«Я воевал в Корее»

Я воевал в Корее (fb2) - Я воевал в Корее [Записки английского солдата] (пер. С. Я. Каганова,М. Р. Певзнер) 733K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джулиан Танстолл

Джулиан Танстолл Я ВОЕВАЛ В КОРЕЕ Записки английского солдата

Эта книга посвящается Корее и ее народу

Предисловие к русскому изданию

Одна из самых позорных страниц в истории американского империализма — интервенция в Корее. Она еще раз показала всему человечеству, что реакционные круги США непрочь при случае взять на себя функции международного жандарма, стремящегося силой оружия восстановить капиталистические порядки в странах, которые стали на путь строительства нового, социалистического общества.

Хорошо известно, при каких обстоятельствах готовилась эта кровавая интервенция. После окончания второй мировой войны освобожденная Советской Армией от многолетнего господства японских колонизаторов Корея оказалась искусственно разделенной на две части. Вопреки воле подавляющего большинства корейского народа, реакционные круги Соединенных Штатов, используя оккупацию южной части Кореи американскими войсками, воспрепятствовали мирному объединению страны. Раскол Кореи усугубился после создания на юге страны в 1948 году марионеточного правительства во главе со ставленником американских монополистов ярым реакционером Ли Сын Маном.

В условиях, когда клика Ли Сын Мана насаждала в Южной Корее реакционный режим, корейский народ под руководством Трудовой партии пошел по пути создания в северной части страны свободного, подлинно демократического государства. Здесь утвердился новый, народно-демократический, государственный строй. Корейская Народно-Демократическая Республика немедленно развернула борьбу за национальное объединение обеих частей страны на мирной и демократической основе. Это вызвало ярость и злобу реакционных элементов США, и они начали усиленно готовить «поход на Север». Еще в 1949 году американский посол в Южной Корее Муччо потребовал от лисынмановских министров «приблизить время всеобщего наступления на территорию севернее 38-й параллели, учитывая конкретную обстановку и наши намерения».

25 июня 1950 года войска Южной Кореи с благословения Вашингтона вторглись на территорию Корейской Народно-Демократической Республики. Но это вторжение окончилось для лисынмановцев весьма печально, они были разбиты, и военные действия продолжались уже на юге. И тогда США решили открыто вмешаться в войну, начав вооруженную интервенцию под прикрытием флага Организации Объединенных Наций.

Об этой интервенции на Западе написано немало книг. Не только англо-американские буржуазные историки, но и генералы типа Кларка и Риджуэя, участвовавшие в войне в Корее, сочли необходимым взяться за перо, чтобы представить искаженную картину действительных событий, изобразить их так, как это выгодно вдохновителям политики «с позиции силы». Но наряду с этими грубыми фальшивками в США и странах Западной Европы появились отдельные работы, в которых делается попытка более или менее объективно подойти к оценке хода военных действий против корейского народа. К их числу и принадлежит книга Джулиана Танстолла «Я воевал в Корее». Ценность ее в том, что она написана простым англичанином, на которого надели солдатскую форму и отправили на Дальний Восток, чтобы защищать интересы международной империалистической реакции. За девять месяцев пребывания на фронте в первый, наиболее напряженный период войны, Танстолл разобрался в ее сущности и оценил глазами очевидца события, свидетелем которых ему довелось быть.

Основной вывод автора — война против корейского народа глубоко несправедлива. «Нам эта война не нужна», — заявляли Танстолл и другие английские солдаты еще до отправки в Корею. Побывав там, они окончательно убедились во вздорности утверждений реакционной пропаганды, клеветнически изображавшей Корейскую Народно-Демократическую Республику «агрессором». Они поняли, что все лживые утверждения распространяются реакционными пропагандистами лишь для того, чтобы замаскировать грабительский, колонизаторский характер агрессивных действий интервентов.

Воспоминания Танстолла о войне в Корее — это суровый обвинительный акт в адрес империалистов западных держав и прежде всего США. В этих воспоминаниях пригвождены к позорному столбу те, кто несет ответственность за преступления, совершенные в Корее интервентами и их лисынмановской агентурой.

Американская пропаганда немало потрудилась над тем, чтобы скрыть эти преступления и представить войска ООН в роли «борцов за благородные идеалы». Так, генерал Риджуэй, который командовал во время войны в Корее 8-й американской армией, а затем стал главнокомандующим вооруженными силами ООН на Дальнем Востоке, в своих мемуарах всячески пытается создать ореол славы вокруг американского воинства. «Не было еще армии, солдаты которой имели бы столь великое призвание», — цитирует он одно из своих обращений к американским войскам. Книга Танстолла убедительно показывает, к чему свелось это «призвание». Путь интервентов по Корее был отмечен грудами развалин мирных городов и сел, потоками крови стариков, женщин и детей, бесчинствами над гражданским населением. «Что же больше всего поразило меня в Корее во время войны? Расовая дискриминация и варварское уничтожение корейского народа», — эти слова Танстолла достаточно ясно говорят о том впечатлении, которое произвели на него кровавые деяния интервентов.

Яркими красками рисует автор зловещий облик американской военщины. Стрельба ради забавы по голодным женщинам, зверские избиения и расстрелы военнопленных, бессмысленное разрушение культурных ценностей, грубое надругательство над человеческим достоинством корейских граждан — таковы были нормы поведения многих интервентов, воспитанных в духе ненависти и пренебрежения к другим народам. «Корейцы не люди, а животные», — бросил один из американских солдат Танстоллу в ответ на вопрос последнего о том, почему они так издевательски относятся к корейцам. Так выглядели миссионеры западной цивилизации!

Жажда наживы, вошедшая в плоть и кровь американских военнослужащих и всячески поощряемая командованием, разлагала армию интервентов. «Они взрывали сейфы, тащили картины, мебель, часы, вышивки, — пишет Танстолл. — Награбленной добычей американцы набивали грузовые машины и прицепы… Особенно отличались водители американских машин. Останавливаясь на дороге, они среди бела дня обыскивали корейцев, а затем, „освободив“ их от часов и других ценностей, спокойно продолжали путь».

В не менее неприглядном свете предстают перед читателями войска интервентов и тогда, когда речь заходит о взаимоотношениях их личного состава. «Дух товарищества покидал американцев в разгаре боя», — отмечает Танстолл, рассказывая, как американские солдаты бросили на поле сражения своего раненого лейтенанта. Тем более чужды были американцам чувства войскового товарищества, когда требовалось прийти на выручку военнослужащим других армий, воевавших в Корее рядом о ними. В этой связи примечателен следующий эпизод. Когда подразделение шотландцев вызвало на подмогу американскую авиацию, она нанесла удар… по самим шотландцам, уничтожив при этом полторы роты. Американские летчики решили, видимо, не утруждать себя: стоит ли еще разбираться, где союзники, а где противник? Этот, как и многие подобные факты, приводимые Танстоллом, убедительно показывают, чего стоит пресловутая «атлантическая солидарность», о которой столь охотно распространяются руководители НАТО.

Низкому моральному облику интервентов, лишенных каких бы то ни было идеалов, автор противопоставляет высокий боевой дух тех, кто самоотверженно защищал свободу и независимость своих народов, — воинов корейской Народной армии и китайских народных добровольцев. Глубочайший патриотизм, сознание правоты своего дела придавали им непоколебимую силу.

Высоко оценивает автор и замечательные морально-боевые качества китайских народных добровольцев. «Это были мужественные, неустрашимые воины. Сказать так — значит только воздать им должное», — пишет Танстолл.

Братские чувства международной солидарности, общность интересов в борьбе против агрессии объединили в единую боевую семью народы Кореи и Китая. Танстолл описывает, как корейское гражданское население от всего сердца помогало, чем только могло, войскам китайских добровольцев. «Симпатии большинства корейского народа, — констатирует он, — были на стороне китайцев».

А какие чувства могли питать жители Кореи к тем, кто, прикидываясь их друзьями и «освободителями», стремился безжалостно уничтожить миллионы корейцев только за то, что они не согласились стать рабами чужеземных колонизаторов? За время интервенции США в Корее американская авиация сбросила 167 тысяч тонн одних лишь фугасных бомб, что значительно превышает тоннаж бомб, сброшенных на Японию за весь период второй мировой войны. Американская артиллерия выпускала тысячи снарядов по объектам, которые не имели никакого военного значения. И автор с полным основанием делает вывод, что такие варварские методы «породили острую ненависть к американцам и англичанам в сердцах корейского и других народов Азии». Участие Англии в кровавой авантюре, затеянной американскими монополиями, привело к тому, пишет он далее, что ее престиж на Дальнем Востоке безвозвратно потерян. Танстолл настойчиво предостерегает от недооценки силы национально-освободительных движений в Азии, воли народов к завоеванию, сохранению и упрочению своей независимости.

Предоставить народам право устраивать свою жизнь по собственному усмотрению, прекратить вмешательство в их внутренние дела — таково важнейшее требование автора, которое он настойчиво выдвигает на страницах своей книги.

* * *

Давая объективную, правдивую оценку войне в Корее, автор допускает иногда отдельные противоречивые или неточные суждения. Так, не соответствуют действительности приведенные в книге сведения о численности прибывших в Корею китайских народных добровольцев. Танстолл берет на веру утверждения американского командования о том, что их численность достигла двух миллионов человек. Эта цифра явно преувеличена. Завышая данные о численности китайских народных добровольцев, агрессивные круги США пытались мнимым количественным превосходством противника объяснить поражения, которые интервенты терпели в Корее.

Автор сурово осуждает расовую дискриминацию в отношении корейского населения, но уверяет, будто английские солдаты — по крайней мере те, кого он «лично знал, — не были пропитаны этими фантастическими и омерзительными идеями». Здесь Танстолл противоречит самому себе. Идеи расового превосходства насаждаются не только в американской, но и в английской армии. Недаром сам Танстолл пишет о том, что английские солдаты относились к корейцам в лучшем случае как к слугам. Как видно из самой книги, поведение английских солдат в Корее мало отличалось от поведения американцев. Танстолл с возмущением упоминает о случае, когда трое английских солдат изнасиловали больную жену корейского крестьянина, добавляя при этом, что такие случаи происходили очень часто. Он сообщает об избиении китайского добровольца английским сержантом. Не может быть и речи о том, чтобы хоть в малейшей степени снять с английских интервентов их долю ответственности за разбойничьи действия международного империализма в Корее.

Автор не раз подчеркивает рознь и отчужденность между офицерским и рядовым составом в английской армии. Но он не избавился от иллюзии, будто все дело в отдельных личностях, которые грубо относятся к подчиненным. Советскому читателю, конечно, ясно, что противоречия между командным составом и солдатами буржуазной армии отражают классовый антагонизм между господствующими классами, из представителей которых в основном формируется офицерская каста, и выходцами из трудящихся — солдатской массой. Преодолеть эту рознь вооруженные силы капиталистических государств, разумеется, не в состоянии.

* * *

Джулиан Танстолл покинул Корею задолго до окончания там военных действий. Еще два года захватчики продолжали терзать корейский народ, снова и снова обрушивая тысячи и десятки тысяч снарядов и бомб на развалины городов и сел Кореи. Они во что бы то ни стало пытались поставить на колени свободолюбивое население страны. Но из этого ничего не получилось. «Никогда еще американский флаг не развевался над армией… более боеспособной, чем 8-я» (действовавшая в Корее. — А. Е.), — писал Риджуэй. Однако и эта хваленая армия, поддержанная огромными силами авиации и флота, не сумела справиться со своим противником. В июле 1953 года, благодаря инициативе Советского правительства, удалось заключить перемирие.

Прекращение военных действий в Корее было с явным неудовольствием встречено реакционными кругами Соединенных Штатов, разочарованными тем, что США не достигли поставленных перед собой целей. После подписания перемирия военный комментатор крупнейшей американской буржуазной газеты «Нью-Йорк геральд трибюн» Уолтер Миллис писал: «Вое это тем более тяжело, что подобный факт не имеет прецедента в нашей истории. Мы впервые вынуждены закончить войну, не одержав победы». С еще большей определенностью высказывался небезызвестный генерал Маршалл. «Миф был развенчан, — заявил он. — Стало ясно, что наша страна не так могущественна, как мы полагали». Да, героический корейский народ доказал, что даже самая мощная военная машина капиталистического мира не смогла повернуть назад колесо истории.

Интервенция в Корее дорого обошлась странам, правители которых вовлекли свои народы в военную авантюру на Дальнем Востоке. За три года войны войска агрессоров потеряли убитыми, ранеными и пленными свыше 1 миллиона 90 тысяч солдат и офицеров. Было уничтожено или повреждено более 12 тысяч самолетов, 257 военных кораблей, свыше 3 тысяч танков, более 7 тысяч орудий. Основная масса потерь в технике пришлась на долю США. Они понесли и огромные людские потери.

Военная авантюра в Корее тяжелым бременем легла на плечи трудящихся США и стран Западной Европы, но американским миллиардерам она принесла невиданные барыши. «Эта война явилась благословением», — цинично заявил командующий 8-й армией генерал Ван-Флит, указывая, что военные концерны США получили огромные заказы на производство оружия. Вот почему заправилы ряда американских монополий с таким раздражением восприняли известие о прекращении огня в Корее.

За время, прошедшее после прекращения военных действий в Корее, в мире произошли большие изменения. Неизмеримо выросло могущество социалистического лагеря. К концу семилетия страны социализма по уровню своей промышленной продукции превзойдут капиталистические государства и тем самым обеспечат победу социалистической системы в решающей сфере человеческой деятельности — материальном производстве.

Совсем иная линия развития имеет место в капиталистическом мире, раздираемом внутренними противоречиями. Все более шаткими становятся позиции империализма. Усиливается национально-освободительное движение, под давлением которого все более сжимается сфера колониальной эксплуатации. Характерной чертой современности является усиление борьбы народов против реакционных режимов, поставивших свои страны на службу агрессивным планам Соединенных Штатов. Под натиском народного возмущения пала кровавая диктатура Батисты на Кубе. Рухнул насквозь прогнивший режим Мендереса в Турции. Революционный переворот в Лаосе смел правительство Сомсанита, стремившегося вовлечь страну в агрессивные блоки Запада. В Южной Корее в мае 1960 года народ прогнал Ли Сын Мана, который долгое время топил в крови всякие попытки добиться свободы и демократии. Падение режима Ли Сын Мана еще раз показало, что его диктатура была навязана народу Южной Кореи только штыками американских интервентов.

Реакционные круги империалистических держав, чувствуя, что у них почва горит под ногами, ищут выхода из создавшегося положения в подготовке новых военных авантюр. Враги мира пытаются похоронить в потоке трескучих фраз советские предложения о проведении всеобщего и полного разоружения. Они еще более форсируют гонку вооружений, рассчитывая на путях политики «с позиции силы» осуществить свои замыслы против свободных народов. Но все эти замыслы обречены на провал. Никогда агрессорам не сломить волю народов, полных решимости защищать свою свободу и независимость. Эти народы опираются на могучую силу лагеря социализма, обладающего всеми необходимыми средствами, чтобы навсегда покончить с теми, кто попытался бы разжечь пожар новой войны. Книга Танстолла — лишнее напоминание о том, что любые провокации агрессоров неминуемо потерпят крах.

А. ЕФРЕМОВ,

кандидат исторических наук

Глава 1 Мы узнаем о войне

Это началось летом 1950 года в Гонконге. Мы уже почти полгода маршировали здесь под ненавидящим взором всей Азии. Все успело опостылеть, а особенно военная служба.

В феврале 1950 года меня призвали в армию и отправили в Гонконг, где зачислили рядовым в 1-й батальон Мидлсекского полка. Я полюбил этот город и сочувствовал его населению, обреченному терпеть наше присутствие. Мне так хотелось встретить в сердцах его жителей ответное чувство, но мог ли я рассчитывать на это, пока носил мундир?

В одно июньское угрю 1950 года радио принесло весть о возобновлении стычек в Корее, на 38-й параллели. Затем последовали новые сообщения и вскоре заговорили о гражданской войне. Военные действия приняли серьезный характер.

— Допустим, они хотят воевать, — говорили мы, — так пусть воюют между собой. Нам эта война не нужна.

— Кто ее начал? — спросил один из солдат.

— Разве это имеет значение? — ответил другой.

Вскоре мы узнали, что каждая из враждующих сторон обвиняет в нападении другую, потом услышали об американской интервенции, ловко прикрытой флагом Объединенных Наций. И лишь спустя много времени нам стали известны истинные причины войны.

Сперва мы слушали о том, как генерал Макартур на отдаленных берегах создает так называемую «армию освобождения», затем вдруг узнали, что и сами являемся «освободителями». Не успев опомниться, мы оказались на пути в Корею, где должны были принять участие в крестовом походе под руководством Макартура. И вот уже позади сверкающий огнями Гонконг, а впереди чудится призывный жест Макартура.

Итак, мы отплыли в Корею — «Страну утреннего спокойствия»[1]. Ступив на ее землю, мы были поражены резким контрастом этого названия с обликом страны, объятой пламенем военного пожарища. Мы недолго пробыли в «Стране утреннего спокойствия», но успели принести опустошения, каких доселе не видел мир. Мы видели стертые с лица земли города и деревни, трупы зверски убитых невинных людей. Страна была истерзана, но непобедимый дух корейского народа сломить не удалось.

* * *

Покидая Англию, я относился к народам Востока без всякого предубеждения. Что же больше всего поразило меня в Корее во время войны? Расовая дискриминация и варварское уничтожение корейского народа.

Все девять месяцев, что я провел в Корее, меня глубоко возмущала открытая дискриминация, которой подвергали корейский народ люди белой расы из многих стран Запада, считающие себя более «цивилизованными». Я был очевидцем процесса уничтожения, причем никто не пытался ограничить размах войны действительными требованиями военной необходимости. В результате войны в Корее остались почти одни руины. Едва ли хоть один человек, покидая эту страну, не уносил с собой самых тяжких воспоминаний на всю жизнь.

Я и мои товарищи, простые солдаты, прибыли в Корею с довольно смутным представлением об истинном характере развязанной там войны. Нам не было дела до того, кто начал войну, во всяком случае мы были к этому не причастны. Правда, никто из нас не возражал против отправки в Корею, но мы не были и добровольцами. Если бы мы знали, что там ожидает нас, мы не так безразлично отнеслись бы к этому.

Общеизвестно и, по-моему, достойно сожаления, что между Востоком и Западом лежит глубокая пропасть. Сегодня в Азии происходит процесс национального и политического пробуждения. Народы Азии, видимо, не намерены дольше терпеть такое положение, когда попирают все их права. В первую очередь они восстают против всего, что связано с такими понятиями, как «колониализм» и «империализм».

Избавившись в 1945 году от японского ига, Корея оказалась разделенной на две части. Повсюду поднимала свой голос воинствующая Азия. Подняла свой голос и Корея — она потребовала объединения страны, и это привело к войне.

События в Корее должны послужить предостережением для Запада. Чем скорее мы поймем, что во всех странах Дальнего Востока развертывается национальное движение, направленное против западного империализма, тем лучше для всех. Сколько бы ни болтали о «стремлении русского коммунизма установить господство над миром», не подлежит сомнению, что национально-освободительное движение является ответом на угнетение азиатских народов западными державами. Все страны Азии неумолимо идут по пути к независимости. Какое бы перемирие ни было заключено в Корее, я не сомневаюсь, что, если сохранится раздел страны, народ с этим не примирится, он добьется национального единства и независимости. На этом пути Корею ничто не остановит — и не должно остановить.

* * *

Я лично знаком со многими корейцами. Мне не раз приходилось беседовать с ними о расовой дискриминации, которой их подвергали войска всех государств, участвовавших в корейской войне, хотя я буду касаться лишь американцев и англичан.

Красной нитью через всю эту проблему проходит отношение к «гукам» — так называют всех корейцев, северных и южных, а также всех китайцев. Это указывает на определенный порочный образ мыслей, особенно резко проявлявшийся у американцев.

Американских солдат учат ненавидеть своего врага, значит, необходимо как-то обосновать эту ненависть. Это обоснование строится на том, что народы Азии по сравнению с американцами являются, дескать, неполноценными. Это, мол, даже не люди, а существа низшего порядка, с которыми не стоит считаться. Это те же животные, и их можно безжалостно уничтожать.

Подобная теория преподносилась американским солдатам иногда в завуалированной форме, а иногда и совершенно открыто в официальных и неофициальных выступлениях их начальников.

Я рад отметить, что английские солдаты — по крайней мере те, кого я лично знал, — не были пропитаны этими фантастическими и омерзительными идеями. И все же, когда мы находились в Гонконге, мои близкие друзья относились к местным китайцам, в лучшем случае как к слугам, а в худшем — как к рабам и неполноценным людям. Отношение к ним офицеров было намного хуже. «Чем больше слуг, — говорили они, — тем лучше, и, чем больше их бить, тем покорнее они будут выполнять приказы».

Таковы результаты духовной подготовки представителей двух великих наций к рискованной авантюре в Корее. Естественно, что во время боевых действий убивают солдат противника. Но ведь мы пошли гораздо дальше — мы преследовали и уничтожали мирное население Северной Кореи, третировали и южнокорейцев — солдат и мирных жителей, презирали их и подвергали дискриминации.

Офицеры приказывали «стрелять в каждого в белом» и «пленных не брать». Но так как население Кореи одевается обычно во все белое, то не удивительно, что этот приказ повлек за собой огромные жертвы среди мирных жителей страны.

А как относились солдаты к корейским жилищам? Крестьянские дома в Корее в большинстве своем невелики. Европейцу они могут показаться не пригодными для жилья. Американцы решили, что корейские дома — подходящий материал для костров. Такие костры они разжигали повсюду, где им хотелось. По-видимому, американский солдат не сознавал, что он делает, уничтожая корейский дом: он разрушал благополучие целой семьи, лишал ее всего имущества. Бездомные, без всяких средств к существованию, люди блуждали по стране в поисках пищи и крова. Это было печальное зрелище.

Такие действия породили острую ненависть к американцам и англичанам в сердцах корейского и других народов Азии. Если раньше корейцы еще питали к нам какое-то уважение, то теперь они горько разочаровались в нас. Я уверен, что все народы Дальнего Востока едины в этом чувстве.

Американским солдатам внушали, что они стойкие бойцы и что они должны нанести «сокрушительный удар по ненавистному врагу». Им постоянно твердили, что Корея — это только большая грязная пустыня, а до родины — тысячи миль.

Один эпизод, о котором я слышал от американского солдата, ярко характеризует и отношение к корейцам и ужасы войны. Однажды этому солдату вместе с другими пришлось охранять продовольственный склад в Северной Корее. Местные жители знали, что там находятся продукты, и думали, что их будут распределять среди населения. Они толпились около оклада, выпрашивая у американцев хоть немного еды. Обстановка стала настолько напряженной, что охрана начала стрелять в воздух, но это только усилило волнение среди умирающих от голода людей.

— Тогда, — продолжал свой рассказ американский солдат, — один из офицеров приказал: «Быть тверже и умней». Мы открыли огонь по бездельникам и убили их в этот день немало, В последующие несколько дней мы убивали человек по пятьдесят. На улице повсюду валялись убитые и раненые. Но это не остановило гуков, — говорил солдат. — Визжа, как свиньи, они бросались к складу, пытаясь добраться до продуктов. За это время я сам убил около сотни, а кое-кто еще больше.

Может быть, он преувеличивал, но все равно эти слова достаточно ясно раскрывают характер действий и образ мыслей многих американских солдат.

* * *

Прежде чем начать рассказ о нашей кампании в Корее, мне хотелось бы познакомить читателя с жизнью простого английского солдата, поскольку это необходимо для последующего повествования. Я никогда не сожалел и не буду сожалеть о том, что служил в армии простым солдатом. По крайней мере, я видел армию такой, какова она в действительности, без прикрас, скрывающих истинное положение вещей для людей на более высоких ступенях служебной иерархии. Армия обязана своим существованием рядовому солдату — без него не было бы и армии.

Не буду касаться ни политики, ни войны, ни званий. Мои товарищи по оружию почти все — замечательные ребята. Но у каждого есть свои особенности — своя личная жизнь, семья, свой круг интересов, надежды, мечты и опасения. В армии должны считаться с этим. Игнорирование этой простой истины может повлечь за собой снижение боеспособности. Если будут учтены индивидуальные особенности каждого солдата, а всех их сплотит дух товарищества, равенства и дружбы, армия может стать почти совершенной организацией. И, наоборот, ничего не добьешься, если начнешь подгонять индивидуальность под общий стандарт.

Установленные в армии порядки должны быть приемлемы для солдат. Солдаты не требуют многого — да это и бесполезно. Проявите заботу об их основных, насущных запросах, и тогда все, что есть лучшего в армии, удастся объединить в одно целое.

Хотя нас убеждали, что в Корее нам придется выступить против «московской угрозы», солдаты не питали ненависти ни к корейцам, ни к китайцам. Они относились презрительно к ним, но сражались не против коммунизма, не за свою родину, не за Ли Сын Мана, а лишь для того, чтобы защитить себя и своих товарищей. Солдаты говорили об этом совершенно открыто.

Когда английская армия действительно сражается за свою родину — это, должно быть, поистине величественное зрелище. Возьмем, к примеру, наш Мидлсекский полк. Мы гордились его славным прошлым — во время первой и второй мировых войн он вписал замечательные страницы в свою боевую историю. Но его участие в корейской войне, на мой взгляд, никак нельзя назвать почетным.

Английским солдатам в Корее платили меньше, чем всем другим, за исключением разве что солдат Ли Сын Мана. С английскими солдатами плохо обращались. Офицеры относились к ним почти с таким же пренебрежением, как к азиатам. Кормили плохо, недостаточно обеспечивали теплой одеждой.

И вое же, как я уже сказал, мой полк имеет славное прошлое, и я отлично понимаю, что когда английская армия используется по назначению — защищает свою родину, — это великая армия. Но в корейской войне нашим полком и армией так же злоупотребили, как мною и моими товарищами.

Глава 2 Прибытие в Корею

Мы прибыли в «Страну утреннего спокойствия», как поэтически называют корейцы свой чудесный край. Возможно, многим солдатам она показалась пыльной и грязной, но как восхитителен в Корее заход солнца! Это величественное, ни с чем не сравнимое зрелище. Опускаясь за скалистые горы, огромный огненный диск ослепительными искрами золотит верхушки сосен. Такого зрелища не увидишь ни в Китае, ни на Тихом океане, ни на Красном и Средиземном морях. Но название «Страна утреннего спокойствия» особенно вспоминается на рассвете, когда из зеленых долин, клубясь, поднимается к горным вершинам серая дымка тумана. Теперь в такие рассветы зачастую врывается грубый треск пулеметов.

Бесчисленные бурные речки, переливаясь в лучах солнца, стекают с гор, склоны которых постепенно переходят в зеленые рисовые поля. Вдоль красивых дорог, проложенных не для военных машин, а для крестьянских повозок, стоят ряды тополей — многие погибли от бомб и снарядов. По обеим сторонам дорог тянутся тихие деревушки с маленькими уютными хижинами. Изредка встречаются более крупные населенные пункты, мосты, железнодорожные переезды и пересечения автомобильных магистралей.

Но для солдата рисовые поля — это только походная грязь, корейские дороги — облака удушливой пыли, а горы — изнурительный подъем под пулеметным огнем противника.

* * *

В августе 1950 года, через два месяца после начала военных действий в Корее, мы высадились в Пусане.

Мы уже знали, что армия Ли Сын Мана разгромлена. Она была обучена по западному образцу, совершенно не пригодному для армии, действующей в Азии. Ли Сын Ман недооценивал возможности корейской Народной армии.

На двадцать пятое июня 1950 года армия Ли Сын Мана состояла из шести полностью оснащенных дивизий, которые сосредоточились вблизи 38-й параллели. Имелись также другие войска, которые могли быть и были быстро отмобилизованы. В южнокорейскую армию включались и полувоенные полицейские силы.

Насколько мне известно, Народная армия располагала вблизи 38-й параллели двумя не полностью укомплектованными дивизиями. В других районах Северной Кореи имелось пять дивизий, находившихся на различных стадиях мобилизационной готовности; помимо того, в соответствии с требованиями обстановки, было быстро сформировано еще до пяти дивизий.

Лисынмановские войска со своих явно наступательных позиций вторглись в Северную Корею и, продвинувшись на двенадцать километров, захватили Хэчжу. Правительство Северной Кореи заявило, что, совершив этот акт, правительство Ли Сын Мана несет полную ответственность за все последствия. Ли Сын Ман утверждал, что его армия якобы сама оказалась жертвой организованного нападения.

Корейская Народная армия нанесла по лисынмановсокой армии два мощных молниеносных удара с востока и запада в направлении на Сеул. Отрезанная от своих баз снабжения и резервов, лисынмановская армия в панике отступила. Взяв Сеул, северокорейские войска на широком фронте развернули наступление на юг.

В этот момент и начали прибывать американские войска. Но и американцам не удалось остановить наступление северокорейской армии, которая упорно продвигалась все дальше и дальше на юг.

Первое время американской пехоте приходилось воевать без танков и артиллерии, и она несла огромные потери. Американские солдаты в основном были молодые рекруты, которые привыкли к привольной жизни в оккупированной Японии, где они знали лишь «вино, женщин и песни» (кстати, особенно они увлекались женщинами). Без поддержки военной техники американские солдаты оказались беспомощными.

Бои приблизились к Тэгу и шли почти у самого города. По всему пусанскому периметру образовалось плотное оборонительное кольцо и велись одерживающие бои.

В этот критический момент прибыли и вскоре заняли отведенный им участок фронта английские войска. Горный участок перед рекой Нактонган, который до нашего прибытия удерживала целая американская дивизия, предстояло оборонять лишь двум нашим батальонам неполного состава. Еще два батальона были брошены на другой участок фронта. В Гонконге мы жили в горном районе на границе с Китаем и получили некоторое представление о такого рода местности. Мы видели китайских солдат по ту сторону границы. Кто мог предположить, что вскоре придется встретиться с ними в бою!

Когда мы получили приказ отправиться в Корею, нам, как я уже говорил, все успело отчаянно надоесть. Если не считать тех фантастических измышлений, которыми пытались одурманить нас перед отправкой в Корею, нам не сообщили официально, почему нас отправляют в эту страну и почему наше правительство, находящееся в полной безопасности у себя на родине, так покорно подчинилось давлению со стороны Америки. Поэтому мы все еще продолжали считать, что война не имеет к нам никакого отношения, и не горели желанием принять в ней участие. И все-таки, когда мы прибыли в Корею, наш боевой дух был довольно высоким.

Стремительные воды реки Нактонган сейчас разделяли две армии. Для корейской Народной армии эта река была серьезной преградой, а для американцев она служила естественным прикрытием, за которым они производили перевооружение и пополнение своих войск. Мы заняли позицию в излучине реки и обороняли длинную полосу земли, усеянную холмами.

Тут и там были разбросаны небольшие деревушки и отдельные хижины. Их жители давно покинули свои дома или были убиты. На другом берегу, густо поросшем соснами, виднелась бесконечная цепь уходящих вдаль холмов.

По ночам части корейской Народной армии атаковали наши позиции. Мы были постоянно настороже: солдатам, еще не привычным к боевой обстановке, малейший шорох действовал на нервы. Днем было тихо, и, если не считать непрерывного гула американской артиллерии и разрывов авиабомб, ничто не напоминало о войне.

Здесь погиб первый английский солдат. Мы были потрясены, увидев, как внезапно оборвалась его молодая жизнь. Он так и не узнал, за что ему пришлось умереть. За этой первой смертью последовали многие другие.

Все это время корейская Народная армия непрерывно атаковала хорошо укрепленные позиции на пусанском периметре. Она несла большие потери. Ее коммуникации угрожающе растянулись и оказались уязвимыми для американской авиации.

Но хотя Народная армия не прекращала ожесточенных атак, практически ее наступление приостановилось. На линии фронта насчитывалось уже четырнадцать дивизий Народной армии, но и американцы к этому времени успели увеличить численность своих войск, а также подвезти новую технику. Из Америки непрерывным потоком прибывали транспорты с военными материалами. Войска лисынмановской армии воспрянули духом.

Теперь на пусанском периметре под флагом Объединенных Наций находилось уже одиннадцать полностью оснащенных дивизий. В то время как эти войска развернули широкое контрнаступление на юге, в Инчхоне высадились две американские дивизии и морская пехота Ли Сын Мана. Обе дивизии прибыли прямо из США. С их прибытием количество дивизий обеих сторон сравнялось, хотя по численности войск перевес был на стороне американцев, так как американские дивизии по численности значительно больше дивизий Народной армии.

По войскам корейской Народной армии был нанесен сильный удар. Американцам удалось прорваться в плохо защищенный тыл северокорейской армии, основные силы которой продолжали вести бои на юге. Ее войска, действующие на северо-западе, еще не имели достаточного боевого опыта. Командованию Народной армии пришлось срочно перебросить одну дивизию с юга и дать войскам приказ об отходе. Чтобы обеспечить отход, северокорейцы оставили заслон. Таким образом, Сеул обороняло лишь небольшое количество испытанных в бою войск, а также полуобученный гарнизон и остатки разрозненных частей. Но эти части стойко отражали атаки американских войск, наступающих теперь при поддержке многочисленной артиллерии, танков и авиации.

Хотя командующий американскими войсками заявил, что Сеул не будет превращен в поле боя, он использовал хорошо организованную оборону корейцев как предлог для начала уличных боев. Американские войска значительно превосходили по численности защитников города, так что исход боев был делом времени. Американцы могли обойти Сеул и весь прилегающий к нему район с севера и востока, но они этого не сделали. Американское командование стремилось к «блестящей победе» и нуждалось в конкретном «триумфе», чтобы восстановить пошатнувшийся престиж американской армии и поднять ее боевой дух. Поэтому американское командование решило вести бои в городе, совершенно не считаясь с последствиями.

Именно в это время в Сеуле жилища мирного населения и все невоенные здания превратились в «военные объекты». Заявив, что городу будет причинен возможно меньший ущерб, американцы рвались вперед с одной целью: водрузить над зданием Капитолия в Сеуле национальный флаг США. Американцы не могли спокойно наслаждаться жевательной резинкой, пока этот флаг не был поднят. Из-за фанатического стремления к этой цели Сеул был разрушен по меньшей мере на шестьдесят процентов.

Хотя Народная армия все еще сдерживала наступление английских войск на юге, мы начали подготовку к форсированию реки Нактонган. Когда мы занимали корейские деревни, я впервые стал свидетелем многочисленных грабежей, в которых принимали участие наши солдаты.

Прорвавшись в центре у Вигвана, американцы продвигались по автостраде, чтобы соединиться с войсками, высадившимися на севере. Естественно, они не встретили здесь значительного сопротивления, но в тылу у них оставались отходящие войска Народной армии, часть которых укрылась в горах.

В то время как американцы продвигались к северу по разбитым дорогам, совершая свой «победоносный» марш на Сеул, нас оставили для ликвидации главных очагов сопротивления противника в окрестных горах.

Девятнадцатого сентября английские войска форсировали реку Нактонган и провели свой первый большой бой. Они захватили плацдарм на другом берегу реки и овладели рядом обойденных американцами высот, которые, как утверждали американцы, взять было совершенно невозможно. И когда английский офицер, командовавший войсками на этом участке, сообщил, что англичане без поддержки авиации захватили высоты, американцы не хотели этому верить. Сами они обычно обходили подобные препятствия, мало заботясь о том, что очаги сопротивления, создаваемые Народной армией, становятся основой для организации партизанского движения в их тылу. При взятии этих высот мы натолкнулись на упорное сопротивление солдат Народной армии. Их минометный огонь отличался исключительной точностью.

Наши шотландские соседи под сильным натиском противника вынуждены были обратиться за помощью к американской авиации. И вдруг эта самая «помощь» обрушилась им на голову в виде напалма. Напалмовыми бомбами американцы уничтожили тогда полторы роты шотландцев. Воспоминание об этих жертвах до сих пор вызывает у меня ужас.

Вскоре последовали стремительные контратаки корейской Народной армии. Она едва не прорвалась на этом участке фронта. Но смертельно раненный шотландский майор собрал остатки своего разгромленного батальона и сдержал натиск противника. И вы думаете, американцы оценили этот геройский поступок? Они похоронили майора на свалке рядом с какой-то фабрикой в Тэгу.

Пока американские и лисынмановские войска топтались возле 38-й параллели, мы готовились к продвижению через районы, уже давно пройденные наступающими войсками, но по-прежнему занятые партизанами. Здесь мы искупались в реке; снова испытать это удовольствие нам удалось лишь через много недель. Днем еще было тепло, но ночью подмораживало, и спать в окопах под одним одеялом было не слишком приятно. Хорошо еще, что дожди прекратились.

Лисынмановская полиция доставила на наши позиции нескольких местных жителей и пленных солдат корейской Народной армии, чтобы попотчевать нас зрелищем «допроса». Если пленный недостаточно быстро отвечал на вопрос или давал нежелательный ответ, его избивали деревянными дубинками. Удары наносились и по голове. Пленного истязали до тех пор, пока он не «признавался» или не валился замертво. Когда я думал, что лисынмановские полицейские — наши союзники, у меня пропадало всякое желание воевать.

По гористой местности мы дошли до города Санчжу. Здесь ранее находился главный полевой склад корейской Народной армии и было сосредоточено значительное количество войск. Накануне нашего прибытия Санчжу был буквально сметен с лица земли американской авиацией. На месте города мы увидели груды дымящихся развалин и горы трупов. Здесь погибло много солдат и местных жителей. Немногие, оставшиеся в живых (большинство из них было ранено во время налета), копались в руинах, разыскивая трупы родных и близких, или бродили в поисках крова.

К нам за помощью обратилось около двух тысяч беженцев. Непрерывным потоком шли они в наш лагерь, неся с собой тяжело раненных и умирающих товарищей. Мы организовали для этих несчастных медицинскую помощь. Отлично помню одного юношу, у которого была раздроблена нога. Два дня бедняга испытывал адские мучения, но лежал молча, не издавая ни стона. Тогда, как и много раз впоследствии, меня поражала выносливость этих людей, которым пришлось терпеть нечеловеческие страдания. Пока мы стояли в этом городе, я видел много искалеченных солдат корейской Народной армии. Особенно мне запомнился один. Он умирал от гангрены, но спокойно лежал на носилках, пока доктор старался сделать вое возможное, чтобы облегчить его мучения.

Вскоре мы вышли на 38-ю параллель. Все считали, что война закончится до конца этого года (1950!). Янки готовились «к параду победы» в Нью-Йорке, на который любезно пригласили и нас. Все американские газеты пестрели сообщениями о «наших парнях, идущих победным маршем», и об их геройских подвигах.

Нам не пришлось участвовать в «параде победы», зато наши офицеры устроили грандиозный кутеж. Они реквизировали единственное уцелевшее в городе здание, согнали туда множество слуг, завезли горы посуды и неплохо повеселились. Солдаты устроились было спать возле дома под открытым небом, но и здесь расставили столики для офицеров, и нам пришлось убраться подальше к полю.

Глава 3 Поход на Пхеньян и дальше на север

Девятого октября китайское правительство выступило с заявлением, в котором предупредило, что оно не останется равнодушным, если войска Организации Объединенных Наций перейдут 38-ю параллель. Тогда американское правительство предоставило Макартуру полную свободу действий. Для «отважного» Дугласа полная свобода действий означала продолжение «похода за свободу».

Когда лисынмановские войска «победным маршем» переходили 38-ю параллель, английские солдаты думали об одном: этот «марш» означает продолжение войны, а она им не сулит ничего хорошего. Но лишь немногие из них видели в этом возмутительную агрессию и открытое вторжение в Северную Корею.

Третьего октября войска Ли Сын Мала продвигались вдоль восточного побережья Кореи, а войска ООН, несмотря на предупреждение китайского правительства, в тот же день пересекли 38-ю параллель. Накануне Макартур предъявил ультиматум: если войска Корейской Народной армии не капитулируют в течение четырех дней, он прикажет своим войскам перейти 38-ю параллель. Разве может здравомыслящий человек думать, что армия, находящаяся в своей стране, капитулирует без боя? Командование Народной армии не считало 38-ю параллель пригодным для обороны рубежом, и северокорейские войска отходили, ведя непрерывные арьергардные бои. Во время отхода завязывались ожесточенные схватки, но все это была по существу одна длительная операция, основанная на арьергардных сдерживающих действиях. Вместе с тем американские и лисынмановские войска продвигались на север вдоль шоссейных дорог, по-прежнему обходя горы. Таким образом, многим подразделениям Народной армии удалось укрыться в горах, чтобы в удобный момент ударом с тыла нарушить торжество американского «парада победы».

Прибыл австралийский батальон, и английская бригада была теперь в полном составе. Она возглавила марш. За ней двигались американские колонны.

Мы шли по дорогам, усеянным разбитой техникой Народной армии. Нам встречались автомашины, танки, орудия, брошенные при отступлении или разбитые американской авиацией, успевшей уже разрушить мосты и привести в негодность большую часть важных дорог.

На дорогах местные жители размахивали флагами Южной Кореи. По-видимому, таким способом они рассчитывали, и не без оснований, сохранить себе жизнь. Конечно, никого из них не радовало наше присутствие в Корее. Но если бы они этими флагами и приветствиями не выражали своей «радости», лисынмановская полиция быстро научила бы их, как нужно себя вести.

В одной из деревень я стал свидетелем еще одной картины зверского истязания. В Северной Корее с нашим приходом были поспешно сформированы отряды так называемой антикоммунистической полиции, которые представляли собой сброд самозванцев. На моих глазах эти головорезы схватили корейского жителя, обвинив его в содействии Народной армии. Последовало зверское избиение. Несчастного били дубинками. Всякий раз, когда он падал на пол, его поднимали, ставили на ноги и продолжали избивать, пока он не падал вновь. Вот что делали наши «храбрые», «патриотические» союзники!

Убедившись, что побережье очищено от противника, Макартур предпринял свой личный «победный марш» в Сеул. Были мобилизованы группы горожан, которым предстояло изображать восторженную толпу в тот момент, когда Макартур торжественно облекал властью преданного американцам Ли Сын Мана.

Тем временем наступление продолжалось. Все препятствия на пути наступающих войск сметались о лица земли. Артиллерийским огнем сносились целые деревни, независимо от того, были там войска или нет. Пленных брали мало. Помню, одному связали руки и бросили на землю. Всю ночь пролежал он под открытым небом. Еще четырех пленных связали вместе, и они лежали на земле, хотя один из них был ранен и нуждался в медицинской помощи.

Крестьяне сразу же начали возвращаться на свои поля. Они прилагали нечеловеческие усилия, чтобы собрать остатки урожая, — это было для них вопросом жизни или смерти. Многие участки были выжжены, и большая часть посевов безжалостно истоптана и погублена.

В Сеуле мы видели, как боролись за свою жизнь горожане, как матери искали среди развалин детей и собирали жалкие остатки уцелевшего имущества. Более счастливые сооружали подобие лачуг взамен разрушенных домов.

Словно символ прежнего процветания столицы, одиноко возвышалось над Сеулом здание Капитолия. В городе осталось несколько неповрежденных красивых зданий. Но целые улицы были разрушены до основания. Многим жителям посчастливилось сохранить часть своего имущества. Я обратил внимание, что дети были одеты в яркие платья в отличие от традиционной белой одежды деревенских жителей. Перед разрушенными магазинами появлялись прилавки. Городская жизнь возрождалась, но дым от пожара тучами стоял над Сеулом, зловеще напоминая о только что разыгравшейся здесь трагедии и предвещая еще более трагичное будущее.

На пути в Кымчхон мы ожидали дальнейших приказов командования. Прибывали новые военнопленные. Помню, к нам доставили поздно вечером трех солдат корейской Народной армии. Несчастных связали вместе, положили на прицеп виллиса и, хотя ночью был мороз, их укрыли только куском брезента. Веревки затянули так туго, что к утру они глубоко врезались в тело. Один из военнопленных — старший сержант — возмутился жестоким обращением; тогда английский сержант ударил его по лицу. Пленных заставили раздеться догола и под предлогом, что они грязные, загнали в ледяную воду реки, выставив на посмешище собравшейся вокруг толпы. Об этом случае я упоминаю, между прочим, не потому, что он типичен, а потому, что и на наших солдат, не говоря уже об американцах, ложится вина за издевательства над военнопленными.

Нас снова отправили в Кэсон — довольно большой город с красивыми домами и оригинальным фонтаном у городских ворот. Позже этот город оказался не только в центре всех военных действий, которые шли с переменным успехом (сначала наступали северокорейцы, а потом войска Объединенных Наций), но и тем местом, где начались переговоры о перемирии. Из Кэсона мы направились на север через Кымчхон, почти не встречая сопротивления. После воздушных налетов дороги были усеяны трупами солдат корейской Народной армии и местных жителей, а также сожженными танками и другой военной техникой. У обочины кто-то усадил труп корейского солдата и сунул ему в рот сигарету. Очевидно, это зрелище устроили американцы, желая показать свое «превосходство» над поверженным врагом. Все города и села, которые мы проходили, были превращены в дымящиеся руины. Уцелело считанное количество строений.

Под Саривоном — самым большим городом на шоссейной магистрали между Сеулом и Пхеньяном — войска корейской Народной армии остановились и дали свой первый большой бой в Северной Корее, но не смогли остановить нашего стремительного «крестового похода на север». Теперь угроза нависла над столицей Северной Кореи. По мере приближения к городу сопротивление корейской Народной армии все возрастало. А в это время газеты Запада пестрели всевозможными измышлениями о ходе боев в Корее, о близкой капитуляции северокорейцев. Но те и не думали сдаваться. Их боевой дух не был сломлен. Я не собираюсь преувеличивать их мужество, но хочу воздать должное этим людям. На карту было поставлено само существование их родины, и они это прекрасно понимали.

Мы повели наступление на Пхеньян. К городу тянулись бесконечные колонны машин. У наших офицеров разгорались страсти. Уже заключались пари, кто войдет в столицу первым. Командиры частей старались выбрать самые короткие дороги, чтобы первыми ворваться в Пхеньян. Если бы нам противодействовала авиация противника, картина совершенно изменилась бы. Но так как Народная армия не имела авиации, мы не боялись нападения с воздуха.

Когда передовые подразделения встречали сопротивление, наши войска оставляли машины и продолжали движение пешком. Как только дороги очищались от противника, колонны автомашин снова устремлялись вперед. Даже в то время наши коммуникации уже становились угрожающе растянутыми. Нарушилось нормальное снабжение продовольствием, так как мы непрерывно продвигались вперед.

На дорогах нас по-прежнему «приветствовали» корейцы. Среди них были и солдаты, сложившие оружие. Очевидно, это представлялось им единственным способом сохранить себе жизнь, чтобы затем уйти в горы и принять участие в партизанском движении. Их обыскивали и затем приказывали идти на юг и там сдаваться в плен. Они спокойно подчинялись этому приказу и шли, но, конечно, не сдаваться, а к партизанам…

Однажды мы поднялись на возвышенность, и перед нами среди холмов раскинулась столица Северной Кореи. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь грозовые тучи, нависшие над городом. Пхеньян — третий по величине город Кореи — показался мне не очень красивым, хотя и произвел внушительное впечатление. Кое-где дымились трубы фабрик и заводов. В центре города чернели каркасы когда-то величественных зданий. На окраинах виднелись домики заводских рабочих. От мостов, которые прежде пересекали широкую реку, уцелели одни фермы. Центр столицы перерезала целая сеть каналов. Пхеньян, как и Сеул, окутывали зловещие черные клубы дыма.

Облик варварски разрушенной столицы не мог пробудить в нашей душе того вдохновения, которое она прежде вызывала у корейских поэтов, когда они созерцали свой родной город. Трудно было не поддаться глубокой печали, которую навевала эта картина. Мы пришли сюда с юга Кореи, прошли через города и деревни, но не принесли жителям этой страны ничего, кроме ущерба и разрушений. Теперь мы достигли великого города Пхеньяна и тоже увидели его в руинах. Прошло несколько дней, и город опустел, покинутый всеми жителями. Как мог «поход за свободу» и «освобождение от рабства» привести к подобным ужасам и жестокости?

Мы расположились лагерем на окраине города и начали отчищаться от грязи, въевшейся в нас за три дня бешеной гонки к северу.

Войдя в город, американцы поспешно заняли все большие здания и уцелевшие дома. Жителей они выгнали на улицу, их имущество выбросили. Те помещения, которые не были нужны американцам, они попросту разрушали и грабили. Они взрывали сейфы, тащили картины, мебель, часы, вышивки. Награбленной добычей американцы набивали грузовые машины и прицепы, приготовленные специально для этой цели. Среда местного населения тоже находились негодяи, которые занимались грабежом. Но их опережали американцы — у грабителей они отнимали награбленное. Американцы при полной поддержке англичан безнаказанно задерживали на улицах корейцев под предлогом, что те или «солдаты Народной армии», или «коммунисты», или «грабители», или, наконец, просто подозрительные личности. Особенно отличались водители американских машин. Останавливаясь на дороге, они среди бела дня обыскивали корейцев, а затем, «освободив» их от часов и других ценностей, спокойно продолжали путь. Я нисколько не преувеличиваю, рассказывая об этом. О грабежах знали все, но большинство так называемых ответственных офицеров предпочитало закрывать на это глаза.

Никого уже не удивляло, что многих корейцев причисляли к весьма расплывчатой категории «военнопленных». Этих людей хватали прямо на улицах города. Среди них зачастую попадались и мальчики, едва достигшие пятнадцати лет. Они плакали горькими слезами, считая — и в ряде случаев не без основания, — что их собираются убить. Помню, одной группе таких «военнопленных» запретили сидеть и разговаривать, пока у них не найдутся часы для английского сержанта. Но так как часов не нашлось, сержант счёл необходимым принять более суровые меры. В эту группу попали и переодетые солдаты, которых практически невозможно было узнать. По приказу сержанта они сразу вышли вперед, зная, что их расстреляют, но надеясь ценой своей жизни спасти остальных. Всех отправили в городскую тюрьму, реквизированную американцами и переданную под контроль лисынмановцев в качестве места заключения для «военнопленных». Туда помещали всех несчастных, случайно задержанных на улицах. То, что произошло с заключенными в этой тюрьме во время бегства из Пхеньяна лисынмановской и американской армий, — одно из тягчайших военных преступлений, о которых когда-либо слышало человечество.

Американское командование решило, что Пхеньян — самое удобное место для расквартирования американских частей, и приказало им занять необходимые помещения. А нас, англичан, на следующий же день отправили дальше, на север, преследовать противника, хотя мы только что проделали трудный путь с юга, недосыпая и недоедая. Проходя по Пхеньяну, мы увидели, как сильно разрушен город. От некогда красивых зданий и памятников почти ничего не осталось.

Мы переправились через реку по двум наспех наведенным мостам и, оставив позади: Пхеньян, направились на север, через горы. В этом' районе, видимо, попала под удар американской авиации крупная часть войск корейской Народной армии. Следы происшедшего здесь побоища представляли ужасное зрелище. Вдоль дороги были разбросаны разбитые и сожженные машины. Батареи зенитных пушек «Бофорс» застыли с наведенными в небо стволами — артиллеристы были убиты на своих боевых постах. Повсюду валялись трупы корейцев. Многие солдаты погибли, очевидно, в тот момент, когда пытались выскочить из машин. Судя по наведенным стволам зенитных орудий, северокорейцы собирались дать бой и даже успели сбить американский истребитель «F-51».

К северу от Пхеньяна нам все чаще и чаще приходилось поспешно выходить из машин. Бои принимали все более ожесточенный характер, так как корейская Народная армия предпринимала отчаянные усилия, чтобы выйти из тяжелого положения.

Линия фронта придвинулась к самой узкой части полуострова — каких-нибудь полтораста километров. До нас дошли слухи, что мы остановимся где-то здесь или немного севернее, у 40-й параллели. Но Макартур рассеял наши надежды, и, видимо, никто не решился ему противоречить. Даже в этот момент не захотели вспомнить о предупреждении китайского правительства. Донесения разведки о сосредоточении в Манчжурии китайских войск игнорировались. Офицеров подобные сведения, по-видимому, не интересовали, а солдатам вообще не полагалось знать о таких вещах.

Как-то нам встретилась группа из пяти военнопленных под конвоем американского солдата. Один из корейцев был раздет догола. Такой метод американцы практиковали под предлогом обыска, хотя совсем нетрудно найти у человека оружие и патроны, не снимая с него одежды. Но недалекому янки, наверное, казалось, что такой способ дает возможность лишний раз продемонстрировать свое презрение к врагу и превосходство над ним.

Я спросил у американца, который стоял, прислонившись к дереву, зачем они так поступают. Он ответил мне подробно, уснащая свою речь отборными ругательствами. Сущность его ответа такова: «Корейцы не люди, а животные, и поэтому не имеют права носить одежду. Он только что помогал убивать моих друзей. Расстреливать на месте, вроде, не положено, значит, нужно унизить, помучить…» Мне не раз приходилось слышать подобные откровения. Комментарии, как говорится, излишни.

Не стоит останавливаться на описании тех ужасных картин, которые встречались нам на всем пути к северу. Самая страшная участь выпала на долю мирного населения. Я помню, как дважды в течение дня мне пришлось видеть одну и ту же трагическую картину — мертвую мать с ребенком за спиной. И такие зрелища встречались на каждом шагу. Неужели кто-нибудь станет утверждать, что во время войны надо убивать женщин и детей?

В Лондоне и Вашингтоне не раз заявляли, будто в ходе боевых действий в Корее страдают лишь военные объекты. Действительность опровергает эти заявления: война не была ограничена военными объектами, и никто не предпринимал никаких попыток ее ограничить. Авиация и сухопутные войска уничтожали все, не считаясь с тем, военный это объект или невоенный.

Я уверен, что одна мысль о подобных злодеяниях вызовет негодование у каждой английской матери. Вид убитых женщин и детей потрясал и повергал меня в ужас. И я могу смело сказать, что и в сердцах моих товарищей он вызывал чувство сострадания и раскаяния.

Следующим важным объектом был город Пакчхон, который взяли австралийцы ценою жизни своих тридцати семи товарищей. Прежде чем окончательно покинуть Северную Корею, нам пришлось несколько раз побывать в этом городе. Пакчхон сравнительно мало пострадал от боев и бомбардировки с воздуха. Во многих домах остались жители. В этом городе было много больших школьных зданий и несколько двух-, трехэтажных. В Пакчхоне учились школьники из всех прилегающих к городу деревень. Мы расположились на отдых на хорошей спортивной площадке, разбитой перед школой. Парты и скамейки пошли на костры. Мы бездельничали до поздней ночи двадцать шестого октября, пока американские саперы восстанавливали для нас мост через небольшую речку, протекающую поблизости.

Наш костер окружили американские солдаты и офицеры. Кстати сказать, американские офицеры не видели ничего зазорного в том, чтобы общаться с простыми солдатами. Как это не похоже на английскую армию, где офицеры считают ниже своего достоинства даже разговаривать с солдатами. Американские солдаты спорят и ругаются со своими офицерами сколько их душе угодно. Офицеры отвечают им тем же.

Как-то мне довелось услышать такой диалог:

Солдат: —Эй, лейтенант, подвинься-ка. Вон как развалился… Твой что ли костер?

Лейтенант: — Чего орешь? Ведь и не твой…

Хотя этот разговор происходил в шутливом тоне и на том незамысловатом жаргоне, к которому у американцев прибегают даже офицеры, он в какой-то степени свидетельствует о панибратстве, совершенно чуждом английской армии.

Взяв направление сначала на север, к Пакчхону, мы затем свернули на запад и двигались вдоль побережья к городу Чончжу. Американцы в это время продолжали наступление на север к Тхэчхону. Наша дорога вела прямо на Синыйчжу, расположенному на реке Ялуцзян, так что от границы нас отделяло меньше восьмидесяти километров. Однако нам не пришлось побывать в Синыйчжу, а на Кваксан и Сончхон, которые находились на этой же дороге, едва удалось взглянуть.

Двадцать восьмого октября лисынмановские войска на северо-западе подошли к реке Ялуцзян. В этот момент Трумэн заявил, что, кроме войск Ли Сын Мана, никто не подойдет к манчжурской границе и «не оккупирует этот район». Заявление президента вселило в нас надежду, что идти дальше нам не придется. Увы, наши мечты вскоре рассеялись — мы продолжали наступать. Американцы тоже подошли к самой границе. Теперь они занимали позиции, с которых была видна китайская территория. От нее американцев отделяла только покрытая льдом река Ялуцзян.

Перспектива попасть в резерв снова отодвинулась на неопределенное время. Американцы участвовали в боях не более шести недель, а мы провели на позициях больше двух месяцев, притом без всякого отдыха.

К этому времени из Англии прибыла хорошо оснащенная 29-я отдельная бригада. Ее направили на север к нашим частям. Бригада располагала собственной артиллерией, танками, тяжелыми минометами и автотранспортом — именно тем, чего нам не хватало. До сих пор мы вынуждены были довольствоваться теми немногими артиллерийскими подразделениями, которые американцы время от времени нам придавали. 29-я бригада располагала, в частности, танками «Центурион». Правда, они в основном использовались как самоходная артиллерия.

Американцы иногда подбрасывали нам небольшое количество своих танков, но от такой поддержки было мало пользы, так как танкисты заботились прежде всего о спасении собственной шкуры. Если командир танкового подразделения решал, что «на сегодня хватит», его танки покидали поле боя, и мы были бессильны задержать их. А поскольку танкам всегда угрожал артиллерийский и минометный огонь северокорейцев, американцы мгновенно обращались в бегство при малейшем намеке на опасность.

Однажды произошел такой случай: поблизости от американских танков разорвалось несколько снарядов, и они, как обычно, поползли обратно. Но тут их остановил наш командир.

Став на дороге, он в бешенстве замахал стеком. Очевидно, одного его вида было достаточно, чтобы привести в чувство командира танкового подразделения и заставить его снова вступить в бой.

Солдаты 29-й бригады были призваны из запаса. Многим из них оставалось всего несколько недель до снятия с учета. Дома их ждали семьи и работа. Почти все они прошли суровые испытания последней войны и были далеко не молодыми людьми. Нечего и говорить, что к отправке в Корею они отнеслись без особого энтузиазма.

К тридцать первому октября мы, продвинувшись дальше на север, заняли город Тхэчхон.

Тхэчхон — самый северный пункт, до которого нам удалось дойти. Он находится в семидесяти двух километрах от реки Ялуцзян. Это было уже более чем достаточно для наших войск, ибо, как потом оказалось, чем дальше заходили мы на север, тем длиннее становился наш обратный путь на юг. Конечно, это не единственное обстоятельство, которое приостановило наше продвижение на север. Требовалось пополнить запасы обмундирования, отремонтировать автомашины. Солдаты нуждались в отдыхе, их боевой и моральный дух упал. Но к эта короткая передышка вскоре была нарушена.

Глава 4 Китайцы приходят — мы уходим

В бессвязных, туманных сводках американского командования как-то упомянули, что, когда наши войска занимали Тхэчхон, к северу и востоку от него уже находились китайские части. Это послужило для наших солдат первым конкретным подтверждением слухов о наличии китайских войск в Корее, хотя, конечно, разведка давно располагала соответствующими данными.

Первые части китайских добровольцев вошли в Корею для непосредственной защиты своей границы до тех пор, пока не прибудут достаточные силы, чтобы надежно обеспечить ее безопасность. Сначала их намерением было лишь усилить оборону границы и предупредить вторжение противника на китайскую территорию. В своих сводках китайцы сообщали, что хотя темп продвижения американцев к китайской границе несколько замедлился, американские войска все ближе подходят к границе и на востоке и на западе.

Как явствует из этих сообщений, китайский народ, считая, что государственной границе Китая грозит серьезная опасность, вынужден был направить в Корею более мощные контингенты, чем обычный экспедиционный отряд — только они смогли бы решительно противостоять любому удару. Часть этих сил стояла теперь в боевой готовности, а вскоре всем им пришлось вступить в бой.

Первого ноября разведка донесла о крупных сосредоточениях китайских войск — были установлены части нескольких дивизий. Это были передовые части, а вскоре сосредоточились все дивизии в полном составе.

На следующий день нам встретилась колонна американцев. Они пояснили: «Мы идем к югу, чтобы создать там прочную оборонительную линию и закрепиться на ней». Закрепиться! Хорошо еще, что их начальству пришло в голову внушить им эту мысль, иначе вся американская армия на полной скорости покатилась бы на юг. Обстановка на фронте резко изменилась. В сущности, это был полный разгром. Высшее командование допустило трагический просчет и постыдно скрыло его. Не посчитавшись с весьма убедительными донесениями разведки, предвещавшими нам одни неприятности, оно погнало нас на север. А теперь эти чины отнюдь не считали себя повинными в том, что своими действиями вынудили китайцев нанести удар.

В такой «веселой» обстановке мы оставили Тхэчхон и двинулись на Пакчхон.

Встретившихся нам американцев, которые раньше нас вышли из Тхэчхона на север, внезапно атаковали китайские войска. Что ж, янки получили возможность красочно описать, какое впечатление произвели на них китайцы. Была глубокая ночь, и американцы безмятежно спали. Застигнутые врасплох, они обратились в паническое бегство. Им даже не хватило времени завести моторы своих машин. Многие попали в плен, некоторым удалось пробраться к нашим позициям.

Этот случай — один из многочисленных примеров отступления американцев. Чаще их застигали врасплох, и в результате вместо организованного выхода из боя отступление принимало характер панического бегства и сопровождалось большими потерями. Все это явилось следствием полного отсутствия дисциплины, а также безответственности командиров и их неспособности руководить боевыми действиями.

В Пакчхоне царил хаос. Американские части отступали во всех направлениях, а штабные офицеры, окопавшиеся на юге, сообщали о полном окружении наших войск. Четвертого ноября стало известно, что шесть китайских дивизий перешли реку Чхончхонган в северном направлении и развивают наступление на запад, собираясь атаковать нас с тыла.

Мы получили приказ удерживать плацдарм на этой реке до тех пор, пока дезорганизованные лисынмановские и американские войска не выберутся с севера. Под Тхэчхоном противник остановил и отбросил наступающие лисынмановские войска. Наша 29-я бригада очутилась в нелепом положении. Она не могла двигаться на север к нам на помощь, так как для ее танков «Центурион» требовалась отдельная дорога, а все дороги, естественно, были забиты американскими автоколоннами, двигающимися в южном направлении. Конечно, 29-я бригада не сразу решилась двинуться на север без своих танков.

В воскресенье пятого ноября на всех направлениях появились крупные силы китайских войск. Богослужение вообще проводилось в армии нерегулярно, не говоря уже о том времени когда она воевала в Корее; но в этот день о молебствии и думать было нечего. Увидев полкового священника, направляющегося на воскресную молитву, адъютант закричал: «Уходите, святой отец, у нас и без того достаточно неприятностей».

Обстановка осложнилась. Командир бригады решил, что пора, пока не поздно, отводить свои части. Между Пакчхоном и Анчжу завязался ожесточенный арьергардный бой. Единственная дорога из Пакчхона простреливалась противником с севера и востока. В это время китайцы уже прорвались западнее Пакчхона и отрезали нас. Пока австралийцы стойко обороняли господствующую над этой местностью высоту, а артиллерия прикрывала нас с тыла, наша бригада стала пробиваться из окружения.

Как нам удалось спастись, я до сих пор не понимаю. В сущности, мы не представляли себе той опасности, которая нам грозила. Мы вырвались из окружения по единственной свободной дороге. Китайцы непрерывно обстреливали нас, просачиваясь через боевые порядки австралийских частей. Дорога вела к мосту в Анчжу. Этот мост имел важное значение, так как по нему проходили на юг все автоколонны. Удерживая мост, мы заняли позиции строго к северу от него, а войска наших союзников все еще находились к югу и востоку от Пакчхона. Таким образом, нам удалось по крайней мере избежать окружения и удержать дорогу для отступления.

Китайцы, захватив в нескольких местах плацдармы на реке Чхончхонган, занимали теперь очень сильные позиции. Но завершив прорыв и охват наших войск, они выжидали благоприятный момент, чтобы возобновить наступление. Атаки их продолжались, но значительно меньшими силами. Мы несли немалые потери, но, судя по сообщениям, у китайцев они были еще больше.

По правде говоря, только здесь мы сумели наконец временно закрепиться на своих позициях. Китайцы, вероятно, решили, что для первого раза — достаточно.

Стали появляться сообщения о зверских расправах противника над американцами и лисынмановцами, изуродованные трупы которых были найдены в различных частях Северной Кореи. Но мы не будем сейчас останавливаться на этих страшных картинах, а вернемся к ним позже. Я видел жертвы злодеяний, вся ответственность за которые, по нашим сообщениям, возлагалась на солдат корейской Народной армии. Утверждалось, будто американские и лисынмановские военнопленные и местные жители убиты солдатами корейской Народной армии и их сторонниками. Но мне известно, что в. ряде случаев зверства, приписываемые «коммунистам», — дело рук лисынмановцев. Самая большая трагедия этой войны заключалась в том, что преступления совершались корейцами против корейцев. Среди убитых американских военнопленных были и такие, которые погибли от рук местных жителей, с ненавистью мстивших оккупантам за поруганную землю.

В то время для расправы с местными жителями достаточно было одного подозрения, что они оказывают содействие или сочувствуют корейской Народной армии. У меня есть неопровержимые доказательства, что многие корейцы убиты под этим предлогом местными антикоммунистами, лисынмановцами и солдатами войск ООН во время оккупации Северной Кореи. Но самым подлым является то, что во всех этих зверствах впоследствии обвиняли солдат корейской Народной армии и их сторонников на Севере.

Подробно останавливаясь на этом, я хочу доказать, что в опубликованных ранее сообщениях о событиях в Корее грубо, постыдно искажается действительность.

Десятого ноября было объявлено, что город Пакчхон свободен от противника, и австралийские части начали подготовку к дальнейшему продвижению. На это как раз и рассчитывали китайцы. Под прикрытием ночи они срочно перебросили к Пакчхону свои танки. Американские и лисынмановские войска, находившиеся на восточном побережье, стали встречать более сильное сопротивление китайских частей, в частности возросла активность авиации противника. В центральной части Кореи лисынмановские войска как будто не отмечали особой активности со стороны противника, но и на них была готова обрушиться мощная лавина.

Одиннадцатого ноября мы тоже двинулись на север, к Пакчхону, но наши позиции были намечены южнее и восточнее города. Мы шли через горы. Жаркое солнце еще напоминало о лете, но воздух уже не нагревался и дул пронизывающий ветер.

В это время на фронт прибыл командующий войсками Британского Содружества Наций в Японии и Корее генерал Робертсон. «Готовьтесь к зиме!» — вот все, что он мог сказать. А мы подумали про себя: «Легко рассуждать, имея роскошный дворец в Японии! У нас же нет ни, дворцов, ни домов, ни крова — ничего, кроме голой земли под открытым небом». Право же, это была жестокая шутка: нанести нам визит только для того, чтобы дать такой «гениальный» совет. Несмотря на это, ободренные обещаниями Макартура, многие из нас еще питали надежду возвратиться к рождеству домой или, в худшем случае, в Гонконг.

На следующий день ударил мороз. Зима застала нас совершенно неподготовленными. Многие были в летнем обмундировании, полученном еще в Гонконге. Только спустя много времени нам выдали зимнюю одежду. А пока приходилось полагаться на великодушие американцев и их запасы.

Как-то утром мы проснулись от свирепого холода. Мы занимали ряд холмов, разделенных открытыми долинами. Ветер с силой бросал нам в лицо мельчайшую ледяную пыль. Так мы впервые столкнулись с манчжурской зимой. Подумать только, всего два дня назад здесь стояли сравнительно теплые солнечные дни. А теперь бешеные порывы ветра обрушивались на вершины холмов и в долины и температура упала до минус двенадцати градусов по Цельсию. Никогда еще мы не испытывали такого холода, во всяком случае, в подобных условиях.

Никаких естественных укрытий здесь не было, а летняя одежда не могла защитить нас от холода. Морозы стали такими свирепыми, что солдаты целыми днями толпились у костров. Мы считали, что либо нам должны выдать теплую одежду, либо отвести в тыл, но ни того ни другого не произошло. Нас не сменили, а зимнего обмундирования пришлось ждать еще очень долго. Тяжелое это было время. От холода замерзали все жидкости. Чтобы набрать воды, под цистернами приходилось разжигать костры. Если бы нас увидели земляки, как удивились бы они жалкому виду великой английской армии!

В ночь на шестнадцатое ноября выпал первый снег. К счастью, он шел недолго и не засыпал нас, как потом часто случалось. Это было первое знакомство со страшной зимой, которая ко всем прочим неприятностям прибавила еще перспективу обморожения.

В тот день мы в третий и последний раз возвращались через горы в Пакчхон. В городе солдаты могли хоть немного укрыться от пронизывающего холода. Здесь мы ожидали подхода лисынмановских войск, которые должны были прикрыть участок фронта между нами и западным побережьем, после чего нам предстояло снова начать наступление.

Глава 5 Отступление

Мы в Пакчхоне. Обстановка на фронте по-прежнему неопределенная. Наши подразделения расположились на высотах вокруг города.

Мне хочется рассказать о командире одной из наших рот, который «прославился» беспробудным пьянством. В нетрезвом виде он появлялся даже на передовой. Напившись, этот офицер обычно выползал из своей палатки, забитой батареями бутылок, и набрасывался с кулаками на подчиненных. В Пакчхоне он как-то ночью начал срывать солдатские палатки. Оставшись на морозе, солдаты лишились заслуженного отдыха. Я не понимаю, почему против такого офицера не принимали никаких мер? Может быть, его поведение считалось нормальным? Но ведь он подавал дурной пример и в боевой обстановке мог легко погубить подчиненных!

Вообще пьянство приняло среда офицерства угрожающе широкий размах. Иные не стеснялись пить даже во время исполнения служебных обязанностей, в самой опасной обстановке. Казалось, в такие минуты их единственной опорой была бутылка виски или джина. Если в мирное время вино доставляло им радость в жизни, это их личное дело. Но в военной обстановке это совершенно нетерпимо.

Двадцать третьего ноября американцы праздновали День благодарения[2]. Это послужило поводом для грандиозной попойки. В Англии даже рождество не часто удается так пышно отпраздновать.

Американцы пригласили нас в гости. Такого обилия яств мы уже давно не видели. Вечером мы пели песни под аккомпанемент фортепьяно в старом школьном здании. Казалось, все забыли, что находятся на передовой, но к счастью, в тот вечер противник не напоминал нам об этом.

Праздник был устроен с чисто американским размахом. Длинные ряды столов, покрытых белыми скатертями, расставили прямо под открытым небом. Солдаты так напились и наелись, что не могли сдвинуться с места. Старшие офицеры объезжали свои подразделения на «виллисах» и в каждом останавливались выпить и закусить. Этот веселый праздник был для нас хорошим отдыхом, так как очень давно мы не видели ничего отрадного.

Вскоре мы узнали, что обстановка на фронте не такая уж благоприятная. Форсируя реку, американская дивизия убедилась, что прошло то время, когда противник не оказывал никакого сопротивления.

Утром в мороз, который усиливался свирепым ветром, мы шли по замерзшей реке Чхончхонган через Синыйчжу на Кунури. Нам приказали оборонять штаб корпуса. Такая предосторожность перед предстоящими боями не предвещала ничего хорошего.

К месту назначения мы прибыли совершенно окоченевшие, руки и ноги просто онемели.

Разведчики известны своей склонностью к преувеличениям, но сейчас в их сводках появились настолько поразительные данные, что в какой-то степени им можно было поверить. Американцы попытались было возобновить продвижение, но китайцы остановили их и перешли в контрнаступление: стремление американцев продвинуться к китайской территории по вполне понятным причинам рассматривалось ими как агрессивный шаг.

Из Манчжурии в Корею были переброшены сильные подкрепления на помощь частям, стремительно наступающим на центральном участке фронта. Как сообщала разведка, их численность доходила до двух миллионов человек. Излишне говорить, что это не соответствовало действительности. Однако ударные силы были крупные и мощные. Под Тхэчхоном войска Ли Сын Мана были разбиты и уничтожены. Главный удар китайцы нанесли по тому участку фронта, где плотность войск была наименьшей. Успех китайцев объяснялся как их сильным натиском, так и тем, что американцев снова захватили врасплох. Впрочем, и те части, которые успели подготовиться к отражению атаки, тут же отступили.

Когда мы прибыли в Кунури, американцы большими колоннами отходили на юг, и к полудню в горах растянулся длинный непрерывный поток автомашин. Нам предстояло влиться в этот поток, но, как обычно, не оказалось транспорта. Наш командир решил проявить инициативу: ему не хотелось, чтобы нас бросили здесь на произвол судьбы. Поэтому мы пешей колонной двинулись на юг. Мы отправились четверть второго, надеясь, что автомашины догонят нас в пути. В пять часов мы остановились на отдых. Транспорта все еще не было, и пеший переход продолжался. Стемнело, стало холоднее. На марше солдаты обливались потом, но стоило остановиться на отдых, как они тотчас замерзали. Мимо нас одна за другой проносились автоколонны с потрепанными в боях американскими войсками, за ними тянулись громоздкие обозы. Около одиннадцати часов вечера сделали привал.

Мы прошли свыше тридцати километров по трудным горным дорогам и почти все время по обочинам, так как вынуждены были то и дело уступать дорогу автомашинам. Это расстояние мы покрыли за десять часов почти непрерывной ходьбы с полной боевой выкладкой. Теперь, когда мы остановились, все у нас ныло от усталости. В новый пункт назначения мы добрались только на рассвете. Пришлось подсаживаться в попутные машины. Утро мы встретили в открытом поле. Позже оказалось, что мы не зря терпели мучения из-за отсутствия транспорта: возможно именно это спасло нас. В ту ночь несколько колонн попало в засаду.

Пока мы находились на марше, китайцы незаметно стягивали в горы свои силы, собираясь на следующий день совершить на нас внезапное нападение. Мы до сих пор еще не получили никаких приказов, и если бы наш командир не проявил здравого смысла, то мы могли бы оказаться отрезанными под Кунури. Мимо нас проносился поток автомашин с американскими и лисынмановскими войсками. Чувствовалась полная дезорганизованность и неразбериха. Проезжающие рассказывали, что они попали в окружение, и им ничего больше не оставалось, как бросить артиллерию и бежать, оставив многие части в кольце. Такое отступление наши союзники называли «отрывом от противника». Это выражение стало крылатым в войсках. При наступлении преобладали такие призывы, как «Вперед!», «Даешь!».

Колонны отступающей армии замыкала американская 2-я дивизия. Это соединение почему-то прозевало первый сигнал «отрываться» и сейчас решило наверстать потерянное время. Американцам предстояло пройти тот самый путь, который мы прошли ночью. Дорога вела через горы и перевалы и спускалась в ущелье Кунури, извивающееся в горах. Не ожидая встретить здесь противника, вся дивизия на автомашинах быстро продвигалась по дороге на юг. Но стоило первым машинам войти в ущелье, как они попали под огонь. Но американцы не остановились, чтобы дать бой. Они просто увеличили скорость, подставив себя под удар. Первая колонна автомашин была целиком уничтожена. Американцы запросили о помощи, и наш батальон получил приказ направиться в ущелье и помочь им выбраться оттуда.

Сама дорога рассказывала о том кровопролитии, которое здесь произошло. Весь путь был усеян разбитыми автомашинами, убитыми и ранеными солдатами. Наша задача была удерживать проход, чтобы дать возможность беспрепятственно пройти остальным автоколоннам. Но едва они появились в ущелье, как с ближайших гор открыли огонь. Хотя огонь вели только из пулеметов и винтовок, он вызвал среди солдат невероятную панику.

В этой обстановке американцам следовало спешиться, занять оборону и выслать в горы свои войска. Было совершенно очевидно, что на высотах засело не так уж много китайцев. Позднее это подтвердилось. Если бы американцы послали войска в горы и уничтожили засаду, они, конечно, задержали бы на некоторое время отход, но зато жизнь многих людей была бы спасена.

Но они поступили иначе. Дивизия со всей своей техникой очертя голову устремилась в ущелье. Пулеметы противника возобновили огонь и вызвали полное смятение. Лишь некоторым машинам посчастливилось пробиться к нашим позициям на противоположном конце ущелья. Покрышки на колесах были разорваны в клочья, и машины мчались на голых ободах. Убитые и раненые грудами лежали на машинах, свисая через борта и падая на дорогу. Наши врачи и санитары пытались оказать первую помощь раненым, но медикаменты быстро кончились. Повсюду валялись трупы американских солдат и офицеров.

Китайцы одержали блестящую победу.

Так как американцы не сумели сами справиться с засадой, нам приказали выступить в горы и ликвидировать подразделения засевших там китайцев. В этой операции мы понесли большие потери. Наши бронетранспортеры с пулеметами и минометами остались на дороге, откуда они должны были вести огонь. Вдруг какой-то американский танк выскочил из-за поворота и, увидев стоящие на дороге машины, открыл огонь. В результате этой глупости и безответственности погиб один наш товарищ. С каким возмущением обрушился наш полковник на командира танка! Мы были бы рады, если бы полковник пристрелил его.

Подобные случаи только усиливали общую неразбериху. Американцы в панике бросали огромное количество снаряжения и множество автомашин. Артиллерию они бросили еще раньше. Только в одном этом бою дивизия лишилась почти половины своего личного состава. Таков один из самых позорных для американской армии эпизодов в этой войне.

Сложившуюся обстановку можно коротко описать фразой, которую в растерянности бросил один американский старший офицер. Когда он, оказавшись в безопасности, проезжал на «виллисе» мимо наших позиций, его спросили, что он собирается делать в данной обстановке.

— А что же можно сделать? — ответил он и поехал дальше на юг.

Он спас свою шкуру, и ему не было дела до остальной дивизии. А ведь и тогда еще было не поздно организовать контратаку. Если этот офицер типичен для американской армии, я не завидую американским солдатам.

Две наши роты удерживали дорогу, пока через нее не прошла вся американская дивизия. И за это никакой благодарности!

Китайцы прочно закрепились на высотах и контролировали все ущелье и долину. Их было немного — всего до роты, но они отразили все попытки выбить их с занимаемых позиций, даже после того как разгромили целую американскую дивизию.

После того как китайцы отбили нашу атаку, мы окопались на склонах горы. Тела убитых и раненых усеивали высоту, обстреливаемую китайцами. Нашлись добровольцы, чтобы вынести их с поля боя. Они надели опознавательные повязки с красным крестом и медленно поползли наверх. Китайцы имели полное право вести огонь, но они немедленно прекратили обстрел и дали возможность вынести раненых и даже труп офицера, который вел нас в атаку и был убит совсем рядом с их позициями. Этот эпизод может служить красноречивым ответом всем тем, кто называл китайцев и корейцев «убийцами и садистами». Китайцы перестали стрелять из уважения к нашим погибшим и раненым. Мне приятно отметить, что этот благородный поступок был по достоинству оценен многими нашими солдатами.

Когда мы наконец вырвались из ущелья Кунури, на нас опять обрушились китайцы. Они устроили новую засаду и нанесли мощный удар, отлично подготовленный и точно рассчитанный по времени. Тактика китайцев лишний раз доказала преимущество быстрого проникновения в глубину в след за контратакой. При малейшем замешательстве противника такая тактика может дать поразительные результаты.

Общее положение на фронте резко ухудшалось, так как китайцы стремительно просачивались со всех сторон. Когда мы были еще в окрестностях Сончхона, китайцы, не встретив сильного сопротивления американских войск, захватили позиции на нашем правом фланге. Западнее находились позиции английской 29-й бригады, которая вместе с нами должна была удерживать этот пункт.

Здесь не оставалось никаких войск, кроме 29-й бригады и наших подразделений. Настолько поспешен был этот «отрыв от противника»! На восточном побережье создалась еще более напряженная обстановка. Стараясь удержать шоссе на Хамхын и отвести по нему свои части, английская и американская морская пехота, все еще занимавшая позиции на севере, подверглась сильному натиску противника.

Не оставалось никакого сомнения, что, несмотря на все усилия нашей разведки, противник перехитрил нас, и мы едва не оказались в окружении. Общее отступление продолжалось, но наш полк все еще не получил приказа отходить. Такого рода «отрыв от противника» повторялся не раз. Наши войска отступали до тех пор, пока кто-то не принимал решение создать где-нибудь новый оборонительный рубеж.

И вот мы снова на пути к Пхеньяну, на этот раз — обратно, в южном направлении. Мы продвигались по избитым проселочным дорогам, ураганный ветер так и срывал одежду. Чтобы не замерзнуть, мы плотнее прижимались друг к другу. С наступлением сумерек повалил густой снег. Это был первый сильный снегопад, и мы поняли, какие испытания нам предстоят зимой. Потом мы убедились, что дождь переносить гораздо труднее снега, особенно, когда приходится спать под открытым небом.

С наших позиций просматривался брод через реку, откуда нам могла угрожать опасность.

Позади находилась открытая местность, а вдали за ней виднелись темные вершины гор.

Третьего декабря мы крайне удивились, получив приказ отойти к югу от Пхеньяна, чтобы «избежать начала третьей мировой войны». Стратегический отход, провозглашенный на знаменитом совещании Эттли и Трумэна, был лишь неудачным оправданием отступления. Я не знаю, о чем они говорили при встрече. Возможно, они не одобряли действий Макартура, направленных на продолжение войны в Корее, но решение глав правительств об отводе наших войск явилось еще одним доказательством того, что китайские добровольцы сражались за правое дело.

И снова потянулись автоколонны. Транспорт, которым располагал наш батальон, предназначался только для перевозки грузов, но сейчас все автомашины были предоставлены личному составу. Одну роту погрузили в прицепы с американскими минометами. Солдаты сидели на бортах машин в неудобных позах, испытывая отчаянную тряску.

Толпы беженцев, хлынувшие на юг, сильно мешали нашему продвижению. Они шли по дорогам, нагруженные своими пожитками, и каждую минуту рисковали попасть под колеса автомашин.

Мне часто приходилось видеть, как водители, сбив человека, даже не помышляли о том, чтобы остановиться. Сколько людей погибло на дорогах из-за невнимательной, а порой и умышленно преступной езды шоферов, трудно передать!

В легкой одежде, гонимые жестоким ветром, шли по дороге женщины с детьми. Это одна из самых трагичных картин войны.

Когда линия фронта передвигалась к северу или к югу, вместе с войсками шли беженцы. Непрерывные налеты авиации и артиллерийский обстрел, уничтожающие посевы и разрушающие дома, вселяли в них ужас. Единственной мыслью этих людей было спастись от бомбежек, и они упрямо шли вперед, пожалуй даже не понимая зачем.

Проходя через Пхеньян, разрушенный и опустошенный, мы видели, как американцы сжигали все, что попадалось им на глаза. Ночью мощные взрывы складов с боеприпасами сотрясали землю и гигантские столбы пламени освещали небо по мере того, как вспыхивал один склад за другим. Но и этого американцам было мало. Они методически взрывали все здания, которые представляли хоть какую-нибудь ценность. В городских тюрьмах было убито много заключенных. Для выполнения этих преступных актов привлекались не только те, кто охраняли тюрьмы, но и всякий, кто изъявлял желание участвовать в злодеянии. Безжалостному уничтожению подвергались также памятники старины, бесценные реликвии древности.

Нормальному человеку может показаться неслыханным варварством убийство мирных жителей только за то, что они пытались уйти из разрушаемого города. Но американцы шли даже на это, лишь бы расчистить путь своим грузовикам.

Железные фермы огромных мостов по-прежнему лежали в реке, теперь уже замерзшей. Из города отступали лисынмановские войска. Им не давали никакого транспорта — в таких случаях их бросали на произвол судьбы. Солдаты, которых гнали озверевшие офицеры, представляли собой зрелище, пожалуй еще более жалкое, чем беженцы. Оборванные, они шли под пронизывающим холодным ветром на юг, сознавая, что впереди их ждет еще много тяжелых испытаний.

В ту ночь у нас испортилась автомашина. Шел четвертый час, и трудно было надеяться, что кто-нибудь возьмет нас на буксир. Пришлось скатить машину с дороги и ждать утра. Мы не подумали о том, что нас может подстерегать опасность.

Едва рассвело, как нас начали обстреливать с обеих сторон. Партизаны, засевшие в горах, захватили нас врасплох. Вероятно, они следили за нами ночью и ждали только утра, чтобы уничтожить нас. Мы спаслись чудом. Наше счастье, что их огонь был не очень точным. Партизаны стреляли с вершины холма, поросшего соснами. Яркие лучи восходящего солнца пробивались из-за гор и слепили нам глаза. Б общем, мы оказались в западне.

Пробиваясь вверх по ущелью, мы, к своему удивлению, наткнулись на колонну американских бронемашин. Они укрылись в долине и словно окаменели от начавшейся стрельбы. Мы долго уговаривали своих союзников развернуться и ударить по засаде. Но когда они наконец согласились, противник занял другую, более выгодную, позицию. Кругом виднелись следы деятельности партизан: валялись разбитые «виллисы», лежали убитые…

Когда американская колонна двинулась вниз по долине, она вызвала на себя сосредоточенный огонь партизан. Солдаты разбегались во все стороны в поисках укрытия, а офицеры и сержанты пытались собрать их и организовать подобие обороны. В бой были брошены самоходные артиллерийские установки и танки, которые прямой наводкой открыли огонь по склонам холмов. Подумать только, весь этот переполох подняла горстка партизан! Они остановили целую колонну и обратили ее в паническое бегство. Горящий «виллис» стоял на дороге, и американские автомашины объезжали его стороной. Успешно выполнив боевое задание, партизаны прекратили огонь и отошли. Остатки разбитой колонны двинулись дальше по долине.

В этом бою было уничтожено и повреждено десять автомашин, а также убито и ранено много американцев. Один молодой лейтенант, тяжело раненный в ногу, лежал на земле и стонал. Солдаты бросили его. Двое наших ребят подняли лейтенанта и перенесли в безопасное место. Видимо, дух товарищества покидал американцев в разгаре боя. Если бы не наша помощь, офицер умер бы на дороге от ран.

К седьмому декабря, чередуя короткие марши с переброской на автомашинах, мы добрались до Синге, около ста километров к югу от столицы. Вместе с 1-м американским корпусом мы быстро уходили из Северной Кореи и вскоре оказались всего лишь в пятидесяти километрах от 38-й параллели.

В тот же день мы узнали, что командир нашей бригады представлен к ордену. Солдатам трудно было понять, что, награждая командира, тем самым отмечали их заслуги. Они не понимали, как можно орденом, который не имел для них никакого значения, оценить пережитые ими мучительные недели непрерывных боев.

Мы продвигались теперь к Сибелли. Погода стояла по-прежнему морозная, часто шел снег.

Тем временем наши правительства непростительно долго вели переговоры с китайцами. И когда наконец были выдвинуты какие-то предложения, они оказались совершенно неприемлемыми. И все же, поскольку Макартур отводил свою армию все дальше и дальше от китайской территории на юг, вероятность открытой войны с Китаем уменьшилась. Представители государств, которые вели переговоры от имени ООН, кажется, понимали, что если мы сами уйдем из Северной Кореи, не дожидаясь, пока нас вышвырнут оттуда, они смогут договориться о прекращении огня.

Десятого декабря нам приказали к утру следующего дня подготовиться к длительному переходу на юг. Это вселило в нас надежду, что мы наконец отойдем как можно дальше от 38-й параллели. Мы устали от этой войны и хотели только одного — избавиться от нее навсегда.

Наше командование оказалось настолько бесталанным, что солдаты потеряли почти всякую веру в него. Мы прежде всего мечтали о немедленном отступлении, а если возможно, — о прекращении огня.

И все же мы еще не пали духом, хотя почти круглые сутки находились под открытым небом, невероятно страдая от холода.

Глава 6 Нас изгоняют из Северной Кореи

Одиннадцатого декабря в четыре часа утра наш полк подготовился к большому переходу на юг. Мы надеялись навсегда покинуть Северную Корею. Эта перспектива так обрадовала наше начальство, что оно милостиво разрешило нам разжечь костры и отогреться. Обычно в ночное время это строжайше запрещалось.

Когда мы двинулись в путь, было еще совсем темно и холодно. Ветер пронизывал насквозь. Но вскоре взошло солнце и немного потеплело. Мы прошли Кэсон. Город ожил: в магазинах было полно свежих фруктов и овощей, повсюду шла бойкая торговля американскими сигаретами и сластями. Хотя город был сильно разрушен, жизнь в нем быстро восстанавливалась, население опять принималось за работу. И этому мирному благополучию суждено было вскоре снова исчезнуть в пучине войны.

Под Кэсоном стояли подразделения 29-й английской бригады. Солдаты щеголяли в новенькой форме. Они удобно расположились в большом трехэтажном здании, перед которым выстроились ряды автомашин.

Усталым, обтрепанным Солдатам нашей бригады приятно было встретиться с земляками и переброситься добродушными шутками с не нюхавшими пороха новичками.

Вскоре мы пересекли 38-ю параллель и проехали по вновь построенному мосту через реку Имчжинган. Я радовался, что картины смерти и разрушений остались позади. Мы пробыли в Северной Корее всего два коротких насыщенных боевыми действиями месяца. Наши войска принимали участие в разрушении страны и, кроме огромного ущерба, ничего ей не принесли. Зачем же мы шли туда и чего добились? После нас там остались только руины и горе.

У меня тогда не хватало времени любоваться пейзажами. Теперь, когда мы уходили, я сожалел, что наш поход на север не был мирной миссией, что я не чувствовал себя культурным человеком среди культурных людей. И вот с чувством запоздалого сожаления я вместе с товарищами продолжал отходить на юг.

В Ыйчжонбу мы разбили лагерь. Корейские партизаны проявляли здесь большую активность. По нашим сведениям, в окрестностях партизанило до двух тысяч человек. В Южной Корее их было больше чем на севере. В партизаны шли солдаты корейской Народной армии, оставшиеся в тылу во время «победоносного» шествия американцев, и местные жители, возмущенные оккупацией и порабощением своей родины.

Американское начальство не скупилось на похвалы в адрес английской армии. Один высокопоставленный офицер из штаба 8-й американской армии прямо заявил, что 27-я английская бригада «стоила американской дивизии». В устах американца эти слова что-нибудь да значили! И в самом деле, мы непрерывно вели арьергардные бои, прикрывая отход американской 8-й армии. Поэтому нам приятно было услышать это признание. Макартур подошел к оценке обстановки более осторожно, он не торопился с выводами. Раньше Трумэн предоставил ему полную свободу действий. Но теперь престиж Макартура, очевидно, пошатнулся главным образом из-за скандального провала американской разведки. За последние несколько недель американские дивизии понесли огромные потери, которых можно было бы избежать при умелом руководстве.

На переговорах продолжали торговаться об условиях прекращения огня. Китайцы не соглашались остановиться на 38-й параллели. Добиться от них обещания, что они перестанут, наступать, было нелегко. Нельзя прекратить войну, запретив противнику наступать, когда сам находишься почти что в его руках.

В ночь на шестнадцатое декабря был сильный снегопад. К утру земля покрылась толстым слоем снега, а снегопад все не прекращался. А нам говорили, что в Южной Корее очень теплый климат и снега никогда не бывает. На самом же деле снег в этой части страны выпадает часто. Его не бывает только на самом юге в районе Пусана, где холода зимой бывают редко.

В этот день мы истратили много бензина для разжигания костров, которые то и дело гасли из-за снега.

Заботиться приходилось и об офицерах. Солдат заставляли рубить сучья и поддерживать костры в их палатках. Сами они этого делать не хотели, а лишь сидели у огонька, пили и развлекались анекдотами. Солдаты у них были вроде лакеев. Какая бездна высокомерия и эгоизма! Офицеры заботились только о своем комфорте и пренебрегали нуждами солдат. Ничто так не возмущало нас, как такое принижение нашего человеческого достоинства.

Каждый офицер воображал, что звездочки на погонах дают ему право кичиться и считать, что он — пуп земли, а особенно в армии. Многие из них были еще совсем юнцами лет девятнадцати — двадцати. Их боевой опыт насчитывал всего несколько месяцев, но это не мешало им корчить из себя ветеранов и покрикивать на людей, которые были вдвое старше их по возрасту и во много раз опытнее и разумнее.

Подобное отношение офицеров к солдатам — серьезный порок английской армии. Солдатам было невыносимо трудно мириться с этим, но что они могли сделать? Малейшее проявление недовольства рассматривается у нас как бунт. По-видимому, офицеры или слишком высокомерны, чтобы снизойти до понимания того вреда, который они причиняют армии своим поведением, или прекрасно понимают, но не обращают на это внимания.

Правда, среди офицеров лично я знал двух, которым претило подобное отношение к солдатам. Несмотря на косые взгляды начальства, они обращались с нами как с равными, как с товарищами. Но, хотя в боях потери среди офицеров у нас были невелики, этих двух мы все-таки потеряли: один погиб, а другого обвинили в неповиновении и вынудили подать в отставку…

В полдень ветер стих. Из-за туч пробилось солнце, озарив все вокруг ярким светом. Перед нами открылся прекрасный ландшафт. На много километров вдаль тянулись снежные хребты. Кое-где на заснеженных горах виднелись одинокие деревья, но все казалось безжизненным, если не считать крохотных точек далеко внизу, на дороге. Я наслаждался тишиной и покоем. В такие моменты все, что осталось позади, не имело никакого значения. Длинная, жестокая корейская зима показалась нам лютой из-за войны. А в мирные дни она, должно быть, великолепна! Я искренне жалел, что нахожусь здесь для такой низменной цели, как война.

Рождество прошло бы так же уныло и однообразно, как все остальные дни, если бы солдаты не догадались позаботиться о себе. На свой солдатский заработок нам удалось купить кое-что в неуловимой походной лавке, которая к празднику немного пополнила свой скудный ассортимент. Завезли пиво, хотя довольно дорогое, а офицерам продавали по нескольку бутылок виски. Не буду говорить, хотелось нам виски или нет, но отпускать его солдатам запрещалось.

Из всевозможных обломков мы сколотили подобие лачуг, и лагерь превратился в настоящий городок. В общем, рождество обещало быть не таким уж плохим. Только бы не пришлось воевать снова. Хотя боевые действия на фронте почти прекратились, мы каждый день отправляли небольшие отряды искать партизан, скрывающихся в горах. Отряды обшаривали большие районы, но с партизанами сталкивались крайне редко.

Такая жизнь вполне устраивала нас — она не имела ничего общего с боевой обстановкой. Солдаты всегда рады любой передышке. В бою они храбро сражаются, добросовестно выполняя все приказы начальства, как того требует дисциплина. Но после боев можно было бы обходиться с нами без лишних строгостей. Мы возмущались, когда нас заставляли расчищать участки для разбивки лагеря так же тщательно, как мы, бывало, выскабливали полы в казармах. Мы не видели особого смысла в чистке сапог — нанесенная на них смазка вполне предохраняла их от промокания. А у нас была издана даже особая инструкция о правилах ношения одежды.

Все это изрядно портило нам настроение. Мы понимали, что подобные мелочные требования вовсе не вызываются военной необходимостью. Поводом для них служило то, что якобы дай нам какую-то свободу, и мы окончательно распустимся. Но это не так. Мы прошли хорошую солдатскую школу и знали свое дело. Почему бы не дать солдату отдохнуть, когда есть возможность?

Английский солдат нетребователен: накормите его, дайте ему поспать, обеспечьте сигаретами, иногда пивом, — и больше ему ничего не надо. Он скучает без развлечений, но довольствуется обществом своих товарищей и умеет сам себя развлечь, если нет ничего другого. Ему просто смешны попытки начальства развлечь его всякими «прогулками» или «викторинами», которыми его усердно пичкают. К тому же наши солдаты очень привязаны к дому. Прежде всего их интересует благополучие семьи и лишь во вторую очередь — благополучие товарищей. Они с нетерпением ждут писем из дому, и от содержания этих писем зависит их настроение.

В нашей армии привилось недопустимо оскорбительное отношение к солдатам. Их ни во что не ставят, в лучшем случае считают ничтожными винтиками. Но ведь нельзя забывать — они люди, а не скот и не рабы, как считают некоторые офицеры, которые, даже пытаясь иногда отнестись к солдатам с участием, делают это до отвращения бездушно и формально.

Двадцатого декабря мы узнали, что китайское правительство отклонило предложение о перемирии, выдвинутое некоторыми представителями ООН. Китайцы считали, что корейский вопрос не может быть урегулирован, пока все иностранные войска не уйдут из Кореи. В самом деле, можно ли говорить о надежном перемирии, если на территории государства находятся иностранные войска? Переговоры можно вести лишь тогда, когда страна снова станет свободной.

Вступив в войну, американцы открыто заявили о своем намерении оккупировать Тайвань (Формозу) и создать там аванпост. Китайское правительство отнеслось к этому как к открытой агрессии, как к возмутительному вмешательству во внутренние дела Китая.

Тот факт, что Чан Кай-ши с радостью приветствовал своих американских спасителей, не имеет никакого значения. Американцы задались целью воспрепятствовать освобождению Тайваня с материка. Если бы такая попытка была предпринята, между Китаем и Америкой началась бы война. Но Китай не хотел войны. Едва ли американцы смогли бы объяснить свою интервенцию на последнем этапе китайской революционной войны[3] чем-либо, кроме стремления создать еще одну военную базу на побережье Азии. Ведя переговоры о перемирии в Корее, американцы почему-то умалчивали о выводе своих войск с Тайваня, а ведь они вторглись на обе эти территории одновременно и под одним и тем же предлогом.

Недовольство китайского народа вызывалось и другим важным обстоятельством: Китай не был представлен в Организации Объединенных Наций. Общепризнано, что каждая страна имеет право избирать свое правительство таким способом, каким она пожелает. В Китае появилось новое правительство, и другие государства не в праве указывать, каким путем его следовало бы создавать. В течение многих веков Китаю не удавалось обычным путем создать правительство, отвечающее интересам народа. Отсюда вытекала необходимость революции, в результате которой к власти пришло бы приемлемое правительство. Революция оправдала надежды народа. Китай избрал свое правительство. Остальным странам следовало просто признать это правительство и предоставить ему место в международных организациях.

Накануне рождества местные жители и наши переводчики пригласили меня с товарищами на вечеринку в один корейский дом. Теперь я уже немного разбирался в корейцах. Чем лучше я узнавал их, тем больше они мне нравились. Несмотря на все беды, которые мы принесли этой стране, хозяева отнеслись к нам с большой вежливостью и тактом, стараясь не напоминать о происшедшем.

Офицеры устроили попойку двадцать четвертого декабря, чтобы праздник не сорвался, если в первый день рождества произойдет непредвиденная тревога. Они назвали это «приемом» для приятелей из соседних частей, а занятый ими большой корейский дом, в котором происходила оргия, — «столовой». Дело, конечно, не в названии: где бы ни собирались наши офицеры, они превращали это место в грязный кабак. Утром они бродили пьяные, а некоторые вообще не могли встать с постели.

Рождество мы отметили грандиозным обжорством. Из-за обилия яств и напитков приходилось время от времени отдыхать, прежде чем снова приняться за еду. Мы не привыкли сразу вмещать в себя столько пищи. Справедливости ради скажу, что все отлично провели время — весь вечер пили пиво, пели песни, плясали. И когда наш уважаемый старшина попытался разогнать нас, один разбушевавшийся солдат пригрозил пристрелить его.

В день праздника во всех ротах немало было всяких буйных выходок и самовольных отлучек, а один солдат от избытка чувств даже застрелился. На утреннем построении командир зачитал нам приветственные письма, присланные к рождеству со всех концов света. Даже Ли Сын Ман удостоил нас своим поздравлением.

В полночь на первое января американские пушки сотнями залпов по территории Северной Кореи салютовали в честь наступившего Нового 1951 года, который сулил еще много ужасных разрушений. Один просвещенный генерал заявил, что эти залпы «возвещают эру похода христианских армий за свободу во всем мире». Нам, правда, все это не представлялось в таком романтическом свете.

Долго гремели орудийные залпы: каждая часть хотела внести свой вклад в эту «свободу». Сколько жертв среди гражданского населения принесла праздничная канонада, трудно сказать, потому что огонь вели по чем попало, только бы в северном направлении. Не знаю, сколько снарядов было израсходовано тогда на эту бесцельную пальбу и как удалось командованию армии отчитаться за выброшенные на ветер доллары.

Это была последняя беззаботная ночь. Затем мы возвратились к грубой действительности. Итак, закончился год, который положил начало этой войне. Хотя страны, участвующие в войне под флагом Объединенных Наций, обвиняли в агрессии других, они ничего этим не достигли. Напротив, их самих называли агрессорами. Первую свою интервенцию мы начали, обвинив Северную Корею во вторжении на юг. Но за этим последовало вторжение войск ООН в Северную Корею. Такие действия нельзя назвать иначе, как интервенцией. Теперь войска ООН, отброшенные на юг, лихорадочно пытались найти какой-нибудь новый повод для оправдания своего пребывания в Корее, которое вызывало открытое недовольство корейцев. Даже самые осторожные из них начинали осуждать интервентов.

Китайцы предприняли ответные меры под угрозой вторжения в их собственную страну, однако американцы все еще были уверены в своей правоте. В 1950 году они потеряли свой престиж, а 1951 год сулил им еще худшее. Нерадостно вступали мы в этот год.

Глава 7 Бегство из Сеула

В ночь под Новый год поступили сведения, которых мы так опасались. Китайцы в нескольких местах прорвали линию фронта на 38-й параллели, глубоко вклинились в нашу оборону и, почти не встречая сопротивления, быстро двинулись вперед, к Сеулу.

Едва начало рассветать и первые лучи солнца осветили снежные склоны гор вокруг Ыйчжонбу, как мы двинулись к позициям, но не к югу, а дальше на север. Замысел противника был не совсем ясен, но так как китайские войска наступали по шоссе Пхеньян — Сеул, их появления можно было ожидать в любую минуту. Как обычно, нас бросили навстречу наступающим китайским войскам.

После полудня целая лисынмановская дивизия в беспорядке проследовала мимо нас к югу. Солдаты рассказали, что им едва удалось вырваться из окружения. Оказывается, их окружили… сорок китайцев! Не представляю, как сорок человек могли обратить в бегство целую дивизию.

Вся дорога была забита отступающими частями дивизии. Они шли в крайне подавленном состоянии. Похоже, что им не было дано иных распоряжений, кроме приказа отступать на юг, и каждый старался выполнить этот приказ по-своему. Некоторые просто бежали, боясь оказаться отрезанными. Даже офицеры не знали толком, какова численность атаковавшего дивизию противника и куда следует отступать.

Это было печальное зрелище, тем более что нам предстояло удерживать данный участок фронта. Пока ни одна из наших рот никого не обнаружила, кроме нескольких местных жителей, и лишь поздно вечером появились первые признаки приближения противника. Мы заняли оборону справа от дороги, причем роты закрепились на отдельных высотах в отрыве друг от друга. А это сулило крупные неприятности.

Вскоре начали сниматься со своих позиций австралийцы, которые занимали оборону к северу и западу от нас. Они попали в переделку, и среди них были раненые. Ходили самые разноречивые слухи, но никто не знал толком, что происходит и где находятся китайцы.

Пока мы ждали приказа об отходе, неразбериха усиливалась. Оставаться на позициях было опасно: мы могли к утру оказаться в окружении. Но американское командование до самого последнего момента не разрешало нам отходить.

Было так холодно, что мы не могли ни уснуть, ни согреться. Укрывшись соломой (у нас не было с собой одеял), я пытался хоть подремать, но и это не удалось. Наконец к часу ночи мы получили долгожданный приказ оставить позиции и погрузиться на автомашины. Во время езды все закоченели, так как ветер дул в лицо, обдавая пронизывающим холодом. Еще ни разу в жизни я не испытывал такого холода. Ноги у меня буквально онемели, хотя я всю дорогу стоял в кузове и отбивал чечетку.

Наконец мы добрались до какого-то населенного пункта в трех километрах севернее Сеула. Радостно было ощущать над своей головой крышу: мы расположились в здании школы. После ночевок на голой земле под открытым небом деревянные полы, прочный потолок и стены, правда слегка обвалившиеся, казались верхом комфорта. Было уже поздно, и к утру мы едва успели отогреться и отдохнуть.

Макартур растерял последние остатки своего авторитета. Сейчас мы пожинали плоды его руководства. Против него были настроены даже те, кто когда-то аплодировал его приказу о переходе 38-й параллели. Раньше они с ликованием следили за походом на север и поощряли его дальнейшие шаги. Теперь они поняли свою ошибку. Несомненно, Макартур заслужил все то, что выпало ему на долю. Им возмущались не только озлобленные войска собственной армии. Его осуждал и английский парламент и американский сенат. Оправдания же Макартура не выдерживали никакой критики. Казалось, главнокомандующий потерял всякую способность оценивать обстановку. Он слишком полагался на данные разведки, которая «славилась» постоянными промахами. К тому же Макартур был непомерно честолюбив. В этой безумной авантюре он поставил на карту все. Если бы кампания в Корее увенчалась успехом, трудно сказать, за каким новым приключением он погнался бы. Но авантюра провалилась, а расплачиваться должны были мы! Особенно туго пришлось войскам на северо-востоке, потому что войска на центральном и западном участках фронта под натиском наседающего противника откатывались практически без боев.

Там, в районе водохранилищ, китайцы обошли с флангов американскую морскую пехоту и английских «командос»[4], пытающихся пробиться к плацдарму на побережье, и едва не окружили их. Прикрывать дорогу, по которой отступали американцы, от атак противника с соседних высот послали английскую морскую пехоту.

В этом отступлении американцы потеряли тысячи солдат и офицеров. Они не успевали хоронить убитых и оказывать помощь раненым. Многих раненых оставляли умирать на льду водохранилищ. В одном месте трупы пришлось сгребать бульдозером и сбрасывать в одну общую могилу.

Китайцы непрерывно атаковали наши войска на всем пути к Хамхыну и к береговому плацдарму, и отступающим просто чудом удалось спастись от полного уничтожения. Когда началась погрузка войск на суда, американская артиллерия создала плотную огневую завесу по всему периметру узкого плацдарма. Без артиллерийской поддержки войска оказались бы в плачевном положении. Американское командование поспешно стянуло к этому плацдарму все виды транспортных судов, включая множество японских, срочно реквизированных для этой цели.

Отступление на северо-востоке было самым позорным эпизодом декабрьского разгрома. Тысячи американских солдат и офицеров были убиты, ранены и пропали без вести; многие английские «командос» никогда не вернутся на родину. Прежде всего сама идея прорыва к реке Ялуцзян была абсурдной. Но даже после прорыва американцы не смогли сосредоточить достаточно сил, чтобы удержать свои позиции. Затянувшееся тяжелое отступление к Хамхыну говорит о том, что коммуникации американцев угрожающе растянулись. Разгром ускорило полное отсутствие взаимодействия между частями на северо-востоке и частями на северо-западе. Основной причиной была, конечно, фантастическая цель — непременно достигнуть манчжурской границы.

Третьего января в середине дня выяснилось, что китайские войска вместе с войсками корейской Народной армии наступают по шоссе Ыйчжонбу — Сеул. Чтобы задержать их наступление, не было предпринято ровно ничего. В то же время другие части противника нависли на флангах, продвинувшись на несколько километров по обе стороны дороги. Они явно собирались осуществить глубокий обходный маневр с целью овладения Сеулом. Нам снова пришлось забраться в грузовики и направиться к югу, в Сеул. Здесь мы заняли позиции на высотах, с которых просматривался город. Штаб нашего батальона разместился в здании школы.

Во всех районах Кореи построены прекрасные, вполне современные школьные здания. Надо отдать должное народу Кореи, который так много внимания уделяет образованию детей. И не за горами то время, когда эта страна начнет пожинать плоды своих трудов.

На восточном побережье китайские войска, разгромив 2-й лисынмановский корпус, хлынули вперед. Главные силы китайцев развернули наступление на флангах, чтобы вынудить наши войска отойти на центральном участке фронта под угрозой прорыва в тыл наших главных сил. Это был как нельзя более своевременный, отлично спланированный стратегический маневр, и мы просто недоумевали, почему в этой новой обстановке американские и лисынмановские войска не предпринимают почти никаких контрмер.

Наше положение становилось крайне опасным, так как к северу и западу от Сеула мы оказались изолированными. Связь с соседними частями и штабом бригады поддерживалась связными на «виллисах». По этой причине приказы не доходили до нас своевременно. Среди солдат шли всякие толки.

Насколько можно было судить о происходящем, английские бригады оказались, очевидно, единственной боеспособной силой к северу от Сеула; остальные войска под прикрытием ночи бежали. В войсках царил разброд, никто не знал обстановки. Впрочем, надо отдать должное нашему полковнику, который делал все, что мог, чтобы разобраться в этом хаосе. Нам удалось вырваться из Ыйчжонбу, и теперь мы закрепились на своих позициях в ожидании новых атак китайских войск и корейской Народной армии.

У нас не было иного выбора, потому что мы не имели никаких сведений о положении на фронте. Да и за частями, которые стояли на наших флангах, нужно было смотреть в оба — при первом удобном случае они готовы были оставить свои позиции. Китайские войска и корейская Народная армия стремительно продвигались, не встречая на своем пути почти никакого сопротивления.

Как нам сообщили, оба моста через реку Ханган будут взорваны до нашего подхода к переправе. Поэтому нам придется переправляться по понтонному мосту, причем спешить — иначе взорвут и его.

К четырем часам утра главные силы китайских частей и войск корейской Народной армии находились уже в десяти километрах от нас, а их головные дозоры достигли наших позиций.

На рассвете мы снова забрались в грузовики и двинулись в Сеул. Когда мы входили в город, его покидали последние беженцы. Сеул опустел. Нам встречались только американцы, которые хвастались своими ночными схватками с противником.

Мы проехали мимо прекрасных зданий университета и новой медицинской школы, строительство которой было закончено совсем недавно. Красивый сад, разбитый перед университетом, был уничтожен, но главная часть здания более или менее уцелела. Здесь учился один из наших переводчиков. Вероятно, он переживал печальные мгновения, когда проезжал мимо аудиторий, в которых еще так недавно слушал лекции, и мимо спортивных площадок, где играл в баскетбол. Теперь университет был разрушен и покинут, но я верил, что настанет день, когда студенты вернутся в его стены и возобновят прерванные войной занятия.

Словно мрачное чудовище, возвышалось над руинами города здание Капитолия, теперь тоже сильно разрушенное. Войскам, которые пришли в эту «нецивилизованную», как они цинично ее называли, страну, было над чем призадуматься, когда они увидели все эти современные здания и промышленные предприятия.

Городская ратуша, вокзал, фабрики и заводы — все было построено по последнему слову техники. Корея может по праву гордиться своими достижениями в области науки и техники. Но, кроме огромных отелей и фешенебельных особняков богачей, в столице тянулись целые кварталы убогих хижин бедняков. Резко выделяясь на фоне богатых кварталов, они теснились на окраинах, отступая все дальше и дальше под натиском развивающейся деловой жизни города. Такую картину можно наблюдать повсюду на Дальнем Востоке. По мере промышленного развития и роста городов народ — основную движущую силу любой страны — оттесняют на задний план. Поэтому неудивительно, что народ видит в новейших усовершенствованиях символ империализма и господства богатых классов.

По всей Корее строились новые города, но они служили интересам иностранного капитала, выкачивающего природные ресурсы страны, и национальной буржуазии, обогащающейся за счет своего народа.

…Добравшись до Южного берега реки Ханган, мы вдруг увидели позади огромное зарево пожара. Это было дело рук американцев. Прежде чем оставить Сеул, они взорвали свои склады, все большие здания и важные объекты. Еще когда мы проходили через город, грабители уже были за работой, безжалостно растаптывая последние искорки едва тлеющей городской жизни. Особенную активность они развили в тот момент, когда несчастные беженцы уходили из города. Здесь им было раздолье — они грабили население и квартиры. Дети, потерявшие родителей во время панического бегства, бездомные сироты были вынуждены просить милостыню, чтобы не умереть с голоду. Как-то мы увидели у обочины дороги маленькую девочку, которой едва исполнилось два годика. Мы взяли ее с собой, чтобы она не погибла в этом безудержном людском потоке. Страшно подумать — никому не было дела до этих несчастных детей! Нашу маленькую сиротку мы отдали в одной деревне на попечение старой крестьянки, которую обязали заботиться о ней.

Прошлой ночью Сеул оставили три последних американских полка. Остался только один батальон, но и он рано утром покинул город. Мы тоже оставили свои позиции под сильным натиском китайских войск и Народной армии. Каждая рота отходила под прикрытием артиллерийского огня. Через эти тяжелые испытания пришлось пройти и 29-й бригаде, у которой многие офицеры и солдаты попали в плен либо во время отхода, либо прямо на позициях.

Лисынмановские и американские войска расположились на южном берегу реки и лениво наблюдали, как «добровольцы» из местных жителей роют для них окопы. Американцы не задумывались над тем, что, заставляя корейцев выполнять эту работу, они тем самым увеличивают число своих врагов. Кстати, отрытыми окопами никто не воспользовался — в подобной обстановке они вообще не были нужны.

Итак, мы оставили Сеул, и в тот же день в город вошли китайские войска и части корейской Народной армии. В четыре часа дня над Капитолием уже развевался государственный флаг Корейской Народно-Демократической Республики. По-прежнему воздух сотрясали взрывы, и в северной части города, где почти не было боевых действий, все еще бушевали пожары. Во время боев Сеул считался своего рода «открытым городом», но даже это не спасло его от разрушения.

Через Сувон к востоку на Ичхон — таков был наш путь. Дороги были забиты колоннами, каждая из которых старалась раньше других пробиться к Пусану. Большие грузовики застревали на поворотах, и все движение останавливалось, пока их не удавалось сдвинуть в сторону. Колонны автомашин так перемешались, что никто толком не знал, куда едет.

Наконец мы добрались до деревни Пукдо, расположенной поблизости от Чхунчжу, в провинции Чхунчхон. Теперь мы очутились в самом центре Южной Кореи в стороне от автострады, которая ведет на юг через западную часть полуострова. Каким-то чудом всем нашим машинам удалось вырваться из беспорядочного потока, двигающегося на юг к Тэчжону и далее к Тэгу. Такого панического бегства мне еще не приходилось видеть. Единственная разница между этим бегством и бешеным рывком на север заключалась в том, что здесь нам не оказывали сопротивления. Впрочем, вскоре появились партизаны…

По пыльным дорогам с трудом тащились несчастные беженцы. Они пытались уйти подальше от тех мест, где разгорелись бои. И вот перед ними река Ханган. У переправы их останавливали — приходилось выбирать: или остаться на этом берегу или рискнуть переплыть реку. У себя на родине эти люди не могли переправиться через реку, когда хотели.

Американская военная полиция не останавливалась ни перед какими средствами, когда нужно было очистить дороги для движения транспорта и боевых машин. Мне не раз приходилось видеть, как американские солдаты избивали женщин и мужчин и даже открывали по ним огонь только за то, что они не выполняли их распоряжений. Такова была участь корейского народа, таково было поведение самозванных «освободителей», так выглядел «контроль над гражданским населением».

Но как только война забросила беженцев далеко на юг и они, очутившись под открытым небом без пищи и без пристанища, стали замерзать от холода, никто не подумал осуществить над ними «контроль» или оказать им какую-нибудь помощь. Прямо на дорогах многие корейцы умирали от голода и холода, зачастую попадали под колеса машин. Как могли эти люди поверить, что войска, оккупировавшие Корею, пришли сюда для блага ее народа?

Во взятии Сеула участвовали и части корейской Народной армии и китайские войска. Тех и других было примерно поровну. К этому времени северокорейские войска успели перевооружиться и пополнить свои сильно потрепанные дивизии вновь обученными солдатами. Партизанские отряды, действовавшие на севере, влились в ряды регулярной армии. Многие из них, отрезанные при нашем наступлении на север, вновь соединились с армией. Возможно, именно эти партизанские отряды, а не новые формирования и составили теперь основное ядро Народной армии. Во время наступления на север американцы захватили в плен много партизан, но по сравнению с теми, кому удалось избежать плена, это количество было незначительным. Закалившись в боях, накопив богатый опыт, партизаны вдохнули в армию новую силу. А Макартур считал Народную армию разгромленной!

Шестого января наш батальон дошел до маленькой деревушки Чханчховонни. Здесь мы свернули с шоссе и по бездорожью двинулись к деревне Чидон, которая запряталась далеко в горах. Там мы простояли несколько недель. В это время линия фронта придвинулась примерно к 37-й параллели. В центре ее оказались позиции нашего батальона.

Я полюбил эту маленькую деревушку. В этом районе не было боев, но большинство жителей уже давно бежали на юг, и лишь, самые смелые не покинули своих домов.

На земле лежал толстый, затвердевший от мороза слой снега. Погода стояла ясная, и солнечные лучи освещали живописные снежные вершины и уютные деревушки, притаившиеся в окрестных долинах. Впервые в Корее я увидел деревню, на которой война еще не оставила своих страшных следов. Все здесь выглядело так мирно, что только грохот орудий в собственном тылу возвращал нас к суровой действительности.

Мы непрерывно высылали дозоры и вели наблюдение за противником, так как в любой момент можно было ждать его нападения. Но противник не появлялся или, по крайней мере, не пытался прорваться через наши позиции. Линия фронта откатилась так далеко, что ему, вероятно, требовалось несколько дней, чтобы войти с нами в соприкосновение.

Как обычно, нам приказали удерживать позиции любой ценой и особенно подчеркнули, что ни о каком отступлении не может быть и речи. Однако седьмого января войска противника подступили к городу Вончжу, который находился в каких-нибудь пятидесяти километрах к северо-востоку от нас. Там завязались бои, но нас пока оставили в покое. Впервые за всю войну мы могли позволить себе поблаженствовать в то время, как другие воевали!

После той напряженной ночи, которую мы пережили под Сеулом, когда нас чуть не окружили, мы уже успели немного прийти в себя. Говорили, что новая линия обороны создана временно, лишь бы несколько замедлить отступление, и все считали, что отход к югу скоро продолжится.

Положение наших войск было поистине критическим. Чтобы разобраться в обстановке на месте, к нам приехал генерал Коллинз. Он пытался подбодрить солдат, говоря, что еще не все потеряно и что в Пусане «Дюнкерк» не повторится. Немногие поверили генералу, да он и сам толком не знал, удастся ли удержаться в Корее. Большинство из нас придерживалось мнения, что при создавшихся условиях вряд ли удастся удержать позиции! Все единодушно полагали, что рано или поздно нас выгонят из Кореи, — так мы «верили» в силы своих союзников!

Солдаты устали от войны и не видели смысла в ее продолжении. Они были убеждены, что самое лучшее — это вовремя убраться отсюда подобру-поздорову. Мы не питали никаких иллюзий насчет того, что здесь мы кому-то нужны, и не хотели оставаться в Корее.

Как известно, бездействие порождает скуку, а скука ведет к тому, что солдаты начинают искать развлечений. Некоторые стали грабить жителей, тащить у них из домов все, что попадет под руку, — покинутые дома уже давно были очищены американцами. Устав рубить деревья на дрова для костров, солдаты принялись разрушать пустующие дома.

А ведь эти дома принадлежали людям, которые надеялись когда-нибудь вернуться в них. Нетрудно представить горе и отчаяние корейцев, которые не найдут своих жилищ и узнают, что разрушены они не в результате боев, а из-за бессмысленной жестокости английских солдат. Дело доходило до того, что некоторые солдаты снимали двери и оконные рамы даже с домов, в которых еще оставались жители. Лютый холод вынуждал несчастных покидать родное гнездо, и они превращались в бездомных беженцев. Откровенно говоря, наших солдат это мало трогало. Им нужны были дрова, и они раздобывали их самым легким способом.

Корейские дома — это прочные строения. В здешних местах нет строительного камня, и корейцы научились обходиться без него: они строят свои жилища из жердей и тонких досок, а затем штукатурят. Дома стоят на твердом фундаменте, имеют крепкие угловые опоры из толстых бревен и кроются красивыми тростниковыми или соломенными крышами.

По нашим понятиям, эти дома невелики и напоминают английские одноэтажные бунгало[5]. В зависимости от величины дома и численности семьи в нем бывает от двух до четырех комнат. Комнаты разделены перегородками с легкими дверями, обычно раздвижными. Полы деревянные или глинобитные. Солдаты отрывали для костров деревянные части, и постепенно от дома оставался голый остов. Но и этого им было мало. Вооружившись кувалдами и топорами, солдаты не успокаивались, пока не разрушали дом до основания.

В Чидоне я был свидетелем таких «подвигов» и уже не удивлялся бесчеловечности наших солдат. Они отнимали у населения даже рис и варили его на солдатской кухне. Правда, рис в Корее выращивают великолепный, но это не причина, чтобы отбирать его у крестьян. Рис для корейцев — все. Это основной продукт их питания. И все же солдаты грабили жителей, отбирая последние запасы риса, которого им едва хватало, чтобы не умереть с голоду. Домашней птицы у корейцев было очень немного, и она мгновенно исчезала с нашим приходом.

Надо сказать, и офицеры не прочь были полакомиться отнятыми у корейцев продуктами. Грелись они и у костров, на которые шли деревянные части разобранных солдатами домов.

Никто из офицеров пальцем не шевельнул, чтобы прекратить бесчинства. Свои, как они вежливо выражались, «командные пункты» в реквизированных корейских домах они превращали в кабаки. Чуть не каждый вечер здесь устраивались пьяные оргии, нередко затягивавшиеся до глубокой ночи.

Корейские дома отапливаются печью с наружной топкой. Система дымохода проходит по всему дому под полом. Это несколько напоминает римское центральное отопление. Действует такое отопление великолепно. Но наши солдаты разводили подчас такой огонь, что дымоходы накалялись докрасна и начинали тлеть полы. Были случаи, когда дома сгорали дотла.

Солдат заставляли постоянно топить печи в домах, где разместились офицеры со своими походными койками. В одном доме, который служил офицерам кабаком, всегда было так жарко, что просто удивительно, как там не вспыхнул пожар.

Наступили ужасные морозы, особенно сильные ночью. Тринадцатого января температура упала до минус тридцати четырех градусов по Цельсию. В Корее такие голода — редкое явление.

Спать приходилось прямо в окопах. Завернувшись в солдатские одеяла, большую часть ночи мы безуспешно пытались согреться. Изматывала нас и ночная караульная служба. Поэтому мы старались отсыпаться днем. Ко всем нашим несчастьям теперь прибавилось еще одно — солдаты не выдерживали морозов и заболевали воспалением легких. Но случаев обморожения почти не было: спасала добротная обувь и тщательный уход за ногами.

Глава 8 Знакомство с народом Кореи

Вскоре корейская Народная армия развернула интенсивное наступление на восточном участке фронта. Она наступала западнее наших позиций. Мы переживали напряженные минуты, ожидая начала наступления китайских войск, которые стояли перед нами. Наша задача состояла в том, чтобы как можно дольше одерживать их, а затем быстро отойти.

Китайцы стойко переносили морозы, хотя, должно быть, ужасно страдали от них. Лишь у немногих были одеяла, а костров они не разводили, чтобы не демаскировать своих позиций. Обогревались китайцы в пещерах и землянках, отрытых в склонах холмов, где разжигали древесный уголь. Не у всех была теплая одежда и обувь. Опасность обморожения угрожала им больше, чем нам, но они отличались необыкновенной выносливостью. Все же мы не раз находили трупы замерзших китайских солдат — им выпали на долю суровые испытания, но никакие невзгоды не могли их сломить. Да, это были мужественные, неустрашимые воины. Сказать так — значит только воздать им должное.

Разведка болтала об упадке морального и боевого духа противника, но мы ничего подобного не замечали. Китайские войска и корейская Народная армия дали нам хороший урок ведения войны в зимних условиях. Днем их части не производили никаких передвижений, а в ночные часы совершали форсированные марши по горам. Китайцы не останавливались в крупных городах, а держались в горах. Во время воздушных налетав они маскировались в снегу с помощью белых полотнищ. Наши летчики подолгу кружили, тщетно разыскивая их.

В боях китайцы демонстрировали превосходную дисциплину. Подкравшись вплотную к нашим позициям, они могли часами лежать в снегу, чтобы с рассветом внезапно броситься в атаку. Даже видавшие виды английские солдаты не могли не восхищаться стойкостью и упорством этих людей.

В одном письме домой я писал о событиях последних нескольких недель: «Англичанам всегда приходится вести арьергардные бои, так как янки не обучены отступать организованно. Возможно, в их учебных программах будущего года это будет предусмотрено. В районе Чанчжинского водохранилища янки угодили в ад кромешный… Макартур пытался преуменьшить потери американцев, заявив, что они не превышают обычных. Но на самом деле потери американцев были огромны, и напрасно он старается их скрыть. Сейчас корейская Народная армия просачивается сквозь наши позиции, но ослабила натиск на восточном фланге. Из этого я заключаю, что противник сосредоточивается на западном побережье, готовя крупный прорыв. Лично я считаю, что нам остается только поскорее убраться из Кореи, а пусанский периметр использовать для прикрытия отхода. Разумеется, это означало бы признать полный провал кампании, предпринятой под флагом ООН. Впрочем, допустим даже, что мы выберемся отсюда, все равно будущим летом война может возобновиться, если не будет принято никаких мер для ее предупреждения. Под Сеулом больше всего досталось 29-й бригаде. Потом пришлось даже отвести ее в тыл для переформирования. Мы же отделались сравнительно легко, хотя нам пришлось удерживать позиции, пока не ушли все янки. Они не имеют ни малейшего представления о том, что нужно делать при отступлении, — просто вскакивают в машины и удирают».

Так относился к корейской войне не только я, но и большая часть английских солдат.

В Чидоне я близко познакомился с некоторыми нашими переводчиками-корейцами. Они согласились работать у нас скорее для изучения английского языка, чем ради целей, во имя которых нас послали воевать. Они считали, что эта война ни к чему хорошему не приведет и что необходимо закончить ее как можно скорее.

Они не понимали, зачем нам эта война, и еще меньше понимали, почему к ним относятся, как к дикарям и презрительно называют «гуками». Не могли они также понять, почему наши солдаты, настойчиво подчеркивая свое «превосходство», в то же время грабили все, что попадалось им под руку, издевались над населением, разоряли страну.

Все наши переводчики получили образование, которое в Англии считается вполне приличным. Они окончили колледжи или университеты и разбирались в политической обстановке. К сожалению, их не очень интересовали проблемы международной политики. А ведь только при условии, что молодая интеллигенция интересуется судьбами страны, можно достичь определенных результатов. Наши переводчики искренне беспокоились о благополучии своей страны и своего народа, но рассматривали это только с одной точки зрения: их глубоко огорчала пропасть, разделяющая народ Кореи, и они мечтали прежде всего об объединении и независимости своей родины.

Они были против иностранной интервенции, от которой достаточно пострадали во время японской оккупации. Они считали раскол Кореи трагедией всего народа. Хотя все наши переводчики, кроме одного, были из Южной Кореи, они мечтали прежде всего об объединении своей страны любыми средствами.

Один наш переводчик до войны жил в Северной Корее. Захваченный водоворотом войны, он очутился на юге вместе с беженцами. Он был очень молод, и если бы этот юноша остался в Северной Корее, он, несомненно, вступил бы в ряды корейской Народной армии.

Страна распалась на два враждебных лагеря — армия Ли Сын Мана на юге и корейская Народная армия на севере, но трудно себе представить, чтобы образ мыслей людей, живущих в разных частях Кореи, настолько отличался, как это пытаются представить. Я твердо убежден, что не будь Корея разделена, не было бы и причины для гражданской войны. Все корейцы, особенно молодежь, патриоты своей родины. Какой бы идеологии они не придерживались, их главное желание — видеть Корею единой и независимой.

Я не раз имел возможность обсуждать эти вопросы со своими корейскими друзьями, горю и страданиям которых я искренне сочувствовал. Мне было бы очень приятно познакомиться и с другими корейцами, жителями различных районов страны, но нас непрерывно перебрасывали с места на место, и потому я коротко знал только тех корейцев-переводчиков, которые служили у нас.

При каждом удобном случае я беседовал с крестьянами на Севере и Юге Кореи. Правда, корейский язык так труден, что мне приходилось обращаться к услугам переводчиков. Я убедился, что корейцы — миролюбивые, хорошие, добрые люди, если обращаться с ними по-человечески. Они ненавидят войну, и поведение оккупационных войск вызывает у них негодование. Хотя из страха перед жестокими репрессиями они опасались открыто проявлять свою ненависть и презрение к оккупантам, я видел, как эти чувства росли и крепли в их сознании.

Вместе с переводчиками я проводил долгие вечера в домах корейских крестьян, беседуя с ними. Настроены они были весьма патриотично и готовы были отдать все силы за счастье своей родины.

Если бы иностранные державы не вмешивались в жизнь Кореи, народ этой страны мог бы добиться больших успехов в своем развитии.

Когда в других странах происходили крупные общественно-экономические сдвиги, японцы, хозяйничавшие тогда в стране, всячески стремились задержать ее развитие. После изгнания японцев из Кореи в ее жизнь вмешался белый человек. Но невозможно приостановить развитие одной страны, когда другие, окружающие ее государства растут и развиваются. Иначе неизбежны события, подобные тем, которые происходят сейчас в Азии.

Все это я понял, ближе познакомившись с народами Азии. И это следовало бы понять каждому. Когда я был в Корее, эти мысли постепенно, но прочно овладевали моим сознанием. Я благодарен корейским друзьям — они помогли мне разобраться в обстановке. Они неплохо говорили по-английски, а я делал робкие попытки изучить хотя бы немного корейский язык.

Восемнадцатого января нас посетил начальник гарнизона Гонконга генерал Мансер. Он приехал узнать, как обстоят дела у его «ребят». Перед приездом генерала дороги были расчищены от снега, а весь путь устлан толстым слоем соломы, чтобы Мансер, боже упаси, не промочил ноги.

В этот день произошел такой случай. Мы с товарищем шли по деревне, и вдруг при нашем приближении кто-то метнулся в хлев. Мы решили, что это прячется от нас солдат корейской Народной армии. Но оказалось, что это юная кореянка: она пришла в ужас, так как, по-видимому, приняла нас за американцев и решила, что мы собираемся ограбить и изнасиловать ее. Бедняжка притаилась в куче соломы и тряпья, и мы никак не могли убедить ее, что не сделаем ей ничего плохого. Не удивительно, что девушка была так напугана — оккупанты причинили ей много горя. В той деревне она была единственной женщиной, которую нам удалось видеть, да и в других местах я не встречал, кажется, ни одной женщины. Несчастные вынуждены были постоянно скрываться.

К двадцать седьмому января выяснилось, что китайцы начали отходить. Для нас это, конечно, послужило сигналом к наступлению. Китайцы даже не попытались ударить во фланг нашим войскам на востоке и западе, хотя, по-моему, они могли это сделать. Правда, тогда они рисковали понести большие потери, а этого они не могли себе позволить. Американская авиация своими ожесточенными бомбардировками нанесла большой урон их передовым частям. Кроме того, Сеул не мог служить надежной базой снабжения.

Американские механизированные войска продвинулись далеко на север и вышли к реке Ханган, которая пересекает Корею по диагонали в юго-восточном направлении.

В тот день я писал домой: «Похоже, Макартур вынашивает новый план. Но на этот раз он будет, наверное, благоразумнее и остановится на 38-й параллели, если мы вообще приблизимся к ней».

Мы все еще надеялись, что командование не повторит тех грубых ошибок, которые привели к провалу. Увы, вскоре нам пришлось разочароваться.

В конце сентября мы были усилены австралийским батальоном. К нам также прибыл новозеландский артиллерийский полк. Теперь у нас была собственная артиллерия. Приятно сознавать, что артиллеристы рядом: чувствуешь себя в сравнительной безопасности. Новозеландцы, как и австралийцы, оказались хорошими ребятами, и мы быстро подружились. Почти все они были ветеранами прошлой войны, но никто, кроме полковника, не служил в артиллерии. Впрочем, корейская война позволила им быстро приобрести опыт, и вскоре они стали хорошими артиллеристами. Беспечность и жизнерадостность этих солдат еще больше сдружила нас с ними.

Индия прислала в Корею подвижный санитарный отряд, и он был придан нашей бригаде. Индийцы тоже оказались замечательными товарищами. Они стойко переносили суровый климат и неустанно оказывали помощь больным и раненым, делая гораздо больше, чем от них требовалось. Не в пример английским и американским войскам индийцы относились к китайским солдатам так же, как и к нашим. Здесь мне еще не приходилось встречаться с таким гуманным отношением к людям. А ведь так должно быть везде и всегда!

Я провел немало часов в разговорах со своими корейскими друзьями, и однажды мы затронули вопрос об отношении к ним со стороны войск западных государств. Они не понимали, почему с ними обращаются чуть ли не как с животными. Признаться, я и сам этого не понимал.

Мне не хотелось осуждать своих товарищей, но в данном случае пришлось. Я уже замечал, что корейцы разочаровались в нас. Раньше они представляли себе англичан истинными джентльменами, а теперь больше не верили этому. Мне было мучительно стыдно, когда корейцы с презрением и негодованием говорили о нашем поведении. Да, мы потеряли уважение этих людей.

На следующий день мы ушли из Чидона, где пробыли около месяца. Мне было тяжело расставаться с местными жителями. С особенной теплотой вспоминаю я одного старика-корейца, который провожал нас. Я успел близко познакомиться с ним и жалел, что, вероятно, никогда больше мне не удастся его увидеть.

Мы двинулись на восток, затем свернули к северу по направлению к Йочжу и, покрыв около тридцати километров, вышли к большой деревне Чамбонни на реке Ханган. Это была живописная деревня с новыми деревянными домами. Война почти не коснулась ее, но до нас там уже побывали американцы и успели основательно похозяйничать.

Большинство жителей давно покинули деревню, и на этот раз нам посчастливилось жить под крышей.

Наших переводчиков послали наблюдать за строительством моста. Его строили согнанные для этой цели местные жители. Переводчики возмущались: они вовсе не были обязаны выступать в роли надсмотрщиков, так же как корейцы — строить для нас мосты.

Юношей, которые добровольно пошли работать к нам переводчиками, всегда заставляли против их желания выполнять такого рода работу, к тому же не оплачивали ее. Вскоре они стали открыто выражать недовольство. Переводчиков даже кормили хуже, чем нас, и не выдавали нового обмундирования. Не желая больше выносить бесконечные обиды и унижения, они решили уйти из батальона и вернуться домой. Я так подружился с ними, что больше всех жалел об их уходе. Пусть это эгоистично, но, сознаюсь, я убеждал их не уходить.

Глава 9 Дальше в горы

Зима близилась к концу, погода с каждым днем улучшалась, а обстановка на фронте становилась все мрачнее и безнадежнее.

В Китае и Корее Новый год празднуют шестого февраля. Все жители деревни Чамбонни собрались скромно отпраздновать этот день, хотя военное время не располагало к веселью. Я разговаривал с представителями местной власти, в том числе со старостой, молодым образованным корейцем. Староста рассказал мне, что он католик и что, кроме него, в деревне много католиков, правда, каждый понимает религию по-своему. До войны здесь была маленькая церквушка, теперь разрушенная.

Католическая церковь претендовала на главенствующую роль в Корее, так как благодаря пожертвованиям своих многочисленных прихожан и покровителей была намного богаче англиканской церкви и методистской, а также квакеров. Католики строили большие школы и церкви, стараясь обратить в католичество как можно больше жителей. К сожалению, преподавание религии в католических школах тесно переплеталось с обычным образованием. По-моему, нельзя объединять духовное образование со светским и навязывать религиозные убеждения под предлогом обучения.

Шестого февраля стало известно, что китайцы готовятся к новому наступлению. Можно было заранее сказать, что нас опять отбросят назад. Но пока мы продолжали вести прямо-таки роскошный образ жизни — в тепле, под крышей.

Я часто гулял в горах, окружавших деревню. Иногда ходил один, иногда с кем-нибудь из своих корейских друзей. В тишине и спокойствии мы отдыхали от суетной армейской жизни. Во всем чувствовалось приближение весны; снег еще не растаял, но кое-где сквозь него уже показался мелкий кустарник. Солнце пригревало сильнее, перестал дуть свирепый ветер. Как приятно было бродить по горам, вдыхая свежий аромат весеннего воздуха. Позади деревни тянулся большой горный массив, к востоку простирались высокие хребты, а на западе лежала большая равнина. На севере тоже виднелись горы, через которые протекали ледяные воды реки Ханган. Несмотря на чудесные пейзажи, меня охватывало подчас чувство одиночества и тоски, но постепенно оно уступало место бодрости и жизнерадостности.

Американские и лисынмановские войска медленно продвигались вперед по всему фронту. На этот раз они действовали осторожнее и избегали излишнего риска. Командование американской 8-й армии только теперь поняло, что войну не выиграешь, захватив одни шоссейные дороги. Чтобы лишить противника возможности устраивать засады, приходилось прочесывать всю местность. Отчасти по этой причине мы продвигались вперед значительно медленнее, чем раньше.

Китайские войска и части корейской Народной армии отходили по строго согласованному плану от рубежа к рубежу. Не теряя соприкосновения с противником, они располагали о нем полными данными и держали его в постоянном напряжении. Стремясь сохранить живую силу, китайские войска и корейская Народная армия избегали кровопролитных сражений, но вели упорные арьергардные бои с нашими наступающими частями. Они периодически предпринимали контратаки, либо чтобы ввести противника в заблуждение относительно своих намерений, либо чтобы замедлить его продвижение, когда оно становилось слишком быстрым. Такова была теперь их тактика.

Четырнадцатого февраля мы миновали небольшой городок Йочжу. Он был сожжен дотла, и в нем осталось лишь несколько обгоревших остовов зданий; хотя, по данным агентурной разведки, было известно, что китайцы закрепились не в городе, а в горах, американская авиация все равно смела его с лица земли. Мы обнаружили в городе несколько обуглившихся, изувеченных трупов местных жителей.

Форсировав реку Ханган, мы вышли к длинной широкой долине, которая простиралась почти на три километра к северу. Справа возвышался огромный утес метров двести высотой, а слева были разбросаны невысокие холмики. Накануне здесь произошел бой, и в результате американцы отступили. Перед нами поставили задачу — до наступления темноты очистить долину от засевшего там противника и занять оборону на ее северном крае.

В течение дня мы несколько раз атаковали китайцев, которые против обыкновения пренебрегали маскировкой и, казалось, не обращали внимания даже на огонь нашей артиллерии. Со своих позиций мы видели, как они открыто передвигаются по занятой ими высоте и стоят во весь рост в окопах. Впрочем, вскоре они убедились, что такое геройство ничего не дает, и после очередной ожесточенной схватки начали наконец медленно отходить.

Не могу понять, почему китайцы вели себя так странно. Ведь это привело лишь к ненужным жертвам, которых можно было бы избежать при соблюдении осторожности. Возможно, своими действиями они хотели просто выразить презрение к нам.

Китайские солдаты всей душой ненавидели принципы, против которых они боролись, и готовы были пожертвовать жизнью ради дела своей страны. Несомненно, в этой кампании китайцы показали редкое мужество и высокий моральный дух, и я готов снова и снова повторять это. Они словно хотели доказать, что смерть того или иного из них не имеет значения, ибо невозможно уничтожить все многомиллионное население Китая.

Я думаю, вое сказанное может служить ответом тем, кто говорил о низком моральном духе китайцев, утверждая, будто они воюют по принуждению. Не забывайте: они были добровольцами и сражались за правое дело.

Утром пятнадцатого февраля китайцы предприняли мощную контратаку. Ночь был такая темная, что заметить передвижение противника нам не удалось. Под прикрытием темноты китайцы быстро приблизились к подножию занятых нами высот. В пять часов утра еще до рассвета батальон китайцев внезапно атаковал одну из наших рот первого эшелона. Первая волна атакующих сбила наше боевое охранение на середине склона высоты. Последующие волны, поддерживаемые точным минометным и пулеметным огнем, вскоре оказались в самой гуще нашего боевого порядка. Чтобы застичь нас врасплох, китайцам, очевидно, пришлось пролежать в снегу у подножия высоты несколько часов, но это не повлияло на их боевой дух, судя по тому, как стремительно они атаковали высоту и бросились в рукопашный бой.

Связь с другими подразделениями прервалась, но нескольким нашим солдатам, отрезанным во время первого штурма высоты, удалось пробиться к соседней роте и предупредить о грозящей опасности. Рота помогла нам снова отбить высоту, но в этом бою мы потеряли двадцать восемь человек.

Как обычно, китайцы атаковали под звуки горнов и свистков. Это оказывает сильное психологическое воздействие — свои войска подхлестывает, а в рядах противника вызывает смятение. Горны и свистки китайцы используют также для связи с частями, ведущими наступление на флангах.

Во время атак китайцы часто кричали по-английски: «Вы англичане? Сдавайтесь!» и тому подобное. Жутко было слышать на родном языке эти возгласы, доносившиеся из темноты, но едва ли они возымели на нас какое-либо действие. Однако нам стало ясно, что китайская разведка хорошо поработала и точно установила, какие части занимают эти высоты.

Нам пришлось выдержать жестокую атаку противника, в пять раз превосходящего нас по численности. Как потом рассказывали пленные, китайцы были почти уверены, что захватят высоту.

На высоте находились врачи с медикаментами. Во время боя одного из них тяжело ранило. Он лежал на земле, истекая кровью. Зная, что его положение безнадежно, он вонзил себе в голову ланцет.

На следующую ночь никто не сомкнул глаз: мы ждали новой атаки. Но противник ограничился тем, что открыл минометный огонь по огневым позициям американских минометов, предназначенных для нашей поддержки. Американцы развели на позициях огромные костры, и китайцы не преминули воспользоваться их беспечностью.

Со своих позиций, расположенных на остром как бритва гребне, мы отлично видели, что мины ложатся прямо в расположении американцев. Мы могли наблюдать как вспышки стреляющих минометов, так и разрывы в районе цели. У нас было такое ощущение, словно мы сидим на крошечном островке посреди моря огня.

На следующий день подошли американские танки и расположились рядом с нашими позициями. Для нас это было очень опасно. Впрочем, вскоре ранило одного американца, и этого оказалось достаточно, чтобы остальные сели в танки и удрали.

Китайцы отошли, и наступило некоторое затишье. Их ожесточенные контратаки заставили нас серьезно призадуматься. Ясно, что эти арьергардные бои были предприняты с целью сдержать наше наступление и дать возможность главным силам совершать планомерный отход. Китайцам это удалось.

Местные жители рассказывали мне, что многие из них добровольно помогали китайцам переносить различные грузы. Китайцы платили за это деньгами или натурой. Переноска раненых тоже не представляла для китайцев трудности — десятки корейцев предлагали свои услуги в качестве санитаров. Нам же местные жители не оказывали добровольной помощи в таких случаях, и мы прибегали к принуждению. Эти факты показывают, что симпатии большинства корейского народа были на стороне китайцев.

Когда китайцы ушли из этих мест, жителям окрестных деревень приходилось соблюдать максимальную осторожность, чтобы не стать жертвой лисынмановской полиции. Но все равно я всегда легко узнавал, чьими сторонниками были те или иные корейцы.

Китайцы почти не пользовались транспортными средствами, если не считать деревянных крестьянских повозок. Много таких повозок было брошено на дорогах. Вероятно, на небольших расстояниях это самое удобное средство передвижения. Машины застревали на разбитых дорогах, а использовать их в горах было невозможно.

Войскам противника не хватало оружия. Часто даже не у каждого солдата была винтовка. Возможно, они теряли оружие в бою, а нового взамен не получали. Тем, у кого не было винтовки или автомата, давали побольше гранат — до двадцати штук на человека, а во время атаки это столь же эффективное средство, как винтовка. Конечно, гранаты были у каждого китайского солдата независимо от того, имелась ли у него винтовка или автомат, причем метали они их довольно метко. Но я лично с винтовкой чувствовал бы себя в большей безопасности, чем с гранатами. Позже, конечно, все китайские солдаты получили винтовки или автоматы, но во время отхода они испытывали недостаток в оружии.

Когда мы снова двинулись на север, погода ухудшилась. Поднялся сильный буран, дороги занесло. Машины тащились черепашьим шагом. В одном месте мы натолкнулись на множество убитых американцев. Трупы лежали на дороге и по обочинам в самых разнообразных позах. Некоторые так и остались висеть на бортах разбитых машин, а другие погибли в спальных мешках, не успев даже проснуться.

Дальше, в полусожженной деревне, мы опять увидели обуглившиеся трупы американцев, обгоревшие машины и танк. В некоторых машинах сидели убитые водители. У одного на спине зияла огромная рваная рана, которая лучше всяких слов рассказала нам, почему ему не удалось спастись бегством.

Не нужно было объяснять, что случилось. Само зрелище говорило о страшной трагедии, разыгравшейся здесь. Мы насчитали свыше шестидесяти трупов американцев. Здесь погибла целая разведывательная рота. Удалось спастись только трем — четырем солдатам.

Как выяснилось, эта рота действовала в качестве разведывательного отряда. С наступлением ночи американцы залегли у дороги, вместо того чтобы выполнить элементарные требования устава — занять круговую оборону на высоте. Они дорого поплатились за свою беспечность. Ночью один из часовых, услышав какой-то шорох, выстрелил, и в ту же секунду на роту напали китайцы. Вероятно, они следили за американцами с соседних высот. Победа далась им очень легко, если судить по тому, что многие американцы не успели даже выскочить из своих спальных мешков.

В своей жизни я еще не видел более ужасной картины.

Лисынмановцы прислали грузовики, чтобы вывезти трупы американских солдат, и поручили эту работу корейским детям. Разве было у них моральное право подвергать детей таким страшным испытаниям военного времени? Какой позор — заставлять малолетних убирать трупы!

Соседняя деревня была почти уничтожена, и я обрадовался, когда случайно набрел на землянку, вырытую в склоне холма и, по-видимому, недавно покинутую каким-то китайским солдатом. В ней я и переспал. Но когда мои товарищи узнали, что я провел ночь в «логове гука», они пришли в ужас. Охваченные манией превосходства, они предпочитали спать под открытым небом. Я же остался очень доволен своим убежищем.

Совершив несколько коротких переходов, мы двадцать второго февраля оказались под Йондоном. Вокруг одного дома ограда была почти разрушена, и наши офицеры дошли до того, что на своих машинах чуть ли не въезжали в спальни. Разумеется, никто из них не мог бы объяснить это военной необходимостью — просто им нравилось ездить на машинах, и владельцам домов приходилось мириться с подобными капризами незваных гостей. Конечно, этот инцидент можно считать незначительным по сравнению с другими, куда более серьезными. Однако и по нему люди, которые хотят знать правду о войне в Корее, могут судить, что пришлось перенести корейскому народу.

Из Йондона мы двинулись дальше в горы, образующие центральный горный массив Кореи. Теперь мы забрались в такие дебри, где не было никаких деревень. Изредка попадались отдельные домики.

В горах мы наткнулись на одну семью, которая не знала, кто мы такие и зачем сюда пришли. Эти корейцы, правда, слышали, что идет «гражданская война», но их она еще не коснулась и они не подозревали, что в Корее находятся иностранные войска. Наш облик поразил их, и это не удивительно — в здешних местах никогда не видели европейцев.

Чем ближе подходили мы к 38-й параллели, тем сложнее становилась политическая обстановка. В Организации Объединенных Наций шли бесконечные дебаты о принципах, но практически это ничего не давало. В письме домой я писал: «Думаю, Корею не удастся объединить до тех пор, пока все иностранные войска не покинут ее территорию. Если войска ООН остановятся на 38-й параллели, то китайские войска, может быть, уйдут из Кореи, и тогда Северной и Южной Корее, возможно, удастся объединиться. Все патриоты этой страны хотят одного — создания единого государства и в глубине души настроены против союзников, которые установили границу по 38-й параллели после войны с Японией. Я всем сердцем сочувствую этому народу, который так страстно жаждет создания новой Кореи, хотя перспектива урегулирования пока выглядит весьма неопределенно».

Глава 10 Затишье

В марте исполнилось полтора года, как я служу в армии. Хотя призывали нас именно на этот срок, до конца службы было еще далеко: по прибытии в Корею солдатам объявили, что придется прослужить целых два года. Неужели недостаточно того, что мы попали на фронт? Зачем же продлили срок службы? А те, кто проходили службу на родине, избавлялись от этого дополнительного срока! Естественно, солдат не радовала принудительная задержка. Нам оставалось только роптать на судьбу и смириться.

Мы поднялись в горы по крутой и разбитой проселочной дороге, совершенно не приспособленной для передвижения войск. Нам предстояло занять позиции, расположенные на высоте в тысячу метров. С полной боевой выкладкой, да еще по горам идти нелегко. К тому же, чтобы доставить продовольствие, боеприпасы и запасы воды, приходилось делать второй рейс.

Правда, солдаты были отлично подготовлены к выполнению трудных задач, но этот переход потребовал от них максимального напряжения сил.

Штаб нашего батальона разместился в одной маленькой деревушке всего из трех домов, обитателей которых попросту выгнали. В доме, занятом под командный пункт, установили американскую керосиновую печку. Однажды около нее сидела группа офицеров. Они так раскалили печь, что загорелась соломенная крыша. Дом сгорел дотла. Офицеры не испытывали никакого стыда за свой поступок, а просто восприняли это происшествие как шутку и спокойно перебрались в другой дом.

Пожар уничтожил все имущество большой семьи: дом, обстановку, одежду, продукты, ценности. Я помню, как несчастные люди прибежали к своему жилищу, на их глазах превратившемуся в груду пепла.

Как ни странно, не все наши солдаты понимали, что значит остаться без крова. Даже в такую минуту они не разрешили корейцам спасать остатки имущества. Хозяев дома гнали прочь под тем предлогом, что здесь «военная зона». Разве не ясно, какое впечатление произвели на корейских крестьян их «освободители»?

Вредить местному населению мы перестали только тогда, когда ушли далеко в горы, где не встречали ни жилищ, которые можно было разрушать, ни жителей, над которыми можно было издеваться.

Снова стало очень холодно, пошел снег, подул пронизывающий ветер. Видно, мы несколько преждевременно обрадовались весне. Наши позиции находились на высоте, где гулял сильный ветер, и единственным укрытием было несколько голых деревьев. Чтобы спастись от холода и ветра, пришлось спешно рыть блиндажи.

Китайцы оказывали упорное сопротивление: в горах они чувствовали себя в своей стихии.

Наш полковник побывал в отпуске в Японии. Ему была оказана невиданная честь — его принял сам Макартур. Вернувшись, полковник рассказывал не столько о планах на будущее, сколько о Макартуре и о том, что тот ему сказал. Очевидно, у Макартура состоялось совещание старшего офицерского состава американской армии. На открытии совещания Макартур заявил, что хотел бы представить присутствующим отличившегося в боях солдата и воздать ему должное. Офицеры повернулись, ожидая увидеть сверхчеловека. Каково же было их удивление, когда героем оказался наш полковник. Ему вручили знамя с вышитыми на нем именами солдат и офицеров нашего полка, погибших в Гонконге в боях с японцами во время второй мировой войны.

В начале марта один из моих корейских друзей, наш переводчик, ушел из батальона и вернулся к себе домой. Он не мог больше выносить издевательское отношение наших солдат и офицеров.

Он уже не раз просил отпустить его из полка, но ему отвечали, что тогда у него отнимут все обмундирование. Это было возмутительно. Ротный командир не проявил к нему элементарного уважения и благодарности за долгие месяцы его безупречной и бескорыстной службы. Перед уходом переводчика заставили сдать все обмундирование, а взамен выдали какие-то лохмотья. Мне было особенно горько сознавать, что причиной его ухода послужило позорное поведение наших солдат и офицеров к что он уносит с собой самые неприятные воспоминания об англичанах. Я изо всех сил пытался убедить его, что не все англичане плохие люди, но мои слова не произвели на него особого впечатления. А ведь когда-то наш переводчик и его двоюродный брат собирались поступить в английский университет, так как Корея, по их мнению, не могла дать им того образования, о котором они мечтали. Тогда они еще полагали, что их народу далеко до великой английской нации, какой она была в их представлении. И я испытывал стыд, что мы, англичане, не оправдали их ожиданий.

На нашем правом фланге находился греческий батальон, который наряду с австралийцами и канадцами пользовался у нас неплохой репутацией. Канадский батальон теперь входил в состав нашей бригады.

По ночам все еще было очень холодно, но дни стояли теплые, солнечные. Удивительно живописно выглядели лесистые горы, когда солнечные лучи, пробиваясь сквозь деревья, падали на сверкающий снег. Постепенно «оттаивая» после суровой зимы, мы жадно вдыхали свежий воздух, насыщенный чудесными ароматами деревьев. На одном месте сидеть не приходилось — чуть не каждый день совершали переходы.

Как-то мы проходили через деревню, сожженную напалмом. Мы видели обуглившиеся, изуродованные трупы крестьян. Напалм — страшное оружие, и война вовсе не дает права прибегать к средствам уничтожения, которые несут самую мучительную и ужасную смерть. Если уж так необходимо убивать, можно найти немало других способов. Летчики поливали напалмом мирные города и деревни без всякого разбора. Мы убедились, что от напалма страдают прежде всего и больше всего мирные жители. Напалмовые бомбы должны быть запрещены!

В гористой местности наступать трудно. Нам приходилось карабкаться по горам высотой от тысячи до двух тысяч метров. Особенно тяжело было резервистам, которыми пополнились наши роты. Многим из них, прошедшим через испытания второй мировой войны, было уже под тридцать, и они с трудом поспевали за молодежью. Естественно, это снижало нашу подвижность. Усилилась заболеваемость среди солдат. Не меньшим бичом было также постоянное недосыпание и плохое питание.

Тринадцатого марта нас сменил американский полк. Колонна полка растянулась на несколько километров, и американцы собирались на автомашинах добраться чуть ли не до самых позиций, но вскоре убедились, что даже их знаменитые «виллисы» не могут преодолеть крутые горные подъемы. На сей раз им пришлось воспользоваться собственными ногами.

Наконец мы с радостью узнали, что поступаем в резерв корпуса. За полгода непрерывных боев нам впервые предоставили официальный отдых. Попасть в корпусной резерв было большой роскошью — на это могли рассчитывать только части, особо отличившиеся в боях. Значит, командование оценило наши боевые качества.

На юг мы поехали на грузовых автомашинах и, предвкушая долгожданный отдых, стали уже забывать о морозах, которые так измучили нас. Ясное, безоблачное небо и красивые пейзажи поднимали настроение солдат. Непрерывные переходы и систематическое недосыпание измотали нас, и мы мечтали только об отдыхе.

Мы прибыли в деревушку, расположенную к северу от Чипённи. Почти все дома этой деревни, оставленной жителями, были полуразрушены, но и в них уже разместились лисынмановские войска. Очевидно, им, как и нашему полку, командование приказало расположиться в этой деревне. Но наши офицеры заставили лисынмановцев уйти под предлогом, что те не имеют права находиться в одной деревне с англичанами.

В большей части домов было ужасно грязно, и нам пришлось разбить лагерь на берегу реки. Холода прошли, и спать на свежем воздухе было довольно приятно, к тому же и за водой недалеко ходить.

В этой деревне нам предстояло пробыть несколько дней. Наконец мы избавились от ужасов войны, и мирную тишину нарушала только далекая артиллерийская канонада да гул изредка пролетавших санитарных вертолетов. Все было спокойно, и мы вели тихую, размеренную жизнь. Постельные принадлежности, присланные из тыла, казались просто роскошью. У нас ввели строгую казарменную дисциплину, и мы стали похожи скорее на учебную, чем на боевую часть.

Мне хотелось побыть одному, забыть о пережитых ужасах. Я часто забирался на какой-нибудь холм и наслаждался легким ветерком и теплым солнцем. Как приятны были эти прогулки без надоевшего тяжелого снаряжения.

Иногда я останавливался и подолгу любовался широким ручьем, сверкающим в лучах солнца. Меня окружали вершины, с которых недавно сошел снег. Они были так живописны, так величественны, что я чувствовал прилив новых сил и вдохновения. Если бы не война и не служба в армии, я бы еще больше полюбил и лучше понял эту страну. Сейчас, во время тяжелой войны, невозможно было создать нормальные условия жизни нищему, угнетенному народу Кореи, но разве справедливо оставлять его в этом положении? Некоторые высокопоставленные лица понимали, что эта страна в состоянии обеспечить своему народу лучшие условия существования, но предпочитали держать его в нищете. Настоящие патриоты мечтали о лучшем будущем и боролись за него. Я уверен: народ Кореи завоюет себе равное место среди других наций мира, хотя путь к этому будет долгим и нелегким.

Своим вмешательством в дела Кореи мы не только не помогали ей, а, наоборот, ухудшали ее положение. Чем больше бедствий причиняли мы этой стране, тем сильнее подрывали свою некогда почетную репутацию в глазах корейцев. Раньше некоторые корейцы относились с уважением к англичанам и даже к американцам. Но война не оставила от былого уважения и следа. Многие корейцы, узнав людей Запада, с горечью в сердце пробудились от иллюзий.

Нам никогда не удастся восстановить утраченный престиж.

Может быть, это и не так важно в сравнении с ужасами войны и ее политическими последствиями, но все же мне хотелось бы подчеркнуть, что авторитет Англии на Дальнем Востоке, который и до этого быстро падал, теперь безвозвратно потерян.

Однажды я попал на вечеринку в корейский дом. Там были некоторые из моих корейских друзей, которые работали у нас в батальоне, и местные крестьяне. Все они выпили много сакэ — рисовой водки; её корейцы поглощают так же много, как мы пива. Сакэ очень крепка и сильно действует на тех, кто не привык к ней.

Это была веселая компания. Мы выпивали, шутили, танцевали, пели. Я охотно принял приглашение, но, несмотря на уговоры, пить старался немного. У меня на душе стало радостнее при виде этих веселых людей.

Торжество состоялось по случаю того, что большинству работающих у нас корейцев на следующий день разрешили вернуться домой. В маленькой комнатке с трудом разместилось около двадцати человек. Все сидели на полу, пили сакэ и закусывали. Время от времени кто-нибудь запевал корейскую песню или пускался в пляс. Тотчас же к нему присоединялись другие.

Мне было приятно в этой компании, и я старался не отставать от корейцев. Мелодии некоторых народных песен были мне знакомы — я часто слышал их в Корее, и теперь я пел вместе со всеми. Никогда не забуду этих жизнерадостных людей, которые умели так искренне веселиться, когда у них выпадало несколько свободных минут. В конце вечера они спели специально для меня английскую национальную песню, вслед за которой несколько человек вдруг запели «Интернационал». Вечер закончился корейской народной песней.

В письмах домой я не мог не коснуться войны: «Сейчас, когда американцы приближаются к 38-й параллели, — писал я, — настало самое время начать переговоры и выработать условия мирного договора. Но было бы большой ошибкой возложить решение этого вопроса на Макартура. Я уверен, что он не понимает огромного политического значения корейских событий. В ближайшие несколько недель мы, видимо, окажемся свидетелями серьезных событий».

Китайские войска продолжали отходить по всей линии фронта, время от времени ожесточенно контратакуя. Отход осуществлялся в полном порядке, и на пути наступающих войск китайцы сооружали различные препятствия. Этот планомерный отход ничем не напоминал нашего беспорядочного бегства.

Надежды на перемирие не оправдались. А пока, находясь со своей частью на отдыхе, я наслаждался тишиной и покоем. Каждый день я уходил в горы, откуда открывался красивый вид на раскинувшуюся внизу деревню. Приятно было вдыхать аромат свежего полуденного воздуха.

После нескольких теплых солнечных дней в пасху опять пошел дождь и стало холодно. А что хуже всего — поступил приказ немедленно вернуться на передовую.

Мы прибыли в населенный пункт восточнее Ыйчжонбу, откуда должны были начать боевые действия в горах. Теперь нам мало приходилось отдыхать, и мы напрасно пытались согреться в мокрой одежде, укрывшись сырыми одеялами.

Офицеры, как всегда, заняли дома, а нам предоставили располагаться под открытым небом. Еще в ноябре был получен приказ, запрещавший выселять местных жителей и занимать их дома, но на этот приказ никто не обращал внимания.

Если бы нас атаковали в таком — населенном пункте, офицерам не удалось бы быстро выбраться из постелей и спастись, поэтому солдатам приходилось охранять покой начальства, хотя сами они нуждались в отдыхе гораздо больше. В некоторых других армиях офицеры заботятся о подчиненных, делят с ними все тяготы военной жизни. Есть такие офицеры и в английской армии, но их очень мало…

Мы продолжали наш поход через долины и горы, очищая от противника каждый захваченный участок. Китайцы не оказывали нам сильного сопротивления; мы медленно продвигались вперед, а они также медленно отходили. В плен попало несколько солдат корейской Народной армии. Помню, как одного корейского юношу в рваной одежде и стоптанных ботинках вели под конвоем в тыл мимо наших позиций. Когда он проходил мимо нас, солдаты издевались над ним и подстрекали конвой «задать ему как следует». К счастью, конвоиры не послушали советчиков.

В письме домой я писал: «Все надеются, что боевые действия приостановятся с приближением линии фронта к 38-й параллели. Когда мы дойдем до нее, нам, видно, не придется задержаться там. Мы хорошо знаем янки и уверены, что они немедленно отправят нас на другой участок, где линия фронта еще не достигла параллели. Между тем представители ООН ведут бесполезные переговоры и предлагают китайцам все новые и новые условия перемирия. Никогда не знаешь, что выкинут эти янки!»

С севера к нашим позициям пробиралось много лисынмановских солдат. Одни из них отстали во время нашего последнего отступления, другие попали в плен к китайцам, но были отпущены или бежали. Им пришлось долго, иногда по нескольку недель скрываться в горах и страдать от холода и голода. Многие были сильно обморожены. Я видел обмороженного солдата, который лишился ступни на одной ноге, потерял все пальцы на другой, но лежал в полном сознании, терпеливо перенося мучительную боль.

Нам рассказали, что один лисынмановский офицер обморозил в горах ноги и сам ампутировал их ниже колен без всяких обезболивающих средств, чтобы не допустить распространения гангрены. Я не мог поверить этому, пока сам не увидел одного корейца, который тоже ампутировал себе ногу.

Глава 11 Макартур рвется вперед

Третьего апреля мы вышли к небольшой деревне Кванамни, расположенной на берегу реки. Китайцы ушли отсюда накануне. На стенах домов они написали мелом: «Офицеры и солдаты американской армии! Вы ведете бесполезную войну: со всей вашей артиллерией и авиацией вам не победить нас. Как ни старайтесь, весь народ Китая — 475 миллионов — не перебьете!»[6].

Другое обращение, написанное по-английски, как бы продолжало первое. В нем говорилось: «Офицеры и солдаты американской армии! Вы воюете на стороне империалистов. Сколько бы вы нас ни бомбили, вам не удастся уничтожить все 475 миллионов и подорвать наш моральный дух».

Я уже понял, что это не просто пропаганда и что китайцы действительно готовы бороться до победного конца. Ходило много разговоров о том, что мы будем наступать дальше на север за 38-ю параллель до линии Пхеньян — Вонсан. К счастью мы не дошли до этой линии. Всем было ясно, что командованию войск ООН придется выдвинуть более приемлемые условия, если оно действительно хочет перемирия. Мы надеялись, что Тайвань будет возвращен Китаю, а Китай принят в Организацию Объединенных Наций. Это означало бы вывод из Кореи как китайских войск, так и войск ООН. Однако лисынмановское правительство по-прежнему считало, что его судьба решится на реке Ялуцзян.

Десятого апреля мы снова пересекли 38-ю параллель. К сожалению, здесь мы не остановились.

За период планомерного отступления китайцы и корейцы подготовили значительные резервы. Нам объяснили, будто наши войска вступают в Северную Корею, чтобы уничтожить эти резервы, — старая басня о «сдерживании коммунистической агрессии, — ударами по жизненно важным центрам».

Чем дальше продвигались мы на север, тем ожесточеннее становилось сопротивление противника. Видимо, китайцы готовились к контрнаступлению. Из перехваченной радиограммы мы узнали, что противник готовился крупными силами ударить по американскому 10-му корпусу. Оказалось, что это была дезинформация с целью ввести нас, особенно лисынмановские войска, в заблуждение и держать в напряжении. На самом деле удар был нанесен на другом участке фронта, и китайцам, которые умело использовали все даже самые небольшие преимущества, удалось одержать верх.

Продовольствие, боеприпасы и воду нам в горы доставляли корейцы, специально мобилизованные для этой цели. Лисынмановские власти насильно заставляли их работать на нас. У людей, которых сгоняли из лагерей для беженцев, не было выбора, и они соглашались, чтобы не умереть с голоду вместе со своими семьями, лишенными пищи, крова и одежды. Вот как «блестяще» было организовано попечение лисынмановского правительства о беженцах. А сколько о нем говорили!..

Среди мобилизованных корейцев были либо подростки, либо старики, либо люди, по состоянию здоровья не пригодные к несению воинской службы, а их использовали как вьючных животных. Никто о них не заботился, не обеспечивал нормальным питанием. Весь их рацион состоял, как правило, из горсточки риса и сушеной рыбы.

Многие у нас ошибочно полагали, что корейцы охотно работают на нас и что с ними хорошо обращаются. На самом же деле к ним относились отвратительно. Весь ничтожный заработок эти люди посылали своим семьям, которые лисынмановские власти, прибегая к откровенному шантажу, держали на юге в качестве заложников. Вероятно, многие из них находились бы в рядах КНА или лисынмановской армии, если бы по возрасту и состоянию здоровья подлежали призыву. Но они не могли воевать и поэтому подвергались унизительной эксплуатации. Меня поражала выносливость корейцев, переносивших грузы, которые, казалось, было немыслимо и поднять.

Они не роптали, так как от этой работы зависело их существование, но из разговоров с ними я понял, что они недовольны своей судьбой. Некоторые из них все-таки бежали от этой изнурительной работы, будучи не в силах больше выносить ее. Наша армия полностью зависела от местного населения, без его помощи она не смогла бы продвигаться. Положение корейцев стало еще хуже, когда их заставили переносить личные вещи офицеров и даже тяжелые палатки для командных пунктов. Обычно на одного корейца нагружали столько, сколько переносили три наших солдата.

Как я уже говорил, все корейцы были очень выносливы. Я объяснил также, чем вызывалось их терпение. Корейцев насильно послали на эту работу, оторвали от семей и запретили возвращаться домой. Я знаю несколько случаев, когда семьи умирали от голода из-за того, что их кормильцы не имели возможности посылать деньги и часто вовсе теряли связь с родными.

Как-то мне довелось встретить группу мобилизованных корейцев под командованием английского унтер-офицера. Они расположились лагерем на открытом склоне горы. У них было по одному одеялу на двоих и всего несколько плащей, поэтому им пришлось соорудить примитивные шалаши из стволов и веток бамбука. Стояли холодные дни. Шел дождь, а потом начался ливень с крупным градом, перешедший в снежный буран. Положение корейцев было поистине плачевным — они безуспешно пытались укрыться от непогоды. Я попытался вступиться за них, но меня предупредили, чтобы я не вмешивался не в свое дело, иначе на меня будет наложено дисциплинарное взыскание. Никаких мер начальство так и не приняло, а я ничем помочь им не мог — у меня самого было только одно одеяло. А ведь власти без труда могли бы обеспечить их всем необходимым.

* * *

Одиннадцатого апреля Трумэн снял Макартура со всех командных постов и заменил его генералом Риджуэем. Это давно следовало сделать — иначе Макартур, возможно, осуществил бы свои угрозы.

Бои продолжались, китайцы оказывали нам ожесточенное сопротивление. Их позиции на высотах были хорошо укреплены. На склонах холмов они отрыли глубокие траншеи и соорудили блиндажи с накатом из толстых сосновых бревен. На сооружение этих укреплений ушло, видимо, немало времени.

Перед нами поставили задачу — захватить ряд высот. В это время части, находившиеся у нас на флангах, должны были продвигаться вперед. Мы шли по дороге, которая вела в горы. Она перешла в крутую скалистую тропинку, такую узкую, что по ней с трудом можно было пройти только по одному, гуськом. Затем дорога заканчивалась и начинался густой кустарник. Здесь нелегко было ориентироваться и определять, какую высоту атаковать и где находится ее вершина.

Китайцы держались стойко и отбивали все наши атаки. Склоны холмов затянуло туманом, и важные ориентиры на низменности почти не просматривались. Но стоило забраться на вершину хребта, как перед взором открывались уходящие вдаль лесистые склоны гор.

Постепенно продвигаясь вперед и занимая объект за объектом, мы почти выполнили боевое задание. Китайцы продолжали медленно отходить, сражаясь за каждую пядь земли. Они высылали к нашим позициям сильные дозоры и однажды чуть не просочились в тыл.

Несмотря на непрерывные бои, потери были невелики. Выносить раненых с позиций на холмах, особенно ночью, было довольно рискованно. Наш врач не мог развернуть свой медпункт на высоте, и однажды ночью санитары потеряли направление и пронесли раненого солдата мимо пункта первой помощи. Когда этого раненого через семь часов принесли в штаб, находившийся в тылу, было уже поздно. Если бы не темнота и обманчивые горные тропинки, жизнь человека удалось бы спасти. Это заставило нашего врача передвинуть медпункт почти на самую вершину высоты.

Мы никак не могли занять последний объект, а американцы оказали нам медвежью услугу, открыв сильный артиллерийский огонь по одной из наших рот, которая только что заняла высоту. Очевидно, артиллеристы решили, что там все еще китайцы, хотя мы предупредили их своевременно. Удивительная беспечность и безответственность! Во время этого обстрела один офицер был смертельно ранен, а другой получил сильную контузию. Первого офицера на вертолете отправили в тыл, и вскоре он скончался от ран. Второй офицер лишился зрения.

В нашу бригаду временно назначили другого командира. Прежнего командира, к нашему глубокому сожалению, освободили от должности по семейным обстоятельствам. Он был хорошим командиром и пользовался уважением у своих подчиненных и даже у американцев. Когда он находился на передовой, мы чувствовали себя бодрее. Он заботился о солдатах, никогда не подвергал их бессмысленному риску. Другие офицеры не могли снискать такого уважения и доверия солдат.

Шестнадцатого апреля бригада выполнила свою боевую задачу, и мы стали ждать смены. Вместе с нами также сменялись действующие на флангах подразделения канадских и шотландских войск.

Перед самой сменой к нам в плен попал китайский солдат. Раненный в ногу, он отстал от своего полка. И вот вместо того чтобы отнести тяжелораненого на носилках, его заставили весь длинный путь до штаба пройти пешком. Это был семнадцатилетний парень, который совсем недавно окончил среднюю школу и сразу же отправился добровольцем в Корею.

После смены нас отвели в район Капхёна, километрах в тридцати от линии фронта. Наконец-то мы избавились от передовой, а может быть, и вообще от этой войны. Неужели перед выводом из Кореи нас снова бросят на фронт?

На этот раз каш лагерь был разбит на равнине, вблизи реки Пукханган. Мы расположились здесь на несколько дней, чтобы привести себя в порядок и немного отдохнуть. Офицеры заняли ряд больших вполне современных домов со столовыми, спальнями и всеми необходимыми удобствами. Им посчастливилось найти несколько ящиков с шампанским. К нашему удовольствию, вино привело их в такое состояние, что они перестали докучать нам.

Здесь мне представился случай познакомиться со многими местными жителями, а также с рабочими из трудовых команд. Это были чудесные люди, и если к ним относились дружески, они отвечали тем же.

Война мало затронула окрестные деревни, и здесь крестьяне жили вполне удовлетворительно. Я часто заходил в корейские дома и подолгу разговаривал с крестьянами. Я с удовольствием отдыхал в обществе этих людей от нудной армейской жизни и наскучивших мне товарищей. Не скажу, чтобы я не любил своих однополчан. Нет, они были славные ребята, но иногда хотелось свежих впечатлений и смены обстановки. Мои товарищи не понимали, как я могу дружить с корейцами, и прозвали меня «гуком». Впрочем, меня они называли так дружески, а называя этим словом корейцев, они вкладывали в него совсем иной смысл.

Мне было очень приятно делить с корейцами их скромную трапезу из риса и сушеной рыбы. Но они были так бедны, что я либо старался уклониться от угощения, либо в свою очередь угощал их теми продуктами, которые нам выдавали.

Однажды из соседней деревни прибежал крестьянин и с волнением рассказал, что там творится что-то страшное. Вместе с нашими переводчиками и несколькими крестьянами я побежал в деревню. В деревне мы увидели маленького мальчика, который заливался горькими слезами. Его отец рассказал, что стоявшие у них в доме солдаты по очереди изнасиловали его больную жену.

Страшно подумать, как посмели эти негодяи напасть на больную женщину, которая едва держалась на ногах, и так постыдно воспользоваться своим «правом» завоевателей. По всей вероятности, преступление совершили солдаты нашей бригады, так как других войск там не было. Но преступников так и не наказали. А ведь в других армиях за это расстреливают.

Таких случаев было очень много. Особенно стыдно, что среди преступников были и солдаты стран Британского Содружества Наций. Я не мог смотреть без ненависти на людей, которые пользовались своей силой, чтобы издеваться над несчастными жителями.

На фронте американские и лисынмановские войска все еще пытались наступать. Линия фронта проходила на западном побережье по линии 38-й параллели, на восточном — немного севернее, а в центре, откуда мы недавно ушли, образовался выступ, обращенный на север. Китайские войска и корейская Народная армия подтягивали резервы и, по данным нашей разведки, готовились перейти в контрнаступление. Впрочем, это было ясно и без разведчиков.

Глава 12 Прощание с Кореей

Наступление началось в ночь на двадцать третье апреля. Китайские войска отбросили лисынмановцев как раз на том участке, с которого нас отвели, и прорвались на глубину до десяти километров. Нас снова бросили на передовую, к Кванамни, где наши новозеландские артиллеристы поддерживали лисынмановский полк. Лисынмановцы не теряли зря драгоценного времени — они уже бежали на юг. Впереди на «виллисах» мчались штабные офицеры. Это был еще один массовый «отрыв от противника».

Солдаты с ужасом рассказывали о «свирепых» китайцах «на белых конях», которые окружили их со всех сторон. Что им было делать, как не обратиться в бегство? Мы никогда не встречались с этими мифическими великанами, о которых американцы и лисынмановцы распространяли множество небылиц.

Участок, куда мы прибыли, наши солдаты в течение многих недель пядь за пядью отвоевывали у противника ценою больших потерь. А теперь лисынмановские вояки поспешно бросили его. Это не могло не возмутить нас. К ночи дорогу забили охваченные паникой беспорядочные толпы солдат. Они хотели только одного — как можно дальше уйти от наступающих китайцев.

Начала отходить и новозеландская артиллерия. Мы очень обрадовались возможности последовать их примеру, так как нас послали прикрывать ее отход. Нам пришлось идти пешком, пока нас не подобрали автомашины. К этому времени китайцы, не встречая весь день никакого сопротивления, продвинулись так далеко, что оказались совсем рядом с нами. Наконец мы сели в автомашины и двинулись в путь, оставляя позади сотни спасающихся бегством лисынмановских солдат.

Остановились мы в долине, с трех сторон окруженной горами, — мало подходящая позиция для того, кто ожидает нападения противника. В два часа ночи австралийцы, располагавшиеся несколько севернее нас, сообщили, что их обстреливают и что китайские войска наступают, пробиваясь через толпы бегущих лисынмановских солдат. И действительно, китайцы продвигались в темноте с поразительной быстротой — они использовали смятение, охватившее лисынмановские войска.

В четыре часа ночи австралийский штаб попал под огонь противника и две роты австралийцев вступили в тяжелый бой. Китайцы изо всех сил старались пробить брешь в позициях австралийцев, на помощь которым мы бросили одну из наших рот. Австралийцы оборонялись исключительно стойко, сдерживая сильнейший натиск китайцев, в то время как вся линия фронта откатывалась назад.

В половине пятого мы начали отходить на более удобный для обороны участок, как вдруг все ожило и на нас обрушился мощный шквал ружейно-пулеметного огня. Под огнем противника мы поспешно отступили к высоте позади нас. Как потом выяснилось, мы должны были закрепиться здесь еще накануне вечером, и теперь нам приходилось расплачиваться за свою оплошность.

Рассвет застал нас на открытой местности, и мы представляли собой удобную мишень для китайцев, которые залегли на гребнях высот и вели сосредоточенный огонь из пулеметов и минометов по нашим отступающим ротам. Большинство офицеров штаба батальона тотчас же умчались на своих машинах, но наш полковник не оставил позиций, пока не ушел последний «виллис». Ворвавшись в долину, китайцы завязали бой с нашими ротами. Одну из них они чуть не отрезали, но ей удалось пробиться к своим, хотя и с большими потерями.

Отбив атаки передовых китайских подразделений, мы в полном порядке отступили к позициям, расположенным южнее горного перевала. Мы подготовились к обороне перевала, который нужно было занять накануне. Китайцы наступали с головокружительной быстротой. Они применяли великолепную тактику, отлично маневрировали, и это сковывало наши действия. За все время войны мы никогда не были так близки к полному разгрому, как в эти дни.

Наша связь с австралийцами была прервана, позднее удалось восстановить ее по радио. Китайцы продолжали наступать, но темп наступления несколько снизился, так как их главные силы остались далеко позади. Первый же сильный удар китайцев вынудил нас обратиться в бегство, и это, несомненно, подняло их наступательный дух.

Утром мы воспользовались временным затишьем и попытались уснуть. Австралийцы весь день вели бой, а бесстрашные индийские санитары под огнем подбирали раненых. Вечером австралийцы отступили. Вскоре прибыли американские танки с ранеными австралийцами, многие из которых были в тяжелом состоянии. По крайней мере, в этом случае американцы проявили себя с хорошей стороны — они вывезли на своих танках тяжелораненых солдат.

В тот день австралийцы потеряли восемьдесят человек. Многие из них пропали без вести; впоследствии выяснилось, что они попали в плен.

Местные жители и отставшие лисынмановские солдаты сообщили нам, что в соседней долине китайцы. Правда, пока они не беспокоили нас. Очевидно, китайцы были довольны своими успехами, хотя и понесли большие потери. Их стремительность и находчивость опровергала представление о них как о солдатах с низкими моральными и боевыми качествами. Китайские солдаты воевали так, что им могла бы позавидовать любая армия.

Позднее отмечалось, что благодаря действиям нашей бригады удалось предотвратить прорыв крупных сил противника на всем центральном участке фронта. Китайцам не повезло в том отношении, что на этом участке оказались мы, а не американцы. Опираясь на данные своей разведки, китайское командование приняло правильное решение — атаковать участок фронта, занятый лисынмановскими войсками. Они не могли предвидеть, что нас перебросят сюда для заполнения бреши, образовавшейся в результате бегства лисынмановцев.

29-я английская бригада на западном участке фронта тоже выдержала сильный натиск противника, и теперь все твердили о «доблестных глостерширцах». Ценой больших потерь они тоже сумели удержать свой участок фронта и предотвратить окружение Сеула.

Наконец бегущие части удалось остановить и организовать сопротивление. Однако китайцы продолжали наступать по всей линии фронта, а наши войска постепенно отходили. Американцы заняли вместо нас оборону на горном перевале, и мы двинулись к левому флангу. Там канадские части по-прежнему удерживали свои позиции. Главный удар китайцы нанесли по западному и центральному участкам фронта. Таким образом, весь участок фронта, обороняемый корпусом, оказался под угрозой полного разгрома.

Американская дивизия не выдержала и покатилась назад. Китайцы устроили засаду и, пропустив пехоту, захватили все дивизионные минометы и много орудий. Среди пленных оказался дивизионный казначей с несколькими сотнями тысяч долларов.

Нам приказали отступить на шестнадцать километров вместе с американскими механизированными частями, которые следовали за нами по пятам. Ночью мы подошли к небольшой деревне Санчхонни. Американцы не остановились здесь и промчались мимо деревни дальше на юг.

Больше всего меня удивляло, что, несмотря на публичное заявление китайцев о весеннем наступлении, наше командование не приняло никаких мер, чтобы сорвать это наступление. Обе английские бригады стойко оборонялись, но у нас было мало надежды сдержать натиск китайцев, так как наши соседи при первом же соприкосновении с противником обратились в бегство. Крупные силы китайцев пробили брешь в нашей обороне, и мы опять покатились назад. Повторилось то же, что в июле 1950 и в январе 1951 года.

Это было большим позором для нашей армии, так как мы знали чуть ли не день начала контрнаступления. Выбрав слабое место на центральном участке фронта, китайцы сосредоточили всю силу своего первого удара на лисынмановских войсках, которые немедленно обратились в бегство. Впрочем, при таких обстоятельствах и другие, возможно, поступили бы так же.

Оттянув все наши резервы с запада для поддержки войск в центре, китайцы развернули теперь наступление на западе, упорно пробиваясь к Сеулу, оборона которого была довольно слабой. Командование нашей армии рассчитывало завлечь противника на открытые равнины севернее Сеула, а затем «уничтожить китайские орды, обрушившись на них бронетанковыми силами». При всех своих достоинствах этот план обладал одним недостатком: он был неосуществим. «Китайские орды» не надо было заманивать — наши бронетанковые части сами оказались против них беспомощными. Правда, не потому, что были неспособны постичь тонкостей плана, а совсем по другим причинам.

В январе китайцы могли дойти до Тэгу, но они остановились и дальше не пошли. Что они собирались делать теперь, трудно было сказать. На линии фронта у нас не хватало боеспособных дивизий, много солдат находилось в резерве и использовалось не по назначению. К тому же выяснилось, что наши союзники до сих пор не представляют, как нужно обороняться. «Отрыв от противника» они воспринимают как стремительное бегство на юг.

Мы считали, что если бы наши части оставались на старых позициях, поспешно покинутых лисынмановцами, мы смогли бы выдержать натиск китайцев даже в том случае, если бы нам пришлось немного отойти. Ведь за три дня ожесточенных боев мы отошли всего на полтора километра. Это значит, что можно было устоять. Впоследствии нам самим пришлось присоединиться к общему бегству, так как наши фланги оказались открытыми. Отступая, наша бригада все время вела арьергардные бои. Часто нас, как и раньше, посылали помогать другим.

Прибывшая 28-я бригада сменила шотландцев. Они хорошо сражались и заслужили отдых.

Мы заняли позиции на высоте, откуда просматривалась протекавшая поблизости река Пукханган. Вскоре пошли сильные дожди. Насквозь промокшие в своих открытых окопах, дрожа от сырости, солдаты проклинали все на свете и уже не верили, что здесь когда-нибудь может быть сухо.

Двадцать восьмого апреля нам сообщили, что нас выводят в резерв корпуса. Мы не верили своим ушам. Радостное известие подняло у нас настроение. В тот вечер мы снова направились на юг. Пересекли реку Пукханган, на берегу которой американцы возились около своих зениток, и двинулись на Янпхён. Ночь застала нас в небольшой деревне поблизости от реки Ханган. Нам сказали, как и в прошлый раз, что здесь мы пробудем до вывода из Кореи.

И вдруг в ночь с тридцатого апреля на первое мая нам приказали приготовиться к маршу, чтобы поддержать какой-то американский полк. Итак, в ясное солнечное майское утро, когда во всем мире такие же люди, как мы, праздновали день Первого мая, мы снова двинулись на северо-запад.

Нам говорили, что китайцы все чаще продолжают наступать, хотя, возможно, теперь действовали лишь разведывательные отряды. Достигнув указанных позиций в горах, мы обнаружили, что поддерживать или сменять здесь некого: там не было ни одного американца. Верные себе, американцы бросили позиции, когда им вздумалось. В результате этого в линии фронта образовалась широкая брешь, через которую могли пройти целые армии противника.

Газеты, которые приходили из Японии, пестрели небылицами о нашем последнем бое. В одном из сообщений говорилось: «27-я бригада выдержала натиск китайских войск, насчитывавших двадцать четыре тысячи солдат, и предотвратила полный разгром 8-й армии». В этой «небольшой» ошибке повинна, видимо, наша разведка, ибо даже при самом богатом воображении там нельзя было увидеть такое количество китайцев.

Нам не сообщали о ходе операций на других участках фронта и вообще о событиях в Корее. Это вызывало постоянное недовольство среди наших солдат. Обычно в подразделения поступали некоторые разведывательные сводки, но офицеры редко доводили их до солдат. Не информировали нас и о ходе проводимых нашими войсками операций. Мы знали только одно: атаковать или оборонять данную высоту. Не представляя общей обстановки, мы никогда не знали и не могли понять, что на первый взгляд незначительная задача, которую нам приходилось выполнять, может оказаться очень важной для операции в целом.

Трудно воевать, когда у тебя нет ясного представления о целях войны и ее перспективах, а у нас действовало известное армейское правило, которое нам постоянно повторяли: «Солдату думать не положено, он должен только действовать». Хотел бы я знать, какая армия может успешно воевать, если ее солдаты не думают хотя бы несколько минут в день.

Если не считать фанатического напутствия, с которым к нам обратились перед отправкой из Гонконга, ничего вразумительного мы не слышали. Нам не говорили, зачем нас послали в Корею и за что мы должны сражаться. Мы даже не знали, что ООН вновь подтвердила свои первоначальные резолюции по корейскому вопросу и что члены нашего парламента официально потребовали внести ясность; в этот вопрос.

Если бы нам теперь сказали, что мы все еще «возглавляем поход за свободу» и тем самым спасаем себя от участи «рабов Москвы», вряд ли бы мы стали это слушать. Мало кто из нас верил небылицам о Москве. Мы знали, что наша свобода осталась в мирной Англии и что не наше дело навязывать войну Корее и закабалять ее народ. Большинству английских солдат не было никакого дела до Кореи и ее народа, они не питали ненависти к солдатам, воюющим против нас. Меньше всего могла воодушевить нас на ратные подвиги мысль о «коммунистической угрозе». Нет, мы хотели только одного — уехать домой и обо всем забыть. А в это время государственные деятели и генералы Запада громогласно заявляли: «Солдаты знают, что они воюют за свободу». Можно подумать, что все мы добровольно приехали воевать в Корею и единодушно поддерживаем и Организацию Объединенных Наций и США!

В армии солдатам не разрешается создавать какие-либо организации и союзы. Если солдат совершает дисциплинарный проступок, офицер для него одновременно и прокурор и судья. Поэтому солдату не приходится особенно рассчитывать на справедливость.

В Англии из всех организаций армия наименее демократична. Солдаты лишены всяких прав. Жизненный уровень офицера значительно выше, чем солдата; поэтому офицеры считают себя привилегированной кастой. Боясь подорвать свой авторитет, они не желают общаться с солдатами и требуют от них беспрекословного повиновения.

…Наконец долгожданный день наступил. Двенадцатого мая нас сменили австралийцы, обреченные участвовать в этой войне еще несколько месяцев, а мы отправлялись в тыл — снова к реке Ханган. На следующий день из Инчхона прибывал новый английский батальон, и нам нужно было готовиться к отправке из Кореи.

Тот вечер, о котором я сейчас вспоминаю, был для меня и радостным и печальным. Радостным потому, что я навсегда избавлялся от ужасов страшной корейской войны, а печальным потому, что я покидал Корею.

Я полюбил эту страну и ее народ. Особенно дороги были мне корейские друзья, с которыми теперь приходилось расставаться. Весь последний вечер перед отъездом я провел с ними, беседуя о прошлом, настоящем и будущем Кореи, которая, как все мы были твердо убеждены, скоро воспрянет, залечит раны, причиненные войной. Я дал себе слово, что где бы я ни был, хоть в тысячах километрах от Кореи, я сделаю все, чтобы быть полезным корейскому народу. Я не могу сделать многого, но я могу рассказать всему миру правду об этой замечательной стране и о всех тех ужасах, которые ей пришлось перенести. Я дал себе слово при первой возможности вернуться в Корею — на этот раз другом, а не врагом — и в какой-то степени искупить вину за те разрушения, которые причинили стране мои соотечественники, внести и свою скромную лепту в дело строительства новой Кореи.

Весь следующий день мы ждали прибытия батальона, который должен был сменить нас. Корейских рабочих, которые нас обслуживали, передавали новым хозяевам так же, как в таких случаях передается военное имущество. Командование, видимо, не считало, что они заслуживают лучшего отношения. Всем нашим переводчикам должны были выдать письменные свидетельства, в которых указывалось, что они работали у нас. Для местной полиции это обстоятельство явится подтверждением их благонадежности. Никто не потрудился хоть как-то отметить их самоотверженный труд.

У командира одной из наших рот слугой и переводчиком был корейский юноша. Офицер считал, что сухой благодарности вполне достаточно за его работу. Другой корейский юноша выполнял у нас всевозможную черную работу и, кроме того, был слугой и переводчиком. Это был хороший парень, и наши солдаты любили его. Перед отъездом он подошел к командиру роты, который пьянствовал с другими офицерами, и тот лишь снизошел до того, что на клочке бумаги нацарапал карандашом примерно следующее: «Работал в таком-то батальоне три месяца (на самом деле около пяти). Если бы было можно, я взял бы его с собой в Гонконг слугой». И все. Ни слова благодарности, никаких отзывов и рекомендаций. Но самым постыдным было последнее добавление — командир роты хотел бы видеть его своим слугой!

Корейскому юноше, о котором идет речь, исполнилось всего шестнадцать лет. Он получил хорошее образование и до того, как попал к нам, вовсе не был ни «мальчиком на побегушках», как называли его офицеры, ни слугой, ни чистильщиком обуви. Командир роты относился к нему как к рабу и не мог представить себе, что тот заслуживает иного отношения.

Впрочем, так же относился он и ко всем корейцам. Это было пределом низости, и я просто задыхался от негодования. К тому же теперь беднягу-корейца могла арестовать лисынмановская полиция, так как ему не выдали никаких документов.

Как я уже говорил, переводчики за все время работы у нас ничего не получали. Когда они попытались заговорить об этом, то услышали в ответ, что им не полагается ни цента.

Наконец прибыли автомашины, и мы начали готовиться к отъезду. Мне стало очень грустно, и я быстро простился со своими корейскими друзьями. По-моему, они с таким же сожалением расставались со мною.

В последний раз ехали мы по дорогам Кореи. Меня особенно поразила чарующая красота живописных берегов реки Ханган, когда мы в сумерках переезжали через нее. Эта чудесная картина навсегда останется в моей памяти. Мы бешено мчались в Инчхон, солдаты радостно пели и от души веселились. Глядя на довольные лица товарищей, я тоже не мог не радоваться, хотя в душе испытывал противоречивые чувства.

В Инчхон мы прибыли ранним утром. Нам разрешили немного поспать, на рассвете предстояла погрузка. Развалины Инчхона не порадовали нас, а сильный дождь делал их еще более неприглядными. Но жизнь в городе понемногу возрождалась. Часть зданий уцелела, и, когда мы шли к причалу, на дороге уже встречались горожане, спешившие по своим делам.

В четверть восьмого мы покинули Корею. Стоя на палубе транспорта, я в последний раз смотрел на Инчхон. Город уже почти скрылся за завесой дождя, виднелась лишь часть порта и несколько островов. Все напоминало о войне: и большие военные корабли, и транспорты, и опустошенная земля. Я долго, пристально смотрел на исчезающие вдали берега. И вот они совсем скрылись из виду…

Мы радовались, что возвращаемся домой, к своим родным и близким, и думали о мирной жизни, которая ждет нас впереди. Но чем больше становилось расстояние между нами и Кореей, тем острее каждый из нас чувствовал боль за погибших товарищей, навсегда оставшихся в этой стране.

Глава 13 Патриотизм корейцев

«Мансэ! Ток рип мансэ!» — «Ура! Да здравствует Корея!» Как часто на Севере и Юге Кореи слышал я эти патриотические возгласы!

Тот, кто был в Корее, никогда не забудет присущих ее народу патриотизма и национальной гордости. Патриотизм корейцев проявился еще при японской оккупации, но на Западе только сейчас начинают его понимать. Как и прежде, корейский народ требует независимости. Армия и гражданское население — от старших правительственных чиновников и высшего офицерского состава до простого крестьянина и солдата — все охвачены единым стремлением.

Один уроженец Запада, который много лет провел в Корее, сказал о ее народе: «Корейцы живут в стране чудес. Она вовсе не похожа на наш мир современной цивилизации и так прекрасна, что кажется мечтой. Тридцать лет я безуспешно пытался постигнуть этот неведомый для меня мир. Чем лучше я узнаю древнюю корейскую культуру, тем больше уважаю ее».

Корейский народ не так уж прост, и его не легко понять. Корейская, как и китайская, культура — это лабиринт, в котором европеец может блуждать всю жизнь, так и не разгадав его тайны.

В 1818 году один путешественник с Запада после двухлетнего пребывания в Корее писал о ней: «В поведении всех корейцев, с которыми я встречался, сквозило столько теплоты и искренности… Я ни разу не слышал ни одного грубого слова». Говоря об этом, автор, несомненно, имел в виду, что корейцев ни в коем случае нельзя считать народом примитивным, некультурным, грубым и жестоким.

Другой путешественник, посетивший Корею позже, в 1894 году, сначала писал: «Корея — самая неинтересная страна из всех, по которым я когда-либо путешествовал». Но через три года он внес поправку: «Я глубоко заинтересовался Кореей, когда ознакомился с ее бурной политической жизнью, стал свидетелем быстрых перемен… Корея производит одинаково сильное впечатление на каждого, кто проведет здесь достаточно времени, чтобы преодолеть антипатию, неизбежную при первом знакомстве».

Что касается меня, то я не испытал никакой антипатии и при первом знакомстве с Кореей. Но ведь многие жители Запада, ненадолго приезжая в Корею, даже не пытаются преодолеть антипатию, возникающую у них в первое время.

Сначала корейцы действительно могут показаться несколько странными людьми. Они сами признают, что европейцам нелегко сразу понять их, найти с ними общий язык. С древнейших времен корейцы отличались яркой индивидуальностью. Они мало считались с чьей-либо властью, но строго придерживались старинного уклада жизни и обычаев предков. Возможно, именно эта приверженность традициям оказалась причиной того, что Корея отставала от прогресса в других странах.

На взгляды древних корейцев решающее влияние оказала китайская культура, хотя, возможно, корейцы — народ монгольского происхождения.

В представлении народов Запада корейцы — люди небольшого роста, худощавые, но очень выносливые и сильные. Поверхностному наблюдателю они могут показаться больше похожими на монголов, чем на китайцев. На самом деле они имеют свои характерные черты.

К сожалению, в прошлом японцы оказали разлагающее влияние на известные круги корейского общества. Они умело играли на мелких недостатках в характере корейцев. Почти всех корейцев охватило одно стремление — искоренить вредное влияние японцев на национальную культуру и развитие их страны. Европейцам следует учесть это и не играть на недостатках в обычаях корейского народа. В то же время очень важно учитывать национальные особенности и традиции корейского народа и дать ему возможность свободно придерживаться своих обычаев.

Сейчас корейский народ находится в очень тяжелом положении. В последние два года особенно серьезной стала проблема беженцев.

Тысячи женщин и детей даже не знали, почему им приходится так страдать. Самый сильный удар война нанесла по населению. В результате бомбардировок множество корейцев лишились крова и потеряли своих близких.

Серьезнейшей проблемой стал вопрос об обеспечении этих людей питанием и одеждой. Только немногие сохранили жилище, кое-какие вещи, продукты. Многие дети даже в самые лютые морозы ходили без обуви. Впрочем, и взрослым часто приходилось довольствоваться обносками, выбрасываемыми солдатами различных армий. И все же, несмотря на ужасные условия, эти люди старались быть чистыми и опрятными. В уцелевших жилищах везде была видна заботливая хозяйская рука.

Одного не следует забывать. В Корее национализм так же силен, как в любой другой стране. Но корейский народ не требует, чтобы все люди других национальностей оставили страну. Корейцы дружески относятся к народам тех стран, которые не стремятся превратить их родину в арену военных действий и закабалить ее экономически и политически.

Во времена японской оккупации демонстрация протеста против иностранного владычества в одном лишь Сеуле стоила жизни семи тысячам корейских патриотов. Эти мученики отдали свою жизнь за правое дело, и память о них навсегда останется в сердцах корейцев. Как бы долго ни страдали корейцы от угнетения, сколько бы их ни пало в борьбе за независимость родины, я верю, что корейский народ добьется своей цели.

* * *

Корейцы — это замечательный народ, чрезвычайно обаятельный, всегда готовый понять вас и пойти вам навстречу. Он глубоко верит в лучшее будущее. За время, которое я прожил в Корее, я полюбил эту страну и ее народ. Я не сожалею о том, что попал в Корею. Девять месяцев, проведенных в этой стране, оставили в моем сердце самые дорогие воспоминания.

Но я всегда буду сожалеть, что пришел в Корею, чтобы сражаться против ее народа. Как было бы хорошо, если бы я приехал туда помогать корейскому народу, а не воевать с ним! Но какая пропасть разделяла эти цели! Я всегда буду помнить о народе этой великой страны, об оставшихся там близких, друзьях. На Западе некоторые ненавидели Корею, находясь вдали от разгоревшейся там войны, а я сам воевал в Корее, и вое же моя любовь к этой стране крепла с каждым днем.

У Кореи великое будущее. В то время как в других странах за прошедшие пятьдесят лет произошли резкие перемены, развитие Кореи умышленно задерживалось. Она должна наверстать потерянное. Но теперь ей не потребуется много времени. Скоро она сбросит с себя тяжелое бремя старого и засияет ярким светом. Корее нужно открыть свободный путь к прогрессу. Она не должна страдать от иностранной интервенции. Народы Азии должны помочь ей, раз Запад смотрит на нее только как на источник наживы.

Недалек тот день, когда Корея выдвинется вперед и займет достойное место среди великих наций мира.

Примечания

1

Корея (по-корейски — Чосон) буквально — Страна утренней свежести или утреннего спокойствия. — Прим. ред.

(обратно)

2

Официальный праздник в память первых колонистов Новой Англии. — Прим. ред.

(обратно)

3

Автор имеет в виду третью гражданскую революционную войну в Китае (1946–1949), в результате которой гоминдановская диктатура была свергнута и провозглашена КНР. — Прим. ред.

(обратно)

4

«Командос» — английские диверсионно-десантные отряды. — Прим. ред.

(обратно)

5

Бунгало — одноэтажный деревянный дом с верандой, крытый соломой или черепицей. — Прим. ред.

(обратно)

6

По данным 1953 года, население Китая составляет 601 миллион 938 тысяч человек. — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

Предисловие к русскому изданию

Глава 1 Мы узнаем о войне

Глава 2 Прибытие в Корею

Глава 3 Поход на Пхеньян и дальше на север

Глава 4 Китайцы приходят — мы уходим

Глава 5 Отступление

Глава 6 Нас изгоняют из Северной Кореи

Глава 7 Бегство из Сеула

Глава 8 Знакомство с народом Кореи

Глава 9 Дальше в горы

Глава 10 Затишье

Глава 11 Макартур рвется вперед

Глава 12 Прощание с Кореей

Глава 13 Патриотизм корейцев Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg