Анатолий Терещенко С Лубянки на фронт
Предисловие
Прошлое, хранящееся в памяти, есть часть настоящего.
Тадеуш Котарбиньский22 июня 1941 года — одна из самых страшных и горестных дат в жизни советского народа, связанная с невосполнимыми утратами в каждой семье и колоссальным экономическим ущербом для страны. Эта трагедия поставила вопросы: как такое могло случиться и кто за это несет ответственность? До сих пор вразумительных ответов не дали ни историки, ни политики, ни военные. Дал только народ — он победил — Советский народ-Победитель, состоящий из больших и малых по количеству наций и народностей огромной Большой Советской России!
Любая война, как говорил Наполеон, состоит из цепи непредусмотренных событий. На войне все просто, но самое простое в высшей степени трудно. В ней проигравший игрок не имеет второго приза. Всякие войны ломают человеческие судьбы: одних возносят на пьедесталы почета и уважения в памяти людской, других по различным причинам уносят в забвение, в том числе и незаслуженно.
Великая Отечественная война 1941–1945 годов поистине показала величие подвига советского народа через его единение с целью дать всеобщий отпор агрессору — фашистской Германии.
Сталинское в христианской упаковке обращение к народу — «братья и сестры» — показало всю опасность момента для страны и призывало к единению, несмотря на многочисленные грехи властей в политико-экономических экспериментах над Советской Россией.
Только так можно было согражданам услышать стон Отчизны и понять весь ужас последствий в случае отсутствия положительной реакции на призыв серьезно обеспокоенных вождя, власти и соотечественников.
Эта книга посвящена солдатам военной контрразведки и ее молодому руководителю — комиссару госбезопасности 3-го ранга Анатолию Николаевичу Михееву, к сожалению, коротко прожившему отведенную судьбой полосу жизни и так же мало прослужившему в РККА и Госбезопасности в суровое время «кровавых тридцатых» и «сороковых роковых».
Они служили нашей стране в дни войны и мира и были готовы всегда, равно как готовы и сегодня их потомки, отдать свои жизни ради безопасности нашей прекрасной страны под названием Россия…
Контрразведкой в Красной армии с декабря 1918 года занимались Особые отделы ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД РСФСР и СССР. Однако 8 февраля 1941 года, согласно Постановлению ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О передаче Особого отдела из Наркомвнудела СССР в ведение Наркомата обороны и Наркомата Военно-морского флота» в составе НКО и НКВМФ, создавались Третьи управления, а в НКВД — Третий отдел, занимающийся контрразведывательной работой.
Но начавшаяся война повлияла на возниновение новых структурных изменений в органах военной контрразведки. Так, согласно Постановлению Государственного комитета обороны от 17 июля 1941 года, Третье управление НКО вновь было переформировано в Управление Особых отделов НКВД СССР. Именно с такими брендами Лубянка вошла в военное лихолетье Великой Отечественной войны.
До начала перестройки героизм наших людей и подвиги их героев не подвергались сомнениям. И действительно, трудно было отрицать такую очевидность — рядом с нами жило еще немало участников Великой Отечественной войны, которые могли поправить любого, цедившего ложь и пасквили новому, особенно молодому поколению советских граждан, не знающему архитектоники военного времени.
Но в годы предательских годов — горбачевской «перестройки» и ельцинских «реформ» — возник целый ряд ядовитых мифов. Эти пасквили говорили: советские воины сражались не на уровне своих возможностей; победу добывали полководцы бездарно, устилая поля сражений трупами солдат; массового героизма как такового вообще не было; в бой гнали людей, как скот; военная техника была недогоняемо отсталая; командный состав слаб, а рядовой — не желал воевать и т. д.
В действительности все было наоборот, особенно после рокового сорок первого, когда страна и политики опомнились и поняли, что могут потерять.
В связи с этим хочется напомнить почему-то забытый сегодня факт, что только за первый день войны воздушный таран совершили семь пилотов: старшие лейтенанты И.И. Иванов и А.И. Мокляк, лейтенанты Л.Г. Бутелин, Е.М. Панфилов и П.С. Рябцев, старший политрук А.С. Данилов и младший лейтенант Д.В. Кокорев. При этом И.И. Иванов отметился подвигом ровно в 4 часа 10 минут.
Таран Виктор Васильевич Талалихин совершит намного позже — 27 октября 1941 года под Москвой. Свои тараны осуществляли воины и других военных специальностей, в том числе и военные контрразведчики, вместе с Красной армией, советскими партизанами и тружениками тыла.
Но автора заинтересовала короткая, как проблеск молнии, боевая судьба, которую тоже можно считать «тараном», начальника военной контрразведки Красной армии, тридцатилетнего комиссара госбезопасности 3-го ранга А.Н. Михеева, бывшего военного инженера, ставшего в одночасье руководителем армейских чекистов. Судьба его была пряма и извилиста, интересна и буднична, многообещающа и трагична.
Конечно, на изменение жизненного вектора повлиял долг — это то, чего в минуту борьбы мотивов, как говорится, не сделает никто, кроме вас. В планы молодого специалиста в 1939 году вмешались события и власть, сорвавшие его с пути, к которому Анатолий шел, готовя себя с детства. Он любил точные науки, обожал технику и машины. Его пытливый ум был всегда направлен, как он выражался, «…на шестеренки и движение, на изобретение и созидание».
В масштабах страны процесс технического созидания, ее индустриализацию и повсеместное развитие промышленности Михеев ставил на первое место в системе укрепления и усиления экономической и оборонной мощи государства. Уже тогда он ставил на первое место экономику, а не политику.
Результаты промышленного бума тридцатых годов ХХ века с вводом в жизнь крупных предприятий машиностроения и энергетики красноречиво доказывали эту истину. Поэтому желание посвятить свою жизнь инженерной технике преобладало над другими вариантами вхождения в «гражданскую взрослость».
Но цивильной профессии не получилось — тяга к машинам и вообще к военной технике направила его, как он отмечал, в «…военную взрослость». Хотелось достичь совершенства в инженерной профессии, было желание окунуть себя в знания, а для этого существовал только один путь — учеба, учеба и еще раз учеба.
После окончания окружной военно-инженерной школы в Ленинграде, учебы в Военно-инженерной академии им. В.В. Куйбышева в Москве Анатолию Николаевичу Михееву представители Лубянки предлагают незнакомую ему оперативную работу. Он колеблется, ссылаясь на без пяти минут не завешенную академию, но потом с доводами оперативника соглашается, принимая не столько романтичность профессии чекиста, сколько понимая важность этой секретной службы, тем более накануне надвигающейся войны, лихорадочно готовящейся гитлеровской Германией.
Потом он, проявив настойчивость, все же закончит академию, успешно сдав выпускные экзамены.
Другой причиной предложения ему стать сотрудником госбезопасности было время очищения от скомпрометировавших себя работников НКВД в период правления наркома Н.И. Ежова. Лубянке и новому ее руководству срочно были нужны свежие силы из числа молодых, энергичных и высокообразованных кадров — выпускников институтов, военных академий и партийных работников среднего звена.
Из имеющейся литературы известно, что на кандидатуру А.Н. Михеева обратил внимание один из активных участников чистки подразделений НКВД СССР, в частности, и Управления НКВД по Ростовской области от «ежовщины», молодой, недавно назначенный заместитель наркома внутренних дел В.С. Абакумов. Именно он принимал решение по определению военного инженера в органы армейской контрразведки. Так случилось, что со временем Абакумов заменит Михеева в ранге руководителя особыми отделами и станет апостолом легендарного Смерша в самые тяжелые годы Великой Отечественной войны.
После принятия положительного решения о службе в органах госбезопасности Анатолия Николаевича направляют на курсы, а затем после их окончания — на достаточно высокие должности в системе военной контрразведки НКВД СССР. Это была узаконенная практика тех лет.
Карьера молодого военного развивалась стремительно, благодаря ценным его качествам: силе характера, твердости убеждений, незаурядным лидерским качествам, а также удивительным смелости и честности.
Так, получив звание капитана госбезопасности, А.Н. Михеев становится сначала начальником Особого отдела НКВД СССР Орловского, а через несколько месяцев Киевского особых военных округов.
В середине 1940 года Анатолий Николаевич был вызван в Москву на Лубянку для собеседования с большим начальством. Его принял ставший уже известным земляк вождя, человек, не лишенный организаторского таланта и солидного опыта в оперативной работе, Лаврентий Павлович Берия — с 1941 года он станет Генеральным комиссаром Государственной безопасности СССР.
— Товарищ Михеев, — начал нарком, внимательно вцепившись в глаза собеседнику поблескивающими окулярами пенсне, — мы вам предлагаем должность начальника 4-го отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР.
«Почему Берия сказал мы, а не я? — подумал Михеев. — Он ведь единолично и смело решает кадровые вопросы, тем более в своей ведомственной епархии. А может, так, для блезира, в свое удовольствие решил показаться демократом предо мной? Но зачем? Наверное, все же не так — в определении моей служебной карьеры принял, несомненно, участие и сам Сталин. Ведь это очень ответственная должность…»
— Постараюсь оправдать ваше высокое доверие, оказанное мне, товарищ нарком, — с волнением, но достаточно четко отрапортовал Михеев.
— Ну тогда после смены киевской должности сразу же по приезде в Москву без раскачки примите дела и вникайте в работу…
В удивительно короткой служебной встрече совершился акт высокого назначения практически неопытного, с годичным стажем оперативной деятельности, но честного и порядочного человека на ответственную государственную должность.
С 23 августа 1940 года А.Н. Михеев становится руководителем Центрального аппарата военной контрразведки — 4-го отдела Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР в звании дивизионного комиссара. А уже через семь месяцев в ходе новой реформаторской чехарды переподчинения органов военной контрразведки, в феврале 1941 года он стал начальником 3-го Управления Наркомата обороны СССР (НКО).
Исполнял Михеев эту должность до 19 июля 1941 года, после того как запросился возглавить коллектив армейских чекистов Юго-Западного фронта. Получив очередное звание комиссара госбезопасности 3-го ранга, он принял должность начальника Особого отдела НКВД СССР одного из самых ответственных и горячих фронтов. Именно на этом посту он геройски погибнет 21 сентября 1941 года, выводя из окружения группу из числа командования управления штаба фронта и пятой армии, на окраине села Жданы Лубненского района Полтавской области.
Его короткая фронтовая жизнь, вложившаяся всего в отрезок двух месяцев и одного дня, была наполнена не только мыслями и конкретными действиями в борьбе с тайным противником, но и столкновениями с гитлеровцами и на поле брани с оружием в руках.
Время не повернуть вспять. Погибших в войне не дано вернуть к жизни. Но их примеры верного служения Отчизне в борьбе с вторгшимся на нашу землю врагом во все времена воспитывали молодежь, души которой навсегда принадлежат России.
И, как бы мы ни возмущались фактами чиновничьей несправедливости и коррупции, жадностью олигархов и другими внутренними проблемами, на защиту свободы и независимости Отчизны молодые россияне вместе с другими возрастными категориями готовы встать всегда.
Такие люди, как А.Н. Михеев, были настоящими патриотами. Они умирали за Родину, не думая об орденах и других наградах. Да, жизнь Анатолия Николаевича была короткой, чистой и без каких-либо негативных примесей, темных пятен в биографии — он погиб в тридцать лет, оставив светлую память, которую пытались опорочить в известный период хрущевского «насморка».
А ведь еще Николай Васильевич Гоголь писал:
«Чтобы победить народ, надо отнять у него своих героев».
Супруга Михеева Александра Александровна, находясь некоторое время в эвакуации в Свердловске вместе с сыном, получила всего четыре коротенькие весточки с фронта, ответив на них таким же количеством теплых писем.
В документальном фильме «Вернусь после Победы», посвященном армейскому контрразведчику, сказано о нем совсем немного, так как личное дело А.Н. Михеева до сих пор засекречено. В документальной повести Юрия Семенова «Комиссар госбезопасности» почти треть книги посвящено операции, руководимой Михеевым, под названием «Выдвиженцы».
Автор этой книги решил остановиться на других жизненно-служебных эпизодах героя. Желание россиян, особенно коллег, знать больше об этой незаурядной и трагичной личности велико, именно оно и подвигло его к написанию книги. Первой ласточкой увековечения памяти Анатолия Николаевича было установление в Архангельске на здании областного Управления ФСБ мемориальной доски в его честь.
Итак, в книге речь пойдет о начальнике советской военной контрразведки Анатолии Николаевиче Михееве, неожиданно подавшем рапорт своему непосредственному руководству об отправке его на фронт. Это был героический поступок — из руководящего кресла на Лубянке отправиться на пылающий в огне сражений фронт…
Малая Родина
Где тяжелее — я не стану спорить, Но мест таких еще не видел ты. Здесь край земли, за ним — большое море. А за морем — нетающие льды. Владимир МатвеевК малой родине все люди всегда испытывают положительные, теплые чувства. Для любого человека феномен малой родины имеет даже сакральное значение — как ценностная, значимая территория, город или деревня, с людьми, с которыми мы вступаем «во взаимно приятное общение». Любовь к ней порождает ростки живого, не квасного патриотизма, переливающего к такому же чувству в сторону большой Родины — Отечества. Малая родина неразрывно связана с большой.
«Люди, с которыми мы вступаем во взаимно приятное общение, — писал когда-то Иоганн Гете, — и есть то, что я называю родиной». Он отрицал аристофанский постулат — где хорошо, там и родина, который нередко исповедуют отечественные толстосумы в результате низкопоклонства и раболепия перед иностранщиной. Не секрет, что многие чиновники и акулы бизнеса холуйствуют перед Западом, потому что имеют за рубежом свои счета в банках и обладают недвижимостью, приобретенной за деньги сомнительного характера.
Анатолий Николаевич Михеев родился 3 июня 1911 года в старинном городе Кемь Архангельской губернии в рабочей семье. Город был построен древними предками на берегу реки Кемь, около места ее впадения в Белое море. От имени этой северной реки он и получил свое название. Сегодня город — административный центр Кемского района, относится к Республике Карелия РФ.
Устное слово и письменная память Севера свидетельствуют о том, что еще в XII–XV веках русские люди своим умом-разумом строили суда «…сообразно натуре моря Ледовитого».
Анатолий Михеев внимательно приглядывался, как поморы строили оригинальные суда и суденышки для плавания по студеным морям, и знал местные конструкторские особенности при их постройке, о чем позже рассказывал своим коллегам, не бывавшим на севере России.
Надо отметить, что условия плавания в Северном море и Северном Ледовитом океане крайне тяжелы для деревянных кораблей. Любое столкновение не только с айсбергом, а даже с крупной льдиной грозит гибелью морякам и судну. Зажатый между льдинами любой корпус корабля, даже металлический, легко может быть раздавлен. Так вот поморы научились строить особые прочные суда с дополнительными крепежными поясами по бортам. Такие суда они называли — кочи, шняки, карбасы.
Внешне корпуса их напоминали скорлупу грецкого ореха, и при сжатии льдов они легко выталкивались вверх. Обшивка таких судов и других северных кораблей делалась внакрой и скреплялась не гвоздями, а можжевеловыми вицами — своеобразными эластичными крепями, выпаренными в горячей воде. Они не расшатывались от времени, не ржавели, а разбухая, не давали течи.
На этих судах из Белого моря поморы ходили на Новую Землю, на Грумант — в шахтерский поселок на норвежском архипелаге Шпицберген, в Скандинавию. В середине этого периода по берегам и островам Северного Ледовитого океана стояли русские опознавательные знаки — огромные восьмиконечные православные кресты.
Поперечины такого креста астрономически верно указывали направление стран света — как потом Анатолий Михеев узнает от бабушки, которая как-то с юмором однажды заметила, что если вас посылают на все четыре стороны, идите на юг, там теплее.
Как уже отмечалось выше, поморы издревле строили прекрасные корабли. Неслучайно со временем архангельские корабелы, памятуя былую славу, обижались на Петра Великого за его увлечение голландцами и немцами.
Из истории известно, что в XV веке Кемь являлась волостью посадницы Великого Новгорода Марфы Борецкой и в 1450 году была ею подарена Соловецкому монастырю. В 1785 году Кемь стала уездным городом Олонецкого наместничества, а уже в ХХ столетии превратилась в уездный город Архангельской губернии.
Основной достопримечательностью города является объект деревянного зодчества — православный Успенский собор, выстроенный в 1711–1717 годах в честь победы над шведами в Северной войне.
С началом Первой мировой войны трехлетний Анатолий переехал с родителями в Архангельск, где вскоре поступил и стал учиться в уездной школе. Отец работал сторожем в ремонтной бригаде на железной дороге. Слыл среди соседей довольно-таки «рукастым» мужиком — умельцем на все руки. Еще учась в школе, Анатолий потерял скоропостижно скончавшегося отца. Скоро в семье появился помощник-мужчина, отчим. Величали его Кузьма Петрович. Он был слесарем железнодорожных мастерских. Поначалу мужик никак не понимал своего положения в семье в качестве помощника. Не вписывался в крутые виражи семейной повседневности, пока бабушка Алена не заметила его обожание к завалинке. Любил он посидеть и поглазеть на прохожих с цигаркой во рту…
И однажды бабуля бухнула Кузьме Петровичу:
— Пошто маешься, мил человек, за домом-те? Срамотиша от люде-те катится. Михеевы сроду не терли штаны без дела — попусту. Вижу, Кузьма, — тебе пилось бы да елось, да работа на ум не идет. Сгинь лучшей с глаз и наших, и соседских долой-то и полезай греть бока на печку.
Больше ягодицы Кузьмы не просили без дела моститься на завалинке, хотя он и считал правильной пословицу — «как ни мечи, а лучше на печи».
* * *
Но вернемся к юности Михеева.
Мастерам, слесарям и чернорабочим бригады чем только не приходилось заниматься: ремонтировали железнодорожные пути, виадуки, различные механизмы; укрепляли мостовые балки и прочие составляющие северной «чугунки». Будучи учеником, Анатолий часто навещал место работы кормильца. Именно эти визиты к «ремонтникам» зародили в нем интерес к «железкам», напильнику и молотку, которые поддавались задумкам и мыслям профессионалов, работающих с ними.
Полностью не закончив учебу в школе, Анатолий решил попробовать себя и в работе. Устроился чернорабочим на лесозавод № 1 топливного отделения Управления Северной железной дороги на станции Пермилово. Нужна была сила в мышцах, ведь приходилось не только ворочать и перекатывать тяжелые бревна, пригодные под шпалы, но и участвовать в нудно-монотонном складировании пиломатериалов. И везде он, проворный и сильный, успевал справляться. Работал и учился на рабфаке. Природа физической силой наградила его сполна.
В шестнадцать лет Анатолий получил комсомольский билет, а в двадцать один стал членом ВКП(б).
Он любил свой край поморский. Позже Анатолий не раз новым друзьям по службе пояснял, что у поморов море — это поле, и радость, и горе — помору все от моря.
Михеев гордился тем, что вышел родом из самобытных жителей у моря — старожильческого русского и карельского населений на Белом море, кстати, исторически избежавших крепостного права и мужественных первопроходцев Русской Арктики. Он любил своих трудолюбивых с окающим и екающим поморскими диалектами русского языка земляков, как и любил свою малую родину, часто о ней вспоминал, работая в других местах необъятной большой Советской России.
Поморский Архангельск, расположенный на обоих берегах Северной Двины и островах дельты в трех десятках километрах от места впадения реки в Белое море, как лесопромышленный и лесоэкспортный центр страны, своей самобытностью наложил отпечаток на натуру Анатолия Михеева. У этого парня с прядью русых, чуть с ржаной желтинкой волнистых волос и синими глазами, как редкое солнечное небо в северных краях, был спокойный, покладистый характер. А еще он долго избавлялся от северного певучего «ёканья» — местного наречия, — мягкого окончания слов на букву «ё».
Кстати, на популяризацию данной буквы оказал влияние Иосиф Сталин. Согласно то ли легенде, то ли были, 6 декабря 1942 года Верховному на подпись принесли очередной приказ о поощрениях, в котором фамилии нескольких командиров среднего звена и генералов были напечатаны с буквой «е», а не «ё». Сталин пришел в ярость. И на следующий день во всех статьях газет, в частности в «Правде» и «Красной Звезде», неожиданно появилось обилие слов с буквой «ё».
В годы Гражданской войны в Советской России город стал опорой формирования Северной белой армии под командованием генерал-лейтенанта Миллера, похищенного разведчиками Иностранного отдела (ИНО) НКВД СССР в ходе хорошо продуманной операции в Париже 22 сентября 1937 года. Он был судим и расстрелян 11 мая 1939 года за «пролитую пролетарскую кровь».
Хотя в одинаковой степени прерывала ток в жилах этой самой крови и другая сторона. Страдания приходились на всех россиян, ввергнутых в страшную общегражданскую мясорубку «белого» и «красного» терроров. В гражданских сшибках победителей не существует по понятию. Такие войны рождают лишь побежденных граждан, нищету в стране и экономическую разруху.
Рассказывая о событиях весны 1919 года, командующий американским экспедиционным корпусом генерал Уильям Грейвс пришел к выводу, что «на каждого убитого большевиками в Восточной Сибири приходится 100 убитых антибольшевиками». Вину за кровавые преступления Грейвс возлагал на атамана Григория Семенова. Но так было по всей России, народ которой, увы, не поддержал белое движение из-за его жестокостей и контактов с иностранцами — Антантой.
Взят Архангельск, а вернее, был очищен от белых отрядов и непрошеных войск Антанты частями Красной армии только в 1920 году. Все эти полотна глубоко сохранила цепкая память подростка. Действительно, в ней удивительно отчетливо осели светлые события детства. В них запечатлелись картины рыбной ловли, когда Анатолий приносил домой на лозовых куканах пойманных на удочку красноперых язей и голавликов; сплава плотов по Северной Двине с причудливым поведением оторванных от связок хлыстов — бревен-толкунцов; посещения с бабушкой Аленой лесов для сбора грибов и ягод — морошки, голубики и черники. Мудрый лес он любил, оказывая святое уважением и почитание за его свежесть и дары. Не раз Анатолий Николаевич, восторгаясь мудростью леса, говорил потом: «Лес любит тишину! А она бережет спокойствие души!»
Как он гордился похвалой этой умудренной опытом старушки за то, что подростком усовершенствовал процесс сбора лесных ягод. Для этого внук взял деревянную ложку и сделал ножовкой несколько широких прорезей-пропилов вдоль глубокого черпала. Получилось что-то наподобие миниатюрных грабелек. Только подцепи стебельки снизу, разом чесани и ссыпай пригоршню ягодок в ведерко или туесок.
Свое новшество он передал и соседям — тоже наделал этих грабелек, за что они были благодарны своему доморощенному Левше.
Хорошо помнил, как бабушка Алена корявыми, узловатыми пальцами рук из-за множественного артроза фаланговых суставов изготавливала эти самые берестяные туески и плела из лозовых прутиков корзины. Мать Анатолия — ее дочь, существенно помогала в этой работе. Они учили ремеслу внука и сына — бересты и лозняка в ту пору было много в округе, поэтому материал охапками заготавливал и приносил сам Анатолий на радость мастерицам. Помнил он и местный фольклор — частушки типа: «…Я одену юбку рябую, а кто миленочка обидит — рожу покарябаю…»
Пропустив через себя огромное количество поучительных историй, рассказанных бабушкой, Анатолий черпал неиссякаемую мудрость народную. Он на всю жизнь запомнил глубокую смыслом притчу, поведанную бабушкой Аленой, под названием «Ангельская работа»:
«В раю было два ангела. Один всегда отдыхал на облаке, а другой летал от земли к Богу. Отдыхающий ангел решил спросить другого: «Что же ты летаешь туда-сюда?» Спросив, тут же получил ответ:
— Я ношу Богу послания, которые начинаются: «Помоги, Господи…» А почему ты всегда отдыхаешь?
— Я должен носить Господу послания, которые начинаются: «Спасибо, Господи…»
В общении с людьми у него никогда не было сложностей. Главным достоинством в натуре Анатолия Михеева, проявившимся с детства, было умение слушать собеседника. Для него все они были живыми людьми со своими индивидуальными характерами и чертами. С этими людьми вольно или невольно приходилось какое-то время идти по жизненной тропе в одном направлении. Правда, потом, уже работая в ЧК, пришлось разговаривать и с теми, кто сбился с пути «одного направления»: с «двуликими Янусами», вражескими разведчиками, их агентами, диверсантами и террористами. И все равно он считал, что у человека нет возможности всем делать добро, но у него есть возможность никому не причинять зла.
Природа одарила его хорошим здоровьем, гибким умом, прекрасной памятью и достойной для юноши физической силой. Думая о своем будущем, он прямо заявлял матери и отчиму, что свою судьбу непременно свяжет с армией, с изучением военной техники. Задумал и осуществил — таков был Михеев.
На лесозаводе он быстро завоевал авторитет. Вскоре Анатолия избрали секретарем комсомольской первичной организации, а через два года он навсегда расстается с домом и добровольно отдает себя служению Красной армии, которая тогда еще называлась Рабоче-крестьянской Красной армией (РККА).
* * *
В Архангельске он встретил и свою любовь — милую Александру, которой очень нравились, как и ее возлюбленному, полевые цветы. Девушка обожала, когда ей преподносили именно эти неприхотливые дары скудной северной природы. А ведь действительно, есть в этих пахучих цветах, из которых девушки плели красивые венки, какая-то историческая романтика. Ведь нередко собранный маленький букетик из полевых цветов вызывает больше чувств, чем охапка непахнущих роз, выращенных по новым агротехнологиям, как и турецкие помидоры без запаха, вкуса и твердые, как яблоки, — их еще называют «пласмассовыми».
Молодые заботились друг о друге, словно понимали, что долго прожить им вместе не даст судьба. Когда друзья с белой завистью говорили о крепкой семье Михеевых, то он всячески подчеркивал, что здесь нет никакого феномена, они просто понимают и уважают друг друга.
А своему заместителю по КОВО, а затем ЮЗФ Николаю Алексеевичу Якунчикову он сказал прямо-таки философски:
— Знаешь, Николай, забота и нежность таятся в нас, как тепло в недрах земли. Мы радуемся каждому подаренному судьбой и прожитому дню как звену в цепочке жизни. Смею утверждать, даже каждый миг жизни бесконечен, если в нее однажды вглядеться.
— Это всего-навсего, Анатолий, твое добросовестное заблуждение, — парировал Николай.
— А ты присмотрись получше к жизни, и поймешь, что она такова, — ответил Анатолий, рассуждая своим пытливом умом: — Я хочу развеять три распространенных жизненных курьеза: что семейная жизнь скучна, что прилипчивы плохие привычки и что существует неизбежность делать из мухи слона. Муха — есть муха, а слон — слон…
Совместная жизнь советской семьи, тем более семьи военного, в СССР считалась крепкой и поощрялась всякими социально-политическими способами.
Вскоре Сашенька, как он ласково называл жену, подарила Анатолию сына Александра, которого он не столько любил, сколько уважал, прививая ему положительные качества, которые жили и в его характере. Не раз в моменты прерванного рваного сна он вскакивал и устремлялся к кроватке маленького сынули, подающего сигнал резким дискантом из-за какого-то недовольства.
Анатолию нравилась дисциплинированность в людях. По его оценке, она в чистом виде существовала только в армии, которая составляет одно целое с нацией, с многонациональным народом Страны Советов. Он ценил силу, точность и верность слова, считая, что даже самые острые клыки животного никогда не поранят того, кого любят, а вот люди могут покалечить, убить и убивают нередко одной фразой.
Михеев вспоминал, как наслаждался музыкой духового оркестра, когда по городу шли красноармейцы местного гарнизона, распевая армейскую песню, в одном из куплетов которой были такие слова:
Сила могучая, Гордая, властная, Кто перед нею В бою устоит? Сила народная, Армия Красная, Разве врагов она Не сокрушит?Именно чувство патриотизма толкнуло его в армейские ряды.
С этими мыслями он едет в Северную столицу и подает документы в Ленинградскую окружную военно-инженерную школу им. Коминтерна. С первого захода успешно сдает экзамены и зачисляется в ее ряды слушателем. Учился легко, с интересом постигая азы военно-инженерной специальности. После окончания школы в 1932 году Анатолий получает первичное воинское звание лейтенанта-инженера и направляется по разнарядке в Украинский военный округ в отдельный саперный батальон 7-го стрелкового корпуса.
Командовал взводом, численностью в три десятка бойцов, затем ротой… На всех этапах этой службы Михеев зарекомендовал себя положительно.
После Украины его направляют на должность курсового командира саперно-механизированного дивизиона в Саратовский гарнизон, в частности, в 4-ю пограничную школу ОГПУ — НКВД, а спустя некоторое время назначают командиром-руководителем, как сказано в аттестации, «…оборонительных и необоронительных построек». Анатолий Николаевич принимал непосредственное участие в строительстве этих сооружений.
Знания, полученные в Ленинграде, пригодились молодому командиру на практике в предвоенные годы — в Киеве на должности начальника Особого отдела НКВД КОВО.
Поэтому карьера военного специалиста развивалась стремительно. Непосредственное начальство заметило его старания в службе и умение ладить с личным составом через требовательное, но справедливое отношение к нему.
Однажды его вызвал заместитель командира — начальник кадрового аппарата — и поинтересовался:
— Анатолий Николаевич, как вы смотрите на возможность подучиться?
— Где? — последовал закономерный вопрос.
— В военном вузе, — ответил кадровик — Хотя я и врос в коллектив части, служба мне нравится, но к дальнейшему повышению уровня знаний отношусь положительно. Как говорится, век живи — век учись!
— Грамотно вы рассуждаете. Ваш ответ мне понравился, — вполне искренне улыбнулся кадровик.
— А все же, где я конкретно буду учиться? — спросил Анатолий, хотя прекрасно понимал, что есть одна академия по его профилю.
— Естественно, в Военной академии имени Куйбышева. Но сначала надо туда поступить и успешно сдать вступительные экзамены. Не подзабыли школьные азы?
— Нет.
— Ну тогда будем вас оформлять…
После успешной сдачи экзаменов осенью 1935 года Анатолий Михеев становится слушателем военного вуза в Москве. Учеба и здесь давалась ему легко. Могучая техника, инженерное оборудование, понтоны, гусеничные вездеходы, краны, мосты, дороги, путеукладчики и многое другое он успешно усваивал теоретически. Готовился к практике. Без проблем сдавал испытания, переходя с одного курса на другой. Четвертый курс был последним. Скоро замаячили выпускные экзамены. И тут вдруг возникла неожиданность…
Это был 1939 год — год больших событий в строительстве государственных институтов и канун начала Второй мировой войны. Его внезапно вызвали в отдел кадров академии.
«Что за чудеса? — спрашивал сам себя Анатолий Николаевич. — Приятно, когда тобой интересуется начальство, но я готовлюсь к выпускным экзаменам. Зачем же я им понадобился именно сейчас?»
В кабинете, куда направили Михеева, сидел незнакомый ему человек в гражданском. Он был опрятно одет. Серый костюм четко подчеркивал его плотную спортивную фигуру. На белоснежной рубахе симпатично смотрелся красно-синий галстук. Анатолий любил сочетание этих двух цветов, считал их гармоничными.
Незнакомец представился сотрудником органов госбезопасности. Обрисовав обстановку в стране и за ее пределами, чекист неожиданно предложил попробовать будущего военного инженера на службе в контрразведывательных подразделениях органов НКВД.
— Но у меня никакой практики нет. Этот профиль военной службы мне совершенно не знаком. Он больше гуманитарный, чем инженерный, — честно ответил слушатель-выпускник.
— Это не проблема — подучитесь. Вы молодой, а учение, как известно, в молодости — это резьба по камню, а вот в старости — черчение на песке. Но вам еще далеко до черчения на песке.
Надо отметить, что 1939 год характеризовался большими сложностями в системе упорядочивания работы органов госбезопасности. После «ежовского кровопускания» 1937–1938 годов, жестоких репрессий со стороны главы НКВД СССР генерального комиссара госбезопасности Н.И. Ежова наступил период обновления кадров. Именно в этом году «… зоркоглазый и умный нарком» Ежов, как его называл в своем стихотворении казахский поэт Джамбул Джабаев, был арестован, а спустя год расстрелян по обвинению в подготовке антисоветского государственного переворота.
Михеева поражало, что Ежов, отвергая все обвинения, выдвинутые на суде и следствии, признал единственной своей ошибкой то, что «мало чистил» органы госбезопасности от «врагов народа». В частности, на суде он заявил:
«Я почистил 14 000 чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я мало их чистил… Я не отрицаю, что пьянствовал, но я работал, как вол… Если бы я хотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело…»
На смену ему в руководстве НКВД пришел его заместитель, начальник Главного управления госбезопасности ведомства Лаврентий Павлович Берия, решивший перетряхнуть руководящий состав наркомата.
Лозунг — «Кадры решают все!» — стал активно действовать в целях набора новых людей для работы в органах.
С приходом Берии на пост главы НКВД масштабы репрессий резко сократились. Большой террор завершился, но рецидивы его продолжались даже в хрущевскую «оттепель», перефразированную народом в «насморк», вплоть до 1964 года…
А что касается жизни Архангельска времен войны, то она быстро менялась, о чем, естественно, не мог уже знать Анатолий Николаевич, павший смертью героя в сентябре сорок первого…
В военные годы город Архангельск совместно с Мурманском и Молотовском являлся одним из главных портов, принимавших грузы стран-союзниц по ленд-лизу.
В декабре 1941 года в Архангельск прибыли помощники ВМС США, чтобы организовать на местах приема грузов постоянные американские миссии. Возглавил их работу помощник военного атташе Филипп Уорчелл.
23 декабря 1941 года линейный ледокол «Иосиф Сталин» с неимоверными трудностями провел в Архангельск и Молотовск транспорты конвоя «PQ-6». Потом был более или менее налажен прием конвоев, доставлявших танки, самолеты, взрывчатку, бензин и продовольствие из Великобритании.
Архангельск стал воротами для иностранной помощи Советскому Союзу, который стал вселенской ареной Второй мировой войны, вскоре превратившейся для советских граждан в Великую Отечественную войну.
Как уже отмечалось, к великому сожалению, этого узнать не дано было Анатолию Николаевичу Михееву…
Киевский особый…
Кто делает то, что может, делает то, что должен.
Мадлен де СкюдериПо завершении курсов подготовки руководящего состава органов ГБ в феврале 1939 года 28-летний капитан госбезопасности Анатолий Николаевич Михеев назначается начальником Особого отдела НКВД СССР по Орловскому военному округу. К великому сожалению, всего того, что касается деятельности А.Н. Михеева на высокой должности в Орле, в литературе автору обнаружить не удалось. Об этом оперативно-стратегическом территориальном объединении соединений РККА Вооруженных сил РСФСР, а потом СССР известно только, что округ трижды появлялся, существовал и прекращал свою деятельность в такие периоды: 1918–1922, 1938–1941 и 1943–1945 годы.
Второе формирование Орловского военного округа, в который попал Михеев, пришлось на предвоенное время. Он был создан 28 июля 1938 года, согласно приказу наркома обороны СССР № 0154 на базе управления 10-го стрелкового корпуса и войсковых частей, учреждений и заведений, выведенных из состава Белорусского и Московского военных округов. А уже в июне 1941 года из управления этого военного округа была образована 20-я армия, положительно зарекомендовавшая себя в битве под Москвой.
После первого служебного назначения в Орел А.Н. Михеев, через полгода получивший очередное воинское звание — майор ГБ, знал, что командует военным округом один из выдающихся полководцев Гражданской войны — фронтовой друг К.Е. Ворошилова и А.И. Микояна комкор Михаил Григорьевич Ефремов.
А еще он мог знать от своего непосредственного начальства из Лубянки, что Ефремов накануне назначения в Орел вызывался в Москву и помещался под домашний арест сотрудниками НКВД по подозрению в связях с «врагами народа» Тухачевским и Дыбенко. Его допрашивали, даже устроили очную ставку с Дыбенко, который из-за трусости и в угоду костоломам-следователям его подло оклеветал.
Чувство собственного достоинства, порядочность, элементарная человечность, желание объективности при разбирательстве заставили Ефремова обратиться с письмами к Ворошилову и Микояну о подтверждении верного служения Родине и своей невиновности в принадлежности к агентуре иностранной разведки.
Его дело рассматривал сам Сталин, принявший решение о снятии всяких подозрений с Ефремова. Вождь знал его по Гражданской войне как человека мужественного и преданного советской власти.
Конечно, Михеев, возможно, не ведал о содержании письма Ефремова от 17 апреля 1938 года Ворошилову, в котором он писал:
«Климент Ефремович!
Последнее мое слово к Вам. Пусть оно будет и к товарищу Сталину. Я перед партией Ленина-Сталина, перед страной, советским правительством совершенно чист. Отдавал жизнь за твердыни Советской власти и в годы Гражданской войны, и в национально-освободительной войне китайского народа против империалистов.
Если верите мне, то спасите от клеветы врагов народа. Их клевета, возведенная на меня, ни одним фактом не подтвердится…»
А еще Михеев, погибший в сентябре сорок первого, естественно, не мог знать о трагически-героической судьбе своего недавнего командующего Орловским военным округом. Ему такой жуткий сценарий написали война и, к великому сожалению, Г.К. Жуков. В октябре 1941 года генерал-лейтенант М.Г. Ефремов был назначен командующим 33-й армией. Он успешно воюет — восстанавливает положение наших войск на реке Нара, освобождает Наро-Фоминск, Боровск и Верию. Но к этому времени 33-я армия уже была солидно потрепана в тяжелейших боях с лихо наступающим на этом участке фронта противником и остро нуждалась в пополнении личным составом, боевой техникой, боеприпасами и продовольствием.
Поэтому полной неожиданностью для Михаила Григорьевича явился приказ, полученный 17 января 1942 года от командующего Западным фронтом генерала армии Г.К. Жукова, — стремительно контратаковать и наступать на Вязьму. Но операция успеха не имела, и войска трех армий вынуждены были в начале февраля перейти к обороне.
И в это самое время на героя сражений Гражданской войны, мужественного и думающего командарма, по-отцовски относящегося к каждому солдату, Жуков пишет аттестацию, в которой отмечалось:
«Оперативный кругозор крайне ограничен. Во всех проведенных армией операциях неизменно нуждался в постоянном жестком руководстве со стороны командования фронта, включительно тактического применения отдельных дивизий и расположения командного пункта армии. Приказы выполняются не в срок и не точно. Приходится все время подстегивать, за что имеет выговор в приказе…»
По мнению других источников, в том числе и офицеров Генерального штаба РККА, до предела обескровленная армия Ефремова «…бросалась в глубокий тыл противника на произвол судьбы». Жуков приказал прорываться, направляя одно указание за другим. Но они не подкреплялись никакими дополнительными силами и средствами. Изнурительные бои, нехватка продовольствия и боеприпасов измотали армию. Ставка Верховного Главнокомандования и сам Сталин поняли весь трагизм 33-й армии. По указанию Верховного Главнокомандующего для эвакуации генерал-лейтенанта М.Г. Ефремова был послан самолет.
Однако командарм отказался покидать своих измученных воинов и отправил на самолете боевые знамена армии и соединений и по максимуму тяжелораненых солдат.
19 апреля 1942 года в бою Ефремов был тяжело ранен. Не желая попасть в плен, он вызвал свою жену, служившую у него медсестрой, и застрелил ее и себя. Воины тридцать третьей сражались стойко и до конца.
Из воспоминаний ветерана 33-й армии генерал-лейтенанта Ю. Рябова: «…тело командарма его солдаты несли к месту захоронения на жердях в плащ-накидке, но немецкий генерал потребовал, чтобы его переложили на армейские носилки. При похоронах немец приказал построить пленных армии Ефремова перед солдатами вермахта и заявил: «Сражайтесь за Германию так, как сражался Ефремов и его солдаты за Россию».
По воспоминаниям немецкого полковника Артура Шмидта, место погребения командарму рыли советские воины и местные жители на площади в селе Слободка. По приказу старшего офицера вермахта на могилу установили табличку с эпитафией на русском и немецком языках…
Указом Президента РФ от 31 декабря 1996 года «За мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов» генерал-лейтенанту Ефремову Михаилу Григорьевичу посмертно присвоено звание Героя Российской Федерации.
В Москве в районе Хамовников рядом со станцией метро «Фрунзенская» в честь мужественного генерала назвали одну из красивейших улиц, идущую параллельно Комсомольскому проспекту.
Вот такой командующий был у А.Н. Михеева в Орловском военном округе…
* * *
Всего несколько месяцев пробыл Анатолий Николаевич в должности начальника Особого отдела НКВД СССР в Орле. И вот новое назначение на аналогичный пост — в августе 1939 года майор госбезопасности А.Н. Михеев становится руководителем армейской контрразведки Киевского особого военного округа. Округ являлся перворазрядным, недаром назывался «особым». Это назначение Михеев считал для себя не равнозначным, а почетным повышением.
Надо отметить, что командующими КОВО в период нахождения в Киеве Михеева были маршал Тимошенко Семен Константинович с 8 февраля 1938 по 7 июня 1940 года и генерал армии Жуков Георгий Константинович с 7 июня 1940 года по 14 января 1941 года.
Должность начальника Особого отдела НКВД СССР КОВО Анатолий Николаевич Михеев исполнял с августа 1939 года по август 1940 год — всего год.
Несмотря на годичную его службу в Киеве, она была спрессована многими предвоенными событиями в огромный ком размышлений для планирования действий и проведения многих операций по борьбе с агентурой противника и националистическими проявлениями оуновского окраса в армейской среде и ближайшем окружении военных объектов.
Это были тревожные годы начала Второй мировой войны и подготовки нацистской Германии к походу на Восток — нападению на СССР. Кроме того, головную боль для воинов КОВО составляли пособники агрессивного нацистского Берлина — украинские националисты из ОУН, возжелавшие после присоединения к СССР территорий западных областей Украины создать независимое государство в пределах УССР. Так рождалась и ширилась пятая колонна агрессивных коллаборационистов из числа приверженцев нового вождя ОУН Степана Бандеры, послушного и жестокого проводника идей «нового порядка». Получалось, по их логике, Галиция проглатывала всю Украину. Оуноацы бандеровского окраса добились своего только после майдана в 2014 году. Но украинский народ все равно проснется — политики приходят и уходят, а народы, тем более соседи, остаются, чтобы жить в спокойствии.
Для Михеева вопросы конкретной борьбы с украинскими буржуазными националистами были в новинку, но он понимал — от их решения во многом зависела степень боеготовности и безопасности частей и подразделений округа. На молодого начальника наваливались горы материалов о происках немецкой разведки с использованием отщепенцев, радикальных националистов, особенно выходцев с западных областей Украины.
Ознакомившись с обобщенными материалами литерных дел на эту злободневную тему, он понял, что борьба предстоит трудная и затяжная. Подпитка, подкорм деньгами гитлеровской Германии заставляла оуновцев лезть из кожи вон, чтобы угодить своим тевтонским хозяевам.
Спецслужбы Третьего рейха и, в частности, военная разведка — абвер — понимали, что лучших кандидатов для агентурной сети в борьбе против советской власти и РККА им не найти: наличие родственных связей, знание территории и языка противника, сравнительно легкие возможности внедрения своих глаз и ушей в гарнизоны посредством устройства сверхсрочнослужащими, вербовка командиров из числа украинцев, зараженных националистической идеологией, и т. д.
Знакомясь с обширными материалами наработок его предшественников, А.Н. Михеев быстро пришел к заключению, что идеология украинских националистов имеет общие черты с национализмом других народов. А проявляется она в следующем:
— нация представляется как внеисторическая общность;
— абсолютизируются национальные различия;
— идеализируется менталитет своей нации;
— успехи нации объясняются особой ее даровитостью, а неудачи — недостаточной обособленностью от других наций;
— культивируется в сознании народа превосходство над другими нациями, пренебрежение к их правам, высокомерие и даже враждебность к ним, которая легко перерастает в расизм и фашизм.
Нашел он в одной из справок литерного дела и высказывания бывшего руководителя военной разведки генштаба Австро-Венгерской империи полковника Макса Ронге по поводу использования западных украинцев в разведывательных операциях против России. Практика подтвердила этот тезис дремучего австрийского русофоба…
Михееву при рабочих встречах с командующими КОВО С.К. Тимошенко, а потом и с Г.К. Жуковым приходилось обсуждать конкретные мероприятия по борьбе против агентуры абвера из числа оуновцев.
Однажды, это было в декабре 1939 года, Анатолий Николаевич после звонка командующему был принят С.К. Тимошенко. Михеев показал ему справку о разоблаченном агенте абвера — сверхсрочнослужащем в звании старшины в одной из частей в 96-й стрелковой дивизии 6-й армии.
Семен Константинович умел слушать, но бывал и резок, если ему в чем-то не по делу перечили или натыкался на элементы безалаберности, непродуманности и элементарной лжи. Нет, он не ворчал, а частенько обкладывал нерадивых подчиненных отборным крепким словцом.
После прочтения справки и доклада Михеева командующий, глядя на молодого руководителя военной контрразведки, несколько задумчиво заметил:
— Знаете, Анатолий Николаевич, недавние освободительные походы Красной армии отодвинули границу СССР на запад. Это хорошо, и плохо, а вернее — и плохо, и хорошо, можно одним словом это вымолвить — плоХОрошо! Хорошо, что граница отодвинута, плохо, что она пуста. Сейчас встала острая проблема дальнейшего укрепления нового кордона, в том числе строительства на нем свежих укрепрайонов. Происходит процесс передислокации воинских частей соединений и объединений, поэтому абвер заинтересован узнать наши планы. Попрошу ваших товарищей активнее поработать в этом направлении. Сейчас надо трудиться не покладая рук, нет ничего неизменного, и если вы не двигаетесь вперед, то вас уже обогнали. В армии страшен этот обгон противником — поражениями и проигрышами.
— Товарищ генерал армии, на днях мы заканчиваем одну из глубоких разработок осиного гнезда оуновцев, использованных немецкой разведкой именно для выявления мест дислокации воинских частей в новых местах, — заметил Михеев.
— Что ж, с удовольствием ознакомлюсь с вашими наработками. Национализм — это болезнь. Ее скверная особенность состоит в том, что она может одурманить даже самую светлую голову. А вообще галичане, прожившие почти несколько столетий под чужими флагами, имеют смутное представление об упорядочении процесса государственного строительства. Они всегда были и остаются ненавистниками не столько большевиков, сколько России. Если и захотят построить независимую державу, то им придется поступиться частью суверенитета между Германией и Советским Союзом. В том состоянии, в каком исторически находилась, а тем более сегодня находится Украина, никакого унитарного государства ей не построить. Слишком она разнопестрая, а оуновцы кричат о едином украинском народе. Украина — это сшитое кое-как лоскутное одеяло. Нет ни одной в этом понимании слова чистой, заселенной одним народом страны. А если есть — так это будет племя! Не может быть другого времени, если люди остались прежними. А они, оуновцы, остались таковыми с идеей незалежной державы и одним языком. А что делать другим народам, живущим на Украине, — русским, венграм, полякам, румынам, евреям? У всех у них свои родные языки. Мрак в головах у оуновцев и только…
После короткой, но емкой по содержанию встречи с командующим начальник Особого отдела НКВД округа А.Н. Михеев понял, что перед ним командованием поставлена не столько тактическая, сколько стратегическая задача усиления предметной борьбы с происками немецких спецслужб. Они активно используют агентуру из числа как называемой националистической среды местных граждан, так глубоко законспирированного подполья, особенно в западных районах Украины.
Это явление волновало его больше всего. Надо было грамотно внедряться в тайные структуры местного националистического подполья и зарубежных разведцентров с использованием ОУН во имя безопасности Красной армии.
Поэтому почти ежедневно Анатолий Николаевич мысленно успевал побывать в дивизиях, армиях и укрепрайонах и уж, конечно, в разворачивающейся на новом месте дислокации 6-й армии, штаб которой находился в городе Львове, кишащем радикально настроенным националистическим отрепьем. И обстановка заставляла его мотаться по гарнизонам.
Именно во время его пребывания в КОВО была проведена операция по привлечению к негласному сотрудничеству сторонника ОУН, западноукраинского парня, который был внедрен в националистическое подполье. Работал он долго под псевдонимом Цыган. Через него была осуществлена одна из сложных операций по дезинформации противника — оперативная игра, суть которой заключалась во введении в заблуждение руководства абвера относительно планов перемещения некоторых воинских частей 5-й и 6-й армий и строительства укрепрайонов на новой линии госграницы.
* * *
Набивка материалов по введению в заблуждение противника проходила с согласия командующего округом С.К. Тимошенко и санкции Генштаба Вооруженных сил СССР. Надо отметить, что ценный агент Цыган в дальнейшем еще покажет себя с положительной стороны. Он так до самого конца войны и на «войне после войны» будет активно помогать органам НКГБ и МГБ СССР в борьбе с оуновским подпольем и бандеровскими отрядами и их бандитскими планами и действиями.
Органы военной контрразведки КОВО работали в тесном контакте с оперативным составом НКГБ и НКВД, особенно областных управлений этих ведомств Украины.
По материалам особых отделов 5-й и 6-й армий А.Н. Михеев, к этому времени уже находившийся на должности начальника 3-го управления НКО СССР, подготовил справку вышестоящему руководству. Его материалы существенно дополнили «Докладную записку В.Н. Меркулова И.В. Сталину об антисоветской деятельности украинских националистических организаций», подписанную наркомом 16 апреля 1941 года.
В ней, в частности, говорилось о ликвидации еще в марте сорокового года Львовского оуновского центра численностью до 165 человек — активных участников бандитских формирований. Большинство арестованных, оказавших при аресте вооруженное сопротивление, были уничтожены, а некоторые пытались покончить с собой. Единицам это удалось.
В состав ликвидированной краевой экзекутивы входили:
— Тымчий (убит при переходе границы);
— его заместители — Гасин (арестован) и Яворский (убит при аресте);
— руководители военной разведки — Гошко (убит при аресте) и политической разведки — Собашек (арестован);
— руководитель организационного отдела и отдела пропаганды — Ивашков (арестован);
— бывший начальник отделения полиции — Прийма, ведавший сбором оружия и изготовлением фиктивных документов (арестован).
Во Львове вскорости был ликвидирован и 2-й центр ОУН.
Руководителя краевой экзекутивы Грицака арестовали вместе с другими функционерами националистического подполья. Удачей военных контрразведчиков 6-й армии было задержание совместно с территориальными органами руководителя мобилизационного отдела некоего Горбового, у которого изъяли зашифрованные сообщения для краковского центра ОУН о состоянии организации; и главы Львовской городской и областной оуновской организации гражданина Габа. При обыске у Габы в доме были обнаружены потайной склад оружия и примитивная типография.
В сентябре 1940 года во Львове органами НКВД был ликвидирован и 3-й состав краевой экзекутивы.
В Ровенской области арестованы члены областного центра ОУН Дейнер, Гирей и ряд других нелегалов из руководящего состава организации, прибывших из Польши и осевших на Полесье. Областной центр имел связь с Краковом, непосредственно подчинялся Львовской краевой экзекутиве. Он издавал нелегальный журнал «До бою» («В бой». — Авт.) Всего в области и по районам органы госбезопасности арестовали свыше 100 человек. Подобные удары советских правоохранительных органов наносились и в других западно-украинских областях.
В ноябре 1940 года во Львове был задержан с поличным курьер закордонного центра Теодор Мельник, у которого органы ГБ изъяли очень важный документ — «Единый генеральный план повстанческого штаба ОУН», разработанный руководителем главного оуновского штаба в Берлине бывшим генералом «Украинской галицийской армии» Курмановичем.
В этом документе указывались сроки выступления:
«…Выступление может быть сейчас, может быть через месяц, год, два. Мы должны быть готовы всегда.
Важным является выступление первой ночи. Оно решает все. Оно должно быть на всех землях Украины. В один и тот же час должны заговорить и Львов, и Луцк, и Черновцы, и Киев, и Харьков, и Днепропетровск, и Кубань, и все украинские земли».
Арестованный член Львовской краевой экзекутивы и руководитель Тернопольской областной организации ОУН Вальчик на допросе 6 декабря 1940 года показал, что в июле 1940 года «закордонный провод» оуновцев дал директиву готовить выступление на осень 1940 года — к моменту ожидаемого военного нападения Германии на СССР.
Оуновскими организациями были разработаны конкретные планы захвата правительственных учреждений и физического уничтожения партийных и советских работников, командного состава Красной армии, сотрудников НКГБ, НКВД и милиции…
Вот в таких условиях приходилось работать военным контрразведчикам Киевского особого военного округа, возглавляемого А.Н. Михеевым.
* * *
7 июня 1940 года генерал армии С.К. Тимошенко попрощался с Киевом и Киевским особым военным округом, отправившись на новую должность с повышением и за маршальским званием с крупной «Золотой Звездой» в красной петлице. Он сменил на посту наркома обороны СССР К.Е. Ворошилова. Сталин его снял с поста за огромные потери личного состава и другие промахи в период Советско-финской войны. Кстати, поводом к ней явился так называемый Майнильский инцидент с обстрелом финнами 26 ноября 1939 года у села Майнила наших войск, находившихся на Карельском перешейке. Так началась война, о которой Сталин в своем выступлении на совещании начальствующего состава 17 апреля 1940 года заметил:
«Правильно ли поступили правительство и партия, что объявили войну Финляндии? Этот вопрос специально касается Красной армии.
Нельзя было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны.
Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить, безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30–35 оборонной промышленности нашей страны и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны.
Прорваться к Ленинграду, занять его и образовать там, скажем, буржуазное правительство, белогвардейское — это значит дать довольно серьезную базу для гражданской войны внутри страны против советской власти…»
Была и другая причина отстранения «луганского слесаря» Клима Ворошилова от должности наркома обороны СССР — его злоупотребление служебным положением и непомерная растрата казенных денег, в том числе на подарки и дорогие украшения своей секретарше Надежде Тузовой. Правда, он вернул в кассу всю сумму потраченных десятков тысяч рублей, но это не спасло его от справедливого гнева вождя.
Вместо Тимошенко на КОВО 7 июня 1940 года приказом наркома обороны СССР № 02469 был назначен генерал армии Г.К. Жуков, с которым Анатолию Николаевичу Михееву вместе удалось проработать всего два месяца.
Знакомство с новым командующим — начальником Особого отдела НКВД СССР по Киевскому особому военному округу — состоялось через несколько дней после его назначения. Михееву он не звонил, поэтому комиссар госбезопасности решил сам познакомиться с ним, доложив генералу армии результаты работы по реализации дела оперативной разработки на одного из агентов абвера. Им оказался военнослужащий стрелковой дивизии 12-й армии генерал-майора Павла Григорьевича Понеделина.
Михеев позвонил командующему и представился.
— Ну заходи, если есть вопросы. Время сейчас сложное, надо его экономить, — суховато, хотя и верно ответил Жуков.
«Что это? Нежелание предметно взаимодействовать или действительно занятость боевого генерала?» — подумал Михеев.
И вот он в кабинете большого начальника. Нет, Михеев не стушевался. По-военному, как это требовалось воинским уставом, доложил о своем прибытии. Жуков предложил стул у приставного столика. Для приличия чекист поздравил генерала с назначением на этот ответственный пост руководителя перворазрядного военного округа. Чувствовалось, что Жукову это не понравилось. Как же, кинули из Москвы на Киев!
Михеев сразу коротко доложил суть дела и, положив на стол обобщенную справку по разоблаченному шпиону для росписи, попытался рассказать хозяину кабинета некоторые подробности о проявлении интереса вражеского агента к войскам.
— Подождите, я прочту вашу справку, — недовольно поморщившись, зевнул Жуков, перейдя на «вы».
Прочитал он удивительно быстро, как говорится, по диагонали и тут же расписался красным карандашом в левом нижнем углу документа.
— Ну что у вас еще есть?
— Я хочу вас проинформировать, что за последнее время активизировались националистические элементы. Это в буквальном смысле какой-то спурт. Факты разоблаченной агентуры говорят о том, что абвер заметно усилил свою работу и ставит агентуре задания по проникновению в новые места дислокации наших частей.
Все чаще они появляются вблизи советских гарнизонов, особенно в Западной Украине. Наши помощники вместе с другими военнослужащими выявляют немало подозрительных лиц, действия которых похожи на изучения оперативной обстановки. Многие из них попали в поле зрения нашей агентуры не только по причине повышенного внимании к режимным вопросам и объектам, но и в ходе конкретных враждебных действий.
Поголовное большинство из них прибыло из Германии и Польши под видом посещения своих родственников в связи с сентябрьскими событиями тридцать девятого года. Все они приверженцы организации украинских националистов…
— Об оуновцах я слышал…
— Да, они представляют серьезную базу для вербовки немецкими спецслужбами, — пояснил Михеев. — Пограничниками и нашим оперативным составом только за прошедший месяц задержано более двадцати подозрительных лиц. Все они прибыли с территории упоминаемых стран, где абвер готовил их в разведывательных школах. Двое признались, что направлялись на территорию нашего округа с диверсионно-террористическими целями для физического устранения командования, в том числе и высшего звена. Семеро раскололись, подтвердив, что им были поставлены задачи по сбору информации о местах дислокации новых частей, их характеристик, поиска складов с ГСМ и арсеналов хранения оружия и боеприпасов. Причем для перепроверки данных одного агента по его следу пускался второй и так далее, — рассказывал Михеев генералу армии Жукову.
Во время беседы несколько раз звонил телефон. Всякий раз, естественно, беседа прерывалась, и новый командующий почему-то, как показалось начальнику военной контрразведки, держа черный эбонит телефонной гантели, вдруг наливался лицом и матерился, отчитывая неизвестных Михееву подчиненных.
«Какой грозный Георгий — настоящий громовержец! — подумал Анатолий Николаевич. — Видно, нелегко мне придется с ним. Нет, сработаемся — одно дело ведь делаем. И враг у нас один — гитлеровцы и их пособники. Служба не для службы кому-то, ради защиты Родины она нам дана».
Положив трубку, он выругался: «Бездельники безголовые, совсем забыли, зачем пришли в армию!»
С Жуковым у Михеева было еще несколько служебных встреч до его перевода в Москву с беседами по конкретным вопросам боеготовности частей, фактов разоблачения вражеской агентуры, случаев диверсий и террористических актов со стороны «засланцев» из-за кордона и нарушений режима секретности.
Но тех теплых деловых и личностных отношений, окрашенных служебным взаимопониманием, какие отмечались при общении с Тимошенко, у Анатолия Николаевича с Жуковым не сложилось.
Да, перед Михеевым был герой Халхин-Гола, который показал, что зарвавшуюся японскую военщину можно бить, и бить сильно. Победу частей Красной армии на Дальнем Востоке высоко оценил сам Сталин. Это был первый советский блицкриг и начало головокружительной карьеры комдива Жукова.
Хотя о заслугах его начальника штаба Михаила Андреевича Богданова, главного разработчика плана операции, сыгравшего, можно смело заявить, судя по многочисленным открытым публикациям и другим источникам, ключевую роль в разгроме японцев, а также командарма Григория Михайловича Штерна Жуков никогда и нигде почему-то не вспоминал. Что это — черная зависть, понимание силы ума этих военных или что-то другое?
Оба вскоре попали под суд в 1941 году — первый по уголовному делу был амнистирован в том же году, достойно прошел всю войну, но выше должности комдива не дослужился и умер практически забытым в 1969 году, а второй — в октябре 1941 года был дополнительно оклеветан и расстрелян…
* * *
Как известно, в сентябре 1939 года после освободительного похода в Польшу начался демонтаж так называемой «линии Сталина» — линии укреплений на старой границе Советского Союза. Начальник Особого отдела НКВД СССР Киевского особого военного округа А.Н. Михеев забил тревогу. Он понимал, что в случае войны на западе округа, при глубоком прорыве противника на советскую территорию, его не удастся надолго задержать силами пограничных застав. А укрепления на новой границе — «линия Молотова» — строились так медленно, как говорится, — ни шатко ни валко, что исключало возможность завоза вооружения и боеприпасов в недостроенные ДОТы, ДЗОТы и другие укрепленные сооружения.
Ответственным за инженерное оборудование новой границы являлся Г.К. Жуков, и Анатолий Николаевич писал в Москву докладную за докладной, но все его тревожные замечания уходили, словно вода в песок. Москва загадочно молчала — не отвечала на серьезную информацию начальника военной контрразведки округа, человека, который понимал толк в фортификационных сооружениях: закончил ведь военно-инженерную академию!
Дело, конечно, было не только в личной инициативе командующего округом, а в содержании советской военной стратегии, не предусматривавшей исключительно оборону.
Однажды, это было утром в середине августа сорокового года, накануне отъезда Михеева в Москву на повышение, он, предварительно позвонив командующему округа, спокойно вошел в его кабинет. Доклад касался серьезных нарушений в режиме секретности в одной из дивизий шестой армии — с утратой или хищением, выяснилось, важных штабных документов.
Прочитав справку, Жуков неожиданно обжег комиссара госбезопасности колючим взглядом и бросил:
— Тут есть и ваша вина в том, что в сохранности важных секретов появились большие прорехи.
У Михеева, всегда спокойного по натуре, заходили желваки. Нет, он не стушевался, а достойно ответил:
— Товарищ генерал армии, если бы мы не охраняли специфически секреты в наших вооруженных силах, то и не смогли бы выявить преступления. Сейчас мои оперативные работники подключились к поиску канала утечки и установления виновных. И мы выясним подробности случившегося ЧП. Я доложу вам и своему непосредственному начальству…
— Ну, ищите, ищите, — проскрипел недовольный Жуков, понявший, что Михеев не тот человек, которого можно смять или сломать.
Решив ряд других вопросов, Анатолий Николаевич без настроения покинул кабинет командующего. Разгорался яркий солнечный день. Дневное светило поднялось уже достаточно высоко. Оно не столько озаряло пространство, сколько претендовало на скорый полуденный зной, нагревая до плавления в некоторых местах асфальтное полотно. Подходя к машине, он услышал слова знакомой песни: «Если завтра война», доносящиеся из открытого окна соседнего здания. Ветерок трепал полотна тюлевых штор, вырвавшихся порывами сквозняка двумя половинками на волю.
Он любил эту песню и, услышав только четвертый куплет стихотворения Лебедева-Кумача, которое стало мужественной мелодией через музыку композитора Покраса, сел в свою любимую эмку. А через опущенное стекло дверцы доносилось:
Мы войны не хотим, но себя защитим — Оборону крепим мы недаром. И на вражьей земле мы врага разгромим, Малой кровью, могучим ударом…Он ехал по яркому и прозрачному Киеву, и только теперь, много раз слыша эту песню, почему-то обратил внимание на последнюю строчку четверостишия.
«Нет, из того, что я знаю о нашем потенциальном противнике, малой кровью его разгромить вряд ли удастся, — рассуждал про себя комиссар госбезопасности, — до того когда он нагрянет, нужно успеть выстроить нашу мощь в армии. Пока войска РККА все еще находятся в состоянии реформирования. Великие реформаторы приходили не с тем, чтобы разрушить, а с тем, чтобы создать лучшее, разрушая худшее. Надо торопиться не спеша, но торопиться».
Сталинская в своей основе положительная по целям реформа в конце 30-х годов отметилась и немалым разрушением, и неполным созиданием — времени не хватило. Гитлер на это уповал, а поэтому так спешил…
И все же, если быть справедливым, то начиная с середины двадцатых и конца тридцатых годов Сталин делал все возможное и невозможное, чтобы вернуть Россию, теперь в образе Советского Союза, к статусу великой державы. И конечно, он готовил страну к войне, что, собственно, никогда не отрицалось и в советской историографии.
Надо отметить, некоторые военные деятели РККА демонстрировали иногда в своих выступлениях, что показывают сегодня те немногочисленные открытые данные Генштаба периода «сороковых роковых», готовность нанести удар до того, как немцы сами нападут. А потом — и «на вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью, могучим ударом», как пелось в вышеприведенной песне.
Политики в Кремле были более осторожны и сдержаны…
* * *
То, что не мог знать, а потому и не способен был по трагическому определению поведать А.Н. Михеев о Жукове, захотелось рассказать автору. Нет, не измазать черной краской или всякими выдумками героя Халхин-Гола и полководца Великой Отечественной, а показать его живым человеком, сославшись в его характеристике на конкретных свидетелей общения с ним, которым нельзя не верить.
Служили два товарища — два всадника, два Константиновича: К.К. Рокоссовский и Г.К. Жуков. Первый командовал легендарным Парадом Победы 24 июня 1945 года, а второй принимал Парад. Оба родились в декабре 1896 года с разницей в двадцать дней. Но они были разными по характеру. И отношения у них были непростыми, иногда даже натянутыми до предела.
1930 год.
На командира бригады Жукова, служившего в 7-й Самарской дивизии, которой командовал Рокоссовский, последний в характеристике на подчиненного объективно написал то, что сохранили архивы:
«…Сильной воли. Решительный… Требователен и в своих требованиях настойчив… По характеру немного суховат и недостаточно чуток. Обладает значительной долей упрямства… Может быть использован с пользой для дела на должности помкомдива или командира мехсоединения при условии пропуска через соответствующие курсы. На штабную и преподавательскую работу назначен быть не может — органически ее ненавидит».
Не эти ли черты негативно повлияли на качество его непродолжительной работы в должности начальника Генштаба (НГШ) в период с 15 января по 30 июня 1941 года, после чего Сталин смещает Жукова с должности НГШ и назначает его командующим Резервным, а затем Ленинградским фронтами.
Когда в боях под Москвой в 1941 году в районе Волоколамска командарм К.К. Рокоссовский, только что освободившийся из тюремного заключения, предложил во имя сохранения солдат истекающую кровью 16-ю армию отвести на новые, более удачные для организации контрнаступления позиции и хотя бы частично доукомплектовать ее, а потом ударить с нового плацдарма с новой силой по противнику, что было вполне стратегически оправдано, Г.К. Жуков приказал контратаковать врага.
— Сил у меня нет для этого, положим массу солдат и только, — кричал в трубку полевого телефона хриплым, надтреснутым голосом командарм.
— Не разрешаю, — орал командующий Западным фронтом Жуков.
Тогда Рокоссовский, видя неправоту руководителя фронтом, обратился через голову к начальнику Генштаба маршалу Б.М. Шапошникову. Жуков отреагировал мгновенно и жестко:
«Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю. Приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать.
Генерал армии Жуков»Наверное, Жуков был прав, сообразуясь с принципом единоначалия, но все же больше истинных посылов было на стороне Рокоссовского, о чем сегодня говорят военные эксперты, анализируя ход тех событий.
Мягковатый по характеру маршал Борис Михайлович Шапошников предпочел промолчать, оставив командарма на растерзание разъяренному Жукову…
О героизме воинов 16-й армии в боях под Волоколамском К.К. Рокоссовский впоследствии писал, что «…именно в этих боях за город и восточнее его покрыли себя неувядаемой славой 316-я стрелковая дивизия и действующие с ней артиллерийские части, так же как и курсантский полк. Именно эти части, невзирая на многократное превосходство врага, не дали ему продвинуться дальше. С гордостью за вверенные мне войска могу сказать: в боях с 16 по 27 октября все они вместе и каждый в отдельности сделали все возможное, чтобы не допустить прорыва обороны армии. Они справились с этой задачей, и Родина чтит их беспримерный подвиг.
В последний раз Жуков и Рокоссовский встретились в Кремлевской больнице незадолго до смерти Константина Константиновича. После недолгого разговора Рокоссовский грустно посмотрел на старого приятеля и промолвил:
— Прощай, Георгий!
Они обнялись, и оба заплакали. Скупые мужские слезы покатились по щекам солеными горошинами…
Когда Сталин направил Жукова на Ленинградский фронт «исправлять недоработки и упущения своего предшественника», одним из первых его жестких указаний был приказ, касающийся попавших в плен красноармейцев. В нем, в частности, говорилось:
«Бойцы, сдавшиеся в плен по возвращении, подлежат расстрелу. Семьи тех, кто сдался врагу, — разыскать и расстрелять».
Это были жуткие слова для любого судьи военного трибунала. Чудовищность данного документа поразила даже Сталина…
Автору довелось услышать еще один тяжелый рассказ на эту тему советского аса, дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Виталия Ивановича Попкова. Он рассказывал, что в период жарких боев за Сталинград у гитлеровцев было явное превосходство в воздухе. Армады люфтваффе, волнами по сто с лишним самолетов, бросались с неба на позиции советских воинов.
Бомбежки были страшные по последствиям для городских кварталов и воинских позиций и укреплений. Фронт отвечал поднятием в воздух порой только до десятка истребителей. Поэтому летать «сталинским соколам» приходилось тяжело — по пять-шесть вылетов за день. Летчики работали на грани физических возможностей и психологического истощения. Отмечались случаи, когда от усталости и нервных стрессов некоторые пилоты теряли сознание в воздухе.
И вот однажды с инспекцией к авиаторам прибыли Жуков с Маленковым. На второй день они приказали собрать на совещание летчиков. Командование фронта направило на эту встречу лучших асов — Героев Советского Союза и других летчиков, отмеченных высокими правительственными наградами…
Среди них был и Попков. Когда на этой встрече летчиков обвинили чуть ли не в трусости, многие стали возражать и доказывать московским гостям, как и на чем воюют бесстрашные «соколы».
После совещания Жуков приказал всем его участникам выйти во двор. Там они увидели два десятка измазанных, перепуганных и уставших красноармейцев разных возрастов без ремней и головных уборов. Оказалось, Жуков подписал приказ о расстреле солдат за проявленную трусость в боях.
Генерал В.И. Попков в той беседе, помнится, заявил:
«Я считаю, что это была очередная кровавая ошибка Жукова, тем более он там был вместе с Маленковым. Не надо было показывать летчикам, как расстреливают трусов. Мы тоже стреляли, но стреляли исключительно по врагу. Такой урок на пользу нашим асам не пошел…
Потом через много лет мы встретились, и я напомнил маршалу этот эпизод».
— И что ответил Жуков?
— Он отчеканил, высказывая свое понимание момента: «Это война. Нам нужна была победа. Я поступить по-иному не мог».
И возникает вопрос: перед кем поступить по-иному не мог — может, перед Маленковым — в тот период правой рукой Сталина?
Но был Жуков и другим.
В 1945 году начальник контрразведки Смерша Берлинского гарнизона информировал Жукова о том, что три наших офицера, находились в самоволке… в Париже, где пьянствовали, посещали публичные дома и были задержаны жандармерией за распевание в нетрезвом состоянии «Марсельезы». Военнослужащие Группы оккупационных советских войск в Германии ждали сурового приговора. Доложили Жукову материалы, он наложил резолюцию: «Объявить строгий выговор… Они — победители!»
И все же Жуков имел огромную популярность в народе и непререкаемую власть в армии. Он не был политиком и никогда не помышлял о захвате власти, хотя все власти предержащие его в этом подозревали — и Сталин, и Хрущев. И он часто сдавал своих патронов.
Кто-то из великих сказал, что любой грех, который мы видим в ближнем человеке, есть в нас самих, потому что если бы в нас его не было, то мы и в других бы его не видели.
Однако это все философия жизни, а сама жизнь намного сложнее.
Лубянка
Власть теряет все свое очарование, если ею не злоупотреблять.
Поль ВалериПосле годичного пребывания на должности начальника Особого отдела Киевского особого военного округа и всевозможных чисток в чекистских органах из-за кровавых репрессий периода правления Н.И. Ежова 23 августа 1940 года Анатолий Николаевич Михеев был назначен начальником 4-го отдела (так называлась тогда военная контрразведка. — Авт.) Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Свое назначение он воспринял спокойно, хотя и понимал, что хозяйство теперь его — все Вооруженные силы Советского Союза с двумя друзьями государства — Армией и Флотом.
Говорят, что кандидатуру именно Михеева опять предложил кадровикам заместитель наркома внутренних дел СССР энергичный Виктор Семенович Абакумов. Видно, он глубоко разбирался в пригодности людей для такой службы, оценивая в них в первую очередь общечеловеческие качества: порядочность, решительность и аналитический склад ума.
Все эти черты действительно имелись в характере Анатолия Николаевича.
А еще хочется отметить, что именно перед войной после «борьбы с искривлениями» в ряды органов государственной безопасности пришло немало образованных и толковых молодых людей, которые сумели, руководя своими спецподразделениями военной контрразведки, не только превзойти абвер и VI управление Главного управления имперской безопасности службы (СД), но даже в чем-то переиграть и спецслужбы наших союзников.
Давайте назовем их поименно: В.С. Абакумов, М.А. Белоусов, С.С. Бельченко, А.М. Белянов, В.В. Виноградов, Г.Ф. Григоренко, Н.И. Железников, Л.Г. Иванов, П.И. Ивашу-тин, Н.А. Королев, А.А. Крохин, А.П. Лебедев, И.И. Москаленко, Н.А. Осетров, В.И. Петров, С.П. Принцев, И.Т. Русак, А.П. Святогоров, А.М. Сиднев, В.В. Федорчук, С.К. Цвигун, Д.П. Шевченко и ряд других.
Все они были призваны в военную контрразведку органов госбезопасности в годы «послеежовских» реформ 1939 года. Они внесли свой весомый вклад в победу на невидимом фронте над противником, вероломно ворвавшимся на нашу землю, но забывшим историю своих походов на Русь.
Как тут не вспомнить высказывания «железного канцлера» Германии Отто Бисмарка, не единожды отмечавшего, что на Россию «не стоит нападать…», «что в нее легко войти, но трудно выйти…», «что россияне долго запрягают, но затем быстро едут», «что Россия обладает страшным оружием, которого у других нет, — огромной территорией» и т. д.
Для ознакомления с огромным хозяйством своей контрразведывательной «епархии» А.Н. Михеев активно посещает особенно западные военные округа и армии. Знакомится с командованием и своими подчиненными. Учится сам и учит коллег, понимая, что умные люди учатся для того, чтобы знать; ничтожные — для того, чтобы их знали.
А еще он уловил, что начатая Вторая мировая война покорением Польши, Франции и других европейских государств не закончится, а поэтому надо готовиться к схватке с вермахтом Германии и ее опытными спецслужбами на территории Советского Союза.
Конкретные наработки по борьбе с агентурой противника Михеев оставил в Киеве своему сменщику, начальнику Особого отдела НКВД, старшему майору госбезопасности Николаю Алексеевичу Якунчикову, с которым Анатолий Николаевич практически каждый день созванивался по телефону, контролируя ход тех или иных оперативных разработок, проверок или сигналов. Многие материалы Михееву были хорошо знакомы еще при службе в Киеве. Он живо интересовался судьбой и содержанием работы глубоко внедренного в абвер через националистическую среду ОУН агента Цыгана. Практически Анатолий Николаевич вел его от одной операции к другой.
Снабжение негласного сотрудника дезинформационными материалами, санкционированными руководством КОВО и Генштаба НКО СССР, отработка легенды прикрытия, обеспечение безопасного перехода через госграницу — все эти вопросы держал на особом контроле глава военной контрразведки.
В течение сорокового и до середины сорок первого годов армейские чекисты Киевского особого военного округа провели десятки операций по разоблачению немецкой агентуры из числа националистически настроенных местных жителей западных областей Украины. Особенно масштабным было дело групповой оперативной разработки под кодовым названием «Выдвиженцы», по которому проходили не только завербованные и разоблаченные агенты абвера, но и лица, участвующие в подготовке в разведшколах Германии и Польши всякого рода лазутчиков в виде шпионов, диверсантов и террористов.
Прибыв к новому месту службы на Лубянку, Михеев был доволен, что судьба ему позволила снова работать с благожелательно настроенным к работе чекиста военачальником, ставшим маршалом Советского Союза в должности наркома обороны СССР Семеном Константиновичем Тимошенко. В то же время среди полководцев Великой Отечественной войны трудно было найти более противоречивую фигуру, чем этот маршал.
Одни говорят, что в момент вторжения гитлеровских войск нарком обороны СССР приложил максимум усилий для того, чтобы отразить удар вермахта и сорвать планы немецкого блицкрига. Другие упрекают его за грубейшие ошибки, которые привели к огромным человеческим жертвам и крупным военным катастрофам на фронтах — в Киевской, Смоленской и Харьковской операциях.
Не потому ли у Тимошенко нет «Золотой Звезды» Героя Советского Союза за персональное руководство сражением в Великой Отечественной войне, а орден «Победа» был вручен ему не за боевые действия на фронтах, а с такой интерпретацией: «за планирование боевых операций и координацию действий фронтов». Наверное, Сталин знал, кого и как награждать.
Второй медалью «Золотая Звезда» маршала Советского Союза Тимошенко наградили в 1965 году в день его 70-летия с формулировкой «за заслуги перед Родиной и Вооруженными силами СССР».
Для Михеева довоенный Тимошенко был героем. Анатолий Николаевич знал многое из биографии этого «статного работящего бессараба», который был семнадцатым ребенком в многодетной семье аккерманского крестьянина.
Участник Гражданской войны, получивший на ней полдесятка ранений, служил в 1-й Конной армии у С.М. Буденного, участвовал в обороне Царицына, где неоднократно встречался со Сталиным. Командовал Северо-Кавказским, Харьковским и дважды краснознаменным Киевским военными округами, а во время Советско-финской войны — Северо-Западным фронтом.
Узнал Анатолий Николаевич и историю направления его для участия в советско-финской кампании, начавшейся в 1939 году. Согласно молве, ходившей среди генералитета Генштаба, Сталин собрал командующих округами и задал им вопрос:
— Кто готов взять на себя командование в северной кампании?
Все сидевшие понуро склонили головы, уткнувшись глазами в зеленое сукно огромного стола. Повисло гробовое молчание. Неожиданно заскрипел стул и поднялся высокий бритоголовый Тимошенко:
— Я надеюсь, не подведу вас, товарищ Сталин.
И тут вождь вспомнил Гражданскую войну, эпизоды Царицынской битвы и в ней смелого рубаку Семена Константиновича.
Сталин подошел к нему и потянулся к эфесу его шашки, пытаясь вынуть ее из ножен:
— Я хочу посмотреть, сколько ты белых порубал?
Дернул раз, дернул два, но вытащить ее никак не смог.
— Э, так она у тебя только для украшения? — съязвил Сталин с улыбкой, — прикипела от бездействия, даже не вынимается. Носишь, Семен, ты ее, как цацку.
Тогда Тимошенко привычным движением быстро оголил шашку, а она оказалась вся в многочисленных зазубринах, с запекшейся кровью и прилипшими волосами. Сталин в ужасе отшатнулся:
— Убери, убери сейчас же… Ты ее хотя бы вытер!
На что Тимошенко ответил:
— Я не успел, товарищ Сталин, спешил к вам на встречу, — то ли вправду, то ли шутя ответил грозный рубака.
Вот так Тимошенко оказался на войне с воинством бывшего русского генерала, ставшего маршалом Финляндии Карла Маннергейма. Солдат и офицеров противника Тимошенко называл по привычке — белофиннами…
Время с конца сорокового и начало сорок первого годов в РККА ознаменовалось серией совещаний высшего командного состава, командно-штабных учений и оперативных игр с полевыми поездками. Эта работа кипела и била ключом. Советский Союз жил в обстановке ожидания войны, чем-то похожей на нынешнее время.
По указанию наркома обороны Тимошенко и, конечно, с согласия Сталина 23 декабря 1940 года было проведено одно из крупнейших военных совещаний. На нем присутствовало около трехсот, а конкретнее, в исторической литературе встречается цифра 276, маршалов, генералов и адмиралов СССР. Оно продолжалось 9 дней и завершилось вечером 31 декабря.
В своих выступлениях ряд советских военачальников честно докладывали о недостатках в боевой подготовке и готовности наших войск из-за перенесения госграницы глубоко на запад после разгрома немцами Польши и присоединения Западной Украины к СССР. Они ратовали за то, что важнейшим элементом боевой подготовки командирского состава и штабов Красной армии должны быть постоянные занятия личного состава на полигонах. Как реакция на эти замечания сразу после совещания прошла двухнедельная штабная игра.
И на совещании, и в учениях принимал активное участие и дивизионный комиссар А.Н. Михеев. Он тогда уже понимал, что страна стоит на пороге большой войны с сильным противником, а поэтому следует серьезно готовиться к ней. Но, по его рассуждениям, некоторые меры, принимаемые командованием, были сомнительны, о чем он докладывал наркому обороны С.К. Тимошенко.
Так, еще весной сорок первого начальник Генштаба генерал армии Г.К. Жуков приказал передвинуть к границе, совершенно необорудованной в инженерном отношении, причем максимально близко: истребительную авиацию на 20–25 км от границы, бомбардировочную — на 50–60 км, а многие аэродромы на стратегических направлениях разместил вообще в восьми километрах от границы.
Опасность этих перемещений на необустроенной границе хорошо понимал вчерашний выпускник военно-инженерной академии. Он оказался прав — первый внезапный налет гитлеровцев буквально смял наши гарнизоны с недостаточным вооружением и скудными запасами боеприпасов.
Генерал-полковник Л.М. Сандалов со временем подтвердит эти ошибки Генштаба:
«Штурмовой полк перебазировался на полевой аэродром в восьми километрах от границы 20 июня 1941 года по приказанию начальника Генштаба генерала армии Г.К. Жукова».
Выходит, Михеев был прав. Не отсюда ли начались все наши беды и, конечно, ошибки лета сорок первого, которые пришлось исправлять в 1942, 1943 и 1944 годах. О страшных потерях Красной армии того времени уже говорилось, но еще поговорим ниже…
* * *
Давно покинув столицу малой родины — Архангельск и служа уже в советской столице — Москве, Михеев нередко вспоминал «…дела минувших дней». Соскучился он по лесам и водам, по северным певучим ёканьям и оканьям, от которых, как ни странно, надо было избавляться и говорить так, как говорило в Москве его окружение.
Но он продолжал любить лес, поля, озера, реки и ручейки и всю живность, их населяющую. Любил и восторгался ими во все времена года, каждое из которых имеет свое неповторимое очарование. Он давно понял — у природы нет плохой погоды. Наверное, те таинство и загадочность, которые происходят в чаще леса и глубине воды, прячущаяся от нас живность озадачивают и немного пугают любого человека, тем более в детстве.
Теперь он стал большим начальником в центре России, где говорили несколько по-иному, больше акали, поэтому он стал следить за своей речью, понемногу исправляя вологодско-архангельский говорок.
Став горожанином большого мегаполиса, Михеев понимал, что живет среди огромной толпы. Толпы себе подобных существ. Живет в ускоренном ритме, в состоянии периодических стрессовых ситуаций и решения постоянно наваливающихся жизненно-служебных проблем. Не раз ему внутренний голос подсказывал: «Прервись, отдохни, отвлекись от городской суеты, покинь свой скворечник, и тем самым ты продлишь свою жизнь! А разве членам семьи не будет приятно активно отдохнуть?»
Потом он вывел закономерность — чем выше служебная ответственность, чем выше карьерная ступень человека, тем большую потребность в таком роде отдыха он испытывает. Природа лечит хомо-сапиенс — человека разумного — чистым воздухом, зеленым шумом, водными процедурами.
Бабушку Алену он давно схоронил. А мать жила все там же, на станции Пермилово. Сидя в кабинете, к нему в голову пришла мысль — а почему бы не направить на лето к матери сына Сашу — дитя кирпичной клетки.
Своей жене Александре Александровне он давно предлагал такую одиссею для сына, но она почему-то была не готова оторвать его от себя. Переубедить Анатолий ее не мог или не было времени в сплошной служебной круговерти, когда наследника нередко приходилось видеть только спящим… Но когда выдавалась свободная минутка, попадавшая на выходные или праздничные дни, он с семьей с удовольствием выезжал на природу. Такие свободные мгновения он посвящал подмосковным лесам и паркам, прудам и Москве-реке. Лес и воду он любил сызмальства. Трепетное чувство к этим двум животворным жизненным стихиям он пронесет через всю свою, к сожалению, короткую жизнь…
Просматривая утренние газеты, Михеев обратил внимание на ряд статей о шестичасовой бомбежке немецкими самолетами Лондона. Программа бомбардировки люфтваффе английской столицы под названием «блиц» была ответом на налет англичан на Берлин.
«Неужели действительно Германия ввяжется в войну с Британией и Гитлер попытается захватить Туманный Альбион? — рассуждал начальник военной контрразведки. — Нет, у него другие планы — поход на Восток. Он, этот зверь, уже пригнулся, напряг мышцы в боевой стойке и не откажется от броска на такую жертву, как многообещающая, богатая ресурсами, плодородными землями и лесными просторами Россия…»
Запасов одной пресной воды вон сколько! Он где-то прочитал, что озеро Байкал в Сибири является самым крупным в мире. Все крупнейшие реки мира — Волга, Дон, Днепр, Енисей, Урал, Обь, Ганг, Ориноко, Амазонка, Темза, Сена и Одер — должны течь почти год, чтобы заполнить бассейн, равный по объему озеру Байкал.
Он посмотрел в окно — по небу проплывали лохматые снежные облака вперемешку с грязными, подчерненными закраинами тучами. За стеклами виднелась Москва, и он не представлял, что сможет ее бомбить какой-либо супостат. Потом его взгляд плавно перекочевал на хромированную модель трехпролетного моста, подаренного ему сослуживцами по академии, когда они провожали его на работу в органы госбезопасности.
Раздумьям пришел конец, когда гулко зазвонил прямой телефон наркома обороны.
— Слушаю вас, Семен Константинович, — ответил Михеев.
— Приезжайте, есть вопрос. Буду ждать в шестнадцать ноль-ноль, — ответила трубка.
— Есть, товарищ нарком!..
Проезжая по Москве мимо кинотеатра «Метрополь», водитель Капитоныч, кивнул в сторону висевшего на огромном рекламном щите портрета легендарного летчика и промолвил: «Какой большой — Чкалов!»
В это время в столице шла премьера фильма «Валерий Чкалов». Михеев, как и вся страна, боготворил этого аса — покорителя неба, погибшего совсем недавно — 15 декабря 1938 года. Он в легендарном летчике-испытателе видел олицетворение русского духа, смелость, решительность и силу воли, замешенные с огромным потенциалом физической силы. Знал он еще одно — Чкалов являлся фаворитом Сталина, во многих делах испытывая благосклонность правителя СССР. Кстати, ходили слухи, что после снятия Ежова Сталин хотел на должность наркома НКВД поставить Валерия Чкалова, но тот долго оттягивал свой ответ, пока не погиб при испытании самолета И-180 конструкции Н.Н. Поликарпова. Несмотря на то что Валерий Павлович был родом из Нижегородской губернии, Анатолий Николаевич видел в нем по поведению и силе настоящего помора…
* * *
Михеев зашел в кабинет наркома. Тимошенко сидел за массивным столом с кипой бумаг: телеграмм, справок, докладных, проектов приказов и вороха прочего важного материала для страны и порчи собственных глаз. Передвинув стопку документов в сторону, он поднялся, поздоровался за руку и предложил сесть за приставным столиком.
Нарком обороны заговорил о решении Сталина вывести органы военной контрразведки из подчинения НКВД СССР и переподчинить их НКО СССР. Слухи об этом давно ходили по Лубянке, и Михеев о них знал. Но слухи слухами. Вообще он считал слухи элементом, приводящим душу в замешательство, которое лишает ее способности к здравому размышлению. К различным слухам, сплетням, неподтвержденной информации он относился с предубеждением.
Однажды на совещании, когда один из оперативников вместо глубокого личного разбирательства по конкретному делу заговорил о слухах, подтверждающих его доводы, Анатолий Николаевич взорвался:
— Знаете, товарищ старший лейтенант, природа, давшая нам лишь один орган для речи, подарила нам два органа для слуха, дабы мы знали, что надо больше слушать, чем говорить. А вообще надо глубже мысленно проникать в ту материю, с которой вы работаете. Опасайтесь неподтвержденной информации.
А вот теперь слух подтвердился. Нарком обороны оповестил его о новой структуре военной контрразведки…
В феврале 1941 года было объявлено о создании Третьего управления НКО СССР.
На очередной встрече с Тимошенко Михеев откровенно высказался, что сосредоточение армейской контрразведки с прямым подчинением руководству Красной армии может негативно сказаться на деятельности чекистских органов.
— Почему? — спросил Семен Константинович.
— Потому что теперь появится двойное подчинение, и есть вероятность появления определенной скованности в процессе оперативной работы и даже некоторая зависимость от командиров и армейских политических органов. Как мне докладывали оперативные сотрудники, командование по-джентльменски ради большей объективности нередко поручает уже сейчас участвовать во всякого рода расследованиях, вплоть до включения в комиссии по ревизии складов вещевого имущества. А что будет дальше?
— Это, конечно, глупости, но, Анатолий Николаевич, мы все зависим друг от друга. А у меня есть другая информация — оперативники в частях мало общаются с политруками. А кто, как не политкомиссары, лучше знают людей? Зачем же особистам игнорировать таких верных помощников?
— Это точно, но все же я считаю, такое переподчинение отрицательно повлияет на объективность информации.
— А вот тут я с вами соглашусь. Есть в ваших словах правда, но не вся.
— Время, Семен Константинович, просто обладает исключительным даром убеждения, — мудро заметил комиссар госбезопасности…
И оказался прав. В июле 1941 года центральный аппарат военной контрразведки поменял свой бренд — стал называться Управлением особых отделов НКВД СССР. Это ведомство просуществовало неполных два года. Пока в апреле армейские чекисты не стали сотрудниками Главного управления контрразведки (ГУКР) Смерш НКО СССР. Вновь армейских чекистов замкнули на военное ведомство. Война потребовала создания нового эффективного контрразведывательного подразделения в армии.
Но вернемся к беседе Михеева с Тимошенко. После обсуждения вопроса о переподчинении органов ГУКР Анатолий Николаевич проинформировал наркома о вскрытии в окружении штаба шестой армии диверсионно-террористической группы, засланной абверовцами. Таким образом, ликвидировали активно действующее гнездо оуновского подполья…
Говорили о начавшейся с февраля 41-го года интенсивной переброске гитлеровских войск к советской границе.
— Показания разоблаченной агентуры, — продолжал Михеев, — говорят, что немецкая разведка сегодня интересуется в первую очередь частями западных округов нашей страны. Враг ждет информации об инженерном оборудовании приграничной полосы; мостах через малые реки, их надежности, проходимости и пропускной способности; заболоченных пространствах, обширных лесных полянах, наверное, для вероятной посадки самолетов на полевых аэродромах. Есть данные, что немецкое командование спешно обновляет штабные карты.
— Да, последнее подтверждает и военная разведка, — как-то задумчиво в знак согласия кивнул и Тимошенко.
— По данным нашей агентуры, отмечается возрастание активности абвера. У него больше стало центров армейской разведки, каналов их связи, учебных подразделений, буквально наглых попыток «пролома» через границу. Осуществляется массовая вербовка в свои сети оуновцев, — продолжал докладывать чекист.
— Так недалеко и до формирования своей повстанческой армии Украины, — пророчески заметил Тимошенко.
— Вполне вероятно, — поправил упавшую прядь слегка волнистых волос Анатолий Николаевич. — Гитлер им поможет…
Они оба были правы — в середине войны, а точнее, с весны 1943 года, у «незалежных» появится Украинская повстанческая армия — УПА, с которой придется воевать не только чекистам, но и армии и во время войны, и на войне, и после войны — до пятидесятых годов включительно.
* * *
Прибыв на Лубянку, Анатолий Николаевич вспомнил, что он должен встретиться с заместителем начальника «направленческого» отделения Управления центрального аппарата старшим батальонным комиссаром Михаилом Степановичем Пригодой, который только что вернулся из командировки из Львова. Михеев направлял его как опытного руководителя наряду с другими оперативниками в подразделения армейской контрразведки, обслуживавшие штабы, части и подразделения, стоящие в западных областях Киевского особого военного округа. В основном эта инспекция проходила на объектах 6-й армии.
Михеев хорошо знал все основные вехи послужного списка Пригоды. Придя на работу в органы госбезопасности после окончания Ленинградского военно-политического училища имени Ф. Энгельса, он около года проработал в центральном аппарате НКВД СССР, а во время Советско-финской войны по рапорту добровольно ушел на фронт. Воевал в должности начальника Особого отдела стрелковой дивизии, входившей в 23-й стрелковый корпус. Руководителем военной контрразведки корпуса являлся капитан госбезопасности Петр Иванович Ивашутин, ставший со временем генералом армии и Героем Советского Союза, возглавляя ГРУ Генштаба Вооруженных сил СССР.
Получается, Пригода и Ивашутин знали друг друга. Не исключено, что информацию о головотяпстве со стороны командования довел подчиненный до своего непосредственного начальника. А суть ее была такова.
Наши воины, одетые в серые шинели, хорошо просматривались на снегу. Не только финские снайперы-«кукушки», но и суомская пехота, как они выражались, стреляли в россиян, как в куропаток. Противник же постоянно передвигался на лыжах в белых комбинезонах.
Начальник Особого отдела корпуса П.И. Ивашутин несколько раз информировал командование о причинах больших потерь личного состава из-за отсутствия маскхалатов. Но решения радикального никак не принималось, а люди бесславно гибли. Тогда капитан госбезопасности набрался смелости и доложил об этом делегации партработников во главе с первым секретарем Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Андреем Александровичем Ждановым.
В течение нескольких дней проблема была разрешена. Количество погибших советских воинов резко сократилось. Командиры поняли силу слова военного контрразведчика.
Зайдя в кабинет и присев за стол, Михеев, прокрутив несколько раз дисковый номеронабиратель телефона, услышал: «Слушаю вас, Анатолий Николаевич!»
— Михаил Степанович, я жду вас с бумагами, — проговорил начальник…
Пригода зашел к комиссару госбезопасности с кожаной папкой, в которой аккуратно в разноцветных «слюнявчиках» лежали секретные документы — наработки его командировки в Особый отдел 6-й армии, штаб которой располагался во Львове.
В начале беседы подчиненный коротко обрисовал начальнику оперативную обстановку, сложившуюся в шестой армии и ее окружении. Он вдумчиво рассказывал некоторые подробности гарнизонного обитания личного состава соединений армии в самом западном закутке КОВО и жизни оперативного состава.
— Где и как живут командиры и наши коллеги? — с искренней заинтересованностью спросил Михеев.
— Домов для командирского состава, естественно, не хватает, приходится снимать жилплощадь у местных жителей. Есть дома, оставленные поляками, срочно переехавшими на родину после событий тридцать девятого года, — пояснил Пригода.
— А как работают в новых условиях наши товарищи?
— Контрразведчики быстро вросли в армейские части и соединения. Приятно отметить и то, что сотрудники особых отделов опираются на помощь политических органов и командования. Эта спайка крепчает на фоне надвигающихся событий, связанных с военными приготовлениями нацистской Германии. Активизировался абвер — только за последние две недели контрразведчиками обезврежены шесть активистов из числа украинских националистов, ставших агентами германских спецслужб. Справку с подробностями их быстрой разработки и ареста я вам оставлю.
После этого он вынул бледно-лиловую папку из тонкого картона, в которой лежала обобщенная справка, и положил ее на стол Михееву.
— Прочту несколько позже, — кивнул хозяин кабинета. — Продолжайте, пожалуйста. А что касается спайки, то люди проверяются на трех ипостасях: верностью — в беде, смелостью — в бою, мудростью — в гневе. Только на такой основе может быть построено единство.
Пригода отметил, что командование шестой армии обеспокоено задержкой со строительством оборонительных укреплений на новой границе, а также явным повышением агрессивности со стороны некоторых жителей Львова. Он привел один жуткий случай, когда на голову проходившего мимо командира с балкона четвертого этажа жилого дома был сброшен чугунный утюг. С проломленным черепом советский военнослужащий был госпитализирован, но спасти врачам его, к сожалению не удалось.
— Нашли негодяя?
— Быстро вычислили и арестовали. Оказался яростным адептом ОУН. Вшивый интеллигент — заведующий хозяйством местного университета.
В ходе беседы на стол Михееву легло еще два обобщенных документа. А потом из кожаной папки Пригода вынул белый лист с рапортом о желании поехать на периферию — поближе к войскам. До этого он несколько раз просился отпустить его из центрального аппарата «в армейскую гущу».
Анатолий Николаевич внимательно прочел рапорт, несколько помолчав, и вдруг потянулся за красным остро заточенным карандашом.
«Ну все — отказ обеспечен», — подумал Пригода.
Потом начальник размашистым почерком наложил резолюцию и, слегка улыбнувшись, проговорил:
— Жалко отпускать таких помощников… Поедете во Львов, в шестую армию, заместителем начальника Особого отдела… На острейший участок отпускаю, да и вы сами знаете, что это за объект. Сказал и подумал: «Когда бьет последний час, не время подводить стрелки!»
— Спасибо. Знаю, — твердо произнес Пригода. — Готов хоть сейчас вылететь во Львов.
— Что могу сказать в ответ на ваше желание: а вы и не тяните, — посоветовал Анатолий Николаевич. — Передайте дела своему сменщику, наверное, с кандидатурой уже определились, и послезавтра утром можете вылетать в Галицию — сегодня там жарко, очень жарко.
Вот так легко и быстро решались оперативниками кадровые вопросы в то суровое предгрозовое время, требующее срочности принимаемых решений…
* * *
Михеев особо ценил работников, обкатанных во фронтовой обстановке в районах озера Хасан, реки Халхин-Гол, а также в боях с белофиннами. Их опыт он пропагандировал среди подчиненных. Начальник военной контрразведки не раз приглашал обменяться опытом на чекистских занятиях старшего оперуполномоченного, участника боев на озере Хасан, награжденного орденом Красного Знамени, старшего лейтенанта ГБ Ивана Михайловича Плесцова.
Весь коллектив центрального аппарата знал подвиг оперативного работника. А произошло это августовским утром 1938 года у озера Хасан в тяжелейшем бою возле сопки Заозерная, когда Плесцов после гибели командира подразделения поднял стрелковую роту в контратаку и отогнал самураев на их прежние позиции. Но случилось то, что случилось, — японцы отрезали фланги подразделения и оперуполномоченный с воинами оказались в окружении. Он приказал бойцам занять круговую оборону на сопке. Японцы наседали со всех сторон. Кончались патроны. В рукопашном бою удалось отбить у самураев пулемет с несколькими коробками боеприпасов к нему.
Плесцов, бывший политработник, умел дельно говорить. Он подбадривал красноармейцев прибаутками типа: «Что такое самурай? Это значит: хочет сам в рай! Так давайте, друзья мои, поможем ему!»
Позицию держали всю ночь, а на утро пришло подкрепление…
Плесцов, как гуру фронтовых будней, утверждал:
«…При прорыве обороны противником и вынужденном отходе оперработник обязан предотвратить панику, бегство, разброд. Он имеет право лишь на организованный отход в боевых порядках. В любом случае он должен показывать личный пример стойкости и мужества. В критический момент боя армейский чекист должен уметь заменить выбывшего из строя командира, не говоря уже о политруке».
Михеев много внимания уделял вопросам боевой подготовки сотрудников, для чего те нередко выезжали на учения, стрельбища, стреляли из пистолета «ТТ» в тире. Не забывал он и о нуждах подчиненных. Часто обходил их кабинеты и умелой постановкой вопросов получал ответы на возникшие у того или иного сотрудника проблемы.
Анатолий Николаевич всегда носил с собой небольшой блокнотик в синей кожаной обложке, приобретенный еще в бытность службы в Орле, в котором можно было прочесть примерно такие записи:
— «Новиков — квартиру. Крайне нуждается».
— «Коноваленко — проблемы в семье».
— «Машинистка — больна мать. Пробить лечение в госпитале».
— «Дежурка — ремонт. Улучшить условия для работы дежурной службы».
— «Стрельбы из разных типов оружия…».
— «Петровский… переговорить с женой Неониллой Викторовной…»
— «Организовать коллективный выезд на Ленинские горы…»
На занятиях по чекистской подготовке рекомендовал вставлять нетипичные темы для моделирования действий вроде: «Роль оперуполномоченного при прорыве обороны»; «Действия при отказе от вербовки», а еще, будучи атеистом, со слов секретаря-машинистки, ветерана военной контрразведки, работавшей с Михеевым и Абакумовым на Лубянке Валентины Андреевной Воробьевой, с которой некоторое время довелось служить и автору этих строк, он не преминул использовать такие патриотические выражения, как: «Богу — душу, честь — никому»; «Если Бог с тобой, не важно, кто против тебя»; «Начните искать в жизни хорошее, и она будет предлагать вам его все больше и больше»; «Если ты не можешь уйти от сложившейся ситуации, отпусти ее, и она сама от тебя уйдет»; «Как сложится судьба, никто не знает. Живи свободно и не бойся перемен. Когда Господь чего-то забирает, не упусти того, что он дает взамен» и другие.
Конечно, дословно Валентина Андреевна не могла столько времени носить в памяти эти выражения Михеева, но дав первичный смысловой настрой высказываемым им афоризмам, полную текстуальность их удалось разыскать автору в книгах и словарях.
Да, это был думающий, образованный и живой человек!
Предвоенные разработки
Нельзя быть злодеем другим, не будучи и для себя негодяем. Подлость универсальна. Нарушитель любви к ближнему первым из людей предает самого себя.
Борис ПастернакВ период службы Михеева руководителем особых отделов НКВД Киевского особого военного округа, а затем начальником военной контрразведки СССР он имел прямое отношение к проведению ряда крупных оперативных разработок на предателей Родины в среде военнослужащих. В силу разных мотивов эти отщепенцы пошли на измену присяге и Отечеству, встав в разряд самых отвратительных, самых презираемых в народе преступников.
После кровопролитной Гражданской, а затем Советско-польской войны остатки разбитых отрядов украинских националистов оказались за пределами Украины. За границу бежали или переселили десятки тысяч украинцев. Только в Польше, найдя, как правило, дешевое место жительства и низкооплачиваемую работу, осело более тридцати пяти тысяч. Центрами националистической украинской эмиграции стали Варшава, Львов, Париж, Берлин, Прага и Вена.
В эмиграции действовало множество различных политических партий, общественных организаций и националистических групп, многие из которых продолжали войну с Советами. Только поэтому для молодой, установившейся недавно советской власти в России украинские националисты представляли не меньшую опасность, чем белая эмиграция. Иностранный отдел ОГПУ, а затем НКВД внимательно наблюдал за деятельностью оуновских представителей, находящихся в эмиграции, и принимал меры по разложению националистических организаций, ликвидации и нейтрализации вождей и идеологов националистического движения, представляющих наибольшую опасность для коммунистического режима. Особенно острой борьба с националистами и их лидерами стала после присоединения Западной Украины к СССР.
В предвоенный период, после подписания Пакта о ненападении между СССР и Германией, поражения Польши в начавшейся Второй мировой войне, присоединения некоторых областей Западной Украины к УССР поднял голову радикальный украинский национализм, сделавший ставку на помощь нацистской Германии.
Военная разведка — абвер и другие спецслужбы Третьего рейха создали благоприятные условия для организации шпионских гнезд на территории Польши и Германии, в которых стали спешно готовить разведчиков, диверсантов и террористов из числа «свидомых (сознательных. — Авт.) галичан», ставших на преступный путь.
Готовясь к войне с Советским Союзом, немцы проявляли повышенный интерес к вопросам военного и промышленного потенциалов СССР, состоянию вооружения частей и подразделений, передислоцированных на новые места в связи событиями тридцать девятого года.
Надо отметить, что после перемещения 5-й и 6-й армий к новой границе военному командованию потребовалось решать задачи доукомплектования воинских частей. Поэтому призывались на военную службу, особенно на сверхсрочные должности, местные граждане. Были назначенцы из жителей Западной Украины и среди командирского состава. Поголовное большинство из них честно и добросовестно служило в Красной армии. Однако были среди них и люди, попавшие под влияние оуновской идеологии. Именно среди такой категории военнослужащих абверовцы через своих негласных помощников — резидентов и пытались вербовать агентуру.
Перед войной участились случаи нарушения зеленой и воздушной границ. Нередко нарушителями являлись люди, причастные к темным сторонам жизни. Это были своего рода лазутчики, связники, диверсанты и террористы. Забрасывались часто, особенно по воздуху, радисты для укомплектования боевых групп и националистического подполья.
Март сорок первого года в Киевской области выдался холодным и ветреным. Надменный «северок» пронизывал легкомысленно одетых граждан. Военные продолжали носить зимнюю форму — переход на летнее обмундирование ожидался в середине апреля. Низкие свинцовые тучи лениво проползали над городом. Многие горожане тоже не снимали зимних одеяний. Но ожидаемый природный праздник тепла все же наступил с приходом апреля.
* * *
Начальник третьего отдела НКО СССР Киевского особого военного округа бригадный комиссар Николай Алексеевич Якунчиков торопливо спускался по ступенькам лестничного пролета к подъезду, у которого стояла служебная эмка. Он в тот день выехал на час раньше. Чекист двое суток мотался с инспекционными поездками по гарнизонам, а поэтому понимал — наверняка скопилось много почты: шифровок, справок, донесений и важных агентурных сообщений, которые нужно было обработать, то есть вдумчиво прочесть, проанализировать и учинить разумные резолюции.
Приняв рапорт от дежурного, он быстрой походкой прошел в свой кабинет, который показался ему остывшим и выбившимся из привычного ритма работы. Однако скоро эта придуманная сущность исчезла, и хозяин помещения «насладится» процессом — бумагами, которые ему по звонку доставила секретарша. Документов действительно собралось много и разных. Некторые из касались событий в войсках округа, особенно обстановки вокруг шестой и пятой армий генералов Музыченко и Потапова, расположенных, как он говорил, «на крайнем Западе».
Работал он в своем ритме легко и вдохновленно — успел соскучиться по изменениям обстановки, а ему службой было дано — держать руку на ее пульсе. Но через час пришлось вспомнить и пословицу: «Не радуйся раннему вставанию, радуйся доброму часу».
Нет, не совсем добрый час ударил в колокол, но в этом гуле он угадал мысли о предстоящей большой и интересной работе. В колокол ударила служба пеленгации. Секретарша вновь принесла ему очередную шифровку, в которой говорилось, что специалисты радиоперехвата зафиксировали работу неизвестного радиопередатчика в районе населенного пункта Бровцы.
«Да, этого следовало было ожидать, — рассуждал бригадный комиссар, — враг стал интенсивнее работать вокруг нашего округа. И все это загадочное и удивительное надо будет разгадать и приоткрыть завесу таинственности. Средневекового аутодафе в атмосфере торжественности не случится, но вердикт военного трибунала фигурантам вполне обеспечен. Без сурового приговора здесь не обойтись. Понимаю, до этого далековато, работа по выдергиванию заноз предстоит нелегкая и масштабная».
Высокий, сухощавый, с густыми темными бровями, Якунчиков от волнения то и дело открывал коробку «Казбека», и даже игнорируя каждодневную привычку мять курку и сдавливать пальцами середину картонного мундштука, быстро хватал папиросу губами, и, прикусывая кончик его зубами, высекал огонь из зажигалки и смачно затягивался, чтобы через мгновение выпустить носом струйки пахучего для него табачного дыма.
Перед ним лежал большой блокнот с пронумерованными страницами для написания секретных документов, которые давались секретарше для печатания. Он открыл его, макнул ручку из зеленой пластмассы с его любимым пером «скелетик» в стеклянную чернильницу и стал размашисто и быстро писать. Слова в предложения складывались довольно-таки легко, потому что не каждый день чекисты встречались с подобными интригующими профессионалов фактами, в которые можно было с интересом окунуться с головой. Он писал докладную записку с некоторыми прочерками из-за режимных соображений.
Николай Алексеевич готовил документы качественно и быстро, не зря Михеев во время совместной работы в Киеве не раз восторгался такой работоспособностью своего заместителя. Когда закончил «писанину», как он любил называть чекистское творчество, тут же позвонил секретарше:
— Людмила Васильевна, зайдите за документом…
Через несколько минут миловидная, одетая в строгий, слегка приталенный синий костюм женщина, пришедшая в органы госбезопасности еще в двадцатые годы, стояла возле приставного стола.
— Попрошу вас срочно… — приказал Якунчиков… Не прошло и получаса, как на столе руководителя военной контрразведки округа лежал готовый — отпечатанный документ для отправки в Москву своему непосредственному начальнику А.Н. Михееву. В нем говорилось:
«ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
Совершенно секретно
9 апреля, в среду, в 23 часа 05 минут оператор службы пеленгации зафиксировал работу неизвестного радиопередатчика. Квадрат места сеанса связи определен в лесном районе за поселком Бровцы, что в двадцати километрах восточнее Киева. Дешифровка перехваченной цифровой передачи установила донесение следующего содержания:
«Распоряжением штаба округа двадцать седьмой танковый полк 6-й армии передислоцируется из-под Броды в Рава-Русский укрепрайон. Срок до 30 апреля 1941 г. Задержка связи доложена главному. Осложнений нет. Впредь выход в установленном режиме. 673».
Для выявления подпольного радиста приняты первоначальные меры:
1. Усилена служба пеленгации.
2. Созданы две опергруппы из восьми человек под общим руководством лейтенанта госбезопасности Стышко, взявшего под контроль Бровцы и северо-восточный край леса с двумя полевыми дорогами — вероятный участок работы агента-радиста.
3. Устанавливаются лица, осевшие за последнее время в Бровцах и в трех прилегающих селах.
Содержание перехваченной шифровки указывало на утечку секретной информации из штаба округа или 6-й армии, либо непосредственно из штаба танкового полка. После проведенной проверки третий предполагаемый объект отпал.
Особым отделом разработаны мероприятия по выявлению агента иностранной разведки как в штабе округа, так и в 6-й армии, изучаются возможности внедрения чуждых элементов под должностным прикрытием в аппарат указанных штабов.
В полночь с пятницы на субботу 11 апреля подпольный радист снова вышел на связь. Почерк его опознал оператор-чекист. Передача велась из района предполья за Бровцами, в стороне от массива леса, находившегося под контролем опергрупп особого отдела. Взять под наблюдение радиста не удалось. Поиск его в целях скрытности был запрещен.
Дешифрованный текст второй радиограммы:
«Приказано передислоцировать 89-ю стрелковую дивизию 6-й армии из-под Львова в район южнее Ровно. Срок до 10 мая. Место штаба дивизии уточняется. Связь в режиме. 673».
Следует отметить, передислокация указанных танкового полка и стрелковой дивизии санкционирована штабом округа в одностраничном документе под пунктами 1-м и 2-м. Однако агент-информатор сразу не передал полный текст, составив две отдельные шифровки по содержанию каждого из пунктов.
Полагаем, сделанная разбивка преследовала цель — ввести в заблуждение органы советской контрразведки в случае перехвата радиошифровок, чтобы навлечь подозрение на источник информации непосредственно в передислоцируемых воинских частях. Поэтому, должно быть, неслучайно первое донесение агентом «673» передано после издания приказа командующего 6-го армией на передислокацию танкового полка.
Аналогичный приказ командиру 89-й стрелковой дивизии подписан лишь 10 апреля и на следующий день, еще не поступив по назначению, появился в радиошифровке.
Вывод: агент иностранной разведки имеет доступ к документам оперативного характера в штабе Киевского особого военного округа или 6-й армии. Есть основания считать, что агент недостаточно подготовлен как разведчик, иначе бы он не допустил заметных просчетов: избежал бы в первой шифровке ссылки на указание штаба округа и повременил бы со вторым донесением, по крайне мере до того, как приказ о передислокации стрелковой дивизии поступит по назначению. Тогда бы сфера наших поисков значительно расширилась.
Кроме того, определенные выводы можно сделать из текста шифровки. Очевидно, радиосвязь только что наладилась. В группе есть руководитель, названный «главным». Видимо, контакт с ним у агента «673» ограничен.
Учитывая, что прежде работа упомянутого радиопередатчика не фиксировалась и почерк радиста операторам-чекистам неизвестен, что ранее утечки оперативных сведений из штабов обнаружено не было, заключаем: действует недавно созданная группа (резидентура) иностранной разведки, выдвинутая на важный канал штабной информации.
Мероприятия по разоблачению шпионской группы условно названы «Выдвиженцы».
Особым отделом округа ведется работа по двум направлениям: выявления радиста и агента «673».
16 апреля, в среду, предполагается очередной сеанс связи подпольного радиста. Приняты все меры к его негласному обнаружению. При этом учитывается возможность неожиданного выхода агента-радиста в эфир, в связи с чем оперработники, одетые в гражданское, контролируют свои участки в поселке Бровцы и прилегающей окрестности, начиная с темноты до рассвета.
Начальник 3-го отдела КОВО бригадный комиссар Н. Якунчиков»Окружной отдел стоял, как говорится, на ушах. Дверь к начальнику открывалась так часто, что скрипевшие до этого петли притерлись и замолчали. То и дело Николай Алексеевич вызывал кого-то из оперативников и давал инструктажи по тем или иным вопросам, судя по опасности для войск агента иностранной разведки, разворачивающего дела оперативной разработки. Работа радиста в окружении частей КОВО тянула на заведение дела оперативной разработки…
* * *
Домой после окончания рабочего дня Якунчиков так и не попал. В пятом часу утра из Москвы — из Управления контрразведки Наркомата обороны — он получил шифровку. В ней говорилось:
«Принятые меры по группе «Выдвиженцы» санкционирую.
Подключите к работе опытных чекистов Плетнева и Грачева. Не дожидаясь понедельника, проинформируйте по делу командующего округом Кирпоноса, предложите издать фиктивный приказ о передислокации какого-либо соединения из глубины 6-й армии к границе, создайте возможность ознакомиться с ним необходимому кругу лиц как в штабе округа, так и в 6-й армии, последите прохождение приказа, не давая ему выхода по назначению.
Установите контроль за прибывающими в Бровцы посторонними лицами, выявляя вероятную явку связного к радисту. Для выполнения этой задачи срочно свяжитесь с начальником НКГБ по Киевской области, скоординируйте совместные действия.
Отработайте план мероприятий с начальником 6-й армии Моклецовым, окажите ему необходимую помощь.
Задержание подозрительных лиц запрещаю. Первейшая задача состоит в том, чтобы с бесспорной очевидностью выявить агентуру иностранной разведки, ее связи.
О результатах докладывайте немедленно.
А. Михеев»Якунчиков ждал ответа и вот дождался, скрупулезно читая документ и глубоко вникая в каждое слово московского начальника Анатолия Николаевича Михеева, с которым еще недавно работал в Киевском особом военном округе по важному и опасному для штаба армии дела. А еще он понял — не во всем был прав. Переосмыслив предложения из своей докладной записки, он теперь был полностью согласен с рекомендациями Михеева, хотя поначалу брала ершистость, не соглашавшаяся с некоторыми доводами более молодого, чем он, по возрасту руководителя.
Якунчиков был старше Михеева на шесть лет. Он понимал, что возраст вообще-то — это тиран, который повелевает, но в данной ситуации Николай Алексеевич этого сделать не мог, исходя из военной субординации и логически выверенных и точных доводов московского коллеги.
Так начинался оперативный марафон по вскрытию шпионского гнезда, подробно описанного Юрием Семеновым в документальной повести «Комиссар госбезопасности».
Хорошо спланированными мероприятиями, удачной подводкой негласных источников к объектам оперативной разработки, подключением к работе опытных военных контрразведчиков и тесным взаимодействием с территориальными органами НКГБ по Киевской области и НКВД Украины удалось распутать этот зловещий узел шпионажа.
Активное участие в четком определении канала утечки информации и выходе на источник получения режимных данных, и таким образом разоблачении целой вражеской цепочки от радиста, передающего информацию в разведцентр абвера, до агента, собирающую ее в штабе КОВО, принимали руководители армейской контрразведки А.Н. Михеев и Н.А. Якунчиков. Черновую работу безупречно выполнили «шахтеры» контрразведывательного сыска: Д.Д. Плетнев, М.П. Грачев, В.М. Стышко, А.К. Лойко и ряд других оперативников.
В ходе круглосуточной работы по фигурантам дела военные контрразведчики точно вышли не только на радиста — местного учителя и художника, чеха по национальности Хопека; но и на экспедитора Осина и скомпрометировавшую им его любовницу Савельеву — жену офицера-летчика; оуновского авторитета Кагарлицкого и, наконец, главного добытчика секретов в штабе Киевского особого военного округа — старшего лейтенанта Рублевского. До этого последний служил в штабе шестой армии.
Разбирая реализованное дело «Выдвиженцы», Якунчиков на служебном совещании с улыбкой заметил:
— Ни один солидный шпионский спектакль не обходится без слабого пола. Женщины, говорят, так же упорны, как и податливы, они не следуют дурным советам — они их опережают, а поэтому только женщина может временно остановить время…
* * *
В предвоенные месяцы ожидавшие прихода на Украину немцев осмелели оуновцы. Не проходило и дня, чтобы где-то не фиксировались их проявления в виде обстрелов административных зданий — сельсоветов и правлений колхозов. Гибли под градом пуль и ударов топоров сотрудники милиции и активисты советской власти — хозяйственные, партийные и советские деятели. Расправлялись они и с простыми гражданами, устроившимися на работу при новой власти — советской. Дело дошло до того, что в начале июня сорок первого года они даже обстреляли само здание Управления НКВД по Черновицкой области…
Но военные контрразведчики не покорялись сложившейся обстановке, а продолжали напористо действовать в поисках тех, кто создавал угрозу безопасности Красной армии и государственному строю.
В ходе изучения одного из каналов утечки режимной информации в поле зрения военных контрразведчиков шестой армии попала официантка столовой штаба этого объединения Гелена Ягодзинская. Сначала «гарна дивчина» («красивая девушка». — Авт.) была женой польского жовнера (военнослужащего рядового состава. — Авт.), погибшего в 1939 году на польско-германском фронте, потом советского офицера-летчика, разбившегося в авиационной катастрофе во время учений в конце 1940 года.
Молодая, статная, не лишенная природной красоты женщина сводила с ума и молодых самцов, и убеленных сединами пожилых, у которых появлялась эта сама «седина в бороду, бес в ребро», когда под старость лет крыша едет. У мужчин так же наступает климакс, как и у женщин, где-то около пятидесяти лет. И они начинают бегать по молоденьким девочкам, пытаясь доказать свою состоятельность. При этом зарабатывают инфаркты и инсульты. Так было во все времена и у каждого народа. Закон физиологической жизни един для всех, его трудно обмануть.
Пригода обратил внимание на материалы агентурных сообщений. В них она фигурировала как дама, которая часто крутится вокруг сорокалетних с небольшим хвостиком «стариков», как правило, имеющих доступ к обобщенным секретам.
Первичный материал на Гелену дала ее коллега по столовому цеху официантка Марина, которая потом помогала органам военной контрразведки в качестве негласной помощницы под псевдонимом Яркая.
Материалы собирались в сигнал оперуполномоченным старшим лейтенантом Алексеем Лойко. Ягодзинская подозревалась в связях со вторым отделом Главного штаба польской армии — военной разведкой.
«Если ее зацепила до тридцать девятого года польская дефензива, — размышлял Алексей Кузьмич, — то она должна иметь возможность передавать собранную режимную информацию в центр через связника радисту. А вот какой центр — надо выяснить. Польского уже нет, а немецкий — он существует. Надо в этом ключе и работать. Выяснить ее связи, их характер, нет ли подозрительных среди ее воздыхателей из среды комсостава штаба армии».
В этом направлении и работал старший оперуполномоченный военной контрразведки шестой армии лейтенант ГБ А.К. Лойко, но начавшаяся внезапно война порушила планы чекиста. А потом обнаружилось и исчезновение самой Гелены Ягодзинской, которая появится несколько позже в поле зрения особистов Юго-Западного фронта.
* * *
Как уже отмечалось, летом и осенью 1941 года войска Юго-Западного фронта понесли большие, а на отдельных участках невосполнимые потери. Многие части побывали в окружении. И поскольку нужда в людях была огромной, в расположении войск фронта действовало несколько сборных пунктов для вышедших из окружения военнослужащих РККА. Здесь они проходили санобработку, получали обмундирование, оружие, распределялись по частям и отправлялись снова на передовую. На сборных пунктах работали сотрудники органов тыла, кадров, политуправления и Особого отдела…
Это было в первой половине декабря 1941 года.
На фронтовом сборном пункте в селе Пески Воронежской области к младшему лейтенанту госбезопасности Пивоварову обратился сержант Воропаев, вышедший из окружения из-под Харькова. Как выяснилось, он добровольно ушел на фронт, отслужив в начале тридцатых годов срочную службу. Храбро воевал, отличился в боях под Харьковом. Двое сослуживцев Воропаева подтвердили факт его геройского поступка — когда кончились горючее и боеприпасы, сержант подорвал свой танк и вместе с ними выходил из окружения. По дороге простудился и заболел воспалением легких. Дошло до того, что он, обессиленный недоеданием, большими психологической и физической нагрузками, стал терять сознание. Пришлось его оставить в небольшом селе Шаповаловка у колхозницы Анны Карловны Франько.
Но однажды ночью, с его слов, они с сожительницей услышали отчаянный лай собак, шум автомобильного мотора и немецкую речь. Потом последовал оглушенный стук в дверь. Анна вскочила с кровати и направилась в сени.
— Кто вы, что вам надо? — испуганно спросила хозяйка.
— Откройте, немецкая комендатура, — ответил женский голос.
Услышав эти слова, временный жилец ужом скользнул в погреб и затаился…
В комнату вошли несколько человек. Из разговора Воропаев понял, что среди немцев были одна женщина и один русский. Анне приказали накрыть стол и покинуть хату на ночь — «вежливо» предложили убираться спать в сарай. Распоряжалась в компании женщина по имени Гелена, тоже разговаривающая на русском языке.
Судя по обращению, среди них были немецкий генерал и русский полковник. Функции переводчицы исполняла фрау Гелена. Фашист предложил русскому полковнику, чтобы он перешел линию фронта и вышел на встречу с крупным советским военачальником. Со слов Воропаева, когда он услышал фамилию советского генерала, у него «волосы встали дыбом, мороз по коже пошел».
Полковник сначала отказывался от выполнения просьбы, якобы боялся, что его расстреляют на советской стороне. Тогда «герр генерал» его успокоил: русский его не выдаст, так как он бывший любовник Гелены и близкий друг многих германских генералов, в том числе и Гейнца Гудериана. Во время совместных маневров с немцами, имея в виду подготовку и проведение парада в 1939 году в Бресте, он проявил себя «галантным кавалером». В неотразимости чар фрейлейн господин полковник может убедиться лично — до утра еще времени вполне достаточно, чтобы вдоволь испить удовольствие.
Утром фашисты с советским полковником уехали в сторону фронта, а он, Воропаев, понял, что не может держать при себе такую страшную тайну, и решил пробираться к своим…
* * *
Что же случилось и где могли произойти контакты представителей вермахта и РККА? На этот вопрос есть ответ — был совместный парад частей и подразделений вермахта и советских Вооруженных сил в Бресте. Торжественным маршем по центральной улице города 22 сентября 1939 года прошли подразделения XIX моторизованного корпуса вермахта (командир корпуса — генерал танковых войск Гейнц Гудериан) и 29-й отдельной бригады РККА (командир — комбриг Семен Кривошеин).
Поводом для парада послужила официальная процедура передачи города Бреста и Брестской крепости советской стороне во время вторжения в Польшу войск Германии и ввода частей Красной армии СССР. Процедура завершилась торжественным спуском германского и поднятием советского флагов.
Брест и Брестская крепость были взяты соответственно 14 и 17 сентября 1939 года XIX моторизованным корпусом под командованием генерала Гейнца Гудериана.
Кривошеин так описал прохождение войск обеих армий:
«В 16.00 я и генерал Гудериан поднялись на невысокую трибуну. За пехотой пошла моторизованная артиллерия, потом танки. На бреющем полете пронеслось над трибуной десятка два самолетов. Гудериан, показывая на них, пытался перекричать шум моторов:
— Немецкие асы! Колосаль! — кричал он. Я не удержался и тоже крикнул в ответ:
— У нас есть лучше!
— О, да! — ответил Гудериан без особой радости.
Потом опять пошла пехота на машинах. Некоторые из них, как мне показалось, я уже видел. Очевидно, Гудериан, используя замкнутый круг близлежащих кварталов, приказал мотополкам демонстрировать свою мощь несколько раз…
Наконец, парад закончился».
А вот как это мероприятие описал Гудериан:
«В качестве вестника приближения русских прибыл молодой русский офицер на бронеавтомобиле, сообщивший нам о подходе их танковой бригады. Затем мы получили известие о демаркационной линии, установленной министерством иностранных дел, которая, проходя по Бугу, оставляла за русскими крепость Брест; такое решение министерства мы считали невыгодным. Затем было установлено, что район восточнее демаркационной линии должен быть оставлен нами к 22 сентября. Этот срок был настолько коротким, что мы даже не могли эвакуировать наших раненых и подобрать поврежденные танки. По-видимому, к переговорам об установлении демаркационной линии и прекращении военных действий вообще не был привлечен ни один военный.
В день передачи Бреста русским в город прибыл комбриг Кривошеин, танкист, владеющий французским языком; поэтому я смог легко с ним объясниться. Все вопросы, оставшиеся неразрешенными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими.
Мы смогли забрать все, кроме захваченных у поляков запасов, которые остались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией смены флагов в присутствии комбрига Кривошеина».
А какова же судьба комбрига?
Генерал-лейтенант танковых войск Семен Моисеевич Кривошеин командовал бригадами, дивизиями и корпусами. 29 мая 1945 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
А.Н. Михеев во время событий в Бресте 22 сентября 1939 года уже являлся начальником Особого отдела НКВД Киевского военного округа с 7 сентября 1939 года, а руководителем военной контрразведки СССР — с 23 августа 1940 года по 19 июня 1941 года, поэтому мог знать Кривошеина по его службе командиром 25-го механизированного корпуса.
Но это не повод в чем-то подозревать боевого генерала. Наверное, были и другие кандидаты, фамилии которых достойно умалчивали архивы НКВД СССР и Генерального штаба Вооруженных сил Советского Союза. И сейчас они тоже остаются в этом статусе в новой России.
* * *
Задержанного Воропаева доставили в Особый отдел Юго-Западного фронта. Со слов бывшего старшего уполномоченного, работавшего вместе с Михеевым в начале войны, Белоусова Михаила Артемьевича:
— Мы стали внимательно анализировать показания сержанта. Ведь речь шла не просто о добром имени и чести видного военачальника, которому в минуты смертельной опасности советский народ в самом полном значении этого слова вручил ключи от своей столицы.
Однако в показаниях Воропаева существовала одна натяжка — не зная немецкого языка, он довольно-таки подробно воспринял и передал суть разговоров. Для перепроверки показаний «окруженца» нужна была дополнительная проверка…
Дело в том, что за несколько дней до этого сообщения Особому отделу Юго-Западного фронта пришлось заниматься аналогичным делом. Неизвестный человек в форме капитана ВВС передал командиру части письмо от генерал-полковника Гудериана. Немецкий генерал напомнил ему об их знакомстве в недалеком прошлом и давал «добрый» совет — сделать правильный выбор в сложившейся ситуации. Командир части сделал разумную выдержку, обещая подумать. Во время второй встречи с гитлеровским агентом он по совету военных контрразведчиков заявил, что «еще не пришел к определенному выводу», но поинтересовался, чем может быть полезен генералу Гудериану. Агент пытался растолковать, что хочет немец.
Агента-связника пришлось отпустить, но зато командование фронтом узнало, какие вопросы в первую очередь интересуют гитлеровского генерала и куда собирается вермахт направить свой главный удар…
Дело сержанта Воропаева было поручено военному чекисту лейтенанту госбезопасности Любченко и разведчику Чайке, которых решили забросить с проверочной миссией за линию фронта. Руководство Особого отдела фронта поставило срок выполнения задания в десять суток.
Участники операции до села Шаповаловка добрались на четвертый день. Оно располагалось на безлесном нагорье, обозначенное жидкими лесополосами для снегозадержания. Подходы к нему просматривались со всех сторон. Все это были мелочи для оперативников, так как была одна боле важная проблема — неизвестно, как встретит их Анна Франько?
Если Воропаев — немецкий шпион, то его зазноба в курсе всех событий. В таком случае не миновать беды — в селе стоял довольно-таки приличный немецкий гарнизон. Пришлось подключать к выходу на Франько местных подпольщиков и партизан. Эту задачу удалось решить через подругу Анны, пригласившую ее сходить за клюквой, урожай которой в этих местах был в тот сезон обилен. Именно там и встретили «случайно» женщин разведчики. Чайка взял на себя миссию допросить спутницу Анны, а Любченко — Франько.
На вопросы офицера Анна отвечала многословно, но истину в ответах трудно было уловить, выясняя, где правда, а где ложь. Тогда Любченко прямо спросил ее, что она знает о судьбе Петра Ивановича Воропаева. Этот вопрос попал «в десятку» — точно в цель. Она покраснела, заволновалась и поведала, что Петра выдал фашистам родной брат ее бывшего мужа. Он привел в хату полицаев, и таким образом Воропаев попал в лапы гестапо. Там ему пригрозили, что он будет расстрелян за нарушение приказа немецкого командования об обязательной регистрации в комендатурах или у старост всех бывших военнослужащих Красной армии, оставшихся на занятых немцами территориях.
Анна упала в ноги свояку-полицаю. Задобрила его чем могла — от денег до разных вещей. Тот согласился обратиться к коменданту, который за тысячу рублей пообещал Петра не расстреливать, а перевести в концлагерь.
Как видит читатель, и у гансов процветала ярким цветом болезнь под названием коррупция.
Когда же Анна пошла лично на прием к коменданту, ее встретила молодая особа в гестаповской форме и безапелляционно заявила, что ходить сюда нечего, нужно подождать, пока ее любовник делом искупит свою вину перед Германией.
Любченко подробно записал разговор и заставил ее подписаться, строго предупредив о сохранении в тайне содержание их разговора. Если поинтересуется соседка, должна сказать — расспрашивали о родственнике-полицае…
Вскоре оперативники уже обедали на базе в партизанском отряде. А вечером в блиндаже при удивительно яркой сделанной из гильзы коптилке они обсудили план дальнейших действий. Глядя на колеблющееся живое пламя, как пояснил Любченко, именно огонь вытягивает из созерцающих его людей всякие недомогания и дает возможность сосредоточиться при принятии правильного решения.
Любченко решился пробираться к линии фронта в одиночку, а Чайка остался в отряде для выяснения личности белокурой переводчицы Гелены, работавшей от гестапо в одном из подразделений абвера.
В Особом отделе Юго-Западного фронта, как уже говорилось выше, имелись некоторые данные на официантку столовой штаба приграничной армии Гелену Ягодзинскую. Обладая большой осведомленностью о личном составе армии, она в первые же месяцы войны стала разъезжать по лагерям для советских военнопленных, выявляла среди них офицеров, политработников, евреев и выдавала их гестаповцам. Кроме того, она лично принимала участие в допросах и даже персональных казнях советских граждан — расстреливала несговорчивых, считая, что нечего долго терпеть «брак», потому что он опасен.
Дополнительно характеризующие Гелену данные были получены и от захваченного в плен украинского националиста Никиты Бурого, действовавшего под личиной «партизана». Он с ней встречался и сотрудничал при формировании ложного партизанского отряда. У немцев она пользовалась репутацией женщины легкого поведения, понимающая, что «каждый защитник рейха вправе получить свою долю женской ласки и плотского удовлетворения».
Однако в последнее время у нее появилась устойчивая связь с очередным своим горячим поклонником — обер-лейтенантом абвера, правда, это ей не мешало время от времени «вспоминать бурное прошлое».
На прощание Гелена сообщила Никите, что скоро переезжает к новому месту службы мужа. Они будут обретаться в населенном пункте Волноваха, где супруг станет старшим преподавателем на курсах по подготовке разведчиков и диверсантов, и она будет рада встретиться с ним там…
* * *
Итак, Иван Чайка остался на некоторое время в партизанском отряде, а Любченко благополучно перешел линию фронта и доложил руководству Особого отдела фронта результаты проверки. Когда Воропаев ознакомился с показаниями Анны Франько, сразу же сознался, что был завербован немецкой разведкой.
Вот как описывал это событие в своей книге «Об этом не сообщалось…» коллега А.Н. Михеева по Юго-Западному фронту М.А. Белоусов, которого Анатолий Николаевич уважал за аналитический склад ума и высокую работоспособность. Именно его он взял с собой из Москвы на передовую:
«После ареста Воропаева и получения взятки, переданной комендантом от Анны, он не отправил танкиста в концлагерь, а передал его в распоряжение зондеркоманды абвера. Там его допрашивали обер-лейтенант и женщина в гестаповской форме, хорошо знающая русский язык. Они доказали Воропаеву, что у него практически выбора нет: или на тот свет, или за линию фронта с заданием абвера. Легенду о разоблачении советского генерала он зубрил до умопомрачения целых два дня. Затем его строго проэкзаменовали и отвезли на машине к линии фронта…
Других поручений Воропаев не получил. Ему заявили, что, после того как он выполнит их задание и его направят снова в советскую воинскую часть, гитлеровцы советовали ему в первом же бою сдаться в плен и заявить первому задержавшему его немцу, что он есть «дойчагент».
За выполнение этого поручения его щедро вознаградят: он будет назначен старостой села Шаповаловка, получит землю и сможет обвенчаться с фрау Анной, которая его очень любит и ждет…
Так был раскрыт очередной подлый замысел гитлеровской спецслужбы. Рискуя жизнью, армейские контрразведчики Юго-Западного фронта сумели перепроверить показания Воропаева, установить истину по делу и разоблачить вражеского агента. Кроме всего прочего в ходе этой операции рухнули планы абвера очернить в глазах Верховного Главного Командования (ВГК) одного из видных советских военачальников…»
Иван Чайка возвратился из рейда в Шаповаловку с богатым оперативным уловом. В достижении этих результатов ему оказали существенную помощь местные подпольщики и партизаны. Чекисту удалось выяснить, что Гелена выехала со своим мужем — зондерфюрером Вальтером Вольфом в Волноваху еще 15 декабря. Чекист установил точное место дислокации курсов и самое удивительное — поймал одного абверовского офицера. Он подстерег этого обер-лейтенанта, мчавшегося на мотоцикле, на лесной дороге. Плененный фашист признался, что является кадровым военным разведчиком и раскрыл подноготную Гелены Ягодзинской, завербованной немецкой разведкой еще в 1939 году, когда западные области воссоединились с Советской Украиной. Фашист дал конкретные показания и на ее любовника — «мужа» Вальтера Вольфа.
Гелена получила приказ от немецких спецслужб остаться в Советском Союзе, переехать в другой город, найти «интересную» работу и войти в доверие к властям. Она устроилась официанткой в столовой для начсостава штаба армии.
Когда началась война, Ягодзинская на несколько дней исчезла, а с приходом гитлеровцев снова стала появляться на улицах Львова и Станислава, но уже в форме сотрудницы гестапо. Особенно подло вела себя Ягодзинская во второй половине июля и середине августа 1941 года, когда часть войск нашей 6-й армии были окружены в районе Умани и многие военнослужащие попали в плен к фашистам.
Здесь же в ходе битвы за город был тяжело ранен в левую ногу командующий шестой армией генерал-лейтенант Иван Николаевич Музыченко. В состоянии глубокой контузии в бессознательном состоянии он попал в плен к немцам.
В те дни Гелена разъезжала с гестаповцами по местам сбора советских военнопленных и выискивала объекты для расстрела. Ее интересовал несговорчивый командный и политический состав. Дело в том, что многих она знала в лицо, как и знала командующего армией. И по ее указке гестапо арестовывало, пытало и расстреливало этих людей. Самым подлым в ее действиях было то, что с садистской изощренностью Ягодзинская лично участвовала в пытках и казнях.
Военные контрразведчики теперь точно знали место, где обретает предательница. Руководство Особого отдела Юго-Западного фронта поручило двум армейским чекистам Загоруйко и Юдину выкрасть предательницу и доставить ее на нашу территорию.
В конце декабря 1941 года им удалось узнать, что Гелена и Вальтер собираются ехать в Мариуполь к друзьям Вольфа для встречи Нового 1942 года. В группу захвата, работавшую слаженно, кроме двух офицеров военной контрразведки входили еще трое местных партизан — Петр, Сергей и Прохор. Убедившись, что машина с объектами оперативного интереса выехала из здания зондеркоманды, Загоруйко, как руководитель группы, приступил к осуществлению операции.
От Волновахи до Мариуполя — около 80 километров степной открытой дороги — другого пути не было. Решили предательницу и немца захватить на одном из переездов со шлагбаумом, контролируемым путевым обходчиком Николаем Крищенко, после их возвращения с гулянки. Но возникла проблема — в будке обходчика находился еще немецкий часовой. Его нужно было убрать сразу же после смены. Так и поступили…
Фашист, оглушенный увесистым прикладом ППШ Загоруйко, даже не ойкнул, — кулем завалился на бок. Его волоком оттащили в расположенную рядом посадку…
* * *
Есть такая пословица: «Ждать да догонять — нет хуже».
Одним словом, этот процесс всегда неприятен. Томительно тянулось время, минуты казались часами. И вот мечущийся свет фар заплясал по зимней дороге. Вскоре легковая машина остановилась у закрытого шлагбаума. Из автомобиля вышел водитель и направился к будке выяснять отношения к будке. Там его быстро «успокоили» тем же способом, что недавно и часового. Вслед за шофером из машины выбрался немецкий офицер, заподозрив что-то неладное, и не совсем твердой походкой потопал к сторожке, вынимая на ходу из расстегнутой кобуры парабеллум.
Увидев приближающегося к будке немца, Загоруйко вскинул автомат и полосонул очередью по офицеру. Фриц, чуть подпрыгнув, тут же снопом завалился на спину в снежную заметь у обочины дороги. И тут вдруг распахнулась вторая дверца, и на заснеженное шоссе выскочила женщина в военной форме. Отстреливаясь короткими очередями из автомата, она побежала в сторону Волновахи. Ни секунды не раздумывая, Загоруйко бросился по глубокому заснеженному полю следом за беглянкой.
— Требую остановиться, буду стрелять, — вскричал он.
Контрразведчик стал уже ее настигать, как она неожиданно резко остановилась, повернулась в полоборота и ударила по преследователю длинной автоматной очередью. Уже падая, наш офицер нажал на спусковой крючок ППШ. Ягодзинская, взмахнув руками и выпустив «Шмайсер», упала навзничь и замерла.
Загоруйко получил тяжелое ранение — шесть пуль попали в живот. Понимая, что его состояние безнадежно, не захотел быть обузой для боевых товарищей. Он вытащил пистолет ТТ — последовал одиночный выстрел. Партизаны подбежали к нему, но помощь чекисту уже не требовалась.
От оглушенного шофера-гестаповца удалось узнать, что убитые — офицер военной разведки Вальтер Вольф, а женщина — его любовница, то ли украинка, то ли полячка, — сотрудница гестапо Гелена Ягодзинская.
Так закончилось дело Гелены Ягодзинской, начатое еще Алексеем Кузьмичем Лойко в бытность его начальником А.Н. Михеева.
Задание Особого отдела Юго-Западного фронта было выполнено, о чем, к великому сожалению, уже не мог знать Анатолий Николаевич…
Пригода в шестой армии
Кто вечно желает, тот проводит свою жизнь в ожидании, а у кого нет желаний, тот ждет смерти.
Пьер БуастЖелание быть на самом острие событий наконец у Михаила Степановича Пригоды осуществилось. Стены Лубянки, как он считал, не давали ему расправить крылья — он готовился к большим делам там, где ежечасно разворачивались и проходили крупные мероприятия, окрашенные конкретикой ежедневной борьбой с невидимым врагом, готовившимся к внезапному прыжку. Здесь ярче виделся лик войны.
Прилетев во Львов, он со знанием места расположения отдела направился по нужному адресу. В тихом переулке на окраине Львова, пересекающем Варшавскую улицу, за чугунным литым забором стоял двухэтажный особняк. Огромные липы и каштаны скрывали его от глаз посторонних в глубине двора. Однако крохотное КПП с дежурным красноармейцем выдавало его как какой-то армейский объект. Именно в этом здании размещался Особый отдел Главного управления госбезопасности НКВД шестой армии.
Пригода прибыл на новую службу утром и представился начальнику военной контрразведки армии бригадному комиссару А.Б. Моклецову, который принял его радушно. О приезде такого помощника, да еще из центрального аппарата, совсем недавно грамотно проведшего инспекцию отдела, Алексей Борисович и не мечтал.
— Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Степанович, рад вашему прибытию. Один я уже замотался. Более двух месяцев без заместителя — тяжко. Горячо тут, даже очень горячо. Лубянка знает о треволнениях шестой армии и нашего брата, да и вы держали на пульсе львовские проблемы не один месяц. Как говорится, пусть маленькие радости делают приятным каждый день, а приятные дни складываются в счастливую жизнь. В конце концов, любые перемены несут в себе новые возможности. Но, судя по всему, наше счастье в одном — в борьбе и победах над озверелым противником. Победим — обеспечим счастливую жизнь себе, людям и Родине. Другого результата не должно быть…
Они победят лютого врага, многие погибнут в этой борьбе, спасая Отчизну, не зная, не ведая, что найдутся ровно через пятьдесят лет предатели, которые изнутри взорвут Советский Союз.
— Это верно. Вдвоем, да еще с таким боевым коллективом, легче будет воевать с абверовской агентурой. В победах над ней и есть наше счастье, и счастье людское, и счастье Отчизны, над которой нависла коричневая туча открытых врагов — нацистов и тайных его прислужников, — образно, даже с некоторым пафосом заметил Пригода. — Несмотря на то что я русский по национальности, наверное, что-то есть и от украинца. Кстати, слово «пригода» на местном языке знаете, что обозначает?
— Нет!
— Оно переводится как случай, происшествие, приключение, связанное с риском, похождение, с появлением чего-то неожиданного.
— Вот, оказывается, какая у вас магическая фамилия, даже дрожь берет. Ну, шутки в сторону. Встретил я вас, Михаил Степанович, искренне признаюсь, с радостью, а вот квартиру пока дать не смогу, но обещаю через командование добыть жилье. Затруднение связано с большими потоками перемещений личного состава армии после событий тридцать девятого года, — пояснил Моклецов.
— Ну что вы, стоит ли переживать, мне и на диване в кабинете будет уютно — не шлепать ночью через весь город отдохнуть на пару часов домой, — успокоил Пригода своего непосредственного начальника.
— Выходит, вас к нам послали после проверки исправлять наши недостатки?
— Нет-нет. Я сам попросил Михеева отправить меня в войска, так сказать, «на передовую», — ответил с неестественной для этого случая улыбкой Пригода. — А она у вас самая настоящая. Главная задача, которую поставил Анатолий Николаевич, — усилить противодействие и изучение деятельности германских спецслужб, особенно абвера, у которого особый интерес к нашему округу, и в частности, к шестой армии. Удваивает нашу ответственность и то, что мы находимся в центре подрывного оуновского подполья. А с учетом этого нам надо организовать проникновение в центры и школы по подготовке агентуры немецкой военной разведки.
— У нас есть наработки, с которыми вы знакомились во время проверки, — заметил Моклецов.
— Это вы о подразделении старшего оперуполномоченного Лойко?
— Да!
— Но оно тогда было еще в зародыше…
— Сегодня мы подкачали мускулы. Есть конкретные результаты. В частности, разработка по делу «Упыри», с которой вы знакомились. Оно на контроле в Киеве.
— Помню, помню…
— Недавно меня приглашал в Киев Николай Алексеевич, — заметил Моклецов. — Обговорили все вопросы по делу…
И действительно, дело на боевую организацию оуновцев, готовившую нападения на партийно-советский актив, военнослужащих Красной армии и сотрудников НКВД в случае обострения оперативной обстановки, находилось на постоянном контроле. За состоянием работы по нему следил не только Михеев в Москве, а в первую очередь начальник военной контрразведки НКВД КОВО майор государственной безопасности Николай Алексеевич Якунчиков, который был первым заместителем во время начальствования Анатолия Николаевича с 1939 по 1940 год в Киеве.
Несколько слов о личности Н.А. Якунчикова: по национальности русский, родился в 1906 году в городе Нытва Пермской области. С детства мечтал летать — буквально бредил небом и аэропланами. В семнадцать лет поступил в Качинскую школу военных летчиков. Служа в ВВС РККА, летал над Крымом, потом — над заволжскими неоглядными степями, над Черным морем близ Одессы, водя в качестве инструктора звенья боевых машин. Как лучшего аса его направляют учиться в Военно-воздушную академию им. Жуковского. На третьем курсе ему предложили «попробовать себя» в органах госбезопасности. Он согласился и, пройдя двухнедельные курсы руководящих работников НКВД, в звании капитана госбезопасности в 1939 году был направлен на должность заместителя начальника армейской контрразведки Киевского особого военного округа. В тот период, как уже говорилось выше, руководителем Особого отдела КОВО являлся А.Н. Михеев. А убыв в Москву, Анатолий Николаевич оставил в Киеве вместо себя своего заместителя — Н.А. Якунчикова — на шесть лет старше его, вместе с ним в тридцать девятом пришедшего в органы госбезопасности — в военную контрразведку. Он часто повторял: «Возраст никогда не мешает, обычно мешает чужое мнение, но, если оно разумное, к нему надо прислушаться».
За конкретные результаты в работе 22 февраля 1941 года Указом Президиума Верховного Совета СССР он будет награжден орденом «Знак Почета». Михеев в это же время получит орден Красной Звезды. Они будут вместе до конца своих дней. После того как Анатолий Николаевич после начала войны запросится в действующую армию, и его направят начальником Юго-Западного фронта, Якунчиков вновь станет его заместителем. О их дальнейшей службе и трагической судьбе читатель узнает несколько ниже.
* * *
Изучая оперативную обстановку вокруг штаба и частей шестой армии, Пригода обратил внимание на то, что число ненавистников России ограничивается не столько абверовской агентурой, носителями которой, как правило, были украинские националисты из ОУН, но и обиженными событиями тридцать девятого года гоноровыми ляхами, создававшими боевые подпольные организации польского Сопротивления. Именно они считали теперь основными своими врагами Германию и СССР.
27 сентября 1939 года по приказу командующего обороной Варшавы генерала Юлиуша Роммеля была создана так называемая «Служба победе Польши» (СПП) во главе с видным масоном и теософом бригадным генералом Михалом Токажевским-Карашевичем. Целью этой организации была борьба за освобождение Польши, восстановление польских довоенных границ по так называемой «Линии Керзона», польской армии и временных органов власти.
На вторые сутки после создания СПП в Варшаве сотрудники абвера обнаружили в развалинах форта Легиона шесть грузовиков с картотекой и архивом польской контрразведки. В результате гестапо арестовало несколько сотен секретных польских сотрудников и перевербовало часть их агентуры, нацеливая ее на сбор информации о советских воинских частях, находящихся на территории Галичины.
Сотрудники Особого отдела шестой армии внимательно следили за действиями часто менявшей название СПП: «Союз вооруженной борьбы» (СВБ), «Крестьянская оборона» (КО), «Армия обороны Крайовой» (АОК), «Крестьянские батальоны» (КБ), пока 14 февраля 1942 года не появилась Армия Крайова (АК). Именно военные контрразведчики получили первичные данные о нахождении на территории Львова польской резидентуры во главе с Михалом Токажевским-Карашевичем и вместе с территориальными органами госбезопасности вскрыли ее. В марте сорокового года резидент был выслежен и арестован органами НКВД. Армия Крайова в дальнейшем вела ожесточенную борьбу с частями и подразделениями Красной армии.
Пригода понимал, что для эффективности борьбы с польской агентурой нужно глубоко вникнуть в историю польского движения Сопротивления и довоенной Польши.
Политика заигрывания руководителей в Варшаве с Германией против восточного соседа дорого обошлась Польше. Главнокомандующий польскими силами — маршал Рыдз-Смиглы еще до вступления в эту должность разделял взгляды политиков, нацеливавшихся на крепкую дружбу с Берлином и совместное участие с вермахтом в войне против Советского Союза. Это он похвалялся, что вместе с немцами будет принимать парад на Красной площади победоносных германо-польских сил в поверженной Москве.
Этот польский гонор, присущий руководству в Варшаве, его великодержавные устремления оказались в сентябрьские дни тридцать девятого совершенно необеспеченными — просто у Польши отсутствовали ресурсы для достижения статуса великой державы. Вместо поиска выгодных компромиссов Варшава решила поиграть в большую политику. Результат «традиционной политики» беспринципного лавирования между Германией и СССР оказался печальным.
Пригода по этому поводу как-то заметил, что некоторые польские политики думали, что они активно живут. На самом деле, они лишь неутомимо суетились.
После войны по этому поводу Сталин скажет:
«Старые правители Польши не хотели иметь союзных отношений с Советским Союзом. Они предпочитали вести политику игры между Германией и Советским Союзом. И, конечно, доигрались… Польша была оккупирована, ее независимость — аннулирована».
Так завершилась вторая попытка в борьбе за влияние в Восточной Европе и за статус великой державы между Второй Речью Посполитой и Советским Союзом.
* * *
О существовании операции, наподобие нижерассказанной автору во время его службы во Львове, поведал старый чекист Н.В. Левашов, который встречался с ее участниками как с той, так и с другой стороны.
Дело оперативной разработки, «Упыри», имело такое название неслучайно. Армейские чекисты шестой армии через свои негласные источники вышли на антисоветскую прогерманскую националистическую группу, действующую во Львове и его ближайшем окружении. По их планам, в определенное время «Ч» они должны будут выдвинуться, предварительно получив оружие, складированное в потайном месте в одном из лесных массивов, примыкавших к Стрыйскому парку Львова, и, ударив по конкретному районному отделу НКВД УССР и небольшому дивизионному складу шестой армии, захватить оружие и, таким образом, поднять восстание. Другим отрядам ОУН нарезались иные объекты для нападения.
Полученные данные от арестованного агента абвера, местного вуйки (так называют жителей Западной Украины, которые не говорят ни на русском, ни на украинском, не пойми, на каком наречии. — Авт.), позволили вычислить круг руководителей оуновского подполья, выяснить их цели и конкретные задачи. Его признания показались контрразведчикам честными и откровенными. В ходе проверки выяснилось, что он семейный, имеет жену и двоих детей. Живет в частном доме на окраине Львова, что не мешало ему заниматься противоправной деятельностью и совершать челночные поездки к «бедным родственникам» в Польшу, от которых он привозил «богатые подарки» для себя и подполья.
В ходе конспиративного задержания и допроса он указал место складирования оружия в лесу, которым бандиты собирались вооружиться, сигнал и время выступления, а также место сбора. Сигнал — он же и пароль — «Зозуля» («кукушка». — Авт). Время сбора в лесу и выступления — два часа ночи.
Разрабатывал этого лазутчика старший оперуполномоченный Алексей Кузьмич Лойко, который стоял у истоков создания подразделения, занимавшегося внедрением нашей агентуры в разведцентры противника. Моклецов, давая характеристику Лойко, заметил: «Толковый работник, сейчас он постигает мастерство оперативных игр с противником».
Абверовский агент после соответствующей работы с ним был перевербован военными контрразведчиками, получив кличку Верный.
Пригода через несколько дней пригласил к себе в кабинет Лойко с материалами на арестованного агента. Он внимательно прочел обобщенную справку на негласного помощника и попросил срочно набросать план реализации дела, подсказав ему заложить туда некоторые его рекомендации.
Срочность проведения операции с участием «расколовшегося» абверовского оуновца возникла из-за остроты наступления возможных тяжелых последствий в случае выступления этих и других бандитов.
План за сутки был готов. Главными пунктами его были: конспиративное изъятие затворов из оружейных стволов, установление всех участников банды, окружение их в период времени «Ч» и задержание или ликвидация.
На следующую ночь с учетом знания места нахождения оружия чекистами были вытащены все оружейные затворы из винтовок и автоматов и изъяты гранатные взрыватели. Забирать весь арсенал не решились из-за конспирации — для этого нужна была бы машина, а обошлись двумя оперативниками, которые в двух сумках доставили в отдел затворы и запалы.
Пригода торопил Лойко, а Моклецов планировал реализовать дело несколько позже — через неделю. Но время и события торопили. «Нельзя затягивать проведение операции, — рассуждал Михаил Степанович, — куй железо, пока горячо». В оперативном штабе Управления НКГБ были такого же мнения и по другим фигурантам дела.
Агент Верный был отпущен домой к семье только в день проведения времени «Ч». Свое относительно длительное отсутствие — недельное — было умно залегендировано и для семьи, и для соседей.
Когда Верный сообщил, что получил сигнал «Зозуля», отправившись согласно плану в лес за «зброею» — («оружием». — Авт.), место было оцеплено силами Особого отдела армии, территориальных органов и пограничников. Потом агента благополучно с другими выведут из оперативной комбинации. Руководителей и наиболее ярых бандитов арестуют и предадут суду, других профилактируют вместе с агентом Верным.
И вот наступила полночь. Луна лила лимонный свет сквозь ветки деревьев. Стояла сплошная тишина, только изредка слышалось, как под ногами у бандитов слегка потрескивают сухие ветки. Лес вместе с ночью любят тишину…
Оперативники из засад фиксировали, как к складу в лесу с разных сторон, озираясь по сторонам, «дыбают» галицийские «повстанцы за вильну Украйну». Именно так они себя величали.
Ровно в два часа ночи Стрыйский лес вдруг огласился душераздирающим криком — «зра-а-а-да!» — («предательство». — Авт.). Эхо повторило слово «зрада» десятки раз. Зрада — зрада — зрада… — носилось из конца в конец леса. Оуновцы как тараканы разбегались в разные стороны. Но когда услышали ружейно-автоматную стрельбу, многие одумались. Только некоторые пришедшие с оружием, преимущественно с пистолетами, решились пострелять в сторону наших воинов. Двое бандитов застрелились на месте. А в лесу гуляло и другое эхо: «Сдавайтесь, вы окружены — сопротивление бесполезно».
Таким образом, банда «Упырей» была разгромлена. Вот такие националисты-радикалы, а по существу, бандиты, попадали после судов в местные тюрьмы или отправлялись на лесоповал в Сибирь, на Дальний Восток и другие регионы просторного Союза.
Это их «соловьи» из фашистского батальона «Нахтигаль», руководимого аборигеном и немецким гауптманом абвера Романом Шухевичем, ставшим в последующем руководителем УПА, освобождали не вывезенных из львовских тюрем бандитов в конце июня сорок первого года.
В сегодняшней Украине псевдоисторики радикального национализма упрекают военнослужащих Красной армии и чекистов в осуществлении кровавых злодеяний. В связи с этим возникает такой вопрос: если бы так вели себя в те годы энкавэдисты, в том числе военнослужащие пограничных и внутренних войск, то чем объяснить то, что на операции по ликвидации радикальных оуновских банд вместе с военнослужащими добровольно шли местные активисты?
Ведь если бы энкавэдисты действовали так, как об этом теперь пишут историки либерального толка, в том числе и в России, то они никогда не имели бы той поддержки со стороны местного населения Западной Украины, какая была им фактически оказана. О том же свидетельствует массовое движение в этом регионе по созданию фонда помощи Красной армии. Люди добровольно из личных запасов сдавали хлеб, мясо, яйца, фрукты, овощи и теплые вещи для удовлетворения армейских нужд.
На фронтах Великой Отечественной войны Родину защищали 3 миллиона украинцев, 750 тысяч из которых были жителями западных областей Украины. Половина из них была награждена орденами и медалями. Двадцать три галичанина были удостоены высокого звания Героя Советского Союза. Об этом — несколько позже.
Почти ежедневно Николай Алексеевич Якунчиков и Анатолий Николаевич Михеев интересовались работой Особого отдела НКВД шестой армии, стоящей штабом во Львове, с ее и его проблемами, сходящимися в одной точке беспокойства за боеготовность и соблюдение режима секретности.
* * *
Агент Цыган, внедренный в агентурную сеть абвера одной из разведшкол на территории Польши, активно работал по разным направлениям подготовки немцев к войне и, в частности, выяснению планов гитлеровцев по использованию изгнанного из Украины «гетмана» Скоропадского.
Приезжая по заданию немецких спецслужб во Львов или Киев, наш агент общался на конспиративной основе как со «своими», так и со своими без кавычек. Он должен был играть роль двуликого Януса — другого выхода не существовало.
С ним во Львове встречались Моклецов или Лойко, а в Киеве — исключительно только Якунчиков. Именно Цыган сообщил оперативным работникам, что гитлеровское руководство оказывает всевозможные знаки внимания гетману-банкроту, не исключая возможности вновь возвратить его на Украину в качестве главного коллаборациониста. В этом амплуа Скоропадский был бы очень удобен фашистам, так как безудержно постарался бы в угоду своим хозяевам предавать интересы украинского народа и превратить Украину в житницу Германии — сельскохозяйственный придаток Третьего рейха…
Несколько позже свои планы, по данным советской разведки, бывший битый гетман раскрыл в письме, направленном советнику гестапо Шредеру, внешнеполитическому отделу НСДАП и имперской рейхсканцелярии. В нем он предлагал при помощи Германии создать фашистскую «великоукраинскую державу», которая навсегда сохранит «свой сельскохозяйственный характер», а техническую помощь будет получать от «тысячелетнего рейха».
Эта бредятина повторилась, к сожалению, сегодня на моей многострадальной родине в результате государственного переворота через майдан-14, назначивший шоколадного гетмана, уповающего тоже на Германию, могущую, по данным новых бандеровских лидеров, стать четвертым рейхом. Но простой украинский народ, загнанный по указке Запада в тупиковое стойло нищетой и бесправием, прекрасно понимает, что спасение «незалежной» зависит не от Евросоюза, НАТО и США, а от восточного многовекового исторического соседа-родственника. Так было и так будет, потому что все мы принадлежим одному генетическому корню — русичам!!!
Незаконный приход к власти в Киеве в своей основе галичан бандеровского окраса поставил Украину на грань гибели, развязав гражданскую бойню на Донбассе, народ которого желал одного — говорить на родном им русском языке. Запретили — люди встали на защиту попранных прав. Киев организовал антитеррористическую операцию, в результате которой уже погибло более 10 000 ни в чем неповинного населения.
Люди на Украине все больше и больше трезвеют, понимая, что вина за развязанную гражданскую войну полностью лежит на «кровавом пастыре» Турчинове, президенте Порошенко и других дирижерах майдана-14, родившего и «небесную сотню», и «Одесский крематорий», и варварские обстрелы восставшего Донбаса.
Эти события точно отобразил поэт:
Я плачу, хоть плакать сегодня нельзя, О вас — из родного Донбаса друзья. На площади мысленно с вами стою В сплоченном жестокой бедою строю. Стоит за себя справедливость и честь. И сердце, и разум, и мужество есть. Противник Донбаса и подл, и жесток, Но с вами — Большая Россия и Бог. И ночью. И днем, и во сне, и без сна Я вижу Донбасс. Там в Донбассе — весна. Там чувств оскорбленных кипит кипяток, Там бой принимает мой Юго-Восток!Герои этой книги еще в то время понимали, что может ждать Украина от этих упырей.
Но вернемся в то время…
Оперативная обстановка вокруг шестой армии усложнялась с каждым днем. Наряду с борьбой против происков германских разведывательных органов военные контрразведчики вместе с политическими органами соединений шестой армии проводили активную идеологическую работу, направленную на разубеждение заблудших, получивших солидную дозу политического вредного облучения. Армейские чекисты помогали командованию путем профилактики «облученных», в том числе воинов, особенно сверхсрочников из числа местных жителей, устроившихся в воинские части старшинами, завскладами, экспедиторами и в другие тыловые подразделения. Армейским чекистам надо было воспитывать и свою агентуру из числа галицийцев.
Алексей Кузьмич Лойко, хорошо знавший историю страны, часто, когда возникал вопрос о русофобах, особенно в период польского хозяйничания на Украине, говорил колеблющимся примерно так:
— У нас есть больше оснований относить Тараса Григорьевича Шевченко к русофилам, в чем нас убеждают его многие записи в дневнике, которые он делал на русском языке, возвращаясь из ссылки. Так, 12 ноября 1857 года Шевченко, находясь в Нижнем Новгороде, записал:
«Мне здесь пока хорошо. Нижегородская аристократия принимает меня радушно и за работу платит, не торгуясь, 25 рублей серебром за портрет, нарисованный карандашом… А книгами и журналами по милости моих новых друзей вся комната завалена… Теперь мне только недостает столицы (Петербурга. — Авт.)»
А еще Тарас Шевченко очень сокрушался, когда узнал, что ему въезд в столицу пока не разрешен. В связи с этим появилась другая запись:
«Что же я теперь буду делать без моей Академии? Без моей возлюбленной акватинты? (разновидность офорта. — Авт.)»
Когда однажды негласный источник из числа украинцев из западноукраинских земель, которые боролись в том числе и с оружием в руках против полонизации, пытался выяснить причины появления русофобий у Кобзаря, Лойко легко парировал. Он прямо указывал, что русофобский настрой в зародившемся украинском национализме подогревали польские идеологи И. Лысяк-Рудницкий, И. Терлецкий, М. Чайковский, Ф. Духинский и другие.
Польские украинофилы идеализировали историю польско-украинских отношений, акцентировали внимание на противостояние России. Самые радикальные из них даже отрицали «славянство москалей» и обосновывали необходимость реанимации Речи Посполитой.
С Алексеем Кузьмичом трудно было спорить о тех истинах, которыми он располагал, — они были априорными, так как Украина без России, как и Россия без Украины не могли быть жизнеспособны в то время по определению. Он прекрасно понимал, что эти две территории связаны братскими узами, пролитой совместной кровью, многовековыми традициями и другими ментальными особенностями, поэтому мог свободно отстаивать свою правду в любой дискуссии, ибо она, эта правда, была истиной.
Лойко знал и о существовании «Декалога» с десятью заповедями украинских националистов, разработанного одним из ведущих идеологов ОУН Степаном Ленкавским, в котором провозглашались человеконенавистнические идеи.
Вот некоторые из них: отказ от собственного «Я» в борьбе с неполноценными нациями; полная отдача себя в распоряжение националистических вождей; призывы к ненависти и мести; добиваться «увеличения трупов противника»; не обращать внимания на реакцию мирового сообщества и т. д.
По мере нарастания фашистской агрессии против СССР Берлин потребовал от своих клевретов активизировать подрывную деятельность, в том числе через повстанческие акции.
За подписью Моклецова из Львова в адрес Михеева в Киев была послана шифровка:
«По данным проверенных наших источников, ОУН готовит вооруженную акцию против органов власти на территории Терно-польской области. Руководство этой операции сосредоточено во Львове и Тернополе. Принимаем меры по локализации зловещих планов бандеровщины».
С ответом Киев не задержался. Михеев в срочной шифро-телеграмме обратил внимание на необходимость проведения адекватных чекистско-войсковых мероприятий. Он приказал внимательно отслеживать обстановку.
И действительно, в декабре 1939 года в городе Збараже и некоторых окружающих его селах оуновцы организовали вооруженное выступление. Его руководители планировали захватить город, разоружить находившийся там гарнизон советских войск, отдельные подразделения НКВД, а затем распространить опыт этого выступления на другие города Западной Украины.
Это была серьезная попытка напомнить советской власти о силах бандеровского подполья. Кое-где это им удавалось. В селе Кобылье активом местной ОУН удалось собрать почти полтысячи штыков, в селе Лубенки — больше сотни. Обе эти группы двинулись на Збараж, но при подходе к городу были рассеяны войсками НКВД и милицией.
Повстанческие выступления украинских националистов против советской власти имели место и в других городах и населенных пунктах Западной Украины, но потерпели фиаско.
На одном из совещаний с оперсоставом, анализуря работу с негласным аппаратом, Пригода заметил:
— Мы живем в обстановке предвоенного времени. Доведите до своих помощников основную мысль — никогда никого не слушайте, имейте свое мнение, свои мысли и идеи, планы на жизнь. Не гонитесь ни за кем, только шаг навстречу, но не вдогонку. Вы никому не нужны. Это — жизнь. Никто за вас не будет строить ваше счастье. Нацизм и национализм — это ваше несчастье. Самостоятельность — прежде всего в жизни. Надо научиться самому ставить себе цели и самому их достигать, прививать способность решать свои проблемы самому.
Эти его напутствия существенно помогали тем, кто ими руководствовался.
* * *
Войска ВНОС — Войска воздушного наблюдения, оповещения и связи — в полосе обороны шестой армии использовались для ведения противовоздушной разведки и предупреждения об угрозе воздушного нападения противника.
Моклецов и Пригода ставили задачи оперативному составу, обслуживавшему эти объекты, установить доверительные отношения с командованием постов ВНОС с целью незамедлительного информирования о появлении чужих самолетов, вторгающихся на советскую территорию, особенно в ночное время.
Разоблаченная военной контрразведкой особых отделов КОВО абверовская агентура свидетельствовала, что после неудавшихся вооруженных акций оуновцев руководители гитлеровских спецслужб потребовали от вождей ОУН активизации подрывной работы на западе Украины. Выполняя это указание, краковский «провод» украинских националистов стал перебрасывать на территорию Львовской, Тернопольской и Станиславской областей своих опытных эмиссаров через «зеленую» границу и воздушным путем.
На основании полученной информации и предпринятых мер органами госбезопасности — особыми отделами шестой армии и территориальными органами УНКВД по Львовской области — оуновскому подполью ранней весной сорокового года был нанесен очередной удар. В частности, чекисты обезвредили руководящий состав львовской экзекутивы (исполнительный руководящий орган. — Авт.) и ряд главарей окружных, уездных «проводов», нарушили их организационные связи, вскрыли явочные и конспиративные квартиры, изъяли немало оружия и различной специальной техники.
После такого поражения, зализывая раны, оуновцы несколько притихли, собираясь с силами. Однако в середине сорокового года «повстанческий штаб краковского «провода» был вынужден снова перебросить в западные области Украины опытных и наиболее доверенных своих эмиссаров.
На одном из совещаний, это было летом сорокового года, в Особом отделе НКВД шестой армии прибывший киевский начальник А.Н. Михеев констатировал, что, по данным разведывательных органов СССР и УССР, новый оуновский десант готов вновь вступить в бой. Он прямо заявил:
— Украинские националисты в сравнительно короткое время сумели восстановить звенья своего подполья и развернуть работу по подготовке очередного вооруженного восстания, которое запланировано на осень 1940 года. Готовятся командные кадры, и собирается оружие. В связи с этим, товарищи, надо усилить охрану складов и арсеналов, активнее внедряться в националистические руководящие звенья как на нашей территории, так и за рубежом…
В своих выступлениях руководители Особого отдела 6-й армии и их подчиненные конкретными примерами не только показывали результаты своей работы, а как бы ими подтверждали правильность своих действий. Говорили о крепкой связке с командованием подразделений ВНОС, одним из результатов которой явилась ликвидация сброшенных с немецкого самолета бандитов.
Анатолий Николаевич знал по бумагам об этой операции, но тут живые картины существенно дополнили его воображение.
— Когда мы срочно получили сведения от ВНОС о появлении в пятом часу утра самолета над западной окраиной города, — рассказывал Моклецов, — туда была направлена оперативная группа. Задержали всех шестерых, быстро собравшихся и тесно устроившихся на поляне. Погибать никому не хотелось — все подняли руки, когда увидели, что окружены. По последним показаниям диверсантов, они готовились к взрывам мостов, виадуков, водокачек, стрелок на железных дорогах и узловых станций…
— Как вели себя они? — спросил Михеев.
— По-разному. Одни катали желваки, сопротивляясь, а четверо чуть ли не на карачках ползали. Один — бултых мне в ноги, даже пятки кверху задрал.
— Я думаю, это исключение из правил, потому что вера у них одна — лютая ненависть к советской власти, — заметил Михеев…
Но и на этот раз планам оуновцев не суждено было сбыться — «органы ЧК были начеку». Абвер понял свой очередной провал и приказал немедленно всех наиболее опытных нелегалов, используя любые возможности, вплоть до вооруженного прорыва через советскую государственную границу, вывести на территорию «генерал-губернаторства» — то есть в поверженную Польшу. Там подготовить третье наступление, перебросив в Западную Украину весной 1941 года до тысячи оуновцев.
Особый отдел НКВД шестой армии располагал такими данными, что за период с ноября 1940 года по февраль 1941 года пограничные войска зарегистрировали восемьдесят шесть попыток группового прорыва через границу. Однако осуществление этого плана оказалось нереальным. Через границу удалось прорваться лишь единицам. Основная часть оуновцев была задержана, пополнив львовские и киевские следственные изоляторы и тюрьмы.
Благодаря четкой работы агентуры Особого отдела шестой армии, внедренной в одно из руководящих звеньев ОУН, удалось получить наброски к «Единому генеральному плану повстанческого штаба по подготовке вооруженного восстания на Украине».
«Выступление, — говорилось в этом документе, — должно быть на всех землях Украины одновременно; в один и тот же час должны выступить Львов, Луцк, Черновцы, Киев, Одесса, Харьков, Донбасс и Кубань».
Восстание планировалось на апрель 1941 год. Однако и эта попытка оуновцев ввергнуть украинский народ в пучину братоубийственной войны была сорвана решительными действиями чекистов, в том числе и военных контрразведчиков пятой и шестой армий Киевского особого военного округа, во главе которого в разное время стояли Анатолий Николаевич Михеев и Николай Алексеевич Якунчиков.
* * *
На очередном совещании, выступая перед личным составом Особого отдела НКВД шестой армии во Львове, А.Н. Михеев заметил:
— Существенное значение при оценке характера националистического движения на Украине есть то, что его руководящий центр — центральный «провод» ОУН находится в Берлине и пользуется всесторонней поддержкой нацистских властей Германии, активно готовящихся к борьбе с советским большевизмом и мировым коммунистическим движением в других странах.
По указанию руководителей спецслужб Третьего рейха лидеры ОУН лично и через подчиненных им лиц собирают шпионскую информацию о Советском Союзе, направляют рядовой состав националистов в разведывательные и военные учебные заведения нацистской Германии, готовясь к войне.
Нам с вами надо воспользоваться этими обстоятельствами для внедрения наших людей из числа патриотически-настроенных или удачно перевербованных местных граждан, разделявших идеи ОУН, в осиные гнезда главных спецслужб германских нацистов — абвера и РСХА.
Надо смелее подстраиваться под время. А оно тревожное, запутанное, предгрозовое. Нам необходимо знать, что конкретно преподают в школах; каков контингент — как преподавательский, так и обучающийся в них; установочные данные, пароли, клички собирающихся пересечь нашу госграницу с коварными целями.
Сейчас нужна объективная информация, что делается у нас за забором. Следует маршрутировать туда нашу проверенную агентуру — обстановка стремительно меняется. Командование округа, руководство НКВД СССР и товарищ Сталин ждут от нас реального положения дел в новых приграничных с Германией районах…
Выступившие в прениях венные контрразведчики, соглашаясь с оценкой обстановки, данной окружным руководителем, предлагали и свои дополнительные и конкретные меры по реализации его указаний.
А старший оперуполномоченный Алексей Кузьмич Лойко в конце своего выступления сделал небольшую ремарку:
— Немцам советую не прогуливать уроки истории. Пусть глубже изучают своего Бисмарка. Тевтонцев всегда побивали россы. Советская Россия им не по зубам. Да трудно будет воевать с экономикой почти всей Европы, но мы выдержим. Это ведь их «железный канцлер» утверждал, а мы полностью согласны с ним: в Россию легко можно войти, выбраться — большая проблема.
Покидал Особый отдел шестой армии Анатолий Николаевич с хорошим настроением. Он был доволен, говоря современным языком, — «заточенностью» своих подчиненных на главные дела в борьбе с агентурой противника.
И надо отметить, что в течение нескольких месяцев сорокового года армейские чекисты шестой армии провели силами своего негласного аппарата несколько удачных выводов за кордон. Двух хорошо подготовленных и проверенных агентов Верного и Запорожца, которых, как говорили оперативники, «постарались обратить в нашу веру», удалось удачно внедрить в краковскую разведшколу.
Агент-маршрутник Горный, по легенде, «съездил к своим близким родственникам» в Краков и «по приезде» сообщил, что в ходе бесед с родичами и визуального наблюдения он зафиксировал факты явно интенсивной переброски по железной дороге немецких войск с запада на восток рейха.
Жителей, проживающих на побережье Буга — владельцев лодок, плотов, долбленок и прочего водного инвентаря, немцы предупредили об экспроприации плавающих средств.
Кроме того, он подтвердил, что сознание германского народа к сороковым годам было полностью отравлено ядом расизма и человеконенавистничества. Нацистская пропаганда максимально использует все средства идеологического воздействия на массы: печать, радио, кино, литературу, огромный пропагандистский аппарат.
— А как действует пропаганда на поляков, возвратившихся с территории Советской Украины на земли, оккупированные нацистами после тридцать девятого года? — спросил своего агента оперативник Лойко.
— Алексей Кузьмич, немцы ведут передачи на местное население, естественно, на польском языке, вдалбливая им в головы те же идеи, что и своим гражданам. Непрерывно и настойчиво внушая населению мысль о превосходстве немецкой расы над другими народами, о необходимости расширения «жизненного пространства». Они разжигали военный психоз.
— А что из стратегических моментов в германской пропаганде удалось вам уловить? — задал очередной вопрос Лойко.
— Они постоянно кричат о завоевании немцами Европы, а затем и всего мира. Обещают Третьему рейху жизнь в тысячу лет…
На следующие сутки обобщенная справка агентурного донесения ушла шифровкой в Киев Михееву…
* * *
Войну против СССР Берлин рассматривал как борьбу двух идеологий.
«Наши задачи в отношении России, — говорил Гитлер, — разбить вооруженные силы, уничтожить государство… Если мы не будем так смотреть, то, хотя мы и разобьем врага, через тридцать лет снова возникнет коммунистическая опасность. Мы ведем войну не для того, чтобы законсервировать своего противника. На Востоке жестокость является благом для будущего».
О том, какие «блага» гитлеровцы готовили народам, свидетельствуют положения секретного плана «ОСТ» как широкой программы колонизации, онемечивания восточноевропейских стран. Этим планом предусматривалось в течение тридцати лет переселить в Западную Сибирь из Польши, Чехословакии, Украины, Белоруссии и Прибалтики огромные массы населения и заселить эти территории немецкими колонистами, как делали поляки во время полонизации Западной Украины за счет своих «осадников».
К счастью, жестоко просчитались и первые, и вторые, несмотря на идеологические выверты основоположника украинского фашизма, именуемого украинским интегральным национализмом — Дмитрия Донцова, который являлся предтечей Степана Бендеры. Именно Донцов ратовал за то, что непременным качеством новой украинской элиты должно быть презрение к другим народам, жажда их уничтожения. Это он объявлял тотальную войну всем национальным меньшинствам — «москалям, полякам и жидам».
Уже после Второй мировой войны Степан Бандера повторил слова Дмитрия Донцова: «Врагом был не только данный режим — царский или большевистский, а сама московская нация».
Весь идейный багаж Донцова — по меткому выражению великого патриота Украины писателя Ярослава Галана, зверски убитого адептами оуновщины, — «…это ненависть к красной, революционной Москве. В лакейском экстазе перед империалистами Запада он терял всякую меру, всякое человеческое подобие».
Он имел в виду — к России вообще, что и подтвердила новейшая история.
Донцов предлагал для всех ослушников одно наказание — пеньковый ошейник, но, в конце концов, в 1946 году его получил каждый из «героев» Третьего рейха.
Вот с такими идеологическими завихрениями в умах местных националистов пришлось встретиться армейским контрразведчикам Киевского особого военного округа и его объединений. Особенно это касалось шестой армии, находившейся в эпицентре борьбы с человеконенавистническим дурманом на Галичине.
Гитлеровцы в конце концов раскроются в отношении своих временных попутчиков — предателей даже не СССР, а «святой Киевской Руси», которая для них была не символом к объединению, а холодной, безжизненной абстракцией. «Украины для украинцев» и «незалежной державы» так у них и не получилось.
30 июня 1941 года оказалось для оуновцев триумфально роковым. Гитлер сразу же запретил создание Украинской народной республики, но это другая тема исследования, а ее вождей арестовал с «мягкой посадкой».
Пройдет немного времени, особенно после позорного поражения под Бродами 14-й ваффен-гренадерской дивизии СС «Галичина», набранной в основном из добровольцев Западной Украины, и немцы о своих соратниках-украинцах во Второй мировой войне скажут много нелицеприятного, в том числе и о их судьбе после победы над большевиками.
Так, гаупштурфюрер СС, один из самых результативных танковых асов Второй мировой войны в системе гиммлеровского воинства, Михаэль Витман дерзко позволил себе заметить в сорок четвертом году:
«Украинцы — это оскотиневшиеся русские, которые за идею украинской державы готовы зарезать даже свою фрау (жену. — Авт.). Они идеальные бойцы против Красной армии. Но после подлежат тотальной санации, как самые страшные варвары».
Наверное, эти строчки читали и Степан Бандера, и Роман Шухевич, и другие фюреры ОУН, что не помешало им до конца своих дней верой и правдой служить темным силам, особенно выступающим против православного славянства и Советской России, в состав которой входила и Украина.
Вот в такой обстановке приходилось действовать армейским контрразведчикам КОВО и, в частности, шестой армии накануне войны, штаб которой находился во Львове…
Запах войны
Разве можно верить в разумность человечества после этой войны и накануне неизбежных, еще более жестоких войн?
Максим ГорькийНакануне войны и в первые ее дни Михеев систематически получал из Особого отдела 6-й армии острые оперативные материалы о враждебной деятельности забрасываемой немцами агентуры и местных националистов из ОУН.
У Львова, столицы Галиции, еще недавно стонавшей под гнетом Польши в результате массовой полонизации украинского населения, после событий тридцать девятого года появился новый недруг — Советская Россия. Галичанам не нравилось «життя за Польщи», когда приходилось горбатиться на польского пана, так же как и «жизнь при Советах» они встретили в штыки из-за процесса коллективизации.
Местные националисты в ожидании войны теперь весь гнев направляли против Советов, которые мешали провозгласить им «незалежну державу». Надеялись, что «новый порядок» Гитлера поможет им стать самостоятельными игроками в Европе. Поэтому они пытались жестокой борьбой с советской властью заработать себе очки со стороны гитлеровцев, которых ждали с распростертыми объятиями.
Сотрудники Особого отдела шестой армии, территориально расположенного во Львове, практически каждый день испытывали на себе удары вражеской агентуры из числа оуновцев.
С конца сорокового и начала сорок первого годов начальник военной контрразведки КОВО старший майор госбезопасности Н.А. Якунчиков стал получать от своих подчиненных, курирующих 5-ю и 6-ю армии, все более тревожную информацию. Что ни день — новость, на которую нужно было реагировать анализом, словом и действием.
Обобщенные справки о тревожных событиях в зоне ответственности особых отделов КОВО отсылались Киевом в Москву — А.Н. Михееву — почти ежедневно.
Информация была разная: то германский самолет нарушил границу и вторгся в воздушное пространство СССР, то были выявлены подозрительные рыбаки, то обнаружены следы на контрольно-следовых полосах (КСП) застав 90-го и 92-го пограничных отрядов.
В конце мая сорок первого перешли границу двое польских крестьянина: в районе Перемышля — Вицек, а спустя два дня в районе Рава-Русская — Паламарчук. В ходе допроса Паламарчука заместитель начальника контрразведки шестой армии Михаил Степанович Пригода спросил у нарушителя границы:
— Что вас сподвигло пойти на риск? Ведь могли погибнуть.
— Ненависть к фашистам, а поэтому единственное желание — предупредить советское командование о подготовке нападения Германии на Советский Союз, — как показалось контрразведчику, искренне ответил поляк и даже прослезился.
Почти двухчасовая беседа, начатая допросом, плавно перетекла в доверительную, а потом и откровенную беседу. После общения с поляком Михаил Степанович позвонил своему начальнику в Киев.
— Николай Алексеевич, здравствуйте, это Пригода, готов вам доложить о результатах беседы с нарушителем границы поляком Паламарчуком. Копию протокола допроса я вам уже направил, — деловито отчеканил оперативник. После этого коротко стал докладывать суть дела.
— Гм-м-м… интересное сообщение. Знаете, привезите Паламарчука ко мне…
На следующий день львовяне были уже в Киеве. Якунчиков около часа в присутствии Пригоды беседовал с поляком. Слушал он его с подчеркнутым вниманием и вежливым хладнокровием, хотя со стороны казалось, что иногда отмечались нотки равнодушия при получении ответов от перебежчика на уточняющие вопросы, задаваемые старшим майором госбезопасности. Когда беседа закончилась и Паламарчука отвели в другое помещение, Якунчиков высказал Пригоде сомнение в искренности перебежчика.
— А не происки ли все это английской разведки, Михаил Степанович? Материал уж очень прочно ложится на наши колебания относительно нападения Германии. Как мне известно, уже перешли на нашу сторону двадцать четыре перебежчика, и я сомневаюсь, что все они «чистые». Мы ждем объективности, — вот она и «пришла к нам» со стороны Польши.
— Нет, у меня отсутствуют такие подозрения — поляк искренен, — ответил Пригода.
— А у меня они присутствуют, — сверкнув карими очами, распрямился над столом Николай Алексеевич. — Понимаешь, обстановка не та, чтобы каждому верить!
Он поднял трубку прямого телефона и приказал дежурному соединить его с Михеевым.
На проводе была Москва.
— Здравия желаю, Анатолий Николаевич, только что закончил допрос польского перебежчика Паламарчука, — четко докладывал Якунчиков.
— Знаю я о перебежчиках и по пятой, и по шестой армиям. А командующего или Военный совет округа вы поставили в известность?
— Пока нет…
— Вы это обязаны были сделать в первую очередь… Сейчас же отправляйтесь к Кирпоносу. Пригоду возьми с собой. Мало ли какие вопросы могут возникнуть у начальства, не известные тебе…
Якунчиков позвонил Кирпоносу. Доложил существо дела, на что генерал ответил:
— Вопрос важный, с удовольствием вас приму. Приезжайте, кстати, у меня будет и секретарь ЦК Бурмистенко. Пусть и он послушает армейских контрразведчиков. Может, у него возникнут вопросы в свете текущего момента.
Через час оба военных контрразведчика были в кабинете командующего, в котором кроме генерал-полковника действительно сидел и партийный функционер республиканского значения. Это был тридцатидевятилетний Михаил Алексеевич Бурмистенко. Он был моложе командующего, но имел большой опыт руководящей партийной работы. Когда на Украину был направлен Сталиным Хрущев, последний захватил с собой заместителя заведующего Отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б) Михаила Алексеевича Бурмистенко. Зимой 1938 года его избрали вторым секретарем ЦК КП(б) Украины, а летом того же года — председателем Верховного совета УССР.
Якунчиков представил Пригоду как заместителя начальника контрразведки шестой армии и доложил военному и партийному руководителям не только о содержании беседы с польским перебежчиком, но освятил весь недельный срез наработок армейских чекистов округа. Он говорил, что на специально проложенной российской колее в 1520 миллиметров уже стоят вагоны и платформы, идет срочное строительство командных пунктов, войска стягиваются к нашей границе, по ночам слышен рокот дизелей танков и самоходок…
Кирпонос и Бурмистенко внимательно слушали сообщение Якунчикова, особенно не перебивая, только изредка задавая уточняющие вопросы.
В ходе беседы командующий спросил у Пригоды, как обустроились соединения шестой армии, на что Михаил Степанович достойно ответил:
— Товарищ командующий, армейские контрразведчики, опираясь на командиров и политорганы вместе делают все зависимое от них в обеспечении безопасности личного состава и семей военнослужащих с учетом острой политической обстановки в регионе. Украинские националисты заставляют нас быть начеку. А еще мы получили данные, что местные польские больницы разгоняются и на их месте устанавливаются военные госпитали с немецким медперсоналом.
— Конечно, кто, если не ЧК, должен быть начеку? — улыбнулся Бурмистенко, а потом посуровел и уже серьезно заметил: — Оуновцы — это пособники немцев, они ждут не дождутся своих хозяев с «новым порядком». Они еще себя покажут…
Кирпонос вставил:
— Галицийцы, проведшие несколько столетий под австро-венгерским, румынским и польским игом, одурманенные антисоветчиной, делают и будут делать все возможное и невозможное, чтобы ударить по Красной армии с подполья — и словом, и огнем.
Якунчиков доложил о результатах реализованных оперативных разработок на «Выдвиженцев», «Упырей» и других дел, подчеркнув, что этим самым они нанесли ощутимый удар по ОУН и разгромили их основные опорные пункты с абверовской агентурой.
— Противник сегодня несколько деморализован, — продолжал он. — Конечно, полного разгрома нет, подполье осталось, но мы его корчуем. Потери наш идеологический и военный противник понес приличные…
Командующий был доволен встречей. Контрразведчики покидали штаб округа тоже с хорошим настроением. Якунчиков по прибытии в кабинет тут же доложил Михееву по телефону о содержании беседы с Кирпоносом и Бурмистенко.
— Вот так и надо действовать, а то командиры посчитают, что мы покоимся на лаврах, удовлетворившись достигнутыми результатами в недавнем прошлом, на этом успокоились. Это не для того, чтобы покрасоваться успехами, для руководства округа — это же реальная помощь, — в назидательном тоне говорил Анатолий Николаевич.
Он знал, что командующий остро переживает за округ, болезненно реагирует на провокационные действия гитлеровцев, стоящих у ворот Советской России. Не раз докладывал наркому обороны Тимошенко о беспрепятственных полетах фашистских самолетов.
Однажды, передавая для ознакомления Семену Константиновичу обобщенную справку по реализованному делу на агента немецкой разведки из числа военнослужащих Белорусского особого военного округа, Михеев стал свидетелем звонка Кирпоноса. Он сообщил о новом нарушении воздушного пространства немецким самолетом, который явно фотографировал с воздуха полевые сооружения вдоль границы шестой армии. Как потом выяснилось, командующий округа просил у наркома санкции на открытие хотя бы заградительного огня по зарвавшимся стервятникам.
И тут Михеев услышал ответ из телефонной трубки с усилителем из-за проблем у командующего со слухом:
— Вы что, Михаил Петрович, хотите спровоцировать боевые действия, за которыми может последовать война? Она нам не нужна, тем более сегодня, — жестко, со сталью в голосе проговорил нарком обороны СССР, наверное, понимая, что Сталин за это по головке не погладит киевского ослушника, да и ему достанется.
А еще Михеев знал, что несколько дней назад генерал-полковник Кирпонос приказал некоторым частям занять предполье не завершивших строительство приграничных укрепленных районов. И тут же ему позвонил начальник Генштаба Красной армии Георгий Константинович Жуков. Он буквально кричал в трубку:
— Вы что, с ума сошли? Немедленно отмените такое распоряжение и доложите, кто конкретно дал это самочинное указание.
Анатолий Николаевич располагал информацией, что распоряжение было инициировано начальником штаба округа боевым генерал-лейтенантом Максимом Алексеевичем Пуркаевым, который участвовал в военном походе в Западную Белоруссию в 1939 году. Война для него началась задолго до того, как первые бомбы обрушились на города и села Советского Союза. До декабря 1939 года Пуркаев был военным атташе в Германии, и Михееву до своего назначения в Москву довелось поработать в КОВО с этим среднего роста, коренастым и улыбчивым генералом, с головой, покрытой густой шапкой светлых волос. Это был, по оценке Г.К. Жукова, опытный и всесторонне знавший свое дело начальник штаба округа, человек высокой культуры и штабист большого масштаба.
Кирпонос, ответил, как полагается решительному и порядочному человеку:
— Я его дал!
— Вот сами и отменяйте этот провокационный приказ…
И такой был Жуков, который, признавая в душе ошибочность некоторых действий вождя, вынужден был скрепя, как говорится, сердце соглашаться с его заблуждениями и неопределенностями…
* * *
Когда военные контрразведчики покинули кабинет Кирпоноса, Бурмистенко взволновано заговорил:
— А ведь чекисты говорят правду. Они находятся на острие невидимой борьбы и тоньше чувствуют обстановку. Надо нам с вами довести обобщенную информацию с ситуацией последних дней по двум каналам — военному и партийному до Москвы. Неужели они там не чувствуют выхлопные газы надвигающейся войной машины Гитлера? Думаю, следует незамедлительно информировать правительство об угрозе германского нападения.
— Я отправлю шифровку с учетом стремительно развивающейся обстановки не в нашу пользу сегодня же Тимошенко, — заверил секретаря ЦК Украины командующий округом.
Они еще долго говорили по другим вопросам, связанным с безопасностью страны: об усилении боеготовности войск, о необходимости организации партизанского движения, о мобилизационных планах и других проблемах, которые встали на повестке горячих дней подготовки Германии к войне с СССР.
Кирпонос сдержал свое слово — шифровку с текстом о тревожном положении на германо-советской границе он отправил наркому обороны С.К. Тимошенко.
И каково же было его удивление, когда на следующий день — 13 июня 1941 года — ему доложили о сообщении ТАСС. А 14 июня на его столе уже лежала свежая газета «Известия». Он стал внимательно читать текст сообщения, хмурясь и мотая головой из стороны в сторону:
«Еще до приезда английского посла в СССР г-на Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией». По этим слухам:
1. Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними;
2. СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредотачивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР;
3. Советский Союз, в свою очередь, стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредотачивает свои войска у границ последней.
Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.
ТАСС заявляет, что:
1. Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предполагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места;
2. по данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР, лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям;
3. СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными;
4. проводимые сейчас летние сборы запасных Красной армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной армии как враждебные Германии по меньшей мере нелепо».
Командующий не верил своим глазам, читая опубликованное в газете сообщение…
«Как же так, столько острой информации, — рассуждал генерал-полковник, — идет сплошной поток объективных данных, а политики не верят ни разведке, ни контрразведке. Мы здесь стоим на ушах, а там сплошное умиротворение или действительно у политиков появилась боязнь супостата. Надо позвонить Бурмистенко».
Спустя некоторое время у Михаила Алексеевича он выяснит, что в Москву отправлять шифровку с тревожными сигналами запретил Первый секретарь, которым был в то время Н.С. Хрущев, державший нос по ветру. А может, он уже знал через свои возможности в советской столице о готовящемся сообщении ТАСС. Тем более Хрущев понимал, что Сталин и его ближайшее окружение не меняют своих убеждений, потому что, может, знают больше, чем партийные функционеры на местах…
Тем не менее партийная депеша из Киева в Москву не пошла.
А в это время в советской столице начальник военной контрразведки НКО СССР Анатолий Николаевич Михеев докладывал наркому С.К. Тимошенко самый свежий по обстановке документ, собранный в основном армейскими чекистами пятой и шестой армий. Концовка письменной докладной заканчивалась четким выводом:
«По данным наших закордонных источников и показаний разоблаченной агентуры противника, немецко-фашистское руководство перед своими разведывательными и контрразведывательными органами неслучайно поставило весьма обширные и далекоидущие задачи. Немцы стремились и стремятся собрать исчерпывающую информацию о боеспособности наших частей западных военных округов для войны в целом, а также подготовить в разведывательном отношении проведение начальных операций по быстрому разгрому передовых частей Красной армии».
Семен Константинович читал обобщенную справку начальника контрразведки внимательно, подчеркивая красным карандашом наиболее важные абзацы. Прочитав ее всю, тяжело выдохнув, он с волнением в голосе произнес:
— Анатолий Николаевич, все, что здесь заложено и изложено, — все вполне объективно. Я полностью разделяю ваши выводы. Кстати, для меня это будет подспорьем при написании доклада правительству. Вас хочу информировать, что руководство наркомата обороны продолжает принимать все необходимые меры для отражения возможной агрессии со стороны любого противника.
Только вчера я приказал Киевскому округу выдвинуть к границе пять стрелковых корпусов. Шестой прибыл из Харьковского военного округа. В распоряжение Кирпоноса передается часть армии Лукина из Забайкалья. С Северного Кавказа на Украину заканчивается переброска третьей по счету армии. Под контролем вместе с вами держим боеготовность пятой и шестой армий, обеспечивая их необходимым запасом боеприпасов и укомплектовывая соединения по штатам военного времени. Заканчиваем строительство полевых фронтовых командных пунктов и дооборудуем укрепрайоны. Только бы успеть и не дать возможность спровоцировать войну с Германией…
Слушая наркома обороны, Михеев понял, что война неизбежна.
«Значит, все-таки война, — рассуждал про себя Анатолий Николаевич. — Но тогда почему не хотят верить в ее неизбежность некоторые политики и сам Иосиф Виссарионович? А может, они знают что-то другое? Нет, чиновники проводят осторожную политику Сталина — не спровоцировать боевые действия, готовиться к войне не спеша, без брызг преодолевать ночной брод, чтобы не спугнуть противника».
* * *
Москва в это тревожное время понимала, что германская армия Гитлера — вермахт — объективно сильнее Красной армии не только по вооружению, но и по количеству обученного в боях на центральноевропейских театрах военных действии личного состава. СССР лихорадочно качал мускулы и переваривал опыт трех локальных операций на Хасане, Халхин-Голе и Советско-финской войне. Сталин торопился с модернизацией армии, существенно подчищенной в ходе репрессий проклинаемого теперь и народом, и властью тридцать седьмого.
Зная, что война неизбежна, вождь лихорадочно искал выход из создавшегося положения — нахождение страны между Сциллой и Харибдой — поддержания без провокаций условий, созданных Пактом о ненападении, и необходимостью довооружить незаметно для Берлина части и подразделения Красной армии. Проход между этими двумя совсем не мифическими чудовищами нужно было удачно проскочить, да так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
Когда стало очевидным, что немец уже стоит перед дверями советского дома, 18 июня сорок первого вышла директива Генштаба Красной армии о возможном нападении Германии на Советский Союз, в которой говорилось, что войска западных военных округов должны быть приведены в состояние боевой готовности к отражению нападения противника. Так вот, слово «быть» до сих пор цепляет историков. Понятия «быть» и «привести» разные по смысловым оттенкам.
Но вернемся к той обстановке.
Еще 15 июня разведслужбы погранвойск СССР получили неопровержимые документальные доказательства того, что процесс выдвижения войск вермахта на исходные для нападения позиции идет в полную силу.
Мало кому известно, но Михеев знал из доклада начальника Особого отдела Западного особого военного округа об одной секретной операции. Дело в том, что 17 июня 1941 года Сталин вызвал командующего ВВС П.Ф. Жигарева и главу НКВД Л.П. Берию, кому подчинялись погранвойска, и приказал авиации округа провести тщательную разведку.
18 июня в течение светового дня вдоль всей линии границы в полосе Западного особого военного округа с юга на север пролетел самолет У-2, пилотируемый опытными авиаторами — летчиком Захаровым и штурманом Румянцевым. Через каждые 30–50 километров они сажали аэроплан и описывали все то, что видели с высоты на той стороне границы на нижнем крыле биплана. В этот момент оно превращалось в своеобразный письменный стол.
В местах посадок самолета к ним подходили оперативники и забирали текст наблюдения. Анализ этих записок показал, что отмечается лавинообразное движение немецких войск к линии границы. Вот почему сразу же Сталин отдал приказ о приведении войск первого стратегического эшелона в полную боевую готовность. Генштаб передал директиву в войска, но она фактически не была выполнена в полном объеме.
Продублирована директива была только 21 июня и адресовалась Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО и ОдОВО. В ней, в частности, говорилось:
«1. В течение 22–23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОДО, КОВО, ОдОВО.
Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.
Приказываю:
а) в течение ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22 июня 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскировать;
г) противоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
Тимошенко, Жуков
21 июня 1941 года».
Анатолий Николаевич Михеев всю эту архитектонику подготовки войны знал, и каждый раз удивлялся при деловых встречах с наркомом обороны его опасной осторожности в деле повышения боеготовности войск. Он понимал, что большая политика довлеет над ним вместе с начальником Генштаба Жуковым.
Пройдет время, и тот, кто был особенно близок к Сталину в этот период, а им являлся В.М. Молотов, в семидесятых годах скажет:
«Мы знали, что война не за горами, что мы слабее Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, куда нам придется отступать — до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали. Мы знали, что придется отступать, и нам нужно иметь как можно больше территории… Мы делали все, чтобы оттянуть войну. И нам это удалось — на год и десять месяцев. Хотелось бы, конечно, больше. Сталин еще перед войной считал, что только к 1943 году мы сможем встретить немца на равных…
Да к часу нападения никто не мог быть готовым, даже Господь Бог! — Мы ждали нападения, и у нас была главная цель: не дать повода Гитлеру для нападения. Он бы сказал: «Вот уже советские войска собираются на границе, они меня вынуждают действовать!»
Что можно сказать — Молотов преподал урок о том, что история должна писаться очевидцами, а потомки — извлекать из прошлого уроки. Сегодня обстановка в мире очень похожа на период «сороковых роковых». Мы все чаще ощущаем удары с широкомасштабной географией гибридной войны, в которой огромная роль отводится нужной противнику информации и действиям «пятой колонне» внутри страны. Поэтому военно-политическому руководству России внимательно следует присмотреться к решениям советского правительства по подготовке государства в особый период. Учиться на их недостатках, ошибках и заблуждениях. Нынче сдержанная разумная подготовка к возможным горячим событиям для нас более чем актуальна…
* * *
А в Киеве спустя несколько дней Якунчиков, вернувшись с Военного совета и проходя через помещение дежурного, дал ему команду:
— К четырнадцати срочно соберите весь личный состав в лекционном зале.
— Есть, — по-военному отчеканил дежурный, беря под козырек.
Через полчаса оперативный состав Особого отдела округа сидел в помещении, теряясь в догадках по поводу срочности совещания. Когда Николай Алексеевич вошел в зал, все встали без команды. Еще с проема дверей он рукой подал знак, чтобы оперативники сели. Заскрипели фанерные стулья, сбитые рейками в ряды. Быстрой походкой он приблизился к трибуне с чекистским знаком «Щит и меч» и несколько волнительно, что было заметно по нетипичному румянцу на лице, проговорил:
— Товарищи! Сегодня нарком обороны Тимошенко отдал распоряжение передислоцировать управление округа в Тернополь и двадцать второго июня занять там уже приготовленный полевой командный пункт. Мы выезжаем завтра утром. Я думаю тревожные чемоданы в полном порядке? Если нет — положите туда все необходимое для походной жизни…
Выступление было коротким, и, как большинству оперативного состава показалось, оно явилось до конца невысказанным, каким-то незаконченным, остановленным на полпути к истине. Сам же Якунчиков в душе возмущался:
«Как же так, на Военсовете предупредили до поры до времени не распространяться о возможности необъявленной войны с Германией, которую Гитлер уже подготовил. Почему прямо не сказать особистам об этом? По выражению их лиц я уловил, что они не вполне удовлетворены моей скомканной информацией».
Ему было неудобно из-за своей недоговоренности, когда он вместе с подчиненными выходил из зала. Захотелось даже задержать сотрудников и крикнуть: «Дорогие мои, готовьтесь к бою! Завтра будет война! Позаботьтесь о безопасности своих семей…»
Но служебный долг не позволил сказать правду: не было на это приказа. Он зашел в свой кабинет. В висках стучало, голова раскалывалась — видно, поднялось давление от бессонных ночей и огромной массы материалов, которые перерабатывались в последние дни сердцем и умом. Он несколько раз прошелся по кабинету из угла в угол, подошел к окну. Киев утопал в зелени ушастых каштанов и пахучих лип. На небольшой клумбе горели разными красками и оттенками цветы. Лето благоухало теплом, светом и цветом…
Неожиданно в открытую форточку влетела крупная оса и стала кружиться вокруг головы. Он схватил синюю папку-слюнявчик и стал отбиваться. Непрошенная гостья продолжала противно и агрессивно жужжать, выписывая круги вокруг его головы.
«Ты смотри, какая нахалюга! — подумал Николай Алексеевич. — Никак не отстает. Наверное, прилетела от немцев за секретами».
Подумал и улыбнулся своей глупой шутке. А тем временем ее удалось отогнать к другому окну с поднятой фрамугой, через которую гостья с тонкой талией благополучно выбралась на свет божий.
«Вот такие осы, только крупнее и с крестами на крыльях, могут завтра атаковать и нас — их прогнать будет труднее, — снова стал образно говорить сам себе хозяин кабинета. — Ничего, встретим немецких ос достойно!»
Впереди оставалась всего одна мирная ночь…
Можно только догадываться, как прощались с семьями оперативники, понимавшие, куда они отправляются вместе со штабом округа! Потом станут приходить печальные известия, что «двадцать второго июня Киев бомбили…»
А пока, это была суббота, только что солнце красным колобком лениво выкатывалось из-за днепровского горизонта, своей макушкой окрасив малиновой краской полосу восточной части города. Именно в это время из украинской столицы выползла вереница легковых, в основном — эмок, и грузовых машин, самоходных кунгов, бронетранспортеров и танкеток.
Якунчиков ехал в штабной машине, весь погруженный в раздумья. Свежий воздух раннего утра через приспущенное стекло дверки приятно охлаждал воздух в салоне.
«Скорее бы добраться без происшествий до нового командного пункта, — рассуждал Николай Алексеевич, вспоминая пословицу, которая бытовала в его краях: «Хорошо, что выехали раненько. Кто встал пораньше, уйдет подальше».
Управление штаба, Военный совет, Особый отдел КОВО и подразделения охраны выступили по шоссе в сторону Тернополя.
Никто не знал — ни командование округом, ни местные особисты, ни даже Кремль, что уже завтра с ходу Юго-Западному фронту придется управлять действиями войск против невиданного натиска вермахта.
Обстановка на границе была неспокойная уже в течение последних месяцев. Об этом знала и Москва. Сведения о подготовке к войне, которую начнет гитлеровская Германия, поступали из различных источников, в том числе и от военного атташе в Берлине генерал-майора Василия Ивановича Тупикова. Им назывались даже конкретные ближайшие дни — двадцать второго или двадцать третьего июня.
Тупиков скоро прибудет в Киев и станет начальником штаба Юго-Западного фронта. Он погибнет в сентябре 1941 года при попытке выйти из окружения под Киевом, о чем будет подробно рассказано чуть ниже.
* * *
Колонна двигалась стремительно. К остановившимся машинам из-за различных неисправностей быстро подъезжали технические летучки, и они ремонтировались, что называется, на ходу. По шоссе навстречу гудящему железному потоку тянулись одиночные подводы, на которых сидели косари. Проносились грузовики-лесовозы. Медленно проплывали, причудливо вращаясь, стоящие вдалеке селения, а придорожные — проносились белыми штрихами хаток-мазанок.
К пяти часам колонна подходила к Тернополю. И вдруг небо загудело могучим ревом самолетов, летящих на небольшой высоте. С поднебесья посыпались стальные «гостинцы» — бомбы. Они кучно ложились вдоль дороги, а потом взрывались, поднимая столбы густой и едкой пыли. По кюветам, кустам и подлескам прятались люди. Но осколки и пули доставали их везде…
Всю ночь Михеев пытался связаться с Якунчиковым, однако Особый отдел округа, скоро ставший фронтом, находился только на подходе к областному центру. В восьмом часу Николай Алексеевич позвонил сам в Москву. Прежде чем услышать голос звонившего подчиненного, Михеев уловил гул канонады и уханье от разорвавшихся самолетных фугасов, и только потом более отчетливо принял слово: «Бомбят!»
— Бомбят, Анатолий Николаевич, — кричал в трубку Якунчиков.
— Как передовая?
— По всей границе идут бои. Разбираюсь с обстановкой… доложу дополнительно. Немецкие танки прорвались… Есть потери — трое оперативников погибли. Пригода контужен.
— Отдел чем занимается?
— Разгружаемся, заняли помещение…
— В городе нечего сидеть! Опера должны быть на передовой вместе с воюющими войсками. Там от них будет больше пользы.
Пока Михеев разговаривал с Якунчиковым, позвонил дежурный по Генштабу:
— Товарищ Михеев, вас просит к себе нарком…
Снова звонок по ВЧ — вызывал Львов.
— Докладывает Пригода, — густой голос басом ломал телефонную мембрану. — Вернулся только с Равы-Русской. Якунчикову доложил, он велел связаться с вами.
— Ну, рассказывай обстановку, рассказывай…
— В четыре утра фашистские орудия открыли ураганный огонь. Велся он минут двадцать, а потом пошли танки вместе с пехотой. Пограничники майора Малого молодцы — четыре часа отбивались, а потом немцев контратаковала сорок первая стрелковая дивизия. Она и потеснила агрессора. Воины дерутся, как львы, — и солдаты, и командиры. Никого нельзя упрекнуть в малодушии или трусости.
— А как ведут себя твои подчиненные?
— Особисты все находятся в боевых порядках…
— Это хорошо. Как сам себя чувствуешь? Говорят, ты ранен? — поинтересовался Михеев.
— Нет, ничего серьезного, малость контузило взрывной волной…
— Смотри, у тебя важные задачи — руководить коллективом. Зря не лезь под пули. Кратко дай обстановку по шестой армии.
— Все наши войска под сплошным обстрелом. Появились диверсионные группы в нашей форме и гражданском одеянии. Им активно помогают оуновцы. Нарушают проводные линии связи, вырезают провода по сто и больше метров, особенно в звеньях армия — корпус — дивизия. Задержали шестерых. Четверых ликвидировали из-за вооруженного сопротивления. Послал вам шифровку о необходимости в связи с этим усиления охраны тыловых объектов.
— Вижу, ты правильно оценил обстановку. Прошу докладывать мне каждый день, ведь с коллективом ты на острие обороны — по диверсантам доложу наркому обороны.
Михеев часто переходил с «вы» на «ты», когда ему нравился доклад того или иного подчиненного.
Связь неожиданно прервалась.
«Что случилось? — подумал Анатолий Николаевич. — Это война… На войне, как на войне. Не дай бог, случилось что-то ужасное».
Но, к счастью, ничего страшного не произошло. Разорвался вблизи снаряд, повредив временно аппаратуру…
Михеев ехал к Тимошенко.
Мимо проплывали москвичи. Казалось, внешне ничего не произошло. Но стоило немного присмотреться, в лицах горожан он заметил тоску, обеспокоенность и тревогу. Подъезжая к наркомату, его снова посетили мысли о войне.
«Сколько она пугала наш народ, сколько близилась, сколько надвигалась! И вот наконец грянула тевтонским вероломством. Нам тяжело — мы, к великому сожалению, по разным причинам не готовы дать сразу отпор, но немцы его непременно получат, как получали и раньше. Не мешали бы гражданские чиновники военным делать свое дело — драться.
Нет, не могу я здесь находиться. Попрошусь у наркома отправить меня на фронт… на Юго-Западный! Думаю, не откажет. Достойные кандидаты на мое место найдутся…»
С этими мыслями А.Н. Михеев ходил все оставшиеся дни, вплоть до отъезда его на Юго-Западный фронт.
Группа Плетнева
На свете осталось много беспорядка после тех, кто хотел привести его в порядок.
Лешек КуморБорьба с националистическим движением в западных областях Украины в 1939–1950 годах стала одним из драматических событий в советской истории. А была она в Галиции такова. Вскоре после создания Западно-Украинской Народной Республики (ЗУНР) и ее объединения с Украинской Народной Республикой (УНР) 21 января 1919 года была провозглашена Единая Соборная Украина. На территории России шла Гражданская война. Положение УНР висело на волоске. И уже в декабре 1919 года польские войска заняли столицу ЗУНР — Львов. Румынское воинство — главный город Буковины — Черновцы, а чехословаки — центр Закарпатья — Ужгород. Несмотря на попытки оказать достойный отпор этим трем захватчикам, в середине июля того же года Галицкая армия потеряла контроль над всеми этими территориями бывшей Российской империи.
Во второй половине 1921 года после разгрома Красной армии в Советско-польской войне все земли ЗУНР, кроме тех, которые захватили войска Румынии и Чехословакии, отошли к Польше.
Утрата только что обретенной государственной самостоятельности и поражение в освободительной борьбе 1917–1921 годов активизировали патриотическую борьбу с оккупантами. Репрессии и жестокий процесс полонизации со стороны польских властей исключали легальные формы борьбы, поэтому начались формироваться в Галиции подпольные организации националистической направленности (ПОНН).
Наиболее крупной ПОНН считалась созданная бывшими офицерами австро-венгерской армии в 1920 году в Праге т. н. Украинская войсковая организация (УВО), которая стала основой создания в 1929 году Организации украинских националистов (ОУН). Руководил ею Евген Коновалец вплоть до своей гибели в 1938 году, когда этот сладкоежка неудачно откушал цукерок («конфет» — Авт.) со взрывоопасной начинкой, подаренных ему Павлом Судоплатовым.
После гибели Коновальца во главе Организации украинских националистов стал Андрей Мельник, в прошлом тоже служака австро-венгерской армии. И Коновалец, и Мельник были старше Бандеры на два десятка лет и куда более тертыми калачами политического подполья. Бандера на их фоне — тихий хлопак, низкорослый скаут, ловивший кайф от функций писарчука, посредственный в учебе, с холуйской, подобострастной сервильностью в поведении, еле-еле дотягивал до ощипанного «бройлера».
С годами, правда, как и все слабаки в физическом плане, приобретшие в характере крайнюю жестокость и религиозный фанатизм, он «взрослел», дотягиваясь до руководителя оуновского «провода», а потом и вождя. А лет пять-семь назад Степан Бандера, как писали польские газеты, еще «…истязал кошек, ловил капканами собак и стрелял из рогаток горобцив («воробьев» — Авт.) и ворон».
Это описание — для небольшого политического фона Степана Бандеры, который, естественно, был известен Д.Д. Плетневу.
10 марта 1939 года в Москве открылся XVIII съезд ВКП(б) — последний предвоенный партсъезд. Как и полагалось, с отчетным докладом выступил Генеральный секретарь ЦК И.В. Сталин. Большое внимание в докладе он уделил международной обстановке. И это вполне понятно — надвигалась Вторая мировая война. Вождь снова и снова разоблачал провокаторскую политику западных «демократий» и агрессивную сущность гитлеровского режима. Несмотря на тревожность момента, он не пренебрег иронией в отношении врагов Советского Союза:
«Характерен шум, который подняла англо-французская и североамериканская пресса по поводу Советской Украины. Деятели этой прессы до хрипоты кричали, что немцы идут на Советскую Украину, что они имеют теперь в руках так называемую Карпатскую Украину, насчитывающую около 700 тысяч населения, что немцы не далее как весной этого года присоединят Советскую Украину, имеющую более 30 миллионов, к так называемой Карпатской Украине. Похоже на то, что этот подозрительный шум имел своей целью… спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований.
Конечно, вполне возможно, что в Германии имеются сумасшедшие, мечтающие присоединить слона, то есть Советскую Украину, к козявке, то есть к так называемой Карпатской Украине. …Разве не ясно, что смешно и глупо говорить серьезно о присоединении Советской Украины к так называемой Карпатской Украине. Пришла козявка к слону и говорит ему, подбоченясь: «Эх ты, братец ты мой, до чего мне тебя жалко… Живешь ты без помещиков, без капиталистов, без национального гнета, без фашистских заправил, — какая ж это жизнь…
Гляжу я на тебя и не могу не заметить — нет тебе спасения, кроме как присоединиться ко мне… Ну что ж, так и быть, разрешаю тебе присоединить свою небольшую территорию к моей необъятной территории…»
Как же все эти слова актуальны сегодня: козявка бандеровская нынче присоединила, однозначно временно, незаконно захватив власть, слона — большую часть Украины…
Однако вернемся к нашему повествованию.
Накануне войны ОУН развернула широкий подпольный фронт идеологической, диверсионной и террористической борьбы против польских властей.
В 1939 году после разгрома Польши Германией и ее раздела большинство теренов (территорий — Авт.) Галиции вошли в состав СССР. Вслед за действительно освободительной миссией Красной армии, которую встречали с радостью, цветами, надеждами, — украинский народ объединился в одну республику — УССР!
Однако руководители ОУН хотели полной независимости от СССР. Теперь украинские националисты повели против советской власти такую же борьбу, как недавно вели с польскими захватчиками. Реакция советской власти — репрессии против радикалов, запрещение всех политических партий, даже руководители Компартии Западной Украины, выдвигавшие лозунг: «Соединение всех украинских земель в единое социалистическое государство — Украинскую Советскую Республику», были вызваны в Москву и расстреляны.
Осуществлялась тотальная национализация промышленности и финансовой сферы; ликвидировался плюрализм форм собственности; ускоренными темпами, игнорируя традиционный аграрный уклад, проводилась коллективизация сельского хозяйства. Секретное Постановление правительства СССР от 6 января 1941 года № 34 предусматривало принудительное переселение из региона в Сибирь и на Дальний Восток более 60 тысяч агрессивно настроенных крестьянских семей, которые знали о голоде в некоторых областях России в двадцатых годах, в том числе и на Украине в 1932–1933 годы.
Поэтому надо признать, что приход немецкой армии немало граждан в Галиции воспринимали как освобождение от сталинской оккупации. Но как они ошибались!
После 22 июня 1941 с немецкой армией на западноукраинские земли возвратились лидеры ОУН. И конечно, стали спешить и тем самым смешить Берлин…
Уже 30 июня во Львове они собрали съезд и объявили «Акт провозглашения Украинской Державы», которая просуществовала всего лишь сутки. Гитлер запретил играть «шароварникам» в демократию. Досталось от фюрера и немецкой администрации Львова. В этот же день в городе распространилось обращение Степана Бандеры, в котором были такие слова:
«Народ! Знай!
Россия, Польша, мадьяры, жидва — это твои враги. Уничтожай их! Ляхов, жидов, коммунистов уничтожай без милосердия!..»
Так началась война без милосердия, унесшая этими вурдалаками жизни только на Украине более миллиона человек…
Это был фронт той борьбы, с которым должен был столкнуться военный контрразведчик Дмитрий Дмитриевич Плетнев на Львовщине.
* * *
Итак, после потери Польшей галицийских территорий в ходе Второй мировой войны местное воинство в лице в радикальных националистов — оуновцев, воевавших с политикой полонизации до 1939 года, перешло к яростным атакам против советских властей. Таким образом, свой фронт борьбы они развернули на сто восемьдесят градусов — с запада на восток.
Националистически настроенные галичане видели и в польской, и в советской власти рассадники беспорядка, дурно влияющие на умы местного населения в борьбе за независимость и создание «Украйны вид моря до моря».
Но сил для этого было маловато. И тогда лидеры националистов провозгласили клич: «До зброи!» («К оружию!» — Авт.). Но этот призыв по определению не мог закончиться победой. Террор — не созидательное начало, такими методами порядок не наводят, а крови, в том числе и безвинной, пролито много.
Понимая бесперспективность борьбы с Киевом, а тем более с Москвой, теперь оуновцы бандеровского окраса уповали на «новый порядок», который обещали навести очередные завоеватели из Берлина. К ним они благоволили и ждали с «подарками» — кровавой борьбой с «москалями», которых еще называли «советами».
Понимая, что борьба с организованными бандами украинских националистов и агентурой абвера из их среды будет жестокой, затяжной и коварной, еще накануне войны Михеев решил направить во Львов опергруппу во главе с опытным военным контрразведчиком для помощи Особому отделу шестой армии. Именно она стояла в первом эшелоне противостояния будущим оккупантам-захватчикам и их оуновскому отрепью. Михеев остановился на кандидатуре начальника оперативного отделения капитана органов госбезопасности Дмитрии Дмитриевиче Плетневе, которого знал еще по службе в Киеве.
Анатолий Николаевич позвонил Якунчикову.
— Николай Алексеевич, я в отношении опергруппы. Думаю, следует послать во Львов Плетнева. Как смотришь?
— Опытен, смел, но порою бывает горяч, — последовал ответ. — Справится ли в обстановке львовской горячки?
— Мне кажется, такой человек и нужен в том пекле. Всякому дню подобает забота своя, — закончил он присказкой, которую часто употребляла его бабушка.
— Это верно…
— Тогда готовь его. Мандат для Плетнева я согласовал с членом Военного совета Бурмистенко.
— Беру под козырек, — последовал ответ сдавшегося Якунчикова…
Мандат Военного совета Юго-Западного фронта давал капитану госбезопасности Плетневу чрезвычайные полномочия в прифронтовом Львове для борьбы с диверсантами, террористами, мародерами, оуновским подпольем, наводящим панику в городе.
Сборы у Плетнева были недолгими. Прощание дома и на службе. И цепочка необходимостей — грузовик, инструктаж, оружие, боеприпасы, карты… Кроме нескольких оперативников его группе предавалась своеобразная пехота — красноармейцы из числа пограничников. Из Киева группа выбралась легко, ведь провожающие пожелали им счастливой дороги. А Якунчиков проводил с прибауткой:
— «Верные друзья, — половина дороги» — говорит пословица, а я добавлю: пусть она будет вся. Одному ехать — и дорога долга. Поезжайте через Тернополь — быстрее доберетесь…
Но чем ближе машина приближалась к Львову, тем теснее и затористее становилась гудящая дорога, ведущая на запад Украины. Навстречу машине оперативников шел нескончаемый поток велосипедистов, гужевых повозок, легковых автомобилей и грузовых машин — и армейских, и цивильных. Тяжело было в местах, где шоссе сужалось из-за ремонтных работ. В таких «бутылочных горлышках» с той и другой стороны скапливались убегающие от войны граждане. Часто встречались идущие и везущие на тачках и самодельных возках, видимо, домашнее барахло — семейные пожитки.
Сидя в кабине грузовика, Плетнев чертыхался:
«Вот дурак, послушался Алексеича, ехать через Тернополь, когда надо было ударить в сторону Коростеня, а там через Ровно и на Львов. Но что сделаешь, теперь вот катишься, как горшки везешь».
И словно уловив ход мыслей старшего, водитель машины заметил:
— Ничего, товарищ капитан, доедем — не ищут дороги, а спрашивают, доберемся до цели. Бензина хватит.
— Все понятно, дай-то боже, чтоб все было гоже!
— Будет!
Конечно, Плетнев не мог знать, что дорога через Ровно закрыта по стратегическим соображениям: по ней к фронту перебрасывались три советских механизированных корпуса генералов: 19-й — Н.В. Фекленко, 9-й — К.К. Рокоссовского и 8-й — Д.И. Рябышева, чтобы закрыть брешь, образовавшуюся на стыке между пятой и шестой нашими армиями. Именно в эту неприкрытую Красной армией местность ринулись механизированные немецкие войска 1-й танковой группы, возглавляемой Эвальдом фон Клейстом, входившей в группу армий «Юг».
Фашистов надо было непременно остановить, сорвать угрозу глубокого прорыва. Поэтому во временном промежутке с 23 по 30 июня 1941 года разразилось первое грандиозное танковое сражение за населенные пункты треугольника: Дубно — Луцк — Броды, в котором, к великому сожалению, судьба не принесла нам победы.
Юго-Западный фронт потерял 2648 танков против немецких 260 машин и отступил, хотя Жуков слал и слал шифровки — контратаковать, и все. Но через несколько дней уже было нечем контратаковать — оказалась выбита пехота, появилась нехватка боеприпасов, ощущалась потеря средств связи, возникли проблемы с продовольствием и т. д.
Попавший в плен к немцам под Сенно в ходе Лепельского контрудара командир гаубичной батареи 14-й танковой дивизии капитан Яков Джугашвили, сын Сталина, характеризуя обстановку боевых действий тех дней, на допросе заявит:
«Неудачи советских танковых войск объясняются не плохим качеством материалов или вооружения, а неспособностью командования и отсутствием маневрирования…
Командиры бригад — дивизий — корпусов не в состоянии решать оперативные задачи. В особой степени это касается взаимодействия различных видов вооруженных сил…»
Не выдержав позора поражения, 28 июня 1941 года застрелился член Военного совета Юго-Западного фронта корпусной комиссар Н.Н. Вашугин…
Сдались в плен командующий 12-й армии генерал-майор П.Г. Понеделин и командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Н.К. Кириллов, которые по возвращении в СССР в 1945 году и выдачи их американскими властями, после тщательного разбирательства в течение нескольких лет, были судимы. По приговору военного трибунала были расстреляны.
Однако, надо признать, что большинство солдат и командиров являли собой примеры преданности народу и Родине, воюя с врагами Отчизны доблестно и геройски.
Понеделина обвиняли в том, что «…попав в окружение противника, он имел полную возможность пробиться к своим, как это сделало большинство частей его армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал, совершив таким образом преступление перед Родиной как нарушитель воинской присяги».
Такое же обвинение было предъявлено и Кириллову.
Либеральная пресса взахлеб верещит о жестокости кровавого тирана Сталина, который таким образом свалил на честных и преданных генералов свои же собственные ошибки. Но так уж безвинны были «жертвы сталинского режима»? Виноваты были конкретные командиры, которые из-за разгильдяйства и трусости, пьянства и измене присяге подобными действиями, по существу, помогали вермахту, с чем читатель познакомится ниже.
* * *
До Львова оставалось несколько десятков километров. Там, куда они ехали, слышались разрывы снарядов и мин, тяжелое уханье авиационных бомб, и вдруг прямо на них стремительно понеслась пара немецких самолетов. Они из пулеметов обстреляли дорогу. Люди разбежались, скрываясь по кюветам, в придорожных кустарниках, под машинами и повозками, обманчиво полагая, что их не достанут пули штурмовиков. Когда самолеты улетели, шоссе снова заполнилось людьми.
Добравшись на машине до развилки дорог, Плетнев взглянул на карту и понял, что все-таки лучше ему ехать сейчас через Тернополь.
— Вперед, Костя, — обратился он к водителю, — идем на Тернополь, другие дороги наверняка забиты войсками.
Теперь он понял, насколько Якунчиков был прав в своих рекомендациях…
И вдруг перед машиной встал столбом высокий пожилой лейтенант с красным флажком и автоматом ППШ за спиной. Он пурпурным лоскутком на коротеньком древке, вырезанном из лозовой ветки, как милицейским жезлом, указал в противоположную сторону.
— Куда, куда? Поворачивай… Иначе приму меры…
Потом он бросил взгляд на кузов, в котором кучно сидели командиры и солдаты.
— Ваши документы? — потребовал лейтенант у Плетнева. Капитан госбезопасности вышел из машины. Нет, он не полез в карман за документами, а колючим взглядом ожег регулировщика, показавшегося интуитивно ему подозрительным. Особенно его поразило древко регулировочного флажка — не стандартное выточенное, а выструганный ножом прутик. Он знал, что немцы практикуют заброски диверсантов и террористов в красноармейском обмундировании и нередко используют для создания неразберихи на фронтовых дорогах подобных «регулировщиков».
— Предъявите-ка свои документы! — громко потребовал капитан.
Услышав эти слова, к побледневшему лейтенанту подошли еще трое регулировщиков с автоматами за плечами. Тут же из кузова без команды вскочили и выпрыгнули чекисты и пограничники. Они плотным кольцом сразу же окружили регулировщиков.
Лейтенант, видя такой поворот, отстегнул карман и вынул удостоверение. Дрожащей рукой — это заметил наблюдательный Плетнев — он протянул его капитану. Тот взял и, рассматривая, спросил:
— Из девяносто девятой дивизии?
— Да.
— Должность?
— Читайте, там все написано.
— Не слепой. Прочел. Командир минометного взвода — с флажком на дороге!
— Нам приказали.
— Документ на регулировку есть?
— Приказ получен устно.
— От кого?
— Командования дивизии…
— Где она находится?
— На передовой.
— Конкретней…
— Отступала на Львов.
— На Львов? Кто командир дивизии?
— Только что прибыл, кажется, генерал Пирогов.
Плетнев хорошо знал это соединение, которым командовал полковник Николай Иванович Дементьев. Дивизия воевала в районе Перемышля.
— Обезоружить всех!
И вдруг лейтенант ловким приемом сбросил автомат с плеча и дал короткую очередь вверх, словно предупреждая — применит оружие. Но в мгновение ока «регулировщики» были разоружены.
— Обыскать! — скомандовал Плетнев, — отберите оружие, документы, пояса. Расстегните у них вороты гимнастерок.
Когда последняя команда была выполнена, Дмитрий Дмитриевич ни у одного не увидел под гимнастеркой армейской нательной рубахи. У лейтенанта и старшины он узрел засаленные без стоячего ворота «вышиванки», у остальных — тонко-полотняные рубахи, поверх которых болтались на цепочках серебряные католические крестики. Солдаты-пограничники удивлялись выверенным действиям капитана и были поражены его прозорливостью.
Из оперативных данных Плетнев знал о засылке абвером на нашу территорию разведывательно-диверсионных групп, но такой наглости от оуновцев в отправлении регулировщиками своей агентуры не ожидал. Разоруженных врагов он приказал загрузить в кузов, а водителю — гнать в сторону Львова, чтобы не попасть под очередную атаку неприятельских самолетов.
«Надо обратить внимание на патрульных, регулировщиков, праздно шатающихся по тылам военнослужащих и милиционеров, — рассуждал Плетнев. — Среди них наверняка могут быть те, кто понуро сейчас сидит в кузове».
Вот и граница города, в котором тоже было неспокойно. Немец бомбил железнодорожный узел. В районе площади Рынок лежали убитые. На каменных торцах площади то и дело встречались пятна алой, еще не успевшей потемнеть крови.
«Значит, налет был недавний, — подумал Дмитрий Дмитриевич, — кровь еще не коричневая, незапекшаяся».
Доехав до площади, над которой возвышался памятник великому польскому поэту Адаму Мицкевичу, Плетнев увидел большое скопление людей. Они толпились у края площади возле старого четырехэтажного здания. Как потом выяснилось, это были члены семей наших военнослужащих, ожидавшие автотранспорт для эвакуации. И вдруг он услышал резкий хлопок и увидел разбегавшихся граждан. Несколько человек остались неподвижно лежать на асфальте. Некоторые дико кричали и стонали, корчась от боли.
Капитан понял — в толпу брошена граната. Как только он остановил машину, по площади хлестанула пулеметная очередь. Пока бандит стрелял, оперативник успел разглядеть огненную розетку, засветившуюся в одном из слуховых окон на крыше того же высокого здания, с которого, очевидно, была брошена граната.
— Быстро с кузова, укрыться за машиной, — скомандовал Плетнев.
Долго не раздумывая, он оставил двух чекистов и нескольких пограничников для охраны «регулировщиков», а сам с тремя оперативниками и солдатами бросился к подъезду дома, откуда была брошена граната и открыта пулеметная стрельба.
Увидев металлическую лестницу, он приказал двум пограничникам наблюдать за ней, а сам с остальными ворвался в подъезд. Вытащив пистолет ТТ, стремительно передернув затвор и загнав патрон в патронник, он подал остальным знак боевой готовности и стал, прижимаясь к стене, подниматься по ступеням лестничного пролета. Не успел он развернуться, чтобы одолеть очередной пролет, как последовал выстрел. Пуля тенькнула о стену и рикошетом полетела вверх. В это мгновение он увидел в полумраке наклонившегося через перила незнакомца, целившегося в кого-то из группы. Плетнев успел опередить бандита и выстрелил первым. Он понял — попал: обмякшее тело обреченного перевалилось через дубовый поручень литого чугунного парапета и полетело вниз вслед гремящему по ступеням пистолету.
— Останьтесь с ним, — капитан приказал одному из чекистов, — остальным — за мной на чердак. Проскочив несколько пролетов, опергруппа оказалась в подслеповатом пространстве. Пока глаза привыкали к чердачной темноте, последовал выстрел в направлении капитана. Пуля прошла над головой и впилась в древесину старой стропилины. Потом послышался топот ног убегающего человека в сторону слухового окна. Неизвестный выскочил на крышу, сполз по ней в направлении пожарной лестницы.
У окна, выходящего на площадь, золотились россыпи пулеметных гильз. Пулемета не было. «Видно, сбросил, гад, с дома», — успел подумать Дмитрий Дмитриевич, как услышал радостный голос оперативника:
— Нашел, нашел вещдок — пулемет…
— Не стрелять по убегающему, — скомандовал Плетнев, а сам стал наблюдать за действиями бандита, который, ухватившись за верхнюю часть лестницы, стал спускаться по ней.
— Всем вниз, — послышалась команда капитана. Пока группа подбежала к лестнице, двое пограничников держали злодея с заломленными за спину руками.
Как только бандита, окруженного чекистами, вывели из-за дома, чтобы присоединить к «регулировщикам» и отвести в Особый отдел шестой армии, на него набросилась толпа. Плетнев несколько раз крикнул: «Не трогать!» А когда не помогло — пальнул вверх из пистолета. Но никакой реакции не последовало. Не столько взволнованная, сколько разъяренная толпа сбила бандита с ног и буквально растерзала…
* * *
Погрузив «регулировщиков», машина Плетнева помчалась в сторону западной окраины города, где располагался Особый отдел шестой армии. В этом районе было относительно тихо. Стены домов побелены, балконы украшали разные цветы, в том числе кашпо с декоративными горшочками, висевшими на темных веревках и блестящих цепочках.
Некоторые местные граждане сидели в кафе и распивали кто чего желал, в основном пиво и кофе. Поразили Плетнева радостные лица девиц, разодетых по-праздничному в ярких спидницах (юбках. — Авт.), белоснежных вышитых кофточках, прикрытых разноцветными стричками — (лентами. — Авт.), шастающих по тротуарам и между домами.
«Отчего они такие нарядные? Откуда радость на лицах — война идет! Неужели ждут приятных гостей — немцев? Поляки для них были врагами, теперь мы такими же стали, — подавай тевтонцев, что ли? Ну они им покажут где раки зимуют. Хоть виляй, хоть ковыляй, а беды и вам не миновать от непрошеных гостей», — подумал Плетнев.
Проезжая по улице с одноэтажными домами, у калитки одного из них он увидел лысого толстячка, внимательно смотревшего в сторону приближавшейся армейской автомашины. Как только она поравнялась с домом, галичанин поднял руку со сжатой в кулак кистью и погрозил воинам.
«Сука, этот непременно с особой гостеприимностью примет немцев и станет всячески помогать им», — подумал капитан с заходившимися на скулах желваками…
Город ожидал перемен через разрушения и приход варваров, которые для местных националистов виделись освободителями. Потом Плетнев прочтет в справке, что один из арестованных агентов абвера, местный гражданин Максим Парасюк, признается, что галичане в одинаковой степени ощущали давление и притеснение и от поляков, и от русских. Евреи для них — это человеческий мусор, от которого надо очищать «чистые терены», загрязненные особенно после революции семнадцатого года и трагичного тридцать девятого.
Где-то далеко-далеко слышались громоподобные глухие артиллерийские раскаты. Это медленно двигалась, постепенно приближаясь к большому старинному городу, война.
Вдали показался отдел. Плетнев несколько раз бывал здесь с проверкой состояния работы коллектива — коллег шестой армии. Сейчас он ехал для оказания конкретной помощи в войне с бандитами и всякой абверовской сволочью. Неожиданно он попросил водителя остановиться. Плетнев узрел интересное явление…
Выпрыгнув из машины, он направился по тротуару, вдоль которого росли высокие липы и каштаны, к большому дереву, к стволу которого на противоположной стороне улицы он увидел пробитую и прибитую огромным гвоздем книгу серо-зеленого цвета.
«Интересно, что это за чтиво и вот такая его «реклама»? Зачем книгу прибили гвоздем? — подумал Дмитрий Дмитриевич, — Надо посмотреть».
Несмотря на то что он спешил к новому месту деятельности, он не поленился и перешел по каменным торцам улицу. Подойдя ближе, Дмитрий увидел, что на шершавом стволе громадного каштана была прибита книга-учебник — «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков).
Краткий курс». Именно с такой раскраской обложки он купил себе учебник партийной истории, выпущенный впервые в 1938 году под редакцией Сталина.
«Вот как оуновцы реагируют на партийный талмуд! Нет, они недовольны не только нашей идеологией, они в одинаковой степени ненавидят все русское, все советское и даже все православное. Россия и Польша, Польша и Россия для них с давних времен — страны-ненавистницы. У них сознание все мечется и мечется между двумя полюсами и никак не может выстроить логическую цепочку. И не выстроит, потому что эти вечные кого-то слуги верят, что им удастся красиво пожить при германцах. Немцев они явно ждут! Халявщики они, и только!» — вскипел капитан госбезопасности Плетнев…
Пройдет совсем немного времени, и галичане почувствуют на себе все прелести «нового порядка», устанавливаемого на оккупированных территориях. Во-первых, фашисты запретят создание «незалежной Украины», провозглашенной 30 июня 1941 года на съезде во Львове. Они разгонят весь учредительный совет и «арестуют» главарей ОУН, которых будут содержать в особых щадящих условиях, выделяя им деньги для продолжения организации подпольной борьбы с «москалями».
Во-вторых, создадут неимоверно жестокий режим проживания для украинцев на «теренах» Галичины и других оккупированных территориях Советской Украины.
Во время службы во Львове автор приобрел книгу на украинском языке «Немецко-фашистский оккупационный режим на Украине. Сборник документов и материалов». В нем на странице 45 в документе под № 29 обнародовано «Письмо граждан города Львова губернатору «дистрикту Галичина» о их невыносимом положении от 28 октября 1941 г.».
Оно адресовалось –
«Пану доктору Ляшу, Львов, «SOS»
Мы и наши дети голодны. Сделайте что-нибудь для нас. Жители города Львова умоляют — кушать! Мы не получаем молока. За 4 месяца мы получили только 60 граммов масла. Хлеба получили мало, и он плохой. Паек такой мизерный. Мы грязные, отсутствует мыло. Где вы, культуртрегеры? («колонизаторы, порабощающие отсталые народы». — Авт.).
Однако мы видим мясо, колбасу, муку, масло, овощи, белый хлеб и все другое наше — только для немцев. Мы будем кричать на весь мир. Люди имеют плохой вид и умирают!
Жители г. Львова»
Жители столицы Галичины получили то, чего не ждали. Они ждали достатка, хорошего обращения с ними, сытой жизни. Взамен пришла бедность, скотское поведение тевтонских культуртрегеров по отношению к славянам, нищенское существование большинства населения, обреченного немцами на вымирание.
Сегодня потомки оуновского отрепья периода «сороковых-роковых» снова заскакали на майданах в ожидании поддержки американцев и германцев, которые обязаны помочь им в наведении нового порядка. Они скачут о положительном решении Евросоюза открыть границу для украинцев в режиме «без виз» сроком на три месяца без разрешения предоставления работы. Это явление на фоне нищенского существования народа они считают величественной «перемогой». Но туда смогут поехать те, у кого есть приличные деньги. Большинство же населения страдает от безденежья…
* * *
В коридоре штаба чекистов шестой армии Плетнев встретил Пригоду.
— Митя?! Какими судьбами? — воскликнул Михаил Степанович.
— Приехал тебе на подмогу.
Он рассказал о своей одиссее: вражеских «регулировщиках», забитых различным транспортом дорогах, бомбежке, прибитой книге «История ВКП(б)» и других примечательностях, встреченных на пути во Львов.
— С «регулировщиками» разберутся, — заверил Пригода. — В горком сходи, расскажи о своей миссии. Они тебя сориентируют. А я скоро отправляюсь на передовую — в дивизию к Николаю Ивановичу Дементьеву. Толковый комдив. Личный состав соединения дерется мужественно. Побольше было бы таких частей. А вообще обстановка сложная — против одной нашей дивизии идут две-три с превосходством танков, артиллерии и авиации.
— Что в городе? — спросил Дмитрий Дмитриевич. — Хотя бы кратко.
— Националисты ждут желанных гостей. Собираются их встречать хлебом-солью и цветами. Агентура абвера и местные радикалы действуют нагло. Есть данные, что в городе уже находятся соловьиные посланцы «Нахтигаля». Они ведут разведку, совершают диверсионно-террористические акты, выводят из строя военные машины: прокалывают шины, стреляют по водителям, взрывают железнодорожное полотно перед эвакоэшелонами, — рассказывал Пригода.
С Михаилом Степановичем Плетнев договорился о нескольких комнатах для размещения своей группы в помещении Особого отдела шестой армии.
— Хоть все здание занимай, весь оперсостав сейчас на передовой, — заметил Пригода и распрощался, так как штаб армии перемещался на юго-восток области…
Теперь во Львове главными военными контрразведчиками временно оставались Моклецов «без войска» и Плетнев со своей группой, усиленной полсотней оперативников и ротой пограничников, выделенных областным управлением НКВД. Работы было много — от отправки банковских ценностей на восток — в Киев и до борьбы с оуновскими бандами и абверовской агентурой. Райкомовские чиновники несколько раз звонили Моклецову с просьбой поторопить и проконтролировать отправку в первую очередь золотых вещей.
Начальник Особого отдела армии вызвал Плетнева.
— Дмитрий Дмитриевич, поезжай в банк и поторопи их с отправкой ценностей. Оуновцы могут нагрянуть в любой момент. А может, там саботаж? Золото манит, с ним связаны, как говорится, наивысшие добродетели и самые низменные пороки. Семь тысячелетий этот металл правит миром и человеком…
— Я тоже об этом подумал. Шароварники не только идеологией живут, они и не прочь поживиться банковским богатством, — высказался киевлянин.
Энергичный Плетнев быстро справился с поставленной задачей. В тот же день машина под охраной красноармейцев в колонне с другим эвакуационным транспортом двинулась в сторону Тернополя, чтобы потом оказаться в Киеве и дальше.
Возвратившись в отдел и доложив Моклецову о выполненном задании, он прошел в кабинет Пригоды, где временно разместил свой штаб. Через несколько минут раздался телефонный звонок. Плетнев снял трубку и услышал:
— Я хотел бы переговорить с Михаилом Степановичем.
— Его нет, может, я вам чем-то помогу? — ответил Дмитрий Дмитриевич.
— А кто вы?
— Его коллега.
— Тогда запишите — я Цыган. Заброшен для диверсий на железнодорожном транспорте. Две группы по пять человек каждая. Задача моей группы — взорвать первый мост на пути Львов — Луцк. Другой группе поставлена цель — сделать то же самое с чугункой — подорвать пути на пятом километре Львов — Ровно. Спешите туда — на пятый километр. Я со своими басурманами разберусь сам. Сообщите обо мне Михаилу Степановичу — обязательно.
Плетнев доложил о звонке Моклецову. Тот ответил — это наш человек до мозга костей. И дело завертелось…
Плетнев отправил на пятый километр двух особистов с красноармейцами.
— Будьте осторожны, возможна провокация.
— Живыми не брать?
— Брать, если руки подымут. Начнут отстреливаться или убегать — не преследовать. Уничтожайте огнем. Для нас особой ценности они не представляют — идет война.
Скоро группа уехала на грузовой автомашине к пятому километру.
Результат — бандиты были уничтожены при закладке фугаса под железнодорожное полотно, а вот от Цыгана никаких известий не поступило — ни звонка, ни встречи…
К этому времени Львов был объявлен на осадном положении. Плетнев решил заехать в горком партии. Партийные функционеры торопливо занимались вопросами эвакуации вместе с семьями, которых они не успели отправить заранее, а может, хотелось уехать всем вместе. Арестованных направили в Киев с этапной командой, потому что враг снова прорвал оборону на стыках пятой и шестой армий, все расширяя и расширяя клином танковых ударов брешь между двумя объединениями наших войск.
Правда, мужественной борьбой на целую неделю войска Юго-Западного фронта задержали противника на львовском выступе, что дало возможность более или менее организованно отступить в сторону Киева, хотя противник и поджимал.
Запомнился Плетневу еще один эпизод.
Негласный помощник Тур сообщил, что к соседу, хорошему его другу, приехал из Кракова дальний родственник и подарил ему мощный электрический фонарик. Он удивился наличию у него еще пяти подобных светильников, случайно выпавших из сумки. Оперативники взяли его в проверку. Он шатался по городу, наведывался в места, где стояли промышленные предприятия с высокими вытяжными и дымоходными трубами. При одном посещении ТЭЦ его задержали чекисты под видом бдительных сторожей вневедомственной охраны. В ходе личного обыска в специальном нательном поясе с карманами они обнаружили пять однотипных немецких фонариков с зеркальными отражателями. Это были светильники фирмы Daimon с аккумуляторами повышенной энергоемкости.
Используя момент осадного положения, незнакомца препроводили в Особый отдел 6-й армии.
— Кто вы?
— Прокопчук Иван Васильевич.
— Откуда и к кому приехали?
— Прибыл из Кракова проведать родственника, — спокойно ответил Прокопчук.
— Кто он и где живет?
Он назвал адрес и выдал установочные сведения на родича.
— Для чего вам столько фонариков? — спросил военный контрразведчик.
— Продать…
— Продать?
— А где вы их достали?
— На той стороне… у родича…
Заволновался «гость», а потом, видя, что разговаривают с ним серьезные люди, признался, он — член ОУН, раньше состоял в скаутском движении «Пласт», завербован немцем Куртом Шальке.
— Что еще можете рассказать о немце? — спросил Плетнев.
— Господин начальник, ей-богу, больше о нем ничего не знаю, — взмолился перепуганный Иван.
— Какое вы получили задание от немца?
— Фонари внедрять у основания высоких труб, в глубокие ямы, рядом с промышленными объектами, в покинутые колодцы, стоящие возле военных гарнизонов, и прочее — в целях подсветки. Как ему пояснили, они предназначались для летчиков-наблюдателей, которые должны засекать эти огни и давать наводку бомбардировочной авиации люфтваффе для последующего точного бомбометания.
Прокопчук был этапирован в колонну с другими арестованными, которые направлялись пешим порядком под усиленной охраной пограничников в сторону Киева через Коростень.
На последней встрече во Львове начальник Особого отдела шестой армии бригадный комиссар Моклецов, собираясь отправиться в отходящие штаб и Военный совет армии, передал Плетневу срочную телеграмму. В ней говорилось:
«Плетневу.
Подтверждаю задачу выполненной. Заместителем коменданта осадного города назначен Пригода. Указания даны. Возвращайтесь по получении в Житомир.
Якунчиков»
Говорили недолго два оперативника — прижимало время. Но даже в этой короткой беседе не обошлось без истории.
Моклецов в конце беседы заметил:
— Знаешь, Дмитрий Дмитриевич, война будет тяжелая и затяжная, но мы все равно ее выиграем. Мне именно сейчас вспомнились слова барона Генриха Жомини, французского и русского военного деятеля, французского бригадного генерала и российского пехотного военачальника относительно вторжения Наполеона: «Россия — страна, в которую легко проникнуть, но из которой трудно вернуться». Почти вся броня, которая нас сегодня теснит, останется на наших полях и дорогах».
— Согласен с вами, но будет трудно удержаться, зацепиться, немец буром прет. Днепр — наше спасение, там переведем дыхание, соберемся с силами, освободимся от перепуга, а потом ударим, — подытожил разговор Плетнев.
Затем обнялись, трижды по христианскому обычаю расцеловались и занялись каждый своим, но в принципе общим общенародным государственным делом…
* * *
1-я танковая группа вермахта под командованием генерала Эвальда фон Клейста пересекла советскую границу 22 июня 1941 года. Условия местности Галиции и Западной Украины, по которым она наступала, были далеки от идеальных для проведения операций бронетанковых сил. Эта территория представляла собой густопоросший лес с твердыми породами деревьев — граб, бук, дуб и ясень. Танк мог легко свалить сосну или березу, но не эти великаны, которые стояли на пути в основном легких и средних танков вермахта своеобразными эскарпами.
Территория Западной Украины с Прикарпатьем и Закарпатьем имела мало легкопроходимых путей и много заболоченных мест. В дожди грунтовые проселочные дороги были малопроходимые даже для гужевого транспорта, не говоря уже о тяжелой технике. Глинозем дорог превращался в своеобразный липкий раствор, в котором вязли с короткими голенищами сапоги немецких солдат. Один проход техники выбивал такие глубокие колеи, что машины ложились на брюхо и жевали колесами или гусеницами воздух. Не помогал и высокий клиренс вездеходов. Но гитлеровским генералам помогало засушливое лето, а вот дни с ливневыми дождями случались, и они существенно тормозили блицкриг.
Однако главными проблемами, с которыми пришлось столкнуться Клейсту, были ожесточенное сопротивление русских и их постоянные контратаки. Только за первую неделю ему пришлось отбить внезапное наступление девятого, девятнадцатого и двадцать третьего механизированных корпусов Красной армии.
Потом командующий Клейст признается, что «…оперативный прорыв первой танковой группы до 28 июня достигнут не был. Тяжелым препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника из района южнее Припятских болот по войскам, продвигающимся вдоль шоссе Львов — Луцк — Ровно — Житомир. Эти контратаки заставляли крупные силы первой танковой группы изменить направление своего удара и вместо наступления на Киев повернуть на север и ввязаться в бои местного значения».
А ведь силы у него были большими. Здесь под началом Клейста в составе 28-го, 3-го танкового и 14-го моторизованного корпусов оказались пять танковых, две моторизованные и эсесовские дивизии.
Тем не менее его войска 30 июня достигли Львова. Но первыми в столицу Галиции ворвался батальон «Нахтигаль» — соловьи в звериной шкуре. Слово nachtiqall с немецкого переводится как «соловей». Об истории появления этого украинского специального батальона абвера, укомплектованного добровольцами ОУН, после войны — в конце 1950-х годов Степан Бандера скажет:
«В начале сорок первого года появилась возможность сделать при немецкой армии школу для двух украинских подразделений, приблизительной численностью до куреня».
Батальон был сформирован с марта по апрель 1941 года в польском городе Крыница, а затем проходил боевую и специальную подготовку в германском Нойгаммере. Одновременно с апреля сорок первого в Вене формировался батальон абвера «Роланд».
В батальоне «Нахтигаль» числилось 330 человек, и состоял он из четырех рот. Во главе подразделения стоял своеобразный триумвират: обер-лейтенант Альбрехт Херцнер, капитан Роман Шухевич и Теодор Оберлендер. Это был карательный инструмент в руках фашистов, который широко использовался для еврейских и польских погромов. Масштабы и характер холокоста во Львове были страшными. Погромы сопровождались жестокими издевательствами над беззащитными людьми. Женщин раздевали догола и гнали по улицам. По заявлению свидетеля той поры жителя Львова Т. Сулимы, «в городе не было ни одной улицы, на которой не валялись бы трупы замученных людей».
Свидетель, до войны бывший советский работник Макаруха, рассказывал, что он был сразу же арестован «соловьями», препровожден в здание полиции, раздет и подвергнут тяжелым истязаниям. В его допросе участвовал лично командир батальона Шухевич, требовавший от него выдачи коммунистов и красноармейских командиров и адресов богатых евреев.
Он видел, как украинские националисты в немецкой форме с трезубцем на груди и желто-голубыми полосками на погонах вместе с немцами отбирали по 10–15 человек, которых затем расстреливали. Его тоже повели на расстрел, но, будучи легко раненый, он смог выбраться из ямы с трупами и скрыться…
Во время пыток, истязаний и расстрелов в концентрационном львовском лагере «Яновский» всегда играла музыка. Оркестр состоял из заключенных — арестованных львовских музыкантов. Они играли одну и ту же мелодию под названием «Танго смерти». Автор этого произведения остался неизвестным. В числе оркестрантов были: профессор Львовской государственной консерватории, дирижер оперы Мунд и другие известные украинские музыканты.
Итак, расстрелы в Яновском лагере совершались немцами под музыку. Обычно во двор, в центр лагеря, выводили оркестрантов. Стоя сомкнутым кругом, под душераздирающие вопли и крики истязаемых жертв, они играли по несколько часов «Танго смерти». Так ее называли заключенные, которых в лагерь доставляли не только гитлеровцы, но и бандеровцы.
— Кто ее написал? — поинтересовался как-то автор в период службы в столице Галиции у одного львовянина — гарнизонного сантехника, пережившего этот ад.
— Наверное, кто-то из заключенных композиторов, — последовал ответ. — Родившись в лагере, она там и осталась вместе с расстрелянными оркестрантами.
Произошла эта трагедия накануне освобождения Львова частями Советской армии в период ликвидации фашистами Яновского лагеря. В тот день сорок человек из оркестра выстроили в круг. Их окружила плотным кольцом вооруженная охрана лагеря, состоявшая в том числе и из оуновцев.
Раздалась команда «Музик!» — и Мунт, как обычно, взмахнул рукой. И тут же прогремел выстрел. Как подкошенный упал дирижер Мунт, но звуки «танго» продолжали звучать над бараками. По приказу коменданта теперь каждый оркестрант выходил в центр круга, клал свой инструмент на землю и раздевался догола. После этого раздавался прицельный выстрел в затылок. Человек падал замертво…
Спустя много лет на эту трагическую тему легли слова, написанные Ларисой и Львом Дмитриевыми.
Вот они:
Бараки. Плац. И музыканты. Яновский лагерь. Смерть людей. Под музыку велели оккупанты Стрелять в людей. Так веселей! Над серым плацем скрипки зарыдали, В бараках люди, цепенея, ждали. Опять расстрел! Вгрызалось в души «танго». О «танго смерти», «танго смерти»! Пощады — нет! Два года — двести тысяч павших. Под «танго смерти» шел расстрел. И музыкантов, порохом пропахших, Ждал скорбный, как и всех, удел. Фашистов вышибли и смяли, Но на Земле фашизм живет. И где-то вновь стреляют, как стреляли… Людская кровь течет, течет… Над всей Землею скрипки все рыдают. Под звездным небом люди умирают… Опять расстрел! Терзает души «танго» О «танго смерти», «танго смерти»! Пощады — нет!Украинские националистические историки в целом с удовлетворением оценивают «боевой опыт» батальонов «Нахтигаль» и «Роланд», а также 201-го полицейского батальона (ПБ), влившихся весной 1943 года в Украинскую повстанческую армию (УПА). Именно на счету ПБ-201, который возглавляли оуновцы, приспешники немецко-фашистских захватчиков Побегущий и Шухевич, тысячи арестованных львовян, отправленных в Яновский лагерь смерти, десятки сожженных белорусских хуторов и деревень, и среди них — печально знаменитая Хатынь, а также польская резня в Кортелисах на Волыни.
Нет и не будет прощения палачам!
Автор в шестидесятых годах служил во Львове в Особом отделе КГБ СССР по Прикарпатскому военному округу. Еще были живы свидетели тех жестокостей, которые совершали немцы вкупе со своими слугами — оуновцами. Он гордился тем, что прошел дорогами старшего поколения своих коллег в лице Михеева и Якунчикова, Моклецова и Пригоды, Плетнева и Лойко и многих других оперативников, знавших эти места.
Палачей Яновского лагеря нашли военные контрразведчики вместе с территориальными органами КГБ СССР. Предатели были арестованы в 1965 году, спустя двадцать лет после окончания войны. После завершения следствия их судили. Заседание военного трибунала проходило в заводском клубе под председательством генерал-майора юстиции Г.Г. Нафикова. Обвинение поддерживал военный прокурор генерал-майор юстиции Н.П. Афанасьев. На процессе присутствовали многочисленные представители прессы, общественных организаций, местные жители.
На этом процессе слушалось дело группы изменников Родины, принимавших активное участие в массовом уничтожении узников фашистских концлагерей, в том числе и Яновского лагеря во Львове. Их шестеро, оживших теней прошлого, найденных чекистами: Н. Матвиенко, В. Беляков, И. Никифоров, И. Зайцев, В. Поденок и Ф. Тихоновский. Часть из них принимали непосредственное участие в расстреле музыкантов оркестра, исполнявшего «Танго смерти».
В напряженной тишине прозвучали слова обвинительного заключения:
«В годы Великой Отечественной войны против фашистской Германии обвиняемые, находясь в плену, согласились служить у противника и были зачислены в охранные войска СС. Окончив специальную школу вахманов в местечке Травники (Польша), они под непосредственным руководством гитлеровских офицеров принимали личное участие в истязаниях и массовых убийствах советских людей, а также подданных оккупированных фашистами стран Европы».
Вердикт ожидаем — все они были приговорены за измену Родине и участие в годы войны в массовом уничтожении узников концлагерей к смертной казни — расстрелу.
Военная коллегия Верховного Суда СССР оставила приговор без изменения, а Президиум Верховного Совета СССР прошения осужденных о помиловании отклонил.
Приговор был приведен в исполнение.
* * *
Конечно, Плетнев не стал свидетелем того, как некоторые львовяне встречали носителей «нового порядка».
Куря фимиам нацистской Германии, националистическая пропаганда вскоре после оккупации гитлеровцами западных областей Украины оповестила львовян:
«День 22 июня 1941 года вырвал нас из эмиграции»
Центральный «провод» ОУН потребовал от своих организаций украсить города и села фашистскими лозунгами, на главных улицах соорудить триумфальные арки, украшенные ветками, цветами, разноцветными лентами и надписями: «Хайль Гитлер!», «Слава ОУН!», «Слава Бандере!», «Да здравствует немецкая армия!» и т. д.
Тем временем фашистское руководство не скрывало своих подлинных целей в отношении украинского народа.
«Вы можете мне поверить, — обращался в декабре 1942 года к немецким солдатам гауляйтер Украины Эрих Кох, — что я вытяну из Украины последнее, чтобы только обеспечить вас и ваших родных… Один центнер украинской пшеницы важнее, чем украинская проблема».
Генетическое родство фашизма и украинского национализма с провозглашенной С. Бандерой фразой: «Наша власть будет страшной!» обусловило безоговорочную поддержку гитлеровской Германии оуновцами.
Сегодня на Украине после майдана-14 она страшная, страшная даже магическими цифрами единицей с четверкой: переверни их, и получится сорок первый год.
Идейно-нравственная и политическая позиция оуновцев была адекватно выражена редактором националистической газеты «Волынь» Уласом Самчуком в статье «Адольф Гитлер» в августе 1941 года, которая вскоре попала в руки армейских чекистов Юго-Западного фронта:
«Наше единственное желание, действительно помочь германской армии достичь намеченной цели. Верим твердо и непоколебимо в ее победу, ибо во главе ее стоит муж чрезвычайного мерила и чрезвычайной духовной силы — Адольф Гитлер».
Итак, в дальнейшем природная общность германских нацистов и украинских радикальных националистов проявилась в чудовищной жестокости к народам, ставшим жертвами гитлеровской агрессии, ко всем противникам установления фашистско-бандеровского режима, а также в способах и приемах достижения поставленных целей.
В 1945 году германский фашизм, оруженосцами которого выступали украинские националисты, был закономерно повержен. Эта великая миссия выпала на долю Советской армии, народных мстителей — партизан и тружеников тыла. Все народы Советского Союза участвовали в приближении гибели нацистского монстра.
Однако оуновцы с их фашистской природой и русофобской заданностью и заточенностью не могли долго оставаться без хозяина. И он незамедлительно отыскался. В такой ипостаси выступили организаторы холодной войны — американские гегемонисты и глобалисты — ненавистники России.
Майдан-14, на котором хозяйничали американцы, подкармливавшие в основном галицийских гопников свежей «зеленью» напечатанных долларовых ассигнаций на своем станке, а также «печеньками» госпожи Нуланд и «дельными» советами господина Байдена, вверг Украину в болото прозябания, гражданской бойни и демографического опустошения.
Но вернемся в 1941 год.
Война народная…
Пора вставать! Ты знаешь сам,
Какое время наступило;
В ком чувство долга не остыло,
Кто сердцем неподкупно прям,
В ком дарованье, сила, меткость,
Тому теперь не должно спать!
Н.А. НекрасовОжидаемую войну с гитлеровской Германией Анатолий Николаевич Михеев встретил на посту начальника Третьего управления НКО СССР в Москве, как говорится, во всеоружии. Многие материалы о подготовке нацистской Германии к нападению на Советский Союз проходили через его стол.
Получаемые сведения, естественно, им докладывались вышестоящему начальству, в том числе Л.П. Берии, наркому обороны К.С. Тимошенко, а через него и И.В. Сталин знакомился с обобщенными справками, шифровками и копиями важных агентурных донесений. В них делались попытки объективного разбирательства случившегося и отражались реальные стороны происходящих событий на фронтах.
А огненная стихия, превратившаяся сразу в священную войну, начиналась так.
В ночь с 21 на 22 июня сорок первого года, в тот самый час, о котором ранее сообщали некоторые наши разведчики и иностранцы-перебежчики, сто пятьдесят семь отборных немецких дивизий, давно размещенных вдоль советско-германской границы, образованной после разгрома Польши, по сигналу из Берлина буквально рванули броневыми потоками, огненной лавой на восток. Танковые клинья завоевателей раздвигали дивизии, армии и фронты, образуя огромные бреши, через которые двигалось все остальное воинство вермахта. Оно громило своей чудовищной мощью, опытом ведения крупных сражений, ненавистной жестокостью наши только что начавшие «запрягаться» части и подразделения, чтобы, по Бисмарку, в дальнейшем «ехать быстро». А пока отступали…
Итак, предупреждений было много.
Надо отметить, что Гитлер накануне войны издал не один приказ о начале боевых действий на Восточном фронте, а в запланированный день наступления его отменял. Так, на Западном фронте фюрер 27 раз подписывал приказы и 26 раз их отменял. Таким образом, он действовал и в отношении Советского Союза, что тоже вызывало некоторые сомнения и неверия среди партийно-политической верхушки.
Вот почему даже перебежчику, военнослужащему германской армии ефрейтору Лискову, задержанному 21 июня 1941 года в 21.00 на участке Сокальской комендатуры 90-го пограничного отряда, не поверили в Москве о скорой необъявленной войне, которая должна начаться на следующий день ранним утром. Это об этом трагическом дне была срочно сложена популярная песня на слова Бориса Ковынева:
«Двадцать второго июня, Ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, Что началася война…»Германская пропагандистская машина и органы спецслужб успешно гнали волну дезинформации. В своем дневнике Геббельс 25 мая 1941 года писал:
«Что касается России, то нам удалось организовать грандиозный поток ложных сообщений. Газетные утки не дают загранице возможности разобраться, где правда, а где ложь. Это та атмосфера, которая нам нужна».
В вышедшей в 1990 году в США биографии Сталина, написанной в пору перестроечной агонии Советского Союза, говорилось о том, что германский солдат, бывший коммунист, смело пересек границу. Нет, он переплывал реку, соблюдая все осторожности, чтобы его не заметили «свои», ставшие для него чужими. Он сообщил точное время атаки немецких войск. Однако, со слов американцев, Сталин приказал немедленно его расстрелять за дезинформацию.
Это был очередной информационный фейк со стороны янки.
Немецкий солдат-русофил Лисков погибнет на фронте, сражаясь с нацистами в жаркие дни сорок второго, обороняя город Ростов-на-Дону. Он станет свидетелем события 26 июля 1942 года, когда в захваченный врагом город въехали фельдмаршал Вильгельм Лист с послом Японии и командующим 1-й танковой армией вермахта бароном Эвальдом фон Клейстом, немецкие конвоиры положили на дорогу колонну наших военнопленных и немецкий танк «проутюжил» беззащитных людей.
Наверное, видя это дикое зрелище, Лисков лишний раз убедился в правильности выбора борьбы с отморозками человечества. Это тоже лицо Европы!
Итак, биография Сталина по-американски — это был очередной дезинформационный удар по СССР в результате холодной войны. Здесь угадывается «мифическая правда» американцев, а есть истина, подтвержденная архивными документами. Вот как это происходило.
В третьем часу двадцать второго июня Управление НКГБ по Львовской области передало по телефону в НКГБ УССР такое сообщение:
«Перешедший границу в районе Сокаля немецкий ефрейтор показал следующее: фамилия его Лисков Альфред Германович, 30 лет, рабочий, столяр мебельной фабрики в г. Кольберг (Бавария), где оставил жену, ребенка, мать и отца.
Ефрейтор служил в 221-м саперном полку 15-й дивизии. Полк расположен в селе Целенжа, что в 5 километрах от Сокаля. В армию призван из запаса в 1939 году.
Считает себя коммунистом, является членом Союза красных фронтовиков, говорит, что в Германии очень тяжелая жизнь для солдат и трудящихся.
Перед вечером его командир роты лейтенант Шульц заявил, что сегодня ночью после артиллерийской подготовки их часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах.
Как сторонник советской власти, узнав об этом, решил бежать к нам и сообщить».
Перебежчик, не «смело пересек границу», как писали американцы, а рискуя жизнью, осторожно «без лишних всплесков» на воде, переплыл реку Буг и только после этого был задержан советскими пограничниками.
Руководство Особого отдела шестой армии тоже было поставлено в известность о перебежчике с немецкой стороны и приняло надлежащие меры по оповещению оперативного состава. Более подробно о задержании немца-перебежчика говорилось в докладе начальника 90-го пограничного отряда майора М.С. Бычковского, который доложил об этом факте командующему пятой армии генерал-майору М.И. Потапову. Генерал к этому факту отнесся несколько прохладно, если не сказать подозрительно. Он просто не принял во внимание «рядовое событие».
Командующему шестой армии генерал-лейтенанту И.Н. Музыченко также было доложено руководством Особого отдела объединения о задержании немецкого перебежчика. Принимать срочные решения не дали утренняя канонада обстрела приграничной полосы и массированные бомбардировки вражеской авиации.
Историки со временем с недоумением заметят, что дороги все были открытыми, мосты не заминированы, новые укрепленные сооружения не достроены, а старые разрушены. Стоящие у новой границы советские стрелковые дивизии практически были лишены артиллерии — ее отогнали почему-то на дальние полигоны. На приграничных аэродромах отсутствовало горючее, а летчики получили увольнение на воскресный день. В первые же часы нападения советская авиация потеряла больше тысячи боевых самолетов, из которых восемьсот были превращены в металлолом на земле. Разве это не преступная халатность, тогда что такое воинские преступления?
Из дневника начальника генштаба вермахта Гальдера от 22 июня 1941 года:
«Все армии… перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника на всем фронте полной тактической внезапностью. Пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности. О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать. Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения наших подвижных частей, для чего в настоящее время всюду есть полная возможность.
Военно-морское командование также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох. За последние дни он совершенно пассивно наблюдал за всеми проводившимися нами мероприятиями и теперь сосредотачивает свои военно-морские силы в портах, очевидно, опасаясь мин».
Сталин же до последнего все еще верил в силу Акта, заключенного с Гитлером. А сообщения о подготовке и даже первых артиллерийских обстрелах принимал за злонамеренную провокацию. Подвело вождя и секретное письмо фюрера, адресованное советскому вождю и доставленное 15 мая сорок первого года самолетом «Юнкерс-52». Серый трехмоторный самолет, пролетев над Белостоком, Минском и Смоленском, приземлился в Москве на Ходынском поле близ стадиона «Динамо». Наверное, невольные свидетели из числа москвичей того времени были крайне удивлены пронесшимся на бреющем полете фашистским транспортником. Его выдавали хищные черно-белые кресты на плоскостях и фюзеляже.
Именно этот полет позволил некоторым его исследователям заявить, что он якобы показал немцам низкий уровень боеготовности Красной армии и сыграл не последнюю роль при принятии Гитлером окончательного решения о нападении на СССР, как и слабость действий РККА в Советско-финской кампании.
Думается, этот довод был странен тем, что одиночный самолет, во-первых, являлся транспортным и часто использовался в качестве пасажирского аэроплана, а во-вторых, не исключено, что немногие высокопоставленные партийные чиновники в Кремле знали о прилете «Юнкерса», поэтому никого особенно не наказали. А вот аресты появились только после начала войны с «дела авиаторов», хотя и оно начиналось накануне вероломного нападения гитлеровцев.
Когда Сталин спросил главкома ВВС Красной армии тридцатилетнего генерал-лейтенанта авиации П.В. Рычагова о причине большой аварийности в авиации (разбивалось по 2–3 самолета ежедневно. — Авт.), советский ас ему ответил: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!»
Пылкий, с юношеским задором и спортивной внешностью, Павел Васильевич по-другому ответить не мог — качество «деревянных» дешевых по себестоимости самолетов перед войной было действительно низким. Он одним из первых смело сказал правду Сталину в глаза, не боясь последствий, так как считал, что виновный боится закона, невиновный — судьбы. А она оказалась немилосердна.
Эти справедливые слова, высказанные вождю, стали фактически приговором советскому летчику-асу, внешне очень похожему на своего кумира — Валерия Чкалова. 12 апреля 1941 года Рычагов был снят с должности и направлен на учебу в Военную академию Генштаба. А 24 июня его арестовали, и в октябре того же года расстреляли вместе с женой Марией Нестеренко. Их отправили после арестантской эвакуации из Москвы на восток, так как приближался к столице неприятель. Физически ликвидировали их в одной группе с другими военачальниками по распоряжению Л.П. Берии. Это случилось в поселке Барбыш близ Куйбышева.
Жена Рычагова была обвинена в том, что, являясь супругой главкома, не могла не знать о его шпионской деятельности. Она исполняла должность заместителя командира авиаполка особого назначения и служила в звании майора…
* * *
Михеев знал о многих этих правовых злоупотреблениях властей и глубоко переживал из-за практически повторения массовых репрессий периода «ежовщины». Но должность заставляла его не только знакомиться с негативными материалами на военнослужащих, но и принимать участие в расследовании подобных дел по требованию законов и по указанию сверху.
Вместе с наркомом государственного контроля (а с 21 июня сорок первого года вторично назначенным начальником Главного политического управления и заместителем наркома обороны СССР), ближайшим сподвижником Сталина Львом Захаровичем Мехлисом, Михееву приходилось выезжать для всякого рода разбирательств.
Михеев знал, что в тридцатые годы одессит Мехлис подвизался в качестве главного редактора газеты «Правда». Со страниц более близкого Анатолию Николаевичу издания «Красной Звезды» нередко красовался носатый трибун с шапкой смоляных волос, жесткими ястребиными глазами, в униформе сталинских чиновников — полувоенном френче, застегнутом наглухо. Лично встретились они только в Москве, когда комиссар госбезопасности Михеев стал начальником военной контрразведки НКВД СССР.
Однако вернемся к письму Гитлера Сталину.
Не могу не привести его полностью, так как в полном тексте есть очень интересные места, магически повлиявшие на поведение Сталина:
«Уважаемый господин Сталин, я пишу Вам это письмо в тот момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно добиться прочного мира в Европе ни для нас, ни для будущих поколений без окончательного сокрушения Англии и уничтожения ее как государства.
Однако, чем ближе час приближающейся окончательной битвы, тем с большим количеством проблем я сталкиваюсь. В немецкой народной массе непопулярна любая война, а война против Англии особенно, ибо немецкий народ считает англичан братским народом, а войну между нами — трагическим событием. Не скрою, что я думаю так же и уже неоднократно предлагал Англии мир на условиях весьма гуманных, учитывая нынешнее военное положение англичан. Однако оскорбительные ответы на мои мирные предложения и постоянное расширение англичанами географии военных действий с явным стремлением втянуть в эту войну весь мир, убедили меня, что нет другого выхода, кроме вторжения на остров и окончательного сокрушения этой страны.
Однако английская разведка стала ловко использовать в своих целях положение о «народах-братьях», применяя не без успеха этот тезис в своей пропаганде. Поэтому оппозиция моему решению осуществить вторжение на острова охватила многие слои немецкого общества, включая и отдельных представителей высших уровней государственного и военного руководства.
Вам уже, наверное, известно, что один из моих заместителей, господин Гесс, я полагаю — в припадке умопомрачения из-за переутомления, улетел в Лондон, чтобы, насколько мне известно, еще раз побудить англичан к здравому смыслу, хотя бы самым своим невероятным поступком. Судя по имеющейся в моем распоряжении информации, подобные настроения охватили и некоторых генералов моей армии, особенно тех, у кого в Англии имеются знатные родственники, происходящие из одного древнего дворянского корня.
В этой связи особую тревогу у меня вызывают следующие обстоятельства. При формировании войск вторжения вдали от глаз и авиации противника, а также в связи с недавними операциями на Балканах вдоль границы с Советским Союзом скопилось большое количество моих войск, около 80 дивизий, что, возможно, и породило циркулирующие ныне слухи о вероятном военном конфликте между нами.
Уверяю Вас честью главы государства, что это не так.
Со своей стороны, я также с пониманием отношусь к тому, что Вы не можете полностью игнорировать эти слухи, и также сосредоточили на границе достаточное количество своих войск.
В подобной обстановке я совсем не исключаю возможность случайного возникновения вооруженного конфликта, который в условиях такой концентрации войск может принять очень крупные размеры, когда трудно или просто невозможно будет определить, что явилось его первопричиной. Не менее сложно будет этот конфликт и остановить.
Я хочу быть с Вами предельно откровенным. Я опасаюсь, что кто-нибудь из моих генералов сознательно пойдет на подобный конфликт, чтобы спасти Англию от ее судьбы и сорвать мои планы.
Речь идет всего об одном месяце. Примерно 15–20 июня я планирую начать массированную переброску войск на запад с Вашей границы.
Убедительным образом прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов. И, само собой разумеется, постараюсь не давать им никакого повода. Если же провокации со стороны какого-нибудь из моих генералов не удастся избежать, прошу Вас, проявите выдержку, не предпринимайте ответных действий и немедленно сообщите о случившемся мне по известному Вам каналу связи. Только таким образом мы сможем достичь наших общих целей, которые, как мне кажется, мы с Вами четко согласовали (имеется в виду разгром Англии).
Я благодарю Вас за то, что Вы пошли мне навстречу в известном Вам вопросе, и прошу извинить меня за тот способ, который я выбрал для скорейшей доставки этого письма Вам.
Я продолжаю надеяться на нашу встречу в июле.
Искренне Ваш, Адольф Гитлер
14 мая 1941 г.»
Итак, получив фальшивое послание-ловушку, кремлевский хозяин начал смелее отметать объективные документы, присылаемые из заграничных резидентур внешней разведки и западных пограничных округов о практически подготовленном нападении нацистской Германии на Советский Союз.
По существу, у него прекратилась борьба мотивов — верить или не верить. Начались аресты невиновных военачальников — «осколков военной оппозиции», разгромленной в конце тридцатых годов при помощи «ежовых рукавиц» наркома Н.И. Ежова.
* * *
Первым ударом по психологии Михеева была жестокая реакция вождя за провальные операции командования Западного фронта во главе с «первым танкистом» страны»
Героем Советского Союза, получившим это звание за участие и помощь республиканской Испании, генералом армии Д.Г. Павловым.
Надо отметить, что весь день 21 июня 1941 года Павлов и начальник штаба фронта Климовских (Белорусский особый военный округ (БОВО) еще 19 июня секретным приказом был преобразован во фронт. — Авт.) докладывали в Москву наркому обороны Тимошенко:
— Фиксируем подозрительные движение и шум по ту сторону границы. Чувствуется, ревут танки, — докладывал Павлов.
— Вы будьте спокойнее и не стоит паниковать, — ответил Тимошенко. — Штаб соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные враждебные действия, звоните.
Звонок последовал через несколько часов в воскресенье — в 5 часов 25 минут:
— Товарищ нарком, немцы бомбят и обстреливают советскую территорию. Бронетехника с пехотой переходят границу. Я отдал приказ поднять войска и действовать по-боевому, — взволнованно докладывал Павлов.
— Это не провокация?
— Нет, товарищ нарком!
— Действуйте согласно обстановке и предписаниям на особый период, — проговорил осекшимся голосом Семен Константинович.
— Есть… действовать, — как-то растерянно ответил боевой генерал армии Павлов.
Нужно отметить, что сталинская осторожность — не провоцировать противника — дорого обошлась нашим воинам. Даже командующие округами — БОВО (ЗФ) Павлов в субботу смотрел спектакль, командующий же КОВО (ЮЗФ) Кирпонос болел на стадионе за любимую футбольную команду, а потом вечером отправился в театр.
Но вернемся к разговору военачальников.
Растерянность чувствовалась в разговоре как у командующего Западным фронтом, так и у наркома обороны, а она как заразная болезнь, по оценке фронтовиков, быстро передается подчиненным — от рядового до генерала, дает толчок деморализации и развалу управления войсками.
Получив очередную директиву из Москвы, Павлов приказал своему заместителю генерал-лейтенанту Болдину сформировать ударный кулак в составе 6-го и 11-го механизированных корпусов и 6-го кавалерийского корпуса и ударить во фланг наступающим немцам в районе Гродно.
Но цели контрудара не удалось достигнуть в результате разбросанности соединений, неустойчивости управления из-за перебоев в связи и массированного воздействия вражеской авиации. Шоссе Волковыск — Слоним было завалено брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками и десятикилометровыми колоннами пленных.
Павлов взывал из штаба фронта: «Почему 6-й мехкорпус не наступает, кто виноват? Надо бить врага организованно, а не бежать без управления…»
Но скоро связь и вовсе исчезла…
30 июня Павлова вызвали в Москву. Он даже не взял с собой парадную форму. Предчувствия его не обманули. С ним беседовали только два человека — Молотов и Жуков. Сталин его не принял, хотя Дмитрий Григорьевич очень хотел встретиться с вождем и наркомом обороны Тимошенко.
Павлова назначили заместителем командующего Западным фронтом, и тут же он был отправлен для исполнения своих новых обязанностей к месту службы. Именно Жуков, очевидно зная реакцию Сталина, говорил с Павловым холодно и незаслуженно жестко…
Заручившись подписями наркома обороны С.К. Тимошенко, члена Военного совета Западного фронта П.К. Пономаренко, скорый на расправы зампред Совнаркома Л.З. Мехлис подсуетился и вовремя состряпал 6 июля 1941 года Сталину следующую телеграмму:
«Военный совет решил:
Арестовать бывшего начальника штаба фронта Климовских, бывшего заместителя ВВС фронта Тодорского, начальника артиллерии фронта Клича.
Предать суду Военного трибунала командующего 4-й армией Коробкова, командира 9-й авиадивизии Черных, командира 42-й СД Лазаренко, командира танкового корпуса Оборина.
Просим утвердить арест и предать суду указанных лиц.
Нами арестован начальник связи фронта Григорьев, начальник топографического отдела фронта Дорофеев (кстати, топокарт не было и на других фронтах — Генштаб собирался воевать на территории противника. — Авт.), начальник отделения укомплектования фронта Кирсанов, инспектор боевой подготовки штаба ВВС Юров и начальник военторга Шейкин».
В тот же день последовал ответ:
«Государственный комитет обороны одобряет Ваши мероприятия по аресту Климовских, Оборина, Тодорского и других и приветствует эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта.
И.В. Сталин»
За сутки до приезда Павлова в Москву Михееву позвонил вездесущий Мехлис.
— Товарищ Михеев, выделите мне толкового следователя, я с бригадой выезжаю по известному вам делу группового предательства на Западном фронте.
— Лев Захарович, с вами поедут заместитель начальника следственной части старший батальонный комиссар Павловский и следователь Комаров, — быстро нашелся с ответом Анатолий Николаевич, что понравилось нередко капризному человеку с четырьмя красными ромбами и золотистой звездой в петлице…
4 июля 1941 года генерал армии Д.Г. Павлов был арестован «летучим отрядом» во главе с Мехлисом в населенном пункте Довске Рогачевского района на Гомельщине.
8 июля 1941 года Михееву на стол легла копия допроса Павлова на нескольких листах от седьмого июля, начинающегося вопросами:
Вопрос: Вам объявили причину вашего ареста?
Ответ: Я был арестован днем 4 июля с.г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал зампред Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель.
Вопрос: В таком случае приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности.
Ответ: Я не предатель. Поражение войск, которыми я командовал, произошло по независящим от меня причинам.
Вопрос: У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом.
Ответ: Я не изменник, злого умысла в моих действиях, как командующего фронтом, не было…
Заканчивался допрос такими словами:
Вопрос: Напрасно вы пытаетесь свести поражение к независящим от вас причинам. Следствием установлено, что вы являлись участником заговора еще в 1935 году и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить Родине. Настоящее положение дел у вас на фронте подтверждает эти следственные данные.
Ответ: Никогда ни в каких заговорах я не был и ни с какими заговорщиками не вращался. Это обвинение для меня чрезвычайно тяжелое и неправильное с начала до конца. Если на меня имеются какие-нибудь показания, то это сплошная и явная ложь людей, желающих хотя бы чем-нибудь очернить честных людей и этим нанести вред государству.
Внизу стояли подписи допросивших Павлова следователей:
Врид замначальника следчасти 3-го Управления НКО СССР, ст. батальонный комиссар Павловский
Следователь 3-го Управления НКО СССР
мл. лейтенант госбезопасности Комаров.
Это был очень большой протокол допроса. Михеев его читал, катая желваки, потому что прекрасно понимал — это расправа над человеком, которому предъявлены надуманные обвинения. Но в то же время он был при службе.
И самое главное — Анатолий Николаевич видел вселенскую картину повального отступления и на других фронтах. Он знал еще один ответ на возможность катастрофы еще по службе в Киевском особом военном округе — неподготовленность приграничных военных округов к отпору врагу. Именно она, эта самая проклятая «авось», явилась прежде всего следствием ошибочных представлений И.В. Сталина о перспективах войны с фашистской Германией в ближайшее время и переоценке им значения советско-германского договора.
Несмотря на явные признаки готовившегося на страну нападения, Сталин до самого последнего момента верил, что ему удастся политическими и дипломатическими мерами оттянуть начало войны Германии против Советского Союза.
Вместе с тем Анатолий Николаевич понимал, что вина одного Сталина была бы неполна, а куда смотрели — наверное, в рот вождю — близкие к его телу члены партийного ареопага Маленков, Молотов, Берия, Ворошилов, Хрущев, Мехлис?
О, эти самые российские «карачки», о которых когда-то рассуждал российский художник Валентин Серов, после того как написал «Портрет императора Николая II», а потом двухметровое каноническое полотно с изображением Федора Шаляпина. После разгона солдатами мирной демонстрации и «Кровавого воскресенья» с многочисленными жертвами в Петербурге дружившие с молодости Серов и Шаляпин одинаково оценивали действия царя, называя его «кровавым монархом».
Но в 1911 году певец после своего сольного выступления опустился на колени перед царем. Серов этого ему не простил. Он собрал вырезки из газет, описывающий этот случай, и послал их певцу с коротенькой запиской:
«Что это за горе, что даже ты кончаешь карачками. Постыдился бы».
Больше они не общались.
* * *
Достаточно указать, что феномен «осторожностей» с Германией у Сталина как вождя и со временем Верховного Главнокомандующего не помешал наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову привести флот в боевую готовность и заблаговременно подготовить его к тому, чтобы дать сразу же достойный отпор противнику. Вот он не падал на упоминаемые выше «карачки» перед советским царем, а делал честно свое дело служения Отчизне.
В своем бестселлере «Трагедия СМЕРШа. Откровения офицера-контрразведчика» мой старший коллега, участник Великой Отечественной войны подполковник Борис Сыромятников, с которым автор неоднократно беседовал на эту злободневную тему и который был близок к архивным материалам, честно, по моему мнению, писал:
«Руководители наркоматов НКВД, НКГБ, НКО и МИД оказались банкротами…
Сталин, его ближайшее окружение, Генеральный штаб… допустили крупнейший просчет в оценке военно-стратегической обстановки.
Тут имели место объективные и субъективные факторы:
— переоценка Сталиным его способности прогнозировать события;
— стремление ведущих стран Европы — Англии и Франции при поддержке США — отвести угрозу агрессии от своих стран и направить ее против СССР.
Наши предложения о заключении трехстороннего договора СССР, Англии и Франции были отвергнуты.
Но были и другие факторы, не получившие должного освещения, в их числе:
— неудовлетворительная организация информации Сталина;
— негативное влияние его ближайшего окружения, прежде всего членов Политбюро…»
«Ох, эта привычка чиновников заглядывать в рот начальству, а не смотреть со своими чистыми доводами честно этому начальству в глаза. Именно она, эта привычка, не раз приводила Русь к большим бедам, — рассуждал Михеев. — Сейчас не время робости — нужна такая правда, которая превращалась бы в истину и которую мы порой не желаем слушать.
Ибо только она делает нас свободными и сильными. Сейчас у нас существует одна правда — это мужественно и умно драться с жестоким врагом».
Думается, Михеев понимал абсурдность положения, когда не компетентный в военных вопросах человек стратегического уровня его подчиненный — младший лейтенант допрашивает генерала армии, участника шести войн, Героя Советского Союза, орденоносца. По его пониманию, его должны были допрашивать доки — на уровне начальника Генштаба Мерецкова или Главного военного прокурора Бочкова.
Но не будем преувеличивать значение и роль следователей — от них зависело не слишком много. Судилище готовилось в головах кремлевских партийных сидельцев.
Мерецков к этому времени тоже находился в тюрьме, арестованный на следующий день после начала войны по ложному обвинению в принадлежности к антисоветской военной организации. И.П. Уборевич ранее дал показания, что лично завербовал Мерецкова для борьбы со сталинским режимом.
Подлость Мехлиса заключалась еще в том, что он надеялся сломать арестом бывшего начальника Генштаба К.А. Мерецкова и таким образом получить дополнительные компрометирующие материалы на генерала армии Д.Г. Павлова. Но получился облом — Мерецков оказался Человеком с большой буквы.
«В сентябре 1941 года, — вспоминал Кирилл Афанасьевич Мерецков, — я получил новое назначение. Помню, как в связи с этим был вызван в кабинет Верховного главнокомандующего. И.В. Сталин стоял у карты и внимательно вглядывался в нее, затем повернулся в мою сторону, сделал несколько шагов навстречу и сказал:
— Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?
— Здравствуйте, товарищ Сталин! Чувствую себя хорошо.
— Тяжело там было?
— Об этом не надо, товарищ Сталин. Прошу разъяснить боевое задание!
Сталин не спеша раскурил свою трубку, подошел к карте и спокойно стал знакомить меня с положением на СевероЗападном направлении…»
Мерецкову в НКВД и НКГБ было действительно нелегко, так как следователи, прошедшие школу тридцать седьмого года, еще не могли забыть методы физического воздействия на арестованных. Но его освободили — значит, что-то человеческое заговорило в них самих или в их начальниках. И Кирилл Афанасьевич всю войну провоюет с немцами, а потом отправится на Дальний Восток добивать японцев, беря реванш за поражение России в 1905 году.
Необходимо заметить, что широколицего белокурого генерала Мерецкова, арестованного на второй день войны — 23 июня 1941 года, — допрашивал руководитель НКГБ Всеволод Меркулов. По иронии судьбы до ареста они были друзьями. Когда же после последнего допроса с пристрастием и решением властей об освобождении Мерецкова привели в порядок и отправили на встречу с Меркуловым, военачальник сказал своему палачу, что после случившегося они больше не могут оставаться друзьями…
* * *
Но вернемся к Л.З. Мехлису.
Потом самонадеянный и жестокий Лев Захарович наломает дров, особенно став представителем Ставки Верховного Главнокомандования и на Крымском фронте. Это по его вине произойдет Керченская катастрофа 1942 года. Его постоянно сопровождала мания видеть везде врагов народа и вредителей. Не один десяток расстрельных списков он подписал на фронтах. Действия Мехлиса походили на трагические налеты Троцкого на командование частей в Гражданскую войну, только без присутствия личного карательного поезда.
В 1949 году, когда его, ставшего министром государственного контроля, предложили Сталину назначить руководителем одной из правительственных комиссий, хозяин Кремля ехидно улыбнулся и заметил:
«Да разве Мехлиса можно назначать на созидательные дела? Вот что-нибудь разрушить, разгромить, уничтожить — для этого он подходит».
Еще один парадокс вождя — получается, разрушителя он держал близко возле себя. Почему? Сейчас никто на этот вопрос не способен ответить…
Надо признать, первые дни войны показали — наша армия оказалась слабее вооруженных сил противника и отступала, ведя тяжелые оборонительные бои. Враг застал Красную армию в процессе преобразований и перевооружения. После основательной чистки командного состава в период «ежовщины» и продолжавшейся, пусть даже в меньших масштабах, после нее, подготовка нового командирского корпуса была не завершена. Разведывательные и контрразведывательные ведомства НКО, НКВД и НКГБ СССР также перестраивались и, конечно, не могли дать точных сведений о предстоящих планах.
Не приятные для народа, власти и армии события развивались стремительно. Противник занимал одну территорию за другой. Подразделения и части Красной армии порой не отходили, а откатывались, чтобы не попасть в окружение, все равно теряя людей и боевую технику.
Сталин метался, но не терял, как писали пасквилянты хрущевской «оттепели», рассудка, руководя фронтами не «по глобусу», а профессионально работая с картой и руководя полководцами. Опыт Гражданской войны позволял ему с пониманием читать любого масштаба карты. В принципе он лихорадочно искал оптимальные выходы из создавшегося положения.
На пятый день войны за его подписью выходит директива о создании заградительных отрядов, основными функциями которых являлось:
— задерживать всех подозрительных лиц, оказавшихся на линии фронта;
— препятствовать отступлению и арестовывать всех отступающих и сеющих панику, т. е. деморализующих личный состав;
— проводить расследование собственными силами с передачей задержанных лиц судам военного трибунала.
Нужно отметить, что феномен заградительных отрядов (ЗО) — не новинка. Он применялся с положительными результатами в разные времена и в разных армиях. У нас тоже эта работа показала плюсы возвращения в строй беглецов. За первые месяцы работы заградотряды вернули на боевые позиции более шести тысяч их покинувших красноармейцев и командиров разных степеней.
В ходе боевых действий практически за неделю пал Минск. Немецкие танки вышли 1 июля к Березине — треть пути к Москве была пройдена.
А ведь в непобедимость РККА верили и вожди, и военные, и простые граждане Советской России. Уверенность, что мы будем побеждать малой кровью на чужой территории, вдалбливалась в сознание советского народа.
22 июня Сталин и руководство Советского Союза рассматривали германское нападение как крупную неприятность, но не как катастрофу. Директивы Кремля в течение первых двух дней войны утверждали, что надо «…обрушиться на вражеские силы и уничтожить их», и «…к 24 июня овладеть Сувалками и Люблином», то есть перенести боевые действия на территорию противника.
Но у военных контрразведчиков были другие данные. За первые восемнадцать дней войны Западный фронт потерял из более 625 тысяч человек личного состава почти 418 тысяч, в том числе 338,5 тысячи пленными, 3188 танков, 1830 орудий и 521 тысячу единиц стрелкового оружия.
На «мирно спящих аэродромах» ВВС РККА в приграничном эшелоне первый удар врага уничтожил около 800 советских самолетов. Ужас охватил Сталина. Именно в этот период, по воспоминаниям А.И. Микояна, он бросил членам политбюро: «Ленин оставил нам пролетарское советское государство, а мы его про…ли».
17 июля Государственный Комитет обороны СССР принял постановление о мерах воздействия особых отделов НКВД в борьбе с бегущими солдатами, проникшими шпионами и диверсантами.
* * *
На второй день Великой Отечественной войны заместитель наркома обороны маршал Кулик Григорий Иванович был направлен на помощь командованию Западного фронта, чтобы руководить в районе Белостока действиями 3-й и 10-й армий и организовать контрудар силами конно-механизированной группы. Не справившись со своими обязанностями, он тут же вместе с войсками десятой армии попал в окружение, лишился связи и вышел к своим, пробираясь через топи, лесные массивы, обходя хутора и села, только спустя две недели.
В.С. Абакумов, как замнаркома внутренних дел СССР, поставил задачу А.Н. Михееву срочно разобраться с обстановкой на Западном фронте и принять экстренные меры по розыску пропавшего маршала Кулика. Анатолий Николаевич через направленческие подразделения Управления предпринимал все возможные действия по поиску пропавшего высокого военачальника, а потом собирал на него по крупицам поведенческие данные.
Через две недели на столе у Михеева лежал вариант обобщенной докладной записки следующего содержания:
«…Заместитель наркома обороны маршал Советского Союза Г.И. Кулик, попав в окружение с группой военнослужащих, приказал всем снять знаки различия, выбросить документы и переодеться в крестьянскую одежду. Он и сам облачился в рубище. Свои документы зарыл в землю. Несмотря на его приказ, личный состав и полковой комиссар Лось оружие и документы не выбросили.
Мотивировка Кулика была такова — если они попадутся противнику на глаза, немцы их примут за крестьян и отпустят. Перед самым переходом фронта Кулик ехал на крестьянской телеге по той самой дороге, по которой двигались немецкие танки, и только счастливая случайность спасла их от встречи с фашистами.
Направляю документ для принятия соответствующего решения…
Начальник 3-го Управления НКО А. Михеев
8 июля 1941 г.».
По дополнительно полученным Михеевым данным, Кулик умел хорошо плавать, даже выступал в молодости на соревнованиях по плаванию и даже занимал призовые места. Так вот он при форсировании небольшой речушки ждал, пока бойцы соорудят плот для раненых. На этом плоту совершенно здоровый, он перебрался на противоположный берег, когда другие армейцы, в том числе и легкораненые, преодолевали реку вплавь или на подручных средствах.
В ходе разбирательства поведения и действий маршала Кулика Михеев был однозначно на стороне высшего военного командования, считая его проступок позорящим честь военачальника высокого уровня и достойным всяческого осуждения.
Потом судьба маршала водила по жизни и службе зигзагами: понижения в должностях и даже разжалования сменялись возвращением в армейский строй, пока после войны он не был назначен заместителем командующего войсками Приволжского военного округа.
В 1946 году генерал-майор Г.И. Кулик был отправлен в отставку и через год арестован вместе с бывшим командующим Приволжского военного округа генерал-полковником В.Н. Гордовым и начальником штаба округа Ф.Т. Рыбальченко «по обвинению в организации заговорщической группы для борьбы с советской властью». 24 августа 1950 года троица была расстреляна.
11 апреля 1956 года Военная коллегия Верховного суда СССР прекратила уголовное дело в отношении Кулика Г.И., Гордова В.Н. и Рыбальченко Ф.Т. за отсутствием в их действиях состава преступления…
* * *
А сводки с фронтов приходили с каждым днем все удручающие и не поддающиеся логическому осмыслению. Открывалось полотно небывалой катастрофы в истории войн. В самом начале боевых действий было разгромлено двадцать восемь советских дивизий, а более семидесяти соединений потеряли больше половины своего личного состава. Гитлеровцы добивали их в так называемых «котлах».
Михеев, читая одну из сводок, задумался, и в голове, словно горячим потоком вулканической лавы, пронеслась тяжелая мысль о сражениях:
«В каждой войне неизбежны жертвы. Но когда в первый день сражений их количество составляет сотни тысяч, за этими громадами ошеломляющих чисел теряется неизмеримая цена одной человеческой жизни, одной жизни солдата, защищавшего каждый бугорок родной земли, не ожидая ни награды, ни почестей. Они до последнего дыхания, до последней капли крови сражались, уверовав в непреложную истину — их не забудут на позициях, на пятачках обороны, в обваленных траншеях, залитых кровью однополчан, и помощь непременно придет».
Когда в первом квартале июля ему положили на стол фотодокументы из немецкой хроники, где демонстрировались многотысячные реки армейских невольников и заполненные советскими военнопленными полевые лагеря, он не мог сдержаться от переживаний.
«Нет, не изменники, не трусы те, кто идет в этих колоннах, — размышлял Анатолий Николаевич, — все они не сдавались, а были брошены нерадивыми командирами на произвол судьбы, не имя ни боеприпасов, ни хлеба, ни приказов начальников. Вина тут и высоких партийных чиновников, доведших Красную армию до такого позора».
Конечно, Михеев не мог знать, что большинство из них погибнет от болезней, холода и голода в германских лагерях, потому что самого его скоро проглотит война, — он верил в нашу победу. Верил, что скоро все перемелется, а это наваждение поражений развеется туманами. Вообще сущность всякой веры состоит в том, как писал Лев Толстой, что она придает жизни такой смысл, который не уничтожается смертью. Судьбы наших военнопленных были страшными.
Скоро Розенберг, раздраженный потерями дармовой рабочей силы, напишет фельдмаршалу Кейтелю:
«Из трех миллионов шестисот тысяч военнопленных в настоящее время вполне работоспособны только несколько сот тысяч. Большая часть их умерла от голода и холода. Тысячи погибают от сыпного тифа. Во многих лагерях вовсе не позаботились о постройке помещений для военнопленных. В дождь и снег они находились под открытым небом. Им даже не давали инструментов, чтобы вырыть себе ямы и норы в земле…
В Молодечно находится русский тифозный лагерь для военнопленных. Двадцать тысяч обречены на смерть. В других лагерях, расположенных в окрестностях, хотя там сыпного тифа и нет, большое количество пленных умирает от голода. Лагеря производят жуткое впечатление. Однако какие-либо меры помощи в настоящее время невозможны».
Нужно отметить, что трагедия советских солдат, попавших во вражеский плен, усугублялась еще и тем, что, по заявлению нацистов, СССР якобы не подписал ни Гаагских, ни Женевских конвенций об отношении к военнопленным.
Данный миф был использован гитлеровцами для самооправдания еще в начале войны. Надо отметить одну деталь: этим немецким «оправданиям», несмотря на то что их не признал таковыми Нюрбергский процесс, поверила российская эмиграция, поддержала их и стала активно распространять небылицы. От нее этот пасквиль приняла наша либерально-демократическая общественность.
Но есть и другой ответ на этот вопрос — 19 марта 1931 года ЦИК и СНК СССР было утверждено внутригосударственное «Положение о военнопленных», которое в целом повторяет Женевскую конвенцию.
В любом случае, подписал ли Советский Союз эти конвенции или нет, Германия, как подписавшая сторона, обязана была ее соблюдать. Конвенция утверждала:
«Если на случай войны одна из воюющих сторон окажется не участвующей в конвенции, тем не менее положения таковой остаются обязательными для всех воюющих, конвенцию подписавших».
К немецким военнопленным в СССР относились именно на уровне требований конвенций.
Но беда была другая — советское политическое руководство плен приравнивало к предательству и проблемы наших военнопленных в начальный период войны просто не существовало…
* * *
Михеев поражался разгильдяйству и безответственности некоторых командиров, читая донесения оперативников военной контрразведки с фронтов. А они, эти действия, объективно были нередко преступными.
«…Так, оставшееся минимальное количество истребителей авиации ВВС Северо-Западного фронта из-за отсутствия сжатого воздуха для запуска моторов не могут взлететь. Бомбардировщики, посылаемые на уничтожение живой силы противника без прикрытия истребителей, несут большие потери, как материальной части, так и летно-подъемного состава…
7 июля сего года, — читал Анатолий Николаевич, — на уничтожение войск противника в район гор. Остров вылетели 17 самолетов «СБ» 7-й авиадивизии без прикрытия истребителей, и ни один из них на свою базу не возвратился. Всего в частях дивизии осталось 24 боевых самолета, остальная материальная часть уничтожена авиацией противника на аэродромах.
Эвакуация баз и частей передовых линий фронта происходит неорганизованно, само командование проявляет панику, что вызывает большую потерю боеприпасов и других видов технического снабжения…
13-я, 127-я и 206-я авиабазы при паническом бегстве большинство запасов оставили на территории, занятой врагом, не уничтожив боевого имущества.
Командир 127-й авиабазы старший лейтенант Четыркин на площадке Груджай оставил врагу 5144 авиабомбы (разных марок), 442 500 винтовочных и авиационных патрон и 10 пулеметов ШКАС.
В Шауляе оставлено 18 вагонов авиабомб, 3 миллиона авиационных патронов, несколько тонн бензина, продовольственные, вещевые и технические склады.
ВВС фронта, потеряв свои базы, довольствуется снабжением боеприпасами, горючим и автотранспортом со складов ЛВО (Ленинградского военного округа. — Авт.), запасы которых, будучи не рассчитаны на обеспечение двух фронтов, полностью запросы ВВС Северо-Западного фронта удовлетворить не могут…»
* * *
Не порадовали Михеева и сведения из ставшего ему родным Киевского особого военного округа, превратившегося с началом войны в Юго-Западный фронт. За подписью Якунчикова на стол легла шифрограмма от 30 июня, которая на второй день стала специальным сообщением 3-го Управления НКО за № 36137 от 1 июля 1941 года.
В ней говорилось:
«…Несмотря на сигналы о реальной возможности нападения противника, отдельные командиры частей Юго-Западного фронта не сумели быстро отразить нападение противника.
В гор. Черновицах 21 июня с.г. летный состав был отпущен в город, вследствие чего истребительные самолеты не были подняты для отражения нападения противника.
Командир 87-го ИАП и 16-й авиадивизии майор Слыгин и его заместитель по политчасти батальонный комиссар Черный в ночь под 22 июня вместе с другими командирами пьянствовали в ресторане города Бучач. После получения телеграммы из штаба 16-й авиадивизии о боевой тревоге командование полка, будучи в пьяном состоянии, не сумело быстро привести в порядок полк.
22 июня в 5.50 над аэродромом появился немецкий бомбардировщик, который был принят за самолет командира дивизии. Ввиду этого он беспрепятственно с высоты 10–15 метров начал обстрел аэродрома и вывел из строя 9 самолетов.
Противовоздушная оборона была организована плохо. Зенитная артиллерия пяти бригад ПВО фронта и зенитных дивизионов, состоящая из 37-мм и 85-мм зенитных пушек, не имела к ним снарядов.
Бомбардировщики Пе-2 не могли быть использованы для выполнения боевых заданий, так как они вооружены крупнокалиберными пулеметами, к которым не было патронов.
Зенитная артиллерия 18-го зенитного артполка 12-й армии, охранявшая гор. Станислав от воздушных налетов противника, не имела 37-мм снарядов…»
Михеев еще раз пробежал глазами документ и мысленно взорвался:
«Так недолго и проиграть войну. Неужели беспечность — наша исстари, никак и ничем не вытравленная черта? Нет, просто упала дисциплина. Тут и наша вина, особистов».
* * *
Взрывы гнева и мстительности Сталина и его приближенных, отводивших грехи от себя за тяжелые поражения в первые месяцы войны и попытки переложения их на головы военачальников разных степеней, случались нередко. Тут была и правда, и кривда…
В 1941 году прошли массовые аресты генералов, а за ними — и старших командиров.
Вот неполный список тех, кто сложил свои головы от своих же, в большинстве случаях несправедливо и невиновно. Такую жестокую форму «социальной защиты» зафиксировала история, какой она была в виде ареста и «вышки».
Они были казнены явно по указке главного партийного сюзерена для того, чтобы припугнуть строптивых и затушевать свою персональную вину в военных безобразиях. Вот эти люди:
— генерал-лейтенант авиации Арженухин Ф.К.;
— генерал-майор Володин П.С.;
— генерал-майор Гончаров В.С.;
— генерал-майор Григорьев А.Т.;
— генерал-лейтенант авиации Гусев К.М.;
— генерал-майор Качанов К.М.;
— генерал-лейтенант Клич Н.А.;
— генерал-майор Коробков А.А.;
— генерал-майор Кособуцкий И.С.;
— генерал-полковник Локтионов А.Д.;
— генерал-майор Оборин С.И.;
— генерал армии Павлов Д.Г.;
— генерал-лейтенант авиации Рычагов П.В.;
— генерал-майор Савченко Г.К.;
— генерал-майор Салихов М.Б.;
— генерал-лейтенант авиации Смушкевич Я.В.;
— генерал-лейтенант Трубецкой Н.И.;
— генерал-лейтенант авиации Черных С.А. и многие другие.
Душевная нервотрепка, профессиональная неразбериха, кровавая бессмыслица, мехлисовская жестокость, гуляние абсурдности — все это накатывалось тяжелейшим катком на молодого тридцатилетнего начальника военной контрразведки, имеющего свои взгляды на добропорядочность и честность в политике, мужество и смелость в бою. А еще он больше других своих коллег разбирался в армейских вопросах — как-никак, выпускник солидной военной академии!
В минуты подобных потрясений из-за массовых казней военных к нему приходили глубокие мысли, согреваемые логикой происходящего. Они ворочались тяжелым комом в душе, тревожили его, заставляли мучиться и искать ответ на стержневой вопрос — почему такое случилось?
Однажды он нашел объяснение бесправию и бессердечию в таких ситуациях рассуждениями, что бывают времена, когда торжествует безумие. Тогда головы секут нередко невинным и даже самым благородным. И тут же он сам себя спрашивал: «За что посадили Рокоссовского, почему бросили на нары Мерецкова?.. А эти кровавые списки новых жертв военачальников! Нет, не могу спокойно глядеть на эту кровавую вакханалию, устраиваемую растерявшимися политиками, — надо уходить на фронт, там даже в окопе чище, благороднее и честнее».
Эти раздумья А.Н. Михеева были созвучны с оценочными мыслями, которые прозвучали в книге «Накануне» адмирала флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова. Он вспоминал:
«Первые заседания Ставки Главного Командования Вооруженных сил в июне проходили без Сталина. Председательство наркома обороны СССР маршала С.К. Тимошенко было лишь номинальным. Как члену Ставки мне пришлось присутствовать только на одном из этих заседаний, но нетрудно было заметить: нарком обороны не подготовлен к той должности, которую занимал. Да и члены Ставки тоже. Функции каждого были неясны — положения о Ставке не существовало. Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться наркому обороны. Они требовали от него докладов, информации, даже отчета о его действиях. С.К. Тимошенко и Г.К. Жуков докладывали о положении на сухопутных фронтах…»
Семнадцатого июля Михеев был на приеме у Тимошенко и запросился у наркома обороны на фронт. Тут была еще одна причина — готовилось переподчинение органов военной контрразведки. Они уходили из НКО в НКВД. Письменному рапорту был дан ход — начальника Третьего Управления НКО СССР отпустили туда, где жарко от полыхающих сражений на Украине…
Когда с удивлением его стали доставать вопросами близкие друзья, он им отвечал одной притчей:
— Знаете, много лет назад достопочтенный Кузьма Прутков торжественно сообщил человечеству: «Время подобно искусному управителю, непрерывно производящему новые таланты взамен исчезнувших». Я себя не отношу к гению, но взамен меня непременно придет человек более талантливый, чем я. Это закон не только Пруткова, а самой Природы.
Больше подобны вопросов ему не задавали, так как «сборы были недолги».
Начальником Управления особых отделов стал заместитель НКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга Виктор Семенович Абакумов.
19 июля 1941 года вместо Ставки Главного Командования во главе с С.К. Тимошенко была создана Ставка Верховного Главнокомандования под руководством И.В. Сталина. В этот же день Сталин сменил Тимошенко на посту наркома обороны СССР, а бывший нарком стал главнокомандующим Юго-Западного направления (начштаба — И.Х. Баграмян, член Военного совета — Н.С. Хрущев — Авт.). Тимошенко в 1942 году проиграет вторую Харьковскую операцию почти что с тремястами потерями личного состава. Справедливости ради стоит заметить, что Семен Константинович никогда не перекладывал свои просчеты на других военачальников и никогда трусливо не унижался перед Сталиным, как это проделывал тот же Хрущев.
* * *
Гитлеровцы, опьяненные легкими успехами в Европе и удачами блицкрига в Советской России, верили в скорую победу над Москвой. План «Барбаросса» предусматривал разгром Советского Союза в течение лета сорок первого года. Гитлеру к тому же подсказывало скорую победу провидение, в которое он болезненно верил. А как говаривал Бернард Шоу, «всякий пьяный шкипер уповает на провидение». Но провидение иногда направляет корабли пьяных шкиперов на скалы. Фюрер как раз и был одним из таких шкиперов.
Как-то разбирая кипу шифровок с победными новостями от военных с Восточного фронта, у фюрера промелькнула мысль: «Победа близка, надо подумать, как ее можно исторически отметить. Конечно, следует поставить памятник в честь взятия Москвы и окончательной победы в войне с Советской Россией».
Он вызвал в кабинет рейхсминистра путей сообщения Дорпмюллера.
— Юлиус, надо подготовить несколько составов с житомирским красным гранитом и отправить их под Москву для скорого сооружения там памятника «Победа».
— Слушаюсь, мой фюрер! — ответил высокий чиновник…
И действительно, по приказу Гитлера в первые месяцы войны было завезено несколько товарных эшелонов с тесаными глыбами красного горной породы и итальянского белого мрамора.
Гитлер был настолько уверен в победе, что пригласил на парад, который должен был состояться на Красной площади, французский легион Диро, экипированный киверами наполеоновской армии, словно подчеркивая, что Бонапарт хоть и взял Москву, но не поверг Россию. А он это скоро сделает.
Захваченный в плен под Звенигородом немецкий солдат 252-й пехотной дивизии существенно дополнил информацию о готовящемся параде. Он рассказал, что к ним в часть прибыла специальная рота гитлерюгенда для участия в торжествах по случаю взятия Москвы.
После «парада победы» по одной из бредовых идей фюрера был разработан также план инженерных сооружений для подъема воды в Москва-реке и ближайших к ней водоемах и водохранилищах, чтобы затопить советскую столицу. А на одной из возвышенностей у берега рукотворного моря планировалось установить памятник, символизирующий покорение России.
Но когда под Москвой провалился гитлеровский план «Тайфун» и наши войска погнали тевтонцев на запад, в районе Можайского железнодорожного узла в тупике был захвачен немецкий трофей — эшелон с красным гранитом и другими отделочными камнями.
Экзальтированные юнцы фюрера в спешке ретировались — бежали в фатерлянд, а брошенные кивера, гранит, мрамор и даже несколько вагонов с шортами и панамами, предназначенными для армии генерала-фельдмаршала Эрвина Роммеля, воюющей в районе Аль-Аламейна в Северной Африке, не весть как попавшие в заснеженное Подмосковье, достались Красной армии.
После войны, во время восстановительных работ в центре Москвы, гранит был использован для отделки первых этажей нескольких зданий, находящихся на нечетной стороне по улице Горького. Эти камни легко узнаваемы по красному оттенку, а мрамор, ввиду его небольшого количества, пошел на отделку внутренних интерьеров домов и станций метрополитена.
Гитлер часто увлекался разными прожектами.
Веря в скорое порабощение России, у него постоянно роились планы активизации и эффективности грабежей покоренной огромной страны. Еще накануне войны он пригласил к себе уже упоминаемого выше министра путей сообщения Третьего рейха Юлиуса Дорпмюллера и предложил создать новый тип железных дорог, несмотря на то что к этому виду транспорта он относился как к «реликту». Быстро нашли координатора и руководителя проекта. Им оказался доктор технических наук Гюнтер Винс, предложивший идею на базе создания широкой железнодорожной колеи от 4 до 5 метров сконструировать для них локомотивы, не имеющие аналогов в мире.
10 сентября 1941 года на конференции научного общества Гюнтер Венс порекомендовал подключить к важной работе министра вооружения и боеприпасов Фрица Тодта. И работа закипела…
24 мая 1942 года в штаб-квартире фюрера проходило совещание. Присутствовали, естественно, кроме Гитлера рейхс-министр военной промышленности Шпеер, рейхсляйтер Борман и министр путей сообщения Дорпмюллер.
Шпеер доложил страшные выводы из прошедшей зимы. Кстати, он не раз летал над заснеженными полями Подмосковья, где был повержен в прах план операции «Тайфун» по захвату советской столицы. Он видел масштабы катастрофы с высоты птичьего полета. То, что видел Шпеер в иллюминаторе самолета, автор описал в книге «Снег», укротивший «Тайфун».
И вот, что услышал Гитлер.
Оказалось, что 70 % подвижного состава русский Дед Мороз вывел со строя. Колея в 1520–1524 мм в России узкая, тыл задыхается с подвозкой боеприпасов и вооружения и вместо паровозов нужна другая техника.
Гитлер спросил:
— Так что же вы предлагаете, обрисуйте проект точнее.
— Мой фюрер, — начал Тодт, — это будут газотурбинные, электрические или дизельные локомотивы. Ширина двухэтажных вагонов будет шесть метров, высота — четыре с половиной метра. По существу, это жилые дома на колесах для наших бюргеров, которым предстоит некоторое время при освоении русской земли пожить в этих вагонах. А сколько грузов и людей на таких поездах мы можем подвезти в Россию и вывезти из нее все, необходимое Рейху!
— Какая общая маса такого состава? — поинтересовался Гитлер.
— Десять тысяч тонн, — ответил Шпеер.
— А сейчас? — Гитлер взглянул на главного железнодорожника.
— Самый тяжеловесный состав — до двух тысяч, — продемонстрировал свои знания Дорпмюллер…
Фашисты, к счастью для мировой цивилизации, не успели создать в окончательном варианте ни ядерной бомбы, ни надежных баллистических ракет, ни летающих тарелок, ни циклопичных локомотивов, ни проложить широкой колеи…
Это предупреждение новым конквистадорам Запада, желающим в третий раз попробовать сломать Россию.
Эти попытки тщетны — пусть читают дневники Михаила Михайловича Пришвина, он там много чего поучительного написал и для нас, россиян, и для наших все никак не успокоившихся недругов!
В траншеях Юго-Западного
Нет такой положительной выгоды, для которой война не была бы слишком дорогой ценой. Только отклонение еще больших бедствий может оправдать войну.
Фридрих ГенцПосле сдачи дел 3-го Управления НКО СССР начальнику вновь организованного 17 июля 1941 года Управления особых отделов НКВД СССР комиссару госбезопасности 3-го ранга В.С. Абакумову А.Н. Михеев выехал на Юго-Западный фронт (ЮЗФ) в качестве начальника Особого отдела ЮЗФ, захватив с собой часть оперативников центрального аппарата.
Есть данные, что просьба, изложенная в рапорте А.Н. Михеева об отправке его на фронт в середине июля сорок первого, рассматривалась Сталиным и была удовлетворена им лично. Наверное, руководитель страны тоже прочувствовал искренность в патриотическом порыве порой ершистого молодого начальника военной контрразведки. И он, невольно подчиняясь глубоким мыслям, запечатленным Данте Алигьери в песни четвертой из «Божественной комедии», — «ворвался вглубь моей дремоты сонной / тяжелый гул, и я очнулся вдруг, / как человек, насильно пробужденный», — понял, что в тот момент он может и должен поступить только так и не иначе.
Думается, Михеев пытался уйти в другую жизнь, чтобы забыть то, что было еще недавно и с чем он был не во всем согласен. Но это мнение автора…
Да, семнадцатого июля Анатолий Николаевич был назначен начальником Особого отдела Юго-Западного фронта, но это назначение не следует считать понижением. Надо учитывать суровость того времени. В те дни ведь решалась судьба страны! Германские войска, реализуя свой план «блицкрига» в ходе авантюрной операции «Барбаросса», готовились за какие-то теплые недели лета и в крайнем случае ранней осени управиться с Советской Россией. Поэтому в действующую армию направляли самых надежных, проверенных в делах командиров, самых лучших начальников.
Лишним доказательством такой практики в те тяжелейшие дни для советских людей является утверждение на должность командующего Резервным фронтом первого заместителя наркома обороны генерала армии Г.К. Жукова.
А на следующий день 18 июля 1941 года ЦК ВКП(б) принял Постановление «Об организации борьбы в тылу германских войск», что явилось солидным подспорьем и конкретным целевым указателем в организации дальнейшего развертывания партизанских и разведывательно-диверсионных действий за линией фронта. Это хорошо понимал А.Н. Михеев, работавший в тесном контакте с 5-м Управлением РККА, которое было преобразовано 26 июня 1940 года в Разведывательное управление Генштаба Красной армии, возглавляемое генерал-лейтенантом Ф.И. Голиковым. На представителей военной разведки возлагалась большая часть задач по работе в направлении создания мощной базы партизанского движения. Отряды народных мстителей надо было обучать и материально обеспечивать…
А в это же самое время за сотни километров от советской границы, в фашистской Германии, происходили радостные события. На аэродроме Гроссенхайн творилось что-то торжественно-невообразимое. Сквозь надрывный вой авиационных моторов и режущих со свистом лопастей самолетных пропеллеров прорывались дикие, исступленные выкрики авиатехников и представителей других служб аэродромного обслуживания. Из плавно садившихся юнкерсов, освободившихся от внутрифюзеляжного груза — авиабомб, сброшенных на объекты советской территории, вываливались счастливые несбитые летчики Третьего рейха и тут же попадали в объятия своих коллег.
Героев люфтваффе Германа Геринга подбрасывали вверх, радуясь их успешной «работе» и благополучному возвращения. Не исключено, что именно некоторые из этих юнкерсов прочесывали и прореживали пулями, снарядами и бомбами толпы эвакуирующегося мирного населения, идущего по проселочным дорогам и асфальтированным шоссе, а также автотранспорт, двигающийся к передовой. Их могла встречать и наверняка встречала на пути в Особый отдел НКВД 6-й армии группа Д.Д. Плетнева и к штабу Юго-Западного фронта колонна А.Н. Михеева.
В этот же момент в штаб-квартире абвера в одном из залов готовилось совещание. Офицеры громко переговаривались, обсуждая первые удачные дни гитлеровского «блицкрига». Один из сотрудников военной разведки Вилли Шмудт расписывал коллеге богатства России и красоту «руссиш фрейлейн» — он уже бывал в Советском Союзе в качестве переводчика при строительстве тракторного завода на Волге — в Сталинграде…
Разговор смолк, как только в зал вошел начальник отдела абвер-2 полковник Эрвин фон Лахузен, который нарисовал картину скорого краха Советской России. После окончания информационного сообщения все дружно вскочили с мест:
— Хайль Гитлер! — хором гаркнули собравшиеся разведчики вермахта.
Вскоре после этого совещания на аэродром была направлена группа абверовских диверсантов с конкретными целями — на Восточный фронт…
* * *
В команду Михеева вошли его бывшие подчиненные: начальник отдела капитан госбезопасности Ф.А. Петров, начальники отделений — И.Я. Пятков и И.М. Плесцов, а также старший оперуполномоченный М.А. Белоусов, только что прибывший в управление после окончания Военно-политической академии.
Самый молодой оперативник Михаил Артемьевич Белоусов рассуждал так, что до штаба Юго-Западного фронта и линии боевых действий они доберутся за сутки. Но он заблуждался. Они прибыли в штаб фронта только 20 июля сорок первого, и многие из них погибнут, провоевав в незримых сражениях с абверовской агентурой и гитлеровскими васалами — украинскими буржуазными националистами ОУН и в окопах и траншеях Юго-Западного фронта, через два месяца и один день. Другие чуть больше отвоют, а некоторые увидят салют Великой Победы.
Но таких, из призыва сорок первого года, среди чекистов было мало. Одну третью личного состава солдат невидимого фронта «съели» репрессии тридцатых годов, другую — Великая Отечественная война и война после войны с бандитизмом, третью ошельмовали времена хрущевскго «насморка», повесившего на разведчиков и контрразведчиков вину «за нестабильность в обществе и даже просчеты на фронтах».
«Вешал, вешал на нас дохлых собак партократ Никита Сергеевич, который тоже «хорошо» поучаствовал в проведении репрессий в Москве и Киеве в тридцатых и сороковых годах, — говорил в одном из своих выступлений во Львове первый оперативный начальник автора, участник Великой Отечественной войны, блестящий аналитик и такой же практик в проведении острых оперативных операций на фронте и в послевоенное время, начальник Особого отдела КГБ при СМ СССР по Прикарпатскому военному округу генерал-майор Николай Кириллович Мозгов, — досталось нам от его козней, грязно потоптался он по чистым именам «сталинских волкодавов» в патриотическом смысле слова».
Впоследствии маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян, начальник оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта, провоевавшего с Михеевым не всего два, а целых два месяца кровопролитнейших боев в окружении и отступлении, вспоминал в своих мемуарах слова Анатолия Николаевича, сказанные о том, что:
«…место чекиста в условиях войны — на самых опасных участках борьбы с врагом. Он может и должен сражаться как солдат, но при этом не вправе никогда забывать о своих основных обязанностях».
Этот жизненно профессиональный принцип он будет доказывать в дальнейшем каждый день, вплоть до своей трагической гибели…
В течение погожей ночи с небосклоном, залитым бисером звезд, на автомобиле группа преодолела всего треть пути.
Шоссе было забито встречными машинами, гужевыми повозками, вершниками и пешим людом, уходившим в сторону Киева и Москвы, а вообще на восток страны.
Под утро им встретился верхом на красивом орловском рысаке стройный пахолок — украинский хлопец, парубок в вышиванке и брюках, закатанных до колен. Он все время озирался, как будто ожидая погоню.
«Наверное, конокрад, умыкнул где-то красавца», — подумал Михаил Белоусов, не единожды в детстве пробовавший казенником горбатые спины колхозных доходяг.
Ехали люди на машинах, подводах, широких арбах, тащили домашние пожитки или скарб даже на тачках и небольших самодельных четырехколесных возках.
Чуть проехав дальше, группа чекистов узрела пожилого мужика на телеге.
— Куда вы, батя, спешите, путь куда держите? — спросил Михеев у медленно ехавшего почему-то по встречной обочине старика на повозке, запряженной двумя чалыми и косматыми лошадьми.
— Тпру-у-у, — раздалась команда возницы. Лошади встали, обиженно помахивая хвостами, словно недовольные сбоем привычного ритма движения.
На телеге, застеленной свежим сеном, покоился домашний скарб из кастрюль и тарелок, тяжелый дубовый ларь, рядом с которым сидели две женщины — молодая, очевидно, мать, и другая постарше. На руках у молодицы покоился ребенок.
— Як куды? — бежим, гражданин начальник, от войны. Хороши хоромы, да нет обороны. Сеча немецкая быстро побежит по нашей стране. Вы еще не знаете, как Червона армия откатывает… Все назад да назад — вельми боится народ немца и его армии. Сила солому мнет, — проговорил с южным акцентом незнакомец.
— Армия боится немца? — повторил главную суть сказанного переселенцем комиссар госбезопасности 3-го ранга.
— Так, пан начальник. Мы чуть оробели — вот на нас и насели, а потому гонят, как скот.
— Как вас зовут?
— Остап… а что, заарештуешь мэнэ, пан?
— За что?
— За правду!
— Вот мы и едем, чтобы увидеть и твою в том числе, Остап, правду. Так куда конкретно держишь, отец, путь?
— У Саратов, добродию, до брата ридного. У него там вэликэ хозяйство, и нам найдется место. Туды немчура, я так думаю, не доберется. Вот и мы, как та мышка, что в свою новую норку тащит корку.
— Так вы же говорите, что немец непобедимый?
— Сегодни — ни!
— А завтра?
— На мою думку вестимо побьет его эсэсэр, только не скоро… Вельми багато у фрицев техники: прут на роверах (велосипедах. — Авт.), мотоциклях, броневиках, а танкив и аэропланив скилькы?!
— Ну счастливо вам всем доехать до Саратова, — улыбнувшись, искренне пожелал Анатолий Николаевич украинцу удачи и подумал: «Хм, какой-то пещерный затворник. Организовал такие мучения семье, поверившей в его прожекты. Одновременно обладатель дара ненасытности странствия. Ладно — был бы он советским чиновником, а то простой селянин. Нет, мне трудно понять его поступок. Но подмечает метко».
После этого шоссе с машинами, повозками и людьми атаковали несколько бомбардировщиков «Юнкерс-52». Они прошли низко, сбросив с десяток небольших бомб и обстреляв с пулеметов и авиационных пушек движущуюся по дороге кавалькаду людей. Пришлось военным контрразведчикам срочно спешиться.
«Слава богу, обошлись без потерь — на машине ни царапины, — подумал Пятков, — а вот на шоссе другим повезло меньше».
Дико ржали раненые кони под обломками плоских арб и глубоких повозок, рядом дымился грузовик с какими-то горящими ящиками в кузове, стонали в кюветах раненые и лежали в разных позах смертью ужаленные погибшие гражданские и военные люди.
— Жми, Капитоныч, — повернулся Михеев в сторону шофера, как только расселись все по местам.
— Доедем!!! — последовал коротко бойкий ответ опытного и дисциплинированного водителя, к которому уже привык начальник.
Встретились они впервые и с поляком — первой жертвой украинских националистов. Это был лях с подбритой чуприной и длинными, свисающими подковой вниз усами. Под глазом у него горел малиновым цветом фонарь, рубаха и штаны в нескольких местах были изодраны.
— А ну-ка остановись! — приказал Михеев. — Кто вас так разукрасил? — неожиданно сочувственно спросил комиссар госбезопасности.
— Я поляк. В нашем селе орудуют вовсю оуновцы. Забирают хаты у нашего брата и выгоняют на улицу. Мою семью выгнали тоже. Я пытался сопротивляться. Что из этого получилось, сами видите. Сейчас семейство временно живет у сестры моей женки. А я еду на Полтавщину к своей сестре — может, временно примет, иначе они нас всех там перережут.
— А почему к властям за помощью не обращаетесь?
— Каким?
— Советским!
— Так там уже немчура стоит… Она им подыгрывает… Теперь, как говорится, тяжбу завел — стал гол как сокол. Сейчас там, где суд, там и неправда. Беда, да и только…
«Да, бед натворят еще и фрицы и их подпевалы — украинские националисты», — подумал про себя Михеев.
* * *
Только спустя двое суток москвичи добрались до местечка Бровары, расположенного северо-восточнее Киева, где размещались штаб и Особый отдел фронта. Их встретил бригадный комиссар Н.А. Якунчиков.
— Николай Алексеевич, — обратился Михеев к Якунчикову, — срочно соберите коллектив.
— Они все на месте, ждут ваших распоряжений, — ответил бывший теперь уже начальник контрразведки фронта.
Оперативники, курирующие штаб Юго-Западного фронта, разместились в одном из классов небольшой сельской школы. Отодвинув тесные парты к стене, они принесли стулья и лавки и стали внимательно слушать короткое напутствие нового начальника.
— Товарищи, я думаю, представляться мне вам излишне. Многие из вас меня знают, — заявил Михеев. — Я назначен начальником Особого отдела фронта. Моим заместителем, как и было совсем недавно, до моей службы в Москве, остается товарищ Якунчиков. Обстановка сложная — началась и идет жестокая рубка. Враг силен, противник долго готовился к войне — не до шапкозакидательства. Германия и ее союзники фактически вооружены всей Европой. Нацистская идеология, изощренно прививаемая победоносным пока режимом, к сожалению, находит отклик в сердцах молодежи не только Третьего рейха, но и других европейских стран. Противник наступает, нет, он рвется броневыми клиньями к сердцу нашей Родины — Москве.
Немец торопится управиться со страной за лето и даже запланировал собрать наш урожай. Поэтому нам надо повысить требовательность к себе и своим подчиненным. Дисциплина, исполнение долга, полная отдача сил, опыта и знаний каждым сотрудником — прежде всего. Обстановка требует решительных перемен. Мирный период закончился. Наступило военное лихолетье, поэтому к нашей службе в этих условиях надо относиться по-особому, с утроенным вниманием…
Говорил он зажигательно и правдиво, как умел всегда доверительно разговаривать с подчиненными: без напряга и стали в голосе.
Несмотря на то что одноэтажная сельская школа, в которой располагался Особый отдел фронта, была рядом со штабом ЮЗФ, пришлось к ней немного пройти. Штаб находился в ремонтируемом двухэтажном здании, вокруг которого валялись горы строительных отходов. Поэтому, когда после короткой летучки Михеев с Якунчиковым, направляясь в штаб фронта, преодолели этот мусорный клондайк, оба выглядели словно выскочившие из окопа. Не только сапоги стали серыми, но и на гимнастерках оседала пыль от известкового крошева выброшенной на свалку штукатурки. Этот строительный лес носился в воздухе под порывами неожиданно набегающих порывов ветра.
Вот в таком виде А.Н. Михеев и Н.А. Якунчиков предстали перед командующим фронтом генерал-полковником М.П. Кирпоносом, членом Военного совета М.А. Бурмистенко и начальником штаба генерал-лейтенантом М.А. Пуркаевым.
Новый начальник Особого отдела фронта четко доложил им о задачах особых отделов в связи с проведенной на днях реформой. Он заверил их, что армейские чекисты вместе с командирами и политработниками будут вести, как и прежде, когда находились в системе НКО СССР, неустанную работу по поддержанию высокого боевого и морального духа в войсках в тесном контакте с командованием и политработниками. Также он предупредил, что собирается немедленно осуществить ряд срочных мер: создать оперативные группы из чекистов и направить их на самые опасные участки фронта, а также подготовить небольшие звенья для ведения дальней разведки в тылу противника. Для этих же целей он предложил подобрать в состав групп достойных комсомольцев. Последнюю идею высоко оценил М.А.Бурмистенко, который хорошо знал Михеева еще по работе в Киеве.
Кирпонос заметил главному военному контрразведчику фронта:
— Это хорошо, что вы предлагаете усилить разведывательную работу. Глубинным зафронтовым проникновением, как известно, занимается разведотдел фронта. Но, к сожалению, ни одна из заброшенных групп до сих пор не вернулась. Нам позарез нужно знать, что творится в тылу, в прифронтовой полосе противника. Горизонт неприятельский пока нашими службами не освещен, и порой мы действуем вслепую.
Потом Михеев сообщил свежую новость.
— Товарищи, по сообщению руководства Особого отдела шестой армии противник силами одиннадцатой немецкой и третьей румынской армий готовится прорвать оборону Южного фронта, что опасно для нашего левого фланга.
Кирпонос бросил суровый взгляд на Пуркаева.
— Мы ожидали этого, Михаил Петрович, — пояснил начштаба, — а вот положение Музыченко действительно и без того критическое. Возникает угроза окружения шестой.
— Срочно выясните обстановку. Надо бросить на помощь ему мехкорпус Фекленко. Медлить нельзя. Пятая Потапова тоже не в лучшем положении. Нам нельзя попадать в котлы, чего хотят немцы, — торопливо чеканными, рубящими фразами давал распоряжение М.П. Кирпонос…
Михеев уважительно относился к командующему, потому что знал — он опытный вояка, являлся активным участником Гражданской войны, положительно зарекомендовал себя в Советско-финской кампании, глубоким патриотом был с комсомольской юности.
Михаил Кирпонос в 1915 году был призван рядовым солдатом в 126-й запасной пехотный полк. Окончил в 1916 году инструкторские курсы по обращению с иностранными винтовками, а в 1917 году — военно-фельдшерскую школу. После этого он был направлен на румынский фронт в качестве ротного фельдшера 285-го Ольгопольского пехотного полка. Здесь его избрали сначала председателем околоточного солдатского комитета, затем — председателем полкового комитета, товарищем председателя Ревкома 5-й пехотной дивизии, а в ноябре 1917 года — председателем Рады 26-го корпуса.
Демобилизовавшись в феврале 1918 года, М.П. Кирпонос вернулся в родное село Вертиевка, что на Черниговщине. Весной того же года вступил в члены РСДРП(б). На малой родине он принял участие в формировании повстанческих отрядов, ведущих борьбу с немецкими оккупантами и гайдамаками — участниками повстанческих вооруженных отрядов в XVIII веке на территории Правобережной Украины, отошедшей к Речи Посполитой вследствие Андрусовского перемирия. Они совершали набеги и нападения на польские местечки на помещиков. Воевали и с советской властью.
Ранней осенью восемнадцатого года Кирпонос с одним из отрядов влился в состав 1-й Украинской повстанческой дивизии. Воевал с бандитами, после чего был назначен комендантом города Стародуба. Занимаемая должность позволила ему быстро сформировать 22-й Советский Украинский полк, ставший со временем 2-м Богунским полком 44-й стрелковой дивизии.
В июне 1919 года М.П. Кирпоноса назначают помощником начальника дивизионной школы красных командиров. За организацию и активное участие в партизанской борьбе и в боях на Украинском фронте его награждает Реввоенсовет республики именным маузером.
В 1927 году, окончив Академию имени М.В. Фрунзе, его назначили в 1934 году начальником штаба 41-й Перекопской стрелковой дивизии, а потом он пять лет руководил Казанским пехотным училищем имени Верховного Совета Татарской АССР.
А теперь о военных заслугах.
В декабре 1939 года он был назначен на должность командира 70-й стрелковой дивизии 7-й армии. В начале марта 1940 года его соединение в течение недели совершило обход Выборского укрепрайона противника по льду Финского залива и выбило финнов из укреплений на северном берегу Выборгского залива, перерезав дорогу Выборг — Хельсинки. После этого дивизия Кирпоноса отразила несколько десятков контратак противника, что обеспечило в дальнейшем успешный штурм Выборга.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 марта 1940 года за умелое командование дивизией и проявленные в боях героизм и мужество М.П. Кирпоносу было присвоено звание Героя Советского Союза…
В конце представления командующему и Военному совету фронта Михеев заявил, что собирается выехать на передовую сейчас же, так как, по полученной оперативной информации, увеличилось число дезертиров и членовредителей, ожили паникеры среди личного состава в некоторых частях, стали отмечаться переходы отдельных солдат на сторону врага. И вообще хотелось посмотреть свежим взглядом, не со стороны или слов других наблюдателей, а лично, в каких условиях доводится воевать солдату. Разобраться в причинах негативизма с психологической стороны.
Помолчав немного, потом повернувшись к комфронта, добавил:
— Наверное, вышесказанные мной слова звучат несколько трафаретно и даже казенно, однако, когда вдруг оказалось, что воевать-то мы не слишком умеем, а потому немец бьет нас не столько числом, сколько грамотным применением своих техники и вооружения, надо посмотреть лично. Вот почему нашим бойцам и командирам необходимо привить снова уверенность в своих силах, поверить в них, вспомнить, за что они сражаются, и вдохнуть уверенность, что именно они сумеют остановить врага. Любой ценой, во что бы то ни стало!
— Это правильное решение, товарищ Михеев. Посмотреть на битву не со стороны, а своими глазами и сделать соответствующие выводы. Это и есть помощь органов командованию. Я буду ждать ваших наблюдений. А еще хотел бы от вас услышать то, что, быть может, мне не докладывают, не желая огорчать, — заключил Кирпонос и с вымученной усмешкой посмотрел на своих подчиненных.
Те в знак согласия закивали…
* * *
После совещания собрались быстро. Две машины — эмка и полуторка с солдатами скоро выбрались на шоссе.
— Гони, — приказал Михеев водителю.
Это слово на войне он станет применять все чаще и чаще. Скорость — это выигранное время, так считал Анатолий Николаевич. Выкативши на шоссе, натруженно взревел мотор по команде водительского сапога, прижимавшего акселератор «до полика» на отдельных участках шоссе, где можно было разогнаться. Быструю езду комиссар госбезопасности любил. Сейчас она вызывалась обстановкой.
В тот же день А.Н. Михеев вместе с начальником отделения Д.Д. Плетневым и старшими оперуполномоченными И.М. Плесцовым, М.А. Белоусовым и Г.Г. Горюшко выехал на передовую в расположение 124-й стрелковой дивизии генерал-майора Ф.Г. Сущего, сражавшейся на левом фланге Киевского укрепрайона. Именно здесь существовала реальная угроза выхода противника к Днепру.
Михеев рассуждал так, согласуясь со словами подчиненного — старшего оперуполномоченного М.А. Белоусова:
— А нам это надо было. Особенно мне. Я лично хотел видеть в бою наших красноармейцев, быть с ними рядом и на себе ощутить психологическое состояние человека в момент фашистской атаки. Одновременно я хотел ознакомиться с условиями работы наших оперативников на передовой.
Скоро они были на месте горячих баталий. Вдали грохотали орудия. Серыми черепахами стояли под лесом немецкие танки, готовые ринуться в любую минуту в броневую атаку.
Комдив не ожидал таких высоких гостей.
— Как дела, Филипп Григорьевич? — спросил Михеев комдива, изучающего карту в глубокой траншее с оборудованным небольшим земляным углублением, временно спасаясь от пуль и осколков.
— Немец прет буром, прет, как сумасшедший… Пограничники здорово помогают — дерутся отчаянно. А вот сил и средств у нас совсем маловато… Особенно для борьбы с танками, — ответил командир дивизии, весь покрытый пылью, пороховой гарью, с воспаленными красными и слезящимися от недосыпания, дыма, песка глазами и постоянных взрывных волн, остро бьющих по ушам и очам: — Одна проблема может скоро заявить о себе — понимаете, нечем прикрыть стрелковые подразделения. Да и потери личного состава крайне высокие… В некоторых ротах и десятка не наберешь.
— А конкретнее, Филипп Григорьевич? — вскинул брови Михеев, цепко вцепившись взглядом в глаза уставшего командира дивизии.
— Нехватка не только снарядов для орудий, даже патронов. Экономим, бережем, как говорится, порох. Немец танками играется. А мы их по-настоящему отвадить не можем — противотанковых средств не хватает, — скривился Сущий.
Михеев распорядился, обращаясь к Плетневу:
— Дмитрий Дмитриевич, оставайся на месте, а я проскочу к командарму Потапову вместе Белоцерковским. Благо командный пункт пятой армии располагался недалеко.
Капитан госбезопасности Белоцерковский Иван Митрофанович был призван в подразделение военной контрразведки из территориальных органов и назначен начальником особого отдела 5-й армии. В последнее время перед войной служил на руководящей должности в НКВД Украины. Выглядел он по-боевому: с каской на голове, автоматом ППШ за плечами, потертой кобурой с пистолетом ТТ и пустой гранатной сумкой на боку.
Небольшого росточка, круглолицый с армейским ремнем, постоянно сползавшим с крутого живота, он выглядел моложавым из-за природного румянца на щеках, припавших военной пудрой — пылью и гарью. Он тяжело дышал, но силился перед начальником казаться бодрее и работоспособнее.
Перед тем как отправиться к командарму, Михеев спросил Сущего относительно пэтээров.
— Где они потребуются?
— Именно здесь, где мы стоим с вами… Тут самое, на мой взгляд, танкоопасное направление, — тихо ответил командир дивизии.
— Что и сколько противотанковых средств вам нужно?
— Пэтээров фрицевских — с десяток, патронов у нас на них много, и бутылочек сколько могут, — комдив имел в виду немецкие трофейные противотанковые ружья и бутылки с зажигательной смесью — «коктейль Молотова».
Надо отметить, что наши пэтээры Дегтярева стали появляться в РККА только с октября 1941 года, а массово — с 1942-го.
Михеев на передовой воочию убедился, что претензии Сталина, Тимошенко и Жукова к маршалу Кулику были обоснованы из-за его недальновидности и трусости. Армейский контрразведчик именно на передовой ощутил умом, душой и кожей незащищенность советской пехоты в борьбе с неприятельскими танками.
Потери оружия у немцев в первые месяцы тоже были большими, в том числе и известных ПТР-PzB-38 и -39 и боеприпасов к ним. Боеспособное оружие собирали наши первые трофейные команды и передавали их в части для борьбы с танками противника.
Анатолий Николаевич, как сугубо военный человек, мыслил глубоко и с перспективой. Он понимал еще перед войной, что в РККА в случае боевого столкновения с вермахтом стрелковые части — пехота — окажется невооруженной для борьбы с вражеской броней. Причину массового отступления, а порой и бегства наших воинов, вооруженных в лучшем случае бутылками и зажигательной смесью и добытыми на поле брани немецкими пэтээрами он видел именно в отсутствии бронебойного носимого пехотинцем оружия. Виновником такого трагического положения он считал начальника Главного артиллерийского управления (ГАУ) РККА маршала Г.И. Кулика.
Несколько слов о судьбе отечественных противотанковых средств. Первый образец такого вооружения — ПТР-39 конструкции Н.В. Рукавишникова — появился накануне войны. Однако в массовое производство ружье ПТР-39 не пошло, как и эрзац ружья конструктора Шолохова — ДШК с калибром патрона 12,7. Начальник ГАУ маршал Кулик, основываясь на якобы появившихся в массовом количестве новых немецких танков с усиленной броней, сделал вывод о непригодности пэтээров и даже пушек калибра 45 мм для борьбы с новыми немецкими танками.
А вермахт начал войну с легких и средних танков. В результате решение Кулика 1940 года практически оставляло советского пехотинца без вполне эффективных противотанковых средств. Эта ошибка, граничащая с преступной халатностью, много стоила Красной армии. Здесь есть вина и политического руководства во главе со Сталиным.
Спохватились в Кремле только после того, как немец в сентябре сорок первого дошел до Киева, а зимой сорок первого стоял уже у стен Москвы.
Михеев с передовой информировал руководителя Управления особых отделов комиссара госбезопасности 3-го ранга Виктора Семеновича Абакумова, а последний, естественно, доложил Сталину о катастрофическом положении на фронтах из-за невозможности противостоять вражеским танкам только бутылками с «коктейлем Молотова». Верховный Главнокомандующий приказал оружейным конструкторам В.А. Дехтяреву и С.Г. Симонову немедленно приступить к разработке эффективного противотанкового ружья.
Уже 16 июля 1941 года был создан патрон с бронебойно-зажигательной пулей 14,5 мм. Постановлением ГКО от 29 августа 1941 года ПТР Дехтярева (ПТРД) было принято на вооружение. Серийное производство ПТРД началось только в конце сентября сорок первого. В октябре были собраны первые 50 штук этих долгожданных ружей.
Потом 300 ПТРД в соответствии с директивой командующего Западным фронтом генерала армии Г.К. Жукова от 26 октября 1941 года прямо с Ковровского завода были направлены в 16-ю армию К.К. Рокоссовского, защищавшего оборонительные рубежи на Волоколамском направлении перед Москвой. Симонов тоже ответил своим изобретением — ПТР Симонова (ПТРС).
Только в течение 1942 года пэтээров этих двух гениальных оружейников было выпущено более 185 тысяч единиц. Немецкие танкисты загрустили, а советская пехота обрадовалась. Вот почему Михеев часто казнил себя из-за того, что не смог убедить вышестоящее начальство в ошибке Кулика, стоившей РККА большой крови и огромных потерь в живой силе.
Скоро в разговор вклинился появившийся неожиданно начальник оперативного отдела 5-й армии полковник Скворцов, которого Михеев знал еще по службе в КОВО. Он довел до начальника контрразведки фронта обстановку о положении в других соединениях. Она была — мрачнее не придумаешь…
— Петр Алексеевич, надо помочь сто двадцать четвертой. Они на острие главного удара частей первой танковой группы противника.
— Я этим сейчас и занимаюсь, товарищ комиссар 3-го ранга, подтягиваю тыловые армейские арсеналы, — успокоил Михеева Скворцов.
— Согласен — удачи вам. Я поехал… К вашему начальству, — скороговоркой чеканил слова чекист.
Две машины — эмка и грузовик с солдатами — двинулись в северо-западном направлении. В салоне легковушки сидели старший лейтенант Плесцов Иван Михайлович и капитан Белоцерковский Иван Митрофанович, поглядывающие из стороны в сторону, словно отслеживая обстановку с обеих сторон быстро уходящего назад шоссе. Поясняя ситуацию в объединении, Белоцерковский сообщил Михееву, что соединения армии всю неделю контратаковали немцев.
— Это хорошо, а каковы оперативные результаты? — спросил Михеев, повернувшись к собеседнику лицом.
— За последнюю неделю захвачено четыре вражеских агента. Трое человек были в красноармейской форме. Один в милицейском обмундировании. Сброшены с самолета на парашютах.
— Где «милиционера» задержали?
— В Коростыне… И первые три, и последний задержанные проводили разведку и вели пораженческую агитацию. Позавчера обнаружили шесть парашютистов, выброшенных в тыл армии. Вступили в бой — четверых уничтожили на месте, двоих задержали. Разбираемся. Предварительно — диверсанты. Планировали взорвать железнодорожный мост.
— А как с дезертирами?
— Отметились двое в отдельном батальоне связи.
— А куда смотрел оперработник, — сделал черствую мину Анатолий Николаевич.
— Лейтенант Новиков погиб…
— По-о-гиб… — тихо и сочувственно проговорил Михеев и, меняя тему разговора, спросил: — А как с закладками оружия для партизан?
— Приезжали двое из НКГБ Украины. Мы им выделили только часть требуемого оружия, боеприпасов и зимнего обмундирования. Они остались довольны, заявляя — с миру по нитки. Собирались отправиться в шестую и тридцать седьмую армии.
— Людей не передавали?
— Нет, людьми они сами занимаются вместе с разведотделом фронта…
— К этим вопросам надо отнестись со всей серьезностью. Партизаны — наш солидный вид вооруженных сил. Это гражданское войско еще покажет, на что оно способно. Так что особисты каждой армии обязаны помочь территориалам в организации тайников с оружием для партизан, а известные координаты закладок направить лично мне, — распорядился Михеев, а потом, словно спохватившись, осторожно спросил:
— А потери среди оперативников большие?
— Четверо погибли… Есть трое раненых…
— Слышал, зама вашего контузило, — лицо Михеева сделалось более серьезным.
— Да…
— А почему молчите, не докладываете, не просите замену? — словно строчил словами Анатолий Николаевич.
— Это позавчера случилось. Разучились просить, товарищ комиссар. Пока сами управляемся.
— Ну, напрасно, напрасно… Да, кстати, стало от вас что-то мало поступать оперативной информации, — сделав хмурую мину, заметил Михеев.
— Запарился — бои сегодня, завтра снова…
— Тем более в таких случаях следует давать сигнал sos — спасите наши души. Война есть война — на ней не рождаются, на ней гибнут люди, — упрекнул подчиненного Михеев.
— Есть еще одна проблема, не хватает саперных лопаток. Я разговаривал по этому вопросу с заместителем начальника тыла армии полковником Христенко.
— Ну и что? — резко повернулся к Михаилу Ивановичу комиссар госбезопасности 3-го ранга.
— Склады остались на оккупированной территории…
— Да, без лопатки солдат — не солдат. Ни окопа вырыть, ни в рукопашной не повоюешь. Что же вы молчали до сих пор?
Белоцерковский опустил низко голову…
Скоро они оказались в штабе пятой армии.
Хозяин уже достаточно потрепанного в боях объединения генерал-майор танковых войск Потапов М.И. принял и выслушал более полную обстановку из уст начальника военной контрразведки в зоне ответственности Юго-Западного фронта, почерпнутую из беседы с командующим фронтом, а также его просьбы.
— Михаил Иванович, я только что из сто двадцать четвертой. Они бьются геройски и днем и ночью.
— Что могу сказать? Коротко — молодцы, — как-то грустно заметил генерал Потапов. — Противник наседает, мнет наши порядки броней. Даже не верится, как немец смог припереть сюда столько танков, горючего и боеприпасов.
Говорили долго и о разном. В том числе и о политике фашистской Германии.
— Скажите, Анатолий Николаевич, почему немецкий рабочий класс не поднялся против нацизма?
— Я думаю, Гитлер загипнотизировал народ первыми успехами в создании рабочих мест, а потом — легкими победами в Европе. Сейчас кормит обещаниями выделить черноземные земли на Украине, которые, мол, бесплатно получат в первую очередь солдаты, а не только бюргеры. Обещания держат такую власть на плаву. Вообще власть для таких типов — это наркотик, без которого политики не могут жить и который они покупают у избирателей за деньги самих избирателей, — ответил Михеев.
— Да, за каких-то пять-семь лет он собрал Германию в стальной кулак, который вчера бил по центральноевропейским странам, а сегодня лупит по нашим людям и землям. Но ничего у фюрера не получится — пусть читает Бисмарка. У России есть страшное оружие — территория, — улыбнулся через силу недавно контуженный в бою командарм.
— Согласен с вами, он непременно растянется, как корова на льду. Тыл и войска на передовой в сильной растяжке. Это равносильно тому, что устоять на двух лодках. Чем дальше будет уходить вглубь России, тем тяжелее будет в обеспечении войск. Штаны по швам лопнут у него. Тыл и передовая и есть эти две лодки. Не сказали еще свое слово партизаны, — уверенно говорил главный чекист фронта.
* * *
Решив задачи, насколько они зависели от командарма пятой, Михеев убыл снова на передовую левого фланга сто двадцать четвертой — это было по пути на КП фронта. Добравшись до позиций дивизии, Михееву пришлось снова участвовать в отражении контратаки противника.
Загудели под лесом немецкие танки. Гулко лязгая гусеницами, бронированные чудовища по-черепашьи медленно, переваливаясь из-за неровной дороги из стороны в сторону, лощиной приближались к позициям сто двадцать четвертой.
Прячась за броней, шла пехота, строча из автоматов в сторону залегших стрелковых подразделений советской дивизии, которая по численности равнялась полку. Чекисты оказались в одном строю — в одних окопах с красноармейцами.
Бои были жаркими. Знойная погода и постоянная стрельба и взрывы намагничивали и нагревали обстановку. Противник постоянно атаковал позиции советского соединения. Добрую услугу оказали неожиданно появившиеся четыре противотанковые ружья. Опытные стрелки сразу же остановили опрометчиво близко подошедших три вражеских танка. Они горели на небольшом пригорке. Под меткими выстрелами винтовок падали немецкие пехотинцы. Рядом с солдатами лежал, прижавшись к брустверу траншеи, и Анатолий Николаевич Михеев вместе со своим боевыми товарищами. Он и они тоже метко стреляли по целям.
Недалеко от комиссара разорвался танковый снаряд, на некоторое время оглушив его. Он видел, как раскрывали рты рядом лежащие воины, что-то говорили, но он их не слышал. Потом постепенно слух восстановился. И вдруг в момент очередного яростного обстрела резко приподнялся контуженный взрывом снаряда солдат и, вскинув автомат, осатанело закричал: «Ур-а-а! За мной — вперед!»
— Петя, ложись, — заорал лежавший с ним рядом рядовой и дернул его за ботинок. Но контуженому солдату этот окрик не помог. Он бросился вперед и тут же был сражен пулеметной очередью. Его втянули в окоп — на серо-зеленых еще новых обмотках выступили пятна алой крови — ноги были перебиты. В левой стороне гимнастерки расплывалось бурое пятно. Солдат не дышал и бледнел.
— Эх, Петруха. Куды же тебя поперло?.. Не вовремя! — обмолвился сосед по позиции.
— Он же не соображал, в каком мире находится, он медленно выходил из бессознательного состояния, — пояснил быстро появившийся санинструктор.
Пушечный выстрел. У-у-у — загудел полетом снаряд и тут же разорвался с перелетом недалеко от окопа. Взрывная волна теплым сквозняком прошла вдоль спины Михеева, теребя гимнастерку.
«А стоял бы — свалило или посекло осколками, — подумал Анатолий Николаевич, — окопчик — спасение на войне…»
Михеев не раз объяснял свои поездки на передовую коллегам и командованию фронта не столько для того, чтобы показать свою смелость, сколько хотел на себе ощутить психологическое состояние бойца в момент фашистской атаки и без посредников оценить оперативную работу на передовой.
В боях сто двадцать четвертой дивизии отметился высокий, сильный и отважный Георгий Георгиевич Горюшко. Когда немцы приблизились к левому флангу позиции, чекист забросал их гранатами. Метал он их ловко и далеко, поэтому фрицы не ожидали действия карманной артиллерии с такой дистанции. У могучего чекиста это легко получилось. В этом же бою он тяжелыми связками гранат, которые мог бросить только физически сильный человек, уничтожил два медленно заползавших на пригорок вражеских танка.
Вообще он был уже обстрелянным воином. На второй день после начала войны Горюшко принимал участие в уничтожении под Шепетовкой немецких парашютистов-десантников, выходивших из окружения вместе с пограничниками 90-го погранотряда. Первого парашютиста, приземлившегося недалеко от него, он сбил с ног и, пока тот вытаскивал пистолет, успел выстрелить первым. Когда собрались остальные, пришло подкрепление, что позволило уничтожить до двух десятков непрошеных гостей, спустившихся с недобрыми планами с небес…
И вот вдруг немецкая пехота заволновалась. Видя, что некоторые танки тоже стали разворачиваться, боясь попасть под «бронебойные гостинцы» русских, и пятиться к лесу, за ними побежали и пехотинцы.
Это была маленькая победа, но победа!
Покидал сто двадцать четвертую дивизию Михеев по-настоящему обстрелянным бойцом в нелегких двух боях… А в это время в окопе сидели два командира — взводный и ротный.
— Виктор Анисимович, кто это был? Впервые вижу, чтобы генерал наравне с бойцами отважно сражался с немцами на передовой в пыльном окопе. Кто он? — дважды задал вопрос молодой лейтенант своему командиру.
— Как мне сказал батальонный, это главный наш чекист, комиссар госбезопасности, начальник военной контрразведки фронта, фамилию не назвал, — ответил командир роты.
— Ой, не его дело в окопах драться. У меня отец тоже служит в НКВД. Им надо ловить шпионов, диверсантов, террористов. Дел у них хватает и без окопной суеты, — решил пофилософствовать комвзвода
— Нет, я с тобой, Николай Петрович, не согласен. Сегодня это дело всех, кто из-за каких-то служебных обстоятельств попал в окоп войны, — промолвил сосед.
Что же касается судьбы командира 124-й стрелковой дивизии генерал-майора Филиппа Григорьевича Сущего, то он с группой солдат и командиров, выходя из окружения, погибнет при боевом столкновении с немецкими карателями. Немцев поддерживал отряд предателей во главе с руководителем администрации так называемой Локотской республики на Брянщине (раньше это была Орловская обл. — Авт.) Брониславом Каминским, организовавшим спустя некоторое время «Русскую освободительную народную армию» (РОНА).
Получил смертельное ранение генерал-майор Сущий Филипп Григорьевич и умер на руках у своих солдат. Товарищи захоронили тело комдива в брянском лесу…
Наверное, и тогда, когда предавали героя земле:
Шумел сурово Брянский лес, Спускались синие туманы. И сосны слышали окрест, Как шли на немцев партизаны…Слова песни «Шумел сурово Брянский лес…» поэта А.В. Софронова на музыку С.А. Каца стали гимном Брянской области.
* * *
Возвращаясь с передовой, группа Михеева в небольшом овражке заметила скопление солдат. Они о чем-то спорили, окружив одиноко стоящего в центре круга без ремня и пилотки военнослужащего.
— Остановись-ка, Капитоныч, — скомандовал Михеев водителю. Машина резко затормозила, толкнув пасажиров вперед. Уже выходя из эмки, Анатолий Николаевич услышал чей-то звонкий голос:
— Сука, не хочешь воевать? Что, потянуло на ту сторону? Думаешь, там отдохнешь? Нет, не дадут тебе там блаженствовать, заставят воевать — и ты будешь стрелять в нас, — заметил один из солдат.
— Не сей панику. И без твоих подлых слов тошно, — орал другой красноармеец.
— Да, стрельнуть его прямо здесь, и вся недолга, — гаркнул усатый здоровяк, лет тридцати от роду.
— Так нельзя… его надо сдать под трибунал, а тот мигом поставит этого подлеца в нужную стойку перед строем… Там и шлепнут, — успокоил седоватый старшина с забинтованной головой, сквозь грязные бинты у которого проступали рыжие пятна уже запекшейся крови.
— Что случилось, товарищи бойцы? — спросил грозно Михеев, увидев в действиях вояк явные элементы готовящегося самосуда.
— Поймали, — товарищ комиссар госбезопасности, — распространителя гадости — паникера и не только. Явно хотела эта сволочь сбежать. В кармане его гимнастерки нашли листовку с приглашением на ту сторону. Заявлял, что лучше в плен сдаться, чем влачить жалкое существование в качестве пушечного мяса в добиваемой немцем Красной армии. Утверждал, что завтра германец нас всех тут в пески танками впрессует, раскатает по земельке… — быстро тараторил молоденький остроносый лейтенант, годков девятнадцати-двадцати, не больше.
— А что вы хотели с ним сделать? — нахмурившись, спросил Михеев.
— Выпытать, кого он еще уговорил сбежать, — ответил тот же лейтенант.
«Да, думающий командир. Вот такого можно брать в органы. Мыслит профессионально. Вполне может заменить убывшего чекиста, — подумал Михеев. — Нельзя дать совершиться беззаконию».
— Морду ему хотел набить, но лейтенант Сидоров не разрешил, — отозвался конопатый низкорослый и широкоплечий солдат с огромными, как двухпудовые гири, кулачищами.
— А где ваш особист? — поинтересовался Горюшко у командира.
— Погиб вчера вечером, — ответил лейтенант.
Михеев взглянул на Георгия Георгиевича:
— Вы знали его?
— Нет…
— Надо выяснить обстоятельства… А с паникером разберитесь сами.
Бледнолицего и перепуганного солдата вывели из круга военнослужащих и посадили в грузовую машину с солдатами, направлявшуюся в отдел…
— Если бы не мы, бойцы могли бы и шлепнуть паникера, — констатировал Горюшко.
— Это легче всего. Надо распутать клубочек: где и когда он нашел «приглашение», с кем сговорился, когда хотели бежать, а потом пусть военный прокурор разбирается… Но до подключения стража закона надо вам, Георгий Георгиевич, поработать с ним в этом ключе, — проговорил уставший Михеев.
Горюшко закивал.
Противник понимал силу дезинформации в вопросах агитации и пропаганды, а потому принимал меры, чтобы в рядах отступающих войск среди красноармейцев сеять панику, усугублять хаос и беспорядки, дезорганизовывать руководство подразделениями, частями и соединениями.
По приезде из окопов сто двадцать четвертой дивизии, выполняя директиву В.С. Абакумова, А.Н. Михеев приказал сформировать несколько оперативных групп для оказания помощи командованию фронта в наведении порядка в прифронтовой полосе. Такие летучие опергруппы быстро обеспечивали порядок на переправах через Днепр и на железнодорожных станциях, примыкающих к линии фронта, способствовали продвижению эшелонов и транспорта с оружием, боеприпасами и личным составом на передовую, а с ранеными, детьми, женщинами и стариками — в тыл.
Стоит отметить, что на Юго-Западном фронте такие оперативные группы были организованы раньше, чем на других фронтах, и несомненная заслуга в том принадлежала комиссару госбезопасности 3-го ранга А.Н. Михееву.
Автор, перечитавший много архивных и оперативных документов военной поры, книг и статей ветеранов военной контрразведки, а также свидетелей деятельности чекистов в оценках чисто военных, пришел к выводу, что огульное шельмование «безжалостных особистов», расстреливавших отступивших бойцов, псевдолиберальными крикунами — это элементарная ложь. Конечно, и это было, как и в любой другой армии, но как крайняя мера, и она была законодательно утверждена.
Англичане в 1944 году при открытии второго фронта в ходе проведения операции «Оверлорд» расстреляли за несколько дней более трех сотен паникеров и трусов, в том числе и среди офицерского состава. Американцы в этом плане добрым нравом тоже не отличались. Подобные группы обеспечения для «качественного наступления» создавали и янки.
Между тем по указанию Михеева оперативники формировали из красноармейцев, вышедших из окружения или отступивших частей, воинские подразделения по 50–60 человек и направляли их снова на передовую. Первые волны страха, появившегося шока и психологического стресса проходили, люди приходили в себя и сами, без всякого принуждения, шли биться и доблестно сражались, умирая не за абстрактную родину, а за Отечество, за семьи, дома, коллективы, армии, народы и страны. Также уходили на передовую, участвуя в боях, и военные контрразведчики.
На одной из летучек-совещаний с оперсоставом Михеев по этому поводу скажет:
«…При прорыве обороны противника и вынужденном отходе оперработник обязан предотвратить панику, бегство, разброд и шатания. Он имеет право лишь на организованный отход в боевых порядках. В любом случае он должен показывать личный пример мужества и стойкости… Армейский чекист в критический момент боя должен заменить выбывшего из строя командира, не говоря уже о политруке».
* * *
Именно в это время дежурному по Особому отделу фронта солдат из роты охраны доложил по телефону, что лейтенант-пехотинец добивается встречи с руководством отдела.
— Документы у него есть?
— Да, товарищ старший лейтенант. Он предъявил удостоверение на имя Романа Антоновича Комарницкого.
— Проводите его ко мне.
Второй постовой сопроводил лейтенанта к дежурному.
— Что вас привело к нам? — спросил дежурный.
— Необходимость переговорить с вашим начальством по одному важному делу, — четко доложил пехотинец.
Дежурный привел лейтенанта к Якунчикову.
— Я прибыл к вам, — заявил пришедший, когда дежурный покинул кабинет Николая Алексеевича, — чтобы сообщить, что в лесу между Козельцом и Нежином немцами высажена разведывательно-диверсионная группа численностью в двенадцать человек.
— Задача? — строго спросил Якунчиков.
— Подрыв железнодорожного полотна и двух мостов. Эшелоны на Киев должны пойти под откос. У них есть рация и огромное количество взрывчатки, которую на парашютах сбрасывали отдельно.
Заместитель начальника Особого отдела фронта слушал лейтенанта оторопело, не веря, явь это или что-то другое. Но зачем?
— Откуда вам известно о приземлении этой группы? — поинтересовался бригадный комиссар.
Лейтенант улыбнулся. Чувствовалось, что он говорит спокойно, доверительно, не тушуется, словно попал к своим. Потом достал из кармана гимнастерки удостоверение и положил его на стол.
— Как же мне не знать — я руководитель этой группы.
— Как?!
— Потому что я ваш…
— Сотрудник?
— Нет — помощник. Я работал с вами еще во Львове. Помогал Михаилу Степановичу Пригоде. А вот связь из-за бурного немецкого наступления прервалась. Я — Цыган.
И полился рассказ о «путешествиях» его по Германии и Польше, челночных операциях через границу, заброске в Галицию группы оуновцев, работавших на абвер с целью подрыва на железнодорожной ветке Львов — Луцк крупного моста.
— А почему не связались с оперативником?
— Искал, но не нашел Михаила Степановича. Пришлось принимать решение на месте. Так как мост оказался разрушенным при бомбежке, мне показалось, задание выполнено, но не до конца.
— Какой же был конец?
— Я расстрелял всю собравшуюся к этому времени группу. Западный Буг их принял всех.
— А дальше каков был ваш путь?
— Я возвратился в разведцентр и сообщил о выполненном задании. Рассказал правдиво об уже взорванном мосте силами люфтваффе, о бое, который пришлось принять немногочисленной группе с отрядом энкавэдэшников. Результат — погибли шестеро. Двое раненых при попытке переправиться через реку утонули. Я форсировал реку с ними. Четверых раненых забрали красноармейцы.
Мне поверили, потому что вторая группа, которая выбрасывалась с нами, не могла выполнить аналогичное задание на другом участке железной дороги, — рассказывал с интересом Цыган свои занимательные боевые истории.
И тут Якунчиков вспомнил доклад Плетнева, находившегося в командировке во Львове, о сообщении по телефону о двух группах диверсантов.
— Не вы ли предупредили об этих группах нашего сотрудника? — поинтересовался Якунчиков.
— Да, это моя работа, — с гордостью ответил Роман Антонович.
Якунчиков поднял трубку прямого телефона с дежурным:
— Павел Григорьевич, пригласите ко мне Грачева, — приказал заместитель начальника Особого отдела фронта.
Николай Алексеевич вспомнил, что Мирон Петрович Грачев знал о разведчике Цыгане, с которым работал Пригода.
Теперь с Цыганом беседовали двое военных контрразведчика.
— Как же вы добрались к нам с липовыми документами? Никто не задерживал? — спросил Грачев.
— Проверяли шесть раз, но все сходило.
— Значит, немцы научились делать хорошую липу, не так ли? — спросил Якунчиков и недоуменно взглянул на Грачева.
— Нет, тут дело не в чистоте работы, к ним в руки попало много чистых бланков удостоверений. Советские военные штабы некоторых частей при отступлении или разгромах оставляли даже печати и бланки отпускных. Мешками их привозили в разведцентр. Сличали со свежими документами, имеющимися у военнопленных. Там целая система работает.
— Как со временем? — обратился Мирон Петрович к Роману Антоновичу.
— В обрез — надо торопиться. Сейчас все работают по точкам. Ищут информацию, а в девять часов вечера должны собраться вместе в районе северо-западной окраины озера Белое в полуразрушенном одиноко стоящем сарае. Дом хозяина разрушен бомбой. Других строений нигде поблизости нет. В сарае на чердаке хранится запас взрывчатки, бикфордовы шнуры, взрыватели, оружие и боеприпасы к нему, продовольствие.
— Тогда действительно надо торопиться, — заметил Якунчиков, повернувшись к Грачеву. — Берите троих оперативников и взвод красноармейцев. Хватит?
— Достаточно, — констатировал Цыган. — Мы их поодиночке переловим…
— И заставим работать на нас. Такую игру можно с абвером сбацать. Лучше не придумаешь, — улыбнулся Грачев.
— Главное — чтобы не разбежались, как тараканы. Ловить их потом поодиночке труднее, — заметил Якунчиков.
— Не уйдут, — улыбнулся тот, кто назывался Романом Антоновичем Комарницким. Истинная фамилия Цыгана до сих пор покоится под грифом секретности.
Группа выехала на двух машинах к месту проведения операции. Остановили автомобили в лесу. Добирались до точки рассредоточения пешим порядком с противоположной от шоссе стороны. К вечеру сарай практически был оцеплен. После семи вечера потянулись с задания к месту сбора «вояки плаща и кинжала». Чекисты считали их поштучно, дабы не оставить ни одного без внимания. Они подходили и подъезжали со стороны шоссе в военной форме и в гражданском одеянии.
Когда все одиннадцать человек были в сборе, за исключением Романа Комарницкого, который имел более длительное по времени выполнение задания, — началось представление. В девять вечера летом на Украине еще светло. Именно в это время определили начало операции у окруженного чекистами и красноармейцами сарая.
По разработанному сценарию после выстрела красной ракетой решили еще просигналить бандитам открытием скоротечного автоматного огня. Короткая стрельба означала, что сарай находится в кольце. После такого оперативного спектакля к «прозаседавшимся» должен будет обратиться оперативник. Все получилось как по нотам.
Грачев, обладающий густым басом, в заранее предусмотрительно неведомо где добытый жестяной рупор прогрохотал:
— Граждане бандиты, вы окружены. Прошу сложить оружие и сдаться. Иначе все вы будете уничтожены. Даю на размышление десять минут.
Сарай ответил гробовым молчанием. Потом последовало два одиночных выстрела. И снова все стихло. Через семь минут скрипнула отворившаяся дверь, и через дверной проем во двор на густую траву-мураву полетело оружие — пистолеты, автоматы, ножи.
Операция закончилась так же быстро, как и началась. Явно человеческое отрепье страшилось бездарно погибнуть в почти что навозном сарае. Скоро они со связанными руками уже лежали под охраной красноармейцев на полу кузова грузовика. Было решено Цыгана «не светить», у него еще много было дел впереди.
Результаты допроса показали, что двое застрелились после слов, произнесенных по-левитански Грачевым из усеченного жестяного конуса. Остальные кололись как орехи при помощи «щелкунчиков», в роли которых выступали военные контрразведчики. Пленные оказались птенцами Краковской разведшколы — оуновцами. Надо отметить, что помогала абверовской разведшколе, скорее работала с нею в одной связке, и местная экзекутива ОУН. Она тоже формировала и перебрасывала в СССР вооруженные бандгруппы с целью организации террористической и шпионской работы.
К счастью, радист и двое диверсантов оказались пригодными для оперативной игры, которую планировали военные контрразведчики Юго-Западного фронта. Остальными занимались армейские прокуроры, готовя их к военным трибуналам.
В силу неблагоприятных дальнейших событий в боях под Киевом оперативной игры с абвером, к сожалению, не состоялось. Судьба «патриотической тройки» тоже неизвестна. Архивы умеют красноречиво молчать!
Гибель Лойко
Герои, подобно произведениям искусств, кажутся более великими через пространство веков.
Пьер БуастЭто было в начале августа сорок первого года. На Украине полыхала жесточайшая, невиданная доселе война. Далеко разносился рев танковых дизелей и лязг гусениц броневых чудовищ. Вздымаемые клубы пыли проселочных дорог на просторах от Львова до Киева не только фиксировались в бинокли и стереотрубы на передовой полками, соединениями и армиями Юго-Западного фронта, они оказывали им достойное сопротивление при соприкосновении.
Немецко-фашистские захватчики стремительно приближались к украинской столице, чтобы с 19 сентября 1941 по 6 ноября 1943 года обложить город свирепой оккупацией. А до 19 сентября город ощетинился защитниками, в основном воинами 37-й армии, которой удачно управлял генерал А.А. Власов.
Михеев заехал по приглашению второго секретаря ЦК КП(б)У Михаила Алексеевича Бурмистенко к нему «в гости». По согласованию с командующим Юго-Западного фронта генерал-полковником Кирпоносом он, как член Военного совета этого высшего оперативно-стратегического объединения войск, занимался вопросами организации массового партизанского движения.
— Здравствуйте, Анатолий Николаевич, — встав из-за стола, Бурмистенко протянул руку вошедшему гостю: — Присаживайтесь. Разговор будет короткий, времени в обрез. По просьбе НКВД Украины мы подготовили группу комсомольцев, личностные параметры которых позволяют их использовать для разведывательной деятельности, о которой мы с вами недавно говорили. Некоторые знают в совершенстве немецкий язык, другие подготовлены Осоавиахимом как радисты, третьи — прекрасные снайперы… Списки в наркомате. Смелые, сильные, надежные ребята. Одним словом — патриоты!.. Призыв Сталина бить фашистскую гадину фронтом народных мстителей услышан народом и армией…
Пока Бурмистенко вязал длинную словесную тираду, Михеев про себя стал философски размышлять:
«А ведь все правильно говорит партиец, смысл человеческого бытия заключается в максимальном содействии решению задач общественного развития, разрешению тех противоречий, которые тормозят общественный прогресс. Захватническая война не только тормозит развитие страны, она нацелена на ее разрушение и даже уничтожение.
Поэтому в ряду способов разрешения противоречий особое место занимает такое крайнее средство, как самопожертвование. Оно не обязательно связано с жертвой жизни, хотя и не исключает этого шага. Шаг самопожертвования — это добровольное принесение в жертву своих интересов, свершений, возможностей, а в крайнем случае и самой жизни во имя достижения высоких, благородных целей. А что выше целей защиты Родины, а в ней — родителей, семьи, участка своей работы или места учебы. Молодцы ребята!»
Михеев давно мечтал организовать разведывательные вылазки своими силами, так как со слов командующего разведотделом фронта с поставленными задачами пока не справился. Заброшенные за линию фронта небольшие группы армейских разведчиков ушли, но не возвратились вовремя. О просчетах и ошибках этой работы станет известно несколько позже.
А пока крайне нужна была информация об обстановке за линией фронта. Нужны были срочные ответы на вопросы: как ведет себя противник на оккупированной территории; где сосредотачивает крупные силы для возможного нанесения главного удара; куда массово идут поезда с бронетехникой; места расположения крупных штабов, арсеналов, скопления автотранспорта; как воспринимает оккупантов местное население и т. д.
Бурмистенко самокритично высказался о том, что на Украине, особенно среди населения ее западных областей, сказывалось отсутствие прицельной и более масштабной работы со стороны местных властей по воспитанию ненависти к немецко-фашистским поработителям как злейшим врагам человечества. В пропаганде мало говорилось о примерах жестокой политики Германии в захваченных странах Центральной Европы, особенно в государствах с преимущественно славянским населением. Не умолчал он и о многочисленных перегибах Киева и новых властей на местах в борьбе со старыми жизненными традициями галичан. Он был объективен и в оценке недавних событий…
К сожалению, яростная ненависть к фашизму рождалась уже в ходе боев, при виде его зверств над пленными советскими солдатами и мирным населением. Со временем она росла и ширилась, как снежный ком, захватывая всех — от детей до глубоких стариков, звала их к мести, к бою, к уничтожению ненавистного и жестокого врага.
О том периоде спустя почти семьдесят лет ветеран военной разведки генерал-майор Виталий Никольский скажет так:
«В Разведывательном управлении (фронта. — Авт.) началась лихорадочная деятельность по подбору и подготовке разведчиков для работы в тылу противника. Наверстывалась беспечность мирного времени за счет ночных бдений, непрерывных поисков лиц со связями в оккупированных немцами районах. Создавались школы по подготовке командиров групп, радистов, рядовых разведчиков. Причем иногда преподавателей от слушателей отличало лишь служебное положение первых, т. к. ни теоретической, ни тем более практической подготовки они не имели и в обучении руководствовались здравым смыслом и скудными литературными познаниями из мемуаров Макса Ронге, Марты Рише и др.
Подбирались добровольцы из числа знающих радиодело… Ставка была на массовость. Необходимо отметить, что недостатка в добровольцах вести боевую работу в тылу противника не было…»
В Киеве столы военкоматов были завалены рапортами с просьбами юношей и девушек направить их на самые опасные участки фронта. Все это напоминало процесс тридцатых годов с призывом молодежи:
«На самолет!»,
«В чекисты!»,
«На флот!»
Романтика, на знамени которой в качестве символа стояло слово «Долг», размахивала своим патриотическим полотнищем и звала не только молодежь, но и всех советских людей к единению и смелее выдвигаться вперед на непримиримую борьбу с гитлеровскими шакалами!
Любая война требует от государства и общества напряжения сил. Великая Отечественная война 1941–1945 годов потребовала от Советского Союза огромных жертв и напряжения в буквальном смысле всех сил — военных, экономических и политических.
* * *
По согласованию с командующим фронтом Кирпоносом и членом Военного совета Бурмистенко начальник Особого отдела НКВД Михеев в короткий срок подготовил три разведывательные группы, возглавляемые опытнейшими его подчиненными. Кроме того, в состав групп вошли проверенные и отобранные украинскими чекистами комсомольцы-добровольцы, обученные работе на войсковых радиопередатчиках или знающие язык неприятеля. Именно они выполняли главную задачу срочного доведения о собранной разведывательной информации по рациям в аппарат Михеева. Кроме того, разведчики держали связь между собой.
Первую группу возглавил выше среднего роста, сутуловатый, энергичный Стышко, он был старшим троицы. Вторую — круглолицый и спокойный Ништа, а третью — порывистый и деловой Лойко. С последним в суровую неизвестность уходил комсомолец Миша Глухов, первокурсник филологического факультета Киевского университета им. Т.Г. Шевченко. Он не только знал немецкий язык, но и усвоил на краткосрочных курсах работу на коротковолновом радиопередатчике. Он писал стихи и даже сделал несколько публикаций в периодической печати.
Перед отправкой за линию фронта три группы, собравшиеся на пустующей свиноферме, у речки, ждали «инспектора». Помещение находилось на северо-западной окраине Броваров. Разведчиков готовился проинспектировать сам Михеев. Когда он вошел в огромный сараище, еще держащий стойкий запах недавних обитателей, то был поражен внешностью разведчиков, облаченных явно не из запасов «оперативного гардероба». Все были одеты в крестьянские рубища: затасканные рубахи, потертые, заношенные кепки с поломанными козырьками, обтрепанные внизу штанины брюк, заплатки на рубахах и т. д. Они были снабжены проверенными документами прикрытия, удостоверениями личности — аусвайсами. У Лойко имелась свежая справка о том, что он находился в местах лишения свободы с осуждением по статье «Хищение социалистической собственности».
— Театр — ни много ни мало — прекрасное перевоплощение! — воскликнул Михеев. — Таким немец поверит!
Выслушав доклад Стышко, комиссар пожал ему руку, а потом обратился к дружному коллективу, отправляющемуся за «горизонт фронта»:
— Товарищи, вы уходите в тыл противника. Идете с грузом ответственных заданий на территорию, временно оккупированную фашистами. Об этом каждый из вас всегда должен помнить. Командованию нужны в первую очередь сведения о перемещении войск противника к линии нашего фронта; места дислокации гарнизонов; расположения складов с боеприпасами и ГСМ; отношение местного населения к оккупантам, поведение немцев и другие вопросы разведывательного характера. Осторожно обращайтесь с рациями. После сеанса прячьте их в удобных местах, а сами уходите подальше или создавайте логически объяснимые ситуации вашего пребывания в конкретной местности. Берегите себя, так как вы — очень нужны Отчизне!..
После этого попрощавшись с каждым разведчиком и пожелав им удачи, он уехал в Особый отдел фронта, стоящий тут же неподалеку.
Анатолий Николаевич хорошо знал еще по учебе в Военно-инженерной академии, что любой командир в разговоре, беседе или напутствии своих подчиненных должен взвешивать каждое слово. Один из преподавателей им настойчиво вдалбливал в головы основы ораторских правил.
Михеев запомнил эти слова:
— В каждом ораторе, который действует красноречием на своих слушателей, заключается импровизатор, властно повелевающий своему языку и своим мыслям. Только так овладевает теми, кто его слушает. Но для этого следует соблюсти три условия: нужно знать предмет, о котором говоришь; хорошо владеть своим родным языком, умея пользоваться его гибкостью, богатством и своеобразными оборотами; и самое главное — не лгать.
Комиссар госбезопасности 3-го ранга в общении с подчиненными старался пользоваться этими рекомендациями, которые он находил в академической библиотеке в изысках А.Ф. Кони, Ф.Н. Плевако, П.С. Пороховщикова и, конечно, не только «железного канцлера», но мыслителя и военного стратега Германии Отто фон Бисмарка, хорошо знавшего менталитет России…
* * *
По приезде секретарша сообщила о получении донесения от Плетнева, которого с группой недавно отправили в расположение пятой армии для помощи в организации обороны и борьбы с паникерами и дезертирами. Михеев стал внимательно в полголоса читать, бубня себе под нос:
«Обстановка на участке прорыва мотомеханизированной дивизии противника остается прежней и напряженной. Несколько наших контратак на время охладили пыл немцев. Но это на время — соберутся с силами и вновь ударят. Разрыв между войсками КУР (киевский укрепрайон. — Авт.) и 5-й армией на отдельных участках увеличился до 40 км. В результате принятых мер на рубеже действия чекистской группы противник успеха не добился. Дезертирств стало заметно меньше. Предательства в форме перехода на сторону врага отсутствуют. Создан полк ополчения, батальон из тыловых подразделений. На правом фланге подошел полк 171-й стрелковой дивизии, только что прибыл на участок танковый батальон мехкорпуса Туркова.
Плохо с боеприпасами. Все чаще возникают проблемы с обеспечением продовольствием. Потерь оперативного состава не имею. Связь неудовлетворительная. Обстановку к концу дня доложу особо — она меняется быстро.
Старший оперативной группы
Д. Плетнев»
После того как невдалеке на передовой слух уловил очередное уханье от разрывов авиационных бомб, Михеев зашел к командующему в штаб. Сообщив ему об отправке за линию фронта разведчиков и получив неутешительные сведения о продолжающемся штурме Киева силами танковых дивизий с приказами Ставки и главкома Юго-Западного направления Тимошенко — «Стоять до последнего и не сдавать Киев!», — он отправился снова на передовую.
— Капитоныч, поедем в пекло, — скомандовал он своему водителю. Эмка в сопровождении полуторки с солдатами помчалась в сторону, где блистали молнии войны и гремели ее раскаты от разрывов мин, снарядов и авиабомб.
На встречной полосе Михеев встретил машину Бурмистенко. Остановились поговорить накоротке. Член Военного совета попросил активизировать работу по борьбе с паникерами и дезертирами:
— Они опасны тем, что своим бегством оказывают отрицательное влияние на личный состав, подрывают воинскую дисциплину. Мне поступили данные из одного района, что после дезертирства они организовали, по существу, бандитскую группу и терроризируют местное население. Возьмите записку, которую мне передал один из политработников, — там все изложено.
Михеев взял этот клочок бумаги и, не читая, положил в карман кожаной куртки.
— Спасибо — разберемся.
— А вообще люди взвихрены. Мечутся. Появилось неверие в правоту нашего общего дела. Надо что-то делать, — короткими фразами рубил партийный функционер.
— Михаил Алексеевич, — обратился Михеев к нему, — надо усилить разъяснительную работу среди бойцов. Следует, наверное, больше приоткрывать завесу молчания, говорить командному составу правду о временных трудностях, ошибках и даже некоторых поражениях. Только это может предупредить всякие кривотолки, выбьет основы для возникновения панических слухов и спасет части от группового предательства. А еще, мне кажется, возникла необходимость на Военном совете поставить вопрос о существовании преступной халатности в тылах фронта.
— А что, возникли проблемы? — округлил глаза член Военного совета.
— Да, саперных лопаток не хватает, не говоря уже о боеприпасах… Тыл живет иллюзиями мирного времени. Следует его хорошенько встряхнуть. Жирок появился. Есть данные — не тыл упреждающе работает на передовую, а передовая кланяется, словно просит подаяние у тыла…
На этом и разъехались два ответственных руководителя фронта. Михеев мчался в сторону южной части города, в район Голосеевского леса, где ожесточились бои, а Бурмистенко поехал в штаб.
Навстречу по шоссе двигались потоки раненых бойцов, крестьянские повозки с домашним скарбом, машины с чиновниками.
Михеев остановил одну из машин.
— Что случилось? — спросил он перебинтованного пасажира, оказавшегося заместителем директора сельскохозяйственного института.
— Товарищ комиссар, противник прорвался к нашему институту через Голосеевский лес. Танки и огонь гробят его, — волнительно рассказывал свидетель наступления немцев.
«Все ясно, — подумал и задал сам себе вопрос Михеев, — перед противником открылись южные ворота города. Почему молчит тридцать седьмая армия Власова? Она ведь в Киеве окопалась сильно. А может, в этом ее и слабость, что заякорилась в определенных местах и ждет команды?»
По мере подъезда к лесу даже в салоне машины слышались гулкие разрывы артиллерийских снарядов и мин. Скоро пришлось спешиться, спрятав машины в узкой просеке густого соснового леса.
Группу в несколько десятков чекистов и солдат-пограничников Михеев повел к южному краю Голосеевского леса. Прикрываясь густыми кустарниками дикой малины и ежевики, он неожиданно вынырнул с небольшим своим отрядом на опушке низкорослого молодого сосняка. В свежей воронке лежало до десятка немцев, методично обстреливавших один из флангов стрелкового батальона.
— Вперед! — бросился Михеев через редколесье в сторону воронки с противником, держа наготове свой излюбленный «Маузер К-96». И тут же ударили вражеские автоматы. Струи пуль, к счастью, пронеслись стороной, никого не задев.
Послышалась горячая команда: «Ложись!» Кто-то толкнул Михеева сзади и придавил его к земле.
— Осторожнее, — пуля совсем не дура — она умна. Летит эта жалящая оса направленно, способна навеки успокоить человека, — предостерег Плетнев, лежавший возле Михеева и продолжавший спокойно непонятно для чего в такой горячей обстановке философствовать: — Слово — вот оно страшнее автомата. Пуля может попасть в ногу, а слово всегда безошибочно попадает в сердце.
— Дмитрий Дмитриевич, слово должно работать перед боем, а сейчас надо думать и стрелять, — ответил ему Анатолий Николаевич.
Но скоро началась по-настоящему черновая работа. На помощь горстке чекистов подошел стрелковый батальон во главе с молоденьким старшим лейтенантом. Бойцы успешно атаковали позиции фашистов, выбив их не только из воронки, но и из свежих наскоро неглубоко выкопанных окопов. Погоду сделали гранаты наступающих советских воинов.
— Вперед, за мной! — снова закричал Михеев, но пулеметная очередь заставила его предусмотрительно плюхнуться на землю. И тут он про себя подумал: «Фу ты, черт, не дают поднять голову. Вот уж верно, кому булава в руки, кому костыль. О костыле не надо думать, надо смелее орудовать булавой».
Напророчил он себе — пришлось последние дни жизни после ранения в ногу идти не на костыле, а помогать ногам палкой. А тут в бою ему пришлось орудовать, только вместо булавы у него был любимый маузер, а потом снятый с убитого солдата автомат ППШ. После танкового обстрела советских позиций в атаку пошла вражеская пехота. Ее было много, очень много. В бинокль проглядывались четкие лица фашистов, искаженные гримасой усталости и жестокости. Они что-то кричали, подбадривая друг друга и поливая пространство впереди струями горячего свинца, выпущенного короткими стволами шмайсеров. Немцы шли в полный рост, немного сутулясь, и стреляли, стреляли, стреляли…
«Что за чертовщина, — подумал Михеев, — создается впечатление, что им кто-то магически подает боеприпасы и заряжает коробчатые магазины не тридцатью двумя патронами, а сотнями».
Немцы стали обходить оборонную позицию с левого фланга. Михеев со своей группой перебрался туда. Пошли в ход не только пули винтовок и автоматов, которых не хватало, но и «карманная артиллерия» — гранаты, а в некоторых случах саперные лопатки и увесистые приклады, удары которых не давали возможности остаться немцам живыми, — они глушили врагов и раскалывали черепа даже под каской. Стальной шлем не спасал, если удар прикладом приходился в лицо.
Солдат-пограничник с биноклем, взобравшись на небольшой холмик, густо поросший кустарником, вдруг закричал: «Та-а-анки!» Рокот их доносился все явственнее. Пришлось переместиться в другое место, откуда было видно, как по танкам ударили наши пушки. Загорелись сразу две бронемашины. Вражеская пехота переполошилась и стала медленно отступать. Доносилось откуда-то, теперь уже с правого фланга, дружное «Ура-а-а!»
Контратака противника была отбита…
«Надолго ли?» — спросил Анатолий Николаевич себя. В то время подбежал посыльной и предложил ему зайти в землянку местного штаба. Звонил дежурный по штабу фронта.
— Слушаю, Михеев…
— Это дежурный, первый просит вас срочно прибыть к нему на совещание, — ответила трубка.
— Выезжаю…
По дороге он увидел группу бойцов, лежавших притихшими на обочине шоссе во всеоружии, и только один привставший солдат воткнул саперную лопатку в землю и приложил ухо к черенку.
«Что это за манипуляции?» — задал себе вопрос Михеев.
— Остановись, — приказал он водителю.
Через несколько минут он уже знал, что перед ним снайпер-сибиряк Тимофей Потапов и он «слушает он землю». Оказалось, что через это «принимающее устройство» на километр в округе можно слышать движение автотранспорта и топот идущих воинских колонн. За короткий промежуток времени он поведал, что также можно поймать звук, налив половину солдатской фляги воды и прикопав ее в землю. А потом один конец резиновой трубочки опустить внутрь емкости, а второй в ухо — слышимость идеальная опять же на километр по кругу. Михеев узнал из уст словоохотливого и опытного охотника, ставшего снайпером на войне, и о ряде других народных ухищрениях.
Рассказал солдат о «кикиморах», «пеньке», изготовленном из разрезанной пополам автомобильной шины; «дыхалке» накануне выстрела для обогащения кислородом организма во время задержки дыхания перед нажатием курка; и позиционной «гардине» — не с боку куста находиться, а за ним, чтобы «выхлопного дымка» не видно было. Винтовку Тимофей называл «подружкой».
Поведал он и о «снайперском терроре», когда неприятельского офицера надо бить наповал, а солдата желательно ранить, чтобы он закричал и помучился, тем самым смог негативно повлиять на своих окопников, попортив им настроение страхом быть убитым или покалеченным. Жестокая непреклонность деморализует противника. Позицию — «гнездо» желательно выбирать с флангов: изгибы траншеи лучше видеть.
Поблагодарив солдата за лекцию и пожелав ему фронтовой удачи, Михеев направился к автомобилю.
«Нет, с такими мужиками немцу не одолеть Россию», — подумал Анатолий Николаевич, садясь в машину…
* * *
Все три чекистско-разведывательные группы, договорившись о взаимодействии, благополучно пересекли линию фронта в разных местах северо-западнее Киева. Они заранее определились с местом окончательного сбора после выполнения недельного задания и обусловили систему связи.
Лойко с Мишей Глуховым, переодетые в истрепанные пиджаки, заштопанные и залатанные штаны и рабочие ботинки с металлическими заклепками впереди шнуровок, были действительно похожи на вышедших из ИТЛ бродяг.
До линии фронта их провожали трое сотрудников военной разведки: один из разведывательного отдела (РО) штаба фронта, двое — из полковых «охотников за языками», хорошо знавших обстановку на передовой.
Целый день стояла страшная жара. Лето, словно издевалось, помимо огня военного буквально атаковало зноем небесным. Воины на передовой, как рыбы, ртами хватали порции воздуха, который был свеж, а потому приятен в тени разлапистых крон липовых дерев. Даже взрывная волна шла во благо, конечно, когда снаряд или бомба разрывались где-то в стороне, неся вместе с пылью спрессованные холодные сквозняки искусственного, рукотворного ветра. Его порывы охлаждали лица защитников, холодили горячие испарины соленой влаги, сползающей из-под пилоток и касок.
Чекистская группа Лойко с одним лишь помощником переправлялась ночью. Прохлада действовала благотворно после знойного дня. Еще раз проинструктировав чекистов на местности, передав им коротковолновую портативную рацию в брезентовой сумке и пожелав удачи, военные разведчики возвратились на оборудованные оборонительные позиции.
Лойко выбрал к себе в группу Мишу Глухова. Кроме знания им немецкого языка и работу радиста еще по двум причинам: из-за его расторопности и достаточно высокого уровня общей культуры и кругозора, освященного идеей явно не показного патриотизма, и того обстоятельства, что у него на хуторе недалеко от Киева жили родственники.
Проверив устойчивость связи между собой, три группы Стышко, Ништы и Лойко приступили к работе по сбору данных о перемещениях вражеских войск на территории Киевской области. Старший групп Василий Макарович Стышко предупредил всех участников разведывательной операции о необходимости соблюдения конспирации в работе.
«Не торопиться, чтобы не засветиться, иначе кирдык нашему делу», — говорил образно он старшим и молодежи. В его группе было трое юношей, особенно выделялся Сева Бугаенко — силой, выносливостью, смекалкой. С двухпудовой чугунной гирей еще в школе играл, как с деревянной, а в институте увлекся штангой.
На второй день тайной «командировки» группа Стышко получила от партизан, начавших действовать в зоне ответственности чекистов, важный материал. Дело в том, что народные мстители подорвали на проселочной дороге легковой автомобиль — водитель и оберст погибли. При полковнике вермахта находился увесистый портфель с документами. Вот он и оказался в руках военных контрразведчиков. Один из студентов группы Стышко, знающий немецкий язык, перевел свежий приказ командования вермахта о продолжении имитации лобовых ударов по Киеву тремя соединениями с одновременными выходами двумя немецкими танковыми армиями через фланговые удары в тыл Юго-Западного фронта.
Эти документы благополучно были переправлены комсомольцем группы Стышко в Особый отдел фронта Михееву. Остальные разведчики продолжали фиксировать действия немецких войск на подступах к Киеву.
Алексею Кузьмичу Лойко пришлось срочно менять документы прикрытия из-за одного случая. У млына (ветряка. — Авт.) случайно Миша встретился с Севой Бугаенко.
— Ты чего здесь? — спросил Миша.
Сева признался, что по указанию Василия Макаровича направлен в Киев к Михееву, которому нужно передать секретные документы фрица, а особо важные сведения, собранные ранее, он хранит в голове и сообщит лично комиссару.
— Будь, Сева, осторожен, и немцы, и полицаи шастают кругом, — предупредил Миша друга.
— Знаю…
На этом и распрощались. Глухов пошел на встречу с Лойко, который после делового общения со Стышко ждал Михаила в заранее обусловленном месте. Он шел осторожно, постоянно оглядываясь по сторонам, минуя хутор, возле которого вчера на него напала стая голодных бездомных собак, — чуть не загрызли. Теперь юноша, наученный горьким опытом, шествовал вооруженный солидным осколком от бомбы, свернутым взрывом в остроконечную спираль. Это было и колющее, и рубящее, и бьющее оружие. Пройдя северную оконечность хутора, он уже было направился к небольшому подлеску, как на его опушке увидел спящего, видно, разморенного летним зноем немецкого солдата. Автомат «шмайсер» лежал рядом, а сам солдат покоился на левом боку, оглашая округу приличным храпом.
Мишой овладели вдруг одновременно страх и бесстрашие. Он оцепенел от увиденного: так близко беспомощно лежал враг, которого надо было убить — убить тут же, не раздумывая ни секунды. И он со всего маха ударил увесистым осколком спящего по затылку. Потом второй раз, третий, четвертый… Фриц перестал храпеть после первого удара, пытался закричать, но осекся на втором. Третий и четвертый были лишними — фашист лежал уже обмякшим после двух первых.
«Этим гитлеровцем я открыл свой счет возмездия, впереди еще тоже будут», — размышлял Михаил.
Только подумал, как увидел в лощине за густым кустарником дикой ожины (ежевики. — Авт.) стадо коров, пасущихся, несмотря на жару, в роскошных травах изумрудного луга. А потом ему попался усатый дядька в гражданской одежде с винтовкой и белой замызганной повязке на рукаве серого пиджака. Глухов дал деру, виляя из стороны в сторону. Последовал выстрел. Паренек упал, ожидая, что по нему стрелял этот тип. Потом еще прозвучали два выстрела. Послышался топот ног, затем его за шкирку приподняли чьи-то сильные руки и развернули к себе.
— Алексей Кузьмич??? — удивленно вскрикнул юноша.
— Он, как видишь. Не пристрелил бы двоих полицаев, ты бы уже отдыхал на том свете. Давай скорей бери кнут. И гоним стадо к танкистам, — скомандовал Лойко, увидев на дороге остановившуюся немецкую танковую колонну.
Они быстро затащили трупы в овраг, прикрыв их густыми ветками ольхового подлеска.
— Смотрите, Алексей Кузьмич, смотрите, какие большие танки, — удивился Миша.
— Вблизи ты, естественно, никогда их не видел. Это вовсе не тяжелые, а средние танки — они прошли всю Европу. Тяжелых черепах у них нет, но я уверен — появятся. Вслед за танками прошли на север от Киева пехотные подразделения.
В стороне, в небольшой лощине, он увидел другую картину, которая несколько огорчила его и даже на некоторое мгновение повергла в шок. На зеленой площадке, под тенью разлапистых крон деревьев, стояло полдесятка советских танков Т-34-76. Над ними возились в темно-синих комбинзонах неприятельские технари. На двух машинах были уже намалеваны жирные фашистские кресты.
«Вот беда, наши танки-предатели готовятся по нам же стрелять, — рассуждал про себя Лойко. — Это явление уникальное. Доселе не слышал, чтобы немцы воевали на нашей технике».
Обстановка быстро менялась с калейдоскопической непостоянностью. Теперь Лойко стал Тихоном Охрименко — документ изъял у одного из убитых им полицейского-погонщика. И еще он обратил внимание на то, что на спинах некоторых коров и бычков покоилось привязанное мотузками (веревками. — Авт.) барахло: плащи, одеяла, запасная обувка, фляжки с водой, элементарной алюминиевой посудой и прочие вещи погонщиков. Не нести же их на горбу.
«Вот куда я спрячу рацию!» — внезапно озарила интересная мысль чекиста. Осуществив свою идею, они с Мишей погнали скот вдоль дороги, по которой шли неприятельские войска. При выпасе домашних животных и даже при перемещениях разведчикам удавалось по рации передавать командованию добытую информацию о перемещениях вражеских войск.
Лойко был спокоен при работе на рации. Он знал, что в такие ответственные моменты его надежно прикрывает его глазастый помощник Миша Глухов. Гурт гнали вдоль фронта. Немцы иногда подходили к стаду и доили коров. Несколько раз они проверяли документы у Алексея Кузьмича. Все проходило удачно. И вот однажды за спиной они услышали гул грузовика. Он остановился, и из него стали выпрыгивать солдаты.
«Сейчас, наверное, будет очередная проверка. Придется показать документы, и снова в путь», — подумал Лойко. Но вместо этого — удар прикладом в плечо. Он был такой силы, что чекист упал. Его подняли и потащили к машине. Втолкнули в кузов, куда забросили и Мишу.
Алексей Кузьмич увидел такую картину. Немцы тщательно проверяли содержимое поклаж. Вот один подошел к корове, на спине которой в рядне хранилась рация. Ее нашли…
«Попались… Нашу рацию запеленговали, очевидно, а потом вели нас, вычисляя…», — промелькнула мысль в голове у разведчика. Машина тронулась с места и быстро помчалась в северо-западном направлении. Через полчаса она остановилась у небольшого здания.
Первый допрос немецким офицером с переводчиком проходил спокойно и закончился без особых физических последствий. Лойко и Миша молчали. Немцы не стали их калечить в надежде на утренний допрос после сбора дополнительных данных о мнимых «пастухах» и настоящих погонщиках в присутствии прибывшего по этому поводу начальства.
— Подумайте хорошенько, даю вам ночь на размышления, — перевел слова офицера переводчик.
Их отвели в какой-то сарай и закрыли на замок.
— Миша, тебе надо непременно уйти отсюда и донести до командования ту информацию, которую мы не передали. Глаза твои видели больше того, что мы посылали в эфир.
Пока было светло из-за многочисленных щелей, через которые просачивались лучики дневного света, они принялись изучать условия заточения. Стены сарая были сделаны добротно, из красного кирпича. Но поиски всегда ведут к решению проблемы. В глинобитном потолке виднелось узкое отверстие для вентиляции. Добраться до него можно было, только став на плечи Лойко. Когда стемнело, Алексей Кузьмич скомандовал:
— Вставай мне на загорбок и постарайся дотянуться до отверстия.
— Не достаю…
— Тогда вставай мне на руки, — Лойко положил кисти рук почти что на свои плечи ладонями кверху.
После этого он выжал, как штангу, парня руками, что позволило ему отломить несколько кусков засохшей глины на потолке и расширить лаз. Миша знал, что у дедушки таким же образом гатили потолки в сараях — глину мешали с сечкой. Вскоре отверстие позволило пролезть юноше.
— Ну а теперь опускайся. Передохни. Попрощаемся, — грустно проговорил Лойко.
Они обнялись и расцеловались. Миша без всхлипов, тихо плакал, размазывая по лицу пыльным кулаком слезы. После этого Алексей Кузьмич опустился на корточки у стены и велел Мише встать ему на плечи. Выпрямился вместе с ним, а потом руками поднял паренька еще выше и затолкал его в спасательное отверстие…
Выбравшись на чердак, крыша которого была прострелена навылет снарядом, по прислоненным к стене новым заготовкам стропилин Миша тихо опустился на землю и незаметно, пригибаясь чуть ли до земли, стал удаляться в сторону примыкавших к сараю кустарников черной смородины, которая выдавала себя специфическим ароматным запахом. Дальше — через луг, за которым стояло темной стеной густолесье.
«Там мое спасение, — подумал парень, — но все равно надо подальше отойти от места заточения Алексея Кузьмича».
Воспоминания о нем снова выдавили слезы…
Ночь была темная, душная. Духота усиливалась быстрой ходьбой, а иногда и бегом, отчего за грудиной ломило, и ныла вперемешку от повышения давления и естественного волнения голова. На следующий день он благополучно перешел линию фронта и оказался в объятиях своих.
Его задержали солдаты и передали командиру.
— Свяжите меня с военными контрразведчиками, — смело заявил молодому лейтенанту Миша Глухов.
Через час с ним беседовал бригадный комиссар Якунчиков. Михеев находился на выезде в войсках. Михаил поведал о задержании немцами его руководителя Алексея Кузьмича Лойко.
— Где он сейчас находится? — Миша назвал село.
Якунчиков записал его название в блокнот…
Кроме этого юный разведчик сообщил о визуально собранной информации по противнику, появлении большого количества военнослужащих вермахта — танкистов — с красно-черно-белыми ленточками, продетыми в отверстие второй пуговицы на мундирах.
«Это награжденные гитлеровцы Железным крестом 2-го класа, — вспомнил Якунчиков, — который был учрежден 1 сентября 1939 года во время начала Второй мировой войны — нападением на Польшу».
Николай Алексеевич стал быстро записывать в рабочую тетрадь длинное повествование Михаила Глухова, отодвинув блокнот в сторону.
Допрос Лойко немцами был короток: рация налицо, сбежавший сподвижник, грамотные объяснения. Его несколько раз избивали. Он стоял на своем — гнал скот по приказанию немцев. Не поверили — снова жестоко избили. От потери крови, хлынувшей через нос и рот, тошнило, и кружилась голова, предательски тряслись ноги. Хотелось сесть или плюхнуться на пол. Не получив ожидаемых ответов, военного контрразведчика фашисты расстреляли за сараем в небольшом овражке…
По прибытии остальных двух групп стала ясна судьба Алексея Кузьмича Лойко. По их данным, он был расстрелян на следующий день после побега своего юного помощника. Видно, немцы, не получив никаких нужных им сведений от разведчика, просто избавились от него — спешили. Надо было двигаться, торопиться, пока тепло, все дальше и дальше на восток…
Так смертью героя погиб военный контрразведчик Особого отдела Юго-Западного фронта А.К. Лойко.
Примерно в это же время возвратился и Сева Бугаенко с ворохом немецких документов. Он наткнулся на наши позиции и попросил связать его с Особым отделом фронта. Скоро и он уже сидел в кабинете Михеева, рассказывая о своей разведывательной одиссее и работая вместе с переводчиками над бумагами из портфеля немецкого полковника.
С началом повального отступления войск фронта прибыли Стышко и Ништа — без потерь в личном составе. Их собранные материалы по немецким войскам, стоящим под Киевом и перемещающимся на север и юг украинской столицы, Михеев срочно доложил Военному совету фронта.
* * *
Кирпонос пригласил комиссара госбезопасности по срочному делу. Командующий был озабочен состоянием армий и их соединений. Начальник Особого отдела фронта тоже прибыл с тяжелой вестью — о предательстве комдива Артамонова.
Компрометирующие материалы на командира дивизии прислал начальник Особого отдела пятой армии капитан госбезопасности И.М. Белоцерковский. В них Иван Митрофанович писал, что «…комдив в силу слабой подготовленности, трусости и неумения масштабно мыслить оторвался левым флангом дивизии от своего 17-го стрелкового корпуса, не просчитав направления главного удара противника. Авторитетом среди командиров полков не пользуется. Растерялся и штабом не управляет. Связь с полками утрачена…»
В Особом отделе фронта готовилось представление военному прокурору о необходимости ареста труса и паникера. К сожалению, не успели — Артамонов несколько часов назад сбежал к немцам. Когда Михеев рассказал Кирпоносу об этом позорном факте, командующий покраснел и тихо промолвил: «Значит, все-таки измена…»
После этого генерал-полковник сообщил на Военном совете, что остатки расчлененной шестой армии продолжают драться в полном окружении. Связи с командармом шестой нет. Поползли слухи, что генерал-лейтенант И.Н. Музыченко сдался немцам. Эти материалы каким-то образом получил по своей линии от полкового политработника шестой армии член Военного совета Бурмистенко.
— Нет, товарищ командующий, по оперативным данным, полученным недавно мной, Иван Николаевич после тяжелого ранения левой ноги потерял много крови и ввиду глубокой контузии в бессознательном состоянии 6 августа был пленен немцами. Где он сейчас находится — пока неизвестно, — заметил А.Н. Михеев, таким образом прояснив обстановку.
Анатолий Николаевич хорошо знал генерал-лейтенанта командарма 6-й армии И.Н. Музыченко. Запомнился он своим глубокопродуманным выступлением в декабре 1940 года на совещании высшего руководящего состава Красной армии. Нарком обороны маршал С.К. Тимошенко высоко оценил предложения генерала по совершенствованию боевой подготовки войск, особенно стрелковых подразделений. На том памятном совещании Музыченко, в частности, говорил:
— Пехоте отводилось в прошлом, отводится в настоящем и будет отводиться в будущем решающее место в бою и в сражении. Пехотинец обязан в динамике боя сказать свое решающее слово. Ему необходимо со штыком наперевес сойтись с врагом, вцепиться ему в горло и уничтожить, преодолевая все препятствия, которые он встретит на своем пути. А нынешний бой — очень сложный. Он требует от современной пехоты большого физического, морального и психологического напряжения. Сойтись с врагом, вцепиться в горло врага — вещь нелегкая. Эту задачу может выполнить только физически сильный, ловкий, мужественный боец, политически подготовленный.
Нужно сказать, что комплектование нашей пехоты, которое существует на сегодня, признать нормальным нельзя. Что получается в действительности? А получается то, что к этой тяжелой службе в пехоте приходит молодежь нашей страны после отсева от комплектования авиации, артиллерии, танковых частей, конницы, инженерных частей, частей местной охраны и так далее. В результате — слабый, малорослый боец. Не секрет, товарищи, что, сплошь и рядом мы можем наблюдать в частях такого бойца, который по своему росту, своей комплекции настолько жиденький, ну просто неоформленный ребенок, причем порой он даже ниже винтовки…
Запомнились Михееву конкретные предложения Музычнко о повышении роли командиров батальонов как основных организаторов на поле боя, поднятии уровня одиночной подготовки солдат и младших командиров через создание небольших популярных справочников, создании сети курсов или военных вечерних школ в гарнизонах для среднего и старшего командного состава.
Для Михеева командарм шестой армии видился исключительно высоким профессионалом. Он к нему всегда относился с глубоким пиететом.
СПРАВКА.
Командующий 6-й армии генерал-лейтенант Музыченко Иван Николаевич (1901–1970) руководил воинским объединением в начальный период войны. Дивизии его армии принимали активное участие в приграничных сражениях в первые дни войны.
В августе сорок первого года, в ходе битвы под Уманью, шестая армия попала в окружение. 6 августа 1941 года тяжело раненный в бедро левой ноги в бессознательном состоянии командарм был захвачен гитлеровцами в плен.
Лежал в немецких госпиталях в городах Ровно и Владимир-Волынский. После выздоровления был вывезен в Германию, в лагерь Хаммельбург. Абвер и пропагандистские службы Третьего рейха несколько раз предлагали советскому генералу перейти к ним на службу или хотя бы участвовать в антисоветской пропаганде. Все эти предложения он категорически отверг.
В качестве наказания его заточили в тюрьму со строгим режимом, расположенную в крепости Вайсенбург. 29 апреля 1945 года узников крепости освободили американские войска. С мая по декабрь того же года Музыченко проходил проверку в фильтрационном пункте Советской Военной Миссии по репатриации в Париже.
31 декабря 1945 года он был восстановлен в кадрах Советской армии. В 1947 году окончил Высшие академические курсы при Военной академии Генштаба ВС СССР. Ему предлагали ряд командных и штабных должностей, но он отказался, ссылаясь на подорванное здоровье в нацистских застенках. Много и часто болел. Скончался в Москве в 1970 году. Прах генерал-лейтенанта И.Н. Музыченко захоронен в колумбарии на Новодевичьем кладбище в Москве.
Кирпонос продолжал доводить обстановку:
— Двадцать седьмой корпус пятой армии, несмотря на попытки окружения, организованно отходит к Днепру. Тридцать седьмая армия Власова крепко окопалась в Киеве. А вот со штабом пятой с утра утеряна связь.
— Анатолий Николаевич, — уважительно обратился по имени и отчеству командующий к главному особисту фронта. — Помогите выяснить причину молчания Михаила Ивановича…
После завершения заседания Военного совета к вечеру у Михеева был готовый ответ — штаб армии в спешке отходит в сторону Чернигова. Потом Михаил Иванович Потапов окажется в составе штаба фронта, примет участие в последних боях его руководства с немцами и станет свидетелем гибели командования фронтом.
Михеев глубоко переживал факт практического разгрома Юго-Западного фронта, понимая частично вину и Киева, и Москвы. Трезво оценивая обстановку, сложившуюся вокруг украинской столицы в августе сорок первого года, он бомбардировал докладными записками своего достойного преемника, тоже комиссара госбезопасности 3-го ранга Виктора Семеновича Абакумова.
Можно только догадываться, какие жесткие получал ответы настойчивый Анатолий Николаевич Михеев. Лубянка по-другому не мыслила. Ни Берия, ни Абакумов против воли Сталина не могли пойти, а он требовал держать Киев до последнего. И только поняв серьезность и пагубность обстановки, Верховный Главнокомандующий дал, как уже говорилось выше, команду отступить…
Отступление
Ошибаться можно различно, верно поступать можно лишь одним путем, поэтому-то первое легко, а второе трудно; легко промахнуться, трудно попасть в цель.
АристотельЕще в июле 1941-го, когда немцы вышли на подступы к Киеву, остро встал вопрос об обороне. Сталин вполне справедливо требовал удержать Киев любой ценой, надежно зацепившись за такой естественный природный барьер, как Днепр. В июле-августе на подступах к столице Украины развернулись напряженные бои, но овладеть стремительно ею, как удавалось это делать с европейскими столицами, у противника не получилось. Тогда гитлеровское командование решило сходящими ударами: с севера частью сил 2-й армии и 2-й танковой группы — группы армий «Центр» и с юга 1-й танковой группы окружить основные силы нашего Юго-Западного фронта восточнее Киева.
11 сентября Военный совет Юго-Западного направления (Главнокомандующий С.М. Буденный (его заменит С.К. Тимошенко. — Авт.), член Военного совета Н.С. Хрущев и начальник штаба А.П. Покровский), которому был подчинен Юго-Западный фронт, доложил в Ставку, что единственно реальным выходом из создавшегося положения во избежание катастрофы, пока сохранились в целостности мосты и другие переправы, является отвод войск всего фронта на новые позиции. Предлагалось войскам переместиться из киевского выступа на рубеж реки Псел. Реакция Кремля последовала моментально. С.М. Буденный 13 сентября сорок первого был отозван в Москву. На его место прибыл маршал С.К. Тимошенко.
Командующий ЮЗФ генерал-полковник М.П. Кирпонос воспринимал приказ Сталина буквально: удержать и удерживать только Киев. О флангах генерал, выдвинувшийся из командно-партийной среды во время репрессий тридцатых годов, как-то то ли забывал эту армейскую аксиому в обороне, то ли успокаивался радужными докладами подчиненных.
По собственному признанию в автобиографии 1938 года он писал, что «принимал активное участие в разоблачении врагов народа и борьбе с оппозицией. Всегда придерживался генеральной линии партии».
Так вот, в силу своей неопытности командования такой махиной, как фронт, он совершенно упустил из виду возможность флангового удара и захода в тыл его фронта танковых соединений противника. Он, как и все его подчиненные, ждал штурма Киева, готовясь к нему силами тридцать седьмой армии.
Однако Ставка, не представлявшая себе истинных размеров опасности, все требовала и требовала удерживать Киев любой ценой, значит, любой кровью.
Но навала гитлеровцев на главный украинский город на Днепре не получилось. Германские же военачальники перехитрили Кирпоноса. Сначала они пытались несколько раз атаковать позиции Юго-Западного фронта под украинской столицей в лоб — не получилось. Оставив под Киевом несколько пехотных дивизий, имитирующих атаками штурм города, основные силы неприятель бросил в обход этого крепкого орешка.
По оперативным данным, которые почти ежечасно докладывались Михееву, проявлялась одна очевидность — в отбитых вражеских окопах наши воины буквально бродили по бронзовому ковру из стреляных гильз.
— Нам бы такое обеспечение, а то считаем патроны поштучно, — ходили и такие разговоры среди наших воинов.
Уже тогда многие контрразведчики и их негласные помощники сигнализировали, что противник буквально завалил боеприпасами «штурмующие» Киев войска, как оказалось впоследствии — всего лишь три дивизии, чтобы они не нуждались в «хлебе войны», создавая представление у противника о большой плотности своих войск. Командующий группой армий «Юг» фельдмаршал Герд фон Рундштедт знал, что делал, перехитрив ставку Буденного, а затем Тимошенко и командование ЮЗФ: «клещами» своих подчиненных Клейста и Гудериана он опоясал Киев броневой оградой. 14 сентября противник замкнул кольцо окружения.
Командующий 37-й армией генерал-майор А.А. Власов стал героем обороны Киева. Михеев с Власовым встречался не единожды и остался тоже доволен его действиями по разумному использованию объектов киевского укрепрайона — наблюдательных пунктов в открытых лифтах и крыш высоких зданий, городского наземного транспорта, трамваев, другого наземного транспорта для мобильного перемещения личного состава, продовольствия и боепитания.
Именно Власов, который прославится в битве под Москвой, командуя 20-й армией, 19 сентября 1941 после упорной двухмесячной обороны последним вместе с саперами и штабом 37-й армии прикажет взорвать все мосты, когда враг появится на правом берегу Днепра. Сталин высоко оценит действия генерала Власова в обороне Киева.
В ноябре 1941 года Верховный Главнокомандующий вызвал Власова и приказал ему сформировать 20-ю армию, которая бы входила в состав Западного фронта и обороняла столицу. 5 декабря в районе деревни Красная Поляна советская 20-я армия под командованием генерал-майора А.А. Власова остановила части немецкой 4-й танковой армии, внеся весомый вклад в победу под Москвой.
В дальнейшем, преодолевая упорное сопротивление немецко-фашистских войск, 20-я армия выбила гитлеровцев из Солнечногорска и Волоколамска. Тринадцатого декабря сорок первого года Совинфорбюро опубликовало официальное сообщение об отторжении немцев от Москвы и напечатало в нем фотографии тех командиров, которые особо отличились при обороне столицы. Среди них был и Власов, которого произвели в генерал-лейтенанты и наградили орденом Красного Знамени.
Жуков оценивал действия генерала Власова так:
«Лично генерал-лейтенант Власов в оперативном отношении подготовлен хорошо, организационные навыки имеет. С управлением войсками справляется вполне».
Его даже назовут «спаситель Москвы», а по заданию Главного политического управления РККА было поручено написать о нем книгу под названием «Сталинский полководец».
Специалист по истории Второй мировой войны британский историк Джон Эриксон назовет Власова «одним из любимых командиров Сталина». Потом Ставка и ее руководитель назначат его командующим 2-й Ударной армии на Волховский фронт, где случится то, что называется предательством. В причинах такого перерожденческого поведения Власова глубоко разобрался в своей книге «Иуды» бывший советский посол в Германии и заместитель МИД СССР Юлий Квицинский. Он дал объективный срез предательской деятельности руководителя антисоветской организации РОА. Дипломат и писатель назвал его Иудой Искариотом — соблазнившийся ученик Христа, ставший синонимом измены…
* * *
С учетом сложившейся обстановки Кирпонос практически ничего радикального не мог предпринять, находясь в штабе, расположенном в Броварах, а потом переместившись в село Верхояровка, находившееся в двенадцати километрах северо-западнее Пирятина. И только 12 сентября, когда немецкие танковые дивизии 17-й армии форсировали Днепр в районе Кременчуга, он серьезно забеспокоился. Попытки командования Юго-Западного направления отбросить противника за Днепр остались безрезультатными.
Генерал Кирпонос приказывал начальнику штаба то и дело слать шифровки с просьбой оставить Киев. Он запаниковал, впал в отчаяние. Сталин полагал, что у командующего фронтом вполне достаточно сил — 700 тысяч солдат — и он с таким войском может не только отстоять Киев, но и отбросить неприятеля назад от города. Поначалу на таких же позициях стояло и руководство Юго-Западным направлением во главе с новым главкомом Тимошенко.
Именно поэтому Сталин запретил эвакуацию города, раздраженно ответив Кирпоносу:
«Перестань, наконец, заниматься поиском рубежей для отступления, ищи пути для сопротивления».
Пройдет еще несколько дней, и войска Юго-Западного фронта попадут практически в огромный котел в результате действий танковых колонн вермахта, обрушившихся на войска Кирпоноса с тыла — из района Кременчуга. Фактически войска фронта остались без флангов. Михеев в одной из бесед со своим заместителем жестко заметил:
— Николай Алексеевич, наш фронт остался без флангов…
Якунчиков ему ответил:
— Прозевали мы все вместе, Анатолий Николаевич, но надо выбираться из этой ямы, нельзя унывать…
— Надо бороться, — оборвал Михеев зама.
— Да!
Однако остановить положение уже было крайне тяжело. В сложившейся ситуации в ночь на 18 сентября 1941 года наконец-то Сталин разрешил войскам покинуть Киев. Но было уже поздно: немцы, как уже говорилось выше, замкнули кольцо окружения, в результате которого почти полмиллиона наших воинов попало в плен.
Ввиду неподготовленности к обороне флангов Юго-Западного фронта, а также личных заверений в первые дни обороны Киева со стороны командующего фронтом генерал-полковника Кирпоноса, что ситуация под контролем и фронт не помышляет об отходе, его армии были окружены и в плен попало огромное количество личного состава.
Танковый маэстро Гейнц Гудериан в мемуарах «Воспоминания Солдата» об этом периоде войны писал:
«…Целью операции в борьбе за Киев должно явиться не простое вытеснение 5-й армии русских за линию Днепра только силами нашей 6-й армии, а полное уничтожение противника до того, как он достигнет линии р. Десна, Конотоп, р. Сула…
16 сентября мы перевели наш передовой командный пункт в Ромны. Окружение русских войск успешно продолжалось. Мы соединились с танковой группой Клейста. С того времени, как были начаты бои за Киев, 1-я танковая группа захватила 43 000 пленных, 6-я армия — 63 000. Общее количество пленных, захваченных в районе Киева, превысило 290 000 человек».
Военные историки упрекают Кирпоноса за то, что он не попытался организовать сопротивление, а практически сбежал со своим штабом. Думается, если бы Кирпоносу удалось добраться «до своих», — его бы ждала незавидная участь. Командующего, потерявшего целый фронт, арестовали бы и расстреляли, как и его коллегу, — руководителя Западного фронта генерала армии Павлова.
Михеев продолжал мотаться по дивизиям и армиям, помогая командованию через своих подчиненных бороться с паникерами, дезертирами, членовредителями и агентурой противника, буквально атаковавшей наши войска и с неба, и переходами через линию фронта. Именно в этой обстановке он почувствовал всю реальную опасность немецкого нашествия на Родину. Да, он понимал, что мы где-то промахнулись, но надо успокоиться, собраться с мыслями и тогда прицельно поразить цель. Беседуя в окопе с молоденьким офицером-пехотинцем, он был поражен тому, как в этом тонкошеем пареньке мог появиться заряд мужества и силы воли.
На вопрос, победим ли мы, он ответил:
— Да, товарищ комиссар госбезопасности, Россию сломить невозможно, она высоко стоит над этими нацистскими пигмеями. Не пройти им и трети пути по России, они стопчут не только свои кованые сапоги, но и ноги до самых ягодиц…
«Нет, с такими парнями, как он, мы не проиграем войну, — опять подбодрил себя Анатолий Николаевич. — Хотя впереди много неизвестного. Враг силен — его военная машина только набирает обороты».
Но вот взорвался неподалеку снаряд — воспоминания разлетелись, как и неприятельские осколки. Суровая реальность заставила думать и действовать по обстановке. Видя сплошное отступление наших войск, Михеев поставил военным контрразведчикам задачу — помочь командованию в наведении порядка в прифронтовой полосе и по-умному распорядиться личным составом, выходящим из окружения. На месте сбора солдат и офицеров быстро формировались небольшие отряды — по нескольку десятков человек — и направлялись на опасные участки фронта.
С передовой шли потоки раненых: пешком, на повозках и автомашинах. В этот же период военные контрразведчики не только боролись с агентурой абвера, паникерами и беглецами, вынашивающими изменнические настроения, но и активно помогали командованию и местным властям в эвакуационных мероприятиях и при переправах через Днепр.
* * *
События развивались по ожидаемому сценарию.
Михееву доложили о сбитом вражеском самолете и захвате немецкого военнослужащего. Им оказался старший офицер штаба группы армий (ШГА) «Юг» Ганс Хозер, перелетавший в штаб группы армий «Север» с секретными документами по планированию дальнейшего развертывания наступления на Киев. В ходе обстоятельной беседы с пленным чекист получил важные сведения, которые тут же были доложены командующему фронтом.
По его приказу срочно сформированный отряд, основу которого составляла бригада полковника А.И. Родимцева, не только отбила наступление немцев в направлении населенного пункта Совки, но и разгромила их большую часть. В этом бою был тяжело ранен второй заместитель Михеева Петров, а старший уполномоченный Горюшко положил из пулемета не один десяток фрицев. Допрошенные немецкие офицеры показали, что Гитлер приказал взять Киев не позже 10 августа.
А тем временем танковые клинья генералов вермахта Гудериана и Клейста, утюжа поля и дороги Украины, неумолимо приближались к ее столице — древнему Киеву. Опасность захвата города чувствовалась с каждым днем все реальнее. Это понимали многие генералы и командиры других степеней. Только Ставка требовала одного — держаться!
Но холодная логика Михеева подсказывала — на этом этапе войны не удержать стального зверя на данном рубеже. Эти его мысли разделял и командующий фронтом. Он больше, чем кто-либо другой, стал понимать, к сожалению, только к началу трагической развязки, что держаться так, как они держатся с оголенными флангами, — искусственно создавать себе капкан окружения и, в конце концов, выстраивать своими руками котел.
Кирпонос и новый начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-майор Василий Иванович Тупиков, бывший военный атташе в Берлине, хорошо разбиравшийся не только в военной стратегии Третьего рейха, но и трезво оценивающий мощь вермахта образца сорок первого года, не раз обращались к Буденному, а потом и к Тимошенко — главкомам Юго-Западного направления — по вопросу необходимости корректирования задачи Ставки. Но ответ постоянно получали отрицательный — держитесь, держаться, выдержать!!!
И вот тогда начальник штаба фронта энергичный и думающий генерал-майор Тупиков посылает в Ставку обстоятельное донесение о положении Юго-Западного фронта. Он в нем смело прогнозировал, что если Ставка не разрешит отвести войска, то может случиться непоправимое — катастрофа. И начало ее — дело нескольких дней, даже пару дней. Цена удержания — сотни тысяч погубленных жизней в шнеке мощной гитлеровской машины, куда могут попасть войска фронта и столько же плененных.
Михаил Петрович Кирпонос внимательно прочитал текст донесения и не решился завизировать этот документ. Подписал его тридцатидевятилетний генерал-майор В.И. Тупиков.
И еще одна деталь. Когда донесение было готово, Василий Иванович показал его Анатолию Николаевичу Михееву. Чекист прочел и отнесся к тексту сочувственно. Шифровка ушла по назначению — в Москву…
Через несколько часов пришел ответ Сталина. В нем он упрекал командующего, что его подчиненный представил в Генштаб фактически пораженческое донесение. Он требовал не поддаваться панике, принимать меры, чтобы удерживать занимаемые позиции, копить силы, а потом отбросить врага от украинской столицы.
Тупиков познакомил Михеева с ответом Сталина, смело глядя в глаза комиссару госбезопасности 3-го ранга, и тут же спросил:
— Ну что, Анатолий Николаевич, теперь, я думаю, у вас есть вполне достаточный повод или все основания арестовать меня как врага народа?
А глаза его говорили объективную правду: «Если бы мы все здесь не понимали, как я прав. Нет, мы понимаем, но почему же тогда все молчим?»
Михеев прочел документ и сразу же нашел достойный ответ начальнику штаба фронта:
— Для ареста, уважаемый генерал, необходим не повод, не основания, а прес-туп-ле-ни-е. Последнее слово он умышленно растянул по слогам.
На следующий день пришла и другая шифротелеграмма — от начальника Генштаба. Борис Михайлович Шапошников писал:
«Командующему ЮЗФ, копия — Главкому ЮЗН.
Совершенно секретно.
Генерал-майор Тупиков представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. Необходимо не поддаваться панике, принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги.
Надо заставить Кузнецова (21 А) и Потапова (5 А) прекратить отход. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад. Необходимо неуклонно выполнять указания тов. Сталина, данные вам 11.9.
Б. Шапошников»
Действительно, Тупиковым не было совершено преступления, его мысли должны были родить действия для спасения фронта, а главное — сотен тысяч солдат и командиров, необходимых для дальнейших боев с противником. Это был плод четкого анализа обстановки. И вот когда две танковые дивизии противника в районе Лохвица и Лубны перерезали последние коммуникации фронта, Ставке наконец стало ясно — фронт в окружении. Последовало запоздалое разрешение на отход, но было поздно: в котле оказались почти все его армии. А вот 37-я армия, оборонявшая Киев, не получила этого приказа — связи с ней уже не было. Генералу Власову пришлось на свой страх и риск выводить армию из украинской столицы.
21 августа немцы начали новое мощное наступление. Сообразуясь с обстановкой, Штаб, Военный совет и Особый отдел фронта перемещаются в район Прилук…
В Прилуках штаб военной контрразведки фронта располагался в нескольких домах на Радяньской (Советской. — Авт.) улице. В угловом кирпичном флигеле, занятом Михеевым и его первым замом Якунчиковым, шла напряженная работа. Можно смело предположить, оперативная работа несколько оттеснялась чисто боевой. Контрразведчики превращались в силу обстоятельств в пехотинцев, артиллеристов, пулеметчиков, конечно, не забывая о главной контрразведывательной задаче, хотя несколько и размытой из-за катастрофы…
А до Прилук командование фронта переправлялось на автомашинах на левый берег Днепра. Михеев ехал в одной машине с командующим. Было предательски тихо, клонило ко сну. Анатолий Николаевич то и дело потирал ладонями лицо, щипал себя за мочку уха, растирал ладони, чтобы не задремать. Он видел, как Михаил Петрович Кирпонос опустил фуражку на лоб, козырек которой чуть-чуть не доставал носа. Он склонил голову и вроде бы уснул, тихо посапывая.
«Какая психологическая и физическая нагрузки выпали на долю командующего. Ему и вовсе только в пути передышка», — посочувствовал Михеев и стал размышлять о предстоящих делах: вспомнил разведчиков, находящихся в тылу врага; оперативников, сражавшихся наравне с бойцами на передовых позициях; кто-то готовится из вражеской агентуры выброситься в наш тыл или ждет сброшенную с воздуха взрывчатку от «хозяина».
А потом словно подвел в мыслях итоги: «Гитлеровской агентуры полно, к сожалению, нашего брата маловато, чтобы их всех скопом выловить. Такое бывает в сказках — выловить даже одного сколько надо труда, сколько сжечь мыслей надобно?!» Вспомнились в связи с этим ему слова высокой оценки Наполеоном своих шпионов, которые работали против России. Именно он считал, что тот, кто предупрежден, тот вооружен.
В машине было уютно и тихо, хотя и несколько душновато. Михеев победоносно борясь с дремотой щипками и растиранием кистей рук, в то же время стал переживать странную внутреннюю борьбу раздумий. Его мысли-скакуны прыгали от одной темы к другой. Большинство из них были связаны с боевыми действиями. Но вот поплыли в его сознании картины дорогого Поморья с рыбными реками, озерами и суровым Белым морем. С удочкой и нанизанными на кукан рыбешками, он радостный возвращается домой…
И вдруг сильный тупой удар с ходу остановил и развернул машину поперек дороги. Анатолий Николаевич ничего не успел сообразить, ударившись грудью о переднее сиденье, потом услышал голос Кирпоноса.
— Фу ты!.. Опять эта нога… — процедил генерал сквозь зубы.
Ему помогли выйти из эмки, ударившейся о резко затормозившийся впереди идущий грузовик. Морщась, командующий опустился на приступку, и с досадой, словно обращаясь только к себе, тихо промолвил:
— Этого еще не хватало, черт побери!.. Палки, костыли-то мне теперь совсем некстати. Вот незадача! — ощупывал он и поглаживал ногу пониже колена.
* * *
В Особый отдел фронта в Прилуках приходили и докладывали особисты, вышедшие из окружения. В один из сентябрьских дней дверь кабинета начальника открыл изможденный, пропахший пылью и гарью, с красными воспаленными глазами заместитель начальника Особого отдела 6-й армии Михаил Степанович Пригода.
— Садись! — указал на стул Михеев. — С документами вышел, разумеется?
— Как же мог их бросить? — вопросом на вопрос ответил Михаил Степанович. — Ненужные сгорели.
— Рассказывай… Обрисуй обстановку…
Пригода стал короткими фразами обрисовывать то, что ему довелось увидеть и услышать. Потом он доложил письменно. Интересен этот документ прежде всего фронтовой суровостью первых месяцев войны и своей объективностью. К сожалению, сегодня молодому поколению некоторые либеральные художники слова «рисуют» работу военных контрразведчиков в боевой обстановке в искаженном виде. Но это их грех!
Познакомимся с рапортом.
Начальнику Особого отдела Юго-Западного фронта
комиссару госбезопасности 3-го ранга товарищу МИХЕЕВУ А.Н.
РАПОРТ
В середине июля части 6-й армии Юго-Западного фронта после шестидневных упорных боев в районе Бердичева, где на ряде участков нашими частями наносились мощные контрудары, вынуждены были отойти в юго-западном направлении.
По данным разведки и показаниям пленных, было известно, что против измотанных тяжелыми боями частей армии действуют четыре дивизии противника: две танковые и две моторизованные. Враг наступал при абсолютном превосходстве в авиации.
Разрыв между нашими частями и соседями увеличивался, пополнение не получали, ощущали острую нужду в боеприпасах, особенно в артиллерийских снарядах, участились случаи потери связи и управления войсками.
В этой обстановке стали поступать данные, что танковые части и мотопехота противника обтекают наши фланги. Штаб 6-й армии с несколькими подразделениями стоял в селе Подвысокое, что в пятидесяти километрах юго-восточнее Умани. Здесь мы оказались в полном окружении.
Девятого августа приказом командующего армией был сформирован прорывной отряд. В него вошли: третья противотанковая бригада, разумеется, неполного состава; небольшая сводная танковая группа; батальон охраны штаба армии, рота Особого отдела и рота командного состава штаба, в число которой влилось 23 чекиста во главе с бригадным комиссаром Моклецовым, образовавшие вместе с работниками военной прокуратуры взвод. Группа во главе с командующим 6-й армией генерал-лейтенантом Музыченко и членом Военного совета дивизионным комиссаром Поповым в ночь на десятое августа пошла на прорыв вражеского окружения.
На командном пункте в селе Подвысокое остались офицеры штаба и политотдела армии. Там же находился и я, заместитель начальника особого отдела, с группой чекистов.
Командный пункт должен был руководить частями, занимающими оборону, поддерживать связь со штабом фронта, а когда группа генерал-лейтенанта Музыченко прорвется, то по сигналу следовать за ней. Однако сигнала от командующего не поступило, связи с ним установить не удалось.
Утром десятого августа командный пункт подвергся сильному минометно-артиллерийскому обстрелу и бомбардировке. На юго-восточную окраину Подвысокого прорвалось около двух батальонов пехоты противника с тремя танками. Оборонявшие окраину подразделения после продолжительного и тяжелого боя отступили в село.
Начальник штаба дважды посылал группы командиров для выяснения местонахождения и положения отряда командующего армией. Первая группа не возвратилась. Вторая доложила, что отряд т. Музыченко, по-видимому, прорвался и форсировал реку Сенюха. К тому времени северо-восточная часть села Подвысокое уже была занята пехотой противника. В этой обстановке приняли решение продержаться в Подвысоком до наступления темноты, а потом идти на прорыв.
Бросок по лесу под огнем противника удался. Но, проникнув в лес, мы поняли, что он также окружен и обстреливается со всех сторон из пулеметов и автоматов. Ночью перестрелка несколько утихла, и нам удалось просочиться в поле. К рассвету следующего дня, установив, что вокруг большая концентрация войск противника, мы, слабо вооруженные, разбились на небольшие группы и решили просачиваться к линии фронта.
Пятнадцать суток наша группа, состоящая из шести человек, шла по оккупированной врагом территории к Днепру, на левом берегу которого части Красной армии занимали оборону. Мы двигались в основном ночью, обходили населенные пункты, если предварительной разведкой устанавливали нахождение в них вражеских частей.
В деревне Тубельцы крестьянин Байбуз в ночь на двадцать шестое августа провел нас плавнями к Днепру, обойдя немецких часовых и патрули. На берегу нами был выкопан сигнальный столб, на котором наша группа переплыла реку на участок обороны 2-го стрелкового полка 264-й стрелковой дивизии. Из штаба дивизии мы направились в штаб 26-й армии в Золотоношу. Откуда в штаб Юго-Западного фронта в Прилуки.
Все документы особого отдела 6-й армии в период боев и окружения сожжены. Судьба группы прорыва, возглавляемой командующим 6-й армией генерал-лейтенантом Музыченко, мне не известна.
Замначальника особого отдела НКВД
шестой армии старший батальонный
комиссар М. Пригода.
г. Прилуки, 1.09.41 г.
По всей вероятности, начальник Особого отдела 6-й армии А.Б. Моклецов погиб при боевом столкновении с немцами, защищая штаб объединения.
На другой день Кирпонос пожелал встретиться с особистом из 6-й армии. Михеев и Пригода вместе оказались в кабинете командующего фронта. Генерала интересовал широкий спектр вопросов: о боевых действиях армии в окружении, о немецких листовках с компроматом на Музыченко, о настроениях мирного населения и его отношении к немецко-фашистским захватчикам. Он тут же заявил чекистам, что на место Музыченко назначен генерал Малиновский.
Но 14 сентября после соединения немецких танковых частей у станции Ромадан эта группа управления попала в окружение. 19 сентября по приказу Ставки советские части оставили столицу Украины, которую мужественно защищали 71 день, сковывая у ее стен крупные силы врага. Положение с каждым днем катастрофически ухудшалось. На левом фланге Юго-Западного фронта прорвались танковые дивизии генерала Клейста. С севера поджимал танковый стратег Гудериан.
Выслушаем еще одного очевидца тех событий — генерал-полковника И.С. Глебова. Это важно: он — свидетель трагедии. В то время полковник Глебов служил в должности заместителя начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта, начальником которого являлся генерал-майор Баграмян. Вот его исповедь, которой нельзя не верить, так как она перекликается с другими свидетельскими повествованиями:
«Военный совет и штаб фронта должны были выходить под прикрытием 289-й стрелковой дивизии в направлении Пирятин, Чернухи, Лохвица, но выйти к Чернухам они не смогли, так как дороги уже были перехвачены пехотой и танками противника. Пришлось отходить южнее — на Куреньки, Писки, Городище. Но и там переправы оказались заняты противником.
19 сентября в Городище Военный совет фронта принял решение: с наступлением темноты выходить в направлении Вороньки, Лохвица, куда с северо-востока должны были нанести контрудар войска Брянского фронта. Связь с армиями и Генеральным штабом была потеряна.
По решению генерала Кирпоноса было создано несколько групп под командованием генерал-майора Баграмяна, полковника Рогатина и других. С наступлением темноты началось движение колоны, которая имела в своем составе примерно 800 человек, 5–7 бронемашин, 3–4 орудия ПТО, 4–5 станковых пулемета.
К утру 20 сентября колонна стала подходить к хутору Дрюковщина юго-западнее Лохвицы. В это время над колонной дважды пролетел немецкий самолет. Генерал-полковник М.П. Кирпонос решил днем не двигаться, а дождаться темноты в овраге.
Со склонов оврага была организована оборона силами, которые находились в моем распоряжении. Наша разведка установила, что в Дрюковщине расположилась небольшая группа немецких пехотинцев. Потом с юга туда прибыли еще несколько автомашин с пехотой и группа мотоциклистов.
Около 10 часов утра показались идущие с востока и северо-востока к оврагу немецкие танки. Сначала их было десять, потом подошли еще шесть. Простояв минут сорок на удалении двух-трех километров от нас, они развернулись на широком фронте и двинулись со средней скоростью к оврагу, ведя огонь по его скатам и опушке рощи, противотанковым пушкам и бронемашинам. В течение 20–30 минут наши орудия ПТО и бронемашины были разбиты. Все мы, в том числе Кирпонос, Рыков, и Бурмистенко, скрылись в роще…
Уничтожив наши бронемашины, орудия ПТО и часть людей, немецкие танки отошли от оврага на 800–1000 метров. Около них группировались немецкие автоматчики. Член Военного совета дивизионный комиссар Е.П. Рыков, считая, что у немцев нет горючего и боеприпасов, предложил немедленно атаковать их, порваться и уходить на восток. Генерал-полковник М.П. Кирпонос и М.А. Бурмистенко не возражали…
Примерно около 13 часов все, кто мог, выдвинулись на юго-восточную и восточную кромку оврага и, ведя огонь, стали продвигаться на восток. Нам удалось пройти лишь метров 300–400. Видя, что мы несем большие потери, Е.П. Рыков приказал отойти назад в овраг. Отдав приказание на отход, я поднялся и хотел тоже отходить вслед за Рыковым, но был ранен в ногу.
Во время этого боя генерал-полковник М.П. Кирпонос и член Военного совета М.А. Бурмистенко находились на юго-восточной опушке и наблюдали за результатами боя. Мы все отошли в овраг. Меня на опушке рощи встретил фельдшер и стал перевязывать. В это время мимо прошли генерал-полковник М.П. Кирпнос, члены Военного совета Рыков, Бурмистенко и группа офицеров, в том числе порученец Кирпоноса майор Гненный и порученец дивизионного комиссара Рыкова старший политрук Жадовский. Спросив, как я себя чувствую, Кирпонос сказал, что они будут на другой стороне оврага. Вскоре к оврагу опять подошли танки противника, а за ними — пехота с минометами и орудиями. Началось новое прочесывание оврага и рощи огнем всех видов. После этого я уже не встречал ни членов Военного совета, ни командующего фронтом.
Через два дня танки противника ушли от урочища, и осталось лишь пехотное оцепление. Воспользовавшись этим, мы с группой командиров до 30 человек вырвались из оврага, стали выходить ночами на восток, минуя населенные пункты и большие дороги. Вышли мы к своим войскам у Млинцы».
Удачно сложилась и судьба непосредственного начальника И.С. Глебова генерал-майора И.Х. Баграмяна. Вот как отреагировал Иван Христофорович на статью своего подчиненного после того, как материал о выходе некоторых групп военнослужащих штаба Юго-Западного фронта из окружения легла ему на стол. Он внес свое видение трагедии следующими уточнениями:
«В районе Городища были созданы несколько групп: головная, которая должна была прорвать оцепление противника на Сенчу, боковые и арьергардная — для прикрытия отхода.
Незадолго до этого меня вызвал начальник штаба фронта генерал Тупиков:
— Иван Христофорович, — сказал он мне, — мы решили поручить вам непосредственную охрану Военного совета до выхода из окружения. Примите под свое командование комендантскую роту, взвод охраны Особого отдела и, присоединив к ним подчиненных вам офицеров, приступите к выполнению возложенной на вас задачи.
Я собрал вверенных мне людей, разъяснил им задачу и уже наметил расстановку сил для выполнения этой задачи. Но в этот момент прибежал порученец командующего войсками фронта майор Гненный и передал приказание немедленно явиться к генералу Кирпоносу. Когда я нашел командующего, он мне сказал:
— Товарищ Баграмян! Видите вон там, на высотке, за деревней немцев?
Я посмотрел по направлению руки Кирпоноса и увидел, что по гребню высоток, лежавших северо-восточнее Городища, окапывались пришедшие с востока немцы.
— Мы у них как на ладони. Они могут нас расстрелять прицельным огнем, — продолжал командующий. — Возьмите свой отряд, немедленно атакуйте их и уничтожьте, а затем расчищайте путь на Сенчу.
Это было незадолго до наступления вечерних сумерек. Я быстро развернул свой отряд ромбом и огородами двинулся на противника. Увидев организованный отряд во главе с генералом, многочисленные группы неорганизованных солдат, накануне примкнувших к группе Военного совета, бросились вслед за нами. Постепенно наш отряд обрастал и тогда бросились с криком «ура!» на высоты, занятые противником, захватив при этом значительное число пленных, несколько минометов и мотоциклов.
Я немедленно послал двух командиров с донесением о том, что путь свободен и что следую дальше, как приказано, на Сенчу. Однако Военный совет почему-то замешкался и своевременно не устремился за нами. Почему колонна Военного совета замешкалась, я не могу объяснить».
Когда читаешь мемуары очевидцев того или иного подобного явления, появляется мысль, что авторы воспоминаний нередко повествуют о жизни, которую они хотели бы снова прожить. Когда-то шведский автор комиксов Торвальд Галин, обсуждая эту тему, высказался так: «Если вы думаете, что в прошлом уже ничего нельзя изменить, значит, вы еще не начали писать свои мемуары».
И действительно, как правило, в них — публичная исповедь в грехах своих ближних, коллег, окружения, но ни в коей мере не в своих заблуждениях. Получается, что и умершие люди лгут — устами живых…
* * *
В этой обстановке Михеев приказал срочно уничтожить все оперативные документы и создать три боевые группы из военных контрразведчиков. Из трубы дома, в котором располагался Особый отдел фронта, повалил густой дым, сразу же привлекший внимание фашистских летчиков. Несколько самолетов прошло вдоль Радяньской улицы, полосонув из пулеметов по окнам домов и разбегающимся прохожим.
— Итак, первая группа, — ровным голосом без лишнего волнения обратился Анатолий Николаевич к своим коллегам, — остается и действует вместе с Военным советом, вторая — со штабом фронта, а третья — будет вспомогательная. Уходить будем на Пирятин.
После обсуждения этого плана руководители приняли решение отойти в район Городища, переправиться через реку Многа, а далее прорываться к своим войскам. Сначала был создан отряд прорыва под руководством начальника войск НКВД по охране тыла фронта полковника Владимира Тарасовича Рогатина. Ему удалось вырваться из окружения и, переправившись через реку Псел у хутора Млыны, выйти в расположение 5-го кавалерийского корпуса.
В докладной записке, написанной после сентябрьских трагических событий лишь 7 октября 1941 года, Рогатин так охарактеризовал обстановку, сложившуюся в селе Городище (18 км северо-восточнее Лубны. — Авт.) 19 сентября:
«Противник, продолжая свое окружение с. Городище своими мелкими мотоциклетными и пешими группами, выдвинулся непосредственно к выходам из села.
Выдвижение отдельных групп противника с пулеметами и минометами дало ему возможность держать под прицельным огнем весь населенный пункт, а занятие высот непосредственно у с. Городище и появление немцев внесли некоторое смятение и панику в большое количество разрозненных команд и одиночек разных частей…
Появление в третий раз за этот день 12 двухмоторных бомбардировщиков в сопровождении 4 истребителей с бомбежкой плохо замаскированных обозов, а также усиление огня артиллерии и минометов и, главное, появление немцев на городищенских высотах увеличили общую растерянность и панику.
Большое количество транспорта, подвергшись обстрелу минометов и бомбежке с воздуха, бросилось вдоль улицы по дороге на одну из переправ, выходящую из с. Городище на Лубны.
Эти массовые действия происходили стихийно. Безрассудно, так как эта переправа, во-первых, находилась под сильным прицельным огнем пулеметов и минометов противника, и во-вторых, эта переправа имела в своей глубине узкую и к тому же разрушенную дамбу, исключающую продвижение всех видов транспорта, кроме прохода пешим порядком…»
Военный совет и штаб фронта с группой сотрудников Особого отдела, курсантов школы НКВД и бойцов охраны штаба готовились пройти рогатинским путем…
— Рама, рама, — закричал один из офицеров.
— Это разведывательный самолет. Нас непременно засекут, а может, уже засекли? — заметил другой командир. И он был прав, — войско почти что в 800 человек немец не мог не заметить.
Именно в это время Михееву принесли пачку собранных листовок, сброшенных с самолета. В них воспроизводилась карта Киевского укрепленного района и говорилось, что красноармейское сопротивление бесполезно и что командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник М.П. Кирпонос, сдавшийся в плен, дает развернутые показания, призывая всем переходить на сторону вермахта.
С содержанием листовок был ознакомлен и сам командующий. Как вспоминал полковник Ачкасов, в то время служивший в звании лейтенанта 1-го сводного полка фронта:
«Командующий собрал командиров и политработников полка, показал листовку и спросил:
— Все читали вот эту вражескую стряпню?
— Да, — ответили красноармейцы хором.
— Так вот, запомните и передайте другим, что генерал Кирпонос никогда, ни при каких обстоятельствах не сдастся в плен, разве что через мой труп пройдут немецкие танки.
Эти слова он произнес с такой внутренней силой, что у меня по телу пробежали мурашки. Не видел лично, как погиб наш командующий, но в том, что он держался до конца, в этом не сомневаюсь — такой он был человек…»
* * *
Но автора больше всего интересовали воспоминания коллеги А.Н. Михеева — старшего оперуполномоченного, ставшего вскоре начальником информационного отделения Особого отдела Юго-Западного фронта, старшего лейтенанта госбезопасности Михаила Артемьевича Белоусова.
Обратимся к отрывку из статьи генерал-майора Белоусова «Вернусь после победы»:
«…14 сентября после соединения немецких танковых войск вблизи станции Ромодан штаб фронта, Военный совет и Особый отдел оказались в окружении. В этой ситуации Михеев приказал сформировать из сотрудников отдела, находящихся в Прилуках, и одной роты батальона охраны три боевые группы. Первая — семь человек во главе с ним самим — оставалась с Военным советом фронта; вторая — весь оперативный состав отдела — должна следовать со штабом; третья — вспомогательные подразделения отдела — с остальными войсками.
Инструктируя подчиненных, Михеев напомнил требования приказа наркома обороны выходить из окружения не в одиночку, а большими отрядами, с боями, в результате которых противнику наносились бы потери в живой силе и технике.
Вторая группа. Переправившись через реку Многа, выдвинулась в село Городище, где, как оказалось, уже находился Военный совет.
Вечером 19 сентября по распоряжению Михеева оперработники собрались в кленовой роще на южной окраине села. Вышедший к строю из 62 чекистов начальник Особого отдела объявил следующее:
— Военный совет решил использовать последнюю возможность для выхода из создавшегося положения. Для этого он организует отряд прорыва в составе двух взводов: первого — из вас, чекистов, и второго — из красноармейцев комендантской роты штаба и пограничников, охраняющих Военный совет. Командиром отряда особистов я назначаю старшего лейтенанта госбезопасности Оксеня. Командиром второго взвода назначен пограничник майор Ширяев, а всем отрядом будет командовать начальник войск охраны тыла полковник Рогатин. Боевую задачу особистам ставил лично начальник штаба фронта генерал Тупиков, закончивший инструктаж словами:
— Если вам удастся прорвать немецкое окружение села, то Военный совет пойдет за вами, а если здесь сложите головы, то Родина не забудет вас.
Взвод Оксени атаковал немецких автоматчиков, расположившихся на склоне высоты, и минут через двадцать уничтожил их. Примерно через час, переправившись через Многу и продвинувшись еще на три километра до села Мелехи, взвод особистов соединился со взводом майора Ширяева.
Подсчитали потери. Оба подразделения потеряли по десять человек убитыми, вышли из строя оба приданных броневика. В Военный совет были посланы два пограничника с донесением о том, что путь из Городища свободен. Вечером отряд продолжил движение в направлении села Сенча.
26 сентября измотанный переходами и многочисленными стычками с отдельными немецкими заслонами и колонами взвод из 18 чекистов после переправы через реку Псел вышел в расположение 5-го кавалерийского корпуса.
После получения донесений о том, что маршрут свободен, Военный совет вскоре убыл из Городища, но был вынужден из-за неисправности мостов до полуночи задержаться на переправах в селах Загребелье, Вороньки. Но затем генерал Кирпонос несколько изменил направление движения, отклонившись на запад от того маршрута, которым проследовали особисты.
Почему было принято такое решение, доподлинно неизвестно. Можно лишь предполагать, что командующий при этом учитывал задачи, поставленные им еще двум большим отрядам — генерала Потапова и генерала Баграмяна: прорвать и захватить мосты через реку Сула.
Быстро догнав колонну штаба и тыловых подразделений 5-й армии во главе с генералом Потаповым, группа Военного совета застала рассвет 20 сентября западнее хутора Дрюковщина. На светлое время суток Кирпонос приказал отряду, имевшему в составе порядка 800 человек, укрыться в урочище Шумейково, чтобы ночью продолжить прорыв. Но, как только начал рассеиваться утренний туман, над урочищем появился немецкий самолет-разведчик, а часа через полтора со стороны Лохвицы подошло с десяток немецких танков и десятка два автомашин с пехотой. Немцы плотным кольцом окружили урочище и открыли по нему пулеметный и артиллерийско-минометный огонь. По приказу Кирпоноса находившиеся с ним штабные командиры, политработники и чекисты стали перегруппировать подразделения для отражения атаки фашистов.
Те, кто повел в контратаку свои подразделения первыми — адъютант Михеева лейтенант госбезопасности Пятков, младший лейтенант госбезопасности Горюшко, начальник Особого отдела 5-й армии капитан госбезопасности Белоцерковский и начальник штаба этой армии Писаревский, — погибли.
Горюшко замахнулся на танк гранатой, но не успел ее бросить, так как был скошен пулеметной очередью. Пятков был тяжело ранен в живот и некоторое время оставался на поле боя, но при угрозе захвата его немцами застрелился.
Личным примером поднимали людей в бой комиссар госбезопасности Михеев, дивизионные комиссары Рыков и Никишев, генералы Потапов, Тупиков и Кирпонос. Начальник Особого отдела фронта был ранен, а командующий фронтом — убит.
Столкнувшись с ожесточенным сопротивлением, к вечеру противник прекратил атаки. Ночью оставшиеся в живых, не теряя надежды на прорыв, организовались в несколько небольших групп и выбрались из урочища.
Группа генерала Тупикова двинулась в северном направлении, но, пройдя лишь километр, у хутора Овдиевка напоролась в темноте на засаду немцев. В ходе завязавшейся перестрелки начальник штаба фронта также был убит. Группа Михеева в составе Якунчикова, члена Военного совета 5-й армии дивизионного комиссара Никишева, начальника Особого отдела одной из дивизий этой армии старшего лейтенанта госбезопасности Стороженко и трех красноармейцев из взвода охраны направилась на восток. Шли очень медленно. Михеев опирался на палку, волоча раненую ногу. Голова была забинтована. Якунчиков уже несколько дней страдал сильными болями в области сердца. Его хотели понести, но он отказался и шел сам…»
Когда организовывали привал, Анатолий Николаевич импульсивно хватался за карман гимнастерки, проверяя, не потерял ли он четыре дорогие весточки от Александры Александровны. Иногда в минуту душевного волнения он раскрывал лист в клеточку, вырванный из ученической тетрадки и исписанный дорогим и знакомым почерком, и наслаждался словами далекой и близкой спутницы жизни. Этот психологический момент придавал силы раненому комиссару двигаться дальше в надежде вырваться из пекла.
* * *
В поисках материалов о трагедии командующего Юго-Западного фронта генерал-полковника Кирпоноса, его штаба и Военного совета, а также оперативного состава Особого отдела фронта во главе с комиссаром госбезопасности 3-го ранга А.Н. Михеевым в сентябрьские дни сорок первого года автор нашел рассказ ныне живущего подполковника в отставке В.С. Жадовского.
В сентябре 1941 года он был в звании старшего политрука, порученцем дивизионного комиссара Е.П. Рыкова. Вот фрагмент его повествования на эту тему:
«В ночь на 20 сентября мы отходили на восток, шли пешком, так как свои автомашины бросили еще в районе Вороньки. Шли с намерением дойти до Сенчи и там переправиться по мосту на восточный берег реки Сулы. В течение ночи мы с боями прошли Вороньки и взяли направление на Лохвицу. Около 8 часов утра 20 сентября наша колонна, не доходя 12 километров до Лохвицы, укрылась в глубокой лощине юго-восточнее и восточнее хутора Дрюковщина, заросшей густым кустарником, дубняком, орешником, кленом и липами.
Длина ее примерно 700–800 метров, ширина 300–400 метров и глубина метров двадцать пять.
Как мне известно, решение командования фронта было таково: зайти на день в овраг, а с наступлением темноты сделать бросок и прорвать кольцо окружения. Тут же была организована круговая оборона, выставлено наблюдение, выслана разведка. Вскоре разведчики доложили, что все дороги вокруг рощи Шумейково заняты немцами.
К 10 часам утра со стороны Лохвицы немцы открыли по роще сильный минометный огонь. Одновременно к оврагу вышло до 20 автомашин с автоматчиками под прикрытием 10–12 танков. Они плотным кольцом окружили овраг, ведя по нему ураганный огонь. В роще сразу появилось много убитых и раненых. В этой обстановке Военный совет принял решение: контратакой и рукопашной схваткой пробить брешь, вырваться из кольца окружения и уйти из оврага.
Генералы с винтовками, гранатами и бутылками с горючей смесью вместе со всеми шли в атаку. Но силы были не равны. Под уничтожающим огнем немцев несколько раз приходилось отходить назад в овраг. Таких атак было три или четыре.
Во время одной из них генерал-полковник М.П. Кирпонос был ранен в левую ногу — ему перебило берцовую кость ниже колена. Его пришлось оттащить в овраг. Там мы вместе с порученцем Кирпоноса майором Гненным разрезали ему сапог, сняли его с ноги и рану перевязали. Двигаться сам он уже не мог и вынужден был сидеть в густом кустарнике у щели, выкопанной в скате оврага.
Будучи раненым, Кирпонос получал сведения об обстановке и давал соответствующие указания. Гитлеровцы не прекращали огонь до наступления сумерек.
Около 7 часов вечера у родника вблизи щели, на краю которой сидел Кирпонос, примерно в 3–4 метрах от него разорвалась вражеская мина. Михаил Петрович схватился за голову и упал на грудь. Один осколок пробил каску с левой стороны головы, второй ударил в грудь на уровне левого кармана кителя. Раны оказались смертельными. Через 1–1,5 минуты он умер. В этот момент около него находились член Военного совета фронта, секретарь ЦК КП(б) Украины М.А. Бурмистенко с охраной из трех человек, порученец Кирпоноса А.Н. Гненный и я.
Чтобы немцы не смогли опознать трупп и установить факт гибели командующего фронтом, мы с майором Гненным сняли с Михаила Петровича драповую шинель, изрезали ее и сожгли, срезали с кителя петлицы со знаками различия, сняли Звезду Героя Советского Союза за № 91, вынули из кармана документы, расческу, платок, письма, а труп захоронили в канаве на дне оврага. Могилу копали я, майор Гненный и три офицера из охраны тов. Бурмистенко в его присутствии. Точнее, это была не могила, а углубленная небольшая ямка, находившаяся слева от тропы, ведущей по дну оврага.
На другой день, 21 сентября, мы с майором Гненным собрали группу офицеров, сержантов и солдат и начали с ними пробираться на восток. Вышли мы из окружения 23 октября в районе города Фатеж Курской области при оружии, с личными документами, в военном обмундировании, со знаками различия.
26 октября 1941 года мы с майором Гненным прибыли в штаб фронта в город Валуйки и устно доложили командованию Юго-Западного фронта (нового формирования) обстоятельства гибели Военного совета и М.П. Кирпоноса. Командованию фронта мы передали документы, «Золотую Звезду» Героя Советского Союза и личные вещи, принадлежащие М.П. Кирпоносу. В докладной записке, которую написали на другой день, мы доложили, где захоронен М.П. Кирпонос, в чем он одет и какие имеет ранения».
Были и другие воспоминания, заставляющие по-другому взглянуть на упоминаемые события. Так полковник Р.Г. Уманский в своих воспоминаниях, изданных в 1960 году, писал:
«Очевидцы рассказывали, что, когда замкнулось кольцо окружения, штаб фронта выехал из Прилук и, вытянувшись со всем своим транспортом в трехкилометровую колону, взял направление на Пирятин. В этом районе и произошла трагическая развязка. Немцы безжалостно бомбили и обстреливали колонну. Будучи раненым, командующий фронтом генерал Кирпонос застрелился. Управление войсками совсем расстроилось. Люди стали жечь автомашины и штабные документы».
Был и другой автор, подтверждавший самоубийство командующего М.П. Кирпоноса. Так, в журнале «Новый мир» за 1963 год Леонид Волынский констатировал:
«Мы шли вдоль длинной колонны горящих на дороге машин… Их жгли, чтобы не достались немцам. И вот там, на той догорающей дороге, нас обогнала группа старших командиров. Их было человек десять, они шли вслед за быстрошагающим генералом… Это был командующий войсками фронта генерал Кирпонос; лишь через несколько лет я узнал, что он застрелился той или следующей ночью».
Были и другие инсинуации на эту тему, помещенные на сайтах в Интернете, вплоть до такой словесной эквилибристики и грязных небылиц о том, что, видя нерешительность и элементы трусости командующего М.Н. Кирпоноса, могущих привести к гибели всего Юго-Западного фронта, начальник Особого отдела НКВД А.Н. Михеев лично расстрелял военачальника.
В другом пасквиле говорится, что начальник военной контрразведки фронта застрелил генерал-полковника М.П. Кирпоноса, заподозрив его в намерении сдаться в плен, поясняя это тем, что безбоязненно встречавший смерть на полях битвы в Гражданскую войну, на Советско-финской войне и в первые дни Великой Отечественной войны, тем не менее страшился позора поражения. После долгих мучительных переживаний он решил перейти на сторону немцев. Но военные контрразведчики во главе с Михеевым раскрыли это позорное намерение и по закону военного времени совершили акт правосудия.
Автор считает, что вся эта стряпня готовилась на кухнях пятой колонны не без подсказок Запада и доводилась до читателей явно с целью шельмования доброго имени геройски павшего в бою руководителя военной контрразведки Юго-Западного фронта.
* * *
Да простит мне читатель за помещение в книге длинных и многих текстов воспоминаний тех, кто был свидетелем трагических сентябрьских событий сорок первого года. Но они нужны для анализа обстановки и объяснения действий руководства Юго-Западного фронта.
Итак, теперь четко можно сказать, что 20 сентября по приказу генерал-полковника М.П. Кирпоноса руководство фронтом укрылось в урочище Шумейково.
Через некоторое время немцы, окружив огромный овраг, открыли ураганный огонь. Автору этих строк удалось побывать в урочище и живо представить, в какой западне оказались наши воины штаба и управления Юго-Западного фронта вместе с командующим.
И, несмотря на тяжелое положение, офицеры штаба и военные контрразведчики — Михеев, Петров, Пятков, Горюшко, Белоцерковский — перегруппировавшись, повели в атаку своих бойцов. Но силы были не равные. Сразу же погиб Горюшко, сраженный пулеметной очередью. Тяжело раненный в живот Пятков, дабы не попасть в лапы фашистов, застрелился… В атаку с целью прорыва бойцов водили в бой генералы Тупиков, Потапов, Писаревский, комиссар госбезопасности 3-го ранга Михеев, дивизионные комиссары Рыков и Никишов…
Урочище Шумейково, где находился раненый командующий, обстреливали с какой-то садистской яростью, видно, знали, кто там, на дне этой огромной ямы, похожей на кратер небольшого вулкана.
Кирпонос, раненный в ногу, сидел у криницы. Ему дали попить студеной воды, которая подействовала освежающе. Кроме пулеметных и автоматных очередей урочище стали обстреливать минометы. Одна из мин разорвалась рядом с командующим, сидевшим у криницы. Осколок пробил каску с левой стороны головы, но он сохранял некоторое мгновение равновесие. И вдруг его рука дернулась к груди: второй остроносый кусок металла угодил прямо под сердце. Он завалился на бок. К нему подбежали офицеры. Первым у обмякшего тела командующего оказался начальник штаба 5-й армии генерал-майор Дмитрий Семенович Писаревский. Он тоже был свидетелем скоротечного угасания генерал-полковника Кирпоноса.
Михаил Петрович еще дышал с закрытыми глазами. Потом он на мгновение их приоткрыл, словно решил в последний раз попрощаться с миром. Он умер тихо, без последнего тяжелого вздоха. Тело командующего как-то обмякло, лицо сразу же побледнело, нос заострился, и покойник стал привычно вытягиваться.
Павшего на поле боя командующего фронтом перенесли чуть ниже, к небольшой лощинке у самого края оврага. Тут же вырыли неглубокую могилу. Прощание было коротким, молчаливым и горестным. Моложавый майор из штаба фронта и двое раненых бойцов застыли в нерешительности, будто бы не зная, как положить убитого. И тогда майор снял с груди генерал-полковника Кирпоноса «Золотую Звезду» Героя, орден Ленина и медаль «ХХ лет РККА», достал из кармана партийный билет и удостоверение личности. Фотографию семьи положил обратно в карман кителя…
А вот пояснение Владислава Крамара — («Независимое военное обозрение» № 32 от 27.08.2004 г.):
«Единственным оставшимся в живых свидетелем гибели генерала Кирпоноса был его порученец, старший политрук Жадовский… С его слов, чтобы немцы не установили факт гибели командующего фронтом, перед тем как захоронить тело, офицеры сняли с него драповую шинель, срезали с кителя петлицы со знаками различия, отстегнули шпильку Звезды Героя Советского Союза, вынули из кармана документы, расческу, платок и письма.
В октябре 1943 года, через месяц после освобождения Сенчанского района, Жадовский по заданию Генштаба принял участие в работе специальной комиссии по установлению местонахождения останков Кирпоноса…
В акте судебно медицинской экспертизы указано, что «…покойному при жизни были нанесены осколочные огнестрельные ранения в области головы, грудной клетки и левой голени…», что исключает версию самоубийства…».
Конечно, дальнейшую судьбу генерал-майора танковых войск М.И. Потапова А.Н. Михеев не мог знать. Это случилось уже после гибели последнего. Командарм пятой армии попал в плен тоже в сходной ситуации, в какой оказался и командующий шестой армии И.Н. Музыченко.
СПРАВКА
Командующий 5-й армии генерал-майор танковых войск с войсками дивизий принимал участие в боях за Дубно — Луцк — Броды. В результате несогласованных действий с другими частями, в частности 37-й армии, объединение было вынуждено повернуть в сторону Коростыня.
И все же этим двум армиям удалось захватить плацдарм на левом берегу Днепра в районе н.п. Окуниново с невзорванным мостом. В боях за Чернигов обескровленные дивизии армии отошли за Десну.
В начале сентября 1941 года из-за нехватки боеприпасов пришлось и генералу Потапову сражаться саперными лопатками с наседающими фашистами. Разорвавшийся в ходе этой отчаянной вылазки с целью выбраться из окружения поблизости вражеский артиллерийский снаряд осколком тяжело ранил командарма. От большой потери крови он потерял сознание и в таком состоянии попал в плен. В боях показал себя умелым командармом. В немецком плену до апреля сорок пятого держался мужественно и с достоинством.
Сталин высоко оценил смелость, стойкость и отвагу генерала Потапова. Он был восстановлен на военной службе без каких-либо поражений в правах. Генерал продолжил службу в рядах Советской армии. Принимал участие в учениях 1954 года при испытании ядерного оружия на Тоцком полигоне. Перенес легкую форму лучевой болезни. Последняя должность — первый заместитель командующего Одесским военным округом. В 1961 году получил звание генерал-полковника. Скончался он в 1965 году и был похоронен на Новодевичьем кладбище.
Ночью две небольшие группы Тупикова и Михеева, не теряя надежды на прорыв, выбрались из урочища. Первая группа сразу же попала в засаду — генерал-майор Тупиков погиб в перестрелке. Командующий 5-й армии Потапов, находившийся вместе с Тупиковым, был тяжело ранен и попал в плен.
Группа А.Н. Михеева с раненным в ногу руководителем в составе: своего заместителя Н.А. Якунчикова, члена Военного совета 5-й армии дивизионного комиссара М.С. Никишова, начальника Особого отдела одной из дивизий этой армии старшего лейтенанта госбезопасности А.А. Стороженко и трех красноармейцев из взвода охраны направились на восток. Шли очень медленно в связи с ранением Михеева.
Утром 23 сентября группа вышла на околицу села Исковцы Сенчанского района. Решили дождаться вечера в стогах сена. Но немцам то ли по предательской наводке, то ли в результате воздушной разведки стала известна эта маскировка наших воинов.
Сначала пошла вражеская пехота. Чекисты отстреливались и даже ходили врукопашную. Михеев стрелял довольно-таки метко, уложив до десятка гитлеровцев. А потом немцы бросили танки на практически безоружных, уставших и раненых советских воинов и стали зажигательными пулями обстреливать, а затем утюжить стога, из которых выбегали прятавшиеся там наши солдаты и командиры.
Раненный в ногу Михеев, у которого в кожаной тужурке лежала последняя граната, ковыляя и приседая от боли, побежал с боевыми друзьями в сторону глубокого оврага у села Жданы, чтобы залечь и дать последний бой. Но его группа не успела укрыться в узкой щели, созданной природой. У самого края обрыва их настигли хищные гусеницы бронированного чудовища…
По имеющимся данным, комиссар госбезопасности 3-го ранга Анатолий Николаевич Михеев, даже мертвый, сжимал в руке маузер, в котором был пуст магазин. Гранаты тоже не оказалось в сумке. По всей вероятности, он ее использовал против надвигающегося танка…
По следам подвига
Человек — единственное животное, знающее, что его ожидает смерть, и единственное, которое сомневается в ее окончательности.
Уильям ХокингАвтор, как уже говорилось выше, побывал в урочище Шумейково и селе Жданы с коллегами в лихие девяностые годы, словно предчувствуя, что, может быть, уже не удастся посетить места гибели командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника М.П. Кирпоноса и начальника Особого отдела НКВД фронта комиссара госбезопасности 3-го ранга А.Н. Михеева.
Рядом с местами горькой памяти стоит обелиск советскому солдату с винтовкой и примкнутым штыком. Он скромен, содержателен, а потому величав. Помнится, при подходе к нему разразилась гроза, неожиданно буквально пролилась стена ливня. Природа словно оплакивала павших воинов из того далекого уже для нас времени. Но удивительно было то, что дождь так же неожиданно и затих, когда мы спустились к кринице, из которой утоляли летнюю жажду 1941 года военные и чекисты. Мы тоже попробовали ломкую от холода родниковую воду. А потом «за помин душ павших» выпили положенные сто граммов. Под впечатлением от увиденной картины родилось стихотворение:
Урочище Шумейково. Гроза Ударила и ливнем обернулась, — И Память болью в сердце встрепенулась… В момент исчезла неба бирюза. Ступени Долга сверху вниз ведут, Тут мрачною для Родины порою Судилося судьбиною героям Последний под защиту взять редут… Подняли чарки, — пухом будь, земля, Известным нам и неизвестным лицам! Полным-полна от слез людских криница, Мы пьем на тризне, искренне молясь. Как жаль, — затерты доблести слова, И памятник мне показался серым, Забытым и лишенном веры Всех поименно воинов назвать!Обойдя урочище по периметру, определились с первым местом захоронения командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника М.П. Кирпоноса. Затем мы проехали в село Жданы, где на его окраине погиб комиссар госбезопасности 3-го ранга А.Н. Михеев. В стеклянную ладанку набрали земли, пропитанной кровью нашего старшего товарища и его коллег. Она до сих пор хранится у автора книги.
Хотелось встретить очевидца того времени. Повстречался дремучий старик.
— День добрый, дедушка! — обратился я к нему.
— Добрый был бы, коли був бы молодым, — последовал ответ.
— Вы старожил?
— А как же, всю жизнь живу тутечки, врос корнями богатех казацких поколений, — ответил местный житель.
— Как вас зовут?
— Всегда був Павлом, так и вы называйтэ…
— Так вы застали начало войны здесь?
— А как же! Тут был и видел, как гибли наши ахвицеры — командиры и рядовые бойцы… Страшно было их собирать по полю. Их с десяток лежало, раздавленных гусеницами танков. Помню, одного танк смял у самого оврага. Тело, вернее, то, что от него осталось, держало только обмундирование. Этот кровавый мешок я отнес в выкопанную селянами большую братскую могилу. Таких изувеченных тел было с десяток, если не больше.
И мне подумалось, неужели дед Павло держал в руках и предал земле останки Анатолия Николаевича? Может быть! Все может быть! Но когда я попытался легкомысленно расспросить его, какой на вид был этот человек, в надежде приблизиться к истине, получил закономерный ответ:
— Ой, мил-человек, скилькы воды по Суле утекло… Лица их тоже были обезображены — танки по ним же ходылы.
— А как дальше сложилась ваша судьба?
— Колы нимця прогналы, меня мобилизовали. Прошел всю войну, пока в Польщи нэ був покалеченным. С тех пор и живу…
Показал он ту братскую могилу, в которой похоронены наши воины. Мы положили на место захоронения, по всей вероятности и Анатолия Николаевича Михеева, букет полевых цветов, которые очень любил комиссар госбезопасности, как и саму природу.
* * *
Пройдемся еще раз по следам бессмертия нашего героя.
Восемнадцатого сентября 1941 года командование Юго-Западного фронта получило наконец-то приказ выводить войска из окружения. Но осуществить разработанный план не удалось. Отступающим войскам не хватало горючего, оружия и боеприпасов. Нарушилось управление войсками — была утеряна связь с армиями и корпусами фронта.
Утром следующего дня штабная колона Юго-Западного фронта вошла в село Городище. В этом селе в одной из сельских хат состоялось последнее заседание Военного совета фронта, на котором были поставлены конкретные задачи по выходу из окружения.
Рано утром 20 сентября штабная колона расположилась в урочище Шумейково недалеко от хутора Дрюковщина. Это в пятнадцати километрах от райцентра Лохвицы. Продержаться под непрерывным обстрелом удалось недолго. Был смертельно ранен М.П. Кирпонос. Погибли члены Военного совета фронта: секретарь ЦК КП(б)У М.А. Бурмистенко, дивизионный комиссар Е.П. Рыков. Начальник штаба фронта генерал-майор В.И. Тупиков погибнет при выводе другой группы из окружения. В этом боевом столкновении будет тяжело ранен командарм пятой армии М.И. Потапов и попадет в немецкий плен. Всего в районе урочища Шумейково погибло более восьми сотен бойцов и командиров.
На опушке урочища, вблизи теперь уже села Дрюковщина Лохвицкого района, на месте, где 20 сентября 1941 года пало смертью храбрых командование Юго-Западного фронта, возвышается величественный монумент в честь погибших.
У подножия стелы — гранитная глыба с надписью:
«В этом урочище 800 воинов Юго-Западного фронта во главе с командующим фронтом генерал-полковником М.П. Кирпоносом, членом Военного совета фронта, секретарем ЦК КП(б)У М.А. Бурмистенко, дивизионным комиссаром Е.П. Рыковым и начальником штаба фронта генерал-майором В.И. Тупиковым 20 сентября 1941 года приняли бой с превосходящими силами немецко-фашистских захватчиков. Славные воины трое суток вели неравный бой, почти все погибли, до конца выполнив свой священный долг перед Родиной».
Наперекор бессмысленным законам можно сказать, что бессмертие и смерть — совсем не разные полюса. Как говорил поэт, «Мы смертны, и только Бессмертный Кащей считает, что это в порядке вещей».
Осенью, в октябре 1943 года, по указанию руководства Наркомата обороны, Сталина в первую очередь, была создана специальная комиссия по розыску места захоронения останков командующего ЮЗФ, в которую вошли:
— В.С. Жадовский, единственный, кто остался в живых и знал место захоронения Кирпоноса;
— представитель Главного управления кадров НКО СССР подполковник интендантской службы Б.Н. Бородин;
— представитель газеты «Красная звезда» старший лейтенант Г.Д. Кривич;
— представитель Полтавского областного управления НКВД А.В. Попов;
— областной судмедэксперт врач П.А. Голицын;
— секретарь Сенчанского райкома партии В.И. Курысь;
— начальник Сенчанского райотдела НКВД И.М. Власов;
— заведующий Сенчанской районной больницы врач П.А. Поссоха.
Существенную помощь в работе комиссии оказали местные жители. Могила была найдена. В заключении акта экспертизы полтавский областной судебно-медицинский эксперт врач П.А. Голицын и заведующий Сенчанской районной больницы врач П.А. Россоха засвидетельствовали:
«На основании данных эксгумации и судебно-медицинского исследования трупа неизвестного военнослужащего следует заключить, что труп этот принадлежит лицу командного состава, судя по общему физическому развитию, в возрасте от 40 до 45 лет.
Анализируя характер имеющихся на трупе повреждений, надо полагать, что покойному при жизни были нанесены осколочные огнестрельные ранения в области головы, грудной клетки и левой голени. Из этих повреждений ранения в области грудной клетки, вмещающие в себе жизненно важные органы, следует считать причиной его смерти…
Обнаруженный в могиле труп — есть труп бывшего командующего войсками Юго-Западного фронта — Героя Советского Союза генерал-полковника тов. Кирпоноса Михаила Петровича».
1943 год. Еще бушевал огненный шквал войны, и казалось, стране было не до эксгумаций. Но Сталина тревожила одна до конца не решенная проблема — получить однозначный ответ на вопрос, действительно ли в Шумейково захоронен Кирпонос, погибший от осколков, а не застрелившийся сам? Долетали до Кремля и другие слухи — командующий пленен, как об этом говорили немецкие листовки, упоминаемые выше. После результатов работы этой комиссии он, наверное, успокоился…
Побывали мы у старого моста через реку Многа, по которому переправлялась штабная колонна ЮЗФ. Сохранился дом в селе Городище, где проходило последнее заседание Военного совета ЮЗФ, с синими углами и мемориальной доской на белой стене кирпичной хаты. Земляные утоптанные дорожки периода девяностых, ведущие к урочищу Шумейково у села Дрюковщина, теперь заасфальтированы.
Когда-то Стефан Цвейг написал глубокие по смыслу слова о том, что лишь сумма преодоленных препятствий является действительно правильным мерилом подвига и человека, совершившего этот подвиг. Жизнь и действия Анатолия Николаевича Михеева в первые, самые тяжелые месяцы войны, заслуживают высокой оценки, потому что этот человек совершил духовный подвиг.
И вот Совет ветеранов военной контрразведки ФСБ РФ несколько лет назад подготовил письмо большому руководству, в котором указывалось:
«Совет ветеранов Департамента военной контрразведки ФСБ России в своей повседневной работе уделяет большое внимание воспитанию молодых чекистов, населения города Москвы и учащихся школ на примерах боевых подвигов сотрудников госбезопасности в мирное и военное время, увековечиванию их памяти.
Наиболее положительно воспринимаются слушателями беседы о героической деятельности бывшего комиссара государственной безопасности 3-го ранга А.Н. Михеева. О его личном участии в боях и рукопашных схватках с фашистами, руководстве отдельными операциями по отражению атак немецких войск и выводу группы военнослужащих и чекистов из окружения, его героической гибели в одном из боев.
Учитывая вышеизложенное и необходимость популяризации положительной оценки правительством страны и руководством Федеральной службы безопасности России подвигов, совершенных чекистами, мы, группа ветеранов военной контрразведки ФСБ России, ходатайствуем перед Директором ФСБ России о представлении Михеева Анатолия Николаевича, 1911 года рождения, уроженца г. Кеми Карельской АССР, к званию Героя Российской Федерации (посмертно) за мужество и героизм в боях за свободу и независимость нашей Родины».
Документ подписали более двух десятков заслуженных генералов и офицеров военной контрразведки, в том числе и участников Великой Отечественной войны. Однако пока никакой реакции на этот призыв нет.
Прошло несколько лет, и лед тронулся — ветераны армейской контрразведки — потомки руководителя ВКР СССР 1940–1941 годов с согласия верхов и местных властей решили на родине Анатолия Николаевича Михеева в память о его достойной жизни и службе поставить бюст. Думается, если не сейчас, то со временем он будет стоять на его родине.
Следует отметить, что на решение Михеева отправиться с Лубянки на Юго-Западный фронт повлияли, по моему мнению, два обстоятельства: во-первых, новая волна сфабрикованных дел и последующих репрессий против заслуженных командиров РККА 1939–1940 годов, и во-вторых, фальсификация уголовного дела на командующего Западным фронтом Павлова. Именно в последнем деле он был вынужден невольно принять участие по указанию замнаркома обороны Льва Мехлиса. Грязным интригам бригадный комиссар предпочел передовую. Когда он вышел из кабинета «второго Льва после Троцкого», измученный смутным неудовлетворением, про себя подумал: «Нагловатый, самоуверенный блюдолиз и наглец. Замовское кресло его сработано явно не по мерке головы. Он еще пустит немало кровушки».
Так и случилось.
Сразу же после удовлетворения рапорта Михеев заторопился к новому месту службы в качестве начальника Особого отдела НКВД Юго-Западного фронта. Уже в 4 часа утра машина с Михеевым и сопровождающими его сотрудниками выехала из Москвы в Бровары — небольшое местечко под Киевом, где располагался штаб фронта. Но из-за разбитых дорог контрразведчикам удалось добраться до места назначения только на третьи сутки.
Михеев, как положено в такой ситуации, представился командующему фронтом генерал-полковнику М.П. Кирпоносу, члену Военного совета М.А. Бурмистенко и начальнику штаба генерал-лейтенанту М.А. Пуркаеву и сообщил о происшедшей реорганизации органов ВКР. Он заверил командующего, что подчиненный ему личный состав в сложившейся боевой обстановке сделает все возможное для оказания помощи командирам при решении неотложных задач.
Чем больше времени проходит от рубежей той тяжелейшей войны, тем труднее представить себе, чего стоила победа. Еще сложнее оценить величие народного подвига и увековечить имена тех, кто пал на полях сражений.
Тридцатилетний начальник Особого отдела Юго-Западного фронта Анатолий Николаевич Михеев отвоевал только два месяца и один день. Но сколько «весят» эти месяцы на весах Истории!
Следует заметить, что 10 ноября 1941 года газета Юго-Западного фронта «Красная Армия» опубликовала приказ по войскам маршала С.К. Тимошенко о награждении отличившихся в боях с немецко-фашистскими захватчиками. В их числе были названы двенадцать сотрудников Особого отдела НКВД Юго-Западного фронта, проявивших мужество и смелость при выходе войск и особых отделов из окружения в сентябре 1941 года.
Орденом Красного Знамени был награжден капитан госбезопасности И.И. Гончаров, орденом Красной Звезды — капитаны госбезопасности С.П. Булгаков и Б.В. Дубровин, старшие лейтенанты госбезопасности М.А. Белоусов, Я.Я. Иванов, А.П. Котовенко, и М.П. Ткачев. Медалью «За отвагу» — старшие лейтенанты М.А. Богданов и И.Я. Коноплянко, лейтенанты госбезопасности К.А. Семенов, Г.И. Якушев, а также вольнонаемная З.Н. Муратова.
Судьбы наиболее близко знавших Кирпоноса и Михеева по службе разные.
Порученец командующего Юго-Западного фронта майор А.Н. Гненный выйдет из окружения и погибнет в боях за город Воронеж 5 июля 1942 года.
Старший политрук, порученец дивизионного комиссара Рыкова, подполковник В.С. Жадовский тоже благополучно покинет Шумейковский котел и, по недавним сведениям, в настоящее время жив.
Старший оперуполномоченный — начальник информационного отделения Особого отдела ЮЗФ старший лейтенант госбезопасности, ставший со временем генерал-майором КГБ СССР — М.А. Белоусов, уйдет от смертельного выстрела на войне, которую пройдет до конца. Завершит службу начальником Особого отдела КГБ СССР по Киевскому военному округу.
Многие сослуживцы Анатолия Николаевича Михеева по военной контрразведке положат свои головы на алтарь победы России в борьбе с ненавистным врагом — и в невидимых сражениях, и на поле открытого боя. Это им сооружен по проекту скульптора В.Н. Ржевского и открыт 5 мая 2005 года в центре Москвы — ул. Пречистенка, дом № 7, монумент Славы военным контрразведчикам, отдавшим жизнь за Отечество. Две стелы, на одной — орден Боевого Красного Знамени, а внизу щит и меч — эмблема службы.
Благодаря двум руководителям ДВКР генерал-полковникам А.Г. Безверхнему и Н.П. Юрьеву, а также стараниям личного состава Совета ветеранов ВКР, возглавляемого генерал-лейтенантом Л.Д. Шидловским, по этому же адресу на Пречистинке, из комнаты боевой славы Совета ветеранов создан Музей военной контрразведки. В залах музея помимо фотографий, книг, личных вещей армейских чекистов той поры, немецкого оружия представлены уникальные документы, например, подлинник акта смерти Гитлера, Геббельса, Евы Браун. Их тела были обнаружены 2 мая 1945 года в Берлине сотрудниками Смерша.
Однако вскоре после войны «апостолы» Смерша во главе с Виктором Семеновичем Абакумовым пали жертвой «подковерной борьбы» политиканов. Таким образом, подлинная история военной контрразведки была упрятана под гриф «Совершенно секретно», а те скудные сведения, что просачивались в открытую печать, тщательно фильтровались и искажались в угоду очередным властям — так Триумф Смерша превратился в его Трагедию.
Но ветераны-контрразведчики не смирились с потерей правдивой своей истории и по крупицам собирали зерна героических дел своих старших коллег, чтобы донести хотя бы часть истины до многострадального народа, разуверившегося в появлении правды о «сталинских волкодавах», применительно к противнику.
Несмотря на хрущевско-горбачевско-ельцинское безвременье и попытки опорочить дела отечественных военных контрразведчиков — сначала сотрудников Управления особых отделов НКВД СССР, а после — Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР, новое время и сама история не дали столкнуть в Лету славные дела воинов невидимого фронта.
Созданный 19 апреля 1943 года, когда заметно вырос уровень оперативной и диверсионной подготовки немецкой агентуры, а ее заброска в тылы Красной армии приняла массовый характер, легендарный Смерш просуществовал сравнительно недолго — до 1946 года — всего три года, однако по праву он считается лучшей военной контрразведкой в мире. Обращаясь к библейской цитате: «Да воздастся каждому по делам его…», можно сказать, что сегодня мы воздаем почести по делам наших старших коллег. А ведь они были, есть и будут лежать на скрижалях памяти в нашей отечественной истории!!!
Именно эти герои невидимой по тяжести войны обезвредили более 30 тысяч агентов немецкой разведки, около 3,5 тысячи агентов-диверсантов и свыше 6 тысяч террористов.
Это они забросили в тыл противника в интересах Красной армии свыше 3 тысяч агентов.
В интересах Ставки Верховного Главнокомандования, Генерального штаба и командования фронтов военными контрразведчиками в годы войны проводились так называемые «войны в эфире» — радиоигры с разведкой противника. Если быть точным — их было проведено 183.
Только высокие профессионалы могут оценить, с каким титаническим трудом, с какой фантазией, с какой степенью конспирации выстраивались победы в этих оперативных играх с достаточно подготовленным противником. И надо прямо сказать — особисты и смершевцы перехитрили спецслужбы противника!
Не поэтому ли в годы Великой Отечественной войны легендарный Смерш завоевал право считаться лучшей, самой заслуженной и эффективной контрразведкой в истории военных контрразведок мира, разгромив спецслужбы Третьего рейха.
И сегодня ветераны департамента — военные контрразведчики ФСБ РФ — ходатайствуют перед верховными властями о присвоении А.Н. Михееву звания Героя России посмертно. Они считают, он заслужил этой высокой награды!
С другой стороны, он и ему подобные, особенно участники первых горячих месяцев сорок первого года, мужественно сражавшиеся с вероломно ворвавшимся на нашу землю врагом, павшие и оставшиеся в живых, все они в прямом смысле ГЕРОИ!
Обидно, что среди 35 захоронений на Аллее славы погибших в боях с немецко-фашистскими захватчиками за освобождение Украины советских воинов у обелиска Вечной Славы и Могилы Неизвестного Солдата в Киеве нет плиты с именем Анатолия Николаевича Михеева. А она должна быть и обязательно будет — историю переписать никому не дано. Придет время, и очистится Украина от майдановской скверны.
А предать прошлое не дадут те немногие, кто еще жив и оставил свои воспоминания о тех страшных годах военного лихолетья.
Памяти связующая нить…
Мертвые живы, пока есть живые, чтобы о них вспоминать.
Эмиль АнриоПередача исторической памяти через свидетельства о героическом прошлом наших предков — их славные победы и бесславные поражения — всегда почитаема была в России: победы и беды учат! Конечно, лучше учиться на чужих ошибках, но и свои не забывать. Как сказал поэт:
У памяти моей дурное свойство, — Я помню то, что лучше позабыть… Хочу прогнать больное беспокойство, Но не могу себя переломить.Чтобы ничего не выдумывать об оставшихся в живых героях военной контрразведки Юго-Западного фронта, сошлюсь на слова моего коллеги Юрия Смирнова из небольшой главки «Спустя много лет…» его хорошо известной книги о тех огненных днях.
«… Из Сенчи в Лучки на машине минут десять езды.
Но трое приехавших сюда на новеньком зеленом вездеходе оставили машину, решив пройтись пешком по дороге, на которую не ступали более тридцати лет. Полковники в отставке Плетнев, Стышко и Грачев с волнением шли по местам былых боев.
Сенча разрослась, целохонький мост сереет через Сулу. А вот млына не стало.
Плетнев задумчиво стоял у края распаханного поля, смотрел в противоположную от села сторону.
Грачев пошутил:
— Опасался я, Дмитрий Дмитриевич, как бы ты опять здесь в атаку не бросился.
— Ребят вспомнил… Вон от того края леса шли танки. Тут погибали наши побратимы…
— А я Михеева вижу как сейчас, — с болью вспомнил Василий Макарович Стышко. — Стою и думаю: встать бы сейчас всем погибшим. О чем бы они спросили нас прежде всего?
Грачев ответил:
— Думаю, не спросили бы, а сказали прежде всего: видим, победили, и жить вам чертовски хорошо, спасибо, что не забыли нас, пришли навестить.
— Никто из них не забыт, — подтвердил Плетнев. — На днях письмо получил от Михаила Пригоды, я рассказывал ему, что собираемся на места боев, так вот Михаил Степанович просил поклониться землице родной и павшим. — Дмитрий Дмитриевич низко поклонился.
— Он в Донецке, генерал-лейтенант Пригода? — уточнил Грачев.
— Да, недавно в отставку ушел. Вторым орденом Трудового Красного Знамени его наградили.
Василия Макаровича восхитила новость, он припомнил:
— У него и боевых, кажется, четыре Красного Знамени.
— Пять, — уточнил Дмитрий Дмитриевич. — Бесстрашный мужик. Я видел его в бою. Между прочим, когда я приехал к нему первый раз подо Львов, вижу, как-то настороженно приглядывался он ко мне: мол, как-то поведешь себя, товарищ, под пулями…
— Нашел к кому приглядываться, — польстил Плетневу Грачев.
— Он же не знал меня. А потом ободрил: «Ты ничего, без оглядки на передовой. Молодец».
— Здоровый, всех нас переслужил, — вставил Стышко.
— Ему где-то уже под семьдесят, — прикинул Грачев. — Столько же и Михееву сейчас было бы.
— Рано ушел, — горестно вздохнул Дмитрий Дмитриевич и пошел по тропе, говоря: — Полгода всего служил под его началом в Киеве, два месяца воевал, а до старости не забыл своего комиссара.
Встретили пожилого дядьку, разговорились.
— Как не помнить тот сентябрь, — оживился старик. — Начальником почты я состоял. К нам в сени занесло снаряд.
Стены в щепки, ведра на воздух. Наши все на мост рвались через реку.
За Сенчей вдоль берега густо разрослись деревья; дорога не петляла — не стало топких мест. Трое шли неторопливо и легко, вспоминали пережитое.
— А мне Лойко с Мишуткой припомнились, — вдруг произнес Стешко. — Как брательники были, старшой и малый…
— Расстреляли Алексея Кузьмича, проходило в сводке, — отозвался Грачев. — А Мишу Глухова, представьте, встретил под Ростовом, когда бились за него в сорок втором… Уходил радистом с опергуппой в тыл врага. Жив ли?
И все помолчали, надеясь на лучшее.
Белые, чистенькие хаты украшали Лучки. По широким, прямым улицам бегала детвора, и как-то не верилось ветеранам войны, что здесь когда-то грохотали тяжелые бои.
— Здесь были самые драматичные, как теперь у нас говорят, события начального периода Отечественной войны, — задумчиво произнес Грачев. — А вот генерал-полковник Гальдер, бывший начальник генштаба рейха назвал сражение под Киевом «величайшей стратегической ошибкой в восточном походе». Вот так… А как мы прорывались из окружения…
В ту памятную ночь, когда Плесцов с группой прикрытия последним покинул высоты, спустился в Лучки, окруженцы уже все переправились на левый берег Сулы, и на долю смельчаков не осталось даже бревна.
— Помыкались они, рассказывал потом Иван Михайлович, ругаясь крепкими словами: забыть о тех, кто прикрывает! Потом содрали с сарая две здоровых двери — и пошел грести чем попало, — припоминал Грачев.
— Всякое бывало, — сказал Плетнев. — Я со своей группой ушел раньше. Дневки, как правило, делали в лесу. Как-то, день на пятый должно быть, нас, человек пятьдесят, вызвался провести один деревенский парень. Малость оставалось до леса, как уже рассвело. Провожатый привел нас к колхозной конюшне. Она была заброшенной, с сеном на чердаке. Там и решили переждать до вечера, другого выхода не было. Парень пошел на хутор Двенадцать Тополей, обещал принести харчей. И привез в полдень… фашистских автоматчиков, те давай палить по конюшне. Как нас не задело, по сей день не пойму!
— Действительно повезло, — сказал Василий Макарович.
— Настрелялись фашисты и давай кричать, предлагая, чтобы мы выходили и сдавались в плен. От нас ни звука. Тогда ближе подобрались, но в конюшню боятся заходить, снова палят из автоматов. Мы уже стали посматривать друг на друга, мысленно прощались. И вдруг немцы как бросятся бежать. Глядим, наша конница! — взмахнул, рубя воздух, кулаком Плетнев. — Кавалеристы генерала Крученкина!
— Так и нас тоже они выручили! — присоединился Грачев.
Их лица сияли, словно чекисты снова видели тех, кто подоспел им на помощь в тяжелую минуту.
— А день тогда стоял такой же солнечный, яркий, — вспомнил Грачев.
— И были мы наполовину моложе, — добавил Плетнев.
Трое ветеранов войны стояли над обрывом, и с ними рядом сейчас были все те, память о ком навсегда сохранило сердце».
* * *
Ровно через тридцать лет, в такой же знойный позднего лета день, какой был и в 1941 году, автор стоял с друзьями-коллегами из Москвы и украинскими контрразведчиками КГБ УССР, тоже ветеранами, над тем же обрывом огромного природного котлована. Он назывался — «Урочище Шумейково».
Нас объединяла и объединила памяти связующая нить… Нет, нет — мы не вспоминали огненное былое, как трое соратников А.Н. Михеева — Мирон Петрович Грачев, Дмитрий Дмитриевич Плетнев и Василий Макарович Стышко тридцать лет назад, а только представляли события тех горячих дней, в которых участвовали здесь бойцы и командиры Юго-Западного фронта вместе с его штабом и Военным советом, возглавляемым командующим фонтом генерал-полковником Михаилом Петровичем Кирпоносом.
Рядом с ними сражался до последнего патрона и тридцатилетний комиссар госбезопасности 3-го ранга Анатолий Николаевич Михеев, которого достойно уважали как коллеги по чекистской профессии, так и чисто военные от солдата до генерала.
У каждого из нас, стоящих на бруствере сакрального окопа, роились свои неповторимые, как папиллярный узор на пальцах, мысли и рассуждения. Но все они потом сводились, фокусировались, соединялись в одной точке — мы преклонялись перед подвигом павших героев, волею субъективных и объективных обстоятельств оказавшихся в урочище временного поражения.
Судьба им отвела принять первый удар хорошо вооруженного, натасканного опытом сражений в Европе, самоуверенного и жестокого противника с мощной подушкой экономической безопасности — практически всей промышленности Европы…
Но несмотря на это, все погибшие здесь верили, что враг будет непременно разбит и Победа будет за нами. Эта война не имела ничего общего с событиями 1939 года. Патриотический всплеск возник после 22 июня 1941 года.
Великая Отечественная война — самый важный эпизод всей Второй мировой войны. Остальные фронты и театры военных действий, в том числе и на западе Германии против англо-американских союзников, менее важны, — главное делалось только здесь, на территории Советского Союза.
Участие в Великой Отечественной войне есть великий подвиг и колоссальная заслуга всех народов Советской России, тесно сплотившихся для удара по вторгшемуся вероломному и сильному противнику совсем не вокруг руководства Компартии, не вокруг вождя Сталина — нет, нет и нет!
Народная «…ярость благородная, вскипала, как волна» у многих, если не у каждого советского воина, и мстила врагу, по-бандитски ворвавшемуся в их хату или избу, за смерть их отцов и матерей, братьев и сестер, жен и мужей, за порушенные города и села, за униженное чувство человеческого достоинства…
Благодаря своему военно-техническому превосходству Гитлер смог нанести временное поражение Стране Советов. Фашисты руководствовались антинаучным, реакционным учением о неравенстве человеческих рас. Они хотели истребить и истребляли миллионы ни в чем не повинных людей по национальному признаку, а других превратить в своих рабов. Чудовище под названием «немецкий фашизм», не имеющее аналогов в истории военных преступлений, осудил глубоко законный и прогрессивный Нюрнбергский процесс.
Украинская хунта, выросшая и выпестованная галицийским варварским национализмом, отреклась от Дня Победы 9 Мая; от цветочного поминального символа — гвоздики; от понятия Великая Отечественная война, в которой участвовали миллионы украинцев; от Красного Знамени Победы; от своих героических предков и от Киевской Руси, о которой вспоминают все реже и реже. Видно, слово «Русь» режет глаза и бьет им по ушам…
А мы на ТВ-шоу спорим с их представителями, ангажированными националистической идеологией, и унижаемся тем самым, ибо нас к себе на подобные мероприятия они не пускают, потому что, значит, неправы! Боятся правды!
Вообще человеческие споры бесконечны не потому, что невозможно найти истину, а потому, что спорящие ищут не истину, а самоутверждение, а отсюда — не слышат друг друга. Но я уверен: придет время и очистится Украина от этого беспамятства. У каждого участника минувшей войны — союзников в особенности, есть свои главные, стержневые победы.
Историки же во всем мире считают, что самым важным событием или поворотом Второй мировой войны являются сражения Красной армии под Сталинградом 1942–1943 годов, перевернувшие ход песочных часов не только Великой Отечественной войны, но и всей Второй мировой бойни, устроенной нацистской Германией.
Для американцев таким символом прошедшей войны есть военные действия на Тихом океане между американскими и японскими армиями и флотами. Североамериканцы провозгласили главной своей битвой в войне сражение за атолл Мидуэй в 1942 году, после которого императорская Япония потеряла инициативу в войне и была вынуждена перейти к оборонительным действиям.
Английские исследователи Второй мировой войны отмечают, что их главная битва была в районе Эль-Аламейна в Северной Африке с германо-итальянской группой армий «Африка», возглавляемой любимцем Гитлера генерал-фельдмаршалом Эрвином Роммелем.
Сегодня Запад мстит за нашу Победу, унижает вклад Советского Союза в разгром немецко-фашистских полчищ, пытается вытравить через СМИ правду о кровавых событиях 1941–1945 годов, угрожая третьей мировой войной и вводя экономические санкции против России. Что это, как не традиционный двойной стандарт — что дозволено Юпитеру, не дозволено быку!
В этой ситуации получается, террорист лишь тот, кто атакует Запад, кто атакует Россию и убивает ее граждан — не террорист, а борец за свободу. Поэтому если мы будем вечно бояться добиваться своего в выстраивании национальных интересов, — обречены числиться сырьевым придатком или третьесортной страной.
Россиянам такая судьба не гожа! Поэтому нашим политикам надо знать, что хочет свой народ — он желает иметь могучую армию и достойную жизнь, но не по понятиям.
Но вернемся к урочищу Шумейково.
Эта священная земля, к великому сожалению, сегодня поругана политикой махрового галицийского национализма. Нет, нет и нет — не украинского, а галицийского, о котором говорили светлые умы России и Украины. Трудолюбивый народ Галиции не виновен в том, что их родина запятнана рождением человеконенавистнического бандеровского движения, которое, как бы сегодня ни выкручивались адепты «незалежной», являлось подспорьем для немецко-фашистских оккупантов в борьбе с единой страной — Советским Союзом, в который входила и Украина.
Попытка унизить День Победы многонационального советского народа этими «козявками», которых так аллегорично назвал еще в 1939 году Сталин, обречена на провал. Они с 2014 года празднуют временную пиррову победу над сорокамиллионной униженной, ограбленной и загнанной в глубокий кризис Украиной. Но время — лекарь, оно позволит вылечить мою малую родину и развеять густую пелену майдановских туманов, широко открыв глаза на потоки информационной лжи клевретов западничества и предателей славянства и православия…
Это очень хорошо понимал, воюя с агентурой абвера из числа оуновцев западных областей Украины, начальник военной контрразведки Киевского особого военного округа, начальник Особого отдела НКВД СССР — 3-го Управления НКО СССР, а затем и Особого отдела НКВД Юго-Западного фронта комиссар госбезопасности 3-го ранга Анатолий Николаевич Михеев.
Не поэтому ли сегодня у галицийских националистов, пришедших к власти в Киеве, военный контрразведчик, защитник Украины от немецко-фашистских захватчиков и их специальных служб не в почете и предан анафеме…
И получается, что месть за Победу Советского Союза — новая война с Россией через Украину, ставшая плацдармом для развязывания новой кровавой бойни.
Но такая стратегия западных держав не станет дорогой в светлое будущее с надеждой захвата ресурсных богатств России, она толкнет их в сторону безумных шагов по самоуничтожению. Трезвомыслящие политики и военные хорошо понимают, что ждет крах тех, кто решится попробовать таким образом раз и навсегда разрубить гордиев узел экономических и политических проблем. Из них никто не тянет на мудрость головы и силу руки с мечом Александра Македонского, разрубившего чрезвычайно сложный узел, завязанный, согласно древнегреческой мифологии, фригийским царем Гордием.
У сегодняшней России есть все для того, чтобы выстоять и достойно выйти из любых агрессивных поползновений противников против славянства, веры и самостоятельности.
* * *
Еще раз пройдемся по вехам, выставленным судьбою для А.Н. Михеева (3 июня 1911 — 23 сентября 1941 года).
Чернорабочий на лесопильном заводе № 1 топливного отделения Управления Северной железной дороги, станция Перминово — сентябрь 1927 по сентябрь 1928 года,
— член ВЛКСМ — 1927–1933 годы;
— член ВКП(б) — с марта 1932 года;
— образование — школа 2-й ступени;
— Военно-инженерная школа ЛенВО — сентябрь 1928 по май 1931 года;
— Военно-инженерная академия РККА им. Куйбышева — декабрь 1935 по февраль 1939 года;
— в РККА — с сентября 1928 по май 1932 года;
— в войсках ОГПУ — НКВД — с ноября 1933 по декабрь 1935 года.
В органах НКВД:
— начальник Особого отдела Орловского военного округа (ВО) — с 4 февраля 1939 по 7 сентября того же года;
— начальник Особого отдела НКВД Киевского особого ВО — Особого отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР с 23 августа 1940 по 12 февраля 1941 года;
— начальник 3-го Управления НКО СССР — с 8 февраля 1941 по 19 июля того же года;
— начальник Особого отдела НКВД Юго-Западного фронта — с 19 июля 1941 по 23 сентября того же года. Погиб на поле боя.
Звания:
— старший лейтенант — 1936 год;
— капитан — 1938 год;
— майор РККА — 1939 год;
— капитан госбезопасности — с 4 февраля 1939 года;
— майор госбезопасности — с 7 сентября 1939 года;
— дивизионный комиссар — с 8 февраля 1941 года;
— комиссар госбезопасности 3-го ранга — с 19 июля 1941 года.
Награда: орден Красной Звезды 26 апреля 1940 года.
Дела и жизнь руководителя военной контрразведки Юго-Западного фронта Анатолия Николаевича Михеева достойны, чтобы о них и о нем помнили, им гордились, и на его патриотических порывах воспитывалось молодое поколение россиян!
Приближаются славные даты — 100-летние юбилеи образования ВЧК и органов военной контрразведки, которые прошли тяжелой дорогой борьбы с тайным противником. На этом пути были ошибки, были грехи, за которые потомки покаялись. Но больше всего было положительного и главного — сокрушительных побед над врагами России на незримых фронтах.
100-летию со дня рождения военной контрразведки и памяти одного из ее руководителей Анатолия Николаевича Михеева автор посвящает стихотворение:
Сто лет в сраженьях и боях — Тяжелых, вязких и незримых… Картины прошлого стоят, Побитым недругом коримы. Мы чтим своих учителей, Они готовили нас к жизни, — Работать тоньше и смелей Во имя матери — Отчизны! Заветы принявши в ответ От ВЧК солдат и Смерша, Потомки свой оставив след, «Кротов» вгоняли умно в верши. Пусть знает враг — мы бережем Российской армии секреты И не позволим под огнем Мытарить россов в страшных бедах. Великой Родине верны, Служить готовы ей, как предки, Для безопасности страны Бойцы военной контрразведки!Разговор с потомком…
Самый ценный взнос, какой может сделать человек на пользу потомства, — это служить своей жизнью примером благородного характера.
Самюэль СмайлсТак получилось, что автору довелось пообщаться с внуком героя книги А.Н. Михеева — Анатолием Александровичем Михеевым, как он сам признался, что «внешностью я весь в деда». Значит, подумалось: природа не отдыхала на внуке, а лепила его из прочного материала — дедовских генов.
К великому сожалению, он деда не застал.
— Вы застали бабушку? — спрашиваю тезку.
— А как же. Мы жили с папой Александром Анатольевичем и бабушкой Александрой Александровной в квартире на Смоленской улице, где я живу с семьей и по сей день начиная с 1961 года — года моего рождения, — отвечает внук Михеева.
— Это квартира дедушки?
— Нет, у него в Москве собственной квартиры не было. Обретался на арендованной ведомственной жилплощади. Бабушка с сыном — моим будущим отцом Александром Анатольевичем жили в Архангельске в своем большом доме, и только в 1947 году она, передав строение на баланс местным властям, получила право на квартиру в Москве, куда с сыном и переехала. Прожила жизнь длиною аж в восемьдесят два года, — ответил Анатолий.
— Какая она была внешностью, характером? Что она вам рассказывала о своем муже и его делах — вообще о предвоенной жизни в Москве?
— Бабушка была чуть выше среднего роста, сероглазая, с вьющимися слегка волосами, явно со следами былой красоты. В основном всегда она отличалась молчаливым нравом. По характеру я бы охарактеризовал ее несколько властной, способной повелевать и умеющей постоять за себя. Практически никаких подробностей о довоенной их жизни с дедушкой никогда не рассказывала.
— Почему вы сделали вывод о ее властном характере?
— Вот один из примеров. Моего отца Анатолий Николаевич хотел назвать Эдиком. Это было его любимое мужское имя. Но его жена Александра Александровна — моя бабушка — настояла, чтобы их сын носил имя ее отца. Так появился мой родитель — Александр. А вообще она умела, я бы сказал так, умно приказывать и повелевать, доказывая свою правоту.
— Откуда она была родом?
— Точно сказать не могу. Дедушка познакомился с ней, кажется, в Архангельске, поэтому можно считать, что и она была поморкой. Кстати, он очень уважал ее за решительность характера и, наверное, любил. Ведь даже в старости она сохранила черты юной привлекательности.
— А где работал ваш отец — Александр Анатольевич?
— Мой отец пошел по стопам своего отца — и его потянуло к технике. Сразу же после окончания института его направили работать на один из авиационных заводов, принадлежащих, если говорить современным языком, ВПК — военно-промышленному комплексу. Такая работа, естественно, не давала возможности говорить о том, чем он конкретно занимался.
— Чем выделялся и был дорог вам Александр Анатольевич не только как отец?
— Главное, что повлияло в дальнейшем на выбор моей профессии: отец привил мне увлечение к рисованию, а потом появились и навыки! Нужно отметить, он профессионально владел карандашом. К сожалению, не осталось его экспромтных рисунков. Много раздавал своим коллегам по работе. Я их видел в его блокнотах и тетрадках. Он мог мгновенно нарисовать в черно-белом варианте любые предмет, пейзаж, натюрморт и даже портрет человека.
— И куда привитые отцом навыки, Анатолий Александрович, вас вывели по жизни?
— Я стал архитектором!
— Навещали ли бабушку сослуживцы Анатолия Николаевича?
— Да, я был пионером в семидесятые годы, помню, приезжали к нам его коллеги по службе в Киеве, Москве и вообще участники того двухмесячного периода войны, в котором довелось участвовать моему дедушке. Фамилии их, конечно, не запомнил — сколько времени прошло. По всей вероятности, с Александрой Александровной неоднократно в те дни встречался и беседовал писатель Юрий Иванович Семенов — автор книги «Комиссар госбезопасности». Они живо и подолгу обсуждали прошедшие события, как предвоенного времени, так и военного лихолетья.
— А бывали ли вы с Александрой Александровной и Александром Анатольевичем на местах участия в боевых действиях вашего деда и его гибели?
— Да, помню, ездили мы с бабушкой и отцом на Украину в Полтавскую область — место гибели Анатолия Николаевича Михеева. Там посетили урочище Шумейково и познакомились с семейством павшего на том месте бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Кирпоноса и родственниками других военачальников, погибших в этом уголке живописной Полтавщины…
Слушал я Анатолия Александровича, который с гордостью рассказывал о своем знаменитом деде хотя и малоизвестные ему факты, но говорил с искоркой в глазах. Кто-то из великих изрек, что люди, у которых нет гордости за благородные свершения своих далеких предков, никогда не достигнут чего-то стоящего, чтобы и их с гордостью вспоминали будущие потомки.
Анатолий не стремится быть показушным, он делает молча эту гордость. Внук благодарен за книгу Юрия Семенова «Комиссар госбезопасности», за одноименный фильм, подготовленный телеканалом «Звезда», о двух комиссарах госбезопасности 3-го ранга, руководителях военной контрразведки Советского Союза — родном деде Анатолии Николаевиче Михееве и Викторе Семеновиче Абакумове.
После разговора с Анатолием мне почему-то вспомнились окаянные девяностые годы, когда на слова «память» и «патриотизм» у нас как бы было наложено табу. Почему? А потому, что они часто с сарказмом звучали из уст людей, не уважаемых обществом. Мне кажется, надо уметь вовремя вырвать оружие из рук этих болтунов, оставшихся кое-где до сих пор даже в чиновничьих норах, и пользоваться им в своих целях.
Понятие «патриотизм» исторически связано с защитой Отечества. Где бы ни жил, по Герцену, русский человек на просторах своей великой Родины, он время от времени прикладывает ухо к земле и, если слышит поступь врага, идет на помощь Москве.
Так было и в 1612, 1812, и в 1941 годах — так будет и впредь…
Послесловие…
Весь под ногами шар земной. Живу. Дышу. Пою. Но в памяти всегда со мной погибшие в бою. Пусть всех имен не назову, нет кровнее родни. Не потому ли я живу, что умерли они?Степан Щипачев
Да, мы живем, потому что умерли они — шакалы двадцатого века! Идут, бегут, летят года, кровоточат раны у оставшихся немногих живых ветеранов. Нынешняя молодежь «за молодость беспечную свою» должна благодарить и благодарит павших и живых участников минувшей войны. Благодарит за то, что не стреляют автоматы, что мины не взрывают тишину, что авиабомбы не обрушивают дома, что костлявая рука голода не сжимает горло, что холод не морозит кровь…
Сегодняшнее поколение россиян понимает, как сказал поэт, обращаясь к участникам вселенской сечи 1941–1945 годов: «вы были молоды, ни в чем не виноваты, за что судьба вам уготовила войну?»
Войны развязывают политики, а отдуваются за их ошибки, просчеты и преступления простые граждане. Последняя Великая Отечественная война подняла и сплотила все народы Советской России на борьбу с немецким агрессором, достойным результатом которой стал закономерный конец фашистской авантюры с водружением красного стяга над поверженным рейхстагом.
Не потому ли сегодня в праздничные дни Победы самая распространенная надпись с тематическими росписями и даже фотографиями участников Великой Отечественной войны на автомашинах: «Спасибо деду за Победу!»
Недавно автор запечатлел на заднем стекле внедорожника фронтовую фотографию солдата, сделанную, очевидно, в 1941 году. Значит, это явление вовсе не дешевый пиар — крепка у народа память сердца!
А чего стоит межрегиональное историко-патриотическое общественное движение «Бессмертный полк», основанное 4 февраля 2014 года. Акции «Бессмертного полка» проходят в России и ряде стран ближнего и дальнего зарубежья в День Победы, в ходе которых участники идут колонной и несут транспаранты с фотографиями своих родственников, которые боролись против фашизма в Великой Отечественной войне.
Сейчас народное движение «Бессмертный полк» охватывает около семидесяти государств, в том числе Россию, США, Великобританию, как союзнические страны в борьбе с фашистской Германией. В самой Германии тоже проходят дни аналогичной Памяти.
Интересно миропонимание — далекие и близкие предки, ушедшие от нас, для нас, живущих, существуют, мы же для них — нет, потому что мы о них кое-что знаем, а вот они про нас, своих потомков, не ведают ровным счетом ничего.
Они от нас не зависят, а мы от них находимся в зависимости, потому что они создали для нас мир, в котором мы живем сегодня.
Для мира будущего сражался и погиб начальник военной контрразведки Юго-Западного фронта, комиссар госбезопасности 3-го ранга Анатолий Николаевич Михеев. Именно на Украине остановились часы жизни и биение сердца тридцатилетнего армейского чекиста, вычеркнутого из памяти людской многими десятилетиями всевозможных чисток органами госбезопасности и властью предержащими по их прихоти.
Эти люди-воины были, а потом их неожиданно не стало и о них забыли, а затем их же потоптали подошвы чиновничьих башмаков. Во время пребывания в турпоездке в Лондоне при посещении Хайгейтского кладбища мне довелось услышать перевод нашего гида. Так вот эпитафий, высеченный на памятнике одного профессора-атеиста, гласил:
Я не был, а потом я стал. Живу, работаю, люблю. Любил, работал. Перестал. Ничуть об этом не скорблю.Ушедшие от нас павшие герои не скорбят о своей гибели, а мы — да! Сожалеем, что война забрала от нас тех, кто мог сделать для Родины еще больше. Когда я стал приподнимать судьбы воителей — своих коллег и писать о них — участниках минувшей войны — именно с тех пор появилось ощущение, что люди, которые жили раньше, никуда не делись. Они остались там же, где были, просто мы с ними существуем в разных временных измерениях. Все, что когда-то было, и все, кто когда-то жил, остаются навсегда.
Во время двадцатилетней службы в Центральном аппарате военной контрразведки на Лубянке автор часто ловил себя на мысли, что по этим лестничным пролетам и этим коридорам ходил еще недавно, конечно с исторической оценки времени, Анатолий Николаевич Михеев, осознавший свое призвание в новой ипостаси, подав рапорт и отправившись на фронт. Он почему-то посчитал, что там, на Юго-Западном фронте, принесет больше пользы Отечеству, сражаясь с гитлеровцами и наиболее приблизившись к ним.
Почему возвращение имени А.Н. Михеева сейчас наиболее актуально? Дело в том, что мы, потеряв в результате внутреннего предательства наше Большое Государство — Советский Союз, сегодня остались одни с открытыми настежь необорудованными границами, окруженные цепью военных баз США и блока НАТО в виде плана «Анаконда».
Разорванные технологические узы в оборонке с соседями — бывшими союзными республиками — больно ударили по нашим вооруженным силам. Появилась некоторая растерянность, но, слава богу, санкции нас отрезвили, и, потеряв национальную идею, мы стали задумываться о том, что так дальше жить нельзя.
Индивидуализм не может конкурировать с коллективизмом, в котором мы еще недавно жили. Чиновничество и олигархи, ударившись в чистоган беспринципной прибыли в бизнесе, забыли, что кроме этой затеи есть еще стосорокашестимиллионный народ, который воспитывался на более чистых принципах дружбы между народами, взаимопомощи, героизации настоящих патриотов нашей земли и который пострадал и до сих пор страдает в результате всяких «перестроек» и «реформ без реформ».
Мне почему-то вспомнились слова из песни Михаила Ножкина «Время Русь собирать!..», которую он исполнял в лихие 90-е годы в Клубе им. Ф.Э. Дзержинского. Рефреном — главной темой — прозвучала мысль, что время дремы, воровства и обмана прошло и пора возрождать Россию. Поэтому захотелось воспроизвести полностью третий куплет песни, исполненной поэтом-песенником:
Затащили нас в дни окаянные, И Россия сама не своя, Всюду толпами гости незваные, Как хозяева в наших краях. Снова недругов рать, вечных недругов рать Рыщет возле святого креста, Время Русь собирать, время Русь собирать, Где ж ты, Иван Калита?До недавних пор героями наших дней являлись малиновые пиджаки — крутые держатели обманом полученной государственной собственности, которую частично сдали в утиль или в аренду, выпотрошив все содержимое заводов, фабрик, мастерских…
Потом появились так называемые экспаты — бизнес-миссионеры — на наших, в том числе оборонных предприятиях, что стало смертельно опасно для режима секретности. Постепенно одумались, но долго думали…
Со временем либерально настроенными западниками вытеснялись наши настоящие герои боев и труда, на подвигах которых воспитывалась еще недавно молодежь. Монетизация меняла менталитет нации. Добыча денег любыми путями и средствами стала приоритетной для нового поколения россиян.
И появилось у многих в душах что-то грустное, непонятное, беспокойное из-за перерождения страны. «Эта грусть была, как писал Чехов в одном из рассказов, — неопределенная, смутная, как сон, и было во мне такое чувство, как будто мы все потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уже больше никогда не найдем».
Мы вчера чуть было не убили завтра и послезавтра.
У каждого государства, у каждого поколения есть страницы истории, которыми можно гордиться, но почему-то только Россию Запад и пятая колонна внутри заставляют стесняться своей истории и с мазохизмом остервенелости посыпать и посыпать голову пеплом.
И перед кем извиняться? Перед Европой, которая уничтожала и уничтожила огнем, мечом и алкоголем инков, ацтеков, майя, сжигала людей, так называемых еретиков, на кострах инквизиции, вырезала половину населения племен Африки, а остаток вывезла и продала в рабство!
Это Европа организовала две мировые войны — в 1914–1918 и 1941–1945 годах, дирижировала ансамблем холодной войны, расширила военный блок НАТО и инициировала обложение России экономическими санкциями! Может, хватит нам писать о пластах своей истории и людях, в них отмеченных, в извиняющемся и самоуничижительном тоне?
Но пессимизм — это не наша дорога в будущее. Все лучшее из прошлого надо взять новому поколению россиян для строительства будущей сильной и процветающей России. Таких людей, каким был Анатолий Николаевич Михеев, общество, а тем более его коллеги, не должны забывать.
Часто мысль грызет мозг: надо сделать все от нас зависящее, чтобы дожди времени не размыли следы сапог наших героических предков.
Мы должны это сделать и сделаем!
Использованная литература
1. Иванов Ю.В. Очерки истории российско-(советско) — польских отношений в документах 1914–1945. — М.: Международные отношения, 2014.
2. Сиполс В.Я. Тайны дипломатические: канун Великой Отечественной войны. 1939–1941. — М.: Новина, 1997.
3. Сэмюэль Митчем. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы. — Смоленск.: Русич, 1998.
4. Меллентин Ф. -В. Бронированный кулак вермахта. — Там же, 1999.
5. Телицын В.Л. «СМЕРШ»: операции и исполнители. — Там же, 2000.
6. СМЕРШ. 60 лет победы в Великой Отечественной войне. — Изд. Главархива Москвы ОАО «Московские учебники и кар-толитография». — М., 2005.
7. Семенов Ю.И. Комиссар госбезопасности. — М.: Молодая гвардия, 1983.
8. Сыромятников Б.А. Трагедия СМЕРШа. Откровения офицера-контрразведчика. — М.: ЯУЗА «ЭКСМО», 2009.
9. Гордеева Е. Михеев Анатолий Николаевич — жизнь, как мгновение. — М.: Военное обозрение. — 9 марта 2012.
10. Мельтюхов М.И. Советско-польские войны. Белый орел против красной звезды. — М.: ЯУЗА «ЭКСМО», 2004.
11. Альманах. Без права на реабилитацию в 2 т. — Киев. — Киевское историческое общество, организация ветеранов Украины и международный украинский союз участников войны. — 2005.
12. Исследование Мельтюхова М.И. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня — 9 июля 1941 г.). — Сайт «Военная Литература» — militera. Lib. Ru.
13. Квицинский Ю.А. Иуды. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, — 2001.
14. Никольский В.А. ГРУ в годы Великой Отечественной войны. Герои невидимого фронта. — М.: Изд. ЯУЗА «ЭКСМО», 2005.
15. Пограничные войска СССР в Великой Отечественной войне 1941–1945. Сборник документов и материалов. — М.: Наука, 1976.
16. Гейнц Гудериан. Воспоминание солдата. — Смоленск. Изд-во. Русич, 1998.
17. СС в действии. Документы о преступлениях СС. — М.: Издательство иностранной литературы, 1960.
18. Немецко-фашистский оккупационный режим на Украине. Сборник документов и материалов. — Киев.: Государственное издательство политической литературы УССР. (На украинском языке), 1963.
19. Воспоминания генерал-полковника И.С. Глебова. Правда о гибели генерала М.П. Кирпоноса. Интернетс-сайт «Око планеты», 2017.
20. Саймон Себаг-Монтефиоре. Сталин. Двор Красного монарха. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006.
21. История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг. т. 2. — М.: Воениздат, 1961.
22. Игнатов В.Д. Агентура НКВД — МГБ против ОУН — УПА. — М.: ВЕЧЕ, 2015.
23. Уманский Р.Г. На боевых рубежах. — М.: Воениздат, 1960.
24. Леонид Волынский. Сквозь ночь // Новый мир. — 1963. — № 1.
25. Толмачев А.В. Об ораторском искусстве. — М.: Издательство политической литературы. — 1973. — С. 156.
26. Даль В. Пословицы и поговорки русского народа. Избранное. — М.: ЗАО «Издательский дом «Аргументы недели», 2016.
27. Мерецков К.А. На службе народу. — М.: АСТ, 2003.
28. Блог Николая Старикова в Интернете. — Сталин. Вспоминаем вместе. Рассказ маршала Мерецкова.
29. Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД, 1934–1941: справочник. — М.: НПЦ — Мемориал, 1999.
30. Кривошеин С.М. Междубурье. — Воронеж.: Центрально-черноземное книжное издательство, 1964.
Комментарии к книге «С Лубянки на фронт», Анатолий Степанович Терещенко
Всего 0 комментариев