«Строгановы: история рода»

Строгановы: история рода (fb2) - Строгановы: история рода 1332K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Илларионовна Меттерних

Татьяна Меттерних Строгановы: история рода

К читателю

Книга Татьяны Илларионовны Меттерних в своём роде уникальна. Не столько историческое исследование, сколько роман с историей. Роман, который из века в век вела одна семья, один род – Строгановы. Роман авантюрный, приключенческий, психологический, полный страстей, событий, свершений. Такие «романы» и создали полотно русской истории, плотную, пёструю канву государственной и частной жизни людей.

Бережно и подробно автор разворачивает перед читателем многовековую летопись одной из самых древних и знатных российских фамилий. Она же – летопись жизни всего государства российского, которому Строгановы служили верой и правдой на протяжении столетий, ставя как люди чести интересы Отечества выше личных. Они добывали руду, строили мануфактуры и фабрики, возводили храмы и дворцы, воевали и торговали, поощряли развитие ремёсел, наук, искусства.

Из века в век, из столетия в столетие семья воспроизводила сильные характеры, широкие натуры, мощные и яркие личности. Строгановы были меценатами и дипломатами, умелыми царедворцами и покровителями новых земель. Недаром род пошёл из Сольвычегодска, где впервые Строгановы научились варить соль. С тех самых пор они – и автор показывает это на десятках примеров – в разных обстоятельствах и в разные времена, оставались солью российской земли – созидателями, движителями, строителями.

Татьяна Меттерних пишет историю семьи с пониманием и любовью. Документы и легенды, любопытные подробности и масштабные свершения – всё ложится в русло повествования, обогащая его. А главное – за страницами книги встают реальные люди, обладатели гордого имени, сохранённого незапятнанным в самых сложных и трудных испытаниях времени.

Владимир Гусев,

Директор Государственного Русского музея,

Санкт-Петербург, 15.04.2002

От автора

Пренебрегая прошлым – теряем око.

Забывая прошлое – ослепнем!

Среди выдающихся русских семей Строгановым принадлежит особая роль. Их вклад в материальное и культурное развитие страны на протяжении более чем шести столетий был огромен. Хранимые в семейном архиве царские указы, к которым имеют доступ лишь немногие из историков, свидетельствуют о большой активности, самоотверженном патриотизме и преданности родине, о качествах, ставших традицией этой семьи.

Первоначально Строгановы были гражданами ганзейского города Новгорода, однако они были не купцами или боярами, а назывались «именитыми людьми». Этим титулом не обладала ни одна другая аристократическая фамилия в России. Впервые история упоминает о Строгановых, когда они заплатили огромную сумму выкупа за великого князя московского Василия Тёмного, чтобы освободить его из татарского плена.

В конце XVI века они начали покорение Сибири, снарядив экспедиционный казачий корпус под командованием атамана Ермака, которому удалось, благодаря помощи Строгановых, подчинить себе грабителей-кочевников Кучум-хана; после осады они успешно завоевали столицу Кучума.

Строгановым было дано право основывать города и возводить крепости, снаряжать армии, лить пушки и выступать в самостоятельные военные походы. Они сами управляли своими поместьями; сами были судьями, а судить их самих мог только царский трибунал.

Строгановы были новаторами, занимаясь горными разработками и развивая промышленность в своих огромных вновь приобретённых землях. Они основывали города, строили церкви и школы.

В 1790 году граф Строганов передал короне десять миллионов десятин земли, так как он считал, что его владения были слишком обширными для «частного человека». Будучи близким другом царицы Екатерины II, он был назначен президентом Академии изящных искусств в Санкт-Петербурге. Им были вложены свои собственные средства в строительство Казанского собора.

Сын Строганова Павел ещё совсем молодым человеком попал в гущу революционных событий во Франции и даже вступил там в клуб якобинцев. Отрезвлённый дальнейшим ходом событий, после своего возвращения на родину, он становится личным советником Александра I, позднее – царским посланником в Лондоне; отличается во время наполеоновских войн. Их потомок, граф Строганов выделяет в 1862 году два миллиона рублей, чтобы дать возможность своим крестьянам стать собственниками земли, которую они обрабатывают.

Когда в 1905 году началась война против Японии, Строгановы подарили правительству построенный на их деньги военный корабль. Один из последних представителей этой семьи по мужской линии, будучи морским офицером, участвовал в Цусимском сражении. После его преждевременной смерти последним наследником стал его младший брат. Он тоже был офицером русского императорского флота, бежал из Крыма в Америку, где поступил на службу в американский флот. Он участвовал во Второй мировой войне, выполнил задание передать в Мурманске советскому флоту крейсер. Позже он поступил в распоряжение американского военно-морского советника президента Рузвельта в Ялте и был там участником большинства заседаний, имевших такие тяжёлые последствия. Тогда же он снова увидел дворцы и те места, которые впервые увидел ещё юношей.

Ему удалось спасти некоторые письменные документы, семейные бумаги, пачку императорских указов, каталоги, фотографии и письма, которые мне очень помогли при работе над этой книгой, в основу которой положены семейные предания, часть неопубликованных документов, дневники современников, письма и доклады, относящиеся к прошлым столетиям и находящиеся в руках моих двоюродных сестер Ольги и Ксении Щербатовых-Строгановых, которые любезно мне их предоставили.

Татьяна Меттерних-Васильчикова,

Шлоссйоханисберг, сентябрь 2001 г.

Вступление

Семья Строгановых

«Необъятные земли русского континента всегда вызывали у населявших его людей неутолимую жажду простора. Это стремление вело людей к духовной осознанности, к поискам Бога, а также побуждало к заселению окружающего их огромного пространства; об этом свидетельствует вся их история» (писал знаменитый русский путешественник Николай Арсеньев). Путешественники, искатели приключений, пираты, исследователи, поселенцы и неиссякаемый поток паломников, сыгравших значительную роль в историческом развитии русского народа, были охвачены той же самой страстью к передвижению, ими двигала та же «власть пространства».

Этот внутренний порыв заставлял людей стремиться к отдалённым горизонтам, мечтать о дальних морях, преодолевать препятствия.

Открытия и предпринимательство приносили материальную выгоду, однако это никогда не имело решающего значения для великих искателей приключений и мореходов, которые прокладывали путь для тех, кто пойдёт за ними следом. Поиск золота, кореньев или грибов часто служил лишь предлогом для того, чтобы отправиться в дорогу с целью проникнуть в неизвестное. Именно этому творческому импульсу человечество обязано многими серьёзными достижениями.

Несмотря на перевороты, волнения, хаос и насилие, свойственные русской истории, до революции наблюдалось неуклонное стремление к дальнейшему развитию и улучшению условий жизни, независимо от смены правительств и династий или от политических преобразований. Россия черпала свою силу исключительно благодаря личной инициативе отважных и изобретательных людей, среди которых Строгановым не было равных.

Эпоха разума требовала решения каждой отдельной проблемы и искала виноватых всякий раз, когда возникало препятствие на пути к постоянному и неуклонному прогрессу. При этом упускался из виду тот факт, что любое нововведение приводит к нарушению существующего равновесия и требует умения к этому приспосабливаться.

Современный вывод о том, что «решение задач рождает новые проблемы», действительно можно было бы назвать революционным; здесь требуется учитывать реальность, проявлять терпение и мириться с постепенным развитием и органическим ростом, не отказываясь при этом от творческой фантазии.

Писатель Владимир Буковский заметил: «Нам стоит бросить только один-единственный взгляд на наше собственное время, чтобы тут же заметить его отрицательные стороны, способные поразить нас; но одновременно идёт и мощный, непрерывный процесс позитивного развития, помешать которому, по всей видимости, не сможет никакая катастрофа».

Приспосабливаясь к требованиям и условиям своего времени, Строгановы за шесть столетий внесли существенный и многообразный вклад в развитие русской империи. Они никогда не искали для себя какой-либо выгоды в игре политических сил, никогда не были придворными; таким образом им удалось избежать соперничества и зависти. Их ищущий, критический ум всегда был занят разработкой новых концепций, шла ли при этом речь о покорении и колонизации[1] Сибири или о широкой программе реформ. Они никогда не бывали самодовольными, самоуспокоенными или равнодушными, а всегда оставались готовыми к новым приключениям; их не пугало ни одно предприятие, каким бы рискованным оно ни казалось.

Редко бывает так, чтобы семью в течение столетий отличали настолько ярко выраженные осознанные семейные традиции и постоянство. Из поколения в поколение повторялись тот же ход мысли и та же лояльность к государству. Благодаря сдержанности, которую они взяли для себя за правило, и своему врождённому чувству ответственности, огромное богатство Строгановых никогда не соблазняло их ни на какие злоупотребления. У них не было собственности, которую они отняли бы у других; Строгановы сами создали своё богатство и считали себя скорее управляющими и хранителями своей собственности, которую они щедро раздаривали.

Привязанность и расположение друг к другу между отцом и сыном – а в семье редко оставалось больше одного сына – казались необыкновенно тесными и искренними. И только после смерти последнего прямого наследника в наполеоновскую эпоху на передний план выдвинулись женщины этой семьи.

Тот, кто ещё со средневековья был гражданином Новгорода, мог считаться гражданином мира. Это качество Строгановы пронесли через многие столетия. Они не были «озападнены» в том смысле, что стали бы отрицать свои русские корни и свою русскую сущность, но, сохраняя в себе любовь к родине и верность православию, они оставляли в своём сердце место и для Запада.

«История иррациональна и неупорядоченна; она изгибается и вьётся, как река. Кто утверждает, что история – это стоячая вода, и пытается навязать ей новое направление, прерывает её ход, и река перестаёт существовать, поскольку поток истории складывается из цепи общественных институтов, традиций и обычаев». (А. Солженицын)

Строгановы – живое подтверждение такой цепи. В течение шести столетий полдюжины представителей этой замечательной семьи внесли существенный вклад в то, чтобы эта цепь не прерывалась. Однако, как бы независимы они ни были, важно понять атмосферу их времени, которая до 1917 года неизбежно была связана с характером и намерениями господствующей монархии.

Большинство известных историков конца XVIII–XIX веков, такие как Н.М. Карамзин, Н.Г. Устрялов, С.М. Соловьёв, Л.Н. Майков и многие другие, были убеждены в том, что Строгановы не только начали покорение Сибири, но что это замечательное достижение того времени было их главной заслугой.

Карамзин и Соловьёв считались столпами русской историографии. В 20-м столетии эту точку зрения подтвердили С. Ф. Платонов, В. Нольде, С. В. Бахрушин, Введенский и другие. Они засвидетельствовали, что в архивах Строгановых содержится большое число документов и охранных грамот, которые были выданы семье царями и до сих пор были недоступны общественности. В начале XIX века Софья Владимировна Строганова разрешила историку Устрялову составить список семейных документов и царских указов, которых в архивах Строгановых было больше двадцати. Другие историки, такие как, например, П.И. Небольстин и С. А. Адрианов, не имели доступа к этим материалам, и поэтому в их описаниях покорения Сибири часто встречаются искажения.

До 1917 года только Н. Г. Устрялов и великий князь Николай Михайлович, автор биографии графа Строганова, получили доступ к архивам благодаря старому графу Сергею Григорьевичу (способствовал развитию русской системы образования), который знал и ценил обоих историков. В многочисленных указах цари заявляли о своей полной поддержке проекта семьи Строгановых о завоевании Сибири своими силами, на свой страх и риск, чтобы таким образом освоить для русской империи полконтинента. Царские указы были выдержаны в пространном, многоречивом стиле, наносились на пергамент каллиграфическим, витиеватым почерком, каждая страница была богато украшена орнаментом из птиц и цветов и обрамлена гербами царских городов. Они были обёрнуты в парчу с золотой шнуровкой, к кисточкам которой у каждого документа была прикреплена маленькая позолоченная опока с царской печатью из красного воска.

Киев и Россия

Поскольку в тех местах, которым в будущем предстояло стать Российской Империей, отсутствовали географические и политические границы, захватчики не встречали сопротивления.

Племена кочевников бродили по степи, отдавая себя во власть опасностей, подстерегавших их на юго-восточных равнинах. Каждый степной народ, осознававший время, в которое он жил, и свою роль в нём, существенно отличался от других. Только религия и национальное единство могли удержать воинствующие племена вместе, создавая тем самым основу для конструктивных попыток превратить разрозненные земли в единое целое.

Согласно легенде, город Новгород был основан третьим сыном Ноя Иафетом и обращён в христианство апостолом Андреем. Вначале здесь поселился варяжский князь Рюрик (Hroerekr). Его родственник Олег (Helgi) и младший сын Рюрика Игорь (Yngvarr), осадившие после его смерти Киев, отняли город у других главенствовавших тогда викингов. Игорь освободил все славянские племена и города от притеснения хазар, одного из евразийских тюркских племён, перешедших в иудейскую веру. Он объединил завоёванные земли под своим господством. Осада Игорем Византии в 907 году стала главной страницей древней русской истории. Жена Игоря Ольга обратилась в христианскую веру, но лишь её внук Владимир принял в Херсоне крещение и ввёл в своей стране христианство. Он выбрал православную религию из-за «захватывающей красоты её ритуала»[2].

Древний Киев был подвержен влиянию трёх определяющих факторов: славянскому чувству единения с природой, пустившему глубокие корни, византийской вере и западной культуре, поскольку он был тесно связан с Западной Европой благодаря торговле и родственным связям через браки с самыми значительными королевскими семьями. Три дочери Ярослава Мудрого, внучки Владимира, который был женат на шведской принцессе, были королевами Франции[3], Норвегии и Венгрии. Четыре их сына были женаты на византийских и немецких принцессах.

Киев стал могущественным христианским культурным центром. Он был надёжным бастионом против малоцивилизованных, всё сжигающих на своём пути степных народов и защищал Запад от их вторжения. Чувство своего величия и особого предназначения внушалось этому простому, но воинственному русскому народу православной церковью, которая научила его хранить верность патриарху, Спасителю нашему Иисусу Христу. Расцвет культового искусства не был для русской церкви только внешним, украшающим приложением к религии; это было «выражение духовной ревностности; красота души представала в осязаемой форме, что служило доказательством исключительного исторического смысла; это был особый признак ранней русской культуры»[4].

В 1240 году монголы сожгли Киев дотла. «Никто не может с уверенностью сказать, кто они, каковы их язык, происхождение или вероисповедание. Однако их называют „татарами"», – заметил летописец того времени. Вслед за ними надвигался страшный период времени, когда, по выражению Шпенглера, «уставшая история ложится спать. Человек снова становится растением, которое обессиленно и безучастно цепляется за землю…»

Христианство, единственная защита и утешение для русских, стало религией, которая взяла на себя борьбу с несправедливостью и язычеством.

Ганзейский город Новгород

Благодаря весенней распутице, которая превращала в одно огромное болото все дороги, ведущие к Новгороду, город удивительным образом оказался защищённым от татарского вторжения. «Отец» русских городов – их «мать» Киев к тому времени был уничтожен – с одной стороны, оставался связующим звеном, обеспечивающим преемственность киевских традиций, с другой стороны, только через него могли осуществляться контакты и поддерживаться связи с Западной Европой. Символом, олицетворявшим эту двойную роль, являлись изготовленные в XII веке двойные бронзовые ворота новгородского собора Святой Софии. Одни были из Византии, другие – из Магдебурга.

Входя в состав Ганзы[5] и опираясь на древние независимые традиции, Новгород обладал значительно более мощной экономической силой, чем какой-либо другой город.

Четыре новгородских провинции простирались до Белого моря, Финского залива и на юго-востоке до реки Шелони. Пятая находилась далеко на северо-востоке, на расстоянии в две тысячи километров от Новгорода. Постепенно город фактически стал независимым. Находясь на юго-западной стороне Ладожского озера, Новгород занимал ключевое положение на пути «из варяг в греки и обратно», который вёл на юг от Византии и Средиземного моря и обратно на север через Чёрное море, через реки Днепр, Ловать и Волхов к балтийским и скандинавским странам.

Новгородская торговля находилась большей частью в руках купеческой гильдии; продавали меха, янтарь из Балтийского моря, кожи и прежде всего древесину из огромных северных районов. О торговых интересах Новгорода, достигавших даже границ Индии, рассказал в своей опере «Садко» Римский-Корсаков.

Город управлялся демократично, собранием мужской части его населения; собрание состояло из бояр, купцов, ремесленников и простого народа – черни[6]. Это собрание, называвшееся «вече», собиралось под звуки большого колокола на главной площади в центре города.

Решение принималось на основе единогласного выбора. Вече выбирало бургомистра, определяло, кто из князей будет командовать армией, и назначало архиепископа, который играл влиятельную роль и в светской жизни республики. Эти сановники могли быть отозваны со своих постов. В ходу была немецкая денежная система и до 80 % населения, за исключением черни, умело читать и писать. В качестве совещательного органа вече существовало ещё в Киевской Руси, но в Новгороде оно явилось впечатляющим экспериментом на пути осуществления подлинно демократической формы правления.

После 1270 года вече выбирало для управления не князя, а бургомистра, но город продолжал сохранять своё полное самоуправление. Таким образом он оправдывал своё название «господин Великий Новгород». С запада Новгород был защищён своим союзником и «младшим братом», укреплённым городом Псковом, который управлялся самостоятельным князем.

Позже начались открытые раздоры между противоборствующими сторонами, каждая из которых хотела привлечь к себе больше голосов населения. Эта борьба ослабила способность сопротивляться территориальным претензиям со стороны становившейся всё более могущественной Москвы. Древний летописец писал: «Народ легкомысленно предался безудержной свободе».

Происхождение Строгановых

Происхождение семьи Строгановых теряется в тумане легенды: впервые о ней упоминается в записках бургомистра Амстердама Николауса Витцена («Северная и Восточная Татария», 1692). Их прародитель, по этой легенде, был крещёным мурзой (мелким татарским князем), который женился на московской княжне и возглавил христианскую армию в походе против своего собственного народа. Попав в засаду и взятый в плен, он умер мученической смертью: с него содрали кожу. Это называлось «строгание», откуда, якобы, и пошла эта фамилия. Более вероятной представляется версия из летописи Кирилловского монастыря на Белом море, в соответствии с которой Строгановы являются потомками коренных новгородцев Добрыниных.

В XIV веке летописец из Новгорода сообщает о том, что Спиридон Строганов командовал крупными войсковыми соединениями в походе князя Дмитрия Донского против татарского хана Мамая, когда настал день решающей битвы на Куликовом поле в 1380 году: «В течение трёх дней после битвы Дон тёк кровью». Князю тогда минуло двадцать девять лет.

Между прочим, говорят, что Спиридон завёз в Россию татарскую счётную доску, абак, которой до сих пор часто пользуются в России.

Строгановы принадлежали к сословию «жилых людей» (деятельные, активные представители имущих слоёв населения, в отличие от «ленивых и пассивных» слоёв). Их никогда не называли ни боярами, ни купцами; им был присвоен титул «именитые люди»[7].

Как крупные землевладельцы, чьё имущество создавалось за счёт сельского и лесного хозяйства, а также торговли, прежде всего солью, мехами, кожей и древесиной, они постоянно были заняты поиском новой сферы приложения своих сил. Строгановы настолько расширили границы своих владений, что их состояние стало самым большим в России. Совершенно очевидно, что они были одной из самых предприимчивых семей, сравнимых разве только с американскими колонистами XVIII и XIX веков. Они сохранили в себе качества, которые были типичны для людей, населявших их родной город: духовную независимость, общительность и терпимость, не теряя при этом глубокого ощущения своей принадлежности к России и православию.

В 1445 году внук Спиридона Лука Кузьмич заплатил «огромный выкуп» за князя Василия Тёмного из Москвы, который был ослеплён, а позднее взят в плен казанским ханом Махмедом на подступах к Суздалю. Тем временем враг Василия Дмитрий Шемяка, который был заинтересован видеть его в пожизненном тюремном заключении, захватил Москву.

В конце XV века Лука Кузьмич принял далеко идущее решение переехать со своей семьёй из Новгорода на Урал, – «каменный вал», отделявший Европу от Азии. Он решил начать разработку залегавших там богатых подземных соляных пластов. Кроме того, Урал был богат рудой, золотом, полудрагоценными камнями. Простиравшиеся на большие расстояния вековые леса из лиственницы служили источником древесины для кораблестроения. В конце XIX века там были обнаружены месторождения платины.

Семья обосновалась в четырёхстах километрах западнее Урала, в Сольвычегодске. Вскоре вокруг укреплённого деревянного дома возникло поселение. В 1789 году был сооружён деревянный замок с башней. Длина здания составляла 27 метров, к нему примыкал просторный флигель для прислуги. Замок пришёл на смену постепенно разрушившемуся дому, построенному в 1565 году.

Новгород, не порабощавшийся монголами, как Москва, поддерживал многосторонние отношения с крупными городами Киевской Руси. Падение Киева привело к культурному и политическому разрыву между католической Европой и православными славянами на Востоке. Тем не менее контакты с Западом продолжались. Даже во времена татарского господства на Восток постоянно приезжали путешественники. Сюда проникали технические новшества из Византии, сказывалось влияние византийского искусства.

В Новгороде верили в возможность мирного сосуществования с Москвой. В монастырях в силу «долгого молчания» накапливался потенциал духовной энергии, в то время как Москва превращалась в политическую силу, которая не допускала рядом с собой соперника. В XV веке Иван III уничтожил единственное в своём роде космополитическое положение Новгорода. При его внуке Иване IV, Грозном, культурный разрыв между Новгородом и Москвой стал принимать угрожающие размеры и, казалось, символизировал противоречия между двумя противоположными силами в России. Нападение Ивана IV на Новгород и истребление его жителей разрушили важнейшее связующее звено с Западом, существовавшее на севере России со времён Киева.

Пытаясь исказить события, постоянно указывают на восточное или западное влияние. В действительности же речь идёт о том, что существовала глубокая пропасть между стремлением к открытости навстречу остальному миру и возвратом в мрачное, руководимое инстинктами прошлое.

В последующие столетия целый ряд семей служил олицетворением синтеза между западным просвещением, с одной стороны, и глубокой укоренённостью в русской культуре, что основывалось на ощущаемой ими в полной мере связи с православной верой.

Не подверженный влиянию политических событий, Лука Строганов всё больше расширял свою торговлю и владения, которые вскоре распространились от земель вокруг Сольвычегодска на реке Урал до пермских провинций. Кроме того, Лука получил право собирать налоги в районе Двины, находившемся под господством Москвы.

После него остался единственный сын Фёдор, три старших сына которого (Степан, Осип и Владимир) умерли, не оставив потомства. Аника, младший сын (1488–1570), оказался изобретательным, энергичным и умным – настоящим героем русских сказок. Он создал прочную основу для дальнейшей предпринимательской деятельности семьи Строгановых. Потомки его младшего сына Семёна позаботились о том, чтобы семья продолжила своё существование.

I. Аника. 1488-1570

Мир западнее Урала

Аника Строганов родился в Новгороде, незадолго перед тем как его отец, Фёдор Лукич, отправился со всей своей семьёй в Сольвычегодск. Три его брата умерли, а отец ушёл в монастырь; таким образом Аника стал единственным наследником и главой семьи. Наследство включало обширные землевладения, несколько солеварен и другую недвижимость. Аника способствовал развитию соледобычи не только в Сольвычегодске, но и в Перми, а также в районе Кольска; при этом он ввёл такую методику, которая далеко опережала своё время. Кроме того, он основал поселения на берегу Камы, притока Волги. Поскольку Кама берёт своё начало на северном Урале, это обеспечивало свободный сплав древесины из лесов, принадлежавших Строгановым.

Во время царствования в Англии короля Эдуарда VI сэр Хью Уиллоби снарядил в мае 1553 года экспедицию на север России на трёх кораблях. Два из них достигли Лапландии, где путешественники надеялись перезимовать. Однако для моряков, которые к тому же совершенно не представляли себе, как строить иглу, климат оказался слишком суровым. Сэр Хью Уиллоби был найден замёрзшим с судовым журналом на коленях.

Ченслер, капитан третьего корабля, добрался до Холмогоров, севернее сегодняшнего Архангельска. Его привезли в Москву. Позднее он описал «несравненное великолепие» двора царя Ивана IV. Еду там подавали на золотых блюдах. В залах с покрытыми росписями потолками всё сияло золотом и серебром.

Когда Ченслер вернулся в Англию, на трон вступила королева Мария. Он основал торговую компанию, но на обратном пути своего второго путешествия в Россию потерпел кораблекрушение на шотландском побережье. Это несчастье удалось пережить только сопровождавшему его русскому посланнику. Он передал королеве всего лишь только пропитанное морской водой послание царя и список безвозвратно утерянных подарков. С этого часа начался постоянный обмен товарами, благодаря чему многие английские путешественники и купцы побывали в России. Они отправляли домой яркие, преисполненные фантазии доклады о своём пребывании там. Один англичанин оживлённо описал новейшие спортивные события того времени: «Храбрые молодые парни боролись с огромными медведями, вооружившись лишь длинными копьями. Кондрашка потерял руку, а у Женьки была оторвана голова».

Разрушив Новгород, главный ганзейский опорный пункт, царь предпринимал усилия, чтобы привлечь в страну конкурирующих торговых партнёров. Анике было поручено присматривать за всеми английскими и другими иностранными торговцами и купцами, которые направлялись в Москву из Архангельска. Им не было позволено покупать ни железную руду, ни пеньку для изготовления снастей. Москва хотела ежегодно получать сообщение о количестве и качестве покупаемой англичанами и «немцами» (так в России звали всех прочих иностранцев) древесины для судостроения, а также о товарах, которые они приобретали на свободном рынке и везли затем в Москву.

18 мая 1562 года Аника получил указание собрать всю пшеницу в Сольвычегодской области и построить там зернохранилища. Анике очень пригодились его связи с другими странами для развития своих собственных торговых предприятий. Его торговые интересы простирались до самого Урала, откуда он путём меновой торговли получал «мягкий ценный товар», то есть меха. Когда Строганов узнал, что меха в больших количествах можно приобрести по ту сторону Уральского хребта, он снарядил экспедицию в составе десяти человек, чтобы они отправились за Урал, в Сибирь, и наладили там торговые связи с местными жителями. Кроме того, экспедиции было дано указание «с величайшей тщательностью» собирать сведения о населявших эти районы людях.

Не однажды путешественники бесследно исчезали на дальнем северо-востоке, однако посланники Строганова благополучно возвратились и к тому же с хорошими вестями. Аника узнал о том, какие огромные возможности открываются перед ним, а главное, что они в пределах его досягаемости. На следующий год несколько его родственников снова перешли через Урал. Новые посланники обнаружили там, кроме уже известных местных жителей, ещё остяков (сейчас – ханты), живших в бассейне реки Оби. Это был западносибирский народ, принадлежавший к угорской ветви уральской языковой группы, родственный венграм. «Дружелюбные и добродушные», они обменивали на дешёвые товары ценные меха чёрно-бурой лисы, горностая и соболя.

В своих уже упоминавшихся здесь записях о России «Северные и восточные татары» (1609 и 1668 гг.) голландец Исаак Масса и бургомистр Амстердама Николаус Витцен высказывали точку зрения, что Аника Строганов был одним из первых русских, открывших Сибирь и начавших торговлю с жившими там племенами кочевников.

В действительности ещё задолго до этого предприимчивые путешественники, поморы и другие торговцы уже занимались меновой торговлей с жителями Сибири, но держали это в тайне из страха перед налогами и соперничеством. Некоторые сибирские районы даже упоминались в титуле московских царей.

По мнению Витцена, Строгановы, в отличие от других, не пытались скрыть своих торговых связей.

Посещение царя

Предположительно в 1557 году Аника в сопровождении своего сына Григория предпринял ещё одну полную опасностей поездку в Москву.

Со времён Луки Строгановы ещё больше упрочили свои отношения с Москвой. Они могли доставить ко двору всё, что там было необходимо. Предпринятая теперь поездка имела большое значение и далеко идущие последствия. Не без трепета предстали отец и сын перед царём, которому они привезли многочисленные подарки: мелкий речной жемчуг, зубы моржей, икру из устья Печоры, шкуры северных оленей, солёную и копчёную рыбу, воск и, конечно, меха. Семья Строгановых была всем известна, но земля, откуда они прибыли, казалась окутанной сказочным туманом. Её называли Мангазея, предполагали, что она заселена дикарями, самоедами или людоедами. Некоторые из этих живших в глуши племён были обязаны платить царю дань, но о них самих было мало что известно.

В своих длинных на меховой подкладке красных, каштановых или синих суконных шинелях путешественники прокладывали себе дорогу к подножию Кремля по просторной, суетливой, утопающей в садах Москве с её сорока сороками церквей. С изумлением они рассматривали постройки, которые, несмотря на всё своё поразительное разнообразие, тем не менее гармонично сливались в одно целое. Как великолепная игрушка, сиял перед их глазами Кремль. Они пересекли огромную Красную площадь (красная – означало «красивая»), где проводились ярмарки, гуляния и крестные ходы, и которая одновременно служила местом открытых казней; здесь же собирались кричащие толпы восставших, сюда вторгались осаждавшие Москву татары. Строгановы низко поклонились и перекрестились перед святой иконой, которая, как драгоценный камень в оправе, была закреплена над крепостными воротами. Затем они поднялись по широким ступеням, ведущим к царскому дворцу. По обеим сторонам лестницы стояли стрельцы в красных ливреях с вышитыми на спинах византийскими двуглавыми орлами. Путешественники сняли свои высокие меховые шапки и вошли в расписанный тронный зал с низкими сводами, «чтобы быть принятыми царём и его двором». Аника рассказал обо всём, что ему стало известно о необжитых землях и о племенах, которые ему удалось там обнаружить. Вся эта великолепная многоцветная картина освещалась мерцающим светом свечей, отблески света падали на облегающие парчовые кафтаны с высокими бархатными воротниками и широкими персидскими шарфами на бородатых, тучных придворных, которые толпились вокруг внушавшего им трепет царя, сидевшего на своём троне. Царь носил мягкие сапоги из красной сафьяновой кожи. Блестели украшенные драгоценными камнями пряжки его расшитого золотом кафтана на соболиной подкладке. Он наклонился, опираясь на свой посох, и направил взгляд своих бесцветных, как у хищной птицы, глаз из-под отороченной мехом и украшенной драгоценными камнями шапки на походившего на библейское явление Анику и его спутников.

Молодой царь, которого позднее не зря назвали «Грозным», ещё находился под благотворным влиянием своей слишком рано умершей жены Анастасии, которой удавалось сдерживать его внезапные порывы ярости. Он ещё не был подвержен наплывам того жуткого настроения, которые привели к разрушению Новгорода, к безжалостному истреблению его жителей и ко многим другим жестокостям, омрачившим период его царствования. Важный город-крепость Казань вырван из рук хана Ядигара. Это событие стало поворотным в череде нескончаемых боёв с татарскими захватчиками.

Мысль о возможности продвижения на татарские земли захватила царя во время рассказа Аники о дремучих лесах, пространных озёрах с их незаселёнными островами. Он говорил о невозделанных землях, протянувшихся на расстояние свыше ста вёрст по обеим сторонам рек Камы и Чусовой. Аника убедительно повествовал о будущем как об осуществимой мечте. Он воскликнул: «Государь!» (более часто употребляемое обращение, чем «ваше величество»). Отдай нам эту землю! Нам одним! Мы выкорчуем леса по берегам рек и вокруг озёр, возделаем земли, на которых ещё не было вспахано ни одной борозды; мы построим городища, вооружённые пушками, чтобы защитить их от вторжения ногайцев и других кочевников. Мы будем искать соль и месторождения других полезных ископаемых и собирать вокруг себя людей, умеющих читать, писать и способных произвести расчёты для того, чтобы уплачивать налоги. Такого ещё никогда не было. И всё это будет процветать в твою честь и во славу России, потому что эта земля переполнена сокровищами и необычайно подходит для создания поселений на Каме и в Большой Перми».

С предусмотрительной сдержанностью царь распорядился произвести проверку; о положении дел в районе Перми были опрошены местные жители. Некто Кадгон, житель Перми, находившийся в то время в Москве, подтвердил лично, что эти земли пусты и что всё, о чём рассказали Строгановы, соответствует действительности.

4 апреля 1558 года на имя сына Аники Григория была составлена охранная грамота, в соответствии с которой семья Строгановых становилась владельцем 3 415 000 десятин земли (около 3 622 350 гектаров).

Новые владельцы на ближайшие двадцать лет освобождались от уплаты каких бы то ни было налогов, поскольку они должны были вкладывать деньги в заселение этой земли.

«Сим повелеваем твоему сыну Григорию искать медную руду на реке Устюг, в Перми и других местах. Ты, Аника, даёшь ему своё соизволение это указание исполнить!» – заключил строгим, предупреждающим голосом царь свой указ. Строгановым было разрешено плавить железную руду и вести разведку залежей свинца и серы. Если будут найдены месторождения серебра, меди или цинка, то о них должно быть немедленно доложено в государственное казначейство, самим начинать разработки было не положено.

В том месте, где река Канкора впадает в Каму, Строгановы основали город Канкор, которого теперь больше не существует. Он был первым в целом ряде укреплённых городов. Железная руда добывалась под руководством англичанина по имени Рэндольф, который получил на это концессию от царя. Григорий затратил очень много сил и времени на поиски меди в Сольвычегодске и на Каме, потому что для царя было особенно важно добывать её в России. В то время его усилия не увенчались успехом. И только восемьдесят лет спустя на том месте, где располагался Канкор, возникла первая медеплавильня.

В 1564 году Григорий основал город Орёл, который по желанию его отца находился под его личной юрисдикцией. В 1570 году оба брата, Григорий и Яков, попросили разрешения у царя строить новые городища, «чтобы уменьшить опасность нападения со стороны монгольских племён и подчинить их господству русского государства».

Заселение земель

Вернувшись в 1558 году в Сольвычегодск, Аника оставил своего младшего сына Семёна и двух его братьев Якова и Григория в Пермской области. Сам он хотел заняться привлечением новых поселенцев – «свободных» (не крепостных) «храбрых борцов», среди которых были латыши, татары и «немцы» (то есть любые западноевропейцы). Конечно, среди них были люди, скрывавшиеся от уплаты налогов, и беглые крепостные. То обстоятельство, что им не нужно будет платить налоги, вскоре привлекло в эти безлюдные места новых поселенцев; они выкорчевали леса, освободив участки земли под пашни, построили укреплённые посёлки, которые были им необходимы для обеспечения своей безопасности. Поселенцы и местные жители скоро смогли оценить «плоды своей работы» и получить «плату за своё мужество», как сообщает летописец. Не использовавшиеся раньше земли были очень плодородны, и поселенцы достигли вскоре некоторого благосостояния. Однако, как это уже часто бывало в русской истории, главную роль в соединении таких разных народностей должна была сыграть общая православная вера.

Аника купил новые земли в Печорском и Колоторском округах на Устюге и в других районах. Там строились церкви, среди них – прекрасный собор в Сольвычегодске. В 1560 году в Пискорке, на западном берегу реки с тем же названием, был основан Спасо-Преображенский монастырь. Аника подарил монастырю, который ещё продолжал существовать в 1917 году, земли между реками Лысьвой и Пискоркой, кроме того, усадьбы и солеварни. Он был основателем населённых пунктов Камгорт и Канкор, а также посёлка на Каме Каргедан. Эти поселения стали для России мощной защитной восточной границей с Азией. Во всех вновь основанных посёлках добывалась соль в значительных количествах. По Каме, а затем по Волге соль доставлялась в крупные города, такие, как Казань, Нижний Новгород и другие. Значительная часть соли продавалась прямо на месте торговцами, прибывавшими сюда со всей России. Между тем расширялась и прибыльная торговля мехами, которая играла существенную роль в общем успехе торговых дел.

В августе 1566 года Строгановы получили царскую грамоту с перечислением новых льгот для них: Аника, его дети, его поселения и торговые связи были отныне «под особой царской защитой». Этот указ освобождал Строгановых от любого вмешательства со стороны всех других властей, он подчинял их непосредственно царю или его доверенным лицам.

В 1568 году старший брат Григория Яков доложил царю, что он нашёл новые соляные источники на Чусовой. Он просил царя Ивана IV о специальном разрешении на строительство посёлка и разработку соляных копей, что стало бы для государства новым источником взимания налогов. «Я не требую ни армии, ни пушек, ни золота, а только разрешения на строительство посёлка на реке Тобол…» Указом от 30 мая 1574 года царь разрешил ему нанимать как угодно много вольных людей, но только не воров и не разбойников. Яков получил также право самому, независимо от пермского губернатора, управлять своими владениями и вершить в них суд. После этого в его владения устремились поселенцы, так как он слыл добрым и справедливым хозяином. Строгановы знали, что добром можно достичь гораздо больше, чем силой. Их пример продуманной колонизации был единственным в своём роде. И хотя в то время семья действовала с учётом происходящих тогда перемен, последующие поколения продолжали придерживаться их основных принципов.

Земли, которые царь Иван IV передал Строгановым, лежали по обеим сторонам рек Тобол и Иртыш. На долгое время эти водные пути стали важнейшим средством сообщения. Примерно через пятьсот вёрст от истока Тобол достигает города Тобольска, в этом месте он впадает в Иртыш, который берёт своё начало примерно в двухстах пятидесяти верстах от китайской границы и впадает за Тобольском в Обь, а его общая длина составляет восемьсот вёрст.

Как пишет историк Устрялов, охранные грамоты были заверены Алексеем Адашевым, самым могущественным советником Ивана IV. Владение подобными документами было необычным явлением для того времени. Во всей России не было больше ни одной семьи, которая могла бы сослаться на такую грамоту.

Постепенно Аника собрал библиотеку из двухсот шести прекрасно иллюстрированных томов. Из Москвы он привёз для своей библиотеки ещё два тома: сочинения Дионисия Ареопагита и Афанасия Антиоха. Во время долгих северных зим книги были для него источником утешения и отдыха.

Аника разработал план (об этом свидетельствует один из ранних историков) присоединения к Российской Империи Сибири, которая была так близко и с которой у него было так много связей, или хотя бы её части; «таким образом он осуществил бы великое дело и послужил бы царю и отечеству». Аника втайне обсудил этот план со своими сыновьями и искал пути и средства достижения своей цели. Однако его плану не удалось осуществиться.

Аника Строганов был женат дважды. Его первая жена Мавра умерла в 1544 году в Сольвычегодске. После смерти своей второй жены в 1567 году в Камгорте он не желал больше жить на Каме и вернулся в Сольвычегодск, где жил у своего младшего сына Семёна. Прошло совсем немного времени, и Аника «почувствовал груз своих лет и общее изнеможение». Он ушёл в монастырь, где взял себе имя Эозаф. Вскоре после этого он заболел и умер в 1570 году в возрасте почти восьмидесяти одного года. Аника Строганов заложил серьёзную основу для дальнейшего неуклонного развития России на ближайшие триста лет.

Военные столкновения

Несмотря на то, что Григорий и Яков тоже принимали участие в работах по закладке и строительству городищ и в других важных делах, при жизни своего отца они играли во всём этом лишь скромную роль. Когда Аника уехал с Камы, они взяли на себя управление вновь приобретёнными областями. После его смерти они передали различным монастырям, например, в Пискорке, большие дары в виде землевладений в память об умершем отце и о членах семьи Строгановых.

Принадлежавшим им землям стали грозить новые опасности. Владения Строгановых в Перми всё чаще подвергались нападению со стороны монгольских и остяцких кочевых племён. Военной силы для защиты таких обширных владений было недостаточно.

Трудности усугубились ещё тем, что восстали местные жители – татары и черемисы, недовольные тем, что в 1572 году были ограничены их права на рыбную ловлю и охоту на пушного зверя. Восставшим удалось привлечь на свою сторону остяков, башкир и бунитов. Вначале они заманили в ловушку и убили русских торговых купцов, которые направлялись к Строгановым, затем восставшие напали на имения Строгановых и на поселения в районе Большой Перми, разграбили речные суда, стоявшие на Каме, убив при этом семьдесят семь человек. Григорий и Яков, которых эти события застали врасплох, собрали войска под командованием надёжных людей и двинули их против черемисов. Бунтовщики сдались, некоторые заложники были переданы наместнику царя в Перми.

Теперь Строгановы были вправе просить у царя разрешения не только защищать себя от нападений, но и самим продвинуться дальше на восток. Они сообщили царю о том, что непокорные черемисы нашли поддержку «у нашего врага, сибирского хана Кучума».

Хан запретил остяцким, вогульским, югорским племенам под угрозой смертной казни платить Москве ясак (дань). «Брат» хана Мехмет-Куль раньше уже брал в плен большое число остяков, союзников Строгановых, и убивал их. Его людьми был пойман посланник царя, в то время как он направлялся к киргизам, которые затем снова скрылись за каменной грядой.

В начале правления Ивана IV московское правительство под руководством деятельного окольничего Адашева занималось в первую очередь внутренними делами страны. Золотая Орда была разбита на три ханства: на западе – Казанское ханство, побеждённое русскими; на юге сформировалась империя крымских татар, чьё влияние необходимо было ограничить; волжские татары, со столицей в городе Сарай, господствовали над всей областью по нижнему течению Волги, хотя они были существенно ослаблены после поражения в Куликовской битве в 1380 году, а также из-за нашествий Тамерлана.

В 1575 году Иван IV женился на Анне Васильчиковой. Вскоре после этого его зятя направили царским поездом к персидскому шаху. Шах принял молодого боярина, сидя верхом на лошади на площади Мейдани в Исфахане. Васильчиков решительно потребовал лошадь и для себя, чтобы предстать перед шахом на равных, или, заявил он, шах должен сойти с лошади. На мгновение все пришли в замешательство. Прежде здесь было принято неугодных посланников отправлять домой в бочке с рассолом. Однако после Куликово и Казани всё-таки сочли такую посылку неуместной. Для московского посла привели лошадь. Этот эпизод является примером тех изменений, которые в то время произошли на Востоке. На северо-западе царь вёл войну с Ливонией, в связи с чем было совершенно необходимо срочно укрепить сибирскую границу. Поэтому предложение Строганова защищать Пермь своими собственными войсками и вооружить экспедицию против Кучума пришлось как нельзя более кстати.

В 1572 году царским указом Строгановым было дано право создать собственное войско «под началом хорошего командующего», чтобы подчинить русскому царю враждебных сибирских кочевников.

После того как было завершено вооружение целого воинства, усиленного дружелюбием остяков и вогулов, и был найден энергичный, способный командующий, Строгановы, со своей стороны, перешли в наступление. Захваченные врасплох мятежники были разбиты. На некоторое время вновь воцарился покой.

Казачьи вспомогательные войска

Яков и Григорий умерли между 1574 и 1579 годами, «но свой великий план они не унесли с собой в могилу».

Их владения были разделены на три части и переданы по наследству младшему брату Семёну, сыну Якова Максиму и сыну Григория Никите. Никита получил северную область по обоим берегам Камы, Максим – центральную область на правом берегу Чусовой и Камы между реками Инва и Сальво. Семён Строганов унаследовал южную часть по левому берегу Чусовой и Камы до её устья. Семён не получил царских даров, как его старшие братья, с которыми он постоянно спорил. Возможно, окончательный раздел владений был великодушной уступкой со стороны его племянников. Максим и Никита оказались такими же умными и дальновидными, как и их отцы. Они решили продолжить осуществление их далеко идущих намерений. «Вскоре отзвук их дел», которые они начали вместе со своим энергичным дядей Семёном, «снова прокатился по Сибири раскатами грома».

После того как Строгановы получили право вооружать собственные войска и осуществлять в Азии военные действия, в апреле 1579 года они послали дружественное письмо и богатые подарки в казачьи деревни на Волге. Они призывали казачьего атамана Ермака Тимофеевича заключить «мир с Россией» и вместе с ним осуществить славный и доблестный поход, чтобы защитить Большую Пермь и восточные земли христианского мира. (Карамзин, т. 9, с. 224)

«Казак» – турецкое слово, оно обозначает «искатель приключений» или «мятежник», во всяком случае, «вольный человек». В старину казаками называли людей, бежавших от закона или от своих крепостников. Они предпочитали вести кочевой образ жизни в степях или вдоль рек севернее от Чёрного моря; их там справедливо называли «речными разбойниками».

Для России и Польши казаки являлись выгодной наёмной силой для защиты своих границ. Когда границы России расширились до Кавказа и Каспийского моря, из казаков были образованы передовые отряды. Позднее различные казачьи семьи расселились на Дону, Урале, Кубани, Тереке и Амуре. Они стали трудолюбивыми крестьянами и фермерами, получили некоторые льготы и обязались за это исполнять военную службу в своей местности. В случае войны они должны были объединяться с другими казачьими войсками, но были обязаны иметь своё собственное оружие и коней. Казачья деревня называлась станицей и управлялась выборным народным сходом, что в особенности получило своё распространение после кавказских войн в XIX веке. Станицы объединялись в округа; несколько округов составляли войско. Войско подчинялось атаману, назначавшемуся центральным правительством. В XIX веке они носили собственную военную форму, напоминавшую форму кавказцев.

В 1567 году два казачьих атамана, Петров и Яличев, побывали в Пекине; вернувшись, они подробно и образно рассказали о своём путешествии царю.

Как стало известно Строгановым, волжские и кубанские казаки навлекли на себя царский гнев. Ими были ограблены иностранные и русские купцы, а также русский посол в Персии Карамышев. Недолго думая, Строгановы решили взять мародёрствовавших казаков для защиты своих находившихся под угрозой границ. При этом, однако, сочли, что будет лучше, если своё намерение покамест сохранят в тайне, чтобы не привлечь гнев царя, так как они решили заключить договор с нарушителями закона.

Историк Устрялов упоминает о более чем пятистах добровольцах, последовавших призыву. Осенью того же года, прежде чем встали реки, они под предводительством атамана Ермака поплыли вверх по Волге, Каме и Чусовой, чтобы связаться со Строгановыми. Два последующих года они защищали пограничные поселения от остяков, вогулов, ногайцев и других всегда готовых к нападению кочевых племён.

Однако злодейское нападение «брата» Кучума Мехмет-Куля в 1573 году не было забыто. Двоюродные братья Строгановы готовились к решающим действиям. Поддерживаемые своим дядей Семёном в Сольвычегодске, они привели в боевую готовность свои войска. «Они снарядили для поддержки Ермака пять тысяч вооружённых воинов, затратив на это 20 000 рублей (что по тем временам было очень большой суммой). Войско должно было быть снабжено деньгами, одеждой, обувью, оружием и порохом; кроме того, они заготовили продовольствие и снарядили флотилию плоскодонных лодок».

Сначала некоторые казаки воспротивились плану Строгановых, однако на общем собрании их удалось убедить принять участие в походе, как это и было предусмотрено.

В свои военные соединения Строгановы набирали русских, татар, латышей и литовцев, «после того как они получили доказательство мужества и верности казаков и большого опыта и решительности их предводителя». Они вооружили казаков всем необходимым для ведения войны и поставили Ермака командовать всем войском.

Целью похода было завоевание Сибири.

II. Завоевание Сибири 1582

Ермак, атаман казаков

Хотя Ермак был и опальным, и разбойничал, но был по-своему богобоязнен. В его войске были три священника и один беглый монах; они отправляли церковную службу, как только для этого предоставлялась возможность. Ермак приказал в каждом маленьком селении, через которое проходило его войско, возводить часовни. Поскольку он уделял большое внимание соблюдению дисциплины, его войско в скором времени превратилось в небольшую, но боеспособную армию. В соответствии с традицией, перенятой у Чингисхана, в состав его штабов входили два «атамана» и четыре «есаула». Каждая организационная боевая единица подразделялась на роты численностью в сто человек – «сотни»; соответственно каждые пятьдесят человек подчинялись старшему, каждые десять человек возглавлял младший офицер. Особенно строго карались нарушения дисциплины, если они были связаны с женщинами, наказания при этом были самые разнообразные. Дезертиров топили, засунув в мешок с камнями.

Ермак решил настигнуть основные силы татар и раз и навсегда положить конец их налётам на российскую территорию, если Кучум и его «брат»[8] Мехмет-Куль двинутся от реки Тобол к Чусовой.

Летом 1580 года Ермак выступил в поход. Однако проводники оказались ненадёжными, и его войско заблудилось в лесах на берегах Чусовой и её притоках. Казакам пришлось зазимовать в наспех построенном лагере на реке Сильве, а весной вернуться в Черозов к Строгановым. Обеспечение войска Ермака всем необходимым в течение длительного времени давалось Строгановым, несмотря на их богатство, нелегко. А опасность иметь у себя под боком разношёрстную, обречённую на бездеятельность вооружённую толпу, каковой всё ещё являлось войско Ермака, заставило Строгановых искать любую возможность, чтобы отправить это войско снова в поход. Такая возможность, в конце концов, представились в 1581 году, когда Ермак начал новую кампанию.

С «лёгким сердцем» двинулся Ермак во главе пяти тысяч казаков уже пройденным путём вниз по течению Чусовой. Он намеревался переправиться через реку Тагил и с другого берега выйти к реке Тобол и, наконец, к Иртышу. В поисках наиболее короткого пути проводник привёл войско Ермака к реке Межовая Гукка, которая находилась на границе земельных владений Строгановых. Однако движение по реке оказалось невозможным. Таким образом, казаки снова возвратились на Чусовую, «перетащив с большими трудностями лодки и паруса по суше». С наступлением зимы они, наконец, вышли к притоку Чусовой – реке Серебрянке. Снова пришлось возводить «городище», известное как «Ермаково городище», чтобы укрепить свой зимний лагерь.

После стычек с вогульскими племенами при добывании продовольствия и повозок с лошадьми для доставки снабжения войско Ермака сократилось до трёх тысяч человек. Передовой отряд казаков, переправившийся через реку Тагил, был уничтожен татарами во главе с «мурзой»[9], татарским мелкопоместным князьком, который со своими людьми сидел в засаде.

Чтобы избежать поражения, отважный предводитель казаков изменил тактику. Значение замыслов Ермака для становления российского государства переросло его самого. Теперь талантливому военачальнику пригодились его богатый опыт и различные военные хитрости по отношению к непредсказуемому противнику, о численности которого отсутствовали достоверные данные; таковыми военными хитростями, которые использовал этот опытный военачальник, являлись: различные виды маскировки, распространение ложных слухов, ложные отступления, старания склонить нужных людей из стана противника к измене, систематический подрыв морального духа врага. Одновременно Ермак прилагал большие усилия, чтобы узнавать как можно больше и полнее о привычках, замыслах и планах потенциального противника.

Тем не менее Ермак всячески поощрял милосердие, ибо понимал, что неразумная месть его необузданных казаков могла бы привести лишь к разжиганию ненависти к российским воинам, от которой пострадали бы сами казаки. Войско Ермака было небольшим, но имело на вооружении огнестрельное оружие. Преимущество же воинов Кучума заключалось в их исключительной подвижности. Противников, любимое спортивное состязание которых состояло в том, чтобы на всём скаку одним взмахом сабли рубить головы пленников, привязанных к столбам, следовало серьёзно опасаться.

Весной войско Ермака вышло к реке Тура; сразу же казаки соорудили укреплённый лагерь, который превратился в дальнейшем в город Туринск (в настоящее время Тюмень). Ермак приказал построить лодки, на которых он намеревался двигаться вниз по течению реки Туры. Когда же казаки отправились в путь, их атаковали с берега татары во главе с мурзой Епанем, однако град вогульских стрел не нанёс больших потерь казацким сотням Ермака, вооружённым пищалями. Между тем войско Ермака сократилось до 1636 человек. Зимовать им пришлось в татарском городе Чинги, который был окружён плодородной землёй. Разведчиков послали за продовольствием и мехами, при этом они захватили в плен важного татарина по имени Кутагай. Ермак повёл себя с ним весьма обходительно; кроме всего прочего, казацкому военачальнику необходимо было получить от Кутагая нужные сведения, к тому же Ермак хотел попытаться через Кутагая договориться о дружеской встрече с Кучумом «следующей весной». Ермак намеревался этим предложением ввести Кучума в заблуждение. Пленник был с честью отпущен с богатыми подарками для хана.

Однако Кучумовы колдуны предсказали, что казаки Ермака принесут много бед для его народа. Поэтому Кучум не только не поверил Кутагаю, который передал приглашение Ермака встретиться с ним, но и призвал все дружественные племена к оружию, чтобы сражаться с захватчиками и, по словам Джерома Горсея, «уничтожить новых чертей с дымящим, беспрерывным грохотом труб».

Поход

Весной 1582 года войско Ермака оставило своё зимовье в Чинги. Ермак отправился со своими людьми вниз по течению реки Туры, но попал в засаду, устроенную многочисленными татарскими князьками («мурзами»), нападение которых удалось отбить казацкому войску лишь через много дней ожесточённых боёв. Ермаку досталось очень много трофеев, больше, чем он мог взять с собой, поэтому часть добычи он приказал зарыть.

Его войско, которое к этому времени насчитывало всего лишь 1060 человек, продолжало продвигаться дальше. И снова татары, притаившиеся в берёзовых лесах, напали на Ермака с левого крутого берега реки; однако казакам удалось рассеять силы татар. Когда казаки проходили через узкое место на реке Тобол, они натолкнулись на цепь, которую Кучум приказал натянуть через реку, чтобы задержать войско Ермака. Татары, которые вели огонь с правого отвесного берега реки, обладали большим численным преимуществом. Сражение продолжалось три дня. Затем Ермак приказал положить в лодки связки хвороста и сложить на него одежду казаков, чтобы прокрасться тайком на берег и напасть на татар с тыла. Когда казаки их атаковали, татары решили, что они окружены, и в дикой панике бросились в бегство. Казаки погрузились снова в лодки и продолжили свой путь.

Однако бесчисленные стычки истощили войско Ермака. Когда казаки узнали, что хан Кучум готовится превратить свою землю в неприступную крепость, многие из них стали ратовать за то, чтобы повернуть назад и отправиться вверх по течению реки Тапдий и, двигаясь в юго-западном направлении, добраться до Югорских гор, откуда открывался прямой путь в Россию. Созвали казацкий сход, чтобы обсудить дальнейший план действий, где большинство воинов решили продолжать поход и искать счастья и успеха на этих открывающихся перед ними просторах.

Между тем Кучум воздвигал крепость за крепостью и приказал рыть вокруг них рвы. Стали собираться татарские племена под предводительством Мехмет-Куля. В тридцати пяти верстах от устья реки Тапдий они атаковали войско Ермака. Ожесточённый бой продолжался пять дней подряд, и, в конце концов, Ермак одержал над татарами победу.

Внезапным налётом были захвачены земельные владения богатого мурзы, которого звали Карача, расположенные по другую сторону устьевого рукава в дельте Тобола и Иртыша, на одном из озёр. Мурза не оказал никакого сопротивления, и Ермак захватил богатую добычу: ценные вещи, продовольствие и домашний скот. Приближалась пасха. Ермак воодушевлял своих людей, они отпраздновали вместе, отслужив молебен, в надежде, что Господь будет благосклонен к их походу и они добьются успеха. В сентябре 1581 года их небольшое войско двинулось по реке дальше. Три версты они двигались вдоль западного берега Иртыша, где через некоторое время произошла стычка с людьми мурзы Атлика, которые были разгромлены, а владение мурзы разграблено. Ермак захватил богатые трофеи для снабжения своего войска.

Войско его значительно сократилось и насчитывало к тому времени всего лишь пятьсот человек. Из страха, что их могут уничтожить значительно превосходящие силы татар, многие казаки снова стали ратовать за то, чтобы вернуться в Россию. Однако войсковой совет решил, что лучше погибнуть на поле боя с неверными басурманами, чем грабить своих православных соотечественников-христиан, как они это делали прежде. Недовольным пришлось снова подчиниться. Однако ещё до того, как казаки построили свою зимнюю квартиру в Чупаше[10], крепости на высоком берегу Иртыша, Кучум внезапно напал на них превосходящими силами. Схватка закончилась, но победы не одержал никто, ни казаки, ни татары не могли похвастаться боевыми успехами[11]. Однако из-за угрозы нападения передовых сил Кучума, ведущих разведку, Ермак отступил, оттянув силы казаков во владения мурзы Атлика, где встал лагерем.

Имеющиеся запасы продовольствия давали возможность его войску здесь перезимовать.

23 октября 1581 года Кучум и Мехмет-Куль осадили зимнюю квартиру Ермака с двух сторон. На выступающей скале они установили две пушки. Однако поскольку татары не умели ими пользоваться, они не представляли никакой опасности. Решающая схватка ещё предстояла. Несмотря на убийственный град стрел, казаки контратаковали осаждающих с такой яростью, что, в конце концов, одержали решающую победу над силами татар, возглавляемых ханом Кучумом и мурзой Мехмет-Кулем. Сами Кучум и Мехмет-Куль едва не попали в плен.

Остяки и вогулы, которые до сих пор выступали на стороне татар, отступили. Хан Кучум и мурза Мехмет-Куль, едва успев собрать лишь некоторые ценные вещи, спаслись бегством, потеряв всякую надежду когда-либо одержать над Ермаком победу.

На окончательную победу Ермак сначала не надеялся и собирался осадить хана Кучума в его собственной столице[12]. Однако город никто не оборонял, и Ермак свободно вступил в него во главе своего небольшого войска.

Первым, кто четыре дня спустя засвидетельствовал своё почтение Ермаку, был мелкий остяцкий князь Беяр, прибывший из своих владений на реке Демьянке. Он преподнёс ему ценные меха и рыбу. Остальные в соответствии со своей религиозной традицией заверили Ермака, что станут его верными вассалами. За одну ночь Ермак превратился из разбойничьего атамана в милостивого властелина, который пообещал своим новым подданным защиту от своих же казаков.

Однако мир был ещё непрочным. Остатки войск Кучума продолжали время от времени совершать нападения на Ермака, так как казаки не уделяли внимания охране своих отрядов. Так, Мехмет-Куль напал на казаков, отправившихся порыбачить, и никто из двадцати из них не вернулся назад. Хотя Ермак приказал немедленно начать преследование Мехмет-Куля, последнему снова удалось уйти.

Ермак понял, что не в состоянии своими небольшими силами без дополнительной помощи удержать завоёванные земли. В декабре 1581 года он послал одного из своих атаманов, Ивана Кольцо, в Москву. Атаман должен был просить царя простить Ермаку и его людям их прошлые прегрешения и принять в своё правление новые, завоёванные казаками земли. Ермак послал царю ценные меха – шестьдесят тюков, каждый по сорок собольих шкурок, двадцать тюков чёрно-бурых лисиц и пятьдесят бобровых шкурок. Иван Кольцо совершил это путешествие на нартах, узких лёгких санях, которые тянули олени или собаки, а впереди них шёл на лыжах проводник. Обо всём посылались донесения Строгановым.

Бебелей Антонов, вскоре после того, как начался первый поход Ермака, напал на пермские владения Строгановых. Антонов был мелкопоместным князем из Полыми, на стороне которого сражались остяки и вогулы. В ходе ожесточённой схватки отряды Максима Строганова и его дяди Семёна обратили их в бегство и разбили, сам Антонов едва не попал в плен. Строгановы впоследствии били челом царю, жалуясь на Никиту Григорьевича, который не оказал им помощи. Государь отругал Никиту и наказал ему в таких случаях помогать своим родственникам людьми. Получил указание пустить в дело в случае необходимости «государевы войска» и пермский воевода князь Елецкий, который правил в Чердыне. 20 декабря 1582 года всем государевым службам было запрещено чинить Строгановым препятствия в наборе людей, добровольцев и свободных казаков для защиты от нападения различных племён.

Год спустя Антонов пытался захватить Орёл. И хотя эта попытка не удалась, его орда опустошила земли в окрестностях Орла. На сей раз Строгановы выступили втроём и заманили своего противника в ловушку. Разразился упорный бой, длившийся целый день. Антонов был разбит и взят в плен; вскоре он умер от полученных в бою ран.

В то же время чердынский воевода пытался вызвать у царя недоверие к Строгановым. В донесении к государю он обвинил Строгановых в том, что они используют опальных разбойничающих казаков и занимаются самоуправством, что уговорили верные государю племена поддержать войско Ермака, и из-за этого эти племена не участвовали в обороне Перми от орд Антонова. Такое поведение Строгановых вызвало гнев царя. Он отправил Строгановым грозное послание, которое заканчивалось словами: «Когда казаки вернутся, отправить их немедля назад в Чердын и при себе не оставлять. При непослушании лишу своей милости, а атаманы и казаки, кои по вашему указанию не защищают Наши земли, будут повешены».

Это грозное послание царя, его «опала», высказанная угроза, вызвали беспокойство даже у Строгановых. К счастью, вскоре они получили и радостное известие о том, что экспедиция Ермака закончилась исключительно успешно, что ему удалось даже захватить столицу Кучума.

С этим радостным известием они поспешили в Москву, чтобы передать это лично государю. Одновременно в российскую столицу прибыл посланец Ермака Иван Кольцо и подтвердил сообщение Строгановых. Государь назначил им приём, на котором донесение Ермака было зачитано вслух. После того как были изложены все подробности, «они просили государя принять новые территории под свою высокую руку».

Эти новости вызвали в российской столице ликование. «Уныние сменилось радостью, раздражительность – благожелательностью», – сообщает летописец.

В соборе была проведена благодарственная служба, а бедным раздавали щедрые подарки. Сибирским казакам даровали значительные суммы денег; каждый из них получил, кроме того, двенадцать штук сукна, щедро были возмещены их расходы. Государь простил казакам и их предводителям всё содеянное. Самому Ермаку были пожалованы два рыцарских доспеха, один из них серебряный; кроме этого, государь пожаловал ему серебряный шлем и богатую меховую шубу со своего царского плеча. Ермаку было дозволено управлять новыми землями до тех пор, пока их не примет под своё управление посланец государя со своим войском. Кроме того, в своём указе государь выразил Ермаку благодарность и ещё раз подтвердил свою благосклонность, своё благоволение к нему и его казакам.

Строгановым, «благодаря которым российское государство увеличилось на такую огромную территорию», было прощено их самоуправство, их освободили от налогов, и они получили право вести торговлю с новыми землями.

Хотя хан Кучум и его мурзы были изгнаны из своей столицы, им удалось всё же снова собрать силы на Иртыше. Они постоянно держали казаков в напряжении. Ермак понимал, что до полного покорения Сибири было ещё очень далеко, он готовился к новым действиям.

Наследник Кучума, Мехмет-Куль, названный россиянами «сибирским царевичем», укрепился вблизи Вагая, между Тоболом и Ишимом. По пути к Куларскому озеру на него внезапно напали шестьдесят казаков и разгромили его отряд, а самого Мехмет-Куля захватили в плен. Ермак после некоторого колебания велел своему атаману Ивану Грозе передать знатного пленника и добычу новому государю Фёдору Ивановичу, вступившему на престол в 1584 году. Мехмет-Куля встретили в Москве с почётом. Он принимал участие в войне со Швецией в 1590 году и снискал уважение русских своей храбростью. В 1598 году Мехмет-Куль оказал помощь царю Борису Фёдоровичу Годунову под Серпуховом, где россияне подверглись нападению крымских татар.

Тем временем Ермак отправил атамана Богдана Брязгу с пятьюдесятью казаками на нижнее течение Иртыша собрать подать с татар и с остяков. Атаману удалось пройти без труда через все завоёванные земли. Однако на реке Аримдзянке татары, укрепившиеся в маленькой крепости, оказали ему сопротивление. Богдан взял крепость штурмом, а пленных, отказавшихся присягать российскому государю на скрещённых саблях, с которых ещё капала кровь, приказал расстреливать или вешать за ноги. Жестокость Брязги не осталась в будущем без последствий. Сам Ермак со своим войском подошёл к Оби и захватил остяцкие форты на реке Назым, притоке Оби, при её впадении в Иртыш. Проходя через Кодек, представлявший собой несколько селений, он захватил богатую добычу. В том же 1583 году Ермак вышел к реке Тардын и подавил восстание вогульских племён, подчинив их снова российскому государю.

Татарский мурза Карача, владения которого на Тоболе разграбили казаки, попытался посредством военной хитрости расчленить войско Ермака. Он направил Ермаку послание с просьбой оказать ему помощь в борьбе против киргизских казаков. В призрачной надежде переманить этого важного мурзу на свою сторону Ермак послал тому в помощь атамана Ивана Кольцо с сорока казаками. Их всех до единого уничтожили. Мурза Карача призывал татар и остяков убивать сборщиков налогов, которых посылал Ермак. Затем Карача осадил столичный город Сибирь, окружив его своей ратью. Не надеясь на выручку, небольшой гарнизон предпринял отчаянную попытку вырваться из окружения в ночь на 9 мая, в день поминания Святого Николая, которого казаки считали своим покровителем. Не нападая на осаждавших в открытую, казаки осторожно и очень тихо переплыли на лодках Иртыш и обрушились на лагерь Карачи. Противник был застигнут врасплох. В последующих стычках погибли оба сына Карачи. Ему самому с небольшим количеством своих воинов едва удалось спастись бегством, однако осаждавшие уже не могли оказать помощь своему князю, было слишком поздно. На следующее утро они перешли в контратаку. Бой длился весь день; в конце концов, казаки одержали победу над противником, который понёс большие потери.

Из-за восстания татар в городе Сибирь ощущался недостаток в продовольствии. Прежде всего это почувствовал на себе новый губернатор. Князь Болыновский и его помощник Иван Глухов прибыли из Москвы с отрядом в пятьсот человек водным путём по Волге, Каме и Чусовой. Наступила зима, а с ней в городе Сибирь разразился страшный голод, приведший к многочисленным жертвам. Среди них оказался и несчастный губернатор.

Если в низовье Иртыша наступили мирные дни, то в его верховье бушевали страсти: местные племена наотрез отказались признать верховенство Ермака. С тремястами человек атаман двинулся вверх по течению Иртыша между Тоболом и Ишимом и его притоком Вогаем, где натолкнулся на ратные силы враждебного россиянам татарина Бегаша. После долгой и кровавой битвы Ермак одержал над ним победу.

В Турпенде сдался добровольно его правитель, мелкопоместный князь Елигай, потомок ишимского хана Сарганки. Ермак получил от него большую дань, Елигай даже предложил Ермаку свою дочь, которая, по представлению татар, была особенно хороша. Однако Ермак отказался от великодушного подарка и запретил своим людям даже дотрагиваться до девушки.

После нескольких стычек в устье Иртыша Ермак так и не сумел захватить неприступную крепость Кулар, он решил осадить её позже. Сдался без боя небольшой городок Ташатку. Войско Ермака вышло к устью реки Шиши, у деревни Шиштамак. Неподалёку находился город Турга, где татары жили ещё в юртах. Соседние племена, кочевавшие в просторных плодородных степях, назывались «турали» или «туролинцы». Они были такими бедными, что Ермак не стал брать с них «ясак», то есть подать. Кроме того, войско Ермака, продвигающееся по реке, задержалось бы без всякой надобности, если бы начало преследовать эти кочевые племена на огромных степных просторах.

Далее Ермак направился к реке Вогай. Ему стало известно, что в этих местах остановился из-за боязни подвергнуться нападению Кучума караван торговцев из Бухары, которые направлялись к Ермаку, чтобы начать с ним торговать. Ермак обнаружил их в небольшом посёлке Атбаш («Конская голова»). Однако из-за опасения попасть в ловушку атаман изменил направление движения своего войска, приказал повернуть назад и двигаться в направлении столичного татарского города Сибирь. Перед устьем реки Вогай Иртыш изгибается в восточном направлении, образуя дугу в семь километров. Чтобы сократить путь, Ермак приказал своим людям прорыть канал поперек этой петли[13]. Он решил остановиться здесь на некоторое время и разбил в этом месте лагерь. Хлынул проливной дождь, видимо, помешавший людям Ермака услышать приближение разведчиков Кучума. Татарская конница обрушилась на войско атамана как гром с ясного неба, застав его врасплох, и нанесла казакам большой урон. Лишь немногим казакам удалось спастись, добежав до реки, в том числе и Ермаку. Летописец сообщает, что в ночь на 5 августа 1584 года Ермак бросился в реку, чтобы вплавь добраться до лодки. Но «на Ермаке были надеты доспехи, подаренные царём, и под их тяжестью он пошёл ко дну. При попытке добраться до лодки он утонул» [14].

Благодаря своей постоянной подтянутости и боевому духу, отваге и энергичным действиям и осмотрительности, а также богатырской натуре и несгибаемой воле, Ермак являлся незаурядной личностью, выдающимся военачальником; но без инициативы и постоянной поддержки Строгановых он не смог бы предпринять сибирский поход; однако лишь через многие годы удалось заселить и обжить эту огромную, новую для России территорию.

Этот исключительный человек добился намеченной цели: Сибирь стала частью Российского государства.

В царском указе было написано чёрным по белому: «Сделать всю Сибирь подвластной российскому государю Строгановы задумали. Честь и хвала им. И была их подмога малым отрядам казацкого атамана Ермака Тимофеевича, а посему стала крепка российская граница, что на востоке, и покорность тамошних воинов-кочевников».

Казаки заняли город Сибирь (Искер). Небольшой отряд, вооружённый лишь несколькими орудиями, под командованием воеводы Мансурова перевалил через Урал и возвращался в Россию. Воевода получил указание быть особо осмотрительным и передвигаться с осторожностью от крепости к крепости. У Али Бея Сейдака, сына Этигера, снова был захвачен Тобольск. Герб Строгановых – два распластанных соболя – стал гербом города.

Через три года после гибели Ермака город Сибирь снова был в российских руках. Царь Борис Годунов объявил, что российское государство простирается ныне вплоть до Оби и Иртыша и что из этих земель будет поступать дань пушниной.

Изучение и колонизация новых территорий шла быстро в северном и восточном направлениях. Но на юге неугомонный Кучум препятствовал дальнейшему продвижению россиян. В 1591 году после проигранных им сражений на реке Ишиме и под Тарой вся его семья, за исключением сына Али, была взята в плен новым российским военачальником князем Елецким и отправлена в Москву, где она находилась в небольшой колонии для привилегированных политических заложников. Их потомки породнились в дальнейшем с различными русскими дворянскими семьями.

На предложение князя Елецкого Кучуму сдаться, он гордо ответил: «Степной орёл не позволит заточить себя в собачью конуру». Кучум бежал на реку Вогай, приток Ишима, но тамошние татарские правители из страха перед местью россиян убили его.

Через сорок лет после гибели Ермака в российские владения уже входила огромная сибирская территория.

Император Китая, считавший сибирского хана Кучума своим вассалом, узнал о его смерти лишь двадцать лет спустя.

Освоение нового континента

Лишь в 1646 году казацкому атаману Демнику удалось выйти к Охотскому морю, достичь Камчатки и Тихого океана, до которого от Балтийского моря было девятнадцать тысяч вёрст. В 1858 году, через два года после окончания Крымской войны, Муравьёв – позже названный «Амурским» – захватил без особых трудностей большую территорию севернее реки Уссури и тем самым открыл для российского государства путь к незамерзающим гаваням на Тихом океане. На Крымской конференции в Ялте во время Второй мировой войны советское руководство придавало большое значение этому пути, ведущему к незамерзающим морским гаваням на Тихом океане. Хотя историческое русское прошлое было предано забвению, географически «обусловленные» цели остались прежними.

Долгое время только благодаря неустанным стремлениям таких известных семей, как Строгановы, вновь открытые сибирские территории, новый «континент», постепенно становились частью «матушки России». Этому развитию способствовали также ненасытная жажда к практическим действиям и пополнению знаний таких людей, которые из-за своего идеализма или из-за стремления к неизвестному при поисках сокровищ или лучших условий жизни переселялись на новые земли.

Превратившись в место ссылки, Сибирь приобрела недобрую славу. Число высланных по политическим мотивам при царском режиме составило около шести тысяч человек, достигнув при Сталине свыше двадцати миллионов заключённых, находившихся в лагерях ГУЛАГа. Но для урождённых россиян-сибиряков Сибирь стала поистине родной землёй, землёй безграничных возможностей[15].

В своём труде о российском государстве XVI века Чрезвычайный и Полномочный посол британской королевы Елизаветы Джильс Флетчер подчёркивает, сколь значительны были власть и слово Строгановых в те времена.

Они владели не только пермскими землями, но ещё и территорией в 10,5 миллионов десятин (около 11 445 000 гектаров), а также множеством мелких поместий – до полутора миллиона десятин (всего 3 740 000 гектаров). В 1715 году их земельная собственность занимала 104 000 квадратных километров.

Однако Строгановы никогда не считали богатство, которое они приобрели благодаря активной предпринимательской деятельности, своей единственной целью. Свою главную задачу они всегда видели в проникновении на новые территории и использовании тех возможностей, которые перед ними открывались.

С тех пор как Аника обратился к царю Ивану IV с пророческим призывом: «Государь, отдай нам эту землю, и она принесёт Тебе и России славу!», Строгановы постоянно тщательно обдумывали свои замыслы, претворяя их в жизнь.

Они сразу же отменили на новых землях крепостное право. Новые российские территории заселялись ими свободными людьми. Следуя традиции раннего Новгорода, они в значительной степени содействовали распространению на сибирском севере христианства. В возводимых и развивающихся городах они строили церкви и основывали монастыри. Здесь селились люди разного происхождения и вероисповедания, которые объединялись под защитой одной религии, подчиняясь её законам.

Строгановская иконописная школа

Основное внимание уделяли Строгановы вопросам воспитания: ими были основаны многочисленные учебные заведения, при этом учащиеся, проявлявшие прилежание и добросовестность, поощрялись ими. Для талантливых учеников с начала XVI века Строгановы приглашали лучших учителей и мастеров своего дела.

Они приглашали выдающихся деятелей искусств из самых дальних стран, среди которых были архитекторы, художники, скульпторы и мастера художественного ремесла из Италии, иконописцы из Греции.

Была основа школы живописи, которая ввела новый стиль иконописи: утончённые фигуры миниатюрного размера с тщательной обработкой деталей и особенным подбором красок Востока.

Некоторые художники, мастера своего дела, вышедшие из этой школы, преподавали позже в Московской Академии художеств; среди них – Прокопий Ширин, Никифор и Истома Савины. Золотых дел мастера из Сольвычегодска, которые впоследствии основали свои филиалы в Великом Устюге, Тобольске и Москве, пользовались мировой славой.

Шесть столетий подряд Строгановы намного опережали своё время в области образования, культуры, развития науки и административного управления; кроме того, они всячески способствовали развитию промышленности.

Российская территория значительно увеличилась почти без вмешательства царствующего дома. Покорение Сибири открыло путь к богатейшим залежам полезных ископаемых; благодаря богатству своих недр Россия стала мировой промышленной державой. Увеличение территории, расположение новых земель на востоке не только повлияли на политику, но и дали новый толчок для развития литературы и философии. Возникла необходимость решать задачи, связанные с развитием новых земель, преодолевать возникающие трудности. Такой выдающейся личности, какой являлся Пётр Великий, удалось объединить управление громадными пространствами в соответствии с тогдашней российской действительностью.

Много лет спустя князь Меттерних высказал мысль о том, что подчас политики склонны при суждении о других странах не учитывать два важных фактора: историю и географию.

В конце XV века произошёл существенный перелом в географических представлениях о нашей планете. Благодаря экспедициям Колумба, Западная Европа узнала до сих пор неизвестную ей часть Земли – Америку. Через девяносто лет покорение Сибири соединило Азию с Европой. Если Тихий океан имел для будущих поколений большое значение, то Дальний Восток, благодаря освоению Сибири, открыл им необозримые возможности.

В 1584 году на трон вступил царь Фёдор Иванович. Он подтвердил дарованные Строгановым права для освоения Сибири. 7 апреля 1588 года Никита Григорьевич Строганов получил в своё распоряжение огромную область, которая простиралась на 160 вёрст по обоим берегам Камы, включая в себя все расположенные на этой территории острова и лесные угодья и составляя 600 000 десятин земли. Строгановым было даровано право устроить укреплённые поселения и варить соль. На пятнадцать лет они были освобождены от налогов.

Никита построил город Очер[16] на одноимённой реке и основал вблизи монастырь. Он заселил новые земли «грамотными и свободными поселенцами», а также беглецами из других стран, которых сразу же обратили в православную веру. Вблизи другого нового поселения, Нового Усолья, были обнаружены богатые соляные залежи. В конце XIX века это поселение, по свидетельству историков, стало центром строгановских владений на Урале. Московское правительство доверило Максиму Яковлевичу и Никите Григорьевичу защиту новых восточных границ. Это была честь, которая не отвечала их личным интересам и не принесла им никакой пользы.

28 мая 1590 года Максиму Яковлевичу поручили принять оборонительные меры против «опасного заговора» ногайцев. 5 июня 1598 года Никита Григорьевич направил в поддержку губернатора Никиты Траханетова для защиты от полымских князей сто пятьдесят пеших воинов и сто всадников.

В годы Смуты (1598–1612 гг.), до того как Романовы вступили на престол, когда Россию раздирали распри и нашествия иностранных захватчиков, Строгановы играли важную роль в отстаивании независимости государства и проявляли заботу о том, чтобы города «Поморья»[17]и Казанской земли хранили верность российскому государству. Они повсюду разослали примечательное воззвание, в котором напоминали российскому народу о соблюдении традиции хранить верность московскому царю. «Литовские предатели, вступив в союз с российскими ворами и изменщиками, предали забвению не только господа Бога и православную веру, но и данную ими присягу российской короне», – говорили они в воззвании. Затем следовало описание их злодеяний. «Идёт слух, что неверные русскому государю города не держали между собой совета, не оказывали друг другу поддержку и поэтому погибли. Мы же, напротив, стремимся к дружбе и союзу со своими соседями, целуем святой крест и защищаем, верные присяге, святую церковь, православную веру и законного царя Василия Ивановича Шуйского. Мы с открытой душой и без всяких хитростей стоим за нашего царя…, чтобы вместе с ним прожить жизнь и умереть за него».

Хотя Строгановы не смогли спасти Шуйского, они столь же решительно поддержали князя Пожарского и молодого Михаила Романова. Царский указ подтверждает, что Строгановы выплачивали большие суммы из собственных доходов, получаемых ими от своих владений, для формирования ратных сил, которые поддерживали новую царскую династию и нужны были для восстановления разорённой страны. В знак благодарности царский указ даровал право быть непосредственно под царской юрисдикцией не только самим Строгановым, но и их крестьянам и прочим работным людям; в то время это было большой привилегией.

Когда в 1612 году разрушили Москву, Строгановы внесли в государственную казну пятьсот тысяч рублей; такую же сумму они подарили Смоленску, причём «совершенно бескорыстно, лишь с той целью, чтобы послужить верой и правдой отечеству».

В 1663 году ратные силы Строгановых «без каких-либо субсидий государственной казны» обороняли Пермскую губернию от нападения уфимских башкир.

Северная война (1700–1724 гг.), которую вёл Пётр Великий, финансировалась исключительно Строгановыми. В ответ на обращение государя они оказали помощь стране, испытывавшей острый недостаток в соли.

Хотя после бурного царствования Ивана IV территория русского государства увеличилась, сплочённость народов, населявших страну, из-за его произвола и жестокости была поколеблена, последовательное развитие, связь со святым прошлым частично прервались. Внутренняя гармония между носителем верховной власти, церковью и различными слоями общества, которые составляли фундамент русской цивилизации, была разрушена.

Затем наступило Смутное время, произошло вторжение поляков и шведов, которые прошли через страну, уничтожая на своём пути всё с беспощадной жестокостью, огнём и мечом. Потребовался «железный кулак» Петра Великого, чтобы Россия снова воспрянула. Наступление нового столетия ознаменовали глубокие изменения в жизни русского государства. В прошедшие столетия в России возникла «единая органическая цивилизация на религиозно-монастырской основе».

При Алексее Михайловиче и его сыне Петре Россия превратилась в светское многонациональное государство. Прежнее государственное устройство сменилось централизованной властью. Решительные требования о либерализации государственного устройства на первый план выдвинули вопрос о том, как проводить реформы: сверху или снизу. И ответ на этот вопрос зависел от моральных и этических взглядов тех государственных и общественных деятелей (разумеется, с учётом свойственных людям слабостей и допускаемых ошибок), которые должны были энергично претворять в жизнь часто несогласуемые теории, взгляды и направления общественной жизни.

III. Александр Сергеевич Строганов 1733-1811

Россия в начале XVIII века

В 1790 году царица Екатерина получила весьма необычное письмо: «Поскольку я считаю мои земельные владения чрезмерно большими для одного частного лица и поскольку я разделяю любовь своих предков к Отчизне, то добровольно отказываюсь от своих прав на владение десятью миллионами десятин (двенадцать миллионов гектаров) земельных угодий, которыми была наделена моя семья. Вышеуказанные земельные владения возвращаю назад царствующему дому».

Из-за своего великодушия граф Александр Сергеевич Строганов не обеднел. Земли, которые он вернул, составляли всего лишь одну треть его земельных владений. Но история не знает ничего подобного, не знает второго такого бескорыстного поступка.

Пётр Великий умер на восемь лет раньше, чем родился граф Александр Сергеевич Строганов. Как известно, государь решительно, невзирая ни на что, отказался, приобретя в юности поучительный опыт, от ужасной российской действительности; ценою огромных усилий и человеческих жертв отрёкся от всех традиций и обычаев своей неразвитой средневековой страны и превратил Россию, преодолев мрак отсталости, в великую европейскую державу. Он ставил перед собой цели на семь лет и намерен был укрепить свою власть, авторитет и, в конечном счёте, порядок. Он осуществлял кардинальные реформы одновременно во всех областях, не терпел никаких возражений «и твёрдо держал в своих руках двор, исключая льстивых подхалимов». Дворянам вменялось в обязанность заниматься государственными делами, и им не жаловалось никакого другого звания, кроме «чина», который присваивался за соответствующую конкретную службу, выполняемую на благо государства, армии, административного управления и других видов «полезной» деятельности.

До вступления на престол царя Петра, до его правления, со времён Бориса Годунова крестьяне были приписаны и закреплены за наделом земли, на котором они проживали и который должны были обрабатывать, чтобы они не пытались переселяться на более плодородные земли. Пётр же закрепил крестьян за их помещиками и изменил систему налогов: вместо подомовой подати (подати с каждого дома) была введена поголовная (подушная) подать. Таким образом российское государство смогло получать большие суммы налогов, кроме того, стал проще учёт рекрутов для всё увеличивавшейся армии. Этот новый вид повинности привёл в дальнейшем к запоздалой форме крепостного права на Руси. Злоупотребления встречались весьма редко и строго наказывались. Однако эта «система» пожирала российское общество, как раковая опухоль, до тех пор, пока один из русских царей не проявил решимость избавиться от крепостничества. За это он был убит.

Четыре царицы – каждая по-своему, на свой лад, продолжали проводить реформы своего экспансивного, вспыльчивого, но гениального предшественника: вдова Петра Великого – лифляндская девица Екатерина (1725–1727), племянница Петра – Анна Иоанновна (1730–1740), его красивая, великодушная и высокочтимая дочь Елизавета Петровна (1741–1761) и, наконец, её невестка Екатерина II (1762–1796), незначительная немецкая принцесса из городка Цербст в Анхальте (Саксонии), супруга совершенно не способного управлять государством и поэтому в скором времени свергнутого племянника Елизаветы Петра III. Среди них именно ей суждено было стать Великой.

Хотя Александр Строганов родился вскоре после того, как реформы Петра Великого потрясли основы боярской России, он с самого детства познал новые идеи.

Как известно, в своём стремлении приблизить русское государство к западной культуре царь Пётр сразу же послал целый ряд молодых русских людей знатного сословия за границу учиться. Ещё при его отце, Алексее Михайловиче, тридцать молодых людей учились в западноевропейских странах. Лишь четверо из них вскоре вернулись на родину. Впоследствии все они возвратились в Россию. В Западной Европе они обучались многим наукам из различных областей знаний, для того чтобы найти им применение в России. После своего возвращения они чаще всего не только служили в высших государственных ведомствах России, но и занимались самой различной государственной деятельностью. Хотя они изучили иностранные языки и обычаи, но никогда не чуждались своего отечества. В некоторых кругах общества во второй половине XVIII века проверялись и применялись самые современные теории обучения и воспитания. В этих методах воспитания была заключена такая сила убеждения, которую ныне тщетно ищут.

Дальние путешествия

В девятнадцать лет молодой Александр Строганов отправился в сопровождении своего воспитателя Антония в дальнее путешествие. Его отец, знатный вельможа при дворе царицы Елизаветы Петровны, Сергей Григорьевич Строганов заранее предусмотрел для этого всё необходимое: кредитные письма, деньги и рекомендательные письма к известным лицам, что должно было открыть путешественникам все двери и создать наиболее благоприятные условия для странствия. Трудности, связанные со знанием иностранного языка, молодому Александру Строганову не грозили, ибо он превосходно владел французским языком, который в то время был разговорным языком образованных европейцев. В сопровождении необходимого количества слуг и своего воспитателя Антония Александр Строганов отправился в карете в нелёгкий путь.

Прежде всего Строганов устремился в Берлин, где ему предстояло воспользоваться гостеприимством фельдмаршала Кейта. Фельдмаршал Кейт был губернатором прусской столицы и другом старого Строганова ещё с того времени, когда он служил в России. Строганов и его воспитатель познакомились со всеми известными людьми прусской столицы, со многими деятелями искусств и учёными. Путешественники неутомимо осматривали музеи, замки, библиотеки, мануфактуры, все важные ведомства. Осматривать достопримечательности германских городов россияне продолжали, но в более умеренном темпе, и в Ганновере, Ганау, Франкфурте-на-Майне, Страсбурге. В конце 1753 года они прибыли в Женеву, где в то время творили знаменитые учёные, читали лекции известные профессора и доценты.

Александр изучал физику у Некера, юриспруденцию у Ромина, математику и логику у Жильбера, историю и географию у Верне, лекции которого ему больше всего нравились. Между Александром Строгановым и его учителями возникла прочная дружба, которая в дальнейшем сохранилась и у молодого Павла, сына Александра. Строганов учился с большим воодушевлением. Время пролетело как одно мгновение, и через два года российские путешественники с сожалением покинули Женеву, чтобы направиться в Италию. Рекомендательные письма русского учёного Миллера открыли им двери в дома самых знатных людей и известных учёных этой страны.

Наши путешественники побывали и один за другим осмотрели такие города Италии, как Турин, Милан, Болонью, Венецию и Рим. Они не упустили возможность посетить многочисленные картинные галереи, музеи и с большим вниманием осматривали выставленные там творения искусства итальянских мастеров. Отец дал Александру значительную сумму денег, и Строганов мог приобрести несколько ценных картин и других предметов искусства, которые в дальнейшем заложили основу его знаменитой коллекции. Строганов встретился с известными людьми, государственными и религиозными деятелями, в том числе с папой римским Бенедиктом XIV. Александру исполнилось в то время двадцать два года. Видимо, он был привлекательным и приятным человеком, так как, где бы ни появлялся, у него повсюду находились надёжные друзья. В дальнейшем многие из них нанесли Строганову ответный визит в его петербургском дворце.

Из Италии Александр Строганов и его воспитатель Антоний отправились в Париж, где Александр два года изучал химию, физику и металлургию. Кроме музеев и галерей, он также осматривал фабрики, литейные и сталелитейные заводы. Всё, что Александр изучал и усваивал, ему было необходимо для того, чтобы внести усовершенствования в развитие своих значительных владений на Урале.

Граф Зиверс, друг отца Александра, писал из Венеции старшему Строганову: «Твой сын изучил несколько иностранных языков, на которых он бегло разговаривает: по-немецки, по-французски и по-итальянски. С его помощью я познакомился со многими известными учёными. Он всех очаровал, и можно сказать с уверенностью, что ему это удалось благодаря тому, что он незаурядная личность, благодаря его превосходному поведению в обществе».

Советник русского посольства в Париже Ф. Д. Бехтерев сказал с неподдельным огорчением: «Остаётся только желать, чтобы всех русских так любили и уважали, как его».

Женитьба

Такие отзывы об Александре доставляли большую радость старшему Строганову. Перед возвращением своего любимого сына барон Сергей Григорьевич[18] как раз собирался построить петербургский дворец на Невском проспекте (1752–1756). Для этого он пригласил знаменитого архитектора Растрелли[19].

Кроме того, он был занят приготовлениями к свадьбе своего сына и графини Анны Михайловны Воронцовой, дочери премьер-министра государыни, одного из самых важных лиц императорского двора.

Но неожиданно случилось непредвиденное. 30 сентября 1756 года Сергей Григорьевич Строганов скоропостижно скончался от апоплексического удара.

На протяжении всей своей жизни Сергей Григорьевич Строганов жертвовал на просвещение и благотворительные цели огромные суммы денег. После его смерти говорили: «Он был глазами слепых, ногами хромых и другом для всех».

Известие о кончине отца застало Александра Сергеевича в Голландии, на пути домой. Хотя он не имел ничего против предстоящего бракосочетания, однако не стал спешить с возвращением в Россию. Прошёл целый год, прежде чем он, наконец, после пятилетнего отсутствия вернулся в Санкт-Петербург.

Официальная помолвка с Анной Воронцовой состоялась в сентябре 1757 года. Свадьба была торжественно отпразднована в Зимнем дворце в присутствии государыни в феврале 1758 года. Юная невеста с большими печальными карими глазами была очень хороша собой. Но увы, этому браку не суждено было стать счастливым. В октябре 1760 года Александр Сергеевич отбыл в качестве специального уполномоченного государыни в Вену, чтобы поздравить австрийский двор с бракосочетанием кронпринца эрцгерцога Иосифа. Императрица Мария-Терезия пожаловала молодому графу также титул «графа Священной Римской империи».

После смерти царицы Елизаветы Петровны трон унаследовал её племянник Пётр III. Его возлюбленная Елизавета Романовна Воронцова приходилась кузиной жене Александра Сергеевича Строганова. Вялый и неспособный управлять государством, Пётр III находился на троне всего шесть месяцев и был свергнут, а затем и убит. Граф же Александр Сергеевич Строганов был верным спутником и близким другом супруги Петра III Екатерины, которая теперь вступила на трон. Разрыв новой государыни с Воронцовыми неизбежно оказал пагубное влияние на семейные отношения молодых Строгановых. В 1764 году они расстались. Спустя пять лет Анна Михайловна Воронцова скончалась в возрасте двадцати семи лет. Однако эти семейные неурядицы ни в коем случае не омрачали крепкую дружбу графа Александра Сергеевича Строганова с двоюродными братьями его покойной супруги Александром и Семёном Воронцовыми, несмотря на то, что последние очень любили свою безвременно усопшую двоюродную сестру Анну.

Встречи с Вольтером

«Ах, мадам, какой сегодня счастливый день для меня. Я видел солнце и Вас!» – воскликнул стареющий Вольтер, встретив графа Александра Сергеевича Строганова и его вторую супругу – юную княжну Екатерину Петровну Трубецкую. Как это было в то время принято, Строгановы после свадьбы отправились в 1771 году из Парижа в Женеву, чтобы познакомиться с «Мудрецом из Фернея».

Это знакомство состоялось благодаря тем дружеским отношениям, которые поддерживала Екатерина II с Вольтером. В Западной Европе, особенно во Франции и в Париже, Россию считали всё ещё нецивилизованной, бедной и отсталой страной, в которой царили варварство и невежество. Обо всём этом царица знала. Ей ставили в вину смерть её супруга Петра III и его наследника. На Западе считалось почти хорошим тоном не делать никакого различия между «её» Россией и древним Великим Московским княжеством. Екатерина II прилагала максимум усилий, чтобы рассеять эти предубеждения. Её международная корреспонденция включала также и переписку с Вольтером, Дидро и бароном Фридрихом Мельхиором Гриммом[20]. Екатерина II оказывала материальную поддержку не только русским, но и иностранным деятелям искусств, писателям и художникам. Она приобрела библиотеку Дидро и выплачивала ему, соблюдая большую тактичность, пенсию, чтобы он мог быть библиотекарем в своей собственной библиотеке[21].

Вольтер был охвачен страстным желанием изменить в лучшую сторону окружающий его мир и являлся убеждённым, хотя и недостаточно почтительным, поклонником Екатерины II, которую фамильярно называл «Ма Като» (нечто вроде «Матушки Кати»).

Его собственное правительство относилось к Вольтеру с некоторой опаской, считая, что его психологический настрой способен сыграть для французского королевства роковую роль. Что же касается Екатерины II, то Вольтер был слишком далеко от российского государства, чтобы ей нужно было его опасаться; его тяжба с католической церковью её не касалась. Однако родоначальником «либеральных принципов», на которых было основано её самодержавное правление, был именно Вольтер, и государыня этого не скрывала, а открыто признавала, какое большое значение имели для неё эти принципы. Наверное, было счастливой случайностью, что они никогда не встречались друг с другом. Хотя Вольтер и мог заворожить собеседников своим обаянием, но его постоянно меняющееся настроение, его неуравновешенный характер и склонность к истерическим сценам становились нетерпимыми для тех, кто его принимал, несмотря на всё их гостеприимство.

Вольтер втянулся в ожесточённый, хотя подчас вселяющий заряд бодрости, спор с городским советом Женевы, однако, несмотря на самые веские доводы, не смог воспрепятствовать запрету ездить швейцарским девушкам в Россию в качестве гувернанток. Хотя сама кальвинистская юстиция действовала в Швейцарии тоже не в белых перчатках, но и освободиться швейцарцам от укоренившихся у них со времён Ивана Грозного и Петра Великого предубеждений в отношении России было нелегко.

Вольтер поселился в 1758 году в городке Ферней под Женевой, где обзавёлся «своим» хозяйством. С годами он превратился в местного жителя. Однако ему пришлось пускаться на всяческие уловки, чтобы избежать многочисленных посетителей из самых разных стран, поток которых всё увеличивался. Многочисленные гости стремились познакомиться со знаменитым французским мудрецом. Когда Строгановы приблизились к небольшому скромному замку Вольтера, среди деревьев парка замелькала его примечательная фигура. Несмотря на естественное желание избавиться от надоевших ему посетителей, его артистическая натура испытывала чувство удовольствия оттого, что ему удавалось производить на своих гостей неизгладимое впечатление. Увидев приближающихся гостей, Вольтер направился к ним, чтобы провести их в свой дом. При этом он помахивал шестом, на одном конце которого был садовый нож, а на другом мотыга. На нём был халат и длиннополая подбитая жёлтой подкладкой куртка из синего сукна в жёлтых цветочках, а под ней безрукавка и фуфайка; красные короткие штаны, белые шерстяные чулки и полотняные туфли дополняли его одежду. На голове была чёрная бархатная шляпа, надвинутая на старомодный парик вплоть до пушистых бровей, подчёркивавшая его своеобразный профиль, напоминающий щипцы для раскалывания орехов[22]. Мистер Шерлок, капеллан лорда Бристола, заметил: «Это совершенно необычный человек, стремящийся стать высокообразованным, богатым и удостоиться дворянского звания. Ему удалось достичь всего. Острая сатира Вольтера направлена была против лицемерия и высокомерия. Он защищал своих друзей с той же самоотверженностью, с какой ненавидел своих многочисленных врагов. Он обладал выдающейся ясностью мышления, исключительной отзывчивостью к человеческому горю и одновременно злостью, на склоне лет лишился зубов, но из его глубоко сидящих глаз струились искорки вечной молодости».

Утверждение о том, что «старение происходит не из-за того, что притупляются способности, а потому, что в развивающемся мире более не находят места для применения этих способностей», с большой точностью описывало Вольтера. И тем не менее, его пронизанные остроумием и мудростью изречения цитировались по всей Европе. Вольтер был поистине символом своего времени, легкомысленного, лишённого сентиментальности просвещённого восемнадцатого века. Однако, несмотря на большое влияние Вольтера, на этот век в значительно большей степени повлиял Жан-Жак Руссо со своим запутанным образом мышления и со своими неясными идеалами, которым суждено было оказать сильное воздействие на будущее. Вольтер не желал серьёзно воспринимать Руссо, и в этом было его заблуждение. Они ненавидели друг друга и в значительной степени – хотя и противоположным образом – содействовали закату своего века.

При отъезде Строгановых Вольтер показал им с гордостью роскошную соболью шубу, которую подарила ему Екатерина II. «Я бы охотнее подчинялся одному-единственному самодержцу, чем трёмстам крысам местного пошиба», – заявил Вольтер. Всё закончилось слезливым прощанием и заверениями во взаимном уважении.

Вольтер передал графу Александру Сергеевичу Строганову послание для императрицы Екатерины II.

Александр Сергеевич Строганов часто вспоминал о своих годах учения в Женеве как о самых счастливых. Он показал своей молодой жене всё, чем он так восхищался в Западной Европе. В течение семи лет супруги жили в Париже. В их доме бывали самые знатные французские семьи, а также деятели искусства и литературы из различных стран всего мира. Строгановы часто появлялись при дворе Людовика XV, где юная графиня вызывала всеобщее восхищение. Вся Европа в то время старалась подражать роскоши и утончённой элегантности Версаля. Однако граф Александр Сергеевич Строганов ни на одно мгновение не забывал о своём стремлении приобрести именно тот опыт, который ему был необходим во имя блага своего отечества.

В 1772 году у Строгановых родился сын Павел, у которого в скором времени появилась сестричка Наталия.

В 1779 году Строгановы покинули Париж и вернулись в Россию. У царицы Екатерины II в то время была связь с неким И. Н. Корсаковым, молодым человеком, который обладал привлекательной внешностью и прекрасным голосом. Случилось так, что Корсаков страстно влюбился в молодую графиню Строганову, жену Александра Сергеевича. Государыня в припадке ревности отправила молодого Корсакова в Москву. И каково же было удивление двора, когда графиня Екатерина, жена графа Александра Сергеевича Строганова, последовала за Корсаковым в Москву.

При этом её супруг сохранил присущие ему доброту, достоинство и сдержанность. Граф Александр Сергеевич подарил графине не только свой дом в Москве и подмосковное поместье в Братцеве, но и значительное состояние. Страсть, охватившая графиню Екатерину и Корсакова, не угасла до конца их дней. От этой любовной связи, проникнутой безумной страстью, у них родился сын, которому дали фамилию Ладомирский[23].

Путешествие с Екатериной II

В сорок четыре года граф Александр Сергеевич Строганов, лишившись любимой супруги, снова остался один. Однако ему по-прежнему была присуща широта интересов, и он пользовался уважением своих современников, высоко ценивших его. В эти годы он посвятил себя воспитанию своих детей, которых любил больше всего. В Петербург прибыл учитель Ромм, которого Александр Сергеевич Строганов пригласил из Парижа; однако, несмотря на то, что Александр Сергеевич полностью доверил Ромму воспитание маленького Павла, он с большим вниманием неотступно следил за успехами своего сына.

Александр Сергеевич Строганов старался держаться подальше от всяких придворных интриг. Его отношения с государыней постепенно перешли в тесную, искреннюю и прочную дружбу. В обществе этого верного и близкого ей по духу человека проявились её добродушие и весёлый нрав, а также её живость. Граф Александр Сергеевич Строганов был очень одарённым “raconteur” (рассказчиком). Государыня ценила его остроумие, находчивость и восхищалась его обширными разносторонними знаниями во всех областях. Вскоре он стал её любимым партнёром при игре в вист или в модной в то время карточной игре бостон. Если государыня выигрывала, Александр Сергеевич в шутку бросал в неё подушку. Он входил в число тех немногих близких друзей, которые были допущены к участию в домашних театральных представлениях. «Достойные сожаления, актёры чувствовали себя первое время крайне растеряно, когда им приходилось играть в большом, ярко освещённом, но совершенно пустом зале», – писал граф Луи-Филипп де Сегур (1753–1830), дипломат и историк. Однако эти легкомысленные развлечения и подобное проведение времени ни в коей степени не отражали истинных интересов государства и не характерны для правления такой царицы, какой была Екатерина Великая. Граф же Александр Сергеевич Строганов особенно проявил себя в качестве мецената в области искусства, литературы, благотворительности; его значение в этой деятельности для российского государства невозможно переоценить. В 1781 году воспитатель его сына Павла француз Ромм был представлен государыне. Он описал эту встречу в своём дневнике, который имеет тем большее значение, что он предназначался лишь для него самого.

«У всех, кто её знает, она вызывает почтение и уважение. Эта женщина принадлежит к тем исключительным личностям, которые просвещают умы окружающих их людей. Она всеми любима, несмотря на свои слабости, которые присущи людям.

Её молодость прошла в уединении, в изучении различных наук, которые расширили её духовный облик. Она хорошо разговаривает и пишет по-французски и по-немецки и охотно изъясняется на этих языках, если ей бывает затруднительно выразить свои мысли по-русски. Несмотря на то, что трон, на который она вступила, довольно часто сотрясался от ужасных событий, ей удалось укрепить его посредством своего милосердия и человеческого участия по отношению к своим подданным. Она постоянна в своих привязанностях. Екатерина никогда не меняет своих принципов, которыми она руководствуется при управлении российским государством, всегда претворяя в жизнь свои замыслы, никогда не бросает на произвол своих друзей. Каждому, кто этого достоин, представляется возможность проявить способности и старание на своей должности. Благодаря этому не возникают придворные интриги. Несмотря на свои уже немолодые годы, она встаёт в ранние часы, сама зажигает свечи и занимается на протяжении шести часов государственными делами. Благо народа для неё превыше всего; народ российский знает это и дарит ей своё доверие. Она добилась политической стабильности, спокойствие царит в самых отдалённых уголках её огромной империи, где все благословляют её имя»[24].

Граф Александр Сергеевич Строганов и государыня кратко записывали содержание своих бесед, свои мысли по тому или иному вопросу. Одна из этих заметок была «О видах добра». По поводу записей государыни Александр Сергеевич замечает: «Какими бы побудительными причинами ни руководствовались те, кто совершает добрые поступки на благо людей или общества, – при этом совершенно безразлично, ради чего это делается, то ли из-за стремления к личной выгоде, то ли из-за тщеславия, трусости или нетвёрдого характера или просто из-за желания творить добро, – эти добрые дела являются важными и благодатными для тех, для кого они совершаются».

На практике Строганов руководствовался этими принципами, когда ему приходилось заботиться о двадцати восьми тысячах человек, которые работали на его огромных земельных владениях и фабриках. В своих письмах управляющим его поместьями в пермской губернии он неоднократно подчёркивал своё желание «быть для своих крестьян больше отцом, чем всевластным помещиком». Летом он отпускал крестьян, которые работали в его солеварнях, на фабриках и сталелитейных заводах, домой в деревню для того, чтобы они могли заготовить сено и убрать хлеб со своего земельного надела. Своей благотворительностью граф Александр Сергеевич Строганов намного опередил своё время и господствовавшие в его время в обществе представления.

Александр Сергеевич сопровождал государыню в многочисленных путешествиях по России, в поездках с какими-либо определёнными целями, в экскурсиях в Финляндию, Белоруссию, в Ригу, на Волгу, в Киев, Херсон. Они путешествовали в экипажах и на санях. Зимой их путешествия на санях были более приятными, чем после зимних морозов, когда дороги из-за выбоин становились непроезжими.

В кокетливо надетой на ненапудренные волосы собольей шапке, в собольей шубе, надетой на дорожное платье, из рубиново-красного или изумрудно-зелёного бархата, в кружевах вокруг шеи и на запястьях, государыня, единственное украшение которой составляла голубая лента Андреевского ордена со звездой, имела обыкновение садиться на первые сани, запряжённые шестёркой огненно-рыжих рысаков. Во главе кавалькады скакал отряд всадников, за ними следовала длинная вереница саней, которые частично использовались и для багажа. Екатерина предпочитала путешествовать без эскорта, который предназначался лишь для торжественных случаев.

При холодной погоде через короткие промежутки времени разжигались большие костры, которые заодно освещали дорогу и обогревали любопытных, наблюдавших на обочинах дороги за кавалькадой государыни.

Поскольку путешествия иногда продолжались многие месяцы, государыня соблюдала установленный ею же порядок дня. Екатерина вставала ежедневно в шесть часов утра, некоторое время обсуждала дела со своими министрами, которые следовали вместе с государыней, а затем принимала местную знать. В девять часов отправлялись дальше и следовали до следующего привала. Через несколько часов подавался обед, на который приглашалось до десяти человек; послам, гостям и знатным лицам отводились почётные места. Путешествие заканчивалось ежедневно в восемь часов вечера. В каждом населённом месте, где останавливались путешественники, Екатерина посещала местную церковь, чтобы помолиться. Она всегда с должным вниманием относилась к настроениям, нравам и обычаям своих подданных. «Даже небольшие упущения в управлении государством могут иметь непредсказуемые последствия», – заметила она однажды мельком. Где бы государыня ни появлялась, тотчас в том месте собирался народ, чтобы откровенно с ней поговорить. Мужчины целовали царице руку, а Екатерина, в свою очередь, целовала всех женщин; при этом щёки государыни краснели от румян, которыми пользовались провинциальные дамы.

Один раз в неделю государыня приглашала к себе всех придворных, сопровождавших её в путешествии, таковых было шестьдесят человек. Один или два раза в неделю при дворе устраивался праздник, давались балы, концерты или театральные представления, которые Екатерина очень любила. Что же касается музыки, то, к её большому сожалению, Екатерина не обладала слухом. Вечера проводились за светскими беседами, слушанием интересных историй, разгадыванием шарад. Государыня принимала во всём этом самое активное участие. Екатерина отдавала предпочтение таким играм, при которых необходимо было сочинять рифмы и слагать стихи, несмотря на то, что она сама к этому была неспособна. Её мысли были так заняты политическими соображениями, – как это подчёркивал французский посол, – что она не могла найти никаких поэтических сравнений и сосредоточить своё внимание на поэтическом размере или ритме.

Такие путешествия, кочевой образ жизни превратились в прекрасную форму общения. Постоянная перемена сценических площадок и развлекательные представления, которыми сопровождалось путешествие, делали его разнообразным и оживлённым. Кроме того, они представляли хорошую возможность подготовить будущие решения по внутренним и внешнеполитическим вопросам, особенно в отношении Польши и Турции.

Граф Александр Сергеевич Строганов писал 20 мая 1780 года из Полоцка своему сыну: «Моя главная задача в каждом городе – осведомляться у губернаторов, у членов городского самоуправления, у дворянства, а также у горожан о их заботах и нуждах. Я выясняю, как соблюдаются законы и кто те несчастные, которые влачат свои дни в тюрьме. Я подготавливаю для государыни доклад. Перед заключёнными, которые совершили незначительные преступления, открываются двери тюрьмы, их освобождают. Нуждающимся раздаётся милостыня. В этих краях воспитанием и обучением с успехом занимаются иезуиты, в то время как в других местах просветительская деятельность очень запущена. В связи с этим государыня принимает действенные меры, чтобы оказать необходимую помощь для улучшения бедственного положения в том или ином населённом месте».

На своём пути странствующая государыня повстречала австрийского императора Иосифа II, который предпочитал путешествовать инкогнито под именем графа Фалькенштейна, чтобы таким образом избежать всяческих почестей. Он путешествовал в карете в сопровождении старшего офицера и двух слуг. Его стремление к простоте выглядело несколько искусственным, но такая форма путешествия давала австрийскому императору возможность больше слышать и видеть, чем это было возможно в том случае, если бы он путешествовал под своим именем.

Австрийский император был общителен и естественен и никогда не стремился выделяться среди окружающих, старался избегать официальных церемоний. На любую тему он говорил со знанием дела, проявляя здравый смысл, и излагал всё образным языком. Правда, как отпрыск старейшей австрийской династии, «во владениях которой солнечное светило никогда не знало заката», он не мог скрыть оттенка некоторой снисходительности по отношению к Екатерине. Последствия её значительной деятельности показались ему слишком ненадёжными, чтобы на них можно было положиться в будущем; на императора они не произвели впечатления. Что же касается Екатерины, то прибытие австрийского императора в её российские владения имело для неё большое значение и означало личный успех; государыня старалась сделать его путешествие в любом отношении как можно приятнее.

Граф Александр Сергеевич Строганов писал на сей раз из Могилёва: «При первой встрече австрийского императора Иосифа II и царицы Екатерины II они, как это часто бывает, чувствовали себя смущёнными. Однако постепенно их Величества стали привыкать друг к другу, и через некоторое время со стороны уже казалось, что они старые знакомые. Австрийский император был предельно любезен и внимателен к государыне. Екатерина призналась Иосифу, что она счастлива, что австрийский император нанёс ей визит во время своего путешествия. „Мадам, – ответил Иосиф, – нас воспитали в убеждении, что мы скроены из другого теста, чем наши подданные. Но когда мы путешествуем, то убеждаемся, что мало чем отличаемся от других людей…“ Между двумя властелинами возникло такое взаимопонимание, что пока они не хотят расставаться. Иосиф будет сопровождать нас до Смоленска; оттуда он направится в Москву, а затем в Санкт-Петербург, где снова встретится с государыней».

В дальнейшем австрийский император ещё раз побывал в России, чтобы принять участие в знаменитом путешествии в Крым в первой половине 1787 года, которое столь красочно описали принц де Линь и французский посол граф де Сегур.

Князь Потёмкин, за которого государыня втайне вышла замуж, до конца своих дней оставался её самым верным советчиком. По велению царицы, он занимался заселением юга России. Благодаря его созидательной деятельности, у дикой природы удалось отвоевать и заселить огромные земли. В сравнительно короткое время князь Потёмкин сумел привлечь в этот край поселенцев со всего мира, чтобы включить этот регион в сферу влияния западноевропейской культуры. Он основал множество городов, построил церкви, монастыри, порты, верфи, фабрики, крепости и больницы. В основанных Потёмкиным школах преподавание велось на трёх языках: русском, татарском и новогреческом. Князь Потёмкин осуществил реформы в русской армии на всей российской территории и многое сделал для свободы вероисповедания. Чтобы показать государыне результаты своей деятельности, Потёмкин организовал её путешествие в сказочную страну. В Западной Европе злорадствуют по поводу «Потёмкинских деревень», однако в действительности эта грандиозная затея имела большое значение. На юге России его реформы оказали благотворное влияние и создали прочное благосостояние. Катастрофическое ухудшение положения на юге России, в Крыму, наступило лишь через двести лет при сталинском режиме, из-за безжалостного угнетения крымских татар и казаков, а также из-за опустошительных последствий Второй мировой войны.

Для путешествия в Крым Потёмкин предусмотрел всё, вплоть до мелочей. На сей раз царская кавалькада состояла из четырнадцати карет, ста двадцати санных упряжек и дополнительных сорока санных упряжек, предназначенных для перевозки багажа. На каждой почтовой станции ожидали и были наготове пятьсот шестьдесят свежих лошадей. В Киеве государыня и сопровождавшие её придворные пересели на восемьдесят кораблей, среди которых семь были ярко разукрашены и состояли из роскошных апартаментов, в которых играли оркестры.

Когда корабли с царицей и сопровождавшими её придворными плыли вниз по течению Днепра, на берегу скопилось огромное количество людей, прибывших сюда со всей Российской Империи, чтобы приветствовать государыню.

Вдоль Днепра по степи царские корабли сопровождали казаки на празднично украшенных лошадях, на которых они демонстрировали искусную верховую езду. К этому времени снег уже растаял и просторные равнины, лежавшие на пути следования государыни и её сопровождавших придворных, покрылись сплошным ковром из цветов. «Города, деревни, дома и хаты по пути государыни были так расточительно украшены гирляндами, стояло столько триумфальных арок, украшающих все населённые места, что создавалось впечатление, что они только что построены во славу любимой народом царицы», – писал Сегур.

Утро гости посвящали чтению, после чего вели между собой оживлённую переписку, хотя их разделяли лишь тонкие стены. Вокруг главных кораблей сновало множество мелких судов, которые очень медленно двигались вперёд, то и дело останавливаясь. Пассажиров на лёгких быстроходных лодках доставляли на берег. Они совершали прогулки, смотрели на покрытые весенним зелёным ковром острова, расположенные среди реки, пока не наступало время возвращаться к государыне, которая и во время путешествия строго придерживалась установленного ею распорядка дня. Часто встречаясь с различными людьми, Екатерина говорила: «Можно значительно больше узнать, расспрашивая простых необразованных людей об их жизни, чем из теорий учёных, которые не имеют никакого практического опыта и совершенно не знают того, о чём они говорят».

Невозможно забыть очарование этого сказочного путешествия. Придворным, сопровождавшим государыню в этом путешествии, поистине выпало большое счастье. И государыне это путешествие дало возможность посетить удалённые места своей страны. «Звуки музыки дополняли чудесную, красочную картину, в которой пребывало всё общество, совершавшее это чудесное путешествие, – мечтательно писал Сегур. – Постоянно меняющаяся обстановка, безупречная организация и приятное общество заставляли напрочь забыть о какой-либо скуке».

Для царственной хозяйки всегда было приготовлено соответствующее место. Придворным же, сопровождавшим государыню, приходилось иногда размещаться в домах местного населения. Однако, как гласит русская пословица, «не бывает худа без добра», таким образом они узнавали из первых рук многое о своей стране и её людях.

Сегур много путешествовал по России и один. Он описал «сковывающее воздействие крепостного права, не оставлявшего ни малейшей надежды на улучшение жизни. С другой стороны, народ чувствует себя защищённым от любой нужды, у него есть чувство уверенности. А работа по дому хозяина уже большое счастье, в связи с этим умножается число домашних слуг. Русские помещики обладают неограниченной властью над своими крепостными, поэтому они не отдают необдуманных и скороспелых приказаний. В течение пяти лет, с 1784 по 1789 год я не слышал ни об одном случае проявления тиранства или жестокости русских помещиков по отношению к своим крепостным…»

Далее Сегур продолжает: «Повышение общественной нравственности и разумные замыслы Екатерины и её внуков сделали для цивилизации больше, чем могло бы достичь хорошее законодательство… Государыня одновременно стремилась создать среднее сословие и развивать ремёсла, привлечь в страну иностранных купцов, развивать промышленность и сельское хозяйство, учредить банки, ввести бумажные деньги и способствовать улучшению обменного курса российских денег при одновременном понижении налогов. По её повелению возводились города, основывались академии, заселялись пустынные территории, строились на Чёрном море многочисленные корабли для российских морских эскадр. Российские войска одерживали одну за другой победы над татарами, проникали в Персию и шаг за шагом одерживали верх над Турцией. Государыня надеялась к тому же умерить честолюбие поляков и распространить своё влияние на всю Европу. Казалось, что это невыполнимая задача, но, в конце концов, ей всё удалось».

Это было откровенное мнение иностранного дипломата-посла. Сегур, откровенный человек, придерживавшийся либеральных взглядов, не упускал возможности попутешествовать по России, чтобы лучше её узнать, не упускал случая, чтобы с этой же целью побеседовать с другими многочисленными знатоками России, например, с такими как герцог де Ришелье[25], основатель Одессы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что граф Александр Сергеевич Строганов в своём письме к сыну в Женеву в 1787 году, описывая примечательное путешествие государыни в Крым, подчеркнул: «С каждым днём я всё больше и больше восхищаюсь нашей царицей».

Во время царствования Екатерины II каждый крупный город в России заново перестраивался в соответствии с единым общим планом, в котором было отражено стремление к полезной простоте и красоте. Многосторонняя гениальность, подобная гениальности Ломоносова, сочетавшего в себе, как широко известно, талант естествоиспытателя, поэта, эссеиста и историка, привела незадолго до этого основанную российскую Академию наук к мировой славе. Время от времени можно было услышать, что Екатерина, добиваясь исключительных успехов в своей государственной деятельности, руководствуется в значительной степени прежде всего лишь честолюбием. Однако такой грандиозный размах творческой фантазии и настойчивость в достижении своих целей, которые были присущи государыне, вряд ли можно принизить и преуменьшить такими доводами.

Произведение Монтескье «О духе законов» побудило Екатерину рассматривать законодательство как «искусство вести людей по возможности дальше к чему-то возвышенному, к чему-то хорошему». Под этим подразумевается именно то, «что в рамках данных традиций и с учётом внешних обстоятельств может быть полезным для людей… Наказания должны в полной мере соответствовать содеянному и иметь воспитательное значение – не должны исходить от произвола или назначаться из чувства мести».

Не всё задуманное смогла осуществить государыня, но она заложила начало для дальнейших свершений. Слишком поверхностно судят подчас о значительных достижениях во времена её правления. Новые поселения в безлюдных до той поры районах с пренебрежением называли «Потёмкинскими деревнями», хотя как раз их строительство давало начало дальнейшему устойчивому развитию того или иного региона.

Чтобы укрепить влияние своих инициатив и деятельность её советников на будущее, Екатерина старалась окружить себя выдающимися людьми, с чувством большой ответственности за свои обязанности, на которых она возлагала надежду, что они поддержат и продолжат начатое ею дело. Несмотря и вопреки этим стараниям, революционер и прогрессивный писатель Александр Герцен век спустя в своём предисловии к мемуарам Екатерины дал отрицательную оценку её плодотворной деятельности. Александр Герцен считал, что «она (Екатерина) не уделяла внимания России и её народу». А ведь на самом деле Екатерина была всецело одержима заботами о России и её народе.

Вольтер оказывал на Екатерину большее влияние, чем Жан-Жак Руссо. Государыня была убеждённой сторонницей реформ сверху, считая их гуманным решением вопросов. А Александр Герцен выступал за устранение существующих общественных структур – чего бы это ни стоило. Однако для любого ответственного правительства на этой стадии развития огромной империи было бы невозможно отдать предпочтение «социальному» вопросу перед проблемами развития страны, ибо в этом случае пришлось бы считаться с возможностью восстания, голода и даже распада империи.

Граф Александр Сергеевич Строганов делал всё, что было в его силах, чтобы оказать государыне содействие во всех её начинаниях, однако его истинной страстью было по-прежнему собирание художественной коллекции, которая приобрела мировую известность. «Он в лучшем положении, чем я, – жаловалась государыня по поводу дружеского соперничества с Александром Сергеевичем Строгановым. – Он имеет возможность лично отбирать экспонаты, в то время как я завишу от тех, кому я поручаю купить их для меня».

Граф работал в то время над рукописью произведения, которое он назвал по-французски “Voyage pittoresque de la Russie” («Живописное путешествие по России») и посвятил своему сыну. Много лет Александр Сергеевич Строганов был занят поисками художников, гравёров по меди, скульпторов и писателей, чтобы послать их в экспедицию по России.

С 1788 года он занимался подготовкой открытия Петербургской Академии изящных искусств и в 1800 году граф А. С. Строганов стал её первым председателем.

Его назначение было встречено с восторгом всеми современными деятелями искусств того времени, которые ценили его не только как “Connoisseur” (знатока) и коллекционера, но и как их друга и мецената. Время, пока Александр Сергеевич Строганов возглавлял Академию изящных искусств, было для неё исключительно плодотворным; слава Академии распространилась далеко за границы России. Граф Строганов считался у французских, немецких и итальянских коллег признанным авторитетом.

Гудону было заказано изготовление мраморных бюстов его друзей – Вольтера и Дидро; Убер Робер украсил несколько залов Петербургского дворца Строгановых фресками; Гройце и мадам Виже-Лебран стали портретистами семьи Строгановых. Мадам Виже-Лебран в своих мемуарах очень наглядно и красочно описала торжественную обстановку, в которой её 16 июня 1800 года принимали в Академию изящных искусств:

«Я заказала себе академическую форму: одеяние амазонки с коротким жакетом лилового цвета, жёлтой юбкой и чёрной шляпой с перьями. В час дня я вошла в салон, который вёл в длинную галерею. В конце галереи я увидела графа Александра Сергеевича Строганова, который сидел за столом. К счастью, я увидела среди сидевших в длинной галерее, по которой мне надо было пройти, несколько друзей и знакомых. Наконец, я дошла до конца зала, сохранив при этом “contenance” (самообладание).

Граф Александр Сергеевич Строганов произнёс в высшей степени лестное приветствие и вручил мне от имени монарха диплом члена Академии. Раздался такой гром аплодисментов, что я была тронута до слёз. Никогда не смогу забыть этого волнующего мгновения. В тот вечер многие присутствовавшие произносили хвалебные речи в мой адрес. Затем я нарисовала свой автопортрет для Академии, на котором изобразила себя за работой над картиной с палитрой в руке».

В качестве введения к небольшому каталогу своей коллекции картин граф Александр Сергеевич написал “Avertissement” (пояснение), в котором он подчеркнул, что его коллекция шедевров искусства создавалась на протяжении сорока лет. Александр Сергеевич описал те чувства, которые вызывали в нём эти произведения искусства.

«Я пишу об этом для сведущих ценителей картин, которые стали таковыми из врождённой страсти к коллекционированию произведений искусства, чтобы чувство прекрасного у них продолжало развиваться. Короче говоря, для тех, кто искренне любит изящное искусство и старается приобрести необходимые знания для того, чтобы испытать чувство радости от общения с подлинным произведением искусства, восхищаться им и уметь по достоинству его оценить.

Я написал это введение не для холодных душ, которым произведения искусства совершенно безразличны, если даже они ведут себя так, как будто эти произведения их интересуют.

Написано это введение и не для чрезмерных энтузиастов, играющих чаще всего своими чувствами, словно комедианты, и не для заумных доцентов, которые с выспренным хвастовством разглагольствуют о различных теориях, случайно ими вычитанных или у кого-либо заимствованных. Мой текст не предназначен также и для тех, кто выдаёт себя за знатока искусства лишь из холодного расчёта. Если такие и имеют сами коллекции, то для них важнее всего лишь демонстрировать их окружающим, чтобы тешить своё тщеславие; стоит им остаться одним, как они тут же забывают о коллекции.

В этом случае коллекция и её владелец выглядят как неудавшаяся супружеская пара: в обществе, на людях, они демонстрируют взаимную привязанность, когда же они остаются наедине друг с другом, то их одолевает невыносимая скука и охватывает абсолютное безразличие друг к другу.

Великий Бог, избавь нас от таких любовников без любви, от таких знатоков искусства без необходимых знаний. Они искажают вкус публики и тормозят развитие всякого искусства».

Гостеприимство графа Александра Сергеевича Строганова было настолько общеизвестно, что вошло в поговорку. Дворец, построенный Растрелли, являлся одним из красивейших зданий Петербурга. Приёмы, которые давал граф Строганов в этом дворце и в своей загородной вилле на Каменном острове, долго не могли забыть. Три монарха, сменивших друг друга на троне, – Екатерина II, Павел I и Александр I – были его гостями на торжественных обедах и балах. Один иностранец, побывавший в его дворце, написал: «В доме графа Строганова не обязательно появляться в гостиной, где принимали званых гостей. Люди, которых никто не знал, просто приходили, закусывали и уходили. Хозяин лишь вежливо просил „не заходить незнакомых ему посетителей в те покои, которые не были предназначены для гостей“».

“Servise a la russe” (угощение по-русски) – стало поговоркой. Это означало, что каждому гостю предлагалось одинаковое меню. Угощали гостей и по французскому обычаю разными блюдами – перепелами, цыплятами, дичью – всё это лежало на одном подносе. Кто сидел во главе стола, мог себе взять лучшие куски.

Когда Павел I вступил после своей матери Екатерины II на трон, он часто навещал графа Строганова. Большинство окружения своей матери он терпеть не мог, но графа Александра Сергеевича Строганова Павел неоднократно приглашал на семейные обеды в свой Гатчинский дворец. Преисполненный чувством зависти ко двору матери, Павел провёл там в удручённом состоянии тяжёлые годы.

Павел I принял графа Александра Сергеевича Строганова в мальтийский орден и пожаловал ему титул графа Российской империи. Однако и Строганову пришлось однажды испытать на себе безудержный гнев без всяких на то причин вспыльчивого и капризного монарха. Это произошло, когда Александр Сергеевич предсказал перед намеченным выездом Павла дождь, причём предсказал совершенно правильно, так как и в самом деле вскоре полил проливной дождь.

Александр I, вступивший на трон после Павла I, также поддерживал хорошие отношения с шестидесятивосьмилетним графом Александром Сергеевичем Строгановым. Его сына Павла Александровича Строганова связывала с молодым монархом тесная дружба, однако Александр Сергеевич вскоре отказался поддерживать новый политический курс Александра I. Граф Строганов был противником Наполеона и никогда не приглашал к себе его посла. Когда же Александр Сергеевич, в конце концов, однажды подчинился воле государя и появился на торжестве в честь французского посла, тот с радостью написал в одной из своих депеш: «Появление знаменитого графа Строганова, известного своей неприязнью к нам, впервые на обеде, который давал в честь французского посла граф Румянцев, было целым событием».

Казанский собор

В 1801 году Павел I назначил графа Александра Сергеевича Строганова председателем комитета, который должен был наблюдать за строительством в Петербурге на Невском проспекте Казанского собора. Участок земли, на котором строился собор, принадлежал Строгановым, он находился недалеко от их дворца. Строительство Казанского собора он поручил своему незаконному сыну архитектору Андрею Воронихину[26], отличившемуся и получившему известность при восстановлении царского дворца в Павловске в 1803 году, а также сгоревшего флигеля дворца Строгановых. Снова в данном случае проявилась любовь графа Александра Сергеевича Строганова ко всему русскому: для строительства Казанского собора были приглашены лишь русские архитекторы, и, в первую очередь, ученики Строгановской школы: Боровиковский, Чебуев, Щукин, а также скульпторы Мартос, Бородеев, Шубин.

Несмотря на свою физическую немощь, граф Александр Сергеевич Строганов неоднократно поднимался на строительные леса.

Строительство Казанского собора стало для него святым делом, делом жизни, и он отдавался ему весь, тратил для этого свою последнюю энергию, свои последние силы. Поскольку средств, отпущенных на строительство Казанского собора, не хватало, он заказывал необходимые материалы на свои деньги.

Через десять лет Казанский собор был построен, и 15 сентября 1811 года состоялось его торжественное освящение. Несмотря на отвратительную погоду, старый граф Строганов принял участие в торжественной церемонии, на которую явился весь царский двор. Когда Александр Сергеевич подошёл к архиепископу, чтобы получить благословение, можно было услышать его слова, произнесённые шепотом: «Отче, ныне отпускаешь раба твоего».

Вечером в честь государя и государыни и своих многочисленных друзей был дан торжественный обед в его дворце, который по этому случаю был освещён ярко и по-праздничному красиво и с большим вкусом украшен.

Преисполненный счастья, окрылённый, граф Александр Сергеевич Строганов принимал гостей и их поздравления по случаю завершения строительства Казанского собора. На следующий день Александр Сергеевич из-за сильной простуды заболел. Его состояние ухудшилось, и через несколько дней он скончался, сидя в кресле среди своих любимых картин, висевших на стенах длинной галереи.

Ему было семьдесят три года. Эта тяжёлая утрата повергла всех знавших его в глубокой траур, и не только его друзей, писателей и деятелей искусств, среди которых он вращался, но и крестьян в его поместьях, для которых он был родным отцом.

Известный поэт Константин Батюшков посвятил Александру Сергеевичу Строганову следующие строки: «Он был подлинным аристократом, настоящим “bel esprit”, большим оригиналом, умным и весёлым человеком. К тому же он обладал редким качеством – великодушным и добрым сердцем. Его кончина безмерно огорчила меня».

Будучи приветливым и любезным человеком, он обладал весьма незначительным политическим влиянием, но именно это обстоятельство и присущее ему подлинное благочестие, которое иногда ошибочно принимают за слабость, обезоруживали на протяжении всей его жизни подстерегавших его завистников.

Он с честью служил двум государыням – Елизавете и Екатерине II и двум государям – Павлу I и Александру I, но постоянно с большим тактом и дружелюбием делал всё от него зависящее, чтобы не стать царедворцем. Он был беззаветно предан своему отечеству и преисполнен желанием воспитать эту преданность у своего сына Павла. Знания, которые граф приобрёл в молодости во время своих путешествий по Западной Европе, он использовал на благо России. Особенно примечательны инструкции, которые Александр Сергеевич давал управляющим своих имений. Граф Александр Сергеевич Строганов намного опередил своё время. Это доказывают как технические усовершенствования, которые он применил в сельском хозяйстве, так и улучшение жизни его крестьян.

Александр Сергеевич оставил после себя собственноручно написанное письмо сыну, которое он, видимо, написал задолго до своей смерти. Это письмо последующие поколения семьи Строгановых хранили в рамке в своём дворце.

«Павел, мой любимый сын. Сотни раз я внушал тебе, что днём и ночью, во все времена и в любом месте ты должен веровать во Всевышнего. Он на небе. Он всюду. Велик Он. Добродетелен Он. Я верю в Него. Ты, мой сын, должен брать с меня пример. Прежде всего будь хорошим россиянином, соблюдай законы страны, в которой родились все твои родственники. Сохрани в своей душе и в своём сердце слова, которые я тебе так часто повторял, независимо от того, является ли твоим призванием повелевать или подчиняться, при дворе или где-либо ещё. Будь добродетелен, будь чистосердечен и будь уверен, сын мой, если при твёрдой воле делать всё от тебя зависящее, можно достичь всего, что ты наметил.

Твоей целью прежде всего должно быть всё истинное, великое и прекрасное».

IV. Граф Павел Александрович Строганов 1772-1817

Детство

Павел, сын графа Александра Сергеевича Строганова от второго брака с княжной Екатериной Петровной Трубецкой, родился 18 июня 1772 года в Париже. Главной заботой родителей до возвращения в Санкт-Петербург было найти подходящего домашнего учителя-француза для их мальчика. Друзья, граф Головкин и его супруга рекомендовали Жильбера Ромма – угрюмого молодого человека, который давал уроки математики их сыну. На Строгановых произвели большое впечатление «строгость его привычек, прямота, свойственная его характеру, и приверженность науке».

Убедив его поехать в Россию вместе с ними, они подробно обсудили с Роммом, каким образом следует Павла воспитывать и чему учить. Жалование учителю и другие выплаты были определены заранее на много лет вперёд, а также сумма, которую он должен был получить, когда его ученику исполнится восемнадцать лет. Кроме того, Ромму было обещано восемь тысяч французских франков, когда он захочет уйти на покой.

Несмотря на заманчивое предложение, Ромм не сразу решился его принять. Он родился в 1750 году в городке Риом в Оверни. Жильбер был младшим сыном способного математика. После смерти отца его воспитанием занималась мать. Строгановы поместили его в своём дворце на Невском проспекте в Петербурге. В его распоряжение были предоставлены, кроме библиотеки, помещения для занятий, в которых были физическая лаборатория и коллекция минералов. Воспитание и обучение семилетнего Павла, которого дома называли «Попо́», целиком и полностью были доверены его учителю. С самого начала Ромму удалось завоевать доверие графа Александра Сергеевича Строганова, однако отношения учителя и его воспитанника складывались отнюдь не просто. Ромм был левшой с малоприятной внешностью, по которой нельзя было распознать его властный характер. Его биограф де Виссак[27], питавший большую симпатию к Ромму, описал его внешность следующим образом: «Жильбер Ромм был маленького роста, у него были худые, как щепка, руки и ноги. Его угловатые движения были лишены всякой изящности, а коротко остриженные волосы, его одежда, его движения свидетельствовали об отсутствии элегантности. Он говорил утомляющим монотонным голосом, выступающий лоб подчёркивал его задумчивый вид. Он страдал в значительной степени близорукостью, и его глаза застилала пелена. У него был болезненный бледный цвет лица нездорового человека или человека, который страдает бессонницей. Лишь изредка его угрюмое выражение лица приобретало налёт кротости, озарявшей, смягчавшей черты его лица». «Однако, – продолжает де Виссак, – те, кто с ним беседовал, слыша его содержательную и поучительную речь, забывали его неприятную внешность и нескладную фигуру. Ромм особенно оживлялся, беседуя с выдающимися личностями, которыми окружал себя граф Александр Сергеевич Строганов; при этом он весь преображался, как рукой снимало его угрюмость».

Однажды Жильбера Ромма представили государыне, которая на него произвела глубокое впечатление[28]. Ромм преподнёс Екатерине II в знак глубочайшего уважения изготовленную им самим замысловатую чернильницу: на её крышке были установлены часы и календарь, который показывал даже движение планет. Кроме того, появлялись маленькие фигурки, которые подавали бумагу, чернила, птичьи перья и воск.

Ромм отнёсся к обязанностям учителя с большой серьёзностью. Он писал отцу своего ученика: «Поскольку я отдаю себе полный отчёт о значении возложенных на меня обязанностей и желаю завоевать Ваше доверие, я посчитал целесообразным составить план, включающий три основных направления воспитания и обучения Вашего сына: физическое, моральное и образовательное. Изучив произведения Тиссо, Руссо и Локка и после многочисленных бесед с одним из моих высокообразованных друзей, я пришёл к нижеследующему выводу, о котором я Вас ставлю в известность. Я решил взять на себя роль второго отца со всеми свойственными этой роли чувствами. По отношению к Попо я буду проявлять дружелюбие, доброту, но и твёрдость. Я знаю, что у него хороший характер и многообещающие способности. Поэтому я надеюсь, что мои старания будут успешными. Я стремлюсь лишь к тому, чтобы воспитать у Вашего сына любовь к своим родителям и такие качества, которые присущи достойному человеку».

Теоретически всё это звучало прекрасно, однако в действительности всё выглядело совершенно иначе. Ожидания Ромма ни в коей степени не оправдались. Хладнокровие отца и уравновешенное терпение, которые Ромм приписывал образцовому облику Руссо как идеальному для него образу, – хотя Руссо, ни с чем не считаясь, бросил на произвол судьбы свою семью, – у Ромма всё чаще и чаще отсутствовали.

Сначала «Попо» проявил себя с лучшей стороны. «Иногда я обнаруживаю в нём задатки хороших качеств, – с полным основанием записывал Жильбер Ромм в своём дневнике. – Ему присущи милосердие, человечность и справедливость, он обладает быстрой реакцией и целеустремлённо стремится к общению с образованными людьми». Тем не менее учителю часто приходилось посылать своему ученику короткие записки, содержащие упрёки и поучения, на которые Павел должен был отвечать также в письменной форме. В то время не было ничего необычного в том, что в одном и том же доме члены семьи общались между собой в письменной форме, посылая друг другу записки. Ромм часто пользовался этим обычаем, причём слишком часто и довольно назойливо. «Для укрепления здоровья Тебе необходимо больше двигаться, заниматься верховой ездой, бегом, плаванием, участвовать в соревнованиях по бегу наперегонки, невзирая на погоду. Соблюдай распорядок дня. Не одевайся слишком тепло и борись со склонностью к размягчающей инертности, от которой Ты только тогда избавляешься, когда придираешься к прислуге или дразнишь собаку… Уже четырнадцать дней ты избегаешь меня, моей дружбы, стараешься, чтобы я о Тебе не заботился. Ты больше не просишь меня помочь Тебе в учении, не просишь моих советов, как себя вести в том или ином случае… Интересная, поучительная и необходимая деятельность, которой надлежит заниматься каждому молодому человеку, кто стремится занять в обществе соответствующее положение и стать военным, обеспечить себе продвижение по службе, кажется Тебе скучной, причём настолько, что Ты только зеваешь или даже можешь заснуть… Ты предпочитаешь изысканную пищу и сидение у потрескивающего в камине огня изучению антики, естествознания, геометрии и своего родного языка…»

Увлечённый своей любимой риторикой, Ромм, видимо, полностью забыл возраст своего воспитанника. «…Ты просыпаешься и встаёшь утром лишь в девять часов и забываешь, неблагодарный сын, о своём долге по отношению к своему отцу… Ты стал невежественным, прожорливым и ленивым и при этом ещё неискренним и крайне неблагодарным. Бедный мальчик, если ты и дальше будешь себя так вести – то превратишься в презираемого, противного человека… Видимо, я стал тебя раздражать. Я жду с нетерпением того момента, когда ты поймешь своё неправильное поведение и раскаешься… однако, ты, холодное и окаменевшее сердце, к чему же ты, собственно говоря, стремишься?»

Чтобы избежать придирок своего учителя, «Попо» старался хранить зловещее молчание. В результате Ромм обрушил на отца Павла лавину горьких жалоб.

«Большие упражнения, которые я ему задаю, требующие сосредоточенного внимания и напряжения, он не может выполнить из-за своей инертности, из-за своей лени. На положительные примеры он уже не обращает внимания, они его уже не трогают. Мои советы вызывают у него лишь скуку. С каждым днём я теряю его доверие и симпатию к себе. Он становится упрямым. Ему явно больше нравится отдавать приказания, чем что-либо выполнять самому… Ему надоели дискуссии, размышления и выслушивание различных рассуждений».

В следующем письме Ромм проявляет большее благоразумие: «Нервность Павла объясняется его половой незрелостью, вызывая приступы летаргии. Если он физически чувствителен, то в духовном отношении инертен, безразличен и невнимателен». В порыве откровения и самоанализа Ромм признал: «Мне свойственны тяжелодумие и неуравновешенность, так проявляется мой темперамент. А с годами эти качества, к сожалению, усилились, что отдаляет от меня мальчика такого склада характера, как „Попо“. Я долго размышлял об этом и пришёл к выводу, что вина за его поведение в значительной степени лежит, видимо, на мне… Мне не удаётся снова завоевать его доверие. Его успехи в русском языке незначительны. Мои личные ошибки в русском языке дают ему право на превосходство надо мной. Чтобы меня унизить, он их умышленно повторяет… Его рисунки свидетельствуют о полном отсутствии художественного вкуса. Математика, как, впрочем, и другие науки, вызывает у него скуку…»

Поскольку взаимоотношения графа Александра Сергеевича Строганова и его учителя Антуана были ничем не омрачены, он не слишком серьёзно относился к жалобам Ромма. Кроме того, граф был занят своими делами, тем более, что в этот период времени он часто находился при дворе в окружении государыни. Однако его письма к сыну свидетельствуют о его любви и заботе о нём, о его доброй и отзывчивой натуре. 20 мая он писал из Полоцка, куда он сопровождал Екатерину II на встречу с австрийским императором: «Наконец получил от Вас весточку, которую я с таким нетерпением ждал… Вы жестоки, друзья мои… Если бы Вы знали, как печалит меня Ваше молчание, Вы бы никогда не мучили меня… Однако, по всей вероятности, я несправедлив к Вам, и Вас не в чем упрекать… Вы ведь в этом не виноваты, всё дело в курьерской связи, которую Вы выбрали для пересылки Вашего письма… Я здесь сильно простудился, но не беспокойтесь – всё уже прошло. Мне помогло сильнодействующее лекарство… Наше путешествие протекает по-прежнему… Где бы государыня ни появлялась, она везде делает множество благодеяний… Мы пробудем здесь некоторое время, и, видимо, я Вам отсюда ещё раз напишу. До свидания, мои дорогие друзья. Не сомневайтесь, что я желаю Вам всего наилучшего и не забывайте меня, относитесь ко мне с любовью. С каждым днём я нуждаюсь в вашей любви всё больше.

Громкие жалобы людей, попавших в беду, убеждают меня в том, что тот, у кого есть друзья, нуждается в сострадании меньше, чем другие.

До свидания».

Спустя неделю граф Александр Сергеевич Строганов писал из Могилёва:

«Здравствуйте, мои дорогие, мои чудесные друзья. Я ушёл с бала, который даёт сейчас государыня, чтобы поделиться с Вами своими мыслями… Император Иосиф II направляется в Москву. Таким образом моё путешествие сократится на много дней… а каждый день приближает нашу встречу. Как я счастлив!

До свидания, мои дорогие друзья. К сожалению, мне придётся сейчас с Вами распрощаться. Я кладу на место своё перо, но моё сердце не перестаёт повторять, как Вы мне дороги, как я Вас люблю. Мой дорогой Ромм, обнимите моего любимого сына, моего “Попо” и любите его так же горячо, как и я. До свидания…»

Ранние путешествия

Развод родителей держался от «Попо» как можно дольше в тайне, о нём упоминалось как бы между прочим: «Мой дорогой Ромм! Мне необходимо Вам кое-что сообщить, что Вам, как я полагаю, не доставит радости. Один из уважаемых Вами друзей расстался навсегда с человеком, который по отношению к нему поступил несправедливо. Этот человек через несколько дней покинет нас…»

Ромм и его воспитанник собирались отправиться в путешествие по России, чтобы избавить Павлика от семейных сцен, которые могли возникнуть при расставании супругов. Сначала путешественники отправились из Москвы в Нижний Новгород и Казань, а затем – из Петербурга в Выборг и Иматру. Путешествие в эти российские города так понравилось Павлу, что в дальнейшем он ещё раз отправился по этому маршруту, а затем ещё дальше вглубь страны.

Граф Александр Сергеевич Строганов дал путешественникам множество рекомендаций. «Потихоньку да полегоньку», как образно пишет Ромм, они отправились в путь. За их тяжело нагруженной каретой следовали две лёгкие кибитки и две телеги с багажом. Их сопровождали архитектор Воронихин (он принадлежал к семье Строгановых), камердинер Павла Клемент, слуга Мясников и повар, а также кучера и конюхи. Время от времени их сопровождал военный эскорт.

18 июня 1784 года Ромм сообщил о большом приёме, который им приготовили в Петрозаводске и в Олонце. «Как это удавалось узнавать людям о нашем прибытии?», – удивлялся Ромм. Затем он записал: «Плохие дороги, плохие условия для размещения, неважная пища и бесконечные почтовые станции подвергли здоровье и настроение “Попо” испытанию».

По пути молодой граф часто проявлял интерес к увиденному, задавая Ромму различные вопросы. Так, например, после посещения водопадов на реке Вокша, он поинтересовался, почему понизился уровень грунтовых вод.

Ромм писал: «Простирающиеся поля пшеницы и считанные деревни в районе Нижнего Новгорода наводят на мысль, что там справляется с работой ничтожно малое количество крестьян. Петрозаводск же являет пример совсем обратного: множество населённых мест, очень мало запаханных земель, болота, песок, озёра, церкви и леса, и всё это в большом количестве, в том числе и рыба. В воздухе стоит гул от летающих комаров. Местные жители мучаются из-за неплодородной почвы и неблагоприятного для успешного ведения хозяйства климата. Можно только удивляться, что они ещё при этом испытывают привязанность к своей столь неблагодарной местности». Неудивительно, что Ромм осязаемо ощутил, насколько далеко он находился на самом деле от «la douce France» (милой ему Франции). Граф Александр Сергеевич Строганов часто поручал Ромму при подготовке к “Voyage pittoresque en Russie” («Живописному путешествию по России») обсуждать с Павлом его собрания рисунков, географических карт и описаний городов и памятников, которые он к этому времени усердно подбирал. Второго декабря 1785 года Александр Сергеевич прислал Ромму и Павлу перевод этих описаний; граф Строганов страстно желал, чтобы они разделили его радость, когда ему удавалось приумножить это сокровище, как называл он эту коллекцию. «Она предназначена для Тебя, мой дорогой сын, я посвящу её Тебе. Чем больше я трачу время на эту коллекцию, тем больше она доставляет мне радость. Я собираю материал, подобно пчеле, порхающей с одного цветка на другой, я всюду в постоянном поиске».

В своих письмах граф Александр Сергеевич Строганов никогда не упрекал сына за его поведение, на которое Александру Сергеевичу жаловался его учитель и воспитатель Жильбер Ромм. Строганов косвенно использовал жалобы Ромма в своих тактичных напоминаниях Павлу, как себя следует вести:

«Твой дневник, мой дорогой сын, доставляет мне большую радость. С графом Мантейфелем, который только что вернулся из путешествия по России, – четверть пути он проехал верхом, – я долго и много беседовал… Он рассказывает обо всём очень скромно, хотя обладает обширными познаниями. Невольно у меня появилось желание, чтобы ты стал похож на него…»

Письма Александра Сергеевича Строганова заканчиваются часто намёками: «Моё место рядом с тобой занимает месье Ромм, ты должен относиться к нему, как ко мне, твоему отцу, любить и уважать его, как будто он твой второй отец».

Ромму Александр Сергеевич писал:

«Как любезно с Вашей стороны, мой дорогой друг, передать мне известие от графа Головкина. Он написал мне превосходное письмо. Однако ему неизвестны обычаи царского двора. Совершенно невозможно прочесть его государыне в таком виде. Мы все вместе внимательно просмотрим его, подумаем… Чтобы выполнить просьбу М. du Рагу, необходимо преодолеть немало трудностей.

О том, что он предлагает, к сожалению, не может быть и речи. Наши уголовные законы находятся в хаотическом состоянии, потребовалась бы вечность, чтобы их собрать и привести в порядок. Нам нужны новые законы. Наша дорогая государыня как раз и занимается тем, чтобы их разработать, просило Её Величество советов и у меня. Свод законов уж почти готов… М. Дю Пари не должен распространяться об уголовных законах, предназначенных лишь для российского государства, а ограничиться общепринятыми всюду воззрениями и принципами, на которых основаны уголовный закон и уголовно-процессуальный кодекс. Только справедливость, снисходительность и доброта Екатерины позволит ей самой решить этот вопрос должным образом.

Самые добрые пожелания „нашему" сыну. Разве я не прав, называя его „нашим“? До свидания, друг мой».

Письмо, которое написал отцу Павел, несомненно, успокоило графа Александра Сергеевича.

«Дорогой и уважаемый отец, – писал Павел 15 февраля 1786 года из Киева. – Очень обеспокоен тем, что в течение целой недели от Вас не было никакой весточки. Мы здесь читаем письма Петра Великого, адресованные графу Апраксину[29], некоторые из них весьма недурно написаны. Эти письма проникнуты благожелательностью… Недавно нас пригласил на обед И. С. Колиус[30], здешний командующий. У него мы встретились с тремя братьями Ланскими и мадам Роже… У нас, к счастью, всё хорошо, мы надеемся, что и у Вас всё в порядке. Прошу Вашего благословения. Передайте привет моей маленькой любимой сестричке.

Твой послушный сын…»

Через три месяца Павел писал из Симферополя:

«Из Карасу-Базара мы направились в Сордак, Феодосию, или Кефу, а затем в Керчь, Еникале и Арабат. Феодосия была когда-то большим городом с двадцатью тысячами ремесленников и называлась Малым Константинополем. В настоящее время от неё остались одни развалины. На окружающих города стенах, сооружённых генуэзцами и армянами, сохранилось множество различных надписей. В Керчи, кроме церкви, реставрированной из старых обломков, нет ничего примечательного. В Еникале из пропастей постоянно идёт газ и сочится активный ил. Мы наполнили сосуд некоторым количеством этого газа и убедились, что этот газ может в любую минуту воспламениться. На обратном пути мы побывали в Карасу-Базаре в подземной пещере, в которой постоянно сохраняется лёд. В этой пещере мы увидели сталактиты из льда и камня, которые нам встречались ещё в Чардыне. Там находятся бездонные пропасти. Пасхальное воскресенье мы провели в этой пещере. Но, конечно, значительно хуже по сравнению с нашими семейными праздниками, когда Вы рядом, когда вся наша семья в сборе. Надеюсь вскоре увидеться».

Путешественники возвращались через Херсон, город, который ещё строился. Там уже была воздвигнута крепость, гарнизон которой насчитывал двадцать четыре тысячи человек, кроме того, там же были адмиралтейство, склады и арсенал из шести пушек. В гавани стояло несколько военных кораблей. Повсюду возводились здания, предназначенные для различных общественных целей, церкви и торговый квартал с двумя тысячами домов, в которых размещались магазины со множеством товаров из Греции, Константинополя и Франции. В порт то и дело входили всё новые торговые корабли из различных стран. Всё увиденное в Херсоне производило поистине неизгладимое впечатление.

Тем не менее Павла уже потянуло домой, и он решил вернуться как можно быстрее. Однако его стремление не могло так быстро осуществиться, как ему того хотелось, поскольку на украинских дорогах их тяжёлая карета увязала до колёсных осей в грязи.

Ромм решительно заявил о своём желании вернуться во Францию и даже перебрался из дворца Строгановых во французское посольство, воспользовавшись тем, что он жил в российской столице, в Петербурге, где находилось посольство его страны. И лишь благодаря стараниям графа Александра Сергеевича Строганова и французского посла графа де Сегура удалось уговорить его остаться ещё на один год.

Павел был произведён, как это было принято для сыновей высшего дворянства, в почётные лейтенанты Преображенского полка, однако ему разрешалось выезжать за границу и продолжать своё образование. Граф Александр Сергеевич Строганов пришёл к выводу, что плохое настроение Ромма вызвано его тоской по родине. Чтобы избежать в будущем трений между Роммом и его сыном, Александр Сергеевич Строганов устроил так, чтобы вместе с ним отправились в путешествие в Швейцарию и Францию двоюродный брат барон Григорий Александрович Строганов, его воспитатель Демишель, который был родом из провинции Овернь и дружил с Роммом, месье де ла Колиньер из французского посольства и Воронихин.

Павел, которому уже исполнилось пятнадцать лет, был симпатичным светловолосым молодым человеком высокого роста. Его учитель, несмотря на все возражения, показывался в своём родном Риоме на людях вместе с Павлом. Бесконечные намёки Ромма, что перед ними «уважаемые люди», относились к небольшому кругу его почитателей из его родного города. Видимо, Ромму так и не удалось избавиться от своего провинциального кругозора.

По пути во Францию они побывали в Дармштадте. Ромм писал, что Гессенские принцы произвели на его воспитанника большое впечатление, и Демишель и Ромм использовали любую возможность, чтобы на их примере воспитывать своих учеников. Однако их постоянные ссылки на Гессенских принцев вряд ли воодушевили их воспитанников.

Воронихин, которому нездоровилось, занялся зарисовками ландшафта на берегах Роны. Когда путешественники гостили в Риоме, он нарисовал портрет матери Ромма.

В ноябре 1786 года их маленькая группа остановилась в Женеве, откуда Павел писал отцу:

«Мы сняли квартиру в новом квартале города, который ещё не был построен, когда Вы здесь находились. Наши скромные апартаменты состоят из пяти меблированных комнат, кухни и других помещений. Всё выглядит довольно уютно и приятно, отсюда открывается чудесный вид… Квартира стоит нам сорок луидоров в год. Кухарке платим восемь луидоров. Ездили в Лозанну, где побывали у княгини Горчаковой. Ходили также в евангелистскую церковь и на могилу княгини Орловой. Андрей тут же набросал рисунок. По возвращении в Женеву мы нанесли визит баронессе де Руфан, урождённой Головкиной, она сейчас в своём загородном доме. Интересовалась Вашим здоровьем. Надеюсь, что Ваше самочувствие всё это время было хорошим, ведь когда находишься друг от друга далеко, нельзя быть ни в чём совершенно уверенным».

Немного отступив, Павел продолжал:

«Я принимал бы участие в светских беседах в Женеве с большим удовольствием, если бы у меня было больше опыта, как себя вести в обществе. Окрестности здесь чудесные. Во время наших ежедневных прогулок мы ведём полезные и приятные беседы. Встретили М. Vernet (М. Верне), Вашего старого учителя истории, он, конечно, расспрашивал о Вас. Верне, видимо, к Вам очень расположен. Ему уже восемьдесят девять, и хотя Верне из-за своего преклонного возраста уже больше не читает лекций, он разрешил нам посещать его один раз в неделю, чтобы мы могли из беседы с ним почерпнуть знания, получить пользу.

Он Вам кланяется. Мы будем три раза в неделю слушать лекции по физике и химии. Мы были несколько раз у М. Саргина, с которым я с удовольствием беседую. Сохранил о Вас хорошие воспоминания и М. Ponchard (М. Поншар). Короче говоря – все, кто Вас знал, Вас любят и ценят.

Считаю для себя честью пожелать Вам счастливого Нового года…»

Кроме посещения лекций по физике и химии, молодые люди брали уроки верховой езды, фехтования, танцев и музыки. Их консультировал сам директор академии М. Сенеев. Поскольку занятия по химии могли состояться лишь в том случае, если за отсутствующих учеников вносилась соответствующая сумма, то Строгановы без всякого колебания вносили недостающую сумму, и занятия продолжались. Павел снова писал:

«Здесь в театре для всех желающих давали бал, наподобие “Bals de L’Opera” в Париже. Кажется, он имел большой успех… Давно что-то нет никаких вестей от мамы, меня это очень беспокоит. Очень прошу Вас написать мне о ней, и как можно скорее. (Павел не знал, что родители развелись.) Мы ходим на лекции по астрономии, которые читает профессор Malet (Мале), тот самый, что ездил в Россию, чтобы наблюдать путь Венеры вокруг Солнца… Из всех предметов мне больше всего нравятся физика, астрономия и химия… Был на погребении мадам Веселовской, муж которой был при Петре I посланником в Вене».

Несмотря на присутствие двоюродного брата, которому удавалось определённым образом смягчить напряжённость отношений Павла и его воспитателя, Ромма трудно было урезонить. Он писал графу Александру Сергеевичу Строганову:

«У Павла, безусловно, доброе сердце, к тому же он добродушный, обладает здравыми суждениями, быстрым восприятием.

У него сильная воля… Однако он не предан житейским нравам, – добавил Ромм без всякого юмора. – Ещё совсем недавно страдания, например, Белизара или судьба Сократа, вызывали у него слёзы… а ныне, чем больше он развивается физически, тем больше скудеют его чувства. Он не может никак решить, какому поприщу себя посвятить – дипломатическому или военному… Присутствие рядом с ним воспитателя является для него символом искусственно затянувшегося детства».

Направленность и содержание тогдашней философии были в то время весьма трогательными, слёзы расценивались как признак «благородной чувствительности».

Граф Александр Сергеевич Строганов писал сыну 12 мая 1787 года:

«Посылаю Тебе дневник с описанием путешествия государыни, чтобы Ты был в курсе событий, происходящих при дворе… Государыня издала только что указ, запрещающий дуэли, так как эти варварские обычаи прививаются и у нас… Ты пишешь, мой дорогой сын, что опечален тем, что не смог в этот пасхальный праздник исполнить свой христианской долг, так как в Женеве нет православной церкви. Поверь мне, что никто не требует от Тебя невозможного; если честно делаешь всё от Тебя зависящее, что помогает стать полезным членом общества, и если Ты безукоризненно себя ведёшь и придерживаешься твёрдых моральных принципов, то Всевышний Тебя благословит, как это делаю и я».

В письме от 30 ноября 1787 года Павел поделился мыслями с отцом о ходе русско-турецкой войны: «С радостью узнал, что противнику не удалось захватить город Кинбурн, что он не попал в руки противника. Дело в том, что в здешних газетах мы прочли, что город захвачен турками, что русский гарнизон разбит, генерал-лейтенант Суворов[31]умер от потери крови. Денно и нощно молю Всевышнего, чтобы эта война поскорее закончилась, и закончилась нашей победой. Здесь прекрасная погода, очень тепло. Не верится, что на дворе декабрь».

Письмо пятнадцатилетнего Павла от 23 февраля 1788 года преисполнено избытком чувств:

«У меня к Вам просьба, которая Вас, наверное, удивит: с тех пор, как я услышал, что разразилась русско-турецкая война, у меня появилось страстное желание вернуться в Россию и присоединиться к полку, к которому я с детства приписан. Очень прошу Вас разрешить мне это. Во Франции двенадцатилетнего мальчика наградили крестом «Святого Людовика» (S. Louis), а мне скоро будет шестнадцать. Моя страна воюет, а я вместо того, чтобы выполнять свой патриотический долг, нахожусь вдали от моей Родины. Мне стыдно носить форму моего полка. Все спрашивают меня, когда я уезжаю, чтобы принять участие в войне, и очень удивляются, узнав, что я не собираюсь делать этого. Некоторые из находившихся здесь русских молодых людей, например, граф Шувалов и мой двоюродный брат Александр Сергеевич, отправились в армию, хотя они не намного старше меня. Мой двоюродный брат, который решил избрать себе гражданскую профессию, отправился в армию, а я, посвятивший себя военной карьере, торчу здесь, за границей, что задевает мою честь. Если Вы согласны со мной и разрешите отправиться в свой полк, купите, пожалуйста, трёх или четырёх лошадей, но не очень старых и привыкших к артиллеристскому огню, а также непугливых, спокойных и послушных. Когда мы были на Украине, граф Румянцев обещал мне назначить меня своим адъютантом. Если бы он сдержал своё слово, я был бы счастлив. Очень Вас прошу отнестись к моей просьбе серьёзно. Вы не можете себе представить, как я был бы счастлив, если бы Вы разрешили мне уехать в полк».

Ромм писал матери Павла:

«Павел ведёт себя намного лучше, с тех пор, как рядом с ним его двоюродный брат, очень способный молодой человек, обладающий твёрдым характером. В значительной степени их сближает дружба, одинаковый возраст, родство и любовь к Родине. Нежелание оказаться хуже двоюродного брата в настоящее время оказывает на Павла значительно большее влияние, чем раньше. Оба посещают одни и те же лекции… Я был бы очень обеспокоен, если бы они были по-светски любезными и начали увлекаться светскими развлечениями».

Далее Ромм сравнивает своих воспитанников:

«Павел более застенчив, чем его двоюродный брат, последний более общительный. Он умный. У него широкий кругозор, быстрое восприятие, он хватает всё на лету, но внимание его быстро рассеивается, его медлительный, но дельный двоюродный брат способен сосредоточить своё внимание более длительное время. Павел по своим задаткам, по своим чувствам очень добрый, его двоюродный брат, напротив, отличается холодным рассудком, лишь рассудок может ему подсказать, что делать добро лучше, чем творить зло. Чувствительность помогает Павлу избегать ошибок и умерять свои страсти. Темперамент его двоюродного брата не знает границ, и лишь тогда, когда остывают его чувства, к нему возвращается его рассудочность. Григорию необходимо определённое время, чтобы подумать, прежде чем что-либо сделать, иначе у него ничего не получается должным образом. Павел же теряет терпение, если ему не приходит в голову ничего путного и если он бывает вынужден довольствоваться чем-то малозначительным. Григорий пытливо ставит перед собой различные вопросы, размышляет, проявляет готовность идти на соглашение. Его же самоуверенный двоюродный брат Павел не испытывает желания делать ни то, ни другое. Он не придаёт большого значения преклонению перед чем-либо и не даёт себя убеждать никакими доводами. Павел склонен самостоятельно судить о том, насколько разумен данный ему совет. В зависимости от настроения, он следует ему или его отвергает. Различна и внешность двоюродных братьев, что объясняется, по всей вероятности, различными чертами их характера».

Постоянные сравнения с его двоюродным братом стали действовать Павлу на нервы. 16 апреля 1788 года он написал своему воспитателю письмо, свидетельствующее о его решительности и духовной зрелости.

«Месье Ромм, – начал Павел сухо. – Моё поведение очень расстраивает папа. В этом нет ничего неожиданного. Я хорошо понимаю, что Вы и папа, да и я сам, хотите изменить наши отношения к лучшему. Я беру на себя смелость предложить Вам способы, которые помогут быстро достичь желаемой цели, однако при условии предоставления мне такой же свободы, как и моему двоюродному брату… Сначала это входило и в Ваши намерения…

Однако в настоящее время появилось существенное различие, которое привело к изменению наших отношений. Вы можете найти выход из затруднительного положения, одинаково относясь ко мне и к моему двоюродному брату Григорию. Поэтому я прошу Вас давать мне карманные деньги, как Вы даёте моему двоюродному брату, а также разрешить отдавать приказания всем, кто меня обслуживает, и без всякого вмешательства с Вашей стороны… Если Вы сочтёте, что я веду себя неправильно, Вы можете мне об этом сказать. Если я не выполню Ваших указаний в течение трёх дней, будет считаться, что я виноват.

Первого числа каждого месяца, я буду представлять Вам отчёт о моих расходах… Если я этого не сделаю, Вы можете не давать мне причитающихся денег или высчитывать из шести фунтов, предназначенных, например, на мою кобылу.

Павел Строганов.

Р. S. Если Вы примете моё предложение, то сделаете приятное сразу трём людям: папа, самому себе и мне».

Повзрослевший Павел вышел из-под надзора ворчливого Ромма, который был не в состоянии согласовать теорию с действительностью. Однако горячий последователь и ученик Руссо в скором времени предал забвению все мысли о педагогике, чтобы сломя голову ринуться в ошеломляющий мир политики.

Революция

Плаксивая сентиментальность Жан-Жака Руссо и его расплывчатое отрицание практически всего того, что его окружало, казались после господства века рассудка с его точным мышлением желанным и безобидным разнообразием. «Ничего нет более прекрасного, чем то, что не существует», – заявил он. Возвещая будущее, кипение непредвиденных чувств и стихия разрушений устремились в вакуум, который возник из-за стремления к новым государственным формам правления, которые новые пророки допускали, представляли себе лишь после уничтожения всех старых форм, а также любых препятствий на пути, включая любой вид существования.

В соседней Франции всеобщая неудовлетворённость, провал любых нравственных ценностей, заразительное и дурманящее чувство глубокого волнения предсказывали скорые и основательные перемены.

Ромм стремился быть в центре событий. В начале 1789 года он отправился во главе своей небольшой компании в Париж. Для оправдания своей поездки путешественники осматривали по пути своего следования лионские горнорудные заводы, шёлковые мануфактуры и оружейные фабрики. Павла переименовали в «Очера» – так назывался один из расположенных в Пермской губернии сталелитейных заводов Строгановых. Как видно, Ромм вполне отдавал себе отчёт в политической обстановке, которая сложилась во французской столице.

21 марта 1789 года путешественники узнали от графа Александра Сергеевича Строганова, отца Павла, что отец Григория, барон Александр Николаевич Строганов скоропостижно скончался. «Я так потрясён потерей, которая меня постигла, что вынужден собрать все свои силы, чтобы не дать волю своим чувствам и этим пощадить также чувства моего племянника, – писал граф Александр Сергеевич Строганов своему сыну. – Скажи своему другу Демишелю, что он может не беспокоиться о своём будущем. Я сам то главное лицо, которому доверено управление имуществом моего двоюродного брата, я его главный душеприказчик, избранные мною коллеги испытывают к нему большое уважение… Ты, мой дорогой сын, заботься о своём двоюродном брате, которого я хочу усыновить…»

Павел поспешил ответить отцу.

«От всей души сожалею о смерти дяди. Его кончина – большая потеря для всей нашей семьи, и прежде всего для моего брата, который несчастлив также и потому, что вынужден прервать свои занятия, которые только что начались и были для него очень полезны… Мы верим, что это перст судьбы. Господь не делает ничего плохого. Вера в Него служит нам утешением в такие мгновения».

«Он религиозен и ему легче веровать, чем размышлять», – жаловался его удручённый учитель.

Барон Григорий Александрович и его учитель Демишель вернулись в карете графа в Россию. «Нам здесь не нужен экипаж, – писал Ромм, – наверное, он Вам более необходим. Мы ждём следующего кредитного письма», – добавил он незамедлительно. О том, что Павел изменил своё имя во время своего пребывания во Франции, Ромм не сообщил графу Александру Сергеевичу Строганову. Утаил Ромм от Александра Сергеевича и то, что решил остаться с Павлом во Франции, независимо от изменения политического положения в стране. При этом Ромм понимал, что Павлу совершенно не нравится жить в Париже и что он охотно уехал бы со своим двоюродным братом, как только закончились средства.

Павел написал своему двоюродному брату, об отсутствии которого он очень жалел, несмотря на то, что их отношения были довольно холодными. Он настоятельно просил его писать ему обо всём интересном, что Григорию Александровичу встретится по пути в Россию, и интересовался, занимается ли его двоюродный брат “flir flan, flir flan” – шутка, понятная обоим молодым людям.

15 июня 1789 года Павел писал отцу:

«Из-за дождливой погоды следует опасаться наступления голода. Во многих городах уже возникли волнения. В Париж стягиваются войска, чтобы воспрепятствовать народному восстанию, ибо народ живёт в крайней бедности. Однако о нас Вам нечего беспокоиться. В настоящее время уже снова всюду спокойно».

24 августа он писал:

«Наверное, вы уже слыхали, что во время последних беспорядков парижане штурмовали Бастилию[32] и что они её сейчас разрушают. Мы ходили в Бастилию, чтобы посмотреть, какие там невзрачные тюремные камеры, одна из них такого размера, чтобы узник мог лишь лечь на пол, вытянув ноги, нет ни кровати, ни стула. На стенах много надписей, было слишком темно, чтобы их разобрать… Мы пошлём Вам документы об этом народном движении».

Ромм объяснял матери Павла и графу Александру Сергеевичу Строганову:

«Мы здесь не занимаемся политикой и не принимаем участия ни в каких общественных собраниях».

Своим друзьям в Риоме он сообщал с ликованием:

«Очер и я не пропускаем ни одного собрания в Версале!»

Чтобы политически определиться, Ромм основал “Club des Amis de la Loi” («Клуб друзей закона»). Павел Очер стал одним из его первых членов и был назначен на должность библиотекаря.

Всякое начало восхитительно. Умные литераторы выступали за необходимость всеобщих изменений. Теперь вся нация убедилась, что эти изменения приведут к всевозможным благодеяниям.

Политика превратилась для парижан в новую и притягательную форму развлечения. В те дни, когда парижане слушали ораторов, раздавались вопли восторга, ибо ораторы внушали, что отныне им предстоит самим управлять государством. «До сих пор это престижное занятие было привилегией профессиональных политиков или знатных дворян, получавших эту привилегию по своему рождению. Государственные тайны и груз ответственности за свою деятельность передавались ими от отца к сыну. Буржуазия, словно изголодавшаяся толпа, ринулась без оглядки в этот новый для неё вид развлечений: речи, листовки, сотни различных газет, бесконечные заседания – ничто не могло удовлетворить её жадность в этом новом для неё занятии: каждый хотел участвовать в той игре, которая называлась „парламент”, точно как в игре в солдатики. В связи с этим возникли различные клубы, и революция стала вырождаться и изменила направление своего развития, сошла с намеченного пути» (G. Lenotre) (Ленотр). Один за другим появлялись, словно грибы после дождя, многочисленные клубы, которые стремились рассматривать все политические вопросы, обсуждавшиеся избранным народом Национальным собранием, при этом они ещё хотели оказывать на их решение своё влияние. Таким образом любая попытка ввести подлинную демократию была обречена на провал.

Ромм и Павел вступили в пресловутый клуб якобинцев, собрания которого происходили в церкви на “Place du Marche St. Honore” (Рыночной площади Санкт Оноре). 7 августа 1790 года Очер получил диплом с большой печатью, на которой была изображена французская лилия – гербовый цветок французских королей – и написан девиз «Жить свободным или умереть». Диплом был подписан Барнавом (Barnave) и тремя секретарями: Мюллером, Моретоном и человеком с обезоруживающим псевдонимом “Populus”. Королевская лилия вскоре была заменена революционной эмблемой – фригийской шапочкой.

«Клуб якобинцев», который первоначально был известен под названием «Клуб конституции», а ещё раньше «Клуб Брехтона», стал в скором времени самым страшным и мощным инструментом революции, он определял ход будущих событий, а атмосфера ужаса, которая от него исходила, распространилась по всей Франции. Заседания клуба являли собой смехотворную пародию на античность и проходили в духе избытка чувств и пустословия. Такие высказывания, как «облака покрывают наш горизонт, но сияющие лучи свободы пронизывают самые тёмные уголки, в которых буйно расцвели гнусные интриги» (Ленотр), были полны наивности и лишены малейшего юмора. Этот стиль с частым злоупотреблением метафорами настойчиво внедрялся и продолжал существовать в политических лозунгах будущих поколений. В скором времени стали всё больше и больше воцаряться разгул грабежей и разбой, присвоение государственных средств и воровство, не знающее границ. Однако, при помощи бесчисленных обращений, все энергичные действия направлялись сначала в определённое русло. Ромм без раздумий бросился в эти дела, чувствуя себя в этой кутерьме, как рыба в воде. Ему и в голову не приходило, что его старания сделать из своего воспитанника нечто вроде революционера, которого ценили его друзья в родном Риоме, вряд ли соответствовали его обязанностям подготовить Павла к той жизни, которая ему была предназначена.

Отныне Ромма словно подменили. За одну ночь он предал забвению свою отрешённость, свою преданность науке. Без всякого колебания он стал злоупотреблять доверием, которое ему оказывал добродушный и великодушный граф Александр Сергеевич Строганов, всегда относившийся к Ромму, как к другу.

Де Барант (De Barante), который в это время встретил Ромма, обращает внимание «на мрачный фанатизм и циничное проявление внешней опустошённости. Преисполненный безмерной гордыней и тщеславием, его аскетизм омрачался лишь завистью ко всем аристократам, ко всем богачам и талантливым людям. Он публично проповедовал аскетизм и проявлял буквально ко всему невероятную нетерпимость. Ему с лёгкостью удалось внушить многочисленным патриотам из его родного Риома самое высокое мнение о своих талантах и достоинствах. Ромм, в самом деле, обладал определёнными знаниями, однако он всегда затруднялся высказывать свои мысли в устной или письменной форме. Зато он владел искусством многих демагогов находить признание у невежд».

Даже его биограф де Виссак (de Vissac), который сверх всякой меры подчёркивает достоинства Ромма, нехотя вынужден признать: «Политическая деятельность Павла Очера, без всякого сомнения, не соответствовала принципам семьи Строгановых, которые доверили иностранцу воспитание и образование, будущее своего наследника… Если бы его воспитатель в такой степени не был ослеплён собственным воодушевлением, он должен был бы заметить, что самым злостным образом злоупотребляет доверием своего воспитанника».

Клуб Ромма “des Amis de la Loi” («Клуб друзей закона») проводил свои собрания на Rue de Tournon в Париже, в квартире одной «знойной» красавицы, обладавшей вулканическим темпераментом: (Теру-ань де Мерикур[33]) Theroigne de Mericourt. Она слыла не очень разборчивой в своих любовных связях, и молодой Павел был не первой жертвой её прелестей. Он забросил свои занятия и дал себя увлечь волнующей игрой в заговор, игрой, которая разжигала её страсть. Однако увлечение Теруань (Theroigne) политикой оттеснило в скором времени всё остальное на задний план. Юношеское увлечение Павла Французской революцией, по всей вероятности, связано с кратковременным, но бурным любовным приключением с этой Девой (Virgo) революции, которая была на десять лет старше Павла.

Два дня, пятого и шестого октября, Теруань де Мерикур (Theroigne de Mericourt) была в центре внимания. В красном одеянии амазонки, в высокой шляпе с развевающимся пером она стояла на возвышении и бросала в толпу деньги, а затем повела за собой чернь в Версаль, чтобы доставить королевскую семью в Париж. Лафайет, который командовал Национальной гвардией, постарался оттеснить толпу, перед которой Теруань де Мерикур (Theroigne de Mericourt) звенящим голосом произносила речи, чтобы разжечь в этом сброде тёмные инстинкты убивать и грабить.

Лафайет[34] доверительно сообщил своему дяде, который был его большим другом и французским послом в Санкт-Петербурге, графу Сегуру (Segur) о том, что ему повсюду приходится сталкиваться с разрушительной деятельностью тайной политической партии, чья активная деятельность направлена против лиц, для которых справедливость и свобода превыше всего. Целый ряд преступников, оплачиваемых неизвестными лицами, использовали столпотворение, которое возникло из-за неправильно подготовленного сопротивления, и совершили в Версале ужасные преступления. И всё это повторилось после событий в Бастилии.

Несмотря на свои прежние поучения о «нравственном поведении», Ромм не возражал против интереса молодого Очера к пресловутой Теруань де Мерикур (Theroigne de Mericourt). «Павел сталкивается с новыми идеями, что может оказать чрезвычайно полезное влияние на воспитание и становление характера», – говорил Ромм. Жильбер Ромм и Павел Строганов ходили на все собрания, где ослеплённый восторгом к революции воспитатель и его новый спутник познакомились со всеми знаменитостями революционного движения. Они провели целых двадцать четыре восторженных часа 14 июля 1790 года на Марсовом поле в день «Праздника федерации» (“Fete de la Federation”), когда одно мгновение казалось, что благородное желание к примирению преодолело все противоречивые направления, различия во мнениях и раздоры. Многие люди доброй воли снова отважились поверить в мирный переход к условиям образования работоспособного и представительного правительства.

Однако постепенно внутренние распри снова ожесточились. Одинаковые слова получили различное значение, различное толкование в зависимости от того, кто их произносил: представители старого режима цеплялись ещё за традиции прошлого, взбудораженный деньгами народ проявлял всё меньше желания подчиниться любой законности.

«Однажды вам пришлось бы тогда навестить своего друга в тюрьме, где в мрачных камерах, словно в гостиной, велись беседы и слышался смех, а на улицах, окружающих тюрьму, улюлюкающая толпа требовала доступа в это заведение. Прогуливались по проникнутому деловитостью центральному рынку, по залам или садам Palais Royal, где ораторы, махая руками, стоя на столе, будоражили зажигательными лозунгами толпу. Среди зелени Тюильри, озарённой солнечными лучами, вдали от всякой суеты, элегантные женщины прогуливали своих детей. В это же время Национальная гвардия разогнала на Champs-Elysees собравшуюся там группу, которая собралась, чтобы начать восстание. И, наконец, блестящий вечерний спектакль в опере, где всё оставалось по-прежнему, превращал такой день в „смутный сон“. Однако через два года на улицах Парижа рекой лилась кровь». (Segur)

Не связанный какими-либо условностями, традицией и ограничениями, молодой Очер наслаждался своим приключением от души. Он был слишком юн, чтобы судить о трагических последствиях постепенного ослабления национального строя, не говоря уже о гнусных влияниях, которые при этом также имели место и были неразрывно связаны с этой опасной игрой.

Чтобы выиграть время и «разъяснить положение в Париже», как выразился Ромм, он послал своему господину самым длинным путём, морем, пакет с листовками. Скрывая правду, Ромм добавил: «Мы собираемся отправиться в Южную Францию, а затем в Германию, Голландию и Бельгию, после чего вернемся в Россию… В Германии Павел мог бы углубить свои знания в немецком языке, которые так важны для его страны, а также изучить юридические науки. Я хотел бы, чтобы он изучал также английский язык, чтобы читать наиболее известные литературные труды, написанные на английском языке…» О псевдониме Павла Ромм не написал ни слова.

Пятого октября 1789 года граф Александр Сергеевич Строганов писал в своём письме: «Мои дорогие друзья! Ваши письма меня очень беспокоят, так как вы находитесь в городе, в котором, как сообщают газеты, царит беспорядок, происходят волнения… Между тем курьеры, прибывающие один за другим, сообщают, что мы одерживаем над турками победу. Надеюсь, мой любимый сын, что и Ты одержишь победу в борьбе со своей инертностью и леностью… Посылаю Вам свой портрет, по-моему, очень удачный, нахожу большое сходство с собой. Внизу художник написал стихи, которые мне совершенно не понравились, однако мне не удалось их стереть.

Дорогой Ромм, прошу Вас заказать большой портрет моего сына в масле у лучшего художника… Вы доставите мне этим большую радость».

Несмотря на то что молодой Очер не поддерживал никаких отношений с Императорским Российским посольством в Париже, поведение, активная деятельность Павла Строганова, наследника самого большого состояния в России и сына близкого друга Екатерины II, не ускользнула из поля зрения российского посла во Франции Смолина. 16 апреля он отправил с курьером донесение государыне.

Это донесение достигло цели раньше листовок с информацией о революции во Франции, которые Ромм отправил графу Александру Сергеевичу Строганову. Государыня приказала, чтобы оно было немедленно доведено до сведения Высшего Совета. Граф Александр Сергеевич Строганов был осведомлён, что наставник его сына – Жильбер Ромм, которому доверили воспитание молодого человека Павла Строганова, записал его в «Клуб якобинцев» (“Club des Yacobins”). Этот клуб был основан, чтобы натравить весь народ на правящие классы. Граф Александр Сергеевич Строганов должен избавить своего сына от подобного влияния. О возвращении Ромма в Россию не могло быть и речи, вернуться в Россию Ромму не разрешили.

В своих письмах даже снисходительный граф Строганов стал проявлять определённое беспокойство по поводу воспитания своего сына. В марте 1790 года он настоятельно просил Ромма уехать из Парижа: «На дворе стоит весна, и я уверен, что Вы используете возможность отправиться в путешествие…» В следующем письме он снова разъяснил: «Я расцениваю посещение полиции не так, как Вы. Не могу себе представить, на каком основании они сочли необходимым нанести этот визит. Надеюсь, дорогой Ромм, что Вы проявите необходимую осторожность и примите надлежащие меры… Вы у всех на языке, вокруг Вас такой шум… Вся Европа следит за событиями во Франции, за событиями в Париже. Должен признаться, что от этих событий не ждут ничего хорошего».

Граф Александр Сергеевич Строганов ещё не заметил изменения в поведении Жильбера Ромма и поэтому 20 июня 1790 года заверил его ещё раз в своём полном доверии.

«Моё доверие к Вам, дорогой Ромм, нисколько не изменилось, и я не вижу причин относиться к Вам в дальнейшем по-другому… Тем не менее, моя просьба, моя рекомендация уехать из Парижа вызвана серьёзными соображениями. Я настоятельно прошу Вас выполнить мои пожелания. Почему Вы не едете в Вену, где имеются все предпосылки для воспитания моего сына? Наш посол в Австрии и его заместитель очень уважаемые и заслуженные люди. Они с удовольствием помогут Вам в любом отношении…»

Даже после донесения российского посла во Франции граф Александр Сергеевич Строганов при всём желании никак не мог поверить во всё, о чём писал из Парижа русский посол во Франции государыне Екатерине II.

Александр Сергеевич старался не обидеть Жильбера Ромма:

«Разразился скандал, – писал граф Строганов. – Сколько раз за то время, пока этот скандал созревал, я просил Вас настоятельно уехать из Парижа и даже из Франции. Более ясно выразить своё желание я просто не в состоянии… Поймите же, в конце концов, что Вас просто не знают, не знают, что Вы за человек, дорогой Ромм. Не могут понять чистоту Ваших замыслов. Считают очень опасным, что молодой человек, мой сын Павел, находится в стране, в которой царят хаос и анархия. Опасаются, что на моего сына, наследника графа Александра Сергеевича Строганова, могут оказать влияние принципы, которые не разделяет правительство его страны. Утверждают, что Вы, охваченный азартом, в пылу воодушевления, ничего не предпринимаете, чтобы оградить моего сына от подобного влияния. Говорят, что Вы оба вступили в „Клуб якобинцев“ – этот клуб называют также «клубом бешеных» (“Club des enrages”). Этим слухам я противопоставил свою веру в Вашу честность и порядочность…

В настоящее время я вынужден, к величайшему сожалению, отозвать своего сына, и таким образом лишить его уважаемого воспитателя и учителя, притом в такое время, когда ему такой учитель и воспитатель особенно нужен…»

В ответе Жильбера Ромма на это дружелюбное и вежливое письмо графа Александра Сергеевича Строганова содержалось бурное проявление лицемерного протеста:

«Впервые Вы дали мне почувствовать, дали мне понять громадную разницу, огромную пропасть между отцом и воспитателем… Вы лишаете меня своего доверия на основе своих размышлений, которые Вы не сочли нужным мне изложить в своём письме». «Вы совершенно не интересуетесь особыми чувствами своего сына».

И далее Жильбер Ромм, по всей вероятности, имея в виду Теруань де Мерикур (Theroigne de Mericourt), впадает в якобинский стиль, выражая свои мысли в манере якобинцев:

«Разве преступно любить скромную простоту, справедливость, свободу, порядок, мирную жизнь, честность и мудрую скромность – сплошь такие качества, которые необходимы именно тогда, когда дело идёт о противоположных мнениях, амбициях и интересах. У вашего сына и в настоящее время такое же восприятие различных сторон жизни своего народа, как и при его отъезде из России. У него сохранились такие благородные качества, как чистота и доверчивость, свойственные молодости. Да поможет ему Господь сохранить их ради него самого и ради Вас… Его воспитание было слишком стремительным, к тому же оно было сковано многочисленными ограничениями, чтобы можно было достичь в течение необходимого времени подлинного успеха».

Эти упрёки звучат верхом неискренности, крайне необдуманными, особенно если принять во внимание то исключительное внимание, которое граф Александр Сергеевич Строганов уделял вероломному воспитателю и учителю своего сына.

«Я не хотел бы причинить беспокойство Вам и Вам подобным, которые весьма неохотно дышат одним и тем же воздухом с учителем, – добавил Жильбер Ромм с насмешкой. – От всего сердца жаль мне тех, кому предстоит подобная жизнь… Ваше окончательное решение мы будем ждать у моей матери в деревне, где она живёт».

После приезда Ромма и Павла в Риом умер Клемент, верный слуга Павла. На его похоронах было решено совершенно отказаться от религиозных обрядов и похоронить его на новый лад, как подчеркнула как бы между прочим местная газета. Это был бестактный, нелепый поступок, который ускорил дальнейшее развитие событий, так как больше не представлялась возможность прослеживать за двуличием Жильбера Ромма, за его лицемерием.

К этому времени граф Александр Сергеевич Строганов решил избегать всяких столкновений как с Жильбером Роммом, так и со своим сыном. Он просил Демишеля оказать содействие и изложить Жильберу Ромму письменно мнение графа Строганова, при этом самым вежливым образом, о том, что Александр Сергеевич рассматривает свои прежние соображения лишь как «предположения».

В ноябре 1790 года граф Александр Сергеевич Строганов получил от Павла письмо. Оно состояло из набора высокопарных лозунгов, которым его научили в Париже. Павел писал, что он в самом деле член “Club des Yacobins”, что он уже дважды представлял этот “Club des Yacobins” в Национальном собрании, чтобы «воздать должное и прославить вселенную». Его намерения и цели благородны и чисты. Он на стороне справедливости и преклоняет перед революцией колени, однако считает совершенно неприемлемым перенесение революционных потрясений в российские условия. От него, видимо, ожидают, что он может изменить свои убеждения, как флюгер от дуновения ветра, не учитывая, что его взгляды основываются на справедливости, здравом смысле и чувствах, которые нельзя без всяких колебаний просто так отбросить, нельзя не принимать во внимание… Он уже давно решил, что ему не следовало бы возвращаться в Россию, если бы не его отец, к которому он испытывал глубокое уважение и любовь. У него открылись глаза на все ужасы деспотического режима; с тех пор как он познал народ, который в одно мгновение сбросил с себя ярмо тирании, избавившись от угнетения, сладкий голос свободы звучит призывающе в его ушах… Ему не суждено было участвовать в последующих событиях.

Граф Александр Сергеевич Строганов делал всё от него зависящее, чтобы его сын возвратился в Россию. Он послал за Павлом своего племянника Новосильцева[35], который, «несмотря на свою молодость, был достаточно рассудительным и осмотрительным». Его сопровождали Демишель и Воронихин. Они должны были убедить Павла вернуться в Россию. Александр Сергеевич вручил им значительную сумму денег, чтобы они передали эти деньги Жильберу Ромму в знак признания его заслуг; однако Ромм сначала отказался от них. Когда же сумма была утроена, то уже никакая республиканская совесть не препятствовала Жильберу Ромму взять эти деньги.

Строганов тактично воздержался от передачи указания о том, что Жильберу Ромму запретили возвращаться в Россию. Но так или иначе, Жильбер Ромм как воспитатель Павла Строганова уже изжил себя. Павел в нём больше не нуждался.

В декабре 1790 года Павел в сопровождении своего двоюродного брата, Демишеля и Воронихина находился на пути домой, в Россию. Новосильцев старался избегать любых споров, так как Павел с юношеской наивностью заметил в своём письме из Меца, что он не может разъяснить, насколько он хорошо образован. Кроме того, им не повезло, так как пришлось сталкиваться в каждом трактире с аристократами. В пост-скриптуме он передал приветы «другу человечества – Ромму». Он подписался именем «Павел Очер».

Все прежние расхождения во мнениях с его воспитателем и учителем были забыты. Ныне он вспоминал лишь о том счастливом времени, которое они провели вместе с Жильбером Роммом, о путешествиях и экскурсиях, пеших и на лошадях, о дурманящей игре в политику. Из Страсбурга он написал ещё раз, чтобы поблагодарить Ромма за все его заботы. В конце письма он приписал: «Предпочитаю пасть жертвой деспотизма с чистой совестью. Его удары направлены против честного человека – как волны моря разбиваются о скалу, стоящую неподвижно средь прибоя». Такие туманные, неестественно звучащие метафоры были полностью в стиле многословной риторики, которую молодой Павел Строганов усвоил на заседаниях клуба якобинцев.

В окружении преданных друзей восемнадцатилетняя «жертва деспотизма» вернулась к своему любимому отцу, графу Александру Сергеевичу Строганову, после чего Павел направился в своё поместье, расположенное вблизи Москвы, где находились его мать и сестра. Здесь, в Подмосковье, Павел должен был образумиться и научиться соразмерять свои чувства с действительностью, пока будут продолжаться годы его учения.

Между тем революция продолжалась, но её неосуществившиеся идеалы оказали на будущее Павла значительное влияние.

Под мягким влиянием семьи Строгановых Ромм слишком поздно осознал себя в качестве воспитателя; высокопарным языком он изложил на бумаге советы своему ученику. Сам Жан-Жак Руссо не смог бы сформулировать их лучше. Без конца он твердил о «подлой информации», которую сообщили о нём и его деятельности, а также о тех, кто совершил эту подлость; о том, что его разлучили с Павлом, с его воспитанником. После того, как он таким образом попытался сказать молодому Павлу о его долге по отношению к своей стране и своему отцу, Ромм порекомендовал своему ученику проявлять должное уважение и внимание к законам, существующему государственному строю, религии и обычаям своей страны. На любом посту, на котором ему будет суждено находиться, он должен выполнять свои служебные обязанности с идеальной точностью.

В теоретических рассуждениях Жильбер Ромм всегда умел блистать.

Затем он поспешил вернуться в Париж, чтобы снова окунуться в водоворот революционных событий, в вихрь революции. Он не обладал ни стремительностью и неугомонностью Дантона, ни способностями и талантом Сент-Жюста, ни риторическим искусством Демулена, ни холодной жестокостью Робеспьера; таким образом ему удалось запечатлеть своё имя, оставить свой след в истории только в одном-единственном случае: он стал создателем так называемого «революционного календаря», который был инспирирован архаическим русским календарем, из которого Жильбер Ромм позаимствовал такие понятия погоды и времён года, как «просинец» и «студен»1.

Русские архивы. Год издания 1863. С. 940.

Жильбер Ромм проливал слёзы по поводу страданий Белизара, но упорно не обращал внимания на чувства своих соотечественников. К этому времени он уже был готов теоретически оправдать тех, кто шагал по трупам. 10 августа 1792 года, после взятия штурмом королевского дворца Тюильри и убийства его защитников, был закатан в масло и заживо зажарен мальчик-поварёнок. В сентябре в тюрьмах систематически уничтожались тысячи беззащитных людей, на гильотине ежедневно умирало от пятидесяти до шестидесяти жертв, «в то время как народные трибуны первого часа отходили от революции лишь тогда, когда они убеждались, что она им больше не приносит ни славы, ни материальной выгоды».

После термидора (27 июля 1794 года) умерло на гильотине большинство друзей Жильбера Ромма, на той самой гильотине, в сооружении которой они принимали такое активное участие.

Год спустя, 17 июля 1795 года, суду были преданы Жильбер Ромм и пятеро его друзей, всех их приговорили к смертной казни. В их камеру тайком был передан кинжал. Жильбер Ромм первым вонзил его себе в сердце. Затем, вынув кинжал из тела их мёртвого товарища, остальные последовали его примеру.

Трёх из них, оставшихся в живых, отнесли на гильотину, один из них по дороге на эшафот скончался.

Эта кровавая сцена соответствовала демону насилия, в развязывании которого казнённые революционеры принимали такое активное участие.

Тайный советник Александра I

Несколько лет спустя, когда Павел гостил у матери в подмосковном имении Братцево, он познакомился с прелестной девушкой Софьей Владимировной Голицыной и вскоре полюбил её. Её обаятельный, но слабохарактерный отец постепенно растратил состояние семьи. Однако его умная и энергичная супруга, прозванная “Princesse Moustache” («Княгиней с усами»), сумела, благодаря умному ведению домашнего хозяйства и жёсткой экономии на всём, снова восстановить материальное благосостояние семьи. Затем они долгие годы находились за границей. Деньги расходовались лишь самой княгиней: ни супруг, ни подрастающие сыновья не имели такой возможности.

Софья выглядела прелестно и производила на окружающих чрезвычайно приятное впечатление. За её обворожительной внешностью скрывались сильный характер и изысканный, тонкий ум. После возвращения из Италии она занялась переводом Дантовского «Ада», чтобы усовершенствовать свои познания в русском языке. Павел и Софья пришли к выводу, что, кроме европейского воспитания, у них много общего. Как и многим молодым людям, воспитанным за границей, им предстояло заново знакомиться со своим отечеством, со своей Родиной, и вскоре они проявили себя горячими патриотами. Всё свидетельствовало о том, что они предназначены друг для друга, и их семьи решили ускорить бракосочетание молодых людей. Их отношения превратились в счастливый и прочный брачный союз, несмотря на многочисленные испытания и длительную разлуку.

В 1794 году у них родился сын Александр. За ним последовали четыре дочери: Наталия, Аделаида, Елизавета и Ольга. В конце царствования императрицы Екатерины II молодые перебрались к отцу Павла, Александру Сергеевичу, в его петербургский дворец.

Старый граф Александр Сергеевич Строганов весь ушёл в заботы о здоровье его любимого маленького внука и переживания из-за того, что у маленького Александра болели зубы. Он просил свою невестку, которую он боготворил, не испытывать чувства обиды по поводу того, что вмешивался в дела, связанные с уходом, здоровьем своего любимчика, и просил успокоить его заверением, что бедное дитя уже не страдает из-за различных недомоганий. «Извини меня, – повторял Александр Сергеевич Строганов, – что я снова справляюсь, приняла ли ты все меры предосторожности в отношении здоровья маленького Александра – в чём я абсолютно уверен… Но если бы Ты знала, как вы все трое мне дороги, как я Вас люблю!..» Затем Александр Сергеевич сообщил, что их брата Андрея (Воронихина) приняли в Академию художеств, чему все очень рады, и что когда они приедут, он представит Воронихина уже в соответствующей форме, которую носят студенты Академии художеств.

Между молодыми Строгановыми и будущим государем Александром I и его застенчивой супругой Елизаветой Алексеевной, принцессой Баденской, возникла тесная дружба. Ученик Лагарпа (Laharpe) Александр и ученик Жильбера Ромма – Павел восхищались высокими идеалами Французской революции, которые омрачали ужасные события во Франции. Между ними велись горячие дискуссии о возможностях улучшить жизнь народа в России.

Между тем сумасбродство Павла I, его вздорные указы и произвол, подозрительность и неуверенность привели к атмосфере недоверия и взаимной подозрительности и террора. Александр знал о заговоре с целью заставить отца отречься от престола. Однако он сам в этом не участвовал. Государя лишили жизни его ярые противники. Его наследник, Александр I, всю свою жизнь не мог освободиться от чувства личной вины за убийство отца, что наложило отпечаток на всё его царствование.

12/23 декабря 1777 года, в день рождения Александра I, его бабушка Екатерина II записала пожелания в отношении воспитания своего внука: «Если бы я могла просить добрую фею о благодеянии, я бы попросила, чтобы мой внук оставался самим собой. Опыт придёт с годами».

«Пусть Господь хранит Тебя от всякого лукавства, – заклинала Екатерина своего внука Александра. – Великим людям должно быть чуждо лицемерие».

Екатерина имела в виду открытость, откровенность, то есть такие качества, которых феи начисто лишили её внука Александра. Привлекательная внешность Александра притягивала к нему всех, кто с ним общался. Однако его опыт, полученный в годы юности, когда он рос среди двух враждующих между собой лагерей придворных, научил его скрывать свои подлинные чувства. Он угождал как своей великодушной бабушке, так и сумасбродному тирану-отцу в Гатчине, ярому поклоннику Пруссии, который из-за своей нерешительности метался из одной крайности в другую. Такое двойственное воспитание и противоречивые влияния выработали в его характере, в его душе какой-то вакуум, слабость, которая вводила в заблуждение и из-за которой его стали называть «Сфинксом», который «унёс свои тайны в могилу», по меткому замечанию Александра Сергеевича Пушкина.

Александра I упрекали в неискренности, но дипломат Жозеф де Местр (Joseph de Maistre), знавший его хорошо, называл эту черту характера застенчивостью великодушной, благородной и нераскрытой души – “une pudeur d’ame d’elite meconnue”. «Александр I не желал относиться к тем людям, которых он терпеть не мог, таким образом, как было свойственно тиранам».

Луи Коленкур (Coulaincourt), французский посол в Российской империи, считал, что «Александр I был склонен к раздумьям, а определённые черты его характера указывали на его незаурядный ум». Его натура носила отпечаток скрытой глубокой религиозности, которая в век рационализма могла быть неправильно воспринята, неправильно понята.

«Если бы я был женщиной, я бы непременно влюбился в него», – говорил Наполеон. Император Франции считал Александра I исключительно умным, образованным, интеллигентным человеком, однако добавил: «И тем не менее, в его натуре как будто чего-то не хватает». На что Меттерних в своих мемуарах рассудительно заметил: «Сомневаюсь в этом, полагаю, что, наоборот, у него в характере что-то лишнее».

Друг Александра I – князь Адам Чарторыйский восхищался его великодушием, но видел и некоторую ограниченность Александра, а его любимая сестра Екатерина говорила о своём брате: «Моему брату не повезло, ему так и не удалось стать настоящим мужчиной. Он ещё мальчиком вступил на престол».

Александра I никогда не покидали привлекательность и простота. Он избегал всякой роскоши. В одиночестве гулял по улицам, останавливался, чтобы поболтать с какой-нибудь дамой своего круга у дверцы кареты. Он посещал своих друзей без всякого эскорта и танцевал с провинциальными дамами. Один француз, Monsieur de la Ferronays, заметил: «Александр производит приятное впечатление при каждой встрече или беседе с ним. Однако имеется много доказательств того, что его характеру не хватает той энергии, которая заключена в его словах. Несмотря на это, его слабость может внезапно превратиться в порыв бурной деятельности, в нервный всплеск, в результате которого могут быть приняты решения с далеко идущими последствиями».

Когда Александр I вступил на трон, в Санкт-Петербурге находился лишь один из его ближайших друзей. Новосильцев был в ссылке в Англии. Князь Адам Чарторыйский представлял Россию в Неаполе, граф Кочубей был направлен в Дрезден, а его швейцарский воспитатель и учитель Лагарп (Laharpe) – в Париж[36].

Екатерина II надеялась в своё время на союз самодержавной власти и разума. Её наследникам оставалось лишь осуществить растущие и нетерпеливые ожидания реформ в стране. Это хорошо понимал и молодой государь. Сам искренне стремясь к реформам, он был безраздельно признан своим поколением символом надежды на скорую либерализацию, воплощения которой с таким нетерпением и благожелательностью давно ждали в России.

В то время как государь лично созывал своих друзей, граф Павел Александрович Строганов направил своему двоюродному брату Новосильцеву лишь короткое сообщение: «Дорогой друг, у меня есть время лишь на то, чтобы написать тебе только два слова: Александр царствует!»

Ещё до того как снова собрался этот круг близких друзей, Александр I и Павел Строгановы встретились и с глазу на глаз обсудили множество важных вопросов, касающихся будущих планов и реформ. Их неопытность возмещалась воодушевлением и добрыми намерениями. Оба они были не только проникнуты высокими идеалами, но и высокообразованны. Граф Павел Александрович Строганов аккуратно и с большой точностью записывал всё, что говорилось и обсуждалось на каждой встрече.

23 апреля 1801 года он записал первую беседу, имеющую большое значение, со всеми подробностями: «Предпочтение отдавалось реформе административного управления русским государством, а не проекту новой конституции, – утверждал Павел. – Государь поддержал эту мысль о реформе административного управления российским государством». Затем Павел Александрович продолжал: «Существенной основой для этой работы должно было стать установление и закрепление основных прав каждого гражданина». По собственным словам Александра I, его целью было «дать своим подданным правовые гарантии, имеющие существенное значение для каждой цивилизованной нации».

Строганов развил эту мысль: «Право на собственность и на свободное высказывание своего мнения, которое гарантирует благосостояние граждан, никому не повредит…», после чего государь добавил: «И не помешает личной предприимчивости и инициативе».

Далее Строганов излагает свои суждения об этом времени:

«Государь воодушевлён высокими принципами. Он убеждён в их истинности, однако из-за слабости его характера необходимо ускорить осуществление его планов, прежде чем внимание государя будет отвлечено чем-либо другим… Из-за его врождённой вялости, инертности Александр будет постоянно предпочитать тех деятелей, которые излагают свои мысли в легкодоступной и понятной форме, и при этом в элегантном стиле. Таким образом они сохраняют государю силы, освобождают его от приложения усилий самому искать необходимую форму высказывания, необходимое решение. Собственная неопытность заставляет его сомневаться в своих возможностях. Лучший путь внушить ему уверенность в своих силах состоит в том, чтобы изложить, обрисовать чёткую картину всего его правления и дать характеристику общей ситуации в стране того времени, когда он взял бразды правления в свои руки, вступив на русский престол».

Строганов уже давно, с самого начала правления Александра, распознал и хорошо понял эту опасность. Поэтому он спешил изложить свои идеи как можно яснее, чётко и выразительно. Его подробный меморандум от 9 мая 1801 года, за месяц до первой встречи со своими друзьями, включил самые значительные предложения, которые он когда-либо сделал. Не все его замыслы осуществились, однако меморандум произвёл действенное впечатление во всех тогдашних государственных структурах.

Особое внимание уделялось в нём трём основным пунктам:

«Если условия в какой-либо стране оставляют желать много лучшего, то возникает настоятельная необходимость составить себе картину положения дел в этой стране. Далее необходимо ясно выразить свои цели и намерения, а также реформировать различные административные органы и обеспечить их работу таким образом, чтобы их деятельность была гарантирована в соответствии с духом нации и законодательно закреплена в Конституции. Конечной целью является освобождение крестьян».

Четверо друзей, приближённые к особе императора, являлись как бы совещательным органом, который был не государственным, а частным советом, подчинённым лично государю. Они все были молоды: самый старший – Новосильцев, которому было тридцать девять лет, Кочубей – тридцать три года, Чарторыйский – тридцать один год, Строганов – ему минуло двадцать девять и, наконец, государь, которому, как и Кочубею, исполнилось тридцать три года. Их связывала настоящая тесная дружба, выдержавшая в будущем все испытания. Польский князь Чарторыйский высказал такую мысль, словно он хотел перед кем-то извиниться: «Благодаря европейскому воспитанию моих друзей, их взгляды и чувства свидетельствуют о целостности, справедливости, чистоте и честности, которые я решительно и бесповоротно с полным убеждением в их правоте поддерживаю». Писатель Н. Ф. Дубровин, их современник, подтверждает, что Строганов был одним из самых благородных, искренних и благожелательных людей при дворе Александра I. «Государь называл его своим другом, ибо он говорил ему всегда только правду».

В придворном журнале за 1801–1802 год говорится, что эти четыре друга были почти ежедневными гостями императора Александра I. Графу Павлу Александровичу Строганову было даровано право являться к государю в любое время и притом без особенного приглашения. После кофе государь имел обыкновение, перед тем как удалиться, беседовать несколько минут с гостями. Когда гости прощались, собираясь уходить, четверо друзей направлялись в сопровождении царских слуг через боковой ход в маленькую гардеробную, расположенную возле личных покоев царской семьи, государя и государыни, где к ним через несколько минут присоединялся и Александр.

Государь принимал активное участие в оживлённой и подробной беседе о предстоящих реформах.

После особенно горячего спора граф Павел Александрович Строганов однажды написал государю письмо с извинением:

«Я знаю, Вы терпимы, пожалуй даже слишком, однако вчера я позволил себе забыться и вышел за рамки дозволенного… Если Вы по своей доброте не станете упрекать меня за это, мне придётся сделать это самому, ибо свою горячность я крайне осуждаю».

Нисколько не обидевшись на своевольные речи своего друга, Александр заметил: «Что явилось бы неподходящим для выступления в общественном месте, то, несомненно, может иметь место, когда мы одни. Лучшее доказательство вашего дружеского расположения ко мне – это как следует меня отругать тогда, когда я этого заслуживаю».

Строганов не раз напоминал своим друзьям, что в начале разговора с монархом следует избегать брать его, как говорится, за горло, что значительно лучше откладывать имеющиеся возражения на конец беседы.

Александр I был высокообразованным человеком, обладавшим способностью всё быстро схватывать на лету, однако он был лишён таланта реформатора. Во время первых лет своего правления он проявил себя много более консервативным, чем его советники. Ни одна из осуществлённых реформ не была проведена по его собственной инициативе, несмотря на то, что с самого начала Александр был убеждён в необходимости конституции и её обнародования, в необходимости освобождения крестьян от позорного крепостного права. Граф Кочубей считал, исходя из собственного опыта, что идеи государя в области общественной деятельности непоследовательны и рискованны, тем не менее, совещательный комитет, состоящий из близких друзей Александра I, с большим усердием приступил к разработке намеченных планов. Впервые комитет собрался 24 июня 1801 года и провёл в течение последующих трёх лет всего тридцать шесть заседаний. На них обсуждались все виды управления государством и подчёркивалась необходимость строгого сохранения тайны: «Законы, которые возлагают на всех одинаковые обязанности, а цели которых заранее становятся известны широкому кругу людей и общественности, подготавливают практически непреодолимое сопротивление… Поэтому сохранение тайны имеет большое значение, из чего следует, что все планы и замыслы следует всегда обсуждать лишь в тесном взаимодействии с Вашим Величеством…»

Государь шутливо называл своих друзей “Le Comite du Salut Public” (Комитетом Общественного Благополучия).

При участии графа Семёна Воронцова комитет разработал и обсудил множество государевых указов, в том числе «Пожалованную русскому народу царскую хартию», провозглашённую в сентябре 1801 года при короновании Александра I.

Влиятельные братья Воронцовы поддержали реформистов, «ибо, несмотря на то, что они уже не были молодыми, их идеи были проникнуты молодым задором, и они не цеплялись за старомодные представления». Русский посол в Лондоне граф Семён Воронцов предлагал взять за образец английское решение русских вопросов, однако чаще всего четверо друзей и советников государя Александра I, находясь в открытой оппозиции к старшему поколению, противились предложениям представителей этого поколения, чего не скрывали, во всяком случае, им удалось своих главных противников устранить с влиятельных постов.

Даже Лагарп, швейцарский наставник Александра I, который в августе 1801 года вернулся в Россию, не принимал участия в их встречах, в их заседаниях, так как он выступал за проведение открытых дискуссий. Однако в скором времени Лагарп изменил свои политические взгляды; примкнув сначала к швейцарским республиканцам, он постепенно стал сторонником консервативных взглядов в либеральном движении, что было с большим воодушевлением воспринято государем Александром I и его молодыми друзьями. Наполеон заметил по поводу швейцарского наставника Александра I: «Laharpe не смог ни командовать, ни подчиняться».

Лагарп не сумел, оказался неспособен отказаться от менторского назидательного тона по отношению к своему бывшему высокопоставленному ученику и высказался в этом духе по поводу его походки, манеры держать себя и недостаточной выправки и осанки:

«Очень важно для Вас иметь гордую осанку императора, который, по выражению Демосфена, представляет достоинство нации… Те же лица, которых Вы уполномочили руководить различными областями государственной деятельности, должны привыкнуть к мысли, что они – Ваши уполномоченные для исполнения своих служебных обязанностей и что они обязаны обо всём вас осведомлять. В этом отношении не может быть никаких уступок. Вы должны быть в настоящее время начеку в связи с нарастающей тенденцией борьбы с самодержавием. Всему народу нужна прежде всего мирная жизнь, затем воспитание и, в конце концов, подлинная справедливость и праведный суд; это будет гарантировать вашему государству гражданские свободы во всех важных формах их проявления. Могу только повторить, что я неоднократно заявлял: единственный подлинный друг самодержца – его собственный здравый человеческий разум».

Демократу Лагарпу потребовалось много времени, чтобы добиться понимания таких взглядов, однако Александр очень доброжелательно воспринял его замечания по поводу поддержания его царского авторитета, несмотря на то, что он считал себя учеником Монтескье и Вольтера.

В своём меморандуме от 9 мая 1801 года граф Павел Александрович Строганов следующим образом определил конституцию: «Конституция является признанием прав нации и способом, каким образом эти права могут быть практически осуществлены. Прежде всего конституция является защитой от произвола».

Главной целью «Негласного комитета» оставалось освобождение крестьян от крепостного права.

По-иному, чем в других европейских странах, образовали с самого начала свободные рабочие силы в России основной слой населения. В начале семнадцатого века Борис Годунов усилил крепостное право, закрепив крестьян за землёй, которую они обрабатывали. При Петре Великом эта система была усовершенствована, чтобы создать лучшие условия для подготовки к военной службе и обеспечить получение налогов. С середины восемнадцатого века целесообразность и правильность этой достойной сожаления системы стала вызывать сомнения. Крестьянское восстание во главе с Пугачёвым явилось лишь знаком недовольства: просвещённые помещики проявили готовность к реформе крепостного права. Что же касается мелкопоместных помещиков, то они воспротивились подобной реформе, так как она угрожала основам их существования и социальному положению. Поскольку реформа имела основополагающее значение, являлась исключительно важным государственным решением, а не каким-то незрелым мероприятием, она много раз обсуждалась и откладывалась, «чтобы избежать опрометчивого решения, которое могло бы привести к потрясению всего государственного устройства, всего здания страны». Между тем, крестьяне получили определённую сельскую автономию, но никаких гражданских прав.

Членов «Негласного Комитета» иронически называли «якобинцами и вольтерианцами», не имевшими ни малейшего представления о состоянии дел в стране. Однако историк Н. К. Шильдер утверждает, что граф Павел Александрович Строганов произнёс 18 ноября 1801 года в Комитете большую и очень содержательную речь, показав тем самым глубокое понимание состояния дел в России по основным вопросам. Он опроверг утверждения противников реформ, намечаемых Александром I, и их упрёки в незнании российской жизни, адресованные молодым советникам государя. По мнению Н.К. Шильдера, граф Павел Александрович Строганов был наиболее убеждён в необходимости достичь великой цели, в отмене позорного крепостного права и видел опасность в его сохранении. По его мнению, очень важно, чтобы этот процесс проходил без внутренних потрясений. Необходимо постепенно, шаг за шагом, убедить помещиков в необходимости этой реформы и так же постепенно, чтобы достичь поставленной цели, улучшить положение крестьян: при этом следует избегать широковещательных заявлений, которые могут будоражить сознание многих людей, отрицательно относящихся ко всем новшествам.

Для подкрепления своих доказательств Павел Александрович Строганов подчеркнул: «Отмена крепостного права, освобождение крестьян оказывает влияние на два слоя населения: на крестьян и на дворянство. Без всякого сомнения, крестьяне будут приветствовать своё освобождение. Что касается дворян, то значительная часть людей, ставших дворянами, получила этот статус на основе функций, присущих этому классу обществ[37]. Они часто плохо образованы, невежественны и ограниченны, воспитаны лишь в преклонении перед самодержавной властью монарха, игнорируя полностью право и закон. В их среде никогда не возникнет ни малейшая оппозиция. Лишь немногие из них, которые получили определённое образование и обладают чувством подлинной справедливости, будут подобную государственную акцию приветствовать. Что же касается девяти миллионов людей, которые из-за крепостного права не могут в полную меру воспользоваться своими способностями, вынуждены ограничивать свою деятельность и продуктивный труд, то они беззаветно преданы монарху и убеждены в том, что всякое угнетение исходит лишь от царских министров».

Граф Строганов на шестьдесят лет опередил своё время; правильность, справедливость, истинность его взглядов подтвердились лишь в последующих поколениях, однако, несмотря на его пророческие суждения, ему, к его глубокому сожалению, не удалось достичь главной цели. Александр I, который в принципе одобрял воззрения Павла Александровича, всё ещё не решался сделать решительный шаг и принять окончательное решение. Государь колебался взять на себя ответственность за столь важный шаг из-за опасности переворота с непредсказуемыми последствиями. После его смерти в его письменном столе был найден проект конституции, который основывался на вышеуказанных принципах. Граф Павел Александрович Строганов писал своему двоюродному брату Новосильцеву: «Нам (он имел в виду государя) не хватает решительности… и мы (снова о государе) не можем отважиться предпринять своевременно определённые меры… Поскольку время не ждёт, пока монарх соизволит предпринять практические шаги, предпринимаются полумеры, которые могут причинить лишь вред».

На своих тридцати шести заседаниях, которые проходили под председательством государя, «Негласный комитет» обсуждал вопросы внешней политики, отношения с Грузией, задачи тайной полиции, вопрос о казаках, вопросы военного обучения и, прежде всего, вопросы общего образования и реформу высшей школы. При этом были использованы некоторые идеи Лагарпа. Павел Александрович Строганов защищал и отстаивал систему начального образования, которая, как и во Франции, находила своё продолжение в форме дальнейшего специального образования. Был создан «Школьный комитет», который, в конце концов, был преобразован в «Ведомство по надзору за школой» во главе с П. В. Заводовским; однако вместо того, чтобы осуществлять прогрессивные реформы, Заводовский проявил себя, подобно «тормозной колодке». Граф Павел Александрович Строганов сухо заметил в одном из писем своему двоюродному брату Новосильцеву: «В области образования мы продвигаемся очень медленно. Господь создал мир за шесть дней, а на седьмой день уже отдыхал. Наш же министр не только ничего не делает в течение шести дней, но и на седьмой день устраивает себе отдых».

«Негласный комитет» реформировал сенат и министерства, которые были учреждены вместо «коллегий», созданных Петром Великим. Совет определил задачи государственного совета и комитета министров. Граф Павел Александрович Строганов придерживался точки зрения, что этот комитет будет лишним, параллельно действующим вредным административным органом. По его мнению, «министры должны обладать действительной властью и нести ответственность за свои действия. Комитет же министров снимает всякую личную ответственность, большинство его членов выражает волю этого комитета, которая ограничивает неприкосновенную волю монарха». К мнению графа Строганова прислушивались, подобный комитет не был создан в качестве самостоятельного органа, тем не менее через некоторое время этот комитет всё же возник, и Градовский в 1880 году заметил то, что предвещал Павел Александрович Строганов: «Этот комитет освободил отдельных министров от всякой личной ответственности».

Были утверждены полномочия сената, его значение усилилось. Члены «Негласного комитета» поставили свои далеко идущие реформы под твёрдый контроль центральной авторитетной власти, однако их честные старания улучшить положение дел в стране постоянно сдерживались колебаниями Александра, которые были частично связаны с чрезвычайными сообщениями полиции о возможных беспорядках. Граф Павел Александрович Строганов писал:

«Хотя мы все придерживаемся мнения, что крепостное право является подлым, позорным явлением, государь лишь до тех пор будет склонен освободить крестьян, пока кто-нибудь или что-нибудь не изменит или уменьшит его волю».

Вместо освобождения крестьян был введён в действие указ от 3 февраля 1803 года о «вольных хлебопашцах», сословии, которое существовало ещё до Бориса Годунова. В соответствии с компромиссным предложением Румянцева в указ был добавлен дополнительный пункт, который выражал требование о наделении надлежащих лиц подобающим земельным владением. «Негласный комитет» с самого начала намечал полное освобождение крестьян, однако такое освобождение осуществилось лишь в прибалтийских странах.

Половинчатое решение вопроса об общинной собственности «мира» привело к бездействию всех необходимых структур и экономическому застою.

Страх перед потрясением социальной структуры государства удержал Александра I от принятия окончательного решения.

Интерес государя к внутриполитическим вопросам становился всё меньше и меньше, все его мысли были направлены на международные проблемы, Александр стал им уделять всё больше внимания. Соблазн предпринять против Наполеона ответный шаг был велик. Кроме того, таким образом он мог избавиться от тяжёлых по своим последствиям решений, которые ему хотел навязать «Негласный комитет».

На заседании комитета 22 января 1802 года Строганов и Чарторыйский со всей решительностью заявили:

«Настало время положить конец властолюбивым проискам Франции, ибо мы в состоянии нанести ей большие потери, чем она нам».

Государь, однако, придерживался той точки зрения, что Тройственный союз будет держать Наполеона под контролем и окажет полезное влияние на европейскую политику.

Заседанием девятого ноября 1803 года существование «Несогласного комитета» без лишнего шума закончилось, он прекратил свою деятельность.

Граф Кочубей был назначен министром внутренних дел, его трое друзей стали заместителями министров, графа Павла Александровича Строганова назначили через некоторое время заместителем министра юстиции, он находился в подчинении Кочубея и Новосильцева; в этом ведомстве он проявил себя особенно полезным деятелем. Чарторыйский стал заместителем государственного казначея: в скором времени он заменил заболевшего графа Воронцова на посту министра иностранных дел. Это назначение вызвало в общественных и придворных кругах большое недовольство, так как Чарторыйский стремился во что бы то ни стало восстановить польское королевство, причём значительно раньше, чем это сделает французский король. Другой любимец государя, князь Пётр Петрович Долгорукий, который был послан в Берлин, чтобы побудить короля Фридриха Вильгельма III заключить союз с Россией и выступить вместе на поле боя против Франции, открыто выступил с нападками на Чарторыйского: «В ваших словах чувствуется польский князь, а мне любы русские князья. Мы с Вами придерживаемся разных взглядов». Александр не вмешивался в их отношения.

В 1804 году государь написал графу Павлу Александровичу Строганову ответ на письмо графа, в котором Павел Александрович отказался от наград, которые государь пожаловал ему:

«Я, дорогой друг, ни одного мгновения не сомневался в истинной природе Ваших чувств и в Вашем благородном и просвещённом образе мыслей… Граф Кочубей спросил меня, намерен ли я, распределяя награды и поощрения среди членов „Негласного комитета“, включить в число награждаемых и Вас. Я высказал мнение, что, по моему убеждению, Вы никогда не согласитесь ни на что подобное… Но граф Кочубей счёл правильным, несмотря ни на что, предложить Вам соответствующую награду.

Я не возражал, но был убеждён ещё до того, как получил Ваше письмо, что подобное предложение не имеет никакого смысла.

Я целиком разделяю Ваш образ мыслей и не считаю возможным в чём-либо Вас упрекнуть из-за Вашего отказа от любого поощрения, и я рад знать, что есть люди, есть мужи, которые служат из любви к своему народу и ради блага своей отчизны.

Всегда Ваш Александр».

Между тем в Санкт-Петербург прибыл Алексей Андреевич Аракчеев. Государь его знал ещё по Гатчине. Это была мрачная личность, с собачьей преданностью служившая Александру I и оказывавшая на государя всё большее влияние.

Чрезвычайный посланник при дворе Сент-Джеймса

В 1804 году государь направил Новосильцева Чрезвычайным и Полномочным Посланником в Лондон. Остальные друзья Александра I, за исключением Кочубея, сопровождали государя во время похода 1805 года и второго декабря были с ним при поражении русской армии под Аустерлицем. Против полководцев-союзников, которым было далеко за шестьдесят, а некоторым и за восемьдесят, и которые поэтому не привыкли к новому ведению войны, к его быстроте и большой подвижности, сражались отважные молодые генералы Наполеона. Александр I отверг мудрый совет Кутузова не бросать вызова Наполеону и не простил ему правильного взгляда на эту войну. Россия потеряла двадцать пять тысяч человек. Её союзники называли эту потерю небольшим кровопусканием, но для Александра это был тяжёлый удар.

Героизм, который проявили русские войска, несмотря на неспособность высшего командования союзников, побудил графа Павла Александровича Строганова посвятить себя целиком военной карьере, которую он ещё мальчиком считал своим призванием.

Он спешно написал несколько строк жене:

«У меня сейчас лишь столько времени, чтобы сообщить Тебе, что всё идёт хорошо. Ты, конечно, понимаешь, что когда я возвращусь, то расскажу Тебе о многом, надеюсь, что это будет уже скоро. Как Тебе известно, при отъезде из Петербурга у меня было подавленное настроение, ибо я не предвидел ничего хорошего.

К сожалению, я не ошибся, мы оказались в неважном положении. Всего хорошего, моя любовь». Через четыре дня Павел Александрович ещё раз написал жене из Галича: «Ищу наше снаряжение, так как мы всё потеряли. Всё, что я имею, на мне».

Однако его возвращение затянулось.

«Русское поражение под Аустерлицем имело большее значение, чем победа Франции над союзниками, – считает историк Соловьёв. – Александр более не доверял своим способностям полководца. После Аустерлица он понял, каким серьёзным противником оказался Наполеон». Кроме того, столкнулись французские и русские интересы, которые в Лондоне представлял граф Павел Александрович Строганов.

Глубоко взволнованная событиями, Софья писала мужу патриотические, овеянные мечтой и полные любви письма. В Петербурге совершенно не поняли сначала масштаба катастрофы под Аустерлицем: государю устроили пышный и восторженный приём, который Софья описала в своём письме от 22 декабря 1805 года следующим образом:

«Видимо, нет необходимости говорить Тебе, что для меня значит то, что Ты не имеешь возможности приехать домой.

Я уже немного успокоилась, так как представила себе, как Ты рад, что находишься в стране, в которой Ты всегда мечтал побывать… Невозможно описать восторг общества, с которым встречали возвращение на Родину нашего дорогого государя. Государь прибыл в ночь с пятницы на субботу, и следующее утро все залы и галереи дворца были полны народа, в то время как толпа на площади всё больше и больше увеличивалась. Когда государь появился, все пытались поцеловать ему руку и даже пальто. Государь был растроган до слёз. На следующий день, в воскресенье, в дворцовых покоях толпилось столько же людей, как в рождественскую ночь… После богослужения государь беседовал с дамами, а затем попросил меня сопровождать государыню. Государь обращался со мной с величайшей любезностью и рассказал о Тебе чудеса храбрости. Он заверил меня, что никогда не забудет Твоей преданности и привязанности, которые Ты проявил к нему в тех обстоятельствах. Его переполняли дружеские чувства к Тебе, чем я была очень довольна… Обнимаю Тебя крепко и очень люблю».

По прибытии в Лондон (февраль 1805 года) граф Павел Александрович Строганов убедился, что его мнение о положении русского посла при дворе Сент-Джеймса – графа Семёна Романовича Воронцова, человека цельной натуры, обладающего большим опытом, полностью подтверждается[38].

Софья пыталась сохранить в своих письмах к мужу шутливый тон, однако сквозь строчки прочитывались её большая привязанность к мужу, её озабоченность и глубокая тоска из-за его отсутствия.

«Впервые после нашей свадьбы встречаю Новый год без Тебя, и поскольку, как Ты знаешь, я не упускаю случая прослезиться, то и на этот раз для меня представился подходящий случай сделать это. Твои письма, которые последовательно приходят, делают меня счастливой и смягчают мою печаль из-за нашей разлуки… Вчера при дворе давался маскарад: как обычно, множество людей и великолепное угощение в заново перестроенных апартаментах. Всё было роскошно. На обед были приглашены иностранные послы. Погода у нас самая мартовская: тает и на санях ездить уже нельзя.

С нетерпением жду известия о Твоём прибытии в Лондон и с ещё большим нетерпением о Твоём отъезде оттуда. Боюсь, что очарование этой страны будет Тебя там удерживать; эта мысль меня очень расстраивает… Вчера в столицу прибыл Багратион и был принят государем со всеми почестями… Реакция общества на несчастливую битву под Аустерлицем такова: битва не проиграна…

Ты пишешь мне короткие письма, откладывая более подробные на будущее. Последнее письмо было также довольно коротким и меня совсем не обрадовало, ведь в нём Ты сообщаешь, что задержишься за границей. Будь уверен, я не буду противиться твоим замыслам, раз они доставляют Тебе столько радости.

Но я бы очень хотела знать о Твоих истинных планах и о том, будет ли продлено Твоё пребывание в Лондоне, так как в этом случае я бы попыталась приехать к Тебе. Поверь, мне так хочется снова Тебя увидеть. Только эта надежда может меня утешить, когда я уеду из-за этого из дома, покину наш домашний очаг… Мне кажется, что я стала хуже относиться к Англии, ибо она явилась причиной нашей разлуки».

Такие опытные дипломаты в ранге послов, многие годы занимавшие эту должность, как граф Семён Воронцов, очевидно, были бы не очень довольны прибытием эмиссаров и доверенных лиц государя, наделённых полномочиями, которые часто превышают полномочия посла. Однако русский посол Воронцов сделал всё от него зависящее, чтобы способствовать миссии графа Павла Александровича Строганова. Граф Воронцов представил Строганова премьер-министру Англии Фоксу и участвовал во всех переговорах между русским посольством и британским правительством.

Граф Семён Воронцов был пожилым человеком, который находился на должности русского посла в Англии с 1783 года. Через некоторое время он ушёл в отставку. Павел Александрович Строганов был тронут тем радушием, с которым его принял граф Воронцов, и счёл полезным для себя советоваться с ним и в дальнейшем, что, в свою очередь, понял и сам Воронцов, который написал об этом своему сыну: «Я настолько ценю и доверяю графу Павлу Александровичу Строганову, что у меня от него нет буквально никаких тайн; нет ни одного личного или особо доверительного письма, которое я бы ему не показал… Его откровенность при беседе с лордом Гранвилем в высшей степени благородна и свидетельствует о его незаурядном уме».

В подробном письме своей супруге от восемнадцатого февраля 1806 года, написанном в доверительном тоне, Павел Александрович Строганов делится с ней своими чувствами и суждениями:

«Я ждал удобного случая, чтобы рассказать Тебе о своих намерениях и замыслах. Князь Адам (Чарторыйский) и Новосильцев объяснят Тебе мои взгляды, которые они полностью разделяют.

В конце Твоего последнего письма ты напоминаешь мне о моём долге России, о преклонении перед её славой. Ты упоминаешь о дружеских чувствах, которые государь, по всей вероятности, ко мне питает. Должен тебе сказать, что я, в свою очередь, преисполнен такой любовью к нему, нашему государю, на которую только способен, тем не менее, я испытываю сожаление, мне жаль его из-за его характера, который ему мешает положиться на своих верных и преданных друзей, своих слуг, и тем самым делает его жертвой шарлатанов и интриганов. Его слабость – причина неустойчивости его системы, и я не уверен, не могу быть уверенным, что это обстоятельство, именно в это время, когда твёрдость и стойкость имеют большое значение, не приведёт нас к самой ужасной катастрофе… Особенно досадно то, что государь может тех, кто ему такие планы предлагает, сделать своими сторонниками, пробудив в них надежду, что он благожелательно отнесётся к претворению этих далеко идущих планов в жизнь… Но как только дело доходит до их практического претворения, государь при первом удобном случае меняет своё отношение к ним. В конце концов ожидания оказываются безрезультатными, и государь возлагает вину за это именно на тех, предложение которых он сначала хотел осуществить… С тех пор, как государь решил всё делать сам, чтобы о нём не думали, что он находится под чьим-то влиянием, стало совершенно невозможно вместе с ним чем-либо заниматься. Когда я мысленно вижу приёмную, заполненную теми людьми, которые обычно там толкутся, и представляю себя среди них, мне становится тошно. Устранение их от дел, которыми они занимаются, задело бы многих за живое, да и, наверное, было бы невозможно отказаться от всех возложенных на них обязанностей. В нашей любимой стране не так просто делать всё так, как ты этого хочешь. Что касается нашего посольства в Лондоне, то, по мнению многих английских лордов, оно одно из лучших посольств в столице Англии, это высказали, например, лорд St. Helens, Lady Warren, Lord Whitworth. Приём, оказанный мне Prince of Wales и Lord Moira, убеждает меня в том, что моё прибытие здесь им приятно и полезно. Желание провести в Англии некоторое время поглощает все мои мысли, но я знаю, что это маловероятно… Если же это произойдёт, то Ты приедешь ко мне. У меня не хватает слов, чтобы выразить свою радость в связи с этим, насколько это обрадовало бы меня… Боюсь, что моё более длительное пребывание в Лондоне огорчило бы отца, но он поймёт мои побуждения».

Восемнадцатого февраля 1806 года граф Павел Александрович Строганов послал письмо князю Адаму Чарторыйскому о своей беседе с лордом Малгрейвом. В конце письма Павел Александрович приписал:

«Поскольку состояние здоровья Mr. Pitt (мистера Питта) ухудшилось, мы (граф Воронцов и я) не смогли его повидать… Lady Warren представила меня Lord Moira, и мы обсуждали стратегические вопросы… Поскольку я человек не военный, сугубо штатский, то не смог дать удовлетворительный ответ ни на один вопрос… Я спросил его о том, может ли Англия осуществить отвлекающий манёвр. Он сказал мне, что это было возможно два месяца тому назад, когда на французское побережье или ещё где-либо можно было высадить десант, что было бы для союзников большой помощью. Но те, от кого это зависело, ничего не поняли, и этот план не осуществился. Многое зависит от Mr. Pitt. Состояние его здоровья не позволило ему вести государственные дела с той же энергией, столь же энергично, как он это делал раньше. Подобные обстоятельства вызвали в жизни английского общества явления застойного характера, которые тяжко отразились на благосостоянии нации… Затем Lord Moira заметил, что позиция Пруссии явилась причиной того, что произошли в политической жизни определённые изменения, достойные сожаления; пруссакам следовало пообещать большие привилегии, чтобы привлечь их в качестве своих союзников. Я спросил его, какие привилегии он имеет в виду, и он высказал мысль, что пруссакам следовало с самого начала пообещать Ганновер… Далее он заметил, что прежнее правительство, за исключением Mr. Pitt, для такого решения было слишком слабым, a Mr. Pitt не в состоянии один всем заниматься… Несмотря на то, что он ждёт от Бонапарта мирных предложений, он не считает возможным договориться с ним о соглашении, поэтому сейчас всё дело лишь в том, чтобы как можно больше вооружаться и выжидать, как будут развиваться в дальнейшем события… Русские и английские интересы совпадают, политические цели одинаковые, а поэтому обе державы должны ещё больше сотрудничать. Таким образом можно противостоять позиции Франции.

Таково содержание нашей беседы. На меня произвели большое впечатление искренность и лояльность Mulgraves… Вскоре после этого он представил меня Prince of Wales…».

Графу Павлу Александровичу Строганову в связи с теми надеждами, которые на него возлагал государь, была предоставлена большая свобода действий. Ему надлежало завоевать доверие принца Уэльского, который был в открытой оппозиции к своему отцу. Однако Строганов не считал разумным вмешиваться в отношения между отцом и сыном, которые, по мнению Павла Александровича, русских дипломатов не должны были касаться.

В своих подробных сообщениях князю Адаму Чарторыйскому граф Павел Александрович Строганов подробно описывал свои беседы с Фоксом, а также с Талейраном, который утверждал, что переговоры с Россией проходят весьма успешно, что не соответствовало действительности. Восторженная оценка Павлом Александровичем своего предшественника, графа Воронцова, вызвала в русском Министерстве иностранных дел определённое беспокойство, по поводу которого супруга Павла Александровича Софья, поддерживавшая со своими друзьями тёплые отношения, заметила:

«Твоё безграничное доверие, которое ты питаешь к графу Воронцову, и твоя откровенность перед ним могут причинить вред твоим планам. Обладая благородным характером, ты увлекаешься. Честность и искренность являются благородными чертами, но в настоящее время важно найти возможность извлечь для общего дела наибольшую пользу… Новосильцев и князь Адам Чарторыйский высказались в том же духе и полностью разделяют моё мнение…»

Семнадцатого марта 1806 года Новосильцев в самом деле сообщил об ужасном повороте, который приобрели события:

«С назначением барона Будберга, крайне неспособного, крайне непрофессионального человека, который к тому же невероятно смешон в глазах окружающих, министром иностранных дел, следует рассчитывать, что мы дадим Англии отрицательный ответ в отношении её стараний, чтобы мы решительно выступили против Пруссии. После этого Англия заключит с Францией сепаратный мир и вернёт себе Ганновер, в то время как Швеция уладит свои разногласия с Пруссией. На короля Неаполя Франция окажет такое давление, что он выступит против нас раньше всех; Пруссия не откажется предпринять какие-либо действия, но её требования возрастут. Бонапарт заставит Турцию, поскольку у него будут развязаны руки, объявить нам войну, пообещав оказать ей поддержку артиллерией и направив в Турцию своих военных советников. Кроме того, Бонапарт стремится посадить на польский престол Jerome, которого он хочет женить на дочери саксонского курфюрста или на каком-либо другом отпрыске этого дворянского рода… И, в конце концов, в Россию пришлют французского посла, который будет вести себя в нашей стране так, как французские оккупанты ведут себя в Испании… Ума не приложу, как отвести это несчастье. Если я останусь в одиночестве, то не представляю, как смогу спасти государя, как смогу порадеть на благо отечества и отстоять интересы общества… У государя никогда не будет для этого ни сил, ни энергии, ни уверенности в себе. Мне тогда придётся стать свидетелем таких событий, которые я не хотел бы пережить… Поэтому я решил, что уйду в отставку в тот момент, когда это сделает князь Адам Чарторыйский и когда Англия получит наш не оставляющий никаких надежд отрицательный ответ…»

Впоследствии будет интересно узнать, в какой же степени Новосильцев оказался прав и в чём ошибался.

Супруга графа Павла Александровича Строганова Софья также была в замешательстве:

«Мы нерешительны; здесь все нерешительны и слабы (употребляя местоимение „мы“, Софья подразумевала государя Александра I); прямо беда: эти господа расскажут Тебе о своих намерениях уйти в отставку, но никто не нуждается ни в их советах, ни в их уходе…» Далее она добавила несколько подробностей о придворных сплетнях, а затем не смогла избежать искушения, чтобы слегка не упрекнуть супруга: «Пиши мне об Англии, которую Ты так любишь, менее лаконично: пиши мне, что Ты поделаешь и где Ты проводишь своё свободное время!..Как раз в тот момент, когда запечатывала своё письмо, которое я Тебе написала, я получила от Тебя две весточки, которые меня сделали счастливой! Что я, собственно говоря, ожидала и что мне совсем не нравится, так это то, что всё, что Ты видишь в своей любимой Англии, Тебя восхищает, и я боюсь, что это чувство восхищения всем увиденным в Англии будет у Тебя всё больше и больше увеличиваться и что нам так и не удастся выманить Тебя из этой столь любимой Тобой страны. Какой бы чудесной ни была эта страна, ты не имеешь права забывать о своём долге по отношению к Своему престарелому отцу. Ему семьдесят один год. От Тебя, видимо, не ускользнуло моё красноречие, с которым я пыталась принизить прелести этого волшебного острова… Мы с печалью узнали о смерти мистера Питта; он был единственно энергичным и деятельным человеком, способным противостоять ужасам современного мира среди британских политических деятелей. Такого мнения придерживаются далеко не все. Многие не скрывают своей радости по поводу ухода его из жизни… До свидания. Обнимаю тебя тысячу раз».

В донесении государю от 28 апреля 1806 года граф Павел Александрович Строганов ссылался на приложение к копии письма Талейрана Фоксу и на его ответ:

«Его Императорское Величество может быть вполне уверено в полном благородства тоне британского министра иностранных дел в отличие от неискренности французского послания. Полагаю, что вряд ли можно доказать большую лояльность по отношению к своему союзнику и верность своему слову, чем, как это явствует из письма британского правительства, намерены делать англичане. Само по себе это вполне естественно и не заслуживает особой похвалы, но в наше время очень редко истинная искренность рассматривается как особое достоинство… Слава Богу, что русские и английские придворные, то есть лица из ближайшего окружения Вашего и британского Высочеств, ещё достаточно далеки от всеобщего вырождения… Для французского текста характерны три основные черты: софизм, лживость и витиеватость…»

Затем граф Павел Александрович Строганов, рассматривая отдельные стороны текста, продолжает:

«При сложившихся обстоятельствах Mr. Fox считает данный момент наиболее благоприятным для того, чтобы нанести решающий удар… ибо весь континент после ответных ударов впал в летаргию… Вопрос лишь в том, где?..»

Разговоры о возвращении графа Павла Александровича Строганова не прекращались, и вот 27 июня 1806 года Новосильцев написал Павлу Александровичу, выражая надежду на его скорое возвращение:

«Рад услышать, что государь уже написал тебе, чтобы вернуть Тебя, наконец, в Санкт-Петербург, и я надеюсь, что Ты, в конце концов, всё-таки вернёшься. Ты не можешь себе представить, с каким нетерпением Тебя здесь ждут. Твой отец вне себя от радости, а графиня, которая в последнее время была в подавленном состоянии и лишилась аппетита и сна, сейчас, кажется, чувствует себя, наконец, значительно лучше, повеселела. Все Твои дети, особенно Бабетинка, моя любимица, без конца повторяют: “Папа возвращается, папа возвращается домой”. Видимо, излишне Тебе писать, что князь Адам (Чарторыйский) и я разделяем радость в связи с Твоим скорым возвращением».

Далее Новосильцев просил Павла Александровича Строганова передать привет всем его английским друзьям, а затем невидимыми чернилами добавил:

«Мы более не в состоянии ничего сделать; князь Адам (Чарторыйский) лишился своей должности: все мои старания воспрепятствовать этому оказались бесполезными, Государь сам пожелал, чтобы князь Чарторыйский, оставив должность, ушёл в отставку. В свою очередь и я просил освободить меня от всех моих должностей. Моя просьба наделала много шума, привлекла всеобщее внимание. Государь попытался любым способом убедить меня остаться, но я не дал себя уговорить до тех пор, пока мы не пришли к согласию, что князь Адам (Чарторыйский) сохранит своё место в сенате и в Государственном Совете, после чего я тоже дал согласие стать сенатором и остаться на своих прежних должностях, за исключением должности заместителя министра юстиции. Ни при каких обстоятельствах я не желаю служить в каком-либо министерстве. Хотя государь дал своё согласие, но, как всегда, колеблется, медлит, чтобы избежать неблагоприятного впечатления, которое может возникнуть, если мы одновременно уйдём со своих постов, но я твёрдо стою на своём, чтобы всему миру доказать, что я не причастен к грядущему.

Политическая линия, которую мы сейчас будем проводить, будет для нас исключительно унизительной. Меня не удивит, если кому-либо удастся открыто противопоставить нас Англии.

По моему мнению, Тебе не остаётся ничего другого, кроме как по возможности быстрее вернуться в Россию. До тех пор ничего не предпринимай…»

Граф Павел Александрович Строганов снова написал 30 июня 1806 года своей супруге из Стоунлэнд, в Сассексе:

«Я потерял счёт времени и не могу вспомнить, когда мой день рождения – не знаю, то ли сегодня, то ли завтра исполняется мне тридцать четыре года. Во всяком случае буду Тебе благодарен, если Ты поднимешь бокал за моё здоровье, и прошу Тебя поверить, что я очень часто поднимаю бокал за Твоё. В настоящее время нахожусь в имении герцогини Dorset и наслаждаюсь красотами окружающей природы. Лорд Whitworth и герцогиня живут здесь, как отшельники, подобно крестьянам, подобно сельским жителям, у меня не хватает слов, чтобы сказать тебе, как я им завидую… Мы ложимся спать в девять часов вечера и встаем в шесть часов утра. Перед завтраком занимаемся верховой ездой. Для полного счастья мне нужна только Ты! Ах, если бы Ты была здесь, со мной! Однако у меня нет ничего определённого, и я лишь слегка шмыгаю носом, принюхиваясь к запахам, чтобы сориентироваться в подобной жизни, словно слепец, который прозрел лишь на несколько дней, чтобы затем снова погрузиться в бесконечную тёмную бездну…»

Это весьма бестактное сравнение вряд ли могло понравиться супруге Павла Александровича, тем не менее, в своём письме, которое она написала Павлу Александровичу, Софья воздержалась от каких-либо упрёков мужу.

На следующий день Павел Александрович написал супруге из Лондона ответное письмо, содержащее, в том числе, и следующие строки:

«Прежде всего благодарю Тебя от всего сердца за превосходные советы, которые Ты мне даёшь. Тебе незачем из-за этого просить извинение, ибо советом женщины, по-моему, никогда не следует пренебрегать. Ты покоряешь своей нежностью, своим тактом, о котором мне всегда надо помнить. Возможно, Тебя удивляет моя словоречивость, однако учти, моя дорогая, что путешествия положительно влияют на рассудок, и я питаю надежду, что Ты найдешь меня изменившимся в лучшую сторону. Мой стоицизм не раз подводил меня, а сердце, это дьявольское создание, одерживает надо мной верх. Бог его знает, быть может, так и нужно. Эти мысли крутятся у меня в голове, а я мечтаю, чтобы Ты была со мной, чтобы я с Тобой разговаривал, слышал Твои ответы, надеюсь, что Ты будешь писать мне почаще, ведь Ты очень редко удостаиваешь меня своими письмами, и, как мне кажется, всё выглядит таким образом, словно Ты умышленно воздерживаешься от желания меня баловать. Я помню, что вы, Ты и мой отец, готовы поспорить на что угодно, чтобы узнать обо мне хоть что-нибудь, ибо вы, конечно, абсолютно уверены, что я не приложу ни малейшего усилия, чтобы что-нибудь рассказать о себе, однако на сей раз всё обстоит, к глубокому сожалению, как раз наоборот. О себе я постоянно сообщаю Тебе, я же иногда месяцами не имею от Тебя никаких известий.

Извини меня, дорогая, но я не могу иначе, я должен выразить свою печаль, хотя я стараюсь избегать всего того, что может Тебя огорчить, так что я уже почти жалею, что не удержался от жалоб».

Миссия графа Павла Александровича Строганова в Англии увенчалась успехом, так как он завоевал доверие к России и укрепил союз между этими странами. Однако неожиданный поворот событий поставил под угрозу все его старания.

Через несколько месяцев после поражения под Аустерлицем государственный советник Пётр Яковлевич Д’Убриль был послан в Париж, чтобы вести переговоры о возвращении русских военнопленных и наладить отношения с Францией, но при неизменном условии, чтобы с Россией обязательно граничили независимые государства, дабы исключить опасность агрессии против России. Пётр Яковлевич обладал широкими полномочиями для ведения переговоров, однако не воспользовался сведениями, поступавшими от графа Строганова из Лондона.

Запуганный Наполеоном, русский посол в состоянии крайней растерянности 27 июня 1806 года подписал мирный договор, содержащий неприемлемые для чести России условия.

Павел Александрович Строганов сразу же понял, что его коллега в Париже зашёл слишком далеко, и выразил глубокую озабоченность по этому поводу:

«Невозможно носить русскую фамилию и не сгореть от стыда, невозможно не провалиться от стыда под землю при чтении этого невероятного документа. Нам предстоит в настоящее время решать, станем ли мы, как Пруссия или Австрия, французской провинцией, или сохраним хотя бы остаток нашего прежнего престижа».

Одновременно граф Павел Александрович Строганов направил с курьером донесение государю, в котором он подробно проанализировал текст договора, который заключил D’Oubril, и заявил, что подобное соглашение «несовместимо с обязательствами России в Европе и честью государя и Отечества Российского». Затем граф Строганов поспешил заверить английское правительство, что российский полномочный представитель D’Oubril зашёл слишком далеко и что русский государь никогда не утвердит, не ратифицирует договор с Францией, договор с Наполеоном.

Благодаря поддержке Государственного Совета, государь отказался ратифицировать этот документ. D’Oubril лишился своего поста, ушёл в отставку и удалился в своё имение.

Однако ставить на этом точку было преждевременно.

Барон Будберг вскоре занял пост князя Адама Чарторыйского. Один из чиновников писал о нём:

«Больше всего барон Будберг не может терпеть графа Павла Александровича Строганова, хотя и князь Адам Чарторыйский не является в этом отношении исключением». Это мелкое соперничество, зависть и ревность привели к тому, что были испорчены превосходные отношения, которые графу Павлу Александровичу удалось установить с видными деятелями Англии, и это объясняет ту горечь, которая время от времени чувствуется в его письмах к супруге:

«28, Upper Grosvenor Sq. London, 29. July 1806

Некоторое время и Ты не будешь получать от меня письма, и я перестал Тебе писать. Мне не в чем себя упрекать, всё обстоит так, словно игру в вист ведут три партнёра. Я обращаюсь к Тебе, я пишу, и всё впустую, в ответ ни звука. Не понимаю, зачем я ещё Тебя вообще спрашиваю. Опыт целого года меня научил, что мне нечего рассчитывать на получение от Тебя писем, но человеческая природа неизменна и “la speranza е l’ultima che si perde”.

Забыл с последней почтой послать письмо для Наталии, делаю это на сей раз…»

26 июля 1806 года граф Павел Александрович Строганов вновь обратился к новому министру иностранных дел барону Будбергу с письмом, чтобы ещё раз обратить его внимание на отношения России с Англией:

«Я считаю весьма полезным для дела обратить Ваше внимание на целесообразность поддерживать, насколько это возможно, наилучшие отношения с британским министром иностранных дел, которому я сообщил всё, что мне удалось узнать во Франции, хотя, откровенно говоря, я постарался бы избежать подобных неприятных способов действий. Мне кажется, что необходимо определить влияние секретных сведений М. de Talleyrands по этому вопросу, а, как мне представляется, искренность – способ ослабить печальное впечатление, которое произвели здесь переговоры D’Oubril’a.

С облегчением я узнал из почты, адресованной милорду Granville и Leveson Gower, что есть стремление продолжить политику, противился которой лишь D’Oubril. Здесь уверены, что в России не ратифицируют столь неприемлемые соглашения, и поэтому отношение к нам нисколько не изменилось».

Граф Павел Александрович Строганов попал бы в крайне затруднительное положение, если бы он был вынужден дезавуировать ту политику, которую он проводил в Англии.

В его письме к супруге чувствовались разочарование и отвращение к русским делам столь явно, что возникали сомнения, возвратится ли он вообще в Россию. Долгое время он не получал из дома никаких известий, и это обстоятельство, наверняка, усиливало чувство подавленности, которое овладело им.

Однако, когда Павел Александрович получал от своей супруги письма, то Софья не переставала ему повторять:

«Ты ведь знаешь, что я никогда не буду противиться Твоим планам, если они Тебе приносят радость и таким образом делают счастливым… Но Ты, наверняка, не думаешь о Своём престарелом отце. Он в таком возрасте, что потерял всякую надежду увидеться с Тобой после Твоего длительного отсутствия, так что если и я с детьми уеду, то Твой престарелый отец останется в полном одиночестве… Государя вижу довольно часто, поскольку обедаю при дворе с государыней. Его Высочество очень внимателен ко мне, и после его возвращения с войны в его отношении ко мне ничего не изменилось. Не знаю, чем заслужила такое дружеское расположение к себе…»

Далее супруга Павла Александровича изложила содержание своих бесед с государыней, которые они вели после трапезы в покоях царицы. Не исключено, что до графа Строганова дошли слухи о сердечной привязанности государя к его супруге Софье Владимировне. В феврале 1806 года Софья писала Павлу Александровичу, что ныне, когда она обедает при дворе, то часто видит государя. Её современники также указывали на двусмысленность её положения, но все подчёркивали, что ей удалось, проявив большой такт, выпутаться из этого двусмысленного положения и одновременно сохранить дружбу с молодым монархом и его супругой. Много лет спустя Софье Владимировне Строгановой даже пришлось улаживать конфликт, который возник между царствующими супругами.

«Я был о себе всегда самого скромного мнения, а окружающих считал выше всех похвал, однако боюсь, что подобное суждение неприемлемо в Европе», – жаловался граф Павел Александрович супруге. Но когда он под влиянием своего вдохновения написал: «Я обдумываю возможность остаться в Англии или отправиться в Индию или Америку, но ни в коем случае не хочу возвращаться в Россию», – его семья пришла в ужас. Однако своими письмами Софье удалось Павла Александровича успокоить.

Строганов быстро взял себя в руки:

«Не уверен, моя любовь, что после моих последних писем Ты не считаешь меня совсем сумасшедшим. Если бы я смог тебя увидеть, то был бы счастлив; у меня не хватает слов, чтобы сказать тебе, как я мечтаю об этом мгновении и с каким нетерпением я бы ждал того часа, чтобы поехать к Тебе, если бы позволило состояние моего здоровья».

Впервые со времени его детства, когда он, изнеженный, был подвержен простудам, здоровье его подвело.

«Пожалуйста, не беспокойся из-за того, что я всё время откладываю свой отъезд из Англии. Ты мне не раз говорила, что я стал бы жертвой своего мрачного настроения, если бы не женился в ранней молодости. Я ещё помню, как Ты тогда имела обыкновение меня порицать за это и как благодаря Твоему благотворному влиянию мне удавалось избегать таких мрачных дум. Клянусь, что с того времени, когда мы расстались, а прошло уже более года, я часто чувствовал отсутствие этого влияния и говорил себе: если бы только Ты могла быть здесь со мной, мне было бы значительно лучше. Беда, что серьёзный человек придумывает фантазии только ради того, чтобы доставить себе удовольствие от них избавиться. Ты же знаешь, мне достаточно одного Твоего слова: и к чему это всё приведёт? Ты знаешь, мне нужно, чтобы Ты была со мной, так как я настолько сожалею, что вынужден покинуть эту страну, что боюсь лишиться рассудка, если я буду один без Тебя, с Тобой же мне ничего не страшно… Вынужден признаться Тебе в своих слабостях…»

Софья Владимировна читала эти строчки письма Павла Александровича с чувством большой тревоги. Они свидетельствовали, насколько он в ней нуждался, но в то же время и о том, насколько ему тяжело оторвать себя от Англии.

Избавляясь постепенно от своей подавленности, которая была связана с его заболеванием, Павел Александрович поспешил успокоить свою супругу:

«Из Твоих писем я понял, что обидел Тебя, и меня это очень беспокоит, так как я этого не хотел. Когда я тебе писал, то был, видимо, не вполне в своём уме, и на это была своя причина, но не могу себе представить, как я мог причинить вам боль.

Я имею в виду Тебя, князя Адама (Чарторыйского) и Новосильцева. Я прошу вас всех извинить меня. Если я это допустил, то перо, написавшее такое, сыграло со мной злую шутку и предало моё сердце, ибо я этого ни в коем случае не хотел, уверяю вас… Мы можем ещё об этом поговорить, когда встретимся. Одна лишь мысль из Твоего письма причинила мне острую боль, ибо я воспринял её особенно болезненно. Ты пишешь, что разлука с теми людьми, которые любят меня, охладила мои чувства к ним. Поверь, Ты ошибаешься. Как раз наоборот: благодаря разлуке я научился ценить тех, с кем расстался, во много раз больше».

Однако граф Павел Александрович Строганов медлил с возвращением в Россию, а когда он, в конце концов, решился, то отправился в путь через Данию и Швецию.

Его друзья уже более не занимали ответственных государственных постов. Государь отнёсся к графу Строганову весьма благосклонно и намеревался поручить ему различные дипломатические миссии, однако Павел Александрович не испытывал к подобной деятельности ни малейшего желания. Он был слишком прямолинеен и независим, чтобы следовать тем извилистым дипломатическим курсом, который проводил Александр I. Граф Павел Александрович Строганов был назначен сенатором, после чего официально оставил свой пост заместителя министра.

В битве под Фридландом 22 июня 1807 года русская армия вновь потерпела поражение и потеряла треть своих войск, Кутузов осмотрительно высказал государю мысль о том, что такие потери слишком велики, чтобы русская армия через короткое время могла участвовать в боевых действиях. Александр I оказался вынужден, главным образом из-за этого, проводить по отношению к Франции примирительную политику. Он заявил о своей готовности к новым переговорам.

25 июня 1807 года состоялась встреча Наполеона и Александра на пароме посередине реки Мемель под Тильзитом. Наполеон предложил разделить зоны влияния в Европе на зоны Наполеона и зоны Александра, причём за счёт Пруссии. В своё время Александр I заверил короля Пруссии в своей дружбе, что ему впоследствии пришлось доказывать. Наполеон стремился к тому, чтобы у него были развязаны руки на Западе, в то время как для Александра I необходимо было прежде всего выиграть время. Вновь созданное герцогство Варшавское стало частью Рейнского союза, таким образом возникла общая граница между владениями Наполеона и Россией, что никоим образом не устраивало Александра I.

После Тильзитской встречи Наполеона и Александра I русским послом в Лондон был назначен граф Румянцев.

Генерал-майор от кавалерии

В марте 1807 года Александр I покинул Санкт-Петербург, чтобы присоединиться к армии. Вместе с министром иностранных дел, бароном Будбергом, его сопровождали Новосильцев, Чарторыйский и Строганов. Кочубей продолжал оставаться в должности и не мог покинуть Россию.

Первым советником Александра I должен был вскоре стать Михаил Сперанский, который при Кочубее работал в министерстве внутренних дел. Он взял за основу программу, разработанную «Негласным комитетом», развив её дальше. Он надеялся перенести в Россию наполеоновскую систему управления, но его далеко идущая программа реформ должна была разбиться о силу инерции русских административных учреждений. Несмотря на то, что все его проекты казались разумными и оправданными, он стал вскоре самым ненавидимым человеком в стране, поскольку он больше не мог рассчитывать на безоговорочную поддержку проявляющего нерешительность царя. «Слишком слаб, чтобы править, и слишком силён, чтобы позволить управлять собой», как печально заметил о нём Сперанский. Он опережал своё время, а быть правым слишком рано означает быть многими непонятым.

Он был скромного происхождения и проявил себя в своей профессии деловым, способным и добросовестным. Однако его тщеславие и его неукротимая жажда власти сыграли на руку его врагам[39]. В марте 1812 года он стал жертвой интриги, которую затеял жестокий и хитрый военный министр граф Алексей Аракчеев. Он принял участие во всех последовавших затем военных походах в Пруссии, Финляндии и Греции.

1 мая 1809 года Строганов писал Софии из Або (из Финляндии):

«Наконец-то эта экспедиция, о которой было так много разговоров, завершена. Это письмо тебе передаст Багратион… Он такой генерал, каких мало. Будет ли он Суворовым? Мы пока ещё не можем судить об этом, но где бы он ни появлялся, там царит абсолютный порядок и строжайшая дисциплина. Несмотря на свою непринуждённую манеру общения, он знает, как выдержать дистанцию по отношению к своим подчинённым, и они тоже не забываются. Он пользуется доверием и любовью своих людей в высшей степени… И тем не менее этот человек сам наживает себе врагов, поскольку наряду со своими достоинствами он обладает и недостатками: неукротимым тщеславием и ранимым высокомерием, которые приводят к пренебрежению по отношению к другим. Это неприятно для его соперников, но ни в коей мере не уменьшает его личных достоинств… Я всегда восхищался его острым взглядом и его выдающимися организационными способностями. Его отношение ко мне настолько замечательное, что я хотел бы последовать за ним и в том случае, если ему будет найдено применение в другом месте. Он обещал мне уладить этот вопрос с царём. Таковы наши взаимоотношения, и, конечно, я хотел бы, чтобы ты приняла его именно таким образом.

Прощай, любимая».

Отважный кавалерийский офицер князь Багратион был одной из самых ярких фигур в русской армии. Он уже доказал своё умение владеть ситуацией и способность даже в самой трудной обстановке обращать военную неудачу в свою пользу. Больше, чем других, его раздражали недостатки некоторых его коллег. Его тесная дружба с Павлом Строгановым делала честь им обоим. И хотя у него был более низкий воинский чин, осмотрительная рекомендация Павла в высшей инстанции возымела значительный вес.

Новосильцев писал Строганову 14 января 1808 года:

«…Ты, наверное, слышал, что твой отец дал бал, который имел большой успех: поводом для его проведения послужили помолвка великой княгини Екатерины и прибытие прусской королевской четы. Сегодня царь, король и их свита посетили Академию наук и, в заключение, Академию изящных искусств, где твой отец дал обед. Присутствовавшие пили за его здоровье и оказывали ему всяческие почести… Относительно политических вопросов, которые ты затронул в своём письме, я не хотел бы письменно высказывать своё мнение, поскольку мы так и так должны скоро встретиться».

Антипатия по отношению к Наполеону продолжала оставаться такой же сильной, как и всегда, и французский посол Савари жаловался: «Двери лучших домов Санкт-Петербурга, таких, как Чарторыйского, Строганова, Кочубея, Орлова и т. д., для меня закрыты, и так называемая английская партия имеет здесь значительно большее влияние, чем министры».

Со времени правления Екатерины II французская культура прочно укоренилась в высших русских кругах; многим французским эмигрантам были доверены высокие посты в Российской Империи. В определённый момент своей карьеры Наполеон даже обдумывал возможность пойти на службу к царице Екатерине II. По отношению к Франции ненависти не было, но Наполеона все презирали и одновременно боялись. Русская торговля после разрыва с Англией в результате Тильзитского мира стала испытывать большие трудности: в 1802 году в Санкт-Петербургский порт вошли свыше пятисот английских кораблей и только пять французских. Англичане закупили товаров на сумму в 17 миллионов рублей, французы только на полмиллиона. Усилия Александра, направленные на то, чтобы вступить с Наполеоном в переговоры, не вызывали симпатии у его соотечественников, а высшее проявление дружбы, выставленное напоказ во время встречи обоих императоров в Эрфурте в 1808 году, не смогло скрыть всё более углубляющейся пропасти в отношениях между союзниками.

На самом деле между двумя императорами не было подлинной возможности для взаимопонимания. Наполеон, хотя он и был наследником революционных традиций, всё больше превращался в реакционного деспота, в то время как Александр, живший в эпоху автократии, всё более приближался к идеям французской революции. Их современники с самого начала этого не сумели оценить.

В Эрфурте Талейран открыто предал Наполеона и попросил Александра «спасти Европу». Австрия ещё в прошлом году расплатилась с его долгами, но теперь Талейран просил Александра предоставить ему кредит в сумме полтора миллиона франков; царь вежливо уклонился от этой просьбы. Тем не менее, начиная с этого времени, Талейран оставался самым важным осведомителем русского двора.

15 сентября 1811 года, в день освящения Казанского собора в Санкт-Петербурге, Павел был назначен царским генерал-адъютантом. Несколько дней спустя скончался граф Александр Сергеевич. 1 декабря 1811 года Новосильцев писал из Вены своему двоюродному брату:

«В твоём письме от 30 сентября я получил печальное известие… Ты один можешь понять то горе, которое означает для меня его смерть… потому что я потерял с ней самого любящего отца.

В возрасте трёх лет, после смерти моей матери, он взял меня в свой дом и всё это время относился ко мне, как к сыну… С самой большой сердечной теплотой он проявлял интерес ко всему, что касалось меня…»

Старый граф пожертвовал огромные суммы на строительство собора. Из-за бесконечных сборов средств и пожертвований различным благотворительным организациям его денежные средства настолько истощились, что он перед своей смертью, несмотря на своё некогда огромное состояние, испытывал финансовые затруднения. Велись разговоры об английском займе, но русский банк ссудил значительную сумму до тех пор, пока Павел снова сможет заниматься своими личными делами. Однако это было отложено ещё на некоторое время, так как приближался переломный 1812 год.

Дипломатическая переписка между русским и французским государственными канцлерами становилась более угрожающей по тону, в то время как советники Александра, такие, как, например, Ростопчин, ещё и подкрепляли мнение императора: «Русский царь внушает страх в Москве, ужас в Казани и непобедим в Тобольске».

24 июня 1812 года Александр принимал участие в бале, устроенном в имении генерала Беннингсена[40] под Вильно, и в это время было получено известие о том, что Великая армия Наполеона переправилась через Мемель и вторглась в Россию. Русское верховное командование незамедлительно покинуло Вильно, в то время как Наполеон вскоре расположился в том самом доме, который незадолго перед этим освободил Александр.

Когда Наполеон напал на Россию, Павел возглавлял пехотную дивизию, которая относилась к третьему корпусу под командованием генерал-лейтенанта Тучкова. Новосильцев попросил зачислить его в эту дивизию добровольцем и в продолжение всей военной кампании оставался поблизости.

12 июня 1812 года царский манифест провозгласил начало Отечественной войны. Когда Александр приехал в Москву, его приветствовали с таким восторгом, как никогда раньше. С возрастанием угрозы со стороны Наполеона популярность царя достигла новой кульминационной точки: прежняя критика была забыта. В то время как страна занималась мобилизацией своих войск, из Англии прибывали денежные средства. Если до этого часа царь медлил во всех отношениях, то теперь он стал упорным и целеустремлённым. Все необходимые решения он принимал осмотрительно и методично и заявил Коленкуру, французскому послу, перед его отъездом: «Наш климат и наша зима будут бороться на нашей стороне…»

Коленкур добавил: «Его считают слабым, но это заблуждение. Он может переносить превратности и скрывать свои огорчения… но он не перейдёт той определённой линии, которую он провёл сам для себя: эта линия из железа, и от неё он не отступит».

Во время наступления на Россию Наполеон встречался лишь с незначительным сопротивлением: волна недоверия и подозрения по отношению к военному руководству прокатилась через всю страну, поскольку русская армия отступала и не вступала в решающую битву с превосходящим и испытавшим себя в боях противником. Подобная стратегическая концепция наталкивалась у русского военного руководства часто на решительное и даже яростное сопротивление, и всё-таки, вникнув в положение, руководство приняло серьёзное решение: лучше принести жертву, чем пойти на риск потерпеть поражение. Все резервы и возможности подвоза продовольствия у французов уменьшались по мере отступления русской армии. При осуществлении этого замысла русские части нашли поддержку у всей страны: перед приходом противника сжигались урожаи, дома и целые деревни.

Неделю спустя царь из Москвы уехал в Петербург, где он излил своей сестре Екатерине свою боль и отчаяние, признавшись, что он не обладает ни опытом, ни талантом полководца.

После участия в успешной перестрелке вместе с казаками атамана Платова Павел был глубоко потрясён тем, что всё выглядело таким образом, как будто слава о непобедимости опережала французские войска и заставляла русских отступать без дальнейшего сопротивления. Перед лицом той возможности, что обе столицы могут подвергнуться осаде, он попросил Софию своевременно убрать в надёжное место его личные бумаги. На время своего отсутствия он поручил ей ведение своих личных дел.

Из бивака, в 17 верстах от Смоленска, он писал ей 30 июля 1812 года:

«…На войне всегда допускаются ошибки; но если они имеют такие катастрофические последствия, как те, которые мы в настоящий момент переживаем, то нельзя больше смотреть на это и бездействовать… Обе армии почти единодушно изъявляют желание, чтобы руководство взял на себя Багратион… Если мы отступим из Смоленска, то я не вижу, каким образом могут быть спасены обе столицы, а это решило бы судьбу империи. Мы находимся всего лишь в 350 верстах от Москвы. Если нам суждено потерять обе столицы, я бы хотел, чтобы ты без огласки укрыла мои бумаги в безопасном месте. Это был только совет и я полагаюсь на твою осмотрительность, на то, что всё будет сделано должным образом. Прощай. Любовь к родине, терпение и выдержка должны теперь стать нашим девизом. До сих пор это были мы, которые несли нашим соседям огонь и опустошение. Теперь провидению угодно, чтобы нас постигали те же самые беды. На самом деле это только справедливо.

Прощай».

Французская армия натолкнулась на сопротивление. Когда Удино со своими вооружёнными силами стал наступать на севере, его наступление было успешно отбито на дороге, ведущей в Псков, Витгенштейном[41].

После героической защиты города французы захватили Витебск. Основные события боёв под Смоленском развернулись в районе дивизии Строганова. Командир корпуса был смертельно ранен, и Павел, как самый старший по чину, взял на себя командование третьим корпусом. Прежде чем Смоленск был сдан, он был подожжён. Это пламя было предвестником пожара в Москве, которая теперь, при дальнейшем отступлении русских, оказывалась открытой для врага. Главное командование русским войском принял Барклай де Толли[42]. Его резко критиковал горячий, вспыльчивый и героический Багратион.

22 августа 1812 года Павел писал:

«Ты говоришь, Смоленск мне понравится. Я действительно был рад увидеть его ещё сохранившимся, так как сейчас город сожжён дотла… Я рад слышать, что ты выполнила мою просьбу и каждый год будешь жертвовать 2500 рублей до тех пор, пока продолжается война… 28 августа к нам присоединился с подкреплением Милорадович, а 2 сентября сюда прибыл князь Кутузов, главнокомандующий армией… Я могу тебя заверить, что его присутствие подействовало исключительно… У меня всё хорошо, но у меня нет никаких вестей от тебя. Попытайся написать в Мраморный дворец через великого князя (Константина Павловича) с помощью полковника Лагоды… Может быть, мне тогда больше повезёт, потому что я уверен, что ты пишешь, но ни одно письмо не доходит, а ведь мы пишем только о самых безобидных вещах…»

Ввиду разносторонней критики, которой подвергался Барклай, Александр снова обратился к Кутузову. Почти против его воли он назначил его главнокомандующим с условием никогда не вступать с врагом в переговоры. Надежды царя и всей страны сосредоточились теперь на старом воине, популярность которого в армии усиливалась ещё и тем, что он был русским, а в царской армии было очень много офицеров-иностранцев. Однако должно же войти в историю и русское имя. В противоположность этому командирами иностранных воинских частей наполеоновской армии были по большей части французские офицеры.

Между тем в Або, в Финляндии, было подписано соглашение о том, что все стоящие там русские гарнизоны представляются для участия в защите Отечества.

Кутузов был полностью согласен с тактикой Барклая избегать прямого столкновения. Тем не менее защита старой столицы имела решающее значение для того, чтобы поддержать боевой дух армии. Кутузов вынужден был выбрать для сражения местность в районе Бородино.

Веллингтон сказал позже: «Ход сражения напоминает бал. Никто не может точно определить, в какой последовательности или в какой момент разыгрывались события, а именно от этого зависит всё в конечном счёте».

Самое большое сражение произошло 28 августа (7 сентября) 1812 года. Строй наполеоновских войск представлял собой выпуклую линию, расположившуюся перед русской армией, которая, учитывая рельеф местности, вынуждена была выстроиться вогнутой линией, что обеспечивало французской артиллерии существенное преимущество. Обе стороны, смирившись с огромными потерями, сражались с невероятным упорством. Было взято в плен всего лишь 800 русских, а убито 40 000 – это около половины всего войска. Французы потеряли убитыми 50 000 человек и 47 генералов. Самой большой потерей для русской армии была смерть героического князя Багратиона: его унесли с поля боя после того, как он был смертельно ранен. С наступлением ночи обе армии разбили биваки там, где они находились. Обе стороны рассчитывали на свою победу, но Кутузов не хотел рисковать, вступая в новое сражение, чтобы не нанести своим силам слишком большие потери. Он знал, что Москва окажется французам «не по зубам», и решился на отступление. «Наполеон – это водопад, который пока ещё невозможно сдержать. Москва впитывает его в себя, как губка», – разъяснил Кутузов своим пришедшим в ужас от его решения генералам.

В городе царила страшная неразбериха, в то время как русская армия в организованном порядке покидала Москву, отступая на юг, к деревне Тарутино. Французы продолжали своё продвижение вперёд, избегая любого соприкосновения с противником так, как будто об этом было заключено какое-то тайное соглашение.

Строганов нацарапал поспешное короткое письмо своей жене и сообщил ей новости о друзьях и родственниках. «После этого единственного в своём роде события нам нечего терять: состояние врага, возможно, хуже, чем наше. Больше я ничего не могу сказать в настоящий момент… Сражение было одно из самых ужасных. Это был день ангела твоей мамы. Кто бы мог подумать, что мы встретим его с таким грохотом…»

Кутузов похвалил Строганова за его необыкновенную храбрость, которую тот доказал, сражаясь целый день во главе своего корпуса, и произвёл его в чин генерала.

Тактика генерала Кутузова

Для судьбы России Бородино имело такое же решающее значение, как и Куликово поле в 1380 году, когда Дмитрий Донской дал отпор татарам. Для Наполеона этот день означал поворотный пункт в серии его непрерывных побед.

Со взятием Москвы его империя пошатнулась.

Французы были в полном восхищении, когда они увидели Москву в первый раз с Воробьёвых гор. Один офицер писал восторженно[43]:

«Общий вид этого удивительного города, вдоль прямолинейных улиц которого выстроились дворцы, жилые дома, сады и многочисленные расписанные разноцветными красками церкви, великолепен и романтичен. Надо всем этим возвышается Кремль. Её красота лучше Парижа, описать её невозможно».

Но когда французы по пятам русской армии вошли в город, они обнаружили, что от легендарной Москвы осталась лишь одна пустая оболочка. Из 250 000 жителей в покинутом городе остались только несколько тысяч. На стенах домов были сделаны мелом надписи, часто на французском языке[44], которые были продиктованы ужасом и отчаянием:

«Слово „прощай“ – это страшное слово!..»

«Я с вами прощаюсь, очаровательные места. Я покидаю вас с такой грустью».

Наполеон обосновался в Кремле и заявил своему штабу: «Приведите ко мне бояр». Бояр же в России не было уже в течение нескольких столетий. Также и в некоторых других отношениях Наполеон был неверно осведомлён. Недолго думая, он решил привлечь крестьян на свою сторону, объявив об их освобождении от крепостной зависимости. Но мысль о том, что это могло бы вызвать беспорядки в стране, заставила его отказаться от своего намерения. Кроме того, он не хотел обидеть высшие слои общества. Было возражение и у Коленкура: «Одна треть страны, может быть, и поддержала бы этот шаг, но две трети не поняли бы, что при этом имелось в виду… особенно с учётом того, что это решение исходит от врага».

Политик и философ Жозеф де Местр подтверждал в своих мемуарах, что Наполеон заблуждался во многих отношениях. Меньше всего он был осведомлён о своеобразии русского народа, о его представлениях. «Нужно побывать в России, чтобы избежать опрометчивых суждений об этих людях. Книги полны историй о деспотизме и рабстве в этой стране, но я могу заверить, что нигде люди не пользуются большей свободой, чем здесь, делать то, что им хочется. Крайности сходятся, и правительство произвола принимает республиканские формы… Если кто-то, благодаря своим собственным усилиям, может осуществить всё возможное, то у него нет никакого интереса в том, чтобы свергать существующий государственный режим. У крепостного строя есть много преимуществ, и он не исключает подлинного патриотизма. Бонапарт думал, что он имеет дело с французами или с итальянцами, какими мы их знаем. Он пал жертвой заблуждения. Большего, чем оно было, невозможно себе представить».

Иностранцы из всех частей Европы искали убежища в России. Может быть, никогда раньше страна не давала приюта такому количеству беспристрастных наблюдателей. Наполеон не только недооценил своего врага, что имело для него тяжелые последствия, но и не понял также отношения глубокой преданности, которое связывало народ со своим царём; вся нация поднялась теперь против французского императора. Так же, как и в Испании, население воспринимало любой вид иностранного господства как совершенно неприемлемый. Когда французы вошли в Москву, они удивлялись красоте, открывшейся их взорам, однако вскоре разбой и кражи стали привычным делом. Церкви осквернялись, их превращали в конюшни; практически ничего не предпринималось, чтобы положить конец действиям солдатни. Добыча считалась для них справедливой оплатой. При содействии остатков черни большая часть французских офицеров тоже набросилась на богатства покинутой метрополии.

Той же ночью в городе вспыхнул пожар. Поджигателями были мародёры с обеих сторон и бродяги, но губернатор Ростопчин сыграл в этом свою роль, отдав распоряжение вывести заранее из города все пожарные команды.

Пламя грозило перекинуться на Кремль, и император со своим штабом переехал оттуда во дворец на окраине города. Они неслись галопом сквозь море огня в грохочущем, пылающем шторме. Город горел четыре дня; затем Наполеон возвратился в Кремль. Из своего окна он мог видеть разыгравшуюся у его ног катастрофу, ожидая со всё возрастающим нетерпением и озабоченностью предложения о мире, которого всё не было.

На письменном столе в его комнате лежал переплетённый в кожу экземпляр книги Вольтера «Карл XII», в которой описывается уход из России шведского короля после проигранной битвы под Полтавой столетие назад. Но уже было слишком поздно извлекать для себя из этой книги полезные уроки. Наполеон недооценивал своего противника во всех отношениях.

Мадам де Куани, умная француженка, которая впоследствии познакомилась с Александром, писала в своих мемуарах: «Точно так же, как корсиканец был флорентийцем, славянин мог быть греком. Когда Александр улыбался своей обворожительной улыбкой, в его глазах можно было прочесть несгибаемую решительность».

29 сентября Строганов подробно писал Софье Владимировне из укреплённого лагеря под Тарутино:

«Вступление Наполеона в Москву обернётся для него гораздо большими трудностями, чем он это себе мог представить. Он обещал своей армии, что это конец их долгого марша и что теперь их ожидают мир и жизнь в изобилии… Когда он пришёл, он не нашёл ничего, кроме кучи пепла – остатки пожаров, которые частью были зажжены нами самими… В других столицах он не привык к такого рода приёму. Даже в Испании он был встречен более любезно…»

В день сдачи Москвы вместе с Павлом обедают многие русские офицеры. Шурин Павла Дмитрий Владимирович Голицын замечает с горечью: «Я сожалею только о том, что мы сами не подожгли наши дома, когда мы уходили из Москвы!»

В одном перехваченном письме французский офицер жаловался: «Какой злой рок ввязал нас в эту войну? Что нам сделали русские, за что нас завлекли сюда, в самый конец Европы?»

Выбрав Тарутино, Кутузов оказался в таком положении, что он мог напасть на армию Наполеона с тыла, если тот решится продвигаться дальше к Санкт-Петербургу, защищаемому Витгенштейном. Тем самым была бы оправдана сдача Москвы. Кроме того, французы были отрезаны от подвоза продовольствия с юга.

«Все пути, ведущие к Москве, охраняются… – писал Павел, уверенный в победе. – Продовольственные запасы „Великой армии“ тают, а зима приближается… Французы потеряли тридцать[45] генералов, десять из них в сражении 7 сентября. Мы потеряли восемнадцать… И хотя потеря Москвы трагична, это было необходимо».

Русский офицер пророчествовал: «Москва вновь возродится из пепла… Её пожары рано или поздно осветят нам дорогу на Париж!»

Мнения в стране разделились: одни стремились к почётному миру; другие предпочитали риску гибели капитуляцию. Александр разрывался между этими двумя лагерями, но после пожара в Москве за ним, сплотившись, стояла Россия. После того, как он преодолел свою нерешительность, он был убеждён, что Наполеона можно победить, только обладая выдержкой и терпением. Здесь он был полностью согласен со своим главнокомандующим, симпатии к которому он обычно не выражал.

Армия Кутузова росла день ото дня: каждый русский, кто только мог носить оружие, записывался добровольцем. Уже скоро в его распоряжении было 200 000 ополченцев – резерв, который стоял вокруг Москвы, в то время как 80 000 человек пехоты и 35 000 человек хорошо вооружённой кавалерии с 216 орудиями из его войск представляли собой значительную военную мощь. Приближалась зима, и он хотел при любых обстоятельствах поддержать в армии её боеспособность. По этой причине он упорно отказывался напасть на врага, хотя его командиры ждали этого дня с большим нетерпением.

Французскому парламентёру Лористону Кутузов сказал: «Для русского народа французы – татары Чингисхана».

«Разница всё же есть!» – воскликнул возмущённо Лористон.

«Русские не видят здесь никакой разницы», – ответил Кутузов сухо.

Наполеон провёл больше месяца в Кремле, находясь в нерешительности: необычайно долгое бабье лето, казалось, уличало во лжи все мрачные предупреждения о том, что зима будет ранней. Однажды вечером император и его свита отправились верхом на окраину разрушенного города, где были окружены татарскими уланами князя Кудашева и чуть было не захвачены в плен. 12 (23) октября французы потерпели поражение под Винково, недалеко от Тарутино. Этот бой, сопровождавшийся большими потерями, побудил Наполеона в конце концов уйти из Москвы после тридцатидвухдневного пребывания в ней.

Строганов писал: «Мы застали противника врасплох, напав на него с флангов; в наши руки попали многочисленные орудия, боеприпасы, подвижной состав и один генерал».

100 000 человек оставили разграбленную, опустошённую и сожжённую метрополию и тащились назад, изнемогая под грузом своей военной добычи, по той же самой дороге, по которой они пришли сюда, потому что все другие пути были для них отрезаны.

Они снова прошли через Бородинское поле и нашли там среди бесчисленного количества убитых некоторых оставшихся в живых. В женских пальто из шёлка на меховых подкладках и с лошадьми, покрытыми одеяниями священников, «Великая армия» тащила с собой военную добычу, размеры которой трудно было себе представить. После всех грабежей войско было полностью деморализовано. Каждый думал только о том, как бы ему не упустить своего имущества. При отступлении по бесконечным дорогам их неожиданно, как гром среди ясного неба, настигла зима.

Французская армия захватила себе бесчисленные средства передвижения всех видов: от элегантных экипажей, дрожек и линеек до простых тележек, которые были вместо продуктов нагружены награбленным добром: тюками ткани, мехами, золотом и серебряной посудой, скатанными в рулоны полотнами старых мастеров; там были целые библиотеки в кожаных переплётах, бочки с вином, украшения и украденные в церквях предметы культа. Многие лёгкие тележки сразу же ломались, и канавы вдоль улиц наполнялись сокровищами, которые были украдены у страны. «С самого первого дня это отступление превратилось в паническое бегство», – писал французский офицер М. де Монтескье.

Другой очевидец упоминает о жестоком убийстве многих пленных, что приводило к ответным действиям, потому что французов постоянно преследовали подвижная русская кавалерия, казаки и партизаны. Отдельные героические поступки не могли предотвратить того, что разлагающаяся армия полностью вышла из-под контроля. При отступлении французского войска вся страна поднялась на свою защиту, и с отставшими разговор был короткий.

Тёплая погода, которая превратила улицы в болото, в течение одной ночи изменилась и уступила место беспощадному, несущему смерть морозу.

Строганов командовал третьим корпусом в Тарутино во время последнего, решающего боя за Малоярославец. Город шесть раз переходил из рук в руки и в конечном счёте от него осталась только дымящаяся гора пепла. Потери, включая тяжелораненых, были значительными с обеих сторон, но из-за этой смертоносной битвы Наполеон был вынужден отступать по той самой смоленской дороге, по которой он перед этим всё дальше и дальше проникал в Россию. Тем самым его намерению свернуть в направлении Калуги не суждено было осуществиться. Вину за это Наполеон возложил на проявившего медлительность Даву: «Вот что случается тогда, когда опаздываешь только на один-единственный час!»

5 ноября Строганов и его шурин пришли на помощь генералу Милорадовичу во время боя, в котором был разбит корпус маршала Нея. Строганов писал:

«Мы сражались каждый день и, наконец, уничтожили корпус Нея на подступах к Красному; мы захватили 12 000 пленных. Маршал бежал один через замёрзший Днепр. Если бы мы не видели этого собственными глазами, едва ли можно было бы поверить в то, что наш противник потерпел полный крах!..»

После этих боёв он подчёркивал:

«Наша победа была не случайной. Я, во всяком случае, отношусь к тем, кто благодарит нашего старого маршала Кутузова и восхищается им».

Один из французов писал:

«Поговорка, что тот, кто никогда не страдал, не знает и радости, снова нашла своё подтверждение, когда мои товарищи и я втиснулись в жалкую хижину. Даже в самом роскошном прибежище я не чувствовал себя таким счастливым… но как только останавливаешься на привал, сразу же заболеваешь…»

Французы стремились в Смоленск, как в надёжное убежище. Они нашли город в развалинах и должны были каждое пригодное для расквартирования помещение брать штурмом. Витебск снова был в руках у русских; у французов не оставалось никакой другой возможности, как отступление через Березину, приток Днепра. Трём русским армиям под командованием адмирала Чичагова, Витгенштейна и Кутузова не удалось соединиться и уничтожить остатки французской армии.

Доблестные французские инженерные войска под руководством генерала Эйбле, стоя глубоко в ледяной воде, соорудили два моста из деревянных домов близлежащей деревни Студянки. 7 декабря 30 000 человек с обмороженными до черноты лицами, без обуви и без оружия, закутанные в лохмотья и куски меха, в относительном порядке пересекли сыгравшую решающую роль в их судьбе реку. Переправу оставшихся в живых солдат четырёхсотдвадцатитысячной «Великой армии» обеспечивали установленные на крутом берегу орудия и арьергард генерала Мюрата.

В конце отступление превратилось в дикий хаос: последними напирающими толпами беспощадно сталкивались в ледяную воду раненые, женщины, дети и лошади. Наполеоновская армия потеряла всякое сходство с дисциплинированными батальонами, выполненными в миниатюре из эбенового дерева, которые император передвигал перед собой туда и сюда, разрабатывая планы будущих сражений, и с которыми любил играть маленький король Рима к удовольствию своего отца.

Неумение адмирала Чичагова, проявившееся в том, что он дал уйти остаткам французской армии, возмутило Павла. В качестве примера ограниченности Чичагова он цитировал изданный им документ «О розыске и аресте скрывающегося преступника»: «Французская армия бежит, а с ней и виновник всех несчастий, обрушившихся на Европу… Да соблаговолит Всевышний предать его в наши руки…» Затем следовало описание внешности Наполеона: «Коренастый мужчина с желтоватым цветом лица, короткой шеей, большой головой и чёрными волосами…»

Оборванные, полуголодные, страдающие от обморожений и израненные французы вошли в Вильно, в то время как Мюрат достиг прусской границы с толпой в 20 000 человек, которые, казалось, перенесли в пути все мыслимые несчастья. На отставших и раненых набрасывались волки, их убивали местные жители, но иногда они помогали им едой и оказывали помощь, потому что отношение русских крестьян к французам колебалось от зверской жестокости до безграничного сочувствия.

Денежное содержание армии, так называемое «сокровище Наполеона», было потеряно по дороге, большей частью недалеко от Вильно, где его с тех пор усердно ищут.

«Генерал зима сделал своё дело», – сказал Кутузов коротко и ясно, приехав 30 ноября 1812 года в Вильно.

Александр, который спустя десять дней последовал за ним, только теперь впервые ощутил весь ужас отступления. 400 000 трупов остались лежать вдоль дороги, ведущей из Москвы в Вильно. Потрясённый степенью нищеты и опустошения, царь воскликнул: «Я не разделяю равнодушия Наполеона; этот поход стоил мне десяти лет жизни». Несмотря на различия в мнениях, он теперь осыпал маршала Кутузова почестями и вручил ему Андреевский орден I степени, который присуждался только за особые заслуги, такие, как победное завершение военного похода. Однако, не слушая совета старого полководца, царь настаивал на продолжении войны: «Если мы хотим достичь длительного мира, то мы должны подписать его в Париже».

Последующее развитие событий показало, что он был прав.

16 апреля 1813 года Кутузов скончался, не выдержав душевного и физического напряжения последних месяцев. Свой последний покой он обрёл в Казанском соборе. Позднее там была сооружена колонна с ключами от различных французских городов, взятых русскими войсками, среди них ключи от Реймса, Нанси и Парижа.

Во время преследования распадающейся французской армии 1 декабря Павел отправил своей жене несколько поспешно написанных строчек:

«Прошла целая вечность с тех пор, как я писал тебе в последний раз, но после изнуряющих форсированных маршей по такому холоду не можешь думать ни о чём другом, кроме того, чтобы согреть замёрзшие руки и ноги…» Он достиг Вильно в состоянии полного изнеможения: «Быть здесь – это как сон; и вряд ли можно теперь представить, что нам пришлось пережить. Я получил твои шерстяные носки, но я их отдал офицерам, для которых они были нужнее, потому что они должны оснащать себя сами. Я слышал, что сейчас собирают пожертвования для провинций, разорённых войной… Я надеюсь, что ты внесла меня в списки, указав сумму, по меньшей мере в 100 000 рублей… Ты пишешь, что в определённых кругах хотели бы свести заслуги Кутузова лишь к счастливому стечению обстоятельств. Но ведь это непросто – извлечь наибольшую пользу из существующих обстоятельств.

Не знал ли великий Наполеон во все времена, как наилучшим образом использовать создавшуюся ситуацию?..»

Европа была погружена в молчание, когда Наполеон вошёл в Россию. В начале октября слухи о горящей Москве, казалось, возвестили о новой победе. Два последующих месяца практически не было никаких известий, пока в конце декабря Наполеон не появился в Дрездене «без армии, без генералов, направляющийся в Париж»… Но война продолжалась.

Во время военной кампании состояние здоровья Павла ухудшилось, потому что он не уделял ему никакого внимания. Ещё в детстве Ромм неправильно оценил его физическую уязвимость, несмотря на безусловно представленную волю к преодолению недугов. В Санкт-Петербурге он получил отпуск для поправки здоровья и к началу следующего года снова был дома. Семья Павла очень просила его продлить своё время пребывания дома, но уже скоро он не мог этого выдержать, так как ему всегда хотелось быть в центре событий. Тейяр де Шарден объяснил позже это стремление быть непосредственным участником происходящего: «Тебе кажется, что ты перерастаешь сам себя и ощущаешь потрясающую внутреннюю свободу… Пойти на фронт означает стремление к достижению высшего мира. Каждый, кто хоть раз побывал под огнём, становится совершенно другим человеком».

Смерть сына

Воспоминания о своей юношеской восторженности побудили Павла взять с собой юного сына Александра. Они приехали как раз вовремя, чтобы участвовать в Лейпцигском сражении, во время которого прямо под ними была убита лошадь Павла. Они пересекли Западную Германию, вступили на французскую землю и приняли участие в боях под Шампобером, Монмираем и Вошампом.

Строганов попросил своего друга, родственника и товарища по оружию Иллариона Васильевича Васильчикова[46] последить бдительным оком за своим восемнадцатилетним сыном. Генерал назначил его своим адъютантом и во время отдельных перестрелок удерживал его рядом с собой.

23 февраля 1814 года русские дали Наполеону жаркий бой. Александр Павлович Строганов ехал верхом рядом с Васильчиковым, и вдруг голова молодого человека была снесена снарядом; генерал был забрызган его кровью.

Павел сообщал князю Волконскому:

«40 000 человек наполеоновской гвардии напали на 15 000 человек, находившихся под моим командованием… Победа в этой битве, скреплённая кровью моего сына, стоила ему жизни. Я и до этого уже был болен; когда я получил это печальное известие, мне было дано разрешение на отдых генералом Винцингродом. Состояние моего здоровья плачевно; большую часть времени я лежу в постели… Кавалерия под командованием обоих Васильчиковых и Ланского совершает чудеса. Если бы у царя было бы больше таких офицеров, как они!»

Смерть любимого сына глубоко потрясла Строганова. Он так никогда и не смог пережить этой трагической потери. Его друзья были чрезвычайно озабочены.

Чарторыйский сразу же написал Новосильцеву:

«Дорогой друг, вы слышали о несчастье, которое произошло совсем недавно? Александр Строганов погиб почти на глазах у своего отца, чьё отчаяние не знает границ. Что станет с бедной графиней Софьей Владимировной? Как она перенесёт этот удар? Редко мне что-то доставляло большее огорчение… Несчастье этой семьи разрывает сердце; и это горе, которое ничто не излечит, обрушилось на таких близких друзей! Несчастный молодой человек последовал за своим дедом… Царь хотел бы, чтобы Строганов возвратился теперь в Санкт-Петербург».

Ещё один друг вздыхает: «От его горя нет средства, всё его существо кажется погружённым в глубокую меланхолию».

В наброске к 4-й главе «Евгения Онегина» Александр Пушкин писал позже:

«Но если жница роковая, Окровавленная, слепая, В огне, в дыму – в глазах отца Сразит залётного птенца! О страх! О горькое мгновенье! О, Строганов, когда твой сын Упал, сражён, и ты один…»

Несмотря на эту потерю, Павел ещё принял участие в битве под Лионом, во время которой он своей безудержной отвагой, казалось, просто искушал смерть. Строганов был награждён орденом Святого Георгия второй степени.

Он и в самом деле потерял всякую волю к жизни. С пеплом своего сына Павел вернулся обратно на родину.

Он покинул Париж 24 года назад вместе с Новосильцевым: ему больше не суждено было увидеть этот город…

Скорбя о своём друге, генерал Илларион Васильчиков въехал в Париж во главе своих ахтырских казаков, одетых в коричневые доломаны с чёрной шнуровкой. На его мундире ещё оставались следы крови его юного адъютанта, и он был совершенно не расположен участвовать в представлении разряженного цивилиста, «щёголя», как их называли, который возник перед его лошадью, помахал цилиндром и, приветствуя его поклоном головы сквозь кружево своего крахмального воротника, прокричал, преувеличенно не выговаривая букву «р»: «Какая великолепная а’мия! Какой п’евосходный гене’ал!» В письме к своей семье генерал строго заметил: «Французы ведут себя не так, как это следовало бы благородной и патриотической нации».

В Париже, как и во всех других городах, строго следили за дисциплиной, обеспечить которую в деревне было, конечно, значительно труднее. Казаки мирно расположились лагерем на Елисейских полях и садились на лошадь даже тогда, когда хотели посетить кого-то, жившего на другой стороне улицы. Французы спокойно прогуливались среди них и могли только удивляться. Восклицание: «Быстро! Быстро!» часто можно было слышать в уличных кафе, когда русские всадники заказывали еду или питьё, не слезая с коней. После этого кафе стали называться «бистро», и вскоре было забыто, откуда возникло такое название.

Окружённый своим войском, вместе со всем своим офицерским корпусом Александр принял участие в традиционной пасхальной службе, которая проводилась на бывшей площади Людовика XV (позднее – площадь Согласия), на том же самом месте, на котором был обезглавлен Людовик XVI. Мести за разрушение Москвы не было.

Француженка мадам де Куани писала о царе в своих мемуарах: «Он проявил себя великодушным по отношению к Франции даже после сожжения Москвы, потому что он очень хорошо понимал, благодаря своему учителю Лагарпу, революционный и послереволюционный менталитет французов. Но в следующем году, после побега Наполеона с Эльбы и после предательства Нея, он уже больше не доверял им. В 1815 году он, хотя и не был их врагом, но больше уже не был и их другом».

В августе 1814 года Строганов, с характерной для него основательностью, руководил работой комитета по поддержке жертв войны. Однако туберкулёз, которым он был болен, вызывал у него всё новые приступы кашля и высокую температуру.

Один иностранец комментирует:

«Когда я приехал в Россию, он возбуждал зависть всех своих сверстников: он хорошо выглядел, был молод, состоятелен и трудолюбив. Он женился на очаровательной женщине, казалось, что перед ним открывается многообещающее будущее. Всё это улетучилось, а мысли, которые им теперь овладевают, должны носить глубоко христианский отпечаток, чтобы облегчить ему необходимое самоотречение».

Его врач оставил всякую надежду, тем не менее думали о поездке за границу. В мае 1817 года граф Павел, его жена и их племянник находились на борту корабля, который отплыл из Кронштадта. Первые дни на море принесли некоторое облегчение, но по прибытии в Копенгаген состояние здоровья графа ухудшилось. Так как Павел чувствовал приближение смерти и беспокоился о состоянии здоровья своей жены, он пожелал, чтобы она оставила его одного.

В многочисленных посланиях с выражением соболезнования оплакивалась его кончина:

«Он погас, как свеча. Он знал, что умирает, и попросил соборовать его. До самого конца он был в полном сознании. Он говорил по-английски с врачом, по-французски со своим племянником и по-русски с камердинером… Погребение состоялось в присутствии царя и великих князей Константина и Михаила. Царь был глубоко опечален смертью друга своей юности, а бедный Новосильцев казался безутешным… Немногие усопшие заслуживают такого всеобщего оплакивания, как граф Строганов, который, благодаря чертам своего характера и своим принципам, был уважаем всеми…»

Его характеризовали как человека «доброго, изысканного, легкодоступного. Он всегда отстаивал свои взгляды и не боялся говорить правду власть имущим мира сего. Отзывчивый к нуждам окружающих его людей, обладая ярко выраженным чувством долга, он был глубоко предан своему отечеству».

«Я ничего не боюсь и ни на что не надеюсь» – этот девиз был выгравирован на его перстне с печаткой, такой же была и надпись на могиле. И хотя такому человеку, как граф Строганов, были открыты все возможности, а презрение к светским честолюбивым амбициям в стиле Байрона отвечало духу того времени, он полностью осознавал ту ответственность, которую он нёс перед своей страной, и понимал, что даже царь не может освободить его от высоких обязанностей. Личные и материальные выгоды ничего для него не значили, и это было единственной привилегией, на которой он настаивал.

Софья Владимировна была глубоко потрясена его смертью.

«…Мы опасаемся за здоровье графини, которая в последнее время подверглась таким тяжёлым испытаниям», – писал один из друзей графу Воронцову.

Постепенно она приходила в себя, но её красота угасла. В соответствии с семейной традицией она продолжала оставаться в центре духовной жизни Санкт-Петербурга до своей смерти в 1845 году.

V. Граф Сергей Григорьевич Строганов 1794-1882

Женитьба на Натали

Барон Сергей Григорьевич Строганов, сын двоюродного брата графа Павла Григория, который много лет назад был вместе с ним в Женеве в сопровождении их воспитателей Ромма и Демишеля, родился в 1794 году во время царствования Екатерины Великой. Григорий поступил позже на дипломатическую службу, которая увела его далеко от дома, в то время как его жена, княжна Анна Трубецкая, занималась воспитанием пяти сыновей и дочери. Строганов провёл пять лет в Мадриде, где между ним и одной португальской дамой, графиней Джулией де Эго, урождённой Алмейдой-Оэйнхаузен, возникла глубокая симпатия: она сопровождала его в Стокгольм, к месту его нового назначения. Этим обстоятельством можно объяснить печальное выражение лица Анны Сергеевны на прелестном портрете, который нарисовала мадам Виже-Лебран. После смерти своей жены Григорий женился на Джулии де Эго.

Его сын Сергей Григорьевич в возрасте 15 лет был принят в императорский кадетский корпус; после выпускных экзаменов он пошёл на службу в армию, где вскоре получил свидетельство о производстве его в офицеры. Он участвовал в Бородинской битве и в последующем военном походе. И хотя позже он часто ездил в Западную Европу, этот первый контакт с Германией и Францией, и в особенности с Парижем, оставил в душе молодого человека глубокое, неослабевающее впечатление. Поскольку тогда в Европе все образованные люди владели французским языком, у него не было трудностей в общении. В соответствии с семейными традициями Сергей не упустил возможности продолжить и там своё образование по любым предметам: искусству и педагогике. Наполеон составил в Париже огромную коллекцию произведений искусства, которые он награбил во время своих походов в Италию, Германию и другие страны. Сергей и многие его друзья стали восторженными туристами.

Его младший двоюродный брат Александр Павлович хотел последовать его примеру и принять участие в последнем походе против Наполеона. Его трагическая смерть под Краоном выдвинула на передний план вопрос о наследстве Строгановых. В начале 1817 года царь Александр издал особый закон, в соответствии с которым имущество Строгановых могло наследоваться и по женской линии, причём за наследницей сохранялось как имя, так и титул. Обе семьи возлагали свои надежды на заключение брака между старшей дочерью Павла Натальей и Сергеем. Вспоминая о несчастливом браке своих родителей, молодой человек медлил с принятием решения. Он почти не знал свою кузину и не посягал на её состояние, но он любил своего дядю и сопровождал его и Софью Владимировну в их последней поездке в Копенгаген. Павел умер 10 июня 1817 года, и Сергей с останками покойного графа возвратился в Россию.

Встреча с кузиной Натальей при таких трагических обстоятельствах сблизила молодых людей. Им обоим было тогда по 22 года. Его голубые глаза, задумчиво смотревшие из-под густых чёрных волос, зачесанных по моде того времени вперёд, вызывали доверие у нежной, застенчивой девушки в батистовом платье с рюшами в стиле ампир. Тёмные локоны обрамляли её маленькое привлекательное личико с большими сияющими, полными надежды глазами. Она искренне любила своих отца, деда и брата и потеряла всех троих друг за другом через короткие промежутки времени.

Сергей попросил её руки, конечно, по-французски. Растроганный её очарованием и невинностью, он вступил с ней в брак по любви. Молодые люди не обладали ни броской красотой своих родителей, ни тем редким обаянием, которое их родители излучали вокруг себя, но времена великих происшествий и событий, переворачивающих мир, тоже миновали. Перед ними открывалась долгая жизнь, которая должна была быть полностью посвящена служению своей родине в рассудительной и несколько приглушённой манере XIX столетия. Их брак продолжался 54 года; у них было четыре сына и две дочери. Барон Сергей Строганов, женившись на Наталье, стал графом Строгановым.

Россия при Николае I

России, собственно, так никогда и не удалось преодолеть своего рода чувства влюблённости к Александру I. После короткого и пагубного правления его отца он появился как символ новой эры. Наполеоновское нашествие прокатилось мощным валом не только по России – оно в корне задушило любую мысль о радикальной реформе.

Александр был действительно очень близок к тому, чтобы отменить крепостное право. Однако после 1814 года он всё ещё медлил с принятием этого серьёзного решения, поскольку разорённой стране, пережившей войну и нашествие, было бы трудно одолеть подобную реформу. И хотя пожар Москвы и последовавшее затем изгнание Наполеона сплотили нацию и царя, после 1814 года Россия жила бродившими в народе ожиданиями, которым не суждено было сбыться.

Высшие слои аристократии во главе с молодыми друзьями царя в начале его правления были одухотворены надеждой, что он устранит «раковую опухоль крепостничества». Они пытались найти аргументы, с помощью которых им удалось бы побудить царя к этому шагу. И хотя они сами владели крепостными, они приводили царю, в качестве примеров, несчастные случаи злоупотреблений. Мелкопоместное дворянство, напротив, ожесточённо сопротивлялось освобождению крестьян, потому что это привело бы к их собственному разорению.

Мадам де Сталь писала, что отношения между господами и крепостными в России «напоминают ей римлян с их фамильярным отношением к своим рабам». Так, Александр I просил свою любимую сестру Екатерину стать крёстной матерью сына своего кучера Ильи. Это один из многих примеров. Граф Сегюр и губернатор Одессы герцог де Ришелье придерживались подобной точки зрения.

Примечательным образом после 1815 года всё больше иностранцев не только приезжали в Россию, но и переезжали сюда, чтобы иметь возможность жить «в большей свободе». И лишь немногие русские, со своей стороны, оставались за границей после наполеоновских походов.

События последних лет оставили глубокий след в душе Александра. С течением времени в нём всё больше проявлялись черты характера его бабушки Екатерины, так же, как и его отца. Всю свою жизнь он разрывался между этими противоположными полюсами. Как только он принимал какое-то определённое решение, вскоре после этого ему в голову приходила прямо противоположная мысль; конечно, тем самым постоянно ставилось под угрозу воплощение его идей в жизнь. Его верные соратники доходили до отчаяния, сталкиваясь с промедлениями при принятии буквально каждого решения. И только Аракчееву, который благополучно пережил период военной одержимости царя Павла, удалось удержать доверие к нему Александра тем, что он избавлял его от ситуаций, в которых царю пришлось бы столкнуться с альтернативным выбором. Этот злой дух во времена правления Александра нёс ответственность прежде всего за создание военных поселений. Изначально цель создания такого рода поселений была ясна: открывалась возможность содержать большую армию при незначительных затратах и одновременно «цивилизировать» отсталое население. Солдат размещали в крестьянских домах; они должны были дать населению начальную военную подготовку. Чистые, голубые или красные домики, все одинаково оборудованные и построенные за счёт государства, заменили прежние уютные, но подгнившие избы. Все жители, начиная с детского возраста, одевались в мундиры и должны были подчиняться строгой дисциплине; в это понятие входило также поддержание чистоты и порядка в доме и во дворе.

Однако для тех, кого это непосредственно коснулось, такая система стала орудием притеснения. Маленькие нарядные домики были государственной собственностью, и крестьяне лишились деревенского самоуправления. Малейшая допущенная ошибка сурово наказывалась. Установленный Аракчеевым безжалостный распорядок доводил крестьян до отчаяния. Их прежний образ жизни казался им значительно более достойным того, чтобы к нему стремиться, и в тех местностях, где были введены «колонии», одно восстание следовало за другим. Начавшееся так многообещающе правление Аракчеев превратил в режим, при одном упоминании о котором Александр вынужден был содрогаться в годы своей юности.

Вторжение Наполеона и последовавшие за этим военные походы и встречи с Западной Европой оказали очень большое влияние на русское общество. Французская революция, а затем и наполеоновские войны отрезали Россию от связей с Западом на период, равный жизни целого поколения. Раньше пребывание в Германии, Италии и прежде всего во Франции казалось многим подаренной самим небом возможностью наконец-то сравнить своё знание европейской культуры с действительностью и в соответствии с предрасположенностью и способностями заняться, сколько душе будет угодно, тем или иным видом искусства или науки. После 1814 года русские офицеры возвращались обратно на родину, приобретая по пути целые библиотеки. Многие революционные, частично ещё не до конца вызревшие идеи, с которыми Наполеон решительно не считался и которыми пренебрегали Бурбоны, были теперь с восторгом подхвачены русскими.

Таким образом настало время расцвета новых идей, а также изменений в языке и мышлении, произошла моральная революция в представлениях об общей картине мира. Продолжался постепенный спад французского влияния, начавшийся с Отечественной войной 1812 года и с поражением Наполеона; это пространство оказалось занятым немецкой философией, но прежде всего на передний план выдвинулись русский язык, русские традиции и сильное чувство своего национального достоинства. Однако возвращение в огромную Россию со всеми её ограничениями после победного шествия по Западной Европе вызывало чувство, схожее с похмельем. Тоска и скука – «всё надоело» – стали лейтмотивом в литературе того времени.

Александру стало известно о существовании целой сети тайных союзов, которые бурно разрастались по всей стране. Во время одной из его многочисленных поездок в Западную Европу в России произошло не имевшее успеха восстание Семёновского полка, представлявшего собой отборные императорские войска. Когда верный советник Александра генерал князь Илларион Васильчиков, которому в отсутствие царя было поручено заниматься частью государственных дел, протянул ему список заговорщиков, император вздохнул: «В юности я думал точно так же, как они. Не мне с ними расправляться».

С этим тяжёлым наследием, за которое он не нёс ответственности, пришлось разбираться царю Николаю I.

В 29 лет против своей воли Николай вступил на трон. Он родился в 1796 году и был на двадцать лет моложе своего старшего брата Александра. В детстве его воспитывала няня-англичанка, он был далёк от всякой политики и выбрал для себя военную карьеру. Любящий и нашедший в браке счастье[47] отец семейства, он не вынашивал никаких тщеславных амбиций. Александр, умерший в 1825 году[48], хотя и делал некоторые неясные намёки, однако официально не назвал никого наследником трона. После отказа от трона его брата Константина в стране некоторое время царила неопределённость. Заговорщики, которые не преследовались при Александре, немедленно воспользовались предоставившейся возможностью, но к ним присоединились только два полка. Собравшись вокруг памятника Петру Великому, они отказались присягать на верность Николаю. Когда генерал-губернатор Петербурга, герой Бородинской битвы Милорадович попытался воззвать к их разуму, но был ими убит. Николай отдал приказ разогнать бунтовщиков. «Меня хотят изобразить тираном или трусом, но я не могу быть ни тем, ни другим», – заявил он. После смерти Милорадовича ему не оставалось другого выбора. Орудийный залп убил нескольких мятежников и разогнал остальных. Список заговорщиков позволил Николаю немедленно арестовать участников заговора, который не удался.

Трибунал приговорил несколько сот участников к ссылке в Сибирь и сорок человек – к смертной казни. Николай заменил смертную казнь, за исключением пяти человек, длительным сроком ссылки. Когда у одного из приговорённых оборвалась петля на шее, он пробормотал: «В этой стране не могут даже повесить как следует».

Николай не мстил семьям заговорщиков. Мать Трубецкого сохранила своё высокое положение при дворе, хотя её сын принадлежал к самому тесному их кругу. Царь взял на себя расходы по воспитанию детей казнённых. Но восстание оставило в нём глубокий и неизгладимый след. С самого раннего детства ему строго прививалось осознание своего долга; он не обладал достаточной фантазией для того, чтобы понять новый мир политических теорий и рассуждений. Его вера в дворянство, на котором частично лежала вина за мятеж, была поколеблена. С этого момента он управлял с помощью созданного им самим административно-бюрократического аппарата. Он никогда больше не полагался полностью на аристократию.

Война 1812 года сплотила воедино все общественные слои тем, что был накоплен совместный опыт, и тем, что предпринимались общие усилия по освобождению родины. Подавляющее большинство помещиков жили постоянно в деревне, в своего рода патриархальном единстве и в тесном контакте с крестьянами. Так продолжалось почти 100 лет, до тех пор, пока на плодородную почву не попали революционные идеи.

А аристократия всегда проявляла свою симпатию к структурным изменениям. Двадцать лет спустя после собраний существовавшего при Александре «Негласного комитета» общей целью всех аристократов стало проведение реформ. Но для Николая I вследствие восстания декабристов стрелки часов были переведены назад; во время его правления о репрезентативном правительстве не могло быть и речи.

Однако он сразу же расстался с ненавистным Аракчеевым и снова призвал на службу Сперанского и Кочубея, поставив перед ними задачу объединить все существующие законодательные и нормативные акты в едином своде законов и, исходя из учебных программ, провести реформу всей системы образования. Никто не отрицал, что всё насущнее становилось решение проблемы освобождения крестьян, однако ещё слишком мало было экспертов, которые были бы в состоянии провести столь серьёзную реформу. Благодаря министру графу Киселёву были предприняты серьёзные усилия для того, чтобы улучшить условия жизни крестьян, в особенности тех, кто проживал на государственных землях, на уделах; помещики, допустившие какое-либо злоупотребление властью, наказывались. Николаю, кроме всего прочего, пришлось принять к сведению, что после наполеоновского вторжения и войн государственные финансы находятся в плачевном состоянии. Однако инфляционная масса бумажных денег постепенно была изъята из оборота, и рубль начал завоёвывать свою прежнюю ценность.

Санкт-Петербург

В 1824 году, за год до смерти Александра I, на Санкт-Петербург обрушилось сильнейшее наводнение, которое чуть было не привело город на грань гибели. Император был глубоко потрясён последствиями, которые повлекла за собой эта катастрофа. При сильном западном ветре солёные морские воды устремились в Неву. Река вышла из берегов и в невероятно короткое время улицы города оказались затопленными водой. Несмотря на то, что для спасения людей и их имущества использовались лодки, хотя это и было очень рискованно, потери были значительны. Обсуждалась возможность перенести столицу империи снова в Москву, поскольку преобладало мнение, что такое трагическое стечение обстоятельств – определённых погодных условий и направления ветра – могло означать гибель города. «Это внушающее ужас опасение могло бы держать в страхе всё население в течение долгой, дождливой осени, – писала леди Лондондерри в „Русском журнале". – Весь следующий день и всю ночь царило необычайное волнение, когда выстрелом пушки из Кронштадта возвещалось о подъёме уровня воды, а выстрелы из Санкт-Петербурга и цветные световые сигналы с адмиралтейской башни служили ответом… Посреди ночи лошадей вывели из конюшен. Однако на следующий день ветер переменился, и оттепель сменилась ясной морозной ночью. Страх прошёл, и люди снова обрели мужество…»

Было подсчитано, что такие наводнения повторяются один раз в 45 лет.

Петербург действительно был «одним из самых необычных, самых привлекательных, самых ужасных и самых драматических из всех великих городов мира. Город расположен далеко на севере, лучи солнца, освещая его, падают под предельно острым углом, равнинная местность; тот факт, что городской ландшафт часто прерывается широкой, сверкающей водной поверхностью, подчёркивает, за счёт вертикалей, горизонтальные линии, – всё это порождает ощущение бесконечного пространства, дальности и мощи… Холодные воды Невы делят центр города на две части; она течёт тихо и быстро и напоминает гладкую серую металлическую пластину… Она несёт с собой запах уединённых лесов и болот, откуда берёт своё начало этот водный поток. Во всём ощущается близость огромного дикого русского севера – безмолвный, мрачный, бесконечно терпеливый»[49].

Англичанин Р. Луаль писал: «Знатные путешественники повсюду встречают радушный приём, весёлое и приятное общество, разного рода развлечения… А люди более низкого происхождения на каждом шагу сталкиваются с трудностями, и им всё кажется мрачным и безрадостным. В конце концов они попадают в круг второразрядных людей, и их обычаи и нравы производят на них отталкивающее впечатление».

Путешествовать по Европе в начале XIX века было очень непросто. Клопы и другие паразиты встречались весьма часто. Путешественники с именем, как, например, супруги Лондондерри, сталкивались и в Голландии с грязью и блохами в молоке, нечистоплотность в Дании и Швеции была для них отвратительна. Однако они всегда были готовы видеть во всём только хорошее и не позволяли сбивать себя с толку ни грязью в гостиницах, ни шокирующими варварскими обычаями в России, «поскольку там нет такой нужды и нищеты, как в Ирландии. Мужчины этого народа высоки ростом, с приятной внешностью: они хорошо и тепло одеты, их высокие сапоги, разноцветные сафьяновые перчатки, широкие накидки из овчины и пёстрые шарфы, а также их длинные бороды и растрёпанные волосы – всё это покрыто толстым слоем грязи… но они очень разумны, – им можно всё легко объяснить языком жестов».

Когда Лондондерри приехали в 1826 году в Россию, Строгановы взяли их под своё покровительство, а отец Сергея Григорьевича провёл их по залам Академии изящных искусств: «…внушительное здание и великолепное учреждение. Царь в высшей мере способствует развитию одарённых и талантливых людей, образование и учение поощряются всеми возможными способами; при таких условиях эту огромную империю ждёт скорый подъём в области культуры и на пути продвижения к цивилизованному миру. В последние двадцать лет здесь, по всей видимости, достигнуты большие успехи, чем за одно или два предшествовавших столетия. Мы видели две галереи, заполненные современными произведениями, которые впоследствии будут выставляться, и прекрасную библиотеку, открытую для студентов. Потом мы бродили по различным залам, посмотрели, как студенты занимаются копированием. Здесь есть также архитектурная школа, где каждый имеет возможность работать над своим строительным проектом в отдельном помещении, другие студенты ему при этом не мешают…

Оттуда мы направились к выдающимся мастерам по изготовлению мебели; особенно нас поразила красота инкрустаций, выполнявшихся ими из сортов дерева различных цветовых оттенков. В этом смысле русские превосходят англичан в стиле, а французов в качестве. Затем мы поехали в стеклодувную мастерскую, которая располагалась за пределами города. Там изготавливают подзорные трубы, обычное оконное стекло и необыкновенно красивые разноцветные стеклянные столы… Цены, показавшиеся нам скромными, везде проставлены…»

Граф Строганов и леди Лондондерри ехали в лёгких санях, запряжённых большим рысаком, который мчался быстро, как ветер, в то время как «маленькая, буйная» лошадь скакала рядом. Граф дал совет своей спутнице плотно закрыть рот, чтобы «крошечные ножички не начали бы танцевать у неё в горле». Они были на пути к знаменитым ледяным горкам на Елагинском острове. Горки, высотой от двадцати до тридцати метров, спускались вниз почти отвесно. Молодые господа были одеты в своего рода эскимосские костюмы: меховые шапки, какие принято носить на востоке, расшитые вышивкой перчатки с отворотами, короткие куртки на меху. Все страстно желали составить общество дамам, которых усаживали в сани, и затем они летели вниз: «Совершенно невозможно себе представить, какой жуткий тебя охватывает страх. Если бы на меня сверху набросился орёл, схватил и понёс бы под облака, я и тогда не могла бы испытать большего ужаса. У меня перехватило дыхание, я ничего не видела и не слышала, перед глазами всё поплыло, и только шум раздавался в ушах. Это развлечение похоже на то, как если бы ты бежал на самый верхний этаж, чтобы тебя там выбросили из окна».

Внучка маршала Кутузова и супруга австрийского посла, графиня Долли Фиккельмон, тоже доверила свои воспоминания дневнику, который не был опубликован: «Я привыкла к такому странному развлечению. Это типично для Севера, где людям необходимо испытывать настоящие или воображаемые порывы страсти, чтобы разогреть кровь в жилах. Срываться вниз с ледяной горы – это тоже своего рода чувственный порыв».

Графиня Долли принадлежала к кругу самых близких друзей императорской семьи, о них она пишет особенно часто в своём дневнике.

«Внушительный облик императора, его красивая, благородная голова соответствовали и его душе; его, конечно же, нельзя было назвать заурядным явлением… Верхом на лошади он был великолепен. Когда он был немилостив, строгое выражение его лица заставляло окружающих содрогаться. В такие моменты он производил впечатление человека несгибаемой воли, какой она у него и была. Несмотря на свою величественную поступь, в разговоре он всегда необыкновенно любезен, и хотя он смотрит строго и серьёзно, у него приветливая и дружеская улыбка… В его присутствии не чувствуешь никакой скованности… Скромность и приветливость императорской четы не мешают им оставаться величественными. Их очаровательные дети всегда бежали с улыбками и любовью навстречу своим родителям: обаятельной матери и величественному отцу. Когда видишь их в семейном кругу, то начинаешь невольно восторгаться ими… поскольку, несмотря на фантастическое великолепие и напыщенность, которые их окружают, тем не менее очень трогательно наблюдать такое семейное счастье, так много простоты и симпатии в их любви и так много естественности в отношениях между родителями и детьми… Нельзя себе представить более восхитительной картины, чем эта семья, когда они собираются все вместе… Когда царица несколько выходит из себя, то замечаешь, что в ней гораздо больше чувствительности, чем можно было бы предположить. Но она была рождена для того, чтобы наслаждаться счастьем и радостью… Слишком много удовольствия действует охлаждающе… Она – живая радуга… Если бы я была поэтом, она послужила бы для меня вдохновением…»

Официальные посетители, которые приходили на приём к императрице, часто спотыкались о маленьких великих князей, которые в невероятном темпе скатывались с деревянной «русской горки», установленной в прихожей.

После дипломатического приёма, во время которого Долли была официально представлена царице, она заметила: «Нам обеим было нелегко оставаться всё это время серьёзными. Но как только церемония была закончена, вошёл царь, который ждал за дверью, и весь этикет был забыт…

Царица женственна настолько, как это только возможно, её нежному существу соответствует и её распорядок дня. Её семья настолько счастлива, её дети настолько симпатичны, её супруг так хорош и преисполнен любви… что она всё то, что является в жизни серьёзным или может послужить для императора поводом для забот и огорчений, воспринимает только как сквозь пелену… Проявлять силу характера было бы чрезмерной нагрузкой для такого неземного существа. Никаких сильных импульсов не исходило от неё по отношению к императору, кроме нежности… Она говорит о несчастье как о каком-то мифическом событии…

Царь взял меня с собой в одну из поездок. Мы ехали в одноконном экипаже, царь был очарователен и болтал с непринуждённостью и любезностью частного лица. В его присутствии никогда не ощущаешь скованности; пожалуй, только тогда, когда он делает строгое лицо, тебе становится немного не по себе…

С визитами царь обычно ездил в небольшой, открытой четырёхместной коляске; он ездил один, без сопровождения, если не считать бородатого кучера. Утверждали, что он, несмотря на свою любезную и дружелюбную манеру общения, которая позволяла собеседнику почти сразу же преодолеть своё смущение, не обладал ни мягкой предупредительностью своего брата, ни его располагающей к себе улыбкой.

…Он выше и плотнее, настоящий гигант, в котором соединены элегантность и красота. У него очень правильные черты лица… при серьёзном выражении которого его взгляд напоминает взгляд орла, если же он смеётся, появляется ощущение, что сквозь грозовые облака проглянуло солнце».

Несмотря на окружавшее его великолепие, царь вёл простую и строгую жизнь, однако он разделял любовь всех русских к роскошным и расточительным празднествам во дворце или в частных домах.

Ещё со времён правления Екатерины в Новый год двери Зимнего дворца были открыты для всех. От тридцати до сорока тысяч человек разного происхождения толпились в просторных комнатах и залах, по которым без какой-либо специальной охраны проходила императорская семья, члены которой беседовали с присутствующими, не соблюдая при этом формальностей, предписываемых этикетом.

Язвительный маркиз де Кюстин, которого никак нельзя было назвать беспристрастным, но который, однако, являлся острым наблюдателем, писал:

«Я был на Венском конгрессе, но я не могу припомнить ни одного собрания, которое могло бы сравниться с теми, что устраивались в Зимнем дворце, в том, что касается ценности украшений, нарядов, разнообразия мундиров и блеска всего мероприятия в целом».

Во время одного из таких празднеств царь заметил: «Подчинение, как хотели бы думать некоторые, может являться выражением однообразия… но нет другой такой страны, где было бы такое множество народностей, обычаев, вероисповеданий и мнений, как в России. Многослойность – скрытое явление, однообразие проявляется лишь на поверхности, единство обманчиво». Затем он указал на группу офицеров и добавил: «Первые два – русские, следующие три – поляки, многие другие – немцы, а те, там в стороне, сыновья киргизского хана, которых сюда прислали для обучения вместе с моими кадетами», и он указал на маленького, с раскосыми глазами, похожего на обезьяну человека в удивительном расшитом золотом бархатном одеянии.

Долли Фиккельмон писала: «Царь танцевал со мной польку в очень весёлом настроении. Он стал вдруг пленительно молодым… Царица танцевала всю ночь с какой – то особой грацией. Смотреть на неё просто удовольствие. Она самая обворожительная из всех женщин… Всегда великолепно одета и всегда сама доброта…»

Когда устраивались балы, то по обеим сторонам лестницы и в передней выстраивались лакеи: огромные фигуры в треуголках, одетые в шкуры волков, медведей, лисиц, гиен, енотов; каждый старательно оберегал редкий и ценный мех своей повелительницы…

На приёмах при дворе леди Лондондерри всегда сопровождала графиня Строганова, «поскольку она обладала преимущественным правом по сравнению с другими русскими дамами». Леди Лондондерри была в восторге от великолепных мехов своей подруги. Граф предложил ей доставить из Тобольска всё, что она пожелает, потому что в этом городе за тот же самый мех можно заплатить половинную цену по сравнению с Санкт-Петербургом. И, тем не менее, меховая подкладка для пальто, которая состояла из двух тысяч кусочков лисьего меха, и на подбор которых требовалось больше пяти лет, стоила бы пятьдесят или шестьдесят тысяч рублей, так как из каждой отдельной шкуры брался только один маленький кусочек от основания хвоста.

Граф Строганов в день рождения леди Лондондерри распорядился заполнить её покои гиацинтами: обилие цветов в петербургских домах в течение всей зимы повергало многих иностранцев в большое изумление.

Глядя на обилие английских журналов и многочисленные новые публикации в доме Строгановых, можно было даже подумать, что находишься в Англии. Все мужчины с самого детства носили военную форму. «Это имело своим преимуществом тот факт, что юношеское сумасбродство сдерживалось, а волнения, беспорядки и неуместное поведение часто удавалось предотвратить».

С восторгом пишет в своём дневнике леди Лондондерри о том дружеском приёме, который был ей оказан семьёй Строгановых. Для неё русские стали «образованными и чувствительными людьми, которых мы из-за нашего высокомерия и невежественности называли варварами и не имеющими понятия о цивилизации существами… Они умны, интеллигентны, симпатичны, чистосердечны, верны, приветливы и участливы – короче, я берусь утверждать, что Россия – это небо, а русские все сплошь ангелы, если бы не грязь и не кишащие повсюду клопы и блохи… Это просто невозможно, нельзя зайти ни в один магазин, ни в одну церковь, чтобы не принести с собой оттуда целые полки этих насекомых, а в меховых салонах их просто армии… но самое тяжёлое – это, конечно же, климат».

Когда настало время прощаться со Строгановыми, она была глубоко растрогана: «Они и я стали так близки друг другу, в этой прекрасной семье я встретила такое безграничное дружелюбие, такое тёплое гостеприимство и такую доброту, что можно сказать, что в какой-то степени я была для них „ребёнком в доме“».

Несмотря на то, что по своей сущности он не был военным, Сергей Григорьевич продолжал и дальше оставаться в армии. Он принял участие в первом военном походе в Турцию в 1828 году и в Крымской войне (1853–1856 гг.), но никогда не оставлял и своей деятельной заботы об общественном благе, в особенности в области воспитания и искусства. Кроме того, управление Строгановскими имениями и соблюдение интересов семьи вынуждали его совершать многочисленные поездки. Преодолеть расстояние между Петербургом и Москвой, около 700 вёрст, было довольно легко, поскольку была построена новая широкая мощёная дорога. На равных расстояниях друг от друга были поставлены дома станционных смотрителей, сооружены чугунные мосты с императорским двуглавым орлом и были установлены верстовые столбы – всё это указывало дорогу торопливому путнику.

По указу царицы Екатерины, а затем и её преемника на почтовых станциях были сооружены постоялые дворы. В просторных комнатах с высокими потолками были «прекрасные паркетные полы, итальянские покрывала, обтянутая дамастом мебель и искусно облицованные деревянными панелями стены, – так писала леди Лондондерри. – К сожалению, и в этой великолепной обстановке всё вокруг кишело насекомыми. В любое время для путешественников были готовы экипажи. Чужестранцев поражали странные, первобытные крики и завывания кучеров, также как и те усилия, которые неустанно предпринимались для развития культуры и цивилизованности».

Но чем дальше путешественник забирался в глубь страны, тем труднее ему было найти себе пристанище; кареты часто опрокидывались на дорогах, изрытых ухабами. Даже если путешественник был наделён привилегиями, а это означало, что вперёд будет послан курьер, чтобы подготовить комнату, свежих лошадей, достать продукты, приказать испечь хлеб и подоить корову, всё равно любая поездка превращалась в рискованное предприятие. Тем более удивительно слышать о том, как часто предпринимались подобные путешествия и какие огромные расстояния преодолевались в любое время года за сравнительно короткие промежутки времени.

Императорские курьеры, которые обслуживались на почтовых станциях в первую очередь, могли достичь столицы даже из самых отдалённых уголков огромной империи в течение восьми дней, поскольку ничего не происходило без ведома, приказа или подписи царя. Эта система курьеров была в кратчайшее время перенята от монголов и уже тогда представляла собой значительное усовершенствование по сравнению с теми временами, когда «короли, сидя в своих крепостях, следовали только пророчествам оракулов, чтобы затем выступить вдруг в очередной захватнический поход после того, как рабом было доставлено известие, написанное на его гладко выбритой голове».

Народное образование

В 1826 году Сергей Григорьевич стал членом «Комитета по развитию всеобщего народного образования», которому предстояло подготовить все законодательные акты в этой области.

Декабристы, мятежники 1825 года, чья идеология уходила своими корнями в немецкую философию, хотели сократить программу всеобщего народного образования, в то время как Строганов при поддержке Сперанского и председателя Комитета решительно протестовал против любых ограничительных мер. Ему не всегда сопутствовал при этом успех, но в январе 1828 года были выпущены распоряжения о создании народных школ и гимназий; спустя несколько месяцев после этого был открыт Центральный педагогический институт, а в 1835 году были изданы учебные программы для всех крупных университетов. Создавались не только привилегированные учебные заведения и школы: многих молодых русских учёных посылали в Дерпт, в Эстонию, которая славилась своим высоким научным уровнем.

Царь одобрил, кроме того, представленный Сергеем Григорьевичем проект о том, что в каждой губернской столице за повышение всеобщего образовательного уровня должен отвечать представительный совет под председательством губернатора; все высшие учебные заведения должны быть ограждены от произвольного вмешательства извне.

Министром графом Киселёвым был подготовлен проект отмены крепостного права, но революция 1830 года во Франции и последовавшее вскоре после неё восстание в Польше приостановили осуществление первоначального плана реформ Николая I.

Польское восстание 1830–1831 годов было жестоко подавлено. «Польша означает для России примерно то же самое, что Ирландия для Англии, – писала леди Лондондерри. – Завоёванная страна, униженное королевство, которое никогда не забудет о своей бывшей независимости». Польше были предоставлены автономия и свобода, причём в такой степени, в какой раньше в России этого никогда не было, но страна не хотела мириться с чем-либо меньшим, чем полная независимость.

«Я сидела на обеде рядом с царём, – пишет супруга австрийского посла вскоре после этих событий. – Мы много говорили, и мне не раз бросалась в глаза его полная меланхолии улыбка и почти неосознанное выражение подлинной озабоченности в его словах… Я ни в коем случае не согласна с теми мерами, которые были им приняты. По моему личному мнению, он тиран, и, как такового, я его строго осуждаю, не находясь ни на минуту в заблуждении, и тем не менее, просто нельзя не признать в нём его необыкновенного благородства…»

Он действительно был человеком чести, который мог решиться открыто извиниться перед офицером, которому он до этого при всех сделал выговор. Считалось, что его ненавидят, однако для многих своих современников он казался «сияющим рыцарем».

Когда в Москве разразилась эпидемия холеры, Николай сразу же поехал туда, не думая об опасности заразиться, чтобы самому проконтролировать выполнение всех мер, способных предотвратить дальнейшее распространение эпидемии, и мер по оказанию помощи жертвам.

Разбитые генералом Паскевичем польские повстанцы и декабристы, которые оставались в Сибири до конца правления Николая I, знали только эту жестокую сторону царя, которая и снискала ему славу бессердечного тирана. Они замечали иронически, что его представление о всеобщем благе для страны должно обозначать собственно только то, что в этой стране хорошо живётся генералам.

Одоевский, известный критик славянофилов, автор знаменитых философско-фантастических повестей, рисующих картины будущего, писал: «В России много плохого, но в общем и целом всё хорошо. В Западной Европе много хорошего, но в общем и целом всё плохо».

Несмотря на то, что Россия по европейским стандартам считалась отсталой страной, здесь никто не голодал. Везде были белый хлеб и хорошая говядина. Императрица-мать, вдова Павла I, способствовала открытию по всей России, и в особенности в провинциальных столицах, благотворительных учреждений, больниц и приютов для бедных. Московская городская больница, построенная князем Дмитрием Голицыным, могла принять 450 пациентов. «Самые бедные принимались без лишних вопросов и без каких-либо трудностей; хороший уход, порядок, соблюдение необходимых правил, чистота, вентиляция – всё это вне всякой критики. Ещё один голицынский госпиталь финансировался исключительно из доходов, получаемых от его имений. Были больницы для детей и для жертв холеры. Все эти учреждения получали всю необходимую им финансовую и материальную поддержку».

К этому леди Лондондерри добавляет:

«Мы встретили здесь, как и во многих русских домах, целый ряд лиц, которые как бы являлись частью домашнего хозяйства, но положение которых в доме определить было трудно. Мы встретили двух англичанок, одну персиянку и одну осиротевшую племянницу… В этой стране кругом царят благотворительность и любовь к ближнему, начиная от царя и до самых низших слоёв. Я нигде не встречала такой заботы о народном образовании, нигде не сталкивалась с тем, чтобы потребностям бедняков уделялось там много внимания во всех отношениях».

Натали Строганова руководила целым рядом таких учреждений, поэтому её гости имели возможность изучать этот вопрос из первых рук. Можно возразить, что гостям чаще рассказывали об успехах, а не о недостатках. Однако нет никакой причины сомневаться в этих высказываниях, которые подтверждаются также многими другими.

Смерть Пушкина

В начале 1837 года русское общество было потрясено смертью Пушкина, который погиб на бессмысленной дуэли. Он был искренним другом и частым гостем в гостиной дочери Кутузова Елизаветы Михайловны Хитрово[50] – матери графини Долли Фиккельмон, австрийской посланницы.

В своих образных дневниковых записях Долли называет Пушкина «похожим одновременно на обезьяну и на тигра. Безобразнее и быть нельзя. В нём течёт африканская кровь, и в его взгляде всегда есть что-то дикое… но когда он начинает говорить, то полностью забываешь о его внешности… Во время беседы в нём нет ни тщеславия, ни своенравия, его слова всегда интересны и остроумны, энергия и восторженность просто бьют из него ключом. Мадам Пушкина необыкновенно красивая женщина; в ней есть что-то поэтическое и трогательное. Она молода, стройна и высока ростом, с лицом мадонны и почти прозрачным цветом лица. Её с тонкими чертами лицо, прекрасные чёрные волосы и большие тёмно-зелёные глаза придают всему её облику что-то неземное, трудноуловимое. Он искренне её любит… У меня есть какое-то чувство, что эта женщина не будет счастлива, хотя кажется, что сейчас она на верху блаженства…»

29 января 1837 года слова Долли капают, как слёзы:

«Сегодня Россия потеряла своего самого дорогого и самого любимого поэта. Этот блистательный талант, этот полный силы гений! Что за печальная и ужасная катастрофа погасила этот факел, который, казалось, был призван к тому, чтобы ещё многие годы освещать мир своим светом… Вопреки советам всех своих друзей он женился пять лет назад. Она была молода, не имела состояния, обладала удивительной красотой. Её лицо говорило о поэтичности, но её мысли и её характер отличались обезоруживающей простотой. Вначале она заняла в обществе то место, которое надлежало занять женщине, обладавшей такой необычайной красотой. Ею все восхищались, но она, казалось, была счастлива у себя дома и любила своего мужа. Она безо всякого кокетства радовалась своей жизни до тех пор, пока кавалергардский офицер Дантес, француз и приёмный сын голландского посланника Геккерена, не начал за ней ухаживать».

Сестра Наталии Гончаровой, жены Пушкина имела несчастье влюбиться в него и побуждала его к тому, чтобы он как можно чаще появлялся в доме её сестры. Может быть, Пушкин обидел его какой-нибудь эпиграммой, но роль Геккерена во всей этой истории представляется неприглядной. Он поощрял Дантеса всеми способами до тех пор, пока Натали «утратила над ним всякий контроль… Пушкин оказался настолько неблагоразумен, что разрешил своей молодой и красивой жене появляться в обществе без него, поскольку его доверие к ней не знало границ: она всё ему рассказывала и повторяла каждое слово, произнесённое Дантесом, – серьёзная и роковая ошибка.

Оскорбительные и неприятные анонимные письма сообщали Пушкину обо всех дурных сплетнях, которые ходили вокруг Дантеса и его жены… Глубоко оскорблённый, он понял, что она, как бы он сам ни был убеждён в её невиновности, в глазах широкой публики, почитавшей его имя, была виновна. Для высшего света было совершенно ясно, что уже само по себе отношение к ней Дантеса служит доказательством невинности мадам Пушкиной. Но в других общественных кругах Петербурга, мнение которых имело для поэта гораздо большее значение, потому что именно среди них он находил единомышленников и свою публику, она считалась виновной».

Чтобы отвлечь общественное внимание, Дантес сделал предложение сестре жены Пушкина, которое ею было принято, но дом поэта продолжал оставаться для него закрытым. Доброжелательные друзья пытались примирить эти две пары, и Дантес снова стал осаждать мадам Пушкину. «Мы все были свидетелями того, как надвигалась эта роковая буря», – продолжает Долли.

«То, как он смотрел на неё на балу, та манера, в которой он с ней говорил, всех пугало. Начиная с этого момента поэт уже принял своё окончательное решение… Предотвратить несчастья было уже нельзя. На следующий день он отправил Геккерену письмо, в котором провоцировал его и обвинял в сообщничестве. Ответ за своего приёмного отца написал Дантес; он принял вызов, как на это и рассчитывал Пушкин».

История дуэли известна. Долли была очень дружна с Жуковским и князем Вяземским, которые до самого конца оказывали поэту помощь. Она писала со всеми подробностями:

«Когда пришёл священник, он исповедовался и причастился… Царь письменно заверил его в том, что он будет заботиться о жене Пушкина и его детях так, «как будто это его жена и дети». Пушкин поцеловал письмо и сказал, что он сожалеет только, что не будет больше жить и не сможет быть больше его поэтом и летописцем. Его агония продолжалась 36 часов, за всё это время он ни на минуту не потерял сознания. Его лицо оставалось ясным, светлым, спокойным… Дуэль он упомянул лишь для того, чтобы попросить своего секунданта Данзаса и своих неприсутствующих здесь деверей не мстить Дантесу. То, что он сказал своей жене, было нежно, преисполнено любви и утешения… Затем он повернулся к своим книгам и сказал: „Прощайте, мои друзья". Наконец он затих и только вздохнул ещё напоследок: „Кончено". Жуковский, который любил его, как отец, сказал, что его лицо в этот момент просияло, а в его серьёзном выражении был налёт удивления, как будто он только что увидел что-то большое, неожиданное и сияющее…».

К этой драматичной истории Долли добавляет:

«Какая женщина отважилась бы осудить мадам Пушкину, ведь мы все охотно позволяем собой восхищаться и радуемся, когда нас любят. Мы сами часто ведём себя неосторожно и играем в эту страшную, непредсказуемую игру с сердцами других… Кто захочет извлечь для себя отсюда урок? Напротив, петербургское общество ещё никогда так бездумно не предавалось беспечности и поверхностным флиртам, как в эту зиму».

Принятое Екатериной II распоряжение о запрещении дуэлей продолжало оставаться в силе, однако считалось делом чести его игнорировать. Правда, дуэлянты и их секунданты подвергались штрафу.

Дантес был разжалован и выслан из России, его приёмный отец, сыгравший во всём этом такую двусмысленную роль, добровольно ушёл в отставку.

Их имена в России ненавидят по сей день.

«Золотая эра Строганова»

Когда мадам де Сталь посетила в начале XIX столетия Россию, она была удивлена необыкновенным бесстрашием русского дворянства. Она писала: «Ничто не является достаточным для того, чтобы утолить фантазию русских господ. Суровый климат, леса и болота служат причиной того, что люди, находясь в состоянии постоянной борьбы с природой, легко отказываются и от самых насущных вещей, если они лишены роскоши или если у них отсутствует поэзия богатства… Блеск, великолепие – вот к чему они стремятся, а не к удобствам в повседневной жизни».

Это поэтическое сравнение с природой применимо ко всем русским, но и во всей Европе в течение столетий дворянство воспитывалось так, чтобы видеть в кавалерийской атаке «самое волнующее событие в жизни», как выразился кто-то однажды. Дети с самого детства воспитывались смелыми, а храбрость ценилась выше всех достоинств. До революции это особенно касалось России. Сегодня нужно обладать богатым воображением, чтобы представить себе сначала топот тысяч лошадиных копыт, а затем дикое столкновение кентавров в одну перемешавшуюся массу. Этот отважный галоп навстречу смерти казался им, участникам такой атаки, самым захватывающим моментом, который только может быть в их жизни.

Однако вызов и бравада наполеоновской эры отошли в прошлое. Свой долг отныне нужно было выполнять не в героическом сражении на поле битвы и не в салонах международных конгрессов. Теперь нужно было смириться с монотонным бытом: в бюро, семье и в кругу знакомых, поскольку именно всё это стало теперь жизненным пространством государственных служащих. Конечно, жизнь стала менее опасной, но и менее захватывающей. Казалось, пришло время для того, чтобы направить в другое русло самостоятельное мышление, упорство и усердие.

Строганов, который с 1831 по 1834 год был военным губернатором Риги и Минска, вскоре вернулся к своему любимому роду деятельности и стал куратором по народному образованию в одном из главных районов Москвы. Он не преследовал никакой личной выгоды, его большое состояние, европейское воспитание, независимость его взглядов и терпимость по отношению к другим позволяли ему быть самой лучшей кандидатурой на эту должность. Он был большим знатоком людей и привлёк к своей работе целую группу высококвалифицированных профессоров, таких, как Грановский, Погодин, Бодянский и Соловьёв, которым он содействовал, если это было нужно, и поддерживал. В результате этого появился новый интерес к Московскому университету. Например, лекции профессора Грановского привлекали внимание широких кругов московской интеллигенции.

Годы его кураторства прославлялись позднее как «золотая эра Строганова». Он, принимая живое участие в личных проблемах студентов, поднял уровень гимназий и начальных школ, улучшил их финансовое положение, возбуждая в широких общественных кругах живой интерес к своей деятельности. Его учебные программы применялись в Санкт-Петербурге и во многих других городах.

Единственный путь проведения реформы вёл через систему воспитания, которой он и хотел посвятить себя настолько, насколько это было возможно. У него возник официальный конфликт с министром графом Уваровым по поводу ограничений в допуске к обучению в университете. Министр представлял ту точку зрения, что свободный доступ к обучению в университете предрасполагает молодых людей к тому, что они стремятся занять места, которые на практике, возможно, были бы для них недоступны; вследствие этого могут быть разочарованы как малообеспеченные родители, так и обманутые в своих ожиданиях молодые люди. В противоположность ему Строганов считал, что любые меры, препятствующие поступлению молодых людей в университет и тем самым отрицательно сказывающиеся на развитии всеобщего народного образования, натолкнутся на непонимание со стороны общественности и в конце концов поставят под вопрос успех всего многообещающего начинания. Кроме того, он протестовал против практикуемой министром цензуры: «Если все цензурные предписания будут точно соблюдаться, это будет иметь отрицательные последствия при опубликовании работ писателей: целый ряд статей и сочинений, которые представляют собой большую пользу для народного образования, или совсем не будут опубликованы, или появятся слишком поздно, успев уже устареть тем временем».

Различия во мнениях, такие, как между Уваровым и Строгановым, который считал, что необходимо способствовать развитию народного образования, чтобы достичь впоследствии лучших и более взвешенных оценок, были типичными в кругах интеллигенции вплоть до революции.

Западноевропейские революции 1848 года, казалось, подтвердили правоту Уварова. Сергей Григорьевич вынужден был уйти в отставку.

В 1848 году под Велагошем венгерская повстанческая армия практически без сопротивления сложила своё оружие под натиском превосходящих сил австрийской и русской армий при условии, что с ними будут обходиться не как с бунтовщиками, а как со взятыми в плен солдатами. Австрия этого обещания не сдержала. Захваченные венгерские знамена были доставлены в Шенбрунн князем Виктором Васильчиковым, ставшим впоследствии героем Севастопольской обороны.

Николай I остался верен договорам 1815 года, в соответствии с которыми оба императора брали на себя обязательство в ответ на просьбу той или другой стороны оказывать помощь в борьбе с повстанческими силами. Он не снискал ответной благодарности, поскольку в Крымской войне Австрия не оказала ему дружественной помощи.

Идеи времени

Репрессивные меры Николая I сделали противниками его режима как «западников», так и «славянофилов». Первые в начале своей деятельности выражали приверженность к западной культуре и к личной свободе. Многие из них были масонами. Они всё больше обращались к идеям немецких философов Фихте и Гегеля, подтачивавшим основы религии. Подобная линия вместо просвещения должна была привести к хаосу и разрушению, а затем и к кровавой диктатуре. В противоположность такому развитию славянофилы требовали «возвращения к глубинам души нации». Радикальные западники становились фанатическими приверженцами философских теорий, не имевших никакого отношения к человеческой реальности, в то время как славянофилы осуждали западную культуру во всех её проявлениях и тем самым давали выход тёмным разрушительным силам.

Поэт Тютчев предвидел в будущем борьбу Бога с дьяволом, граф Лев Толстой своими собственными религиозными представлениями только ещё больше способствовал душевному смятению. Горький писал однажды, что в теологических воззрениях великого писателя «Бог и Толстой боролись как два медведя, находящиеся в одной и той же берлоге».

Влияние идей Гегеля распространялось день ото дня. Современный автор Биллингтон определил это следующим образом: «Семена этого учения взошли в новых философских кругах, в которых лишённые юмора молодые люди объединились вокруг мрачной магнетической личности». Однако русская душа имеет склонность не только к силе и крайности, она одновременно испытывает страстное стремление к внутренней уравновешенности и душевному миру. Как будто Бог и сатана борются за душу русских[51]. «Великолепная русская литература XIX века осталась бы непонятой без осознания этой глубины». Достоевский, например, изображает не жизнь в России, а многослойность русской души. Эта душа легко даёт себя прельстить надеждами, но постоянно оказывается глубоко обманутой. Основным признаком русского характера и социально-культурной жизни всегда было стремление к простору. В поисках большего пространства, как в буквальном, так и в духовном смысле, толпы странников ходили по стране. Многие из них преодолевали огромные расстояния, чтобы попасть к божьему человеку, к старцу или в какой-то известный монастырь. В своих «Записках охотника» Тургенев упоминает одного странника, который сказал: «Когда ты молча бредёшь или сядешь отдохнуть на землю, тебе кажется, что ты постоянно слышишь нежные шорохи. Вокруг тебя всё жужжит и гудит, щебечет и бормочет, как будто сам Господь говорит с тобой устами своих созданий».

В 1879 году Толстой собирался создать произведение, в котором он хотел представить русского человека как некоторую силу, которая чувствует, как что-то влечёт её в необъятные открытые дали. В противоположность этим миролюбивым исканиям такие писатели, как Герцен и Бакунин, думали, что ответ на требования времени можно найти в разнообразии новых социальных и революционных идей. В кругу таких людей, как Строгановы, подобные крайние воззрения расценивались как интеллектуальные забавы. Их собственное происхождение уходило корнями далеко в русское православное прошлое. Тем не менее они всегда ощущали свою тесную и дружескую связь с Западом. Будучи западноевропейцами и одновременно глубоко русскими людьми, они не придавали какого-либо серьёзного значения этим незрелым интеллектуальным теориям.

Сергей Григорьевич всегда придерживался той точки зрения, что за чрезмерную жестокость или применение силы со временем придётся расплачиваться. Несмотря на его доводы и возражения, после 1848 года стали прибегать к суровым мерам, чтобы предотвратить «процесс брожения»: студентам больше не разрешалось ездить на учёбу за границу, философия как учебная дисциплина была исключена из преподавания, цензура и некоторые другие ограничения были усилены.

Тем самым Николай I разрушил «возможность политических преобразований», которыми характеризовался период правления Александра[52]. Какими бы разумными ни казались некоторые из принятых им мер, господствовало чувство, что двери прогрессу отныне закрыты.

После подавления новых идей орудием мести для наиболее глубоко разочаровавшихся послужил тезис Гегеля о том, что «полное разрушение предшествует полной свободе».

Герцен отвергал в страстном памфлете господство Николая I. Модой того времени стало почти истерическое осмеяние всего русского, по примеру маркиза де Кюстин. Кюстин был выслан из России из-за гомосексуальных эксцессов и больше никогда не был допущен в высший свет. Однако предубеждение против России усиливалось и во Франции, и в Англии, а после Крымской войны и польского восстания прочно там укоренилось.

Оглядываясь назад, трудно найти оправдание Крымской войне. Россия и Турция зашли в тупик в процессе переговоров по поводу священных мест в Палестине. Чтобы оказать давление на султана, Николай ввёл войска в Молдавию, близлежащую турецкую провинцию; он намеревался использовать эту область как ручной заклад. Англия и Франция поддержали Турцию, которая в 1853 году объявила войну; британские и французские военные корабли направились в Чёрное море. Севастополь был осаждён с суши и с моря. В течение двух лет все участники несли большие потери. Русские войска были рассеяны по всей империи и не в состоянии были оказать достаточно сильное сопротивление в каком-либо одном месте. Несмотря на героическую защиту Севастополя, графиня Нессельроде очень метко заметила: «Наращивание русской мощи рассматривалось западными соседями России как непростительное отсутствие хороших манер. Они ей этого никогда не простили». Тот факт, что в период господства Николая I русская литература пережила новый расцвет, умышленно умалчивался, точно так же, как и глубокая озабоченность царя и его современников в связи с возникавшими задачами. Если они и не отваживались провести коренные реформы, то они их, во всяком случае, тщательно подготовили.

Ещё в 1843 году в Россию был приглашён барон Август фон Гакстхаузен, специалист по сельскому хозяйству Пруссии, чтобы составить обзор о состоянии сельского хозяйства и промышленности в России по сравнению с его собственной страной. Он предпринял, не встречая никакого противодействия со стороны официальных лиц, продолжительные поездки по стране и опубликовал позднее подробное исследование «Внутренняя обстановка, национальная жизнь и сельскохозяйственные учреждения в России». Он писал среди прочего: «В Сибири крепостное право запрещено, его там никогда не было… Россия продолжает оставаться патриархальной страной, её обычаи и нравы скромны и просты. Это старая Россия с её сердечным гостеприимством и готовностью оказать помощь соседу… Условия работы на вновь построенных фабриках повсеместно лучше, чем в Западной Европе. Поскольку основная масса рабочих из деревни, они проводят только часть своего рабочего времени на фабрике, так как работодатели берут на себя обязательство предоставлять им многонедельный отпуск для того, чтобы они, особенно на пасху и во время уборки урожая, могли возвращаться к своим семьям. Этим можно объяснить их здоровый вид и их жизнерадостность…»

Несмотря на то, что Николай I вошёл в историю как жестокий и беспощадный тиран с «оловянно-серыми глазами», все из близкостоящих к нему людей были его верными приверженцами. Он даже считался известной и широко популярной фигурой среди общественности, поскольку часто ездил, как это было заведено у его предков, в экипаже без охраны. После убийства Александра II этот обычай вряд ли ещё можно было сохранить. Цари всё больше уединялись и постепенно теряли личное общение со своими подданными.

Незадолго до смерти Николая I с Соединёнными Штатами была достигнута договорённость о продаже Аляски. Царь прекрасно понимал, какими богатствами обладает Аляска и какие возможности откроются перед ней в будущем, однако он считал, что Российская Империя, включая Сибирь, уже и так простирается достаточно далеко и что полуостров Аляска мог бы стать причиной войны с Америкой. И поэтому он благоразумно отказался от этой земли. Договорились о символической сумме в один миллион долларов, и, чтобы даже внешне показать, что это была не коммерческая сделка в полном смысле этого слова, на вырученные деньги был покрыт золотом купол Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. В то время как западные державы с пристальным вниманием наблюдали за переговорами по поводу продажи Аляски, граф Муравьёв без лишней огласки присоединил к России пустынную местность северо-западнее Китая, по размеру равную Франции, с низовьем важнейшей в этом районе реки Амур. Затем Южный Сахалин был обменян с японцами на Курильские острова, Россия в результате получила незамерзающий порт (Порт-Артур). Это можно было в какой-то степени рассматривать как компенсацию за Парижский мир (1856), который означал окончание Крымской войны и конец союзнической интервенции в России, однако русский флот был заперт в Чёрном море. Англичане, хотя и попытались предотвратить нежелательный для себя ход событий, высадившись на полуострове Камчатка, тем не менее были разбиты, а британский адмирал покончил жизнь самоубийством.

Реформы Александра II

Родившись в 1818 году, Александр II вступил на престол в 1855 году. Ему было 37 лет, и он был полной противоположностью своему отцу. Николай был несгибаем. Александр – колеблющимся. Он был значительно интеллигентнее своего отца, который представлял собой монолит и строгий вид которого не могло смягчить даже личное обаяние, как это было у его сына. Когда Александр посетил Англию, юная королева Виктория была в высшей степени очарована привлекательным царевичем. Николай не был готов к тому, чтобы принять правительственные дела, в то время как обучение его наследника велось по тщательно разработанному плану; к числу его воспитателей принадлежали выдающиеся личности, и прежде всего поэт и писатель Жуковский. Николай предназначался для военной карьеры, Александру предстояло заниматься исключительно мирными делами. Его отец надеялся оставить ему находящееся в безупречном состоянии процветающее наследство, но эти его надежды были разрушены войной с Турцией (1826–1828 гг.), злополучной Крымской войной (1853–1856 гг.) и бесконечными осложнениями на Кавказе.

Между отцом и сыном были исключительно хорошие взаимоотношения, хотя пристрастие романтически настроенного молодого человека к хорошеньким придворным дамам и вызвало некоторое беспокойство. Сразу после его женитьбы Николай ввёл наследника престола в курс всех государственных дел и сознательно готовил его к роли реформатора. В этом смысле он проделал значительно большую и далеко идущую предварительную работу, чем это было известно общественности. И хотя для него было совершенно очевидно, что время таких перемен уже наступило, ему было также ясно и то, что тем самым будет открыта новая эра. Особенно к концу своего царствования он пытался, насколько это было возможно, удержать власть, что для такого опытного государственного деятеля можно рассматривать как серьёзную ошибку, которой, возможно, и нельзя было избежать.

Автократ означает по-русски «самодержец». Когда Николай лежал на смертном одре, он только шепнул своему сыну: «Держи!»

Но Александр II уже принял своё решение. Он не терпел ни помех, ни отсрочек.

Было объявлено об амнистии, по которой свободу получили политические заключённые, как, например, декабристы. Под влиянием своей умнейшей тёти Елены Павловны[53], вдовы великого князя Михаила, которая познакомила Александра с целым рядом его будущих советников, он сразу же занялся воплощением в жизнь своей обширной программы реформ.

В 1861 году было отменено крепостничество – за три года до отмены рабства в Соединённых Штатах. В 1864 году началось проведение широкой судебной реформы. Её подготовил Сперанский своей кодификацией правовых норм. За ней последовала реформа государственного управления. В 1870 году был издан новый закон о статусе города, а в 1874 году введена всеобщая воинская повинность для всех слоёв населения. Дальнейшие меры касались либерализации и реформирования системы народного образования в соответствии с предложениями, разработанными графом Строгановым, которые в равной степени давали право на обучение и женщинам. Была ограничена цензура.

Эта реформа касалась всех слоёв общества, поскольку высшие государственные посты, занимать которые могли раньше лишь представители дворянства, теперь были открыты для всех. Введённое в виде земств децентрализованное самоуправление позволило большому числу людей принять деятельное участие в общественной жизни.

Кавказская война

Фридрих Великий однажды сказал, что в его время есть только два великих полководца: в Европе он сам и «непобедимый Геркулес в Азии». Он имел в виду короля Грузии Ираклия Багратиона.

Теснимые мусульманскими горными племенами и подвергающиеся массовому уничтожению со стороны турок, Грузия и Армения, с давних времён оплот христианства в южном Закавказье, обратились к царице Екатерине с просьбой о помощи. Последний царь Багратион, который умер в 1801 году, открыто просил царя о защите и о принятии в состав Российской империи. Через Кавказ в Грузию были проложены военные дороги. Затраты были значительными, причём это привело к столкновению с Персией и к периодически вспыхивающим войнам, которые растянулись на полстолетия. Мусульманские горные племена, которые жили в своих аулах, как в орлиных гнёздах, в недоступных горных районах, были взбудоражены новым религиозным движением – мюридизмом: они толпились вокруг своего вождя имама Шамиля, который призывал к священной войне против русских – «газават». Его хорошо укреплённый аул Акхульго был захвачен приступом. Для обеспечения прочного мира заложником был взят его старший сын Джамаледин, отданный под покровительство русского царя. Когда храбрый мальчик пришёл в себя, один среди ненавистных гяуров, не понимая ни одного слова из их речи, его паническое состояние сменилось яростью, и он бросался с обнажённым кинжалом, как дикая кошка, навстречу каждому, кто хотел к нему приблизиться. Его всё-таки схватили и разоружили. Затем дело взял в свои руки один русский офицер, у которого тоже были маленькие сыновья. Несколько часов Джамаледин был предоставлен самому себе, а затем ему торжественно вернули кинжал на бархатной подушечке. Драгоман объяснил ему, что он не пленник, а заложник, и что к нему будут относиться с соответствующими почестями. Принесли еду. Кулачки маленького заложника разжались, и его сверкающие чёрные глаза встретились с приветливой и понимающей улыбкой офицера, который вскоре, по желанию царя, принял его в свою семью. Позже он обучался в кадетском корпусе и вырос образованным и цивилизованным человеком. Николай I назначил юного офицера своим адъютантом. Однако затем он влюбился в очаровательную придворную фрейлину и намеревался принять христианство. Царю пришлось вмешаться. Он объяснил ему, что единственная надежда сохранить мир (а Шамиль уже снова брался за оружие) состоит в том, что Джамаледин однажды станет во главе своего народа. Христианская вера и женитьба окажутся непреодолимым препятствием на этом пути.

Шамиль, видимо, узнал об этой опасности. Он решился на жестокую хитрость. Его наибы напали на имение русского наместника в Грузии князя Чавчавадзе, находившееся в Цинандали. Дом был разграблен и сожжён. Княгиня Чавчавадзе, её сестра княгиня Орбелиани, дети и гувернантка-француженка мадам Драней были увезены мюридами на лошадях, мчавшихся бешеным галопом. Грудной ребёнок Лидия выпала из рук княгини Чавчавадзе прямо под копыта несущихся лошадей. По узким горным козьим тропинкам, через расположенные на головокружительной высоте утёсы заложники были наконец доставлены в аул Шамиля. Маленькие грузинские князья считали всё это захватывающим приключением, однако женщин и девочек ожидала страшная судьба. Шамиль поручил передать царю, что он отдаст их поодиночке в гаремы своих соплеменников, если его сын не вернётся.

И хотя Николай предоставил Джамаледину возможность самому принять решение, выбора у него не было. В конце долгого путешествия он с тяжёлым сердцем попрощался с друзьями. Шамиль хотел принять его только в кавказской национальной одежде, и Джамаледину пришлось переодеваться в палатке. По лицу старого имама текли слёзы, когда он смог после стольких лет разлуки заключить своего сына в объятия.

Для Джамаледина его русское прошлое было перечёркнуто. Все его усилия склонить отца к заключению мира оказались напрасными. Спустя некоторое время к русским прибыл посланец Шамиля с просьбой направить врача. Врача везли наверх к аулу Шамиля с завязанными глазами, охранники переводили его через зияющие пропасти и бурные ручьи. Он увидел Джамаледина лежащим на диване, бледного и изнурённого. Диагноз был ясен – чахотка – бич городской молодёжи XIX столетия. С иронической улыбкой Джамаледин показал врачу маленькую музыкальную шкатулку, которая в качестве трофея досталась его братьям во время одного из набегов вниз в долину; они хотели доставить ему этим удовольствие. Прежде всего он попросил рассказать ему о его друзьях.

Спустя несколько лет после преждевременной смерти Джамаледина (на трон уже взошёл Александр II) Шамиль был окружён в своём ауле Гуниб и взят в плен. Русский командир князь Барятинский с почётом его принял. Вместе со своей семьёй и свитой Шамиль был доставлен в Москву и принят там с надлежащими почестями. После его смерти мюриды дали слово никогда больше не воевать с русскими. С этим условием им было разрешено поступать на службу к турецкому султану, который расселял этих храбрецов воинов на севере и крайнем юге своей империи, на месте сегодняшней Иордании.

Длительная и дорогостоящая кавказская война закончилась, а её героический размах и самоотверженность её участников послужили источником вдохновения для Пушкина, Лермонтова и Толстого при создании ими лучших произведений русской литературы.

Меч Шамиля, как и клад Барятинских, пропал бесследно во время революции.

Царевич Николай Александрович

Незадолго перед смертью Николая I Сергей Григорьевич был назначен в Государственный совет. Однако всё больше времени отнимали у него его главные занятия – археология и нумизматика; одновременно он пополнял и систематизировал свою коллекцию произведений искусства.

В 1859 году, при Александре II, он был назначен генерал-губернатором Москвы. Правда, он оставался в этой должности только один год, потому что царь поручил ему надзор за воспитанием своего старшего сына и наследника престола Николая Александровича. Когда он родился, Николай I собрал возле колыбели своего внука трёх своих сыновей – Константина, Николая и Михаила и просил их произнести над головой мальчика священную клятву, что они всегда будут ему служить, если Николаю суждено будет однажды взять на себя управление страной.

Строганов посвятил этому новому заданию всю свою энергию, знания и опыт, поскольку он был убеждён в том, что будущее России в значительной мере будет зависеть от личности и характера следующего русского царя. Царевич действительно был исключительно благородным и умным человеком; как и его отец, он живо интересовался развитием и прогрессом России в это трудное переходное время, когда стране предстояло приспособиться к совершенно новым обстоятельствам и возможностям. С большим усердием он усваивал взвешенные, продуманные и прогрессивные идеи своего наставника.

Наследник престола готовился к своей высокой должности с помощью всеобъемлющих учебных программ. Среди них были лекции по правоведению и филологии в университете, а также ряд дисциплин, которые преподавались в Академии генерального штаба. Сергей Григорьевич лично выбирал учителей из этих учебных заведений.

В летние месяцы они вместе совершали длительные поездки по России. В 1861 году Строганов сопровождал наследника престола в его поездке на Нижегородскую ярмарку, где были выставлены промышленные изделия, сельскохозяйственная продукция и произведения художественных ремёсел. Его жажда знаний и многообразие интересов позволяли ему быть для царевича увлекательным попутчиком.

В 1865 году царевич умер в Ницце от чахотки. Императорский флот доставил в Россию его останки, а в память о нём в небольшом курортном местечке на Ривьере была построена православная церковь.

Через десять месяцев после убийства американского президента 15 апреля 1865 года была предпринята попытка покушения на Александра II. Когда это известие достигло Вашингтона, там сочли возможным провести параллель в деятельности двух этих великих освободителей. Американский конгресс принял решение отправить в Санкт-Петербург на военном корабле делегацию конгрессменов для того, чтобы поздравить царя с благополучным исходом[54].

1 марта 1881 года под карету, в которой ехал царь, была брошена бомба; у царя были оторваны обе ноги, было убито ещё много окружающих.

Морганатический брак царя с княжной Екатериной Долгорукой вызвал в императорской семье глубокое возмущение, а вместе с тем и сопротивление со стороны наследника престола той программе реформ, которая с такой твёрдостью, мужеством и настойчивостью продвигалась Александром II. Находясь под впечатлением от убийства и многочисленных террористических покушений, сталкиваясь с всевозможными трудностями, возникавшими в процессе осуществления реформ, царь отозвал проект конституции, который уже был подписан и вскоре должен был быть обнародован.

Работа в области искусства, науки и образования

После смерти царевича Николая Сергей Григорьевич снова посвящает себя народному образованию. Являясь членом законодательного собрания и имперского совета, а также председателем многочисленных комитетов, он мог оказать значительное влияние на успех в этой области. В январе 1863 года был издан новый, с восторгом встреченный указ об автономии университетов.

Строганов был убеждённым сторонником реформ, которые взялся осуществить в средней школе граф Толстой. Ученики обучались не только техническим профессиям, но и филологическим дисциплинам, причём основное внимание уделялось изучению древних языков. Несмотря на сильную оппозицию, этот проект всё-таки был одобрен царём в 1870 году.

На протяжении более чем тридцати лет (1837–1874 гг.) Строганов был президентом императорского исторического общества и общества по изучению истории древнего мира Московского университета, для которых ему удавалось изыскивать срочно требовавшиеся финансовые средства. Сергей Григорьевич был организатором и руководителем археологического общества. В 1859 году на юге России члены общества извлекли из-под спуда веков богатые находки времён скифов и киммерийцев. Он был ответственным за раскопки и в течение 23 лет размещал в своём дворце в Петербурге центральные органы общества. Своей коллекцией сокровищ скифов и находок из Керчи Эрмитаж больше всего обязан графу Сергею Григорьевичу. Под его руководством в 1839–1853 гг. издавался вызывавший большой интерес журнал «Русские древности»; кроме того, он опубликовал две своих работы, посвящённые археологии: «О серебряных предметах, которые были найдены в 1837 году в провинциях Владимира и Ярославля», а также достойный внимания труд, в котором даётся описание Владимирского кафедрального собора, построенного на реке Клязьме в 1194–1197 гг.

Нумизматическая коллекция С. Г. Строганова, насчитывающая более 44 000 монет, считалась третьей в мире. Кроме того, он интересовался голландской и итальянской живописью. Во время своего продолжительного пребывания в Москве Сергей Григорьевич собрал большое количество древнерусских икон, которые обогатили знаменитую картинную галерею Строгановых в их семейном петербургском дворце.

Он был признанным авторитетом в области древневизантийской и ранней русской архитектуры. В 1825 году Сергей Григорьевич основал и содержал в Москве на свои средства школу рисования и прикладного искусства. Многие выпускники этой школы получили впоследствии известность в качестве учителей или художников. До 1917 года плата за эту школу осуществлялась семьёй Строгановых. Она существует и сейчас. В 1916 году последняя графиня Строганова построила церковь в память о своём муже. Фрески во внутреннем убранстве церкви выполнены учениками его школы.

После женитьбы на своей троюродной сестре Наталье Павловне Сергей Григорьевич присоединил свои имения на Урале к майорату семьи Строгановых, а позднее получил разрешение царя Николая I на то, чтобы эти его владения также подпадали бы под закон, провозглашённый в 1817 году Александром I: «Закон о неделимости имений Строгановых». Благодаря этому общая собственность увеличивалась на два с половиной миллиона гектаров.

Имения семьи Строгановых располагались в пяти округах Пермской губернии: Окханске, Соликамске, Кунгуре, Екатеринбурге и Перми. В 1817 году там проживало 47 875 крестьян. Кроме того, семья владела имением в Нижнем Новгороде со 119 крестьянами, двумя домами в Санкт-Петербурге и земельной собственностью с несколькими домами под Выборгом.

В 1862 году были освобождены в общей сложности 94 000 крестьян; они получили 1 миллион 300 000 десятин земли (около 1,6 млн. гектаров). Помимо этого, в их распоряжение было предоставлено 2 300 000 рублей для обзаведения хозяйством на своих собственных крестьянских дворах. Сергей Григорьевич вводил многочисленные полезные новшества в управлении своими имениями, причём особое значение он всегда придавал обучению и благополучию крестьян, а также модернизации сельского хозяйства и промышленности. Заботясь о судьбе своих рабочих, он в 1881 году отложил в госбанке в Перми четверть миллиона рублей с оговоркой, что эта сумма должна быть использована для поднятия жизненного уровня рабочих сталелитейных заводов и других фабрик, принадлежащих семье Строгановых в Пермской области.

Наталья Павловна умерла в 1872 году. «Вся её жизнь была озарена любовью к своей семье, бесчисленными добрыми делами и попечением о несчастных», – писал один из её современников.

Сергей Григорьевич достиг преклонного возраста – 88 лет и умер на десять лет позже своей жены, 28 марта 1882 года, во время ночного пасхального богослужения в Санкт-Петербурге. За год до этого несгибаемый пожилой мужчина жаловался на то, что не может больше ездить верхом из-за перелома ноги. Он был погребён на семейном кладбище при Александро-Невской лавре в конце Невского проспекта, в трёх верстах от своего дома.

Долгая жизнь Сергея Григорьевича Строганова охватывает почти целое столетие. Он служил четырём царям. Его характеру и карьере были чужды романтические порывы, которые были свойственны его предкам, но его постоянные усилия на пути либерализации государственных и общественных учреждений своей родины, которые он продолжал, несмотря на все трудности и сопротивление, тоже являлись семейной традицией. Его любовь к прекрасному и всеобъемлющие знания в немалой степени способствовали духовному обогащению его народа. Он непрестанно прилагал усилия к тому, чтобы улучшить условия жизни крестьян в своих имениях и считал себя самого скорее управляющим, чем владельцем. Ко всему тому, что предпринимал Сергей Григорьевич, он относился в своей особой манере, но делал всё всегда так же добросовестно и неустанно, как и его предки, когда они начали основывать колонии в «дремлющих лесах» дальнего севера и северо-востока.

О его заслугах в системе народного образования в России и о его влиянии на прогрессивную либерализацию были написаны многочисленные статьи и комментарии. Но похвала прежде всего относилась к «широте его русской души».

В октябре 1894 года умер Александр III в своём дворце в Ливадии, в Крыму. У него были повреждены почки после того, как он поддержал падающую крышу императорского вагона-салона, когда террористы взорвали царский поезд. И хотя его боялись, как авторитарного правителя, тем не менее и на родине, и за границей он был глубокоуважаемым человеком. Вслед за ним на престол взошёл его сын, слабый и слишком скромный Николай II.

Казалось, что нация потеряла свою опору.

VI. Щербатовы-Строгановы

Наследники

Своим наследником Сергей Григорьевич назначил внука Сергея Александровича. Возможно, он слишком долго находился в тени своего деда, поскольку для потомков он остался скорее бесцветной фигурой. Он женился уже в зрелом возрасте, но его молодая жена Женни Васильчикова умерла два года спустя. Брак нельзя было назвать счастливым, однако граф Сергей так и не смог до конца преодолеть боль этой утраты. После смерти жены зимние месяцы он проводил за границей. И тем не менее предметом его главной заботы продолжали оставаться промышленные предприятия в его обширных владениях на Урале. Он способствовал проведению в жизнь всех новшеств, чтобы быть уверенным в том, что рабочие на его предприятиях тоже принимают участие в промышленном подъёме того времени.

Своим наследником он сделал Олега, сына своей сестры Ольги, и поручил управление другими своими имениями своему предприимчивому и добросовестному зятю князю Александру Щербатову[55]. Его старшая сестра Мисси жила во дворце Строгановых в Санкт-Петербурге и заботилась также о семейном имении Волишово, унаследованном от Васильчиковых.

Просторный дом из восьмидесяти комнат, сооружённый из дерева ещё в XVIII веке, из-за влажного северного климата был под угрозой разрушения. Мисси получила полную свободу действий в её намерении построить дом заново из камня. Она провела здесь своё детство и была ко всему очень привязана; восстановление дома стало её главным делом. Вся мебель и любой другой предмет из обстановки и убранства комнат снабжались этикетками, регистрировались и возвращались позже на свои места, располагаясь так, как здесь всё было раньше.

По другую сторону вытянутых в длину овальных газонов располагались построенные из камня в форме полумесяца конюшни на 100 лошадей. Ворота из кованого железа, ограждавшие лежащий за ними мощёный двор, были сделаны по образцу решёток Летнего сада в Петербурге; они были произведением того же художника, который в XVIII столетии создал проект решёток сада вокруг Тюильри в Париже. Оранжереи славились своими персиками и виноградом; парк оживляли пруды, небольшие ручьи и зоопарк. Используемая под сельскохозяйственные нужды часть имения и лес общей площадью свыше 50 000 гектаров содержались в безупречном состоянии.

Мисси – прозвище, идущее от английского “Nannies” из викторианской эпохи, – поздно вышла замуж и жила счастливой семейной жизнью с командиром известного нижегородского полка Ягминым. Его в семье все очень любили и называли только «дядя Ягмин», потому что никто не знал его настоящего имени. Не имея детей, будучи любезными и щедрыми, Ягмины являлись центром общественной жизни Санкт-Петербурга.

Несмотря на то, что её младшая сестра Ольга и по внешности, и по характеру являла собой её полную противоположность, Мисси поддерживала с ней и её супругом князем Александром Щербатовым самые лучшие отношения.

Ольга жила в своём тесном семейном кругу. Она не стремилась к общественной жизни, если не считать общения с друзьями мужа. Эта антипатия, возможно, была связана с преждевременно развившейся глуховатостью. Кроме того, все её дни были настолько заполнены, что у неё просто не оставалось времени для поверхностного общения. Небольшого роста, сильная, известная и бесстрашная наездница, она вставала с рассветом, чтобы объезжать диких лошадей, поскольку конные заводы были её страстью. Кажется, что её непреклонный, волевой и властный характер смягчался только одной-единственной присущей женщинам чертой – её неизменной любовью к своему мужу.

Умный, добрый и миролюбивый князь Щербатов обладал не только впечатляющей внешностью, но и пользовался большим авторитетом.

Ещё в самом начале их семейной жизни с Ольгой он настоял на строгом разделении их обязанностей. Он, со своей стороны, был не намерен вмешиваться в сферу деятельности своей жены, но и каждый из них не должен был давать каких-либо указаний или распоряжений через голову другого. Эта договорённость была гарантией гармоничности их брака и предоставляла Ольге свободу действий в её неутомимой «строгановской» творческой деятельности. Всё, что касалось конных заводов и конюшен, охоты, домашнего хозяйства и садов, было сферой её деятельности. Он же занимался всеми вопросами, связанными с сельским хозяйством; в его обязанности входила также забота обо всех работавших у них людях; сюда же можно отнести его интерес к развитию сельского хозяйства на национальном уровне.

Фамильное имение Васильевское[56] было свадебным подарком матери Щербатова, графини Паниной. Оно располагалось в сорока верстах от Москвы по дороге из Смоленска в Варшаву, в непосредственной близости от Бородинского поля. Построенный в стиле «тюдор» помещичий дом с двадцатью пятью комнатами для гостей стоял на высоком берегу Москва-реки, окружённый английским парком и двумя с половиной тысячами гектаров сельскохозяйственных угодий. В то время там было построено восемьдесят небольших домов с садами для рабочих и прочего персонала. Каждому полагалась корова, которую содержали и доили в усадьбе. Крестьяне могли получить и добрый совет, поскольку после окончания начальной школы многие молодые люди проявляли желание поехать в Москву на фабрику. Они получали хорошие рекомендательные письма, их подбадривали в их намерении попытать своё счастье; но они знали, что если обстоятельства сложатся так, что им придётся вернуться домой, они получат и крышу над головой, и работу. Многие из крестьян действительно воспользовались такой возможностью.

Там, где располагалось Васильевское, был удивительно мягкий климат. И повсюду, на склонах и в ущельях, спускались вниз до самой реки альпинарии. Ольга была страстным садоводом и неустанно привозила отовсюду цветы и другие растения, чтобы украсить ими свой сад; но по-настоящему счастливой она себя чувствовала, общаясь с животными. В парке было множество ланей и другой дичи; в усадьбе содержались две своры собак, специально обучавшихся для охоты. Однако своё главное внимание она всё-таки уделяла конным заводам в Васильевском и расположенном ближе к югу «малороссийском» имении Марьевка, где разводились арабские скакуны. Ольга написала три книги по коневодству. Она и её муж изучили арабский язык, поскольку, создавая конный завод, они много ездили по странам Ближнего Востока.

В 1889 году семья Строгановых основала ещё один конный завод по разведению арабских лошадей на юге России, которому предстояло обрести мировую славу; сейчас это Терский государственный конный завод. Граф Сергей последовал совету своей сестры и зятя и выбрал для строительства конного завода необыкновенно красивую и романтичную местность, которая очень наглядно было описана Лермонтовым в его романе «Герой нашего времени».

Конный завод был расположен в одной из лощин на северном склоне Кавказских гор между мерцающих голубыми и сиреневыми отливами гор. Курортный город Пятигорск был окружён пятью горами. Совсем недалеко находилась провинция Кабарда, где разводили лошадей знаменитой кабардинской породы, так любимой казаками. Каждый год закупалось около сорока этих диких, с хорошим шагом лошадей, которые затем объезжались для охоты в родовом поместье Марьевка[57].

Александр Великий назвал Кавказ «конными горами»; могучая горная цепь с покрытыми снегом вершинами обрамляет горизонт к югу от Пятигорска. Самая большая гора Эльбрус поднимается на высоту более 5600 метров. Согласно легенде, через его раздвоенную вершину прошёл Ноев ковчег во время своего опасного пути к вершине Арарата в соседней Армении. Пастбища на обрывистых склонах Кабарды особенно хорошо подходили для выращивания жеребят и молодых лошадей, поскольку именно в этой местности климатические условия и строение почвы были особенно близки к условиям на севере Аравийского полуострова. Здесь царил сухой континентальный климат с долгим, жарким летом, а жёсткий, каменистый грунт обеспечивал наличие прекрасного корма для животных. Эти предпосылки считались весьма существенными для сохранения типичных для арабской породы лошадей наследственных признаков. Строгановы считали, что арабская лошадь лучше чистокровных английских лошадей, которые в то время ценились особенно высоко. Благородная осанка арабской лошади, её выдержка и сила выгодно отличали её от других пород лошадей. Кроме того, эта лошадь чувствовала себя значительно увереннее других в непроходимой местности и значительно лучше могла преодолевать крутые склоны. Эти качества чистокровных арабских лошадей наследовались их потомством и сотни лет спустя.

Строгановых устраивало всё только самое лучшее. По совету своего друга шейха Назр-ибн-Абдуллы, который приезжал к ним в Васильевское, они купили для своего конного завода превосходнейших жеребцов и племенных кобыл. Чистопородные арабские лошади были только у бедуинских племён Аназа и Шаммар, населявших сирийские и аравийские пустыни. Обе основные линии, Kehilan и, пожалуй, даже более красивые, хотя и меньше их по росту, Siglawi, ведут свою родословную от Ahouaj и позволяют проследить эту линию вплоть до времён Мухаммеда. Название Kehilan обусловлено тем, что у этой породы вокруг глаз и ноздрей проходит угольно-чёрная линия. Потомство, полученное при скрещивании Kehilan и Siglawi, наследует лучшие качества обеих линий.

Граф Сергей начал свою работу на конном заводе с двух жеребцов: Kehilan тёмно-рыжей масти по кличке Эмир-эль-Араб и серой масти Siglawi по кличке Боттам-аль-Крейш, которые были приобретены у бенисокрских бедуинов в Палестине, и девяти новых племенных кобыл, купленных им у сирийских бедуинов и в северо-аравийских пустынях. Затем он купил в Дейре на Евфрате жеребца Kehilan по кличке Ajouz и двухлетнего жеребца Mnaeghi Zagra у хомусанских бедуинов. Оба жеребца были скрещены с кабардинскими кобылами.

В 1891 году Назр-ибн-Абдулла передал ему ещё двух жеребцов: Шеррака и Тамри, оба серой масти и оба из северной части Nezhd, плоскогорья в Северной Аравии. В конце столетия на конном заводе было шестьдесят девять арабских лошадей, из них девять жеребцов и двадцать одна племенная кобыла. Конюхи были в основном из Англии и Ирландии[58]. Никто не жалел усилий, чтобы в тесном сотрудничестве с другими европейскими конными заводами, занимающимися разведением арабских лошадей, достичь наилучших результатов в селекционной работе.

Не обращая внимания на трудности пути, граф Строганов в сопровождении своей сестры и зятя пересёк сирийскую пустыню от Бейрута до Евфрата; они побывали не только в Аравии, но также и в Индии, на Цейлоне, в Бирме, на Яве и Суматре. После такого утомительного путешествия пребывание в Египте показалось им приятным отдыхом. Пренебрегая гостиницами, они купили несколько больших круглых палаток и удобно разместились лагерем у подножия пирамид. Одна из таких палаток была позднее поставлена в парке, в Васильевском, как чайный павильон. Дети ещё долго вспоминали яркую, цвета олова сверху и красную изнутри палатку, ковры на полу и огромные подушки, служившие сиденьями.

Среди знатных людей в то время вошли в моду туристические поездки в Луксор. Тогда ещё не было специального спортивного гардероба, поэтому дамы ехали через пустыню верхом на верблюдах в шляпах с перьями и в белых платьях с оборками, закрываясь от солнца крошечными зонтиками, а мужчины были в соломенных шляпах и полотняной обуви. С огромным интересом они осматривали места, где ещё недавно производились раскопки. В Асуане Ольга и её муж подружились с лордом Китченером, который показал супругам свой тропический сад, разбитый им недавно на одном из островов Нила, недалеко от Асуана. Хозяин был преисполнен гордости за своё детище.

В заключение Щербатовы провели несколько месяцев в Англии. Они закупили племенной скот для улучшения пород крупного рогатого скота в своих имениях и во всей области, а Ольга подбирала новые цветы и сеянцы для своих садов. Но прежде всего они хотели получше познакомиться с работой известных конных заводов и приобрести английских борзых для улучшения породы своих собственных собак.

Когда 26 января 1904 года началась русско-японская война, князь Щербатов был назначен начальником Красного Креста в Чите, находящейся в трёхстах верстах восточнее озера Байкал, в то время как его зять и близкий друг князь Борис Васильчиков стал председателем Красного Креста в Харбине. У них появилось много новых друзей среди богатых торговцев Сибири, которые были сосланы туда в своё время по политическим мотивам, а теперь, после истечения срока наказания, могли заниматься любой деятельностью. Многие из них сумели приобрести солидное состояние. Значительную роль сыграли в Сибири после 1825 года сосланные туда декабристы. Они способствовали развитию школьного образования, и в тех городах, где они обосновались, школы становились центром общественной и политической жизни. Так продолжалось вплоть до революции.

Поначалу ссылка была действительно чем-то ужасным, но некоторое время спустя государственный надзор становился уже не таким строгим – даже по отношению к ссыльным, время ссылки которых ещё не истекло[59]. Губернаторы того или иного города охотно приглашали к себе на карточную игру образованных «политических» ссыльных. Позднее Сталину удалось пять раз бежать из Сибири, а жена Ленина жаловалась на то, что слуги её покинули и ей приходится при выполнении домашней работы обходиться помощью одной только свекрови.

Одноколейная транссибирская железная дорога задерживала подвоз снабжения для дальневосточного фронта, но обстановка стала постепенно улучшаться после поражения русского флота в Цусимском морском сражении. Выторгованный Великобританией мирный договор между Японией и Россией оказался, как тогда полагали, весьма своевременным. России удалось прийти в себя в финансовом отношении в течение одного года, тогда как в Японии этот процесс затянулся до 1911 года. В финансовом плане эта война почти не отразилась на России, но учащающиеся забастовки в рабочей среде служили поводом для серьёзной озабоченности.

Среди крестьян и рабочих Щербатовых-Строгановых на Урале недовольства не возникало, потому что там тысячи рабочих уже с 1900 года работали на основе участия в прибыли. Кроме того, там не было недостатка в продуктах питания или каких-либо других товаров. Беспорядки возникали, главным образом, в больших городах, где подстрекательства агитаторов оказывали на рабочих более сильное воздействие.

Князь Александр Щербатов

Граф был учёным, специалистом в области экономики. После своего возвращения с Дальнего Востока он был назначен президентом торговой академии. Он разработал смелую и радикальную экономическую реформу и подготовил планы по строительству второй транссибирской железной дороги. Кроме того, он создал первое национальное сельскохозяйственное общество, у которого были свои отделения во всех деревнях, в особенности на юге России. Александр основал и организовал работу товариществ и сберегательных касс, которые предоставляли крестьянам кредит с низкой процентной ставкой в 3 %, что, в свою очередь, давало крестьянам возможность покупать посевной материал и скот, а также строить себе дома. Помимо этого, он заботился обо всём, что касалось его собственных владений, а также личных проблем фермеров и крестьян.

Являясь организатором крупной сельскохозяйственной ярмарки, которая проводилась один раз в год в Ростове-на-Дону, в центре донского казачества, Щербатов всегда радовался, когда премировались коровы его крестьян. Казаки из чувства благодарности за всё, что он для них сделал, присвоили графу звание почётного казака.

Конечно, он был безоговорочным сторонником столыпинской аграрной реформы, в результате проведения которой на месте деревенских общин, почти каждый год начинавших заново делить окрестные земли, должно было возникнуть огромное сословие мелкого крестьянства.

Он и его коллеги оплачивали половину дорожных расходов для групп фермеров и крестьян, которые изъявили желание поехать для дальнейшего обучения в Англию или Южную Америку. Вторая половина в тех случаях, когда это было необходимо, давалась взаймы крестьянским банком. Любой крестьянин охотно возьмёт то, что ему предоставляется бесплатно; даже если ему предстоит оплатить половину поездки самому, его интерес к такому мероприятию возрастает.

Земельные угодья обрабатывались подёнщиками. Сельскохозяйственные машины применялись редко; полевые работы выполнялись с помощью воловьих упряжек. В хозяйстве было 180 волов, которые были важны ещё и как источник естественных удобрений. Весной волов покупали, а осенью снова продавали.

Марьевка – имение Строгановых на юге, под Воронежем – со временем превратилось в своего рода сельскохозяйственный институт. На площади в 25 000 гектаров в процессе севооборота снималось четырнадцать урожаев. Поголовье скота насчитывало 10 000 овец и 1500 коров, не считая конного завода по разведению арабских лошадей, где их содержалось более 300 голов. Ежегодный чистый доход имения составлял около 300 000 рублей, или 150 000 долларов. Весь скот, овцы и свиньи, вёл своё происхождение от английских племенных пород. Инспектор Иван Иванович Митцих, немец по происхождению, был выдающимся агрономом.

На окраинах поместья располагалось девять крестьянских дворов или хуторов. Каждый из этих дворов имел до двух тысяч гектаров земли, вёл самостоятельное хозяйство, однако получал от имения любую необходимую поддержку, например, сельскохозяйственную технику, рекомендации по вопросам хозяйственной деятельности и посевной материал для восполнения.

Правительство решилось на осуществление грандиозного проекта по развитию отличавшихся высоким плодородием областей центрально-азиатской части России (не Сибири). Но, несмотря на убедительные доводы в пользу переезда на новые земли и предоставление транспорта, жилья и кредитов на выгодных условиях, крестьяне шли на это неохотно, поскольку их пугал риск самостоятельности. Чтобы поддержать правительство в этом чрезвычайно полезном начинании, Щербатовы взвешивали для себя возможность покупки большого участка земли в Центральной Азии. Они хотели сами обрабатывать эту землю и надеялись, что им удастся своим примером привлечь сюда крестьян.

Князь Щербатов никогда не занимался политикой, точно так же, как и не занимал никогда никакой государственной должности; он интересовался, главным образом, землёй, крестьянами и их жизнью. Он и его друзья надеялись развить гражданские свободы таким образом, чтобы при этом не пострадала монархия. Князь был назначен предводителем дворянства в своём районе; занимая такого рода административную должность, он должен был три раза в неделю ездить в Москву по делам. В октябре 1916 года он с целым рядом своих друзей, таких, например, как политик Самарин и президент московского банка Филипп Николаевич Шипов, вошёл в состав делегации, главной целью которой было обратить внимание царя на губительное влияние Распутина. Мнение делегации было проигнорировано. Распутин был убит спустя два месяца.

Когда началась Первая мировая война, Щербатов снова был назначен председателем Красного Креста, в то время как Ольга взяла на себя оснащение медицинским оборудованием и организацию работы двух поездов Красного Креста, которые, имея в своём составе по 30 вагонов каждый, постоянно курсировали между Москвой и Варшавой. Все расходы взяли на себя Ольга и её брат, который также оплачивал содержание полевого госпиталя, где одновременно могла быть оказана помощь шестистам раненым. В санитарных поездах и в госпитале в общей сложности помощь получили 90 000 раненых.

Олег, Элен и Георгий

Ольга Александровна родила трёх детей. Старший, Олег, родился в 1881 году. Несведущий священник ошибочно утверждал, что нет святого с таким именем, и поэтому ребёнка крестили как Александра, но звали всегда Олегом. Затем родилась сестра Элен и много позже Георгий, который был на шестнадцать лет моложе своего брата. Пока родители путешествовали зимой по дальним странам, дети «выдавались во временное пользование» другим членам семьи, например, их дяде князю Борису Васильчикову, зятю, коллеге и другу их отца, или сестре их матери Мисси Ягминой, которая жила на первом этаже во дворце Строгановых в Санкт-Петербурге.

При такой большой разнице в возрасте дети были бы очень одиноки во время продолжительных разлук со своими родителями, если бы не относившиеся к ним с такой любовью тёти и дяди и не тщательно подобранные гувернантки и учителя. У Ольги отсутствовали материнские наклонности. «Дети не должны быть избалованными» – гласил её основной принцип. Комнаты для детей были скудно обставлены и располагались в мансарде; «плохую» еду, которую давали детям английские няни, приходившие сюда с другими детьми в гости, считали несъедобной. Детей не баловали, уже в раннем детстве они должны были уметь ездить верхом, они не должны были ни на что жаловаться, однако у них была свобода и независимость, что могло бы послужить предметом зависти для других детей.

Во время отсутствия родителей маленького Олега сначала оставляли на попечение школьного учителя, который был настолько «прогрессивен», что поручал Олегу чистить его сапоги. Когда в Васильевское приезжали гости, чтобы осмотреть знаменитые конюшни, их сопровождал начальник конюшен м-р Вильямс. Они восторгались прекрасными лошадьми, которых мыли и чистили щётками конюхи в безупречных ливреях. Гости осматривали отполированные до блеска седельные сбруи, а потом вдруг натыкались на маленького растрёпанного мальчика в нахлобученной соломенной шляпе, в изношенных сандалиях и с лицом ангела, который бесстрашно появлялся из-под копыт лошади. Изумлённые его появлением, они спрашивали, что это за мальчик, и слышали в ответ: «Князёк, наследник сказочного состояния».

Не считая школьных каникул, Олег много времени проводил в Петербурге, поскольку он решил избрать карьеру морского офицера. Рождение его младшего брата Георгия в 1897 году в Лондоне было связано со всякого рода неприятностями. Его крёстным родителям, графу Сергею Александровичу (брату его матери) и тёте Мисси Ягминой (маминой старшей сестре) пришлось предпринять длительное путешествие из Санкт-Петербурга в Англию, чтобы приехать на крестины. Затем заботы о мальчике взяла на себя пухлая бретонка – медицинская сестра по уходу за детьми. Испуганные и одновременно захваченные этим зрелищем, маленькие друзья Георгия наблюдали позже, как она не только собирала лягушек, но и ела их. Затем её сменила мягкая по характеру английская няня, которую Ольга, не любившая сентиментальничать, часто спрашивала в насмешливом тоне: «Ну как сегодня дела у нашего драгоценного сыночка?» И хотя няня была взята только на несколько месяцев, она продолжала жить в доме вплоть до революции на положении, не поддающемся какому-либо конкретному определению, так, как это было заведено и в других русских домах.

Когда ему исполнилось семь лет, Георгий был доверен «дядьке», матросу по фамилии Котов, который был ранен в Цусимском сражении как раз в ту минуту, когда он стоял рядом с Олегом. Олег взял его к себе домой, чтобы тот окончательно поправился. Наполовину камердинер, наполовину детский воспитатель, Котов при каждой предоставлявшейся ему возможности с гордостью надевал свой Георгиевский крест и стал, наконец, правой рукой для всех членов семьи.

Пока их родители были в Сибири во время японской войны, Элен жила у Ягминых, которые в то время были на Кавказе, а Георгия отправили в Крым, в Ялту, где его взяла под своё покровительство сестра отца, графиня Лина Толстая. После обеда они часто садились в типичную для того времени лёгкую плетёную коляску с натянутым над ней навесом с бахромой и ехали в гости к друзьям. Таким образом Георгий побывал в большинстве вилл, расположенных на побережье.

После своего возвращения с Дальнего Востока в 1906 году князь Борис (Боря) Васильчиков был назначен министром по сельскому хозяйству; Георгий жил у него в Санкт-Петербурге вместе со своим воспитателем. Мальчик тут же заболел ветрянкой, которая в то время была опасной болезнью. Его дядя уже не мог принимать у себя ежедневный поток посетителей и вынужден был переехать в другой дом, пока не закончился карантин. Тем временем с юга вместе с Элен вернулись Ягмины и поселились во дворце Строгановых. С тех пор дети проводили зимние месяцы у них, в то время как их родители разъезжали по свету.

В соответствии со своим возрастом и не желая без важного повода появляться при дворе, ни Щербатовы, ни Ягмины не придавали особого значения участию в больших общественных мероприятиях города. При Александре I и в юности Николая I придворные балы были весёлыми, захватывающими и полными пышности и блеска. Позднее о них стали отзываться, как о помпезных и натянутых. Гости скучали, если даже и чувствовали себя польщёнными, присутствуя на таком приёме. Украшенные орденами и диадемами, они собирались в огромных залах. Гости тихо беседовали между собой, пока не открывались двойные двери, ведущие во внутренние апартаменты, и не появлялись их императорские величества. Приглашённые по очереди представлялись или приветствовались. Император или императрица открывали бал вместе с почётным гостем. Великие княгини посылали адъютанта к кавалеру своего выбора, чтобы пригласить его на танец – обычай, вызывавший чувство неловкости у обеих сторон. В полночь императорская семья удалялась, а гости становились немного веселее. Частные балы, устраивавшиеся в красивых, наполненных цветами частных дворцах, были известны царившими там оживлением и радостным настроением.

В хорошем обществе скандальных сплетен почти не было. Если становилось известно о каких-нибудь связях, то обсуждали такое событие очень сдержанно, иначе неотвратимым следствием этого была бы дуэль. Екатерина II пыталась отменить этот варварский обычай, однако до самой революции даже полковые командиры высказывались за то, что нужно требовать удовлетворения, если они считали, что кто-либо из их офицеров был оскорблён.

В больших домах хозяйка обычно после обеда или вечером принимала гостей, окружённая близкими или платоническими почитателями. Редко, но такие случаи всё-таки были, вспыхивала взаимная страсть. Тогда любящие бежали в романтическую Италию, в Неаполь или Сорренто. Их неожиданное исчезновение в обществе старались скрыть. Но на солнечный юг отправлялись также и молодые люди с заболеванием лёгких в сопровождении заботливых родителей или родственников. Неожиданно, на прогулке, в театре или на вершине Везувия они встречались с влюблёнными. Смущённое молчание. Мужчины обмениваются сдержанными приветствиями; дамы изображают преувеличенное восхищение красотой открывающегося вида, прячась при этом под своими зонтиками от солнца. Пути к возврату были отрезаны. Дома им никогда не простят скандала.

Под руководством Мисси Ягминой дела в доме Строгановых велись с большим размахом. Круг её друзей охватывал все возрасты. Она была одинаково внимательна в проявлении своей симпатии как к взрослым, так и к детям, но охотнее приглашала гостей к себе, чем сама ходила в гости. Это случалось очень редко.

Домом правил огромный, сильный и величественный мажордом Александр, который внушал Элен и Георгию глубокое уважение. Но среди всех окружавших их людей самой любимой для них была их «тётя Мисси». Время, не занятое школьными занятиями, племянники охотно проводили у неё; в её гостиной им всегда были рады.

Она имела обыкновение появляться днём, когда её гости приезжали на завтрак. Потом она выезжала, чтобы посетить императрицу-мать (сестру английской королевы Александры) и нескольких своих близких подруг. Обед обычно был блистательным событием, но больше всего дети были счастливы, если гости вместе с дядей Ягминым уезжали в театр, потому что до их возвращения и перехода затем к ритуалу вечернего чаепития с ними занималась «тётя Мисси».

Увитые плющом и ломоносом шпалеры образовывали зелёные аркады, от которых, казалось, исходил нежный, косо падающий свет. Тюльпаны, мимозы и сирень из теплиц создавали иллюзию того, что весна уже наступила. В руке Мисси держала папиросу в длинной ручке, которую она меньше курила, чем размахивала ею, как бы делая акцент на отдельные слова. Она ходила по гостиной, и рюши её шёлкового платья тихо шуршали, когда она проходила мимо маленьких столиков, уставленных драгоценностями Фаберже. Время переставало существовать, когда она, мечтая вслух, рассказывала о прошлом: о больших балах, приёмах и значительных мероприятиях. Она ещё помнила своего деда, графа Сергея Григорьевича Строганова, который жил во времена правления Екатерины II и сражался под Бородино. А тот, в свою очередь, питал глубокую симпатию к своему тестю, Павлу Александровичу, которого он провожал в последний путь и который в юности попал в неразбериху Французской революции. А его отец опять же родился около восьми лет спустя после того, как завершилось царствование Петра Великого.

Дети слушали, как зачарованные. Им казалось, что столетия протягивают друг другу руки и что всё это произошло только вчера. Под этой крышей впервые исполнил свои концерты Бортнянский. Здесь были частыми гостями поэты Державин и Пушкин и такие художники, как Лампи, Левицкий, Боровиковский и Кипренский. Казалось, что в этом старом доме ещё ощущается отзвук страстей и блестящих приёмов. Иногда детям казалось, что их предки могут, только что вернувшись с прогулки или из длительной поездки, в любую минуту войти в зал, оставить трость, снять шляпу и тяжёлую шубу или накидку на соболином меху и снова чувствовать себя как дома, потому что с тех пор здесь практически ничего не изменилось.

Несмотря на театры, балеты и концерты, которые проходили в созданном графиней Паниной «Народном доме», и даже несмотря на состязания по верховой езде, Георгий не любил тогда Санкт-Петербурга. Высокие дома и ущелья улиц стесняли его, ему страстно хотелось снова оказаться на природе. Однако, когда он скользил на коньках по Мойке под звуки оркестра, который играл здесь несколько раз в неделю после обеда, или оказывался по случаю приглашённым в Выбити или Гатчину, это его немного отвлекало и помогало легче переносить долгие часы учения.

Дети Строгановых всегда были желанными гостями в поместье своего дяди «Бори» Васильчикова, расположенном в трёхстах верстах юго-западнее Петербурга, под Сольцами. Наряду с семьёй Голицына, князем Виктором Кочубеем и Шереметевыми, вокруг бездетной пары, дом которых всегда был открыт для гостей, нередко собирались и молодые люди.

Здесь был частым гостем учёный по физике, мировая знаменитость князь «Бобби» Голицын, мать которого была найдёнышем: его бабушка и дедушка нашли её возле своей двери и удочерили. Голицын учился в Гейдельберге, закончил морскую академию и был затем астрономом и директором обсерватории в Пулково. Им был изобретён первый сейсмограф. Вообще он был интересной личностью, восторженным рассказчиком и замечательным пианистом.

Перед такими поездками Георгий обычно получал подробные указания, кому он должен дать на чай; ему также вручали визитную карточку его отца на случай неожиданных затруднений.

Императорская охота в Гатчине

Князь Дмитрий Голицын, Ольгин троюродный брат и всеми любимый сосед по Васильевскому, возглавлял охоту в Гатчине, где обычно проводила свой летний отдых императрица-мать Мария Фёдоровна.

Большая семья Голицыных всегда была рада гостям – и молодым, и старым. Они сами и гости размещались в хорошо отапливаемых и уютно обставленных домах; на выходные дни туда съезжались толпы молодых людей, которым часто приходилось спать даже в ванной. Георгию обычно предоставлялась маленькая комнатка в главном доме. В ночи мерцала лампадка, висевшая на цепочке перед иконой в углу комнаты, утешение всех русских детей.

Молодёжь каталась на лыжах или занималась лыжным джорин-гом, мчась по улицам небольшого местечка Гатчина вслед за быстрыми арабскими лошадьми, петляя между санями и другими повозками. Однако такое развлечение не находило одобрения у взрослых.

Императорский охотничий парк, где проходила охота, был расположен в семи верстах от Гатчины; там всё кишело фазанами, зайцами, лисами и куропатками. В глубине раскинувшегося на большой площади елового леса весной охотились на редкую птицу – глухаря. А исключительно для охоты на медведя применялась особая порода собак – меделяни, которые были такими же огромными, как сенбернары.

Одну из таких собак пообещали Георгию. Революция уже шла полным ходом, когда один из императорских охотников в мундире со всеми полагающимися знаками отличия привёл собаку к дому Строгановых. Огромное животное, видимо, внушало уважение, потому что бушующая толпа даже не попыталась их задержать.

Великий князь Николай Николаевич, двоюродный брат Александра III и главнокомандующий армией, часто приезжал в Гатчину. В июле 1916 года он заявил, что до апреля 1917 года будет стоять армия численностью в пять миллионов человек, готовая вести войну в течение двух лет на линии фронта протяжённостью в три тысячи километров. Немцы, видимо, прослышали об этом оптимистичном высказывании и решили, воспользовавшись революцией, справиться с Россией заранее.

По общему мнению, хотя великий князь и не был военным гением, он тем не менее в значительной мере обладал здравым человеческим рассудком. Его очень любили солдаты за непринуждённую манеру общения.

Семья Романовых состояла сплошь из одних великанов, но после Александра III все Романовы были маленького роста. Царь Николай II чувствовал, что возвышающиеся над ним его дяди затмевают его во всех отношениях. Когда он, сопровождаемый своей свитой, участвовал в охоте, он вёл себя скромно, естественно и любезно. Николай II производил впечатление соседа по усадьбе, а не правителя-автократа.

После поездки из Царского Села по железной дороге его обычно отвозили в санях в дом Голицына или в его ставку. Он был превосходным стрелком, однако стрелял только тогда, когда был уверен, что убьёт, а не ранит зверя, в силу чего его охотничья добыча была меньше; его дядя, великий князь Николай Николаевич, палил во всё, что попадало ему под ружьё. Через три или четыре часа охоты начинался пикник, во время которого все участники непринуждённо разговаривали друг с другом. Когда обращались к царю, то называли его «государь», что звучало более непринуждённо, чем «Ваше Императорское Величество».

Он прекрасно знал все свои недостатки, однако постоянно царица и её окружение требовали от него проявления твёрдости, которая была чужда его существу. Можно даже предположить, что в качестве ответной реакции он настаивал на том, что будет ездить по своей столице без сопровождения. Полицейские облегчённо крестились, когда он, живой и невредимый, исчезал из поля их зрения.

Однажды, когда Олег и Георгий шли пешком в Зимний дворец, их обогнала обычная пролётка, в которой сидел единственный пассажир – полковник в мундире. К удивлению своего младшего брата, Олег вдруг остановился, как вкопанный, приложив руку к козырьку фуражки. Это был царь, который возвращался домой один, без какого-либо эскорта.

Воспитание сестры и братьев

У Элен, которая была на девять лет моложе Олега и у которой постоянно возникали стычки с властной по отношению ко всем матерью, к счастью, была гувернантка, Елизавета Александровна Брянцева, оказавшаяся не только красивой и образованной женщиной, но и явившаяся для детей прибежищем – для бывшего на семь лет моложе Георгия тоже. Дети искренне её любили и часто, укрывшись в её комнате, пили там чай с вареньем и слушали, как она читала им вслух. Как бы между прочим, она сумела привить им глубокое и духовное понимание православной веры.

Настало время, когда матрос Олега, его «дядька» был заменён домашним учителем Георгием Никаноровичем Маловым, только что окончившим университет. Это был молодой человек с романтическими наклонностями, который вскоре по уши влюбился в Елизавету Александровну. Она была на десять лет старше его и поэтому значительно больше интересовалась лихим кавалерийским офицером полковником Бендерским, украшением элитарной высшей школы верховой езды, который, со своей стороны, был почитателем неотразимой гувернантки.

Дети были захвачены этими любовными страстями и благодарно поедали коробки конфет несчастного Малова, которые Елизавета с презрением выбрасывала. Дело зашло настолько далеко, что мать Георгия, обеспокоенная состоянием здоровья влюблённого юноши, отправила его на несколько недель отдохнуть на Кавказ. После возвращения его страсть немного остыла, но он всё равно оставался верен своей любви. Позднее он стал секретарём Олега.

После 1918 года полковник Бендерский сбежал в Китай. Георгий Никанорович и Елизавета Александровна, о которой он трогательно заботился в годы голода и террора, всё-таки поженились. Несколько писем от них попали на Запад, но потом наступила полная тишина, которая не предвещала ничего хорошего.

В возрасте 12 лет Георгий мог выбирать между посещением школы в Санкт-Петербурге и частным обучением в летнее время в Васильевском, причём его каникулы совпадали с сезоном охоты в Марьевке. Он выбрал второй вариант, потому что все дети с семи лет уже начинали охотиться. Однако это тоже предусматривало интенсивные занятия со многими домашними учителями в течение всего лета, потому что Георгию предстояло сдавать приёмные экзамены в гимназию Ларинского в Санкт-Петербурге. Когда он в первый раз провалился, ему не разрешили поехать осенью на каникулы.

Георгий предполагал изучать в столичном политехникуме металлургию, как это делали все его предки, чтобы приобрести необходимые знания, и затем успешно руководить расположенными на Урале сталелитейными заводами; одновременно он хотел посещать лекции в Московском сельскохозяйственном университете.

Но судьба распорядилась иначе.

В более поздние годы Георгию казалось, что все золотые дни его юности связаны с Васильевским и Марьевкой. Они проходили в таком же неизменном ритме, как смена времён года, и сделали его почти неуязвимым перед будущими ударами судьбы, поскольку ничто не могло затмить этих волшебных воспоминаний.

Большую часть года семья проводила в Васильевском. Если после сильных снегопадов в ноябре небо вдруг прояснялось и температура понижалась до минус шести или семи градусов – редко было когда холоднее пятнадцати градусов – Георгий вешал себе через плечо короткоствольное ружьё, на тот случай, если ему попадётся что-нибудь из дичи, и предпринимал долгие прогулки на коротких и широких лыжах. Пар от его дыхания поднимался вверх в неподвижном воздухе, вокруг стоял «дремучий» лес; ни один звук не нарушал тишину, кроме скольжения лёгких лыж по шелковистой снежной поверхности или неожиданного треска высохших сучьев. Время, казалось, выжидательно затаило дыхание в этом так знакомом одиночестве.

Возле дома и в близлежащих деревнях раздавались весёлые крики. Вниз к замёрзшему пруду вёл отвесный склон тридцатиметровой высоты. Дети с невероятной скоростью скатывались по ледяной поверхности вниз, причём маленьких для безопасности сажали в бельевые корзины. Снежные валы вокруг всего пруда принимали их в свои мягкие объятья. Некоторые смельчаки съезжали с горы даже на коньках. Любимое времяпрепровождение состояло в том, чтобы, дождавшись в определённом месте, вскочить потом в небольшие санки, прикреплённые к быстрой Ольгиной тройке. Последний из этой очереди обычно падал со своими санками; все смеялись и кувыркались в мягких, как вата, снежных сугробах.

Темнело рано, и тёплый дом, который даже зимой был полон цветов, казалось, ждал их.

Чай накрывали в большом зале, где Олег, а позднее и Георгий, бросались на огромную чёрную медвежью шкуру, которая была расстелена перед камином и так и манила их к себе.

Вечерами играли в четыре руки на фортепиано, причём здесь особенно проявлялась одарённость Олега, или устраивались различные игры за столом; в них могли участвовать и взрослые, потому что разделения на поколения не было. Но при этом дети должны были уметь достойно проигрывать; азартные игры были строго-настрого запрещены.

Как это было заведено во многих русских домах, читали вслух классиков, даже после долгой охоты, в течение целого дня. Малышам читали сказки – те самые таинственные и самобытные, часто повествующие и о насилии русские сказки, в которых храбрые и невиновные неотвратимо побеждают злого волшебника-колдуна. В решающий момент приходила неожиданная помощь в образах Конька-горбунка, говорящей рыбы или Жар-птицы, которая счастливым образом садилась на дерево над головой отчаявшегося героя. Волшебные силы природы всегда были на стороне героя.

Рождество наступало вместе с лихорадочными приготовлениями: рождественское дерево, традиционная северная ёлка, увешенная подарками, ставилась во всех деревнях в округе, в школах и сиротских домах. Звенели бубенчики на конской сбруе, и щёлкал Ольгин кнут, когда, стоя на кучерской скамье больших, плоских, покрытых толстым слоем соломы, а сверху ещё ковром, деревенских саней, она гнала свою тройку через равнину. За спиной Ольги сидели, свернувшись в комочек под медвежьими шкурами, дети и взрослые, смеясь и наслаждаясь каждой минутой этой поездки сквозь звенящий холод зимней ночи, постепенно приближаясь к мерцающим огням далёких деревень.

Во время таяния снега на улицы изливались потоки воды, превращая землю в хлюпающую грязь. Перейти вброд вздувшуюся реку было невозможно; на другой берег переправлялись осторожно на лодке. Солнечное тепло вскоре высушивало топь на дорогах, но телеги всё ещё продолжали застревать в глубоких бороздах, оставленных зимними морозами, так что приходилось их объезжать по жнивью; лошади при этом пыхтели и сильно отбрыкивались. Почти за одну ночь, как в стремительном прорыве новых жизненных надежд, земля покрывалась дикорастущими цветами; высохшие ветки прорастали молодыми побегами. С наступлением темноты в цветущих кустах сирени начиналось пение соловьёв, которое потом звучало ещё три недели, а в деревенских прудах квакали свою бесконечно повторяющуюся песнь лягушки.

Как-то сразу кругом появлялись жеребята, телята, ягнята, поросята и даже грудные дети. Вскоре в каждой церкви уже звенели пасхальные колокола. На газоне строилась деревянная горка для скатывания с неё пасхальных яиц. Чтобы облегчить работу прислуге, столы накрывались во внутренней части дома; на столах стояли пасха и кулич, лежали разноцветные яйца, а также было множество разных других блюд, деликатесов, сладостей, вина и водки. Со всех сторон к дому устремлялись гости, а затем все сами шли в гости к соседям.

Несмотря на свою тугоухость, Ольга создала оркестр «Балалайка», в составе которого было двадцать пять различных народных инструментов и в котором она сама играла на мандолине, а Георгий на домбре. Дирижировал оркестром знаменитый Владимир Трофимович Насонов, рекомендованный Ольге самим Андреевым, выдающимся виртуозом. Он ездил по всей России в поисках народных песен, чтобы сохранить их в нотной записи. На очень неудобной в обращении бас-балалайке играл настоящий богатырь-крестьянин выше двух метров ростом. Время от времени он потряхивал огромным треугольным инструментом над своей головой и широко и счастливо при этом улыбался. А когда он готовился к тому, чтобы взять какую-нибудь низкую ноту, его напряжение было настолько велико, что лицо у него краснело и принимало совершенно неожиданно угрожающее выражение. Когда оркестр играл дома, его единственным слушателем был князь Щербатов.

Кроме того, было ещё две любимых команды: футбольная и хоккейная, а также группа бойскаутов, с которыми Георгий проводил особенно много времени.

Пока Ольга объезжала в манеже своих диких лошадей, дети, летом ещё до завтрака, покидали дом и отправлялись вместе со шталмейстером м-ром Вильямом в долгую прогулку верхом на лошадях. После прохладной ночи воздух пощипывал, как шампанское, над полями стремительно проносились птицы, а лес трещал от назойливого жужжания насекомых.

Уже с самого раннего детства всех детей обучали верховой езде. На глазах его неуступчивой мамы маленького Георгия сажали на великолепную серую арабскую лошадь по кличке Кунак, то есть кум. Однако он тут же и совсем не по-кумски сбрасывал Георгия на землю. Твёрдо решив никогда больше этого не допускать, Георгий при первом же угрожающем подрагивании ушей Кунака сам скатывался, как шарик, в манеж на опилки. Его матери пришлось в конце концов уступить и разрешить ему пока ездить верхом на смирном шотландском пони, на котором Георгий чувствовал себя так же уверенно, как на лошади-качалке.

В конце лета, когда щенки охотничьих собак подрастали настолько, что их пора было приучать к охоте, их брали с собой в лес на прогулку, на которую все отправлялись около пяти часов вечера, когда спадала жара. Иногда они терялись в лесу, и их приходилось потом разыскивать в полной темноте. Однажды вечером, преследуемый целой сворой собак, из примыкавшего к лесу крупного кустарника показался великолепный лось. Он стоял, забросив голову назад, чтобы не зацепиться рогами за низкие сучья. Это было необыкновенное и захватывающее зрелище.

Заходящее солнце сначала превратило бирюзу неба в золото, затем окрасило небесный свод в розовые цвета и, наконец, окутало всё тёмно-синим покровом ночи. Все звуки – лай собаки, льющаяся откуда-то песня – разносились далеко по всей округе. Каждый предмет, любое передвигающееся существо чётко вырисовывались на фоне бесконечного неба. Этот так любимый всеми русскими простор порождал чувство несказанного умиротворения.

Когда от реки начинал подниматься осенний туман, а над лугами тянулся запах сжигаемых листьев и хвороста, это означало, что настало время исполнения неизменного ритуала – собирания грибов. Пожилые дамы держали в руках палки с крючком на конце, чтобы не нагибаться. Злые языки утверждали, что для них возле каждого гриба устанавливали маленький флажок, чтобы облегчить им поиски – но, возможно, что это было клеветой. С фанатичным блеском в глазах более молодые отправлялись к известным лишь им и держащимся в секрете заветным грибным местам. Много часов спустя все снова собирались вместе, хотя и неохотно, по звуку охотничьего рога князя Щербатова, который созывал всех к ожидавшим их экипажам.

В начале сентября вся семья «мигрировала» в своё большое поместье на юге, Марьевку. Для детей переезд был самым волнующим событием года, потому что для них он ассоциировался с отправляющимся в путь цирком. Несмотря на то, что поездка продолжалась двадцать четыре часа, они ехали третьим классом с огромным количеством багажа, включая домашних животных (собак и попугаев). Обязательно перевозился большой и неудобный граммофон с изогнутым рупором, а также все музыкальные инструменты балалаечного оркестра. В поезд усаживались гувернантки, домашние учителя и слуги. Последними размещали две своры собак – сто пятьдесят борзых и восемьдесят охотничьих собак – а также свыше двадцати лошадей. Родители путешествовали в первом классе.

Сначала все ехали на поезде до Москвы, затем через весь город на дрожках добирались до вокзала Рязань-Ростов, где садились на другой поезд, чтобы, проехав ещё девятьсот вёрст, прибыть на вокзал, к конечной цели путешествия. Оттуда последние семьдесят вёрст до Марьевки путешественники проделывали верхом на лошадях или в экипажах. Обратный путь в ноябре был значительно труднее, потому что чёрная земля к тому времени превращалась в вязкую грязь и дорога к вокзалу занимала, по меньшей мере, на четыре часа больше времени. В то время, как все с огромными усилиями понемногу продвигались вперёд, Ольга проносилась мимо них на великолепном арабском скакуне.

Когда однажды Георгий весной приехал в Марьевку, он был поражён неожиданно прорвавшемуся наружу почти невероятному плодородию земли. Насколько хватало глаз, волнующая степь превратилась в плотный ковёр из самых разных цветов, среди которых выделялись красно-жёлтые тюльпаны на коротких стеблях. Стоявшие в полном цвету сады давали приют соловьям и другим птицам, которые соперничали друг с другом в искусстве пения. Степь была местом передышки для перелётных птиц, которые волнами тянулись друг за другом над морем цветов. Кругом были видны стаи аистов, редких дроф и чёрных лебедей. Это был какой-то ошеломляющий взрыв энергии и радости жизни.

В долинах гнездились деревни с их белоснежными, крытыми соломой домиками, стоявшими по обеим сторонам широкой центральной улицы. За ними лежали огороды и росли фруктовые сады. На невысоких холмах вращались крылья ветряных мельниц. Холмистые чернозёмные поля без малейших признаков каких-либо скалистых нагромождений простирались до самого горизонта. Это были идеальные места для верховой езды.

Осенью, после уборки урожая, начинался собственно сезон охоты. Кроме конного завода на триста арабских лошадей, в конюшнях держали ещё сорок необъезженных кабардинских лошадей, привезённых с Кавказа. Объезжая этих лошадей, их обычно заставляли на полном скаку подниматься вверх по отвесному склону. И хотя князь Щербатов не разделял страсти к охоте своей жены, ему тем самым предоставлялась прекрасная возможность объехать всё имение и поговорить с крестьянами и инспекторами.

День начинался с восходом солнца. Вечером накануне определялись и окружались места расположения волчьих стай. Определить, где находится стая, было не слишком сложно, подражая волчьему вою, на который откликались молодые волчата лаем, похожим на собачий. На следующий день больше ста загонщиков, проходя через подлесок, поднимали невообразимый шум с помощью трещоток и металлических пластин.

Верховые охотники ждали в некотором отдалении; в левой руке за длинную верёвку они держали трёх борзых собак. Волнение усиливалось; никто не мог знать, откуда выпрыгнет первый волк. Лошади тоже начинали проявлять беспокойство. Собак спускали только тогда, когда волк бежал с ними на одном уровне. Поскольку чувство обоняния было выражено у них недостаточно ярко, они должны были преследовать волка зрительно, но и тогда погоня продолжалась часами, пока волк начинал уставать. Если удавалось поймать старого волка, его приканчивали с помощью длинного ножа, а волчат ловили живыми. Ольга скакала на своей быстрой арабской лошади, а её личный егерь бросался на добычу на полном скаку, что считалось спортивным приёмом и признавалось как особое достижение. Короткая, снабжённая двумя верёвками палка засовывалась волку в пасть; концы верёвки крепко завязывались на его затылке, а передние и задние лапы связывались. Только после этого считалось, что он безопасен. Оставлять в живых старых волков считалось слишком опасным, потому что они способны были убить как человека, так и собаку. Среди прочих видов охота на волков значилась исключением, и здесь достаточной считалась добыча, если было поймано три или четыре молодых волка. В Марьевке из диких зверей держали и кормили только одну семью волков, остальными были лисы и зайцы.

Во время охоты на лис охотничьи собаки запускались загонщиками в нору, в то время как борзые оставались снаружи; конные охотники отпускали их лишь тогда, когда лиса выскакивала из норы. Когда на полном скаку приходилось забираться вверх на гору, верёвки легко запутывались. В возрасте пятнадцати лет Георгию только чудом удалось избежать несчастья, когда под его правую руку выскочил заяц. Собаки, которых он вёл левой рукой, бросились на другую сторону наперерез лошади. Одна собака погибла; лошадь перевернулась, а Георгий, перелетев через голову, упал на довольно мягкий участок земли. Сначала он потерял сознание, но вскоре уже снова встал на ноги; его лицо было в крови. «Ты что-нибудь у себя повредил?» – прокричала его мать. – «Ничего, только пара царапин», – и охота продолжалась. Однако ни Георгий, ни его лошадь в этот день уже не были способны к каким-либо достижениям.

Чтобы не повредить шкуру, лис убивали ударом стремени в кончик носа. Один молодой и неопытный конюх, привязав к седлу убитую им, как он думал, лису, вдруг с криком подпрыгнул кверху: оглушённый зверь пришёл в себя и в своей оправданной мести укусил его в одно чувствительное место, к неуёмной радости его друзей.

Охотники тянулись караваном от одной деревни к другой – с восьмьюдесятью лошадьми, утварью, слугами, собаками и со всем остальным, что было необходимо для охоты, останавливаясь в пустых, чисто убранных домах. После охоты было принято подавать чай; собак чистили и оказывали им умелую помощь, если они себе что-то повредили. Как и в Васильевском, после ужина читали вслух или играли в карты, а граммофон в это время воспроизводил арии Карузо или Аделины Патти, которых особенно любили Ольга и Элен.

В 1905 году в Марьевку приехал дядя Георгия Сергей Александрович Строганов, чтобы принять участие в охоте. Он был в то время уже почти глухим, и маленький Георгий, забравшись на копну, говорил ему прямо в ухо, чтобы держать его в курсе событий о том, как продолжается охота. Его задержала в Марьевке забастовка железнодорожных рабочих, но ему удалось уговорить одного машиниста, чтобы тот взял его с собой в Ростов, откуда он смог без каких-либо дальнейших приключений вернуться в Париж на своей яхте «Заря». По мнению членов семьи, именно Сергея Александровича нужно было благодарить за то, что забастовка была прекращена.

Русско-японская война

Когда в 1904 году началась русско-японская война, граф Сергей, который сам был морским офицером, предоставил в распоряжение правительства быстроходный транспортный корабль «Русь», который по его заказу был построен в Англии. Корабль сопровождал Балтийский флот, когда тот шёл на Дальний Восток, и был потоплен во время Цусимского сражения.

Стремление к политическим реформам уже не являлось привилегией аристократической культуры, а стало делом новой интеллигенции и различных национальных объединений внутри Российской империи. Однако они не были подготовлены к тому, чтобы взять на себя выполнение руководящих функций и организационных требований; их теории в большинстве своём представляли собой разительный контраст с действительностью. Борьба за влияние, усиление коррумпированности обрекало даже честных людей на бессилие и пассивность. В слово «политика» стал вкладываться отрицательный смысл. Вскоре судьбы политических реформ оказались в руках невежественных агитаторов среди рабочих и профессиональных революционеров. Через сорок лет после освобождения крестьян России ещё не удалось стать единым государством. В вакууме, образовавшемся между слабым центральным правительством и пассивными слоями крестьянского населения, начался похожий на нашествие термитов процесс внутреннего распада, который распространялся всё дальше, как раковая опухоль. Такое развитие событий сокрушило устои страны; оно нанесло вред военным действиям, вызвало саботажи на кораблях, подорвало моральные устои личного состава. Безответственная пресса в целом ряде злых и тенденциозных статей в деталях описывала имеющие место слабые стороны русского флота, что само по себе должно было послужить ценной информацией для японцев и их талантливого главнокомандующего адмирала Того. Эта кампания имела своей целью поставить под сомнение качества главнокомандующего русским флотом адмирала Рождественского, самую выдающуюся и способную личность в истории ведения морских сражений. При поддержке сомнительных международных деловых кругов и их приспешников в Петербурге удалось мобилизовать так называемое «свободное общественное мнение», в результате приказы и контрприказы начали хаотически следовать друг за другом. Эпическое, единственное в своём роде плавание Балтийского флота через полмира в составе сорока кораблей с экипажем общей численностью в двенадцать тысяч человек было тем самым до крайности затруднено. Осуществить такое могла только выдающаяся личность, обладающая несгибаемой решительностью. Рождественский пережил бушевавший в течение шести дней шторм в районе мыса Игольный, затем продолжавшееся несколько недель изнуряющее нервную систему пребывание на Мадагаскаре, где его пытались задержать под любым предлогом, чтобы после этого оказаться, наконец, лицом к лицу со своим противником в Цусимском сражении.

Крейсеры «Рюрик», «Громовой» и «Россия», в команде которых Олег принадлежал к младшим офицерам, отплыли в Порт-Артур, чтобы присоединиться к стоявшей там эскадре. В Цусимском проливе они были атакованы превосходящими силами противника. Морская битва продолжалась пять часов подряд, и Олег всё время оставался на палубе, взяв на себя функции вышедших из строя старших офицеров. Просто чудом он вышел невредимым из этого боя.

«Красный» переворот был забыт. На русских кораблях героически боролись офицеры и матросы, часто до последнего человека; из двенадцати тысяч человек пять тысяч было убито. Раненого и находящегося в бессознательном состоянии Рождественского буквально выбросили с его тонущего флагманского корабля на палубу маленького крейсера «Буйный», который в этом взбудораженном битвой море рискнул взять на себя функции спасителя.

Императорский Балтийский флот был уничтожен. Значительно позднее японцы признались в своих собственных очень тяжёлых потерях, которые побудили их пойти на Портсмутский мир, подписание которого стало возможным благодаря посредничеству Великобритании. Рождественский постепенно поправился и вернулся домой, ожидая встретить здесь разочарование, насмешки и критику в свой адрес, но нация, беспокоившаяся за судьбу своего поверженного флота, не дала ввести себя в заблуждение: невзирая ни на какую революционную пропаганду, адмирал был встречен своим народом как герой. Так же встречали всех возвращавшихся офицеров и матросов.

Олега тоже приветствовали делегации с торжественными обращениями. Семилетнему Георгию, который мучительно пытался запомнить названия кораблей из эскадры своего брата и постоянно путал их с именами своих предков – варяжских князей Рюрика, Трувора и Синеуса, его высокий и красивый брат казался сказочным героем.

Несмотря на то, что Олег по характеру был любезным и предупредительным человеком, у него была сильная натура, он единственный, в отличие от своих сестры и брата, мог противостоять властности матери. Понимание целей, к достижению которых стремился его отец, ещё более в нём укрепилось, и он был твёрдо намерен поддерживать все его начинания. Однако он ещё продолжал оставаться на воинской службе и вскоре ходатайствовал о своём назначении в Кронштадт.

Когда Олег приезжал в Петербург в отпуск, он жил в доме Строгановых. (В семье дом никогда не называли дворцом.) По дому, якобы, бродили привидения, и у Олега, несмотря на доказанную им на море свою безусловную храбрость, постоянно возникало неприятное ощущение, когда он возвращался домой после балов или приёмов. Друзья поддразнивали его и говорили, что Олег лучше будет до рассвета бродить по городу, чтобы только не столкнуться в галерее с «красным карликом» или на лестнице с «серой дамой». Как бы там ни было, но проводить ночь у столичных цыган Олегу не хотелось, потому что он влюбился в восхитительную девушку, в княжну Соню Васильчикову.

Женитьба Олега

Венчание состоялось в церкви Адмиралтейства в Санкт-Петербурге. Одному из маленьких двоюродных братьев досталась важная роль: он нёс икону. Он никогда не забудет этот день.

Преисполненный гордости, «мальчик с образом» вышагивал перед новобрачными, крепко прижимая к груди икону, которой отец невесты благословил её перед тем, как покинуть дом. Соня была высокой, стройной, темноволосой девушкой, обладающей большим обаянием. Она отклонила шестнадцать предложений о замужестве, пока раз и навсегда не влюбилась в своего привлекательного четвероюродного брата, в молодцеватого молодого морского офицера, пережившего Цусиму. Для неё не играло никакой роли, что он при этом был ещё случайно и наследником самого большого состояния России – об этом в семье не говорили никогда. Её сияющее очарование произвело на всех присутствующих неизгладимое впечатление. Что касается Олега, то он не только был любим всеми, но и оказывал также большое влияние на своих современников, которые впоследствии вспоминали о нём с любовью и глубоким уважением, так, как будто у каждого из них были с ним особенно хорошие дружеские личные отношения.

Следом за этой необыкновенно красивой парой шли двумя длинными рядами шаферы, державшие над головой жениха и невесты золотые короны; со стороны Олега это были, в основном, морские офицеры. За Соней шли три её брата, высокие и красивые, несколько молодых великих князей и несколько её почитателей в парадных мундирах, которым, в своё время, было тактично отказано. Старшие по возрасту и более высокопоставленные члены императорской семьи, как, например, великий князь Владимир Александрович, стояли рядом с родителями, поскольку Соня, будучи придворной дамой, имела право носить бриллиантовый «шифр» – инициалы императрицы. В церкви собрались буквально все, кто только имел в столице чин и имя. За необыкновенной по пышности и великолепию церемонией венчания последовал большой приём в доме Строгановых, где особенно бросались в глаза, как заметил позже один из гостей, обаяние и скромность красивой пары, поскольку и жених, и невеста были необычайно любезны и приветливы со всеми без исключения гостями, независимо от того, был ли это друг детства, великий князь или кто-то из тех людей, кто в течение многих лет пользовался доверием семьи.

Молодая супружеская пара поселилась в несколько мрачноватой квартире в доме Строгановых, поскольку в главные комнаты всегда был открыт доступ публике. Императорским указом к фамилии Щербатовых была добавлена фамилия Строгановых: старший сын Ольги становился продолжателем рода графов Строгановых и наследником семейных владений. Колокола домашней церкви держали наготове, чтобы радостным звоном возвестить о рождении наследника, но, к сожалению, «после четырех попыток все остановилось на нас, сестрах», – писала позже с сожалением дочь Ксения. Несмотря на это повторяющееся разочарование, брак их родителей был безоблачно счастливым.

Олег, находясь под влиянием благочестивого монаха, отца Иоанна Кронштадтского, не пропускал в церкви ни одной заутрени. Однажды священник спросил его, что у него на сердце, отчего он так часто посещает церковь. Олег ответил с улыбкой: «Я счастливый человек и прихожу сюда, чтобы поблагодарить за это Бога».

Молодые супруги и их увеличивающаяся семья каждый год проводили несколько месяцев у родителей Сони, князей Васильчиковых в Юрбурге, в Литве.

Вечерами Олег часто играл в четыре руки на фортепиано со своей молодой жизнерадостной свояченицей, урождённой княжной Лидией Вяземской, которая вышла замуж за Сониного старшего брата Лари (Иллариона). Своими рассказами она могла рассмешить любого из членов семьи и была всеми особенно любима. После Литвы они отправлялись на юг, где Олег, который после женитьбы вышел из флота в отставку, управлял имениями своей семьи, а также имением, которое должен был получить Георгий по наследству от своего дяди. Это имение славилось тем, что там в конюшне содержалось более семидесяти прекрасных рысаков, но Георгию не суждено было всё это когда-либо увидеть. Его невестка Соня рассказала ему, что, хотя дом и парк очень красивы, на всей территории просто кишат чёрные змеи. Поскольку Георгий терпеть не мог змей, это известие подействовало на него до некоторой степени удручающе.

Во время одного из приездов к родителям Олега в Васильевское на Соню, которая ждала ребёнка, напал козёл, принадлежавший матери Олега: она развлекалась таким образом, видя, как пугает некоторых визитёров это агрессивное животное. Олег схватил его за рога и отколотил как следует. Вернувшись, он сообщил своей матери в холодном тоне, что точно таким же образом он поступит с любым из её животных, если кто-то из них окажется вне контроля.

Соня, которая в своей поэтичности и некоторой таинственности напоминала героиню русской сказки, почти не общалась со своей свекровью. Отношения с обеих сторон оставались всегда предусмотрительно вежливыми, однако сердечными они не были никогда.

Первая мировая война и революция

Несмотря на то что в течение последнего десятилетия перед началом Первой мировой войны общий жизненный уровень повысился и во многих областях, таких, как экономика, промышленность, народное образование и искусство, была проделана существенная созидательная работа, казалось, что политическая нестабильность продолжает усиливаться.

Автократия без автократа во главе может или развиваться в направлении управляемого либерализма, или должна развалиться. Обе эти тенденции состязались друг с другом во время господства последнего царя.

Министр Витте писал, что царица Александра Фёдоровна, выражая в 1911 году своё соболезнование по поводу убийства Столыпина, сопроводила его словами: «Он затмил собой царя».

Становилось всё труднее найти таких деятелей, которые бы не затмевали собой Николая II. Как следствие этого, служащие, назначавшиеся на самые высокие посты в империи, становились всё более посредственными, раболепствующими и коррумпированными.

Катастрофический итог японской войны нанёс престижу царского режима тяжёлый удар. Тем не менее существующее положение вещей удавалось какое-то время удерживать, хотя и с трудом, поскольку время для окончательного ниспровержения ещё не настало; правда, гримасы революции периодически уже проявляли себя. И лишь Первая мировая война устранила все препятствия на её пути и дала ей возможность, прикрываясь классовой борьбой, начать систематическое истребление русского народа и позволила ей уничтожить память о десяти столетиях русской истории.

Осенью 1913 года Георгию, когда он был в Марьевке, приснился кошмарный сон. Ему снилось, что он сидит со всей семьёй в гостиной имения Владимировка, откуда они только что вернулись. Большие окна выходили в сад; за садом были видны белые с крытыми соломой крышами дома, а дальше, до самых гор, мерцавших голубоватыми отливами, простирались холмистые поля. Приближался вечер. Над горизонтом, как предвестник несчастья, угрожающе сгущалось чёрное облако, которое представилось Георгию олицетворением всех бед, всего недоброго.

Оно постепенно затянуло всё ясное вечернее небо и тёмным туманом через открытые окна вползло в комнату. Вначале облако окутало сестру его матери Мисси Ягмину, затем его брата Олега и, наконец, его отца. Всё погрузилось в темноту, и у него было такое чувство, что должно произойти что-то страшное и злое.

Георгий, которого никогда раньше не преследовали навязчивые идеи, был так взволнован, что рассказал обо всём своей сестре, и выразил своё нежелание возвращаться во Владимировку.

Ему не было суждено больше побывать в этом имении.

Его тётя Мисси умерла через неделю после начала войны. Брат Олег последовал за ней в апреле 1915 года, заразившись тифом. Ему было тридцать четыре года, он оставил свою молодую жену Соню с четырьмя маленькими дочерьми. Она любила его сверх всякой меры и так и не смогла преодолеть боль этой утраты.

Простудившись на похоронах своего старшего сына, князь Щербатов заболел воспалением лёгких и умер две недели спустя.

После начала войны многие помещики и крестьяне были призваны в армию; многие из них погибли уже в первых крупных боях. Когда большевики в 1917 году захватили власть, они открыли двери тюрем и выпустили оттуда всех преступников и арестантов, которые с самого начала считались «социально близкими» к коммунистам. Подавляющее большинство из них стало «комиссарами» при новом режиме и наводнило собой всю страну, собирая вокруг себя дезертиров и прочий сброд. Этим часто патологически-уголовным элементам предстояло в ближайшем будущем утвердиться в высшем партийном руководстве.

Следуя ленинскому тезису: «Всё разрушить для того, чтобы освободить место для нового коммунистического мира», во Владимировке, как, впрочем, и повсюду, сжигали дома, ломали сельскохозяйственные инструменты и уничтожали скот – свиней, овец, коров и лошадей. Преднамеренно было загублено всё, что было создано в течение сорока лет путём упорного труда; была перечёркнута попытка создать цветущее автономное сельское хозяйство. В тридцатые годы свыше двадцати миллионов крестьян (так называемых кулаков), включая женщин и детей, стали жертвами систематического истребления.

Те, кто симпатизировал Советам на Западе, объясняли это следующим образом: «Советский режим решил социальный вопрос в России».

Но это было только началом «планомерного уничтожения экономической и духовной жизни страны» (Ленин).

Первая мировая война началась раньше, чем Георгий успел закончить Петербургский политехникум, где он проучился только один год. В 1916 году он поступил на службу в императорский российский флот.

Долгие годы Георгий ещё хорошо помнил своего сокурсника по фамилии Борстин, который сказал: «Скоро в России начнутся большие беспорядки. Дело может дойти до самого настоящего переворота».

Некоторые из друзей Олега во время Первой мировой войны оказались в Генеральном штабе. Один из них, капитан, руководил отделом международных связей, который с помощью морских атташе и шифровок устанавливал и контролировал связи между Россией и другими странами.

После двухмесячной службы матросом Георгий, благодаря своим знаниям, был переведён на работу в это бюро; на некоторое время он был направлен в британскую военную миссию под командованием генерала Пула.

Немцам удалось расшифровать два русских кода. Над заменой этого кода в адмиралтействе день и ночь работал под охраной комитет в составе двадцати человек, куда входил также и Георгий. Это была очень трудная и напряжённая работа, которую не каждый мог выдержать.

Когда большевики захватили власть 26 октября (7 ноября) 1917 года, в бюро находились только четыре человека из первоначального состава комитета. Через неделю их отозвали обратно в Генеральный штаб под командование генерала Егорова. Капитан Кромм, британский морской атташе, который вскоре после этого был убит в Британском посольстве, и капитан Галло, французский морской атташе, просили резко уменьшившуюся команду Егорова срочно продолжить работу на то время, пока идёт война, с тем, чтобы эти коды не попали в руки большевиков.

Троцкий, который стал в марте 1918 года военным комиссаром, не располагал обученным персоналом; по случаю он приходил в бюро Егорова, чтобы закодировать сообщение для немцев, но никогда не интересовался тем, как осуществлялась эта работа. У него были резкие и властные манеры – блестящий оратор, но совершенно бесцеремонный человек. Пока ещё шифровальные документы оставались в руках офицеров, которым союзники могли доверять. Группе дешифровщиков удалось переправить через границу переодетого простым солдатом генерала Юденича; он ушёл через Северное море под носом у Троцкого.

11 марта 1918 года большевистское правительство переехало в Москву и разместилось там в здании гимназии, в десяти кварталах от Кремля. Это было очень красивое здание на бульваре. Комитет Егорова продолжил свою работу в одном из московских переулков; напротив стоял дом, который принадлежал одному из крупных московских промышленников Крестовникову и который забрала себе тайная полиция, ЧК. За домом был сад. Те из служащих бюро, которым приходилось работать в ночную смену, были в ужасе из-за того, что происходило в этом саду ночью. Чекисты включали моторы грузовиков, чтобы заглушить стрельбу и предсмертные крики. Убийства совершались беспрерывно, как до, так и после покушения на Ленина в апреле 1918 года, когда ЧК, воспользовавшись возможностью, установила свой кровавый террор, которому не суждено было прекратиться. Однажды по малейшему подозрению были арестованы сорок тысяч человек. Эта практика распространилась вскоре на женщин, детей и священников. За редким исключением всех арестованных расстреливали.

Солженицын писал позднее: «Если шекспировские преступники оставляли после себя только дюжину трупов, то это только потому, что у них не было идеологии».

Ленин часто заходил в бюро, где работал Георгий. Позднее время от времени там появлялся и Сталин. Однако они не втянули шифровальную службу в их подрывную кампанию, которая была направлена против немецкой и союзнических армий и должна была повлечь за собой военные мятежи на немецком и французском флотах.

Во время революции 1905 года, а также в начале революции 1917 года во владениях Строгановых на Урале не было волнений; видимо, это можно было объяснить участием рабочих в прибыли по закону, вступившему в силу с 1902 года.

Оказавшиеся теперь в распоряжении революционеров грузовой транспорт и телефоны дали им возможность охватить своими щупальцами всю Россию и подавлять в зародыше любое организованное сопротивление.

Тургенев ещё в 1847 году сказал: «Фатализм тяготеет над Россией таким же тяжёлым бременем, как и деспотизм». Должно было пройти ещё много лет, чтобы вся страна, наконец, поняла, под чьё господство она попала, отчасти из-за своей пассивности.

Мелкие фермеры и крестьяне в Васильевском, для улучшения условий жизни которых князь Щербатов приложил столько усилий, вспоминали о нём с благодарностью. Хотя официально земля была конфискована, они пытались уговорить Георгия остаться с ними. А тем временем семнадцать из двадцати шести помещиков, чьи имения располагались по соседству, были убиты. Георгий слишком хорошо знал, что его имя стояло первым в списке приговорённых к смерти, даже если предположить, что его работа в Москве могла послужить ему определённого рода защитой. Его поездки домой становились всё более рискованными; его искали даже в пригородных поездах. Однажды соседнему фермеру пришлось столкнуть его с поезда через противоположную дверь прямо в поле. При этом он шепнул Георгию, что тот непременно должен лечь на землю и оставаться лежать так до тех пор, пока поезд не пройдёт небольшую станцию, где его уже ждали большевики, чтобы арестовать. Его отвели в стоявшую в отдалении избу, где он и его верные провожатые всю ночь просидели вокруг керосиновой лампы, прислушиваясь к шороху приближающихся шагов. Георгий вскочил в последний вагон утреннего поезда, когда тот медленно проезжал мимо станции.

Занимавшие руководящие посты в Москве большевики знали, кем он был, и, казалось, что это был только вопрос времени, когда до него дойдёт очередь. Осенью 1918 года его положение стало невыносимым, однако, постоянно находясь в страшном напряжении, он ждал до тех пор, пока не получил достоверных сведений о том, что его матери и сестре удалось уехать из Петербурга в Данию. Только после этого он начал готовиться к своему собственному бегству на юг.

Истории о бегстве, возможно, ни на йоту не отличаются друг от друга, однако то, что может казаться повторением для тех, кому не пришлось этого пережить, оставляет незаживающую рану в душе каждого человека, за которым охотились как за диким зверем.

Бегству Георгия способствовало ухудшающееся положение с продовольствием, поскольку все правительственные учреждения, включая и его комитет, отправляли на юг небольшие делегации для того, чтобы реквизировать продукты питания. Украина была занята немцами, и поэтому Георгий, один офицер военно-воздушных сил, два морских офицера и один матрос были посланы в Воронеж. Матрос был для них хорошим прикрытием, потому что большинство из них перебежали к красным. Георгий взял с собой две дешифровальные книги. Он вспоминал позже о двух больших томах с номерами 96 и 97, в которых слова были заменены цифрами. Он сжёг их где-то по дороге, но они послужили поводом для начавшегося практически сразу же преследования.

В Воронеже он разыскал бывшего инспектора Марьевки, который переехал в город. А он, в свою очередь, нашёл им проводника, которому уже не один раз доводилось пробираться через немецкую линию. Правда, сначала они сели на поезд, чтобы проехать сто шестьдесят вёрст через украинскую степь в южном направлении. Днём они прятались в деревенских избах, а оставшуюся часть пути проделывали лунными ночами в телеге. Они сняли военную форму и переоделись в штатское, хотя, в случае ареста, это послужило бы для них дополнительным источником опасности.

Их путь проходил недалеко от Марьевки. Во время своего последнего приезда сюда Георгию удалось со своими тремя борзыми голыми руками поймать волка-трёхлетку; для восемнадцатилетнего охотника это было знаменательным достижением. Когда они ехали по тряской дороге под светлым небом, усеянным звёздами, Георгию показалось, что он слышит лай охотничьих собак и снова чувствует буйное волнение той отчаянной скачки; но ни один звук не нарушал бесконечную тишину степи, кроме скрипа колёс телеги. Радостное воспоминание об охоте обернулось гнетущей подавленностью; теперь он сам и его друзья стали преследуемой добычей.

Наконец он заснул от безмерной усталости и неожиданно вскочил в четыре часа утра, когда услышал рядом немецкую речь. С чувством глубокого облегчения Георгий и его спутники поняли, что находятся в безопасности. Георгий поехал дальше, в Харьков, где у него были друзья, а оттуда он добрался до Крыма. Как оказалось, это было счастливое решение, потому что вскоре после этого Харьков заняли красные и сразу же приступили к его поискам. Эта поездка Георгия продолжалась больше месяца.

Значительное большинство населения Крыма было настроено против большевиков. Многие позднее бежали с Украины, когда её заняли красные, и пытались найти какие-то возможности для того, чтобы переправиться в другую часть России.

Георгий тоже надеялся добраться до владений своей семьи на Урале, однако ему не удалось уехать дальше Ростова. Если бы у него это получилось, он бы попал прямо в мышеловку. Вместо этого он снова поступил на морскую службу.

Георгий в Ялте

Георгий хорошо знал Ялту ещё с того времени, когда он жил у своей тёти во время японской войны. На всех виллах жили люди, потому что Крым считался вначале надёжным убежищем, местом, где можно было спокойно переждать, пока не улягутся волнения. Он часто бывал у своих живущих на побережье родственников и обещал их предупредить, если дальнейшее промедление будет становиться опасным.

В предвоенные годы императорско-русское правительство начало разработку крупномасштабного, долгосрочного проекта развития огромной империи, свою роль должны были играть и окружающие «колонии». При этом возникла щекотливая проблема в отношении бухарского эмира, который, несомненно, заслужил своими злодеяниями того, чтобы быть повешенным. Однако столкновение с эмиром могло бы повлечь за собой нежелательные последствия в отношениях с соседним Афганистаном и привести к такому развитию событий, как это было, например, во время кавказской войны, а этого необходимо было избежать во что бы то ни стало. После всех трудностей со снабжением своего флота, с которыми пришлось столкнуться Рождественскому во время его долгого пути на Дальний Восток, Россия была прежде всего заинтересована в выходе в Персидский залив. Однако считалось, что будет умнее подождать до тех пор, пока не произойдёт неминуемое ослабление английского влияния в Индии. Персия всегда была готова вести переговоры, в то время как враждебно настроенный Афганистан мог только представлять опасность в тылу любой будущей морской базы.

Результатом подобных рассуждений стало то, что эмира осыпали золотом, а в конце концов он получил возможность поселиться в роскошной вилле на Крымском побережье, где ему время от времени наносили визиты его соседи.

В хаосе дальнейших событий Георгий не мог предугадать, что станет с ним дальше.

Штаб-квартира флота Белой армии размещалась в бывшем губернаторском дворце. Расположенное на самом верху небольшого холма, это здание возвышалось над городом Севастополем, который простирался, спускаясь по отвесным склонам, до самой долины. Отсюда были видны все улицы, ведущие к городу, Малахов курган, Балаклавская бухта на севере, улица, ведущая к Байдарским воротам на востоке, а также Ялта.

Когда однажды днём Георгий сидел один в своём бюро, он вдруг вскочил от неожиданности, потому что услышал, как с французского флагманского корабля «Жан Бар» было произведено три выстрела, что означало, что все должны немедленно явиться на корабль. Часом позже в районе Малахова кургана и Балаклавы началась артиллерийская стрельба. На улицах Севастополя появились французские морские патрули; французы покидали свою штаб-квартиру на главной площади напротив Графской пристани, названной так в честь знаменитого графа Тотлебена, героического защитника Севастополя во время Крымской войны. Пристань представляла собой красивую аркаду с двумя рядами белых колонн, от которых к воде спускалась мраморная лестница.

Большевики между тем продолжали своё наступление; орудия, установленные на французских военных кораблях, стоявших в бухте на якоре, лишь слабо отвечали на их артиллерийский огонь. А англичане, проявив беспечность, переправили два орудия своего единственного крейсера «Калипсо» на землю и потащили их на линию фронта.

Западные союзники обещали верховному командованию Белой армии поддержку как на суше, так и на море. Севастополь был одновременно военным портом и крепостью; его защита имела решающее значение, если речь шла о том, чтобы удержать Крым. Однако в апреле 1919 года и без того не слишком активная помощь союзников прекратилась совсем, отчасти под давлением своих собственных правительств, отчасти под влиянием коммунистической пропаганды. Команда французского военного корабля устроила бунт под руководством матроса Марти, который стал позже депутатом французского парламента от коммунистической партии.

Под давлением союзников адмирал Саблин отдал приказ остаткам русского флота сняться с якоря и взять курс на юг, в Новороссийск, в то время как французы начали готовиться к сдаче Севастополя большевикам. Они предпочли сделать это без участия Белой армии в качестве свидетеля.

Ещё перед отъездом Саблина некоторые офицеры Балтийского флота слышали, что генерал Юденич готовится к открытию нового фронта на севере, чтобы идти на Петроград. Они просили разрешения идти в Балтийское море через Дарданеллы и Средиземное море на большой яхте «Лукулл» водоизмещением в триста тонн. А пока они оставались на месте в твёрдой решимости защищать Севастополь до конца. Последние часы их пребывания там прошли в чрезвычайно напряжённой обстановке, поскольку за их спиной французы вели переговоры с Красной армией.

Перед отплытием яхты русские офицеры присутствовали в соборе на богослужении по случаю страстной пятницы – последнем для них богослужении на русской земле.

Французский адмирал Амэт попытался побудить команду «Лукулла» спустить Андреевский флаг, но команда не сдалась. Последним жестом доброй воли с его стороны было то, что он гарантировал кораблю безопасный проход в Дарданеллы, а оттуда в Средиземное и далее в Балтийское море. Вся команда выстроилась на палубе, «Лукулл» поднял самый большой из имевшихся на корабле Андреевский флаг и покинул Севастопольскую бухту под салют французских военных кораблей. Это был последний русский корабль императорского флота, отплывший от Крымского побережья.

Для русских пасхальные праздники – символ надежды и радости, но та пасхальная ночь 19 апреля 1919 года была мрачной. Корабль был переполнен, и у молодых офицеров не оставалось другого выбора, как разместиться прямо на палубе, среди них был и Георгий. Море штормило, волны ударялись о борт, и, когда корабль стало качать, у Георгия началась морская болезнь. Один из офицеров взял на корабль огромного дога, который, видимо, уловил запах борзых, исходящий от одежды Георгия, поскольку вскоре он уже расположился рядом с ним. Взглянув на собаку, Георгий увидел, как по щекам животного катятся крупные слёзы. В своём глубоком несчастье он прижался к собаке.

Пройдя мимо Константинополя, они приплыли в порт Пирей, где «Лукулл» вынужден был остаться.

Плавание на корабле подошло к концу, каждый был предоставлен теперь самому себе. Георгий не собирался покидать Россию, но это было неизбежно, и такой ход событий поразил его в самое сердце.

Эмиграция

У дяди Георгия, графа Сергея Александровича Строганова, одного из самых богатых людей России, был ещё дом в Эз, на французской Ривьере, и квартира в Париже. Но, по желанию Николая II, все русские, жившие за границей, должны были в 1915 году вернуть в Россию все свои валютные запасы; царь сам первым показал в этом пример. Тем временем графиня Ольга и её дочь Элен добрались до Англии. Побыв немного у своего дяди, Георгий поехал к ним. Чтобы закончить своё образование, он в течение трёх лет посещал в Англии Оксфордский университет.

Его молодость, некоторая беспечность и способность надолго сохранять дружбу помогли ему справиться с трудностями эмиграции, дали возможность выдержать изменения, произошедшие в его жизни. Он и на чужбине чувствовал себя, как дома. Многие из его соотечественников, находившиеся в точно таком же положении, не были так счастливо предрасположены, как он. В будущем Георгию предстояло принимать нелёгкие решения, часто отказываясь при этом от своей свободы.

Несколько лет он прожил в Париже, но, в конце концов, решил окончательно переехать в Соединённые Штаты. Огромные размеры страны, сердечная теплота её жителей значительно больше нравились ему, чем перенаселённые западноевропейские страны, где эмигрантов в лучшем случае терпели, не давая им возможности полностью приспособиться.

Во всяком случае, все русские верили, что их возвращение на родину вскоре состоится. В определённом смысле они «сидели на чемоданах». Французская революция казалась им в этом смысле вдохновляющим примером.

Во время второй мировой войны

Вторая мировая война означала для Советов наступление решающего кризиса. Если бы Гитлер и Розенберг не проводили такую безумную политику, дела с коммунизмом обстояли бы совсем плохо. Но когда русский народ понял, что произошла лишь замена одной формы угнетения на другую, он, как это было уже не раз в русской истории, поднялся на борьбу против чужеземных захватчиков.

Так получилось, что на долю Георгия выпало стать непосредственным участником надвигающихся событий. Пока он, находясь в Соединённых Штатах, ещё ждал дальнейшего их развития, некоторые из его родственников уже были на войне. Его мать в то время жила в Париже, а сестра в Англии. Когда в 1941 году Германия объявила Соединённым Штатам войну, Георгий сразу же попытался добиться зачисления в американский флот. Дело осложнялось тем, что у него не было документов о получении им гражданства. Он затребовал их из Европы, когда там началась война, но они ещё не были получены.

М-р Олдрич, сестра которого была замужем за Джоном Рокфеллером, морским офицером, рекомендовал Георгия Щербатова-Строганова адмиралу Якобсу, начальнику отдела кадров американского флота. Там, несомненно, мог пригодиться человек его происхождения и с его знанием русского языка. Документы о получении гражданства всё ещё не были найдены. Тем не менее Георгий ходатайствовал о зачислении его добровольцем с тем, чтобы, как он говорил, «ознакомиться со всеми сторонами дела, поскольку речь, в конце концов, все-таки шла о другом флоте». Через три месяца, в декабре 1942 года, он стал лейтенантом флота и американским гражданином. После двух месяцев учёбы в Форт-Скайлер он успешно сдал в Нью-Йорке экзамен и был откомандирован на морскую базу в Филадельфии. Он жил у друзей, Уайденеров, и каждое утро в течение месяца являлся на службу. А затем он неожиданно был направлен в Вашингтон – «со степенью срочности номер один, что само по себе было значительно во флоте любой страны», – как философски заметил Георгий.

В Вашингтоне формировались языковые группы на случай возможной в будущем высадки американского десанта. Группы состояли из пятнадцати человек рядовых и ещё семи офицеров. В лагере Краудер Георгию было поручено руководство «русской» группой войск связи. В лагере было размещено семьдесят пять тысяч солдат; температура воздуха поднималась выше сорока градусов, а вокруг не было ни одного дерева. Через три месяца, в октябре, Георгий со своей группой был отправлен в Англию.

Эти группы действовали «совершенно секретно» и подчинялись непосредственно адмиралу Кингу. Они не имели права без его разрешения расходиться больше, чем на двадцать четыре часа, а также не должны были выполнять ничьей другой команды.

Главнокомандующий всеми военно-морскими силами в Европе, адмирал Штарк, был сердечно рад их приезду, поскольку они были единственной группой и в армии, и на флоте, говорящей по-русски, а работать приходилось с большой по численности советской военной миссией под командованием адмирала Харламова, ставшего позднее командующим Балтийским флотом.

В начале 1944 года представители Советской армии были приглашены в Вулакондскую бухту в Ирландском море, где они должны были осуществлять наблюдение за подготовкой союзников к высадке во Франции. Руководил всем этим морской атташе капитан Миллер, позднее – адмирал Миллер, и офицер по делам печати на флоте.

Это была первая встреча Георгия с советскими русскими. Вначале его отношение к адмиралу было сдержанно-вежливым, так как груз прошлого был тяжким бременем для них обоих. Однако общий родной язык, верный тон, который Георгию сразу же удалось найти, и его непринуждённая манера общаться помогли навести мосты через разделявшую их пропасть. Советский адмирал, несмотря на своё более высокое служебное положение, стал вскоре относиться к Георгию с уважением и доверием. Однажды Харламов спросил неожиданно, есть ли у него возможность связаться по телефону со своей семьёй в Лондоне. «Я хотел бы, чтобы они покинули город, если будет воздушный налёт», – сказал он. Георгия соединили по телефону непосредственно с его родными. В ту же самую ночь на Лондон действительно был совершён массированный воздушный налёт. Это повторялось несколько раз, и Георгий мог только предполагать, что советскому посольству, с которым Харламов поддерживал связь, об этих налётах было известно заранее. Советы никогда не передавали эту информацию своим британским союзникам, хотя им, наоборот, сразу сообщались все подробности относительно поставок оружия, о котором они так просили.

В марте 1944 года президент Рузвельт передал советскому Северному флоту, состоявшему только из эсминцев, построенный в 1921 году модернизированный крейсер «Милуоки». Корабль был оснащён самыми современными радарными установками. Георгий сопровождал этот крейсер и провёл вместе с советскими моряками целый месяц в России. В пути их эскортировали корабли британского флота, чтобы обеспечить безопасность на случай возможного столкновения с немецким суперлинкором «Тирпиц», затаившимся в водах норвежских фиордов. «Тирпиц», в конце концов, был потоплен британскими самолётами.

В конце марта они приплыли в Мурманск. В течение сорока восьми часов после их прибытия двадцать пять американских офицеров и двести пятьдесят человек команды были заменены тем же количеством русских офицеров и матросов. Русские моряки были в восторге от душевых комнат с горячей водой и один за другим принимали душ.

Георгий был здесь в качестве представителя американского командира корабля, который привёл сюда крейсер. На нового советского командира, контр-адмирала, «подарок» произвёл очень большое впечатление, точно также, как и на всех остальных офицеров высокого ранга, которые приезжали сюда из Москвы и Ленинграда и проводили на корабле целый день.

Около пяти часов вечера и американцы, и русские покидали корабль, а на борту оставался только собственно экипаж судна. Георгий мог откровенно обсуждать с русскими в их каютах любые темы, поскольку было известно, что здесь нет подслушивающих устройств. Советский флот не так сильно пострадал от сталинских чисток, как Красная армия. В процессе разговоров и на основе более поздних знакомств у Георгия сложилось впечатление, что девяносто восемь процентов морских офицеров были только военными людьми и отнюдь не коммунистами. Они боролись за Россию, а не за режим. В Мурманске, позднее в Ялте и на Дальнем Востоке Георгий нередко слышал, как они говорили: «Надо пойти купить водки. Правда, она стоит десять рублей, но если предъявить партбилет, то она обойдётся только в пять рублей. Это единственное, на что он годится». Они знали, что брат Георгия участвовал в Цусимском сражении на крейсере «Россия», и постоянно повторяли: «Мы много слышали о вашей семье, и нас можно считать коммунистами не в большей степени, чем вас. Мы только защищаем свою родину».

Они ненавидели войска НКВД и говорили, что во время немецких налётов они уходят за третью линию окопов. Они рассказывали, что высшее руководство Советской армии и штаба было полностью уничтожено перед началом войны, поэтому у Сталина и были такие трудности после нападения немцев на Россию. По их словам, во время чисток было расстреляно также свыше ста тысяч младших офицеров.

Крейсер «Милуоки» был переименован и назывался теперь «Мурманск». Его командир, русский контр-адмирал в возрасте за 60 лет, вёл себя чрезвычайно корректно по отношению к Георгию, но и весьма прохладно. Через неделю после передачи крейсера он сказал ему: «Не хотите ли вы посидеть у меня в каюте и выпить немного?» После нескольких глотков он спросил:

«Щербатов! Князь?»

«Да».

«А где вы жили в России?»

«Недалеко от Воронежа».

«А я родился в Россоши».

«Это в сорока верстах от нашего имения», – сказал Георгий.

«Я много слышал о вашем отце и о вашей семье. Это была очень хорошая семья, которая много сделала для крестьян. Там все вас очень уважали. Что стало с вами со всеми?» Георгий ответил: «Мой отец умер в 1915 году, мои мать и сестра бежали». Адмирал сказал: «Я рад, что вам удалось спастись». Затем он добавил: «Я хочу сказать вам следующее: случилось многое из того, что не должно было случиться и за что мы не несём ответственности». Затем он стал таким же сдержанным, как и раньше. Однако это был волнующий разговор и к тому же по тем временам очень рискованный, хотя адмирал, конечно, знал, что Георгий никому не расскажет о нём. Был конец апреля, но кругом лежал двухметровый слой снега. О прогулках не могло быть и речи; вокруг не было ни деревьев, ни кустарника. Ничего.

Обратно в Англию американский экипаж вернулся на небольших британских эсминцах.

День высадки войск во Франции приближался. Группа Георгия была переведена в Плимут, где их на это время разместили в глубоком подземном бункере; затем они вернулись в их штаб-квартиру в Лондоне.

Высадка из-за плохой погоды была перенесена на двадцать четыре часа. Среди ночи с небольшого катера, находящегося далеко в море, пришла радиограмма: «Не смог попасть на место встречи, продолжаю операцию один». Для задержания этого катера, который мог раскрыть всю операцию, срочно был выслан эсминец.

Генерал Лорд, начальник штаба у генерала Эйзенхауэра, главнокомандующего экспедиционными войсками союзников в Западной Европе, после удачной высадки вылетел в Париж с первым самолётом союзников 25 августа. Георгий сопровождал его. Они хотели приземлиться в Шартре и оттуда на джипе поехать в Париж, но появился курьер и сказал: «Только что открыли Орли». Они полетели в Орли, а уже оттуда поехали в Париж. По дороге их останавливали восторженные люди, которые каждого обнимали и целовали.

В 1815 году, сто тридцать лет назад, прадед Георгия, граф Сергей Григорьевич Строганов, был одним из первых, кто после наполеоновских войн вошёл в Париж во главе победоносной армии. Для Георгия история повторилась таким странным и драматичным образом.

Принимая во внимание, что он был сотрудником генерала Лорда, в Париже к Георгию отнеслись как к другу. Генералы были размещены в гостинице “George V”, полковники – в “Prince de Galles”, а отель “Royal Monceau” был предоставлен в распоряжение морских офицеров.

Георгий жил в апартаменте рядом с генералом Лордом в отеле “George V”. В анфиладе комнат другого этажа проходила конференция: каждые две недели в Париж приезжали генералы различных воинских соединений для того, чтобы обсудить военное положение.

У Георгия, единственного из офицеров, были ключи от всех этих комнат. Он присутствовал на всех заседаниях, какими бы секретными они ни были.

В то время только на флоте была группа в составе людей, говоривших по-русски; в армии такой группы не было.

Один или два раза в неделю Георгий сопровождал генерала Лорда в его поездках в Версаль на доклад к генералу Эйзенхауэру.

Вскоре Георгий получил задание создать группу из семидесяти пяти человек рядового состава и двадцати пяти офицеров. Все они должны были говорить по-русски. Большинство из тех людей, о которых в данном случае могла бы идти речь, находились или на фронте, или служили в разведке. Некоторые из солдат, говорившие по-русски, даже не имели американского гражданства, поскольку жившие во Франции белоэмигранты призывались в армию без соблюдения каких-либо предварительных формальностей. В американской армии можно было служить, не являясь американским гражданином, но это не допускали на флоте.

В поисках подходящих для него людей он сначала поехал в Виттель, чтобы поговорить с генералом Деверсом, командующим 12-й группой армий. Оттуда его путь шёл вдоль границы в северном направлении через Эльзас-Лотарингию.

Где-то в конце ноября, находясь в Намюре, он получил известие о прорыве немцев, хотя в американской штаб-квартире об этом ещё не знали. С продовольствием было очень плохо. Для того, чтобы они снова смогли пополнить свой паёк, им предложили ресторан, находящийся между Льежем и Спа; там они узнали, что немцы вступили в Бастонь, а американские соединения отступают. Все молодые бельгийцы бежали оттуда в страхе, что их заберут служить в немецкую армию.

Трудности начались тогда, когда союзники ошибочно предположили, что Антверпен будет взят немцами. Поскольку в октябре 1944 года американские войска стояли на бельгийской границе, практически во Франции, коммуникационная линия растянулась на пятьсот километров. По распоряжению генерала Лорда въезды и выезды на всех улицах были промаркированы двумя цветами, всякое другое движение, даже на велосипедах, было запрещено. Грузовики двигались колонной в пятьсот километров, с расстоянием в двадцать метров друг от друга. Каждые двадцать четыре часа подвозилось восемнадцать тысяч тонн необходимых грузов, в том числе продовольствия. Немецкая авиация, уже не располагавшая к тому времени большим числом самолётов, не могла этому помешать.

Георгий всё ещё пытался набрать людей в свою группу, но полковники из G-2 сказали ему: «Забудьте об этом; у нас на это больше нет времени».

Он отправился в Ахен, который по-прежнему был занят американцами. Остановившись по пути переночевать в гостинице, он наблюдал, как шестнадцатилетние ребята, запасшись карманными фонариками, собирались в лес на поиски немцев. Но вместо того, чтобы ехать в Ахен, Георгию пришлось отправиться в Эйпен. Там в кармане кителя одного убитого немецкого офицера был найден весь план Арденнской операции, включая многочисленные подробности: так, например, в операции предполагалось, в частности, задействовать джипы с американскими опознавательными знаками и с людьми в них, говорящими по-английски. Чтобы избежать столкновения со своими, при встрече нужно было приподнять каску.

В последующие три дня Георгий остерегался поднимать руку к своей каске. Затем он поехал в Голландию, в Маастрихт, чтобы там отчитаться о своей работе в G-2.

Георгий носил морской мундир, серую каску и сапоги английского производства. Когда часовые, проверявшие документы, приняли его за немца, он пришёл в ужас, а когда он докладывал начальству, что приехал из Спа, на него посмотрели испытующе и сказали: «В Спа сегодня утром вошли немецкие танки». Георгий повторил настойчиво: «Я уехал оттуда в двенадцать часов и не видел немецких танков». Положение становилось всё более запутанным. Георгий снова поехал обратно через Льеж и Намюр в направлении Вердена, где находился большой лагерь немецких военнопленных.

Комендант лагеря пригласил его на ужин и уже открыл бутылку шампанского; но, когда они сели за стол, зазвонил телефон, а затем раздался страшный шум. «У нас уже не остаётся времени на ужин», – крикнул комендант. У него в лагере было пять тысяч немецких военнопленных, а сейчас неподалёку был выброшен немецкий военно-парашютный десант.

В это же время высадился парашютный десант под Парижем, недалеко от вокзала Сен Лазар. Семьдесят пять немецких парашютистов получили задание взорвать стоявший там специальный поезд Эйзенхауэра. Когда Георгий три или четыре дня спустя приехал на джипе в Париж, ему оказалось проще доехать до штаба фронта, чем до гостиницы.

И всё-таки ему удалось во время этих своих сумасшедших поездок собрать группу из ста человек. В Нейи (генерал Конрад) и в G-2 (генерал Лорд) им мог быть прочитан краткий переводческий учебный курс. Курсами руководил белоэмигрант граф Шувалов, чей предок явился когда-то основателем Московского университета. А он теперь был американским гражданином и майором 82-й парашютно-десантной дивизии.

Конференция в Ялте «Homo homini lupus est»

В начале января 1945 года состоящая из двадцати трёх человек «Рус-скоговорящая группа связи и коммуникаций военно-морского ведомства США» получила строго секретный приказ явиться в Неаполь в распоряжение адмирала Хевиса, командующего Средиземноморским флотом. Георгий Щербатов-Строганов и его сотрудники вылетали туда на самолёте адмирала Кирка, оттуда они должны были сопровождать адмирала Хевиса, направлявшегося на своём крейсере в Палермо. Сразу же после прибытия их без какого-либо предварительного оповещения переместили на «Кэтоктин», отплывший из Палермо в «неизвестном направлении». В открытом море они узнали, что плывут на конференцию «большой тройки», которая должна состояться в Крыму, в Ялте.

Это известие просто сразило Георгия, он почувствовал непреодолимое желание побыть одному. Часами он стоял на палубе и смотрел на вскипающую за кормой воду, в то время как корабль, рассекая голубые волны, плыл к Чёрному морю. Целый поток воспоминаний о 1918 и 1919 годах, которые он так долго отгонял от себя в своих мыслях, снова нахлынул на него.

Он вспоминал о том, как они жили в имении, на любимой природе; он думал о смерти своего брата, а затем и отца в 1915 году; о своей службе в Российском императорском флоте, о Москве во время революции и беспощадных репрессиях, принявших особенно жестокий характер после покушения на Ленина, о своём полном приключений побеге и об окончательном отъезде – тогда тоже «в неизвестном направлении» и с неясной целью.

В его личной судьбе, казалось, уравновесились добро и зло. Он возвращался, являясь офицером самого сильного флота в мире, и в качестве члена делегации американского президента.

«Кэтоктин» был построен во время войны специально для военных операций по высадке десанта: команда корабля состояла из трёхсот человек, его сопровождали четыре миноносца и ещё один грузовой корабль. Это были первые американские военные корабли, пересекавшие за последние двадцать пять лет Босфор.

Ветреным и туманным январским утром им навстречу вышло несколько советских эсминцев, чтобы в соответствии с церемониалом сопровождать их во время захода в Севастопольский порт. Всё происходило так, как будто слегка приподнялся упавший занавес, как будто немного приоткрылась закрывшаяся в 1919 году граница, чтобы предоставить им возможность провести несколько недель на Крымском побережье. По кораблю распространилась весть, что Георгий знает Крым, так как бывал здесь раньше; и вот вокруг него уже толпились офицеры и рядовые члены команды, засыпая его вопросами.

Когда они приближались к побережью, их приветствовала своими залпами батарея орудий, установленных на набережной. «Кэтоктин» хотел ответить на салют, однако на корабле были только боевые патроны. Находившийся на борту советский офицер заявил без колебаний: «Ничего страшного! Стреляйте, а если во что-нибудь попадёте, то это ничего!»

Несмотря на такое дружеское поощрение, «Кэтоктин» развернул свои орудия на юг и произвёл выстрелы в сторону открытого моря. В городе отчётливо были видны следы разрушений, которым он подвергся за полтора года немецкой оккупации. Советские офицеры подтвердили чуть ли не с гордостью, что в Севастополе, городе с более чем двухсоттысячным населением, остались неразрушенными только семь зданий.

На следующий день шлюпка, спущенная с «Кэтоктина», причалила к Графской пристани. На какое-то мгновение Георгию показалось, что здесь ничего не изменилось. Белая колоннада возвышалась на своём прежнем месте; на матросах была та же форма с такой же, как и раньше, надписью на бескозырках «Черноморский флот». Но сам город был так же разорён, как и другие европейские портовые города.

Командующим Черноморским флотом был адмирал Октябрьский – его фамилия звучала как псевдоним из времён революции.

Он сам в то время был болен, поэтому все вопросы решались с его заместителем по политработе.

И хотя конференция должна была проходить в Ливадии, американские морские пехотинцы высадились не только в районе Ялты, а растянулись по побережью на расстояние в сто шестьдесят километров. Флотские соединения прибыли сюда на десять дней раньше президента и должны были оставаться в Крыму в течение пяти недель. Сама конференция продолжалась десять дней и закончилась 10 февраля 1945 года. На берег было высажено более двух тысяч человек с полным снаряжением; это были радиопередатчики, грузовые машины и джипы, гарнизонные лавки с такими предметами роскоши, как радиоприёмники и часы, все материалы, необходимые для ремонта, большое количество продуктов, оборудование для спальных комнат и кабинетов, медицинские приборы и три небольших больницы, которые должны были быть поставлены в Ливадии, Севастополе и на аэродроме в Саки – в семидесяти километрах севернее от Севастополя; кроме того, там было сто телефонных мачт. На борту «Кэтоктина» находилась большая приёмно-передающая станция, что позволяло как вести переговоры, так и передавать их.

Советский начальник штаба, с которым было необходимо решать любую проблему, включая охрану машин, которым предстояло перевезти президента и его сопровождение через Чёрное море, выполнял любое желание американцев. То, в каком объёме, насколько эффективно и в какие короткие сроки американцами была осуществлена операция по высадке десанта, превзошло все ожидания русских и просто лишило их дара речи.

Если должна была быть сделана какая-то работа, за её выполнение брались немедленно, невзирая на воинские звания и служебные ранги. Объём и количество снаряжения и снабжения, которые были в распоряжении американского флота, безмерно поразили Советы. Не зная, как они смогут удержать всё под контролем, они просто отказались от этого, сдались, махнув на всё рукой.

После того, как грузовое судно встало на якорь в акватории порта, несколько сотен русских матросов помогали американцам его разгружать. Сначала всё оборудование было перевезено на пирс, а затем на грузовиках и джипах по неровным горным дорогам было доставлено в Ялту. Прибегнуть к таким сложностям пришлось потому, что в ялтинском порту смог встать на якорь только один-единственный эсминец. На нём были устроены прачечные и душевые для тех членов американской делегации, у которых не было таких удобств на берегу.

На аэродроме в Саки, куда должны были прибыть наиболее высокопоставленные члены союзнической делегации, не было ни домов, где мог бы разместиться персонал военной авиации, ни станций технического обслуживания, ни оборудования для ремонтных работ. Всё это неожиданно выросло здесь, как из-под земли или как по мановению волшебной палочки.

В течение одной недели американские моряки проложили свою собственную телефонную линию, протянувшуюся по извилистым горным дорогам на расстояние свыше семидесяти километров, от Ливадии до Севастополя. Они также построили радиостанцию на высокой скалистой вершине Ай-Петри, возвышавшейся над Ялтой. Тем самым была обеспечена прямая телеграфная связь с Москвой, Лондоном, Парижем, Вашингтоном через Оран и Сидней в Австралии. Советы, которые сначала заявили, что это невозможно осуществить, были просто поражены.

Начиная с этого момента, американцы получили полную свободу действий во всём, что они считали необходимым сделать. Казались позабытыми всякая сдержанность и страх перед репрессиями, которые могли последовать в качестве наказания за братание и просто дружбу с иностранцами; снова, как в старые добрые времена, проявились подлинно русские черты характера, такие, как гостеприимство и сердечность. Возможностей для личных контактов и разговоров было бесчисленное множество.

Георгий заметил, что вскоре исчезло первоначальное недоверие, вызванное его именем. Он был не только частью общего для всех русских прошлого, но ещё и представителем славных традиций русского флота, которыми все гордились, но чтить которые стало вновь возможно лишь с недавнего времени. Офицеры Черноморского флота показали Георгию памятники русским адмиралам Корнилову и Нахимову, героям Крымской войны предыдущего столетия; они с благоговением произносили имена знаменитых защитников Севастополя – графа Тотлебена, князя Виктора Васильчикова и других генералов этой битвы. Улицы разрушенного города, как подчёркивал Георгий, расчищались от руин и завалов советскими моряками.

От одного высокопоставленного сотрудника НКВД по фамилии Ермолов Георгий получил разрешение ездить на своём джипе по всей южной части Крымского полуострова; он был глубоко подавлен теми изменениями, которые произошли в этой некогда цветущей местности. Несмотря на не слишком значительный урон, нанесённый войной этой юго-западной полосе земли, зрелище было тяжким и удручающим.

До революции население Крыма состояло в основном из татар – потомков тех крымских татар, которые поселились здесь ещё во времена Чингисхана. Царское правительство стремилось к уважению их прав как национального меньшинства и пыталось избегать вмешательства в народные обычаи и исламский культ. Необыкновенно чистые белые дома и живописные мечети придавали особый характер всей этой области с её ухоженными виноградниками и пышной субтропической растительностью.

Пропали белые деревеньки с уходящими в небо минаретами, с которых муэдзины призывали верующих на молитву. Маленькие дома были убогими и неухоженными, двери косо болтались на петлях, окна были залатаны картоном, а в пришедших в запустение садах и виноградниках кое-где бродили бездомные козы.

Жители, производившие впечатление несчастных и забитых людей, напомнили Георгию «белый сброд» в американских южных штатах.

Ни малейшего намёка на какие-нибудь сельские работы и ни одного татарина не видно было вокруг.

Когда он спросил у русских, куда подевались все местные жители, ему сказали, что они выразили желание объединиться с другими татарами, живущими на Урале и в Сибири. Однако вскоре он узнал, что они были депортированы, причём в совершенно жутких условиях, как скот.

Это был один из признаков той, практически отрицаемой на Западе действительности.

От подножия обрывистых, красноватых гранитных скал к морю террасами, как по гигантским ступеням, спускались великолепные ботанические сады. Они были заложены здесь, на бесплодной каменистой, покрытой частыми мелкими кустарниками почве основателем Одессы герцогом де Ришелье, великим князем Михаилом Николаевичем и энергичным и деятельным наместником на Кавказе князем Воронцовым[60]. До революции эти сады были открыты для всех. Сейчас общедоступными являются только два или три из них.

Цветущие рододендроны, пушистая мимоза и ковры из ириса, занавеси из светло-лиловых глициний и белых кувшинок отражались в тихих прудах под застывшими над ними кедрами. Редчайшие деревья обрамляли захватывающий дух своей красотой вид на чёрно-синее море.

Дорога, ведущая от моря, извивалась вверх по склону мимо отвесных, ярко-зелёных долин, мимо журчащих ручьёв, фруктовых садов и виноградников. Она вела в Бахчисарай, бывшую столицу крымских ханов из рода Гирея[61]. Со стройными башнями минаретов и ажурными балконами их сказочный замок стоял посреди таинственных обнесённых оградой садов. В бесконечной череде комнат, выложенных метлахской плиткой, обшитых панелями или украшенных золотом стоял запах затхлости, пыли и розового масла. Как в замечательной балладе Пушкина, из того же самого фонтана капали вечные слёзы. Екатерина II во время своего знаменитого путешествия на юг, которое так мастерски организовал Потёмкин, спала здесь в одной из комнат, с потолка которой на неё смотрело бесчисленное множество маленьких зеркал. Белые и синие верстовые столбы всё ещё стояли по краям дороги, обозначая проделанный ею путь.

Можно было надеяться, что это захватывающее по своей красоте обрамление, которого почти не коснулись война, и запустение побудят главных участников предстоящей конференции к благоразумию, добросердечию и умеренности. Однако демоны, открывшие путь нацистской идеологии и развязавшие гитлеровскую войну, всё-таки отравили эту атмосферу.

Американская делегация разместилась в бывшей летней резиденции русских царей в Ливадии, в восьми километрах западнее Ялты. Воздвигнутое в конце XIX века из белого мрамора здание расположилось в большом субтропическом парке. Вначале планировалось построить виллу, поэтому огромные залы напоминают отели на Ривьере, правда, в более роскошном варианте. Американцы нашли здание в грязном и запущенном состоянии. Они сразу же принялись за дело и оборудовали комнаты для президента в бывшем кабинете и библиотеке царя Николая II; непосредственно оттуда можно было пройти в бальный зал, где, с учётом огромных размеров здания и болезни Рузвельта, и должно было пройти большинство заседаний. Американского президента сопровождала его дочь, миссис Беттигер.

Адмирал Кинг и генерал Маршалл были размещены в верхних покоях царицы, куда можно было пройти через сад по отдельной лестнице. Существование этой лестницы давало повод к двусмысленным глупым шуточкам об отношениях между царицей и Распутиным.

Делегация была очень многочисленной, и получилось так, что адмиралам и генералам часто приходилось жить вдвоём в одной комнате, к тому же без собственной ванной комнаты. Более молодые сотрудники американского представительства устроились во флигеле, где раньше жила «дворня» и где теперь разместилась ещё гарнизонная лавка, в которой можно было купить буквально всё. Здесь же было и бюро по снабжению.

Но самое трудное задание, стоявшее перед американскими моряками, заключалось в борьбе с паразитами, которые раньше всегда отступали перед сильными и обычно безотказно действовавшими средствами. Наконец когда стало ясно, что всё новые «контингенты» клопов появляются здесь с приходом русских женщин, которые занимались уборкой и стиркой, американские моряки взяли на себя и эту обязанность.

Мистер Черчилль, его дочь, миссис Сара Оливер, и британская делегация разместились во дворце князя Воронцова в Алупке, в шести километрах от Ливадии. Вся необходимая обстановка была срочно туда доставлена, но англичане также страдали из-за тесноты и клопов.

В 1918 и в 1919 годах Георгий служил в Севастополе, где тогда стоял Российский Императорский Черноморский флот. Отпуск он проводил в Алупке, посещая своих родственников. Георгий до сих пор отчётливо помнил, как молодые мамы умилялись своими детьми и просили его поддержать маленьких племянников и племянниц, сидящих верхом на львах, стоящих по бокам широкой ведущей к морю лестницы, чтобы их сфотографировать. Девочки в кружевных платьицах и с мягкими соломенными шляпами на головках или плотные маленькие мальчики в матросских костюмах с радостным смехом бросались в объятия молодого моряка под внимательными взглядами своих английских нянь. Несмотря на все подспудные страхи в те тревожные времена, упорядоченный режим для детей, казалось, служил гарантией некоторой стабильности и для взрослых, которые уже отказывались в неё верить. Последнее сообщение Георгия из Севастополя разрушило их слабую надежду на то, что окончательную катастрофу ещё можно было как-то предотвратить.

И вот теперь он снова был на том же самом месте. Когда он стоял за спинкой стула своего адмирала и смотрел через стол на Сталина, ему казалось, что он жил несколькими, не связанными друг с другом жизнями и что теперь он вернулся к прежнему, ставшему абсурдным существованию.

Сталин выбрал своей резиденцией Сук-Су, бывшую виллу семьи Юсуповых, которая была расположена пятью километрами западнее по побережью. Когда он ехал в Ялту, на всём двенадцатикилометровом участке пути, который ему нужно было проехать, через каждые сто метров стояли охранники из НКВД, повернувшись спиной к дороге, по которой в это время было запрещено любое другое движение.

Даже руководителям других делегаций приходилось иногда ждать по нескольку часов, пока они получали возможность поехать обратно к себе. Тогда шутили, что если вдруг на этой дороге случайно окажется джип, то он может беспрепятственно продолжать свой путь между двумя рядами стоящих спиной к дороге охранников. Сталин боялся летать на самолёте, и строились предположения, что в тех редких случаях, когда он ездил по железной дороге, по обеим её сторонам точно таким же образом выстраивалась охрана.

Официанты, продукты питания и вся обстановка были специально привезены из Москвы. Русские сначала никак не могли приспособиться к привычкам англосаксов и ставили на стол к завтраку вино и закуски.

Для американских офицеров и рядовых советское руководство давало обеды и ужины и устраивало всякие другие мероприятия, которые проходили как на берегу, так и на их кораблях. Состоялся великолепный концерт хора Черноморского флота, в составе которого было более ста певцов. На такое гостеприимство американцы всех рангов и званий отвечали также щедро; правда, они теперь уже стояли перед новым вызовом: не уступить русским по части выпивки. Бокалы были, якобы, только большие. И соответствующее количество водки и коньяка, тёплого шампанского или крымского вина выпивалось после каждого тоста. Последствия были ужасными. Георгий вспомнил одно спасительное средство, которое было ему знакомо ещё с тех времён, когда он служил в русском флоте: он посоветовал своим американским коллегам незадолго перед таким пиршеством проглатывать кусочек масла. Теперь они были в состоянии выдержать самые невероятные количества спиртного без каких-либо особых нежелательных последствий, чем заслужили ещё большее уважение со стороны своих русских союзников.

Пользовавшиеся большим спросом американские фильмы великодушно раздавались советским морякам. Их корабли выстраивались каждое утро вдоль борта «Кэтоктина» и ждали, когда подойдёт их очередь. Американские и советские матросы гуляли по Севастополю или брели рука об руку, пошатываясь, вдоль улиц и радостно горланили “Tipperary” – новый «Интернационал».

Русские девушки отдавали явное предпочтение американцам с их длинными волосами и возможностью покупать вещи в гарнизонной лавке, в которой было всё, от наручных часов до зубочисток.

В конце конференции американский президент подписал приказ, в соответствии с которым русские могли купить всё, что они хотели, заплатив за это только один рубль в день; генералы и адмиралы, наравне с другими, терпеливо стояли в очереди. А тайная полиция, НКВД, видимо, была занята охраной Сталина и ничем другим больше не интересовалась.

Психологическое воздействие этого безудержного взрыва взаимной дружбы сохранялось ещё долго и после конференции. Если где-то начинали говорить о Ялте, то даже самые недоверчивые из советских офицеров становились вдруг дружелюбнее. Это происходило как в Европе, так и на Дальнем Востоке.

Как ни странно, но тогда не было никаких контактов и даже телефонной связи с американской базой в Полтаве, на Украине.

На фоне такого опьяняющего настроения и под внимательным взглядом сталинских с сардоническим блеском глаз проходили заседания конференции, которой предстояло решить судьбу Центральной и Восточной Европы.

Красный диктатор был горд своим фельдмаршальским званием, которое он сам себе незаслуженно присвоил; на официальных приёмах он окружал себя военными советниками, размеры живота которых, казалось, находились в непосредственной связи с количеством звёзд на их широких погонах. Однако они ещё не забыли тех чисток, которые десять лет назад так значительно сократили их ряды, и хорошо знали, что Сталин всё ещё продолжал оставаться кавказским горным бандитом Джугашвили, привыкшим, по традиции, к беспощадной кровной мести. Когда на волне революции его вынесло на вершину абсолютной власти, он решил истребить целый народ, как будто перед ним был заклятый враг его рода. Он ослабил армию именно тогда, когда она была ему больше всего нужна. В 1939 году он чуть было не поддался панике. Послом Германии в России в то время был граф фон Шуленбург, который позже был повешен после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Он рассказывал, что «Сталин прилагал все усилия к тому, чтобы выполнить любое условие и даже любую просьбу немецкого правительства, настолько он боялся войны».

При подписании немецко-советского пакта 1939 года рядом с ним стояли Павлов, тот же самый переводчик, что и теперь в Ялте, и Молотов. После того, как фотографами в соответствии с протоколом было запечатлено его рукопожатие с Риббентропом, Сталин знаком показал им, чтобы они сделали ещё один снимок: стоящих рядом представителей НКВД и гестапо. Было совершенно очевидно, что эта мысль забавляла его, поскольку он знал, что между теми и другими не было различия.

Когда немецкие войска вторглись в Советский Союз, русские солдаты впервые за всю историю страны стали перебегать к противнику и сотнями тысяч сдаваться в плен. Бесчеловечное обращение, которому они подверглись, привело, хотя и с опозданием, к всплеску национального сопротивления. Во время разговоров Георгия с советскими офицерами они неоднократно осторожно указывали ему на существование этого глубокого душевного конфликта.

Советская армия перешла немецкую границу и быстро продвигалась вперёд, и всё-таки американская и английская позиции на переговорах были лучше, чем это признавали или хотели признать.

За несколько месяцев до этого (18 сентября 1944 года) Черчилль жаловался на Рузвельта: «Я не думаю, что президент занят решением военных вопросов больше четырёх часов в сутки. Этого явно недостаточно для Верховного главнокомандующего».

На самом деле всё, казалось, уже было решено заранее. У одного из советников президента, Харри Хопкинса, был рак, и его страдания ожесточили его. Его ненависть к Германии побудила его поддержать недальновидные планы Моргентау о мести; Хисс был разоблачён позднее как советский агент, а посол США в Москве, Харриман, совершенно неожиданно заявил: «Сталин больше не заинтересован в мировой революции».

Главная нагрузка при осуществлении воздушных налётов выпала на долю англичан, и теперь их не могло устроить ничего кроме полного уничтожения противника любой ценой.

Если подумать о том, какое влияние на внешнюю политику Антони Идена оказали британские советники Филби, Бергесс, Маклин, Блант и другие, то вполне можно было бы подвергнуть сомнению его взгляды, поскольку каждое решение, принимавшееся Иденом, шло Сталину на пользу.

Рузвельт был тяжелобольным, стоящим на пороге смерти. Его любезность и обаяние всегда скрывали присущую ему слабость. У него оставались силы на осуществление только двух своих целей: создание Организации Объединённых Наций, причём он был согласен отдать Советам три голоса по сравнению с одним у американцев; кроме того, он настаивал на поддержке со стороны России против практически уже побеждённой Японии, в обмен на Курилы и незамерзающий китайский порт Дайрен.

Он думал завоевать «Дядю Джо» своим обаянием, как это часто удавалось ему с другими, и побудить Сталина к тому, чтобы тот поддержал свободу и демократию. «Мы были все, как одна семья», – писал он с ликованием в одном из писем домой. Казалось, что он доверяет Сталину даже больше, чем Черчиллю; он позволял себе обмениваться с ним шутками и замечаниями, направленными против английских союзников. Черчилль защищался грубоватыми шутками школьника и состязался с Рузвельтом за право пользоваться расположением Сталина. Он уже не так настаивал на создании польского правительства в изгнании и проведении выборов под надзором союзников; в то же время он указал на «неуместное упоминание» о массовом убийстве поляков, устроенном Советами в Катыни, сказав, что «это только помогло Гитлеру». Однако в феврале 1945 года Гитлеру уже ничто не могло помочь.

Георгий рассказывал, что «сопротивление Черчилля было, видимо, несколько подавлено обыкновением русских много пить, потому что он совершенно неожиданно произнёс тост «за пролетариев всех стран» и пододвинул Сталину через стол небольшие листочки бумаги, на которых были записаны его предложения по пропорциональному разделу Восточной и Центральной Европы… «Они делили Европу так же просто, как если бы разрезали торт на кусочки; они передвигали туда-сюда по карте спички, в то время как среди этой подвыпившей компании беспрестанно звучали такие слова, как демократия и свобода. Это было ужасно».

Эта процедура, казалось, забавляла Сталина; он подписал английский документ размашистым росчерком. Черчилль писал позднее с гордостью: «Всё дело продлилось по времени не дольше, чем рассказать об этом».

На следующий день Сталин потребовал усиления влияния в Болгарии и Венгрии, с ним сейчас же в этом согласились. Некоторая неуверенность возникла по поводу Силезии, но Сталин сказал: «В Силезии скоро не останется ни одного немца».

За месяц до этого Черчилль писал своей жене: «Моё сердце скорбит, когда я слышу сообщения о толпах немецких женщин и детей, которые в потоках беженцев, растягивающихся на семьдесят километров, бегут по всем дорогам на Восток от наступающего врага. Но я убеждён, что они этого заслужили»[62].

Несмотря на такую уверенность, его всё-таки охватили запоздалые сомнения, и Черчилль спросил себя, не слишком ли опрометчиво он распорядился судьбой миллионов людей. Он обратился к Сталину:

«Не будет ли более благоразумно сжечь эти листочки?»

«Сохраните их!» – ответил Сталин насмешливо, а Черчилль написал домой своей жене:

«Я очень мило поговорил со Старым медведем. Чем чаще я его вижу, тем больше он мне нравится»[63].

Эти роковые листочки были написаны тем же самым Черчиллем, который в 1937 году в своём блистательном эссе о Троцком препарировал коммунистический вирус, как под микроскопом. Он писал тогда: «Любое проявление доброй воли, терпимости, примирения, сострадания или великодушия со стороны правительства или государственного деятеля ведёт к его падению… Демократия является только инструментом, который используется один раз, а затем выбрасывается; свобода – это лишь сентиментальная глупость, недостойная логически мыслящего человека… Всё это записано кровью в истории многих могущественных наций… Так выглядят коммунистическая вера и её цели. Кто предупреждён, тот вовремя вооружится!»

Своими уступками Черчилль не добился ни преимущества для своей страны, ни ускорения действий против Гитлера, ни предупредительности со стороны Рузвельта.

Георгий писал позднее: «Советы даже не ожидали, что они так легко достигнут так многого. Они были настроены на то, что им придётся долго торговаться, а получили всё бесплатно».

Он понимал каждый намёк, каждый поданный знак, еле слышно произнесённое шёпотом слово «ещё», когда они выдвигали всё новые требования, которые сразу же выполнялись. Охотнее всего он закричал бы сейчас: «Пощадите Европу!», но там не было никого, кто мог бы её защитить… ни одного француза, ни одного поляка.

И тем не менее, большую часть времени «большая тройка» проводила в дискуссиях о судьбе Польши, из-за которой Англия вступила в войну, в то время как военные и дипломатические советники беседовали в основном между собой.

Польское эмигрантское правительство было списано со счетов, Польша на востоке подверглась ампутации, а на западе была продвинута вперёд, к Германии. Германия делилась на зоны, подконтрольные союзникам, а возмещать ущерб забытой Франции должны были только Америка и Англия. Были внесены секретные оговорки, в результате чего окончательно и бесповоротно была решена судьба всех русских, находившихся в руках союзников, независимо от того, были ли это военнопленные или казаки, сумевшие уйти от коммунистов, которым они оказывали сопротивление ещё со времён революции, люди, спасавшиеся бегством во время Первой мировой войны, или войска, боровшиеся против Тито под командованием генерала Власова.

Свыше трёх с половиной миллионов человек были насильственно репатриированы, двадцать процентов из них – сразу же казнены. С лёгким сердцем было дано согласие на десять или двадцать лет рабского труда для немецких военнопленных, что в большинстве случаев было равносильно смертному приговору, «чтобы возместить ущерб, нанесённый немецким вторжением».

Бенеш поспешил открыть Чехословакию Советам, а Рузвельт задержал наступление американских войск, чтобы Советы смогли первыми войти в Прагу и Берлин.

Георгий хорошо знал подлинные интересы Российской Империи, что позволяло ему реально подойти к оценке подписанных соглашений, которые лишь на первый взгляд могли показаться выгодными. «Если говорить об отдалённой перспективе, то Россия не сможет выдержать напора той ненависти, которую она сама посеяла. Единственным ценным преобразованием можно было бы считать порт Дайрен, но и здесь кроется опасность вероятных конфликтов с Китаем и с Японией в будущем».

Однако в конце Черчилля всё-таки одолели сомнения, и он предложил «протянуть русским руку подальше в направлении Востока», от чего Рузвельт резко отмахнулся, заметив: «Тем самым мы проявили бы недоверие по отношению к нашему другу и союзнику».

После наполеоновских войн, выступая в 1815 году на Венском конгрессе, Меттерних прежде всего пытался убедить Россию и Англию в необходимости восстановления в Европе равновесия сил и в том, что нужно отказаться от мести и от раздробления побеждённой Франции.

В ялтинских соглашениях, принятых с учётом положения дел исключительно на данный момент, отсутствовали какие-либо представления о будущем, однако и не было полного согласия по вопросу о разделе Европы и мира на две сферы влияния, точно так же, как и не было принято окончательного решения по разделу Германии. Хотя не было подтверждено, что «Польша должна быть включена в советскую систему», тем не менее Восточная Европа и миллионы беззащитных людей отдавались во власть советского господства. Отказавшись от какого-либо контроля со стороны союзников за выборами в Польше и признав сталинское так называемое «Люблинское правительство», западные державы, как выразился позднее Черчилль, «окончательно погребли Польшу в советской сфере власти».

В качестве ответного дара в пруду Алупкинского дворца вдруг замелькали целые стаи золотых рыбок, потому что Черчилль заметил их отсутствие; и один американский адмирал, который напрасно просил подавать ему к утреннему чаю кусочек лимона, обнаружил перед входом в свою спальню высокое, увешанное плодами лимонное дерево.

Последнее заседание конференции состоялось в воскресенье; оно продлилось до позднего вечера, чтобы не проводить ещё одну встречу в понедельник, как этого хотел Сталин, но что расходилось с графиком президента.

Рузвельт выглядел очень утомлённым, когда он поднялся на борт «Кэтоктина», где он намеревался переночевать. Георгий и вся команда стояли на палубе, приветствуя его в момент прибытия. Чтобы попрощаться с президентом, прибыла делегация советских адмиралов, но он слишком плохо себя чувствовал и смог произнести лишь короткое, обязательное в таких случаях приветствие.

После присвоения звания капитана второго ранга Георгий был направлен в Дайрен, недалеко от Порт-Артура, где ему предстояло собрать всех американских военнопленных, а также передать подтверждения ялтинских договоров о том, что Дайрен и Курилы передаются Советам. Советские генералы едва могли в это поверить. Георгий стал свидетелем телефонного разговора с маршалом Малиновским, во время которого генерал Козлов, стоявший навытяжку, пока он говорил со своим шефом, сказал, имея в виду Георгия: «Он говорит по-русски так же хорошо, как я, поэтому здесь не может быть ошибки».

Георгий вернулся в те же воды, где сорок лет назад его брат Олег участвовал в том роковом Цусимском сражении.

Позднее Георгий оказывал содействие организации ветеранов «Оружие дружбы», которая осуществляла свою деятельность среди союзнических вооружённых сил и иногда даже получала помощь со стороны советского «Интуриста». Прежде всего он пытался объяснить американским политикам и влиятельным общественным деятелям, что необходимо чётко разграничивать «советское» и «русское».

Но было уже слишком поздно что-либо предпринимать для спасения русских военнопленных, которые были отданы Сталину в Ялте и которым было уготовано погибнуть или зачахнуть в сибирских лагерях.

Последний отпрыск большой семьи и наследник сказочного состояния, которое никогда не было употреблено не во благо, а, напротив, на протяжении шести столетий служило интересам своей родины, Георгий Щербатов-Строганов погиб 13 декабря 1976 года в автомобильной катастрофе в штате Коннектикут.

Ещё до революции шеф-повары самых известных домов Петербурга основали клуб, в котором они собирались вместе и присуждали премии за новые кулинарные творения. Во время одного из таких заседаний клуба повар дома Строгановых представил блюдо, которое получило широкую известность под названием «бефстроганов». Позже граф Сергей Александрович передал рецепт шеф-повару «Максима» в Париже.

За пределами России часто складывается впечатление, что семья приобрела известность только благодаря этому блюду, что, в сущности, служит грустным доказательством ничтожности всех человеческих устремлений.

Бесспорно, что именно их повару весь мир обязан легендарным блюдом бефстроганов.

Однако их заслуги – об этом было несправедливо забыто за пределами России – гораздо более значительны. Энергично, преисполненные патриотизма и любви к родине, они в течение столетий самоотверженно отдавали все свои силы на благо материального и культурного развития России.

Они покоряли Сибирь для царской династии, основывали города и поселения, были советниками государя, сторонниками идей просвещения и французской революции и в значительной степени способствовали отмене крепостного права.

Татьяна Меттерних в результате серьёзной работы написала убедительную и занимательную историю этой большой, некоронованной династии, историю войн и семейных драм, праздничных торжеств и катаний на санях, путешествий на кораблях и посещений городов…

Приложение

Генеалогическое дерево Строгановых

Перечень рескриптов и указов, находящихся в собственности семьи Строгановых

1. Указ Великого князя Василия Ивановича от 9.4.1517 г. Степану, Осипу и Владимиру, сыновьям Луки о земле в районе Устюга.

2. Указ царя Ивана Васильевича от 13.4.1552 г. Григорию Аникиевичу Строганову о солеварнях под Вышегодском.

3. Указ царя Ивана Васильевича от 2.1.1564 г. Григорию Аникиевичу Строганову о землях к югу от Перми вдоль Камы в 88 верстах от Лысьвы до реки Чусовая.

4. Указ от 6.8.1564 г. Анике Строганову и его детям о поселениях в Канкоре и Кергедане и о солеварнях.

5. Указ царя Ивана Васильевича от 25.1.1563 г. Якову Аникиевичу Строганову о землях по реке Чусовая.

6. Указ царя от 6.8.1572 г., составлен для Якова и Григория Аникиевича Строгановых и уполномочивает их направить войска против черемисов во главе с назначенным ими хорошим командующим.

7. Указ царя от 27.6.1573 г. с распоряжением коменданту Сольвы-чегодска поддержать Якова и Григория Строгановых в спорах по наследству с их братом Семёном.

8. Указ царя Ивана Васильевича от 30.5.1574 г. Якову и Григорию Аникиевичу Строгановым с подтверждением их прав собственности на всю землю за Югурским камнем вдоль Тобола и Иртыша.

9. Указ царя от 6.11.1582 г. Никите Григорьевичу Строганову с приказом поддержать Семёна и Максима Строгановых при защите ими форта на Чусовой от пелымских князей и вогулов.

10. Указ царя от 6.11.1582 г. князю Елецкому в Перми направить войска для поддержки Семёна и Максима Строгановых при защите форта на Чусовой от пелымских князей.

11. Указ царя от 16.11.1583 г. Максиму Яковлевичу и Никите Григорьевичу Строгановым незамедлительно отправить в Пермь Ермака Тимофеевича и его товарищей, иначе на них обрушится царский гнев.

12. Указ царя от 7.1.1584 г. Семёну Аникиевичу, Максиму Яковлевичу и Никите Григорьевичу Строгановым о подкреплении для князя Большовского.

13. Указ царя от 5.7.1592 г. Максиму и Никите Строгановым о ста конных воинах, которые должны быть направлены против сибирских татар.

14. Указ царя от 29.3.1610 г. Максиму Яковлевичу и Никите Григорьевичу Строгановым о выплате войску 10 000 рублей.

Библиография

1. Архивы Строгановых, собственность семьи Строгановых. (Не опубликованы.)

2. Записи князя Георгия Щербатова-Строганова. (Не опубликованы.)

3. Coigny, Aimee de: Memoires. Paris: Calmann-Levy, 1906.

4. Grunwald, Constantin de\ La Campagne de Russie. Paris, 1964.

5. Katharina II: Memoiren der Kaiserin Katharina II. Von ihr selbst geschrieben. Nebst einer Vorrede von A. Herzen. Hannover: Carl Rumpler, 1859.

6. Великий Князь Николай Михайлович. Граф П. А. Строганов (1774–1817). Историческое исследование эпохи Александра I.T. 1–3. СПб., 1903.

7. Wilmot, Martha: The Russian Journals of Martha and Catherine Wilmot 1803. Edited, with an introduction and notes, by the Marchioness of Londonderry… and H.M. Hyde. London: Macmillam Co., 1934.

8. Custine, Adolphe Marguis de: La Russe en 1839. Paris, 1843.

9. Platonoff, S(ergey) F(edorovic): Geschichte Russlands vom Beginn bis zur Jetztzeit. Herausgegeben von Friedrich Braun. Leipzig: Quelle Mayer, 1927.

10. Карамзин, Николай: История Российской империи. 10 томов, Рига: Хартман, 1820.

11. Billington, James Hadley. The icon and the axe: an interpretative history of Russian culture. New York: Knopf, 1966.

12. Romanoff, Nikita Payne, Robert: Iwan der Schreckliche: Leben und Zeit des ersten Zaren, unter dessen Herrschaft das Grossrussische Reich entstand und Russland in die europaische Geschichte eintrat. Miinchen: Scherz, 1980.

13. Tolstoy, Nikolai: Die Verratenen von Jalta. Miinchen, Wien: Langen/ Miiler, 1978.

14. Orieux, Jeanii: Talleyrand ou Le sphinx incompris. Paris: Flammarion, 1970.

15. Voltaire ou La rouyauts de l’esprit. Paris: Flammarion, 1966.

16. Lenotre, Gosselin: Paris revolutionnaire. Paris, 1895.

17. Caulaincourt, Armand Augustin Louis Due de Vicence. Memouris du General de Aulaneund end die Vicens 3 Bande. Paris: Plon, 1933.

18. Metternich-Winneburg, Prince Clemens Wenzeslaus Nepomuk Pothar Von: Memoires, documents et scripts divers, laisser par le prince de Metternich… 8 Bande. Paris, 1880–1884.

19. Thiess, Frank: Tsuschima. Der Roman eines Seekrieges. Berlin, Wien, Leipzig: Zsolnay, 1936.

20. Churchill, Rt. Hon. Sir Winston Leonard Spencer. Great Contemporaries. London: Thornton Butterwort, 1937.

21. Kolendic, Anton: Posljednji dani kulta licnosti. Od Staljinove do Berijine smrti. Rijeka, 1980.

22. Vigse-Lebrun, Elisabeth Louise: Die Erinnerungen der Malerin Vigse-Lebrun. Weimar: Alexander Duncker, 1912.

23. Kennan, George Frost: Memoiren eines Diplomaten. 2. Bande. Miinchen, 1971.

24. Bohlen, Peter v. Autobiographie. Herausgegeben von Joh. Voigt. Konigsberg, 1842 (2. Auflage).

25. Мемуары князя И. Васильчикова. (Не опубликованы.)

26. Memoiren des Fiirsten I. Wassiltschikoff (unveroffentlicht).

Примечания

1

«Колонизация» означает расселение поселенцев в безлюдных районах и обеспечение их защиты.

(обратно)

2

Billington /. Cultural History of Russia.

(обратно)

3

Библия, принадлежавшая Анне Ярославне, «написанная на неизвестном священном языке», использовалась в Реймсе при коронации всех французских королей. Когда Пётр Великий посетил в XVIII веке Францию, он бегло читал по-церковнославянски, на котором и была написана Библия.

(обратно)

4

Князь Н. С. Трубецкой. Введение в историю древнерусской литературы.

(обратно)

5

Основанной в XII веке Ганзе принадлежало в пору её расцвета 160 морских и речных портов; в XVII веке их число сократилось до шести городов.

(обратно)

6

«Чернь» означает «чёрный», так называли самые низкие слои населения.

(обратно)

7

Из архивов Строгановых.

(обратно)

8

У народов Востока выражение «брат» означает также «близкий родственник» или даже «возлюбленный».

(обратно)

9

«Мурза» – татарский титул, ведёт своё происхождение от арабского «Эмир-Заде», «Эмир» или князь.

(обратно)

10

*В шестнадцати верстах южнее Тобольска над отвесным берегом Иртыша возвышаются развалины этого оборонительного сооружения над ущельем, по которому протекает небольшой ручей Сибирка.

(обратно)

11

В память о ста семи казаках, погибших в этой последней битве, а также о тех, кто позднее был убит во время рыбной ловли, каждый год до революции 1917 года в первое воскресенье после начала поста в Тобольском соборе проходили богослужения.

(обратно)

12

Кучум утверждал, что его род происходит от Чингисхана. Сибирь, или Искер находился в шестнадцати верстах от сегодняшнего Тобольска.

(обратно)

13

Канал, по всей видимости, был прорыт задолго до Ермака, но в 1744 году он ещё существовал и назывался «Водный путь Ермака». Иртыш действительно течёт по этому каналу, в то время как первоначальное его русло почти высохло.

(обратно)

14

Летописец, видимо, здесь преувеличивает. И одних доспехов хватило бы, чтобы потянуть его ко дну. После смерти Ермака доспехи принесли Строганову. Сделанные из серебра доспехи Ермака, подарок царя Ивана IV, до 1917 года выставлялись во дворце Строгановых на Невском проспекте в Санкт-Петербурге.

(обратно)

15

Площадь Сибири составляет одну четверть от всей обитаемой суши. Расстояние от Парижа до Нью-Йорка составляет 4800 км; от Нью-Йорка до Калифорнии – 4800 км; от Петербурга до Владивостока – 19 500 километров.

(обратно)

16

Шо предложению своего домашнего учителя Ромма, потомок Строганова, молодой граф Павел Александрович Строганов использовал имя «Очер» в тот период, когда он в 1789 году работал библиотекарем в «Клубе якобинцев» в Париже.

(обратно)

17

«Поморы», большей частью бежавшие из Новгорода люди, колонизировали на многие столетия Крайний Север и достигли Берингова пролива и Аляски.

(обратно)

18

Петром Великим ему был присвоен титул барона за выдающиеся заслуги перед государством – к великому сожалению всей семьи, для которой предпочтительней был их старый новгородский титул «именитые люди».

(обратно)

19

Часто повторяют, что Екатерина II «увидела Петербург городом, построенным из дерева, и превратила его в город из камня». На самом деле, уже при её предшественниках в Россию из-за границы был приглашён целый ряд выдающихся архитекторов: они работали в тесном сотрудничестве с русскими мастерами. Бартоломео Растрелли был сыном молотобойца и скульптора, которого привёз в Россию Пётр Великий. При Анне Иоанновне (первая треть XVIII века) он построил Зимний дворец и дворец Строгановых.

(обратно)

20

Барон Фридрих Гримм (1723–1807). Литературная переписка.

(обратно)

21

После смерти Вольтера Екатерина II купила его личную библиотеку с многочисленными пометками на полях.

(обратно)

22

Рисунки Хубера.

(обратно)

23

Екатерина Петровна достигла преклонного возраста; до последних дней она сохранила своё очарование и живость характера.

(обратно)

24

Несколько похожих записей было сохранено в архивах Строгановых.

(обратно)

25

Арман дю Плесси, герцог де Ришелье (1766–1822) провёл в России двадцать два года и внёс особенно большой вклад в развитие юга России. При Людовике XVIII сменил Талейрана на посту премьер-министра (1818–1821).

(обратно)

26

Андрей Никифорович Воронихин (1760–1814) был учеником в архитектурной школе Строгановых на Урале. Он был незаконным сыном Александра Сергеевича, и к нему всегда относились как к члену семьи.

(обратно)

27

De Vissac. Un Conventionel du Pay du Dome, Romme le Montagnard. 1883.

(обратно)

28

См. замечания Ромма о Екатерине II в гл. II.

(обратно)

29

Фёдор Матвеевич Апраксин (1661–1728), первый гросс-адмирал созданного Петром I русского флота.

(обратно)

30

Иван Степанович Колиус, генерал-лейтенант и генерал-губернатор Киева в 1781–1788 гг.

(обратно)

31

Александр Суворов (1729–1800), главнокомандующий русских войск при Екатерине II. Он пользовался необыкновенной любовью своих солдат и приобрёл славу полководца, не проигравшего ни одного сражения. Он разбил Массену в Северной Италии.

(обратно)

32

Незащищённая Бастилия, «символ автократии», подвергалась штурму 14 июня 1789 года. В это время там было семь заключённых.

(обратно)

33

Anne-Josephe Tervagne родилась в 1762 году в деревне Маркур в Люксембурге. Воспитанная в монастыре, она рассорилась со своей семьёй и сбежала в Англию; затем она вернулась во Францию, чтобы присоединиться к революции. Её сомнительная активность в октябре 1789 года повлекла за собой расследование. Она сбежала в Голландию, где была задержана австрийскими властями и посажена в тирольскую крепость Куфштайн. Её пожелал видеть кайзер Леопольд, который затем освободил её из заточения. Она вернулась в Париж, чтобы с фанатическим усердием продолжить свою революционную деятельность. Во время штурма Тюильри 10 августа 1792 года она задержала журналиста Сюло, который иронично отозвался о её морали, и выдала его орущей толпе, которая растерзала его на кусочки у её ног. Она присоединилась к жирондистам и была публично высечена рыночными торговками. Не выдержав этого последнего унижения, она сошла с ума и умерла в 1817 году в сумасшедшем доме.

(обратно)

34

Маркиз де Лафайет (1757–1834), генерал, участник войны за независимость в Северной Америке. В 1789 году командовал Национальной гвардией в Париже. Он женился на Адриен де Ноай (1759–1807).

(обратно)

35

Николай Николаевич Новосильцев (1761–1838). Его мать была двоюродной сестрой графа А. С. Строганова.

(обратно)

36

С июня 1793 года по март 1800 года Лагарп самым придирчивым и самым деятельным образом исполнял должность диктатора так называемой «Гельветической республики». Мятежи и восстания подавлялись жесточайшим образом, а он присоединился к французам в борьбе против австрийско-русских армий. Как «просвещённый либерал», он пришёл к выводу, что «избранное правительство – это абсурд, а демократия по своей сути обскурантична и что только железный диктатор может добиться прогресса и просвещения, идя против воли большинства».

Князь А. А. Чарторыйский (1800–1861). После третьего раздела Польши жил в России как заложник. Заместитель министра иностранных дел, член Имперского совета 1805–1832 гг.

Граф В.П. Кочубей (1768–1834). Позднее князь, министр внутренних дел, председатель Государственного совета.

Н.К. Румянцев (1754–1826). Тайный советник, министр торговли 1801–1807, министр иностранных дел 1807–1810.

(обратно)

37

Пётр I ввёл такой порядок, что деятельность или заслуги личности являлись приоритетными в отношении его происхождения и рождения. Их ранг соответствовал их «чину», т. е. их должности в гражданской, военной или другой областях.

(обратно)

38

Позднее он стал наместником Кавказа, создателем и первым владельцем Алупкинского дворца в Крыму, где в феврале 1945 года во время Ялтинской конференции была резиденция Черчилля.

(обратно)

39

Его упрекали за его «французские симпатии». Он на самом деле находился под сильным впечатлением от управленческих реформ Наполеона и пытался частично найти им применение в России. Чтобы иметь аргументы в споре со своими врагами, он ознакомился с секретными документами, чтение которых не входило в его компетенцию. Это было нарушением, но не предательством. Александр был вынужден под давлением общественного мнения принести в жертву своего самого выдающегося министра.

(обратно)

40

Генерал Левин фон Беннингсен (1745–1826), выходец из Нижней Саксонии. Он имел несчастье потерпеть поражение от Наполеона под Эйлау и Фридландом.

(обратно)

41

Фельдмаршал граф Луис, позднее князь фон Витгенштейн (1769–1843), потомок старинного рейнского рода, поступил на службу в русскую армию и отличился во всех походах против Наполеона. В 1812 году при Кутузове он командовал Северным фронтом и спас Петербург. В 1813 году он сражался под Лейпцигом и, наконец, в 1840 году во Франции.

(обратно)

42

Барклай де Толли Михаил Богданович, фельдмаршал, князь (1761–1818). Шотландского происхождения, но родился в Ливонии, в 1776 г. поступил на службу в русскую армию простым солдатом. В 1790 г. стал адъютантом командира князя Репнина и отличился во всех последующих походах против турок, шведов и поляков. В битве под Эйлау был тяжело ранен, получил звание генерал-лейтенанта. Полная противоположность характера его и Багратиона привнесла свой вклад в поражение русских под Смоленском. После битв под Баутценом, Дрезденом, Кульмом и Лейпцигом он стал главнокомандующим русских оккупационных войск во Франции. Он считался хорошим администратором и реформатором и в меньшей степени блистательными войсковым командиром.

(обратно)

43

Grunwald G. de. La Campagne de Russie 1812.

(обратно)

44

Александр I (Труайя).

(обратно)

45

Строганов ошибался: под Бородино французы потеряли 47 генералов.

(обратно)

46

Князь Илларион Васильевич Васильчиков (1776–1847), друг и советник Александра I, генерал-майор и генерал-адъютант царя. Он командовал ахтырскими казаками, участвовал в битве под Бородино и во всех последующих сражениях. В 1819 году он оставил службу и стал членом Имперского Совета. Когда на трон взошёл Николай I, императрица-мать Мария Фёдоровна попросила его дать клятву служить молодому императору и никогда не покидать его. А Николай I, со своей стороны, должен был поклясться на библии «всегда слушаться совета Васильчикова». Современный историк писал: «Васильчиков был единственным, кто в любое время имел доступ к царю. Он был человеком, которого Николай I не только любил, но которого он почитал, как никого другого. Он ему полностью доверял, почти как наставнику. Он был единственным, кого он называл своим другом». Николай I однажды заметил: «Цари должны благодарить небо за такого человека».

Брат Васильчикова Дмитрий сделал блестящую карьеру, дослужившись до генерала от кавалерии (однажды, после кавалерийской атаки, Блюхер обнял его прямо на поле боя); затем он стал членом Имперского совета и председателем всех благотворительных учреждений. Его дочь Татьяна вышла замуж за графа А. Строганова. Она унаследовала имение Волишово.

(обратно)

47

Царица Александра Фёдоровна была прусской принцессой, дочерью Фридриха Вильгельма III и сестрой Фридриха Вильгельма IV. Её детьми были: будущий Александр II, род. в 1818 г.; Мария, позже герцогиня Лойхтенбергская, род. в 1819 г.; Ольга, королева Вюртемберга, род. 1822; Александра, принцесса Гессен-Касселя, род. в 1825 г.; Константин, род. в 1827; Никита и Михаил.

(обратно)

48

Официальная смерть императора Александра в Таганроге в 1825 году подвергается всё большему сомнению. Историк Шильдер, например, пришёл к убеждению, что он сначала как странник, а позже как отшельник, в течение многих лет жил в Сибири. Его гроб в 80-е годы был опустошён.

(обратно)

49

G.F. Kennan, Bismarcks europisches System inder Auflozung. Die franz.-russ. Annherung 1875–1890.

(обратно)

50

Пушкин с доброй иронией называл Елизавету Михайловну Хитрово «Пути-фарша», её дочь Долли, якобы, послужила прототипом Татьяны во второй части «Евгения Онегина», а в «Пиковой даме» он даёт описание её комнат. Её очень образно написанный дневник не опубликован и является собственностью семьи князей Клари. Единственная дочь супругов Фиккельмон вышла замуж за графа Клари.

(обратно)

51

Bitlington Y. “Cultural History of Russia”.

(обратно)

52

Профессор Виноградов Кеннану: “Custine in Retrospekt”.

(обратно)

53

Великая княгиня Елена Павловна, урождённая принцесса Вюртембергская (1806–1873). Воспитанная в институте мадам Кампан в Париже, она вышла замуж за великого князя Михаила Павловича, младшего брата Александра I. Она считалась энциклопедистской. Во время Крымской войны она создала коллектив медицинских сестёр, которые помогали раненым и на поле боя. Она основала и другие многочисленные организации, в том числе музыкальную консерваторию. Она оказала большое влияние на своего племянника Александра II, прежде всего это касалось вопроса о необходимости отмены крепостного права.

(обратно)

54

Библиотека американского конгресса, русское отделение. Документы конгресса за 1865 г.

(обратно)

55

Щербатовы происходят от варяжских князей Рюриков.

(обратно)

56

Васильевское когда-то принадлежало писателю-социалисту Герцену. Поэтому ему удалось избежать разрушения; теперь там публичная библиотека.

(обратно)

57

Кроме Васильевского под Москвой и Марьевки под Воронежем, у Щербатовых было ещё одно поместье, которое подарили Олегу после его возвращения с японской войны, а также лесничество во Владимирской области. Поместья Строганова в основном находились на Урале, кроме Волишово и др.

(обратно)

58

Благодаря этому обстоятельству конный завод не был разграблен большевиками, поскольку некоторое время считалось, что это иностранная собственность.

(обратно)

59

Воспоминания польского графа Моля, 1863. (Не опубликованы.)

(обратно)

60

Фельдмаршал граф (позднее князь) Михаил Семенович Воронцов (1782–1856). Он воспитывался в Англии, где его отец был послом Екатерины Великой, в 1803 году сражался на Кавказе под началом Цицианова, был командиром Преображенского полка, охранявшего Александра I в Тильзите, отличился во всех последующих походах. В битве под Бородино, где была уничтожена почти вся его дивизия, был тяжело ранен, привёз для выздоровления в своё имение Андреевское 150 раненных офицеров и солдат. Он был произведён в генерал-майоры и разбил под Красным превосходящего в силе противника под личным командованием Наполеона. Он командовал русскими вооружёнными силами в Париже и при выводе войск оплатил долги своих офицеров, однако ввёл строгие штрафы для тех офицеров, которых он заставал за азартными играми. Будучи губернатором Новороссийска и наместником Бессарабии, он принимал меры к заселению этих пустынных областей и построению торговых портов на Азовском море; это привело к быстрому росту благосостояния людей по всему югу России. Когда в 1844 году он был назначен наместником Кавказа с широкими полномочиями, ему удалось привлечь на свою сторону различные семьи горцев, постоянно враждующих между собой. Он сделал это, развивая торговлю, и начал добычу богатых полезных ископаемых края. Эти миротворческие мероприятия были затем, после победы над Шамилем, продолжены его преемником князем Барятинским. Немногим удалось сделать себе более блестящую карьеру, которая к тому же имела бы такое же благотворное воздействие на окружение. И хотя его высокомерие раздражало как Пушкина, так и Толстого, его имя вызывает почтение на юге России ещё и сегодня.

(обратно)

61

Династия крымских ханов султана Гирея сохранила многие из своих традиций, так же как и поэтические названия.

(обратно)

62

“Clementine”, Mary Soames.

(обратно)

63

“Great Contemporaris”, Winston Churchill, 1937.

(обратно)

Оглавление

К читателю

От автора

Вступление

  Семья Строгановых

  Киев и Россия

  Ганзейский город Новгород

  Происхождение Строгановых

I. Аника. 1488-1570

  Мир западнее Урала

  Посещение царя

  Заселение земель

  Военные столкновения

  Казачьи вспомогательные войска

II. Завоевание Сибири 1582

  Ермак, атаман казаков

  Поход

  Освоение нового континента

  Строгановская иконописная школа

III. Александр Сергеевич Строганов 1733-1811

  Россия в начале XVIII века

  Дальние путешествия

  Женитьба

  Встречи с Вольтером

  Путешествие с Екатериной II

  Казанский собор

IV. Граф Павел Александрович Строганов 1772-1817

  Детство

  Ранние путешествия

  Революция

  Тайный советник Александра I

  Чрезвычайный посланник при дворе Сент-Джеймса

  Генерал-майор от кавалерии

  Тактика генерала Кутузова

  Смерть сына

V. Граф Сергей Григорьевич Строганов 1794-1882

  Женитьба на Натали

  Россия при Николае I

  Санкт-Петербург

  Народное образование

  Смерть Пушкина

  «Золотая эра Строганова»

  Идеи времени

  Реформы Александра II

  Кавказская война

  Царевич Николай Александрович

  Работа в области искусства, науки и образования

VI. Щербатовы-Строгановы

  Наследники

  Князь Александр Щербатов

  Олег, Элен и Георгий

  Императорская охота в Гатчине

  Воспитание сестры и братьев

  Русско-японская война

  Женитьба Олега

  Первая мировая война и революция

  Георгий в Ялте

  Эмиграция

  Во время второй мировой войны

  Конференция в Ялте «Homo homini lupus est»

Приложение

  Генеалогическое дерево Строгановых

    Перечень рескриптов и указов, находящихся в собственности семьи Строгановых

  Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg