«Годы огневые»

Годы огневые (fb2) - Годы огневые 2210K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Михайлович Кожевников

Кожевников В. М. Годы огневые

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Журналистская работа писателя — это, как правило, разведка главных направлений времени и географические маршруты его жизненной биографии.

Это и боевое соучастие — рабочий вклад, а часто и способ познания тех задач, которые героически и самоотверженно решал и решает наш народ на пути строительства коммунизма. И всегда этот путь — путь поисков и находок, на котором писатель черпает уверенность и вдохновение для создания художественных образов.

В этом сборнике собраны статьи, очерки, размышления, зарисовки, написанные еще с начала 30‑х годов и до нынешнего времени. Эта книга не писалась по заранее продуманному плану, каждый материал ставил ту задачу, которая была характерна и существенна, на мой взгляд, для своего времени, без расчета, как говорится, на грядущее. В чем–то они были злободневны, в чем–то запечатлевали то, что свойственно каждому периоду общественной жизни. Но из всего разнообразия запечатленных явлений в итоге сложилась, как из мозаики, панорама существенных событий в истории борьбы и жизни нашего народа.

Писатель–журналист стремится идти неизведанным путем. Но путь этот освещен творческой энергией партии, направленной на создание той коммунистической нови, из которой вырастают черты советского человека — строителя, борца–воина, дерзновенного новатора. Это выход на тот передний край, на котором созидалась материально–техническая база социализма, а затем — коммунизма. Видеть ростки нового в человеке — этой зоркости учит нас партия. Отражение этой нови и запечатление исторической правды есть радость и пафос работы писателя–журналиста.

Автор

ПОСТУПЬ ЭПОХИ

ГЕРОИЧЕСКИЙ ПУТЬ

День сотворения нового человеческого общества на одной шестой земного шара положил начало эпохе социализма. С той поры не прошло еще полстолетия. Но столь великого преображения мира не знала история.

Сорок один год Советской страны. Из них более трех пятилетий наш народ, вынужденный прервать мирный труд, отдал защите Отчизны и послевоенному восстановлению хозяйства. Если бы эти годы потрачены были на созидание, трудовые свершения советского народа были бы еще грандиознее. Но империалисты, развязавшие вторую мировую войну, поплатились не только жесточайшим военным разгромом. В битве с фашизмом возник лагерь социализма во главе с Советским Союзом, и это стало самым тяжким поражением всей капиталистической системы в целом.

Бедствия, причиненные гитлеровцами нашей стране, были неисчислимы. Но нет меры творческому всемогуществу советского народа, направляемого Коммунистической партией. Исчезли руины, восстановлены города, построены сотни новых заводов и фабрик.

XX съезд КПСС — важнейшее событие в жизни партии и всего советского народа. Подвигом поднятых целинных земель, подвигом воздвигнутых новых бастионов индустрии, подвигом эпохальных научных открытий, подвигом грандиозных преобразований в сельском хозяйстве и в промышленности ответил народ на решения съезда. Гигантский рывок в будущее — иначе не назовешь этот подвиг советских людей, воплотивших в своих деяниях новаторские начертания исторического съезда. И все это во имя того, чтобы человек на нашей земле жил лучше, счастливее.

Были годы, когда советские люди, сознательно идя на ограничение своих потребностей, самоотверженно строили предприятия тяжелой промышленности. И она стала основой материального благосостояния народа, в период второй мировой войны — его арсеналом, а ныне, еще более могущественная, чем прежде, она открыла для советских людей новые возможности величайших свершений.

Никогда не вторгалась столь мощно в будущее советская наука, как это произошло в наше время. Она первенствует в использовании атомной энергии в мирных целях, в создании межконтинентальных баллистических ракет. Это наши, советские спутники Земли первыми подали сигналы из космоса. Открытия советских ученых совершили революцию в ряде важнейших отраслей человеческих знаний. И никогда наука не была столь близка к заводскому цеху и колхозной ниве, как в наши дни.

Советский народ прошел героический путь, ведомый партией в наше сегодня, когда осуществляется то, о чем только могли мечтать люди первых лет революции. Да, мы свидетели и строители того будущего, которое прозорливо видел сквозь толщу времени великий Ленин, — это будущее созидается сегодня, уверенно входит в нашу жизнь.

Всю свою творческую энергию партия коммунистов отдавала и отдает тому, чтобы сделать жизнь человека лучше, а самого человека — могучим и прекрасным. Морально–политическое единство, высокая идейность, неколебимая преданность коммунизму, благородный сплав советского патриотизма с пролетарским интернационализмом, героическая одухотворенность — все это чудесные черты духовного облика советского народа, взлелеянные творческой энергией Коммунистической партии.

Современная история — летопись ожесточенной борьбы социализма и капитализма. Эта борьба охватывает все области общественной жизни. Сознательно или бессознательно, прямо или косвенно в ней участвуют все люди нашей планеты. В этой борьбе нет и не может быть нейтральных.

Современный капитализм — это общественное устройство, враждебное человеку, самой его природе. Неслучайно так популярны ныне на Западе изуверские теории о бессилии разума, о тщете человеческой деятельности. В качестве основного закона жизни капитализм избрал звериный вопль ненависти и страха — «человек человеку волк». Атомный шантаж — существование на грани войны — империалистам кажется единственным средством продлить дни своего владычества. Никогда жестокая, тупая глупость выживающего из ума капитализма не была столь опасна для человечества, как ныне. И никогда так не шатались основы буржуазного миропорядка, как сегодня.

На путь, указанный Октябрем, уже встало около миллиарда человек. Пример России поднял могучую волну национально–освободительного движения, порваны колониальные оковы во многих странах Азии и Африки. Всенародное движение сторонников мира превратилось в величайший фактор современности. Непобедимый лагерь стран социализма во главе с Советским Союзом, обладающий всем необходимым для обуздания войны, стал самой надежной охраной мира для всего человечества.

Наша страна заняла почетное место мирового центра новой, социалистической цивилизации. Партия вырастила, воспитала многомиллионную советскую интеллигенцию — гордость народа. В Советской стране сейчас — четверть миллиона деятелей науки, общее число студентов в два с лишним раза больше, чем во всех капиталистических странах Европы, вместе взятых. В Узбекистане, где до революции не было ни одного инженера–узбека, сейчас на 10 тысяч населения — 81 человек с высшим образованием. Это в два раза больше, чем во Франции, и в 28 раз больше, чем в Иране.

На заре существования советского строя Ленин высказал мысль о том, что, завоевав политическую власть, создав свое государство, пролетариат обеспечивает все условия для приобщения огромного большинства населения к культуре — вот путь для ликвидации вековой отсталости и темноты. Коммунистическая партия выполнила задачу, поставленную Лениным. И теперь пусть капиталистический мир попробует догнать нашу социалистическую цивилизацию! Что может он противопоставить нашей замечательной культуре, науке, искусству? Верная буржуазному образу мыслей интеллигенция одичала в индивидуализме, кичится собственным беспросветным отчаянием: «Мы приговорены к одиночному заключению в своей собственной шкуре». Из таких доброхотных узников вербуются убийцы живого творческого искусства. Утратив связь со своим народом, боясь его, они обречены на прозябание, на бесплодность.

Морально–политическое единство советского общества вызывает у империалистов бешенство. В бессильной злобе они клевещут, упиваются собственной ложью и, уверовав в нее, торжествующе вещают, что социализм, дескать, подавляет таланты. Они — враги Культуры, враги гуманизма. Они — наши противники в сегодняшней борьбе, противники подлые, коварные, жестокие. И хотя не могут эти пигмеи помешать нашему победоносному походу в коммунистическое завтра, надо быть бдительными.

Наш народ прошел великий исторический путь под руководством могучей Коммунистической партии. Партия провела нас через все опасности и вместе с народом смела с нашего пути тех, кто пытался вести нас не по ленинскому компасу. Героизм партии, организаторский гений ее, великая новаторская ленинская мудрость — вот неиссякаемый источник наших побед в поступательном движении Страны Советской. С каждым годом растет и крепнет единение народа и партии.

1958 г.

ОКРЫЛЕННЫЕ ПАРТИЕЙ

Сначала поговорим о цифрах…

Сорок один год великой стране социализма. Из них отнято навязанными нам войнами и мучительно тяжким восстановлением разрушенного хозяйства двадцать лет.

Итого останется на все про все двадцать один год мирной трудовой творческой жизни.

Маловато!

Да! Почти половина отдана защите Отчизны.

Все время советский народ в одной руке держал меч, а в другой — молот.

Но сколько мы сделали!

Для того чтобы увеличить объем промышленного производства примерно в тридцать раз, Америке, Германии и Англии потребовалось от 80 до 150 лет. А наша страна в упомянутый срок, оставшийся для мирных деяний, увеличила выпуск валовой продукции всей промышленности в тридцать три раза, а производство средств производства — в семьдесят четыре раза.

В чем секрет этой могущественной созидательной энергии народа?

Вспомним дни, когда первая пятилетка была еще в замыслах и предначертаниях; когда не было ни Днепрогэса, ни Магнитостроя, ни колхозного строя; в те годы голода и разрухи, когда великий Ленин составлял план ГОЭЛРО и видел, заглядывая в грядущее, наше прекрас–ное и великое сегодня, многим сторонним наблюдателям эти планы казались фантазией. Но партия сказала советскому человеку:

— Это будет.

И советский народ, внимая партии всем сердцем своим, взялся за осуществление ее предначертаний. Его не остановили ни войны, ни лишения, ни трудности.

Без всякой помощи извпе рабочие руки советских людей построили первые бастионы социализма, предприятия тяжелой индустрии. Мы шли вперед по трудной, неизведанной дороге, но ясно, отчетливо видя впереди цель, начертанную Лениным.

Разномастные отщепенцы вкрадчиво шептали на ухо: отдохни, милок! Страна твоя нищая, отсталая, аграрный придаток цивилизованной Европы. Она обречена быть складом сырья для высокоразвитых индустриальных стран капитализма. Берись снова за соху, а за это тебе англичане дадут ситчика на рубаху.

Пинком народ сбросил со своего пути предателей.

Советский человек! Ты всегда зорко и спокойно смотришь вперед, в свой завтрашний день. Партия открыла перед тобой величайший исторический путь. Она ведет тебя, указывая на опасности, на трудности, на все то, что должно быть побеждено и отброшено. В Коммунистической партии наш народ видит своего мудрого вождя. Воля партии — это творческая энергия народа, направленная к главной цели. Прозорливость партии — это миллионоглазая хозяйская зоркость народа.

Вот почему наш народ решения партии всегда воспринимает как веление своего сердца, своей совести, своего долга. Из великого единения народа и партии была рождена эта всемогущественная энергия творчества.

Было время, когда ровесников Октябрьской годовщины обязательно приглашали на торжественные заседания. Взобравшись на стул, поставленный внутри трибуны, ровесник Октября произносил приветствие пискливым голоском, и все, встав, устраивали овации представителям юного октябрьского поколения.

Ныне же никому не придет в голову чествовать какого–нибудь дядю или какую–нибудь тетю только за то, что им исполнился сорок один год, разве что в домашнем кругу, на вечеринке по случаю дня рождения.

Что касается моих сверстников, то им — значительно больше. И я могу вместе с ними вспомнить торжественное празднование первой полугодовщины Октября, которая отмечалась тогда как великая историческая дата. Ибо весь капиталистический мир твердил, что Советской власти не продержаться и месяца. Я помню, как моим сверстникам сокрушенно говорил комиссар чоновского отряда:

— Не пойму, паренек: не то винтовка для тебя великовата, не то ты для нее мал.

Не забыть до конца жизни полупрозрачную глыбу, внутри которой стоял комсомолец Виктор Зайцев, преданный ледяной казни колчаковцами.

Годы первой пятилетки. Днепрострой. В декабрьскую стужу трое суток в дымящейся воде живой борющейся стеной стояли те же парни, для которых некогда винтовка была великовата.

В годы Великой Отечественной войны весь мир увидел, из какого бесценного материала сработан духовный облик советского человека.

Нет меры подвигу, героизму, доблести, проявленным советским человеком в годину войны с фашизмом.

И когда враг был разбит, советский человек, возмужавший, закаленный, спокойный сознанием своего могущества, вновь взялся за творческий созидательный труд.

Но теперь он был не один свободный человек социализма на планете. Великое социалистическое содружество возникло на земле — один миллиард человеческих сердец. Страны Европы и Азии образовали единую мировую систему социализма.

Самоотверженно, сосредоточенно советский народ строил, подымал из развалин города, заводы, фабрики, возводил новые гигантские предприятия и одновременно помогал братским социалистическим странам в таком же труде.

Партия разработала величественную программу преобразований, одобренную всем народом, поставила задачи новых гигантских созиданий, с ленинской твердостью обеспечила дальнейшее развитие советской демократии.

Герой нашего времени — это человек коммунистической инициативы, смелых замыслов и свершений. Он весь устремлен вперед, в будущее. Он смело смотрит трудностям в глаза, настойчиво преодолевает их.

Молодое поколение строителей социализма вышло по призыву партии на новую арену борьбы за будущее. Эта арена — целинные земли, равные но своей территории европейскому государству, строительные площадки заводов, фабрик, доменных и мартеновских цехов. Молодежь пробивалась сквозь толщи земли, закладывая новые шахты, рудники. Молодые специалисты стали участниками штурма новых путей в развитии советской науки и техники. Комсомол с сыновней преданностью великому делу партии сотнетысячными отрядами шел туда, где труднее всего.

В этом коммунистическом дерзком и доблестном труде формируется, закаляется, мужает новое коммунистическое поколение советского народа.

С отеческой гордостью партия высоко оценила этот трудовой подвиг комсомола, советской молодежи.

Советская страна вступила в экономическое соревнование с главной страной капитализма — США. Наша социалистическая система ныне обеспечила такие высокие темпы развития производительных сил страны, какие были неведомы капитализму даже в пору его некогда бурного процветания. Вот они, эти победоносные цифры наших сегодняшних успехов.

Только с 1953 года по 1956 год промышленное производство СССР увеличилось на 41 процент. В то же время за эти же сроки промышленное производство США увеличилось всего на 7 процентов.

Страшась последствий этого мирного соревнования с нашей страной, империализм грозит новой мировой войной человечеству. Объятый злобой и ожесточением, мир империализма во главе с США бросился сейчас в бездну «холодной войны» с миром социализма. В этой борьбе он избрал себе союзниками пиратство, подлость, клевету, подкуп, ложь, человеконенавистничество, фашизм.

В борьбе за души и умы людей он не гнушается самыми преступными средствами. Духовная непреоборимость коммунистических убеждений советского человека — в десятилетиях борьбы с враждебным миром капитализма.

Комсомол нашей страны в дни своего юбилея снова дал клятву партий, и ее с великой гордостью повторили в своем сердце все те миллионы советских людей, которые в разные времена были тоже в комсомольской гвардии.

Комсомол, все юноши и девушки Советского Союза с вдохновением встретили весть о созыве XXI съезда КПСС. Свет идей партии, свет ленинских идей освещает путь комсомола. С Лениным в сердце идет он в свое завтра, поклявшись партии отдать все свои силы выполнению грандиознейших планов нашего строительства, воспитанию миллионов молодых в духе преданности. Родине, народу. 44 058 093 человека подняли руки, произнося слова этой клятвы.

Первый год нового славного пятого десятилетия остался позади — год спутников, ракет, золотых целинных разливов, подвигов и свершений. А впереди — широкие горизонты, новые вехи побед, высокие вершины. И они останутся позади, как бы высоко ни вздымались к небу, как бы ни крут был подъем. По плечу, по силе нам любые кручи — впереди немеркнущий свет коммунизма, впереди — победа.

Мы входим в наше коммунистическое сегодня, ведомые партией, окрыленные партией, по–сыновнему верные ей, готовые на труд, на подвиг самых трудных свершений.

1958 г.

НАША СЛАВНАЯ АРМИЯ

Советская Армия — родная армия! Какой глубокий смысл заложен в этих простых словах! Мне не раз приходилось наблюдать, какой гордостью загорались глаза собеседников, стоило им заговорить о Советской Армии, о подвигах ее бойцов. Это и понятно. Все мы кровными нитями связаны с нашими доблестными армией и флотом. Мы или сами служили в армии, или провожали в нее своих сынов. И многие события в истории нашего Советского государства связаны с доблестью его защитников. Армия ведь и рождена была для защиты завоеваний народа. И она с честью выполняла и выполняет эту историческую миссию. Этим гордимся все мы. Этим может гордиться каждый солдат, как бы молод он ни был.

Советская Армия, созданная, воспитанная и руководи–мая Коммунистической партией, одержала всемирно–исторические победы. Знамена ее овеяны славой, подвиги бессмертны. В благородной памяти человечества Советская Армия — это армия–освободительница, спасшая многие народы мира от порабощения гитлеровскими ордами.

Выполняя свою священную миссию защиты Родины, Советская Армия являла человечеству свое рыцарское лицо армии, призванной охранять созидательную жизнь народа, защищать мир. И это ее величайшее, единственное и священное призвание.

Я вспоминаю, как советские солдаты, после длительных и тяжелых боев изгнавшие врага с родной земли и ступившие на чужую землю, спасали женщин и детей, помогали наладить нормальную жизнь в городах, снабжали продуктами мирных жителей.

Советский народ гордится своей армией, отечески любит ее. Сейчас все советские люди одухотворенно, с величайшей сосредоточенной творческой и трудовой энергией взялись за претворение в жизнь программы строительства коммунизма, намеченной XXI съездом Коммунистической партии. И рабочий у станка, и колхозник в поле, и ученый в лаборатории могут спокойно и вдохновенно трудиться, умножая славу нашей Родины, ^ возводя здание коммунизма. Советская Армия и Флот А зорко и неусыпно охраняют их труд. Они не подведут!

Советская Армия — это непреоборимый сплав героического духа советского народа, его пролетарского интернационализма, коммунистической идейности. Она — верный защитник Отчизны. Силы ее обеспечены всей мощью технико–экономических и научных достижений великого Советского государства.

Многие поколения советских людей прошли ратную школу Советской Армии. Но она обучила их не только военному делу, военному искусству. Она закаляет волю, вселяет мужество и твердость, воспитывает преданность и любовь к народу, к Коммунистической партии. Мне немало приходилось встречаться с людьми военными и в годы сражений и в послевоенное время, и всегда я видел в советском воине прежде всего человека высоких моральных качеств, в равной мере проявляемых в труде, в ратном подвиге, боевой учебе и личной жизни. И мы не раз убеждались в высоком понимании советскими воинами своего долга перед Родиной.

Вот почему советский народ столь любовно, по–отечески гордится своей славной армией, ее воинами. И вот почему, отмечая славную 41‑ю годовщину Советских Вооруженных Сил, советские люди отдают особую почесть всем героям, не щадившим жизни своей для защиты социалистической Отчизны во все годины самых тяжелых испытаний и зорко стоящим сегодня на страже нашего коммунистического созидания.

1959 г.

РУКОПОЖАТИЕ МИЛЛИОНОВ РУК

Итак, если поверить иным зарубежным газетам, полег мощной советской баллистической ракеты в район Тихого океана не представляет «ничего нового» или интересного для обитателей «свободного мира». Почему? Да хотя бы потому, что американские военные начали стрелять по Тихому океану раньше русских, что американская ракета «Атлас» якобы даже точнее советской, что вообще американская стратегическая мощь больше русской и еще по тысяче подобных причин.

Когда старый, дряхлый человек бодрится, скрывает свои недуги, это вызывает уважение. Но если он при этом выдает себя за первого парня на деревне, да к тому же силача, остается только пожалеть его. Примерно такое же чувство испытываешь, знакомясь с измышлениями части западной печати. Там в последнее время стало модным подсчитывать, сколько ракет и какого радиуса действия хранится на советских складах, хватит ли этого, чтобы уничтожить сто американских баз, нацеленных против СССР. Выводы обычно оказываются различными: от панических (надо во много раз увеличить нашу мощь, иначе «русские» нас уничтожат за полчаса!) до самых утешительных: русские нас побить не смогут, зато мы их — в два счета.

Откуда появилось столько стратегов среди журналистов? Ответ найти нетрудно. Хозяевам «независимых» органов печати понадобилось срочно принять все меры, чтобы ослабить грандиозное впечатление от миролюбимых шагов Советского правительства.

Борьба за мир на земле освящена именем Ленина.

Ленинской человечностью проникнута вся деятельность Коммунистической партии Советского Союза.

Тот день, когда все государства последуют советскому призыву и начнут всеобщее разоружение, будет началом новой, счастливой эры человечества.

Совесть народов планеты поставлена перед альтернативой: либо идти счастливым путем мира, следовать разуму, терпеливо делать жизнь лучше, либо покориться безумию, низвергнуться в бездну испепеляющей ядерной войны.

Советский Союз, достигнув непревзойденного превосходства в транспортировке тяжелых предметов со снайперской точностью в космическое пространство, обрел это могущество на почве небывалого расцвета всех своих сил.

Это же признают и здравомыслящие люди среди буржуазных политиков. Так, Уолтер Липиман писал: «По общей национальной мощи Советский Союз идет вперед быстрее, чем мы».

Это глубоко укоренившееся в рознании всех людей убеждение. Индийская газета «Хинди тайме» пишет: «Со времени советской революции в начале XX столетия история человечества пошла в новом направлении. За прошедшее с тех пор время социалистический мир стал мощной силой… Советские арсеналы полны атомного оружия и ракет. Однако своими практическими действиями могущественный Советских! Союз хочет ххоказатх., что атомная энергия должна быть использована не для целей разрушения, а для созидательных целей, на благо человечества».

И вот во имя освобождения человечества от гнетущего ужаса войны, материального и духовного рабства вооружений Советский Союз первым, но не в первый раз представил человечеству доказательство своей» высокого миролюбия.

Один миллион двести тысяч демобилизуемых советских воинов протягивают свои руки людям Запада для пожатия.

Древний обычай, рожденный на заре человечества, — вот она, моя рука, свободная, возьми, похцупай: ничего в ладони не запрятано.

Руки без оружия, хотя и привыкшие к оружию, но жаждущие мирного труда, протянуты к народам всех стран.

— Люди, братья! Если мы хотим взяться за руки, нам надо бросить из рук оружие. Желаете ли вы этого? Что скажете вы одному миллиону двумстам тысячам парней?

И в свою очередь труженики всех континентов, от Северного полюса до Южного, спрашивают у своих правителей: долго ли мы будем тратить силы, деньги на оружие, на подготовку войны? И что же они слышат в ответ? Во многих странах ничего, кроме уже набивших оскомину утверждений, будто Советский Союз — главный противник разоружения. Вы только послушайте, до чего хитро готовится СССР к войне: он, как уверяет аргентинская газета «Насьон», «вооружается путем разоружения»! Этот довод издателям газеты не кажется глупым: ведь сама «Насьон» тоже «распространяет правду» — путем клеветы!

Социал–демократическая датская газета «Актуэль» а свою очередь убеждает читателя, что никакого сокращения Советской Армии не будет, ибо Советское правительство не представило на утверждение редакции подробных планов, «как и когда будет проведена демобилизация солдат». По той же причине некие «греческие официальные военные и политические круги» сомневаются, будет ли «заявление Советского правительства осуществлено полностью или частично». Но шедевр наглости преподнесла израильская газета «Гацофе»: СССР, оказывается, «еще не доказал на деле, что его планы и предложения достойны доверия».

Итак, «вооружение путем разоружения» куда более опасно для Запада, чем самая бешеная гонка вооружений. Недаром бывший французский посол в гитлеровской Германии Франсуа–Понсэ истерически вопит в газете «Фигаро»: «Вас ожидают серьезные трудности. Над вашими головами нависли опасности. Народы свободного мира, объединяйтесь! Испытание будет суровым!» А итальянская «Пополо» провокационно вопрошает: «Что сказали бы коммунисты, если бы… мы предоставили всю нашу (итальянскую. — В. К.) территорию для ракетных баз?..»

Нельзя не отметить, что и определенные круги в США делают несколько странные выводы из миролюбивых шагов и предложений Советского правительства. Вместо того чтобы всерьез задуматься над снижением расходов на вооружение, они стали еще более пространно рассуж–дать о том, как велика военная мощь США, и о том, что ее надо умножать.

Подлинный смысл подобных заявлений нечаянно выболтала небезызвестная газетная дамочка Маргарита Хиггинс. Она, твердя о «советской угрозе», обронила: «Ввиду самой природы нашей демократии, правительство… должно подчеркивать (а иногда и преувеличивать) большее количество ядерных запасов, которые могут получить Соединенные Штаты…» Яснее не скажешь! «Ввиду самой природы» их демократии апологеты «свободного мира» хвастают и грозят своими бомбами и ракетами, ведут гонку вооружений, подчеркивают (а иногда и преувеличивают) свою готовность в любую минуту начать войну. Начать, если им только позволят…

Но им не позволят. К миллионам рук советских людей все человечество протягивает для рукопожатия свои дружеские руки. И никогда еще голубь мира не был в более надежных руках. Она будет бессмертной, эта белая птица. Бессмертной — как жизнь на земле.

1960 г.

ПОСТУПЬ ЭПОХИ

Что такое время?

Говорят: время — это жизнь. Жизнь народа и, значит, твоя собственная.

Говорят: время — это движение.

Чем соизмерять его?

Деяниями народа. Ими обозначается поступь истории, в них воплощены душа народа, нравственный опыт эпохи.

А вот что такое год жизни по сравнению с эпохой?

Максим Петров, маленький гражданин Советской страны, явился на свет ровно год назад — 27 сентября 1960 года в 0 часов 1 минуту. И о нем, первом ребенке, родившемся в этот день в Москве, сообщали «Известия». Максим Николаевич Петров приходит к своей первой годовщине с «большими достижениями». Рост его уже 76 сантиметров, весу в нем 9100 граммов, и у него 9 зубов. Притом он улыбается, ему нравится окружающее, мир ему по душе. Максим прожил целый год — огромный срок!

Но какая это в сущности малость для исторического исчисления!

Конечно, по сравнению с пятью миллиардами лет возраста Земли и восемьюстами тысяч лет существования на ней человека один год — пылинка.

Но всякая мера относительна.

Вот атом — бесконечно малая величина, но усилиями творческого гения нашего современника он стал способен порождать такую баснословную энергию, которая превосходит энерговооруженность человечества всех предыдущих эпох.

Так и время.

Время развернутого строительства коммунизма творческим гением Коммунистической партии насыщено титаническими качественными преобразованиями.

И в нем такая «малая» величина, как год — конденсат колоссальных накоплений всех предыдущих десятилетий, — порождает неслыханную доселе энергию новых созиданий, равных по своей емкости и преображающей силе целому историческому периоду.

Год 1961. В истории развития человечества этот год ознаменован событиями, положившими начало нового самосознания людей всей планеты.

Значит, этот год не обычная, очередная дата летосчисления, а эпохальный рубеж, богатырски взятый советским народом.

Пожалуй, этот рубеж подобен «звуковому барьеру». Еще недавно он казался недостижимо далеким. Но когда сверхзвуковые самолеты одолели этот барьер, открылась новая авиационная эпоха немыслимых скоростей. Так новыми скоростями всенародного творчества запечатлен в сознании народа и нынешний 1961 год — год победоносного штурма высших рубежей, которые взять нам было предопределено великими начертаниями ленинизма.

Как ощутить это сверхбыстрое движение времени?

Дорогой и уважаемый мой современник!

Допустим на мгновение следущее… Пять лет назад мы прочли бы с вами номер газеты с датой 27 сентября 1961 года.

Даже те, кто наделен счастливой способностью безграничного воображения, считали бы, что редакция решила предоставить свои полосы секции научных фантастов Союза писателей и разрешила им порезвиться на газетных страницах в порядке поощрения жанра. «Космонавт Первый, космонавт Два…» Честно говоря, пять лет назад реальность полета нашего современника в космос казалась каждому неправдоподобным измышлением. Ну, пожалуйста, сделайте усилие, вспомните себя в минувшем пятилетии, разве я не прав?

В 1957 году, когда поднялся в космос первый советский спутник, я находился в США. Я тому свидетель, как была потрясена и ошеломлена Америка эпохальным подвигом советского народа. Но, восхищаясь этим подвигом, зарубежные ученые относили возможность полета человека в космос ко времени, столь же далекому от нашей современности, как космическое пространство ог поверхности Земли.

Конечно, сегодня советский человек уже привык к своему собственному рывку в будущее. И мы, журналисты, как говорится, не дав Герману Титову отряхнуть с себя космическую пыль после изумительного полета, деловито спрашиваем: «А кто следующий?»

Не случайно я начал разговор с космических кораблей и могучих их ракетоносителей. Это — величественный синтез научного, технического творчества, кооперация всех индустриальных мощностей страны, эталон ее производственного всемогущества и богатырской энерговооруженности.

Но вспомним, с чего мы начинали…

Для электрифицированной карты ГОЭЛРО в Кремле, на которой впервые был обозначен ленинский гениальный план электрификации страны, не хватало электроэнергии. Всех действующих тогда в Москве электростанций мало было, чтобы осветить эту карту.

Строительство и пуск Днепрогэса стали для нас великим историческим событием. Днепрогэс был построен ценой неимоверного напряжения всех сил всего советского народа.

А ныне?

Совсем недавно Куйбышевская ГЭС была величайшей в мире. В сегодняшние дни вступила в строй Волжская ГЭС имени XXII съезда, и теперь она величайшая. Братская ГЭС претендует на первенство, а следом и Красно–ярская, которая будет самой мощной в мире. Перечень можно продолжить…

Это наши дни, наша современность!

Мы привыкли к великим созидающим скоростям своего времени, потому что никогда так стремительно будущее не воплощалось в сегодняшних днях нашей жизни, как это происходит ныне, в эпоху строительства коммунизма.

Когда–то мы считали Магнитку наивысшим выражением своих созидательных способностей. «Магнитострой» обрел обобщающий смысл великого. В те времена критики требовали от писателей: «создадим магнитострой литературы».

Взгляните в газеты нынешнего года. На протяжении его вступили в строй предприятия, превышающие по своим производственным мощностям старую Магнитку, предприятия совершенной и новой техники.

Говорят, если из деталей, составляющих ракетную систему, откажет хоть одна, — космического полета не будет. Эта феноменальная точность автоматики воплощена не только в космической технике. Она находит себе полное применение в современном промышленном предприятии.

И если путь индустриализации нашей страны до этого был путем величайшего напряжения всех духовных и материальных сил нашего общества, сознательных лишений и неимоверных трудностей, то ныне мы идем но этому пути с сокращенным рабочим днем, с техникой, которая призвана навечно освободить человека от тяжелого физического труда.

Год 1961… Мы обсуящаем проект Программы Коммунистической партии Советского Союза.

Проект Программы мощно и целеустремленно обращен к человеческой личности, к духовному миру человека. Это великий документ активного гуманизма, человеко–строительства. Вот почему все честные люди планеты восприняли проект Программы КПСС как великое провозвестие мира и счастья на земле.

На третьем конгрессе немецких писателей в Берлине мне довелось беседовать с западными литераторами. Один из них сказал:

— До сих пор вы запускали свои спутники в космос, а теперь вашей Программой вы запустили нам спутник под черепную коробку — и некоторые из нас уже теряют почву под ногами.

Капиталистическому миру хватило ума только на то, чтобы противопоставить советской Программе мира и счастья на земле свою программу милитаризма и агрессии. Империализм пытается грозить войной.

Вынужденные меры, принятые Советским правительством по требованию народа во имя безопасности человечества, непреоборимым щитом оградили зону мира от зоны военной истерии. И снова могущественно и впечатляюще весь мир слышит непреклонный призыв Советского государства ко всеобщему и полному разоружению.

…В этот год газетные полосы стали трибуной для всенародного обсуждения величайшего документа эпохи. Вчитайтесь в письма, заметки, статьи этого всенародного форума. Пожалуй, всего замечательней в них то, что каждый советский человек смотрит на Программу партии как на программу своей собственной жизни. Где и когда люди могли вносить так самолично поправки в созидание истории?

Год 1961. Год XXII съезда Коммунистической партии Советского Союза.

Уже сейчас в преддверии съезда мы воочию видим, сколь значительны для судеб человечества события этого года. Какой баснословной емкостью обладает он, вмещая в себя целую историческую полосу развития! Нынешний год войдет в историю как новый замечательный рубеж, победоносно взятый нашими народами.

Программа построения грядущего дает великую духовную энерговооруженность нашему обществу. Никогда еще не был столь всемогуществен народ, как ныне.

Время, как мы сказали, — это жизнь, жизнь всего народа, а значит, и каждого из нас. Время — это деяния каждого из нас, а значит, и всего народа. Великие эти деяния обозначили поступь истории в коммунизм. Время работает на нас.

1961 г.

НИЧЕГО УДИВИТЕЛЬНОГО!

Помню, как лет 30 назад видный по тем временам инженер, «спец» старого закала, в газетной статье стал доказывать, что в России следует выпускать не современные автомобили, а специальные автотелеги — механизмы грубые и примитивные. Эту свою идею «спец» выводил из убеждения, что русские–де люди к высокой технике непривычные, мол, нужная техническая и научная культура может войти в плоть народа лишь за века.

Тотчас же в спор с ним вступила целая когорта молодых инженеров. Спор шел не только на газетных полосах и в дискуссионных залах. Он завершился в цехах, где собирались первые — очень неплохие по тем временам — машины, сначала «НАМИ‑1», потом «ГАЗ», «ЯЗ»… Народ овладевал техникой, он сам создавал ее — автомобили, тракторы, самолеты… Да разве их перечислишь, все машины, вошедшие в нашу повседневную трудовую жизнь! Разве назовешь здесь хоть толику великих научных и технических открытий, свершенных людьми, которым предрекали еще века бытовать в отсталости!

…Всего четверть века прошло после этого спора, и уже весь мир был потрясен тем, что именно Страна Советов послала в космос более чем 80-килограммовый (его вес казался даже нам тогда удивительно большим) шар из полированного алюминия — спутник, зонд, которым человек впервые ощупал околоземное пространство и узнал о нем многое и удивительное. А далее спутники и ракеты стали уходить по своим заранее рассчитанным орбитам в последовательности, говорящей, что есть для них точное расписание, неумолимо выполняющееся. И первые наши звездолетчики побывали в просторах Вселенной. Тут даже самые закоренелые скептики — не чета «спецу», ратовавшему за автотелегу, — почувствовали, что корень невиданных успехов, которыми наша страна потрясла мир, — в строе, установленном в ней Октябрьской рабоче–крестьянской революцией. И по всей планете разнеслись эхом слова о социализме — стартовой площадке человечества на его пути к счастью и прогрессу.

Если собрать в одном месте все книги о полетах к Марсу, — сколько их наберется, добрых и недобрых фантазий и научных гипотез! Одни писатели старались заронить в людские души красивую мечту о грядущем могуществе человеческого разума, для других полет на Марс подчас был лишь приемом для мрачных аллегорий о земных событиях. Но, наверное, многим этим книгам предстоит невеселая судьба пылиться на полках, ибо основное, что приманивало в них читателя, уже перестает быть отвлеченной мечтой. Ее сменяет деловая, спокойная реальность.

Самой хитроумной фантастике нынешний читатель предпочтет рассказ об истинных событиях. О том, как создавались в лабораториях материалы, из которых сделаны космические корабли. Как собирались звездолеты на заводских конвейерах. О том, как выглядит Марс вблизи, с проходящей мимо него космической станции, и о будущем незабываемом дне, когда земные люди высадятся на загадочпую планету и деловито начнут на ней работать.

Не знаю, какое из издательств первым выпустит реалистические рассказы или повесть о путешествии к Марсу и о жизни на этой планете, повествование, богатое теми замечательными подробностями, какие в состоянии воспроизвести только очевидец. Может быть, это выпадет на долю «Советского писателя», а может быть, — «Молодой гвардии» или Гослитиздата. Я твердо уверен в одном, что это будет советское издательство. А как редактор журнала, мечтаю, чтобы до выхода в свет книгой эти рассказы или повесть появились на страницах «Знамени». Ради этого мы согласны даже переверстать готовый к печати номер. В этом тоже нет ничего удивительного.

1902 г.

СТОЛ ДОБРЫХ ДЕЛ И СОВЕТОВ

В кабинете за большим столом сидит человек среднего возраста; у него множество дел, которые он должен решить сегодня же. А за маленьким столом, приткнутым к большому столу, — пожилой человек с острой седой бородкой; и у него не столь уж значительное дело к ответственному товарищу. Но своей деликатной настой–чивосгью он успел изнурить сильно занятого человека. В голосе того уже чуются повелительные перекаты:

— Я вам снова повторяю: оставьте заявление, его разберут в установленном порядке!

— Вот я и предлагаю такой порядок, чтобы вместе, сейчас обсудить это заявление.

— Вы же сами сказали… — занятой человек поднес к глазам бумагу. — Для Гаврилова Н. П. вы — лицо постороннее. — Вздохнул, спросил в упор: — Да, собственно, кем вы уполномочены?

Посетитель усмехнулся, пожал плечами, объявил со строгим достоинством:

— Як вам от «стола добрых дел и советов» при отделе писем редакции «Московский комсомолец».

Начальствующий человек немного растерянно заметил:

— Ну, для комсомола вы несколько…

— Староват, — бодро согласился посетитель. — Но •есть смягчающие обстоятельства: член партии с 1905 года.

— Извините, — сказал начальник учреждения.

— Пожалуйста, — согласился посетитель.

— Вначале я полагал, вы лицо лично заинтересованное.

— Совершенно верно, — сказал посетитель. — Лично! Когда человеку плохо, личное дело коммуниста ему помочь.

Начальник грустно взглянул на часы, тряхнул головой, будто решаясь на нечто отчаянное:

— Ну что ж, давайте вместе думать, как найти нам выход…

Конечно, не всегда именно так проходили встречи с различными должностными лицами.

Бывало, руководитель учреждения, сердечно и почтительно расспросив о состоянии здоровья, очень вежливо отказывал. И тогда вступало в спор неотразимое знание всех обстоятельств жизни человека, о котором этот старый большевик хлопотал по поручению «стола добрых дел».

Умудренный опытом, он так глубоко вникал в жизнь другого человека, проявлял такую широкую осведомленность в самых различных областях, что трудно было устоять против этой силы познания.

Наука человеческой жизни! Она нужна людям как хлеб, как воздух. У каждого бывают критические моменты, когда от одного решения зависит вся дальнейшая судьба.

Обдумать доверчиво свою жизнь с мудрым человеком, не стыдясь самого сокровенного, иногда это равно спасению жизни. И вот редакционное объявление газеты «Московский комсомолец»:

«Наш дорогой читатель!

Если ты нуждаешься в серьезном, умном совете или помощи, приходи к нам, в нашей комнате № 12 есть «стол добрых дел и советов». Так мы назвали стол, за которым дежурят наши добрые друзья. Приходи, и они выслушают тебя и посоветуют тебе.

Дежурство по «столу добрых дел и советов» установлено с И до 19 часов».

Дальше следует список имен общественников, старых большевиков, которые дежурят за этим столом, и среди них Кузьма Авдеевич Веселов, сухонький подвижной человек с острой седой бородкой.

За «столом добрых дел» проходят проникновенные беседы Кузьмы Авдеевича с молодыми людьми. Часто Кузьма Авдеевич шагает к своим посетителям на дом или туда, где они работают, или в учреждение, где надо решить судьбу своего адресата.

И нет у него никаких особых полномочий, кроме долга общественника. Он идет, чтобы помочь человеку избавиться от заблуждений или от несправедливо нанесенной обиды.

Наука его собственной жизни советует, как выправить жизнь другого человека. Партия служит народу. Партии отдана вся его жизнь. Он начал свою рабочую жизнь в Петербурге в одной из типографий. 9 января 1905 года был в числе демонстрантов, которых в упор расстреливали солдаты и жандармы. Работал в военной организации Петербургского комитета РСДРП.

В ноябре 1906 г. посадили в Выборгскую тюрьму. Сидел вместе с Н. Е. Бурениным, секретарем М. Горького, и тот был просветителем молодого рабочего. В тюремном дневнике, который вел 18-летнпй паренек, есть такая запись: «Читаю Белинского. И какая книга. Первый раз встретил такого писателя! Какая художественность! Какое выражение. Читаешь и забываешь собственное я. Как будто бы улетаешь в неведомый край. Какой свободный русский гений! Да, я много узнал хорошего, чего еще не подозревал в существовании, и теперь передо мной открылся новый мир. Что я раньше читал и пропускал мимо ушей, теперь после чтения этой книги увидел все хорошее и худое. Хорошо бы, если бы было побольше Белинских».

Вскоре он приехал в Париж. Вот запись из дневника Веселова: «Шли мы к Ленину и очень волновались. Вошли. Владимир Ильич очень тепло, по–отечески нас встретил, усадил за стол, и стало так легко и радостно, что все волнения быстро прошли и мы почувствовали себя как дома. Владимир Ильич подробно и внимательно расспрашивал меня о настроениях рабочих в Питере, о моем сидении в «Крестах». Он знал о нашем процессе и о многом, многом. Вскоре на столе появился самовар, варенье и другая снедь… Повеяло таким теплом и отеческой лаской, что мы забыли о времени… Радостные и взволнованные прощались мы с Ильичей. Он проводил нас на улицу»…

И снова в России, снова подпольная работа. Большевика–ленинца арестовали, приговорили к ссылке в Нарымский край.

Свершилась Октябрьская революция. Веселов — в гуще событий. Сначала он на руководящей хозяйственной работе, а в годы гражданской войны занимается продовольственным делом.

Период восстановления — Веселов красный директор завода. Потом он строил электростанции, заводы, фабрики, железные дороги. Шел туда, куда посылала партия.

И вот наступило время заслуженного почетного отдыха. Но разве может большевик, даже если он старый, отдыхать от жизни, от людей, строящих сегодня новую жизнь по Ленину! Он стал служить людям за редакционным «столом добрых дел».

Вот он — за этим столом, сухонький, маленький, слушает паренька.

Они сидят друг против друга, человек, проживший большую жизнь, и юноша, который еще в начале своего пути. Паренек беспрестанно курит, лицо его в красных пятнах, он взволнован. Кузьма Авдеевич с горечью говорит: «Если тебя перестал любить человек, который больше всех тебя любил, значит, правы все, кто отзывался о тебе плохо. И только ты один о себе хорошего мнения. Как же так получается? Один против всех?»

— Откуда вы знаете, что все обо мне плохо говорят?

— Ходил, спрашивал — и на курсах, и на работе, и дома.

Паренек подавленно молчит, потом оскорбленно осведомляется:

— Это, собственно, зачем вы обо мне сведения собирали?

— Чтобы помочь!

— Кому?

— Тебе!

— Значит, вы все теперь знаете?

— Нет, не все, — твердо произносит Кузьма Авдеевич, — мне надо узнать, что в тебе есть хорошее, чтобы уцепиться за это хорошее и помочь на путь истинный выйти.

— Да чего уж там, — сокрушенно шепчет паренек. — Не стоит, не получается из меня настоящий человек.

— То есть как это не получается? — возмущенно спрашивает Кузьма Авдеевич. — Ты же на стройке хорошо работал. Я вашего бригадира спрашивал.

— Так мало ли что было…

— Слушай, — сурово произносит Кузьма Авдеевич, — ты думаешь, нам в твоем возрасте легче было?

— Да, я знаю, читал. Человеку дается только одна жизнь…

— Помнишь, это хорошо, что помнишь! А вот почему забываешь?

— Да где гам у нас на складе себя проявить, выписываешь целый день накладные, как Акакий Акакиевич.

— А почему стройку бросил?

— Я не бросил, меня на склад выдвинули.

— Иу вот что, — решительно произносит Кузьма Авдеевич. — Ты человек без коллектива слабый, пойдешь снова на стройку.

— Да, пожалуйста, сколько угодно, — только теперь в Сибирь.

— Нет, Коля, в Сибирь сразу не выйдет, я говорил с прорабом, обещал взять. Поработаешь, наладишь отношения с товарищами — и тогда я с тобой вместе пойду в райком за комсомольской путевкой на ударную стройку в Сибирь.

— А Люба, она же не простит, не поедет после всего.

— Любу твою я к пяти часам сюда пригласил. Вот явится, и вы без меня за этим столом свои личные дела обсудите. Но помните — наш стол называется столом добрых дел и советов… Он злых и строптивых не терпит. Так что прикиньте — подходит он для вас, тогда садитесь и все обсудите, как полагается настоящим людям. А сейчас, поскольку мы с тобой договорились, освободи стул, меня другой товарищ дожидается, тоже «загадочная» личность.

— Спасибо вам, — шепчет паренек, — Кузьма Авдеевич.

— Спасибо тебе, что ты сам человеком становишься, — произносит Кузьма Авдеевич облегченно. — Помог ты мне, Коля, хорошее настроение обрести. А в наше время каждый человек обязан быть счастливым. Время такое: всем во всем светит, только жмуриться не надо. Пусть в самое лицо светит. Каждому человеку светит.

Кузьма Авдеевич закуривает из трех, определенных на весь день, вторую сигарету и принимает очередного посетителя комнаты № 12, где стоит этот самый «стол добрых дел и советов», название которого действительно пришло как бы из будущего в сегодня.

1962 г.

РАЗДУМЬЯ В ДЕНЬ СЛАВНОЙ ГОДОВЩИНЫ

Когда Советская власть пришла в Сибирь, я был совсем еще мальчишкой. И, конечно, память детства не сохранила многого о той поре, но два эпизода запомнились очень четко, хотя осмыслил я их гораздо позже.

Однажды отец взял меня на митинг к шахтерам — исполнилось полгода, как у нас установилась народная власть. Наступили первые дни весны, дорогу уже тронуло горячее солнце. Вспоминается, что наши розвальни сползали то в одну, то в другую сторону–полозья были подбиты железом и при оттепели скользили.

По дороге мы завернули в ревком (не скажу точно, был ли это ревком или другой из органов, созданных тогда народом).

В разговоре отца предупредили, что с железными полозьями ездить небезопасно — могут напасть бандиты, охотящиеся главным образом за железом. В то же время шахтеры испытывают острейшую нужду в гвоздях и вообще в железе. Кончилось тем, что отец снял полозья и оставил их в ревкоме…

…Это было на том самом месте, в той же маленькой точке необъятной Сибири, где сейчас на карте стоит кружочек с надписью: «Кузнецкий металлургический комбинат»…

Как изменилось с тех пор все! В Сибири, где промышляли золотишники, для которых железо было дороже золота, — золото можно найти, а где найдешь в тех местах железо? — ныне выросли могучие гиганты, где плавится, варится по сложнейшим рецептам на основе самой новейшей техники металл…

Огромные, гигантские перемены. И все же не они особенно разительны. Главное — люди, новый человек, который выкован за сорок шесть лет существования Советской власти.

Я думаю верно, что неравенство, насилие, угнетение появились на земле, когда первый человек на земле сказал: «Это мое». Правда, и сейчас, как и полсотни лет назад, люди произносят слово «мое». Мой дом, мои деньги, мой завод… Но слово «мое», прежде слово грубое слово, напоминающее удар кулаком, приобрело теперь иной, величественный смысл.

Мой завод — это тот завод, на котором я работаю, где работают, конечно, самые замечательные ребята в мире; а мой дом — это тот дом, где я живу, где живут самые дорогие для меня люди, где живут сверстники моего детства. И моя, тоже моя, родина — тот край, где родился я и где хотел бы умереть…

Наиболее полно и в то же время сжато, лаконично облик нового, выковавшегося за эти сорок с лишним лет человека отражен в Программе нашей партии, принятой два года тому назад. Кажется, Элизе Реклю говорил, что человек — это природа, познающая самое себя. И смело можно сказать, что моральный кодекс нового человека, сформулированный в Программе, — это не достигавшаяся никогда прежде вершина умения человека познавать самого себя — не только в настоящем, но и в будущем.

Весь нравственный опыт нашей эпохи сосредоточен в Ленине. Великий основатель нашего государства всегда будет служить образцом для каждого советского человека: люди будут открывать и открывать все новые черты, новые источники величия этого человека.

С первых дней революции я каждый день слышал слова о грядущей мировой революции. Мне же казалось, что она уже произошла. В самом деле, в установлении Советской власти в нашем городе и в приступе к строительству нового общества участвовали представители многих национальностей — и венгры, и чехи, и немцы: в Сибири тогда было немало лагерей военнопленных, которые встали на сторону большевиков во время революции. Помню, какое большое впечатление произвело на нас, когда они взялись безвозмездно восстановить дом, сожженных! черноосотенцами: в 1905 году в этом доме состоялось собрание членов РСДРП.

А знаменитые лозунги «Руки прочь от России!», которые провозгласили пролетарии Англии, Франции и других стран и о которых мы, конечно, хорошо знали, которыми восторгались! А международная пролетарская солидарность, которая помогла молодой республике!

Пусть ребяческие представления о мировой революции кажутся наивными, но и сегодня я хотел бы повторить: о мировой революции надо говорить в настоящем, а не в будущем времени. Ибо дата ее определяется тысяча девятьсот семнадцатым годом, годом начала переустройства всего мира на социалистических основах.

Недавно я побывал на строительстве Асуанской плотины. Здесь, вдали от Родины, особенно бросается в глаза, как Октябрьская революция переделывает облик человечества. И дело не только в том, что некогда отсталая страна помогает другим народам в индустриальном строительстве. Сейчас Советский Союз оказывает техническую помощь многим странам мира. В этом нет ничего удивительного: о могуществе советской техники говорят наши космические — ив буквальном, и в переносном смысле слова — достижения. Важнее другое: одновременно мы передаем свой моральный, свой нравственный опыт. Значение этой передачи опыта неоценимо. Консультанты уйдут, машины в конце концов износятся —останется, будет расти и шириться наше социалистическое понимание сущности взаимоотношений человека с человеком. А ведь социализм — это и есть в сущности новое понимание взаимоотношений между людьми.

Накопленный нами опыт, наш революционный опыт — это ценнейший вклад в сокровищницу человечества. Ведь, творя историю, мы испытали столько — и за такой короткий отрезок времени, — сколько не довелось испытать другому народу. История наша полна радости — и какой светлой, окрыляющей! — но были и тяжелые и горькие минуты. От чистого сердца мы предлагаем всем: пожалуйста, смотрите, берите для себе все, что считаете полезным, идите вперед, и еще более быстрыми темпами.

Неоценимы заслуги советского народа в борьбе за мир на земле. Четырнадцать лет назад выдающийся ученый Нильс Бор заявил, что «если пройдет пять лет без ядерной войны, то есть надежда избежать ее навсегда». Пусть неправильно был назван срок, но с существом его заявления вполне можно согласиться, разве только прибавив теперь то, что если ядерная война не разразилась за эти четырнадцать лет — это заслуга главным образом и исключительно миролюбивой внешней политики СССР.

Борьба за мир и Великая Октябрьская социалистическая революция — это понятия сливающиеся, слившиеся воедино с первых же минут Октября. Даже наши враги вынуждены признать — сквозь зубы и с тысячью оговорок, долженствующих ослабить впечатление от этого признания, — как велика роль нашей партии, правительства в борьбе за мир. Недавно я посмотрел один из номеров английского журнала «Сервей». Этот номер целиком посвящен различным аспектам политической и культурной жизни в Советском Союзе. Журнал этот, как известно, «специализируется» на материалах о социалистических странах, его кредо — антикоммунизм и антисоветизм. Но даже и он содержит следующее любопытное заявление некоего «советского эксперта» У. Гриффитса. Главное, пишет он, чем ознаменовалась советская идеология за последние десять лет, — это «доктрина о мирном сосуществовании», провозглашенная на XX съезде КПСС как один из важных тезисов. «Элементы этой идеологии, — с состраданием к самому себе пишет автор, — все шире принимаются молодыми поколениями… а мирное сосуществование завоевало себе популярность».

В том же номере «Сервей» другой «эксперт» Р. Пайпс пишет о культуре и литературе в Советском Союзе. Он признает, говоря о Советской стране, что не сомневается в «развитии подлинной культуры, способной дать непреходящие ценности».

Расцвет нашей культуры, литературы определяется нашими успехами в строительстве коммунизма — этого, конечно, не скажет «Сервей». Важнейшую роль сыграло направляющее руководство Коммунистической партии. Стали традицией встречи руководителей партии с деятелями литературы. Дух творчества, который пронизывает атмосферу этих встреч, оказал самое благотворное влияние на советскую литературу. Эти встречи для нас, писателей, стали как бы академией, высшей школой творческого, партийного, товарищеского подхода к искусству, к литературному процессу и отдельным явлениям в нашей литературе с позиций коренных интересов народа и партии. Критика, которой подвергся кое–кто в наших рядах, была направлена не на то, чтобы «приказать» этим товарищам «выйти из строя», а на то, чтобы помочь им. Свидетельством тому — опубликованные в «Правде», «Известиях», «Знамени», «Юности» новые произведения писателей, в чей адрес раздавалась справедливая и доброжелательная критика. За последнее время резко возрос приток новых интересных произведений в редакции журналов, в частности в журнал «Знамя». Сколько поднято важных тем, как различен подход к раскрытию волнующих советского человека проблем!

Наша литература характерна сочетанием многообразия художественных манер и стиля с неисчерпаемым многообразием и богатством поднимаемых тем. Искусство социалистического реализма безгранично по своим возможностям. И хотя у нас, как везде и всегда, нет «одинаковости» талантов, у каждого писателя не только своя манера, но и свои способности, — у нас всем и каждому предоставлены равные возможности для применения этих своих способностей в полной мере.

Октябрю исполнилось сорок шесть лет. Совсем не за горами день, когда мы будем отмечать пятидесятилетие социалистической революции. Наш писательский долг — прийти к этому дню с произведениями, которые дадут нам и грядущим поколениям величественную, правдивую и с большим мастерством исполненную панораму исторического пути советского народа.

1963 г.

ГЕРОИНЯ В СТРОЮ ГЕРОЕВ

Недавно на строительстве Асуанской плотины в Египте я увидел такое: феллах, пришедший на стройку из ливийской пустыни, вышел на дорогу и крикнул проезжающему на минском самосвале советскому шоферу: «Гагарин!» Машина остановилась, шофер открыл дверцу, и феллах уверенно уселся на сиденье. Я спросил шофера:

— Вы что — однофамилец?

— Да нет, — сказал он. — Гагаринами нас здесь местные кличут. — И, усмехнувшись, добавил: — Было, значит, время такое — всех русских за границей Иванами окликали, а теперь Гагариными. Что ж, мы не возражаем. Считаю — более подходяще!

Вот какое емкое значение обретает в сердцах людей имя советского космонавта. Оно воплощает в себе все, что свойственно людям великой страны. И теперь, когда наши космонавты утвердили в межзвездном пространстве меру доблести и могущества человеческого духа, каждый из нас вольно или невольно подтягивается, думая о них, становится выше, лучше, сильнее и дерзновеннее в своем ежедневном деле. Мы знаем, что территория стартовой площадки, с которой происходит запуск могучей ракеты, определяется вовсе не границами космодрома. Она, эта стартовая площадка, простирается по всей стране, где советские люди созидают коммунизм, шлифуют, растят в себе черты человека будущего.

И вот завершен поистине изумительный совместный полет! Советская космонавтка, первая женщина в мире вернулась из бездны Вселенной. Человечество сейчас потрясено этой сенсацией. Но советские люди в подвиге советской девушки видят то, что составляет сущность нашего общества, его величие. Женщины нашей страны — строительницы коммунизма вписали немало бессмертных деяний в историю нашей Отчизны, историю героического созидания и борьбы. Нет ничего исключительного в том, что советская девушка ныне овладела искусством вождения космического корабля. Ее подвиг подготовлен духом тех женщин, которые обессмертили свои имена в истории нашей Родины трудом, героизмом, творчеством. Он озаряет новым прекрасным светом всех наших матерей, жен, сестер, дочерей. Этот полет — словно высокая и чистая поэзия гимна во славу советских женщин, но обращенная ко всем людям земли. Этот исполненный глубокого смысла и красоты подвиг озаряет землю, где есть еще государства, в которых социальное неравенство свирепо, зло, презрительно оскверняет и порабощает женщину. Так пусть эти женщины борются за то, чтобы стать такими, как советская космонавтка, совершившая победоносный облет нашей планеты в строю своих товарищей, как равная с равными. Как героиня с героями!

В знаменательные дни, в преддверии Пленума Коммунистической партии Советского Союза, посвященного вопросам идеологической работы, начали свой полет советские космонавты.

Конечно, перед ними была поставлена определенная научно–техническая задача, связанная с дальнейшим успешным освоением космического пространства. Но мне думается, что совместный полет имеет и прямое отношение к идеологии советского общества, к проблеме: каким должен быть советский человек.

Наша Отчизна стала берегом Вселенной для победоносных космических полетов. Но не только в космосе, и на земле у нас много дел космического масштаба во всех областях человеческого творчества. И партия учит людей этим деяниям, готовит пх для этих деяний. Высшая цель партии — человек, его благо, его счастье. Партия — великая академия совершенствования человека.

Посылая своих новых космонавтов в океан Вселенной, советский народ дал им те качества, какие нужны человеку для дерзновенных дел на Земле. Это подлинные представители поколения шестидесятых годов нашего века, века развернутого строительства коммунистического общества.

Сердца наши сегодня преисполнены патриотической гордостью. Пусть подвиг советской героини утвердит в веках прекрасное и гордое, великое звездное имя советской женщины — полноправной властительницы всех великих дел и в космосе, и на Земле.

1963 г.

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ЛЮДИ 

Нашей революции — 48. Возраст зрелости…

У меня на столе документ почти полувековой давности. Рукописная копия решения конференции фабрично–заводских комитетов Урала, состоявшейся в декабре 1917 года. Обветшалый от времени, пожелтевший листок бумаги беспристрастно свидетельствует о зарождении в рабочем классе нового созпанпя, нового отношения к своему труду. Вот что здесь написано о задачах рабочего контроля на производстве в области техники: «надзор за исправностью механизмов, частей и всякого рода машин, стремление к замене отсталой техники производства наиболее усовершенствованной, устранение тех технических причин, которые влияют на понижение производительности труда».

Вот так ясно и точно — сразу после провозглашения Советской власти — уральские рабочие определяли свои конкретные задачи управления заводом, хозяевами которого они стали.

Передо мной еще страницы, написанные в те первые дни существования Советской республики:

«Без руководства специалистов различных отраслей знания, техники, опыта, переход к соцпализму невозможен, ибо социализм требует сознательного и массового движения вперед к высшей производительности труда по сравнению с капитализмом и на базе достигнутого капитализмом…»

Это — слова Ленина, сказанные им еще в 1918 году.

И я вновь гляжу на пожелтевший лист бумаги, написанный уральцами, и как бы вижу перед собой людей, сразу и по–деловому вставших во главе великого движения к социалистическому труду…

Тысячи лучших представителей народа, вернувшись с фронтов гражданской войны, садились за парты. Перед ними стояла сложнейшая задача — «обогатить свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Из них и вышли первые кадры руководителей нашего хозяйства.

За сорок восемь лет революции в плеяду командиров индустрии, строительства, сельского хозяйства вливались представители все новых и новых поколений. Немало среди них сегодня и моих ровесников. Тех, кто в годы юности приобщался к подвигу народа на стройках первых пятилеток.

В их числе — и мой старый друг, с которым я встречался на стройке гиганта советской металлургии Краматорского завода. Несколько лет назад он послужил мне прообразом Балуева.

Он пришел на строительство чернорабочим. Это название профессии или, вернее, человека, не имеющего профессии, осталось от дореволюционных времен. Тогда оно было унизительным и обидным. В новых условиях и это имя стало почетным, ибо каждого из нас окружала атмосфера высокого подвига, каждый чувствовал себя соучастником исторического переустройства страны.

Он работал лучше других. Не щадя себя. И даже в своем нехитром деле умно и изобретательно. Вскоре его назначили бригадиром грабарей. Его бригада вышла в передовые. Но страна двигалась вперед невиданно быстрыми темпами. Ширился размах строительства. Все больше требовалось руководителей производства. И растить их надо было из людей, которые проявили на самой низовой работе организаторский талант, умение руководить, умение воспитывать. Балуева (так я и буду называть своего друга) послали на рабфак, потом в Промакадемию. Закончить академию ему не удалось. Новые руководители нужны были срочно — и, оторвав от учебы, его бросили на новую стройку. С тех пор этапы его жизни — это этапы строительства нашей промышленности.

Совсем недавно, когда вся страна обсуждала решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС, Балуев приехал с очередной стройки в Москву, и мы снова встретились.

За несколько дней до нашей встречи я был на крупном машиностроительном заводе. В разговоре со мной один молодой инженер сказал:

— А трудно вашему Балуеву теперь работать. Сил не хватит перестроиться. У него мозг весь по старой системе скроен. Ему теперь только до пенсии дотягивать.

Мои попытки спорить ни к чему не привели. Молодой человек остался при своем мнении.

Обеспокоенный этим разговором, я спросил Павла Гавриловича, уверенно ли он себя чувствует сегодня, не трудно ли ему будет работать в новых условиях, требующих от всех и каждого научного подхода и инициативы. Ведь была же все–таки «кольчужка из приказов», которой многие хозяйственники привыкли прикрываться.

Он усмехнулся:

— Сам же ты целую книгу написал про то, как я приказ сверху нарушил. Значит, не очень–то глубоко в меня это бумагопочитание вошло.

— А твой прораб Фирсов?

— А что он? Он от этой кольчужки с большим восторгом освободится, легче только станет человеку. А ответственности не ему бояться. Нет, за него не бойся. Реформа только освободит его от необходимости, как бывало иной раз вчера, разные трюки придумывать, чтоб от ненужной опеки уходить.

— Но в моей книжке — и про бессонные ночи, и про авралы, к которым ты в общем–то привык. А теперь время расчета, обстоятельного подсчета выгоды. Авралы будут окончательно, «по закону» рассматриваться браком в работе.

— И правильно! — воскликнул Павел Гаврилович. — Хватит мириться с авралами. Я лично всегда бываю по–настоящему доволен собой, когда мне вроде бы и нечего делать на стройке. Случись аврал — я виноват. Значит, не сумел что–то наладить в производстве. Без этого можно обходиться. А теперь особенно… Права у меня огромные. Значит, и вся ответственность на мне. Придется здорово приналечь, чтобы дело поставить, как требуется, по–научному. Теперь ученый рядом с нами должен встать, теперь науке в хвосте плестись совсем неудобно… Помнишь ведь, как раньше трубы изолировали? При такой механизации авралы были неизбежны.

Я понимаю, о чем говорит Балуев и на что он надеется теперь.

Сразу же после войны страна приступила к строительству нескольких трубопроводов. Но техникой эти стройни были обеспечены слабо. Зачищать трубы приходилось вручную — обычными кирпичами. Изолировку делали тоже без всяких приспособлений. Не было кранового хозяйства, не было трубоукладчиков. А ведь в стране существовала могучая тракторная промышленность, работало множество научных и проектных институтов. Они могли бы еще до начала строительства создать необходимые механизмы. Но наука отставала от производства. И только после того, как строители настойчиво потребовали дать им машины, они были в короткие сроки созданы.

Теперь, читая решения сентябрьского Пленума, Павел Гаврилович думал о том, что решения Пленума е удивительной точностью учитывают и его потребности.

— От науки мы еще многое потребуем, — добавил Павел Гаврилович. — Скажем, та же изолировка труб. Когда нам первые изолировочные агрегаты прислали, мы хоть от радости не плясали (понимали, что это не дарят нам, а долги отдают — при социализме воспитаны), но все же были очень довольны. А теперь считаем, что эти машины в принципе — невыгодное дело. В век химии живем. Значит, нужно, чтобы трубы на стройку приходили не голенькие, а в пластмассовой одежде. Теперь потребуем — пусть ученые приспособят на это дело какой–нибудь подходящий полимер. И трубы наши вечно будут работать… Я тебе когда–то говорил, что мечтаю всю страну сетками трубопроводов опутать, как электрическими линиями. Так вот, деловые расчеты на несколько лет мою мечту приближают. Видишь, как интересно! Поэты когда–то считали, что мечта и выгода — вещи несовместимые. А теперь они рядышком под руку идут.

— Выходит, у тебя теперь главные козыри — наука, экономика, техника?

— Не совсем так. Конечно, это — козырь. А главное — все равно люди!

И я вспомнил историю, которую рассказывал мне в свое время Павел Гаврилович. На стройку должны были прийти роторные экскаваторы, а экскаваторщиков не было. Балуев уже отправил людей учиться новой специальности, но они не успевали до прихода машин кончить курсы. И тогда бригада рабочих собрала деньги и послала одного парня в Армавир, где работал знаменитый машинист экскаватора, правда, не роторного, но по конструкции сходного. Парень нашел машиниста и уговорил его приехать на стройку.

Конечно, когда Балуев узнал историю появления машиниста на стройке, он распорядился выплатить ему подъемные и все, что положено. Но суть не в этом. Павла Гавриловича привела в восторг не жертвенность рабочих (своих денег ради дела не пожалели!), а их смекалка, умение понимать, как тесно переплетены интересы коллектива с их личными интересами. Да, они думали о судьбе стройки, о том, какие убытки принесет простой сложного механизма. При этом они думали и о своих интересах. Ведь роторный экскаватор облегчает работу трубоукладчиков, повышает производительность труда всей мехколонны, отчего увеличивается зарплата каждого рабочего.

Вот тогда Павел Гаврилович и сказал про этих ребят, что у них «государственные мозги».

Вспоминая подобные эпизоды сейчас, особенно ясно ощущаешь, что решения Пленума опираются на опыт и инициативу людей, понимающих, что благо социалистического общества и благо каждого человека неразрывно связаны.

И, продолжая свои мысли уже вслух, я говорю Балуеву:

— Слушай, Павел, ты никогда не задумывался, почему два хороших слова «хозяйственный расчет» слились в нашем обиходе в одно куцее — «хозрасчет»?

— Нет, — улыбается Балуев, — слова — это уж твоя отрасль, дело писательское.

— А вот не только писательское! В то время, когда мы впервые стали употреблять это понятие, хозяйственный расчет полностью не мог осуществляться. Употребляли его как привычный, так сказать, формальной скороговоркой произносимый термин. И только теперь смысл этого термина раскрывается полностью. Потому и произносить его надо целиком — в два слова. Настала, можно сказать, эпоха точного и подлинно всестороннего применения хозяйственного расчета в экономике. Надо расчетливо работать, видеть конечный результат своего труда, добиваться его не любой ценой, а наиболее расчетливым способом. Теорпя хозяйственного расчета складывалась годами развития Советской власти, но сейчас она найдет себе полное применение на практике…

— Сдаюсь, — говорит Балуев, — ты прав, это не одних писателей касается. Слова эти надо произносить с глубоким пониманием и уважением к ним. Онн ко многому обязывают и рабочего, и директора. Инпциатнву надо поддерживать и направлять в нужное русло… А вообще, честно признаюсь, сложное это дело — руководить такими головастыми людьми, как наши современники!

Он задумывается на мгновенпе п, подмигнув, добавляет:

— Но на это у меня есть своя тактика.

— Какая?

— Если интересно, — послушай. Вот тебе краткий трактат об авторитете руководителя. Конечно, чтобы иметь авторитет, нужно хорошо знать свое дело, быть готовым принять ответственное решение. Про это на всяких лекциях и собраниях говорят! Но всегда ли учитывается, что теперь, будь ты хоть семи пядей во лбу, всего сразу не разглядишь, не предусмотришь? Не прежние времена, когда я людьми с лопатами командовал! Теперь каждый — специалист. И на своем участке и участочке в чем–то сильнее меня. Так вот, если чего не знаю, я так и признаюсь. Мол, советуйте. Но точку на этом не ставлю. Стараюсь выслушать, понять, узнать.

— Все? Трактат окончен?

— Нет, слушай дальше. Очень я люблю людей, которые со мной не соглашаются. Это не потому, что я такой передовой, сознательный. А вот в чем дело. Иной руководитель хитрит, создает только видимость коллегиальности. Решит что–то сам, а потом соберет людей и сделает так, что они проголосуют за его решения. Тут человек просто спрятался за спину коллектива. Мне такое ни к чему. Я тоже обычно иду на совещание, имея свою идею. Но мне нужно другое. Мне нужно, чтобы мою идею из всех пушек люди расстреливали. Устоит — значит, моя правда. Не устоит — значит, их правда. Но уж, к какому бы решению ни пришли, отвечать за него буду сам, ни за кого не прячась. Так я понимаю сочетание единоначалия и коллегиальности. У меня ведь случалось и так, что иной мой приказ вызывал у людей удивление. Но потом разбирались и видели: а Балуев все–таки прав.

И еще одно скажу. Очень не нравятся мне руководители–чужеспинники. Которые любят от ответственности прятаться. Чуть что: «Надо с народом посоветоваться». За что большинство — за то и они. Не разбираясь: а может, большинство и ошиблось. Фальшивая это демократия… Нет, уж если тебя партия поставила руководить, то не юли, знай, что раз тебе многое доверено, то и спрос большой. Кто–то должен стоять у руля. Это даже в самой нехитрой работе необходимо. Если два человека хотят поднять бревно, один обязательно должен сказать: «Взяли!»… Так и в больших делах.

— И много таких дел у тебя сейчас?

— Сейчас? Да ты только вдумайся, сколько задач поставил передо мной Пленум! И знаешь, что мне особенно нравится? Ленинский революционный расчет строительства коммунизма. Новый этап революции. Спокойной жизни для меня сейчас не будет…

Я думаю о нашем разговоре с Балуевым. И мне пред–ставляются тысячи ровесников Балуева, людей его биографии и его убеждений. Я вижу, как они, склонившись над газетами, еще и еще раз перечитывают решения Пленума, записывают в блокнот свои мысли. И среди них обязательно та, которую так верно сформулировал Балуев: революция продолжается!

Люди эти думают о своем месте на новом этапе великого движения народа по пути построения коммунизма.

1965 г.

СОВЕТСКИЙ ЭТИКЕТ 

Мне бы хотелось в этой статье заставить зазвучать современно и свежо одно словосочетание, которое многим, возможно, покажется сегодня старомодным, устаревшим. Я имею в виду «хороший тон». В дни юности наших отцов это словосочетание было в постоянном обиходе и не заключало в себе иронического или даже шутливого оттенка…

Нужен ли хороший тон нашему сегодняшнему советскому демократическому обществу, которое в социальном отношении не имеет, разумеется, ничего общего с тем, старым? По этому поводу мне и хочется высказать несколько соображений.

Время от времени возникает схоластический спор: надо ли воспитывать у молодых «автоматизм вежливости»? Не породит ли этот автоматизм лицемерия? Что лучше: чистосердечная фамильярность, «искренняя» невоспитанность или «автоматическая вежливость», за которой, возможно, ничего не скрывается? Лично я не вижу ничего дурного в том, что мужчина, например, «автоматически» уступает женщине место в автобусе или метро. Подобный автоматизм, несомненно, не унижает человеческого достоинства. Вовсе не обязательно, чтобы любое элементарное действие (скажем, попытка поднять с пола то, что уронил твой сосед) было результатом сложных душевных движений.

При этом, конечно, никогда не следует забывать истину, высказанную еще Яном Амосом Коменским: «Под именем нравственности мы разумеем не только внешние приличия, но всю внутреннюю основу побуждений».

Возможно, не все со мной согласятся, но мне кажется, что «внутренней основы побуждений» сейчас у нас все же больше, чем «впешнпх приличий». Разве редко встречаются хорошие, душевно чистые юноши и девушки (а часто и люди старшего поколения), которые элементарно не умеют себя вести?

В последние годы появилось немало статей и даже книг в защиту чистоты русского языка: в первую очередь память подсказывает, разумеется, отличные выступления Корнея Ивановича Чуковского. Не стоит ли столь же методически и темпераментно бороться и за чистоту наших нравов? Ведь эта борьба входит в более широкий фронт борьбы за торжество коммунистической нравственности.

Я сейчас не случайно заменил слова «хороший тон» более емким и энергичным определением: нравы. Поведение человека в обществе: на улице и в семье, на работе и в театре, с незнакомыми людьми и с любимыми друзьями — и создает картину или картины нравов времени. Может быть, стоит в «Литературной газете» время от времени публиковать статьи под рубрикой, которую сейчас назову условно «Жизнь и нравы»?

Не говорю уже о том, что несомненно нужны популярно написанные, издаваемые массовыми тиражами книги, посвященные этим вопросам. В других социалистических странах, например, в Чехословакии, подобная литература разнообразна и обширна. У нас же крайне мало книг, рассказывающих молодому читателю, как нужно себя вести в метро, в гостях, на работе и т. д.

Не учат этому и в наших школах. А не стоит ли начинать даже с детских садов: ведь ученые сегодня утверждают, что человеческая личность, весь ее эмоциональный мир и навыки, формируется особенно устойчиво в возрасте трех–пяти лет.

Позволю себе употребить еще одно старомодное слово: этикет. Мы часто, иногда даже без надобности, повторяем известную чеховскую мысль о том, что в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда…

На улицах наших городов, в театрах, на стадионах трудно не заметить, что люди стали гораздо лучше одеваться: изящно, современно и со вкусом. Вокруг вас немало умных, красивых лиц. И в то же время вас толкнут, почти ударят, не извинившись, оттиснут локтем девушку, не уступят дорогу ребенку…

Я сейчас веду речь не о хулиганах. Не сомневаюсь, что после недавних решений партии и правительства воздух наших городов и сел станет намного чище. Но нам надо решительно избавляться и от «простой» грубости нравов. И тут уже нужны не законодательные акты, а кропотливая, умная и энергичная воспитательная работа. Работа, к которой будут привлечены все наши организации, вся наша общественность.

Само собой разумеется, что правила хорошего тона невозможно прививать столь же решительно и эффективно, как внедряет ОРУД правила безопасности движения. Но, может быть, имеет смысл поискать какие–то действенные, в том числе наглядные формы воспитания хорошего тона, высокой коммунистической нравственности? Почему бы не разработать своеобразные памятки, составленные умно, тактично, которые бы напоминали молодежи и всерьез, и в шутку (чем больше юмора, тем лучше), как надо себя вести. Такие памятки могли бы появиться в парках и электричках, в школах и кинотеатрах…

Я не берусь разрабатывать систему мероприятий по воспитанию хорошего тона, но если хотя бы одно из моих предложений сослужит добрую службу в улучшении наших нравов — цель моя будет достигнута.

1966 г.

СОЛДАТЫ ЮБИЛЕЙНОГО ГОДА

Кто они, какие они, солдаты Советской Армии нынешнего года — года пятидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции? Это им нынче вверяет Отчизна мужественную охрану страны, всего того, что обрел советский народ своим титаническим трудовым подвигом; всего того, что так героически отстоял в битвах с врагами, навечно озарив бессмертной славой свои Вооруженные Силы; всего того, что гений нашей ленинской партии дал миру; всего того, что достиг наш народ, и самую жизнь народа. И нет более священного долга, чем этот долг советских солдат!

Прошлой осенью я видел, как торжественно, с оркестром встречали воины прославленного гвардейского соединения новое пополнение — тех, кто не был еще ни гвардейцем и даже пока солдатом. Это были просто юноши, и каждый из них обладал особенностями присущих только ему черт характера, привычек, взглядов, устремлений. Все они были разные, и каждый обладал сложным сочетанием человеческих качеств.

Я видел, как генерал, обходя строй нового пополнения, пытливо, жадно, пристально вглядывался в лицо каждого. Я знал этого генерала на фронте, когда он не был еще генералом и был в возрасте тех, в глаза которых сейчас вглядывался столь пытливо. Он получил звание Герэя Советского Союза, совершив дерзновенный рейд по тылам врага, командуя дивизионом. После войны окончил две военные академии, что тоже, думается, подвиг. Я смотрел в лицо генерала: никогда не видел я его столь вдохновенным и озабоченным. Вечером поделился с генералом своими наблюдениями. А он сказал:

— Когда мы получаем новую сложную технику, мы заранее знаем, сколько понадобится времени, чтобы воины в совершенстве овладели ею и были способны к овладению еще более сложной техникой. Но когда приходит новое пополнение, я думаю не только о том, как оно овладеет этой боевой техникой. С каждым годом в армию приходят люди, все более сильные в своей подготовленности, и я думаю о том, чтобы каждый из них стал лучше, чем он есть, вобрал в себя то, чем мы были сильны, и приплюсовал к этой силе то, что составляет истинную сущность сегодняшнего нашего солдата.

— А в чем она?

— В высокоразвитом чувстве ответственности, в гордом сознании, что ты — солдат той армии, которая является щитом мира. И ты стоишь на страже того, ради чего в бою отдали миллионы своих жизней люди нашей страны. И ты отвечаешь перед ними и перед грядущим…

В комнате воинской славы, как в музее, собраны героические реликвии, говорящие о бессмертных подвигах тех, кто их совершил. И сюда пришли юноши из нового пополнения, отсюда начинается их армейский путь. Такова традиция. Великая, добрая традиция посвящения в солдаты.

Пробитые пулями партийные и комсомольские биле–ты, ордена с раскрошенной осколками эмалью, личное оружие героев с истертой чернью. Краткие, как воинские приказы, повествования о героических боях, фотографии тех, кто свершил подвиг. Я смотрю на эти фотографии и на лида царней из нового пополнения — они такие же, как у тех, изображения которых прикрыты стеклом. Все они — сверстники. Я вижу, как эти новые солдаты смотрят в лица тех, кто был их однополчанами. Смотрят молча, пристально. Смотрят и на фотографию тощего, в обсмоленной пламенем гимнастерке паренька, стоящего у подбитого вражеского танка.

— А этот живой? — спрашивает кто–то тихо.

Генерал наклонился над витриной, всматривается, объявляет:

— Живой! — И добавляет смущенно: — Это я. А почему цел остался — не знаю. Очень суматошливо на танк с гранатой кинулся. Испугался, потому и засуматошился, — генерал показал на другую фотографию и произнес с глубокой нежностью в голосе: — А это политрук нашей роты, Орлов Василий Алексеевич — большевик с восемнадцатого года, великого сердца человек.

— Жив?

— Для тех, кто его знал, он на всю жизнь живой…

В этом соединении так же, как и во многих других, навечно числятся герои, отдавшие жизнь за Отчизну. И на поверках называют их имена. Тех, кто в вечном строю. Они незримо стоят плечом к плечу с солдатами шестьдесят седьмого года — юношами, не познавшими войны. Они добыли для них победу.

Вот боевое знамя. Алое, с изображением В. И. Ленина, с орденскими лентами. По обе стороны его — часовые. Молодые солдаты пришли к знамени. Это — святыня воинской чести, добытой в боях и продолженной по сей день теми, кто совершенствует свое боевое мастерство во всех новых постижениях ратного дела с неколебимой солдатской твердостью.

Офицеры сопровождают солдат нового пополнения по всем подразделениям. Вот парк могучих тягачей и бронетранспортеров. Если запрячь всю эту технику в плуги, она могла бы вспахать на высоких скоростях гигантское пространство. Или за сутки доставить материалы, достаточные для строительства районного городка. А вот площадка с современным вооружением. Пояснения новому пополнению дают старослужащие. Они только на год, на два старше вступающих в строй. Люди одного поколения. Но как они не сходственны с этими, только что пришедшими на воинскую службу! И дело не только в ловкой их ладности, в строевой выправке, не только в том, как свободно они демонстрируют назначение и особенности сложнейшей аппаратуры. Они делают все это с той любовной уверенностью, которая присуща человеку, одержимому профессиональной гордостью постигнутого. И так происходит в каждом подразделении.

Я слышу, как старослужащий, сидящий у пульта, говорит молодому солдату чуточку сочувственно:

— Нам было трудно — вам будет еще труднее.

— Почему?

— Технический прогресс. Пока справитесь с этой техникой, придет новая…

— Ты что кончал? — спрашивает молодой.

— Вечернюю, рабочей молодежи…

— А я — из десятилетки.

— Тоже неплохо, — одобряет старослужащий.

— А после армии куда?

— Что значит после? У меня специальность. Прямой путь — в военное училище.

— А потом?

— Послужу, буду готовиться в академию.

— Значит, на всю жизнь военным?

— Правильно. Серьезная профессия. На уровне всех достижений науки и техники.

— А если войны не будет?

— Не будет, если вы, — солдат кивнул на пополнение, — будете хорошо службу нести.

— Ну, в радиотехнике я не хуже тебя разберусь…

— «Разберусь»… Ею командовать надо, выжать из нее все. Там у них тоже техника, и тоже грамотные у нее стоят. Весь вопрос, кто лучше ею владеет. Вот тебе главная от меня солдатская памятка…

Казарма. Настольная лампа горит только на тумбочке дежурного. На койках спят молодые солдаты. Прошли первые сутки их армейской службы. По тревоге поднимаются подразделения. Все, кроме пополнения. Они еще не солдаты. Им еще предстоит стать солдатами. Какими? А вот такими же, как их сверстники, уже овладевшие многими высококвалифицированными солдатскими профессиями. Это пм — солдатам народа — страна щедро дала могучую технику, столь насыщенную современными достижениями, что все ее образцы могут служить эскпонатами на выставке самых последних достоинств научно–инженерной мысли и индустриальной мощи страны.

И все они, эти солдаты, в считанные мгновения занимают места на своих постах — у боевых машин и установок, у орудий, электронных агрегатов и пультов — возле всей той техники, которая не столь давно считалась уникальной даже в стенах научно–исследовательских институтов.

Несоизмеримость, насыщенность мастерства сегодняшнего солдата с солдатом минувших времен такие же, как не соизмерима огневая мощь, которой владеет это соединение сегодня, с той, какой оно владело в годы войны. Образцы ее оружия тех лет стали музейными экспонатами. И каждый солдат, владея в совершенстве своей воинской профессией, владеет профессией своего товарища по боевому посту, чтобы в критическое мгновение быть способным заменить его. И солдатское искусство — во множестве знаний и, главное, в той мгновенной точности, с которой он осуществляет свое дело, проявляя виртуозную сноровку, выработанную настойчивой учебой.

Ратное дело обрело ныне черты высокого мастерства, где перед каждым огромные пространства открыть свой дар, ум, характер, настойчивость, всю свою человеческую особость. И то, что в армии введены ныне почетные звания мастеров, — тому свидетельство. И мастера рабочего класса нашей страны с гордой уверенностью передают всю эту высокую технику солдатам — мастерам Вооруженных Сил страны.

Армия учит солдата быть командиром техники, и армия воспитывает юношу быть таким солдатом, какими были солдаты Отчизны. Советская Армия — это высшая школа формирования человека стойкого, твердого, закаленного, исполненного духа коллективного братства и сознания своей ответственности и долга перед Родиной. Вот кто он, какой он — советский солдат 1967 года, года великого полустолетия Советского государства.

Отработаны ночные занятия по боевой тревоге. Зелеными просветами озарено небо, Я спрашиваю генерала:

— Ну как?

Генерал молча закуривает, вздыхает, потом произносит задумчиво:

— Я бы, знаете, чего хотел больше всего в жизни?

Чтобы мой политрук, старый большевик Василий Алексеевич Орлов, который меня в партию рекомендовал, сегодня учебные занятия посмотрел.

— Очевидно, он не ошибся в своей рекомендации?

— Не в этом дело, — досадливо поморщился генерал, — сегодняшнего солдата он увидел бы. Какой он!

— Да, техника сейчас не та!

— Да что техника! — сказал генерал. — Не она солдатом командует, а солдат ею. Вот в чем главное. И хорошо командует. Красиво, уверенно, бесстрашно…

— В условиях учебных занятий?

Генерал пристально посмотрел на меня.

— Как–то, — сказал он сурово, — на учениях одна система неточно сработала. Причину выяснить не удалось. Приехал в подразделение, сказал: «Может, есть у кого соображения?» Вышел из строя солдат Соловаев, докладывает: «Товарищ генерал, я всю ночь думал — это я виноват. Не могу точно припомнить — все ли я сделал при подготовке». Мужественный поступок? Да еще какой! Он ведь, Соловаев, знал, что никакой комиссии сразу не установить причину неполадки. Сказал. Проявил подлинное солдатское бесстрашие. А кто он, Соловаев? Ничем не выделяющийся от других. Солдат и солдат. А в критический момент: смелость. Значит, вот он какой, солдат шестьдесят седьмого года… Надежный! Быть солдатом — это быть человеком коммунистической чистоты и убежденности. Такими быть мы и учим молодых воинов. Какими и нас самих партия учит быть везде и всегда…

И генерал зашагал в казарму…

1967 г.

ВЕЛИКОЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЕ

Если бы тома «Истории СССР» довелось снабдить иллюстрациями, допустим, добытыми в разные времена путем аэрофотосъемки, то перед нами предстали бы поистине удивительные фотодокументы, повествующие о стремительном видоизменении одной шестой части планеты Земля.

Тайна этих изменений — в титаническом трудовом подвиге советского народа.

Запечатлеть преображенное гигантское пространство, панораму нашей Отчизны с помощью оптики значительно легче, чем изобразить во всей яркости человеческие черты тех, кто свершил этот подвиг. Чтобы ощутить электроэнергетическую мощь страны, сегодня достаточно ночного трансконтинентального полета с одного края Родины до ее другого края: увидишь соперничество земных электросозвездий с небесными светилами. А ведь в не столь уж отдаленное историческое время для того, чтобы осветить в Большом театре карту будущей электрификации РСФСР, пришлось временно выключить освещение столицы, жившей на голодном энергетическом пайке…

Такие сравнения минувшего с нынешним вызывают у нас всякий раз благоговейное восхищение теми, кто дерзновенно провидел уже тогда нашу Родину такой, какой она должна была стать и какой она стала.

Ныне даже самые отъявленные враги коммунизма то с меланхолической печалью, то со скрежетом зубовным, но вынуждены признавать экономическое могущество СССР.

Конечно, мы испытываем патриотическую гордость, видя свершенное. Материально–техническая база коммунизма — мощное основание всеобъемлющих благотворных преобразований жизни народа, безопасности мира социализма, экономической взаимопомощи, исполненной духом пролетарского интернационализма. Вопреки всем историческим бурям, бедствиям, нашествиям интервентов партия, народ исполнили завет Ленина: подняли страну из бездны отсталости, нищеты, превратили ее в самую могущественную социалистическую державу.

Но где мера самого великого, самого сложного и трудного преобразования — духовного преобразования народных масс страны! Ведь не только масштабами индустриального созидания измеряются вершины человеческого духа в творчестве истории.

Можно назвать цифры, наглядно свидетельствующие, что у нас больше, чем в какой–либо другой стране, людей, обладающих высшим образованием, что у нас самая большая в мире когорта ученых, открывающих тайны неведомого; сказать о том, что закон о всеобщем среднем образовании выполняется неукоснительно и плоды этого видны воочию… На всем историческом пути Советского государства неустанно свершалась партией величайшая революция — преображение духовного мира, психологии людей, их перевоспитание и воспитание, формирование социалистического сознания, нравственности, убежденности. Духовный рост всего народа, рост личности в социалистическом обществе — великие плоды творческой деятельности Коммунистической партии.

Рост нравственной культуры народных масс — это и рост ярких человеческих личностей. Деяниями выдающихся сынов и дочерей народа обозначен весь исторический путь страны. Немеркнущие образы таких людей — светочи для многих поколений.

С необычайной полнотою воплотился гений народа во Владимире Ильиче Ленине.

Ленин предначертал пути переделки старого мира и строительства нового общества. Он указал, какими качествами должны обладать те, кто будет вершить этот величайший исторический подвиг творческого созидания, высшая цель которого и есть формирование нового человека, человека социалистического мира.

На Алмалыкском медеплавильном заводе работает 30-летний старший мастер анодного передела Геннадий Михайлович Ситников. Он возглавляет передовую бригаду. Но я не знаю, кем его правильно считать: рабочим с образованием инженера или инженером, не расставшимся со своим рабочим местом. Он учился, работая. Вся страсть его устремлена к тому, чтобы изгнать тяжелые работы, и там, где особенно трудно, заменить людей — автоматикой.

Есть такой процесс «дразнения» печи. Сжигается при этом много сосновых бревен, сгорает уйма леса. Ситников проводит опыты — пробует заменить дерево вдуванием газовоздушной смеси. Говорит:

— Лес жалко, и труд тяжелый.

Верит:

— Мы своего добьемся. С инженерными знаниями стало работать перспективней, увлекательней. Вот чугунные горловины печей раньше сгорали в месяц. Металл пропадал, труд. Заменили огнеупором — стоит больше года. Приятно!

— Кто придумал?

— Мы — бригада.

— Что вы считаете главным в ваших поисках?

— Как всякий рабочий человек, чту труд людей, его и экономлю. Это, если хотите знать, и есть самое лучшее уважение к человеку. Я лично так думаю.

Такое определение действенного гуманизма я услышал от Геннадия Ситникова, рабочего–инженера. Он утверждает со своими товарищами этот гуманизм в творческом вдохновенном труде.

Мы живем в атмосфере постоянно растущих, все более высоких моральных стремлений, освещенных жаждой совершенствования человеческой личности в коммунистическом духе.

Недавно весь советский народ по велению сердца вышел на юбилейный коммунистический субботник. Это было вызвано душевной потребностью, стремлением как бы слить себя, сегодняшнего человека, с теми, кто на заре Советской власти открыл в этот день новые черты человека нового мира, столь явственно, отчетливо видимые теперь во всех народах нашей страны.

Юноши–пограничники, герои острова Даманский, своим подвигом подтвердили ту высокую верность заветам отцов, которая свойственна новому, молодому поколению, как и всем другим поколениям героического нашего народа.

Эта преемственность, прочность моральных устоев зиждется на единых коммунистических убеждениях.

Если в начале начал, как указывал В. И. Ленин, можно и должно было «строить коммунизм из массового человеческого материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства, крепостничества, капитализма», то каким несоизмерным могуществом коммунистического самосознания наш народ обладает сегодня! За полвека мы прошли огромный путь. Путь подвигов, созидания, преображений, идейно–нравственного совершенствования, культурного обогащения, новаторского творчества во всех сферах деятельности.

Партия, руководствуясь учением Ленина, служит народу как великий педагог, воспитатель нового человека. Светлые черты нашего народа — нравственная чистота, бескомпромиссная требовательность к моральному облику каждого человека, героический склад характера, постоянная неуспокоенность уже достигнутым, преданность делу партии, делу социализма.

Наша Коммунистическая партия избрала своим девизом На все времена: «Все во имя человека, все для блага человека!»

1969 г.

ЖИВЕМ В ЭПОХУ ЛЕНИНА!

В обычае нашем — исчислять время не только шагами часовой стрелки, не только календарем. Время мы обозначаем созиданиями, народными свершениями, опережающими самое время. Трудовая секунда Советской страны весит многие сотни тысяч тонн и с каждым годом становится все весомей.

Могуч строй годов советских, и каждый из них имеет свой героический облик, несет великие наследственные черты года 1917‑го, приумножая, утверждая, осуществляя все более могущественно то, что он начал на заре эпохи революционного обновления мира.

Мы с уважением и благодарностью оцениваем то, что работал, даровал нашей Отчизне уходящий год. Он хорошо потрудился, пятьдесят первый советской эры год, становясь в строй своих исторических предшественников. Его «трудовая книжка» заполнена выполненными и перевыполненными обязательствами. Он заложил надежный плацдарм для нового наступления.

Год минувший ознаменован важными достижениями во всех сферах общественной жизни.

Наша литература еще и еще раз доказала свою неотступную верность ленинской правде. Писатели, как и вся советская художественная интеллигенция, продемонстрировали свою сплоченность и преданность партии.

Империалистическая пропаганда ринулась в поход — шумный, трескучий, исступленно истеричный, в поход на коммунистическую идеологию — то есть на то, что составляет сущность наших идейных, исторических, эстетических убеждений, на то, что бессмертно на века, всесильно своей победоносной правдой и увековечено всемирно–историческими подвигами нашего народа.

Советским писателям принадлежит немаловажное место в борьбе против этих диверсий. Боевое их слово срывало маски с врагов, несло правду народам мира. В битве за умы и сердца человеческие достойно звучат голоса советских писателей, никогда не покидавших переднего края.

Мы с гордостью вписываем в «трудовую книжку» уходящего года, наряду с бесчисленными его производственными победами, и лучшие произведения литературы и искусства.

Некоторые из них отмечены высокими наградами. Государственные премии СССР 1968 года получили не так давно Чингиз Айтматов и Сергей Залыгин. А в самом преддверии Нового года лауреатами стали еще три писателя. Совет Министров РСФСР присудил Государственные премии РСФСР Алиму Кешокову — за исполненный высокой гражданственности роман «Вершины не спят», Н. Н. Михайлову, автору талантливой публицистической книги «Моя Россия», Василию Федорову за сборник «Третьи петухи» и поэму «Седьмое небо», которому присущи глубина мысли и художественное своеобразие.

Наши планы созидания зиждятся на строго научной основе прозорливого коммунистического видения. Они, если можно так выразиться, пронизаны духом социалистического реализма, в них слито воедино сегодняшнее с завтрашним.

Наш писательский метод, метод социалистического реализма — надежное орудие мышления, помогающее нам верно, дальновидно понимать и изображать действительность, проникать в сущность времени, в настоящее и будущее.

Мы хорошо понимаем великую гуманистическую сущность советского искусства. Мы понимаем, что наша работа особенно ответственна сейчас, когда империалисты плетут сети своих интриг. Империалистический Новый год наступает не как радостный, полный светлых надежд праздник. Он рождается в стальной каске, оснащенный новейшими средствами убийства.

Коммунистическая партия и правительство Советского Союза, учитывая это, принимают необходимые меры для дальнейшего укрепления обороны нашей страны. Что же касается советской литературы, то мы можем с гордостью сказать, что тема патриотизма, тема ратного подвига народа всегда были и будут ведущими — в соответствии с правдой нашей истории, жизни, с нашей убежденностью. Хорошие, сильные книги о народных подвигах служили, служат и будут служить формированию новых поколений советских людей, героических строителей коммунизма.

Подобно бюджету общегосударственному, наш общелитературный «бюджет» целеустремлен на осуществление великих всенародных целей.

Книга у нас становится духовным жизневодителем, когда она исполнена высокой правды и совершенна как истинное произведение искусства, когда она создана художником, преданным идеалам, во имя которых совершается революционное обновление мира. Мы видим новый год в его юношеском облике, в трудах и свершениях нашей славной молодежи, о которой думаем, создавая свои кнпгп. Ведь произведения искусства — это связные духовного и исторического опыта поколений.

Наступивший год ярко озарен приближающимся столетием со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Столетие Ленина — это торжество ленинизма в деяниях, в свершенпях, в одухотворенности народа. Вдохновенное ощущение слитности Ленина, народа, партии в единое всемогущественное целое дарует художнику нашей страны благодарную возможность создавать произведения, раскрывающие всепобеждающую правду коммунизма.

Так пусть же сопутствует всем нам в поисках, в труде, в творчестве радостная жажда художнического подвига. Пусть появятся новые и новые произведения, достойные нашего народа, достойные эпохи Ленина.

1969 г.

СОЛИДАРНОСТЬ

С каждым новым шагом советского народа вперед все более отчетливо и естественно обозначаются его духовные качества, сложившиеся в процессе великих преобразований, освещенных идеями коммунизма.

Неотъемлемая характерная черта, ставшая духовной природой, мировоззрением советского человека, — благородное чувство пролетарского интернационализма. Величайший вклад в благотворное изменение судеб многих народов мира внес советский народ своей бескорыстной братской помощью, поддержкой освободительной борьбы, укреплением независимости молодых развивающихся стран. Этот самоотверженный подвиг зиждется на его убеждениях, священных принципах пролетарской солидарности и является свидетельством высокой духовной культуры народа.

В памяти моей всплывают далекие времена: восемнадцатый год, захолустье сибирского селения. Только сыпнотифозные получали пайки: поштучно отсчитанную, тошнотно–сладкую, мороженую картошку. Городишко все же обладал одной, по тем временам баснословной материальной ценностью. Возле речной пристани возвышалась обледеневшая насыпь каменного угля, добытого в утлых старательских ямах–шахтах трудом большевиков уезда еще в честь первой полугодовщины Советской власти. Этот уголь уездный ревком решил свезти в губернский город на паровую мельницу и сменять на хлеб для населения. И вот в это время сюда пришла весть о предстоящем отъезде группы бывших венгерских военнопленных на родину. Народ собрался на сборной площадке, и председатель ревкома объявил об этом. Мало кто из местных жителей был достаточно осведомлен о том, какая она страна — Венгрия. Но народ ее сибиряки знали хорошо. Почти все бывшие военнопленные венгры вступили в Красную гвардию и принимали активное участие в укреплении молодой Советской власти. На митинге было принято решение: свезти уголь в губернский город, где имелась железная дорога, как дар помощи красногвардейцам–венграм, с тем, чтобы они смогли доехать по железной дороге до своей родины и там принять участие в революционной борьбе своего народа.

Около сорока почетно избранных граждан нашего уезда, запрягшись в бурлацкие лямки, поволокли баржу вверх против течения по болотистому берегу. До губернского города было более трехсот верст. Какая судьба постигла этот караван с углем, мне неведомо. Полагаю, что его едва ли удалось довезти до места назначения. Интервенция, гражданская война окровавили и разорили землю. Но вот ныне из подземных нефтяных морей Сибири течет нефтяная река и в Венгерскую Народную Республику!! И что это как не проявление все того же пролетарского интернационализма, ростки которого поднялись уже в те далекие и тяжкие годы!

Советские люди никогда не устанавливали границы интересов национальных и интернациональных; ведь они своим бессмертным подвигом в Великой Отечественной войне освободили многие порабощенные фашизмом народы. В большинстве стран Европы, в земле этих стран, лежат те советские люди, которые свершили свой освободительный интернациональный подвиг, явили миру то, что составляет вершину человеческого духа.

В Индии на металлургическом комбинате в Бхилаи, построенном с помощыо Советского Союза, я встретился с нашими мастерами.

Известно, что климат жаркой Индии для советского человека труден. А ведь даже в сибирские зимы у мартеновских печей сталевары коричнево загорают, словно летом. И я дивился огнеупорности наших людей, их властительному пренебрежению к двойному пеклу: печей и солнечного сгущенного зноя. Я спросил сталевара с Урала Ефима Гавриловича Пастухова: «Ну как?» — ожидая, что он, естественно, расскажет что–нибудь о себе.

Пастухов улыбнулся и, показывая глазами на молодого индийца, отважно шурующего железным ломом в мартене, сказал счастливым голосом:

— Вполне! — И добавил внушительно: — Металлургический комбинат — это что? Точка опоры для их национальной независимости. А что главное? Рабочий класс. Вот он, пожалуйста, вырисовывается. Самая большая радость. Наше дело какое? Дружески тут завод поставить, запустить его на полную мощность и — домой. Все строго согласно договору. Но вы что думаете? В балансе страны здесь только металлу сильно прибавится? Главное в том, что растет рабочий класс. Он сила, как ему исторически и назначено. — Пастухов помолчал. — Моя функция тут простая, чисто технический опыт передать, обучить делу в положенный срок. На технику слов нахватался, на разговор еще нет. Но глаза есть, вот я и наблюдаю. Видите этого парня у печи? Пришел он из деревни. Печей боялся, как нечистой силы, что ли. Чего ему индиец горновой ни скажет, согнется, поклонится и губами к руке тянется. И не вежливость это, а прижатость какая–то. Теперь выпрямился, другим стал — самостоятельно у печи управляется. С достоинством горновому свое мнение, касающееся процесса плавки, не раз высказывал. — Пастухов улыбнулся. — Только из–за одного этого стоило и семью оставлять надолго, и завод, и товарищей, притерпеваться к климату, сутками из цеха не вылезать…

Едва ли можно уложить в какие–либо точные пропорции соотношения советского патриотизма и пролетарского интернационализма нашего народа! Все это слито воедино в его сознании. И эти его прекрасные духовные качества видны людям всего мира.

1969 г.

ВЕЛИКАЯ СИЛА ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМА 

Итоги международного Совещания коммунистических и рабочих партий находятся ныне в центре внимания всего мира. И сама работа Совещания, и принятые им документы знаменуют большой успех международного коммунистического движения в его борьбе против империализма, в укреплении единства действий компартий, в сплочении всех антиимпериалистических сил. «Принятые Совещанием документы дают всем нам новое оружие в нашей общей борьбе, — сказал Леонид Ильич Брежнев. — Они помогут коммунистам и трудящимся всех стран еще яснее увидеть пути дальнейшей борьбы с империалистической агрессией и угнетением. Они прозвучат над миром как наш совместный братский призыв ко всем честным, прогрессивным силам на земле, выступающим за дело свободы, мира и счастья народов».

Совещание выработало боевую платформу совместных действий в борьбе против империализма и зафиксировало ее в своем Основном документе, единодушно высказалось за сплочение мирового коммунистического движения на принципах марксизма–ленинизма, пролетарского интернационализма. Многие делегаты братских партий подвергли принципиальной критике великодержавно–шовинистический курс нынешних руководителей КПК. Делегации братских партий тепло и сердечно говорили о большом вкладе КПСС и Советского государства в общую борьбу.

Важнейшее значение имеют и другие документы. Горячо, с большим энтузиазмом одобрили участники Совещания Обращение «О 100-летии со дня рождения Владимира Ильича Ленина».

И можно только присоединиться к словам Яноша Кадара, который сказал в беседе с журналистами, что это Совещание «без преувеличения можно считать событием исторической важности, поскольку наше движение представляет собой самую мощную общественную силу мира».

В этой связи мне вспомнился такой любопытный эпизод.

В минувшее воскресенье некий западный обозреватель лицемерно удивлялся: почему это коммунисты называют недавно окончившееся международное Совещание коммунистических и рабочих партий «историческим событием»? Что, дескать, здесь такого из ряда вон выходящего? Ну, встретились, поговорили, разъехались… Нет, решительно ничего особенного не видит во всем этом обозреватель. Посмотрите, поучает он, на XII конгрессе Социалистического интернационала: собрались социал–демократы тихо, вели себя скромно, никому и в голову не пришло назвать конгресс «историческим событием»…

Лепет этот не заслуживал бы никакого внимания, если бы с месяц тому назад тот же обозреватель сам не старался привлечь внимание к московскому Совещанию. Только тогда он выводил другие рулады. Он — как и большинство буржуазных пропагандистов — утверждал, что Совещание окончится… «поражением Москвы».

Этот поворот вокруг своей пропагандистской оси вынуждены были проделать многие буржуазные комментаторы. Им попросту не оставалось ничего другого, ибо все нх пророчества и прорицания относительно исхода международного Совещания коммунистических и рабочих партий лопнули, как мыльный пузырь. Эти многоопытные Кассандры оказались в состоянии самой примитивной растерянности. Образно сказал польский публицист Игнаций Красицкий: «В стане заклятых врагов социализма с некоторых пор удивление и растерянность довлеют даже над ненавистью».

И в самом деле, ничего, кроме беспомощного лепета, не услышишь ныне от антикоммунистов. Да и что они могут противопоставить пламенным, вдохновляющим словам, с которыми 75 коммунистических и рабочих партий обратились к народам мира!

Участники Совещания обратились к людям труда — рабочим, крестьянам, интеллигенции, к деятелям науки и культуры, ко всем, кто хочет спасти и умножить плоды труда и творческих усилий человечества: к матерям и отцам, заботящимся о будущем своих детей, ко всем мужчинам и женщинам, с призывом бороться в защиту мира.

Разве может этот призыв не всколыхнуть самые широкие массы людей на земле?

Обозреватель Би–Би–Си, о котором я упоминал, не нашел ничего лучше, как сказать, будто «почти то же самое» записал в своих решениях конгресс Социалистического интернационала. Беспомощный фигляр! Если так, то почему до сего дня в эфире — какой диапазон ни включи, на Какую станцию ни настройся — на все лады обсуждаются итоги встречи 75 партий? Почему трудящиеся всего мира с надеждой обращают — и долго еще будут обращать — свой взор к принятым на этом форуме документам?

Почему? Конечно, на этот вопрос одним словом ответить нельзя, неправильно. Ученые, политики, общественные деятели изучают и будут изучать содержание принятых документов и их влияние на судьбы мира. Я хочу сказать лишь об одном их аспекте — об оптимизме.

«Сплоченные воедино, мы обеспечим победу священного дела мира на земле!», «Усилив наступление на империализм, можно добиться решающего превосходства над ним, нанести поражение его политике агрессии и войны», «Победа революционных и прогрессивных сил неизбежна»… Это лишь несколько фраз из документов Совещания. Совещание коммунистических и рабочих партий навсегда останется памятным форумом оптимизма, замечательной демонстрацией великой силы интернационализма,

1969 г.

НЕ СМОЛКНЕТ СЛАВА! 

МОЕМУ МОЛОДОМУ СОВРЕМЕННИКУ

Это слово прежде всего к тебе, мой молодой товарищ современник…

25 лет, четверть века, жизнь целого поколения отделяет нас от Великой Победы в сорок пятом. Сколько прожито и пережито после нее! А мне — да я думаю, что и всем нам, участникам войны, — он, этот день, видится так ясно, так отчетливо, в таких оттенках и подробностях, в такой свежести красок и чувств, словно это было вчера.

Много раз сказано и написано, что Красная Армия, Советская Армия, весь советский народ, поднявшийся на священную войну против гитлеровских захватчиков, ведомые ленинской партией коммунистов, спасли нашу Родину от величайшей из опасностей, которые угрожали ей когда–либо на протяжении тысячелетней истории.

Вот несколько цитат. Сухой язык официальных документов нацистской Германии впечатляет куда сильнее самых эффектных риторических эскапад.

…Советский Союз перестанет быть «субъектом европейской политики» и превратится в «объект немецкой мировой политики»…

…«Речь идет не только о разгроме государства с центром в Москве. Достижение этой исторической цели никогда не означало бы полного решения проблемы. Дело заключается скорей всего в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их…»

«Разгромить русских как народ…» Уничтожить Советскую власть… Вычеркнуть из истории самый дорогой для нее день — 25 октября 1917‑го…

Наша Победа опрокинула зловещие планы гитлеровцев, а заодно и весь «тысячелетний рейх»!

Эту Победу выковали в титанической, беспримерной по масштабам и усилиям священной войне все нации и народы Страны Советов. Гитлер и его фельдмаршалы предусмотрели, казалось бы, все: число дивизий, нужных, чтобы молниеносно разгромить Красную Армию, темпы работы военной промышленности закабаленной Европы, количество самолетов для варварских бомбежек советских городов, даты, когда в эти города ворвутся танковые армады с черными крестами, списки правителей этих городов. Они подсчитали, сколько советских людей нужно уничтожить, сколько немцев переселить на Украину, на Дон, в Поволжье…

Но они, эти бухгалтеры смерти и уничтожения, не учли одного: самой сущности советского строя. Строя, который невозможно сокрушить.

Советские люди от мала до велика поднялись на Великую Отечественную войну. Их вдохновляли имя Ленина, идеи Ленина. Ленинская партия сплотила солдат фронта и солдат тыла, слила миллионы человеческих воль в единую волю к подвигу, волю к победе.

На полях сражений и в тыловых арсеналах мужал, оттачивался, удивляя мир все новыми и новыми гранями, советский человек, советский характер. Не щадя крови и жизни, он вершил дело Победы, и миллионы его подвигов и жертв слились в общий подвиг, которому суждено не потускнеть в веках. Советский человек свершил этот подвиг во имя своей страны и во имя человечества, во имя себя и во имя будущих поколений. Во имя тех, кто родился после войны, тех, кто, придя к зрелости, продолжает сегодня дело отцов и дедов. Во имя тебя, мой молодой товарищ современник!

Гигантские силы столкнулись в небывалом историческом поединке. Никогда еще не знал мир битв такого размаха, никогда еще не были брошены в горнило войны такие массы людей и машин.

Мы победили. Мы не могли не победить. Суровую проверку на прочность выдержал наш советский строй. Наше государство трудящихся. Братство наших пародов. Ленинизм. Коммунистическая партия.

Да, наша Победа спасла мир, человечество от мрака фашизма. Это знают все народы земли. Они навечно сохранят признательность советскому народу за его беспримерный подвиг. Об этом хорошо сказал в своей речи с-трибуны Мавзолея В. И. Ленина на торжественном первомайском митинге на Красной площади Генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС Л. И. Брежнев.

…Мне как писателю хочется с гордостью напомнить о той лепте, которую внесла в дело Победы советская литература.

Наше поколение писателей задолго до войны жило и работало с ясным предощущением неизбежности схватки с фашизмом. Самые лучшие, самые чистые и светлые страницы наших книг были отданы — по велению сердца — нашей любимой Красной Армии, детищу и гордости народа.

И когда пришел день, атмосфера высокого подвига шагнула из книг на поля сражений. Писатели встали в первые ряды защитников Родины. Они дрались оружием огня и оружием слова. И слов-о, рожденное на войне и о войне, стало громадной силой, воодушевлявшей солдата на подвиг.

Издавна считали, что, когда говорят пушки, — молчат музы. Советская литература времен Великой Отечественной с блеском это опровергла. Освободительная Отечественная война родила множество книг, которые навсегда вошли в золотой фонд нашей словесности. Примечательный эпизод: радио блокадного Ленинграда в первые месяцы передало в эфир такое множество стихов, что гитлеровская пропаганда заявила, будто они были… заготовлены заранее, впрок!

В огне боев родплась наша военная литература, которую ты, мой молодой товарищ современник, знаешь и, не сомневаюсь, любишь. Потому что она правдиво и сурово поведала о подвиге отцов, выстоявших и победивших в Великой Отечественной войне.

Мы, литераторы, пишущие на военную тему, хорошо понимаем, что все еще в долгу перед нашей современной армией, перед ее воинами — юностью страны, одетой в форму Советских Вооруженных Сил. Мы в долгу потому, что сегодняшний день армии еще не получил достойного отражения в наших книгах.

А время настойчиво требует этого. Ибо в мире — на Западе и Востоке — есть силы, которых судьба гитлеризма ничему не научила. Они хотят заставить забыть о том, что сделала наша страна для человечества в годы поединка с фашизмом. Они действуют так, словно не понимают, насколько могущественнее стали мы за четверть века после 9 мая 1945 года. Мы могущественны, как никогда, — своей сплоченностью, своими успехами, достигнутыми во всех областях нашей жизни под руководством Коммунистической партии. И своими Вооруженными Силами, оснащенными могучим современнейшим оружием. Мы не хотим поднимать меч: нам нужен мир, ибо мы созидаем. Так пусть же никто нас к этому не вынуждает…

Мы, люди старшего и среднего поколений, иногда во многом завидуем тебе, мой молодой товарищ современник, — завидуем широко открытым пред тобою дорогам к творчеству, созиданию, высокой культуре. Тебе, мой молодой современник, предстоит осуществить в грядущие годы высокие предначертания нашей родной партии во имя счастья советского народа, во имя коммунизма. Но со скромной гордостью думаем мы и о том, что таким, какой ты есть, ты смог стать потому, что наше поколение с честью выполнило свою историческую миссию. И мы знаем: если придется, ты так же честно и самоотверженно выполнишь свой долг перед своей страной, перед партией Ленина, перед коммунизмом.

1970 г.

ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА Заметки делегата XXIV съезда КПСС

XXIV партийный съезд — высший совет коммунистов нашей страны, на котором с ленинской прозорливостью, с величайшей научной глубиной обсуждаются самые существенные проблемы современности, вырабатывается стратегия творчества грядущего во имя блага и счастья народа. В величественное здание Дворца съездов пришли избранники партии, всесторонне представляющие общество строителей коммунизма. Здесь люди, чьи имена всенародно и даже всемирно известны, и те, кто еще молод, кто впервые удостоился чести быть посланным своими товарищами на самый высший партийный форум. Молодые коммунисты, трудясь плечом к плечу со старшими товарищами, наследуют величие традиций партии, ее героизм, ее вечный дух созидания, новаторства, освещенные бессмертием ленинского учения.

Когда смотришь в зал, где заседает съезд, на ряды, в которых сидят делегаты, то видишь целое созвездие золотых звезд. И в моей делегации Краснодарского края блещут Звезды Героев Социалистического Труда. Вот бригадир комплексной бригады колхоза «Кубань» М. Клеппков, вот врач Н. Ащева, а вот знаменитый П. Лукьяненко — создатель новых высокоурожайных сортов зерновых культур. И рядом с ними сверкает Звезда Героя Советского Союза на груди генерал–лейтенанта авиации И. Морозова.

Среди делегатов съезда — люди всех профессий, ибо в нашей стране человек в труде воплощает свои лучшие качества, трудом он славен. Труд — мерило нравственности, морали и высшего призвания человека. И весь наш народ–труженик, народ–созидатель преисполнен сейчас высоким ощущением своего исторического достоинства, предвосхищением взлета, который предстоит совершить родной стране. Трасса этого взлета, простирающаяся очень далеко, была раскрыта нам всем в Отчетном докладе ЦК КПСС съезду.

Рубежи, которые назначены партией, будут достигнуты в атмосфере научно–технической революции, научно–технического прогресса. Это предъявляет новые требования к человеческой личности, к профессиональным качествам, образованности советских людей. Не случайно так велик у нас рост инженерно–технической интеллигенции, черпающей кадры из среды рабочего класса, крестьянства. В этом процессе проявляется еще большее сплочение нашего общества, укрепление его социального единства. Осуществляется одна из целей коммунизма — стирание граней между умственным и физическим трудом. Обогащение всех слоев нашего общества высокой культурой служит повышению могущества страны, развитию мастерства, неиссякаемого новаторства во всех областях человеческой деятельности.

Мне, писателю, особо запали в сердце и разум слова Л. И. Брежнева о том, что ЦК партии принимал меры к тому, чтобы создать такую моральную атмосферу в нашем обществе, которая способствовала бы утверждению во всех звеньях общественной жизни, в труде и в быту уважительного и заботливого отношения к человеку, честности, требовательности к себе и к другим, доверия, сочетающегося со строгой ответственностью, духа настоящего товарищества. Эти слова, пронизанные ленинским гуманизмом, наполнили всю атмосферу съезда особым ощущением счастья быть коммунистом, советским гражданином. Они словно бы волнами распространились по всей нашей стране, вызывая у людей радость и благодарность, ибо в этих словах со всей силохг отразилась высшая и главная цель партии — служить благу человека, его счастью, стремление обратить все наши материальные и духовные богатства на самое главное — на воспитание коммунистической личности.

Какая гордая, священная и величественная цель! Партия была устремлена на нее на всем своем пути, но на нынешнем этапе эта цель видится особенно четко. Ленинская принципиальность, ленинская доброта и любовь к народу — особенность атмосферы XXIV партийного съезда. И когда Генеральный секретарь нашей партии сказал о том уважении, о той вечной признательности, которые испытывают все поколения советских людей к ветеранам Великой Отечественной войны, его слова прозвучали с особой, пронзительной силой. Мы знаем Л. И. Брежнева как фронтовика, грудь которого украшает Звезда Героя Советского Союза — высшая награда за воинский подвиг, знаем как человека, которому известно, сколь коротка дистанция, отделяющая на войне жизнь от смерти.

Ветераны — солдаты и командиры — это та часть вашего народа, которая с оружием в руках в жестоких боях спасла человечество от той бездны, в которую мог ввергнуть его фашизм. Перед всем человечеством раскрылось тогда немеркнущее величие интернационального подвига, свершенного Советскими Вооруженными Силами. В бесконечном историческом пространстве героизм наших воинов будет служить маяком для все новых и новых поколений, явится образцом патриотизма, верности идеям партии.

В годы войны мне посчастливилось почувствовать то удивительное родство, которое было присуще фронтовикам, удалось увидеть всю их человеческую красоту, действительно прекрасную мораль советских людей. И в послевоенное время я видел этих людей в войсках, у мартеновских печей, у прокатных станов, в цехах, где рождается новая техника, на стройках колоссальных жилищных массивов. Именно такие люди двойного подвига — фронтового и трудового — стали героями последних моих книг: Петр Рябинкин, Степан Буков, Елкин, Балуев. Те, кто остаются героями на переднем крае пятилеток, так же, как когда–то стояли насмерть на поле битвы.

Когда Л. И. Брежнев сказал перед съездом свое доброе слово о ветеранах, я был уверен, что, если бы прозвучало: «Фронтовики, встать!», тысячи людей в зале поднялись бы, встали по старой воинской привычке, готовые выполнить любое задание партии. И вместе с нами по праву встали бы в этот строй и молодые коммунисты, впервые удостоенные чести быть избранниками партии. Ведь то, что они несут в своих сыновьих сердцах, — это отцовская неукротимая жажда новых свершений, стремление быть достойными продолжателями великого созидания, начатого и продолженного отцами.

Среди делегатов много моих товарищей по профессии — писателей, представителей художественной интеллигенции. У них, конечно, тоже бы мгновенно возникло желание встать, ибо многие — бывшие фронтовики. Они должны выполнить свой долг перед поколениями молодых, перед всем нашим народом — создать произведения, достойные общества строителей коммунизма, сохраняющие свою жизненную силу на долгие времена.

Каждый день заседаний съезда наполнен огромной работой творческой мысли партии. Это вселяет в сознание советских людей высокую ответственность за те дела, которым они изо дня в день отдают разум, силы, энергию. Мы знаем: свое благо и счастье мы создаем своим же трудом.

ПРЕДНАЧЕРТАНИЯ ГРЯДУЩЕГО

Незадолго перед началом XXIV съезда КПСС наша страна взяла трудовой старт девятой пятилетки, который знаменует новый взлет в труде, в духовном творчестве, в энтузиазме советских людей. Я думаю, это лучшая форма встречи форума коммунистов, огромного события в жизни нашего народа, в жизни трудящихся планеты.

Слушая доклад Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, мы как бы видели весь путь, пройденный партией, народом от XXIII к XXIV партийному съезду. Мы увидели гигантскую картину того, что воплощено. Да, это мы уже ощущали всей своей жизнью. Ведь каждый советский человек жил в этой атмосфере созидания. В докладе эта впечатляющая картина носила обобщенный, аналитический характер.

Но это был не только Отчетный доклад, но и предначертания грядущего. И архитектура будущего нашей страны рассчитана здесь научно, отчетливо, реалистически, почти с инженерной точностью. Зримо возникали черты грядущего, определенные пятилетним планом, который волей партии, волей народа уже начал осуществляться.

И это особенно воодушевляло. Все мы, слушая доклад, как бы передвинулись во времени. Мы только что видели все, что было сделано, и уже вторглись в грядущее, реально и точно рассчитанное. Вот это было, пожалуй, главным ощущением, которое испытали все участники съезда.

Глубокий анализ международной обстановки был сделан с величайшим спокойствием, за которым виделась уверенность страны, обладающей огромным международным авторитетом и оказывающей влияние на весь ход современной истории.

Наша главная сила — это рабочий класс. Он становится все более образованным, все богаче становится его духовный мир, его интеллектуальная жизнь. Он несет в себе революционные традиции, он всегда выходил на самый трудный передний край, где в критические моменты решалась судьба истории. Поэтому, когда мы говорим о чертах, необходимых для формирования человеческой личности, способной преодолеть все преграды, наиболее идейно стойкой, то это прежде всего нравственные качества рабочего человека, его возрастающая образованность, интеллигентность.

Мы вступили в соревнование с миром капитализма не только в экономической области, но и в научной. Многое тут зависит от мощи, от полноты, от эффективности решения тех задач, которые стоят перед наукой, от максимального сокращения дистанции, отделяющей научное открытие от воплощения его в производство.

В докладе Л. И. Брежнева как вдохновляющий рефрен звучало: главная цель партии — борьба за счастье людей труда, за воплощение коммунистических идеалов. И мы видим, как эти идеалы воплощаются в нашей жизни, как изменяется духовный, нравственный мир наших современников, активных строителей нового будущего.

Есть цифры, которые свидетельствуют об экономических достижениях. Есть цифры и примеры, которые проникнуты, я бы сказал, политической поэзией. Потому что дело не только в количестве тонн, в увеличении производства промышленной продукции, но и в том, что все это поставлено па службу людям, советскому человеку, способствует формированию его как личности.

Для нас, писателей, эта поэзия наших дел значит необычайно много, ибо она раскрывает поэзию развития, роста советского человека, которого мы призваны достойно показать в своих произведениях. В Отчетном докладе много внимания уделено роли искусства и литературы в коммунистическом воспитании людей. Эта задача стоит перед нами, деятелями искусства, как реальность, которой мы должны заниматься постоянно и вдохновенно. Радостно, что красной нитью во всем докладе проходила мысль о советском человеке, строителе коммунистического будущего. Все — для человека, все — во имя человека! Это одухотворяющее слово о человеке особенно ярко, полно и весомо звучит на XXIV съезде партии и придает ему неповторимый настрой.

ЛЮДИ НОВЫЕ, НЕВИДАННЫЕ…

Величественный зал дворца, где собрались на свой съезд коммунисты, чтобы выработать генеральную линию нашей жизни, представлялся мне гигантским штабом. Здесь были те, кто своим примером увлекает за собой миллионы. Рабочие, колхозники, инженеры, ученые — они являются одновременно и создателями грандиозных планов коммунистического строительства, и их исполнителями.

Это и рождает ту атмосферу единства, общей глубокой идейной убежденности, в которой мы живем.

В Отчетном докладе ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев выдвинул одну из главных задач партии в коммунистическом строительстве — формирование нового человека — и подчеркнул, что «на одном из первых мест в идеологической работе, которую проводит партия, стоит воспитание в советских людях нового, коммунистического отношения к труду».

И мы, писатели, литераторы, с гордостью ощутили, какое большое значение в деле воспитания человека партия придает литературе.

«С продвижением нашего общества по пути коммунистического строительства, — сказал Л. И. Брежнев, — возрастает роль литературы и искусства в формировании мировоззрения советского человека, его нравственных убеждений, духовной культуры».

Вместе со всем народом наша литература находится в походе. Цель похода — коммунизм. За годы Советской власти на земле возникло невиданное ранее общество с беспримерными в истории новыми людьми. Высшее предназначение художника, писателя, владеющего методом социалистического реализма, — отобразить великую закономерность истории: формирование нового человека, идеала, к которому извечно стремилось человечество. Но, воссоздавая героический и яркий характер современника, необходимо не только глубоко изучать действительность, не только глубоко осмысливать историю нашего общества, но и смотреть вперед и в нашем сегодняшнем дне видеть завязь будущих великих свершений, познавать жизнь в ее революционном развитии.

Кто же он, этот новый человек? Каков его внутренний мир, как изменился сегодня его духовный облик?

Я вспоминаю свою недавнюю поездку на Тульский машиностроительный завод. Небывалый индустриальный прогресс диктует совершенно новые условия работы. Вместе с ними меняются и производственные отношения между людьми, меняются сами люди. И на этом заводе, и на многих других я встречал рабочих со средним и даже высшим образованием. Сегодня это не диковинка. Сегодня диалектический процесс совершенствования производства — от уникальных мастеров–одиночек к заменяющим их уникальным техническим аппаратам — выдвинул на передний план новый тип рабочих.. Как правило, это люди творческие, постоянно ищущие скрытые резервы в работе. Но я увидел в их деятельности и нечто совершенно новое — их общение с инженерами, учеными, приезжающими на завод. Это было общение равных с равными. Это был духовный союз творческих людей. Союз разума и мастерства. Здесь каждый стремится помочь другим, делясь опытом с товарищем, нимало не заботясь о том, что, раскрывая свои производственные тайны, он, может, потеряет и лидерство лучшего станочника.

За этой особой формой коллегиальности в работе, свойственной сегодня нашим труженикам, стоят их совершенно новые моральные качества, новая этика отношений. Желание досконально изучить этого человека, героя будней и героя будущих книг, заставляет писателей все чаще отправляться на дальние стройки, вышагивать километры с геологическими партиями, вместе с нефтяниками переживать тот особый момент, когда бур идет на проектную глубину, вместе со сталеварами радоваться новой скоростной плавке — словом, жить буднями наших людей. И это драгоценный опыт, который невозможно подменить самым незаурядным писательским мастерством. А сколько подлинной остроты, драматизма, красоты в жизни сегодняшнего молодого рабочего, инженера, которые могут послужить сюжетной основой для книги писателя!

Если говорить об удачах писателей, создающих образы наших современников (а такие удачи, бесспорно, есть), то эти успехи во многом предопределены как раз доскональным знанием жизни своих героев. Мне думается также, что роль боевого разведчика нового должна сыграть наша очерковая литература, она будет первой свидетельствовать о свершениях и переменах.

Но это, как говорят математики, необходимое, но недостаточное условие решения задачи. Потому что задача сегодняшней прозы гораздо шире художественного пересказа реальных событий. Необходимо искать такие формы произведения, в которых идея характера социального героя раскрывалась бы в определенных исторических условиях. И когда мы говорим о том, что тот или иной образ по–настоящему современен, что герой выражает мысли человека своей эпохи, мы как раз и имеем в виду соответствие литературного персонажа и исторической обстановки, в которой он живет.

Необходимо увидеть за индивидуальностью и неповторимостью создаваемого образа и то общее, что свойственно людям сегодняшнего дня, вложить в своего героя мысли, волнующие многих. По этому трудному пути должна идти сегодняшняя литература, идти во всеоружии своего мастерства, ибо художественная несостоятельность, художественный примитивизм наносят ущерб даже прекрасной идее. Произведение, рожденное вне гармонии содержания и формы, не может служить делу духовного воспитания человека, не может правдиво рассказать о прекрасном горении души человека, о жажде быть лучше… А такие произведения еще встречаются в нашей литературе.

Об этом сказал Л. И. Брежнев: «Да будет позволено заметить здесь, что у нас все еще появляется немало произведений неглубоких по содержанию, невыразительных по форме. Иногда бывает даже, что произведение посвящено хорошей, актуальной теме, но создается впечатление, что художник подошел к своей задаче слишком легко, не вложил в свой труд всю силу своего таланта. Думается, что все мы имеем право ожидать от работников искусства большей требовательности к самим себе и к своим товарищам по профессии».

Тут вспоминается невольно крылатая фраза: Советская власть отняла у нас, писателей, одно право — право плохо писать. Я убежден, что литературные приемы и художественные средства выразительности безгранично разнообразны, так же как разнообразны черты человека и самой действительности. Воспитание коммунистической морали, коммунистической этики охватывает все сферы взаимоотношения человека с обществом, а метод социалистического реализма открывает широкий простор для ясного, художественно полного отражения нравственного мира советского человека.

И чем глубже наша литература будет вторгаться в сложную сферу нравственных проблем, тем острее будет вставать вопрос художественного мастерства. Новая пятилетка несет людям не только повышение материального благосостояния, но и повышение культурного уровня. Чем выше культура, тем выше взыскательность читателя. И нам надо помнить об этом.

На Западе говорят о «смерти романа» как жанра. Но советский роман, в котором полнокровно отражается вся наша жизнь, набирает силу. У всех на памяти крупные романы, трилогии, в которых раскрывается жизнь семьи, поколения. В них естественно прослеживается процесс обогащения поколений новыми чертами, прослеживается своеобразная духовная эстафета революционной пролетарской культуры, раскрывается энергия народа на разных этапах социалистического строительства.

Время быстротечно, перемены происходят на наших глазах, и художник должен шагать в ногу с временем и даже предугадывать его ход. Когда я писал роман «Заре навстречу», моей задачей было отразить значительность перемен, происходящих в сознании людей, ставших впервые на путь построения социализма. О приобщении к новому ТРУДУ на благо общества, труду для всех я рассказал в повестях «Степной поход» и «Мальчик с окраины». Через несколько лет ощущение коллективизма, чувство товарищества так сильно вошли в плоть и кровь каждого труженика, что удивительным казалось трудиться как–то иначе. Я видел наших рабочих в военную пору, когда пришлось им сменить спецовки на гимнастерки и бушлаты и с винтовками в руках защищать свою Советскую Родину, свое право на труд, свое право быть человеком. Жила в этих людях священная ненависть к врагу, высокое чувство патриотизма. Жила в них и рабочая гордость. И мне довелось видеть, как пронесли они, не запятнав, не позабыв, это чувство гордости своей профессией через всю войну. Достоинство рабочего человека помогало им, некадровым военным, совершать чудеса храбрости. Они оставались рабочими, когда, придя с войны, сняли потертые армейские шинели и встали к своим станкам. И не было для них минуты счастливее этой. Не хватало станков, но каждый работал за двоих. Была острая нужда в сырье, но токари и фрезеровщики боролись за экономию материалов с таким же упорством, с каким отражали они в окопах яростные атаки врага. А когда кончалась смена, высококвалифицированные мастера превращались в разнорабочих — каменщиков, плотников, — они шли отстраивать родной завод. Об этих людях с большой теплотой и сердечностью говорил на съезде Леонид Ильич Брежнев.

Теме двойного подвига героического рабочего класса — в годы войны и послевоенной разрухи, — теме, в которой раскрывается огромная духовная щедрость и сознательность наших людей, посвятил я свои повести «Особое подразделение» и «Петр Рябинкин».

И вновь теперь хочется повторить слова Л. И. Брежнева: «С продвижением нашего общества по пути коммунистического строительства возрастает роль литературы и искусства в формировании мировоззрения советского человека, его нравственных убеждений, духовной культуры. Естественно поэтому, что партия уделяла и уделяет большое внимание идейному содержанию нашей литературы и нашего искусства, той роли, которую они играют в обществе. В соответствии с ленинским принципом партийности мы видели свою задачу в том, чтобы направлять развитие всех видов художественного творчества на участие в великом общенародном деле коммунистического строительства».

Мы, писатели, должны еще раз внимательнейшим образом проверить готовность своего арсенала средств художественной выразительности для того, чтобы быть па высоте тех огромных творческих задач, которые поставила перед нами, работниками литературного фронта, наша партия.

СЛАВА ПАРТИИ!

Мы, люди социалистического мира, с уверенностью, торжеством и гордостью по праву совершенного исторического подвига утверждаем: черты будущего существуют в сегодняшнем. И не только в дне текущем. Еще более полувека тому назад гением Ленина пророчески были увидены и предначертаны суть и мощь сегодняшних дней нашей жизни, творческий взлет нашей Отчизны, трудовая доблесть народа, строящего коммунизм. Под водительством героической Коммунистической партии, руководствуясь ее мудростью, вооружаясь ее волей, наш народ прошел огромное историческое пространство, победоносно преодолевая все бури и штормы. Наша партия — это партия строителей, творцов и открывателей того нового, что является существом жизни социалистического общества, служит укреплению его созидательных сил, воспитанию человека, всестороннему и многогранному развитию личности. Высшая цель КПСС — человек с его совершенными качествами. Партия утверждает социалистический гуманизм, обращает все материальные ценности на благо советского народа.

«У нас нет и не может быть другой политической силы, которая была бы способна с такой полнотой и последовательностью учитывать, сочетать и координировать интересы и потребности всех классов и социальных групп, всех наций и народностей, всех поколений нашего общества, как это делает Коммунистическая партия. Партия выступает как организующее ядро всей общественной системы, как коллективный разум всего советского народа».

Эти слова Леонида Ильича Брежнева целиком и полностью отвечают разуму и сердцу советского народа, который в преддверии такого огромного этапного события в жизни нашего общества, как XXIV съезд КПСС, с еще большим вдохновением и усердием работая во всех областях экономики. Не обещаниями, не словами, а богатыми результатами своего труда встретил народ свой съезд, ибо он, как метко определил Владимир Ильич Ленин, «ответственнейшее собрание партии и Республики».

Вспомните минувший год. Совсем недавно он отошел в прошлое. Газеты, радио, телевидение рассказывали нам о новых, вступивших в строй электростанциях, заводах, фабриках, о целых потоках ранее невиданных изделий, созданных нашими учеными, инженерами, техниками, рабочими. А величайший урожай, который сняли со своих выхоленных полей наши земледельцы!

Возьмите первые месяцы 1971 года, освещенного, как и предыдущий год, празднованием 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Со всех концов страны летят радостные сообщения об успешном осуществлении планов, намеченных на первый год девятой пятилетки, проект Директив по которой рассмотрен, обсужден и утвержден на XXIV съезде КПСС.

В проекте Директив советский народ ощутил черты своего ближайшего будущего, увидел в нем новый, твердый шаг в осуществлении ленинских заветов. Проект Директив, каждая его часть, параграф научно обоснованы, исполнены духом инженерного реализма, где все взвешено и подсчитано с учетом той экономической базы, которая создана была за минувшие годы. И вместе с тем проект Директив был вынесен на широкое обсуждение, чтобы каждый труженик творчески поискал те скрытые возможности, которые могут быть приплюсованы, учтены при его окончательном утверждении.

Весь мир вдумывался в проект новой девятой пятилетки. Все честные люди земли с восхищением и радостью встретили добрые вести из Москвы. Враги же наши — с угрюмым опасением, ибо в этом документе они увидели новое торжество ленинизма, новый качественный этап в развитии первой страны социализма, подъем благосостояния трудящихся, подъем культуры советского народа, творящего историю. И, как всегда водится, буржуазные публицисты призвали себе в союзники не разум, не правду, а ложь, клевету, измышления. Очевидно, самим себе для утешения. Ведь в крупнейших капиталистических странах обозначаются зловещие симптомы экономического спада, роста дороговизны, безработицы. Миллионы людей в этих странах объединяются для борьбы против изощренной, зверской эксплуатации, против попрания прав рабочего человека.

Новый пятилетний план будет успешно выполнен. У нас в этом нет сомнений. Залогом тому служит и такая сила, как духовный, профессиональный взлет труда, дарований и таланта рабочих, их образованность. Мы гордимся не только самой современной и совершенной техникой, созданной рабочими руками. Мы гордимся и тем, что люди труда, науки, наши инженеры и рабочие овладели богатством современных знаний, как бы создали задел для будущего, задел надежности для осуществления новой пятилетки.

Один пример. Кто не знает старейшего, заслуженного завода Москвы — завода «Серп и молот»! Здесь более двадцати ведущих инженеров учится сейчас в институте переподготовки. Умудренные опытом кадры обретают новые знания. На заводе почти нет сейчас руководителей цехов и бригад, мастеров, которые не обладали бы высшим или средним специальным образованием. А славная когорта руководителей партийных организаций завода! Эти люди, за плечами которых производственный опыт, являются выдающимися мастерами своего дела, имеют либо среднетехническое, либо инженерное образование. Какой высокий удельный вес этой гвардии коммунистов завода! Как высок авторитет этих людей, у которых воедино слиты политические и технические знания! Именно таких теперь любят, верят в них. Именно они ведут свои коллективы, решают с ними самые сложные производственные задачи, добиваются подъема производительности труда на базе автоматики и механизации.

Наш народ, окрыленный разумом партии, готов к великим свершениям, готов успешно продолжать строительство материально–технической базы коммунизма.

Все, что создает народ подвигом своего труда, возвращается к нему на его благо, во имя расцвета личности, ее совершенствования, освобождения от тех трудностей быта, которые до конца еще не одолены нами. Таков закон социализма.

Принцип социализма — каждому по труду, от каждого по способностям — превращается в особое трудовое усердие каждого человека, ибо чем он больше произведет, чем больше даст стране, тем больше вернется к нему уже в виде результата труда миллионов.

Коммунизм строится рукамп советского человека. И созданное человеком призвано служить человеку. Освобождая его дарования, таланты, коммунизм создает счастье жизни.

Счастье человека — цель нашей партии. И мы гордимся тем, что слова «счастье человека» имеют в нашей стране силу закона. К исполнению этого закона и призывает нас Коммунистическая партия, ее ленинский Центральный Комитет.

Учение ленинизма — самое гуманистическое, самое правдивое, самое действенное и борющееся учение на земле. На съезде партии ее представители говорили и размышляли о том, как исполнены Директивы минувшего XXIII съезда, как преобразилось лицо Отчизны, какое накоплено экономическое могущество, создавшее незыблемые реалии для выполнения девятого пятилетнего плана. И с такой же тщательностью и глубиной был проанализирован вклад, который внесут люди труда в грядущее.

Наша партия, партия социалистического гуманизма, проводит и отстаивает ленинскую политику мира. Советский народ оказывает дружескую и бескорыстную поддержку тем народам и странам, которые встали на путь строительства новой жизни, в битвах отстаивают свою свободу и независимость. Верные принципам пролетарского интернационализма, мы братски помогаем народам Индокитая, подвергшимся нападению американского империализма.

Наши могущественные вооруженные силы обладают всем необходимым, что создано гением наших ученых, инженеров, рабочего класса. Они являются надежным щитом против угрозы нападения на мировую социалистическую систему со стороны любых коалиций капиталистических государств.

Советская Армия — плоть от плоти народа. И она призвана охранять его социалистические завоевания. Но никогда, ни при каких случаях мы не бряцаем оружием.

Вера в человеческий разум, вера в силу народов мира — вот что является основой ленинской политики нашей международной жизни.

Преимущества социализма видны везде. Его победоносные идеи утверждаются ныне над всем миром теми достижениями, которые совершает наш народ от одного пятилетия к другому.

План пятилетки, архитектура ее отчетливо обозначены в Директивах. В экономике, хозяйстве это измеряется тоннами, заводами, мощностями. Но к тому, что намечено и реализуется в духовном развитии народа, трудно подобрать точные измерители, ибо так многогранна и глубока эта работа. Коммунистическое сознание народа, его идейная убежденность, его культура, с высоты которых он все более и более исполняется сознанием ответственности, ясно видит свой долг, — это и является самым главным богатством нашей Отчизны, видимыми чертами нового человека.

1971 г.

НЕЗАБЫВАЕМЫЕ 30-Е

ДИНАМИТ-ПАРНИ

ГРИЩУК И ЕГО СЫНКИ

Вентиляторы не в силах вывинтить затхлую жижу спертого воздуха. Воняет угарным чадом. Забой напоминает черную мокрую крысу, в ужасе забившуюся в самую глубь норы. Склизкие стволы крепов черны, как после пожара. Сколько ни сжимай веки, а темноты такой, как здесь, никогда не выжмуришь. Желтая лужица света от вольфовской «лампадки» стекает по раздробленным стенам штрека.

Грищук весь обуглен, он похож на головешку. И только на голове его сверкает жирным диском плешь. Он старый кадровый шахтер. Даже в летние, налитые солнечным изобилием дни не тянет его на поверхность, не тянет надкусить жадным ртом свежий, пахнущий антоновским яблоком воздух. Сейчас Грищук — бригадир, дядька, нянька шести по–разному улыбающихся, дразнящих молодостью «сынков», прибывших на «подгадивший» Донбасс покончить со всякими там прорывами.

Грищук с любовью и гордостью следит за каждым взмахом кайла своих воспитанников. Вот в колючей пещере породы, кое–как разложив свое большое ужимистое тело, Мишка Шварц наносит стремительные удары, отламывая многопудовые ломти антрацита. Временами — рывок в сторону, и яростная лавина угля вырывается из лопнувшей стены. А потом опять перемежаются: глоток воздуха — удар, глоток воздуха — удар.

В тине тьмы неловко забарахтался комок света. Свет скользнул по жирному лоску стен, упал в коричневые лунки лужиц и оцепенел на Петькиных тугих выпуклых щеках.

Петьку поставили работать коногоном. Дали жалкое существо, облаченное в жухлую шкуру, всю в болячках и ссадинах, с ногами, подергивающимися болезненной дрожью, и тусклыми сочащими сукровицу глазами.

— Колхозная лошадка, — иронизировали над Петькой.

Но оп огрызался и в три недели, применив метод «диетического питания» и «санитарно–гигиенического ухода», превратил этого одра в четырехкопытного «форда». И теперь темный коридор штольни корчится от пронзительного разбойничьего свиста Петьки, когда он несется со своим составом с лавы, размахивая фонарем и поощряя своего хвостатого ударника очень обидными прозвищами.

— Но, ты, оппортунист хвостатый, вредитель толстозадый! Но, зараза!

Шахтеры, идущие на смену, улыбаясь, вжимаются в стену, пропуская этот вихрь.

— Ударный прогонщик, динамит–парень!

— Ударной ученической — привет! — грохочет парень ни в какие уши не укладывающимся голосом. — Ну, как дела, скоро вас на буксире поволокут! Го–го–го…

Петька так широко разинул в смехе пасть, что казалось, от удовольствия хочет вывернуться наизнанку.

— Ну и гогочет! — с завистью проговорил Грищук, — Право, жеребец.

Грищук, стащив с головы брезентовую панаму, достает из рваной подкладки спички — это единственное место, куда не проникает всепроиизывающая сырость. И весь трясясь мелким смешком, раскуривает едкое вонючее курево, причитая: «Вот у нас как, а!»

Петька сменился после семичасовой работы, но усталости он не чувствует.

— Сколько ковырялками граммов наскребли или грызете гранит антрацита глазами? — смеется он над товарищами. И вдруг неожиданно выпаливает:

— Поздравляй, братва, с повышением квалификации: установили конвейер, моего уклониста наверх, а меня в забойщики, потом на врубовую или отбойщиком… Здорово?

ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИЙ КОМСОМОЛЕЦ

Костя готовится к докладу. Он, шагая по комнате, бормочет скороговоркой: «Нужны кадры». Горпромучи[1] не годятся, после учебы ребят посылают работать табельщиками. Между тем не хватает бурильщиков, крепильщиков, механиков, десятников. На брансбергах нет ведущей цени, из–за этого стоят машины. Все силы, все возможности бросить на механизацию шахт! А вот из Харькова прислали вагон с моторами. При приемке моторы оказались разбитыми и разбросанными. Заведующий механизацией шахт Горелов посещает шахту раз в месяц по наитию. Машины, сотрясаемые лихорадочной дрожью, обливаясь холодным потом мазута, вопят от зверского вредительского обращения.

Петька, зажав голову руками и вывалив глаза в книгу, раскачиваясь, скулит жалобной фистулой что–то о сопротивлении материалов.

Пашка, нагнувшись перед острым осколком зеркала, повязывается павьим галстуком, надевает пиджак с зеленым платочком в кармане и, сняв со стены балалайку, украшенную переводными картинками и бантом, отправляется в поселок на вечеринку.

Человек восемь ребят спешно глотают огненный чай с пушистым, вкусно пахнущим хлебом. Они занимаются в кружке по изучению работы врубовой машины и конвейера у старика Зернова. Этот старый забойщик любит аккуратность. «По нему хоть часы проверяй», — говорят о нем шахтеры.

Зернову уже шестьдесят лет. В 1924 году он подал заявление о переводе его в комсомольскую ячейку, так как в партячейке народ образованный, а он «Азбуку коммунизма» четыре раза читал и ничего не понял. Жизнь он понимает хорошо, а в науках не успел. И потому просит перевести его в комсомол. Там он всех ребят знает с детства и будет следить за их нравственным поведением, учить жизни, а они его — политическим наукам.

Заявление поставило актив в тупик. Отказывали — Зернов настаивал. Выход нашли, его избрали почетным комсомольцем. Ребята долго качали старика Зернова, а он, смущенный таким горячим приветом, пробовал было что–то сказать относительно баловства и нравственного поведения, но, растроганный, по–стариковски расплакался. Теперь он один из активных ораторов, вожатый пионеротряда, руководитель научного кружка по изучению машин и член совета административной секции.

На другой день после своего избрания Зернов привел в отделение милиции старуху, торговавшую семечками, леденцами и пряниками, а иногда промышлявшую и шинкарством, и заявил: «Не потерплю, чтобы государство разоряли». Его черная, сморщенная, как старое голенище, шея была повязана пионерским галстуком. Правда, галстук был черен, он вытирал им угольный пот с лица, но у Зернова имелся для торжественных дней новый, ослепительно яркий, — не галстук, а прямо кусок солнца.

КОПТЮХ ПРИНОСИТ СПРАВКУ

Осторожно вытерев ноги, как будто боясь вместе с грязью стереть пудовые подошвы сапог, Коптюх вошел в казарму. Огромный и нескладный, он производил впечатление лошади, случайно попавшей в комнату. Он всегда приходил в это время к ребятам. Осторожно пролезет к табуретке, стоявшей у печки, садится и подолгу внимательно слушает, как ребята спорят между собой.

Садясь пить чай, он с крошечным кусочком сахару, обливаясь потом, выпивал по 8 стаканов. II все молча. А если и хотел что–нибудь сказать, то начинал пристально разглядывать собеседников, размахивать бестолково руками, широко открыв рот, делал глотательные движения и, несмотря па все усилия, ничего путного произнести не мог. А как хотелось ему иногда рассказать о белой своей хате, барахтающейся в курчавой зеленой пене сада, о жепе, детишках, о том, что вот уже третий раз степь будет покрываться синим, как снятое молоко, снегом, а он все не был дома! И о том, как хорошо поют у них дивчины песни…

Сегодня Коптюх не стал пробираться по–обычному к печке. Круто повернув, он подошел к Косте и молча сунул ему в руку бумажку.

Костя с недоумением взглянул на торжественное лицо Коптюха, потом перевел взгляд на бумажку и начал читать:

«Справка. Дана колхозом «Червоный пахарь» на предмет заверения Тараса Григорьевича Коптюха в том, что его семейство единогласно вступило в вышеназванный колхоз «Червоный пахарь», что подписями и приложением печати удостоверяется».

— Ребята! — Костин голос вознесся на невероятную высоту: — Коптюх с семейством вступил в колхоз — ура! — и, потрясая бумажкой, он начал исполнять вокруг Коптюха какой–то дикий танец. Ведь долгие вечера Костя втискивал в хмурую, недоверчивую, скупую на слова и деньги голову Коптюха мысль о вступлении в колхоз.

И вот Коптюх наскреб на четвертушке бумаги крупными метровыми буквами: «Идите в колхоз. Не пойдете — отрекусь и не будет вам от меня копеек». Запечатал, послал.

Но разве можно качать эту многопудовую тушу! Вместе с Коптюхом ребята брызжущей хохотом кучей свали–лись на чью–то взвывшую под огромной тяжестью кровать. На колени красного, сконфузившегося Коптюха навалили подарков для молодых колхозников. Книги, брюки, рубахи сыпались так щедро и с таким энтузиазмом, что казалось, еще вот немного, и ребята начнут раздеваться. Глаза Коптюха сияли синими звездами.

ОЧЕРЕДНОЙ ОРАТОР

Для того чтобы узнать, как работает шахта, забой, бригада, не нужно рыться в бюллетенях, справочниках, ведомостях. На степные просторы полотнищ заносится каждый шаг производства. Вот пасмурная доска темнеет на стене проходной, как на воротах пятно дегтя. На насупленных графиках извиваются прогульщики, дезертиры, симулянты — их фамилии выделены меловыми марлевыми узорами, их волокут на буксире. Они жалки, сконфужены — буквы, судорожно корчась, ползут, поддерживая инвалидные цифры. А вот на полыхающих радостью щитах в марш выстроилась колонна перевыполнивших. Цифры крупные и блестящие, словно в пожарных касках. Весь поселок следит за показателями. Есть свои герои. Имена их знают все, как имена знаменитых писателей и ученых. Есть «юродивые», безнадежные прогульщики, их тоже знают, на них показывают пальцами.

Производственное совещание. Говорит хозяйственник, маленький человек с лужицей лысины на пухлой голове и сочными выпуклыми глазами на голом лице.

Словечки мокренькие, голенькие, но гладкие и пухлые, как и владелец, выскакивают из розового болотца рта и, поеживаясь, куда–то конфузливо убегают.

— Мне бросили, — говорит он, — серьезное обвинение в оппортунистическом благодушии, в саботаже машин…

Человек потеет и волнуется. Кончив говорить, он садится мягким задом на свое место, вытирая белым платком лицо.

— Дайте теперь я скажу.

Поднимается шахтер, большой, как Коптюх, но лицом жестче.

— Так вот я с чего начну. Прямо с факта. Поставили нам конвейер. Стали собирать. Рештаки не соответствуют один другому. Что это? Головотяпство? Чье? Дальше. На машине № 10, шахта № 12, врубовые есть, но нет буров.

Мелочь, а из–за этого простой. В восьмой лаве — из–за потери фазы 12 часов стояли врубовые машины. Забой механизировали, а откатка вручную. Несмотря на это, наша ударная дала на гора 105% добычи. Потом у меня предложение: каждая шахта должна иметь один тип машины. Разные создают большие неудобства.

Следующий.

Старик. Глаза завернуты в складки прокопченной углем кожи.

— Я вот, братишки, того… насчет, так сказать, механизации. Почему это на забое ручном четыре целковых с двугривенным за упряжку? Ежели, так сказать, механизация, то ты людей завлекай. Не в своих интересах говорю. Забойщик! — Старик улыбается, морщины с лица сползли, и не стало старика.

То же крепильщик на ручном участке.

— За упряжку 3.20, а на механизированном органщик — 2.85. Вообще и так далее! Во, и боле ничего!

А за ним говорит Костя, говорит красиво и сильно. Петька слушает его, чувствует, как в горячем рту вздрагивает от нестерпимого хотения говорить язык. Вот он подымается на трибуну. «Товарищи, — говорит звонким голосом Петька, — мы ликвидировали очереди у кооперативов, мы пообломали крылья летунам. В атаке ударничества прогулы падают замертво. Мы…» Вовсе Петька не говорит, а сидит себе в третьем ряду и ждет еще только своей очереди.

Собрание продолжается. День сияет, обливаясь густым и горячим, как украинский борщ, солнцем. В окна заглядывает синее, очень синее небо. Хозяйственник отирает пот. Ну, конечно, саботаж механизмов будет сломлен. Послушайте очередного оратора. И того, кто выступал перед ним, и того, кто будет выступать после него. Эти–то уж не подгадят!

1931 г.

САШКА 

Мать завязывает Сашке на спине узлом короткую рубашку, чтобы «не пачкал», и, вывернув мокрым подолом Сашкин сопливый нос, принимается за стирку. Сашка ползает. по полу, залитому сизыми жирными помоями, и развлекается. Когда приходит домой отец, бывает весело. Он, как и Сашка, ползает по полу, мать обливает его помоями и бьет по «пьяной харе» мокрой тряпкой. Потам, когда отец отдохнет, он бьет мать. Иногда отец приносил Сашке здоровенную конфету в золотой обертке.

На улицу Сашке выйти не в чем, и потому он всегда сидит дома в задыхающемся под огромной тяжестью этажей подвале. Через сизо–лиловые от сыростных отеков окна можно было увидеть, встав на стол, чашки копыт, клещи битюгов, мосластые калеченые ноги извозчичьих кляч и целую коллекцию ботинок.

Каких только не бывает на свете ботинок! Иногда, впрочем, проезжали и автомобили, они с трудом перебирали распухшими мягкими лапами заскорузлую мостовую переулка, оставляя после себя бензиновый чад. Но такие развлечения бывали редко. Небо и солнце не было видно совсем, зато они восхитительно сияли в жирной липкой луже, где, как голубые облака, плавали плевки. Очень приятно было, когда какой–нибудь щеголеватый ботинок с размаху плюхался в лужу. Саша хлопал в грязные липкие ладони и весело, заливисто смеялся.

Однажды в подвал к Саше вбежали две соседки. Что–то взволнованно сказали матери, она глухо ахнула и, схватив Сашу на руки, бросилась с ним на улицу. В полицейском участке было жарко. Пахло прелой овчиной и карболкой. Двое дворников уныло били Сашиного отца. Один глаз у него был уже совсем закрыт, другой, налившись кровью, готов был выскочить от боли из орбиты. Черные студенистые сгустки крови прилипли к бороде. Он еле шевелил раздавленными губами. Увидев вбегавшую в участок Сашкину мать, он было к ней рванулся, но тогда один из дворников, здоровенный детина в оранжевом, пахнущем хлевом и конюшней тулупе, крякнул, широко размахнувшись, ударил отца в рот большим железным ключом от ворот. Раздался треск зубов, отец, замотав головой, упал на пол. Мать, взвизгнув, бросилась к отцу. Саша хотел заплакать, но потом, тихонько подойдя к мужику в тулупе, изо всех сил уцепился зубами ему в руку.

Очнулся Саша дома. Мать прикладывала к его разбитому лицу мокрые тряпочки, хрипло, сухо всхлипывала. Отца посадили в тюрьму за то, что он изматерил управляющего завода и «оказал сопротивление власти».

В тюрьме он заразился тифом и умер.

Нечего есть. Мать отдает Сашу в приют «с помощью добрых людей».

17‑й год. Ребята бунтуют, бьют смертным боем своих воспитателей. И вот Сашка па лице носит победную ухмылку, а на себе рванину. Становится талантливым «ширмачом», удачно «пантует» на базаре. Как–то раз попался, долго, очень долго били, но случайно вырвался. От побоев лопнула барабанная перепонка. Оглох на всю жизнь на одно ухо.

20‑й год. Случайно встретил рабочего, который знал его отца. Тот устраивает его на работу. Сашка — комсомолец. Начал учиться. Было очень трудно с головой, отягощенной тяжестью мысли, с телом, еще не остывшим, вздрагивающим после напряженной работы, негнущимися, одеревенелыми пальцами листать тонкие страницы книг, языку вязаться узлами мудрых слов, барахтаться в болоте непонятности. Саша Петренко преодолел, и вот ему торжественно вручили путевку. Правда, не в машиностроительный, как он хотел, а в Горную академию.

Горная академия. Саша восторженно долбит черствые формулы. Прихотливая вязь чертежа приводит его в благоговейный восторг. Навьюченный общественной работой, он рысцой пробегает книгу, несется в ячейку, на собрание, там бушует громобойным басом. Саша нежит мысль о научной работе. Аудитория, научный кружок. Саша кончил доклад. Его кроют, его обвиняют в том, что он загнул, что он погряз в научную лирику. Это он погряз в научную лирику, это он дал засосать себя академичности, забыв о сегодняшнем дне. Саша нервно подергивает плечами, пробует возразить — неудачно. Погружается в сплошной хохот. Он в замешательстве моргает недоуменно глазами, потом сам искренне лопается в искреннем хохоте.

Осанистый профессор, преисполненный собственного достоинства, пытливо уставил на Сашу тучные и выпуклые глаза, а тот с остервенением, завертывая когтистые словечки, с упоением разворачивает сложную систему. Профессор, упомянув о беспомощном утилитаризме студенчества, предсказывает Саше блестящую научную карьеру. Саша, ликующий блестящим зачетом, сданным несмотря на пуды нагрузок, с уверенностью смотрит на себя как на будущего аспиранта.

На Донбассе прорыв. Прорыв угрожает срывом выполнения промфинплана ряда ведущих отраслей нашей промышленности.

Москва суставами стыков в отчаянии хрустнула. Поезд рванулся, раздирая пространство. Потянулись ряды стройных сосенок в зеленом оперении, защищающих путь от снежных заносов. Необозримые поля защитного цвета, перемежаемые полосами черного, как деготь, свежевспаханного чернозема. Только где–то возле Ростова Саша успел пожалеть прощальную теплоту Верочкиных ладоней и отложенную научную карьеру.

Донбасс. Шахтоуправление. Человек за блиндажом конторского стола, холодея глазами, подал Саше руку. Слегка осклабив костлявый рост, предложил отдел рационализации, оскорбительно вежливо объяснив, что в шахтах ему делать нечего, там у него надежные специалисты с солидным стажем. Отдел рационализации. На стене ножкой от циркуля прибито какое–то грязное объявление. Кипы пропыленных бумаг, хаос, неразбериха.

Сашка в ячейку. Создали бригады по проверке.

Новый дом. Жирная эмалированная табличка солидно вещает, что здесь проживает крупная техническая единица, инженер А. И. Круглов.

Комната. Со стен свисают, точно фальшивые стариковские челюсти, картины в дорогих багетных рамах. Мягкая мебель укутана чехлами, как смирительными рубашками. Ковер назойливо душит звук. Пузатый, отягощенный ледником стекол и медными позументами буфет, выпирающий прилавком, уставленным фарфоровой неразберихой. А. И. Круглов пробовал когда–то противостоять превращению квартиры в антикварную лавку, но доводы жены были так очевидны и так настойчивы, что он ей сначала уступил столовую, потом спальню, долго отстаивая кабинет, но и туда вторгся сначала мраморный чернильный прибор солидности кладбищенского монумента. Потом целый поток вещей, пахнущих благополучием, тлетворностью, скаредностью, затопил квартиру. Обрюзгший бумагами конторский стол. Чертеж лежит на нем голубой пустыней. Над ним наклонились А. И. Круглов и Саша Петренко. Жирные линии вспухли узлами нервов. Когда к ним прикасался красный конец грифеля, они, казалось, конвульсивно сжимались, оскалясь галереями штреков от враждебного натиска карандашей. Сухонькая, щуплая паучья рука Круглова бегала, щупала, оставляя красные пометины. Саша трепетал от ревности и обиды. Он с ненавистью смотрел на сухие серые уши Круглова, на его белый, жирный, как живот, лоб, в который замуровлец этот большой мозг. Круглов откинулся на спину кресла, снял очки, глаза его были воспаленные и уставшие, и проговорил бесстрастным, важным голосом:

— Вы несомненно талантливы и безукоризненно разработали ваш генеральный план реконструкции, но все это слишком легковесно. Утопия, голубчик, утопия, несмотря на чрезвычайную вашу талантливость и т, д.

Сашка, оскорбленный в лучших чувствах, обескураженный и подавленный, чуть не шатаясь, выбежал из квартиры главного инженера рудника. Теплое душистое небо сверкало дородными украинскими звездами. Стало как–то сразу легко, и Сашка, сжав кулаки, вскинув голову в небо, сказал:

— Ну, мы еще поборемся, гражданин Круглов.

По уходе Саши Круглов криво усмехнулся, ему было неприятно, что молодой инженер ушел от него с такой болезненной и злой гримасой. Видно, уж сегодня такой день. Это общее собрание рудника, где он, измученный тщетными стараниями выжать из головы капли осмысленной речи, стоял и, запинаясь, бормотал какую–то галиматью. Мозг, судорожно сведенный стыдом, вдруг превратился из точного холодного арифмометра в разбитую пишущую машинку, стрекочущую под чью–то диктовку серенькую чепуху. Во рту чувствовался жесткий кол языка, ладони нестерпимо горели, а все тело покрывалось отвратительным влажным потом. Ему возражали. Рассыпалась колкая, отчаянная по своей неправильности речь молодняка, затем потекли густые, тяжеловатые, тщательно подобранные, гладкие и удобные слова актива. И он подписал с оговорочками мелкими отступающими шажками разборчивого почерка свое согласие.

А. И. Круглов был ушиблен. Он, знающий больше, чем эти тысячи зудящих языков, не верящий хотя бы в частичное выполнение намеченной производственной программы, согласился… Позор!

Роберт Фаро, весь новенький, добротный и заграничный, блестящий, как новый «паккард», обдал скромную мостовую ослепительным палевым пламенем ботинок. Весь он, начиная с лосевых подошв, кончая пуховым фетром пыщпы, являл собой кусок добротного великолепия. Головы известного сорта прохожих сворачивались с позвонков, глаза катились вслед, а мозг вскипал в зависти пеной, стараясь запечатлеть и потом честно спародировать на моск–вошвеевском или дедовском трухляце этот фантастический размах геркулесовских плеч.

Роберт Фаро — иностранный специалист. Для этого стоило потрудиться целому поколению Фаро. Стоило глотать грязную, ядовитую жижу, называемую воздухом, слепнуть от свирепого сверкания жидкого металла, глохнуть от железного грохота, голодать…

Итак, поколению Фаро удалось достичь своего апогея. О, квалификация! 27-летняя дрессировка мозга, сморщенного в извилины исступленного напряжения. В нем оттиснут весь процесс труда. Он знает свои машины так хорошо, как заключенный свою камеру. Роберт Фаро — иностранный специалист из рабочих — направляется ВСНХ в Донбасс по личной просьбе.

В огромной комнате комсомольской коммуны было больше всего стен. Шеренги костлявых коек — на одной из них лежит Сашка. Застыл в забое. Тупо, глухо болит нижняя челюсть. Половина лица натекла болью. Ходики нудно капают секундами. Тик–кап, кап–тик. В комнате тихо. Кажется, слышны мысли. Внезапно, с лошадиным топотом вваливаются ребята. С ними новенький заграничный Роберт Фаро, вложивший в вежливую улыбку ослепительные зубы. Собрав у всех понемножку иностранных слов, Сашка договаривается с Фаро о совместной работе, и вот, на другой день, они ползают на четвереньках по липкой черной грязи, по колючему угольному щебню, продираясь сквозь завалы, громоздящиеся обрушившимися глыбами угля. Плохо ставленные крепления зловеще потрескивают над их головами. Мокрый, угарный, тенистый воздух душит.

Сашка, нахлобучив на глаза мохнатые брови, ругается многопудовым басом. Роберт неожиданно скоро научился тоже заковыристо материться.

Было очевидно, что механизмы гибнут от зверского вредительского обращения. В шестеренки бара врубовых машин чьи–то руки клали куски железа. Кто–то рубил электрокабеля. Заведующий механизацией разводил руками. Его щетинистое, как у ежа, лицо, украшенное насаженными на нос очками, рыражало полное и искреннее изумление по поводу «этих событий».

Саша создал комсомольскую бригаду скорой помощи, в которую вошел и Фаро. Бригада должна выяснить причины невыполнения заданий, выяснить состояние механизмов, наметить ряд мероприятий. Когда бригада починила осевший под кровлей конвейер вместо 12 часов в восемь и он двинул половодьем угля, Роберт хлопал в ладоши и, радостно хохоча, лез со всеми обниматься.

Группа выдающихся ударников, рабочих и специалистов организовала показательную бригаду по механизации. Бригадир — инициатор Роберт Фаро.

Курсы по подготовке машинистов машин, крепильщиков и бурильщиков. Руководитель — Саша Петренко. Вот Ваня Козлов — комсомолец с 18‑го года. На его скуластом, нозолоченном веснушками лице всегда сияет полнозубая улыбка. Он и спит с улыбкой. Понимает тотчас все, но сейчас же забывает. Вот — Шандыба, беспартийный сезон–пик, весь прокопченный, угластый, жесткий, ему все трудно дается, но уж если положит в голову, то на всю жпзнь. Вот Гришка Сенкевич с ворохом взъерошенных волос и здоровенным горластым ртом, оборудованным отличными зубами, — всегда восторженный и рассеянный изобретатель.

Сашка, роясь в пудах бумаги с рабочими предложениями, нашел в них простые и ясные доказательства того, что врубовые машины могут работать на круто падающих пластах так же, как и на пологих. Чертеж стало нельзя хранить в прежних рамках проекта. И вот вечерами Сашка и Роберт Фаро принялись кропотливо копошиться иглами циркулей в сложном механизме линий чертежа с еще незажившими красными скептическими пометинами, нанесенными щуплой рукой главного инженера рудника А. И. Круглова. Когда Сашка и Роберт Фаро работают — в комнате все немеет. Ребята тихнут, а ведь в 20 лет это что–то значит. Вымоложенный, с сияющими глазами Роберт, барахтаясь в русских словах, восторженно размахивает циркулем, и чертеж обрастает железом и сталью. В трущобы штреков, громыхая, ползут, вгрызаясь в пласты угля, танки врубовых машин. Конвейеры подхватывают угольную лаву, и скрепера выносят миллионы пудов нагора.

Громкоголосый разлив людей тихнет. Общее собрание рудника. Саша на эстраде. Глаза блестят тревожно и сухо. Роберт с величавой медленностью прикрепляет чертеж к стене кнопками. Лицо его, украшенное блестящим корректным пробором, необычайно спокойно. Но под шерстью пестрого джемпера взволнованно мечется сердце. Никогда, нигде он еще так не волновался. Сашка говорит вначале с нервной трещиной в голосе. Слушают напряженно, внимательно. И вот он кончает твердым, тяжело спокойным голосом:

— Товарищи, мы показали простыми и ясными цифрами, что норму добычи мы можем легко увеличить в четыре раза, но у нас еще есть высшая социалистическая математика, соревнование и ударничество, и ей мы докажем, что угольная пятилетка будет выполнена в три года.

Снова разлив голосов…

1931 г.

МОКРИНСКИЙ МЕНЯЕТСЯ

Над Мокринским переулком даже было мало болотистого серого неба. Только грязь мостовой тучнела и бухла, назревая едкой вонью, стекавшей сквозь щели стоявших на отлете уборных. Мостовая была погребена под грязью. В некоторых местах виднелись вывороченные булыжники. Однажды здесь захлебнулся отравившийся денатуратом нищий. Так вот, когда он лежал лицом вниз, то так же торчал его затылок, как эти вывороченные булыжники, только по бокам мерзли два белых уха. Нищего звали Никитой, у него была жена, работавшая где–то кухаркой.

Грязь втягивала ноги прохожих, туго брала в засос, звонко чавкала, как за едой Иван Васильевич, домовладелец и почетный гражданин, носивший новые галоши на красной подкладке.

Дома были мусорные с нахлобученными, жестяными, изъеденными желчью ржи крышами, облепленные пристройками и сараями.

Темные тусклые заводы вязли в тесном кольце таких переулков, и жили здесь люди босой голодной жизнью, задавленные гнилой рухлядью империи российской.

Колька Гусев, распузыренный в буро–зеленые галифе, с волосами, бурлящими на крутом затылке, носился, задыхаясь, по Заводскому переулку, бывшему когда–то Мокринским. Ему приходилось молниеносно взбираться с этажа на этаж, приклеивая в коридорах на лоснящихся свежей краской стенах весело орущие лозунги:

«Посадим СССР на автомобиль».

«Интересы народного хозяйства и обороны страны требуют решительной и неослабленной борьбы с бездорожьем».

«Без организованной общественности немыслимо разрешить огромную проблему дорожного строительства».

Колька как член миллионной организации Автодора решил активизировать методы работы Гордорстроя.

Когда он обращался в комхоз, ему отвечали там с неуязвимой любезностью, что Заводский включен в план и будет иметь свою асфальто–бетонную мостовую. Но сейчас нет лишних рабочих, чтобы разобрать мостовую и приготовить место для заливки бетона.

Колька великолепно знал, что за пятилетку решено одеть в асфальто–бетонные одежды скорченные, задушенные пылью дороги на протяжении 3000 километров, не считая десятка миллионов квадратных метров уличных покрытий, и что по пятилетнему плану предположено израсходовать пять миллиардов на дорожное строительство. Девятьсот тысяч автомобилей к концу пятилетки потребуют дороги.

Но все же, как с Заводским? Колька стучал в двери домов, совал в руки жильцам бумажку и бежал дальше. На бумажке было написано:

«Дорогой товарищ, 1‑го октября 1931 года реконструированный автогигант АМО, прошедший крепкую боевую подготовку, завод втуз, давший стране тысячи высококвалифицированных рабочих, входит в строй индустриальных гигантов. В 1932 году завод должен дать стране двадцать пять тысяч грузовиков, не считая автобусов. Машины требуют дорог. Лучший подарок заводу — это километры новых дорог. И потому, товарищ, не откажи прийти 10/Х на субботник, устраиваемый молодежью Заводского переулка в подарок заводу».

Колька ежеминутно с беспокойством, словно прислушиваясь к пульсу, взглядывал на ручные часы. До 6 часов он должен был обегать весь переулок. Потом в клуб за оркестром.

Вот он очутился перед рыхлым одноэтажным домишком, со стен которого краска слезала желтыми отсыхающими струпьями. Толкнул дверь и, пробравшись сквозь темный вонючий коридор, постучал в другую дверь. Дверь открылась, и он очутился в комнате с грузными грязными стенами, наполненной бесформенным скопищем выродившихся, никому нс нужных вещей. Его встретила гражданка Антипова, ходившая с вечно раскрытым ртом, задыхаясь под тяжестью накопленного жира, свирепо ругавшаяся в очередях и плакавшая дома басом. Муж ее занимался на Сухаревке «немножко» торговлей. Через секунду Колька оказался на улице, скомканная бумажка приглашения на субботник вылетела ему вслед вместе с рзволнованными воплями гражданки Антиповой.

Колька обошел все дома. Задание выполнено, и, за исключением нескольких лишенцев, все дали подписку — явиться на субботник.

Голубые прозрачные столбы света от прожекторов растворили переулок в белом сиянии. В высоком просторном небе плавала белая, словно подернутая салом луна, как будто трепетавшая частой судорожной дрожью от дробного звонкого грохота булыжника, выламываемого под задорный грохот оркестра из мостовой. Колька носился среди работающих потный и грязный с записной книжкой в руках, кричал осипшим голосом, кому–то отдавал распоряжения, суетился, но работа шла споро и дружно, и никто в поощрениях не нуждался. Весь налившись багровыми жилами, печник АМО Морозов выламывал, повиснув на ломе, сразу штук по 10 булыжников. Он рассерженно сопел носом, когда камень не поддавался, но если крутым рывком он сразу выворачивал целую кучу, то его лицо расплывалось широкой улыбкой, и он, оглядываясь на ребят, подмигивая, говорил:

— Вот как мы.

— Молодец, дядя Семен, жми, а мы догоним, — кричали ему в ответ ребята.

Мостовая мякла землистым покровом, серые горки булыжника складывались аккуратными горками по бокам. Еще оставалось несколько взмахов лома и конец — работа сделана.

Уже бледнела синь, потоки света прожектора таяли в предутренней серости. Но оркестр весело отгонял усталость, и, когда все кончили, долго еще не хотелось расходиться по домам.

Утром в переулок вползла, оглушительно грохоча, тучнея голубым барабаном, бетономешалка на гусеничном ходу. Ее быстро развернули, в распростертый на земле широкий ковш подоспевший «фиатик» всыпал порцию трескучего щебня, приправленного песком и цементом. Ковш, взметнувшись на хоботе стрелы, отправил весь состав в заурчавший барабан. Бетономешалка пошла полным ходом.

Улица переулка была бережно закутана рогожами. Рогожи еще сверху были прикрыты досками, чтобы не скучивал ветер. Прохожие осторожно обходили укутанную дорогу, цемент стыл медленно, чтобы потом образовать покров бронебойной крепости.

Колька каждый день заглядывал под рогожи, пробуя, долго ли осталось ждать до заливки асфальтом.

— Ну, как, — спрашивали ребята на заводе, — скоро?

— Скоро, — отвечал Колька, — уже укулупнуть нельзя.

Опять в переулке пылали голубые огни прожекторов, степенные, грузные автокары, теплясь влажным дыханием сот радиатора, сбрасывали на дорогу черные горячие горы асфальтной массы. И снова мчались за новой порцией. Два восьмитонных моторных катка с упоением уминали ее, и она выползала из–под них чернокожей глянцевой лентой.

К утру все было окончено. Машины отгрохотали на новый участок, дорога осталась одна, излучая слабые остатки тепла. Поверхность ее сейчас имела голубоватоматовый оттенок от осыпи минерального порошка.

Первого октября на торжественном открытии заново рожденного гиганта АМО базовая ячейка Автодора принесла в подарок автогиганту от населения Заводского переулка 340 метров асфальто–бетонной дороги, могущей выдержать грузонапряженность свыше 1000 тонн брутто в сутки.

И теперь в Заводском переулке блестящие никелем авто шуршат по скользи асфальта, а оцепеневшие звезды фонарей переливаются в его глади фиолетовой дрожью.

1931 г.

«РАЗЛИВНА»

6 апреля 1932 года в Краматорске была пущена 3‑я на Украине, 4‑я в СССР, разливочная машина, построенная целиком из наших материалов (до сих пор они были импортными).

Самовар можно назвать вертикальным жаротрубным котлом, тождество конструктивного принципа позволяет возвеличить эту пышную машину домашнего чаепития. Но домну, несмотря на ее конфорочный раструб колошника, несмотря на ее грушевидную самоварную внешность назвать самоваром? Это унизило бы домну. Средняя доменная печь пожирает около 1000 тонн сырья и один миллион куб. метров воздуха для того, чтобы произвести 300 тонн чугуна в сутки. Магнитогорская домна будет давать 1500 тонн.

Стены домны выложены огнеупорным кирпичом и стянуты железным кожухом, опутанным ржавыми сливными кишками водопроводных труб, обливающих ее распаренные крутые бока потоками воды. Шихта, растворенная в 1200-градусной огненной жиже, глухо кипит внутри домны. Если спасительное прикрытие из сырости и холода прекратится, домна расплавится, как самовар, в который по рассеянности забыли налить воду.

Федор Феоктистыч смотрит в фурменный глазок сквозь синее стеклышко и довольно крякает: плавка идет ровным ходом, без осадок. Сжатый жгучий воздух с песчаным дерущим скрежетом врывается в домну. В глазок видно, как белые, словно из ваты, комочки шихты подпрыгивают в горне для того, чтобы растаять чугунным соком.

Леточное отверстие забито породой, смесью глинистого сланца и огнеупорной глины. В канаве, отделанной ярким песком, возле летки разожжен желтый костерчик из щепок. Нежные фиолетовые лепестки пламени пробиваются сквозь глинистую корку. Чугунщик, с тяжелым лохматым лицом и в смешной детской брезентовой панаме на большом волосатом затылке, громыхая деревянными колодками, с жестяными задниками, подошел к летке и одним взмахом лопаты выбросил желтый костерчик, фиолетовые лепестки несколько секунд продолжали трепетать самостоятельно, потом погасли.

Литейный песчаный двор разделен на грядки литников и готов для приемки чугуна. Слышатся тугие огромной мощности потрясающие удары выхлопных труб газомоторов, нагнетающих воздух в каупера, мощные колонны, начиненные кирпичом с мелкими частыми отверстиями, увеличивающими площадь нагрева. Каупера, зашитые в железную броню кожухов, покрытые героическими касками куполов, выглядят очень величественно. В кауперах пламя газа накаляется до 660° и ураганным вихрем несется в домну. Огромная пухлая кольцевая воздушная труба обхватила домну, как утопающего спасательный круг; тяжелые стволы фурменных рукавов, мощные изогнутые присоски, отводят воздух в горн с раздирающим уши скрежетом.

Горновой подходит к вагонному буферу, подвешенному на тросе к железной колонне, и несколько раз ударяет по нему ломом: сигнал силовой станции, чтоб прекратили подачу воздуха.

Чугунщики с грохотом волочат обожженные куски листового рифленого железа и кладут их на канаву возле летки, становятся на них ногами и, тяжело, мерно раскачивая огромный лом, долбят закупоренную глиной чугунную летку; сверху на тросах спускается лист железа, он, как фартук, прикрывает летку и служит защитой чугунщикам от внезапного прорыва летки. На всех домнах Союза введены пневматические буры для пробивки летки, но домна № 1 Краматорского металлургического завода предпочитает пользоваться древнейшим, испытанным на теле ожогами, способом пробивки летки.

Федор Феоктистыч — маленький, сухонький, чрезмерно подвижной и говорливый старик. Кургузая, кудловатая и рыжая бородка Федора Феоктистыча всегда разит крутым запахом паленой шерсти. Федор Феоктистыч, старший горновой домны, не может допустить, чтоб хоть один пуск чугуна проходил без его непосредственного участия. Федор Феоктистыч суетился возле чугунщиков: он не в силах сдержать муки нетерпения; зная всю необходимость этой ритмической медлительности, он все–таки сердито кричит чугунщикам: «Тыр, пыр — семь дыр, а никакого толка, в господа бога!..» Оттолкнув горнового, он хватается за лом и начинает сам мотаться в размашистой качке четырехпудового стержня. Еще один удар — и беловато клокочущая чугунная жижа с свистящим воплем вылетает наружу. Горновые торопливым наскоком, спиной к слепящей знойной фыркающей чугуном летке, прикрывая глаза рукой, стаскивают железо с литейной канавы.

А Федор Феоктистыч, потирая саднящие руки, отступив на два шага, присев на корточки, с наслаждением смотрит на сыто клокочущий «папашку–чугун» и крякает от удовольствия.

Сквозь желтую выпачканную багровым отсветом кожу лица Федора Феоктистыча Сочится пот; Пот собирается в многочисленных складках кожи и стекает по канавкам морщин, щекотно заливаясь за шею. Лом, тяжелый, согнутый и горячий, лежит в стороне, бело сияя на конце талой сосулькой изъеденного пламенем металла. Чугун течет едкого бело–оранжевого цвета у перевала металлического капкана, поставленного недалеко от неточного отверстия для задержки шлака. Чугун вскипает темной ноздреватой каменной пеной шлака, на мгновение замедляет бег, разбухая огненной чешуйчатой змеиной шеей, пылая пышным жаром, потом снова стремительно несется с сочным журчанием. В нем жидкая огненная тяжесть металла, в нем остервенелая жестокая дикость. Нетоптаный, пухлый снег, лежащий белой рамкой вокруг литейного двора, принял розовато–оранжевый отблеск расплавленного чугуна. Высокий светловолосый чугунщик с грязным захватанным руками, черным от копоти носом и золотистыми распушенными усами, одетый в широкие обтрепанные брюки на выпуск и такую же рубаху без пояса, минуту назад осторожно, брезгливо вытянутыми двумя пальцами, уберегая пышную золотистость усов, докуривший цигарку, теперь бежал большими прыжками, мягко ступая длинными ногами, обутыми в деревянные колодки с жестяными задниками, на податливый зернистый песок площадки за жгучим сыто самодовольным урчащим потоком чугуна. Прикрывая лицо согнутой рукой, защитно выставляя острый угол локтя, он бросался на ползущую огненную палящую чугунную лаву и с остервенением, искаженным открытым ртом глотал обожженный воздух, разгребая чугунную гущу, давая ей ход в песочные изложницы длинным металлическим шестом, запекшемся на конце ноздреватым комом чугуна. Нестерпимая жара обливала лицо чугунщика кровавым багровым наливом. Казалось: еще немного — и его белокурые, замечательно пышные усы сморщатся, запахнет паленым, и лицо осветится желтыми ветками горящих усов. Но чугунщик отскакивает и, довольно скаля розовые от чугунного отблеска зубы, приложив руки ко рту, что–то зычно кричит замешкавшемуся у канавы сутуловатому формовщику. Багровый заформованный литниками в чушки чугун еще имеет кисельную дряблость, по поверхности постепенно запекается тусклой пленкой, темнеет, обрастая каменной корой, храня внутри все еще жидкую сердцевину. Вслед стынущему металлу идут чугунщики и кувалдами разбивают спайки, чугун ломается, как только что выпеченные хлебы, поблескивая белым зернистым изломом. Зарытые в песок почерневшие чушки обливают из шланга водой, с равнодушным презрением хватают за шиворот щипцами, с легкого взмаха бросают в покорно присевшие на пружинных рессорах платформы. Воздух колеблется от тающего тепла прозрачными струями.

Но бывает и так. Небо покрывается грозными грудами промозглых облаков. Завод обволакивает душная сырая темнота. В махровой гуще еще колеблющегося тяжелого дыма торчат каменно хрупкие грустные, как минареты, трубы. По почерневшему небу несутся загнанные тучи в пене и мыле. Первые крупные капли доягдя падают с рябым робким шорохом на песчаную площадку литейного двора. С глухим скрежетом продираются по темному небу тяжелые, как чугунные слитки, тучи. Формовщики спешно заканчивают разделку литейного двора, скорчившись, втянув голову в плечи, стараясь сжаться так, чтобы меньше занимать места в исхлестанном тяжелой водой пространстве.

С лопающимся грохотом напоролось на дымовую трубу сползшее набок отяжелевшее бухлое небо, на землю посыпались тяжелые мокрые глыбы ливня. Песок литейного двора рыхло расползается, литейные канавы превращены в арыки. Вода несется, размывая все, вниз по склону, взъерошив шкуру желтой густой пеной. Постепенно ливень тихнет и тускнеет, кутаясь запахом сырости, плесени и холода. Формовщики, смачно чмякая в размокшем песке ногами, спешно поправляют непоправимое. Сейчас в это болото должен быть пущен чугун, иначе домна расплавится, как самовар. Чахлая луна мокнет в раскисших мокрых тучах. Федор Феоктистыч взволнованно всхрапывает носом, рассеянно пожевывая клочок пахнущей паленой шерстью бородки, тревожно смотрит на лужистую рыхлость литейного двора. Чугун, восторженно пофыркивая, рассеяв знойную молочную белизну, сочно журча, устремляется по канаве на двор.

Лица у чугунщиков сосредоточенно хмурые: предстоит большая работа. Чугун течет сквозь скопившуюся тишину, булькая и всхлипывая. Внезапно воздух загромыхал в клокоте, чугун вскипает взъерошенным багровым сугробом, разбрызгивая мясистые кипящие клочья. Чугунщики с оголтелым отчаянием бросаются на взбесившийся металл, прикрывая скорченными руками лица, ломами раздирают бурлящую кучу клокочущего металла. Жгучая метель брызг осыпает чугунщиков огненной едкой картечью.

Утром в болотистом пасмурном небе, подернутом грязноватой голубой тиной, всплывает воспаленное солнце, затянутое нежной розовой пленкой, как подживающий рубец ожога на бледно–голубом теле чугунщика.

Во взъерошенном плеске литейного двора лежат огромные мамонты — многотонные глыбы чугуна, запекшиеся ноздреватой корой. Чугун пошел в скрап, его придется рвать динамитом для того, чтобы снова опять сбросить в домну. Еще два–три таких козла, и промфинплан доменцев может быть сорван.

Борьба за механизацию доменного процесса есть борьба за 10 млн. тонн чугуна. В развернутой программе наступления черной металлургии разливочная машина является мощным механизмом побед. Огромные замечательные человеческие способности должны быть освобождены от идиотского способа разливки чугуна на литейные дворы. Сотни тонн исковерканного, засоренного песком чугуна, превращенного в скрап, — вот цена медлительности в деле реализации приказа т. Орджоникидзе о форсированной постройке разливочных машин в доменном производстве.

Комсомольцы Краматорского металлургического завода объявили себя шефами разливочной машины. Но машины нет. Ее надо сделать. До сих пор разливочные машины были только импортными. А мы сделаем сами. Но у нас нет опыта. Поедем на другие заводы: в Рыково, Енакиево, Макеевку, и там познакомимся с разливочными машинами. Созвали конференцию комсомольцев по постройке разливочной машины, на ней выбрали штаб. Тов. Масюченко, инженер, главный конструктор разливочной машины, застлав синькой чертежа огромный, как простыня, стол, знакомил штаб с конструкцией механизма машины.

Пропускная способность 1200 тонн в сутки при неко–торых условиях может быть значительно увеличена за счет увеличения скорости ленты конвейера. Обслуживать машину будут 11 чел. Брак — ноль. Чушки будут выходить равновесомые, по 50 кило.

Тов. Павлюков, директор металлургического завода, теребя мочку уха, стараясь подавить в глазах и голесе искры воодушевленного возбуждения, говорил представителям штаба:

— Да, ребята, в этом месяце мы сверх плана дали стране 2720 тонн чугуна, снизили себестоимость тонны чугуна с 67 р. 25 к. до 61 р. 68 к.; одни только доменцы дали 94 550 р. экономии. Все эти победы обязывают нас к твердому производственному плану, разливочная в план не входила. 210 тонн железа, нужного для постройки разливочной, детали оборудования — все это нужно раздобыть из наших внутренних ресурсов. Брать металл из фондов, предназначенных для основного производства завода, нельзя.

Возможность построить машину собственными средствами есть, железо найдем, разливочную будем строить сверх плана, сверхударными темпами. Макар Калиныч Нещеретьний уже выехал в Рыково, чтобы ознакомиться с машиной и чтобы договориться об изготовлении частей оборудования с рыковцамн: у них уже есть опыт в этом деле. Говорить о важности для нас разливочной не приходится, сами знаете.

На площадке, предназначенной для разливочной машины, возле литейного цеха лежат тонны бурой железной рухляди и мрачные сыростные рыхлые горы использованной тощей породы. По цехам заметались сотни белых шелестящих листовок с приглашением прийти на комсомольский субботник.

Упругие овальные груды дыма и пара, пропитанные оранжевым багрянцем отблеска расплавленного чугуна, стынущего на литейном дворе, плавали в небе. Домны тяжелели в пышном зареве своими грузными величественными телами. Чумазый паровозик — «татьянка» — с длинным хвостом открытых платформ влетел в самую гущу гама и хохота и остановился, опешив, тяжело отдуваясь паром. Горы хлама, воняя плесенью, разрушенные, развороченные, тяжело вспрыгивали на сотни звенящих лопат и летели рыхлыми комьями на платформы. Комсомольский субботник по очистке площадки для разливочной в разгаре.

Павел Зухин идет по заводскому двору со странной для его вертлявой фигуры степенностью. Виною этой торжественной величавой походки является, конечно, новый коричневый костюм в полоску, надетый Павлом Зухиным по случаю выходного и совершенно деловой встречи с Зиной Степановой. Увлеченный самосозерцанием, Павел не заметил, как очутился неожиданно в самом центре субботника. Взрыв негодования встретил появление Зухина. «Зухин, почему ты опоздал? Что за безобразие!» Павел поднял свои совершенно невинные глаза.

— То есть куда я опоздал?

— Как куда — на субботник.

— Субботник? Я не знал.

— Не знал, ну вот теперь знай, бери лопату.

— Да, ребята, я же согласен, да костюм новый, — взмолился Зухин. Подошла Зина, та самая Зина, которую он хотел увидеть.

— Павел, почему ты хочешь уходить с субботника?

Лицо у Зины суровое, губы сжатые, брови нахмурились, и, если бы не вздернутый нос, окрапленный желтыми веснушками, — это была бы совсем не та Зина. Но Павел Зухин был непоколебим, никакие доводы не помогали.

— Так, значит, окончательно не хочешь оставаться на субботнике? — спрашивала Зина, гневно блестя глазами.

— Окончательно, — вздохнул Зухин.

Круто повернувшись, Зина решила, презрительно пожимая плечами, отойти от Зухина. Но из этой демонстрации ничего не вышло. Огромные, облепленные глиной отцовские сапоги, которые Зина надела для субботника, требовали к себе внимательного и серьезного отношения; каждое лишнее легкомысленное движение могло вывалить Зину из сапог; этого она не учла и потому стояла она на одной ноге,, дрыгая другой в воздухе, а сапог мрачно и непоколебимо стоял, вросший в глинистую почву, зияя пустым черным жерлом голенища. Зухин хотел использовать смех и замешательство, вызванные Зининым падением, для того, чтобы незаметно улизнуть. Но Виктор Савцов, встав в ораторскую позу на платформу с мусором, героически вытянув руку, возвестил:

— Сейчас слово для протеста по поводу принудительного труда в СССР предоставляется Павлу Игнатичу Зухину.

Паровоз в ответ пронзительно взвизгнул, дернулся впе–ред, и Савцов со всего размаха сел на кучу хлама, прикрывая гримасу боли с трудом склеенной улыбкой. Савцов прощально помахал рукой, а Зухину торжественно вручили лопату с ручкой, обернутой бумагой для красоты и гигиены, как пояснил Зухину Семен Коротыгин. Через десять минут Зухин забыл о существовании костюма, в увлечении лазил на коленях под вагоны выгребать завалившийся мусор, прыгал со всего размаха на мягкие кучи хлама, демонстрируя свою ловкость и удаль. После субботника костюм не имел уж того блестящего вида. Зухин с грустным вниманием рассматривал бурые сырые пятна на коленях и жирный растек мазута на рукаве пиджака. Подошла Зина, с деловитой серьезностью обследовала повреждения костюма и заявила, что пятна на рукаве можно вывести бензином, а брюки пусть высохнут, а потом щеткой. И Зина взглянула на Пашку такими теплыми ласковыми глазами, что тот даже зажмурился. Ведь Зина знала, что Зухин надел новый костюм только для нее.

Макар Калиныч Нещеретьний, главный механик Краматорского металлургического завода, посланный на ряд заводов Донбасса для изучения конструкции разливочной машины, вернулся из своей командировки и делает доклад о результатах поездки на комсомольском собрании штаба по постройке машины. Макар Калиныч говорил тусклым, уставшим голосом:

— Товарищи, также сообщаю вам, что рыковский завод отказался делать для нас оборудование: объясняют тем, что загружены очень.

Это сообщение собрание встретило взволнованным гулом, но сквозь него бьются искры удовольствия.

— Ну и пускай, пускай! Мы и сами сделаем, зато никто не будет говорить нам — помогали.

— Ребята, — вскакивает со своего места Миша Нехотящий, зав. комсомольским отделом газеты «Краматорская правда», бывший фабзаяц и слесарь на металлургическом. — Ребята! — голос Нехотящего звенит и бьется от возбуждения. — Разливочная будет пущена в срок. Вы слышите, Макар Калиныч, — будет пущена, и мы, мы… — Нехотящий делает глотательное движение, машет руками, хочет сказать такое величественное, сильное, но его перебивают, вскакивают с мест и тоже кричат Макару Калинычу взволнованное и непонятное. Макар Калиныч стоит один с обмяклым растерянным лицом, что–то щекочущее подступает к горлу. Макар Калиныч шмурыгает носом и беспомощно улыбается.

В литейной все, к чему ни притронешься, покрыто тонкой пеленой крупной шершавой пыли, даже провалившийся сквозь стеклянный фонарь крыши прозрачный солнечный отблеск плавает в цеху голубоватой пыльной дымкой. Земляной пол, глухой, мягкий, задавлен тяжелыми громоздкими деталями; обросшие землей, они похожи на только что выкорчеванные корни гигантских деревьев. Формовщики, сидя на корточках, старательно утрамбовывают в опоках маленькими толстыми толкушками прелую остро пахнущую жженым железом иссиня–черную землю. Постовые сквозной бригады разливочной ходят по цеху с серьезными сосредоточенными лицами. Им вверено штабом ответственное дело — деталь разливочной должна идти в производственном потоке с наибольшей скоростью поверх основного потока. Бригада модельщиков Голона выполнила досрочно задание, им ответили бригады литейщиков Пастернака и Зубрицкого сверхударным выполнением заказа. Детали разливочной пользуются всеобщим покровительством и уважением: их встречают всегда с улыбками и шуточками. Обрубщик Терехов, скаля желтые изъеденные зубы, с нежной хрипотой выдавливает из прокуренной глотки при виде детали разливочной: «А вот она такая–сякая, немазанная–сухая, пойди сюда, я тебя сейчас, милая, оголублю», и, навалившись гулкой грудью на пневматическое зубило, сотрясаемое глухой дрожью, он сдирает с детали коросты наплывов, щетину вверившихся формовочных гвоздей. Но как ни старался Терехов, а в обрубочной образовалась пробка. Тяжелые громоздкие слитки задавили маленькое помещение обрубочной. Посоветовавшись с бригадой, Терехов решил остаться после работы на несколько часов, чтоб «ликвидировать пробку как класс».

Обрубочная расположена у выхода цеха. Литейщики шли после работы чумазые, пропитавшиеся запахом жженого чугуна, с радостным облегчением, какое всегда чувствует человек после работы.

— Что, ребята, — подсмеивались они над обрубщиками, — затыркались? Может, вам пособить, вы попросите.

Коренастый обрубщик с мясистыми покатыми плечами, зло ворочая тяжелую деталь, через силу выдохнул:

— Ну, что ж, подсоби — и то дело, чем языком во рту плескать.

— Хе–хе — подсобить, а вы потом за мое усердие деньжонки получать будете? — отбрехивался литейщик.

— Мы? — Обрубщик оставил деталь и, обдавая горячим дыханием литейщика, проговорил, задыхаясь от обиды: — Мы на чужих руках не загребаем, мы соединенную упряжку в пользу Осоавиахнма можем, во!

— Это здорово, ой да Семен Игнатич, угробил, ну что ж, придется, видно, помочь.

Литейщики начали переодеваться. Терехов, большой гастроном, хорошего табачку вытащил, пачку папирос высшего сорта и, победно ею потряхивая, кричал:

— А ну, работнички, налетай: для такого случая не жалко. Эх, была не была, назавтра другие купим — налетай, ребята!

И ребята налетели. В другое время никогда у Терехова не выпросишь: уж очень он на папиросы жаден. Так организовался «самотеком» субботник. Пробка была в два часа ликвидирована, детали разливочной поступили в механический цех, где была проведена уже подготовительная работа и их давно ждали.

Ветер, пропыленный сухим колючим снегом, раздираемый на клочья железными лезвиями конструкций подъемного сооружения разливочной машины, со скрежетом и воем метался по строительной площадке. Работа по монтажу идет полным ходом. Разгоряченные работой ребята не чувствуют, как куски холодного продрогшего ветра падают в рукава, за воротник, как сваренные едким шипящим голубым пламенем автогена, пропитанные жгучим морозом железные детали конструкций льнут холодком к телу. Ведь весь завод с напряженным вниманием следит за их работой, о разливочной говорят, волнуются. Митька Холопин висит на животе на самом верху подъемного сооружения, вниз свисают две болтающиеся ноги в огромных распухших валенках. Холопин крепит блок, работа трудная и ответственная. Внизу стоит обрубщик Терехов, он задрал кверху голову, из желтой сморщенной шеи торчит хрящеватый кадык.

— Митька! — кричит Терехов.

Тут слышится в небе потревоженный бас Митьки:

— Что надо?

Терехов прикладывает руки ко рту и наставительно орет:

— Ты, значит, как надо, делай, чтоб, значит, все как надо было.

— Знаю. Катись! — невозмутимо гремит в ответ Митька сдавленным басом. К Терехову подходит Макар Калиныч, от его фигуры с тучным выпуклым брюшком веет добродушием и довольством.

— Ну как, товарищ Терехов, — говорит Макар Калиныч теплым воркующим голоском, — растет машина?

Терехов щурит глаза, стараясь придать своему хрипловатому басу нежный ехидный оттенок:

— Мы, Макар Калиныч, тоже к этому делу руки прикладывали, значит, тоже чувствуем.

Терехов суетливо хлопает себя по карманам, вытаскивает пачку папирос, с широким жестом открывает, протягивая Макару Калинычу:

— Закуривайте, «золотые» — высшая марка, только для хороших людей берегу. — Терехов рассыпает по лицу веселые мелкие морщинки и, заливаясь, хохочет.

Монтажные работы по разливочной машине почти закончены; комсомольские бригады монтажников: Кравцова, бригада «блок» Матвеева, Писаренко, Пащенко, оправдали почетное имя первой комсомольской разливочной машины. Бригаде В. И. Еременко — лучшей хозрасчетной бригаде, перевыполнявшей производственное задание на 190 проц., при переходе на хозрасчет сумевшей поднять зарплату на 47 проц., было поручено самое ответственное дело — сборка редукторов, главного механизма разливочной машины. Бригада досрочно выполнила задание. Машина в основном была уже готова к пуску, но не было ковшей.

Мульды, чугунные, толстые, неуклюжие корытца, еще покрытые свежей ржавчиной, покорно лежат пятипудовой, праздной, пустующей тяжестью на суставчатой цепи конвейера, сдобренной упругой твердостью четырнадцатипроцентной марганцевой породистой стали. Ребята, хмурые и подавленные, ходят вокруг разливочной и, рассеянные, трогают ее холодные недвижимые части. Макар Калиныч жует горькие прокуренные кончики желто–седых усов и, подавляя обиду, говорит:

— Ничего, ребята, подождите, пустим разливочную, дайте срок.

— Подождать? Ну нет!

На столе у директора холодеет прозрачной голубизной вода в графине. Директор остужает разгоряченные внутренности. Директор скоблит всей пятерней голову:

— Ну так, ребята, что я могу сделать? Нет ковшей, нет как нет, а на что рассчитывали, когда строили? — Воротник у директора расстегнут; большая, мясистая живая шея бухнет; поглаживая ее рукой, директор говорит, стараясь не сорваться самому в горячке: — Да нам Рыковский завод обещал их сделать. Ну? Ну — и не сделал.

Скулы Васьки обожгли горячие красные пятна, губы бледнеют, сквозь ссохшиеся губы выдавливает:

— Итак, значит, разливочной крышка. Эх вы и хозяйчики, угробили дело! — Васька хочет сказать еще что–то, очень обидное, злое, звонкое, как бьющееся стекло. Директор твердеет глазами и говорит раздельно, внятно, резко:

— Да, сроки пуска разливочной не оправдали, будет шестого числа, вместо…

— То есть как это — шестого? Этого месяца? Через пять дней? Да? — Глаза у ребят наполняются жидким и взволнованным блеском. Но Васька не верит: довольно голову морочить — и он с хрипом выдавливает:

— А ковши где взяли, опять с бумаги?

— Не с бумаги, а пз литейного цеха, сами делаем, послезавтра будут готовы.

— Товарищ директор, почему же сразу так не сделали?

— Нельзя, ребята, срочные заказы были, не мы одни строим, вся страна строится.

Ребята гурьбой вывалились из кабинета директора, тщательно прикрыв за собой дверь. Васька торжествует, он хватает ребят восторженно за плечи и, поворачивая к себе, захлебываясь, орет в лицо:

— Ну и директор, а? Старый большевик, чего хочешь. Ну, я так и думал.

— Думал, а бюрократом обругал.

— Так я не его.

— Не его? А кого же? Графин с водой, что ли?

Но Васька не слушает, он спешит сообщить радостную весть Макару Калннычу. Макар Калиныч сидит за стареньким столом в холодном сыром помещении ремонтной мастерской разливочной машины. В глазах у него тоска и волнение. Сидит оцепеневший, равнодушный, недвижимый. Только живот ритмически колеблется в тяжелом спертом дыхании. Одну руку он положил на стол, другой уперся в колено, седые усы уныло свисли с его лица, облепленного сырой уставшей кожей. А Васька носится по заводу, разбрасывая двери в поисках Макара Калиныча. Вот он влетает в ремонтную мастерскую, окутанный возбуждением и паром. Макар Калиныч поднимает на него уставшие мутные глаза. Васька, проглатывая от возбуждения слова, захлебываясь, залпом передает результаты разговора с директором завода. Пыльные, сморщенные глаза Макара Калиныча разлипаются, лицо заливается ярким румянцем.

— Ты, Вася, может, чего путаешь? — и мягкая, теплая, веснушчатая рука Макара Калиныча тревожно ложится на плечо Ваське.

— Да нет, Макар Калиныч, ей–богу, шестого пуск.

Макар Калиныч снимает руку с плеча и шатающейся походкой идет узнать от самого директора о сроке и возможности пуска.

Солнечный, золотистый, знойный слиток расплавил небо до густой прозрачной синевы. Волнистый голубой ветер, пропитанный трепетными запахами талого снега, волновал лужицы, полные дрожи и весенней испарины. Сегодня 6 марта, день, назначенный для пуска разливочной машины. На площади вокруг разливочной собралось несколько тысяч человек рабочих. Сейчас будет пуск. Макар Калиныч стоит на галерее разливочной машины, на лице у него выражение мудрого, непоколебимого спокойствия. Собрав в кулак колючую, нарядно подстриженную клинышком белую бородку, он застыл в безмятежной позе, поблескивая глянцем свежевыбритых щек. Но вы посмотрите на Ваську. Он еле стискивает распирающую его радость нахмуренными белобрысыми бровями. В его лице чувствуется бурное, еле сдерживаемое напряжение, готовое ежесекундно взорваться в восторге бессвязных радостных слов. Рядом с ним Павел Зухин в безукоризненном костюме в полоску, но внимание Зухина разбавлено, он вертит головой во все стороны, точно ему воротничок режет шею. Зухин ищет кого–то. Вот она, Зина, она только что прибежала от домны и кричит звонким прерывающимся голосом:

— Идет, идет.

Площадка закипает взволнованным гулом голосов. Паровоз, заливисто раздирая медную глотку, попыхивая паром, расталкивая метры, отделяющие разливную от домны, подкатил платформу с ковшом, наполненным жидким чугуном. Миша Нехотящий вскочил на галерею разливочной и, махнув рукой, крикнул:

— Да здравствует комсомольская разливная! Ура!

— Ура! — загрохотали на площадке.

— Качай Макар Калинина, качай.

Руки и ноги Макара Калиныча беспомощно взметнулись в небо. Головастый губастик–ковш, нежно подхваченный под мышки цепкими крюками крана, плавно, без рывка отделяется от платформы и медленно наклоняется: из оттянутого, как у молочника, носка брызжет первая жидкая струйка. Она скатывается по Т-образному металлическому желобу, выложенному огнеупорным кирпичом, в движущиеся мульды и моментально застывает круглыми комочками. Эти крохотные лепешки первые проваливаются сквозь скрежет конвейера, с грохотным слабым, задавленным звуком падают на дно платформы. А мульды, уже наполненные чугунным киселем, бережно несут багровую жижу, быстро стынущую траурной каймой. На середине пути чугун встречает холодный душ из навеса водопроводных труб, просверленных частыми дырочками. Клубы горячего пара барахтаются под волнистой, рифленого железа, крышей разливочной галереи и прелым туманом растворяются в воздухе.

С глухим грохотом падают свежеиспеченные чугунные батоны в платформу. Мульды, перевернувшись, скользят под пол. Там пыльная известь растворяется в слякотном тумане пара, разбрызгивается форсунками по обожженной внутренности мульды и моментально засыхает тонкой пленкой. Мульды бегут дальше, выбеленные, обливаясь приятным прохладным ливнем, готовые снова принять в прикрытые спасительной коростой извести внутренности едкую расплавленную чугунную массу. Разливная работает блестяще. Чушки идут равновесомые, по 50 кило каждая, брак — ноль.

Козлам на литейном дворе оторвали голову.

Комсомол Краматорщины дерется за 10 миллионов тонн чугуна.

1932 г.

ЗА КЛУБНЫМ РУНОМ

Словом, мы сейчас очень заняты, очень спешим и торопимся. У каждого из нас имеется свой календарный план, но он таит большие провалы между работой и собраниями, и эти провалы мы стремимся заполнить хорошо организованным отдыхом. Желание это вполне справедливое и естественное. И вот в выходной день, начитавшись до ломоты в глазах, часам этак к 7 вечера откладываешь в сторону книгу и, еще раз умывшись, облачаешься в белую сорочку. С трагическим лицом удавленника с трудом затягиваешь перед зеркалом узел галстука, потом садишься, неловко растопырив ноги, чтобы не помять острые складки брюк, на стул и, страдая, предаешься раздумью.

Перебрав ряд увеселительных возможностей, ты их отвергаешь либо в силу их финансовой сложности, либо же просто потому, что они не отвечают сегодняшнему настроению. Постепенно ты набредаешь на простую, мало оригинальную, но уютную мысль: пойти в клуб.

Шагая с вкусным хрустом по белому снегу в новых парадных галошах, ты предвкушаешь удовольствие встречи с приятелями, продумываешь заранее остроты и шутки и торжествующе улыбаешься подмороженной сини неба, украшенного опрятными звездами.

Клуб сияет гранью стекол во тьме ночи, как шикарный океанский пароход или как огромная люстра, прикрепленная голубой колонной прожектора к заклепке луны. Твои уши волнует музыкальное, правда, несколько затхлое, но все–таки благоухание кекуока. Ты уже видишь просвечивающий сквозь толщи стен профиль Лиды или Лизы с бодро вздернутым носом, посыпанным лиловой пудрой. Сквозь музыкальную икоту начинаешь различать ее рассыпчатый «такой милый, такой славный» голос. Ты стремительно взлетаешь по ступенькам клуба. На равнодушное требование контролера ты шикарным движением вырываешь из бокового кармана бумажник, вытаскиваешь книжку члена клуба и уже пытаешься поймать свой отраженный облик в холодном стекле зеркала, как рука контролера преграждает твой путь и тот же неумолимый голос отдает тебя в плен отчаянию: «Сегодня по специальным билетам; отойдите, гражданин, с прохода и не мешайте проходящей публике».

Ты судорожно раскрываешь членский билет, показываешь листки, пестро залепленные марками. Ты лепечешь дрожащим голосом, что тобою, дескать, все членские взносы уплачены, о том, что ты ударник. Ты начинаешь робко умолять, чтобы тебя пустили внутрь повидать товарищей, может, они достанут билет, ты предлагаешь в залог того, что непременно вернешься, все документы, ты нежно уверяешь, что вовсе не собираешься попасть в зрительный зал, а хочешь только сыграть одну–две партии в шахматы с приятелем, пойти в комнату отдыха и посмотреть там новые журналы. Но контролер непоколебим, он равнодушен к твоему смятению и отчаянию.

Наконец ты требуешь зав. клубом, тебе его обещают прислать. Ты стоишь в холодном оцепенении у холодной стены, твои уши стонут от трагической боли последнего звонка. Ты погиб!

Но вот увидел знакомый, родной облик Захара Икуткина, культмасса твоего завода. Он стоит в счастливой позе перед зеркалом. «Захар Петрович, — говоришь ты, извиваясь от умиления и надежды, — у вас лишнего билетика нету?» Захар Икуткнн вытягивает из мрачной бездны своего кармана пачку билетов, с бездушной медлительностью протягивает тебе десяток и мило спрашивает: «Хватит? А то их у меня — прямо карманы портят». Ты восторженно хватаешь билет, даешь контролеру оборвать корешок и несешься в раздевалку.

Сегодня семейный вечер. В клубе необычайно много народу. В фойе организовались танцы. Лица у всех оживленные, улыбающиеся. Ты тоже подчиняешься общему веселью и протискиваешься сквозь кольцо зрителей. Пары кружатся в вальсе с серьезными сосредоточенными лицами, в нужных местах они энергично друг другу улыбаются. Специальные дежурные по клубу подозрительно следят за осуществлением правильной методики танца. И если какая–нибудь парочка позволит себе что–либо, намекающее на нечто фокстротное, такую парочку за злостную контрабанду дежурные демонстративно изгоняют.

Ты стоишь и смотришь; постепенно ритм танцевальной музыки начинает отождествляться у тебя в голове с грохотом телеги, несущейся по булыжной мостовой. И ты покидаешь танцующих.

Но предположим, что ты не умеешь танцевать, а ведь тебе хочется, ведь танцы — великолепная штука. Ты присоединяешься тогда к группе физкультурного танца и здесь под руководством утомленного до хрипоты инструктора быстро овладеваешь чересчур уж несложной техникой физкультурного танца. Ты приседаешь, хлопаешь в ладоши, вращаешься на одном месте, взявшись за руки, скачешь в хороводе — в общем, целиком подчи–няешься произвольной импровизации инструктора. Но постепенно усталость овладевает тобой, и ты начинаешь ощущать, что в физкультурном танце уж что–то слишком много «непосредственного». Тебе надоело подражать подчас очень целепым движениям. Ты хочешь, что называется, «показать себя»; может быть, ты умеешь декламировать, может быть, ты даже пишешь стихи и тебе их хочется прочесть вслух, может быть, ты хороший физкультурник. В общем, в каждом человеке имеются несметные скопища различных способностей, и ими хочется поделиться с окружающими.

Блестящие мастера самодеятельности и веселья — -это массовики. Но не все клубы сумели правильно оценить это. Массовиков нужно иметь во всех кружках, иначе работа кружков будет протекать в мистической неизвестности. Взять к примеру фотокружок: ну что бы, казалось, в его работе можно было внедрить в массы, кроме хорошо или плохо исполненной продукции? А технику самого дела вы забыли? Разве нельзя на любом вечере вынести фотоаппаратуру в фойе к людям и здесь производить съемку, тут же проявляя и печатая карточки, объясняя сущность этого дела? Разве это не было бы лучшим выходом из пределов комнатной замкнутости работы кружка? Уличные бульварные фотографы, работающие с магической таинственностью возле своих ящиков, собирают вокруг себя кучи зрителей. Значит, не всем знакома техническая сущность фото.

Товарищи драмкружковцы, сколько огорчений и ссор возникает у вас на почве неподеленных ролей, сколько страданий причиняет вам то, что в пьесе мало ролей, а вас много. Вот вам огромное поле деятельности. Разве вы не могли бы систематически устраивать в клубе громкие читки? Художественное чтение приобретает у нас все большую популярность. Но нет, вожделение к огромным формам настоящих театров заслоняет у нас зачастую этот участок интересной и благодарной работы.

В работе наших клубов существует какая–то незыблемая яростная любовь к монументальным формам работы. Если в клубе идет постановка, то она непременно сопровождается ленивыми никчемными блужданиями по фойе в антрактах, если вы вздумали зайти в какую–нибудь секцию клуба, закрытая дверь ответит на ваш робкий стук суровой немотой. Во время многочисленных докладов с их громоздкой напряженной тишиной клубная работа сочувственно замирает, и нет того, чтобы взять да и организовать в перерыв доклада танцы или игры. Зато уж если вечер танцев, то весь клуб будет сотрясаться в гулком грохоте ног. Но чтобы сочетать одновременно все многообразие клубной работы, чтобы каждый посетитель имел возможность активно включиться в яркую и разнообразную работу клуба — этохю у нас еще нет. И что же в результате? А в результате вот что: клубные кружки в своей работе придерживаются мрачной таинственной замкнутости — это скорей не кружки, не секции, а секты, с наглухо закрытыми дверями, где под табличкой «Драмкружок», «Фото», «Изо» висят суровые предупреждения, что входить, мол, посторонним не рекомендуется. Кружковцы с явно недосягаемым превосходством смотрят на свежих посетителей, лица кружковцев замкнуты и сердиты, они заняты, они вечно готовятся к каким–то сверхторжественным грандиозным выступлениям. Ведь клуб, по их мнению, — это лаборатория, где они готовят себя к высокой деятельности, а посетители клуба — это так, принудительный ассортимент.

Но вот что же остается делать обыкновенному рядовому члену клуба, который не посвятил себя тому или иному славному ордену «драм», «фото», «изо» и т. д.? Что делать ему, если у него в доме тесно и крикливо от маленьких детей, что делать ему, когда хочется просто по–человечески потолковать со своими приятелями о производстве, о самом себе? Да вообще мало ли есть о чем поговорить со своими друзьями! Ему хочется уютной спокойной обстановки, хочется немного развлечься. Ведь клуб потенциально может вполне удовлетворить такого человека.

В Пролетарском районе Москвы, возле площади им. Прямикова, есть тощая церковь, носит она, кажется, имя преподобного Сергия; погруженная в сырость дряхлых тополей, церковь взметнула в небо облезлые кулачки куполов. И вот здесь, в ее мрачных сводах, догнивают старинные старушки и старички. А во дворе церкви — клуб. Ситуация очень необычная для нашего времени. Клуб им. Баскакова — очень маленький, вместимость не более 500 человек.

Весь клуб недавно отремонтирован, и потому в нем все так ярко и чисто. Миша Растопчин с графом Растопчиным, московским генерал–губернатором (помните в «Войне и мире»?), в родословной связи не состоит; рабочий, бывший Красноармеец, коммунист. Миша Растопчин завклубом, завхоз, завфин и прочая и прочая — ведь он за недостатком в штате совмещает в себе чуть не десяток должностей. Растопчин водит меня по клубу — и, еле сдерживая ликующую улыбку, с наслаждением вдыхая сладостный для него запах свежей краски, говорит:

— Ты, если что заметил плохое, прямо говори, мне это сейчас важнее всего. Хочу, чтоб мой клуб был самый лучший. Понял?

Ну как не понять. Да, клуб хорош; правда, в нем нет ослепительной театральной мощности, ведь зрительный зал всего на 500 человек, но в нем уютно и удобно, а это главное. А ведь трудно было приспособить берложий приземистый флигель, раздвинуть его незыблемые капитальные стены и в сырые щели окон вправить куски светлого неба. Растопчин говорит о клубе долго и с увлечением. Он жалуется, что клуб территориально отдалей от самого предприятия — завода «Электропровод». Ему бы хотелось, чтобы рабочие после работы заходили в клуб просто так, посидеть, поговорить. Двери всех секций открыты, кто чем хочет, тем и занимается. Дежурные инструкторы организуют хоровое пение, танцы, физкультурные занятия, учат рисовать, фотографировать, чтобы, в общем, люди чувствовали себя в клубе, как дома, а то и лучше. Кто не хочет заниматься ничем, пусть сидит в буфете за чистеньким столиком, пьет чай и балакает. Нужно добиться того, чтобы посещение клуба было не случайным, а стало привычкой!.

— Вот организовал я курсы кройки и шитья, — продолжает Растопчин. — Женщин набралось много, в быту это необходимая штука. Пришли, конечно, с одной целью — научиться шить и больше ничего. Но, когда вгляделись в клубную работу, втянулись, стали принимать участие. Вот курсы давно уже окончили, а в клуб все равно ходят. Среди них было очень много отсталых. Нужно уметь заинтересовать клубом. Такие вот утилитарные курсы дают блестящие результаты. Словом, — заканчивает Миша, — вот церковь рядом работает по всем правилам церковного дела, а чувствую я, что хочешь ты озаглавить свою статью «Кто кого» или еще что–нибудь в этом духе, а глупо будет. Ты не обижайся, — ну разве можно сравнивать трактор и ослепшую, с трясущимися от старости ногами клячу?

Миша подошел к окну и щелкнул шпингалетом — новым, добротным, напоминающий ружейный затвор, — распахнул форточку, и громкоголосые шумы города в пестроцветном сиянии ворвались в шумы клуба и слились с ними.

Выйдя из клуба, я заглянул в раскрытые двери церкви, в сумрачной мгле сквозь желтые мерцающие огни свечей я увидел тощие лики угодников. Несколько темных фигур копошилось в поклонах, священник тянул что–то унылое, панихидное — жуть.

Я двинулся дальше, и наша веселая московская улица огромыхнула меня живительным светом и шумом.

1932 г.

ПРЫЖОК С НЕБА

Лондон. 1697 год. Сырость, слякоть, туман. Моросит мелкий, холодный дождь. Гулко стучат колеса кебов о неровную скверную мостовую. Еще рано, нет 5 часов, но люди из–за густого тумана идут ощупью, разгребая руками сизую мглу. Юные клерки с согнутыми преждевременно позвоночниками, с бледно–зелеными лицами, кутаясь в потертые пледы, торопятся пробежать быстрее пространство, отделяющее их полутемные, холодные мансарды от банков и контор, в которых они просиживают по десять часов на высоких стульях за покатыми конторками, набивая годами работы мозоли на тощих ягодицах. Изредка в тумане мелькнет тусклое пятно фонаря экипажа, потом опять липкая серая мгла затягивает глаза сырой пленкой.

Люди идут скорчившись, плотно стиснув губы, стараясь как можно меньше наглотаться ядовитого туманнослякотного лондонского воздуха. Слышатся отрывистые фразы, они исходят откуда–то из недр желудков — глухо, как у чревовещателей. Английский язык, очевидно, в некоторой мере обязан лондонскому климату своим невнятным, сквозь зубы процеженным глухим тембром.

Слизь тумана все больше и больше набухает темнотой и влагой. Внезапно приличие протухшей, отсырелой погоды было разрушено криком и шумом сбегающейся к маленькому ювелирному магазину толпы. Вероятно, кого–нибудь в тумане сшибло экипажем. Но нет, слышны хохот, свист, вой, улюлюканье и гогот; оказывается, лондонские джентльмены могут достаточно широко раскрывать рот, разрушая привычные понятия о чопорном сомкнутоустом диалекте, и уснащать свою речь словечками, свойственными в отсталых странах только работникам гужевого транспорта. Предметом внимания лондонской толпы был высокий сухощавый человек с узкими обвислыми плечами, судорожно сжимавший костлявыми желтыми пальцами металлический стержень, на котором было растянуто наподобие тента восьмиугольное перепончатое перекрытие из шелка. Толпа гоготала и улюлюкала, более экспансивные джентльмены делали попытки попасть в бледное лицо человека комками жирной, упитанной навозом грязи. И если бы не энергичное вмешательство величественного алебардиста, первому изобретателю зонтика пришлось бы очень плохо от разъяренной толпы лондонских джентльменов.

Конечно, это крошечное и сиротливое человеческое дерзание не было оснащено высокими помыслами. Может быть, это была вылазка бытового наивного техницизма. Может быть, это был также своеобразный вид протеста против закисшего в веках «знаменитого» английского консерватизма. Прошло много лет, прежде чем зонтику суждено было стать радикальным защитительным средством от дурной погоды, и он завоевал мир, как его теперь завоевали интернациональные орудия быта — примусы и бритва «жиллет».

Величайшие изобретения, взрывая своей мощью целые эпохи, разрушая старые, создавая новые общественные отношения, рождаются и питаются основной силой человечества — общественной необходимостью, и если таковой нет, изобретению, как бы величаво оно ни было, суждено рассыпаться прахом. Лондонский чудак с зонтиком смешон и жалок. Чайник Уатта был бы историческим слабеньким анекдотом, если бы его принцип, заключенный в стальной корпус паровой машины, не был могучим орудием в триумфальном шествии молодого и любознательного тогда капитализма. Когда впервые человек с отчаянной смелостью бросился в небо на полотняных крыльях с вываливающимися наружу внутренностями тяжелого слабосильного мотора, — он был беззащитен и героичен. Упав на землю в руинах биплана, он умирал в величавом сознании своей победы, и это было замечательно. Но и теперь, когда в небе по–земному скучно, тошнит в бумажные фунтики степенных благодушных пассажиров, героика неба не иссякает — она принимает только иные формы. Воздухоплавание завоевало человеческое доверие, и теперь в пассажирский самолет садятся с таким же суетливым равнодушием, как в поезд Москва — Химки, только в аэропорте властвует идеальная организованность и потрясающая чистота.

Нервный, трусящий пассажир долго и горячо трясет смущенному летчику руку, умоляя его потными взволнованными глазами «везти поосторожней». Такому пассажиру нужна гарантия: присутствие своеобразного воздушного спасательного круга — парашюта, только он может вернуть ему потерянное душевное равновесие. И когда его подводят к сиденью и, указав пальцем, скажут: здесь, здесь лежит парашют, пассажир, успокоенный, садится в кресло и летит. И даже самые чувствительные небесные ухабы, подъемы и ямы (небесные дороги, нужно сознаться, значительно хуже наших гудронированных дорог) не могут сронить с губ пассажира снисходительной довольной улыбки. Ибо он знает, что в случае чего — он «прыг и готово», плавно и спокойно спустится на землю на парашюте. Правда, спокойствие и плавность спуска — это понятие относительное. Но факт, что при знании хотя бы элементарной техники парашютизма человек может иметь гарантию благополучного спуска.

В кровавые годы завоевания человеком воздуха авиатору при малейшей аварии грозила бесспорная смерть. Он был там, в воздухе, беззащитен в своем героизме. Теперь, когда лёт по большим небесным дорогам становится тесен от слишком большого движения, авиатор на мощном аппарате, где каждая случайность предусмотрена напряжением высокой технической мысли, может не только сам благополучно спуститься на землю на парашюте, но и спустить на более мощном парашюте самолет с выключенным мотором. На пассажирских самолетах есть парашюты, на которых можно спускаться целыми коллективами.

Как же так, когда люди падали на землю, никто из них не озаботился о своей хотя бы относительной безопасности! Ведь принцип парашюта был известен человечеству еще задогло до аэронавтики. Еще в XV веке великий Леонардо да Винчи дает целый ряд практических воплощений этого принципа. В 1797 г. известный французский воздухоплаватель Гарнерэн, выбросившись из корзины аэростата, производит с высоты 1000 м благополучный спуск на парашюте. На протяжении затем более чем сотни лет аппарат этот стоит вне интересов людей, занимающихся аэронавтикой. Парашют делается достоянием акробатов и канатоходцев. И только мировая война 1914–1918 гг. вытащила из архивов истории старый, забытый парашют. Правда, единичные исследователи продолжали работать над парашютом и до империалистической войны. Среди них нужно отметить изобретателя Г. Е. Котельникова, который еще за несколько лет до мировой войны разработал хороший образец парашюта, с честью выдержавший потом испытание.

Перепончатое чудовище, распростертое над головой лондонского чудака и разорванное на части толпой, легко пережило маленькую трагедию наивного человека. Оно заняло прочное место в домашнем обиходе всего населения земного шара, оно заняло почетное место в одном из самых величественных завоеваний человечества — воздухоплавании. Предельная скорость падения человеческого тела — 200 км в час. Самолет басово клокочет пропеллером, захлебываясь в синеве неба. Авиатор с головой в кожаном шлеме улыбчиво моргает инструктору, потом становится одной ногой на борт, за спиной у него сложенный в пакет парашют, грудь опоясана мощными лямками, правая рука прижата к груди, пальцы крепко стиснули вытяжное кольцо парашюта. Слегка откинувшись назад, авиатор делает прыжок и ныряет вниз головой, в 1500‑метровую глубину.

Человек испытывает вначале, как желудок, похолодев, плотно прилипает к позвоночнику, дыханье спирает, в глазах — яркое, тошнотное, голубое, бездонное сверканье; резкий рывок за вытяжное кольцо, и желтоватый купол парашюта распускается ликующей тенью над головой. Прозрачная тугая пружина воздуха туго и плотно ударяет в парашют. Толчок подбрасывает человека вверх на шелковых стропах. Потом плавное парящее скольжение вниз. Авиатор уже сидит на подвесных лямках, свесив вниз ноги, покачиваясь, как на качелях. Огромная спокойная теплая земля радушно всплывает навстречу. С журчащим воем выхлестывает сдавленный воздух через полюсное отверстие парашюта, сделанное для смягчения удара при раскрытии и предохраняющее парашют от западения с боков при раскачивании. Пронзая метры ярко–голубой, прозрачной сияющей глуби, разблещенной ослепительными клинками солнечных лучей, парашютист окунается в густой, сладковатый дурманящий теплый запах тучной земли. Туго стиснув над головой руками подвесные лямки, парашютист ожидает момента касания. Огромная, необозримая земля бросается под ноги, резким сильным движением парашютист подтягивает себя на руках вверх, толчок смягчен, и теперь можно спокойно валиться на летное поле, усеянное маленькими наивными желтыми цветочками. Парашют вялой, неуклюжей грудой ткани и концов лежит тут же. Величественный, красивый и мощный в небе, он здесь смешон и беспомощен.

1932 г.

ГОТОВ ЛИ ТЫ? Заметки физкультурника

А ну, взгляни, товарищ, на это небо, налитое солнечным изобилием, наполненное душистым, прозрачным ветром, на зеленую радость клейких, только что распустившихся листьев.

Ведь мы замечательно юны. Так неужто нам, творящим величайшее в мире, бледнеть под душной одеждой живым телом, когда небо — сплошное солнце?

Давайте вместе с нашими славными стройными девушками, носящими в волосах и в свежей смуглой коже солнечную оттепель, все вместе — цехами, ячейками, коллективами — пойдем на спортплощадки, стадионы и водные станции.

Что может быть лучше тела, пропитанного свежим загаром, умного, гибкого тела, которое не слабеет покорно от хилого яда какого–нибудь дохлого гриппозного микроба?

Ну вот ты, — я не знаю как тебя зовут, — ну да, вот ты — ты терзаешь свое сердце и легкие липучей едкой табачной желчью, а потом скулишь, задавленный тоскливой тяжестью утомления. У тебя избледневшая, не знающая солнца кожа, покрытая солененьким потом усталости, глаза у тебя — зябкие заморыши.

А, ты не хочешь даже со мной поговорить, ты торопишься. Суешь на прощанье руку — холодную, вялую, как издохшая рыба, вкладывая в жалкую улыбку грязные зазубренные зубы.

Да нет, ты послушай. Ведь мы все учимся, и у всех у нас мало времени, мы учимся искусству побед на всех фронтах и занимаемся физкультурой вовсе не для того, чтобы гордиться холеной мышцей. Но зачем нам хилогрудые дохлики, от которых прет мертвечиной расслабленной усталости? Оппортунистическое невнимание к здоровью — это огромное преступление.

Дождаться того, чтобы легкие выел туберкулез или сердце раздрябло, как разбитый мяч? Нет, спасибо. Расслабленные мышцы, гнутые позвоночники, как брак на производстве, — подарок классовому врагу.

Наша Красная Армия — наша гордость.

Наша армия — лучшая в мире.

А вот ты видел, как идет с призывного пункта растерянный, с уныло–тусклыми глазами отверженный? Не видел? Печальное, тяжелое зрелище.

Быть здоровыми — зависит от нас самих.

А сумеешь ты отрегулировать растрепанную дрожь мотора и подчинить ее воспитанному такту полного сгорания, чтобы сделать тело машины послушным и легким и потом в стремительном лете разрушить всякое представление о времени и пространстве? А сможешь ли ты ошалелый растрепанный ветер поймать в мешок паруса?

А умеешь ли ты хоть правильно дышать носом? Может быть, ты — беспомощный пожиратель воды и не умеешь плавать?

Может быть, ты, глотая голодную зависть, смотришь с тоской, когда игла клинкера, пронзая пространство, проносится со сверхзамечательной скоростью, а восемь ребят, закованных в доспехи мускулов, чуть ржавых от прошлогоднего загара, дробят гладь реки пружинно и мерно?

Да, товарищ, ведь дело за тобой. Ополосни себя зеленым, бодрым, мягким и теплым воздухом лета и иди к нам лакомиться солнцем и ветром. Дыши полной грудью — почувствуешь, как воздух переливается у тебя в легких щекочущей свежестью пузырчатого нарзана.

Физическая культура, распахивая форточки притаив шегося, пропыленного домашнего быта, вливает в него утреннюю бодрость и ясность.

Сейчас в связи с перестройкой физкультурных организаций на новые методы работы, с замечательной ясностью сформулированные в значке «ГТО» (Готов к труду и обороне), в связи с решением ЦК комсомола о прохождении всеми комсомольцами, всей рабочей молодежью испытаний на значок «ГТО», в физкультуру идут новые миллионные массы трудящихся. Это факт огромной политической важности и здесь от физкульторганизаций требуется четкое, гибкое, умелое руководство. Элементы благодушия, самотека, растяпства и очковтирательства, имевшие место в практике прежней работы, необходимо вытравить самым решительным образом.

Физкультурные организации должны освоить высокий стиль военной дисциплины, тесно и неразрывно переплетая военную учебу со спортом, выразив ее в интересных живых формах военных игр, разработав новые спортивные комплексы и те прикладные виды, которые нам нужны в трудовой и боевой обстановке, включая сюда и такие общественные показатели, как ударничество и соцсоревнование.

Физкультурники должны выполнить директиву партии — развернутым фронтом нажать на еще неорганизованных товарищей. Только через массовость, через четкое осознание наших ближайших задач мы можем прийти должными темпами к нашей советской физической культуре.

Ни одного комсомольца, ни одного рабочего парня не должно быть вне физической культуры.

Летний сезон наступил, и мы, молодежь, будем драться за право ношения почетного значка «ГТО». Решение Реввоенсовета рабоче–крестьянской Красной Армии вводит наш значок и предоставляет право ношения его в служебное время наравне с другими знаками отличия, введенными в Красной Армии.

Перестройка физкультуры на основе «ГТО» у части спортсменов так называемого «высшего класса», вогнавших душу и тело в какой–нибудь один вид спорта, украшенных титулами чемпионов и облегченных от других человеческих качеств, была встречена с глухим ропотом недовольства и негодования: «Физкультура зашла в тупик, ее превращают в медицинскую гимнастику, спорт гибнет…»

Сдержанный, величавый, грустит обиженный чемпион, в рассеянности перебирает кокетливые брелоки призовых значков. Грустится ему по сладким дням душевных парадов, когда он, прельщенный аплодисментным гулом, изнеженный и заласканный поклонниками, вылезал на соревнование, зверел ногами на футбольном поле или рвал руками и зубами бьющуюся в испуге покорную воду бассейна, или вонзался в пространство на сияющем лаком скифе. И все «или–или», но сочетать несколько видов спорта для нормального развития, — о, нет. Он, стяжатель славы, не унизит себя до всестороннего человеческого развития.

И вот сидит он в кино, простой и величественный, и смотрит на дорогооплаченный валютой, бойко моргающий заграничный боевичок. На мутно–сером экране пара купленных гладиаторов кровавит друг другу морды, доплевывая из проломанных ртов выбитыми зубами. Заканчивается эта картина поцелуем, звонким, как шлепок по голому телу.

Мы не против спорта, не против отдельных высоких показателей, мы не станем бесчестить заслуженных регалий чемпионов. Но мы не хотим и не будем воспитывать дегенеративных юношей, выдрессировавших себя в виртуозном фокусе рекорда и надменно отстранившихся от всего многообразия физического воспитания.

Сдавая нормы по комплексу «ГТО», в физкультуру идут миллионные массы трудящихся; воспитывая их в коммунистическом духе советских физкультурников, мы сделаем из них всесторонне развитых людей, их достижения недостижимо превысят все существовавшие до сих пор рекорды чемпионов.

Скажи, приходилось ли тебе читать когда–нибудь такую книгу, рассказ, очерк, по прочтении которых у тебя закипало бы непреоборимое желание быть мускулистым и свежим как солнце?

Нет? Мне тоже.

А вот Тарзаны, поцелуйные чемпионы — вот они живут и дышат пошлостью и вырождением со страниц книг и экранов кино.

А ведь у нас есть специальное издательство физкультурной книги, есть ГИХЛ. Но книги, ставящей себе целью пропаганду в художественных формах физической культуры, — такой книги еще нет. Есть суррогаты спортивно–приключенческого романа, флирта с препятствиями и гнилой начинкой буржуазной морали. Это свидетельство того, что мы еще слишком мало уделяем внимания физическому воспитанию молодежи.

В капиталистических странах буржуазные издательства спешно выбрасывают на рынок тонны бездарной галиматьи, ставящей себе целью привить молодежи дух преклонения и восхищения перед «достоинствами» чемпионов мира. В обильных разглагольствованиях авторы призывают свою молодежь к консолидации вокруг спортивных фашистских групп, руководимых жандармскими офицерами.

Но рабочая молодежь фабрично–заводских окраин капиталистического мира, просеянная сквозь тюремные решетки белого террора, объединяется под знаменами красного Спортинтерна и готовится к встрече с буржуазными «спортсменами».

В 1933 г. у нас будет проведена мировая спартакиада, как праздник победного завершения пятилетки. Она будет по форме и содержанию отвечать классовым интересам международного пролетариата. К ее проведению и организации будут привлечены миллионы трудящихся. К спартакиаде мы строим в Москве величайший в мире стадион на 120 тысяч нумерованных мест.

Мировая спартакиада должна отобразить на мировом празднике успехи побеждающего социализма. В ней должно найти себе выражение все лучшее, выдающееся, замечательное, созданное нами в великую эпоху. Поэты, писатели, композиторы, художники, инженеры, изобретатели должны принести на спартакиаду свои победы, чтобы присоединить их к огромной победе побеждающего класса. Особенно вам, товарищи композиторы, необходимо крепко подумать о спартакиаде. Нам нужна музыка. Музыка победного марша, которая бы с замечательной ясностью и бодростью выговаривала четкость ритма, а не жалкие вальсишки.

Мы учимся искусству побед на всех фронтах и занимаемся физкультурой не для того, чтобы гордиться холеной мышцей, а для того, чтобы сказать всем, страдающим золотым ожирением, что в рабочей стране живут и крепнут лучшие люди.

1932 г.

КРЫЛАТОЕ ПЛЕМЯ

Я мечтал о велосипеде. Мечтал тоскливо, упорно и безнадежно. Я не думал иметь свой велосипед, нет. Мне бы только прокатиться, прокатиться один раз по улице спокойно и деловито. Так катался сын хозяина дома, в котором мы жили. У него был собственный велосипед. Ложась спать, я всегда думал о велосипеде. Вот я вытаскиваю его, как козленка, из комнаты, он стоял бы у вешалки в коридоре. Велосипед упирается, цепляясь педалями. Он сухопар, блестящ. Потом мы идем рядом — я и велосипед, я ощущаю его боком. Я ставлю ногу на педаль, и цепь с нежным журчанием обегает передачу. О, передача, звездатая, узорная, кружевная… Я переношу ногу, седло похоже на сердце, нежно ухает пружинами. Но вот ощущения езды на велосипеде я никак не мог вообразить, это было невообразимо, ведь я никогда не ездил на велосипеде. Но я ясно различал сверканье спиц, оно было изумительным. Спицы переливались и сверкали, как дождевые струи в солнечный день. От вертящегося колеса исходила легкая свежесть. Снилось мне всегда одно и то же: быстро перебирая ногами, я летал по комнате, вылетал на улицу, поднимался над березами (возле нашего дома росли березы).

Но ведь это все не то. Даже во сне я не мог покататься на велосипеде. Я дрыгал ногами, летал, а велосипеда подо мной все–таки не было. Мои приятели по двору так же изнывали в мечтах о велосипеде. Наконец мы решили собрать велосипед вскладчину. Мы бродили по барахолке, глазели, приценивались, но денег у нас не было. На барахолке я купил кожаную треугольную сумочку, где хранится велосипедный инструмент. Эту сумочку я таскал везде с собой и воображал себя велосипедистом. Прошли года, мои сверстники уже давно приобрели по велообязательству прекрасные машины, сделанные на нашем велозаводе. Велосипед ни у кого не вызывает теперь голодного вожделения. Их много, велосипед теперь стоит по велообязательству сто пятьдесят рублей.

«Хочу летать», — сказал Михаил Кольцов, вернувшись после своего замечательного перелета Москва — Анкара, перелета, которым впервые было точно и ясно написано на небе для всего мира: «Осторожней, небесные просторы Советского Союза обитаемы».

Хотим летать, говорим мы, молодежь всего Союза, хотим быть крылатым племенем. Мы не хотим больше глазеть на наше деловитое, заселенное самолетами небо безучастно и завистливо. Хотим летать! Мы продадим свои велосипеды, мы будем работать по две смены, мы купим старые моторы и соорудим самолеты сами.

Спокойней, ребята, спокойней! Зачем столько пылкости, энтузиазма? Хотите летать, пожалуйста. Вступайте в члены аэроклуба, гоните по рублю вступительного взноса, ваша фамилия, адрес, социальное… — есть! Вот вам инструкторы, школа, вот они, недосягаемые самолеты, заманчивые, сверкающие, выстроились в ангарах, послушные и умные звездоносные птицы.

В четырех километрах от Подольска возле березы с уныло обвислыми ветвями есть цветастая вывеска, а на ней значок Осоавиахима, ниже лаконичная надпись: «Подольский аэроклуб». Рабочие Подольска вскладчину купили самолеты. Четыре самолета. Это послужило основой — они хотели видеть своих сыновей, парящих в небе.

Ребята занимались в аэроклубе без отрыва от производства. В их руках было больше трепетного уважения к стареньким деталям уже давно пущенных в расход старомодных моторов, чем у самого заядлого археолога, счищающего прах с драгоценной реликвии.

Авиомастерская аэроклуба бедна и убога. Истерзанный, похожий на издохшую щуку подпилок и разбитый молоток, от которого с негодованием отказался бы последний сапожник, — и все. Ребята притаскивали инструмент с собой, покупая его на рынке.

Клуб не имел почти совсем запасных авиачастей. Испортился цилиндр мотора. Срываются учебные полеты. Курсанты тоскливо бродят вокруг самолета. Достать цилиндр негде. Что делать, где выход? Вспомнили. В Москве, в Политехническом музее, под холодным глянцем витрины лежит такой же цилиндр. А что если по? пробовать? Подчистили испортившийся цилиндр и о ним — в Москву, в Политехнический музей, к заведующему. Так и так, обменяйте, пожалуйста, вам ведь все равно какому цилиндру стоять, а нам — зарез. Уломали заведующего. Цилиндр получили и ликующие отправились домой. Заведующий, прощаясь, просил его тоже принять в члены клуба.

Клубу нужны были деньги. Клуб послал обращение подольским заводам.

Знаете, есть канцелярии — чистенькие, опрятные. На столах чернильные мраморные приборы, могучие, как кладбищенские монументы. На стене плакаты: «Здесь рукопожатия отменяются», «Кончил дело и уходи».

Такая канцелярия на призыв аэроклуба ответила:

Подольский крекинг–завод.

Начальнику Подольского аэроклуба

Получив ваше письмо с просьбой о вступлении юридическим членом аэроклуба, сообщаем, что в данное время завод своим планом это не предусмотрел, а запросил дополнительно ВОМТ. По получении согласия последним деньги будут переведены немедленно.

Врид. помдиректора по адм. — хоз. части Коновалов

Секретарь Украинцева

Подольский крекинг–завод.

Начальнику Подольского аэроклуба

В дополнение к н/отношению от 9 с/м за № Кц/407 сообщаем, что вследствие отказа ВОМТ от дополнительных ассигнований на уплату вступительных и членских взносов наш завод лишен возможности состоять юридическим членом клуба.

Врид. помдиректора по адм. — хоз. части

Коновалов Секретарь Украинцева

Вступление в члены аэроклуба у этих чиновников не предусмотрено планом. Но пролетарии Подольска оказались предусмотрительней. Рабочие Подольска собрали 150 000 рублей на свою летную школу.

За 7 месяцев обучения летная станция аэроклуба не имела ни одной аварии самолетов. В Подольске сейчас об аэроклубе Осоавиахима знает каждый рабочий. Клубом создан ряд авиауголков на предприятиях. Есть филиалы аэроклуба и при них аэрокабинеты.

— Я научился летать, — говорит с восторгом Крупеник, комсомолец и физкультурник завода ГМЗ, — после шести месяцев учебы, занимаясь после работы по вечерам и в выходные дни. Сегодня меня допустили к самостоятельным полетам. Я сел в кабину, одел слуховую трубку и слышу задание инструктора: «Просите старт». Я поднял руку, и стартер дал мне старт. Смотрю, но уже не вижу впереди головы инструктора.

Земля, колыхаясь, погружается вниз. Мотор бормочет нежно, басово. Гудящий воздуховорот пропеллера тянет, тянет. Ноги — на педалях управления, свободней, говорит мне размазанное в зеркале лицо инструктора. Карбюратор посасывает горючее с аппетитом. Я рулю, давясь ветром. Самолет качается, как в сугробах. Земля взлетает внезапно сбоку. Инструктор хмурится. Я не слышу, но знаю, что он сердится. Спокойней, говорю себе, спокойней. Хвост самолета трубой. Под распластанными плоскостями великолепная опора неба, разрезанного плавным парением. Выруливаю на старт. Земля ловит меня в зеленое блюдо аэродрома. Курсанты окружили меня. Теперь их очередь…

Крупенин, Халикова, Кирплюк, Золотов, вы в счастливом деловитом равнодушии сжимаете жезл руля высоты. Вам покойно и уютно в кабине своего самолета. Вы спокойно, незыблемо уверены в такте мотора. Ребята, а помните то подобострастное мучительное вожделение, которое вызывал у нас один вид велосипеда? Это сверкающее, почти прозрачное существо казалось нам почти пределом досягаемого счастья. А ведь мы тогда даже толком не могли помечтать о велосипеде.

Аэроклубы будут везде. Впереди для комсомола — огромная вереница дел, достижений, успехов. Мы будем крылатым племенем!

1933 г.

ВОДНАЯ

Жгучее солнце расплавилось в горячей голубизне летнего дня. Теплые облака волокутся по небу сизым дымом. Распаренный ветер ошалело замер в горячей пыли. Жарко!

Трамвай, осторожно подпрыгивая на стрелках, глухо грохочет. Моя рука просунута в кожаную петлю, и я раскачиваюсь на ней бессильно и вяло, обливаясь теплым потом. В окна трамвая врываются чадный, смолистый запах асфальта и обыкновенные уличные пахучие шумы, и я мечтаю!

Вода. Гм… вода! Обыкновенная речная вода. Она замечательно пахнет кувшинками, сыростью и остуженными солнечными лучами.

Водная станция вырезала себе лучший кусок залитого солнцем неба. Белые вышки, башни, веранды и баллюстрады из сухощавых белых архитектурных конструкций спадают ступенчатым амфитеатром в сиреневую глубину реки.

Водная станция переполнена голотелым спортивным племенем. Легкоатлеты с невероятно длинными ногами, боксеры с босыми затылками и навьюченные мускулатурой тяжелоатлеты растворены в веселой людской массе.

В желтую смуглоту ребят вкраплены бело–яркие фигуры случайных посетителей. Вот белотелый человечек, копирующий гнутым позвоночником покорность вопросительного знака, умильно смотрит, как коричневый парень крутит на турнике «солнце». Когда парень ловким прыжком поставил себя на землю, он застенчиво подошел к турнику и, конфузясь, три раза подряд подтянулся на турнике, касаясь судорожно втянутым подбородком холодной перекладины.

Я стою возле круглой клумбы и глотаю звонкий запах белозвездного табака и сладкое, пряное испарение гвоздики. Я уже вылез из пыльного чехла одежды. Наохренный солнцем, с телом, начиненном живыми тугими мышцами, — я такой, как и все.

Растопленное в горячем воздухе солнце горячо и клейко липнет к коже, чтобы потом засохнуть на ней коричневой пленкой загара. Я быстро взбираюсь на вышку, становлюсь на самый край настила (взмах руками, мышцы упруго и туго скользят под кожей), тело выбрасывается вперед, и я лечу. Ноги напряженно вытянуты, грудь выгнута, руки распластаны…

Раз — и я вонзаюсь с тяжелым всплеском в дремучую глубь. В сумерках глуби ничего не видно. Я поворачиваюсь на спину и смотрю вверх сквозь толщу воды — на поверхности плавает солнце мерцающим тусклым бликом. Но дыхание застывает в груди комом. Разрывая и разгребая воду в пенные клочья, я вырываюсь на поверхность. Круша и кромсая нежную мягкость воды, я плыву к лесенке, чтобы пойти на веранду и поджарить себя на солнце.

На правом корте играют в теннис. Мяч дико мечется от неловких ударов по всей площадке, гулко стукается о железные стены сеток, но ребята не унывают. Мастерство игры сразу не постигнешь. Семен Струхин забрался на высокий судейский стул и пробует судить, но все время сбивается со счета.

Волейбольные площадки все переполнены. Сформированные команды ждут очереди, ехидно подзадоривая играющих, чтобы скорей смести проигравших.

Городошники — люди степенные и взрослые. Они приносят с собой в брезентовых парных чехлах кизиловые самодельные биты, сделанные по руке и обшитые железными трубками. Городошники любят больше теневую прохладу, и потому в жару бетонные квадраты городошной площадки пустынно лысеют.

Водная станция — это не только цитадель физкультуры. Здесь, окунувшись с головой в целебное солнце, можно на тихой веранде, придвинув к себе белый статный столик, сидя в шезлонге, писать, читать, готовиться к докладу или к зачетам. На водной станции есть буфет, столовая и коллекция сытных блюд в застекленной стойке. В выходной день к вечеру, когда все ярко пахнет, пропитавшись настоем потемневшего воздуха, на эстраде водной выступают артисты балета и чтецы. Оркестры оглашают грозовые симфонии Бетховена. И ты, глядя, как прожекторы Парка культуры и отдыха голубыми клинками рассекают темную глубину неба, чувствуешь, погруженный по уши в музыку, ее колыхание во всем теле.

Мы заседаем, совещаемся. Плохо то, что мы порой не умеем заседать.

Комсомольское собрание. Тесная комната, воздух загустел табачным дымом. А почему бы всей ячейке, всему коллективу не пойти на водную станцию и там, ополоснувшись свежестью, выкупавшись, всем забраться на солнечный балкон и потолковать о своем волнующем. Зачем непременно влезать в комнатную духоту, когда рядом есть бескрышие залы водной, полные свежести, бодрости и веселья?

И вот этих водных станций у нас очень мало. Дощатые, занозистые сооружения не отвечают тем задачам, которые стоят перед водным спортом. Мы должны их заменить монументальными храмами воздуха и солнца, где после пухлой и едкой пыли города, после испарений цеха, после грязи и копоти можно умыться солнцем и пропитаться здоровьем.

Левый берег Москвы–реки, напротив Парка культуры и отдыха, желтеет изглоданными водой обрывистыми откосами, на которых сиротливо ютятся тощие, захолустные вербы и засохшие останки каких–то деревьев. Пейзажик грязен и скучен. И вот здесь на большой воде Водга–Москвы должен раскинуться изваянный из добротного материала храм физической культуры — и не на 15 тыс. чел., а неизмеримо больше. Ведь нет более любимого отдыха у нашей молодежи, чем отдых на воде.

У каждого, кто входит в водную, сейчас же зажигаются на лицах улыбки и в теле начинают звенеть пробужденные мышцы. Высоко в небе громко грохочущий пропеллер самолета кромсает синеву. Вода бассейнов цветет цветением пестрых тел. Яркие взвизги девчат, хлесткие всплески воды — все это гулом взлетает в смирное, скромное небо.

Коренастый катер тяжелым накатом шатает прилизанную скользкими, глянцевитыми волнишками гладь реки, волоча за собой шаланду, медлительную и темную, как отсырелая туча. А за ней, топорща воду цветными лезвиями сотен весел, несется пестрая сталь лодок. Хохочут гармошки и дрожливо звенят скворешни балалаек. Разнофасадные катеры, глиссеры и скутеры с пластично, как у скрипки, выгнутыми корпусами стремительно рассекают пространство, швыряя в стороны клочья воды, взбитой винтом в пену.

Скоро пышная, светлая вода Волги нальет до краев берега Москвы–реки. Иногда очень обидно — настойчиво зовешь кого–нибудь из знакомых, а он идет неохотно, с недоверием и снисходительной усмешкой. А когда придет на водную — на лице его появляется живописная улыбка. Но это — радость одиночек, а ее нужно дать всем…

1933 г.

РЕГБИ

Зрители в яростном озлоблении опускали палец вниз или снисходительно поднимали вверх руку — жест определял судьбу гладиатора, распростертого на влажном от крови песке ристалища. Гладиаторы Древнего Рима играли в регби. Игра была жестока и кровава.

Шли века, эпохи человеческих побед. И вот Америка сегодняшнего дня — заселенное самолетами небо, небоскребы, превышающие скалы Кордильер, Форд (в минуту четыре автомобиля). Культура, цивилизация и даже памятник Свободы, пустой внутри, снаружи покрыт застарелой коростой окисленного металла.

Отряды полиции окружили стадион. Полицейские выкормлены, могучи, они внушительны — кентавры на мотоциклах. Тысячная толпа с глухим урчанием ломится к прижмуренным окошечкам касс.

Грандиозное событие потрясает Америку. Матч регби… Зрители расположились в бетонном амфитеатре стадиона. Они ерзают в нетерпении. Игра начинается, внимание!.. Густая тишина. Регбисты выходят в железных намордниках, обшитых кожей. Они облачены в тяжелые доспехи щитков.

Американское регби жестоко и кроваво. Судейские спортивные нравы — они здесь снисходительны и не суровы: потворство дикой ожесточенности, оправдание победы любыми средствами. Риск древних римских гладиаторов равнозначен. Шоферы машин «скорой помощи» не сходят с сиденья. Носилки готовы, пакеты марли и ваты развернуты, готовые окутать раздробленные члены.

Зритель — он требователен! Сломанные кости, выдавленные ребра, или он возмутится: «Игра велась вяло, это не регбисты, а старые бабы». Рука современного американского зрителя регби не подымется вверх в знак снисходительного прощения. Античные варвары им не пример.

И все же ни в одной спортивной игре нет такого многообразия движений, мускульной нагрузки, какое дает регби. Регби — это синтез футбола и баскетбола. Овальная форма мяча не позволяет игрокам превращать регби в футбол. Ударом ноги такой мяч трудно послать точно. Игра в основе ведется руками. Регби требует развития мускульного корпуса: мышц ног, брюшного пресса, верхнего пояса. Играть в регби может только физкультурник-с отличной физической подготовкой.

Регбисты Франции — участники империалистической войны, организованные в специальные боевые отряды, обнаружили замечательные боевые качества. Грудь многих регбистов бронирована целым иконостасом медалей за доблесть и умение сражаться.

В Америке регби осквернили. Принципы регби уродуются там яростно и беспощадно, как и американские регбисты на матче. Выразив наше соболезнование американским регбистам, мы все–таки не откажемся от регби, игры, в основе превосходной по своим спортивным данным.

Регби нам нужен. Центральный совет «Динамо» взял в свои руки инициативу. «Динамо» дало регби путевку на стадион. Регби надобно еще проверить на опыте, основательно его реконструировать. Американский кровопролитный стиль регби присужден к изгнанию из пределов СССР за членовредительство.

Регби безусловно удастся оздоровить.

Одиннадцать тренировок и один матч регби команд «Динамо» не дали ни одного серьезного ушиба. Матч регби, проведенный у нас впервые, вызвал восхищенное удивление даже у самих регбистов. Регби оказалось даже менее «кровожадной» игрой, чем футбол. Наши физкультурники лишний раз доказали свое блестящее умение осваивась и реконструировать сложнейшие западные игры. Сейчас ростовские и ленинградские динамовцы также начали работать над регби.

Регби необходимо ввести в Красной Армии. Игра тренирует качества, необходимые бойцу. Регби из экспериментального периода должно выйти усовершенствованным, новым, ценным видом нашей физкультуры. Регби нам нужно, но не американский костоломный одичалый вид игры, а наше регби, содействующее труду и обороне страны.

1933 г. 

ФУТБОЛ

Англия — страна славных традиций, лордов, джентльменов и спорта. Спорт! В Англии так блестяще поставлена эта величественная культура человеческого тела, что там даже преступников в тюрьме заставляют заниматься гимнастикой, чтобы потом удобней усадить на электрический стул, шикарный, как зубоврачебное кресло. Кембридж и Оксфорд — вот настоящие алтари спорта. Каким уважением пользуются там люди, знаменито выхолившие свою мускулатуру. Профессор,, принимая зачет у первых игроков команд регби, гребных или футбольных, не беседует с ними на академические темы. К чему? Эти молодые люди и так доблестно доказали, что они являются настоящими студентами. Профессор, восторженно ощупывая бицепсы у экзаменуемого, дружелюбно похлопывая по плечу знаменитого игрока, осведомляется о его здоровье и ходе тренировок. И юноша сдержанно, но с полным достоинством дает исчерпывающие ответы. В Англии ценят и уважают спортсменов.

Спорт, конечно, прекрасная штука, он вырабатывает у человека твердость воли, уверенность в себе, инициативность. Но известное количество фунтов с твердым курсом в кармане дают все–таки человеку больше уверенности, чем прекрасная твердоэластичная мускулатура.

Футбол выдумали англичане. На первых порах увлечение новой игрой достигло таких размеров, что потребовался специальный указ Эдуарда II в 1307 году, запрещавший игру в мяч на улицах городов и городских дорогах. Сорок лет спустя появился также указ Ричарда II, запрещавший игру в футбол; слишком буйный и массовый характер игры внушал королю справедливые опасения.

В России футбол появился лишь в 1901 г. Робко попрыгав под бестолковыми пинками любителей, он совсем захирел и сморщился на весь период империалистической войны. И только в СССР футбол кожаным солнцем выкатился на просторные спортивные горизонты нашей страны. Футбол превратился в подлинно стихийное бедствие. Не было нп одной улицы, ни одного пустыря, где бы юные энтузиасты не занимались овладением футбольной техники. Частенько такие тренировки сопровождались визгливым звоном стекол в окнах соседних домов и ворчливым негодованием прохожих. Футбольной стихии было противопоставлено развернутое строительство спортплощадок. В результате мы уже в 1924 г. в Париже у сильнейшей турецкой команды выиграли матч со счетом 3 : 0. В 1925 г. во Франции сборная команда Москвы без особого труда одержала четыре победы над командами французского рабочего союза. В 1926 г. в Германии и Латвии во всех встречах с командами рабочих союзов мы выиграли соревнование. Все это и последняя триумфальная поездка наших футболистов в Турцию свидетельствует, что футбол у нас стал не только массовым и любимейшим видом пролетарского спорта, но и что мы достигли в игре высоких показателей, настоящего мастерства.

Каковы основные положительные качества футбола? Футбол — это игра целого коллектива. Он развивает коллективистские качества. Каждая комбинация должна быть строго продумана за несколько пасов вперед, игроку на обдумывание дается доля секунды (тут отличие от шахматной комбинации только во времени). Если в команде имеется игрок даже самого высокого класса, но он станет вести игру солистом, используя партнеров только как подсобников, такая команда заведомо обречена на поражение. Лишь при строжайшей согласованности, при детальнейшем учете всех возможностей, индивидуальных качеств каждого игрока команда будет работать на матче как стройный, хорошо смонтированный механизм.

В игре честолюбие каждого игрока должно отходить на задний план. Дело не в красивом ударе, а в правильной комбинации распасовки. Футбольная доблесть должна быть умной. Шикарному самопоказу на поле нет места. Большим грехом наших вторых и третьих команд является отсутствие тренировки специальной гимнастикой. Многие футболисты считают, что основная тренировка — это на поле с мячом, а остальное приложится.

Этот сугубо неверный взгляд приводит к тому, что игрок костенеет в своем спортивном росте. Специальный тренировочный гимнастический комплекс строго необходим для каждого футболиста.

Существует у некоторых незыблемое мнение, что футбол — игра грубая и очень опасная. Это неверно. Несчастные случаи в игре хороших футболистов исключительно редки. Когда же играют неопытные новички, аварии — сплошь да рядом. Объясняется это не только отсутствием должной техники игры. Футбол имеет огромное воспитательное значение. В футболе существует своя этика учтивости, деликатности и уважения к противнику. Несмотря на внешний яростный характер игры, хорошие футболисты расточают меньше толчков в игре, чем некультурный пешеход на улице. Футболист меньше рискует в игре, чем человек, который шагает по мостовой, не зная правил уличного движения. Царапины и ссадины — эхо накладной расход, они быстро и незаметно заживают. Но ими вовсе не следует гордиться как знаками своей доблести и бесстрашия. Каждая команда должна заранее обсуждать и продумывать систему борьбы на матче. Продумано должно быть все, вплоть до отдельных комбинаций. Надеяться на свою футбольную интуицию — значит идти расслабленным и неуверенным на матч.

Самое основное, за что мы должны сейчас бороться в футболе, — это вытравить с корнем из игры всякую преднамеренную грубость. Ничего не может так позорить игрока, команду или организацию, за которую он играет, как грубость. Злоба на свое бессилие при игре с опытным игроком — вот что является частенько причиной дикости и некультурности игроков. В Советском Союзе нет спортивных судей, лично заинтересованных в победе той или другой команды. Неуважение к судье характерно только для буржуазного спортсмена.

В предстоящем футбольном сезоне нам предстоит много встреч с рабочими иностранными командами. И пусть помнят наши товарищи футболисты, что нам важен не только показатель победы наших команд, но нам не менее важно, сумеют ли футболисты Советского Союза на поле показать, что они воспитываются в иных условиях, в условиях новой этики и морали. Пусть они покажут, что они не только хорошие футболисты, но и хорошо воспитанные пролетарии.

1933 г.

СРЕДСТВО БУДЕННОГО

Колхоз справился с работой по всем статьям и получил переходящее знамя райисполкома в свои руки.

«Очаг Буденного» назывался этот колхоз. Здесь в станице Платовской, жил С. М. Буденный. Здесь в этих безмерных степях возникла Первая конная армия.

На берегу Манычи было устроено торжественное собрание. Председатель колхоза Кидалов держал речь.

— Мне за всякие знамена держаться приходилось, — говорил он. — Я у поляков их с руками вырубал, я во врангелевские знамена сморкался. Но такое знамя, такое знамя, — он поднял древко над головой, — такое знамя держать не приходилось, под старость придется.

Покопавшись в кармане, Кидалов продолжал:

— Вот, это письмо мы получили четыре месяца тому назад от Семена Михайловича Буденного. Пишет он, что стыдно ему за нас, так стыдно, что просит он снять свое имя с нашего колхоза и замепить его каким–нибудь для нас более подходящим. «Не могу, — писал он, — переносиить нашего позорного отставания. Когда мы с вамп дрались на всех фронтах, вы меня слушались. Вперед, кричал я, и вы, как соколы, налетали на врага, крошили его не щадя жизни. А теперь что? Вперед, кричит вам вся страна. А вы возитесь с вашими домашними делами. А поле не прибрано, смотреть противно. Пишу вам: если не окончите уборки и хлебосдачи первыми, называйтесь как хотите, но мое имя не позорьте. Если честь свою бережете и выйдете в передовые колхозы Союза, я пришлю вам автомашину, тем более шофер у вас есть — Васька Дитюк».

И колхоз получил машину. Ее привел со станции Васька Дитюк. Но вы, может, думаете — так сразу и цопал Васька Дитюк на торжественное сиденье шофера?

Нет…

В гражданскую войну Василий Дитюк пошел задорым двадцатидвухлетним парнем.

На хуторе Куберле партизанский отряд обнаружил у помещика спрятанный автомобиль.

Дитюк, работая батраком на мельнице, знал дизель. Он быстро справился с автомобильным мотором.

Тут же на хуторе он с местным кузнецом содрал с крыш экономии кровельное железо и оковал машину многопудным шатром.

Отягощенная машина еле двигалась под этим покровом. Но зато для пуль она стала почти непроницаема. В конный отряд Буденного включилась бронеединица. Это были первые в мире совместные действия кавалерии с мехчастями.

В наступлении на хутор «Собачий» Дитюк показал себя.

Кавалерийский отряд Буденного столкнулся с обученной конницей полковника Семилетова.

Партизаны шли неторопливой рысью на своих разномастных лошадях. Воплями и криками они старались заглушить ворчание автомобиля, ковыляющего сзади. Казаки Семилетова надвигались темной стеной, уверенные в своем превосходстве. И вот, когда уже началась теснота рубки, линия партизан распалась на две, они ударили в левый и правый фланг противника, и в освобожденную середину вкатился крытый железом автомобиль, огонь двух пулеметов уничтожал казаков в упор. Бронеавтомобиль стал неизменным спутником отряда. Дитюк — героем.

В Котельниковой автомобилю из пулемета перерезали колесо, его заменили деревянным, скрепив железным ободом. Тогда Дитюк снял свои лапти и прикрепил их на железный штырь над автомобилем.

Однажды во время атаки машина, поднимаясь на курган, сдала, мотор заглох на самой вершине его. Неприятель бил по автомобилю из орудий. Дитюк вылез и стал лопатой подрывать землю под колесами в надежде, что машина сползет по склону сама. Снаряд плюхнулся рядом. Дитюка подбросило взрывом и засыпало землей.

Окровавленный вылез он через несколько минут из навороченной груды.

Контузия подарила Дитюку дергающуюся, как лягушка, щеку на всю жизнь.

Дитюк совершал налеты. Он возвращался на своей машине, истерзанной в железные лохмотья, и все знали, что под сиденьем у него лежат наверняка штук пять замков, снятых с неприятельской батареи.

Дитюк знал себе цену и принимал похвалы и восторги бойцов как должное.

В Царицине он попал в первый броневой отряд и получил настоящий броневик. Но лаптя со своего железного возка он вновь водрузил на новую машину.

В широких действиях регулярной Красной Армии, в суровой дисциплине ее, в стратегической мудрости Дитюк видел только зажим своей лихой натуре и, нарушая приказ командиров, действовал самостоятельно.

Во время одного боя Дитюк, вырвавшись, обошел противника и ухарски врезался ему в тыл. На броневике разбили мотор, и он стал.

Окруженный казаками, Дитюк на уговоры их сдаться отвечал из стального своего гроба матом, не скупясь на выстрелы. Подорвать броневик было нечем.

Тогда казаки приволокли к нему нефтяную цистерну, пробили ее и подожгли.

Да пока спасли.

Командир объявил Дитюку выговор в приказе за самовольные действия и на легковом единственном автомобиле отправил в госпиталь. И вот, когда он окончательно выздоровел и окреп, то оказался ни на что негодным человеком.

Приезжая в свою станицу, Семен Михайлович Буденный беседовал с Дитюком и уходил из его хаты всякий раз огорченным.

Дипок пьянствовал и хулиганил.

Колхозники, обсудив письмо Буденного, колебались. Они боялись доверить Дитюку машину. Но все чувствовали, что Буденный написал о шофере неспроста… Дитюк страдал, он не дюг просить, он гордый человек, и тоскливо ждал решения.

И тогда Кидалов сказал, отворачиваясь от Дитюка:

— Я так дудтаю, товарищи, все дты средства на Ваське перепробовали: и к врачам водили, и учиться посылали — не помогло. Осталось последнее средство Сед 1 ена Михайловича — попробуем.

И он протянул Днгюку накладные и сказал:

— Завтра чуть свет на станцию за машиной.

Дитюк взял накладные, молча вышел.

На другой день Дитюк привел со станции машину нарядный и трезвый.

На празднестве он выпил один стакан пива и отказался от другого.

И оказалось, что командир наш, Семен Михайлович Буденный, знает средство лучше всякого врача, как вернуть человека к жизни.

Средство — большевистское доверие и любовь к человеку.

1933 г.

ХУЛИГАН

Торжественная луна висит в воздухе. По улице шагает женщина, у нее усталая походка, в руке тяжелая корзина. Тяжесть корзины гнет женщину набок. Из переулка шумно выходят двое парней, они поворачиваются и идут вслед за женщиной. Парип тихо разговаривают, потом они вдруг расхохотались и стали громко рассказывать похабный анекдот. Женщина ускорила шаги, парни тоже. Женщина пробует идти еще быстрее. Женщина почти бежит. Тогда один из парней нарочно падает и подшибает женщину. Женщина, вскрикнув, упала.

— Вы что хулиганите? — говорит, подбегая, случайный прохожий.

— А ты откуда такой сорвался? — спрашивает парень, напирая на защитника грудью.

Но увидев, что тот не один, что вокруг упавшей женщины столпились люди, помогая ей встать, — парень вдруг протяжно улыбается:

— По нечаянности упал, скользко, а что гражданку уронил, — грустный факт.

И, повернувшись, он намеревается уйти.

— Факт фактом, а пойдемте, гражданин, в милицию, — сказал человек в военной шинели.

— Это зачем же в милицию? Я извиниться перед гражданкой могу, опять же скользко, — заговорил парень веселым голосом.

— В отделении извинитесь, пойдемте, — сказал человек в шинели, беря парня за руку.

— Пусти, я и так пойду, — шарахнулся в сторону парень. — В отделении разберемся, какое вы имеете право а-арес. товывать да руки ломать — посмотрим! — приобретая вид оскорбленного достоинства, бормочет парень.

Хулиганство — огромное зло, это для всех истина. Но что хулиганство — маскировка, хитрый маневр классового врага, — это не все еще научились понимать. Под хулиганством наш уголовный кодекс в 1922 г. (ст. 176) понимал «…озорное безделье, сопряженное с явным проявлением неуважения к отдельным гражданам или обществу в целом, действие». Хороши бесцельные действия! Хорошее неуважение к личности, когда хулиган садит финку в бок коммунисту или комсомольцу, чинившему препятствия его хулиганским действиям. Впоследствии, конечно, редакция статьи кодекса была соответственно изменена. Но были тенденции у некоторых юристов толковать хулиганство как «следствие перехода от героического периода революции к периоду ее будней. Скучно стало ребятам — они и балуются».

Групповое изнасилование, налеты на клубы объясняли, видите ли, «действием массового психоза», объясняли «ролью темперамента», «бытовыми ножницами». Говорили даже много о «биологическом характере» хулиганства, но вскрывать объективно контрреволюционный характер хулиганства ученые такого толка воздерживались. В период 1925–1926 г. хулиганство развернулось особенно широко. В этот период у нас была среди молодежи безработица. Хулиганство проникло и сильно прорастало в среде безработной рабочей молодежи. Оправившиеся после потрясения мелкие лавочники в период нэпа явились идейными вдохновителями хулиганства.

В одном из переулков на Сретенке помещалась небольшая парикмахерская. Работали в ней всего два мастера, двое братьев. Парикмахерская являлась неофициальным штабом группки Сухаревских спекулянтов. (Сейчас, мы это знаем, вместо Сухаревки будет стадион, но тогда была Сухаревка.) Двое братьев, помимо того, что стригли, брил'и, завивали, занимались посильно спекуляцией. Частенько после того, как двери парикмахерской запирались, с черного хода в нее шли люди в коротких брюках с гитарами, девицами и водкой. Маленький дом дрожал, выл, стонал от грохота ног.

Председателем домоуправления был комсомолец Коля Лавров. Он неоднократно предупреждал парикмахеров, что помещение домоуправление им сдает не под кабак и спекулятивные операции, но на его предупреждения парикмахеры отвечали руганью и угрозами.

Одна из попоек была особенно шумной. Лавров спустился вниз и потребовал от парикмахеров немедленно прекратить шум, иначе он заявит в милицию.

В доме все уже были пьяны. Лаврова встретили гоготом и свистом.

— Его бы, Васька, побрить бы, а то какой некрасивый, — сказал один из парикмахеров Василию Горбачеву — дворнику, приглашаемому только потому, что он ловко бренчал на гитаре.

— Верно, — расхохотался тот, — постой, я тебя, парень, сейчас побрею.

И Горбачев направился к Коле с бритвой в руке, которую сунул ему один из парикмахеров.

Лавров кричал, отбивался, обливаясь кровью.

На суде все участники вечеринки единогласно свиде–тельствовали, что виной всему дворник Горбачев. С большим трудом прокурору удалось докопаться до истинного положения дела.

Статистические данные ясно характеризуют ведущую роль в хулиганстве именно подобной публики. Комсомол мобилизовал силы на борьбу с хулиганством. В тот период почти в каждом номере «Комсомольской правды» обсуждались методы борьбы с этим злом. Решительные меры революционной законности, широкая массовая работа и, наконец, начало великих работ привели к тому, что всей рабочей молодежи мы сумели дать точку трудовой опоры.

Сегодня парень, работая на производстве хотя бы чернорабочим, знает, что если он станет заниматься на технических курсах, — он приобретет квалификацию. Работая квалифицированным рабочим и дальше учась, он может стать мастером. При заводах есть втузы, техникумы; если у парня есть желание — он может стать техником, инженером. Сегодня молодежь уверена в завтрашнем дне, она знает реальные перспективы своего развития. Безработицы нет. Основной базы для развития хулиганства среди рабочей молодежи не существует. Но хулиганство есть. Откуда же оно берется? Кто же они, эти хулиганы?

Классовый враг маневрирует, изыскивает различные способы маскировки и мести, В деревне — это в первую голову дети раскулаченных. Эти «дети» устраиваются иногда очень неплохо. Благодая хорошо сработанной «липе» они работают в кооперации, пролезают в комсомол или, в лучшем случае, являются простыми «смирными» колхозниками. Но разве можно забыть былое благополучие, былое уважение деревни, вкусные щи со своей убоенкой, хромовые сапоги с глянцем? Нет, этого забыть нельзя. Что они могут найти в колхозе родного и хорошего? Ничего. Им «скучно» в колхозе, они «развлекаются».

Перерезать для «шутки» постромку у подводы для уполномоченного по хлебозаготовкам, «для смеху» выпустить керосин из бочек, припасенных для тракторов, от «скуки» «нечаянно» поджечь скирды необмолоченного хлеба. Вот как порой «развлекаются» наши заядлые враги в деревне.

Колхоз имени Красных зорь забелило снегами, замело метелями, завалило сугробами. Но сквозь всю эту снеж–ную неразбериху звездами бодро горят огни электрических ламп собственной электростанции.

Шелушится легкий снег. В конюшне возятся двое ребят. Запрягают лошадей, чтобы отвезти на станцию партию молока.

— Н-но, стерва! — кричит парень, затягивая подпругу и со всего размаха ударяет ногой в живот маленькую, лохматую лошаденку.

— Ты, легче, Серега, жеребая ведь.

— Исхай ей, — отвечает Серега и еще раз уже без всякой цели пинает лошадь. — Нехай — трактор купим, на нем веселей.

Нагруженные бидонами лошади идут осторожно: быстрее нельзя, иначе на ухабах сани перевернутся. Сдав на станции молоко, потоптавшись в багажной и выкурив по папироске, оба парня возвращаются к своим подводам. Серега покрепче запахивается в полушубок, затягивается поясом и играющим голосом говорит своему приятелю:

— Давай, Семка, наперегонки.

И, вытащив из передка длинную, гибкую лозину, свистяще резанул ею воздух.

Серега, стоя во весь рост на санях, дико выл и гикал. Лошадь несла, комья снега летели из–под копыт в лицо. Серега не чувствовал — он дико выл и гоготал, подхлестывая лошадь. Степь метелила, качалась и неслась вслед за Серегой. Не доезжая до колхоза, Сергей для вида пустил лошадь шагом. Живот лошади плясал в тяжелом дыхании, от лошади клубился пар, ноги дрожали. Серега распряг лошадь и пинком хотел отправить ее в стойло, но лошадь вдруг пошатнулась и упала. Прибежал конюх. Он сразу понял, в чем дело. Сначала он хотел ударить Серегу, потом бросился к лошади и начал возиться с ней, но лошадь не вставала больше. Сергея Званцева судили.

— Человек, который портит общественную собственность, есть кулацкое отродье! — сказал общественный обвинитель Павел Васильев. — Званцев совершил хулиганский, вредительский поступок. Враги наши, проникая в колхозы, действуют именно так, как сделал сейчас хулиган Сергей Званцев.

Не всегда удается, конечно, устроиться хитроумным «юношам» в колхозе. Тогда они ищут других путей. Наши гигантские новостройки требуют сотен тысяч людей. Враги пользуются случаем и пролезают на строительство. Они быстро тут ориентируются. Здесь они смыкаются с людьми из города, не сумевшими там вновь себе наладить уютной жизни.

Они — веселые экспериментаторы. Они кладут в бетонный опалубок деревянные чурки, чтобы узнать — выдержит после этого колонна тяжесть крыши или рухнет. Они любят жизнь веселую и приятную. Они проявляют исключительные способности в организации грандиозных попоек в бараках. Они создают и распаляют традиции «своих и чужих». Они полны воинственнопатриотического пыла. Они вызывают и вдохновляют побоище между бараками. Они проявляют живейший интерес к твоей национальности, чтобы потом травить и издеваться над тобой за то, что ты украинец, еврей или поляк.

На новостройках мы должны быть особенно беспощадны. И если общественные организации, в первую голову комсомольские, не сумели при первых проявлениях хулиганства развернуть широкую кампанию по борьбе с хулиганством, мы должны делать суровые выводы.

Мы имеем в своих руках клубы со всем инвентарем, зимние и летние, хорошо оборудованные стадионы. Но разве мы достаточно используем этот крепкий инструмент убедительнейшей культурной работы? А ведь, если мы не мобилизуем молодежь, — ее мобилизует враг. Наряду с чуждыми людьми сплошь да рядом от скуки — оттого, что ребятам после работы нечего делать, оттого, что комсомол плохо борется за молодежь в быту, — хулиганят наши рабочие парни. Хулиганство эпидемично, им болеют и заражаются очень многие от скуки, при плохо организованной массовой работе.

Краммашстрой. Строится величайший в мире машиностроительный завод. На строительство прибыла группа московских электросварщиков. Все — молодежь, недавно окончившая электросварочные курсы: среди них много комсомольцев. Работа по электросварке еще не начиналась. Ребятам предложили пока пойти на другую работу. Они отказались, мотивируя свой отказ отсутствием спецодежды. Сочинили отказ и мотивировку — Эркин и Чумичев, выгнанный из комсомола.

Молодые москвичи жили три недели на строительстве и ничего не делали. Сами ни к кому не ходили, и их не беспокоили. Комсомольские организации на строительст–ве знали о приезде москвичей. Даже как–то заворг обмолвился, что–де неплохо, что москвичи приехали, народ, должно быть, культурный… но пойти к ребятам, познакомиться с ними, ориентировать их — никто не догадался. Комитет ждал, когда придут к нему, а москвичи ждали комитет.

— Ребята, — сказал Эркин, — завтра — Новый год. Я, как председатель пропойной комиссии, даю приказ по эскадрону. Гони по красненькой.

По красненькой собрали. Чумичев сходил в город и приволок несколько литров водки.

Началась выпивка. Эркин на минуту исчез, потом снова появился и сказал сияя:

— Ребята, нас девчата из женского барака к себе зовут.

На самом деле их никто не звал. Ребята гурьбой пошли в барак. Увидев пьяную толпу, женщины начали их гнать, но те, будучи вполне уверены, что их действительно кто–то приглашал, не уходили.

Староста барака, накинув платок, выбежала на улицу. Навстречу ей попался председатель стройкома, возвращавшийся вместе с группой рабочих с собрания. Она попросила его унять хулиганов. Председатель пошел в барак, первый, с кем он столкнулся, был Чумичев. Увидя председателя, Чумичев сказал ухмыляясь:

— Ты давай топай отсюда помаленьку.

И загородил вход.

— Пусти, — сказал председатель и хотел пройти.

— А, ты так, — взвыл Чумичев и ударил председателя по лицу, вбежал в барак и закричал:

— Ребята, там шпана пришла, бить хочет.

Началась драка, и только после того, как председатель несколько раз выстрелил в воздух, хулиганы остыли. На суде рабочая общественность требовала самого сурового наказания хулиганам. Но рабочие также требовали к ответу и комсомольских работников, которые не сумели вовремя проверить прибывших и охватить их своим влиянием через кружки, школы и клубы.

Отчего иногда рабочий парень перерождается в хулигана? Мы не всегда умеем сделать работу клубов интересной. Наши спортивные организации замыкаются в свои рамки и забывают о повседневной массовой работе с неорганизованной молодежью. Парню скучно, он не знает, что бы придумать такое занимательное и интересное. Он идет к такому же скучающему приятелю, там сидят еще несколько неприкаянных. От нечего делать перекидываются в картишки. Тупо глядя на карты с их: символическими знаками одури и скуки, ребята для начала играют по маленькой. Потом ставка увеличивается. От картежа переходят к выпивке, от выпивки к ссорам и дракам. Большое место в быту и жизни нашей молодежи занимают вечеринки, конечно, с выпивкой.

На этих вечеринках любопытны фигуры так называемых «мировых» парней. Внешне они выглядят так: ослепительный, до ломоты в глазах, сверкающий галстук, яркая рубаха с металлической застежкой «молния», костюм моден до преувеличения и пошлости. Этот парень умеет плясать, умеет петь рохтнсы, бренчать на гитаре, знает уйму анекдотов. Он развязен, снисходительно груб с девушками, уверенный в своем превосходстве, в то же время кокетлив и жеманен, разговаривая, пересыпает блатными словечками.

Он иногда свой парень среди деловых. Костюмы, сверкающую новизну нескольких пар ботинок, постоянную монету для выпивок — из одной только получки не возьмешь. На производстве этот тин халтурит, на производстве ему скучно. Производство — это скучная необходимость — не для денег, — нет, ему нужно прочное социальное положение. Он прогульщик, бюллетенщик. Свои прогулы он умеет замазывать. Он старается подружиться с мастером, табельщиком. Он приглашает их на вечеринки. Он имеет возможность каждый день ходить на вечеринки, его как веселого «фартоватого» парня приглашают на вечеринки всюду. И это его оружие, его капитал. Есть ребята, которые относятся к нему с восхищением, они подхалимничают, чтобы через него попадать на вечеринки. Он вертит этими ребятами, как хочет. Это новый тип паразита. Он борется с нами, с комсомолом, с общественностью в быту ядовитым и гибким оружием вечеринок.

Клуб — вот где центр сосредоточения сил борьбы с влиянием врага в быту. Новые формы, завлекательные и интересные, должны своей радостью и весельем уничтожить воняющие сивухой и глупостью вечерние сборища.

У нас при милиции существует Осодмил — общество содействия милиции. Наряду с массовой воспитательной работой надо усилить оружие административного воздействия, надо прямо сказать, что комсомольские организации не сумели правильно оценить и серьезно отнестись к работе Осодмила. Осодмил не стал серьезным орудием против хулиганства, осодмилец — лицо, часто не пользующееся ни авторитетом, ни уважением. Вокруг Осодмила не поднята серьезная работа.

Были курьезы. Пионеры решили, не в пример комсомольцам, включиться в Осодмил целыми отрядами. Кто–то допустил такое головотяпство. Странно было видеть, как какой–нибудь малец тянул за рукав подвыпившего гражданина в милицию, усердно дуя в свисток, что вот еще немного и он улетит в небо. Подвыпивший гражданин, правда, шел, ошеломленный столь необычным блюстителем порядка.

Будет время, мы в этом неколебимо уверены, когда милиции нечего будет делать. Но сейчас будем бдительны, товарищи. Хулиганство — это конвульсия издыхающего классового врага.

1933 г.

БОЛЬШОЕ НЕБО

Юденич наступал на Петроград. Бои шли на подступах. Уже из передовых окопов сквозь кислый туман можно было увидеть мерцающий силуэт величественного города.

Рабочие, красноармейцы, матросы героически защищали свой любимый и родной город.

В расположении фронта находились Пулковские высоты, на них возвышалась знаменитая Пулковская обсерватория, опоясавшая землю своим собственным Пулковским меридианом. Советское командование в эти тяжелые и страшные минуты, движимое благородными заботами о бессмертии науки, обратилось к генералу Юденичу с предложением: сделать Пулковские высоты, на которых находилась драгоценная для всего научного мира обсерватория, нейтральными. В ответ генерал Юденич бросил на Пулковские высоты лучшие офицерские полки, танки, артиллерию.

Вся тяжесть лобового стремительного удара врага обрушилась на красноармейский отряд имени Карла Маркса, защищавший Пулковские высоты.

Танки, мерцая тяжкими стальными доспехами, поднимая землю, с ворчанием мчались на жидкую цепочку закопавшихся в землю людей. Снаряды падали, подбрасывая к небу гигантские фонтаны земли. Воздух шатался, и люди получали тяжкие ранения, контузии от этих могучих колебаний пропитанного гарью воздуха.

Матрос Белокопытов, командир отряда, вжимая в глаза бинокль, подымал руку, а когда он опускал ее — истерзанная старая трехдюймовка выплевывала визжащие снаряды.

Удалов — токарь Путиловского завода, белобрысый, голубоглазый парень, с пушистыми ресницами, прижимаясь к трясущемуся, воняющему от накала пулемету, бил по врагу.

Внезапно Белокопытов наклонился к нему и стал что–то кричать, указывая назад — туда, где на толстом холме возвышалась хрупкая стеклянная голова обсерватории.

Слов его нельзя было разобрать, но Удалов понял по движениям губ командира, что нужно было сделать.

Удалов хотел встать и, приложив руку к козырьку, сказать четко по–военному: «Есть, товарищ командир, будет сделано», но Белокопытов схватил его за ногу и повалил на землю. И если бы он этого не сделал, Удалов валялся бы на земле с телом, перебитым свинцовым ливнем.

Удалов шел в обсерваторию вместе с двумя красноармейцами.

Моросил неиссякаемый мелкий дождь, было скользко, люди карабкались вверх, цепляясь за взлохмаченные кусты.

Удалов деловито пояснял задание командира.

— Наука для пролетариата — первое дело! Науку мы уважать должны! Там вон увеличительное алмазное стекло в трубку вставлено, через него все как есть видно. Профессора через это стекло марксизм подтвердили. Бога нет, а звезды — расплавленная масса!

Продрогшие, усталые красноармейцы добрались до здания обсерватории. Раздобыв мешки, они набивали их в огороде сьгрой, тяжелой землей и таскали в обсерваторию. Там по металлической лестнице опи пробирались с красными, искаженными от натуги лицами на хрупкий хрустальный купол обсерватории и устилали его мешками с землей.

Лоснящийся пол обсерватории был запятнан следами облепленных размокшей землей сапог.

Удалов велел красноармейцам разуться. Взглянув на свои босые ноги, потом на купол, он сказал, усмехаясь:

— Чисто… как в мечети мусульман!

И сам расхохотался.

К красноармейцам вышел высокий старик в белом халате, с бледным продолговатым лицом и розовыми, усталыми, старческими глазами.

— Что тут происходит, господа?

Удалов, не обижаясь на «господа», добродушно сказал:

— Если из тяжелой вдарят, — всем вашим трудам крышка!

— Но ведь это обсерватория! — удивленно и злобно заявил профессор. — Они не посмеют!

Удалов протянул руку в сторону города и сказал:

— А там женщины и дети!

Красноармейцы таскали тяжелые мешки и укладывали их на купол обсерватории.

Смеркалось. И внезапно над люком показалось искаженное от усилий лицо профессора. Сухая прядь седых волос прилипла к его высокому потному лбу. Профессор, обнимая огромную пухлую перину, силился втащить ее наверх.

— Вот за это спасибо! — воскликнул Удалов и принял из ослабевших рук профессора перину.

Профессор поднялся наверх и сел, с трудом переводя дыхание.

Удалов, с нежностью глядя в лицо профессора, застенчиво спросил:

— Сказывают, товарищ профессор, звезда такая есть: Маркс. Это что, в честь нашего учителя называется?

— Марс. В честь бога войны, — глухо сказал профессор.

— Бога? — переспросил Удалов. — А Маркса нету?

И вдруг бодро заявил:

— А нужно бы завести, товарищ профессор!

— Это должна быть новая звезда! Ее нужно сначала найти.

— Чего искать? — дерзко воскликнул Удалов и, протянув руку к небу, указал на самую большую звезду.

— Вот она!

Профессор вышел проводить красноармейца. Шаркая ногами, он умоляюще бормотал:

— Остались бы, я вас чаем угощу…

— Нельзя нам, товарищ профессор!.. Ребята бойцуют, а мы тут… И так совесть замучила…

Удалов пожал сухие, тонкие пальцы профессора, бросился догонять красноармейцев.

Земля вздрагивала от тяжелых взрывов. Тяжкая мгла колыхалась, содрогаясь.

Красногвардейский отряд имени Карла Маркса, седьмые сутки полузасыпанный землей, оборонялся от натиска врага.

Удалов, лежа у дрожащего, воняющего, кипящего, как самовар, пулемета, посылал очереди в лавину противника.

И когда, обжигая небо, высоко в воздухе пролетал снаряд и падал далеко позади, там, где высилась на холме стеклянная хрупкая голова обсерватории, Удалов ежился, вздрагивал и пробовал оглянуться. Но оглянуться было нельзя, ибо враг наступал.

В краткие перерывы боя Удалов горестно шептал командиру Белокопытову:

— Застенчивый я… Случай был, может быть, единственный, на небо взглянуть — какое оно есть на самом деле! Застеснялся я профессора попросить, зсе ж таки интеллигенция, обидится…

И снова наступал враг. И снова пулемет, накаляясь, трясся в руках красноармейца Удалова.

Внезапно что–то черное, грохочущее, как мчащийся поезд, ударилось об землю, и Удалов вначале удивился, что боль может быть такой сильной, нестерпимой. Потом это прошло, только что–то липкое текло у него из глаза, и он мягко погружался в глубину…

Петроград превратился из осажденного в грозную боевую крепость. Люди, никогда не державшие в руках винтовки, шли на фронт железными отрядами. И враг в ночь на 25 октября был разбит. Полчища противника превратились в стада. Они бежали.

Рабочий красноармейский отряд имени Карла Маркса расположился на кратковременный отдых во дворе обсерватории. Люди устилали своими сонными телами каждую пядь земли.

Тихо. Ночь. В небе шевелились огромные хрустальные звезды.

Удалов не спал. Мучимый лихорадкой, он бродил но двору. На бледном худом лице вместо глаза у него зияла запекшаяся черная яма. Подняв лицо, он глядел в небо и искал в нем своим сиротливым единственным глазом ненайденную профессором звезду.

На крыше обсерватории шевелились люди. Они осторожно освобождали хрупкий купол от отягощавших его мешков земли.

Скрипнула дверь флигеля. Во двор вышел профессор. Он осторожно шел между спящими людьми, балансируя руками.

Удалов окликнул профессора. Профессор остановился. Удалов, силясь улыбнуться, задорно спросил:

— Ну как, нашли звезду–то?

Профессор наклонился к нему и радостно сказал:

— Ах, это вы, голубчик?

Потом он отшатнулся и воскликнул:

— Боже мой, что у вас с глазом?

— Уполовинили! — добродушно заявил Удалов. — Ничего, теперь вы за меня в оба посмотрите.

Потом вдруг ьытянул руки по швам, выпятил грудь, поднял подбородок. Он пролепетал застенчивым шепотом:

— Товарищ профессор, разрешите в трубу поглядеть.

— Ах, прошу вас, пожалуйста, — засуетился обрадованно профессор.

— А ребятам можно?

— Но они же спят?!

Удалов, вобрав воздуха, вдруг завопил:

— Кто звезды глядеть хочет — вставай!!

И люди, потревоженные в первом спокойном за семь суток сне, со стоном зашевелились, не в силах сразу сбросить гигантской тяжести сна.

Огромное небо сверкало звездами. Удалов сидел на металлическом табурете, припав своим единственным глазом к трубе рефрактора. Профессор шепотом рассказывал ему о таинственной жизни вселенной. Небо раскрывало свои глубины, поднося свои пылающие миры.

А на улице, у дверей обсерватории, выстроилась очередь продрогших, изнеможденных усталостью людей. Люди хотели увидеть далекое небо вблизи и терпеливо ждали. Они курили, говорили хриплыми голосами, толкались, пробуя согреться, но, входя в обсерваторию, движимые каким–то инстинктом, они почтительно снимали фуражки, хотя боец не снимает своего головного убора даже перед лицом смерти.

Человека охватывало огромное, спокойное волнение и хотелось побывать одному и думать о том, как замечательна жизнь.

Солнце наполняло огромные облака розовым нежным светом. И можно было видеть сквозь дымку горделиво поднятые вершины счастливого величественного города. В воздухе уже реяли ласточки, наступало утро.

А очередь перед дверьми обсерватории все росла и росла.

1937 г.

СЕМЬЯ КОРОБОВЫХ

Домна рождает чугун. Чугун — это сталь. Сталь — сила, мощь. Нам нужно очень много металла. Доменщики в 38‑м году должны дать 15,8 млн. тонн чугуна.

Воображением можно представить текущую реку расплавленного металла, этакую знойную Волгу. Страна, по которой протекает такая река, — могучая страна.

Макеевка. Доменный цех. Вместо крыши большое степное небо. Слышатся тугие огромной мощности удары выхлопных труб газомоторов, нагнетающих воздух в каупера, где воздух раскаленный с ураганным вихрем врывается в домну.

Горновой подходит к буферу и ударяет по нему. Сигнал силовой станции, чтобы прекратили подачу воздуха. Сейчас начнется выпуск.

Мастер Иван Григорьевич Коробов внимательно смотрит в фурменный глазок сквозь синее стеклышко. В глазок было видно, как белые, словно из ваты, комочки шихты, подпрыгивая, таяли чугунным соком.

Старший горновой тревожно заглядывает в лицо Коробову. Иван Григорьевич отходит в сторону. Горновой, прочтя что–то на его лице, заулыбался, счастливо засуетился, поспешно отдал приказ.

Проскрежетал пневматический бур. Чугун со свистящим воплем вылетел из пробитого леточного отверстия.

Чугун течет едкого, бело–оранжевого цвета, у перевала металлического капкана, поставленного недалеко от неточного отверстия для задержки шлака, чугун вскипает темной ноздреватой каменной пеной шлака, потом снова несется с сочным журчанием. Чугун стекает в гигантский ковш. Паровозик «татьянка» отвозит ковш к разливочным машинам. Конвейер из металлической коры — мульд, — наполненных чугунным киселем, сбрасывает остывший расфасованный, как хлебные батоны, чугун в железнодорожные платформы. Из этих чугунных батонов можно сделать все что нужно: гигантские машины, автомобили, патефоны, шпильки для волос, летающие в небе броненосцы, плавающие под водой тапки.

Иван Григорьевич Коробов стоит в стороне — высокий, сильный, светловолосый человек. Он осторожно двумя пальцами разглаживает золотистые усы и с наслаждением смотрит на чугунный поток. Вот он заметил — шлак застрял в канаве. Сорвавшись, он хватает металлический многопудовый лом и бросается на огненную лаву. С искаженным открытым ртом, глотая обожженный воздух, он разгребает чугунный поток, открывая ему ход. Нестерпимая жара обжигает лицо. Кажется, еще немного и его замечательные пышные усы сморщатся, запахнет паленым и лицо осветится желтыми ветками пылающих усов. Защитно выставив локоть, прикрывая лицо, он отскакивает от свободного текущего потока. Оскалив розовые от чугунного отблеска зубы, Коробов зычно кричит на замешкавшегося горнового.

Доменщики похожи на моряков: лоцманские брезентовые шляпы, брюки навыпуск, рубахи без пояса. Чугунные плиты пола — палуба броненосца. Мастер похож на капитана, отдающего приказ при сложном повороте судна. Выпуск чугуна окончен, снова глухие потрясающие удары газомотора.

Звание мастера не приобретается вместе с дипломом. Это звание приходит как результат всей славной трудовой жизни.

Уже с пятнадцати лет Иван Григорьевич Коробов работал дробильщиком руды, потом толкателем, потом газовщиком, потом… да стоит ли перечислять все профессии, которые имеются в доменном производстве. Коробов все прошел. С 1912 года он стал горновым. Товарищи по работе уважали его, требовательного, нетерпеливого человека, знающего себе цену. И не раз, когда выпущенный из домны на сырой литейный песчаный двор чугун, запекаясь, начинал «трепать козла», и не находящий выхода металл грозил прожечь стены домны, Коробов первый самоотверженно бросался с ломом на раскаленные чугунные глыбы и, осыпаемый расплавленными брызгами, разбивал глыбы ломом. На теле его до сих пор остались голубые рубцы ожогов. Жизнь доменщика при примитивной технике производства была постоянно в опасности.

Инженеры со сдержанной завистью относились к Коробову. Математическим расчетом нельзя предусмотреть всех случайностей. Рабочих”! Коробов сам находил поправки на случайность. Он знал каждое звено доменного производства, и всех этих звеньев касались его сильные, внимательные руки. Он любил свой труд и уважал все, что имело хоть отдаленное отношение к его производству.

Намять Коробова хранила истории всех доменных болезней.

Гражданская война. Завод замер в мрачном одичании. Коробов ходит по заводу, испытывая щемящую пустоту, холод, передающийся ему от коченеющих доменных башен. И ему было очень одиноко и сиротливо.

В 1924 году 7 ноября задули первую доменную печь. Плавка дала 3000 тонн. Коробов был мастер этой печи. Он писал, собирая старых товарищей. Он созывал старую гвардию, еле сдерживая счастливую, ликующую радость в этих деловых строках. К 1925 году было задуто еще две домны. Коробов, истосковавшийся, яростный, нетерпеливый, беспощадно требовательный, казалось, всей своей страстью хотел наверстать потерянное время. Но с людьми было трудно. Собравшиеся у горпа люди не имели за собой многолетней трудовой спайки, некоторые пришли на завод с мыслью подзаработать кусок на хозяйство, а потом уйти.

Коробову пришлось пройти самый трудный этап жизни. Ему нужно было воспитать людей, обучить их любви к делу, приучить к непреклонной дисциплине. Мастеру приходилось одновременно бороться за укрепление полуразвалившегося производства, с неукротимой настойчивостью нажххмать на соседние цеха, так как доменное производство зависит целххком от всего агрегата в целом.

И глашхое было — люди. Он беспощадно выгонял с производства озорххых лентяев, кропотливо–отечески возился над неоформившимися, но подающими надежды молодыми производственниками и, бережно дорожа каждым старым кадровиком, делал для них все, чтобы ничего не мешало им так же, как ему, отдаться целиком работе.

Нужно было не только наладить производство, — борьба шла за внедрение новых методов, за новую культуру производства, больше металла при меньшей затрате сырья, — нужно (Шло максимально использовать механизмы и увеличить коэффициент использования доменных печей.

Иван Григорьевич требовал правильной сортировки руды, тщательного приготовления шихты, строгого режима питания домны. Он боролся с пережогом кокса. Он не мог примириться с американскими показателями.

— Ведь у нас за каждую тонну кокса собственными деньгами заплачено, а мы зря жжем, на ветер пускаем, это уголовщина.

Мастер доменного цеха требовал, чтобы в работе между цехами была полная гармония.

— Нет, не вы за себя отвечаете, а мы за все отвечаем перед страной. Меня транспорт подводит, я заставлю транспорт хорошо работать.

И заставлял, В 1932 году народный комиссар тяжелой промышленности тов. Серго Орджоникидзе посетил Макеевский завод имени Кирова. Мастер Иван Коробов и народный комиссар Серго Орджоникидзе ходили по своему заводу. Они разговаривали просто и деловито. И все, что говорил мастер, было важно для наркома, и он внимательно запоминал его слова, и все, что говорил нарком, волновало душу мастера, и каждое слово его входило взволнованной силой в его сердце. Так началась дружба наркома и мастера. При встречах в Москве тов. Орджоникидзе вызывал к себе на квартиру Коробова и там, не отпуская его, выспрашивал о делах производства. Они говорили, наступала ночь, Коробов вынужден был оставаться у Орджоникидзе, и когда просыпался, наркома уже не было, нарком с рассветом уезжал на работу в тот час, когда люди еще только просыпались.

Возле пруда стоял домик со светлыми чистыми окнами. По стене дома вился виноград. Здесь жила семья Коробова.

Производство, связанные с ним события не оставались за порогом коробовской квартиры. Семья жила всеми интересами завода. Воспитывая детей, Коробов руководился опять–таки принципом своей трудовой практики.

Самоотверженная справедливость, честность, взаимопомощь, уважение и любовь друг к другу — словом, все те качества, которые необходимы, чтобы па трудовом поприще стяжать себе славу человеческого достоинства, которое было заключено в нем самом, было в семье Коробова законом.

Павел, старший сын Коробова, работал вместе с отцом в доменном цехе. Отец относился к сыну особенно требовательно, ибо сын был не только рабочим, подчиненным ему, но также человеком, носящим имя Коробова. В 1919 году Павел ушел добровольцем на фронт, потом, вернувшись, работая на заводе, стал готовиться в вуз. В 1921 году Павел уехал в Москву и поступил в Горную академию. Приезжая к отцу на каникулы, он подвергался строгому отцовскому допросу, отец ревниво скрывал от сына боязнь, что знания сына могут быть выше отцовских, и когда он перекрывал сына в споре по какому–нибудь производственному вопросу, Иван Григорьевич, счастливо сияя, говорил:

— Тебе еще до меня 20 лет учиться нужно. — И тащил сына д цех, чтобы показать его товарищам и сдержанно посоветоваться, потому что сын все–таки ученый. Это соревнование отца с сыном осталось и существует до сих пор. Окончив академию, Павел Иванович Коробов работал сменным инженером в Макеевке. Мастер требовал от молодого сменного инженера самой высокой работы и не стеснялся распекать сына в присутствии посторонних. Трудно было понять, кто здесь говорит: отец с сыном или старший мастер с молодым инженером. Хотя ни для того, ни для другого не было ни необходимости, ни желания в этом разграничении функций.

В 1929 году Павел Иванович Коробов работал в Енакиево. Отец выезжал к сыну, помогал ему осваивать производство и бесцеремонно бранился с подчиненными сыну людьми, словно у себя на заводе. Павел Иванович Коробов был назначен начальником доменного цеха в Днепропетровске. Завод оказался в прорыве. Молодой начальник доменного цеха беспощадно разогнал жуликов и лентяев, вызвав из Макеевки несколько старых мастеров. Он принял бой с разрухой и победил. Победил потому, что к коробовской зоркости, непримиримости, настойчивости прибавилась сила высоких знаний. В 1934 году Павел Иванович Коробов был представлен правительством к высшей награде — ордену Ленина. Павел Иванович получил орден в один день вместе с отцом, также представленным правительством к ордену Ленина. Выходя из Кремля, отец и сын, оба взволнованные и потрясенные, не могли удержаться, чтобы задорно не посмотреть друг другу в глаза. И отец, дотрагиваясь до плеча сына, сказал:

— Спасибо, Павел. — Потом, подняв лицо, прошептал: — Вот, значит, какие мы, Коробовы, — и обнял сына.

В 1937 году П. И. Коробов был назначен правительством директором Магнитогорского металлургического комбината, завода, равного которому существуют в мире единицы. Павел Иванович Коробов избран народом в депутаты Верховного Совета СССР.

Второй сын Ивана Григорьевича Коробова — Николай Коробов работал шахтером, потом у отца в доменном цехе. Работая, он одновременно готовился в вуз. В 1930 году Николай Иванович окончил Горную академию и остался в аспирантуре. Разрабатывая научную проблематику доменного дела, получил звание доцента. Николай Иванович Коробов, сын и брат Коробовых, стал ученым–металлургом. Работая, ставя по–новому научно–теоретические основы доменного дела, он часто слышит в кабинете своем нетерпеливый голос отца, требующего скорейшего разрешения сложнейших теоретических задач, чтобы еще шире, еще мощнее хлынули потоки чугуна из его домен. Николай Иванович Коробов работает начальником технического отдела ГУМПа. Отсюда он руководит оснащением производства металла высокой техникой.

Третий сын Коробова — Илья Иванович, самый младший из сыновей Коробова, тоже прошел производственную школу у отца в доменном цехе. Окончив фабзауч, он поехал в Москву и в 1932 году закончил Институт стали.

Все три брата Коробовы сдавали свои зачетные проекты академику Павлову.

Академик Павлов, ставя высокую отметку дипломнику, третьему инженеру Коробову, со вздохом спросил:

— Может, у вас еще кто–нибудь найдется. Знаете, я очень привык к Коробовым, способный народ, замечательный, — сказал академик и, еще раз вздохнув, поставил точку под своей подписью.

Больше семья Коробовых не могла никого предложить из своих членов для академика Павлова. Клава Коробова, самая младшая из поколения, была еще слишком молода и вдобавок в тайном волнении грезила о театре.

И если отец иногда и слушал ее вздрагивающий голос, когда она, приходя к нему в цех, читала, вся дрожа от волнения, стихи, отец с надеждой говорил:

— Может, Клава, из тебя все–таки какой–нибудь техник выйдет, — и с увлечением, с каким дочь его декламировала стихи, начинал рассказывать ей об одной особенно удачной плавке.

После вуза Илья Иванович работал сменным инженером шестой печи. В 1935 году он получил командировку в Америку. И самое большое, что поразило отца из всех американских впечатлений сына, это то, что на американском заводе «Эликвип» на одной домне достигнут расход кокса 0,67 тонны на тонну передельного чугуна. «Это страна!» — сказал с восхищением Иван Григорьевич и тут же, спохватившись, стал подробно расспрашивать сына о деталях режима этой домны.

В 1937 году Илья Иванович Коробов был назначен начальником доменного цеха Криворожского металлургического завода.

Как–то Илья Иванович прислал отцу письмо. Он писал так: «Если б сейчас со мной был такой Чапаев, как ты, отец, больших дел бы мы с тобой здесь натворили».

Но отец никуда не уедет из своей родной Макеевки, и сыновья его продолжают теперь самостоятельно свои большие дела.

Разбросанные по всему Советскому Союзу, Коробовы внимательно следят за делами друг друга. И если замечают что–нибудь не так, то пишут большие деловые письма, похожие не на семейные послания, а скорее на объемистые статьи по обмену производственным опытом. Клава Коробова поехала в Москву поступать в Геологоразведочный институт, но поступила не в Геологоразведочный.

Ивана Григорьевича Коробова спрашивали, что делает его дочь, он отвечал так: студентка…

В 1938 году у себя в Макеевке Иван Григорьевич Коробов смотрел фильм «Ленин в Октябре». Жену рабочего Василия играла его дочь Клавдия Ивановна Коробова. И когда Коробов, взволнованный, выходил из театра, он услышал шепот:

— Вот отец Коробовой идет. — Такое он слышал впер вые. Впервые не сказали: вот сын или дочь Коробова Он понял, что дети его по–новому подымают имя мастера Коробова.

1938 г.

ТВЕРДЫЙ СПЛАВ

ДРАГОЦЕННЫЕ ЧЕРТЫ 

В великую летопись исторического творчества советского народа вписана еще одна новая победа. Ее одержали трудящиеся города Ленина, совершив замечательный патриотический подвиг. Сколько всемогущей энергии воплощено в этой победе и какое изобилие замечательных черт раскрылось в советских людях — ленинградцах!

Вабочий завода «Красный выборжец» Григорий Матвеевич Дубинин стал инициатором и организатором соревнования ленинградских разметчиков. Он побывал на десятках заводов и собрал там все новаторски ценное, что создали выдающиеся мастера этой сложной профессии. В Доме техники Дубинин сделал доклад о новых методах работы разметчиков. Потом в Выборгском доме культуры собрались самые лучшие разметчики города, и каждый обстоятельно рассказал о приемах своего труда. К этому времени Дубинин побывал и в Москве. Он ознакомился с работой столичных разметчиков, поделился ленинградским опытом и уже теперь смог полностью обобщить все лучшее, самое ценное, что создано стахановским творчеством в этой области труда.

Десятки новых приспособлений, совершенных приемов и способов, применявшихся ранее разрозненно на разных заводах, теперь собраны воедино и стали ценным достоянием всех. И ленинградские разметчики начали на основе обобщенного опыта одерживать одну производственную победу за другой.

Разметчик Степанов выполнил шесть годовых норм, Писарев — четыре, Дубинин, Куличкин, Громов, Димитриев — по три нормы.

Разметчики Урала, Латвии, ряда городов Советского Союза, узнав об успехах ленинградских разметчиков, обратились к Дубинину с просьбой поделиться накопленным опытом. Так началась творческая дружба мастеров труда.

Но Дубинин не остановился на этом. Он обратился к профсоюзам с предложением организовать обмен опытом рабочих других сложных и редких профессий. Дубинин говорил:

— Вот смотрите, кузнец Кубарев дал 9 годовых норм, модельщик Козлов — 6, лекальщик Генриков — тоже 6.

Люди чудеса творят. А другие — их товарищи по профессии — не знают, как этого добиться. Нужно, чтобы клубы устраивали встречи рабочих одной профессии — не торжественные, а деловые, чтобы по–семейному поговорить о всех тонкостях дела, чтобы у нас у всех дружба настоящая крепла. А то как ни пройду мимо Дома культуры, все вечера танцев…

Еще одну замечательную инициативу проявил коммунист Дубинин. Участник Отечественной войны, капитан запаса, он высоко дорожит своим офицерским званием. Выполнив двухгодовую норму, Дубинин написал письмо командующему Ленинградским военным округом генерал–полковнику Гусеву, в котором доложил об успехах бывших фронтовиков–разметчиков. Командующий прислал ответное письмо и поблагодарил бывших фронтовиков за то, что они с честью несут свое звание офицеров запаса. И вот Дубинин собрал на заводе офицеров запаса, участников Отечественной войны, зачитал письмо командующего и задал вопрос: все ли бывшие фронтовики на производстве с достоинством оправдывают свое офицерское звание?

Это совещание имело огромное воспитательное значение. Оно сблизило бывших фронтовиков, усилило чувство ответственности за свою офицерскую честь, чувство, которое так высоко проявлялось раньше на фронте. И все это еще более связало людей узами требовательной дружбы.

Недавно Дубинин побывал в Ленинградском доме офицеров и предложил устроить встречу офицеров запаса с кадровиками, чтобы бывшие фронтовики могли рассказать, как в условиях мирного труда они с честью продолжают борьбу за процветание Родины.

Так ленинградский рабочий, коммунист Григорий Матвеевич Дубинин, совершая свои трудовые подвиги, искал и находил новые средства и формы для распространения патриотического движения стахановцев, чтобы выполнить пятилетку до срока.

В борьбе за выполнение слова, данного великой Родине, многие ленинградские рабочие действуют не только как передовики самых совершенных методов труда, но и как смелые преобразователи установившихся технологических процессов.

Вот рабочий завода «Красный Октябрь» коммунист Григорий Михайлович Брюханов… Десятки лет лекальщики работали, как ремесленники, вручную. Труд их хотя и изыскан, но очень медлителен. Брюханов решил применять в своем деле плоскошлифовальные станки. Разработав новую технологию, он добился увеличения производительности в десять раз. Изучая результаты механизированного способа, он в течение четырех лет работал над книгой «Стахановские методы при изготовлении профильных шаблонов». Эта книга вносила переворот в изготовление точнейших измерительных инструментов. Но старые лекальщики, верные своему виртуозному ручному способу, не захотели переходить к машинам. Брюханов обратился к молодежи. Он стал обучать учеников ремесленного училища своему методу. Через два года его ученики уже обгоняли «королей» лекального дела.

Но не так просто было убедить всех в совершенстве и эффективности машинного метода производства. Даже тот человек, который с отеческой заботой обучил когда–то Брюханова таинствам сложной профессии лекальщика, теперь пошел против своего ученика.

Брюханов ни в чем не хотел уступать. Он говорил: «Вы утверждаете, что после машины остается глубокий штрих. Хорошо. Но ведь для того, чтобы на ручной доводке снять глубокий штрих, нужно совсем немного времени…» Он добился, чтобы нормы выработки лекальщиков исчислялись из машинного времени. «Это заставит вас прийти к машине», — говорил Брюханов.

По инициативе Брюханова в Доме культуры была создана школа лекальщиков Выборгского района для передачи методов станочной механизированной обработки. Он твердо решил добиться распространения нового метода не только у себя на заводе, но и на всех заводах Союза.

Выступая в своем цехе в день, когда завод досрочно выполнил годовую программу, Брюханов говорил:

— Мы, ленинградцы, должны не только одержать производственную победу, но и изучить все лучшее, что содействовало нашему успеху, и распространить наш опыт по всем заводам страны. Мы должны отблагодарить советский народ за его любовь, высокое уважение к нашему городу и к нам, ленинградцам.

Чувство патриотизма, гордости за свой героический город присуще не только кадровикам, но и новым рабочим, ставшим совсем недавно ленинградцами.

Воспитать любовь к городу, к его славным традициям у новых рабочих считают своей первейшей обязанностью ленинградские рабочие.

Иван Никанорович Колодкин — знатный токарь завода имени Карла Маркса. В 1945 г. он был награжден орденом Ленина. А своему мастерству он обучился у своего отца, проработавшего на заводе 35 лет и в свое время награжденного орденом Трудового Красного Знамени.

За время Отечественной войны Ивану Колодкину пришлось самому стать учителем. 27 подростков пришли к нему в цех, в большинстве сироты. Было им по 14–15 лет. Колодкин ходил со своими учениками по городу, рассказывал его великую историю. Он рассказывал также о своем отце, участнике Октябрьской революции, о том, с каким достоинством отец носил свое рабочее звание.

— Если вы не поймете, где вы работаете, — говорил Колодкин своим ученикам, — и рабочими какого города хотите стать, из вас ничего не выйдет…

Он обучал их всему тому, чему научил его отец, что он приобрел сам. И в этой преемственности традиций и знаний выращивалось новое поколение рабочих города Ленина.

За 9 месяцев и 18 дней Иван Никанорович Колодкин выполнил три с половиной годовых нормы. А его ученики А. Кириллов, В. Колесов, А. Никитин дали по две годовых нормы. И хотя они давно уже стали самостоятельными рабочими и приобрели высокие разряды, Иван Колодкин продолжал учить их новым, разработанным им методам скоростных способов резки металла и сверхтвердых сплавов. Он хочет, чтобы они полностью овладели его мастерством, и тот, кто первым этого достигнет, будет его сменщиком. Так они договорились.

Чувство большой заботы о государстве присуще Ивану Колодкину. С каким терпением и настойчивостью он занимался нелегким, но таким важным делом, как воспитание нового поколения ленинградских рабочих, способных с честью нести высокое имя и традиции прекрасной и героической истории великого города — колыбели революции…

…Затяжчик фабрики «Скороход» Михаил Игнатьевич Михайловский был награжден за свое мастерство в 1945 году орденом Ленина. В течение двух лет изо дня в день Михайловский дает 500–600 процентов нормы. Пятилетнее задание он закончил уже 8 февраля 1947 года.

Вернувшись с фронта на свою фабрику три года тому назад, Михайловский увидел, как нелегко налаживается производство послевоенной продукции, как трудно людям, тачавшим армейские сапоги, делать модную гражданскую обувь. Нужно было учиться, переучиваться и наращивать темпы.

— Победа требует от нас, — сказал Михайловский, — чтобы наши люди, дошедшие до Берлина, смогли быстро переобуться дома в красивую, прочную обувь.

Он реконструировал свой станок и решил дать максимальную дневную выработку, чтобы проверить себя, все ли он использует в своем труде. И в этот день он дал 583 процента нормы. Это был выдающийся рекорд. Но нужно было закрепить его. Всю ночь он не спал, мысленно воспроизводя все свои движения, всю систему труда, которую он применил для осуществления рекорда.

На следующий день он снова встал к станку и решил не считать количества продукции, а только следить за собой, только за ритмом, за системой работы. После окончания смены он узнал, что выдал 650 процентов, а чувствовал он себя так легко, будто дал обычную норму.

Так изо дня в день он, казалось, воспитывал самого себя. Совершенствуя свой труд, он добился, что рекорд стал для него обычной нормой.

В труде Михайловского воплотились способности советского человека к волевому, целеустремленному напряжению, организованному большевистским сознанием своего трудового долга перед страной.

Драгоценные черты советских людей ярко и сильно проявили ленинградцы в своей новой победе. Героическая партия большевиков — светоч гения нашего народа — воспитывает и растит в советском народе эти черты. Вот почему солнце победы немеркнущим маяком с новой силой горит в нашей стране своим дивным, зовущим светом.

1947 г.

ЭНТУЗИАСТЫ

Об этом заводе можно говорить как о человеке. Ибо советские люди — ленинградцы — одухотворили его своим доблестным героическим трудом.

Этот завод, как славный сын Родины, награжден орденами: Ленина, Трудового Красного Знамени, и следовало бы еще прибавить золотые нашивки за тяжелые ранения воина: 1500 снарядов и 300 авиабомб разорвались на территории завода; 50 рабочих погибли у своих станков, как бойцы; 900 дней завод боролся с врагом, находившимся от него всего в пяти километрах. Труженик и воин, завод сражался и работал в те дни. Не было электроэнергии — люди вручную вращали станки. Не было топлива — рабочие разбирали свои деревянные дома и отапливали ими котельные. Люди слабели от голода, ходили, опираясь о палки, умирали. Но и трудились и умирали они, как герои. Технолог Задорин во время дежурства на вышке МНВО почувствовал себя плохо. Он позвонил и попросил смену. Когда пришли, Задорин был уже мертв. Медленно умирая от голодного истощения, инженер Кожевников продолжал производить расчеты новой машины. Он перестал видеть одним глазом, но продолжал работать и умер со счетной линейкой в руках.

В январе 1942 года завод получил задание восстановить Волховскую гидроэлектростанцию — дать ток Ленинграду. Ослабевших рабочих завода товарищи осторожно усаживали в кузовы грузовиков и отдавали им последние крохи хлеба, чтобы они могли выдержать ледяной путь через Ладожское озеро к Волхову. И Ленинград получил электроэнергию Волхова.

А вскоре в цехах завода началась работа над мощным гидрогенератором. На выпускаемой продукции рядом с маркой завода ставилась надпись: «Изготовлено в Ленинграде в период блокады». Так, в дни величайших испытаний, изнемогая от страданий, приносимых блокадой, ленинградские рабочие гордо и высоко несли боевое знамя своего города.

Это они, люди «Электросилы», воспламененные призывом Владимира Ильича Ленина об электрификации страны, создали первые в стране волховские гидрогенераторы.

Уже в 30‑х годах «Электросила» по качеству выпущенного электрооборудования, по выдающимся конструктивным данным могла поспорить с крупнейшими электротехническими фирмами.

Но это был еще период юности завода.

«Электросила» росла и мужала. В 1937 году завод выпустил величайший в мире генератор мощностью 100 тысяч киловатт. Завод выпускал электродвигатели разных размеров и типов — от самых крупных, способных приводить в движение огромные блюминги, до крохотных стрелок измерительного прибора.

Ротор — наиболее ответственная часть турбогенератора. Поковки его весят до 60 тонн. Они обрабатываются на гигантском фрезерном станке, приводимом в движение Семью моторами. Ротор должен проработать непрерывно десятки лет. Только за 10 лет работы двигающаяся его поверхность проходит путь в 45 миллионов километров. Ротор изготовляется из особо прочной стали. Обработка его требует высокого производственного мастерства. Им владеют люди «Электросилы».

Сейчас, после жесточайших испытаний Великой Отечественной войны, завод с упорством и героизмом неутомимого труженика приумножает то, что составляло его славу, его душу, его силу. Творческая новаторская энергия воплощается в еще более совершенных машинах.

Для того чтобы создавать новые мощные машины, создатели их должны овладеть глубокими техническими знаниями, и инженерный состав завода упорно работает над этим. Среди инженеров — много людей, которые подготовили научные диссертации и защитили их в тяжелые дни войны, десятки научных технических книг написаны инженерами завода. На заводе систематически издаются научно–технические сборники.

«Электросила» — крупный научно–исследовательский центр. Профессора и академики приходят в цехи завода, как в клинику, где практически решаются важные научные проблемы.

В сентябре 1944 года на заводе состоялась научно–техническая конференция, на которую съехались крупнейшие деятели советской электропромышленности. Инженеры «Электросилы» доложили о своих работах над новой техникой в дни блокады, демонстрировали конструкции новых машин.

Дух борцов–новаторов — вот что является типической чертой передовых людей этого завода. Инженер Константин Владимирович Данилов руководит крупнейшим цехом завода. 22 года тому назад он, сын сапожника, пришел на этот завод учеником. Без отрыва от производства Константин Данилов окончил Ленинградский электротехнический институт и стал инженером. Благодаря своим способностям Данилов был выдвинут начальником важнейшего цеха, в котором и монтировал оборудование еще будучи электромонтером. В этом цехе производят обработку, сборку и испытания уникальных машин. Здесь работают нов ысокому классу точности с машинами, детали которых весят более 100 тони. Чтобы руководить рабочими в таком цехе, молодому инженеру приходилось неустанно учиться самому.

В дни блокады, когда нужно было восстанавливать цех, обучать новых людей самым сложным и разнообразным методам производства, Константин Данилов превратился в монтажника, наладчика. Вместе с рабочими и мастерами инженер Данилов совершенствовал станки, внедряя совместные рационализаторские предложения, скоростное фрезерование, обработку деталей одновременно на четырех станках.

Когда во время работы над 100-тысячным генератором выбыл из строя лучший токарь завода Петров, на его место встал ученик Данилова. Люди, одержимые жаждой победы, вели себя в цехе как герои на поле боя.

Это стремление к победе вдохновляет коллектив цеха и сейчас. Он борется за превосходство советской энергетики и добивается блестящих успехов.

Сейчас инженер Константин Владимирович Данилов вместе со своими учениками готовит новые сверхмощные машины, которые умножат энергетическое могущество нашей Родины. Недавно впервые в Советском Союзе коллективом «Электросилы» был построен, смонтирован и, после испытания, сдан в эксплуатацию турбогенератор с водородным охлаждением, мощностью 100 000 киловатт при 3000 оборотах в минуту.

Замечательных людей, подобных Данилову, на заводе немало.

Петр Дмитриевич Пантелеев — токарь. Он обрабатывает самые ответственные детали машин. За 30 лет он воспитал более 100 учеников, которые стали теперь сами воспитателями. Вовемь его новаторских предложений уже осуществлены в новых методах производства. Будучи партгрупоргом механического участка цеха, он учит людей своим примером большевистской настойчивости и преданности трудовому долгу. Он перенес все ужасы блокады, являя образец мужества и трудовой доблести. Это настоящий ленинградец, гордый за свой завод, за его людей.

Антонина Филипповна Маркова–изолировщица. Это — тонкое мастерство. Она изолирует обмоткой металлические стержни. Малейшая небрежность — и мощный агрегат выйдет из строя.

В дни блокады Маркова бралась за самый тяжелый труд. Она работала в строительных бригадах, искала и заготовляла топливо для завода, под огнем немцев возделывала находившиеся у самого переднего края заводские огороды. По воскресеньям, когда люди приходили на эти огороды, немцы переносили сюда свои огонь. В один из ноябрьских дней 1943 года немцы подвергли завод жестокому артиллерийскому обстрелу. Цех сильно пострадал, но обмотчицы снова восстановили его.

Коммунистка Маркова вдохновляет людей на трудовые подвиги. Когда нужно было выпустить внеплановую машину, работницы работали по три смены подряд. 50 учениц ее работают в цехе. Но не только мастерство свое передает она молодым девушкам. Она учит их жпзнп, воспитывает передовых женщин, настоящих ленинградок. Вот 19-летняя работница Нина Барабанова во время войны взяла на воспитание двух сирот. Она никому не сказала об этом, считая, что просто выполняет свой долг. И только когда ослабела, отдавая свой хлеб сиротам, попросила Маркову ей помочь. Цех стал коллективной матерью детям.

Маркова выполнила свою норму на 353 процента. Но не только это привлекает к ней людей. Работая заместителем председателя цехового комитета, Маркова с материнской заботой вникает во все нужды рабочих. От ее внимательного глаза не ускользает ни одна морщинка заботы и огорчения. Она сочетает в себе высокое трудовое мастерство с глубокой человечностью, справедливой и непреклонной, вечно живой деятельностью ленинградской женщины–коммунистки.

Степан Кондратьевич Черток — старший мастер обмоточного цеха. Ему 60 лет. На заводе он работает с 1914 года. Беспокойный новатор. Только за два года он подал 49 рационализаторских предложений. Он получил звание «Лучший мастер завода». У него 60 учеников. В дни блокады он учил их в специальной мастерской, а когда эту мастерскую разбило снарядом, он оборудовал новую в другом, уцелевшем углу цеха. Его труд артистичен.

Сейчас на заводе инженеры М. Лыспков и Б. Шварцман изобрели намоточно–изолировочный станок, устраняющий ручной труд в ряде изолировочных операций и увеличивающий производительность в десять раз.

Мы спросили Степана Кондратьевича: «Как же теперь будет с вашей профессией?» Он подумал и сказал: «Пока еще нет такого станка, чтобы он мог делать все, что я умею делать. Но такой станок будет. Наши инженеры его придумают. И тогда моя профессия, понятно, больше не будет нужна. Но я пе огорчаюсь. Я горжусь за советского человека. Я ведь не в Америке живу. Меня никаким станком из цеха не вышибешь. Я сам за этим станком стану и буду с наукой по одному пути идти».

Алексей Алексеевич Кашин — конструктор завода. Оригинальный и смелый новатор, вместе с коллективом конструкторского бюро он создает машину нового типа, в которой превосходство советской техники и советского человека — ее создателя — находит свое яркое воплощение. Мастера, стахановцы завода приходят к Кашину со своими предложениями. Из этого потока человеческих дерзаний, глубоких мыслей и требований вырастает новая и смелая конструкция будущей совершенной машины.

Жизнь этого замечательного завода, как жизнь человека нашей страны, полна подвигов, героизма и поисков нового.

1947 г.

ЛЕНИНГРАДЦЫ В БОРЬБЕ ЗА НОВУЮ ПЯТИЛЕТКУ 

Коллектив завода ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени «Электросила» имени С. М. Кирова в числе пятнадцати ленинградских предприятий обратился с призывом ко всем трудящимся Советского Союза выполнить план второго года послевоенной пятилетки к 7 ноября 1947 года.

На заводе в эти дни все захвачены творческим трудовым подъемом.

Плакаты — «молнии» извещают в конце каждой смены 06 успехах передовиков–стахановцев. На огромных щитах вывешиваются цифры общезаводского плана и цифры его выполнения.

Радиоузел завода ежедневно передает сводки с именами отличившихся героев–тружеников.

Вдохновением борьбы за скорейшее выполнение обязательств проникнут каждый новый день кипучей и напряженной жизни замечательного коллектива.

По норме на изготовление одного ротора требуется 7 часов. Но один из лучших сборщиков завода тов. Окунев в день опубликования обращения ленинградцев собрал и спрессовал шесть роторов. Рекорд Окунева повторил его сменщик Иоганоон. Тогда на следующий день тов. Окунев поставил новый рекорд.

Выдающихся показателей добились десятки других тружеников–героев. Карусельщики Метелкин и Хмелев выполнили за февраль норму выработки на 300 процентов. Слесарь–сборщик Евтеев и машинист Иванов — на 300 процентов. Токарь Владимир Петров, работая на двух станках по обработке валов, выполняет норму на 250 процентов. Недавно демобилизованный из армии токарь Егоров, работая на двух станках, дает в смену четыре ротора вместо одного по норме.

Цех № 4 (начальник цеха тов. Бирин) выпустил в феврале сверх плана 106 машин (машины для угольной и топливной промышленности).

Механический и железосборочный участки этого цеха ежедневно в течение 10 дней марта дают по 5 машин вместо 4 по норме. Карусельщик Волков на обработке коробок контактных колец дает вместо двух штук в день четырнадцать. Сверловщица Воронина на сверловке рымов дает 570 процентов нормы.

В цехе № 7 у каждого рабочего выработка не ниже 150 процентов.

Слесарь цеха № 2 Шубиков 8 марта закончил выполнение полугодовой программы и приступил к работе в счет второго полугодия.

С особым подъемом и воодушевлением соревнуются молодые рабочие–комсомольцы.

Фрезеровщица комсомолка Анастасия Матусова работает в цехе, где выпускается новейшая аппаратура — магнитные станции, предназначенные для управления электрическими двигателями. Она установила рекорд, сделав в смену столько деталей, сколько по норме ей полагалось сделать в течение 9 дней.

Выдающегося успеха тов. Матусова достигла благодаря тому, что объединила две операции в одну.

Комсомолец строгальщик Никита Лейкин пришел на завод, не имея никакой специальности. Старые производственники Серов и Бироков обучили его строгальному делу.

А сейчас Никита Лейкин и сам является одним из лучшх производственников, работает и одновременно учится в электромеханическом техникуме. Свою норму тов. Лейкин выполняет на 400 процентов. Он взял на себя обязательство выполнить к 7 ноября две годовые нормы.

Так труд молодых и старых производственников сливается в единый доблестный трудовой подвиг блистательных мастеров своего дела.

Слава этих людей составляет огромную и крепкую славу известного всей стране, знаменитого предприятия Ленинграда — «Электросилы».

Товарищ М. Анисимов ушел на фронт солдатом, вернулся на завод подполковником, награжденным многими орденами и медалями. Но старой славой не живут. Пришел в цех тов. Анисимов в июле и в тот же месяц завоевал звание лучшего мастера цеха. Сейчас он избран секретарем партийной организации цеха.

Другой большевик, тоже бывший солдат Великой Отечественной войны, моряк Балтийского флота М. Дудин — секретарь парторганизации модельного цеха. Свое трехмесячное задание тов. Дудин выполнил за 20 дней. Он изготовил сложнейшую деталь электроагрегата для угольной промышленности. Сейчас тов. Дудин взял обязательство выполнить за 45 дней другую работу, на которую по норме полагается 95 дней.

За каждой такой цифрой скрыт самоотверженный труд людей, чьи усилия приближают нас к счастью так же, как ратный подвиг в период Отечественной войны приближал нас к победе. И если хотя бы бегло, только в названиях, перечислить продукцию, которую выпустил завод «Электросила» в феврале, для каждого станет ясно, сколько новых богатств прибавилось в могучем силовом хозяйстве страны: турбогенератор мощностью в 50 тысяч киловатт для нефтяников Баку; 9 крупных машин мощностью свыше 1000 киловатт для черной металлургии; 100 машин свыше ста киловатт каждая — для угольной промышленности; 450 машин постоянного тока; 45 магнитных станций; 5 сверхплановых колхозных электростанций. Кроме того, развернута полным ходом работа по созданию нового 100-тысячного генератора для Свпри.

Какой могущественный источник движения и света, какая гигантская энергетическая Волга выльется неудержимым потоком из агрегатов, изготовленных «Электросилой» только за один месяц такого вдохновенного и доблестного труда!

Мы все знаем, как звучит слово «победа», но музыку этого слова слышат по–настоящему только те, кто в борьбе выстрадал его.

В период Отечественной войны Ленинград стяжал себе славу города–героя. Всем известно, какой тяжелый урон потерпела ленинградская промышленность в годы вражеской блокады Ленинграда.

И тем не менее трудящиеся Ленинграда сумели быстро двинуть вперед восстановление промышленности своего славного города. План 1946 года ленинградская промышленность выполнила за три недели до срока, а многие предприятия закончили выполнение плана за месяц до срока…

Таких успехов ленинградцы добились потому, что для них выполнение плана послевоенной пятилетки является кровным, жизненно важным делом.

Об одном из таких людей, обладающем, на наш взгляд, чертами многих настоящих ленинградцев, хочется рассказать подробнее.

Александр Алексеевич Козлов, сын рудокопа Чернохолупицкого поселка, бывший солдат царской армии, дрался на фронтах гражданской войны за родную Советскую власть. Он бился против Колчака у Тагила, Исети и второй раз был тяжело ранен под Тюменью.

Худой, голодный, в оборванной шинели, он пришел в Питер и вместе с другими рабочими, вернувшимися с гражданской войны, начал восстанавливать разрушенный завод «Электросила».

Вятские столяры известны всей России своим топким, нежным и вдумчивым мастерством. До службы в царской армии Козлов столярничал на уральских заводах и даже снискал себе уважение у знаменитых дереворезов.

Забытое дарование и профессия искусного столяра нашли себе новое и очень важное применение. Козлов стал модельщиком.

Он должен был из дерева делать модели частей электромашин, которые потом воплощались в металле.

Модели эти Козлов изготовлял для генераторов первенца советской электрификации — Волховской ГЭС, потом для электроприводов первого блюминга, потом для агрегатов Свирской, Днепровской и многих других гидростанций.

В ленинский призыв Козлов вступил в партию. Он относился к своему труду как к делу, завещанному Лениным, делу, которое приближает народ, страну к коммунизму.

Шесть раз заводские коммунисты избирали его в партийный комитет. В числе лучших большевиков Московской заставы он был избран в Московский райком ВКП(б).

Когда в годы Отечественной войны над городом Ленина нависла смертельная опасность, Козлов ушел в армию рядовым бойцом и взял с собой сына–подростка — 1925 года рождения.

В бою под Красным Бором Козлов был ранен. В этом же бою был ранен и его сын Леонид.

И снова — худой, в армейской шинели — пришел Александр Козлов на свой завод и начал восстанавливать его с неукротимой волей и верой в торжество духа советского человека.

На второй день он уже стоял у своего верстака и совершенными и точными движениями монтировал модель машины.

Нужно сказать, что работа модельщика — это сложное сочетание взыскательного труда краснодеревца с сосредоточенным мышлением конструктора и бесценной смекалкой русского мастерового.

Модельщик, получая чертеж сложнейшего агрегата, должен его выполнить в натуральную и объемную величину будущего механизма.

Кроме того, он должен решить сложнейшую задачу, ибо конфигурация отдельных деталей модели частенько должна иметь обратное расположение, почти такое же, как предмет, изображенный на негативе. От качества обработки модели зависит качество отливки.

Модельщик должен создавать конструкцию модели такой, чтобы она облегчала труд формовщика. Для этого ему нужно в совершенстве знать формовочное и литейное дело.

Каждая новая модель — это новое решение, новое открытие.

В 1946 году Александр Алексеевич Козлов выполнил четыре годовых нормы.

Это значит, что он, Александр Козлов, лично, в пределах своего труда, помогает ускорить восстановление угольной индустрии Донбасса, увеличить добычу нефти, помогает усилить мощность десятков станций в освобожденных районах, ускоряет строительство электростанций Энсо, Рыбинска… Он сокращает трудное время восстановления, приближает огромное счастье расцвета могущества нашей Родины.

Когда нужно было отлить кожух рабочего колеса для Энсо, по расчету конструкторского бюро необходимо было сделать 4 модели. Но Козлов нашел другой выход. Он сделал одну модель и с помощью дополнительных приспособлений произвел всю отливку, ускорив работу в четыре раза и сэкономив несколько вагонов лесоматериалов.

Благодаря новой технологии моделей корпуса электромотора, разработанной Козловым, формовщики в два раза увеличили производительность труда.

Александр Алексеевич Козлов, выдающийся модельщик завода «Электросила», является депутатом Верховного Совета СССР.

В своей депутатской деятельности тов. Козлов проявляет те бесценные черты характера, которые воспитывала и растила в нем партия.

После работы почти ежедневно Александра Алексеевича можно найти в райсовете, где он принимает своих избирателей. Более 1500 писем трудящихся пришло на его имя. Почти в каждом письме — просьбы о внимании, о помощи, о совете. И он сидит, склонившись, до вечера над этими письмами и не успокаивается до тех пор, пока не закончит дело так, как велит ему совесть большевика, старого русского рабочего, ленинградца.

1947 г.

СТАЛЕВАР СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВ 

Михайлов бежал по снежному белому полю с гранатой в руке. Навстречу ему бил пулемет.

Ударом плотного горячего воздуха Михайлова бросило на спину. На бурой взъерошенной земле неподвижно лежали многие из тех, с кем он шел в атаку. Боль в теле пришла одновременно с горьким сознанием, что атака немцами отбита, и эта душевная боль была сильнее всякой другой боли. Михайлов полз обратно, и, когда, подымая голову, он видел силуэт родного города, ему казалось, что город смотрит на него сурово, укоризненно. Вглядываясь, он различил очертания своего завода, разыскал глазами свой цех. И то, что представилось его взору, было превыше всего, ибо он увидел победу: все четыре трубы мартеновского цеха его завода «Большевик» дымили в небо.

Цех начал работать в самые тяжелые дни обороны Ленинграда, когда немцы ближе всего подошли к городу и бойцы изнемогали в неравных боях. Враг бил по заводу с такой же яростью, как и по цепям атакующих советских солдат. Но завод, несмотря на тяжелые ранения, продолжал свой воинский труд, и дым из его труб развевался в небе.

В окопе Михайлов стал рассказывать о заводе притихшим, измученным солдатам, и горечь в их сердцах таяла, а глаза зажигались радостным светом, когда Михайлов, простирая руку, указывал на струящийся из труб дым и говорил:

— Наша сталь день и ночь идет на врага. Вы не считайте, сколько нас сейчас в окопе, вы считайте, сколько нас вместе с ним — с заводом.

Пришло время, — сталь и люди, равные ей по стойкости, проломили фронт врага, хлынули на Запад. Михайлов победителем прошел Германию, побывал во многих странах Европы и вернулся на свой завод, в свой цех, озабоченная тоска о котором никогда не переставала томить его сердце. Возвращаясь домой из армии, он видел опустошения, какие произвел враг. И он чувствовал, как родная земля молит о стали, о реках стали, рождающих тракторы, комбайны, машины, мосты, здания.

Михайлов стал у печи, не снимая военного обмундирования. Люди, с которыми он начал работать, не имели опыта, — он стал учить их.

Транспортный цех еще не был восстановлен полностью, — частенько вместе с бригадой Михайлов таскал к печи шихту тоннами. Заваливали печь тоже иногда вручную. Богатырского телосложения, Михайлов мог один поднять многопудовый слиток. Через месяц обмундирование болталось на нем. Он осунулся лицом, но глаза его все больше и больше светлели живым огнем радости: ведь его люди работали с таким же упоением, как он сам. А это — главное.

Каждый раз, выдавая плавку, мысленным взором он представлял себе, как ручей ее впадает в гигантскую, живительную, солнечную реку стали, необыкновенную реку, из которой рождается мощь и сила нашей страны.

Михайлов поставил себе задачу: печь должна давать больше металла. Он начал бороться за каждый градус тепла. В короткие и напряженные минуты выдачи плавки шла битва за секунды и градусы.

Смелая и опасная борьба продолжалась во время плавки, Он вел печь с предельной температурой. Металл как бы искал лазейки, чтобы бешено прогрызть своды печи. Но сталевар зорко держал его на кратчайшем расстоянии от температурного предела и вовремя отбрасывал назад.

Поймать момент готовности плавки — одно из наивысших искусств сталевара. Металл должен быть выдан из печи не перегретым и не холодным и той марки, которой соответствовал заказ. Этот момент нельзя назвать иначе, как рождением металла. Вдохновенны и волнующи мгновения выхода стали, повторяющиеся тысячу раз и каждый раз снова наполняющие сердце восторгом, гордостью выигранной тяжелой битвы. Вот почему сталевары так чтут свой труд, так живут им.

Михайлов самозабвенно любил тех, кто умел отдать себя целиком труду, и он ненавидел, как труса на фронте, того, кто в работе своей не горел так, как он сам. Когда растерявшийся молодой машинист проломил откос печи и вывел ее из строя, Михайлов выбежал из цеха, чтобы сгоряча не сделать чего–нибудь плохого. Когда шихтовые краны однажды оказались неподготовленными, Михайлов разругал человека, ведающего механизацией, и сам стал приводить краны в порядок, не дожидаясь монтеров.

Один из тех, кого он так часто распекал за промахи, предложил кандидатуру Михайлова в члены бюро цеховой партийной организации. Он сказал: «Михайлов горячий человек, но он болеет за дело, живет им, он умеет взять за сердце».

Михайлов сумел так организовать труд в своей бригаде, что три человека у него справляются за пятерых. Не силой, а сноровкой берут они. Виктору Мамаеву около 18 лет, но он может выполнять самостоятельно все операции. Он подражает Михайлову во всем, видя в нем не только замечательного мастера, но и высокий образец человека. Для самого же Михайлова таким духовным образцом служит его брат Иван, погибший на фронте, знаменитый сталевар «Большевика». У печи Ивана Михайлова стал теперь Сергей Михайлов. И здесь, у этой печи, он выучил своего младшего брата Алексея. Командуя теперь соседней печью, Алексей соревнуется с братом Сергеем. И лучшей похвалой для них служит, когда старики сталевары, глядя на их работу, вспоминают Ивана Михайлова. Здесь же в цехе работают Антонина, сестра Сергея, и его жена Мария Осиповна. Эта семья ленинградских рабочих живет жизнью своего завода, как своей собственной. Каждое событие на заводе воспринимается ими, как личная радость или как личное горе.

За время войны Сергей Михайлов был награжден орденом Славы. Он говорит своим помощникам:

— Я этот орден осторожно ношу. У нашего города слава на века вперед, с ней рядом идти не всякий может. Когда я на немцев в атаку шел, в это время стариков сталеваров жены на санях в цех привозили, потому что у них ноги от голода опухли и последние силы свои они для печей берегли. Они сталь нам давали, как свою кровь фронтовику дают. Немец их здесь из орудий бил, а они штатскими считались. Как же достичь высоты их подвига? Вы об этом думаете? За каждую их военную тонну металла мы должны по тысяче выдать. Вот что это значит. Вот сколько с нас причитается, чтобы высокое звание сталеваров оправдать.

И в битве за металл Сергей Михайлович Михайлов, командуя своим подразделением, выигрывает бой за боем, давая скоростные плавки высококачественной стали. В этом наступлении он уже перевалил рубежи, намеченные планом, продолжая развивать свой успех дальше. Он предложил ввести реконструкцию в плавильном пространстве печи. Добился полной взаимозаменяемости профессий в своем боевом расчете. Он сумел вдохновить людей своей трудовой доблестью.

Однажды вечером, после выдачи удачной плавки, Михайлов сказал:

— Знаете, а вот я сейчас самый счастливый человек. Или, может, неловко так говорить. На фронте я много думал и все представлял себе, какое у меня в жизни может быть счастье. Но вот до такого не додумался. А вот пойду сейчас по улице, и приятно будет всем людям в глаза глядеть. На трамвай посмотрю и подумаю: по моей стали катит. Метро строят, остановлюсь, — опять же моя сталь. Газопровод прокладывают, а краны из моей стали. Так иду и думаю. А когда плавка затянулась, не ладилась, — скорей бы только домой попасть, на глаза людям неловко попадаться.

У этого сильного, мужественного, беспокойного русского рабочего душа взволнованного творца. Он видит своим умственным взором страну в борьбе и твердо знает свое место в ней. Он знает: каждая новая тонна выданного им металла — это новые машины, новые механизмы. Вот почему борьба за каждую секунду времени, за каждый градус тепла и лишний килограмм металла — это для него борьба за коммунизм. Вот почему ленинградец сталевар Сергей Михайлов в дни выдачи успешной, скоростной плавки ощущает всю полноту человеческого большого счастья.

1947 г.

ЛЕНИНГРАДКИ

Бессмертен подвиг ленинградских женщин. Матери, жены, сестры и дочери, они в дни войны и в дни мира прославили сияющее имя своего города героическим вдохновенным трудом.

И вся их жизнь, борьба, труд встают перед глазами.

Вот одна из ленинградских работниц Анна Васильевна Лукьянова, депутат Верховного Совета РСФСР, помощник мастера прядильного комбината им. С. М. Кирова.

38 лет тому назад Анна Васильевна пришла на фабрику, которой владел иностранный барон. Во дворе завода на подмостках стоял мастер–англичанин, а вокруг подмостков бесконечным печальным хороводом двигались девушки. Мастер, прежде чем нанять на работу, осматривал их, как лошадей барышник. В день за 12 часов работы Анна Васильевна получала 45 копеек. По субботам бесплатно мыла полы на фабрике, чистила машины. Ее никто не учил, как нужно работать на станке. Мастер–англичанин бил по рукам, штрафовал, кричал «русский дурак», но объяснить ничего не хотел. Даже ее мать, проработавшая на фабрике 35 лет, не знала, как устроен станок, отчего рвется нить, — она умела только быстро связывать нити — и все.

Как–то из Англии приехал новый инспектор. Он собрал работниц и сказал: «Вы — ленивые, глупые, русские твари. Вы не умеете работать. Я научу вас, как надо работать», — и приказал вместо шести станков работать на девяти. Тех, кто не мог справиться, выгоняли с фабрики. Падавших в изнеможении у станков работниц обливали водой и выбрасывали за ворота. За угол для житья Анна Васильевна платила 5 рублей в месяц. В комнате размером в 24 метра жили четыре семьи.

— Так прошла моя молодость, — говорила Анна Васильевна. — Я вспоминаю ее, и, кроме тягостного, постоянного ужаса быть выгнанной, наказанной, оскорбленной, кроме тупого страха перед непонятной машиной, безрадостного труда и беспамятного от усталости сна в душной клетушке под пьяные крики соседей, мне нечего вспомнить. И я так отупела, так привыкла быть ничем, что, когда произошла Великая Октябрьская революция, я сначала не понимала, какое великое освобождение, безмерное счастье принесла она нам. Но мне помогли. Работницы–коммунистки открыли мне глаза на мир, и я много увидела. Я стала заниматься в общеобразовательных кружках, в кружках по техминимуму, где нам преподавали инженеры, потом поступила на курсы подмастерьев. Теперь я уже знала, как устроен станок, почему рвется нить и что нужно сделать, чтобы предотвратить обрывы.

Я стала думать о том, правильно ли я работаю. И увидела, что до сих пор я работала неправильно. Я разработала и придумала ряд новых приемов и методов труда и стала ударницей. И как ударница, я передавала свой опыт другим. И вот я стала помощником мастера в молодежном цехе. Более 500 учениц я выучила за свою жизнь. Но не только мастерству я их обучала. Я хотела, чтобы они дорожили всем тем, что дали нам наша Советская власть и партия, чтобы они всегда помнили, от какой горькой доли спасла их Октябрьская революция. Ведь я же сама была спасена и считаю, что лучше умереть, чем вернуться к той жизни, которой когда–то я жила. Каждый раз, когда мы перевыполняли план всем цехом, я радовалась и говорила девушкам:

— Ну, спасибо вам, дорогие, от имени Советской власти. Ведь каждая лишняя ниточка прибавляет богатства, силы народу, чтобы проклятое прошлое не вернулось.

А они иногда шутили:

— Что это вы, Анна Васильевна, все прошлое вспоминаете, о нем уже забыть пора…

Началась война. Я знала, что хотят с нами сделать немецкие фашисты. И поэтому я в первые же дни пошла на оборонные работы, окопы рыть, и сына Виктора с собой забрала. Когда бомбили, обстреливали, я говорила Виктору:

— Раз они по женщинам стреляют, значит, они хотят напугать, чтобы мы струсили, ослабели. А без этого, выходит, им с нами не справиться. Значит, сил у них недостаточно.

И Виктор говорил мне:

— Правильно, мама.

Остановилась у нас фабрика. С питанием стало плохо. Но я так думала и говорила людям: все мы вместе одинаково недоедаем. Хлеба мало, но мы ведь все–таки изворачиваемся — суп из клея, из ремней варим, из лебеды лепешки печем. Ведь советский народ про нашу хлебную порцию знает. И как челюскинцам помощь оказал, таки нам окажет. Нужно только всем вместе держаться, как те на льдине держались.

Находились и такие слабодушные, которые говорили мне:

— Верно, что — как па льдине, только взял пас тут немец в капкан за горло.

Но я отвечала так:

— Не немец взял нас в капкан за горло, а мы его, ленинградцы, взяли в капкан за горло. Сколько дивизий мы здесь немецких сковали и держим, пошевельнуться не даем, в то время, когда наша армия их в других местах бьет, а мы тут их резервы душим. Вы это понимаете?

Умерли у меня в эти дни муж и сын Павел. Сына Виктора я отправила на фронт воевать. Осталась одна. Работала на оборону, вязала маскировочные сети. И старалась побольше быть на людях, чтобы помогать им.

Стали мы восстанавливать фабрику. Снова я молодежным цехом стала командовать, учить. И теперь я говорила своим ученицам, когда они нормы перевыполняли:

— Спасибо вам, дорогие, от имени Советской власти, ведь каждая ниточка нас к победе приближает.

А про царское прошлое уже не говорила. Немец его заменил — фашист. Молодежь хорошо знала, что это такое, и работала так, как я работала раньше, отбиваясь от проклятого прошлого, чтобы моя страна сильной стала. Два раза Виктор ранен был на фронте. Но свое горе я от людей прятала. В 1945 году мы уже превысили довоенную выработку и потом все время вверх шли.

В этом году лучшая моя ученица Мария Смирнова закончила годовую норму уже в августе. А весь мой цех выполнил свое слово, данное Родине, и до срока закончил годовой план. Советская власть, партия большевиков дважды спасали мою жизнь от гибельной доли, и сейчас вся моя жизнь проходит передо мной, и мне все кажется, что я сделала мало, и хочется сделать больше…

Так говорила советская женщина, ленинградка Анна Васильевна Лукьянова — депутат Верховного Совета, старая ленинградская работница.

Жизненный путь Клавдии Ильиничны Гречицы совсем иной. После окончания семилетки Клавдия пришла на завод «Красная заря» и поступила учиться. Потом стала на конвейер по сборке реле, потом снова начала учиться и получила высокую квалификацию контролера по тренировке малых АТС. Кропотливая, точная работа, требующая обширных знаний, давалась нелегко. Клавдия решила учиться дальше, чтобы стать инженером–электриком. Началась война. На заводе стали делать и ремонтировать поврежденные в боях армейские средства связи. Завод находился под огнем, его бомбили, обстреливали.

— Немцы нарочно обстреливают нас, чтобы срывать фронтовые заказы, — говорила Гречица, — нечего терять время по бомбоубежищам.

И девушки с ней соглашались.

Несколько раз горел цех, и девушки превращались в пожарных. В цехе были выбиты стекла, на полу лежал снег, часто приходилось, прежде чем приступить к работе, убирать цех после разрушений, причиненных бомбами и снарядами. Девушки работали как строители, монтажники, грузчики.

Потом у Гречицы началась цинга, распухли ноги и руки. Она пошла на завод, где изготовляли мины, и поступила туда контролером. Во время приемки мин можно было сидеть, и ноги не так болели, а распухшие руки не сильно мешали, потому что не было такой тонкой работы, как сборка средств связи, где некоторые детали не больше комариной ноги.

Она вернулась на свой завод, когда его начали восстанавливать. Работала как строитель. К 7 ноября 1944 года ее бригада собрала первую автоматическую станцию.

На завод пришли новые люди, их нужно было учить. Она стала бригадиром–инструктором и решила обучать фронтовиков–инвалидов Отечественной войны сложной специальности регулировщиков реле. Было очень трудно и им, и ей. Но она терпеливо, заботливо учила их. Она понимала, что дело не только в том, чтобы передать им знания: нужно внушить им веру в свои силы, в свою человеческую полноценность. Это была борьба не столько за то, чтобы человек овладел техникой, сколько за самого человека. Все свои душевные силы она отдавала этому большому делу. А. Русаков и Р. Кутьин стали лучшими регулировщиками цеха. К 10 сентября цех закончил годовую программу.

Вот что сказал один из бывших фронтовиков о своей молодой учительнице:

— Таких, как она, девушек в Ленинграде много. И они так же хорошо работали во время войны, как хорошо они работают и сейчас. Но укажите мне другую такую страну, такое государство, где есть хоть одна такая девушка, каких у нас в Ленинграде тысячи, — чтобы она оказалась способной пройти подобные испытания, которые прошли наши ленинградки. Дважды мою аппаратуру разбивало на фронте, и дважды я получал ее с завода отремонтированной с записочкой неизвестному бойцу от товарища Гречицы: с просьбой сообщить о качестве ремонта аппаратуры. И, когда я однажды приехал сюда на завод с фронта и началась бомбежка, я пошел искать бригадира по бомбоубежищам, потратил на это много времени и, только когда тревога кончилась, я нашел Клавдию Гречицу, спросил ее, где она так спряталась, что ее невозможно было найти. А она сказала мне:

— Мы не прятались, мы работали.

Вот эти слова и являются частицей ее биографии. И эти слова можно полностью отнести к нашим матерям, женам, сестрам и дочерям — ленинградкам. Я должен вам сказать, что нет такой меры, чтоб измерить душу народа, у которого женщины так прекрасны, так героичны и так могут любить Родину и нас всех с вами, не жалея своей жизни, сил!

Так сказал о Клавдии Гречице, о женщинах Ленинграда, о всех советских женщинах офицер, участник Отечественной войны, тяжело раненный на войне, но с помощью ленинградской скромной работницы снова вернувшийся в боевой строй строителей великого настоящего и будущего — строителей коммунизма.

1947 г.

УМЕНИЕ ПОБЕЖДАТЬ 

Работницы ленинградской прядильно–ткацкой фабрики «Рабочий» дали обязательство к 7 ноября 1947 года закончить годовую программу и выработать сверх плана 6 миллионов метров ткани.

Это значит, что 1 миллион 200 тысяч женщин нашей страны смогут сшить себе новые платья только из одной сверхплановой продукции этой фабрики.

Фабрика дает вольту, батист, ленинградскую вуаль, шифон, тончайший сатин вместо бязи, марли, перкаля, плащ–палаток, выпускавшихся в дни войны.

За два месяца и семь дней 1947 года фабрика уже дала сверх плана 308 тысяч метров ткани.

Рабочий коллектив фабрики — 86 процентов женщин.

Замечательные ленинградки борются с трудностями послевоенного периода, торопя время грандиозного расцвета нашей Родины.

Мария Шебина за год закончила трехгодовую программу, Анна Лазарева за 13 месяцев — двухгодовую программу. За год закончила двухгодичную программу Антонина Лапенкова. И подруги написали по этому случаю шуточные стихи:

Ей все дано: огонь задора Да страсть к работе и старанье, Она же хочет очень скоро Всю землю опоясать тканью.

На этой фабрике работает известная ткачиха, одна из инициаторов стахановского движения текстильщиков Ленинграда, Елизавета Васильевна Чепортузова. В 1928 году она пришла на фабрику ученицей к своей матери ткачихе. А в 1930 году во всесоюзном соревновании на лучшую ткачиху и подмастера она уже занимает второе место. В 1934 году на областном конкурсе за лучшее качество продукции она занимает первое место.

Природные дарования, взыскательная школа матери, чувство долга перед Родиной помогли ей выйти победительницей в трудном и большом состязании.

Чепортузова, легко и безукоризненно работавшая на 4 станках, поняла, что этого мало. Она перешла сначала на 6, потом на 8, а потом и на 12 станков.

Зоркие глаза народа заметили ее инициативу.

В 1939 году Чепортузова была награждена орденом Ленина. В этом же году она была принята в члены ВКП(б). В ознаменование великого дня своей жизни Чепортузова перешла на 16 станков.

Методам ее работы обучали в стахановских школах. Приезжие из братских республик в Ленинград изучали метод Чепортузовой. Она обучала своим совершенным приемам, скрупулезно обдуманным правилам дисциплины маршрута, Тонким движениям, из которых состоит виртуозный труд передовой ткачихи. Ее труд был великолепным творчеством.

Страдания, муки Ленинграда, стиснутого черным кольцом блокады, известны всему миру. Гибнет муж на фронте. Умирает мать, умирает ребенок. Но Елизавета Чепортузова — ленинградская коммунистка. Она находит в себе силы и побеждает.

После восстановления фабрики она снова у своих станков. Ее почин подхватывают другие ткачихи.

Чепортузова взяла обязательство дать к 7 ноября 1947 года сверх плана 38 540 метров первоклассного сатина «экстра».

Стоит вспомнить недавнее прошлое, как работали и жили в дни блокады эти ленинградские героини–труженицы. В первые же дни войны более полутора тысяч работниц фабрики ушли на строительство оборонительных укреплений вокруг Ленинграда. Более 100 «зажигалок» упало на фабрику. Женщины погасили их. Фугаски разрушили кровлю цеха. Женщины починили ее.

Из–за отсутствия топлива пришлось остановить электростанцию, питающую фабрику током. Фабрика встала на консервацию. Бережно женщины покрывали свои станки густой смазкой, чтобы сырость, ржавчина не повредили их. Это был печальный, горький и тоскливый труд.

Шесть месяцев фабрика стояла, пронизываемая стужей, пустая, безмолвная. Работницы ушли на 5‑ю электростанцию работать на разгрузке дров. Очень тяжелый труд в пургу, в метель, когда слабое от голода тело смертельно каменеет от мороза и простое деревянное полено кажется таким тяжелым, будто оно вылито из чугуна. Но ток — это жизнь, и нужно было бороться за него в погруженном в грозную темноту гордом городе.

5 июня 1942 г. по предложению райкома партии решено было «разморозить» фабрику и снова пустить ее в ход. Все мужчины — мастера, наладчики — были на фронте. В цех пришли старики, старая гвардия текстильщиков. 72-летний наладчик Егорушков Петр Ефимович, Байков Василий Алексеевич, проработавший 50 лет, Терентьева Прасковья Тимофеевна, проработавшая 40 лет, Соколова Пелагея Федоровна, отдавшая 34 года фабрике, Новикова Зоя Георгиевна…

Люди настолько ослабели, что часто наладчик, устра–нив неполадки в станке, не мог без помощи вылезть из–под него.

Для наиболее слабых при фабрике организовали стационар, где буквально была спасена жизнь десятков лучших стахановцев. Девушки носили с фабрики «Вена» в огромных бутылях сосновый витаминный экстракт.

В тяжелых условиях коллектив фабрики за июль — декабрь 1942 года выработал 3367 тысяч метров тканей. И сорт новой ткани они назвали «Победа».

Да, это была великая победа человеческого духа.

Не хватало топлива. Тогда в Ленинграде развернулось движение, для оценки благородства которого нет слов. Старые ткачихи фабрики стали жертвовать свои жилища, свои деревянные дома на топливо, на дрова. Сотни ткачих фабрики отдали свои дома на слом. Они отдавали их просто, без громких слов.

На вечерах встречи с фронтовиками, происходивших на фабрике, плакали не женщины, слушая рассказы фронтовиков, а плакали фронтовики, слушая скупые рассказы ткачих о работе, о цене каждого добытого ими метра ткани.

И в этих тяжелых, нечеловеческих условиях вырастало и закалялось новое пополнение ткачих.

15-летнюю Катю Суханову мать привела к себе в цех потому, что у них больше не было дома. Через два месяца Катя уже работала самостоятельно, и теперь она передовая ткачиха, прекрасно знающая технику своего дела. Суханова работает на 9 станках, вырабатывая батист. До войны не было случая, чтобы ткачиха, работавшая на батисте, управлялась больше чем с шестью станками.

Когда после долгого перерыва в Ленинграде под звуки «Интернационала» пошел первый трамвай, старая ткачиха Евдокимова озабоченно заявила:

— А не пора ли нам, девчата, подумать о выработке тонких сортов? Видать, скоро мы немцев одолеем. Нужно будет для встречи мужей женщинам красивые платья сшить.

…А сейчас эти женщины воодушевлены великой целью приблизить победу послевоенной пятилетки. В цехах созданы специальные комиссии, возглавляемые мастерами, для изучения труда каждой работницы и устранения всех помех, мешающих высокой производительности. Знатная ткачиха Елизавета Чепортузова обучает молодых ткачей, десятками переходящих на многостаночное обслуживание. В специальной школе обучаются 300 новых ткачих, из которых будет скомплектована третья смена. Мастер Зоя Георгиевна Новикова недавно досконально разработала смелый план новаторских мероприятий, который должен дать значительное повышение производительности труда. Этот план будет на днях обсуждаться на конференции текстильщиков Ленинграда.

Кипением творческого трудового подъема захвачен весь коллектив фабрики.

Ленинградские ткачихи в этом великом соревновании — мы верим — одержат новую трудовую победу!

1947 г.

НЕПРЕКЛОННЫЙ ЧЕЛОВЕК 

В пятьдесят лет начать заново жизнь, когда тяжкое ранение лишило человека одной pj/ки ц искалечило другую, — трудно.

Ну, а если этот человек озабочен не только своей личной судьбой, а горящее сердце большевика жжет его, наполняя все существо неутолимой жаждой служить своей Родине, своему народу, и без этого священного служения человек не видит смысла в своем существовании? Как быть тогда?

— Нужно собрать все свои силы и отдать их каплю за каплей тому, чему ты служил всю свою жизнь, — так решил Кирилл Прокофьевич Орловский, начиная заново свою жизнь в пятьдесят лет, человек, у которого в тяжелом ранении были искалечены обе руки.

Впрочем, неверно так говорить, что он начал заново свою жизнь.

С 1918 года Кирилл Прокофьевич Орловский — член партии. Еще до войны он был награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Он искал себе места на тех участках нашей героической борьбы, где труднее, где качество советского человека подвергается наивысшему испытанию.

Словом, он вел себя так, как должен вести себя член большевистской партии.

И когда началась Великая Отечественная война, Орлов–скин, неся за плечами опыт солдата гражданской войны и офицера Советской Армии, отправился в тыл врага в качестве командира партизанского отряда.

Он дрался с немцами на земле своей родной Белоруссии, и эту непокоримую землю он превратил в огненный ад для врага.

Кирилл Орловский со своими подрывниками сделал железные дороги для немцев непроезжими, а шоссейные — непроходимыми. Когда не хватало тола, партизаны вытапливали его из вражеских авиабомб. Они свято выполняли свой долг.

Однажды Орловский организовал партизанскую засаду. Он задумал уничтожить руководителей гитлеровского командования в Белоруссии.

Партизаны лежали, зарывшись в снегу во время жестокой стужи возле дороги, по которой должен был проехать гитлеровский кортеж. Тяжелые, трудные часы ожидания. А потом возник бой жестокий, стремительный. Кирилл Орловский подскочил к саням, где в собачьей дохе сидел один из главных фашистских чиновников. Орловский замахнулся пакетом тола, чтобы метнуть его в ненавистного палача белорусского народа. Но случайная пуля немцев попала в пакет, который был в руках Орловского. II тол взорвался. Обожженный, тяжело раненный, Орловский лежал в нескольких метрах от места взрыва. Он лежал на снегу, и замерзающая кровь красной глыбой впаялась в его плечи. Но когда товарищи хотели оказать помощь Орловскому, он крикнул им, крикнул, как человек, который умеет приказывать:

— Сначала кончайте с врагами! Потом подойдете ко мне.

Студеной ночью по лесу, по кривым дорогам, проваливаясь в снегу, везли в санях Орловского в соседний партизанский отряд, который находился за много километров от места боя, везли его туда, потому что там был врач.

А когда привезли Орловского, оказалось, что у врача нет наркоза, нет инструмента, чтобы произвести операцию. Орловский сказал: «Делайте без наркоза, чтобы жить, я все вытерплю». Врач объяснил партизану: для ампутации нужна пила. Партизаны принесли обыкновенную пилу–ножовку, ее наточили, выварили в кипятке. Но в землянке — темно, в ней нельзя оперировать. Тогда в снег вбили колья, на них положили лыжи, и это сооружение стало хирургическим столом.

Врачу не удалось закончить операцию. Немцы напали на отряд, завязался бой. Раненого снова положили в сани, полуобнаженного, замотанного бинтами, забросали полушубками и повезли тайными тропами в безопасное место. II только там была закончена ампутация. Все время Орловский находился в сознании. Во время боя, лежа в санях, он давал указания пулеметчикам. Он выдержал все.

Сколько же нужно человеческой воли, чтобы вытерпеть все эти муки, чтобы в этих муках не уронить достоинства командира?! И Кирилл Орловский вытерпел. Он все время оставался командиром. Он был большевиком. Он сумел победить страдания, как большевик.

Через три месяца Кирилл Прокофьевич Орловский встал на ноги, но он был безрукий.

Кому нужеп партизан без рук, как он будет драться?

Но есть у человека то, что ценнее всего на свете, если он настоящий человек. Это ум и сердце большевика.

Кирилл Орловский стал снова командовать своим партизанским отрядом. И командовал он этим отрядом так, что слава об отряде гордо шумела по всем лесам Белоруссии.

Некоторые думали, что «безрукий» — это фамилия замечательного командира героического отряда.

И вот пришло время, когда Кирилл Прокофьевич Орловский, бывший партизан, Герой Советского Союза вернулся к себе домой, в Москву. Он даже не мог обнять жену, детей — ему нечем было обнять.

Но этот человек не привык сдаваться, не привык уступать никаким обстоятельствам. И Кирилл Прокофьевич Орловский начал новую борьбу за жизнь, за такую свою жизнь, чтобы она была снова полезна его Родине.

Дни и ночи Кирилл Прокофьевич Орловский учился. Он изучал все, что имело отношение к агрономической науке, он встречался с агрономами, профессорами, академиками, он учился и мечтал. Он мечтал о своем родном селе Мышковичи в Кировском районе Бобруйской области, где лежал его родной, разоренный немцами колхоз «Рассвет». Мечтая, он работал, ездил в лучшие колхозы и совхозы страны, просматривал материалы сельскохозяйственной выставки. Он решил написать письмо в Центральный Комитет партии. И прежде чем написать это письмо, он долго обдумывал его.

Кирилл Прокофьевич просил ЦК доверить ему организацию образцового хозяйства в колхозе «Рассвет». Он дал обязательство до 1950 года добиться следующих показателей: от 100 фуражных коров достигнуть годового удоя молока не меньше 8 тысяч килограммов на каждую корову;

сеять не меньше 70 гектаров льна и в 1950 году получить не меньше 20 центнеров льна–волокна с каждого гектара;

сеять 160 гектаров зерновых культур и в 1950 году получить не меньше 60 центнеров с гектара;

в 1948 году на территории колхоза создать 3 снегозадержательных полосы, на которых будет посажено не меньше 30 тысяч деревьев;

посадить на 100 гектарах плодовый сад;

силами колхозников построить поселок на 200 квартир.

По расчету Орловского, валовой доход колхоза в 1940 году составлял только 167 тысяч рублей. Он давал обязательство, что в 1950 году колхоз добьется дохода не менее 3 миллионов рублей.

Кирилла Прокофьевича Орловского принял Андрей Андреевич Андреев. Орловскому была оказана помощь.

В колхоз «Рассвет» Орловский приехал спустя несколько дней после освобождения села. Первые дни были самыми тяжелыми. Обугленные развалины, вырубленные сады… Вдовы, сироты, горе людское… Родную сестру и многих друзей юности убили немцы. Нужно было начинать делать жизнь.

Началась борьба за новую колхозную пятилетку, борьба, возвышающая советского человека над всеми трудностями.

В первый же год в колхозе «Рассвет» были построены электростанция, мельница, лесопилка, скотный двор, амбары, гараж, построены хаты, заготовлены тысячи тонн торфа для удобрения почвы. Это были первые победы мирного труда. Но как воодушевили они людей, истосковавшихся по счастливому и героическому труду на своей освобожденной от оккупантов земле!

Все силы, всю свою страсть, всего себя Кирилл Прокофьевич Орловский отдает борьбе за человеческое счастье.

1917 г.

СЛОВО, ДАННОЕ РОДИНЕ

Четвертого января на трибуну предвыборного совещания представителей трудящихся одного из избирательных округов города Москвы поднялась молодая женщина, тонкая, хрупкая, гладко причесанная. В углах серых блестящих глаз ее лежали утомленные светлые морщинки, какие во время войны приходилось видеть у летчиков или снайперов. Сосредоточенным, ушедшим вглубь взглядом она обвела собравшихся и сказала медленно, не в силах побороть звенящего волнения в голосе:

— Когда все мы собрались обсудить вопрос о выдвижении кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР, мы почувствовали, что у нас у всех одна общая дума и словно одно сердце.

Я работница Измайловской прядильно–ткацкой фабрики. Воспитанницей детского дома пришла в 1933 году на фабрику и стала работать на автоматических ткацких станках…

Здесь нам хочется прервать Клавдию Алексеевну Шишкову и несколько вернуться назад…

До Отечественной войны Клавдия Шишкова ничем не выделялась в цехе. Она ни разу не то что не перевыполняла нормы выработки, но даже как будто не пыталась этого делать. И если после работы и посещала курсы повышения квалификации, то делала это не столько для себя, сколько из душевной привязанности к своей подруге, энергичной, самостоятельной и нетерпеливой Лизе Морозовой, которая мечтала стать инструктором.

Но в тяжелые годы войны, когда было трудно жить, трудно работать, когда стены цеха промерзали насквозь, когда отсутствовали запасные части к станкам, а механические мастерские вместо того, чтобы ремонтировать изношенные детали, изготовляли боеприпасы, когда из–за трудностей снизилась выработка, вдруг со всей яркостью раскрылась сильная, непреклонная воля, дремавшая до сих пор в этой маленькой женщине.

Клавдия Шишкова поняла вдруг всю связь своего труда с тем гигантским усилием, которое делала вся страна для того, чтобы отразить удары, наносимые врагом.

Вот это ощущение живой своей связи в минуту опасности, нависшей над Родиной, со всей страной, со всеми советскими людьми и своей ответственности в эти грозные дни и было источником рождения новой личности.

В октябре 1941 года Клавдия Шишкова выполняет норму на 130 процентов, и потом из месяца в месяц в течение всей войны она с достоинством держит звание лучшей ткачихи фабрики.

Это было подвигом. Она свободно и настойчиво совершала этот подвиг, видя впереди великую и всеобщую цель. Но она не смогла бы сделать свой труд равным подвигу, если бы не было еще некоторых обстоятельств…

В цехе вместо мужчин–наладчиков остались одни неопытные женщины. Шишковой пригодились все ее знания, приобретенные на курсах повышения квалификации. Помощи ждать было не от кого. II от этого обостренного чувства личной ответственности появилась сознательная, настойчивая потребность в расширении объема своих технических познаний.

После работы Шишкова училась ожесточенно, жадно. II эта учеба, новые знания раскрыли ей иной взгляд на труд.

С помощью технических знаний она, продумывая свой труд заново, стала по–новому осмысливать каждую свою операцию, стремясь найти наиболее разумный, рациональный, экономный метод.

Это творчество ума породило иное отношение к труду и иные результаты его.

Она разработала свой маршрут, сократив его до 4680 метров. Разработка этого маршрута требовала точного знания капризов каждого своего станка, воли и выдержки. Нужно понять, что такое маршрут для ткачихи, когда за смену женщине приходится проходить по 10 километров между станками.

Шишкова, достигнув виртуозного мастерства, тратила на ликвидацию обрыва почти в два раза меньше времени, чем другие ткачихи.

1950 нитей напряженно трепещут в каждом станке. Сначала Шишкова работала на 25 ткацких автоматических станках, потом перешла на тридцать, потом — на сорок и ныне работает на пятидесяти.

Вы представляете эти десятки тысяч нитей, каждая из которых требует к себе внимания, каждая может порваться и к каждой нужно склониться, чтобы поправить, если она просит о помощи!

Вы понимаете, что это такое по сумме человеческого напряжения и внимания! Ткачиха должна различать звучание голоса каждого станка — в этом слитном грохоте, когда голос человека гаснет, как свеча на ветру, — а уход за основой, а контроль за качеством ткани, пуск станков, автоматически останавливающихся в случае обрывов нити, и т. д. и т. и.

Сколько же нужно внутренней, сознательной убежденности в высокой важности своего труда, чтобы ни на секунду не выходить из состояния собранности, волевого, зоркого напряжения, в котором находится ткачиха всю смену! Вот поэтому у Клавдии Шишковой в углах глаз — тонкие усталые морщинки, такие благородные, как в дни войны они были у летчиков или снайперов.

Вот эта высокая духовная дисциплина, внимание, целеустремленность остро и сильно выработаны усилием долго тренированной воли.

И все это: высокая способность ума к длительному волевому напряжению, зрение, слух, виртуозные движения пальцев, сращивающих нити, окрыляющее сознание значительности своего труда, любовь к нему — и составляет то, что только в нашей стране называют проникновенным словом — талантом, дарованием, овеянным трудовым гением народа.

Да, в Клавдии Шишковой в тот момент, когда она осознала значение своего труда, единство своего трудового усилия со всем гигантским напряжением страны, и раскрылось дарование — талант выдающейся ткачихи.

И этим стоило гордиться, ибо в нашей стране трудовая доблесть равна всем другим высоким способностям человека.

И когда Клавдия Шишкова, стоя на трибуне, с нескрываемой гордостью сказала: «В 1946 году я соткала сверх нормы 32 тысячи метров ткани, свою годовую норму я закончила 29 октября… На 40 станках я свою декабрьскую норму выполнила на 134 процента», — голос ее потонул в шуме восторженных аплодисментов. А она стояла, опираясь руками о трибуну, и глаза ее светились от гордости, от ощущения безмерного счастья.

И все понимали, что эта женщина сделала все, что могла, для приближения счастья другим людям. Она торопила время, побеждая его! 32 тысячи метров ткани сверх плана соткали ее руки, и если бы все работали с таким умением, разве трудности послевоенного времени не сократились бы с облегчающей быстротой?!

Но вернемея к вопросу о гордости, самолюбии и трудовой славе. Поговорим о духовной чистоте советского человека, об особенностях его души, о силах его, о любви к славе. Словом, о том, что называем мы чувством или сознанием своего личного «я» и общественного «мы».

Ткачихи шутя говорят: «Найти хорошего мужа легче, чем хорошую сменщицу». От выбора сменщицы действительно зависит очень многое в трудовой жизни ткачихи. Когда знаменитой ткачихе Клавдии Шишковой нужно было найти сменщицу, вся фабрика была взволнована в поисках кандидатуры. Назывались имена самых опытных, квалифицированных ткачих. Все понимали, что от качества сменщицы будет зависеть вся дальнейшая работа Шишковой. Неопытная, нерасторопная ткачиха может нарушить всю гармоническую настройку станков и, сдавая на ходу смену, может заставить Шишкову тратить много времени на приведение станков в порядок. Поэтому понятно, как остро обсуждался вопрос о сменщице.

А Шишкова выбрала себе в сменщицы молодую девушку, только что окончившую школу ФЗО, Дусю Самойлову. Шишковой говорили, что она себя загубит. И действительно, Шишкова, принимая станки после Самойловой, мучилась, чтобы привести их в надлежащий порядок, и от этого даже выработка несколько снизилась.

Но Шишкова упорствовала и не расставалась со своей неопытной сменщицей. И вот почему. Острым, проницательным глазом она подметила в Самойловой то, что раскрылось в ней самой сейчас со всей зрелостью, — особые приметы таланта, дарования ткачихи. И она решила вырастить из этого подростка сильного и самостоятельного, высокоодаренного мастера, виртуоза. Это был риск. И она платилась за него. Но, оставаясь после своей смены, настойчиво учила Самойлову тонкостям ткацкого искусства. Способности Самойловой под опытными руками Шишковой начали раскрываться, и вскоре она стала приближаться к показателям своей учительницы. Юная слава соревновалась со славой знаменитой ткачихи Клавдии Шишковой.

Но когда Клавдия Шишкова решила перейти на обслуживание 40 станков, Дуся Самойлова расплакалась. Она испугалась такого числа станков — ведь каждый дополнительный станок требует нового внимания, заботы, знаний, напряжения.

И тут бы, казалось, Шишкова могла недосягаемо опередить свою талантливую ученицу, сохранив от всяких посягательств знамя своей трудовой славы. Но Шишкова думала не о себе, не о своей личной славе, она думала о славе ткацкого подвига. II снова Шишкова остается после своей смены и учит Дусю Самойлову всему тому, чего достигла сама. Дуся Самойлова идет снова почти рядом со своей наставницей. И уже некоторые поговаривают о том, что счастье славы непрочно. А как тяжело добывалась эта слава Шишковой, вы уже знаете.

Стоя на трибуне, Клавдия Шишкова говорила:

— Товарищи! Это далось мне не легко, пришлось потрудиться немало. Но ведь перед нами поставлена великая задача — сделать нашу Родину еще сильнее, поднять наше хозяйство еще выше, дать народу больше товаров широкого потребления. Вот я и решила на своем посту всеми силами помочь нашей стране выполнять эту задачу. С первого дня второго года пятилетки я перешла на обслуживание 50 станков.

И, подняв глаза, словно видя что–то очень большое, она сказала тихо, проникновенно, как говорят, обращаясь только к одному человеку:

— Я даю здесь обещание справиться и с пятьюдесятью станками и ко дню выборов соткать не меньше 28 тысяч метров ткани.

Обращаясь к сидевшим в зале людям, она объяснила:

— Я, товарищи, беспартийная работница, но я считаю себя ученицей партии и, как советская работница–стахановка, уверенно говорю: дело, за которое взялся советский народ, будет выполнено!

В цехе, на том участке, где работают Клавдия Шишкова и Дуся Самойлова, висит сейчас красный транспарант: «Здесь на 50 станках работают лучшие ткачихи цеха Клавдия Шишкова и Дуся Самойлова. Слава передовым стахановкам!»

В ночь на третье февраля Клавдия Алексеевна Шишкова сдала до срока 28‑ю тысячу метров ткани.

Свое слово Родине она сдержала с честью.

1947 г.

НОВАТОРЫ И КОНСЕРВАТОРЫ

22 года назад на одну пз шахт Боково–Хрустальского рудника привезли новую американскую врубовую машину, которая за океаном получила всеобщее признание, как последнее достижение мировой горной техники.

Александр Сердюк, молодой русских! горняк, работавший помощником механика рудоуправления, с большим вниманием отнесся к заморской новинке.

Он с уважением, но взыскательно изучил машину и пришел к выводу, что она далеко не отвечает требованиям советскшг социалистической каменноугольнох! промышленности.

Американская врубовка подрезала уголь только от почвы пласта. Для того же, чтобы уголь отделить от массива и раздробить, нужно было проводить по старинке взрывные и ручные работы.

Пять лет Сердюк работал и создал такую машину, какой еще не было ни в Америке, ни в других странах.

Машина Сердюка не только подрезала уголь от почвы пласта, но и отрезала от массива. Это достигалось заменой на врубовой машине плоского бара изогнутым.

Развивая дальше свою идею, Сердюк пришел к конструкции угольного комбайна с кольцевым баром. Эта машина вырезала в пласте саморазваливающегося угля глыбу, которая, дробясь при своем падении, скатывалась вдоль забоя к месту погрузки.

Понятно, какое революционное значение имели этй машины в угольном деле. Они отвечали не только самым существенным интересам нашей экономики, но и в своем принципе соответствовали стремлению советского государства максимально облегчить труд рабочих под землей.

Но есть у нас новаторы и есть консерваторы. Последние приветливо сгибают свои, как говорили в старину, выи при виде всякого заграничного изделия и падменно задирают носы, когда их ставят перед оригинальным советским изобретением.

Вместо того чтобы дать возможность Сердюку широко испытать эту машину в производственных условиях, тау кие консерваторы, надев личину добрых нянек, решили не выпускать нелюбезное их сердцу детище из лабораторных яслей.

Все же была выпущена серия кольцевых и изогнутых баров Сердюка, но они были выпущены на базе маломощных врубовых машнп ГТК‑3, предназначенных для прямого бара. Это не позволило широко применять изогнутые бары в промышленности. Их удалось использовать только в тех шахтах с крутопадающими пластами, где был непрочный уголь. И даже в этих условиях из–за недостаточной мощности врубовки приходилось применять укороченный но сравнению с прямым изогнутый бар, что снижало его промышленный эффект.

Даже с этими недостатками комбайны Сердюка, проходя испытание в шахтах 2/12, имени Феликса Кона и в Ново–Мушкетове, дали выдающиеся результаты.

Месячная производительность забоя, где они применялись, была повышена в среднем с 3500 тонн до 5000 тонн.

Война прервала испытание комбайна в тот момент, когда он уже получил признание угольщиков.

В 1941 году в немецком горнотехническом журнале «Глюкауф» появилась статья, анализирующая состояние механизации угольной промышленности в Советском Союзе. В этой статье, разжигавшей бандитские аппетиты немецких промышленников, описывался быстрый рост угледобычи в Советском Союзе после первой мировой войны, а также развитие подземной механизации и в особенности в очистных работах. Говорнлось в статье и о том, что в русской горнорудной промышленности создано «определенное число собственных конструкций, часть которых представляет замечательное и оригинальное решение». Среди ряда советских горнорудных машин описывался комбайн Сердюка.

Эта статья служила директивным указанием немецкому военному командованию о методах грабежа ценностей первоочередной важности для немецкой промышленности.

В 1944 году в том же журнале «Глюкауф» был опубликован отчет об использовании украденной в Советском Союзе конструкции Сердюка в немецкой угольной промышленности. Говоря о применении комбайна Сердюка на немецких шахтах, в отчете указывалось: «В последующие месяцы кривая производительности поднялась еще выше, и в декабре 1943 года экономия на задолженных сменах составляла кругло 5 смен на 109 тонн добычи но сравнению с нормальной системой разработок».

Эта история имеет свое продолжение. Похищенная немцами конструкция Сердюка попала в качестве… германского технического патента. Но нас интересует сейчас другое.

А. Сердюк после войны решил отдать все творческие силы дальнейшему совершенствованию своего открытия. Но тут он столкнулся с утверждениями, что изогнутые бары себя не оправдали. Не желая утруждать себя анализом работы изогнутого бара, бюрократы спрятались за эту отговорку.

Материалы о работе машин Сердюка лежали без движения в архивах Министерства угольной промышленности около шести лет, никем не обработанные, не изученные. А. Сердюк вынужден был сам обработать и изучить эти материалы с группой своих конструкторов, и после двухмесячного труда выяснилось, что производительность труда забойщика на крутых пластах, где эти машины применялись, увеличилась почти в пять раз по сравнению с производительностью забойщика, вооруженного отбойным молотком.

Цифры разительные.

1947 г.

СКОРОСТНИКИ

…Киев! Да разве можно не любить его красоту. Подымитесь на Владимирскую горку и гляньте. Днепр. Это же не река, это же нежнейшее море. А пространство! Край земли видно. Хлопцы, которые с войны вернулись, говорили: есть за границей города, получше Конотопа есть, но прекраснее Киева нет.

Сколько веков народ наилучшее место на земле искал—и нашел! И вот здесь город поставил… Киев!

Подождите, скоро он еще лучше будет. Смотрели, как по Крещатику люди гуляют? А ведь его сильно порушили немцы. Но думаете, люди только на разбитый горький камень смотрят? Нет, они новый Крещатик видят. Они дивные его будущие здания всем сердцем чуют. Вот приезжайте снова и скоро увидите.

Может быть, я слишком патриотично о своем городе говорю, а?

Что я скажу тогда про Ленинград? Ну, это же великая героическая академия рабочего класса. Вот что это такое. По его улицам с непокрытой головой надо ходить. Его ни умом, ни взором не охватишь.

Ездил я в Ленинград для обмена опытом к знаменитому токарю–скоростнику товарищу Борткевичу. Вот, скажу вам, человек! Мастер — золотые руки. Образованный, культурный, в своем деле профессор, настоящий ленинградец. Восемьсот чертежей он мне дал новых приспособлений, инструмента, различных режимов обработки металла, новых станков для резки металла и заточки инструмента.

Пришел я там на один завод, стоит станок, ну, волшебство рук человеческих, умница, сам себя полностью обслуживает, только говорить не умеет, но когда операцию заканчивает, — звонком предупреждает. И такой станок критикуют. За что, спрашиваю. А за то, говорят, что конструктор не предусмотрел тех новых скоростей, на которых в 1950 году будут наши скоростники работать. Видите, на кого технику равняют, хоть она и волшебная.

В Ленинграде я заключил договор на социалистическое соревнование с токарем Козыревым. Взял я обязательство выполнять ежемесячно не меньше 500 процентов нормы. Дать в течение года рационализаторских предложений, экономящих не менее 100 тысяч рублей. Еще ряд других обязательств взял, но самое трудное — книгу я обещал написать о методах скоростного точения. Не литератор я, не ученый. На завод пришел 25 Лет назад неграмотным, чернорабочим был, окончил, правда, вечернюю школу рабочей молодежи, потом на вечернем рабфаке учился, прошел курсы по теории резания металла, Курсы мастеров, дома занимался, до войны библиотечку себе собрал в 300 книг по холодной обработке металла.

К книге величайшее уважение и любовь имею. Но самому написать — строго, ясно, доходчиво — это ж так трудно.

Я очень люблю свое дело, увлекательная эта профессия — токарь. Много мыслей всяких, да не все в строку. Вот, например, сноровка, опыт, все это очень хорошо, а вместе с тем очень мало. Теперь настоящий токарь должен быть образованным, мыслящим человеком; Сложнейшие машины, особые качественные металлы, новый режим резания, новая технология. Вот получили мы заказ на экскаватор, каких мы еще не делали, пускать в производство должны были через два месяца. Пошел я в конструкторское бюро, ознакомился с проектом, выписал для себя чертежи тех деталей, которые, возможно, мне придется обрабатывать, посоветовался с инженером–металлургом, какие стали будут идти на них, а после работы, когда домой приходил, расчеты режима прикидывал. Два месяца готовился. И когда детали поступили в цех, у меня уже вся технология была разработана.

Специальную резцодержательную головку придумал, приладил индикаторные приспособления для настройки резцов на размер и благодаря всему этому сразу дал увеличение нормы в семь раз. Как видите, только на одной сноровке и опыте далеко не уедешь.

Или вот: точили мы тонкие валы для экскаваторов. Операция несложная, но крайне медлительная. Нельзя было применять резцы с победитом, крошились они, а обыкновенные быстро тупились. После работы остался я и экспериментировал, испортил резцов кучу, а причины понять не мог. Ночи пе спал, думал и, наконец, понял — вибрация. Вибрирует вал во время обработки и разрушает победит, вот в чем дело. Значит, надо устранить вибрацию. Два месяца, как шальной, перепробовал все способы крепления, и ни один не давал результата. Наконец, сконструировал я жесткое крепление. Стал испытывать его — нет вибрации, держится победитовый резец. Но тут решил я подвергнуть свое приспособление самому рискованному испытанию. Переменил шестерни у станка, чтобы увеличить обороты, запустил его на таких высоких оборотах, на каких не только валы не обрабатывают, но вообще в токарном деле у нас не применяли. Решил, пусть несколько минут станок на таком режиме идет только для испытания крепления. Душа, конечно, замерла. Вдруг, думаю, крепление не выдержит, и все к чертям разлетится.

Работаю час, два, уже светает, а станок, как часы.

Трудно передать, что я тогда чувствовал. Но не оттого я полноту счастья узнал, что приспособление мое испытание выдержало. Другое меня поразило. Скорость. Значит, может станок на высоких оборотах работать, и такой режим может быть постоянным. Понимаете, как меня всего перевернуло от этой мысли! Думаете, я от своей гордости был взволнован? Нет. Я волновался оттого, что ведь так мы уже работали во время войны, но я не отдал себе после отчета, не продумал всего того нового, что во время войны в технике родилось.

В Сибирн мы тогда как работали! Темпы, скорости — все тогда решало, и мыслили мы скоростями. Я тогда тысячником был, свыше тысячи процентов нормы выполнял. И вдруг, когда пришло радостное время нашей победы, вернулся я в свой родной Киев и все как будто это забыл. Вот какие мысли меня тогда волновали.

Написал я в партийный комитет заявление, что беру обязательство: теперь в каждый послевоенный год выполнять пятилетнюю норму. II вызвал на соревнование киевских токарей.

Понимал я всю ответственность этого вызова. Дело было не только в том, выполню я, Семияский, свое слово или нет. Дело было серьезное. Должен был я, как большевик, раскрыть на своем примере все общественное значение скоростного метода. Ведь нельзя было его ограничивать только одной нашей профессией — токарей, нужно было у людей вкус к высоким темпам вызвать, увлечь их.

Как вам уже говорил, изучил я предварительно все технологические данные, детали, которые мне придется обрабатывать, разработал режимы, одновременно станок себе приглядывал, обдумывал. Остановил я свой выбор на револьверном станке.

Высококвалифицированные токари револьверный станок не уважают: операционио он очень ограничен. Но я его переделал полностью. Я на нем мог теперь производить все те операции, как на токарпом станке. Поставил сильный мотор, укрепил фундамепт станка, забетонировал его так, что всякие вибрации полностью исключались. Много дополнительных приспособлений сделал. И приступил. Ну, как я работал — знаете. Сдержал свое слово: каждый год выполняю пятилетнюю норму. Но вот как–то в один, как говорится, прекрасный день разворачиваю я газету «Правду» и читаю там статью о ленинградском токаре–скоростиике товарище Борткевиче. Читал — это, конечно, слабо сказано: мне каждая строчка той статьи в сердце входила. Бесценные были для меня те строчки. Я их и сейчас наизусть помню, там, где говорилось о геометрии резцов, которые применял Борткевич, — резцы с отрицательным углом! Вы, понимаете, что это для меня тогда было, что это значило. Открытие!

Сделал и я такие резцы. Я не знал, конечно, всех условий режима, но я его разработал. И к началу этого года достиг тех скоростей, которые рекомендовал товарищ Борткевич при работе с этими резцами.

Ну, тут стал я пропагандистом. Где только можно, выступал, рассказывал о скоростных методах обработки металла. На соседние заводы ходил, там агитировал, показывал, на городском партийном активе Киева говорил. Подхватили киевские токари этот метод. Но у меня мысль о большем была: увлечь людей других профессий, чтобы и у них загорелся огонек в сердце.

И вот приходит ко мне наш замечательный строгальщик Цибенко и говорит: мне твой технологический метод скоростного резания не подходит, я строгальщик, но хочу по своему делу тоже скоростником быть, мотор я себе уже сменил, темпы увеличил; значит, выходит, что я теперь тоже скоростник, только по другой специальности. Кузнец Куровский придумал десять приспособлений, увеличил мощность парового молота и тоже в наше движение скоростников включился. Монтажники заявление сделали.

Вот тогда я полное счастье и испытал. И было оно выше той радости, которая у меня была тогда, когда я придумал жесткое крепление тонких валов, изобретателем себя почувствовал.

Почему это — полное счастье, а изобретение — только радость? Так ведь техника для человека предназначена, и новое в технике не только продукцию дает, оно в человеке новое, хорошее будит, а для меня, коммуниста, это и есть высшее счастье, в людях хорошее размножить, увлечь их хорошим.

Если по–настоящему кто бы взялся историю стахановского движения написать, так ведь надо говорить, как души у людей росли, расцветали. Всю силу нашей советской техники может полностью понять только тот, у кого сознание высокое, сердце пламенное, мысли просторные, чистые, возвышенные. Она же вечно живая, по ней сразу понять можно, чем страна дышит.

Мы сейчас у себя на заводе экскаваторы делаем, и каждый заказ словно картина будущего. Ими же новые города будут строить, заводы, и если они в несколько раз мощнее, сильнее прежних, значит, и строить все это будут быстрее, чем раньше, лучше.

Всем хочется это вот будущее наше скорее увидеть, пожить в нем, а для этого организуй скорости, которые от тебя зависят, распространяй их.

Вот почему я так о счастье сказал, когда движение скоростншшв вширь пошло, по другим профессиям. Дело не только в методе скоростного резания, дело в социалистической душе его.

А вот такие мысли у меня в книге не получились, постеснялся их писать. Расчеты, таблицы, чертежи приложил, технологию обстоятельно описал, невредная книжка для токарей получилась, а самую суть изложить не смог, голая техника заела. А надо было б написать, с сердцем написать.

После приезда из Ленинграда занялся я у себя на заводе использованием того богатства, которое привез, изготовлял новые резцы, различные приспособления для скоростной резки. Еще больше загорелся идеей скоростной обработки. Ходил по всем киевским заводам, собирал людей, показывал, как применять на различных операциях скоростное резание. Появились на других заводах агитаторы и пропагандисты скоростных методов. Организовал кружок из лучших токарей, чтобы они, в совершенстве овладев новым методом, могли выступать в качестве инструкторов на других заводах.

Но Ленинград у меня из головы не выходит. Заводы его, высокий стиль, каким там работают, такой строгий, умный, зоркий; где что новое, сейчас подхватывают, изучают. Надо бы в Киеве у себя тоже свой Дом техники открыть, как в Ленинграде, чтобы там с лучшими учеными нашими встречаться. Стахановское движение — ведь это массовое, народное творчество. Но для того чтобы оно к самым вершинам науки поднялось, нам падо плечом к плечу с учеными действовать, в одной цепочке, как люди на гору поднимаются. Так вот…

* * *

Недавно научное инженерно–техническое общество машиностроителей утвердило своими членами пятьсот мастеров и рабочих–стахановцев. Наряду с такими выдающимися новаторами, как лауреат Государственной премии Н. Российский и ленинградский токарь–скоростник Г. Борткевич, в члены общества был принят также токарь киевского завода «Красный экскаватор» В. Семинский.

С начала послевоенной пятилетки Семинский выпол–пил 15 годовых порм. За 11 месяцев текущего года он дал сверхплановой продукции на 100 тысяч рублей. На заводе осуществлено более двухсот его рационализаторских предложений. Только 14 предложений, внесенных им в этом году, дали экономию на 84 тысячи рублей.

Я познакомился с Виталием Куприяповпчем Семинским и записал его откровенный рассказ.

Есть люди, которые сосредоточенно, со всей страстью и нежностью души самозабвенно любят свою профессию, свое дело и подымаются до таких высот тончайших вдохновенных знаний, что, слушая их, невольно начинаешь думать, что их профессия это и есть самая увлекательная на свете.

Передовые советские люди, отдавая себя целиком своему делу, видят постоянно и зорко в нем часть того великого дела, которое вершит в своем историческом творчестве наша партия, весь советский народ. Так смотрит на свой труд и коммунист Семинский.

1948 г.

КОРАБЛЬ

В Ленинграде на судостроительном заводе мне привелось присутствовать при спуске нового товаро–пассажирского корабля на воду.

Стоящий на стапелях, как на постаменте, стремительно вытянутый наподобие стального гигантского лезвия, гордо вознесенный ввысь, корабль напоминал собой изваяние, полное жизненной силы, торжества, ликования.

Балтийское небо, холодное и глубокое, бесшумно текло навстречу кораблю, и казалось, он уже совершает свое плавание.

В изящном узком корпусе корабля размещалось столько машин, что их хватило бы для полного оборудования большого завода. Мощность его механизмов равнялась мощности крупнейшей электростанции, питающей током сотни предприятий. Здесь была сосредоточена многообразная, самая совершенная и высокая техппка. Почти не было такой отрасли промышленности нашей страны, которая не участвовала бы в создании корабля. Он как бы воплощал в себе индустриальную душу нашей Родины. Сколько законченной, могущественной красоты было заключено в его великолепных очертаниях!

Этот корабль, стоявший пока на суше, выглядел как выразительный и правдивый памятник великому городу Ленина, как правдивое его олицетворение, как яркое выражение его творческой трудовой устремленности, героизма, духовной красоты.

Да, это был живой символ города. Это стальное здание — стальной дворец гармонически сливался со всем архитектурным ансамблем красивейшего города в мире.

Отсюда, со стапелей, открывался вид на город. Широко и свободно были раскинуты его каменные плечи, гордо поднятые вершины, омытые ветром, небо просторно вливалось в широкие, ровные, как палубы, проспекты. И думалось, что город этот не неподвижно стоит на земле, а как гигантский корабль плывет в океане. Он был весь словно легендарный крейсер «Аврора», провозгласивший миру начало новой эры человечества. Его нельзя не любить — этот город — величайшее творение русского народа. Совершенна, строга, мужественна его красота. Он весь — гигантская сокровищница великого искусства.

Великими именами, великими подвигами одухотворены твердыни города Ленина.

Творческая мощь, энергия бесконечного созидания, преображающая сила заключены в его могучем поясе заводов, осененных бессмертной славой. Заводы–герои, люди–герои. Это опи построили этот корабль, в котором с такой силой воплотилась мужественная душа героического города.

И когда корабль медленно и плавно под звуки гимна стал сходить со стапелей на воду, на мгновение показалось, что это город начал свое чудесное плавание. Да ведь это правда: стальная частица Ленинграда теперь будет бороздить воды океанов и морей, и имени этого корабля, его пламенному флагу будут с благоговением и любовью рукоплескать миллионы людей. И корабли других стран — одни, как братья, другие — хотят они этого или не хотят, — а будут салютовать ему, и, может, не из вежливости, а из разумной почтительности, но будут.

Можно было б рассказать много интересного о том, как строился этот корабль, который будет возить драгоценные грузы и пассажиров по морям и океанам, омывающим землю нашей страны, о людях, созидавших его, вложивших в него свою душу, одухотворивших его, об удивительных подвигах этих людей, об их самоотверженном и трудовом героизме.

Но вот простой рассказ человека, пе совершившего, по его свидетельству, ничего особенного, а просто честно работавшего, как и все. Этот рассказ дословно записан нами со слов клепальщика Георгия Полякова.

— Когда комсомол взял шефство над морским флотом, мне не повезло. Меня не взяли на флот по здоровью. Тогда я поступил на завод клепальщиком, чтобы строить корабли для других. В это время на завод из Америки приехал брат одного нашего рабочего — тоже клепальщик. Он работал в Детройте, но, видно, жилось ему там неважно. Он привез с собой заграничный инструмент и хвастался, что научит нас работать по–американски. Я организовал комсомольскую бригаду ДИП [2] и вступил в соревнование. Первый раз я не смог его обогнать и был этим очень огорчен. Но когда начали принимать нашу работу, заполнив отсеки, которые мы клепали, водой, сорок шесть заклепок «американца» пустили слезу — это был брак. А у меня ни одна заклепка не слезилась. С тех пор мы стали называть слезливые заклепки «американскими глазками». Когда начали строить мощный ледокол, я предложил новый, двусторонний метод клепки. От этого увеличилась производительность втрое. Во время сбор–ки внутреннего набора одного корабля детали его так тесно были расположены друг к другу, что пневматический молоток между ними не проходил. Я отрезал ручку у своего молотка и приварил ее сбоку. Молоток стал короче, и я клепал там, где раньше невозможно было клепать механическим способом. Меня вызвали в Москву. Я сделал доклад в Доме инженеров и техников о своем укороченном молотке, о методах работы с ним. Завод «Пневматик» выпустил по моим чертежам серию таких молотков.

Я решил учиться, чтобы стать инженером. Началась война. Когда враг стал подходить к нашему городу, вместе со своей бригадой я собирал и устанавливал на оборонительных рубежах броневые щиты и колпаки для дотов. Во время отхода частей мы разбирали и эвакуировали броню на новые рубежи. Все это делали под огнем. Зиму я работал по ремонту поврежденных кораблей. Завод бомбили и обстреливали. Работая, я накрывался брезентом, маскируя огонь горна. Пробоины поврежденных кораблей были часто залиты слоем цемента в метр толщиной. Цемент служил им пластырем, но если бы вы знали, как тяжело было вырубать этот цемент, чтобы потом наложить на корпус стальную заплату! Я выезжал со своей бригадой на корабли; чинили их во время боевых действий. Бывало, возвращались обратно не все. У одного корабля был разрушен начисто нос. Мы стали делать новый. По военному времени нам дали срок только семь месяцев, мы закончили за два с половиной. Разорвало пополам другой корабль, одна половина его затонула. Мы сделали эту половину заново и соединили ее с оставшейся на плаву, но продолжавшей вести огонь по немцам все месяцы, пока мы строили недостающую половину.

Нам приходилось работать больше вручную и на воздухе, и если б не горны, возле которых мы грелись, было бы совсем трудно. Отмороженные руки теряли чувствительность, и, когда их отогреваешь, нужно внимательно следить, чтобы не обжечь. Самое интересное, что мы никак не могли установить для себя норму. Каждый раз условия работы были такие разные, — просто непонятно, на чем было основываться. Техника безопасности, как вы сами понимаете, отсутствовала. Потом транспортировка материала. Везут ребята на санях стальные листы, а по дороге два человека свалятся, и их приходится класть на сани; пока эти отлеживались, другие падали. Поэтому мы решили, в общем, придерживаться норм мирного времени, и никакие обстоятельства во внимание не принимать, как будто все нормально.

В армии я участвовал в девяти боях, ранен под Кенигсбергом. Вернувшись на завод, я сначала работал по ремонту кораблей, а потом мы стали строить новые. И хотя бригада моя была вдвое меньше, чем до войны, нормы мы выполняли на 300–400 процентов. Почему? Перед самим собой неловко иначе работать. Ведь вы подумайте: если я голодный, под огнем, в самых неловких условиях мог не потерять мирные нормы, то как же теперь с меня причитается, если я полный комфорт в работе имею. Вот корабль мы сейчас па воду новый спустили. Конечно, очень радостно. Но я перед своей бригадой выступил и сказал: ничего такого особенного в этом нет — в нормальyых условиях приличные корабли строить. Вы больше думайте о том, какие неполадки были в работе. Потому что раньше в неполадках немец виноват был, и это понятно, а теперь мы только сами можем быть виноваты, и это непонятно и недопустимо.

Война приучила советского человека много с себя спрашивать. Сейчас мы высоко вознеслись и обязаны еще выше подняться. Недавно я своих учеников на экскурсию водил — американское суденышко им доказывал. Постройка военного времени. Корпус на живую нитку сшит. Халтура. Не корабль, а тара, плавучий сарай. А потом на тот корабль пошли, которому мы полкорпуса во время блокады отстроили. Главный механик корабля высокую оценку этому полкорпусу дал. До сих пор никакого ремонта не требуется, хотя мина корабль очень сильно в сорок пятом году тряхнула, а ни один шов не разошелся. Очень полезной была эта экскурсия для моих ребят, с точки зрения пополнения политических знаний. Сейчас мои ученики самостоятельно работают — на одну заклепку меньше минуты. И если хоть одна заклепка на испытаниях «заплачет», — это как ЧП, чрезвычайное происшествие. Замечательные мастера растут, настоящие ленинградцы.

А дел впереди много — двенадцать морей и три океана берега нашей страны омывают. Нам, ленинградцам, корабельщикам и судостроителям, эти дела по сердцу приходятся.

1948 г.

ЗЕЛЕНЫЙ ОКЕАН

Самолет держал курс все дальше на север. Он летел над беспредельной зеленой пучиной лесного океана, и когда попадались навстречу горы, они вздымались, как гигантские зеленые волны этого океана.

Наш пилот–лесообъездчик изо дня в день подымает свою машину в воздух, а грандиозная работа по созданию аэрофотосъемной карты лесного океана еще далека от завершения. Над созданием этой карты трудились пилоты Карелин, Архангельска, Нарьян–Мара, Игарки, Якутска, Верхоянска, Анадыря и многих других городов Севера.

На этой карте с поразительной точностью запечатлевались гигантские запасы зеленого золота в нашей стране — лесные богатства, равных которым пет в мире.

В карельских лесах сама природа и человек пошли навстречу друг другу. Бесчисленные реки устремлены своим течением, своими водными конвейерами к главным железнодорожным магистралям и к Великому водному пути, проложенному Беломорско–Балтийским каналом.

Карелия — поставщик отличнейшего леса, ибо твердая, мелкослойная древесина могучих карельских сосен и елей является самой лучшей но своим качествам древесиной в мире.

Наша страна, создавая великие стройки коммунизма на Волге и Днепре, в Крыму и Туркмении, грандиозные сооружения нашей эпохи, поставила перед лесной промышленностью Карело–Финской ССР задачу непрерывно увеличивать заготовку древесины, поставлять ее на стройки во все возрастающих размерах.

И вот мы в дремучих дебрях Карелии. Вековые сосны и ели стоят, как зеленые башни, сплошной стеной. Огромные валуны, поросшие мхом, лежат нетленными останками истаявших ледников.

И в эту первозданность дерзко и деловито вторглись советские люди, вооруженные первоклассной мощной техникой.

Мы находимся на участке мастера лесопункта Фомы Лангопена. Не ищите здесь дровосека с простой пилой и топором–колуном. Электропильщики, трактористы, электромеханики — вот кем стали ныне лесорубы. Лучковую пилу, топор и коня заменили многообразные механизмы.

Заготовка леса осуществляется поточными линиями.

В голове потока вальщики деревьев. Высокочастотные мощные электропилы не перегрызают, а почти мгновенно, пропылив горячими опилками, пересекают мощные корни деревьев, и тридцати–сорокаметровая зеленая сосновая башня рушится на землю.

Совсем недавно электропилы были новинкой. И вот уже пришли новые, высокочастотные, более мощные, более удобные. С ней теперь управляются не два человека, а один.

Электропильщик Саукка Вайне говорит нам, бережно обдувая древесную пыль с механизма:

— Раньше я работал в одну свою человеческую силу, а теперь, — и он показывает рукой на свою блещущую пилу, — мне как бы помогают сотни людей, потому что в этой машине заключены мощные силы.

Сваленные стволы деревьев, схваченные чекарами, уползают, как гигантские пресмыкающиеся из лесной чащи к просеке, где стоит лесной танк — трелевочный трактор, упираясь о землю опущенным броневым щитом. И когда хлысты, извиваясь, словно живые, приползают к трактору, мощным усилием щита трактор взваливает себе на спину связку стволов деревьев й везет их к эстакаде.

Дорога, по которой идет трактор, покрыта клочьями желтой ваты. Но это не вата. Это — измочаленные, истертые в пух траками мощной машины ветви и корни сосен и елей.

Привезенные на эстакаду стволы деревьев мгновенно разделываются электропильщиками, сортируются, погружаются автодерриками на платформу узкоколейной железной дороги и вывозятся на нижнюю биржу.

Ощущение такое, будто ты находишься не в лесной чащобе, а где–нибудь в цехе огромного завода, где гигантский конвейер направляет линию поточного производства.

Мы видели трелевку древесины с помощью лебедки. Мы видели, как мощные, коренастые бульдозеры своими стальными лемехами выворачивали из земли и скатывали в сторону огромные валуны, тысячи лет тому назад занесенные сюда ледниками. Мы видели, как работает сплавной универсальный агрегат.

Мастерский пункт Фомы Лангонена дает за сезон 25 тысяч кубометров при норме 18 тысяч. Здесь люди овладели и овладевают техникой. Секретарь комсомольской организации тракторист Иван Котов выполняет норму на 200 процентов. Из 33 комсомольцев 12 учатся на курсах. Но не всюду в лесной промышленности Карело–Финской ССР люди овладели техникой так, как овладели ею на этом мастерском пункте. Вопрос о подготовке руководящих кадров, о создании постоянных, несезонных, квалифицированных кадров рабочих является сейчас главным для лесной промышленности. Леспромхоз сегодня — индустриальное предприятие, основанное на широком применении передовой техники и во всех решающих фазах производства имеющее свою современную технологию производства. Для того чтобы создать постоянные кадры, лесной промышленности нужно в первую очередь создать жилищно–бытовые условия для этих кадров.

Мы были в поселке, расположенном в лесу у черноводной, чудесной лесной реки Челна. Мы увидели семилетюю школу, больницу, ясли, клуб, детский сад и даже танцевальную площадку. Шеренги добротных домов, широкие улицы, уже получившие свои названия, — да это был уже целый городок со своим вокзалом, со своей стационарной электрической станцией, со своим радиоузлом и, главное, с прочным индустриальным будущим.

Мы были в гостях у мастера Лаури Кивипелта. Когда–то он был канадским лесорубом. Он уехал из Финляндии в Канаду в поисках работы. Он рассказал нам о своей жизни в этой капиталистической стране. По договору с хозяином он должен был в течение пяти лет разделать один, своим инструментом, участок земли в 50 гектаров. За это ему разрешалось самому построить себе дом на разделанном участке и оставить 25 квадратных метров земли под огород. Это был каторжных! труд. Тех, кто не мог его выполнить и пытался бежать, хватала полиция и сажала в тюрьму. Те же, кому удавалось выполнять договор и нечеловеческими усилиями построить жилище, умирали с голоду, потому что вскоре оказывались жителями пустыни, оторванными от людей, брошенными на произвол судьбы. Кивипелта вырубил 50 гектаров, расчистил землю, но у него не хватило сил построить жилище. И он несколько лет скитался по Канаде в поисках работы. Но ее предоставляли только рабочим английского происхождения. Он уехал в Советский Союз, где и обрел себе родину. На советском пароходе его кормили бесплатно, ему нечем было заплатить за еду. Он спустился на берег, одетый, как нищий, с ощущением того, что жизнь кончена, — так каторжная работа, голод обессилили его.

Жизнь, силы и счастье он обрел здесь, в лесах Карелии. Сейчас коммунист Лаури Кивипелта — один из лучших мастеров леспромхоза. Старшая дочь его учится в городе в восьмом классе, младшая — в школе поселка. Он живет в новом доме, вокруг которого вырастил сад. Усмехаясь, он говорит нам:

— Такой дом, какой есть у меня, я видел в Канаде только на рекламных плакатах. Но даже в рекламных плакатах канадские лжецы не решались врать, что в таких домах могут жить американские лесорубы.

В 1951 году рабочие лесной промышленности Карело–Финской ССР получат 130 тысяч квадратных метров такой жилой площади.

В поселке на Челне каждый вечер собираются па учебу будущие электромеханики, трактористы, лебедчики, крановщики, мотористы электропил, машинисты и помощники машинистов паровозов. Проходят семинары директоров леспромхозов, главных инженеров и мастеров.

Страна дала мощное техническое оснащение лесной промышленности, и она требует незамедлительного высокого овладения этой техникой.

Советские люди всегда думают о будущем, потому что они хозяева своего будущего.

Лесоразработки в карельских лесах идут по методу так называемого равномерно–приросной лесосеки с уравнением запасов. Рубка деревьев производится в шахматном порядке с тем, чтобы остающиеся деревья обсеменяли места вырубок. Эта забота о восстановлении лесного богатства на век вперед пронизывает работу и тракториста трелевочного трактора, бережно объезжающего молодую поросль, и вальщика, тщательно продумывающего, куда свалить спелое дерево, чтобы не поломать окружающие юные деревья.

Десятки миллионов кубометров ежегодного прироста должны давать леса республики.

Но есть одна отрасль промышленности, которая здесь еще не получила доляжого хозяйственного разрешения. Бесчисленное количество порубочных остатков древесины валяется в лесу и сжигается в огромных кострах. Лесохимия не вторглась еще сюда по–настоящему. Между тем путем рационального использования этой бросовой древесины страна могла бы получать в огромном количестве уксусную кислоту и вырабатываемые вместе с ней метиловый спирт и другие очень ценные химические продукты, имеющие большое народнохозяйственное значение. Профессор А. К. Славянский разработал форпиролизные передвижные установки, которые по своим габаритам не превосходят габариты трактора и вырабатывают, кроме химических продуктов, силовой газ. Но мы не обнаружили этих установок в карельских лесах. А следовало бы знать, что стоимость продукции, получаемой при форпиролизе отходов лесозаготовок почти равна стоимости продукции основного производства.

Мы были также в цехах комбината стандартного домостроения, расположенного на берегу Онежского озера.

185 тысяч кубометров древесины предприятие перерабатывает в год, 110 тысяч из них уходят в отходы. Между тем комбинат может перерабатывать все отходы до последней щепки. При комбинате запланирован завод по производству древесно–волокнистых теплоизоляционных облицовочных плит. Уже пришло оборудование, по здание завода вовремя не успелп запроектировать. Можно было бы давно наладить производство ксилолитовых плит из прессованных опилок, есть оборудование, по нет проекта цеха, нет утвержденной сметы. Год тянулась переписка по поводу производства гипсового и цементного фибролита из древесной стружки, для производства которого давно было получено оборудование.

Да, на комбинате изготовляются очень хорошие дома, красивые, со всеми удобствами, и будут в них жить хорошие советские люди на Украине, на Урале, на великих стройках нашей страны. Комбинат уже сейчас оснащен великолепным станочным парком, производство домов в нем будет осуществляться конвейерным методом, но мы, советские люди, не только отличаемся богатырским размахом своих дел, но и великой хозяйской прозорливостью и большевистской деловитостью. Да, мы привыкли считать на миллиарды, но мы приучены с суровой тщательность!* находить миллионы там, где ленивые души видят только копейки.

На эстакаду, освещенную электрическим светом, собрались рабочие мастерского пункта.

Говорил старый лесоруб Василий Мальцев:

— Страна дала нам замечательные машины, мы стали механиками, машинистами, мы стали людьми индустриальных профессий. Мы не просто заготовители леса. Великие стройки нашей эпохи здесь, у нас, в карельских лесах. И по их спросу мы должны давать теперь лес. По их размаху вести разработки. И вместе со всеми чувствовать единым сердцем свой ответ за свой труд перед Родиной. Я давал две с половиной нормы, буду давать четыре.

Один за одним подымались трактористы, электрики, диррикисты, электропильщики и отмеривали новые высокие меры для своего труда.

Мы возвращались из лесопункта по узкоколейной железной дороге. Сквозь лесную чащу мелькали электрические огни освещенных эстакад. На станции Челна из вагонов, прибывших из глубины страны, стальные краны при свете прожекторов выгружали новые трелевочные тракторы, передвижные электростанции на мощных резиновых скатах. Это страна давала дополнительную технику рабочим лесной промышленности.

И я думал о лесном океане, о безграничном многообразном богатстве его, столь властно приобщаемом сейчас советским творческим человеком к всенародным сооружениям нашей эпохи. И думал я еще о том, как великая наша цель — коммунизм рождает в наших людях беспредельную творческую энергию, и эта энергия, воплощенная в великие деяния, победит все, ибо нет ничего на свете такого, чего не могли преодолеть советские люди, воодушевленные жаждой творчества и несокрушимой верой в свои силы, в свое трудовое всемогущество.

1950 г.

НАЧАЛО ВЕЛИКИХ РАБОТ

Реку покрывает сейчас метровая ледяная кровля. Сколько же машин уже прошло здесь, если продавлены такие глубокие колеи в этом ледяном настиле? Какие тяжести надломили его? Местами зияют трещины, из которых бурно хлещет вода, дымящаяся на стуже.

Гусеничный трактор волочит исполинских размеров сани, сделанные из цельных стволов деревьев.

— Эй, друг, ты тут шоссе поломал?

Тракторист высовывается из кабины и озорно кричит:

— Нет, мой груз легкий, река его еще держит. По ней другой механизм на тот берег переправлялся, вот уж под ним она похрустела.

Тесно на ледяном тракте: бесконечные караваны машин везут грузы — строительные материалы, гигантские части каких–то механизмов.

А левее нас на льду лес буровых вышек. Значит, вот оно, близко, заветное, волнующее…

Вереница стальных самосвалов, вздымая поочередно кузова, ссыпает в проруби грохочущий щебень, и мы видим, как кипит, как выбрасывается вверх волжская вода.

— Банкетку насыпаем, — объясняет шофер, — вроде барьера для будущей плотины, чтобы на нее Волга–матушка не очень напирала.

И, бросив небрежно окурок в прорубь, картинно протянув руку, он сказал:

— Глядите, уже вода вспять пошла. Видите, куда он поплыл? То–то же.

Да, здесь течение Волги, натыкаясь на насыпаемую каменную преграду, откатывалось назад и огибало ее. Повторяя опыт шофера, мы бросали в воду из наших карманов все, что могло плавать, все, что могло служить поплавком, свидетелем начавшейся победы.

У подножия забеленных снегом Жигулевских гор, на побережье, мы увидели окруженное стрельчатыми кранами стальное сборище могучих экскаваторов; тяжкие их узлы висели на тросах кранов, плыли в воздухе, медленно и тщательно примерялись, прежде чем одеться доспехами. Стальные зубастые шлемы их, способные вместить трактор, лежали еще на земле.

— Снаряжаются наши землекопы. Но это еще так, средневесы. Скоро сюда шагающие пришагают, — ну, те; богатыри.

— Но как же вы их на холоде монтируете, ведь железо к рукам липнет?

— А у нас здесь весна, товарищ, — смеется монтажник, — мы уже весенний план перевыполнили.

Коммунисты возглавили соревнование. Экскаваторщики Воронович, Игнатов, Колобаев, Зинкевич досрочно смонтировали свои машины.

Обратные склоны Жигулевских гор у будущей плотины уже изрезаны каменными карьерами. Уже обнажена первозданная слоистая порода гор, сложенная будто из циклопических плит. В горах выдолблены каменные пещеры, колодцы штолен, куда подрывники укладывают тонны аммонита.

Земля колеблется под ногами. Взрыв. И расшибленные взрывом каменные пласты трещат, лопаются, грохочут, рушатся вниз оползнем, и вековая сосна, стиснув в своих корнях гигантскую каменную глыбу, словно орлиная пернатая нога с добычей, летит вниз.

Машинист экскаватора, скрываясь в кабине, двумя взмахами ковша доверху, наполняет стальной кузов самосвала хрустящей щебенкой.

Отсюда, с высоты Жигулевских гор, мы смотрим на Волгу — огромную, недвижимую, и видим лес буровых вышек, сверкающую в прорубях черную воду, сотни машин, идущих бесконечной вереницей, — здесь возникнет великое сооружение нашего временп.

Здесь дивным изваянием из стали, гранита, бетона, из чудодейственно спаянных сотен миллионов тонн возвысится величайшая в мире плотина самой мощной на всей планете гидроэлектростанции.

Здесь воды будут подняты на большую высоту и бережно разлиты по каналам, чтобы оросить сотни тысяч гектаров земли.

Отсюда Волга ринется в гидротурбины, и мощь ее потечет по проводам.

Миллионы машин будет питать она, даст миллионы вещей, предметов, сработанных силой' самой дешевой энергии. Миллионы пудов хлеба, технических культур, злаков, взращенных на полях, где будут работать электроплуги и электрокомбайны, одарят изобилием советских людей, творцов и тружеников, смелых преобразователей природы.

Все мы поднимемся на новую ступень на пути к сияющим высотам коммунизма…

— Я сюда не по вызову приехал, по личному влечению. Хорошую квартиру в Смоленске бросил. Объяснил жене: пойми, говорю, мы стройками социализма — Магниткой, Кузнецком, Комсомольском — и другими своими делами в ответственный для всего человечества момент весь мир спасли. А теперь мы коммунизм воздвигаем!..

— Неправильно говоришь, Сидорин: как это не по вызову ты приехал? Каждый из нас, кто настоящий, всегда в сердце своем повестку носит на всенародное дело идти!

Да, точно выразил машинист экскаватора Михаил Тимофеевич Калатурин те чувства, которыми наполнены ныне сердца советских людей.

Семнадцать тысяч писем получено отделом кадров Куйбышевского гидростроя от советских патриотов, жаждущих принять участие в коммунистической стройке.

Мы читали эти письма. И столько в них безмерной любви к Родине, готовности к самоотверженному труду, что нельзя их все назвать иначе, как голосом сердца народа.

Я хочу привести трогательное письмо учителя Якушкинской средней школы Октябрьского района Татарской АССР Василия Прохоровича Орлова.

«Эти стройки, — пишет старый учитель, — окрылили советских людей, влили новые силы в миллионы сердец. Каждый советский гражданин выражает глубокое чувство благодарности партии, каждый хочет принимать активное участие в строительстве новых сооружений, каждый хочет внести свою лепту в эти величайшие памятники техники и могущества страны социализма.

Мон чувства, чувства простого советского гражданина, — чувства сотен миллионов трудящихся Родины. Сплотим еще теснее ряды в борьбе за мир, в строительстве мира, в строительстве коммунизма!»

Старший механик экскаваторного парка Николай Федорович Пантази рассказал нам, как экскаваторщики сами разгружали с самоходных барж многотонные машины и нетерпеливо собирали их еще до прибытия кранов. С каким самоотверженным упорством — в буран, вьюгу и стужу — работали люди, опережая все самые кратчайшие сроки!

Михаил Калатурин на своем экскаваторе перевыполняет сейчас нормы в четыре раза.

150 миллионов кубических метров земли должны будут вынуть куйбышевские строителн.

Да, этим людям поистине предстоит поднять горы земли.

А вот как работают на каменных карьерах. Проходчик комсомолец Семен Петров в десять раз перевыполняет нормы. Не отстает от него бывший моряк, ныне проходчик Николай Горшков. Во много раз перевыполняет нормы бывший минер, ныне взрывник Владимир Иванов. Мы слышали, как Иванов, держа в руках записную книжку, говорил своим товарищам по работе:

— Если мы взялись сдать нашу Куйбышевскую, в ее полную мощность, в 1955 году, — значит пообещались мы всему нашему народу, партии и правительству работать вдохновенно и высокопроизводительно, в совершенстве овладевать новой техникой, использовать ее до дна. Так скажите мне после этого: кто из нас? сможет спокойно на норме сидеть? Вы смотрите, сколько нам страна техники прислала! С ней можно не только котлован, а всю землю насквозь пройти.

Да, действительно: в первые же месяцы после решения правительства страна направила мощные потоки грузов на адрес Куйбышевской гидростанции.

150 тысяч тонн материалов лежат здесь, на берегу Волги, с прошлой навигации. Только одной лесобиржейна левом берегу приняты сотни тысяч кубометров древесины.

Да, гигантское, бесценное техническое вооружение дала страна для великого наступления по всему плацдарму строительства.

Какого же могущества достигла наша промышленность, чтобы создать такие огромные резервы на самом переднем крае только что начатой битвы за изобилие электрической энергии в стране!

Но для того чтобы прийти сюда мощной и разнообразной технике — сквозь девственные чащобы леса, овраги и балки, сквозь снежные завалы и лютые вьюги, — ей нужны были дороги.

И здесь колхозники Куйбышевской области, движимые высоким патриотическим чувством, проявили подлинный героизм. В дождь со снегом, в буран и метели тысячи колхозников вышли на строительство подъездных путей. Это была битва, полная самоотверженности, энтузиазма.

Да, можно восхищаться мощностью машины, одним взмахом ковша вздымающей ввысь вагон грунта. Но какого же восхищения заслуживают люди, пробивавшие путь этим машинам ночью, при свете костров, гаснущих от непогоды. 700 тысяч кубометров грунта вынули они, чтобы открыть путь механизмам.

О чем же говорили они в короткие перерывы этого штурма?

150 человек — трактористов, шоферов, механиков — дали великой стройке только одни ставропольцы. В этом наглядное свидетельство высокого культурно–технического развития современной деревни, способной без ущерба снабжать квалифицированными кадрами стройки коммунизма. У ставропольцев уже открыты при МТС курсы электромашинистов и электрокомбайнеров. Для снабжения строителей отводится 1500 гектаров под овощно–бахчевые культуры. Намечается строительство птицефермы на 15 тысяч птиц. Строится инкубаторная станция емкостью в 100 тысяч яиц. Широко развернулось производство кирпича, черепицы.

Но здесь — при свете гаснущих от снежной бури костров — колхозники мечтали о том, какой будет их земля, преображенная водой! Каким станет их труд, оснащенный могучей электрической энергией.

На строительстве открыт учебный комбинат. Подготовляется открытие вечернего техникума и филиала вечернего Куйбышевского инженерно–строительного института. Организовано отделение Всесоюзного научного инженерно–технического общества. На стройку приезжают крупнейшие ученые страны.

Великие стройки коммунизма вбирают в себя все высшие достижения науки и техники и в свою очередь дают мощный толчок дальнейшему развитию советской науки и техники.

Партийные организации стройки, направляя деятельность коммунистов, мобилизуют их на успешное завершение строительства в 1955 году.

На собрании первичных партийных организаций были обсуждены вопросы о социалистическом соревновании, о ходе жилищного строительства, об использовании механизмов, о состоянии партийной учебы. Коммунисты, выполняя решение партийной организации стройки, показывают образцы высокой производительности труда, вдохновляют строителей на стахановский труд.

На левом берегу, в сосновом бору, уже высятся здания нового поселка. В новых домах живут советские люди, которые уже считают себя здесь коренными жителями, они с гордостью говорят: «Наш город».

Города, собственно, как такового, еще нет. Но он будет, мы это знаем. Потому что мы строили Магнитогорск, город юности Комсомольск и сквозь толщу времени безошибочно угадывали их такими, какими они стали. И на карту мира будет очень скоро нанесен и этот город, которого еще нет, но который будет.

И вот, в воскресный день 18 февраля, в торжественный день выборов в Верховный Совет РСФСР, мощные электроэкскаваторы подошли к Волге, и машинист Владимир Колобаев первым зачерпнул гигантским ковшом землю. Так началась выемка грунта для котлована под фундамент гидроэлектростанции.

Многотонные дизельные самосвалы Минского автозавода подставили свои стальные кузовы под многокубовые ковши. Начался новый этап работы. И в эти мгновения, как гигантский салют, прогремел взрыв.

Сотни тысяч тонн камня рухнули на Могутовой горе. От мощного дуновения поднялись в воздух миллиарды блистающих снежинок. И тысячи людей сняли шапки и несколько секунд стояли молча. Так они стояли в сверкающей метели снежных искр, и в эти мгновения у каждого на сердце было одно великое, общее — скорее, скорее бы осуществить то, чего ждет от них советский народ, — построить гигантскую гидроэлектростанцию на Волге.

1951 г.

ВЕСНА СТРОИТЕЛЕЙ

Мы ехали по дороге, пробитой в зыбучих снегах. Дорога походила на бесконечную гигантскую траншею; высота ее обледеневшего бруствера достигала крыши машины.

В открытых местах, где ледяной бруствер не защищал дороги, недавно бушевавший буран нагромоздил снежные сопки. И они могли бы стать непреодолимой преградой, если бы бульдозеры со слоновым упорством не вспарывали их гигантскими изогнутыми лемехами, а идущие вслед грейдеры не сдвигали обломки снежных гор в сторону.

Мы ехали на Куйбышевгидрострой. Сотни многотонных машин шли непрерывным потоком, вздымая черную пыль — частицы истертой тысячью колес чугунно–твердой промерзшей земли. Гусеничные тракторы волокли прямо по целине, на санях, сколоченных из огромных бревен, силовые установки, по величине и тяжести своей, пожалуй, не уступающие локомотиву. Казалось, мы видим шествие перемещающегося завода.

Бронзовая колоннада столетних сосен стояла навытяжку, роняя пуховые хлопья с широких, как орлиные крылья, ветвей, сотрясающихся от могучего движения машин. Вчерашний буран сменился поземкой, тонкое снежное течение ее с сухим шорохом мчалось сейчас по снежному насту…

Царев курган! Кто не слышал об этой древней остроконечной возвышенности, далеко отступившей на левый берег Волги от гряды Жигулевских гор? Кто видел ее, тот теперь не узнает. Взобравшийся на холм экскаватор разобрал его почти до половины, словно старательный плотник старую хату. Переработанную в дробленый щебень гору развозят в стальных кузовах самосвалы, чтобы воплотить в бетон…

Советское правительство поставило задачу: начать в этом году строительство величайшей на планете Куйбышевской гидроэлектростанции и ввести ее в действие на полную мощность в 1955 году.

Куйбышевская плотина создает самое большое на всем земном шаре искусственное водохранилище.

История человечества не знала строительств подобных темпов и масштабов.

Американцы строили Панамский канал 35 лет. Тысячи рабочих погибли во время работы на канале.

Одна из крупнейших американских гидростанций на реке Колумбия строится уже почти 20 лет, а ее мощность — 972 тысячи киловатт.

Мощность Куйбышевской гидроэлектростанции — около двух миллионов киловатт.

Широко разрекламированная Ниагара, по признанию самих американцев, имеет гидростанции «вроде водяных мельниц», настолько они слабосильны и технически устарели.

Строительство Куйбышевского гидроузла является только частью великого плана преобразования природы, сотворения нового мира на земле.

Ученые и изыскатели, определяя место будущей плотины, руководствовались требованиями сложнейшего научно–технического комплекса, в который входило все, за исключением, быть может, пожеланий о красоте пейзажа. Но такова, видно, сама душа советского строительного искусства, что оно всегда чудесно сопутствует красоте природы, бережно сохраняя ее или грандиозно воссоздавая заново.

Место, выбранное для будущей плотины, ошеломляюще красиво.

В этот предвечерний час отчетливо видны гряды Жигулевских гор, покрытые почти фаянсовой твердости скорлупой снега. Они возвышаются рядами округлых вершин, роняя гигантскую тень на белую равнину прижавшейся к их подножиям Волги. Стройные стволы сосен мерцают теплым оранжевым светом. Красное, как остывающий металл, солнце исполинским полудиском стоит на вершине Могутовой горы…

Мы смотрим на Волгу: словно бакинский пейзаж — целой чащей буровых вышек покрыта она. Волжское ложе, исследованное геологами, дало показания, что оно готово принять и выдержать на себе величайшее творение советской техники.

Непрерывным потоком самосвалы сбрасывают в широкие проруби тысячи тонн щебня. Каменная насыпь, поднявшись со дна, даст возможность намыть земляную перемычку, которая оградит ложе реки для рытья котлована. Намывку перемычки будут производить землесосы производительностью до тысячи кубометров грунта в один час.

Жигулевские горы — эти идеальные, с инженерной точки зрения, склады минеральных строительных материалов — совершают путешествие в стальных кузовах самосвалов на дно Волги.

Для того чтобы сберечь красоту их склонов, обращенных к Волге, площадки для каменных карьеров отведены на обратной стороне гор. Может быть, было и дешевле брать камень ближе к реке, но советские люди, ревностно борющиеся за экономию каждого государственного рубля, умеют становиться щедрыми во имя красоты, потому что прекрасное всегда сопутствует их замыслам, их творческому труду.

Я слышал, как подрывник, после того как в штольню было заложено 70 тонн аммонита, озабоченно спрашивал, указывая рукой на синеющие вдали чащи лесного заповедника:

— Перепугаются там небось лоси от грохота, еще убегут куда–нибудь? — И, застенчиво улыбнувшись, пояснил: — Вот выстроим город — какая радость будет школьникам такого красивого зверя в натуре наблюдать. Места тут необыкновенные!

Скоро здесь, возле карьеров, вырастет камнедробильный завод, который будет давать не меньше десяти тысяч кубометров щебня в сутки. Он удовлетворит не только потребность Куйбышевского строительства — в навигационный период завод сможет снабжать щебнем и строительство ВолгоградГЭС. Так части Жигулевских гор суждено перевоплотиться в новые твердыни, созданные волей и творчеством советского человека.

На правом берегу Волги началась выемка грунта под фундамент гидроэлектростанции. Здесь работают мощные электроэкскаваторы. Движения этих машин почти бесшумны: слышен только звон ломающихся глыб промерзшей каменно–твердой земли, блещущей в изломах ледяными кристаллами, словно куски гранита. Когда же ковш погружается в непромерзший грунт, слышно только одно податливое сопение почвы и под ногами ощущается ее колебание.

150 миллионов кубометров земли предстоит переместить строителям Куйбышевской ГЭС — в двадцать пять раз больше, чем при строительстве Днепровской станции.

И я вспоминал Днепрострой вот в такие же дни начала его созидания. Сколько людей тогда кишело на дне котлована с тачками, с лопатами в руках! И с каким восхищением я тогда глядел на экскаватор, наполняющий кузов полуторатонной машины несколькими взмахами ковша!

А здесь в котловане почти такое же безлюдье, как в цехе нового завода. Электроэкскаватор сразу подымает ввысь вагонетку грунта, и все–таки несколько взмахов сделает он прежде, чем наполнится доверху стальной кузов минского богатыря–тяжеловоза.

Я думаю: пройдет еще немного времени, и мы так же будем стоять на берегу другой нашей могучей реки, и будем вспоминать Куйбышевский гидрострой, и будем испытывать чувства, подобные тем, какие испытываем сейчас.

* * *

Строительство — это сражение, и как бы ни был тщательно, дальновидно и мудро разработан план его, какой бы могущественной техникой ни была вооружена армия строителей, — битва с природой требует от человека мужества и самоотверженности.

Буран, с огромной скоростью передвигавший по приволжским степям миллионы тонн снега, обрушился на строителей подъездного железнодорожного пути.

Мощный снегоочиститель не мог одолеть снежные громады. Иссякло топливо, не хватало уже продуктов питания. И все же куйбышевские колхозники и рабочие–путейцы не прекратили работы. На помощь им пришли летчики. Сбросили с самолета продукты и топливо. В своем рапорте начальнику гидроузла строители дороги с гордостью доложили, что, «несмотря на неблагоприятные условия погоды, механический путеукладчик, экскаваторы, большегрузные скреперы, бульдозеры, грейдеры и другие механизмы отечественного производства показали себя с самой отличной стороны».

О себе они ничего не сказали, справедливо считая, что стойкость и мужество — сами собой разумеющиеся качества советского человека.

У строителей Куйбышевского гидроузла есть уже своя история завершенных трудовых подвигов.

Коллектив инженерно–геологической экспедиции Гидропроекта должен был в кратчайший срок выполнить изыскания, определяющие выбор створа сооружений, их компановку и типы, исследовать устойчивость грунтов.

Страна вооружила геологов сложнейшей техникой. Сейсмическая, электрометрическая разведка позволяет им проникнуть в тайны земной коры, не вскрывая ее оболочки. Но самые точные данные добывают путем бурения почвы.

Плацдарм, где ляжет величайшее гидросооружение земного шара, должен быть исследован с абсолютной точностью. И вот, как только Волга встала, на еще зыбкий лед вышли геологоразведчики и с ледяной крыши начали вручную бурить ее ложе. По мере того как крепла ледяная кровля, сюда перевозили механические буровые установки. Много было машин, оборудования, но не хватало людей. К геологам пришла колхозная молодежь. Ребята не имели представления о буровом деле, но быстро овладели им, потому что это были грамотные люди, получившие в школе знания основ физики, химии.

Были дни, когда человеческий голос терялся в реве снежного урагана; буровые вышки, сотрясаясь, гудели, как струны, готовые лопнуть от напряжения. Тяжелую доску, сорванную с вышки, ветер уносил на сотни метров. Но бригады геологоразведчиков не только выдержали штурм непогоды. Они вдвое, втрое перевыполнили свои нормы.

Комсомолец Сергей Иванов, когда трактор не смог преодолеть снежные заносы, отправился пешком с кернами особо важных горизонтов грунта, закутав их в свой полушубок: если бы керны замерзли, нельзя было бы произвести полноценное исследование.

Это боевые будни строителей.

* * *

В отделе кадров строительства мы встретились с группой комсомольцев.

— Поймите, дорогие, нельзя так стихийно, — убеждал их сотрудник отдела, видно, переживший за сегодняшний день немало таких «вторжений», — нам нужны только квалифицированные товарищи. Это раньше, на Магнитострое каждая пара рабочих рук в дело шла. А у нас здесь машины, механизмы. Вы думаете, в строители так просто попасть? Учиться надо.

— А мы готовы учиться.

— Вот и выходит, вас сначала надо на курсы, в учебный комбинат посылать. Вы же слова сказать не даете — «работать, работать»… Я сам без спроса в Комсомольск уехал. Но ведь это когда было!

Выписав путевки в учебный комбинат, сотрудник вздохнул:

— Это еще ничего народ — дисциплинированный. Тут у меня одна девушка из Алма–Аты приехала. «Я, — говорит, — в первую пятилетку маленькой была, во время войны из–за молодости на фронт не взялп, а теперь вы мне отказываете? Где я жизненную закалку получу?» А специальность у нее — фармацевт.

— И что же, вы ей отказали?

— Нет, уговорил в нашу аптеку пойти. А она на экскаватор просилась!

Учебный комбинат Гидростроя выпустил уже 500 плотников, 100 печников, 200 каменщиков, 140 мостовщиков.

В разных городах страны открыты курсы, на которых обучаются дизелисты, экскаваторщики, десятники, бухгалтеры для Куйбышевского строительства. Учебный комбинат в Калаче выпустил около ста экскаваторщиков и тридцать десятников. Курсы шоферов в Куйбышеве дали строительству сто водителей.

Когда мы выходим из управления, уже ночь.

Ледяная кровля Волги, освещенная прожекторами, сияет, словно лунный слиток. В огромных прорубях кипит ее черная вода, теснимая каменной перемычкой. Сквозь темные чащи леса мелькают движущиеся всполохи света — это по дорогам идут сюда колонны машин с драгоценными грузами. На стрелах экскаваторов и кранов, словно на мачтах кораблей, горят фонари. В окнах недавно выстроенного городка теплятся, точно диковинные цветы, разноцветные абажуры. И отсюда в недвижимое от стужи пространство плывут звуки музыки. В небе горят звезды такой голубизны и яркости, что кажется, это они зажигают в снегу бесчисленные синие огоньки.

— Как здесь будет красиво, и очень скоро, — говорит нам молодой машинист экскаватора, недавно прибывший сюда из Москвы, со строительства университета. — Вот думалось мне, что нет ничего прекраснее той моей стройки, и оторвался от нее с болью в сердце. Но там я научился в будущее глядеть. И как быстро, словно каким–то чудом, выросло то здание красоты необыкновенной. А это строительство на Волге всю душу у человека захватывает, оно его на такую высоту поднимает, что просто сам себе завидуешь!

— Я сегодня три нормы выполнил, а Михаил Калатурин — четыре. И теперь не могу идти домой спокойно — хожу и думаю. Ко мне сегодня на машину девушка приходила, говорит, из Алма–Аты приехала, чтобы на экскаваторе работать. Тоненькая такая, в резиновых ботиках. Я ехг объясняю: «Идите, а то замерзнете, простудитесь», а она требует — учи. А вот на мне и полушубок и валенки, так я вместо того, чтобы постоять да посмотреть, как Калатурин свои четыре нормы берет, вчера в клуб ушел, кино смотреть. Вот и взял только три нормы, а теперь хожу и мучаюсь.

Становилось все холоднее. Воздух делался прозрачнее и суше. Над чистым от снега, сверкающим ледяным полем реки подымался легкий голубой' столб отраженного звездного света.

И вдруг прошло еле ощутимое дуновение, словно от теплого крыла медленно пролетевшей над головой какой–то огромной птицы, и тонкий привкус горечи набухающих березовых почек остался на губах. Механик экскаватора настороженно поднял голову, вздохнул полной грудью и торжествующе произнес:

— Слышите, весной потянуло. Первая у нас здесь весна будет. Ух, и развернемся мы тут…

И где–то внизу, на самом берегу Волги, послышались лязганье металла, шум падающих глыб земли. Уже не было больше тишины ночи: она наполнилась мерным дыханием машин — это приступила к работе новая смена. Колонны многотонных минских самосвалов снова с грохотом валили в кипящую черную воду камень, и вода выбрасывалась на лед, билась на нем и медленно замерзала.

1951 г.

СВЕТ НАД ВОЛГОЙ

Золотом осеннего красного леса жарко светятся Жигулевские горы сквозь дымно–голубую пелену утреннего тумана.

Глядишь с высоты на этот жемчужно–влажный океан, и дух захватывает от его беспредельности! И не знаешь, то ли это солнце тускло просвечивает, поднимаясь над землей, то ли это вершина горы, обросшая дубравой, пылает красной листвой!

— А вот если с полчасика тут посидите, спадет туман вон до той скалы, и тогда вполне сможете себе представить, как оно будет выглядеть, наше море, какие пространства оно охватит…

И, сказав это, старик с веселыми глазами волжского рыбака представился:

— Я тут сторожем при складе нахожусь. Должность небольшая, тихая. Но и то хорошо примечаю, как здесь на нашей стройке каждый норовит душу свою с лучшей стороны показать. Вот видите, на горе, на самой ее макушке, мачта под самые облака торчит, с нее на ту сторону ток перебрасывают. Сторожил я при ней инструмент кое–какой, а непогода была, сосны, как хворостины, качало. Приходит ко мне на пост вечером паренек, ну, такой, какие на улице футбол гоняют, а лицо у него тревожное, прямо сказать, расстроен чем–то.

Не успел я его по душам спросить, чего над ним стряслось. Смотрю, а он уже на мачту полез. Я его по старости достигнуть не смог. Очень шибко полез. А ветер, я вам говорю, штормовой, чайкам такой крыло вывихнуть может, а человеку совсем плохо, если он на высоте находится. Ну, думаю, сбросит парня. А с этой мачты до берега метров триста, а то побольше падать. Заледенело сердце; кричать — все равно, что спички на таком ветру жечь. Не могу сказать, сколько он по мачте лазил. Только, когда он обратно спустился, смотрю я на него: пальто ватного на нем нету, видать, скинул на высоте для облегчения, сам побледнел, а глаза, как фонарики, радостные. Я на него кричать стал: зачем, мол, лазил туда, я тебя в милицию за такие дела, и все прочее.

А он меня просит: «Вы, дедушка, не шумите, я вам все расскажу. Я ведь почти не спал, мучился, мне казаться стало, что я крепление неправильно сделал. Когда на высоте работал, страшновато было, и я потом не мог нпкак вспомнить, так ли все сделал. Ну и стал мучиться, и вот теперь себя проверил. И, оказывается, все в порядке».

Вот видите, какие люди по этой земле ходят…

В тающем тумане текучей, холодной, гибкой статью просвечивает Волга, проторившая себе здесь путь сквозь камень гор, истертых в песок ее непреоборимой силой.

Отсюда хорошо видно, как красота древней русской реки, уже преображенная гигантской стройкой, обретает новые черты своего дивного величия.

I

Всего несколько месяцев назад, я был здесь. Но как неузнаваемо все изменилось вокруг.

Вон там, на берегу Волги, будто в результате огромного внезапного геологического изменения, образовалась глубокая впадина. О глубине ее можно судить по стрелам шагающих экскаваторов, поднимающихся над краями котлована, будто стальные мачты затонувших кораблей. Желтые глинистые хребты выросли там,, где прежде к самой воде сползали песчаные белые отмели.

Каменным сухим позвоночником поднялась из воды насыпь банкета. По обе стороны его проложены огромные стальные трубы, из которых непрерывно извергаются два мутных водопада, наращивая снежно–белую песчаную перемычку, длина которой составит более полутора километров.

Гигантские остовы стальных заборов, шпунтовых перегородок вонзаются в дно реки. Плавучие копры, механические молотобойцы звенят тяжкими торопливыми ударами, от которых по — тиховодью проходит зыбь, словно от подземных колебаний почвы.

Перемычка уже стиснула Волгу. Кидаясь в образовавшуюся узость, река напрягается, чтобы протолкнуть свое огромное могущественное тело, и видно, как струи ее, словно прозрачные мускулы, извиваются и двигаются в бешеном, судорожном упорстве.

Буксирные пароходы, волокущие караваны барж, огромные, словно плавучие острова, плоты, важно шествовавшие по всей голубой дороге, в этом месте, будто поскользнувшись, устремляются вперед и быстро проскакивают узкую горловину.

Приткнувшись к отмели Телячьего острова, земснаряд № 319 перекачивает его берега на другую сторону Волги. Огромный механизм работает бесшумно. Багермейстер управляет им из стеклянной будки, нажимая разноцветные выпуклые пластмассовые кнопки, вделанные в покатый, как парта, пульт. Экипаж земснаряда за сутки подает на перемычку песка почти вдвое больше, чем предусмотрено нормой.

Скоро здесь будет введен в действие новый, недавно прибывший из Волгограда сверхмощный землесосный снаряд «1000–80». Эти цифры, которыми обозначается тип земснаряда, показывают, что он по своей проектной мощности способен вынуть за час тысячу кубометров грунта и поднять его на высоту до 80 зиетров. Проектная производительность этого земснаряда — десять тысяч кубометров пульпы в час. Но уже при заводских испытаниях он перекачал за час тринадцать тысяч кубометров пульпы. Это самый мощный в мире электроземлесосный снаряд. Он потребляет столько электроэнергии, сколько ее необходимо для нужд среднего областного города.

Сейчас от Куйбышева, от Сызрани и до самой великой стройки высятся огромные темные мачты. Они несут на себе провода, по которым невидимо мчится электрическая энергия к мощным машинам, работающим на строительстве.

Пройдет всего каких–нибудь четыре года, и электроэнергия Куйбышевской гидростанции хлынет по металлическим руслам электролиний мощным потоком в обратном направлении. Какие же тогда чудодейственные машины будет питать она? Какие великие свершения будет творить наш народ, обретя новые энергетические источники для своего великого, могучего творчества?

Да, в нашем сегодняшнем дне ясно видны черты коммунистического будущего. Прокладывая дорогу в будущее, советский человек борется за осуществление программы великих строек коммунизма и в этой борьбе обретает новые драгоценные черты творца, созидателя.

На отмели идут работы по прокладке новой линии дюкера. Волга, сдавленная перемычкой, ставит перед строителями серьезные трудности. Наваливаясь всей своей тяжестью, всей своей скоростью, она отгибает стальную трубу, как хлыст, и, прежде чем линия успевает плавно опуститься на дно, река успевает оторвать секцию, унести ее вниз по течению и поспешно забросать песком.

Водолазы Василий Журкнн, Николах! Алексеенко, Федор Король, работая на дне, борются с водой, накладывают заплаты на пробоины, оплетают трубы стальными тросами, чтобы снова повторить попытки и уложить наконец поперек реки дюкер почти метрового диаметра, по которому будет перемещаться грунт с левого берега на правый.

Мощные тракторы с висящими на крюках гроздьями полиспастов ватагой толпятся на отмели, ожидая сигнала, когда нужно будет им снова тянуть, толкать тяжесть стального пустотелого столба.

Идет напряженная борьба с рекой. А на маленькой водолазной барке собрались сейчас те люди, которые ведут эту борьбу. Василий Журкин стоит в своем резиновом снаряжении и держит в руках медный шлем. Лицо его усеяно крупными каплями пота, но глаза светятся упрямым задором. И говорит он спокойно, будто не его сейчас швыряла на дне река:

— За нас, подводников, вы не беспокойтесь! Мы свое дело сделаем, мы ее все равно переборем.

На правом берегу в котловане идет такая же напряженная борьба, но не с водой — с землей.

Экскаваторщики на своих могучих электрических машинах, перевыполняя нормы, вошли во второй ярус котлована и достигли мягких грунтов. Пошла глина, тяжелая, как медь, и вязкая, как замазка. Трехкубовые ковши беспрестанно запрессовываются глиной, приходится лопатами счищать ее с затворов ковшей, чтобы они могли захлопываться. Машины весом в 165 тонн размалывают в щепы деревянные маты, сколоченные из сосновых бревен, скользят на желтой глине и оседают. Чтобы выровнять экскаватор, приходится стальными тросами подтягивать под гусеницы связки бревен. Экскаваторщики знают: скоро здесь будут установлены иглофильтры, осушающие почву, во влажных забоях начнут работать более легкие машины, появятся новые приспособления. Но сейчас люди, опережая время, борются за каждую минуту, за каждый кубометр грунта.

И в этой борьбе накапливается новый опыт работы в забоях на вязких грунтах, рождаются новаторские идеи.

II

Новаторские начинания и предложения стахановцев подробно обсуждались недавно на заседании партийного бюро строительного района. Партийные руководители внимательно и по–деловому рассматривали вопрос о том, следует ли принять предложение о создании на экскаваторном участке резервной группы в пять автомашин, которые могли бы быть приданы самым передовым экскаваторщикам. Решено было обсудить совместно с инженерно–техническим составом предложение комсомольца Коваленко о возможности постройки уральским заводом экспериментального пятитонного ковша для экскаватора с тем, чтобы можно было сразу наполнять пятитонный минский автосамосвал. Говорили о предложении Василия Лямина изготовить вместо деревянных матов для экскаватора, работающего во влажных забоях, металлические маты.

Бригадир комплексной бригады Илья Костенко, работая на минском самосвале, сконструировал и сделал сам в мастерских нож–скребок, с помощью которого можно освобождать прилипший к кузову самосвала грунт. При сбрасывании грунта нож Костенко действует хорошо, но обратно не заходит в кузов. Нужно оказать помощь Костенко, привлечь ему на помощь снерщалистов–инженеров.

Важно также обсудить возможность создания таких приспособлений, с помощью которых можно было бы устранить прилипание грунта к экскаваторным ковшам. Группа инженеров уже работает над этой проблемой. Одни из них предлагают установить вибратор, другие — применить электрический ток, третьи — шлифовать внутренность козша. Нельзя ли заинтересовать всеми этими предложениями научно–исследовательский институт или организовать дискуссию в научно–инженерном обществе строительства?

Заседание партийного бюро рассмотрело намеченные вопросы и давно закончилось, но коммунисты не расходятся. В комнате появляются все новые люди и, присаживаясь, принимают участие в беседе.

Секретарь партбюро Петр Дмитриевич Иванов говорит:

— Главное, товарищи, помнить, что на великой стройке у каждого человека можно зажечь в сердце огонек, увлечь его и сделать передовиком. Но для этого нужно знать каждого человека, завоевать доверие, уважение, открыть путь для его роста. Ведь мы не только все вместе отвечаем за ход строительства. Мы несем ответственность за людей, которые должны по окончании стройки коммунизма стать еще лучше, подняться на новую, еще более высокую ступень в своем духовном развитии.

Мы, коммунисты, несем величайшую ответственность перед партией в самом сложном, в самом жизненно важном деле, в деле коммунистического воспитания советского человека.

Вы только подумайте, что через какие–нибудь пять лет здесь не будет ни строителей, ни пейзажа стройки. Зашумит жизнь в новом красавце городе, на полную мощность заработает энергогигант, появится миллион гектаров орошаемой земли. И все это станет уже не стройкой коммунизма, а городом, гидроэлектростанцией и полями. Черты коммунизма воплотятся не только в камне, стали, в машинах, но прежде всего в духовном облике человека. Эти черты куются сейчас всеми нами в борьбе с трудностями, в работе по воспитанию людей.

III

Людьми гордятся большевики великой стройки.

Вот коммунист Михаил Евец. Механик, за плечами которого огромный опыт, целая сокровищница знаний и мастерства. Мужественный, терпеливый, спокойный, вдумчивый, он одним из первых вместе со всей своей бригадой стал давать в месяц на трехкубовом экскаваторе по сто тысяч кубометров грунта. Но, добившись рекордной выработки в летние месяцы, он готовил свою бригаду к трудностям осеннего периода. Беседовал с геологами, чтобы определить, с какого характера грунтами ему придется иметь дело в самую трудную пору. Заботясь о сохранности машины, он разработал целую систему технической профилактики. Его бережливость выходит за рамки принятых обязательств. Первый ковш, который он подает на самосвал, всегда неполный. Только второй — полный. Почему? А потому, что он рассчитал: если наваливать первый полный ковш в машину, рессоры ее получают сразу резкую нагрузку и, значит, быстрее изнашиваются. Строго по чертежу он размерил рабочую площадку и, чтобы меньше расходовать электроэнергии, не желая лишнего поворота экскаватора, точно определил и обозначил место для остановки самосвала под нагрузку.

Это он посоветовал инженеру, предлагавшему отполировать внутренность ковшей и тем самым устранить прилипание грунта, использовать экскаваторы сначала на скальных работах, после которых ковши приобретают действительно зеркальную поверхность. Осторожно и внимательно он воспитывает комсомольца Василия Лямина, горячего, нетерпеливого, страстного, упоенного первыми производственнымп успехами.

Вобрав все советы своего учителя, Лямин виртуозно работает на машине, сократив время операционного цикла с 45 секунд до 25. Но если бы не Евец, он, может быть, еще долго не знал бы, что для того, чтобы не держать лишнее время самосвал под нагрузкой, нужно брать первый ковш с дальнего угла забоя, а второй — с ближнего, что удобнее всего высыпать землю из ковша, если самосвал стоит выше уровня экскаватора на полтора метра и в семи метрах от осевого центра машины.

Зато Лямин всегда первым вносит самые радикальные технические предложения. Замечательный уральский экскаватор с трехкубовым ковшом не удовлетворяет его. Это он больше всех волнуется, чтобы создать облегченный пятикубовый ковш для мягких грунтов, и ведет переписку с уральцами. Лямин выписывает из куйбышевской библиотеки кипы технической литературы. Он грезит о новых сверхмощных машинах. И никак не может согласиться с утверждением, что тяжелые машины не смогут хорошо работать на мягких грунтах. Он предлагает установить металлические маты, этакие широкие стальные плоты, на которых в забое с мягким грунтом могли бы безукоризненно работать самые тяжелые машины. Но когда его машина села на грунт, Лямин готов был перевернуть весь свет, чтобы только скорее ее вызволить. Из этого урока он хорошо понял, что надо заранее припасать необходимые приспособления, что главное для механика — предвидеть все неожиданности и, если их ждать и готовиться к ним, они никогда не застигнут врасплох. Рекордная выработка грунта — это результаты предварительного большого труда, обдумывания. И если, давая рекорд, знаешь, что не все еще достиг и почему не все достиг, значит, тогда сможешь его превысить.

Лямин приехал на стройку вместе со своим другом Евгением Камаевым, бывшим полеводом. Камаев работает на одной машине с Ляминым, и в летний месяц, когда Лямин дал за смену две тысячи кубометров, Камаев вскоре довел выработку до двух тысяч шестисот кубометров. Соревнуясь со своим другом, Лямин снова вышел вперед и вынул за смену две тысячи девятьсот кубометров грунта. Они живут вместе, в одной комнате, два друга, два очень хороших экскаваторщика.

* * *

Была уже ночь, когда мы снова спустились на берег Волги. В том месте, где в котловане работали экскаваторы, в небо вздымалось огромное белое зарево. Словно звезды, мелькали огни на вершинах двигающихся стрел экскаваторов. Самих машин не было видно. Они работали на дне котлована, углубляясь все ниже и ниже-. Им предстоит опуститься на сорок метров, на ту глубину, на которую ляжет фундамент здания гидростанции. Перемычка, освещенная прожекторами, светлой дорогой лежит в темных водах реки. А на той стороне, светясь, словно цех завода, неслышно глотая песчаную отмель, стоят земснаряды. Их огни сливаются с огнями левобережья, где вырос новый город, созвездия которого несколько месяцев тому назад не знало надволжское небо.

Башни копров, унизанные гирляндами ламп, возвышаются громадной торжественной колоннадой посреди Волги, и будто в гигантской кузнице стучат их мощные молоты. А там, где перемычка сдавила Волгу, воды ее кажутся выпуклыми, смятыми в складки от высоких волн, стремительно бегущих одна за другой сквозь узкую горловину. На надземном копре, во всю высоту его, освещенную снизу и сверху голубыми потоками прожекторов — надпись: «Слава Родине!»

Во славу любимой социалистической Родины самоотверженно трудятся строители грандиозного гидротехнического сооружения на великой русской реке Волге.

1951 г.

ВО ИМЯ СЧАСТЬЯ РОДИНЫ

От имени всех стран, всех народов мира, от имени павших на воине и злодейски умерщвленных фашизмом, от имени сотен миллионов жаждущих мира выступали посланцы народов с трибуны Второго Всемирного конгресса сторонников мира.

Голосом мужественной правды их слова звучали на весь мир.

Присутствовавшая на конгрессе в качестве гостя советская девушка Лидия Корабелышкова глубоко переживала все происходившее. Она сидела, застенчиво опустив руки, взволнованная той безмерной любовью, с которой обращались посланцы народов к ее Отчизне. Она думала о своей жизни, о жизни миллионов своих сверстников и сверстниц.

…Во время Великой Отечественной войны ее отец и два брата ушли на фронт. Чтобы помочь фронту, она поступила работать на обувную фабрику «Парижская Коммуна». Здесь она шила ботинки для рабочих горячих металлургических цехов. Металлурги плавят чугун, сталь. Металл был нужен фронту. Когда изготовляла несколько пар ботинок сверх плана, испытывала большую радость.

Кончилась война. На фабрике открыли цех детской обуви. Он был оборудован новыми, совершенными машинами. Сложные машины требовали новой учебы, новых приемов и навыков. Сначала цех не выполнял плана, давал много брака. В каждой бригаде работали две «починщицы», которые были заняты только тем, что исправляли брак.

Лидия Корабелышкова стала присматриваться, на каких операциях больше всего возникает брака, выяснять его причины. Очень помогла стахановская школа, где изучались приемы труда лучших рабочих. Дело было не только в том, чтобы овладеть машинами, приемами мастерства, — нужно было, чтобы каждый проникся сознанием того, что нельзя сейчас терпеть поражение, когда весь народ одержал такую победу. Об этом Лидия много говорила с теми, кто отставал, помогала им, учила их, просила лучших мастеров фабрики помочь им.

Ввели систему индивидуального учета. Теперь каждая заготовка снабжалась особой биркой с номером, и можно было легко установить, кто допустил брак. Вместо «починщиц» брак устранял сам виновник. Тем, кто работал лучше других, посвящали листовки.

За несколько месяцев ее бригада добилась увеличения выпуска обуви на сорок процентов.

Однажды она услышала, как инженер сказал: если срок носки каждой пары обуви, выпускаемой фабрикой, продлить на одну неделю, — это было бы равноценно дополнительному выпуску нескольких миллионов пар, но для этого необходимо поднять качество продукции.

Помня эти слова, она старалась добиться самого высокого качества. И как обидно было, когда кто–нибудь, совершив небрежность, снижал качество изделия. Когда она прочла в газетах о том, что ткач Александр Чутких на своем участке выпускает всю продукцию первым сортом, она собрала бригаду и обратилась с призывом добиться выпуска только первосортной обуви. Она рассказала о всех 45 возможных дефектах обуви и о причинах, которые вызывают их, и предложила, чтобы все члены бригады оказали взаимную помощь друг другу для выявления дефектов, чтобы каждый проверял предыдущую операцию соседа по конвейеру, прежде чем приступить к своей операции. Метод взаимного контроля дал самые высокие результаты. Бригада стала выпускать 96 процентов первосортных ботинок.

Но вот что обнаружила Корабельникова, изучая работу своей бригады теперь, когда она добилась звания бригады отличного качества. У многих, особенно у тех, кто лучше всех работал и производил только отличную продукцию, стали оставаться излишки материалов, а у тех, кто еще не научился выпускать только отличную продукцию, материалов хватало в обрез.

Значит, отличное качество работы находилось в какой–то взаимосвязи с экономией материала. И если борьба за отличное качество работы породила экономию материалов, то нельзя ли начать борьбу за экономию материала с тем, чтобы выше поднять качество продукции? И главное: на этом так легко выявить отстающих, недостаточно радивых членов бригады и подтянуть их до уровня передовых.

Если начать соревнование за экономию материалов так, чтобы каждый экономил свой материал, как воодушевит всех эта увлекательная борьба за новые производственные успехи! Но что должно быть показателем? Ведь почти каждый член бригады имеет дело со своим особым видом материала. Определить для каждого его собственный показатель? Нет, нужен один, такой, чтобы он охватил все операции…

Соревнуясь в честь выборов в Верховный Совет СССР, бригада выпустила 2313 пар обуви сверх плана. В тот же день, когда подводились итоги соревнования, из цеховой конторы сообщили, что из сэкономленных бригадой материалов можно было бы сшить еще 1800 пар обуви.

Эта цифра изумила ее и потрясла. Значит, можно экономить так, чтобы давать стране столько лишних пар обуви…

Взволнованная, воодушевленная, она рассказала бригаде об этом. Было вынесено решение: работать так, чтобы добиться экономии по всем видам материалов и сэкономить их столько, чтобы один день в месяц работать полностью на сэкономленном материале. И этот день будет подарком Родине.

Партийная организация фабрики одобрила и поддержала инициативу Лидии Корабельнпковой. Бригада Корабельниковой обратилась ко всем обувщикам страны с призывом начать соревнованпе по комплексной экономии материалов.

В это соревнование включились не только обувщики. Текстильщики, металлурги, станкостроители, метростроевцы, железнодорожники, строители тоже приняли вызов.

…И Корабельникова вспоминала теперь, как готовились к этому дню.

Вот, заканчивая строчку ранта, низко склоняется работница к машине, озабоченная тем, чтобы оборвать нить у самого основания изделия, экономя сантиметры нити, сотые доли государственной копейки.

На швейной машине промасленная катушка ниток вращается в самодельной жестяной баночке. Сюда, в эту баночку, собирается масло с катушки ниток, в день несколько граммов.

Они боролись за каждый грамм, за каждый сантиметр материала. В конце месяца цех сэкономил 900 катушек ниток, 84 килограмма клея, 18 килограммов пряжи. Была достигнута экономия по всем видам материалов.

И вот, наконец, наступил этот день. Все пришли на работу празднично одетые. Да, никогда они не испытывали такую полноту счастья, радости от своего труда, как в тот день.

Работая полностью на сэкономленных материалах, бригада изготовила 730 пар обуви.

Потом на полностью сэкономленных материалах работал весь цех, вся фабрика. Тысячи поздравительных писем получала Лидия со всех концов Советского Союза.

Идея комплексной экономии материалов распространялась по всей стране. Миллионы тружеников самых разнообразных профессий стали выискивать в своем производстве новые возможности.

И она была счастлива оттого, что вместе со всеми советскими людьми из сбереженных, сэкономленных капель, миллиметров, граммов добывала дополнительные миллионы тонн материалов, миллиарды рублей родному государству.

Она вспомнила слова Ленина:

«Коммунизм начинается там, где появляется самоотверженная, преодолевающая тяжелый труд, забота рядовых рабочих об увеличении производительности труда, об охране каждого пуда хлеба, угля, железа и других продуктов, достающихся не работающим лично и не их «ближним», а «дальним», т. е. всему обществу в целом, десяткам и сотням миллионов людей…»

И когда она думала о значении этих ленинских слов, ее охватывало ликующее чувство: ведь это все у нас уже есть! Ведь правда есть! Значит, мы уже входим в коммунизм! И та радость, которую мы испытываем, это и есть радость коммунистического труда!

…И вот сейчас, сидя здесь, на конгрессе сторонников мира, она чувствовала, что и ее труд является вкладом в великое дело борьбы миллионов людей за мир.

В вестибюле во время перерыва между заседаниями делегатов окружили сотни людей. Лидия Корабельникова была только гостьей конгресса, она хотела побыть сейчас одна, чтобы глубже вошли в сердце слова, чувства, обуревавшие ее. Но к ней подходят люди, называют ее по имени, улыбаются, протягивают ей руки, говоря, что хорошо знают ее. Юноша в синей снецовке обращается к ней:

— Вы — Корабельникова, а я корабельниковец… Прошу, познакомьтесь: эта девушка тоже носит ваше имя. Вон стоят ребята, они стесняются подойти, но они также корабельниковцы. Нас здесь, в Варшаве, уже тысячи.

Подходят еще люди: ее знакомят с чехами, болгарами, румынами — они тоже жмут ей руку и говорят, что знают ее, что в их странах на сотнях предприятий есть дни, которые названы ее именем, и что ее почин подхвачен тысячами рабочих.

Подходит еще один человек. Не улыбаясь, опустив глаза, глухо говорит, и кто–то переводит: это английский делегат, он просит передать, что тоже знает ее, но он говорит, что «день Корабельнпковой» в Англии невозможен. И он был бы очень счастлив, если бы в Англии был «день Корабельнпковой», но для этого необходимы, как он понимает, некоторые условия, которые несовместимы с существующим сейчас в Англин общественным устройством.

Подобные слова она слышала от одного молодого немецкого рабочего из западной зоны Берлина. Она приехала в Берлин на Всегерманский слет молодежи в составе советской делегации. Тысячи юношей и девушек вышли им навстречу с цветами в руках.

Она никогда не забудет улиц Берлина. Словно живые реки: столько людей вышло приветствовать советских делегатов. Но она также никогда не забудет границы Западного Берлина, откуда на семьсот тысяч немецкой молодежи, ликующей и праздничной, были угрожающе нацелены пулеметы и бронеавтомобили американских и английских оккупационных властей.

Американские и английские оккупанты жестоко избивали и увечили немецких юношей и девушек, пытаясь не пустить в восточную зону Берлина. Но, несмотря на все преграды, тысячи представителей германской молодежи пришли пешком в Берлин из самых далеких городов и земель западной зоны Германии.

К ней подошел молодой рабочий из западной зоны. Он тоже не улыбался ей, как и этот англичанин. Но он не улыбался потому, что лицо его было разбито прикладом американского автомата. Он показал ей свою записную книжку и сказал, с трудом двигая опухшими губами:

— Я записал все, что вы говорили. Но для того чтобы провести такой день на предприятии в западной зоне, где я работаю, для этого необходимо, чтобы у нас там была не черная фашистская ночь, а было, как здесь… Но я клянусь вам: мы этого добьемся!

Здесь, в Польше, Корабельникова встретилась с тысячами своих последователей. Она встретилась с ними во Блохах, на заводе измерительных приборов, на строительстве в Щецине, на предприятиях Вроцлава, на заводе железнодорожных сигналов в Кракове, на обувной фабрике в Хелмно. Патриотическое движение корабельниковцев принесло Польской Народной Республике миллионы сэкономленных злотых. Это вклад народа в социалистическое строительство Польши.

И когда старый рабочий в Жирардове спросил Корабельникову: «Скажите мне, старому человеку, по–простому, по–рабочему: что такое коммунизм?» — она ответила ему так, как думала, как было у нее на сердце: коммунизм — это счастье всех людей, и труд — постоянная высокая радость для человека. И, помедлив, она произнесла с гордостью и волнением:

— И нет ничего на свете прекрасней этого.

Стахановский труд стал коммунистическим методом строительства социализма. Великие созидательные победы он одержал и одерживает в нашей стране и во всех странах народной демократии.

Сейчас бригада Корабельниковой уже два дня в месяц работает полностью на сэкономленных материалах. Комплексная экономия дала бригаде возможность сшить за год дополнительно 13 тысяч пар обуви.

1951 г.

ХОЗЯЕВА МАШИН

Во время войны мне довелось познакомиться с американским инженером Биллом Хаусом, прибывшим в Мурманск в составе каравана на корабле типа «Либерти» в качестве судового механика. Низкорослый, неряшливо одетый в какое–то подобие овчинного тулупа, он водил меня по грязному машинному отделению и, тыча рукой в сторону механизмов, раздраженно говорил с каким–то нарочитым высокомерием:

— Вы видите здесь окончательное выражение американской технической идеи: управление всеми механизмами рассчитано на дурака.

Ему не надо думать, только следить за сигналами. На сигнальных фонарях надписи, что надо делать. Если дурак утомится и вовремя не будет реагировать на световые надписи, вступает звуковой сигнал. Если же дурак не будет реагировать и на звук, подойдет старший по вахте и набьет ему морду. Я до снх пор не могу запомнить никого, кто стоит у этих механизмов. Мне нет надобности в этом. Поставить сюда дрессированных обезьян — результат был бы тот же. Этот принцип, осуществленный в нашей промышленности, упраздняет зависимость от квалифицированных рабочих, от их дорогостоящего обучения, и если профсоюзы моряков начинают зажимать компанию, всегда можно найти тысячи среди безработных, чтобы нанять на рейс две сотни наиболее голодных и, значит, наименее требовательных. Вы видели наш корабль? Снаружи он выглядит внушительно, но по существу это жестяная тара — и только! Мы сколачиваем их по дешевке. Премию получил конструктор именно за это. Выгоднее выпускать много кораблей, рассчитанных на малый срок плаванья, чем выпускать мало кораблей, рассчитанных па длительный срок плаванья. Страховые премии перекрывают расходы фирмы по траурным объявлениям, которые она дает на свои счет в тех случаях, когда эти посудины идут на дно. Кстати, если б можно было вернуться обратно в Америку не на этом суденышке, я готов был бы заплатить за проезд все, что заработал за рейс. Механизм в скверном состоянии, сварные швы обшивки сдали и текут. Я докладывал об этом капитану, но он показал мне технический паспорт корабля, там сказано, что фирма гарантирует годовой срок безремонтного плаванья. К тому же мы и не можем производить ремонт своими силами, никто ни черта не понимает у нас в этих механизмах. Они хороши, пока в порядке… Но не всегда этот расчет может сохранить жизнь. Будь оно все проклято!..

Я не знаю, удалось ли Биллу Хаусу благополучно вернуться на родину, но горькие слова его о торжестве принципов американской техники, рассчитанной на дурака, остались в моей памяти, как свидетельство величайшего уродства и варварского одичания капитализма.

* * *

Получив в свои руки миллионы самых сложных, самых совершенных машин, советские рабочие подчинили их своей воле, талантливо используют свои знания, преодолевая рубежи норм, выдвигая идеи нового, еще более совершенного трудового творчества.

Новые трудовые подвиги, новые вдохновенные трудовые примеры, приближающие к заветному бытию, к коммунизму, мгновенно распространяются по стране, обнимая собой все отрасли созидания и ставя новые дерзновенные задачи.

Так творческий почин Лидии Корабельниковой, давший стране миллиарды рублей на экономии материалов, ныне блестяще продолжен стахановцами фабрики «Буревестник» Марией Левченко и Григорием Мухановым.

Они явились инициаторами соревнования за снижение себестоимости на каждой операции. Только за первый месяц работы по–новому коллектив «Буревестника» сэкономил по операции 768 430 рублей государственных средств. Вскоре опыт коллектива фабрики был перенесен на другие предприятия и стал всенародным достоянием.

Но этим дело, начатое на «Буревестнике», не ограничилось. Недавно инициативу Левченко и Муханова дополнили стахановцы Люблинского литейно–механического завода Антонина Жандарова, Ольга Агафонова и другие. Они начали социалистическое соревнование за отличное выполнение каждой производственной операции. Подсчитано, что это даст заводу в год за счет улучшения качества продукции экономию до трех миллионов рублей. Прошло немного времени, а уже и этот почин подхвачен широкими массами.

Со всех концов Союза идут сообщения о рождении новых смелых починов: из Люблино — о соревновании за совершенствование и рационализацию каждой операции, из Горького — о борьбе за пооперационное снижение трудоемкости работ, из Ленинграда — о скоростной обработке деталей на всех операциях. Жизнь показывает, что решение больших общенародных задач повсеместно на каждой производственной операции приводит повсюду к новому подъему научно–технической мысли стахановцев, к новаторству их за каждым станком.

Это полностью подтверждается стахановской практикой. Работница Левченко и рабочий Муханов учатся в вечернем техникуме обувной и кожевенной промышленности. Овладевая техническими знаниями, они аналитически подошли к самому существу производственного процесса и предложили новую форму соревнования, раскрывающую рабочему самые сокровенные тонкости его профессии, новые вдохновляющие перспективы для новаторских поисков.

Каждый рабочий, следуя примеру Левченко и Муханова, изучает теперь, из каких элементов стоимости складывается его операция, как его труд определяет общее снижение себестоимости продукции.

По лицевому счету стахановца теперь можно определить его сильные и слабые стороны.

Все это — свидетельство нового наступления рабочего класса в борьбе за овладение глубинами мастерства.

В предпраздничные ноябрьские дни на «Буревестнике» побывали представители четырехсот шестидесяти различных предприятий страны для изучения опыта Левченко и Муханова.

Дирекция фабрики была вынуждена выделить специального инженера для чтения «лекций» по внедрению нового метода. Я видел здесь депутатов Верховного Совета, секретарей областных комитетов партии, директоров заводов, знатных шахтеров, машинистов, металлургов, приехавших со всех концов страны ко дню великого праздника. Украинцы, грузины, казахи — все эти люди, сидя за столом, записывали в свои блокноты то, что необходимо было им знать для того, чтобы потом у себя помочь распространению нового замечательного рабочего почина.

Я слышал, как шахтер из Караганды советовался здесь с экономистом из Донбасса о том, как лучше перенести методы снижения себестоимости в угольную промышленность; сталевар из Магнитки предложил им собраться у него в гостинице вечерком всем вместе, чтобы подробней потолковать. И лица у всех были радостные, счастливые, взволнованные, и каждый говорил о том, что даст этот метод той отрасли промышленности, которую он представлял.

Сюда пришел московский профессор, побывавший в Болгарии. Болгарские друзья обратились к нему с просьбой рассказать им в письме о сущности метода Левченко и Муханова, и все присутствовавшие объясняли профессору, в чем существо этого метода, и для верности стахановец из Ленинграда взял у него адрес болгарских друзей, чтобы, как он выразился, не произошло какой–нибудь путаницы в терминах и чтобы лично от себя передать им привет.

Всех этих людей объединяло одно чувство, одно желание — помочь Родине в ее великих коммунистических осуществлениях и поскорее дать стране свои патриотические вклады, которые будут рождены в результате нового почина в борьбе за снижение себестоимости. Когда собравшиеся спросили Марию Левченко, что натолкнуло ее па идею снижения себестоимости на каждой операции, она улыбнулась и сказала:

— Мне очень хочется, чтобы скорее у нас был коммунизм. Коммунизм — это изобилие. А изобилие рождается трудом самым производительным. Я все время думала о том, как сделать свой труд еще более производительным. И однажды вместе с Мухановым пришла к выводу о том, что снижать себестоимость можно успешнее, когда рабочий хорошо знает, из чего складывается себестоимость на каждой операции, когда он начнет глубже вникать в экономику производства.

3429 рабочих включились в это соревнование, а ведь участвовать в нем могут только те, кто перевыполняет нормы.

Комсомолец Григорий Муханов выдает сейчас продукцию в счет 1953 года. В этом году он оканчивает кожевенно–обувной техникум. С огромным уважением он говорит о своем соавторе — Марии Левченко.

— Левченко всегда была для меня образцом замечательного мастера своего дела. Я делился с ней своими мыслями, как со старшим товарищем, как с коммунисткой. Мы узнали о том, что снижение себестоимости продукции лишь на один процент позволит предприятиям легкой промышленности сэкономить для народного хозяйства сотни миллионов рублей. Какие огромные деньги! И мы стали думать о том, что вот четыре раза наше государство проводило снижение цен и сколько радости принесло это всему нашему народу и какое счастье помогать государству приносить людям эту радость. Мы стали думать, как найти такой метод, при котором каждый рабочий мог бы знать, какой он лично делает вклад в борьбу за снижение себестоимости…

— Может, это к делу прямо не относится, — продолжал Муханов, — но как–то с ребятами я попал на лекцию о Леонардо да Винчи. Лектор рассказывал о том, как этот великий художник с титаническим терпением отрабатывал отдельные приемы мастерства. Как он страдал, когда в созданной им картине никто не мог указать ему на отдельные ее недостатки. Он страдал потому, что хотел достичь величайшего совершенства, и потому искал в своей работе слабые стороны, чтобы трудом их преодолеть. Я слушал о Леонардо да Винчи, а думал о нас всех. Вот если бы мы как следует изучили каждый этап своей операции и выявили все свои слабые стороны, чтобы потом отработать их, какого высокого мастерства можно было бы достигнуть! И если бы вы посмотрели, как виртуозно сейчас работает Левченко (раньше она экономила 5000 дециметров кожи, а сейчас 7800), вы бы поняли, из каких тончайших отработанных приемов мастерства сложились эти показатели. 3 тысячи пар обуви было пошито в этом году из кожи, сэкономленной Левченко.

* * *

Фабрика «Буревестник» оснащена сложнейшими станками. Движение рабочей части некоторых станков в своей сумме напоминает живое действие человеческих рук. И над этими совершенными машинами стоят требовательные мастера, которые талантливо и смело вносят новые идеи, вмешиваясь в работу этих механизмов, оснащая их новыми приспособлениями, увеличивающими их производительность.

Невиданная, совершенная техника страны, строящей коммунизм, управляется грамотными, мыслящими людьми, для которых труд — творчество. Они заставляют механизмы удваивать, удесятерять свою мощь. Такие люди на фабрике «Буревестник» за второе полугодие 1951 года сделали сверх плана из сэкономленного материала 247 тысяч пар обуви. К началу декабря 1951 года участники соревнования уже дали государству на пооперационном снижении себестоимости около двух с половиной миллионов рублей сверхплановой прибыли.

Замечательная творческая инициатива Марии Левченко и Григория Муханова подхвачена уже тысячами предприятий страны. Новые плоды производственных побед приносит Отчизне почин стахановцев «Буревестника». Трудовой гений рабочего народа открывает все новые источники могучей стахановской активности, чтобы приблизить время торжествующего изобилия, время коммунизма.

Что же касается техники, рассчитанной на раба, то на ней далеко не уйдешь, и я до сих пор не знаю, удалось ли благополучно достигнуть берегов Америки Биллу Хаусу.

1952 г.

АДРЕС ИЗВЕСТЕН

С непреоборимым действием физического закона поверхностного натяжения впервые горестно столкнулся в Саланрских рудниках Кузбасса медик Арон Филиппович Найман, когда он приехал туда восемь лет назад, начав свою борьбу с силикозом.

Силикоз — профессиональное заболевание шахтеров, вызываемое пылью пород, содержащих в себе двуокиси силиция.

Томский медицинский институт, где профессор Найман заведует кафедрой гигиены труда, включил в план научных работ тему исследования силикозных заболеваний, для чего в клинике отвели несколько коек.

Но, имея собственное представление о долге ученого, не питая никаких иллюзий, что с силикозом можно покончить только одними медицинскими средствами, Арон Филиппович решил в счет отпуска поехать на рудники и на месте изучить то, что является причиной заболевания.

Десятки лет ученые всего мира искали наиболее надежные технические средства для борьбы с источником этой болезни — силициевой пылью. Больше всего этой пыли возникает при буровых работах.

Советские инженеры применили мокрое бурение, для чего соединили бур со шлангом, из которого в шпур непрерывно поступает вода. Количество пыли при этом сократилось. Но все–таки ее было значительно выше санитарной нормы.

Почему же не удалось уничтожить пыль с помощью воды? Да потому, что вступал в силу этот самый непреоборимый физический закон поверхностного натяжения.

Самые мельчайшие частицы пыли, а значит, самые летучие, не желали вступать в соприкосновение с водой, смачиваться ею, тончайшим порошком они лежали на упругой поверхности, оставаясь сухими, не обезвреженными. Водяные брызги раскатывались в пыли словно ртутные шарики. Тончайшую пыль можно было сдувать с воды словно пудру.

Академик Ребиндер разработал состав химически активных веществ, которые при введении в воду ослабляли ее поверхностное натяжение вместо 72 эргов до 30. Это значительно увеличило смачиваемость пыли и приблизило ее количество к санитарной норме. Но и эта мера в наиболее запыленных забоях не была радикальной. Закон поверхностного натяжения продолжал действовать, хотя силы его и были ослаблены.

Ежедневно, по две смены подряд, профессор Найман находился в самых запыленных забоях, собирая пробы воздуха в пробирки, в ватные фильтры. Потом, до глубокой ночи он просиживал в лаборатории, производя анализы содержания пыли в воздухе. Он подсчитывал количество частиц, изучил их поведение при применении различных средств обеспыливания забоев.

Анализы были мало утешительными.

Правда, Найман собрал богатейшие статистические данные в результате своих исследований, которые представляли несомненный интерес для науки и могли бы войти в какой–нибудь сборник, как свидетельство кропотливой работы ученого, подтверждающее всю необходимость борьбы с причинами заболевания силикозом.

Возможно, это позволило бы медицинским работникам бросить суровый упрек физикам, химикам, техникам, не пашедшим решающих способов преодолеть силы закона поверхностного натяжения.

Ведь не может же медик искать вне сферы своей науки способы борьбы с предотвращениями заболеваний силикозом?! Разве можно от ученого требовать, чтобы он начал вдруг работать в неведомой ему области техники или физики? Нет, такого от ученого никто требовать не может! Но ученый может предъявить самому себе такое требование и самого себя тайно усадить на студенческую скамью, если его побуждает на это высокая и благородная цель.

И вот Найман начал заниматься изучением законов физики, химии, механики. Из профессора он превратился в студента. За все годы своего ученичества профессор не сделал никаких открытий в области новых для него наук.

Но он искал в существующем то, что могло быть применено в борьбе с законом поверхностного натяжения. Ход его мыслей сложился примерно так. Вода применяется в борьбе с пылью. Путь борьбы шел по изменению химического состава роды, что давало уменьшение поверхностного натяжения! А если идти еще дальше. Если не менять химический состав воды, а превратить ее в пар? Какими же качествами химическими и физическими он обладает? Вот собраны пары дистиллированной воды в химически чистом сосуде. Пар остается в сосуде физически неизменным. Но достаточно бросить в сосуд мельчайшие частицы какого–нибудь твердого вещества, и мгновенно они превращаются в ядро, вокруг которого образуется водяная капля. Собственно, на этом же принципе основано образование искусственного дождевания из облаков.

Значит, вода, превращенная в пар, превращается снова в воду, при соприкосновении даже с самыми мельчайшими твердыми частицами, не превышающими по своим размерам газовых частиц! Значит, нар, вступая в контакт с самыми микроскопическими частицами твердых тел, не столь подчинен закону поверхностного натяжения, как вода! Но когда пар, обволакивая твердые частицы, конденсируется, превращается в воду, капли ее цепко держат внутри себя эти частицы и, увлажняя, утяжеляя их, низвергают их вниз. Значит, в шланги, подведенные к бурам, надо подавать не воду, а пар. Да, пар!

Конечно, «открытие» профессора Наймана ничего нового не вносило в великую науку физики и химии. Но профессор вовсе и не покушался устанавливать какое–либо родственное отношение с этими науками. Он испытывал только радость от плодов кратковременного знакомства.

Ведь его открытие в своей основе так просто, что удивительно, как это до сих пор оно никому не пришло в голову.

Приехав снова на Салапрский рудник, который он теперь посещает из года в год, Арон Филиппович начал свой разговор с главным инженером рудоуправления А. М. Руденко вышесказанными словами.

Но идеи нуждаются в материализации. А для этого нужны средства. Никаких средств у товарища Руденко для проведения научно–исследовательских работ в распоряжении не было.

Но идея была настолько ясна, проста и убедительна, что главный инженер на свой страх и риск выдал семьсот метров остродефицитных труб, чтобы провести паропровод в забой. А рабочие, выслушав буквально десятпминутную лекцию профессора о его предложении, согласились бесплатно провести все необходимые работы.

Теперь профессор по суткам не вылезал из забоя и по отходил ни на шаг от слесарей, устанавливающих паропровод.

Однажды он заблудился в старых штольных, заложенных еще при Екатерине Второй, когда разыскивал механика. Другой раз заснул в забое и не услышал сигнала, предупреждающего о том, чтобы все покинули зону, так как должна была производиться отпалка. Шахтеры бережно следили за «своим профессором» и унесли его в самую последнюю минуту. Профессору немало лет, а шахта это не самое лучшее место для научной работы.

Но вот пар был включен в паропровод и по шлангу, прикрепленному к буру, зашипел в шпуре. Снова профессор собирал в стеклянные трубки и на ватные фильтры пробы воздуха и еженочно взвешивал и подсчитывал количество твердых частиц.

Полученные данные оказались поразительными. Применение пара сократило количество пыли в воздухе забоя в четыре раза ниже санитарной нормы.

Но что скрывать, эта первая радость была все–такн омрачена.

Среди горняков нашлись люди практически мыслящие и значительно более сведущие в вопросах техники и экономики, чем профессор–медик.

Проводить паропровод в каждый забой оказалось делом сложным и дорогостоящим.

Конечно, на это профессор мог ответить так: «Уважаемые товарищи, адресуйте эти требования к себе. Я вам не инженер. Теперь сами решайте наиболее приемлемые способы осуществления моей идеи. Как ученый, я уже и так перешагнул рубежи собственной моей науки».

Но так сказать профессор не захотел, хотя и имел на это право. Как коммунист, он не мог произнести таких слов. Тридцать семь лет он в партии. Во время гражданской войны был комиссаром партизанского отряда, командовал отрядом прикрытия знаменитого бронепоезда имени Николая Руднева. Был секретарем уездного комитета партии, когда бандиты охотились за каждым сельским активистом. Он прошел не легкую жизнь. Бывший рабочий, он стал профессором не для того, чтобы с приятностью носить это почетное ученое звание.

Вернувшись в Томск, он вместе со своим сыном, старшим инженером Научно–исследовательского института, стал разрабатывать конструкцию переносного портативного электро–парообразователя.

В течение года конструкция была создана и рабочие одного завода в порядке частного заказа изготовили ее.

Профессор приехал на рудник прямо с поезда с упакованным в одеяло парообразователем.

Начались длительные и тщательные испытания в забоях с различной степенью запыленности.

Во время отпалки профессору приходилось отсиживаться в штреках в ожидании, когда после взрывов рассеются вредные газы.

В тупиковых забоях на дегазацию уходило до трех часов, и то для этого приходилось применять сжатый воздух, килограмм которого обходится до 28 копеек. От всего цикла рабочего времени по руднику непроизводительно тратилось 25% времени на ожидание дегазации.

Сидя в штреке, профессор думал с раздражением о том, как никчемно расходуется на это ожидание рабочее время шахтеров. И тут ему пришла мысль применить пар для дегазации забоев.

Проведя лабораторные испытания, он убедился в правильности своей мысли.

Применение пара для дегазации забоев дало блестящие результаты.

Профессор заканчивал свои исследовательские работы с применением парообразователя в Салаирских рудниках в декабре 1955 года. Семь лет он был связан с этим рудником, вступив в борьбу с силикозом.

Да, с силикозом теперь будет покончено, побеждена та причина, которая служила источником заболевания.

Но здоровье самого профессора находилось не в лучшем состоянии. Профессор давно уже страдал эретодермией. От общего отека у него распухали руки и ноги. Перед каждым спуском в шахту он заходил в здравпункт, где фельдшер делал ему внутривенное вливание хлористого кальция. Фельдшер знал, что профессор находится в тяжелом состоянии. Но разве мог он приказать профессору, как больному, лечь в постель? У медиков, как и у военных, тоже существует своеобразная субординация.

И все–таки болезнь сломила профессора. Он лежал в постели, когда ему принесли официальный акт с двенадцатью авторитетными подписями, из которого следовало, что все испытания применения пара для борьбы с пылью и дегазации забоев дали самые высокие результаты.

В акте свидетельствовалось, что при санитарной норме 2 миллиграмма ныли на кубометр воздуха применение пара дало снижение до 0,42 мг.

При применении пара для дегазации в забоях в течение 10 минут происходит ликвидация окиси углерода, а концентрация окислов азота становится в пять раз меньше санитарной нормы.

Так уничтожается ныне причина, порождающая силикоз. Так был преодолен закон поверхностного натяжения.

1952 г.

ТРАССА

Чем дальше на север уходит трасса магистрального газопровода, тем гуще, сумрачней леса и все дальше тянутся бурые торфяники с ярко–рыжей, стеклянно–прозрачной, незастывающей водой в мочажинах.

Сотни километров стальной трубы уложены в землю. Протащены дюкеры через водные преграды. Но впереди еще много трудных переходов. Строители питали надежду на то, что стужа проморозит самые гиблые болота. А зима выдалась мягкая…

Строительная колонна своим моторным могуществом подобна танковой части. Болотная пучина боролась дряблой податливостью. Торфяной покров колыхался, словно плавучий остров, и гнилостно лопался под тяжестью машин. Бульдозеры отдирали толстые пласты земли, сочащиеся коричневой жижей. Выдавленная из недр черная трясина обдавала потоками черной грязи. Смерзаясь, она обретала каменную твердость лавы.

По просеке, которую проскребали бульдозеры, двигались долговязые экскаваторы, подталкивая ковшами себе под гусеницы связки бревен. Стальная бесконечная нитка газопровода приподнята на коротких стрелах трубоукладчиков.

Очистные машины, оседлав трубу, шлифуют ее до блеска металлическими щетками. Вслед ползет агрегат, с медицинской тщательностью бинтующий ствол трубы широкими полосами изоляции.

И вся эта колонна машин работает в болоте слаженно, словно завод, а уходящая на сотни километров просека подобна бесконечно вытянувшемуся цеху этого завода.

Но зияющие черные ямы там, где увязали машины, с плавающими на поверхности обломками бревен, обрывки скорченных стальных тросов, поверженные, вдавленные, измочаленные стволы деревьев, жирные лужи машинного масла свидетельствуют, что труд строителя здесь по своему напряжению равен бою.

В такую пору еще короток день на севере. Скоро ночная мгла плотно припала к земле. На машинах зажглись фары. Световые столбы упорно толклись в темноте.

Когда прожекторный луч падал в заросли, пронзительно вспыхивали хрустальными фонтанами обледенелые деревья. Когда голубой луч утыкался в землю, белый дым болотной испарины клубился в нем, будто в стеклянной трубе.

К заболоченной низине подъехал грузовик–фургон, в котором развозят рабочих колонны на ночлег по домам. Шофер крикнул:

— Эй, механики, такси подано!

Но никто не откликнулся на призывный возглас.

На болотной кочке лежала старая автомобильная покрышка и чадила жирным пламенем.

Тракторист Елкин, человек среднего возраста, но уже солидный, знающий себе цену, сидя на земле, переобувался.

— По статистике у нас здесь на каждую человеко–единицу по семьдесят лошадиных сил приходится. Но до полной механизации нам жердей не хватает, чтобы из них ходули сколотить. — Пожимая полными плечами, заявил: — Просто удивляюсь. Ноги промачиваю, а грипп меня почему–то достигнуть не может.

Пожилой сварщик Лопухов, сушивший у костра пачку электродов, отозвался иронически:

— Может, тебе амфибию заказать или лучше всего вертолет? Будешь сидеть на воздухе в чистоте и аккуратности. А то верно: какое безобразие, человек на работе ноги промочил, а он желает в коммунизм на сухих ногах шагать.

Елшгн обиделся. Полное лицо его набрякло. Топчась босыми ногами по снегу, крикнул:

— Ты, Лопухов, меня не задевай. Я в танке два раза подряд горел и в Берлин на танке въехал.

Лопухов плюнул на палец, потрогал горячие электроды, скосив глаза, осведомился:

— Ты чего кипятишься? Трактор твой в болоте вязнет? А отчего он вязнет? Траки узкие, на них и жалуйся. — Усмехнулся, приподнялся и, показав рукой на железные плиты, обвязанные проволокой, на которых он сидел до этого, заявил:

— Ладно, сберегу я тебе твои нервы, приварю к тракам эти дощечки, и получится, как ты даже об этом во сне не мечтал.

Елкин пытливо взглянул в глаза Лопухову, нагнулся, поднял тяжелую железную плиту, долго недоверчиво разглядывал. Но постепенно его пухлое лицо стало расплываться в широкую улыбку:

— С высокой вышки ты, Лопухов, дело понял. Я прямо заявляю: с высокой вышки.

К костру подбежал, зажац под мышками озябшпе ладони, худенький молоденький бульдозерист, весь до плеч заляпанный заледеневшей болотной грязью. Сунув прямо в огонь сизые, опухшие, в ссадинах руки, звонко пожаловался:

— Четвертый раз Пеклеванного вытягиваю. Увязнет, одна стрела торчит — тяну, тросы лопаются. Завяжу бантом. Та же музыкальная история. Трах — и нет струны.

Взглянув на Лопухова, сказал извиняющимся голосом:

— Решил передохнуть маленько, морозом грунт крепче схватит, и за ночь, пожалуй, проскребу всю болотину.

Лопухов сощурился:

— Всему советскому народу порешили рабочий день сократить. Только один наш Ваня не согласный. У него свое мнение.

— Так, Василий Егорович, — взволновался бульдозерист, — я ведь почему так… Днем грунт некрепкий, приходится лежневку класть, сколько кубометров леса зря в грязь утаптывать. А ночью землю смороженную задаром пройти можно. Значит, сколько тысяч рублей сберечь можно.

— Хороший ты паренек, Ваня, это я тебе официально говорю, — без улыбки произнес Лопухов.

Подошла изолировщица Зина Пеночкина. Поверх пальто цвета беж она была обвязана большой, как одеяло, шалыо.

Бульдозерист, глядя на девушку, сказал мечтательно:

— А на Кубани летом ты, Зиночка, как русалка, в купальнике работала. — Обернулся к Лопухову, сообщил радостно: — В Бухаре под землей целый океан газа обнаружили, будем оттуда нитку тянуть. — И, кивнув на Зиночку, добавил заботливо: — Там ей тепло будет, даже жарко.

— Нам, газовщикам, правительство на семь лет расписание составило, насквозь всю землю трубопроводами прошьем, везде побываем, — заметил Лопухов.

Зиночка дернула плечом и сказала вызывающе:

— Во–первых, бухарский газ мы будем тянуть на Урал, а там климат континентальный.

— Вот что значит полное среднее образование, — громко рассмеялся бульдозерист. — Все знает.

Девушка обидчиво и гордо вскинула голову.

— Считаю твой смех неуместным, — нервно засовывая выпавшие из–под платка каштановые пряди, заявила она вздрагивающим голосом. — И вообще, если ты снова не будешь заниматься в школе рабочей молодежи, тебе не быть членом бригады коммунистического труда. Я тебя, Иван, об этом решительно предупреждаю.

— Ух ты, какая строгая! — заступился за паренька Лопухов. — А то, что он всю ночь работать по своей воле на трассе будет, это тебе что — не коммунистический показатель?

Девушка сияющими глазами быстро взглянула на бульдозериста, но тут же потупилась и сказала служебным тоном:

— Это только один показатель, а мы должны взять на себя целый комплекс.

— Выходит, ты неполноценный? — Лопухов уставился на паренька. — Или отлыниваешь от чего? — И потребовал строго: — А ну, доложи пожилому человеку, из чего ты состоять должен.

Паренек, шаркая по земле ногой, проговорил сипло:

— Ну, значит, давать самую высокую производительность по своей части…

— Ну и как? — осведомился Лопухов. — Получается? — И, не дожидаясь ответа, заявил: — Я, ребята, не для хвастовства, а в порядке информации: всегда больше чем две нормы. С этой точки я для вас подхожу?

— Вы, Василий Егорович, — вежливо сказал паренек, — автоматами пренебрегаете, набили руку на ручной, а о дальнейшей своей перспективе ие думаете.

— Значит, не подхожу?

Паренек вопросительно посмотрел на Пеночкпну. Не получив от нее помощи, кашлянул, пробормотал сконфуженно:

— Значит, пока нет.

— Формалист ты!

— Я, Василий Егорович, просто очень высоко думаю о тех, кто в такой бригаде состоять будет, — тихо произнес паренек.

— А себя небось зачислишь?

— Вовсе нет, во мне пятно есть.

— Это какое же такое пятно?

Паренек махнул рукой, попросил Зину:

— Скажи. — Видя, что девушка колеблется, повторил повелительно: — Говорю, скажи. Я своих пятен не боюсь.

— Он бульдозером столб телефонный своротил, никому не сказал, сам его на место ставил, провода соединял. А из–за того, что он один со столбом возился, люди сколько время без связи были.

— Что ж ты так?

— Я испугался.

— Испугался? Бульдозерист, он, все равно что танкист, должен быть смелым.

— Я смерти не боюсь.

— А прораба, выходит, больше смерти испугался.

— Вы его, пожалуйста, больше не критикуйте, — попросила девушка, — мы его и так сильно критиковали. И он ужасно все сильно переживал.

Лопухов положил руку на плечо пареньку, сказал озабоченно, ласково:

— Это хорошо, что ты так расстроился. Нам люди–деревяшки вовсе не требуются. Нам люди очень душевные нужны. И с этого главная красота жизни будет. — Задумался, проговорил наставительно: — И правильно, ребята, что вы так высоко мерку под свою бригаду держать хотите. Только я так полагаю: выше темени ее задирать не к чему. Дерево кверху растет не оттого, что его кто–то для этого дергает. Подтягивать друг дружку можно, а вот дергать — это не обязательно.

— А я хочу, чтобы он во всем был хороший, — решительно заявила девушка, — и буду его дергать, как вы выражаетесь.

— А в кино ты с ним хоть раз ходила? — осведомился Лопухов.

— Ходила, — шепотом сказала девушка.

— Ну, тогда порядок. Тогда, значит, все правильно.

Бережно завернув просушенные электроды в кусок брезента, Лопухов встал, потоптался на месте, будто не решаясь сразу уйти от тепла костра.

— Вот товарищ Ленин мечтал еще задолго до революции о том, какое облегчение даст горючий газ людям. А теперь мы его мечту исполняем в полном масштабе. Такая, значит, картина получается.

Лопухов вздохнул и, переведя взгляд на девушку, продолжал строго:

— Ты его воспитывать — воспитывай, но зря пилить брось. Я‑то вижу, с чего вы друг дружку задеваете. — Подмигнул и пошел к трактору, с которого Елкин уже успел снять гусеницы и расстелил их на земле, приготовив к сварным работам.

Ушли и другие рабочие.

У костра остались бульдозерист и девушка. Высокое пламя отгораживало их друг от друга. Бульдозерист последний раз протянул к огню опухшие, в ссадинах руки, потом туго натянул нарядную, из серого каракуля ушанку, произнес неуверенно:

— Ну, я пошел. — И, словно оправдываясь, объяснил: — А то мотор застынет.

— Мы сегодняшнее твое обязательство обсудим и учтем, — пообещала девушка.

— Ладно, учитывайте. — Ссутулясь, он пошел, хлюпая по черным лужам, натекшим от костра.

— Ваня! — жалобно крикнула девушка.

Бульдозерист остановился.

— Ваня, — сказала девушка, — ты постарайся.

Растерянная улыбка блуждала по ее лицу, до этого такому самоуверенному и даже надменному.

— Ты понимаешь, я, как комсорг, должна подходить к тебе строго принципиально.

— Я понимаю.

— Но мне лично, понимаешь, лично надо, чтобы ты был вовсем самым хорошим, слышишь: мне лично. — Все это она проговорила быстро, задыхаясь, высоким, срывающимся голосом.

— Самым лучшим я все равно не буду, — мрачно сказал паренек.

— Почему? Ведь ты можешь?

— Пеклеванный — бывший танкист. Он на бульдозере вокруг столбов восьмерки делает. А я сшиб. — И признался уныло: — Нет, мне еще далеко до Пеклеванного. Тут у меня не получится.

Девушка смотрела вслед бульдозеристу. Лицо у нее было расстроенное и взволнованное. Снежинки, падая, таялп на щеках и, не тая, повисали на бровях и ресницах.

Вспыхнули фары на бульдозере, и тяжелая машина, дробя гусеницамп черный болотный лед, низко опустив нож, вспахивая широкие пласты застывшей торфяной почвы, стала прокладывать просеку в болотных зарослях.

Белая луна пылала холодным огнем.

1959 г.

ТВЕРДЫЙ СПЛАВ

Творчество нового — всегда подвиг.

…Шел суровый 1941 год. Гитлеровские полчища навалились на нашу землю танковыми армадами. Броня их долго и тщательно испытывалась на полигонах, и бронебойные снаряды крупповской стали оказались бессильными пробить ее. Немецкие металлурги в ту пору сильно преуспели в производстве высокопрочной стали. Они были убеждены, что нет на свете металла, который способен пробить их металл.

Но оказалось, есть такой сплав! Мы расколачивали немецкую броню, от которой отскакивали снаряды США, Англии и даже самой крупповской алхимии. Этот сплав делали в. Москве, на предприятии, которое называется теперь Комбинатом твердых сплавов.

Об этом подвиге в труде рассказывает самая дорогая заводская реликвия: на стене под стеклом, на алом шелку прикреплен орден Трудового Красного Знамени — награда за героический труд в годы войны.

А сейчас весь коллектив комбината борется за звание предприятия коммунистического труда. Право на соревнование за это высокое звание твердосплавцы обрели всеми своими подвигами в минувшем и в сегодняшнем, обрели тем, что отчетливо видят они себя в завтрашнем дне.

Сначала о сегодняшнем.

Вот цех № 2, где хранится орден Трудового Красного Знамени. По сравнению с 1952 годом цех в три с лишним раза увеличил производство изделий ювелирной точности, приближающихся по шкале твердости к алмазу. Но не только на тонны мера изделиям. В два с половиной раза улучшились их режущие свойства. Это был качественны и скачок, свидетельство творческого, новаторского духа коллектива.

Теперь о завтрашнем дне.

Комбинат твердых сплавов — в числе тех тридцати двух предприятий, которые должны в будущем году полностью осуществить механизацию и автоматизацию производства.

На комбинате, в отделе механизации и автоматизации, работают шестьдесят инженеров–конструкторов в содружестве с научно–исследовательскими институтами. Их задача — технику будущего воплощать в график плана сегодняшнего преображения предприятия.

Здесь завтрашнее переплетается с сегодняшним, будущее вторгается в настоящее.

Бригадир бригады коммунистического труда Евдокия Черняева рассказывает:

— Вы находитесь сейчас в цехе, которого здесь больше не будет. Нам дают новый цех, с новой техникой.

— А эта уже устарела?

— Видите, двухзонная печь–полуавтомат. Раньше приходилось вручную пользоваться двумя печами. В одной — ниже температура, в другой — выше. Представляете, какая канитель с ними была. Теперь одна печь заменяет две, но и она уже отживает свой век. Пока это полуавтомат, а его сделают полным автоматом. Иначе нельзя!

Бригада Черняевой не знает брака, из месяца в месяц перевыполняет план. Их четыре женщины, управляющих всем печным хозяйством цеха: бригадир, Татьяна Поддубная, Татьяна Тимошина, Антонина Зимина. В цехе у них чисто, как в лаборатории. А ведь шихта, с которой они работают, — это мельчайшая тяжеловесная пыль из редких металлов. Очень дорогая пыль.

— Помните, у Бальзака, золотых дел мастера, умершего в нищете? А из мельчайших частиц золотой пыли, падавшей годами на доски пола его лачуги, можно было бы выплавить потом слиток золота.

— Ну, после нас не разживешься! — смеется Черняева. — Мы за каждой пылинкой охотимся.

Положила ладонь на округлый бок электропечи.

— Вот наша кухня какая. Такие, значит, мы в ней пироги печем. Без них ни станка, ни машины не построишь. В экономическую школу всей бригадой ходим. Да и вообще всегда вместе. Мужей своих тоже сдружили в одну компанию. Беречь материал — это, конечно, показатель. А вот друг друга беречь — тоже что–то значит. Таня Поддубная захворала, мы ее заботы по дому на себя все взяли. Когда работать и жить помогают, знаете, как счастливо, спокойно человеку? И нет тогда различия — дом, производство — все родное, и там ы тут, всюду тебе люди самые близкие.

— Что ж, получается вроде сплава личного с общественным?

— Ну, конечно, коммунистическая мерка. Она нам и светит. А про новую технику я так думаю. Если на ней один человек может дать продукции столько, сколько на старой десять давали, значит, совсем близко время, когда в коммунизм войдем. И тогда полностью обнажится капитализм. Все увидят, что при нем совсем невозможно жить человеку. А то до какой дикой дурости американцы дошли: за нами с неба шпионить! Дали им ракетой прикурить, скосоротились они, сорвали переговоры. Я женщина не военная, а понимаю, какую продукцию могут наши ракеты таскать по любому адресу. Наука и техника у нас сейчас очень серьезные…

По тому, с каким спокойствием Евдокия Васильевна и ее подруги управляют сложнейшими агрегатами, видно, как далеко шагнул в будущее советский рабочий человек. И как незыблемо прочно он уже стоит в этом будущем своим сознанием, как своим трудом приближает он это будущее сегодня.

Начальник второго цеха Анна Андреевна Судакова и технорук цеха Вера Васильевна Бажукова, когда начали рассказывать о людях цеха, проявили поразительную осведомленность не только во всех черточках их характеров, но и в подробностях их домашней жпзнп, хороших и печальных событиях в ней.

Откуда это?!

— Так ведь мы посещаем своих рабочих дома. Беседуем с их женами или мужьями. Интересуемся, как они учатся в школе взрослых, как налажен быт, в чем можем помочь. Советуемся. Знаете, в семье всякое бывает. Вот мы и хотим, чтобы не только в цехе помогать человеку лучше работать, но и дома жить лучше.

Эта сторона деятельности руководителей производства показалась мне не менее значительной, чем внедрение новаторского агрегата для сушки изделий при помощи инфракрасных лучей, который они только что показывали.

Теплота человеческого сердца — это чудесное излучение — обогащает души людей, помогает им жить лучше и работать лучше. И я отношу ее, эту заботу человеческих сердец, к одному из серьезных показателей производственных успехов твердосплавцев.

Молодой коммунист, слесарь второго цеха Анатолий Хохлов — ударник коммунистического труда. Раньше в цехе было восемь прессов, и случались простои, задержки в ремонте. Теперь тринадцать прессов, и ни одного случая выхода из строя. Хохлов в совершенстве знает свое дело. Учится в вечернем техникуме, чтобы знать больше, чем требует сегодняшнее его дело, знать то, что будет необходимо для механизмов завтрашнего дня.

Жена Хохлова — Муся работает здесь же техником–конструктором, получает 900 рублей. А Анатолий зарабатывает 1100 в среднем.

— Стоит ли вам пять лет учиться и получать потом столько же, сколько ваша супруга?

Хохлов смотрит на меня изумленно:

— Да мне же будет интересней жить на свете. И работать легче.

И, как бы поясняя свою мысль, добавил:

— Очень я, знаете, люблю технику, и личная жизнь у меня очень украшена тем, что Муся — техник. Эго очень хорошо, когда жену любят не просто так, а еще за то, что она любит то, что ты любишь. И мы с ней, когда о заводе говорим, придумываем, мечтаем. Ну, по своей технической линии… Чем техника у нас будет совершеннее, тем человек станет тоже совершеннее. Видел я в кино атомную электростанцию и как там манипулятор работает. Смотрел как зачарованный. В сущности это и есть коммунизм, когда самая могучая энергия человеку служит.

В первые годы революции скульпторы изображали символический образ рабочего, наделяя его мускулатурой Геркулеса, и заставляли опираться на тяжкий молот. Им не приходило тогда в голову, что этот рабочий станет у механизмов — изящных и сложных, но выполняющих самую тяжелую работу. А на долю человека останется только должность мудрого властелина над ними. Это время наступает. Время величия человека, время коммунизма…

Степан Порфнльевич Соловьев, директор комбината твердых сплавов, вспоминает:

— Когда я впервые пришел сюда семь лег назад, мне понадобились защитные очки от пыли и резиновые сапоги. А теперь, глядите, во дворе завода цветут вишни, и только цветочная пыльца на белых венчиках… Да, люди работали в тяжелых условиях. Много было ручного труда. Изматывала штурмовщина. Но это сильный, сплоченный коллектив. Мы сделали усилие, и вот уже два года у нас семичасовой рабочий день при многократном увеличении выпуска продукции за счет механизации, автоматики. А душа всего — люди. Если добираться до сути дела, то вся наша техническая реконструкция — это по существу не что иное, как возвеличение человека. Сейчас у нас на тысячу стало меньше рабочих — тысячу рабочих мы передали другим предприятиям. Возьмите хотя бы второй цех. Он почти в четыре раза поднял выпуск продукции, резко улучшив ее качество. Все это стало для нас подступом к тому, чтобы бороться за звание предприятия коммунистического труда. Коммунистического труда! Труда, когда человек ставит перед собой задачу не только работать лучше, но самому стать лучше, воспитать в себе самые высокие душевные качества.

Чем полнее и совершеннее механизация и автоматизация производства, тем сильнее и явственнее проступают все особенности сегодняшнего рабочего, словно в многократном увеличении. И я скажу: чем лучше он, как человек, тем выше, производительнее его труд. Отсюда главное: борьба за нового человека и совершенствование техники — вот путь к коммунизму. Техника только тогда всемогуща, когда человек чувствует себя ее властелином.

* * *

Комбинат твердых сплавов по уровню техники, по организации производства завтра будет не таким, какой он сегодня. Также и люди этого комбината, борющиеся за звание коллектива коммунистического труда: они тоже завтра будут иными, чем сегодня.

И нет ничего надежней этого человеческого сплава, прорезывающего путь в грядущее своим трудом, героическим дерзновением, новаторским, как сама наша жизнь.

1960 г.

ВЕЩИ И НАСТРОЕНИЕ

Несколько лет назад в журнале «Знамя» была опубликована статья крупнейшего украинского авиаконструктора Олега Антонова. Мысли автора, его анализ нашей экономики и планирования надолго запали в память. Прошло несколько лет, но если статью вновь поставить сейчас в любой из номеров газеты или журнала, читатель скажет: «Статья написана сегодня», «Статья — отклик на почин москвичей и ленинградцев, решивших выпускать продукцию, не уступающую по качеству лучшим мировым стандартам».

Олег Антонов утверждал, что качество должно стать краеугольным камнем нашего народного хозяйства, что проблема качества — это не только проблема материальная, но и нравственная, моральная. И с ним нельзя не согласиться.

Почин москвичей и ленинградцев внутренне подготовлен всей нашей жизнью, всем сознанием советского человека. Могут спросить, почему именно сейчас этот вопрос стал столь остро? Пожалуй, такая постановка вопроса будет не совсем правомерна. Борьба за качество у нас была всегда, даже тогда, когда в силу исторических условий в капиталистическом окружении мы были лишены возможности широко изучать уровень мировых стандартов. Однако гений народа преодолевал трудности. Массовое движение рационализаторов, изобретателей, усилия советской инженерно–технической интеллигенции выдвинули нашу страну в число ведущих мировых держав.

Своп писательский путь я начинал с непосредственного участия в создании нашей промышленности, в годы первых пятилеток. Стройки Кузнецка, Краматорска определили и мой дальнейший путь. Тема промышленности стала навсегда главной в моем творчестве. Мне приходилось встречагься с сотнями хозяйственников, если можно так сказать — офицерским корпусом нашей промышленности. И я пришел к глубокому убеждению, что этот «офицерский корпус» в общем–то отвечает всем требованиям современного уровня индустрии. Среди хозяйственников у нас широко распространен тип людей, которые живут ленинскими предначертаниями: во всем служить советскому человеку. Образом Балуева мне хотелось доказать именно это. Но есть хозяйственники иного рода. Сгиль их работы можно выразить кратко: нужды людей их не волнуют. Мне так и кажется, что в идеале они хотели бы видеть стандартного малогабаритного человека. В этом случае они добивались бы без усилия экономии материалов, Средств и… мыслей. Что такое план в нашем понимании? Он спускается сверху и в первоначальном состоянии носит стратегический характер. Но известно, что тактическая разработка его требует тщательного изучения запросов людей, конкретного знания того, что человеку нужно, гребует энергии, устремленности в едином направлении — удовлетворить его нужды. Станет ли заниматься этим хозяйственник, чья заповедь гласит: люди для продукции, а не продукция для людей. Конечно, нет. Таким образом, его труд, а точнее — увиливание от труда, уже переходит в нравственную категорию. И здесь слово за нами, писателями, если так можно сказать, конструирующими человеческие души. Как видно, вопрос качества перерастает рамки только материальной среды.

Качество изделий, выпускаемых нашей промышленностью, нельзя рассматривать односторонне. Нужно этим изделиям еще и обеспечить долгую жизнь. В той же статье Антонова, с которой начался разговор, приводились любопытные данные. Я не могу оперировать цифрами, поскольку их не помню, но не могу не передать мысли автора о долголетии продукции. Пусть наши изделия будут несколько дороже, но, дорожая при своем рождении, они потом дадут' такую экономию, которая в десятки раз перекроет первоначальные затраты. Возьмем житейский пример. Отличная обувь, долгое время не требующая ремонта, — это и экономия зарплаты нашего рабочего человека, это и отличное настроение, это и резерв времени для фабрики. А вот другой пример. Я хорошо знаю строительство трубопроводов, этих топливных артерий нашей страны. Строительство их потребовало миллионных затрат. Что такое трубопровод? Он испытывает на себе десятки атак со стороны природы. Это и щелочные и кислотные коррозии, и блуждающие токи, и другие враги металла. Чтобы создать какой–то защитный барьер, мы обычно покрываем трубопроводы битумом. Мне как–то говорили, что наши чехословацкие друзья используют для покрытия труб стекло. Вероятно, это дороже, но во сто крат выгоднее. Ремонт трубопровода обходится в огромные суммы. Он требует тяжелого труда, Я уже не говорю о тех убытках, которые возникают в результате пусть даже временного бездействия трубопровода. Так, если покрытие из стекла обеспечивает ему более долгую жизнь, то нужно ли считаться с тем, что оно несколько дороже?

У нас невиданное по размаху жилищное строительство. Но как часто еще наши дома не выдерживают испытания временем, отравляют нам жизнь недоделками, портят настроение! С плохим настроением и хуже работаешь, а значит, в свою очередь создаешь недоброкачественную продукцию.

Качество — как будто безъязычная категория, и все–таки оно в строгой определенности являет нам характеры людей и честных, и недобросовестных, и добрых, и злых. Плохая продукция оскорбляет нашу историческую память, потому что знак сработанной вещи — знак времени. Мы мирились в годы войны со скороспелыми постройками. Мы мирились с тем, что наша одежда, обувь были грубыми, некрасивыми. В них была большая нужда, и не было условий, времени для их отличной выработки. Но допускать это сейчас, я еще раз подчеркиваю, — значит оскорблять нашу историческую память. И здесь вопросы материального качества переходят в духовную сферу. Не случайно партия говорит, что качество — это величайший резерв нашего общества. Наш труд, наша овеществленная психология могут быть и стимуляторами нашей жизни, и тормозами. Уж нам, писателям, это отлично известно.

1965 г.

ГОРОД БРАТСТВА

В столь повелительно короткие сроки мировая строительная практика еще не решала задач такого масштаба и сложности, какие решает ныне советский интернационал строителен в Ташкенте.

Землетрясение лишило город почти двух миллионов квадратных метров жилой площади. Здания современной постройки выдержали, но тесные кварталы домов из сырцового кирпича — скудное наследие дореволюционного Ташкента — разрушены или приведены в аварийное состояние. Ташкентцы мужественно шутят: «Землетрясение тряхнуло стариной».

До сих пор градостроительство в Ташкенте развивалось главным образом по периферии — микрорайонами. Мне довелось беседовать с многими людьми, лишенными крова. И я пришел к убеждению: их заботит не только то, когда они получат новые жилища, но и то, какой будет архитектурный облик нового Ташкента. В печати и на собраниях ташкентцы оживленно обсуждают будущее своего родного города. Утверждается принцип: союз прочности, удобства и красоты.

Те здания, у которых будет велика площадь глухих стен, предлагается украсить керамикой, художественной майоликой, настенной мозаикой. Многие узбекские художники, не ожидая заказа, работают в своих палаточных студиях над созданием панно. При этом их вдохновение питается великими образцами творений древних мастеров. Инженеры, знакомые с зарубежным опытом строительства в жарких климатических условиях, приносят эскизы зданий, которые удачно решают проблемы солнцезащиты. Искусные старые самаркандские мастера керамики изъявили желание дать Ташкенту для украшения его новых зданий свои редкостные изделия.

Рациональное применение прогрессивных конструкций и материалов для постройки экономически выгодных и удобных в эксплуатации красивых зданий должно быть тесно увязано с традициями города–сада. Новые дома надо расположить так, чтобы открылся простор растительности, которая создает не только «зону тени», но и зону радости, отдыха. Усилия строителей из всех братских республик объединены единой творческой мыслью генерального плана Ташкента: районы новой застройка составят вместе целостный городской ансамбль.

Как бы ни был труден сегодня быт ташкентцев, мысли и дела их устремлены к будущему города. В его очертаниях они видят воплощение разума, красоты и подвига его строителей. И во имя того, чтобы новый Ташкент не был просто отстроенным на скорую руку безликим скопищем жилплощади, они терпеливо сносят невзгоды. Стены тех домов, которые могут еще выстоять зиму, укрепляются опорами. Жители новых районов теснятся, чтобы уступить место у себя в доме тем, кто лишен крова. Многие выезжают в другие города республики на временное житье. Люди являют высокие примеры мужества, спокойной выдержки. Они твердо уверены в том, что все это будет вознаграждено в ближайшем будущем, когда Ташкент станет одним из красивейших и благоустроенных городов страны.

В эти дни бригады строителей с помощью мощной техники ведут неистовую разрушительную работу, расчищая площадки от развалин. Тысячи новеньких самосвалов с номерными знаками многих республик вывозят остатки старых строений за город, сваливают их в балки и овраги. Проектные институты Москвы, Ленинграда, Киева, открыв в Ташкенте свои филиалы, разрабатывают коренные градостроительные решения. Документация готовится в кратчайшие сроки с учетом новейших достижений зодческого искусства.

Город запечатлеет в камне и бетоне братство народов, воплотит в себе подвиг созидания и самоотверженного товарищества, ибо каждая республика вносит в Ташкент свою долю жилой площади, отрывая ее по–братски от своих нужд. На столе председателя правительственной комиссии по ликвидации последствий землетрясения в Ташкенте, заместителя Председателя Совета Министров СССР И. Т. Новикова лежат обязательства помощи городу: Российская Федерация построит 330 тысяч квадратных метров жилья, Москва — 230, Ленинград — 100, Украина — 160, Белоруссия — 25, Казахстан — 28, Грузия — 22,5, Азербайджан — 35, Литва — 10, Молдавия — 6, Латвия — 7,5, Киргизия — 11,5, Таджикистан — 8, Армения — 15, Туркмения — 9, Эстония — 5,4. Уже в этом году таджикские и туркменские строители выполнят обязательства, используя свой опыт сооружения сейсмически устойчивых зданий.

Тысячи писем со всех концов страны приходят в адрес ЦК Коммунистической партии Узбекистана. Люди зовут ташкентцев в свои жилища, шлют деньги в фонд восстановления города, предлагают свой труд на строительстве — безвозмездно, во время отпуска. Ежедневно в город прибывают новые эшелоны с техникой, материалами. Площадки подъездных железнодорожных путей расширяются, не вмещая потоков строительных грузов.

Строительные подразделения Советских Вооруженных Сил пяти военных округов страны возводят сейчас на окраине Ташкента город–спутник на 150 тысяч квадратных метров жилой площади. Он будет сдан ташкентцам в январе нынешнего года. Не знаю, известны ли где–либо в мире подобные скоростные темпы, но они оказались по плечу советским воинам. На площади в 180 га, еще весной засеянной кукурузой, воины–строители ставят город, соревнуясь каждый за честь своего округа в мастерстве созидания.

Строительный отряд дважды Краснознаменного Балтийского флота тоже участвует в трудовом сражении на суше, возводя будущий Ленинградский проспект города–спутника. Кроме того, каждый из военных округов обязался возвести в самом Ташкенте по два стоквартирных дома. Атакующий стиль труда строителей–армейцев надолго останется в моей памяти своей яростной сноровкой, победоносной жаждой опередить положенные сроки. Сущность советской народной армии, ее всеумелость и преданность воинскому долгу нашли выражение в трудовом подвиге на площадке будущего города–спутника.

Усилиями интернационала советских строителей к Октябрьской годовщине ташкентцы получат девять тысяч новых квартир в зданиях, построенных на средства и силами всей страны.

Но как бы ни были огромны масштабы и темпы строительных работ, дать кров всем потерпевшим невозможно в столь короткое время. Известно, что жители Ташкента в годы Великой Отечественной войны приняли и разместили в своих домах около одного миллиона советских людей, эвакуированных из районов, захваченных гитлеровцами. Эта великая и благородная отзывчивость вновь проявилась во всей широте в критические моменты бедствия, постигшего город. Только один Октябрьский район столицы Узбекистана взял под свой кров 14 тысяч человек. Этот район, славный своими традициями времен Октябрьской революции, именем которой он назван, принял в годы войны в свою семью 20 тысяч детей–сирот, отцы которых пали на поле битвы с немецкими фашистами. Вот и теперь этот район распахнул двери своих домов для тех, кто их утратил.

Известно, что в критические моменты с наибольшей силой выявляется характер человеческой личности, как и всего общества в целом. Коммунистический принцип — человек человеку друг, товарищ и брат — сегодня стал сущностью бытия и сознания сотен тысяч ташкентцев.

В те дни, когда сейсмическая станция Ташкента начала счет четвертой сотни подземных толчков и невозможно было предугадать, какой из них разразится с новой сокрушительной силой, в городе собрался объединенный пленум творческих союзов республики, посвященный решениям XXIII съезда Коммунистической партии Советского Союза. Деятели искусств говорили о тех высоких задачах, какие ставит перед ними партия. И самая главная из них — запечатлеть образ нашего современника — творца истории, его духовную, идейную стойкость. На пленуме выступил кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Шараф Рашидов. Он говорил о великой преобразующей силе искусства: оно не только человековедение, но и человековедение светлого будущего. Нет никакого сомнения в том, что деятели искусств Узбекистана выполнят свою высокую миссию, глубоко раскроют то прекрасное и великое, что так зримо воплощено сегодня в братской помощи народов нашей страны.

Многие писатели Ташкента утратили жилища, или же дома их находятся в аварийном состоянии, так же, как здание Дома литераторов, где размещался Союз писателей и редакции журналов. Один из моих друзей, талантливый писатель Аскад Мухтар, живет со своей семьей в палатке. Все дни, которые мы были вместе, я ни разу не слышал от него сетований на палаточный образ жизни. И, судя по тому, с какой жадностью он заполнял свою записную книжку во время наших совместных путешествий, Аскада Мухтара больше всего заботит работа над его новой книгой.

Миллионный город весь в ритме большой трудовой жизни. Только не видно на улицах детей. Многие отправлены в лагеря, санатории, дома отдыха. Для них предоставлены лучшие здравницы многих республик. Но они скоро вернутся в новые свои дома, в новые районы Ташкента и, возможно, удивятся той сказочной быстроте, с какой возводится новый Ташкент — город, где будут жить и расти эти новые граждане нового мира, одухотворенного великим и всемогущим братством народов.

1966 г.

ГЛАВНАЯ ПРУЖИНА

Горьковскому заводу «Красная Этна» минуло полсотни лет. В годы войны он работал изо всех сил, как самоотверженный труженик–герой, и был награжден орденом Ленина. Прежняя давняя его специальность: гвозди, проволока, болты… Теперь он делает нормали для автомобильной промышленности страны.

Крепежный материал для автомобилей — это изделия высокого класса точности — около двух с половиной тысяч наименований, из множества марок сталей.

Каждая новая модель автомашин — новый привередливый заказ заводу «Красная Этна», заказ, требующий новаторства и неукоснительного равенства с мировыми стандартами. И пожилой завод точно в срок выполняет эти заказы с рвением и тщательностью непревзойденного маститого мастерового.

В силу разного рода обстоятельств завод был лишен возможности роста вширь производственными площадями, числом занятых на нем рабочих рук, новым оборудованием, и при этом он должен был удвоить выпуск продукции.

Для коллектива завода был только один путь — уплотнять свои площади до предела, механизацией и автоматикой восполнить недостаток рабочих рук, отсутствие нового оборудования преодолеть полной модернизацией старого. Это — путь творчества, инициативы, всеобщей изобретательности. Решающая сила на таком пути — люди, их рабочая даровитость.

Когда рабочий коллектив корпуса холодной высадки, включающий в себя три цеха, приходит на собрание, большая часть зала — это люди с сединой. Они знали друг друга здесь на заводе еще юношами. Эхо костяк завода, его гордость, его сила — мудрые наставники молодого поколения.

С 1950 года объем производства в корпусе холодной высадки увеличился в три раза. Увеличился втрое при том же оборудовании, на тех же производственных площадях, с тем же числом рабочих. Это — подвиг, и познать тайные пружины его — значит разгадать души людей, творящих такой подвиг.

Корпус холодной высадки, на мой взгляд, подобен музею техники или, вернее, арене, на которой запечатлены все этапы борьбы за новую технику, длящейся и сегодня. Вы увидите здесь старые, выпуска 1935 года, двухударные прессы. И вы увидите тут же, рядом, эти же прессы, но модернизованные руками самих рабочих и инженеров цеха. Из двухударных прессы стали одноударными многопозиционными. Теперь они с одного удара выполняют сразу несколько операций.

И вы увидите здесь же их собратьев, сведенных в агрегаты, соединенных хитроумными микротранспортерами, Оснащенных сложнейшими автоматическими устройствами. Заготовки, загруженные в бункер с одного конца, выходят с противоположного уже полностью готовыми изделиями. Это вполне современные автоматические линии и, мало того, — уникальные.

На выставках в Париже, в Лондоне, в Праге они вызывали восхищение своей оригинальной конструкцией, безупречно действующей автоматикой, высокой точностью обрабатываемых изделий. Эти автоматические линии созданы творческой мыслью рабочих и инженеров завода, воплощенной в металле их руками. Но созданы они заводским народом не ради того, чтобы блеснуть своим инженерно–конструкторским искусством. Новая техника — это самое верное орудие борьбы заводского коллектива со всеми трудностями, которые ему приходится одолевать.

Корпус холодной высадки уже много лет не получает от щедрот нашего станкостроения потребного ему нового оборудования. Зато щедро и неукоснительно завод получает требовательные заказы на изделия все более сложных конфигураций, соответственно нуждам автопромышленности в количествах весьма внушительных.

Планы спускают сверху. План — закон. И есть закон рабочей совести, повелевающий этот план выполнять, преодолевая трудности и обиды на недостатки снабжения новой техникой. Люди корпуса холодной высадки сами для себя создавали новую технику, преображая и омолаживая старое оборудование в самоновейшие автоматические линии. Своей мастеровитой мудростью они наращивали производственные мощности, производительность труда, дерзновенно используя для этого свои творческие силы, работая на тех же площадях, с тем же оборудованием, тем же числом рабочих рук.

Была создана группа для модернизации техники с упором на омоложение старой. В нее вошли наладчики: 10. И. Веткин, М. А. Криночкнн, Н. Н. Куксов. Это на их долю пала задача — инженерную мысль конструкторов, воплощенную в металле, превратить в безотказно работающую автоматическую линию, «обучить» ее трудиться без участия человеческих рук, щедро выдавать продукцию.

— Наладчик должен быть универсалом, — говорит мне 10. И. Веткин, — и обязательно образованным рабочим.

— Поэтому вы сейчас сдаете дипломную?

— Да, так, — соглашается Веткин. — Но нужно еще иметь выдержку, терпение.

— А смекалку?

— Техническую культуру, — поправляет Веткин.

— Ну а талант, дарование?

— Тоже нужны. Вот Герасимов, слесарь шестого разряда, двадцать пять лет на заводе. С прессом у нас не получалось, чтобы по–новому заставить работать — одноударно. Неделями наедине Герасимов пресс изучал, кое–что в нем доделал, кое–что переделал и дал ему новую рабочую жизнь.

Или вот станок шлиценарезной. Копались, разбирали, снова собирали — не работает. Оставалось составить акт и сдать в металлолом. Слесарь Пруцков, тоже ветеран, говорит:

— Я сделаю, он у меня пойдет.

Занимался Пруцков с этим станком долго, перерасчет всех узлов сделал, какие–то детали заменил, выточил по–своему и научил станок работать с полной отдачей. Таких бесценных умельцев у нас среди ветеранов много. Талант — дар. Но главная пружина при всех этих качествах — рабочая гордость. Одолеть то, что кажется неодолимым. В этом — рабочая радость.

Поставили мы к прессам грузоподъемники, чтобы проволочные бунты на вертушки не вручную ставить. Изготовили грузоподъемники сами. Механизация труда. Молодежь ее любит. Ею и надо молодежь на производство заманивать. Техникой. Если полюбишь технику, тогда на всю жизнь при ней. Увлекательное это дело — техника.

Вот, к примеру, что такое технический прогресс, если по нашим фактам его оценивать.

Каждый штифт шлифовальщик подает вручную в абразивные камни. Всегда у нас эта операция была узким местом. Сделали загрузочный автомат, пустили: за четыре дня — план месячный!

По этому же образцу сконструировали загрузочный автомат, но более сложный, для шлифовки пальцев и болтов.

Наша производственная программа к концу пятилетки в два раза увеличится против нынешней. И надо ее выполнять при том же личном составе, а как? В первую очередь чтобы мы техникой командовали, а не она нами. Ее надо опережающими рабочими знаниями встречать.

У нас руководящий состав здесь кто? Все — бывшие рабочие, а теперь инженеры. Этим курсом и надо идти.

Умением 10. И. Веткина обучать работе самые сложные автоматы здесь гордятся. Он «воспитал» уже немало автоматических линий. Они работают без участия человека, покоряются его повелительной прозорливой воле.

Ф. К. Печкуров, секретарь партийной организации цеха, сам бывший наладчик, говорит о будущем завода. На заводской территории начали свой нулевой цикл строители, здесь должны вырасти новые цехи. Но темпы строительных работ далеко не соответствуют тем темпам, какими привыкли работать люди этого предприятия.

Пока же в старых цехах возводятся антресоли, которые будут использоваться для производства.

Эта нетерпеливая, деловая инициатива коллектива говорит о его непреклонной перед любыми трудностями трудовой энергии.

Рабочими и инженерами корпуса холодной высадки создан доскональный, обширный план внедрения новой техники. Ю. Веткин — начальник участка наладки этой новой техники. Как и другие новаторы завода, он проникнут заботой, чтобы его завод ни сегодня, ни в будущем не уступал в главном тем юным индустриальным гигантам, что со дня рождения так щедро одаривают самоновейшей техникой, которой умеют и хотят повелевать и люди старого заслуженного завода «Красная Этна».

1967 г.

ОГНЕННОГО ДЕЛА МАСТЕР

Он стоит, широко, упористо расставив ноги, как моряк на палубе. На лице — черноостекленная квадратная маска сварщика, подобная рыцарскому шлему с опущенным забралом. В свободно висящей в воздухе смуглой руке увесистый держатель с тонким стержнем электрода.

На стеллаже прихотливые изделия из сизой высоколегированной стали, которые должны сочлениться, сплавиться в деталь агрегата, способную обладать прочностью пушечного ствола.

Рука его медленно, летуче парит в воздухе, как бы не ощущая тяжести держателя. Светящийся белым нестерпимым пламенем конец электрода, словно огненная узкая кисть, вписывает в стык лаковоглянцевитую полосу, и такую ровную, будто она проведена рейсфедером по бумаге.

В тончайшей щели стыка плавится сталь, формируясь в шов, изящный, ювелирный и превосходящий своей прочностью стойкость — йа гигантское длительное рабочее напряжение — самих изделий.

Зрелище изысканного труда вызывает ощущение завороженности. Оцепенело, ненасытно смотрю, охваченный иллюзорным чувством кажущейся небрежной легкости расчетливых, лениво медлительных, грациозных движений, полных артистизма труда, непринужденной красоты его, достигнутой совершенством на грани виртуозности.

А он не замечает, что на него смотрят, как не замечают художники, упоенные своей работой, людей, толпящихся за их спиной.

Наконец я говорю ему, дотрагиваясь до плеча:

— Может, после смены встретимся?

Он отодвигает маску на затылок. На лице его отрешенное, озабоченное выражение. Косясь на стеллаж, он склоняется и с внимательной нежностью осматривает сварные швы. Потом произносит с облегчением:

— Ну что ж, лады…

Не то он адресуется ко мне, не то к самому себе…

И все–такн наша встреча с Михаилом Жаворонковым состоялась. Он пришел не один, а со своим другом, тоже электросварщиком, Андреем Кожемякиным.

Свое состояние при нашей первой встрече в цехе он объяснил следующими словами:

— Если работа хорошо идет, увлекаешься, время скользит незаметно. Бывает так: гудок, конец смены, а ты чувствуешь — еще не наработался. Идешь домой и подумываешь о деталях, которые еще не сварил, особенно когда работа новая, сложная… — Добавил с застенчивой улыбкой: — Без воображения в нашем деле качественную работу не дашь. Оно человеку высшее ОТК. Прикидываешь, куда тобой сваренные детали пойдут, какую им нагрузку нести, — Сообщил оживленно: — Наши парогенераторы большой мощности, при 570 градусах рабочее состояние давления у них 230 атмосфер, и каждая тонна пара обладает тогда энергией, равной 750 килограммам тринитротолуола. Силища! Вот и сознаешь свою персональную ответственность. Не кто–нибудь, а ты лично. Такая высокая ответственность, она человека над самим собой поднимает. Потом — приятно думать, что наша продукция — почти половина котельного хозяйства страны. База энергетики, что ли. С таким сознанием жить интересно, даже когда неприятности у тебя какие–нибудь происходят, считаешь — мелочь. Раз ты у такого главного дела стоишь и с его меркой на жизнь поглядываешь, — и себя уважаешь и товарищей по работе. С гордостью живешь. — Добавил строго: — Рабочая гордость — это не только сознание, но, если хотите знать, вопрос первой необходимости, от которой качество не только человека, но и труда его зависит. Вот вежливость! Ну что такое? Для некоторых только формалистика. А на самом деле в ней большой стимул. В каком настроении человек на рабочее место становится, так он и работает. Бывает, например: мастер или начальник участка повышенно поговорит со сварщиком. Есть закаленные на грубость, те ничего, отмахнутся и работают. А есть такие, что после грубости сядут на табурет и сигареты три подряд выкурят. И только после этого за сварку берутся, иначе в руке твердости нет. Иначе от нервозности шов у них дрыганный будет. Вот какой вред и человеку и производству приносит неуважительность друг к другу, непочтение к рабочей гордости. У нас на заводе «Красный котельщик» двадцать пять процентов — сварные работы. Сварщик — ведущая профессия. По нашему делу и по себе знаю, как важно в хорошем настроении на рабочее место стать.

Оглянувшись на Кожемякина, Жаворонков сказал:

— Вот Андрей, любит во время работы напевать. Если поет, значит у него все хорошо ладится. И знаете, очень приятно рядом с собой чувствовать такого товарища. Даже чужая радость тебя воодушевляет. Работа у нас тонкая, многодумная, для нее душевный настрой обязателен не меньше, чем квалификация, опыт, искусное уменье. Поэтому у нас в бригаде уважительность на высоком уровне. В нашем обязательстве — пятилетку в три с половиной года выполнить. Нормы выполняем равномерно и постоянно на сто тридцать восемь процентов и не потому, что собрались только люди равной квалификации, но и потому, что почитаем рабочую гордость каждого, стремимся к тому, чтобы у каждого хороший душевный настрой был, тогда и работа ладится. Грубость — даже такую, какая бывает панибратская между приятелями, — мы на работе не допускаем, чтобы не задеть, не раздражить товарища. Мы на своем опыте убедились, какая это сила — вежливость. Сколько она нервной энергии у человека сберегает. Да и вообще мы, люди рабочего класса, должны быть не только профессионально знающими, но и во всем самыми устойчивыми, надежными и самовоспитанными.

— То есть как это — самовоспитанными?

— А вот так, — горячо сказал Жаворонков. — Чтобы каждый из нас за рабочую гордость другого болел, свое рабочее сознание возвышал, звание рабочего на отметку коммунистического уровня подтягивал. Вот мы с Андреем Кожемякиным, прежде чем рабочими настоящими стать, прошли школу жизни. Хоть и подростками, а увидели, прочувствовали, какие беды после войны народ одолевал. Как трудно все было. Но по–настоящему нас, конечно, армия отшлифовала, как и многих других рабочих нашего возраста. И я прямо скажу: для рабочего класса армия наша сегодня просто человеческий университет. Сразу узнаешь, сто служил, а кто нет. И все наше поколение, отслужившее в мирное время в армии, узнавшее трудности жизни послевоенной, сегодня перед послешкольной молодежью такую же воспитательную ответственность несет, как рабочий класс первой пятилетки — перед теми, кто на производство пошел, когда уже индустриализация была налажена и вся жизнь значительно улучшилась.

Вот Андрей Кожемякин замсекретаря партбюро цеха, а я член партбюро. По рабочей линпи мы уже костяк, твердо стоим. Андрея недавно орденом «Знак Почета» наградили. Меня тоже наградили… просто даже очень высоко, Героем Социалистического Труда. Я даже не ожидал такого. Я, конечно, ничего такого особенного в своей личной работе не вижу. Живу ею. А как же иначе? Не я ее возвышаю, а она меня. Ну да ладно. Не о себе сейчас, а о послешкольниках, которые к нам в цех приходят. Не знают они недостатков, при которых мы жили. И это, конечно, хорошо, что тех трудностей нет. Но, с другой стороны, очень гладкой им жизнь кажется, и поэтому, если споткнутся, теряются.

Вот, например, Андрей Кожемякин после войны остался без отца. В семье — шестеро, а он кормилец. Мы с ним оба только шесть классов смогли окончить. Он кучером в колхозе работал, а я тоже за всякий труд брался, чтобы мать поддержать больную. И уже с квалификацией мы с ним в школу мастеров поступили. За три года десятилетку одолели. А молодые приходят готовенькие, с образованием. Мы в их возрасте в этом им уступали. Но силу, дружность, гордость рабочего класса им за школьную их жизнь где же было познать по–настоящему. Отсюда и бывает такое, что молодежь, как я сказал, иногда при первой трудности на работе в заводе теряется.

Собрались мы как–то, члены партийного бюро нашего механосборочного цеха номер один, стали обсуждать, думать, как лучше наладить работу с такой молодежью. Решили проводить у себя «День молодого рабочего». Пригласили родителей молодых рабочих, показали им станки, за которыми их ребята работают, объяснили технологию. Потом собрались все в красном уголке. Выступили кадровые рабочие, рассказали о своих первых шагах в рабочую семью. Вручили подарки тем молодым, кто хорошо работает, объяснили обстоятельно, за что дарят. А кому из молодых подарков не дали, так тем толково объяснили, почему они их не заслуживают. И все это на глазах у родителей. Кроме того, мы каждого коммуниста цеха прикрепили к молодому рабочему. Наши коммунисты и дома у ребят бывали, и с родителями познакомились, и ребят изучили. Выступали наши коммунисты, говорили о сбоях подопечных. О рабочей чести, какую историю наш завод имеет и с кого следует брать пример. Понимаете, чем хороша была эта встреча? Тем, что она вроде семейной получилась, а не каким–нибудь торжественным заседанием. Выходит, что у нас общая с родителями забота, чтобы их ребята настоящими людьми стали, людьми рабочего класса. Душевность в партийной работе — великая сила. Дать стране новое крепкое пополнение рабочего класса — это и есть сегодня первейший долг всякого коммуниста–рабочего. Цифры, конечно, не все могут сказать. Но вот было у пас сорок ребят, которые не выполняли нормы, теперь осталось только шестеро.

Родителей собрать нам предложил партгрупорг, слесарь Василий Иванович Цибульский. Это его идея.

И я так про молодых думаю: такого грамотного пополнения рабочий класс еще не получал, и это сила наша. Но надо, чтобы образованность их целеустремленной была, высокосознательной, чтобы рабочей гордостью они проникались, полностью осознали: человек себя выразить может только в труде. Чтобы поняли: рабочий — это не только профессия, но и гвардия народа, которая пополнение дает во все рода человеческой деятельности. И скорость нашего хода в коммунизм от рабочего класса зависит.

Молодого рабочего надо не только технике обучать, но и думать по–рабочему. Это главное. Тогда из него и получится рабочий человек, широкомысленный, твердо на ногах стоящий.

Мало сообразить, как сделать, надо в воображении держать — для чего делаешь, тогда ты и есть рабочий коммунистического труда.

У нас па заводе какая статистика возрастная: 40 процентов до 35 лет и 20 процентов совсем молодежь. Две тысячи комсомольцев. Выходит, на заводе у нас молодой рабочий класс. А вот на Брюссельской международной выставке наш завод за свои изделия получил Гран–при. Выходит, выиграли мы состязание у всех мировых капиталистических фирм на качество. А ведь наш завод после войны был сплошные развалины. Его подняли, заново выстроили. А сколько кадровых рабочих на фронте погибло или вернулось инвалидами. Да и весь наш город Таганрог гитлеровцы так повредили, что вернувшимся из эвакуации куска крыши нс находилось. Все было — и с питанием плохо, и с одеждой, и оборудования не хватало, на старье работали. А теперь завод — 100 гектаров площадь. Есть цехи, которые только по названию цехи, а по объему производства заводы в заводе. Ну и оборудование на современном уровне. Наша марка «ТКЗ» не только в стране, но и в полсотне других государств известна, куда мы свои изделия экспортируем. Солидная фирма. Сейчас наш завод один из самых больших котлостроительных заводов мира. Конечно, мы его патриоты. Но я вам факты говорю. А патриоты мы такие, которые не всем на заводе довольны. Например, надо нам экспериментальную базу иметь для испытания агрегатов в сборе. Они ведь, если собрать по габаритам, высотой и объемом в четырехэтажное здание. Мы ведь новые, сверхмощные запланировали, такие, каких в мире нет. Надо их научно, досконально, по всем узлам изучить. А впереди еще сколько новою наука накидает! Нужно с заделом жить, с перспективой. План — планом. Но надо шире его шагать. И вот я учусь — не для диплома, а от беспокойства. Чем более мощные котлы будут, тем сложнее марки сталей варить доведется. И, может, не аргонная сварка или углеродная, а, скажем, с лазером придется работать.

Ну и звезда Героя тревожит. Она ведь не сама по себе блестит золотом. Сильно с себя спрашиваю, а все кажется мало. Словом, на человека ГОСТа нет. Каждый деиъ надо себе задачу ставить, потому что каждый день для человека новенький и от тебя зависит, будет он большим или куцым.

Жаворонков смолк, задумался, потом осведомился опасливо:

— Только вы, пожалуйста, не посчитайте, что я чем–то такой особенный. Я с вами просто мыслями своими поделился вразброс. А вообще–то я большой любитель–рыбак, лодку с мотором имею, жену к этому приохотил. Субботу и воскресенье мы всегда на море рыбачим — отдыхаем. Живем, словом, спортивно. Вот Кожемякин тоже с женой с нами бывает. Уху варим.

Спросил:

— Вы–то сами не рыбак?.. Жаль, а то я думал единомышленник. Про рыбное наше место я бы мог вам стоящее порассказать.

Посмотрел на часы:

— Ну, нам нора. — Напомнил: — Завтра суббота, мы с рассвета в море пойдем, а надо еще снасть осмотреть, ну и все остальное подготовить…

Жаворонков и Кожемякин ушли, оставив меня одного в гостиничном номере. Но он мне все виделся таким, каким я его впервые встретил в цехе: сосредоточенным, углубленным, отрешенным от всего постороннего, в шлеме с черным стеклом. Парила в воздухе рука с держателем, и голубое трепетное пламя электрода источало из стали тоненький алый ручеек, которым он повелевал с изысканностью упоенного своим делом мастера.

А за его спиной тогда толпились молодые рабочие, будущие сварщики, ц прожженных новеньких спецовках, и, поднимаясь на носки, оцепенело следили за движением его руки, и невольно их руки шевелились вслед его плавным движениям.

Чувствовал ли в эти минуты своего труда Михаил Жаворонков, что своим мастерством он сейчас формировал не только корень сварного шва, но и взгляды молодых на труд, — не знаю. Но думаю, что подлинное искусство труда воспитывает ничуть не меньше, чем всякое иное искусство, призванное делать людей лучше.

1967 г.

ТВОРЧЕСТВО

Когда мы говорим: Ленин жив в деяниях народа — слова эти означают не только грандиозные свершения и открытия, утверждающие мощь социализма, но и повседневный созидательный труд миллионов. Именно с трудовым творчеством масс связывал Владимир Ильич уже достигнутые на первых же шагах успехи и грядущие победы молодого государства рабочих и крестьян. Он говорил о том, что социализм создает возможность «втянуть действительно большинство трудящихся на арену такой работы, где они могут проявить себя, развернуть свои способности, обнаружить таланты, которых в народе — непочатой родник и которые капитализм мял, давил, душил тысячами и миллионами».

Творчество — это труд. Но труд окрыленный, связаный с полетом мечты и гордым сознанием важности своего дела. Ленина справедливо называли великим мечтателем. Мечтать и работать по–ленински — значит сегодня видеть черты будущего, сознавать себя его творцом, дерзать в труде во имя грядущего. Рядом с каждым из нас живут дерзновенно творческие люди, и мне приходилось встречать их всюду, куда бы ни забросила писательская судьба.

В позапрошлом году на горно–металлургическом комбинате в Алмалыке меня познакомили с двумя людьми, чем–то очень похожими друг на друга по внутреннему и внешнему складу (оба плечистые, красивые, молодые). И во многом с одинаковыми биографиями. Старшие мастера на анодной печи Валерии Михайлов и Геннадии Ситников каждый в свое время прошли службу в армии, участвовали в строительстве комбината, а потом стали на нем работать, поступив тогда же на металлургический факультет политехнического института. Сейчас они работают на одной плавильной печи, и каждый раз, когда я приезжаю на комбинат, узнаю, что этот их плавильный агрегат уже не тот, что был несколько месяцев назад: в нем непременно появилось какое–нибудь новое усовершенствование.

Существовал, к примеру, такой процесс с поистине дразнящим мысль искателя–рационализатора названием — «дразнение». В огромных бетонных корытах вымачивались сосновые стволы, которые потом поднимали крючьями, опускали в горловину печи и «дразнили», ускоряли происходящий в ней процесс. Занятие не только тяжелое, но и требующее чрезвычайной сноровки. Однако в первый мой приезд Валерий Михайлов сетовал не на тяжесть работы, а на то, что сжигаются многие кубометры ценной строительной древесины. И вот новое посещение комбината. Бетонные посудины пустуют. По предложению группы металлургов и Валерия Михайлова медеплавильщики освободились от «дразнения» печи сосновыми бревнами, заменив его вдуванием природного газа.

Когда спросил Михайлова, как удалось этого достичь, он ответил, что главный стимул — собственный интерес, стремление облегчить работу себе и товарищам, а решить проблему технически помогли знания, полученные в институте.

На его счету и на счету его товарищей немало новых технических решений. Усовершенствование конструкции анодно–съемочной машины, дистанционного управления, изменение конструкции желоба, новые методы кладки огнеупоров… И в каждом отдельном случае уже не надо было спрашивать о причинах, толкнувших на поиск, побудивших к новаторству.

Собственный интерес — в этих словах нет ничего узкокорыстного, ибо это интерес личности, ощущающей себя неотторжимой частицей коллектива и живущей его интересами.

Я видел на горно–металлургическом комбинате в Алмалыке, с каким энтузиазмом работают люди на новой печи, где руда плавится во взвешенном состоянии в среде кислорода. Этот процесс еще в стадии освоения, и поэтому на новом агрегате работать труднее. Сюда приходят рабочие, отстоявшие смену у своих печей, чтобы помочь советом и делом, но главное — чтобы сообща постигнуть последнее слово современной техники. Здесь рабочие плечом к плечу с сотрудниками научно–исследовательского института внедряют в производство плоды научных открытий. Рабочие Михайлов и Ситников — оба с высшим инженерным образованием. Тема инженерной дипломной работы Ситникова — «Автоматическая дозировка печей». Его инженерное устремление — печь без единого обслуживающего человека. Дипломная тема Михайлова — «Ионная флотация» — это уже загляд в десятилетия, в будущее, в мечту.

Могут сказать, что в биографиях и личных судьбах Валерия Михайлова и Геннадия Ситникова много общего, много совпадений, которые выглядят случайными, которых могло и не быть. Что ж, спорить не стану. Но убежден в том, что совпадение творческих судеб этих людей — не случайность. Нельзя не видеть за общностью их судеб общности судеб рабочего класса страны.

И нельзя здесь не сказать о том, как техническое творчество сочетается с творчеством новых человеческих отношений. Так, мы учимся беречь не только время, часы, минуты и секунды — мы учимся беречь нервную энергию людей, самую невосполнимую из всех видов энергии. Рабочий этикет — это тоже одно из главных требований в век технического прогресса.

Уважение к товарищу, нетерпимость к бестактности, грубости — все это отличает настоящего труженика–созидателя наших дней, который не может мириться с тратой впустую драгоценной нервной энергии. Это важно еще и потому, что сфера человеческих отношений, как никогда ранее, ощутимо связана с отношением к делу.

«Как я тебя могу поставить к станку, когда ты грубиянишь, а у меня работа тонкая!» — слова эти принадлежат замечательному человеку и мастеру таганрогского завода «Красный котельщик» Владимиру Ильичу Сущему, Вот ведь как! Если ты с человеком груб, то и технику тебе нельзя доверить. Морально–психологические качества работника, его готовность к выполнению своего долга в коллективе жизненно важны сегодня не только для космонавтов и подводников — они важны, они учитьь ваются на каждом участке необычайно сложного современного производства.

Коммунист, член парткома завода и депутат горсовета Владимир Ильич Сущий известен на «Красном котельщике» как уникальный мастер–карусельщик и как прекрасный воспитатель. Ученики его — частые гости в его доме, вместе с мастером отправляются на рыбалку после смены или в выходной день.

Работа карусельщика нелегкая. Станок — громадина. Любой инструмент огромен, как мамонтовая кость. Невысок ростом Владимир Ильич Сущий, но словно вырастает возле станка — его работой нельзя не любоваться. Возле таких вот людей загорается молодежь жаждой творчества, жаждой поиска. И нельзя не увидеть на таких вот примерах, которых неисчислимое множество в нашей жизни, свершения ленинской мечты о великом пробуждении талантов народа–творца.

1970 г.

ГОДЫ ОГНЕВЫЕ

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

Товарищ, ты помнишь 1941 год, те дни, когда, — где бы ты ни находился, — сердцем и душой своей ты был здесь, в накаленных стужей подмосковных снегах.

Немцы шли на нас танками, шли напролом. Они собрали самые лучшие, самые боеспособные части, проверенные в триумфальном шествии по полям побежденной Европы. И против этого чудовища стал простой советский человек, такой же, как ты, такой, как мы все. Повернувшись спиной к Москве, этот человек знал, что там, позади, лежит советская земля, Москва, и к ней устремлены сейчас взоры миллионов людей, порабощенных гитлеровским нашествием. Этот человек строил свое государство, чтобы дать людям счастье, он умел крепко держать оружие в своих руках, чтобы защитить это счастье. И он вступил в единоборство с гитлеровской громадой. Первый удар, потрясший до основания Германию, был нанесен здесь, под Москвой.

Здесь перед всем миром ясно обозначились черты советского человека — его героизм, доблесть, беззаветная любовь к Отчизне, нерушимое чувство единства с демократическими народами. В те дни потрясенное человечество уверовало, что только советский народ может выполнить великую освободительную миссию.

Священные цели Великой Отечественной войны породили массовый героизм наших бойцов и офицеров. Несравненные подвиги, которые совершпли они, подняли в глазах всего мира советского человека на беспредельную высоту. Некоторые называли эти подвиги чудом. Но это было не чудо. Это было проявление тех духовных черт, которые, как самые бесценные в человеке, воспитывала, растила партия Ленина, государство трудящихся.

Я помню, как четыре с лишним года назад, вот на этом самом подмосковном рубеже в декабрьские дни 1941 года боец в примерзшей к ранам гимнастерке, готовясь к атаке, сказал:

— Я сейчас самый счастливый человек, я не боюсь немца, я сильнее его потому, что знаю: мы по бедим!

Да, это был счастливый человек, потому что он разбил здесь немецкие полчища, он защитил и спас свою Родину. Он стал освободителем Европы.

1946 г.

ИЮЛЬ, 1941‑й

1941 год! Он останется вечно в памяти нашего народа как высшая мера неодолимости его духа, стойкости и преданности Отчизне.

Нет меры тем мукам, бедствиям, утратам, какие понес наш народ, когда в канун самого долгого дня гитлеровские орды начали свое кровавое грабительское нашествие, упоенные легкостью побед, которые они уже одержали, разгромив сильнейшие европейские армии.

Враг был страшен, могуч и беспощаден. С отличной выучкой, с мастерски разработанной методологией убийства, оснащенный для этого злодейского труда не только танками и самолетами, но и газом «Циклон», душегубками, печами крематориев.

В июле, точнее 3 июля 1941 года, начальник гитлеровского генштаба Гальдер записал в своем дневнике: «…не будет преувеличением, если я скажу, что кампания против России была выиграна в течение 14 дней».

Он очень спешил, этот Гальдер.

В те дни мы, военные журналисты фронтовой газеты Западного фронта, скитаясь по горящей земле Белоруссии в поисках штаба фронта и своей редакции, видели своими глазами, как умеют самоотверженно сражаться советские воины.

Так, мне довелось набрести на сотую дивизию генерала Русспянова. Он был ранен в руку. Сменив генеральский окровавленный китель на гимнастерку, он попросил на воротнике ее нарисовать красным химическим карандашом знаки его военного звания. Выходя на проселочную дорогу, он собирал бредущих из окружения бойцов и тут же вводил их в бой. Он не знал сил противника. Не знал и всех своих сил, потому что к месту завязавшегося боя стягивались бойцы чужих разрознен–пых частей, а также легко раненные. Земля накрывалась огнем немецких орудий. Небо — его авиацией. А наши санитары, вынося из боя раненого, уползали обратно под огонь, чтобы найти его оружие, принести и передать другому. Были подбиты тягачи, много коней погибло под бомбежкой. И бойцы запрягались в орудия, вывозили их на огневые позиции, неся снаряды на руках так, как носят младенцев. Они не бежали в атаку, а шли, сберегая последние силы для рукопашной схватки.

Невысокого роста, плотный, баюкая искалеченную руку, Руссиянов шел вместе с ними, прихрамывая. И приговаривал:

— Не пускать их, не пускать!

Ползли плоские серые танки с белыми крестами на бортах. В танки летели бутылки с горючей смесью. В ту пору горестного отступления было не до того, чтобы заполнять наградные листы с именами тех, кто свершал эти высокие подвиги. Но именно эти люди и спасали тогда Отчизну, жертвуя своими жизнями во имя жизни тех, кто оставался за ними. И во имя того, чтобы собой задержать натиск врага.

А за их спинами из горящих деревень, подожженных фашистскими термитными бомбами, уходили скорбными толпами русские женщины, старики и старухи. Они шли по бесконечным дорогам, чтобы не стать подвластными гитлеровцам, бросив им все свое трудом нажитое, — шли в зной и шли в студеную мокрую пору осени по раскисшей земле. И это был тоже подвиг. Подвиг народного непреоборимого никакими страданиями духа.

1965 г.

КАПИТАН ВАСИЛИЙ ФИЛИН

Новороссийск. Порт. Море, грозно шатаемое суровым нордом. В зной, когда о камень можно обжечься, в холод, когда на пирсе нарастают зеленые льдины и ветер треплет с крыш железо и корабли пляшут на темных волнах, обрывая швартовы, по взлетающим, как качели, сходням мерной и цепкой поступью ходили изо дня в день, из ночи в ночь грузчики, опустошая трюмы кораблей.

Белесый, с темным лицом, выжженным солнцем и ветром, ходил с грузчиками и Василий Филин.

Ему было 17 лет, и он мечтал уйти когда–нибудь на корабле, освобожденном от привязи, в море.

Но пока он ходил днем только по пляшущим трапам с тяжелой кладью на спине, а вечером — в рабфак.

Его послали не в мореходное училище, как он хотел, а в школу пилотов.

После первого же полета он понял, что в небе больше простора сильному и смелому.

Бросая машину в фигуры высшего пилотажа, он испытывал чувство, равное тому, когда с высокого борта порожнего корабля он прыгал в море.

Он был бесстрашен в полете. Он хотел стать истребителем. Но командир сказал: «Ты спокойный и очень сильный человек, Вася. Тебе нужно водить большие корабли».

Мечта Василия Филина исполнилась: он попал на корабль — на воздушный.

Как–то полк получил задание произвести ночную учебную бомбежку. Синоптики не угадали погоду. Соединение попало в сплошное грозовое поле облаков. Хлестал град, грозя разбить лопасти пропеллеров. Корабли швыряло, как на море в ураганном шторме.

До рассвета Василий Филин водил свой корабль кругами в бушующем воздухе. Горючего в баках оставалось очень немного. Он решил вести машину назад на аэродром. Земля исчезла в сизой пене тумана.

Он вел машину, подчиняясь своему чутью. Разве в Новороссийске не было погуще туманов, а штормы на море слабее, чем в воздухе?

Внезапно мимо проплыл корабль командира эскадрильи.

Идти за ним? Идти за командиром, чего проще, чего безопаснее. Вернее.

Нет. Разве страна так учила водить его свой корабль? Разве всегда будут у него поводыри в воздухе?

В баках горючего на 25 минут лёта.

— Иди за ним, пока не поздно, — советует штурман.

— Нет.

Через двадцать минут Василий Филин посадил корабль на своем аэродроме. Это был его первый слепой полет. С тех пор прошло 9 лет.

Сейчас он капитан, командир эскадрильи. У него на груди орден Красного Знамени. За два месяца войны он уже успел совершить 32 боевых вылета в расположение противника.

Корабль капитана Филина в полете очень часто идет головным. Тогда он первым принимает на себя удары зениток. Он парит над ними, мерно посылая вниз тяжкие бомбы, парит до тех пор, пока не перемешает батареи с землей или пока ослабевшие от накала орудия уже не могут добросить снаряда до снижающейся на бомбежку эскадрильи. И тогда разящие бомбы начинают квадратами вспахивать землю, где трусливо зарылись убийцы, совершившие подлое нападение на нашу страну.

На рассвете эскадрилья капитана Филина возвращается на свой аэродром. Экипажи идут отдыхать, чтобы приготовиться к следующему полету. А их командир капитан Филин еще долго ходит по притихшему лагерю — спокойный и сильный человек, которому кажется все таким тесным на земле. И поэтому он ложится отдыхать не в палатке, как все, а под деревом, чтобы всегда видеть это свое большое и чистое небо.

1941 г.

ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА МУРАВИЦКИЙ

И в воздухе и на земле враг. Он ползет по дорогам, стуча железом. Он в небе.

Обученные убийцы пришли на нашу землю, чтоб грабить, насиловать, жечь.

Тяжелые раны уже нанесены коричневому зверю. Он скользит в крови своих четырех миллионов погибших солдат. Ослепший от боли, бешеный зверь мечется, собираясь совершить свой последний прыжок. Иначе он истечет кровью. Он не хочет издохнуть в белой пустыне нашей зимы. Он готов на все. Он напряг все силы, готовясь к последнему прыжку и…

И снова на командный пункт сообщили, что 28 «юнкерсов» в сопровождении «мессершмиттов» идут на Москву.

Полчаса тому назад летчики вернулись со штурмовки, и, пока машины заправляли горючим, они обедали, не выходя из кабин, не отстегивая ремней.

Миски на землю. Очки. Воздух. Газ. Ручку на себя, и эскадрилья с короткого разбега вонзилась в небо.

И когда самолеты разворачивались, на стремительно вытянутом фюзеляже их сверкнули золотом и пурпуром изображения боевых орденов Красного Знамени.

Это была чкаловская эскадрилья орденоносного авиаполка. В головном звене эскадрильи шли старший лейтенант Муравицкий, старший лейтенант Морозов, младший лейтенант Попов. Это гордое право — быть первыми в строю — добыто в сражениях. Муравицкий сбил 12, Попов 10, Морозов 6 самолетов противника.

Надо думать, маститый авиатор этот Лука Захарович Муравицкий, если он в блестящем созвездии пилотов краснознаменного полка слывет как богатырь воздуха.

Муравицкий, как принято у нас выражаться, — ровесник Октября. Родился он в 1917 году. Пятнадцати лет он приехал в Москву к дяде. Дядя захотел сделать из него повара. Но юноша не хотел этого. Он хотел стать металлистом, поступил в ФЗУ и очень огорчил этим своего дядю. Стал ходить в аэроклуб, совершил там 38 прыжков с парашютом. В 1938 году окончил авиационную школу. Пришел к дяде в новой летной форме. Дядя — шеф–повар — устроил для племянника такой роскошный обед, словно мстительно желал потрясти его своим искусством. Когда съели обед, дядя не выдержал и сказал:

— Все–таки молодец ты, Ленька, нам хорошие летчики тоже нужны.

Вдумчивый, спокойный, уравновешенный, с зоркими и пронзительно точными глазами, Муравицкий продолжал в полку терпеливо учиться летному искусству у знаменитых мастеров пилотажа.

В упорстве своем он превосходил терпение учителей.

Ему говорили: «Довольно! Хорошо!» А он снова лез в небо и там повторял и повторял труднейшие фигуры. Его не удовлетворяла снисходительность учителей к способному ученику. Он знал, что в воздушной битве главное — обнаружить слабейшие места противника и изучить его там, где он более всего силен.

Он изматывал в воздушных боях сильнейших пилотов, в конце заставляя принять выгодную ему тактику боя, и побеждал. Он не любил говорить о себе, но всегда тщательно расспрашивал о других пилотах. Узнав подробности их техники вождения, он прикидывал, а как бы сам поступил в таком случае. Побежденных в учебном бою он также расспрашивал. Он хотел знать о себе плохое. Хорошее он знал и так.

Он пришел на войну зрелым пилотом в 24 своих года. В 24 воздушных боях он сбил 12 самолетов. То есть через каждый бой по машине. Два самолета таранил.

Совсем недавно у него был самый счастливый день в жизни. Жена прислала письмо: родился сын. Назвала его Валерий, как Чкалов.

В тот же день, вылетая, Муравицкнй сказал товарищам:

— Сегодня я должен добыть сыну подарок.

И добыл его, сбросив с неба на землю фашистскую машину.

Когда ночью фашистские самолеты, хрипя, крадутся в тучах, Муравицкий, отдавая весь газ, бьет их ответными очередями. Возвращаясь, он шутит:

— Я покажу им, как моему Вальке не давать спать.

Он хитрый и лукавый воздушный боец. Защищая товарища, в эти мгновения он не думает о себе.

На Морозова напали три «мессершмитта». Дюралиевые осколки летели во все стороны от машины. Еще секунда… Но Муравицкий ринулся на фашистов, он заслонил собой, своей машиной друга, дал ему, израненному, уйти, а сам отбивался от трех в бешеном клубке тесного воздушного боя.

Когда приземлился, сквозь плоскости его машины можно было просеивать гравий. Левая рука пробита, лицо рассечено.

И когда Муравицкнй подал заявление в партию, разве не радостно было лучшим бойцам–коммунистам дать ему рекомендацию? А он волновался во время приема и глухим голосом рассказывал эту свою короткую биографию. Он родился, когда отцы наши совершали подвиги, равные бессмертию. Теперь он 24-летний юноша. Советская страна снова переживает великие дни борьбы за свободу и независимость своего народа. И дело каждого — найти свое место в этой величайшей из всех битв, которые знала история. Муравицкий нашел это свое место.

С гудящим клекотом эскадрилья все ближе и ближе настигала врага. И вот наши машины разяще пикируют тяжелую стаю «юнкерсов». Отваливаются одна за одной машины, объятые черным пламенем. Они валятся на землю, взрываясь на собственных бомбах. Разбитым козырьком кабины летчику вновь рассекло лицо. Ничего.

Эти царапины скоро пройдут. Но вот тех ран, нанесенных с неба, коричневый зверь не залижет, пускай он хоть прикует цепями к станкам всех рабочих в оккупированных странах, такие потери он скоро не восстановит. Нет.

И в воздухе и на земле враг. Он ползет по дорогам, стуча железом. Он в небе. Но против него стоят поколения с крепкими нервами, спокойными глазами и твердым сердцем. И они наносят зверю незаживающие раны. И не остановить зверю потока своей черной крови, пока сам не захлебнется в ней.

1941 г.

КАПИТАН ГОРОДНИЧЕВ

Звено МИГов возвращалось после штурмовки автоколонны противника на своп аэродром. Горючее на исходе, боеприпасов — на несколько очередей.

Капитан Городничев заметил в облаках немецкий бомбардировщик «Ю-88». Это был разведчик. Разведчик ждал, когда МИГи совершат посадку, чтобы потом радировать и бить целой стаей беспомощные на земле машины.

Городничев погнал свой МИГ наперерез «юнкерсу». Дав форсаж, «юнкере» стал уходить. Бить нужно только наверняка. Две коротких очереди. На «юнкерсе» загорелся правый мотор. Но противник продолжал уходить «виляя». Фашистский пилот подставляет на развороте МИГу своего стрелка, — пускай погибает стрелок, лишь бы спастись самому. Но стрелок и так ранен. Он сполз на пол кабины, держась рукой за окровавленную голову.

У Городничева вышли все патроны. Пристроившись к хвосту «юнкерса», он намеревается его таранить. Ошалевший от ужаса фашистский пилот отстреливается и все ниже и ниже прижимается к земле. Разящий как дисковая пила пропеллер сейчас ударит по плоскости.

Выхода нет.

И, черкнув винтами по земле, «юнкере» пополз па брюхе, обламывая о деревья свои крылья.

Четверо немецких летчиков рыскочили из разбитой машины.

Но МИГ не дал им уйти. Он заставил их лечь на землю, промчавшись бреющим над головами. И они лежали до тех пор, пока не подошла машина с красноармейцами.

И вот четверо немецких летчиков на нашем аэродроме.

Командир корабля Эльмунд Фрай награжден Железным крестом, ему тридцать лет, у него трясутся руки, он расплескивает из стакана воду себе на грудь. А стрелок плачет. Почему? Ушибся.

— Почему вы сдались? — спрашивает Городничев, — ведь у вас же были боеприпасы, — и, показав на Железный крест, добавил: — Вы же должны быть хорошим летчиком.

Эльмунд Фрай ответил:

— У меня было разведывательное задание. И я вовсе не обязан был принимать бой.

— А когда вы обязаны принимать бой?

— Когда это целесообразно.

— Если б ваших машин было в два раза больше?

— Да, тогда бы это было целесообразно.

Капитану Городничеву стало противно. Он ушел из комнаты, где сидели пленные немецкие летчики.

Десять фашистских самолетов сбил Николай Городничев в воздушных боях. Ему приходилось часто заглядывать в глаза смерти. Он видел, как принимают ее в бою другие советские летчики. Его друг комсомолец Степан Гудимов при пикировании целого звена вражеских машин уничтожил три фашистских самолета: один расстрелял, другой таранил, третий загорелся от взрыва протараненного. А сам Гудимов был погребен под обломками сбитых им фашистских машин.

Так дерутся и умирают наши летчики.

И Городничев, чего греха таить, думал, что пленил аса. Ведь Железный крест — высший знак отличия в немецкой армии. Он увидел труса.

Они просто расчетливые убийцы, и трусость сопутствует им, как всякому убийце.

Сегодня десятая победа у Николая Городничева. Этот счет будет расти до тех пор, пока сохранится хоть капля крови или пока немцы не расплатятся за все целиком по великому счету страны. И страшен будет этот счет врагу.

Городничев садится снова в кабину своего самолета и ждет сигнала вылета. Низкие облака плывут над вершинами деревьев. Плохая видимость. Ничего. Глаза ненавидящего зорки.

1941 г.

САНИТАР ПЕЧЕНКА

Из уцелевших блиндажей били фашистские пулеметы, с флангов — минометы. Фашисты пытались защитить свою ошалевшую от артогня пехоту. Но наши бойцы уже мчались сквозь этот огонь, чтобы пронзить врагов штыками.

И странно было видеть среди этой атакующей цепи спокойно бегущего человека с зеленой сумкой на боку, с очень озабоченным лицом, бросающим взгляд вслед каждому споткнувшемуся бойцу. И когда этот человек подбежал к одному упавшему бойцу, тот, повернувшись, вдруг злобно крикнул:

— Ты куда, Печенка? Пошел назад! Не видишь, кто там впереди?!

Человек с сумкой обиженно ответил:

— Мне не интересно, кто впереди, мне важно, кто со мной. — И, усмехнувшись, добавил: — Уж не хочешь ли ты, чтоб раненые ко мне бегали, а не я к ним? Пока я жив, этого никогда не будет.

И этот человек с зеленой сумкой на боку сказал правду.

Санинструктор Т. Печенка за 5 дней боев вынес из огня несколько десятков раненых. Он никогда не ждал, чтобы его призывали на помощь. Он был всегда там, где огонь, там, где витает смерть. Когда сильный становился слабым и беспомощным от раны, он склонялся над ним, он успевал подхватить на руки падающего. Разве не из любви к нему так огрызнулся на него боец и, боясь потерять его, заслонил собой от пули? И санинструктор Печенка взвалил себе на плечи раненого и понес его. В кустах он стал перевязывать раненого, нежно и ласково уговаривая, что нет mraei о на свете хуже зубной боли, что все остальное чепуха, а самое больное место — это зуб.

И раненый слабо и благодарно улыбался.

Тащить на спине больного, тяжелого человека не всякому под силу. А ведь сегодня санинструктор вынес несколько человек. Пускай спирает дыхание и сердце колотится так, что в глазах пылают алые пятна. Все это чепуха. Ведь он несет драгоценность, ведь нет ничего дороже человеческой жизни.

И когда товарищ Печенка полз, изнемогая от усталости, спасая истекающего кровью бойца, из кустов вылез немец–кий автоматчик и дал очередь по санинструктору и раненому.

Но зверь промахнулся.

Санинструктор вынул из слабых рук раненого бойца линтовку и в те секунды, когда автоматчик торопливо вставлял новую обойму, размахнувшись, всадил в него штык.

Вернувшись к раненому, инструктор перевязал ему новое ранение и снова понес его.

Сдав санитарам раненого, санинструктор тов. Печенка снова пошел на передовые. Он перелезал через окопы, наполненные трупами немецких солдат, заглядывал в воронки и звонко, бодрым голосом выкрикивал:

— Ребята! Это я, Печенка! Кто по мне скучает? Я здесь.

И он шел по полю, и пули визжали в воздухе, а он озабоченно оглядывал каждый кустик, каждую выбоину и искал тех, кто в нем нуждается, тех сильных, кто, ослабев от раны, ждал его.

1941 г.

СВЯЗИСТ ИСМАГИЛОВ

Есть боевые подвиги настолько беспримерные, что они кажутся чудом. А люди, совершившие их в порыве гнева и презрения к смерти, — необыкновенными людьми.

Но когда зорче присмотришься к герою, видишь, как в эти страстные мгновения битвы с врагом в поступках бойца сказалось все человечески лучшее, что так бережно и терпеливо растила из года в год в нем страна.

Части командира Конева наступали по всему участку фронта. Фашистское командование, пытаясь избежать разгрома, приказало группе танков прорваться в стык наших подразделений к командному пункту.

Взвод связи лейтенанта Исмагилова закончил свою работу, и бойцы отдыхали.

Вдруг чистоту неба раскроили огненные залпы орудий. Раздался сухой треск пулеметов…

Несколько минут спустя на поляну выскочило 6 фашистских танков. Они мчались прямо на бойцов.

Несколько человек бросилось к кустам. Но внезапно раздался спокойный голос лейтенанта:

— По фашистским черепахам из поллитровок, огонь!!

Бойцы прыгнули в окопы, где находился их лейтенант. И тотчас над их головами, подминая землю, скрежеща гусеницами, промчались танки.

Но еще не успели скатиться с земляных брустверов тяжкие машины, как из полураздавленных щелей бойцы метнули вслед танкам бутылки с горючим.

И три черные машины вспыхнули огнем.

Фашисты выдвинули батарею на новую позицию и открыли стрельбу.

Лейтенант Исмагилов, сидя на корточках в окопе, руками вырывал засыпанный глиной телефонный аппарат. Аппарат оказался исправным. Исмагилов связался с артдивизионом. И тотчас, словно гигантский завод, мерно и гулко застучала советская батарея.

Снаряды рвались совсем рядом. Горячие осколки вонзались в насыпь окопа, где засели связисты. А Исмагилов все ближе и ближе переносил огонь орудий к окопу, так как все ближе и ближе к окопу скапливались немецкие солдаты.

Фашисты снова бросили на бойцов свои танки.

Пять машин помчались на опушку леса, где окопались бойцы Исмагилова.

Сидя на корточках, держа в каждой руке по бутылке с жидкостью, бойцы ждали, когда над их головами снова осядет земля и мгновенный визжащий потолок скрежещущих гусениц скроет голубой квадрат неба.

И танки набросились на узкие глиняные щели, где притаились советские люди. Грохоча, они вертелись на этих щелях, пытаясь втереть свои стальные тела в землю, чтобы все раздавить, уничтожить.

Но как только танки сползли с истерзанной земли, из нее поднялись советские бойцы: снова звон бутылок, и три танка объяло пламя.

Экипажам не удалось удрать из горящих машин. Их добили из винтовок.

Наступил день. И снова фашисты попытались бросить танки с пехотой, чтобы пробить брешь.

И снова огонь советских орудий, послушный Исмагилову, накрывал фашистов рвущейся сталью.

Трое суток сидели бойцы Исмагилова в своих полураздавленных окопах, трое суток без капли воды, без пищи, ни на минуту не смыкая глаз, они отражали атаки врага. А их командир, прижав трубку, сквозь вой и грохот разрывов выкрикивал команды батарее.

На третьи сутки Исмагилов получил приказ командования присоединиться к своим. С гранатами в руках бойцы прорвались сквозь цепи противника.

И когда Исмагилов, доложив обо всем командиру, вернулся к своим бойцам, он увидел их сладко спящими в самых неудобных позах. Они не проснулись, когда им принесли обед и даже когда под грохот орудий часть перешла в контратаку. К семи танкам, уничтоженным Исмагиловым, часть добавила еще 40 штук, прихватив, кстати, у фашистов 16 орудий различных калибров, которые тут же были обращены против врага.

А на следующий день Исмагилов со своим взводом на той же опушке леса прокладывал провода. И как всегда, лейтенант озабоченно и придирчиво проверял связь, подробно показывал и объяснял новый способ крепления кабеля.

1941 г.

КОМИССАР АНАТОЛИЙ СОКОЛОВ

1917 год. Весна. Кишинев.

Нэлли, большеглазая девчонка, с челочкой светлых волос на лбу, сидя на корточках у цветочной клумбы, строит из щепок дом для куклы.

Хотя Анатолий на год старше Нэлли, ему уже шесть лет, он преданно исполняет все ее приказания.

— Найди крышу, — требует Нэлли.

Крыша — коробка из–под папирос. Коробки можно найти возле станционного буфета, куда Анатолию строго–настрого запретили ходить. Но для Нэлли он готов на все.

Когда он возвращался обратно, люди почему–то разбегались во все стороны, с испугом оглядываясь на небо. А там что–то жужжало. И вдруг взрыв, такой, будто лопнул паровоз. Потом еще и еще. Звенели разбитые стекла, кричали люди.

Он подбежал к дому. Клумбы не было. На месте ее черная воронка.

А на дороге лежала Нэлли в крови.

Бомбы бросали немцы.

Эвакуация. Киев. Зимовка в товарном вагоне возле Батыевой горы. Холод. Голод. Умирает дед. Петлюра, немцы.

Вот шрам на голове. «Султан» зарычал на немецкого солдата. Солдат вынул пистолет. Анатолий обнял собаку за шею. Он кричал, что «Султан» не кусается, но солдат выстрелил. Мать бросилась на солдата, ей помогли женщины. Они бы убили немца, если бы Анатолий не очнулся.

В школе стал пионером. Отрядом ходили в лес на поиски банды Кирсенко. В руках были корзинки — будто за грибами. В 1925 году стал комсомольцем. Поступил в фабзауч при Киевском паровозном заводе.

Слесарь–паровозник по вечерам вместе с приятелем Куплиенко готовился в военно–морское училище. Оба влюбились в Нюру Шпак, очень славную, милую девушку. Стали ссориться. Потом оба решили, чтоб не потерять дружбы, — оставить Нюру. Вечерами теперь сидели дома, делали радиоприемник.

По комсомольскому набору обоих послали на флот. Анатолий стал сигнальщиком на эсминце «Фрунзе». Он был щуплым и слабым. Хотели списать. Но сила воли, сила желания стать настоящим моряком победила телесную слабость.

После демобилизации вернулся на свой завод возмужалым и крепким. Был ранен бандитами во время хлебозаготовок. Организовал у себя в цеху первую комсомольскую бригаду. Стал начальником сварочного цеха. Под руководством академика Патона впервые стал применять сварку стальных хромомолибденовых судовых валов.

Была мечта о дерзкой и мужественной профессии. И он добился своего, его послали учиться в школу летчиков.

В ту пору инструкторами были пилоты, изведавшие все тернии битв в воздухе на «гробах» времен гражданской войны.

Инструктор, критически оглядев его, приказал:

— Свозить так, чтоб сопли вокруг шеи обмотались. Лезут тут всякие.

Не выдержавших первого переплета в воздухе тут же изгоняли.

Выдержал. Черноморские штормы закалили и тело и Душу.

Как–то с инструктором на стареньком «Авро‑1» попал в плоский штопор. Врезались в землю. Очнувшись, не зная, что делать, тер уши потерявшему сознание учителю.

Летал на дряхлых машинах в галошах и кавалерийской шинели. Потом послали в Качинскую школу. Здесь пришлось переучиваться. Раз лопнул коленчатый вал мотора, упал в море, еле добрался вплавь до берега. Но не струсил, а стал даже более жадным и дерзким. По окончании школы назначили инструктором.

Это оказалось самым трудным.

Ученик, зажимая ручку управления изо всех сил, быстро изматывался от напряжения. Обмотал ручку бумагой, потом показал судорожный оттиск пальцев. Другой от волнения закрывал глаза при каждой эволюции машины. Нарисовал карикатуру в стенную газету. Третий терялся, когда делали замечания в воздухе. Учитель пел в рупор, хотя машину бросало так, что становилось страшно. Знал, что к каждому человеку нужно найти свой «ключ». Человек не рождается крылатым. Период «естественного отбора» в авиацию миновал. Летать может всякий, кто этого захочет. Советские люди должны летать хорошо. 75 летчиков выпестовал Анатолий Соколов.

Он и сам стал хорошим пилотом, совершив одиннадцать тысяч посадок, налетав около 2500 часов.

Финская война. Соколов — комиссар эскадрильи. Высоты, кислородное голодание, стужа, когда меховая маска на лице обледеневает и режет лицо до крови, ночные бои. Посадки на торосистые озера. В бою он учил людей быть настоящими пилотами. Учил быть большевиками. Комиссар находил путь к сердцу каждого.

Один молодой летчик совершил плохой поступок. Комиссар написал письмо его матери, зачитал это письмо перед строем. Летчик стоял бледный как снег. Он попросил не отсылать письма и дал клятву. И на следующий день совершил беспримерный боевой подвиг.

В начале финской войны в эскадрильи Соколова было 8 коммунистов, к концу их было 34. 38 летчиков получили ордена. Орденом Красной Звезды был награжден и комиссар Соколов.

Стал готовиться в воздушную академию, выдержал экзамены, но учиться не пришлось.

Началась Великая Отечественная война. Соколов — комиссар истребительной эскадрильи части тов. Толстикова. За три месяца войны он сбил уже семь вражеских самолетов. У него комсомольская эскадрилья. Командир Онуфриенко сбил девять. Капитан Городничев — десять.

Младшие лейтенанты Романов, Кононенко, Журов — по четыре, Дахов, Суханов — по три. Не отстают и другие. Но счет должен расти.

Врага нужно бить не в одиночку, — слаженным боевым коллективом.

Комиссар учит в воздухе. Первым нападая, показывает наиболее выгодный угол атаки. Трассирующей очередью указывает уязвимые места немецкой машины. Нападая первым, он учит тактической мудрости маневра.

Комиссар Соколов на земле. Худенький, невысокого роста, с вдумчивыми светлыми глазами, очень спокойный человек.

Возбужденные воздушным боем, летчики окружили его.

— Ну, как? — Они знают — комиссар дрался сам, как черт. Но он все видел, все знает.

И Соколов, чуть усмехнувшись, говорит:

— Нечисто переворот через крыло делали, когда из атаки выходили. А у вас слишком длинные очереди. Так можно стволы пережечь — азартничаете. А вот вы били, не меняя курса. Нужно маневрировать больше. Такое дуэльное спокойствие в бою может привести к плохому результату. А вот вы хотите во что бы то ни стало самостоятельно сбить вражескую машину. А что с боков и сзади — не смотрите. Караеву совсем бы плохо пришлось, если б не подоспел Суханов.

У комиссара смеющиеся глаза, он спокоен. Он знает, как больно каждому слушать эти замечания, и поэтому он так осторожно делает их. Он знает недостатки каждого пилота, знает очень много за каждым необыкновенно хорошего, и он не торопится. Впереди еще много времени. Пусть от ненависти к врагу болит сердце, пусть. Зато каждая лишняя минута в воздухе — это новая ступень к победе.

И грозное, вдумчивое спокойствие комиссара передается всему коллективу эскадрильи. Вот почему они без единой потери уничтожили уже свыше 50 фашистских самолетов и еще немало набросают их на землю, продолжая учиться на опыте битв.

Весь свой жизненный опыт, всю силу своего ума, всю жизнь большевик Анатолий Соколов отдает своей Родине. И каждый летчик его эскадрильи старается быть таким большевиком, как комиссар Соколов.

1941 г.

ПАВЕЛ ФИЛИППОВИЧ ТРОШКИН

В суровом армейском быту не принято обращаться к воину по имени и отчеству. Сдержанная лаконичность свойственна языку бойца и командира.

А вот этого человека все называли по имени и отчеству — Павел Филиппович. С особой теплотой относились бойцы и командиры к этому человеку.

Белая соль седины в коротких усах, валкая походка и постоянная добродушная улыбка в маленьких глазах — все это мало вязалось с привычным обликом воина. А между тем даже самые лихие фронтовики отзывались о нем, как о человеке невозмутимой и дерзкой отваги.

Во время отдыха Павел Филиппович Трошкин любил рассказывать с воодушевлением о своей амбулатории в селе Малые Кочки, где он собственноручно выкрасил хирургический кабинет цинковыми белилами, и стал от этого кабинет белым, чистым, как фарфоровая миска.

Части должны были наступать.

Бойцы ночью заняли исходное положение. Тяжелая артиллерия разрывала мрак ночи полосами огня. Воздух гудел и, казалось, шатался от тяжких разрывов.

Бойцы сидели в окопах, прижавшись к влажным стенкам.

Вдруг в окоп неловко свалился человек, и, когда он поднялся, бранясь за свою неловкость, все увидели, что это Павел Филиппович. Оглядевшись, Павел Филиппович строго спросил:

— Где тут у вас пожилому человеку поспать можно?

— Зачем вы сюда пришли, Павел Филиппович? — упрекнул санинструктора политрук Гостев. — Ведь здесь подбить могут.

— Вот, — обиделся Павел Филиппович, — опять вы, товарищ Политрук, недооцениваете медицину.

Подложив под голову зеленую сумку, Павел Филиппович улегся в земляной нише, и вскоре соседи услышали его храп.

…На рассвете наши бойцы пошли в штыковую атаку. И среди воинов оказался Павел Филиппович. Он бежал, тяжело переваливаясь, увешанный сумками, с подоткнутыми за пояс полами шинели.

Когда снаряд разорвался вблизи от него, Павел Фи–липпович присел на корточки, с озлоблением поглядел на свежую воронку и поспешил дальше.

Павел Филиппович работал. Перевязав раненого, он тащил его на спине к перевязочному пункту. Лицо его багровело, он тяжело дышал. На лбу появлялись капли нота, затекая в глаза.

Но когда он разговаривал с ранеными, прежняя добродушная улыбка не покидала его лица.

Склонившись, Павел Филиппович бережно и ловко бинтовал ослабевшего бойца. И такая же добродушная, хорошая улыбка появлялась на лице раненого.

Все дальше и дальше уходили бойцы, расчищая себе путь через вражеские укрепления. Все длиннее становился маршрут Павла Филипповича от перевязочного пункта к месту боя.

Смеркалось. В темном, чадном воздухе пахло гарью и пылью. Павел Филиппович устал. Он был без шинели, ворот гимнастерки расстегнут, лицо темное, пыльное. Он потерял где–то пилотку, сбитую взрывной волной от разорвавшегося снаряда.

Но по–прежнему лицо его оставалось озабоченным. Он выглядел очень занятым человеком, немного сердитым на то, что ему мешают «нормально работать».

Уже совсем смерклось. Красноватая луна плавала в дымном небе. Воронки стали казаться глубокими черными колодцами.

Политрук Гостев лежал в ржавой луже воды, вытекшей из разбитого кожуха пулемета. Павел Филиппович поднял, перевязал раненого и понес его, спотыкаясь в темноте.

Канонада смолкла. Где–то с разных сторон слышалась сухая трескотня перестрелки. Павел Филиппович заблудился, не рассмотрел, в какую сторону нужно идти.

Немецкие автоматчики заметили санитара, блуждающего со своей ношей, и дали по нему несколько очередей.

Павел Филиппович упал. Когда он очнулся, плечо болело так, словно кто–то засунул в рану холодный подпилок и шаркал там. Павел Филиппович с трудом раскрыл сумку и вынул оттуда последний индивидуальный пакет.

Застонал политрук. Павел Филиппович наклонился над ним и увидел свежую кровь на голове политрука. Он поспешно смотал бинт со своего пробитого плеча и стал перевязывать голову политрука. Потом, стиснув зубы, поднялся, подхватил политрука под мышки и, шатаясь, понес его.

Голова горела, в глазах плыли алые пятна. Павел Филиппович не слышал, как немцы снова начали бить из своих автоматов. Он шел, зажмурившись от страшной боли, но не выпускал из рук раненого. Шел, пока не упал.

Очнувшись, Павел Филиппович увидел над головой чистое небо, а мимо его лица с легким шелестом скользила трава. Кто–то как будто тащил его вперед. Это раненый политрук ползком нес на себе Павла Филипповича.

Так продвигались они, поочередно неся друг друга, истекающие кровью.

И когда наши бойцы подобрали их, потерявших сознание, руки Павла Филипповича и политрука с трудом удалось разжать. В госпитале кровати Павла Филипповича и политрука поставили рядом.

1941 г.

СОЛДАТСКОЕ СЕРДЦЕ

…В декабре сорок первого года я вместе с группой политработников отправился в одно из подразделений, где должны были вручать бойцам партийные документы. В те трудные для нашей Родины дни было особенно много желающих вступить в ряды коммунистической партии.

Партийные билеты вручали на передовой позиции под огнем врага. Когда очередь дошла до командира отделения Александра Ефимовича Сережникова, произошло следующее: вместо того чтобы принять из рук политработника Зотова партийный билет, Сережников расстегнул полушубок, вынул из кармана гимнастерки другой партийный билет, в потрепанной клеенчатой обложке и, протягивая его, дрогнувшим голосом попросил:

— А нельзя оставить на память и вот этот?

Не удалось в это утро разъяснить Сережникову положение устава. Бойцы поднялись в атаку. Партийный билет в клеенчатой обложке со слипшимися, почерневшими листочками остался в руках Зотова.

Вечером мы разыскали Сережникова уже в санбате. Во время атаки осколком или пулей у него разбило висевшую на поясе бутылку с горючей жидкостью. Но он не остановился, чтобы броситься в снег и попытаться сбить пламя. Горящим, живым факелом добежал он до немецкого окопа, стрелял до тех пор, пока не упал. Огонь на нем погасили наши бойцы, хотя думали, что он уже мертв.

В санбате Сережников спрятал под бинты на груди свой партийный билет и рассказал нам, почему он просил оставить ему тот, с черными, слипшимися листками:

— В октябре подразделению, в котором я тогда находился, было приказано оседлать проселочную дорогу, выходящую на Волоколамское шоссе. Основные силы немцев прорвались далеко вперед. А здесь одна их часть уперлась в нашу оборону.

Почти все офицеры выбыли из строя. Но каждый раз, когда погибал командир, находился боец, который брал на себя командование.

Третьи сутки мы не спали, и, чтобы не заснуть совсем, командир наш, боец Чекулаев, поднимал нас ночью в контратаки. Во время такой контратаки смертельно ранили Чекулаева. Я бежал рядом с ним, когда он упал. Хотел крикнуть ребятам, но он приказал молчать, потом изогнулся весь, достал мокрыми от крови пальцами из гимнастерки партийный билет и прошептал совсем тихо: «Возьми, спрячь».

Я нагнулся к нему, говорю: «Давайте кого партийного позову, может, я не имею права его брать, я ведь беспартийный». А он глазами так на меня повел, качнул головой и вытянулся.

Держу я в руках его билет и не знаю, что делать. Решил к ребятам бежать, а там плохо, немцы огнемет в ход пустили, ничего не поймешь, что делается. II сам я ничего не делаю. В одной руке билет весь в крови держу, а в другой — винтовку.

Потом сунул билет в левый карман, застегнул на пуговицу, чтоб не потерять, взял в обе руки винтовку, и вдруг во мне мысль такая: значит, вот они откуда ребята такие берутся, партия их этому учит. Что же, думаю, будет, если у нас тут больше партийных не осталось. Бросился я вперед, кричу во всю мочь: «Стой, слушай мою команду!»

Остановил трех бойцов. «Чего вы? — говорю. — Ложись!! Вон огнемет в темноте светит, давай по нему беглым!» Другим бойцам такую же команду дал. Пробили мы бак у огнемета, на немцев пламя потекло. В общем, потеснили мы их даже немного. После этого признали меня все за командира, будто кто меня сверху назначил.

Ну, еще двое суток в обороне командовал, а потом немцы не выдержали, обошли наши позиции, и не стало их перед нами. Подождал я день. Потом решил к своим пробиваться.

Когда попал к своим, вызвал меня командир полка, похвалил за все и спрашивает:

«Вы — член партии?»

Потрогал я у себя в кармане билет, вспомнил, как у меня такое вот особое чувство возникло, и сказал: «Считаю себя большевиком и поэтому ответственным за положение». — «Ну, тогда понятно», — сказал командир, пожал мне руку и отпустил в новое подразделение. Наше в отдыхе нуждалось. А я настоял, чтобы меня не задерживали, — неловко, думаю, в такие дни на койке валяться.

В общем, все хорошо получилось, только вот товарища Чекулаева я никак забыть не могу. Может, разрешите оберточку с его партбилета взять, она мне памятью останется…

Зотов снял обертку с билета Чекулаева и протянул Сережникову. Сережников спрятал ее на груди под бинтами.

* * *

…На батарею пришел новый боец. Он был ранен в 1942 году. Чатыре месяца пролежал в госпитале. Потом отдыхал, получив длительный отпуск. Степенный, рассудительный и хозяйственный, он вызвал у батарейцев большое расположение к себе. Но только стали у него обнаруживаться некоторые странности.

Во всякое время носил он у пояса тяжелую противотанковую гранату и даже, когда спать ложился, клал ее с собой рядом, просыпаясь ночью, шарил рукой по соломе, проверяя, тут она или нет.

Накануне боя он попросил разрешения обратиться к командиру орудия. Судя по его взволнованному виду, он хотел сообщить нечто очень важное.

— Разрешите доложить, — сказал он, — бронебойных снарядов у нас маловато. Осколочных и фугасных девать некуда, а самого главного снаряда — его мало дали.

Командир орудия проверил наличность снарядов и сказал:

— Комплект в порядке, а просить еще бронебойных не к чему.

— Как не к нему? — обиделся боец. — А когда он на нас танками пойдет?

— Не он на нас танками пойдет, а мы на него танками пойдем, — поправил бойца командир.

Под Оршей, после блистательного прорыва четырехполосной линии обороны немцев, когда наши части катились стальной лавиной по белорусской земле, командир орудия добродушно спросил бойца:

— Ну, что, друг, и теперь еще опасаешься немецкого танка?

— Нет, — ответил боец, — ни теперь, ни раньше я его не опасался. И когда я на него с бутылкой один на один шел, тоже не опасался. Но только, видно, сидя в тылу, поотстал я маленько.

— Ничего, — утешил его командир, — догонишь. Только вот что я тебе на первый раз скажу: зря это ты во время боя два снаряда тайком унес и запрятал. Я понимаю, откуда в тебе такое. На черный момент сохранить хотел? Не будет у нас теперь таких моментов! Понятно?

— Понятно, — сказал боец. — Но это ничего, это у меня пройдет. Привыкну.

* * *

В последние часы битвы за Берлин каждому, кто участвовал в этой битве, естественно, могла прийти в голову мысль, что погибнуть сейчас, в самом конце войны, самое ужасное. Между тем неистовство боя, чем ближе было к концу, не снижалось, а, наоборот, возрастало.

Бойцы дрались в эти часы с особой, самозабвенной доблестью. Я видел, как из танка, зажженного «фаустпатроном», выскочил танкист с окровавленными руками и бросился к кирпичной баррикаде, за которой сидел немец. Видно, руки танкиста были сильно поражены. Подскочив к немцу, он сбил его ударом ноги. Я видел так же, как по остроконечной кровле многоэтажного дома полз немец, а его преследовал наш боец. И как на краю крыши они, сцепившись друг с другом, покатились вниз. Немец первым разжал руку, пытаясь задержаться при падении.

Каждый боец своим путем рвался к зданию рейхстага, чтобы водрузить на его вершине Знамя Победы. И когда знамя взвилось над куполом рейхстага и Берлин погрузился в покорную тишину, — каждому стало ясно, что вот в это мгновение война кончилась. Но я не видел опьянен–пых победой лиц, не слышал безудержного ликования. Бойцы с каким–то особым любопытством вглядывались друг в друга, озабоченно приводили себя в порядок. И каждое слово, прежде чем произнести его, тщательно выверяли, словно взвешивая.

Никогда я не думал, что победители могут выглядеть так. Но мне стало ясно, почему это происходит. Все мы верили, ждали, знали, что эти мгновения придут, и наши чувства не могли быть чем–то неожиданным, внезапным.

И еще вот что… В эту же ночь наши танкисты покинули Берлин, чтобы идти на помощь осажденной Праге. Бойцы мотопехоты, усевшиеся на броне танков, прижимаясь друг к другу, прятали в поднятые воротники свои лица от бешеного потока пыльного ветра, дующего им навстречу. И никто из них не смотрел на мелькавшие мимо здания. Никто не выразил сожаления, что не удалось как следует разглядеть город, который был так страстно ненавидим столько лет. С ним было покончено. Пожилой боец, оглядывая свои темные руки, негромко сказал:

-— Теперь немец на все века нас запомнит. У меня к нему теперь того интереса нету. Если возможность будет в Берлин снова приехать, даже на экскурсию, — не желаю: серый город! А вот другие города желал бы снова посетить, которые мы для народов освобождали.

На следующий день, разбив на „ рассвете немецкие части, наши танки вышли на улицы Праги. Тысячи людей забрасывали танки цветами. Танкисты смущенно прятались в люках, а бойцы–десантники, сидящие на броне, добродушно отбивались от обнимающих их рук.

Такими запомнились они мне на всю жизнь.

1945 г.

ЛАТЫШИ ИДУТ НА ВРАГА

Захватив Латвию, немцы ждали кроткого послушания от латвийского народа. Но оккупанты жестоко просчитались. Латвийские солдаты и офицеры дрались плечом к плечу с бойцами и командирами Красной Армии претив немецких захватчиков. Латыши приняли участие и в боях под Москвой. Латвийская дивизия показала, на что способны люди этого замечательного, гордого и свободолюбивого народа.

Это — смелые и хорошо обученные воины. Когда латвийское правительство стало формировать в Советском Союзе свои национальные части, откликнулись все честные люди Латвии. Слух об этом прошел по всем городам и селам оккупированной немцами Латвийской республики. Скрываясь в лесах от немцев, пробираясь тропинками, латыши шли пешком в далекий русский город, где формировались части. В течение месяца они изучали военное дело в лагерях с такой настойчивостью, с таким горением, что почти годовую программу закончили в 36 дней.

Здесь были рабочие из Риги, Мадоны, Лиепая, крестьяне из Балка, Балмера. И теперь они — бойцы латвийской дивизии. Каждый день, истраченный на учебу, казался им томительной отсрочкой мести своему ненавистному врагу. И поэтому они с такой яростью и нетерпением рвались в бой.

Капитан Страздый, комиссар Фолкман, нарком социального страхования политрук Нуржа, начальник агитпропа Цессовского уездного парткома командир взвода тов. Строт, председатель ЦК МОПР Латвии, секретарь парторганизации батальона тов. Раухман, директор МТС Крауле со своим 18-летнпм сыном Морпцем, командир взвода Алстерс — все они показали себя достойными сынами своего славного народа.

Не зная страха смерти, дрались они на полях своей советской отчизны за родную прибалтийскую землю.

Вместе с ними по дорогам войны шел актерский коллектив. Режиссером этой крохотной группы является Рудольф Берзинып, доцент Рижской консерватории, участник революционного восстания 1905 года. В труппу входят товарищи Грислис — артист Рижского драматического театра, Рихард Задерсон — актер Рижской драмы, Александр Ивансон — актер Рижского художественного театра и другие. Репертуар пишут бойцы латвийской дивизии — писатели тт. Рокпельнес, Луке, Балодис, Григулис.

Хмурый зимний день. Часть вышла на отдых после напряженного боя. И вот растянутый между двумя деревьями занавес из двух плащ–палаток распадается. На сцене, на утоптанном снегу, стоит Рудольф Берзиньш с непокрытой гривастой головой и, блестя вдохновенными глазами, поет дерзкие боевые гимны, призывающие к победе. Потом сатирический скетч. Если по ходу действия актеру понадобится немецкая каска или плащ офицера, за этими предметами не нужно посылать в бутафорскую. Встает кто–нибудь из бойцов, выходит на дорогу и выбирает какие получше. Нынче их там много накидано вместе с немецкими танками и броневиками.

Умеют рассмешить своих бойцов эти талантливые, не знающие уныния люди. А смеются латыши не хуже наших украинцев. Но зато, когда они идут в атаку, сурово окаменевшие лица их внушают ужас врагу не меньше, чем грозные жала неумолимых штыков.

1941 г.

НАДПИСЬ 

Погиб Панкратов. Погиб, сбитый над вражеской территорией.

Трижды в память погибшего товарища летчики совершали налеты на скопления и автоколонны немцев.

И эти вылеты назывались панкратовскими.

И вдруг — здравствуйте! Через две недели является наш Панкратов. На «газике» его привезли из лесу. В руках держит распущенный парашют, смятый в охапку, а лицо злое–презлое.

Ну все, понятйо, обрадовались, бросились к нему. Давай, говорят, рассказывай!

А он:

— Ну вас к черту!

И требует:

— Какой это балбес меня сейчас подбил, покажите его…

«Мессершмитт» — это верно, утром сбили. Но чтобы нашу машину?! Какая глупость!

А Панкратов еще сильнее разозлился и кричит:

— Да этот «мессершмитт» я и есть.

Ну, уж теперь совсем ничего не понятно.

Потом Панкратов успокоился и рассказал:

— Ну, где я пропадал? После того как подбили меня немецкие зенитки, очнулся я на земле. На голове кровь. Правая нога вывихнута. Вынул пистолет. Думаю, бесплатно не дамся. Жду немцев. А голова все сильнее крузкится.

Вдруг из кустов дед. Посмотрел на меня пристально, подошел к самолету, присел на корточки, под плоскости заглянул, увидел звезды. Обратился ко мне:

— Документы есть?

Потом стал он мне ногу вправлять. И дальше уж ничего не помню.

Вышло так, что я к партизанам попал. Через неделю уже с ними на дела ходил. Сохранилась у меня карта. За карту они меня очень уважали. Ну, что делали? Обыкновенно, что придется. Как–то я говорю командиру:

— Пора мне возвращаться, работать по специальности.

Командир говорит:

— Верно, только мы вас так не отпустим.

— То есть как это не отпустите?

— А очень просто. Неудобно, чтоб советский летчик от нас пешком уходил.

— Ну что ж, за автомобиль — спасибо.

— Нет, авто нам самим нужен. Мы тебе тут на стороне самолет подыскали. Там их шесть штук. Сначала все поджечь хотели, а потом решили: зачем все добро портить, если специальный человек есть.

Ну вот, ночью мы совершили налет на запасной немецкий аэродром. Пять «мессершмиттов» сожгли, на шестом дед–маляр намалевал партизанский лозунг и сказал: «Лети». Ну, я и полетел. Да только вы меня тут…

И Панкратов снова стал ругаться.

Командир эскадрильи сказал:

— Вы напрасно шумите, Панкратов, на «мессершмитте» написано не было, что вы на нем летите.

— Написано! — вызывающе ответил Панкратов.

И вдруг растерянно спросил:

— А клеевая краска от воды стирается?

— Стирается.

Тогда Панкратов вскочил и стал ругать себя за то, что шел на бреющем, а не над дождевыми облаками. Тогда бы надпись не смылась.

А была она очень хорошая — душевная.

Теперь Панкратов снова летает в нашей эскадрилье. Сбил уже восемь фашистских машин и, как собьет десятую, пообещал написать на своей машине снова те партизанские слова. Но что это за партизанские слова, он так никому и не сказал.

1941 г.

ТАНКИСТЫ 

ТАРАН

Танк был поврежден. Обессиленный мотор дотянул тяжелую стальную машину до белого, заснеженного березового леска и сдал.

И сразу стало тихо. Смеркалось. Темное небо висело над землей.

Танк остывал. Стальные стены покрывались внутри толстым пушистым инеем. Холодно так, что дышать было больно. И металл, прилипая к телу, жег.

Всю ночь механик–водитель Виктор Григорьев поправлял поврежденный мотор. Но ни разу, изнемогая от стужи, он не забирался внутрь танка, где теснились друг к другу остальные члены экипажа, обогреваясь возле паяльной лампы. К утру повреждение было устранено, мотор работал, и по всей машине разлилась теплота. Виктор Григорьев привел машину на базу.

Когда Григорьев вышел из танка, товарищи увидели лицо его — оно было покрыто сухими темными пятнами ожогов стужи. Когда Григорьев снял перчатки, товарищи увидели его руки — они опухли. Изодранная, обмороженная кожа запеклась кровью.

А Виктор улыбнулся и сказал:

— Бывало, на курорте солнцем обжигались, а на морозе — чего ж тут удивительного.

На следующий день подразделение готовилось снова к бою. К Григорьеву подошел знакомый танкист и сказал:

— По приказу командира машину поведу я.

Григорьев побледнел бы, если бы могло бледнеть его потемневшее, обмороженное лицо.

Григорьев явился к комиссару батальона Челомбитько и с горечью заявил:

— Товарищ комиссар, я свой «КВ» люблю и знаю, как никто. Не могу я доверить машину в чужие руки. А если у меня сейчас лицо некрасивое, так я и не на такси кататься прошу, а в бой!

— Нельзя, — сказал комиссар, — вы больны.

— Товарищ комиссар, пустите, я здоров. Можете температуру измерить, — и в глазах Григорьева возникла такая отчаянная скорбь, что комиссар отвернулся и тихо произнес:

— Хорошо, Григорьев, я вам верю.

Первым, как всегда, в атаку пошел танк Григорьева. Немцы били изо всех орудий. Осколки стучали по стальным плитам, как молоты. Припав к смотровой щели, Григорьев гнал машину вперед, и он чувствовал себя в эти мгновения таким же могущественным, как его машина.

Прямым попаданием повредило башню танка, заклинило орудие. На онемевшую машину мчался вражеский танк, чтобы расстрелять обезоруженную советскую машину.

Но ведь у советских воинов есть еще одно невиданное ранее оружие — прославленный навек меч тарана. Когда у летчика иссякают боеприпасы, он таранит врага. Когда у танкиста отказывает орудие, он идет на таран.

И Григорьев пошел на таран.

Танк свой он превратил в разящий, грозный, тяжкий снаряд и обрушился им на фашистскую машину. Раздавленный немецкий танк, полувдавленный в землю, остался на поле боя. А танк Григорьева мчался дальше с победоносным ревом. Он втоптал в землю два орудия, ворвался в транспортную автоколонну противника, разбив в щепы 20 автомашин.

Когда Григорьев привел свой танк на базу, гусеницы, лобовая броня были облеплены ветошью и дрянью — это все, что осталось от немцев.

Так дерется и побеждает воин русского народа, двадцатилетний парень из Рязани, сын Ленинского комсомола, танкист Виктор Григорьев.

ПОЕДИНОК

Снаряд пробил броню, ранил водителя и стрелка. Это было девятое попадание. Но машина не потеряла своей силы. Она мчалась вперед с бешеным, стремительным упорством, вдавливая в землю минометные батареи врага. Пулеметный огонь косил немецких солдат.

Потом танк вступил в поединок с двумя противотанковыми пушками. Огромная тяжелая машина с невиданным проворством увертывалась от вражеских снарядов, хитрила, неожиданно бросалась в сторону, лукавила, притворяясь подбитой. И вдруг на полном газу врывалась на батарею врага, уничтожая пушки и солдат своими гусеницами.

Прорвав передний край противника, танк открыл путь для нашей пехоты и продолжал уничтожать немецкие огневые точки.

Десятым снарядом танк был ранен насмерть. Он пылал в расположении противника. Немецкие автоматчики окружили горящую машину, ожидая, когда ее экипаж выберется наружу. Солдаты держали автоматы наготове.

Танк горел уже несколько минут. Раскалились металлические части. От жары на экипаже стала тлеть одежда. Командир танка лейтенант Еремин приказал товарищам выбраться наружу, а сам, вцепившись руками в горячие ручки пулемета, последними очередями пытался разогнать фашистскую свору.

Ослепленные дымом, в тлеющей одежде, танкисты выскочили из машины. К ним бросились немецкие солдаты.

Выпустив последний патрон, Еремин открыл башенный люк и сверху прыгнул на ефрейтора, целившегося в голову раненого танкиста. Завязалась рукопашная схватка. Танкисты дрались ножами, стволом пулемета, кулаками. Пять немецких автоматчиков валялись на земле мертвыми. Прислонившись к обгоревшему танку, Еремин отбивался от фашистов.

Один танкист умирал. Он шептал ослабевшими губами:

— Напишите родным, пусть не ждут. А отцу напишите все, как было, пусть знает. Он гордый… Он шахтер… Он мне велел драться так.

Другой танкист, стиснув зубы, прижимая одну руку к пробитой груди, стрелял по немцам из пистолета.

Снег вокруг танка стал кровавым. Танкисты дорого отдавали свою жизнь. Вокруг валялись трупы врагов. Зная, что не избежать гибели, Еремин не испытывал ни тоски, ни сожаления. Он дрался до конца, насмерть.

И все же из этой неравной схватки с врагом советские танкисты вышли победителями. Разогнав фашистскую свору, Еремин взвалил себе на спину раненого товарища и пополз к своим. Товарищ умолял Еремина оставить его. Он не хотел быть причиной гибели лейтенанта. Еремин приказал ему замолчать. Своим телом он согревал раненого друга. Утопая в глубоком снегу, задыхаясь от усталости, он нес его на своих плечах.

Они добрались до своей части. И скоро снова друзья пошли вместе в бой, и снова их танк нагонял ужас и панику на оккупантов.

1942 г.

МОСТ НА ТОТ БЕРЕГ 

Зимой реки окаменели. Но и теперь, белые и запорошенные, они остаются ареной самых жестоких боев.

Ледяную крышу рек немцы усеяли минными полями. Пробив длинные, как траншеи, проруби, они присыпали снегом обнаженную дымящуюся воду. Отвесные скаты берегов политы водой, и берега стали ледяными и неприступными. В чугунной от стужи земле выкопаны блиндажи и щели.

И форсировать эти застывшие реки теперь так же трудно, как и тогда, когда они свободно текли в мягких берегах.

Наши части шли вперед, на запад. Наши батареи, как тяжкие колесницы, продавливали стальными ободами снежный покров до черной земли. Танки драли снег, как вату, и полозья обозных саней пели густыми смычковыми голосами.

Но впереди лежал этот застывший водный рубеж!

Прогрызть его поручили авангардному отряду. А в помощь ему придали саперную роту под командой сержанта Григория Березко. Их задача — навести мост через замерзшую, но непроходимую для танков реку. Собрав своих бойцов в тихом лесу, Григорий Березко сказал:

— Я думаю, что канителиться под огнем не стоит. Мост мы сделаем здесь и в готовом виде доставим на место.

И вот пришла ночь. Мела поземка. Жгучие потоки стужи крутились над остывшей землей. А по целине в одних гимнастерках, с натужливыми бурлацкими лицами волокли наши саперы на полозьях, вырубленных из цельных стволов деревьев, готовый мост, только расчлененный.

Достигнув берега, гигантские древесиые сани с высящимися на них рамами моста со скрипящим визгом самоходом сползли вниз со ската. За ними — другие, третьи, четвертые. На льду их саперы затормаживали, подбрасывая под полозья доски.

Все это было так внезапно, так неожиданно, что немцы открыли огонь лишь тогда, когда, оседлав рамы, саперы соединяли их между собой железными скобами.

Работать под огнем, когда пули рвут щепы из бревна у тебя под руками, неудобно. Но Березко, суровый в строю, во время работы становился прежним архангельским само–забвенным, взыскательным мастером. Позабыв обо всём, молил:

— Аккуратнее, ребята. Чтоб тесинка в тесинку. Впритирочку!

И когда Березко увидел на пальцах Нещеретнего кровь, он грубо и удивленно спросил:

— Опять порезался? Что у тебя, топорище салом намазано?

Нещеретный, подняв голову, виновато сказал:

— Пулей, товарищ сержант.

Пока саперы доделывали мост, наши пулеметчики вели огневой поединок, защищая людей, работавших на льду.

И вот мост готов. По настилу в освещенном луной снежном облаке мчались танки. Выскакивая с переправы, они врывались, бешеные и нетерпеливые, в расположение немцев и били узкими длинными лентами огня. Саперы, отойдя в сторонку, в балку, курили, отдыхали, как зачарованные смотрели на грозные машины, так властно пожинавшие результаты их труда.

И вдруг один танк остановился. Крышка башни открылась, и из люка высунулась веселая голова танкиста в черном шлеме.

Березко растерянно оглянулся на своих бойцов, но, увидев на их лицах такие же озорные улыбки, как на лице танкиста, лихо отодвинул на затылок ушанку и закричал:

— За мной! — и стал неловко карабкаться на покатую спину танка. Саперы поспешно снимали винтовки, рассаживаясь на танк, и машина, дрогнув, снова помчалась вперед в серебристом облаке снежной пыли.

Пришел рассвет, медленный, зеленый. По заснеженной дороге шла говорливая колонна бойцов, и впереди них шагал Григорий Березко с утомленным лицом, без шапки, с коричневым бинтом на голове. Он волок за собой на ремне сухощавый немецкий станковый пулемет на узких колесах.

Приведя бойцов в балку, Березко велел разобрать оставленный инструмент и, снова построив их, отдал команду «смирно».

Потом Березко поправил на лбу заскорузлую повязку и сказал тихо:

— Если из вас кого медалью за храбрость наградят, то это хорошо. Но и медаль за трудовую доблесть я лично считаю высшим знаком отличия. Потому что русский сапер свою собственную славу имеет. Может, и негромкую, не такую красивую, как в жарком бою добытую. Но зато собственную, прочную. Кто орудует штыком и гранатой, а кто топором и лопатой. У всякого свое рукоделие. Но что касается немецких амбразур, то должен сказать, срублены они интересно. По этому поводу я специальное занятие проведу, — и озабоченно приказал: — Вольно, разойдись!

Пришла походная кухня. Саперы сидели в свежерубленых шалашах и держали на коленях котелки с горячими щами.

1942 г.

БОЙЦОВСКАЯ ЧЕСТЬ

Они познакомились в воронке от снаряда.

Один боец был из первой роты и фамилия его — Тимчук. Другой из третьей роты — Степанов.

— Как же ты сюда попал, — спросил Тимчук, — когда твое место на правом фланге?

— А ты чего сюда вылез, когда ваши ребята позади цепью лежат?

Тимчук перевернулся на другой бок, степенно ответил:

— В порядке бойцовской инициативы! Понятно?

— Домишком интересуешься? — подмигнул Степанов.

— До крайности. Четыре станковых. Сыпет и сыпет, терпения нет.

— Смекнул что–нибудь, — деловито осведомился Степанов, — или просто на попа пошел?

— Пока на попа, а там видно будет.

— С одной гордостью, значит, на рожон прешь.

Тимчук не обиделся, а просто сказал:

— Если мысль есть, так ты не зарывайся, а обыкновенно скажи.

Степанов поправил на поясе сумку с торчащими из нее толстыми ручками противотанковых гранат и значительным шепотом сообщил:

— Вот спланировал! До той канавы доползти, потом возле забора как–нибудь, а там — и дом под рукой. Засуну в подвал две гранаты, и шуму конец.

— А они тебя приметят, да как шарахнут очередью.

— Зачем! Я аккуратно. Сапоги новыми портянками обмотал, чтоб не демаскировали.

— Лихо! Но только они в стереотрубу за местностью наблюдают, — упорствовал Тимчук.

— А ты чего все каркаешь? — разозлился Степанов, — Заметят, заметят, а сам напропалую прешь.

— Я не каркаю — рассуждаю, — спокойно заметил Тимчук. — Ты вот что, теперь меня слушай. Мы сейчас с тобой разминемся: ты к своей канаве ступай, а я тут недалеко выбоинку приметил. Залягу в ней и как ты по–над забором ползти начнешь, буду из своего автомата на себя немцев внимание обращать.

— Да они же тебя в такой близи с первой очереди зарежут, — запротестовал Степанов.

Тимчук холодно и презрительно посмотрел в глаза Степанова и раздельно произнес:

— У них еще пули такой не сделано, чтоб меня трогать. Давай, действуй. А то ты только мастер разговоры разговаривать.

Степанов обиделся и ушел. Когда он добрался до забора, он услышал сухие короткие очереди автомата Тимчука и ответный бешеный рев фашистских станковых пулеметов.

Пробравшись к кирпичному дому, где засели немецкие пулеметчики, Степанов поднялся во весь рост и с разбегу швырнул в окно две противотанковых гранаты.

Силой взрыва Степанова бросило на землю, осколками битого кирпича поцарапало лицо.

Когда Степанов очнулся, на улицах села шел уже штыковой бой. Немецкие машины горели.

Степанов поднялся и, вытерев окровавленное лицо снегом, прихрамывая, пошел разыскивать Тимчука, чтоб сказать ему спасибо.

Он нашел Тимчука в той же выбоине лежащим на животе с равнодушным лицом усталого человека.

— Ты чего тут разлегся? — спросил Степанов.

— А так, отдыхаю, — сказал Тимчук и, вяло поглядев в лицо Степанова, ядовито добавил:

— А ты, видать, носом землю рыл — иди умойся.

Степанов заметил мокрые, красные ко(мья снега, валяющиеся вокруг Тимчука, и тревожно спросил:

— Ты что, ранен?

— Отдыхает человек, понятно? — слабым, но раздраженным голосом сказал Тимчук. — Нечего зря здесь околачиваться. Твоя рота где?

Степанов нагнулся, поднял с земли автомат и, повесив его себе на шею, грубо сказал:

— Ох, и самолюбие у тебя, парень!

Подхватив под мышки Тимчука, он взвалил его к себе на спину и понес на пункт медпомощи.

А Тимчук всю дорогу бранился, пытаясь вырваться из рук Степанова, но под конец ослабел и перестал разговаривать.

Сдав раненого, Степанов нашел политрука первой роты и сказал ему:

— Товарищ политрук, ваш боец Тимчук собственноручно подавил огневые точки противника, скрытые на подступах села. Это надо было нашей третьей роте. Она зашла во фланг немцам и стала их уничтожать. А иначе ничего бы не вышло.

— Спасибо, товарищ боец, — сказал политрук.

Степанов напомнил:

— Так не забудьте.

Прихрамывая, он пошел к западной окраине села, где бойцы его роты вели бой.

1942 г.

ЦЕНА ЖИЗНИ 

— Артем, что такой веселый? Сто тысяч по займу выиграл?

Артем, молча улыбаясь, отстегивал от пояса лампу, стягивал через голову темную от угля спецовку и, став под душ, говорил:

— Сегодня две нормы на–гора выдал.

Полные, чистые капли стучали по его сильному телу. Артем, наклонившись, заглядывал в соседнюю кабину и кричал:

— Ты подумай, Степан Егорович! Если каждый забойщик будет давать двойную упряжку, это что ж будет? Двойную порцию заводов можно будет выстроить. Металл шириной с Волгу из домен потечет.

— Радостный ты человек, Артем, — замечал старик Степан Егорович. — И мысли у тебя радостные, красивые.

Вечером Артем приходил во Дворец культуры. В синей тройке, в желтых штиблетах и рубашке «зефир–апаш».

Он ходил по клубу с гордым и праздничным лицом и угощал приятелей хорошими папиросами.

— Хорошо живешь, Артем, — говорили ему.

— А как же! Мне Советская власть из уважения двойной оклад положила.

Когда Артем с обушка перешел па отбойный молоток, крепильщики не успевали за ним. И он орал, сверкая белками:

— Меня, может, по государственному плану к какому–нибудь предприятию прикрепили, и должен я его целиком на своей добыче содержать. А вы мне план срываете. Артема Бывалова срампте.

Действительно, угля, выдаваемого теперь на–гора Бываловым, хватало, чтобы содержать на нем полностью среднюю доменную печь.

Степан Егорович говорил Бывалову:

— Тебе, Артем, надо бы в партию подаваться. Ты человек растущий.

Артем задумывался, потом обводил взглядом терриконы, шахтные вышки и тихо произносил:

— Коммунист, Степан Егорович, человеком заметным должен быть. Скажем, если данную выдачу в чистом поле на кучи разложить, так, чтобы сразу было видно, кому какая цена, кто сколько весит. И вышло бы, что моя куча еще мала.

Степан Егорович медленно закуривал, ковырял палкой землю, усыпанную угольными блестками, и тихо говорил:

— Но все–таки ты подумай.

…Бой кончился. Бойцы отдыхали, сидя в немецких окопах, грея руки у немецких железных печей, и кто–то со скорбью сказал:

— Убили Степанова.

Боец Бывалов поднял голову и резко проговорил:

— Красиво помер. За свою жизнь восемь вражьих взял. Так помереть дай всякому.

— Безжалостный народ вы — шахтеры.

— Какие есть. Только я так думаю. Если бы каждый из нас хоть по два немца убрал — конец войне. — И Артем тихо повторил: — По два немца — и полная победа!

И тот, кто назвал Артема безжалостным, вдруг вскочил п, оглядывая всех, взволнованно пропзнес:

— Правильно. Ведь это очень правильно.

Падал липучий влажный снег. В балках стояла талая вода, прикрытая липкой, серой корой. Кусты и деревья черные освещались пронзительным лунным светом, и было слышно, как под снежным настом скребется вода.

Раздались слова команды. Бойцы подразделения лейтенанта Киселева, построившись, снова пошли в лес по размокшему снегу, к ночи слабо застывшему стеклянной скорлупой.

Внезапным ударом подразделению удалось прорвать немецкую оборону и выйти на шоссе.

Дороги в весеннюю распутицу для армии — это главное. Для немецкой армии дороги — это жизнь, спасение жизни, и потому любой ценой, ценой жизней своих солдат командование решило отбить дорогу и бросило в несколько раз превосходящие силы на подразделение Киселева.

Бойцы вынуждены были уступить силам врага и несколько отойти.

И вдруг с тыла немцев застучал наш пулемет.

Это Артем Бывалов пробрался туда. В топких местах он нес на руках, идя по пояс в мокрой снежной каше, свой пулемет. По льду он полз на животе, толкая впереди себя пулемет как тачку. В открытых местах прорывал головой и плечом снежную кашу и волок за собой пулемет, прикрыв его белой простыней.

Заняв огневую позицию, Артем ударил в спины атакующих его отделение немецких солдат.

Немцы бросили на отважного пулеметчика почти треть своих сил. Артем принял поединок со 170 немцами.

Он выбирал себе цель, как раньше выбирал в шахте блестящую, еле заметную жилку породы, чтобы, выбив ее, пустить уголь лавой. Он бил точно, спокойно, прикидывая каждый раз цену своего удара. Он работал у пулемета так, как если бы ему пришлось после обвала прорубать в породе выход, через который могли погребенные люди выйти к солнцу, к жизни.

Пулей разодрало кожу на лбу в клочья. Чтобы не заливало глаза, он натянул ушанку до бровей, и кровь текла за ушами. Перебило правую ногу, он поставил ее на лыжу от пулемета и, меняя позиции, переползал на коленях. Разбило левую руку, чтоб не вихлялась, он перетянул ее ремнем. Потом ранило в грудь. Чтобы можно было дышать, он держал рот открытым, кровь текла изо рта, и порванное легкое дышало.

Можно было от любой из двенадцати ран, полученных Артемом, потерять сознание, впасть в забытье, склонившись к земле, и потом с потерей крови уйти навсегда из жпзни. Но Артем Бывалов если и не победил смерть, то победил предсмертные муки. Его дух человека был властен над израненным телом, молящем о пощаде. Артем был беспощаден и к себе, и к врагу. В последние секунды жизни он повышал цену своей гордой жизни, чтобы потом люди, смерив его деяния, сказали:

— Бессмертен ты, Артем Бывалов. Бессмертен, как наша слава!

Воспользовавшись замешательством немцев, вызванным огнем пулеметчика Бывалова, наша рота поднялась и пошла в атаку. Немцы были разогнаны и уничтожены. Шоссе, которое питало немецкую армию и от которого зависело спасение и жизнь немцев, было в наших руках.

В лощине мы нашли Артема. Он был мертв. Руки его застыли, вцепившись в рукоятки пулемета.

За свою жизнь в этом бою Артем Бывалов взял 67 вражеских. Так оценил ее сам Артем.

И мы говорим тебе, большевик Артем Бывалов, что имя твое мы будем хранить в своей памяти. Наш любимый товарищ, сильной души человек. И каждый из нас будет, как ты, высоко ценить свою жизнь, потому что, чем выше цена ей, тем ближе наша победа.

1942 г.

БУДНИ АЭРОДРОМА

Чистое небо. Нет ни едппого облака. Над землей стоит недвижимая прозрачная стужа.

День что ни на есть летный!

В блиндаже на столе карты. От сетки квадратов черный кривой обруч обозначает место расположения противника. Задание — обшарить эти квадраты и выяснить наличие и места скопления танков.

Старший политрук Кривошеев, проложив на планшете курс, вылетает в разведку. Вслед за ним уходят в других направлениях старшина Спицин и старший сержант Смирнов.

Самолеты улетели в студеное небо. А серебристые столбы снежной пыли, переливаясь цветами радуги, еще долго стоят в воздухе на месте взлета.

Эскадрильи грозных вражеским танкам штурмовиков и истребителей, выстроившись на старте, терпеливо ждут разведчиков.

Над картон склонился командир части тов. Толстиков.

Дверь в блиндаж открывается. Старший политрук Кривошеев докладывает:

— В местах расположения противника все объято огнем нашей артиллерии. В пункте Н. возле сарая обнаружил 3 танка, 4 автомашины и до роты пехоты. Бомбами и огнем пушек танки уничтожены. Остатки пехоты, расстреливаемые из пулеметов, скрылись в лесу. Артиллерийский наблюдательный пункт противника, расположенный на колокольне, сбил с бреющего полета.

— Товарищ Спицин, ну, а вы нам что скажете?

— На шоссе обнаружил только разбитые вчерашним налетом немецкие танки. Населенные пункты, где находится противник, горят. Из лесу был обстрелян зенитками. Снизился, чтобы рассмотреть, что они прикрывают. Предполагаю — танки. На обратном пути уничтожил 11 крытых автомашин пушечным огнем и сбросил бомбы.

Тов. Толстиков, указывая пальцем на карту, где на квадрате зеленой краской обозначен лес, приказывает командиру эскадрильи:

— Займитесь!

С ревом взлетают одна за другой машины.

В это время показался самолет. Дежурный выбежал на поле и, сдернув черную букву «Т», вместо нее поспешно выложил черный крест.

У самолета не была выпущена одна нога шасси.

Машина все же шла на посадку. Покачав крыльями, летчик дал знать, что сигнал замечен.

Политрук Лобода благополучно посадил машину. Оказалось, что в воздушном бою с тремя ME‑109 у его машины заклинило механизм шасси, разбит стеклянный козырек.

Подойдя к дежурному технику, летчик тревожно спросил:

— Большие повреждения?

Техник осмотрел машину и сказал:

— Через пятнадцать минут вы сможете лететь. — Летчик сказал «спасибо» и пошел на командный пункт, немного прихрамывая. Дюралевым осколком ему ушибло ногу.

В блиндаже командира появляется сержант Смирнов. Быстро докладывает:

— В районе водоема обнаружил скопление противника. Пехота пытается на машинах переправиться по льду. На обратном пути атаковал 4 бензоцистерны. Взорваны.

Командир второй эскадрильи уже наклоняется над картой.

— Хорошенько их там! — говорит Толстяков.

Через 10–20 минут самолеты почти бесшумно один за другим совершают посадку.

— Товарищ командир, лес в районе квадратов… прочесан. Засекли дым, взрывы. Заходили два раза, полностью использовали весь боевой комплект. Вылетаем повторно.

Командир второй эскадрильи просит разрешения присоединиться к первой эскадрилье. Вскоре узнаем, что в районе водоема машины противника спущены под лед. Разбегающуюся пехоту преследовали на бреющем пушечным огнем.

Час дня. А летный день еще только разворачивается.

Тов. Толстиков, склонившись над картой, отмечает все новые прочесанные квадраты.

Жарко, наверное, приходится противнику на этих квадратах, несмотря на то, что на земле стужа.

1942 г.

СЕКРЕТ ЕВДОКИМОВА

— Ну, сколько раз их можно притаскивать? Ну, раз! Ну, два, наконец! Но чтоб три?! Да еще подряд. Это просто ни на что не похоже. Жульничество какое–то.

— Может, ты их арканом как–нибудь ловишь?

— Арканом, правильно, — соглашается Евдокимов и смеется.

А видно всем по лицу — врет.

— Ты расскажи, Евдокимов, прием, нам его тоже знать нужно. Ну, расскажи.

— Не могу, — говорит Евдокимов, — секрет производства.

— Ну, тогда знаешь что?! Не танкист ты, а чучело! — PI ребята, помогавшие Евдокимову переобувать правую гусеницу, начали расходиться от его машины.

Евдокимову стало неудобно, он помахал перчаткой и сказал:

— Ладно, так уж и быть, слушайте. Папироска у кого хорошая есть?

Прислонился Евдокимов спиной к башне, ногу картинно выставил и, помяв в пальцах папироску, объяснил, как–будто никто этого не знал:

— «Языка», ребята, добыть это дело очень сложное и чрезвычайно трудное. Но, спрашивается, как его достать, если я танкист, и стоит мне из машины мизинец высунуть, так немцы из пулемета и по мизинцу сажать будут? — Евдокимов помолчал и сказал:

— Как его добыть, вот в чем вопрос?!

Он принял еще более гордую позу, потом спрыгнул на землю и сказал:

— Так вот вы здесь подумайте, а я схожу в столовую, заправлюсь, как следует, и кто своим умом дойти не сможет, объясню.

Евдокимов хотел уйти. Но вы знаете наших ребят. Чахоточных, нужно прямо сказать, среди них нет. Самый хилый полуось свободно выжимает.

— Евдокимов, — сказали ему ребята хладнокровно, — если ты из себя героя строишь, так мы тебе сейчас такие почести воздадим…

И, окружив Евдокимова, ребята стали его подбрасывать в воздух.

Если б Евдокимов летчик был, так ему эти пируэты в воздухе, может, и приятны были бы. Еле вырвался из братских рук, бедняга. Отбиваясь, тяжело дыша, он сказал:

— Ладно, и пошутить нельзя. Слушайте, черти! — И присел возле дерева.

Ребята почтительно окружили Евдокимова. Некоторые даже блокноты вытащили, чтобы записать.

— Ну так вот, — переведя дух, сказал Евдокимов, — как я этих немцев ловил, дело очень простое. Как получу задание на разведку боем, после подавления огневых точек подмечаю, где немецкие автоматчики прячутся, и дую туда на полном газу. Понятно, те от меня в щели прячутся. А я на щель — прижму ее брюхом танка, чтобы немцы вылезти не могли. А потом потихоньку нижний аварийный люк открою и вытягиваю фашиста из щели за уши в танк. Есть, конечно, которые не хотят сразу идти, так я ему цып–цып и пару раз из ТТ. Так и подсаживать после этого не надо, немец, как из погреба, в машину вскакивает. Жмурится от света и извинить за задержку просит. Бывают, конечно, случаи, когда их по трое в щель забиваются. Тогда, конечно, можно и выбрать, который получше. Всех в машину забирать не рекомендую, и так тесно… Ну вот и вся механика, — закончил свои секрет Евдокимов.

Ребята рассмеялись и все сразу пришли в восторг.

И захотелось им снова воздать почести товарищу, но Евдокимов ухватился за дерево и стал кричать.

Ребята все–таки оторвали его от дерева п, подняв на руки, торжественно отнесли в столовую.

А Евдокимов, которому этот триумф пришелся не по душе, все–таки кричал, что теперь, если он чего нового выдумает, то никому больше рассказывать не будет.

Но это неправда.

Евдокимов хоть и гордый, но все–таки хороший, душевный парень. И никогда ничего от своих товарищей скрывать не станет.

Обед в этот день был удивительно вкусный. А может, это показалось, потому что у всех в этот день было очень хорошее настроение.

1942 г.

АВИАМАСТЕРА

ПАРМ — это полевая авторемонтная мастерская. Здесь восстанавливаются воздушные корабли.

Как–то самолет сделал вынужденную посадку в лесу. Тяжело израненную машину экипажу удалось вывести из расположения врага.

Работники ПАРМа приволокли ее трактором на санях, сделанных из бревен.

Многие командиры считали, что восстановить машину не под силу даже авиазаводу.

Есть люди, которые совершают подвиги в воздухе, и есть люди, которые совершают подвиги па земле.

Потерпевшему экипажу было предложено отдохнуть 15 дней.

Инженер полка Лаврененко, воентехник Дурнов, старшина механик Уткин дали слово, что корабль они снова вернут в небо.

Стойки шасси сваривали Двумя автогенными горелками, не снимая с ланжеронов, беспрерывно пропуская по ним для охлаждения воду.

Маститые фрезеровщики, разысканные в стрелковых подразделениях, были поставлены к токарным станкам, кузнецы — к горнам, медники — к дюралю.

Каждую новую часть устанавливали с ювелирной тщательностью. Машина должна была выйти в срок неутяжеленной, не потеряв ни на йоту своих летных качеств.

Летчики говорили, что только чудо может вернуть самолет к жизни. Высокое мастерство авиатружеников совершило это чудо.

Машина взлетела в воздух, и она парила там, вновь неуязвимая, и ее водители радовались так, словно не машину, а их самих авиамастера вернули к жизни.

Немало замечательной смекалки применили авиатехники, чтобы сделать в лесу то, что положено делать только в цехах завода.

Стапели заменили траншеи. Краны — клетки из шпал. Сложные станки — изобретательная выдумка.

И теперь, когда воздушный гигант, борясь с врагом, получает, казалось бы, самую смертельную рану — пробоину в бензобаке, бортмеханик берет затычку, выдуманную мастером на земле, и спокойно затыкает ею пробоину. А самолет продолжает медленно кружиться над врагом, мерно посылая бомбу за бомбой.

Полевая авторемонтная мастерская за 2 месяца восстановила 4 корабля, 26 отремонтировала.

В этой авиачасти нет вышедших из строя машин.

1943 г.

ПОДВИГ

В Милане на кладбище Мисокко между четырехгранными темно–зелеными колоннами подстриженных кипарисов и белыми мраморными изваяниями находятся четыре могилы, огороженные общей оградой из гладкообтесанного красного камня.

И когда бы вы ни пришли сюда — в дождь, в ненастье — вы всегда увидите на этих могнлах свежие букетики из алых гвоздик, поставленные в глазированные голубые глиняные кувшины, врытые в землю.

По воскресеньям сотни людей навещают этот уголок кладбища: рабочие, работницы, рыбаки, крестьяне и крестьянки, бесшумно ступающие в обувп на веревочных подошвах. В молчаливом благоговении они стоят возле четырех могил, пока кто–нибудь из присутствующих не поднимет загорелую коричневую руку и не начнет говорить.

Спросите кого–нибудь из этих людей, кто здесь похоронен, и вам скажут, спокойно глядя в лицо:

— Здесь похоронены наши братья.

…В январе 1943 года, когда у немцев на фронте дела сложились плохо, фашисты привезли в Милан группу русских военнопленных. Они водили их по улицам, закованных в кандалы, босых, в рубищах, сквозь которые были видны черные, незасохшие раны.

Немцы хотели, чтобы ужасный вид этих людей внушил итальянцам веру в скорую победу над Россией.

Но получилось обратное.

Русские военнопленные шли по улицам с гордо поднятыми головами, строго держа строй. Устремив взгляд вперед, они пели песню, полную непонятных итальянцам, но грозных слов. А когда немецкий солдат, одетый в меховую куртку, ударил одного русского по лицу за то, что он рассмеялся, указывая своим товарищам на статую Муссолини, сделанную из зеленоватого и скользкого, как мыло, камня, русский шагнул вперед к немцу и обеими руками, закованными в кандалы, отбросил немца на панель с такой страшной силой, что цепи кандалов лопнули, а руки русского, рассеченные стальными браслетами, залились кровью.

Здесь, возле летнего кафе «Эспланада», произошло побоище скованных, израненных русских солдат с немецкой охраной и подоспевшей на помощь немцам итальянской полицией. Русские дрались ногами, головами, били, словно молотами, скованными руками. Все видели, как один русский, прыгнув на спину немцу–охраннику, толкнул его на стеклянную витрину магазина, навалился всем телом, — и острые осколки стекла, остававшиеся торчать в раме, вонзились в голову и шею немца.

Сколько дней потоп прохожие испуганно обходили мраморные плиты, покрытые черными пятнами крови! А там, где русский солдат, прислонившись к стене, дрался /последним, остались глубокие отпечатки босых ног. И, кто–то уже тогда в эти отпечатки на льду положил по алому цветку гвоздики. Полиция на следующий же день на рассвете обнаружила на статуе Муссолини веревочную петлю, накинутую на его каменную шею. На конце петли болталась дощечка с надписью: «Это за русских».

Оставшихся в живых четырех русских солдат немцы заставили рыть траншеи в парке, где была расположена мощная противовоздушная батарея.

Это было в ночь на 14 февраля 1943 года. В холодную темную миланскую ночь, памятную теперь всем жителям города.

Батарея была хорошо замаскирована деревьями и макетами зданий, сделанными из соломы и скрывавшими под собой дальнобойные зенитки. В эту ночь англо–американская авиация совершила воздушный налет на город. Он был внезапен. Немцы не успели даже как следует сбросить маскировку со своих орудий. Но все же огнем дальнобойной батареи почти в первую минуту было сбито два американских бомбардировщика.

Но тут произошло вот что: русские солдаты, отбросив кирки, сняли с себя гимнастерки, облили их маслом, предназначеннным для чистки орудий, зажгли и пылающие куски одежды швырнули на валявшиеся в кучке соломенные маскировочные щиты.

Вся батарея озарилась светом пожара. Она стала хорошим ориентиром для бомбардировщиков. Русские снова взялись за кирки, но теперь они уже не копали землю, они разбивали ими прицельные приспособления у двух орудий…

Англичанам и американцам удалось благополучно сбросить бомбы и без дальнейших потерь вернуться на свои базы. На сей раз их удар был действительно нанесен по военному объекту, освещенному пылающей маскировкой, а не — как это часто бывало — по рабочим кварталам города, погруженного в темноту.

И как знать, не случись этого, может быть, древние памятники архитектуры — Сан Лоренцо, Сан Сатиро или храм Санта Мариа делла грациа, где Леонардо да Винчи написал свою «Тайную вечерю», или театр «ла Скала», выстроенный в XVIII веке архитектором Пьермарини, или знаменитый Миланский собор были бы превращены в эту ночь в развалины.

Русские солдаты вызвали огонь на себя здесь, в чужой и далекой стране, как они делали это на своей родной земле, сражаясь за каждую ее пядь, одухотворенные великой любовью к Родине и великой ненавистью к врагу.

Тела погибших русских солдат были унесены итальянскими рабочими и похоронены на кладбище Мисокко.

Когда фашистская полиция обнаружила, кто покоится в этих могилах, она не стала уничтожать их. Здесь полиция устраивала засады на тех, кто приносил алые гвоздики. Много людей, пойманных у этих могил, попало в тюрьму.

Когда же в Милан прибыли англо–американские войска, к английскому генералу, командующему войсками, пришли итальянские рабочие и рассказывали о подвиге русских, спасших американских и английских летчиков. Рабочие посоветовали генералу посетить кладбище и воздать воинские почести героям и спасителям. Генерал вежливо поблагодарил рабочих. А потом он приказал итальянской полиции — тем же полицейским, которые служили и раньше, при Муссолини, — усилить надзор за посетителями кладбища Мисокко. А корреспондентам газет генерал заявил, что он подозревает, будто делегация рабочих, посетивших его, имела только одну цель — умалить военные заслуги соединенных англо–американских войск.

Но итальянский народ думал и судил иначе о военных заслугах истинных воинов.

В день торжественного военного парада англо–американских оккупационных войск тысячи рабочих и крестьян с флагами вышли на улицу и стройными колоннами двинулись к центру города. Полиция, уверенная, что эта демонстрация происходит в честь англо–американских войск, с почтительной готовностью освобождала демонстрантам дорогу. Но демонстранты, не доходя до главной площади, где выстроились англо–американские войска, круто свернули в сторону и пошли к кладбищу Мисокко, где среди темно–зеленых колонн кипарисов и белых памятников находились простые и скромные могилы русских воинов…

Если кому–нибудь из вас приведется побывать в Милане, вы должны пойти на кладбище Мисокко. Там, на участке № 16, вы найдете четыре могилы, в которых покоятся советские воины — Андрей Петров, Степан Гаврилов, Семен Черный, Василий Василовский. И когда бы вы ни пришли сюда — в дождь, в ненастье, — вы увидите в глазированных крестьянских глиняных кувшинах на этих могилах свежие алые гвоздики.

1948 г.

ТУЗАЛАМЧИ

Мы ехали по большому Тодженскому тракту. Тропа, вытоптанная в камне, шириной в две ладони, оплетала змеиным следом покатые плечи гор и уходила в небо. По таким дорогам хорошо не ездить, а ползать. Только тувинский конь мог так, по–кошачьи, взбираться на кручи.

Двигаясь по стене горы, я видел внизу глубокое пространство, наполненное сверкающим воздухом, где, как сухие листья, летали птицы.

Но, приехав в Туву с убеждением, что нет зрелища красивее развалин пятиполосных немецких укреплений под Орлом, я долго не мог восхищаться красотою высоко поднятых в небо камней и огромными желтыми лиственницами. Чувство грусти, тоски расставания не покидало меня здесь, на далекой и, наверное, очень красивой земле.

Дорога все ближе и круче подходила к остроконечному темени горы, и пространство впереди становилось все необыкновеннее.

Внезапно на повороте навстречу нам выехали всадники. Они ехали на оленях. Увидев нас, спешились.

Старик арат, держа в руке кремневое ружье с деревянными вилами, приделанными к ложу, медленно поклонился мне и сказал:

— Ваши воины опять взяли новый город.

Я удивился осведомленности старика.

Старик сказал:

— Я прожил на свете немного меньше этого дерева, но теперь, когда я целюсь в зверя, я думаю, что передо мной фашист, и рука у меня становится железной. Когда я встречаю охотника, я спрашиваю сначала новости войны, а потом охоты. — Старик отступил от меня на шаг и, положив руку на грудь, произнес, словно давая клятву: — Когда я думаю о фашисте, холодный ветер дует в мое сердце. — И пояснил: — Так сказал наш арат Кудаже. У меня тоже мерзнет сердце, когда я думаю о них. Но сегодня у меня особенно тепло в груди: третий раз через перевал я переношу свое тузаламчи, и все дальше и дальше его нужно будет отвозить вашим воинам, так быстро они шагают. И мне радостно, что ноша моя с каждым разом становится тяжелее.

Старик взял меня за руку и подвел к тяжело навьюченным оленям.

— Четыре кожаных мешка с маслом, двадцать шесть кож, шесть медвежьих шкур, две пары меховых сапог, десять пудов пшена, два тюка шерсти, и, наконец, — гордо сказал старик, — это я все везу на семи оленях, а вернусь обратно на одном.

Я уже не раз слышал это согревающее слово: тузаламчи. Я слышал его на золотом прииске, где иссякающая к зиме вода в мониторах не могла с прежней яростью дробить породу и старатели вместе с женщинами и детьми стали к ручным лоткам, чтобы не снижать добычи металла. Я ощущал теплоту этого греющего слова в городе Туора–Хеме, на слете охотников, которые постановили добычу первых двух дней охоты отдать Красной Армии. Я слышал это слово от тувинских детишек, когда они обертывали шеи ягнят красными лентами. Ребята выращивали молодняк для наших детей в освобожденных районах. Я читал это слово в запекшемся тавре буквы «Т» на бедрах быков и яков, предназначенных животноводами–аратами в подарок нашим бойцам. Это слово я слышал всюду в этой далекой стране, лежащей каменным островом в центре Азии.

Тувинская аратка трое суток мчалась в высоком и тесном деревянном седле на митинг в Сумон, чтобы там, застенчиво подойдя к трибуне, пряча свои сильные и маленькие руки в широкие рукава халата, шепотом сказать:

— Пусть мой дар будет лаской моим смелым русским сестрам.

Богатые дары посылали советским воинам тувинские женщины — женщины, которые двадцать два года назад не имели имени. Тувинская женщина называлась «хорээчок» (ненужная), и только после народной революции в 1921 году, на специальном республиканском конкурсе, было найдено достойное слово — «хэрэджен» (труженица).

Путешествуя по западным хашунам и переправляясь вброд через голубую реку Хемчик, мы услышали на противоположном берегу хлесткие винтовочные выстрелы. Когда наши кони выскочили на сушу, в низком, густом кустарнике мы увидели девушку–охотницу. При виде нас она застыдилась и закрыла лицо рукой. Тувинские женщины не прячут лица. Но мы быстро поняли причину ее смущения. Эта девушка охотилась на сорок. Ни один уважающий себя охотник не стал бы позорить себя такой добычей. Девушка была сильно сконфужена. Не отнимая руки от лица, дерзко дернув повод коня, она ускакала от нас галопом в тесно сплетенную чащу. Прошло немного времени, и скоро наше недоумение по поводу странной ее охоты рассеялось. Берега Хемчика густо заросли облепихой. Эта оранжевая ягода, похояшя своим цветом, ароматом и вкусом на плоды померанца, облепляла ветки кустарника — отсюда и ее название. Сок облепихи драгоценен для раненых, как сок лимона или апельсина. Тувинцы посылали на фронт облепиху. Тысячи пудов ягод собирали они для госпиталей Советского Союза. Сороки жадно пожирают эту ягоду. Длинный клюв позволяет им выклевывать ее, избегая шипов. Эта девушка убивала хищниц и подвешивала их на жердп как пугало.

Вечером в хашуне Бай–Тайга я встретил молодую охотницу и спросил ее:

— По–видимому, хашунный тарга сказал вам, чтобы вы оберегали ягоду от птиц?

— Нет, — сказала девушка.

— Зачем же вы тратили зря патроны?

— Нам сказали — эта ягода целебная. Защищая кусты от птиц, мне казалось, я спасаю от смерти дорогого мне человека.

Так ответила мне тувинская девушка по имени Кара–Кыс из хашуна Бай–Тайга.

Оно–Селима, пожилая женщина из Тес–Хем–хапгуна, выслушав мой удивленный рассказ о Кара–Кыс, объяснила мне:

— Двадцать два года тому назад тувинская женщина считалась поганой. Ей было запрещено купаться в реках, чтобы она не загрязняла воду. Она не имела права, лишенная имени, разговаривать при посторонних. Женщина ценилась как скотина. Меня продали мужу за одну плохую лошадь и корову с теленком. Когда я не захотела жить с больным, меня приковали к его руке и били по щекам. Девять пыток придумали для нас законы феодалов. Но русский народ помог нам свалить власть нойонов и их законы. Теперь у нас власть народа и справедливые законы, которые, как сокровище, ваш народ подарил нам. Из каждых ста тувинских женщин девяносто стали грамотными, а еще в тридцатом году ни одна наша сестра не знала письменности. Так скажите, наш гость, почему вы удивляетесь?

На митинге в Улук–Хеме ко мне обратился с вопросом широкоплечий арат в синем франтовском шелковом халате на белом меху. Комкая в руках новую фетровую шляпу, он сказал раздраженно:

— Когда я был ребенком, наш народ называли унизительным именем — урянхами (оборванцами), и мы были нищими. Иностранные купцы подвешивали моих братьев над костром и коптили до тех пор, пока арат не умирал или родственники не выкупали его. Должнпков–аратов сажали в карабаш — ящик с отверстием только для головы — и держали там, пока люди не сгнивалп заживо. Русский народ помог нам примером и своей силой прогнать феодалов, которые нас мучили. Теперь мы счастливы и богаты. Так почему я должен стрелять белок, а не фашистов, почему я не могу убивать их, как это делают мои русские братья? Разве у меня дряблое сердце и слабые руки?

Бросив на землю шляпу, он потребовал ответа.

Я рассказал Ког–Уолу о подвижническом, великом труде наших рабочих и крестьян, я объяснил ему, что можно помогать нашему воюющему народу не только с оружием в руках. Подняв с земли шляпу, Ког–Уол сказал с разочарованием:

— Тогда я прошу вас посмотреть моих коней. Но будут ли они достойны воинов Красной Армии? Только в четырех нз них я уверен.

Прежде чем выйти с Ког–Уолом, я склонился к переводчику и спросил, будут ли еще вопросы.

— Нет, — сказал он, — только ответы.

И ответы были такими, что, если бы они следовали за нами из сумона в сумон, то нужны были бы сотни всадников, чтобы не растерять их. Араты Чад–сумона снарядили одиннадцать обозов с продуктами и дали 400 голов скота для населения наших освобожденных районов; в хашуне Чахоль — 500 тюков продуктов и 500 голов скота; 500 голов скота дали араты Шуй–сумона. Так звучало это ласковое слово «тузаламчи». Это благородное слово следовало за нами повсюду. Тувинские ребята–школьники сказали мне:

— Во время каникул мы обязуемся каждый убить не меньше десяти белок. Пусть ваши портные сошьют шубы из них тем ребятам, у которых фашисты убили родителей.

Эти маленькие граждане свободной Тувы были привезены отцами в школьный интернат из таежной чащи за много сот километров от Туора–Хема. У них в чумах остались братья и сестры, но сердца их были открыты для любви к нашим ребятам, и через Саянский хребет, через пограничные столбы нежной теплотой эта любовь дойдет до тех, кому она предназначена.

В западных хашунах, меж горной равнины, араты поднимали целинные земли для будущих хлебных посевов. Чтобы здесь произрастал хлеб, нужно было в грунте, замешанном каменным щебнем, прорыть глубокие оросительные каналы. Я высказал сочувствие работающим аратам. А на меня обиделись.

— Мы думали, что роем окопы, как на фронте, — сказал мне арат Тактагу, — разве тяжело рыть окопы? Разве у слабого не хватит сил вырыть окоп для того, чтобы защитить свою землю?

В прошлом араты не имели серпов, чтобы убирать хлеб. Они выдергивали стебли с корнями. Я спросил, научились ли теперь тувинские кузнецы ковать серпы.

Тактагу посмотрел на меня с негодованием.

— Если вам не лень, — сказал он мне, — заезжайте в наш сумон и попросите, чтобы вам показали тот подарок, который мы недавно получили от вас.

Я так и сделал. Два новых комбайна, сверкающих свежим лаком, стояли под навесом. Русский паренек с льняным чубом, висящим на бровях, проводил занятия с будущими комбайнерами. Девушка–переводчица стояла рядом с ним с закрытыми глазами и окаменевшим лицом. Она слушала его, и губы ее шевелились.

Я спросил потом паренька, успешно ли идут занятия. Он сказал:

— Мы с тувинскими ребятами договорились, что будем изучать технику так, словно мы собираемся стать танкистами. — И, улыбнувшись, он добавил: — Ведь я сам был танкистом, но вот видите, — и он показал себе на грудь — на две золотые и три красные нашивки.

Накануне съезда охотников в Туора–Хеме я познакомился с аратом Консук–Уолом. Он заготовлял с товарищами в тайге болванки для лыж. Три медведя напали на них. Консук–Уол, защищая товарищей, отбивался от медведей весь день. Я назвал Консук–Уола храбрецом. Он серьезно выслушал меня и сказал тихо:

— Стыдно видевшему истинную храбрость так легко дарить этим высоким словом.

И я многое понял из того, что мне следовало понять с самого начала моего путешествия.

Народ, который испытывает с такой силой чувство благодарности и восторга перед подвигами Красной Армии, народ, который избрал себе в качестве духовного образца гордую фигуру сражающегося советского воина, — этот народ нельзя не любить так же, как свой народ.

1943 г.

ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ ВОДА 

Эта степь — вытянутая, плоская, чуть покрытая вялым тающим снегом — на огромном пространстве своем несет следы тяжелого танкового сражения. Чтобы постигнуть масштабы его, нужно исколесить сотни километров шоссейных, грунтовых и проселочных дорог.

От самого Киева и до переднего края торчат из земли остовы немецких машин. Тысячи тонн металла! И каждая машина выглядит как изваяние, выражающее то отчаяние поражения, то позор бегства, то агонию смерти.

Видения битвы сопровождают нас. Деревня Медведыха. Скопище немецких транспортеров, похожих на гробы на колесах. «Тигры» с гусиными вывихнутыми шеями своих длинноствольных орудий. Раскрашенные в лягушачий цвет «пантеры». Они были застигнуты здесь врасплох, на исходном положении, внезапно прорвавшимися нашими танками, окружены и расстреляны. А вот эти немецкие машины, очевидно, метались и, пробуя удрать, увязли в трясине ручья. В люке одного танка торчит палка с белой тряпицей мольбы о пощаде…

А дальше — снова степь и снова — разбитые немецкие танки…

Уже смеркалось, когда мы подъехали к деревянному фургону — совсем такому, какие бывают у трактористов или комбайнеров во время посевной или уборочной. Только фургон этот стоял в балке, и основанием ему служила полуторатонная машина.

Внезапно вынырнувший из темноты человек в промасленной стеганке негромко доложил, что отделение РВБ под командой сержанта Глухова выполняет боевое задание.

Степь была тиха и недвижима. Только в том направлении, где возвышался какой–то курган, со стороны противника то гасли, то вспыхивали пулеметные очереди.

— Почему они бьют по кургану?

— Какой же это курган! Это наш танк, — обидчиво заметил Глухов, — мы его в брезент закутали, потому он такой странный. А под брезентом ребята мои сидят и ремонтируют в нормальном электрическом освещении.

Мы вошли в фургон и вдруг очутились в тесной слесарной мастерской.

Глухов предложил нам раздеться, поставил на железную печку чайник.

Расставляя кружки, Глухов, не спеша, рассказывал:

— Наше дело какое: танки вперед, мы — за ними. Танкисты дразнят, что мы живую и мертвую воду за собой возим. Это вовсе не обидно, а правильно… Утром немец повредил танк «Минин». Пробовали его из оврага тракторами вытащить — не удалось: немец это место пристрелял и не позволял подойти тракторам. Подошли мы, видим — мотор поврежден и застряла машина в грунте по самое брюхо. Сколотили мы сани, положили новый мотор и поволокли к танку. Если двух коней запрячь, и они бы вспотели. Мы вшестером тащили, но дух захватывало… Запустили мотор, а гусеницы только землю скребут, и все дальше танк в грунт уходит.

Решил я передохнуть и перекурку для мыслей сделать. Вижу, лежит тут же в балке немецкий колесный транспортер, подошел я и говорю ребятам: снимай колеса. Сняли колеса, а на них стальные кольца надеты. Взяли мы этп кольца и надели на гребни гусениц, и получилось — словно на танк серьги надели. Просунули в кольцо бревно. Запустили мотор, танк выскочил из ямы.

Вчера пас немецкие автоматчики в танке окружили — еле инструмент успели унести. Такая неприятность! Лежим мы в степи, и так грустно на душе: сколько труда зря пропало! А немцы по нас огонь ведут, деваться некуда. Вдруг вижу: совсем недалеко немецкая «пантера» с разорванным орудием. Подползли мы к ней, залезли внутрь. Хотели только передохнуть от обстрела, а как оглянулись — видим, наладить машину можно. Принялись за дело. Часа через три сел я к рычагам управления, дал газ — все в порядке.

Поехали на своем ходу к тайку. Которых немцев не удалось гусеницами придавить — перестреляли. Работу, конечно, закончили в срок.

Вдруг послышалось глухое ворчание танка.

Глухов вскочил и весело крикнул:

— Работает!

Скоро мы различили в гуле немецких пушек громко звенящий голос танкового орудия. А немного погодя в дверь фургона кто–то постучал. Глухов погасил свет и сказал:

— Войдите.

— Товарищ сержант, — доложил чей–то радостный голос, — «тридцатьчетверка» № 315 прошла испытание на отлично. Разрешите машину сдать экипажу.

— Хорошо, выполняйте, — сказал Глухов и зажег свет.

— Это ефрейтор Аниканов, — представил он, — бывший водитель автомашины. Из немецкого тыла недавно привел наш подбитый разведывательный танк. Шесть дней ремонтировал. Ночью работал, а днем в скирде прятался. Отличный ремонтник!..

Утром мы проснулись от шума голосов, раздававшихся снаружи. Я вышел из фургона.

Танкист в надвинутом на затылок шлеме, коренастый, закопченный, заискивающе улыбаясь, просил Глухова:

— Может, парочку клапанных пружин успеете дотемна переменить. Мне к ночи на исходное идти, может, успеете?

— На перемену клапанной пружины у меня положено вместо восьми часов двадцать минут сроку, — гордо сказал Глухов, — нечего тебе тут стоять и производство мое демаскировать.

Обрадованный танкист, чуть не в пояс кланяясь, стал жать руку Глухова.

Увидев меня, Глухов поздоровался и осведомился — как спалось, потом сдержанно заметил:

— А мы за ночь уже четвертую машину обслужили. Клиенты только очень горячие…

Простившись, я снова тронулся в путь.

И опять эта бескрайняя степь, черные мерцающие лужи, уцелевшие ветряки, украинские хаты с мягкими соломенными крышами и ржавые глыбы торчащих из земли немецких танков.

Я знал всю тягость танкового побоища, происходившего здесь. Но теперь перестал удивляться, почему на нашем пути так мало встречалось подбитых советских машин. Зеленые фургоны, идущие вслед за атакующими волнами наших машин, буквально на линии огня возвращают жизнь машинам.

1944 г.

БАХЧИСАРАЙ 

Небо нежнейшей голубизны, трава зеленая, чистая, а мы мчимся по шоссе в теплом дыме белой пыли.

Камень шоссе размолот тысячами колес бегущей немецкой армии. На обочинах шоссе валяются останки этой немецкой армии: трупы солдат, коней, немецкие каски, румынские каски — этакие широкополые стальные шлемы, орудия, тягачи, автомашины…

Шоссе в некоторых местах медное от рассыпанных патронов, шуршащих под колесами, как гравий. Бумажные немецкие бинты, куски розовой ваты висят на кустах. Разбитые бутылки с вонючей жидкостью, железные бочки, ящики валяются на дороге.

Мы спешим в Симферополь. Каменные стены вокзала еще дымятся. Рельсы раздроблены, скрючены. Дальше мы видим городской сад, изрытый траншеями, развалины летнего театра, изуродованные статуи, обугленные стены красивейших домов. Обычные следы изуверского обычая немцев — уничтожать все живое, все красивое, все то, что нельзя унести или увезти с собой.

Такие города остаются в нашем сердце, как памятники скорби гнева и мести.

И снова дорога, вспухшая извилистым облаком пыли, в котором движутся бесконечные колонны наших боевых машин.

Мы попадаем в Бахчисарай на следующий день после его освобождения. Белый город, сделанный из плоских камней, стоящий на каменном основании, — старинный и удивительный. На территории знаменитого Бахчисарайского дворца шел парад партизанского отряда. Более красочного зрелища нам еще не приходилось встречать на своем фронтовом пути. Как известно, партизаны. не состоят и не состояли на вещевом довольствии в частях Красной Армии. Крымские горы, леса, бои и вылазки даже у самого бережливого бойца быстро превращали одежду в лохмотья. Поэтому партизаны были вынуждены «встать на вещевое снабжение» за счет противника. Они проходили мимо нас — старые и молодые, юноши и девушки — в немецких и румынских мундирах, в голубых шинелях, в черных кителях, в офицерских фуражках, обильно обвешанные трофейным вооружением.

Знаменосцы с торжественными лицами несли впереди широкое шелковое знамя соединения, а за ними на великолепных конях ехали командиры. Древние стены дворца–музея с бесчисленными башнями и архитектурными сооружениями, дивно сплетенными из каменных кружев, были менее живописны, чем эти воины народной армии Крыма, армии, которая около трех лет, спаянная суровой партизанской дисциплиной, дни и ночи вела кровавую борьбу с ненавистным врагом. Даже тогда, когда немецкие войска рвались к Кавказу, на Крымском полуострове не было той тишины, в которой нуждались пруссаки, попадая в крымские санатории. Партизаны убивали их там, где они искали забвения и отдыха от войны.

До прорыва частей Красной Армии на Симферополь партизаны вели жесточайшие многодневные бои с тремя немецкими дивизиями. Положение партизанских отрядов было очень тяжелым. Они попали в окружение. Немецкое кольцо сжималось все сильнее.

Тогда партизаны ночью по балкам вывели из окружения свои госпитали и несколько тысяч жителей, искавших у партизан защиты. В середине кольца остались небольшие, но сильно вооруженные группы. Действуя на разных направлениях, они создали у немцев уверенность, что из кольца никто не ушел. В районе горы Черная–Сучель произошел бой, в котором партизаны разбили врага. Немцы стали отходить на Симферополь, навстречу наступающим войскам Красной Армии. Крымские партизаны тотчас же тремя отрядами вышли в засаду на шоссе. Немцы, встретив передовые части Красной Армии, кинулись обратно к Бахчисараю. Впереди катились танки и самоходные пушки. Партизаны–бронебойщики подбили два головных танка. Подбитые танки закупорили шоссе. Тогда немцы, бросая технику, устремились па Севастополь. 14 апреля части Красной Армии вошли в Бахчисарай.

Партизанский отряд в 1941 году насчитывал всего 76 человек. Ныне в нем находится несколько тысяч человек.

Во время своих боевых действий партизаны уничтожили несколько тысяч немецко–румынских солдат и офицеров, спустили под откос 51 эшелон.

Только в одном Бешуйском бою партизаны убили 900 немцев, а небольшой отряд Грузинова уничтожил 111 немцев и захватил в плен 5 офицеров. В бою на Татарском кладбище окруженный пулеметчик Дьяченко заколол ножо-м 8 немцев. Партизаны Ахрнменко и Лесник убили расчет немецкого пулемета, установленного на тачанке, захватили тачанку, выбрались на шоссе, врезались в немецкую колонну, убили 80 немцев, захватили 50 лошадей и 15 обозов с боеприпасами. Подвиг был нормой поведения в бою, героизм — правилом.

Ареной мщения стал Крымский полуостров. Голубизна Черного моря вызывает у немцев предсмертный ужас. И они цепляются за камни побережья. Но камни эти, раздробленные снарядами и авиабомбами, сбрасывают их в Черное море.

Грозным голосом мщения кричат орудия наших батарей под Севастополем.

1944 г.

НА ЮЖНОМ БЕРЕГУ

Берег моря оплетен проволокой и заминирован. На возвышенностях — каменные гнезда дзотов, орудийных батарей. Немцы боялись моря, но удар был нанесен с суши. Немцы лежат на пляжах с черными лицами, пухнут под солнцем и воняют падалью. Дороги южного побережья усыпаны воинским имуществом вражеской армии.

Тысячи пленных румын плетутся по пыльной горячей земле. Впереди шагают их офицеры. Мимо катятся наши танки, орудия, пехота на машинах. Равнодушным и властным взглядом победителей провожают бойцы эти зеленые колонны.

Над Алуштой висит смрад. Убитые лошадп, трупы их всадников, разбитое вооружение валяются на набережной. Здесь не плохо поработали наши танкисты.

На набережной видим группу пленных.

Трудно передать то отвращение, которое приходилось испытывать, глядя па этих вояк в загаженных мундирах, видя их угодливую покорность, подчеркнутую почтительность, с которой пленные офицеры встречали каждого советского бойца. Они пресмыкаются, они хотят искупить вину, они страшатся черных, холодных развалин некогда прекрасной Ялты, руин Артека, разграбленной Ливадии, тайных балок, где планомерно расстреливали советских людей, страшатся возмездия за тайные рейды самоходных барж, уходивших в открытое море с трюмами, заполненными смертниками — стариками, женщинами и ребятами. Эти баржи возвращались пустыми. Поэтому пленные так угодливы и так старательны в любой, самой черной работе.

Сколько раз на фронте, в блиндажах, в госпитальных палатках мне приходилось слышать слова нежных воспоминаний о чудесных, как видения, городах Южного Крыма. Мы мечтали о них под Сталинградом, под Орлом, под Киевом.

Мы знали, что немец оставляет после себя одни закопченные, расколотые камни. Стремительным секущим ударом частей Красной Армии враг был застигнут врасплох в тех самых зданиях, о которых грезили мы, словно о фантастических дворцах и замках и действительно похожих на них.

Немецко–румынские армии бежали к Севастополю, бросая все на своем пути. Но даже наиболее сохранившиеся здания — это казармы, грязные и пустые, с противотанковыми пушками в бывших залах, с тряпьем, лежащим под кроватями, со смрадным запахом нечистот. Вырублены драгоценные деревья.

Алупка, в которой немцы в панике не успели разграбить сокровищ Воронцовского дворца, напоминает мертвый город, — пыльный, старый. Груды мин, извлеченных из подвалов зданий, лежат у их стен. Злодейский замысел не удался.

Пылает великолепное жаркое солнце, море плещет, как всегда, такое необыкновенное, цветут деревья. Но запах их пока не слышен. В воздухе пахнет гарью и дымом.

Враги в Севастополе. Они сейчас мечутся в предсмертном ужасе. Близок час кары.

1944 г.

ШТУРМ СЕВАСТОПОЛЯ 

Каменные ущелья, глыбы гранита, застывшие над извилистыми дорогами и тропинками, создают за Бахчисараем и Балаклавой восходящую многоярусную лестницу с зелеными массивами леса. Севастополь закрыт этим каменным фронтом, у которого есть еще к тому же свои бастионы, возвышающиеся над общей панорамой: Сапун–гора, закрывающая Инкерманскую долину, Мекензиевы горы, ставшие на страже северо–восточных подступов к городу, гора Сахарная Головка и многие другие, знаменитые неприступностью своих скатов. С этих гор и высот все кругом просматривается. Установленные в камне пулеметы и орудия еще недавно покрывали огнем и подступы, и возвышенности, расположенные кругом.

По берегам рек Бельбек и Черная немцы в дополнение к каменному фронту укрепили сильный рубеж и опоясали его многочисленными дотами. Они выставили сюда особые части, заблаговременно занявшие оборону.

Над Севастополем нависла дуга наших дивизий, освободивших Крым. Наступление в степях полуострова было настолько стремительным, что к моменту выхода к Севастополю нам еще не удалось восстановить железнодорожные мосты, подтянуть тылы и базы. Тем не менее сразу же началась подготовительная работа к штурму Севастополя.

Весь Крым превращался в плацдарм для блокады и разгрома укрепившихся в крепости немцев. Вслед за наступающими частями шли строители и железнодорожники, по дорогам потянулись колонны грузовиков со снарядами, тягачи с орудиями. Буквально через несколько дней по главным железнодорожным магистралям пошли составы. Они везли к Севастополю бензин и продовольствие, боеприпасы и строительные материалы. Для ре–монта танков были восстановлены небольшие заводы и мастерские. Шоферы использовали часть трофейных автомашин. Подготовка к наступлению во всем ее грандиозном масштабе проводилась с одним общим стремлением: дать войскам возможность быстро прогрызть почти неприступную оборону.

У самого Севастополя расположились наши аэродромы, ближе поднялись торпедные катеры и торпедоносцы. Немцы зажимались в железные тиски, которые, подобно обручу, сковывали их фронт обороны. Наша авиация непрерывно бомбила укрепления и транспорты, скапливавшиеся в бухтах.

Ночью над городом вспыхивали зарницы пожаров, раздавались сильные взрывы. Небо над полем боя напоминало огромный фейерверк. Оно было разукрашено гирляндами ракет, медленно спускавшимися светящимися люстрами. То наши тяжелые бомбардировщики сбрасывали свой груз на головы немцев.

Приближались майские дни. По дорогам к Севастополю двинулась гвардия, прославившая себя штурмом Перекопа и Ишуни. Все это время гвардейские полки тщательно готовили себя к новой битве. В освобожденных селах и городах Крыма они встретили радушный прием жителей и, находясь вне боев, осваивали опыт прорыва укреплений на перешейке. Люди знали, что впереди их ждут серьезные испытания, в батальонах создавались штурмовые группы, которые должны были первыми пробить брешь в обороне врага.

Еще в героические дни Сталинграда были созданы эти штурмовые группы — новый тип воинских подразделений, способных самостоятельно наносить разящие глубокие удары по отдельным оборонительным очагам противника. Особенности Севастопольского плацдарма — сильно пересеченная горная местность, исключительный по своей мощности многоярусный оборонительный пояс — говорили о необходимости штурма его только специально обученными горными частями. Но разве битва в Сталинграде не походила на битву в горах? Разве улицы Сталинграда не были ущельями, обваленные этажи — скалами, а пробивать бетонные стены зданий, где засел враг, разве легче, чем подрывать пещеры немецких дотов?

Гвардейцы несли за собой опыт Сталинграда. Это они создали невиданные по своей дерзновенной силе штурмовые группы, и им ли останавливаться перед твер–дынями немецких оборонительных поясов, врубленных в горы и скалы?

Наши штурмовые группы, сформированные для прорыва немецких оборонительных рубежей перед Севастополем, получили в свои боевые порядки орудия, которые должны были действием прямой наводки разрушать огневые точки, скрытые в камнях. Команды подрывников, минеров, саперов, автоматчики и гранатометчики — все они в точном взаимодействии должны были прогрызть немецкую оборону, пробить ворота для следующих за ними остальных частей.

Штурм начался утром 7 мая. Приблизившись вплотную к вражеским укреплениям, через проделанные саперами проходы, наши бойцы начали забрасывать траншеи врага, доты и дзоты тысячами гранат. Недаром каждый боец нес за спиной вещевой мешок, набитый только гранатами.

Начался бой в траншеях. Тяжелый рукопашный бой. В это время немецкие орудия второй и третьей линий оборонительного рубежа открыли огонь. Но в расположении штурмовых групп уже находились наши тяжелые орудия, которые бойцы па руках тащили на высоты и выкатили прямо к брустверам немецких траншей, где еще продолжался рукопашный бой, и стали бить прямой наводкой по огневым точкам врага. В это время над штурмовыми группами проплыли в несколько ярусов наши самолеты.

Внезапность и сила удара были настолько сильны и неожиданны, что немцы были вынуждены с других участков перебросить на баржах подкрепления через Северную бухту.

Немецкое командование понимало, что, если даже наши войска не выйдут к Северной бухте, а только продвинутся, — это парализует водную коммуникацию. Это значило, что Северная бухта, как форточка, через которую немцы рассчитывали удрать из Севастополя, была бы захлопнута огнем нашей артиллерии. Поэтому в последние часы бой принял самый жестокий характер. Многочисленные батареи обрушили огонь на наши атакующие части.

Вступила наша артиллерия. В урагане артиллерийского поединка земля окуталась черным дымом. Иногда казалось, что это не звук артиллерии, а грохот скал, падающих в море. Казалось, что все лопается, ломается вокруг. И действительно, когда мы потом осматривали разрушенные немецкие рубежи, зрелище опаленного каменного хаоса представилось нашим глазам.

Во время своего наступления советские артиллеристы подавили 74 батареи противника, разбили вдребезги 36 дотов и 74 тяжелых дзота.

Очень усталый боец, с окровавленной головой, идущий нам навстречу, ясно улыбнувшись, сказал:

— Я об одном сейчас думаю: если мы постучимся так в ворота пхнего Берлина — они без ключа откроются.

В то время как битва за побережье Северной бухты достигала своего высшего напряжения, другие наши части начали наступление с востока па высоту, преграждавшую вход в Севастополь. Самая надежная из высот, возглавляющих оборону немцев на этом направлении — Сапун–гора, опоясанная в несколько этажей инженерными укреплениями, уставленная пушечными батареями, изрытая норами, траншеями, ходами сообщения, — она сама по себе в целом является гигантским дотом.

В битве за Сапун–гору также первостепенную роль сыграли дерзновенные удары штурмовых групп и сокрушительная работа советской артиллерии и авиации. После многочасового боя подразделение капитана Шилова водрузило на самой высокой точке горы победоносное Красное знамя, а по другую сторону ее внизу лежал весь в дыму, весь видимый героический, прославленный на века Севастополь.

Потеря Сапун–горы равнялась потере ключевой оборонительной позиции. Поэтому, когда начался штурм Сапун–горы, немцы, бросившие утром свои резервы для обороны плацдарма побережья Северной бухты, направили их к Сапун–rope. Так враг начал предсмертно метаться.

Во время Севастопольской обороны 1941–1942 годов немцы бились у подножия Мекензиевых гор и не могли взять, хоть на штурм бросили всю авиацию и сосредоточили огонь до сотни тяжелых батарей. Сейчас наши гвардейцы захватили Мекензиевы горы штурмом, и штурм этот длился 4 часа. После овладения Мекензиевыми высотами гвардия направила всю свою ударную силу к восточной оконечности Северной бухты с тем, чтобы отрезать немецкую группировку, защищавшую ее северное побережье.

Бой на небольшом куске земли в районе устья реки Черная решал судьбу немецкой группировки. Бой длился всю ночь. Гвардейцы разрезали группировку, прижали ее к берегу и уничтожили.

На берег Северной бухты выкатилась паша артиллерия. Прожекторные батареи осветили бухту. Немецкие транспорты и самоходные баржи, прижавшиеся к причалам, горели и тонули, разбиваемые снарядами.

Таким образом, задачу, которая была поставлена перед гвардией, гвардейцы выполнили. Но, вырвавшись с хода в долину Инкерманского маяка, видя перед собой силуэты города, имя которого каждый произносит с благоговением, — разве гвардейцы могли остановиться? После двух суток непрерывного штурма эти воины, показавшие высшие образцы доблести и геройства, казалось, уже израсходовали силы, на которые мог быть способен человек, если бы он захотел просто так, пешком, пройти тот путь, по которому прошла гвардия с боем.

Но, видно, есть нечто, стоящее выше нас самих, выше наших сил и повелевающее нами, — зов Родины, зов любимого города. Гвардейцы, покрытые кровью, пылью и копотью, ринулись на последний штурм — на штурм севастопольских кварталов. Сломив упорное сопротивление противника, наши войска овладели крепостью и важнейшей военно–морской базой на Черном море — городом Севастополь.

Тем самым ликвидирован последний очаг сопротивления немцев в Крыму, и Крым полностью очищен от немецко–фашистских захватчиков.

1944 г.

НА ТЯЖЕЛОМ БОМБАРДИРОВЩИКЕ 

Комиссар сказал:

— Наши ночники летают в любую погоду. По существу нелетной погоды для нас нет. Вот сейчас луна. Штурманы ее любят. А летчики ненавидят больше, чем прожектора неприятеля. Так что судите сами: хорошее ли время вы выбрали для полета. Но если вы настаиваете — не возражаю, потому что хотя мы и летаем вслепую, писать о нас вслепую нельзя.

Итак, мы получили разрешение на полет.

Гигантская машина с чудесной и непонятной легкостью оторвалась от земли.

Внизу земля. Она ни на что не похожа. Не то это озеро, покрытое рябью, не то сплошное поле, изборожденное колеями. И все это дымится облаками и туманами, измазано тенями. И самое удивительное то, что все это для штурмана считается «хорошей видимостью». Он работает у себя в кабине с таким спокойствием, словно он в исследовательском кабинете.

Внезапно ослепительный свет прожектора ударил в кабину. Прожектор — глаз зенитки. Но штурман посылает ракету, и прожектор гаснет. Мы — свои, над своим городом.

Наш корабль продолжает путь. Он должен, достигнув линии фронта, бомбить скопления войск противника в районе Западной Двины. Но как распознать реку, когда мы минуем их одну за другой, покрытые туманом, смешанным с облаками.

Штурман дотрагивается до плеча и показывает на карту, а потом вниз. И мы начинаем различать там, на земле, белую узкую тропинку, которая называется Днепром. Самолет идет точно по курсу.

Мы в облаках. Леденящая сырость покрывает окна, одежду. Вот так и начинается обледенение. Летчик сбрасывает высоту и выныривает из облаков.

Впереди внизу мерцают условленные сигналы. Это три костра, выложенные на нашем берегу реки. А на том берегу реки, где враг, пылают четыре других костра, четыре очага пожара, это фашистская сволочь зажгла наши деревни.

Внизу расстилается зрелище ночного боя. Земля выстлана огненными тропами летящих снарядов, вспыхивают разрывы, мигают и гаснут пулеметные очереди.

Разворот на цель. Мы у бомбовых люков. Самолет медленно парит в воздухе над целью. Тяжелые бомбы летят вниз. И там вздымаются груды дыма. Видно, как огромные лужи огня, ширясь, растекаются по темной земле.

Внезапно красные огоньки стали карабкаться нам навстречу. Это бьет зенитная пушка. Корабль наплывает на нее все ближе. Две бомбы, и пушечные огни погасли.

Задание выполнено. Все бомбы сброшены. Даже тара из–под мелких авиабомб — пустые ящики сброшены вниз. Авось кого–нибудь еще пристукнет!

Мы возвращаемся домой, на свой аэродром, Летчики сказали бы кратко, как они обычно говорят:

— Вылетели, отбомбились, вернулись.

Три слова. Но за этими тремя словами подлинный героизм, совершенное искусство пилотов, непоколебимая прямая штурманской выкладки, безупречное мастерство борттехников, зоркость стрелков и необыкновенная слаженность всего экипажа. Мы видели в этом полете работу командиров кораблей — капитана Филина, старшего лейтенанта Степанова, штурманов — капитанов Климова и Чистякова и их славных экипажей. Вчера их наградили орденами Боевого Красного Знамени, сегодня они в воздухе. Они живут в воздухе, они любят его.

На земле они только отдыхают и готовятся к следующему полету. В любую ночь. В любую погоду. По любому заданию.

1944 г.

ШТУРМ ВИТЕБСКА 

Три линии немецких траншей лежали перед Витебском. Четвертая оборонительная полоса проходила в черте города. Она включала в себя каменные здания с замурованными окнами и пробитыми в стенах бойницами.

Местность перед Витебском открытая, безлесная. Все подступы к городу гитлеровцы закрыли огнем.

Накануне штурма бойцы полковника Гончарова узнали о том, что вся немецкая группировка в составе няти дивизий оказалась замкнутой частями 3‑го Белорусского и 1‑го Прибалтийского фронтов. Выдающаяся, широко задуманная операция по окружению дивизий противника осуществлялась с такой стремительностью, что немецкие солдаты витебского гарнизона даже не подозревали о случившемся.

Бойцы полковника Гончарова не имели значительного численного превосходства над противником, но блистательное артиллерийское и авиационное наступление, предшествующее атаке, мастерство офицерского состава и героизм бойцов соответствовали стилю и духу Советской Армии 1944 года. После того как прошли первые эшелоны штурмовиков, половина немецких зенитных батарей прекратила свою деятельность. Вторые эшелоны штурмовиков окончательно парализовали всю противовоздушную оборону немцев. Бомбардировочная авиация стала смешивать с землей и грязыо живую силу и технику немцев.

После первого огневого шквала немцы на одном участке не выдержали и стали отходить на запасные рубежи. Этим воспользовались бойцы гвардии майора Федорова и поднялись в атаку на час раньше, чем это было рассчитано по плану. Поддерживая успех бойцов Федорова, остальные подразделения тоже перешли в атаку. Артиллерия перенесла огонь в глубину, чтобы поддержать атакующую пехоту. Расчеты орудий, стоявших ранее на закрытых позициях, поспешно запрягли лошадей и бешеным галопом, обгоняя пехоту, выскочили к расположению огневых точек врага. Развернувшись на всем скаку, они стали прямой наводкой расстреливать батареи немцев.

Уличный бой на южной и северной окраинах города длился около двенадцати часов. Советские воины выбивали немцев из подвалов гранатами. А рукопашные схватки в домах заканчивались часто тем, что немцы выпрыгивали из окон, разбиваясь о камни мостовой.

Отступая, немцы успели взорвать один мост. Ко второму мосту, подготовленному к взрыву, спешила группа немецких подрывников в составе шести человек. Старший сержант Блохин, заметив неприятельских саперов, вступил здесь же, на мосту, в бой. Четырех убил, двое убежали. Блохин перерезал подрывные шнуры и с помощью подоспевших советских саперов обезвредил все очаги, подготовленные для взрыва. Подвиг старшего сержанта Блохина, спасшего мост от уничтожения, позволил нашим частям переправить на левый берег Западной Двины технику и живую силу.

Немцы из города в панике отступали к району Орши. Но они наткнулись на паши силы, захватившие в мощное кольцо окружения всю немецкую группировку. Потеряв направление, немцы заметались.

Цветущий город с великолепными современными зданиями разрушен немцами. Сейчас, когда мы находимся в Витебске, глухие удары сотрясают то одно, то другое здание. После взрывов языки пламени и столбы дыма подымаются над развалинами. Это действуют немецкие мины замедленного действия. Советские саперы ведут героическую борьбу за спасение города. Очень тяжело смотреть на гибнущие в огне взрывов дома.

Но зато как радостно видеть, как там, над кромкой леса, далеко на западе вырастают еще более грозные черные стены дыма с пламенем. Это наша артиллерия, паша авиация, наши войска завершают уничтожение немецкой группировки. Мы слушаем эту канонаду возмездия, настигшего убийц. Но это, как сказал нам один генерал, только цветочки, ягодки будут впереди. А. впереди там, на западе, уже действуют вошедшие в прорыв мотомеханизированные советские части. Колонна пленных немцев плетется нам навстречу. Пленные выглядят так, словно их вываляли в пыли.

194–5 г.

ПО ДОРОГАМ БЕЛОРУССИИ 

Дым артиллерийских разрывов повторял изгибы русла реки Березина, вздымаясь в небо. В дымную реку ныряли штурмовики, пробивая сумрак сверкающими полосами огня. Правый берег Березины выше левого. Правый песчаный берег немцы покрыли сетью траншей. Чтобы песчаные стены не осыпались, немцы укрепили их плетнем. Плетень сильно высох и после артиллерийского налета стал гореть. Немцы стали выскакивать из горящих траншей и попадали под пулеметный огонь.

Подразделение офицера Яблокова одним из первых переправилось через реку Березина и взломало линию немецкой обороны. На подступах к городу наши артиллеристы подбили немецкий бронепоезд, пытавшийся увезти эшелон с воинским снаряжением. Обходным движением с юга и с севера паши части ворвались в город Борисов и после ожесточенных уличных боев освободили его.

Три дня назад в Борисове несколько сот заключенных в концлагерях советских людей немцы согнали на территорию лесопильного завода. Немецкие пулеметчики выстроили их для казни. Старый солдат, дравшийся с немцами еще в 1914 году, Антон Иванович Козлов поднял с земли кирпич и, когда гитлеровский палач приблизился, ударом кирпича убил его. И тут же все заключенные стеной бросились на немцев. Началось побоище. Безоружные советские люди дрались поленьями, кирпичами с немецкой охраной в течение нескольких часов. Многим удалось выбежать на улицы города. Здесь их преследовали немцы, настигая и давя грузовиками. Жители втаскивали раненых во двор и прятали их. Когда наши части проходили по улицам города, бойцы видели спасенных людей. Окровавленные, поддерживаемые под руки, они приветствовали своих освободителей.

Части Красной Армии не задерживаются в городе. Они продолжают стремительно идти вперед, не давая противнику оторваться.

Для того чтобы представить всю грандиозную картину этого движения, достаточно посмотреть с борта самолета на дороги, лежащие внизу. Вы увидите сплошные колонны машин, и кажется, что не машины едут по дороге, а дорога, как гигантское выпуклое полотно, движется сама по себе. И таких дорог много, и все они впадают в широчайшую лавину наступления, наращивая его силы.

Наступающие части рассекают немецкие войска. Глубоко вклиниваются в их тылы, перерезают важнейшие коммуникации. Прибавляются новые тысячи немецких пленных. Ими кишат леса. Под вечер немцы выползают па опушки и высылают делегатов па дорогу. Мы видели, как немецкий санитар требовал от девушки–регулировщицы, чтобы она оставила пост и отвела его в плен.

Белорусские партизаны охотятся сейчас за немцами в леспых чащах, где прежде скрывались сами. Бойцы из обоза захватывают немцев на дорогах сотнями. Немцы вообще предпочитают сдаваться или бойцам из обозов, связистам или регулировщицам, очевидно считая этот выбор самым безопасным для себя.

Мы видели немецких пленных генералов, полковников, офицеров штабов. Мы видели, как местные жители вывели из леса 160 немецких офицеров. Одичавшим нашли в лесу также одного генерала, командира пехотной немецкой дивизии. Генерал надел сверх своего мундира солдатский.

Часто в местах, где обнаруживаются окруженные немецкие группы, бойцы находят убитых самими же нем–цами немецких солдат и офицеров. Как выяснилось на допросах, скрываясь в лесу, немцы уничтожают тех, кто может сообщить следователям о фактах преступлений, совершенных гитлеровцами па советской земле.

Зрелище распада, паники, тупого отчаяния пемцев мы встречаем на каждом шагу. В Борисове размещались три концентрационных лагеря для немецких дезертиров. В первые же дни нашего наступления количество заключенных немцев в лагере увеличилось вдвое.

1944 г.

ПЕРВЫЕ ЧАСЫ

С невиданной быстротой продвигаются вперед победоносные части Красной Армии. Мы вошли в Минск утром, а вечером уже встретили на улицах города колонны пленных немцев, ведомых из населенного пункта, расположенного западнее города.

Сокрушив на широком фронте линию немецкой обороны по реке Березина, наши части глубоким обходным маневром овладели столицей Советской Белоруссии — городом Минск.

Ускорив шаг, не зная усталости, наши пехотинцы проходили с боями по 30–45 километров в сутки. Завтра Минск будет уже в глубоком тылу. Советские воины спешат вперед. Преследуя врага, мы не можем снижать набранных темпов наступления.

Спасенные жители Минска, надев спрятанные в ямах лучшие платья, встречают свонх освободителей цветами. На улицах города — музыка. Работает армейская громкоговорящая радиоустановка, и кажется, что это звучит голос самого города. Город поет, хотя он и изранен, хотя многие его дома объяты пламенем.

Минск при пемцах советские люди называли «городом–могилой». Сюда, где якобы устраивалось всеевропейское гетто, фашистские палачи свозили со всей Европы еврейское население. И беззащитных, ни в чем но повинных людей умерщвляли в «душегубках» в районе Тростенец. В Минске немцы казнили 80 тысяч белорусов. Перед своим уходом убийцы разрыли землю, где были закопаны убитые, облили это место нефтью и подожгли. Они боятся следов совершенных преступлений и пытаются уничтожить их.

Мучая и убивая жителей Минска, гитлеровцы сами жили в постоянном страхе перед возмездием. Каждый дом, который занимал немец в Минске, оплетен проволокой. Проходить мимо такого дома жители должны были только по противоположной стороне улицы.

Окна «немецких» домов были закрыты кирпичными или деревянными щитами, между досками которых насыпался песок.

Жители говорят нам, что они до сих пор помнят и слышат гордый голос 19-летней белорусской девушки Лены, повешенной в прошлом году гитлеровцами на улице Ворошилова.

Когда Лену вели по улице, она кричала жителям:

— Товарищи, не падайте духом! Родина все узнает. Она пм этого не простит! И за меня не простит!

Когда палач наклонился к ногам Лены, чтобы связать их, девушка изо всех сил ударила его в лицо.

Белорусский народ — непокоренный и сильный — немцы не могли превратить в раба. В Минске вы найдете людей, согнанных сюда из многих городов Белоруссии. Немцы думали убить братское чувство между советскими людьми. Но язык ненависти к гитлеровским палачам един для всех советских людей.

Возле вокзала валяются сотни размозженных немецких трупов.

Местная жительница Антонина Глебовна Езерская сказала нам, указывая на эти трупы:

— Никогда я не видела свой город таким прекрасным.

Уходя, немцы разрушали город. Минск — в дыму пожарищ. По некоторым улицам нельзя пройти, языки пламени пересекают дорогу. Но у людей, оставшихся без крова, на лицах — выражение счастья и на устах — слова радостных приветствий. Как будто они не замечают пи огня, ни грохота немецких мин замедленного действия. Они видят нечто высшее, перед чем меркнут и дым и пламя горящих зданий.

Во время штурма города погиб автоматчик Антон Каверзнев. Бойцы сколотили скромный гроб товарищу и понесли его на кладбище. И вот к этой маленькой солдатской группе стали присоединяться жители. Они несли цветы, венки. Постепенно процессия выросла до нескольких сот человек, потом перевалила за тысячу. На кладбище все встали на колени, и несколько минут все молчали. Великую посмертную благодарность получил рядовой боец Антон Каверзнев от этих людей.

И нет на свете ничего чище, нет ничего выше этих минут, проведенных на коленях перед могилой героя, который отдал свою жизнь за жизнь своих братьев. И вот эта женщина, которая рыдает на его могиле, обняв руками сырую землю холмика и называя погибшего сыночком, — вовсе не мать этого бойца. У этой женщины есть у самой сыновья, и они сражаются сейчас — только на других фронтах. Но, глядя на эту женщину, как–то невольно олицетворяешь ее со всей Белоруссией, которая обнимает исхудалыми руками тех, кто, не щадя жизни, шел на ее освобождение от мук и рабства. Никогда не забыть этой картины горя народа и счастья его!

Минск разрушен. Старые мертвые кварталы после подлой вражеской бомбежки в июне 1941 года заросли бурьяном. Одичавшие пустыри. Мы видели огород, изгородью которому служили обожженные остовы кроватей. На этих кроватях когда–то спали женщины, дети. Немцы сожгли их дома в июньские ночи 1941 года.

В городе уже проводят телефон, радио. Прибиваются вывески советских учреждений. Райкомы КП (б) Белоруссии и районные Советы уже приступили к работе. Секретарь обкома В. И. Козлов и председатель горсовета К. Н. Бударин осматривают предприятия, чтобы как можно быстрее пустить их в ход. Металлургический завод и кожевенный завод немцы не успели уничтожить. Рабочие и техники уже приступили к очистке территории. Минск в день своего освобождения стал сразу тыловым городом, и живая советская жизнь возвращается к нему буквально с каждым часом.

ГОРОД ОЧИЩЕН ОТ ВРАГА

После прорыва немецкой обороны в районе Витебска части генерал–лейтенанта Крылова прошли с боями свыше 400 километров.

При прорыве пятиполосной обороны немцев исключительное мастерство огневой работы показали советские артиллеристы. Немцы, занимавшие траншеи, доты и дзоты, были не просто выбиты из оборонительной полосы, а уничтожены огнем орудий всех калибров. Наша артиллерия действовала в течение нескольких часов, сокрушая заранее разведанные цели. В прорыв немедленно хлынули танки, кавалерия и моторизованная пехота. Управление немецкими войсками нарушилось, резервы противника были уничтожены, его тылы парализованы. Преследуя врага, советские войска форсировали реку Березина в районе озера Пелик. По торфяным болотам, по пояс в воде и прокладывая по топкому дну гати, наши бойцы перетащили всю боевую технику, тяжелые орудия и, форсировав Березину в том месте, которое считалось непроходимым, вышли в тыл немцам.

Преследуя врага, наши части рвались вперед. Одновременно следовавшие за ними вторые эшелоны и резервы вели бои по уничтожению окруженных групп противника.

Наши пехотинцы продвигались в сутки с боями от 20 до 25 километров. Зной, пыль, сильно пересеченная местность, обилие мелких рек и болот делали эти переходы чрезвычайно тяжелыми. Несмотря на эго советские войска прошли от края и до края Белоруссию, вышли к границам Литовской Советской Социалистической Республики и после упорных боев ворвались в древнюю столицу Литвы — Вильнюс. Танкисты Героя Советского Союза генерал–майора Асланова и войска Героя Советского Союза генерал–майора Казарьяна и полковника Донец вышли одновременно на восточные и южные окраины города.

Немцы укрепились на возвышенной центральной части города, в районе Кафедральной площади и по южному берегу излучины реки Вилии. На улицах, имеющих выходы к окраинам города, немцы установили противотанковые орудия для стрельбы прямой наводкой, на крышах каменных зданий — пулеметы. Автоматчики, засевшие в подвалах и старинных костелах, за метровыми каменными стенами, простреливали подходы. Немцам благоприятствовали узкие улицы, где не могут разъехаться две встречные повозки. Окна в подвалах старинных зданий закрывали массивные железные решетки и ставни. Чтобы бросить в подвал гранату, нужно было сначала разрушить железные решетки или ставни.

Штурмуя центр города, нашим пехотинцам приходилось штурмовать почти каждое здание. Несмотря па то, что другие паши части, продвинувшись далеко на запад, оставили Вильнюс позади себя и немецкий гарнизон был полностью окружен, гитлеровцы продолжали отчаянно сопротивляться, рассчитывая на помощь извне. 9 июля в середине дня немецкие бомбардировщики начали бомбить окраины Вильнюса, но бомбы падали не точно, часто в расположение немецких же частей. Одновременно транспортные самолеты начали сбрасывать парашютистов на крыши города. Но многие парашютисты попали на крыши домов, уже занятых нашими бойцами, и были уничтожены.

К исходу 10 июля уличные бон в городе достигли необычайной остроты и силы. Горели подожженные немецкой авиацией дома. Взлетали на воздух взрываемые немцами красивейшие древние здания. Город окутался черным дымом. Он горел так же, как горели от рук гитлеровских варваров Смоленск, Витебск, Минск, Гомель, Могилев. Всю ночь наши бойцы вели уличные бои, уничтожали подрывников и поджигателей. Плечом к илечу с советскими воинами сражались литовские партизаны из прославленных отрядов «Вильнюс», «Грюнвальд», «За родину».

С именем дочери литовского народа партизанки Марии Мельникайте на устах шла в бой и городская молодежь, вооружаясь на ходу трофейными немецкими автоматами. Литовское население улиц и кварталов, освобожденных в первые же часы нашего штурма, помогало перевязывать наших раненых, готовило для своих освободителей обеды, чем могло, содействовало очищению города.

— Брат, — сказала литовская женщина старшему сержанту Коломейцу, — пойдем, я проведу тебя к моему дому, там сидят фашисты…

Женщины и мужчины освобожденных улиц надели свою лучшую одежду.

— Сегодня у нас праздник, — говорили они. — Этот день будет вписан в календарь литовского народа.

Уличные бои за последние три дня носили исключительно ожесточенный характер. Драться приходилось буквально за каждый дом. Наши автоматчики просачивались в проломы разбитых зданий, обходили очаги сопротивления немцев садами и дворами. Сражаясь на чердаках, па крышах, в подвалах, в катакомбах церквей и костелов, в траншеях набережной реки Вилия, советские солдаты снова показали образцы героизма и отваги, красоту своего огромного сердца.

В густом дыму, среди горящих развалин несколько дней шли уличные бои. Наши танки, втиснувшись в узкие улицы, уничтожали огневые точки противника, преследовали и давили немецких автоматчиков. Пехотинцы немедленно же закрепляли завоеванное.

Сегодня в результате пятидневных боев немецкий гарнизон был уничтожен, и Вильнюс полностью очищен от врага.

1944 г.

ВОЗМЕЗДИЕ

28 августа 1943 года 3‑й штурмовой батальон вел бой за высоту 244.3 у деревни Потапово Смоленской области. 18-летний комсомолец Иван Громак находился на фланге роты. Когда рота поднялась в атаку, немцы открыли внезапный огонь из четырех станковых и двух ручных пулеметов. Иван Громак выстрелом из противотанкового ружья разбил один станковый пулемет. Другой пулемет он уничтожил гранатой.

В это время наши танки приблизились к вражеским траншеям. Немецкий офицер кинул под головной танк стандартный заряд тола с горящим бикфордовым шнуром. Иван Громак, рискуя быть раздавленным гусеницами своего танка или быть убитым взрывом тола, бросился наперерез танку, выхватил дымящийся заряд и швырнул его обратно в траншею немцев. Офицер успел спрятаться за выступ и выстрелил из пистолета в Ивана Громака. Громак упал. Офицер подбежал, наклонился, чтобы добить его. Истекающий кровью Громак в рукопашной схватке задушил немецкого офицера.

В сумке офицера были найдены документы, которые свидетельствовали, что он являлся участником убийства Зои Космодемьянской в декабре 1941 года под Москвой в селе Петрищеве.

В этом бою комсомолец Иван Громак убил шестпа–дцать немцев. И шестнадцатым оказался один из палачей Зои Космодемьянской. Иван Громак — сверстник Зои, оба они — члены Ленинского комсомола. Священную клятву мести Иван Громак выполнил. В бою он исполнил приговор народа.

Да, бой ныне — суд народа. Каждый убитый гитлеровец — преступник, наказанный за страшные злодеяния, учиненные на нашей земле. Черные, раздутые трупы немцев лежат сейчас у западных рубежей нашей Родины. Здесь их постигла расплата, здесь прошли советские воины — грозные судьи.

И на этой земле обнаружен среди других убийц еще новый участник убийства Зои Космодемьянской — пруссак Вольф.

Попав в витебский котел, немцы разрозненными группами бросились в лесные чащи, пытаясь там найти спасение. Два месяца назад гитлеровцы устраивали облаву в этих лесах на партизан. Танки, броневики, самолеты, бомбы, начиненные зажигательной жидкостью, пушки, пулеметы — все это немцы обрушили на партизанские отряды. Партизаны вынуждены были уходить. Но победить партизан немцы не смогли.

И вот в этих же лесах, в этих же болотах партизаны стали охотиться за немцами, попавшими в окружение. Палач Вольф был пойман в сторожке лесника Птушко. Он убил жену Птушко, Елену. Когда партизаны вошли в сторожку, Вольф ел сырое тесто из квашни. Партизан было трое. Старик С., рабочий лесопильного завода, студентка Минского медицинского техникума Ф. и наборщик партизанской газеты К. Они повесили немца Вольфа.

Я встретился с партизанами. Опи показали мне документы, найденные у Вольфа. Среди бумаг лежали фотографии казни Зои Космодемьянской. Сам Вольф стоял в передней шеренге справа, тучный, широкоплечий, с руками, упертыми в бока.

Этот немец попался с поличным. Но сколько тысяч палачей уже уничтожило улики! В печах они сожгли сотни тысяч трупов своих жертв. В девяти километрах от Вильнюса, в Поварском лесу мы обнаружили такие печи. И в этом же лесу мы наткнулись на группу немцев, бредущих в плен. Сопровождавший их боец спросил у нас дорогу к городу. Мы указали ее — она проходила как раз мимо Понарского лагеря. И когда боец, свернув, повел пленных на эту дорогу, нужно было видеть, что стало с немцами. Одни плакали, другие протягивали какие–то бумаги, становились на колени, отказывались идти вперед. Мы поняли причину их смятения: они знали, что было на этой дороге…

Бережно хранимое в сердце нашего народа имя Зои Космодемьянской стало бессмертным. И в каждом из нас живет оно, одухотворенное, зовущее к мести. Могучей силой любви озарено имя Зои в душах тех, кто сейчас сражается на фронте, кто подошел к самому порогу Восточной Пруссии. Мы идем туда, и мы найдем там среди прочих и гитлеровского подполковника Рюдерера, истязавшего Зою. Мы идем туда, и каждый день — это день грозного нашего суда.

1944 г.

КАУНАС

Для того чтобы попасть в освобожденный нашими войсками Каунас, нам пришлось возвращаться с фронта назад. Дело в том, что пока происходила битва за город, наши части, действующие на флангах, ломая сопротивление врага, продолжали все дальше уходить вперед, на запад.

Неутолимая жажда ступить первыми на прусскую землю окрыляет наших бойцов. Недаром на новеньком трафарете–указателе дорог — «На Каунас» — нетерпеливой рукой внизу было приписано мелом: «и на Кенигсберг, и на Берлин».

Битва за Каунас является выдающейся примерами личного героизма, проявленного нашими солдатами и офицерами.

Город Каунас, возвышающийся на зеленых холмах, находится у слияния таких рек, как Неман и Вилия — быстрых и полноводных. Два оборонительных обвода были построены на подступах к городу. Девять фортов имел первый обвод. Весь укрепленный район был создан еще в период первой мировой войны, и в дальнейшем работы на нем не прекращались. В день взятия нашими войсками Вильнюса все население Каунаса было согнано па валы для строительства дополнительных укреплений. И это продолжалось до начала нашего штурма.

Особенно жестокие бои развернулись в горловипе между Вилией и Неманом. Местом этих боев вновь стала земля, на которой 30 лет назад русские сражались с пруссаками. В нынешней битве на этом рубеже первое слово принадлежало советской артиллерии. Это она вывернула наизнанку немецкие траншеи и блиндажи, и но ним промчались наши танки, сопровождаемые моторизованной пехотой, и вырвались на главную улицу города.

Одновременно, после глубокого обхода с юго–запада, другие наши части разрезали надвое неприятельскую группировку.

Южнее Годлево противник бросил в контратаку значительное число тяжелых танков и самоходных пушек, чтобы не дать сомкнуться кольцу окружения. Уличный бой был жестоким. Сопротивлявшиеся в отдельных зданиях немцы не могли не знать, что они обречены.

Чем ближе мы подходим к Германии, тем исступлепнее сопротивляется враг. Когда на улицах Каунаса шел бой, в трехэтажном каменном здании, недалеко от собора, засела группа немецких автоматчиков. Они простреливали улицы и бросали из окон гранаты. После того как наши бронебойщики открыли огонь по этому дому, пробивая насквозь его каменные стены, немцы прекратили стрельбу и вывесили белый флаг. Но когда в здание вошел один из наших автоматчиков, фашистские бандиты закололи его ножом.

Ничто так не ожесточает сердце воина, как это сочетание коварства, подлости и трусости, заключенных в фашисте. Отступая из Каунаса, гитлеровцы разнесли на куски здание вокзала, взорвали на много километров железнодорожное полотно.

Нам приходилось видеть немало городов, изувеченных немцами. Мы видели развалины Истры, Чернигова, Гомеля. И если Каунас лишь изранен врагом, то его спасла от разрушения только стремительность Красной Армии. Если бы ее путь к Каунасу продолжался на несколько часов больше, — кто знает, что осталось бы от города…

В первые часы, когда смолкает грохот уличного боя, человеку трудно покинуть убежище, где он скрывался, — подвал, погреб или яму. Но когда наши части ворвались в Каунас, буквально в первые же минуты навстречу им вышли жители. Они вышли, хотя с чердаков еще стучали пулеметные очереди и иа мостовой рвались гранаты.

Очень трудно описывать эти встречи. Их нужно ни деть. Бог бойца обнимает незнакомая женщина или девочка — совсем малышка — сует ему в карман цветы, а старик целует пыльное лицо солдата и плачет при этом. Главное — все это наполнено таким высоким торжеством человеческого духа и столько во всем этом восхищенной любви и нежпостн, что самому хочется плакать, целовать, обнимать, радоваться, но — некогда, потому что нужно идти упичтожать фашистов. Тот, кто все это пережил, — никогда, что бы с ним ни случилось, как бы смертельно трудно ему ни было, — не посмеет заколебаться в бою.

Жители радостно приветствуют воинов Красной Армии и рассказывают им о пережитых муках.

— Мы — молодые советские люди, — говорит нам седой Витус Вичкас. — Но, боже, как нас мучили немцы за то, что мы — советские люди! У меня на ногах нет ногтей. Их содрали у меня в гестапо — за то, что мой сын в Красной Армии. Мою жену пытали, перетягивали ей живот резиновым жгутом. От нее требовали, чтобы она через газету отреклась от своего сына… Какое это счастье, что вы пришли!

В предместьях Каунаса можно увидеть огромные лабиринты из колючей проволоки с высокими сторожевыми башнями по углам. Это — расположение концлагерей. Они занимали площадь в десятки километров. Сколько тысяч людей мучили на этой земле! Весь город как бы окружала проволочная клетка. Она беспрерывно пополнялась и беспрерывно опустошалась по ночам. Смерть была постоянным спутником литовца. Но здесь немцы не устраивали публичных казней на площадях города. Люден убивали деловито и ежедневно — с применением газов, яда и пулеметов, установленных на станке в траншее узкой каменоломни.

Мы ходим по улицам Каунаса и видим красивые каменные дома. Но люди жили здесь три года как заключенные. Потому что тюрьмой на самом деле был весь город. А надзирателем и палачом в этой тюрьме литовского народа был немец–фашист.

Я видел, как наш красноармеец помог одной женщине поднести к дому матрац. В благодарность женщина попыталась поцеловать советскому солдату руку. Он был немало этим удивлен. Женщина расплакалась, потом заговорила — бессвязно и взволнованно.

— Вы ведь не знаете — немец требовал целовать ему руку, и я это делала, когда служила у него на ферме. Я это делала еще и потому, что у меня двое детей. Когда вели расстреливать заложников — 11 семейств, — я выхватила у одной женщины ее двоих ребят и взяла их к себе, выкормила… Если б у меня не было этих детей, я бы от такой жизни серпом зарезалась… Не нужно обижаться на меня, товарищ…

Мы видели во многих окнах домов выставленные портреты Ленина. Портреты хранили рубцы изгибов, некоторые были помяты. Было ясно без слов, что их долго и тщательно прятали в потайных местах. За хранение такого портрета немцы расстреливали.

Мы видели знамя, вылинявшее и потрепанное, на котором было написано: «Да здравствует 23‑я годовщина Октября!» Это знамя тоже сберегли, как дорогую реликвию, жители Каунаса.

Мы присутствовали при рытье клада в саду. Ионас Костакс, бывший учитель, выкапывал школьную советскую библиотеку.

За такие книги немцы тоже расстреливали.

И каждая такая находка радовала нас, потому что во всем этом заложены драгоценные сокровища человеческого сердца — гордого, сильного, борющегося. И таких людей — с сердцами, обагренными страданием, но стойко хранивших веру свою, честь свою, мы видели в городе Каунасе, освобожденном сегодня нашими войсками.

1944 г.

ШЕСТОЙ ФОРТ

Форт замкнут каменной стеной. Казармы находятся на дне глубокого котлована, кровли их — на уровне с землей, бетонные, плоские. Впереди — ров с вонючей водой, за рвом проволочные заграждения и кустарник.

Мы ходим по темным, затхлым казематам форта–тюрьмы, преодолевая удушающий запах нечистот и болотную грязь на полу.

В конце коридора, по–видимому, была канцелярия. Кучи бумаг и обугленные, похожие на бухгалтерские книги, папки. Порывшись в этом хламе, я извлек оттуда одну из уцелевших папок и стал рассматривать ее возле зарешеченного окна. На толстой ватманской бумаге готическими буквами аккуратно выведено: «План дополнительного кладбища». Перелистывая дальше, я обнаружил подшивку записей личного состава заключенных. Нс буду приводить их все, вот несколько наиболее типичных:

«29 июня 42 г. больных 1131, здоровых 340, в отлучке 27;

1 января 43 г. больных 1322, здоровых 43, в отлучке 15;

10 января 43 г. больных 1305, здоровых 43, в отлучке 15;

20 января 43 г. больных 1294, здоровых 44, в отлучке 15…» И так далее.

Когда я показал эти записи моим спутникам, оказалось, что они обнаружили в каземате не менее страшные документы. Это былп ведомости на выдачу пищи заключенным. Каждые три дня количество выдаваемой пищи прогрессивно уменьшалось. В июне лист перечеркнут, и в углу от руки написано: «желудочные больные в пище не нуждаются».

Здесь немцы убивали голодом заключенных. В 69 могилах форта зарыты тысячи замученных советских людей, а таких фортов–тюрем под Каунасом — девять.

Людас Режнайтпс — литовский крестьянин, сопровождавший нас сюда, — сказал:

— Возле форта раньше было две деревни, теперь их нет. После того как в Краснодаре судили немцев, здешние немцы приказали жителям этих двух деревень вырыть трупы из могил и сжечь. А потом они сожгли обе деревни и жителей. Я остался в живых только потому, что залез в погреб и дышал сквозь тряпку, намоченную капустным рассолом.

Мы ушли из форта, взяв с собой документы, и отвезли их в ту часть, которая штурмовала этот форт и находится сейчас в нескольких километрах от прусской границы. Бойцы узнают содержание этих бумаг и найдут тех, кто их подписал.

1944 г.

НА РУБЕЖЕ

Небо скрежещет. Этот звук заполняет собой все. Клокочущий, металлический, он делает пространство тесным, воздух плотным.

И когда открываешь дверцу машины и глядишь вверх, видишь битву в воздухе и кажется она потому происходит там, что стало мало места на земле.

Гудящие клубки — наши истребители, они сражаются с «мессерами»… А под ними, одновременно и почти параллельно, навстречу друг другу плывут тяжелые эшелоны наших и немецких бомбардировщиков. Бомбы немцев рвутся на нашей земле, наши бомбы рвутся в тылу немцев. Черные стены разрывов медленно сближаются друг с другом. И между этими стенами идет бой, в траншеях и блиндажах на линии немецкой обороны.

Кругом обломанный лес. Вместо ветвей из деревьев торчит только одна щепа. Горячие черные воронки. Сгоревшие машины. Расколотые тачки. Изуродованная земля…

Звук? — нет, не звук. Здесь пет звука, здесь все слилось в единую бурю разрушения. Будто вся паша земля гневная и неистовая навалилась на немецкую землю, как наваливается льдина на другую в половодье.

Лопающийся хруст рвущихся снарядов раздается то сзади, то спереди, то сбоку. Бой на опушке леса. По дороге, прорубленной в лесу, идут тяжелые машины с боеприпасами. У одной ветровое стекло пробито частыми круглыми дырами — следы нападения «мессершмитта». В прицепе за «студебеккером» катится колесница походной кухни с трубой, как на паровозе Стефенсона. Повар, открыв крышку котла, размешивает варево.

Снаряд падает на дорогу. На земле бьются лошади, горит повозка с сеном. Шоферы тормозят, спрыгивают, оттаскивают лошадей, затаптывают горящее сепо, рубят дерево, мешающее объезду воронки, и снова лихо катят вперед.

Навстречу идет раненый боец, гимнастерка, залитая кровью, разрезана, сквозь разрез видно, как судорогой сводит мышцы его живота от боли. Но лицо раненого торжественное. Он останавливается и говорит:

— На ихней земле был! Слышите? А!

И тут же с удивлением и восторгом рассказывает:

— Мы цепью ползли, он нас огнем прижал, деваться некуда, прямо землей засыпал. Лежу, один глаз прижмурился другой на всякий случай открытым держу. И вдруг в душу словно огнем поддало. Столб такой в полоску особенный увидел… Ах, ты, думаю, мать честная, пограничная вешка. Вскочил, кричу «ура», а ноги подо мной уж сами ходят. Что ты, думаю, дурак делаешь, в рост прямо на пулемет прешь, убьют ведь, а ноги несут. Спасибо догадался па бегу гранатой по пулемету, и сшиб. Прошла рота. А я лежу, кровь течет. Кое–как еще вперед столба шагов на десять прополз, чтоб, значит, по всей форме ихней земли достичь, потом дыханием осекся.

— Там, где наша рота в атаку ходила, до границы еще километра три, — вступил в разговор другой боец–связной.

Раненый обернулся.

— А ты там был? Был бы, так столб видел. На нем знак, — сказал он вызывающе, но по лицу промелькнула явная тревога.

— Тот столб не пограничный, тебе померещилось. Была бы карта, я бы тебе по карте доказал, там сейчас КГ 1 батальона, я им личио связь подавал, знаю.

Пожалуй, связной был действительно прав.

Раненый опустился на землю, вытер потное лицо подолом гимнастерки и слабым голосом пожаловался:

— Пыль была действительно, может, я и ошибся, неприятность какая.

Все молчали, и всем было неловко.

— Так, значит, не достиг? — вздохнул раненый.

— Нет, почему же, — попробовал утешить связист, — может, я чего спутал, может, это другой КП, где я был.

Но раненый не слушал. Он поднялся, озабоченно ощупал забинтованную грудь, потом вдруг проделал несколько резких движений. Видно, ему было очень больно, лицо его исказилось, губы побелели, выждав, когда пройдет боль, он сипло сказал:

— Ничего, само присохнет. Бывайте здоровы.

И пошел обратно уже не сгибаясь.

И то, с какой естественной простотой он принял это решение, без тени рисовки, лихости или громкого слова, говорило о воле, о красоте духа этого человека.

С наблюдательного пункта виден лес. У края зеленый, в глубине синий, дальше лес сливается с небом блестящим и знойным. Наискось леса тянется тяжелая гряда дыма, пад дымом висят странные белые круглые облака, образующиеся в сухую погоду после долгой артиллерийской канонады.

В лесу вторые сутки идет бой. Здесь как в уличном бою штурмовые группы действуют гранатами и толом. Немцы построили в лесу крепостные срубы из толстых бревен, в амбразурах пулеметы. В вырубленных просеках установлены орудия капитального действия. Видно, как немецкие бомбардировщики сбрасывают на красных парашютах боеприпасы лесным гарнизонам.

Полковник протягивает бинокль, советует смотреть на кромку вершины леса. По вершинам деревьев, словно шаровидная молния, прыгает желтое ослепительное пламя.

Это рикошетный огонь, снаряды рвутся в воздухе, задевая вершины деревьев, засыпая все вокруг осколками.

— Виртуозная работа, — замечает полковник, потом помедлил и пожаловался: — Очень затруднено в лесном массиве наблюдение, я сегодня с рассветом на вершине сосны болтался, закачало не хуже, чем на У-2.

Полковнику за 50, он толст, массивен, но в карих живых глазах столько озорства и веселья, что не трудно его представить качающимся в гнезде наблюдателя с телефонной трубкой, привязанной веревкой за ухом.

— Скажите, товарищ полковник, снаряды ваших орудий уже рвутся на территории Пруссии?

Полковник сердито засопел, прищурился.

— Для нас, артиллеристов, существует только одно понятие — цель. — И вдруг с какой–то большой и нежной грустью сказал: — Первый залп по прусской земле мы произвели от имени наших героически павших товарищей.

Откашлялся и глухо добавил:

— Но вообще я лично против всяких эдаких особых моментов. Ну, бьем по прусской земле. Что ж тут такого?

Вот это двойственное отношение к битве, происходящей сейчас на прусской земле, мы подметили у многих солдат и офицеров. Заключить его можно в двух фразах.

«Ну что ж тут особенного. Так оно и должно быть».

И второе, неохотно произносимое вслух, хранимое в сердце: «За всю кровь, за скорбь, за боль и муки, за семью свою, за дом свой разочтусь я теперь сполна с фашистами».

Командир разведывательного отряда, младший лейтенант Духов, побывавший одним из первых на немецкой земле, рассказал следующее:

— Наш разведывательный отряд вчера на рассвете наткнулся неожиданно на немецкий. Встреча произошла в долине узкой заболоченной речушки, еще покрытой белым слепым туманом. Ни немцы, ни наши разведчики не решались открывать огня из боязни, чтоб их не накрыли артиллерийским и минометным огнем, так как оба отряда наткнулись друг на друга в ничейной зоне. Бились ножами врукопашную, поверженного на землю затаптывали в тину болота, бились в одиночку, каждый наметив себе противника.

Один наш боец был сброшен в трясину. Немец, держась рукой за ивовый куст, стоя на кочке, старался затоптать тонущего бойца. Бойцу удалось схватить за ногу немца, и он увлек его в трясину и стал душить, хотя сам уже погибал.

Духов подбежал и бросил бойцу свой ремень, боец не захотел освободить рук, сжимавших немца. Тогда немец отпустил горло бойца и ухватился за конец брошенного Духовым ремня.

Потом Духов сказал мне:

— Немец дерется сейчас с большим остервенением, от страха. Он от ужаса так сражается, уйти ему теперь от кары совсем некуда.

— Но а тот немец, который отпустил вашего бойца?

— Надорвался, не выдержал, спокойствия не хватило.

Этой же ночью я понял, что такое спокойствие. Ночыо немцы предприняли танковую контратаку. Внезапно они форсировали узкую речушку, затопив с ходу несколько танков, переправились по ним как по железным трупам. Танки мчались с зажженными фарами, воя сиренами. Немецкие бомбардировщики разбросали над нашим расположением осветительные ракеты, белый пронзительный без теней свет, зловещий и холодный разлился по земле. Танки мчались, ведя бешеный огонь на ходу. И толстые ветви деревьев, срезанные осколками, осыпались словно осенние листья.

Но вдруг, когда показались танки уже в лесу, мерно застучали наши противотанковые орудия. И сквозь белое зарево осветительных ракет вспыхнули огненные кусты горящих танков.

Подпустив на 300 метров, паши артиллеристы расстреляли 18 немецких танков, остальные повернули назад. Вслед немецким танкам ринулась наша танковая бригада, находившаяся в засаде. Преследуя немцев, наши танкисты переправились через реку по затопленным танкам врага.

На рассвете земля снова глухо вздрагивала, но клубящаяся стена дыма разрывов уже подымалась из–за леса; значит, наши части за ночь продвинулись вперед. В капонирах, где прежде находились танки, разместились обозные кони. Работники банно–прачечного отряда развесили сушить белье на веревках, привязанных к стволам деревьев с размозженными вершинами. Где–то играл патефон. В свежем номере дивизионной газеты была напечатана справка о прусских городах, куда предстояло вступить нашим частям.

1944 г.

РУССКАЯ ДУША

«Чужая душа потемки» — так гласит старая русская поговорка. Эта поговорка приходит мне на память всякий раз, когда мне приходится читать в иностранной литературе или слышать, бывая за рубежом, рассуждения о таинственных особенностях души русского человека.

Ведь для того чтобы попять душу другого человека, нужно самому быть близким ему по душе, по чувствам, по взглядам на жизнь.

В конце 1941 года мне пришлось сопровождать по полям Подмосковья группу иностранных корреспондентов. Они были потрясены гигантскими следами титанического сражения. Их внимание особенно привлекали сгоревшие немецкие танки, стоящие в ледяных лужах по обочинам дорог. Журналисты попросили показать им то «новое секретное оружие», какое применили наши войска в борьбе с немецкими танками. Я отвел их в подразделение истребителей танков. Это были бойцы ополченческой дивизии. Они уничтожали немецкие танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. А для того чтобы наверняка зажечь вражеский танк, они подпускали его к себе на расстояние девяти–десяти метров.

Трудно передать замешательство, которое охватило иностранных журналистов, когда показали им это «секретное оружие».

Они стали расспрашивать наших бойцов:

— Но ведь не всегда танк может идти прямо на вас?

— Тогда мы ползем навстречу танку.

— Значит, вы сознательно идете на смерть?

— Нет, что вы, чем ближе к танку, тем безопаснее, тогда пулеметный огонь его недействителен.

— Почему же немцы не применяют такого способа в борьбе с вашими танками?

— Опасный способ, охотников, видно, нет.

— А вы, вы добровольно идете па это?

— Видите ли, мы все очень хотим жить, а для того, чтобы остаться живым, нужно драться за жизнь. Спрашивать у человека, хочет ли оп жить, извините, странно.

— Хорошо, но у вас, вероятно, есть и такие люди, которые предпочитают более безопасный способ ведения боя?

— Вы хотите знать, бывают ли у нас трусы?

— Благоразумие не трусость.

— Вы считаете, что мы воюем неосторожно?

— Но ведь вы сами сказали, что каждый из вас хочет жить.

— Да, но только так: или мы или немцы!

— Ну, а если немцы победят все–таки?

— Они не могут нас победить.

— Почему?

— Потому что наш народ нельзя победить; нельзя победить народ, который, пока он существует, будет драться за свою жизнь.

— Вы имеете в виду партизан в оккупированных немцами районах?

— Нет, я имею в виду весь Советский Союз.

— Ну, а отдельные личности?

— А я разговариваю с вами, как отдельная личность.

— Но вы говорите от имени народа, а не о себе.

— Если хотите знать мнение народа — поглядите вокруг: оно высказано очень убедительно.

Так окончилось интервью иностранных журналистов с бойцами подразделения истребителей танков.

И все–таки, когда мы возвращались обратно в Москву, мои коллеги пожаловались, что им очень трудно будет дать психологическую зарисовку русского бойца–героя подмосковной битвы.

— Понимаете, — говорили они мне, — наш читатель привык мыслить конкретно: ведь воинский подвиг, тем более такой исключительный, может быть совершен особой, исключительной личностью.

— Правильно, — согласился я.

— Но когда это имеет такой массовый характер, трудно говорить о герое в собственном смысле этого слова.

— Тогда пишите о героизме народа.

— А нас интересует именно личность.

— Ну, что ж, напишите об одном человеке.

— Но ваши люди в своих поступках руководствуются чем–то слишком общим. Нам же хотелось бы показать особенность души русского человека.

— Да это же и есть его особенность.

— Нет, нет, не отрицайте. Русская душа! Вспомпите Достоевского…

А вот другой эпизод, связанный с «таинственными» свойствами души русского человека.

Было это недалеко от Белграда, на небольшой железнодорожной станции, после освобождения Югославии. Сюда прибыл из Советского Союза первый железнодорожный эшелон с хлебом.

Крестьяне Боснии умирали от голода. Хлеб нужно было разгрузить срочно. Мэр полуразрушенного немцами города обратился к населению за помощью. Мужчин в городе осталось очень немного. Женщины, подростки и старики на рассвете собрались на станции.

В эту же ночь на станцию после двухсуточного изнурительного перехода прибыла советская танковая часть. Уставшие танкисты спали прямо на бропе танков.

Мэр решил разбудить танкистов и пригласить их отдохнуть в городе.

Командир части, приняв предложение, поинтересовался, зачем прибыло столько жителей на станцию. Мэр объяснил. Командир ушел к танкистам, поговорил о чем–то с ними и, вернувшись, заявил: танкисты хотят сами выгружать хлеб из вагонов.

— Я не могу этого позволить, — заявил мэр.

— А я не могу запретить, — ответил командир.

— Но ведь хлеб предназначен нам, и это наша обязанность, — настаивал мэр.

— Видите ли, — сказал командир, — наши бойцы четыре года воевали. За все эти годы мы воевали тем оружием, которое нам посылала наша страна. Танк — очень дорогая машина. А многие из экипажей получали их не один раз. Последние свои сверхмощные танки мы получили совсем недавно. Танкисты, среди них много бывших рабочих, видели в этом выражение победы, которую одержали их товарищи рабочие в тылу. Они видели в этом также расцвет промышленных сил нашей страны за годы войны. И понятно, с каким чувством возвращаются они теперь к себе домой, на свои предприятия и заводы. Но у нас также много среди бойцов крестьян–колхозников. Вы понимаете, какую радость им принесет встреча вот здесь с этим грузом. Они победили Германию со всей ее сворой, как воины, но в этом вот грузе они ощутят еще одну очень высокую победу — победу, которую одержали их земляки, советские крестьяне, на полях битвы и на колхозных полях. И вы поймите: не только желание помочь населению вашего города руководит нами, но ведь так хочется прикоснуться руками к хлебу, к нашему хлебу, ведь его так приятно встретить здесь, у вас. Мы видим, как голодают сейчас жители Европы, и, поймите, нам радостно помочь вашему хорошему народу не только танками, но и хлебом.

Лицо мэра выражало крайнее смущение, и он, видимо, не совсем поняв то, о чем так горячо говорил ему командир, пробормотал:

— Я преклоняюсь перед широтой русской души. Но позвольте и моим соотечественникам присоединиться к вам.

— Это — пожалуйста, — согласился командир и звонким голосом отдал бойцам команду.

Как умеют радостно трудиться наши люди, вы знаете сами. В короткий срок вагоны были полностью разгружены.

Югославские девушки метелками, сделанными из зеленых ветвей деревьев, стряхивали пыль со смеющихся танкистов, прикасались к ним с такой нежностью, словно это были не наши железные парни, а фарфоровые фигурки. И все было очень хорошо.

Третий эпизод с «таинственной» русской душой произошел в городе Праге.

Два младших офицера Советской Армии были расквартированы в домике мастера игольной фабрики, принадлежавшей прежде немцу. Хозяину дома было лет шестьдесят. Седой, толстый, веселый, с золотой цепочкой на выпуклом брюшке, он проявлял много заботы и внимания к своим жильцам.

Один из офицеров, тяжело раненный в боях за освобождение Праги, недавно выписался из госпиталя и должен был в ближайшие дни вернуться на родину. Ранение сделало его инвалидом. Он редко выходил из дома, поэтому все внимание старика чеха было обращено к нему. И когда офицер смущенно просил не уделять ему столько внимания, чех возбужденно протестовал:

— Вы отдали половину своей жизни ради нас, чехов. Нет, нет, вы не должны обижать меня. Я еще должен подумать, как отблагодарить вас…

За несколько часов до отъезда советского офицера в комнату к нему вошел старик хозяин и торжественно поставил на пол небольшой, но тяжелый ящик. Лицо старика сияло.

— Вот, — сказал он, показывая на ящик, — теперь вы будете жить счастливо и спокойно. Ваше несчастье больше не будет несчастьем. Теперь вы будете богатым. Вы будете миллионером. — Последние слова он произнес с таким торжественным выражением, будто благословлял юношу на великий подвиг.

— Вы все шутите, господин Чермак, — улыбнулся офицер.

— Нет, я не шучу, — ответил Чермак и, протянув руку к ящику, тихо и внушительно произнес: — В этом ящике находится полмиллиона швейных иголок. Я беседовал со сведущими людьми, у нас эти иголки стоят дорого: в переводе на ваши деньги — по два рубля штука. Но можно продать и по три рубля. Вы будете продавать у себя по два рубля. И у вас через месяц будет миллион.

Чермак отступил на шаг, словно отстраняясь от объятий, и скромно добавил:

— Я сказал, что отблагодарю вас, и я это сделал.

Мне не хочется передавать вам слова офицера, обращенные к Чермаку. Не хочется также описывать горечь и отчаяние, которые охватили после этого старика чеха. И хотя товарищи убеждали юношу, что старик хотел поблагодарить его от души, что он — человек другого мира, юноша, багровый от гнева, говорил:

— Он решил, что я спекулянт, да? Да как он смел мне предложить это. Не желаю я его больше видеть. Идите сами целуйтесь с ним, если хотите.

Конечно, обижаться так горячо на старика, может быть, и не следовало, в самом деле, им руководили самые лучшие побуждения. После отъезда раненого офицера его друзья навестили старика чеха. Тог был очень расстроен и обижен. 11 когда ему пытались объяснить, почему так оскорбился раненый офицер его подарком, старик только махал руками и горестно говорил:

— Нет, вы русские — непонятной души люди. Ну, как можно отказаться от богатства, притом, когда человек еще лишен возможности зарабатывать себе на жизнь? Нет, нет, я просто не могу понять этого. Отказаться от богатства. Нет, это невероятно…

1945 г.

СЫН НАРОДА

Пыльный и горячий большак. Жарко и пустынно.

И вдруг на дороге танки. Они мчались к реке, как тяжелое стадо на водопой.

Поднявшись из кустов, Саркисьян вглядывался в желтое, пыльное марево.

«Люки открыты. Танкисты сидят на башнях. Жарко, потому и сидят на башнях. Постой, что это такое — песня? Они ноют «Катюшу». Веселый народ — танкисты!»

Танк остановился. Командир машет рукой.

Саркисьян, улыбаясь, подходит к танку. Танкисты, спрыгнув на землю, ждут и тоже улыбаются.

Жестокий, хрустящий удар по голове. Он лежит на земле. Лицо в пыли, колено давит спину, шею стиснули пальцы, воняющие керосином.

— Сучкин сын, кажи переправу, сучкин сын.

Хватают за волосы, бьют.

Он носил пистолет по–кавказски — на животе. Резко поворачивается на спину, трещат волосы — стреляет.

На четвереньках бросается в обочину, потом к огородам. Из танка бьют пулеметы.

Потом он лежал в яме, где раньше брали для печей глину. Горела деревня, кричали люди. И было ему тоскливо, страшно, и не знал он, что теперь делать.

Это было 14 июля на реке Сож, возле деревни Студенец.

Так он узнал подлость и коварство врага.

В прошлом году Саркисьян поступил в стрелковое училище. Он хотел стать хорошим, умным воином. Но не знал русского языка. Тяжело было. Но он был волевым и самолюбивым. Ведь оказалось же, что в этой школе учатся люди 69 национальностей, и учатся хорошо. И он окончил школу с отметкой «отлично».

И сейчас ему было только 18 лет. И он ползал по лесу, где находилась его рота. Теперь танки прошли здесь. Он вынул из разбитой пушки замок и закопал в землю. Ломал винтовки. Но похоронить убитых товарищей уже не было сил.

Скитаясь по лесу, он нашел еще 17 таких же одиночных мстителей. Потом их стало 47. Разжились тачанками, вооружились по 4 ручных пулемета на каждую тачанку. Совершали налеты на обозы, полицейские и карательные отряды.

В августе он влился со своей группой в крупный партизанский отряд М.

С 12 партизанами он пошел в разведку. Внезапным налетом взял деревню. Оставил на улицах трупы 47 немцев, в доме комендатуры — 6 чиновников и коменданта с разрубленной головой.

Народ помогал мстителям. Когда узнали, что отряд сидит без курева, снарядили делегата. Делегат привез из–под самого Брянска 350 стаканов махорки. Партизаны отблагодарили жителей, выдав им 10 мешков муки из немецкого обоза. В деревне Литвиновичи немцы изнасиловали девушку. 20 женщин ворвались в сарай, где спали 4 немецких солдата, и задушили их.

Партизаны превратили немецкий тыл во второй фронт. На все злодеяния, которые приносили немцы мирному населению, партизаны отвечали карающими внезапными налетами.

Наша армия перешла в наступление. Отряд М. нежданно попал в окружение — в окружение своих же родных красноармейских частей.

— Я прошел хорошую школу, и теперь я хочу быть разведчиком, — сказал Саркисьян.

Он уходит в глубокие тылы врага.

На станции стоит немецкий паровоз. Саркисьян снимает ручку с противотанковой гранаты, закладывает запал и подбрасывает гранату в топку. Из железнодорожной будки выбегают три немца… и падают. Хороший маузер у Саркисьяна, пристрелянный.

Наткнулись на склад горючего. Восемь огромных цистерн закопаны в землю. Только железные крыши торчат.

Часовые лежали уже связанными, с пилотками в зубах.

А как взорвать склад, когда нет толу? Стали стрелять бронебойными по крыше, но не течет горючее. Попробовали трассирующими. Еле ноги унесли. Чуть было сами не сгорели.

С толом работать куда лучше.

Вдвоем с Ивановым они подобрались к немецкой комендатуре, заложили в подвал 18 килограммов толу — вот это был взрыв!

Потом, когда опи отдыхали в лесу, Саркисьян спросил товарища:

— Ты Давида Сасунского знаешь?

— Богатыря, что ли, вашего? — спросил Иванов.

— Сильный человек был, — сказал Саркисьян. — Но чтоб такой двухэтажный дом одной спичкой на воздух поднять — до этого и он не додумался, — и серьезно добавил: — Давид тоже за наш народ воевал.

Кстати, имя, данное Саркисьяну при рождении, — Наполеон. Но ему не нравится, когда его так называют.

— Зовите лучше меня Мишей, — говорит он. — Допустим, что это моя партизанская кличка.

И его все называют Мишей.

1945 г.

ВСТРЕЧА 

Шоссе напоминало русло реки, в котором внезапно иссякла вода. И но дну этой реки, по жирной и черной трясине, бесконечным потоком ползли грузовики, брели наши солдаты с подоткнутыми шинелями.

По обочинам шоссе лежали распухшие трупы немцев, похожие на утопленников.

Шоссе пересекали линии немецких укреплений. И в местах, где траншеи перерезали дорогу, были положены деревянные настилы. Выкорчеванные тяжелыми взрывами железобетонные колпаки дотов, раздробленные бревна накатов блиндажей, холодные глыбы разбитых танков — следы трехдневных боев на этом рубеже. И нежный запах оттепели перемешивался с острой вонью пороховых газов, и вся земля вокруг была покрыта черной и липкой сажей.

Ночью штурмовой отряд под командованием майора Александра Алексеевича Краевича первым прорвался сквозь эти две оборонительные линии вражеских укреплений и овладел трехэтажным дотом, прозванным «железной шапкой». На разбитом колпаке дота Краевич утвердил знамя. Правда, это был всего–навсего развернутый газетный лист с наспех нарисованной на нем звездой, вместо древка надетый на торчащий прут арматурного железа. Но даже если бы это было настоящее знамя из алого шелка, обшитого золотистой бахромой, значение подвига бойцов Краевича оно едва ли могло бы больш§ украсить.

Шесть дотов и среди них трехэтажную «железную шапку» они взорвали, работая, как забойщики, сражаясь, как умеют сражаться только советские солдаты.

И когда командир дивизии прибыл на поле боя, чтобы вручить награды отличившимся, он вынужден был отменить команду «смирно» и сказал: «Не вставайте, товарищи». Достаточно было взглянуть на лица этих людей, чтобы понять, как безмерно они устали. Пять часов отдыха и двойная обеденная порция вернули бойцам утраченные силы, и сейчас они шагали по этой грязной дороге, торопясь догнать далеко ушедшие первые эшелоны.

Майор Краевич находился впереди своей колонны, он шел, опираясь на палку: бетонным осколком слегка повредило ногу.

Я шел рядом с Краевичем и задавал ему те обычные вопросы, которые задает почти каждый корреспондент. А Краевич отвечал на них так, как это обычно делают почти все командиры, — незыблемым текстом оперативного донесения, которое, кстати, я уже успел прочесть в штабе.

Проезжающие мимо грузовики выбрасывали из–под толстых задних колес фонтаны грязи и воды. Мы вынуждены были каждый раз поворачиваться к ним спиной. Но один водитель, стараясь, чтобы машина не забуксовала в промоине, дал такую скорость, что мы не успели отвернуться. Поток холодной воды хлынул за воротник, ослепил меня, и, когда я вытер шапкой лицо и открыл глаза, взору моему представилось странное зрелище.

Краевич, спотыкаясь, размахивая руками, отчаянно крича во’все горло, бежал за грузовиком. Но шофер, видимо, не собирался останавливаться, а, наоборот, прибавил газу. Краевич на бегу выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. Это подействовало, машина стала.

Я быстро сообразил — Краевич после нечеловеческого нервного напряжения, в котором он находился в дни боев, мог быть легко выведен из душевного равновесия такой грязевой ванной и довольно грубо обойтись с водителем. Я побежал к машине — попытаться предотвратить крайние поступки.

Шофер стоял навытяжку возле кабины, виноватый и недоумевающий, а Краевич, забравшись в кузов грузовика, пытался обнять и поцеловать девушку в военной форме, растерянно отбивавшуюся от него:

— Товарищ майор, что вы делаете, да я вас вовсе не знаю. Постесняйтесь, пожалуйста, товарищ майор…

А Краевич в каком–то восторге с маниакальным упорством повторял одни и те же слова:

— Я же лейтенант Краевич. Сестрица! Лейтенант, ну, помните?

— Да, товарищ майор, пу что вы машину задерживаете! Ведь пробка же будет. Не знаю я вас.

— Господи, — молил Краевич. — Бинт, вы помните, с себя сматывали. Лицо мне еще шапкой закрыли. Вам раздеваться для этого пришлось. Ну что вы, в самом деле…

— Товарищ майор, прямо совестно, что вы тут при людях говорите.

— Ну, ладно, хорошо. Плакал я, помните, плакал, — настаивал Краевич.

— Ничего тут особенного нет, что плакали, если у вас тяжелое ранение было… — сочувственно сказала девушка.

— Поймите, вы же мне жизнь тогда спасли, — с отчаянием твердил Краевич. — Ну как вы все это можете забыть?

— Ну, хорошо, я скажу — помню. Но что вам оттого, если я не помню? — говорила добродушно девушка.

К остановившейся машине стали подходить шоферы с намерением покричать на виновника создавшейся пробки, но, поняв, что здесь происходит, поддерживали Краевича и настаивали на том, чтобы девушка признала в нем спасенного ею раненого.

Девушка, окончательно растерявшаяся, говорила:

— Когда вы раненые, у вас совсем лицо другое и глаза как у ребят, и голос такой, разве потом узнаешь? Если майор меня признал — пусть скажет мое имя. Что, не помните? То–то, — заметила девушка. — Один мамой называет, другой Зиной, Олей, Катей или еще как. Как жену или невесту зовут, так и тебя в беспамятстве крестят. Разве мы обижаемся? Зачем же майор на меня обижается, если я его не могу вспомнить? Ведь сот вы совсем, видно, другой теперь. Как же я вспомню, какой вы были? Сколько людей–то прошло…

— Ну, хорошо, ладно, — грустно согласился Краевич. — Разрешите тогда хоть пожать вам руку.

— С удовольствием! — ответила девушка.

Церемонно и неловко они пожали друг другу руки.

Майор упавшим голосом сделал на прощание все–таки еще одну попытку:

— Ну, а как в снег вы меня зарыли и собой отогревали, когда немецкие автоматчики кругом шарили, — помните?

— Их автоматчики имеют такую манеру добивать наших раненых, — согласилась девушка. — Но теперь это им уже больше не удается.

— Правильно, — сказал майор, — теперь обстановка другая.

Шофер включил скорость и аккуратно тронул машину с места.

Дорога вновь пришла в движение, и мы снова шагали с Краевичем по мясистой черной грязи и уже не отворачивались от потоков воды, которыми нас окатывали проходящие мимо машины.

И вот спустя месяц во фронтовой газете я увидел фотографию девушки, санитарного инструктора Елены Коваленко, награжденной орденами Ленина, Отечественной войны и Красной Звезды. Это был портрет той девушки, которую мы встретили тогда на дороге с майором Краевичем.

1945 г.

ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ

Это были последние месяцы войны.

Я летел в Югославию на транспортном самолете, видавшим виды. Шелудивый от зимней белой окраски фюзеляж пестрел на местах пробоин сверкающими металлическими заплатами, а новая правая плоскость свидетельствовала о недавнем тяжелом ранении машины.

На брезентовых ремнях, словно на качелях, сидел у пулемета стрелок, и ноги его, обутые в стоптанные унты, все время качались перед моим лицом.

Я лежал на чехле от мотора, едко пахнущем маслом, и зяб. Ребристая обшивка самолета была влажна, источала холод, стекла заиндевели.

В проходе тесно стояли мятые железные бочки, испачканные глиной.

Командир корабля майор Пантелеев сказал перед вылетом:

— Погода от «мессеров» гарантийная. Видимости — никакой. Если па посадке вмажемся — пе обижайтесь. Мое дело предупредить.

Даже во время самых тяжелых сражений фронтовая газета, где я работал, печатала сводки о боевых операциях югославских партизан, и они радовали сердца воипов и внушали близкую надежду, что не так уж далеко то время, когда мы встретимся с югославами, как братья. Так кого же из военных корреспондентов могло поколебать ото столь малоприятное предупреждение командира корабля.

Я знал, что Пантелеев после третьего ранения недавно вышел из госпиталя, что его не допустили к боевой машине и разрешили летать только на транспортной. Но он был отличным пилотом и, по словам летчиков, чувствовал себя в небе «как бог».

Мы шли на большой высоте, а внизу лежал арктический пейзаж облачности.

Пантелеев вышел из пилотской кабины и спросил:

— Ну, как самочувствие? Уж вы извините, температура, как в изотермическом вагоне! — И, оглянувшись па бочки, стоящие в проходе, смущенно заметил: — Конечно, не положено так горючее возить. Но совестно на обратную заправку у них брать. Туговато там с горючим… Так что насчет курева желательно воздержаться. А то еще рванет, знаете ли…

Протерев ладонью заиндевевшее окно, на мгновение прильнув к нему, Пантелеев сообщил:

— Через час двадцать над Югославией будем. Красивая земля. Вроде нашего Кавказа, Правда, о Кавказе я по Лермонтову сужу. Лично побывать не довелось. А вот у югославов задержался. Подшибли. А в горах, знаете, какая посадка? Двое от экипажа осталось. Я и бортрадист Чумаченко. Красивый парень был. Наши связистки его за это Аполошей прозвали.

— Он что, погиб? — поинтересовался я.

— Нет, летал и после. Когда в тот раз приземлялись, он до последнего связь с землей держал. Ну и вмазался в панель. Все лицо в котлету.

— А потом что?

— Перевязались, как полагается, и стали ковылять в поисках малонаселенного пункта. Буран. Ии зги не видно. У Аполоши бинты от крови горбом вспучило. Боль оп испытывал умопомрачительную. Но, ничего, держался. У меня вон видите, плешь на голове. Так это не плешь, а кожу вместе с прической ободрало, тоже, знаете, — чувствовалось. Шли всю ночь. Утром буран утих, и смешно получилось. Солнце шпарит, а снег не тает. Упрели мы в своих меховых комбинезонах. Снег сверкает, глядеть нет никакой возможности. Догадался очки подкоптить спичкой, сразу легче стало. К ночи — опять холод. Мы об камни все обмундирование подрали. В каждую прореху стужа лезет. И какое это удовольствие люди в альпинизме находят? Не понимаю! По правде говоря, мы уже не шли, а больше ползли на брюхе со скоростью сто метров в час. Обессилели. Но, сами понимаете, не помирать же, как сироткам, в снегу. Вот и не теряем инициативу, ползем. А всюду всякие пропасти, ущелья, того и гляди вниз спланируешь. До того из сил выбились, когда югослав–чабан стал ружьишкой пугать, вместо того, чтобы обрадоваться, — расплакались. Нервы, значит, так расстроились.

Перетаскал он нас к себе в хижину, обогрел. Чабана Радуле звали. Лет ему за семьдесят, а весь как пз железа. Притащит в хижину не полено, а целый дубовый ствол и сует в очаг, чтобы нам теплее было.

Стали заходить в избу и другие пастухи. Рассказывали мы им про все наше. Один из них на товарища Орджоникидзе был похож, так этим фактом я воспользовался и рассказал, как мы в голой степи завод строили. Я на Магнитке землекопом работал; Трудно было тогда с питанием, жильем. Все им объяснил. Народ свой, что ж тут стесняться, если правда. Говорю — нам все недаром доставалось, через большие лишения шли мы к нашим победам. Своими руками все налаживали. Объясняю; вы не стесняйтесь, что я офицер и в орденах. Сам из пастухов вышел. А теперь и ваш путь вверх будет.

Познакомили они нас с одной девушкой. Тоже в горах нашли израненную. Ружица. Ну, прямо надо сказать, красавица. Я человек женатый, и то, понимаете, как взглянет, — ну, словно золотыми звездами в душу брызнет!

Бывают же на свете такие. Но она к нам не очень доверчива была. Чувствую, сомневается, что мы настоящие советские люди.

И вдруг я стал замечать: Чумаченко по ночам бинты стирает, а утром чистенькими обматывается. Но не для медицинских целей, а ради внешнего вида. Он всегда очень много внимания своей внешности уделял. От него и одеколоном несло, у него и височки косые, сапоги блестят, на лице улыбка, словно не летчик, а артист из ансабля песни и пляски. Конечно, наши радистки не зря его Аполошей прозвали. Но он себя с ними высокомерно держал. Как–то ему в полете одна личное от себя передала, так он ее после отчитал вроде Онегина.

По–моему, хоть на войне все личное ни к чему, но уважать такие чувства надо. И зачем, спрашивается, он тогда свою внешность так отшлифовывает, когда известно, какое она впечатление на других производит. Не нравилось мне все это.

А поймал я его вот на чем. Заметил, как показывал он свой комсомольский билет Ружице.

— Слушай, Чумаченко, — говорю я ему, — зачем девушку в заблуждение вводишь? Карточку свою на билете показываешь: вот, мол, какая у меня смазливая физиономия. А она у тебя сейчас совсем другая. Разве это по–комсомольски так обманывать? Нехорошо!

Но, видно, поздно я ему замечание сделал. Вижу по глазам Ружицы, что дело плохо. Такие они у ней грустные, ну совсем, знаете, как у той нашей радистки, которой он при всех замечание сделал.

Эх, думаю, неприятность какая. Так нас здесь тепло встретили, а советский летчик девушку в заблуждение ввел. Приказал Чумаченко, как при домашнем аресте, от меня никуда не отлучаться, хотя девушку мне, конечно, и жаль. Но, к моему удивлению, она после нескольких отлучек с Чумаченко очень веселая стала. Вот, думаю, какие у нашей молодежи нетвердые принципы. А Чумаченко мой совсем сник, даже бинты перестал стирать. Только одно твердит: стыдно здесь шашлыки есть, когда народ воюет. Требует, чтобы мы к партизанам ушли.

Как мы ни расспрашивали наших хозяев, где партизаны, они только руками разводят и говорят: отдыхайте, вы еще слабые.

Но заметили мы беспокойство у наших чабанов. В чем дело? Говорят, будто овец на новое пастбище будут перегонять. Ушли чабаны. Прикинули мы с Чумаченко свое положение и пришли к совместному решению — надо идти партизан искать. Некрасиво советским военнослужащим здесь курорт для себя устраивать.

Снарядились и пошли по горным тропам то вверх, то вниз.

Природа — удивительной красоты. Снежные горы, словно из стекла, ниже лес хвойный, а еще ниже — долины зеленые в синих реках.

Шагаем по тропе. Тишина, прозрачность. То вдруг водопад загрохочет, словно поезд, а над ним из водяной пыли — радуга.

Неловко такую красоту наблюдать, когда война кругом людям всю жизнь портит.

Чумаченко шел молча. И хотя лица его под бинтом пе видно, я понимал — сердится на меня. А за что?

Сели на камень отдохнуть, сказал он мне:

— Вы, товарищ майор, напрасно на нас обиделись и зря плохое про меня и Ружицу думали. Она сюда партией была прислана с рацией, чтобы о передвижении противника сведения давать. А рация у нее испортилась. Так она, прежде чем попросить ее исправить, мои документы проверила. Уходил же я с ней в горы не гулять, а рацию чинить. Вас просила не беспокоить, да и лишней огласки боялась. Вот и все. Ну, я дал ей в том слово, а потому промолчал.

— Ну, говорю, прости меня, товарищ младший лейтенант. Действительно, я не про то думал.

Вскоре мы с Чумачепко на немецкое боевое охранение набрели. Решили сначала, что это группа разведки. Ввязались в бой. И, как в таких случаях бывает, сами знаете, плохо нам пришлось. В последний момент югославские партизаны выручили. Наши чабаны и были этими партизанами. Они тут в засаде сидели. Испортили мы им операцию своей вылазкой. Тяжелый бой получился. Здесь Чумаченко в живот и ранили.

Доставили его на носилках в долину, в штаб соединения. А там уже наш самолет приземлялся.

Перед самой отправкой пришла на аэродром Ружица.

Я говорю ей:

— Вы извините, товарищ младший лейтенант в тяжелом состоянии, нельзя его волновать.

Она просит:

— Я только руку ему хочу пожать. И еще раз поблагодарить за ремонт рации.

Отправился я к Чумаченко, спрашиваю:

— Аполоша, можешь ты с одной представительницей попрощаться? Настаивает очень.

Но он сразу, понял, о ком речь.

— Она спрашивает?

— Она.

Говорю Ружпце:

— Идите. Но только себя в руках держите, предупреждаю.

Эх, думаю, и что из этого получится! Ведь невыносимо же смотреть на такое. И обоих мне жалко.

Подошла она к Аполоше, остановилась, словно замерла, потом вдруг упала у носилок на колени, схватила его голову и стала целовать. И молит она: останься. Называет его такими словами нежными, что и не повторить. Мой, говорит, мой.

А время к вылету. Пришлось, значит, обоих в разные стороны…

Вот какая история получилась.

После госпиталя Чумаченко в часть вернулся. Лицо ему хирурги поправили, конечно. Но по сравнению с прежним — никуда. Мы все виду не показывали. Только наши связистки увидят его и бледнеют. Но он на них никакого внимания.

А погиб Чумаченко под самым Белградом. Обстрелял нас «мессер», весь колпак — вдребезги. Аполоше зажигательными всю грудь…

— А как Ружица?

— Ружица? Приходила на аэродром, все спрашивала. А мы малодушничали. Говорим, на другом фронте летает. Вот, мол, кончится война, вольным штатским прибудет к тебе. И сегодня она, наверное, на аэродром придет. А что я ей скажу? У кого на такую любовь рука подняться может? Она, любовь–то, у нее необыкновенная. Про такую стихи пишут…

Самолет стал снижаться. Внизу показалась залитая солнцем земля Югославии в синих реках, дубовых рощах, а на горных вершинах сверкал снег изумительной чистоты.

1945 г.

ПАРАШЮТИСТ

Колонны наших войск вступили па главную улицу большого заграничного города.

Высокие здания модной архитектуры дребезжали зеркальными стеклами, словно шкафы посудой.

Пестрая толпа жителей, теснясь к стенам домов, жадно разглядывала танки, пушки, металлические грузовики, сидевших в них автоматчиков.

А на мостовой, отделившись от всей толпы, почти вплотную к тапкам, стоял человек в черной, донельзя изношенной одежде. Выбритое лицо с запавшими сипеватыми щеками, выражало такое волнение, что нельзя было не запомнить его. Когда горящие его глаза встретились с моим взглядом, возникло такое ощущение, будто этот человек немой, и, борясь, страдая, он пытается произнести слово.

Из толпы раздавались приветственные крики. Бойцам бросали цветы. Один букет упал к его ногам. Человек не наклонился, не поднял цветов, стоял и напряженным, ищущим взглядом смотрел в лица наших бойцов и офицеров.

* * *

Несколько месяцев тому назад в этой стране поврежденный огнем дальнобойных зениток разбился при вынужденной посадке в горах американский бомбардировщик «Летающая крепость».

Экипаж успел в какую–то секунду подать радиосигнал бедствия.

В то время советские войска находились еще очень далеко от границ этого государства. Но наше командование снарядило группу хороших, бывалых ребят и отправило их на помощь американскому экипажу.

Самолету немыслимо совершить посадку на скалы. Шестеро бойцов выбросились на парашютах. Пятеро приземлились благополучно. Шестой, попав в узкую теснину ущелья, раскачиваясь на стропах в теплых потоках восходящего воздуха как маятник, разбился о каменные стены.

Девять дней парашютисты искали американских летчиков. На десятый — нашли. Живыми остались только четыре американца, двое из них были тяжело ранены.

Семнадцать суток на самодельных носилках, по тропинкам шириной в ладонь парашютисты несли раненых летчиков. _Когда спустились в лощину, старший включил рацию.

Советский самолет через два дня совершил посадку в условленном месте. Сначала в самолет погрузили раненых. Стоя у дверцы, старший группы ждал, когда в самолет сядут двое американцев, а те, стоя у дверцы, улыбаясь, предлагали войти сначала нашим бойцам.

Неизвестно, сколько времени заняла эта обоюдная вежливость, но к старшему подошел боец и что–то прошептал па ухо… Тогда старший отдал команду, и протестующих американцев подняли на руки, втолкнули силой в кабину и захлопнули дверцу.

Наши парашютисты побежали к дороге, где с двух грузовиков уже соскакивали полевые жандармы. Самолету удалось благополучно взлететь.

Высаженный в ту же ночь десантный отряд не обнаружил наших парашютистов.

Лейтенант Михаил Аркисьян был старшим группы парашютистов.

В штабе части я прочитал дело лейтенанта Аркисьяна.

1941 год. Ноябрь. Разведкой было установлено, что немцы, готовясь к массированному налету на Москву, сосредоточили крупные склады авиационных бомб. Задание — проникнуть в расположение складов и уничтожить их.

Когда наш самолет пересекал линию фронта, зенитный снаряд пробил фюзеляж и разорвался в отсеке бортмеханика. Раскаленные осколки воспламенили взрывчатое вещество, которое находилось в брезентовой сумке, надетой па Аркисьяне наподобие пробкового спасательного пояса. Аркисьян бросился к штурвалу бомболюка, раскрутил его и выбросился из бомболюка, пылая, как факел. Он падал затяжным прыжком, пока не сбил пламя. Купол парашюта напоролся на вершину дерева. Ударившись о ствол, Аркисьян повредил себе ногу. Он висел па стропах до рассвета. Очнувшись, отстегнул лямки, упал на землю и снова лежал несколько часов без сознания.

С поврежденной ногой Аркисьян пробирался двое суток, но не туда, где мог найти приют и помощь.

Бомбовый склад немцы расположили на территории бывшего пивного завода. Серый дощатый забор окружал завод.

Орудуя ножом, Аркисьян нроделал в заборе дыру и пролез в нее. По пожарной лестнице он поднялся на чердак и оттуда спустился внутрь завода.

На стеллажах вдоль всего огромного цеха лежали в несколько рядов тяжелые бомбы.

У Аркисьяна не было взрывчатки: она сгорела.

Аркисьян ползал в темноте, собирая доски, чтобы поджечь цех. В одном из помещений он нашел ящик с взрывателями. Он ввернул взрыватель в бомбу, взял кусок железа, чтоб ударить по взрывателю…

Но потом Аркисьян отложил кусок железа в сторону, вывернул взрыватель. Действуя доской как рычагом, поставил бомбу на хвост, потом закинул веревку за металлическую ферму, поддерживающую кровлю, подвесил кусок железа строго перпендикулярно головке бомбы. Снова ввернул взрыватель.

Затем Аркисьян принес промасленную бумагу, в которую были завернуты детонаторы. Разрывая ее на продольные куски, сделал нечто вроде серпаптияиой ленты, конец ее прикрепил к туго натянутой тяжестью железа веревке и зажег.

Когда Аркисьян пересекал снежное поле, стараясь подальше уйти от склада, немецкие часовые с дозорных вышек заметили его и открыли огонь. Но склад авиационных бомб взлетел на воздух вместе с вышками и немцами на них.

1942 год. Девять советских парашютистов проникли в город Жиздру, занятый немцами.

Перебив немецких солдат в комендатуре гранатами, парашютисты забрали документы, а из сейфов — около двух миллионов рублей советских денег.

На пожарной машине, запряясенной четверкой сильных коней, они умчались из города.

Загнав лошадей, они ушли в лес.

Попасть в глубокий вражеский тыл для парашютистов нетрудно. Самое тяжелое — выйти оттуда.

Месяц шли парашютисты до линии фронта. Голодные, изможденные, проваливаясь в снегу, несли тяжелые мешки с деньгами. Бойцы предлагали сжечь деньги, потому что не было больше сил нести эту тяжесть. Но Аркисьян, старший в группе, сказал: нельзя.

13о время стычек с немцами парашютисты ложились па снег, а вперед клали мешки, защищая себя от пуль.

Они перебрались через линию фронта и сдали деньги.

1943 год. Аркисьян с группой товарищей ликвидирует одного из палачей белорусского народа.

В снегу, возле дороги, по которой должен был проехать чиновник на охоту; с рассветом закопались наши парашютисты. Чтобы не быть обнаруженными собаками, они пропитали свои маскировочные халаты специальным составом.

Несколько троек шумно пронеслось мимо залегших парашютистов. Но Аркисьян запретил открывать огонь. На обратном пути утомленная после охоты и основательно захмелевшая охрана будет менее бдительна. Парашютисты лежали в снегу шестнадцать часов. Двое отморозили себе конечности настолько, что потом пришлось ампутировать. Но никто не покинул своего поста, не сдвинулся с места. Ночью возврающиеся с охоты немцы были уничтожены на дороге все до единого.

Эти три эпизода не исчерпывали всей боевой деятельности Михаила Аркисьяна. Один только перечень выполненных заданий занимал шесть страниц убористого текста. Михаил Аркисьян родился в 1921 году, армянин. В 1943 году принят в члены ВКП(б).

Я решил узнать обстоятельства гибели Аркисьяна, но, когда обратился к представителю командования с этим вопросом, полковник сказал с упреком:

— Плохо вы знаете моих людей, если так быстро их хороните.

И полковник рассказал мне кратко — его все время прерывали телефонные звонки — последующую историю парашютистов и их старшего.

Оставшись одни, парашютисты вели бой с немцами. Аркисьяну и нескольким бойцам удалось прорваться и уйти в горы. Один боец был убит, другой, Василенко, тяжело раненный, попал в руки немцев.

В горах парашютисты встретились с партизанами. Мысль о попавшем в плен Василенко мучила Аркисьяна. Партизаны установили с помощью населения, что раненый русский находится в концлагере. Из концлагеря заключенных гоняют работать в каменоломни.

У Аркисьяна созрел план. Ночью он пробрался в каменоломни и зарылся в щебень. С рассветом пришли заключенные. Он смешался с ними, нашел Василенко. Когда начало смеркаться, Аркисьян закопал Василенко в щебень, сам встал в шеренгу и был принят по счету.

Силы людей, физические и моральные, были доведены до предела изнеможения. Многие ждали только смерти.

Аркисьян сумел сплотить этих людей и собрать воедино их волю, воодушевить их верой в освобождение. Он стал готовить восстание заключенных.

Восстание произошло. Оно совпало с днями, когда уже приближались к этим местам наступающие части Красной Армии.

Дни и ночи мимо лагеря шли отступающие колонны немцев. В лагерь явился зсэсовекий отряд для расстрела заключенных. Но расстреляны были не заключенные, а эсэсовцы.

Когда пришла Красная Армия, Аркисьян был временно оставлен в лагере начальником — охранять пленных немцев, теперь они заполнили помещение лагеря.

— II сейчас вы можете увидеть его там, — закончил полковник, прижимая к уху телефонную трубку и держа вторую в руке.

…Я приехал в лагерь военнопленных и здесь нагнал лейтенанта Аркисьяна.

Первыми словами, с которыми обратился он ко мне, было:

— Понимаешь, дорогой, мне сейчас некогда. Ты видишь, какой у меня тут зоологический сад.

И только ночью мне удалось поговорить с ним с блокнотом в руках.

— Правильно, это я тогда стоял на улице и смотрел, как входят в город наши советские части, — говорил мне Аркисьян взволнованно, — и, понимаешь, ужасно мне было хорошо и ужасно плохо, что вот стою я, вижу своих и не могу даже сказать «здравствуйте», потому что так я некрасиво одет, как ворона, что про меня подумают, какой такой советский человек. Это были мои самые тяжелые переживания в жизни — запиши, пожалуйста. Нет, подожди, я тебе вот скажу, это главное переживание будет.

В одном месте меня немцы собаками загоняли. Ползу я в лесу, по грязи, деревья такие черные кругом, осина. Дождь, 1 гак из пульверизатора, идет, такой противный. Тошнит меня. Немцы живот прострелили, решил — застрелюсь. Вынул пистолет, зажмурился, и тут, понимаешь, подумал: жена есть, отец есть, мама есть, товарищи хорошие, деревин, где, понимаешь, я жил в Армении, в нашей такой замечательной стране, — и вдруг этого ничего не будет, как будто собственной своей рукой я все это убиваю, а не себя. Невозможно. Решил жить. И вот, видишь, живу. Отбился. И каждый раз, когда мне плохо, я так думаю, и мне замечательно интересно жить становится. А так — храбрый, что такое храбрый? Муха тоже храбрая, она с размаху в стекло головой бьет.

Вошел караульный и доложил о приезде американских летчиков.

Аркисьян встал и сказал со вздохом:

— Прилетели специально спасибо сказать. Я говорю, зачем горючее жгли, можно было письмо написать. Придется водку пить, гостеприимство, а мне, понимаешь, нельзя, я при исполнении служебных обязанностей.

Четыре американских летчика шумной гурьбой вошли в комнату, держа в руках большой венок. Аркисьян, по–видимому уже привычно, наклонил голову. Венок надели ему на шею.

Через час американцы, обняв Аркисьяна, пели ему свои песни, показывали карточки своих жен и детей, и Аркисьян к восторгу американцев, водя пальцем, называл имена детей их и жен, не забывая при этом поглядывать на часы: близилась смена караула, ему нужно было принять рапорт.

1945 г.

ГЕРОЙ ШТУРМА РЕЙХСТАГА 

Мы не хотим преувеличивать значения подвига гвардии капитана Самсонова…

Мы хорошо знаем: для того чтобы советское алое знамя Победы взвилось над рейхстагом, понадобилось несколько лет великих, героических усилий всего советского народа.

Чтобы добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя Победы — в равной мере участвовали и те, кто в эти мгновения находился в шатающемся от канонады, почерневшем от дыма Берлине, и те, кто на необозримых просторах пашей Родины ковал сияющую сталь победы.

К древку знамени, водруженному над рейхстагом, незримо простерлись и руки тех, кто героически пал в сражениях за свою социалистическую отчизну.

Красное знамя Победы осеняло своей крылатой тенью всех советских людей.

Много тысяч замечательных советских офицеров, в том числе и капитан Самсонов, участвуя в берлинской битве, готовы были отдать свою жизнь. И честь водружения знамени Победы была для них прежде всего великой честью их Отечества.

Батальон гвардии капитана Самсонова водрузил первым над куполом рейхстага знамя Победы в 14 часов 25 минут 30 апреля 1945 года…

По прежде чем говорить о боевом пути комбата, нам хочется рассказать о жизненном пути советского молодого человека Константина Самсонова.

Он, как принято у нас говорить, ровесник Октября. С бурным героическим временем первых пятилеток совпала его юность.

Он учился в школе ФЗУ, работал на заводе слесарем, с комсомольцами пошел под землю строить первые станции метро.

Труд всесторонне воспитывает человека. В нашей стране, возвышенный и вдохновенный, он закаляет человека, делает его бесстрашным, развивает способность к героизму и самоотверженности, формирует в человеке бессмертные качества советского патриота.

Мы знаем, как все эти черты советского человека, рожденные социалистическим трудом, потом так ослепительно ярко блеснули в воинских подвигах советских людей…

Найти свое призвание, отдать любимому делу всю свою жизнь… Счастлив тот, кто сумел решить эту задачу для себя сразу и навсегда.

Самсонов избрал себе профессию военного. Он ушел служить в армию. Вдохновенно, настойчиво он изучает военное дело. Командиры–преподаватели видят у юноши незаурядное военное дарование.

Началась Великая Отечественная война.

А Самсонов служит на Дальнем Востоке. Он командует ротой, он учит солдат. Но сердцем, мыслями, всем своим существом он рвется на Запад.

Рапорты начальству, одип настойчивее другого, и наконец он направляется в Действующую армию.

Титаническое сражение на Курской дуге в самом разгаре. Самсонов прямо из штаба отправляется в часть, а утром — с батальоном в атаку.

При взятии станции Хотинец Самсонов со своими бойцами ворвался в помещение телеграфа. Рукопашный бой. И когда помещение уже, казалось, было почти очищенным, притворившийся раненым немец выстрелил в грудь капитану.

Тяжелое ранение. Госпиталь. Идет месяц за месяцем. Наконец выздоровление. Комиссия…

— Вы признаны негодным к строевой службе.

— Посмотрим! — гневно сказал Самсонов.

— Вы не волнуйтесь.

— Я не волнуюсь, я злюсь на себя, что у меня не хватило терпения подождать несколько дней, чтобы гимнастикой устранить то, что вам не нравится в моем дыхании.

Самсонов уезжает на фронт. Упрашивает, уговаривает, добивается должности заместителя комбата.

Начался путь, который пехотинец проходит в войне, — путь непомерно тяжелый, полный великих и простых человеческих подвигов и страданий.

Латвия, Литва, Польша и, наконец, Германия.

Весна 1945 года. Одерский плацдарм, начало битвы за Берлин. 16 апреля. Ночь. Советские войска напряженной стальной пружиной замерли в ожидании сигнала атаки.

Где–то в одном из окопов гвардии капитан Самсонов обходит своих бойцов. Он дает последние напутственные советы, ободряет тех, кто нуждается в слове участия. Он угадывает состояние каждого бойца и для каждого находит нужное слово.

Все военное, техническое и несравненное человеческое превосходство нашей армии над немецкой было освещено в ту ночь 22 тысячами стволов советских орудий, одновременно открывших огонь.

Бойцы шли в атаку, сопровождаемые четырьмя тысячами танков, и сотни прожекторов в миллиарды свечей осветили путь вперед наступающим нашим армадам.

В железной лавине наших войск, разбивающей вдребезги каменную оборону врага, катился и батальон Самсонова.

Великая сила наступления выбрасывает батальон Самсонова первым на окружную берлинскую автостраду, и неудержимая доблесть бойцов батальона выводит их первыми из соединения к берегам реки Шпрее.

На противоположном берегу реки уже видно серое здание рейхстага.

Нужно было сделать последний бросок. До цели сотни метров. Позади тысячи километров, — и какой ценой они пройдены! Великие усилия нашего героического народа стояли в те часы во всей своей полноте перед умственным взором каждого воина.

Серая площадь перед рейхстагом. Со всех сторон открытая, она звенит от снарядов, от мин. Она исцарапана пулеметным огнем, словно железными метлами.

Кому первому ступить на этот смертоносный серый камень площади?

Но разве будет колебаться советский солдат, когда в сердце его горит имя Родины.

Вот ползут они по серому камню, который дробится на куски от частых, бешеных ударов стали. А они все ползут и скользят в крови.

Батальон у рейхстага.

И тогда Самсонов поднялся, выплеснул на ветру красное полотнище знамени из руки и крикнул…

Битва шла на этажах рейхстага.

Утром 1 мая немцы, сгруппировав свои силы, пошли в контратаку, они дрались неистово, нечеловечески, как взбесившиеся звери. Но их наступление не могло поколебать яростного мужества советских воинов.

Немцы подожгли рейхстаг.

Солдаты Самсонова били немцев и тушили огонь.

Чтобы не задохнуться в дыму, многие надели на себя противогазы. Больше всего люди страдали от жажды. Но когда нашли бочку с рассолом, — влагу из нее Самсонов выдавал только для станковых пулеметов. Он знал своих людей, он знал, что они выдержат, а раскалившееся оружие могло отказать и заклиниться.

Еще не было освобождено здание от немцев, как на вершине его вспыхнуло алое знамя Победы, поднятое туда руками воинов батальона гвардии капитана Самсонова.

В многочасовой битве гвардейцев в рейхстаге, когда падали на людей подорванные стены и лестницы, когда плавился металл в пламени пожара, когда во мраке ядовитых клубов дыма находили врага па ощупь, гвардии капитан Самсонов командовал своими людьми так уверенно, будто это был бон, которому он давно обучался.

Солдаты Самсонова прыгали с верхнего этажа в нижний, на головы немцев.

Это была тесная, кровавая свалка, но и в ней властвовал командирский замысел капитана Самсонова, который прыгнул вместе со своими солдатами вниз, предварительно очистив место для своего КП гранатой.

Немецкий гарнизон, оборонявший рейхстаг, не выдержал, сдался.

Солдаты батальона Самсонова, обессиленные, черные от сажи, покрытые ранами, выходили из здания рейхстага. Но не для того, чтобы хлебнуть чистого воздуха: они хотели издали взглянуть на водруженное ими знамя.

1957 г.

БЕРЛИНСКИЕ ЗАРИСОВКИ

Каменная площадь, обломки скрюченного железа, куски зданий, вывороченные взрывами люки канализационных тоннелей — подземных траншей Берлина, где так же, как и наверху, проходила битва…

У подножия серой колоннады рейхстага стоит кухня. Бойцы, сидя на гранитных ступенях и поставив на колени котелки, обедают. К повару подходит немец в штатском, одежда его грязна и измята, обут в разные ботинки, на голове — зеленоватая шляпа. Немец говорит что–то сердитым и сиплым голосом. Повар оборачивается и кричит:

— Григорьев, спроси, что надо!

Григорьев — бывший учитель подольской средней школы. Немец каркающим голосом обращается к Григорьеву. Выслушав ответ, он уходит.

— Чего ему?

— Такси ищет. День рождения у него. Видать, сумасшедший!

— Да, много их с ума посходило, — говорит повар, — А я думал, к кухне прибивается. — Он захлопнул крышку котла и выкрикнул: — Никогда я своей специальностью доволен но был, а теперь того хуже. Ходят за мной немцы, есть просят. Не дать — все равно как лежачею ударить, а даешь — вспоминаешь, сколько горя нам принесли. Замучился!

— А ты согласно совести действуй.

— По совести, — заявляет повар, — и по уму не могу я пакостить свое высокое положение победителя. Вот и раздаю в порядке живой очереди.

И повар протянул руку к тротуару, где уже стояла очередь немцев с мисками, кастрюлями и судками. Поняв жест повара как предложение подойти, очередь двинулась к кухне; мужчины, приближаясь, снимали шляпы и улыбались повару, как старому знакомому.

* * *

В разбитом здании рейхстага, напоминающем внутри каменоломню, потому что здесь нет ничего, кроме дробленого камня, в нише разбитого окна, возле пулемета, на высоте многих этажей, боец сидит и пишет. На лице его блуждает довольная улыбка. Иногда он отрывается от бумаги, смотрит озабоченно в окно, откуда видны провалившиеся стены и крыши города, потом снова склоняется к бумаге.

Обернувшись ко мне, боец говорит:

— Вот описываю, как я здесь, в рейхстаге, сижу, и как все вокруг вижу, и как подо мной немцы тихие ходят. Описал все правильно, а перечел — не то. Я понимаю, что здесь нет ничего такого удивительного, потому что не могло быть, чтоб мы в конце концов в Берлин не пришли. Но вместе с тем постигнуть всей красоты случившегося не могу. Вот это выразить требуется словами, как огонь, горящими, а прочту — и вроде строевой записки получается. Когда мы на окраине города бились, Ерошенко нашего сильно ранило. Упал он, а мы на «ура» — вперед. Ерошенко — крепкий человек, герой. Поднялся он и прокричал сильным голосом:

— Не бросайте меня, товарищи!

Подбежали двое наших к нему, подняли, взяли под руки, чтобы в тыл вести. А он вырывается, хрипит, рукой вперед показывает. Немец огонь дает — сил нет. Легли ребята.

— Я до Берлина дойду! Я дойду! — кричал Ерошенко.

Убили его. И вот должны мы его родственникам про Берлин описать. А слова главные все где–то туг, в сердце. Прикинешь — и никак их на бумагу не введешь. Но я своего достигну…

* * *

Живем в Берлине, в особняке. Принадлежит дом какому–то крупному капиталисту. Обилие мебели, фарфора, на стенах картины в золоченых рамах. Ощущение такое, будто поселились в комиссионном магазине. Архитектура дома скопирована со старинного замка в уменьшенной копии и выглядит наподобие могильного склепа.

Жилые помещения окнами обращены во двор. Во дворе зеленая лужайка, бассейны, клумбы, гаражи. Каждое утро я вижу во дворе пожилого немца, сидящего на каменной кромке бассейна. Одет он в широкое мохнатое пальто, в руках суковатая палка. Лицо отекшее, лилового цвета; немец толст и стар.

Он приходит сюда каждое утро с девочкой лет семи, она играет у его ног на песчаной дорожке. Девочка, бледная, худенькая, болезненная, с тоненькой косичкой, похожа на мышонка. Немец сидит, опершись подбородком на валку. Бойцы жалеют девочку, приносят ей шоколад, печенье, консервированные фрукты. Старик немец снимает шляпу, благодарит и прячет подарок в объемистые карманы своего широкого пальто. Бойцы привыкли к этому немецкому «дедушке» со своей внучкой. А сегодня меня позвал к себе капитан Андрей Ильич Захаров и сказал, показывая на тощую немку с сухим неподвижным лицом.

— Вот жаловаться пришла. Оказывается, старик — не дедушка вовсе, он, извините за выражение, у этой мамаши девочку напрокат берет за пять марок в день. У него здесь какие–то ценности запрятаны. Он приходит следить: обнаружили их или нет. А девочку водит с собой, чтобы сходить за «дедушку». Так вот немка просит, чтобы договор расторгнуть, говорит: «Пять марок дешево: теперь за такие дела до пятнадцати марок платят». Вот нравы!

Я посмотрел в глаза немки. Она шагнула ко мне, про–тянула лист зеленой бумаги, перевязанный спней веревочкой. Это был договор, скрепленный подписью и печатью нотариуса. Теперь мне стало понятно, почему на улицах Берлина мужчины–немцы ходят с маленькими детьми за руку или толкают впереди себя коляски с новорожденными, цена на которых в Берлине сейчас очень высока.

1945 г.

МИР РАЗНОЯЗЫКИЙ

В ДОЛИНЕ ДУНАЯ Из Югославских дневников

Мы ехали по извилистой дороге. По обеим сторонам ее простирались поля. Только благодатный климат мог дать жизнь зернам, посеянным в почву, так густо замешанную каменным щебнем. Воздух удивительной чистоты раскрывал самые глубокие дали пространства.

Вездесущие «виллисы» бодро катили вперед, но лимузин, где находились три журналиста, часто останавливался, сконфуженно шипя проколотой шиной.

Одну из таких остановок мы были вынуждены сделать у околицы села Дражевац.

Нестерпимая жара загнала нас в тень сада. Крестьяне пришли сюда, не столько движимые любопытством, сколько духом гостеприимства. Одни принесли скамьи, другие — воду в глиняных прохладных кувшинах. И нам рассказали историю этого селения, обычную почти для всех сербских сел.

В октябре 1941 года в село пришли немцы и бандиты Драже Михайловича. Они сожгли шестьдесят домов и расстреляли у мельницы тридцать пять человек. Тридцать шестой, семидесятилетний Стефан Стенич, уполз из могилы с простреленной грудью.

После этого четыреста пятьдесят крестьян ушло партизанить в Черные горы. Опять пришли немцы, и четники сожгли заживо сто пятьдесят человек. И снова народ пошел в партизаны.

В декабре 1943 года три группы четников окружили село и зарезали шестьдесят девять крестьян. У заместителя председателя общины Милана Пантича убили отца, мать, деда, дочь, трех сыновей, брата. На глазах Велиса Поповича закололи пять человек из его семьи, и Попович сошел с ума. На следующий день четники заставили священника обручить помешанного Поповича с такой же несчастной женщиной, и после того, как свадьба была сыграна, Поповича застрелили. Священник Борнвон Гаврилович вместе с женой организовал партизанский отряд и ушел в горы. Четники поймали Гавриловича. Перед смертью он крикнул:

— Да здравствует мать-Россия! Она победит!

Б июле 1944 года из села ушло в партизаны еще пятьсот человек.

— Значит, у вас почти все участвовали в партизанском движении? — спросил канадский журналист Девич председателя общины Тихомира Ексича.

— Да.

— А предатели были?

— Было трое; двое из них раньше были судимы как воры.

— Кто вас назначил председателем общины?

— Народ. Меня и Милана Пантича выбрали в комитет Народного Фронта после освобождения от оккупантов.

— У вас в селе есть какие–нибудь политические партии?

— У нас есть комитет Народно–Освободительного Фронта. Туда входят все, кто боролся с фашистами.

— Каково сейчас экономическое положение вашего села?

— Очень тяжелое. Больше половины скота уничтожено. Село поставляло в месяц оккупантам полторы тысячи килограммов мяса. За двух волов немцы платили столько, что на эти деньги на базаре можно было купить только килограмм помидоров. Сельскохозяйственный инвентарь разграблен, сожжен четниками. Но в эту весну мы засеяли 90 процентов всей пахотной земли.

— Как вам это удалось?

— Мы решили воевать с голодом так, как сражались с врагом. Люди засыпали в бороздах от усталости. Работали дни и ночи. Оказывали друг другу помощь инвентарем и тягловой силой. Ведь взаимопомощь — это партизанский закон, и мы применили его в труде. Потом городские профсоюзы и молодежные организации прислали сюда, на сев, свои бригады. Если б вы поглядели тогда на наши поля, вы увидели б на них представителей всех сословий и профессий, как в партизанском отряде.

— Нужна государственная помощь вам?

— Да, мы об этом думаем все. Недавно у нас проходили выборы на уездную конференцию Народного Фронта. Делегатом был избран крестьянин, бывший партизан Светомир Нешич.

— Он член какой–нибудь партии?

— Член Земледельческой партии. Мы выбрали его, как человека, который хорошо показал себя в борьбе Народного Фронта против оккупантов. Он знает нужды и интересы народа и никогда не предаст его.

Это были не согбенные несчастьем люди — это были победители. Пять лет они были воюющим народом. В тяжелом пути к победе они осознали свои силы.

Когда мы садились в машины, к раскрытой дверце лимузина, где сидели наши девушки, протянулась рука с корзиной фруктов. Сам хозяин корзины постеснялся выйти из толпы — изношенная одежда пе позволяла ему нарушать принятые законы приличия. Когда на эту тему стали задавать вопросы, Станич вынул из кармана записную книжку, в которую он в течение десяти лет вписывал все свои доходы, и заявил:

— Я человек расчетливый и вот что скажу: в среднем вся моя семья зарабатывала до войны пять динаров в день, а налога я платил 1500 динаров в год. Из года в год рос мой долг казне. Теперь я зарабатываю 150 динаров в день, а налога плачу в год 500 динаров.

— Почему вы тогда не купите себе ботинки? — задал вопрос один из иностранных журналистов.

Станич спокойно спрятал книжку в карман и сказал:

— Я сейчас могу купить ботинки себе и всем моим родственникам, но, к сожалению, у нас нет кожи для обуви. Приезжайте через два года, тогда я вам покажу не только, что у меня будет на ногах, но и в сундуке.

…Дальше наш путь лежал через плодородные долины Дуная. Низовой горячий ветер, сжигающий все зеленое, живое в несколько суток, здесь, остуженный могучей рекой, кротко и тихо колышет ветви фруктовых деревьев и пахнет не африканской пылью, а цветами и листьями.

Воеводина — житница Югославии. Здесь самая богатая земля Средней Европы.

Немцы давно начали завоевывать эту землю. Немецкие колонисты захватили самые лучшие угодья. Триста тысяч безземельных югославских крестьян голодали на этой благодатной земле.

Из немецких колонистов во время оккупации была сформирована дивизия «Принц Евгений». Немецкие помещики стали расширять свои владения, прибегая к расчетливым и планомерным убийствам. Жестокость расправы солдат этой дивизии над крестьянами была чудовищной.

Воеводину населяют шесть национальностей. Чтобы облегчить себе задачу захвата богатых земель, немцы объявляли эти национальности по очереди вне закона, стараясь натравить один народ на другой. Они хотели, чтобы народы истребили друг друга. Но получилось иначе — люди уходили в горы и, сражаясь в партизанских отрядах Народного Освободительного Фронта, истребляли немцев.

Здесь, в Воеводине, мы явились свидетелями величайшего политического завоевания Народного Фронта.

Весь смысл, все значение федеративности Югославии раскрылось перед нами в единстве народов, рожденном в результате пятилетней борьбы за свою свободу и независимость.

Сербы, хорваты, словаки, русины, венгры, румыны — каждая национальность в Воеводине, пропорционально своей численности, имеет своих представителей в комитете Народного Фронта. Каждая национальность имеет свою газету, гимназии, где нреподавание ведется на родном языке. По закону, принятому Антифашистским Вече Национального Освобождения Югославии, национальная и религиозная ненависть карается.

Разрешение национального вопроса в духе высшего демократизма раскрыло в народе благородные черты братской солидарности и сахмоотверженной взаимопомощи.

Мы были в деревнях Воеводины, где еще много безземельных крестьян, где каждый метр чудесной плодородной земли бесценен. А нам показывали участки, которые постановлением сельской общины отведены для крестьян–переселенцев из Боснии, многострадальной Боснии, совершенно разоренной оккупантами.

Каждая из шести наций, населяющих Воеводину, братски делилась с боснийцами. И это движение было вызвано не каким–нибудь решением свыше, а только душевным стремлением самих крестьян, чистым и простым побуждением, рожденным любовью к другому народу.

Мы видели в Воеводине ягнят, которых выращивали для разоренной Черногории, Боснии и Словении воеводинские крестьяне. Мы видели в крестьянских сараях новенький, бережно хранимый инвентарь, предназначенный в подарок будущему соседу–переселенцу. Один из корреспондентов задал вопрос крестьянину:

— Как же так, у вас у самих не хватает земли, а вы еще приглашаете переселенцев?

Воеводинца этот вопрос привел в замешательство, и, не скрывая своего удивления, он спросил:

— А кто же им может по. мочь?

— Государство.

— А государство — разве это ие мы сами?

В той же деревне наши товарищи по перу задали другие вопросы: «Не будут ли отбирать землю у более богатых крестьян, чтоб наделить ею тех, кто ее не имеет?»

— У нас, — ответили крестьяне, — есть 450 тысяч гектаров земли, национализированной у немецких колонистов и военных преступников. Эго почти треть всей земли Воеводины. А землю тех, кто ее сам обрабатывает, ие имеет право тронуть никто.

— Как вы справились с севом?

— У нас было организовало сорок машинно–тракторных станций. За пользование трактором мы платили деньгами или натурой.

Пять лет фашистского владычества не смогли ни согнуть, ни запугать народ.

В Шабаце мы посетили музей народно–освободительной войны. Здесь мы видели фотографии зверств немцев, итальянцев, четников, усташей. Изощренность этих зверств достигла таких пределов, что рассказывать о них невозможно.

В музее мы встретили Даринку Стефанович, женщину в черном, с сухим и спокойным лицом. Она пришла сюда пешком из далекой деревни и принесла с собой фотографию сына. Она попросила:

— Пожалуйста, позвольте мне положить портрет сына сюда: пусть люди смотрят. Ему было 25 лет, его сильно мучили перед казнью.

Народ, который познал такие страдания, теперь отдает все свои силы, всю свою душу за светлое начало жизни.

Мы познакомились также с секретарем комитета Народного Фронта Воеводины Иваном Веселиновым. Ему 39 лет. В 1931 году за то, что он призывал народ к освободительной борьбе, его осудили на 15 лет каторги. 10 лет и 4 месяца просидел в тюрьме. Потом ему удалось бежать вместе с 32 заключенными. Один из них — Спасое Стенич просидел в тюрьме двадцать лет, семь с половиной лет находился в кандалах. Беглецы укрылись на горе Фрушка у партизан. Шли годы партизанской борьбы. Из 32 бывших заключенных осталось в живых только восемь. Веселинов из рядового партизана стал руководителем отряда. После освобождения Воеводины его тайным голосованием единогласно избрали секретарем комитета Народного Освободительного Фронта.

В борьбе проверялись люди. Мерилом достоинства каждого стало то, что он сделал для победы.

Снова мы ехали по цветущей земле. Мы ехали мимо нив, возделанных героическим трудом, мимо белых хат, где живут люди большого сердца, способные на подвиг и истинную любовь человека к человеку.

Счастливое волнение, вызванное хорошими людьми, было омрачено тем, что пришлось нам услышать в другом месте.

* * *

Мы заехали в деревню Булькес, где нашли себе приют четыре тысячи беженцев из Греции. Эти люди вынуждены были покинуть свою родину после того, как в кровавых боях освободили ее от оккупантов. Никола Терзов, старшина этих изгнанников, крестьянин из деревни Омомно, пригласил нас к себе. В комнате стало тесно от набившихся туда людей. Нашелся один грек, знающий французский язык. Наш коллега с французского переводил на английский; американец, знающий русский, в свою очередь переводил нам.

Терзов собирал продукты в свое время для партизан, дравшихся с фашистскими оккупантами. Но недавно в их деревню приехали полицейские, окружили ее и стали вылавливать бывших партизан. Терзов спрятался в погребе. Полицейские, не найдя его, забрали пять быков, шестьдесят овец, разрушили дом и ушли. Эти полицейские раньше работали у немцев. Правительство после разоружения ЭЛАС[3]снова приняло их на работу. Терзова преследовали, он бежал. Вот и вся его история.

Потом нам представили Чехаю Эфронти, из деревни Эвропохуменикачильчи. Ей 18 лет. Зубы ей выбил прикладом фашист. Она показывает нам раны на ногах. Это ее били в застенке палками по ногам. Когда теряла сознание, обливали водой.

— За что вас арестовали?

— Я носила хлеб партизанам.

— Когда носили?

— Когда наши воевали с немцами и итальянцами.

— Меня тоже избили, хотели расстрелять, — заявил Янес Лямос из селения Нестория–Костория, — за то, что я работал в партизанском Красном Кресте. Я видел, как по дороге в тюрьму полицейские гнали обнаженных девушек, членов ЭАМ[4], и били их плетьми.

Один из наших иностранных коллег, обращаясь к Лямосу, сказал, что теперь произошли изменения. Подобные факты уже не будут повторяться в Греции.

Но тут выступил Иванне Хадзиспанаесту, бывший агроном из деревни Димерли–Фарсало, два года сражавшийся в рядах партизан:

— Я бежал из Греции четыре дня тому назад. И должен вам сказать, когда мы в свое время арестовали фашиста Сурласа, мы не стали его казнить, передали английским войскам для наказания. И что же потом я увидел? Сурлас ехал но улице в автомобиле. Толпа стала кричать: «Смерть Сурласу!» Он приказал шоферу остановить машину и пригрозил нам кулаком. Сейчас Сурлас организовал шайку, уже убил тридцать бывших партизан, устраивает облавы.

Нам пришлось выслушать десятки подобных рассказов.

Мы вышли на улицу. Вся колония собралась с нами проститься. Мы были для них гостями, хотя сами они только недавно нашли приют в доброй и свободолюбивой стране.

Надвигались сумерки. Воздух стал синим. Небо покрылось огромными звездами. Мы ехали вдоль Дуная, освещенного небом. Все было красиво вокруг, а на душе — после посещения деревни Булькес не очень хорошо…

1945 г.

ПРАВДА О ЮЛИЙСКОЙ КРАЙНЕ

Перед нами — две книги, изданные Академией наук и искусств в Любляне (Югославия). Обе они носят одинаковое название «Юлийская Крайня» и взаимно додолняют друг друга. В первой помещены статьи видных словенских ученых об искусстве, истории, литературе Словенского Приморья. Вторая представляет собой прекрасно изданный альбом документов и фотографий, наглядно свидетельствующий об этническом, историческом и политическом единстве Юлийской Крайны с ее матерью — Югославией.

Эти книги розданы делегатам происходящей сейчас в Париже Мирной конференции. Людям с чистым сердцем, свободным и независимым разумом они помогут серьезно и объективно разобраться в справедливости той позиции, которую занимает делегация Югославии по вопросу о Юлийской Крайне. Языком неопровержимых фактов, подобранных с научной тщательностью, обличают они тех, кто, руководствуясь империалистическими интересами и политическими махинациями, препятствуют сейчас, вопреки справедливости, удовлетворению вековых чаяний самого населения Юлийской Крайны.

О чем рассказывают эти интересные книги?

Доктор Милько Кос, член Академии наук и искусств в Любляне, поместил в первом из названных сборников свое исследование о культурно–политической принадлежности Словенского Приморья. Он разбирает историческое прошлое Юлийской Крайны, начиная с доисторического, а затем римского периодов, подробно останавливаясь па вопросах о появлении словенцев в Приморье, о диалектах и говорах, поныне господствующих в этом своеобразном районе, о политических и правовых традициях.

Доисторическая и праисторическая культуры на территории Словенского Приморья в гораздо большей степени связаны с Альпами, областью Дуная и Балканами, чем с Италией. Об этом говорят находки археологии. И даже в период римского владычества, следы которого кое в чем сохранились, область Приморья отличалась глубоким своеобразием в общекультурном, религиозном, языковом и социальном отношениях.

Вообще же, пишет словенский ученый, нелепо подкреплять притязания современной Италии ссылками на римское господство в античную эпаху. Ведь 1300 лет назад словенцы и хорваты начали и завершили заселение Словенского Приморья и Истрии, принесли на новые места и собственную своеобразную культуру. Экономический, социальный и правовой строй, характер земледелия и аграрных отношений, тины деревенских застроек Словенского Приморья и Истрии теснейшим образом связаны с соответствующими институтами, бытом и материальной культурой остальных славянских тыловых земель. «Веча, порядок судопроизводства, присяжные и др. — все это придает правовой жизни приморского крестьянина тот же типичный характер, как и жизни крестьянина на остальной словенской территории» (стр. 19).

В обстоятельных и глубоких по своему содержанию и собранному фактическому материалу статьях доктора Франца Стеле, доктора Антуана Барац и доктора Франце Кидрнч дана исчерпывающая характеристика искусства и литературы Истрии и Приморья. Мы видим, что Словенское Приморье в области искусства представляет единое целое с остальной Словенией, без которой его нельзя правильно понять. В XIX и в начале XX столетия, вплоть до итальянской оккупации, Приморье самым тесным образом сотрудничает в художественном и культурном прогрессе возрожденного славянства и дает современному словенскому искусству наиболее выдающиеся имена.

О славянской, а не об итальянской природе культуры Приморья говорит прежде всего глаголическая литература, то есть письменность, пользующаяся особой азбукой, так называемой глаголицей. Глаголическое письмо трудно и вычурно, и даже в Хорватии оно вытеснялось латинской азбукой.

«Тем не менее, — пишет доктор Антуан Барац, — глаголица оказалась наиболее стойкой именно в Адриатическом поморье, где латинская азбука вела самое энергичное наступление. Здесь глаголическое письмо употреблялось не только при богослужении, но в повседневном быту и даже в литературе. Угловатая и неуклюжая глаголица словно выросла из приморских скал на рубежах хорватской и итальянской национальностей, став нерушимой стеной, не пропускавшей влияний чужого духа» (стр. 57).

Начиная с 1848 г., приморские словенцы создали столько образовательных кружков, газет, журналов и школ, что просвещение захлестнуло последнюю хижину в горах и неграмотность совершенно исчезла. Горица стал культурным центром Словенского Приморья, соревнуясь с Любляной. Поэт, драматург, автор социальных и исторических романов Евгений Кумичич, автор повестей из жизни хорватских моряков Виктор Царь Эмин, поэт Адриатики Рикард Неретов и историк Анте Дукич получили не только местное, но и всехорватское литературное значение. Лирик, создатель реалистического и аллегорического сказа Владимир Назор обеспечил Истрии почетное место в хорватской словесности. Литературная жизнь Словенского Приморья свидетельствует о несомненной мощи и одновременно о тесной связи со всем словенским народом.

О глубоком, органическом культурном единстве Приморья с народами Югославии говорит и изучение народной музыки и танцев, о чем дал статью в сборнике профессор музыкальной академии в Любляне Франц Марольт.

Нельзя не согласиться с выводами из всех этих научно–исследовательских материалов, которые делают авторы предисловия к сборнику профессор Франц Рамовш и президент Академии наук и искусств в Любляне Франце Кидрич.

«Больше 1300 лет прошло с тех нор, как наши пращуры заселили Юлийскую Крайну. Словенцы и хорваты создали за это время на ее территории в неравной борьбе с двойным империализмом итальянских и немецких захватчиков свою собственную культуру… Злонамеренное противопоставление итальянской культурности отсталости «словенских пастухов» свидетельствует или о полнейшем незнании данного вопроса, или о намеренном, сознательном искажения исторического прохплого».

Альбом фотодокументов «Юлийская Крайна» иллюстрирует эти положения словенских ученых и дополняет их фактами из эпохи итальянской фашистской оккупации и сегодняшней жизни Приморья под властью англо–американской администрации. Колониальное господство над населением Юлийской Крайны принесло ему за четверть века немало страданий, унижения, злобных попыток истребить и уничтожить следы славянской культуры.

Нынешний оккупационный режим Союзного военного управления по своим методам мало чем отличается от террористического режима эпохи Муссолини. В этом мне привелось убедиться лично в марте и апреле текущего года, когда я увидел своими глазами то, что ныне творится в Юлийской Крайне.

Фотоальбом открывается картой, характеризующей состав, численность и расселение народов Юлийской Крайны. Крохотными зелеными пятнами, разбросанными вдоль побережья, обозначены места расселения итальянцев. В гуще югославского населения они совершенно теряются. Карта неопровержимо свидетельствует, что югославское население в Юлийской Крайне является преобладающим.

Вот фрески церкви Св. Марии в Истриц — произведения хорватского художника Винценция из Кастова (XV в.)

Бот старая фотография, изображающая портал дома в Триесте с надписями на нем глаголицей, позднее уничтоженными итальянскими фашистами, как были уничтожены ими тысячи драгоценных древних пергаментов, написанных древнейшим словенским шрифтом, только для тою, чтобы не было исторических памятников на этих землях. По приказу Муссолини, в том же Триесте, на площади крепости Сен–Жусто, сооружена была в 1936 году кирпичная фальшивка, долженствующая изображать развалины древнего римского Пантеона, символа господства итальянской культуры. Мы видели это бутафорское сооружение. Не оно ли вводит теперь в заблуждение некоторых «специалистов», рассуждающих в парижских кофейнях об «исконной» итальянской культуре в Юлийской Крайне?

Перед нами фотографии лондонского пакта 1915 г., на основании которого Италия в 1918 г. оккупировала Юлийскую Крайну. Пламя сургуча, скрепившего это свидетельство империалистического передела мира, перекипулось на крыши домов культуры словенского народа, уничтожавшихся итальянскими фашистами.

На другой фотографии — горящее здание «Народного дома» в Триесте, сожженного в 1920 году итальянскими шовинистами. Далее — развалины словенских школ в Триесте, затем картина погрома в помещении демократической газеты «Иль Лафаторе» в Триесте… Я побывал в редакции этой газеты. Я не увидел там, правда, разбитых окон, но зато услышал о стотысячном штрафе, наложенном Военным управлением союзников на эту газету за гащнту национальных прав населения. Пожалуй, этот штраф нанес газете не меньший ущерб, чем памятный погром фашистских хулиганов в 1921 году.

По той же неизбежной аналогии извещение итальянского комиссара Пулья от 1919 года о закрытии хорватских школ, помещенное в альбоме, напоминает недавнее распоряжение подполковника Симони о закрытии югославских школ в Триесте…

Вот итальянский декрет 1921 г. о насильственном изменяй фамилий югославов на итальянские в Лабине. 500 тысяч словенских фамилий были заменены итальянскими. Итальянские власти запретили употребление всякого языка, кроме итальянского. Они преследовали не только язык, но стремились истребить тех, кто на нем говорил. Мы видим фотографию итальянского концентрационного лагеря на острове Рабе, где было заключено четырнадцать тысяч словен и хорватов. Пустыня, голый камень и жалкие полотнища палаток. Только в течение двух месяцев в лагере на Рабе умерло от голода 470U человек. Вот фотография человека, умерщвленного голодом. Трупы расстрелянных. Портрет женщины из деревни Рязанцы в Истрня: фашисты ослепили ее за то, что она любила свою родину, свой народ, свою культуру и не хотела стать рабыней…

Так рассказывает эта правдивая книга о том, что предприняли итальянские захватчики, чтобы сделать Юлийскую Крайну не словенской, а итальянской. Но ничего не вышло из этой преступной затеи. И народ Крайны поднялся вместе с народами Югославии, чтобы освободить свою родину. Книга рассказывает об этой героической борьбе языком документов и фотографий. Только на основных оборонительных подступах к Триесту пали смертью храбрых 20000 югославских бойцов, а в уличных боях в самом Триесте сложили головы 8 тысяч героев югославов. В то же время новозеландский корпус, принимавший участие в операциях на территории Юлийской Крайны, потерял… пять человек. И это понятно. В те дни, когда югославские войска уже взяли Триест и окончательно разгромили немецкие части, новозеландский корпус союзников находился еще в районе Венеции. И все же сейчас находятся люди, которые не желают понять, ценой каких усилий югославский народ добился освобождения всей территории своей родины.

Наконец, перед нами — документы и фотографии, рассказывающие о нынешней жизни «оберегаемой» союзными войсками Юлийской Крайны. Снимки изображают толпы народа, ожидающие приезда членов межсоюзнической комиссии по изучению вопроса об итало–югославской границе. Я тоже был свидетелем того, как пятнадцать тысяч рабочих Тыржнча прождали приезда комиссии целый день под дождем, чтобы вручить ей свои требования о присоединении Юлийской Крайны к Югославии. Но «специальные» проводники провезли комиссию мимо Тыржича…

Видно те, у кого сейчас в руках власть в Триесте, не хотели, чтобы члены комиссии узнали о пожеланиях народа. Да и вообще многого не хотят люди, распоряжающиеся теперь в зоне «А» Юлийской Крайны. Смотрите на эти снимки! На мостовой лежит распростертая в крови убитая женщина. Она убита не в дни Муссолини, а в 1946 году. Ее как жертву фашистского террора граждане города покрынают югославским флагом. Вот картина избиения и разгрома демонстрации антифашистов полицейскими, избивающими людей дубинками; за этим занятием мы видим солдат и офицеров той армии, которую привыкли уважать как участницу войны против фашистской Германии и империалистической Японии.

Тяжелое впечатление производят эти современные снимки из города Триеста. Они напоминают времена фашистских погромов. Среди них — фотография смертельно раненого в Триесте в марте 1946 года югославского майора Стане Циндера, избитого там же священника Ивана Бидовена. Фашистский сброд в г. Торица манифестирует совершенно так же, как это было при Муссолини. Его охраняют от справедливой ярости народа союзные полицейские.

Никто не сможет отвертеться от обличительной речи этих фотографий. Некоторым будет неприятно на них смотреть. Но ведь это документы, их не уничтожишь! Я видел, как полицейские ловили смелых фоторепортеров во время избиения демонстрантов–антифашистов на площади Упита в Триесте, стараясь проломить им головы их же фотоаппаратами. Но не удавалось все же скрыть правду!

Книги, розданные сейчас делегатам Мирной конференции, интересны не только для дипломатов. С ними полезно ознакомиться каждому культурному человеку. При более широком распространении они помогли бы общественности всех стран правильно ориентироваться в злободневной проблеме Юлийской Крайны.

1946 г.

ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ Из путевых заметок о Юлийской Крайне

Дж. Хупер, представитель Военного управления в одном из живописных сел Юлийской Крайны был разбужен писарем в весьма неурочный час, когда даже само солнце не поднялось еще над синими вершинами гор и только птахи осторожно попискивали в благоуханных ветвях цветущих магнолий.

Будучи настоящим военным человеком, Хупер мгновенно появился в канцелярии в полной походной форме, выражая этим свою готовность ко всяким неожиданностям. Но здесь его ждали только деревенские старики и старухи с детскими учебниками в руках. Несмотря на испытания войны, Хупер сохранил природный английский юмор. Он осведомился у почтенных посетителей: «Не принимают ли они канцелярию Военного управления за воскресную школу?» Никто не улыбнулся этой тонкой шутке. Словенские крестьяне подходили к столу и, молча положив на него детский учебник, уходили из канцелярии.

Хупер остался один за баррикадой из букварей: после некоторых размышлений он принял решение расследовать причину таинственной демонстрации. Хупер приказал писарю пригласить представителя власти, но не той, которую назначил он, Хупер, а той, которой он, Хупер, не признавал. И когда пришел член Народно–освободительного комитета, Хупер задал, без всяких околичностей, вопрос: «Что все это значит?» Он знал — это люди прямые и серьезные и не любят, когда с ними ведут цела лисьими тропами.

Член комитета объяснил:

— Родители не хотят, чтобы дети учились по этим учебникам.

— Ну, а мне какое дело? — возмутился Хупер.

— Эти учебники издало Военное управление.

— Бросьте врать! — сказал Хупер.

— Сегодня вы будете обыскивать наши школы и конфисковывать буквари, которые не были изданы Военным управлением.

— Знаете, — вежливо сказал Хупер, — я могу вас расстрелять за оскорбление английского офицера.

— В Набрежине военный комендант уже закончил эту операцию. Вы, наверное, не просмотрели еще утреннюю почту с приказами?

— Ну, а почему я должен конфисковывать буквари? — беспокойно поглядывая на жестяной поднос с пакетами, спросил Хупер.

— В этих букварях есть картинка, на которой изображен партизан и на его пилотке звезда.

— Ну и что?

— Знаете, — сказал член комитета, — вы храбрый парень, я уважаю вас за те ордена, которые вы заработали, сражаясь с фашистами. Кажется, вам пришлось действовать совместно с нашими партизанами, и тогда вам, наверное, нравились звезды на их пилотках, а теперь они не нравятся вашему начальству. Вам остается одно: скажите писарю, чтобы он доставал большой мешок, и отправляйтесь в школу. Зачем терять время…

В этот день я прибыл в злополучное словенское село и, к чести Хупера надо сказать, застал офицера больным, лежащим в постели.

Для того чтобы история с букварями была всесторонне ясной, мы вынуждены ввести читателя в педагогические дебри Военного управления Юлийской Крайны зоны «А».

Господин Сречка Барага, директор высшей гимназии в Триесте, служит советником у подполковника Симонити, главного руководителя Военного управления по делам просвещения народов Юлийской Крайны.

Сречка Барага имеет за плечами богатейший опыт также и в сотрудничестве с немецкими оккупационными властями. Но с немцами он работал более активно. Барага но только доносил на антифашистов, он лично пытал заключенных. Правда, в пытках он применял школьные пособия (все–таки педагог, ничего не поделаешь!). Так, например, добиваясь признания у партизана Матеужа Хити, он намотал его усы па карандаш и вырвал их с кожей. За соучастие в убийстве югославских учителей, профессоров и ученых–антифашистов решением народного суда Сречка Барага признан военным преступником и приговорен к смерти.

Но, пользуясь выражением английской газеты «Манчестер гардиан», «этот добродушный старичок» сейчас добросовестно отдает весь свой жизненный опыт Военному управлению. Не знаю только, зачем умиленному журналисту из «Манчестер гардиан» понадобилось называть сорокапятилетнего Барагу «старичком». Из почтительности, что ли?!

Недавно Сречка Барага и подполковник Симонити посетили югославскую школу в предместье Триеста. Видимо, весна повлияла — захотели они послушать пение. Ребята, движимые лучшими намерениями, начали громко и весело петь партизанскую песню.

В одно мгновение пение было прекращено, учительница этой школы Валерия Гловач — тут же уволена.

Хотелось нам думать, что в подборе руководящих кадров народного просвещения Барага — единственная «ошибка» Военного управления, но, увы, это не так!

Позвольте, преодолевая отвращение, представить вам триестских «просветителей».

Костко Домииико, член фашистской партии с 1919 года, награжден орденом за «фашистские заслуги».

Тревизани Ренато, член фашистской партии с 1925 г., депутат фашистского парламента.

Удпно Манилио, фашист с 1919 г., член института «фашистской культуры», награжден немецким орденом «креста и орла».

Высший школьный инспектор в Горице Кацин — организатор «белой гвардии». И так далее.

Кроме того, каждая триестская школа имеет в своих списках учителей, которых ни разу не видели учащиеся. Эти «анонимные педагоги» только получают жалование. Для некоторых организаций школьный бюджет является пенсионной кассой, куда они ставят на прокорм безработных фашистов.

Боевой клич фашистских громил нам довелось услышать на совещании триестских «просветителей», когда при появлении словенских учителей кадры Бараш и его покровителя, стуча кулаками по столам, начали орать: «Вон славен, вон!»…

Под этим человеконенавистническом лозунгом, в течение двадцатипятилетнего господства фашистской Италии в Юлийской Крайне, были уничтожены все славенские школы, запрещены славенские газеты и журналы. 200 000 югославов заставили изменить свои фамилии на Итальянские; лилась кровь, совершались убийства и погромы.

Но и теперь этот лозунг живет.

Военное управление издало школьные программы. В итальянских учебниках курс истории продлен до 1945 г., — в словенских — только до 1920 г. История освободительной борьбы героического югославского народа оказалась в числе предметов, не дозволенных цензурой оккупационного управления.

В словенских школах Триеста итальянский язык является обязательным предметом, а в итальянских — словенский не обязателен. Словенам не разрешают открывать ни технические, ни сельскохозяйственные, ни ремесленные школы.

В словенских школах проводится насильственная вербовка в националистическую организацию «Данте Алигьери». Детям предлагали принести три лиры для сбора в пользу сирот, а потом вручали карточку с отметкой об уплате членского взноса (три лиры) в общество. «Данте Алигиери» входит в «Лигу Национале», организацию, которой руководит доктор Фаусто, член фашистской партии с 1920 г., и Ено Корридо, фашист с 1918 г., а с 1924 г. — член директории, руководящего органа фашистской партии.

Методист Феретти, член фашистской партии с 1923 г., систематически отказывается давать свидетельства об окончании школы ученикам–словенам, отказавшимся вступить в профашистское общество.

Только в одной Горице было уволено 16 словенских преподавателей за то, что они присоединились ко всеобщей стачке протеста по поводу известных событий в Шкедне. Среди уволенных были профессора Буфон Смаго, Надо Рупель и Рафаэль Бочар, познакомившийся в свое время с Барагой в застенке гестапо, где Барага пытал его.

Словенские школы не получили разрешения участвовать в демонстрации во время всенародного протеста по поводу шкедненских событий. И когда они все–таки ушли на демонстрацию, на следующий день словенские школы оказались закрытыми по приказу Военного управления.

Представитель Военного управления объяснил это решение следующим: «Если учащиеся словенских школ так относятся к занятиям в школе, значит, школы им вообще не нужны…»

Югославский народ, населяющий Юлийскую Крайпу, испытывал на себе долгие годы тиранию итало–фашистского господства. Он хотел бы, чтобы в результате победы союзных демократических стран и той героической освободительной борьбы, которой единодушно отдали себя югославские народы Юлийской Крайны, на родной земле восторжествовали справедливость, свобода и дружба между народами и истинная демократия. Но, к сожалению, факты не дают оснований полагать, что надежды народа оправдались.

10 марта триестская полиция, как известно, в большинстве своем состоящая из бывших фашистов, расстреляла в Шкедне рабочую демонстрацию. Это вызвало бурю народного негодования и всеобщую стачку.

Но 13 марта во всех газетах Триеста появилось следующее сообщение:

«Посещение генерал–лейтенантом Хардингом гражданской полиции Юлийской Крайни.

Сегодня утром командир 13‑го корпуса генерал–лейтенант сэр Джон Хардинг посетил командование гражданской полиции Юлийской Крайни в Триесте и говорил со всеми офицерами. Он выразил в общих чертах удовлетворение тем, как гражданская полиция исполняет свои обязанности в особенно тяжелых условиях…

Генерал Хардинг напомнил офицерам о разносторонности доверенного им дела и заверил, что они и все принадлежащие к силам полиции могут рассчитывать на полную поддержку союзных сил и союзного командования при исполнении своих обязанностей».

Комментарии, как говорится, излишни!

Что же касается Дж. Хупера, сказавшегося больным, то нам кажется, что этот офицер, и выздоровев, не станет конфисковывать словенские буквари.

Он сражался вместе с югославами против фашистов плечом к плечу, и ему очень не по душе относиться к своим боевым друзьям, как к немцам или японцам.

1946 г.

ТРИЕСТ Путевые заметки

Американский солдат в расстегнутом мундире сидел на полосатой перекладине шлагбаума. Его ноги не доставали до земли. Солдат жевал и беспредельно равнодушным взором глядел вдаль на фиолетовые вершины гор.

Машина подошла вплотную. Солдат протянул правую руку за документами. Потом переложил их в левую руку. Вынул из–за уха сигарету, прикурил у шофера, вернул документы и, не ступая на землю, перебрался к противовесу шлагбаума. Шлагбаум поднялся, и мы оказались в зоне «А». Наш спутник объяснил столь домашний способ контроля следующим: во–первых, это американская застава, во–вторых, сейчас нет итальянского полицейского, а то бы мы ждали за рогаткой не меньше часа.

— Какое имеет отношение к пограничной службе итальянская полиция?

— Этого я вам сказать не могу, — ответил спутппк, — но нужно заметить, нам повезло. Итальянские полицейские очень исправно относятся к своим обязанностям. Они обыскивают багаж путешественников и так тщательно проверяют документы, что можно подумать — они здесь единственная власть.

— Ну, а если обратиться к офицеру?

— Офицер скажет вам, что так надо. Неужели он сам должен обшаривать ваши чемодапы и разглядывать на свет ваши паспорта, когда для этого имеется спецпальпый подручный.

— Ну, а при чем тут американская застава?

— Момент чисто психологический: английские войска оккупировали прибрежные города, американские части отведены вглубь, здесь жарко, бедно, и американцы недовольны. А когда человек недоволен и обижен, он хуже работает. Вот вам доказательства: видали часового?

Скоро перед нами открылось лазоревое пространство Адриатического моря. Город Триест лежал внизу, как и все приморские города, ниспадая к воде каменными ступенями улиц. Этот город можно было читать: полотно шоссе, арки виадуков, стены домов, белые тумбы вдоль дороги, крыши — все было исписано призывами.

Город кричал свою волю этими десятками тысяч надписей. И если свести воедино содержание этих надписей, то они означали: «Хотим Югославию!», «Хотим, чтоб народом руководила власть народа!» На итальянском, на словенском и сербском языках все эти надписи говорили об одном и том же. Потом, путешествуя по Юлийской Крайне, мы видели, как вся территория была буквально исписана подобными призывами. Надписи взбирались на вершипы неприступных скал, складывались из камней в циклопические каменные буквы. В море, па молу, на подводном рифе мы читали эти слова. И хотя более десятка реакционных партий в полном своем составе, с благословения союзного командования, совершали целые походы, чтобы уничтожить надписи, ничего не удавалось сделать. Измарав стены нескольких сотен домов, они добились только того, что надписи поднялись выше и черная мазня лишь как бы подчеркивала жирной чертой свежую надпись. Эту армию надписей создал народ! И то, что их не удалось стереть, — это простое и живое свидетельство расстановки сил в Триесте, выражение воли большинства народа.

Спускаясь зигзагами с горы, мы незаметно въехали в город. Машина остановилась у дверей гостиницы. Выложив перед портье специальные пропуска, выданные нам в английском посольстве для проживания в зоне «А» в течение месяца, мучимые жаждой, голодом и желанием выспаться, мы нетерпеливо переминались, стоя у полированной стойки.

Но, видно, портье не был здесь фигурой, от которого зависело благополучие путешественника. Извинившись, он вызвал английского капитана, который, озабоченно прочитав наши документы, заявил, что он не может нас принять без разрешения властей.

И хотя я впервые видел, что офицеру приходилось исполнять должность портье в гостинице, я объяснил ему, что обычно принято, чтоб документы отсылали из гостиницы властям для регистрации, а путешественникам предоставляли на это время отдых.

Офицер поклонился и развел руками. Пришлось нам искать оккупационное управление, где, наконец, после долгого ожидания офицер, ведавший делами прессы, принял нас, зарегистрировал, сказав при этом своему товарищу, что первый раз слышит о существовании газеты «Известия».

Мы отправились к дежурному офицеру. Дежурный нам выписал путевки. С ними мы должны были зайти еще в городскую комендатуру, где выписывался особый документ на право жительства.

Наконец, мы вернулись снова в гостиницу «Централь» и передали английскому капитану бумажную добычу.

Капитан внимательно прочел все бумажки, потом протянул их нам и сказал, грустно разводя руками, что он не может нас поселить, потому что мест в гостинице нет.

Не знаю, что он увидел в этот момент на наших лицах, только он вдруг заявил:

— Я могу поселить одного в комнате, которую уже занимает английский майор, но другого мне просто девать некуда.

Мы категорически заявили, что нехорошо так безжалостно поступать с английским офицером, нужно хотя бы спросить его согласия.

— Он сейчас в баре, — сказал капитан, — я познакомлю вас с ним.

Но нам не пришлось беспокоить английского майора. Обстоятельства сложились так. Пока офицер бегал в бар, мы сказали служителю, чтоб он отнес наши чемоданы в свободные комнаты. Служитель взял чемоданы и пошел наверх. Нам оставалось назвать капитану только номера комнат. Офицер был удивлен, а мы устроены.

Наступил вечер. Мы вышли из гостиницы. Город напоминал казарму, а улицы ее — коридоры, по которым прогуливались солдаты. Здесь были шотландцы, австралийцы, канадцы. Город был для них тесен. В каждом квартале светилось по нескольку баров. Бары заполняли военные. Мы зашли и сели у стойки. Парни в зеленых мундирах тянули спиртное из узких высоких стаканов так, словно они в Африке, а в стакане — прохладительный напиток. Мы удивились столь непомерной жажде. Высокий парень, с длинной орденской лентой на груди, сердито пробормотал: «Что прикажете делать человеку, который шесть лет не был дома и неизвестно, когда вернется домой? Петь псалмы?» Видно, ему здесь порядочно все осточертело. Выпив, оп обернулся к нам и, подмигнув своим товарищам, в свою очередь спросил:

— Какого черта вы здесь? И неужели вам также не надоело болтаться по свету и лезть не в свои дела?

Мы были удивлены таким грубым вопросом. Но высокий парень объяснил:

— Ведь вы же поляки, — и добавил, кивнув куда–то в сторону гладко причесанной головой: — Андерсовцы. Вам тоже не легче, — и предложил выпить совместно.

Видно, наш русский выговор они приняли за польский, штатские костюмы, очевидно, были выходной одеждой польских андерсовских офицеров.

Мы сказали, что мы русские. Английский солдат переспросил, серьезно глядя в глаза:

— Вы советские русские?

— Да.

Тогда он встал и, почему–то быстро оглянувшись по сторонам, поднял бокал и произнес негромко:

— За русских солдат, за русский народ!

Выпив, он разбил бокал о каблук, то же сделали его товарищи. Мы вышли на улицу. Возле бара стояли в ожидании испитые женщины, с темными впалыми глазами. Мы шли к порту. Навстречу нам попадались одни военные, а из местного населения только женщины, подобные виденным у бара. Остальные жители города, по–видимому, вечерами предпочитали сидеть дома, улицы не принадлежали им вечером.

С моря порт и город были освещены мощными столбами голубого света прожекторов военных кораблей, стоящих на рейде. Иллюминация эта была такой, словно происходила воздушная тревога. Прожектора светили с сумерек до рассвета. И где бы вы ни находились, голубое пламя над Триестом вы увидели б ночью всегда.

Свет прожекторов с английских кораблей имел некое символическое значение.

Это мы поняли, пройдясь по набережной, у стенок причалов которой впритык друг к другу стояли серые английские стальные корабли с расчехленными орудиями, как сильная морская стража. Ими были блокированы разноцветные деревянные рыбачьи барки — местный деревянный флот.

Населенно Юлийской Крайны и Триеста, которое четыре года вело под руководством национально–освободительных комитетов кровавую борьбу против фашизма, выразило свою волю избранием народного правительства уже в 1943 году, непосредственно после итальянской капитуляции. Освободительный Совет города Триеста был избран 15 мая 1945 года на собрании 1348 делегатов, представлявших 75 процентов избирателей. Областной народно–освободительный комитет создал «Народную защиту» — милицию, составленную из борцов–антифашистов, и народные суды, в функции которых входило наказание явных преступников войны — фашистских заправил.

Народно–освободительные комитеты разработали программу своей деятельности, отвечающую тем обычным задачам, которые ставили перед собой другие демократические народные системы, стряхнувшие с себя тиранию фашистской военной оккупационной диктатуры.

Но судьбою, или точнее союзническим Военным управлением, в руки которого попала судьба этого куска суши, все было решено иначе.

Союзническое Военное управление упразднило правительство, народную милицию и народные суды и, несмотря на всенародный протест, выразившийся во всеобщих стачках, оставалось неколебимым в своем решении.

В результате столь грубого обращения послушная военной силе фортуна начала проявлять удивительную благосклонность к фашистским элементам.

3 ноября 1945 года, в годовщину вступления итальянских войск в Триест, фашисты и шовинисты устроили в городе с одобрения властей демонстрацию угрожающего характера; для усиления ее из итальянских городов прибыли в Триест на автомобилях фашистские молодчики, вооруженные огнестрельным оружием, палками и ножами. В результате вмешательства новой полиции, созданной военными властями, оказались пострадавшими и арестованными 120 антифашистов, один убит, 20 тяжело ранены.

Из фашистских элементов никто по пострадал. Оно и понятно, если учесть состав нынешней полиции, которая действует по принципу: своих не обижать.

Но зато какие беспримерные жестокости по отношению к антифашистам! Нам известен случай, когда полицейский Эмилио Билласо застрелил в Триесте двух рабочих — Дероза и Коверлица — в кафе только за то, что они, сидя за столиком, пели партизанскую песню.

Беспримерная разнузданность этих вооруженных сил достигла своего предела во время расстрела рабочей демонстрации в рабочем районе Триеста Шкедне 10 марта 1946 года.

Демонстранты вывесили на церкви национальный флаг. Епископ Сантини сообщил об этом в полицию. Прибывший полицейский отряд без предупреждения открыл огонь по собравшейся толпе демонстрантов.

Для характеристики состава полиции следует сказать, что она на 60 процентов состоит из новоприбывших элементов, среди них много усташей и четников и более 160 активных членов фашистской партии. Стоит назвать присутствовавшего на расстреле инспектора Пьемонте, фашиста, бывшего офицера гражданской гвардии при немцах, Барки Евдженио, члена фашистской партии с 1924 г., бывшего начальника местной полиции при немцах в Копре, прославившего себя жестокостями и насилиями; сейчас он служит капитаном полиции в Горице. Вито Марио, служивший офицером гражданской гвардии при немцах, также сейчас отдает свой опыт полицейской службе — и так далее и тому подобное.

После кровавых событий в Шкедне, происшедших 10 марта, мы с величайшим смущением прочли в газетах коммюнике о визите в полицию генерал–лейтенанта Хардинга.

Вот эта заметка, комментировать которую излишне.

Перевод из газеты «Курьер ди Триеста» от 13 марта:

«Посещение генерал–лейтенантом Хардингом гражданской полиции Юлийской Крайны.

Сегодня утром командир 13‑го корпуса генерал–лейтенант сэр Джон Хардинг посетил командование гражданской полиции Юлийской Крайны в Триесте и говорил со всеми офицерами. Он выразил в общих чертах свое удовлетворение образом, каким гражданская полиция исполняет свои обязанности в особенно тяжелых условиях. Командир 13‑го корпуса заявил, что цивильная полиция Юлийской Крайны была подвергнута многочисленным провокациям и потокам оскорблений, между которыми многие, дополнил он, происходят из кругов, от которых можно было ожидать большего понимания.

Генерал Хардинг напомнил офицерам о разносторонних заданиях доверенного им дела и заверил, что они и все принадлежащие к силам полиции могут рассчитывать на полную поддержку союзных сил и союзного командования при исполнении своих обязанностей».

Односторонность карательной политики триестской полиции поразительна.

Фашистские демонстрации, происходившие в эти же апрельские дни, имели характер, явно враждебный всему тому, к чему стремятся союзные государства, и по существу были направлены против них.

Колонны шли по улицам, распевая фашистские гимны, крича: «Вперед на Любляну!», «Откроем поход на Далмацию!», «Смерть славянам!» Они вытягивали перед собой руки,.восстановив фашистское приветствие, вопили, прославляли Муссолини. И не удивительно, что после этого они выкрали с кладбища гниющие останки своего предводителя. Вонючий дух его витал над их колоннами. Когда эти колонны встретили на одной из улиц грузовик с немецкими военнопленными, следующими на работу, демонстранты окружили грузовик и устроили овацию сидящим в нем немцам. Эта сцена происходила 2 апреля 1946 года, на глазах у союзного командования и его полиции. Но когда какой–то английский моряк при виде проходящих колонн рабочих организаций поднял руку, сжатую в кулак, — в символическом приветствии Народного фронта, — он был немедленно арестован военным патрулем и увезен на машине.

Странные контрасты и странные вещи можно наблюдать на этом кусочке суши. Около 400 антифашистов были арестованы во время этих демонстраций и были заключены в тюрьму.

Мы проходили мимо триестской тюрьмы Коронсо и слышали, как из этого мрачного замка раздавалось пение партизанских песен.

Мы беседовали с заключенными. В большинстве это были рабочие и крестьяне, многие из них были избиты полицией по пути следования в тюрьму.

Крестьяне, живущие в пригороде, были посажены в тюрьму за то, что приехали в город без специального разрешения.

Ну, а как же тогда быть с десятками тысяч молодчиков, прибывших в эти дни в Триест из Италии на специальных автомобилях и включившихся в колонну демонстрантов, распевающих во всю глотку фашистскую песню «Джовинецца?» Значит, у них были специальные пропуска. А мы, по личному опыту, знаем, что для того, чтобы прибыть в зону «А», нужно иметь разрешение либо английского консульства, либо оккупационного командования. Переезд через границу — дело серьезное. Значит, у них было такое разрешение. И, несмотря на острый жилищный кризис, в котором мы тоже на личном опыте убедились, им нашлось место, где они смогли поселяться в эти дни.

Кстати сказать, резко выраженный фашистский характер этих колонн настолько устрашил многих, примкнувших к ним по узконациональпым мотивам, что после этого в Народно–освободительные комитеты посыпались заявления от желающих вступить в демократическую организацию, ибо иной путь — путь к фашизму. Это ярко продемонстрировали последние события в Триесте.

Сейчас полиция передает дела заключенных участников демонстрации антифашистов в суды.

Правосудие должно, основываясь на неопровержимых фактах, установить истинных виновников опасности, грозящей демократии. Но дело в том, что полиция и ныне существующие утвержденные военным командованием суды родственны по своему составу. А законы, которыми руководятся суды, по приказу союзного Военного управления, были установлены на'оснОвании положения, существовавшего до 8 сентября 1943 года, то есть законодательства, выработанного фашистской системой, той самой, о которой Муссолини отзывался с гордостью, как о системе, проникнутой духом фашизма.

Таким образом, суд руководствуется в своих решениях фашистскими заколами. Сами судьи, как и закон, едины по своему духу и происхождению.

Вот краткая характеристика вершителей правосудия. Прокурор Пелегрини Эннио — член фашистской партии с 1926 года. Вице–председатель прокуратуры Колона Эторе — член фашистской партии с 1927 г., в 1932 г. — член комиссии по высылке антифашистов без суда. Председатель прокуратуры Лючи Васко — член фашистской партии с 1932 г.

Но удивительно, что в этом суде были оправданы крупные военные преступники: Видусо Антонио, комендант «черпых бригад» во время немецкой оккупации; Паньянн Чезаре, основатель «Гражданской гвардии», служившей своим оружием немецким оккупантам; Дзополато Ферручо, матерый фашист; Саллустие из Поло, лично убивший несколько антифашистов; и десятки других отъявленных фашистских негодяев.

В кафе Шток на площади Гольдони в Триесте, где обычно собираются реакционеры всяких мастей, мы имели случай разглядеть физиономии многих бывших подсудимых триетского суда, пользующихся сейчас полной свободой.

После всего этого нечего удивляться тому, что ни полиция, ни суд не могут разоблачить существующую сейчас одну из многих подпольных террористических организаций, носящую название: «Здесь всегда Италия»; члены этой организации вот уже полгода собираются по ночам на ковсперативных квартирах н, как нам заявляли жители, организовалп покушение в Триесте на югославского майора Стане Цундера, тяжело ранив его семью выстрелами у дверей гостиницы. Они избивали и изувечили многих антифашистов.

Вас, конечно, заинтересует, откуда мы знаем об этой организации? Очень просто. Пусть вершители триестского «правосудия» раскроют и прочтут те тысячи писем, которые посылают в суд жители Триеста с разоблачением явных и тайных фашистов. Среди этих нераспечатанных писем они найдут факты еще более разительные.

Мы присутствовали на заседании суда, где слушались дела демонстрантов и где выступали в качестве единственных свидетелей полицейские, показания которых были единственными доказательствами виновности обвиняемых. Мы видели и слушали эти суды и в Триесте, и в Горице.

И не удивительно, что судьи и законы вызывали у нас мысль о том, что мы находимся в фашистском заповеднике, который укрылся от карающей руки демократических государств и используется как один из плацдармов подрывной работы против демократии и мира.

1916 г.

ТРУД НАРОДА Из югославских дневников

У каждого города есть не только своя, неповторимая внешность, но и свой характер. И в нем запечатлена живая душа народа.

Счастье недавней военной победы придает улицам Белграда возбужденный и праздничный вид. Флаги, музыка, иллюминация, песни и танцы — внешнее выражение этого счастья.

Из коротких уличных сцеп складывается мозаичная картина. Посреди тротуара останавливаются два человека. Разводят широко руки и вдруг бросаются в объятия. Такие встречи происходят очень часто. Ведь война бедственно разлучала людей. Идет военный, на плече несет ребенка, а его свободную руку держит в своих руках молодая женщина с таким умилением и нежностью на лице, что сразу становится понятно, как недавно вернулся этот солдат.

Какой–то человек, навьюченный узлами, остановился в изнеможении, прислонившись спиной к столбу. Одежда его в пыли. Он похож па беженца, возвращающегося домой. К человеку подходит юноша с повязкой народной милиции на рукаве, о чем–то спрашивает, потом останавливает сияющую лаком комфортабельную машину, наклоняется к шоферу. Шофер выходит, укладывает узлы и помогает человеку сесть в машину. Юноша берет под козырек, машина трогается.

А вот к углу, где сидит чистильщик, спешат двое военных: один из югославской армии, другой наш, русский. Я вижу, как подходят они оба одновременно к чистилыцику, останавливаются и великодушно, говоря жестами, уступают друг другу место. Они весело спорят, йотом закуривают и вместе скрываются в дверях кафе.

Проходит патруль югославских бойцов, навстречу — наш боец, увешанный медалями. Видно, обилие их произвело впечатление, и вся четверка патрульных, сделав равнение на бойца, дала строевой шаг. Наш боец не смутился, он также сделал равнение и звонко отчеканил мимо югославских бойцов лихим строевым шагом.

Самое многолюдное место в Белграде — это площадь перед зданием, где происходит сейчас заседание временной Народной скупщины. Здесь можно встретить представителей всех сословий и всех профессий. Каждого депутата, выходящего во время перерыва, тотчас окружают сотни людей. Глубоко всенародное внимание, которым сопровождаются важнейшие исторические решения скупщины. Оно свидетельствует о том, как эти решения насущны для судьбы народа.

За все время нашего пребывания в Югославии мне не приходилось слышать ни одной жалобы на экономические и хозяйственные трудности, которые переживает страна и каждый человек в отдельности. Наоборот, мы заметили, с какой щепетильной гордостью эти люди скрывают свои беды, считая их глубоко личным делом.

Но, чтобы оценить всю духовную красоту югославского народа, всю его величественную жизнестойкость и свободное цветение радости победы, нужно знать, какой ценой эта победа добыта и какими усилиями она закрепляется.

За время оккупации в Югославии убито более 10 процентов населения. Страна потеряла 90 тысяч квалифицированных рабочих, 40 тысяч специалистов. В стране — более 425 тысяч нетрудоспособных инвалидов войны; 60 процентов национальных богатств разграблено; 65 процентов промышленных предприятий разрушено. Уничтожено 65 тысяч городских зданий и более 390 тысяч крестьянских хозяйств. Повреждено более 28 тысяч километров железнодорожного пути и шоссейных дорог.

Югославы начали рельсовую войну с оккупантами с того дня, когда немецко–итальянские орды ринулись в поход ча Советский Союз. Эта война длилась четыре года. Тысячи героев рвали рельсы толовыми пакетами.

По дороге Загреб — Сушак, соединяющей Загреб с приморьем, в течение двух лет не прошел ни один вражеский эшелон. Туннели, виадуки — все было разрушено партизанами. Отступая, немцы в свою очередь специальными машинами дробили шпалы, взрывали рельсы. 13 мостов стальной конструкции, 1685 железобетонных, 1875 деревянных взорваны. 25 тысяч автомашин и почти весь подвижной железнодорожный состав были угнаны, выведены из строя. Проблема транспорта стала с первого же дня освобождения страны проблемой жизни. В разоренной дотла Боснии начался голод. От голода умерло десять тысяч крестьян. Советский Союз немедленно прислал 50 тысяч вагонов с пшеницей. Но доставить ее в Боснию было нечем. ЮНРРА, располагая для внутреннего пользования 75 «виллисами», имела только 50 транспортных грузовиков. Хлеб доставляли на волах. Остатки скрывающихся усташей, четников нападали на эти обозы и сжигали хлеб. За доставку хлеба голодающим взялись партизаны.

Промышленные центры не могли в плановом порядке снабдить нуждающиеся районы предметами широкого потребления. Крестьяне не могли доставить продукты в город. Спекулянты воспользовались этим и бешено наживались. Железнодорожники совершили подвиг: в течение двух месяцев, работая по 16 часов в сутки, они восстановили дорогу Белград — Загреб, построив 15 мостов и выложив пути на 470 километров.

Мы совершили путешествие по этому маршруту в подпрыгивающем и стонущем вагоне. Но рассказы наших коллег о комфорте американских железных дорог оказались менее интересными, чем краткая информация кондуктора о том, как сотни крестьян уходили разыскивать в болотах затопленные немцами рельсы и приносили их на руках за десятки километров.

Любой метр этого пути был освещен человеческим самоотверженным поступком. До сих пор на каждой станции каждый состав встречают торжественной радостью. Первый паровоз, который прошел по этой дороге, был вытащен из реки Морава. Его вытаскивали без всяких подъемных сооружений, при помощи бревен и человеческой непреклонной воли.

75 тысяч железнодорожников, объединенных профсоюзом, являются членами Народного фронта.

Я спросил нашего машиниста: чего бы он сейчас хотел больше всего?

Машинист ответил:

— Я хочу, чтобы во всех странах была одинаковая железнодорожная колея и чтобы по этим дорогам беспрепятственно ходили эшелоны с тем, в чем нуждаются люди.

На одной из железнодорожных станций я видел, как старик сторож смел угольную пыль в газету, бережно отнес ее и положил в бункер. Потом мне стало понятно, что не одной чистоплотностью был вызван такой поступок.

Топливо для транспорта и промышленности Югославии — это вопрос жизни. Большинство угольных шахт разрушено, оборудование во всех полностью уничтожено. Из 60 тысяч шахтеров па шахты вернулась только половина.

С легендарным мужеством сражались шахтерские партизанские отряды с оккупантами. Когда один отряд был окружен в ущелье и выхода больше не было, шахтеры заложили тол в отвесные стены нависших скал и погребли себя под каменной лавиной вместе с немцами.

Но работа шахтеров сейчас у себя в шахтах заслуживает не меньшего восхищения. Шахтеры работают по пояс в ледяной воде самодельными обушками. Не хватает крепежного леса — разбирают жилища и бревнами из своих хат крепят кровлю. Нот лошадей для вывозки породы и угля из забоя — жены шахтеров, дети, запрягшись в салазки, подают уголь на–гора. У них нет спецовок — работают в лохмотьях. В хорватском загорье не осталось ни одного горного инженера, немцы многих расстреляли за саботаж. Руководят шахтами теперь седые шахтеры, чей опы# может временно восполнить нехватку в технических кадрах. Они же, эти седые шахтеры, стали учителями подрастающего поколения в профессиональных школах, организованных профсоюзами. Первые дни, спустившись в шахты, шахтеры не выходили оттуда, оставаясь ночевать в штреках, чтобы не тратить сил на подъем, так как бадья подавалась наверх вручную.

Так драгоценен в этой стране простой кусок угля, сколько живой человеческой теплоты содержится в нем! II если маршалу Тито шахтеры послали из первой добычи вырезанное из угля изображение сердца, — понятно для каждого, что означал этот символ людей, с кровью вырвавших у врага свою свободу и теперь увековечивающих ее в самоотверженном труде.

Я спросил Златомира Степановац, одного из шахтеров шахты, расположенной на склонах хорватского загорья:

— Как же будут работать шахтеры зимой, если из шахты нс выкачать воду?

Степановац ответил:

— Мы надеемся, что ваши специалисты из Донбасса окажут нам помощь. Ведь в ваших шахтах было больше воды. Мы читали об этом в газетах. Они научат нас своему методу.

— Л где вы возьмете оборудование?

— Мы получим его от своих заводов.

— Но ведь заводы разрушены?

— Наши шахты тоже разрушены, но мы выдаем уголь!

Так сказал Златомир Степановац, старый шахтер, человек, у которого легкое пробито немецкой пулей, и, когда он волнуется, на губах его появляется кровь.

В Загребе мы посетили завод, ранее принадлежавший фирме Сименс. Теперь он носит имя Раде Кончара, народного героя, одного из первых поднявшего восстание в Лике и расстрелянного в 1942 году итальянцами.

Завод изготовляет электрооборудование. Моторы для насосов, столь необходимые шахтерам, монтируют рабочие этого завода. Они отстояли завод от оккупантов, защищая его самодельным оружием. Пятьдесят рабочих погибло в боях с оккупантами. Директор завода — бывший партизан инженер Александр Штайнер. Он водил нас по цехам, показал машину, изобретенную рабочими для изоляции медной проволоки. Потом мы осмотрели бассейн, расположенный в прелестном зеленом дворике, которым раньше пользовались для купанья только чиновники заводоуправления. Директор терпеливо отвечал на все вопросы наших спутников по поводу взаимоотношений дирекции с профсоюзами. Но, когда я попросил показать цех, где монтируют моторы для шахтных насосов, директор смутился:

— Извините, но у нас там небольшой беспорядок. Бригада, которая делает их, решила — пока не выполнит заказа, не покидать рабочие места. Они там и живут. Конечно, это не порядок, но другого, более рационального метода применить мы пока не можем.

Видно было по всему, что рабочие завода имени Раде Кончара оправдывают надежды хорватских горняков. И если они сейчас получают по 300 граммов хлеба, хлебают в столовой не очень густой суп и отдали четверть своего заработка на восстановление разрушенных деревень Хорватии, это значит, что они, как и весь югославский народ, — подлинные сознательные творцы своего государства.

Спекулянты, пользуясь тяжелым положением народного хозяйства, пытаются вздуть цены на продукты питания. Рабочие организации, защищая свои интересы, создают кооперативы — народные магазины. Крестьяне сами разыскивают представителей кооперации, чтобы сдать им продукты по государственным ценам, видят в этом исполнение своего патриотического долга.

Мы посетили один такой народный магазин. Заведует им бывший партизан. Но он рассказывал нам о своей работе так, будто оправдывался, что его, героя, посадили на такую негероическую работу. В конце беседы он заявил, что воевать было легче, чем здесь работать.

Может быть, он и прав. Но разве югославский народ, освободив от оккупантов свое государство, собирается отдать во власть спекулянтов тех, кто самоотверженно работает сейчас на восстановлении государства, не зная отдыха? Наверное, это не так. Торговать нужно научиться так же, как и выигрывать бои во имя народа и для блага его!

Мы беседовали с министром промышленности Югославии. Министр сообщил нам, что до войны иностранный капитал входил в их страну почти как в колонию. Вкладываемые сотни тысяч долларов в течение одного–двух лет полностью окупались. Условия работы на этих предприятиях были рабские. Тысячи югославских рабочих были вынуждены эмигрировать в другие страны. Первое место до войны занимали английские капиталовложения, второе — немецкие, третье — чешские.

По мнению министра, югославское правительство будет подписывать договоры с теми иностранными фирмами, которые предложат наилучшие условия. Но участие в промышленности иностранного капитала не должно превышать собственных национальных капиталовложений. Правительство хотело провести широкое мероприятие по осушению болотистых земель, дать землю тем, кто ее не имеет. Для этого потребовалось три тысячи тракторов. Но ЮНРРА ответил, что, к сожалению, американские фермеры сами нуждаются в тракторах: осушение земель пришлось отложить.

Сейчас почти полностью восстановлены только текстильные предприятия. В стране много неразработанных геологических богатств. Министр выразил надежду, что югославский народ с помощью союзных государств воссоздаст свою промышленность.

А как югославский народ героически борется за это, мы видели собственными глазами. В этой стране трудовой подвиг равен ратному подвигу. Вот имена людей, награжденных высшей наградой за труд: шахтеры Сава Солич, Светозар Лазоревич, Милос Джорджевпч, слесарь Гедомир Одамович, текстильщица Надежда Любович. Это люди, которые совершили патриотический подвиг во имя своей родины и ее будущего.

Вот почему тысячи людей собираются на площади и с таким напряженным вниманием слушают у репродукторов трансляцию из зала заседаний Народной скупщины. Вот почему с такой любовью они приветствуют своих депутатов, выходящих из здания парламента, где выносятся исторические решения, которые определяют путь развития всего югославского народа — его будущее.

Вечером, когда город покрывается теплыми синими сумерками и вспыхивают гирлянды лампочек, образуя цвета национального флага, тысячи людей приходят сюда на площадь. Это значит, что надежды народа не омрачены их избранниками, и доверие, оказанное им народом, окрыляется мощными крыльями законов, которые помогут югославам подняться над бедствиями, причиненными войной, к вершинам человеческого благополучия.

И нам, советским людям, очень трудно было засыпать в такие светящиеся ночи. Мы шли в сквер, где под суровыми камнями покоились погибшие в боях за Белград наши воины. На камне лежали свежие, нежно пахнущие цветы. Было очень тихо.

Да, весна человечества пришла на землю, окропленную кровью лучших сыновей нашего народа.

1917 г.

ВСТРЕЧА НА РАССВЕТЕ

Все честные люди мира, затаив дыхание, следили в дни лейпцигского процесса за неслыханным поединком одного человека против всего германского фашизма.

Болгарский коммунист Георгий Димитров стал героем советского народа, его гордостью. Его подвиг был исполнен величия незыблемой коммунистической убежденности.

…Случилось так, что с группой военных корреспондентов я оказался в Софии еще до того, как туда вошла Советская Армия. Весь путь но Болгарии мы проделали вслед за партизанскими отрядами.

И вот я узнал, что мне предстоит встретиться с Димитровым в Москве. Я должеп был рассказать ему обо всем увиденном в Болгарии… Была ночь. Я шел по коридорам большого здания. Ноги и плечи в пыли, я не успел стряхнуть ее в самолете. Прямо с аэродрома поехал сюда. Шел по коридору и думал: «Сейчас очень поздно, удобно ли вваливаться ночью? Может, лучше попросить отложить до утра?»

Я высказал свои сомнения провожатому, тот улыбнулся:

— Товарищ Димитров ложится спать утром. У него все ночи рабочие.

Я вошел в кабинет.

Георгий Михайлович поднялся из–за стола, пошел навстречу. Оглядев запыленную гимнастерку, сапоги, спросил:

— Наши, болгарские? — Положил руки мне на плечи, прижал к себе, прижался лицом к пыльной гимнастерке. Отстранился. Глаза блестящие, радостные. Провел согнутым указательным пальцем по усам, потом дотронулся до уголков глаз, показал на стул: — Рассказывай.

Я сказал, что волнуюсь и не знаю, с чего начать.

— Люди понравились? Хорошие люди?

Я говорил о чувствах, пережитых в Болгарии. Нас встречали с великой любовью, как братьев.

Георгий Димитров слушал, разглаживая усы согнутым суставом указательного пальца, довольно усмехаясь, курил. Глаза его были мечтательны и неясны.

— Вот видите, какой народ! Какой замечательный парод! И нет такой силы на земле, которая могла бы подавить его любовь к народу русскому.

Я сказал, что видел в Софии здание советского посольства. Оно пустое, но болгары украсили его снаружи гирляндами.

— Мы, — снова заговорил Димитров особенным тоном, — мы, то есть болгары и Советский Союз, теперь… — он соединил обе руки переплетенными пальцами. — Исполнились чаяния наших народов.

Я рассказал, что шофер грузового «студебеккера», на котором мы пробирались по Болгарии, так высказался о болгарском языке: «Не то они ио–русски разучились, не то мы стародавний свой язык позабыли».

Димитров смеялся весело, задорно, раскачиваясь на стуле.

Я говорил о том, как в Софии был приглашен на встречу с регентом царя, а регепт оказался старым коммунистом, известным философом–марксистом Тодором Павловым. Потом вспомнил, что видел коммунистов, только что выпущенных из фашистской тюрьмы. Однако многих немцы перед бегством успели расстрелять. Георгий Михайлович, склонившись в задумчивости, курил. По его лицу скользили тени табачного дыма. Он вздохнул печально:

— Да, много изумительных людей погибло в фашистских застенках.

Я рассказал, как болгарский народ громил немецкие комендатуры, арестовывал предателей. Как спускались с гор в долины партизанские отряды. Рассказал и о литературном вечере в Софии в полуподвальном этаже отеля «Болгария». На всех других этажах в окнах не было стекол. Выступали поэты, прозаики. Выступил и я.

Никогда не забуду я радостно светящееся в серых предрассветных сумерках лицо Георгия Димитрова. Он перечислял имена болгарских писателей, названия произведений, декламировал стихи. Он был несказанно счастлив, когда я подтверждал, что такого–то и такого–то писателя видел на этом вечере, что они вместе с народом.

Я понял, как трепетно сильно любит их Георгий Димитров, как дорожит преданностью болгарской интеллигенции народному делу.

А за окном все светлело и светлело. Но даже пепельный рассвет не мог погасить блеск глаз Георгия Димитрова, смирить живость его движений или уменьшить его неутолимую жадность ко всему увиденному мною в Болгарии. И как–то получилось так, что уже не я рассказывал о Болгарии, а Георгий Михайлович. Он вдохновенно говорил о героических борцах болгарского народа, о его культуре, о будущем своей родины. Говорил так увлеченно, что я подумал: «Не только из ненависти к фашизму была выкована могучая духовная несокрушимость коммуниста Георгия Димитрова. Она была собрана также из самого нежного материала на земле, столь же непреоборимого, — из сыновней любви к своему народу».

Георгий Димитров так сказал о будущем Болгарии:

— Придет время, и Болгария внесет свой большой вклад в общесоциалистическую сокровищницу культуры. Русский парод и народ болгарский станут братьями и по коммунизму.

Я пожал на прощанье руку Георгию Михайловичу. Он спросил:

— Приедешь?

Я ответил:

— После Берлина, в штатском.

Рука у него была сильная, твердая и теплая.

1944 г.

В БОЛГАРСКОЙ ДЕРЕВНЕ 

Каждый воскресный день, будь вы в Софии или Варне, в Пловдиве или Павликени, в Тырнове или Старой–Загоре, в любом городе Болгарии вы смогли бы видеть то особое, что является характерной чертой в жизни молодой народной республики. Вы могли бы увидеть, как тысячи людей почти одновременно выходят из своих домов в предрассветный час и, одетые далеко не празднично, отправляются к вокзалам или на площади, где их ждут автобусы, грузовики, подводы или высокие, ярко расписанные тачанки. Здесь профессора и сапожники, врачи и плотники, кузнецы и учителя гимназий, кустари, ремесленники, чиновники, общественные деятели, рабочие шелкопрядильных, табачных, винодельческих предприятий, ткачи и металлисты, углекопы и электрики, словом, представители всех слоев трудящихся города. И все эти люди с веселым оживлением идут по улицам, потом разъезжаются в разные концы области, по уездам и деревням.

Не для отдыха на лоне природы едут граждане новой Болгарии в деревни. В воскресные дни они братски, безвозмездно отдают крестьянам свои знания, свой опыт, свое умение.

Этот обычай вошел в жизнь болгарского народа три года тому назад. Он служит ярким выражением единства трудового болгарского народа, единства его интересов, его целеустремленности и желания отдать все силы укреплению своего народного государства.

В 1945 году в Болгарии существовали 7500 культурно–технических добровольных трудовых бригад, которые регулярно, каждое воскресенье выезжали помогать разоренным селам и деревням. В бригадах участвовали 250 тысяч жителей разных городов. Л за первую половину 1947 года число бригад возросло до 32 143 и в них работало уже 2 942 504 человека. Во время уборки этого года бригады собрали урожай с 15 560 гектаров, создали огромное количество оросительных каналов, вынув 1035 311 кубометров грунта, чинили сельскохозяйственный инвентарь, электрифицировали десятки сел, отремонтировали тысячи и построили сотни новых зданий в деревне. Значение трудовой помощи города для болгарской деревни огромно. Но не только в этом смысле ее великое значение.

Много лет Болгария была в зависимости от иноземных государств. Проводя свою грабительскую политику, колонизаторы и их прислужники в числе других разбойничьих приемов использовали провокаторский метод натравливания крестьян на трудящихся города. Промышленность находилась в руках иностранцев, все изделия продавались но баснословно высоким ценам. Но стоило крестьянам надбавить цены на хлеб, как стоимость промышленных товаров мгновенно еще возрастала, а маклеры, обслуживающие иностранные монополии, переставали покупать сельскохозяйственную продукцию. Крестьяне разорялись, рабочие голодали. Правптельство с помощью антинародных партий вело пропаганду в деревне, убеждая крестьян, что в их бедствиях виноваты рабочие, которые требуют повысить заработную плату, а рабочим объясняли, что они голодают по вине крестьян, которые хотят обогащаться.

Коммунистическая партия Болгарии делала все, чтобы разъяснить народу, кто является истинными его врагами, она объединяла и организовывала рабочих и крестьян на открытую борьбу против поработителей, Но в период военно–фашистской диктатуры Цанкова, коммунистическая партия ушла в подполье, левые элементы народных демократических партий разгромлены, а другие партии перешли целиком на службу к фашистским диктаторам и их руководителям — английским империалистам.

Болгарский народ был принесен в жертву. 100 тысяч безработных скитались по городам. Нищая деревня иод бремепем налогов и ничтожных цен на хлеб попала в кабалу к ростовщикам, бравшим до 300 процентов годовых. После того как правители Болгарии перепродали страну германским фашистам, жизнь болгарского народа стала ещ* более невыносимой. Народ погибал.

Советская Армия спасла Болгарию. Народное правительство Болгарской республики приступило к созиданию, призвав народ к единству для борьбы за свою жизнь, национальную независимость и свободу. Но те партии, которые раньше служили английским империалистам, потом немецким фашистам, ныне, найдя себе покровителей за Атлантическим океаном, назвали себя оппозицией и приступили к разрушительной работе, действуя уже известными провокационными методами. Используя двухлетний тяжелый неурожай, разорение страны, они пытались уговорить крестьян не продавать свой хлеб трудящимся города, пока не будет в достаточном количестве товаров. Оппозиция хотела столкнуть рабочих и крестьян Болгарии. Из этого ничего не вышло. Ее замыслы были разоблачены, и оппозиция разгромлена.

Крестьяне повезли свой хлеб в город. Рабочие самоотверженным, героическим трудом восстановили промышленные предприятия, вырабатывающие необходимые для деревни товары.

Но не только это способствовало повороту крестьянства к городу. Крестьяне воочию убедились, что вся политическая и экономическая программа Отечественного фронта направлена на то, чтобы создать еще невиданные условия для процветания сельского хозяйства Болгарии. Народная республика через систему байкового кредита, через кооперацию бросила значительные средства для мощного развития всего сельского хозяйства страны. Болгарское крестьянство за эти три года проделало огромный путь в своем политическом самосознании и с верой, с энтузиазмом приступило к реализации народнохозяйственного плана, намеченного правительством Отечественного фронта.

Мы видели, как накануне 9 сентября к Софии день и ночь двигались тысячи крестьянских подвод, груженных хлебом нового урожая. То же самое происходило во всех городах Болгарии. Миллионы крестьян в этот великий день освобождения словно присягали своим трудом на верность народному правительству. И, конечно, не промышленных товаров в изобилии ждали крестьяне взамен. Пока товаров еще мало в Болгарии. Болгарские крестьяне, отдавая свой хлеб, сливали свои силы, свое сознание в единую реку народного движения, направленного на борьбу за национальную независимость свободной демократической Болгарии.

И когда мы видели в воскресные дни в десятках сел и деревень, как самоотверженно отдают свой труд жители городов болгарским крестьянам, мы не могли не оценить, с какой убедительной силой крепнет этот всеобщий союз трудящегося народа. И мы видели в этом не только материальную помощь города деревне, но и его духовную энергию, с помощью которой меняется, укрепляется внутренний мир болгарского крестьянства. Так в этом братстве складывается новый тип людей новых демократических стран, так утверждается нерушимая сила единства трудящихся Болгарии.

Более 7 тысяч работников интеллигентного труда отдают свои воскресные дни просвещению болгарского крестьянства. И это свидетельство не только культурного подъема болгарской деревни, но и перестройки сознания крестьянина, который раньше в интеллигенте видел барина, белоручку, аристократа. Для самой же болгарской интеллигенции приближение к народу является значительным моментом в укреплении сознания ее огромной общественной роли.

Так мы увидели в деревне Режио Койна ре ректора Пловднвского университета, руководителя кафедры агрономии профессора Христо Даскалова.

В этой деревне существует трудовой земледельческий кооператив. В феврале 1945 года кооператив объединил 153 человека с 60 гектарами земли, а уже осенью того же года в него вошло 353 человека с 900 гектарами земли. Кооператив имеет трактор, 60 лошадей, 60 волов. Для обеспечения полей водой кооператив располагает 14 электропомпами, приобретенными при помощи банкового кредита у государства, и орошает ими 550 га. В период жестокой засухи благодаря искусственному орошению были спасены посевы. Кооператоры получили урожай по 2200 килограммов с гектара, в то время как в лучших индивидуальных хозяйствах собрано по 50 килограммов. Благодаря правильной организации труда в Режио Койнаре земледельческий кооператив собирает по два урожая картофеля и кукурузы. Он располагает животноводческой фермой, породистый скот для которой был приобретен на беспроцентный кредит, полученный в государственном банке. Доход кооператива между его членами делится следующим образом: 60 процентов идет на оплату трудодней, 10 процентов уходит в кооперативный фонд и 30 процентов — земельная рента, которую получают члены кооператива за свой земельный пай.

Благодаря помощи государства и высоким формам организации производства кооперативы своей продуктивностью намного превышают продуктивность равных но площадям индивидуальных хозяйств. Каждый из членов кооператива подписал обязательство выработать: мужчины — не менее 180 трудодней, женщины — не менее 120. Подобных трудовых земледельческих хозяйств в Болгарии насчитывается 465 — они объединяют 40 тысяч членов. 30 МТС обслуживают кооперативные и частные хозяйства. В 1946 году кооперативные хозяйства выдержали серьезные испытания, преодолев бедствия засухи. Большая часть кооперативов собрала средний урожай, а некоторые — даже значительно выше среднего урожая.

Многопольная система земледелия, механизация, более совершенные формы организации труда сделали кооперативы наиболее эффективными производителями сельскохозяйственной продукции. Понятно, что крестьянство, приобщенное к высоким формам производства, является наиболее передовым в своем общественном сознании и культуре.

Профессор Христо Даскалов сказал нам, что он приезжает сюда, как в сельскохозяйственную академию, ибо здесь воплощается то, что казалось до сих пор достоянием книжной науки. Он сказал нам с волнением:

— Всю свою жизнь я учил молодежь самым высоким достижениям сельскохозяйственной науки. Но сердце мое грызла мучительная тоска, когда я думал о том, насколько бесплодны для нее будут эти знания. Ведь ничего из того, чему я учил молодежь, нельзя было применить на нашей земле. Для нищих крестьян с крохотными наделами они были бессмысленны. Для богатых владельцев обширных полей они были не..нужны — дешевизна труда батраков исключала всякую, мысль о механизации, севооборот был также невозможен. Не интересы продуктивности, а коныонктура биржи определяла необходимость посева той или другой культуры. Землю грабили так же варварски, как и народ. Мы, ученые, выступали в жалкой роли мистификаторов. Я чувствовал себя всю жизнь в положении врача, который умирающему от голода выписывает лекарство от головной боли. Ученый, сознающий всю бессмысленность науки и знаний!.. Вы понимаете, как тяжело было это переносить годами, десятилетиями! А вот сегодня я читал здесь лекцию о Тимирязеве, и эта лекция превратилась в производственное совещание. Я волновался так, как никогда в жизни, потому что видел, чувствовал, как я сам, мои знания становятся животворящей частицей моего народа. Никогда я не думал, что мне удастся ощутить вот такую полноту счастья ученого, какую я сейчас переживаю.

Профессор Христо Даскалов показывал нам хозяйство кооператива, его поля, обремененные золотой тяжестью плодородия. Прозрачная, чистая вода, нагнетаемая электропомпами, текла по цементированным канавкам к жаждущим посевам. Раскаленное солнце теперь уже никогда не сможет выжечь их. Загорелые люди работали на токах. Зерно журчало в желобах, наполняя мешки. И здесь, на току мы увидели написанные местным живописцем портреты тех крестьян, которые лучше всех работали. На портретах они были украшены огромными венками из хлебных злаков. Простые, болгарские крестьяне! Разве знали они когда–нибудь такие почести за свой труд, ставший ныне радостным и плодотворным.

Мы видели новую болгарскую деревню, видели, как в неразрывном народном единстве разрешаются огромные задачи, видели и помехи, и ошибки, допущенные нетерпеливыми и неопытными людьми. Но разве путь к счастью шел когда–нибудь ровной дорогой?! Болгарский народ взял власть в свои руки, и этими руками труженика он преобразовывает землю, закаляясь, мужая в борьбе, обретая государственную мудрость и зоркость.

Прощаясь, профессор Христо Даскалов попросил нас захватить с собой двух молодых крестьян, будущих студентов агрономического факультета. Они ехали в Пловдив сдавать экзамены. Профессор сам готовил их.

— Это талантливые люди, — сказал профессор. — И отличные практики. Портреты их вы уже видели. Мы сейчас в три раза увеличиваем число студентов на нашем факультете. Вы понимаете, как нужны сейчас стране ученые, специалисты…

Проезжая через горный перевал, мы остановились, чтобы взглянуть на равнину, погруженную в темноту. И мы увидели деревню Режио Койнаре, она как созвездие горела электрическими огнями. И один из будущих студентов сказал нам:

— Нашу деревню электрифицировали городские рабочие, они приезжали к нам по воскресеньям и сделали все бесплатно. Какие хорошие люди!..

Новая, проложенная сквозь каменные склоны дорога вела нас к новым встречам с новыми людьми, и мы поторопились к машинам, чтобы ехать дальше.

1947 г.

БОЛГАРСКАЯ МОЛОДЕЖЬ 

Молодежь — это будущее народа и его настоящее. Изучая страну, вглядитесь в духовный мир ее молодежи, и вы безошибочно сможете судить о культуре страны, морали, ее политике. Не будучи прорицателем, вы сможете представить и грядущее этого народа, ибо молодежи суждено осуществлять его. Это видно на примере Болгарии.

Болгария — аграрная страна. Ее всегда грабили иноземные захватчики. В стране был всегда металлический голод, и ее плодородие скупали за грошовые погремушки. И сейчас кое–кто за рубежом хотел бы, чтобы Болгария и впредь оставалась аграрной страной без собственной промышленности. Но Еремена изменились, братские страны оказывают Болгарии посильную помощь. Болгария встала на путь индустриализации. Это потребовало жертв, героического трудового подвига.

Свыше ста тысяч болгарских юношей и девушек добровольно организовались в трудовые бригады, приступили к строительству основных, главных промышленных сооружений. Они строят сейчас первый индустриальный город — Димитровград. В центре бассейна Марнцы создается мощная гидроэлектростанция, она даст ток будущему заводу азотных удобрений и сотням других предприятий. Это будет поистине первый город молодежи Народной республики.

Молодежь работает на постройке гидростанции Копринка иа реке Тундже, вблизи города Казаплык. Специальный капал длиной в 45 километров будет проводить воду к долинам Средней горы, откуда по другому каналу будет орошаться Старо–Загорская равнина. На протяжении канала будет построено еще три электростанции. Молодежь работает на Роспце по созданию самого большого водохранилища в Болгарии, воды которого оросят Придунайскую долину и приведут в движение мощные гидроэлектростанции. Вся Плевенская область будет обслуживаться электроэнергией этой станции.

Героическая болгарская молодежь проламывает, пробивает горный проход через скалы Хаин–Боаза. Этот горный проход соединит самым коротким путем через Балканы города Русе и Тырново с Фракией. Он свяжет обе плодородные равнины Болгарин — Северную и Южную. Длина перевала 32 километра. 18 тысяч молодых строителей идут к завершению своего труда. Молодежь строит новую железнодорожную линию Перник — Волуяк. Для ее прокладки необходимо вынуть полтора миллиона кубометров грунта, соорудить 38 мостов, пробить три туннеля.

Можно было продолжить перечень объектов, на которых самоотверженно работает болгарская молодежь. Но дело не только в характеристике экономической важности этих строительств, важно, как работает болгарская молодежь. А мы видели, как она работает. Строительство линии Перник — Волуяк идет в горах. Не землю, а камень приходится вынимать молодежным бригадам. А инструмент у них только кирка и лопата. Они работают в три смены, день и ночь, твердую породу разбивают ломами. Единственное средство механизации — вагонетки. Каждая вагонетка украшена надписью–клятвой. На бортах — цифры выполнения плана звеном. Одеты ребята в синие комбинезоны из легкой вылинявшей ткани. Но с какой гордостью носят они свои мундиры героической трудовой армии! И посмотрели бы вы, с каким уважением смотрят люди на юношу и девушку, одетых в этот невзыскательный комбинезон. Да, это настоящее и будущее Болгарии!

Значение героического трудового подвига болгарской молодежи не только в том, что она осуществляет сейчас важнейшее строительство для страны: есть другая сторона, не менее важная. Здесь, в этих многотысячных бригадах, складываются, выкристаллизовываются новые черты новых людей. Здесь рождается и закаляется вдохновенная вера болгарского народа в свои творческие силы. Почти все социальные слои болгарской молодежи участвуют в этих работах. Шляпочник Георгий Павлов, гимназист Стаяв Димитров, счетовод Бронка Брайков, крестьяне Дншо Денев, Колю Златев — все они выполняют нормы на 130 процентов. Впервые взявшись за этот тяжелый труд, они работают лучше профессиональных землекопов, хотя самому старшему из них — 22 года.

Мы спросили Колю Златева: охотно ли отпустили его родители на эти бесплатные работы, когда в деревне сейчас страда? Златев сказал нам:

— Эти работы не бесплатные. Через год из Росицы мы получим воду для наших полей, и у нас не будет больше никогда засухи.

— Но ведь вы работаете не на Росице.

— Это все равно, — сказал Колю Златев, — я работаю на нашу республику. А другой там, в Росице, работает на меня, на наши деревни. — И Златев сердито добавил: — Зачем вы меня так спрашиваете: бесплатно! Здесь все наше.

Да, болгарская молодежь борется сейчас за счастье. Борется с высоким вдохновением, неудержимым энтузиазмом. Слишком долго ее молодые силы были стиснуты могильной плитой иноземного господства. И сейчас с жадной силой освобожденная молодая Болгария расправляет свои плечи. Вековые чаяния болгарского народа слились с той политикой, которую осуществляет правительство Отечественного фронта. И поэтому народ так ясно видит свое единство с государством и вкладывает добровольно и самоотверженно свой труд в государственную стройку. И он уже привык говорить: наша плотина, наш завод, наша дорога.

Мы осматриваем огромные работы, которые производит болгарская молодежь на Росстрое. Объем этого водохранилища — 200 миллионов кубометров воды. Оно оросит 40 тысяч гектаров земли. 240 тысяч кубометров бетона лягут на плотину. 12 километров туннеля пробили молодежные бригады в горных хребтах для главного канала. Здесь работает третий молодежный батальон. По постройке нас водил Христо Попов — двадцатилетний ударник, выполняющий норму на 135 процентов. Рассказывая о сооружении, он говорил нам так, словно оно уже вступило в строй. Этот юноша уже тревожился о том, кто будет обслуживать мощные агрегаты будущей электростанции. Он думал о том, что из недавно открытого политехникума в Софии не успеют выйти новые инженеры, а гидроэлектро станция вступит в строй уже через полтора–два года.

Маленький государственный деятель новой Болгарии с опухшими от кирки ладонями, в обтрепанном комбинезоне ходил по постройке как хозяин, он отдавал приказания своим бригадирам так, словно был опытный строитель уже многих гидросооружений. Это он со своим подразделением пробивал шестикилометровый туннель в горном хребте и стал уже видным специалистом по скальным работам.

Рассказывая об одном инженере, работающем на строительстве, он так охарактеризовал его:

— Это знающий инженер, но он не имеет никакого опыта в подобных работах. Мы его спрашиваем, как лучше провести работы с теми средствами, которыми мы располагаем. А он каждый раз предлагает проекты, где все основано на таких строительных машинах, которых у нас пока нет. Когда приезжали иностранные журналисты, он сообщил, что все скальные работы проведены с помощью специальных машин. А ведь мы все продолбили ломами и кирками, а он стыдится об этом сказать. А им непременно нужно было бы знать, как без всяких машин мы построили туннели, чтобы они поняли, как наш народ делает все сам, потому что это нам нужно, потому что без этого мы не можем жить спокойно, счастливо и независимо.

С высоты горного кряжа, еще освещенного заходящим солнцем, мы смотрели вниз, в ущелье, где уже в сумерках при свете зажженных электрических ламп работали тысячи людей. Стук кирок, лопат доносился сюда, словно мерный отдаленный звон. Уже можно было отчетливо проследить контуры будущего сооружения, уже смонтированы бетономешалки, камнедробилки, бункера, проложены пути для вагонеток с бетоном. Мы беседовали уже с крестьянами сел Горскокосово и Бара, месторасположение которых будет покрыто водой. Мы спрашивали жителей — не жаль ли им покидать родные места? Они сказали нам:

— Вы лучше спросите человека, у которого врач снял бельмо с глаза, жаль ему расстаться с этим бельмом или нет. Мы жили в темноте, теперь у нас будет электричество. Мы жили на бесплодной каменистой земле только потому, что она находится у реки. Теперь мы пойдем на плодородную землю, и вода пойдет вместе с нами туда и сделает ее по–настоящему плодородной, потому что до этого эта земля была сухой и негодной, как старая подошва.

Мы покидали ущелье Росицы с радостным чувством. Мы увидели здесь не только настоящее новой Болгарии, но и ее светлое прочное будущее.

1947 г.

СТРАНА-ТРУЖЕНИК

Мне привелось быть трижды в Болгарии. Я был свидетелем революционного народного восстания в сентябрьские дни 1944 года. Я видел, как болгарский народ поднялся на борьбу с немецко–фашистскими оккупантами, с каким восторгом он встречал победоносные войска Советской Армии и с каким единодушием приветствовал создание Народной демократической республики.

Через три года я снова побывал в Болгарии. Болгарский народ с бескорыстной помощью Советского Союза приступил к созданию фундамента социалистической экономики. Огромные трудности еще стояли перед страной.

Я видел, с каким героизмом, неукротимой энергией болгарский народ осуществляет план великого строительства, с каким проникновением миллионы людей изучают опыт советского народа, претворяя его в жизнь. Никакие трудности не могли поколебать великой уверенности народа в том, что он победит и в строительстве социалистической экономики.

В этом году я воочию увидел, каких успехов добился болгарский народ за эти шесть лет неуклонного созидания. План первого года пятилетки перевыполнен на 28 процентов. Более чем в два с половиной раза увеличилась площадь хлопковых полей, посевов конопли, льна, табака, сахарной свеклы.

Болгария встает передо мной в образе мужественного, гордого труженика, с вдохновенным рвением заново переделывающего всю свою землю, строящего по грандиозному плану мощное здание социализма и отдающего все свои силы, все свое душевное стремление этому великому творчеству.

Где бы вы ни были в Болгарии, вы всюду увидите, с каким упоением, неукротимой энергией строит болгарский народ свою новую жизнь.

Тысячи лет земли Болгарии изнемогали от засухи. Только за последнее полустолетие 19 раз засуха обрушивалась на страну, испепеляя посевы.

С помощью Советского Союза в Болгарии сейчас развернулась грандиозная битва за воду.

Десятки горных рек, мчащихся в тесных ущельях, запираются плотинами. Обузданные реки наполняют огромные водохранилища, по сотням каналов укрощенная вода устремляется теперь в долины, ставшие плодородными.

Гидроэнергокомбинаты возводятся на каменном основании плотин. Могучие электростанции будут поить током промышленные предприятия.

Так героическим трудовым усилием болгарский народ решает проблему индустриально–аграрного развития страны. Так болгарский народ стропт социализм.

Вы проедете через сотни болгарских деревепь и сел и всюду увидите, как преображается их жизнь: увидите новые каменные здания машинно–тракторных станций, крытые свежей черепицей скотные дворы животноводческих ферм, монолитные массивы полей кооперативных хозяйств.

В селе Караманово на крыше здания сельского совета было написано огромными буквами: «Социализм дал нам электричество». В другом селе я прочел на стене клуба такую надпись: «Советские комбайны работают на наших полях — спасибо СССР».

В городе Русе я присутствовал на агроконференции председателей трудовых сельскохозяйственных кооперативов, посвященной изучению и внедрению советской сельскохозяйственной науки. В Белеве слушал доклад крестьянина Ивана Тодорова о работе сельской агролабораторип.

Я видел, как крестьяне Болгарии сажают в своей стране сады и леса. 360 километров полезащитных полос создано в Балчукской, Толбухинской и Генерал–Тошевской околиях. 450 километров полезащитных полос простирается на землях Добруджп.

На фабриках и заводах Болгарии новое отношение к труду рождает новую, невиданную производительность. Опыт советских стахановцев оплодотворяет творческую инициативу тружеников.

Ударник Пловдивской железной дороги Иордан Иванов улучшил конструкцию паровозных колосников. Консерваторы и враги всего нового отклонили его изобретепио.

Но Иванов добился осуществления своего предложения. В результате паровозные тонки теперь чистятся всего за четыре минуты.

Токарь Илья Полов, познакомившись с книгой советского профессора Семенченко «Режущий инструмент», научился делать необходимые вычисления и создал ряд новых технических приспособлений для производства конических зубчатых шестеренок.

Ткачиха Лиляна Димитрова, последовательница советской ткачихи Марии Волковой, работает на десяти станках. Она разработала и обосновала метод многостаночной работы в Болгарии. Познакомившись в Москве с Александром Чутких, она стала инициатором движения за высокое качество продукции.

Каменщик Никола Илиев, изучив методы работы советских каменщиков, стал инициатором скоростного строительства.

Шахтер Алексей Стоилков, следуя опыту советского шахтера Леонтия Борискина, широко осуществил в шахтах Болгарии многозабойный метод труда.

Так творческий патриотический труд болгарских тружеников, осененный чудодейственной силой опыта советских стахановцев, создает материальную базу социализма в Болгарии.

Болгарские ученые вдохновенно творят во имя социализма. Академик Г. Николов закончил труд о развитии геологии, минералогии и петрографии Болгарии. Академик Г. Наджаков совершил крупные открытия в области электрометрии и фотоэлектрических эффектов. Профессор Р. Каишев сделал значительные открытия, относящиеся к теории зарождения и роста кристаллов.

Болгарские ученые, инженеры, агрономы, зоологи, ветеринары, медики принесли в дар своей народной отчизне сотни ценнейших открытий, изобретений и усовершенствований.

В неразрывном содружестве болгарские рабочие, крестьяне, интеллигенция, вдохновленные великими идеями общего созидания, отдают свои силы процветанию родины.

Болгарская народно–демократическая республика, осуществляя план социалистического строительства, опираясь на бескорыстную помошь велпкого Советского Союза, мужественно преодолевая все трудности, достигла больших успехов.

С каждым днем растет и крепнет дружба советского и болгарского народов. Болгарский народ свято хранит в своем сердце слова Георгия Димитрова: «Нет и не может Сыть здравомыслящего болгарина, любящего свою родину, который не был бы убежден в том, что искренняя дружба с Советским Союзом не менее необходима для национальной независимости и процветания Болгарии, чем солнце и воздух для всякого живого существа…»

1950 г.

ВЕЛИКИЙ ПРИМЕР

В первые месяцы Советской власти Владимир Ильич Ленин говорил, что в нашей стране произошла величайшая в истории смена труда подневольного трудом на себя, на все общество.

«Впервые, — писал он, — после столетий труда на чужих, подневольной работы на эксплуататоров является возможность работы на себя, и притом работы, опирающейся на все завоевания новейшей техники и культуры».

Нам, советским людям, творцам и созидателям новой, социалистической жизни, близки и понятны эти ленинские слова. Ныне они все более прочно входят и в сознание трудящихся стран народной демократии, вступивших на путь социалистического строительства и уверенно идущих по этому славному пути.

Фотографию коренастого маневрового локомотива вы увидите в Софии, и в Габрово, и в Плевне, и в Русе, и в Пловдиве; вы увидите ее в Центральном комитете коммунистической партии Болгарии и в избушке самой далекой деревеньки, прилепившейся к склону Балканского хребта.

Вам даже не нужно спрашивать, почему таким почетом пользуется изображение этой машины. Если вы только взглянете на фотографию паровоза, вам сейчас же с радостной и гордой готовностью объяснят, что на ней запечатлен первый болгарский паровоз. Его построили с помощью советских специалистов рабочие и инженеры завода имени Георгия Димитрова в Софии.

Дата выпуска первого болгарского паровоза — важная веха на пути индустриального развития народной республики.

Это была также политическая победа, одержанная в борьбе с вражескими силами во имя любви к родине, во имя торжества социалистического творчества.

В 1947 году Софийский паровозо–вагоноремонтный завод находился в глубоком прорыве. Литейный цех давал 80 процентов брака.

Партийная организация завода не была нацелена на главные вопросы производства, не осуществляла контроля. Из системы партийного просвещения были начисто исключены вопросы экономического образования. Коммунистов не учили, не выдвигали на административную и хозяйственную работу. На заводе не было единоначалия.

На завод пришел энергичный руководитель коммунист Георгий Галогонов.

Нужно было немедленно создать коренной нерелом на производстве, сплотить людей, воодушевить их, внушить веру в их творческие силы. В этой обстановке Георгий Галогонов предложил коллективу завода строить первый болгарский локомотив.

Строить паровоз, когда завод не выполняет государственного плана ремонта подвижного состава, когда вся организационно–хозяйственная система на предприятии находится в состоянии хаоса, эта задача казалась совершенно неосуществимой многим людям.

Но патриотический почин коммунистов, подхвативших предложение Георгия Галогонова, объединил коллектив завода, увлек всех честных инженеров и техников, разбудил творческую энергию масс.

Партийная организация завода встала в авангарде борьбы за строительство первого болгарского паровоза.

Огромную помощь заводу оказали советские специалисты. Инженер Александр Венедиктович Ковальский внедрил в литейных цехах метод литья под давлением, создал новую рецептуру шихтовки, организовал производство электродов для резки металла.

Советский инженер Иван Григорьевич Соколов помог наладить производство огромного количества деталей, ранее ввозившихся из других стран. Он разработал никогда ранее не существовавшую в Болгарии технологию термической обработки металлов. Он сделал все технологические карты для изготовления инструментов и деталей паровозов и вагонов. Он не только показал, как нужно работать в новых технологических условиях, но и сам обучил многих болгарских инженеров.

Одна из самых массовых народных организаций Болгарии — Общество болгаро–советской дружбы. В страна буквально нет такого уголка, где бы не изучали, не внедряли в жизнь опыт великого Советского Союза. Радостно видеть, какие мощные плоды дает эта дружба трудящимся стран народной демократии. С гордостью и любовью говорят там о советских людях, показывающих простым людям всего мира пример вдохновенного созидательного труда.

Болгарский инженер Димитрии Петков рассказывал: «Я до сих пор никогда не думал, что работа инженера может быть столь увлекательной, столь прекрасной и творческой.

Раньше болгарские инженеры были в основном представителями администрации, а теперь мы поняли, что должны быть также представителями инженерно–технической мысли страны. В Болгарии профессия инженера не пользовалась уважением, большинство инженеров занималось торговлей, являясь служащими представительств по закупке иностранных машин.

Скажу вам откровенно, я не верил, что мы сами сможем строить машины. Я не верил многому. И многому из того, что я сделал и сделаю, я обязан дружбе с советскими инженерами, они открыли для меня радостный мир творчества. Я живу и думаю сейчас иначе, чем я жил и думал раньше. У меня теперь есть для кого работать, у меня есть теперь родина».

Так говорил инженер Димитрий Петков, человек, который открыл себя во время строительства первого болгарского паровоза.

Захваченный и увлеченный общим патриотическим подъемом инженер Петков разработал и ввел на заводе конвейерную систему литья тормозных колодок, что дало стране 62 миллиона левов экономии. За это он и был награжден Димитровской премией.

Инженер Иван Минковский внес крупное рационализаторское предложение по созданию нового сплава для подшипников. На заводе появились сотни изобретателей и рационализаторов. Тридцать два из них были награждены Димитровскими премиями за строительство первого болгарского паровоза.

На руководящую работу выдвинуты инженеры, техники, мастера и рабочие, проявившие себя в период постройки локомотива. Так инженер Славко Стоянов, бывший начальник цеха, стал главным инженером завода. Инженер Димитрий Петков, бывший начальник цеха, ныне главный технолог завода.

Рабочий–литейщик Петр Буянов, став начальником цеха, добился увеличения производительности труда цеха в три раза.

Выпуск первого болгарского паровоза был отмечен как национальное торжество, как всенародный праздник.

Вот почему вы увидите в Болгарии повсюду снимок паровоза, и вам с такой охотой будут о нем рассказывать.

Паровозо–вагоноремонтному заводу в Софии было присвоено славное имя Георгия Димитрова. Завод выпустил три новых паровоза и 10 семнадцатитонных паровых катков для строительства дорог марки «Наша победа» (об этих катках американские газеты писали, что они… сделаны из фанеры).

Многое изменилось на заводе за прошедшие годы. Выполняя государственный план из месяца в месяц, из квартала в квартал, коллектив предприятия завоевал два переходящих знамени.

Мы посетили завод имени Георгия Димитрова в дни, когда его коллектив начал новый этап борьбы за более совершенную организацию труда.

До сих пор на заводе существовала система оплаты труда, в основе которой лежала не квалификация рабочего, а срок его пребывания на заводе. Эта система была барьером для роста квалификации рабочего, она сдерживала творческую инициативу, способности людей, рост производительности труда.

Введение сдельной премиально–прогрессивной оплаты труда и разрядной системы потребовало от всего коллектива завода и в первую очередь от партийного коллектива мобилизации всех сил.

На заводе были организованы агитпункты, где давалась подробная консультация по поводу повой системы оплаты труда, были выпущены специальные брошюры и памятки. После того как прошли цеховые партийные собрания и партийные конференции, состоялось собрание заводского коллектива.

Советский инженер Ковальский вместе с группой болгарских специалистов разработал систему перехода завода иа хозрасчет и сдельную премиально–прогрессивную оплату труда. Для установления разрядов рабочим были созданы комиссии. Начались занятия на курсах повышения квалификации рабочих. Утвержден отдел главной технологии, который разрабатывает все технологические процессы.

Теперь рабочий, получая наряд на работу, знает, сколько он за нее получит, сколько стоит материал, на чем он сможет сэкономить. По окончании смены рабочий получает контрольный талон.

Я не присутствовал на торжественном выпуске первого болгарского паровоза на заводе имени Георгия Димитрова в Софии. Но я был свидетелем перехода завода на новую систему оплаты труда. Тысячи людей, держа в руках контрольные карточки, не расходились после смены. Взволнованные, воодушевленные, они рассматривали их, показывая друг другу; в этих карточках был запечатлен их трудовой день.

Слесарь–ударник Марин Маринов вдвое увеличил свой заработок. Токарь Радко Владимиров рассказывает, что он взялся за проточку вкладышей один. Раньше на этой операции было занято три человека. Ангел Георгиев, токарь, сократил время, необходимое для обработки деталей, наполовину.

Поступили сотни рабочих предложений о том, как лучше организовать производственные процессы, рабочее место, сотни заявлений с просьбой изготовить новые приспособления. Многие рабочие изъявили желание поступить на курсы повышения квалификации. В передвижных цеховых библиотеках в этот день была разобрана вся техническая литература.

И когда на общем собрании коллектива директор завода объявил, что новые мероприятия осуществлены благодаря помощи советских специалистов, все присутствующие встали и горячими овациями приветствовали великую страну социализма, бескорыстно, по–братски помогающую расцвету народно–демократической Болгарии.

Мне привелось не раз бывать в Болгарии. В каждый свой приезд я видел, как мощно проступает новое, социалистическое в этой стране, как меняется ее облик, как сильные творческой энергией люди осуществляют великие преобразования, как народ все больше и больше неразрывно сплачивается вокруг коммунистической партии Болгарии. Ясно ощущаешь укрепление нерушимой дружбы нашего и болгарского народов, видишь, как болгарский народ, невзирая на трудности, идет все смелее, все тверже по социалистическому пути.

Взглянув на фотографию первого болгарского локомотива, советский специалист, возможно, скажет, что в нашей стране существуют более мощные машины, более совершенные. Да, это верно! Но путь первого болгарского паровоза — это путь в прекрасное будущее, освещенное великими творческими целями, путь борьбы и побед.

Великий Ленин говорил, что каждая фабрика, где выкинут вой капиталист, становится поприщем, на котором может в полную меру проявить себя человек труда.

В новой Болгарии труд из тяжелого и зазорного бремени, каким он был при капитализме, становится делом чести, славы и геройства, неиссякаемым источником творческого вдохновения. В этом — главное.

1951 г.

В НОВОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РУМЫНИИ 

Каждая победа трудящихся в странах народной демократии — политическая, хозяйственная, культурная — радует советский народ и является новым свидетельством того, что кровь, пролитая нашими воинами в борьбе за освобождение этих стран, была пролита недаром.

Каждая такая победа наращивает силы в лагере социализма, укрепляет дело мира, наносит чувствительный удар империалистам.

Исторический опыт Советского Союза в деле строительства социализма, великое учение Ленина служат незыблемой опорой трудящихся народно–демократических стран в их созидательной деятельности.

Высокое сознание пролетарского интернационализма, свойственное советскому народу, — источник той помощи, которую оказывая и оказывает Советский Союз странам народной демократии.

Я поехал в Румынию в составе советской делегации по приглашению АРЛЮС — Общества румыно–советской дружбы, самой массовой организации в стране, насчитывающей более полутора миллионов членов.

В Румынию мы попали накануне нашего большого праздника‑XXXI годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. И уже во время поездки из Ясс до Бухареста, пересекая страну, проезжая мимо десятков городов и сотен селений, мы могли судить о том всенародном политическом подъеме, о той любви румынского трудящегося народа к нашей стране, которая утвердилась в народно–демократической республике Румынии.

В деревнях мы увидели много интересных фактов, характеризующих отношение румынского крестьянина к нашей стране.

Остановившись для отдыха в небольшом селе, мы решили прогуляться по его заросшей акацией извилистой улочке. Когда мы вышли на сельскую площадь, глазам нашим представилось следующее зрелище. Ярко раскрашенный фургон на высоких колесах стоял посредине площади, тесно заполненной людьми. На козлах, как на трибуне, лектор, пожилой шахтер из Петрилы, в руках у него камышовая палочка. Он водит ею по карте, изображающей европейскую часть СССР, и говорит: «Приятели и приятельницы, смотрите сюда и понимайте. Вот это будущий лес, миллионы миллионов деревьев. Видите, я прикладываю к карте листок бумаги, как мало места он занимает! Этот листок — наша Румыния. Я снова прикладываю его, глядите, вникайте. Если вот такой кусочек леса перенести в нашу страну, он пересек бы ее от границы до границы. Вот теперь понимаете, что затеяли сделать советские люди? Плодородию их полей тысячи лет мешала засуха. Сейчас они решили за 10–15 лет переделать всю эту огромную землю в гигантский сад, который даст их земле новое, великое плодородие. Они меняют климат, заставляют природу служить социализму. Тридцать один год тому назад советские люди взялись за сотворение нового мира. В прошлое воскресенье я говорил вам, как они этого добились. Сейчас я говорю вам о новом плане сотворения великого сада плодородия на советской земле…»

В напряженной тишине румынские крестьяне слушают лектора, приехавшего из уезда по их просьбе, хотя до этого примарь и школьный учитель уже проводили беседы на эту тему у такой же карты, только самодельной. После того как докладчик кончил свое выступление, ему задают много вопросов:

— Правильно ли понимать, что советские люди после войны еще сильнее стали, раз они после войны решили и природу победить?

— У кого попросить разрешение помочь советским людям великий лес сажать?

Потом мы часто встречали в румынских селах таких лекторов с их передвижными клубами на колесах.

В Бухаресте мне пришлось побывать раньше, во время войны. В городе было много разрушений.

Сейчас румынский народ не только восстановил все разрушения, но и построил много новых зданий. Город был празднично украшен румынскими и советскими флагами.

Во всех кинотеатрах шли советские фильмы. В лучших зданиях Бухареста были организованы выставки, посвященные достижениям Советского Союза. На площадях города выступали симфонические оркестры, лучшие актеры оперного театра, самодеятельные ансамбли исполняли произведения советских авторов. Подножия памятников советским воинам утопали в цветах.

В эти знаменательные дни АРЛЮС проводил Неделю румыно–советской дружбы. Это был поистине всенародный праздник. Более 12 тысяч организаций АРЛЮС развернули в стране огромную деятельность по пропаганде культурных, экономических и научных достижений СССР. Мы были свидетелями того, с какой любовью, с какой жадностью румынские трудящиеся стремились получить представление о нашей стране, изучить ее опыт в разных областях жизни, чтобы использовать его в своей практической деятельности. В течение одного только прошлого года культурно–просветительными мероприятиями АРЛЮС было охвачено свыше 16 миллионов человек. При обществе имеются курсы лекторов, инструкторов, сотни секций для изучения русского языка.

Для глубокого изучения науки, культуры и искусства Советского Союза АРЛЮС организовал румыно–советский институт научных исследований и педагогический институт русского языка и литературы имени Максима Горького. Буквально нет такого уголка в Румынии, где бы не имелись кружки АРЛЮС.

Румыния стала сейчас на путь огромных исторических, политических и экономических преобразований. Перед румынским народом стоят огромные трудности, так как чем успешнее румынская республика осуществляет эти преобразования, тем сильнее растет сопротивление классового врага. Поэтому румынский народ понимает, что для того, чтобы успешнее осуществлять свои преобразования, успешнее побеждать своих политических, классовых врагов, чтобы избежать в этой борьбе крупных ошибок, он должен искать в историческом опыте Советского Союза, советского народа те точки опоры, которые помогут ему с успехом решить все задачи.

* * *

11 июня 1948 года Великое национальное собрание единогласно утвердило закон о национализации всех крупных промышленных и банковых предприятий. Эта дата является началом создания крупного социалистического индустриального сектора в экономике Румынии.

Этим актом румынский народ нанес сокрушительный удар враждебным капиталистическим элементам не только в своей собственной стране, он пришелся и по иностранным капиталистам, тесно связанным в своей деятельности с румынскими.

Румыния всегда была колонией для крупных империалистических держав. Румынские капиталисты по существу выполняли в своей собственной стране функции агентов иностранных капиталистов и были заинтересованы в закабалении Румынии империалистами, что укрепляло их положение. И чем ниже был жизненный уровень трудящихся Румынии, тем выше были прибыли. Недаром американские империалисты называли румынский народ «неграми Европы», так как система самой жесточайшей, изощренной эксплуатации, применяемая в Африке и Румынии, была одна и та же. Румынский народ вымирал от истощения. Детская смертность, ужасающие социальные болезни превратились в бич румынского народа. Для того чтобы полнее осуществлять свое экономическое и политическое господство, империалисты при помощи румынской буржуазии пытались уничтожить национальную культуру, убить любовь к ней в душе румынского народа. И значительная часть румынской интеллигенции, порабощенная этим империалистическим духом, занималась уничтожением собственной, самобытной и исторически сложившейся национальной культуры, вырабатывая взамен ей ядовитую рабскую идеологию, проникнутую духом космополитизма. Это было не чем иным, как духовной диверсией по отношению к собственному народу, к собственной родине.

Американские и английские капиталисты уже до войны захватили почти все господствующие экономические плацдармы в промышленности Румынии. Почти все нефтяные источники Румынии находились в руках англо–американцев. Мы были в Плоешти, в нефтяном центре Румынии, и познакомились здесь с мародерской деятельностью англо–американских нефтепромышленников. Во время войны они не только сотрудничали с немцами, но и увеличили промышленный потенциал для того, чтобы максимально обеспечить гитлеровскую армию горючим. Во время войны с помощью гестаповских отрядов англо–американские директоры ввели на приисках режим и методы, заимствованные у гитлеровских концентрационных лагерей. Тысячи румынских рабочих были выданы англо–американскими директорами немецкому гестапо на уничтожение только за то, что эти рабочие отказывались подвергаться той системе варварской эксплуатации, которая была применена здесь в военное время. Англо–американские капиталисты отлично уживались с гитлеровцами, гитлеровцы — с англо–американцами. За годы немецкого господства доходы нефтяных компаний необычайно выросли, и англо–американцы в Плоешти и его районах на эти кровавые доходы выстроили сотни роскошных вилл.

В августе 1944‑го я пришел вместе с войсками Советской Армии в Плоешти. И хотя немцы заблаговременно удрали из этого города и мы вошли в него почти без всякого сопротивления, мы увидели перед собой развалины. Рабочие кварталы, нефтеперегонные заводы были разрушены: перед самым приходом советских войск англо–американская авиация по наущению Уолл–стрита провела жесточайшую бомбардировку рабочих районов и промышленных объектов Плоешти.

Зачем они это сделали? Это знали не только мы, знали и румынские рабочие. И они сказали нам: «Когда наши англо–американские директоры–инженеры узнали о приближении Советской Армии, они приказали нам бросить работу. Но мы не бросили ее, потому что советским танкам нужна нефть для того, чтобы продолжать преследование врага, и мы работали. Тогда англо–американцы сказали, что нам будет плохо. И нам действительно было плохо, когда прилетели их самолеты, разбомбили здесь все, и сожгли то горючее, которое мы изготовили для советских танков».

Эту же враждебную политику по отношению к Советскому Союзу, по отношению к освобожденному румынскому народу англо–американские капиталисты продолжали вести и после освобождения Румынии. Акционерные нефтяные компании стали проводить на нефтепромыслах саботаж и вредительство, чтобы снизить добычу нефти, лишить промышленность Румынии и транспорт необходимого горючего и смазочных веществ. С помощью своих ученых англо–американцы пытались даже «научно» обосновать это вредительское снижение уровня промышленности, стараясь доказать, что нефть иссякла в Румынии. Они выводили из строя оборудование, прекратили всякое бурение, ни одной копейки не вкладывали больше в свои предприятия. Но вместе с тем они требовали от румынского правительства кредитов и, получая их, попросту присваивали. Часть этих средств они использовали на поддержку заговорщических организаций.

Кроме того, англо–американцы организовали и широкую систему хищения румынской нефти. Для этого они применили наклонное бурение. С помощью наклонных скважин они высасывали нефть из тех участков, которые являлись собственностью румынского государства. Для технической организации этого в Плоешти прибыла группа английских и американских инженеров, привезших сюда чертежи 26 воровских вышек, с помощью которых они совершили этот грабеж. Но мало того, что они воровали нефть, — они разработали также систему вредительства, заключавшуюся в том, что (с помощью тех же наклонных скважин) они выпускали нефтеносные газы из тех участков, которые принадлежали румынскому государству. Вследствие этого нефть не могла выходить на поверхность.

Так англо–американцы пытались нанести бандитский удар экономике Румынии, чтобы обессилить румынский народ, чтобы создать экономический хаос в стране и восстановить власть помещиков и капиталистов, с помощью которых они могли снова утвердить здесь свое экономическое и политическое владычество. Англо–американские империалисты развернули свою заговорщическую и диверсионную деятельность в Румынии после 23 августа 1944 года, то есть когда Советская Армия уже освободила страну.

Англо–американцы направили румынские реакционные партии на путь террора, создав целый ряд подпольношпионских организаций. Во время нашего пребывания в Румынии мы посещали заседания суда, на котором разбиралось дело новой заговорщической организации, руководимой англо–американскими империалистами. Эта заговорщическая организация, состоявшая исключительно из представителей румынской буржуазии и военных преступников, являвшаяся изолированной от народа кучкой врагов его, действовала по наущению англо–американских агентов и выполняла их прямые инструкции.

Бухарестский процесс агентов англо–американской разведки, шпионов, вредителей и террористов воочию показал всему румынскому народу, к каким злодейским методам прибегают некоторые империалистические державы, пытаясь остановить успешное развитие стран народной демократии, направляя и руководя заговорщической деятельностью остатков помещичье–буржуазной верхушки и фашистских легионеров. Процесс показал одновременно крепость и единство румынского трудящегося народа, так как заговорщики, руководимые англо–американскими агентами, не смогли завербовать в свои ряды ни одного представителя трудящихся классов, а опирались в своей деятельности исключительно на буржуазно–помещичью верхушку.

Мы были свидетелями того, как румынский народ на многотысячных митингах трудящихся выражал свое негодование, возмущение, ненависть к англо–американским империалистам, пытающимся обессилить румынский народ, повернуть его вспять, ввергнуть страну в нищету и разорение.

Мы были свидетелями того, как героически и самоотверженно румынский рабочий класс и трудовое крестьянство под руководством рабочей партии восполняют сейчас тот ущерб, который нанесли англо–американские диверсанты экономике страны, как они, воодушевленные передовыми идеями, строят свое народное государство, идущее в своем развитии к социализму.

После того как румынский народ национализировал предприятия, принадлежавшие и местной буржуазии и англо–американским капиталистам, экономика Румынии усилиями рабочего класса сделала резкий и небывалый скачок в своем развитии. Мы были на заводах Решицы, где особенно свирепствовали вредители и диверсанты. Уже сейчас на этом заводе рабочие не только залечивали раны, нанесенные вредителями, но и подняли уровень производства выше 1938 года. И в лучшие времена в Решице работали только две из шести доменных печей, сейчас рабочие восстановили и пустили в ход все шесть печей Решицы. Это был патриотический труд, в котором принимали участие рабочие разных специальностей и различных предприятий. Последнюю доменную печь они назвали «Викторией», то есть Победой. И подобных побед было немало одержано в эти дни вдохновенным идеями строительства социализма рабочим классом Румынии, создающим у себя в стране социалистический сектор промышленности.

Так, на бывшем военном заводе в городе Брашове румынские рабочие по своей инициативе и вопреки сопротивлению реакционной группы наладили и пустили в ход производство тракторов. Недавно ими был выпущен тысячный трактор. Это не только экономическая, но и политическая, крупная политическая победа, потому что благодаря тракторам можно будет оказать серьезную помощь делу кооперирования хозяйств трудящихся крестьян, в результате аграрной реформы получивших землю, но не могущих еще ее правильно обрабатывать. Если до сих пор они не могли добиться высоких урожаев вследствие отсутствия техники, на основе которой могли бы объединиться в крепкие сельскохозяйственные трудовые коллективы, теперь им в этом должны были помочь тракторы.

Закон о национализации предприятий отвечал самым глубоким чаяниям румынского народа. Мы были в Трансильвании, на рудниках Баице, и вот что рассказали нам рудокопы. В 1946 году владельцы рудников уволили всех рабочих для того, чтобы нанести удар экономике страны. Шахтеры были вынуждены, чтобы не умереть с голоду, пойти батраками в соседние деревни. Брошенные рабочими рудники должны были разрушиться, подпочвенная вода должна была затопить их. Шахтеры знали об этом и, чтобы спасти для народа его будущую собственность, они по ночам спускались в шахты, крепили их, откачивали воду, и так в течение двух лет, из ночи в ночь. Когда вышел закон о национализации предприятий, рудокопы Баице в первую же неделю выработали неслыханное количество руды и продолжают по сегодняшний день, применяя методы социалистического соревнования, увеличивать свои производственные нормы.

* * *

После того, как предприятия стали собственностью народа, изменилось и отношение к труду рабочих. Перед рабочим классом Румынии стала огромная задача — увеличить производительность труда, создавать такие формы его организации, которые максимально содействовали бы выполнению этой задачи. И в этом деле огромную помощь румынскому народу, румынской партии оказывают организации АРЛЮС, пропагандируя и внедряя передовой опыт советского социалистического производства наших стахановцев.

Так, с помощью кружка АРЛЮС инженер Бойко изучил формы и методы стахановского движения в Донбассе и применил их в шахтах Петрилы. И бригада шахтера Попул Новика, которой руководил Бойко, добилась превышения нормы на 190 процентов. Но реакционеры начали вражескую кампанию против передового рабочего и передового инженера. Тогда Бойко обратился в местную партийную организацию за поддержкой. С помощью партийной организации ему удалось широко внедрить методы советских передовиков производства. И шахтер, член рабочей партии, добился превышения своей нормы на 1032 процента, став зачинателем массового движения.

Переход предприятий в руки рабочего класса, естественно, вызвал огромный патриотический подъем у всех трудящихся. Соревнование стало выражением этого подъема. И в АРЛЮС обращаются тысячи партийных, профсоюзных работников с требованием дать материалы о формах и методах учета организации соревнования в Советском Союзе.

В ознаменование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции шахтеры Петрилы вызвали на соревнование шахтеров Анина, обязуясь увеличить производительность труда на 25 процентов и снизить расход сжатого воздуха и взрывчатки. И оба коллектива горняков потребовали от своих отделений АРЛЮС систематически снабжать их необходимой технической и политической информацией, для того чтобы они могли применять передовые советские методы организации труда я тем самым лучше выполнять свои обязательства. Включаясь в соревнование в честь XXXI годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, рабочие завода «Леметр», применив методы труда, изученные в кружке АРЛЮС, превысили норму на 40 процентов.

Во время кинофестиваля, который проводил АРЛЮС, румынские ткачихи увидели советский киножурнал, посвященный работе советской ткачихи, работающей на 12 станках. И это стало толчком к движению многостаночников текстильной промышленности. Бригада каменщика Теодора Веса, изучив в кружке работу советских каменщиков, добилась в результате перевыполнения нормы в три раза. Среди рабочих Румынии началось массовое движение рационализаторов и изобретателей, движение, возникшее в кружках АРЛЮС. Так, слесарь Стоянеско изобрел особую циркулярную пилу для резки металла под водой, увеличив этим производительность труда в восемь раз. А молодой токарь Джоржеско впервые применил скоростной метод фрезерования металла, заимствованный из опыта советских стахановцев.

Труд для румынских рабочих сейчас приобрел совершенно иное содержание. Он стал вдохновенным, радостным и героическим. Когда на заводе «Индустрия Сырмей» вышла из строя печь прокатного цеха, рабочие трудились по 72 часа без перерыва и восстановили печь в два раза быстрее. Когда же на заводе «Конкордия–Алоешти», соревнующемся с заводом «Индустрия Сырмей», был остановлен для ремонта паровой молот, кузнецы погрузили металл на грузовик, отправились на соседний завод и добились разрешения работать там в кузнице по ночам, пока их молот не будет приведен в порядок. Известен подвиг бурильщика Шкиопу. Неожиданно прорвало скважину!, и извергающиеся газы, выбрасывая со страшной силой песок и камни, грозили разрушить вышку. Шкиопу бросился к скважине, закрыл вентиль и спас вышку и механизмы. Когда тяжело раненного бурильщика рабочие вынесли на поверхность, он сказал: «Я спасал наше народное добро. Разве я мог поступить иначе?» Подобных примеров героизма, сознательности рабочего класса можно было бы назвать очень много. Все это свидетельствует о том подъеме, с которым рабочие Румынии борются сейчас за укрепление и процветание своего народного государства.

Благодаря использованию новых экономических ресурсов страны растет благосостояние румынских трудящихся.

Огромные площади земли, поросшие камышом, до сих пор не были использованы в Румынии. На основе советского метода были произведены опыты эксплуатации камыша, и он дал не только бумагу, но и целлюлозу. До сих пор огнеупоры ввозились в Румынию из–за границы. Применив советский метод, румынские рабочие и инженеры стали производить огнеупоры у себя. Лучшие заграничные огнеупоры выдерживали 250 плавок. Огнеупоры, произведенные по советскому методу, выдерживают 700 плавок. Применив советский метод бурения, румынские нефтяники пробурили скважину на участке Цинтя–Быйкой на 70 дней раньше, сэкономив два миллиона лей.

Так великий опыт народов Советского Союза служит бесценной сокровищницей для созидательной, творческой деятельности трудящихся стран народной демократии.

Перед румынским рабочим классом стоят большие трудности, но он успешно преодолевает их. Ряд реакционных инженеров, выходцев из буржуазной верхушки, не захотел честно сотрудничать с народом, и руководящие посты на заводах и предприятиях заняли рабочие с большим производственным стажем. Так, во главе Главного управления железных дорог стал старый железнодорожник Августин Алекса. Директором Решицы был выбран рабочий Лончар, завода «Красная звезда» — рабочий Этвеш Стефан, завода «Трепич» — столяр Капески, «Крекинг–завода» — рабочий Крум Наранов. И благодаря тому, что рабочие сплотились вокруг своих новых, рабочих директоров, им удалось преодолеть все трудности и добиться перевыполнения производственной программы, превысившей довоенный уровень. Но для того чтобы выращивать кадры новой технической интеллигенции, нужно было изменить всю систему образования. Реформой народного образования предусмотрено открытие двух тысяч новых семиклассных школ. Создано 155 школ, дающих профессионально–техническую подготовку. Созданы специальные двухлетние школы, которые должны подготовить лучших рабочих для поступления их в высшие учебные заведения. Созданы три политехнических института, институт черной металлургии, горный и геологический, два экономических и зоотехнический, создана специальная сеть курсов для подготовки трудящихся для поступления в высшие учебные заведения. До 1945 года в Румынии насчитывалось более четырех с половиной миллионов неграмотных. Сейчас на всех предприятиях и в организациях страны существует бесчисленное количество кружков для ликвидации неграмотности. Создана также огромная сеть курсов по повышению профессиональной квалификации. Все эти мероприятия направлены к тому, чтобы поднять культурный уровень трудящихся Румынии, дать им возможность легче осваивать ту новую, высокую культуру производительности труда, которая сейчас так бурно и с таким энтузиазмом внедряется на всех предприятиях Румынии. И во всем этом Общество румыно–советской дружбы является активным помощником, содействуя делу культурного преобразования страны.

Недавно пятнадцать выдающихся деятелей науки, культуры и искусства Румынии были посмертно избраны почетными членами Академии Румынской народной республики. Избрание этих славных сынов румынского народа явилось не только праздником для румынского народа, но и утверждением демократической культуры, которую империалисты и их прислужники пытались уничтожить.

Румынский народ долгие годы был повергнут румынскими капиталистами и помещиками и их империалистическими хозяевами в духовную и экономическую нищету. Народ был лишен всех прав, всякой культуры и просвещения. Он был обречен на физическое и моральное уничтожение. Советская Армия спасла румынский народ от порабощения. Советский народ, верный своим принципам пролетарского интернационализма, оказал трудящимся Румынии культурную и экономическую помощь. Советский народ в 1946 году, когда мы сами переживали неурожай, спас румынский народ от голода.

Румынский народ испытывает чувство огромной любви и признательности к советскому народу, своему спасителю. Опираясь на исторический опыт Советского Союза, он успешно ведет борьбу за преобразование своей страны, за ее расцвет, за осуществление социалистических идеалов. И можно с уверенностью сказать, что румынский трудовой народ, преодолев все помехи, которые стоят на его пути, осуществит свои чаяния и с помощью румынской рабочей партии придет к заветной цели — к социализму.

1949 г.

БАСТИОН ЖИЗНИ

Осуществляя свой чудовищный заговор против свободы и независимости народно–демократических республик, правящая клика США не брезгует никакими методами. Засылка шпионов и диверсантов, нарушение американскими военными самолетами суверенитета стран народной демократии и многие, многие другие факты свидетельствуют о том, что американские империалисты не оставляют бешеных попыток подорвать экономическую мощь этих стран, вырвать власть из рук освобожденного народа.

Выступая недавно на очередной пресс–конференции, президент Трумэн заявил: «Соединенные Штаты хотят создать свободный и счастливый мир». Когда я читаю подобные лицемерные заявления заокеанских правителей о «счастье» и «свободе» народов или о том, что американские империалисты постоянно пекутся о «демократии» и «правах человека», я вспоминаю кладбище в чехословацком городе Мосте.

На этом кладбище покоятся рабочие, женщины и дети, зверски убитые американскими империалистами в последних числах апреля 1945 года, как раз накануне освобождения этого района Чехословакии Советской Армией.

Я видел у крохотных сиротливых детских могил венки незабудок, принесенные сюда школьниками. На скамьях сидели женщины с невидящими от неизбывного горя глазами, матери, потерявшие своих детей и даже не нашедшие их тел среди развалин домов. Здесь, у каменного надгробья братской детской могилы, женщины изливали свою скорбь.

Вот история этого чудовищного злодеяния американских империалистов.

Чехословацкая буржуазная республика всегда покупала бензин в США по высоким ценам, хотя страна богата собственным бурым углем, из которого можно получать синтетическое горючее. Встав на путь национального предательства, буржуазные правители Чехословакии изменнически чинили препятствия освобождению страны от американской нефтяной зависимости. О том, как далеко зашли они в преступном сговоре с заокеанскими монополиями, говорит тот факт, что в Чехословакии нельзя было найти в те годы отечественных инженеров–химпков, нефтяников.

Когда гитлеровцы оккупировали Чехословакию, они согнали в район города Моста 50 тысяч жителей, заставив их строить химический завод. Из чехословацкого угля здесь гнали тысячи тонн бензина для немецких танков.

Но почему же пи один американский самолет не появлялся в дни войны над территорией работавшего для нужд врага, для нужд гитлеровцев завода? Американская авиация не появлялась здесь по той же самой причине, по какой нефтепромышленники США снабжали во время войны гитлеровскую Германию горючим или дружески работали совместно с гитлеровцами на румынских нефтепромыслах Плоешти. Это была та же причина, по которой вся техническая документация завода в Мосте оказалась в руках американцев. И по этой же причине, наконец, американская авиация обрушила свои удары на химический завод в Мосте в последних числах апреля 1945 года, т. е. уже тогда, когда гитлеровцы, удирая от настигавшей их Советской Армии, оставили предприятие.

И так было не только в Мосте.

Преследуя свои хищнические цели, американцы подвергли ожесточенной бомбежке и другие промышленные центры Чехословакии. Они стремились устранить своего возможного будущего конкурента, они хотели не допустить перехода в руки народа крупной промышленности, подорвать экономическую основу народной демократии. 14 и 17 апреля 1945 года был совершен варварский налет американских бомбардировщиков на крупнейшие промышленные заводы Шкода в городе Пльзень. 25 апреля на город был совершен новый разрушительный налет 500 американских бомбардировщиков. Заводам был нанесен ущерб в 4 миллиарда крон. Количество разрушенных и пострадавших домов достигало почти 7 тысяч. Американская авиация бомбила также Остраву, Брно и другие промышленные города Чехословакии. И это в то время, как Советская Армия уже вела бои непосредственно за Берлин.

При первой бомбежке г. Моста американцы убили свыше тысячи рабочих и более восьми тысяч тяжело ранили. Они сбросили на завод сотни бомб. Янки стремились не только разрушить, но и уничтожить всех, кто мог на нем работать, они стирали с лица земли жилые дома, убивали детей. На тихом кладбище в Мосте покоятся жертвы злодейского коварства заокеанских политиков, истоптавших священные заветы союзничества.

В весенние дни 1945 года Советская Армия оказала помощь пострадавшим от американских бомб; в армейских госпиталях советские врачи спасали жизнь тяжело раненных. Советские инженерные части помогали рабочим восстановить цехи уничтоженного завода, разрушенные жилища. Советские инженеры — химики, технологи помогали разработать новую техническую документацию производства.

Неимоверно трудными были годы освоения завода. Не было своих инженеров–специалистов, квалифицированных рабочих–химиков. Нужно было учиться и работать. Над головами многих рабочих не было крыш — дома еще не были восстановлены. Однако движимые горячей любовью к родине, патриоты отдавали все свои силы борьбе с бесчисленными трудностями.

Но и враг не оставлял своих коварных планов подорвать укрепляющуюся экономику свободной Чехословакии. Из американской зоны оккупации Германии на территорию завода пробирались диверсанты. Взрывами и пожарами они пытались разрушить то, что было героически воссоздано чехословацкими рабочими.

Американские шпионы, проникшие в некоторые правительственные учреждения Чехословацкой народной республики, хотели остановить завод, распространяли ложь о том, что в стране мало угля для топлива, и поэтому нельзя использовать его для производства отечественного жидкого горючего.

— Лучше, — говорили они, — покупать бензин, как в прежние времена, у американцев.

Враги задерживали финансирование восстановительных работ. Эшелоны с углем для завода в Мосте отправлялись по другим адресам. К руководству народным предприятием пробрался бывший директор американской концессии «Вакуум–ойл компани» в Чехословакии.

Начав тайную войну против Чехословацкой народно–демократической республики, американские нефтяные монополии прибегали к самым грязным, самым циничным средствам, только бы вывести завод из строя.

Однако трудовой героизм, бдительность чехословацкого народа принесли вскоре первую победу: двухлетний план восстановления и реконструкции был завершен коллективом завода досрочно на один месяц.

…Завод в Мосте раскинулся на огромной территории. Он весь оплетен стальной сетью труб, то ползущих где–то в глубине земли, то повисших на металлических фермах; то тонких, изогнутых в спирали, то расширяющихся до 1–1,5 метра в диаметре. Здесь очень тихо, завод работает бесшумно. Остро и едко пахнущие жидкости текут по бесконечному сплетению стальных труб: кипят, испаряются и, охлаждаясь, превращаются в жидкость.

Поистине замечательные темпы роста выпуска продукции на этом заводе. Если продукцию, выпущенную в 1946 году, принять за 100 процентов, то в 1950 году эта цифра составит уже 252 процента. А в 1955 году продукция завода удовлетворит потребность страны в жидком горючем.

С гордостью называют здесь имена кузнеца Мирослава Халоупка, механика турбогенератора Марии Янчевой, мастера котельной Франтшпка Катерлика — передовых людей, ставших творцами новых методов работы, инициаторов борьбы за повышение производительности труда. Движимые любовью к родине, эти люди стали подлинными хозяевами и творцами новой техники.

Мы побывали в рабочем городке завода, выстроенном на зеленых холмах в буковой роще. «Наш социалистический городок» — любовно называют его рабочие. Мы видели отличные здания школы, детского сада, яслей. В библиотеке заводского клуба нам показали читательские карточки. Уже сам выбор книг свидетельствовал, куда устремлена духовная энергия рабочих. Почти не было карточек, где бы мы не находили названий произведений В. И. Ленина. Ленинские идеи строительства социализма, великий опыт советского народа воодушевляют рабочий класс Чехословакии в его созидательном труде.

…Покидая завод, мы долго смотрели на стальные башни, на дымящиеся трубы, на зеленые горы, у подножья которых расположились сплетенные из железа виадуки, — все эти громады, восстановленные руками чехословацких рабочих.

У выезда из города нам бросились в глаза слова, написанные на большом деревянном щите: «Голос Америки — вопль зверя!» Американские империалисты никак не могут примириться с тем, что им не удалось окончательно стереть с лица земли этот завод со всем населением вокруг него. И теперь в алчной злобе они бесятся от того, что Чехословацкая народная республика не покупает американский бензин, а пользуется собственным горючим. Через микрофоны американского радио они изрыгают в эфир свою ненависть к народу, сбросившему иго рабства, народу, завоевавшему свободу и независимость.

Но ничто не может задержать уверенную поступь чехословацкого народа к социализму. Его силы продолжают расти и крепнуть, его воля к новой жизни непоколебима. Чехословацкий народ знает: лагерь мира и социализма, возглавляемый великим Советским Союзом, — непобедим.

1951 г.

ВЕРНЫЕ ПОЗЫВНЫМ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

Красные мадьяры! Эти слова звучат для нас, старых сибиряков, музыкой Интернационала. Они исполнены духом революционного подвига, героизма, пролетарского братства.

В памяти моего детства хранится нетускнеющая картина военного парада в захолустном сибирском городишке в честь полугодовщины Советской власти. По площади торжественно маршировали красногвардейцы, плечистые, бородатые партизаны. А потом прогарцевал кавалерийский отряд мадьяр на мохнатых нарымках — низкорослых, чудовищно выносливых конях с заиндевевшей курчавой шерстью. Два трубача, четыре балалаечника, три гармониста исполняли военный марш со страстью Паганини и дерзостью самоучек.

Белые банды за неделю дважды совершали налет на наш город и дважды были отбиты в ожесточенных боях. В честь парада многие его участники покинули больничные койки и восседали на седлах, забинтованные, как мумии. Крутила пурга. Колючий, словно битое стекло, снег стлался белой рекой, и в этой реке красными кострами пылали знамена.

Мадьяры пренебрегали валенками. Они восседали на конях в ботинках, но со шпорами. Даже веревочные уздечки не роняли достоинства прирожденных кавалеристов. Они лихо салютовали клинками членам уездного ревкома.

А ночью белые банды снова совершили налет на наш город. Грохот рвущихся гранат, орудийной пальбы был такой, как бывает, когда могучая река взламывает лед весной.

Утром мы, ребятишки, понесли в городскую больницу раненым бойцам мороженое молоко, лепешки из овсянки, бруснику.

— Дяденька, — сказал я лежащему на койке мадьяру с забинтованным лицом, — глаза–то у вас хоть целы?

Раненый нащупал мою руку, положил себе на грудь, спросил:

— Тук–тук?

— Стучит, — ответил я.

— Это хорошо, — сказал мадьяр, — если оно тук–тук. Я буду снова на коне, с революцией.

И он сжимал мою руку на своей груди, он сжимал все слабее и слабее, биение его сердца угасало…

В тридцатые годы мне выпало счастье дружбы с замечательным венгерским писателем Матэ Залкой, человеком пламенного сердца, непреклонного революционного героизма. Он рассказывал, что в годы гражданской войны вел из Сибири в Москву эшелон с золотом и не довел его. Матэ Залка докладывал об этом Ленину, осуждая себя и не ища себе оправдания.

Но Ленин сказал, пожав руку Матэ Залке:

— Люблю, когда собственные ошибки осуждаются нашими товарищами с такой страстью и беспощадностью.

Матэ говорил взволнованно:

— Ты понимаешь, Ленин выше золота ценил правду. А что может быть выше правды на земле!

Матэ Залка геооически погиб в Испании, сражаясь против фашистов, за правду на земле.

В 1941 году, осенью на подмосковном аэродроме я сопровождал в тыл к немцам бойцов из интернационального подразделения парашютистов, среди которых находились и венгры. Тут были и те, кто сражался под командованием генерала Лукача — Матэ Залки на знойной земле Испании против фашистов. И они, бесстрашные герои, славные сыновья своих отцов–героев, великие интернационалисты, шли в бой против фашистов на русской земле.

Один из парашютистов оставил мне книгу Петефи, сказав строго:

— Это венгерский Пушкин. Если вернусь — отдашь, не вернусь — возьми, читай, полюбишь сердце Венгрии.

Мне не довелось возвратить книгу ее владельцу, и не по своей вине. Немногие из них дожили до 4 апреля 1945 года, до дня, когда сердце Венгрии забилось свободно.

И вот я снова на земле социалистической Венгрии в пору ее весны, солнца, фиалок, подснежников. Над Будапештом празднично полощутся венгерские национальные флаги в соцветии с советскими флагами. Они подняты в честь приезда советской партийно–правительственной делегации Советского Союза.

В этот весенний солнечный день радостно и просторно думается о том, что самое прекрасное, что создал мир социализма, — это дружба народов, идущих в едином строю к заветной всеобщей исторической цели. Они идут по пути, который начали плечом к плечу лучшие сыновья разных народов в буре Великой Октябрьской социалистической революции сорок шесть лет назад, по пути, указанному Лениным.

Красавец Будапешт — в жемчужной дымке, в грациозных арках мостов, в блеске Дуная; рабочая его слава — Чепель — вонзил в небо трубы своих заводов; подразделения сухощавых кранов выведены в районы новостроек… Мы, советские люди, гордимся сегодня Будапештом почти так же, как заводами Выборгской стороны и кварталами Московского проспекта. Опираясь на интернациональные силы мощью всех мускулов социалистического содружества, утверждаем мы нашу победу в экономическом соревновании с капитализмом, победу коммунизма на земле. Отсюда понятно то чувство интернациональной гордости, которое переполняет душу советского человека, приезжающего в эти дни к нашим венгерским братьям.

1964 г.

С ПОСЛАНИЕМ ДРУЖБЫ

Мы были гостями Индо–Советского культурного общества. Когда конференция общества, проходившая в Дели, завершила свою работу, хозяева спросили нас:

— Чего бы вы больше всего хотели? — С полным единодушием мы ответили:

— Посмотреть страну.

Совершив стремительное перемещение из Москвы по воздуху через Стокгольм, Копенгаген, Франкфурт, Женеву, Рим, Абадан, Карачи — в Дели, мы потеряли всякое уважение к пространству и без колебаний согласились на предложенный маршрут, охвативший почти все главные города Индии.

Конечно, мы пожадничали и просчитались. Гонимые сроками, мы вынуждены были отказаться от многого из того, что нам хотелось повидать, обстоятельно изучить и понять.

Кроме того, мы не учли противоположности своих интересов и интересов тех людей, с которыми мы встретились в Индии.

Мы хотели как можно больше узнать о жизни индийского народа, а все, с кем бы мы ни встречались, хотели как можно больше узнать о жизни советского народа.

Был декабрь, а в Дели стояла сочинская жара. Ложась спать, нужно было открывать окна и включать электрический вентилятор с большими деревянными лопастями.

В первые же дни пребывания в столице Индии мне довелось повидать знаменитых дрессировщиков кобр и возвращающихся с работы грязных слонов, бредущих усталой поступью по окраинным улицам — главные улицы для них закрыты. Я видел факельное шествие бастующих банковских служащих и пикеты тюремных служащих, объявивших в те дни забастовку. Я видел замечательный минарет Кутб–Минар, состоящий как бы из пучка колонн, дворцы Красного форта — одного из памятников эпохи Великих Моголов, — на крепостных стенах которого сохранились следы пуль и снарядов с тех времен, когда англичане расстреливали здесь индийских повстанцев. Я посетил место кремации Махатма Ганди.

В старом городе, в районе Чанди Чока, я оказался свидетелем того, как гневная толпа вырвала из рук американского туриста фотоаппарат, возмущенная тем, что американец фотографировал сидящую на земле изможденную женщину с костлявым младенцем на руках. Люди кричали:

— Вам, дьяволам, хочется показывать Индию такой! Но она другая! — И какой–то человек, высокий, мускулистый, яростно кричал иностранцу: «Ты меня сними и покажи дома!», «Сфотографируй только одни мои кулаки, слышишь, только одни мои кулаки!»

Должен признаться, что, когда я в одиночестве бродил по улицам, особенно в районах старого города, я неоднократно испытывал на себе далеко не почтительное отношение прохожих. Даже когда я, согласно здешним правилам, шел, держась левой стороны, какой–нибудь человек вдруг переходил с правой стороны на левую и шагал мне навстречу, пристально и презрительно глядя в глаза, словно ища ссоры.

Но потом, воспользовавшись благоразумным советом, я стал носить на лацкане пиджака значок Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. И он оказался чудодейственным, этот маленький красный значок. Меня уже никто не пытался задеть, обидеть, и мне говорили вслед: «рашен», оборачиваясь, я видел ласковые улыбки.

Что же служит источником уважения простого народа Индии к нам, советским людям?

Во многих городах Индии тысячи людей приходили на митинги, организованные Индо–Советским культурным обществом. Народные поэты–импровизаторы пели на этих митингах песни, посвященные Советской стране. Светочем мира называли они ее. Солнцем, дарующим свои лучи дружбы всем народам мира. Они называли ее совестью мира, его светлой надеждой.

Это было в Канпуре на огромной площади, тесно заполненной людьми, при свете бензиновых факелов; под яростными лучами солнца в Сахаранпуре; в священных городах Индии Хардваре и Бенаресе, на берегах священного для индусов Ганга.

В Хардваре, в древнем здании, примыкающем к храму, собралось больше тысячи людей, чтобы выслушать рассказ советского человека о его стране. Меня посадили на возвышение, и я рассказал о том, как в единой братской семье живут народы всех национальностей Советского Союза. Когда я кончил говорить, встал старейший из присутствовавших на этом собрании и сказал:

— Из всех вер, которые существуют на земле, самая справедливая та, которая учит любви к человеку, любви одного народа к другому. Пусть будет благословенна эта справедливость, воцарившаяся на советской земле.

В Бомбее я познакомился с поэтом–рабочим Аннабхау Сатхе, автором баллады о Сталинградской битве, написанной им в 1943 году.

Сатхе играет на гармониуме в бродячей труппе народного театра. Таких трупп народного театра существует в Индии десятки тысяч. Актеры их переходят из деревни в деревню, собирая на свои спектакли, происходящие под открытым небом, одновременно по 25 тысяч человек. Произведения, которые они исполняют, большей частью злободневны и отличаются большой политической остротой; это не всегда нравится тем, кто считает, что политика не должна быть предметом поэзии, особенно обращенной к народу.

Однажды Сатхе сиел мне «Песню бурлаков Ганга». По мотиву она напоминала «Дубинушку». Вот некоторые строфы этой песни, которые я смог записать:

Давай разобьем узы воды, Мы хотим увидеть рассвет, День свободы близок — зачем же Слепо подчиняться течению?

Кончив петь, Сатхе долго сидел неподвижно, устремив глаза вдаль, где сонно плескалась сизая вода залива. Потом он сказал мне:

— Я хочу написать поэму о двух великих реках — Ганге и Волге. И хотя воды их никогда не коснутся друг друга, я хочу увидеть на Ганге то, что существует на Волге, — великие сооружения, которые даруют ток машинам и дают воду крестьянским полям. Я хочу посвятить эту поэму вашим людям, которые помогут нам строить металлургический завод.

В Калькутте я посетил замечательного художника Индии Атула Боса. Он показал мне свою картину, написанную в 1943 году. На ней была изображена женщина, давшая жизнь ребенку и умершая от голода. Она лежала на земле, а вокруг пышно цвели тропические деревья дивной красоты.

— Я хотел, — сказал Атул Бос, — в этой картине показать сказочное богатство нашей земли и ужасающее горе народа, находившегося под гнетом английских колонизаторов. Я хотел также сказать, что народ бессмертен и он рождает героев.

Потом, отвернувшись от картины, он произнес с волнением:

— Я видел картины советских художников. И хотя я не нашел во многих из них каких–либо поразительных приемов живописи, они поразили меня ощущением богатства природы, ставшей достоянием человека, и эта гармония переполнила восторгом мое сердце. Я бы хотел, чтобы будущие молодые художники Индии создали картины, проникнутые такой гармонией…

Я хранил у себя, как реликвию, половину старинной монеты, подаренную мне рабочим Калькутты, который, передавая ее, сказал:

— Отдайте эту половину монеты у себя на родине такому же рабочему, как и я, и скажите ему, что я верю, что мой сын или внук встретятся когда–нибудь с его сыном или внуком и они сложат разрубленную монету.

Я храню записи стихов индийских поэтов из народа, обращенных к советским людям. Вот строфы, написанные поэтом из Сахаранпура:

— Вы приехали с посланием дружбы, вы привезли дыхание новой весны. Существуют силы, которые хотят разрушить мир. Сотни садов уже погибли. Дружба народов заставит развести сады. Люди объединились. Звезды шлют нам счастье. Рождается новая эра.

В Канпуре группа рабочих кожевенной фабрики пригласила меня посетить небольшой парк, расположенный в рабочем районе. В этом парке не было ничего примечательного. Я побродил по его дорожкам, обсаженным невысоким кустарником, и когда уже шел к выходу, один из рабочих отломил ветку от кустарника и протянул ее мне. Я решил, что кустарник обладает каким–нибудь особенным ароматом и, поднеся к лицу, понюхал. Но она ничем не пахла, эта зеленая ветвь, теплая от горячего солнца. Тогда рабочий прикоснулся губами к зеленой ветви и сказал взволнованно:

— Этот парк мы назвали именем Ленина. Когда–нибудь здесь будут расти самые красивые деревья, собранные со всей Индии.

Эта ветвь кустарника, взращенная руками рабочих города Канпура в парке имени Ленина, простая, скромная, с золотистой каплей смолы на месте излома стебля, стала для нас драгоценным даром любви одного народа к другому народу.

Мы приехали в Дэра–Дун, небольшой городок, расположенный в предгорьях Гималаев. В предместьях этого города находится знаменитый Индийский лесной институт. Его зеленые насаждения занимают площадь в четыреста гектаров. Это один из крупнейших лесных институтов мира.

С достопримечательностями Дэра–Дуна нас знакомил активист Индо–Советского культурного общества, правительственный подрядчик, господин Делин Сингх, седовласый почтенный старик, коренастый, широкоплечий, с головой, обернутой в розовую чалму, удивительно подвижный для своих восьмидесяти лет.

Но самое поразительное для нас было то, что господин Делин Сингх говорил по–русски.

В 1905 году он повез в Россию черный перец, индиго, шкуры, шерсть, сухие фрукты и фисташки. Восемь лет торговал он там.

Медленно, упорно, настойчиво вспоминая забытые слова, Делин Сингх говорил:

— Торговать надо. Дружить надо. Я в Россию на верблюдах ходил. Далекий путь. Хорошо торговал. — Потом, помедлив, он произнес задумчиво и задушевно: — Закрою глаза, народ ваш вижу, брат–народ.

И когда мы ночью возвращались из Дэра–Дуна в Дели, я смотрел сквозь открытые двери вагона на покрытые тьмою, узорно резные купы диковинных тропических деревьев, сквозь которые поблескивали черными зеркалами рисовые поля, и думал о том, из каких бесчисленных и разнообразных источников рождается эта великая чистая река любви индийского народа к нашему народу и как сладко ощущать эту любовь, быть верным ей, служить ей и делать все, чтобы она была бессмертной.

1955 г.

НОВАЯ ЭРА В ИСТОРИИ ИНДИИ

Шесть лет назад, 26 января 1950 года, в обстановке громадного подъема национально–освободительного движения Индия была провозглашена республикой.

С тех пор, несмотря на короткий срок, молодая республика достигла значительных успехов в укреплении экономической независимости, в подъеме национальной культуры. Выйдя на международную арену, республика внесла ценный вклад в дело мира и сотрудничества между странами. Свободная Индия проявила больше самостоятельности в своей внешней политике, чем иные европейские великие державы.

Эпоха колониального угнетения народов Индии теперь стала достоянием истории. Джавахарлал Неру в книге «Открытие Индии» писал: «Мы, в Индии, узнали расизм во всех его формах с самого начала английского владычества. Вся идеология этого владычества была идеологией «народа господ» и господствующей расы, и структура правительства была основана на ней; идея господствующей расы заложена в империализме».

Борьба лучших сынов Индии против поработителей вписана в героическую летопись освободительной борьбы народов. Так, в 1857–1859 годах вся Индия была охвачена могучим народным восстанием против колонизаторов. Это восстание потрясло самые основы британского господства. Народное национально–освободительное движение оказало решающее влияние на общественную и политическую жизнь Индии.

День Республики Индии советский народ отмечает как торжество освободительной борьбы индийского народа, вступившего ныне в новую историческую полосу своего развития — строительства великой державы, провозгласившей пять незыблемых принципов мирного сосуществования и сотрудничества между государствами. Эти пять принципов, известных также под названием «панча шила», одобрительно приняты всеми странами, следующими политике мира.

Сближение двух наших великих народов могуче укрепило лагерь мира. Но у приверженцев колониализма опо вызвало раздражение и тревогу.

Когда группа деятелей советской культуры не так давно находилась в Индии, профессор–филолог Д. Г. Сен говорил нам: «Разве может индийский народ когда–нибудь забыть кровавые события 1919 года в Амритсаре? Там на пустыре происходил общественный митинг, и генерал Дайер приказал солдатам без всякого предупреждения стрелять в мирных людей. Нет, Индия никогда не забудет этих убийств».

Замечательный индийский писатель X. А. Аббас и романе «Революция» с большой обличительной силой запечатлел это кровавое злодеяние колонизаторов. Десятки людей в Индии с таким возмущением рассказывали нам о расстреле в Амритсаре, что можно было подумать, будто эти события происходили совсем недавно. Один видный индийский деятель с благоговением и гордостью читал нам наизусть негодующие строки из статьи В. И. Ленина, написанной в связи с амритсарской трагедией.

В 1921 году в Бомбее, в связи с приездом принца Уэльского начались массовые забастовки протеста, превратившиеся в вооруженное восстапне. После подавления восстания свыше 30 тысяч человек были брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря.

Член Индийского общества культурной связи с Советским Союзом, сопровождавший нас во время поездки в Бомбей, показал нам рубцы на спине, нанесенные плетью; семь лет просидел он в тюрьме после этого восстания.

Мы приехали в Индию совсем не для того, чтобы собирать факты о преступлениях колонизаторов. Но что было делать, если о них нам говорили люди на каждом шагу?

Величайшие памятники архитектурного творчества народа осматривали мы в Индии и восхищались их красотой. Мы думали, что выщербленные из мозаик драгоценные камни, отсутствие скульптур в нишах и других украшений — результаты разрушительного действия времени. Каждый раз, однако, находились десятки сведущих людей, которые с готовностью объясняли, что не время повинно в исчезновении сокровищ — их просто украли, выломали из стен колонизаторы.

Порой у нас и мысли не было спрашивать, что раньше находилось в том или ином здании. И опять–таки сведущие люди обязательно сообщали нам: в этом дворце раньше находились казармы английских колониальных войск, здесь — их конюшни, а вот в этом храме — арсенал…

Самые дивные изделия древнего искусства Индии хранятся не в музеях Дели, Бомбея, Калькутты, Мадраса, они — в Лондоне.

Много ран нанесли колонизаторы душе и телу Индии.

На почве национально–освободительной борьбы возникла новая, прогрессивная, великая литература Индии. Ее глашатаями стали выдающиеся писатели: знаменитый Рабиндранат Тагор, Банкима Чандра Чаттерджи, Прем Чанд. Новая индийская литература, проникнутая освободительными идеями, получила самое высокое признание передовых людей дореволюционной России, а затем в Советской стране обрела миллионы благодарных читателей.

Советский народ всегда выражал свое глубочайшее сочувствие освободительной борьбе индийского народа и на международной арене выступал как верный друг Индии. Советские писатели не раз обращались со словами сочувствия освободительной борьбе индийского народа, а их произведения служили укреплению духовной общности между ними.

Почти сорок лет назад в Бенгалии была инсценирована «Мать» А. М. Горького. Ныне, во время поездки по Индии, мне довелось видеть постановку этой пьесы «Народным театром» под открытым небом; на склоне холма, служившего естественным амфитеатром, сидело больше трех тысяч зрителей…

Многие поэты Индии читали нам свои переводы стихов Маяковского, Твардовского, Тихонова, Суркова. В Делийском университете, на факультете русского языка, мы познакомились со студентами, которые отлично знали последние произведения лучших советских писателей. А во время встреч с писателями Индии мы чувствовали, что их братски связывают с нами общие заботы — создать литературу, достойную своего народа, героического творца истории.

Чувство любви и уважения сопровождало нас во время путешествия по Индии. В Хардваре, одном из священных городов Индии, браман представил нас многотысячной толпе паломников, собравшихся на берегу Ганга, как гостей «из страны, где все люди всех рас и национальностей равны между собой».

Нас приветствовали с огромным энтузиазмом.

Да, индийский народ всеми помыслами стоит за полную ликвидацию позорящей человечество колониальной системы, где бы она еще ни существовала.

Сейчас в Индии разработан проект второго пятилетнего плана. В нем делается упор на индустриализацию страны. Значительные средства ассигнуются на развитие тяжелой промышленности. Намечается, в частности, строительство трех металлургических заводов. Один из них — в Бхилаи — сооружается с помощью Советского Союза.

Сближение, дружба, сотрудничество двух великих государств отвечают историческим чаяниям народов Советского Союза и Республики Индии. Несомненно также — это сотрудничество в интересах всех миролюбивых народов, в интересах мира во всем мире.

Наша страна идет к великой цели — коммунизму. Весь советский народ мобилизует свою творческую энергию на выполнение грандиозных планов мирного строительства, начертанных Коммунистической партией Советского Союза на шестую пятилетку. Индийский народ приступает к осуществлению второго пятилетнего плана экономического строительства, чтобы упрочить независимость страны и залечить раны, нанесенные двухсотлетним грабежом колонизаторов.

1956 г.

БЕНАРЕС 

Пять часов утра. Еще не поднялось тяжелое оранжевое палящее солнце, а воздух уже пронзительно блещет.

В глубине густозеленого парка белые коттеджи и чопорные здания отелей — заповедный уголок Бенареса, оазис для иностранцев и местной феодальной знати.

Просторная автомобильная трасса, натертая до глянца руками полуголых уборщиков улицы, устлана широкими синими тенями огромных деревьев. Тишина. Прохлада.

Босой полицейский в сером тюрбане с короткой засаленной палкой в руках бдительно охраняет сон тех, кто живет здесь.

У обочины шоссе сидят дрессировщики змей. Вывалив из круглых корзин серые копошащиеся кучи пресмыкающихся, они озабоченно сортируют их, словно влажные кишки.

Тут же делают свою утреннюю зарядку йоги: они напрягают и проворно ворочают мышцами впалых животов, а потом закладывают ноги за шею и подолгу стоят на руках, напоминая крабов.

Торговцы сувенирами извлекают из глиняных горшков с верблюжьей мочой бронзовые статуэтки и глубокомысленно осматривают, достаточно ли окислился металл, чтобы обрести прозелень — свидетельство древности.

У бамбукового решетчатого топчана, утыканного большими, грубо кованными гвоздями, сидит на корточках однорукий человек и старательно начищает гвозди песком. Он зарабатывает себе на еду тем, что лежит на этом ложе по нескольку часов, когда по аллеям прогуливаются обитатели гостиниц. Однорукий — бывший солдат британских колониальных войск: он потерял руку в Африке, сражаясь с танковыми колоннами Роммеля.

В этот утренний час глубокое бледно–синее небо нежно и мягко теплится. Но индийцы зябнут. Плечи их покрыты коричневым рядном из пальмового волокна. Носы и губы обрели сизый оттенок. Даже легкой тени деревьев избегают они.

В Бенаресе свыше полутора тысяч храмов, больше трехсот мечетей, великое множество священных мест, куда собираются сотни тысяч паломников.

Строки английского путеводителя гласят: «Бенарес — это подлинная Индия. Индия религиозных фанатиков, одержимых, исступленных, отреченных. Бенарес — это великое чудо Азии, остановившей движение времени. Вы увидите в Бенаресе агхорпунтов — приверженцев крайнего пессимизма, исповедующих абсолютное безразличие ко всему земному. Единственная собственность у них — это черепная кость павшего животного. Вы увидите тысячи кающихся, чудовищно истязающих свою плоть… Бенарес — город священного безумия, город аскетов, находящихся на грани между жизнью и смертью, жаждущих погрузиться в ннрвапу…»

Кудрявое красноречие английского путеводителя не упоминает о том, как во время великого народного национального восстания в 1857 году люди Бенареса поднялись против английских колонизаторов с таким единодушием, что лишь предательство феодалов спасло англичан от серьезного поражения.

В этом справочнике не говорится и о том, сколь разностороннюю, злокозненную энергию проявили английские колонизаторы, чтобы «остановить время», повернуть страну вспять, разорвать живое и единое тело народа на племена, касты и секты, чтобы невозбранно властвовать и грабить страну.

Погрузившиеся в землю древние храмы Бенареса с каменными, остроконечно вытянутыми куполами тесно жмутся друг к другу, стена к стене.

Широкими уступами желтый песчаник спускается к Гангу. Жирные, бурые от ила воды его лоснятся золотым блеском солнца.

На каменных лежаках массажисты растирают маслом тела зажиточных паломников: это предохранит от простуды после священного омовения.

Здесь же орудуют цирюльники и изгонители кишечных червей. Под большими оранжевыми зонтами сидят наиболее почтенные посетители, и браманы мажут им лбы красными и белыми полосами.

Священные гхаты[5] Ганга напоминают своеобразный пляж. И думается, что многие пришли сюда просто выкупаться; молодежь плавает в реке с истым наслаждением, некоторые по–русски — саженками.

Тут же, на берегу, стирают бельишко.

И если бы не просторные каменные террасы у храма Тарке–Швара, где закопченные домры с бамбуковыми шестами в руках ворочают головешки в кострах, на которых сгорают трупы, если бы не прокаженные и не больные слоновой болезнью с их исполинскими ступнями или ухом, в которое можно завернуть голову человека, если бы не благоговейный пыл, с каким совершающие омовения пьют воду Ганга, смешанную с помоями городских сточных канав и с пеплом кремированных, — во всем остальном, пожалуй, пе было бы ничего необычайного.

Большинство паломников — просто–напросто пожилые несчастные люди, потерявшие работу или землю или не могущие работать от старости или по болезни. Безысходность привела их на берега священного Ганга, где смерть от голода и истощения может быть сочтена религиозным подвигом, где почтенные браманы и бесноватые юродивые, состоящие на храмовом довольствии, восславляют подавление плоти, страдание, голод.

И сотни тысяч отверженных, выброшенных из жизни, лишенных труда, бродят от храма к храму, от одного священного места до другого, пока, обессиленные, не падут на землю, разбросав свои топще руки, покрытые старыми, твердыми, как камень, мозолями! Да! В своем преобладающем большинстве паломники — это труженики, лишенные работы, и их скорбное отчаяние не более похоже на религиозный фанатизм, чем упражнения йогов похожи на физкультуру.

Самые горестные и обездоленные из паломников — эта беженцы из Пакистана, жертвы британского мщения Индии за ее стремление к свободе и независимости.

Из тела Индии англичане с кровью вырезали куски и отдали их Пакистану, чтобы посеять религиозную рознь, превратить сотни тысяч индуистов и мусульман в бездомных изгнанников.

В Чанки–Гхате эти паломники поклоняются изображению змей; в храме Дурге — властителю обезьян Гануману; в храме Вишну они падают на колени перед изваянием священной коровы. Но, собираясь вместе на берегах Ганга, эти бывшие крестьяне, ремесленники, пастухи — индуисты и мусульмане с печалью говорят о своей судьбе.

Вот о чем рассказали нам на ступенях гхат два паломника: один — бывший крестьянин из Пакистана; другой — бывший рабочий из Калькутты.

При разделе Индии основные районы по производству джута и длинноволокнистого хлопка отошли к Пакистану, но предприятия по обработке хлопка и джута остались в Индии.

Крестьянину некому было продать урожай хлопка. Он не мог уплатить аренду за землю и был изгнан с нее. Он покинул родину, думая в Индии наняться на плантации хлопка. Но и здесь работу себе не нашел.

Рабочего уволили с текстильной фабрики. Производство значительно сократилось в связи с отсутствием сырья. Он не хотел уходить с фабрики, вместе с другими рабочими заперся в цехе, оказал сопротивление полиции, сидел в тюрьме, попал в черные списки, с тех пор скитается по святым местам.

Крестьянин–мусульманин, рабочий–индус. Иногда им везет: их нанимают носить покойников за несколько сот километров к месту сожжения на берегах Ганга.

В Бенаресе множество религиозных сект и различных школ аскетов, где изучаются теория и техника умерщвления плоти, столь хорошо постигнутые тысячами безнадежно скитающихся паломников.

В одном из храмов мы познакомились с жрецом–аскетом. Это был человек «средней упитанности», в роговых очках, закутанный в апельсинового цвета мантию.

С профессорским достоинством он рассказал хорошим английским языком об основных философско–религиозных догмах его секты и порекомендовал для более глубокого ознакомления ряд книг, недавно выпущенных английскими и американскими издательствами. При этом он несколько иронически заметил, что за последнее время американские миссионеры проявляют повышенный и не лишенный практицизма интерес к индийским сектам. Хотя сами они не морят себя голодом, не измеряют расстояния от одного святого места до другого собственным телом, распростираясь на земле после каждого шага, но пренебрежение к обрядам не мешает им быть столь яростными и неотступными поборниками некоторых религиозных принципов, что смущает иных верующих и даже вызывает их недовольство.

Насколько я понял, почтенный жрец намекал па то, о чем нам уже рассказывали многие индусы. Проникая в различные религиозные организации Индии, некоторые «миссионеры», а попросту говоря, американские агенты, пытаются отсюда наносить коварные удары по тем прогрессивным намерениям, которые осуществляет сейчас правительство Индии.

Так, например, в Бомбее вы уже не увидите священных коров. Вид этих костлявых, голодных животных, печально слоняющихся по узким улицам других городов и с несвойственным этим животным проворством бросающихся к каждой оброненной на мостовую травинке, вызывал у нас только чувство сострадания. Правительство штата создало животноводческую ферму и отправило туда животных. Но это мероприятие обеспокоило американских дельцов. В Индии, по данным 1940 года, насчитывалось более 200 миллионов голов крупного рогатого скота; в Америке — всего около 100 миллионов. Между тем американские монополисты экспортируют в страны Южной Азии, и в том числе в Индию, кожанные изделия и другие продукты животноводства.

Если правительству Индии удастся организовать животноводство, улучшить продуктивность скота и использовать полученную продукцию для производства различных изделий, американским монополистам угрожает потеря азиатских рынков. Потому–то и начали американские поборники различных сект широкую пропаганду в защиту прав священных коров на извечную беспризорность.

Самые пылкие статьи против организации животноводческих хозяйств в Индии были написаны знатоками религиозных устоев по заказу встревоженных владельцев чикагских боен.

Так же были встречены и правительственные мероприятия по борьбе с саранчой. По свидетельству профессора М. С. Дунина, одна большая стая саранчи в Индии весит около 44 миллионов тонн, то есть превосходит живой вес 700 миллионов человек, а каждая особь саранчи пожирает в течение своего существования растительную пищу, превосходящую ее собственный вес в восемь–десять раз…

Понятно, что налеты саранчи — величайшее национальное бедствие. И вот англо–американские агенты пытались взять под защиту крылатых вредителей, используя те религиозные секты, чьи принципы запрещают наносить любому живому существу вред.

На прощание жрец подарил нам книгу на санскритском языке. Он сказал с гордостью:

— В библиотеке Бенареса хранятся шестьдесят тысяч санскритских манускриптов, написанных 700–800 лет назад. Я составил каталог манускриптов. Если оп привлечет внимание какого–нибудь русского ученого, я буду счастлив…

Аттул Абас, представитель местного профсоюза текстильщиков, вызвался проводить нас на экскурсию по священным храмам.

Коренастный, широкоплечий, с умными веселыми глазами, он давал пояснения столь острые, что мы вынуждены были даже упрекнуть его за некоторые критические излишества. Но Аттул Абас не смутился.

— Я сам был много лет саниаси нирвани — нагим кающимся, не боящимся скорби и не ищущим радости. Голодом и истязаниями я уничтожал свои несовершенства против божественной природы. Но как–то на английской фабрике чамары — члены презираемой касты кожевников и скорняков — объявили забастовку. Мы, саниаси нирвани, по просьбе владельца этой фабрики, должны были предать чамаров проклятью, если они не прекратят забастовку. Наглотавшись шариков опия, не принимая воды и пищи, я много дней проклинал чамаров во дворе фабрики. Но потом пришла полиция, и я вместе с забастовщиками попал в тюрьму. В тюрьме я узнал, что такое рабочая солидарность, и мне не захотелось больше быть саниаси нирвани. Я потерял святость, стал рабочим, а потом профсоюзным деятелем и прочел такие книги, которые дали моему уму больше, чем священные Веды. Теперь моя вера — свободная и независимая Индия, а моя каста — весь рабочий класс.

Мы спустились к Гангу и уселись на берегу.

Несколько сот рабочих, проворных, сильных, стоя на бамбуковых подмостках, забивали в дно бетонные сваи. Каменные бабы взлетали ввысь на растянутых веревках и гулко падали на сваи. Каменщики высекали из желтого песчаника квадратные плиты и с дивной точностью вырезали на них выпуклый орнамент. Голые водолазы, защемиз ноздри расщепленной деревяшкой, ныряли в реку и устанавливали под водой огромные плетеные корзины, наполненные булыжниками, чтобы защитить берега Ганга от размыва.

Аттул Абас сказал:

— Нет ничего красивее труда! Видите, как хорошо умеют работать индийцы. Лишить человека труда — это значит наполовину убить его. Англичане совершили это убийство нашего народа. Они не давали развиваться нашей промышленности, разоряли кустарей, чтобы сбывать нам свои изделия, сработанные из нашего же сырья. Наш рис увозили за океан и потом в неурожайные годы сбывали его нам же, стократно повышая цену. В то время, когда наш народ голодал, они вывозили из Индии миллионы топи зерна и откармливали свой скот. Здесь они строили только казармы для солдат, прокладывали военные дороги и ставили в наших городах памятники тем, кто проливал кровь индийского народа. У нас нет храма, из которого они не украли бы драгоценностей. Этот жрец, с которым вы беседовали, — праведный человек. Он отметил в своем каталоге манускрипты, похищенные англичанами, и был вынужден нести покаяние, потому что на него нажаловался какой–то миссионер. Теперь он не любит миссионеров и стал внимательно относиться к людям, которые любят свой народ. Недавно он поставил свою подпись под Обращением сторонников мира.

Высокий, тощий человек с телом, расписанным красными и белыми полосами, подошел к нам, сел на корточки, высунул язык, обвязал его замусоленной веревкой, продел веревку сквозь отверстие в каменном тяжелом диске и, выпрямившись, поднял камень на грудь. Потом он стал крутить диск, выписывая в воздухе свистящие круги. Когда человек кончил это упражнение, Аттул Абас спроспл его почтительно:

— Скажи нам, благочестивый, что понудило тебя стать йогом?

Йог долго перебирал в руках веревку, потом пожал сухими плечами и произнес недовольно:

— Я же знаю тебя, а ты знаешь меня, зачем задавать праздные вопросы, да еще в присутствии нечестивых иностранцев?

— Это люди из советской земли.

Йог бросил на нас пытливый взгляд, сложил приветственно руки и быстро спросил:

— Я должен сказать правду?

— Ты свободный человек и служишь Шиве. Он одни только может указать истинное решение, — глубокомысленно произнес Аттул Абас.

Йог приблизил к нам свое лицо с огромными впалыми чернопечальными глазами, быстро оглянулся и сказал:

— Я был каменщиком, но руки мои не смогли прокормить меня. Добрый человек научил меня языком поднимать камни, и люди бросают в мою деревянную чашку еду. Поэтому я не мертв, а жив. Но руки мои тоскуют, а сердце плачет.

— Вот, слышите! — воскликнул Аттул Абас. — Дайге ему работу — и он снова станет человеком. Таких здесь тысячи.

И, поклонившись йогу, Аттул Абас изрек торжественно:

— Святой человек, ты сегодня сказал большую истину, и пусть она светит тебе на твоем пути, и пусть руки твои будут класть камни, и сердце узнает радость.

Несколько паломников почтительно подошли к йогу. Аттул Абас обратился к ним с призывными словами:

— Эй, святые или желающие быть ими, вот перед вами люди из Советской страны! Смотрите, какие они здоровые и толстые, как слоны. Спросите их, о чем хотите, и вы узнаете, что на земле человеку может быть значительно лучше, чем праведнику на небе.

Наши краткие ответы Аттул Абас переводил не совсем точно. Но мы не могли остановить его. Он не был сторонником буквалистского перевода.

— Самая главная их вера, — говорил Аттул Абас, — это то, что все люди равны, люди всех каст и племен равны. А то, что создали боги, принадлежит всем людям: земля, вода, леса. Эта их вера называется «коммунизм». Тебя интересует, что там делают со вдовами? Нет, им не бреют головы, не отбирают имущество мужа. Там есть вдовы — учительницы и судьи. И если они снова выходят замуж, им никто не посмеет плюнуть в лицо или избить камнями. Легче увидеть у нас брамана, вспахивающего землю, чем у них человека, лишенного труда.

— Я сам удивляюсь, — кричал Аттул Абас, — но только там самый важный человек — это тот, кто много и хорошо работает! Там в парламенте крестьяне, ткачи, ремесленники.

Их закон — любить друг друга, жить в мире и все блага земли давать только тем, кто трудится сам, а не заставляет за себя работать другого!..

Мы покинули священные гхаты Ганга в сопровождении огромной толпы паломников. Мы были увешаны гирляндами цветов, купленных на последние гроши этими людьми. Взявшись за руки, они выкрикивали: «Хинди Руси зиндабад! Хинди Руси зиндабад!»[6] Все новые и новые гирлянды цветов ложились нам на плечи, и мы уже не могли ничего видеть за этими цветами, кроме неба — высокого, чистого, горячего, прекрасного неба.

Больше шестидесяти тысяч ткачей Бенареса вырабатывают знаменитые ткани для сари, тонкие, воздушные, с изумительными узорами из серебряных и золотых нитей. Неповторимые рисунки созданы чистым и волшебным воображением. Сколько проникновенной, сказочной красоты, истинной художественности воплощено в них. Ткань сарщ реющая в воздухе, напоминает дивное цветение самых удивительных растений земли. Нежная женственность ее кажется сотканной самой великой и вдохновенной любовью. Они могли бы быть украшением в любом музее искусства мира. Эти ткани иноземные коммерсанты покупают по такой же цене, какую берут они с индийцев за свою грубую фабричную мануфактуру. Сари вырабатывают ткачи на ручных деревянных станках, древних, как храмы Бенареса. На восемь ярдов ткани, идущих на каждое сари, четверо ткачей тратят четыре, пять четырнадцатичасовых рабочих дней. Каждую нить укладывает движение человеческих рук. Сотни тысяч нитей в одном сари! Каждое сари должно отличаться от другого своим узором. Нити из чистого серебра и золота тоньше человеческого волоса. Вытканная из них широкая кайма подобна литому орнаменту.

Аттул Абас ведет пас по узким улицам, где в глинобитных хижинах обитают ткачи. Мы входим в эти лачуги. Огромные деревянные станки заполняют все пространство хижины. Работают семьями: старики, женщины, дети работают днем и ночью. Этим людям ничто не принадлежит здесь. Лачуги, станки, пряжа — все это собственность ростовщиков. Ткач получает 25–30 рупий в месяц. А за одно сари местный купец берет 100–150 рупий. В затхлой полутьме почти невидима паутипа ткани. Ткачи работают на ощупь, опустив ноги в ямы, выкопанные в земляном полу.

Атул Абас произносит:

— Здесь мне нечего объяснять. Ваши глаза все видят.

Потом он снова ведет нас по глиняным бесконечным лабиринтам и приводит к небольшой лавчонке.

— Это нага рабочий кооператив, — говорит Аттул Абас. — Вот познакомьтесь: Абдур Ашид, руководитель кооператива, Назир Банарси, казначей.

Мы пожимаем руки и входим в лавку.

Абдур Ашид надевает нам на шеи гирлянды цветов и торжественно произносит:

— Вам, людям страны Ленина, открыты сердца робких учеников, строителей первого рабочего кооператива…

— Не нужно речей, говори о кооперативе, — попросил Аттул Абас.

Абдур Ашид кивнул головой, прикрыл глаза, задумался, потом спросил Аттула Абаса:

— Но я должен все–таки сказать, какое это великое дело — кооператив?

— Не должен, они знают.

— В нашем кооперативе, — нараспев говорил Абдур Ашид, — 176 членов. Вступительный взнос — 4 аны. Пай — 10 рупий. Кооператив приобрел 25 станков, снабжает сырьем, берет на комиссию ткани, дает деньги взаймы. За год получил 10 процентов дохода. Освободил членов кооператива полностью от ростовщиков и повысил оплату труда на 25 процентов. Я, ткач Абдур Ашид, и ткач Назир Банарси избраны руководителями кооператива. Мы сделали первый шаг, но мы видим наш путь. Рабочие должны объединяться. Стены нашего кооператива мы слепили из глины, но они тверже железа охраняют труд рабочего от грабителей–ростовщиков. О своем кооперативе мы рассказываем всем ткачам и зовем их к нам. Скоро будут тысячи. Купцы и ростовщики распускают хулу о нашем кооперативе и грозят нам. Но мы, узнавшие свою силу в объединении, будем крепить ее.

На прилавках лежат изделия кооператива. Голубоватый, нежный, чуть выпуклый узор топкой, упругой ткани напоминает резьбу на перламутровых раковипах. Эта драгоценная работа из хлопковой пряжи превосходит своей изящной художественностью все виденные мной злато– и серебротканые сари.

Абдур Ашид сказал:

— Каждый мастер хранит свою тайну и передает ее только сыну. Мы открыли тайну мастерства друг другу. Народ называет эту ткань «Союз сердец». Женихи дарят ее

невестам. Считается, что такое сари приносит счастье. Его покупают небогатые люди. Они приходят к нам за много километров, и каждому покупателю я рассказываю, как работаем мы без хозяина. Многие люди приходят сюда из других городов только для того, чтобы узнать, что такое рабочий кооператив. Это новые паломники Бенареса.

Потом нашим спутником по Бепаресу был здешний адвокат. Он привез нас в великолепный парк, где находились обители теософов, где по аллеям прогуливались европейские старушки в одеждах середины девятнадцатого века и столь же пожилые джентльмены в серых штучных брючках и вязаных жилетах.

Но неверно было бы думать, что это заведение было просто богадельней для престарелых.

Адвокат отрекомендовал нам бенаресское теософское общество как «один из мировых центров мистицизма». Участники его обмениваются опытом постижения таинств потустороннего мира и производят множество книг и брошюр, высоко ценимых лондонскими и нью–йоркскими почитателями. Они связаны с масонами и спиритами и совместно изучают пророчества вызываемых духов. Под сводами каменного флигеля хранятся архивы теософских конгрессов, и специальный страж в красном мундире и высоком тюрбане охраняет их.

От всего этого повеяло таким могильным маразмом, такой старческой историей Запада, что нам снова захотелось вернуться на гхаты Ганга. Ведь там все–таки жила древняя поэзия народа, обожествившего реку за то, что она дарует плодородие земле, и этот наивный энтузиазм поклонения реке был чище, целомудреннее сумеречного изуверства западного мистицизма.

Мы осведомились у нашего спутника, давно ли он состоит членом этого почтенного общества.

Адвокат на мгновение задумался, потом ответил с усмешкой:

— Я стал им с того дня, как общество начало снабжать меня клиентурой. За последние годы англичане и американцы стали вкладывать свои капиталы в различные индийские фирмы, чтобы замаскировать свое явное влияние. Для оформления таких сделок им нужны доверенные лица. Общество отступило от своих принципов мистицизма ради деловой мистификации, преследующей материальные цели.

— И вы содействуете ему в этом?

Адвокат печально сказал:

— Бот уже пятый месяц, как я прекратил свою адвокатскую практику. Я выступил на суде против своего клиента, пытавшегося навязать индийской фирме мошеннический договор, после которого она полностью оказалась бы во власти американцев. Сейчас я зарабатываю себе на рис тем, что вожу сюда туристов. А теперь позвольте мне показать вам скамью, на которой совсем недавно члены нашего общества наблюдали дух Наполеона Бонапарта, шествовавший вон по той поляне…

Вечером, когда небо еще было багряным от отсветов зашедшего солнца, и синие тени фиговых деревьев с тревожно дрожащей, как у осины, листвой трепетали на земле, и зеленые попугаи сверкали в блекло–голубом воздухе; когда Ганг стал цвета темной бронзы, и в храмах серебряно зазвонили гонги, и в город были пригнаны слоны, работавшие на строительстве плотины, чтобы придать торжественность свадебному шествию сына ростовщика Рамнагара Патна; когда, сидя в плетеных креслах на газоне во дворе отеля, приезжие американцы любовались кровавым боем мангуста с двумя королевскими кобрами; когда полицейские повезли из здания суда в тюрьму каких–то людей с суровыми и гордыми лицами, закованных в кандалы, мы поехали в университет Бенареса.

Мне довелось побывать во многих университетах Индии, и никогда не забыть того энтузиазма, с каким встречала студенческая молодежь нас, представителей Советской страны.

Конечно, получить высшее образование в Индии могут только люди, которые способны платить немалые деньги за учебу. Детям крестьян, рабочих это недоступно. Но как нужны Индии кадры специалистов — честных патриотов своей родины!

Иноземные мошенники сбывают в Индию устаревший хлам для фабричного оборудования. Сотни тысяч рупий украли у правительства Индии уголовник Элси Бингам и авантюрист Тэлко, выдав себя за технических специалистов. Множество жуликов из Америки и Англии с фальшивыми дипломами в карманах проникают в качестве технических руководителей в различные индийские предприятия и делают все, чтобы нанести ущерб их экономическому развитию. И все же промышленники охотнее берут на работу какого–нибудь иноземного проходимца, чем соотечественника, получившего образование в Индии. Это

раболепие перед иностранцами приводит к тому, что многие молодые специалисты Индии остаются без работы…

В университете Бенареса девять тысяч студентов. После митинга, проходившего на лужайке перед зданием университета, мы оказались ввергнутыми в многотысячную толпу молодежи, жаждущей подробностей жизни Советской страны и обрушившей на нас ливень вопросов. Можно ли индийцу поехать учиться в Советский Союз? Это реклама автомобильной фирмы или правда, что советские крестьяне покупают автомобили? Можно ли сказать, что Зоя Космодемьянская — советская святая? Какие писатели Индии изданы в Советской стране? Что такое угольный комбайн? Почему вы в своих газетах пишете о плохом: ведь это используют враги? Может ли коммунист жениться на беспартийной? Поделится ли Советская страна секретом атомной электростанции со всеми странами, которые пе хотят войны? Считаете ли вы, что Сергей Антонов — последователь Антона Чехова? Сколько на Волге гидроэлектростанций? Что такое пережитки капитализма? Преподают ли у вас нравственную казуистику? Что такое коммунистическая нравственность?

Уже теплая медная луна висела посередине неба. Но многотысячная толпа тесно обступившей нас молодежи не иссякала, так же как и вопросы. В изнеможении, взволнованные встречей, мы вернулись в гостиницу, но долго пе могли уснуть.

Небо стало зеленым и светлым. Зажав под мышкой бурдюки, уборщики улиц поливали аллеи тонкими струями сверкающей воды. Из обшарпанного такси вылез пьяный англичанин и, поддерживаемый под руки служителем, побрел к себе в номер.

Однорукий индус спал на земле рядом со своим утыканным гвоздями ложем. По дороге прошли верблюды, навьюченные тюками бенаресских сари. Погонщики держали их за отвислые губы, чтобы верблюды случайным воплем не нарушили тишину.

Полицейский вымыл голову, распустил по плечам длинные, как у женщины, волосы и уселся в отдохновенной позе на каменное изваяние льва.

Дрессировщик змей потрошил мангуса, погибшего в схватке с королевскими кобрами. Больной малярией йог трясся под пальмовой рогожкой, сжимая в зубах ветку эвкалипта, запах которого отгоняет москитов.

На ветвях стоствольного баньяна сидели синие, зеленые

и золотистые птицы и перекликались металлическими голосами.

На коленях у меня лежал подарок от студентов Бенареса — дощечка из благовонного сандалового дерева. На ней были глубоко вырезаны печатными русскими буквами три слова: «Ленин. Мир. Дружба»,

1955 г.

НА БЕРЕГАХ ГАНГА 

Вода в Индии — это жизнь. Там, где нет воды, раскаленная пустыня умерщвляет все живое. Для индийцев реки священны, и самая почитаемая из всех рек — Ганг, несущий плодородие миллионам акров земли. «Воды Ганга ниспадают с чела Гималаев, как жемчужное ожерелье, нить которого порвалась в небесной выси».

Не только древняя прекрасная поэзия Индии воспевала Ганг. Гимны Гангу слагают и современные индийские поэты. Но они воспевают великую реку не как грозную и милосердную богиню, а как живительную силу, которая должна стать в руках народа источником его благоденствия.

Недалеко то время, когда английские властители, соорудив при помощи рабского труда каналы и водохранилища, торговали здесь водой. Индийскому народу они продавали индийскую воду. А если не сходились в цене, опускались железные щиты шлюзов, и на поля приходила смерть — засуха.

Индия — страна древнейших ирригационных сооружений. За время английского владычества старинные ирригационные сооружения разрушились. Однако англичане не желали восстанавливать водные системы, от которых зависела жизнь миллионов крестьян.

В штате Уттар–Прадеш мы ехали вдоль полноводного, глубокого канала, который правительство Индии недавно реконструировало, проведя большие строительные работы. По этому каналу текла вода Ганга. Рожденная в ледниках Гималаев, она была прозрачна и окрашена голубым пламенем неба. Стаи больших рыб стояли головами против течения, медленно шевеля широкими плавниками.

По обе стороны канала простираются зеленые заросли тропического леса, где, как сказал наш спутник Ромеш Рао, еще до сих пор водятся дикие слоны.

Ромеш Рао — участник освободительной борьбы с английскими колонизаторами. Десять лет он просидел в тюрьме, четыре года из них — в подземелье, лишенном света, где умерших в заточении узников закапывали в земляной пол камеры, так как англичане–тюремщики не хотели убирать трупы. Сейчас Рао принимает участие в работе созданной правительством организации, призванной оказывать агрономическую помощь крестьянам.

Вдоль асфальтовой трассы растут гигантские древние деревья. Исполинские стволы их скручены, словно изваяния смерча. На ветвях, как шерстяные плоды, — большие серые обезьяны.

Мы свернули с шоссе на проселочную дорогу, глинистую, пыльную. И чем дальше мы удалялись от канала, тем больше редел лес. Очень скоро мы оказались в степи, желтой, плоской, с едва заметными возвышенностями — то были крестьянские хижины.

Из узкого, глубокого колодца четверо крестьян черпали воду кожаной бадьей. Ее вытаскивали на поверхность при помощи толстой бурой веревки, свитой из пальмового волокна. На крестьянах были только набедренные повязки. Худые, жилистые, они не поднимали даже глаз, когда мы приблизились к ним.

Мы долго печально и молча смотрели на этот каторжный труд. А ведь почти рядом по великолепному каналу катил свои воды Ганг, и достаточно было лишь небольшого ответвления от канала, чтобы вся эта сухая, жесткая земля начала пышно плодоносить…

Самый старший из крестьян, на плечах которого мы заметили сизые, бугристые мозоли, спросил угрюмо и хрипло:

— Джельтмены хотят пить? Но у нас посуда вот, — и крестьянин показал свои черные скрюченные ладони. — Вы можете проехать к нашему заминдару[7], он угостит вас вином. Он очень любит гостей из–за океана.

Крестьянин поднял с земли щепоть сухой травы, свернул цигарку, закурил, закрывая глаза от едкого, вонючего дыма.

Мы предложили папиросы. Но он величественным движением руки отстранил протянутую пачку:

— Меня тошнит от английского табака, — сказал старик.

— Но это не английский, а советский!

Густые черные брови его высоко поднялись, он спросил, напряженно и пытливо глядя нам в глаза:

— Вы хотите сказать, что вы из той страны?

Несколько минут спустя мы уже сидели с индийскими крестьянами тесным кружком. Посредине стоял деревянный поднос с квашеными овощами и рисом. Мы пили из глиняного кувшина воду, душистую от лепестков роз.

Старый крестьянин, протягивая руку, весело говорил:

— Это единственная наша крестьянская машина. Покурите. Я заложил в нее настоящий табак. — Кивнув головой в сторону нашего спутника Ромеша Рао, крестьянин сказал:

— Я знаю его. Это достойный человек. Он боролся с англичанами. Но я хочу спросить его о том, о чем спрашивает весь народ: может крестьянин жить без земли и воды или не может?

— Но ведь вы уже получили землю? — осведомился Рао.

— Два акра. А семья двадцать семь человек. Я должен выплатить за землю правительству столько, сколько нужно было бы платить за восемь лет аренды помещику. Кроме того, налоги сейчас стали больше. А я еще не выплатил помещику свои прежние долги. Я плачу помещику также за воду, которую черпаю из его колодца.

— Земля — это мое тело, — сурово произнес крестьянин. — Отнять ее — лишить меня яшзни. Нужно заставить помещиков вернуть все, что они отняли у народа при англичанах. Это будет только первым шагом к восстановлению справедливости!

Я обратил внимание на руки крестьянина. Они были необычайно худы, локти выпирали, как костяные шары. Каким же тяжким трудом он так иссушил себя! Но глаза его, гордо блестящие, казалось, принадлежали другому человеку, — столько в них было юношеского воодушевления, величавой красоты и страстной надежды.

Ромеш Рао познакомил нас с еще одним крестьянином.

У подножия холма, где возвышались развалины древнего храма, по клочку земли площадью этак восемнадцать–двадцать квадратных метров, очищенному от щебня и ок–ружейному оградой из камней, ходил крестьянин. Он держал под мышкой маленький серый бурдюк и бережно поливал из него землю.

Когда Рао подошел к крестьянину, тот сначала пытался поцеловать его, руку, потом распростерся на земле, и, прижимаясь щекой к следу, который оставили ноги Рао, с отчаянием воскликнул:

— Господин! Высокочтимый господин! Это неправда. Я не ворую воду из колодца. Я ношу ее из канала.

Страдальчески морщась, Рао сказал:

— Этот человек, очевидно, принимает меня за кого–то из служащих здешнего помещика.

Крестьянин шептал с отчаянием:

— Я не лгу. Спросите жену, я не лгу.

Он бросился навстречу согбенной женщине, только что принесшей на поле две большие корзины, набитые мокрой травой.

— Скажи господину, где ты взяла воду.

Лицо женщины исказилось страхом.

— Послушайте, — сказал сердито Рао, — нам нет никакого дела, где вы берете воду.

Но крестьянин не поверил.

— Скажи, где ты брала воду? — кричал он на женщину. — Скажи!

Но та только судорожно шевелила серыми губами и не могла произнести ни слова.

Выхватывая из корзины пучки мокрой травы, протягивая ее нам, крестьянин просил:

— Понюхайте, пожалуйста, понюхайте! Разве так пахнет вода из колодца? Нам печем даже взять воды из колодца. — Держа в руке пучок мокрой травы, крестьянин шептал в исступлении: — Совсем немного воды. — Он выжал из травы воду на землю и снова горестно выкрикнул: — Совсем немного воды.

Убедившись в том, что мы не присланы помещиком, крестьянин заговорил спокойно:

— Я жду прекрасного урожая. — Привстав, он произнес с гордостью: — Земля здесь была мертвой, твердой, как камень. Посмотрите, как я разделал ее. — И с величайшей бережной нежностью крестьянин зачерпнул горсть земли и протянул ее Рао.

После встречи с этим «землевладельцем» Рао сказал нам с суровой ноткой в голосе:

— Я не склонен ни приуменьшать, ни преувеличивать трудности, с которыми связано осуществление действительных аграрных преобразований. Реакционеры хотят сохранить феодальные порядки. Мы, деятели новой Индии, верим в свои силы, и мы должны одержать победу.

Англичане за время своего владычества сделали все для того, чтобы сковать развитие производительных сил страны. Они сохранили феодализм. Они душили ремесленное производство. Они истребляли голодом десятки миллионов индийцев. И в то же самое время развращали подачками господствующие классы. И до сих пор еще немало богатых и знатных держат своих крестьян в рабской покорности.

Мы снова вернулись на великолепную автостраду.

Над водой канала стояло дрожащее марево. Изможденные люди брали воду и уносили ее на головах в больших глиняных кувшинах. А сколько нужно таких кувшинов, чтобы полить один акр земли!

На берегу одного из притоков Ганга мы увидели плот. Он был сделан из крученых пучков водяных растений, обвязанных тонкими лианами. Поверхность плота покрыта слоем земли, разделанной на грядки.

Владелец этого плавучего поля подошел к нам, сложив приветственно перед лицом ладони. Длинные черные волосы падали на его плечи. Он угостил нас лепешкой, приготовленной из толченых семян водяного каштана и корней кувшинок. Такой вкус имеют, должно быть, прессованные опилки.

Очевидно, мы не смогли скрыть, что не привыкли питаться древесной пищей. Крестьянин улыбнулся и сказал, похлопав себя по животу:

— Это тело подвержено старости, болезням, печалям и бесчисленным страданиям. Это тело праведник должен покинуть с радостью. Но я не хочу его покидать! Я слышал, что крестьянам дадут землю. Я пришел к Гангу, чтобы умереть на его священных берегах. Но теперь я не хочу умирать. Я построил плот, насыпал на него землю и выращиваю на этом поле рис, чтобы было чем засеять землю, которую мне обещали дать.

Сгущались багряные сумерки, и почти мгновенно в небе появилась луна. Она была яркой, почти как солнце, только лишенное лучей.

Рао предложил:

— Я хотел, чтобы мы посетили еще одну деревню. Всего двадцать минут пути.

Мы ехали по равнине, освещениой луной. Из оврагов, заросших камышом, раздавался протяжный вой шакалов.

Перед нами лежало безводное русло реки, усеянное почти белыми от лунного света, гладко обточенными камнями. Они были словно кости некогда погибшего здесь гигантского существа. Из этих камней сотни крестьян строили сейчас поперек безводного русла плотину. Женщины носили на головах камни, придерживая их руками, словно сосуды, наполненные водой. Согбенные мужчины таскали камни в больших корзинах, опираясь на короткие палки. Огромные валуны они оплетали веревками и несли на бамбуковых шестах, изгибающихся от тяжести.

На каменном гребне плотины сидел человек и, держа менаду колен барабан, похожий на опрокинутый глиняный горшок, мерно стуча по нему длинными твердыми пальцами, пел, подняв сухое, темное лицо к небу:

Мы собираем воду в чашу земли. И не будем больше увлажнять поле своими слезами. Мы собрались вместе, чтобы соединить свой труд. Люди разных каст собирают воду в одну чашу.

Сияя гордой улыбкой, Рао торжественно заявил:

— Крестьяне объединились и решили построить водохранилище. Днем они работают на своих полях, а ночью па стройке.

— Значит, они строят водохранилище на своей земле?

— Это еще не уточнено. Здешнему помещику по закону о земельной реформе, принятому у нас в штате, полагалось оставить тридцать акров земли. Но он фиктивно передал излишки земли своим многочисленным родственникам, и юридически земля теперь принадлежит им.

Тяжелая медная луна висела в небе. Мы снова ехали вдоль берега канала, по которому текли воды Ганга. По обе стороны простирались исполинские тропические леса.

Какие могучие силы плодородия таит в себе эта земля! Каким изобилием может она одарить человека!

1955 г.

НА ЮГЕ ИНДИИ

Индийский декабрь — это не зима, конечно. Просто солнце чуть милосерднее, чем в другие месяцы. Но издали в это все–таки трудно поверить, и поэтому из Москвы мы вылетели застегнутые на все пуговицы наших осенних пальто.

Мы — это доктор педагогических наук Е. Соловьева, хирург А. Даиров и я, литератор. Наша «тройка» — гости Индо–Советского культурного общества. За семь часов ночного полета ТУ‑114 домчал нас до Дели.

Мы были еще ошеломлены чудом своего стремительного перемещения, когда на наши драповые плечи легли влажные гирлянды из роз, возложенные руками активистов общества. Тут же, на аэродроме, мы получили точно и деловито составленную программу нашего пребывания в стране.

Наш маршрут — юяшые штаты Индии. Мы прочитали предложенную нагл программу и убедились, что она насыщена встречами, митингами, беседами, конференциями. В этом смысле она была почти совершенной и несомненно свидетельствовала об огромпом интересе индийской общественности к тем областяхм творческой деятельности советских людей, которые мы представляли. Но у нас была и своя неутоленная жажда познания Индии, ее красот и древних памятников. И вот для них в этой совершенной программе почти не оставалось места.

Ну что ж, пришлось пожертвовать возможностью изучить памятники прошлого Индии. Взамен, однако, мы получили возможность увидеть черты новой Индии.

В поездке у меня по сравнению с моими спутниками было одно преимущество. Девять лет назад я уже побывал в Индии. Новая встреча с этой страной была столь же братской и теплой, что и в первый раз. Но я без труда обнаружил, что индийская общественность знает жизнь Советского Союза гораздо лучше, чем раньше. В этом мы увидели значительную долю просветительного труда членов общества, их неутомимую благородную деятельность.

…Хирург А. Даиров — казах, спокойный, обычно немногословный человек. Когда он переступал порог медицинских учреждений Индии, то становился неузнаваем. Он охотно рассказывал своим индийским коллегам не только о постановке здравоохранения в своей республике, но и во всем Союзе. Он подробно делился собственным опытом уникальных операций на сердце с применением новой, совершенной аппаратуры, созданной нашими учеными.

Слушая эти беседы, я думал о том, что советская политика дружбы между народами очень часто раскрывается сейчас и в таком священном деле, как спасение жизни людей. И я вспоминал рассказ командира нашего самолета, который незадолго до нашего рейса доставил в Индию бесценный груз, состоящий из миллиона доз различных противоэпидемических сывороток — безвозмездный дар Советского государства.

Советский медик Даиров здесь, в Индии, осматривал и диагностировал многих тяжелобольных. Иногда он возвращался в гостиницу из больницы поздно вечером. Ложась под москитную сетку, он долго не мог заснуть, ворочался, потом вдруг начинал рассказывать о своих новых пациентах. Их судьба, их здоровье волновали его так же, как состояние его больных в Алма–Ате.

А доктор педагогических наук Е. Соловьева? Она посещала колледжи, встречалась с учителями, проводили долгие беседы о психологии ребенка, о педагогике, делала сообщения в самых различных, но в равной степени пытливых аудиториях о постановке народного образования в нашей стране. И все это время я наблюдал в ней такую заинтересованность, будто Е. Соловьева персонально отвечает за воспитание юных индийских граждан.

Когда Е. Соловьева делилась с индийскими учителями собственным педагогическим опытом, блокноты их покрывались торопливыми записями; я думал: «Ну что же, древние памятники Индии мы рассмотрели на репродукциях, почитаем о них еще раз в книгах, зато нам довелось заглянуть в лицо новой Индии».

В самых различных аудиториях разговор о советской литературе вызывал жадный интерес и по существу касался всех сторон строительства коммунистического общества в нашей стране. Особенно велик здесь интерес к советской литературе последнего десятилетия. Через нее общественность Индии жаждет глубоко познать великие преобразования, которые произошли в жизни нашего общества. Даже краткое изложение содержания наиболее заметных произведений наших писателей минувшего года вызывало самый живой и благодарный отклик.

И когда видные деятели индийской культуры говорили нам о том, что «современная советская литература близка духовным интересам индийского народа своим высоким многогранным гуманизмом», — с этой оценкой было приятно согласиться.

Реакционная печать Индии слабодушно и трусливо замалчивает общечеловеческое прогрессивное значение советской литературы. Зато на ее страницах нет недостатка в клеветнических сплетнях. Появились, например, сообщения, будто бы нашим журналам и газетам запрещено печатать молодых литераторов, подвергшихся критике. И когда я на пресс–конференции перечислил напечатанные только за последние месяцы истекшего года удачные произведения этих самых молодых писателей, аудитория индийских журналистов была просто возмущена клеветой ряда местных газет, которая так просто опровергалась фактами нашей повседневной литературной жизни.

Пределом цинизма была истерическая кампания реакционной печати, связанная с печальной гибелью под Москвой студента из Ганы. Эта печать прекрасно знала обстоятельства его смерти: человек замерз в состоянии сильного опьянения. Прекрасно известно название государства, где вешают «цветных», не пускают их на порог школ и университетов, где жгут их дома. Но классовая злоба водит отравленными перьями.

Мы выступали в эти дни на митингах, организованных прямо на улицах. Вместо графина с водой на трибуну ставился кокосовый орех с пробитой макушкой, а репродукторы были развешаны на стволах пальм. Мы начинали говорить, и вот останавливались прохожие, пассажиры выходили из автобусов — это и была наша аудитория.

Обычно индийцы, приветствуя, складывают перед собой ладони, но именно в эти дни тысячи людей протягивали нам руки для пожатия.

Мы спросили наших индийских друзей, чем объяснить это массовое нарушение обычая. Нам сказали:

— Это знак особенпо большого внимания к вам как к советским людям.

Мы посетили Бомбейский технологический институт, построенный и оснащенный с помощью Советского Союза. Здесь наши ученые отдают свои знания будущим инженерам и ученым Индии. В Мадрасе мы были на строительной площадке большого завода хирургических инструментов. Он возводится также с участием и помощью нашей страны. Инженер–строитель И. Балдин, машиностроитель А. Арутюнов, механик А. Коровин работают здесь в тесной дружбе со своими индийскими коллегами.

В Бангалоре мы встретились с маститым профессором МАИ А. Лебединским. Он читает лекции на факультете аэронавтики, готовит кадры будущих творцов индийского самолетостроения. Мы видели лишь несколько человек из числа советских ученых, спецпалистов, помогающих новой Индии.

Правительство Индии стремится укрепить государственный сектор — основу независимого экономического развития страны. Индийская реационная печать выступает против государственного сектора, предавая дело независимости Индии. Она восхваляет строительство американских пропагандистских центров, католических храмов и монастырей, барскую филантропию иностранных фирм, но упорно замалчивает бескорыстную помощь Советского Союза, отвечающую историческим чаяниям индийского парода.

В Мадрасе в президиуме девятитысячного митинга, организованного обществом дружбы, сидели плечом к плечу политические деятели — члены индийского парламента и простые рабочие. Лидер Коммунистической партии и миллионер, владелец более десятка текстильных предприятий, гандисты и марксисты. Что свело их вместе за обширным столом президиума?

Миллионер сказал нам: «Я посылал своих двух взрослых сыновей в Советский Союз для изучения передовой технологии производства».

Член парламента заявил: «Политика мира Советского Союза имеет решающее значение для судеб всего человечества».

Местный лидер правящей партии Национальный конгресс сказал: «Укрепление дружбы с Советским Союзом есть по существу укрепление позиций национальной независимости Индии».

Разные люди. Разными путями пришли они на этот митинг, но пришли.

Митинг проходил под открытым небом, черным и звездным. Воздух был насыщен влажным дыханием океана. Тысячи людей дружески улыбались нам, и чувство любви к народу Индии переполняло наши сердца…

И все–таки нам хотелось полнее узнать, что свело сегодня за единым столом президиума столь разных представителей общественности Индии.

Индийские друзья объяснили нам: эта общпость связана сейчас прежде всего с острой политической борьбой против ультраправых, которые являются агептурой иностранного и индийского монополистического капитала. Дело в том, что партия Сватентра и Джан–сангх ненавидят демократическое крыло Индийского национального конгресса, разнузданно клевещут на премьер–министра Дж. Неру, хотят швырнуть под ноги монополиям США завоевания национального освобождения Индии.

Но народ, сбросивший колониальное ярмо, не хочет идти в кабалу неоколониализма, прелести которого не так давно развязно рекламировал американский посол в Индии Честер Боулс. Это его выступление было встречено передовыми людьми Индии с негодованием и гневом.

Индийские друзья попросили пас:

— Когда приедете домой, расскажите, пожалуйста, о том, что вы здесь услышали, — индийский народ полон решимости отстоять и упрочить свою независимость…

С самолета на самолет — Бомбей, Бангалор, Тривандрум, Мадурая, Мадрас и снова Дели. Здесь мы узнали, что государственный Бхилайский металлургический завод, построенный в Индии с помощью Советского Союза, на котором и сейчас работают советские специалисты, дал сверх плана 1963 года 153 тысячи тонн чугуна и 204 тысячи тонн стали и увеличил производственную мощность всех цехов. Вот они, плоды творческой дружбы советских людей с народами Индии!

Самолет мчал нас в поднебесье над грандиозными каменными морщинами снежных Гималаев, безлюдной ледяной горной пустыней. Позади осталась солнечная Индия, а мы еще долго вспоминали сердечную теплоту ее людей.

Я вспоминал подробности своей трехчасовой беседы с выдающимся индийским писателем Кришап Чандром в Бомбее. Он сказал: «Главный предмет искусства — это человек». Я ответил: «Девизом Коммунистической партии Советского Союза является принцип, записанный в ее Программе, — все во имя человека, все во имя его блага». Он сказал: «Какое замечательное гармоническое совпадение цели искусства и политики».

…Я вспоминал каменоломню в скалах Тривапдрума, где индийские рабочие с поразительным мастерством скалывали тонкие гранитные плиты и разделывали их на каменные доски. Тяжкая работа — зачем? А затем, что в Индии не хватает цемента и его заменяют вот этими досками, вырубленными из скал.

Этот титанический труд говорил моему сердцу о многом. Трудовой народ построит свою великую независимую Индию, и нет таких твердынь на его пути, которые он не преодолеет.

1964 г.

ДОРОГА НА АСУАН

Мы не знали, что шофер наш Фатхи гордо пообещал своим приятелям показать советским журналистам весь блеск и дерзновенное искусство каирского водителя, для которого бешеная скорость и презрение к правилам уличного движения являются самыми достойными показателями мужества и, увы, умения обращаться с машиной.

И это свое тщеславное намерение Фатхи осуществил с непреоборимой настойчивостью. Двести километров наша машина мчалась так, будто ею выстрелили. Еще до захода солнца мы прибыли в Луксор, знаменитый своими древностями: Фиванским некрополем, Кариахским храмом, долиной царей — место паломничества египтологов всего мира.

Мы должны были пересечь Египет с севера на юг. Мы собирались, вопреки шоферскому самолюбию Фатхи, медленно и вдумчиво проехать долину Нила, чтобы увидеть ее плодородие, дарованное драгоценной водой Нила. Эта картина как бы рисовала нам все великое животворящее значение высотной Асуанской плотины для судеб народа, для будущего страны.

130 миллиардов кубометров воды, которые соберет в своем гигантском искусственном море высотная Асуанская плотина, могуче атакуют мертвую пустыню и своей «живой водой» даруют жизнь пустыне.

В Африке есть обычай: если человек в пустыне поделился с тобой водой, ты как бы становишься его братом. Асуанское море, которое создают строители высотной плотины, — бесценный дар народу, и то, что в создании этой плотины участвуют советские специалисты, делает их побратимами египтян.

Каирские журналисты почему–то мало пишут о строительстве Асуанской плотины, столь много значащей для судьбы страны. Но египетские феллахи черпают свои познания жизни не из прессы. Путем тяжкого труда добывают они себе средства к жизни, принося в кожаных мешках воду на свои поля. Феллахи оказались более осведомленными о великой стройке и о тех, кто в ней участвует. Этим обстоятельством неплохо пользовался наш водитель Фатхи. Стоило ему значительно кивнуть в нашу сторону и сказать, что эти «русси» едут на Асуан, как мгновенно другие водители уступали очередь у бензоколонки, сметали пыль с нашей машины, угощали фруктами, сахарным тростником и сообщали последние новости.

Чем ближе мы приближались к Асуану, тем радушнее нас встречали арабы. Так глубоко благодарное уважение к советским строителям Асуана косвенно падало и на нас.

Значение великой африканской стройки — высотной плотины — мы ощущали беспрестанно на всем протяжении пути. С восхода до захода солнца мы видели безмерный труд феллахов, добывающих воду на свои поля. Мы видели, как вращают бесконечно дети и старики ручки длинных деревенских барабанов с винтообразной спиралью внутри, как шадурами медленно черпают ее из канав, как палкой, с привязанной па конце жестяной банкой, терпеливо переливают воду из канавы в канаву, как женщины бесчисленной вереницей носят воду в глиняных тяжелых кувшинах из глубоких колодцев, чтобы вылить ее на полоску земли. Тысячи лет так добывал эту драгоценную воду народ, борясь с беспощадной смертоносной пустыней.

Решение правительства Египта построить своими силами с помощью Советского Союза высотную Асуанскую плотину — исторический акт, знаменующий начало новой эпохи африканского континента.

Конечно, по дороге нам очень хотелось тщательно осмотреть знаменитые древности Египта: дворцы, гробницы, храмы, монументы, обелиски. Но в свое время Фатхи провез по этому пути известного советского египтолога, сопровождал его при осмотре древностей и, вооружившись таким способом добытыми сведениями, он безжалостно гнал от нас проводников, считая их невеждами. Он полагал, что теперь он, Фатхи, только он один обладает всеми достоверными знаниями о богах, фараонах, эпохах. Он даже пробовал читать нам иероглифы. Для этого он становился лицом к любой стенной росписи и говорил то, что считал нужным говорить. Фатхи с энтузиазмом восхвалял познания советского египтолога, но со дня их совместного путешествия прошло немало времени, поэтому то, что Фатхи забыл, он восстанавливал с удивительной смелостью, не считающейся с фактами, датами и даже самой историей. Я не решаюсь делиться теми сведениями о древнем Египте, которые энергично и самоуверенно сообщал нам Фатхи. Они были очень своеобразны, но, как говорится, несколько расходились с первоисточниками. Но то, что колоссы Мемнона и многие другие монументы Луксора высечены из прочного асуанского камня, привезенного сюда тысячи лет назад по Нилу, говорило нам, что строители Асуанского гидроузла имеют дело с крепчайшими породами, и если объем скальных работ на Асуане равняется семнадцати пирамидам Хеопса, то асуанский гранит во много раз превосходит своей твердостью породы, которые шли на плиты этой знаменитой пирамиды.

Благоговение к древним скульптурам, вырезанным из асуанского камня, сочеталось у нас с почтительным уважением к строителям высотной Асуанской плотины, которые высекают в гранитной тверди грандиозное гидросооружение современности.

Долина царей ограждена белыми, раскаленными зноем скалами Гебель–эль–Куриа. Здесь было открыто место захоронения былых властителей Египта, сокровища которых тщетно пытались спасти от расхитителей еще в давние времена.

Здесь мы познакомились с одним из жителей деревушки, носящей название Эль–Куриа, прославившихся неуличимыми подделками древностей. Их изделия обманывали самых прославленных египтологов. И сейчас некоторые из них не оставили такого промысла и с таинственным видом предлагают иностранцам художественные изделия, будто бы похищенные из гробниц.

Но когда Фатхи сообщил этому мастеру подделок, пожалуй, сработанных более тщательно, чем оригиналы, что мы «русси» и едем на Асуан, «похититель древностей» с простодушной доверчивостью рассказал нам, как он работает. Перед нами был несомненно талантливый мастер — художник, презирающий свое ремесло и мечтающий о куске земли, которую он мог бы возделывать своими руками.

Он Поделился своими наблюдениями над советскими людьми.

«Вы, русси, отличаетесь от других туристов тем, что восхищаетесь искусством людей, которые создали древние храмы, а все другие восхищаются тем, как богато жили фараоны». Он подарил одному из нас искусно вырезанный на камне древний рисунок и отказался взять деньги. Он сказал, что знает твердость асуанского гранита и поражен, как строители могли вырезать в нем свои гигантские сооружения.

У белой колоннады храма царицы Хатшепсут мы встретили польского археолога Лешека Домбровского, который открыл здесь, в долине, развалины храма Тутмеса III — юного супруга Хатшепсут, в свое время обижаемого своей пожилой женой и потом отомстившего ей тем, что он всюду уничтожал ее изображения.

Глядя на величественные сооружения, полные изящества и дивной прелести, мы ни на секунду не могли забыть простую глиняную табличку с клинописными знаками, которыми было написано еще четыре тысячи лет назад безымянное послание: «Я голодаю, пришли мне пшеницы и кунжута». И желание увидеть скорей строительство высотной Асуанской плотины становилось не менее жгучим, чем само африканское солнце.

В долине Нила шла уборка урожая. Горы сахарного тростника лежали у обочин дорог, их транспортировали на самый большой в Египте Луксорский сахарный завод. Пирамиды лука, чеснока возвышались лаковыми холмами. На токах каменными древними катками обмолачивали хлеб. Покрытые жесткой сухой пылью пустыни шли отары овец, их сопровождали пастухи — стройные, тощие, с орлиными взорами бесстрашных кочевников.

В океане света, как вечно зеленая оранжерея, лежала богатейшая Нильская долина.

Но, возможно, оттого, что мы слишком стремительно передвигались в пространстве, будем считать, что в этом виноват Фатхи, мы не смогли ответить, почему в этой богатейшей долине еще так бедно живут феллахи, почему они пользуются орудиями труда такими же, какими пользовались древние египтяне, и жилища их подобны тем, в каких ютились люди, строившие пирамиды тысячи лет назад. Но в чем мы были твердо убеждены, так это в том, что создание Асуанского гидроузла с гидростанцией, которая будет обладать мощностью в 2,1 миллиона киловатт и которая будет вырабатывать в год 10 миллиардов киловатт–часов, даст стране возможности для больших социально–экономических преобразований. Это будет индустриальный бастион Египта, надежная опора его экономической независимости.

После Луксора кончилась дорога, обсаженная эвкалиптами.

В пальмовых рощах меж деревьев густо колосилась пшеница. Между глинобитными хижинами всюду торчали остроконечные купола голубятен — местные заводы удобрений. Порхали ласточки с оранжевой грудью. По рисовым полям бродили фарфоровой белизны ибисы. Бедуины гнали караваны верблюдов, нагруженных бочками с горючим, и надменно не уступали дороги грузовикам, кузова которых были размалеваны и украшены всеми цветами радуги.

На советских скреперах работали арабы–машинисты, углубляя и расширяя русла старых каналов для будущей большой воды высотной Асуанской плотины. Скоро мы увидели строительство новых селений, куда будут расселены по племенам жители тех районов, которые закроет будущее Асуанское море, протяженностью в 500 километров.

Полуголый курчавый мальчишка араб подошел к нашей машине и, протягивая руку, сказал:

— Здрасте.

Значит, здесь уже не редкость советские люди, и Асуан близок!

Мы остановились у храма Кут–Умбо, возвышающегося над Нилом. Здесь некогда обитала Клеопатра. В комнатах ее сохранилась удивительной красоты и изящества цветная роспись. Мы мечтательно глядели на бассейн, в котором купалась некогда эта увлекательная царственная дама.

Охранитель храма привел нас в сторожку, где навалом валялись заплесневелые мумии, сушеные крокодилы и черепа, но смотреть на эти кладбищенские останки было неприятно. Мы ходили по дворцу Кут–Умбо. Он не поражал гигантскими размерами, он бы сделап грациозно, и воды Нила нежно омывали его отвесные стены. И здесь уже разгорелся далеко не научный спор: кто из двух прелестней — Нефертити или Клеопатра? Очевидно, у египтологов по этому вопросу тоже нет единого мнения.

А потом мы ворвались в пустыню. В каменное черножелтое крошево, горячее, как обломки подины не остывшей мартеновской печи.

Здесь уже не было асфальта. Не было и травинки. Каменные хребты в расселинах, в обломках, голые скалистые зубья с розоватыми оттенками. Под колесами машин скрежетал каменный щебень, и пыль пустыни жгла кожу, будто едкий порошок. И в этой пустыне мы увидели палатки геологов, буровые вышки, оранжевые бочки с горючим. Где–то здесь работали экспедиции и советских геологов. В районе Асуана были открыты недавно железные руды. В Египте нет каменного угля. Но Асуанская мощная гидростанция будет основой для создания в Египте электрометаллургии.

Мы уже не упрекали Фатхи за ту бешеную скорость, с которой он гнал машину. Сквозь открытые окна раскаленный воздух врывался тугим шквалом. От этого не становилось прохладнее, но было чем дышать.

В Египте Асуан считают полюсом высокой температуры, так же как у нас считают Якутск полюсом низких температур.

Древняя египетская поговорка гласит, что над Асуаном никогда не заходит солнце. Жители Асуана расходятся в мнении — сто лет назад или пятьдесят над Асуаном как–то прошел дождь.

Мы мчались через отрезок пустыни к Асуану и больше всего на свете желали, чтобы у нас не пробило колючим камнем покрышки. Как выяснилось, Фатхи забыл захватить с собой из Каира необходимый инструмент. Голосовать в пустыне в ожидании попутного транспорта — это не самое лучшее занятие. Но в нас вселило бодрость то, что Фатхи все–таки не забыл в храме Кут–Умбо заправить машину водой. Значит, мы в случае чего не погибнем от жажды. С этой твердой и оптимистической надеждой мы вновь выехали к долине Нила и по отличной дороге подкатили к Асуану.

1963 г.

БАСТИОН СВОБОДНОЙ АФРИКИ

Панорама строительства высотной Асуанской плотины поражает не масштабами. Это гигантский индустриальный комбинат — так компактно поставленный, что не ощущаешь огромности занимаемого им пространства.

И в этом сказывается прозорливое талантливое искусство тех, кто создавал будущую индустриальную композицию величайшего сооружения африканского континента.

В течение пяти лет виднейшие инженеры–гидротехники Египта вели геологические и топографические изыскания места будущей высотной плотины. Когда затем правительство приняло решение поставить высотную плотину в верховьях Нила, наиболее технически развитые державы мира предложили свои проекты ее создания. Это был своеобразный конкурс–состязание, на весах которого оказался весь опыт стран по созданию сложных гидротехнических сооружений. Победителем оказался проект Советского Союза (главный инженер проекта Герой Социалистического Труда Н. А. Малышев). Это было свидетельством научно–технического превосходства страны социализма над западными соперниками. Крупнейшие гидротехники Египта, отдавшие всю свою жизнь проблемам использования благодатных вод Нила, поехали в Советский Союз, посетили строительства самых мощных в мире гидростанций на Волге, Днепре, в Сибири, увидели, из какого созидательного опыта черпают советские специалисты свое мастерство.

Египетским ученым показали на одной из советских рек действующую модель асуанского гидроузла, где велись исследовательские работы, материалы которых помогут строителям Асуана решать сложные проблемы.

Есть такой термин «строительное искусство». Проект плотины был не только совершенным произведением научно–технического творчества. В нем нашла воплощение забота о максимальной экономии государственных средств Египта и мудрый расчет на максимальную эффективность сооружения для развития всей экономики республики.

Достаточно сказать, что гигантское сооружение после его пуска окупится в течение двух лет и увеличит ежегодный национальный доход Египта на 35 процентов.

Сходство строительства высотной Асуанской плотины с действующим индустриальным комбинатом создают размещенные на его площадке заводы: бетонный, арматурный, монтажный, ремонтно–механический, авторемонтный, камнедробильный, компрессорные, кислородные станции и прочие предприятия. Строительство работает сейчас всем фронтом, в строгом и последовательном взаимодействии всех мощностей.

Конечно, строительство не завод. Это битва с природой, полная неожиданностей, которые надо предвосхитить, как полководец предвосхищает замыслы противника.

«Продукция» стройки колоссальна по своим объемам. На левом берегу Нила на желтой плоскости Ливийской пустыни возвышается пятимиллионнотонная песчаная гора, намытая земснарядами для последующей транспортировки в тело плотины. Такие же хребты, но уже из дробленых глыб гранита, громоздятся на правом берегу скалистой Аравийской пустыни. Этот гранит вынут из ложа отводного канала, и его круглосуточно, после обработки сортировочными агрегатами, бросают из саморазгружающихся барж там, где Нил пересекает ось плотины. И со дня на день все выше и выше растет подводный скальный хребет — каменный скелет тела плотины.

Египтяне называют Нил не рекой, а морем.

Глубина Нила достигает 30–40 метров.

Во время паводков Нил превращается в продолговатое бурное бурое море, поднимаясь над своими летними берегами на двадцать с лишним метров. Вот какую «речку» предстоит обуздать строителям Асуанской высотной плотины под нестерпимо палящим зноем светоносного неба Африки!

Я понимаю, что работающим на Асуане советским строителям величайших в мире гидростанций на Волге, Ангаре, Енисее возведение гигантского гидроузла на Ниле не кажется диковинкой. Маститые мастера имеют на своем личном счету немало сооружений и в арктических и субтропических зонах нашей страны. От строителей Норильского комбината в Заполярье до строителей Каракумского канала в пустыне, состязающейся своим пеклом с африканским жаром, — вот климатический диапазон советских мастеров–специалистов, участвующих в сооружении высотной Асуанской плотины, или, как она называется по–арабски, Садд–эль–Аали.

С высоты каменного хребта я глядел в искусственное ущелье отводного канала, глядел, как в пропасть, заполненную голубой дымкой, где на дне уменьшенные пространством до лплипутных размеров торчали тонкие, как спички, трубы буровых станков, а двадцатипятитонные минские самосвалы выглядели словно игрушки.

Конечно, дно котлована отводного канала, где при сорокапятиградусной температуре еще весеннего африканского солнца работали паши четырехкубовые экскаваторы, не самое уютное место на планете.

И хотя забой беспрестанно орошался разбрызгивательными установками, острая, как наждак, гранитная пыль основательно продирала кожу.

Но волшебное зрелище могучей работы механизмов, с грациозным изяществом покоряющихся воле человека, действует завораживающе.

Раздробленную взрывами скальную породу машина зачерпывала стальной дланью и бережно высыпала в приседающий под тяжестью многотонных обломков гранита кузов самосвала.

Эта была виртуозная работа машинистов экскаваторов и одновременно ритмично слаженное действие водителей самосвалов — арабов, ни на минуту не оставляющих экскаваторы в простое.

Жара, пыль, духота, угарный чад выхлопных газов машин, но все это перестаешь ощущать, плененный картиной труда, великолепного, как искусство. Так же мы замирали в карнахском храме, пораженные созданием рук человеческих.

Такие машинисты экскаваторов, как Григорий Дузик и Владимир Харкин, уже вынули каждый по миллиону кубометров асуанской скалы из ложа будущего отводного канала. Вечером я встретился в клубе поселка советских специалистов с Володей Харкиным. Ему тридцать лет, он пришел на строительство Куйбышевской ГЭС по путевке комсомола. В Африке три года. В прошлом году женился, ее зовут Светланой. Она здесь с ним на Асуане. Володя знает арабский язык. Его ученики–арабы уже самостоятельно работают на полуторакубовых экскаваторах.

— Ну как, в Африке не жарко?

— Когда начинается жара, мы работаем ночью. Ночи здесь красивые, небо всегда чистое, в звездах.

— А как дела идут?

— Что ж, как обещали, дадим в срок большую воду… — Володя оживленно объясняет: — Ведь только один Египет получит воду для вновь осваиваемых земель более чем на 800 тысяч гектаров, а в Судане обрабатываемые площади удвоятся. Это же какое счастье людям?! Конечно, вначале все трудно. Местные говорили: русские не выдержат жары асуанского лета. Ну, а нам тут не до жары — нужно было собрать первые электроэкскаваторы. Языка не знаем, чертим на песке, как куда ставить какую деталь. Электроэнергии не хватало — арабы впервые видели такие машины, а надо с ними их вместе монтировать. Я жил в гостинице «Гранд–отель». Там полно интуристов. Прихожу с работы, спецовка в мазуте. Стал в чемоданчик класть спецовку, а ходил на работу в костюме, в галстуке, как положено. Вначале арабы–шоферы все никак не могли наловчиться ставить правильно самосвалы под ковш, выходил из кабины, показывал — обозначал вешками. Сам садился к ним за баранку. Удивлялись: зачем это делаю? Тебе, мол, платят как машинисту экскаватора, а ты беспокоишься за нас, шоферов. И почему нас все торопишь, тебе же лучше: чем дольше будет тянуться стройка, тем больше заработаешь, а я по–арабски только техническую терминологию усвоил. Разве с таким запасом слов все объяснишь? Но они сами без слов все поняли. Когда я на монтаже повредил руку, перебинтовал ее, но на работе остался, арабские рабочие принесли лепешку — все по куску от нее оторвали и мне дали. Это в знак того, что теперь считают меня вроде как братом, что ли. Приятно такое уважение от людей получить…

Никто из советских специалистов не носит здесь золотых звезд Героев Социалистического Труда, орденов, полученных за доблестный труд на великих стройках Отчизны. Не по золоту на груди познают арабы виртуозное умение наших прославленных мастеров, а по их золотым рукам.

1963 г.

МЭТЬЮ РИДЖУЭЙ — ГЕНЕРАЛ-ПАЛАЧ

Когда приказом Трумэна вместо Макартура на должность главного палача корейского народа был назначен Мэтью Риджуэй, американские газеты получили срочный заказ: отрекомендовать названного Риджуэя с самой что ни на есть лучшей стороны.

Требовалось, во–первых, охарактеризовать Риджуэя как полководца — недаром же у него на плечах генеральские погоны, а на мундире аргентинский орден, пожалованный фашистским диктатором Лероном. Желательно было также описать оригинальные черты его военного «дарования», ибо всем ясно, что этот генерал далеко не дурак: почти всю свою жизнь находясь на военной службе, он всегда умел держаться подальше от линии фронта. Далее яселательно было, но, конечно, очень тонко, намекнуть читателю, что Риджуэй не похож на Макартура. Но при этом необходимо было, конечно, не очень сильно поносить Макартура, чтобы не пострадала честь американского мундира.

Нужно прямо сказать: американской прессе удалось раскопать кое–какой материал для рекламирования нового генерала–палача.

Отец Мэтыо Риджуэя — Томас Риджуэй, будучи уясе глубоким старцем, равнодушным ко всему на свете, кроме манной каши с цукатом, каждый раз, когда при нем произносили слово Китай, приходил в неистовое возбуждение. Он начинал размахивать руками и сипло кричать:

— Х–е–к! Голова. Х–е–к! Другая. Х–е–к! Третья.

Дело в том, что отец Риджуэя в свое время участвовал в подавлении боксерского восстания в Китае. Воспоминания о зверствах, совершенных над китайским народом, были поэтому самыми дорогими в его жизни. Воспитывая сына, он никогда не переставал рассказывать ему о преимуществах безнаказанной расправы над безоружным мирным населением, о всех способах наживы, доступных офицеру карательной экспедиции. И юный Мэт рос, мечтая когда–нибудь пойти по стопам своего папаши…

По свидетельству журнала «Тайм», «Мэтью Риджуэй неофициально начал свою военную карьеру сорок пять лет назад, когда он окриком часового останавливал посетителей, стоя в дверях своего дома при форте Валла–Валла в штате Вашингтон».

В 1917 году Риджуэй получил звание лейтенанта. К этому времени он уже несколько поумнел, перестал играть в солдатики и сосредоточил все свои способности и энергию на том, чтобы не соприкасаться с любым противником на расстоянии ближе 10 тысяч километров.

Вполне закономерно о Риджуэе, как деликатно пишет американская печать, «сложилось представление, как о штабном человеке». Что касается его самого, то он, понятно, не возражал бы, если эта репутация стала даже пожизненной. Но обстоятельства сложились так, что ему все–таки пришлось покинуть Штаты, и в 1942 году он попал на фронт.

Несмотря на все усилия американской печати, занявшейся изысканием фронтовых «подвигов» Риджуэя, повезло одному только корреспонденту журнала «Тайм», который так описал один из этих подвигов:

«После того как один из его лучших офицеров с огромными трудностями высадился в Нормандии, Риджуэй велел позвать его к себе. Чрезвычайно польщенный, офицер ожидал поздравлений. Однако Риджуэй, заметив, что тот без шлема, заорал: «Черт побери, где ваше обмундирование?»

Легко увидеть, что в данном случае Риджуэй обнаружил присутствие духа, не свойственное для многих американских генералов во фронтовой обстановке.

После войны, как сообщает тот же корреспондент, Риджуэй «снова стал военным дипломатом в качестве американского представителя в военно–штабном комитете ООН, а также председателем Межамериканского комитета обороны в Вашингтоне».

Далее мы узнаем, что «вне службы Риджуэй любит поразвлечься и что он отлично готовит крепкие коктейли». Когда его назначили на место убитого генерала Уокера, оказывается, «сборы были недолги. Риджуэй имеет списки содержимого всех своих примерно двадцати чемоданов и сундуков, а также общий список всей своей одежды, мебели и всего остального, что ему принадлежит»…

Итак, Мэтью Риджуэй в декабре 1950 года стал командующим американской 8‑й армии в Корее.

Пятидесятишестилетний, как говорят американцы, «парень» с втянутыми в рот сухими губами, хрящеватым с горбинкой носом и слезящимися тусклыми глазами, страдающий к тому же несварением желудка, сошел на корейскую землю с огромным индивидуальным санитарным пакетом за плечами и подвешенными на груди двумя гранатами.

По свидетельству журнала «Тайм», это было время, когда в американской армии, «как эпидемия, расиро–странилось желание все бросить и удирать на юг».

Назначенный на должность палача, Риджуэй предложил своей отступающей армии и палаческую тактику. По его приказу американцы уничтожали за собой все живое. «Солдаты должны убивать, — говорил Риджуэй. — Я приехал сюда только для этого». Он приказывал танкистам давить женщин и детей, собранных за колючей проволокой. Он устраивал завесы из горящего напалма, в которых гибли тысячи мирных жителей Кореи. Все это называлось «Операция — Убийца». Так окрестил весам Риджуэй. И этот палач, творя свое страшное дело, как сообщали американские газеты, «каждый день, регулярно, при всех обстоятельствах, ложился спать в девять часов и вставал в шесть».

Создавая миф о Риджуэе–полководце в то время, как он просто–напросто палач, гангстеры пера цитировали некоторые его военные «афоризмы». Глубокая «мысль» Риджуэя о войне: «Война похожа на игру в футбол». Стратегическая формула Риджуэя: «Территория и недвижимая собственность здесь явления преходящие»… Девиз Риджуэя: «Мне в Корее не нравится, но мне также не хочется убираться отсюда отстеганным».

Риджуэй докладывал в Вашингтон не о победах на фронте, а о количестве уничтоженного мирного корейского населения, о сожженных городах и селах, и в Вашингтоне это нравилось, там были довольны: Риджуэя назначили преемником Макартура.

В Америке Макартура окрестили «восточным Цезарем». Такой же пышный титул потребовалось срочно подыскать для Риджуэя. Этот титул ему нашли: «американский Роммель».

Понятно, что Риджуэй, будучи сам палачом, постарался в меру своих способностей перенести на корейский фронт все самое ценное из опыта гитлеровских палачей. Он применил бактериологическое оружие против мирного населения и снаряды с отравляющими веществами против солдат противной стороны. На специальное «санитарное судно» по его приказу отправлялись партии военнопленных, где над ними производились изуверские «опыты». Как и Макартур, Риджуэй теперь стал позировать перед фотографами, стоя у груды тел расстрелянных мирных жителей. Словом, он всячески старался оправдать столь желанное для налача прозвище — «американский Роммель».

Еще находясь в Америке, Риджуэй понял, что «ошибка» Макартура состояла в том, что он считал себя «хозяином прежде Моргана». Поэтому он повел себя как послушный холуй тех, кто рекомендовал его президенту, и не лез, как Макартур, с собственными предложениями в Вашингтон. Он знал, что Уолл–стрит и Морган укажут, что и когда нужно делать, и ему передадут их приказы. А пока он исправно «справлял» свои палаческие обязанности, как ему было предписано начальством.

Риджуэй приказывал: «Не продвигайся дальше, пока ты не уничтожил всех коммунистов». II тем, кому он отдавал этот приказ, нравилось — не продвигаться дальше, не рисковать своей шкурой, когда можно совершенно безнаказанно убивать людей, даже младенцев, называя их «коммунистами». Один полковник, подчиненный Риджуэя, оценивая приказ своего командующего, откровенно выразился так: «Ребята не сражаются там за демократию. Они воюют потому, что их ведет за собой командир взвода, а командир воюет потому, что таков приказ его командования, и так далее, до самой верхушки».

Если «верхушка» — это Уолл–стрит, то сам Риджуэй — послушный воле начальства «командир взвода». Господа банкиры приказали, и «взводный» Риджуэй объявил о «смягчении некоторых ограничений, введенных оккупационными войсками», и приказал амнистировать 160 тысяч японских военных преступников. Зачем? «Надо разрешить Японии перевооружиться и создать сухопутные вооруженные силы численностью в 300–500 тысяч человек», — заявил Риджуэй токийскому корреспонденту «Нью–Йорк геральд трибюн». Предложение прекратить военные действия в Корее вызвало у Риджуэя следующую реакцию: «Я хочу бронированного соглашения».

Вислозадый военный чиновник, приобретший за долгую службу популярность «услужливого генерала», намеревавшийся после Второй мировой войны завершить свою карьеру в аккуратном домике в форте Майер, американский мещанин, услаждающий себя на сон грядущий чтением списков принадлежащего ему имущества и поддерживающий здоровье ежедневной игрой в пинг–понг, волею хозяев Америки стал главным палачом корейского народа.

Для того чтобы снискать расположение своих «парней», прибыв в Корею, он вырядился, как фигляр. Одпа–ко солдаты, увидев огромный пакет первой помощи, который Риджуэй постоянно носит за плечами, прозвали своего командующего «ходячим клистиром». А гранаты, которые он навесил на себя, породили только анекдоты о том, что адъютант Риджуэя каждое утро чистит их зубной пастой, чтобы они всегда воинственно блестели. И как ни пытались американские газетчики поднять I воинский престиж Риджуэя, их писания делали облик этого кровавого палача и отвратительного фигляра еще более омерзительным и отталкивающим.

Сейчас этот пожилой, ошеломленный своим кажущимся величием американский генерал находится в состоянии крайнего нервного возбуждения. Он часто принимает корреспондентов, он беспресстанно повторяет: «Я считаю, я требую»; его имя не сходит со страниц мировой буржуазной печати. И хотя ему платят большое жалованье — жалованье палача, он страшно нервничает. «Иногда для того, чтобы разрядить свою физическую энергию, — пишет журнал «Тайм», — он залезает на возвышенности у лагеря и бесконечно ходит там взад и вперед. Один его помощник в связи с этим сказал: «Это ужасающее зрелище».

Может быть, этот помощник опасается, что Риджуэй кончит не как Макартур, а как Форрестол?!

Действительно, Риджуэю очень трудно в Корее. Он согласился на должность палача и, надо сказать, отличился в ней, опередив даже своих гитлеровских предшественников. Сейчас перед ним поставлена другая задача — под прикрытием переговоров в Кэсоне расширить американскую агрессию в Корее.

Риджуэй послушно выполняет указания, которые он получает от начальства, но он всегда попадается на место преступления, оставляя после себя неопровержимые улики в виде несгоревшего напалма и бомбовых осколков. Командование корейской Народной армии ежедневно обличает откровенно бандитские приемы, которые Риджуэй пускает в ход для срыва переговоров. И хотя он приказал своему подручному Ван Флиту использовать переговоры для подготовки к новому наступлению, томительное беспокойство не покидает его.

Риджуэй знает, что он не мудрец. Но он не настолько глуп, чтобы не понимать, что правительство США согласилось на переговоры о прекращении огня потому, что американские оккупанты понесли в Корее военное поражение. Не такой он дурак; чтобы не понимать и то, что требования миллионов людей всего земного шара — прекратить войну в Корее — пугают его хозяев, которые помнят судьбу гитлеров. Ведь недаром, он–то знает, военные неудачи американцев в Корее вызвали разброд среди его хозяев. Известно ему и то, что усилились трения между США и Англией, а также другими странами, вовлеченными американцами в корейскую авантюру.

Страшно Мэтью Риджуэю в Корее. Он боится, как бы хозяева не сделали из него козла отпущения за все те мерзости, которые он сам и подчиненные ему убийцы совершили на корейской земле. Пускаясь в свои одинокие вечерние прогулки, о которых писал журнал «Тайм», «американский Роммель» быстро перебирает своими жилистыми ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки, позвякивает подвешенными на груди гранатами, сухими пальцами нервно ощупывает за плечами огромный индивидуальный пакет, мелкая трусливая дрожь сотрясает его поджарое тело. В такие минуты ему вспоминаются войлочные туфли, которые стоят под кроватью дома, в форте Майер, и фланелевый халат, который женушка Пенни всегда согревала на электрическом калорифере. И чтобы избавиться от очередного приступа страха, генерал отдает приказы о новых провокациях. «Сорвать переговоры во что бы то ни стало» — так угодно его хозяевам…

Мэтыо Риджуэй еще продолжает в Корее своп прогулки, о которых его помощник, сам того не ведая, правильно заметил, что это «ужасающее зрелище». Зловещая тень убийцы мечется по холмам, политым кровью безвинных людей. Но сколько бы ни длились еще эти «прогулки» по чужой земле, они не принесут Риджуэю ни славы победы, ни лавров полководца. Стальной шлем не поможет Риджуэю скрыть горящее на лбу его клеймо — «палач корейского народа».

1951 г.

ЛОГИКА ГОСПОДИНА ДАЛЛЕСА

Нью–Йорк справедливо гордится своими самыми высокими в мире зданиями, множеством разноцветных, как леденцы, автомашин с ультрамодными кузовами, тем, что он самый гулкий город на земном шаре и стоит на первом месте по оглушению своих жителей шумами.

Но этот добротно и с размахом построенный город обладает метро, которое может вызвать восхищение разве что любителей технической старины. Вагоны в нем болтаются на ходу, нестерпимо грохочут, духота удручающая. Входы и выходы в метро сооружены с той же непритязательностью, как некоторые более скромные места общественного пользования.

У меня, разумеется, не было никакого сомнения в том, что у богатейшего в мире города хватит средств, чтобы переделать свой метрополитен по лучшим современным образцам. И когда мы высказывали эти оптимистические соображения своим американским знакомым, то нам отвечали:

— О, да, конечно! — Но тут же добавляли ставшую нам уже привычной фразу, словно присказку: — Если в ближайшее время не произойдет спада экономической деятельности.

Насколько мы успели понять за несколько дней пребывания в Америке, перспектива спада тревожит не только жителей Нью–Йорка, но и самого президента Эйзенхауэра. Правда, Эйзенхауэр, как и полагается президенту, нашел средство от надвигающейся угрозы: он порекомендовал трудящимся не требовать увеличения заработной платы, а предпринимателям осторожно вкладывать капиталы. Но где уж тут говорить об «осторожности», если правительство США так неосторожно и безудержно тратит гигантские средства на гонку вооружений, не считаясь с ростом государственного долга, увеличением бремени налогов и даже с тем, что доллар стал обнаруживать тенденцию сползать вниз, создавая угрозы жизненному уровню американцев! Именно это сползание доллара и породило унылую присказку — «если не будет экономического спада»…

Американцам постоянно внушают, что за последние годы они достигли вершины просперити (процветания). Но на эту вершину ложатся сейчас мрачноватые тени. Журнал «Юнайтед стейтс ньюс энд уорлд рнпорт» 13 сентября сообщил о сокращении производства в автопромышленности на 30 процентов, о снижении добычи угля и руды на 10–15 процентов. Эксперты Федерального резервного банка считают, что борьба с инфляцией требует сокращения расходов на оборону. Но монополисты видят в гонке атомных вооружений наиболее верное средство для своего обогащения…

Что же касается надежд на безнаказанное применение атомного и водородного оружия, то, даже по свидетельству ближайших союзников США, эти иллюзии утрачены. «Россия, — пишет в редакционной статье канадская газета «Глоб энд лейл» — в связи с успешным испытанием советской межконтинентальной баллистической ракеты, — вполне’в состоянии произвести это и любое сверхоружие: у нее для этого есть ресурсы, деньги, и сверх всего она обладает огромными научными и техническими возможностями…»

Ну что ж, соображения канадской газеты правильны, но мы, советские люди, знаем, в какую копеечку обходятся средства обороны, и с большим удовольствием вложили бы эту «копейку» в другие, мирные дела. Мы убеждены в том, что и все честные американцы думают так же. И если на средства, освободившиеся от военных расходов, в Нью–Йорке будет построено метро лучше московского и ленинградского, это будет мирное, деловое соревнование американского и советского народов.

Надежды на освобождение стран и народов от бремени вооружений, от страха и недоверия друг к другу мировая общественность возлагает сегодня и на Организацию Объединенных Наций. Хотя горечь и негодование остались от минувшей специальной сессии, где с помощью услужливого большинства Соединенные Штаты протащили клеветническую резолюцию по «венгерскому вопросу», остается все же возможность стереть это пятно на престиже ООН, если общими усилиями на двенадцатой сессии будет найдено правильное и честное решение этих насущнейших вопросов нашего тревожного времени.

А в том, что при наличии доброй воли такое решение возможно, ни у одного честного человека не могло остаться сомнений после выступления советского делегата. Товарищ Громыко произнес свою речь при переполненном зале и в напряженной тишине. Сначала такой же «тишиной», свидетельствовавшей о растерянности, встретила советские предложения и американская большая пресса. Зато с тем большей яростью она обрушилась против них в последующие дни. Правда, ярость — плохой советчик, и, может быть, поэтому хор опровергателей и хулителей советских предложений выступил не особенно стройно и, скажем прямо, совсем не убедительно.

Одни начали кричать, будто Громыко не сказал о разоружении «ничего нового», но тут же признавались, что голосование по этому вопросу «может поставить Запад в очень затруднительное положение». Поэтому–де, писала газета «Крисчен сайенс монитор», «немалое число дипломатов и наблюдателей полагает, что он одержал верх над Даллесом». В такую же спортивную форму облекла свое признание и «Нью–Йорк тайме», корреспондент которой изрек с глубокомысленностью старого «болельщика»: «В первом раунде нынешней пропагандистской битвы, видимо, победил Советский Союз».

Оставим, однако, этот «боксерский» подход к важнейшим вопросам современности на совести авторов. Но вот что говорят американские фермеры, которым журнал «Уоллесеа фармер энд Айова хоумстед» задал такой вопрос: «Если все другие страны, включая Россию, согласятся прекратить дальнейшие испытания ядерного оружия и водородных бомб, то должны ли США согласиться прекратить их или нет?»

Семьдесят пять процентов опрошенных ответили «Да!», а среди молодежи (от 20 до 34 лет) 83 процента заявили примерно так: «Прекратите их теперь же!»

Надо полагать, что более трезвый учет именно таких настроений, а не спортивный азарт побудил такую газету, как «Нью–Йорк пост», заговорить о том, что «Соединенным Штатам следует принять предложение Советского Союза о наложении моратория на испытания ядерного оружия…»

Однако расскажем все по порядку.

В день открытия сессии зал заседаний сферической формы, освещенный с куполообразного свода софитами, выглядел торжественно. Если на предыдущей чрезвычайной сессии большинство мест пустовало, как это бывает в театре, когда ставится пьеса, написанная его владельцем, а все роли распределены между ближайшими родственниками, то теперь почти все места заполнены. Даже самые безапелляционные предсказатели из ложи прессы не решались пророчествовать насчет того, как будут развиваться события.

Там, где меж рядов кресел Джон Фостер Даллес и Генри Кэбот Лодж терпеливо и тщательно позировали перед фоторепортерами, ослепительно белое пламя фотовспышек почти не меркло. Потом багровый, словно поджаренный фотографами Лодж обходил своих еоюзни–ков, кланялся, улыбался. Он пожимал руку чанкайшисту, желая, должно быть, удостовериться, что перед ним не призрак в пиджаке, а нечто живое, вполне послушное и даже способное произносить слова…

Торжественным вставанием, посвященным минуте молитвы и размышления, открылась двенадцатая сессия. Но очень скоро стало ясно, что для американского блока эта минута размышлений была совершенно излишней. За членов американского блока уже многое было решено заранее, роли распределены и тексты выступлений проверены.

Обнаружилось это сразу же, во время процедуры избрания председателя очередной сессии. Выдвинуты были две кандидатуры: министр иностранных дел Ливана Шарль Малик и новозеландский министр Лесли Мунро. Если судить по американской печати, то выдвижение кандидатуры Малика вызвало смятение в среде западного блока, обещавшего поддержать Мунро и вместе с тем не желавшего восстанавливать против себя страны Востока. Но выход был найден, партитура написана — и представитель Мексики в витиеватых выражениях, но весьма настойчиво потребовал, чтобы один из кандидатов отказался от баллотировки. И хотя по адресу самоотверженного господина Малика говорилось много высокопарных и лестных слов, никто из представителей американского блока даже не пытался создать хотя бы видимость, что предложение о снятии его кандидатуры возникло действительно здесь, на Ассамблее, а не было прорепетировано вне ее.

Отрадным событием было принятие в состав ООН Малайской федерации, народ которой своей героической борьбой добился национальной независимости. Но вином свете, в перевернутом виде пытался представить это событие делегат Англии: начисто перезабыв историю не только малайскую, а и английскую, он пытался выдать достижение независимости Малайей… за дар англичан. Советский делегат, поздравив Малайю, напомнил о ее героической борьбе за независимость, пожелал ей также успешно и в возможно более короткий срок добиться и экономической самостоятельности.

Обстоятельства вынудили господина Даллеса также сказать несколько приветственных слов новому члену ООН. Но в какой–то момент он вдруг забыл о причине, побудившей его выйти на трибуну, и разразился тирадой, суть которой сводилась к тому, что ему, Даллесу, всюду видится призрак «мирового коммунизма». Хотя подобное откровение выпадало из предмета приветственной речи, возбужденное воображение побудило оратора не посчитаться с этим.

На следующий день утреннее заседание открылось общей дискуссией, и нам снова довелось услышать Даллеса. Не буду скрывать, что я лично с большим нетерпением ждал выступления этого известного политического деятеля США. Но выступление этого оратора если и поразило, то только тем, что господин Даллес с поразительным упрямством повторил все то, что многократно говорил во все предыдущие времена. Он не затруднился и на сей раз поискать новых аргументов. Даже измышления его по адресу Советского Союза не отличались ни свежестью, ни оригинальностью. При этом логика оратора сильно смахивала на логику адвоката, призвавшего судей оказать снисхождение обвиняемому, убившему свою мать, поелику обвиняемый остался сиротой. «Трагедия человечества», по представлению Даллеса, заключается не в том, что миру угрожают неисчислимые бедствия атомной войны, а в том, что… США недостаточно осведомлены о военном потенциале своего возможного противника. Эту позицию Даллес пытается прикрыть пухом и перьями благостных рассуждений о христианском долге, доверии и мире. И вдруг — с господином Даллесом это бывает, очевидно, не часто! — с неожиданным радушием он обратился к членам Ассамблеи и пригласил их… присутствовать при новом испытании американского атомного оружия в апреле следующего года. Эта речь Даллеса была бы вполне уместна в Пентагоне, но не на Ассамблее ООН. Может быть, оратор в силу крайней перегруженности делами перепутал аудиторию?

…В то же утро в американской печати были опубликованы данные о расходах на оборону. Издержки этою года достигают свыше сорока миллиардов долларов, хотя в начале года предполагалось держать их в пределах тридцати восьми миллиардов. Выступление Даллеса на Ассамблее объясняет, почему эти расходы выросли. Угроза американскому «просперити» исходит от трех политических деятелей США, которые заинтересованы не столько в благополучии своего народа, сколько в поддержании конъюктуры «холодной войны», которая создает монополиям наилучшие условия для получения гигантских доходов. Голос этих монополий, отчетливо звучавший в речи Даллеса, начисто заглушил голос фермеров из Айовы, которые, как и все простые люди мира, серьезно обеспокоены таким развитием событий. И, может быть, именно потому даже газета «Нью–Йорк тайме» была вынуждена признать: «Существуют солидные доказательства увеличения радиоактивности в результате ядерных испытаний, и советское требование об их временном прекращении, несомненно, получит значительную поддержку».

Правильно, получит и уже получает.

1957 г.

ОСЕНЬ В НЬЮ-ЙОРКЕ 

Завтракаем мы обычно в кафетерии–автомате Хорн и Хордат на 42‑й улице. Сюда приходят не для того, чтобы посидеть, поговорить, — только поесть, не поднимая глаз от подноса. Едят сосредоточенно, блюда выбирают по вкусу и средствам. Посетители кафетерия — люди, живущие своим трудом. Это скромно одетые, озабоченные люди, молчаливые, неулыбчивые. Зато за всех них много улыбаются актеры в Голливуде, изображая простых американцев в облике веселых гуляк с ночного Бродвея. Посетители кафетерия терпеливо ждут, пока мы с помощью немногих английских слов выбираем блюда и расплачиваемся в кассе. Но они не расспрашивают нас: им некогда быть любопытными.

Пустую посуду со столов собирают негритянки, мулатки и пожилые белые женщины. Обслуживающего персонала мало, а. посетителей много — нужно обладать проворством и выносливостью, чтобы к ночи не ронять сальных тарелок из рук.

Мое внимание привлекла согбенная женщина, устало волочащая ноги. Она с усилием толкала перед собой тележку для сбора пустой посуды.

Когда она приблизилась к нашему столу, мы помогли собрать с него посуду, не только из естественного желания помочь ей, но и для того, чтобы скорей освободить стол. Но женщина очень странно отнеслась к этому. Сначала она растерялась, потом на лиде ее появилось волнение, и, наклоняясь к нам, она спросила шепотом:

— Русские?

Сама она не походила на русскую. Смуглая, с черными, иссеченными сединой волосами, горбоносая, с синеватыми губами, изможденная, усталая и скорбная, она казалась безмерно несчастной.

— Откуда вы?

Она, не понимая нашего вопроса, покачала головой. Я показал на себя пальцем и сказал: «Москва».

Женщина сделала то же и произнесла, волнуясь:

— Будапешт. — Ив глазах ее появились слезы.

— Вы венгерка, да?

Она закивала головой и попыталась улыбнуться нам.

Мы попытались продолжить разговор, но женщина не говорила ни на каком языке, кроме венгерского.

Кто она, как попала сюда?

Мы спросили об этом уборщицу посуды, негритянку. Та сказала:

— О да, это венгерка. Но она не служит у нас. Моя подруга–негритяпка позволила ей поработать за себя в воскресенье, чтоб самой поехать на Лонг–Айленд. Их тут много таких, голодных из этой страны.

Вот и все, что мы узнали об этой женщине. Когда мы уходили из кафетерия, венгерка подкатила тележку для посуды к самым дверям и печально и скорбно улыбнулась нам. Она подошла к дверям только для этого. Может быть, хотела что–то сказать, пожаловаться, попросить о помощи. Руки ее были так худы, что она все время поправляла обручальное кольцо, чтобы оно не свалилось с пальца…

Позднее мы встретили в Центральном парке еще двух венгров, деликатно просивших подаяние. Сколько людей ввергла в несчастье американская политика подрывных действий!

Я иду по шумной улице к остекленной призме здания ООН, где у входа развеваются флаги большинства наций, населяющих нашу планету. Сюда ежедневно приходят тысячи американцев в качестве благоговейных экскурсантов, верящих в силу разума человечества, в мощь его доброй воли.

И мне вместе с ними тоже хочется верить, что сила разума и справедливости победит, что наступит время деловой дружбы между нашими великими народами. Их разделяет не столько обширное пространство соленой воды, сколько ледяная температура холодной войны, искусственно создаваемая целым сонмом безответственных политиков. Хочется верить, что доверие простых людей друг к другу растопит эти ледяные преграды…

* * *

В это утро Нью–Йорк залило сплошным, серым, скучным теплым дождем. Сырой ветер с океана с силой швырял дождевые полосы о стены зданий. В моей крохотной комнате стекла в черных железных рамах дребезжали, и возникало ощущение, словно находишься внутри маяка.

Было еще очень рано, когда раздался телефонный звонок и неведомый американский студент предложил послушать записанный им по радио голос советского спутника Земли.

Так, несмотря на пасмурную погоду, приятно начался и этот день в Нью–Йорке. Помня о приглашении американского политического обозревателя, я вошел в Дом новостей посмотреть па американскую модель спутника Земли, благо это оказалось совсем недалеко. В вестибюле огромный глобус, на стенах бронзовые циферблаты часов, указывающие время в разных точках земного шара, географические карты обоих полушарий, обклеенные бумажками с краткими текстами о последних событиях. А в уютной тиши стоит прозрачный шар, размером с футбольный мяч, свинченный по радиусу никелированиыми винтами. На его поверхности торчат металлические спицы, а внутри находится столбик из разноцветных пластинок.

Конечно, советскому спутнику Земли было бы веселее путешествовать в пространстве рядом с американским собратом, который внес бы свою лепту в развитие мировой науки. Но, как говорится, на нет и суда нет.

Когда журналисты осведомились у господина Лоджа о его впечатлениях по поводу советского спутника Земли, господин Лодж глубокомысленно ответил, что он занимается только политикой, не обладает техническими познаниями и поэтому ничего на такой вопрос ответить не может. Как видно, господин Лодж забыл, какую бойкость еще совсем недавно он обнаружил на трибуне ООН, рассуждая о различных усовершенствованиях атомных бомб…

К чему скрывать, на американском материке даллесовская политика создала для советских людей климат с резко пониженной температурой. Но в эти дни мы ощутили, как на нас пахнуло человеческим теплом; сотни незнакомых американцев, узнав, что мы русские, жали нам рукн и чистосердечно поздравляли с величайшей научной победой. Нас приглашали к себе в дом незнакомые люди и показывали самодельные схемы полета советского спутника Земли. Народ Америки отверг слово «сателлит», успевшее ему омерзеть в неутомимых устах господ Лоджа и Даллеса. И теперь все американцы, как и печать США, пользуются русским словом «спутник» — «Рашен спутник».

В «Нью–Йорк пост» Джозеф Лош приводит высказывания главы делегации одной из западных стран: «Выло бы чудесно, если бы президент Эйзенхауэр прибыл на Ассамблею, поздравил русских с их достижением и провозгласил, что в интересах выхода из тупика по вопросам разоружения США безоговорочно прекратят испытания термоядерного оружия». Таковы здравые голоса некоторых политических деятелей Запада…

Директор американского института физики Элмэр Хатчинсон объясняет причины отставания американской науки тем, что молодежи не прививают вкуса к физике и математике.

К нашему удивлению, мы узнали, что во многих школах США не препадают ни физику, ни математику. И в печати приводилось в качестве примера блистательного образца американского образа жизни и мышления высказывание одного ученика, который заявил:

— У нас свобода, и никто не смеет нас принуждать, как в СССР, учить математику и физику!

В американских ученых кругах высказывается серьезное недовольство тем, что США до сих пор только ввозили к себе ученых из Европы и не были озабочены подготовкой собственных специалистов. То, что вес советского спутника Земли превосходит в 8,5 раза вес предполагаемого американского, ученые США считают величайшим чудом и необъяснимой загадкой. Почти всюду по США происходят сейчас форумы молодежи, и на них дается информация о советском спутнике Земли. Находящийся здесь советский ученый А. А. Благонравов выступил перед телезрителями с беседой о спутнике. Его заявление о том, что СССР намерен запустить в небо и такой спутник, который затем вернется невредимым на Землю, произвело ошеломляющее впечатление. В часы этой телепередачи протиснуться к телевизору в вестибюле гостиницы было невозможно. И снова множество американцев жали нам руки, поздравляли и говорили с волнением и надеждой: «Надо, чтобы паши политические боссы поняли, что с Россией следует дружить, а не ссориться!»

Вчера в здании ООН экскурсовод–девушка по требованию экскурсантов показывала места, где сидят делегаты «той страны, где делаются искусственные Луны». По Нью–Йорку сейчас ходит поговорка: «Если американец один, то он только думает о советском спутнике, но если их двое, то они говорят о нем так громко, что слышно на трех улицах». Но говорят не только на улицах Ныо–Йорка. «Нью–Йорк тайме» напечатала отклики от всего мира под заголовком «Мировые газеты видят, что Советы отняли у США первенство в науке…». Особняком стояло лишь сообщение из Дели; в нем говорилось, что запуск советского спутника улучшил репутацию США в Индии, так как… полностью отвлек внимание индийского народа от событий в Литл–Рок.

По–своему откликнулось и министерство оборопы США. Оно объявило, что «в целях экономии на военных заводах прекращается выплата рабочим сверхурочных».

И совсем уж комедийно звучат жалобы некоторых органов американской печати, что запуск советского спутника создал трудности для выступлений американских политических деятелей в ООН, по крайней мере на ближайшее время. По этим причинам «политическая антисоветская кампания по венгерскому вопросу, а также и другим вопросам утрачивает всякое значение». Не эти ли жалобы побудили одного чикагского обывателя, некоего мистера Мэнчэну, заявить: «Я не выдавал СССР права на пролет над моей фермой и протестую»? Кстати, этот протест официально принят местными властями…

Все человечество отмечает сейчас начало новой эпохи. Американский народ, как и народы других стран, видит в советском спутнике вестника мирного творчества и новых величайших возможностей научных открытий, которые сделают жизнь на земле просторней, лучше. Ведь это же американец сказал, что «к союзу звезд в небесах теперь присоединилась еще одна звезда — красная звезда кремлевского изделия».

* * *

В субботний день, досыта наглядевшись с южной оконечности Манхеттена на слабо темнеющую в пепельной мгле тяжеловесную тушу «памятника свободы», мы отправились на Уолл–стрит, чтобы запечатлеть в памяти это знаменитое скопище американских капиталистов.

В узкой, сумеречной улочке, кривой и крохотной, почти не было прохожих, и только со стен коренастых зданий мраморные и бронзовые плиты сообщали имена тех, кто управлял Америкой.

Из отверстий, примыкающих к панелям тротуаров, курился пар теплоцентрали, было тихо и сиротливо на этой улице большого бизнеса. Толстые стальные решетки округло выпирали из нижнего этажа банка, придавая ему сходство с тюрьмой, а полицейские, стоящие в подъезде со скрещенными на груди руками, усиливали это сходство.

На Уолл–стрите в эти субботние часы уже никто не работал, и только старик с лицом профессора, в сильно изношенной спецовке и роговых очках, усердно и одиноко починял мостовую.

Закат солнца в центре Манхеттена заставляет человека думать, будто он находится на дне ущелья. Вершины зданий освещены солнцем, в то время когда в нижних этажах зажигается свет.

Но вечером небоскребы необитаемы и гаснут, когда кончается работа в конторах, которыми они начинены.

Брусья небоскребов создают силуэт города. Но для того, чтобы видеть их, приходится задирать голову, как гусь, когда он глотает пищу. Так можно делать в первый день приезда, но потом это надоедает. Нью–йоркцы не видят своих небоскребов. Они ходят по коридору улиц, не думая о том, что торчит у них над головой.

…В Вашингтон–сквере на железных решетках забора вывешены на продажу картины художников. Весь примыкающий к скверу пустырь огорожен их картинами.

На этом рынке подчас продаются произведения действительно даровитых художников. У одного мы видели диплом и медаль, которой он удостоился на какой–то выставке за одну из своих картин.

Мы беседовали с художниками. Одни говорили, что гордятся такой рыночной свободой торговли искусством. Другие, смущенно пожимая плечами, признавались:

— Надо же чем–то жить!

Третьи заявляли с гордостью:

— Мы выставили свои произведения не ради наживы, — и объясняли, что живут писанием реклам, декоративней росписью стен, а иногда и просто малярной работой в богатых домах меценатов.

А один, торгующий странными пятнами на полотне, заявил с доблестью, что он противник метода социалистического реализма, и хотел с нами спорить. Но мы посоветовали ему обратить свой полемический пыл против того, что понуждает его торговать на улице.

Чувство печали оставил этот рынок под открытым небом…

Нижние западные улицы почти не освещаются. Из открытых дверей баров несет сивухой. Здесь, не закусывая, люди настойчиво накачиваются спиртным и потом бредут по тротуару, шатаясь, вытирая плечами стены домов. Сосредоточенные, угрюмые, пьяные. Улица за улицей. Словно тысячи тяжело больных выпущены из госпиталей.

Зрелище удручающее.

И совсем не так далеко отсюда граненый ствол Эмпайр стейт билдинг — символ американской мощи и процветания.

Но самое тяжелое впечатление оставляют подростки, толкающиеся у входа в бары.

Тщедушные мальчики в коротких куртках с намасленными головами и девушки в узких брюках, с глазами, грубо обведенными черной краской. Они лениво приплясывают на тротуаре и внимательно осматривают каждого выходящего пьяницу…

По словам комиссара ныо–йоркской полиции, число арестов малолетних преступников увеличилось на 13,6% по сравнению с тем же периодом прошлого года и на 41,3% по сравнению с первым полугодием 1955 года.

Подростки моложе 16 лет за 6 месяцев этого года совершили 5480 преступлений: 9 убийств, 526 крупных грабежей, 1067 грабежей со взломом…

В качестве меры пресечения преступности среди несовершеннолетних генерал Кларк предложил создать лагерь для мальчиков при каждом военном учреждении США.

Концентрационные лагеря для несовершеннолетних? Действительно, такая мысль может прийти в голову только человеку, за плечами которого стоит огонь разбойничьей войны против Кореи!

На углу 42‑й улицы возле забора, ограждающего стройку, сидели четверо рабочих в железных касках и ужинали, запивая хлеб молоком из картонных коробок. Это были крепкие парни с тяжелыми руками тружеников.

Мы часто и подолгу смотрим, как чисто и быстро американские рабочие собирают здесь каркас нового небоскреба. Один из рабочих, видно, признав в нас «постоянных зрителей», спросил, кто мы. С этого начался разговор, Они похвалили наш ТУ‑104, а мы — то, как ловко на крохотном участке без помех собирается огромное здание. Они спросили, верно ли, что СССР хочет дружбы с американцами. Выслушав наш ответ, пожилой рабочий с глубокими морщинами возле угрюмых губ проговорил громко:

— Так какого же дьявола тогда наши не могут договориться с вашими! — И добавил сердито: — Я своими руками сваривал балки, когда строили здание Организации Объединенных Наций. Думал: как построим, сразу найдется место, где люди смогут договариваться. — Он недоуменно развел руками, выпачканными ржавчиной, и закончил горько: — Не договариваются!

Из ворот стройки вышел человек в черной фуражке и с железным жетоном на куртке и учтиво попросил нас прекратить разговор с рабочим, если мы не хотим, чтобы его уволили с работы.

Поспешно попрощавшись с рабочими, мы ушли, чтобы не нарушать американских правил общения с чужестранцами…

1957 г.

ПОСЛАНЕЦ ДОБРОГО БУДУЩЕГО

Американцы говорят нам:

— Нью–Йорк — это не настоящая Америка.

— А где настоящая?

В ответ обычно машут рукой на запад. Но дальше Манхеттэна нам нет доступа. И мы вынуждены жить на каменном острове, бродить по стритам и авеню, спланированным наподобие решетки.

Нью–Йорк — огромное поселение разноязыких, разноплеменных людей. На работе они все американцы, после работы живут сами по себе, возвращаются к родным языкам и думают не по–американски. Когда американец на работе, он обязан думать и говорить, что все самое лучшее делается только в Америке.

Почти то же самое происходит с некоторыми делегатами ООН, представляющими страны, состоящие в американском блоке: они порой уподобляются «сандвичмэнам», незримо нося на спине и груди рекламные щиты американского «просперити».

В нижнем этаже здания ООН устроена выставка, посвященная применению атомной энергии для мирных целей. Здесь была выставлена также модель первой в мире советской атомной электростанции.

Тысячи экскурсантов ежедневно приходят в здание ООН и обычно подолгу простаивают возле этой модели. И нам часто приходилось слышать слова, проникнутые глубоким уважением к этому крупнейшему достижению советской науки. Но на днях служащие ООН почему–то унесли модель первой в мире советской электростанции со стенда выставки!

Конечно, дело служащих — служить тому, кому они служили. Но нам, признаюсь, стало как–то сиротливей в здании ООН без этого нашего «соотечественника». Нигде так сильно не испытываешь тоски по отчизне, как в Америке.

Мы часто сопровождаем нашего корреспондента Н. Лыткина по улицам Нью–Йорка, когда он запечатлевает жизнь города на пленку. Киносъемка не останавливает внимания прохожих, но непривычная по внешнему виду съемочная камера привлекает внимание любителей. И происходит любопытный диалог:

— Почему вы снимаете строительство небоскребов, а не трущобы на нижних улицах?

— Нам нравится, как американцы строят дома. Советским людям это будет интересно посмотреть.

— Значит, вы не пренебрегаете нашим хорошим?

— Конечно, особенно тем, что может быть полезно для нас.

— А вам, ребята, самим нравится Америка?

— Нам нравятся все хорошие люди.

— Нет, вы не крутите, скажите прямо?

— Бродвей — это Америка?

— Конечно, нет.

— Так покажите нам Америку, тогда мы вам скажем!

— Да, верно, в госдепартаменте сидят угрюмые люди… А вы, значит, действительно не хотите воевать с нами?

Отбросив внушенную им подозрительность, люди улыбаются и желают нам успехов.

Потом, сидя на заседании ООН, мы терпеливо слушаем выступления американских лидеров западного блока. Они говорят будто бы от имени народа Соединенных Штатов, а мы испытываем печальное педоумение. Словно нет у этих господ иных жизненных целей, как только старательно натравлять одно государство на другое, измышлять мнимые опасности для человечества, скрывать истину, принижая, в частности, действительные достижения мирной социалистической экономики стран социализма и рекламируя свои в духе зазывал из кабаков Бродвея. И не по этим ли причинам со стенда выставки ООН выдворили модель первой в мире советской атомной электростанции? Впрочем, горечь по поводу этого факта в тот же день была компенсирована тысячекратно.

Мы сидели у телевизора и терпеливо смотрели американские фильмы, безжалостно иссекаемые рекламными репризами. Даже с пропагандистскими военными фильмами не церемонились рекламодатели. Вчерашняя телевизионная программа была закуплена фирмой «Жиллет». И не успевал на экране подняться в атаку обсыпанный землей, с заросшим щетиной лицом американский солдат, как его сменял упитанный, улыбающийся господин и шлифовал свои щеки патентованной бритвой…

Сотни разных личностей брились на экране, а дикторы пели хвалебные гимны фирме. И невольно приходила мысль, что новая модель фирмы «Жиллет» — последнее и самое выдающееся достижение американской техники.

Но вот в отведенные минуты стали один за другим брать слово американские политические комментаторы. И мы впервые здесь, в США, услышали из официального источника слова поздравления по адресу нашей страны.

«Русские первыми в мире запустили искусственный спутник Земли! Сейчас вы услышите его позывные сигналы».

И мы услышали радиощебет из эфирного океана, где кусочек нашей отчизны, сработанный гением народа, с чудовищной скоростью описывал эллипс вокруг земного шара и гордо пел свою победную радиопесню. Услышать этот голос своей страны, долетающий из пространства, указывающий новую эру в развитии человечества, — какое это гордое и безмерное счастье!

Мы бросились на улицу, чтобы купить вечерние газеты. Возле киоска толпа.

«Дейли ньюс», экстренный выпуск. На первой полосе напечатано крупными буквами: «Сюрприз для Америки — создана вторая, советская Луна».

Вернувшись в гостиницу, мы то брались снова за газеты, то смотрели на экран телевизора. Комментаторы говорили по всем семи каналам.

«Все американские ученые поздравляют русских. Завтра американцы могут увидеть даже в бинокли русский спутник Земли. Советские люди подарили Луне бэбн…» Потом следовало изложение информации ТАСС о запуске спутника и технические комментарии. Снова включается голос из космоса. Американский диктор заявляет: «Советский Союз побил США в соревновании по запуску сателлита…» И снова: «Сюприз для США. Новая эра в науке. Россия победила США. Русские дали полную информацию о своем снаряде. Сигналы его могут слушать радиолюбители на волне 15 и 7,5 метра…»

Даже конферансье на каком–то концерте, открывая программу, объявляет под аплодисменты: «Это правда, русские сделали новую Луну, теперь старая не одинока. Представьте, как будет растерян Вашингтон».

Политический комментатор говорит: «Вашингтонские официальные круги спекулировали на том, что русские могут запустить межконтинентальный снаряд, а русские подарили Луне младенца».

Но вот по другому каналу диктор сообщает: «США тоже запустят свой спутник… весной следующего года». И гостеприимно приглашает: «Модель его вы сможете посмотреть в Нью–Йорке в Доме новостей».

Начался прием сигналов. Мы снова слышим торжествующий радиоголос спутника, раз в девяносто шесть минут облетающего нашу планету.

И как–то не очень хочется смотреть в нью–йоркском Доме новостей мертвый, недвижимый слепок, а безмерно хочется увидеть здесь, с американской земли, сверкающую в небе гордую частицу Родины. И хотя Франклин Макги из Вашингтона сетует, что, мол, русские ученые были в Америке, они не нашли нужным оповестить о запуске спутника, — эти упреки нам кажутся весьма надуманными.

Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Наши люди привыкли следовать этой народной мудрости, а не методам американской рекламы. Пусть извинит нас господин Макги, но в каждой стране свои обычаи…

Утром 5‑го все газеты открываются сообщением о советском спутнике Земли, изображением земного шара, опоясанного кольцом орбиты спутника, и крупными буквами набрано имя гнезда его вылета: «Москва». Многие американцы вылетели в этот день и выехали во Флориду, чтобы оттуда утром наблюдать полет «советской Луны». Утром же нас поздравляли по телефону незнакомые люди. В гостинице мы получили поздравления от негритянки–горничной, лифтера, монтера–электрика. На улице, слыша русскую речь, люди останавливались и, оборачиваясь к нам, кивали головой на небо и говорили дружелюбно и одобрительно:

— Русские — очень, очень хорошо! Настоящие парни! Атакуют планеты!

Потом спрашивали весело, не собираемся ли после Нью–Йорка полететь на Марс.

И мы отвечали задорно:

— Ну что ж, завести с марсианами дружбу тоже неплохо. Мы за дружбу всех народов и всех планет.

А в сердце пел звонкий щебет нашего спутника.

И теперь мы хотим думать, что макет первой в мире советской атомной электростанции вынесли из помещения выставки в ООН только для того, чтобы освободить место для нового великого достижения советской науки — модели космического тела. Очевидно, служащие ООН были осенены этим пророческим предвидением, иначе чем можно объяснить их поведение?

Какое сегодня солнечное небо над Нью–Йорком! И хотя расстояние до нашего спутника весьма порядочное, но все–таки у нас сейчас такое чувство, что мы стали вдруг ближе к нему.

1957 г.

Примечания

1

Городские промышленные училища.

(обратно)

2

ДИП — «догоним и перегоним».

(обратно)

3

Национально–освободительная армия, существовавшая в годы второй мировой войны.

(обратно)

4

Национально–освободительный фронт, созданный з 1941 г. по инициативе Греческой коммунистической партии.

(обратно)

5

Спуски–уступы, ведущие от храма к реке.

(обратно)

6

«Да здравствуют Индия и Россия!»

(обратно)

7

Заминдар — крупный помещик.

(обратно)

Оглавление

Кожевников В. М. Годы огневые

  ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

  ПОСТУПЬ ЭПОХИ

    ГЕРОИЧЕСКИЙ ПУТЬ

    ОКРЫЛЕННЫЕ ПАРТИЕЙ

    НАША СЛАВНАЯ АРМИЯ

    РУКОПОЖАТИЕ МИЛЛИОНОВ РУК

    ПОСТУПЬ ЭПОХИ

    НИЧЕГО УДИВИТЕЛЬНОГО!

    СТОЛ ДОБРЫХ ДЕЛ И СОВЕТОВ

    РАЗДУМЬЯ В ДЕНЬ СЛАВНОЙ ГОДОВЩИНЫ

    ГЕРОИНЯ В СТРОЮ ГЕРОЕВ

    ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ЛЮДИ 

    СОВЕТСКИЙ ЭТИКЕТ 

    СОЛДАТЫ ЮБИЛЕЙНОГО ГОДА

    ВЕЛИКОЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЕ

    ЖИВЕМ В ЭПОХУ ЛЕНИНА!

    СОЛИДАРНОСТЬ

    ВЕЛИКАЯ СИЛА ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМА 

    НЕ СМОЛКНЕТ СЛАВА! 

    ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА Заметки делегата XXIV съезда КПСС

    ПРЕДНАЧЕРТАНИЯ ГРЯДУЩЕГО

    ЛЮДИ НОВЫЕ, НЕВИДАННЫЕ…

    СЛАВА ПАРТИИ!

  НЕЗАБЫВАЕМЫЕ 30-Е

    ДИНАМИТ-ПАРНИ

      ГРИЩУК И ЕГО СЫНКИ

      ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИЙ КОМСОМОЛЕЦ

      КОПТЮХ ПРИНОСИТ СПРАВКУ

      ОЧЕРЕДНОЙ ОРАТОР

    САШКА 

    МОКРИНСКИЙ МЕНЯЕТСЯ

    «РАЗЛИВНА»

    ЗА КЛУБНЫМ РУНОМ

    ПРЫЖОК С НЕБА

    ГОТОВ ЛИ ТЫ? Заметки физкультурника

    КРЫЛАТОЕ ПЛЕМЯ

    ВОДНАЯ

    РЕГБИ

    ФУТБОЛ

    СРЕДСТВО БУДЕННОГО

    ХУЛИГАН

    БОЛЬШОЕ НЕБО

    СЕМЬЯ КОРОБОВЫХ

  ТВЕРДЫЙ СПЛАВ

    ДРАГОЦЕННЫЕ ЧЕРТЫ 

    ЭНТУЗИАСТЫ

    ЛЕНИНГРАДЦЫ В БОРЬБЕ ЗА НОВУЮ ПЯТИЛЕТКУ 

    СТАЛЕВАР СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВ 

    ЛЕНИНГРАДКИ

    УМЕНИЕ ПОБЕЖДАТЬ 

    НЕПРЕКЛОННЫЙ ЧЕЛОВЕК 

    СЛОВО, ДАННОЕ РОДИНЕ

    НОВАТОРЫ И КОНСЕРВАТОРЫ

    СКОРОСТНИКИ

    КОРАБЛЬ

    ЗЕЛЕНЫЙ ОКЕАН

    НАЧАЛО ВЕЛИКИХ РАБОТ

    ВЕСНА СТРОИТЕЛЕЙ

    СВЕТ НАД ВОЛГОЙ

    ВО ИМЯ СЧАСТЬЯ РОДИНЫ

    ХОЗЯЕВА МАШИН

    АДРЕС ИЗВЕСТЕН

    ТРАССА

    ТВЕРДЫЙ СПЛАВ

    ВЕЩИ И НАСТРОЕНИЕ

    ГОРОД БРАТСТВА

    ГЛАВНАЯ ПРУЖИНА

    ОГНЕННОГО ДЕЛА МАСТЕР

    ТВОРЧЕСТВО

  ГОДЫ ОГНЕВЫЕ

    САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

    ИЮЛЬ, 1941‑й

    КАПИТАН ВАСИЛИЙ ФИЛИН

    ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА МУРАВИЦКИЙ

    КАПИТАН ГОРОДНИЧЕВ

    САНИТАР ПЕЧЕНКА

    СВЯЗИСТ ИСМАГИЛОВ

    КОМИССАР АНАТОЛИЙ СОКОЛОВ

    ПАВЕЛ ФИЛИППОВИЧ ТРОШКИН

    СОЛДАТСКОЕ СЕРДЦЕ

    ЛАТЫШИ ИДУТ НА ВРАГА

    НАДПИСЬ 

    ТАНКИСТЫ 

      ТАРАН

      ПОЕДИНОК

    МОСТ НА ТОТ БЕРЕГ 

    БОЙЦОВСКАЯ ЧЕСТЬ

    ЦЕНА ЖИЗНИ 

    БУДНИ АЭРОДРОМА

    СЕКРЕТ ЕВДОКИМОВА

    АВИАМАСТЕРА

    ПОДВИГ

    ТУЗАЛАМЧИ

    ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ ВОДА 

    БАХЧИСАРАЙ 

    НА ЮЖНОМ БЕРЕГУ

    ШТУРМ СЕВАСТОПОЛЯ 

    НА ТЯЖЕЛОМ БОМБАРДИРОВЩИКЕ 

    ШТУРМ ВИТЕБСКА 

    ПО ДОРОГАМ БЕЛОРУССИИ 

    ПЕРВЫЕ ЧАСЫ

    ГОРОД ОЧИЩЕН ОТ ВРАГА

    ВОЗМЕЗДИЕ

    КАУНАС

    ШЕСТОЙ ФОРТ

    НА РУБЕЖЕ

    РУССКАЯ ДУША

    СЫН НАРОДА

    ВСТРЕЧА 

    ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ

    ПАРАШЮТИСТ

    ГЕРОЙ ШТУРМА РЕЙХСТАГА 

    БЕРЛИНСКИЕ ЗАРИСОВКИ

  МИР РАЗНОЯЗЫКИЙ

    В ДОЛИНЕ ДУНАЯ Из Югославских дневников

    ПРАВДА О ЮЛИЙСКОЙ КРАЙНЕ

    ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ Из путевых заметок о Юлийской Крайне

    ТРИЕСТ Путевые заметки

    ТРУД НАРОДА Из югославских дневников

    ВСТРЕЧА НА РАССВЕТЕ

    В БОЛГАРСКОЙ ДЕРЕВНЕ 

    БОЛГАРСКАЯ МОЛОДЕЖЬ 

    СТРАНА-ТРУЖЕНИК

    ВЕЛИКИЙ ПРИМЕР

    В НОВОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РУМЫНИИ 

    БАСТИОН ЖИЗНИ

    ВЕРНЫЕ ПОЗЫВНЫМ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

    С ПОСЛАНИЕМ ДРУЖБЫ

    НОВАЯ ЭРА В ИСТОРИИ ИНДИИ

    БЕНАРЕС 

    НА БЕРЕГАХ ГАНГА 

    НА ЮГЕ ИНДИИ

    ДОРОГА НА АСУАН

    БАСТИОН СВОБОДНОЙ АФРИКИ

    МЭТЬЮ РИДЖУЭЙ — ГЕНЕРАЛ-ПАЛАЧ

    ЛОГИКА ГОСПОДИНА ДАЛЛЕСА

    ОСЕНЬ В НЬЮ-ЙОРКЕ 

    ПОСЛАНЕЦ ДОБРОГО БУДУЩЕГО Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg