друзей, подмечая их смешные черты, совершал проделки, за которые его наказывали. При этом он оставался скрытным – о своей жизни никому не рассказывал, за что получил прозвище Таинственный Карло: так звали одного из героев романа Вальтера Скотта «Черный карлик».

Первая сожженная книга

В гимназии Гоголь мечтает о широкой общественной деятельности, которая позволила бы ему совершить нечто великое «для общего блага, для России». С этими широкими и смутными планами, и откровенной жаждой стать богатым, заработать много денег он приехал в Петербург и испытал первое тяжелое разочарование.

Гоголь публикует свое первое произведение – поэму в духе немецкой романтической школы «Ганс Кюхельгартен». Псевдоним В. Алов спас имя Гоголя от обрушившейся критики, но сам автор так тяжело воспринял провал, что скупил в магазинах все нераспроданные экземпляры книги и сжег их. Писатель до конца своей жизни так никому и не признался, что Алов – это его псевдоним.

Позднее Гоголь получил службу в одном из департаментов министерства внутренних дел. «Переписывая глупости господ – столоначальников», молодой канцелярист внимательно присматривался к жизни и быту своих коллег чиновников. Эти наблюдения пригодятся ему потом для создания знаменитых повестей «Нос», «Записки сумасшедшего» и «Шинель».

«Вечера на хуторе близ Диканьки», или детские воспоминания

Именно этот ранний сборник повестей (Гоголю тогда было чуть больше двадцати) принес ему литературную известность.

Считается он одним из лучших произведений художника; вдохновение создать это произведение у Гоголя возникло после знакомства с Жуковским и Пушкиным (1829).

Обе части «Вечеров» были изданы под псевдонимом пасечника Рудого Панька.

При всей полноте и искренности чувств гоголевских персонажей мир, в котором они живут, трагически конфликтен: происходит расторжение природных и родственных связей, в естественный порядок вещей вторгаются таинственные ирреальные силы (фантастическое опирается главным образом на народную демонологию). Уже в «Вечерах…» проявилось необыкновенное искусство Гоголя создавать цельный, законченный и живущий по собственным законам художественный космос.

«Принесть добро человечеству». Об этом мечтал молодой Гоголь в те хмурые дни, когда он напрасно искал счастье по канцеляриям, и принужден был всю зиму, оказываясь иногда в положении Акакия Акакиевича, дрожать в летней шинели на холодных ветрах Невского проспекта. Там, в холодном, зимнем городе он стал мечтать об иной, счастливой жизни, и там в его воображении возникают яркие картины жизни своего родного украинского народа.

Помните, с каких слов начинается его первая «малороссийская» повесть, его очаровательные «Вечера на хуторе близ Диканьки»? С эпиграфа на украинском языке: «Мені нудно в хаті жить…» А далее сразу, с ходу – «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!» И это знаменитое, неповторимое описание его родной украинской природы:

«Вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи… Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало – река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!»

Так описывать красоту своей возлюбленной родины мог, по признанию того же Белинского, только «сын, ласкающийся к обожаемой матери». Гоголь не уставал любоваться сам и поражать, увлекать этой любовью к своей Украине и всех своих читателей.

По слову Пушкина, Гоголь выразил здесь «настоящую веселость, искреннюю, непринужденную». Однако главной темой была тема вторжения демонических сил в жизнь человека. Молодой Гоголь еще не может показать пути ко спасению.

Некоторые эпизоды книги, в которой настоящая жизнь переплеталась с легендами, были навеяны детскими видениями Гоголя. Так, в повести «Майская ночь, или Утопленница» эпизод, когда мачеха, превратившаяся в черную кошку, пытается задушить дочку сотника, но в результате лишается лапы с железными когтями, напоминает реальную историю из жизни писателя.

***

Как – то родители оставили сына дома, а прочие домочадцы легли спать. Вдруг Никоша – так называли Гоголя в детстве – услышал мяуканье, а через мгновение увидел крадущуюся кошку. Ребенок был напуган до полусмерти, но у него хватило мужества схватить кошку и выбросить в пруд. «Мне казалось, что я утопил человека», – писал позже Гоголь.

Главной темой сборника «Миргород» является уже тема спасения человеческой души, а наиболее сильное воплощение она получила в повести «Тарас Бульба» (здесь читается увлеченность историей Украины). Потому то он и передал экземпляр «Миргорода» министру народного просвещения Уварову для поднесения императору Николаю – как напоминание, что история Украины есть органическая часть истории российской государственности.

В сборник вошло одно из самых мистических произведений Гоголя – повесть «Вий».

Вий» – «народное предание», придуманное Гоголем.

В примечании к книге Гоголь написал, что повесть «есть народное предание», которое он передал именно так как слышал, ничего не изменив. Между тем, исследователями до сих пор не найдено ни одного произведения фольклора, которое точно напоминало бы «Вий».

Имя фантастического подземного духа – Вия – было придумано писателем в результате соединения имени властителя преисподней «железного Ния» (из украинской мифологии) и украинского слова «вия» – веко. Отсюда – длинные веки гоголевского персонажа.

Бегство

Встреча в 1831 году с Пушкиным имела для Гоголя судьбоносное значение. Александр Сергеевич не только поддерживал начинающего писателя в литературной среде Петербурга, но и подарил ему сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ».

Пьеса «Ревизор», впервые поставленная на сцене в мае 1836 года, была благосклонно принята самим государем – императором, который в обмен на экземпляр книги подарил Гоголю бриллиантовый перстень.

Но перед этим постановка встречала разнообразные препятствия, в том числе цензурные, и наконец могла осуществиться только по воле императора Николая

«Ревизор» имел необычайное действие: ничего подобного не видела русская сцена; действительность русской жизни была передана с такою силой и правдой, что хотя, как говорил сам Гоголь, дело шло только о шести провинциальных чиновниках, оказавшихся плутами, на него восстало всё то общество, которое почувствовало, что дело идёт о целом принципе, о целом порядке жизни, в котором и само оно пребывает.

«Ревизор» – целое откровение, новый, возникающий период русского художества и русской общественности, для ищущих и свободомыслящих граждан той, николаевской эпохи, это стало определённым нравственным манифестом

Это было мое первое произведение, замышленное с целью произвести доброе влияние на общество», – писал Гоголь. В своей комедии он вынес обвинительный приговор не столько испорченной части чиновничества, сколько всем общечеловеческим «ценностям» – порокам.

В «Ревизоре» несколько планов, в нем можно констатировать тему чисто театральную, комедийную: завязку и развязку комической ситуации; эта тема осложнена психологической задачей – представить переживания действующих лиц в данной ситуации; психологическая задача, в свою очередь, граничит с сатирической – с тем разоблачением чиновничьей России, которое дало повод императору Николаю Павловичу сказать, что от Гоголя в «Ревизоре» «досталось всем, а особенно мне»; эти четыре темы развернуты на фоне пятой: Гоголь хотел одновременно дать изображение провинциального быта тридцатых годов; наконец, все пять тем восходят к шестой, к заданию морального и философического смысла, поскольку сам Гоголь признал, что его целью было в пошлости маленького города представить пошлость всего человечества».

Смех призван Гоголем врачевать личные и общественные недостатки. В своем произведении Гоголь смеялся над Россией из любви к ней, желая спасения ей.

Ища в ее спасении и спасение свое собственное. Он пишет в «Развязке Ревизора»: «Всмотритесь – ка пристально в этот город… Ну, а что, если это наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас? …Ревизор этот – наша проснувшаяся совесть…». И дальше в «Развязке Ревизора» – слова, обращенные к грешащим бездумно людям: «Страшен Тот Ревизор, Который ждет нас у дверей гроба».

Последняя, немая сцена в комедии «Ревизор» была очень важна для самого Гоголя.

Он уделял ей очень много внимания и считал ее ключевой в понимании общего смысла комедии. Герои остаются на сцене в застывшем состоянии очень долго – «почти полторы минуты», что позволяет зрителю хорошенько рассмотреть всех по отдельности, а также получить общее впечатление от ситуации.

Автор этой сценой хочет раскрыть перед зрителем каждого героя, ведь именно в момент бездействия можно увидеть сущность каждого из них.

Состояние, подобное тому, какое испытали жители Помпеи при виде извергающегося Везувия на знаменитом полотне К. Брюллова: и те, и другие окаменевают от ужаса (нет спасения перед карающей десницей!)

Сквозь череду различных событий, суеты сует, происходящих в пьесе не всегда можно уловить индивидуальные черты, присущие героям. А немая сцена как раз и оставляет зрителя наедине с каждым героем. Обнажает до сути, до откровения сердца В финале комедии на сцене оказываются все герои, действовавшие ранее, за исключением Хлестакова.

Все собираются, чтобы произнести поздравления в адрес семьи городничего, после чего удары судьбы начинают сыпаться на них один за другим. Сначала на сцене появляется почтмейстер, который приносит весть, поразившую всех. После прочтения письма наступает период всеобщего возмущения и негодования, который неожиданно обрывается сообщением о приезде настоящего ревизора.

«Произнесенные слова поражают всех как громом, …вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении».

Эта ремарка, относящаяся к немой сцене, позволяет многое понять из авторского замысла. Во – первых, выражение «как громом», на мой взгляд, создает впечатление высшего, божественного наказания.

То, что Гоголь хотел создать у зрителя комедии впечатление окаменения, также представляет интерес. Это не только позволяет читателю и зрителю наблюдать первую реакцию героев, но и заставляет задуматься об «окаменении» душ людей, о фальшивости их чувств.

У немой сцены две главные фигуры – страх и восхищение. Окаменение от страха перед Ревизором (грозным своей окончательностью гостем, перед лицом которого не может быть ничего утаенного). Окаменение от восхищения перед светлым гостем (рядом с которым невозможно оставаться прежним).

Кроме того, немая сцена дает возможность вариативного толкования финала комедии. Приехал настоящий ревизор, и город настигнет заслуженное возмездие? А может быть, приехал некто, ассоциирующийся у жителей с небесной карой, которой все страшатся? А может, приехал не ревизор, а важный чиновник, путешествующий в сопровождении жандарма? И даже если приехал настоящий ревизор, может, ревизия пройдет гладко и все, как всегда, закончится благополучно?

Прямого ответа сам автор не дает, потому что финал, по сути, не так уж и важен. Важна сама мысль о неизбежном наказании, о суде, про который все знают и которого все боятся. А может, стоит жить так, чтобы не страшиться ответа перед Богом

Однако критики оказались не столь щедрыми на похвалы. Пережитое разочарование стало началом затяжной депрессии писателя, который в этом же году уехал за границу «размыкать тоску».

Он исколесил чуть ли не всю Западную Европу, дольше всего пробыв в Италии. За время жизни в Италии, Риме пристрастился к капучино, спагетти и аперитиву. Эта страна была для него как родная. Он обожал итальянскую еду, особенно макароны с сыром. Сам готовил вдохновенно и с удовольствием потчевал всех своих знакомых и гостей в России этими макаронами, а никто из русских это не воспринимал и не понимал, но делали вид, что все замечательно

В 1839 году писатель возвращался на родину, но через год вновь объявил друзьям об отъезде и пообещал привезти в следующий раз первый том «Мертвых душ».

В один из майских дней 1840 года Гоголя провожали его друзья Аксаков, Погодин и Щепкин. Когда экипаж скрылся из виду, они заметили, что черные тучи заволокли половину неба. Внезапно сделалось темно, и друзьями овладели мрачные предчувствия о судьбе Гоголя. Как оказалось, неслучайно…

Болезнь

В 1839 году в Риме Гоголь схватил сильнейшую болотную лихорадку (малярию). Ему чудом удалось избежать смерти, но тяжелая болезнь привела к прогрессирующему душевному и физическому расстройству здоровья. Как пишут некоторые исследователи жизни Гоголя, болезнь поразила мозг писателя. У него начали случаться припадки и обмороки, что характерно для малярийного энцефалита. Но самым страшным для Гоголя были видения, посещавшие его во время болезни.

Многое свершилось во мне в немногое время», – пишет он М. П. Погодину.

В письме С. Т. Аксакову: «Я слышу и знаю дивные минуты. Создание чудное творится и совершается в душе моей, и благодарными слезами не раз теперь полны глаза мои». Молитва живет в душе его, душа живет богомыслием. Гоголь пишет: «Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни светской».

В начале 1842 года: «Я не рожден для треволнений и чувствую с каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как звание монаха».

Как писала сестра Гоголя Анна Васильевна, за границей писатель надеялся получить от кого – нибудь «благословение», и когда проповедник Иннокентий подарил ему образ Спасителя, то писатель воспринял его как знак свыше ехать в Иерусалим, к Гробу Господню.

Однако пребывание в Иерусалиме не принесло ожидаемого результата. «Ещё никогда не был я так мало доволен состоянием сердца своего, как в Иерусалиме и после Иерусалима, – говорил Гоголь. – У Гроба Господня я был как будто затем, чтобы там на месте почувствовать, как много во мне холода сердечного, как много себялюбия и самолюбия».

В 1842 году в Москве вышел первый том поэмы Гоголя «Мертвые души», в котором – художественное отражение душевных пороков людей. Гоголь говорит о нравственности, он приглашает каждого человека вглядеться честно в душу свою: нет ли в нем недостатков, подобных тем, над которыми он только что смеялся.

Охарактеризовав Чичикова, он вопрошает: «А кто из вас, полный христианского смирения… в минуту уединенных бесед с самим собою, углубит во внутрь собственной души сей тяжелый вопрос: «А нет ли и во мне какой – нибудь части Чичикова?»

Главное у Гоголя в том, что служение Истине есть религиозный подвиг и дело нравственное. И чтобы использовать достойно свои таланты, писатель должен очистить душу свою покаянием. То есть, чтобы закончить «Мертвые души», писатель должен стать праведником. И этому благому стремлению Гоголь отдал все свои силы, всю свою земную жизнь.

Написанием первого тома «Мертвых душ» Гоголь сделал попытку разбудить мертвые души читателей, дабы отвратились они от греха и пороков, ведущих к прижизненной смерти.

«Жил внутренно, как в монастыре, – писал он Языкову, – и в прибавку к тому, не пропустил почти ни одной обедни в нашей церкви».

Лишь ненадолго болезнь отступила. Осенью 1850 года, оказавшись в Одессе, Гоголь почувствовал себя лучше, он вновь стал бодрым и веселым, как и прежде.

В Москве он прочитал отдельные главы второго тома «Мертвых душ» своим друзьям, и, видя всеобщее одобрение и восторг, начал работать с удвоенной энергией.

Однако, как только второй том «Мертвых душ» был дописан, Гоголь ощутил опустошенность. Все больше им стал овладевать «страх смерти», которым когда – то мучился его отец.

Тяжелое состояние усугубляли беседы с фанатичным священником – Матвеем Константиновским, который укорял Гоголя в его мнимой греховности, демонстрировал ужасы Страшного суда, мысли о которых мучили писателя с раннего детства.

Духовник Гоголя потребовал отречься от Пушкина, перед талантом которого Николай Васильевич преклонялся.

Смерть

В ночь на 12 февраля 1852 года произошло событие, обстоятельства которого до сих пор остаются загадкой для биографов.

Николай Гоголь молился до трех часов, после чего взял портфель, извлек из него несколько бумаг, а остальное велел бросить в огонь. Перекрестившись, он вернулся в постель и неудержимо заплакал.

Считается, что в ту ночь он сжег именно второй том «Мертвых душ». Однако позже рукопись второго тома нашли среди его книг. А то, что было сожжено в камине, так и осталось загадкой «гражданина Гиены» – Гоголя.

После этой ночи Гоголь еще больше углубился в собственные страхи.

Он страдал тафефобией – боязнью быть заживо похороненным, поскольку с 1839 года, после перенесенного малярийного энцефалита, был подвержен обморокам с последующим продолжительным сном. И патологически боялся, что во время подобного состояния его могут принять за умершего.

Более 10 лет он не ложился в постель. Ночами дремал, сидя или полулежа в кресле или на диване. Не случайно в «Выбранных местах из переписки с друзьями» он написал: «Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения».

***

Есть предание, что незадолго до смерти он говорил своему близкому другу:

– Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял…

– Чего? Отчего потеряли Вы?

– Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня к себе в скит?

Желание Гоголя стать монахом подтверждает и сестра его Анна Васильевна, свидетельствовавшая, что он тогда «мечтал поселиться в Оптиной пустыни»».

***

В январе 1852 года Гоголь тяжело пережил смерть супруги А. С. Хомякова – тридцатипятилетней Екатерины Михайловны. Ушел из этой жизни еще один дорогой ему человек.

И вместе с этим Гоголь начинает чувствовать, что приблизилось и его время. «Все для меня кончилось», – сказал он Хомякову. Он почти ежедневно молится в церкви, думает о смерти: «Страшна минута смерти».

В те дни, по воспоминаниям В. С. Аксаковой, «мысли его были все обращены к тому миру».

С 5 – го февраля прекратил писать, есть, ночи проводит в молитвах, со слезами. 7 – го исповедуется и причащается. В ночь, после продолжительной молитвы на коленях перед образом, Гоголь уснул и во сне слышал голоса, говорившие ему о скорой смерти.

14 февраля Гоголь сказал Хомякову: «Надобно меня оставить, я знаю, что должен умереть».

Гоголь делает распоряжение насчет своего крепостного слуги Семена и рассылает деньги «бедным на свечки». Перед тем просил раздать неимущим средства, вырученные от последнего издания его сочинений.

16 февраля доктор А. Т. Тарасенков, побывав у Гоголя, сказал: «Он смотрел как человек, для которого все задачи разрешены, всякое чувство замолкло, всякие слова напрасны…»

В свои последние дни земной жизни Гоголь не выпускал из рук четок, внутренне непрестанно творя молитву.

За несколько дней до смерти слабеющий плотью Гоголь написал: «…Помилуй меня грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого Креста…».

Одними из последних его слов, сказанных в полном сознании перед смертью были: «Как сладко умирать!». Великая тайна Художника, и великий подвиг Гражданина были скрыты за этими словами, – именно страх смерти был основой его феноменального творчества, бьющего огненным фонтаном; основой его прижизненного покаяния: внутреннего, нравственного, и внешнего – художественного.

По свидетельству доктора Тарасенкова, за несколько часов до смерти Гоголь «повторял несколько раз:

– Давай, давай! Ну что же?

Часу в одиннадцатом он закричал громко:

– Лестницу, поскорей давай лестницу, казалось, ему хотелось встать».

Покров таинства сказанных слов сбрасывается, если сделать пояснение, что игумен горы Синайской Иоанн и святитель Тихон Задонский, которых почитал писатель за идеалов религиозно – нравственной чистоты, в последние минуты своей жизни просили лествицу, возводящую к Богу.

***

И величайший русский гений А. С. Пушкин за несколько минут до смерти впал в полузабытье и схватил за руку стоявшего рядом В. И. Даля: «Ну, подымай меня, идем… да выше, выше… идем…» Затем он вдруг открыл глаза. Лицо его прояснилось: «Кончена жизнь», – сказал он тихо.

***

Гоголь умер 21 февраля 1852 года около восьми часов утра.

«Да будет воля твоя»

О причинах смерти Гоголя

Современники говорят, что последние год – полтора жизни Гоголя мучил страх смерти. Этот страх умножился, когда 26 января 1852 года умерла Екатерина Хомякова, сестра поэта Н. М. Языкова, с которой Гоголь дружил. (Умерла она от брюшного тифа, будучи при этом беременной.) Доктор А. Т. Тарасенков говорит, что «смерть ее не столько поразила мужа и родных, как поразила Гоголя… Он, может быть, впервые здесь видел смерть лицом к лицу…» О том же пишет и А. П. Анненков: «…лицезрение смерти ему было невыносимо». На панихиде, вглядываясь в лицо умершей, Гоголь, по словам А. С. Хомякова, сказал: «Все для меня кончено…»

И впрямь – очень скоро приступ непонятной для окружающих болезни настолько овладел писателем, что он оказался у последней черты жизни.

Последний месяц жизни

Великий писатель скончался в восемь утра 21 февраля 1852 года, не дожив месяца до 43 лет. Врачи запутались с диагнозом, одни называли менингит, другие – воспаление лёгких, третьи – тиф, четвёртые – нервную горячку, пятые – душевную болезнь. До сих пор истинная причина смерти Николая Васильевича неясна.

Итак, 5 —го февраля он прекращает работу над рукописями, почти ничего не ест, усердно молится по ночам.

С 11 на 12 февраля, как известно, сжигает второй том «Мёртвых душ». С 18 февраля Гоголь уже не встаёт с постели, отвергает всякое лечение. Николай Васильевич соборовался, исповедался и причастился

Чуть раньше его вновь навестили три профессора – «магнетизера», под видом молодых литераторов, которые настаивали на проведении гипнотического сеанса. Гоголь распознал обман и раздраженно отвадил профессоров.

А все началось с душевного удара…

Проживая в доме графа Александра Толстого, Гоголь в начале января 1852 года тихо – мирно готовил к печати собрание своих сочинений. И вот первый душевный удар: 26 января умирает жена близкого друга писателя, Алексея Хомякова, Екатерина, с которой Гоголя связывали многолетние добрые отношения. От горя он даже не пошёл на похороны.

Последними его словами, сказанными в полном сознании, были: «Как сладко умирать!»

Через два часа прибыл Тарасенков, потом он запишет: «Нельзя вообразить, чтобы кто – нибудь мог терпеливее него сносить все врачебные пособия, насильно ему навязываемые, лицо умершего выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль, унесённую с собою за гроб».

В бумагах умершего было обнаружено обращение к друзьям, где он умолял их быть не мёртвыми, а живыми душами (с намёком на роман «Мёртвые души». ), и следовать по пути, указанному Господом. Нашли наброски духовного завещания и молитвы, предсмертные записи… В завещании Николай Васильевич советовал сёстрам открыть в своей деревне приют для бедных девиц, а по возможности превратить его в монастырь.

Был приглашён скульптор Николай Рамазанов, который снял с лица Гоголя посмертную маску. Он – то одним из первых опроверг миф о том, что Гоголь был похоронен заживо, в состоянии глубокого летаргического сна.

Рамазанов писал: «…Когда я ощупывал ладонью корку алебастра – достаточно ли он разогрелся и окреп, то невольно вспомнил завещание (в письмах к друзьям), где Гоголь говорит, чтобы не предавали тело его земле, пока не появятся в теле все признаки разложения. После снятия маски можно было вполне убедиться, что опасения Гоголя были напрасны; он не оживёт, это не летаргия, но вечный непробудный сон». Да, гипсовая маска, плотно прилегающая к лицу, не оставляет надежды даже на еле заметное, пусть и замедленное дыхание в состоянии летаргического сна.

Что же касается необычного расположения тела умершего в гробу, то такое случается в результате смещений прогнивших крышки и стенок гроба, других подвижек земляных пластов в могиле. Ко всему в захоронение проникли неведомые охотники за черепом, которые могли невольно повернуть останки умершего.

Существуют два портрета смерти Гоголя – медицинский и психологический. Первый составлен из записок очевидцев (в том числе врачей). Доктор Тарасенков вспоминает о последнем дне Гоголя:

«…Когда я возвратился через три часа после ухода, в шестом часу вечера, уже ванна была сделана, у ноздрей висели шесть крупных пиявок; к голове приложена примочка. Рассказывают, что когда его раздевали и сажали в ванну, он сильно стонал, кричал, говорил, что это делают напрасно; после того как его опять положили в постель без белья, он проговорил: «Покройте плечо, закройте спину!», а когда ставили пиявки, он повторял: «Не надо!»; когда они были поставлены, он твердил: «Снимите пиявки, поднимите (ото рта) пиявки!» – и стремился их достать рукою. При мне они висели еще долго, его руку держали с силою, чтобы он до них не касался.

Приехали в седьмом часу Овер и Клименков; они велели подолее поддерживать кровотечение, ставить горчичники на конечности, потом мушку на затылок, лед на голову и внутрь отвар алтейного корня с лавровишневою водой. Обращение их было неумолимое; они распоряжались, как с сумасшедшим, кричали перед ним, как перед трупом.

Клименков приставал к нему, мял, ворчал, поливал на голову какой – то едкий спирт, и, когда больной от этого стонал, доктор спрашивал: «Что болит, Николай Васильевич? А? Говорите же!» Но тот стонал и не отвечал. – Они уехали, я остался во весь вечер до двенадцати часов и внимательно наблюдал за происходящим. Пульс скоро и явственно упал, делался еще чаще и слабее, дыхание, уже затрудненное утром, становилось еще тяжелее; уже больной сам поворачиваться не мог, лежал смирно на одном боку и был спокоен, когда ничего не делали с ним…

Уже поздно вечером он стал забываться, терять память. «Давай бочонок!» – произнес он однажды, показывая, что желает пить. Ему подали прежнюю рюмку с бульоном, но он уже не мог сам приподнять голову и держать рюмку… Еще позже он по временам бормотал что – то невнятно, как бы во сне, или повторял несколько раз: «Давай, давай! Ну, что же!» Часу в одиннадцатом он закричал громко: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Казалось, ему хотелось встать. Его подняли с постели, посадили на кресло. В это время он уже так ослабел, что голова его не могла держаться на шее и падала машинально, как у новорожденного ребенка. Тут привязали ему мушку на шею, надели рубашку (он лежал после ванны голый); он только стонал.

Когда его опять укладывали в постель, он потерял все чувства; пульс у него перестал биться; он захрипел, глаза его раскрылись, но представлялись безжизненными. Казалось, что наступает смерть, но это был обморок, который длился несколько минут. Пульс возвратился вскоре, но сделался едва приметным. После этого обморока Гоголь уже не просил более ни пить, ни поворачиваться; постоянно лежал на спине с закрытыми глазами, не произнося ни слова. В двенадцатом часу ночи стали холодеть ноги. Я положил кувшин с горячею водою, стал почаще давать проглатывать бульон, и это, по – видимому, его оживляло; однако ж вскоре дыхание сделалось хриплое и еще более затрудненное; кожа покрылась холодною испариною, под глазами посинело, лицо осунулось, как у мертвеца. В таком положении оставил я страдальца…

Рассказывали мне, что Клименков приехал вскоре после меня, пробыл с ним ночью несколько часов: давал ему каломель обкладывал все тело горячим хлебом; при этом опять возобновился стон и пронзительный крик. Все это, вероятно, помогло ему поскорее умереть»

Смерть Гоголя случилась в восемь часов утра 21 февраля 1852 года. Бывшая при том Е. Ф. Вагнер писала в тот же день зятю (М. П. Погодину):

«…Николай Васильевич скончался, был все без памяти, немного бредил, по – видимому, он не страдал, ночь всю был тих, только дышал тяжело; к утру дыхание сделалось реже и реже, и он как будто уснул…»

Лечение Гоголя

С начала же февраля 1852 года Николай Васильевич практически полностью лишил себя пищи. Резко ограничил сон. Отказался от приема лекарств. Сжег практически готовый второй том «Мертвых душ». Стал уединяться, желая и в то же время со страхом ожидая смерти. Он свято верил в загробную жизнь. Поэтому, чтобы не оказаться в аду, ночи напролет изнурял себя молитвами, стоя на коленях перед образами. Великий пост начал на 10 дней раньше, чем полагалось по церковному календарю. По существу это был не пост, а полный голод, продолжавшийся три недели.

Гоголь же был физически слабым, больным человеком. После перенесенного ранее малярийного энцефалита страдал булимией – патологически повышенным аппетитом. Много ел, преимущественно сытные мясные кушанья, но из – за обменных нарушений в организме совершенно не прибавлял в весе. До 1852 года посты он практически не соблюдал. А тут, кроме голодания, резко ограничил себя в жидкости. Что вместе с лишением пищи привело к развитию тяжелейшей алиментарной дистрофии.

Соответственно неверно поставленному диагнозу и лечили Гоголя. Сразу после окончания консилиума, с 15 часов 20 февраля доктор Клименков принялся за лечение «менингита» теми несовершенными методами, что применялись в ХIХ веке. Больного насильно посадили в горячую ванну, а голову стали обливать ледяной водой. После этой процедуры писателя бил озноб, но его держали без одежды. Выполнили кровопускание, к носу больного приставили 8 пиявок, чтобы усилить носовое кровотечение. Обращение с пациентом было жестоким. На него грубо кричали. Гоголь пытался противиться процедурам, но его руки с силой заламывали, причиняя боль…

Состояние больного не только не улучшилось, но стало критическим. Ночью он впал в беспамятство. И в 8 часов утра 21 февраля, во сне, у писателя остановилось дыхание и кровообращение. Медицинских работников рядом не было. Дежурила сиделка.

Участники состоявшегося накануне консилиума стали собираться к 10 часам и вместо больного застали уже труп писателя, с лица которого скульптор Рамазанов снимал посмертную маску. Врачи явно не ожидали такого быстрого наступления смерти.

Причиной смерти стала острая сердечно – сосудистая недостаточность, вызванная кровопусканием и шоковыми температурными воздействиями на страдавшего тяжелой алиментарной дистрофией больного. (Такие больные очень плохо переносят кровотечения, нередко совсем не большие. Резкая перемена тепла и холода также ослабляет сердечную деятельность). Дистрофия же возникла из – за длительного голодания. А оно было обусловлено депрессивной фазой маниакально – депрессивного психоза. Таким образом получается целая цепочка факторов.

Врачи добросовестно заблуждались, поставив неверный диагноз и назначив нерациональное, ослабляющее больного лечение.

Спустя полвека доктор Н. Н. Баженов заявил, что причиной смерти Гоголя было неправильное лечение. «В течение последних 15—20 лет жизни, – утверждал Баженов, – он страдал тою формою душевной болезни, которая в нашей науке носит название периодического психоза, в форме так называемой периодической меланхолии. По всей вероятности, его общее питание и силы были надорваны перенесенной им в Италии (едва ли не осенью 1845 г.) малярией. Он скончался в течение приступа периодической меланхолии от истощения и острого малокровия мозга, обусловленного как самою формою болезни, – сопровождавшим, ее голоданием и связанным с нею быстрым упадком питания и сил, – так и неправильным ослабляющим лечением, в особенности кровопусканием».

Грубой прозе медицинских заключений противостоит замечательный психологический портрет умирающего Гоголя, созданный критиком И. Золотусским:

«На похороны (Е. Хомяковой) он не явился, сославшись на болезнь и недомогание нервов. Он сам отслужил по покойной панихиду в церкви и поставил свечу. При этом он помянул, как бы прощаясь с ними, всех близких его сердцу, всех отошедших из тех, кого любил. – Она как будто в благодарность привела их всех ко мне, – сказал он Аксаковым, – мне стало легче».

И, немного задумавшись, добавил:

– Страшна минута смерти.

– Почему же страшна? – спросили его, – только бы быть уверену в милости Божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти.

Он ответил:

– Но об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту».

За десять дней до смерти Гоголь, находясь в мучительном душевном кризисе, сжег рукопись второго тома поэмы (романа) «Мертвые души» и ряд других бумаг.

– Надобно уж умирать, – сказал он после этого Хомякову, – я уже готов и умру…

Он уже почти ничего не принимал из рук стоявшего бессменно у его изголовья Семена (после сожжения Гоголь перебрался на кровать и более не вставал), только теплое красное вино, разбавленное водой.

Обеспокоенный хозяин дома созвал консилиум, все имевшиеся тогда в Москве известные врачи собрались у постели Гоголя. Он лежал, отвернувшись к стене, в халате и сапогах и смотрел на прислоненную к стене икону Божьей матери. Он хотел умереть тихо, спокойно. Ясное сознание, что он умирает, было написано на его лице. Голоса, которые он слышал перед тем, как сжечь второй том, были голосами оттуда – такие же голоса слышал его отец незадолго до смерти. В этом смысле он был в отца. Он верил, что должен умереть, и этой веры было достаточно, чтоб без какой – либо опасной болезни свести его в могилу.

А врачи, не понимая причины его болезни и ища ее в теле, старались лечить тело. При этом они насиловали его тело, обижая душу этим насилием, этим вмешательством в таинство ухода. То был уход, а не самоубийство, уход сознательный, бесповоротный… Жить, чтобы просто жить, чтоб тянуть дни и ожидать старости, он не мог. Жить и не писать (а писать он был более не в силах), жить и стоять на месте значило для него при жизни стать мертвецом…

Муки Гоголя перед смертью были муками человека, которого не понимали, которого вновь окружали удивленные люди, считавшие, что он с ума сошел, что он голодом себя морит, что он чуть ли не задумал покончить с собой. Они не могли поверить в то, что дух настолько руководил им, что его распоряжения было достаточно, чтоб тело беспрекословно подчинилось.

Врачи терялись в догадках о диагнозе, одни говорили, что у него воспаление в кишечнике, третьи – что тиф, четвертые называли это нервической горячкой, пятые не скрывали своего подозрения в помешательстве. Собственно, и обращались с ним уже не как с Гоголем, а как с сумасшедшим, и это было естественным завершением того непонимания, которое началось еще со времен «Ревизора». Врачи представляли в данном случае толпу, публику, которая не со зла все это делала, но от трагического расхождения между собой и поэтом, который умирал в ясном уме и твердой памяти.

В начале 1852 года Гоголь писал Вяземскому: «…надо оставить завещанье после себя потомству, которое так же должно быть нам родное и близкое нашему сердцу, как дети близки сердцу отца (иначе разорвана связь между настоящим и будущим)…» Он думал об этой связи, и смерть его – странная, загадочная смерть – была этой связью, ибо Гоголь в ней довел свое искание до конца. Если ранее винили его в лицемерии, в ханжестве, называли Тартюфом, то тут уже никакого лицемерия не было. Возвышение Гоголя было подтверждено этим последним его «поступком на земле».

Несостоявшийся монах

Николай Васильевич всю жизнь страдал маниакально – депрессивным психозом. В этом состоянии у него появлялось много энергии, творческих идей. Но проходило время, «маятник» качался в другую сторону – и наступала черная полоса.

В те времена врачи не смогли поставить верный диагноз, а уж тем более назначить правильное лечение. Медики «спасали» Гоголя обертыванием в мокрую простыню, а его духовный наставник – чрезвычайно строгим постом. Но подобные методы не были способны облегчить душевные страдания больного.

Первый приступ Гоголь пережил в Риме в 1840 году, когда ему исполнился 31 год. Свое состояние он описывает так: «Солнце, небо – все мне неприятно. Моя бедная душа: ей здесь нет приюта. Я теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни светской».

Проходит какое – то время, и состояние писателя меняется на противоположное – это ясно по строчкам из его писем в 1841 году: «Да, друг мой, я глубоко счастлив, я знаю и слышу дивные минуты, создание чудное творится и совершается в душе моей»; «Труд мой велик, мой подвиг – спасителен», «О, верь словам моим. Властью высшей облечено отныне мое слово».

В 1842 – м, во время нового приступа депрессии, Гоголь пишет: «Мною овладела моя обыкновенная (уже обыкновенная) периодическая болезнь, во время которой я остаюсь почти в недвижном состоянии в комнате иногда на протяжении 2—3 недель. Голова моя одеревенела. Разорваны последние узы, связывающие меня со светом. Нет выше звания монаха».

В 1846 году состояние его настолько тяжелое, что повеситься или утопиться кажется единственным выходом. Со временем приступы учащаются и становятся тяжелее – в письме к Жуковскому он пишет: «Что это со мной? Старость или временное оцепенение сил? Или в самом деле 42 года для меня старость?».

Во время последнего приступа болезни (декабрь 1851 – февраль 1852 года) Николай Васильевич двое суток провел без пищи и воды стоя на коленях перед иконами. Опасаясь за судьбу второго тома «Мертвых душ», Гоголь пытается отдать его графу Толстому, но тот отказывается, дабы у Гоголя не возникло чувство, что ему не доверяют.

Но опасения Гоголя были оправданы. 11—12 февраля писатель бросает в огонь рукописи. И, как однажды написал авторитетный журнал, Гоголь именно по – украински выразил запоздало осознанную горечь (видимо, в такие минуты проявляются гены). Вместе с рукописями исчезает смысл его жизни.

Последующие 10 дней Николай Васильевич угасает, глядя безжизненными глазами в пустоту, и ни с кем ни разговаривая до самой смерти. По официальной версии Гоголь уморил себя голодом, поскольку будучи фанатичным христианином не мог позволить себе суицид, что подтверждают строчки его писем: «Надобно ж умирать, а я уже готов, и умру». «Как сладко умирать…»

Тайна черепа

Николай Васильевич Гоголь умер 21 февраля 1852 года. Его похоронили на кладбище Свято – Данилова монастыря, а в 1931 монастырь и кладбище на его территории были закрыты и прах писателя перенесли на Новодевичье кладбище.

Перезахоронение породило легенду, что Гоголь умер дважды, и второй раз воистину ужасно – под землей, в темноте и тесноте гроба (что Гоголя похоронили живым) При эксгумации обнаружили, что обшивка гроба изнутри была вся изорвана! Это значит, что, возможно, похоронили Гоголя живым – в состоянии летаргического сна. Именно этого он боялся всю жизнь и не раз предупреждал о том, чтобы его не хоронили поспешно, пока не убедятся в подлинности его смерти! Увы! Предупреждение не помогло.

***

Череп Гоголя был украден из гроба покойного в 1909 году. Детали этого преступления долгое время были государственной тайной, даже при советской власти, которая к этому вандализму не имела отношения.

В 1931 году, в рамках кампании по борьбе с религией, было принято решение о закрытии Даниловского монастыря в Москве, а заодно и кладбища на его территории. Главной заботой работников НКВД были могилы поэта Николая Языкова и Гоголя. На кладбище в момент вскрытия могил были приглашены литераторы, среди которых писатели В. Лидин и В. Катаев.

Гроб Гоголя преподнес сюрприз. На разрушение кладки склепа и извлечение гроба ушла масса времени. Наконец гроб вытащили. Открыли крышку… Остов классика был одет в серый сюртук, который хорошо сохранился. Кости рук были сложены на груди, кости ног покоились в сапогах, а вот черепа не было! Об этом было немедленно доложено Сталину. Вождь повелевал все эти сведения держать в строжайшем секрете, вот почему поначалу тот же Владимир Лидин говорил своим знакомым, что череп был на месте, лишь слегка повернулся набок.

Присутствующие при раскопке писатели взяли «кое – что» из гроба на сувениры: Лидин – кусок хорошо сохранившегося сюртука табачного цвета – им он переплёл томик «Мёртвых душ», советский классик В. Иванов сунул в карман обломок ребра русского классика, Малышкин оторвал часть фольги, которой была оббита внутренность гроба. Всех превзошёл директор кладбища, комсомолец Аракчеев, он снял с трупа башмаки (по другой версии – сапоги).

Всё это выглядит и сейчас крайне кощунственно.

Из допроса монахов монастыря выяснилось, что накануне столетия со дня рождения Гоголя в 1909 году, на кладбище проводилась реставрация могилы великого классика. Обновили ограду, укрепили свод подземного склепа.

Вот тогда – то и появился на кладбище известный коллекционер, миллионер Алексей Бахрушин. Энергия, глубокая эрудиция сочетались в нем с цинизмом и безумным азартом собирателя. Ради своей страсти он готов был буквально на все. Ему удалось скупить тысячи уникальных вещей.. Именно этот пленник страсти и решился на святотатство. За хорошие деньги кто – то украл для Бахрушина бесценный раритет. Смерть Бахрушина в 1929 году, видимо, навсегда унесла тайну нынешнего местонахождения черепа.

«В Бахрушинском театральном музее в Москве имеются три неизвестно кому принадлежащие черепа: один из них, по предположению, – череп артиста Щепкина, другой – Гоголя, о третьем – ничего не известно», – писал Лидин в своих воспоминаниях «Перенесение праха Гоголя».

По слухам, череп Гоголя хранился в кожаном медицинском саквояже, среди анатомических медицинских инструментов. Так Бахрушин хотел обезопасить череп Гоголя в случае случайной находки: мало ли что держит в саквояже патологоанатом.

После революции Бахрушин был вынужден передать всю свою коллекцию народной власти. Ленин лично предложил назвать музей его именем и назначил директором.

И сегодня театральный музей имени Бахрушина, готический дворец напротив Павелецкого вокзала – самое грандиозное специализированное собрание Москвы. В музее насчитывается 1 миллион экспонатов. Библиотека музея насчитывает 60 тысяч томов. Рукописный фонд хранит редчайшие рукописи.

Слухи об украденной голове писателя позднее мог использовать Михаил Булгаков, большой почитатель таланта Гоголя, в своем романе «Мастер и Маргарита». В книге он написал об украденной из гроба голове председателя правления МАССОЛИТа, отрезанной трамвайными колесами на Патриарших прудах.

Памятник на могиле

Во время поминальной трапезы обдумывали, какой памятник поставить Гоголю. Две надписи встретили всеобщее сочувствие.

Одна относится к нему как к писателю и взята из пророка Иеремии: «Горьким словом моим посмеюся»

В другой выражается сосредоточие всех его мыслей, его покаяния, его надежды и его веры, как человека: «Ей, гряди, Господи Иисусе!»

На поминках происходили мистические совпадения: 30 марта, по преданию Церкви, было распятие Спасителя; с 31 марта на первое апреля совершилось Воскресение; 31 марта поминали Гоголя, то есть в величайший вселенский день, день Воскресения Иисуса.

Писатель – страдалец, мужественно и твердо несший на протяжении всей земной жизни крест своей душевной гениальности и телесной немощи, удостоился подлинной христианской кончины (о чем и мечтал в последние годы жизни). К нему можно отнести слова Н. Гумилева:

«Но я несу свой Крест спасающий, Примером мне является Христос».

На могиле был установлен бронзовый крест, стоявший на чёрном надгробном камне («Голгофа» – похожесть на Иерусалимский холм)), а на нём высечена надпись: «Горьким словом моим посмеюся». По преданию, И. С. Аксаков сам выбрал камень для могилы Гоголя где – то в Крыму (гранильщики называли его «черноморский гранит»).

Камень прозванный Голгофой

Изначально на могиле Гоголя на монастырском кладбище лежал камень, прозванный Голгофой из – за схожести с Иерусалимской горой. Когда кладбище решили уничтожить, при перезахоронении в другом месте решили установить на могиле бюст Гоголя. А тот самый камень впоследствии был поставлен на могилу Булгакова его женой. В связи с этим примечательна фраза Булгакова, которую он при жизни неоднократно адресовал Гоголю: «Учитель, укрой меня своей шинелью»

Голгофа за ненадобностью какое – то время находилась в мастерских Новодевичьего кладбища, где её с уже соскобленной надписью обнаружила Е. С. Булгакова, подыскивавшая подходящее надгробие для могилы покойного мужа, М. А. Булгакова. Елена Сергеевна выкупила надгробие, после чего оно было установлено над могилой Михаила Афанасьевича. Таким образом, исполнилась мечта писателя: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью».

***

Интересные факты

Охота за черепами великих

Ученые провели георадарное сканирование могилы Шекспира в церкви Святой Троицы на его родине, в городе Стратфорд – на – Эйвоне. Прибор обнаружил странное нарушение в области головы – отсутствует череп. По мистическому совпадению, в «Гамлете» есть безмолвный персонаж – череп бедного Йорика, придворного шута. Его держит в руках Гамлет, принц датский¸ и произносит знаменитый монолог. Словно предчувствуя такой поворот, сам Шекспир просил выбить на могильном камне предупреждение:

Друг, ради Господа, не рой

Останков, взятых сей землей; Нетронувший блажен в веках, И проклят – тронувший мой прах.

Печальное открытие археологов лишь подтвердило популярную еще в прошлых веках легенду, что череп драматурга был украден аж в 1794 г. Трагическую судьбу праха Шекспира разделило немало останков других великих людей прошлого.

Йозеф Гайдн умер в Вене в 1809 г. Знаменитого композитора спешно похоронили на следующий день без почестей. Поскольку город был захвачен Наполеоном. В 1820 г князь Эстергази решил достойно перезахоронить Гайдна в склепе. Когда вскрыли гроб, вместо головы увидели лишь парик!

Обезглавленным лежит в могиле и великий Моцарт. А гению немецкого Просвещения, поэту, драматургу Фридриху Шиллеру, умершему в 1805 г, мародеры в гробу подменили череп. Слухи об этом кощунстве ходили еще в 19 веке. В 2007 г эксперты доказали: действительно, у Шиллера «фальшивая» голова. Поговаривают про подобное святотатство с останками Гете, Петрарки, Бетховена…

Давно ходят слухи, что не все ладно и с могилой Пушкина в Святогорском монастыре. Вроде бы в 50 – х, когда начали реставрацию некрополя, поврежденного фашистами, в могиле обнаружили… два посторонних черепа. Мужской и женский. По одной из версий, голова самого Александра Сергеевича похищена.

У Пушкина есть документальное стихотворение в тему. Он вручил его лицейскому приятелю поэту Антону Дельвигу вместе с…. черепом его предка.

Прими ж сей череп, Дельвиг, он

Принадлежит тебе по праву.

Обделай ты его, барон,

В благопристойную оправу.

Изделье гроба преврати

В увеселительную чашу,

Вином кипящим освяти,

Да запивай уху да кашу.

Скелет предка Дельвига похитил из церковного склепа Риги для учебы студент – медик, поэт Николай Языков. Пушкину череп барона Дельвига достался от его приятеля Вульфа, который держал в нем табак (!).

Сам Языков, укравший скелет барона, был похоронен в Даниловом монастыре рядом с Гоголем. Их прах вместе перенесли в 1931 г на Новодевичье. Но у поэта голова была на месте, констатировал все тот же писатель – очевидец Лидин.

***

Православная церковь, возведя Гоголя на постамент в качестве божественной матрицы – естественной чистоты души – словами Иоанна Восторгова сказала о нем:

«Вот писатель, у которого сознание ответственности пред высшею правдою за его литературное слово дошло до такой степени напряженности, так глубоко охватило все его существо, что для многих казалось какою – то душевною болезнью, чем – то необычным, непонятным, ненормальным.

Это был писатель и человек, который правду свою и правду жизни и миропонимания проверял только правдой… Да, отрадно воздать молитвенное поминовение пред Богом и славу пред людьми такому именно писателю…, который выполнил завет Апостола: «Слово ваше да бывает всегда во благодати, солию растворено».

И много в его писаниях этой силы, предохраняющей мысль от разложения и гниения, делающей пищу духовную удобоприемлемой и легко усвояемой… Такие творцы по своему значению… поддерживают благочестные и чистые литературные предания».

***

В то время врачи не могли распознать его психическое заболевание и лечили снадобьями, которые только ослабляли его.

Если бы медики своевременно начали лечить его от депрессии, писатель прожил гораздо дольше (в этом уверены современные медики).

***

Гоголь – словно птица небесного рая

Свою зрелую жизнь Гоголь провел аскетически, своего рода инок в келье. Не будучи постриженным, он вел жизнь благочестивого монаха в целомудрии, нестяжании и послушании.

У него не было собственного жилища. Свою долю наследства он разделил между родными и нищими. По смерти его за ним никакого земного имущества почти не осталось.

Опись имущества Гоголя показала, что после него осталось личных вещей на сумму 43 рубля 88 копеек. Предметы, попавшие в опись, представляли собой совершенные обноски и говорили о полном равнодушии писателя к своему внешнему облику в последние месяцы его жизни.

Как здесь не вспомнить О. Хайяма: «Ведь все равно в тот мир предстанешь неимущим»

И это при том, что созданный им фонд «на вспоможение бедным людям, занимающимся наукою и искусством» составил более двух с половиной тысяч рублей. Гоголь никогда не был женат, не был близок ни с одной из женщин (в многочисленных воспоминаниях о нем нет и намека ни на что подобное).

По воспоминаниям современников, Гоголь «был в состоянии довольствоваться самою скудною пищей и постился иногда, как самый строгий отшельник, а во время говенья почти ничего не ел». В постные дни, когда в деревнях готовились разнообразные постные блюда, различные винегреты и тому подобное, он даже иногда бывал недоволен: «Какой же это пост, когда все объедаются еще хуже, чем в обыкновенные дни?» – говорил он, отодвигая подальше блюдо с какою – нибудь заманчивой постной пищей…»

Доктор Тарасенков вспоминал: «Свое пощение он не ограничивал одною пищею, но и сон умерял до чрезмерности; после ночной продолжительной молитвы он вставал рано и шел к заутрени…» Тот же Тарасенков говорил еще, что Гоголь почти не ложился в постель, а оставался в креслах. Видно, он старался подражать весьма трудному аскетическому подвигу, редкому и у подвижников.

П. В. Анненков о своем пребывании в Риме еще летом 1841 года совместно с Гоголем писал в воспоминаниях: «Гоголь довольно часто садился на узенький плетеный диван из соломы, опускал голову на руку и дремал долго после того, как я уже был в постели и тушил свечу. Затем переходил он к себе на цыпочках и так же точно усаживался на своем собственном соломенном диванчике вплоть до света, а со светом взбивал и разметывал свою постель для того, чтоб общая наша служанка, прибиравшая комнаты, не могла иметь подозрения о капризе своего жильца».

«Где просто – там ангелов со сто», – гласит библейская мудрость. Вот и Гоголь простой был веры, ангельской. Княжна В. Н. Репнина – Волконская вспоминала: «У матери моей была домовая церковь. Гоголь приходил к обедне, становился в угол за печкой и молился как мужичок, по выражению одного молодого слуги, то есть клал поклоны и стоял благоговейно».

Понятие о Боге запало в душу Гоголя с раннего детства

«Старайтесь лучше видеть во мне христианина и человека, чем литератора».

Среди предков Гоголя были люди духовного звания: прадед по отцу был священником; дед закончил Киевскую Духовную Академию, а отец – Полтавскую Духовную Семинарию. Мать его была женщиной набожной, усердной паломницей. Понятие о Боге запало в душу Гоголя с раннего детства. В письме к матери 1833 года он вспоминал: «Я просил Вас рассказать мне о Страшном Суде, и Вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне чувствительность. Это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли».

Первым сильным испытанием в жизни юного Николая была смерть отца. Он пишет матери письмо, в котором отчаяние смиряется глубокой покорностью воле Божией: «Я сей удар перенес с твердостию истинного христианина… Благословляю тебя, священная вера! В тебе только я нахожу источник утешения и утоления своей горести!.. Прибегните так, как я прибегнул, к Всемогущему».

После переезда в столицу Гоголь погружается в литературную жизнь. Но несмотря на занятость, в нем проглядывает постоянное недовольство суетой, желание иной, собранной жизни. В этом смысле очень показательны раздумья о посте в «Петербургских записках 1836 г.: «Спокоен и грозен Великий Пост. Кажется, слышен голос: «Стой, христианин; оглянись на жизнь свою». На улицах пусто. Карет нет. В лице прохожего видно размышление. Я люблю тебя, время думы и молитвы. Свободнее, обдуманнее потекут мои мысли… – К чему так быстро летит ничем незаменимое наше время? Кто его кличет к себе? Великий Пост, какой спокойный, какой уединенный его отрывок!»

Если брать нравоучительную сторону раннего творчества Гоголя, то в нем есть одна характерная черта: он хочет возвести людей к Богу путем исправления их недостатков и общественных пороков – то есть путем внешним.

Гоголь опирался на фразу одного из библейских пророков, говорившего: « Вера в Бога не должна приводить к оскудению любви, к вражде. Бог не есть Бог неустройства, но мира».

Вторая половина жизни и творчества писателя ознаменована направленностью его к искоренению недостатков в себе самом – и таким образом, он идет путем внутренним. «Говорить и писать о высших чувствах и движеньях человека нельзя по воображению, нужно заключить в себе самом хотя небольшую крупицу этого, – словом, нужно сделаться лучшим» (Н. В. Гоголь, «Авторская исповедь»).

Работая над «Мёртвыми душами», Гоголь хотел показать пути нравственного совершенствования русских людей, а нравственное совершенство для Гоголя было связано с христианством, с божественными заповедями (не обмани, не укради, усердствуй и т. д.)

Он уверился в том, что в событиях, переживаемых им, описываемых им проявляется Высшая воля. После тяжёлой болезни, постигшей его, когда он на время оставил поэму и начал писать давно задуманную пьесу, и неожиданного скорого исцеления он говорил: «…Я рад всему, всему, что ни случается со мной в жизни и, как погляжу я только, к каким чудным пользам и благу вело меня то, что называют в свете неудачами, то растроганная душа моя не находит слов благодарить невидимую руку, ведущую меня».

Нравственно – религиозный замысел Гоголя был таков: во втором томе вывести в поэме значительные характеры, «приоткрыть завесу над кладезем, скрывающим «несметное богатство русского духа». Но он хотел, чтобы эти характеры были жизненными, чтобы «богатство» выглядело не призрачным и обманчивым, а реальным. Он хотел убедить «всякого» и к тому же провести ту мысль, что любой русский может достичь желанного идеала, стоит только захотеть. Бог не оставить без помощи протянутую руку. Но задуманный замысел у Гоголя, не осуществился… (тем отдельного анализа)

Гоголь считал, что «Мёртвые души» пишутся медленно, ибо сам Гоголь является этому препятствием (и чем не соотнесение с христианской моралью – «пока я в миру, я свет этого мир…»: «На каждом шагу и на каждой строчке ощущается такая потребность поумнеть и притом так самый предмет и дело связано с моим собственным внутренним воспитанием, что никак не в силах я писать мимо меня самого, а должен ожидать себя. Я иду вперёд – идёт и сочинение, я остановился – нейдёт и сочи/нение/».

Это признание означает, что Гоголь связывал процесс работы над поэмой с самовоспитанием, с освобождением от собственных недостатков и приобретением таких нравственных – религиозных достоинств, которые позволили бы писателю видеть дальше и глубже всех. В неудачах автор винил только себя, проявляя тем самым христианское сознание: раз не увидел лучших людей, значит, не воспитал в себе умение видеть лучшее, не достиг высшей ступени совершенства, не поднялся к Богу…

Условно жизнь и творчество Гоголя можно разделить на два периода – рубежом будет 1840 год.

Летом 1840 г. Гоголь за границей пережил тяжелые приступы нервического расстройства, болезненной тоски и не надеясь на выздоровление, он даже написал духовное завещание. Но затем последовало «чудное исцеление». Ему открылся новый путь. Начинается постоянное стремление Гоголя к улучшению в себе духовного человека и преобладание религиозного направления. В «Истории моего знакомства с Гоголем» Аксаков свидетельствует: «Да не подумают, что Гоголь менялся в своих убеждениях, напротив, с юношеских лет он оставался им верен. Но Гоголь шел постоянно вперед, его христианство становилось чище, строже; высокое значение цели писателя яснее и суд над самим собой суровее».

У Гоголя постепенно вырабатываются аскетические устремления. В апреле 1840 г. он писал: «Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни светской».

В июне 1842 года Гоголь уезжает за границу – и там религиозное настроение начинает преобладать в его жизни.

Г. П. Галаган, живший с ним в Риме, вспоминал: «Гоголь показался мне уже тогда очень набожным. Один раз собирались в русскую церковь все русские на всенощную. Я видел, что и Гоголь вошел, но потом потерял его из виду. Перед концом службы я вышел в притвор и там в полумраке заметил Гоголя, стоящего в углу… на коленях с поникнутой головой. При известных молитвах он бил поклоны».

Действительно, в «нравственной области» Гоголь был гениально одарен; ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее с пути Пушкина на путь Достоевского.

Все черты, характеризующие «великую русскую литературу», ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно – нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее смелый и практический характер, ее пророческий пафос и мессианство. С Гоголя начинается широкая дорога, «мировые простор» для России.

«Он не солгал нам, дух печально – строгий, Принявший имя утренней звезды, Когда сказал: «Не бойтесь вышней мзды, Вкусите плод, и будете, как боги».

Какой величественный пример для назидания дает нам жизнь и творчество Н. В. Гоголя – его гениальный художественный дар и его неистовое стремление к правде и к преображению жизни. Не понять нам Руси, ее пути, ее исканий и трагедии, если не поймем мы тайну крестного пути Гоголя, муку его души.

«Ещё не раз Вы вспомните меня  И весь мой мир, волнующий и странный…» — Н. Гумилев

Высокое представление о своём таланте и лежащей на нём обязанности привело его к убеждению, что он творит нечто провиденциальное: для того, чтобы обличать людские пороки и широко смотреть на жизнь, надо стремиться к внутреннему совершенствованию, которое даётся только познанием божественных заповедей.

Несколько раз пришлось ему перенести тяжёлые болезни, которые ещё больше увеличивали его религиозное настроение; в своем кругу он находил удобную почву для развития религиозной экзальтации – он принимал пророческий тон, самоуверенно делал наставления своим друзьям и в конце концов приходил к убеждению, что сделанное им до сих пор было недостойно той высокой цели, к которой он считал себя призванным. Если прежде он говорил, что первый том его поэмы есть не больше, как крыльцо к тому дворцу, который в нём строится, то в это время он готов был отвергать всё им написанное, как греховное и недостойное его высокого посланничества.

Николай Гоголь с детских лет не отличался крепким здоровьем. Смерть в отрочестве его младшего брата Ивана, безвременная кончина отца наложили отпечаток на его душевное состояние. Работа над продолжением «Мёртвых душ» не клеилась, и писатель испытывал мучительные сомнения в том, что ему удастся довести задуманное произведение до конца.

Летом 1845 г. его настигает мучительный душевный кризис. Он пишет завещание, сжигает рукопись второго тома «Мёртвых душ». В ознаменование избавления от смерти Гоголь решает уйти в монастырь и стать монахом, но монашество не состоялось. Зато его уму представилось новое содержание книги, просветлённое и очищенное; ему казалось, что он понял, как надо писать, чтобы «устремить всё общество к прекрасному».

Он решает служить Богу на поприще литературы. Началась новая работа, а тем временем его заняла другая мысль: ему скорее хотелось сказать обществу то, что он считал для него полезным, и он решает собрать в одну книгу всё писанное им в последние годы к друзьям в духе своего нового настроения и поручает издать эту книгу Плетнёву. Это были «Выбранные места из переписки с друзьями».

Большая часть писем, составляющих эту книгу, относится к той поре, когда религиозное настроение Гоголя достигло своего высшего развития

Книга произвела тяжёлое впечатление, поскольку Гоголь мыслил совершенно в иных категориях. Даже друзья отвернулись от него. Гоголь своим тоном пророчества и назидания, проповедью смирения, из – за которой виднелось, однако, собственное самомнение; осуждениями прежних трудов, полным одобрением существующих общественных порядков. Гоголь, не отвергая целесообразности социального переустройства, основную цель видел в духовном самосовершенствовании

Писатель или богомыслитель: единство или борьба?

О свойствах своего таланта сам Гоголь говорил: «У меня только то и выходило хорошо, что взято было мной из действительности, из данных, мне известных». При этом изображённые им лица не были просто повторением действительности: они были целыми художественными типами, в которых была глубоко понята человеческая природа. Его герои чаще чем у кого – либо другого из русских писателей становились именами нарицательными.

Другая личная черта Гоголя заключалась в том, что с самых ранних лет, с первых проблесков молодого сознания его волновали возвышенные стремления, желание послужить обществу чем – то высоким и благотворным; с ранних лет ему было ненавистно ограниченное самодовольство, лишённое внутреннего содержания, и эта черта сказалась потом, в сознательным желанием обличать общественные язвы и испорченность, и она же развилась в высокое представление о значении искусства, стоящего над толпой как высшее просветление идеала…

Самым острым моментом столкновения мировоззренческих представлений Гоголя со стремлениями революционной части общества явилось письмо Белинского, сам тон которого больно ранил писателя (Белинский своим авторитетом утвердил Гоголя главою русской литературы ещё при жизни Пушкина), но критика Белинского уже ничего не могла изменить в духовном складе Гоголя, и последние годы его жизни прошли в мучительной борьбе художника и православного мыслителя.

Для самого Гоголя эта борьба осталась неразрешённой; он был сломлен этим внутренним разладом, но, тем не менее, значение основных произведений Гоголя для литературы было чрезвычайно глубокое. Его глубокий психологический анализ не имел равного себе в предшествующей литературе и расширял круг тем и возможности литературного письма.

Однако одними художественными достоинствами невозможно объяснить ни того энтузиазма, с каким принимались его произведения в молодых поколениях, ни той ненависти, с какою они встречены были в консервативной массе общества. Волею судьбы Гоголь явился знаменем нового социального движения, которое формировалось вне сферы творческой деятельности писателя, но странным образом пересеклось с его трагической судьбой, поскольку на данную роль иных фигур подобного масштаба в этот исторический момент не было.

В свою очередь, Гоголем были ошибочно истолкованы надежды читателей, возлагаемые на окончание «Мертвых душ». Поспешно обнародованный конспективный эквивалент поэмы в виде «Выбранных мест из переписки с друзьями» обернулся чувством досады и раздражения обманутых читателей, поскольку среди читателей сложилась устойчивый гражданский статус Гоголя: юмориста и шутника, и в чем – то клоуна. К иному восприятию писателя публика пока была не готова.

Дух гуманности, отличающий произведения Достоевского и других писателей после Гоголя, уже ярко раскрывается в гоголевской прозе, например, в «Шинели» «Записках сумасшедшего», «Мёртвых душах».

Первое произведение Достоевского примыкает к Гоголю до очевидности.

В дальнейшей работе новые писатели совершали уже самостоятельный вклад в содержание литературы, так как жизнь ставила и развивала новые вопросы, – но первые мысли были даны Гоголем.

Произведения Гоголя совпадали с зарождением социального интереса, которому они сильно послужили и из которого литература уже не выходила. Но эволюция самого писателя, его мировоззрения происходило куда сложнее, чем формирование «русского реалистичного искусства». Сам Гоголь мало совпадал с «гоголевским направлением» в литературе. Любопытно, что летом 1852 г. за небольшую статью в память о Гоголе (своего рода некролог) Тургенев был подвергнут аресту и месячной ссылке в деревню. Объяснение этому находили в нерасположении николаевского правительства к Гоголю – сатирику.

В последующем русские писатели подчеркивали преемственность с «гоголевским стилем»: образность, чувство слова, «религиозное сознание», мистика и реальность. Это и Ф. Сологуб, и Андрей Белый, и, конечно, Д. Мережковский. Пышно расцвел стиль Гоголя особенно у М. Булгакова.

***

…есть только одна дверь, указанная Христом

Личность Гоголя всегда выделялась особой таинственностью. С одной стороны, он являл собой классический тип писателя – сатирика, обличителя пороков, общественных и человеческих, блестящего юмориста, с другой – начинателя в русской литературе святоотеческой традиции, религиозного мыслителя и публициста и даже автора молитв.

Гоголь был православным христианином, и его православие было не мнимым, а действенным, и без этого невозможно что – либо понять из его жизни и творчества.

Гоголь получил начатки веры в кругу семьи. В письме к матери от 2 октября 1833 года из Петербурга Николай Гоголь вспоминал следующее: «Я просил вас рассказать мне о страшном суде, и вы мне ребёнку так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность. Это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли»

С духовной точки зрения, раннее творчество Гоголя содержит не просто собрание юмористических рассказов, а обширное религиозное поучение, в котором происходит борьба добра со злом и добро неизменно побеждает, а грешники наказываются. Глубокий подтекст содержит и главное произведение Гоголя – поэма «Мёртвые души», духовный смысл которого раскрыт в предсмертной записи писателя: «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…»

Сатира в таких произведениях, как «Ревизор» и «Мёртвые души» – это лишь их верхний и неглубокий пласт, как видимая вершина мощного айсберга. Главную идею «Ревизора» Гоголь передал в пьесе под названием «Развязка Ревизора», где есть такие слова: «… страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба». В этом, по мнению Гоголя, заключена главная идея произведения: бояться нужно не Хлестакова и не ревизора из Петербурга, а «Того, кто ждет нас у дверей гроба»; это идея духовного возмездия, а настоящий ревизор – наша совесть.

Быль ли Гоголь мистиком или нет? Верующий в Бога человек не может быть мистиком: для него всем в мире ведает Бог; Бог – не мистик, а источник благодати, и божественное несоединимо с мистическим.

Без сомнений, Гоголь был «верующий в лоне Церкви христианин», и понятие мистического не приложимо ни к нему самому, ни к его сочинениям». Хотя среди его персонажей есть колдуны и чёрт, они всего лишь герои сказки, и чёрт у него зачастую фигура пародийная, комическая (как, например, в «Вечерах на хуторе»). А во втором томе «Мёртвых душ» выведен дьявол современный – юрисконсульт, довольно цивильный с виду человек, но по сути более страшный, чем любая нечистая сила. С помощью коловращения анонимных бумаг он устроил в губернии великую путаницу и превратил существовавший относительный порядок в полный хаос.

Гоголь завершил свой писательский путь «Выбранными местами из переписки с друзьями» – ее называл «подлинной христианской книгой», а друзья – вредной и пустой. Принято считать, что книга является ошибкой, уходом писателя в сторону со своего пути. Но возможно, она и есть его путь, и даже более, чем другие книги. Все – таки это две радикально разные вещи: понятие дороги («Мёртвые души» на первый взгляд – дорожный роман) и понятие пути, то есть выхода души к вершине идеала.

***

Л. Н. Толстой

О Гоголе

«Гоголь – огромный талант, прекрасное сердце и небольшой, несмелый, робкий ум.

Отдается он своему таланту – и выходят прекрасные литературные произведения, как «Старосветские помещики», первая часть «Мертвых душ», «Ревизор» и в особенности – верх совершенства в своем роде – «Коляска». Отдается своему сердцу и религиозному чувству – и выходят в его письмах, как в письме «О значении болезней», «О том, что такое слово» и во многих и многих других, трогательные, часто глубокие и поучительные мысли. Но как только хочет он писать художественные произведения на нравственно – религиозные темы или придать уже написанным произведениям несвойственный им нравственно – религиозный поучительный смысл, выходит ужасная, отвратительная чепуха, как это проявляется во второй части «Мертвых душ», в заключительной сцене к «Ревизору» и во многих письмах.

Происходит это оттого, что, с одной стороны, Гоголь приписывает искусству несвойственное ему высокое значение, а с другой – еще менее свойственное религии низкое значение церковное, и хочет объяснить это воображаемое высокое значение своих произведений этой церковной верой.

Если бы Гоголь, с одной стороны, просто любил писать повести и комедии и занимался этим, не придавая этим занятиям особенного, гегельянского, священнослужительского значения, и, с другой стороны, просто признавал бы церковное учение и государственное устройство, как нечто такое, с чем ему незачем спорить и чего нет основания оправдывать, то он продолжал бы писать и свои очень хорошие рассказы и комедии и при случае высказывал бы в письмах, а может быть, и в отдельных сочинениях, свои часто очень глубокие, из сердца выходящие нравственные религиозные мысли.

Но, к сожалению, в то время как Гоголь вступил в литературный мир, в особенности после смерти не только огромного таланта, но и бодрого, ясного, незапутанного Пушкина, царствовало по отношению к искусству – не могу иначе сказать – то до невероятности глупое учение Гегеля, по которому выходило то, что строить дома, петь песни, рисовать картины и писать повести, комедии и стихи представляет из себя некое священнодействие, «служение красоте», стоящее только на одну степень ниже религии. Одновременно с этим учением было распространено в то время и другое, не менее нелепое и не менее запутанное и напыщенное учение славянофильства об особенном значении русского, то есть того народа, к которому принадлежали рассуждающие, и вместе с тем особенного значения того извращения христианства, которое называлось православием.

Гоголь хотя и малосознательно, но усвоил себе оба учения: учение об особенном значении искусства он, естественно, усвоил, потому что оно приписывало великую важность его деятельности, другое же, славянофильское учение тоже не могло не привлечь его, так как, оправдывая все существующее, успокаивало и льстило самолюбию.

И Гоголь усвоил оба учения и постарался соединить их в применении к своему писательству. Из этой – то попытки и вышли те удивительные нелепости…»

В этой связи вспомним слова о Гоголе, сказанные его стаpшим дpугом Жуковским: «Настоящее его пpизвание было монашество. Я увеpен, что если бы он не начал свои Меpтвые Души, котоpых окончание лежало на его совести и все ему не давалось, то он давно бы стал монахом и был бы успокоен совеpшенно, вступив в ту атмосфеpу, в котоpой душа его дышала бы легко и свободно».

***

Русь и Украина – двое в одном Гоголе.

Сложное переплетение двух культур в одном человеке всегда делало фигуру Гоголя центром межнациональных диалогов, но самому Гоголю не нужно было выяснять, украинец он или русский – писатель считал себя конденсатом двух культур.

В 1844 году он так отвечал на запрос Александры Осиповны Смирновой: «Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, – явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве.»

Нет ни одного сочинения писателя, написанного по – украински, а вклад Гоголя в развитие русского языка соизмерим лишь с немногими писателям русского происхождения (Толстой, Достоевский, Булгаков)

Да, привязанность Гоголя к своей малороссийской родине была очень сильна, особенно в первые годы его литературной деятельности и вплоть до завершения второй редакции «Тараса Бульбы», а сатирическое отношение к русской жизни, предположительно, объясняется не только его национальными свойствами, но и характером его внутреннего развития (религиозного мыслителя – «Зло рождает мир»)

Несомненно, что в творчестве писателя сказались украинские черты. Такими считают особенности его юмора, который остался единственным образцом в своём роде в русской литературе. Украинское и русское начала счастливо слились в этом даровании в одно, в высшей степени замечательное явление.

Длительное пребывание за границей уравновесило украинскую и русскую составляющие мировоззрения Гоголя, родиной души своей он теперь назвал Италию, при этом Италию он любил за то же, за что отдавал предпочтение Диканьке перед Петербургом – за архаичность и сохранение самобытности.

Поздний Гоголь так говорил об особенностей русско – украинских отношений. «Нам…, надо писать по – русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племён. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня – язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров… Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, нетленная поэзия правды, добра и красоты. Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой, невозможно» Из этого спора вытекает, что к концу жизни Гоголя волновал не столько национальный вопрос, сколько антагонизм веры и безверия. А сам писатель возносил на пик именно синтез славянских культур.

***

Николай Гоголь и его отношение к украинскому народу (как тогда было принято говорить – малороссийскому). Николай Васильевич Гоголь родился в Полтавской губернии, на Украине, как он сам говорил, и происходил из старинного украинского казацкого рода, будучи потомком Остапа Гоголя – гетмана Правобережного Войска Запорожского Речи Посполитой.

В связи с событиями в современной Украине взгляды Гоголя на украинский вопрос особенно актуальны сегодня. Ведь он, для которого украинский язык был таким же родным, как и великорусский, умел сочетать в себе горячую любовь к малой родине с цельным государственным взглядом – русским национализмом.

Гоголю не нужно было выяснять, украинец он или русский – В 1844 году он так отвечал на запрос Александры Осиповны Смирновой:

– Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, – явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве».

В записной книжке Гоголя 1846 – 1851 годов находим следующее его замечание: «Обнять обе половины русского народа, северную и южную, сокровище их духа и характера». Эта мысль, возможно, является планом какого – то неизвестного сочинения, где писатель намеревался обрисовать, охватить в целом жизнь русского народа.

Русский и малоросс для Гоголя – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно – считал великий писатель. При этом, ни в коей мере не унижая роль украинской культуры, Гоголь утверждал необходимость поддержки и развития единственно русского литературного языка, подчеркивая:

– Нам надо писать по – русски: надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня – язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан.

Исторический вестник, 1881, №12. С. 479.

Не случайно Гоголь приводит в качестве примера Евангелие – русских и украинцев объединяла единая Греко – Российская Православная Церковь, и именно этот факт являлся важнейшим основанием для государственного единства.

Чтобы лучше понять мотивы Н. В. Гоголя, предлагаем читателям ознакомиться с отрывком из его статьи, посвященной истории Украины.

«Теперь я принялся за историю нашей единственной бедной Украины. Ничто так не успокаивает, как история. Мои мысли начинают литься тише и стройнее. Мне кажется, что я напишу её, что я скажу много того, что до меня не говорили».

– Н. В. Гоголь, 9 ноября 1833 года.

У Гоголя Днепр – это символ родины, могучей и непримиримой, величественной и прекрасной. И верил он в то, что сумеет подняться народ, сумеет сбросить с себя оковы. Но сначала его нужно разбудить. И он будил, он показывал народу: вы есть, вы могучая нация, вы не хуже других – потому что имеете великую историю, и вам есть чем гордиться.

Он будил, он не дал затеряться украинскому народу среди многих других европейских народов.

«Не будучи украинцем по духу, по крови, по глубинной сути, мог бы разве Гоголь написать «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Сорочинскую ярмарку», «Майскую ночь», «Тараса Бульбу?»

«Уроки Гения»

О Гоголе писал Михаил Алексеев: «Народ, имеющий в своем основании богатый исторический опыт, огромный духовный потенциал, в какой – то час почувствует в себе жгучую потребность излить себя, высвободить, а точнее – выявить нравственную энергию в дивной бессмертной песне. И тогда он, народ, отыскивает того, кто мог бы создать такую песню. Так рождаются Пушкины, Толстые, Гоголи и Шевченки, эти богатыри духа, эти счастливцы, коих народы, в данном случае русские и украинцы, сделали своими избранниками.

Иногда на такие поиски уходят столетия и даже тысячелетия. Украине потребовалось всего лишь пять лет, чтобы подарить человечеству сразу двух гениев – Николая Васильевича Гоголя и Тараса Григорьевича Шевченко. Первого из этих титанов называют великим русским писателем, поскольку слагал он свои поэмы, творения на русском языке; но, не будучи украинцем по духу, по крови, по глубинной сути, мог бы разве Гоголь написать «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Сорочинскую ярмарку», «Майскую ночь», «Тараса Бульбу»? Совершенно очевидно, что это мог сделать лишь сын украинского народа. Внеся в русский язык чарующие краски и мотивы украинской мовы, Гоголь, величайший кудесник, преобразил и собственно русский литературный язык, наполнил его паруса упругими ветрами романтики, придал русскому слову неповторимую украинскую лукавинку, ту самую «усмишку», которая непостижимою, таинственною силою своей заставляет верить нас в то, что редкая птица долетит до середины Днепра…»

Гоголевский «Ревизор», его «Мертвые души» всколыхнули Россию. Они заставили многих по – новому взглянуть на себя. «Негодовали в Москве, в Петербурге и в глуши, – писал российский критик Игорь Золотусский. – Негодовали и читали, расхватывали поэму, ссорились из – за нее и мирились. Пожалуй, не было со времени триумфа знаменитых пушкинских ранних поэм такого успеха». Раскололась Россия. Гоголь заставил ее задуматься о своем настоящем и будущем.

Но, наверное, в еще большей мере всколыхнул он украинский национальный дух. Начав вроде бы с невинных, веселых комедий, показывающих «народ, отделенный каким – нибудь столетием от собственного младенчества», Гоголь уже в этих ранних, так называемых малороссийских, повестях затронул чувствительную и самую больную и слабую струну украинской души. Может быть, для всего мира главным в этих повестях была веселость и оригинальность, самобытность и неповторимость, невиданная и неслыханная для многих ранее наций. Но не в этом основной смысл видел Гоголь. И, тем более, не веселье главным мог увидеть в этих повестях сам украинский народ.

Тысячи лет передаются из поколения в поколение сказания и предания о славных страницах своего прошлого. Украина же всего лишь каких – нибудь полстолетия пребывала в состоянии крепостного рабства. Еще живы были не только воспоминания о славной казацкой вольнице, но и предания о могучей и сильной Руси, покорявшей многие народы и территории. И теперь эта Русь вместе со своей столицей – древним Киевом, была периферией огромного государства, теперь она Малороссия, а ее культура, ее язык вызывали, в лучшем случае, лишь умиление. И вдруг она ожила, предстала перед взором умудренной, иногда снобистской публики во всей самобытной красе, со всеми своими особенностями, культурными и языковыми отличиями.

Да и сам украинский народ, открыто названный Гоголем Русью, пораженный «Вечерами», а потом еще более «Миргородом», не мог не остановиться и не посмотреть на самого себя – кто он есть, куда идет, какое будущее у него впереди?

«Говорено, что все мы выросли из гоголевской «Шинели», – писал Виктор Астафьев. – А «Старосветские помещики»? А «Тарас Бульба»? А «Вечера на хуторе близ Диканьки»? … Из них разве никто и ничего не выросло? Да нет такого истинно русского – да и русского ли только? – такого таланта, кои не испытали бы на себе благотворного влияния гоголевской мысли, не омывались бы волшебной, животворящей музыкой его слова, не поражались бы непостижимой фантазией. Эта вкрадчивая, непринужденная красота Гоголя всякому глазу и сердцу вроде бы доступные, живая жизнь, как бы и не рукой и сердцем кудесника изваянные, мимоходом зачерпнутые из бездонного кладезя мудрости и мимоходом же, непринужденно отданные читателю…

Ирония и смех его повсюду горьки, однако не надменны. Смеясь, Гоголь страдает. Обличая порок, он прежде всего в себе его обличает, в чем и признавался не раз, страдал и плакал, мечтая приблизиться к «идеалу». И дано ему было не только приблизиться к великим художественным открытиям, но и мучительно постигать истину бытия, величие и расхристанность человеческой морали…

Может быть, Гоголь весь в будущем? И если это будущее возможно, … оно прочтет Гоголя. Мы же прочесть его при нашей суетности всеобщей, поверхностной грамотности не смогли, мы пользовались подсказками учителей, а они действовали по подсказкам того же хотя бы Белинского и его последователей, путающих просветительство с уголовным кодексом. Добро уже и то, что пусть и в преклонном возрасте пришли к широкому, хотя не очень еще глубокому постижению гоголевского слова. Однако, того закона и того завета, по которым это слово сотворялось, – не постигли»

(Виктор Астафьев «Приближение к истине»).

Величие Гоголя как раз и состояло в том, что он, его творчество произросло все целиком из народа. Того народа, среди которого он вырос, «под небом которого под музыку звонких колоколов венчались мать и батька письменника», где он, «веселый и быстроногий хлопчик»грелся со своими ровесниками на полтавских, щедро напоенных солнцем лугах, играл, показывал язык сельским молодицам, беззаботно смеялся, чувствовал горячий народный язык, еще не знавший тогда, сколько страданий и тягот ляжет на его слабые плечи, какие муки будут терзать и мучить его тонкую, нервную душу

Он не исказил ни общество, ни человека. Он, как пахарь, поднимал верхний пласт земли, чтобы не затормозить логическое развитие жизни. Чтобы анархия, разброд в природе и в душе человеческой, и без того метущейся, – эти плевела и сорняки – не дали обильный урожай в виде забвения отеческих корней.

Любовь к родине

«Любовь Гоголя к своему народу, – писал президент Всемирного Совета Мира Фредерик Жолио – Кюри, – привела его к великим идеям человеческого братства».

Связь с народом, с родиной – это высшее мерило жизненной полноценности и значимости человека. В полной мере тему патриотизма, тему братства и товарищества Гоголь развил уже в повести «Тарас Бульба». Центральным, кульминационным моментом там стала знаменитая речь Тараса: «Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только они, чтобы при них были хлебные стоги, да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи, гнушаются языком своим, свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства».

Читаешь эти горькие гоголевские строчки, а на ум приходят уже другие – шевченковские:

«Раби, подножки, грязь Москви».

«Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее, – говорит он в своей очаровательной Майской ночи:

– С середины неба глядит месяц, необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее… Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их… Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба… Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат…»

Можно ли лучше и краше передать красоту этой украинской ночи, или «малороссийского» лета? На фоне этой дивной, красочной природы Гоголь раскрывает жизнь народа, народа вольного, свободного, народа во всей его простоте и самобытности

В своих повестях он изображает жизнь народа, имеющего право быть нацией, имеющего право на самобытность, на свою историю и культуру. Все это он, конечно, вынужден был прикрыть смехом, весельем. Но, как сказано в Евангелии: «Сказал им: кто имеет уши слышать, да слышит!»

У Гоголя все покрыто добрым, незлобным юмором. И хотя этот юмор, этот смех почти всегда завершается глубокой тоской и грустью, грусть эту видят далеко не все. Видят в основном те, кому она направлена. Молодой, начинающий писатель уже тогда видел измельчение народа, видел, как уходит, исчезает из реального мира чувство свободы и могущество личности, которое неотделимо от общенациональных идеалов братства и товарищества: «Порядку нет в Украйне: полковники и есаулы грызутся, как собаки, меж собою…». «Злодеи отняли у меня эту драгоценную одежду и теперь ругаются над моим бедным телом, из которого все вышли!»

Принадлежащим к какому народу считал себя Гоголь? Давайте вспомним – разве говорится в «малороссийских» повестях Гоголя о каком – то ином народе, кроме украинского? Но Гоголь называет его также и народом русским, Русью. Почему?

Есть ли в этом какие – то противоречия истине? Да нет. Гоголь хорошо знал историю своей Родины. Он знал, что собственно Русь, ассоциировавшаяся во всех русских летописях обычно с Киевской землей и Украина – это одна земля. И абсолютно неправильным является разделение понятий Русь и Украина, как относящихся к определению двух разных стран или народов. Украину Гоголь не считает окраиной или частью какого – то другого народа. И когда он в повести «Тарас Бульба» пишет о том, что «сто двадцать тысяч казацкого войска показалось на границах Украйны», то сразу же и уточняет, что это «не была какая – нибудь малая часть или отряд, выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация…»

Этой всей нацией в Русской земле – Украине – и была нация, называемая Гоголем украинской, русской, малороссийской, а иногда и хохлацкой. Называемая так в силу тех обстоятельств, что Украина была тогда уже частью большой империи, и, как ему казалось, вознамерившейся эту нацию растворить в море других народов, отобрать у нее право иметь свое исконное название, свой исконный язык, народные песни, легенды, думы. Гоголю было сложно – мнимость о национальном угнетении, которая, как штормовой ветер, разбивалась о гранитные ограждения мощной державной столицы породили у него душевные кризисы.

С одной стороны, он видел, как исчезает, угасает его народ и не видел перспективы у талантливых людей добиться всемирного признания без обращения к языку огромного государства (и это государство давало такую возможость) а, с другой стороны, этот исчезающий народ – это был его народ, это была его родина. Гоголевское желание получить престижное образование, престижную должность сливалось в нем с чувством украинского патриотизма, взбудораженного его историческими корнями.

«Туда, туда! В Киев! В древний, в чудесный Киев! Он наш, он не их, не правда?» – писал Гоголь.

Известно, что Гоголь очень любил Москву.

«Москва – моя родина», – писал он Сергею Тимофеевичу Аксакову в 1841 году.

Будучи в Киеве, Гоголь говорил Федору Чижову: «Кто сильно вжился в жизнь римскую, тому после Рима только Москва и может нравиться».

По убеждению, вынесенному Иваном Золотаревым из совместной жизни с Гоголем в Риме, «Гоголь был чисто русский человек, а не малоросс, каким его желают представить… писатель горячо любил именно Россию, а не Малороссию только. Любимою литературою его была литература русская… наиболее излюбленными… писателями были Жуковский и Пушкин»

Работа над «Мертвыми душами» как бы открыла Гоголю не только пространства, но и духовность России. Осенью 1850 года он писал: «Скажу вам откровенно, что мне не хочется и на три месяца оставлять России. Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что – то еще выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине небесной».

Что касается исторической повести Гоголя «Тарас Бульба», то она есть подтверждение представлений писателя о цельности Российской империи, скрепленной православной верой.

В статье «Взгляд на составление Малороссии» (1835) Гоголь следующим образом характеризует казачество: «Большая часть этого общества состояла… из первобытных, коренных обитателей южной России. Доказательство – в языке, который, несмотря на принятие множества татарских и польских слов, имел всегда чисто славянскую южную физиономию, приближавшую его к тогдашнему русскому, и в вере, которая всегда была греческая».

Героям Запорожской Сечи свойственна одна общая черта – их самоотверженная преданность Родине. Сраженные в битве казаки, умирая, славят Русскую землю.

Сбываются слова Тараса: «Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество. Уж если на то пошло, чтобы умирать, так никому ж из них не доведется так умирать!..»

«Вот пошатнулся смертельно раненый удалой атаман Мосий Шило, наложил руку на свою рану и сказал: «Прощайте, паны – братья, товарищи! пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!»

Добрый казак Степан Гуска, поднятый на четырех копьях, только и успел воскликнуть: «Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!»

Упал старый Касьян Бовдюг, сраженный пулей в самое сердце, но, собрав последние силы, сказал: «Не жаль расстаться с светом! дай Бог и всякому такой кончины! пусть же славится до конца века Русская земля!»

Гоголю важно показать, что запорожцы сражаются и умирают за православную веру. «И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отшедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру».

Вот пал, пронзенный копьем, куренной атаман Кукубенко, лучший цвет казацкого войска. Повел он вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! пусть же после нас живут лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» Автор восхищается своим героем: «И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам; хорошо будет ему там. «Садись, Кукубенко, одесную Меня! – скажет ему Христос. – Ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал Мою Церковь».

Читая «Тараса Бульбу», понимаешь, что нет на свете преступления более страшного и позорного, чем измена Родине. Младший сын Тараса, презрев священный долг, увлекся красивой полячкой и перешел на сторону врагов Сечи. Как грозное возмездие воспринимает Андрий свою последнюю встречу с отцом.

На вопрос Тараса: «Что, сынку! Помогли тебе твои ляхи?» – Андрий «был безответен». «Так продать? продать веру? продать своих?»

Не чувствует жалости к сыну – изменнику Тарас. Без колебания вершит он свой суд: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Покорно принимает Андрий приговор отца, понимая, что нет у него и не может быть оправдания. Он не только предатель, но и богоборец, так как, отрекаясь от родины («Кто сказал, что моя отчизна Украйна? кто дал мне ее в отчизны?»), он отрекается от Божьего установления: только Он указывает каждому место его рождения, и человек должен любить данную ему Богом Родину.

А вслед за этим попадает в плен старший сын Тараса Остап. С риском для жизни пробирается в стан врагов отец, чтобы поддержать его в минуту мучительной казни. Вскоре и сам Тарас мужественно погибает в огне, распятый на дереве. В последние минуты жизни он думает не о себе, а о товарищах, о Родине. «…Уже казаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи у старого атамана. «Прощайте, товарищи! – кричал он им сверху. – Вспоминайте меня и будущей весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? думаете, есть что – нибудь на свете, чего бы побоялся казак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера!»

Гоголь был твердо убежден, что пока жива вера в народе, будет жив и сам народ. Как писал русский историк Николай Тальберг, «малороссийский народ был в огромной массе своей с Гоголем, а не с теми отщепенцами, которые, подобно сыну Тарасову – Андрию, отреклись от тысячелетней России».

Гоголь вырос на Украине. Но государства тогда такого не было. А он, наверное, о нем мечтал, мечтал о свободе своего народа. А иначе была бы разве «Страшная месть», или «Тарас Бульба»? С их идеями свободолюбия?

Сергей Баруздин писал как – то: «Я не знаю в нашей прозе более русского писателя, чем Николай Васильевич Гоголь… Порой мне кажется, что именно из Гоголя родились Пушкин и Некрасов, Толстой и Достоевский, Лесков и Чехов, Тургенев и Горький. Гоголь – это чудо и загадка русского таланта. Гоголь – это чудо и загадка русской души. И это чудо родилось и созрело на Полтавщине, на украинской земле. И потому так велико значение Гоголя для украинской литературы. Она ведь тоже во многом вышла из Гоголя».

Гоголь – это не придуманная коллизия, двойственность природы. Это ее прямое выражение, непосредственное декларирование духа свободы в единственном природном шедевре – в человеке.

Творчество Гоголя достигло вершин мировой литературы. Своими творениями он пробуждал в человеке человеческое, будил его дух, совесть, чистоту помыслов. А писал он, в частности, в своих «малороссийских» повестях, об украинском народе, украинской нации на конкретном этапе ее исторического развития – когда этот народ был покорен, зависим и не имел своего официального, узаконенного литературного языка. Писал он не на своем родном языке, языке своих предков. Так ли важно это для оценки творчества великого художника? Наверное, важно. Потому что человеком нельзя стать самому по себе. Не взрастит человека волчица, потому что основной признак его – духовность. А духовность имеет глубокие корни – в народных традициях, обычаях, песнях, сказаниях, в своем родном языке.

Гоголь в начале своего творческого пути обратился к прошлому своего родного народа. Он заставил его выступить ярко, живо и поразил сразу две цели: всему миру открыл глаза на один из крупнейших в Европе, но не имеющий своей государственности, порабощенный народ, и заставил этот народ поверить самому себе, поверить в свое будущее. Сразу же вслед за Гоголем вспыхнул, расцвел ярчайший талант, самобытный и оригинальный, как и его родной народ – Тарас Шевченко. Украина стала возрождаться. Еще долог и труден был ее путь. Но в начале этого возрождения был Гоголь…

Во времена Гоголя дамоклов меч расправы висел над всеми посягавшими на целостность империи. В условиях николаевской России вообще не поощрялось любое свободомыслие. Набоков называет императора Николая «распутным», «невеждой и негодяем, чье царствование все целиком не стоило и страницы пушкинских стихов»

После выхода в свет в 1831 и 1832 годах «Вечеров на хуторе близ Диканьки» положительно о них отозвался Пушкин. «Они изумили меня, – писал великий поэт редактору «Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду». – Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился… Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов». По словам Пушкина, «все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой».

И как – то никто не заметил, или не захотел замечать скрытой за этой веселостью глубокой грусти, скрытой любви, страстного переживания о судьбе своего, сто лет, и даже не сто, а каких – то пятьдесят лет назад свободного, а теперь закрепощенного, порабощенного народа.

– «Помилуй, мамо! Зачем губишь верный народ? Чем прогневили?» – спрашивают запорожцы царицу Екатерину II в повести «Ночь перед Рождеством». И вторит им Данило в «Страшной мести»: «Времена лихие приходят. Ох, помню, помню я годы; им, верно, не воротиться!».

Но не видят, или не хотят видеть этого власть предержащая – времена были имперские, и кому какое было дело до судьбы украинского народа? Всем бросились в глаза веселость и смех, и, может быть, именно эта веселость избавила Гоголя от участи того же Шевченко. Шевченко о судьбе Украины говорил уже без смеха – и получил десять лет суровой солдатчины.

И здесь же, словно перекликались явь и надежда: «Нам… надо писать по – русски… надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка всех родных нам племен. Доминантой… должна быть единая святынь – язык Пушкина…

Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, – нетленная поэзия правды, добра и красоты…

Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно» (Данилевский Г. П. «Знакомство с гоголем»)

«…Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что – то еще выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к Родине Небесной».

Гоголь сразу начал писать на «владычном языке», и все, им созданное, создано по – русски – это несомненно язык русский.

Но – какой русский! Своеобразный, неповторимый, подчас «неправильный» – гоголевско – русский, или языком лингвистов — гоголевский идиолект русского языка.

И здесь его родовой признак – языковая дихотомия, изначальная языковая двойственность (взаимодействие двух стихий), но никак не аннигиляция (уничтожение) украинского языка.

Качественно новый языковый феномен – гоголевский язык, возникший, как результат обогащения русской языковой стихии украинским компонентом. Именно эта дихотомия, лингволитературный бином (двучленность) определило уникальное место Гоголя в русской литературе, его пламенное воздействие на расширение границ русского языка, противоречивое смешение в его сознании и творчестве признаков украинской национальной ментальности с российско – имперскими декларациями и мессианскими амбициями.

Гоголь, не написавший, как мы помним, ни единой художественной строки по – украински, несомненно был писателем, принадлежащим русской литературе; важно не забывать, что в этой литературе он оставался «гениальным украинцем».

С другой стороны, хотя украинская словесность и потеряла – в силу исторических и субъективных причин – в лице Гоголя потенциального своего классика, Гоголь тем не менее оказал и оказывает на нее огромное влияние, фактически, пусть и опосредованно, став одной из ключевых фигур истории украинской литературы, духовной культуры в целом.

Принципиально важную роль в гоголевском русском языке (идиолекте) играет украинская составляющая; она, как и присущие писателю черты национального характера, мировидения, исторической памяти и литературной традиции, определяет особое место Гоголя в русской литературе, если угодно, в известной мере – его одиночество в ней.

В этом – феномен Гоголя, в этом драма его национальной и психологической раздвоенности судьбы Гоголя – гениального «иностранца» в русской литературе и русском языке

О Силе и магии языка гоголевских сочинений профессор И. Мандельштам, автор не утратившего по сей день ценности труда о гоголевском стиле, писал: «У Гоголя заметно, как пользование то малорусским, то русским языком дает мысли то или другое направление, и наоборот, в предчувствии направления, которое примет его мысль в следующее мгновение, Гоголь берется за тот или другой язык, смотря по тому, в какой укладывается мысль поэтичнее, легче, ярче»].

В «Вечерах на хуторе близ Диканьки», в «Тарасе Бульбе» мысль Гоголя, замечает Мандельштам, движется «по колее родного языка», «языка души», он нередко не без труда подыскивает русские слова для передачи «склада мысли малоросса». А, скажем, в «Выбранных местах из переписки с друзьями» очевиден разрыв «между языком поэта – художника и стилем мистика – философа».

Это была биография, это была судьба – такие влиятельные факторы, как многолетнее пребывание то в одной, то в другой столице империи, в русскоязычном окружении…

С течением времени, по мере все большего отдаления от Украины и нарастания проимперских настроений все эти факторы вылились в осознанную апостазию (отход) Гоголя по отношению к родному языку, в глорификацию (прославление) языка русского как «владычного», универсального, причем не только в рамках одной Российской империи, а в общеславянском масштабе. Отсюда его Гоголя – поучение: «Нам надо писать по – русски …стремиться к поддержке и упрочению одного владычного языка для всех, родных нам, племен»

Гоголевское творчество поражает и восхищает мощной и развернутой палитрой социальных групп николаевской эпохи.

Здесь и идиллия из немецкой жизни – «Ганц Кюхельгартен.

Цикл украинских повестей и рассказов, объединенных в сборники – «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород», и примыкающий к ним роман «Тарас Бульба».

Красочные рассказы из жизни русской поместной среды – «Коляска», комедия «Ревизор», поэма в прозе «Мертвые души».

Произведения, отображающие жизнь чиновничьего круга – «Записки сумасшедшего», «Нос», «Шинель».

В повестях «Невский проспект» и «Портрет» изображена жизнь интеллигенции – писателей и художников.

Создает серию эскизов из жизни крупнопоместной и великосветской среды – «Утро делового человека», «Лакейская», «Тяжба», неоконченная повесть «Рим». И, конечно, – «Мертвые души», работа над второй частью, где большинство глав посвящено изображению жизни крупных латифундистов, владельцев огромных пашен, стадов и крепостных.

Гений Гоголя раздвигает хронологические и социальные границы, и буквально внеземной, сверхъестественной силой воображения скрепляет и прошедшее, и настоящее, территории вымысла и территории действий сюжетными связями.

***

Исторический факт

Император Николай I подъезжал к уездному городку Чембар, что в Пензенской губернии. При повороте коляска накренилась, император вывалился из экипажа и сломал ключицу и левую руку. Целых шесть недель он пролежал в городке на попечении местных эскулапов, пока не срослись кости.

Когда стал поправляться, Николай захотел увидеть чембарских уездных чиновников, и пензенский губернатор Панчулидзеев собрал их в доме уездного предводителя дворянства, в котором лечился император. Чиновники оделись в новую, залежавшуюся у них в сундуках и пропахшую табаком (от моли) форму. Форма была стеснительна для них, кургузых, тучных, оплывших. Они выстроились по старшинству в чинах, при шпагах, в одну шеренгу. Треугольные шляпы с позументом деревянно держали в неестественно вытянутых руках.

Император внимательно осмотрел всю шеренгу и сказал по – французски губернатору:

– Но послушайте, ведь я их всех не только видел, а даже отлично знаю!

Губернатору была известна огромная память царя Николая на лица и фамилии, но знал от и то, что до этого Николай никогда не бывал в Чембаре, и он спросил его недоуменно:

– Когда же вы изволили лицезреть их, ваше величество?

И Николай ответил:

– Я видел их в Петербурге, в театре, в очень смешной комедии под названием «Ревизор»

***

Через все произведения Гоголя перед нами встает образ мелкого помещика дореформенной поры (1861).

Самое мощное и триумфальное произведение Гоголя «Мертвые души» – как раз и посвящено изображению мелкопоместной среды, изображению различных типов мелких помещиков, мирно доживающих свой век в глухих провинциях империи.

«Мертвые души» – картина всеобщего духовного «обмеления», ничтожных личностей, совершенно заеденных средой.

Гоголь как истинный скульптор, высекает крупные пласты поместных образов внутри застывших патриархальных устоев. Делает это нарочито небрежно, рельефно – выпукло, чтобы ярко выделить социальный феномен России – никчемность и бесполезность поместных «существований».

И действительно, все образы в книге мазаны одним миром, все они или сущие бездельники, ленивые и вялые, или шумные, но бестолковые, имитирующие полезность: и чувствительный, мечтательный Манилов, и азартный, деятельный Ноздрев, и хладнокровный, рассудительный Собакевич, и буквально выжившая из ума Коробочка, и, наконец, самый синтетический, универсалистский тип – Чичиков.

Общее в них – жизненная иллюзия: они убеждены, что только такие как они и есть «соль земли», «центр земли», а весь остальной род человеческий – это никчемность. Отсюда и вытекает «горький смех» («смех сквозь слезы») Гоголя над своими героями. Бесполезность и самомнение данных героев – это и комизм их положения, и одновременно – беда мелкого помещика России: поведение его диктуется скорее не личными качествами, а прежде всего социальной природой.

Свободный от ответственности за судьбу страны, лишенный всяких идеалов и благородных целей, поместный класс в своей массе обленился и просто одурел от праздности. Жизнь его, не наполненная серьезными интересами и заботами, превращена в праздное прозябание. И в то же время, эта пустяковая жизнь, выдвигалась на авансцену, в авангард мировоззрения николаевской эпохи, становилась своего рода визитной карточкой, «светильник на горе» (близкое к библейской метафоре). Рядовой, массовый помещик, служивший главным объектом гоголевского творчества, коптил небо, и при все том считал себя сказочным «ясным соколом». Лишь отдельные люди из помещичьей среды не носили на себе двойные личины, имели один облик – что такая жизнь не светильник, а коптилка, затухающая восковая свеча (о чем Гоголь и хотел поведать во втором томе соженной им рукописи)

***

Переход от поместных тем к теме « чиновника николаевской эпохи» совершился у Гоголя вполне естественно – так отображался путь эволюции поместного класса. Перерождение помещика в городского жителя – чиновника – было в то время частым явлением. Разорившийся и обедневший поместный страт (что стало «хронической болезнью» того времени) пристраивался на службу, чтобы поправить материальное положение. И с единственной целью – вновь вернуться в лоно родной ему поместной среды, обзавестись деревенькой, крепостными крестьянами.

И как здесь не вспомнить Пушкина:

«…Обыкновенный ждал удел. Прошли бы юношеские лета. В нем пыл души бы охладел. Во многом он бы изменился. Расстался б с музами, женился, В деревне счастлив и рогат, Носил бы стеганный халат; Узнал бы жизнь на самом деле, Подагру б в сорок лет имел, Пил, ел, скучал, толстел, хирел И, наконец, в своей постеле Скончался б посреди детей Плаксивых баб и лекарей».

***

Гоголевская речь очень близка к стихотворной:

«Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели. Стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами».

Метафора Гоголя, тождественная стиху Пушкина (отнюдь – не прозаическому!) здесь расцветает пышным цветом, даже более эмоционально – лирическим окрасом, чем в стихотворной речи. Насыщенные гиперболой эпитеты разворачиваются во весь рост. Образы динамичны, пламенеют буквально в глазах. Сравнения, живописные и контрастные в своей основе, синхронизированы в одной фразе. И какие роскошные и блестящие, едва ли не огненные слова – изумруды, топазы, яхонты. И они не взяты из оды или романтических поэм. Это народные грубоватые слова: «прыщет золото».

И тут же рядом, с великолепно окрашенными словами, проставлены противоположного склада слова, отчего гоголевский стиль (в прозаическом – бьется пышный стихотворный; органически вплетены друг в друга) прокладывает свой заметный, если не сказать, редчайший, след в русской литературе: «тащился, брел, обтирал, язык ее трещал и болтался во рту, встреча… выгнала из головы…»

Глазом не охватить, а только живым чувственным воображением можно представить и все обилие предметов, наполняющих мир, и радугу света, играющего в нем: «Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы – все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую, прекрасную бездну».

А какая последовательная, внутренне логичная метафоризация жизни и мира в целом: «Воз с горшками едет по мосту, отражаясь в реке. Всего лишь воз с глиняными горшками, но в них зажжена живая искра: «…заботливо окутывая своих щеголей и кокеток ненавистным для него сеном».

Вся жизнь представлена как калейдоскоп, ярмарочный водоворот. Существительные стали глаголами, каждое из них независимо, каждое из них означает движение, действие: «Шум, брань, мычание, блеяние, рев… Волы, мешки, сено, цыгане, горшки, бабы, пряники, шапки…»

***

Гоголь – шторм в литературном море России

Само творчество Гоголя было прорывным в литературном искусстве России – оно оттесняло и ломало, как вешние воды ломают лед на зимней реке, привычные формы любовных сюжетов. По сути, Гоголь, как подлинный рыцарь, дал бой романтической литературе. И в весьма сложной обстановке – на излюбленной ею территории. Он сбросил покров таинственности и исключительности с любовной тематики, лишил любовь шаманского гнозиса, магической силы, растворил экстатическое «эго» романтического идальго в обычном и порой трагическом настое жестоких обстоятельств.

Недаром Лев Толстой, отбиваясь от недоброжелателей и злопыхателей, при разъяснении необычности «Войны и мира» ссылался на то, что начиная с «Мертвых душ ни одно русское произведение, выходящее за рамки посредственности, не укладывалось в известные и привычные формы (по известной античной формуле – «чтобы творит историю, надо нарушить закон»).

Начал ломать устои романтической литературы, с ее помпезно возвеличенным чувством любви, как панацеи от всех мирских страданий и болей, Гоголь еще до «Мертвых душ» – в петербургских циклах. Так, в повести «Невский проспект» любовь губит, доводит до самоубийства благородного и честного Пискарева, а в последнем рассказе из этого цикла – «Записки сумасшедшего» – любовь становится поводом для трагикомического протеста Поприщина. Для Гоголя все очевидно – вся жизнь есть обман, обманна и любовь, столь вдохновенно и велеречиво воспетая прекраснодушными мечтателями.

Как дерзновенно и самобытно не похоже на все рядом существующее, в гротесковой аллегории, словно описывая бездну падения, Гоголь говорит о главной кровеносной артерии державного города и заканчивает признанием, которое может быть на устах только у гражданина Гиены: « …все дышит обманом. Он лжет во все время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратиться в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того, чтобы показать все не в настоящем свете».

Гоголь признавался (письмо к Погодину), что относится к сорту петербургских жителей, чья жизнь протекает преимущественно на чердаке. Разночинец по характеру своей жизни, по всему строю чувств, Гоголь, как вслед за ним и «дворянин» Достоевский, воспринимал державный город, весь его «гром и блеск» глазами сирого чердачного обитателя, и для которого роскошь «мириад карет» оборачивалась смрадом и нищетой.

Цикл петербургских повестей отразил главное в мировоззрении Гоголя: человек – игралище фантастических сущностей, обособившихся от человека и властвующих над ним. Человек становится слугой Голема. Это то, о чем позже писал Эрих Фром: «Человек больше не принадлежит себе, а находится во власти Голема, собственного творения… Он соорудил золотого тельца и говорит: «Вот ваши боги…».

Обычный нос надевает шляпу с плюмажем и тем самым превращается в статского советника, получает право разговаривать с Ковалевым («всего лишь майором»), да еще хмурить при этом брови.

Чин выступает как нечто сверхъестественное, властвующее над человеком: «чин весьма часто мешал им обнаружиться» — добрым движением души значительного человека (он как раз и убил Акакия Акакиевича Башмакова…). В том – то и дело, что в нелепом человеческом мире именно чин – самая могущественная реальность, творящая и разрушающая, все в нем. Значительное лицо, утверждает рассказчик – автор, было в душе добрым существом. «Но генеральский чин сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как – то спутался, сбился с пути и совершенное не знал, как ему быть». А как он страдал, загадывая, получит или не получит очередной орден!

Титулярный советник Поприщин задумался, «отчего происходят все эти разности» и спятил с ума. И приключилось подобное с титулярным советником только потому, что он хотел вырваться из алогичных законов жизни: «Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник?».

А губернский прокурор, задумавшись над близким вопросом, сразу и умер.

Гоголь выводит на арену мира свой, безапеляционный закон – человек рождается свободным и прекрасным, и лишь жестокая действительность его изуродовала. Из этой предпосылки, и умственной и нравственно – чувствительной, Гоголь формирует требование к себе (и также – другим просветителям) – покончить с угнетением человека человеком, вернуть общественному строю естественное равенство.

В «Записках сумасшедшего» трагедия Поприщина в том, что он терпит поражение в своем стремлении приспособиться к обществу («быть безумным вместе с ним»). Рисуя его «естественным человеком» (в нем пафос отрицания лживых общественных норм), Гоголь утверждает – именно «естественность» приводит человека к краху, когда он пытается встать вровень именно с этой лживой средой, которая так привлекает его мнимой свободой.

Поприщин сам по себе не только жалок – он отвратительное порождение общества, построенного на законах лжи, обмана. «Я разве из каких – нибудь разночинцев, из портных ли унтер – офицеров? Я дворянин». Нищий титулярный советник, а мнит себя дворянином; данник рабства, мнящий себя жрецом и князем – ведь какая брызжет чванливость, что правильно писать могут только дворяне (а все остальные только пописывают …).

Его трагедия в том, что светское общество, которое его манит и близость которого он ощущает, его не принимает, отторгает: ибо дворянства самого по себе уже недостаточно, оно должно быть подкреплено чином и капиталом.

На примере этого рассказа Гоголь попытался вскрыть аксиологическую модель бытия человека: само зло мира («Мир во зле лежит – библ.) порождает в человеку тягу к справедливому строю, естественное тяготение к отрицанию ложных, а потому бездушных, канонов угнетательского общества.

В этом произведении Гоголь, может быть еще не осознавая до конца, воспроизвел христианский духовный идеал: человек очищает свою жизнь от хлама великим страданием; человек начинает прозревать, ибо подлость подобных ему двуногих существ создает у него энергию протеста, потому что отнимает у него место в жизни: «Найдешь себе бедное богатство, думаешь достать его рукою, – срывает у тебя камер – юнкер или генерал». Отсюда этот предсмертный вопль обезумевшего титулярного советника: «Что я сделал им? За что они мучают меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что я могу дать им? Я ничего не имею». Отсюда обращение к образу матери, отсюда сознание, что «нет места на свете», и последний поэтический взлет исстрадавшегося сознания: «…дайте мне тройку быстрых, как вихор коней!».

Погружая читателя в душу и сердце героя, в подлинную атмосферу угнетенного общества Гоголь тем самым пытался отвратить его от всего ложного, злого, безобразного и проникнуться любовью, благоговением к истине, добру, красоте.

«Но ждет нас суд и в этом мире. Урок кровавый падет обратно. На голову учителя. Возмездье Рукой бесстрастной чашу с нашим ядом Подносит нам же». (В Шекспир)

И как непревзойденно, с изумительной небесной строфой о тоске души человеческой по чистым образам жизни, Гоголь ставит титулярного советника едва ли не перед вратами рая: просветленный своим безумием, сквозь фантомы чинов и званий, сквозь зеркала и фарфор мишурного мира, обращает он взор к неведомым ему ранее русским избам

«Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихор, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся кони и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не было видно ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына!».

Вот такой у Гоголя образ Родины – не помещичьи усадьбы, не ноздревы и собакевичи, а простые русские избы:

«Русь, чего ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?…»

Судьба Гоголя неразрывно связана с судьбой страны. И загадку исторического предназначения России и загадку жизни Гоголя как раз и должны были разрешить эти строки из «Мертвых душ» – патетическое обращение Гоголя к России.

«Ты говоришь, что я останусь одинок С моим осмеянным давно мировоззреньем. Что бурный жизненный поток Своим стремительным теченьем Подхватит и умчит мой маленький челнок. Не беспокойся, друг! Ведь я не новичок, Давно я плаваю и в бурях закалился. Я пристань вижу, и поток Не страшен, как бы он ни злился. Я к пристани приду, приду не одинок:  Со мною будет Тот, Кто создал и поток, И волю дал его мятежному теченью, Кто направляет мой челнок, И моему мировоззренью Возникнуть и созреть в душе моей помог» (А. Круглов)

***

«Мертвые души» – путь человека к добру

О свойствах своего таланта сам Гоголь говорил: «У меня только то и выходило хорошо, что взято было мной из действительности, из данных, мне известных».

При этом изображённые им лица не были просто повторением действительности: они были целыми художественными типами, в которых была глубоко понята человеческая природа. Его герои чаще чем у кого – либо другого из русских писателей становились именами нарицательными.

Другая личная черта Гоголя заключалась в том, что с самых ранних лет, с первых проблесков молодого сознания его волновали возвышенные стремления, желание послужить обществу чем – то высоким и благотворным; с ранних лет ему было ненавистно ограниченное самодовольство, лишённое внутреннего содержания, и эта черта сказалась потом, в сознательным желанием обличать общественные язвы и испорченность, и она же развилась в высокое представление о значении искусства, стоящего над толпой как высшее просветление идеала…

Слова о Гоголе, сказанные его стаpшим дpугом Жуковским: «Настоящее его пpизвание было монашество. Я увеpен, что если бы он не начал свои Меpтвые Души, котоpых окончание лежало на его совести и все ему не давалось, то он давно бы стал монахом и был бы успокоен совеpшенно, вступив в ту атмосфеpу, в котоpой душа его дышала бы легко и свободно».

Как все это было: «Авторская исповедь» Гоголя или мысль написать «Мёртвые души»

«Авторская исповедь» Гоголя или мысль написать «Мёртвые души» его натолкнул Пушкин. «Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение, и, наконец, один раз после того, как я прочёл одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж, поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: «Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение. Это просто грех!..», и, в заключение всего, отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам чтото вроде поэмы и которого, по словам его, он не отдал бы другому никому. Это был сюжет «Мёртвых душ»… Пушкин находил, что сюжет «Мёртвых душ» хорош для меня тем. что даёт полную свободу изъездить вместе с героем нею Россию и вывеет» множество самых разнообразных характеров».

7 октября 1835 года Гоголь писал из С – Петербурга Пушкину: «Начал писать М. Д. Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтиться. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь».

О продолжении работы над М. Д. Гоголь писал из Парижа В. А. Жуковскому в ноябре 1836 г.: «Осень настала прекрасная, почти лето. У меня в комнате сделалось тепло, и я принялся за М. Д., которых было начал в Петербурге. Все начатое я переделал вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись… Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем! Это будет первая моя порядочная вещь, которая вынесет мое имя. Передо мною предстоют наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы, словом, вся православная Русь. Мне даже смешно, как подумаю, что я пишу «Мертвых душ» в Париже. Еще один Левиафан затевается…». Остальная большая часть поэмы долгое время писалась в Риме. Давно закончились деньги, наступала нищета, преследовали болезни…

Получив наконец, после разного рода цензурных проволочек, вызванных, главным образом, «Повестью о капитане Копейкине», рукопись «Мертвых душ», Гоголь приступил к ее печатанию. Денег у него не было. Книга печаталась в Москве в университетской типографии в долг. Бумагу взял на себя в кредит Погодин. Гоголь сел за приготовление мягкой обложки для поэмы и сам нарисовал оригинал.

По истечении 2 месяцев, весной 1842 года книга вышла в свет в количестве 2400 экз. К отъезду Гоголя за границу было готово и переплетено десятка два экземпляров, которые он хотел взять с собой. Вскоре после отъезда Гоголя «Мертвые души» быстро разлетелись по Москве, а потом и по всей России.

Книга была раскуплена нарасхват, и Тройка – Русь шагнула в свое бессмертие…

Автор сумел так живо и точно описать различных русских людей, настолько ярко, что понимаешь, что на самом деле происходило тогда, сейчас и в будущем! Настоящий клазедь русского характера! Н. В. Гоголь сумел поставить и более серьезные вопросы о патриотизме, смысле жизни и деньгах. Но самая главная тема – это все же люди.

«Творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайников народной жизни» (Белинский о «Мертвых душах»)

Работая над «Мёртвыми душами», Гоголь хотел показать пути нравственного совершенствования русских людей, а нравственное совершенство для Гоголя было связано с христианством, с божественными заповедями.

Он уверился в том, что в событиях, переживаемых им, описываемых им проявляется Высшая воля. После тяжёлой болезни, постигшей его, когда он на время оставил поэму и начал писать давно задуманную пьесу, и неожиданного скорого исцеления он говорил: «…Я рад всему, всему, что ни случается со мной в жизни и, как погляжу я только, к каким чудным пользам и благу вело меня то, что называют в свете неудачами, то растроганная душа моя не находит слов благодарить невидимую руку, ведущую меня».

Нравственно – религиозный замысел Гоголя был таков: во втором томе вывести в поэме значительные характеры, «приоткрыть завесу над кладезем, скрывающим «несметное богатство русского духа». Но он хотел, чтобы эти характеры были жизненными, чтобы «богатство» выглядело не призрачным и обманчивым, а реальным. Он хотел убедить «всякого» и к тому же провести ту мысль, что любой русский может достичь желанного идеала, стоит только захотеть

Гоголь определил жанр своего произведения как поэму. Это неслучайно, ведь в своем творении автор огромнейшее место уделил человеческой душе. И само название произведения подтверждает это. Под выражением «мертвые души» Гоголь подразумевал не только ревизские души умерших крестьян, но и погребенные под мелочными интересами жизни многих людей.

Метафористический вывод – Настоящее зло: ходит всегда на костылях добродетели» (Пришвин о сердце поэмы Гоголя)

Трёхчастная структура «Мёртвых душ», по устоявшемуся мнению, отождествляется с поэмой «Божественная комедия» – первый том «Мёртвых душ» будто бы идейно соотносится с «Адом», второй – с «Чистилищем», третий – с «Раем». Однако некоторые филологи считают эту концепцию неубедительной, поскольку Гоголь нигде прямо не указывал на это.

Они полагают, что «Мёртвые души» – поэма о странствиях подобно «Одиссее, Гомера над переводом которой в то время работал Жуковский. Отмечается, что в основе национальной литературы как правило лежат два эпических мотива: странствие и война. В греческой литературе это «Одиссея» и «Илиада», в русской – это «Мёртвые души» Гоголя и «Война и мир» Тлстого.

Странствия Чичикова подобны странствованиям Одиссея. (Чичиков: «Жизнь моя подобна судну среди волн»). Прослеживается также аналогия следующих персонажей: Манилов – сирена, Собакевич – Полифем, Коробочка – Цирцея, Ноздрёв – Эол.

Дантовские и гомеровские мотивы в «Мертвых душах»

Сюжет «Мертвых душ» Н. В. Гоголю подсказал А. С. Пушкин, отметив основным достоинством его то, что «можно вместе с героем изъездить всю Русь». Именно это и оценил Н. В. Гоголь и построил свою поэму как бесконечное путешествие Чичикова.

Если читать поэму не вдумываясь, то может создаться ощущение, что это абсолютно ни на что не похожее самостоятельное произведение, но такое суждение ошибочно. «Мертвые души» представляют собой невероятное переплетение мифологических и библейских сюжетов, оформленных под русскую действительность. По ходу развития событий можно заметить сходство в основном с двумя произведениями: «Одиссеей» Гомера и «Божественной комедией» Данте. «Одиссея» представляет собой морское путешествие Одиссея, который никак не может попасть на родную Итаку. Так и в «Мертвых душах»: Одиссей – это Чичиков, Итака – это будущее семейство, а море – это бесконечные дороги.

Как и Одиссей, Чичиков встречает множество людей и чудовищ. Так, например, Собакевич напоминает Циклопа. Он такой же неуклюжий, большой. Его дом и все предметы в доме тоже большие и нескладные. У Циклопа было стадо баранов, и у Собакевича на столе тоже несколько блюд из баранины. Гоголь даже использует в поэме побег Одиссея под брюхом у барана из пещеры Циклопа. Когда Чичиков служил на таможне, он вместе с контрабандистами переправлял через границу кружева, намотанные на баранов и прикрытые поверх еще одной шкурой, Коробочка также похожа на волшебницу Кирку. Чичиков пбпадает к Коробочке так же, как и Одиссей к Кирке, – по воле стихий. Кирка превратила спутников Одиссея в свиней, и в «Мертвых душах» проявляется этот мотив: первый раз, когда испачканного Чичикова сравнивает с боровом, а второй, когда возле дома Коробочки разгуливает свинья с поросятами. Вокруг дома Кирки жили дюди, превращенные в зверей, и среди помещиков, живших вокруг Коробочки, есть Бобров и Свиньин.

Но гораздо более ощутимо в поэме присутствие библейских сюжетов. Так, Н. В. Гоголь задумывал в первом томе описать Россию «мертвых душ» – это должно было представлять собой по аналогии с Данте «Ад», а второй и третий тома соответственно «Чистилище» и «Рай». Свой ад Гоголь собирался писать по схеме Данте. Поэтому героев «Мертвых душ» можно поделить по кругам ада. Так, в первом круге ада, Лимбе, сидели праведные язычники, а Гоголь «посадил» туда Манилова. В Манилове прослеживаются некоторые греческие черты, такие как греческие имена детей и «храм уединенного размышления», построенный как портик. Во втором круге находились сладострастники, у Гоголя здесь – Манилов со своей женой, а также Коробочка, которая собиралась почесать пятки Чичикову, как своему покойному мужу. В третьем круге Данте поместил чревоугодников, которых терзал Цербер, трехголовый пес. Из «Мертвых душ» сюда можно отнести самого Чичикова и Собакевича, а также в какой – то степени Ноздрева, большого любителя выпить. Причем у Ноздрева имелось огромное количество собак, в этом улавливается связь с Цербером.

Пятый круг, или Стигийская низина, описывается в «Божественной комедии» как место мучений гневных и вялых. К гневным относится Ноздрев, рассердившийся и чуть не убивший Чичикова за то, что он отказался играть с ним в шашки. Ну а к вялым можно отнести его зятя Межуева, который, по словам Гоголя, относится к тем людям, которые, кажется, готовы спорить о чем угодно и ни за что не согласятся плясать под чужую дудку, а кончается тем, что признают все, что отрицали, «и пойдут потом поплясывать под чужую дудку как нельзя лучше». Но в отличие от Данте, у Гоголя четвертый круг опущен ниже пятого, то есть после Плюшкина начинается подъем к чистилищу.

Также следует отметить и наличие других аналогий с гомеровскими произведениями: многие места как будто написаны гекзаметром, правда, сплошным текстом, а также ветвистые сравнения, вроде сравнения головы Собакевича с тыквой…

Современники называли «Мертвые души» «русской Илиадой». Обо всем этом можно рассуждать бесконечно, но как тяжело сознавать, что мы имеем только первый и часть второго тома, а сколько же еще блистательного текста, уничтоженного автором, было впереди! Но все равно «Мертвые души» – прекраснейшее произведение русской литературы, которое ценят не только русские читатели, но и иностранцы. Не случайно чешский переводчик К. Гавличек – Боровской в предисловии к «Мертвым душам» писал: «Надеюсь, что именно в настоящее время я приобрету благодарность нашего общества, познакомивши его с этим замечательным произведением первого русского романиста…»

Идея «Мертвых душ» в окончательном виде – не что иное, как указание пути к добру абсолютно любому человеку. Три части поэмы – это своеобразное повторение «Ада», «Чистилища» и «Рая».

Падшие герои первой части переосмысливают своё существование во второй части и духовно возрождаются в третьей. Таким образом, литературное произведение нагружалось прикладной задачей исправления человеческих пороков.

Такого грандиозного замысла история литературы до Гоголя не знала.

И при этом писатель намеревался написать свою поэму не просто условно – схематичной, но живой и убедительной.

А. В. Никитенко, историк и цензор, пропустивший в печать «Мертвые души»: «…не могу не удержаться, чтобы не сказать вам несколько сердечных слов, а сердечные эти слова не что иное, как изъяснение восторга к вашему превосходному творению. Какой глубокий взгляд в самые недра нашей жизни! Какая прелесть неподдельного, вам одним свойственноо комизма! Что за юмор! Какая мастерская, рельефная, меткая обрисовка характеров! Где ударила ваша кисть, там и жизнь, и мысль, и образ – и образ так глядит на вас, вперив свои живые очи, так и говорит с вами, как будто сидя возле вас на стуле, как будто он сейчас пришел ко мне в 4 – этаж прямо из жизни – мне не надобно напрягать своего воображения, чтобы завести с ним беседу – он живой, дышащий, нерукотворный, божье и русское созидание. Прелесть, прелесть и прелесть! И что это будет, когда все вы кончите; если это исполнится так, как я понимаю, как, кажется, вы хотите, то тут выйдет полная великая эпопея России XIX века. Рад успехам истины и мысли человеческой, рад вашей славе….не забывайте в вашем цензоре человека, всей душой вам преданного и умеющего понимать вас…» (письмо А. В. Никитенко – Н. В. гоголю, 1 апреля 1842 г.)

В поэме дан образ России в виде стремительной тройки лошадей, которой «дают дорогу другие народы и государства»

«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?… « … куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.

Существует мнение, что образ «Птицы – тройки» долгое время служил для оправдания исключительности и морального превосходства России над другими народами – Гоголь описывает Россию как страну, глубоко пораженную пороками и коррупцией, но именно эта нищета и греховность определяет её мистическое возрождение. В тройке едет мошенник Чичиков, а управляет ею пьяница – кучер, но этот образ трансформируется в символ избранной Богом страны, блестяще опережающей другие страны.

Второй том

Главы второго тома являются рабочими или черновыми версиями, и некоторые герои проходят в нём с разными именами – фамилиями и возрастом.

· Чичиков Павел Иванович – по мнению Тентетникова, первый человек в его жизни, с которым можно век прожить и не поссориться. Со времени действия первого тома немного постарел, но, тем не менее, стал ещё ловчее, легче, обходительнее и приятнее. Снова ведёт цыганскую жизнь, пробует заниматься скупкой умерших крестьян, но мало что удаётся приобресть: у помещиков появилась мода закладывать души в ломбард. Покупает небольшое имение у одного из помещиков, а ближе к концу поэмы попадается на афере с чужим наследством. Вовремя не уехав из города, едва не сгинул в тюрьмах и каторгах. Сделает благоприятное дело: помирит Бетрищева и Тентетникова, обеспечив тем самым свадьбу последнего с дочерью генерала Улинькой.

·Тентетников (Дерпенников) Андрей Иванович, помещик, 32 года. Литературный предвестник Обломова: долго просыпается, носит халат, принимает гостей и выходит из дому редко. Характер его со сложностями, обладает способностью от избытка чувства справедливости почти со всеми быть во вражде. Образован, честолюбив, некоторое время жил в столце и служил чиновником. Входил в филантропический кружок, где верховодил и собирал членские взносы, как оказалось, прообраз Остапа Бендера того времени. Вышел из кружка, затем повздорил с начальником по службе, бросил надоевшую карьеру и вернулся в имение. Пытался изменить жизнь своих крестьян к лучшему, но, натолкнувшись на взаимное непонимание и противодействие с их стороны, бросает и это дело. Пытается писать научный труд, умеет рисовать.

…Тентетников принадлежал к семейству тех людей, которые на Руси не переводятся, которым прежде имена были: увальни, лежебоки, байбаки, и которых теперь, право, не знаю, как назвать. Родятся ли уже такие характеры, или потом образуются, как порождение печальных обстоятельств, сурово обстанавливающих человека? … Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед! кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить нас на высокую жизнь? Какими слезами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русской человек. Но веки проходят за веками, полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлет беспробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить это всемогущее слово.

– Н. В. Гоголь, Мёртвые души, том второй (позднейшая редакция), глава первая

В отличие от гончаровского героя, Тентетников не погрузился окончательно в обломовщину Войдёт в антиправительственную организацию и попадёт под суд по политическому делу. У автора для него была задумана роль в ненаписанном третьем томе.

· Генерал Бетрищев, помещик, сосед Тентетникова. Вид имеет гордого римского патриция, крупен, усат и величав. Добросердечен, но любит властвовать и подтрунивать над другими. Что на уме, то и на языке. Характер противоречивый до самодурства и, как у Тентетникова, самолюбивый.

· Улинька – дочь Бетрищева, невеста Тентетникова. Красивая, естественная, очень живая, благородного вида девушка из тех, на ком любая вещь хорошо сидит. Чичиков, впечатлившись её красотой, всё – таки отметил в ней недостаток толщины (в ранней редакции). О характере её известно немного (половина второй главы в черновиках потеряна), но автор ей симпатизирует и избрал героиней третьего тома.

…Если бы в тёмной комнате вдруг вспыхнула прозрачная картина, освещённая сзади лампою, она бы не поразила так, как эта сиявшая жизнью фигурка, которая точно предстала затем, чтобы осветить комнату. Казалось, как бы вместе с нею влетел солнечный луч в комнату, озаривши вдруг потолок, карниз и тёмные углы её… Трудно было сказать, какой земли она была уроженка. Такого чистого, благородного очертанья лица нельзя было отыскать нигде, кроме разве только на одних древних камейках. Прямая и лёгкая, как стрелка, она как бы возвышалась над всеми своим ростом. Но это было обольщение. Она было вовсе не высокого роста. Происходило это от необыкновенной стройности и гармонического соотношения между собой всех частей тела, от головы до пальчиков…

– Н. В. Гоголь, Мёртвые души, том второй, глава вторая

…Само собой разумеется, что в числе их пострадает и множество невинных. Что ж делать? Дело слишком бесчестное и вопиёт о правосудии… Я должен обратиться теперь только в одно бесчувственное орудие правосудия, в топор, который должен упасть на головы… Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплемённых языков, а от нас самих; что уже мимо законного управленья образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. Установились свои условия, всё оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность…

– Н. В. Гоголь, Мёртвые души, том второй (поздняя редакция), одна из последних глав

На этой гневно – праведной речи князя (генерал – губернатора) перед чинным собранием рукопись обрывается.

Третий том

Мёртвых душ» не был написан вообще, но были сведения, что в нём два героя из второго тома (Тентетников и Улинька) ссылаются в Сибирь (Гоголь собирал материалы о Сибири и Симбирском крае), где и должно происходить действие; туда же попадает и Чичиков.

Вероятно, в этом томе предыдущие персонажи или их аналоги, пройдя «чистилище» второго тома, должны были предстать перед читателем некими идеалами для подражания. Например, Плюшкин из скаредного и мнительного маразматика первого тома должен был превратиться в благодетельного странника, помогающего неимущим и своим ходом попавшего к месту событий. У автора был задуман замечательный монолог от лица этого героя. О других персонажах и подробностях действия третьего тома сегодня неизвестно. Известна также реконструкция второго и третьего тома…

История создания «Мертвых душ»

К работе над «Мертвыми душами» Гоголь приступил в 1835 году. В это время писатель мечтал о создании большого эпического произведения, посвященного России.

На самом деле сюжет «Мёртвых душ» принадлежит вовсе не Гоголю: интересную идею своему «коллеге по перу» подсказал Александр Пушкин (хотя, по свидетельству современников, Пушкин с неохотой уступил Гоголю сюжет). Во время своей кишинёвской ссылки поэт услышал «диковинную» историю: оказалось, что в одном местечке на Днестре, если судить по официальным документам, уже несколько лет никто не умирал. Никакой мистики в этом не было: имена умерших просто присваивали беглым крестьянам, которые в поисках лучшей жизни оказывались на Днестре. Вот и выходило, что город получал приток новой рабочей силы, у крестьян появлялся шанс на новую жизнь (причём полиция не могла даже вычислить беглецов), а статистика показывала отсутствие смертей.

С. Пушкин, одним из первых оценивший своеобразие таланта Николая Васильевича, посоветовал ему взяться за серьезное сочинение и рассказал Гоголю об одном ловком мошеннике, в Молдавии, который попытался разбогатеть, закладывая в опекунский совет купленные им мертвые души как души живые. В то время было известно немало историй о реальных скупщиках мертвых душ. В числе таких скупщиков называли также одного из родственников Гоголя. Сюжет поэмы был подсказан действительностью.

«Пушкин находил, – писал Гоголь, – что такой сюжет Мертвых душ хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество разнообразных характеров». Сам Гоголь считал, что для того, «чтобы узнать, что такое Россия нынешняя, нужно непременно по ней поездиться самому». В октябре 1835 года Гоголь сообщал Пушкину: «Начал писать Мертвые души. Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтись. Мне хочется в этом романе показать хотя бы с одного боку всю Русь».

Главным героем у Гоголя стал авантюрист, который выдаёт себя за помещика и скупает умерших крестьян, которые в переписи ещё значатся как живые. А полученные «души» он закладывает в ломбард, стремясь разбогатеть.

Первые главы своего нового произведения Гоголь с тревогой прочитал Пушкину, ожидая, что они вызовут его смех. Но, закончив читать, Гоголь обнаружил, что поэт помрачнел и произнес: «Боже, как грустна наша Россия!». Это восклицание заставило Гоголя по – иному взглянуть на свой замысел и переработать материал. В дальнейшей работе он старался смягчить то тягостное впечатление, которое могли бы произвести «Мертвые души» – перемежал смешные явления с грустными.

Большая часть произведения создавалась за границей, главным образом в Риме, где Гоголь старался избавиться от впечатления, произведенного нападками критики после постановки «Ревизора». Находясь вдалеке от Родины, писатель ощущал неразрывную связь с ней, и только любовь к России была источником его творчества.

В начале работы Гоголь определял свой роман как комический и юмористический, но постепенно его замысел усложнился. Осенью 1836 года он писал Жуковскому: «Все начатое я переделал вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись… Если я совершу это творение так, как нужно его совершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет!.. Вся Русь явится в нем!» Так в ходе работы определился жанр произведения – поэма, и ее герой – вся Русь. В центре произведения стояла «личность» России во всем многообразии ее жизни.

После гибели Пушкина, явившейся для Гоголя тяжелым ударом, работу над «Мертвыми душами» писатель считал духовным заветом, выполнением воли великого поэта: «Я должен продолжать мною начатый большой труд, который писать с меня взял слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который обратился для меня с этих пор в священное завещание».

В 30 – е годы, когда в сознании Гоголя наметился идейный перелом, он пришел к выводу, что настоящий писатель должен не только выставлять на всеобщее обозрение все то, что омрачает и затемняет идеал, но и показывать этот идеал.

Свою идею он решил воплотить в трех томах «Мертвых душ». В первом томе, по его планам, должны были запечатлеться недостатки русской жизни, а во втором и третьем показаны пути воскресения «мертвых душ». По словам самого писателя, первый том «Мертвых душ» – лишь «крыльцо к обширному зданию», второй и третий тома – чистилище и возрождение. Но, к сожалению, писателю удалось воплотить только первую часть своей идеи.

В декабре 1841 года рукопись была готова к печати, но цензура запретила ее выпуск. Гоголь был подавлен и искал выход из создавшегося положения. Втайне от московских друзей, он обратился за помощью к Белинскому, который в это время приехал в Москву. Критик пообещал помочь Гоголю, и через несколько дней уехал в Петербург. Петербургские цензоры дали разрешение напечатать «Мертвые души», но потребовали изменить название произведения на «Похождения Чичикова, или Мертвые души». Таким образом они стремились отвлечь внимание читателя от общественных проблем и переключить его на похождения Чичикова.

«Повесть о капитане Копейкине», сюжетно связанную с поэмой и имеющую большое значение для раскрытия идейно – художественного смысла произведения, цензура категорически запретила. И Гоголь, дороживший ею и не жалевший от нее отказываться, был вынужден переработать сюжет. В первоначальном варианте вину за бедствия капитана Копейкина он возлагал на царского министра, равнодушного к судьбе простых людей. После переделки вся вина была приписана самому Копейкину.

После выхода первого тома Гоголь полностью посвятил себя работе над вторым (начатым еще в 1840 году). Каждая страница создавалась напряженно и мучительно, все написанное казалось писателю далеким от совершенства. Летом 1845 года, во время обострившейся болезни, Гоголь сжег рукопись этого тома. Позднее он объяснил свой поступок тем, что «пути и дороги» к идеалу, возрождению человеческого духа не получили достаточно правдивого и убедительного выражения. Гоголь мечтал переродить людей путем прямого наставления, но не смог – он так и не увидел идеальных «воскресших» людей. Однако его литературное начинание было позднее продолжено Достоевским и Толстым, которые смогли показать перерождение человека, воскресение его из той действительности, которую так ярко изобразил Гоголь.

Три круга Чичикова

Свою поэму (а именно так автор обозначил жанр «Мёртвых душ») Гоголь решил сделать трёхчастной – в этом произведение напоминает «Божественную комедию» Данте Алигьери.

В средневековой поэме Данте герой путешествует по загробному миру: проходит все круги ада, минует чистилище и в конце концов, просветлившись, попадает в рай. У Гоголя сюжет и структура задуманы похожим образом: главный персонаж, Чичиков, путешествует по России, наблюдая за пороками помещиков, и постепенно меняется сам. Если в первом томе Чичиков предстаёт как ловкий махинатор, который способен втереться в доверие к любому человеку, то во втором он попадается на афере с чужим наследством и чуть не отправляется в тюрьму. Скорее всего, автор предполагал, что в заключительной части его герой попадёт в Сибирь вместе с ещё несколькими персонажами, и, пройдя через ряд испытаний, все вместе они станут честными людьми, образцами для подражания.

Но к написанию третьего тома Гоголь так и не приступил, а о содержании второго можно догадываться лишь по четырём уцелевшим главам. Причём записи эти рабочие и неполные, а у героев «разнятся» имена и возраст.

«Умер для всего мелочного»

В общей сложности Гоголь писал первый том «Мёртвых душ» (тот самый, который нам сейчас так хорошо известен) шесть лет. Работа началась ещё на родине, затем продолжилась за границей – кстати, первые главы писатель прочитал своему «вдохновителю» Пушкину как раз перед отъездом. Автор трудился над поэмой в Швейцарии, Франции и Италии. Затем короткими «набегами» возвращался в Россию, читал на светских вечерах в Москве и Санкт – Петербурге отрывки из рукописи и снова уезжал за рубеж.

В 1837 году до Гоголя дошла потрясшая его новость: Пушкина убили на дуэли. Писатель посчитал, что теперь закончить «Мёртвые души» – это его долг: тем самым он исполнит «священное завещание» поэта, чтобы создать великий шедевр. Как Гоголь писал своим друзьям, работая над «Мёртвыми душами»: «…грех, сильный грех, тяжкий грех отвлекать меня! Только одному неверующему словам моим и недоступному мыслям высоким позволительно это сделать. Труд мой велик, мой подвиг спасителен. Я умер теперь для всего мелочного».

По словам самого автора, после сожжения рукописи второго тома к нему пришло озарение. Он понял, каким на самом деле должно быть содержание книги: более возвышенным и «просветлённым». И вдохновлённый Гоголь приступил ко второй редакции.

Теперь всё пропало». Вторая редакция второго тома

Когда очередная, уже вторая рукопись второго тома был готова, литератор уговорил своего духовного учителя, ржевского протоиерея Матфея Константиновского прочитать её – священник как раз гостил в то время в Москве, в доме приятеля Гоголя. Матфей вначале отказывался, но, ознакомившись с редакцией, посоветовал уничтожить из книги несколько глав и никогда не публиковать их, и добавил: « Отрекись от Пушкина». Через несколько дней протоиерей уехал, а писатель практически перестал есть – причём произошло это за 5 дней до начала Великого поста.

Хронология работы над поэмой ясно прослеживается в переписке Гоголя:

1835 год, октябрь – «Начал писать Мертвые души… Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь».

1836 год, ноябрь – «Все начатое переделал я вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно как летопись… Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Вся Русь явится в нем!»

1836 год, апрель – «Я должен продолжить мною начатый большой труд, который писать взял с меня слово Пушкин… и который обратился для меня с тех пор в священное завещание».

1840 год, октябрь – «Сюжет, который в последнее время лениво держал я в голове своей, не осмеливаясь даже приниматься за него, развернулся передо мной в величии таком, что все во мне почувствовало сладкий трепет».

1842 год, май – «Мертвые души», преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец, загадку моего существования».

Таким образом, свой великий труд Гоголь посвящает России, Родине, а отсюда тот утверждающий пафос, горячее лирическое чувство, которым проникнуто все повествование: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?.. И косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Шутливое замечание Гоголя в 11 главе «Мертвых душ», где он не хочет ссориться со своим героем, ибо «еще немало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука об руку; две большие части впереди – это не безделица».

«Две большие части впереди» – о чем это? Дело в том, что Гоголь задумал произведение, состоящее из трех томов. Над второй частью романа писатель бился до изнеможения, до отчаяния, но в 1845 году уже написанный второй том был сожжен. В 1848 году снова началась работа над вторым томом «Мертвых душ», и вновь он был сожжен.

Что же случилось? Почему?

Гоголь решил, что пророческого слова правды не получилось, что он не сможет более ничего дать России, и отказался не только от продолжения поэмы – отказался и от жизни. Он отвергал лекарства и пищу и умер 4 марта 1852 года. «Второй том Мертвых душ стал для Гоголя подвижнической кельей, где он бился и страдал до тех пор, пока не вынесли его бездыханным из нее», – говорил один из ближайших друзей Гоголя П. В. Анненков.

Писатель видел свой труд в одном руду с «Божественной комедией» Данте, состоящей из 3 – х частей: «Ад», «Чистилище», «Рай». Именно этой дорогой (1 том – ад, 2 том – чистилище, 3 том – рай) Гоголь решил провести своего героя, потому что верил в духовное возрождение каждого, – этот путь открыт всем, и даже Плюшкиным, «если они захотят».

Ад —первый том «Мертвых душ» – гласил у Гоголя: «Жизнь есть боль. Причем, боль безысходная».

Чистилище – второй том – гласил: «Жизнь есть боль, но не безысходная; преодолев страданием, обретается радость и блаженство».

Рай – не состоявшийся третий том – мог бы у Гоголя гласит: «Жизнь есть радость и блаженство».

«Эти ничтожные люди»: образы помещиков в «Мертвых душах».

Манилов (глава 2)

Пейзаж маниловской усадьбы вполне соответствует описанию первого круга ада (названного Лимба).

У Данте: зеленый холм с замком – и дом Манилова на возвышении;

сумеречное освещение Лимба – и у Гоголя» день… не то ясный, не то мрачный, а какого – то светло – серого цвета»; обитающие в Лимбе язычники – и причудливые греко – римские имена детей Манилова.

В доме Манилова много дыма, так как хозяин непрерывно курит трубку, а в описании его кабинета – горки золы. А дым и зола связаны с бесовщиной. Значит, в душу героя уже вселился дьявол и она требует очищения.

При отъезде Чичикова Манилов обращает его внимание на тучи, пытаясь отвлечь гостя от выполнения задуманного им путешествия. Но ведь и по мере погружения в преисподнюю мгла нарастает! Однако уже в сцене купли – продажи в словах Чичикова звучит надежда автора на воскресение даже самой заблудшей и «дрянной» души. Манилов утверждает, что умершие души – ничтожный товар, а Чичиков возражает и защищает умерших, отзываясь о них: «Очень не дрянь!».

Коробочка (глава 3)

Есть предположение, что посещение Чичиковым дома Коробочки – это посещение второго круга ада. У Данте это описывается так: «Стеная, несся круг Теней, гонимый вьюгой необорной». У Гоголя – «темнота была такая, хоть глаз выколи». И Коробочка подтверждает: «Сумятица и вьюга такая».

Откуда же вьюга во время грозы? В преисподней возможно все, а третий круг ада у Данте вообще был кругом дождя. Жилище Коробочки напоминает пещеру Колдуньи: зеркала, колода карт, картины с птицами. Предметы эти трудно рассмотреть, т. к. в помещении полумрак, а глаза у Чичикова слипаются. В сцене купли – продажи Коробочка не бранит своих усопших крестьян, как Манилов, а выражает надежду, что мертвые «в хозяйстве – то как – нибудь под случай понадобятся». Таким образом, сокровенная мысль Гоголя начинает приобретать более отчетливые контуры. Идея воскресения заложена и в имени Коробочки – Анастасия – «воскресшая».

Ноздрев (глава 4)

Третий круг ада – обжорство (чревоугодие). Поэтому не случайно Чичиков от Коробочки попадает в трактир. В трактире «Толстая старуха» продолжает тему Коробочки.

Вся история с Ноздревым соответствует четвертому кругу ада, где мучаются скупые и расточительные души. А Ноздрев, бесшабашный гуляка, бестолково проматывающий состояние, и есть расточитель. Его увлечение игрой в шашки подчеркивает его азартность, он и гостю предлагает сыграть. Лай собак – важная деталь эпизодов главы о Ноздреве. Собаки Ноздрева ассоциируются с адским псом Цербером, выполняющим свою миссию.

Сцена сделки может быть интерпретирована таким образом. Если в предыдущих главах способы спасения души рисуются иносказательно, то ноздревский способ – нечестная сделка, надувательство, обман, попытка пробраться в царствие небесное незаслуженно, как в дамки.

Собакевич (глава 5)

Собакевич тоже готов к воскресению. В сцене купли – продажи он как бы воскрешает своих умерших крестьян «восхвалением. Способ оживления здесь не мошенничество, как у Ноздрева, и не откапывание из земли, как у Коробочки, а стремление к добродетели и доблести. Спасение души достается дорого – покупается жизнью, полной труда и самоотвержения. Поэтому хозяин и « выписывает» всех «с означением похвальных качеств».

Далее идет параллель « богатырская». Подвиги богатырей русских и «подвиги» Собакевича. Собакевич – богатырь за столом – обличение такого человеческого порока, как чревоугодие. Вновь этот грех встает в поэме крупным планом: Гоголь считал его особенно тяжким.

Плюшкин (глава 6)

Плюшкин – последний, пятый в галерее помещиков. Гоголь хотел сделать Плюшкина, как и Чичикова, персонажем второго тома, привести его к нравственному перерождению. Вот почему автор подробно рассказывает нам о прошлом Степана Плюшкина, рисуя историю обнищания человеческой души.

Какой же способ спасения души «предлагается» Плюшкиным? Он его нашел сразу, но не понял. Степан Плюшкин спасает вещи, поднимая все на своем пути, а надо поднимать души, спасать их. Ведь главная идея «мертвых душ» – идея духовного воскресения падшего человека, «воскресение», оживление его души. Плюшкин и на прощание говорит Чичикову: «Да благословит вас бог!»

Плюшкин готов к возрождению, ему надо только вспомнить, что подымать надо не вещи, а душу.

***

Манилов живет среди цветущих кустов сирени, стало быть, в мае.

Коробочка в это время урожай собирает, значит, в сентябре.

У Плюшкина – лето, кругом жара невыносимая (только в доме холодно), а в губернском городе – зима.

Почему так?

Чичиков приезжает к Коробочке, когда на дворе вьюга, а свинья на дворе ест арбузные корки. Случайно ли это?

Каждый помещик живет как бы в своем собственном замкнутом мире. Заборы, плетень, ворота, «толстые деревянные решетки», границы поместья, шлагбаум – все замыкает жизнь героев, отрезает ее от внешнего мира. Здесь дует свой ветер, свое небо, солнце, царят покой, уют, здесь какая – то сонливость, неподвижность.

Здесь все мертво. Все остановилось. У каждого и свое время года. Значит, нет реальности времени внутри этих миров – кругов. Таким образом, герои поэмы живут, приспособив к себе время. Герои статичны, т. е. мертвы. Но каждый из них может спасти свою душу, если захочет.

Значение фамилий и имен в Мертвых душах»

Фамилии героев в Мертвых душах подбирались писателем Н. В. Гоголем таким образом, что каждая фамилия соответствовала каждому характеру и образу данных персонажей

Происхождение фамилии Чичиков

Основой фамилии Чичиков послужило мирское имя Чичик. Мирское имя Чичик, предположительно, берет начало от глагола «чичкаться» со значением «хиреть, вянуть».

Скорее всего, это имя относится к охранительным именованиям. Согласно обычаю, существовавшему у славян, подобные имена присваивались детям с целью отвращения злых сил.

Фамилии героев в поэме несут определенную смысловую нагрузку.

Так, фамилия «Манилов» ассоциируется у нас со словами «манить», «заманить», «манящая даль». Так автор подчеркивает мечтательность героя, его полную оторванность от реальной жизни. Фамилия «Собакевич» напоминает о животном мире. И Гоголь подчеркивает животное начало персонажа (грех чревоугодия), сравнивая его с медведем.

Фамилию «Коробочка» критики соотносят с ловушкой для героя и шкатулкой Чичикова. Так, Павел Иванович приехал к Коробочке, а «из коробочки ему уже не было выхода», т. е. герой, сам того не подозревая, обеспечил полный крах своего дела. Ведь если сплетням Ноздрева не особенно поверили в финале, то появление в городе Коробочки оказалось одним из решающих толчков в крахе репутации Чичикова. А. Белый соотносит соотносит фамилию помещицы со шкатулкой Чичикова. Шкатулка героя похожа на лабиринт, в ней есть «потаенный ящик». Именно его удалось увидеть Коробочке, т. е. помещица «разгадала» замыслы Чичикова. Однако шкатулку героя мы можем соотнести и с характером самой помещицы, который оказался настоящим лабиринтом для Чичикова. В натуре Коробочки тоже оказывается некий «потаенный ящик» – упрямство и неожиданная решительность (поездка в город).

Фамилия «Ноздрев» ассоциируется с народным прозвищем «ноздряк», означающим человека, имеющего большие, бросающиеся в глаза ноздри. Такой же заметной, «выдающейся» чертой характера героя является его наглость и скандальность.

Фамилия «Плюшкин» напоминает о чем – то сплюснутом, потерявшем первоначальную форму. И действительно, этот герой у Гоголя потерял свой внутренний облик. Об этом нам говорит писатель, передавая историю жизни Плюшкина. Фамилии же чиновников у Гоголя не указаны, имена их часто повторяются: Иван Антонович, Иван Иванович. Нередко писатель присоединяет к имени персонажа какое – либо странное прозвище: Иван Антонович – «кувшинное рыло». Все это, безусловно, передает авторское отношение к героям, а также способствует общему обезличиванию мира чиновников в поэме.

Гоголь стремится создать здесь общий, коллективный портрет, не индивидуализируя персонажей. Вспоминая о главном герое, Чичикове, отметим символическое значение его имени – Павел. В критике неоднократно отмечалось соответствие образа гоголевского героя и образа евангельского апостола Павла, бывшего вначале одним из преследователей Христа, а затем обратившегося в христианство. Известно, что и Гоголь собирался представить нам своего героя нравственно возрожденным, сумевшим очиститься от низменных помыслов и нечистых дел. Таким образом, все имена и фамилии персонажей способствуют развитию общей идеи произведения, выражают авторское отношение к героям.

«Мертвая жизнь» – образ города в «Мертвых душах»

Город N – символ «городского безделья», пустоты и пошлости.

Для чего Гоголь стремился в первом томе воссоздать страшные, безнадежные, уродливые картины современной России, обнаружить со всей беспощадностью «пошлость пошлого человека»?

Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним мудрую сказку Евгения Шварца «Дракон»

Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним мудрую сказку Евгения Шварца «Дракон». Диалог Дракона и странствующего рыцаря Ланцелота, вызвавшего чудовище на бой:

«Дракон. Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь. Моя работа. Я их кроил.

Ланцелот. И все – таки они люди.

Дракон. Это снаружи.

Ланцелот. Нет.

Дракон. Если бы ты увидел их души – ох, задрожал бы.

Ланцелот. Нет.

Дракон. Убежал бы даже, не стал бы умирать из – за калек. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разрубишь – станет послушной и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, легавые души, цепные души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души. Нет, нет, жалко, что они невидимы.

Ланцелот. Это ваше счастье.

Дракон. Как так?

Ланцелот. Люди испугались бы, увидев своими глазами, во что превратились их души. Они на смерть пошли бы, а не остались покоренным народом».

У Шварца речь идет о «невидимых» душах. Гоголь создавал их видимыми. Чтобы люди испугались, чтобы пробудились от мертвящего сна и постарались спастись, вернуть себе живые человеческие души. В этом и состоит сверхзадача первого тома поэмы.

Посещение Чичиковым гражданской палаты, «храма Фемиды». Перед нами «храм» взяточничества, лжи и казнокрадства. Если в описании общей атмосферы города все окостенело, устоялось, омертвело до такой степени, что даже трудно представить себе возможность какого – нибудь движения, то в палате жизнь кипит.

В описании храма Фемиды важнейшую роль играет комическое преломление образов «Божественной комедии». В этом якобы храме, в этой цитадели разврата, возрождается образ Ада – хоть и опошленного, комического, – но истинно русского Ада. Само страшное и самое трагическое заключается в том, что «мелкий бес» – палатный чиновник – почитает председателя Солнцем, его кабинет – Раем, а гостей – святыми Ангелами.

В отличие от тихой, размеренной помещичьей жизни, где время, кажется, застыло, жизнь города внешне кипит, клокочет. Но жизнь эта – призрачна, это не деятельность, а пустая суета. Что взбаламутило город? Сплетни о Чичикове! Городские чиновники и их жены приняли все так близко к сердцу, что ни о чем другом и говорить не смели, а прокурора это заставило впервые в жизни задуматься и от несвойственного ему напряжения умереть. Именно здесь Гоголь подчеркивает, что окружающие догадались о том, что «у покойника была, точно, душа», лишь когда он умер и стал «одно только бездыханное тело».

Таким образом, контраст внешней суеты и внутреннего окостенения поразителен. Жизнь города мертва и бессмысленна, как и вся жизнь этого безумного современного мира. В «сильном» классе можно сопоставить образ города N в «Мертвых душах» с образом города в «Ревизоре». Эти города очень похожи. Но в «Мертвых душах» укрупнен масштаб. Вместо затерянного в глуши городка, откуда «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь», показан город губернский, центральный, «невдалеке от обеих столиц». Вместо «мелкой сошки» – городничего – губернатор. А жизнь та же – пустая, бессмысленная, «мертвая жизнь».

Бездеятельность и пустота жизни, по Гоголю, – это не только особенность героев «Мертвых душ». Это универсальное состояние, в котором находится «все человечество в массе». Из – за этого люди не могут найти правильной дороги.

Образ дороги в «Мертвых душах». Образ Чичикова.

«И как чудна она сама, эта дорога!»

В разговоре о Чичикове – вспомним рассказ В. М. Шукшина «Забуксовал».

Герой рассказа, слушая, как его сын зубрит заданный на дом отрывок о птице – тройке из «Мертвых душ», невольно задумывается над вопросом:

«А кого везут – то? Кони – то? Этого… Чичикова? Роман даже привстал в изумлении. Прошелся по горнице. Точно, Чичикова везут. Этого хмыря везут, который мертвые души скупал, ездил по краю. Елкина мать!.. вот так троечка!

– Валерк, – позвал он. – А кто на тройке – то едет?

– Селифан.

– Селифан – то, Селифан! То же – кучер. А кого он везет – то, Селифан – то?

– Чичикова.

– Так… Ну? А тут – Русь – тройка… А?

– Ну. И что?

– Как что? Как что? Русь – тройка, все гремит, все заливается, а в тройке – прохиндей, шулер…»

Чтобы ответить на вопрос рассказа Шукшина, кто же такой Чичиков, прохиндей, шулер, и почему его везет Русь – тройка, проследим его путь от первой до последней главы.

Почему Гоголь заставляет Чичикова заблудиться? Вот они черты дороги:

– «Какое странное, и манящее, и чудесное в слове: дорога. И как чудна она сама, эта дорога!»

– «Наша земная, подчас и скучная дорога».

– «Забирайте же с собою все человеческие движения»

– «Но при всем том трудна была его дорога».

– «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями».

– «Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины!».

– «И, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Какие разные смысловые оттенки имеет слово «дорога» в каждой цитате!?

Общие выводы.

Таким образом, говоря о дороге Чичикова, важно обратить внимание не только на то, что герой «оставил на дороге», но и на то, что сумел сохранить – проявление живого человеческого чувства. Ведь по замыслу Гоголя, его герой переходит в последующие тома, т. е. возрождается. И если брать во внимание то, что апостол Павел поначалу был одним из гонителей Христа, а потом стал ярым распространителем христианства по всему миру, то и его тезка, Павел Иванович Чичиков, переродится, а задатки для этого у него есть. В этом же нас убеждает и образ дороги в поэме. Дорога – путешествие во времени – житейский путь Чичикова – творческий путь автора – духовное возрождение героев – всего человечества – самого автора, т. е. это дорога Вверх, дорога – спасение, дорога – надежда, дорога – будущее России.

Смысл названия поэмы. «Мертвой души не может быть…»

Титульный лист поэмы, изображенный самим Гоголем. Слово «поэма» начертано более крупным шрифтом, который значительно превышает по размеру основное название. Думается, что автор хотел подчеркнуть значительность колоссального произведения, задуманного в духе древнего эпоса. Черепа и скелеты вокруг букв говорят о теме поэмы – путешествии в царство мертвых. Упряжка лошадей, улица, блюда, рюмки, рыба на блюде – черты быта губернского города и помещичьих усадеб, т. е. России.

Само название «Мертвые души» соединило в себе несовместимые понятия. Эту особенность заметил председатель московского цензурного комитета и был возмущен столь необыкновенным названием: «Нет, я этого никогда не позволю: душа бывает бессмертна; мертвой души не может быть; автор вооружается против бессмертья».

Исследователь «Божественной комедии» А. А. Асоян, опираясь на слова Данте о четырех смыслах этой поэмы, пишет: «Один из смыслов, самый первый, – это буквальный, второй – аллегорический, третий – моральный, четвертый – аналогический (сверхсмысл)».

Складывается мнение, что Гоголь, идя за Данте, знал о таком толковании комедии и в свою поэму также вложил четыре смысла.

Мысль Данте трансформируется в поэме Гоголя.

Мертвые души – это товар, который покупает Чичиков, – души умерших крестьян. Это буквальный смысл поэмы, связанный с сюжетом. Мертвые души – это помещики и чиновники, погрязшие в грехах, и сам Чичиков, у них нет души, она мертва. Это аллегорический, иносказательный, метафорический смысл поэмы.

Моральный – не может быть человека без души, не должно такое произойти. Но есть в названии книги и глубокий духовный смысл. Он раскрыт Гоголем в предсмертной записи: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, пролезший иначе, есть тать и разбойник».

Мертвые души – это духовно умершие души. Но Гоголь верит в духовное воскресение падшего человека. Если в душе человека таится жизнь – образ Божий, значит, у человека есть надежда на возрождение. Духовное возрождение – одна из высших способностей, дарованных человеку, и, по Гоголю, этот путь открыт всем и даже Плюшкиным, «если захотят».

В поэме Гоголя, по выражению А. И. Герцена, проступают «позади мертвых душ – души живые». Души талантливые, не страдающие «заблуждением» ума, свободолюбивые, щедрые и «задушевные» души, т. е. живые.

Образ автора в поэме. «Русь! Чего же ты хочешь от меня?»

В «Мертвых душах» голос автора проявляется в лирическом начале, пронизывающем всю поэму. Автор постоянно присутствует рядом со своими героями, постоянно обращается к читателям со своими размышлениями, говорит о своих чувствах. Он живой собеседник читателя и ведет разговор с ним, в первую очередь, о судьбе России. Он говорит о мире безумном, забывшем о душе, говорит для того, чтобы читатель увидел и понял, что бездуховность и есть истинная и единственная причина распада душ и гибельна для страны. Только с понимания этой причины может начаться возрождение Руси, возрождение утраченных идеалов, духовности, воскресение души.

Мир идеальный – это мир духовности, духовный мир человека. Мир идеальный – это мир бессмертных человеческих душ. Он идеален во всех значениях этого слова. И потому этот мир нельзя воссоздать эпически. Духовный мир описывает иной род литературы – лирика. Именно поэтому Гоголь определяет жанр произведения как лиро – эпический, назвав «Мертвые души» поэмой. Бессмертие души – вот единственное, что вселяет в автора веру в обязательное возрождение его героев – и всей жизни, следовательно, всей Руси.

Роль лирических отступлений.

При каждом слове поэмы читатель может говорить:

«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!» Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений… (В. Г. Белинский).

– Я знаю: если я сейчас раскрою «Мертвые души» наугад, то томик привычно раскроется на 231 – й странице…

«Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нам? Что глядишь ты так, и зачем все что есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?… И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжёлое грядущими дождями, и онемела мысль перед твоим пространством. Что пророчит се необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родится беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернутся и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей, неестественной властью осветились мои очи: У! Какая сверкающая, чудная, незнакомая земле дал! Русь!»

Это – любимое. Сто раз прочитанное и перечитанное. Поэтому томик всегда сам раскрывается на 231 – й странице…

Почему именно это? Почему не такое: «Эх, тройка!… Или: «Боже, как ты хороша подчас, далёкая, далёкая дорога! Или… Нет, все – таки это. Вот он, Гоголь, объятый могучим пространством Руси, что страшною силою отразилась в его глубине… А какую же глубину дал бессмертный писатель словам, в которых отразилась вся его сверкающая, чудная, незнакомая земле даль… Это и есть та непостижимая связь между талантом и землёй, взрастившей этот талант» (Белинский)

«В Мертвых душах везде ощущаемо и осязаемо проступают его субъективность… которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем… которая не допускает его с апатическим равнодушием быть чуждым миру, или рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать живу… преобладание субъективности, проникая и одушевляя собою всю поэму Гоголя, доходит до высокого лирического пафоса и освежительными волнами охватывает душу читателя»…

(В. Г. Белинский).

Читая лирические отступления (да и не только их, а все поэму) в первый раз, не зная имени автора, с уверенностью скажешь: «Писал русский». Какие точные выражения, само построение фраз, глубокое и обширное знание земли, о какой писатель! Истинно русская (плавная, немного с грустью, богатая самыми тонкими оттенками настроения) поэзия. Надо быть поэтом, каким был Гоголь, чтобы написать такую поэму в прозе! В «Мертвых душах» Гоголь стал «русским национальным поэтом во всем пространстве этого слова».

(В. Г. Белинский)

Гоголь иронически рассуждает о «толстых» и «тонких» представителях дворянства, о «господах большой руки» и «господах средней руки», говорит о русском слове и русской песне. Все это тонко и умело вплетается в сюжет произведения.

Вспомним начало шестой главы: «Прежде, давно, в лета моей юности…» Вспомним: «…О моя юность! О моя свежесть!». А через несколько страниц «У одного из строений Чичиков скоро заметил какую – то фигу… Платье на ней было современно неопределимое, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины». Это же Плюшкин! Ну и убого же выглядит эта «прореха на человечестве» на фоне такого лирического отрыва!

А между двумя прекрасными отступлениями («Русь! Русь! Вижу тебя…» и «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!»), что в начале одиннадцатой главы, кошмарным диссонансом звучит: «Держи, держи, дурака!» – кричал Чичиков Селифану. «Вот я тебе палашом! – кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин – Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!»

Пошлость, пустота, низость жизни ещё четче вырисовываются на фоне возвышенных лирических строк. Этот прием контраста применён Гоголем с большим мастерством. Благодаря такому резкому противопоставлению мы лучше уяснили мерзкие черты героев «Мертвых душ».

Такова роль лирических отступлений в композиции поэмы.

Но самое главное то, что в лирических отступлениях выражаются многие взгляды автора на искусство, отношения между людьми. Из этих коротеньких отрывков можно вынести столько душевного тепла, столько любви к родному народу и всему, им созданному, столько умного и нужного, сколько не вынесешь из некоторых многотомных романов.

Гоголь вытащил на страницы наших книг «всю страшную, потрясающую тину мелочей, всю глубину повседневных характеров…». Гоголь крепкого силою неудержимого разума выставил выпукло и ярко на всенародное обозрение скучные, пошлые мелочи жизни и высмеял их должным образом.

А вот – дорога. Такая, какой рисует её Гоголь: «Ясный день, осенние листья, холодный воздух… покрепче в дорожную шинель, шапку на уши, тесней и уютней прижмешься к уму… Боже! Как ты хороша подчас, долгая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грёз, сколько перечувствовалось дивных впечатлений… – Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься?…Несётся Русь, вечно движется к лучшему. Она уже прекрасна, Русь, но есть ли предел у лучшего, есть ли предел у мечты человеческой? И знакома ли нам теперь эта « незнакомая земле даль»? Во многом знакома. Но много ещё у неё далеко впереди, чего мы ужу не увидим.

Невозможно разобрать каждое лирическое отступление в отдельности, невозможно дать оценку каждому отрывку: в «Мертвых душах» множество и больших, и немногословных авторских отступлений, оценок, замечаний, каждое из которых требует и заслуживает особого внимания. Множество тем в них затронуто. Но общим является то, что из каждого отступления мы видим одну из черт дорогого нашей памяти писателя, в результате чего получаем возможность нарисовать образ истинного гуманиста, писателя – патриота.

«Русь, Русь! Вижу тебя из своего чудного,

прекрасного далека тебя вижу»

«Мертвые души» – произведение энциклопедическое по широте охвата жизненного материала. В композиционном отношении главное место в поэме занимает изображение помещичьего и чиновничьего мира. Но идейным ее стержнем является мысль о трагической судьбе народной. Тема эта необъятна, как и необъятна тема познания всей России.

Но главный путь к постижению России – познание природы русского человека. Каков же, по Гоголю, путь этого познания? Этот путь невозможен без познания самого себя. Как писал Гоголь графу Александру Петровичу Толстому, «найди только прежде ключ к своей собственной душе, когда же найдешь, тогда этим же ключом отопрешь души всех».

Такой путь прошел Гоголь в ходе осуществления своего замысла: познание России через русский национальный характер, человеческую душу вообще и свою собственную в частности. Сама Россия мыслится Гоголем тоже в развитии, как и национальный характер. Мотив движения, дороги, пути пронизывает всю поэму. Действие развивается по мере путешествия Чичикова. «Пушкин находил, что сюжет Мертвых душ хорош для меня тем, – вспоминал Гоголь, – что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров».

Дорога в поэме предстает прежде всего в своем прямом, реальном значении – это проселки, по которым колесит чичиковская бричка, – то ухабы, то пыль, то непролазная грязь.

В знаменитом лирическом отступлении 11 – й главы эта дорога с несущейся бричкой неприметно превращается в фантастический путь, по которому летит Русь среди других народов и государств, неисповедимые пути русской истории («Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа») пересекаются с путями мирового развитии.

Кажется, что это те самые дороги, по которым плутает Чичиков. Символично, что из захолустья Коробочки Чичикова выводит на дорогу неграмотная девчонка Пелагея, не знающая, где право, где лево. Так и конец пути, и его цель неведомы самой России, движущейся неизвестно куда по какому – то наитию («мчится, вся вдохновенная Богом!»)

Итак, в движении, развитии находится не только Россия, но и сам автор. Судьба его неразрывно связывается с судьбой поэмы и судьбой страны. «Мертвые души» должны были разрешить загадку исторического предназначения России и загадку жизни их автора. Отсюда – патетическое обращение Гоголя к России: «Русь! Чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные…»

Судьба одного мужика заставляет автора воскликнуть: «Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!» Разрушение добрых задатков в человеке подчеркивает, как современная Гоголю жизнь, все еще не отмененное крепостное право губит народ. На фоне величественных, бескрайних просторов России, лирических пейзажей, которыми пронизана поэма, реальные картины жизни кажутся особо горькими. «Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» – восклицает Гоголь, думая о возможностях Родины.

Образ России в поэме «Мертвые души», – можно сделать такой вывод: отбросив все «лирические моменты», это произведение представляет собой прекрасное руководство по изучению России начала XIX века с точки зрения гражданской, политической, религиозной, философской и экономической. Не нужны толстые тома исторических энциклопедий. Нужно всего лишь прочитать «Мертвых душ».

В финале поэмы бричка с Чичиковым и слугой быстро едет по дороге.

«И какой же русский не любит быстрой езды?» «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем – гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да молотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню – кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход – и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что – то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Плюшкин – чистилище

Всё путешествие предпринимателя Чичикова – это путешествие по аду, чистилищу и раю.

Ад – Манилов, Коробочка, Ноздрёв и Собакевич.

Чистилище — это Плюшкин. Не случайно описание его поместья находится посередине, в шестой главе.

Гоголь представлял своё творение в одном ряду с «Божественной комедией» Данте, которая состоит из трёх частей: «Ад», «Чистилище», «Рай». По аналогии с данным произведением автор решил провести Чичикова: первый том – ад, второй том – чистилище, третий том – рай.

В Плюшкине осталось что – то человеческое, у него есть душа. Это подтверждается, в частности, описанием преображения лица Плюшкина, когда речь зашла о его товарище. Важной отличительной чертой является и то, что у Плюшкина живые глаза: «Маленькие глазки еще не потухнули и бегали из – под высоко выросших бровей, как мыши…» В его селе есть две церкви (присутствие Бога).

Дом

Дом даже дважды: при въезде в усадьбу и при выезде из неё. Дом видится Чичикову, когда он подъезжает к усадьбе.

Обратим внимание на окна, обозначающие «лицо» дома: фасад – от face – лицо, а окно – от «око» – глаз. Автор пишет: «Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками. Эти два окна, с своей стороны, были тоже подслеповаты; на одном из них темнел наклеенный треугольник из синей сахарной бумаги». Треугольник на одном из окон отсылает к «божественной символике». Треугольник – символ Святой троицы, а синий – цвет неба. Дом символизирует нисхождение во тьму перед возрождением, то есть чтобы попасть в рай (в данном случае сад), нужно пройти через тьму. Сад находится позади дома и, таким образом, произрастает свободно, выходя за село и пропадая в поле.

Сад

Сад – один из излюбленных образов художественной литературы. Садовый пейзаж характерен для русской традиции, особенно поэтической. Так, упоминает сад А.С.Пушкин в «Евгении Онегине»; «Запустение» Е.А.Баратынского; «Сад глухой и одичалый» у А. Н. Толстого. Гоголь, создавая пейзаж сада Плюшкина, входил в эту традицию.

Сад, как образ рая, является обиталищем души. И если исходить из того, что Плюшкин, как было сказано выше, обнаруживает признаки души, то сад в шестой главе поэмы «Мёртвые души» – это метафора души нашего героя: «Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый…». У сада Плюшкина нет ограждений, он выходит за село и пропадает в поле. За ним нет догляда, он предоставлен самому себе. Он как будто безграничен. Как душа.

Соединенные вершины деревьев автор сравнивает с куполами (снова присутствие Бога). Таким образом освобожденные от жестокого человеческого вмешательства деревья превращаются в купола, соизмеримые с небесным сводом.

Сад – царство растений, поэтому всегда важно, что растёт в нём и как. В саду Плюшкина Гоголь упоминает берёзу, хмель, бузину, рябину, лесной орешник, чапыжник, клён, осину. Остановимся на первом упомянутом в саду Плюшкина дереве – берёзе. Берёза играет роль Космического дерева, соединяющего земной и духовный уровни мироздания. Корни дерева символизируют ад, ствол – земную жизнь, крона – рай. Берёза была лишена верхушки, но не всей кроны. Можно разглядеть параллель с образом Плюшкина, у которого всё – таки осталась душа в отличие от Манилова, Коробочки, Ноздрёва и Собакевича.

Автор сравнивает берёзу с колонной. Колонна символизирует мировую ось, удерживающую Небо и связывающую его с Землёй; также символизирует Древо Жизни. Из этого следует, что душа Плюшкина тянется к Небу, к раю.

Излом, которым оканчивался ствол березы, представлен в виде птицы. Птица – символ освобожденной от плоти человеческой души. Но птица чёрная. Черный – символ ночи, смерти, раскаяния, греха, тишины и пустоты. Поскольку черный поглощает все другие цвета, он так же выражает отрицание и отчаяние, является противостоянием белому и обозначает негативное начало. В христианской традиции чёрный символизирует горе, оплакивание и скорбь. Белый – божественный цвет. Символ света, чистоты и истины

Остановимся на некоторых других растениях, связь которых с Плюшкиным и нашим его пониманием удалось установить. Это: хмель, ива, чапыжник. «…Дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник, густой щетиною вытыкавший из – за ивы иссохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья. Данный фрагмент напоминает описание внешности Плюшкина: «Но тут увидел он, что это был скорее ключник, чем ключница: ключница по крайней мере не бреет бороды, а этот, напротив того, брил, и, казалось, довольно редко, потому что весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою чистят на конюшне лошадей» Растительность на лице Плюшкина, как седой, жёсткий чапыжник. Однако скребница из проволоки уже утрачивает связь с садом: это не живая плоть, а металл.

По всему саду произрастал хмель. Он рос понизу, обвивал до середины березу и оттуда свешивался вниз, цеплялся за вершины других деревьев, висел в воздухе. Хмель считается растением, соединяющим человека с духовным миром. Таким образом, в саду Плюшкина есть не только горизонтальная бесконечность, но и вертикаль, соединяющая землю с небом. Сломанная в берёзе, она восстанавливается хмелем.

Далее упоминается клён. Клён – символ молодости, юности красоты, любви, свежей силы, жизни. К этим значениям присоединяется и значения огня. Огонь – символизирует солнце и солнечный свет, энергию, плодородие, божественный дар, очищение. Кроме того, огонь – это медиатор, связывающий небо и землю. Разумеется, нельзя думать о возможном преобразовании Плюшкина, но на духовное преображение человека Гоголь, судя по всему, надеется.

Затем следует описание осины. Осина представляет символ плача и стыда. Ворона – символ одиночества. Жизнь Плюшкина даёт основание для того и другого.

Таким образом, всё, что было или может быть в человеке лучшего, живого, уходит в сад. Мир человеческий тускл и мёртв, а сад буйно живёт и сияет. Сад, как место пребывания души, позволяет вспомнить, что в Гоголевском мире мёртвых.

«Священное завещание» Пушкина

В общей сложности Гоголь писал первый том «Мёртвых душ» (тот самый, который нам сейчас так хорошо известен) шесть лет. Работа началась ещё на родине, затем продолжилась за границей – кстати, первые главы писатель прочитал своему другу Пушкину, который просил не бросить начатый труд…

1837 году до Гоголя дошла потрясшая его новость: Пушкина убили на дуэли. Писатель посчитал, что теперь закончить «Мёртвые души» – это его долг: тем самым он исполнит «священное завещание» поэта, и ещё усерднее взялся за работу.

К лету 1841 – го книга была дописана.

Известно, что Гоголь работал над рукописью снова в Европе, а в 1845 году, во время душевного кризиса, бросил все листы в печь – это был первый раз, когда он уничтожил рукопись второго тома. Тогда автор решил, что его призвание – служить Богу на литературном поприще, и пришёл к выводу, что он избран для того, чтобы создать великий шедевр. Как Гоголь писал своим друзьям, работая над «Мёртвыми душами»: «…грех, сильный грех, тяжкий грех отвлекать меня! Только одному неверующему словам моим и недоступному мыслям высоким позволительно это сделать. Труд мой велик, мой подвиг спасителен. Я умер теперь для всего мелочного».

По словам самого автора, после сожжения рукописи второго тома к нему пришло озарение. Он понял, каким на самом деле должно быть содержание книги: более возвышенным и «просветлённым». И вдохновлённый Гоголь приступил ко второй редакции.

Теперь всё пропало».

Когда очередная, уже вторая рукопись второго тома был готова, литератор уговорил своего духовного учителя, Матфея Константиновского прочитать её. Матфей вначале отказывался, но, ознакомившись с редакцией, посоветовал уничтожить из книги несколько глав и никогда не публиковать их, а «От Пушкина отрекись». Через несколько дней протоиерей уехал, а писатель практически перестал есть…

Пожелал сам оформить…

При издании «Мертвых душ» Гоголь пожелал сам оформить титульный лист. На нем была изображена коляска Чичикова, символизирующая путь России, а вокруг – множество человеческих черепов. Опубликовать именно этот титульный лист было очень важно для Гоголя, так же как и то, чтобы его книга вышла в свет одновременно с картиной Иванова «Явление Христа народу» (в ней Гоголь позировал художнику).

Тема жизни и смерти, возрождения красной нитью проходит через творчество Гоголя. Свою задачу Гоголь видел в исправлении и направлении на истинный путь сердец человеческих, и попытки эти были предприняты через театр, в гражданской деятельности, преподавании и, наконец, в творчестве.

Существует мнение, что Гоголь задумал создать поэму «Мертвые души» по аналогии с поэмой Данте «Божественная комедия». Это и определило предполагаемую трехчастную композицию будущего произведения. «Божественная комедия» состоит из трех частей: «Ад», «Чистилище» и «Рай», которым должны были соответствовать задуманные Гоголем три тома «Мертвых душ». В первом томе Гоголь стремился показать страшную российскую действительность, воссоздать крепостной «ад» современной жизни. Во втором и третьем томах Гоголь хотел изобразить возрождение России (отмену рабства – провидческое Гоголя было налицо). Себя Гоголь видел писателем – проповедником, который, рисуя на страницах своего произведения картину возрождения России, выводит ее из кризиса.

Художественное пространство первого тома поэмы составляют два мира: реальный мир, где главное действующее лицо – это Чичиков, и идеальный мир лирических отступлений, где главным героем является повествователь.

«Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь», – пишет он Пушкину. Объясняя замысел «Мертвых душ», Гоголь писал, что образы поэмы – «ничуть не портреты с ничтожных людей, напротив, в них собраны черты тех, которые считают себя лучше других». Наверное, именно поэтому понятие «мертвые души» в гоголевской поэме постоянно меняет свой смысл, переходя из одного в другой: это не только умершие крепостные крестьяне, купить которых решил аферист Чичиков, но и духовно омертвевшие помещики и чиновники.

Поэма – синтез путей и дорог человеческой судьбы «Мертвые души» – это синтез всех возможных путей борьбы за души человеческие. Произведение вмещает в себя как прямой пафос и поучения, так и художественную проповедь, иллюстрированную изображением самих мертвых душ – помещиков и городских чиновников. Лирические отступления также придают произведению смысл художественной проповеди и подводят своеобразный итог изображенным страшным картинам жизни и быта. Апеллируя ко всему человечеству в целом и рассматривая пути духовного воскресения, оживления, Гоголь в лирических отступлениях указывает на то, что «тьма и зло заложены не в социальных оболочках народа, а в духовном ядре» (Н. Бердяев). Предметом изучения писателя и становятся души человеческие, изображенные в страшных картинах «недолжной» жизни.

Основная тема поэмы – романа – это тема о настоящей и будущей судьбе России, ее настоящем и будущем. Страстно веря в лучшее будущее России, Гоголь беспощадно развенчивал «хозяев жизни», считавших себя носителями высокой исторической мудрости и создателями духовных ценностей. Образы, нарисованные писателем, свидетельствуют о прямо противоположном: герои поэмы не только ничтожны, они являются воплощением нравственного уродства.

Сюжет поэмы достаточно прост: ее главный герой, Чичиков, – прирожденный аферист и грязный предприниматель – открывает возможность выгодных сделок с мертвыми душами, то есть с теми крепостными, которые уже отправились в мир иной, но еще числились среди живых. Он решает скупить по дешевке мертвые души и с этой целью отправляется в один из уездных городов. В результате перед читателями предстает целая галерея образов помещиков, к которым наведывается Чичиков с тем, чтобы воплотить свой замысел в жизнь. Сюжетная линия произведения – покупка и продажа мертвых душ – позволила писателю не только необыкновенно ярко показать внутренний мир действующих лиц, но и охарактеризовать их типические черты, дух эпохи.

С большой выразительностью в «портретных» главах дана картина упадка помещичьего класса. От праздного мечтателя, живущего в мире своих грез, Манилова, к «дубинноголовой» Коробочке, от нее – к бесшабашному моту, вралю и шулеру Ноздреву, затем к «настоящему медведю» Собакевичу, далее – к оскотинившемуся кулаку Плюшкину ведет нас Гоголь, показывая все большее моральное падение и разложение представителей помещичьего мира. Поэма превращается в гениальное обличение крепостничества, того класса, который является вершителем судеб государства.

Гоголь не показывает никакого внутреннего развития помещиков и жителей города, это позволяет заключить, что души героев реального мира «Мертвых душ» полностью застыли и окаменели, что они мертвы. Гоголь изображает помещиков и чиновников со злой иронией, показывает их смешными, но в то же время очень страшными. Ведь это не люди, а лишь бледное, уродливое подобие людей. В них не осталось ничего человеческого. Мертвящая окаменелость душ, абсолютная бездуховность скрывается как за размеренной жизнью помещиков, так и за судорожной деятельностью города. Гоголь писал по поводу города «Мертвых душ»: «Идея города, возникшая до высшей степени. Пустота. Пустословие… Смерть поражает нетрогающийся мир. Еще сильнее между тем должна представиться читателем мертвая бесчувственность жизни».

Галерея портретов помещиков открывается образом Манилова.

«На взгляд он был человек видный; черты лица его не были лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что – то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами». Раньше он «служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером». Живя в поместье, он «иногда приезжает в город… чтобы увидеться с образованнейшими людьми». На фоне обитателей города и поместий он кажется «весьма обходительным и учтивым помещиком», на котором лежит какой – то отпечаток «полупросвещенной» среды. Однако, раскрывая внутренний облик Манилова, его характер, рассказывая о его отношении к хозяйству и времяпрепровождении, рисуя прием Маниловым Чичикова, Гоголь показывает полнейшую пустоту и никчемность этого «существователя».

Писатель подчеркивает в характере Манилова его слащавую, бессмысленную мечтательность. У Манилова не было никаких живых интересов. Он не занимался хозяйством, передоверив его приказчику. Он даже не знал, умирали ли у него крестьяне со времени последней ревизии. Вместо тенистого сада, обычно окружавшего барский дом, у Манилова «только пять – шесть берез…» с жидкими вершинами.

Свою жизнь Манилов проводит в праздности. Он отошел от всякого труда, даже не читает ничего: два года в его кабинете лежит книга, заложенная все на той же 14 – й странице. Свое безделье Манилов скрашивает беспочвенными мечтами и бессмысленными «прожектами» (проектами), вроде постройки подземного хода в доме, каменного моста через пруд. Вместо настоящего чувства – у Манилова «приятная улыбка», вместо мысли – какие – то бессвязные, глупые рассуждения, вместо деятельности – пустые мечты.

Сам Манилов любуется и гордится своими манерами и считает себя чрезвычайно духовным и образованным человеком. Однако во время его беседы с Чичиковым становится ясно, что причастность этого человека к культуре – всего лишь видимость, приятность манер отдает приторностью, а за цветистостью фраз не стоит ничего, кроме глупости. Чичикову оказалось несложно убедить Манилова в пользе своего предприятия: нужно было всего лишь сказать, что это делается в общественных интересах и вполне соответствует «дальнейшим видам России», поскольку Манилов считает себя человеком, стоящим на страже общественного благополучия.

От Манилова Чичиков направляется к Коробочке, которая, пожалуй, является полной противоположностью предыдущему герою. В отличие от Манилова, Коробочку характеризуют отсутствие всяких претензий на высшую культуру и какая – то своеобразная «простота». Отсутствие «парадности» подчеркнуто Гоголем даже в портрете Коробочки: уж слишком у нее малопривлекательный, затрапезный вид. «Простота» Коробочки отражается и в ее отношениях с людьми. «Эх, отец мой, – обращается она к Чичикову, – да у тебя – то, как у борова, вся спина и бок в грязи!» Все мысли и желания Коробочки сосредоточены вокруг хозяйственного укрепления ее поместья и непрестанного накопления. Она не бездеятельный фантазер, как Манилов, а трезвый приобретатель, вечно копошащийся у своего жилья. Но хозяйственность Коробочки как раз и обнаруживает ее внутреннее ничтожество. Приобретательские побуждения и стремления заполняют все сознание Коробочки, не оставляя места ни для каких иных чувств. Она из всего стремится извлечь выгоду, начиная от домашних мелочей и кончая выгодной продажей крепостных крестьян, являющихся для нее прежде всего имуществом, которым она вправе распоряжаться, как ей вздумается. Она торгуется, пытается поднять цену, получить большую выгоду. Чичикову с ней гораздо труднее договориться: она равнодушна к любым его аргументам, поскольку для нее главное – извлечь пользу самой. Чичиков недаром называет Коробочку «дубинноголовой»: этот эпитет очень метко ее характеризует. Соединение замкнутого образа жизни с грубым стяжательством определяет крайнюю духовную нищету Коробочки.

Далее – снова контраст: от Коробочки – к Ноздрёву.

В противоположность мелочной и корыстной Коробочке Ноздрёв отличается буйной удалью и «широким» размахом натуры. Он чрезвычайно активен, подвижен и задорен. Ни на мгновение не задумываясь, Ноздрёв готов заняться любым делом, то есть всем, что по какой – то причине приходит ему в голову: «В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все, что ни есть, на все, что хотите». Энергия Ноздрёва лишена какой – либо цели. Он с легкостью начинает и бросает любое свое предприятие, тут же забывая о нем. Идеалом его являются люди, которые живут шумно и весело, не обременяя себя никакими повседневными заботами. Всюду, где появляется Ноздрёв, затевается кутерьма и возникают скандалы. Хвастовство и ложь – главные черты характера Ноздрёва. Он неистощим в своей лжи, которая стала для него столь органичной, что он врет, даже не ощущая в том какой – либо необходимости. Со всеми знакомыми он держится на короткой ноге, всякого считает своим приятелем, но никогда не остается верен ни своим словам, ни отношениям. Ведь именно он и развенчивает впоследствии своего «друга» Чичикова перед губернским обществом.

Собакевич – один из тех людей, кто крепко стоит не земле, трезво оценивает и жизнь, и людей. Когда это необходимо, Собакевич умеет действовать и добиваться того, чего он хочет. Характеризуя бытовой уклад жизни Собакевича, Гоголь делает упор на том, что здесь все «было упористо, без пошатки». Основательность, крепость – отличительные черты как самого Собакевича, так и окружающей его бытовой обстановки. Однако физическая крепость и Собакевича, и его жизненного уклада сочетается с какой – то уродливой неуклюжестью. Собакевич похож на медведя, и это сравнение носит не только внешний характер: животное начало преобладает в натуре Собакевича, не имеющего никаких духовных запросов. По его твердому убеждению, единственным важным делом может быть только забота о собственном существовании. Насыщение желудка определяет содержание и смысл его жизни. Просвещение он считает не только ненужной, но и вредной выдумкой: «Толкуют – просвещенье, просвещенье, а это просвещенье – фук! Сказал бы я другое слово, да вот только что за столом неприлично». Собакевич расчетлив и практичен, но, в отличие от Коробочки, он хорошо понимает окружающую обстановку, знает людей. Это хитрый и наглый делец, и Чичикову пришлось с ним довольно трудно. Не успел он и слова вымолвить насчет покупки, а Собакевич уже предложил ему сделку с мертвыми душами, причем заломил такую цену, как будто речь шла о продаже реальных крепостных крестьян. Практическая хватка отличает Собакевича от других помещиков, изображенных в «Мертвых душах». Он умеет устроиться в жизни, но именно в этом качестве с особой силой проявляются его низменные чувства и стремления.

Однако образ Собакевича, оказывается, еще не исчерпывает меры падения человека. Мелочность, ничтожность, социальное уродство достигают предельного выражения в образе Плюшкина, завершающего портретную галерею поместных владетелей.

Это «прореха на человечестве». Все человеческое умерло в нем, в полном смысле слова это мертвая душа. К такому выводу ведет нас Гоголь, развивая и углубляя тему духовной гибели человека. Деревенские избы села Плюшкина имеют вид «особенной ветхости», барский дом выглядит «инвалидом», бревенчатая мостовая пришла в негодность. А каков хозяин? На фоне жалкой деревушки перед Чичиковым предстала странная фигура: не то мужик, не то баба, в «неопределенном платье, похожем на женский капот», таком рваном, замасленном и заношенном, что «если бы Чичиков встретил его, так принаряженного, где – нибудь у церковных дверей, то, вероятно, дал бы ему медный грош».

Но не нищий стоял перед Чичиковым, а богатый помещик, владелец тысячи душ, у которого кладовые, амбары и сушильни полны были всякого добра. Однако все это добро гнило, портилось, превращалось в труху. Отношения Плюшкина к покупщикам, его хождения по селу за сбором всякой дряни, знаменитые кучи хлама на его столе и на бюро выразительно говорят о том, как скряжничество приводит Плюшкина к бессмысленному накопительству, приносящему его хозяйству одно разорение. Все пришло в полный упадок, крестьяне «мрут, как мухи», десятками числятся в бегах. Бессмысленная скупость, царящая в душе Плюшкина, порождает в нем подозрительность к людям, недоверие и враждебность ко всему окружающему, жестокость и несправедливость по отношению к крепостным.

У Плюшкина нет никаких человеческих чувств, даже отцовских. Вещи для него дороже людей, в которых он видит только мошенников и воров. «И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек!» – восклицает Гоголь. Подобно Коробочке и Собакевичу Плюшкин поглощен заботами о накоплении богатств. Он так же, как и они, находится во власти эгоистических чувств и желаний. Но в своей скупости он идет гораздо дальше: накопление становится единственной жизненной целью, вне которой для него ничего не существует. Плюшкин полностью уходит в собирание «богатств». Его непомерная жадность мешает ему отличать полезное от совершенно ненужного. Он с неутомимой энергией собирает всякий хлам, боясь хоть что – нибудь упустить. Плюшкин превращается в преданного раба вещей, и жажда накопления заставляет его во всем себя ограничивать. Он готов питаться впроголодь, одеваться в тряпье, и все это для того, чтобы не подорвать своего «благосостояния». Чем больше овладевает Плюшкиным жажда накопления, тем ничтожнее становится его жизнь, да и он сам: «Человеческие чувства… мелели ежеминутно, и каждый день что – нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине». Плюшкин ни с кем не общается: ненасытная жадность разрушила его связь с людьми. Он совершенно одинок из – за своего стяжательства и изолирован от жизни. Сам себе он кажется беззащитным существом, которого каждый норовит ограбить, а потому не желает никого видеть. Если же ему и приходится с кем – либо столкнуться, то он изображает из себя человека, вынужденного бедствовать. Будучи существом абсолютно паразитическим, Плюшкин с глубокой неприязнью и враждебностью относится к своим крепостным крестьянам, считая их тунеядцами, лентяями и ворами. Он морит крестьян голодом, а потому у него, к радости Чичикова, оказывается огромное число мертвых душ.

Всегда ли он был таким? Нет. Это единственный персонаж, чья душа умерла лишь с течением времени, зачахла из – за каких – то обстоятельств.

Глава о Плюшкине начинается с лирического отступления, чего не было при описании ни одного помещика. Лирическое отступление сразу настраивает читателей на то, что эта глава значительна и важна для повествователя. Повествователь не остается безучастным и равнодушным к своему герою: в лирических отступлениях (в VI главе их два) он выражает свою горечь от осознания того, до какой степени мог опуститься человек.

Образ Плюшкина выделяется своим динамизмом

Плюшкин является последним «продавцом» мертвых душ. Его имя означает «Не в Бога богатеет». Он олицетворяет собой ярую скупость и омертвение души человека. Гоголь в данном персонаже хотел подчеркнуть гибель сильной и яркой личности, поглощенный дикой страстью скупости.

Опустошенная и захламленная душа героя выражается также в его имении – там царит полный хаос. Въезд скрипит по швам, всюду омрачительная ветхость, в окнах висят тряпья, крыши от проливных дождей и снега стали как решето. В поместье все безжизненно – даже пара церквей, которые должны были быть сердцем усадьбы.

От повествователя мы узнаем, каким был Плюшкин раньше, и как постепенно загрубела и затвердела его душа. В истории Плюшкина мы видим жизненную трагедию. При упоминании о школьном товарище на лице Плюшкина «скользнул какой – то теплый луч, выразилось не чувство, а какое – то бледное отражение чувства». Значит, все – таки душа Плюшкина еще не совсем умерла, значит, в ней осталось еще что – то человеческое. Живыми у Плюшкина были и глаза, еще не потухшие, «бегавшие из – под высоко выросших бровей, как мыши». В VI главе содержится подробное описание сада Плюшкина, запущенного, заросшего и заглохшего, но живого. Сад – это своеобразная метафора души Плюшкина. Только в имении Плюшкина находятся две церкви. Из всех помещиков только Плюшкин произносит внутренний монолог после отъезда Чичикова. Этим Плюшкин отличается от всех других помещиков, показанных Гоголем.

Литературные источники образа Плюшкина:

– образы скупцов у Плавта, Ж. – Б. Мольера, Шейлок У. Шекспира;

– Гобсек О. Бальзака, Барон А. С. Пушкина;

– князь Рамирский из романа Д. Н. Бегичева «Семейство Холмских»;

– Мельмот – старший из романа Ч. Р. Метьюрина «Мельмот – скиталец»;

– барон Балдуин Фюрен – гоф из романа И. И. Лажечникова «Последний новик».

Жизненным прототипом образа П., вероятно, явился историк М. М Погодин.

Гоголь начал писать главу о Плюшкине в подмосковном доме Погодина, славившегося своей скупостью; дом Погодина был окружен садом, послужившим прообразом сада Плюшкина (Ср. воспоминания А. Фета: «в кабинете Погодина невообразимый хаос. Тут всевозможные старинные книги лежали грудами на полу, не говоря о сотнях рукописей с начатыми работами, места которых, равно как и ассигнаций, запрятанных по разным книгам, знал только Погодин». )

Предшественник Плюшкина у Гоголя – образ Петромихали («Портрет»). Фамилия Плюшкин – парадоксальная метафора, в которой заложено самоотрицание: плюшка – символ довольства, радостного пиршества, веселого избытка – противопоставлена угрюмому, дряхлому, бесчувственному, безрадостному существованию Плюшкина. Образ заплесневелого сухаря, оставшегося от кулича, привезенного дочерью Плюшкина, тождествен метафорическому смыслу его фамилии.

Портрет Плюшкина создается с помощью гиперболических деталей: Плюшкин предстает бесполым существом, скорее бабой («Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак…»), Чичиков принимает П. за ключницу, так как на поясе у П. ключи, и он бранит мужика «довольно поносными словами»; «маленькие глазки еще не потухли и бегали как мыши»; «один подбородок только выступал очень далеко вперед, так, что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать». На засаленном и замасленном халате «вместо двух болталось четыре полы» (характерное для Гоголя комическое удвоение); спина, запачканная мукой, «с большой прорехою пониже».

Образ – фикция (прореха, дырка) становится нарицательным обозначением общечеловеческого типа скупца: Плюшкина – «прореха на человечестве». Предметный мир вокруг П. свидетельствует о гнилости, тлении, умирании, упадке.

Хозяйственность Коробочки и практическая расчетливость Собакевича у Плюшкина превращается в противоположность – «в гниль и прореху» («клади и стоги обращались в чистый навоз, мука в камень; сукна и холсты – в пыль). В хозяйстве Плюшкина по – прежнему сохраняется грандиозный размах: громадные кладовые, амбары, сушили с холстами, сукнами, овчинами, сушеной рыбой, овощами. Однако хлеб гниет в кладовых, зеленая плесень покрывает ограды и ворота, бревенчатая мостовая ходит, «как фортепьянные клавиши», кругом ветхие крестьянские избы, где «многие крыши сквозят, как решето», две сельские церкви опустели.

Дом П. – аналог средневекового замка скупца из готического романа («Каким – то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок…»); в нем сплошь щели, все окна, кроме двух «подслеповатых», за которыми обитает Плюшкин, забиты. Символ «богатырской» скупости П., стяжательства, доведенного до крайнего предела, – замок – исполин в железной петле на главных воротах дома Плюшкина.

Образ сада Плюшкина, по которому прошелся резец природы, сделав его прекрасным садом, контрастирует с образом «дряхлого замка» (адом) и является прообразом мысли Гоголя воскресить Плюшкина из мертвых в 3 – м томе поэмы, намекая на «райский сад».

С другой стороны, в описании сада Плюшкина имеются метафоры с элементами реального портрета П. («густая щетина» «седого чапыжника»), а «запущенный участок сада выступает как своеобразная эмблема человека, оставившего без ухода свое «душевное хозяйство», (по выражению Гоголя).

Углубление сада, «зиявшее, как темная пасть», также напоминает об аде для тех, у кого душа заживо умирает, что происходит с Плюшкиным. Из рачительного, образцового хозяина, у которого размеренным ходом «двигались мельницы, валяльни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни», Плюшкин трансформируется в паука. Сначала – «трудолюбивый паук», хлопотливо бегающий «по всем концам своей хозяйственной паутины», он славится хлебосольством и мудростью, миловидными дочками и сыном, разбитным мальчишкой, целующимся со всеми подряд. (Ср. с Ноздревым; символически Ноздрев – сын Плюшкина, пускающий его богатства по ветру.).

После смерти жены старшая дочь убегает со штаб – ротмистром – Плюшкин посылает ей проклятие; сыну, ставшему военным и нарушившему волю отца, П. отказывает в средствах и тоже проклинает; покупщики, не в силах торговаться с Плюшкиным, перестают покупать у него товар. «Паучья» сущность эволюционирует. Вещи ветшают, время останавливается, в комнатах застывает вечный хаос: «Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину».

Опредмеченная метонимия (переименование) образа Плюшкина – отделившаяся от него, как душа от мертвого тела, – поношенный колпак на столе. Предметы сжимаются, усыхают, желтеют: лимон «ростом не более лесного ореха», два пера, «высохшие, как в чахотке», «зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов». Пыльная куча в углу, куда П. тащит всякую дрянь: найденную щепку, старую подошву, железный гвоздь, глиняный черепок, краденое у зазевавшейся бабы ведро – символизирует полную деградацию всего человеческого»

В противоположность пушкинскому Барону Плюшкин изображен не в окружении груды червонцев, а на фоне тления, уничтожившего его богатства. «Скупость П. – это как бы обратная сторона его отпадения от людей…»

Все помещики, столь ярко и безжалостно показанные Гоголем, а также центральный герой поэмы – живые люди. Но можно ли о них так сказать? Можно ли их души назвать живыми? Разве их пороки и низменные побуждения не убили в них все человеческое? Смена образов от Манилова до Плюшкина раскрывает все более усиливающееся духовное оскудение, все возрастающее моральное падение владельцев крепостных душ. Назвав свое произведение «Мертвые души», Гоголь имел в виду не только умерших крепостных крестьян, за которыми гонялся Чичиков, но и всех живых героев поэмы, которые давно уже стали мертвыми.

Обнажается вторая и не менее важная причина омертвления душ по Гоголю – это отказ от Бога. «Всякая дорога должна вести к храму». По дороге Чичикову не встретилась ни одна церковь. «Какие искривленные и неисповедимые пути выбирало человечество», – восклицает Гоголь. Дорога России видится ему ужасной, полной падений, болотных огней и соблазнов.

Но все – таки это дорога к Храму ибо в главе о Плюшкине мы встречаем две церкви; готовится переход ко второму тому – Чистилищу из первого – адского. Этот переход размыт и непрочен, как и намеренно размыта Гоголем в первом томе антитеза «живой – мертвый». Гоголь намеренно делает нечеткими границы между живым и мертвым, и эта антитеза обретает метафорический смысл. Предприятие Чичикова предстает перед нами как некий крестовый поход.

Героем реального мира поэмы, обладающим душой, является Чичиков.

Именно в Чичикове наиболее сильно показана непредсказуемость и неисчерпаемость живой души, пусть не бог весть какой богатой, пусть скудеющей, но живой. XI глава посвящена истории души Чичикова, в ней показано развитие его характера. Ведь именно Чичиков должен был очиститься и перейти из «Ада» в «Чистилище» и «Рай».

В поэме есть и совершенно новый герой, до сих пор не встречавшийся в русской литературе. Это представитель нарождающегося класса «приобретателей». В образе Павла Ивановича Чичикова Гоголь вывел на всеобщее обозрение черты «рыцаря копейки».

На первый взгляд Чичиков производит впечатление скользкого, многоликого человека. Это подчеркивается его внешностью: «В бричке сидел господин не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок, нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод».

Словно хамелеон, Чичиков постоянно меняется. Он способен придавать своему лицу нужное выражение, чтобы казаться приятным собеседником. Говоря с чиновниками, герой поэмы «очень искусно умел польстить каждому». Поэтому он быстро завоевывает в городе необходимую репутацию. Общий язык Чичиков находит и с помещиками, у которых покупает умерших крестьян. С Маниловым он выглядит особенно любезным и обходительным человеком, чем и очаровывает хозяина. У Коробочки, Ноздрева, Собакевича и Плюшкина Чичиков ведет себя в соответствии с обстановкой и к каждому умеет найти подход. Только Ноздрева он не поймал в свои сети. Но эта была единственная неудача Чичикова.

Чтобы добиться результата, наш герой пускает в ход все свое умение обворожить человека. А цель у него одна – обогащение, и ради этого Павел Иванович готов лицемерить, часами тренируясь у зеркала. Главное для него – деньги. Они нужны герою поэмы не сами по себе, а как средство дальнейшего накопления. Еще в детстве Чичиков хорошо усвоил наказ отца угождать начальникам, дружить «с теми, кто побогаче» и беречь «копейку». Запали в душу мальчика отцовские слова: «Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкою».

Обладая большим умом «со стороны практической», Чичиков начал копить деньги в, школе, наживаясь на товарищах и отличаясь особой скупостью. Уже в те годы проявилась душа этого «приобретателя». Обманом, подхалимством Чичиков пробивал себе дорогу, не останавливаясь ни перед чем. Он хитрит, обворовывает государство, «надувает» коллег. Взяточничество становится его стихией.

Постепенно аферы Чичикова приобретали все больший размах. От скромного повытчика до таможенного чиновника прослеживает Гоголь путь своего героя. Любыми путями он стремится увеличить состояние. За идею покупки «мертвых душ» он ухватился быстро. Предпринимательский талант Чичикова не согласуется с нравственными нормами. Для него нет никаких моральных устоев. Чичиков с радостью заключает: «А теперь же время удобное, недавно была эпидемия, народу вымерло, славу Богу, немало». На человеческом горе, на чужих смертях он строит свое благополучие.

Чичиков – такое же порождение времени, как Онегин или Печорин. Об этом писал Белинский, отмечая, что «Чичиков, как приобретатель, не меньше, если не больше Печорина, – герой нашего времени».

Без преувеличения можем сказать, Чичиков воплотил в себе черты многих современных предпринимателей, для которых превыше всего личное и материальное:

«Мещанство – ползучее растение, оно способно бесконечно размножаться и хотело бы задушить побегами все на своей дороге» (М. Горький)

По мысли писателя, его герой не может стать победителем. Он обязательно оступится, рано или поздно, это должно случиться. Художник – гуманист, Гоголь представить себе не мог, что настанут времена, когда Чичиковы будут фаворитами общества, без стеснения и страха начнут кичиться собой и своими методами обогащения. Писатель все сделал, чтобы показать страшное лицо этих хищников. Он надеялся и верил, что его родина сможет преодолеть все трудности, выйдет на широкую и светлую дорогу, поэтому в конце первого тома поэмы появляется образ «птицы тройки», несущейся в светлую прекрасную даль. Гоголь верил, что своим творчеством приближает это прекрасное будущее.

Перерождение «мертвых душ» – трагедия жизни Гоголя

«Мертвым душам» поэмы противопоставлены «живые» – народ талантливый, трудолюбивый, многострадальный. С глубоким чувством патриота и верой в великое будущее своего народа пишет о нем Гоголь. Он видел бесправие крестьянства, его приниженное положение и то отупение и одичание крестьян, которые явились результатом крепостного права. Именно мертвые крестьяне в «Мертвых душах» обладают живыми душами, в отличие от живого народа поэмы, душа которого мертва.

Таким образом, в первом томе «Мертвых душ» Гоголь изображает все недостатки, все отрицательные стороны русской действительности. Гоголь показывает людям, во что превратились их души. Делает он это потому, что горячо любит Россию и надеется на ее возрождение. Гоголь хотел, чтобы люди, прочитав его поэму, ужаснулись своей жизни и пробудились от мертвящего сна. В этом и состоит задача первого тома. Описывая страшную действительность, Гоголь рисует нам в лирических отступлениях свой идеал русского народа, говорит о живой, бессмертной душе России. Во втором и третьем томах своего произведения Гоголь задумывал перенести этот идеал в реальную жизнь. Но, к сожалению, он так и не смог показать переворот в душе русского человека, не смог оживить мертвые души. В этом заключалась творческая трагедия Гоголя, которая переросла в трагедию всей его жизни.

Две поэмы, два мировых памятника литературы: Данте и Гоголь

Сходство двух поэм не осталось не замеченным современниками Гоголя. В первую очередь – трехчастное строение произведений, ведь «Мертвые души» задумывались автором именно так, по аналогии с Адом, Чистилищем и Раем, хотя замысел, к сожалению, и не был реализован до конца. Но в пределах этого сходства современные литературоведы находят и другие любопытные аналогии.

Обратимся к первому тому «Мертвых душ». В поэме Данте персонажи в первой части следуют в порядке возрастающей виновности. И чем больше в ней сознательного элемента, тем она выше. У Н. В. Гоголя такие пороки и преступления, как убийство, предательство, вообще исключены: «Герои мои вовсе не злодеи». Но принцип расположения характеров в известной мере сохранен.

С этой точки зрения легко можно объяснить тот факт, что Манилов открывает галерею помещиков. У Данте в преддверии Ада находятся те, кто не делал ни зла, ни добра. Действительно, этому соответствует описание Гоголем того рода людей, к которому относится Манилов: «…Люди так себе, ни то, ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». Следующие за Маниловым персонажи отличаются от него тем, что у них есть какая – то «страсть», какой – то «задор», хотя рано еще говорить о сознательном элементе. Впервые эта «вина» проявляется в Плюшкине: мы ясно видим, что он мог бы быть другим человеком. В связи с этим произносит автор такое «напутствие»: «Забирайте с собой в путь… все человеческие движения, не оставляйте их на дороге».

Во втором томе, как писал сам Н. В. Гоголь, «характеры значительнее прежних». Действительно, здесь повышается элемент сознательности. Описание Бетрищева развивается на другом уровне, нежели характеристики помещиков, встретившихся читателю в первом томе. Недостатки в Бетрищеве перемешаны с достоинствами. Таким образом, разграничивая эти два понятия, автор дает читателю понять, что и сам герой это может сделать. Но не делает, и это повышает его вину.

Не только Бетрищев, Тентетников, Платонов, Хлобуев, но даже Петух, легкомысленный чревоугодник, обнаруживают в себе задатки высоких качеств. Удивительно описание прогулки Петуха в лодке – оно все пропитано лиризмом, как сказал И. С. Тургенев, «потрясающим в одно время всю душу читателя».

Переход от первого тома ко второму осуществляется посредством образа Плюшкина: в связи с ним впервые всплывает луч света, впервые мы видим «церковь» в помещике, и впервые появляется мотив поиска – Плюшкин постоянно что – то ищет и поднимает.

Аналогичным способом второй дом должен был стать переходным к третьему. Хотя проступки Чичикова становятся все тяжелее, все чаще просыпается в нем голос совести, который опять указывает на возможность другого пути. Недаром автор вкладывает в уста Муразова такие слова: «…какой бы из вас был человек, если бы так же, и силою и терпением, да подвизались бы на добрый труд, имея лучшую цель».

Возрождение должно было совершаться в третьем томе. Если бы это осуществилось, перед нами была бы заключительная стадия «истории души» современного русского человека, а именно – приобщение к истине.

Наведение современников на мысль о дантевской поэме было предусмотрено автором и с другой и, пожалуй, главной целью. Данте считал себя избранным для того, чтобы сказать истину миру, «обличить человечеству всю его внутренность и показать его грядущее, результат его жизни настоящей в образе Ада, муки вечной и отчаянной, Чистилища, муки, растворенной надеждою, и Рая вечной и сотворенной радости». То же можно сказать о Гоголе: он ощущал обязанность сказать спасительное слово России и всему миру, которое обличит меру падения и внушит надежду на будущее. А чтобы слово это услышали и его послушались, Н. В. Гоголь намекает на предназначение своей поэмы аналогией с дантовской.

Прежде всего, главный персонаж все более видится Н. В. Гоголю характерным представителем современного русского мира, а его исправление и очищение получает высший смысл: «И, может быть, в сем же Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес…». Таким образом, Ад, Чистилище, Рай соответствуют трем состояниям души: человеческому, возрождению и обновлению.

Несмотря на то что Н. В. Гоголь старается сохранить дантовскую традицию, она получает немалое преобразование и новое развитие. Даже приемы, заимствованные из Данте, получили особенный, гоголевский колорит. Например, Гоголь использует распространенные сравнения Данте, но так, как это может сделать только сатирик. Взять хотя бы сравнение светских франтов, увивающихся около красавиц, с мухами, летящими на рафинад.

Кроме того, у Н. В. Гоголя можно найти ту точность, с которой Данте описывал Ад. Особенно это видно в сцене «совершения купчей», где Гоголь использует реминисценцию из Данте. Но опять – таки эта точность сплошь проникнута иронией. В этой сцене роль язычника Вергилия исполняет чиновник, а Чичиков – следователь по загробью. Вергилий оставляет Данте перед следованием в Рай, куда ему путь возбранен. Провожатый Чичикова оставляет его на пороге другого «Рая» – кабинета председателя, где, подобно Данте, Н. В. Гоголь использует символику света, играющую важную роль в изображении Эмпирея. Теперь – это председатель и зерцало, отражающее свет истины.

Не прибавить ли уж к заглавию: поэма нашего времени? Такая трактовка продиктована, конечно, лермонтовским романом, но и он не дает четкого ответа, что же это такое. Оба художника написали картину «нашего времени», а как это понимать, читатель должен решить для себя сам.

В заключение хотелось бы рассмотреть иную, отличную от дантовской, концепцию объяснения жанрово – композицонного своеобразия поэмы. К мысли, что каждый последующий помещик первого тома мертвее предыдущего, склонялись такие известные критики, как А. Белый, А. Воронский. Но даже не основываясь на дантовской традиции, эти суждения можно поставить под сомнение. Галерея помещиков начинается с Манилова, потому что он бесцветнее всех и не будет отвлекать внимание читателя на себя. Кроме того, его реакция на предложение Чичикова сразу же ставит на первый план то, что нужно Гоголю. Если бы на месте Манилова оказался, скажем, Собакевич, сообщение Чичикова не произвело бы такого эффекта.

Многослойность поэмы Особую роль в композиции играет мотив «кривого колеса». Вначале расположение глав полностью совпадает с планом Чичикова, но затем вступает в действие этот мотив, и герой сбивается с дороги и попадает не туда, куда хотел: вместо Собакевича – к Коробочке, Ноздреву. Игра задуманного и неожиданного составляет, таким образом, особенность композиции. Во втором томе она тоже сохраняется: вместо одного помещика Чичиков попадает к другому и так далее.

Еще одна особенность композиции – использование Н. В. Гоголем вставной повести – «Повести о капитане Копейкине». Действенно и другое определение, которым почтмейстер предваряет свое повествование, – «поэма». Таким образом, вставная повесть, несмотря на свою кажущуюся самостоятельность, жанрово связана со всем произведением: в рамках «Мертвых душ» как поэмы возникает еще одна поэма. Н. В. Гоголь всегда считал поэму «Мертвые души», работа над которой длилась около 17 лет, главным произведением своей жизни. В письмах В. Жуковскому он восклицает: «Клянусь, я что – то сделаю, чего не сделает обыкновенный человек… Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем!». Действительно, замысел произведения был чрезвычайно сложен и оригинален. Он во многом требовал переосмысления взглядов на жизнь, на Русь, на людей. Необходимо было найти и новые способы художественного воплощения замысла. Привычные рамки жанров становились для него слишком тесными. А потому Н. В. Гоголь ищет новые формы для завязки сюжета и его развития.

В начале работы над произведением в письмах Н. В. Гоголя часто фигурирует слово «роман». В 1836 году Гоголь пишет: «…вещь, над которой я сижу и тружусь теперь, и которую долго обдумывал, и которую долго еще буду обдумывать, не похожа ни на повесть, ни на роман, длинная, длинная…» И все же впоследствии Н. В. Гоголь склоняется к следующему определению жанра своего произведения: поэма.

Гоголь никогда не относился к писателям, которые стремились «уложить» свое произведение в рамки какого – либо общепринятого жанра. Творческое воображение могло диктовать ему свои законы. А потому, начав с жанра традиционного авантюрного романа, Н. В. Гоголь, следуя все более и более расширяющемуся замыслу, выходит за рамки и романа, и традиционной повести, и поэмы. И в результате писатель создает, по словам Л. Н. Толстого, «нечто совершенно оригинальное», не имеющее аналогов – масштабное лиро – эпическое произведение. Можно смело утверждать – на державинскую государственность была наложена лирическая струна Пушкина.

Эпическое начало в нем представлено похождениями Чичикова и связано с сюжетом. Лирическое начало, присутствие которого становится все более и более значимым по мере развертывания событий, выражено в лирических авторских отступлениях, когда мысль писателя уходит далеко от событий с жизни главного героя и охватывает весь предмет изображения, «всю Русь», и даже выходит на общечеловеческий уровень. И тогда «Мертвые души» действительно становится поэмой, посвященной пути автора в этом мире, процессу познавания им действительности и человеческой души.

Итак, мы можем сказать, что в том виде, в котором «Мертвые души» предстали перед читателем, это произведение соединило в себе элементы различных жанров. Это и эпическое масштабное произведение, и плутовской роман, и лирическая поэма, и социально – психологический роман, и повесть, и сатирическое произведение – а в целом – единое произведение, которое еще долгое время будет поражать нас глубиной анализа русского характера и удивительно точным предсказанием будущего Руси, России.

Современник А. С. Пушкина, Н. В. Гоголь создавал свои произведения в тех исторических условиях, которые сложились в России после неудачного первого революционного выступления – выступления декабристов в 1825 году. Обращаясь в произведениях к важнейшим историческим проблемам своего времени, писатель пошел дальше по пути реализма, который был открыт Пушкиным и Грибоедовым. В. Г. Белинский писал: «Гоголь первый взглянул смело и прямо на русскую действительность». Н. В. Гоголь был наделен даром необычайной наблюдательности, самые мельчайшие подробности не ускользали от его внимания. Делая свои сокровенные наблюдения над человеком и окружающей его действительностью, анализируя их, писатель в результате приходит от разрозненных реальных черт к созданию целостного портрета современности.

Обобщение, к которому гоголевская художественная мысль всегда тяготела, получает в «Мертвых душах» новую форму. «Мне хочется в этом романе показать… всю Русь», – писал он в письме Пушкину.

Н. В. Гоголь ненавидел крепостное право, поэтому в поэме «Мертвые души» он гневно изобличает крепостничество, которое ведет к обнищанию страны, к экономической и культурной отсталости ее, к вымиранию крестьянства.

«Мертвые души» – это поэма о России.

Автор удачно выбрал сюжет и сумел воплотить свой замысел. Понятие «мертвые души» многообразно преломляется в поэме, постоянно переходя из одной смысловой плоскости в другую (мертвые души – как умершие крепостные и как духовно омертвевшие помещики и чиновники). Однако с понятием омертвления человеческой души связана надежда на горячо желаемое возрождение. Поэтому мы можем говорить о том, что главной тревогой и заботой автора была именно живая Россия.

Герой поэмы Павел Иванович Чичиков побывал во многих местах, видел бескрайние русские просторы, встречался с чиновниками, помещиками и крестьянами. Он видит убогую крестьянскую Русь с покосившимися избами. Да и помещичьи усадьбы не отличаются большим порядком. Всего много у Плюшкина, но добро и хлеб гибнут без пользы людям, хозяину и государству. Манилов бесхозяйственный, беззаботный, его усадьба заброшена. Ноздрев – игрок и пьяница, его хозяйство в полном упадке, никому не приносит пользы. А ведь на этих помещиках держится царское самодержавие. Прочна ли опора? Счастлив ли народ? Богато ли такое государство?

В поэме миру угнетателей – «мертвых душ» противопоставлен многострадальный русский народ, нищая, но полная скрытой жизни и внутренних сил Русь

Родина – это прежде всего народ.

Н. В. Гоголь с большим мастерством изобразил в поэме простых русских людей. С первых же строк произведения мы видим двух мужиков у двери кабака. Они пришли утопить вековое горе в вине, они еще не знают, что делать, как изменить жизнь, но у них уже зародилась ненависть к угнетателям. Читая поэму, мы знакомимся с крепостными помещиков Манилова, Коробочки, Ноздрева, Собакевича, Плюшкина. Это бесправные люди, но все они, живые и мертвые, предстают перед нами великими тружениками. Эти крепостные своим трудом создали богатство помещикам, только сами живут в нужде, мрут, как мухи. Они безграмотны и забиты, они не пытаются что – либо сделать для улучшения своей жизни. Крепостные показаны хорошими работниками, с увлечением они выполняют всякое дело, с таким же увлечением отдаются веселью.

Гоголь ценил в народе природный талант, живой ум, острую наблюдательность: «Как метко все, что вышло из глубины России …бойкий русский ум, что не лезет в карман за словом, не высиживает его, как наседка, а влепливает сразу, как пашпорт, на вечную носку».

Гоголь видел в русском слове, в русской речи отражение характера своего народа.

В поэме показаны крестьяне, которые не мирятся со своим рабским положением и бегут от помещиков на окраины России. Капитан Копейкин искалечен на войне. Он не мог работать и поехал в Петербург хлопотать себе помощь, но ему вельможа велел ждать, а когда надоел ему Копейкин, то грубо ответил: «Ищи сам средства для жизни», да еще пригрозил вызвать исправника. И пошел капитан искать средства в дремучие леса, в шайку разбойников.

Неспокойно в крепостническом государстве. Полна скрытой жизни и внутренних сил Русь «с другого боку», и неизвестно, чем обернется «разгул широкой жизни» народной… Не видят этого равнодушные очи помещиков и правителей, занятых своими мелкими интересами, чуждых любви к родине, отмахивающихся от патриотов советами «искать сами себе средств»…

Ну, что ж, Россия найдет средства сдвинуть с места свою бедную, бесприютно раскинувшуюся на широчайших пространствах жизнь. Гоголь не знает, какие это будут средства, но искренне верит в силы русского народа и великое будущее России: «Русь! Русь! Вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросано и неприютно в тебе, открыто, пустынно и ровно все в тебе; …но какая же непостижимая… сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается твоя тоскливая… песня? Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть места, где развернуться и пройтись ему?»

Горячая вера в скрытые до времени, но необъятные силы своего народа, любовь к родине позволили Гоголю представить ее великое и прекрасное будущее. В лирических отступлениях он рисует Русь в символическом образе «необгонимой птицы – тройки», воплощающей могущество неисчерпаемых сил Родины. Думой о России кончается поэма: «Русь, куда же несешься ты, дай ответ? Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный… воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

«Мертвые души» богаты лирическими отступлениями. В одном из них находящемся в 6 главе Чичиков сравнивает свое мировоззрение на окружающие его предметы в путешествии.

«Прежде давно в лета моей юности в лета невозвратно мелькнувшего моего детства мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно была ли то деревушка бедный уездный городишка село ли слободка – любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение все что носило только на себе напечатленье какой – нибудь заметной особенности – все останавливало меня и поражало… Уездный чиновник пройди мимо – я уже и задумывался: куда он идет… Подъезжая к деревне какого – нибудь помещика я любопытно смотрел на высокую узкую деревянную колокольню или широкую темную деревянную старую церковь…

Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомый деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно мне не смешно и то что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице смех и немолчные речи то скользит теперь мимо и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!»

***

«Повесть о капитане Копейкине» несет большую идейно – художественную нагрузку в «Мертвых душах».

Неслучайно эта вставная новелла расположена в десятой главе произведения. Известно, что в последних главах поэмы (с седьмой по десятую) дается характеристика чиновничьей России. Чиновники показаны Гоголем как те же «мертвые души», что и помещики. Это некие роботы, ходячие мертвецы, у которых не осталось за душой ничего святого. Но омертвение чиновничества происходит, по Гоголю, не потому, что все это плохие люди. Мертва сама система, которая обезличивает всех, попадающих в нее. Именно этим и страшна чиновничья Русь. Высшим выражением последствий социального зла и является, как мне кажется, судьба капитана Копейкина.

В этой новелле выражено предупреждение Гоголя российской власти. Писатель показывает, что если не будет кардинальных реформ сверху, то они начнутся снизу. То, что Копейкин уходит в леса и становится разбойником – символ того, что народ может «взять свою судьбу в свои руки» и поднять восстания, а, может быть, и революцию.

Интересно, что имена Копейкина и Чичикова в поэме сближаются. Почтмейстер считал, что Чичиков – это, наверное, и есть сам капитан. Мне кажется, что такие параллели неслучайны. По мнению Гоголя, Чичиков – это разбойник, это зло, угрожающее России. Но как люди превращаются в Чичиковых? Как они становятся бездушными стяжателями, не замечающими ничего, кроме собственных целей? Может быть, писатель показывает, что люди становятся Чичиковыми не от хорошей жизни? Как Копейкин остался один на один со своими насущными проблемами, так и Чичиков был брошен на произвол судьбы своими родителями, которые не дали ему духовных ориентиров, а настроили лишь на материальное. Получается, что Гоголь пытается понять своего героя, суть его натуры, причины, которую эту натуру сформировали.

«Повесть о капитане Копейкине» – одно из важнейших звеньев поэмы «Мертвые души». Она заключает в себе разрешение многих вопросов, дает характеристику многим образам, раскрывает суть многих явлений и авторских

«Вся Русь явится в нем», – писал о своем произведении сам Н. В. Гоголь. Отправляя своего героя в дорогу по России, автор стремится показать все, что свойственно русскому национальному характеру, все, что составляет основу русской жизни, историю и современность России, пытается заглянуть в будущее… С высоты своих представлений об идеале автор судит «всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь».

В одной из рукописей, относящейся к наброскам поэмы, Н. В. Гоголь записывает: «Идея города. Возникшая до высшей степени Пустота. Пустословие. Сплетни, перешедшие пределы, как все это возникло от безделия и приняло выражение смешного в высшей степени». И далее – трагический взгляд на эту идею: «Как пустота и бессильная праздность жизни сменяются мутною, ничего не говорящею смертью. Как это страшное событие совершается бессмысленно… Смерть поражает нетрогающийся мир».

Гоголь: Птица Тройка – «Эх, тройка! птица тройка»

Этим отрывком завершается первый том «Мертвых душ», когда Чичиков едет в своей брички прочь из города N.

Полный текст фрагмента из поэмы «Мертвые души» под названием «Эх, тройка! птица тройка…»:

«… Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем – гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню – кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход – и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что – то пылит и сверлит воздух. Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства…»

*** «Куда несёшься, Птица – Тройка? Дай ответ! Ты с картой справилась ли? Знаешь ли дорогу? А ведь она ведёт уже немало лет К обрыву, кладбищу, да, кажется, к острогу. Что за ямщик там у тебя на облучке? Эк погоняет он тобою, право, смело! И ум, и совесть заложивши в кабаке… Дурацкое – оно нехитрое, знать, дело. А что за кони дивные тебя несут? Упрямство русское – без меры и без края. И Жадность, как всегда, сама впряглась в хомут. А рядом скачет Лень – знакомая такая. Пейзаж привычен – те же грустные поля. Столбами верстовыми всё мелькают годы. И бега не сдержать. И в сторону нельзя. Не выйдет быстрая езда никак из моды. Так ты несёшься, Русь, куда глядят глаза. Свистит лишь ветер. Застят взгляд туманы. С пути неверного посторонясь, всегда Смеются громко вслед тебе другие страны» Аркадий Ключанский (опыт поэтического переложения)

«И какой же русский не любит быстрой езды?…»

Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? … да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. … Не в немецких ботфортах ямщик… Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остается позади. … Что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! … Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа. … летит мимо всё, что ни есть на земли, и косясь постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.»

Согласно легенде, в ночь с 23 на 24 февраля Гоголь разбудил своего слугу Семёна, велел ему открыть печные задвижки и принести портфель, в котором хранились рукописи. На мольбы испуганного слуги писатель ответил: «Не твоё дело! Молись!» – и поджёг в камине свои тетради. Никто из ныне живущих не может знать, что тогда двигало автором: недовольство вторым томом, разочарование или психологическое напряжение. Как потом объяснял сам писатель, он уничтожил книгу по ошибке: «Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег всё. Как лукавый силён – вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил… Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь всё пропало».

После той роковой ночи классик прожил девять дней. Умер он в состоянии сильного истощения и без сил, но до последнего отказывался принимать еду. Разбирая его архивы, друзья Гоголя в присутствии московского гражданского губернатора месяцев нашли черновые главы второго тома. К третьему он не успел даже приступить… Сейчас, спустя столетия, «Мёртвые души» по – прежнему читают, а произведение считается классикой не только русской, но и всей мировой литературы.

Вся «Русь» на весах одной книги

В прежних своих произведениях Гоголь предпочитал изображать какое – нибудь небольшое место (Диканьку, город – призрак Петербург, «уездный город» в «Ревизоре») как особый мир, живущий по своим законам и населенный характерными жителями; в этом мире, конечно, угадывалась Россия и русские характеры. Например, «Ревизор» сам Гоголь назвал «русским анекдотом» и писал по поводу этой комедии: «Я хотел собрать в одну кучу все дурное в России и разом посмеяться над всем».

Тот же принцип остается и в поэме «Мертвые души», но здесь Гоголь дает своему выдуманному миру имя «Россия». Это сказочное, мифологизированное место действия, где происходят диковинные события и действуют «странные герои» (выражение Гоголя).

Обратим внимание, что все предметы, люди, ситуации в поэме охарактеризованы как «русские», «частые на Руси». Например, «два русских мужика» в самом начале поэмы. То, что они русские, разумеется само собой, но Гоголь повторяет это слово и делает это регулярно, чтобы придать всем предметам и лицам фольклорно – мифологический, условно – общерусский характер.

Говоря о Чичикове, Манилове, Коробочке и других, он непременно вставляет характеристику – рассуждение о типичности, «русскости» этого героя. Вспомним хотя бы знаменитое: «Какой же русский не любит быстрой езды» – это говорится о Чичикове. Собакевич ассоциируется с «богатырем» (персонажем национального эпоса), но это карикатурный богатырь, показанный в «кривом зеркале». О Коробочке тоже говорится, что таких людей много на Руси.

Как известно, прослушав первый том поэмы, Пушкин воскликнул: «Боже, как грустна наша Россия.

Поэма должна была строиться как «Божественная комедия» Данте, по принципу «Ад – Чистилище – Рай». Во втором и третьем томах Россия и русский человек (Чичиков?) сказочно преобразились бы, появились бы «русские движения», «доселе небранные струны», «чудная русская девица, вся сотканная из высокого стремления и самоотвержения», «доблестный русский муж» и другие достойные, положительные герои. Но сам Гоголь в «Выбранных местах…» признается, что любит и предпочитает изображать порок, и герои всегда выходят смешные и безобразные, зато уж это получается лучше, чем у кого – либо другого из русских писателей.

Написан был только первый том, сатирический. Русские помещики, крестьяне, чиновники показаны здесь с самой отрицательной стороны, гротескно – сатирически. Они наделены смешными именами и прозвищами (например, чиновник Кувшинное рыло, принимающий от Чичикова взятку). К ним можно было бы отнести странное гоголевское определение – «Мертвые души», давшее название поэме. Это не люди, а «призраки», как выражался Белинский, добавляя, что сама тогдашняя русская жизнь была «призрачной», гротескной, абсурдной.

К. Аксаков считал поэму «русской Илиадой», национальной эпопеей, а Белинский – острой социальной сатирой на крепостную Русь. Сама поэма дает основания для обеих интерпретаций, взаимно дополняющих друг друга. Уже в первой части, хотя это только «ад», «кривое зеркало», есть элегические и патетические отступления о метком русском слове, о «Руси, увиденной из прекрасного далека», о «чудо – дороге» и о «птице – тройке». Здесь Россия уже показана не в гротескных фигурах и лицах, а в высоких символических обобщающих образах, свидетельствующих о значительности этой темы.

Здесь же говорится, что Русь «не дает ответа», когда ее вопрошает поэт. Таким образом, Россия – это загадка для человечества, и, может быть, особое, великое откровение для мира исходит именно от нее. Это представление о России было свойственно многим русским писателям XIX века. Одним из первых, кто воплотил эти идеи в поэтическом произведении, был Гоголь.

«Смех сквозь слезы»: смех на костылях печали.

Н. В. Гоголь вошел в литературу как непревзойденный мастер смеха. Повести Гоголя, его поэма «Мертвые души» просты по сюжету, прозрачны по разборке характеров.

И тем не менее существует неразгаданная и не поддающаяся разгадке тайна Гоголя и тайна этого смеха.

Н. В. Гоголь смеется над глупым, смешным, страшным, пошлым, но его смех печален. Эта печаль – результат трагического несоответствия между идеалом и обыденностью, мечтой и реальностью.

Не все просто у Н. В. Гоголя и в выборе объекта осмеяния. У него может быть смешон разбойник капитан Копейкин и страшен рачительный хозяин Собакевич.

Гоголь смеется над нечистой силой, но человек в зеркале его книг ужасает беспросветной ограниченностью, пошлостью, духовной нищетой.

Гоголь смеется как грустный клоун, смеется, чтобы не плакать. Прослушав «Мертвые души», Пушкин сказал: «Боже, как грустна наша Россия». После выхода поэмы в чем только не обвиняли Гоголя, якобы унизившего Россию и ее народ. Но только человек, бесконечно преданный родине, может так смеяться над всем, что ее уродует.

У Н. В. Гоголя нет смеха ради смеха, он никогда не имеет в виду развлечь скучающую публику. Он мечтает об отклике, о том, чтобы каждый, прочитав и посмеявшись, строго заглянул себе в душу: а я не Чичиков? Не Ноздрев? Не Плюшкин?

Гоголь пародирует и высмеивает привычные «идеалы»: благопристойный брак, «красавицу дочь и резвунчика мальчишку», преклонение перед внешними приличиями, достоинство человека, исчисляющееся в звонкой монете. Очищенные горьким смехом, вновь открываются нам подлинные ценности: любовь к родине, чувство истории, вера в справедливость, любовь.

Смех Гоголя не унижает, он дает погибшему шанс воскреснуть. Это смех с надеждой на то, что в самой зачерствелой человеческой душе, даже в душе Плюшкина, есть уголок, куда проникает свет счастья и добра. Даже Чичиков может вспомнить о том времени, когда его жизнь была освещена иным светом, о невинности и чистоте детства, о материнской любви.

Светлый смех должен помочь человеку вернуться к своим началам уберечь его от низменного, пошлого существования. Н. В. Гоголь никогда не смеется зло. Он знает: милосердие – основа всего, а не осуждение. Его смех не знает о вечном проклятье, это веселье, возвышающее душу. Пушкин писал, что Гоголь заставляет людей «смеяться сквозь слезы грусти и умиления». Образно: Смех Гоголя ходил с посохом печали.

Гоголь: карантин перед вратами рая

Гениальная гоголевская поэма «Мертвые души» так и не была окончена. Близко знавший Гоголя архимандрит Федор (Бухарев) вспоминал, как в 1848 г., уже после выхода первого тома, спросил писателя, чем же должна кончиться поэма. «Он, задумавшись, выразил свое затруднение высказать это с обстоятельностию. Я возразил, что мне только нужно знать, оживет ли как следует Павел Иванович? Гоголь, как будто с радостию, подтвердил, что это непременно будет и оживлению его послужит прямым участием сам Царь и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма… А прочие спутники Чичикова в Мертвых душах, спросил я Гоголя: и они тоже воскреснут? – Если захотят, – ответил он с улыбкою…»

Есть основания думать, что таков был гоголевский замысел с самого начала. Вскоре после публикации первого тома «Мертвых душ» Гоголь писал С. Т. Аксакову по поводу читательского восприятия поэмы: «…Еще не раскусили, в чем дело… не узнали важного и главнейшего…» Само имя главного героя – Павел – подсказывает разгадку дальнейшей судьбы Чичикова. Вспомним ревностного гонителя христиан иудея Савла, признавшего правду новой веры и превратившегося в апостола Павла (отсюда выражение «из Савлов в Павлы»).

Подобное же превращение, очевидно, суждено было претерпеть и Павлу Ивановичу Чичикову, если бы Гоголю удалось написать второй том. В. Г. Белинский проницательно заметил: «…Не в шутку назвал Гоголь свой роман поэмою, и не комическую поэму разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а его книга. Мы не видим в ней ничего шуточного и смешного; ни в одном слове автора не заметили мы намерения смешить читателя: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко… Не забудьте, что книга эта есть только экспозиция, введение в поэму, что автор обещает еще две такие же большие книги, в которых мы снова встретимся с Чичиковым и увидим новые лица, в которых Русь выразится с другой своей стороны… Нельзя ошибочнее смотреть на Мертвые души и грубее понимать их, как видя в них сатиру».

По всей вероятности, первоначально Гоголь планировал во втором томе показать обращение Чичикова к христианским ценностям, а в третьем – добрые дела героя, теперь уже не собирающего по Руси фиктивные «мертвые души», а старающегося, наоборот, оживить души людей. Сохранился набросок, где автор уже по – иному смотрит на помещиков, описанных в первом томе: «…От чего это так, что Манилов, по природе добрый, даже благородный, бесплодно прожил в деревне, ни на фош никому не доставил пользы, опошлел, сделался приторным своею добротою, а плут Собакевич, уж вовсе не благородный по духу и чувствам, однако ж не разорил мужиков, не допустил их быть ни пьяницами, ни праздношатайками. И отчего коллежская регистраторша Коробочка, не читавшая и книг никаких, кроме Часослова, да и то еще с грехом пополам, не выучилась никаким изящным искусствам, кроме разве гадания на картах, умела, однако ж, наполнить рублевиками сундучки и коробочки и сделать это так, что порядок, какой он там себе ни был, на деревне все – таки уцелел: души в ломбард не заложены…»

Теперь Гоголь пытался увидеть какие – то положительные черты в «мертвых душах» и даже придумать идеальных помещиков, вроде появляющегося во втором томе Костанжогло, всецело озабоченного благом своих крепостных. Однако в реальной русской жизни таких типов писатель не встречал. Он сознавал нехудожественность, искусственность эпизодов, призванных показать Русь с иной, чем в первом томе, положительной стороны. Потому – то так мучительно трудно и долго работал над вторым томом поэмы. Можно было бы пойти и по другому пути: постараться убедительно показать происшедший с Чичиковым душевный перелом. Однако тут требовалось подробно изобразить внутренний мир героя, психологически мотивировать изменение его взгляда на окружающую действительность и соответствующие поступки. Средствами для решения этой задачи обладала существовавшая уже во времена Гоголя реалистическая литература.

Во Франции в те годы звучали имена Стендаля и Бальзака, а за год до издания «Мертвых душ», в 1841 г., появился и первый русский реалистический роман – «Герой нашего времени» Лермонтова. Но беда была в том, что реалистическим методом Гоголь так и не овладел. Внутренние переживания своих героев он передавал только через внешность и поступки. Потому – то столь старательно перечислял все доброе, что было сделано Коробочкой или Собакевичем. Однако подобным образом охарактеризовать перемену, которая должна была произойти с Чичиковым, оказалось невозможно. И до третьего тома «Мертвых душ» Гоголю не суждено было дойти. Его герой не успел ни переродиться, ни наделать добрых дел, долженствующих с лихвой перекрыть ущерб от предыдущих мошенничеств.

Гоголь мечтал создать гармоничную трилогию. В первой части порок торжествует, во второй – перерождается в добродетель в третьей – творит добрые дела. Однако если для первого тома «Мертвых душ» русская жизнь, давала материал в изобилии, то уже во втором – писателю приходилось полагаться исключительно на полет собственной фантазии. Жулики почему – то не хотели превращаться в борцов за справедливость, помещики – жить для блага своих крепостных, чиновники – возвращать полученные взятки и публично каяться в свершении должностных преступлений. Дело ограничилось частичным крахом чичиковской аферы с мертвыми душами в финале первого тома. Идеологическая задача писателя – показать привлекательные стороны российской действительности и превращение дурного человека в хорошего оказалась в неразрешимом противоречии как с правдой жизни, так и с творческими возможностями самого Гоголя.

Чичиков, Копейкин… Наполеон – что общее?

В поэме Гоголь выразил свои взгляды на современную ему Россию, на своих соотечественников. Но рассматривал он и более глубокие, философские, проблемы человеческой души: проблему совести, морали, добра и зла, нравственности, честности.

Главный герой поэмы – Павел Иванович Чичиков – путешествует по России, скупая мертвые души крестьян. По своей сути этот герой – гениальный мошенник. Он задумал очень ловкую аферу, которую пытается осуществить, несмотря ни на что. Цель жизни Чичикова – это нажива. Всю свою жизнь он стремился стать богатым и зажить спокойно и счастливо. Ради своей цели он идет на мелкие и крупные преступления: берет и дает взятки, обманывает, предает. Можно сказать, что он не останавливается не перед чем для достижения своей цели. Это такой человек, который способен пойти по трупам, лишь бы добиться своего.

В десятой главе поэмы, когда испуганные чиновники города N собираются, чтобы наконец узнать, кто же такой Чичиков, высказывается множество невероятных предположений. Так, Павла Ивановича сравнивают с таинственным капитаном Копейкиным. На первый взгляд, предположение почтмейстера кажется просто бредом. Действительно, что может быть общего между несчастным капитаном Копейкиным и мошенником Чичиковым? Но Гоголь сближает этих героев не случайно.

Капитан Копейкин, искалеченный в сражениях за своего государя, за свою страну, не получил от них никакой помощи. Без руки и ноги он был не в состоянии прокормить себя сам и поэтому просит у генерала себе пенсию. Равнодушный чиновник, утомленный просьбами служивого, высылает его из города. О капитане Копейкине все забыли: «куда делся Копейкин, неизвестно; но не прошло… двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман – то этой шайки был, судырь мой, не кто другой…». Гоголь не говорит конкретно, кто же был главарем этой шайки. Такая недоговоренность не случайна. С одной стороны, мы понимаем, что речь идет о капитане Копейкине. Этот человек, не получив по справедливости полагающейся ему помощи, превращается в разбойника. Отчаявшись, он начинает творить беззаконие, убивать и грабить.

С другой стороны, мы понимаем, что Павел Иванович Чичиков также является главарем шайки разбойников. Он предводитель нового племени – предпринимателей и дельцов. Гоголь считал их «подлой и страшной силой», способной разрушить Россию. Эти умные, ловкие, целеустремленные и хитрые люди тратили все свои силы на то, чтобы обогатиться. На своем пути они не видели никаких преград: ни физических, ни нравственных, ни моральных. По мнению Гоголя, это происходило потому, что в детстве этим людям не внушили простых человеческих заповедей. Вспомним, что отец Чичикова с самых малых лет твердил сыну: «Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой». Маленький Павлуша запомнил эту истину на всю жизнь, поэтому вырос пустым, бездуховным, страшным человеком. Не случайна здесь и перекличка: капитан Копейкин – «береги копейку».

Чиновники не поверили, что Чичиков и есть знаменитый капитан Копейкин. Многие высказывали предположение, «что не есть ли Чичиков переодетый Наполеон… может быть, и выпустили его с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе и не Чичиков». Перепуганные чиновники готовы были поверить даже этому. Они вспомнили, что лицо Чичикова «очень сдает на портрет Наполеона». Гоголь не признает этого, но и не отрицает. Действительно, в некотором смысле Чичиков и есть Наполеон.

Гоголь пишет о том, «что Наполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семью морями, но после разорвет цепи и овладеет всем миром». Я считаю, что писатель здесь имел в виду не только реальную историческую личность, но и своего героя. С самого начала поэмы Чичиков имел наполеоновские планы. Осуществлял их он также самоуверенно и нагло, как и Наполеон. На своем пути Чичиков, как и французский император, готов сокрушить все, не подсчитывая жертв. По мнению Гоголя, такие люди, как герой поэмы, являются настоящими антихристами, которые со временем «разорвут цепь и овладеют всем миром». Этого писатель боялся больше всего, поэтому и написал свои «Мертвые души» как предупреждение современникам и последующему поколению.

Гоголь: Россия, тройка, дорога (Птица – Тройка)

«Мертвые души» не случайно названы автором поэмой. Несмотря на то что это произведение написано в прозе, в нем нередко встречаются разнообразные поэтические приемы, в том числе и многочисленные лирические отступления.

Этот прием универсален, у разных авторов он служит для выполнения разных задач. Так, например, у А. С. Пушкина в романе «Евгений Онегин» через лирические отступления создается образ самого автора, участвующего в повествовании. Н. В. Гоголь использует этот прием по – другому. В лирических отступлениях, наиболее мелодичных, действительно лиричных частях поэмы, у него проходит тема, одна из самых важных во всей русской литературе – тема России. Самое известное такое отступление – отрывок, приведенный в одиннадцатой главе первого тома. В этом отрывке Гоголь создал образ птицы – тройки, в котором воплотил свои представления о России.

Тройка появилась в повествовании в самом начале главы еще не как птица, но уже как намек на будущий образ. Восторги Чичикова «у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!» прерываются пронесшейся «как призрак» и моментально исчезнувшей «с громом и пылью» тройкой. Этот эпизод наводит Чичикова на размышления о дороге: «какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!». Такой прием – соединение в нескольких строчках России, тройки и дороги – используется писателем для того, чтобы наиболее полно раскрыть в дальнейшем образ птицы – тройки, объединяющий эти три понятия.

Дорога для Гоголя является своего рода символом России, неотделимой ее частью. «Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и всякий раз ты меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..» Эти слова принадлежат Гоголю и выражают именно его чувства, а никак не Чичикова.

Действительно, широка Русь: «как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города» и дороги, дороги, сплошные дороги. Но не только из – за этого объединяются в душе и творчестве Гоголя эти две темы. Для него Россия – постоянно развивающаяся, несущаяся вдаль, «вдохновенная Богом», самая лучшая страна в мире. «Косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». И дорога выступает символом этого движения вперед.

При создании образа птицы – тройки не остается без внимания и ее создатель – «ярославский расторопный мужик». В этом «ярославском» мужике, смастерившем тройку, видится обычный русский человек, которому птица – тройка – Россия – обязана своим существованием. Таким образом, в этом лирическом отступлении подводится итог еще одной теме, затронутой в поэме, – теме русского крестьянства: «Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?».

Гоголь глубоко патриотичен, его поэма является своеобразным признанием в любви России. Эта тема проходит сквозь все главы «Мертвых душ» и завершается восторженным, восхищенным обращением к России, которая видится ему как «бойкая, необгонимая» птица – тройка. Находясь далеко, Н. В. Гоголь постоянно мыслями возвращался к родной земле, понимал ее и чувствовал, как никто другой, ее загадочность: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа».

Книга о «потерянных селениях» и «погибших поколеньях»

Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души» была написана по аналогии с «Божественной комедией» Данте Алигьери и должна была состоять из трех частей, как и творение великого итальянца, включавшее в себя «Ад», «Чистилище» и «Рай».

В первом томе «Мертвых душ» Гоголь стремился обрисовать страшный лик русской действительности, воссоздать «ад» российской современной жизни. О содержании двух последующих томов мы можем судить лишь по некоторым сохранившимся черновым вариантам глав, но, скорее всего, в них Гоголь хотел показать путь возрождения Руси и очищения душ героев.

О чем же конкретно написано в первом томе «Мертвых душ»?

В «Божественной комедии» при входе в ад герой читает надпись:

«Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям…»

Именно об «отверженных селеньях» и «погибших поколеньях» – первый том «Мертвых душ». Но где же в поэме Гоголя мы встречаемся с ними?

Чичиков, главный герой произведения, путешествует по России, скупая души умерших крестьян, и однажды попадает в уездный город NN. затерявшийся где – то между Москвой и Казанью. Он видит однообразные дома с мезонинами, глупые вывески на них, которые не удивляют его, потому что являются типичными для каждого города. Чиновники, дамы и простые жители – это люди, живущие сплетнями, скандалами, не имеющие моральных принципов, собственного мнения и индивидуальности, люди, похожие на кукол, существа с мертвой душой и человеческой оболочкой.

В городе Чичиков знакомится с помещиками и наносит каждому визит. Сначала главный герой едет к Манилову, с трудом находит деревню, которая немногих может «заманить своим местоположением»: дом помещика стоит «на юру, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть», нигде между избами не видно «растущего деревца или какой – нибудь зелени», сосновый лес в стороне темнеет «каким – то скучно – синеватым цветом». Вся эта картина вызывает чувство бесприютности, одиночества, отверженности и отрешенности от всего мира.

Гоголь – прорыв «сонной блокады» России

Гоголь бессмертен, и это ясно каждому, кто хорошо изучил русскую литературу XIX века. Главное свойство гоголевского дара особенно отчетливо проявилось в обрисовке характеров помещиков, которые утратили способность по – настоящему видеть, слышать, думать. Их поведение механическое, заданное раз и навсегда, подчинено единственной цели – приобретать, чтобы «спать» наяву. Это духовная смерть! Страстное желание Гоголя пробудить сонное человеческое сознание созвучно нашей эпохе духовного застоя.

«Мертвые души» – произведение прорывное, соотносимое с морским шквалом – торнадо. Все свои помыслы писатель отдавал народу, он видел возрождение России в уничтожении праздной касты тунеядцев, имя которым – дворяне – крепостники. В этом величие литературного подвига Гоголя.

Образы Гоголя отличаются глубокой типизацией и являются правдивым обобщением общественных порядков. Писатель сам глубоко чувствовал общечеловеческое значение созданных им типов. Гоголь писал: «Ноздрев долго не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане».

Автор нарисовал в своей поэме мрачную и страшную картину крепостного общества, которое неспособно к руководству национальной жизнью, – общества, лишенного элементарного представления о честности и долге, опустошенного и духовно мертвого. Вся передовая, мыслящая Россия, читая поэму, понимала ее название так, как понял Герцен: ««Мертвые души» – это ужас и позор России». И дальше продолжил: «Мертвые души» Н. В. Гоголя – удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный»

Высокую оценку Гоголю дали его современники. Позднее Чернышевский отмечал: «Давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России». Сейчас нет помещиков, но черты характера, которые так ярко запечатлел Гоголь в поэме «Мертвые души», остались, проявляясь в бесчисленных пороках огромной части нашего общества.

«Со всех сторон его клянут, И только труп его увидя, Как много сделал он, поймут И как любил он – ненавидя» (Н. Некрасов)

Белинский и Гоголь – столпы Мелькартовы русской литературы

Первыми, кто высоко оценил талант Гоголя, были Пушкин и Белинский.

Вот что писал Белинский:

– Гоголь убил два ложных направления в русской литературе: натянутый, на ходулях стоящий идеализм, махающий мечом картонным, подобно разрумяненному актеру, а потом – сатирический дидактизм.

«Мёртвые души» в десяти цитатах

«Русь, куда ж несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа».

«И какой же русский не любит быстрой езды?»

«Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья».

«Полюби нас чёрненькими, а беленькими нас всякий полюбит».

«Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!»

«Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины».

«Часто сквозь видимый миру смех льются невидимые миру слёзы».

«Ноздрёв был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории».

«Весьма опасно заглядывать поглубже в дамские сердца».

«Страх прилипчивее чумы».

Современники о Гоголе

– Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился…

А. С. Пушкин

– Гоголь внес в нашу литературу новые элементы, породил множество подражателей, навел общество на истинное созерцание романа, каким он должен быть; с Гоголя начинается новый период русской литературы, русской поэзии…

В. Г. Белинский

– «Мертвые души» Гоголя – удивительная книга, горький упрёк современной Руси, но не беспощадный. Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он видит удалую, полную силы национальность… Грустно в мире Чичикова, так, как грустно нам в самом деле; и там и тут одно утешение в вере и уповании на будущее. Но веру эту отрицать нельзя, и она не просто романтическое упование на небеса, а имеет реалистическую основу: кровь как – то хорошо обращается у русского в груди.

А. И. Герцен

– Перед Гоголем должно благоговеть, как перед человеком, одаренным самым глубоким умом и самой любовью к людям… Гоголь – истинный ведатель сердца человеческого…

Т. Г. Шевченко

– …Давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России.

И. Г. Чернышевский

– Гоголь писал не то, что могло бы более нравиться, и даже не то, что было легче для его таланта, а добивался писать то, что считал полезнейшим для своего отечества.

Н. А. Некрасов

– Человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших!

И. С. Тургенев

– Дорого русскому сердцу имя Гоголя; Гоголь был первым нашим народным, исключительно русским поэтом; никто лучше его не понимал всех оттенков русской жизни и русского характера, никто так поразительно верно не изображал русского общества.

Д. И. Писарев

– С Гоголя водворился в России совершенно новый язык; он нам безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительной бойкостью и близостью к натуре.

В. В. Стасов

– …Гоголь положительно должен быть признан родоначальником… нового, реального направления русской литературы.

М. Е. Салтыков – Щедрин

«Как страшно поэтом быть И зная, уже бессмертно, Что время не протопить, Хоть тяга его безмерна, — К глазам подносить ладонь, Тайком подводить итоги, Подбрасывая в огонь Пейзажи и диалоги, Шумящие дерева, Кресты и церквей убранства, Как хворост или дрова — Мосты и кусты пространства; Медлительною рукой С начала и с середины — С провидческою строкой Магические картины. И быстро шептать Христу Про мёртвые чьи – то души. И знать, что уже растут На стенах глаза и уши. И в ужасе подбегать К печурке. И нос холодный Почти что в неё совать. И в позе сидеть свободной. И видеть, томясь огнём (О, только не дописать бы!), Как ночью горят и днём, Дымясь вороньём, усадьбы. И, вечный сжигая труд, В слепой созерцать отваге, Как белые буквы мрут  На чёрных витках бумаги». В. Соколов (Гоголь ночью)

Растекаться мыслью по «Древу Познанья»

– О ком Гоголь говорил: «Ничего не предпринимал я, ничего не писал без его совета»?

– Кому Гоголь читал первые главы своего произведения «Мёртвые души»?

– Назовите автора картины «А. С. Пушкин у Н. В. Гоголя».

– Какой русский поэт мечтал о том времени, когда народ «Белинского и Гоголя с базара понесёт»?

– Какую европейскую столицу Н. В. Гоголь, долго прожив в ней, называл «родиной своей души»?

– Смертельно боясь именно этого, Гоголь приказал домашней челяди будить его каждый час, что ухудшило здоровье писателя. Чего же так боялся писатель?

– Откликнувшись на смерть Гоголя «Письмом из Петербурга», этот писатель отсидел месяц в тюрьме «за ослушание и нарушение цензурных правил». Кто он?

– Сюжеты каких знаменитых произведений Н. В. Гоголя были

– Какая комедия Николая Гоголя заканчивается «немой сценой»?

– О каком произведении Н. В. Гоголь говорил, что «решил собрать в одну кучу всё дурное, какое… только знал», чтобы «за одним разом» над всем посмеяться?

– Какому императору принадлежат слова, сказанные после премьеры «Ревизора»: «Ну и пьеска, всем досталось, а мне – больше всех»?

– В. Г. Белинский утверждал, что в этой пьесе «нет сцен лучших, потому что нет худших». О какой пьесе он говорил?

– Какую гоголевскую пьесу Проспер Мериме собственноручно перевёл на французский, озаглавив результат «Генеральный инспектор»?

– Эпиграфом к какому произведению служит пословица: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива»?

– Что говорил Гоголь о положительном герое комедии «Ревизор»?

(Положительным героем этой комедии Гоголь…)

– Какой гоголевский персонаж говорил «басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом – как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют»?

– Кто из гоголевских персонажей брал взятки борзыми щенками?

– Какая должность была у Сквозник – Дмухановского – персонажа комедии «Ревизор»?

– Какому персонажу комедии Гоголя «Ревизор» принадлежат слова: «Александр Македонский – герой, но зачем же стулья ломать»?

– Название какого растения стало фамилией попечителя богоугодного заведения из комедии «Ревизор»?

– Иван Александрович, приезжий из Петербурга, утверждал, что каждый день на балах играет в вист с самим министром иностранных дел, французским, английским и немецким посланниками. Как фамилия этого приезжего?

– Кто из героев Гоголя был «с Пушкиным на дружеской ноге»?

– Сколько, по словам Н. В. Гоголя, бед в России?

– Сколько томов «Мёртвых душ» запланировал написать Гоголь?

– Великий комбинатор из гоголевских «Мёртвых душ».

– Кому из поэмы Н. В. Гоголя «Мёртвые души» принадлежит книга, всегда раскрытая на 14 – й странице?

– Каким непривычным именем Манилов назвал своего слугу

– Хрестоматийный образ русского скряги – это… Кто?

– «Зеркальная дорога без меры в ширину, без конца в длину реет и вьётся по зелёному миру». Какую реку описывает Николай Гоголь?

– Какая река «при тихой погоде» чудилась Гоголю «вылитой из стекла»?

– Какая птица, согласно Н. В. Гоголю, долетит до середины Днепра?

– «Птица» из «Мёртвых душ» Гоголя – это…

– Какое название блюда совпадает с фамилией героя «Женитьбы» Гоголя?

– О какой повести Гоголя П. И. Чайковский написал оперу?

– Какой композитор по произведениям Гоголя написал оперы «Нос» и «Игроки»?

– По произведению какого писателя Мусоргский написал оперу «Сорочинская ярмарка».

– На сюжет какой повести Н. В. Гоголя написана картина И. Н. Крамского «Русалки»?

Список источников:

· Шамбинаго С. К. Трилогия романтизма. (Н. В. Гоголь), М., 1911.

· Котляревский Н. А. Н. В. Гоголь. 1829—1842. 4 – е изд., П., 1915.

· Слонимский А. Л. Техника комического у Гоголя. П., 1923.

· Белый А. Мастерство Гоголя. М. – Л., 1934.

· Виноградов В. В. Эволюция русского натурализма. Гоголь и «натуральная» школа. Этюды о стиле Гоголя. – В его кн.: Избранные труды. Поэтика русской литературы, М., 1976.

· Гуковский Г. А. Реализм Гоголя, 1959

· Переверзев В. Ф. Творчество Гоголя. – В его кн.: Гоголь. Достоевский…, М., 1982.

· Манн Ю. В. Комедия Гоголя «Ревизор», М. 1966.

· Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. М., 1978.

· Манн Ю. В. Смелость изобретения. Черты художественного мира Гоголя. 3 – е изд., М., 1985.

Манн Ю. В. В поисках живой души. «Мёртвые души»: писатель – критика – читатель. 2 – е изд., М., 1987

· Храпченко М. Б. Н. Гоголь. Литературный путь… – Собрание сочинений., т. 1, М., 1980.

Оглавление

К читателю

Державин Георгий Романович

Грибоедов Александр Сергеевич

Пушкин Александр Сергеевич

Баратынский Евгений Абрамович

Лермонтов Михаил Юрьевич

Тютчев Федор Иванович

Фет Афанасий Афанасьевич

Бунин Иван Алексеевич

Гоголь Николай Васильевич Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg