«Граф Савва Владиславич-Рагузинский. Серб-дипломат при дворе Петра Великого и Екатерины I»

Граф Савва Владиславич-Рагузинский. Серб-дипломат при дворе Петра Великого и Екатерины I (fb2) - Граф Савва Владиславич-Рагузинский. Серб-дипломат при дворе Петра Великого и Екатерины I (пер. Василий Николаевич Соколов) 1271K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Йован Дучич

Йован Дучич Граф Савва Владиславич-Рагузинский. Серб-дипломат при дворе Петра Великого и Екатерины I

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга

Серия «Славянская карта»

Перевод с сербского В. Н. Соколова

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА ПТЕНЕЦ, СТАВШИЙ ОРЛОМ

Уважаемый Читатель, если ты взял в руки эту книгу, значит, ты неравнодушен к великой истории нашей страны, значит, тебя влечет восемнадцатый век – великая и романтическая эпоха, когда Россия под скипетром Петра стала воистину великой державой. Этому в немалой степени способствовали соратники государя, имена которых прозвучали в «Полтаве» Александра Сергеевича Пушкина: «Сии птенцы гнезда Петрова – В пременах жребия земного, В трудах державства и войны Его товарищи, сыны: И Шереметев благородный, И Брюс, и Боур, и Репнин, И, счастья баловень безродный, Полудержавный властелин».

Понятно, что поэт перечислил только тех сподвижников Петра, которые уложились в поэтическую строку. К тому же, герой этой книги, один из самых верных друзей и соратников царя, был не полководцем, а разведчиком, дипломатом, финансистом, литератором и патриотом – патриотом России и своей порабощенной родины, Герцеговины.

В те времена в Россию устремлялось немало братьев-славян. Иные, как хорват Юрай Крижанич, стремились внедрить у нас католицизм; словак Мориц Бенёвский, желавший сразиться с Россией за свободу Польши, оказался сначала в камчатской ссылке, а затем воцарился на мадагаскарском престоле. Но то были авантюристы чистой воды, которыми славилось то время. Иное дело – Савва Владиславич, более известный у нас как граф Савва Рагузинский. Хотя, эпитет «известный» мало подходит к этому человеку. Плита на его могиле утрачена полтораста лет тому назад, а помнят его в нынешней России только историки да хранители Летнего сада, ибо именно его стараниями этот дивный уголок Петербурга был украшен итальянскими беломраморными фигурами.

Конечно же, помнил его и автор Полтавы, потому что именно Рагузинский подарил Петру чернокожего прадеда поэта – «арапа», Абрама Петровича Ганнибала, и до самой своей смерти опекал его в России и Сибири, когда необузданный темперамент привел императорского крестника в ссылку. Пушкин вспоминает Рагузинского (точнее, его сына) в V главе незавершенного романа «Арап Петра Великого», а в подготовительных текстах к «Истории Петра I», в заметке, относящейся к 1711 году, пишет: «Тогда явился к Петру некто Савва Владиславлевич, родом рагузинец (т. е. уроженец Дубровника – В.С.), он был в Константинополе агентом Толстого, Петр принял его милостиво, Рагузинский (так стал он называться) советовал сослаться с черногорцами и прочими славянскими племенами, Петр и отправил им грамоту, приглашая их на оттоманов».

На самом же деле «некто Савва» впервые «явился к Петру» еще в 1703 году, и тогда же был им богато вознагражден за доставленные сведения о враждебной Османской империи. Может быть, именно близость к государю стала причиной зависти, которую питали к Савве многие царедворцы? Может быть, редкостная удачливость в делах государственного уровня способствовали забвению его роли в становлении «России молодой»? Может быть, его баснословное богатство вызывало зависть современников? Ведь Владиславич был вторым богатейшим человеком России – после Александра Меншикова? Тем более что в отличие от иных чиновников, Владиславич заработал состояние честными трудами на благо державы!

К тому же, исполняя дипломатические поручения, общаясь с заведомыми врагами России в частности и православия вообще, для того, чтобы получить необходимые ценные сведения, он, как настоящий разведчик, вынужден был проявлять невероятную гибкость и изворотливость. Это тоже вызывало недоверие у несколько прямолинейных государевых слуг, не гнушавшихся иной раз запустить тайком руку в царскую казну, при этом не допуская никакой критики в собственный адрес.

Вспомним, что многочисленные «птенцы гнезда Петрова» после смерти императора подверглись опале. Владиславич избежал этой участи, ибо в переломный момент российской истории, сразу после смерти Петра Великого, возглавил посольство в Китай. 27 декабря 1725 года он выехал из Москвы, и вернулся в нее только три года спустя – 18 декабря 1728 года, во время правления царя-ребенка Петра II. Десять последних лет его жизни пришлись на мрачный период правления Анны Иоанновна и ее фаворита Бирона. Тем не менее, Владиславич, граф, тайный советник и кавалер высочайшего ордена Российской империи, был похоронен со всеми приличествующими государственными почестями и… забыт на века!

Однако в родных краях графа помнит каждый его земляк. Спросите любого уроженца Герцеговины, кто такой Владиславич, и вы получите незамедлительный ответ: «Это наш человек, который подарил русским Пушкина!» Здесь следует сказать несколько слов и об авторе этой книги, классике сербской поэзии, дипломате и дальнем родственнике своего героя, герцеговинце Йоване Дучиче (1874–1943). Он родился в Требинье (Герцеговина), скончался в Гэри (США), в эмиграции. Свою книгу о Савве Владиславиче он завершил в 1940 году, поставив перед собой цель подробно рассказать сербскому народу об одном из самых замечательных его представителей. Наверное, ни в одной стране мира, кроме Сербии, автономной Республике Сербской (Босния и Герцеговина) и Черногории, не принято так бережно хранить память о предках и гордиться их славными делами. И потому великий национальный поэт не раз подчеркивает, что он решил рассказать землякам о тех моментах биографии своего героя, которые, в силу различных исторических обстоятельств, мало известны его землякам. Современному российскому читателю следует учесть это, особенно при чтении первой главы книги, в которой Дучич обстоятельно разбирает родословную Саввы Владиславича.

Тем не менее, издатель и автор перевода сознательно не сокращали эти страницы, которые иллюстрируют своеобразный процесс мифологизации героя (из текста удалены только некоторые топографические детали в описании Герцеговины тех дней). Большинство российских документов, приведенных в тексте, даны в оригинале, и только в отдельных случаях, когда цитируются документы, оригиналы которых не обнаружены, или были написаны на иных языках, публикуются в переводе с сербского языка, как они приведены в книге.

Хочу добавить, что издание книги Дучича является вкладом издательства в программу «Путь Петра Великого» и в сербско-российский проект по увековечению памяти графа Саввы Владиславича-Рагузинского. Участники проекта надеются в ближайшее время установить памятный знак в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры Санкт-Петербурга. Однако главная цель этого издания – отдать должное выдающемуся сподвижнику Петра Великого и сохранить его память в сердцах русского народа.

Василий СОКОЛОВ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Этой книгой я возвращаю сербскому народу и родной Герцеговине ее благородного сына Савву Владиславича, первого православного серба, который после окончания эпохи сербских королей, царей и деспотов[1] стал русским посланником в иностранных государствах, демонстрируя врожденную одаренность и дальновидность, столь свойственную нашему народу.

Савва Владиславич занял весьма заметное место в когорте русских дипломатов первой трети XVIII века. В течение двадцати пяти лет он участвовал в важнейших событиях, происходивших в Российской империи: заключил в Яссах военный союз с правящим князем Молдавии, подписал на реке Прут мир с султаном, конкордат[2] с папой в Риме, а также договор о дружбе и разграничении территорий между Россией и Китаем с китайским императором. Но в то же время Владиславич – что до сегодняшнего дня было неизвестно сербскому народу и что для нас в его деятельности является самым важным – стал первым сербом, который в конце мрачного XVII века привлек православную Россию и лично царя Петра Великого к освобождению сербов и Балкан.

Савва Владиславич до сегодняшнего дня вообще не был известен нашей науке. Даже коллектив наших лучших ученых ни единым словом не упомянул его в первой «Сербской энциклопедии» (Белград, 1924). Это свидетельствует о том, насколько трудно было получить исторические свидетельства о великом сербе, память о котором ушла в прошлое и почти полностью стерлась. Но, пожалуй, еще удивительнее, что и в России было написано ничуть не более чем у нас, об этом крупном русском дипломате, который упоминался всего несколькими строчками в энциклопедиях, несмотря на то, что его имя встречается в сотнях важнейших русских и иностранных документов.

Работая над этой книгой, я, как поэт, был невыразимо далек от своего привычного литературного труда, которым занимался исключительно по вдохновению. Но я ступил на чуждую мне территорию исключительно из любви к сербскому народу, который породил множество известных, неизвестных или забытых титанов. Я писал эту книгу, руководствуясь любовью к нашему краю – Герцеговине, воспетой гуслярами, к этому вертограду нашего языка; любовью к этой кузнице нашего стиха, который, возникнув из косовской боли, стал настолько присущ сербам, насколько гекзаметр отражал духовный и исторический облик древних греков.

Савва Владиславич был типичным представителем родного края: он стал воплощением серба из Герцеговины, духовного настолько, насколько и душевного, гибкого в той же мере, как и горделивого, осторожного и в то же время неустрашимого. Этот баланс положительных и отрицательных качеств, определяемый почти эллинским чувством меры, характерен для истинного герцеговинца. Серб из Герцеговины, скорее обитатель Средиземноморья, нежели Балканского полуострова, человек романтический – ив то же время реалистично мыслящий, мечтатель – и позитивный созидатель, Владиславич, уходя из нашего горестного XVII века, сотворил себе славу великого дипломата великого славянского народа, и заслуги его в огромном славянском мире огромны. Он первым поднял в России сербский вопрос как главную проблему Балканского полуострова.

Многие годы жизни я посвятил собиранию исторических сведений из различных источников, вплоть до самых мелких, имеющих отношение к Савве Владиславичу, которые могли бы осветить его личность и дополнить его портрет. Савва Владиславич предстает в этой книге не только как выдающийся дипломат, в ней нет каких-либо отдельно взятых ярких эпизодов из его жизни. Я постарался оживить его образ, реконструировать с помощью многочисленных деталей, словно мозаику, собрав все, что он сотворил малого и великого, в том числе и переживания личной жизни.

Он исключительно интересен для нас и как дипломат, и как серб, и как герцеговинец. Чтобы узнать мельчайшие подробности его жизни, мы пользовались книгами и рукописями на русском, французском, немецком, итальянском и румынском языках. А сведения о Владиславиче мы затребовали, лично или через помощников, в архивах Дубровника, Венеции, Москвы, Хельсинки, Бухареста и Белграда. Хочется верить, что после этого в его биографии останется мало белых пятен. Народные предания о Владиславиче также представляют собой своеобразный документ.

Хочется верить, что после этой книги Савву Владиславича никогда более не вычеркнут из истории знаменитых славян, и его имя не будет забыто в широких слоях сербского народа.

Рим-Бухарест, 1933–1940.

Й.Д.

Глава I ПРЕДАНИЯ О РОДЕ ВЛАДИСЛАВИЧЕЙ

1. Происхождение Владиславичей и их роль. – Владиславичи и Ченгичи. – 2. Различные версии, согласующиеся с историческими сведениями. – 3. Сербские герцеговинские властители в XVI веке. – Владиславичи в Венеции и Дубровнике. – Сведения о семье Владиславича в Дубровницком архиве.

1

Между Ясеником и Берушицей, что находятся километрах в двадцати от Гацко, по дороге на Пиву, до конца XVII века жила сербская дворянская семья Владиславичей. Развалины их дома сохранились по сей день: народ называет их башнями князя Владиславича. И сейчас жители Гацко с гордостью говорят об этой семье, которая прославилась в окрестностях еще во времена сербского царства[3]: выходцы из нее были князьями и народными вождями. Семья имела право владеть этими краями и во времена сербского царства, и во времена оттоманского правления, то есть все время своего проживания в Гацко.

По народному преданию, которое живо и сегодня, властные полномочия Владиславичей не давали покоя бегам[4] Ченгичам, которые уже захватили часть гацкого пашалыка[5]. Они всячески старались либо уничтожить Владиславичей, либо принудить их к бегству. Целью Ченгичей было опозорить Владиславичей в глазах народа, а затем присвоить себе их имения. Им удалось собрать войско и ударить по Владиславичам. Однако в гадком крае проживала и другая сербская мусульманская семья, Хасанбеговичей, дружившая с Владиславичами; они сообщили им о намерении бега Ченгича[6]. В ту же ночь Владиславичи бежали в Черногорию. По одному из преданий, женщин и детей их семейства сопроводил до Дубровника некий мусульманин из семейства Звездичей (из Гадко), также друживших с Владиславичами. «Потом они переселились в Россию, где и нынче, – пишет историк Нинкович, – занимают достойное положение в государстве. В России за храбрость и заслуги они получили графские титулы».

Как мы знаем из архивных документов, семья Владиславичей и в самом деле была разделена в результате заговора Ченгичей. Между тем, следуя традициям, Ясеник покинул не весь род, да и в Россию отправилась тоже не вся семья. Когда Владиславичи бежали в Черногорию, от них отстала невеста, уже принятая в семью. Ее не было в Ясенике в то время, когда случилось несчастье. Позже она родила сына Вукана. Она так и осталась на родине, а потомки ее сына Вукана назовутся позже Вукановичами. Они и по сей день живут в Гадко.

Ясеник располагается в весьма живописной местности. Там и в самом деле находятся развалины, которые прозвали Градиной и которые некогда могли быть домами Владиславичей; ныне они принадлежат Вукомановичам. И в наши дни крестьяне при пахоте находят старинные монеты, которые они называют мангурами[7]. Здесь же расположен и старинный церковный двор, в котором некогда был храм, а рядом с ним – кладбище. Посреди Ясеника находится покос, а вокруг – леса, луга и пашни: говорят, что они раньше принадлежали Владиславичам. Имение князей Владиславичей напоминало, судя по всему, огромный феод, измерявшийся скорее квадратными километрами, нежели дулумами[8]. Здесь и село, и леса, и пашни, и река, и ручьи. В плане оно образует неправильный четырехугольник. Это фактически маленькая страна площадью в несколько десятков квадратных километров.

Ченгичи были ближайшими соседями Владиславичей из Ясеника. У бегов Ченгичей были свои феоды с высокими башнями и мельницей, также на самом въезде в Гацко поле, и еще недалеко от Фочи им принадлежали имения Ратай и Оджак. Народные сказания подтверждают их чисто сербское происхождение[9]. Между тем историк доктор В. Борович утверждает, что Ченгичи были родом из Малой Азии и что их предком был Исфендияр-бег, чьи владения находились в долине далекого Евфрата.

Недалеко от Горанско, который давно укрепили турки, находится известный монастырь Пива с храмом Успения, который в 1573 году воздвигли братья Гаговичи с помощью своих соплеменников. В этом монастыре по сей день находится знаменитое Евангелие с дарственной надписью графа Саввы Владиславича из России в память о своих покойных родителях, за свое здоровье и духовное спасение. Там же хранятся и другие церковные книги, также подаренные Саввой Владиславичем, именующим себя в дарственных надписях графом иллирийским.

Народные предания рассказывают, как Владиславичи жестоко отомстили Ченгичам. Эта месть стала мотивом многих народных песен. Леонтие Нинкович пишет, как в битве у Озии[10], «на Озии под Московией», русский генерал Савва Владиславич обратился к турецким солдатам с вопросом, нет ли среди них кого-нибудь из Хасанбеговичей. И когда объявились Хасанбеговичи, он одарил их как лучших друзей, после чего позволил им беспрепятственно вернуться домой, в Герцеговину. После этого он точно так же спросил, нет ли среди турецкого войска Ченгичей. Беги этого рода подумали, что их тоже богато одарят и позволят свободно вернуться в Герцеговину, так что объявилось семьдесят семь бегов Ченгичей, среди которых самозванцев было больше, нежели настоящих Ченгичей.

В одной из народных песен говорится, как два черных ворона прилетели из Озии под Московией на границу Герцеговины и опустились в Ратае на башню Бечир-паши Ченгича, где их встретила жена паши[11]. Она спросила двух черных воронов, как проходила осада Озии:

Вьется ли стяг Муновичей, Сверкают ли доспехи Сиерчича, Гарцует ли гнедой Любовича С поля славного Невесиньского?

Вороны поведали ей о поражении турок и о том, как Владиславич хитростью выманил бегов, после чего изрубил их всех, чтобы «от врага не осталось и следа…»

Нет ли здесь кого с Герцеговины, Ченгичей из рода благородного, Чтобы я их одарил по совести? —

лукаво расспрашивал Савва Владиславич, прохаживаясь перед толпой турецких пленных.

Тут увидели герцеговинцы-турки, И решили перед ним пред стати, Порешили ему в милость сдаться: Первым из бел-города из Никшича Подошли к нему все пять Мушовичей Да и выдали себя за Ченгичей. Из Клобука тоже два Ковчеговича Порешили Ченгичами зваться. Из бел-города Подгорицы солдаты, Два Бечиркучича тоже назвалися Ченгичами, чтоб домой вернуться…

И так далее.

Битва у Озии на самом деле случилась в 1735 году. Но Савва Владиславич не мог лично участвовать в ней в качестве генерала, тем более не мог изрубить своих земляков, бегов из Санджака и Герцеговины. Прежде всего, Савва Владиславич никогда не был генералом, каким его рисует народная песня, к тому же в 1735 году Савва был слишком стар для того, чтобы рубить на куски турок (он родился предположительно в 1664 году, скончался в 1738). И не только потому, что не участвовал в битве при Озии в качестве полководца, – его там вообще не было. Однажды он был свидетелем битвы с турками, но это произошло в 1711 году на реке Прут в Молдавии, да и то он был там в качестве дипломата в звании министра-советника при главнокомандующем фельдмаршале Шереметеве. Справедливости ради следует сказать, что тогда на реке Прут присутствовал один его земляк из Гацко, а именно бег Ченгич, но это был Хасанбег, боснийский алайбег[12], а не Бечир-паша Ченгич, боснийский беглербег[13], который якобы погиб от сабли Владиславича при Озии в 1735 году.

Известно также, что Бечир-бег Ченгич возглавил поход нашего «боснийского войска» в Южную Россию, а именно 29 300 мусульман из Боснии и Герцеговины, назначенных охранять от русских турецкую границу и крепость Озию. Здесь наши героические земляки и сложили свои головы. Озию русские с помощью пороха подняли на воздух, треть турецкого войска перебили, а остальных взяли в плен. Этих пленных было числом 7 743, из которых после двух лет заточения вернулось в Боснию всего 1 340. Остальных или перебили по дороге, или же они умерли от голода, или же просто скончались в страшных мучениях. Вот эту катастрофу наших бегов из «боснийского войска» и воспел сербский гусляр XVIII века.

Бечир-паша Ченгич, который якобы лично напал на Владиславичей в их семейном гнезде в Ясенике и отнял имения, принудив бежать в наше Приморье, а некоторых даже в Россию, никак не мог пасть жертвой мести Саввы Владиславича, в то время знаменитого престарелого дипломата и весьма влиятельного человека из высшего общества. Мы не располагаем никакими сведениями о том, что кто-либо из других Владиславичей, проживавших в России во время битвы за Озию 1735 года, был причастен к судьбе несчастных земляков, которых Бечир-паша привел на юг России защищать султана.

В то время кроме старого Саввы в России жили четыре его племянника, один из которых, граф Ефим Иванович Владиславич, сын старшего брата Саввы Иована, стал русским генералом – о нем позже будет рассказано более подробно. Один из его родственников напишет, что Ефим был «всею внешнею красотою украшен, но в речениях был свиреп и дерзок». Не спутал ли сербский гусляр этого генерала с его дядюшкой Саввой? Похоже, и это не так. Ефим родился в 1691 году и в Россию попал ребенком. Юношей он уехал учиться во Францию, где жил долго и даже женился, и, вероятно, духовно был очень далек от воспоминаний о родовом гнезде предков в Ясенике и о кровавой расправе Ченгича с его семьей.

В сборнике народных песен Вука Караджича[14] есть песня «Боснийцы на Москву», в которой также поется о битве при Озии. Однако в ней мстителем оказывается некий Савва Црноевич, мстящий за пятерых погибших братьев все тому же Бечир-бегу Ченгичу. В другой Буковой песне, «Фоча и фочанки», пленный Асан-паша, выведенный из темницы на солнышко, рассказывает русским о том, что в Боснии самый красивый город – Сараево, жители Мостара – настоящие герои, а в Фоче – самые красивые девушки. В той же песне говорится, что русским помогал некий Иован Владиславич, разъяснивший им, как тяжело захватить Фочу из-за окружающих ее рек Дрины и Чиотины, а также из-за горы Црни Врх.

Все эти подробности, несмотря на несхожесть, возможно, имеют под собой фактические основания. По русским сведениям, Савва Владиславич пребывал в России вместе с братом Иованом, его четырьмя сыновьями и дочерью; четвертого сына Иована также звали Иованом. Так что ничего странного нет в том, что в Буковой песне речь может идти об одном из двух Владиславичей – отце или сыне, тем более что там речь идет о Фоче, которая считается малой родиной некоторых наших Владиславичей из Ясеника у Гацко.

Песня о Саввиной мести Бечир-бегу представляет чрезвычайный интерес по той причине, что она практически полностью сохранила список семей наших бегов, проживавших в то время в Герцеговине и бывших тогда столпами турецкого режима в нашей стране, которых сербский народ, естественно, считал своими врагами. Если бы не сербский гусляр, эти знаменитые семьи давно были бы забыты.

2

Предания о древнем сербском роде Владиславичей записали и опубликовали пять наших боснийских и герцеговинских авторов: Ничифор Дучич[15], Лука Грджич-Бьелокосич, Стьепо Трифкович, доктор Евто Дедиер и Леонтие Нинкович. Трое из них напечатали эти предания в вестниках Сербской академии наук в Белграде, а Грджич и Нинкович – в отдельно изданных работах о народе. Трое из них перечислили имена тех Владиславичей, которые, по народным преданиям, оказались у семейного очага в момент нападения Ченгичей, после чего спаслись бегством, осев в других краях. В новых местах проживания они, как сообщают предания, породнились с другими знаменитыми сербскими семьями, но перестали называться Владиславичами, приняв крестные имена новых родичей.

Так, первый из упомянутых пяти писателей, Ничифор Дучич, пишет, что в то время в Ясенике у Гацко жили три Владиславича: Савва, Дука и Вукоман. Савва уехал в Россию, и о его семье ничего не известно. Сыновья Дуки убили одного из Ченгичей и бежали в Требинье, где от них пошел род Дучичей. От Вукомана произошли Вукомановичи, которые по сей день живут в Ясенике.

Второй из писателей, Лука Грджич, также рассказывает об этой знаменитой семье и ее бегстве, попутно припоминая еще одного ребенка, от которого в Гацко пошли нынешние Вукановичи (имея, очевидно, в виду Вукомановичей).

Третий из упомянутых писателей, Стьепо Трифкович, говорит, что в семье Владиславичей было тогда три брата: Дука, Максим и Милорад. Дука остался в Требинье, и от него пошли Дучичи; Максим двести лет тому назад переселился в Боснию, и от него пошли тамошние Максимовичи, а третий брат, Милорад, бежал в Россию.

Четвертый из писателей, доктор Евто Дедиер, пишет, что Владиславичей было четыре брата: Лако, Бьеле, Дука и Вуко. Из Ясеника они разъехались в разные стороны: Бьеле и Дука ушли в Загору, но им там не понравилось, и Бьеле уехал в Бьелошев Дол у Любиня, а Дука перебрался в Луг, и от него в Требинье пошли Дучичи. Дукин сын Максим уехал в Сараево, и его тамошние потомки зовутся Максимовичами. Одна из таких семей живет в Трнове у Сараево. От Дучичей, пишет доктор Евто Дедиер, пошли и Чабрилы из Подвележья у Невесинье.

И, наконец, пятый из писателей, Леонтие Нинкович, вспоминает только Савву и его брата Мату – которые на самом деле существовали в то время, да только братьями не были.

Ровно столько на сегодняшний день опубликовано о происхождении и о самой семье Владиславичей, точнее, о тех, кого упоминают как его родных братьев. Следует добавить, что в одном из вариантов народной песни, повествующей о мести Саввы Бечир-бегу под Озией, упоминается брат Саввы, зовущийся Тодор. В песне Савва Владиславич под Озией кричит бегу Ченгичу:

Знаешь ли, паша, и знают твои люди, Что когда вы дом мой разоряли, Порубили на кусочки брата Тодора. Моего родного брата милого, И огонь в очаге его кровью залили…

Другая народная песня говорит о Саввином брате Живко: «Ты не только челядь всю замучил – зарубил ты брата Живко моего…» Наконец, существует и третий вариант, в котором также говорится о Саввином брате, зарубленном в Ясенике, но не названном по имени: «И милого брата моего зарубили вы – в доме белокаменном прямо над очагом, и огонь домашний кровью залили…»

Пять упомянутых выше писателей представили нам списки с разными именами братьев Саввы Владиславича. У одного из них Максим назван Дукиным братом, а у другого – его сыном. Так, в народной песне сказано, что Живко – брат Саввы, а в народном предании он уже племянник Саввы. Между тем в народных преданиях просто так ничего не говорится. Живко и в самом деле был племянником Саввы, сыном Дуки, что подтверждается письмом Дуки, хранящемся в архиве Дубровника; и по народному преданию, и по народной песне, он был зарублен в Ясенике. Именно перед очагом, возможно, во время трапезы, он погиб от сабли Бечир-бега Ченгича, как, согласно народной песне, говорит Савва, объявляя о своей мести после взятия Озии.

Но удивительнее всего то, что доктор Евто Дедиер, рассказывая о Владиславичах, не упоминает Савву! А ведь он был самым знаменитым представителем этого рода, самым знаменитым герцеговинцем того времени, знаменитее любого другого серба XVIII века. Он прославился благодаря великолепным дипломатическим способностям, которые привели его в стан ближайших сподвижников Петра Великого, а также благодаря усердию в освобождении Сербии и православных Балкан от турецкого ига с помощью России. Дедиер, написавший наиболее значительную на сегодняшний день научную работу по истории Герцеговины, ничего не слышал о Савве, хотя имя его и сейчас здесь помнят, особенно в монастырях. В них все еще хранится церковная утварь и книги, присланные из России Саввой Владиславичем, на многих из них сохранились его дарственные надписи, где он именует себя «графом иллирийским Саввой Владиславичем». Он посылал книги в монастыри Пива, Житомислич, в церкви в Топлой у Херцег-Нового и в Рисан (при жизни в 1732 году и 1738 году после смерти, в соответствии с завещанием).

Народные песни Герцеговины неоднократно воспели Савву Владиславича – не только как русского вельможу и любимца Петра Великого, но и как своего земляка и великого серба. В любом случае, в народных преданиях о семье Саввы Владиславича сохраняется то, что отметили упомянутые авторы: все они говорят об одной и той же семье, хотя и ошибаются иной раз в именах. Все пятеро сходятся в том, что семья Владиславичей была родом из Гацко, точнее, из Ясеника, а не из какой-либо другой местности. События в Ясенике народное творчество описывает весьма драматично. Гусляр вкладывает в уста Саввы Владиславича после битвы при Озии трогательные стихи, осуждающие Бечир-пашу Ченгича, разорившего его родной дом. Он спрашивает: «Где моя башня на вершине Ясеника и луга в долине Ясеника, и нивы на Луке, имения, и семь моих водяных мельниц, и сукновальни мои… Где моя тысяча овец, а с ними пятьсот ягнят, и сто коней и коров, и любимый гнедой, что иного человека умнее… И где сотня ульев пчелиных, и деньги золотые мадьярские, что в доме у меня осталися, и никто из моих их потратить не сможет…». Бечир-паша отвечает, что вернет все отнятое; но тут его опять спрашивает Савва Владиславич: «А кто мне вернет брата единокровного, которого изрубили над очагом в доме белокаменном, и кровью мой очаг залили…»

В той же песне говорится о том, что турки угнали у Владиславичей их женщин и детей и привели их в Метохию. В их числе была и сестра Саввы Милица («что была прекрасней белой вилы[16]»), которую заключили в холодную темницу. Бечир-паша, говорится в песне, приказал своим людям привести к нему в Ратай Милицу Владиславич, чтобы выдать ее замуж за какого-то перешедшего в мусульманство серба, а прочих пленных перебить… Но Бечир вскоре образумился и покаялся, после чего отослал плененных людей Владиславича некоему сербскому юноше в Дубровник. Там, как гласит предание, латиняне хорошо приняли челядь Владиславича и отправили их в Россию…

Так говорится о катастрофе Владиславичей в Ясенике в народных песнях и преданиях, сочиненных в то время в тех самых краях.

Добавим к этому, что один, шестой по порядку, автор, причем автор, живший в XVIII веке, то есть современник Саввы Владиславича, пишет, что Владиславичи были родом из Гацко. Автор этот – несостоявшийся владыка далматинский Симеон Кончаревич, который, не получив от венецианского правительства согласия на его избрание епископом в Косово, покинул Далмацию, а затем и свою родину, в 1758 году бежал в Россию, где и скончался в Киеве 26 августа 1769 года. В своей знаменитой «Летописи» Кончаревич вспоминает князя Луку Владиславича из Гацко. Этот князь Лука сопровождал в Печтребиньского митрополита Василия Иовановича, позднее канонизированного под именем святого Василия Острожского, и по возвращении из путешествия щедро одарил монастырь в Остроге. В той же «Летописи», в главе за 1711 год, Кончаревич пишет, что у князя Луки из Гацко был в Дубровнике сын Савва Владиславич, который оставался там до 1687 года, поддерживая дружеские отношения с тамошними «самыми уважаемыми властителями». Эта «Летопись» Кончаревича, помимо всего прочего, служит единственным историческим доказательством того, что Владиславичи родом из Гацко, а не из какого-либо другого места.

Существует еще одна, народная, версия, которая утверждает, что Владиславичи были родом из Попова; такие же данные можно встретить и в русских источниках. Также в архиве Дубровника имеются сведения о том, что Владиславичи происходят из Фочи. Наконец, существует и третья версия: Владиславичи родом из Житомислича. Первая из этих трех версий на некоторое время вызвала смятение, поскольку после бегства из Ясеника Владиславичи могли в поисках нового места жительства побывать в Попове и, кроме того, пытаться отыскать там корни своего рода. По сложившейся традиции многие утверждают, что Дука или кто-то из его сыновей переселился в те края, сменив старую фамилию Владиславич на производное от Дука – Дучич. В одной народной песне, воспевающей восстание 1711 года под руководством Милорадовича и владыки Данилы, говорится о том, как русский царь Петр Великий в одной из бесед обращается к своему главному советнику Савве Владиславичу, сербу по происхождению, со следующими словами: «Верный Савва Владиславич мой, из Попова да и из Герцеговины…… Сведения о том, что Владиславичи и, конечно же, сам Савва родом из Попова, могли вкрасться в их родословную, составленную в России, именно благодаря этой песне, переведенной на русский язык.

Остается, наконец, и версия, опять-таки опирающаяся на русский источник, о том, что Владиславичи родом из Житомислича. Русская родословная Саввы утверждает, что князь Лука Владиславич, отец Саввы, скончался в Дубровнике, после чего тело его стараниями Саввы перенесли в монастырь Житомислич на Неретве, где оно и было предано земле.

Существует еще одно народное предание, в котором говорится, что Владиславичи и Милорадовичи – ветви старинного сербского дворянского рода Храбренов, существовавшего в XVI и XVII веках, даже намного раньше, в Дубравах. Так, в одной прекрасной народной песне поется о том, что обе сербские семьи происходят от двух родных братьев: «От Милоша Милорадовичи, от Милинка Владислав(лев)ичи…». И сам Савва Владиславич в одном из писем 1728 года хвалится перед русскими тем, что его предки построили монастырь и помогали бедноте. Неизвестно, подразумевал ли в этом случае Владиславич монастырь Житомислич или он имел в виду монастырь Пиву, который воздвигли Гагошичи, которые, в свою очередь, также ведут род от Владиславичей. Позже мы увидим, что Савва Владиславич в России состоял в близких отношениях с тамошними Милорадовичами и, как говорят, во многом им помогал.

Сербский герцеговинский род Храбренов дал несколько знаменитых имен, некоторые даже получили историческое признание. Род этот обретался в старину в той местности, что теперь зовется Дубравой. В одном из документов, который посланники патриарха Иована и воеводы Грдана направили папе, говорится, что Храбрены – господари Дольней Влахии, а про самих влахов сообщают, что они придерживаются православной веры. «У Дониех Власцех ему главе Храбрени». Этот старый род известен у нас, сербов, в первую очередь тем, что южнее Мостара, на Неретве, они выстроили богатейший в Герцеговине монастырь – Житомислич. Его воздвиг в 1563 году спахия[17]Милисав Храбрен, что следует из надписи, выбитой на камнях монастырской церкви. В той же церкви находится и плохо сохранившаяся фреска 1609 года с изображением того же спахии Милисава, похоже, в дворянской одежде того времени, держащего на ладони миниатюрную копию монастыря. Это единственное в Герцеговине изображение такого рода. С одной стороны головы написано «Милисав», с другой – «спахия». В монастыре хранятся документы, подтверждающие, что спахия Милисав Храбрен лично отправлялся в Царьград к султану Мухаммеду II Завоевателю испрашивать фирман[18] на строительство монастыря на фундаменте старой церкви времен Неманичей. Милисав погребен в монастырской церкви.

Храбрены были зажиточными сербскими господами, что видно по их богатым постройкам и оставленным завещаниям. У Владиславичей были Ясеник и Берушица, у Храбренов – богатые поместья в Дубравах. Записано, что три брата Храбрена построили на свои средства церкви в Триебне, в Ошеничах у Стоца, упомянутый уже монастырь Житомислич. Монастырь посвящен Благовещению, а церковь воздвигнута в честь святого Николая, в связи с чем Ничифор Дучич предположил, что семейным покровителем Милорадовичей был именно этот святой.

В этих церквях по сей день раз в год служат службу в честь ктиторов Храбренов. В Триебне на церковной стене написано: «Воевода Радое Храбрен». В документах на турецком языке, хранящихся в монастыре Житомислич, упоминается и воевода Милош Храбрен, отец Милорадовичей, и спахия Петар Храбрен. Еще в X веке дубровницкий сенат принимает в ряды граждан своей республики некоего воеводу Петара Степановича Милорадовича вместе с его братьями: князем Вукацем, князем Павкой, князем Степаном и, наконец, князем Добрией. Один из поздних Милорадовичей, Иероним, в 1760 году получил от императрицы Марии Терезии дворянский титул, в соответствии с которым стал зваться Иероним Милорадович-Хребренович-Дубрава.

Паперть церкви в Житомисличе, по народному преданию, стала семейной гробницей Храбренов. И в самом деле, здесь под плитами, на которых не было никаких надписей, однажды обнаружили четыре скелета[19]. Но ни на одном камне не упоминается имя ктитора – спахии Милисава. Монахи сказали мне, что у них нет никаких сведений о его могиле.

Имения рода Храбрена-Милорадовича в Дубравах сегодня принадлежат их потомкам по имени Опиячи, принявшим ислам. Другие же Храбрены, оставшиеся в Герцеговине, сохранили православную веру и зовутся теперь Лёличами, Кузманами и Кнежичами. Лёличи и Кузманы теперь обычные крестьяне, простые пахари на землях своих предков у монастыря Житомислич. Другие Храбрены переселились в Россию, и существует мнение, что они стали там называться Милорадовичами. Историк Скарич пишет, что первым уехал Илия с двумя сыновьями, Михаилом и Гаврилой, во время Морейской войны[20] (1683–1689).

Я полагаю, что даты, приведенные Скаричем, следует исправить или по крайней мере дополнить. Собственно говоря, я обнаружил, что еще в 1644 году русский царь Алексей Михайлович послал из России некоего «сербского князя» Степана Милорадовича в сербский монастырь Студеницу, с тем чтобы тот доставил ему опытных горняков для поисков серебра. Похоже, в Студенице жили тогда опытные рудознатцы, о чем русским рассказал студеницкий архимандрит Неофит, который как раз в то время с тремя монахами побирался по России. С этим Неофитом и его монахами упомянутый князь Степан Милорадович и отправился в 1644 году по делам в Сербию.

Важен и тот факт, что в 1644 году князь Степан Милорадович уже второй раз отправлялся в студеницкий монастырь. А это означало, что Милорадовичи жили в России не только до Морейской войны, но и ранее упомянутого 1644 года.

Добавим еще, что кроме Илии Милорадовича и двух его сыновей, Михаила и Гаврилы, которых упоминает Скарич, в России жил с ними и третий их брат, Александр, о котором Савва Владиславич напишет в одном из своих писем. Скарич утверждает, что Михаил и Гаврила приезжали в 1707 году в Герцеговину, чтобы осмотреть имение предков в Житомисличе. В 1711 году Михаил появляется вновь, но уже как «сербский полковник», назначенный на эту должность особым царским указом. По инициативе Саввы Владиславича его послали в Цетинье с царской прокламацией к народам Черногории и Герцеговины, призывающей к восстанию против турок (в это время Россия двинула на них свою армию, чтобы окончательно изгнать из Европы). Речь шла о знаменитом восстании, провозглашенном в Цетинье на Видовдан[21] 1711 года, под руководством полковника Милорадовича и владыки Данилы I Петровича, того самого, которого Негош позже воспел в «Горном венце»[22].

Существует также версия, что Владиславичи были родом из Фочи. В одном из документов Дубровницкого архива значится: «Ben si sapesse che era nattivo ed abitante in Foccia» («рожден и проживает в Фоче»). Историк Йиречек, опубликовавший эти данные, вспоминает некоего Николу Владиславича, торговавшего в 1689 году в Фоче. В Фоче на самом деле жили некие Владиславичи, и среди них был Дука Владиславич, которого всюду упоминают как Саввиного брата. И только в одной рукописной заметке герцеговинского архива Дука ошибочно упоминается как Саввин отец. А ошибка случилась потому, что сам Савва в официальных документах (в записи о венчании, в указе о присвоении русского графского титула, наконец, на надгробной плите в Петербурге) зовется Саввой Лукичем Владиславичем, то есть сыном Луки, как то говорит Кончаревич в своей «Летописи», а не сыном Дуки. В письме дубровницкого консула в Царьграде Луки Барки мы видим, что начиная с 1692 года дубровницкий сенат направлял официальную почту Луке Барке и получал ее от него через Дуку Владиславича в Фоче. Этим же путем, как свидетельствуют документы Дубровницкого архива, шла и его дипломатическая переписка вплоть до 1705 года, если и не позже. Консул Лука Барка в письме от 21 октября 1693 года, которое хранится в Дубровницком архиве с другими его письмами, называет Владиславичей из Фочи persone honorate. Наконец, в самой Фоне существует народное предание о благородном семействе, которое некогда проживало в этом герцеговинском городе. Я получил эти сведения из частных источников – устных рассказов двух нынешних старцев из Фочи, Николы Кочовича и Тане Еремича:

В Фоне в средние века жили Владислав(лев)ичи, сербские дворяне. Было их три брата: Мирое, Влаислав и Любое. Мирое принял ислам, и от него ведут родословную Ченгичи (!), которые и теперь живут в Кремине недалеко от Фочи, и народ зовет их Мироевичами, по тому самому Мирое. Любое тоже принял ислам, и от него пошли беги Ченгичи-Любовичи (!), которые теперь живут в Невесинье. Третий брат, Влаислав[23], отказался это делать и сбежал от турок в Дубровник. Последним потомком Владиславичей в Фоче была некая баба Савка, от которой ведут свой род известные фочанские семьи Иовичичей и Еремичей. Землю, на которой построены в Фоче нынешняя православная церковь и школа, подарили Владиславичи.

И сегодня в Фоче сохранилась могила с именем Савки. Отец и брат Савки, имена которых неизвестны, бежали – как говорится в местном предании – от турок в Валахию. В Фоче оставались семь их сестер, одна из которых вышла замуж в Дубровник. Про остальных пятерых также никто ничего не знает. Еще говорят, что один из Владиславичей уехал в Дубровник и «занимал там очень высокое положение».

Недалеко от Фочи, километрах в одиннадцати, находится Ратай, бывшее летнее поместье Ченгичей. В этом селе сохранились какие-то старинные стены, ворота, башни и темницы. Говорят, что в них запирали преступников, ожидавших наказания. Недалеко от Ратая находится село Ясеново, в котором сейчас живут мусульмане Сердаревичи и Чаушевичи. Здесь сохранились старинные колодцы, о которых народ говорит, что они были еще при турках. В Фочанском уезде, в общине Валеничи, есть село Мештровац…

Как видно, вполне можно допустить, что Владиславичи были родом из Фочи, а в Ясенике у них было сезонное пастбище и летняя резиденция, как об этом и сегодня говорят в Ясенике. Во всяком случае, Симеон Кончаревич утверждает, что отец Саввы был родом из Гацко, а не из Фочи. Об этом же свидетельствует и народная песня о «Бане[24] Влаиславе». В ней поется о том, как Бечир-бей Ченгич, прослышав, что в Гацко живут три сербские красавицы – Мика Старович, Ружица Срджевич Шчепанова и Ана Мандич Иованова, написал бану Влаиславу в Гацко, чтобы тот послал ему вместе с податью этих трех красавиц, которых он выдаст замуж за своих трех сыновей. (Похоже, бана Влаислава путают с Саввой Владиславичем!) Бана оскорбило такое дерзкое требование. Он заманил в Гацко трех сыновей Бечир-паши и повесил их. После этого Влаислав с семьями девушек бежал в Дробняк, к попу Копривице, оттуда в Германию и, наконец, на галере перебрался в Россию. Он спасает жизнь царю Петру Великого во время какого-то покушения, подстроенного турками, становится царским любимцем, после чего помогает всем герцеговинцам в России… и так далее. Из этой песни также следует, что Савва Владиславич был вынужден отсылать бегу в Ратай подать и сербских девушек из своего Гацко, а не из Фочи, следовательно, именно оттуда и были родом Владиславичи.

Интересно, что род Владиславичей впервые появляется в народном творчестве только в связи с нападением Ченгичей на их Ясеник, с нападением, которое было настолько коварным и кровопролитным, что вытеснило из народной памяти все прочие воспоминания о них. В историческом плане Владиславичи впервые появляются в «Летописи» Кончаревича, а первый архивный след они оставляют в Дубровнике, в письмах дубровницкого консула в Царьграде Луки Барки.

Между тем один из Владиславичей упоминается ранее Луки Владиславича, князя из Гадко. Это некий Стефан Влаисалич (ателоним[25] от «Владиславич», именно так подписывался кириллицей Дука; в то же время латиницей он подписывался именно «Владиславич»). Упомянутый Стефан Влаисалич появляется в записи, сделанной на переплете «Летописи» Зонарина в сербско-славянском переводе, который находится в Карловацкой патриаршей библиотеке. Вот эта надпись: «Боже в име Твое да се знает како приложи си книгу Стефан Влаисалич лета 7147 (1639) месеца февр. 13. дн св. Симеон Србски Мироточец и потписах аз смерен Митрополит Захл…..мски Вас…..ле при игумену Логиноу».

Владиславичи встречаются еще раньше. Собственно, возникает некий князь Херак Влаисалич в области Дольних Влахов в 1483 году, то есть в то время, когда турки завоевали Герцеговину.

Но и это не самое древнее упоминание о Владиславичах. В грамоте Стевана Твртко от 1378 года говорится о Влкце Владислалике. Но и за два года до этого, в 1376 году, в качестве посланника князя Николы Алтомановича упоминается некий Вукша Владисалич.

Поскольку народные предания о семье Владиславичей в Герцеговине записаны еще во второй половине XIX века, мне стало интересно, живы ли еще эти предания у народов Герцеговины. И в самом деле, я обнаружил, что они не только еще живы, но даже полностью сохранились. Мне кажется, что в нынешнем виде, благодаря множеству сохранившихся неизвестных деталей, они стали еще интереснее и волнительнее, благодаря множественным совпадениям деталей народных песен с архивными материалами.

Гацко – один из самых живых краев сербской народной поэзии, который внес большой вклад в развитие нашей гуслярской и повстанческой психологии. Гацко не только город, но и обширный край. На плоскогорье Гацко пересекаются главные старинные пути. Веками по этим дорогам купцы из Дубровника отправлялись в Сербию и еще дальше, в балканские страны. На этом перекрестке жизнь текла оживленнее, чем в других местностях. С того времени, когда на поле Гацко сражались короли Драгутин и его отец Урош I, и вплоть до падения Дубровницкой республики[26]тут проезжали многочисленные курьеры, торговые караваны, католические миссионеры и иностранные агенты. Тут испокон веков жили многие сербские благородные и владетельные семьи, к которым принадлежали Владиславичи. Кстати, вся эта территория, вплоть до Дурмитора, удаленного по прямой на сто километров, стала родиной всех сербских устремлений, кузницей языка, родником поэзии, школой сербского героизма и человечности. И потому Дурмитор стал духовным центром, нашим Олимпом.

Милош Слепчевич, уроженец Гацко, отлично знающий Герцеговину, записал в наши дни народное предание о Владиславичах, которым и завершим наше исчерпывающее исследование. Тодор Вукоманович, шестидесяти лет от роду, нынешний хранитель семейного очага Владиславичей, поведал то, что сам некогда слышал от Томы Вукомановича, когда тому только исполнилось восемнадцать:

Про Владиславичей говорят, что до Косова они жили где-то в Восточной Сербии, недалеко от Видина, и что их предок Влайко с войском был на Косово. После косовской катастрофы Владиславичи укрылись в этих краях, недалеко от Фочи, а Ясеник был у них сначала летним пастбищем, а потом стал летней резиденцией, после чего где-то в конце XVII века они окончательно поселились в Ясенике. Первыми прославились Савва с братьями Дукой и Тодором. Савва поддерживал связи с Россией, получал оттуда важные письма, в которых говорилось, что скоро рабство рухнет и для угнетенного сербского народа настанет свобода. Об этих письмах от самого Саввы прослышал некто Шоич, который сначала кумовался с Саввой, а потом донес на него туркам, Бечир-паше Ченгичу. О предательстве Шоича узнал некий перешедший в мусульманство Джуро Звизда, он и рассказал об этом Савве Владиславичу. Савва поспешил перепрятать секретные письма и передал их Дукиному сыну Живко. Но тут в Ясенике появился Бечир-паша Ченгич. В тот же день Савва спрятался от турок в местечко Ясенье, куда привел с собой сына Живко. Сам Живко Владиславич встретил турок в семейном доме; но около очага, где они грелись во время обеда, у него из-за пазухи выпали те самые письма, что Савва получал из России. Бечир-паша Ченгич, увидев, от кого эти письма и что в них написано, выхватил саблю и зарубил Живко Владиславича, и кровь Живко пролилась на огонь очага.

Савва, который с сыном Живко в то время прятался в Ясенье, вскоре узнал о гибели Живко, а его сын, перепуганный смертью отца и, похоже, сам раненный, вскоре умер. Савва похоронил его на месте, которое по сей день называется «Плана (поляна) Владиславича».

Люди Ченгича разграбили башню Владиславичей, женщин и детей заперли в тюрьме Гацко. В тот день жена Тодора была в Дробняке, у своих родителей; она была на сносях и родила мальчика, которого назвали Вукоман, от него и пошли Вукомановичи, которые по сей день живут в Ясенике.

В тюрьме Гацко с прочей Саввиной челядью находилась и его сестра, которую Бечир-паша хотел взять себе в жены; об этом узнали сербы, которые разожгли на вершинах гор огромные костры, призывая народ к восстанию. Услышав от одного из Звиздичей, что народ взбунтовался, Бечир-паша отказался от мысли о женитьбе. В это же время и мусульманин Звиздич, приятель Владиславичей, посоветовал сербам ночью тайком подобраться к его башне и завалить ее камнями, поскольку именно в ней Ченгич держал схваченную челядь Владиславича. Сербы не преминули поступить именно таким образом. Звиздич воспользовался этим случаем, и с помощью своих слуг перебросил Саввину челядь в подвластную Венеции область, в Рисан, где уже обосновался Савва и его братья Дука и Тодор.

Далее в этом предании говорится:

Вскоре после этого Савва отправился в Царьград, а Тодор, жена которого оставалась в Дробняке, вернулся в Ясеник, где поднял на борьбу тридцать горцев. Однажды Тодор остановился переждать день в Мушиной пещере. Об этом прознали турки и окружили пещеру. Первым в нее с ятаганом в руках ворвался некий бег Сребреница, которого сербы там и зарубили; с тех пор пещера зовется Сребреница. В этой битве погиб и Савин брат Тодор Владиславич.

Два Дукиных сына, Живко и Тодор, после гибели отца остались со своими семьями в Ясенике. У Владиславичей здесь были свои дома, детальное описание которых осталось в народных преданиях. Башня находилась в местечке под названием Главица, ее фундамент сохранился до нынешних дней. Это было большое и крепкое здание в 10 метров шириной и 20 длиной, а в плане она была типичным строением наших феодалов, христиан и мусульман того периода. Она была построена на вершине Ясеника из тесаного камня, что видно по остаткам фундамента, в три этажа со светелкой. Под очагом располагалось сводчатое пространство, в которое вели потайные двери. На первом этаже вместо окон были бойницы, камень вокруг которых почернел от порохового дыма. В башню вели железные ворота, просуществовавшие до 1875 года, пока крестьянин Трифко Драгумило не приспособил их к мельнице Вукомановича. Перед башней было еще одно здание с очагом, прозванное «дом с дымоходом», а за башней располагалось гумно, еще дальше, на косогоре – сливовый сад; и, наконец, в непосредственной близости, на Берушицком ручье, стояла мельница. Башня была покрыта дранкой. Всего лишь 50 лет тому назад башню разобрали на камни, которые использовали при строительстве церкви в Берушицах.

От башни шла мощеная дорога через Ясеник, она и по сей день зовется калдрма[27]. Под старыми строениями в Ясенике были конюшни Владиславичей. Было там еще одно каменное гумно, на месте, которое зовут Челина, там же находилась и огромная конюшня. Говорят, что под этим каменным гумном зарыто добро Владиславичей…

Савва Владиславич выкопал в Ясенике глубокий колодец, сохранившийся до наших дней. Он тут и церковь выстроил, на кладбище при которой хоронят Вукомановичей и Ребичей, в то время как в полном соответствии с традицией предателей Шоичей, присвоивших часть земель Владиславичей, погребают на отдельном кладбище. Когда однажды раскопали могилу того самого Шоича, Саввиного кума, который донес на него туркам, оказалось, что тело его не было тронуто тленом, что означало: сербская земля не желает принять в себя тело предателя.

От церкви, которую построил Савва, остались стены высотой примерно в метр, но алтарь и трапезная полностью сохранились. Перед церковью сохранился один каменный престол, а другие похожие разломали Авдичи, когда проходили здесь из Планы на гору Зуку. Земля при церкви в Ясенике принадлежала первой соседней церкви в Самоборе. Вукомановичи сорок лет тому назад выкупили эту землю у Ченгичей, теперь она принадлежит им. На Самоборском поле есть плавни, которые по завещанию принадлежали упомянутой Савиной церкви в Ясенике до тех пор, пока турки церковь не разрушили».

Два сына Дуки Владиславича, оставшиеся в Ясенике после нападения Ченгича и гибели Живко и Тодора[28] со всеми своими семействами, поссорились однажды из-за имения. У них у обоих были свои собственные дома на Главицах. Их соседи вмешались в ссору, в результате пролилась кровь, и от их рук погиб один из двоих Дукиных сыновей, могила которого находится в селе Платица неподалеку от Ясеника. Кровопролитие дало туркам повод вмешаться и отнять имения Владиславичей, как это обычно бывало в те времена. Потомки тех сыновей Дуки – нынешние Дучичи из Требинья. Там, говорят, дети убитого Дукиного сына из-за этого трагического случая в семье поменяли семейного святого.

Так Милош Слепчевич записал предание о Владиславичах в самом Ясенике. Далее в этом же предании говорится:

Одна из сестер Саввы Владиславича вышла замуж в Рисан. Несколько лет спустя из Гацко в Рисан приехал за солью некий Голубович, который раньше был слугой у Владиславича. В Рисане он дал о себе знать той самой Саввиной сестре. Она ему точно сказала, что в подвале под очагом в башне Владиславичей в Ясенике закопан целый мешок мелкой серебряной монеты, и когда он откопает его, пусть возьмет себе половину, а вторую пусть привезет ей; и еще она позволила ему поселиться в башне Владиславича. Еще она обещала ему, что если он принесет серебряные деньги, она откроет ему, где закопано золото.

Голубович и вправду нашел деньги, но скрыл это, ничего не отдав Саввиной сестре. Турки заметили, что Голубович стал жить намного лучше, и решили, что он нашел клад Владиславича. Тогда Мурад-бег Ченгич сдружился с ним, и однажды жена Голубовича проговорилась хануме Ченгича про найденный клад. Как только Мурад-бег услышал про это, тут же оседлал коня и потребовал от своего кмета Голубовича, чтобы тот наполнил ему торбу деньгами. Голубович сразу понял, чем это может закончиться, и насыпал ему полную торбу мелкой серебряной монеты. Позже Голубович на деньги Владиславича купил земли в Орахе, а потом и башню начал строить, такую же большую, как и башня Владиславича; однако так ее и не достроил, что видно по ее руинам. Все потомки Голубовича перемерли.

Про Савву Владиславича говорят, что сербскую школу он посещал в монастыре Добричеве в окрестностях Требинья. Это очень интересные сведения, потому что Кончаревич в своей «Летописи» пишет, что Савва учился и в Дубровнике («подружившись с верховными правителями»), вплоть до 1687 года.

Следует отметить, что это традиционное предание строится вокруг личности Саввы, потому что память о нем глубже всего врезалась в народное сознание. Говорят, что Савва переселил Владиславичей из Фочи в Ясеник; ему же приписывают строительство здесь башни, церкви, каменного гумна, мельницы на ручье, мостовой, колодца и т. и. Между тем ни единым словом не вспоминают ни его отца князя Луку, ни его братьев, сыновей Луки – Дуку, Иована, Тодора и прочих, что были старше его годами. Ведь у Дуки уже был сын Живко, обзаведшийся семьей к моменту нападения Ченгичей, как мы это видели в записках Слепчевича и как это следует из письма жены Дуки, находящегося в Архиве Дубровника и датированного 1712 годом. Мы видели, что Тодор, брат Саввы, в то время также был женат, у него родился сын Вук, или Вукоман. Таким образом, мы видим, что все имена детей князя Луки остаются в тени великого имени Саввы, о котором по всей Герцеговине говорят с гордостью и славой.

Есть путаница и в хронологии. Савва Владиславич не мог быть ни в Ясенике, ни в Герцеговине, когда произошло нападение Ченгича (а случилось это незадолго до восстания 1711 года), поскольку в то время Савва уже был в России известным и очень влиятельным русским дипломатом. Тем более что в 1711 году Савва Владиславич был министром при армии фельдмаршала графа Шереметева во время Прутского похода русской армии.

Письма, о которых в предании говорится, что он получал их из России с обещанием скорого освобождения Сербии от турок, также относятся ко времени восстания. Это были те письма, которые он сам отправил из России в нашу страну. Их распространили из Цетинье по всей Черногории, Герцеговине и Албании в виде копий прокламации Петра Великого, которую написал в Москве сам Владиславич, организатор этого первого сербского восстания, и которую Михаил М. Милорадович доставил в Цетинье.

Как мы видим, народные предания иногда ошибаются в именах и датах, но почти никогда не искажают факты. Поэтому досадные ошибки ничуть не умаляют их историческую ценность.

3

Аристократия Боснии и Герцеговины в массовом порядке переходила в ислам, чтобы сохранить свои имения и титулы. В. Чорович поименно перечисляет самые знаменитые боснийские семьи, принявшие ислам: Скендер-бег Михаилович, Ахмед-бег Вранешевич, Синан-паша Боронович, великий везирь Мехмед-паша Соколович, а также упоминает и Стевана, сына Херцега Степана, который, как и Ахмед Херцегович, был великим турецким полководцем во время войн в Азии и стал в итоге зятем Султана.

Однако историк В. Чубрилович делит наших боснийско-герцеговинских феодалов на три категории: первые – старые сербские дворяне; вторые – те, кто выслужился на военном или государственном поприще; наконец, третьи – дети турецких чиновников, пришедших сюда с армией и получивших земли и имения, отнятые у местного сербского населения. Чубрилович говорит и о четвертой, весьма многочисленной группе боснийских бегов: это беглецы турецкого происхождения из венгерских, хорватских и сербских земель, появлявшиеся здесь после того, как Турция в войнах теряла эти земли. Наконец, этот же автор говорит и об известных боснийских «капитанах»[29], которые в период с 1683 по 1699 годы храбро сражались против Австрии в пограничных крепостях. Многие из них стали пашами. Они воспользовались ослаблением Османской империи в XVIII и XIX веках и из бывших капитанов становились практически независимыми хозяевами своих областей, превращая окрестные деревни Боснии и Герцеговины в роскошные имения для себя и своих родственников. В Герцеговине по сей день считают, что после турецких набегов XVI и XVII веков большая часть герцеговинских дворян бежала в Черногорию.

Ничифор Дучич, родившийся в 1832 году, мог в молодости слышать народные предания (бывшие в те времена намного более свежими) об этих переселениях. Но в описании Черногории, куда сам бежал в 1863 году, утверждает, что дворяне из Герцеговины не переселялись в Зету[30]. Исключением стали лишь Црноевичи, которые из Герцеговины «бежали в горы Зеты, и то всего лишь через год после завоевания Герцеговины турками (что приходится на 1484 год), и сумели сохранить в Зете свои имения и даже возглавить Зету наряду с местным дворянством». Вне всякого сомнения, «потуречились» малые и большие герцеговинские феодалы, считает этот автор. Сопротивлявшиеся этому процессу, как известно, теряли свои имения, все права и титулы, становились обычной райей[31]. Даже их родственники, принявшие ислам, не желали иметь с ними общие родовые имена. И потому отказывавшиеся принять Коран должны были менять свои древние фамилии. И по сей день, пишет далее Н. Дучич, и те, и другие признают родство, однако одни из них беги и аги, другие – бесправная райя. Сербские дворяне Любовичи из Невесинья заставили родственников-христиан назваться позорной фамилией Кашиковичи[32] и стать их прислугой, хотя всякий знал, что они происходят из одного рода. Доктор Евто Дедиер писал, что девять Любовичей сражались на Косовом поле, но только один из них принял ислам. Ничифор Дучич полагает, что малые феодалы решительнее противились исламизации, нежели крупные.

Несмотря ни на что, небольшое число сербских феодалов в Герцеговине сумели сохранить исторические имения и хоть что-то из своих прав, и даже свои титулы времен старых сербских властителей. Сохранились, например, титулы «князь» и «воевода», которые подтверждались фирманами султана. Эти сербские князья и воеводы отличались от обычной сербской райи тремя привилегиями: им дозволялось ездить верхом, носить оружие и не платить подать султану. В Архиве Дубровника (Dona Turcarum) хранятся поименные списки сербских герцеговинских воевод и князей, управлявших своими областями. Вне всякого сомнения, эти князья были предками того самого князя Луки Владиславича, и Милоша и Радосава Храбрена из Дубрав, известных своим авторитетом еще во времена старых сербских властителей.

Между тем тяжелые времена заставили эти две старые семьи все-таки оставить очаг предков и хотя бы частично увезти свои семьи в Россию. Много других герцеговинских феодалов переселились в Россию, Венгрию, Хорватию, Италию и Турцию. Дедиер пишет, что в России были чисто герцеговинские села, в которых проживали известные дворянские семьи – Милорадовичи, Владиславичи, Божидаревичи и др. Те же, кто оставался в Герцеговине, поднимали восстания.

Судя по русским источникам, наибольшее количество сербов переселились в Россию в период с 1672 по 1725 годы. Это соответствует и тому периоду, когда поток беженцев из Герцеговины уходит в Россию. Среди них были и Владиславичи из Ясеника у Гацко, которые подарили новой родине выдающегося русского дипломата и одного из величайших сербов XVIII века.

Эмигранты из Герцеговины нигде и никогда не переставали болеть душой за покинутую родину. Они с набожным чувством всюду называли себя сербами и герцеговинцами, даже тогда, когда добивались за границей самых высоких должностей. Возьмем для примера книгу, к которой мы еще не раз обратимся; она была подарена требиньскому монастырю Добричево одним из Владиславичей. На ней написано: «Сiя книга Театрон историческихъ Сербской нацiи Иллиричанской провинцiи Херцеговини тамошнего порожденца Матвея Павлова Владиславича».

Эта надпись демонстрирует любовь этого герцеговинца, скорее всего эмигранта, к своей исторической родине. И еще кое-что: эта надпись доказывает, что Владиславичи действительно происходят из Герцеговины, а не из Боки или какого-либо другого места.

Во всяком случае все выше приведенное, как и народные герцеговинские предания, подтверждает, что сведения о семье Владиславичей покоятся на прочной исторической основе, причем порой исторические свидетельства неотделимы от народных сказаний. Потому в первую очередь следует утвердить в качестве непреложных фактов следующее: во-первых, Владиславичи действительно были насильственно изгнаны из Гацко, лишены своего очага; во-вторых, на них напали Ченгичи и лишили имения в Ясенике; в-третьих, при этом погибли несколько Владиславичей; в-четвертых, после этого Владиславичи покинули Герцеговину с женами и детьми; и, наконец, в-пятых, они бежали в Приморье, а затем в Черногорию, а некоторые из них потом перебрались в Россию. В Архиве Дубровника можно найти подтверждающие вышеперечисленное исторические документы, в которых встречаются буквальные совпадания с описанием событий, нашедших отражение в народном творчестве. Кроме того, вот уже два столетия предания о семье Саввы Владиславича не сходят с уст нашего народа.

4

В Архиве Дубровника хранится очень интересное письмо, которое в мельчайших подробностях подтверждает то, что донесли до нас народные предания о нападении на Ясеник и о бегстве Владиславичей от родного очага. В нем приводится несколько фактов, которые без письменного доказательства выглядели бы не совсем убедительными, но это письмо окончательно подтверждает эту версию. Письмо написано в «Кунфине»[33] у Герцег-Нового 26 апреля 1712 года двумя женщинами из дома наших Владиславичей в Ясениках и адресовано боснийскому визирю Ахмед-паше.

Вот это письмо:

От нас, рабынь подневольных и изгнанных, Симы Дуки Владиславича и Канды Живко Владиславича, умиленные поклоны, от Бога здравия, а от честного царства помилованья. А потом, господине, вот к беде которой привела судьбина сноху твою, изгнанную из дома своего коленом Ченгичей, нагой и ни в чем оставившим ее пред Богом единым вопреки воле честного царства. Мы, не виновные и не должные, скитаемся теперь по горам и долам; турки нас выгнали, а господа венецианские не приняли. И скитаемся так от горы до горы, и нет нам нигде пристанища, и никто нам местечка не даст в Герцеговине. Молим тебя, господине, именем старинной твоей дружбы и нынешним возвышенным господством, напиши для нас книгу[34] генералу от Далмации и кавалеру Грбичичу в Котор, дабы приняли нас в землю принципалову, пока, если Бог даст, не вернемся в дома наши, веруя во здравие твое и в честного царя. Беды наши глазам нашим никогда не исплакать. Ченгичи нас изгнали, черногорцы путь нам преградили, венецианцы нас в свою землю принять не желают, вот и скитаемся по ямам да землянкам, не видя нигде ни мира, ни покоя. В беде мы превеликой, но о здравии твоем на всяческое добро надеемся. Молим за то ваше господство, и опять за те две книги, дабы однажды эти твои невольные сироты вздохнули. Если ты, господине, приказать нам что соизволишь, то дай нам знать в Дубровник, дабы сироты твои взвеселились…

Из Кунфины, месяца апреля 26-го, 1712.

Две сербские дворянки, две благородные герцеговинские женщины, в коварный XVIII век бежавшие из своей порабощенной страны в края, где их отказывались принять и турки, и венецианцы, и жители Дубровника! Это письмо исключительно интересно в историческом плане, поскольку являет собой кровавую страницу повествования о том, как веками жилось в Герцеговине. К тому же оно весьма занимательно в литературном отношении. По вежливому тону и отменному стилю двух женщин можно судить об их благородном происхождении, а в отношении известной техники герцеговинского письма и лирических красот слога, тех самых, которые и по сей день живы среди этой части сербского народа, письмо представляет собою академический образец прозы, достойный помещения в литературные антологии.

Требуя вернуть отнятые имения и разрешить возвращение в родные края, госпожа Сима, супруга Дуки Владиславича, свекровь госпожи Каиды, жены Живко Владиславича, говорит в письме, адресованном боснийскому визирю: «Вот к беде которой привела судьбина сноху твою…», и взывает к визирю Ахмед-паше как «именем старинной твоей дружбы», так и «нынешним возвышенным господством». Дукина жена и ее сноха Каида хотят вернуться в Герцеговину «в дома наши». Эти подробности весьма характерны для произошедшей трагедии. Жена Дуки представляется боснийскому визирю его снохой, и потому обращается к нему как к своему деверю; она ссылается и на его старинную дружбу с семьей Владиславичей, что в герцеговинских традициях значит гораздо больше, нежели обычная дань куртуазным манерам. Поэтому слово «сноха» может здесь значить одно из двух: либо Ахмед-паша был кровным родственником Дуки Владиславича и, приняв ислам, достиг звания паши и боснийского визиря, либо Ахмед-паша, как часто бывало, был побратимом Дуки. А «старинная дружба» означает здесь добрые связи, которые в те печальные века, несмотря на все тяготы, несчастья и раскол общества, постоянно и абсолютно искренне существовали между сербами православного и мусульманского вероисповедания, даже в богатых семьях. Мусульмане никогда не отказывались от кровного родства и национальной общности с православными сербами. Только бандиты и насильники, исходя из собственных интересов или по указке Царьграда, а также в случае военных действий, отрицали связи со своими земляками и сражались с ними. Именно так и следует понимать слова о «старинной дружбе».

Это письмо интересно и с других сторон. По нему можно установить, что катастрофа в Ясенике случилась примерно в то время, когда восстание, поднятое Милорадовичем и владыкой Данилой, охватило в 1711 году Черногорию и Герцеговину. Восстание было объявлено в Цетинье на Видовдан 1711 года, а письмо жен Владиславичей боснийскому визирю написано в следующем году, 26 апреля 1712 года. То есть через несколько месяцев после начала восстания или сразу же после заключения мира (восстание длилось всего три месяца). Следовательно, Ченгич напал на Ясеник или во время подготовки, или сразу после начала этой повстанческой войны. Владиславичи были известны в этих краях как активные сторонники восстания, начавшегося по призыву царя Петра Великого и по инициативе Саввы Владиславича.

Похоже, что в этих краях выдающееся положение занимал сын Дуки, Живко, о котором мы уже говорили. За свои дела Живко заплатил головой, что подтверждают и народные предания. Существует также историческое доказательство – письмо самого полковника Милорадовича, опубликованное в книге «Сказания старых требешан», изданной в 1842 году. Первый после владыки Данилы руководитель восстания, эмиссар царя полковник Милорадович свидетельствует, что турки схватили в Гацко Живко Владиславича и обнаружили при нем манифест царя Петра, призывающий черногорцев и герцеговинцев к оружию, чтобы совместными действиями с его армией в Молдавии свергнуть тиранию и турецкую власть.

В Архиве Дубровника хранится еще одна подборка писем, относящаяся к Владиславичам и неопровержимо свидетельствующая, что нападение в Ясенике случилось именно в указанное выше время. Она также доказывает, что народ Герцеговины запомнил это нападение не только как очередное преступление турецких властей, и не потому только, что пострадал старинный уважаемый сербский род, но и по той причине, что разграбление Ясеника было тесно связано с великим восстанием, которое сулило освобождение христиан от многовекового рабства. Его запомнили, потому что в роду были не только воины-герои, павшие на поле боя, но и мученики, такие как Живко, сын Дуки Владиславича, погибший за то же дело, но так и не увидевших первых успехов восстания.

Среди этих дубровницких писем находится одно, написанное третьей госпожой из рода Владиславичей, а именно Симой, женой князя Луки, матерью Дуки и Саввы, которую не следует путать с ее снохой, женой Дуки, которую также звали Сима. Эта старушка пишет 30 ноября 1711 года из Херцег-Нового капитану Ивану Лучину Црноевичу, который прибыл из России вместе с полковником Милорадовичем и просит найти ей жилье неподалеку от Дубровника: «…чтобы поселиться с детишками, ибо гонят нас отсюда господа (венецианцы) в Далмацию. А вам ведомо, что мы прежде-то и моря не видывали, камоли с детишками зимою по морю двинемся…». Сима, мать Саввы Владиславича, в то время уже была глубокой старухой, ей исполнилось 94 года (родилась в 1618 году). 12 мая 1712 года она пишет второе письмо, на этот раз правительству Дубровника, в котором сообщает, что по его рекомендации она прибыла в Цавтат, чтобы «получить то, что прислал сын Савва», и просит на то разрешения.

Из всего вышесказанного следует, что в 1712 году члены семьи Саввы Владиславича были в бегах в окрестностях Дубровника или в подвластных Венеции областях. Кстати, в этих письмах, помимо Владиславичей, встречаются некоторые до сих пор неизвестные имена членов этой семьи. Это три женщины, имена которых в народных преданиях вообще не упоминаются: Сима, жена Дуки, Каида, жена Живко, и, наконец, Сима, мать Саввы и Дуки.

Живко один раз упоминается в Архиве Дубровника и в более ранние времена, в письме, отправленном его отцом Лукой сенату Дубровника (на латинице), в котором он сообщает, что его сын Живко прибыл из Царьграда в сопровождении дубровницкого курьера, которого Лука рекомендует жителям Дубровника как весьма надежного человека. Это письмо написано в 1699 году, «в последний день масленой недели».

Ахмед-паша, боснийский визирь, ответил на письмо госпожи Симы Дукиной и Каиды Живковой от 26 апреля 1712 года, послав его, как они и просили, через Дубровник. Содержание письма визиря нам неизвестно. Не похоже, что он разрешил семье Владиславича вернуться «в дома наши», о чем они просили в письме. Во всяком случае, после ответа визиря дубровницкое Вече жалобщиков решением от 5 ноября 1712 года разрешает всей семье проживать в границах республики: «Prima pars est de contendo nos quod familia Save Vladislavich posit venire lib ere ad habitandum in statu et dominio nostro».

Остается неясным, воспользовались ли Владиславичи этим разрешением, и поселились ли как герцеговинские беженцы на территории Дубровницкой республики, или же отправились в венецианские владения, в Херцег-Новый или Рисан. Известно, что Савва купил в Дубровнике палаццо с садом. В Архиве Дубровника есть свидетельства о том, что у Саввы в Бонинове было еще одно имение.

В одном из писем царя Петра Великого говорится, что Савва едет в Дубровник, чтобы «навестить там свою семью». Однако, несмотря на все это, нельзя с уверенностью утверждать, что Владиславичи воспользовались разрешением властей поселиться в Дубровнике.

Можно допустить, что они поселились в Херцег-Но-вом. Существует письмо будущего русского адмирала Матии Змаевича, уроженца Пераста, который пишет в 1714 году своим родственникам, требуя, чтобы его жена навестила (на известной территории, подвластной Венеции) мать Саввы.

Возможно, одна часть семьи Владиславича проживала в Дубровнике, другая – в Боке Которской, где некие Владиславичи жили в течение всего XVIII века. И только мать Саввы, старая госпожа Сима, в 1722 году покинет нашу страну и переселится к сыну в Россию, где и скончается шесть лет спустя.

О матери Саввы Владиславича сохранилась особая память в народных преданиях, в основном как о рассудительной и остроумной женщине. Тома К. Попович в первом издании книги «Херцег-Новый» приводит две интересные народные истории о Владиславичах. В первой говорится о том, как царь Петр Великий прибывает инкогнито в Царьград, чтобы лично узнать, какова на самом деле турецкая сила, и во время пребывания скрывается в доме Саввы Владиславича, что якобы и послужило причиной их дальнейшей дружбы в Москве и Петербурге. В другой истории говорится о том, как Савва привел старушку мать во дворец, чтобы представить ее Петру Великому. Тот не мог налюбоваться ее замечательной герцеговинской одеждой – она была одета по-крестьянски: в свитку, жилетку, передник, рукой заплетенные косы, шапку с лентами, ногавицы, пояс, а за ним – острый нож… Царь лично водил старушку по дворцу, демонстрируя ей блеск и роскошь убранства, а когда она насмотрелась всей этой красоты и чудес, показал ей царскую казну, полную золота и драгоценных каменьев. И тут русский царь сказал ей: «Возьми, бабушка, на память обо мне то, что тебе здесь больше всего понравилось». Тогда мать Саввы ответила русскому царю, вынув сначала из-за пояса нож и положив его в сундук с царским добром: «Ой, сыночек, если бы отсюда только брали да ничего не добавляли, то, поверь мне, давно бы ты своего богатства лишился!»

Конечно, эта история вымышлена. Но есть в ней и зерно истины. Знаменитый адъютант царской дочери Анны Петровны, камер-юнкер Берхольц, оставивший интересный «Дневник» о событиях в своей среде, вспоминает мать Саввы Владиславича. Он рассказывает, как Петр однажды шутил и развлекал себя разговором с ней. Так что чистым вымыслом можно считать только рассказ о тайном пребывании Петра в Царьграде, поскольку он никогда и ни в каком виде там не бывал.

Народная фантазия и в третьей истории старалась отыскать причины царской дружбы с сербом-герцеговинцем Саввой Владиславичем. В ней говорится, что царь подарил султану макет мечети из серебра, а тот ему – огромную разукрашенную свечу. Из всех придворных только Савва Владиславич заметил, что она была набита порохом и должна была взорваться. Тем самым Савва спас царскую жизнь и заручился дружбой монарха, которая сослужила добрую службу прочим герцеговинцам, проживавшим в России.

Эти наивные истории о Владиславиче, единственном нашем сородиче, о котором слагают легенды, доказывают, что двести пятьдесят лет тому назад было известно о близких отношениях нашего земляка с величайшим славянским государем и величайшим правителем своего времени.

Глава II САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В ДУБРОВНИКЕ

1. Версия о переселении Луки Владиславича, отца Саввы, из Герцеговины в Дубровник. – 2. Отношения братьев Дуки и Саввы Владиславичей с сенатом Дубровника. – 3. Дука Владиславич и дед Руджеро Бошковича. – 4. Дубровник во времена Саввы Владиславича. – 5. Дубровник во время Морейской войны 1683–1698 гг.

1

Первый из Владиславичей, о пребывании которого в Дубровнике имеются свидетельства, был князь Лука из Гацко. Кончаревич в «Летописи» писал, что тот сопровождал в Печтребиньского митрополита Василия, позднее канонизированного под именем Василия Острожского. Правда, об этом ничего не говорится в народных преданиях, нет сведений и в архивах. Существуют лишь отдельные упоминания о Владиславичах, поселившихся в России. Русские источники сообщают, что князь Лука в результате преследований со стороны турок был вынужден переселиться в Дубровник еще в середине XVII века. Те же источники сообщают, что князь Лука умер в Дубровнике. Его сын Савва настоял, чтобы тело отца перенесли в монастырь Житомислич на Неретве, где его и похоронили. Другой русский источник сообщает, что князь Лука переселился в Дубровник из Житомислича (а не из Гацко), и что Владиславичи родом из Житомислича. Однако это не подтверждают ни народные предания, ни наши архивные материалы.

Сербский источник сообщает, что путешествие князя Луки с требиньским митрополитом Василием в 1667 году пришлось на тот несчастный год, когда землетрясение в Великую среду разрушило Дубровник и города по берегам Боки Которской, когда от города Святого Влаха[35]не осталось камня на камне, ничего, кроме укреплений. Похоже, их поездка в Печ пришлась на середину лета, поскольку в то время путешествовать зимой было крайне неудобно и опасно. Следовательно, князь Лука и митрополит Василий отправились в Печ как раз во время землетрясения, той весной, возможно, на Пасху, или чуть позднее, летом. Поэтому трудно предположить, что князь Лука в то время уже жил в Дубровнике и отправился из него в дальний путь, в то время когда в городе оставались одни только развалины и когда дубровницкие семьи во множестве погибали под рушащимися стенами или в огне пожарищ.

Отец Саввы, князь Лука, мог отправиться в Печ только для того, чтобы поклониться там прославленной Святой Богородице, а затем навестить Патриархию, которая всегда была великой сербской святыней, и, наконец, чтобы встретиться с тамошним патриархом Максимом. Митрополит Василий отправился туда с той же целью, имея, однако, в виду и одно частное дело.

Митрополит Василий прежде был монахом в требиньском монастыре Тврдош на реке Требишнице, а затем в монастыре в Цетинье, после чего вернулся в Тврдош, но уже архимандритом, а затем митрополитом в Требинье вплоть до 1655 года, когда переселился в Никшич, звавшийся тогда Оногоштом. Оттуда он перебрался в монастырь Острог, неподалеку от этого города, где стал жить отшельником.

Это был самый убогий монастырь из всех святых сербских мест, и состоял он из нескольких бедных келий. Митрополит и отшельник Василий приобрел за собственные деньги земли и подарил их монастырю. А чтобы крестьяне во время голода не разграбили несчастный монастырь, митрополит Василий в 1667 году отправился с князем Лукой в Печ к патриарху, чтобы получить у него благословение, а также письменную просьбу к некоему князю Раичу, чтобы тот никому не позволял трогать монастырские владения[36]. Через четыре года после этой поездки в Печ, 29 апреля 1671 года, митрополит Василий скончался.

А поскольку неизвестно, был ли князь Лука Владиславич с семьей в 1667 году жителем Дубровника, то, судя по всему, вряд ли он жил там и в последующие годы. Это подтверждается и тем, что его семья, судя по упомянутому письму госпожи Симы, жены Дуки Владиславича, и его снохи Каиды, жены Живко, отправленному боснийскому визирю Ахмед-паше, после нападения Ченгичей и изгнания из имений в Герцеговине переселилась в Приморье. Это, как мы уже видели, могло случиться только во время восстания 1711 года.

Старая госпожа Сима, мать Саввы, в глубокой старости пережила изгнание из Гацко и со всей своей челядью укрылась сначала в Боке Которской, у «Конфина», откуда потом посылала письма правительству Дубровника, которые по сей день хранятся в архивах и отрывки которых мы привели в предыдущей главе. Как говорится в русской родословной семьи Саввы, она скончалась монахиней в Петербурге, в 1728 году, когда ей исполнилось, как пишет Берхольц, 105 лет. Это означает, что родилась она в 1623 году.

Есть еще одно доказательство того, что родители Саввы никогда не уезжали из Гацко в Приморье, поскольку в письмах, датированных 1712 годом эта старушка, которой тогда исполнилось 92 года, сообщает, что она сильно боится моря, «которого мы никогда прежде не видывали». Если бы князь Лука, спасаясь от турок, на самом деле переселился в Дубровник, то он бы увез туда и всю свою семью. Между тем в истории вообще не было ни одного случая, когда бы герцеговинец оставил дома жену и детей и отправился бы на заработки в другую страну; бывало, что сыновья уходили в чужую сторону искать работу, а старые родители оставались оберегать семейный очаг.

Наконец, если бы князь Лука все-таки переселился в Дубровник, то остался бы там навсегда, как это было с другими герцеговинцами. Если бы он остался в Дубровнике, тогда не возникло бы народное предание о нападении Ченгичей, которое действительно случилось в то время, о чем и сообщают в своем письме боснийскому визирю Сима и Каида.

Судя по всему, родители Саввы не жили в Дубровнике, что весьма важно для изучения дальнейшего духовного развития Саввы и его великой и плодотворной жизни.

Маловероятно и то, что князь Лука Владиславич, который якобы скончался в Дубровнике, был перезахоронен в монастыре Житомислич. Правительство Дубровника и в самом деле, исходя из своего католического вероисповедания, вплоть до XIX века не разрешало хоронить православных сербов на своей территории, и покойников увозили хоронить в Герцеговину. Если бы отец Саввы действительно умер в Дубровнике и тело его перевезли в монастырь Житомислич, то это нашло бы отражение в монастырских книгах, или же в народных преданиях. Однако подобные следы, как мы установили, начисто отсутствуют. А если бы его могила действительно находилась в Житомисличе, то народ сохранил бы память о месте упокоения одного из самых уважаемых людей, отца Саввы Владиславича, прославившегося по всей Сербии еще в XVIII веке. Тем более что в монастыре с великим почтением хранятся подарки, присланные Саввой из России с личными посвящениями, равно как хранятся его дары и в Пиве, в Топлой и в Рисно.

Один русский источник утверждает, что Савва Владиславич родился в Херцег-Новом, другой русский же источник подтверждает это, но указывает иной год его рождения (1670). Также там говорится, что Савва крещен в церкви в Топлой, неподалеку от Херцег-Нового. Сербский писатель Томо К. Попович пишет в одной из своих книг, что Савва родился в Баере, чуть выше Херцег-Нового. В самом деле, если бы князь Лука Владиславич жил в Дубровнике и родил бы там сына, то вполне возможно, что крестил бы его в церкви в Топлой – ближайшей православной церкви в Приморье. Церковь в Топлой действительно существовала во время рождения Саввы, ее построили еще во времена венецианского владычества на фундаменте разрушенной мечети. Но о рождении Саввы в Баере и крещении в Топлой нет никаких убедительных свидетельств, кроме сообщенных Томо К. Поповичем, который не приводит ни одного документа в доказательство своей версии. К тому же если Савва родился в Гацко, то его не могли крестить в Топлой, поскольку эти места отстоят достаточно далеко. Савва посылал из России подарки церкви Вознесения Христова в Топлой, но он богато одаривал и другие церкви в Герцеговине и Приморье. Все это доказывает, что Савва родился не в Дубровнике и не в Херцег-Новом.

Возможно, еще до катастрофы в Ясенике Владиславичи какое-то время проживали в Дубровнике, но не всей семьей, поскольку Кончаревич в «Летописи» утверждает, что Савва Владиславич, сын князя Луки из Гацко, жил в Дубровнике до 1677 года, водя дружбу «с самыми уважаемыми аристократами». Вероятно, сразу после этого Савва Владиславич переселился в Царьград. Это документально подтверждается его контактами с дубровницким консулом Лукой Баркой в последнее десятилетие XVII века.

Наряду со всем сказанным кажется странным, что именно в русском Сенате находятся сведения о семье Владиславичей, которые, очевидно, если не ошибочны, то наверняка не полны. Если бы Савва сам был сенатором и лично бы представил Сенату свой curriculum vitae, то и тогда он не рассказал бы обо всем; если же его родословная была написана кем-то другим, тогда она просто неверна – по крайней мере, мы обладаем несколько иными сведениями. Житомислич ни в коем случае не является местом его рождения, а факты рождения Саввы в Баере и крещении в Топлой ничем не подтверждаются.

2

Факты связей семьи Владиславичей с правительством Дубровника мы впервые обнаруживаем в письме дубровницкого консула Луки Барки, написанном во времена Морейской войны и датированном 2 января 1692 года. Между тем, письмо косвенно подтверждает, что эти связи существовали и ранее. В подборке документов этого консула, хранящихся в Архиве Дубровника, мы нашли много писем, в которых говорится о signori Vladislavich, иногда о Дуке, иногда о Савве. Это официальные письма Барки: одно от 10 марта 1692-го года, второе от 1 августа 1693-го, третье – от 21 октября 1693-го, четвертое – от 11 марта 1699-го; вероятно, есть и другие письма, которые мы не сумели обнаружить. В том же Архиве сохранились и три личных письма Дуки Сенату Дубровника: одно написано в 1699-м, второе, вероятно, в 1704-м, третье – в 1705-м.

Все указанные выше письма являются дипломатической перепиской сената Дубровника с его представителем в столице Турции. В то время султан пребывал в Эдирне, а турецкое правительство – Диван, или Высокая Порта – оставалась в Царьграде до тех пор, пока в Эдирне не свергли султана Мустафу II и на престол не взошел его брат Ахмед III, который вернул столицу в Царьград. Кто-то из Владиславичей в то время проживал в Фоче, по крайней мере Дука, который регулярно рекомендовал властям Дубровника курьеров для связи с их царьградским представителем, и Барка сотрудничал с курьерами, через которых отправлял свою дипломатическую почту в Дубровник.

Связь Дуки с городом Святого Влаха представляет несомненный интерес. В то время в Санджаке, Эдирне и Царьграде существовали торговые колонии дубровчан, где проживали дворяне, занимавшиеся торговлей, однако правительство Дубровника доверило свою секретную переписку все-таки сербам из Герцеговины – Дуке и Савве. И не могло нахвалиться ими.

Курьерская служба в то время была связана с большими трудностями, поскольку передвигаться приходилось по турецкой территории. Один из дубровницких послов в своем меморандуме точно обозначил путь, которым передвигались курьеры. Курьерами служили наши люди – некие Комнены, Йозо и Йово, а также некоторые особо доверенные «турки».

Вероятно, связи Дуки и Саввы с Лукой Баркой, дубровницким дипломатом в Царьграде, были весьма тесными. Барка в письмах к правительству Дубровника неоднократно ссылается на встречи с Саввой в Эдирне и Царьграде. Так, уже в письме от 21 октября 1693 года дубровницкий дипломат при Высокой Порте пишет: «Detti Vladislavich li quail sono persone honorate. Cosi anchora Jo li racomando a Vostre Eccelenze acio nelle loro ocorenze capitando il loro fratello costi sia protetto et con il loro benigno ochio visto…» (Лука Барка из благодарности к заслугам неких Владиславичей рекомендует их самыми теплыми словами своему правительству в Дубровнике, и в случае необходимости просит оказать помощь их брату и быть к нему благосклонным). Мы не знаем, к которому из братьев Владиславичей относится эта рекомендация.

В письме консула от И марта 1699 года сообщается, что Савва имеет какое-то отношение к фирманам султана, предназначенным для дубровницких консулов в Леванте, а именно для неких Матии Катло в Смирне и Франческо Марии Баярди на Кипре. «Questo di Smirne si e cavato, Pho ricevuto e consignato a Sava Vladislavich…» В другом месте он пишет: «Per questo dal Cotlo di Smirne, Sava Vladislavich ordinava in Adrianopoli e fu pagato…»

Брат этого Матии Катла из Смирны, Илия Катло (как сообщает своему правительству Барка), написал Савве Владиславичу нехорошие слова в адрес Барки: «Miesise oudi od gniegouieh priateglia golem quas, nesnam nastochie suersciti»[37].

Матия опять-таки жалуется на Барку из-за некоего султанского фирмана.

По этим мелочам нетрудно заключить, что Лука Барка и Савва Владиславич в Царьграде находились в тесном и частом контакте, а также плотно сотрудничали, что могло принести большую пользу во время Морейской войны, когда само существование Дубровника и Герцеговины было под большим вопросом.

Правда, можно поставить под сомнение факт политического сотрудничества официального представителя Дубровника с истинно сербским патриотом, настоящим преданным герцеговинцем. Мы еще увидим, что во время Морейской войны Дубровник сотрудничал с Турцией и помогал ей бороться с культурной христианской Венецией. При этом он исходил из собственных государственных интересов, в то время как Савва Владиславич посвятил себя делу свержения турецкого ига, одновременно не желая победы Венеции в Герцеговине и Далмации, которым также смертельно угрожала республика Святого Марка.

Что же касается письма Дуки Владиславича, хранящегося в Архиве Дубровника, написанного латиницей в 1699 году по возвращении из Царьграда его сына Живко, то оно действительно является исключением. Это письмо, как и два других, написанных кириллицей, демонстрирует великолепный почерк, а также благородство и воспитанность Луки Владиславича, особенно если принять во внимание, что эта рукопись родилась в мрачном XVII веке, в нищей и многострадальной Герцеговине. Его письма демонстрируют грамотность и высокий уровень культуры, равно как и образованность. Это отражается и в элегантном и остроумном автографе Саввы, оставленном на одном из писем, исполненном официальным каллиграфом. Оба эти письма, Дуки и Саввы, дают повод предположить, что, возможно, еще до их рождения наши сербские семьи обладали высокой культурой и духовностью, каковой могли при случае блеснуть, и что они, вероятно, учились в школах Дубровника, Боки и Далмации, а может, и в Венеции. Рукопись Дуки, исполненная латиницей, даже сейчас может сойти за рукопись нынешнего литератора, а та, что написана кириллицей, выглядит необычайно изящно и на первый взгляд напоминает прозаический текст, исполненный искусным греческим каллиграфом. Дука, как и Савва, несомненно, был весьма образованным человеком.

Письмо Дуки, написанное латиницей, гласит:

В 1699 году на нашу последнюю светлую масленую ночь.

Пресветлым и многоуважаемым Господам дубровницкой Республики. Лишь бы вы, Господа, узнали, как сынок мой Живко из Царьграда вернулся, и примите курьер от Вашего пресветлого Господина, что пишет нам во Влахи и рекомендует вам не посылать его самого, но найти верного юношу и послать его с ним, а ежели что внутрь вложить следует, можете ему довериться, ибо он верный юноша, о чем вам господин Влах свидетельствует, и пишет не менять его, потому как хорош он и из доброго дома родом, и договорились мы за два цехина всего, потому и просим вас заплатить ему хорошо, потому как все пути снегом замело и трудно пробраться сюда было, но в путь отправился через Сараево, и я это сегодня не сгущаю[38], я, Дука Владиславич, ваш друг и слуга верный во всяком деле, а что мы и сами сильны, то не будем стыдиться совета вашего послушать.

Очевидно, в этом письме речь идет о проблемах в сообщении с Царьградом. Характерна последняя фраза письма Дуки, в которой он говорит с сенатом Дубровника как друг, имея в виду, что он оказывает услуги, несмотря на то что сам является дворянином.

Существует еще одно вроде бы позднее письмо Дуки, написанное кириллицей. Оно не датировано, но профессор Ристо Ковачич, опубликовавший его еще в 1884 году, полагает, что оно написано в 1704 году, поскольку тогда Барка все еще был консулом в Царьграде. Однако мы, разыскивая в Архиве Дубровника автографы Дуки, так и не смогли точно датировать письмо. Существует и третье письмо Дуки, отправленное из Фочи в 1705 году, примерно в то же время, что и второе. Оно, как и предыдущие два, находилось в дубровницкой дипломатической почте, отправленной из Царьграда. Барка в своих сообщениях правительству Дубровника часто говорит, что посылает то или иное свое письмо, «препорученное Дуке Владиславичу в Фоче» или «которое я препоручил упомянутому Владиславичу», каждый раз добавляя, что тот в Фоче.

Вот второе письмо Дуки, которое, как мы видим, интересно и другими своими особенностями:

Пишет Дука Владиславич пресветлым и многоуважаемым господам дубровницким поздравление и при том понимая, что ваши книги, что вы отправили в Царьград через меня к господину Луке Барке, не дошли, да и сам я послал тому десять дней в диван хевенди Милетковичу, этот человек добрый и приятель мне большой, но человек его сказал мне, что у него дела в селанике[39], не мог ранее вернуться, а книги эти придут – ежели не помрет – к господину Луке Барке, не думайте плохого, спасайтесь во смирении. Дука ваш слуга писал на святого Илию.

Передать господину Баро Бетере в почтенные руки в Дубровник.

Имя Дуки Владиславича затерялось уже в первые годы XVIII века, и никаких следов ни в Архиве Дубровника, ни в народных преданиях уже не найти, вероятно, потому, что он в это время (после 1705 года) умер. Это доказывает и тот факт, что ни жена Дуки, госпожа Сима, ни ее сноха, госпожа Канда, жена Живко, отправляя в 1712 году письмо боснийскому визирю, ни одним словом не вспоминают своих мужей. Если бы их мужья были живы, то, вероятно, сами бы обратились к боснийскому визирю во имя старой дружбы, даже если бы они были в то время где-нибудь в отъезде, например в Царьграде. Конечно, немного странным кажется то, что они не упоминают покойных мужей, но о них свидетельствуют слова «дабы твои невольные сироты вздохнули»: в Герцеговине слово «сирота» употреблялось для обозначения не только ребенка, лишившегося родителей, но и женщин, оставшихся без мужей, кормильцев или покровителей.

3

Я не сразу вспомнил, кто такой был Баро Бетера, которому Дука отправил в Дубровник свое письмо «в почтенные руки». К великому моему удивлению, он оказался никем иным, как отцом Павлицы, матери Руджеро Бошковича[40], нашего великого астронома. Баро Бетера родился в уважаемой семье торговцев, в 1610 году переселившейся из итальянского Бергамо в Дубровник, где она стала совершенно славянской[41]. Этот Баро Бетера был прекрасно образованным торговцем и даже известным дубровницким поэтом. Он издал в 1699 году книгу «Оронта из Ципра», перевод с итальянского, а также книгу «Благопристойная щедрость семи песен покорности Давидовой», тоже в Венеции, в 1702 году, и, наконец, «Размышления святого Агустина», 1701.

Баро Бетера, дед Руджеро Бошковича по матери, был тестем Николы Бошковича, герцеговинца, а это означает, что он состоял в естественном контакте с немногочисленными герцеговинскими семьями, проживавшими в то время в Дубровнике. Тесть герцеговинца Николы Бошковича, отца Руджеро, Бетера уже только по этой причине был наполовину герцеговинцем.

Бошковичи, как гласит герцеговинское предание, были родом из требиньского Покрайчича, которое упоминает и доктор Трухелка. Бошко Покрайчич, отец Николы и дед Руджеро по матери, родом из Голого Брда над Требишницей у Арсланагича моста, что в двух шагах от Требинья. Там и по сей день живут родственники Бошковичей – Гундели. Бошко Покрайчич переселился из Требинья в Дубровник во время Морейской войны (1683–1699) и поступил там на службу к Раде Гледжевичу. Этот Бошко (Бошко в Герцеговине – православное имя, а Божо – и православное, и католическое) торговал кожами из Сербии и Нового Пазара, и, если не ошибаюсь, у него был отец по имени Никола, который вместе с сыном занимался в Санджаке мелкооптовой торговлей. Д-р Б.Трухелка сообщает, что Никола писал сыну в Дубровник письма, которые сохранились в архиве; в них содержится необыкновенно прекрасное и теплое итальянское описание старых рашских поселений[42], которые он видел в их лучшие времена. У этого первого Николы, отца Бошко, был сын в Венеции, и еще один – в Болгарии.

Его сына Николу Бошкова, или Бошковича, крестили в Дубровнике в католичество, как это делалось там веками, после чего он женился на дочери Баро Бетеры Павлице, которая родила ему пятерых сыновей и трех дочерей. Один из них, рожденный 18 мая 1711 года, стал знаменитым астрономом Руджером Бошковичем, названным в честь дяди Руджеро Агостиньи, а Бошковичем – по деду Бошко Покрайчичу. Большая часть детей Николы Бошкова Покрайчича из Требинья занимались литературой[43].

Во всяком случае судя по письму Дуки, связь герцеговинских семей Владиславичей и Бошковичей, а опосредованно и с Баро Бетером, не была ни просто служебной, ни случайной[44].

4

Пребывание Саввы Владиславича в Дубровнике, городе, весьма политизированном и дипломатически гибком, следующем венецианскому образцу, который республика копировала с большим удовольствием, не могло не повлиять на состояние духа молодого серба из Герцеговины. Он получил тут некоторое образование и прожил несколько волнительных, но и весьма поучительных лет, повлиявших на дальнейшую жизнь патриота, который позже станет одним из самых заслуженных дипломатов императора Петра Великого.

Вне всякого сомнения, XVII век был самым зловещим для наших южных народов. Еще в первой его половине в Дубровнике процветали наука и литература с поэтом Иваном Гундуличем, историками Мавро Орбини и Яковом Лукаревичем. Но в 1647 году уже заполыхала так называемая Кандийская война длившаяся до 1664 года, то есть полных двадцать лет. От этой войны зависело, сумеет ли Венеция подчинить себе всю Далмацию с Дубровником и Бокой Которской. А через три года после окончания войны случилось знаменитое землетрясение 1667 года, полностью уничтожившее Дубровник, причем не только дома, но и население. В республике, где, по примеру Венеции, правили дворяне, восемьдесят дворян завалило на улице камнями, а во дворце погиб сам князь с сенаторами. Было разрушено шесть женских монастырей. Олвизо Молина, венецианский губернатор Далмации, сообщил своему правительству, что в городе уцелело всего три дома… Отступившее было море хлынуло на берег и разнесло в щепки последние корабли Святого Влаха.

Прошло еще пятнадцать лет, и грянула Морейская война, в результате которой, венецианцы начали захватывать Герцеговину, окружили Дубровник, и возникла опасность полной оккупации нашего побережья и прибрежных православных областей итальянцами.

Война началась после того, как в 1683 году турки под командованием Кара Мустафы были разбиты у стен Вены. Великой победой героического польского войска воспользовались австрийцы, венецианцы и поляки, чтобы образовать союз против турецкого владычества в Европе, который они назвали Священным. Он был заключен в Линце в 1684 году со следующим условием: кто что отвоюет у турок, то у него и останется, в соответствии с военным и христианским правом. Венецианский флот под командованием Морозини успешно сражался в Леванте, австрийская армия Евгения Савойского разбила турецкое войско у Сенты, после чего захватила Белград и продвинулась вплоть до Сараева.

В то время как христианское население радовалось победам, сербский народ на юге со страхом ожидал новой катастрофы, подобной косовской. Трепетала и маленькая республика Святого Влаха, выросшая на камнях сербской православной Герцеговины, на протяжении веков расцветавшая и погибавшая вместе с ней, снабжавшей Дубровник людьми, пищей и даже питьевой водой из Требишницы, которая протекала там под именем Омблы. Дубровник боялся Священного союза, оставившего за собой право захватить республику и стоящую за ней Герцеговину.

Венецианцы и в самом деле захватили всю Южную Герцеговину, установив тем самым прямую связь с Бокой, в которой они уже давно хозяйничали. На море они захватывали дубровницкие корабли и в конце концов, добрались до Невесинья и Гацко, вошли в Пиву и в предполье Мостара: турки всегда были биты, стоило двум христианским странам объединиться. Вот и в этот раз они почувствовали близкую погибель. Жители Дубровника, желая сохранить турецкое владычество над сербскими тылами, от которых зависела их судьба, снабжали турок полезными сведениями и амуницией, что служило постоянным поводом для стычек и ссор с Венецией. Ненависть к турецким тиранам, не утихавшая в тылах Дубровника, вызвала там появление сербских повстанцев, прозванных гайдуками, которые воевали, а иногда и просто грабили; их поддерживали венецианцы. Дубровник выступал против гайдуков, поскольку те воевали с турками, а не с новыми врагами республики. Из-за этого участились стычки гайдуков с дубровчанами. Однажды они послали против гайдуков 800 своих людей во главе с тремя дворянами, и те триумфально вернулись в Дубровник с отрезанными головами гайдуков. Две головы они отослали турецкому эмину, три – турецкому представителю в Требинье. Еще две приколотили к воротам дубровницкой крепости, чтобы турки наконец окончательно поняли, что Дубровник выступает против сербских повстанцев в Герцеговине… Объявлена была и награда за гайдуков, а именно: 100 дукатов за голову и еще 15 дукатов ежемесячно.

Тем не менее гайдуки продолжали сражаться и беспокоить турок. В Попове в 1687 году они едва наголову не разбили турок; так бы оно и случилось, если бы на помощь туркам не подоспели дубровчане, причем под христианскими хоругвями.

Но все же, следуя собственной государственной логике, Дубровник сотрудничал не только с турками, но и с австрийцами. Дубровчане послали письмо австрийскому императору, напомнив о своих правах на Герцеговину; возможно, это было сделано по совету Турции, с тем чтобы напугать венецианцев. Они также послали своих агентов в Герцеговину и Черногорию, стараясь подкупить обещаниями и подарками сербских властителей и заручиться народной поддержкой австрийских властей, поскольку дубровчане были уверены, что австрийский император за эту услугу подарит им Попово и Требинье.

На счастье Дубровника, а заодно и сербской Герцеговины, после этой войны на герцеговинской территории не остались ни венецианцы, ни добравшиеся до нее австрияки. Венецианский прокуратор сообщил своему правительству о дубровницкой пропаганде: «Дубровчане агитируют за присоединение Герцеговины к Боснии и Сербии». И в самом деле, дубровчане знали, что император Леопольд намерен оккупировать Боснию, а герцог Баденский вскоре вторгся в Сербию вплоть до Призрена, так что создались условия для образования на юге единого славянского союза, в котором бы просвещенная республика Святого Влаха могла занять то место, которое бы сама пожелала… После войны, завершившейся в 1688 годах Карловацким миром, только Дубровник добился, чтобы венецианцы покинули захваченные ими наши земли, в том числе и Герцеговину. С падением Герцеговины пала бы и республика Святого Влаха, которая судьбой была накрепко, на все времена связана с сербскими и балканскими тылами.

5

Неизвестно, когда Савва Владиславич приехал в Дубровник. Он родился, вероятно, в 1664 году, и ему могло быть около двадцати лет, когда в 1683 году началась упомянутая Морейская война. Да и Кончаревич пишет в «Летописи», что Савва в 1687 году жил в Дубровнике и там «дружил с высшим обществом». Следовательно, он своими глазами видел все ужасы той войны, означавшие не только начало падения Турции, но и потерю Дубровинком всякой надежды вернуть былую славу и восстановить в своем тылу старую державу Неманичей. Но Савва мог многому научиться, внимательно следя за оппортунистической, гибкой политикой Сената Дубровника, который всегда добивался своего, даже тогда, когда более сильные державы теряли свою силу. Савва Владиславич жил в Дубровнике в то время, когда численность населения города резко снизилась. Во времена государства Неманичей, благодаря торговле с ним, Дубровник, как говорят некоторые, насчитывал до 40 000 жителей, а в 1724 году в нем было всего 1 300 домов и 2 000 обитателей. Так, в давние времена в Дубровнике проживало 117 дворянских семей, число которых затем (около 1677 года) снизилось до 27. Как известно, в 1807 году там проживало всего 17 дворянских семей.

И Герцеговина, и Черногория также потеряли большое число жителей вследствие войн и эмиграции. Владиславич, вероятно, еще жил в Дубровнике, когда в 1690 году венецианцы напали на Требинье под командой католика Христофора Змаевича, который привел туда 1 800 наемных солдат из крестьян. На Требиньском поле их встретили 500 наших мусульман, которые храбро вступили в неравный бой. 5 июля 1690 года венецианское войско атаковало требиньскую крепость, знаменитую башню и шанцы вдоль реки, на что никто прежде и не отваживался. Сражение длилось восемь часов. После этого венецианцы согнали в Зупце всех жителей окрестных требиньских поселений. «И так мы потом разрушили те шанцы, засеки, башни, дома и мост; разрушили мы эти пять сел с домами и башнями, коих было 500; и уничтожили мы все Требиньское поле с его крепкими башнями, и Мустачи, и оставили единственно Згонево с одной сторожкой. Пришли к нам с поклоном 700 человек, князья и командиры; и заняли мы пять вражеских застав».

Я привожу здесь примеры венецианских бесчинств в Герцеговине (1690–1695), о которых наверняка был осведомлен Савва Владиславич. В частности, он хорошо знал, что якобы союзная Венеция бесчинствовала и в его родном Гацко, где еще жили его родители и братья. Он мог слышать и грохот взрыва венецианских пороховых зарядов, поднявших на воздух стены большого православного монастыря Тврдоша у Требинья. Некогда восстановленный королем Милутином, совсем недавно он принимал митрополита Василия, будущего святого Василия Острожского, друга его отца, князя Луки из Гацко. Судя по всему, Савва мог находиться в то время в городе Святого Влаха. Дубровницкий консул Лука Барка впервые упоминает о присутствии Саввы Владиславича в Царьграде в письме от 11 марта 1699 года, то есть во время Карловацкого мира. Однако, как свидетельствует Ииречек, Савва приехал в Царьград еще в 1693 году.

Покинув Дубровник, Савва прибыл на Восток вполне современным, одаренным и образованным молодым человеком. Он жил в Дубровнике во времена тяжких испытаний, но и тогда в нем процветал гуманизм. Позже мы познакомимся с русским источником, который сообщает, что Владиславич, впервые приехав в Россию, знал латынь, греческий и итальянский, а в Царьграде выучил «турецкий дипломатический язык»; выучил по приезде и русский, «хотя и с иностранным акцентом». Это означало, что Савва Владиславич получил классическое образование, которого тогда в России практически не было.

Между тем практически невозможно определить, в какой именно дубровницкой школе учился Савва. В 1647 году Марин Гундулич основал там знаменитую иезуитскую школу Collegio Romano, центр дубровницкой науки, разрушенную в 1667 году страшным землетрясением. А когда Франьо Гундулич в 1684 году восстановил ее, Савве Владиславичу было уже двадцать лет. Это означает, что Савва не мог быть учеником иезуитов, даже если бы они и принимали в свою школу иноверцев.

Было бы интересно узнать, какова была тамошняя православная среда, в которой вращался Савва. Во времена пребывания Саввы в Дубровнике православных там было крайне мало. После катастрофического землетрясения 1667 года, когда город Святого Влаха был практически стерт с лица земли, 600 православных семей со всем своим имуществом пожелали переселиться в Дубровник и даже готовы были заплатить за это по 2 500 дукатов каждая, однако сенат Дубровника отказал им в этом. Если город и принимал православные семьи, то только небольшими группами, чтобы их было легче подчинить себе и обратить в католичество. Им даже не разрешили устроить православное кладбище, не говоря уж о строительстве православного храма. Неизвестно, были эти правила заведены нашими земляками-католиками или иностранцами. Следует иметь в виду, что в состав сената Дубровника долгое время входили исключительно представители римских семей, пришедших в город из Эпидауруса, ныне Цавтата, или Аскривиума, ныне Котора, а зачастую непосредственно из Италии или Далмации. Иезуитскую школу содержали в основном итальянские священники. Эти иностранные семьи обладали огромным влиянием, именно от них исходила невероятная ненависть к православному миру. В конце XVIII века сенат Дубровника сообщает своим посланникам в Петербурге, Тулузичу и Ранини, что в Дубровнике не более 15–20 православных домов.

Из такой вот среды Владиславич вынес воспоминания о поразительных особенностях Дубровницкой республики, перед самыми воротами которой жил православный народ. Лучшие, благороднейшие семьи сами были переселенцами из чисто сербских православных краев, окружавших Дубровник.

Позже мы увидим, что этот опыт, несмотря на православный патриотизм, сыграл немаловажную роль в блистательной дипломатической карьере Саввы Владиславича. Особенно когда в 1720–1722 годах в ранге министра императора Петра Великого он вел в Риме переговоры с папой Климентом XI о заключении конкордата между Российской империей и католической церковью.

Я полагаю, что все эти наши отступления необходимы для того, чтобы полнее показать духовный облик нашего великого серба.

Глава III САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В ЦАРЬГРАДЕ

1. Первые годы Саввы Владиславича в Царьграде и возникновение псевдонима «Рагузинский». – 2. Связь Саввы Владиславича с русским посольством в Царьграде. – 3. Иерусалимский патриарх Досифей и Савва Владиславич. – 4. Савва Владиславич и русский посланник в Высокой Порте. – 5. Свержение султана Мустафы II и воцарение Ахмеда III. Отъезд Саввы в Россию.

1

Савва Владиславич, которого один историк назвал русским боярином, а другой – дубровницким князем, «очень гордым своим титулом», и который во время Петра Великого и императрицы Екатерины I сыграет в истории России значительную роль, в конце XVII и начале XVIII века проживает в Царьграде. Его появление там не прошло незамеченным. Судя по всему, он прибыл в Царьград непосредственно из Дубровника. Кончаревич утверждает, что это случилось где-то после 1687 года. А поскольку Савва родился в 1664 году, то в момент приезда в Царьград ему было 23 года. Немецкий историк Османской империи Цинкхаузен называет Савву драгоманом[45] английского посольства, вызвавшим подозрение у турецких властей.

Однако Владиславич, скорее всего, в последнее десятилетие XVII века занимался в Царьграде собственными делами. Но уже в 1700 году его имя связывают с русскими посланниками, которым он предоставлял информацию по вопросам турецкой политики, двора и империи. Тут мы встречаемся с именем «Савва Рагузинский»: его прозвали так, потому что он прибыл из Дубровника или поддерживал с ним деловые связи и состоял в близких отношениях с тамошней колонией уроженцев Дубровника. Ничего странного в таком псевдониме не было, равно как и неудивительно то, что в Царьграде он чувствовал себя свободно, поскольку как герцеговинец был подданным Османской империи и никто его не ограничивал в передвижениях по Турции. Савва называл себя Рагузинским и намного позже, в течение двадцати лет жизни в России, до тех пор, пока не женился во второй раз и не принял 24 февраля 1725 года от императрицы Екатерины I графский титул. По этому случаю он просил русский Сенат лишить его псевдонима Рагузинский, поскольку «никогда ранее им не пользовался, даже в Царьграде». Это утверждение, скорее всего, справедливо. Если братья Савва и Дука или дядя и племянник Савва и Живко в одно и то же время жили в Царьграде, то один из них не мог зваться Рагузинским, а второй – Владиславичем.

Русский посланник Толстой в своих письмах называет Савву Владиславичем-Рагузинским. Дубровницкий консул Лука Барка в своих донесениях также называет его Владиславичем. Таким образом, неизвестно, в связи с чем и каким образом в Царьграде возник псевдоним Рагузинский. Однако ясно, что этот псевдоним Савва получил в результате связей с царьградскими русскими.

И в дальнейшем с происхождением и именем нашего герцеговинца Саввы Владиславича на протяжении всей его жизни будет связана путаница. Одна «справка» Министерства иностранных дел в Москве называет его греком (наверное, потому, что он прибыл в Москву из Царьграда). Н. А. Полевой исправляет эту ошибку, сообщая, что он прибыл под видом греческого купца, но родом он иллириец. В. Макушев называет его герцеговинцем. П. Словцов, историк Сибири, считает его черногорцем. С. Василевич, генеалог, называет его боснийцем. И нынешние генеалоги считают его потомком боснийских дворян, вероятно, потому, что так записано в его графском титуле. Иезуит Пирлинг, исследователь истории отношений России и Ватикана, утверждает, что Савва – дубровчанин, и считает его католиком. Русский указ от 20 июля 1703 года дает Владиславичу разрешение на ввоз в Россию его вещей, называя его венецианцем, так же как и несколько ранее, в 1702 году.

Как мы уже видели, такая же путаница была и с уточнением места его рождения. Кто-то считал его уроженцем Гацко, другие – Дубровника, третьи полагали, что он из Попова у Требинья, четвертые – из Херцег-Нового, а пятые – из Житомислича.

Мы уже говорили, что по сведениям, хранящимся в Архиве Дубровника, невозможно установить, насколько тесно сотрудничал Савва Владиславич с Лукой Баркой, дубровницким дипломатом при турецком дворе. Владиславич и Барка были хорошо знакомы еще в Дубровнике, прибыли в Царьград примерно в одно и то же время и почти одновременно покинули его. Это означает, что Владиславич и Барка жили в Царьграде во время Морейской войны 1683–1698 годов. С точки зрения патриота, которым, несомненно, был Владиславич, Дубровник и Герцеговина стояли по разные стороны баррикад: Дубровник желал оккупации Герцеговины австрийскими войсками, которые подарили бы Дубровнику Попово и Требинье, а Савва Владиславич, естественно, никак не мог хотеть ничего подобного. Между тем у дубровницкого дипломата и герцеговинского патриота было нечто общее: оба одинаково ненавидели Венецию и готовы были напакостить ей где угодно, поскольку Венеция одинаково угрожала и независимости Дубровника, и православию в Герцеговине. Кроме того, ни Владиславич, ни Барка не желали, чтобы на смену турецкому рабству пришло итальянское, и потому они искренне хотели, чтобы Турция и далее владела Герцеговиной, то есть они, как говорят англичане, сделали свой выбор между чумой и дьяволом.

Лука Барка, как это следует из его многочисленных донесений, проявлял в Царьграде большую активность и личную инициативу, установив прочные дружеские связи с тамошним драгоманом Порты Александром Маврокордато, который весьма отличился при заключении Карловацкого мира. Барка слал правительству Дубровника свои предложения, которые были весьма уместны и полезны. Он был весьма проницательным человеком и предвидел многие политические события. Он советовал правительству подкупать чиновников турецкого правительства, поскольку турки легче поддаются подкупу, нежели оружию. Заслугой Луки Барки было и то, что на Карловацком конгрессе удалось отстоять независимость Дубровника, в первую очередь благодаря красноречию и твердой позиции упомянутого драгомана Маврокордато, которого консул подкупил.

Но и Савву Владиславича, несмотря на молодость, уважали в Царьграде. Он был весьма заметным членом тогдашней югославянской колонии в Царьграде. Русские послы, находившиеся в то время в Порте, говорили о «господине Савве» весьма уважительно, наряду с иерусалимским патриархом Досифеем, как о двух главных людях, на которых они чаще всего опираются в своей работе. Так что ничего противоестественного не было в том, что дубровницкий консул пользовался талантами будущего выдающегося дипломата, серба из Герцеговины, который бережно хранил память о Дубровнике, как он сам говорил, еще с юношеских лет. Савва и Дука Владиславичи часто упоминаются в переписке Барки с правительством Дубровника, в которой он называет их persone honorate. Можно допустить, что Лука Барка поддерживал личный контакт с Саввиным братом Дукой, тем более что историк Ииречек в своем труде об отношениях Дубровника с Россией утверждает, что Дука также бывал в Царьграде.

Но через три года после окончания Морейской войны, то есть после заключения Карловацкого мира в 1699 году, Лука Барка и Савва Владиславич расстались, поскольку Владиславич покинул Царьград, да и сам Барка, похоже, тоже оставил службу. В 1709 году на его месте появляется Лука Кирика, также весьма активно проявивший себя в ходе событий, предшествовавших заключению Пожаревацкого мира в 1718 году. После отъезда Саввы в Россию его брат Дука отправил из Фочи в Дубровник еще два письма, а сенат Дубровника, как мы видели ранее, продолжал пересылать через него дипломатическую почту своему консулу в Царьграде.

2

Политическая карьера Саввы Владиславича действительно зародилась в Царьграде в самом конце XVII века. Начиная с 1699 года Владиславич вступает в контакт с тогдашним русским посланником в Высокой Порте, Емельяном Ивановичем Украинцевым. Посол Украинцев прибыл в Царьград в том же 1699 году с особой миссией: заключить с султаном окончательный мир, поскольку на Карловацком конгрессе России удалось подписать с Турцией всего лишь шаткое перемирие. Петр Первый обязал Украинцева убедить султана в своей дружбе, а также предупредить об опасности, которая может возникнуть, если Турция задумает воевать с Россией.

На Карловицком конгрессе союзники бросили Россию на произвол судьбы; даже главный русский делегат Прокофий Богданович Возницын, тогдашний русский посол в Вене, был лишен права заседать вместе с другими делегатами, и вел переговоры с турецкими делегатами Рейс-пашой и Маврокордато отдельно от прочих участников конгресса. Заключенное всего на два года перемирие не могло удовлетворить русское правительство. Поэтому в 1699 году, сразу после конгресса, в Царьград послали Украинцева, с тем чтобы он заключил с Портой мир, такой же, какой она заключила с другими государствами. В Царьграде русский посол столкнулся не только со сдержанным отношением турецких властей, но и с враждебными действиями европейских дворов, которые опасались, что Россия займет на Востоке доминирующее положение в политике и торговле. Турция же боялась выхода России к Азову и Черному морю, которое до тех пор принадлежало только Византии и Турции, опасаясь, что это может повредить торговым интересам и политическому престижу Турции в этом районе. Так что начало миссии Украинцева не могло быть легким.

Посол Украинцев сообщает своему правительству, что два его главных сотрудника в Царьграде – иерусалимский патриарх Досифей и наш Савва Владиславич. В одном из таких сообщений он пишет: «Серб Савва Рагузинский дал мне знать, что посланники христианские все до единого противятся нашему миру, и потому никому им верить ни в чем не следует. Все они, напротив, преследуют цель вовлечь Россию в войну».

В другом донесении Украинцев сообщает, что на четырех встречах, которые он провел с турецкими чиновниками, он говорил о святых местах в Палестине, настаивая на том, чтобы их передали православным грекам, но ни в коем случае не католикам. В этом же донесении говорится следующее: «Серб Савва Владиславич Рагузинский явился ко мне и сказал, что польский посланник Лещинский от имени всего сената просил турецкое правительство не замиряться с русским царем, а, напротив, заключить союз с Польшей. Лещинский также пожаловался и на своего польского короля за то, что он большой друг русского царя, и говорил, что из-за этого Польша свергнет его с престола. Владиславич к тому же добавил, что турки ни в чем не прислушались к посланнику Лещинскому».

Нет никакого сомнения в том, что иерусалимский патриарх Досифей до самой своей смерти был опорой русской политики в столице Турции. Сохранились следы переписки патриарха с русским правительством, его советов, настойчивых напоминаний. Заключение русско-турецкого мира 18 марта 1701 года в Москве во многом состоялось благодаря его участию. Однако и этот мир, подписанный в результате подкупа турок русскими чиновниками, не обещал стать продолжительным. Турецкое правительство никак не желало смириться с потерей Азова и выходом России в Черное море. По этим причинам Турция все время правления Петра Великого будет конфликтовать, воевать с Россией и интриговать против нее.

Одной из важнейших услуг, оказанных патриархом Досифеем послу Украинцеву, стало знакомство последнего с Саввой Владиславичем, который предоставил огромный объем информации о политике Турции и ее ключевых персонажах. Сам Украинцев хвастал, что Савва Владиславич передал ему тексты всех международных договоров, которые Турция заключила с Францией, Венецией, австрийским императором и Англией, которых так не хватало русской дипломатии. Благодаря этой услуге Савва Владиславич стал известным русскому двору.

После упомянутого подписания мира с Турцией царь Петр решил отозвать Украинцева из Царьграда и отправить туда нового посла, князя Дмитрия Михайловича Голицына. Его миссия заключалась в том, чтобы добиться от Турции права на свободную торговлю для русских кораблей в Черном море, то есть того, чего напрасно добивался Украинцев. Русский историк Щербатов пишет, что Голицын был одним из умнейших людей своего времени.

Уже в первые дни, то есть в начале 1701 года, Голицын получил от великого визиря крайне неудовлетворительный ответ. Турция согласилась на свободную торговлю с Россией, но отказалась разрешить выход русских кораблей из Азовского моря и их свободное плавание в Черном, которое Турция считала исключительно собственным внутренним водоемом. Она даже не позволяла русским послам прибыть в Царьград по Черному морю, требуя их проезда сухим путем, через Украину. Визирь в беседе с Голицыным особо подчеркнул, что султан рассматривает Черное море как часть собственного дома, в которой он не может позволить спокойно расхаживать иностранцам, и что он скорее решится на войну, нежели позволит русским свободное плавание. Князь Голицын сам быстро оборвал беседу; еще перед этим иерусалимский патриарх сказал ему: «Не говори больше о приморской торговле. Если продолжишь, то загубишь мир; а если будешь упорствовать, то турки сразу начнут готовиться к войне с царем. Турецкое правительство собирается вообще закрыть выход из Азовского моря в Черное, соорудив в проливе крепости, чтобы русские корабли никогда не смогли выйти оттуда…». Далее патриарх сказал Голицыну, что закрытие Азовского моря стало бы катастрофой для всех православных народов, которые верят в то, что освободить их может только русский православный царь. Турки знают, что царь создает флот и вооружает его против них. Поэтому, продолжил патриарх, царь может выйти в Черное море, опираясь только на свои силы, но никак не полагаясь на помощь турок. После этой неудачи князь Голицын вернулся из Царьграда в Москву. Есть сведения, что Савва Владиславич также был в контакте с Голицыным, но никаких подробностей мы не обнаружили.

3

В такой обстановке в ноябре 1701 года в Царьград прибывает третий русский посол, Петр Андреевич Толстой, но не с временной миссией, как прежние посланники, а в ранге постоянного представителя Петра Первого при турецком дворе. Толстой был исключительно умным человеком, осторожным и хитроумным дипломатом, проницательным и оборотистым, и не брезговал воспользоваться такими методами, которые нынешняя дипломатия считает непозволительными. В детские годы Петра Первого Толстой был сторонником регентши Софьи, то есть противником будущего юного царя Петра. Но царь Петр великодушно простил ему старую вражду и отправил Толстого послом в Царьград, а его брата Ивана назначил губернатором Азова.

Толстой в правление Петра Великого действительно стал выдающимся русским дипломатом. Царь Петр исключительно высоко ценил его. Рассказывают, что однажды он обхватил руками его голову и сказал: «Эх, голова, голова! Не быть бы тебе на плечах, если б не была так умна».

В молодости Толстой стал одним из первых русских, выехавших за пределы России, добровольно согласившись войти в группу, которую Петр отправил за границу обучаться технике, механике и мореплаванию. Вместе с Головиным, Голицыным и другими Толстой посетил многие иностранные государства и верфи. Попутно он занимался и литературой. В Казанском университете все еще хранятся его неопубликованные рукописи; особенно интересен текст о турецких владениях по берегам Черного моря, который он послал Петру[46].

Его записки о Венеции полны интересных наблюдений. Венецианцев он считает умными и ловкими в обращении, а их жен – стройными, прекрасными, но слишком вольными. Венеция – город, обитатели которого живут на улицах, в гондолах и в музыке, в постоянном карнавале на площади Святого Марка. Народ весел, беззаботен и музыкален. В Голландии он описал заполненный трупами кабинет одного анатома, что в то время почти невозможно было представить в Европе, хотя именно тогда были придуманы диссекция[47] и обдукция[48]. Он рассказывал и о Германии, где едва не умер от жажды, «потому как там вода нездоровая». В Роттердаме он увидел только богословские споры, а в Амстердаме, напротив, обедал за столом, где прислуживали две абсолютно голые девушки. В Риме его не заинтересовали ни картины, ни мрамор. Вполне допустимо, что он путешествовал и по Далмации, которая тогда вся, за исключением Дубровника, принадлежала Италии, и посетил в Перасте знаменитую школу мореплавания Марко Мартиновича, где обучалась группа русских юношей.

Но Толстой был трагической личностью. Когда-то он был замешан в стрелецкий заговор против Петра Великого и чудом избежал смертной казни благодаря одной даме из царской семьи. Позже, в Турции, во время Прутского похода, его посадят в тюрьму, а затем в России, при Екатерине I, попадет под суд и, наконец, в 1730 году умрет в заключении. Его современник Берхольц запишет в своем знаменитом «Дневнике», что Толстой был не только умным, но и исключительно любезным и вежливым. Профессор Пекарский утверждает, что далекие предки Толстого были греками, и он, будучи русским дипломатом, получил графский титул и высокие чины, однако добавляет, что его предки поселились в России в давние времена.

Граф Петр Андреевич Толстой прибыл в Царьград 1 ноября 1701 года. Принимая должность, он получил от царя следующие секретные инструкции: ознакомиться с обстановкой, в которой пребывает местный народ; кто управляет страной, каковы власти предержащие, как они общаются с другими государями в политических и воинских делах, не меняют ли они вооружение, против кого вооружаются на море и против кого – на суше; какую державу уважают более прочих и которую больше иных любят; велики ли государственные доходы и как их собирают? Благодетельствует ли народ или живет в скудости? Особливо разведать все, что касается Персии. Сколько и где содержится войска: хорошо ли ему платят; каков их флот, и готовят ли они его особым способом? Засыплют ли у Керчи пролив (из Азовского моря в Черное) и когда? Обучают ли конницу и пехоту на европейский манер или продолжают учить по-прежнему? Свои ли или иностранные у них оружейники и пушкари; есть ли для них особливые школы?

Есть ли там кроме патриарха иерусалимского еще какой человек, на него похожий, который был бы нам желателен, и может ли такого человека патриарх присоветовать?

Принимая от царя эти инструкции, посол Толстой принял и его рекомендацию обратиться в Царьграде к патриарху Досифею, убежденному другу России, на которого можно рассчитывать в самых доверительных делах. Досифей же, в свою очередь, рекомендовал Толстому в качестве самой подходящей личности «господина Савву Рагузинского», как назвал Толстой в переписке с Москвой этого серба, который и по его мнению мог быть весьма полезным. Савва прослыл великолепным знатоком турецкой внешней и внутренней политики, хитросплетений придворных тайн и мрачных турецких политических фигур. Граф Толстой быстро оценил отличные способности Саввы.

Савва начал дипломатическую карьеру одновременно с графом Толстым. По крайней мере так следует из русских источников. Патриарх Досифей и господин Савва – главные фигуры, на которые в основном опирается в дипломатической деятельности на Босфоре русский посол Толстой, точно так, как до него поступал Украинцев, а может, и Голицын. Он уже знал, что Россия многим обязана Савве Владиславичу за его обстоятельное исследование турецких проливов.

Толстой привез в Царьград значительные денежные средства, тем самым значительно облегчив свою работу. С помощью денег можно было легко подкупить многих турецких министров и легче было войти в контакт со многими иностранцами, готовыми помочь русскому послу. Ему было приказано с помощью денег установить контакт с патриархом Досифеем и другими высокопоставленными греческими священниками, которые видели в России будущую освободительницу их порабощенного отечества. Они и стали главным средством деятельности посла[49]. Россия того времени не имела постоянных представителей за границей, а послами временно служили подходящие люди, и потому в стране принимали различные сведения разведывательного характера только от перебежчиков, шпионов, дезертиров и нищенствующих монахов. России была крайне необходима – особенно после выхода на Черное и Балтийское моря – современная разведывательная организация, которая могла бы опираться на людей, с симпатией относящихся к России и готовых работать на нее как на свое духовное отечество. Такими людьми и были патриарх Досифей и Савва Владиславич. Патриарха весьма уважали при русском дворе, а Савва Владиславич несколько позже был тепло принят в России самим царем Петром I.

Во всяком случае уже во время Морейской войны разведывательная служба русского посольства в Царьграде охватывала весь Балканский полуостров. В качестве примера можно привести историю одного сербского монаха из монастыря Раковица под Белградом. В 1699 году он встретился в Царьграде с послом Украинцевым и передал ему сведения о планах турецких войск на Дунае. Когда этот иеромонах прибыл 21 марта 1701 года в Москву, то пожаловался, что за его услуги царю его ничем не вознаградили. И тогда русское правительство выдало ему грамоту с позволением собирать милостыню, подобную тем, что выдавались иностранным монахам, а также 15 рублей наличными деньгами, 25 – соболями, а его служке – два рубля. Он также получил в подарок ткани, а для монастыря Раковник было ему выдано вспомоществование сто рублей соболями, поскольку он пожаловался царю, что в монастыре нет ни церковной утвари, ни священных книг, ни одежды, ни облачения и обуви для священников.

Кроме подобных сведений ныне хранятся протоколы всех путешественников, которые тогда побывали в России и сообщили все, что им было известно об иностранных государствах. Фактически это была единая разведывательная сеть, которая простиралась и на сербские земли, о чем свидетельствуют показания многих сербов, побывавших в России, имена которых остались запечатленными в истории того времени.

Посол Толстой не был доволен своим новым положением. Он писал царю: «Мой приезд учинил туркам великое су мнение; рассуждают так: никогда от веку не бывало, чтоб московскому послу у Порты жить, и начинают иметь великую осторожность, а паче от Черного моря, понеже морской твой караван безмерный им страх наносит. О засыпании гирла морского вышло у них из мысли, а ныне приездом моим паки та мысль в них возбуждается, и о житье моем рассуждают, яко бы мне у них быть для усматривания подобного времени к разорванию мира. Уже я всякими мерами разглашаю, что я прислан для твердейшего содержания мира, обаче не верят, а наипаче о том сумневается простой народ». Далее Толстой жалуется, что турки открыто демонстрируют свое презрение, даже в присутствии иностранных посланников, прежде всего потому, что им не нравится его постоянное пребывание в их стране, а также потому, что он той же веры, что и греки, которых турки считают своими врагами. Они опасаются, что Толстой, проживая в Царьграде, станет распространять зловредные слухи и подстрекать турецких подданных. Потому христианам запрещено проходить мимо его дома, а тем более навещать его. Особо ненависть возросла после того, как сюда дошли слухи, будто русские приготовили в Архангельске 70 больших кораблей, откуда они приплывут в Средиземное море и далее – придут к Царьграду. Наконец, Толстой в одном из писем жалуется, что после двух лет пребывания в Царьграде не сумел лично встретиться с иерусалимским патриархом Досифеем.

Кто же был этот иерусалимский патриарх Досифей, близкий друг нашего Саввы Владиславича, который, как видно, принимал активное участие в его карьере, связав Савву с русскими посланниками в Царьграде?

Досифей, патриарх иерусалимский (1666–1708), в то время был одним из самых великих православных иерархов, одним из самых отважных бойцов своей Церкви. Родившись в 1641 году на Пелопоннесе, он с 1657 года живет в Царьграде, где в 16 лет становится дьяконом, в 25 лет царьградский Синод избирает его патриархом Кесарей, а в 28 (в 1666 году) тот же Синод выбирает его на должность патриарха иерусалимского.

Досифей первым организует Братство Святого гроба Господня и ведет жестокую борьбу за передачу святых мест, в первую очередь Вифлеема, православной церкви, в чем ему серьезно препятствует французский посол в Порте. Благодаря дружбе с султаном Мустафой, Досифей побеждает в этом противостоянии и получает разрешение построить Вифлеемский храм. Это ему удается, и он лично освящает эту церковь, после чего Вифлеем окончательно отняли у латинян, несмотря на жестокое сопротивление французского посла и его коллег при турецком дворе из Венеции и Австрии.

Досифей, кроме этого, был великим православным писателем, а также стал известен в мире как яростный критик протестантизма и католицизма, как величайший христианский догматик своего времени. За консультациями по всем важнейшим вопросам христианской веры к нему обращались люди из всех стран Европы и мира. Его перу принадлежит знаменитый труд «Исповедь» («Гистология»), который в настоящее время считается самой символической книгой, созданной в православном мире. Второй его труд, «Антикатолическая теология», активно противостоял католической пропаганде на Востоке, когда она в XVII веке стала проникать в православие. Не только католицизм, но и протестантизм начали подрывать православие проповедями некоего

Кирилла Лукариса. Труд Досифея об исповедании православной веры, переведенный на латынь, опубликовали в Париже в 1676 году и переиздали в 1678-м. После этого труд перевели на русский и румынский языки. Все 38 лет патриаршества он строил монастыри и приходы, в первую очередь на Святой земле.

Долгое время иерусалимские патриархи, жившие в Царьграде (Паисий, Нектарий, Досифей и Нотарас), были гораздо влиятельнее самих царьградских патриархов. Кроме того, они были известны и как искусные политики.

В XVII веке греки считали иерусалимского патриарха Досифея своим вождем, не только церковным, но и национальным. Досифей лично ездил в Россию, где встречался с царем Петром Великим и просил его освободить Грецию. Кроме того, он был главной точкой опоры для русских послов при турецком дворе и самым важным источником информации о Турецкой империи, а также лучшим советником в построении отношений с глубоко азиатским государством, которым была Турция в те времена, а может, осталась таковым и по сей день.

Восточные православные народы считали Россию будущей спасительницей, наделенной миссией, равной миссии Христа, призванной освободить порабощенные народы и вернуть свет тем, кто во мраке ожидал Спасителя в образе русского царя. Россия и сама еще до Петра Великого стала называть себя Третьим Римом. При Петре наконец возникла идея организации крестового похода против турок, который вытеснил бы их из Европы. Эта мистическая идея решения важнейшей политической проблемы достигла апогея во времена патриарха Досифея.

Идея освобождения от азиатов приобрела особое значение после захвата русскими Азова и окончания Морейской войны, то есть в то время, когда в Царьграде сменяли друг друга посланники Украинцев, Голицын и Толстой.

Ранее мы видели, что патриарх Досифей связал этих посланников с Саввой Владиславичем. Петр Андреевич

Толстой в письмах к царю и канцлеру часто наряду с патриархом Досифеем упоминает и Савву Владиславича. Уравнивание Саввы Владиславича с патриархом свидетельствует о том, что Савва не состоял на службе русского посольства, но действовал как друг, как славянский политик и сербский патриот, который, как и патриарх Досифей, трудился во имя освобождения своего сербского отечества от турецкого ига. И совершенно очевидно, что свои труды на этом поприще он планировал вместе с великим греком, дружба с которым подтверждает высокое положение Саввы Владиславича в царьградском обществе.

4

Русские авторы утверждают: в Москве хорошо знали, что Савва Владиславич из Царьграда оказал России несколько значительных услуг. Но об этом знали и в Порте. Поэтому в один прекрасный момент турецкие власти усилили наблюдение за Владиславичем, его передвижениями и отношениями с известными лицами. Это побудило посла Толстого убрать Владиславича из Царьграда и отправить его в Москву. 25 сентября 1702 года Толстой отослал царскому канцлеру Головкину письмо, в котором помимо прочего говорилось: «Во многих своих письмах я говорил тебе об одном человеке из Дубровника, о Савве по имени Владиславич, о котором, думаю, твоя милость уже слышала от других посланников, которые были здесь ранее».

Толстой сообщает Головкину, что Савва, если ему турки позволят, вскоре отправится по своим делам в Азов, а оттуда смог бы проехать в Москву. Толстой просит канцлера проявить благосклонность к Савве, который расскажет ему про обстановку в Турции, потому как человек он весьма опытный и ему знакомы многие секреты. В конце Толстой добавляет, что Савва желает лично повидаться в Москве с государем. В том же письме Толстой добавляет о себе: «Мое пребывание здесь приносит более ущерба, нежели пользы. Живу четыре недели, а султана и визиря еще и не видал».

Официально цель поездки Саввы в Азов была следующей: «изучение путей Черным морем в Москву», поскольку в то время в Москву можно было попасть только сухопутными дорогами, через Румынию и Польшу. Судя по этим сведениям, можно было бы предположить, что на этот раз, в 1702 году, Савва окончательно покинет Турцию и переселится в Россию, где его ожидала быстрая и прекрасная карьера. Между тем со стороны казалось, что он действительно отправился в Россию по личным делам. Савва нанял корабль, загрузил его большим количеством товаров и отправился по Черному морю в Азов. Корабль остановился на зимовку в Таганроге, чтобы следующей весной возвратиться в Царьград. Однако все это служило всего лишь прикрытием политического характера его путешествия.

Вскоре в Турецкой империи произошло исключительно важное событие: с престола свергли султана Мустафу II и на престол взошел его брат Ахмед III. Переворот был бескровным, и совершен он был в Эдирне, где постоянно пребывал Мустафа II. Случилось это 24 августа 1702 года. Официально было объявлено, что его сместили «предатели и бунтовщики». В критический момент заговора Мустафе II по совету друзей пришлось выбирать одно из двух: либо отравить своего наследника и брата Ахмеда, либо согласиться с тем, что тот станет новым султаном. В итоге братья, обнявшись, пришли к согласию. Однако Ахмед III, которому исполнилось 37 лет и который до этого момента вел свободный и беззаботный образ жизни, был очень коварным и подозрительным человеком. Он начал править заговорщическими методами, с византийской хитростью, венецианскими интригами. Он скрывал свое отвращение к людям, которые свергли его брата, исходя не из государственных, а из личных интересов, и опасался, что в итоге его постигнет та же участь.

Поначалу Ахмед III показался исключительно щедрым и любезным, но вскоре начал потихоньку избавляться от заговорщиков, уничтожая их. Первой жертвой стал Саладар Хасан-паша, который был женат на его сестре, после султан продолжил беспощадные расправы. Вместо того чтобы сразу уничтожить всех заговорщиков, он сначала рассеял их по всей Турции, после чего их следы затерялись навечно. Вождя заговора он послал в Каабу, чтобы по обычаю возложить на могилу Пророка кафтан и саблю нового султана, но перед этим отдал своим людям приказ перехватить его в Алеппо и удавить. Затем он отправил в ссылку на Черное море начальника янычаров Ахмед-агу, и, наконец, изгнал великого визиря в Лепанто. Упомянутого уже зятя Саладара он назначил на его место, приказав утопить в Босфоре 14 тыс. офицеров и солдат, участников заговора. Скомпрометировав таким образом визиря, он сместил и его. На его место он пригласил Халил Ахмед-пашу, «искуснейшего преступника». После этого все высокопоставленные чиновники разбежались кто куда, не дожидаясь, когда новый визирь начнет расправы. Между тем вскоре его, как и предыдущего, сместили, и назначили Балтаджи Мехмед-пашу, законного мужа любовницы султана, красавицы-черкески Сарах, которая некоторое время была турецкой мадам Помпадур. Обстановка внутри страны накалилась до предела.

Савва Владиславич понял, что к власти пришла партия сторонников шведского короля Карла XII, противостоящая русскому царю Петру I, и потому неминуемо следует ожидать крайне неприятного развития событий. Известно, что Толстой также разделял его опасения и, видимо, именно по этой причине стремился удалить Савву Владиславича из Царь-града. Государственный переворот в Эдирне произошел 24 августа 1702 года, а уже 6 ноября Савва Владиславич прибыл в русский Азов. Потому не следует исключать, что путешествие Саввы было непосредственно связано с переворотом, который был опасен лично для него. Правда, французский дипломат Делави (De la Vie) сообщал, что Савва Владиславич находился в Царьграде под защитой Франции.

Глава IV САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В МОСКВЕ (I)

1. Первые годы Саввы Владиславича в России. – Встреча Владиславича с Петром Великим. – 2. Царь поручает Владиславичу миссию в Царьграде. – Обстановка в Царьграде перед Прутским походом. – О личности Саввы. – 3. Савва Владиславич и прадед Пушкина, негр Ганнибал. – 4. Победа русских над Карлом XII под Полтавой, роль Саввы Владиславича в ней.

1

Получив известие о том, что Савва Владиславич прибыл из Царьграда в Азов, адмирал граф Апраксин, дядя царя, пишет из Москвы Петру: «Я писал тебе, Государь, о Савве Рагузинском, который хочет увидеться с тобою. Без твоего приказа я не могу допустить его. Скажи, что мне с ним делать. Он человек очень нужный; хорошо знает тамошние дела; и к тому же умен».

Получив это письмо, царь Петр 7 апреля 1703 года пишет графу Апраксину из Шлиссельбурга на Неве, чтобы тот задержал Савву Владиславича в Москве до его возвращения. Уже сам этот факт подтверждает, что царь рассматривал Владиславича не как обычного своего чиновника и не как обычного купца. Доказательством служит и то, что он приказал выдать Савве на расходы приличную сумму, равную той, которую обычно выдавали посланникам валашского князя. Наконец, царь лично принял Савву Владиславича в Шлиссельбурге, в царском лагере на северной границе, а в июле 1703 года сообщил графу Апраксину, что встречался с Владиславичем. Апраксин после первой встречи с Саввой сообщил Петру свое мнение: «Отличается великою набожностию, и Бог управляет его сердцем; он знаток; и целиком предан данному слову».

Похоже, первое впечатление царя Петра от встречи с молодым сербом было весьма положительным. Он безотлагательно отблагодарил его за услуги, оказанные России, выдав ему так называемую «пожалованную грамоту» на свободную торговлю, что в то время было для иностранца высочайшей привилегией. Она открывала Владиславичу путь к огромному богатству, которого он позже смог добиться. В грамоте русский царь называет Савву Владиславича иллирийским дворянином: «Нашему верному иллирийскому дворянину за его Нам, Великому Государю и Царскому Величеству, верное служение». Подобное право на ведение дел в России на море и на суше давалось только российским купцам, и за получение такового напрасно бились иностранные торговцы, особенно немцы, голландцы и англичане. Савва получил право открывать свои конторы, а дела мог вести лично либо через своих представителей.

Савва Владиславич был родом из Герцеговины, которая дала нашей стране первых купцов; а прибыл он из Дубровника и Царьграда, где в то время торговое сообщество представляло собой местную элиту. Впрочем, и в России в то время торговлей и финансовыми операциями занимались люди, известные не только как аристократы, но и как государственные деятели и военачальники. Так, и вице-канцлер Шафиров, и министр Петр Андреевич Толстой, и адмирал Апраксин, дядя царя, владели шелкоткацкими фабриками с правом беспошлинной торговли в течение пятидесяти лет. Другой царский родственник, А. Л. Нарышкин, владел артиллерийским заводом.

Позже и мы увидим Савву Владиславича, тайного советника царя, государственного министра и посла, в роли создателя и владельца нескольких монополий в России. Его племянник, Моисей Владиславич, сын Иована, который постоянно находился при Савве, после его смерти вел торговые и финансовые дела Владиславича, несмотря на то что сам, в соответствии с указом от 18 апреля 1783 года, стал надворным советником.

Царь Петр правил с помощью своих приближенных и старого русского дворянства, но одновременно создавал и новую аристократию из наиболее выдающихся личностей. Его главными соратниками были Меншиков, Апраксин, Головкин, Толстой, Неплюев, Шафиров и другие представители русского дворянства, но в то же время в их среду попадали и специалисты, особенно иностранцы, которые благодаря личным заслугам также становились русскими дворянами. Таким был и наш Савва Владиславич. Вскоре он стал особо доверенным лицом царя, и русские авторы называют его царским любимцем. Вместе с ним царь в дальнейшем будет вершить дела исключительной государственной важности. Уже в первые годы мы видим Владиславича в когорте самых влиятельных советников царя. Это было время, когда любой талант мог выбиться в люди, найдя применение своим способностям, так что для Владиславича Россия стала землей обетованной.

Приплыв в 1702 году в Азов, Савва оказался в стране, которая с невероятными усилиями продвигалась к возрождению, входила в цивилизованный европейский мир. Еще до 1702 года молодой царь осуществил свои знаменитые коренные реформы. Он уже посетил Европу, а именно Голландию и Англию, создал свой первый флот и перестроил на европейский манер армию. Английский историк Маколей пишет, что путешествие молодого царя Петра, будущего императора Петра Великого, в Голландию и Англию в 1697–1698 годах, после которого он ввел в России европейские обычаи, «представляет эпоху не только в российской, но и в мировой истории».

Молодой царь понимал, что Россия не может оставаться державой, запертой в степях и тундре, без ворот, распахнутых в Европу, отрезанной от Балтийского моря Швецией, Польшей и Пруссией, а от Черного моря – Турцией, которая прочно держала все его берега в своих руках. На западе Россию от остального мира отделяли вечно враждебные Польша и Саксония; на севере Архангельск находился под влиянием шведского короля. Следовательно, надо было пробить четыре окна и впустить в Россию солнце и воздух, современную цивилизацию и христианскую культуру.

Когда Савва Владиславич в 1702 году впервые сошел на берег Азовского моря, оно, вместе с небольшим приморским городком и пристанью, всего лишь за несколько лет до этого было отвоевано русским государством. На севере была взята Нарва, важный эстонский порт на Финском заливе. Пройдет еще немного времени, и на границе Польши и в Архангельске царь Петр разрушит крепостные стены, благодаря которым мир считал Россию азиатской страной, никак не связанной с внешним миром, примерно так, как рассматривают теперь Монголию. Россию вообще никто не считал европейской страной. Двумя главными ее врагами оставались Швеция и Турция, и у царя Петра на протяжении всей его жизни будут трения с ними. За 43 года его правления мир на границах России и внутри нее царил всего лишь 16 месяцев. И, как мы увидим, в его постоянной борьбе со Швецией и Турцией Савва Владиславич играл важную роль. Благодаря его помощи, а также уникальному успеху посольства в Китае, Савва остался в истории того времени выдающейся личностью.

1700 год вообще был роковым в истории Европы. То была эпоха междоусобной борьбы вечных врагов – Габсбургов и Бурбонов. От Архангельска до Гибралтара, от Финляндии и Швеции через Польшу, Голландию и Англию до Южной Франции и Северной Италии все народы непрерывно воевали друг с другом. Речь шла о борьбе за наследие испанской короны, начавшейся после смерти Карлоса II, сына Филиппа II, последовавшей 1 ноября 1700 года. Даже самые географически отдаленные народы приняли участие в борьбе – кто на стороне Луи XIV, кто на стороне Англии и Голландии. Карлос II, прислушавшись к совету своей национальной партии, завещал трон принцу из дома Бурбонов, герцогу Анжуйскому, сыну Великого Дофина, с тем чтобы сохранить целостность Испании. Другие же европейские силы, в первую очередь Англия и Голландия, не желали возобновления династии Карлоса V, выступили против Бурбонов и против Габсбургов. Так началась великая война, названная впоследствии войной за испанское наследство, фактически ставшая войной против воссоединения Испании и Франции. Как известно, война все-таки завершилась победой Бурбонов и утверждением Филиппа V, правнука Луи XIV, на испанском престоле в качестве короля независимой Испании.

Это случилось в первые годы правления будущего Петра Великого, который в то время сам еще был молодым человеком (он родился в 1672 году), во время регентства сестры Софьи, которая правила до его совершеннолетия. Первая молодость царя Петра была мрачной и невеселой, поскольку он жил в изоляции, вместе с мужиковатыми солдатами и необразованными офицерами, в Преображенском гарнизоне под Москвой. Правда, юный царь взрослел в атмосфере мужественности и воинского авантюризма, и ему потребовалось всего лишь несколько лет самостоятельного правления, чтобы выйти на севере на Балтийское море, а на юге – на Азовское и уже в 1703 году основать указом новую столицу – Петербург, который вскоре поразит мир.

Когда его посланцы вернулись с Карловацкого конгресса (1698–1699), царь Петр, хотя и не был по натуре своей великим полководцем, уже стал настоящим государем. И потому он быстро понял, какое именно место надлежит занять России в семье европейских народов, которые на его глазах в 1700 году втянулись в серьезную войну.

Еще его отец, царь Алексей, многое сделал, чтобы перевооружить русское войско, которое до этого более походило на татарскую орду. Юный царь Петр решил самостоятельно организовать по европейскому образцу хотя бы две дивизии и вооружить их современным оружием. Едва закончив это, он послал 40 тыс. солдат под Нарву, эстонский укрепленный город на Финском заливе, который в те времена принадлежал шведам. Его противником стал шведский король Карл XII, который был моложе Петра на десяток лет, но уже прослыл отважным и талантливым воином. В то время шведский король был занят войной за испанское наследство, и царь Петр решил, что без его поддержки Нарва не выстоит и быстро попадет в руки русских. Однако случилось обратное. Русские войска два месяца осаждали Нарву: армия у Карла XII была современная, в то время как русское войско более напоминало вооруженную толпу. Тем не менее, шведский монарх по достоинству оценил своего противника, зная, что тот располагает и вновь сформированными отрядами. Поэтому Карл XII лично пришел на помощь осажденной крепости. 8 тыс. шведов атаковали 40 тыс. русских, уничтожив часть их и обратив в бегство остальных. Битва длилась не более получаса. Русский командующий де Круа сдался, отдав свою шпагу молодому шведскому королю. Так же поступили и большинство его офицеров.

Осада Нарвы произвела сильное отрицательное впечатление на Европу. Когда царь Петр отнял у турок Азов, им восхитилась вся Европа, но позорное поражение под Нарвой стало настоящим скандалом, негативно сказавшемся на авторитете России.

Однако Петра было трудно сбить с избранного пути. Уже через год после поражения, в 1701 году, он вновь осаждает Нарву двумя новыми отрядами под командованием Шереметева и Репнина, занимает ее и окончательно утверждается на Балтийском море. Сразу после этого он принимается за осушение бескрайних болот между Ладогой и Невой ценой поголовного мора рабочих, которых беспощадно косили эпидемии. Он основал Петербург, назвав его «балтийской Пальмирой», или «будущим Амстердамом», или «будущей Венецией», или, наконец, «глазами, обращенными в мир». Следуя примеру Александра Македонского, он дал новой столице свое имя[50].

Правда, Нарву он захватил в отсутствие Карла XII, поскольку тот завяз в Польше, которая в то время выступала союзницей России. Польский король тогда поддерживал попытки России пробиться на Балтику и точно так же приветствовал ее выход к Азовскому морю. Именно поэтому Карл XII хотел сначала уничтожить союзника России и посадить на польский престол нового короля, который стал бы его вассалом; после овладения Польшей он намеревался двинуться прямо на Москву, захватив которую он продиктовал бы условия мира свергнутому с престола Петру I.

Русский царь не спускал глаз с коварного противника. Более всего он опасался за Петербург, указом от 27 мая 1703 года провозглашенный столицей и уже два года спустя насчитывавший около 300 тыс. жителей. Новый город рос не по дням, а по часам, несмотря на то, что поначалу никто не хотел жить в стоящем на болотах Петербурге; если кто и поселялся в нем, то вскоре у него возникало желание сбежать. Поэтому столица фактически оставалась в Москве, где двор пребывал вплоть до 1732 года. Тем не менее основание Петербурга стало венцом правления Петра Великого и одной из величайших дат русской истории.

Как мы видели, Савва Владиславич сошел на берег в Азове в то время, когда существовала реальная опасность распространения войны за испанское наследство на весь европейский континент. Царь Петр принял Владиславича в своем лагере в Шлиссельбурге, на севере России, у Ладоги. Сербский патриот предстал перед царем с убеждением, что только этот православный государь сможет освободить и его Сербию от трехсотлетнего турецкого ига. На аудиенции Савва увидел русского царя славянским ратоборцем и православным идеалистом, именно таким, каким он, будучи сербом, страстно желал его видеть. Вероятно, он почувствовал, что и сам сможет стать со временем одним из главных его советников и государственных вельмож. Савва был умным, честным, энергичным и упорным, и, судя по всему, умел в личном общении очаровывать собеседников.

Возможно, именно тогда он оставил о себе самое доброе впечатление, потому что царь счел целесообразным сообщить своему дяде, адмиралу Апраксину, каким он увидел Савву Владиславича.

2

И в самом деле царь Петр, едва познакомившись с Саввой Владиславичем, стал доверять ему разные секретные миссии. Мир с Турцией был заключен и подписан уже в апреле 1701 года, но на него не следовало особо рассчитывать, поскольку добились его лишь с помощью иерусалимского патриарха Досифея и подкупа чиновников. Толстой писал графу Апраксину из Царьграда, чтобы тот выслушал рассказ Владиславича о тяжелой обстановке в Турции, возникшей после прихода к власти Ахмеда III и его чиновников, склонных к союзу со шведским королем. Вполне вероятно, что царь Петр нуждался в сведениях подобного рода, принимая в шлиссельбургском лагере Савву Владиславича. Узнав, что выход к Балтийскому морю вкупе с занятием Азова вызывает в Турции страх и что благодаря интригам иностранных государств этот страх превращается в настоящую панику, царь Петр уже в 1704 году посылает Савву Владиславича назад, в Царьград, с собственноручным письмом, адресованным посланнику Толстому. Как известно, в нем царь выразил опасение обстановкой в этой стране.

Во всяком случае из этого следует, что Владиславич не прерывал ни свои турецкие связи, ни сотрудничество с Толстым; и мы еще увидим, что эта поездка Владиславича в Царьград преследовала серьезные цели и что его действия в Турции удовлетворили все ожидания царя. Создается впечатление, что после этой поездки дипломатическая карьера Саввы в России была обеспечена.

Возвратившись в турецкую столицу в 1704-м, Савва Владиславич еще застал посланника Толстого, но уже в гораздо худшем положении, нежели в 1702 году, когда впервые отправился в Россию. Занимая должность русского посла после Украинцева и Голицына, Петр Толстой предполагал, что его служба будет нелегкой. У него не было хороших связей, особенно в официальных кругах. Не только шведы, но и татары интриговали в Турции, нашептывая, что новый русский флот в Азове готовится к смертоносному походу в Царьград, который уничтожит Турецкую империю. Толстой отправлял в Москву донесения «добрых людей» (как тогда назывались сотрудники его разведывательной организации), которые дружно сообщали только плохие новости. И это было весьма тревожно в дни, когда Северная война России со Швецией приобрела полномасштабный характер.

Главный источник информации Толстого, иерусалимский патриарх Досифей, как сообщают сербские документы, с 5 апреля 1704 года находился не в Царьграде, а в Бухаресте, куда он отправился по просьбе Румынской церкви, о которой он весьма заботился. Эти же документы свидетельствуют, что в Бухаресте он принял известного серба, полковника австрийской армии Пантелеймона Божича, который вышел из Тителя во главе отряда отлично обученных сербских солдат, чтобы оказать помощь царю в борьбе с турками: «Всегда готовы будем служить против бусурман без всякой платы и жалованья, никакого ружья не требуя, но токмо за едино православие». Полковник Божии получил от Досифея рекомендательное письмо, адресованное в Киев известному казачьему гетману Мазепе, который должен был выписать ему паспорт для дальнейшей поездки в Москву. Судя по всему, патриарх Досифей, благодаря дружбе с Саввой Владиславичем, был знаком со многими сербами. Так, 21 марта 1701 года во время пребывания в Москве на Досифея сослался упомянутый выше монах Григорий из белградского монастыря Раковица. Он сообщил, что доставлял из Белграда в Царьград донесения о турецкой армии патриарху Досифею, а также передавал их и русскому посланнику князю Украинцеву. Толстой в то время пользовался при русском дворе большим авторитетом и состоял в личной переписке с царем. Позже, пребывая уже в должности министра, в такую переписку вступил и Савва Владиславич. Но положение Толстого в Турции становилось все более тяжким, и он открыто просил отозвать его из Царьграда. На что царь отвечал, чтобы тот более не обращался к нему с такими просьбами, называл его «господином амбасадером» и говорил ласковые слова, которые только и давали Толстому силы, чтобы продолжить работу. В переписке упоминается, что Досифей познакомил Толстого со своим земляком, уважаемым греком по имени Спилиот, который помогал Толстому, но мы об этом Спилиоте ничего более не знаем. Между тем из последующих писем царю Петру и канцлеру Головкину следует, что Толстой был крайне доволен помощью патриарха Досифея и Саввы Владиславича, упоминая их имена с одинаковым уважением, как своих главных друзей.

Граф Толстой в 1703 году жаловался, что его в Царьграде игнорируют, изолируют от местного общества. Но летом 1704 года, как раз тогда, когда Савва Владиславич прибыл в Царьград или же находился в пути, он несколько приободрился. Турки действительно стали несколько любезнее, татарские интриги против России не увенчались успехом, любой желающий мог свободно посетить русское посольство, да и сам Толстой без всяких препон покидал его. К сожалению, это длилось недолго. Вскоре появился новый визирь Ахмед-паша, и дом Толстого опять окружили янычары. И опять он не мог никуда выйти и никого не мог принимать без опасения подвергнуть своих друзей опасности. Турецкий посланник в Москве, по пути в Царьград задержавшийся в Киеве, послал в Порту письмо, содержание которого встревожило Толстого. Толстой боялся даже своих слуг, прослуживших у него более трех лет. Прислуга перезнакомилась с турками, выучила турецкий язык, их православная вера поколебалась. Слуги могли доносить, с кем он встречается, а также о том, «кто великому государю служит, как, например, иерусалимский патриарх, господин Савва (Владиславич Рагузинский) и другие». Один из его слуг, Тимофей, несмотря на увещевания, пожелал перейти в басурманскую веру. Толстой пишет, что запер Тимофея в своей опочивальне, «а ночью он выпил рюмку вина и скоро умер; так его бог сохранил от такой беды. Савва знает об этом».

Однако после этого обстановка вокруг русского посланника опять несколько улучшается. Толстой докладывает своему правительству: «По любви господина Саввы Владиславича имею таких приятелей, которые могут скоро узнать секреты у Порты и мне об них сообщают».

Последующие пять лет никакие опасности со стороны турок России не угрожали, и за это время царь Петр сумел без помех подготовиться к войне со своим северным соседом и разбить наконец шведскую армию Карла XII.

На этот раз Савва Владиславич ненадолго задержался в Царьграде, и уже в конце 1704 или начале 1705 года вернулся в Москву.

11 ноября 1704 года в Посольский приказ в Москве является некий приезжий из Царьграда, Никола Павлов родом из Дубровника. На допросе он показал, что его 17 июля отослал из Царьграда с товаром его господин Савва Рагузинский. Этот дубровчанин рассказал, как он на наемном корабле добрался по Черному морю до Керчи, но потом его увезли в Тамань, откуда он по суше отправился через Кубань в Азов. По дорогое он приторговывал.

Затем прибыл один из племянников Саввы со слугами и сообщил, что Савву по дороге задержал Осман-паша, но в связи с чем – он не знает. Эти путники остановились в Богоявленском монастыре. Никаких иных новостей они не сообщили.

В другом источнике этот Павлов записан как «Грек Никола Сербин», что означало «православный Никола серб». Что касается имени Саввиного племянника, приехавшего в Москву со слугами, то оно осталось неизвестным. Судя по русской родословной Владиславича, четыре его племянника, прибывшие с ним в Россию, были еще детьми. Русские источники также сообщают, что Савва, вернувшись в 1705 году в Москву, привел с собой брата Йована, отца четверых малолетних племянников: Еврема (Ефима), Гавриила, Моисея и Иована, которых в России по отцу назвали Ивановичами. Впоследствии все они достигли высокого положения и разбогатели.

Савва Владиславич доставил из Царьграда еще один важный документ от графа Толстого, «Тайное описание Черного моря», то есть моря, берега которого еще не были знакомы русским, равно как и его фарватеры, укрепления и военные базы. Соавтором этого труда считают Савву Владиславича, и небеспричинно: много позже, в 1729 году, по возвращении из Китая он представит аналогичный труд под названием «Секретная информация о силе и состоянии Китайского Государства и о прочем».

Царь Петр, вне всякого сомнения, был доволен миссией Саввы Владиславича в Царьграде, равно как и важным документом о Черном море. Наверное, услуга Саввы была очень велика, поскольку царь Петр осыпал его богатыми подарками: во-первых, дал ему дворец в Москве на Покровке; во-вторых, ежегодный пенсион в 325 рублей на личные нужды; в-третьих, право беспошлинного экспорта за границу; и, наконец, в-четвертых, право торговли в Азове и Малороссии.

Добавим, что это были лишь первые свидетельства царской любви и благодарности Савве Владиславичу. Русские авторы не устают вспоминать, как часто царь посылал Савву с разными миссиями за границу, и не только в Царьград, и подтверждают, что все эти миссии были весьма доверительного характера. Мы также еще увидим, что ни царь, ни его наследники не переставали осыпать Владиславича все новыми и новыми дарами. В книгах Голикова[51] и Бычкова[52] мы встречаем ссылки на указания царя «оказать Рагузинскому внимание и всяческую помощь». На запросы разных министров относительно расходов Саввы царь обычно отвечал собственноручными записками: «Рагузинскому выплатить что ему следует».

Савва встречался с императором и за границей. В этих случаях они обменивались личными письмами. В исторической газете «Киевская старина» за 1887 год напечатана статья А. Лашкевича под заголовком «Следы приватной переписки Петра I с Саввой Рагузинским». Еще в 1750 году подполковник Зиновьев и его товарищ Иван Туровский сохранили в документах о семье Владиславичей следы переписки царя с Саввой Владиславичем, которая свидетельствует об их совместной деятельности и личных отношениях.

В русских источниках имеются сведения о том, как выглядел Савва во время своего первого приезда в Россию, а также о некоторых его привычках. Если верить им, Савва имел внешность весьма привлекательную, его считали светским человеком. В то время, пишут современники, без его участия не обходилось ни одно собрание. Известно, как он одевался на дворцовые маскарады и на аристократические балы. Больше всего он любил венецианские костюмы. В них он был на свадьбе старого графа Зотова, где играл на свирели. У него были большие темные глаза, крупный орлиный нос, красиво очерченные губы, усы маленькие и холеные. Он был среднего телосложения, мужественный и стройный. Его считали одним из самых красивых мужчин, хотя на старости лет он потерял свою знаменитую красоту[53].

Он обладал и литературным даром. Как всякий ученик из Дубровника, он прекрасно знал классиков и итальянских авторов Высокого Возрождения, знал латинский, греческий и итальянский языки. В одном источнике говорится, что он «переводил с сербского на русский и обратно».

3

По возвращении из Царьграда в 1705 году Савва Владиславич не застал царя в столице, поскольку тот был на фронте под Вильно.

В этот раз Савва Владиславич помимо части своей семьи, о которой мы уже говорили, привез с собой и маленького арапа в подарок Петру I. Маленького абиссинца доставили в Царьград как «аманата», или заложника, вместе с другими людьми и дорогими вещами из стран, находящихся в вассальной зависимости от Турции. Этот абиссинец был родом из Лагона (который был связан союзом с Турцией и Абиссинией). Савва купил его на царьградском рынке, где продавались рабы.

Царь Петр, услышав об этом подарке, велел Савве прислать арапчонка в Вильно, где расположился его штаб. Негритенок, которого звали Ибрагим, или Абрам, в 1707 году был крещен по православному обряду и наречен именем Петр, а по приемному отцу, в честь Петра, назван Петровичем. Итак, Петр Петрович; однако он никогда не называл себя этим именем. Крестным отцом маленького арапчонка был сам царь, а крестной матерью стала супруга польского короля Августа, королева Христина-Эбергардина.

Всю жизнь этого негра называли Абрамом Петровичем. Молодой человек получил образование в политехнической школе Меца, сражался в составе французской армии в Испании. В 1716 году вернулся в Россию. На русской военной службе стал капитан-поручиком бомбардирской роты, в которой сам царь имел чин капитана. Когда Савву Владиславича назначили чрезвычайным посланником в Китае с задачей демаркировать наконец границу между Россией и Китаем, в помощники ему определили Абрама Петровича Ганнибала.

Как известно, «арап Петра Великого» стал прадедом великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина по матери, Надежде Осиповне, внучке Ганнибала.

Вместе с Саввой на границе с Китаем Ганнибал основал Селенгинскую крепость. Во время следствия по делу Меншикова Ганнибал несколько лет провел в Сибири, в должности майора Тобольского гарнизонного полка. И только по восшествии на престол Елизаветы Петровны, дочери царя, он получил возможность вернуться домой, где получил чин бригадира. Переехав в Эстонию, он стал обер-комендантом Ревеля. Во время правления Петра III вышел на пенсию. Скончался на 93-м году жизни.

Единственный сын Саввы Владиславича Лука, родившийся, как говорят, в 1684 году, в детские годы играл с черным абиссинцем, поскольку был другом его детства.

Об этом свидетельствует и Пушкин в романе о своем предке Ганнибале. В нем Пушкин вспоминает и Луку Рагузинского Владиславича, сына Саввы. Он описывает, как царь Петр хотел выдать одну из самых красивых девушек петербургского общества за некоего своего любимца:

– Что же такое, братец?

– Дело о Наташе: царь приезжал ее сватать.

– Слава Богу, – сказала Татьяна Афанасьевна, перекрестясь. – Девушка на выданье, а каков сват, таков и жених, – дай Бог любовь да совет, а чести много. За кого же царь ее сватает?

– Гм, – крякнул Гаврила Афанасьевич, – за кого? то-то, за

кого.

– А за кого же? – повторил князь Лыков, начинавший уже дремать.

– Отгадайте, – сказал Гаврила Афанасьевич.

– Батюшка-братец, – отвечала старушка, – как нам угадать? мало ли женихов при дворе: всякий рад взять за себя твою Наташу. Долгорукий, что ли?

– Нет, не Долгорукий.

– Да и Бог с ним: больно спесив. Шеин, Троекуров?

– Нет, ни тот, ни другой.

– Да и мне они не по сердцу: ветрогоны, слишком понабрались немецкого духу. Ну так Милославский?

– Нет, не он.

– И Бог с ним: богат, да глуп. Что же? Елецкий? Львов? нет? неужто Рагузинский? Воля твоя: ума не приложу. Да за кого ж царь сватает Наташу?

– За арапа Ибрагима».

В любом случае участие серба Саввы Владиславича в жизни величайшего русского поэта через негра Ганнибала остается знаменательным событием в жизни сербского народа. Сам Пушкин вспоминал об этом в своих произведениях, и вовсе не случайно, что великий поэт часто общался с тогдашними сербскими эмигрантами в России; также не случайно и то, что он интересовался сербской народной поэзией и сербским восстанием под руководством Карагеоргиевича, которого и сам воспел. Пушкин мог многое слышать о Савве Владиславиче и от своей бабушки Марии, дочери Ганнибала. Вне всякого сомнения, в доме Пушкина жило воспоминание о том, что серб Савва Владиславич привез их предка Ганнибала в Россию и что по завершении своей посольской миссии в Пекине он сумел освободить его из Сибири, куда этот негр был сослан.

4

После возвращения из Царьграда в 1704 году Савва Владиславич, находясь в ближайшем окружении царя, внимательно следил за развитием событий в Турции. Как мы вскоре увидим, Савва еще раз вернется в Царьград с аналогичной миссией в 1707–1708 годах. В период с 1704 по 1707 год Владиславич активно участвовал в государственных делах. Тем не менее, он не упускал из виду и собственные интересы. Владиславич весьма быстро вошел в самые крупные предприятия, связанные с государством. Он стал партнером англичанина Гутфилова (Goodfellow), который был в России табачным монополистом. Вскоре Владиславич становится главным производителем поташа в России. Он станет главным поставщиком меди для российского Монетного двора. С партнером Иваном Любе он получает от царя монополию на поставки мачтового леса в Архангельск, которой ранее владел некий Андреа Стеле «со товарищи». Он был посредником в оптовой торговле государственными ресурсами, а также имел своих людей в торговых агентствах на юге, в Азове, и на севере, в Архангельске, а также в Венеции. Его корабли бросают якоря в крупнейших портах Европы. Его богатство немыслимо возрастает. Французский дипломат сообщает своему правительству, что русский царь так уважает Владиславича, что отдал ему всю торговлю в своем царстве. В один прекрасный день Владиславич даже составляет проект бюджета российского государства. В критический для российских финансов момент Савва Владиславич дал царю совет, спасший российские финансы от катастрофы.

Благодаря серьезным связям в Царьграде, Савва продолжал оставаться чрезвычайно полезным сотрудником графа Толстого. У него на Босфоре были собственные корреспонденты, которые сообщали ему обо всех изменениях в жизни Турецкой империи и ее правителей. Владиславич докладывает об этом лично царю. Через своих корреспондентов он посылает из Москвы деньги посланнику Толстому, что подтверждает сам Толстой в одном из своих писем.

Историк Константин Ииречек, рассказывая об отношениях между Дубровником и Россией, сообщает, что Савва Владиславич часто приезжал в Царьград не только из Москвы и задерживался там на продолжительное время. 8 января 1708 года Владиславич посылает царю письмо из Царьграда с сообщениями «от добрых людей», в которых, вероятно, излагалось его собственное мнение о ситуации в Турции.

Судя по некоторым другим фактам, Савва Владиславич несколько раз с 1705 по 1709 год бывал в Царьграде – следовательно, в период максимального обострения кризиса в отношениях России и Турции. Один русский историк утверждает, что Владиславич в 1709 году во время пребывания в турецкой столице оказал России огромную услугу (патриарх Досифей к этому времени уже скончался). Турция была готова нарушить мирный договор с Россией, но Толстой по совету Владиславича, который очень хорошо знал турок, распустил слух о том, что 55 кораблей русского флота вышли из Азовского в Черное море, имея на борту 100 тыс. солдат, готовых к высадке. Это известие распространилось в турецком обществе с невероятной скоростью и вызвало панику; султан, располагавший мизерным количеством кораблей, решился моментально подтвердить мир с Россией. Мир в тот момент был крайне необходим, поскольку России предстояло окончательное сведение счетов со шведским королем под Полтавой. После решения султана вновь занять миролюбивую позицию в отношениях с Россией Толстой направил царю письмо, которое могло его только обрадовать; в одном из абзацев он упомянул и Савву Владиславича. Там же шла речь и о неких деньгах, которые Владиславич через своих людей в Царьграде послал Толстому. Мы приводим это письмо в силу его исключительной важности, несмотря на то, что в нем не совпадают два факта или, точнее, две даты.

Стремлюсь известить Ваше Величество, исполненное прирожденным милосердием, относительно вопроса, который ныне весьма важен, то есть относительно мира, которого желает Ваше Царское Величество. Турецкий двор окончательно решился оставаться неколебимо при том, дабы не поддаваться никакому влиянию с целью выступления против России. Посему понимание турок идет, с Божьей помощью, на Благополучное счастие Вашего Величества, в чем и сам я, Ваш слуга, мог на встрече с министром турецкого двора убедиться без всякого сомнения.

Уже отныне до следующей весны Ваше Величество может быть спокойно, не только касательно турок, но и татар.

В этом деле отлично выступил господин Рагузинский, который поторопился с оплатой тамошних своих корреспондентов золотыми дукатами, которые уже прибыли в мои руки, что весьма способствовало мне в моих делах. Об этом довожу до Вашего Величества со своими раболепными поклонами.

Между тем, надежды избежать войны оказались напрасными.

После первой победы над русским царем Петром I под Нарвой в 1701 году шведский король Карл XII почувствовал себя лучшим воином и более способным полководцем, нежели его противник. Однако его беда была в том, что он ушел в Польшу, чтобы сбросить с престола одних королей и возвести на него других, и потому застрял там на несколько лет, которые Петр использовал для строительства Петербурга и осуществления многочисленных внутренних реформ, в первую очередь по модернизации армии. После четырех лет польской авантюры и возведения на королевский престол Станислава Лещинского шведский король еще больше уверился в своих силах и таланте. Покинув Польшу, он отправился прямо в Москву, чтобы низвергнуть Петра Великого, полагая, что его армия прекрасно вооружена для этого и снабжена самым замечательным образом. Она насчитывала 40 тыс. штыков, что придавало молодому герою дерзости, и он решил на этот раз окончательно уничтожить Россию.

Между тем царь Петр спокойно собственноручно рисовал планы Петербурга, чертил схемы его обороны, планировал укрепление берегов и строительство шанцев новой столицы. Молодой Петербург действительно был прекрасно укреплен. Город расцветал на бывших болотах и сиял, как фата моргана. А чтобы строительство шло как можно быстрее, а город выглядел как можно красивее, он приказал, чтобы каждый вельможа построил себе в Петербурге особняк.

В то же время романтик и герой Карл XII, маршируя к Москве, был вынужден то и дело вступать в мелкие стычки с большими и малыми отрядами и гарнизонами русского царя. И в этот раз он наносил неприятелю жестокие удары, однако сам слабел в этих непрерывных боях. Добравшись до Смоленска, он оказался всего в нескольких сотнях верст от Москвы, но его радость омрачило то, что армия в походе измоталась и оголодала. Поэтому он решил отказаться от рывка на Москву и свернуть на юг.

Украина, казацкая страна, давно хотела освободиться от русских и основать собственное государство. Ее гетман Мазепа, польский дворянин, которого царь Петр был вынужден признать князем Украины, решил с помощью шведского короля создать независимое украинское государство и провозгласить себя королем, хотя и был уже далеко не молод. Мазепа обещал Карлу XII привести на помощь 30 тыс. человек. Встреча двух армий должна была состояться на берегу реки Ворсклы. Однако вместо Мазепы Карл обнаружил там русские войска. Он надеялся, что на помощь к нему придет его генерал Левенгаупт с 15 тыс. солдат, но тот уже был разбит у Лесной, где русские также понесли серьезные потери. Ему удалось привести к своему королю всего лишь 4 тыс. солдат, оставшихся в живых после пяти жестоких боев.

Зима 1709 года была ужасной, ее морозы свели совсем еще недавно сильную шведскую армию к 20 тысячам голодных невольников. Однако непоколебимый Карл XII продолжал считать, что вскоре он войдет в Москву и там оденет и накормит свою армию. Наконец, Мазепа помог ему с пропитанием и дал несколько тысяч казаков. В таком настроении Карл XII прибыл под Полтаву, украинский город, где у русского царя были сосредоточены большие стратегические запасы. Если бы ему удалось захватить их, то поход на Москву стал бы реальностью.

Король осадил Полтаву, гарнизоном которой командовал князь Меншиков, имевший в распоряжении всего 5 тыс. солдат. Уже в июне король предпринял первый штурм, во время которого был ранен в ногу. Вскоре он остался без боеприпасов и еды, но все же решил сражаться до конца. Молодой король, истинное воплощение античного героя, вступил под Полтавой 8 июня 1709 года в отчаянную битву, которая фактически стала концом его правления. Более того: после этой победы русским удалось после девяти лет непрерывного соперничества между двумя молодыми великими монархами окончательно утвердиться на Балтийском море.

Шведский король потерял под Полтавой всю свою армию. Ему не оставалось ничего иного, как вместе с польским генералом Понятовским бежать в Бессарабию через Бендеры, где к нему присоединился его товарищ, уже свергнутый к этому моменту польский король Станислав, со своими придворными. Русские отобрали у Карла XII все: пленили армию, захватили артиллерию, казну, даже личный королевский багаж. Шведы потеряли убитыми десять тысяч человек, остальные разбежались кто куда. В Бендерах король оставался целых девять месяцев, ожидая, что

Турция объявит войну России. Понятовский, который все это время исполнял в Порте должность его посланника, усиленно трудился над тем, чтобы вовлечь турецких правителей в окончательную войну с русским царем. А Карл XII, который считал себя в Бендерах гостем, на самом деле был турецким пленником.

Заслуги Саввы Владиславича в Полтавской битве были чрезвычайно велики. Они уже не ограничивались ни дипломатическим вмешательством, ни толковыми советами. Савва Владиславич занимал тогда весьма важную должность главного интенданта всей русской действующей армии. Если учесть, что и в наше время это очень ответственная должность, то можно себе представить, какой она была в те годы, когда все перевозки осуществлялись конными обозами, когда отсутствовали шоссейные дороги (их начали строить только во времена Екатерины II). Судя по этому, Савву Владиславича считали великолепным организатором и, как мы увидим, высокоморальным человеком.

Когда после победы в 1710 году он получил возможность представить подробный отчет о гигантской проделанной работе и потраченных суммах, царь Петр Великий прекрасно все понял и оценил заслуги Саввы. 12 февраля 1710 года он подарил ему крупные имения Тополь, Парафеевку и Вишенку, конфискованные в казну у Ивана Ломанского, который во время Полтавской битвы перешел на сторону казачьего атамана Мазепы, способствовав тем самым предательству казачества[54]. А чтобы у Владиславича не возникло никаких затруднений при вступлении в права владения, царь приказал, чтобы об этом лично позаботились его канцлер граф Гавриил Головкин и всесильный князь Меншиков, тот самый, который оборонял Полтаву.

До нас дошли четыре личных письма царских вельмож Головкина и Меншикова, отправленные новому гетману Скоропадскому, который сменил в Малороссии Мазепу. Они в этих письмах просят помочь Рагузинскому, чтобы он как можно скорее вступил во владение тремя упомянутыми украинскими имениями. Мы приводим здесь их содержание, чтобы показать, как эти вельможи, ближайшие соратники Петра Великого, высоко ценили Владиславича и верили, что тот готов равноценно ответить на всякую оказанную ему услугу.

Меншиков пишет гетману Ивану Ильичу Скоропадскому:

Ясновельможный господин гетман, мой особо истинный добродетель, вольно мне просить Вашу вельможность, чтобы Вы Савве Рагузинскому из любви к нам и к нему и на основании письма Его Величества обеспечили дарованные имения со всеми надлежащими им селами, мельницами, землями и прочими принадлежностями; и дали ему возможность хозяйствовать на них как на его собственных. Цель этого дарования – засвидетельствовать этому Рагузинскому благодарность за его верность и преданность и знатные услуги, которые оный Царскому Величеству оказал. Граф А. Меншиков, в С. Петерсбурге, 22 июля 1710.

В архивах письмо царского канцлера графа Головкина тому же малороссийскому гетману Скоропадскому, но на этот раз по вопросу прав Владиславича на сбор налогов на армию:

Ясновельможный… (далее следует полное титулование). Просит меня Надворный советник Рагузинский отписать Вашей Вельможности и объяснить, что в Киеве и других местностях Украины невозможно из-за природной непогоды собрать налог, который ему поручен для содержания войска. Того ради прошу оказать господину Рагузинскому снисходительность и показать ему вашу благосклонность. Граф Головкин, С.Петерсбург, 16 октября 1710.

В другом письме граф Головкин доводит до сведения гетмана Скоропадского, что надворный советник Савва Рагузинский прибудет на Украину, чтобы осмотреть свои имения, поскольку по царскому указу он по окончании зимы должен явиться ко двору. Он просит Скоропадского пойти навстречу пожеланиям Рагузинского, добавляя при этом: «поскольку он (Рагузинский) и сам может быть полезен вашей милости» (письмо от 1 августа 1711 года). Наконец, канцлер Головкин просит того же Скоропадского подавить волнения, которые возникли при разграничении Саввиных имений на Украине, и оказать Рагузинскому всяческое содействие и помощь, «за которые Рагузинский Вашей Вельможности в долгу не останется» (письмо от 2 августа 1713 года).

Добавим к этим письмам, что в том же Архиве Генерального штаба находятся записи, из которых следует, что Савва Владиславич как царский интендант располагал в 1708 году большими денежными суммами. Канцелярия Адмиралтейства до сих пор хранит эту огромную переписку.

Глава V САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В МОСКВЕ (II)

1. Савва Владиславич впервые ставит так называемый восточный вопрос. – 2. Савва Владиславич и сербы в России. – 3. Дело адмирала Матии Змаевича. – 4. Савва Владиславич как русский финансист; сбалансирование государственного бюджета. – 5. Подготовка русских к походу на Прут, роль Владиславича в этой подготовке.

1

В 1710 году Савва Владиславич занимает в окружении Петра Великого исключительное положение: он становится главным советником по вопросам православного Востока. С этого момента он более не зависит от Петра Андреевича Толстого, посланника в Царьграде, и тот в вопросах внешней политики уходит в Саввину тень. Можно смело утверждать, что Савва Владиславич стал первым человеком в России, поднявшим так называемый восточный вопрос, который на протяжении двух столетий был одним из важнейших вопросов европейской политики. Это доказывает, что Владиславич, бесспорно, был лучшим знатоком турецкой политики. Историк доктор Франьо Рачки утверждает, что именно Савва Владиславич, состоя на службе у русского царя, обратил его внимание на Адриатическое море, указывая на пользу, которую Россия могла бы извлечь, создав укрепленную базу на берегах Черногории.

Понятно, что Владиславич видел в русском царе Богом предназначенного освободителя православного Востока, Балкан и его родной Сербии. Еще в 1698 году будущий русский министр в Вене и русский делегат на Карловацком конгрессе Возницын под влиянием Саввы потребовал от своего правительства развивать идею сближения России с южными славянами, о которых до той поры мало кто знал. В письме Возницына было сказано: «Если бы мы вышли на Дунай, к нам присоединились бы не только тысячи наших людей, но и огромные массы других народов как нашего языка, так и нашей веры, поскольку никто там более не желает мира…» В самом деле, связи южных славян с Россией хотя и существовали еще в XVI веке, особенно с православными сербами, не были особенно существенными. Но только с приходом Саввы Владиславича на пост главного советника царя по восточным вопросам Петр Великий вступил в прямую связь с этими народами и пришел к мысли о том, что именно от него они ожидают своего освобождения. Именно Савве Владиславичу приписывают установление связи с правящими князьями Молдавии и Валахии, а также с владыкой Данилой, князем Черногории, и, наконец, с Дубровницкой республикой.

Савва на своем новом значительном посту стал той осью, вокруг которой вращались представители южного славянства, в первую очередь сербы, которые часто и в большом количестве приезжали в Россию, по некоторым сведениям, начиная с XV века, то есть сразу после окончательной гибели сербской государственной независимости. С незапамятных времен сербы служили в русской армии. В Россию часто приходили тамошние монахи за помощью для церквей и монастырей, сожженных и уничтоженных турками, оставшихся без священных книг и церковной утвари, да и вообще без средств к существованию. Нищенствующие монахи получали все необходимое в виде царских подарков или добровольных пожертвований, сделанных по требованию специальных царских грамот. Вместе с этими монахами в России побывали несколько очень известных сербских церковных иерархов, но память сохранила и многочисленные имена простых священнослужителей.

Из-за национального и религиозного преследования, свирепствовавшего в Австрии и Венгрии, сербы, особенно с берегов Дуная, Тисы и из Хорватии, во множестве бежали в Россию. В XVII, а особенно в XVIII веке сербы были охвачены чувством полной утраты собственной земли, в первую очередь из-за усилившейся католической пропаганды. Сербы из Австрийской империи в России старались сделать все для освобождения своей страны, наряду с царьградскими патриархами, которые неустанно призывали русского царя освободить Балканы от врагов православия.

Во время Карловацкого конгресса 1688–1689 года царьградский патриарх Дионисий писал русскому царю, что пробил час изгнания турок из Европы, подчеркивая, что изгнания турок по праву требуют и балканские христиане, поскольку, писал он, все прочие князья и короли воюют против нехристей, «а Ваше царство дремлет»[55]. Аналогичное письмо «во имя православия» отправил царю и Щербан Кантакузен, господарь Валахии. Наконец, о том же просил царя и сербский патриарх Арсений III. Афинский архимандрит Исайя посылает в Москву письмо из Греции «от имени всех славян и греков», указывая в нем царю на враждебность не только турок, но и католиков. Выступая от имени Кантакузена, архимандрит Исайя внушает царю, что христианский князь Кантакузен приведет ему на помощь 70 тыс. солдат, если тот пожелает возглавить борьбу с турками. «А наберется еще сербов и болгар до 30 тыс.».

Подстегиваемые такими письмами, сербы малыми или большими группами вливались в российскую армию. Как мы уже видели, еще до 1664 года из Герцеговины в Россию переселились «князья сербские» Милорадовичи.

В 1704 году через Бухарест проезжал бежавший из австрийской армии сербский офицер Пантелеймон Божич. От случайно оказавшегося там знаменитого иерусалимского патриарха Досифея он получил рекомендательное письмо к казачьему гетману Мазепе. В Москве Божич, уже с рекомендациями Мазепы, является к канцлеру Головкину, который отвечал за иностранные дела. В письменном сообщении Пантелеймон Божич приводит следующие интересные слова:

Того ради доношу Его Величеству, что я прислан от всех начальных сербов, которые живут под цесарем в Венгерской земле при границах турских, прося его величество, дабы знали мы, что изволяет нас иметь за своих подданных и верных, и во все время приличное ведал бы, что всегда готовы будем служить против бусурман без всякой платы и жалованья, никакого ружья не требуя, но токмо за едино православие, а коликое число войска нашего будет, сам Его Царское величество удивится, и желаем ведать, если Его Величество будет иметь под своею рукою, понеже хотя принуждали нас бунтовщики венгерские, чтоб мы были с ними против Цесаря, однако… в том отказали и ни во что не вступились, покамест здесь я побуду и уведомлюся, как нам поступать и долго ли ожидать или бы где себе какого места искать. Такожде и прочие сербы, которые суть под бусурманом и венецианами, все во единомыслии с нами пребывают, в чем иные надежды по бозе, кроме Его Величества не имеем, и если Его Величество оставит нас, тогда все православные погибнем.

Божич, как и многие другие, остался в России, но только в качестве связного царя Петра с сербами, в ожидании, что Россия наконец восстанет и прогонит турок с Балканского полуострова.

Русский посланник в Вене направляет 17 марта 1707 года своему правительству интересное письмо, в котором сообщает: в Вене говорят о том, будто бы русский царь намерен по просьбе цесаря послать в Эрдель на помощь Австрии несколько тысяч русских казаков, и «тем самым русский царь может укрепиться в Венгрии, опираясь на проживающих там сербов».

Сербский историк, протоиерей Стева Димитрович, приводит интересные подробности о сербах, которые поселялись в соседних христианских государствах именно как военные. Он пишет, что сербы, как свидетельствует документ 1569 года, первыми принесли в польское Подолье воинский обычай служить верхами с копьем и щитом и что поляки, служившие вместе с сербами, переняли у них этот способ ведения боя.

Далее он пишет, как «сербские казаки» в начале XVIII века вспоминали Волынь. Сербские наемники показали свою храбрость во многих казацких войнах, а также на службе у румынских воевод под именем «сербских гусар» и, наконец, во всех «цесарских» походах, во время которых сербы научились воинской науке, которой еще не владели ни поляки, ни русские.

В русской военной истории навсегда остались несколько десятков сербских имен. Это Милорадовичи, Шевичи, Текелии, Хорваты, Божичи, Прерадовичи, граф Подгоричанин, Стратимировичи, Верещагины, Мировичи, Пищевичи, Косанчичи, Скоричи, Рашковичи, Наранджичи, Грудичи, Витковичи, а также знаменитый генерал Зорич, который сменил при дворце Екатерины II фаворита Потемкина, первым ввел обучение военному делу и за свой счет содержал в шкловском имении первую современную военную гимназию.

В XVIII веке в Южной России, где проживало до 100 тыс. сербов, был образован особый район, так называемая Новая Сербия, чем-то напоминающая «границу» в Южной Венгрии[56]. Новая Сербия дала русской армии три особых сербских полка. Императрица Анна Иоанновна, наблюдая за прибытием в Россию огромного количества сербов, в 1727 году основала сербское военное поселение. Когда венгры ликвидировали в цесарском войске ланд-милицию, в Россию перешли сербские полковники Йован Самойлович Хорват, Иован Шевич и братья Никола и Тодор Чорда, а также Прерадовичи. Они поселились на правом берегу Днепра, между реками Северский Донец и Лугань. Указом от 11 февраля 1752 года эти земли, как уже было сказано, назвали Новой Сербией. Позже эта область была поделена на территории под управлением Шевичей, Хорватов и Прерадовичей, которые не смогли отказаться от личного соперничества. Этими сербскими полковниками одно время командовал фельдмаршал граф Борис Шереметев, о котором еще будет много сказано в этой книге.

2

В петербургском окружении Саввы Владиславича было не только много православных сербов из самых разных областей, но и достаточное число католиков из нашего Приморья. Среди этих югославов, проживавших тогда в России и состоявших на русской службе, был и знаменитый уроженец Боки, католик из Пераста, Матия Змаевич, потомок знаменитой семьи Змаевичей, давшей двух епископов, примаса Сербии Андрию Змаевича, архиепископа Барского (1624–1694), и Вицко Змаевича, архиепископа Задарского. Андрия Змаевич любил язык своего народа в то время, когда католическим священникам было зазорно служить на нем. Он был и писателем. Его перу принадлежит «Летопись», написанная кириллицей (боснийской), которую он посвятил «своему славянскому народу». Он искренне ратовал за национальное и церковное единство, стал первым собирателем народных песен о героических сражениях; сам сочинил «Словинскую Дубраву», песню о землетрясении 1667 года. Его племянник Вицко Змаевич (1670–1745), родной брат Матии Змаевича, жившего в России, также стал примасом Сербии, но, несмотря на хорошее образование, стал таким ярым фанатиком и пропагандистом католицизма, что сам папа Климент XI переместил его в родной город Пераст, что произошло, кстати, по рекомендации правительства Венеции, которой в то время принадлежала Бока Которская.

Позднее Вицко прославился как архиепископ Задарский. Он поддерживал писателей, несмотря на то что доходы его Задарского епископата составляли всего 350 венецианских скудо в год, а католические священники были тогда настолько отсталыми, что едва ли их можно было считать грамотными. В труде «Specio della verita» этот сербский примас резко выступил против православия. С одаренным воспитанником Матией Караманом он усердно трудился над обращением православных в католичество, правда, без особого успеха. Задарский архиепископ Вицко Змаевич был беззаветным пропагандистом Ватикана, автором известного письма арнаутам[57], запрещавшим им присоединяться к восстанию Милорадовича и владыки Данилы 1711 года только потому, что восстание было поднято с целью освобождения всех христиан Балканского полуострова.

Матия Змаевич, брат архиепископа Вицко, стал адмиралом русского царского флота. Поначалу, бежав из Пераста, в 1710 году он оказался в Царьграде. Его преследовали венецианцы, приговорившие Матию к смерти за участие в убийстве князя Вуйовича, прекрасный опустевший дворец которого по сей день стоит в Перасте на морской набережной. Однако и в Турции он быстро оказался в тюрьме Едикуле (Семь башен), где в свое время султан содержал и Петра Андреевича Толстого, русского посланника в Царьграде, со всеми его служащими сразу после торжественного объявления войны России 20 октября 1710 года.

Однако Змаевич сумел передать из турецкой тюрьмы письма родственникам в Перасте. Он писал, что в его темницу ведут семнадцать ступеней в подземелье, в ней нет света и воздуха, там хранятся инструменты для пыток и совершения смертной казни. Через полтора года ему удалось освободиться, и через Петроварадин он приезжает в Карлсбад, где в то время находился на лечении русский царь Петр Великий, который принял его, отличного моряка, в капитаны своего флота.

Матия Змаевич был очень набожным католиком. Из православного Петербурга он пишет письма, исполненные преданности папе и своей вере. В петербургском арсенале он выстроил католическую церковь и выписал для нее священника. Он вступался за иезуитов, посланных в Россию австрийским императором Карлом VI, которые вызвали сильное неудовольствие вмешательством во внутриполитические дела, в результате чего отношения между Россией и Ватиканом стали критическими. Матия Змаевич просил францисканцев прислать священников для католических церквей в Москве и Петербурге. Францисканцы в давние годы внедрили католичество в Боснии, причем в славянских землях они служили на славянских языках, успешно пропагандируя таким образом католичество. Папа в 1714 году наградил Матию Змаевича орденом, несмотря на то, что ранее он подвергался преследованию венецианских властей.

В петербургском окружении Саввы Владиславича находился еще один католический священник по имени Иван Крушола, который «выдавал себя за царского секретаря» (Пирлинг) и который «находился на службе у Саввы Владиславича». Задарский епископ в 1735 году послал в Россию и упомянутого Матию Карамана за счет Ватикана, чтобы тот содействовал трудному продвижению католицизма в Россию. Последний передал три меморандума о проделанной работе в Ватикан, первый в 1736 году, второй в 1739, а третий в 1742 году.

В Петербурге около Саввы Владиславича постоянно находился и католический архимандрит Смиетич. Историк отношений Святого престола с Россией Пирлинг пишет, что Караману нравилось служить на славянских языках, и полагает, что католическая служба, отправляемая на славянских языках, могла бы увести русский народ от православия или по крайней мере способствовала бы созданию некой единой церковной доктрины. Идею служения в православной России Караман воспринял как апостольское послание. Он мечтал возвести на русский престол польского короля и тем самым решить судьбу православия в пользу римской церкви. Однако оказалось, что Караман был сильнее в литургии, нежели в политике.

Сам Матия Змаевич также активно пропагандировал в России католицизм. Царь Петр Великий стремился ввести Россию в семью западных стран, и потому хотел иметь при папе своего представителя в чине кардинала. Якобы именно в связи с этим Змаевич должен был отправиться в Рим. Там ему надлежало вступить в контакт с великим магистром Мальтийского ордена, поскольку от него зависело возможное базирование на Мальте русской флотилии из шести кораблей под командованием адмирала Мамонова. Расчет был сделан на то, что мальтийские рыцари смогли бы обучить русских мореплаванию и воинскому искусству, а затем вместе с ними двинуться на Царьград.

Матия Змаевич отличился в морских боях со шведами. Он рассказал о них своим родственникам в письмах на итальянском языке, которые по сей день хранятся в Перасте вместе с его саблей. Уже в 1719 году он получает звание русского контр-адмирала, а в 1721 становится вице-адмиралом. Папа Климент XI пытался испросить в Венеции амнистию для Змаевича, да и сам наградил его золотой шпорой. В правление императрицы Екатерины I Змаевич дослужился до звания адмирала Балтийского флота.

Существует одно очень важное письмо Матии Змаевича о Савве Владиславиче, которое он отправил из Петербурга в Пераст своему родственнику Матии Штукановичу, ставшему позже Барским архиепископом. Тот сохранил письма Змаевича, завещав их родному городу. И это письмо, датированное 3 ноября 1714 года, написано по-итальянски. В нем описываются отношения двух наших знаменитых земляков на службе русского царя, а также говорится о важном положении и авторитете, которых добился в России Савва Владиславич к 1714 году, то есть за десять первых лет пребывания в России.

В письме Змаевич сообщает своему родственнику Штукановичу, что пишет ему, воспользовавшись оказией, поскольку из Петербурга едет некий Михаил Павлов, доверенное лицо Саввы Владиславича, «дабы исполнить некоторые важные поручения Его Превосходительства кавалера Саввы, моего единственного покровителя». Этот Михаил Павлов был слугой Саввы в его московском доме, причем слугой верным. Он получил приказание, закончив все важные дела, спуститься «еще далее по берегу» и навестить семью Саввы. В связи с этим Змаевич советует своему родственнику Штукановичу (который в Перасте заботился о его жене и трех дочках, две из которых стали монахинями), как и всем своим родственникам и тамошним друзьям, принять Михаила Павлова, накормить и приютить в доме Змаевича и дать ему все, что было бы необходимо им самим. Это, пишет он, необходимо потому, что Павлов вернется в Россию и расскажет хозяину о хорошем приеме в семье Змаевича в Перасте. И еще Змаевич просит подчеркнуть в разговоре с Павловым, что Змаевич с момента приезда в Россию «считает Его Превосходительство своим единственным господином, отцом и защитником». Также Змаевич советует упомянуть, что им в Перасте известно, что он ежедневно ощущает на себе великодушие его превосходительства, что он часто гостит у него в доме, пользуясь его мощным покровительством; и, наконец, что все усилия Змаевича были бы напрасны, если бы не имели мощной поддержки со стороны его превосходительства.

В этом же письме Змаевич продолжает говорить о Владиславиче так: «Этот мой высокий покровитель является министром и советником Его Царского Величества; и пользуется полным доверием и уважением при его дворе и во всем царстве; и любим, и уважаем, и приятен всем вообще (universalmente)». Змаевич добавляет, что он не мог упустить возможности сообщить родственникам в Перасте и о своих важных делах. Он также просит родню и друзей оказать всяческое внимание и поддержку прекрасной (illustrissi-ma) матери и семье Владиславича, «с тем, чтобы и моя супруга посетила их и поблагодарила их за все то добро, которое делает для меня их сын, и попросить ее отписать сыну, чтобы она, со своей стороны, отрекомендовала меня ему», и так далее. Змаевич считает, что таким вниманием к Михаилу Павлову, а затем и к семье Владиславича он продемонстрирует бескрайнюю благодарность своему добродетелю и покровителю, и очень просит, чтобы семья подтвердила его чувства.

Как известно, после этого письма Матия Змаевич продолжил карьеру моряка и дослужился в царском военном флоте до звания адмирала. Тем не менее адмирал Змаевич плохо кончил. Русский историк Соловьев пишет, что кратковременное правление Петра II не обошлось без суда над одним из самых заслуженных людей, адмиралом Матвеем Змаевичем, которого обвинили в краже казенной собственности. В декабре 1727 года Змаевича императорским указом привлекли к уголовной ответственности, так как он, управляя верфями и пристанями, отбирал у служащих там обер-офицеров под видом займов государственные материалы; бесплатно передавал одному иностранному шкиперу, своему приятелю, казенные канаты; и что по его указанию майор Посинков подделал список работников, которым следовало выплатить поденные, а другим выдавал деньги, ими не заработанные; и что Змаевич лично присвоил от 300 до 400 рублей, которые ему не принадлежали, равно как и иные казенные доски и другие материалы. Наконец, Змаевича обвинили в том, что он большую часть подчиненных ему людей использовал для своих личных работ, в чем, собственно, он и сам признался на суде. Суд приговорил адмирала Змаевича за его злоупотребления, равно как и его пособника майора Посинкова, к смертной казни, сообщает историк Соловьев.

Страшный приговор знаменитому адмиралу поверг в изумление, граничащее с ужасом, верхушку русского общества и армии. К сожалению, его друга и защитника Саввы Владиславича не было в России – он исполнял в Китае должность полномочного министра-посланника. К счастью, были приняты во внимание заслуги Змаевича, и вместо смертной казни его понизили в звании до вице-адмирала, а затем отправили в Астрахань командовать портом. Тем не менее весь ущерб, причиненный казне, он вынужден был возместить из собственных средств в трехкратном размере, а его подельника майора Посинкова послали служить в одну из только что завоеванных персидских провинций.

Матия Змаевич скончался в 1735 году в Таврове, на три года раньше Саввы. Брат адмирала Змаевича, Задарский архиепископ Вицко, перенес его прах в Задар, где он и сейчас покоится в церкви Св. Марии.

3

Надежда сербского народа, как и остальных христиан на европейском Востоке, на то, что русский царь освободит их, не угасала почти до наших дней. Кроме сербов освобождения ожидали валашские князья и греческие патриархи. Канцлер Петра Великого Головкин пишет Михаилу Кантакузену о преданности христианских православных народов русскому царю как о чем-то таком, на что в Москве весьма рассчитывают:

Что же, ваша милость, объявляете о горячести сердец православного народа, сущих под властию турецкою и цесарскою против общего неприятеля салтана турского, особливо же что полковник сербский Вулин до 20 000 в готовности войска имеет, и тот полковник Вулин и другой с ним, Тукелин, и Хаджи прислали ныне от себя и к царскому величеству нарочно поручика с объявлением готовых себя к службе его царского величества с 10 000 человек войска и просят о сем известия и соизволения от его царского величества. <…> И тако всемилостивейше повелел мне к милости вашей писать, дабы вы, по христианской своей ревности и знаемой к его величеству верности, к помянутым полковникам сербским Тукелину, Вулину и Хаджи писали и по известному вашему искусству к тому их действительно привели, чтоб они с тем войском, как они сами объявляют, с 1000 человек или хотя и вяще добрых, конных и добровооруженных людей на службу его царского величества против общего всего христианства неприятеля пришли, и как возможно скоро к границам российским в совокупление с войски российскими поспешили, и против того общего неприятеля оружие свое с войски царского величества соединили, за что им давано будет его царского величества жалованье. При сем пребываю неизменный ваш друг Г. Головкин. Из Санкт-Петербурга 25 марта 1712 года; послано с сербянином Дмитрием Семеновым. Марта в 21 сие письмо изволил царское величество слушать у господина канцлера, и при том был господин Рагузинской. (Московский архив МИДа).

Публикуя это письмо, русский историк Соловьев говорит, что оно было послано с сербом Димитрием Семеновым. Соловьев добавляет, что 21 марта того же года, до отправки Кантакузену, оно было прочитано «в присутствии господина Рагузинского», царского советника по вопросам православного Востока.

Этот документ, созданный до Прутского похода, мы приводим, чтобы показать, что и до этого похода против Турции (1711), и после него Савва Владиславич был главным советником царя по балканским вопросам и православному населению Востока. Владиславич первым установил связь царя Петра Великого с черногорцами.

Влияние Владиславича росло с невероятной быстротой. Война с Турцией за освобождение христианских народов на Востоке казалась в то время неизбежной, так что круг обязанностей Саввы Владиславича становился все шире и значительнее. В 1710 году Владиславич становится и знаменитым русским финансистом, которому в один прекрасный момент удалось ни больше ни меньше, как спасти российскую государственную казну. Он непрерывно демонстрирует свои способности настоящего серба, и в особенности качества настоящего герцеговинца: это означает не только необыкновенную энергию и исключительное уважение к себе, но и смелость планов, и способности к самым разнообразным занятиям. Расскажем о финансовом плане Владиславича.

В 1710 году перепись населения России показала его убыль, что обеспокоило царя Петра, который счел это последствием высоких государственных пошлин. Русский историк Милюков[58], из работы которого мы черпаем интересные сведения, указывает, что этот вопрос пытались разрешить, исходя из его понимания самим царем. Оказалось, что более никакого дополнительного налога народ не вынесет. Советников царя озаботило такое состояние дел. Савва Владиславич в начале 1711 года предложил свой проект под названием: «Как пополнить государственную казну для нужд нынешней войны». (В тот момент Турция уже объявила войну, а русский поход на Прут был также подготовлен.) Владиславич посчитал, что если ввести налог на пользование землей, то крестьяне земли забросят; поэтому необходимо казну снабдить всем необходимым, но так, чтобы не отобрать у бедноты ни одной копейки. Он предложил снизить вес каждой монеты на 10 %. Милюков говорит, что к этому способу уже не раз прибегали в истории, но Савва Владиславич первым вспомнил об этом.

Царь Петр сразу же согласился с его предложением и издал соответствующий указ. Но поскольку в 1712 году репутация серебряной монеты была уже достаточно испорчена, было решено чеканить медную разменную монету, которая уже в 1713 году заполонила рынок и выдавила из обращения серебро. В период с 1712 по 1717 год медная монета в значительной мере увеличила предыдущий годовой доход в 156 тыс. рублей.

Но это был еще не весь финансовый план Саввы Владиславича, пишет далее русский историк. Он предложил увеличить государственный доход за счет соли, причем весьма простым способом: во время войны солепромышленники должны отказаться от личной прибыли. Сенат попытался реализовать эту мысль и приказал удерживать по две с половиной копейки с каждого килограмма с четвертью добытой соли. Однако главный поставщик соли Строганов, а затем и другие его компаньоны, отказались поставлять соль по таким ценам, из-за чего в 1714 году десяток крупнейших солеваренных заводов остановились.

Тогда Владиславич предложил отменить некоторые другие монополии (большое число которых было создано его заслугами, как утверждает Милюков) и разрешить свободную продажу товаров без всяких налогообложений, за исключением фиксированной таксы. Царь Петр приказал изучить предложение Владиславича и, если не возникнет существенных возражений, немедленно ввести его в действие.

Историк Милюков утверждает, что именно за эти предложения по улучшению финансовой системы государства Петр Великий возвел Савву Владиславича в ранг надворного советника.

Далее он сообщает, что метод Владиславича применили и к военному бюджету, затем к бюджету общественных работ и к бюджету Министерства иностранных дел и в конце концов, к бюджету двора. Все эти бюджеты были охвачены комбинацией Владиславича по доходам от Монетного двора и продажи соли. Огромное количество государственных расходов покрывалось из этих доходов. Ранее сбор всех государственных доходов России исчислялся суммой шесть миллионов рублей, а благодаря Савве, в год смерти императора Петра, в 1725 году, он вырос до восьми с половиной миллионов рублей. Это означало, что равновесие государственного бюджета было наконец восстановлено.

4

После победы над шведским королем Карлом XII в Полтавской битве и до русского похода на Прут, то есть в течение двух лет, не было никакого сомнения в том, что войны между султаном и царем не избежать. Поражение шведской армии, которую Турция считала главным союзником, и рост авторитета России после Полтавской победы напугали турецкий двор. Однако Карл XII не терял уверенности, что с помощью Турции в один прекрасный день ему удастся заставить Москву подписать мир под его диктовку. Разбитый под Полтавой, он скрылся на турецкой территории, в бессарабских Бендерах. Вместе с ним там оказался польский король Станислав с сохранившими ему верность польскими дворянами после того, как Петр вернул на престол Польши короля Августа. Сидя в Бендерах, шведский король не переставал подстрекать турок против России и послал в Царьград Понятовского, поляка по происхождению, состоящего на его службе, человека дерзкого и решительного, который интриговал при турецком дворе, используя для этого мать самого султана, Валиду. В то же время русский посланник Петр Андреевич Толстой усиленно распускал слухи о мощном русском флоте, якобы выдвинувшемся к Царьграду, сумев тем самым склонить Турцию к подписанию в 1709 году мира с Россией. В результате Понятовский обвинил великого визиря в том, что его подкупил русский царь.

Однако политическая обстановка все более усложнялась. В октябре 1710 года царь Петр потребовал от турецкого правительства выполнить договоренность об удалении из страны шведского короля, в противном случае он с союзными поляками сделает это силой оружия. Однако на границе курьеров с этим письмом схватили и посадили в тюрьму. Туркам также стало известно, что русский царь с помощью Саввы Владиславича установил связь с христианами вплоть до Албании. «Дубровчанин Савва» лично отправился к этим христианам в качестве царского эмиссара, и потому колебаться было уже нельзя.

12 октября 1710 года началось торжественное заседание турецкого дивана (правительства), которое наконец объявило войну России, после чего русского посланника Толстого со всеми чиновниками водворили в турецкую тюрьму Едикуле (Семь башен). Новость о разрыве отношений произвела невероятный эффект в обеих странах, а также во многих других европейских державах. Венецианцы приняли подготовку Турции к войне с Россией за подготовку нападения на Морею и активно занялись подкупом царьградских чиновников-пашей. Один историк обвинил Толстого в том, что тот не поступил вовремя таким же образом. Однако первыми обвинили посла в подкупах сами турки. Говорят, что Толстого приговорили к смертной казни, все его имущество было конфисковано, и он, скорее всего, лишился бы головы, если бы от гнева султана его не спас великий визирь, заботившийся об авторитете государства.

В то же время казачий гетман Мазепа в Царьграде обвинил валашского князя Бранковяну в том, что тот вступил в связь с Петром I с целью освобождения от турецкой зависимости и что он уже получил от России орден Святого Андрея за союз, который они заключили, и что он обещал снабжать всем необходимым русскую армию, когда та войдет в Молдавию. Обвинение в адрес Бранковяну перепугало пашей султана. Правда, султан и сам до этого считал Бранковяну опасным внутренним врагом, поскольку тот располагал значительным войском. И султан решил сразу же с ним рассчитаться. К нему присоединился и крымский хан, который подстрекал султана против молдавского князя Николы Маврокордато, также ненадежного союзника Турции. Султан немедля сверг Маврокордато и поставил на его место Дмитрия Кантемира, известного румынского литератора и историка, вручив ему княжескую горностаевую мантию с приказом, чтобы тот немедленно обманом захватил валашского князя Бранковяну, а затем забрал под свое правление и Валахию с Молдавией.

У султана не было денег для ведения войны, и поэтому он немедленно отдал приказ увеличить налоги, причем не как «подать на вилайет[59]», но «по закону и воле

Аллаха». Это дает повод считать, что султан считал войну с Россией в некоторой степени священной. Правда, и сам русский царь полагал предстоящую войну христианской, то есть святой войной за освобождение православия. Новости, поступавшие в Москву, весьма обеспокоили русского царя, поскольку он опасался нападения приободрившейся Швеции с севера.

Похоже, именно по этой причине царь никак не отваживался начать войну, которой он в принципе желал. Тем не менее царю Петру не оставалось ничего иного, как подготовить войско и двинуть его на юг. Он решил сам встать во главе армии. 25 февраля 1711 года в московском Успенском соборе народу объявили о начале войны против «врагов креста Христова», а солдаты присутствовавших на службе полков надели на себя красные кресты: «Под этим знаком победишь». Очевидно, русский царь желал дать знать Европе, что на этот раз речь идет не о завоевательной войне, а о крестовом походе и освободительной войне в пользу христианства, после чего – полагал царь – враги России смирились бы, а союзники воспряли бы духом. Так, 6 января 1711 года он с этой целью выпустил прокламацию на латинском языке. В ней говорилось об отношении Турции к России, и с особой силой звучали начальные слова этой декларации: “Gemunt barbarum jugo opressi Graeci, Valachi, Bulgari, Servique; quanta sit illio religio pactorum, delirrime suae miseriae experientur, nea minus regnum Hungariae notabili damno probavit”. Эти слова впервые рассказали христианской Европе об отчаянном положении южных славян и греков, томящихся в турецком рабстве.

Савва Владиславич, надворный советник, любимец царя, был самой судьбой призван сыграть в этой христианской освободительной войне одну из ключевых ролей. Как и во время Полтавской битвы, он взял на себя снабжение русского войска, а по решению царя к тому же стал ответственным за всю «цивильную сторону войны с Турцией».

Царь велел Михаилу Голицыну перейти с десятью драгунскими полками молдавскую границу и оттуда следить за передвижениями турок и татар, а также послал на юг старого фельдмаршала Бориса Шереметева с двадцатью двумя пехотными полками из Ливонии, генерала князя Ромодановского с дворцовыми полками и, наконец, киевского губернатора князя Дмитрия Голицына с запорожскими казаками. Таково было войско, двинувшееся на турок. Наконец, 7 мая 1711 года царь издает в Нарве указ, которым приказывает Шереметеву немедленно выступить против турок в Молдавии, где ему надлежит соединиться с господарями Валахии и Молдавии, союзниками царя, «уже принятыми в русское подданство». Этим же указом «надворный советник господин Савва Владиславич» назначается «советником по тамошним делам при войске».

Савва Владиславич, в первую голову сербский патриот, не мог не понять, что ему представляется великолепная возможность лично выступить за освобождение своего народа и всех балканских христиан. Поэтому поступок царя, доверившего ему, сербу, всю Цивильную сторону этой войны, не мог не принести ему удовлетворения и не преисполнить его гордостью. Это видно из письма, адресованного дяде царя графу Апраксину. Вот его содержание:

Мой Государь, премилостивый и верный покровитель Федор Матвеевич, письмо Вашей высокографской Светлости, посланное по вашему курьеру в Яворов, получил с радостью. В нем Вы изволили сообщить мне о взятии города Сергиевска лихой атакой, и с потерями и бесчестием для предателей и врагов. Дай, Боже, и в будущем получать такие вести. А за привет и помощь твою, мой Государь, благодарю еще раз.

Указом нашего Всемилостивейшего Монарха, Его Царского пресветлого Величества, я послан из Яворова 8-го сего месяца сюда, к господину фельдмаршалу графу Борису Шереметеву министром и советником, вместе с князем Василием Долгоруким, поскольку вскорости следует нам отправиться в неприятельскую страну с довольно многочисленным войском. Пусть Бог даст, чтобы поход наш получился во славу и величие и в пользу Царского Величества.

О других новостях сообщаю здесь в приложенной записке, а буде что случится нового, не премину известить о том Вашу Светлость, как то и ранее бывало, обширно и через вашего посыльного.

А здесь, по милости Всевышнего, все в добром порядке. Все ваши друзья шлют приветы Вашей Светлости, а я остаюсь Вашей Светлости, Милостивому Государю нижайшим и наипокорнейшим слугою.

Савва Рагузинский из Немирова, 16 мая 1711.

5

Весь год, вплоть до объявления войны между Россией и Турцией, Петр Андреевич Толстой, русский посланник в Царьграде, и Савва Владиславич, надворный советник по вопросам православного Востока в Москве, не прекращали собирать конфиденциальные сведения об истинных намерениях турецкого правительства, а также о фактическом влиянии Карла XII на Ахмеда III. Русские располагали тайными агентами в Турции и в Крыму. «Почтовыми ящиками» для передачи в Россию собранных сведений стали господари Валахии и Молдавии, которые были также личными информаторами царя, ожидая взамен, что за оказанные услуги их страны освободят от турецкого владычества, а их семьи наконец закрепятся в качестве династий. Большой интерес представляет письмо дубровницкого консула в Царьграде Луки Барки, отправленное в 1710 году Савве Владиславичу, о намерении Турции объявить войну России в союзе со шведским королем и польским претендентом на престол Станиславом Лещинским и об отказе императора пропустить турецкие войска через Польшу. Письмо Барки свидетельствует о том, что консул поддерживал политическую дружбу с Саввой Владиславичем именно в тот период, когда он уже занимал в России положение главного специалиста по политическим проблемам Турции и Востока.

В Дубровницком архиве находится интересное письмо Саввы Владиславича, датированное 22 августа 1710 года в адрес сената Дубровника, написанное по-итальянски «в Глухом, что в Казакин» и отправленное в Дубровник через консула Кирико в Царьграде, сменившего, вероятно, Луку Барку. В дальнейшем Кирико станет выдающимся дипломатом маленькой республики. Это письмо свидетельствует о том, что и через двадцать лет после отъезда из Дубровника Савва не порвал связей с городом Святого Влаха. Причем связи эти носили и политический характер, поскольку Савва в письме информирует жителей Дубровника о великой победе царя Петра под Полтавой.

Владиславич сообщает о приезде в Москву дубровницкого дворянина Иеронима Маринова Наталича, о предстоящем прибытии которого правительство Дубровника известило Савву еще 29 апреля 1710 года, попросив Владиславича найти ему в России какое-нибудь место на государственной службе. Правительство Дубровника обращалось к нему как к высокопоставленному и влиятельному чиновнику из ближайшего окружения русского царя. В нем же Сенат напомнил Владиславичу о «любви, с которой Сенат дубровницкий всегда относился к интересам Вашего Почтения…». Три месяца спустя Савва отвечает упомянутым письмом «из Глухого, что в Казакии» и весьма любезным тоном вспоминает в нем, что «с детства наслаждался плодами благоволения и поддержки Вашей Милости».

6

Многочисленные и разнообразные сообщения, стекающиеся к Петру из разных стран, давали ему бесценные сведения о Турции. Единственным недостатком всех этих сообщений было то, что они в большинстве случаев исходили от неподготовленных людей и очень мало было данных от военных, и это в Москве чувствовали. Особенно было заметно, что большинство информаторов желали прежде всего немедленного сведения счетов между царем и султаном на поле боя, в результате чего их страны освободились бы от турецкого рабства, а турки окончательно изгнаны из Европы в Азию. Подобные мысли отчетливо читались и в авторитетных мнениях иерусалимского патриарха, и в мыслях самого Саввы Владиславича, царского поверенного в турецких делах. Впрочем, в Царьграде сами решили объявить России «священную войну», что патриарх Досифей и Савва Владиславич восприняли с огромной радостью.

Существует письмо Саввы Владиславича к генерал-адмиралу графу Апраксину, в котором он демонстрирует несколько более осторожное поведение:

Светлый и наивозвышеннейший граф, кавалер мой премилостивый Федор Матвеевич, извещаю оным Вашу Светлость, что сообщили мне из Царьграда 5 июля, что турки еще не ведают точно, как и какими путями проведут они шведского короля и с какою свитою.

Кажись, первым намерением турецким было провести шведского короля чрез Польшу, в которую вошел бы он яко по зову неких польских сенаторов, кои остались верны Лещинскому. Иное их намерение было провести короля через Венгрию. Третье, как слышу, в нынешнем году совсем не выпускать из Турции, пока не разберутся в своем собственном положении. Турки, видимо, хотят решить двояко: и с царским Величеством мир сохранить, и короля шведского вновь увидеть во власти.

Крепко надеюсь, что ныне супротив нас ничего не замышляется. А о прочем Бог ведает.

Вашей Светлости наипокорнейший слуга, Савва Рагузинский. В Петербурге, 6 августа 1710.

Невеселыми были сообщения графа Толстого из Царьграда. Толстой жил под постоянным присмотром янычар, не смея выйти из дома; он был лишен возможности встречаться с компетентными лицами, не мог пользоваться доверительными источниками информации. При нехватке достоверных сведений в дело шли даже пророчества.

Их присылали из Царьграда в Москву непосредственно надворному советнику Савве Владиславичу. Вот пример подобного сообщения от 18 октября 1710 года. Некий мудрый человек по имени Франческо Баровиери из Царьграда сообщает Савве, что 13 октября в два часа ночи явилась в северной части небес сверкающая хвостатая звезда и повисла прямо над Царьградом. Затем звезда эта превратилась в огромную змею, а из змеи – в огромную железную пушку, которая некоторое время висела над горизонтом, а затем пропала. «Здесь, в Царьграде, это знамение рассматривают как великое предсказание: Царьград будет захвачен. Об этом твердят турки и иные жители, говоря, что пришло время для исполнения других пророчеств». Савва Владиславич так говорит об этом в своей записке: «Об этом не только мне сообщено, но и игумену Миниату и прочим грекам от их тамошних корреспондентов». Также из Валахии граф Кантакузен сообщал в Москву: «Проснитесь, вы, которые ныне дремлете, поелику ныне и в небесах знамения призывают». Примерно о том же писал в Москву из Царьграда и католический архиепископ Галани, который позже станет дубровницким архиепрископом, добавляя, что если царь русский нападет, то христиане во всех странах восстанут, серьезно ослабив тем самым Турцию. Наконец, из Албании аналогичные сообщения присылал тамошний архиепископ Исмаилович.

Несмотря на все эти вести, приходящие из различных, по-разному настроенных источников, царь Петр считал, что он не располагает достаточными сведениями о Турции. Действительно, сообщения приходили следующего рода: во-первых, от офицеров с границы; во-вторых, от дезертиров из армии Карла XII; в-третьих, от самых разных шпионов; в-четвертых, от валашского и молдавского господарей; и, наконец, в-пятых, от запорожских казаков. Исходя из этого, царь однажды пришел к мысли, что война с Турцией не так уж и неизбежна. Тем не менее он чувствовал, что она назревает… Савва Владиславич, получив известие о том, что турецкие войска уже двинулись в поход 23 февраля 1710 года, то есть за год до начала боев, пишет графу Апраксину, что «многие уже чувствуют сильное возбуждение, а иные господа уже начали готовиться к войне».

Кроме упомянутого выше плана обустройства русского государственного бюджета Савва Владиславич накануне войны с Турцией предпринимает еще один очень интересный шаг. В бумагах кабинета императора Петра Великого находится проект военного плана Саввы, который, хотя он и не был подписан им лично, с уверенностью считают принадлежащим именно ему. Подтверждением тому служит как само содержание проекта, так и форма изложения авторской мысли. Большую часть проекта Савва исполнил собственноручно. Кроме того, в рукописях, среди которых был найден проект, оказалось и несколько других документов Саввы Владиславича. После сравнения с ними, а также по стилю изложения стало очевидно, что эти документы принадлежат одному и тому же автору. В военном плане упоминается и курьер Петр Сербенин, известный серб, которого Савва часто посылал в Царьград; именно его автор военного плана предлагает использовать в качестве курьера для сношения с Венецией и сербским Приморьем.

Вот как выглядит этот документ:

Излагаю здесь свое мнение.

1. Пусть Бог Всевышний даст добрый знак нашей войне христианской и пусть народы начнут вооружаться против Турции. Надо уговориться с нашими такими помощниками и начать наступать на неприятеля, чтобы наши союзники и друзья, прослышав о нашем наступлении, еще крепче вооружились.

Первую нашу атаку надо предпринять на Кубань, выйдя из Азова с донскими казаками и Калмыками, чтобы и силы анатолийские на ту сторону предприняли атаку, а тем самым себе же и учинили диверсию.

2. Показаться вблизи Крыма с несколькими отрядами черкесских казаков и прочими, а в Крым не входить, оставив тем самым тамошних татар и далее мирно сидеть в лагерях своих.

3. Наступать с войском на Мултению (Валахию), на границу по обе стороны Днестра, и двинуться на Яссы и там Влахов собрать под наши знамена до прихода главного войска.

4. Устроить в Киеве и Смоленске магазины, дабы уже весною все съестные припасы перебросить в Очаков.

5. Вырубить лес над Днестром и в Могилеве и построить плоты, дабы были готовы к весне плыть в Сороки и Бендеры по Днестру.

6. Курьерам, что носят письма в Царьград, писать туда Папиному наместнику, дабы он отписал в Албанию и Македонию христианам, владыкам греческого и русского закона, призвав их вооружаться, потому как пришло сейчас время их избавления от подданства турецкого, и дать им надежду на превеликие воинские силы Царского величества. И послать к ним известных грамотных людей, яко Матию Исмаиловича, кои бы при них был, имея братом архиепископа всея Албании; и по нему послать господа-рева письма народам тамошним.

7. Писать письма дубровницкому Сенату, а такоже и сербским князьям и другим их начальствующим, обещая им через некоторое время великие привилегии.

8. Послать диакона суздальского Петра Сербенина через Вену и Фиуме в Дубровник и прочие тамошние племена, опять с письмами; оный Сербенин человек расторопный, тамошний уроженец и знает всех тамошних главных людей.

9. В Венецию послать человека умного, кои смог бы разведать тамошние намерения и нам о них донести шифром.

10. Сербского курьера, посланного тамошним митрополитом, вернуть назад, дабы сообщил он их главарям, чтобы и они с прочими подняли народ с оружием и в слоге с ними, вооружившись, пошли бы на неверных.

Этот проект Саввы Владиславича является, по сути, кратким планом войны с Турцией. Большая часть этого плана была исполнена и, как мы позже увидим, исполнителем стал сам Савва Владиславич.

Во всяком случае Савва Владиславич постоянно принимал участие в решении важнейших русских государственных вопросов. Об этом свидетельствует письмо фельдмаршала графа Бориса Шереметева от 12 июня 1711 года, отправленное из Белозерского полка с посыльным Федором Оболевым Савве Владиславичу. Вот что оно гласит:

Благородный и Высокоуважаемый Господин, письмо Вашего Благородия, которое вы мне послали через моего адъютанта, я получил, равно как и устное сообщение, которое мы приняли к сведению: что по желанию Его Светлости Господаря валашского определено 250 человек пребывать в полумиле от Ясс, где ныне стоит азовский полк. Подполковник инженер Терсон, кои определен осмотреть все фортификации, нынче утром отбыл.

В остальном же после благополучного прибытия Вашего Благородия составим конференцию, дабы смогли принять наилучшие решения.

Остаюсь к Вашим услугам граф Б. Шереметев.

Глава VI ПОХОД ПЕТРА ВЕЛИКОГО НА ПРУТ

1. Переговоры Саввы Владиславича с молдавским князем Кантемиром. – 2. Сербское освободительное восстание 1711 года под руководством полковника Милорадовича и владыки Данилы I. – 3. Фельдмаршал Борис Шереметев форсирует Днестр. – 4. Царь Петр Великий в Яссах. – 5. Мирные переговоры с Турцией и участие в них Саввы Владиславича. – 6. Поражение и подписание мира.

1

6 марта 1711 года царь Петр наконец-то оставил Москву, выступив в поход во главе своей армии. 8 марта он вошел в Смоленск, а оттуда направился в Слуцк и далее в Галицию, куда прибыл в начале апреля. В Ярославле он встретился с польским королем Августом, своим союзником, которому и в этот раз он оказал множество услуг. Пообещал ему военную помощь в случае вторжения шведов в Померанию, а также гарантировал, что Россия более не будет вторгаться в Польшу, и, наконец, оказал ему финансовую помощь в размере 100 тыс. рублей. Взамен польский король обещал царю выделить отряд для участия в общей войне против Турции. По правде говоря, царь на подобную помощь не рассчитывал, хотя Турция и представляла для Польши серьезную опасность, поскольку Карл XII все еще пребывал на ее территории.

Царь в большей степени рассчитывал на помощь «несчастных христиан в Турции, которые все еще демонстрировали ему свою приверженность». В самом деле, все чаще стали поступать сведения о волнениях, которые возникали среди христиан, проживавших в Турции, а также росли симпатии к «православному Царю» и «Царю-освободителю». Особенно были распространены такие настроения среди сербов. Румынские хронисты того времени уже всерьез говорили об этом явлении как о возникновении «панславизма». Особенно часто в этой связи вспоминаются действия патриарха Досифея и Саввы Владиславича. Профессор Никола Йорга пишет, что тогда в Царьграде греки мечтали восстановить на византийском престоле своего базилевса, а высокопоставленные православные священники рассчитывали вернуть былой блеск центру православия в старой Византии, в то время как славяне во главе с Саввой Рагузинским мечтали о приходе сюда славянского царя. Далее Йорга пишет, что даже албанцы считали, что приблизилось время изгнания турок из Албании, и больше всех мечтал об этом Георгий Кастриот, албанский цинцар[60], служивший адъютантом у валашского господаря Константина Бранковяну.

Прибыв в Галицию, царь Петр первым делом должен был заключить формальный союз с правящими господарями Валахии и Молдавии, с которыми до этого велись длительные переговоры. За несколько лет до этого царь установил контакт с великим князем Константином Бранковяну, назначенным турками губернатором в Бухаресте. Юный молдавский князь Дмитрий Кантемир, который всего за несколько месяцев до этого был возведен на молдавский престол вместо князя Николы Маврокордато, еще до вступления в должность молдавского князя торжественно поклялся царьградскому посланнику Петру Андреевичу Толстому в преданности русскому царю. В остальном же это был писатель и полиглот, получивший прекрасное образование в греческой академии.

Царь Петр назначил Савву Владиславича вести эти переговоры. Именно он стал тем человеком, который «связал царя с Кантемиром». Известный молдавский хронист того времени Аксинт пишет, что 5 июля 1711 года войска фельдмаршала Шереметева уже были на берегах Прута, и что с Шереметевым был царский министр Савва Владиславич, человек «гордый и достойный» (ото mandril i trufa i), которому царь, как говорят, доверил гражданское правление на этой войне. По свидетельству других молдавских хронистов, именно Савва Владиславич решал все вопросы общения Кантемира с царем.

Другой известный молдавский хронист, Амирас, пишет, что, пообещав Кантемиру наследные права на молдавский престол – а это вовсе не воодушевило молдавских бояр, – «Савва Владиславич наряду с канцлером Головкиным, занял в Яссах активную позицию, с тем чтобы успокоить молдавское дворянство, которое, напротив, поддерживало польские идеи». Понятовский, посланник Карла XII, также пишет, что Савва Владиславич был царским эмиссаром в румынских княжествах, и по этой причине султан более не мог затягивать начало войны с Россией. Тем самым роль Саввы Владиславича в создании союза между Молдавией и Россией подтверждается самыми разными источниками.

Переговоры начались немедленно. Уже в первые дни по прибытии князя Кантемира в Яссы из Москвы было послано доверенное лицо, личный врач царя Портокало, грек из Кефалонии, который первым должен был вступить в контакт с Кантемиром и разведать его истинное настроение. Со своей стороны, князь Кантемир послал русским своего логофета[61] Стевана Луку, который был женат на его племяннице, чтобы тот лично передал знаки преданности и от его имени принес клятву верности молдавского князя и его народа русскому царю. Логофет Стеван Лука выехал через Черновцы в Галиции, а оттуда в Луцк и Ярославль, чтобы провести переговоры с Саввой Владиславичем.

Князь Кантемир делал все, чтобы добиться личного расположения царя. Получив ранее от султана право непосредственно и откровенно общаться с Петром Великим, с тем чтобы выведать у него истинные намерения русской армии, теперь он и в самом деле открыто и бесстрашно делал это, не опасаясь, что в Турции его неправильно поймут. Если он от кого и скрывал истинные намерения, то только от своих молдаван.

Кантемир в своем желании продемонстривать свою лояльность царю зашел так далеко, что через своего прихлебателя в Царьграде по имени Яну получал письма от посланника Толстого из тюрьмы Едикуле, после чего пересылал их в русский лагерь Петра Великого. Эта услуга с особой силой уверила русских в верности Кантемира русскому царю.

Князь Кантемир в действительности был скорее кабинетным ученым, нежели господарем или солдатом. Он родился в 1673 году, и ему в то время было соответственно 38 лет. Его отец также был правящим молдавским князем, занявшим престол в 1674 году, однако юный князь не унаследовал ему, поскольку султан не пожелал этого признать. После первых нескольких лет правления без подтверждения султана он отправился в Царьград, где и жил некоторое время, пока султан наконец не признал его молдавским господарем и не вернул в Яссы. Султан пошел на это исключительно по настоянию татарского хана, который не доверял тогдашнему молдавскому князю Николе Маврокордато.

В Царьграде Кантемир пользовался репутацией ученого юноши и писателя. Он был вхож в высшее общество и дипломатические круги, в которых, вероятно, и познакомился с Саввой Владиславичем. Его с удовольствием принимали и при турецком дворе. В первые же дни по восшествии на престол в Яссах, 11 октября 1710 года, князь Кантемир получил письмо от великого визиря. Тот потребовал послать ему денег и построить мост через Дунай для перехода турецкой армии, готовящейся напасть на русского царя. Кантемира возмутило это письмо, особенно требование выслать денег. Позже он напишет в своей «Истории Турции», что счел это требование визиря хамским, и потому, испытывая неприятные чувства, перешел на сторону русского царя. Между тем русский историк Соловьев, напротив, утверждает, что Кантемир сначала вообще не мог решить, чью сторону занять. Он даже советовался с боярами, не зная, что предпринять, а те рекомендовали ему вначале дождаться результатов столкновения, и только в последний момент примкнуть к победителю, а до тех пор затаиться. Он это и сделал, укрывшись в Фалештах. Тем не менее, чтобы угодить туркам, он незамедлительно приступил к строительству моста на Дунае, однако в то же время предложил русским как можно скорее подтянуть войска и сорвать это строительство. Также следует помнить, что султан водворил Кантемира на молдавский престол, прежде всего, для того, чтобы заполучить голову князя Бранковяну и захватить его корону. Этого несчастного князя обвинил в предательстве Карл XII, а на заседании дивана это подтвердил и татарский хан.

Савва Владиславич, как министр и советник при армии Шереметева, а также как глава царской канцелярии по вопросам православного Востока, своим личным авторитетом бесспорно оказывал огромное влияние на переговоры с Кантемиром, возможно и потому, что был отменным знатоком жителей Балкан и их образа жизни. Князь Кантемир уже послал с логофетом Стеваном Лукой проект договора между Молдавией и Россией, а также письмо с заверениями в своей преданности царю. Но главная его цель состояла в том, чтобы склонить Петра Великого к обеспечению независимости Молдавии с сохранением прав на нее рода Кантемиров. Переговоры проходили в Луцке и Ярославле в режиме абсолютной секретности. Из молдаван об этих переговорах кроме самого князя знал, вероятно, только его гетман Ион Некулче, зять логофета Стевана Луки, известный хронист того времени. Следовательно, дело носило исключительно семейный характер.

Соглашение было заключено в Ярославе, а парафировано в Луцке 13/24 апреля 1711 года, после чего в торжественной обстановке подписано русским царем и молдавским князем после прибытия царя в Яссы.

Логофет молдавского князя, прибыв из Ясс с подарком Петру Великому от князя, обнаружил там множество молдавских бояр, прибывших туда прежде его: они хотели предупредить царя, чтобы он не доверял князю Кантемиру, потому как тот по крови самый настоящий турок. Вольтер также писал, что Кантемир, вероятно, чтобы понравиться туркам и татарам, сам говорил, что он по происхождению татарин.

Бояре также донесли русскому царю, что Кантемир лжет, заявляя, что он располагает армией в 10 тыс. солдат, которых, с таким же количеством русских, могло хватить, чтобы воспрепятствовать переправе турок через Дунай. Но царь Петр, удовлетворенный прежними заслугами Кантемира, не захотел прислушаться к этим сплетням. Переговоры были продолжены в обычном порядке, при сохранении полной тайны. Впрочем, договор был заключен и парафирован Саввой Владиславичем и Стеваном Лукой еще до появления бояр в окружении царя, так что никто более не мог помешать его претворению в жизнь. Договаривающиеся стороны были удовлетворены. Кантемир, прослышав про интриги своих бояр, вскоре воспользовался этим: гетманом своего войска он назначил упомянутого Иона Некулчу, верного человека, хрониста и своего родственника, считая это не только уместным, но просто необходимым.

Что же касается соглашения Петра Великого с другим румынским господарем, Константином Бранковяну, князем Валахии (который взошел на престол Мултении, или Валахии, в 1688 году), то там дела обстояли иначе. Валашский князь вступил в связь с царем Петром I еще в 1706 году, то есть за четыре года до начала войны, и это не было секретом ни для кого, тем более для турок. Как свидетельствует один документ, при вступлении на престол Бранковяну послал к русскому царю своего секретаря Давида Корбе (который потом станет в России придворным советником), с тем чтобы тот начал с русскими переговоры о заключении союза. Через Корбе велись переговоры и с венгерским повстанцем Ференцем Ракоши, и с сербскими полковниками венгерской армии, составлявшими военное представительство сербских эмигрантов, причем переговоры велись от имени самого царя Петра. По приказу царя Корбе оговаривал с ними пункты соглашения об организации борьбы с униатством, которое тогда со стремительностью лесного пожара распространялось из Ватикана.

Следовательно, князь Бранковяну был давно и хорошо известен русскому двору. Он имел титул русского князя, а также стал кавалером ордена Александра Невского, высочайшей награды, которой князь Кантемир, будучи союзником России, так никогда и не получил. Царь Петр с самого начала кризиса был глубоко уверен в том, что князь Бранковяну гораздо надежнее в преданности России, нежели молдавский князь.

Великое несчастье заключалось в том, что царь обманулся. Петр не сумел раскусить Бранковяну ни как человека, ни как правителя. Бранковяну прежде всего был прирожденным сувереном, в то время как Кантемир был прирожденным литератором. Бранковяну по характеру был фигурой эпохи Возрождения. Не только талантливый воин и богач, но и автократ и грабитель, образованный и амбициозный. Его обвиняли в свержении князя Щербана Кантакузена, тестя Кантемира, в том, что он отнял у него престол и имение. Между тем благодаря своей ловкости, он в критические времена, будучи турецким губернатором, сумел продержаться у власти четверть века, что в то время казалось просто невероятным.

В соответствии с соглашением царя Петра и князя Бранковяну последний обязался со всем своим войском и необходимыми съестными припасами поддержать христианскую войну. Встреча царя и князя должна была состояться в Фалештах. Когда царь заключил договор с молдавским князем Кантемиром, тот не без горечи узнал, что такой договор уже давно действует между Россией и Валахией: упомянутый Давид Корбе приехал из Киева, чтобы лично сообщить Кантемиру о том, что союз между Россией и Валахией – давно свершившийся факт. Кантемир ненавидел Бранковяну за то, что тот якобы убил его тестя, а еще больше за то, что он отнял имения у его жены Марии, дочери убитого князя. Однако это ничуть не помешало Кантемиру по восшествии на молдавский престол установить добрососедские отношения с соседним господарем как с добрым румыном. Он даже переписывался с ним некоторое время по вопросам взаимоотношений с русским царем.

Но Бранковяну вскоре дал понять, что он вовсе не собирается воевать с турецким султаном. Князь Бранковяну полагал, что если русские орды в союзе с князем Кантемиром победят турок, то захватят всю румынскую землю вплоть до Дуная. А поскольку царь, приехав в Молдавию, не явился на уговоренную встречу в Фалештах, так как после встречи с Кантемиром в Яссах у него на это просто не было времени, то Бранковяну легко нашел повод для вероломства и предательства. Он послал в Яссы своего адъютанта Георгия Кастриота, албанского цинцара, чтобы тот известил царя о том, что Валахия не в состоянии выполнить союзнические обязательства, поскольку сама она окружена турками и татарами.

Теперь все стало ясно и царю, и его окружению. Бранковяну и не думал мобилизовать свои войска. Русским стало известно, что Бранковяну не позволил девятнадцати тысячам сербов, ведомых на помощь русскому царю Богданом Поповичем, перейти из Венгрии через его территорию. Потом, когда царь Петр послал в Валахию несколько отрядов конницы, чтобы принудить Бранковяну выполнить обещание снабдить русскую армию, валашский князь заставил русских отступить под угрозой уничтожения и пленения.

Но интереснее всего то, что эмиссар Бранковяну в Яссах, адъютант Георгий Кастриот, получил еще одно задание, выполнения которого от князя Бранковяну требовал султан Ахмед III: через иерусалимского патриарха Нотараса (Досифей к этому времени уже умер) предложить царю Петру Великому от имени Турции мир.

Турецкое правительство опасалось, что под знамена христианской войны, как это уже случилось в Молдавии, встанут все христиане Европы. Поэтому султан передумал и послал царю обещание в случае заключения мира определить границу между Россией и Турцией по Дунаю. Бранковяну должен был доставить это предложение царю, который находился тогда в Яссах. Конечно, ему очень не хотелось делать этого. Тем не менее царь с этим предложением не согласился, «чтобы турки не осмелели и не стали еще опаснее».

Этот факт отметил и молдавский хронист Некулче, гетман Кантемира, который присутствовал при этих событиях и буквально записал все происходившее, впрочем, как и другие молдавские хронисты. Они и стали для нас главными источниками изучения русской истории этого периода. Русские же, напротив, в атмосфере поражения фальсифицировали факты, свидетельствовавшие об истинном положении дел, так что из Москвы исходили только официально утвержденные сведения. Поэтому факт предложения мира был извращен Москвой. Вольтер в своем труде о Карле XII также сообщает о турецком предложении мира. Между тем валашский хронист Клечеану, человек князя Бранковяну, не говорит об этом открыто, приписывая Георгию Кастриоту роль человека, который всего лишь должен был в Яссах примирить враждующие стороны, ничего конкретного им не предлагая. Наконец, третий молдавский хронист, Афендули, также говорит о предложении султана, причем в тех же тонах, что и Никулче. Дневник, который Никола Норта обнаружил в одном берлинском архиве, полностью подтверждает слова Никулче о том, что Бранковяну по приказанию султана Ахмеда III предлагал России мир.

Для нас, сербов, особенно интересно то, что Бранковяну после этой войны не решился ни примкнуть ни к русскому царю, ни вернуться в подданство к султану, а отважился – в случае победы русских – передать Валахию австрийскому императору! Бранковяну и ранее был известен как большой друг Габсбургов, и даже говорят, что он заключил с ними соглашение, аналогичное договору с русским царем, причем в то же самое время. Вне всякого сомнения у Бранковяну с Габсбургами существовала договоренность о предоставлении ему при необходимости убежища.

Однако в катастрофе христианского войска на берегах Прута не следует винить лишь предательство валашского князя Бранковяну. Ошибка состояла прежде всего в том, что Петр Великий привел на Прут войско в десять раз меньшее, нежели объединенная армия турок и татар. Кроме того, его армия не имела обозов с необходимым фуражом. У нее не было артиллерии. Войсками командовал фельдмаршал граф Шереметев, который не уничтожил вовремя переправу через Дунай, чтобы воспрепятствовать переправе турецкой армии в Молдавию. И, наконец, с русской стороны все делалось небрежно и спустя рукава.

Тем не менее предательство Бранковяну не может быть оправдано ни с военной, ни с политической точки зрения. Петр Великий мог проиграть битву на берегах Прута, но потом началась бы другая война, гораздо более серьезная и тщательнее спланированная, настоящий крестовый поход. После предательства он потерял веру в христианское окружение, а потом и вовсе отказался от его помощи. Для нас, сербов, князь Бранковяну в любом случае остается предателем великого общего христианского дела. Его предательство почти на два столетия скомпрометировало идею сербских и греческих патриотов об освобождении от турецкого ига, идею, которую патриарх Досифей и Савва Владиславич внушили Петру Великому.

2

Как мы видели, Савва Владиславич верил, что продвижения русской армии будет достаточно для того, чтобы вызвать многочисленные восстания славянских народов в Турции. Не совсем понятно, верил ли он грекам и болгарам, но бесспорно доверял сербам и албанцам, что отразилось в его военном плане, переданном накануне войны царю. В нем действительно речь шла только о сербах и албанцах, а греки и болгары даже не упоминались. Конечно, он доверял и румынским князьям, хотя понимал, что ими движут в первую очередь династические интересы.

Владиславич очень хорошо знал настроения в сербских землях и потому не мог переоценить силы повстанцев, которые должны были атаковать пограничные гарнизоны султана. Но, что еще важнее, Владиславич был прекрасным дипломатом и потому отдавал себе отчет в том, что единственным серьезным вкладом сербов в эту войну могло стать их участие в мирной конференции, на которой они подняли бы сербский вопрос. Победившая Россия за зеленым сукном дипломатического стола переговоров добилась бы изгнания Турции из Европы в Азию, отвоевав тем самым свободу и независимость для Сербии.

Также можно предположить, что Владиславич в то время старался привлечь в Россию как можно больше сербов, руководствуясь не одним только желанием спасти их от турецкого рабства. Савва хотел создать в России сербскую прослойку, которая в случае освобождения заняла бы главенствующее положение в будущей новой Сербии, о которой он мечтал и над созданием которой работал. Он стал первым сербом, обеспечившим этому делу поддержку русского царя и русской армии. Призыв Владиславича к сербам перебираться в Россию встретил очень широкий отклик.

Сразу после объявления Турцией войны России Савва Владиславич лично приступил к подготовке сербского освободительного восстания под видом помощи православному царю-освободителю. Заручившись согласием царя, он незамедлительно нашел и людей, и средства, чтобы с помощью Москвы вдохновить Черногорию и Герцеговину на восстание. К этому делу Владиславич привлек видного сербского дворянина Михаила Милорадовича, также родом из Герцеговины. Владиславич, похоже, состоял с ним в близких, а возможно, и в родственных отношениях. Савва велел ему отправиться в Цетинье к владыке Даниле и вместе с ним поднять на восстание черногорские и герцеговинские племена, а также попытаться привлечь к нему христианские племена Албании. Сохранилось письмо Саввы Владиславича к Милорадовичу; он пишет: «Ежели добросердечно потрудишься, и такое славное дело, как восстание славянского народа против турок, к доброму концу приведешь, и многочисленные народы против турок поднимешь, то вскорости станешь генералом и превеликой милости добьешься»[62]. Далее Савва Владиславич просит Милорадовича, который, вероятно, в то время уже был в армии, написать своему брату Александру, чтобы тот также постарался ради правого дела. Михаил Милорадович несколько ранее (в 1707) побывал с братом Гаврилой в Герцеговине, чтобы посетить монастырь Житомислич, построенный его предками.

Предложение, сделанное Владиславичем от имени царя, отправиться в Цетинье и поднять там восстание, Милорадович воспринял скорее как приказ. Вероятно, он счел это особой для себя честью, потому что был очень храбрым офицером, хотя и несколько тщеславным. Указом от 30 марта 1711 года царь Петр присвоил ему звание полковника, что в царской армии того времени было очень высоким чином. Правда, он был поименован «сербским полковником», что, вероятно, означало присвоение высокого воинского чина только по случаю единственной, хотя и очень важной миссии. Несколько позже, в 1715 году, после возвращения из Черногории, Милорадович станет регулярным «русским полковником» и получит назначение в малороссийский Гадяч.

По плану московских организаторов (прежде всего, Саввы Владиславича), восстание Милорадовича должно было начаться параллельно с русскими операциями в Молдавии. Оба фронта должны были сражаться за освобождение сербского народа. Вероятно, никогда еще со времени катастрофы в Косове ощущение близкого освобождения не было так сильно среди народов Балкан, и особенно в Сербии.

Нет никакого сомнения в том, что в русских военных и политических кругах эта инициатива на далеком Адриатическом море выглядела несколько странной, а может, и совершенно беспредметной. Правда, мы уже видели, что еще во время Карловацкого конгресса, в 1699 году, царский посланник в Вене и делегат конгресса Прокофий Богданович Возницын под влиянием Саввы Владиславича говорил царю, что балканские славяне и другие тамошние христианские народы готовы помочь России в окончательном сведении счетов с турецким султаном. Также мы видели, что греки через своего патриарха, равно как и валашский и молдавский князья, поддерживали с этой же целью тайную связь с Петром Великим еще в последнее десятилетие XVII века.

Следовательно, идея сотрудничества с населением Балкан была понятна, по крайней мере в ближайшем окружении царя. А Савва Владиславич со свойственным ему дипломатическим талантом сумел совершенно естественно стать в Москве и при царе Петре Великом не только автором так называемого восточного вопроса во всей его полноте, но и первым поднял вопрос освобождения сербов от Турции. Впрочем, это и было стержнем всего «восточного вопроса».

Во всяком случае, Владиславич прекрасно понимал, что свобода, принесенная на православные Балканы Венецией или Австрией, стала бы очень опасной для сербского православия. Поэтому единственным освободителем сербов мог стать только православный царь Петр Великий, который, потеснив турок у Черного моря, не мог не продолжить их вытеснение с Балканского полуострова. Большая христианская революция на Балканах значительно ослабила бы Турцию в ее противостоянии России. Однако даже обычное восстание на периферии европейской Турции, ограниченной Черногорией, Герцеговиной и Албанией (а эти земли с нетерпением ждали такой комбинации) привело бы Турцию в отчаянное положение. В случае успеха не исключалось восстание других порабощенных турками народов, мусульманских, азиатских и африканских.

Осуществлению этой идеи могло помешать отсутствие должной пропаганды в Москве, а также перенос планов борьбы с Турцией исключительно на Балканы. К сожалению, в России ни до, ни после не приступали к исполнению плана, даже тогда, когда население Балкан было готово наверняка поддержать действия России. Поэтому война Петра Великого с Ахмедом III оказалась всего лишь эпизодом, случайным предприятием, скорее даже авантюрой.

Русские источники утверждают, что Савва Владиславич состоял в дружбе с ключевыми фигурами на Балканах, и прежде всего с молодым черногорским князем владыкой Данилой, исключительно смелым и воинственным человеком. Именно по этой причине владыка вышел в будущей акции на первый план.

Данило был провозглашен князем и владыкой в 1697 году в Цетинье после смерти владыки Саввы Очинича. Он стал первым членом будущей династии Петровичей, родом из Негуша в Герцеговине, благодаря чему пользовался большой популярностью у герцеговинцев. В миру его звали Никола Шчепчевич Негош, именно его величественно воспел на первых страницах «Горного венца» поэт Негош. В сан владыки его в 1700 году возвел венский патриарх Арсений III, черногорец из Баича, который назвал себя Чарноевичем.

Владыка Данило первым установил связь Черногории с Россией и еще в молодости прославился как отважный герой. Но в то же время Данило был правителем с исключительно трагической судьбой. В то время население Черногории активно принимало ислам, а сербское население редело. Все черногорские города находились в руках мусульман. В самом Цетинье три мечети стояли посреди нескольких домов местных жителей. Страна была на грани уничтожения.

Начиная с 1690 года Турция приступила к политике систематического и насильственного распространения ислама. С этой целью в ход пускалось оружие, деньги и лукавство. Чтобы как можно скорее добиться своих целей, турки послали особую армию в Метохию и Санджак по направлению к Черногории. По другую сторону Албании, в Морее, Турция встретила сопротивление Венеции, которая противилась их присутствию на греческих и сербских побережьях. В связи с этим Турция вознамерилась выставить там авангард в лице множества мусульман, которые послужили бы им в качестве бастиона в предстоящей схватке с Венецией. Сулейман-паша Бушатлия из Скадара отличался особым насилием при внедрении мусульманства в среду сербских и албанских христиан. Каждый, кто не желал добровольно отречься от креста, подвергался жесточайшим мукам и казням. Положение сербов было отчаянным. Одновременно и папа, наблюдая, как турецкое насилие распространяется в католических районах Албании, посоветовал католикам принять ислам, но притворно, а на деле, в ожидании лучших времен, оставаться добрыми католиками. К сожалению, большая часть сербских дворянских семей или погибли, или были принуждены перейти в мусульманство.

В один прекрасный день турки заманили в Скадар и молодого черногорского владыку Данилу, после чего переправили его в Подгорицу, где он должен был принять ислам или подвергнуться нечеловеческим мукам. Владыке удалось спастись, откупившись тремя тысячами дукатов, которые с превеликим трудом собрал народ, причем тысячу дукатов пожертвовал сам митрополит требиньский Савватий Любибратич (укрывшийся потом в Саввином монастыре в Боке Которской, после того как венецианцы взорвали знаменитый на все Балканы монастырь Тврдош, построенный около 1500 года).

После возвращения в Цетинье молодой и отважный владыка Данило ответил туркам организацией знаменитой «резни потурченцев». Это случилось накануне Рождества 1702 года, когда вырезали всех ренегатов, отказавшихся вернуться в лоно христианской церкви и принять сербские имена. Эта Варфоломеевская ночь, правда, в несравнимых с прежней размерах, хотя и была суровой и кровавой, спасла Черногорию от дальнейшего отуречивания. Кроме того, об этой резне прослышали все балканские патриоты, а также Савва Владиславич в Москве; он уже достиг такого положения, что не мог не знать обо всех перипетиях современной ему балканской истории. Владиславич, будучи герцеговинцем, прекрасно понимал, каким образом владыка Данило, полководец и князь своей маленькой страны, сумел добиться невероятного авторитета не только среди сербов, но и на всем Балканском полуострове. Его авторитет в своих будущих планах и учел Савва Владиславич, направив владыку на дело освобождения балканских христиан и изгнание турок из Европы.

Когда полковник Михаил Милорадович и офицер Лукачевич, родом из Подгорицы, прибыли из Москвы в Цетинье с царским письмом, в котором объявлялась война туркам с целью изгнания из христианских стран, их встретило радостное ликование черногорцев и герцеговинцев. Владыка созвал на Видовдан[63] народ на Цетиньское поле и выступил с речью, прочитав царскую грамоту, которую царь Петр Великий через него и его брата князя Луку Петровича передал сербским племенам, проживающим на этой обширной территории. Царская грамота, как подтверждают источники, была написана главным организатором восстания – Саввой Владиславичем. Вот текст царской грамоты:

Известно да будет вашим благородным особам и всем народам, почитателям распятого Христа, Бога нашего, чрез его же все надеемся в Царствие его внити, добросердечно потрудившись за веру и Церковь. Понеже турки-нечестивцы, видя наше царское величество христианскому народу доброжелательных и милостию божиею в воинских поступках преуспевательных и возимевши подозрение, будто мы намерены отбирать от них неправедное завладение и христианам, под игом их стонящим, воспомогать, осоюзились с еретиком королем шведским и нашему царскому величеству безо всякой от нас данной причины войну объявили: того ради мы, видя их такие неправды и призирая на гонение христиан, призвав Бога на помощь, принуждены собирать не токмо наши войска и силы, но и прочих потентантов, союзников наших, и сего года имеем намерение идти на них войною, дабы не токмо против бусурмана отпор чинить, но и сильным оружием в средину владения его вступить и православных христиан, аще Бог допустит, от поганского ига освободить. С любезно верными и искусными нашими войсками самоперсонально выступаем против врага, ибо должно презреть страх и трудности за Церковь и православную веру и не только воевать, но и последнюю каплю крови пролить, что от нас по возможности и учинено будет. Притом, понеже известна нашему царскому величеству храбрость древних ваших владетелей, глубина добрых ваших христианских сердец и искусство, которое прежде сего по должности своей чрез храбрые оружия за веру в воинских случаях вы оказывали, как мы удостоверились из книг напечатанных, и во всем свете выхваляются искусства ваших народов, что Александр Македонский с малыми войсками тамошних народов многих царей побил и многие империи завоевал и бессмертную славу в военном обхождении по себе оставил; что Георгий Кастриот, сиречь Скандербег, во всю свою жизнь с немногими войсками вашего ж народа не токмо лютому поганскому зубу не допустил себя терзать, но еще на шестидесяти трех главных баталиях неприятеля наголову побил; и ежели бы прочие деспоты и владетели ваши с такими ж сердцами трудились, то не допустили бы себя в неволю и наследников своих в подданство. В нынешнее от Бога посланное время пристойно есть вам древнюю славу свою обновить, осоюзившись с нашими силами и единодушно на неприятеля вооружившись, воевать за веру и отечество, за честь и славу вашу и за свободу и вольность наследников ваших. Если кто из вас в сей праведной войне потрудится, то от Бога получит благовоздаяние, а от нас милость и награждение, и всякий по заслугам и желанию вашему привилегиями нашими пожалован будет, ибо мы себе иной славы не желаем, токмо да возможет тамошние христианские народы от тиранства поганского освободить, православные церкви тамо украсить и животворящий крест возвысить. Итак, если будет всякий по возможности трудиться и за веру воевать, то имя Христово прославится наивящше, и поганина Магомета наследники будут прогнаны в старое их отечество, пески и степи арапские.

Народ с воодушевлением встретил чтение царского письма и рукоплескал владыке Даниле, полковнику Милорадовичу и офицерам. Наивный народ, который не мог понять всю опасность такого выступления, поверил, что действительно настал день восстановления царства Неманичей, и поклялся сражаться до последнего человека. Милорадович раздал присутствовавшим некоторое количество денег.

Приняв в собственные руки царскую прокламацию, владыка Данило с офицерами и другими грамотными людьми снял с нее несколько копий и разослал их во все соседние герцеговинские и дубровницкие земли. В Гацко до сих пор вспоминают, как некие Владиславичи и Зимоничи с прочими сербами приняли эти послания и тут же на них откликнулись. Сын Дуки Владиславича Живко агитировал в своих краях за восстание, храня на теле царскую прокламацию, и когда Бечир-бег Ченгич обнаружил письмо, то зарубил его над собственным очагом.

Историк Стоян Новакович пишет, что Милорадович 3 июня 1711 года послал личное письмо требиньскому митрополиту Савватию Любибратичу в Боку Которскую, в котором обещал в случае победы сербов подарить митрополиту и его епархиальному советнику хаджи-Стевану дома и лавки Мустафы-аги Чатовича из Требинья, а также все дома и имения Чатовича в селе Придворцы и в других краях. Все это перейдет в личную собственность митрополита и экзарха при жизни, а после их смерти имения отойдут монастырю Святого Успения в Требинье в пользу будущих архимандритов.

Между тем черногорцы поспешили на свои деньги закупить порох и свинец. Закупки делали в Дубровнике, который, исходя из собственных государственных интересов, не был готов поддержать восстание Милорадовича. Поэтому город Святого Влаха снабжал амуницией как отряды Милорадовича, так и турецкую армию.

Венецианские власти в Боке Которской также холодно встретили появление трех офицеров русского царя на Адриатике и чинили им всяческие препятствия. Они также с недоверием восприняли восстание сербов под русским началом, тем более в краях, которые рассчитывали сами прибрать к рукам и с этой целью часто вторгались туда и время от времени подвергали их оккупации.

Весной 1711 года, накануне начала восстания, Милорадович пишет в Москву канцлеру Головкину о скудном вооружении повстанческих войск, о сговоре между «латинянами и венецианцами» не продавать им пороха и свинца, и что его самого никто из них не хотел принимать в своих домах, так что ему пришлось ночевать по церквям. «Латиняне» писали туркам, что следует объявить награду за его голову, а также посылали христианам (сербам) деньги за его выдачу, однако те наотрез отказались от таких предложений.

Из-за такого поведения «латинян» католические христиане в Албании не присоединились к сербскому освободительному движению, особенно после письма, которое им направил барский епископ Винченцо Змаевич, обладатель громкого титула «примаса Сербии», сохранившегося с древнейших времен. Враги освободительного движения даже поставляли туркам сведения о передвижении повстанческого войска, и владыка был вынужден напомнить некоторым племенам о необходимости соблюдать осторожность, «поелику венециане выдают туркам все тайны нашего восстания». Тем не менее восстание началось со всей жестокостью.

Владыка Данило и полковник Милорадович прежде всего атаковали город Спуж, причем оба проявили личную отвагу. После штурма все без исключения пограничные герцеговинские области присоединились к восставшим, сожгли турецкие дома в Оногоште (Никшиче), Подгорице и Жабляке и загнали турок в крепости, откуда те более не смели выйти. Бои велись на широком фронте от Скадара до Требинья. Можно сказать, что широкомасштабное восстание оставляло впечатление хорошо продуманной и тщательно подготовленной акции. Воодушевление сербов было безгранично, а позиционный перевес в то время был на стороне восставших.

К несчастью, именно в тот момент, когда владыка Данило и полковник Милорадович добились максимального успеха и почти принудили турок подписать мир на условиях повстанцев, от царя Петра с берегов Прута пришла весть о том, что он вынужден заключить с ущербом для себя мир с турками, причем уже 21 июня. Извещая об этом владыку Данилу, русский царь предложил ему прекратить сражаться с турками и со всем народом уйти в горы. К сожалению, царь Петр не смог признать тот печальный факт, что в мирном договоре с турками он не упомянул ни сербов, ни их восстание, которое фактически стало первым в борьбе сербов за освобождение. Благородный черногорский владыка Данило, набожный герой, вынужден был удовольствоваться хотя бы тем, что не позволил герцеговинским и албанским мусульманам в массовом порядке выступить против России.

Правительства Венеции и Дубровника с одинаковым удовлетворением восприняли весть о подавлении восстания в Герцеговине и Черногории, потому что исходя из собственных интересов не желали роста авторитета России среди православных сербов. Венецианцы в последнее время открыто выступали против Милорадовича и даже объявили награду за его голову. Подданные Дубровника из Жупы и Конавала, которые всегда помнили, что Дубровник в XV веке купил эти земли и насильно обратил их жителей в католичество, были воодушевлены восстанием братьев в Черногории и Герцеговине. В связи с этим правительство Дубровника послало командира Николу Бучу с целью умиротворить окрестности Дубровника, не позволить их жителям примкнуть к восставшим и тем самым осложнить отношения Дубровника с Портой. Сам Дубровник, который в то время насчитывал всего лишь две тысячи жителей, жил продажей амуниции и тем, и другим, и сумел угодить и туркам, и повстанцам, и Петру Великому, и Венеции. Сенат Дубровника послал к паше в Мостар своего канцлера по вопросам сербского языка Луку Лунина, чтобы тот предложил туркам оккупировать Царину (которая находилась на пути из Дубровника в Требинье), с тем чтобы она не попала в руки повстанцев. Эта просьба успокоила турок, убедив их в том, что Дубровник на самом деле не поддерживает связей с черногорцами. Сенат Дубровника также послал и Юния Растича, чтобы тот успокоил и боснийского визиря Ахмет-пашу.

Полковник Милорадович, по-сербски отважный офицер, но по-русски весьма легкомысленный, называл себя «великим полковником», и вообще любил похвастать. После поражения на Пруте он еще год оставался в Черногории, вплоть до апреля 1712 года; расставаясь с черногорцами на народном сходе, он передал им некое письмо, в котором сулил золотые горы. Как говорится в одном из документов Архива Дубровника, Милорадович вернулся в Россию через Сеньскую Риеку (так дубровчане называли Фиуме) вместе с несколькими членами семьи Владиславича, и путешествие это было тайным, поскольку за ним охотились гусары из Ульциня, в то время пользовавшиеся в нашем Приморье дурной репутацией. Его место занял капитан Ново Црноевич (в действительности – Иван Лукачевич, русский капитан родом из Подгорицы), который прибыл вместе с ним из Москвы в Цетьинье. Повстанцы не доверяли Дубровнику и потому замыслили отомстить городу, ограбив принадлежащие ему летние имения в окрестностях Конавала; но Црноевич, товарищ Милорадовича, по просьбе дубровчан удержал повстанцев.

Печальным последствием поражения русских на Пруте явилась не только неудача первого сербского освободительного восстания, но и две акции, которыми султан жестоко отомстил Черногории и ее несчастному владыке Даниле. Боснийский визирь Ахмет-паша в 1712 году с пятидесятитысячным войском двинулся в Черногорию, где его встретили три черногорских отряда: первый под командованием Янко Бурашковича, на горе Пржник, второй – Буко Мичуновича на холмах Вране, а между ними, в центре, отряд самого владыки Данилы. Началась кровавая схватка, в которой Данило был ранен. В славной битве 29 июля 1713 года на Царевом Лазе, как утверждают, погибло 20 тыс. турок и было захвачено 86 знамен. Это было самое знаменитое сражение в новой сербской истории, правда, его масштабы подвергаются некоторому сомнению, что, однако, никак не отражается на его славе.

Чтобы совершить второй акт мести, султан в 1714 году послал Нуман-пашу Кеприли (Чуприлича), который застал черногорцев, рассеянных по Боке Которской, без достаточных запасов оружия. Это была третья черногорская война за три года! Кеприли-паша разорил дома и церкви, разрушил монастырь Црноевича в Цетинье, увел в рабство детей и женщин и вынудил владыку бежать в Венецию. Из Черногории турецкие войска двинулись в Морею и отобрали ее у Венеции.

Тем не менее восстание Милорадовича сыграло очень важную роль: это был первый контакт православного сербского народа с мощной православной славянской Россией, и в первую очередь контакт Черногории с русским царем. Для сербского народа это означало, что он более не брошен на произвол судьбы, а для Черногории в ее отношениях с Турцией и Венецией – что она вскоре станет важным политическим фактором на Адриатике, в результате чего отношение к ней стало более серьезным и внимательным.

Вспомним и то, что «сербский полковник» Михаил Милорадович вскоре после возвращения из Черногории (1715) получил должность «русского полковника» в малороссийском Гадяче. После этого мы не находим никаких сведений о нем, кроме того, что в этой должности он слишком усердно и не всегда законными методами помогал тамошним сербам. Мы уже упоминали, что Савва Владиславич, посылая его в Черногорию, обещал сделать его генералом, если тот сможет поднять против турок сербов и другие окрестные народы. Однако нет никаких сведений о том, что заслуги Милорадовича в Черногории были как-то оценены в России, и даже после успешного восстания он так и не стал генералом.

Между тем, в сербской литературе существует еще одно упоминание о полковнике Михаиле Ильиче Милорадовиче. Павел Ровинский опубликовал «Цароставник (Древнюю книгу)», которую позже назвали «Рукописным сборником Михаила Милорадовича». В этом «Цароставнике», начиная с сотворения мира, отмечены даты наиважнейших исторических событий в жизни главных народов мира, в том числе и сербов. Над текстом сначала работал Михаил Милорадович, взявший за основу старинную рукопись, хранившуюся в требиньском монастыре Тврдош. После него записи продолжил некий Никола Властели-нович, который жил в Москве, в доме Ивана Свиркова на Покровке, «а то на квартиру господина Михаила Милорадовича, 1715 года 14 януара».

К приписке Властелиновича Милорадович собственноручно добавил следующие слова: «Свершился день, и я ему подписал для большей веры своею рукою, будучи цароставник, ему принадлежащий, и его труд и подвиг, бывший нами вместе на квартиру». Далее он собственноручно приписал: «Царского Величества полковник и кавалер Михаил Милорадович». Ровинский, изучая рукопись, которая, похоже, была прекрасно выписана каллиграфически, сделал вывод, что «Милорадович был не только любителем письменности, но и сам умел прекрасно писать, а это значит, что ему приходилось часто заниматься писанием». Некий Никола Лаинович из Никшича привез этот сборник из Москвы в Оногошт.

Непосредственно связан с упомянутыми посулами полковника Милорадовича требиньскому митрополиту Савватию в случае успеха его восстания и некий Павел Аркулей, грек, также бывший русским офицером. По сведениям, полученным мною из Архива Дубровника, Аркулей был русским военным атташе в Венеции и человеком Саввы Владиславича. В этих материалах говорится, что 17 июля 1712 года Аркулей просил о тайной встрече с представителями Дубровника, и такая встреча состоялась на следующий день; там же говорится, что вместе с ним в Сеньскую Риеку отбыла семья Владиславича и сам Милорадович. Что интересно, этот Аркулей, судя по выпискам из русских архивов, был замешан и в восстании полковника Милорадовича. Из документа следует, что этот грек сумел получить от требиньских монахов на нужды восстания Милорадовича 1 700 венецианских дукатов. После поражения восстания монахи так и не получили назад свои дукаты, не произошло этого и после десяти лет ожидания. В 1721 году в Москву отправился сам требиньский архимандрит Леонтий с требованием выплатить долг десятилетней давности. К счастью, в бумагах Милорадовича хранилась расписка Аркулея, в которой говорилось о том, что он взял эти деньги у монастыря Св. Успения «для воинских нужд Е.Ц.Величества». Сам граф Головкин, царский канцлер (Савва Владиславич в то время был русским посланником в Риме) написал владыке Даниле в Черногорию, что он получил от требиньского архиепископа письмо владыки и что Леонтию возвращено 1 000 дукатов, которые занял

Павел Аркулей «без указа и приказания»; и что Леонтия и его людей содержали в Москве за счет царской казны, и за ее же счет возвратили на родину.

Добавим еще один любопытный факт: Леонтий в Москве «со слезами на глазах», уже получив прогонные деньги для возвращения в Требинье, просил выплатить ему оставшиеся 700 дукатов, поскольку «великие расходы за время ожидания отяготили его».

Грек Аркулей действительно отправился в Черногорию не по царскому указанию, и эти 1 700 дукатов выманил у требиньских монахов обманным путем. Из них 400 дукатов он роздал черногорцам, что подтвердил Милора-дович в письме канцлеру графу Головкину от 17 сентября 1742 года. Поэтому Милорадович предлагает не требовать эти 400 дукатов от Аркулея, но остальные 600 дукатов, которые он присвоил, магистрат должен удержать из его жалованья, пока он не вернет долг. Милорадович также предложил вернуть Леонтию 1 000 дукатов, что и было сделано, как о том сообщил граф Головкин; а расписку, которую Аркулей дал требиньским монахам, вернуть ему же.

Ровно столько поведано будет о восстании Милорадовича в 1711 году.

3

Вернемся на Прут, чтобы увидеть, что там произошло. Царь приказал Шереметеву быть 25 мая на Днестре и подготовить склады с продуктами питания. Он также объявил ему, что скоро и сам прибудет туда. Он велел фельдмаршалу сразу после перехода границы соединиться с молдавскими войсками, потребовав известить Кантемира о том, что тот сам должен выйти ему навстречу, и добавляет: «Тако ж Саве (Рагузинскому) велите писать с общего согласия с господарем и с Кантакузиным, призывая их, чтоб по обещанию своему к нам пристали». После этого он приказывает Шереметеву разрушить мост на Дунае и послать разведчиков, чтобы те установили, велико ли войско визиря. После выполнения задания ему следует призвать на помощь русским как можно больше сербов и валахов. Однако в Галиции царь расхворался, а после выздоровления стал устраивать у князя Синявского блистательные балы, на которых много пили и танцевали. Было похоже, что царь уже празднует победу. Он действительно уверовал в свой триумф, в молдавское и валашское войско, в восстание балканских народов, в благословенный исход этого крестового похода.

Царь вновь извещает Шереметева:

Господари пишут, что как скоро наши войска вступят в их земли, то они сейчас же с ними соединятся и весь свой многочисленный народ побудят к восстанию против турок: на что глядя и сербы (от которых мы такое же прошение и обещание имеем), также болгары и другие христианские народы встанут против турка, и одни присоединятся к нашим войскам, другие поднимут восстание внутри турецких областей; в таких обстоятельствах визирь не посмеет перейти за Дунай, большая часть войска его разбежится, а может быть, и бунт поднимут. А если мы замедлим, то турки, переправясь через Дунай с большим войском, принудят господарей поневоле соединиться с собою, и большая часть христиан не посмеют приступить к нам, разве мы выиграем сражение, а иные малодушные и против нас туркам служить будут. Господарь молдавский уже присягнул нам на подданство; господарь валахский скоро последует его примеру.

После этого Шереметев наконец двинулся и форсировал Днестр. В соответствии с достигнутой ранее договоренностью князь Кантемир должен был присоединиться к Шереметеву сразу после перехода через реку. Он это и сделал, «вольно или невольно», как пишет историк Голиков, и тем самым открыто и окончательно объявил себя союзником русского царя. Обрадованный Петр Великий приветствовал наступление христиан, «которых вскоре надеюсь лично увидеть», пишет он 4 июня, все еще из Бреславля. Через два дня он приказывает Шереметеву не терять более времени, а как можно скорее отправиться на Дунай и прибыть туда прежде турок. Поздравляя Кантемира, царь пишет о том, что вскоре ожидает подхода князя Бранковяну. Это письмо, датированное 4 июня, было последним оптимистическим письмом Петра Великого во время похода.

Савва Владиславич получил письмо от молдавского князя Кантемира до того, как Шереметев с 30 тыс. солдат форсировал Днестр. По письму можно судить о неприятной ситуации, в которую попала русская армия, вошедшая в Молдавию без продовольствия, обещанного казацкой Украиной, в которой в том году наступил голод. Ни в Молдавии, ни в Валахии в то лето вообще не удалось собрать урожай.

Мы приводим письмо Кантемира Савве Владиславичу. Оно свидетельствует об отношениях молдавского господаря с этим сербом, русским дипломатом, а также о месте, которое занял Владиславич в решительный для русского царства момент. Письмо написано в Яссах 2 июня 1711 года по-гречески, что свидетельствует о том, что Владиславич и Кантемир были давно знакомы и общались между собой, как давние жители Царьграда, на греческом языке. Впрочем, оба они прекрасно знали и итальянский и латинский языки. Владиславич знал шесть языков, а Кантемир – десять, в том числе и словенский (esclavon).

Благородный и Превосходный, письмо Вашего Превосходительства, посланное через бригадира Кропотова, я получил.

За посланные по моему желанию войска Его Царского Пресветлого Величества премного благодарю и верно обещаю служить Его Величеству до конца своей жизни. Сегодня я изготовился перейти Прут и идти с войском Его Величества до Ясс, которые лежат в удобном месте, где есть много воды и травы; и ждать буду там с великим желанием прибытия Вашего Превосходительства. Извольте поспешить как можно быстрее. А что вы мне изволили писать, что вы вскоре с войском прибудете к Пруту на договоренную Чучору, то это превосходно. Если Бог пожелает, и я вскоре со своими отрядами прибуду в это урочище, и тогда мы увидимся и будем долго толковать, как нам поступить с наибольшей пользой. За сегодняшний день и за завтрашний раздал я плату своим воинам, и приказал населению, чтобы вели себя должным образом.

Разослал я приказания по всему своему Княжеству, и приказал народу вооружаться и идти к царским войскам под моей командой до 15-го числа этого месяца; если не придут, у дворян отниму их имения, а простонародье предам суду, и не только суду светскому, но и проклятию церковному.

Нашему любимому брату, господарю мултянскому[64], послали мы ваше письмо. И со своей стороны писали мы ему обширно, на что ожидаем ответа. Извольте ему и вы вновь написать, дабы и он свои обещания исполнил и с нами соединился, поскольку честь, достоинство и милость Монарха получают со страхопочитанием.

О турецких отрядах имею сообщение, что с 4 числа сего месяца должны прибыть в Сакчи. Если вы и я встретимся, обо всем говорить будем изустно обширнее.

Провиантом, а особо хлебом, земля наша очень скудна и голодна, потому как в этом году не родила; а если что у кого и есть, то берегут для себя. Разве что скотины имеем довольно.

Еще вам сообщаю, чтобы изволили вы, если то возможно, как можно раньше призвать 20.000 пехотинцев. С таким войском битва с турками совсем не опасной будет. Ежели у вас нет намерения дать бой до прибытия Его Величества, то извольте отписать Его Величеству, чтобы изволил поспешить побыстрее, не ради чего другого, едино чтобы мы бой дать могли. Тогда бы и турок было поменее, которые ныне в великом страхе пребывают; их войско еще не собралось, и во внезапной битве проиграть могут. Ежели мы запоздаем, то трава высохнет, и турки ее поджечь смогут, что для нашего войска большой бедой было бы. Чем ранее, то было бы в интересах Его Величества куда как лучше. А ежели, Бог даст, приблизимся мы к Дунаю, тогда войско Его Величество провиантом удовлетворится, поскольку турки на Дунае большие магазины мукой наполнили, овсом, ячменем и прочим провиантом. Не только ныне, но и наперед остаюсь Вашего Превосходительства покорным братом и слугой, князь Димитрий Кантемир.

Между тем Шереметев сообщил царю, что он не в состоянии воспрепятствовать переходу турок через Дунай, потому что их войска опередили его. Он подчеркнуто извещает царя о том, что у русских войск больше нет провизии (они взяли с собой продуктов всего на двадцать дней), а Бранковяну не послал ничего, проявив полное равнодушие. Оказалось, что всю провизию он отослал визирю, а о складах даже не подумал.

Сообщая царю, который 8 июля все еще пребывал в Галиции, о голоде в войсках, Шереметев спрашивает, что ему предпринять. Царь 12 июля выражает Шереметеву свое удивление тем, что тот не выполнил приказ о немедленном наступлении:

О замедлении вашем зело дивлюся, понеже первое хотели из Браславля идти 16 числа (мая), и тако б возможно было поспеть в четыре дни, т. е. к 20 числу; и вы перешли 30 числа, и тако десять дней потеряно, к тому ж на Яссы криво; и ежели б по указу учинили, то б конечно прежде турков к Дунаю были, ибо от Днестра только до Дуная 10 или по нужде 13 дней ходу, на которое дело я больше не знаю, какие указы посылать, понеже обо всем уже довольный указ дан, в чем можете ответ дать. О провианте, отколь и каким образом возможно, делайте, ибо когда солдат приведем, а у нас не будет, что им есть? Сей момент пришли мы с полками к Днестру, где вся пехота стоит; мост будет дни в три готов, а меж тем перевозятся и скоро могут все перейти, только хлеба, почитай, нет, а у Аларта пять дней как ни хлеба, ни мяса. Здесь скоро ожидаем баранов 6000, которые раздав, можем итить, только оные не долго будут. Извольте нам дать знать подлинно: когда до вас дойдем, будет ли что солдатам есть, а у нас, кроме проходу до вас, ничего провианта, ни скота нет. О сем ожидаю немедленного ответа, яко на главное дело и инако невозможное.

Шереметев на это отвечал царю, что не отправился с Днестра к Дунаю, как ему царь приказал, потому что либо князь Кантемир перекинулся к туркам, либо они его уничтожили. Шереметев добавляет, что его войско на своем пути не встречает даже воды. Конные полки давно остались без хлеба. Если бы он даже и поспешил от Днестра к Дунаю, то все равно не смог бы помешать туркам перейти в Молдавию. Сообщает, что приказал молдавским боярам продать ему за деньги 10 тыс. голов скота; первые 5 тыс. они теперь собирают, а вторую половину соберут вскорости.

Ситуация была ужасная. Что делать? Царские генералы Галлард, фон Энсберг, Остен, Бергхольц и Ренне собрали военный совет. Последний, немец по происхождению, настаивал на продвижении вперед. Они продолжали верить, что «христиане» восстанут и придут на помощь царю. Молдавия уже поднялась. А что может случиться, если маршал Шереметев вдруг оробеет и отдаст приказ об отступлении русской армии?

13 июля царь пишет Шереметеву:

Когда я сюда с гвардиею пришел, то обрел зело мало провианта, а именно только на пять дней; того ради немедленно просим дать ведать, а именно в три дни, и от сего числа, есть ли у вас на всю пехоту, буде не хлеба, то хотя скота, недель на шесть, а буде хотя теперь нет, однако ж надеетесь конечно получить; и когда сие получим, то тотчас пойдем к вам; буде же не можете на всю пехоту сыскать, то дайте знать, на коликое число можете сыскать, такое число и пошлем к вам пехоты, дабы, ведчи, не поморити. Паки скорого прошу ответа, ибо не можем здесь долее быть, не имеючи ничего.

Но 16 июня царь получил столько провианта, что ему хватило бы его до Ясс. К тому же и Шереметев обещал ему прибавку в продуктах. После этого царские полки двинулись вперед. В ночь на 24 июня царь Петр вышел к Пруту, и в тот же вечер, оставив армию, прибыл в Яссы, столицу молдавского князя Кантемира.

Царь приказал Шереметеву выслать в Валахию отряд регулярной конницы в 3 тыс., а если потребуется, то и нерегулярной.

… пишите с ними от себя, тако ж Саве (Рагузинскому) велите писать с общего согласия с господарем и с Кантакузиным, призывая их, чтоб по обещанию своему к нам пристали; а меж тем велеть купить провианта, и буде провианта не могут весьма получить, то хотя и скота по последней мере на все войска недели на две или сколько возможно, ценою не гораздо дорогою, для чего с ними послать денег. Буде же станут мултяны отговариваться, что не могут пристать, то объявить, что мы из того увидим их самое неприятельство, и велеть в таком случае тому командиру, посылая, брать самим в Мултянской земле хлеба и скота, сколько могут получить безденежно, только чтоб ничего не грабил.

Савва Владиславич в эти дни написал графу Апраксину, генерал-адмиралу и губернатору Азова, отчаянное зашифрованное письмо:

У нас в армии очень мало хлеба, и мы уже страдаем от голода. Все-таки я купил в Валахии, еще до прибытия Государя, 10 тыс. волов и 30 тыс. овец, ими ныне и питаемся.

В валашскую землю послали мы за провизией, и более ни за чем; и если не получим ее, то не сможем дать генеральное сражение; и принуждены будем, не дай Боже, отказаться от плана генерального сражения, и только хлеба просить будем, чтобы войско не пропало.

Татары на нас нападают; хотя никакого ущерба нам нанести не могут, все же мешают фуражированию и прочему. Между тем, по милости Всевышнего до дня сегодняшнего армия наша все же марширует в порядке, и мы теперь находимся в 120 верстах от Дуная и визиря.

Дела наши в Польше мы завершили исключительно. Поляки, хотя и никогда не желали нам добра, обещают даже воевать с нами против турок, хотя и весьма рады, что могут остаться нейтральными. От них никакой помощи против турок не будет. В Померании не только шведский корпус сдержан будет, но и беспокоить его будут войска нашего верного союзника короля датского и гуляки (!) Августа; а это в полном интересе Царского Величества, его прибыток и радость.

Генерал Шидловский[65] сидит за стенами караула. Вчера хотел я его пыткам подвергнуть, но всемилостивейшая Царица со слезами на глазах просила не мучить его некоторое время. Впрочем, обида на него не из-за чего другого вышла, а только за то, что он воспротивился. Сегодня многие от его имени появляются, о чем я скорблю. Ежели бы мог ему помочь, то уже давно бы это сделал от всей души, хотя ему ни от кого, кроме как Бога и Государя, помощи ждать не следует. Царское Пресветлое Величество, по милости Всевышнего, здоров и весел. Часто вспоминает Вашу особу, с большой милостью и уважением; а я, где только могу, возвращаю свой долг перед вами, чему Бог свидетель.

Сообщаю вам доверительно, что Его Величество не сердится, но зело ругает господина вашего брата Петра Матвеевича, особливо из-за его бумагомарания старым образом: более титулов, нежели дел. Извольте его в будущем в том урезонивать, и велите ему писать о делах действительных; и то с покорностью, как ты то делаешь; а не по старому обычаю, привычным бумагомаранием. А меня, во имя любви Христовой, прими под защиту, и сохрани это письмо в тайне. Далее вашему брату ничего не пишите, чтобы никому от этого ущерба не было. Я вашему дому превелико обязан, но все ж всякую тайну всякий готов себе на пользу оборотить. И на будущее сможем один другому помочь и спастись от случайных опасностей, коими все подвержены. Мои господа министры часто промеж себя ругаются, потому как один другому ничего не спускают.

4

Как мы уже видели, фельдмаршал Шереметев 30 мая перешел Днестр у года Сороки, а уже 5 июня прибыл в Чучоры на реке Прут. Он привел 30 тыс. солдат и нескольких генералов, в том числе и Долгорукого, которого царь послал со специальным заданием подгонять старого фельдмаршала. «Как только Кантемир узнал о форсировании Днестра, он тоже двинулся в поход, ведя с собой гетмана Иона Некулчу и великого казначея Стевана Луку, чтобы встретиться с Шереметевым и “синьором Саввой”, посредством которого были уговорены дела между Кантемиром и русским царем», – пишет молдавский хронист Аксинт. Далее этот автор говорит о Владиславиче: «Этот Савва был из Дубровника… Человек гордый и достойный (omu mandru i trufa i)».

Другой молдавский хронист того времени, гетман Ион Некулче, пишет о Савве следующее:

Фельдмаршала Шереметева сопровождал один из царских министров, синьор Савва Рагузинский, родом из Дубровника, турецкой провинции. Его считают очень влиятельным боярином и членом дворцового совета в Москве, который знает много языков. Царь выделил ему много денег для нужд войска; и этот министр дал князю Димитрию (Кантемиру) 100 кошелей денег, чтобы тот смог в Молдавии поднять войско более чем в 10.000 людей. Обещал дать еще больше, если будет надо. Савва имел право выдать единовременно каждому полковнику молдавскому по 100 рублей, каждому офицеру по 30 рублей, каждому интенданту и унтеру по 10 рублей, а простому солдату – 5 рублей. Это на личные нужды; а если бы кто захотел и далее в войске остаться, то получал бы регулярное жалованье. Министр Савва получил 30 кошелей, для того чтобы купить в Молдавии скотину, по 4 лея за голову для пропитания войска. Тот же министр привез царские письма дворянам и народу молдавскому, приказывая всем им оседлать лошадей и вступить в войско наемниками; а те, кто не вступит в войско, когда станут русскими подданными, будут лишены имения (земли). Крестьянам велит доставлять провизию в войска, которые с ними рассчитаются на месте.

Князь Кантемир распространил эти вести по всей стране, и мало кто не отозвался. А когда еще услышали про плату, явились не только кметы, но и сапожники, портные, скорняки и корчмари. И слуги оставили своих бояр. Но войско было безоружное; за 15 дней собралось 17 полковников и 170 офицеров со знаменами. Но не спешно. Вокруг каждого знамени собралось не более 100 человек, поскольку времени не хватало….

Ровно столько пишет гетман Некулче о войске своего князя и царского союзника, а также о роли в этом Саввы. Добавим и мы, что за три недели перед самым сражением предательство Бранковяну стало очевидным. И, пожалуй, только царь верил в то, что Бранковяну в последний момент сдержит данное им слово.

Другой молдавский хронист, Аксинт, так описывает эти события:

В субботу 24 июня на Прут у Чучора прибыл император из Москвы со своим штабом. Тут его встретили молдавский митрополит Гедеон и губернатор Иордаки с другими боярами, потому что князя Кантемира не было в Яссах, поскольку он отбыл в лагерь фельдмаршала Шереметева. Митрополит благословил царя крестом и окропил святой водой, прочие же бояре целовали ему руку. В их сопровождении царь отправился вперед. Случилось так, что один из царских шутов утонул в реке, пытаясь развеселить государя своими шутками на волнах Прута. Его конь плыл, а он стоял в седле, возможно, пьяный, и оба они утонули. Поскольку собрались уже все бояре, царь со свитой оставил Прут и отправился в Яссы вечером того же дня, и прибыл во дворец молдавского князя. Его жена, царица Екатерина, приехала только на следующий день утром. Несколько позже прибыл и князь Кантемир. В низу лестницы, во дворе, он встретился с Императором, который возвращался из ванной. Царь поцеловал его в чело, обнял и приподнял, поскольку князь Кантемир был невелик ростом, а царь был настоящим колоссом. Княгиня Кассандра, жена Кантемира, дочь покойного князя Щербана Кантакузена, ушла навестить царицу, которая подарила ей ожерелье из золотых монет с цепочкой и драгоценным камнем, и повесила ей на шею.

В воскресенье, 25 июня, князь Кантемир дал большой обед в честь царя и всех генералов, сколько их там было. Хронист гетман Некулча сообщает, что сам он также присутствовал за столом. Царь не хотел садиться во главе стола, и посадил туда канцлера Головкина, рядом с ним – Долгорукого, затем Михаила Голицына, затем «министра Савву», затем министра финансов Шафирова, затем генерала Ренна, затем Вейсбаха, затем Тому Кантакузена (родственника Бранковяну), и, наконец, сына фельдмаршала Шереметева (сам фельдмаршал на обед не остался, отправившись в лагерь на Чоре с бригадирами и полковниками). Когда царь поднялся, его окружили бояре, и он каждому в отдельности протянул бокал вина. В это время царица была в малом доме за столом, где тоже обедали.

Хронист Аксинт, описывая обед в честь царя, говорит, что царь поставил Кантемира на стул так, что тот оказался выше его, а когда тот решил сесть, то поцеловал царю руку, и царь ответил ему поцелуем в лоб. Затем, после первой чаши, поднятой Кантемиром, они обменялись поцелуями.

Царь удивил молдавских бояр мягким и вовсе не гордым поведением. Он вместе со слугами обошел пешком все церкви и монастыри. Всюду он демонстрировал свою симпатию к Кантемиру, который был в полном восторге и старался всячески услужить, то и дело бросаясь к нему в объятия. Царь также целовал его в щеки, в глаза, в волосы, как отец целует сына. Некулча добавляет: «Вдруг к царю подошли бояре и принялись клеветать на Кантемира, требуя себе другого князя, которого пожелает народ. Царь же, разобравшись в их намерениях, дал указание Головкину и Савве Владиславичу пригласить бояр к себе и объяснить им искреннее желание царя освободить их от турок, ничего для себя не требуя взамен. Так они и поступили, отказав завистникам».

Потом царь с царицей вернулись из Ясс на Прут. На следующий день была годовщина Полтавы, и произведена была стрельба из 40 пушек, и пили до потери сознания. 28-го числа царь дал обед в честь Кантемира и всех присутствовавших бояр. Здесь бояре подписались в том, что принимают Кантемира в качестве пожизненного господаря с правом наследования. Румынский хронист сообщает, что все они остались там ночевать. Но никто из них не избежал кражи – русские солдаты отобрали у кого пистолет, у кого уздечку, у кого плащ, причем не только у бояр, но и у их слуг, говорит Некулча. Несмотря на это, соглашение с русскими было всеми искренне принято.

Князь Кантемир и Савва Владиславич на следующий день уехали в Яссы и собрали там бояр, которые накануне не были на Пруте. Вместе они отправились в княжескую церковь на молитву, после чего зачитали Договор о союзе, который все бояре приняли и подписали, не возражая против условий царя.

Молдавский хронист, которого мы упоминали, Никола Мусте, также вспоминает Савву Владиславича как человека, который сумел выговорить у царя право наследования для Кантемира:

Воевода Думитрашко (Кантемир), придя на княжество, хотел, чтобы царь подтвердил его избрание, и тот так и поступил; и послал ему свою парсуну с драгоценными каменьями, кою он после носил на груди с правой стороны. Князь однажды призвал бояр вместе с синьором Саввой в церковь, сел на престол как господарь, а бояре сели насупротив. И тут логофет прочитал договор пункт за пунктом, а князь каждый раз спрашивал: «Хорош ли он?», а они отвечали: «Хорош!»

Вот изложение пунктов русско-молдавского договора, подписанного царем и князем:

1) Молдавия получит старые границы свои до Днестра, включая Буджак. До окончательного образования княжества все укрепленные места будут заняты царскими гарнизонами, но после русские войска будут заменены молдавскими. – 2) Молдавия никогда не будет платить дани. – 3) Молдавский князь может быть сменен только в случае измены или отречения от православия; в таком случае будет избран в преемники ему один из сыновей или братьев его; престол останется навсегда в роде Кантемира до совершенного его прекращения. – 4) Господарь никогда не сможет лишить боярина его положения, кроме как в случае, если кто из них будет обвинен в преступлении. – 5) Подати от городов и доходы от соли принадлежат князю, господарю, но он не имеет права претендовать на любую другую подать. – 6) Монастыри и бояре целиком сохранят свои земли и крестьян. – 7) Страна во все время войны будет держать под ружьем 10 000 человек, которых будет содержать царская казна. – 8) Русские никогда не получат права занимать должности в княжестве. – 9) Русские не имеют права покупать имения в Молдавии. – 10) Русские не имеют права жениться на молдаванках. – 11) Князь никогда не накажет боярина, как бы ни была велика его провинность, без приговора собрания всех бояр и без подписи митрополита под сим приговором. – 12) Титул господаря Молдавии должен быть таким: Пресветлый Господарь (Князь) Молдавии, Самодержец и Советник Российской империи. – 13). Царь не будет заключать мира с Турциею, по которому Молдавия должна будет возвратиться под турецкое владычество.

Так гласил основной договор между царем Петром Великим и князем Кантемиром, составленный Саввой Владиславичем вместе с господарем. Однако, кроме этого договора Кантемир заключил с царем еще одно, особое соглашение, которое в случае военного поражения гарантировало убежище и содержание в России как самого князя, так и его двора. Вторая редакция договора отличалась введением ограничений княжеской власти и его доходов, в то время как пункты текста, напечатанного в «Полном собрании законов», составлены в противоположном смысле. Историк Соловьев полагает, что в пунктах, составленных в Молдавии, поименно говорится о боярских правах, чтобы их можно было боярам продемонстрировать; а в пунктах, которые Кантемир представил царю, ничего не говорится о правах бояр, а только о правах князя. Царь, по Соловьеву, в любом случае обязуется не заключать с турками такого мира, по которому Молдавия могла бы вернуться под власть Турции. В случае если военное счастье окажется не на стороне русских, то царь, по особому договору с Кантемиром, обязался: во-первых, если русские принуждены будут заключить мир с турками, дать Кантемиру два дома в Москве и поместья, равные ценностью тем, которыми он владеет в Молдавии; кроме того, Кантемир получит ежедневное содержание для себя и для членов своей семьи, и получать будет его из казны царской; в-третьих, если Кантемир не пожелает остаться в России, то будет волен избрать другое местопребывание.

Во время визита царя в Яссы отношения с Кантемиром стали совершенно определенными: несмотря на хорошо подготовленный договор об этом союзе, от молдавского князя не следовало ожидать сколько-нибудь серьезной военной поддержки, равно как и снабжения провиантом. Тем не менее у царя о Кантемире осталось впечатление как об умном человеке и добром советчике, не умеющем, однако, справляться со своими боярами и неспособном собрать необходимое войско.

В отношении Бранковяну тоже не следовало питать никаких иллюзий. Он предал царя, окончательно перейдя к туркам. Даже его родственник, гетман Тома Кантакузен, воспользовался возможностью первым в Яссах открыть глаза на факт предательства. Он сказал царю, что весь валашский народ на стороне русских, за исключением одного человека – валашского князя. О себе он сказал, что тайком пробрался в Яссы, чтобы повидать царя и сообщить ему об этом.

После этого в Яссы прибыл специальный посланник от Бранковяну с тем, чтобы подтвердить печальное известие; это был Георгий Кастриот, адъютант валашского князя, который перед самым сражением, прежде чем царь смог бы заключить пристойный мир, открыто заявил, что Валахия не может исполнить принятые на себя обязательства.

Царь, наконец, понял, что потерпел поражение. Ему противостояли 119.665 турок, а в тылу обретались 70 тыс. татар, в то время как русских было всего 38.246. Противник не только в семь раз превосходил царя в живой силе – у него было в десять раз больше артиллерии! И что хуже всего – русские остались без хлеба. Чтобы получить хоть какую-нибудь провизию, он послал отряды генерала Ренна занять Браилу, в которой были продукты, что и было сделано; однако вскоре он был вынужден вернуть Ренна, поскольку узнал, что окружен со всех сторон. Военные советы не дали никаких результатов, ситуация была безнадежной. Импульсивный царь Петр неожиданно приказал войскам отступить от Прута на более выгодные позиции, к местечку Станилешты, где, кажется, и славный Собесский проиграл однажды сражение.

Тем не менее русская армия продемонстрировала храбрость и дисциплинированность[66]. В турецкой же армии, напротив, после сообщения о падении Браилы начались беспорядки. Ружейная и пушечная стрельба началась по всему фронту, и первые атаки были невероятно кровавыми. Затем наступило короткое перемирие. Янычары подняли бунт: их буквально скосили во время атаки, 7 тыс. их было убито. Однако царю и в голову не могло прийти, что визирь чувствовал себя намного хуже его. Балтаджи-паша по природе своей вовсе не был воином, он даже готов был вступить в переговоры, во что русские сначала никак не могли поверить. Но на четвертый день сражения обе стороны уже не могли говорить ни о чем ином, кроме как о мире.

В трагическую ночь с 9 на 10 июля царь вызвал к себе в шатер Шереметева и отдал ему приказ на рассвете атаковать неприятеля по всему фронту. Далее он приказал, чтобы до этого времени никто не смел входить к нему в шатер. Тогда же он написал письмо к Сенату в Москву, чтобы тот в случае его гибели или пленения выбрал царем того, кто покажет себя наиболее способным.

Между тем, Шереметев, Шафиров и Владиславич, посовещавшись в узком кругу, отказались от идеи атаковать. Говорят, царица Екатерина сумела той ночью все-таки проникнуть в шатер к царю и уговорить его начать мирные переговоры, сделав по совету Саввы Владиславича уступки, дав обещания и, прежде всего, подкупив турок деньгами и другими подарками.

После этого фельдмаршал Шереметев направил к великому визирю своего горниста с известием, что русские не желают кровопролития, а если такового не хочет и визирь, то они готовы начать мирные переговоры. На это послание Великий визирь даже не ответил, что вызвало страх в русской верхушке. Шереметев послал второе письмо, потребовав, чтобы визирь, если он не желает отвечать, принял незамедлительное решение. На это визирь ответил, что он не бежит от мира.

Ошибаются те, кто считает, что на Пруте вообще не было никакого сражения. Во время отступления от Прута к Станилештам русских по пятам преследовали турецкие войска. Сам визирь возглавил отряды янычар; у него было 470 пушек; янычары атаковали русских семь раз; русские, оставшись без провизии и фуража, так косили янычар, что в итоге обратили их в бегство. Князь Кантемир в своей «Истории Турции» пишет, что непрерывный и жестокий бой длился три дня. Пишет и о себе, как он сражался во главе молдавских отрядов, помогая генералу Янусу отступить. Он говорит, что бился с 60 000 турецких и татарских всадников «и имел честь отразить их».

Узнав о том, что визирь не исключает мира, царь немедленно отправил на переговоры трех делегатов: министра Шафирова, сына фельдмаршала графа Шереметева и Савву Владиславича. Участие Саввы подтверждают, прежде всего, молдавские хронисты из окружения князя Кантемира, в первую очередь гетман молдавского войска и лучший историк этого похода Ион Некулча, который пишет: «Министры Шафиров и Савва и сын Шереметев отправились на переговоры с визирем о мире, требуя, чтобы для России определили границу по Дунаю, поскольку несколькими днями ранее князь Бранковяну по приказу султана предлагал такое условие через Кастриота». Присутствие Саввы на переговорах подтверждает и русский историк Голиков. Особенно важно свидетельство царицы Екатерины I, прозвучавшее в указе о возведении Владиславича в графское достоинство (1725); она объявила, что тот заслужил его и во время мирных переговоров на Пруте.

Однако переговоры шли с большими трудностями. В лагере визиря находился шведский генерал Понятовский, поляк по происхождению, которого мы уже видели в Царьграде, когда он от имени короля Карла XII интриговал против заключения мира с Турцией, на котором так настаивал царь Петр после Полтавской победы. Три русских делегата получили от царя полномочия пойти на условия, скорее напоминающие жалкую капитуляцию: 1) вернуть Турции все города, захваченные во время предыдущей войны; 2) если шведы потребуют для себя концессий, то вернуть им все завоеванные на Балтийском море земли, за исключением Ингрии на севере; 3) если возникнет вопрос соперничества между королем Августом и Станиславом Лещинским, то пожертвовать другом царя Августом; 4) и если визирь согласится вообще не поднимать шведский вопрос, то с радостью с ним согласиться, пообещав ему денег и другие подарки. Прежде всего, на подкуп визиря: 150 тыс. рублей, с тем чтобы из этих денег визирь оставил лично для себя 60 тыс.; а затем передал янычарскому are (командиру) 10 тыс. рублей; и, наконец, 10 тыс. рублей любому другому командиру. А также второстепенным чиновникам обещать хорошие подарки.

Однако Шафиров вернулся с плохими новостями: турки вообще не желают мира, а только стараются выиграть время. Тогда царь решился на более серьезные уступки: 1) вернуть Турции Азов и только что построенный Таганрог, а также пушки с крепости Каменный затон; 2) обещать, что Россия никогда больше не будет вмешиваться в польские дела; 3) предоставить туркам свободу торговли; 4) навсегда отозвать русского посланника из Царьграда; 5) позволить Карлу XII вернуться в Швецию, как только он пожелает; и, наконец, 6) забыть старую вражду.

Как только царь принял все турецкие условия, мир был немедленно заключен. Среди непомерных турецких условий были два, особенно интересные для нас: визирь требовал, чтобы ему в руки были живыми переданы князь Кантемир и Савва Владиславич, по происхождению турецкий подданный, с тем чтобы увезти их в Царьград и там предать суду. Визирю и в голову не могло прийти, что один из переговорщиков и был Савва Владиславич собственной персоной.

5

Падение русского престижа на Пруте должно было привести в отчаянье балканских христиан. Сам царь Петр отправился с Прута в Москву с намереньем как можно быстрее начать более тщательную подготовку к новой войне с Турцией. Возможно, и Владиславич с князем Кантемиром поверили, что поход на Прут был не поражением, а уроком, поскольку Турецкая империя после поражения под Веной в 1683 году и потери Венгрии со своими слабыми султанами, режимами фаворитов, интригами иностранцев и господством евнухов пришла в окончательный упадок.

Но, к несчастью, после всех серьезных войн между Москвой и Царьградом, случившихся после Прута, на первый план русской политики никогда более не выходила война за освобождение христиан. Спустя несколько лет после заключения Ништадтского мира со Швецией, царь после восстания 1720 года в Персии двинулся туда и занял несколько провинций на Каспийском море. Со смертью императора Петра Великого в 1725 году Россия вообще прекратила воевать, и, как говорили, едва перевела дух после непрерывной череды сражений. Вскоре она забросила и свою армию, и свой флот. В России наступила эпоха правления придворных авантюристов, иностранных карьеристов, любовников императрицы, и на престоле воцарилось бессилие. Только при Екатерине II Россия начала оправляться от потерь, понесенных в результате смерти Петра Великого, величайшего монарха своего времени.

Но вернемся еще раз на Прут. Пока царь увозил с собой в Россию несчастного молдавского господаря Кантемира, турки увели к себе в Царьград скованного валашского князя Бранковяну и бросили его в темницу, знаменитую Едикуле. Вслед за арестантом прибыла из Бухареста его жена с четырьмя детьми, и их тоже заключили в Едикуле. Князь Бранковяну был обречен; главная вина, по всеобщему мнению, была в его богатстве, которым хотели овладеть турки. Бранковяну и его четырех сыновей приговорили к смерти, после чего им публично отрубили головы: отца казнили последним. Муфтий предложил султану сохранить жизнь Бранковяну в том случае, если он примет ислам, однако тот отказался. Казнили их в Едикуле, где когда-то погиб и Оттоман II и где в то же самое время все еще томился русский посланник в Царьграде Петр Андреевич Толстой. Так трагически завершился поход на Прут.

Между тем русский Сенат пришел к единодушному мнению, что мир на Пруте был заключен скоропалительно и что по этой причине следует начать новую войну против Турции. Причем немедля, уже весной 1712 года. С этой целью царь Петр издал указ незамедлительно запастись провизией и амуницией в необходимых количествах. Лишь в последнее мгновение граф Петр Апраксин и фельдмаршал Шереметев сумели поколебать царя в его намерении. Потом явился из Азова и второй дядя царя, адмирал-генерал Федор Апраксин, который также голосовал против войны с султаном.

Наконец, призвали в Сенат и Савву Владиславича, специалиста по восточному вопросу, который согласился с мнением братьев Апраксиных: невозможно начать войну с Турцией, не завершив дела со Швецией. Сенат доложил об этом царю в форме своего окончательно сформулированного мнения по этому вопросу. В конце концов царь принял эту точку зрения. Правда, как утверждают многие, он согласился скрепя сердце, поскольку до самой смерти не отказывался от намерения начать войну с султаном и изгнать Турцию из Европы. Тем не менее этот эпизод также показывает, как высоко ценилось мнение Саввы в самые судьбоносные моменты.

Похоже, Савва Владиславич также надеялся, что война с Турцией начнется, как только закончится явно затянувшаяся война со Швецией. В 1715 году он встретился с владыкой Данилой, который прибыл в Москву вскоре после страшного нападения Кеприли-паши на Черногорию. Владиславич и в этом случае выступил в роли автора новой гарамоты черногорцам, но, к сожалению, по тексту этой грамоты видно, что Россия рассталась с мыслью начать новую войну против Турции, и дело освобождения Сербии вновь угасло. Ниже мы приводим текст письма Владиславича к черногорцам от имени русского царя. Этот текст важен для нас тем, что им завершаются дальнейшие попытки Саввы вновь подтолкнуть Россию к борьбе за освобождение Балкан. Оно важно и тем, что с его помощью окончательно устанавливаются тесные дипломатические отношения Черногории и России, определяются размеры будущей помощи черногорскому князю и его стране, помощи, которая не прерывалась едва ли не до конца обеих монархий, России и Черногории. Оба письма принадлежат перу Саввы Владиславича.

Нетрудно заметить, что грамота, которую мы приводим ниже, не исключает ни новой войны с Турцией, ни обширной помощи Черногории с целью перевооружения, однако эти действия не рассчитаны на ближайшее время.

Божиею милостию мы, Петр Первый, царь и самодержец всероссийский и проч. и проч. и проч.

Преосвященным митрополитом, превосходительнейшим и почтеннейшим господам губернатором, капитаном, князем и воеводам, и всем Христианом право славно-греческого, такоже и римского исповедания духовного и мирского, чина в Сербии, Македонии, черногорцам и приморцам, герцеговцем, никшичам, баняном, пивляном, дробняком, гачаном, перебиняном, кучам, белопавличам, пипером, васейвичам, братоножичам, Климентам, граховляном, руцинаном, поповляном, зубу ем наше царского величества благоволение.

Понеже нам, великому государю, нашему царскому величеству известно, как в прошлом 1711 году, когда против нас салтан турецкий без всякие от нас данные причины войну начал, вы по нашему желанию и к вам писмянному напоминанию чрез полковника нашего Михайла Милорадовича и капитана Ивана Лукачевича от Подгорице, которые от них вручены преосвященному Даниилу Счепчевичу Пегошу, который своею ревностию и вашею христианскою и ради единоверия и единоязычия с нами и подражая древние славы предков ваших словенского единоплеменного с вами народа, вооружившеся всенародно, показали воинские против того общего христианству неприятеля храбрые и славные действа, за что потом, когда тот салтан турецкий паки с нами мир возобновил, прислал в провинции ваши турецкие свои войска, которые многих из ваших народов порубили и мучительски умертвили, иных же по каторгам развезли, монастыри же и церкви пожгли и церковные утвари и ваши пожитки разграбили, о чем мы как из посторонних ведомостей, так и чрез присланных ваших ко двору нашему известилися и по христианской должности соболезнуем. И повелели во всем нашем православном царствии в божиих церквах и монастырях за оных пострадавших за веру христианскую и венчавшихся мученическим венцем соборне бога молить и поминовение творить. Вам же, в животе оставшимся ратоборцам, мы, великий государь, наше царское величество восхотели чрез сию нашу грамоту вам тот с начала оной войны ревностной по христианству и единоверию с нами подвиг и оказанные воинские действа всемилостивейше похвалить и за показанные в тот случай к нам, великому государю, и ко всему нашему империю вспоможения возблагодарить, и хотя за нынешнею долгопротяжною с еретиком королем швецким войною, на которую многие иждивения употреблять мы принуждены, дабы оную как наискоряе окончать, не можем мы по достоинству и по заслугам вашим вам награждения учинить; однако ж во знак нашия к вам милости посылаем ныне с преосвященным Даниилом Негушу Счепчевичем, митрополитом скендерийским и приморским чиноначальником вашим, 160 золотых персон наших да денег пять тысяч рублев на вспоможение разоренным людям и большей в той случай труд понесшим, да ему преосвященному митрополиту, на расплату долгов его в сем случае полученных и на созидание разоренных в митрополии его церквей и монастырей пять тысяч рублев. А впредь, когда мы мир благополучный получим и от претяжких воинских иждивений освободимся, не оставим за вашу верную службу нашею царскою милостию вяще наградити. И понеже мы имеем ныне с салтаном турецким мир, и с нашей стороны желаем оной ненарушимо содержать. Сего ради советуем и вам иметь с ними мир, ежели ж бы оный паки на нас и на государство наше войну (чего в нынешнее время не чаем) всчал, и в таком случае желаем от вас паки по единоверию и единоязычию оружию нашему помощи и обнадеживаем вас всякою нашею царскою милостию и награждением, которая наша милость от вас всех никогда и впредь неотъемлема будет. Впрочем, объявит нашу к вам милость бывшей здесь, при дворе нашем, преосвященный Даниил, митрополит скендерийский. Дан в царствующем нашем граде Санкт-Питербурхе лета от рождества Спасителя нашего 1715, июля в 9, государствования нашего 34.

Глава VII САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В ИТАЛИИ И ДУБРОВНИКЕ. 1716–1722

1. Савва Владиславич приезжает в Дубровник из России. – Попытка построить православный собор в городе Святого Влаха. – 2. Савва Владиславич в Венеции. – Женитьба Саввы Владиславича. – Семья патрицианки Вирджинии Тревизан. – 3. Савва Владиславич, русский посланник у папы Климента XI. – 4. Савва Владиславич, венецианский патриций.

1

Савва Владиславич, надворный советник царя Петра I, в 1716 году испросил у него отпуск, чтобы поехать в Дубровник, повидаться с престарелой матерью и другими родственниками. Это означало, что Владиславич возвращался в город Святого Влаха впервые после почти тридцати лет, проведенных в Царьграде и Москве.

Сенат Дубровника воспринял этот визит как честь для государства и потому выслал навстречу Владиславичу двух своих дворян, Марина Каботу и Владислава Бунича, которые должны были торжественно препроводить его в город. Они встретили его на границах Дубровницкой республики и приветствовали от имени князя и сената.

Царь Петр I передал своему советнику собственноручное письмо дубровницкому князю и сенату. Это письмо написано в Пьемонте на русском языке 14 июля 1716 года, заверено большой печатью Петра I и хранится в Архиве Дубровника:

Светлейший Князь и высокий Сенат, поскольку наш Надворный советник, граф иллирийский Савва Владиславич отбывает в Дубровник навестить свою семью и уладить домашние дела, а также по Нашему указанию совершить и некоторые Наши дела,

Мы сего Нашего Надворного советника наилучшим образом рекомендуем Вашей светлости, дабы не только всюду в вашей области свободно и без всяких препятствий пребывать мог, но и дабы вы ему во всяком случае покровительство оказали и всем его оправданным желаниям и просьбам удовлетворение учинили. Мы эту услугу будем рассматривать особым знамением вашей доброй воли к Нам и вашей готовностью всегда в похожих делах идти навстречу нашим подданным. С этим Вашей Светлости желаю доброго здоровья и остаюсь с Нашей любезностью благосклонный Петр

Дано в Пирмонте, 14 июля 1716 года, а в царствие Наше 35 года.

Говорят, что Петр передал Владиславичу еще одно письмо для венецианского сената, но разыскать его не удалось.

Отправляясь из Москвы в далекое путешествие, Савва Владиславич не мог даже предположить, что его отпуск продлится целых шесть лет. За эти годы он выполнит различные миссии, самой важной из которых станут переговоры с папой Климентом XI по урегулированию отношений между католической церковью и Россией, на тот момент совершенно неприемлемых.

Судя по всему, Владиславич из Москвы прибыл сразу в Венецию, и только оттуда в октябре 1717 года направился в Дубровник. Есть сведения, что Владиславич гораздо раньше, скорее всего, после бегства из Ясеника, оставил в Дубровнике свою старую мать и, вероятно, других членов семьи, что видно из письма царя Петра I. Кроме решения семейных вопросов Владиславич хотел построить в городе Святого Влаха православную церковь, поскольку ни одной до этого в нем не было. Это дало бы ему возможность похоронить там в случае смерти свою мать, которая тогда уже была глубокой старухой. Сенат Дубровника подтвердил, что сам Петр Великий предлагал через Владиславича построить такую церковь. Это следует из письма, направленного 30 лет спустя, 20 января 1771 года, дубровницким посланникам в Петербурге – Марину Франьину Тудузичу и Франье Раньини историком Дубровника Колетти.

Сенат Дубровника не пошел навстречу Владиславичу, хотя у Саввы среди сенаторов было много приятелей и друзей молодости, прошедшей в этом городе, и «напрасно он их не столько просил, сколько одаривал деньгами и другими подарками», как пишет историк Дубровницкой республики Энгель. Тот же Энгель говорит, что у Саввы среди правителей Дубровника было «много друзей семьи», и добавляет, что по поводу строительства православной церкви «от Петра царя русского пришла записка в подкрепление просьбы». Сенат Дубровника, поддавшись давлению иезуитов, не разрешил строительство православной церкви на территории республики. В Дубровнике саму эту просьбу сочли осквернением католической веры. Обсуждая этот вопрос на пленуме Сената, некоторые сенаторы вспоминали предание о посещении в 1219 году города Святого Влаха святым Франциском Ассизским, который якобы предсказал, что Дубровник потеряет независимость, если позволит возвести на своей территории хоть одну иноверческую церковь. Мы точно знаем, что в 1435 году дочь косовского князя Лазара Елена, вдова великого князя Сандаля Хранила, Богумила, хотела построить православную церковь перед дубровницкими воротами, с тем чтобы быть в ней похороненной. Ее просьбу поддержал всемогущий деспот Джурдже Бранкович, в государстве которого дубровчане заработали торговлей огромные богатства; однако сенат Дубровника отверг просьбу княгини, заявив, что дубровчане не могут удовлетворить ее пожелание, поскольку папа отлучит их от церкви. Этот факт свидетельствует, что Дубровник на протяжении веков благодаря влиянию Рима был мощным оплотом католицизма. Энгель сообщает, что в 1743 году папа Бенедикт XIV направил сенату Дубровника и тогдашнему архиепископу Анджело Франко специальное письмо, рекомендуя не разрешать поселяться в Дубровнике людям восточной веры, монахам и любым другим православным служителям и не разрешать им проводить свои обряды в Дубровницкой республике. Напротив, тех восточных христиан, что приезжают на некоторое время в Дубровник по торговым делам, следует обращать в католическую веру с помощью специально выделенного священника.

Ииречек также свидетельствует, что Дубровник во времена старых королей пристально следил за православными на своей территории, особенно во времена деспота Джурдже Бранковича. К нему дубровчане относились с особым уважением, как и к другим богатейшим людям из окрестностей, но переходить грани разумного в демонстрации благорасположения (вроде сооружения на территории города иноверческой церкви или исполнения чужих церковных обрядов) не спешили. Доказательством этого было и то, что в сербских пригородах Дубровника, где еще в XIV веке в Жупе и Конавалах жили только православные сербы, было запрещено строить православные церкви. Запрет коснулся даже дочери одного из светлейших и величайших защитников христианства, косовского героя князя Лазара. Однако Савва Владиславич, направляясь в Дубровник, надеялся, что письменная рекомендация русского царя приведет в чувство фанатично настроенных жителей Дубровника и заставит их хорошенько подумать, прежде чем отказать высокопоставленному царскому чиновнику и сербскому дворянину. С этой целью Владиславич и купил в Дубровнике дом с садом, о котором пишет Колетич, что также следует из документов дубровницкого Архива. Владисливич приобрел его, чтобы построить в саду церковь, где могла бы обрести вечный покой его мать. Теперь там находится православная часовня ев. Георгия на Посате, с внешней стороны большой городской стены, на которую вечерами дубровницкая крепость Минчета бросает свою тяжелую тень. Сад и дом сегодня, вероятно, выглядят так же, как и в те времена; единственное, что изменило их облик, так это сама часовня св. Георгия, выстроенная намного позже, и ряды могил дубровницких православных сербов с герцеговинскими именами.

По обеим сторонам лестницы, которая ведет из сада в часовню, расположены две небольшие террасы, лишенные растений. Это гробницы сербских повстанцев, погибших во время знаменитого герцеговинского восстания 1876–1878 годов, которые скончались в Дубровнике от ран или болезней. В левой, что находится у самых дверей часовни, покоится молодой герцеговинский повстанец Андрия Дучич, отец автора этой книги.

Наш известный церковный автор, епископ д-р Никодим Милаш, рассказывая о кладбище на Посате, говорит, что дубровницкие сербы, до конца XVIII века не имевшие своей церкви, собирались в домике у подножия холма Срдж, куда приходили совершать обряды православные священники из Герцеговины. После смерти тела зажиточных православных переносили в Герцеговину, а бедняков хоронили тайком, ночью, на пустырях под Срджем. Стараниями русского государственного деятеля графа Воронцова, домик в саду на Посате был перестроен в церковку св. Благовещенья, в которой появился постоянный священник. Вскоре тут образовалось кладбище, где, начиная с 1803 года, беспрепятственно хоронили православных.

В 1808 году, во время французской оккупации, генерал Клозель запретил сербам хоронить покойников на Посате и в других местах вокруг города. Однако после ухода французов наших людей хоронили там вплоть до 1837 года, после чего было создано нынешнее новое сербское кладбище в Бонинове. На Посате несколько позже иногда кого-нибудь хоронили в братских могилах, особенно, как мы уже говорили, после герцеговинского восстания.

Церковь св. Благовещенья восстановили в 1906 году, и теперь она посвящена св. Георгию. Городская община Дубровника в 1940 году приняла закон о строительстве новой дороги от Плочи на Груж как раз через это православное кладбище и часовню, после чего они окончательно исчезнут с лица земли.

Документы дубровницкого Архива подтверждают, что сад с домом действительно принадлежал Савве Владиславичу. Правда, эти документы относятся не к самому Савве Владиславичу, а к неким потомкам его семьи. Этот архивный документ представляет собой договор купли-продажи «сада с палаццо», заключенный между некой госпожой Солумией Лучич, урожденной Владиславич, и двумя опекунами сербской православной общины, которая как раз в то время была основана в Дубровнике. Здание было продано за 700 цехинов, а земля приобретена для устроения церкви и кладбища.

Сделка была заключена 18 июня 1790 года. В договоре указано, что передача собственности совершается с согласия трех дочерей госпожи Солумии: госпожи Мары, вдовы Иована Ризнича, госпожи Гоши, вдовы хаджи-Христофо-ра Николича и госпожи Анны, супруги Андрия Филотича.

Эта Солумия была «племянницей» Саввиной семьи, и, скорее всего, она унаследовала или купила строение на Посате. Однако в дубровницком Архиве нет никаких документов, свидетельствующих о том, когда и у кого его купили сами Владиславичи.

Так и случилось, что это «палаццо», которое, как утверждает Колетич, и в котором он жил во время пребывания в Дубровнике в 1717 году, купил Савва Владиславич, не было разрушено, но перестроено в церковь, а затем, как теперь говорят в Дубровнике, опять переделано в жилой дом. Наконец, в 1906 году здание отремонтировали, но при всех перестройках его внешний вид не менялся.

Что же касается госпожи Солумии, то она приходилась родней тем самым Владиславичам, что жили в Херцег-Новом, или, скорее всего, в Рисно, поскольку именно там проживала еще одна семья Владиславичей, имевшая свой герб, который описывает И. Зибмахер[67].

Вероятно, от этих Владиславичей происходит их последняя ветвь в Боке, госпожа Евросима Лакетич, урожденная Владиславич, похороненная в монастыре Савин, которая именно под этой фамилией завещала в 1855 году сербскому народу великолепный дом в Херцег-Новом, в котором разместилась Сербская мореходная школа, позже перестроенная под государственную гимназию.

На здании Сербской мореходной школы еще сохранился герб князей Владиславичей, точно такой, какой в 1722 году венецианский Сенат, а в 1725 году и Сенат московский признали принадлежащем Савве.

Госпожу Солумию Владиславич-Лучич вспоминает также Герасим Зелич в знаменитом «Путеводителе»: он рассказывает, как встретил ее в Триесте и долго беседовал с ней. На самом деле договор купли-продажи, о котором мы говорили выше, был заверен в Триесте18 июля 1790 года подписью тамошнего нотариуса Джакомо Гравизи, а также подписью тамошнего дубровницкого консула Джузеппе Белуска.

Между тем в дубровницком Архиве существует документ о другой недвижимости, принадлежавшей в Дубровнике Савве Владиславичу. Это здание, которое ему, в соответствии с официальным документом, подарил дубровницкий властелин Владислав II де Джуча 27 апреля 1712 года. Дарственная зафиксирована в соответствующих книгах. Это здание также находилось по ту сторону городской стены, в Бонинове, в месте, которое ныне называется «Меж трех церквей». В Дубровнике все знали, что Владиславич оказывал дубровчанам, попавшим в Россию, множество услуг, и поэтому его особенно уважали в городе Святого Влаха. Только так можно понять, почему он, настоящий русский богач, принял такой скромный дар в скромном, хотя и знаменитом городе.

В домике Владиславича «Меж трех церквей» в настоящее время находится какое-то заведение католических монахинь. Мы не смогли установить, когда и как это здание перешло в их руки.

Сенат Дубровника в 1717 году с особым почтением принял царского надворного советника Савву Владиславича, но все-таки доставил ему огорчение. Владиславич и до этого оказывал услуги дубровчанам в Москве, особенно когда Сенат обращался к нему с письмами «al molto illustre signor Sava Vladislavich, Nobile Illirico». Даже во время последней поездки в Дубровник Савва Владиславич с одобрения царя Петра отправил из нашего Приморья в Венецию, к тамошнему русскому резиденту Петру Неплюеву, нескольких дубровчан. Оттуда они выехали в Россию, где отличились на службе в морском флоте. Среди них были Беневени, Натальи, Водопич, Стульи и Алтести. Другим доверительным поручением царя была забота о русских молодых людях, посланных в Венецию обучаться морскому делу, о чем мы еще расскажем.

После неудачной попытки построить православную церковь Савва Владиславич порвал отношения с правительством Дубровника и покинул город вместе с семьей, направившись в Боку Которскую. И больше ни разу в жизни он не посетил город Святого Влаха.

Прибыв в Боку Которскую, он построил в Херцег-Новом прекрасный дом для Владиславичей, которые должны были остаться там жить и жили на протяжении всего XVIII и первой половины XIX века. Представляет интерес посвящение, оставленное последней благотворительницей в завещании, при передаче Сербской мореходной школе дома с мраморным гербом Саввы Владиславича: «Этот дом, в котором я живу, и сад вокруг дома – третья часть отцовского наследства, а остальные две выкупил мой покойный муж у наследника покойного моего отца; и я желаю, чтобы оно пошло на пользу школе, установление которой с благонадежностью ожидается в соответствии с волей почивших Иована Бошковича и Георгия Джуровича, написанной на сербском диалекте нашими кириллическими церковными буквами ради пользы нашей молодежи».

Колетти считает, что письма царя, которые Савва Владиславич привез с собой в Дубровник, были в большей степени приказом, нежели просьбой. Современный дубровницкий историк полагает, что просьба Владиславича о постройке православной церкви в Дубровнике не была выполнена по двум причинам: во-первых, из-за вековой религиозной нетерпимости Дубровника, а во-вторых – исходя из собственных государственных интересов республики. Православная община и церковь в городе Святого Влаха, полагает он, привлекла бы множество православных из близлежащих областей, находящихся под турецким правлением, и это не понравилось бы султану, который таким образом потерял бы богатых подданных. Этого Дубровник никак не желал. Дубровчане отказали Владиславичу, потому что православные могли бы по численности превысить католиков и «навязать Дубровнику своего господаря». Это и стало причиной того, что сенат Дубровника 10 ноября 1717 года ответил на царское письмо с надлежащим уважением, но не принял на себя никаких обязательств. Он искренне благодарил за честь и внимание, оказанные «светлейшим главой славянского языка и народа», изъявляя царю «свое особое восхищение, переходящее в обожание», и выразил готовность исполнить все его желания. Сенат добавляет, что он во всем (!) пошел навстречу пожеланиям Саввы Владиславича, «исключительному и умному человеку», подписавшись нижайшими слугами и т. д.

Следует подчеркнуть, что письмо царя Петра I, которое Владиславич предъявил Сенату Дубровника, помимо вопроса о строительстве православной церкви в городе Святого Влаха, имело исключительно важное политическое значение: оно считается первым политическим контактом царской России с Дубровницкой республикой. Сразу скажем, что эти контакты, длившиеся вплоть до исчезновения дубровницкого государства, начались исключительно благодаря сербу Савве Владиславичу. Однако добавим, что после отказа построить православную церковь царь Петр I никогда более лично не обращался к Дубровнику, равно как и Савва Владиславич больше не приезжал туда.

Хорватский историк докторр Франьо Рачки пишет, что таким образом маленькая дубровницкая приморская община в начале XVIII века, когда Россия вышла к Азову, вошла в сношения с северной славянской державой (поскольку Россия, становясь морской силой, сама начала влиять на события, происходящие в западных странах). Герцеговинец Савва Владиславич, «который гордился титулом дубровницкого князя», говорит Рачки, и состоял на русской службе, «обратил внимание великого царя на наш берег Адриатического моря, указывая на огромную пользу, которую могла бы принести России Черногория, отдав под ее власть одну из своих крепостей». Иными словами, Рачки полагает, что сенат, отказав Савве в строительстве православной церкви, не испортил только что начавшие складываться отношения с Россией. Отношения русского царя с сенатом Дубровника, отмечает Рачки, были серьезно испорчены только во время русско-турецкой войны 1768 года, во время царствования императрицы Екатерины.

Как свидетельствуют русские источники, Савва Владиславич, настроенный против дубровницкого Сената в связи с отказом строить православную церковь, покинул город с тем, чтобы больше никогда в него не возвращаться. В то время отъезд из Дубровника в Боку Которскую фактически означал выезд за границу, так как Герцег-Нови, который турки оккупировали с 1483 по 1538 годы, в 1687 году захватили венецианцы. После изгнания в район Требинья турецкие беженцы отняли в Герцеговине сербские земли и, поселившись на них, смешались с принявшими ислам местными жителями. Порабощенные сербы, лишившиеся своих очагов, во главе со Стратимировичем и Воином Войновичем перебрались в Боку, чтобы поселиться в этой венецианской области на землях, которые ранее принадлежали Турции.

В 1717–1718 году Савва Владиславич пребывал в Херцег-Новом, который был к тому времени почти весь заселен православными сербами, а также многими герцеговинскими семьями, которые он хорошо знал даже по именам. Там образовалась новая почти что Герцеговина.

Между тем сам Херцег-Нови был организован по венецианскому образцу. В городе обосновался венецианский наместник, который подчинялся наместнику Котора, а оба они зависели от главного наместника в Задаре. Втроем они составляли представительство венецианских властей в Далмации и Боке. В некоторых населенных пунктах Боки существовали так называемые коммунитады, состоявшие из шести человек, избираемых народом из своей среды каждые шесть лет, капитана, четырех судей и писаря. Они разбирали гражданские дела, все делопроизводство велось на сербском языке. Такой коммунитад существовал и в Топле, в церкви которой хранятся многие подарки, привезенные Саввой Владиславичем из Москвы.

Благодаря мягкости венецианских властей, православные сербы в большом числе поселялись в районах, подвластных дожу, поскольку землю они получали с одним-единственным условием: верно служить дожу. Сербам предоставляли некоторое количество денег и четыре надела земли, а также свободу вероисповедания, о которой они и мечтать не могли в сербском Дубровнике. Католическая церковь была агрессивной лишь в тех регионах, где она опасалась стать религиозным меньшинством. Откровенно говоря, католическая церковь всегда была опорой итальянской государственности, в полном соответствии со старым изречением: «Ubi ecclesia cattolica ibi Italia»[68]. Все это происходило в сербских районах, однако не везде одинаково. В то время как Рим руководил в Боснии военной экспедицией по уничтожению так называемых схизматиков, итальянская республика Святого Марка позволяла себе проводить в Боке либеральную политику.

Савва обнаружил в Херцег-Новом множество семей из Требинья. Венецианский дож Джованни II Корнер воевал с турками в Требиньском крае в 1687–1693 годах с помощью тамошних сербов, которые позже были вынуждены переселиться в Боку. Во время той войны был взорван славный требиньский монастырь Тврдош, опустевший в 1708 году после переезда в Херцег-Нови митрополита захумского Савватия Любибратича. Так что наш Савва Владиславич в 1717 году, через шесть лет после восстания Милорадовича, которое он сам из Москвы помогал организовать, повстречался в Херцег-Новом со многими знакомыми герцеговинцами и священниками.

Мы не располагаем сведениями о том, кого именно из членов своей семьи Савва вывез из Дубровника в Херцег-Нови и проживали ли там до его приезда в 1718 году другие члены семьи, а именно: жена Дуки госпожа Сима и жена Живко госпожа Канда «с некоторыми детьми», о которых он сообщает в письмах. Неизвестно также, где умер Дука. Поиски документов в Боке Которской и Герцеговине не увенчались успехом, память о нем сохранилась только в народных преданиях. Вернул ли им Ахмет-паша их земли в Герцеговине, чтобы они смогли вернуться «к домам своим», как просили визиря в письмах? Мы знаем только то, что Савва Владиславич во время первого возвращения из Царьграда в Россию (1705) привез с собой четырех сыновей брата Иована, которые заняли позже высокие государственные посты; а на этот раз (1722), после шестилетнего пребывания в Италии и поездки в Дубровник, привез в Россию старую мать, госпожу Симу, которая потом умрет в Петербурге. Во всяком случае из письма русского адмирала Матии Змаевича своей семье в Пераст видно, что еще в 1714 году в нашем Приморье, недалеко от Пераста (наверное, в Херцег-Новом или Рисане, если не в самом Дубровнике), проживала большая часть семьи Владиславичей, изгнанная из Ясеника.

Будучи весьма набожным, Савва Владиславич на Топле близ Херцег-Нового нашел сербскую православную церковь Святого Георгия. Венецианцы позволили возвести эту церковь в то время, когда там проживали всего двадцать не перешедших в католичество семей. С приходом жителей из Герцеговины она стала слишком тесной, и жители Топлой в 1709 году начали строительство нынешней епархиальной церкви, завершив постройку в 1713 году, то есть всего за пять лет до приезда Саввы Владиславича в Боку Которску. Церковь освящал требиньский митрополит Савватий Любобратич, который прибыл сюда после изгнания из требиньского монастыря Тврдош в 1693 году, и скончался здесь, в Боке, в 1716 году, после чего эта церковь в Топле стала митрополичьей. Ранее посвященная святому Георгию, она стала церковью Вознесения Христова. Однако ее преследовала печальная судьба: здание пришлось разобрать из-за сильной осадки грунта, после чего церковь восстановили только в 1865 году. Мы упоминаем об этом по той причине, что в нынешней церкви хранится священная утварь, которую Савва прислал позднее из России. А церкви святых Петра и Павла в Рисане он подарил Минеи в память о днях, проведенных в Боке.

Особое внимание привлекает большая церковная памятная доска красного камня на полу церкви в Топлой, которую граф Матвей Владиславич (Мато, якобы брат Савы) привез из России; точно такая же доска, со временем истертая ногами, находится в монастыре Савини.

Доска из церкви в Топлой вначале была установлена в старой церкви Св. Георгия, потом ее перенесли в церковь Вознесения, где она и по сей день находится посреди пола с сильно поврежденными кириллическими буквами и с полностью сохранившейся латинской надписью:

COMES SABBAS WLADISLAVICH

AVGUSTISSIMAE CAESARAE MAESTATIS

PETR I MAGNAE RUSSIAE IMPERATORIS

CONSILIARIUS HINTIMUS

ANNUENTE EXCELSO SENATU

MONUMENTUM HOC

COMITISSAE THEOPHANIAE WLADISLAVICH

PARENTI SUAVISSIMAE

RELIGIONI ET DISCIPLINA GRAECAE ORTODOXAE

ET POSTERIS

POSUIT

ANO A CRISTO NATO MDCCXII

IBIDUS OBRIS

Возвращаясь несколько месяцев спустя из Дубровника и Боки Которской в Венецию, Савва наверняка бросил последний взгляд на Дубровник, который всегда был более католическим монастырем, нежели славянской республикой, и который так и не смог выйти из партикуляризма, навязанного несчастным вливанием чужеродной крови и иностранной культуры. У Саввы Владиславича в Дубровнике были старые друзья времен его молодости; в Царьграде он был знаком со многими так называемыми дубровницкими посланниками, которые время от времени приезжали туда, чтобы вручить султану дань; наконец, там оставались его новые знакомства, заключенные во время последней поездки. Но из-за запрета на строительство в городе Святого Влаха православной церкви Дубровник, вне всякого сомнения, в лице Саввы Владиславича, личного соратника царя, потерял мощного покровителя и друга.

Не следует забывать, что Владиславич в России был отцом родным для местных католических священников и общин. Об этом позволяют судить его отношения с адмиралом Змаевичем. Савва Владиславич за толерантное отношение к католикам в России даже получил от папы орден Золотой шпоры (как записано в одном из документов), или орден Константина (как числится в другом). Он сохранил эту толерантность до конца своих дней, даже после оскорбительного решения дубровная относительно его смиренного желания. Два года спустя (1720) Владиславич станет послом Петра Великого при папе Клименте XI, чтобы заключить Конкордат с Россией. И там он с уважением относился к католической церкви, хотя обида на поведение сената Дубровника все же оставалась.

Впрочем, лично к Савве Владиславичу в Дубровнике относились с симпатией и уважением. О его авторитете среди правителей вспоминает Симеун Кончаревич в «Летописи», а позднее и историк Энгель в «Истории Дубровницкой республики». Наконец, властелин и известный поэт Иван Градич (де Гради), священник ордена иезуитов в монастыре Св. Иакова в Дубровнике, относился к Савве Владиславичу с большим уважением. Свой гимн «Пламень северный» во славу Петра Великого, одержавшего победу в Полтавской битве, он посвятил советнику царя Савве Владиславичу следующими словами: «Пламя северное, то есть воспевание и хвалу Московского величества, посвящаю Пресветлому и Превозвышенному Господину Савве Владиславичу, Его Величества Советнику, золотой шпоры Кавалеру, Князю, Властелину славянскому, от Игнация Градича, Дубровчанина, общества Иисусова лета Господня 1710».

Таким же уважением он пользовался и во всем нашем Приморье. Христифор Мазарович из Пераста написал и опубликовал в Венеции брошюру, в которой описывается захват в 1716 году сарацинского корабля близ Драча. Книгу он посвятил графу Савве Владиславичу, указав в посвящении, что Савва был «наделен величайшими свойствами духа и сердца». Мазарович по профессии был врачом. Он также служил какое-то время в русской дипломатической миссии в Персии.

Савву Владиславича воспел еще один поэт, его современник, житель Приморья, католик Иероним Каваньянин из Корчулы: «Владиславич святой Савва, замечательный постельничий Белого Царя московского, Папою в дворяне возведенный, златокрестным витязем созданный».

2

Савва Владиславич в 1716 году сначала приехал в Венецию и только после годичного там пребывания, во время которого занимался разными царскими и личными делами, направился в Дубровник. В течение этого года Савва Владиславич получал собственноручные письма от царя Петра Великого, который в то время совершал второе путешествие по Европе. Письма приходили в Венецию. Царские письма, адресованные Савве, еще в 1750 году собрали некий подполковник Зиновьев и его товарищ Иван Туровский. Они представляют огромный интерес, поскольку многое говорят о личных отношениях между царем Петром и его советником Владиславичем.

Сразу после получения из Пирмонта царского письма от 14 июня 1716 года Владиславич выехал в Венецию, где уже в сентябре того же 1716 года получил указание царя Петра отыскать специалиста по изготовлению корабельных мачт. Письмо Владиславичу отправила 14 сентября 1716 года из Копенгагена и царица Екатерина, которая просила заказать ей в Италии для Петербурга 30 статуй, «от которых 10 до пояса». Существует также письмо от 14 декабря 1716 года, которым царский секретарь Макаров извещает Владиславича, что царь прибыл в Амстердам 7 декабря и что ожидает к Рождеству прибытия царицы. В письме от 1 февраля 1717 года царь Петр I пишет из Амстердама Савве Владиславичу, чтобы тот приобрел для него как можно больше мраморных белых и черных плит разного размера, по одному и по полтора квадратных метра для отделки фасадов. В этом же письме царь сообщает Савве, что приказал выслать ему 2 363 рубля на различные нужды. В письме от 15 февраля 1717 года из Амстердама царь требует от Владиславича прислать ему стеклодува, а также книгу Боккаччо, чтобы перевести ее на русский язык.

Собственноручные письма царя Петра, малую часть которых мы здесь приводим, отправлены Савве в Италию из Амстердама, Роттердама, Парижа, Берлина и Петербурга. Большей частью в них говорится о личных поручениях царя и царицы, которые Савва должен был выполнить в Венеции. Сохранилось 46 таких писем. В подборке находится письмо царицы Екатерины от 19 марта 1717 года, в котором она благодарит его за посланные ей вещи, просит присмотреть различные модные украшения и прислать ей образцы на пробу. Особенно интересно письмо от 24 марта 1717 года из Роттердама, в котором царь требует, чтобы Савва как можно скорее прибыл для встречи в Париж[69]. 28 мая 1717 царь вновь собственноручно пишет Савве из Парижа в Венецию о каких-то деньгах для дипломатического агента в Венеции Беклемишева. Также 21 августа 1717 года царь из Амстердама приказывает Владиславичу выдать некую сумму Юрию Кологривову, которого послали в Италию найти художников и купить различные вещи; Савва под расписку должен был выдать ему требуемые суммы. Из Берлина царь Петр пишет Владиславичу, чтобы тот, по договоренности с дипломатическим агентом Беклемишевым, отправил некий товар кораблем; точно так же 18 февраля 1717 года извещает Владиславича о фрегате «Армонт», отправленном в Ливорно за грузом. Известно также весьма характерное письмо из Парижа, в котором царь сообщал о том, что племяннику Саввы Владиславича выплачено 4 тыс. рублей долгу (об этом племяннике мы еще расскажем).

Судя по письмам царя и царицы, которые отправлялись едва ли не ежемесячно в течение всего 1717 года, можно сказать, что Савва Владиславич безвыездно пребывал в Венеции до последнего упомянутого выше письма, то есть до осени. Тут в переписке наступает перерыв до августа 1718 года, после которого наступает новый период, до февраля 1720 года. Это позволяет сделать вывод о том, что именно тогда Владиславич находился в Дубровнике, начиная с августа 1717 года. Это подтверждается и упомянутым решением Сената от 26 октября 1717 года, в соответствии с которым дворяне Никша Бунич и Марин Кабога должны были приветствовать Савву Владиславича от имени дубровницкого князя и торжественно препроводить его в город.

Если судить только по приведенной переписке, то может показаться, будто Савва Владиславич приехал в Венецию ради мелких приобретений для царя, которые мог сделать только он как знаток итальянского языка и венецианских обычаев. В письмах речь идет о заказе статуй, отправке мастеров, покупке макетов разных кораблей, украшений для платьев царицы, а также о поставках для армии, флота, монетного двора и т. и. Наконец, Савва приобретал и подарки для известных русских вельмож, своих приятелей. По поводу таких посылок, особенно для братьев графов Апраксиных, друживших с Саввой с первых дней его пребывания в России и до самой смерти, велась обширная переписка с царскими чиновниками: последние жаловались на то, что не получили от Владиславича положенную таможенную пошлину. Это следует из списка, хранящегося в частном архиве княгини М.П. Долгорукой.

Из приведенных писем следует, что Петр Великий, несмотря на войну со Швецией и постоянную занятость другими важными государственными делами, настаивал, чтобы в России развивались искусства, украшавшие его «маленький парадиз» Петербург, которому он пророчил будущее «нового Амстердама» или «новой Венеции». Судя по всему, Савва Владиславич в Венеции делал все больше и больше заказов. В декабре 1717 года он пишет царю: «Две статуи, а именно Адам и Ева, которые я наилучшему здешнему мастеру Бонаце делать заказал, скоро будут готовы и, надеюсь, так будут хороши, что в славной Версалии мало таких видали; также отсюда думаю положить на корабль сотницу-другую досок наилучших ореховых для убору палат Вашего Величества».

Дополнительно Владиславич должен был в Италии присматривать за русской молодежью, посланной на обучение морскому делу. Русский историк Милюков пишет, что молодые люди не могли привыкнуть в Венеции к местному быту и культуре, тосковали по родине. При этом молодые дворяне и простолюдины терпеть не могли море. В 1697 году пятьдесят человек приехали в Венецию, Англию и Голландию, чтобы выучиться на кораблестроителей, но ни один из них так и не связал свою жизнь с флотом. В Венеции они не хотели выходить из домов, «опасаясь католической церкви и презирая иностранцев». Известен пример некоего Неплюева, который писал: «Не разумею я тут ни язык, ни науку». Другой юноша, Буженинов, пишет, что его заставляют «учить их географию, а я и их азбуки не понимаю».

Царь обязал Владиславича отобрать из молодых людей, обучавшихся в Венеции, лучших для прохождения службы на флоте, и позаботиться об их воспитании и образовании. Русский посланник Коной Зотов, который перевел много французских книг на русский язык, занимался тем же самым в Париже.

Общий надзор за молодыми людьми, которых Петр Великий целыми группами посылал за границу для обучения и которые, как правило, принадлежали к именитым русским родам, также поручался выходцам из лучших русских семей. Едва заняв Азов, царь послал за границу первую группу молодых аристократов для обучения морскому делу. Многие из них стали позже выдающимися государственными деятелями, например, Александр Меншиков и Гаврила Головкин. В Голландию также были посланы молодые люди из придворных кругов, такие, как И. Л. Нарышкин, М. Голицын, А. А. Черкасский, А. Долгорукий, И. Лобанов, Петр Пушкин, И. А. Русов, Ф. В. Шереметев, В. Д. Мамонов.

В Голландии за юношами наблюдал князь Иван Львов, в Париже – царский посланник Зотов, а в Венеции – советник царя Савва Владиславич. После Венеции ученики отправились в Испанию, в Морскую академию. Среди них был Иван Неплюев, позднее русский посол в Царьграде, один из видных дипломатов Петра Великого. Также в морских школах за рубежом учился и знакомый нам граф Петр Андреевич Толстой, позднее русский посланник в Царьграде и друг Саввы Владиславича; правда, он уже был в зрелом возрасте, имел жену и детей. А поехал учиться, как говорят, только для того, чтобы потешить царя Петра.

Несмотря на то что царские вельможи, солидные представители знаменитых дворянских родов, следили за молодыми людьми, потребности студентов зачастую обеспечивались весьма скудно. Об этом писал из Парижа Коной Зотов. Для нас представляет интерес его письмо царю о Саввином племяннике Ефиме: он пишет, что дядя совсем забыл о своем племяннике, и кредиторы бросили его в долговую тюрьму, где тот и пребывает в крайней беде. «Хотя весь мир и знает, что он родом из Дубровника, здесь его все считают русским дворянином», – пишет Зотов, обеспокоенный тем, что судьба этого студента может навредить авторитету России за рубежом. Зотов просит царя, чтобы тот приказал Владиславичу выплатить долги Ефима. (Это царь сделал лично, о чем и сообщил Савве в упомянутом письме, отправленном из Парижа в Венецию в 1717 году, с требованием выплатить 4 тыс. рублей долга, сделанного молодым Владиславичем.) С другой стороны, знаменитый прадед Пушкина арап Абрам, или Ганнибал, также в 1718 году жаловался во Франции секретарю царя Макарову «о нас, бедных». Это относилось прежде всего к нему, а также к его товарищам, которых, как и его, послали изучать за границей механику, технику и морское дело. Похоже, именно секретарь Макаров отправлял за границу деньги юношам, и делал это нерегулярно или не в полном объеме. Письма Ганнибала Макарову о его денежных бедах (он учился в Меце) и о нежелании возвращаться в Россию морем из-за боязни опубликовал в своих трудах академик Пекарский[70].

Русские студенты большими или малыми группами обучались в Англии, Голландии, Франции и Италии, и даже, похоже, у нас в Перасте, тогда принадлежавшем Венеции, в школе мореплавателя Марко Маринковича. Неплюев в своих заметках пишет, как после возвращения в Россию он сдавал экзамен самому царю и вице-адмиралу Змаевичу, нашему земляку. Группа Неплюева прибыла в Венецию в 1716 году и состояла под надзором Владиславича, после чего отправилась в Испанию, чтобы оттуда по царскому приказу в 1720 году возвратиться в Россию.

Необходимо отметить, что верфи Венеции в то время славились по всему миру. Туда обращались за кораблестроителями Генрих VIII из Англии, Петр Великий из России, а также король польский. Венеция и раньше славилась своими кораблями. Данте воспевал венецианские верфи, ими восхищался Галилей. Венецианский Арсенал Arx Senatus считался восьмым чудом света.

Корабли в Венеции заказывали не только иностранные государства, но и отдельные личности; не только итальянцы, но и иллирийцы. После создания собственного флота Венеция превратилась в маленький воинственный Рим. Постоянно увеличиваясь со времен правления Карла Великого, венецианский флот добивался ярких побед, особенно при дожах Трибуно, Орсеоло и Энрико Дондоло, который, будучи слепым, захватил Царьград, и, наконец, под командованием знаменитого Морозини, побеждавшего турок в Эгейском море и участвовавшего в славной морской битве при Лепанто. Можно сказать, стяг венецианского флота вернул разобщенной средневековой Италии славу былых времен.

Царь дал Савве и другие поручения в Венеции. Так, в 1717 году он пишет своему представителю в Венеции Беклемишеву: «Приказываем мы снарядить два корабля: один из Петербурга с кожами, и дегтем, и воском к вам в Венецию, а другой из Архангельска с кожами в Ливорно, и будут они адресованы на надворного советника Савву Рагузинского. Старайтесь, дабы товар был продан по общей цене». В то же время царь писал своему министру в Голландии, князю Куракину, о более серьезном деле: «Несколько дней тому назад писал мне Савва Рагузинский, что ему в Венеции сказал их (?) представитель, что их (?) король желает женить своего сына на моей дочери, затребовав в придание шесть кораблей; а за то обещает по два миллиона на год, во время нашей войны, а я против этого; и написал Рагузинскому, чтобы на то не соглашался. Но ежели нам то и вправду необходимо, пусть тебе об этом расскажет».

Кажется странным, что в остальных личных письмах царя к Владиславичу не просматривается ни одной просьбы или поручения дипломатического или политического характера. Мои поиски в архивах Венеции, а также в русских документах петровского времени не позволили обнаружить ни единого упоминания о каких-либо делах политического характера, которыми Савва мог бы заняться в Венеции. В венецианских реестрах иностранных дипломатов имя Саввы Владиславича как русского представителя при доже вообще не упоминается. И только в 1720 году русский резидент в Венеции получает от царя аккредитационное письмо для Саввы, адресованное папе Клименту XI, в котором Владиславичу поручается вести в городе Святого престола переговоры о конкордате, поскольку положение католической церкви в России стало нестерпимо сложным, а личные отношения царя с папой окончательно испортились.

Кажется невероятным, что во время длительного пребывания в Венеции Савва Владиславич занимался исключительно приватными поручениями царя и своими личными делами. Неужели все перечисленные поручения не мог выполнить тамошний представитель царя, тот же Беклемишев, а затем и Неплюев? Или же настоящая миссия Саввы так и осталась по сей день нераскрытой? В пользу второй версии свидетельствует то, что царь постоянно информировал Савву об успехах и неудачах в войне со Швецией, о продвижении русской армии, о сражении под руководством генерала Лесли[71] и князя Голицына, а после 2 сентября 1721 года – об удачном подписании мира со Швецией, по результатам которого Россия получила Ингрию, Эстонию, Ливонию, часть Карелии и Финляндии, после чего Швеция окончательно перестала быть великой державой.

Личное приглашение царя немедленно прибыть из Венеции в Париж для встречи с ним также говорит о том, что Савва был ему очень нужен. Во время официального визита во Францию царя окружали ближайшие сподвижники и высокопоставленные чиновники: вице-канцлер Шафиров, Петр Толстой, князь Долгорукий, генерал Ягужинский, секретарь Макаров, личный врач царя Арескин и другие, не менее 57 человек. И все они играли важную роль в блестящей карьере самого Саввы Владиславича.

Известно также, что царь намеревался посетить Венецию. Однако насыщенная программа пребывания в Париже, во время которого он побывал всюду – от Монетного двора до Сорбонны, от парламента до заседания Академии наук, от казарм до дебатов с университетской профессурой о единстве церквей – заняла все его время. Позже мы увидим, что не было ничего странного в том, что для таких споров и дискуссий ему непременно требовался Владиславич.

Царя Петра Великого интересовал вопрос вероисповедания не только в собственной державе, но и в других государствах. В России уважали все религии, кроме иудаизма. Однако эта толерантность породила многочисленные секты, которые часто становились источником беспорядков. В стране развились три главных направления: христианство, ислам и язычество. Из христиан преобладали православные, особенно после разделения церкви на Западную и Восточную. Позже от христианства отделилась большая секта так называемых раскольников, которые, теряясь в толковании туманных и запутанных догм, стали своего рода религиозными коммунистами, однако без примеси мистики и догматики. Они подвергались преследованиям, и потому запирались в своих строениях по 400–500 человек и сжигали сами себя во имя спасения душ; все предметы, которых касались люди иной веры, раскольники считали нечистыми. Подавление других сект также дурно сказывалось на авторитете государства. Поэтому Петр I запретил преследовать сектантов и разрешил им проповедовать открыто, наказывая их только удвоением налогов.

Однако Петр Великий рассматривал вопрос веры как одну из фундаментальных опор всякого государства. С помощью митрополита Феофана Прокоповича по его приказу были написаны новые церковные книги, религиозные исследования и учебники: катехизисы, толкования Евангелия, толкования процесса крещения (окропления или погружения в воду), книга об исповеди, о браке (венчание представителей разных вероисповеданий), история церкви и т. д.

При Петре I в России существовали и другие христианские конфессии. После присоединения литовских, эстонских, финляндских и карельских провинций распространение получило лютеранство, ставшее второй христианской верой после православия. Было много кальвинистов и католиков. Все церкви были одинаково свободны, что, впрочем, всегда отличало православные государства от неправославных. Никому не мешало, что многие высшие офицеры и генералы в армии не были православными: например, граф де Брюс был кальвинистом, барон Остерман и Ягужинский – лютеранами, а наш земляк адмирал Змаевич – католиком и агентом римской пропаганды.

3

Пребывая в Париже в качестве официального гостя Франции во время второго путешествия в Европу, русский самодержец отправился осмотреть знаменитую Сорбонну. Многие так называемые доктора Сорбонны, прослышав о плохих отношениях между Россией и Святым престолом, попытались примирить великого православного царя с папой. Они же подняли вопрос о примирении и объединении христианских церквей. Царь Петр пустился с ними в дискуссию, похоже, догматического характера. Но сорбоннские теологи засыпали его массой религиозных деталей, в которых царь Петр не очень-то и разбирался. Они утверждали, что между католичеством и православием нет разницы, царь же, напротив, подчеркивал, что есть два принципиальных различия, которые разделяют эти две Христовы церкви, но не смог назвать их, отговариваясь тем, что он правитель и солдат, а не теолог. Доктора Сорбонны утверждали, что сам святой Павел настаивал на единстве христианской церкви, и заявляли, что протестанты нашли способ объединиться с некоторыми восточными верованиями. Православие, как и Рим, признает единого Бога, представленного Святой Троицей; различает две природы Христа; разделяет идею первородного греха; проповедует милосердие и отпущение грехов; признает семь священных заповедей; признает, что хлеб и вино в алтаре превращаются в тело и кровь Иисуса Христа; признает таинство святого причастия… Православие признает Богородицу Матерью Христовой; признает святителей на небесах; обожествляет мощи так же, как и католики; велит молиться и подавать милостыню; обожествляет иконы и мучеников; принимает исповедь и причащает; считает, что церковь приняла от Христа право давать законы… Православие признает Святое Писание боговдохновенным; признает традиции и единство христианской церкви, которая суверенно судит о вере, как и католическая апостольская церковь… Говорят, что Петр Великий утонул в дискуссии словно в морской пучине.

А в чем различие? В дисциплине. Но ведь она может быть разной в различных церковных течениях, не нарушая их единства. Царю Петру цитировали святых Фирмилиана, Августина, Эусебио… Единство означает одно, а церковный обычай – другое, как это признали Теофилакт, Деметрий, Иоанн Киприот, Варлаам, Григорий Протосингел… – не прекращали убалтывать царя теологи. Поэтому России не стоит опасаться, что папа отменит некоторые обычаи, ведь позволила же это сделать англиканская церковь – советовали они Петру Великому. Владыки – последователи апостолов, а викарии – Иисуса Христа. Епископ Рима – законный наследник святого Петра, и потому он борется за единство церкви… Доводы сорбоннских докторов смутили царя. Главное, продолжали они, принять верховенство епископского престола в Риме над всеми прочими владыческими столицами христианского мира… Это они внушали царю в Сорбонне.

Папа пользуется властью только для выбора епископов церкви, и то лишь на основании Конкордатов, заключенных с королями… Следовательно, вся разница только в догматах, и состоит она в следующем: православие исповедует, что Святой Дух исходит от Бога Отца, а католики – от Бога Отца и Бога Сына… Но святые Василий и Григорий Теолог разъяснили, что в греческой догматике одно слово обозначает одновременно и «от», и «по».

Царь Петр Великий к концу дискуссии чувствовал себя не лучшим образом. Подобные мелочи привели в смущение самоуверенного царя, естество которого не могло примириться с абстрактной религиозной диалектикой. Доктора Сорбонны все свои принципы изложили для него в специальном Меморандуме, который передали царю 15 июня 1717 года с просьбой вручить его царице Екатерине (!) и попросить ее, защитницу всего великого в государстве, оберечь и Церковь, которая превыше всего.

Историю посещения Петром Великим Сорбонны мы приводим не случайно, да и не без связи с нашим Саввой Владиславичем. Еще 24 марта 1717 года царь из Роттердама вызвал его на встречу в Париж. Как бы это ни выглядело странно, царь вызвал его именно для поддержки в подобных дискуссиях. Нельзя было отказываться от дискуссии в Сорбонне, когда речь шла о примирении со Святым престолом и о последующем объединении христианских церквей.

Следует помнить: царь ответил докторам Сорбонны, что он лично не может ответить им на эти догматические мелочи и теологические тонкости, но согласен, чтобы на Меморандум ответили ученые епископы русской церкви, если и сорбоннские доктора согласятся с этим… Такой ответ напоминает нам методику Саввы Владиславича, которую он применял в дипломатической деятельности: ни в коем случае не обострять, не доводить дело до открытой схватки, не поддаваться страстям, не предлагать быстрых и крутых решений. Отложить все, что не уяснено до деталей. Это – правило настоящего дипломата.

Личное влияние Саввы на результаты дискуссии в Сорбонне доказывает тот факт, что вскоре после этого его послали в Италию в ранге полномочного министра для переговоров с Климентом XI о примирении России со Святым престолом и для заключения конкордата об окончательном решении вопроса о положении католической церкви в России.

Савва Владиславич с 1716 по 1722 год постоянно пребывал в Венеции, с перерывом на выполнение миссии у папы римского. Следует отметить, что именно в этот период на Балканском полуострове и на востоке Европы происходили значительные, судьбоносные события. Это была так называемая венецианско-турецкая война, завершившаяся Пожаревацким миром 1718 года. Как известно, война началась после нападения Кеприли-паши на Черногорию; он стремился наказать, уничтожить ее за восстание 1711 года. А также и для того, чтобы раз и навсегда прекратить сотрудничество Черногории с Венецией, которая была главным врагом Турции в этих краях.

После восстания 1711 года Савва Владиславич не мог равнодушно взирать на кровавый поход Кеприли-паши. Тот был непримиримым врагом всех христиан, а в особенности – сербов. По деду Мехмеду он был албанцем, дед и отец его были визирями. Нуман Кеприли, которого у нас ошибочно называют Чуприличем, словно он серб, в 1710 году женился на дочери султана Мустафы II, а позже и сам стал великим визирем в Боснии. Там Нуман тщательно подготовил поход на Черногорию, и, питая арнаутское чувство кровной мести, решил стереть ее с лица земли с жестокостью и кровожадностью, которых еще не знала история европейских войн.

Он не требовал, как это обычно бывало, покорности от Черногории, вассального подчинения и даже полной аннексии, не требовал заложников, отступных или дани, но немедленно приказал выдать ему бунтовщиков, владыку Данилу и Вукота Вукашиновича из Катуна и еще 18 уважаемых черногорских вождей, чтобы немедленно казнить их. Не добившись выдачи, он начал войну. Нуман ударил из Сараева, через Невесинье и Гацко, по Черногории, ведя за собой 40 тыс. боснийских и турецких воинов. Вскоре он опустошил и без того разграбленную Черногорию, поубивал кого смог и увел в рабство 3 тыс. черногорцев вместе с женами и детьми, а владыку Данилу вынудил скрыться в Сеньской Риеке (Фиуме), откуда тот бежал в Россию. Сразу после этого султан объявил войну Венеции, оказавшей помощь Черногории.

Война началась за несколько месяцев до прибытия Владиславича в Венецию, а развивалась она как раз во время его пребывания в городе Святого Марко. Турки отняли у Венеции Морею, захватили Далмацию и Герцеговину, где за время оккупации боснийский паша с 50 тыс. солдат причинил венецианцам много зла. Но армия дожа отвечала на эти удары захватом Нижней Неретвы, Попова, Требинья и Зубаца, пока не обессилела и не оказалась перед лицом поражения. К счастью, Евгений Савойский во главе армии австрийского императора Карла VI разбил турок под Сентой и Белградом, и Турции пришлось заключить в 1718 году Пожаревацкий мир. Однако по его результатам Венеция, как и после Карловацкого мира (1696), вынуждена была отдать земли, отвоеванные в Южной Герцеговине и в окрестностях Дубровника. Сербы же получили свои приморские земли, оказавшиеся на краю гибели.

4

Мог ли Савва Владиславич, главный советник Петра Великого по вопросам европейского Востока, не принять участия в событиях, предварявших Пожаревацкий мир, во время которых решалась судьба сербских земель, и в первую очередь его родной Герцеговины? Осенью 1717 года Савва Владиславич выехал из Венеции в Дубровник для встречи с семьей, после чего в том же году увез мать в Херцег-Нови – то есть в то время, когда вокруг бушевала венецианско-турецкая война. Однако именно этот период в деятельности дипломата Владиславича остается нам абсолютно неизвестным.

Добавим, что тогда же в итальянском Неаполе оказывается бежавший из России царевич Алексей, которого посетил там по приказу царя Петр Толстой, старый приятель Саввы Владиславича. Мы не знаем, играл ли Владиславич какую-то роль в печальной истории побега царевича Алексея в Италию и возвращения его на родину. Нам кажется, что покупки с целью украшения Петербурга, совершавшиеся Владиславичем в Венеции, были вовсе не самым главным его занятием, равно как и крупные государственные сделки с целью развития торговли между Россией и Италией и его личные сделки с крупными местными фирмами.

Правда в венецианских бумагах сохранилось множество сведений о кораблях Владиславича. Украшение Петербурга действительно отнимало много времени у соратников Петра Великого. Посланник царя в Париже был сильно занят различными заказами. Царь в 1715 году пишет Зотову: «Как вам при отъезде наказано стараться о механике и прочих, то же и ныне подтверждаем, к тому же сие прилагаю: понеже король французский умер, а наследник зело молод, то, чаю, многие мастеровые люди будут искать фортуны в иных государствах, чего для наведывайся о таких и пиши, дабы потребных не пропустить, также и будут ли что из двора продавать, а именно уборов каких шандерей и прочего». И в самом деле русское царское посольство (Зотов, Лефорт) отослало царю знаменитых французских художников, списки которых сохранились до наших дней. Отправлялись царю и бронзовые отливки различных предметов, оград, фонтанов и т. и. Посылались и мастера по мрамору, дереву, стали; умельцы, изготавливавшие фигурки из воска, медальеры и чеканщики монеты, театральные художники, среди которых были Леблан, Лаваль, Луи Каравакк. Всемогущий князь Меншиков в 1717 году лично извещает царя Петра о том, что заказал Каравакку полотно в память Полтавской битвы.

Академик Пекарский сообщает, что Савва Владиславич в Венеции превосходно организовал торговые дела русского правительства. «В числе молодых людей в Венеции был и Петр Неплюев, который оставил записки о своей жизни. Он пишет, что вместе с Саввой Рагузинским занимался торговыми делами российского правительства в 1717 году. Также и П. И. Беклемишев, отпрыск старого русского рода, занимался переводами для театра». С другой стороны, мы знаем, что этот Беклемишев, с которым Владиславич работал в Венеции, служил русским дипломатическим агентом.

Во всяком случае иностранных дипломатов заинтересовала поездка Владиславича в Венецию. Это видно из корреспонденции французского дипломатического агента Делави от 1717 года, который сообщает своему правительству, что дипломаты не знают, зачем Владиславич отбыл в Венецию и чем он там намерен заниматься. Об этом Делави сообщает французскому регенту герцогу Орлеанскому с нарочным.

Что же касается торговых отношений России с Венецией, то они значительно оживились именно в тот период. Мы обнаружили в Архиве Венеции документ, подтверждающий, что в 1711 году Петр Великий выдал некоему Димитрию Бецци (Bezzi) русский консульский патент. Этот патент по принятому в то время торжественному обычаю 22 июня 1711 года принял торговый магистрат Венеции. Есть сведения и о том, что 25 июня того же года упомянутый консул полностью вступил в должность. Судя по всему, это было началом регулярных связей между двумя государствами, а не просто между двумя фирмами, и Венеция стала проводить в отношении Москвы более активную политику. В то же время дож посылает в Москву торговую делегацию во главе с дворянами Федерико Фоскари, Пьетро Гримани и Николо Вениеро.

В Архиве Венеции особо упоминается некий Бованни Скьяво, отвечавший за эти связи, а в его бумагах упоминается и Савва Владиславич. Русские и венецианские документы свидетельствуют, что Владиславич во время пребывания в Венеции в должности надворного советника царя возглавлял там русскую экономическую миссию.

К сожалению, в Венеции не удалось найти документов, связанных с тогдашней постоянной миссией Владиславича. Однако мы располагаем сведениями о связях Владиславича с деловыми людьми, среди которых упоминается Джованни Скьяво, литовец Константин фон Ахен, а также венецианский патриций Доменик Готтони и еще некий Иннокентий Лорис, который, похоже, играл важную посредническую роль.

Существует документ, говорящий о некоем нашем человеке в Венеции, который служил у Саввы Владиславича. Это Антоние Войнович, родом из Дубровника. Он известен и по сербским источникам: в 1712 году Савва Владиславич Рагузинский направил в Москву просьбу заверить три экземпляра завещания Антония Воинова, его приказчика, который скончался в Нежине, распорядившись в завещании своим имуществом, находящимся в Венеции. В актах находится список завещания на латинском языке, Савва Владиславич свое прошение также написал на латыни.

Приведенные выше сведения, почерпнутые из французской дипломатической корреспонденции, очень интересны. Французский дипломатический агент Делави был лично знаком с Саввой Владиславичем еще в Петербурге. В письме своему правительству от 14 января 1715 года он сообщает, что ужинал у Саввы Владиславича, царского министра, к которому относится с большим уважением: «…je dinai avant hier chez Mr. Sava, minister du Czar, fort estim de ce prince».

Позднее, в 1717 году, во время пребывания Саввы Владиславича в Венеции, Делави сообщает французскому регенту герцогу Орлеанскому о некоем Пардери, который ищет места в России:

Кстати, Пардери знаком с царскими министрами, господами Шафировым, Петром Толстым и г. Саввой, поскольку тайно встречался с ними в Эдирне в 1713 году, когда еще находился под руководством г. Дезиера. Особенно хорошо знает г. Савву по тому времени, когда французским послом в Порте был г. Шатонёв. Савва по национальности дубровчанин, в Царьграде торговал под французским покровительством, оттуда переехал в Московию. Царь его уважает, поскольку передал в его управление все, что относится к торговле, во всем царстве. Савва получил от царя приказание прибыть из Италии, где он теперь находится, в Париж. Я уже имел честь сообщить г. маршалу Экселю, что он прибыл сюда и желает видеть Ваше Королевское Высочество. У меня не было времени разузнать причины его поездки в Италию и Венецию, поскольку он отбыл повидаться с царем.

5

Во время пребывания в Венеции Савва Владиславич успел жениться. Это был его второй брак. Имя и происхождение первой жены мы не смогли установить, несмотря на все попытки предпринятые в родных местах Саввы, в царьградской Патриархии, и, наконец, в России. Его первая жена, скорее всего, была или сербка, или гречанка, или левантинка, поскольку в Царьграде он был женат еще до отъезда в Россию. От первого брака у него был сын Лука, названный так в честь отца Саввы.

Брак Саввы Владиславича в Венеции состоялся 19 сентября 1720 года. Невеста Вирджиния была из семьи венецианских патрициев Тривизани, в роду которых был дож Марк Антонио Тривизани (умер в 1554 году). Отец невесты, патриций Камилло Тривизани, в то время был подестой в Кремоне[72]. Сообщая графу Апраксину о женитьбе, Савва Владиславич пишет, что его будущий тесть, отец невесты, был одновременно сенатором.

Мать невесты, Корнелия Бенцони, родом из Кремоны, также была из семьи патрициев. У нее было несколько сыновей, один из которых стал священником, и единственная дочь Вирджиния, ставшая женой Саввы Владиславича.

Вирджинии исполнилось всего 22 года, в то время как молодожену было уже около 50. В Венеции того времени не было принято заключать такие неравные браки, но этот можно объяснить личным престижем Владиславича, в то время надворного советника Петра Великого, то есть человека из ближайшего окружения царя. К тому же он был физически силен и красив. Сыграло роль и его личное обаяние, характерное для велеречивых и стройных герцеговинских сербов с гордыми, сильными и, как говорят в Дубровнике, гармоничными характерами. Наконец, сыграли свою роль и высокие духовные качества Саввы, которые помогли ему достичь в жизни таких высот[73]. Возможно, Вирджиния решилась выйти замуж, увлекшись перспективой стать придворной дамой в блистательной юной столице, а также немалым личным богатством Владиславича и его рассказами о геройском дворянском сербском происхождении.

Родоначальника семьи Тривизани звали сир Паоло Тривизан из епархии Св. Евстахия, в отличие от других Тривизани, которые происходили из другого прихода. Впервые Паоло Тривизани упоминается 2 декабря 1379 года. В книге о венецианских гербах, отпечатанной в 1500 году, сказано: «Тривизани, которые имеют в гербах голубые и золотые ленты, пришли из Тривизы в 856 году, и люди эти заслуживают доверия, а особо способны в море-плавании». По прибытии они построили в Венеции церковь Св. Иоанна Нового. Однако трудно установить, когда именно Тривизани появились в Венеции. Некоторые исследователи считают, что они ведут свой род с 1157 года.

Известно, что упомянутый сир Паоло 2 декабря 1379 года, во время Кьоджанской войны[74] с генуэзцами, выложил на оборону Венеции 15 тыс. дукатов, что по тем временам составляло огромную сумму, доказав тем самым богатство рода. Патриотизм и благотворительность сира Паоло Тривизаны были вознаграждены правительством: он и его потомки получили право заседать в Большом совете. У сира Паоло было три сына: Джованни, родивший знаменитого государственного деятеля Захарию, Аццо и Антоний. Потомки Тривизани дали Венеции нескольких знаменитых людей – писателей, администраторов и политиков. Самым известным стал Дож Марк Антонио Тривизани, избранный 4 июня 1553 года и скончавшийся уже в следующем году. Линия Вирджинии Тривизани-Владиславич исходит от старшего сына сира Паоло, Джованни. А дож Марк Антонио Тривизани ведет родословную от среднего сына, Аццо.

Величайшей гордостью семьи, наряду с другими славными именами, был, естественно, дож Марк Антонио. В набожной Венеции XVI века он прославился богоугодными делами. Историк Муратори пишет, что это был самый набожный венецианский дож: «il piissimo doge di Venezia». Он пробыл дожем всего лишь год, однако у него и ранее были огромные заслуги в самых разных отраслях государственного управления. Особенно хорошо он организовал управление республикой после завоевания Кипра и Камбры. К семье дожа Марка Антонио принадлежал знаменитый венецианский генерал Маркиа, доставивший в Венецию частицу крови Христовой, которая по сей день хранится в венецианском соборе Деи Фрари.

Знаменитый художник Тинторетто несколько раз писал дожа Тривизано. В тронном зале Дворца дожей он изображен коленопреклоненным, благоговеющим перед возносящимся Христом: справа от него преклонил колени предыдущий дож Пьетро Ланди. В венецианской галерее Academia delle Belle Arti находится знаменитый портрет Марка Антонио, также кисти Тинторетто.

Дож Марк Антонио Тривизани упокоился в центре периферийной венецианской церкви Сан Франческо де ла Винья, под прекрасным надгробием, на котором нанесены только имя и дата смерти дожа. По углам высятся большие бронзовые подсвечники со львами Святого Марка, что подчеркивает государственный характер могилы, однако они слегка пострадали от времени. Память о доже Тривизани в этой церкви отмечена и над часами у входа в сакристию. Рельеф изображает его молящимся Христу на коленях, со львом Святого Марка в левой руке. Говорят, это работа Джироламо Кампаньи, архитектурное решение приписывают самому Сансовино. Дож Тривизано изображен коленопреклоненным в молитве не только потому, что был, как говорит Муратори, самым набожным дожем, но и потому, что скончался он во время молитвы, стоя на коленях. Ему приписывают и другие легенды подобного рода. Говорят, однажды он уснул во Дворце дожей на роскошной постели, и ему приснилось, что на площади Св. Марка замерзает нищий. А когда он спустился, чтобы посмотреть на него, оказалось, что там замерзает св. Игнатий Лойола.

Отец Вирджинии Тривизани-Владиславич, венецианский патриций Камилло Тривизани, сам был одним из влиятельнейших господ в Serenissima dominante citta di Venezia[75]. Он гордился тем, что носит имя дожа, чей портрет кисти Тинторетто висит над престолом венецианских дожей в зале Сената Дворца дожей. Между тем о нем самом нам не удалось найти почти никаких сведений. Он был подестой в Кремоне, на родине своих предков, пришедших туда из Фриули, откуда потом, скорее всего, в XV веке они перебрались в Венецию. Он был венецианским сенатором, как об этом говорит Владиславич в письме, отправленном графу Апраксину по случаю женитьбы.

Камилло Тривизани родился 20 мая 1656 года и венчался с донной Корнелией Бенцони, также венецианской патрицианкой, матерью Вирджинии, 2 августа 1698 года. В Венеции он жил с сыном Марко Антонио в крыле дворца своих предков, в епархии святого Евстахия, у моста дель Равано, а в другом крыле, на фундаменте С Pesaro, проживала с остальными сыновьями донна Корнелия. Камилло скончался 4 июня 1718 года на 64-м году жизни, всего за три месяца до венчания его дочери Вирджинии с иллирийским графом Саввой Владиславичем. К большому сожалению, мы не смогли отыскать завещание Камилло Тривизани, а ведь из него можно было бы многое узнать о Савве и Вирджинии. Однако сохранилось завещание его супруги Корнелии, из которого следует, что он умер в Кремоне и похоронен, как подеста, в кафедральном соборе. Его завещание тоже могло бы найтись, если бы пожары 1797 и 1799 года не уничтожили городские архивы. Старая надгробная плита на полу собора также была снята в 1833 году во время ремонта – так был утрачен последний след Камилло Тривизани. Следует добавить, что в то время подесты в Кремоне завершали жизненный путь отнюдь не мирно. К тому же бросается в глаза, что Камилло Тривизани похоронили сразу, в день смерти. Правда, это можно объяснить и тем, что он умер сразу после полуночи, а тело было предано земле в тот же день еще до наступления темноты. Во всяком случае, важно то, что отпевал его сам епископ, а похоронили его посреди кафедрального собора.

Об отце Вирджинии известно еще и то, что его братья породнились с другими знаменитыми венецианскими семьями – Балби, Дандоло, Содерини и Негри. Следовательно, именно в этих кругах вращался Савва Владиславич во время своего пребывания в Венеции.

Мать донны Вирджинии была венецианской патрицианкой из рода Бенцони-Бригадини-Джакомо. Семья Бенцони также была родом из Кремоны. Ее прославил Джорджо Бенцони, который еще в 1407 году стал венецианским дворянином. Живя в Венеции, Тривизани и Бенцони веками сохраняли духовные и материальные связи с Кремоной. Донна Корнелия на тринадцать лет пережила своего мужа: скончалась 13 февраля 1731 года.

Наконец, о братьях Вирджинии известно следующее: у дона Камилло и донны Корнелии было пятеро сыновей и одна дочь. Братьев звали: Лунардо, который стал священником и умер молодым (1700–1730), Марк Антонио, Габриэль, Бенетто, и еще брат Джорджо, которого мать не упоминает в завещании, вероятно, потому, что он умер прежде нее. У Габриэля был сын, которого также звали Марк Антонио, скончавшийся раньше отца. С ним угасла эта ветвь рода Тривизани.

Ровно столько я смог разузнать о семье донны Вирджинии, жены Савы Владиславича.

Брак Саввы Владиславича с Вирджинией Тривизани был оглашен 19 сентября 1718 года. Венчание проходило в доме невесты на улице Санта Стае по католическому обряду. Дружками были два венецианских патриция, Марко Молнии и Доменико Котони. До сих пор не удалось найти свидетельство prova di liberta, то есть документ о том, что Савва в то время не был женат и мог заключить новый брак. А ведь по этому документу можно было бы выяснить, когда и где именно он родился, имя его первой жены, ее происхождение и имена свидетелей на первом венчании. Но такой документ должен был существовать! Может быть, мы его разыщем позже, как мы нашли все, что имеет отношение к Вирджинии Тривизани.

Венчал Савву священник из церкви Санта Стае Андреа Галли. Для полного счастья в тот день не хватало только отца Вирджинии, который умер за три месяца до венчания.

Спустя четыре дня после обряда в доме невесты брак при более широком стечении гостей благословили в знаменитой венецианской церкви Кармелитани Скальпи. Документ о браке Саввы и Вирджинии находится в венецианской церкви Сан Касьяно, в книге регистрации браков, заключенных в церкви Санта Стае. В ней записано: граф Савва, сын Луки Владиславича, представил удостоверение о свободе и заключил этот брак, что подтверждают здешний приходской священник и патрицианка Вирджиния, дочь покойного дона Камилло. Венчание оглашено в доме невесты, брак совершал священник церкви Санта Стае. Свидетелями были патриции Марко Молнии и Деменего Готтони.

Было бы очень важно узнать, венчался ли Савва Владиславич в Венеции только по католическому обряду или также по православному, ведь в то время в Венеции существовала греческая православная церковь. Однако наши поиски в архивах этой церкви результата не дали. Если Владиславич и в самом деле венчался во второй раз по православному обряду, то это могло произойти только в России, но должно было обязательно состояться, потому что Савва был истинно верующим православным, тем более что это было необходимо совершить ради продолжения рода и установления порядка наследования. К сожалению, нам не удалось найти в России никаких документов.

В акте венчания указано, что Савва в Венеции жил в contr San Angelo. Это был известный квартал адвокатов и других посредников во всех делах венецианского правительства.

Ровно столько могу я сообщить о пребывании Савы Владиславича в Венеции с 1716 по 1720 год.

6

Дела с католической верой в России обстояли очень непросто. В 1720 году Савва Владиславич получил через Петра Неплюева, русского дипломатического агента в Beнеции, документы для аккредитации в качестве полномочного министра Петра Великого: ему предписывалось отправиться в Рим и начать переговоры с папой Климентом XI о заключении конкордата между Россией и Святым престолом. Известно, что папа принял Савву 14 ноября 1720 года. Владиславич взял с собой в Рим молодую жену, и вполне вероятно, что там он просил папу благословить их брак.

Папа Климент XI был родом из аристократической семьи Альбани, которая, как полагают, переселилась в Италию из Албании во времена Скендербега[76]. Семья обладала огромными богатствами, однако род быстро прервался. Нынешний знаменитый римский дворец Палаццо дель Драго был когда-то их собственностью, а библиотека и галерея семьи Альбани соперничали с галереями Боргезе. Племянник папы Александр придал блеска этой вымирающей аристократической семье.

Прежде она проживала в Бергамо, позже в Удбино, после чего наконец переехала в Рим. Про папу Климента XI, который провел на престоле целых двадцать лет, историк Муратори говорит, что он был одним из величайших пап римской церкви. Он правил с1700по1721 год. Между Россией и Святым престолом разногласия возникли в связи с «дипломами и титулованиями Царскими». Кардинал Оттобони был назначен для переговоров с полномочным царским министром Владиславичем. Отношения были неважными. Русский царь предоставил равные права всем католическим орденам, за исключением иезуитов, которых он ненавидел за их стремление вмешиваться в политику, а к капуцинам относился хорошо.

Ватикан сразу же представил Владиславичу проект свободы деятельности миссионеров в России, на который Владиславич ответил своим проектом. Владиславич разделял точку зрения царя, который требовал полного удаления иезуитов из России. (Некоторые историки утверждают, что еще 21 февраля Савва лично предложил отправиться в Рим, поскольку считал, что папа согласится «только на духовное царство»; иными словами, католическая церковь перестала бы вмешиваться в русскую внутреннюю политику. По другим источникам, Владиславич уже в 1716 году исполнял обязанности русского посланника при папе.) Савва настаивал на том, чтобы «отправиться в Рим и нанести там свой набожный визит», что он и сделал 14 февраля 1720 года.

Климент XI верил, что наконец удастся добиться соглашения с Россией, хотя дела шли не так уж и хорошо. Точнее сказать, они продвигались очень тяжело. Римская пропаганда на протяжении веков пыталась распространять в России католицизм, причем не с помощью европейских правящих дворов, поскольку Россия не контактировала с ними вплоть до воцарения Петра Великого, а с помощью миссионеров, в первую очередь иезуитов, которые привыкли не считаться со средствами. Энциклопедически образованный загребский монах Крижанич писал из России оптимистические письма, сообщая, что если ему удастся получить место царского библиотекаря, то он вовлечет в католицизм сначала царский двор, а потом и всю Россию. Правда, в итоге он много лет провел в сибирской ссылке, а после освобождения в 1683 году умер в лагере Собесского, который осаждал Вену. Отдельные далматинские епископы, в особенности Вицко Змаевич и Матия Караман, особенно отличились в России страстной пропагандой католицизма, о чем хорошо знал Савва Владиславич. Осознавая, какую опасность для России представляет соглашение, обеспечивающее безоглядный прозелитизм, особенно в пику православию, Владиславич во время переговоров со Святым престолом был крайне осторожен.

Во время пребывания в Италии он должен был выполнить еще два странных поручения. Царь Петр, коллекционировавший редкости, особенно старинные, послал в Рим некоего Юрия Кологривова, чтобы тот закупил там картины и статуи великих мастеров. Тому здорово повезло: он отыскал и купил только что обнаруженную прекрасную античную Венеру и после небольшой реставрации решил отправить ее в Россию. Однако губернатор Рима Фальконьери перехватил контрабандный груз и конфисковал Венеру. Кологривов известил об этом царя и попросил его о помощи. Канцлер Головкин и вице-канцлер Шафиров вступили в длительную переписку с кардиналом Оттобени и римским правительством. Наконец в дело вмешался сам папа Климент XI. Тогда царь велел Владиславичу, который в тот момент находился в Венеции, лично принять участие в этом деле.

Пирлинг[77] в большом труде об отношениях между Россией и Святым престолом, рассказывая о вмешательстве Владиславича, говорит, что Савва был родом из Дубровника, что, по его мнению, означало его принадлежность к католической церкви. Он характеризует Савву как «энергичного и предприимчивого, пользующегося доверием Рима дубровчанина». Между тем переписка Москвы и Рима по этому вопросу принимала все более странный характер. Спор по поводу античной Венеры стали увязывать не только с положением католической церкви в России, что было так близко сердцу папы, но и с мощами святой Бригитты, скандинавской княгини, скончавшейся в Риме в 1373 году на 69-м году жизни. Ее мощи находились в Стокгольме. Кардинал Оттобони мечтал заполучить любую часть этой реликвии для своей церкви, которая находилась неподалеку от его дворца в Риме. Полагая, что вопрос с мощами святой Бригитты невозможно было решить без помощи русских, Оттобони и министр Владиславич помимо конкордата должны были заняться весьма запутанным делом об античной Венере и мощах. Помимо всего прочего, к этому добавилась и тяжелейшая проблема православной церкви в Польше, католической стране, совершенно нетерпимой в вопросах веры.

Папа Климент XI всячески старался помочь Владиславичу. Он не только позволил вывезти Венеру, но и лично преподнес ее царю «с величайшей куртуазностью», однако взамен истребовал мощи святой Бригитты. Он также заявил Владиславичу, что в случае получения царских привилегий для своих священников в России он не только выразит Петру личную благодарность, но и признает его императорский титул, о чем страстно мечтал царь. С этого момента дела пошли как по маслу. Владиславич готовился преподнести папе царский указ о привилегиях миссионеров, после чего он получил бы от него документ о признании императорского титула Петра I. Савве Владиславичу, опытному дипломату, удалось устроить дела так, что и Рим, и Москва остались довольны; оставалось уладить лишь некоторые мелкие формальности. Однако 8 марта 1721 года Климент XI скоропостижно скончался, и его смерть не позволила обменяться уже заготовленными документами. По совету Владиславича, пишет Пирлинг, было принято осторожное решение отложить обмен документами до вступления в должность нового папы. Но дело обернулось так, что вслед за папой Климентом XI был похоронен и вопрос о конкордате России со Святым престолом.

Рассказывая о миссии Саввы Владиславича при Клименте XI, Пирлинг сообщает, что 21 января 1721 года, еще до начала переговоров о конкордате, Савва выехал из Венеции в Рим, видимо, по личным делам. Женившись на девице из патрицианской семьи, пишет Пирлинг, он отправился в Рим, чтобы оказать некую материальную услугу одному из родственников молодой жены. Возможно, эта поездка относилась к делу, следы которого мы обнаружили в архиве Венеции. Один из родственников Вирджинии Владиславич действительно нуждался в помощи, но это случилось гораздо позже даты, указанной Пирлингом.

Некая донна Дзанетта Дондоло, вдова Джироламо Тривизани, брата Вирджинии, попала в неприятную ситуацию, возникшую в связи с завещанием другого ее брата, Бенет-то Тривизани, так что последние потомки знаменитой семьи дожа оказались в стесненных материальных обстоятельствах.

Что же касается античной Венеры, которую папа выменял на мощи святой Бригитты, то Владиславич отправил ее из Рима еще с десятью статуями по маршруту, обозначенному лично Петром Великим. Царь писал канцлеру Головкину: «По сообщению Владиславича об известной статуе, приказываю послать ее в Инсбрук на ослах и в колыбельке, а оттуда Дунаем до Вены, где препоручить Ягужинскому, чтобы он сделал для нее телегу на рессорах и послал Венеру водою до Кракова. Кучером послать Иосифа Франка. Все прочие мраморные фигуры послать морем в Голландию».

В 1720 году античная Венера благополучно прибыла в Петербург. Выставленная в глубокой галерее, находившейся на берегу Невы у Летнего сада, она по царскому приказу охранялась вооруженным солдатом, чтобы ее не подвергли осквернению. Весь XVIII век Венера простояла в компании солдата с ружьем, меняя места пребывания: то в Царском селе, то в Михайловском замке, пока наконец в 1806 году не очутилась в Таврическом дворце. В 1840 году Венеру перенесли в Эрмитаж, где она и по сей день находится в XVIII зале Античного отделения под номером 315. На пьедестале – бронзовая полоса с надписью: «Императору Петру I в угодность подарил Папа Климент XI». Теперь ее зовут Венерой Таврической.

После заключения брака с Вирджинией Тривизани Савва Владиславич продолжал жить в Венеции почти без перерыва еще целых два года, пока царь не отправил его на переговоры с папой. Следовательно, Савва пробыл в Риме посланником до 1722 года. После смерти Климента XI он вернулся в Венецию, а оттуда отбыл в Москву.

Между тем помимо брака с девушкой из высшего венецианского общества он сумел получить титул венецианского патриция. Это представляет особый интерес. Мы нашли в архиве Венеции копию письма Саввы Владиславича к Дожу Джованни II Корнеру с просьбой к сенату признать его сербское дворянство, на основании чего он мог бы получить титул венецианского графа. Мы также обнаружили документ, которым признается его сербское дворянство и он наделяется титулом венецианского патриция. Вот письмо Саввы к Сенату:

Возвышенный князь,

Во все времена в Королевстве Иллирии, то есть в Сербии, выделялся мой род старинный, графа Саввы Владиславича, имеющий свое дворянство как по положению, так и по значению своих титулов. Они также со своими потомками на протяжении веков были записаны главными графами того Королевства.

Много есть доказательств совершенно ясных, которые подтверждают титул графский вместе со славным происхождением семьи моей, и все же есть благородное желание еще больше подчеркнуть это, и побуждает оно меня обратиться к Вашей Светлости с нижайшей просьбой, чтобы и Вы их еще более подчеркнули, изучив наидостовернейшие документы, которыми я располагаю. Моим заявлениям Ваша Светлость придаст и подтверждение, и неоспоримое свидетельство Власти, и прерогативы Вашей Светлости будут согласовываться с ними, укрепляя их Вашим Королевским соизволением, дабы осветили они прочие особенности, кои отличают мою личность и мою Семью. Благодарю.

1722, 26 марта.

На петицию Саввы Владиславича венецианский Сенат ответил уже 28 марта 1722 года следующим образом:

Утверждается на основании подлинных документов, которые проверил наш любезный Благородный господин Андреа Мемо, Судья де Терра Ферма, что граф Савва Владиславич происходит из семьи благородной Владиславичей в Иллирии, которая много веков пишется с графским титулом.

С другой стороны, чтобы дать нам свидетельство признания явного и полного его уважаемой личности, признавая одновременно и без того существующий титул его Семьи, Мы, властью этого Собрания, обновляем имя упомянутого графа Владиславича и его племянников и наследника титулом графа.

Принято в Суде Феода.

Дайте ему право насладиться своими привилегиями и прерогативами, которые присущи этому титулу, чтобы, благодаря благосклонному признанию со стороны Сената, он унес бы с собой и верное доказательство нашей общей любви.

За это решение сената голосовали так: за 159, против 5, воздержались 6. Подписал секретарь сената Джакомо Джузенелли. Диплом о присвоении титула подписал дож Джованни II Корнер 28 марта 1722 года. Это значит, что Савва получил титул через год после завершения переговоров со Святым престолом.

Оставалось совершить лишь одну формальность, а именно: сделать по указанию сената запись в Магистрате феодов. Тем не менее эту рядовую процедуру свежеиспеченный патриций Савва Владиславич не выполнил, по крайней мере нам такой записи обнаружить не удалось. Вероятно, что сразу после присвоения графского титула Савва отправился в Россию, не успев сделать полагающуюся запись.

Нас особенно интересует, какие иллирийские (сербские) документы рассматривал в Сенате патриций Андреа Мемо, на основании которых Владиславич получил титул венецианского графа. Во всяком случае припомним, что Андреа Мемо известен нам еще по тем временам, когда он был венецианским посланником в Царьграде; султан Ахмед III 8 декабря 1714 года, после набега Нуман-паши на Черногорию во время войны с Венецией, арестовал и бросил его в тюрьму. Андреа Мемо изучал иллирийские документы Владиславича и нашел, что Саввино иллирийское (сербское) дворянство полностью подтверждается.

Ни один сербский род, насколько мне известно, не сохранил документов о возведении в дворянство во времена древнего сербского государства, хотя благородное происхождение семей никогда не отрицалось народом. Да, о семье

Владиславичей в их родных краях и по сей день говорят, что они были дворянами «со времен старых сербских королей и царей», право которых на дворянство признавалось и далее султанскими фирманами. Не этот ли «султанов фирман» предъявил Савва венецианскому сенату в качестве доказательства наследственных прав сербского дворянина? Или же он свидетельствовал о своем более раннем дубровницком дворянстве, о котором с такой иронией говорит д-р Франьо Рачки как о «точном факте»? И вправду, мы не нашли в архивах и следа о дубровницком дворянстве Владиславича, хотя об этом вспоминает и императрица Екатерина I в своем указе о присвоении Владиславичу в 1725 году титула русского графа. И я задаюсь вопросом: а мог ли вообще не гражданин Дубровника и не католик получить дворянский титул?

Во всяком случае, сразу после получения титула венецианского дворянина Савва Владиславич выехал с молодой женой в Россию. Похоже, он захватил и мать, которой было уже за девяносто. В Архиве Дубровника хранится интересный документ: венецианское правительство послало в Приморье специальный корабль с несколькими дворянами, чтобы те с полагающимися почестями от имени республики Святого Марка сопроводили старую госпожу Симу Лукину Владиславич в Венецию.

По одним сведениям, Савва вез семью в Россию через Валахию и Галицию и далее в Москву, по другим – непосредственно из Италии отплыл в Петербург. Так утверждают русские источники. Русские прибывали в Италию и уезжали из нее несколькими различными маршрутами. Самым известным был следующий: Москва – Киев – Будапешт – Фиуме – Венеция; второй шел через Галицию и Валахию в Царьград; третий вел из Петербурга в Голландию, и далее через Брюссель и Париж. Савва хорошо знал этот маршрут, поскольку в 1717 году выезжал по нему на встречу с царем в Париже. А может, он выехал из Венеции на Вену и Краков, по пути, пройденному античной Венерой, отправленной Саввой в Петербург по указанию царя.

О том, что Савва с молодой женой и престарелой матерью вернулся непосредственно в Петербург, свидетельствует неопровержимый документ. Это письмо вице-адмирала Крюйса секретарю императорского кабинета Макарову, в котором он сообщает о его возвращении. Однако в дубровницком Архиве находятся сведения о том, что мать Саввы из Приморья отправилась в Сеньскую Риеку (Фиуме) вместе с Милорадовичем, что могло означать, что она уехала еще в 1712 году, когда после неудачного восстания в Черногории Милорадович возвращался в Россию. И уехали они якобы тайком, спасаясь от очень опасных ульциньских гусар, преследовавших их по пятам.

Вполне возможно, что она вернулась из России в том же 1712 году, поскольку царь Петр в письме дубровницкому Сенату пишет, что Савва Владиславич едет туда навестить свою семью. Однако несмотря ни на что, мы убеждены, что Савва Владиславич с женой и матерью выехал летом или весной 1722 года из Венеции прямо в Петербург, после шести столь успешно проведенных там лет.

Глава VIII САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ИТАЛИИ

1. Семья Владиславича в России. – 2. Графиня Владиславич в Москве и в Петербурге. – 3. Император – крестный отец Анны, дочери Саввы. 4. – Иллирийский граф и венецианский патриций, Савва Владиславич получает и русский графский титул. – 5. Савва Владиславич как литератор.

1

Из Венеции Савва Владиславич через Петербург прибыл в Москву с женой и, вероятно, с матерью, где поселился, предоложительно, в доме на Покровке, который двенадцать лет тому назад подарил ему Петр Великий за услуги, оказанные в государственных делах.

Как мы уже упоминали, часть Саввиной семьи уже находилась в России. Прежде всего, его сын Лука от первого брака (личность первой жены, как уже упоминалось, нам не удалось установить). Единственный сын Саввы родился в 1698 году, следовательно, к моменту возвращения отца с мачехой в Россию ему было 24 года. После смерти Луки Владиславича его жена стала монахиней. Она скончалась в одном из монастырей. Саввин Лука Владиславич, который также с 1725 года носил графский титул, умер в 1737 году и похоронен в Москве, в греческом монастыре. Там же похоронены и его ближайшие родственники по отцу – граф Ефим и граф Гаврила. В существовании Саввиного сына не может быть никаких сомнений. Мы уже писали, что великий поэт Пушкин в романе «Арап Петра Великого» описал молодого Владиславича как друга детства принца Ганнибала.

Пушкин вспоминает Луку Саввича Владиславича-Рагузинского наряду с аристократами Долгоруким и Шеиным как кандидата в женихи девушки из высшего общества, которую выдавали замуж по настоянию Петра Великого.

Русские источники сообщают, что кроме сына Луки, у Саввы в России были и другие родственники из Герцеговины. Прежде всего, это брат Иован, который приехал в Россию в 1706 году и жил в Москве, где и умер в 1721 году. Мы не знаем, как звали его жену; известно только, что после смерти мужа она приняла постриг в каком-то русском монастыре. Русские источники вспоминают также как брата Саввы некоего «Иована Старшего», а также «Иована Младшего». Скорее всего, это ошибка. Иован Старший действительно был братом Саввы, Иован Младший – его племянником, четвертым сыном Саввиного брата, которого называют Иованом Старшим.

В русской родословной сказано, что Савва кроме брата Иована в 1705 году привез из Царьграда в Россию четырех племянников, детей Иована – Ефима (Ефимия, или, что более вероятно, Еврема), Гаврилу, Моисея и Иована. Они выросли в России, причем первые трое занимали высокое положение. Нет никакого сомнения в том, что это были сыновья Иована, брата Саввы, потому что и в царьградских документах они именуются племянниками Саввы и детьми Иована; помимо фамилии Владиславич их называют по имени отца – Ивановичами. О Саввиных племянниках нам известно следующее:

1. Ефим Иванович Владиславич, по русским источникам, родился 20 января 1691 года, умер в 1749 году. Учился в Париже, где пробыл несколько лет, женился на француженке по имени Полетта, фамилия нам неизвестна. Мы уже писали, что Савва Владиславич забыл про своего племянника в Париже, и тот влачил нищенское существование, в результате чего попал в долговую тюрьму. Русский посланник Коной Зотов лично просил царя Петра выкупить племянника из тюрьмы, чтобы тот не позорил русскую колонию, которая состояла в основном из дворян. Царь во время официального пребывания в Париже написал Савве в 1717 году, что выплатил солидную сумму в счет погашения долгов молодого Ефима Ивановича Владиславича. Ефима вспоминает некий Матия Павлов Владиславич в своих заметках на полях книги, которую он через монаха Филотия Стефановича послал из Москвы в подарок требиньскому монастырю Добрич. Матия пишет на полях и на чистых листах книги «Театрон» о Владиславичах в России. В частности, о Ефиме он говорит, что тот телом и лицом был так красив, «что человека такой красы мало где встретишь, в то время как в речах был свиреп и дерзок».

Между тем, несмотря на скверный характер, Ефим Иванович Владиславич сделал в России блестящую карьеру: 2 января 1741 года стал действительным статским советником, что само по себе было великой честью. Кроме того, 25 апреля 1742 года по случаю коронации императрицы Елизаветы Петровны его наградили орденом Святого благоверного князя Александра Невского, что является исключительно высоким признанием. Наконец, 15 июля 1742 года ему присвоили звание генерал-лейтенанта.

Ефим с братом Моисеем в 1741 году унаследовал огромное состояние покойного брата Гаврилы, который жил на Украине, а умер в Москве. Ефим умер 6 марта 1749 года в Москве, похоронен в греческом Николаевском монастыре «в трапезной под полом».

Жена Ефима Ивановича Владиславича Полетта, француженка по рождению, отказавшаяся приехать к мужу в Россию, была лишена права наследования. Известно, что у него были наследники. В документах упоминается его младший сын Ефим (Ефим Ефимович Владиславич), который 23 июля 1738 года присутствовал на похоронах старого графа Саввы Владиславича в Благовещенской церкви Петербурга. Более о нем ничего неизвестно, кроме того, что умер в 1754 году. Имущество его отца и его собственное имущество унаследовал младший брат отца Моисей, который, как мы еще увидим, наследовал всем Владиславичам в России. Скончался он на девяносто втором году жизни.

2. Гаврила Иванович Владиславич, второй Саввин племянник, родился в 1693 году, умер в 1741. Он был «великим посланником» в Малороссии. По Соловьеву, Гаврила 21 января 1728 года получил некую очень важную привилегию в Малороссии, продленную 26 марта 1729 года на 20 лет «без переторжки». Императрица Анна Иоанновна сочла необходимым направить в Сенат указ, в котором выразила свое несогласие и негодование князю Шаховскому, губернатору Украины, по поводу огромных преимуществ, которыми тот наделил Гаврилу Владиславича.

Женой Гаврилы стала Анна Ивановна Бороздина, дочь знаменитого полковника Стародубровского полка. Она родилась в 1695 году, замуж за Гаврилу вышла против воли родителей. После смерти Гаврилы Анна вышла замуж за генерального судью Ивана Андреевича Гамалея, который скончался в 1766 году. Анна умерла в 1780 году.

По завещанию она унаследовала от первого мужа села Торосну и Киваи. В 1776 году эти села перешли в собственность ее дочери от второго брака, Елены Ивановны, в замужестве Полетики.

В 1737 году Гаврила Иванович Владиславич купил у своего дяди Саввы уже упомянутые села Тополь, Вишенку и Парафеевку, которые Савва получил в дар от царя за услуги, оказанные во время Полтавской битвы. В 1748 году особая комиссия под председательством графа Завадовского выделила графине Анне Ивановне Владиславич, вдове Гаврилы, законную долю в селе Тополь, а прочие доли перешли к старшему брату, графу Ефиму Ивановичу.

Упомянутый Матия Павлов Владиславич записал на полях своего «Театрона», хранящегося в монастыре Добрич, несколько слов о Гавриле в типично герцеговинском стиле: «Был это человек ума и дела; вся Малороссия его боялась, а малороссийские господа почитали его врагом своим; но это ему нисколько не мешало, поскольку перед ним они лицемерили. Женился он на девушке казачьей».

Гаврила Владиславич был любимцем всемогущего князя Меншикова. После смерти он оставил наследникам 1.166 крестьянских дворов.

3. Моисей Иванович, третий Саввин племянник, сын Иована, родился в 1695 году, умер в 1787. Дослужился до надворного советника. Был самым доверенным помощником своего дяди Саввы Владиславича, управлял всеми его делами как в России, так и за границей. Савва очень любил Моисея и ему одному завещал все свое имущество. Изучив завещание, Сенат указом от 18 августа 1740 года утвердил Моисея в качестве единственного наследника.

Матия Павлов Владиславич пишет в заметках на полях «Театрона» о Моисее: «Он с малых лет при дяде находился; и тот его от себя никуда не отпускал. Сколько раз дядя хотел женить его и невест предлагал. Предлагали ему в жены и дочь генерала Наумова, на которой после женился барон Строганов[78]. Никто не мог принудить Моисея жениться. Он был человеком великодушным, весьма щепетильным и праведным и каждому немедля верил, рассуждая о людях как о себе, прав он и нелицемерен или же двуличен. Многое он потерял из-за брата своего и кавалера генерал-лейтенанта Ефима Владиславича из имущества дяди и брата Гаврилы»[79].

Со смертью Моисея Ивановича Владиславича окончательно оборвалась мужская линия семьи Владиславичей, проживавших в России в XVIII веке. Их имущество и семейный графский титул граф Моисей завещал наследницам по женской линии, его сестре Евлогии, вышедшей замуж за российского серба, поручика Андрея Папреницу.

Русские источники сообщают, что у сестры Моисея Евлогии родились от Андрея Папреницы два сына. Старшего звали Николой, он был поручиком и предводителем дворянства Лохницкого уезда Полтавской губернии в 1785–1789 годах. Его жена, Агафья Власьевна Будлянская, была дочерью бунчукового полковника[80] Власа Будлянского. Младшего сына Евлогии Владиславич звали Гаврила, он был секунд-майором. Оба они с потомством получили законное право на все имущество Владиславичей.

У брата Саввы Йована Владиславича кроме Евлогии была в России еще одна дочь[81], имя которой нам неизвестно, однако в документах отмечено, что она родилась в 1680 году (если он действительно был женат в 1680 году, то это значит, что он был старше Саввы, возможно, самым старшим из братьев). Про эту дочь говорят, что она была замужем за сербским дворянином Михаилом Васильевичем Стахоровичем. В одном из документов говорится, что этот Стахорович подавал в суд на своего шурина Моисея из-за имущественного ущерба, который тот ему нанес. И действительно, граф Петр Шувалов в апреле 1717 года зачитал в Сенате указ царя с требованием изучить жалобу «сербского дворянина» М. В. Стахоровича; известно также, что Сенат удовлетворил жалобу Стахоровича.

Русские родословные документы говорят и о сестре Саввы Евросиме, родившейся в 1684 году и скончавшейся в 1757. Говорится, что она была замужем за сербским дворянином Милутиновичем и родила от него сына Дмитрия, который, как говорится в документе, в 1810 году был важной персоной в Дубровнике и стал генералом.

После смерти последних Владиславичей в России оставались их близкие кровные родственники: титулярный советник Василий Николаевич с женой Анной Дмитриевной Ланской, дочерью капитана Дмитрия Артемьевича Ланского, родившейся в 1755 и умершей в 1829 году; затем некий Михаил Васил вич, поручик Брянского пехотного полка князя Горчакова (в 1824 году). Со смертью этого поручика окончательно прервалась и женская линия рода графов Владиславичей в России.

Эти не слишком подробные сведения мы приводим по двум причинам: чтобы рассмотреть семейное окружение Владиславича в России, в которое он ввел молодую жену из Венеции, а также потому, что эти сведения дополняют представление о личности Владиславича.

Гаврила Владиславич умер в 1741 году, оставив все имущество брату Моисею; тем не менее в архиве Дубровника обнаружился на первый взгляд странный документ, который мог внести путаницу в наши исследования. Посланник Дубровника при русском дворе в Петербурге Франьо Ранина 22 апреля 1774 года сообщает своему правительству, что граф Гаврила Владиславич, наследник Моисея, передал ему 134 венецианских дуката для пересылки их его матери, которая живет в Рисане. Однако здесь речь идет о Гавриле Папренице, сыне Евлогии (сестры Гаврилы и Моисея), который также звался графом Гаврилой Владиславичем, поскольку указом от 26 июля 1773 года получил законное право называться графом с прибавкой фамилии Владиславич.

Итак, граф Гаврила Папреница-Владиславич в 1774 году посылает в Дубровник 134 венецианских дуката, с тем чтобы правительство Дубровника передало деньги матери, которая живет в Рисане. Как известно, его матерью была Евлогия, племянница Саввы и дочь Иована, однако непонятно, как она оказалась в Рисане, хотя некие Владиславичи жили там на протяжении всего XVIII века. Вероятно, она вернулась на родную землю, чтобы провести там остаток жизни, или же просто отправилась навестить родственников.

У Евлогии в Боке Которской был брат, граф Йован Владиславич, который в одном из указов императрицы Екатерины I в 1725 году упоминается как четвертый сын Иована и племянник графа Саввы Владиславича, который, в отличие от отца, в русских родословных документах упоминается как «Йован Младший». В частном архиве председателя городской общины в Херцег-Новом мы нашли не известный прежде документ, который дополняет наши сведения о Владиславичах. Это завещание графа Иована Иовановича Владиславича, брата Моисея, датированное 1748 годом. Этот Иован, о котором мы, в отличие от его братьев Ефима, Гаврилы и Моисея, ничего не знали, похоже, постоянно проживал в Херцег-Новом. А может, он вернулся туда из России, поскольку нам известно по русским документам, что он прибыл в Москву около 1705 года с отцом, братьями и дядей Саввой Владиславичем.

В апреле 1748 года этот граф Йован был болен и, лежа в знакомом нам семейном доме с гербом в Херцег-Новом, продиктовал некоему Йовану Жарковичу завещание. Оно начиналось словами о том, что каждому человеку предстоит покинуть этот мир, а заканчивается просьбой ко всем простить его, как он сам всех простил. С православной набожностью он поручает душу Господу Богу, Пресвятой Богородице и всем святым. Он просит похоронить его останки в соборной церкви Святого Вознесения в Топлой, у Херцег-Нового, под мраморной плитой в особом гробу. Он был богат и потому предписал, чтобы похоронная процессия была «славной»; чтобы было достаточное количество плакальщиков; чтобы по христианскому обычаю раздали нищим и убогим довольно милостыни. Далее в завещании говорится, что он «никому ничего не должен», а то, что ему другие должны, подтверждается расписками или отмечено в «книгах». В целом ему были должны 2.431 цехин, по тем временам большие деньги. Он оставляет после себя много серебряной утвари и золотых предметов, три перстня с рубинами в окружении бриллиантов, а также перстень с голубым сапфиром, также усыпанном бриллиантами. Много его имущества находится в опечатанных сундуках. Перечень домашних предметов велик и богат. Среди них – две гитары и скрипка. Некоторые вещи он завещал друзьям, но основное имущество оставил сербским церквям и монастырям.

Своей старой матери, монахине Теофании, завещает имение в Тивате со всеми майоратами, дом и лавки и еще 300 цехинов «на третий путь», с тем чтобы она до конца жизни получала с них доход и оставила после смерти своему наследнику[82].

Сестрам Полексии и Стане, племянникам Марко и Моисею также оставляет дар в цехинах. Так же и сестре своей «второрожденной» Евлогии, в замужестве Папренице. Так же и слуге своему Василию и служанке Марии. И Матии Павлову Владиславичу, «сродственнику своему», оставляет свою одежду, которую тот сам отберет, своих 12 рубах полотна голландского с манжетами и 12 без манжет, и два своих мундира; а жене Матии оставляет дар в цехинах, равно как и дочери Матии Анджелин. Оставляет своим «полубратьям» из Дробняка, Алексе и Вуку, также дар в цехинах. Иован Владиславич оставил дар в цехинах даже католическим монахам из Пераста и Прчанья…

Составителю своего завещания, Иовану Жарковичу, он подарил два пистолета, а Иовану Лучичу оставил своего коня. Перстень с рубином и бриллиантами подарил своей «племенице» госпоже Солумии Владиславич, которая в 1790 году продала свое имение в Посате под строительство первой православной церкви в Дубровнике.

Надзирать за исполнением завещания граф Иован Владиславич определил Иована Лучича, Василя Кнежевича и Матию Павлова Владиславича, своего «сродственника». Завещание подписано так: «Потписаное афермавам Иоанн Владиславич».

В другой рукописи, написанной по-итальянски в 1764 году, говорится, что Иован, Живко и Савва были сыновьями «благородного Синьора Дуки Владиславича». Чтобы не возникло путаницы, мы уточним одну генеалогическую деталь: Иован, о котором здесь идет речь, не мог быть сыном Дуки Владиславича, поскольку Иован был брат Саввы, а Савва во всех документах называл себя Саввой Лукичем Владиславичем. Следовательно, оба они были сыновьями Луки, а не Дуки. Указанное выше заблуждение было вызвано созвучием этих имен. И Живко не был братом ни Иовану, ни Савве, а был их племянником, сыном брата Дуки. Генеалогическая ошибка случилась, возможно, еще и потому, что в судебном документе из архива приводятся показания двух свидетелей, Иована Аврамовича, сына Николиного, и Матии Клембека, сына Милутинова. Они сообщили, что лично знали Владиславичей, но все это произошло намного позже, когда те уже умерли, что, вероятно, и привело к путанице с Лукой и Дукой.

Завещание графа Иована Владиславича мы нашли и в венецианском архиве, на итальянском языке, в бумагах венецианского нотариуса Джакомо Белани, который, видимо, занимался наследством племянника Саввы в Боке Которской, находтвшейся тогда под управлением Венеции. В сербском тексте завещания, как и в итальянском переводе, говорится, что главным наследником он назначает «брата графа Моисея Йованова сына Йовановича в Москве, а также в Петербурге». Граф Моисей дожил до 1786 года и получил это наследство.

В дальнейшем следы Йована, этого брата Саввы, равно как и Дуки, теряются. Неизвестно, где и когда они умерли. Правда, русские родословные документы утверждают, что Йован скончался в 1721 году, но где – неизвестно.

Ровно столько о семье Саввы Владиславича, о той ее ветви, которая вместе с Саввой жила в России.

2

Графиня Вирджиния Владиславич, приехав в Россию, нашла Москву неинтересной и сумрачной. Несмотря на то, что Петербург существовал уже двадцать лет и был провозглашен столицей, фактически вплоть до 1737 года, столицей все же оставалась Москва, то есть еще целых десять лет после возвращения Владиславича. Высшее общество в Москве в основном оставалось полумужицким, восточным, хотя страну насильно и довольно быстро европеизировали. Даже двор Петра Великого не блистал. Царь ненавидел Москву и потому редко бывал в ней. Впрочем, он по своей природе не переносил роскоши и блеска; жилища его были скромными, одевался он плохо и небрежно, не заботясь о том, чтобы выглядеть достойно императорского титула. Всю жизнь он провел в войнах со Швецией, Турцией, Польшей и Персией. Великий властелин и не очень удачливый воин, он в основном проживал в палатке. Его жена, императрица Екатерина I, родившаяся в скромной литовской семье, также не была привычна к дворцовой жизни.

Видимо, по этим причинам первые впечатления Вирджинии Владиславич о Москве не могли быть веселыми, поскольку она приехала из волшебной Венеции XVIII века. Русская московская аристократия по происхождению и характеру была кровно перемешана с татарскими благородными родами, которые Петр Великий наделил высокими титулами, лишь бы они из язычества и ислама перешли в православие. Это не мешало им соблюдать варварские обычаи и привычки. Однако несколько настоящих великих русских родов жили по-господски, ориентируясь на Европу, куда они регулярно ездили, и старались подражать тамошним обычаям. А богатством они могли сравниться с лучшими европейскими домами. Наверное, именно этот узкий аристократический дворянский круг заменял Вирджинии блеск Венеции XVIII века, оставшейся так далеко со своими праздниками, карнавалами, ночными торжествами на каналах и в лагунах, которые десять лет спустя, при императрице Анне Иоанновне, прижились и в Петербурге.

Вирджиния уже в первый год пребывания в Москве родила дочь Анну (1723), которая прожила всего пять лет.

Рождение первой дочери Саввы Владиславича продемонстрировало, сколь значительное место он занимал при дворе и в русском обществе. Камер-юнкер Ф. В. Берхольц, плененный во время войны шведский офицер, состоявший адъютантом при дочери императора Анне Петровне (выданной замуж за датского герцога Фридриха Голштинского, жившего в России), оставил интересные мемуары о жизни при русском дворе и о людях, с которыми он общался. Он пишет в дневнике:

Мая 23 года 1723, в день Вознесения Господня, Ее Высочество Анна Петровна отправилась около 11 часов к Савве Рагузинскому, куда была приглашена на крестины его дочери Анны. Сразу после Нее там появился Император с обеими дочерьми и придворными дамами. Его Высочество принц Голштинский встретил их внизу, у кареты, и проводил наверх обеих принцесс[83]. Вскоре по приезде императрицы начался обряд крещения, во время которого старшая принцесса держала на руках новорожденную девочку. Обряд длился недолго.

По окончании крещения император отнес новорожденную матери, после чего гости сели обедать. После этого император отправился к матери хозяина, которой было 105 лет, но у нее, несмотря на возраст, был ясный ум и отличный аппетит. Она была одета как монахиня. Три стола в трех комнатах были накрыты хорошо и со вкусом.

Судя по дневнику камер-юнкера Берхольца, Петр Великий стал кумом Саввы Владиславича вместе со своей дочерью Анной и датским королевским принцем Голштинским. Из этого же дневника видно, что старая госпожа Сима, мать Саввы, приняла в России постриг под именем Теофании, что подтверждается надгробной плитой в Петербурге и памятной доской в церкви в Топлой у Херцег-Нового. А поскольку в день крестин ей было 105 лет, значит, родилась она в 1620 году; Владиславичи вообще были долгожителями.

После дочери Анны Вирджиния родила Екатерину, которая умерла спустя два года, в 1726 году. Ее похоронили вместе с Саввиной матерью, монахиней Теофанией, в Благовещенской церкви Александро-Невской Лавры Санкт-Петербурга. Третьим ребенком Саввы и Вирджинии стала дочь Теодора, родившаяся в 1725 году и скончавшаяся в 1730. Больше детей у Саввы и Вирджинии не было.

После этого Вирджинию Владиславич постигли новые неприятности. Ее брат Леонардо, священник, умирает в 1730 году в возрасте 30 лет. В 1731 году приходит известие о смерти матери, донны Корнелии Тривизани, урожденной Бенцони.

3

Венецианский граф Савва Владиславич после возвращения в Россию первым делом стал добиваться русского дворянства. С этой целью он направил прошение в Сенат, в котором просил признать его иллирийское, точнее, сербское дворянство вместе с титулом венецианского патриция. Одновременно он просил исправить его фамилию Рагузинский, «как меня называют по ошибке», на родовую фамилию Владиславич, «как меня всегда до приезда в Россию называли». Императрица Екатерина указом от 24 февраля 1725 года утвердила Савву Владиславича и его племянников Ефима, Гаврилу, Моисея и Иована в графском достоинстве и позволила заменить ошибочную фамилию Рагузинский на родовую фамилию Владиславич.

В императорском указе помимо прочего говорится:

Рассмотрев предварительно и изучив его исключительные заслуги, Мы изволили произвести его в степень наивысшего достоинства, поскольку вернолюбезный Наш и Нашей империи Надворный советник Савва Лукич Владиславич происходит из благородной иностранной семьи боснийских властелинов… А с вниманием к такой его великой верности в своих делах, и усердия в государственных и гражданских советах, в которых участвовал при Великом Государе и во многих переговорах с турецким султаном, а в году 1709 июня 27, когда между нашим войском и войском шведского короля случилась баталия, в которой неприятель был наголову разбит и принужден был бежать в Турцию через Очаков, Владиславич оказал особые услуги, и по заслугам был награжден имениями и сельцом изменника Ломиковского.

И в 1711 году, когда был наш поход в землю Валашскую, он присутствовал на переговорах с Великим визирем турецким, и заключил договор, за которую услугу Его Императорское Величество наградил его чином Надворного советника. Он и в иных странах служил службу верно и преданно.

За это в награду за все содеянное для Нас и Державы службой и советами, Наше Императорское Величество милостью Всемогущего Бога, от коего всякая власть, честь и достоинство происходят – изволили благорассмотреть и Нашей самодержавной властью его, Савву Лукича Рагузинского, иллирийского графа, и его племянников Ефимия, Моисея, Гаврилу и Ивана Ивановичей-Владиславичей, ранее возведенных в графское достоинство дожем венецианским Иоанном Корнером 28 марта 1722 года, в этот титул дипломом Нашего Императорского Величества утвердить, дабы в державах наших он с племянниками своими Ефимом, Моисеем, Гаврилой и Иваном Ивановичами Рагузинскими, иллирийскими графами, равно и их потомкам обоего пола, были признаны в привилегиях и преимуществах, которые им по этому достоинству надлежат, дабы сами употребляли и другими были признаны; – и дабы Нашему Величеству и великим наследникам Нашим, учитывая великую милость и возвышение, от Нашего Величества полученную, своими делами и далее верно и усердно служили, как и прежде.

Единовременно с этой наградой, этой же самодержавной властью подтверждаем и герб этого иллирийского графа, который он издавна от своих предков унаследовал и который венецианским дожем Иоанном Корнером признан, с тем, чтобы и в будущем таковой имел, Мы милостиво подтверждаем.

Императрица в дипломе обращается к другим иностранным монархам с просьбой признать новых русских графов. Она также приказывает подданным признать новых графов как Владиславичей, а не как Рагузинских, потому что таким именем они никогда ранее не назывались, и «со дня прибытия в империю их так назвали по ошибке, и они на него стали отзываться».

Мы уже имели возможность видеть, как хорошо относился император Петр Великий к Савве Владиславичу, и потому не вызывает удивления тот факт, что русские авторы называют его любимцем царя. Совершенно очевидно, что императрица также прекрасно относилась к нему. Кроме графского титула Екатерина I, едва вступив на престол, подарила Владиславичу три мызы, то есть три поместья с жилыми домами, в Лифляндии. Далее она повысила его, сделав действительным статским советником, обосновав это «верной и усердной службой России во время правления императора Петра Великого».

Практически невозможно перечислить заслуги, оказанные Владиславичем России, потому что дипломатические дела иногда не только не обнародуют, но даже засекречивают. Во всяком случае Владиславич почти постоянно в течение 53 лет своей деятельности получал награды разного рода, сначала от императора Петра, потом от императрицы Екатерины I, затем от Петра II и, наконец, от императрицы Анны Иоанновны. Мало того, в то время как князь Ментиков, граф Толстой, барон Остерман и другие были сосланы или отправлены на каторгу, Владиславич продолжал возвышаться, всегда находясь в первых рядах при правителях России.

Вот всего лишь один пример. Во время похорон императора Петра Великого, скончавшегося 8 февраля 1725 года на 53-м году жизни, граф Савва Владиславич был в числе ближайших его сподвижников, несших балдахин над императорским катафалком.

Историк Соловьев приводит следующий интересный пример. Во время правления императрицы Екатерины I (1725–1727) отношения между Францией и Испанией сильно испортились в связи с неудачной женитьбой Луи XV на инфанте. Опасаясь из-за этого возможного союза Испании с Австрией, Франция искала союза с Россией, надеясь, что к нему присоединится и Англия. Над заключением союза в Петербурге трудился французский посол Кампредон, а с русской стороны – посол Куракин в Париже. Они столкнулись с трудностями, точнее, с медлительностью, поскольку русские вельможи в этом вопросе разделились на два лагеря. Князь Ментиков, граф Апраксин, князь Голицын, граф Толстой и барон Остерман были склонны к заключению союза с Францией, в то время как граф Головкин, князь Василий Долгорукий, князь Репнин и генерал Ягужинский были против такого союза. Тогда французский посол Кампредон решил подкупить противников союза суммой в 60 тыс. дукатов, которые собирался поделить на «явные» и «тайные» награды. Явные награды: канцлеру графу Головкину, графу Петру Толстому и барону Остерману по 3 тыс. дукатов; Степанову 1,5 тыс. дукатов; секретарю и другим чиновникам по тысяче дукатов. Тайные награды: Меншикову 5 тыс. дукатов, Толстому, Апраксину и Остерману по 6 тыс. дукатов; Голицыну 4 тыс., Долгорукому 3 тыс., Макарову 4 тыс., Ягужинскому 2 тыс., Басевичу 6 тыс. и Савве Владиславичу 6 тыс. дукатов. Потом наступает черед придворных дам: Олсуфьевой и Волобуевой подарил по тысяче дукатов.

Тем не менее союз Франции с Россией не удалось заключить, поскольку он противоречил интересам внешней политики этих стран, особенно в их сношениях с Турцией.

Вирджиния Тривизани, венецианская патрицианка и жена одного из самых любимых вельмож императора, блистала красотой и роскошью. Жена английского посла леди Рондо, описывая русское общество того времени, рассказывает в мемуарах, что ее поражали драгоценности, которые надевала во дворец Петра Великого графиня Владиславич, жена одного из самых богатых людей России.

Венецианский художник Джованни Тарсия, долго работавший в Петербурге, написал маслом портрет прекрасной Вирджинии, поправляющей ожерелье. Сначала портрет находился в Эрмитаже, потом был передан в Каменноостровский дворец, где его след и затерялся. Разыскивая в России портреты Саввы Владиславича и Вирджинии Тривизани, я наткнулся на великолепный портрет Саввы в молодые годы, изготовленный литографическим способом, после чего мы случайно обнаружили во дворце Шереметева в подмосковном Кускове его импозантный портрет, написанный маслом. Литографический портрет изготовил художник П. Андреев, а второй написал сам великий Ван Дейк[84]. В музее Шереметева сохранилась лишь копия этого портрета. По всем признакам, портрет Вирджинии Владиславич кисти венецианского художника Тарсии находится теперь в Эрмитаже. У Саввы Владиславича в Петербурге был величественный дворец на

Дворцовой набережной, рядом с домами графа Апраксина и генерал-прокурора Сената Ягужинского, который, вероятно, был некоторое время послом в Вене и Скандинавии. Дворец Саввы ранее принадлежал покойной императрице Екатерине, и был подарен Владиславичу 24 декабря 1735 года сенатским указом императрицы Анны Иоанновны за его заслуги во время посольства в Китай (1725–1728). Позднее, в 1755 году, дворец вошел в состав императорского Зимнего дворца с особняками Апраксина и Ягужинского вместе с мебелью, картинами и прочим. Все три дворца изображены на гравюре Элитера, которая хранится в Императорской академии художеств.

Дом слева на Дворцовой набережной принадлежал дяде царя графу Апраксину, генерал-адмиралу и губернатору Астрахани, с которым Владиславич вел постоянную переписку в течение всей жизни. Этот дом был родным для Владиславича с момента его появления в России. Вероятно, в нем останавливался и граф Петр Апраксин, брат знаменитого генерал-адмирала и царского губернатора. Во всяком случае это был круг общения Вирджинии Тривизани в новой столице Петербурге, который в то время процветал, особенно при императрице Анне Иоанновне, роскошь правления которой, как известно, была необузданной и почти безумной[85].

5

Граф Савва Владиславич занимался и литературой. Царь Петр, как известно, осуществил в стране реформу образования. До него начальное образование ограничивалось, по крайней мере в широком масштабе, вызубриванием азбуки, изучением Часослова, Псалтыри и заповедей. А царь основал Славяно-греко-латинскую академию[86], ученики которой получали среднее и высшее образование (языки, искусство, история и литература). Учителями зачастую были иностранцы, иногда весьма образованные. Прежняя Академия носила церковно-гражданский характер, но вскоре она отступила от церкви перед светским образованием[87]. Для развития новой Академии следовало перевести с иностранных языков книги, причем в большом количестве, что и было вскоре сделано. Царь приказал, чтобы работой Академии, пока она сама не выработает систему управления, руководил Синод, который считался ученым органом и высшим судом в вопросах морали.

В числе первых переводчиков оказался и наш Савва Владиславич. Именно он перевел с итальянского книгу дубровницкого священника Мавро Орбини «История славян», которая появилась на свет за сто лет до этого. В ней приводились все известные к тому времени сведения о сербском народе, который старик Орбини отнес к нынешним югославским племенам под общим названием Королевство Далмация, приведя все эти народы под герб династии Неманичей. По этой книге не только Владиславич, но и Гундулич[88], и все поколения до недавнего времени изучали историю нашего народа. Кроме нескольких мистификаций, которые в историю попа Дуклянина[89] (ею частично воспользовался Орбини) вставили позже далматинские патеры, все в этой книге есть неопровержимая правда. И нет ничего удивительного в том, что дубровницкий ученик Савва Владиславич выбрал именно этого дубровницкого историка и постарался с его помощью заинтересовать Петра Великого балканскими делами.

К сожалению, Владиславич перевел только первую часть книги, в которой речь идет о славянах вообще, но она переведена просто фантастически. Царь Петр, воюя в Персии, в июле 1722 года пишет оттуда Сенату: «Книгу, которую переводил Савва Рагузинский о славенском народе с итальянского языка (Orbini il regno degli slavi), другую, которую переводил князь Кантемир, о магометанском законе, ежели напечатаны, то пришлите сюда не мешкав, буде-же не готовы, велите немедленно напечатать и прислать»[90].

Книга в переводе Саввы Владиславича была издана под названием «Книга историография початия имене, славы и разширения народа славянского, и их царей и владетелей под многими имянами, и со многими царствиями, королевствами, и провинциами. Собрана из многих книг исторических, чрез господина Мавроурбина архимандрита Рагужского. В которой описуется початие, и дела всех народов, бывших языка славенскаго, и единого отечества, хотя ныне во многих царствиях розсеялися чрез многие воины, которые имели в Европе, во Азии, и во Африке. Разширения их империи, и древних обычаев, в разных временах, и познание веры, Христа Спасителя, под многими владетельми. Переведена со италианского на российский язык, и напечатана повелением и во время счастливаго владения Петра Великаго. Императора и самодержца всероссиискаго, и протчая, и протчая, и протчая». В русской Публичной библиотеке находится рукопись другого Саввиного перевода с итальянского, философского содержания, с высказываниями Соломона о жизни. Этот перевод Савва Владиславич посвятил Петру Великому:

Боюсь поминать славные дела Вашего Величества, поскольку знаю Вашу скромность. Вы не любите похваляться ни словами, ни пером, но исполняете геройскую должность в непрестанных усилиях. Ваши дела славные не должны быть забыты ни теперь, ни в будущем. Расширение пределов, слава и закон русской Империи всегда будет о том свидетельствовать. Марсовы поля свидетельствуют о Ваших многочисленных триумфах. Польша, Дания и Персия подтверждают постоянность Вашего великодушного союза. Все крепости и города у Балтийского моря, которые обороняет в их правах щит Вашего Величества, также тому свидетели. Ваши многочисленные благодеяния, исполненные милости подарки Вашим верноподданным, гостеприимство к иностранцам, которым и я пользуюсь, я, смиренный, по особой милости Вашего Императорского Величества, также о том свидетельствую. Бессмертные Ваши дела не смогли бы описать ни славный Гомер, ни Аристотель, ни Цицерон. Я же отважился, несмотря на свою бесталанность, преподнести Вам эту книжицу, переведенную на русский язык, коя зовется «Советы мудрости». Извольте, покорнейше Вас прошу, принять ее. Вечный раб Вашего Императорского Величества, Надворный советник, Савва Владиславич.

Историк литературы академик Пекарский считает предисловие и введение перевода Владиславича интересным уже тем, что в связи с ними в России началась первая литературная полемика. Дело в том, что Владиславич резко критиковал своего друга князя Кантемира за «Магометанский закон», из-за чего их добрые отношения совсем охладели. Князь Кантемир, талантливый историк, и сам написал критический отзыв на несколько наивный рассказ Орбини о древних славянах. Это неудивительно, потому что он первым написал «Историю Турции» в современном стиле и по сей день считается в Румынии великим историком. К тому же Кантемир был членом германской Академии наук в Берлине.

Сын Кантемира, Антиох, ставший послом России в Париже, видный русский сатирик того времени, не смог простить выпадов Владиславича в адрес своего отца. Он сочинил известную сатиру[91] на Савву Владиславича, в которой насмехается над его скупостью, намекая на парижскую историю с его племянником Ефимом, издевается над его возрастом, с которым он утратил былую физическую красоту.

Сам старый князь Кантемир, сообщая в «Истории Турецкой империи» о своем участии в Прутском походе, ни слова не говорит ни о значительной роли Саввы в этом деле, ни о совместной работе с Саввой над заключением союза с Молдавией, наконец, ничего не говорит о своей личной переписке с Саввой.

Любовь Саввы Владиславича к книге заставила его мысленно вернуться на далекую родину, и потому литературного тщеславия он не испытывал. Владиславич хорошо поработал в московском архиве, переместив многие документы, касающиеся Сербии, в созданное им сербское отделение, правильно классифицировав их: ранее они хранились в «Греческих делах», или в «Восточных православных делах», или даже в «Турецких делах». Савва настоял на отправке выпускников Академии учителями в Сербию, большая часть которой входила в состав Южной Венгрии. Воеводинский митрополит Моисей Петрович, прибыв в Россию, нанес визит царю. Поздравив его с Ништадтским миром, он попросил выделить учителей латинского, церковнославянского языка, также церковные книги: «Будь и для нас апостолом, как ты был им для собственного народа: просвети и нас, как ты своих людей просветил, чтобы больше враги не спрашивали: сколько их [сербов]?»

В ответ царь послал книги в двадцать сербских церквей: 400 букварей, 100 грамматик латинских и славянских, а также учителей, которым платили по 300 рублей ежемесячно.

Пока Савва Владиславич находился при власти – а это длилось практически до конца его жизни, – все сербские проблемы в России решались с его участием.

Насколько известно, Савва Владиславич более ничего не написал. Но совершенно очевидно, что он много читал, и был человеком литературы. Это заметно в его описаниях Сибири и Пекина. Многие историки пользуются его политическим трудом «Секретная информация о силе и состоянии Китайского государства», который он передал императрице Анне Иоанновне в 1731 году, через два года после завершения дипломатической миссии в Пекине.

Жаль, что Савва Владиславич больше не писал. Он обладал бесспорным талантом наблюдателя, слог его был легок и красив. Описав в своих трудах Сибирь и Китай, он стал первым сербским пишущим путешественником.

Глава IX САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ, ПОЛНОМОЧНЫЙ ПОСОЛ В КИТАЕ

1. Отъезд Саввы Владиславича из Петербурга в Китай. – Владиславич в пути по Сибири и в Пекине. – 2. Китайский император принимает Владиславича. – Его описания Сибири и сообщения о Китае. – Сложности подписания договора и поведение Владиславича. – 3. Владиславич во время пребывания в Сибири закладывает город Троицкосавск и крепость Новотроицк, а в ней – церковь в память святого Саввы Неманича. – 4. Владиславич впервые определяет границу между Россией и Китаем, – Значение первого, Буринского, договора. – Савва Владиславич в китайской истории.

1

Немецкий философ Лейбниц, которого император Петр Великий в 1716 году лично посетил в Торгау, своей философией настолько воздействовал на властителя, что тот назначил ему огромное жалованье[92] и даровал титул тайного юстиции советника. Позднее император часто обращался к Лейбницу за советами по культурному реформированию государства, до него во всех отношениях неорганизованного и непросвещенного. Так, по совету Лейбница император основал Академию, выстроил коллегии, послал Беринга отыскивать путь из Азии в Америку и, наконец, снарядил посольство в Китай, во главе которого поставил Савву Владиславича…

После смерти Петра Великого императрица Екатерина отправила в Китай Савву Владиславича, кандидатуру которого ранее одобрил Петр, уже в ранге полномочного министра. Указ о назначении вышел 18 июня 1725 года. Незадолго до этого Савву произвели в действительные статские советники.

Похоже, назначение Саввы Владиславича послом в Китай состоялось в самое подходящее время, поскольку между Россией и Китаем возникли серьезные раздоры. Торговые связи между двумя величайшими империями насчитывали века. Ежегодно из России в Китай, через Великую Тартарию[93] отправлялся в долгий путь караван с товарами – мехами, тканями и украшениями. Там были шкуры соболей и горностаев, золоченые кожи, а также белая хорошая бумага. По прибытии на границу Монголии караваны встречали особые китайские комиссары, которые за счет императора сопровождали караван до столицы. На рынке они, равно как и их верблюды, содержались также за счет китайского правительства. Однако на продажу или обмен товарами им отводилось всего три месяца. После этого русский караван, опять-таки за счет правительства, сопровождали до границы. Караван отправлялся из Москвы зимой и возвращался три года спустя. Из Китая он доставлял шелковые и хлопковые ткани, золото, алмазы, фарфор и т. и. Купцы, снаряжавшие караван, окупали затраты в тройном размере.

Но в то время, когда Савва Владиславич исполнял должность посла в Риме, на далекой границе азиатского Востока китайцы преградили путь русским караванам, потребовав для начала установить границу между империями, потому что было непонятно, где кончается одна держава и начинается другая. На границе происходили и военные столкновения, в результате чего из Китая в Россию потянулись беженцы. Караваны задержал некий Цуньли Ямин, причем сделал это по настоянию иезуитов, поскольку с ним следовал руководитель русской православной миссии в Китае епископ Иннокентий. Не следует забывать, что в личной охране китайского императора состоял целый отряд пленных казаков, религиозными проблемами которых озаботилось русское правительство. А поскольку в России проживали и монгольские подданные, Китай потребовал немедленно разграничить территории.

Проблемы, возникшие в отношениях между двумя величайшими империями мира, вынудили Москву послать в Пекин нашего серба и герцеговинца, графа Савву Владиславича, искусного дипломата, имевшего опыт переговоров с молдавским и валашским князьями, а затем с султаном и с папой. 14 сентября 1725 года министерство иностранных дел вручило ему инструкции из сорока пяти пунктов, подписанные графом Головкиным, графом Толстым, бароном Остерманом, Степановым и обер-секретарем Юрьевым. К инструкциям прилагались два секретных пункта, предназначенных лично для посла. Эти пункты исходили от Коммерц-берг-коллегии[94]. Ознакомившись с содержанием этих пунктов, граф Савва затребовал дополнительную информацию, которую ему немедленно предоставили.

Он получил все необходимые бумаги: паспорт, извещение о смерти императора Петра I, сообщение о вступлении на престол Екатерины I, полномочия на ведение переговоров и, наконец, собственноручное письмо императрицы к китайскому императору с предуведомлением канцлера Головкина от 30 августа 1725 года. После этого полномочный министр граф Владиславич со свитой 12 октября выехал из Петербурга, а 27 декабря – из Москвы в направлении Тобольска, куда прибыл 24 января 1726 года. В Тобольске он ознакомился с делами Сибирского приказа, касающимися отношений с Китаем, а также с положением дел на границе.

Свиту графа Саввы Владиславича составляли: секретарь Иван Глазунов, который до этого дважды побывал в Китае; переводчик Иван Крушала[95]; дьяк Николай Кондратаев; чиновники Иван Соловьев и Степан Писарев; студенты московской Славяно-греко-латинской академии Лука Вейков и Иван Яблонцев (они должны были выучиться китайско-манчжурскому языку); лекарь Бург; духовник графа Владиславича; лейб-гвардеец при посланнике подпоручик Иван Павлов, и с ним еще один гренадер. Для определения границы между империями и обмена беженцами в качестве специалистов выехали стольник Степан Андреевич Колчин, стольник Петр Иванович Власов, секретарь Семен Кириев, кондуктор Военной коллегии князь Теодор Галигин (скончался в пути), геодезисты Алексей Кулешов, Михаил Зиновьев, Иван Валуев. Для надзора за работой этой комиссии послали командир-поручика Ивана Толстого, кондуктора Степана Немцева и Ивана Косова. В Селингенске к посольству должны были присоединиться русский агент в Пекине Ланг и начальник духовной миссии епископ Иннокентий Кульчицкий, отправленный ранее в Китай с посланником Измайловым, но не пропущенный в Пекин по наущению иезуитов. Кроме них, в Селингенске граф Савва получил в свое распоряжение полковника Бухольца, назначенного охранять русскую границу с Китаем и строить крепости, в связи с чем ему подчинили тобольский гарнизон, полк и отряд иностранных наемников.

На транспортные расходы графу Владиславичу было выдано 3 тыс. рублей, еще 3 тыс. на содержание персонала и, наконец, 6 тыс. рублей его посольского жалованья. Савва Владиславич вез подарки российской императрицы китайскому императору на общую сумму 10 тыс. рублей. Это были дорогие карманные и настольные часы, зеркала, златотканые материалы, горностаи и чернобурки. Сам посланник Владиславич также приготовил личные подарки: пару пистолетов, серебряные блюда с барельефами, карманные часы, серебряную посуду, две серебряные табакерки, две хрустальных люстры, три серебряные позолоченные шкатулки, серебряную конскую упряжь и четырех великолепных гончих псов, все на сумму в 1 390 рублей.

Посольство графа Владиславича добиралось от Петербурга до Иркутска с 12 октября 1725 до апреля 1726 года, то есть полгода. В Иркутске оно оставалось до августа 1726 года, знакомясь с пограничными проблемами и выполняя на границе топографические работы, а граница эта, как мы вскоре увидим, была бесконечна. Она насчитывала едва ли не 6 тыс. километров… Российская империя простиралась на восток до границ Китая и Японского моря. Московские торговые караваны, направлявшиеся в Китай, прибывали в Пекин в лучшем случае через полгода, и потому Петр Великий думал прорезать пространство каналами и другими транспортными путями, связать границу с Петербургом и тем самым сделать его величайшим торговым центром мира, дав ему свое имя, как царь Александр Македонский дал свое имя Александрии.

Насколько тяжелой была миссия Саввы Владиславича, видно по его сообщению, направленному в 1726 году русскому правительству из сибирского Иркутска. Он жалуется, что не смог в Тобольске получить от тамошней канцелярии никаких сведений ни о границе, ни о беженцах. Все, чем он располагал, было собрано им до начала посольства. Работу прежнего губернатора и воинского начальника он оценил как плохую. Также он сообщает, что огромные расстояния сильно затрудняют его работу.

Приехавши в Иркутск, получил я письма от агента Ланга из Селенгинска и при них ландкарту некоторой части пограничных земель. Эту ландкарту я осмотрел подробно и увидал, что из нее мало пользы будет, потому что в ней, кроме реки Аргуна, ничего не означено, а разграничивать нужно в немалых тысячах верст на обе стороны… Увиделся я здесь с четырьмя геодезистами, которые посланы для сочинения ландкарт сибирским провинциям, и отправил двоих из них для описания тех земель, рек и гор, которые начинаются от реки Горбицы до Каменных гор и от Каменных гор до реки Уди, потому что при графе Головине все это осталось неразграниченным. Других же двоих геодезистов отправил я вверх по Иркуту-реке, которая из степей монгольских течет под этот город, и оттуда велел им исследовать пограничные места до реки Енисея, где Саянский камень, и до реки Абакана, которая близ пограничного города Кузнецка; также велено им ехать по Енисею-реке за Саянский камень до вершин… Все пограничные крепости – Нерчинск, Иркутск, Удинск, Селенгинск – находятся в самом плохом состоянии, все строение деревянное и от ветхости развалилось, надобно их хотя палисадами укрепить для всякого случая… И китайцы – люди неслуживые, только многолюдством и богатством горды, и не думаю, чтоб имели намерение с вашим величеством воевать, однако рассуждают, что Россия имеет необходимую нужду в их торговле, для получения которой сделает все по их желанию.

В августе 1727 года с берегов речки Буры серб и герцеговинец русский посланник Савва Владиславич пишет из Сибири русскому правительству письмо, демонстрирующее его острый взгляд и яркий литературный талант:

Сибирская провинция, сколько я мог видеть и слышать, не губерния, но империя, всякими обильными местами и плодами украшена: в ней больше сорока рек, превосходящих величиною Дунай, и больше ста рек, превосходящих величиною Неву, и несколько тысяч малых и средних; земля благообильная к хлебному роду, к рыболовлям, звероловлям, рудам разных материалов и разных мраморов, лесов предовольно, и, чаю, такого преславного угодья на свете нет; только очень запустела за многими причинами, особенно от превеликого расстояния, от малолюдства, глупости прежних управителей и непорядков пограничных. Во всей Сибири нет ни единого крепкого города, ни крепости, особенно на границе по сю сторону Байкальского моря; Селенгинск не город, не село, а деревушка с 250 дворишков и двумя деревянными церквами, построен на месте ни к чему не годном и открытом для нападений, четвероугольное деревянное укрепление таково, что в случае неприятельского нападения в два часа будет все сожжено; а Нерчинск, говорят, еще хуже.

Изучив все спорные вопросы в отношениях России и Китая, Владиславич наконец 28 августа 1726 года с границы отправился в Пекин. С этого дня вплоть до мая 1727 года русские не получали от него никаких известий, поскольку он постоянно находился в пути.

В Пекине его приняли, как он потом сообщил, «как то приличествует достоинству императрицы и характеру ее полномочного министра». На самом же деле не обошлось без известных инцидентов. Русского посла, прибывшего из Иркутска на китайскую границу, встретили уполномоченные на то официальные лица, в сопровождении которых Владиславич направился к столице. На всем пути его встречали торжественно, с ружейными салютами. Китайцы действительно старались доставить Владиславичу по дороге как можно больше удовольствия. Тем не менее уполномоченный Цуньли Ямин поднял вопрос о церемонии прибытия русского посланника в столицу Китая, предложив посланнику въехать туда ночью, а не днем. По принятому в Китае церемониалу ему следовало оказать почести, однако дневные почести можно было оказывать только императору. Из-за этого случился первый серьезный кризис. Владиславич считал, что он прибывает в Пекин не как посланник какого-то татарского или туркестанского хана, но как личный представитель императрицы, и потому не может въехать в Пекин иначе, как только днем. Ничто не могло его переубедить. И в самом деле русское посольство вошло в Пекин днем, под звуки труб и барабанов и ружейную пальбу, производившуюся по обеим сторонам улиц.

2

Первые впечатления о Пекине разительно отличались от того, что довелось Владиславичу переживать ранее. Москва в первые дни пребывания в ней уроженца Адриатики тоже казалась ему азиатским городом. Но Пекин поразил размерами, планировкой и архитектурой. По возвращении из Китая Владиславич передаст императрице Анне Иоанновне чрезвычайно интересное описание Китая, представляющее особый интерес и для нас, потому как он был первым сербом, описавшим эту страну.

Он говорит, что Китай состоит из 15 огромных областей, каждая из которых величиной с настоящее королевство. В нем чуть меньше двух тысяч городов, сто пятьдесят из которых весьма велики. Все города выстроены в виде треугольника или четырехугольника с укреплениями из высоких деревянных бревен, которые, несмотря на высоту и толщину, не могли бы представить серьезного препятствия для вражеской атаки. Даже самые большие гарнизоны не смогли бы защитить города и были бы сразу уничтожены. Владиславич пишет, что эти гарнизоны рассеяны по всей стране, но ничем не обременяют императорскую казну, поскольку им никаких денег не платят.

В Китае около 200 миллионов жителей, и каждый из них облагается личным налогом и налогом на имущество. В число этих 200 миллионов душ не входит императорская семья с ее многочисленными «бонзами», то есть языческими чиновниками. Треть китайцев, особенно на юге империи, живет не в домах, а в лодках на реках, путешествуя по воде группами, отчего складывается впечатление, что села или городки возникают внезапно за ночь. На каждой китайской реке таких лодок часто бывает тысяч по пятьдесят. Впрочем, добавляет Владиславич, реки в этой стране выглядят совсем как города.

Далее Савва Владиславич сообщает, что авторы, писавшие о Китае, никак не могут сойтись в суждении о сумме, которую получает китайский император. Он полагает, что, скорее всего, она составляет около 200 миллионов унций серебра. Налоги платят все без исключения, а многочисленные китайские промышленники платят по 5 %. Город Нанкин платит ежегодно миллион. Владиславич добавляет, что сведения он получил от проверенных людей и потому достоверность их гарантирует. Сведения, представленные Владиславичем, действительно были исчерпывающими, причем они представляют интерес и в наши дни. Особенно интересно его описание Пекина.

Пекин, который так называется и сегодня, но никто не знает, почему именно так, пишет Владиславич, в древние времена назывался Коунтин. Он расположен в равнине, окруженной холмами, и разделен на две части: на Татарский и Китайский город. Первый выстроен квадратом на поверхности в три итальянские мили, каждая сторона квадрата величиной в девять русских верст. Владиславич уточняет, что Пекин расположен на 40 градусах широты и 144 градусах долготы. В Китайском городе живут вельможи и другие императорские служащие, а также войско императорское («богдыханское»). Этот город больше Татарского, который возник здесь, когда маньчжурская династия покорила Китай, и население в нем более разнообразное, нежели в других районах столицы. Население Китайского города живет на площади четыре испанские мили[96], то есть 19 русских верст. Китайский город от Татарского отделяет всего одна стена.

В Пекин, пишет далее Владиславич, ведут 19 городских ворот, которые охраняет внушительная стража. Стены обоих городов протянулись на семь испанских миль, или на 21 итальянскую милю, или 34 русских версты. Улиц много, и носят они следующие названия: Белая Башня, Железный Лев, Семья Хана, Сушеная Рыба, Яблоко и т. п. Самая большая улица называется Каян-Ган-Каи, что означает улица Вечного Отдыха, и идет она от императорского дворца к дворцам самых его уважаемых граждан. Шириной она полных 130 аршин. Все дома одноэтажные, и стоят они во дворах. С улицы они не видны, поскольку закрыты хозяйственными пристройками. Мужчины проживают отдельно от женщин. Их дома украшены множеством скульптур, дома крепкие и достойные, разве что крыши у них хрупкие и ломкие, сделанные из бамбука, на который наклеена белая или цветная бумага. Стекло в окнах им заменяет белая бумага, сквозь которую проникает свет. Окон в нашем понимании у них вообще нет. Императорский дворец привлек особое внимание Саввы Владиславича своими размерами, которые даже трудно себе представить. Он удивил его по сравнению со скромными особняками Петра, который большую часть жизни провел в походных палатках. Императорский дворец находится посреди Татарского города, на юге столицы. Его опоясывает внешняя стена длиной шесть итальянских миль[97], высотой 16 аршин; стены выстроены квадратом, и со всех четырех сторон расположены по трое императорских ворот. Центральные ворота открываются только перед императором, остальные же открыты от рассвета до заката для всех желающих войти в императорский дворец. Каждые ворота охраняют двадцать воинов-татар из Маньчжурии во главе с начальником, а всего в охране состоит три тысячи воинов. Эта первая стена называется Ксунанзин, что значит Императорские врата.

Вторая, внутренняя, стена превосходит внешнюю стену и высотой, и толщиной. Правда, она сделана из глины и украшена окошечками, и всего три с половиной мили длиной, что несколько больше пяти с половиной верст. Во внутренней стене сделано четверо ворот с большими створками. Ворота, обращенные к югу и к северу, имеют по три входа, как и внешняя стена, прочие только по одному входу. Над ними сооружены башни и т. п.

Владиславич в своих описаниях скрупулезен до крайности. Так, пишет он, эти внутренние ворота охраняют по 40 татар во главе с офицерами, и в них могут входить только мандарины и придворные чиновники, а других менее важных лиц вообще не пропускают, если только они не предъявят специальные пропуска, сделанные из деревянных или костяных табличек.

Вторая стена окружена глубоким рвом, вымощенным камнем и заполненным водой, в которой плавает множество рыб. Там же находится изукрашенный пешеходный мост. Между двумя гигантскими стенами внутреннего и внешнего Пекина есть пространство, на котором построено множество небольших, округлых или квадратных, жилых зданий. По этому пространству течет река. Через нее перекинуты мраморные мосты, которые, конечно, не могут сравниться по красоте с внутренними мостами. За западными воротами этого пространства находится озеро с огромным количеством рыбы, шириной почти русскую версту, а в южной его части высится величественный мост, окруженный с обеих сторон сводами и знаками триумфа. В восточной и западной части много узких улочек, в которых проживают многочисленные императорские служители и придворные художники.

Далее Владиславич переходит к описанию ставки богдыхана во дворце. Эта ставка окружена еще одной стеной, которая называется Къяу, и кое-кто считает, что существует 12 таких ставок для личного пребывания императора, в то время как другие полагают, что их не более девяти. Владиславич так описывает свой прием у китайского императора:

Я сам видел семь таких ставок, когда император дал мне аудиенцию. Эти апартаменты поднимаются один за другим, и разделены они террасами. В каждой из них находится зал античной архитектуры, поддерживаемый деревянными колоннами, окрашенными лаком. В апартаменты поднимаются по мраморной лестнице, поскольку они расположены немного выше уровня земли. Украшены эти апартаменты только черным лаком. Одни ворота смотрят на юг, и двери сделаны из деревянной решетки, лакированной и заклеенной белой бумагой, которая в окнах заменяет стекла. Потолки в этих залах сделаны из фарфора, или из тонких мраморных плит. Посреди зала, находящегося сразу за воротами, есть одно несколько возвышенное место, оно служит императору престолом. Всюду вокруг изваянные фигуры летящих змеев, которые представляют собою герб императора; но там есть и другие цветные украшения…

Далее Владиславич продолжает описание тронного зала, в котором его принял император:

Также на входе и в центре есть ступени с небольшими колоннами, на которых курятся очень приятные благовония. В этом императорском зале нет балдахина. Только посреди его стоит лаковый трон с квадратной подушечкой из меха выдры толщиной в три пальца и со стороной в метр. На этот трон садится император, Богдыхан (маньчжурское выражение), «по турецкому обычаю» скрестив ноги. На полу, скрестив ноги, сидят принцы из императорской семьи, а также министры и другие вельможи, причем сидят на матрасиках, точнее, на подушечках, которые они всегда должны носить в присутствии Богдыхана.

В тронный зал подушечки приносят лакеи. В этом зале нет никакой особой роскоши. Только через пятый двор проходит канал, берега которого украшены мрамором, и через него переброшены пять мостов. Этот зал охраняют два огромных льва из литой бронзы, а в седьмом зале находятся четыре также бронзовых больших бассейна с водой. В каждом из них содержится 120 кубов воды. Перед воротами, отделяющими первый двор от второго, вздымаются два белых столба с резными многокрылыми змеями…

Через неделю после прибытия в Пекин Владиславичу была дана торжественная аудиенция, во время которой он передал верительные грамоты китайскому императору Юн Чжену, которого в России многие ошибочно называют по-монгольски богдыханом, тогда как по-китайски следует называть его конси. Он принял посла графа Владиславича очень тепло. Передав верительные грамоты, Владиславич встал на шелковый коврик с правой стороны от трона и, не снимая шляпы с головы, заговорил на латыни. Император собственноручно принял грамоты, что было знаком большого уважения. В конце он отдал приказ трем своим министрам, одного из которых звали Та, второго – Тули Шинн, а третьего – Тегу Ту, чтобы те разобрались с неприятностями, которые случились на границе, и в будущем не давали никакого повода для вражды.

Правда, уже упомянутый выше Цуньли Ямин, устроивший скандал из-за церемониала, вскоре попытался еще больше обострить инцидент и тем самым создать непреодолимые препятствия для миссии Владиславича. К счастью, Владиславич быстро разобрался в его намерениях и занял в переговорах с китайскими делегатами более решительную позицию.

3

Китайские делегаты оказались очень требовательными. Они объявили, что монгольская территория простирается до Тобольска, а затем до Байкала и до реки Ангары, и требовали провести границу по этой линии. Они насчитали на территории России 6 тыс. беглых подданных. Наконец после двадцати двух заседаний китайцы согласились с тем, чтобы обе империи оставили за собой те территории, которыми они владеют, не отдавая и не присваивая новых земель. Однако два дня спустя китайские министры известили Владиславича, что они согласились на это от своего имени, и потому эти решения не являются обязательными. Китайский император не принимает точку зрения своих министров, потому что монгольские князья не разрешили ему уступать свои земли Российской империи, которая и без того захватила многие их территории. Китайские министры представили новый проект договора, по которому большая часть русской Сибири отторгалась от России. Состоялось еще семь встреч с упрямыми китайскими министрами, которые то угрожали русскому посланнику, то пытались подкупить его. Савва Владиславич, как он сам писал в Россию, ответил китайцам с «холодной гордостью», что он не предатель и потому не собирается подписывать договор в таком виде. Тогда китайцы начали притеснять его, не выдавая ему и его свите никаких продуктов, кроме соленой воды, отчего многие разболелись. Упомянутый министр Цуньли Ямин угрожал Владиславичу расправиться с ним и его свитой как с врагами, сослать их на вечное поселение в пустыню. На это граф Савва Владиславич ответил, что не допустит этого, хотя бы и ценой собственной жизни, а русская императрица достаточно сильна, чтобы отомстить за издевательства над своим посланником. На это китайцы ответили ему: «Ты приехал сюда раздавать подарки, а не договариваться с китайцами. Забери свои подарки и возвращайся с пустыми руками». Явившись на верховный совет китайских министров, Владиславич заявил: «Российская империя дружбы богдыхана желает, но и недружбы не очень боится, будучи готова к тому и другому!» – «Ты объявляешь нам войну!» – воскликнули китайцы. Владиславич отвечал: «Войну объявить указу не имею. Но если вы Российской империи не дадите удовлетворения и со мною не обновите мира праведно, то с вашей стороны мир нарушен, и, если что потом произойдет противно и непорядочно, Богу и людям, будет ответчик тот, кто правде противится». Тогда китайцы потребовали от Владиславича представить собственный проект договора с тем чтобы передать его императору. Говорят, что тот перечитал его несколько раз и решил вообще ничего не заключать в Пекине и не вести здесь никаких переговоров, поскольку им сильно мешали монгольские князья, а перенести переговоры на границу и там обо всем договориться с Владиславичем. Владиславич сообщал своему правительству:

Я более жил за честным караулом, чем вольным послом. Как можно видеть из всех их поступков, они войны сильно боятся, но от гордости и лукавства не отступают; а такого непостоянства от рождения моего я ни в каком народе не видал, воистину никакого резону человеческого не имеют, кроме трусости, и если б граница вашего императорского величества была в добром порядке, то все б можно делать по-своему; но, видя границу отворену и всю Сибирь без единой крепости и видя, что русские часто к ним посольство посылают, китайцы пугце гордятся, и, что ни делают, все из боязни войны, а не от любви. В мою бытность в Пекине имел я письменные сношения с тамошними иезуитами и многие известия чрез них получил; они очень усердствовали, однако могли оказать мало помощи, потому что сами терпят большие притеснения от нынешнего богдыхана; некоторые бояре китайские, которые приняли было римскую веру, казнены за это, и всякая религия, кроме китайской, подвержена гонению, поэтому преосвященному Кульчицкому, хотя и договор заключится, в Пекине быть нельзя. Государство Китайское вовсе не так сильно, как думают и как многие историки их возвышают; я имею подлинные известия о их состоянии и силах, как морских, так и сухопутных; нынешним ханом никто не доволен, потому что действительно хуже римского Нерона государство свое притесняет и уже несколько тысяч людей казнил, а несколько миллионов ограбил; из двадцати четырех его братьев только трое пользуются его доверием, прочие же одни казнены, а другие находятся в жестоком заключении; в народе нет ни крепости, ни разума, ни храбрости, только многолюдство и чрезмерное богатство, и как Китай начался, столько золота и серебра в казне не было, как теперь, а народ помирает с голоду; народ малодушный, как жиды; хан тешится сребролюбием и домашними чрезмерными забавами, никто из министров не смеет говорить правду, почти все старые министры отставлены, как военные, так и гражданские; на их местах молодые, которые тешат хана полезными репортами и беспрестанною стрельбою, пушечною и ружейною, будто для воинских упражнений, а более для устрашения народа и ханских родственников, чтоб не бунтовали.

…Перед отъездом моим из Пекина я завел цифирную переписку с французским иезуитом патером Парени, который пользовался большим расположением покойного хана, и хотя теперешний хан к нему не очень благоволит, однако часто его в совет призывают. Этот патер нашел возможность установить тайную дружбу между мною и ханским тайным советником алегодою Маси, который сделал мне некоторые полезные предостережения; я его одарил, и он обещал мне помогать в пограничных переговорах, которые я буду вести с китайскими министрами.

Этот прозаический текст Саввы Владиславича представляет собой замечательный образец дипломатической наблюдательности и психологической утонченности. Его и сегодня по достоинству смогли бы оценить в кругах европейских дипломатов. На этих нескольких примерах читатель имеет возможность познакомиться с образом мышления и действий, проницательностью и красотой стиля Саввы Владиславича. Мы привели этот текст для того, чтобы как можно полнее воспроизвести образ нашего герцеговинца, хотя бы это и показалось отдельным читателям несколько излишним в монографии такого рода. Следует подчеркнуть, что я пишу эту книгу в первую очередь для сербских земляков Владиславича.

Перед возвращением на границу со своей свитой и китайскими министрами граф Владиславич в Пекине неожиданно заболел. Он послал в Селенгинск секретаря Ивана Глазунова с приказом командиру тамошнего русского гарнизона выйти к границе со всем наличным воинством для встречи посольства. Болезнь Саввы обеспокоила богдыхана, и он ежедневно отправлял к нему личных врачей, а после выздоровления высказал свое искреннее удовлетворение.

1 апреля 1727 года китайский император дал аудиенцию Владиславичу по случаю выздоровления, на которой вручил подарки русской императрице и лично ему. После этого, 19 апреля, они распрощались. Китайский император Юн Чжен, уважая энергичного русского посланника, отказался от многих привычных церемоний своего двора и выразил радость по поводу того, что Савва оставляет его в полном здравии, а также пожелал, чтобы вражда между империями прекратилась навсегда. В доказательство особой благосклонности китайский император протянул графу Савве Владиславичу кубок вина.

Наконец 25 апреля русский посланник покинул Пекин. На границе его встретил стольник Глазунов с двумя полками регулярной армии под командованием полковника Бухгольца. Владиславич понимал, что на границе он будет чувствовать себя более сильным, чем в Пекине, где его дом днем и ночью был окружен китайскими солдатами, будто он был опасным преступником, а не русским послом. Здесь, на границе, он должен был пробыть несколько месяцев в голой степи и в плохоньком жилище, не говоря уж о сибирской зиме: Савва прибыл сюда в октябре месяце.

В ноябре он все-таки получил текст договора, подтвержденный соответствующими подписями и подлинными печатями. Граф Савва Владиславич не хотел подписывать его на реке Буре, в десяти верстах от крепости Кяхта, поскольку это не отвечало его замыслам. Он заявил, что шведы, пожелавшие отторгнуть от России одну область, заплатили утратой пяти своих областей; персы, пожелав ограбить один караван, заплатили за это России пятью своими провинциями. Тем самым он дал знать, что Россия может так поступить и с Китаем! После этого Владиславич послал русскому агенту в Пекине Лангу, шведу по происхождению, личный меморандум, который следовало передать богдыхану. Меморандум был составлен в самых решительных тонах; Савва доводил до сведения китайского императора, что его делегаты подделали договор, который русский посланник передал ему в Пекине; причем изменили не только целые главы, но и переписали его грубым и оскорбительным для России языком.

Китайский император действительно учел претензии посланника Владиславича и приказал сурово наказать главных делегатов, а прочих лишить чинов и имущества. Сам дядя императора Лонгота, более прочих упорствовавший на переговорах, был под конвоем отведен в Пекин и там подвергнут наказанию.

Наконец 5 апреля 1728 года на границу прибыл полномочный министр богдыхана с новым проектом договора, подготовленным лично императором в полном соответствии с предложениями графа Владиславича. К тому же тексты договора, которыми они обменялись, были исполнены на русском, а не на китайском языке.

Следовательно, были достигнуты именно те результаты, которых добивался русский посланник. Важно отметить еще одну деталь: за два года переговоров геодезисты успели составить географическую карту пограничной зоны между двумя империями с точно нанесенной пограничной линией, каковая от реки Шилки до Алтайских гор оставалась нерушимой два века… Именно это составляет содержание договора, который Владиславич назвал Буринским по имени реки, на которой он был подписан, или Кяхтинскому, как его назвали китайцы по городу Кяхта, расположенного в нескольких верстах от этой реки. Чрезвычайно мало в истории дипломатии встречается случаев, когда один-единственный договор гарантировал мир между двумя державами в течение почти двухсот лет! Сразу после его подписания в Забайкалье прекратились набеги монголов и на пространстве в шесть тысяч километров воцарился добрососедский мир.

До графа Владиславича вообще не существовало точных карт Сибири, и теперь она была создана, причем научными методами. Государственные знаки, утвержденные на границе двести лет тому назад, можно встретить и сейчас, как об этом сообщают сибирские авторы; знаки сохранились такими, какими их поставил Владиславич. Спорные территории, существовавшие со времен так называемого Нерчинского договора, подписанного графом Головиным, были теперь разграничены в пользу России. Это был результат тридцати тяжелейших переговорных сессий, которые Савва Владиславич провел с упрямыми китайскими чиновниками. Но он победил, и новая карта была изготовлена.

Китайцы угрожали уморить Владиславича и его свиту голодом, выгнать их в голую степь, где они приняли бы позорную смерть от холода и голода, но это им не помогло. Исследователи утверждают, что однажды Савва едва не продал свой серебряный сервиз, чтобы прокормить своих спутников, но не уставал повторять, что русское государство достаточно сильно для того, чтобы жестоко отомстить за его смерть, и это заставило китайцев смягчить позицию. Все авторы единодушно утверждают, что без энергичных действий Саввы Владиславича договор не был бы подписан.

Русские историки, тексты которых я воспроизвожу почти дословно, утверждают, что непосредственно переговоры длились менее семи месяцев, тогда как остальное время было потрачено на изучение отдельных важных деталей. Русские авторы считают, что «граф Савва оставил о себе в России воспоминания как об умнейшем министре и дипломате и что такой памяти в Китае не удостоился никакой другой посланник европейских держав». Интересно, что Владиславич в Китае вел переписку с тамошними иезуитами, которые были враждебно настроены к православию и, соответственно, к России. Правительство уполномочило пообещать им, что не только их переписка может свободно следовать по территории России на Запад и с Запада в Китай, но и самим им будет разрешен проезд по территории России. Владиславич сообщил правительству о тайном союзнике китайского императора, «алегоде»[98] Маси, которому он послал в подарок мехов на тысячу рублей. Как мы уже видели, важнейшей особенностью дипломатических методов Владиславича было изучение людей и характеров: турок, итальянцев, китайцев, а также самих русских. Именно в этом заключались причины его личного и дипломатического успеха, что есть истинного герцеговинская черта его сербского характера.

В архивах Пекина отмечено, что после Нерчинского договора в Китае побывали пятьдесят русских посланников (по крайней мере так утверждает историк Шумахер), но только четверо из них запомнились хозяевам: Спафарий, Избрант, Измайлов и – более всех – Владиславич. Прочие были обычными посыльными или же высокопоставленными пограничными чиновниками, которые представлялись в Пекине царскими посланниками или полномочными послами. Владиславич в своих письмах жаловался на самозванцев. Действительно исторической личностью из них остался только Владиславич. Его земляк и дальний родственник, Матия Павлов Владиславич, рассказывает сербам в своей книге «Театрон», подаренной монастырю Добрич у Требинья в Герцеговине, как Владиславич разграничил то, что «со времен Сибирского царства было под Россией, а до этого пятьсот лет под Китаем, на пять тысяч миль ширины и длины, от Великого океана на полдень…». В Китае дипломатический успех Саввы на реке Буре также считается историческим событием. Добавим напоследок, что Владиславич во время пребывания в Сибири получил приказание закладывать города, укрепления и пограничные пункты. Крепости были в Селенгинске, Читинске и Троицкосавске. Летом 1727 года, в день Святой Троицы, Савва основал город Троицкосавск. Чтобы удовлетворить потребности и желания православного населения, он построил церковь во имя Святого Савы Сербского (Неманича), и нас, сербов, чрезвычайно волнует то, что при любых обстоятельствах в этом великом герцеговинце жила и работала сербская мысль. Один автор рассказывает, что Владиславич воздвиг на одном из пограничных холмов большой деревянный крест с надписью: «Крест Божий, знак границы между Российской и Китайской империями, поставлен года 1727, июня 26 дня». Надпись со временем стерлась, однако крест Владиславича, как утверждают русские историки Сибири, и по сей день стоит на том месте, где он его утвердил.

После счастливо заключенного Буринского договора, который впервые зафиксировал границы между двумя величайшими империями мира на протяжении почти 6 тыс. километров, русский посланник граф Савва Владиславич отправляет императору Петру II, который 16 мая 1727 года, во время пребывания Саввы в Китае, сменил на престоле Екатерину I, следующее послание:

Могу Ваше Императорское Величество поздравить с подтверждением дружбы и обновлением вечного мира с Китайскою империею, с установлением торговли и разведением границы к немалой пользе для Российской империи и неизреченной радости пограничных обывателей, в чем мне помогал Бог, счастие Вашего Величества и следующие причины: во-первых, я был отправлен с поздравлением нового богдыхана со вступлением на престол, что было ему чрезвычайно приятно, и он велел меня принять в Пекине, иначе я бы в этом городе не был и ни одного бы дела не окончил. Во-вторых, в бытность мою в Сибири приискал я на китайцев с русской стороны большие претензии, которые дали мне возможность держаться твердо в Пекине; всегда я им на одно слово отвечал двумя[99] и грозил войною, хотя и не явно; я представлял им, что Россия сносила их обиды до настоящего времени, потому что вела три войны – шведскую, турецкую и персидскую, которые все кончила чрезвычайно для себя выгодно: теперь же, не имея ни с кем войны, послала меня к ним искать дружбы и удовлетворения. В-третьих, чрез подарки, посредством отцов иезуитов, сыскал я в Пекине доброжелательных людей, которые хотя мне помочь не могли, однако посредством тайной переписки открывали мне многие замыслы, лукавства и намерения китайских министров; больше всех я обязан названному мною в прежнем донесении тайному советнику (по их – алегода) Маси, которому я послал с караваном в подарок мягкой рухляди на 1000 рублей, а посреднику патеру Парени – на сто рублей. В-четвертых, на границе труднее всего было мне спорить с одним из китайских министров, дядею богдыхана Лонготою, и вдруг в полночь 8 августа приехали из Пекина офицеры и этого гордого Лонготу взяли и отвезли в столицу под крепким караулом, оставшиеся же два министра были гораздо умереннее; кроме того, сблизился я с одним старым тайшою, или князьком, монгольским, который пользуется большим уважением между китайцами, он меня во всем предостерегал и уведомлял о поступках и замыслах китайских министров, и о чем они днем с ним советовались, о том ночью давал он мне знать чрез своего свойственника; за это я его наградил и обещал давать ежегодно по двадцати рублей до самой его смерти, а долго он не проживет, потому что ему за 70 лет. В-пятых, прибытие тобольского гарнизонного полка на границу, закрытие некоторых городов и мест палисадами, построение новой крепости на Чикойской стрелке, верность ясачных иноземцев, бывших в добром вооружении со мною на границе, более всего помогли заключению выгодного договора.

Кроме того, Владиславич сообщил в Москву о состоянии православной церкви в Китае, которое его весьма беспокоило. Он сообщил в Петербург, что в будущем не следует посылать туда архиерея, потому что это вызовет у китайцев серьезные подозрения и взволнует живущих там европейцев иных вероисповеданий. Поэтому он приказал Иннокентию Кульчицкому оставаться в Сибири, а в Пекине поставить Антония, архимандрита Иркутского, который прибудет в Селенгинск со старым попом-пьяницей. Иннокентий и Антоний по этому поводу безбожно ссорились между собой.

Граф Савва Владиславич, русский посланник, 3 июля отправился из Селенгинска по реке Селенге и Байкалу в Иркутск, куда прибыл 14 июля. 2 августа он уже был в Енисейске. Оттуда 7 августа он выехал в Тобольск, где был уже 14 сентября, и оттуда выехал 17 ноября, чтобы уже 18 декабря 1728 года прибыть в Москву. В Петербург он прибыл в феврале 1729 года. Все это время его жена с детьми постоянно проживала в Москве, где пребывал и его сын от первого брака, Лука. Да и Министерство иностранных дел все еще находилось в Москве, поскольку окончательно столица переместилась в Петербург только три года спустя.

Миссия Владиславича обозначена точными датами, а также доподлинно известно, что Савва 18 декабря 1728 года докладывал в министерстве о путешествии в Китай и передал рукопись, его личный труд, который он позже опубликовал под названием «Секретная информация о силе и состоянии Китайского Государства и о прочем». В книге выделяются два размышления: «О непредприятии войны против Китая без важных на то причин» и «О способе подготовки к войне». В то же время он потребовал, чтобы ему выдали похвальную грамоту «за верное исполнение доверенной ему миссии в Китае, к его радости и для вечного примера потомству». Неизвестно, была ли удовлетворена эта просьба Саввы, но в 1731 году графа Савву Владиславича приняла императрица Анна Иоанновна и он передал ей упомянутый Труд о Китае, который теперь находится в Министерства иностранных дел. Эта книга широко обсуждалась, сохранились различные ее оценки. Мы не можем привести здесь полностью текст, хотя он очень интересен. По этим же причинам мы не приводим текст Буринского договора.

Главный аргумент Саввы Владиславича, считавшего, что не следует воевать с Китаем без исключительно важных причин, состоял в том, что такая война обошлась бы России слишком дорого. Кроме того, она бы нарушила торговые связи между двумя странами. Но если все-таки Россия вступит в войну без ее объявления, используя наличные силы, то за несколько лет она сможет отвоевать западный берег Амура. Но подобный триумф был бы совершенно бессмысленным. Даже если бы такое случилось, то пришлось бы использовать шесть полков регулярной армии и одновременно неопределенное количество нерегулярных военных формирований. В конце концов, размышляет далее Владиславич, плоды подобной победы можно было бы пожать только по прошествии века. К тому же война нарушила бы торговлю с Китаем и поставила бы под угрозу имущество русских людей в Сибири, а в Китае поставили бы под ружье огромное количество народа и обучила его ратному делу из страха перед Россией. Если все же Китай, богатую и мирную страну, придется оккупировать, то сделать это можно будет только по завершении всех дел в Европе, где постоянно идут войны.

Бескрайним Китаем владеют четыре миллиона маньчжурцев, что совершенно несправедливо. Потому Владиславич убежден, что рано или поздно в Китае произойдет революция, которая еще больше разделит китайцев и маньчжурцев, и в этом случае они не смогут выставить против России более половины своих сил. Как мы и прежде видели, Владиславич обладал врожденным талантом военного стратега.

Граф Савва Владиславич за заслуги в Китае 1 января 1728 года получил от Петра II орден Святого благоверного князя Александра Невского, а затем и чин тайного советника. В 1732 году Владиславич получит три мызы (сельские поместья с домами) в Лифляндии. Наконец, в 1734 году ему подарят особняк на Дворцовой набережной Петербурга, стоящий между домами дяди Петра I, графа Апраксина, генерал-адмирала и Азовского губернатора, и Ягужинского, генерал-прокурора Сената. Такие награды свидетельствуют о важных заслугах перед Российской империей и ее двором. Различных наград было так много, что мы иной раз даже не подозреваем, за что именно он получал их. Видимо, это произошло по той причине, что дипломатическая деятельность иной раз носит исключительно доверительный характер, а иногда следы важнейших дел просто теряются во времени.

Заключение дружеского договора и разграничение между Российской и Китайской империями стало триумфальным завершением дипломатической и политической карьеры графа Саввы Владиславича.

Добавим, что вскоре после возвращения графа Саввы Владиславича из Китая в Россию на другом конце Сибири знаменитый мореплаватель Беринг, состоявший на службе Петра Великого, открыл, что Азия отделена от Америки всего лишь широким проливом, который назвали Беринговым. После пятилетнего плавания Беринг в марте 1730 года вернулся в Россию, на престоле которой за это время сменилось несколько правителей.

Стремясь узнать, что в китайской истории говорится о дипломатической миссии Саввы Владиславича в Китае, я обратился к одному моему китайскому товарищу[100], великолепному знатоку истории и литературы своего народа. Он предоставил в мое распоряжение несколько переводов из китайских книг, которые были при нем в Европе. Эти выписки мы приводим не только из чистого любопытства, но и для лучшего наполнения монографии, в которой речь идет о роли Саввы Владиславича в русской дипломатии. Сведения получены из «Общей истории династии Цинь», и мы приводим текст так, как перевел его на французский г-н Лон Льянг, друг автора этой книги.

Подписание Кяхтинского договора

Пока царь Петр, император России, воевал против Карла, короля Швеции, он не спешил вступить в переговоры с Китаем. Тем временем умер и китайский император Канси, а его место занял император Юн Чжен. Но на третьем году царствования Юн Чжена умер император Петр, престол которого унаследовала Екатерина I. В 1727 году она послала графа Савву Владиславича в Китай, чтобы передать приветствия России новому императору и одновременно начать переговоры с Китаем о границах между Монголией и Сибирью.

Китайский император сам признавал необходимость определить северную границу своей империи с Россией. Поскольку ранее в Китае не было обычая принимать иностранных послов в столице на время переговоров, император Юн Чжен предложил русскому послу остановиться на берегах реки Буры, западнее Байкала, и отправил князя Черлиня и министров Сига и Тулискена в качестве своих делегатов на будущие переговоры.

Таким образом, река Бура стала местом проведения всех конференций. Делегаты обеих стран тут же отправили своих комиссаров с целью изучения и утверждения границ. Договор заключили в месяце августе этого же года, и состоял он из двух частей. Это договор, который называется Кяхтинским.

Ровно столько сообщает первый китайский источник. Следующий, меморандум упомянутого принца Черлиня, напечатанный в китайской книге «Десять династий Китая», сообщает о миссии Владиславича следующее:

В марте месяце 1727 года русский император послал графа Савву Владиславича в Китай, чтобы выразить свои наилучшие пожелания по случаю восшествия на престол Юн Чжена, доставив ему одновременно и императорские подарки. Китайский двор принял русского посла с подобающими почестями и церемониями. В месяце августе того же года принц, а с ним первый министр и остальные министры, собрались на совет, чтобы ответить на письмо, направленное императору Юн Чжену.

Далее в Меморандуме принц Черлинь пишет:

После разговора, который у меня состоялся с послом Саввой Владиславичем с целью определения границ, я отчетливо показал ему, где эта граница должна проходить, сказав ему следующее: на востоке граница должна быть проведена там, где находится Горгона (Ангара?), поскольку не так давно наш министр Согету уже разговаривал об этом с бывшим русским послом Федором Алексеевичем Головиным, и утвердил, что эти земли принадлежат вашей русской державе, так что об этой границе и говорить не стоит. Но что касается берега реки Горгоны в направлении Урухуданска (Турухтанска?), Орукиды, Решики и Дахилина, где пребывает и наша стража, граница той области должна остаться на Чукухо, что означает ее перенос по реке, которая находится напротив дороги от Горгоны и оттуда на запад. Мы оставляем за собой сопки Буегути и Бомуса-Бинаи за нашей государственной границей. После этого мы согласились, что когда все границы будут окончательно утверждены, обе наши страны не посмеют далее принимать или покрывать преступников, которые перебегают из одного государства в другое, а напротив, оказывать друг другу помощь в их захвате. Наконец, наш вице-министр граф Сиг, а затем Ту-Лишен и я составили список названий и краев, где должны быть поставлены пограничные знаки, и передали этот список Савве.

Савва и его свита удовлетворились этим. Савва сказал мне, что он счастлив получением аккредитации у Вашего Величества в ранге посла и что был принят Вашим Величеством. Он был очень тронут подарками, которыми Ваше Величество изволили передать русскому императору[101], а также лично ему и его свите. Он также был весьма чувствителен к каждому знаку внимания со стороны Вашего Величества. Он заявил, что границы между нами, когда они будут правильно обозначены, станут постоянными и неизменными.

Я подговорил адъютанта Ху-Бити и советника министерства Нанентаи побеседовать с вице-послом Иваном Ивановичем, чтобы они провели границы на востоке и на западе, и чтобы договорились об установке каменных знаков. Как только они вернутся, мы представим о том рапорт, к которому приложим карту с точно обозначенными границами, и этот рапорт представим Вашему Величеству.

Думаю, что после установки каменных знаков следует приказать принцу Корхохану и генералу Козасаку, чтобы их люди не предпринимали никаких действий, которые шли бы вразрез с подписанным договором. А кто не выполнит такого приказа, будет строжайшим образом наказан.

Что касается решения договора, что Кяхта в будущем станет центром торговли между Китаем и Россией, то мы назначим с этой целью чиновника из министерства колоний администратором этого города. Договорились, что число русских торговцев (в Пекине) не превысит двухсот. Будет отремонтирован дом, в котором станет жительствовать русский посол. Сотрудники посольства будут жить вместе с их учителями[102], все в одном доме. Мы будем снабжать их едой и другими продуктами. Если же они захотят вернуться на родину, то смогут это сделать в любой момент. Что касается министра Козеты, который был послан в Дайренкодо, следует приказать ему возвращаться, поскольку вопрос о границах уже решен.

Ровно столько сведений во втором китайском документе.

Мой приятель и коллега, китайский министр в Бухаресте А он Льянг, написал мне 21 мая 1940 года собственноручное письмо, которым подтверждает высокую оценку в Китае Кяхтинского договора, который там называют Буринским. Во всяком случае, там хорошо известно, что граф Савва Владиславич первым провел окончательную демаркацию границы между Китаем и Россией и первым создал пакт о дружбе, который действовал почти два столетия, и, наконец, он первым урегулировал торговые отношения между двумя величайшими империями мира. Министр Лон Льянг пишет мне:

Две величайшие мировые империи, Россия и Китай, сошлись лицом к лицу на севере Азии на земле, простирающейся от Средней Азии до Тихого океана, не имея обозначенных границ. Эта территория в длину была чуть меньше пяти тысяч километров и проходила между Сибирью и русскими окраинами в направлении Туркестана, Монголии и Маньчжурии, рядом с Китаем.

Естественно, что из-за неопределенности границ часто возникали стычки. Граница Монголии была демаркирована только после многочисленных пограничных инцидентов, зачастую очень серьезных, вроде инцидента в Якси (Албазин) 1683-88 годах, и эта граница была обозначена Мирным договором в Нерчинске, который ранее от имени России подписал Федор Алексеевич Головин. Но эта граница была проведена только между Манчжурией и Восточной Сибирью, то есть между приморскими провинциями, в то время как граница между Монголией и центральной Сибирью, то есть в районе Байкала, представлявшая большую часть границы между двумя империями, не была демаркирована.

Правда, время от времени для новых переговоров прибывали русские полномочные посланники. Например, посол Измайлов в сопровождении шведа Ланга, но их миссия не увенчалась успехом. И только в 1727 году граф Савва Владиславич, посол России, сумел заключить Кяхтинский договор, известный как Буринский, на реке Буре, неподалеку от Кяхты. О важности этого договора свидетельствует тот факт, что он принес нашим странам, Китаю и России, мир на сто пятьдесят лет! Этот мир непрерывно царил вплоть до 1871 года, пока не возник конфликт на реке Или в китайском Туркестане, также из-за границ, и этот конфликт длился вплоть до заключения в 1881 году Договора об Илийском крае.

Глава X ПОСЛЕДНИЕ ДНИ САВВЫ ВЛАДИСЛАВИЧА

1. Семейные драмы Саввы Владиславича. – 2. Болезнь и смерть Саввы Владиславича, – 3. Графиня Вирджиния Владиславич вновь в Венеции. – Ее второй брак. – Ее смерть.

1

По возвращении из Китая в Россию Савва Владиславич оплакал смерть матери, которая скончалась вскоре после его отъезда в Китай, 28 декабря 1725 года. Далее, вместе с молодой женой донной Вирджинией оплакал смерть второй дочери Екатерины, родившейся в 1724-м и умершей 2 января 1726 года, когда Владиславич только входил в Азию.

Екатерина похоронена в одной могиле с бабушкой, монахиней Теофанией, в Благовещенской церкви славной Александро-Невской лавры Петербурга. Похоже, бабушка и внучка, судя по датам, были похоронены одновременно.

Вскоре после этой двойной смерти Савва потерял еще одного ребенка, дочь Анну, которую на крестинах держала руках дочь Петра Великого, великая княгиня Анна Петровна, выданная замуж за принца Голштинского. Девочка умерла на пятом году жизни, то есть в том самом 1728 году, когда Савва возвращался из Китая; похоже, она скончалась, не дождавшись возвращения отца.

Беды до самого конца жизни Владиславича не оставят в покое его дом. Третья и последняя дочь Саввы и Вирджинии, родившаяся в 1725 году Теодора, прожила не дольше сестер и скончалась в 1730 году. После этого род Саввы Владиславича и Вирджинии Тривизани оборвался.

Потеряв в течение пяти лет всех своих детей, графиня Вирджиния Владиславич получила от венецианских родственников не менее печальные вести. В 1730 году, когда умерла маленькая Теодора, в Венеции скончался старший брат Вирджинии, Леонардо Тривизани, тридцатилетний священник. А 13 февраля 1731 года на пятьдесят четвертом году жизни скончалась мать Вирджинии, донна Корнелия Бенцони-Тривизани.

В завещании донна Корнелия не забыла ни дочь, ни зятя графа Савву, о которых она вспоминает с любовью: «Хочу быть похороненной в склепе семьи Тривизани, которая находится в церкви Санта Стае в Венеции, и чтобы меня одели в одежды святого Антония Падуанского, а поскольку все церемонии мира сего суть тщета, хочу так. И особенно приказываю обоим своим сыновьям и каждому из своих родичей, чтобы они из-за меня не облачались в траур и не шили похоронных одежд».

Старый граф Савва Владиславич более не блистал своей умственной энергией; очевидно, к этому времени он уже отошел от активной деятельности. Большая часть друзей умерли прежде него: князь В. Л. Долгоруков, князь Мих. Голицын, генерал-адмирал граф Апраксин, наконец, и граф Петр Толстой, бывший посланник в Царьграде, который при Петре Великом удостоился графского титула, а при Екатерине I был брошен в темницу, где и скончался. Умер и граф Борис Шереметев, фельдмаршал, возглавлявший поход на Прут. Прочие были скомпрометированы, лишены постов и должностей, забыты. Некогда всемогущий князь Меншиков, преследовавший Толстого, сам попал в опалу. Пришло время олигархов; Россию заполонили немецкие авантюристы и любовницы русских императриц: Остерман, Миних, Бирон и другие.

У Саввы Владиславича в Москве жил единственный сын Лука, ребенок от первой жены. К несчастью, Лука, 1698 года рождения, умер в 1737 году в Москве, где и похоронен в греческом Николаевском монастыре, где в трапезной под полом упокоился и его дядя Ефим. Смерть Луки окончательно доконала графа Савву Владиславича, и, если верить одному свидетельству, он опустился и начал пить.

После страшных потерь в семье, а особенно после смерти Луки, главного наследника имени и богатств, граф Савва начал распродавать имущество. Так, богатому племяннику графу Гавриле, жившему с супругой в Киеве, он продал свои украинские имения в 1737 году, то есть сразу после смерти сына. Сначала он продал имения, полученные в подарок от императора после Полтавской битвы 1709 года, – Вишневку, Тополь и Парафеевку, а потом и мельницу на реке Снове. Барону Менгедену продал три мызы, подаренные Екатериной 115 июня 1725 года за услуги, оказанные Петру Великому в Италии. Продал и дом на Покровке в Москве, первый подарок, полученный от царя Петра в 1706 году за выполнение первых миссий в Турции. Продал и 800 крестьянских дворов в Орловской губернии. Продал особняк на Дворцовой набережной Петербурга, бывший дворец императрицы Екатерины Алексеевны, 24 октября 1734 года подаренный Савве Анной Иоанновной, который после его смерти включили в строения Зимнего дворца. Он продает и мызу Матокса в Петербургской губернии, и торговые пристани в Архангельске, Петербурге и Азове. Продает конторы в Москве и Киеве. Мы не знаем, как велики были перечисленные имения, какова была их стоимость. Во всяком случае о Владиславиче говорили, что он был одним из самых богатых людей в России.

22 апреля 1738 года Савва Владиславич подписывает завещание, в котором единственным наследником объявляет любезного племянника Моисея Ивановича Владиславича, которого через год после Саввиной смерти Правительствующий Сенат утвердит в наследстве в полном соответствии с завещанием. Позже Моисей унаследует также огромные богатства брата Гаврилы, который скончался в 1741 году, а затем и имущество старшего брата Ефима, умершего в 1749 году; наконец, он станет наследником брата Йована из Херцег-Нового.

Граф Савва Владиславич скончался утром 17 июня 1738 года на мызе Матокса в Петербургской губернии. Как свидетельствовал один его знакомый перед судом в Венеции, смерть наступила от камня в мочевом пузыре, весом в три унции. Тело перевезли в Петербург, где его бальзамировал личный врач императрицы доктор Блументрост. На шестой день после смерти, 23 июня, графа Савву похоронили в Благовещенской церкви Александро-Невской Лавры, в которой уже были похоронены члены императорской семьи и некоторые представители самых именитых семей.

Один русский источник точно перечисляет присутствовавших на отпевании и похоронах Саввы Владиславича, но среди них нет его жены графини Вирджинии, которая несколько раньше уехала в Венецию.

Забальзамированное тело Саввы перенесли из дворца на набережной в Александро-Невскую Лавру, в Благовещенскую церковь, где его отпели и похоронили. На службе присутствовали императрица Анна Иоанновна с великой княгиней Елизаветой Петровной, младшей дочерью покойного Петра Великого и будущей императрицей, а также все высокопоставленные вельможи того времени. Из Саввиных родственников присутствовали граф Моисей Иванович Владиславич с сыном его брата Ефима, молодым графом Ефимом Ефимовичем Владиславичем.

На надгробной плите № 5 было написано: «Монахиня Теофания, мать графа Саввы Лукича Владиславича, преставилась 1725 декабря 28; погребена 1726 января 8 на 108 году от рождения. Внучка младенец Екатерина, скончалась 1726 января 2».

На плите № 10 высечено: «Тайный советник и кавалер Ордена Александра Невского и других граф Савва Лукич Владиславич, 1738 года июня 17 преставился, погребен июня 23».

Наследник Саввы, его племянник Моисей, в соответствии с завещанием дяди должен был отправить в сербские земли два сундука церковно-славянских книг: один сундук в требиньский монастырь при Херцег-Новом (где скрывались от турок митрополит и монахи требиньского монастыря Тврдоша), а другой – в монастырь Житомислич на Неретве в Герцеговине. Наконец, третий сундук, с серебряной церковной утварью, паникадилом и крестом ради вечной памяти о его душе следовало отправить в церковь у Топлой (Бока Которская). Эти вещи были изготовлены в Москве по личному заказу графа Саввы из чистого серебра, и сейчас они находятся в указанных монастырях.

До русской революции 1917 года завещание Саввы находилось в бумагах бывшего русского посланника и члена императорского совета, тайного советника князя А. Б. Лобанова-Ростовского. Нам не удалось установить, где это завещание находится сегодня.

Судя по всему, графиня Вирджиния Владиславич во время болезни Саввы и в момент его смерти отсутствовала в России. Савва Владиславич после года, прошедшего после смерти сына Луки, оказался в ужасном психическом состоянии. Мы не знаем, насколько дружным и счастливым был этот брак человека весьма пожилого с женщиной, которая в год его смерти не достигла еще и сорока лет. Во всяком случае ее отношения с семьей Владиславича были хорошими. Тем не менее бросается в глаза, что единственным наследником имущества Саввы, которое после всех распродаж выражалось исключительно в деньгах, стал граф Моисей, и ни словом в завещании не упоминается жена Саввы, графиня Вирджиния Владиславич.

Мы располагаем сведениями, что завещание было прислано из Петербурга в Венецию, на итальянский его перевел некий Константин фон Ахен, исполнявший должность Саввиного корреспондента в Венеции.

2

Известно, что Вирджиния, возвратившись в Венецию, больше не посещала дом предков в Санта Стае. В венецианских регистрах отмечено, что 25 февраля 1739 года она наняла квартиру в Сан Витале «на фундаменте Барбаро», рядом с другими дворцами патрициев, собственники которых были связаны между собой близким или дальним родством, так что целые семьи образовывали тот класс, к которому принадлежала и графиня Вирджиния. По дате договора о найме можно судить о том, что она оставалась в России вплоть до смерти Саввы Владиславича и что вернулась в Венецию только через десять месяцев после этого. Поэтому нам не известны причины, которые объяснили бы ее отсутствие на похоронах мужа.

Через восемь месяцев после смерти Саввы Вирджиния обручилась в Венеции с патрицием Захарием Канали, сыном Джероламо Канали, потомком старинной дворянской семьи, который в 1732 году был послом в Риме, а затем кавалером и прокуратором Святого Марка. В Венеции находится еще один документ, относящийся ко второму браку Вирджинии. Этот документ, составленный в приходе Кварта, должен был доказать, что она имеет право вступить во второй брак, оставшись вдовой после смерти в России графа Саввы Владиславича. Это засвидетельствовали два человека, хорошие знакомые семьи Владиславича, лично подтвердив, что Савва действительно умер. Первым свидетелем был ливонец Константин фон Ахен, который перевел завещание Саввы на итальянский. Он сообщил, что ему 42 года, из которых 20 лет проживает в Венеции, и подтверждает, что знает Вирджинию на протяжении этих 20 лет. Он знает Вирджинию и как жену Саввы, с которым он был в то время связан делами. Далее он подтверждает, что Савва умер 17 июня 1738 года в Петербурге, о чем говорится в завещании, и что он похоронен в церкви Александра Невского, где похоронены многие русские вельможи. На вопрос, в каком возрасте скончался Савва, фон Ахен отвечает: «На 85-м году или старше». Он свидетельствует, что состоял в переписке с графом Саввой. Подтверждает, что перевел на итальянский язык завещание. Зная графиню Вирджинию, он утверждает, что она после смерти Саввы замуж не выходила.

О подобном свидетельствует и Антонио Лорис из Венеции. Интересно, что в ответ на вопрос, что стало причиной смерти графа Саввы Владиславича, Лорис отвечает: «Умер почти девяноста лет». Он говорит, что хорошо был знаком с Саввой благодаря связям с графом Моисеем, его племянником, а также подтверждает, что Савва благодаря своим делам был широко известен в Венеции. Эти сведения находятся в архиве венецианской Патриархии.

Новая семейная жизнь Вирджинии во втором браке, к несчастью, была не лучше ее жизни в Москве и Петербурге. Захария Канали умер после семи лет брака, который, возможно, мог бы стать счастливым. После десятидневного мучительного приступа апоплексии он скончался в прокурации Св. Марка. Детей у них не было, но у Захарии остались два брата, Франческо и Джакомо.

В это время в Херцег-Новом, находившемся тогда под властью Венеции, умирает племянник Саввы Владиславича, сын его брата Иована, граф Иован Владиславич. Он завещал имущество графу Моисею Владиславичу, своему брату, который жил в России. В венецианском архиве хранятся письма графа Моисея из Петербурга к «возлюбленной тетушке» донне Вирджинии, в то время уже во второй раз ставшей вдовой, с просьбой, чтобы она приняла от его имени все, что завещал ему в Херцег-Новом Иован Владиславич, и чтобы оставила себе «все, что потребуется». Это доказывает, что отношения между донной Вирджинией и ее сербскими родственниками в России оставались хорошими и после смерти Саввы, и после кончины ее второго мужа в Венеции.

К сожалению, здоровье Вирджинии Владиславич-Канали начало медленно, но неуклонно ухудшаться, и она почувствовала, что ее жизни подходит конец. Оставленное ею завещание являет типичный образец последней воли венецианской патрицианки, набожной, внимательной к ближним, деликатной и неизмеримо внимательной к тем, кого покидает, отправляясь в последний путь.

Донна Вирджиния Тривизани, жена Саввы Владиславича, великого русского дипломата, серба и герцеговинца, венецианского патриция и русского графа, наверняка интересна нашим читателям. Потому напомним, что она умерла в 1753 году в окружении братьев, может быть, счастливая как женщина, но безутешная как мать. Ее смерть свидетельствует следующий документ из венецианского архива:

1753 года, декабря 16, благородная донна Вирджиния Тривизани, вдова… и т. д. на 54-м году жизни скончалась от гидропсии (водянки) в 23 часа. Лекарь Пантон».

В церкви Сан Джиминиано хранится следующий документ:

1753, 16 декабря.

Превосходительная синьора Вирджиния Тривизани, вдова… и т. д., на 54-м году жизни скончалась вчера от гидропсии месяц 8, день 3. Визиты лекаря Пантона. Похороны в Санта Стае».

Графиня Вирджиния Тривизани, вдова графа Саввы Владиславича в первом браке, и вдова патриция и посла Захарии Канали во втором браке, умерла «в своем собственном доме в Прокурациа Веккья».

.

Примечания

1

Средневековый титул государей на Балканском полуострове. (Прим. ред. Все примечания, кроме специально оговоренных, принадлежат автору)

(обратно)

2

Договор между папой римским как главой католической церкви и каким-либо государством; регулирует правовое положение католической церкви в данном государстве и его отношения с папским престолом. (Прим. ред.)

(обратно)

3

Эпоха в развитии сербского государства (1346–1371), когда оно достигло своего величайшего могущества и расширило свои пределы до максимальных за всю историю. (Прим. ред.)

(обратно)

4

В оккупированной Турцией Сербии – вассальный князек. (Прим. пер.)

(обратно)

5

Область, находящаяся под управлением турецкого паши. (Прим. пер.)

(обратно)

6

Некоторые источники указывают, что Ченгичи напали на Владиславичей по причине кровной мести, поскольку один из Владиславичей, сын Дуки, убил одного из Ченгичей.

(обратно)

7

Вообще мангур – медная турецкая монета. (Прим. ред.)

(обратно)

8

Дулум – старинная мера площади; 1 дулум = 1000 м2 (Прим. пер.).

(обратно)

9

Ничифор Дучич пишет, что Ченгичи принадлежат к тому же роду, что и дубровницкий сербский поэт князь Медо Пуцич. И сами беги Ченговичи с гордостью подчеркивали, что они сербы, «которые сербствуют в своем доме много дольше, нежели любой другой мусульманский или православный род в Боснии и Герцеговине».

(обратно)

10

Имеется в виду Очаков, который во времена турецкого владычества назывался Ози. (Прим. пер.)

(обратно)

11

Ченгичи, аги и беги, занимали высокие посты алайбегов и беглербегов и славились как отважные воины. Историк Владимир Скарич пишет, что Ибрагим-бега Ченгича жители Дубровника наделили, помимо всех прочих званий, титулом “Signor”, что означало его исключительное положение в местном дворянстве. В другом источнике мы находим, что правительство Дубровника поздравляет Бечир-бега с рождением сына.

(обратно)

12

Алайбег (тур.) – полковой командир. (Прим. пер.)

(обратно)

13

Турецкий титул, означающий «господин господ». (Прим. пер.)

(обратно)

14

Вук Караджич (1787–1864), выдающийся деятель сербсого национального возрождения, создатель современного сербского языка, собиратель сербского фольклора.

(обратно)

15

Ничифор Дучич (1835–1900), архимандрит, сербский общественный деятель. Главные литературные труды: «Монография монастырей Тврьдоша (Тробины) и Дужи» (1859); «Монография монастыря Житомышлича» (1861); «Геройский памятник, песни великого воеводы Мирко Петрович» (1864) и др. (Прим. ред.)

(обратно)

16

В мифологии разных народов – светлый женский дух. Вилы представляются юными, прекрасными, бледнолицыми девами, в тонких белых одеждах и с длинными распущенными косами и крыльями. (Прим. ред.)

(обратно)

17

Здесь: крупный землевладелец. (Прим. пер.)

(обратно)

18

Здесь: указ султана Османской империи. (Прим. пер.)

(обратно)

19

По сведениям Н.А. Илларионова, бывшего русского консула в Мостаре, с 1844 – в Едрене.

(обратно)

20

Война за контроль над Мореей и Адриатикой между Венецией и Османской империей. Морея – средневековое название полуострова Пелопоннес. (Прим. ред.)

(обратно)

21

28 июня (15 июня по ст. стилю) – день святого Вита. В этот день в 1389 году сербская армия под командованием царя Лазара потерпела поражение на Косовом поле, после чего началась многовековая оккупация сербских земель турками. (Прим. пер.)

(обратно)

22

«Горный венец» (1853) – эпическая поэма правителя Черногории Петра II Петровича Негоша (1813–1851), воспевающая историю его страны. (Прим. пер.)

(обратно)

23

Н. Дучич пишет, что первым из Владиславичей переселился в Россию Влаислав, дед Саввы, но эти сведения почерпнуты из упомянутой уже песни «Баи Влаислав», в которой перепутаны имена, поскольку об этом деде и о бане Владиславе нет ни слова ни в народных преданиях, ни в архивных и других документах.

(обратно)

24

Бан – принятое у южных славян титулование начальника области. (Прим. пер.)

(обратно)

25

Криптоним, полученный в результате пропуска части букв имени и фамилии. (Прим. ред.)

(обратно)

26

Городская республика на Адриатическом побережье, существовавшая в XIV–XIX вв. и игравшая важную роль в Средние века. Включала Дубровник, часть побережья северо-западнее Дубровника, ряд островов: Млет, Ластово и др. В 1806 была оккупирована Францией, упразднившей в 1808 республику и включившей ее территории в состав Иллирийских провинций. (Прим. ред.)

(обратно)

27

сербск. – булыжная мостовая. (Прим. пер.)

(обратно)

28

Ничифор Дучич, который еще в 1874 году, то есть три четверти века тому назад, опубликовал свои сведения о Владиславичах, также пишет, что после нападения Ченгича на Ясеник на своей земле остались двое Владиславичей, но указывает, что это были Дука и Вукоман. Сыновья Дуки убили одного из Ченгичей, после чего переселились в район Требинья, где стали прозываться Дучичами, а Вукомановичи остались в Ясенике. То, что Дукины сыновья переселились в Требинье, подтверждает и этот рассказ, записанный г-ном Милошем Слепчевичем.

(обратно)

29

В XVII–XIX веках на Балканах капитанами было принято называть военных высокого ранга (вплоть до генерала) и вообще отважного и богатого человека. (Прим. пер.)

(обратно)

30

Историческое название области на восточном берегу Адриатики; вытеснено другим историческим названием – Черногория. (Прим. пер.)

(обратно)

31

Райя (сербск.) – в переводе «скот» – так турки пренебрежительно называли простонародных сербских христиан, плативших им дань. (Прим. пер.)

(обратно)

32

По-русски такая фамилия в вольном переводе звучала бы как «Прихлебателевы». (Прим. пер.)

(обратно)

33

Здесь – разграничительная полоса между феодальными владениями на побережье Адриатики. (Прим. пер.)

(обратно)

34

Слово «книга» здесь употребляется в смысле «письмо». (Прим. пер.)

(обратно)

35

Так иногда называют Дубровник в честь его небесного покровителя. (Прим. пер.)

(обратно)

36

Имение, которое митрополит и отшельник Василий подарил Острожскому монастырю, и в самом деле было святым подарком. Имение звалось Велий Дол. Он купил его у Саввы Луковича за двенадцать с половиной грошей. Печский патриарх Максим на самом деле 5 октября 1667 года написал письмо князю Раичу, как того пожелал митрополит Василий.

(обратно)

37

Славянский текст написан латинскими буквами: «Вмешивается здесь со своими приятелями в темные дела, не знаю, чем закончится». (Прим. пер.)

(обратно)

38

Слово «сгущать», которое и сегодня употребляют в Фоне, Горажде и других местах и означает «преувеличивать», «злоупотреблять».

(обратно)

39

То есть в Солуне. (Прим. пер.)

(обратно)

40

Руджер Бошкович (1711–1787), ученый, физик, математик, почетый член Санкт-Петербургской академии наук. (Прим. пер.)

(обратно)

41

Во францисканском монастыре в Дубровнике находится книга под названием «Genealogie delle famiglie Ragusse». Судя по ней, во время рождения Руджеро Бошковича в Дубровнике жили две семьи Бошковичей: одна родом из Доли у Стона, вторая – из Ораховицы в Поповом поле (но ни одной из Требинья или старинного Покрайчича). Естественно, их эта книга не упоминает как православных, хотя Ораховац в Попове, известный и как Орашац, село православное. Разве можно поверить в то, что в дубровницких церковных книгах не записано, когда эта семья перешла из православия в католичество, – семья, настолько известная своими сыновьями?

(обратно)

42

Рашка – историческое государство на юге Сербии, существовавшее до середины XV века. (Прим. пер.)

(обратно)

43

Вопросом о родном городе Руджеро Бошковича, вероисповедании его деда и прочих родственников, занимались и попы. Теперь они утверждают, что Бошковичи родом из Орехова Дола, католического села, и это «открытие» призвано завершить все дискуссии… Это утверждение католического жупана д-ра Йосипа Зовака.

(обратно)

44

Известно также, что предки великого ученого Николы Теслы переселились из Билечи в Герцеговине в Смилево в Лике; также семья Комненича, далекие предки которых искали Теслу в Америке, также родом из ближайших окрестностей села Бошко Покрайчича в Требинье.

(обратно)

45

Драгоман – устаревшее название официального переводчика, состоявшего при дипломатических и консульских миссиях в восточных странах. (Прим. пер.)

(обратно)

46

Некоторые считают, что авторство этого документа принадлежит Савве Владиславичу, поскольку именно он исследовал берега Черного моря; это случилось впервые после того, как Россия вышла к Азову.

(обратно)

47

Рассечение мертвых животных тел с научной целью. (Прим. пер.)

(обратно)

48

Вскрытие трупа. (Прим. пер.)

(обратно)

49

В то время Росси выплачивала своим послам половину содержания деньгами, половину – каким-либо товаром, мехами и т. д. Толстой в одном из писем жалуется правительству, что не может продать соболей, потому что этот великолепный мех запрещено носить всем туркам, кроме султана и великого визиря.

(обратно)

50

Довольно распространенное заблуждение. В действительности, Петербург носит имя его небесного покровителя, св. Петра. (Прим. ред.)

(обратно)

51

Голиков И. И. «Деянш Петра Великаго». (Голиков И. И. (1735–1801), русский историк, автор трудов о деятельности Петра I (Прим. ред.)).

(обратно)

52

Бычков А. Ф. «Письма и бумаги Императора Петра I». (Бычков А. Ф. (1818–1899), археограф, академик, директор Императорской публичной библиотеки. (Прим. ред.))

(обратно)

53

Существует портрет Саввы Владиславича в первые годы пребывания в России, написанный маслом (автор неизвестен). Говорят, что в последствии известный портретист сделал с него копию. Этот портрет находился в Портретной галерее графов Шереметевых в их подмосковном имении Кусково. Известный коллекционер старинной живописи и гравюр Д.А.Ровинский пишет в своей книге «Словарь русских гравированных портретов», что лично видел эту копию. Художник Андреев исполнил по ней гравюру для «Портретов знаменитых русских». Разыскивая портрет, который Ровинский видел в галерее графов Шереметевых, которая и теперь существует в Кускове, мы обнаружили там другой интересный портрет Саввы, который также считается копией портрета, приписываемого самому Ван Дейку (ошибка автора – Ван Дейк скончался за 20 лет до рождения Владиславича – В.С.). На нем Савва изображен в солидном возрасте. Его обнаружил там в 1939 году и сфотографировал для меня мой друг, бывший тогда послом Румынии в СССР, г-н Н.Диану. Он отослал мне фотографию, предварительно заверив фотографию печатью в советском Всесоюзном комитете по делам искусства. Следовательно, этот портрет действительно изображает Саву Рагузинского, и является шедевром живописи.

(обратно)

54

Эти имения находились в Черниговской губернии. Владиславич в 1718 году прикупил за 1.000 талеров у некоей Феодоры Сергеевны Бороздиной мельницу на реке Снов у Больших Тополей. Владиславичу также подарили кроме Тополей, где он создал так называемую Топольскую волость, следующие села: Киваи, Туросно, Смотрова Вуда, Гулевка, Крутобережная, Внуковичи, Корознов, Пловня, Чернооков, Прусна и Каменка.

(обратно)

55

Соловьев С. М. «История России». XIV, I («Все благочестивые святого вашего царства ожидают, сербы и болгары, молдаване и валахи: восстаньте, не дремлите, придите спасти нас»). Даже сербский патриарх Арсений III несколько раз посылал русскому царю подобные просьбы.

(обратно)

56

Православные сербы, бежавшие от турок в Венгрию и Австрию, приняли на себя обязанность в милиционном порядке защищать южные границы от набегов противника. (Прим. пер.)

(обратно)

57

Субэтническая группа православных албанцев. (Прим. пер.)

(обратно)

58

Речь идет о П. Н. Милюкове (1859–1943), русском политическом деятеле, историке и публицисте.

(обратно)

59

Вилайет, или вилайят, административная единица Османской империи. Неофициальное название – пашалык (Прим. ред.).

(обратно)

60

Цинцары – малый романский народ, проживающий в северной Греции, Албании, Болгарии и Румынии. (Прим. пер.)

(обратно)

61

Титул «логофет» использовался в Средневековье в Молдавском княжестве и Валахии для обозначения главы господарской канцелярии и хранителя государственной печати (Прим. пер.)

(обратно)

62

В этом письме, приложенном к приказу, Савва Владиславич именует себя иллирийским графом, римским кавалером и царевым слугой.

(обратно)

63

В день св. Вита, 28 июня 1389 года, войска князя Лазаря потерпели поражение в битве с турецким войском султана Мурата. Это поражение привело к потере независимости Сербии почти на 500 лет. (Прим. пер.)

(обратно)

64

Князем Мултянии назывался валашский князь (в то время – князь Константин Басараб Бранковяну).

(обратно)

65

Генерал Федор Иванович Шидловский был арестован по указанию Петра I за захват в корыстных целях нескольких деревень в Польше. (Прим. пер.)

(обратно)

66

Just-Juel Saint Allar, посол Дании при дворе Петра Великого, оставил интересное описание сражения на Пруте. Он согласен и с хронистом гетманом Некулчей.

(обратно)

67

Иоанн Зибмахер, автор «Обновленного Германского гербовника», вышедшего первым изданием в 1605 году (Прим. пер.).

(обратно)

68

Где католичество, там Италия (Прим. ред.)

(обратно)

69

«Как скорее возможно приезжай в Париж для свидания…» Из письма французского дипломата Делави (De la Vie), отправленного герцогу Орлеанскому из Венеции в Париж по случаю официального визита Петра Великого во Францию, следует, что Владиславич во время этой поездки собирался лично встретиться и с регентом.

(обратно)

70

Пекарский Петр Петрович (1828–1872) – известный исследователь русской литературы и истории.

(обратно)

71

Очевидно, автор имеет в виду Юрия Федоровича Лесли, командира Олонецкого драгунского полка в период Северной войны. (Прим. пер.)

(обратно)

72

Подеста – в средние века глава администрации в итальянских городах-государствах. (Прим. пер.)

(обратно)

73

Кристифор Мазаревич в своей книге воспевает Савву Владиславича, его славную нацию, его личность, «которая знанием вопросов мирового значения добилась всевозможных почестей и званий… Истинный сын Иллирии, прославленной в веках, потомок обеих линий первых Государей, Защитников и Князей этой воинственной нации». Мазаревич мог лично знать Савву Владиславича в Венеции в 1716–1722 годах, поскольку он издал там свою книгу, посвятив ее Владиславичу, и эта книга могла попасть в руки семейства Тривизани.

(обратно)

74

Кьоджская, или Кьоджанская война Генуи с Венецией 1378–1381. В основе этих войн лежало торговое соперничество между двумя морскими республиками. Венеция воевала с Генуей несколько раз. Кьоджанская война закончилась Туринским миром 1381 г. (Прим. ред.)

(обратно)

75

Наименование Венецианской республики с момента обретения ею колоний. (Прим. ред.)

(обратно)

76

Джурадж Кастриот Скендербег (1405–1468), национальный герой борьбы албанских племен с турецким владычеством, противник исламизации. (Прим. пер.)

(обратно)

77

Павел Осипович Пирлинг (1840–1922), историк-иезуит, исследователь отношений России с Ватиканом.

(обратно)

78

Еще за два века до этого Строгановы были знаменитой дворянской семьей; они были в числе самых богатых людей России.

(обратно)

79

Матия Павлов Владиславич в своем «Театроне» вспоминает еще двух сербов из окружения Владиславичей. Прежде всего это Стеван Виткович (Витковичей помнят как старый дворянский род в Требинье, где и по сей день в Засаде стоит их башня). Этот Стеван Виткович бежал из Венгрии и был бригадиром в Волынском сербском полку. Он прославился в войнах с турками и татарами, воевал под Данцигом. «Витковичу дом Владиславичей сгодился, потому как он был человеком достойным, разумным и мастером на все руки…» (фраза чисто герцеговинская). Показал себя героем и в Персии, и в Польше. Далее он сообщает о некоем генерал-майоре Федоре Вишневском из Витницы (Вишницы?) под Белградом, ставшем кавалером ордена Св. Анны. О нем Матия пишет: «Был человек знатного ума и знал много языков. Да только людям не показывал, что сделать может гораздо больше, чем делал; и все стремился узнать то, чего другие не знают; а был человек хорошим христианином и большого ума» (опять-таки чисто герцеговинский стиль изложения, так здесь говорят и по сей день).

(обратно)

80

Вероятно, неточность. Известна должность бунчукового товарища – почетное звание, которым малороссийские гетманы сначала награждали сыновей генеральной старшины и полковников, а позже, с середины XVII в., звание «бунчуковый товарищ» стали получать в отставке чины полковой старшины и полковников. Обязанность бунчукового товарища заключалась в том, что он сопровождал гетманов в походах, находясь «под бунчуком» (отсюда и название), в непосредственном ведении генеральных бунчучных. (Прим. ред.)

(обратно)

81

Из завещания Ивана Ивановича Владиславича следует, что Евлогия была второй по старшинству дочерью.

(обратно)

82

Русские родословные документы подтверждают, что жена Саввиного брата Иована Владиславича (умер в 1721 году) приняла после его смерти постриг. Их четвертый сын, также Иован, называет свою мать в завещании монахиней. Как мы видим, в монашестве она приняла имя Теофания, по примеру и из любви к своей свекрови.

(обратно)

83

Дочери Петра Великого и Екатерины I, о которых идет речь, – Анна Петровна, выданная с великой помпой за принца Гоаштинского, и младшая Елизавета Петровна, будущая императрица.

(обратно)

84

В тексте именно так. в действительности Ван Дейк родился в 1599 и умер в 1641 году (Прим. пер.).

(обратно)

85

Сразу после смерти Петра Великого в 1725 году и восхождением на престол Екатерины I, а затем Петра II, образ жизни в Москве изменился. Во времена императрицы Анны Иоанновны, начиная с 1730 года, начались иллюминации, маскарады, дворцовые банкеты, придворные охоты, скачки с участием аристократии и т. и. Появилось огромное количество лакеев, двор утопал в роскоши, людей продавали целыми селами, лишь бы раздобыть денег на развлечения.

(обратно)

86

Неточность. Указ об основании Славяно-греко-латинской академии был подписан царем Федором Алексеевичем в 1682 году. Она стала первых высшим учебным заведением в Москве. (Прим. ред.)

(обратно)

87

Очевидно, И. Дучич путает Петербургскую академию наук, учрежденную по распоряжению Петра I в 1724 году, и Славяно-греко-латинскую академию (Прим. ред.)

(обратно)

88

Иван Гундулич (Джованни Гондола), 1589–1638 – хорватский поэт эпохи барокко. (Прим. пер.)

(обратно)

89

Памятник сербской письменности XII века. (Прим. пер..

(обратно)

90

Перевод Саввы «Истории» Орбини был напечатан в Санкт-Петербургской типографии 20 августа 1722 года. Книга стоила 25 алтын и 2 деньги. В 1765 году оставалось еще 487 экземпляров этой книги. В Ленинградской публичной библиотеке имеются две рукописи этого перевода, однако они неполные, потому что обрываются на главе об истории Далмации. В одной из этих рукописей записано, что книгу Орбини перевел на русский «один добронамеренный человек из Петербурга», однако имя его не упоминается. Известный русский библиограф Сопиков (1765–1818) и киевский митрополит Евгений (1767–1837) утверждали, что «Историю» Орбини перевел Савва Владиславич.

(обратно)

91

Речь идет о третьей Сатире А. Д. Кантемира, где, по мнению некоторых исследователей, под видом Хрисиппа выведен Савва Рагузинский. (Прим. ред.)

(обратно)

92

Пенсию в 2 тыс. гульденов. (Прим. ред.)

(обратно)

93

Великая Тартария – термин, использовавшийся в западноевропейской литературе вплоть до XVIII века для обозначения Великой степи – обширных территорий между Центральной Азией, Каспийским морем, Уральскими горами и Тихим океаном. (Прим. пер.)

(обратно)

94

Неточность. Среди коллегий, учрежденных на месте прежних приказов по совету Лейбница, были Берг-коллегия и Коммерц-коллегия, две различные коллегии. (Прим. ред.)

(обратно)

95

Этот Иван Крушала был родом из Пераста, неподалеку от Боки Которской. «Турок по происхождению, приемный сын архиепископского шурина Крушала, известный азиатский поэт, умер в 1735 году, а стихи писал на славянском языке». – Этого самого Крушалу, под фамилией Круцолу, мы встречаем и в труде Пирлинга «Об отношениях России и Святого престола», где говорится, что он выдавал себя за царского секретаря. Епископ Павел Буторац называет его секретарем Саввы Владиславича, каковым он и был на самом деле во время посольства Владиславича в Китай.

(обратно)

96

Точнее сказать, лига. Древняя испанская мера длины, равная 5572 м. (Прим. ред.)

(обратно)

97

Известно три итальянские мили: неаполитанская (2,226 км), римская (1,489 км) и венецианская (1,739 км). Логично предположить, что речь идет и венецианской миле. (Прим. ред.)

(обратно)

98

Здесь: человек, умеющий и любящий как следует выпить.

(обратно)

99

Хотя Савва Владиславич писал по-русски, думал он по-сербски, употребляя типично герцеговинские выражения. Его земляки в Герцеговине имеют обыкновение особо часто ссылаться на помощь Божию, приписывать свои успехи только Господу, а в любом несчастье видеть только Божью кару. Этого не избежал и Савва в своих текстах. Также он использует типично герцеговинское выражение «на одно слово отвечал двумя», то есть отвечал решительно, упрямо и дерзко.

(обратно)

100

В то время (1940) я был югославским послом в Бухаресте и обратился к моему коллеге Лон Льянгу, китайскому министру при румынском дворе. Письмо этого министра со всеми приведенными им сведениями, как и прочие собранные мною данные о Владиславиче, я передаю Государственному архиву в Белграде.

(обратно)

101

Речь идет о Петре II, вступившем на престол в 1727 году после смерти императрицы Екатерины I.

(обратно)

102

При посольстве России в Китае существовало отделение по изучению китайского и маньчжурского языков.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА ПТЕНЕЦ, СТАВШИЙ ОРЛОМ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Глава I ПРЕДАНИЯ О РОДЕ ВЛАДИСЛАВИЧЕЙ

  1

  2

  3

  4

Глава II САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В ДУБРОВНИКЕ

  1

  2

  3

  4

  5

Глава III САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В ЦАРЬГРАДЕ

  1

  2

  3

  4

Глава IV САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В МОСКВЕ (I)

  1

  2

  3

  4

Глава V САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В МОСКВЕ (II)

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава VI ПОХОД ПЕТРА ВЕЛИКОГО НА ПРУТ

  1

  2

  3

  4

  5

Глава VII САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ В ИТАЛИИ И ДУБРОВНИКЕ. 1716–1722

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава VIII САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ИТАЛИИ

  1

  2

  3

  5

Глава IX САВВА ВЛАДИСЛАВИЧ, ПОЛНОМОЧНЫЙ ПОСОЛ В КИТАЕ

  1

  2

  3

Глава X ПОСЛЕДНИЕ ДНИ САВВЫ ВЛАДИСЛАВИЧА

  1

  2 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg