«Тайные общества русских революционеров»

Тайные общества русских революционеров (fb2) - Тайные общества русских революционеров 4419K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рудольф Константинович Баландин

Рудольф Константинович Баландин Тайные общества русских революционеров

© Баландин Р.К., 2007

© ООО «Издательский дом «Вече», 2007

Пролог Мятеж, переворот, революция

В начале был мятеж.

Мятеж был против Бога,

И Бог был мятежом.

И все, что есть, началось чрез мятеж.

Максимилиан Волошин

1

С этими тремя понятиями связано немало споров и предрассудков. И это не удивительно. Они имеют не академический, а самый животрепещущий интерес, ибо во многом определяют жизнь общества и влияют на судьбы людей.

Мятежи, бунты, перевороты существуют тысячи лет – с тех пор, как возникло государство. Их можно считать социальными катастрофами. Но с не меньшим основанием они претендуют на роль движущих сил, стимулов, определяющих развитие общества, культуры, человеческой личности.

Они – показатели кризиса существующей системы (не обязательно социальной). Он может разрешиться более или менее спокойно, мирными преобразованиями. Однако нередко процесс носит катастрофический характер. В результате система или укрепляется, переходя на новый, более высокий уровень сложности, организованности, энергоемкости, или деградирует и разрушается.

Подлинные социальные перевороты расшатывают сложившиеся устои общества и обычно вызывают гражданские войны, террор, бедствия значительной части населения. Но те, кто в результате выгадал, непременно называют свершившиеся перемены прогрессивными. Это еще в ХVI веке отметил англичанин Джон Харрингтон (перевод С.Я. Маршака):

Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе.

Да, тогда он называется революцией.

В отличие от дворцовых переворотов революции сравнительно быстро преображают общество, а не только меняют властителей. В этом они подобны природным катаклизмам. Однако и последствия революций по той же причине бывают долговременными, растягиваясь на годы, а то и десятилетия, пока не наступит стабилизация.

Затем, после некоторого периода спокойствия, наступает пора так называемого застоя. Точнее можно ее назвать временем относительного совершенства с неизбежным последующим кризисом. Ибо внутренние силы или внешние обстоятельства вызывают противоречивые процессы в обществе, расшатывая его структуру.

Если не происходят постепенные преобразования, то постоянно накапливающиеся противоречия разряжаются очередной социально-политической, духовной и экономической катастрофой. Ее результатом бывает либо подъем на новый уровень развития или деградация. В самых общих чертах таков цикл любых сложных систем – от глобальных геологических и биологических до социальных, интеллектуальных (эволюция личности – не исключение).

2

Выдающийся французский естествоиспытатель Жорж Кювье свою самую знаменитую книгу назвал «Рассуждения о революциях на поверхности земного шара» (в русском переводе – «о переворотах»). Она была написана вскоре после Великой французской революции. Изучая слои горных пород, ученый сделал вывод: «у природы могли быть свои внутренние войны», а «поверхность земного шара подвергалась переворотам и катастрофам». Общественные потрясения навели Кювье на мысль, что нечто подобное характерно и для природных процессов, совершается естественно, а не по воле Бога, как следовало из Священного Писания.

Однако в России еще в середине ХIХ века достаточно широко распространилось мнение, будто революции в общественной жизни совершаются по воле отдельных злонамеренных лиц, заговорщиков, обуянных бесовщиной. В романе Ф.М. Достоевского «Бесы» главный герой утверждает: «Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ». Но, кроме зверского убийства, его тайная организация ничего сделать не смогла. Нечто подобное происходило в действительности. Более того, партия социалистов-революционеров осуществляла сотни террористических актов. Несмотря на многочисленные жертвы, никакой революции они не совершили.

Жорж Кювье

В 1911 году в Санкт-Петербурге была издана объемистая книга Е. Шабельского (по-видимому, это псевдоним) «Сатанисты ХХ века». В ней утверждается «существование огромного тайного общества, поставившего себе целью развращать все народы и губить все государства ради доставления всемирного владычества одному народу – жидовскому». Такова доведенная до последнего предела мысль о возможностях подпольных организаций.

Вот и в наши дни отчасти благодаря усилиям СМРАП (средств массовой рекламы, агитации, пропаганды) эта идея обрела популярность. Она ни на чем не основана, кроме стремления многих людей к простейшим объяснениям чрезвычайно сложных явлений. Кроме того, сказываются невежество и суеверия, плохое знание истории своей страны и мировых цивилизаций, а также природных процессов. Современный представитель технической цивилизации одинаково отстранен как от живой природы, так и от «книжных премудростей». Он черпает информацию из СМРАП (включающих Интернет), не имея ни времени, ни умения, ни желания ее осмысливать здраво и непредвзято.

Те, кто обвиняет в революциях конкретных людей, подпольные общества или партии (короче – революционеров), подобны верующим в силу магических заклинаний… Впрочем, за последние два десятилетия у нас в России приобрели невиданную популярность всяческого рода колдуны, маги, экстрасенсы, ворожеи, гороскописты. Таков очевидный показатель утраты здравого смысла. Данный феномен обстоятельно и убедительно проанализировал Сергей Георгиевич Кара-Мурза в книге «Потерянный разум».

По меньшей мере наивно полагать, будто крупные социальные перевороты происходят по воле отдельных личностей или тайных организаций. Подлинные революции стихийны подобно природным катастрофам. Они решительно отличаются от мятежей или дворцовых переворотов и вызваны прежде всего глубинными процессами, происходящими как в обществе, так и в общественном сознании.

Чтобы понять, как это происходит, необходимо учитывать, в частности, деятельность тайных организаций. Их роль особенно велика в мятежах и дворцовых переворотах. Подобные заговорщики не способны совершить революцию. Однако они расшатывают устои существующего государственного строя и воздействуют на общественное мнение. Вольно или невольно они создают революционную ситуацию.

3

Тайное обладает притягательной магической силой. Но когда оно становится явным, когда ниспадает покров таинственности, слишком часто испытываешь разочарование. Под ним порой скрывается убогая выдумка или искаженная до неузнаваемости действительность.

С древнейших времен были люди, спекулирующие на разного рода тайнах – от эликсира бессмертия и панацеи от всех болезней до контактов с инопланетянами. Столь же древними являются тайные организации – особая форма объединения сравнительно немногих «избранных» или «посвященных». У них могут быть частные низменные цели, нередко криминальные. Но могут быть и цели возвышенные.

Наполеон Бонапарт

«Что побуждало и что побуждает людей вступать в тайные общества? – задавали вопрос А. Горбовский и Ю. Семенов. И отвечали: – Существует, очевидно, некий спектр причин. Одни лежат на поверхности, другие могут быть скрыты столь глубоко, что и сам вступающий в общество не догадывается о них. Это может быть и любопытство, и затаенное желание утвердиться в собственной исключительности, и неудовлетворенность повседневным, обыденным своим существованием, и, наконец, жажда обрести… цель жизни, сверхзадачу, смысл бытия».

Странно, что из перечня выпала весьма существенная причина: недовольство существующим государственным устройством, стремление насильственно изменить его. Одних людей такой революционный переворот может привлекать возможностью обрести власть (яркий пример – Наполеон Бонапарт). Других вдохновляют идеи справедливости, свободы. Хотя и в этом случае не исключена подспудная, подсознательная жажда славы, личного благоденствия.

Тайные общества подобно чемоданам конспираторов нередко имеют «двойное дно». Их организаторы и руководители рядовым членам предлагают одни идеалы, одну программу действий, тогда как сами могут иметь в виду совсем иное. Что именно? Об этом приходится только догадываться или делать выводы, основываясь на конкретных действиях данных лиц.

Вот и мы будем рассматривать не только идеи, которые провозглашали в своих уставах тайные общества русской революции, и методы борьбы за их осуществление, но и то, как эти теории осуществлялось на практике, кем и с какими результатами. Кроме того, постараемся осмыслить причины и движущие силы революционных движений, их роль в общественной жизни.

Трудно сохранить более или менее объективное отношение к революционерам, их деятельности и ее последствиям. И дело тут не столько в авторе, сколько в читательской аудитории. За последние два столетия в общественном сознании российской публики складывались два несовместимых, полярных, предельно контрастных взгляда на эти вопросы.

В царское время официальная пропаганда клеймила революционеров как смутьянов, насильников, врагов России, агентов западных держав, анархистов-антихристов, обуянных бесовской гордыней и страстью к разрушению. Однако в среде интеллигенции, деятелей культуры возникло и со временем приобрело немалую популярность иное мнение: это – бесстрашные борцы за правое дело, за справедливость, свободу, равенство и братство, за освобождение русского народа от гнета самодержавия, мироедов, эксплуататоров.

После свержения царизма и установления власти большевиков отношение к революционерам в целом изменилось на прямо противоположное. Официальная пропаганда представляла их (хотя и не всех) как героев и борцов за правое народное дело. А в кругах интеллектуалов как западного, так и «почвенного» направления складывались о них негативные представления. Первые утверждали, что советская власть отказалась от благодетельной буржуазной демократии, установив тоталитарный режим, подобный царскому. Вторые обвиняли революционеров в разрушении искони русской триады «Бог, царь и Отечество», равно как «Православие, самодержавие, народность». И это даже несмотря на то что свергла царизм именно Февральская буржуазная революция.

В одном были едины царская, демократическая (Временное правительство) и советская власть: они крайне отрицательно относились к анархизму и терроризму. Это естественно. Руководители государства не могут признать благо безвластия и хотя бы частичную правоту тех, кто готов жертвовать своей и чужой жизнями ради высоких идеалов свободы и справедливости, которые считают достойными таких жертв.

4

Какими бы ни были наши взгляды, следует помнить: идеалы революционеров и сами эти люди бывали разными.

Замечательный православный философ Сергий Булгаков в статье «Героизм и подвижничество» (1909 год) писал: «Выступление Дмитрия Донского по благословению преподобного Сергия против татар есть действие революционное в политическом смысле, как восстание против законного правительства. Но в то же время, думается мне, оно было в душах участников актом христианского подвижничества, неразрывно связанного с подвигом смирения. И, напротив, новейшая революция, как основанная на атеизме, по духу своему весьма далека не только от христианского смирения, но и христианства вообще».

Безусловно, атеизм как религия отрицания бытия Бога существенно отличается от христианства. Но разве не свершались христианами злодейства и преступления? Или не было среди атеистов замечательных людей высокой нравственности? Принадлежность к той или иной религии, даже исполнение соответствующих обрядов еще не критерий безгреховности. В тайных революционных организациях состояли вовсе не одни лишь злодеи.

Да и с подвигом Дмитрия Донского не так все хрестоматийно просто. На его стороне были, в частности, полки татар, а его противниками были – среди крымских ордынцев – христиане (и католики, и православные). Если считать, что любая власть – от Бога, то Дмитрий Донской не выказал смирения, восстав против Мамаевой Орды. Иначе говоря, предпочел революционный путь.

Булгаков С.Н.

Говоря о событиях 1905 года в России, С.Н. Булгаков отметил: «Если до революции еще легко было смешивать страдающего и преследуемого интеллигента, несущего на плечах героическую борьбу с бюрократическим абсолютизмом, с христианским мучеником, то после духовного самообнаружения интеллигенции во время революции это стало гораздо труднее».

Добавим: еще резче это обозначилось во время и после 1917 года. Тогда представители русской интеллигенции оказались по разные стороны баррикад и фронтов. Даже многие священнослужители не были смиренны, не стали «над схваткой», призывая не к братскому единению, а к братоубийству. Об этом свидетельствовал Сергей Есенин, которого нельзя заподозрить в предвзятости. Он пересказал признания монахов в своей родной деревне:

И говорят, Забыв о днях опасных: «Уж как мы их… Не в пух, а прямо в прах… Пятнадцать штук я сам зарезал красных, Да столько ж каждый, Всякий наш монах».

Безусловно, христианское подвижничество смиренно. В этом отношении оно противоположно революционному подвижничеству. Но и то, и другое в своем искреннем, подлинном виде проявляется не слишком часто. Мало ли лицемеров-святош? Еще больше, пожалуй, тех, кто использует революционную ситуацию в своих эгоистических целях.

В угаре политических распрей или тем более гражданской войны, борясь за власть или обретя ее, люди преображаются. Экстремальные ситуации провоцируют экстремальные действия. Как поступать в таких случаях? Бороться за свержение существующего строя или защищать его?

Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского

Полезно задать себе этот вопрос, прежде чем хвалить или ругать революционеров или их противников. И кристально честный человек, и прожженный негодяй могут оказаться как на одной, так и на другой стороне. Ну а те, кто предпочтет занять выжидательную позицию (таких большинство), вряд ли достойны восхищения. Они стараются наилучшим образом приспособиться к изменчивой обстановке чаще всего ради личной выгоды или из трусости. Хотя есть у них и положительная социальная роль как инертной массы, определяющей стабильность общества.

5

Тайная организация, какой бы она ни была и какие бы идеалы ни исповедовала, уже по сути своей изолирована от общества и в той или иной степени противостоит ему. Она – вне закона даже в том случае, когда подобно «Священной дружине» начала 1880-х годов призвана отстаивать существующее государственное устройство.

Члены тайной революционной организации стремятся свергнуть правительство (правителя), свершив государственный переворот, а в дальнейшем коренным образом изменить общественный строй, его классовую структуру. Не удивительно, что любое правительство, любая государственная система и все те, кто ее поддерживает, с подозрением или с ненавистью относятся к подобного рода организациям.

Ну а как же – народ?

Подавляющее большинство жителей данной страны не знают о них (на то они и тайные) или даже не желают их знать. Те, кто о них наслышан, вовсе не обязательно поддерживают революционную идеологию. Тем более что ее стараются извратить, преподнести в неприглядном виде имущие власть и капиталы, соответствующие государственные органы. По этой же причине нелегко выяснить правду о тайных организациях.

В данной книге речь пойдет о народниках и народовольцах, а также о некоторых их предшественниках и последователях. Литература на эти темы чрезвычайно обширна: тысячи книг и вдесятеро больше статей, очерков, мемуаров, не говоря уже о бесчисленных архивных документах. Приходится производить отбор по своему разумению и по своим возможностям.

Я не историограф и не претендую на доскональное знание опубликованных и архивных материалов. Сами по себе они необычайно интересны, порой читаются, как хороший детектив. Однако в этом океане информации легко потерять ориентиры и сбиться на перечисление самых разнообразных, нередко противоречивых сведений.

Взялся за эту работу я прежде всего потому, что и сам хотел бы разобраться в проблемах русского революционного движения в свете современной истории нашей Родины. Не собираюсь ни обвинять, ни прославлять революционеров. К историческим событиям надо подходить не в мундире прокурора и не в адвокатской мантии. Историю необходимо восстанавливать, чтобы сознавать и учитывать ее уроки.

Глава 1. Трудные годы России

Размахом мысли, дерзостью ума,

Паденьями и взлетами – Бакунин

Наш истый лик отобразил вполне.

В анархии – все творчество России:

Европа шла культурою огня,

А мы в себе несем культуру взрыва…

…Поэтому так непомерна Русь

И в своевольи, и в самодержавьи.

И в мире нет истории страшней,

Безумней, чем история России.

Максимилиан Волошин

Предтечи революционеров

Когда, каким образом и почему возникли тайные революционные общества в России?

Для их появления и дальнейшего развития требовался целый комплекс условий, относящихся к материальной и духовной сферам (социальных, экономических, политических, идеологических, психологических). Большое значение имеют события, происходящие в других странах, и общий ход развития культуры и цивилизации.

Сразу же надо иметь в виду: революционные идеи если и проникают в страну извне, то не могут укорениться без благоприятной почвы.

Например, нынешние сторонники монархии (знающие о ней лишь понаслышке и признающие только панегирические источники) полагают, будто некогда наш народ поклонялся триаде «Бог, царь и Отечество», отличался феноменальным терпением и христианскими добродетелями, пребывая в смирении и послушании.

Волошин М.А.

Современные западники высказывают еще более нелепые суждения, ставя нам в пример «цивилизованную» Западную Европу, словно там удалось создать нечто подобное идеальному общественному устройству. Даже не желают знать, за счет каких злодейств, жесточайших войн, уничтожения множества племен и ограбления колоний обрели свои богатства едва ли не все эти страны.

Полагаю, позиции монархистов-почвенников и либералов-западников одинаково ложны. О них приходится упоминать только потому, что такие взгляды в наше время имеют немало сторонников.

Кто в России первым осуществил поистине революционные преобразования? Царь! Поэт-философ Максимилиан Волошин с полным основанием утверждал (поэма «Россия», 1924 год):

Великий Петр был первый большевик, Замысливший Россию перебросить, Склонениям и нравам вопреки, За сотни лет, к ее грядущим далям.

Петр I

22 года спустя ту же мысль повторил в работе «Русская идея…» один из крупнейших наших мыслителей Николай Бердяев: «В Петре были черты сходства с большевиками. Он и был большевик на троне». Выходит, задолго до декабристов более радикальную «революцию сверху» осуществил сам царь. Не говоря уж о том, что множество русских людей предпочитали барщине буйную вольницу. «Русский народ, – писал Бердяев, – не только был покорен власти, получившей религиозное освящение, но он также породил из своих недр Стеньку Разина, воспетого в народных песнях, и Пугачева. Русские – бегуны и разбойники. И русские – странники, ищущие Божьей правды».

Когда речь заходит о первых тайных, официально запрещенных организациях, то обычно называют масонские ложи. Но в действительности все гораздо сложней. Вольнодумцев, выступающих против установленных порядков, у нас и прежде было немало.

На Руси в ХIV веке, например, была секта «стригольников». Ее идеологов, новгородских дьяков Карпа и Никиту с одним их сподвижником казнили в 1375 году. Они резко критиковали церковных иерархов за отступление от принципов апостольской христианской церкви, отрицали религиозные таинства. Вопреки мнению Григория Богослова, запрещавшего критиковать священников («Овцы, не пасите пастухов»), они утверждали: «Если пастухи взволчатся, то приходится овцам овец пасти».

Карп и его сторонники на полтора столетия опередили Лютера и протестантов. Выходит, в России раньше, чем в Западной Европе, началось движение за религиозное обновление и очищение церкви от греха стяжательства. Конечно же, в данном случае не было речи о свержении царской власти и преобразовании государства. Однако еще неясно, какие революционные идеи радикальней: относящиеся к духовной сфере или к социальной.

Трудно согласиться с тем, что революционные идеи проникли в Святую Русь с Запада, а первыми содействовали этому масоны. И вряд ли разумно придавать русскому народу какие-то особенные благостные черты. Его великими представителями были Лобачевский, Пушкин, Достоевский, Толстой, Менделеев и многие другие выдающиеся люди, склонные не столько к безропотному послушанию, сколько к творчеству, вольности, дерзаниям ума. А уж бунтарей у нас было предостаточно.

Бердяев Н.А.

Общая идея, которой руководствуются подлинные революционеры, – решительное преобразование действительности в разных ее проявлениях: как в материальной, так и в духовной сферах. Такие люди у нас появились сравнительно поздно.

«Радищева можно считать родоначальником радикальных революционных течений в русской интеллигенции, – считал Бердяев. – Главное у него было не государство, а благо народа. Судьба его предваряет судьбу революционной интеллигенции: он был приговорен к смертной казни с заменой ссылкой на десять лет в Сибирь. Поистине необыкновенной была восприимчивость и чувствительность русской интеллигенции. Русская мысль всегда будет занята преображением действительности».

Соглашаясь с этим, можно возразить: в том-то и дело, что революционность – продукт не народный, а интеллигентский. Его привнесли в Россию те, кто начитался французских вольнодумцев, отчасти по вине которых и произошла кровавая революция в этой стране, а затем и в нашей!

Григорий Богослов

Такое мнение основано на двух недоразумениях. На представлении о революции как проявлении воли кучки заговорщиков и подстрекателей. А также на непонимании того, в каких условиях находились подавляющее большинство русских крестьян. Ведь они с давних пор восставали против существующих порядков, как бунтари или разбойники.

Никаких последовательных революционных идей крестьяне выработать не могли по простой причине: им приходилось трудиться в поте лица, жить впроголодь и бороться за выживание. Достаточно прочитать труды крупнейших русских писателей, чтобы это понять. Не надо даже обращаться к научным и социально-экономическим исследованиям. Только современные «интеллектуалы» (то есть представители умственного труда), считающие себя почвенниками и весьма далекие от народной жизни, обольщаются слащавыми образами лубочной России с милыми и радостными пейзанами.

С масонами тоже все не так просто, как представляется на первый взгляд или с предвзятых позиций. Это чрезвычайно пестрое и противоречивое интеллектуальное течение, привнесенное с Запада на российскую почву (точнее, в привилегированную среду). Бердяев полагал: «Лучшие русские люди были масонами» (имея в виду середину ХVIII – начало ХIХ веков). Хотя, пожалуй, среди масонских братств немало было далеко не лучших представителей рода человеческого.

Впрочем, революционная ситуация проявилась в России даже раньше, чем во Франции.

Опасные плоды просвещения

Несмотря на то что Петр I был «первый большевик», его решительные революционные по сути преобразования государственной системы исходили «сверху» в рамках традиционной монархии. В отличие от него Екатерина II была склонна к просвещенному абсолютизму, избегала резких перестроек общества, предпочитая эволюционный путь развития. Но именно она, сама того не желая и всячески тому противодействуя, создала народно-революционную ситуацию в России. При ней же распространились в стране тайные общества и революционные идеи.

Екатерина II

Такое утверждение может показаться сомнительным. Принято считать время Петра Великого жестоким, страшным, сотрясавшим весь уклад традиционной «старозаветной» Руси. Недаром в народе распространился слух, будто император Петр I – антихрист.

Царствование Екатерины II мы привычно характеризуем строительством величавой Северной Пальмиры – Санкт-Петербурга, спокойным реформированием российского общества на западноевропейский манер. Ее можно считать едва ли не самым талантливым и образованным государственным деятелем того времени.

Однако не менее просвещенный и более талантливый поэт-мыслитель А.С. Пушкин высказывался резко: «Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше дворянство… От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно. Таким образом развратная государыня развратила и свое государство».

Известно, что она вела переписку с французскими просветителями, философами-вольнодумцами. Ее здравый смысл и работоспособность внушают уважение. Дени Дидро предложил ей проект идеального устройства государства Российского. Приняв советы с благодарностью, Екатерина не торопилась их исполнять. Обиженный философ высказал ей свое недоумение. Она резонно отвечала: философ имеет дело с бумагой, которая может все стерпеть, тогда как в ее подчинении живые люди, которые не столь бесчувственны.

Несомненно, она была выдающейся государыней. Оставаясь женщиной, умела демонстрировать лучшие мужские качества, включая мужество. Карамзин был недалек от истины, когда отметил: «Ею смягчилась власть, не утратив силы своей». При ней Россия окончательно укрепилась как великая мировая держава…

Однако именно в ее правление произошло самое крупное в истории России крестьянское (и не только крестьянское) восстание, грозившее свергнуть существовавшую власть. Эта великая смута вошла в историю как пугачевщина. Хотя корни ее уходят глубоко в прошлое и связаны отчасти с особенностями воцарения Екатерины II на престоле.

Она не имела совершенно никаких юридических прав на российский трон. Бедная дочь захудалого немецкого князька, жена императора Петра III сумела отстранить его от власти путем дворцового переворота, опираясь на дворянскую гвардию. Хотя Петр III, издав «Указ о вольности дворянства», освободил представителей этого набравшего силу класса от обязательной воинской службы. Получив такую привилегию, они стали обустраивать свои скромные имения. До этого манифеста 1762 года, неся пожизненную воинскую повинность, дворянин не обращал серьезного внимания на свое домашнее хозяйство. Порой дом небогатого помещика мало отличался от деревенской избы.

Побывав за границей, русский дворянин имел возможность убедиться, как роскошно живут привилегированные тамошние сословия (ведь еще не грянула Великая французская революция). И на этот западный манер стали перестраивать свои владения молодые и «свободные» помещики.

Как писала историк Е. Багрова: «У помещиков появляются новые каменные дома, возле них разбиваются парки, устраиваются фонтаны, причудливые гроты, искусственные развалины. Иной чудак-помещик строит зараз и дом, и оранжереи, и фабрики, и заводы, и ничего не доводит до конца. Дом, красиво убранный внутри, снаружи похож на казарму, сад так и остается не огороженным, но ворота, ведущие в него, причудливой немецкой работы…

А в столице роскошь все увеличивается. Чтобы быть светским человеком, надо иметь по крайней мере несколько кафтанов с золотым шитьем, бархатную шубу с золотыми кистями, несколько золотых табакерок, осыпанных бриллиантами, золоченую карету, запряженную шестеркой белых лошадей. У графа Орлова парадная одежда, осыпанная бриллиантами, стоила миллион рублей».

Екатерина II, представляя приехавшему в Петербург австрийскому императору Иосифу II своего царедворца графа Строганова, заметила: «Он так крезовски богат, что не придумает средств промотаться».

Польский король Станислав Понятовский, побывавший в гостях у графа Безбородко, не смог сдержать удивления: «Золотая резьба работана в Вене… В обеденной зале уступы парадного буфета уставлены множеством сосудов золотых, серебряных, коралловых и др. Обои чрезвычайно богаты, некоторые из них выписаны, иные сделаны в России. Прекрасная китайская мебель».

Ежедневно у Безбородко накрывали обеденный стол на сто человек. Он проживал в месяц несколько тысяч рублей – огромные по тем временам суммы. Своим любимцам он щедро дарил деревни, которых у него было множество. Заезжей итальянской певице мог сделать подарок в 40 тысяч рублей. Что уж говорить о празднествах, которые устраивались с необычайным великолепием и в которых участвовали тысячи приглашенных!

Откуда на все это брались средства? Практически единственным классом, который обеспечивал подобную роскошь, было крестьянство. И чем богаче становились привилегированные социальные группы, тем более тяжелый гнет ложился на крепостных крестьян.

Екатерина II укрепила финансовое положение государства, изъяв из церковной собственности земли и крестьян, а также отменив гетманство на Украине. Казалось бы, пришла пора отменить крепостное право. На словах императрица была к этому готова. Например, в «Уставе благочестия» (1782 год) она провозглашала приоритет моральных ценностей, основанных на христианских заповедях. Вот ее семь заповедей:

«I. Не чини ближнему, чего сам терпеть не можешь.

II. Не токмо ближнему не твори лиха, но твори ему добро, колико можешь.

III. Буде кто ближнему сотворил обиду личную, или в имении, или в добром звании, да удовлетворит по возможности.

IV. В добром помогите друг другу, веди слепого, дай кровлю неимеющему, напой жаждущего.

V. Сжалься над утопающим, протяни руку помощи падающему.

VI. Блажен, кто и скот милует, буде и скотина злодея твоего спотыкнется, подыми ее.

VII. С пути сошедшему указывай путь».

Приведя этот перечень, современный российский историк А.Б. Каменский выразил свое умиление: «Как важно, что эти внушения исходили от того, кто для русского человека был олицетворением власти Бога на земле».

Такое лакейское подобострастие вряд ли было широко распространено в те времена. Во-первых, многие знали, что Екатерина II не по праву заняла место своего супруга, а благодаря дворцовому перевороту. Во-вторых, государственный деятель обязан не провозглашать моральные сентенции, всем и без того известные, а создавать в стране такие условия, чтобы эти заповеди воплощались в жизнь. А то ведь получалось сущее лицемерие. Государыня увещевала даже скотину недруга миловать, сохраняя дичайшее крепостное право.

Большинство дворян вполне устраивало подобное лицемерие. Однако крестьяне были все-таки не безропотными скотами. Они прежде терпели крепостной гнет, зная, что их барин находится на важной и опасной государевой службе. Да и царь представлялся помазанником Божиим, законным правителем страны.

Теперь выходило иначе. Государыня, хотя и благословленная на царство, взошла на трон незаконным путем. А помещик вместо того, чтобы служить царю и Отечеству, занят всяческим благоустройством своего быта и развлечениями. И ради чего терпеть все повинности, тяготы и унижения?

Вряд ли Екатерина II не понимала, что в народе зреет серьезная смута. Об этом свидетельствовали не прекращавшиеся крестьянские бунты. Но даже при всем своем желании она не могла хоть как-то урезать привилегии дворянства. Ведь именно благодаря дворянам она пришла к власти и удерживалась на троне. Их недовольство было бы для нее смерти подобно. А потому просвещенная императрица, которая вела переписку с философами и провозглашала моральные заповеди, под угрозой жестокого наказания запретила крестьянам жаловаться на своих господ.

Таким образом, смута в России началась задолго до того, как вспыхнуло пугачевское восстание. Уже в начале царствования Екатерины II по стране прокатилась волна бунтов крестьян, казаков, работных людей. В отдельных уездах крестьянские волнения продолжались годами. «На их подавление, – писал советский историк М.Т. Белявский, – правительство двинуло крупные воинские части с артиллерией, предписав им действовать столь же решительно и беспощадно, как и при осаде неприятельских крепостей. Особенно “отличился” при этом генерал князь Вяземский. Он устроил настоящую бомбардировку восставших сел и деревень, расстрелял из пушек фактически безоружных крестьян, а затем провел зверскую экзекуцию над усмиренными.

Правительство издало ряд указов, подчеркивая, что оно намерено «помещиков в их владениях и имениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном им повиновении содержать». А в случае «вредного от грубиянства и невежества непослушания крестьян» с ними, «яко с сущими злодеями и нарушителями общего покоя, поступлено будет с таковою же военною строгостью».

Сенату и этих драконовских мер показалось мало. Согласно царскому указу 1763 года, крестьянам предписывалось оплачивать не только расходы на посылку и содержание воинских команд, но и стоимость розг и плетей, которыми их наказывали, веревок, на которых их вешали, пуль и ядер, которыми их расстреливали.

Несмотря на подобные меры, предпринятые государыней-моралисткой, бунты крестьян и рабочих вспыхивали с новой силой. Восстание в Кижах (Карелия) продолжалось с 1769-го по 1771 год. Его жестоко подавили; были убиты около двух тысяч крестьян. Чтобы прекратить волнения рабочих уральских заводов, пришлось послать карательную экспедицию, которую возглавил все тот же А.А. Вяземский.

На Правобережной Украине чуть раньше бунтовали крестьяне и запорожские казаки, захватывая и грабя усадьбы и замки, давая отпор польским войскам. А в 1771 году во время эпидемии чумы восстал московский люд, ведя уличные бои, захватив на три дня Кремль и убив главу Московской церкви архиепископа Амвросия.

Правительство постаралось ограничить вольности яицких казаков (на Урале) и лишить их некоторых привилегий, в частности, беспошлинного соляного промысла и рыбной ловли. В ответ на Яике вспыхнуло восстание казаков, которое подавили с помощью регулярных войск. Тогда же там объявился человек, выдававший себя за спасшегося от убийц императора Петра III. Впрочем, он был не оригинален: по России в ту пору бродили несколько самозванцев.

Яицкие казаки

Появились они, конечно же, не случайно. Официальное сообщение о естественной смерти Петра III восприняли в народе с недоверием. Возродилась мечта о царе, покровителе крестьян, радетеле за их интересы. Прошли слухи о том, что на него совершили покушение дворяне, потому что он пожелал даровать волю крестьянам. Но царю удалось чудом спастись (в одной из деревень отслужили благодарственный молебен о его спасении). Вот почему он вынужден скрываться в народе до поры до времени.

Самозванцев правительство вылавливало и казнило, но это не могло искоренить легенду о добром царе. Настали смутные времена, когда народ, подавленный угнетателями, разуверился в верховной власти. Кризис доверия народа к власти – один из важных симптомов серьезной смуты.

Крестьянская революция

Революционную тайную организацию, стремившуюся свергнуть официальную власть, едва ли не первым на Руси создал донской казак Емельян Пугачев. Он участвовал в Семилетней и первой русско-турецкой войнах, заслужив за храбрость и смекалку младший офицерский чин хорунжего. Не желая принимать участия в карательных операциях, он ударился в «бега», скрывался в раскольничьем ските в районе Гомеля. (В смутное время «перестройки» была высказана версия: заговор Пугачева стал результатом происков… иноземных спецслужб! Как будто издавна в Россию революционные идеи внедряли с Запада, а народ русский при царях жил в блаженстве и довольстве.)

Осенью 1772 года Пугачев перебрался на Яик, где еще продолжались волнения казаков. Осмотревшись, он по секрету «признался» одному казаку, будто является царем Петром Федоровичем, предложив собрать верных людей, пойти на Москву и свергнуть самозванку Екатерину. Вокруг него постепенно собирались казаки, не довольные притеснениями властей.

Пугачев Е.И.

Вскоре о появлении мнимого царя узнало местное начальство. Пугачева схватили и посадили в тюрьму, откуда ему удалось бежать. Теперь ничего не оставалось, как открыто заявить о своих правах на российский трон. Он пообещал казакам восстановить их старинные порядки и предоставить дополнительные льготы.

Власти поспешили сообщить, что он – самозванец, донской казак. Ближайшие соратники Пугачева вряд ли сомневались в этом. Но если нет законного государя, а на троне утвердилась немка, то почему бы не поставить вместо нее русского казака?

В отличие от Разина, не поднявшегося в своей деятельности выше казацких анархических стереотипов, Пугачев понимал важность социальной организации: попытался даже создать государственный аппарат восставших и придавал большое значение агитации и пропаганде. Он решительней, чем Разин, выступал против бесцельного разрушения и постарался, хотя и безуспешно, наладить военное производство на уральских заводах.

Емельян Пугачев проявил себя хорошим организатором, и в его окружении было немало талантливых людей. Среди них выделялся Падуров – один из депутатов от казачества в «Уложенной комиссии», созванной в Москве Екатериной II для либерального прикрытия своей крепостнической политики. Там Падуров ознакомился с идеями французских просветителей, что отразилось в наказе от казачества, в составлении которого он принимал участие.

Как обычно бывает при стихийных народных восстаниях, разрушительные действия удаются гораздо лучше и радикальней, чем созидательные. Ненависть рабочих к каторжному заводскому труду была так велика, что они в большинстве случаев громили все заводское хозяйство.

Пугачевское восстание в отличие от разинского быстро приобрело ярко выраженный крестьянский характер. По мере того как оно охватывало новые районы, роль яицких казаков сокращалась. Многие из них не захотели оставлять свои земли (только в пугачевском руководстве они оставались в большинстве).

Была у пугачевщины еще одна важная отличительная черта: в восстании участвовали почти все сословия (работные люди, горожане, духовенство), а также представители разных национальностей – башкиры, киргизы, черемисы. Старообрядцев он привлек тем, что обещал пожаловать «древним крестом и бородой». Но больше всего благ обещал он в манифесте сентября 1773 года казакам, жалуя их «рякою с вершины и до усья, и землею, и травами, и денежным жалованьям, и свинцом и порахам и хлебным провиянтам».

Пугачев стал народным вождем, революционером, предводителем крестьянского восстания. Он был, конечно же, не революционером в полном смысле слова, а, как выразился И.В. Сталин, – «царистом». Но в тогдашней России иначе и не могло быть. Однако главнейший пункт его политической программы с полным основанием можно считать революционным: целью своей он провозглашал уничтожение дворянства как класса.

В манифесте, составленном после взятия Саратова летом 1774 года, Пугачев провозглашал: «Я – ваш законный Император. Жена моя увлеклась в сторону дворян, и Я поклялся Богом истребить их всех до единого. Они склонили ее, чтобы всех вас отдать им в рабство, но Я этому воспротивился, и они вознегодовали на меня, подослали убийц, но Бог меня спас».

Он стремился не только захватить власть в стране, но и изменить социальную структуру. Хотя, конечно же, в то же время признавал незыблемость царского самодержавия. По его мысли, царь должен был выражать интересы не дворянского меньшинства, а крестьянского большинства.

Согласно этим представлениям, система правления в России предполагалась монархической по форме и анархической по содержанию. Об этом можно судить по его манифесту от 31 июля 1774 года, где говорилось:

«Сим именным указом с монаршим и отеческим Нашим милосердием, всем находящимся прежде в крестьянстве и подданстве помещиков быть верноподданными рабами собственно нашей короны и награждаем древним крестом и молитвою, и головами и бородами, вольностью и свободой, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, во владения землями, лесными, сенокосными угодьями, рыбными ловлями, соляными озерами без покупки и без оброку».

Каким образом все это можно организовать, он не указывал, зато провозглашал метод революционного террора по отношению к дворянам, с которыми надо поступать так же, как они поступали с крепостными: ловить, казнить и вешать. После чего в стране воцарятся мир и покой, «кои до века и продолжаться будут».

Уральский комендант приводит Пугачева к Суворову

Проще всего оказалось организовать «революционный террор» и разорять, грабить и разрушать помещичьи усадьбы, крушить фабрично-заводское хозяйство. Народная стихия в этом отношении подобна природной. Надо только иметь в виду, что и противная сторона, дворянство, не менее жестоким образом расправлялась с восставшими крестьянами, а крепостной гнет, на котором держалось их благосостояние, был подлинным и часто беспросветным рабством.

По словам А.С. Пушкина, произошел «мятеж, начатый горсткой непослушных казаков, усилившийся по непростительному нерадению начальства и поколебавший государство от Сибири до Москвы и от Кубани до Муромских лесов». Но кое в чем можно не согласиться и с Александром Сергеевичем. Распространение казацкого мятежа и превращение его в народное крестьянское восстание зависели не от нерадения местного начальства, а от его беспомощности перед лицом массового движения. Это была, можно сказать, гражданская война.

Она оказала заметное влияние не только на русскую, но и на европейскую, а отчасти и на мировую историю. Ведь одновременно с этим восстанием боролись за свою независимость североамериканские колонии Англии, создавшие свое государство. Считается, что победе американской революции способствовали тогдашние враги Лондона – Франция и Испания. Но вряд ли устояла бы американская держава, если бы Екатерина II исполнила просьбу английского короля, оказав ему помощь русскими войсками.

В то время эти войска передислоцировались с фронта окончившейся русско-турецкой войны во внутренние области России для подавления пугачевского восстания. По-видимому, только по этой причине Екатерина II отклонила просьбу английского короля. Ей приходилось сражаться за сохранение собственного государства.

Североамериканские повстанцы остались победителями. А русским бунтарям была уготована страшная доля. Сжигались деревни, виселицы на плотах плыли по Яику и Волге, на Болотной площади в Москве торжественно казнили Пугачева.

Когда парижские бунтари полтора десятилетия спустя взяли Бастилию, перед русской императрицей вновь встала тень донского казака, поднявшего пол-России на грозное восстание. Она не решилась послать русскую армию к границам революционной Франции. По тем временам это была лучшая армия Европы, и она могла справиться с восставшими. Была бы задушена в зародыше Французская революция, про которую Ленин сказал, что весь ХIХ век был ее продолжением.

Вспоминая восстание Пугачева, нередко приводят пушкинское: «Не приведи Господь видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Из этого обычно делают вывод, будто в отличие от всех прочих русский бунт особенно ужасный, словно гуманнее, «цивилизованней» были бунты в Англии, Франции, Германии…

Любая природная стихия бессмысленна (бессознательна) и беспощадна. Народные восстания вызваны всегда гневом и возмущением, а вовсе не какими-то идейными кабинетными соображениями. Здесь эмоции всегда преобладают над рассудком. В такие моменты не только народные массы, но и отдельные личности, порой образованные и в других случаях гуманные, «теряют голову» (одни в переносном смысле, а другие – в прямом).

Есть основания считать пугачевское восстание революционным выступлением, предполагавшим установление «народной монархии» без привилегированных классов (своеобразное монархо-анархическое государство). Началась эта революция с тайного заговора казака, выдавшего себя за чудом спасшегося царя. Неудивительно, что после такого события любые тайные общества, возникающие без ведома высокого начальства, стали считаться особенно опасными. Первой начала борьбу с ними Екатерина II.

Закрепощенное сознание

Вряд ли было случайным совпадение пугачевского восстания по времени с Великой французской революцией, грянувшей в 1789 году. Для истории расхождение в полтора десятилетия незначительно. В обеих странах существовала просвещенная монархия, а основанием для восстаний послужили народные волнения.

В России с казнью Пугачева восстание не прекратилось. Как писал А.С. Пушкин: «Совершенное спокойствие долго еще не воцарялось. Панин и Суворов целый год оставались в усмиренных губерниях, утверждая в них ослабленное правление… и искореняя последние отрасли пресеченного бунта. В конце 1775 года обнародовано было общее прощение и повелено все дело предать вечному забвению. Екатерина, желая искоренить воспоминание об ужасной эпохе, уничтожила древнее название реки, коей берега были первыми свидетелями возмущения. Яицкие казаки переименованы были в уральские… Но имя страшного бунтовщика гремит еще в краях, где он свирепствовал. Народ живо еще помнит кровавую пору, которую – так выразительно – прозвал он пугачевщиною».

Неудивительно, что «замирения» народа с правящим классом не состоялось. Никаких принципиальных изменений к лучшему не произошло. Простой русский народ оказался в положении побежденного, покоренного, вынужденного смириться со своим унизительным положением.

Это в конце XX века хитрые политики и журналисты, а также наивные или обманутые «патриоты» и странные монархисты, невесть какую монархию представляющие, вдруг дружно стали рисовать идиллические картинки жизни народа в царской России. Вроде бы тогда всем на Руси было жить хорошо. (Видно, постарались забыть поэму Н.А. Некрасова, между прочим – барина!)

Конечно, в хлебородные годы да у хорошего помещика крестьянам жилось действительно не худо. Только и всего. В остальном их положение было незавидным. Иначе не бунтовали бы они, не шли на смертный бой против регулярных войск, как это было во время пугачевского восстания (обратим внимание на то, что Пушкин счел назвать «ужасной эпохой» восстание, длившееся сравнительно недолго).

Уже после того, как страсти, казалось бы, улеглись, дворянин А.Н. Радищев правдиво описал свое «Путешествие из Петербурга в Москву». Он побывал в тех краях, которые не восстали. Почему? От хорошей жизни? Вот характерный разговор Радищева с безымянным пахарем, который есть смысл привести целиком.

«– Бог в помощь, – сказал я, подошед к пахарю, который, не останавливаясь, заканчивал начатую борозду…

– Спасибо, барин, – говорил мне пахарь, отряхивая сошник и перенося соху на новую борозду.

– Ты, конечно, раскольник, что пашешь по воскресеньям?

– Нет, барин, я прямым крестом крещусь, – сказал он, показывая мне сложенные три перста. – А Бог милостив, с голоду умирать не велит, когда есть силы и семья.

– Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь, да еще в самый жар?

– В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину да под вечер возим оставшееся в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы и девки, для прогулки, ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды. Дай Бог, – крестяся, – чтоб под вечер сего дня дожжик пошел. Барин, коли есть у тебя свои мужички, так они того же у Господа молят.

– У меня, мой друг, мужиков нет, и оттого никто меня не клянет. Велика ли у тебя семья?

– Три сына и три дочки. Первенькому-то десятый годок.

– Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешь свободным?

– Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то с голоду не умрет. Видишь ли, одна лошадь отдыхает, а как эта устанет, возьмусь за другую; дело-то и споро.

– Так ли ты работаешь на господина своего?

– Нет, барин, грешно было бы так же работать. У него на пашне – сто рук для одного рта, а у меня две – для семи ртов».

Не удивительно, что Радищев, обращаясь к помещикам, восклицал: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем, – воздух. Да, один воздух».

Правда, порой чаша терпения крестьян переполнялась. И тогда они могли при случае даже убить своего мучителя и кровопийцу помещика. В XIX веке российская статистика в этом пункте была фальшивой: не учитывалось, сколько помещиков погибали от рук своих крепостных (в официальных сводках обычно в таких случаях констатировали смерть от апоплексического удара). Наказать конкретных виновников чаще всего не было возможности, потому что у крестьян практиковалась круговая порука.

Спору нет, со временем суровость крепостных порядков не увеличивалась, а уменьшалась, а там и произошла «революция сверху»: отмена Александром II крепостного права. Впрочем, революцией называть такой шаг можно только для красного словца, ибо государственный строй и соотношение социальных групп в результате не изменились.

Но если велико было внутреннее возмущение крепостных и работных людей своим бесправным положением, то почему же не превратилось пугачевское восстание в полноценную революцию, подобно тому, что произошло во Франции? Там ведь тоже все начиналось со смуты, огромного числа нищих и обездоленных, отдельных бунтов.

Советская историософия давала этому такое объяснение. «Трагедией восставшего крестьянства было то, – писал М.Т. Белявский, – что, поднявшись на борьбу, героически сражаясь со своими угнетателями, оно не могло противопоставить самодержавно-крепостническому строю новый общественный строй. Восстание, несмотря на размах, как и прежние выступления народных масс, было стихийным – восставшие не имели ясной политической программы борьбы и могли лишь противопоставить “плохой дворянской царице” Екатерине II “хорошего”, “доброго” царя».

Такое объяснение трудно считать убедительным. Как мы видели на примере некоторых указов Пугачева, у него достаточно ясно очерчивалась политическая программа установления монархически-анархического государства. По тем временам, учитывая особенности общественного сознания, это была вполне разумная и реалистическая идея. Поставить во главе государства «крестьянского царя» – разве этого мало?

Для России того времени это была, можно сказать, программа-максимум. Кстати, и французы не выступали за коммунистические идеалы. Лозунг «Свобода, равенство, братство» вполне подходил не только для масонских лож и французских революционеров, но и для русских мужиков, которые пошли за Емельяном Ивановичем Пугачевым. То, что у них, мужиков, такие слова не были в обиходе, ничего принципиально не меняет. Русский вариант можно сформулировать так: «Воля, Справедливость, Братство». Суть остается все той же.

Во Франции большинству крестьян жилось не лучше, чем в России (и это несмотря на то что там природные условия несравненно благоприятнее для сельского хозяйства, чем у нас). Вот что писал об этом П.А. Кропоткин в книге «Великая французская революция»:

«Бедственное положение громадного большинства французского крестьянства было, несомненно, ужасно. Оно, не переставая, ухудшалось с самого начала царствования Людовика XIV, по мере того, как росли государственные расходы, а роскошь помещиков принимала утонченный и сумасбродный характер, на который ясно указывают некоторые мемуары того времени. Особенно невыносимыми делались требования помещиков оттого, что значительная часть аристократии была, в сущности, разорена, а потому старалась выжать из крестьян как можно больше дохода…

Через посредство своих управляющих дворяне обращались с крестьянами с суровостью настоящих ростовщиков. Обеднение дворянства превратило дворян в их отношениях с бывшими крепостными в настоящих буржуа, жадных до денег, но вместе с тем не способных найти какие-нибудь другие источники дохода, кроме эксплуатации старых привилегий – остатков феодальной эпохи…

Крестьянские массы разорялись. С каждым годом их существование становилось все более и более неустойчивым; малейшая засуха вела к недороду и голоду. Но рядом с этим создавался – особенно там, где раздробление дворянских имений шло быстрее, – новый класс отдельных зажиточных крестьян… В деревнях появились деревенские буржуа, крестьяне побогаче, и именно они перед революцией стали первые протестовать против феодальных платежей и требовать их уничтожения… Накануне революции именно благодаря им, крестьянам, занимавшим видное положение в деревне, надежда стала проникать в села и стал назревать бунтарский дух… И нужно сказать, что если отчаяние и нищета толкали народ к бунту, то надежда на улучшение вела его к революции».

Приведена эта большая цитата потому, что Петр Алексеевич, заставший крепостное время в России, писал, одновременно имея в виду не только Францию, но и свое Отечество. Хотя к началу ХIХ века не образовалась еще в России значительная прослойка «кулаков», деревенских аналогов буржуа, а так называемый третий класс и пролетариат находились если не в зачаточном, то в младенческом состоянии.

С XVI века во всех развитых государствах значительный удельный вес обрели горожане, а их роль в управлении страной и государственными переворотами становилась решающей. Недаром такое символическое значение обрел факт захвата в Париже Бастилии.

За Пугачева была крестьянская, фабрично-заводская, городская беднота – массы, не имевшие единого идейного стержня и сколько-нибудь определенной организованности. Была бушующая стихия, но отсутствовала целеустремленная направленность на революционный переворот, который можно свершить только там, где находится правительство. Требуется кинжальный удар в центр управления страной, чтобы парализовать действие государственной машины, точнее сказать, органов управления государством.

Подобной возможности у пугачевского восстания не было. Вот если бы восстание декабристов 1825 года совпало по времени с народными волнениями типа пугачевщины, тогда еще могло бы свершиться нечто подобное Великой французской революции. Государственный переворот должен происходить на фоне большой смуты, только в таком случае он станет революционным.

Смятение умов

Для буржуазной революции необходима достаточно крепкая и претендующая на власть буржуазия; для пролетарской революции требуется как минимум немалое количество пролетариев. А вот крестьянские революции, несмотря на огромное количество земледельцев и скотоводов во всех странах (во всяком случае, до XX века), так и не свершились. Постоянно вспыхивали крестьянские восстания и бунты, переходящие порой в крестьянские войны. Но последний шаг – к победоносной крестьянской революции – так и не был сделан.

Пример Франции в этом отношении красноречив. Ведь уже «блестящее» царствование Людовика XIV привело к тому, что начались бунты, которые продолжались практически во все время правления следующего Людовика и особенно обострились после неурожайного 1774 года. Позже, при улучшении урожаев, волнения пошли на спад, но не прекратились. Так что смута продолжалась достаточно долго и Великая революция стала, по существу, ее переходом на новый уровень. Без этих бунтов она бы не свершилась. Но и без государственного переворота, который произошел в Париже, волнения народа были бы в конце концов подавлены если не силой оружия, то благодаря либеральным реформам.

Когда в России в середине XIX века стала назревать революционная ситуация, царское правительство сумело ее преодолеть без серьезных социальных потрясений, путем реформ. Эта мера помогла избежать крупных народных волнений, но революционные идеи проникали в российское общество не снизу, а сверху, из среды наиболее просвещенных граждан. Дело тут не столько в тex или иных политических группировках и партиях, а в том, что не народ, а именно наиболее просвещенные граждане в большинстве своем были настроены против самодержавия. Одни мечтали его ограничить парламентом, другие выступали за парламентскую республику, третьи – за полное свержение существующего государственного строя.

В этих условиях едва ли не самыми консервативными социальными слоями были, помимо небольшой правящей прослойки, крестьяне. Революционные идеи находили отклик в умах наиболее образованных рабочих.

В своих замечательных «Записках революционера» П.А. Кропоткин свидетельствовал, что ему приходилось с большой опаской подводить сезонных рабочих, среди которых он вел народническую пропаганду, к мысли о возможности свержения царской власти. Приходилось делать упор главным образом на просветительские беседы, одновременно переходя на социальные темы. Среди квалифицированных заводских рабочих делать этого не требовалось, потому что они неплохо разбирались в политэкономии и революционных идеях.

Как о типичном эпизоде Кропоткин рассказал о случае с народником Сергеем Кравчинским. Он и его товарищ, идя по дороге, попытались завести с нагнавшим их мужиком на дровнях разговор о тяжких податях, произволе чиновников и необходимости бунта. Мужик стал погонять лошаденку, агитаторы поспешили за ним, продолжая толковать о податях и бунтах, пока мужик не стал стегать лошадь, чтобы она вскачь умчала его от народников.

Кстати сказать, и Кропоткина выдал жандармам кто-то из рабочих-ткачей, среди которых он вел пропаганду. Никаких решительных выступлений рабочего класса таким путем добиться не удалось.

Еще один вид деятельности революционеров – террористические акты – тоже оказался бесполезным. Идеологи таких акций (хотя и не всегда – исполнители) понимали: таким образом невозможно запугать, а тем более свергнуть существующий строй. Однако можно было добиться ответных репрессивных действий правительства, ужесточения режима, а значит, и более благоприятной революционной ситуации.

Ужесточения режима они добились после убийства Александра II и смещения в результате «бархатного диктатора» Лорис-Меликова, относительного либерала. Но революционная ситуация от этого не возникла. Потому что никакой смуты тогда в России не было: страна была стабильной и развивающейся.

…В 1924 году талантливый человек и большой фантазер А.Л. Чижевский издал книгу «Физические факторы исторического прогресса», в которой попытался доказать, что революционные и другие социальные возмущения возникают в периоды повышения солнечной активности. Для России такое совпадение пришлось на 1905 и 1917 годы, причем в первом случае число солнечных пятен было меньше, чем во втором, в соответствии с интенсивностью революционных потрясений.

Некоторые интеллектуалы и сейчас верят в подобную зависимость социальных катастроф от активности Солнца или «парада планет» (когда они выстраиваются примерно в одной плоскости). Как писал Чижевский:

И вновь, и вновь взошли на Солнце пятна И омрачились трезвые умы, И пал престол, и были неотвратны Голодный мор и ужасы чумы… И жизни лик подернулся гримасой: Метался компас – буйствовал народ, А над землей и над людскою массой Свершало Солнце свой законный ход…

Однако в действительности еще более мощные, чем в 1917 году, вспышки солнечной активности были в 1780, 1789, 1837, 1847, 1870 годах. Но почему-то в эти годы никакой революции в России не произошло. Да и самая большая всеобщая «смута» начала XX века приходится, пожалуй, на 1914 год, когда вспыхнула Первая мировая война. Без нее не только европейская, но и мировая история сложилась бы иначе. И неизвестно, что произошло бы тогда с нашей страной.

Не космические факторы, а состояние общества, смута и на ее фоне государственный переворот являются обязательными признаками подлинной революции. Но смутное время не наступает само собой, подобно очередному времени года. Оно имеет немалую предысторию, подготовительный, скрытный (инкубационный) период.

В любом обществе, государстве со временем вырабатываются «противоядия», препятствующие наступлению смуты. Это прежде всего – традиции, внедренные в сознание масс установки на стабильное существование, на утверждение законности и блага именно существующего общественного устройства. Об этом феномене следует поговорить особо.

Пошатнувшаяся установка

В индивидуальной психологии есть понятие установки. Это нечто подобное эмоциональной предрасположенности, предвзятости, готовности к определенным реакциям в соответствующих обстоятельствах. Такая реакция вырабатывается в результате опыта, воспитания, образования, полученных знаний, под влиянием внешней среды или неосознанных внутренних психических процессов.

В простейшем и наглядном виде установку внедряют животным при дрессировке, и они ее выполняют в нужный момент по запрограммированному сигналу. Можно вспомнить также эксперименты, проводимые И.П. Павловым на собаках.

Человек способен выработать установку самостоятельно и вполне сознательно. Однако в дальнейшем она может закрепиться на более глубоком подсознательном уровне и проявляться вне зависимости от рассудка. Для этого она должна периодически подкрепляться. Так действуют, например, влюбленные, которые преподносят предмету своей страсти подарки и говорят комплименты. При постоянном повторении такого рефлекса (появление данного человека – подарок – удовольствие от подарка) через некоторый срок предмет любви может испытывать удовольствие уже при встрече с данным субъектом. Возможно, такой способ ухаживания, увенчанный успехом, породил известную поговорку: «Любовь зла, полюбишь и козла».

Шутки шутками, а в политической жизни установка играет немалую роль. Например, когда после Великой Отечественной войны снижались цены (а до нее – увеличивалось благосостояние советского народа), это серьезно укрепляло авторитет Сталина и установку на признание его великим вождем и отцом народа. Дело тут не просто в задабривании населения, а в подтверждении верности взятого им политического курса, в реальности и честности его обещаний.

Правда, со времен горбачевской «перестройки» в общественное сознание стали вколачивать мысль, будто замечательные успехи советского народа в труде и в боях объясняются… животным страхом сталинских репрессий, что «стройки коммунизма» возводили главным образом заключенные, а в атаки против гитлеровцев шли либо штрафные батальоны, либо подневольные бойцы, подгоняемые сзади заградительными отрядами.

Увы, подобные бредовые для здравого ума идеи не только пропагандировались, но и находили благоприятную почву в умах немалого числа служащих, интеллигентов. Им даже не приходило в голову, что число работавших заключенных составляло ничтожную долю от числа всех трудящихся (один-два человека на сотню), «штрафников» – еще в десять или сто раз меньше. Но главное, пожалуй, другое.

В нашей стране появилось немало граждан, которым трудно было поверить, что возможен подлинный трудовой энтузиазм, а также подлинный героизм в войне. Это скептики, циники, приспособленцы и лицемеры, не способные не только на героические, но и просто на достойные поступки. Опошление героического прошлого, да еще своего собственного народа, своих действительно героических недавних, а отчасти еще живущих предков – показатель глубокой духовной эрозии, нравственной деградации. У такого народа не может быть достойного будущего.

Увы, такую установку вырабатывали долго и упорно внешние и внутренние враги СССР. И когда Хрущев выступил с докладом, ниспровергающим культ Сталина, это был удар колоссальной силы по сложившейся идеологии. В данном случае совершенно не важно, насколько справедливы или несправедливы были обвинения Хрущева в адрес недавнего вождя, которому он сам пел дифирамбы. Не имеет существенного значения и то, в какой степени был оправдан культ личности Сталина. Важно, что восхищение вождем и доверие к нему культивировались годами и подтверждались замечательными достижениями страны, а затем еще победой в Великой Отечественной войне. Это было чувство, укоренившееся в подсознании миллионов граждан как четкая установка. Она в значительной степени содействовала единению людей и признанию коммунистической идеологии в массах.

Эта установка основательно пошатнулась после выступления Хрущева на XX съезде партии. С этого времени начался идейный разброд. А все приспособленцы и лицемеры, вступившие в партию из-за карьерных соображений, получили подкрепление своим самым низменным устремлениям и оправдание подлости своей и лжи.

В общественной жизни феномен коллективного подсознания играет существенную, порой решающую роль. Комплекс установок обеспечивает общественную стабильность. Крушение установки – подрывает ее, содействует наступлению смутного времени разброда и шатаний.

Для России конца XIX века такой устойчивой официальной идеологической установкой продолжала быть триада: «Самодержавие, Православие, Народность». Ее укоренению содействовали экономические успехи страны в конце XIX века, во время правления Александра III. Индустриализация, расширение сети железных дорог, оживление торговли, а еще раньше, при Александре II, отмена крепостного права – все это подтверждало истинность идеологической установки. Безусловно, немалое количество демократически настроенных граждан стремились свергнуть или ограничить конституцией самодержавие; о революционерах и говорить нечего.

В народе было иначе. Самодержавие было освящено не только вековой традицией, но и авторитетом Православной церкви. К тому же русскому мужику, в массе своей необразованному и задавленному насущным нелегким трудом, было не до политических проблем – прокормить бы семью.

Правда, последнее десятилетие XIX века было омрачено страшным голодом в 1891 и 1892 годах. Затем началась эпидемия холеры в Поволжье и Прикаспии, сопровождавшаяся бунтами: расползся слух, будто врачи и фельдшеры специально морят народ по приказу высшего начальства. Но и при этом вера в царя сохранялась.

Александр III умер в 1894 году. На престол вступил его сын Николай II. В связи с этим земские деятели передали ему письмо, где, помимо изъявления верноподданнических чувств, высказывалась надежда на то, что будет предоставлено больше свободы печати, возможности «для общественных учреждений выражать свое мнение по вопросам, их касающимся, дабы до высоты престола могло достигать выражение потребности и мысли не одних только представителей администрации, но и народа русского».

Представители земства в отличие от царских чиновников были более или менее близки к народу. Например, во время голода они организовывали столовые для голодающих и санитарные пункты. Земцы понимали: обязанность царя – служить русскому народу (они так ему и написали), для чего необходимо лучше знать заботы, нужды, надежды простого люда.

Однако 19 января 1895 года на торжественном приеме Николай II дал суровую отповедь тем, кто надеялся на более тесное сближение самодержавия с народом и низшим дворянством, разночинцами, мелкими служащими, интеллигенцией. Он сказал:

«Мне известно, что в последнее время слышались голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я… буду охранять начало самодержавия так же твердо, как мой незабвенный покойный родитель».

Эти слова разочаровали многих из тех образованных и влиятельных людей, которые желали «косметических» изменений государственной системы главным образом для ослабления внутренних противоречий во избежание революции.

Впрочем, к этой теме мы еще вернемся. А сейчас отметим, что в ХIХ веке наиболее радикально настроенными по отношению к существующей власти были сначала, в основном, представители дворянства, затем преимущественно разночинцы и лишь в конце столетия – представители рабочего класса. «Народ безмолвствовал», как писал А.С. Пушкин в «Борисе Годунове» (если учесть, что более 80 % жителей России были крестьянами).

Декабристы. Надклассовые корни революций

Их называют первыми русскими революционерами. В одних случаях это звучит как восторженная похвала, в других – как суровое порицание. Одни авторы изображают их как героев, подвижников, беззаветных борцов за свободу, равенство и братство; другие – как злодеев, покушавшихся на цареубийство и целостность Российской империи.

Олег Платонов в книге «Терновый венец России. История масонства. 1731–1995» сделал вывод: «Масонский заговор, получивший название декабристского, представлял собой серьезную угрозу для существования тысячелетнего русского государства… Социальной опорой декабризма служила некоторая часть правящего слоя и интеллигенции России, лишенная национального сознания и готовая пойти на погром национальных основ, традиций и идеалов». (Надо только уточнить, что в ту пору интеллигенции в России фактически не было.)

После Февральской буржуазной революции 1917 года, а особенно при советской власти декабристы были прославлены безоговорочно. Но и значительно раньше, еще со времен Александра Пушкина, отзывы о них были преимущественно восхищенные. Наш величайший поэт в стихотворении «Во глубине сибирских руд…» обратился к ним с оптимистической надеждой:

Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут – и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч вам отдадут.

Однако, как бы ни относиться к декабристам, причислять их к революционерам допустимо с определенными оговорками. По сути, они оставались «царистами», использовав для своих целей соответствующий момент: передачу престола от «законного» наследника (великого князя Константина Павловича) к его младшему брату Николаю.

…О декабристах написано так много и по большей части основательно, что мы не станем вдаваться в детали этой темы. Отметим, что это были преимущественно офицеры, участвовавшие в войне против Наполеона. П.И. Пестель имел награды и золотую шпагу за храбрость. По признаниям многих участников этого движения, они восставали прежде всего против крепостного права. П.И. Борисов писал: «Несправедливости, насилия и угнетения помещиков, их крестьянам учиняемые, укрепили в моем уме революционные мысли».

И все-таки вряд ли кто-нибудь из них стал бы рисковать своей жизнью ради освобождения крестьян. Тем более что даже наивный человек отдавал себе отчет, насколько сложное и небыстрое мероприятие – упразднение крепостного права. По-видимому, к движению декабристов присоединялись дворяне по разным причинам: от самых благородных, возбужденных призывами Великой французской революции к свободе, равенству и братству, а также вдохновенной «Марсельезой», до стремления к славе и власти, склонности к авантюрам. Вдобавок революционные идеи, можно сказать, вошли в моду. По словам Пестеля: «Нынешний век ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противуположностей. То же самое зрелище представляет и Америка. Дух преобразования заставляет… везде умы клокотать».

В феврале 1816 года возникло первое тайное общество молодых гвардейских офицеров – «Союз спасения». Инициаторами были братья С.И. и М.И. Муравьевы-Апостолы, А.Н. и Н.М. Муравьевы, И.Д. Якушкин, С.П. Трубецкой. В конце года к ним примкнул Пестель. Под его влиянием общество обрело более определенный устав и стало называться «Обществом истинных и верных сынов Отечества». Прием в него был ограниченным: только из среды офицеров гвардии и Генерального штаба (то есть наиболее образованные и независимые). Предполагалось в момент передачи власти новому царю отказаться ему присягать, если он не провозгласит конституционное правление.

Тем временем произошла кровавая расправа над крестьянами Новгородской губернии, бунтовавшими из-за перевода их в аракчеевские военные поселения. Были волнения в воинских частях. Распространился слух: Александр I секретно обсуждает проект дарования Польше конституции и присоединения к ней некоторых русских земель (что и произошло). При таких обстоятельствах у некоторых членов тайного общества возникла мысль совершить цареубийство и дворцовый переворот. Застрелить царя был готов И.Д. Якушкин.

По мнению Олега Платонова, от этой затеи пришлось отказаться якобы из-за того, что стрелявший наверняка будет убит. В действительности Якушкин предполагал, убив царя, тут же застрелиться. На это у него были причины сугубо личные. Он и без того не раз хотел совершить самоубийство из-за несчастной любви. Так что отказались декабристы от цареубийства главным образом потому, что многие из них не были сторонниками столь радикальных и жестоких мер. Да и результаты их виделись неутешительными.

Кстати, как позже вспоминал Н.М. Муравьев: «Через несколько лет после этого Якушкин преодолел страсть свою, женился на другой особе, оставил общество совершенно и ведет жизнь самую уединенную в деревне, занимаясь своим семейством и хозяйством». (Как видим, пламенные революционные порывы могут определяться и обстоятельствами сугубо личными, даже несчастной любовью.)

В январе 1818 года в Москве на основе ликвидированного «Союза спасения» создали «Союз благоденствия». Уже само название показывало некоторую смену идеологической установки. Теперь предполагалось выработать основательную программу действий и желаемых результатов, а также влиять на формирование общественного мнения, подготавливая грядущие преобразования.

Для этих целей был расширен состав членов общества до двухсот человек. Всем им предписывалось – что вообще характерно для масонских лож – прилагать усилия для того, чтобы занимать ответственные посты в правительственных учреждениях, участвовать в благотворительных и просветительских мероприятиях, создавать литературные кружки и т. п. Все это было возможным еще и потому, что большинство будущих декабристов состояли в масонских ложах. По такой же причине эти люди были приучены к конспирации. Их революционная организация тоже выстраивалась по канонам масонства. Так, «Союз спасения» предполагал три степени «посвящения»: братия, мужи и бояре. При вступлении и при переходе на новую ступень давали торжественные клятвы.

В «Союзе благоденствия» определились две основные группы: умеренных, ориентированных только на пропаганду, и радикальных, убежденных республиканцев и сторонников революционных действий. Последних возглавлял Пестель (он был столь яростным противником самодержавия, что предлагал казнить всю царскую семью). Для тайной организации такое разногласие было опасным. В январе 1821 года «Союз благоденствия» был распущен. На его основе возникло два взаимосвязанных общества: «Северное» в Петербурге и «Южное» на Украине. Первое возглавлял Н.М. Муравьев, а второе П.И. Пестель. Они составили две программы революционных преобразований: Муравьев – «Конституцию», Пестель – «Русскую правду» (см. Приложение).

Александр I на смертном одре

19 ноября в Таганроге неожиданно скончался император Александр I. Следующим царем должен был стать великий князь Константин Павлович. Ему присягнули войска. Однако он не мог иметь законных наследников, так как был не в официальном династическом, а в морганатическом браке. Поэтому отрекся от престола. Но его отречение запоздало. Требовалась новая присяга – Николаю Павловичу. Можно сказать, на недолгий срок наступило смутное время «бесцарствия». Этим поспешили воспользоваться декабристы.

Великий князь Константин Павлович

Они наметили неплохой план действий. Выбрали диктатором восстания гвардии полковника князя Трубецкого. Написали Манифест к русскому народу, провозглашая демократические свободы и учреждение Временного революционного правительства. Рано утром 14 декабря предполагалось блокировать сенат, потребовать от сенаторов отказа от присяги Николаю, низложить правительство, арестовать царскую семью. Затем созвать Великий собор (Учредительное собрание), который должен принимать дальнейшие государственные решения.

Как известно, их предприятие не удалось по нескольким причинам. Трубецкой струсил и не явился на Сенатскую площадь. Восставшие войска вынуждены были занимать выжидательную позицию, тогда как требовались активные действия. Каховский не решился стать цареубийцей. Якубович отказался вести восставших на захват Зимнего дворца. Выяснилось, что сенаторы уже присягнули Николаю I… И хотя к восставшим подошло подкрепление и общее их число достигло трех тысяч, хотя их морально поддерживали тысячи собравшихся горожан, инициатива уже перешла к войскам, верным царю. Их было значительно больше восставших, и у них была артиллерия. Залпами картечи они рассеяли противника. Погибли около 1300 человек, преимущественно, по данным Министерства юстиции, «черни».

Было бы интересно смоделировать события в России при условии осуществления планов декабристов. (Принято считать, что у истории нет сослагательного наклонения. Но историкам никто не может запретить делать те или иные предположения. Чрезвычайно прискорбно другое: нередко они искажают, замалчивают или подтасовывают факты в угоду какой-нибудь теоретической концепции, а то и партии, «спонсору».)

В самых общих чертах ответ представляется таким: их план был утопичным. Они могли, предположим, убить или арестовать царя, установить военную диктатуру и т. д. Могла бы, возможно, увенчаться успехом и акция Южного общества. Ну а дальше? И без того дворянство было привилегированным правящим классом. Что им дала бы конституция, ограничивающая власть самодержца? Что бы дало освобождение крестьян? Разного рода демократические преобразования, в частности, выборы в Думу? Кто бы активно поддержал восставших?

Успешный дворцовый переворот – не революция. Он не способен изменить существующий государственный строй, преобразить общество. Одними указами этого не достигнешь.

Согласно мнению В.И. Ленина, в российском революционном движении было три периода: дворянский (декабристы), буржуазный (народники), пролетарский (большевики). Таков классовый подход. Он предполагает, в частности, что победа Октябрьской революции 1917 года определялась решающей ролью пролетариата. А декабристы потерпели поражение потому, что были «страшно далеки» от народа.

Трубецкой С.П.

Однако Ленин и Троцкий были не менее далеки от народа, чем декабристы, которые были офицерами и постоянно общались с солдатами как в мирное, так и в военное время. Победа революционного выступления определенной группы или партии зависит не столько от их поддержки каким-то классом, сколько от общей обстановки в стране, а то и за ее пределами. Необходимо, чтобы это выступление поддержала значительная доля активных представителей разных общественных слоев. Только тогда обрушится вся социальная пирамида, а не только сменится ее верхушка.

В феврале 1917 года в России самодержавие рухнуло по целому комплексу причин. Главное: оно уже «изжило» себя и вызывало отвращение едва ли не во всех слоях общества, хотя и не везде одинаковое. Большевики воспользовались слабостью власти Временного правительства и ошибками его политики, а также обстановкой военного времени при деградации многомиллионной армии.

Отчаянное предприятие декабристов было обречено на неудачу. Во всяком случае, такое мнение складывается, когда пытаешься продумать разные варианты развития событий 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге. При успехе переворота в стране могли начаться крестьянские бунты. Убив Николая I, декабристы рисковали получить какого-нибудь Лже-Николая как предводителя народного восстания. А ведь дворяне, включая декабристов, более всего опасались именно такого результата. Он мог вызвать перманентную гражданскую войну и даже распад державы.

Правда, существует мнение, что были в стране и мире более могучие тайные силы, которые имели возможность воцариться в России. Это – масоны.

Масоны. Психология тайных обществ

В конце ХVIII века среди россиян был популярен стишок:

Появились в России фармазоны, И творят они всяческие резоны.

Под именем «фармазонов» имелись в виду вольнодумцы и безбожники (так поясняется в толковом словаре В.И. Даля). Слово это – искаженное «франкмасоны», что в переводе с французского означает «вольные каменщики». Короче говоря – масоны.

Масонские символы

Кто были эти люди? Какие же резоны они творили в нашей стране?

Среди них были разные личности – от ничтожных и преступных до выдающихся и героических. Соответственно их влияние на российское общество было сложным, неоднозначным. Во всяком случае, именно в этой среде зародилось революционное движение декабристов.

В книге зарубежной исследовательницы масонства Т.А. Бакуниной «Знаменитые русские масоны» упомянуто много славных имен: Суворов, Кутузов, Карамзин, Александр I, Грибоедов, Пушкин. По ее мнению, высказанному в другой работе: «Масонство, занесенное в Россию, по преданию, Петром Великим, почти одновременно с его возникновением на Западе, чрезвычайно быстро привилось и распространилось. Объясняется это тем, что появление масонства в России совпало с пробуждением общества, с первыми исканиями освобождавшейся мысли».

Она призналась, что «хотела обратить внимание на огромную массу русских вольных каменщиков, для которой масонство было настоящим светлым лучом, направлявшим их мысль на пути к достижению тайн бытия и развитию человеческого духа».

Впрочем, как мы уже говорили, первые свободные искания истины на Руси относятся к значительно более ранним временам. В случае с масонами проявилось очевидное влияние западной мистики и философии, а также мистификации. Ведь международный авантюрист «граф» Калиостро торжественно вошел в среду российских масонов. Хотя был выдворен из страны и даже удостоился стать главным героем комедии, сочиненной Екатериной II.

Из тайных лож масонов лишь немногие имели революционный характер. В них часто вступали из карьерных соображений. Один из масонов объяснял: «Желание иметь связи, как тогда уверяли, что без связей ничего не добьемся по службе и что большею частью либо масонством, либо другим каким мистическим обществом; люди, помогая друг другу на пути каждого пособиями, рекомендацией и прочее, взаимно поддерживали себя и достигали известных степеней в государстве преимущественно перед прочими». То есть складывались коррупционные связи.

Безусловно, были среди масонов экзальтированные мистики. Их завораживала, приводила в экстаз и умиление обстановка тайной ложи с ее загадочными торжественными ритуалами. Примерно то же самое происходит с истово верующими. Некоторые масоны, склонные к размышлениям на возвышенные темы, стремились посредством символов и сочинений мистиков постичь сокровенные тайны мироздания.

Но были и те, кто был ориентирован на Запад, состоял в английских или французских ложах. Для них Россия представлялась варварской страной с дремучим населением, которую следует перекроить на западный манер.

Среди масонов России было много иностранцев; в некоторых ложах они составляли большинство. Логично предположить, что часть этих людей шпионила в пользу западных государств или скрытно отстаивала их интересы (как теперь говорят, были агентами влияния). Но даже те из масонов, которые искренне верили в идеалы Просвещения, вызывали подозрение как вольнодумцы, подобные смутьянам, учинившим революцию во Франции.

Не вдаваясь в детали деятельности масонов в России, обратим внимание на некоторые факты. По приблизительным данным Т.А. Бакуниной (точные сведения добыть невозможно), среди русских масонов абсолютно преобладали дворяне. Военных насчитывалось более тысячи, чиновников – около 350. Но подобные общие сведения не позволяют оценить возможности масонского влияния на политику и экономику страны. Потому что в процентном отношении наибольшее количество масонов приходилось на верхние слои социальной пирамиды. Так, членов царствовавших домов было 6, придворных сановников 34, высших должностных лиц 110. Литераторов, деятелей искусств насчитывалось около 280.

Как видим, представители масонских лож вполне могли воздействовать на решения, принимаемые на самом высоком уровне, и влиять на духовную жизнь общества. Но было бы несправедливо и необоснованно полагать, будто такое влияние было сугубо отрицательным. Те, кто стремится представить масонов как страшную таинственную силу, как местное или глобальное пугало, не только делают им рекламу, но и отвлекают публику от более опасных для общества социальных групп, организаций, сообществ.

Итак, можно сделать вывод: среди российских масонов, по-видимому, были иностранные агенты. Но вряд ли кто-либо из них стремился разжечь в стране революционный пожар. Самое большее, на что они могли рассчитывать, это – устроить дворцовый переворот. Революция была бы не в их интересах.

Правда, в начале 1831 года на имя Николая I поступил секретный доклад от генерал-майора князя Андрея Борисовича Голицына. Там, в частности, говорилось: «…Совесть моя и долг священной присяги не позволили мне удалиться, не открывши перед Вашим Императорским Величеством весь ужасный, тайный, злоумышленный 25-летний заговор против Престола, Самодержавия и Славы России, заговор тем опаснее, что он имеет свои корни и отрасли не в России… и, к несчастью, много русских из первых сановников находится в сем обществе…»

Голицын признавался, что еще в 1812 году был принят в масонские ложи и узнал «все ужасы» наиболее тайного ордена иллюминатов. Именно из этого опаснейшего гнезда и следует ожидать действий, направленных против самодержавия и России.

Бенкендорф А.Х.

О тайном или даже сверхтайном ордене иллюминатов ходили в Европе самые зловещие слухи. Он был основан 50 лет назад в Баварии для борьбы с влиянием иезуитов с помощью его же принципа – цель оправдывает средства. Орден был вскоре разгромлен и запрещен властями. Но, как считалось, с тех пор он ушел в глубокое подполье, затаился и сеял смуту, стремясь сокрушить мировой общественный порядок. Например, он якобы осуществил Великую французскую революцию. (Как позже писал русский историк В.И. Семевский: «Орден иллюминатов… одною из своих задач ставил противодействие всякого рода деспотизму».)

Здравомыслящий Николай I в другое время мог бы и не обратить внимания на донос Голицына, известного своими неординарными поступками, граничащими с умопомрачением, пусть даже и временным. Но время было слишком тревожным. Не прошло и шести лет после восстания декабристов, а в России вновь складывалась критическая ситуация.

В отчете за 1830 год о положении дел в империи шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения граф Александр Христофорович Бенкендорф сообщал: «Стечение печальных обстоятельств: эпидемия, плохой урожай, застой в торговле, бедность, революция – все эти бедствия создали всеобщее тяжелое настроение, которым пользуются злонамеренные люди и интриганы для того, чтобы посеять сомнения относительно будущего и предсказывать репрессии».

Речь идет об эпидемии холеры, подступавшей к Петербургу. Но главное, конечно, другое. 27 июля 1830 года в Париже произошло вооруженное восстание в ответ на ущемление правительством гражданских свобод. Вечером того же дня глава кабинета де Полиньяк успокоил короля: «В сущности, все сводится лишь к простому волнению». Но уже на следующий день командующий войсками в Париже доложил иначе: «Это уже не волнение, это – революция». Была свергнута царствующая династия Бурбонов. Монархия сохранилась (корона перешла к герцогу Орлеанскому, ставшему Луи Филиппом I), но при обновленной буржуазно-демократической конституции.

Луи Филипп

Николай I

Возможно, точнее было бы назвать это вооруженным переворотом. Власть потомственной аристократии сменилась господством олигархов, банковской и торгово-промышленной буржуазии. В августе грянула революция в Нидерландах, завершившаяся созданием независимого королевства Бельгии. В ноябре – восстание в Польше. Оно началось с покушения (не удавшегося) на великого князя Константина Павловича, наместника Царства Польского. В декабре было организовано национальное правительство, а 25 января 1831 года сейм объявил о свержении императора Николая I с польского престола.

Как видим, «эпидемия» революций в Европе должна была серьезно озадачить русского царя. Письмо-донос князя Андрея Голицына о масонском заговоре упал на благодатную почву. Однако Николай I, зная странности автора данного сочинения – с обилием слов при минимуме доказательств, – не стал торопиться с выводами.

Масонские тайны и оккультная литература серьезно потрясли психику князя и отчасти помутили его рассудок. Он штудировал шведского мистика Сведенборга, всерьез воспринимая его откровения о беседах с духами умерших (некромантия), о телепатии. Без тени сомнения Сведенборг утверждал: «Что человек по внутренним началам своим дух, ясно доказывается тем, что по отрешении своем от тела, или после смерти, он продолжает жить как человек. Мне дано было убедиться в этом беседою с иными в продолжение нескольких часов, с другими – в течение недели или месяцев и даже многих лет».

На примере А.Б. Голицына можно видеть, как воздействовали масонские идеи на некоторых экзальтированных членов этих тайных обществ. Вот его признание: «Я кинулся в герметическую работу, она научила меня некоторым правилам и силам в природе; я все стремился выше и выше, в 1824 году я готов был вступить в магию, но Бог меня от этого спас; я видел чудеса неимоверные от нечистой силы и устрашился их… Я начал учить некромантию, влияние планет, составление пантоклов и талисманов, имена духов от Архангелов до последних гномов подземельных; я углубился в науку числ халдейских…»

Приобщение к тайным масонским знаниям не прошло для него бесследно, хотя он и раскаялся, вернувшись к православию. «Но одно несомненно, – пишет Я.А. Гордин в книге «Мистики и охранители», – князь Андрей Борисович был натурой искренне мятущейся, взыскующей смысла вещей, не довольствующейся обыденным течением жизни. Ему мало было придворной и военной карьеры, которые шли вовсе недурно, ему хотелось – и хотелось сильно – деятельности необычайной и высшей».

Прервем цитату. Здесь высказана мысль, помогающая понять психологию немалого числа членов тайных, в частности, революционных обществ. Эти люди стремились преодолеть тяжкое тяготение обыденной жизни, обрести высшую цель бытия, несравненно превосходящую любые личные низменные устремления.

«Почему же он, – продолжает Гордин, – так далеко ушел от преддекабристских увлечений своей молодости? От идеалов Ордена русских рыцарей?

Во-первых, кто знает, отчего меняется политическая позиция человека? Тут может быть великое множество причин – иногда самого неожиданного личного свойства. Неукротимый и безжалостный Пестель в 1825 году стал религиозен, толковал об уходе в монастырь, о том, что надо открыться императору, чтобы убедить его начать реформы. А незадолго перед тем Пестель готов был полностью уничтожить августейшее семейство – с женщинами и детьми…

Во-вторых, скорее всего, в князе Андрее Борисовиче масонство, которое для декабристов и близких к ним людей было лишь формой организации, победило политический либерализм. Мистическое мировосприятие заполнило его душу…

В-третьих, вполне возможно, он искренне уверовал в гибельность радикального реформаторства в конкретных российских условиях и считал, что оно может вызвать лавину народного мятежа. В подобных опасениях он был отнюдь не одинок».

Этот частный пример показателен. Он демонстрирует одну важную особенность тайных обществ. Идеи и ритуалы, характерные для них, могут завораживающе воздействовать на людей определенного склада ума и характера. В психологии это называется внушением установки, укореняющейся в подсознании. В дальнейшем она может руководить поведением человека вне его рассудка, управляя его эмоциями.

В тайных революционных обществах ситуация усугубляется дополнительным духовным напряжением, вызванным постоянной опасностью. Для некоторых людей это служит источником своеобразного вдохновения, энтузиазма. Как провозгласил герой трагедии Пушкина:

Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю…

А что касается донесения А.Б. Голицына о заговоре ужасных иллюминатов, то по велению царя соответствующее расследование провели военный министр граф А. Чернышев и генерал-адъютант граф А. Орлов. Они ознакомились с имевшимися материалами, побеседовали с Андреем Борисовичем и доложили Николаю I: «Окончательное объяснение князя Голицына, от которого, по словам его, мы ожидали больших открытий и доказательства, не соответствовали нашему ожиданию, и нимало не сомневаясь в добрых его намерениях, должны признаться, что способы его собственных понятий со всем его рвением не могут без помощи других обнять и раскрыть столь обширное по существу своему, столь великое дело, каково существование и продолжение в России зловредных действий иллюминатской секты».

Подозрения Голицына оказались голословными, внушенными его неуемной фантазией. Но в его путаных и пространных рассуждениях порой проскальзывала верная мысль: «Россия стоит, как великан, на которого натянули насильственно с трудом немецкую столь узкую куртку, что он не может владеть руками, скрутили его по всем суставам, перетянули жилы, остановили в них кровообращение, дразнят, колют, терзают, изнуряют, полагая повалить его на землю и дать на съедение разнородным налетным псам!» (Удивительно актуально звучит.)

Почему так происходит? Андрей Борисович, побывавший в тайных обществах и знавший, как много в них состоит влиятельных людей, решил, что корень зла – в коварных происках секты иллюминатов. Но ведь иноземное влияние на Россию началось наиболее активно еще при Петре I. И оно вовсе не было во всем отрицательным. Трудности экономического роста России определялись комплексом причин вне связи с «немецкой узкой курткой». Другое дело – духовное подавление и унижение русского народа и его самобытной культуры. Но в этом повинны были не только иностранцы.

Победа в Отечественной войне не улучшила положения русских крестьян. Дворянство цепко держалось за свои привилегии. Бюрократия и коррупция пронизали всю государственную систему. Справиться с такой напастью было чрезвычайно трудно. Легко свалить всю вину на самодержавие или мифических иллюминатов. На состоянии страны сказывается весь предыдущий путь ее развития в материальных и духовных связях с другими странами и культурами.

Нельзя, конечно, отрицать влияния масонов на политику России. Оно проявилось, в частности, во время и после Февральской революции 1917 года. Но об этом – позже.

Глава 2. Революционный террор

Питомцы ветреной Судьбы,

Тираны мира! трепещите!

А вы, мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

Александр Пушкин

Предтечи народовольцев

«Террор» в переводе с латыни означает «ужас». Террористические методы могут иметь разный характер: от запугивания до убийства.

Будем различать террор четырех видов: революционный, контрреволюционный, государственный и криминальный. Последний может проявляться и в связи с первыми тремя, но прямого отношения к нашей теме не имеет.

Отдельные люди или организации вынуждены вступать на путь террора от бессилия. Это вынужденная мера. Обычно к ней прибегают, что называется, не от хорошей жизни. Ее используют в тех случаях, когда другими способами нельзя достичь желаемой цели.

Цареубийство принято считать особо тяжким преступлением. Однако в России благодаря такой акции взошли на престол Екатерина II и Александр I. Убийство царя ни в коем случае не означало свержения самодержавия. Всегда были претенденты на трон. Самодержавие держалось не на одной конкретной личности, а на всей системе государственной власти и, вообще говоря, на общественном согласии.

Декабристы были готовы на цареубийство, но считать их террористами вряд ли корректно. Они стремились совершить государственный переворот, не прибегая к помощи народных масс и даже опасаясь их. Запугать они хотели только сенаторов и царя, чтобы они согласились провозгласить если не республику, то конституционную монархию.

Буташевич-Петрашевский М.В.

Масоны отчасти пользовались методом морального террора. Их руководители заинтересованы были в формировании общественного мнения о необычайном могуществе данных тайных обществ. Жертвой таких слухов стал, в частности, князь А.Б. Голицын. Но производить революцию в России подавляющая часть масонов не собиралась ни при каких условиях.

Казалось бы, либеральные реформы Александра II, а прежде всего отмена крепостного права в 1861 году, должны были погасить искры грядущего революционного пожара. А вышло наоборот!

О причинах такой странной ситуации мы поговорим позже. А пока вспомним о некоторых тайных революционных организациях того периода.

Прежде всего упомянем кружок петрашевцев. Его члены так себя не называли, а просто встречались и дискутировали в нелегальных кружках, основателем и вдохновителем которых был сын видного петербургского врача М.В. Буташевич-Петрашевский, окончивший Царскосельский лицей.

Был он большим оригиналом. Рассказывали, что однажды он явился в Казанский собор, переодетый в женское платье и прикрыв свою бороду. К нему подошел квартальный надзиратель.

– Милостивая государыня, вы, кажется, переодетый мужчина.

И услышал в ответ:

– Милостивый государь, а мне кажется, что вы переодетая женщина.

Смущенный полицейский остолбенел. Петрашевский скрылся в толпе.

Деятельность петрашевцев была инициирована общим подъемом в Европе революционной пропаганды, популярностью трудов социалистов-утопистов и анархистов: Сен-Симона, Фурье, Кабе, Луи Блана, Прудона. Сказалось и влияние свержения Бурбонов во Франции в 1848 году с последующими революционными вспышками в Западной Европе.

У Петрашевского собирались по пятницам, обсуждая различные проблемы, преимущественно социально-политические. Доклады носили просветительский характер. Некоторые из присутствующих не разделяли радикальных революционных идей. Поэтому особо острые «запретные» темы Петрашевский предпочитал обсуждать в узком кругу. В числе петрашевцев были замечательные мыслители: писатель Ф.М. Достоевский и естествоиспытатель Н.Я. Данилевский (впоследствии написавший работу «Россия и Европа» и обстоятельное опровержение дарвинизма).

Раскрыли этот «полутайный» кружок в 1847 году. Подъем революционного движения на Западе, вызвавший серьезное беспокойство в правящих российских кругах, должен был усилить конспирацию у петрашевцев. Однако они словно забыли об осторожности, проводя порой достаточно острые политические дискуссии. Возможно, этому способствовали агенты «охранки» (например, провокатор П.Д. Антонелли), втершиеся в их ряды (III отделение Собственной его императорского величества канцелярии, орган политического надзора и сыска в 1826–1880 годах. Исполнительным органом был Отдельный корпус жандармов, шеф которого возглавлял Третье отделение. После упразднения функции переданы Департаменту полиции МВД). А ведь тогда реакция ужесточалась и карали порой только за нелестные отзывы о государе. Некоторым петрашевцам знакомые сообщали, что за кружком ведется слежка и вскоре его члены будут арестованы.

Тем не менее на «пятнице» 1 апреля 1849 года у Петрашевского обсуждались острые проблемы: положение крестьян, недостатки российского судопроизводства, свобода печати. По-видимому, участники дискуссии полагали, что за подобные разговоры их не станут арестовывать, судить и тем более выносить суровый приговор. Однако уже 21 апреля граф А.Ф. Орлов представил Николаю I большой список петрашевцев. Царь ознакомился с ним и произнес:

– Я все прочел. Дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Приступить к арестованию, как ты полагаешь. Точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого числа лиц, на то нужных… С Богом!

Покарали петрашевцев с необычайной суровостью, не отвечающей малости их вины, если не отсутствию состава преступления. Двадцать одного из них присудили к смертной казни. 22 декабря 1849 года их вывели на плац и подготовили к расстрелу. Они держались достойно, хотя пережили ужасные минуты (об этом вспоминал Ф.М. Достоевский). В последний момент казнь заменили каторжными работами.

По Петербургу пустили слухи о раскрытии заговора врагов России и русского народа, стремившихся убить царя и всю его семью. Конечно же, ничего подобного не было и в мыслях петрашевцев. Они были сторонниками постепенных преобразований общества путем конституционных реформ. Разве что однажды один из них, В.П. Катенев, показав на портреты французских политиков, висевших на стене, засмеялся: «Почему бы не повесить и нашего царя?»

Жестокая расправа с петрашевцами серьезно напугала вольнодумцев, которые устраивали кружки, где, помимо всего прочего, свободно обсуждались социально-политические проблемы. Теперь если уж создавались тайные общества, то с самыми серьезными намерениями. Они были сначала преимущественно просветительскими и дискуссионными, а затем – террористическими.

Революционные организации породили, расширили и укрепили особые государственные структуры, призванные с ними бороться. Репрессии порождали протесты. В ответ правительство ужесточало контроль над обществом. Царю докладывали о существовании опаснейших заговорщиков. На нужды тайной полиции выделялись крупные средства. В разжигании «революционного психоза» и даже в террористических актах были весьма заинтересованы представители карательных органов.

Сложилась парадоксальная ситуация: борцы против существующего государственного строя способствовали его усилению и ужесточению. Эти мероприятия обычно называют реакционными, вкладывая в это негативный смысл. Однако они являются в значительной степени реакцией на тайные общества революционеров.

На первый взгляд кажется, что радикальные идеи, рожденные в результате буржуазных революций в Западной Европе, давали энергичный толчок социально-экономическому и культурному развитию России. Однако и тут не все так просто. На общественное сознание положительно воздействовали, будоража его и поднимая острые вопросы, прежде всего опубликованные художественные и публицистические произведения. Кроме того, в страну в немалом количестве завозили нелегальную литературу, издававшуюся в Париже, Лондоне, Женеве…

Но все это относилось почти исключительно к «образованным сословиям». Сравнивая петрашевцев с декабристами, Ф.М. Достоевский писал:

«И те и другие принадлежали, бесспорно, совершенно к одному и тому же господскому, “барскому” так сказать, обществу, и в этой характерной черте тогдашнего типа политических преступников, то есть декабристов и петрашевцев, решительно не было никакого различия.

…Вообще тип русского революционера, во все наше столетие, представляет собою лишь наияснейшее указание, до какой степени наше передовое, интеллигентное общество разорвано с народом, забыло его истинные нужды и потребности, не хочет даже и знать их и, вместо того, чтобы действительно озаботиться облегчением народа, предлагает ему средства, в высшей степени несогласные с его духом и с естественным складом его жизни…»

Мысль верная, но лишь отчасти. За то столетие тип русского революционера эволюционировал. Вначале это были почти исключительно дворяне. Затем среди них стало появляться все больше разночинцев, а также рабочих. Преобладала образованная или полуобразованная молодежь. А в конце века сформировались профессиональные революционеры.

Каракозов Д.В.

Что касается средств улучшения положения народа, то и тут не все так однозначно. Да, конечно, интеллигенция была оторвана от народа. И это характерно не только для России. Так было и есть практически везде. Даже в СССР, где поначалу интеллигенция была, в сущности, народной (хотя там были и представители дворянства), в дальнейшем, во время хрущевского правления, значительная ее часть откровенно встала на сторону номенклатуры и Запада.

«Царская охота»

Всего лишь через пять лет после поистине эпохального события – отмены крепостного права в марте 1861 года – прозвучали выстрелы Каракозова, пытавшегося убить царя. Это событие стало одной из отправных точек революционного террора.

Это не было спонтанным решением одиночки. Дмитрий Каракозов, происходивший из обедневшей дворянской семьи, во время учебы в Московском университете вступил в революционный кружок, организованный еще в 1863 году. Возглавлял эту тайную организацию его двоюродный брат и одногодок Николай Ишутин. В нее входили студенты университета и Петровской сельскохозяйственной академии, преимущественно разночинцы. Их вдохновляли идеи Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова, а также западных социалистов.

«Ишутинцы» мечтали, сохранив традиционный российский уклад, перестроить его на принципах социализма. По их мнению, российское общество должно быть перестроено на началах крестьянских общин и кооперативных артелей. Для этого надо было сокрушить существующий строй, свергнуть царя. Однако такие намерения приходилось скрывать от большинства участников кружка. Ишутин понимал: в народе радикальные меры не найдут поддержки.

Почему? Население по большей части бедствует, едва сводя концы с концами; находящиеся «при власти» неправедно богатеют, нередко за счет казнокрадства. Разве плохо отказаться от такого государственного устройства?

В данном случае, как это часто бывает, сказывалась распространенная в массах легенда о том, что верховный правитель хорош, а дурны его подчиненные, чиновники. Отчасти мнение было справедливое. Тем более что убийство царя само по себе могло бы принести народу не освобождение, а дополнительное порабощение. Кто знает, какой человек воссядет на трон? И почему бы ему быть добрее своего убиенного предшественника?

Однако все это оставалось в области мечтаний. В сущности, кружковцы никак не были связаны с народом. Пора было бы переходить к практическим действиям. Но как это сделать и что предпринять? В сущности, они были слабы для серьезных выступлений. Именно это подвигло их на индивидуальный террор.

На основе своего кружка Ишутин стал сколачивать глубоко законспирированную организацию с характерным названием «Ад». Ближайшей ее задачей стало цареубийство и уничтожение предателей, после чего, как предполагалось, народ встряхнется от вековой спячки и сбросит иго эксплуататоров. Или, во всяком случае, на престол взойдет государь более либерального направления и проявивший больше заботы о русском народе.

В марте 1866 года Каракозов выпустил в Петербурге рукописную прокламацию «Друзьям рабочим» с призывом к революционным выступлениям. Чтобы «из искры возгорелось пламя», он решил убить царя.

4 апреля, когда Александр II выходил из Летнего сада и садился в свою коляску, Каракозов выстрелил в него и промахнулся. Согласно официальной версии, точному попаданию помешал стоявший рядом мещанин Осип Комиссаров. Возможно, так оно и было. Все-таки в русском народе преобладали «царисты».

Государь записал в дневнике об этом событии: «Гулял с Марусей и Колей (детьми. – Р.Б.) в Летнем саду… выстрелили из пистолета, мимо… Убийцу схватили… Общее участие. Я домой – в Казанский собор. Ура – вся гвардия в белом зале…»

Каракозова схватили, пытали, судили и повесили 3 сентября на Смоленском поле в Петербурге. (О том, что его пытали, в частности, лишением сна, свидетельствовал П.А. Кропоткин, слышавший об этом от одного офицера.) Ишутина арестовали, судили, приговорив к смертной казни, заменив ее пожизненными каторжными работами. После ареста он прожил всего 7 лет, не дожив до сорокалетнего возраста. Его организацию разгромили, а ее участников репрессировали.

«Выстрел 4 апреля был нам не по душе, – писал Герцен. – Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую брал на себя какой-то фанатик. Мы вообще терпеть не можем сюрпризов ни на именинах, ни на площадях: первые никогда не удаются, вторые почти всегда вредны. Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами». (Последнее замечание было опровергнуто последующими историческими событиями, вплоть до нашего времени.)

Ему ответил неистовый революционер-анархист М.А. Бакунин: «Я так же, как и ты, не ожидаю ни малейшей пользы от цареубийства в России, готов даже согласиться, что оно положительно вредно, возбуждая в пользу царя временную реакцию, но не удивлюсь отнюдь, что не все разделяют это мнение и что под тягостью настоящего невыносимого, говорят, положения нашелся человек, менее философски развитый, но зато и более энергичный, чем мы, который подумал, что гордиев узел можно развязать одним ударом. Несмотря на теоретический промах его, мы не можем отказать ему в своем уважении и должны признать его “нашим” перед гнусной толпой лакействующих царепоклонников».

Не совсем прав Бакунин, предполагая «теоретический промах» у террориста. Да, безусловно, ответом на покушение было ужесточение карательных мер со стороны правительства. Но именно этого добивались некоторые теоретики терроризма.

Александр II

По их мнению, обострение борьбы между революционерами и их противниками должно привести в конце концов к открытому столкновению, социальному взрыву. Индивидуальный террор провоцирует аналогичные меры со стороны государства. Таким путем предполагалось вызвать дестабилизацию общества, страх перед новыми покушениями, растерянность и смуту.

Кроме того, громкие террористические акции напоминали властям и народу, а также просвещенным гражданам других стран, что в России действуют тайные общества революционеров, бросивших вызов самодержавию. Слабых духом это заставляло трепетать, а сильных вдохновляло на революционные подвиги (или на противодействие им).

На ситуации в России могла сказываться «психическая эпидемия» покушений, прокатившаяся в предшествующие годы по миру. В Америке был застрелен президент Линкольн. Рабочий Гедель, а затем доктор Нобилинг стреляли в императора Германии. Испанский рабочий Монкаси попытался убить короля Альфонса ХII. Повар Пасанате бросился с ножом на итальянского короля.

В период либеральных реформ Александра II большинство идейных революционеров отвергали метод террора. А желающих совершить цареубийство даже ценой собственной жизни было, по-видимому, немало. П.А. Кропоткин, член тайного кружка народников, свидетельствовал:

«Из южных губерний приехал однажды в Петербург молодой человек с твердым намерением убить Александра II. Узнав об этом, некоторые чайковцы долго убеждали юношу не делать этого; но так как они не могли переубедить его, то заявили, что помешают ему силой. Зная, как слабо охранялся в ту пору Зимний дворец, я могу утвердительно сказать, что чайковцы тогда спасли Александра II. Так твердо была настроена тогда молодежь против той самой войны, в которую она бросилась потом с самоотвержением, когда чаша ее страданий переполнилась».

Если у кого-то была надежда запугать покушениями царя и вынудить его пойти на уступки, она ни в коей мере не оправдалась. Как бы ни относиться к русским царям, трусостью они не отличались. В частности, во время покушений на его жизнь Александр II проявлял спокойствие и мужество. (Однажды на охоте он выстрелил в медведя, ранив его. Зверь смял охотника, бросившегося вперед с рогатиной. Царь подошел к медведю и застрелил его в упор. Кстати, отдавая должное царю, полезно вспомнить и о мужестве медвежатника.)

Либеральные реформы Александра II и относительная свобода печати вызвали, скажем так, «предреволюционное брожение» в российском обществе. Они возбудили в среде образованных сословий надежды на дальнейшую модернизацию государственной системы, вплоть до принятия конституции (к чему стремились главным образом демократы-западники) или укрепления местного самоуправления и сельских общин, о чем мечтали славянофилы и революционеры-народники.

Время шло, а дальнейшего развития реформы царя-Освободителя не имели. Не потому, что Александр II был упоен самодержавием или ему не хватало государственной мудрости. Он находился в трудном положении, опасаясь, что будут поколеблены устои российского общества, начнется борьба за власть, а там еще народные бунты, революция, распад державы.

…Утром 2 апреля 1879 года, проходя по Дворцовой площади, царь увидел странного господина в чиновничьей фуражке и с напряженным взглядом, шедшего ему навстречу. Правая рука этого человека находилась в кармане пальто. Он достал из кармана револьвер и выстрелил в царя. Сохранив присутствие духа, Александр II быстро повернулся и бросился бежать. Он не забыл правила: в таких случаях следует двигаться не по прямой, а зигзагами. Это спасло ему жизнь. Террорист продолжал стрелять в него, но не успевал прицелиться. Лишь одна пуля слегка разорвала царскую шинель.

(Тот, кто полагает, будто Александр II струсил, не в состоянии отличить глупую браваду или полную потерю самообладания безоружного человека, остолбеневшего перед убийцей, от четких разумных действий того, кто умеет владеть собой в экстремальных ситуациях.)

Нападавшего схватили. Им оказался Александр Константинович Соловьев – убежденный народник, несколько лет проводивший революционную пропаганду среди крестьян различных губерний Центральной России. Суд над ним был скорый: приговорили к смертной казни через повешение.

Казалось бы, стрелявший в царя должен быть закоренелым злодеем или убежденным анархистом-террористом, бесшабашным разрушителем общественных порядков. В действительности было не так. Н.А. Морозов, с которым они вместе «ходили в народ», называл его «застенчивым и молчаливым». И добавлял: «Соловьев мне особенно нравился своей мягкой вдумчивостью и приветливостью. Его молчаливость явно не была результатом ограниченности. Нет! Когда его спрашивали о чем-нибудь, он всегда отвечал умно или оригинально, но и он, как я, и даже несравненно больше, любил слушать других, а не говорить им что-нибудь свое».

Покушение на Александра II не было отчаянным решением одиночки. Соловьев был членом тайной организации «Народная воля» (о ней речь впереди). В начале марта 1879 года он вместе с сообщниками – А. Михайловым, Т. Квятковским, А. Зунделевичем и Г. Гольденбергом – обсудил план цареубийства. Последний недавно приехал в Петербург из Харькова, где убил местного генерал-губернатора Д.Н. Кропоткина, и теперь был готов «расправиться» и с императором. Однако было решено, что совершить этот акт должен русский, а не поляк или еврей, чтобы не вызвать взрыв национальной вражды.

На более широком совещании активистов «Народной воли» этот план после недолгой, но горячей дискуссии был одобрен. Иначе быть не могло, ибо Соловьев заявил, что исполнит данную акцию в любом случае, а после покушения примет яд (он так и сделал, но не отравился или потому, что ему помешали, или по причине плохого качества отравы).

Странно, конечно, что ни одна пуля из пяти не достигла цели, даже не задела царя. Поистине его хранило Провидение (до поры до времени). В печати так и писали: произошло чудесное спасение помазанника Божия благодаря заступничеству свыше.

Учтем: для Соловьева сторонник террора Николай Морозов достал большой револьвер. Его приобрел близкий к чайковцам состоятельный доктор Веймар (он участвовал в освобождении Петра Кропоткина), поплатившийся за это каторгой. Соловьев ежедневно ходил в тир, упражняясь в стрельбе. Он был уверен и говорил друзьям, что промаха не даст. И вдруг – ни одного попадания в живую цель!

Судя по всему, на Соловьева воздействовала его совесть – нравственный закон, укоренившийся в душе. Но одно дело целить в мишень, другое – в безоружного человека. У профессионального убийцы или у негодяя рука не дрогнет. А честный человек может промахнуться невольно, сам того, казалось бы, не желая. Даже если рассудок оправдывает преступление высшими общественными целями, подсознание может воспрепятствовать ему и помешать совершить убийство из высших принципов морали.

Так или иначе, а царь остался невредим, террориста утром 28 мая повесили на Смоленском поле в присутствии четырех тысяч зевак. Ему было 33 года. Полиция объявила розыск его сообщников…

По мнению Петра Кропоткина, Александр II был храбр перед реальной опасностью, «но он беспрерывно трепетал перед призраками, созданными его собственным воображением. Единственно чтобы охранить свою императорскую власть, он окружил себя людьми самого реакционного направления, которым не было никакого дела до него, а просто нужно было удержать свои выгодные места».

Но ситуация для царя была не так проста. В его ближайшем окружении не было единства. С одной стороны на него оказывали давление влиятельнейшие представители имперской власти, привилегированные слои общества, недовольные либеральными реформами. С другой – не менее влиятельные силы стояли за дальнейшие постепенные преобразования и установление в конце концов конституционной монархии. Высшее дворянство претендовало на свою долю «самодержавия», тогда как революционеры стремились либо свергнуть любую власть (анархисты), либо установить народовластие (неведомо какое), либо – меньшинство – полагали, что социализм победит в России после установления буржуазной демократии.

Самодержавие и народность

Обдумывая перипетии общественных движений в России во второй половине ХIХ века, приходишь к парадоксальному выводу: в дальней перспективе цели самодержавия и народников совпадали! И это было чревато трагическим конфликтом как для царя, так и для его противников, ибо примирения между ними быть не могло.

Александр II уже в начале своего правления находился в трудном положении. Вспоминается картина Васнецова «Витязь на распутье». Вот и перед императором было открыто три пути.

Прямо пойдешь, продолжая сохранять или тем более укреплять существующую государственную систему, потеряешь авторитет среди «прогрессивных» кругов высшего российского общества, ориентированных на Запад и стремящихся установить в стране конституционную монархию на английский манер. А для революционеров будет веский повод совершить цареубийство как единственно возможный способ свержения самодержавия.

Направо пойдешь, в направлении конституционной монархии, придется уступить власть олигархической верхушке и тем, для кого главная цель деятельности – получение максимальной прибыли и связанных с ней привилегий. Отмена крепостного права отчасти проторила этот путь. Однако дальнейшие преобразования означали бы установление практически неограниченной власти наиболее богатых и неизбежное господство иностранного капитала. Некоторая часть революционеров была бы удовлетворена, надеясь на установление буржуазной демократии как переходной формы на пути к социализму. Но террористы, стремящиеся к социализму или анархии, все равно оставались бы непримиримыми врагами царя.

Существовала, в принципе, и дорожка налево. Она была подобна узкой тропке, ведущей в дремучий лес. Можно ли было сделать сколько-нибудь значимую уступку революционерам? Это означало бы разорвать отношения со сторонниками самодержавия, а также с западниками, мечтающими о конституции. Вдобавок ко всему революционеры, и наиболее радикальные из них – террористы, выступали за уничтожение монархии в кратчайшие сроки, на что царь, находясь в здравом уме, никак не мог согласиться.

Выбор у Александра II был невелик: либо продолжить демократические реформы, невзирая на конфликт со многими влиятельными лицами в государстве, либо постепенно свертывать реформы и начать «наведение порядка». Это грозило ему смертью от рук революционеров-террористов. Он предпочел именно такой вариант. По-видимому, считал его меньшим из двух зол.

…Для многих читателей может показаться парадоксальной еще одна ситуация в руководстве России: проекты либеральных реформ (весьма осторожные, конечно) предлагали министры внутренних дел и шефы жандармского Третьего отделения. Они были осведомлены о росте революционных настроений и стремились им противодействовать не столько репрессиями, сколько реформами.

Надо иметь в виду: монархия как система государственного управления, по сути, наиболее приближается к анархии. Все основные, а то и второстепенные общественные проблемы решал государь. Он имел возможность содействовать крестьянской общине и отменить крепостное право. Он стоит над всеми, и в этом отношении подчинения находятся все остальные жители страны.

Однако монархия исторически сложилась в рамках феодальной системы, унаследовав жесткую иерархию типа пирамиды, на вершине которой находится самодержец, а в основании – трудящийся народ. В России основание было огромным (около 85 % населения), «промежуточные» слои – от царского двора, вельмож, богатых помещиков и т. д. – были незначительными.

Среди последних буржуа составляли малую часть, а потому реализация буржуазной демократии по западному образцу была весьма проблематична (что доказало быстрое падение Временного правительства в 1917 году). За ограничение самодержавия выступало дворянство, желавшее получить свою долю государственной власти.

В 1863 году возглавлявший Министерство внутренних дел П.А. Валуев старался хотя бы как-то реализовать свою программу, предполагающую некоторое смягчение самодержавия или, как он выражался, «обновить формы его правления». Впрочем, подобные попытки делались и раньше. Так, еще в 1855 году историк и писатель М.П. Погодин написал графине А.Д. Блудовой (муж ее был главноуправляющим Вторым – законодательным – отделением царской канцелярии) о своем желании встретиться с императором и поделиться с ним своей тревогой за судьбу государства Российского. Она ответила: «Что касается до Вашего намерения просить аудиенции у Государя, чтобы сказать ему в общих выражениях, что положение опасно, что система дурна, что люди недостаточно умны, недостаточно учены… Все это знает и Государь, и весь свет. Нужно знать, как и чем, и кем пособить горю».

По мнению Валуева, пособить этому горю можно, предоставив «образованным классам населения» возможность «некоторого участия в местных делах». Как писал В.И. Ленин: «Самый сплоченный, самый образованный и наиболее привыкший к политической власти класс – дворянство – обнаружил с полной определенностью стремление ограничить самодержавную власть посредством представительных учреждений».

Вряд ли Валуев заботился о положении дворянства. К нему поступали сведения о состоянии всего российского общества. 22 сентября 1861 года он представил царю всеподданнейшую записку, где показал, как относятся к правительству дворяне, крестьяне, духовенство, студенты и чиновники. Вывод был неутешительный: «Меньшинство гражданских чинов и войско суть ныне единственные силы, на которые правительство может вполне опереться». Александр II отметил здесь же на полях: «Грустная истина».

Что же делать?

Валуев полагал, что пришла пора самодержцу пойти на уступки, а в обществе разрешить более откровенный и широкий обмен мнениями. В своей записке он подчеркнул: «Мыслям, даже ложным, надлежит противопоставлять мысли». Сослался на «общеизвестные европейские события», намекая на революционные выступления. Но царь не желал давать послаблений, понимая, что так можно дойти и до конституции. Он написал:

«Прежде всего я желаю, чтобы правительственная власть была властью и не допускала никаких послаблений и чтобы всякий исполнял свято лежащую на нем обязанность. Второе же: стремиться к постепенному исправлению тех недостатков в нашей администрации, которые все чувствуют, но при этом не касаясь коренных основ монархического и самодержавного правительства».

Иными словами, все должно оставаться, как прежде. Однако обстановка в стране летом 1862 года продолжала накаляться, распространялись революционные прокламации, назревал конфликт в Царстве Польском. В своем дневнике Валуев сделал запись: «Мне порою приходит на мысль: не погибли ли мы окончательно? Не порешена ли судьба Российской империи?».

Да, теперь мы знаем, что судьба ее была решена. Но свершилось окончательное крушение через полвека. Может показаться, что срок слишком велик. Однако следует помнить, что гигантский общественный организм обладает значительной инерцией, хотя каждый наблюдатель невольно оценивает его со своей позиции, по своим масштабам времени.

Почему же Александр II так упорно отстаивал неприкосновенность самодержавия? Он объяснял это примерно так же, как было принято царями в ХIХ веке: не только народ, но и высшие классы России еще не достигли культурного уровня, необходимого для представительного правления. Во всяком случае, именно так он высказался 31 августа 1863 года в беседе с одним из «либералов», разработчиком крестьянской реформы 1861 года Н.А. Милютиным.

Пожалуй, царь был прав, отклоняя всяческие предложения о создании «всероссийской говорильни» (именуемой парламентом, думой или как-то иначе). Однако в 1865 году московское дворянство, а затем Петербургское губернское земское собрание, Рязанское и Петербургское губернские дворянские собрания выступили с предложениями изменить политический строй. Москвичи писали: «Довершите же, Государь, основанное Вами государственное здание созванием общего собрания выборных людей от земли русской для обсуждения нужд, общих всему государству. Повелите вашему верному дворянству, с этой же целью, избрать из среды себя лучших людей. Дворянство всегда было твердою опорою русского престола».

Нетрудно было понять, что таким образом влиятельные русские дворяне из «партии англоманов» желали учредить у себя в стране нечто подобное палате лордов. Ответил на такие претензии мыслитель, поэт и дипломат Федор Тютчев эпиграммой:

Куда себя морочите вы грубо? Какой у вас с Россиею разлад! Куда вам в члены английских палат? Вы только члены английского клуба!

Шувалов П.А.

Итак, дворянство и земство расшатывали устои самодержавного государства ничуть не меньше, чем революционеры. Но если последние боролись за власть народа (не всегда ясно сознавая, как это осуществить и тем более какие могут быть последствия), то в верхних слоях общества шла борьба за власть над народом. В случае их победы в стране воцарилась бы не буржуазная, а какая-то невиданная доселе дворянско-земская «демократия». Одним из лидеров такого направления был брат царя, генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, занимавший многие ответственные посты.

Так как речь не шла о парламенте и конституции, а лишь о некоторых уступках со стороны самодержца, он был готов, во всяком случае, на словах, пойти на это. И тут все решили выстрелы Каракозова 4 апреля 1866 года. Теперь любые либеральные реформы могли быть расценены как трусливая реакция царя на это покушение. Тем более что стрелял в Александра II дворянин, которому помешал совершить убийство крестьянин.

В народе прошел слух, будто царя-Освободителя хотели убить дворяне в отместку за отмену крепостного права. Однако в адрес Александра II поступило множество восторженных адресов от дворянских и земских собраний с изъявлением полнейшей преданности престолу и восторга по поводу чудесного спасения императора. Так что путь либеральных реформ не был отвергнут. Шефом корпуса жандармов и начальником III отделения (органа политического надзора и сыска) был назначен граф П.А. Шувалов. Этот государственный деятель был приверженцем западного пути развития России, по типу английской конституционной монархии.

О том, какие настроения преобладали тогда среди интеллектуальной отечественной элиты, можно судить по выдержке из работы известного экономиста академика В.П. Безобразова «Война и революция. Очерки нашего времени» (М., 1873):

«Более чем когда-либо прежде входит во всеобщее сознание старая истина, что своевременная реформа есть единственный путь спасения народов от всяких насильственных переворотов. На этом пути впереди всех государств, и во всем подавая пример, неустанно работает Англия, хотя сама, несмотря на постоянные беспорядки в Ирландии, наиболее обезопашенная от всякой революционной смуты. Реформа следует за реформой, одна другой радикальнее в этой счастливой стране, нисколько политически не изживающей и нисколько политически не разрушаемой пролетариатом, вопреки давнишним предсказаниям всех континентальных радикалов…

Всего же замечательнее, что предлагаются и приводятся в исполнение в Англии конституционные преобразования под влиянием политических идей, выросших на континенте Европы и доселе чуждых всем национальным и историческим преданиям Великобритании».

Почему бы Александру II не согласиться с такими доводами? Почему он с маниакальным упорством держался за самодержавную власть? Ведь она доставляла ему не только множество постоянных забот, но и представляла угрозу его жизни? Неужели он был столь недальновиден, глуп и упрям?

Судя по всему, его упорство объяснялось просто: он опасался дестабилизации российского общества при ослаблении верховной власти. Даже чисто теоретически В.П. Безобразов был прав лишь отчасти. Англия к тому времени была промышленно высокоразвитой страной с достаточно мощным классом буржуазии, выработавшим свои методы подавления в зародыше – не обязательно силой, а чаще подкупом и некоторыми уступками – революционных выступлений пролетариата.

Вообще для России вряд ли приемлем путь подражания какой-либо стране. Она уникальна по размерам, географическому положению, природным условиям, истории развития, национальному составу, народным традициям… Разве можно этого не учитывать?

Царю предлагали поделить власть с дворянской аристократией. Но разве не ясно, что в таком случае дворяне постараются упрочить свое господствующее положение, не только политическое, но и экономическое? За счет кого? В конечном счете, безусловно, за счет народа. Следовательно, Александр II выступал, хотя бы отчасти, защитником российского народа от жестокой эксплуатации со стороны дворянства. В этом смысле самодержавие осуществляло принцип «народности» (конечно же, не народовластия).

Есть и другой аспект проблемы, на который нередко ссылался Александр II в беседах со своими вельможами. Отсутствие сильной центральной власти всегда грозило России распадом, расчленением. Именно в этом были заинтересованы ее многочисленные зарубежные недруги, включая Англию.

Тютчев Ф.И.

Об этой ненависти к России западных держав, скрывающих ее под маской радетелей за демократию и права человека, написал под впечатлением Крымской войны Федор Тютчев в октябре 1854 года:

Все богохульные умы, Все богомерзкие народы Со дна воздвиглись царства тьмы Во имя света и свободы!

Сильная Российская держава вызывала опасение и скрытую, а то и открытую неприязнь прежде всего ее западных «конкурентов» на мировой арене. А потому именно на Западе поддерживали революционное движение, которое в середине ХIХ века набирало силу в России.

Интеллигенты творят «народную расправу»

26 ноября 1869 года газета «Московские ведомости» опубликовала сообщение: «Два крестьянина, проходя в отдаленном месте сада Петровской академии около входа в грот, заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину; от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное черным ремнем и в башлыке… Тут же найдены два связанные веревками кирпича…»

Через два дня последовало дополнение: «Убитый оказался слушателем Петровской академии, по имени Иван Иванович Иванов… деньги и часы, бывшие при покойном, найдены в целости; валявшиеся же шапка и башлык оказались чужими. Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии, М-ва; шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошибен, как должно думать, острым орудием».

20 декабря в газете впервые появилось имя С.Г. Нечаева как организатора и участника студенческих беспорядков сначала в Петербурге, а теперь и в Москве. Через пять дней его назвали организатором убийства Иванова. Но его уже не было в России. Он скрылся в Швейцарии.

Были арестованы сообщники Нечаева по убийству и практически все участники организации «Народная расправа». Суд над ними начался 1 июля 1871 года, а через две недели был вынесен приговор. На суде и в прессе мнения о личности Нечаева высказывались почти исключительно отрицательные, но в широчайшем диапазоне: от Хлестакова до дьявола, с объединяющим все многоликим Протеем. Кто-то называл его личность демонической, кто-то легендарной.

Те, кто его знал, отзывались тоже по-разному. Один из свидетелей подчеркивал его цинизм и скептицизм. Некоторые подсудимые признавали в нем человека необыкновенного, увлеченного идеей, преданного своей цели и не имевшего личной вражды ни к кому.

Участник «Народной расправы» вспоминал: «Вскоре после того, как мы дали согласие, Нечаев начал запугивать нас… властью и силою комитета, о котором он говорил, что будто он существует и заведует нами. Так, один раз Нечаев пришел к нам и сказал, что сделалось комитету известно, что будто кто-то из нас проговорился о существовании тайного общества. Мы не понимали, каким образом могло это случиться. Он сказал: „Вы не надейтесь, что вы можете притворяться и что комитет не узнает истины: у комитета есть полиция, которая очень зорко следит за каждым членом”. При этом он прибавил, что если кто-нибудь из членов проговорится или изменит своему слову и будет поступать вопреки распоряжениям тех, кто стоит выше нашего кружка, то комитет будет мстить за это».

Надо заметить, что выше кружка стоял только один Нечаев. Он же олицетворял мифический и всеведущий комитет. Возможно, это подозревал его «подчиненный» Иван Иванов, пожелавший выйти из «Народной расправы». Во всяком случае, он не захотел участвовать в тайной организации, нацеленной на террор.

И тогда Нечаев решил устроить показательную казнь, представив Иванова отступником и предателем, желающим выдать властям заговорщиков. Вряд ли сам Нечаев верил в это. Придуманная и разработанная им акция преследовала главную цель: связать всю эту «пятерку» (ячейки организации состояли из пяти человек) кровью, преступлением. Были одна жертва и четыре убийцы, не считая самого руководителя.

Алексеевский равелин

Имея револьвер, Нечаев мог застрелить Иванова. Однако он этого не сделал. Для него важно было, чтобы в преступлении принимали участие все четверо товарищей жертвы. Так и произошло. Можно только удивляться силе внушения, которую продемонстрировал Нечаев. Он смог превратить вполне добропорядочных, образованных и незлобных молодых людей в жестоких убийц своего товарища, которого они знали дольше и лучше, чем своего вождя.

Безусловно, был Нечаев злодеем, лжецом и подлецом, но уж никак не Хлестаковым, как называли его некоторые журналисты. Это была фигура не жалкая и комическая, а сильная и трагическая.

Когда швейцарская полиция передала его как уголовного преступника российским властям, Бакунин написал Огареву, что Нечаев «на этот раз вызовет из глубины своего существа, запутавшегося, загрязнившегося, но далеко не пошлого, всю свою первобытную энергию и доблесть. Он погибнет героем и на этот раз ничему и никому не изменит. Такова моя вера».

Так и вышло. Находясь в Александровском равелине, Нечаев смог привлечь на свою сторону некоторых охранников, стремясь подготовить побег. Мог ли осуществиться его план, остается только гадать. Но сам факт успешной пропаганды говорит в его пользу.

Нечаеву даже удалось передать записку на волю (с помощью охраны!). Вера Фигнер вспоминала, с каким чувством она читала это послание:

«Удивительное впечатление производило это письмо: исчезло все, темным пятном лежавшее на личности Нечаева, – пролитая кровь невинного, денежные вымогательства, добывание компрометирующих документов с целью шантажа, все, что развертывалось под девизом „цель оправдывает средства”, вся та ложь, которая окутывала революционный образ Нечаева. Оставался разум, не померкший в долголетнем одиночестве застенка; оставалась воля, не согнутая всей тяжестью обрушившейся кары; энергия, не разбитая всеми неудачами жизни. Когда на собрании Комитета было прочтено обращение Нечаева, с необыкновенным душевным подъемом все мы сказали: „Надо освободить!”»

Однако все силы Исполнительного комитета в то время были направлены на то, чтобы организовать успешное покушение на царя. А в конце 1881 года план побега был раскрыт властями благодаря предательству Л.Ф. Мирского.

Этот человек, причастный к революционному движению, предложил руководителям «Земли и воли» свои услуги для убийства шефа жандармов А.Р. Дрентельна, кстати сказать, особыми злодействами не отличавшегося. С этой целью Мирский стал изображать светского хлыща (такая роль ему нравилась). Он гарцевал на лошади по главным улицам Петербурга и вместе с А.Д. Михайловым и Н.А. Морозовым вел наблюдение за проездами Дрентельна. 13 марта 1879 года Мирский выстрелил в него, проезжавшего в карете, но промахнулся бежал, в Таганроге вел пропаганду среди военных, был схвачен, оказал вооруженное сопротивление при аресте. Его приговорили к смертной казни. По его прошению о помиловании ее заменили бессрочной каторгой. Помещенный в Петропавловскую крепость, он узнал о планах Нечаева совершить побег и выдал его начальству. За это получил послабление в режиме содержания, вскоре стал ссыльным (умер в 1919 году).

Нечаева совершенно изолировали и держали на жестоком тюремном режиме, доведя до смерти (что в те времена частенько случалось с политическими преступниками). Было ему тогда 35 лет.

Как бы ни относиться к Нечаеву, но в целеустремленности и силе воли, таланте агитатора и организатора ему отказать нельзя. Когда осенью 1869 года он вернулся в Россию из-за границы, где скрывался от полиции как активный участник студенческих волнений, то с прежним энтузиазмом принялся призывать молодежь к политическим демонстрациям. Один из видных народников, О.В. Аптекман свидетельствовал: «Нечаев говорит сильно, убедительно. Силою и мощью веет от него, но в нем что-то отталкивающее, демагогическое».

Пользуясь наивностью, горячностью и плохим знанием народа студентами, Нечаев уверял их, что после 19 февраля 1870 года начнется всеобщий крестьянский бунт. Тогда, через 9 лет после отмены крепостного права, крестьянину была предоставлена возможность выбора: оставаться на месте и пользоваться землей, но и нести повинность в пользу помещика; или выкупить у помещика земельный надел; или бросить все и уехать «на волю». Возникали опасения, что мужики вообразят, будто теперь им дарована царем воля и начнется бесплатная раздача земли, которая ведь не господская и не царева – Божья. А убедившись, что их «обманули», взбунтуются бывшие крепостные по всей России…

Так уверял Нечаев студентов и находил у них отклик несмотря на то что народники, в частности, чайковцы, предлагали сначала ознакомиться с жизнью крестьян, с обстановкой в деревне и вести осторожную пропаганду, избегая призывов к бунту. Но, как писал Аптекман: «У Нечаева много сторонников, бороться с ним становится труднее и труднее». И все-таки, несмотря на противодействие не только властей, но и революционеров, которые не придерживались крайних взглядов, Нечаеву удалось создать свою тайную организацию, хотя поначалу и малочисленную.

На студенческих сходках происходили словесные схватки между сторонниками и противниками нечаевщины. Об одной из таких дискуссий рассказал Иосиф Денекер, приехавший из Астрахани в Петербург поступать в Технологический институт. По его словам, собрались около ста человек. Обсуждался вопрос о необходимых действиях для того, чтобы исправить «неудовлетворительное положение дел в России».

В споре определилось две позиции. Одни утверждали: «Помочь страждущему народу можно лишь распространением образования». Другие возмущались такой «мягкотелостью» и кричали, что сначала надо «перерезать всех министров». Естественно, к общей точке зрения не пришли. Каждый самостоятельно решал, как следует поступить. В частности, Денекер после некоторого замешательства и «брожения ума» пришел к выводу, что ему следует примкнуть к распространителям общественно-политической литературы. Но были среди молодежи «горячие головы», готовые идти на крайние меры и осуществлять революционный террор.

…«Народная расправа» была болезненным аппендиксом революционного движения и нанесла ему сильный удар «изнутри». Общественное мнение было, естественно, на стороне жертвы, а также существующей власти.

Суд над ее участниками был первым гласным политическим процессом в России. Его широко и подробно освещала пресса. Принципы и методы организации, созданной Нечаевым, были гневно осуждены не только консерваторами, но и большинством сторонников решительных преобразований государства Российского.

В то же время это была, можно сказать, шумная антиреклама революционной деятельности по принципу славы Герострата. Как бы ни осуждали деятельность Нечаева, важно, что ее обсуждали. Да и мнения могли расходиться. Ведь всем было ясно, что правительственные органы стараются всячески опорочить революционеров.

Отметим: до сих пор многие враги революционеров огульно обвиняют их в аморальности, жестокости, терроризме, диктаторских наклонностях, исповедовании принципа «цель оправдывает средства», то есть в нечаевщине. Действительно, среди революционеров встречались подобные личности. Но они составляли абсолютное меньшинство. Тем, кто в этом сомневается, советую познакомиться с биографиями некоторых наиболее знаменитых идеологов русского революционного движения второй половины ХIХ века (глава 6).

Трагический опыт «Народной расправы» свидетельствует, помимо всего прочего, о том, что в обществе (не только российском) наибольшую склонность к террору демонстрируют не народные массы, а более или менее образованное мещанство, горожане, чрезмерно активные политические деятели. Так было, в частности, и во время Великой французской революции.

Прогнозы Нечаева и надежды некоторой части революционной молодежи на восстание народных масс в 1870 году не оправдались. Ничего особенного в этом году не произошло.

Ну а если бы действительно начались крестьянские бунты? Нетрудно догадаться, что и в этом случае члены тайного общества «Народная расправа» ничем не смогли бы помочь восставшему народу, с которым у них не было никаких связей.

«Бесы» революции

«Нечаевское дело» подвигло Ф.М. Достоевского на создание романа «Бесы». О нем следует сказать особо, как о наиболее ярком произведении, направленном против революционеров (тем более с позиций того, кто сам был в их рядах и пострадал за это).

Характерны два эпиграфа к роману. Из Евангелия – о том, как бесы по воле Иисуса из безумца вошли в свиней, которые бросились в озеро и утонули. И из стихотворения «Бесы» А. Пушкина:

Хоть убей, следа не видно; Сбились мы. Что делать нам! В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам… Сколько их! Куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж выдают?

И название романа, и эти эпиграфы вводят в заблуждение. Вольно или невольно читатель настраивается на восприятие революционеров как бесовского отродья или как стада взбесившихся свиней. В действительности произведение Достоевского – не политический памфлет, растянутый на 600 страниц. Под злободневным поверхностным слоем романа обнаруживаются глубокие идейные пласты.

Достоевский Ф.М.

«Нет, – писал по этому поводу религиозный философ Сергий Булгаков, – здесь “Бог с дьяволом борется, а поле битвы – сердца людей”, и потому-то трагедия “Бесы” имеет не только политическое, временное, преходящее значение, но содержит в себе зерно бессмертной жизни, луч немеркнущей истины, как все великие и подлинные трагедии, тоже берущие себе форму из исторически ограниченной среды, в определенной эпохе».

Один из героев романа, раскаявшийся революционер, на вопрос, «для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей», ответил, повторяя идеи сторонников Нечаева:

«Для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения – вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».

Но из этого же романа следует, что идеи социализма действительно захватывают некоторых людей до глубины души, ибо в этих идеях и в этих людях есть благородство и правда, стремление к счастью не личному, а всеобщему. Ради этих высоких целей идет молодежь в тайные революционные организации. И эту тягу ни репрессиями, ни увещеваниями не остановишь.

Достоевский в молодости и сам принадлежал к группе, которую власти сочли тайной революционной организацией, приговорив ее участников к смерти. Их вывели на плац и подвергли жестокому духовному истязанию, инсценировав неминуемую казнь и лишь в последний момент отменив ее. И все это совершались над теми, кто ничего не украл, никого не ограбил, убийств не совершал и даже не планировал. Эти люди всего лишь читали и обсуждали запрещенную литературу!

В данном случае, как в ряде других, царское «правосудие» было жестоким и несправедливым. Уже одно то, как оно пыталось искоренить даже более или менее безобидные ростки свободомыслия и политической оппозиции (весьма слабой), свидетельствует против такой власти.

Ведь эти революционеры, включая Федора Михайловича, вовсе не были обуяны бесами! Более того, даже тех, кто организовал террористические акты, включая цареубийство, причислять к нечистым нет никаких оснований. Среди них было немало достойных людей. В том, что они не признавали самодержавия, можно усмотреть заблуждение (с монархических позиций) или роковую ошибку, но только не бесовщину. Они не могли бы сетовать: «Сбились мы, что делать нам?» Напротив, твердо верили в благо своего пути – не для себя, а для многих других людей, для всего общества.

У Достоевского прототипом главного героя романа – Сергея Верховенского – послужил Сергей Нечаев, действительно стремившийся верховодить. Однако Федор Михайлович в своем дневнике написал: «Лицо моего Нечаева, конечно, не похоже на лицо настоящего Нечаева». Да и другие образы революционеров представлены не просто обобщенно или типизированно, а еще и утрированно. В этом проявилась не злая воля автора, а его характер и творческий метод. Как признавался он в письме А.Н. Майкову: «А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная. Везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил».

Роман «Бесы» в этом отношении не стал исключением. Преувеличений здесь немало, и они относятся главным образом к изображению революционеров, а также изложению их идей. И то, и другое поистине доведено до крайности. Вот как характеризует план тайной организации Верховенский, соглашаясь с идеями члена его кружка Шигалева:

«У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов… Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями – вот шигалевщина!.. Без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства…»

В данном случае автор романа говорит не от своего имени и даже отчасти не от имени главного героя. Но в любом случае получилась пародия на идею равенства, которая не пользовалась успехом среди реальных революционеров. Ведь речь обычно идет не о поголовном равенстве всех и во всем, что невозможно по самым разным причинам, вплоть до физиологических. В действительности равенство обычно понималось как предоставление более или менее одинаковых возможностей для образования, получения работы и должностей, высказывания своих убеждений и т. п. В царской России такого равенства не было. А в рабстве даже крепостные, между прочим, не были равны.

Вот еще одно высказывание Верховенского, с которым не согласились бы практически все революционеры: «Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве». Но тут же он признается: «Я нигилист, но люблю красоту». И еще: «Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха!»

Вот этих знаменательных оговорок обычно и не замечают, не желают замечать враги революционеров. А они ясно показывают: Верховенский не только по происхождению и образу жизни, но и в идейном отношении не соответствует Нечаеву. Даже принцип «цель оправдывает средства» совершенно чужд Верховенскому, упоенному стремлением к личной власти, но в то же время готовому пресмыкаться перед более сильным: «Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк…» Ничего подобного Нечаев не говорил даже знаменитому Бакунину, которого сумел очаровать.

Литературный герой фактически совершенно не похож на свой прототип. Хотя есть одно исключение: организационные способности. В этом отношении сходство имеется.

Писатель верно оценил одну особенность руководителя «Народной воли»: подобно Верховенскому он был едва ли не идеальной фигурой для организации тайного революционного общества, нацеленного на разрушение и террор. Судя по высказываниям людей, знавших Нечаева, он был чрезвычайно целеустремлен, смел и остроумен, хитер и подозрителен, обладал сильной волей, верил в себя и свою правоту, не имел душевных привязанностей и материальных ценностей, умел подчинить себе одних и добиваться расположения других. Его недостатки – самоуверенность, презрение к другим, деспотизм, пренебрежение нравственными нормами – были весьма кстати для руководителя секты заговорщиков.

Но есть принципиально важное отличие героя романа от Нечаева. Первый принадлежал к привилегированному сословию, отцом его был историк-гуманист, публицист, западник. Второй, напротив, в детстве и юности пережил немало тягот и унижений, на собственном опыте убедился в вопиющей несправедливости существующего общественного устройства. Нечаев ни в коей мере не заимствовал своих разрушительных убеждений откуда-то извне и уж никак не из теорий Маркса. Он возрос именно на отечественной почве. Можно считать, что это был сорняк или даже ядовитое растение, но нет сомнения, что отражало оно особенности русской действительности, настроения некоторой, пусть и небольшой части русского народа.

По словам литературоведа Н. Будановой, роман «Бесы» задуман «как политический памфлет на современных нечаевых и их „отцов” – либералов-западников 1840-х годов…». Это распространенное мнение требует уточнений. Во-первых, Достоевский писал памфлеты в «Дневнике писателя», и для таких целей вряд ли кто-либо затеет сочинять обширный роман. Писатель проводил, на мой взгляд, литературно-художественное расследование революционного движения в России. И самое главное, либералы-западники вовсе не были духовными отцами нечаевых.

Два основных революционных вождя, выведенных в романе – Верховенский и Ставрогин, – можно сказать, «с жиру бесятся» и, уж во всяком случае, не от голода или оскорбленного и униженного собственного достоинства становятся революционерами. Они подобно Достоевскому в молодости и его товарищам по кружку Петрашевского были дворянами и ориентировались на западные идеи.

Про Нечаева или, скажем, Бакунина этого никак нельзя сказать. Вот что необходимо уяснить.

И еще одно важное обстоятельство: тайное общество заговорщиков, построенное по принципу жесточайшей дисциплины, беспрекословного повиновения руководителям и стремящееся исключительно к разрушению без представления о последующих преобразованиях, которое стремился создать Нечаев, не укоренилось в России. Оно оказалось чуждым революционно настроенной русской молодежи.

В пространном письме к Нечаеву (2 июня 1870 года) Бакунин, узнавший о его преступлении, а также лжи и прочих мерзких поступках, отверг напрочь его методы: «Не подлежит сомнению, что Вы наделали много глупостей и много гадостей, положительно вредных и разрушительных для самого дела. Но несомненно для меня также и то, что все ваши нелепые поступки и страшные промахи имели источником не ваши личные интересы, не корыстолюбие, не славолюбие и не честолюбие, а единственно только ложное понимание дела. Вы – страстно преданный человек; Вы – каких мало; в этом Ваша сила, Ваша доблесть, Ваше право. Вы и Комитет Ваш, если последний действительно существует (об этом всероссийском Комитете Нечаев солгал. – Р.Б.), полны энергии и готовности делать без фраз все, что Вы считаете полезным для дела, – это драгоценно. Но ни в Комитете Вашем, ни в Вас нет разума – это теперь несомненно. Вы как дети схватились за иезуитскую систему… позабыли в ней саму суть и цель общества: освобождение народа не только от правительства, но и от Вас самих. Приняв эту систему, Вы довели ее до уродливо-глупой крайности, развратили ею себя и опозорили ею общество…»

В этом письме Бакунин демонстрирует свою искренность, благородство и наивность. Ведь Нечаев не только подло его обманывал, но и был, судя по всему, не лишен таких качеств, как властолюбие и честолюбие. Бакунину трудно было это понять еще и потому, что сам этих пороков не имел. Но для нас в данном случае важно иметь в виду другое. Поведение Нечаева, его попытка создать тайное общество на тех началах, о которых позже писал в «Бесах» Достоевский, полностью провалилась именно потому, что не нашла отзвука в душах русских революционеров – даже таких экстремистов, как Михаил Бакунин.

Политические убийства

Покушения на крупных государственных чиновников как метод революционной борьбы начались в России с выстрела в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова. Но это объяснялось не кровожадностью террористов нечаевского типа и даже не желанием расшатывать общественные устои или «пробудить народ». Таков был ответ на унижение человеческого достоинства, глумление над заключенным.

Предыстория этого события такова. В июле 1877 года Трепов осматривал тюрьму и, выйдя во двор, увидел, что арестанты вышли на прогулку не поодиночке, а группами. Он сделал выговор смотрителю. В это время проходивший мимо Александр Боголюбов (его действительная фамилия была Емельянов) сказал, что все они осуждены и сговариваться им не о чем. Трепов повернулся к нему и закричал: «Шапку долой!» Боголюбов медлил. Обозленный градоначальник стал подпрыгивать, стараясь сбить с высокого арестанта шапку, но это ему не удалось. Тогда он крикнул: «Розги!» Боголюбова схватили, поволокли в карцер и произвели экзекуцию.

Заключенные принялись колотить в окна и двери, кричали: «Мерзавец Трепов! Палач! Вон, подлец!» Надзиратели стали врываться в камеры и жестоко избивать арестантов, бросали их в карцер.

Для тех читателей, которые полагают, будто в царской России процветала гуманность, можно добавить: А.С. Емельянова приговорили к 15 годам каторжных работ за участие в демонстрации перед Казанским собором в Петербурге. Полицейские избили его, а при обыске нашли револьвер. Тогда Емельянову было 23 года. Он входил в организацию «Земля и воля». После девяти лет каторги он сошел с ума.

Избиение политических заключенных, издевательства над ними не имели никаких законных оснований, что было отмечено даже прокурором судебной палаты. Но его записка дальше министра юстиции не пошла, виновные не были наказаны, а о случившемся пресса хранила молчание. В ответ на эту акцию Трепова группа народовольцев готовила на него покушение. Однако их опередила Вера Ивановна Засулич – из дворян, дочь капитана.

Она прониклась социалистическими идеями в Москве, посещая в конце 60-х годов собрания кружка народников под руководством Н.И. Ишутина. Он создал тайное общество «Организация», в которое входил Д.В. Каракозов, поплатившийся жизнью за покушение на царя. В том же 1866 году Ишутина приговорили к бессрочной каторге, где он и умер через 12 лет, не дожив до сорокалетнего возраста.

Веру Засулич пытался вовлечь в «Народную расправу» Нечаев, но она не согласилась. В начале 1878 года она приехала в Петербург с подругой М.А. Коленкиной, которая готовилась совершить покушение (оно не удалось) на прокурора Желяховского, обвинителя на «процессе 193».

24 января 1878 года Вера Засулич пришла на прием к столичному градоначальнику (он вышел с целой свитой). Когда он подошел к ней, она быстро вынула револьвер и нажала курок. Осечка! Опять нажала – выстрел! Она бросила револьвер на пол. На нее набросилась охрана, свалила и стала избивать. Перевели в комнату, усадили на стул. Связали сзади руки полотенцем. Жандарм, поставив у нее по бокам двух солдат со штыками на винтовках, предупредил перед уходом:

– Берегитесь, они и ножом пырнуть могут!

Удивленные солдаты только пожали плечами. Один солдат шепнул ей на ухо:

– Где это ты стрелять выучилась?

– Невелика наука, – ответила она.

– Училась, да недоучилась, – сказал другой солдат. – Плохо попала-то!

– Не скажи, – возразил первый, – слыхать, хорошо попала, будет ли еще жив.

Трепов был ранен в живот и остался жив. Большинство горожан относились к нему плохо. Он позволял себе самоуправство в делах города и был нечист на руку. По свидетельству известного адвоката А.Ф. Кони, «сочувствия к потерпевшему не было, и даже его седины не вызывали особого сожаления к страданиям».

В агентурном донесении от 25 января 1878 г. отмечалось: «Нельзя умолчать о том странном обстоятельстве, что хотя происшествие с Треповым и служит предметом разговоров целого города и многие из любопытства осведомляются о состоянии его здоровья, но решительно не замечается, чтобы постигшее г. градоначальника несчастье было предметом особенного соболезнования со стороны жителей столицы. Вообще этот случай вполне выяснил, что в петербургском населении число сочувствующих г. градоначальнику очень незначительно».

Судили Засулич как совершившую уголовное преступление 31 марта того же года. Поэтому вердикт вынесла коллегия присяжных заседателей: «Не виновна!» Ее освободили в зале суда, на улице встретила восторженная толпа молодежи. Жандармы попытались задержать ее, но их попытка не удалась. Засулич удалось скрыться и уехать за границу.

Не вполне ясно, почему власти позволили устроить над Засулич суд присяжных, считая ее уголовницей. Возможно, хотели показать Западу, что в России соблюдаются права человека. (В таком «малодушии» обвинил министра юстиции обер-прокурор Синода Победоносцев в письме наследнику престола.) Помимо этого, важно было сделать так, чтобы осуждение террористки произошло гласно и представителями общественности. Тогда можно было бы утверждать, что общественность страны выступает против революционеров и поддерживает царя.

Власти постарались воздействовать на председателя окружного суда А.Ф. Кони. Хотели назначить обвинителями двух наиболее авторитетных прокуроров, но они отказались. Пришлось довольствоваться услугами бесталанного товарища прокурора областного суда. Адвокат П.А. Александров произнес блестящую речь. Но главное, в чем он был абсолютно прав: у обвиняемой не было личных интересов, желания личной мести. Она, рискуя жизнью, выступила в защиту чести и достоинства незнакомого человека, не имея других возможностей выразить свой протест.

Возможно, власти пробовали хотя бы косвенно подсказывать присяжным «нужное» решение. Однако на них несравненно сильнее оказывало давление общественное мнение, которое было на стороне преступницы и против пострадавшего.

Царь, узнав об оправдании Засулич, приказал разыскать и арестовать ее (таким было его понятие о правосудии). К счастью, этого сделать не удалось (в ответ могли произойти серьезные выступления да и престиж царя упал бы слишком сильно).

…Вскоре после выстрелов Веры Засулич в Одессе тайный кружок народника И.М. Ковальского выпустил прокламацию «Голос честных людей». В ней в связи с покушениями Каракозова и Засулич говорилось: «Мы пойдем по следам наших лучших товарищей для уничтожения грабителей русского народа и наших тиранов».

Наиболее активно стали действовать революционеры на юге России. 1 февраля они убили полицейского агента Никонова. Затем произошло несколько покушений на представителей власти. При аресте революционеры в Одессе и Харькове оказывали вооруженное сопротивление жандармам.

Правда, поначалу руководители «Земли и воли» не поддерживали курс на террор, предпочитая пропаганду. Однако в ответ на жестокие репрессии со стороны властей решено было приступить к решительным действиям. После каждого террористического акта выпускались прокламации, объясняющие акцию. На них ставилась печать с изображением пистолета, кинжала и топора с надписью «Исполнительный комитет Социально-революционной партии».

Кравчинский С.М.

25 мая 1878 года в Киеве днем на одной из оживленных улиц был убит кинжалом барон Гейкинг. Так был приведен в исполнение приговор, вынесенный ему революционерами как наиболее активному руководителю политического сыска в городе. Убийца – студент Г.А. Попко – скрылся, отстреливаясь от погони.

4 августа народник Сергей Кравчинский в Петербурге на улице заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцова. Это покушение подготавливалось долго. Не раз Кравчинский проходил, пряча кинжал, недалеко от Мезенцова. Но решился на убийство лишь после того, как 2 августа был казнен Ковальский. Как и предполагалось по плану покушения, Кравчинский скрылся на проезжавшей в этот момент коляске, запряженной призовым рысаком Варваром, где кучером был его сообщник.

Новый, 1879 год начался новыми выстрелами, главным образом при задержании революционеров. В начале февраля 1879 года в Харькове революционеры-террористы казнили генерал-губернатора Д.Н. Кропоткина (он приходился двоюродным братом князю-анархисту П.А. Кропоткину). Каких-то особых преступлений, заслуживающих смертной казни, он не совершал. Но террористы-народовольцы, встав на «тропу войны», уже не могли остановиться.

1 марта в Москве был убит кинжалом платный осведомитель охранки Рейнштейн. Через 12 дней произошло покушение (неудачное) на шефа жандармов Дрентельна. 2 апреля Соловьев стрелял в Александра II…

Однако в общественном мнении подобные акции стали расцениваться как излишняя жестокость, которая не сулит ничего хорошего. А у революционеров не оставалось ни сил, ни средств на другую деятельность, кроме террористической. Фактически она стала для них самоцелью, ибо все очевиднее было, что путем массовых революционных выступлений ничего не добьешься. Если желающих «идти в народ» среди молодежи было немало, то стать убийцами, пусть даже из политических соображений, соглашались далеко не все из них.

Революционному террору противостоял государственный террор, организованный в широком масштабе. Активными помощниками многочисленных жандармов, полицейских и их агентов были, в частности, дворники. Скрываться в таких условиях было чрезвычайно трудно. Силы были явно неравными.

Впрочем, мы уже перешли от «эпохи народников», представителей тайного общества «Земля и воля», к следующему этапу революционного движения. Он ознаменовался резким усилением террористической деятельности со стороны новой, строго законспирированной организации – «Народная воля». Речь о ней впереди. А пока проследим начало массового движения народников.

Надо лишь подчеркнуть: переход к целенаправленному террору был со стороны русских революционеров показателем их слабости, а не силы. Они вынуждены были пойти на такие крайние меры, так и не найдя для себя опоры в народе. А усилия для того, чтобы «разбудить» народные массы и поднять их на восстание, были приложены немалые.

«Что нужно народу?»

Летом 1861 года статью с таким названием опубликовал в «Колоколе» Н.П. Огарев. Он дал простой и точный ответ: «Народу нужны земля и воля». Пояснил: «Рассыпавшись по России… молодежь скажет народу… что пришла пора соединяться, чтоб учредить всюду свое управление, выборное и ответственное, – на место казенного, чиновничьего, самовластного. Молодежь скажет народу, что она приносит ему в помощь все средства, которые дала ей наука, и не пощадит для него ни трудов, ни жизни».

Подобные идеи еще раньше провозгласил Н.Г. Чернышевский в прокламации «Барским крестьянам», где содержался призыв к восстанию. А в тот год проходили народные волнения и, казалось, вот-вот грянет крестьянский бунт, новая пугачевщина.

Все началось с эпохального события: 19 февраля были опубликованы манифест и «Положение», отменившие крепостное право. Это вызвало, как говорится в медицине, парадоксальную реакцию. Вместо всенародного ликования в ряде уездов произошли крестьянские волнения. У многих крестьян возникло подозрение, что от них скрывают подлинные указания царя о передаче им земли.

Наиболее крупное выступление произошло в районе села Бездна Казанской губернии. Крестьянин Андрей Петров, один из немногих, умевших читать, ознакомившись с «Положением», стал толковать крестьянам, что помещик их обманывает и не дает «настоящей воли». К нему приходили жители ближайших сел, и сравнительно быстро волнения охватили несколько уездов. Крестьяне отказывались отрабатывать барщину и вносить оброк помещикам, порой грабили помещичьи амбары.

12 апреля в Бездну прибыл с вооруженным отрядом граф Апраксин, генерал царской свиты. Он потребовал выдачи Петрова. Крестьяне отказались, окружив избу своего руководителя. Их было около четырех тысяч. По приказу Апраксина солдаты дали залп в безоружную толпу. Убили 91, ранили 350 человек. Через неделю Петрова расстреляли.

Русское общество было потрясено этими событиями. Многим показалось, что начинается революция (одни это воспринимали с воодушевлением, другие – с опаской, третьи – с возмущением). Студенты Казанского университета и Духовной академии провели панихиду по убитым. Выступивший перед студентами профессор истории А.П. Щапов сказал, что трагедия в Бездне «воззовет народ к восстанию и свободе», закончив речь требованием демократической конституции.

Правительство ввело «временные правила», ограничивая доступ в университеты разночинцам. Запрещались студенческие сходки, отменялось освобождение от платы за обучение нуждающихся студентов. В ответ начались студенческие волнения, а 25 сентября учащиеся Петербургского университета провели первую в России уличную демонстрацию.

Обращаясь к студентам, изгнанным из университетов, Герцен бросил призыв: «В народ! К народу!»

«Однако, – пишет историк В.Н. Гинев, – за все шестидесятые годы известно только примерно полтора десятка пропагандистских попыток. Их малочисленность и эпизодичность говорят о том, что в своей массе русская демократическая интеллигенция в 60-х гг. не была готова к сближению с народом. Ей понадобилось еще какое-то время для революционного саморазвития, для осознания своего долга и своих задач, для выработки способов практических действий».

Более существенно, пожалуй, другое обстоятельство, которое он отметил: «В первое время после отмены крепостного права у значительной части молодежи сохранялась иллюзия, что этот акт улучшил народный быт и положительно повлиял на крестьянское благосостояние».

Но все-таки самое главное, что по-прежнему образованные социальные слои Российской империи были чрезвычайно далеки от народа. Сказывалось не только общественное положение, но и различие в мировоззрении, знаниях, в самой манере излагать мысли. Для «выхода в народ» молодому интеллигенту приходилось становиться ряженым, играть новую для себя роль, едва ли не как артисту, вышедшему на сцену (один из характерных примеров будет приведен ниже).

По-видимому, летом того же 1861 года, во время поездки за границу поэта и редактора сатирической газеты «Искра» В.С. Курочкина при его встречах с Герценом и Огаревым возникла у них идея создания тайного общества «Земля и воля». Оно окончательно оформилось через год. Его организаторами и руководителями в России были, кроме Курочкина, братья Н.А. и А.А. Серно-Соловьевичи, А.А. Слепцов, Н.Н. Обручев. Большое идейное влияние на них оказывали труды Чернышевского.

О политических взглядах Курочкина можно судить по его стихотворению «Двуглавый орел», опубликованному анонимно в Лондоне в 1857 году. Вот его фрагменты:

Я сошлюсь на народное слово, На великую мудрость веков: Двуголовье – эмблема, основа Всех убийц, идиотов, воров. Не вступая и в споры с глупцами При смущающих душу речах, Сколько раз говорили вы сами: «Да никак ты о двух головах!» Наш брат русский – уж если напьется, Нет ни связи, ни смысла в речах; То целуется он, то дерется — Оттого что о двух головах. Ну, и спит идиот безголовый Пред зерцалом, внушающим страх, — А уж грабит, так грабит здорово Наш чиновник о двух головах. Оттого мы к шпионству привычны, Оттого мы храбры на словах, Что мы все, господа, двуязычны, Как орел наш о двух головах. Я нашел, друзья, нашел, Кто виновник бестолковый Наших бедствий, наших зол. Виноват во всем гербовый, Двуязычный, двухголовый, Всероссийский наш орел.

В мае 1861 года вышла прокламация «Молодая Россия» (автор – московский студент П.Г. Заичневский, арестованный за создание революционного кружка). В ней утверждалась неизбежность «кровавой и неумолимой» революции, которая «должна изменить радикально все, все без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка».

Как писал позже Дмитрий Мережковский:

Дерзновенны наши речи, Но на смерть осуждены Слишком ранние предтечи Слишком медленной весны.

Борцы против самодержавия

Осенью 1861 года в Петербурге появилась прокламация «К молодому поколению». В ней молодежи предлагалось бороться с самодержавием, составлять кружки единомышленников, идти к крестьянам, искать союза с солдатами. Написал прокламацию Н.В. Шелгунов при участии М.Л. Михайлова. Последний был арестован, взял всю вину на себя и был осужден на каторгу.

Тогда же тайный кружок «Великорусс» (П.И. Боков, В.Ф. Лугинин) выпустил три листка того же названия. Выдвигались требования передачи крестьянам всей земли, которой они пользовались до реформы, с выкупом «за счет нации» (государства), принятия конституции, установления суда присяжных, свободы слова и печати, устранения сословных привилегий и введения местного самоуправления.

Для решения таких задач предлагалось объединить все оппозиционные самодержавию силы. Но этого сделать не удалось, так же как организовать тайное революционное общество. За распространение прокламаций и участие в «Великоруссе» сотрудник «Современника» В.А. Обручев был осужден на каторгу.

Обострение социальных противоречий и репрессии царского правительства против политических противников самодержавия содействовали созданию и укреплению другой тайной революционной организации – «Земля и воля». В нее вошли некоторые другие общества, в частности, «Великорусс». Когда летом 1862 года арестовали Н. Чернышевского и Н. Серно-Соловьевича, а его брат эмигрировал, руководить «Землей и волей» стали Г.Е. Благосветлов и Н.И. Утин. Была организована нелегальная типография. Издали прокламации к народу, войску и «образованным классам». Вышло также два номера листка «Свобода».

Статьи Огарева и Герцена оповещали о программе этого общества, сведения о котором держались в строгом секрете. Во главе его стоял «Русский центральный народный комитет». Его филиалы были во многих крупных городах России. Например, Варшавское отделение насчитывало около 200 человек, преимущественно офицеров. Предполагалось, что, когда в стране начнутся крестьянские волнения (рассчитывали, что это произойдет весной 1863 года), все оппозиционные силы сплотятся вокруг «Земли и воли».

Особой радикальностью программа общества не отличалась. Основные требования сводились к нескольким пунктам: передача за вознаграждение части помещичьих земель крестьянам, замена правительственных чиновников выборными (для борьбы, как теперь говорят, с коррупцией, взяточничеством, самодурством на местах), сокращение расходов на войско и царский двор, участие представителей народа в определении податей и повинностей.

Единства взглядов в обществе не было. Некоторые группы (например, московское отделение) ратовали за ликвидацию монархии, установление республики и национализацию земли. Другие предполагали ограничиться конституционной монархией. По плану Огарева, следовало предъявить правительству требование созыва Земского собора представителей всех сословий при ниспровержении самодержавия, а в случае отказа поднять всеобщее восстание. По признанию Н. Серно-Соловьевича: «У нас такая разноголосица, что нет двух человек, согласных в принципах или цели».

Наиболее резко обнаружились разногласия во время польского восстания 1863 года. Одни предлагали выступить на стороне поляков, другие, напротив, считали это предательством интересов России. Сошлись на том, чтобы выразить сочувствие польским повстанцам. Но события в Польше развивались непросто.

«Никогда раньше, – писал Кропоткин, – польскому делу так много не сочувствовали в России, как тогда. Я не говорю о революционерах. Даже многие умеренные люди открыто высказывались в те годы, что России выгоднее иметь Польшу хорошим соседом, чем враждебно настроенной подчиненной страной… Деньги на восстание собирались по всей России, а в Сибири даже открыто. В университетах студенты снаряжали тех товарищей, которые отправлялись к повстанцам.

Но вот среди общего возбуждения распространилось известие, что в ночь на 10 января повстанцы напали на солдат, квартировавших по деревням, и перерезали сонных. Происшествие… произвело, конечно, самое удручающее впечатление на общество. Снова между двумя народами, столь сродными по происхождению, но столь различными по национальному характеру, воскресла старая вражда…

Но в то же время стало известно, что революционный комитет требует восстановления Польши в старых границах, со включением Украины, православное население которой ненавидит панов и не раз в течение трех последних веков начинало восстание против них кровавой резней.

Кроме того, Наполеон III и Англия стали угрожать России новой войной, и эта пустая угроза принесла полякам более вреда, чем все остальные причины… Наконец, радикальная часть русского общества с сожалением убедилась, что в Польше берут верх чисто националистические стремления. Революционное правительство меньше всего думало о наделении крепостных землей, и этой ошибкой русское правительство не преминуло воспользоваться, чтобы выступить в роли защитников холопов против польских панов.

Когда в Польше началась революция, все в России думали, что она примет демократический республиканский характер и что Народный Жонд освободит на широких демократических началах крестьян, сражающихся за независимость родины… Но ничего подобного не было сделано».

Александр II понял, что, пока местное население поддерживает повстанцев, надеясь на улучшение своей жизни, победить их будет невозможно. Он поступил мудро: распорядился начать «раскрепощение» крестьян с Польши. Как только российские власти начали освобождать здесь крепостных, наделяя их землей, ситуация сразу изменилась. Теперь народ, крестьяне стали помогать ловить повстанцев. «Шляхетский бунт» был подавлен, так и не перейдя в революцию.

События в Польше пагубно сказались на судьбе «Земли и воли», которая в 1860-е годы была крупнейшей тайной революционной организацией в России. Ее погубили не внешние силы «реакции», не репрессии, а внутренние разногласия и понимание того, что о каком-то всеобщем крестьянском восстании остается только мечтать.

Вдобавок ко всему в полиции уже заинтересовались некоторыми активными деятелями «Земли и воли», делая у них обыски и устраивая за ними слежку. В частности, под подозрением находился Курочкин. И хотя он умело скрывал компрометирующие его материалы, в 1867-м ему довелось отсидеть два месяца в Петропавловской крепости.

На некоторое время революционный пыл русской учащейся молодежи поостыл. Однако литература народников продолжала воздействовать на умы. Общие идеи, которые она проповедовала, В.И. Ленин определил так: «Под народничеством мы разумеем систему воззрений, заключающую в себе следующие три черты: 1) Признание капитализма в России упадком, регрессом… 2) Признание самобытности русского экономического строя вообще и крестьянина с его общиной, артелью и т. п. в частности… Общинное крестьянство рассматривается как нечто высшее, лучшее сравнительно с капитализмом; является идеализация “устоев”… 3) Игнорирование связи “интеллигенции” и юридико-политических учреждений страны с материальными интересами определенных общественных классов…»

В предисловии к сборнику произведений народников «Штурманы будущей бури» Н.И. Якушин, приведя эту цитату Ленина, счел нужным добавить: «Народники понимали, что капитализм является более прогрессивной общественной формацией по сравнению со средневековыми формами хозяйства. Однако считали это положение правильным лишь для западноевропейских стран.

Народники говорили, что в связи с широким распространением в России общинного земледелия, артелей и кустарных промыслов возможен переход к социализму, минуя капитализм. Они были убеждены, что именно община, артель и кустарные промыслы являются зародышем и базисом социализма, хотя общинное крестьянство к тому времени непрерывно распадалось на кулачество и бедноту, община давно уже стала прикрытием для хищнических махинаций деревенских богатеев, захвативших в свои руки бразды правления, а артели и кустарные промыслы все больше капитализировались.

Убеждение в том, что в России существует свой, самобытный экономический уклад, общинный строй, соединялось у народников с верой в возможность построения социализма крестьянством без помощи рабочего класса, без пролетарской революции. Основной революционной силой в России они считали крестьянство, руководимое демократической интеллигенцией».

Такое мнение было достаточно широко распространено у нас в стране и отражало взгляд на ситуацию с позиций марксизма-ленинизма. Однако это мнение следовало бы обдумать критически. Представляется упрощенным стремление объяснять общественные явления главным образом с позиций экономических и социальных (классовых). Не меньшую, а подчас более существенную роль играют факторы духовные, а также связанные с эксплуатацией природной среды и развитием техники.

Относительно «прогрессивности» капитализма Якушин высказался слишком категорично. Не следует превозносить всеобщий общественный прогресс как абсолютное явление. Существовали и существуют периоды упадка и при смене формаций, и в ходе их эволюции. Экономические показатели – еще не критерий истины (утверждение марксистов «бытие определяет сознание» – фраза-перевертыш, смысл которой зависит от того, на какое слово падает ударение; у людей в отличие от животных именно сознание должно преобладать). Развитие одних общественных элементов обычно сопровождается деградацией других. Скажем, технический прогресс пагубно сказывается на природе, а за последние полстолетия и на духовной структуре личности. Власть капитала, денег, богачей не только унижает человеческое достоинство, но и содействует ускоренному развитию именно технической, разрушающей природу и душу цивилизации.

Ленинское положении о том, что Октябрьская революция (или переворот, как подчас писали Сталин и некоторые другие) 1917 года была пролетарской, можно оспорить. Она была, по сути дела, солдатской (а среди них почти сплошь были бывшие крестьяне) под руководством мещан, интеллигентов. И победила только потому, что шла тяжелая война, а буржуазная Февральская революция, свергнувшая царя, оказалась несостоятельной именно из-за недоразвитости капитализма. Другое дело, что в Гражданскую войну позиция русского рабочего класса (и в немалой степени крестьянства) сыграла, возможно, решающую роль.

Идеи народников о своеобразном пути России выглядят не только разумными, но даже актуальными и в наше время. (Вообще особенности нашей страны – размеры и географическое положение, народы, культура, история – определяют ее уникальность.) Тем более что в 1860–1870 годы российский рабочий пролетариат находился, можно сказать, в младенческом состоянии, тогда как в стране абсолютное большинство было за крестьянами.

К сожалению, в то давнее время дискуссии на темы радикальных государственных перемен запрещались правительством. Они проходили в узких кругах интеллигентов. Мне известно, в частности, что отец нашего великого ученого В.И. Вернадского, экономист, статистик и журналист Иван Васильевич спорил с Чернышевским, доказывая ему преимущества частных сельских хозяйств типа хуторов и небольших ферм перед общественными. Однако для природных условий России, как показал опыт и доказали более поздние экономисты, крупные коллективные хозяйства значительно более продуктивны, чем мелкие частные. Тем более когда происходит индустриализация не только промышленности, но и сельского хозяйства.

Сам факт стремления более или менее обеспеченной учащейся молодежи идти в народ и бороться за права крестьян показывает высокий моральный уровень, совестливость значительной части русской интеллигенции того времени. Этому способствовала, в частности, великая русская литература. Они исходили из принципа, сформулированного Лавровым: «Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем».

Вместо того чтобы поддержать такое движение и придать ему легальный характер при условиях сохранения или мирной эволюции существующего строя (Александр II уже осуществил, в сущности, революционное преобразование, отменив крепостное право), царское правительство решило действовать силой. Оно пошло на обострение борьбы, применяя репрессии.

Брожение среди студенчества усиливалось. Стихийно создавались кружки, в которых шли горячие обсуждения идей социалистов и анархистов, зачитывались различные прокламации. Не следует удивляться тому, что идеи эти приходили с Запада. Ведь в России подобные сочинения были запрещены. Впрочем, это привлекало к ним особый интерес тех, кто желал объективно разобраться в текущей ситуации как в своей стране, так и за рубежом, не удовлетворяясь официальными сообщениями.

Как мы уже говорили, член кружка Ишутина Каракозов стрелял в Александра II. Сначала ишутинцы по примеру героев романа Чернышевского «Что делать?» организовали общину, вели аскетический образ жизни, занимались самообразованием. Они были уверены в необходимости особого общественного устройства России, отличающегося от западных буржуазных демократий. Но и самодержавия они не признавали, уповая на народовластие. А когда поняли, что не имеют никаких шансов осуществить революционный переворот, некоторые из них решились на цареубийство в надежде таким образом потрясти государственные устои.

Однако мужественно настроенные молодые люди, понимавшие безнадежность подобных методов, были полны решимости по мере своих сил способствовать просвещению народных масс, распространять прогрессивные идеи, планомерно подготавливать почву для грядущей революции.

Российское общество и народники

Революции совершаются «сверху», власть имущими, и «снизу», путем народного восстания. В первом случае решительные преобразования осуществляет сам правитель или те, кто его свергают, произведя дворцовый переворот. Во втором случае необходимо поднять массы.

По такому принципу делятся на две группы и революционеры. Одни стараются различными способами, главным образом террором, воздействовать на правящую верхушку. Другие занимаются пропагандой среди различных слоев общества, преимущественно среди учащейся молодежи и трудящихся.

Такое разделение особенно ярко проявилось во время распада «Земли и воли» на две тайные организации: террористическую («Земля и воля») и пропагандистскую («Черный передел»). Но об этом речь еще впереди. А пока обратимся к более раннему периоду и постараемся представить себе, в каких условиях происходило становление народничества.

Как свидетельствовал активный народник Сергей Ковалик: «Под влиянием литературы, с одной стороны, и всего склада русской жизни – с другой, в миросозерцании передовых людей народнические идеи занимали одно из первых мест. Степень идеализации народа находилась, казалось, в отношении прямо пропорциональном со степенью отчужденности интеллигенции от народа, и с ее стороны заметно было страстное желание слиться с народом хотя бы в области идей».

Уже само понятие «народ» предполагает идеализацию, некий обобщенный образ, который не может соответствовать реальности. Наиболее общее, объединяющее людей – принадлежность к миру животных, биологические потребности. Две другие объединяющие: территория обитания (в пространстве) и родство (во времени). Но и эти признаки имеют природный (биологический и географический) характер.

Для людей как существ мыслящих и нравственных важнейший объединяющий фактор – духовная культура, включающая прежде всего язык, моральные ценности, нравы и обычаи.

Нередко – особенно в наше время – духовную культуру сводят к религии, понимаемой чрезвычайно узко: как систему обрядов, ритуалов, принадлежность к той или иной церкви, конфессии. В таком аспекте и так называемый научный атеизм тоже следует считать религией со своими катехизисами и пророками. Но так же как формально причисляющий себя к христианам может жить и действовать не по Христу, так же атеист бывает высоко нравственным человеком.

Итак, народ – понятие обобщенное и в значительной степени абстрактное. Вот как о нем отозвался один ученый, вышедший из народной среды. «Основная, главная черта народа, всегда поражавшая меня при долголетнем его изучении, – это то, что, несмотря на бедственное положение и пороки, вызванные нуждой, простые люди отличаются щедростью чувств и сердечной добротой – качествами, чрезвычайно редко встречающимися у людей из богатых классов».

Так отозвался о своих согражданах французский историк Жюль Мишле. Его книга «Народ», изданная в 1846 году, вдохновила наиболее образованных русских народников. Она обосновала главную идею, которую они осуществляли своей деятельностью: стремление интеллектуального, духовного единения образованной части общества (назовем ее условно интеллигенцией) с народными массами.

«Бедняки думают, – писал Мишле, – что достаточно связать богачей тем или иным законом – и вопрос решен, все пойдет к лучшему. А богачи полагают, что, заставив бедняков соблюдать религиозные обряды, отжившие уже два столетия назад, они тем самым укрепляют общество. Ненадежные лекарства! Видимо, люди воображают, что различные каноны, политические или религиозные, наделены какой-то таинственной силой, могущей заставить всех повиноваться, между тем как влияние этих канонов зависит от того, находят они отклик в сердцах или нет.

Чарлз Дарвин

Недуг коренится в душах; пусть исцеляющие лекарства ищут там же! Старые рецепты непригодны. Нужно широко раскрыть и сердца, и объятия… Ведь эти люди – ваши братья, в конце концов! Разве вы забыли об этом?»

В середине ХIХ века в России среди интеллигенции наиболее популярными были книги, преимущественно переводные, по естествознанию. В 1866 году вышли на русском языке классические труды, не устаревшие поныне: «Основные начала геологии» Чарлза Лайеля и «Человек и природа, или О влиянии человека на изменение физико-географических условий природы» Георга Марша.

Однако наибольшее впечатление произвела работа Чарлза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь». Д.И. Писарев писал: «Почти во всех отраслях естествознания идеи Дарвина производят совершенный переворот; ботаника, зоология, антропология, палеонтология, сравнительная анатомия и физиология и даже опытная психология получают в его открытиях ту общую руководящую нить, которая свяжет между собой множество сделанных наблюдений и направит умы исследователей к новым плодотворным открытиям».

Тургенев И.С.

Упрощенно понятые идеи Дарвина вдохновили даже социологов. Появилось направление «социодарвинизм», объясняющее жестокую борьбу за существование, конкуренцию, острую классовую вражду и выживание наиболее приспособленных извечными законами природы и общества. (Надо заметить, что сам Дарвин так не считал.)

На подобных знаниях воспитывались народники шестидесятых – начала семидесятых годов. В частности, это относится к таким ученым, как П.А. Кропоткин, П.Л. Лавров, Н.А. Морозов. Затем пришел черед общего увлечения общественными науками, главным образом социологией. Штудировались и обсуждались труды социалистов-утопистов.

Тогда же, в 60-х годах, после выхода в свет романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» среди молодежи обрел популярность нигилизм, скептическое и сугубо рациональное отношение к обычаям и традициям, порой основанным на предрассудках и суевериях, отрицание авторитетов, прежде всего религиозных и философских. Как учение нигилизм в значительной степени был бесплодным, наиболее успешно способным на отрицание и разрушение духовных устоев, но не на утверждение и созидание.

В то же время он содействовал сокращению материальных потребностей интеллигента и облегчал образование коммун для совместной жизни и взаимного развития личности. В наибольшей степени это относится к объединению усилий не только мужчин, но также и женщин. В результате активную роль в революционных кружках и обществах стали играть женщины.

На духовной почве, расчищенной нигилизмом, дали бурные всходы идеи анархизма и социализма.

В 1872 году появился в русском переводе первый том «Капитала». Стройностью системы и глубиною критики капитализма Маркс произвел на интеллигентную молодежь огромное впечатление. Немногие, конечно, одолели этот солидный фолиант. Но идеи политической экономии Маркса стали входить в общий оборот. Другие его произведения оставались неизвестными широкой публике. Широко распространились лишь учение о трудовой ценности и взгляды Маркса на отношения между трудом и капиталом.

Народники семидесятых годов прониклись ненавистью к жестокой эксплуатации трудящихся капиталистами и признали освобождение труда одной из первых задач всякой прогрессивной революционной программы. По признанию Ковалика: «Далее этого не шло значение Маркса, и никто из семидесятников не признавал его отцом научного социализма. Молодежь того времени и после прочтения “Капитала” продолжала оставаться на точке зрения “утопического” социализма, признавая своими учителями Чернышевского, а вскоре потом Лаврова и Бакунина».

Возможно, наиболее содействовали выработке миросозерцания «Исторические письма» Лаврова. Они пробуждали в душах молодых людей чувство патриотизма не по отношению к государству, а прежде всего – к своему народу, пребывающему в состоянии экономического и духовного рабства, отрешенному от достижений цивилизации; призывали к уплате долга народу за полученное образование.

«Капитал». Т. 1. Первое русское издание

В России при жесткой цензуре и отсутствии политической свободы наука стала едва ли не основным средством широкого распространения революционных идей. Но были, помимо всего прочего, и острословы, эпиграммисты, строки которых распространялись письменно и устно. Вот, к примеру, четверостишие Николая Щербины, написанное еще до отмены крепостного права:

У нас чужая голова, А убежденья сердца хрупки… Мы – европейские слова И азиатские поступки.

Затем пришла пора выступлений народников и репрессий, направленных против них. Один из тех, кому пришлось испытать их на себе – Михаил Михайлов, – отметил:

Преданность вечно была в характере русского люда. Кто же не предан теперь? Ни одного не найдешь. Каждый, кто глуп или подл, наверное, предан престолу; Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду.

Когда князь М.Т. Лорис-Меликов, которого Александр II называл «бархатным диктатором», подготавливал реформы, ограничивающие самодержавие, Дмитрий Минаев обратился к нему со «смехотворным» посланием:

Ввиду порядка строгого Мы просим, граф, немногого: Вы дайте конституцию, На первый раз хоть куцую!

Много сатирических стрел было выпущено в ту пору против ущемления свободы печати. Вот как Минаев описал то, что творится в кабинете цензора:

Здесь над статьями совершают Вдвойне губительный обряд: Как православных – их крестят И как евреев – обрезают.

На некоторое ослабление пресса цензуры при запрещении работ на острые социально-политические темы Василий Курочкин отозвался так:

Эпоха гласности настала; Во всем прогресс, но между тем Блажен, кто рассуждает мало И кто не думает совсем.

Весьма кратко и столь же точно определил Владимир Гиляровский главную российскую беду:

В России две напасти: Внизу – власть тьмы, А наверху – тьма власти.

Но, конечно же, наибольшее влияние на революционно настроенную молодежь оказывали критические и художественные сочинения Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского. Философские труды Лаврова не пользовались популярностью в отличие от его социально-политических статей.

В «Исторических письмах» Лавров доказывал, что осмысление и оценка исторических событий не могут быть объективными. «Волей или неволей приходится прилагать к процессу истории субъективную оценку, – писал он, – то есть, усвоив по степени своего нравственного развития тот или другой нравственный идеал, располагать все факты истории в перспективе, по которой они содействовали или противодействовали этому идеалу».

Кто движет историю, осуществляет исторический процесс? По мнению Лаврова: «Одинокие борющиеся личности». Но разве под силу такое деяние одиночкам? Нет, конечно. Отдельные личности превращаются в общественную силу в том случае, когда вокруг них сплачиваются единомышленники, когда образуются партии. Только в таком случае сила единичная превращается в силу коллективную.

Конечно, надо иметь в виду, что помимо подпольных или полулегальных сочинений, призывающих к решительным преобразованиям русского общества, существовало достаточно сильное и весомое течение консерваторов разного толка, вплоть до восторженных сторонников самодержавия. Как мы уже говорили, сильный удар по революционным идеям и их сторонникам был нанесен бывшим их товарищем Ф.М. Достоевским в романе «Бесы». Но и контрудары были не слабые.

Например, после того, как Федор Михайлович стал редактором консервативной газеты «Гражданин», издаваемой князем Мещерским, Дмитрий Минаев отозвался так:

Две силы взвесивши на чашечках весов, Союзу их никто не удивился. Что ж! первый дописался до «Бесов», До чертиков другой договорился.

Один из идеологов народничества Н.К. Михайловский посвятил «Бесам» большую статью. В ней он, в частности, справедливо отметил:

«Пока вы занимаетесь безумными и бесноватыми гражданами и народной правдой, на эту самую народную правду налетают, как коршуны, граждане благоразумные, не беснующиеся, мирные и смирные, и рвут ее с алчностью хищной птицы, но с аллюрами благодетелей человечества. Как! Россия, этот бесноватый больной, вами изображаемый, перепоясывается железными дорогами, усыпается фабриками и банками, – и в вашем романе нет ни одной черты из этого мира! Вы сосредоточиваете свое внимание на ничтожной горсти безумцев и негодяев!

Карл Маркс

В вашем романе нет беса национального богатства, беса, самого распространенного и менее всякого другого знающего границы добра и зла. Свиньи, одолеваемые этим бесом, не бросятся, конечно, со скалы в море, нет, они будут похитрее ваших любимых героев. Если бы вы их заметили, они составили бы украшение вашего романа. Вы не за тех бесов ухватились. Бес служения народу – пусть он будет действительно бес, изгнанный из больного тела России, – жаждет в той или другой форме искупления, в этом именно вся его суть».

Что правда, то правда: у Федора Михайловича не показаны наиболее страшные и опасные нечистые, терзающие российское общество, – бесы лжи, лицемерия, корысти, подлости, разврата, чревоугодия, бесчеловечности… Ведь даже Христос, образ которого был для Достоевского идеалом, порой выступал как революционер не только в идеях, но и в поступках, изгоняя торгующих из храма.

Конечно же, позицию писателя нетрудно понять. Он сознавал, что революция обычно переходит в братоубийственную гражданскую войну, а потому старался избежать острых социальных конфликтов, надеясь на мирное их разрешение по доброй воле царя, а также имущих власть и капиталы, проникнутых православной идеологией. Однако этой благостной утопии не суждено было свершиться. И это было ясно уже при жизни Достоевского.

Глава 3. Бациллы общественного брожения

Появились какие-то новые трихины… Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные…

Федор Достоевский, 1866

Исполнилось пророчество: трихины

В тела и дух вселяются людей.

И каждый мнит, что нет его правей.

Ремесла, земледелия, машины

Оставлены. Народы, племена

Безумствуют, кричат, идут полками,

Но армии себя терзают сами,

Казнят и жгут: мор, голод и война…

Максимилиан Волошин, 1917

Революционное мессианство

Принято считать, будто революционные идеи пришли в Россию извне, с Запада. Такое мнение справедливо лишь отчасти. Его, на мой взгляд, разделяют две очень разные категории людей: и считающие себя русскими патриотами, и презирающие нашу страну. И те, и другие вольно или невольно представляют народ единой стадной массой, в которой господствуют инстинкты, примитивные умозрения при обобщенном национальном характере.

Подобный статистический подход с нахождением средних значений более или менее оправдывает себя в демографических расчетах. Но когда речь идет о психологических или интеллектуальных показателях, применимых к так называемому общественному организму, необходимо учитывать его важнейшее качество – неоднородность, разнообразие личностей, пусть даже более или менее типических.

Так, считают одними из черт русского национального характера смирение, набожность, незлобивость, покорность, доверчивость, поистине нечеловеческое терпение. Да ведь это качества идеального раба! Называют его женственным, податливым, мягким. (Да много ли было прежде в России женоподобных мужиков?!) А немцев, напротив, признают как нацию с воинственным мужским характером завоевателя, господина. Это уже стало штампом.

Возможно, у разных народов существуют какие-то духовные различия: у одних преобладают те качества, которые у других проявляются слабей. Однако несравненно важней, по-моему, учитывать социальную структуру данного общества и конкретные исторические обстоятельства, в какие оно поставлено, государственную политику и пропаганду, а также национальные традиции.

Например, до середины ХХ века немцы были агрессорами. Но в Великой Отечественной войне русский народ проявил больше, чем они, стойкости, мужества, настоящего мужского характера. И к власти в России относились вовсе не так безропотно-покорно, как представляют некоторые современные псевдоисторики. Не случайно же тогда наш советский народ был прославлен во всем мире больше, чем любой другой!

Мысли о несправедливости, ущербности, архаичности государственного строя царской России в Новое время, необходимости его изменить революционным путем порождались русской действительностью, а не кознями западных идеологов социализма, коммунизма и анархизма. Безусловно, сказывался в некоторой степени пример буржуазно-демократических стран Западной Европы. Кроме того, оттуда поступала литература, поощряющая «вольнодумство». Но ведь любые семена дают хорошие всходы лишь в благоприятной почве.

…Обратим внимание на чрезвычайное разнообразие русских лиц – от северных, финского типа курносых блондинов с голубыми глазами до южных карих брюнетов средиземноморского типа; от западных узколицых, темно-русых, синеглазых, с прямыми носами до восточных широкоскулых, круглоголовых, с относительно плоским лицом и темными глазами. И все они (мы) русские! Не менее – если не более – разнообразны мы по характеру, складу ума, склонностям, жизненным ориентирам.

Как в любой стране в любые времена, среди жителей России ХIХ века были сторонники и противники существующей власти. И те, и другие – активные или пассивные. Хотя, как обычно бывает, большинство населения предпочитают заниматься насущными делами, а не политическими проблемами. Тем более что более половины крестьян, рабочих и служащих едва сводили концы с концами.

Но как бы ни стремились люди к спокойствию, порядку и стабильности, в общественной жизни неизбежно происходят социальные и другие конфликты, народные волнения, а то и бунты. В одних случаях государственная власть подавляет их силой. Порой удаются компромиссы. Однако в любом случае напряженность сохраняется. И тут многое зависит от бунтарей, революционеров.

Их можно назвать бациллами общественного брожения. Но они вовсе не обязательно болезнетворные. Напротив, благодаря использованию процесса брожения были изобретены хлеб, вино, пиво. Как сказано в энциклопедии, брожение служит источником энергии для жизнедеятельности организма, играет большую роль в биосферном круговороте веществ.

Конечно, сравнение – не доказательство. И все-таки духовная жизнь общества скисла и загнила, покрылась бы, говоря словами Достоевского, плесенью утилитаризма, не будь революционных периодических встрясок и переворотов. Главное – какие цели они преследуют и к каким результатам приводят.

Подлинные революции, которые сулят обществу обновление, вызывают мощный духовный, культурный подъем. В обществе просыпаются и развивают бурную деятельность молодые силы. Недаром в среде русских революционеров преобладала молодежь. Да, безусловно, разгул вольницы в периоды революций приводит в ужас обывателя. Да и, объективно говоря, много, слишком много в такие периоды происходит трагедий. Но, как мы уже говорили, героические эпохи неизбежно трагичны в отличие от эпох постыдного прозябания и маразма.

Большинство русских революционеров-народников были патриотами России, более искренними и беззаветными, чем подавляющее большинство монархистов. Потому что последние по большей части благополучно устроились в Российской империи или обслуживали имущих власть и богатство. Они держались за свои привилегии. А те из них, кто подобно князю Кропоткину ими не дорожил, обычно становились революционерами. Из своего положения они не могли извлечь никаких материальных выгод. Даже Нечаев – исключение из общего правила – в подобных пристрастиях замечен не был. Народники страстно любили Россию и верили в ее высокое призвание и свой особенный путь в мировой истории. Если бы они не любили свой народ и не верили в него, то не пошли бы его просвещать, не старались бы жить и работать в его среде.

Сошлюсь на мнение Сергия Булгакова, высказанное им в 1910 году, после того, как он порвал с марксизмом и стал убежденным идеалистом:

«Национальный мессианизм, помимо всякого определенного содержания… есть прежде всего чисто формальная категория, в которую неизбежно отливается национальное самосознание, любовь к своему народу и вера в него. Содержание это, вместе со славянофилами, можно видеть в церковно-религиозной миссии – в явлении миру “русского Христа”», можно, вместе с Герценом и народничеством, видеть его в социалистических наклонностях народа, можно, наконец, вместе с революционерами последних лет, видеть его в особенной, “апокалиптической”, русской революционности, благодаря которой мы совершим социалистическую революцию вперед Европы, – эти противоположные или различные содержания… суть разные выражения национальной миссии. И этот мессианизм проявляется во все эпохи и у всех народов в пору их национального подъема: это общая форма осознания национальной индивидуальности».

В российском обществе ХIХ века высшие слои были традиционно тесно связаны с Западной Европой, с тамошними модами, обычаями, нравами. Среди них были свои англоманы, германофилы, поклонники французской культуры. У представителей царствующей династии Романовых давно уже почти вовсе не осталось русской крови (хотя и они были, конечно же, русскими; называл же грузин Сталин себя русским). Многие крупные царские чиновники, как нетрудно заметить, имели иностранные фамилии. Почти все эти люди поддерживали самодержавие не из любви к русскому народу и его традициям, а из личных, чаще всего корыстных интересов.

Русские революционеры-народники не ориентировались на Запад, хотя, конечно же, использовали в своих целях идеи, которые проповедовали тамошние просветители, социалисты, коммунисты, анархисты. Народники были патриотами. Если их и можно в чем-то серьезно обвинять, так это в наивности. В своих представлениях о народе и жизни в среде так называемых простых людей они были чистыми идеалистами, хотя и старались распространять материалистическое учение. Они старались писать в стиле, который, пожалуй, можно назвать псевдонародным (см. Приложение). Впрочем, не исключено, что так представляется нам, современным русским.

Их деятельность всерьез озадачила правительство России в 1874 году. Об этом свидетельствовал документ, известный как «Записка министра юстиции графа Палена». В нем говорилось: «…Многие молодые люди, из которых некоторые бросили ученье, оделись в крестьянские костюмы, запаслись фальшивыми письменными видами (на жительство. – Р. Б.) и в качестве простых чернорабочих двинулись, по их выражению, „в народ”, имея задачею проводить в него путем печатных сочинений и устной пропаганды революционные идеи… К концу 1874 года [они] успевают покрыть как бы сетью революционных кружков и отдельных агентов большую половину России. Дознаниями раскрыта пропаганда в 37 губерниях». Общий вывод: «В России существуют тайные и противузаконные сообщества, имеющие целью ниспровержение государства, всего существующего порядка и водворение полнейшей анархии».

Отмечено было это с явным преувеличением и большим опозданием. Тайные общества революционной направленности (и далеко не всегда анархического толка) возникли в стране раньше. Хотя вначале они носили в значительной степени гуманитарный, просветительский характер.

О том, как относились к запрещенной литературе и политическим «преступникам» в среде интеллигенции (включая образованных офицеров), можно судить по свидетельству П.А. Кропоткина, прибывшего на службу в Сибирь в 1862 году. Дома у молодого генерала Б.К. Кукеля (начальника штаба Восточносибирского военного округа, военного губернатора Забайкалья) он нашел «лучшие русские журналы и полную коллекцию лондонских революционных изданий Герцена».

«Когда в 1861 году сослали в каторжные работы М.Л. Муравьева за составление прокламации, тобольский губернатор дал в честь его обед, на котором присутствовали все местные власти. В Забайкальской области Михайлова не держали в каторжной работе. Ему официально разрешили оставаться в тюремном госпитале села Кадан, близ Нерчинского завода; но здоровье Михайлова было очень слабо – он вскоре умер от чахотки – и Кукель разрешил ему жить у брата, горного инженера…»

Добавим: Михайлов (его отчество принято писать «Илларионович») был переводчиком и поэтом, сотрудником «Современника». За составление прокламации «К молодому поколению» его осудили на 6 лет каторги и вечное поселение в Сибирь.

Торжество и трагедия царя-освободителя

Как же могло произойти, что царю, предпринявшему либеральные реформы, отменившему крепостное право, а потому заслуженно нареченному Освободителем, суждено было пасть от рук террористов? Неужели против него ополчились неистовые революционеры, обуянные бесовской жаждой власти?.. Впрочем, совершенно ясно: ни на власть, ни на какие-либо материальные выгоды эти люди никак не могли рассчитывать. Даже посмертные лавры тираноборцев им не были уготованы, ибо убивали-то именно Освободителя, а не тирана!

Парадоксальная ситуация: либеральные реформы лишь ожесточили революционеров, подвигли их на крайние меры. Почему? Неужели ослабление самодержавного режима способствовало активизации «бацилл общественного брожения»?

Чтобы осмыслить этот феномен, сделаем небольшое отступление.

Дело в том, что совпадение двух процессов во времени далеко не всегда свидетельствует об их жесткой причинной связи. Например, успехи капитализма на Западе принято объяснять благами конкурентной борьбы и буржуазной демократии. Хотя в действительности ускоренное промышленное развитие, индустриализацию вызвали свободомыслие и научно-техническая революция. Обычно интеллектуальные, духовные факторы предопределяют успехи в материальной сфере. Это доказывает пример Советского Союза. Он всего лишь за три предвоенные пятилетки без конкуренции, частной собственности на средства производства и без буржуазной демократии осуществил такой грандиозный экономический рывок, который примерно в десять раз превысил скорость индустриализации при капитализме. (Ссылки на то, что это стало возможно благодаря массовому террору, – ложь. Преступность, так же как количество заключенных на душу населения, в СССР была меньше, чем в нынешней капиталистической РФ. Таковы факты!)

Итак, вернемся в эпоху Александра II. Тогда революционные идеи распространялись в России независимо от действий властей. Ужесточение или ослабление режима самодержавия не могли оказать на этот процесс решающего влияния.

Вольнолюбивые устремления неизбежны в обществе, если только они не подавлены интеллектуальным террором с помощью СМРАП. Другие формы государственного террора против него бессильны, ибо не могут воздействовать на духовный строй личности. Ведь даже у животных стремление к свободе выражено чрезвычайно ярко и проявляется на уровне инстинктов.

Отменив крепостное право в 1861 году, Александр II осуществил великий акт: были освобождены 40 миллионов человек. Хотя экономические последствия этого были неоднозначны. В частности, они способствовали разорению некоторых помещиков, становлению «кулачества»… Через три года в России был установлен институт земства. Это уже была система местного самоуправления. Выборные в земское районное собрание были от землевладельцев, крестьян и горожан.

Тогда же была осуществлена судебная реформа по принципу равенства всех перед законом. Впрочем, как обычно бывает, принцип этот оставался недостижимым идеалом, хотя приближение к нему было очевидным.

Наконец, с некоторым запозданием, в 1874 году, была реорганизована армия на основах всеобщей воинской повинности, сокращения службы с 25 до 6 лет, менее сурового наказания за провинности и введения начального образования для рядовых.

Каждая из этих реформ удовлетворила чаяния многочисленных групп населения. Но в то же время вызвала недовольство других, преимущественно крестьян, попавших под экономическое бремя, а также дворян, лишавшихся своих привилегий, а то и богатства. И все-таки главным следствием общественных преобразований стало становление так называемых средних классов – не только буржуазии, предпринимателей, купцов, но и разночинцев, интеллигенции. Особенно сильно это проявилось в области образования.

Как выразился западный историк М.М. Карпович: «Начиная с периода реформ, в России росло демократическое общество при самодержавном правительстве». Одно уже это противоречие было чревато острыми социально-политическими конфликтами.

Поначалу свободомыслие породило нигилизм и движение за эмансипацию женщин. Но эти ростки индивидуализма не дали пышных всходов на российской почве. Их заглушило движение народников, сторонников соборности, общинности, единения людей. Его нравственной основой было признание интеллигенцией своего долга перед народом, за счет которого она приобретала возможности для своего интеллектуального развития.

«Изначально революционное движение 60-х и 70-х годов находилось под влиянием социалистов, – писал Карпович. – В течение этих десятилетий русский социализм приобрел как определенное учение, так и боевую организацию. По своей теории и практике он значительно отличался от западноевропейского социализма того же периода. Он базировался не на учении Карла Маркса, а на идеях русских писателей, подобных Герцену и Чернышевскому. Он разделял веру славянофилов в особенности русского исторического развития и рассматривал русского крестьянина, жившего в сельской общине, как социалиста по инстинкту и традиции, чьей миссией было спасение России от капитализма… Другой фундаментальной чертой, отличавшей большинство русских социалистов этого периода, было их полное недоверие к парламентской демократии, которая в их глазах не имела какой-либо ценности даже как промежуточная стадия развития».

Либеральные реформы Александра II, помимо всего прочего, породили надежды на дальнейшее продвижение к конституционной монархии у западников и укрепили у революционно настроенных граждан веру в возможность свергнуть самодержавие и установить народовластие.

Быть может, наиболее благодарны царю-Освободителю были именно крестьяне, точнее, значительная их часть, то есть большинство «простого народа». Не этим ли объясняются, по крайней мере, отчасти, неудачи пропаганды народников против самодержавия?

Хотя реформы Александра II, в общем, благотворно сказались на русском обществе, много еще оставалось недостатков в государственном устройстве. Сохранялось неравенство между сословиями. Дворяне по-прежнему пользовались многими преимуществами. Положение крестьян изменилось к лучшему главным образом в моральном аспекте. Наделы они получили маленькие, а за них должны были платить крупные подати. Выкупные платежи порой вдвое, а то и втрое превышали действительную стоимость земли. Например, в Рузском уезде Московской губернии десятина земли в 1861 году стоила 8 или 10 рублей, а за нее назначали 37 рублей.

Крестьянин был более ограничен в своих правах, чем лица других сословий. При выборе гласных в земское и городское самоуправление закон отдавал предпочтение тем, кто платил больше налогов, имел больше имущества. У бедного человека было меньше прав, чем у богатого. Поэтому в городском и земском управлении участвовали далеко не все представители местного населения. Самоуправление было ограничено только лишь одними хозяйственными вопросами, да и то под надзором администрации. Центральным управлением по-прежнему ведали одни правительственные чиновники, к которым общество привыкло относиться с недоверием.

Реформы Александра II требовали дальнейшего продолжения и развития. Однако в области государственного устройства ничего подобного не происходило. Это породило недовольство в обществе и содействовало появлению многочисленных тайных кружков. Правительство стремилось подавить политическое брожение: запрещало издания, закрывало воскресные школы, подвергало аресту отдельных «вольнодумцев», стремясь искоренить «революционную заразу». На некоторое время удавалось установить внешнее спокойствие. Но выходило так, что в ответ на такие меры появлялись наиболее активные противники существующего строя, вырабатывающие все более строгую конспирацию.

После земской и судебной реформы некоторые дворянские и земские собрания просили государя о созыве народных представителей для обсуждения государственных нужд. Однако ответом на подобные просьбы было укрепление самодержавно-чиновничьего правления. Начались преследования писателей либерально-демократического направления. Одних подвергали аресту, присуждали к тюремному заключению или к ссылке в Сибирь, другие предпочли бежать за границу. А ведь все эти люди не были врагами Отечества, а желали принести ему благо.

Подобные преследования лишь все более озлобляли наиболее горячих сторонников свободы. Российское общество находилось в состоянии тягостного напряжения.

В результате русско-турецкой войны 1877–1878 годов Болгария при содействии русского правительства получила конституционное устройство. Естественно, в самой России с новой силой заговорили о конституции. Великий князь Константин Николаевич и граф Валуев советовали Александру II согласиться на созыв общегосударственного Земского собора, но большинство царских советников были против этого предложения.

Правда, в феврале 1880 года была учреждена «Верховная распорядительная комиссия» с графом Лорис-Меликовым во главе. Но она просуществовала недолго. Лорис-Меликова император назначил министром внутренних дел с особыми правами. Граф был умным государственным деятелем и понимал, что одними карательными мерами нельзя избавиться от революционеров и успокоить общественное мнение. Он смягчил административный гнет и решил создать «общую комиссию» для обсуждения разных государственных вопросов, пригласив в нее также представителей земств и городов. Можно было надеяться, что за этим первым шагом последуют и другие в направлении конституционного устройства и правительство решится допустить народ – хотя бы в известной степени формально – к участию в управлении страной.

По словам В.Г. Короленко, «Александр II в начале царствования казался настоящим народным царем… В 70-е и начало 80-х годов… множество мужиков с просьбами направлялось к царю. В народе жила вера в царя, который освободил его. Он не хотел поверить, что и этого царя отдалили навсегда от народа… Деревенские ходоки целыми тучами, как мотыльки на огонь лампы или как морские птицы на фонарь маяка, стремились в Петербург. Там их не допускали к царскому дворцу, ловили, отправляли по этапам.

Короленко В.Г.

Я лично в своей молодости встречался в ссылке с такими ссыльными мужиками из ходоков. В их числе был один, Федор Богдан, крестьянин Радомысльского уезда Киевской губернии, которому удалось хитростью прорваться во время смотра в Москве и подать самому царю Александру II просьбу в собственные руки. Ничего из этого не вышло, а Богдан попал в ссылку в леса Вятской губернии. И он говорил мне:

– Когда я сидел в своей деревне и пахал землю, то думал, что и весь хороший народ сидит дома и спокойно занимается своими делами, а в тюрьмах сидят только дурные люди. А как погнали меня за мою веру в царскую правду по тюрьмам да по этапам, то мне кажется, что и весь хороший народ теперь в тюрьмах и этапах. Кого тут я ни перевидал: и мужики, и студенты, и рабочие, и один член земской управы. Не воры и не мошенники, как я не вор и не мошенник. Вся земля хочет правды, да, видно, ее опять спрятали.

И у него уже не было веры в царя. Слушали его еще пять таких же ходоков, и у них тоже не было этой веры.

Вообще тогда началась великая ссора у лучших русских людей с лучшим царем из дома Романовых… Во вторую половину своего царствования он удалил от себя всех прежних советников, которые с ним работали над делом освобождения. Они говорили ему, что нельзя останавливаться на полпути, надо вести дело освобождения дальше. Но он не послушал их и приблизил к себе врагов освободительного движения, которые старались изо всех сил вернуть, что только можно, из старого. Царь, сделавший смолоду много хорошего, захотел остановить великий народ, двинувшийся вперед к свободе отчасти по его призыву. Он погубил много хороших людей, которые хотели продолжать его дело, – и погиб сам. Как бы то ни было, он все-таки сделал большое дело, и, несмотря на великие ошибки второй половины царствования, его имя навсегда связано с освобождением крестьян, с новыми судами и выборными земскими и городскими учреждениями».

Стихийность и организованность

Зародышами революционных организаций явились первые кружки самообразования и саморазвития, появившиеся в конце 1860-х годов.

Например, в начале 1869 года студенты М. Натансон, В. Александров (позже покушавшийся на жизнь императора), А. Герценштейн, Н. Лопатин, Ф. Лермонтов и Н. Чайковский организовали такой кружок. Первые двое были библиотекарями разрешенной студенческой библиотеки Медико-хирургической академии. Это помогало им приобретать и распространять не только специальную, но также философскую и социально-политическую литературу.

Позже к этому кружку присоединились несколько юношей и девушек. Летом 1871 года они организовали коммуну, сняв дачу в пригороде Петербурга. Жизнь вели аскетическую, занимались совместно физкультурой, женщины ходили в брюках. Готовились идти в народ – лечить и просвещать.

Среди местного населения пронесся слух, что здесь поселились «жиды и поляки для страшных дел». Полиция проявила бдительность: произвели обыск, арестовали Чайковского. Никакой крамолы не обнаружили. Но пробудили в молодых людях ненависть к существующей власти.

В 1870 году был арестован по делу С.Г. Нечаева вольнослушатель Петербургского технологического института А.В. Долгушин. Почти два года провел он в предварительном тюремном заключении, и был выпущен за недостатком улик. Вскоре он создал тайный революционный кружок, а в следующем, 1873 году и типографию в Звенигородском уезде, где печатали прокламации.

Долгушинцев было немного, около 20 человек. Они распространяли прокламации, вели революционную пропаганду среди крестьян и были убеждены в необходимости поднимать народ на бунт для свержения самодержавия и передачи всей земли тем, кто на ней трудится. Чайковцев, которые стремились в первую очередь просвещать народные массы, долгушинцы презрительно называли книжниками, хотя сами были такими же не в меньшей степени.

Во избежание провала они вынуждены были переехать в Москву: крестьяне заподозрили их в крамоле и могли выдать властям. Но и в городе кружок Долгушина просуществовал недолго. В конце 1873 года они были арестованы и преданы суду. Пятеро из них (Долгушин, Дмоховский, Папин, Плотников и Гамов) были осуждены на каторжные работы, остальных приговорили к лишению свободы.

Сенат, судивший в конце 1877 года 193 народников, признал, что в 1872 году четыре лица – Войнаральский, Ковалик, Мышкин и Рогачев, «умыслив образовать тайное революционное сообщество», привлекли к нему подсудимых. Однако из названных лиц не было двух, которые были бы между собой знакомы в 1872 году. Точнее определил эту дату прокурор в обвинительном акте: осень 1873 года. То есть немногим раньше того, как начались аресты его участников.

Есть основания считать началом стихийного революционного движения в России осень 1873 года. Оно было сравнительно массовым (среди учащейся молодежи преимущественно) и более или менее идейным. В том году появились первый печатный орган русской революции – журнал «Вперед!», издававшийся Лавровым в Цюрихе, а также основополагающий манифест анархистов – «Государственность и анархия» Бакунина.

Осенний революционный подъем объяснялся еще и тем, что именно тогда молодежь, прежде всего студенческая, съезжалась в города. Начались постоянные сходки с участием представителей тайных революционных организаций и без них.

Бакунин утверждал, что в России столько революционеров, сколько учащейся молодежи в университетах, гимназиях и семинариях (примерно 40 тысяч). Цифра, пожалуй, преувеличена. Однако характерно, что вольно или невольно признавался тот факт, что рабочие и крестьяне в этом движении принимали незначительное участие.

В целом российское общество стояло в стороне от него. Многие о нем даже не догадывались до начала открытых судов. Среди учащейся молодежи распространялись революционные идеи, шло брожение умов, а официальная печать до 1875 года продолжала тоскливо жаловаться на застой. И это объяснялось не только давлением цензуры. Дело в том, что интеллигентная молодежь существовала в значительной мере обособленно. Проблема «отцов и детей», проницательно и заблаговременно поставленная И.С. Тургеневым, именно теперь проявилась со всей очевидностью.

Молодые люди старались не допускать «чужаков» в свою среду. Об их настроениях обывателю было известно мало. Слухи об арестах не могли объяснить кого, за что и почему преследуют. Газеты были слабо распространены; да они и не могли, отчасти и по цензурным условиям, объективно и толково оповестить общество о том, какие события происходят.

Подобное умолчание создавало иллюзию всеобщего спокойствия и вряд ли шло на пользу властям. Революционные идеи продолжали все шире распространяться, привлекая наиболее активные круги молодежи. Это было стихийное движение. Оставалось только должным образом организовать его с помощью партии, находящейся в подполье.

«Обособление молодежи от остального общества, – писал Ковалик, – придало движению необыкновенную силу. В семидесятых годах молодежь попыталась одна, без всякого содействия склонных к компромиссам старших возрастов, порешить все проклятые вопросы, не дающие человечеству мирно существовать, и решила возложить на свои плечи всю работу по обновлению мира. Подобно первым христианам она отрекалась от мира привилегированного, в котором жила, и собственных выгод и могла самоотверженно отдаться борьбе со злом, не заботясь даже о насущном хлебе.

Подвиг, приковывающий при всяких условиях наше внимание даже в мелком деле, ради которого он совершается, тем более импонировал, когда не ведающая личных эгоистических интересов молодежь бралась за решение коренного вопроса жизни, за переустройство всей государственной и общественной жизни на началах свободы и правды. Общество, в лице лучших своих членов, в конце концов, выразило, хотя и задним числом, свое сочувствие геройской молодежи, несмотря на то что ею намечены были революционные средства борьбы – единственные, которые могли быть пущены в ход активным меньшинством».

Как известно, запретный плод сладок. Для молодежи идеи, которые проповедовали политические изгнанники из-за рубежа, были не только интересны, но и привлекательны. Еще раз подчеркнем: идеи эти вовсе не проповедовали западных образцов буржуазной демократии. Напротив, они предполагали свой, особый путь России на основах коллективизма в отличие от западного индивидуализма.

Молодежные сходки и обсуждения объективно и стихийно становились как бы филиалами тайного общества, ибо легально вести политические дискуссии, осуществлять политическую деятельность было невозможно. Молодежь все более склонялась к признанию социалистических преобразований, а не буржуазно-либеральных. Этому способствовало и то, что в 1860–1870 годы среди них значительную часть составляли разночинцы, выходцы из небогатых семей. Более солидные и обеспеченные интеллигенты-«западники» главные свои надежды возлагали на конституцию, «хотя бы куцую».

Молодые радикалы считали такие пожелания бесполезными и даже вредными. По их мнению, спасти Россию и обеспечить достойную жизнь народу могли только решительные социальные преобразования. Осуществить их мирно и спокойно по воле монарха было невозможно. И не потому, что плох царь. Вся государственная система приходила в негодность из-за огромных злоупотреблений не только центральных, но и местных властей. Вынудить их отказаться от своих привилегий и злоупотреблений одними уговорами или указами? Наивные мечтания!

В кружках студенческой молодежи все чаще и горячей стали обсуждаться политические проблемы. Радикальные революционные идеи находили отклик в сердцах присутствующих. Получили распространение нелегальные издания, вывозившиеся из-за рубежа, а также прокламации. Так, за год до выпуска первой книжки «Вперед!» в кружках появилась и обсуждалась литографированная программа журнала.

Наиболее острые споры возникали при обсуждении программных работ Лаврова и Бакунина. Первый ратовал главным образом за просвещение народа, второй – за бунт, переходящий в революцию. Обычно победителями из подобных прений выходили бакунисты, сторонники анархии как наиболее близкого чаяниям народа общественного устройства.

По свидетельству Ковалика: «Повышенное настроение молодежи не поддается описанию… Нередко можно было встретить небольшие кружки самообразования или просто группы молодежи, которые еще ничего не слышали о начавшемся революционном движении и тем не менее в один вечер, после более или менее незначительных слов, сказанных агитаторами, окончательно переходили в революционный лагерь. Иногда для этого достаточно было прочесть какую-нибудь книжку или даже статью. Примером может служить быстрый переворот, случившийся с сестрами члена оренбургского кружка Федоровича, оставившего им несколько запрещенных книг. Из переписки, приведенной в обвинительном акте, видно, что сам Федорович поражен был быстротою перемены, которую он увидел при свидании с сестрами».

Он привел пример: один молодой студент, прослушав споры на сходке, задумался над тем, должен ли он приобретать дальнейшие познания в высшем учебном заведении или же немедленно приняться за работу в народе. Когда он высказал свои сомнения старшему товарищу, тот заметил, что при отсутствии веры в свои силы ему ничего не остается другого, как продолжать свое учение; когда же укрепится эта вера, то он сам будет знать, как поступить. Юноша тут же постарался заглянуть в свою душу и объявил товарищам, что бросает учебное заведение и идет в народ.

Другой случай. В конце 1873 года или в начале 1874 года Ковалик посетил Харьков. Не найдя там никакого заметного революционного движения, обратился к бывшему студенту Говорухе-Отроку, который ранее принимал участие в кружке, занимавшемся распространением полезных легальных книг, а теперь, удалившись от всякой общественной деятельности, испытывал некоторое разочарование и начинал впадать в апатию.

Разговор с Коваликом разбудил в нем энергию. Он собрал десятка два студентов, семинаристов и гимназистов и выступил на сходке пропагатором анархии, с учением которой он сам только что познакомился. В два-три дня образовался кружок с более или менее определенной программой, некоторым разделением труда и собственной небольшой кассой, в которую члены тащили рубли из жалких средств, бывших в их распоряжении. Искание истины настолько охватило учащуюся молодежь, что его не чужды были даже молодые семинаристы. Один из них настолько проникся высказывавшимися мыслями, что тут же отдал последний свой рубль в кассу и только для собственного успокоения спросил, не будет ли препятствием к его вступлению в кружок то обстоятельство, что в семинарии он имеет единицу за поведение.

Такие примеры свидетельствуют о том, что в российском обществе складывалась духовная атмосфера, проникнутая идеями необходимых серьезных социально-политических преобразований и вопрос был лишь в том, каким образом их совершить. Для образованной молодежи во всех культурных центрах почва для революционной пропаганды была подготовлена.

Это подобно тому, как в насыщенном растворе происходит кристаллизация. Чтобы возникли кристаллы, достаточно привнесения в раствор небольшой «затравки» или даже сотрясения.

Революционные кружки Петербурга

В столице под влиянием чайковцев и анархистов образовались революционные кружки учащейся молодежи. Кроме того, некоторые группы землячеств и самообразования были переориентированы на революционную деятельность.

Например, кружок так называемых артиллеристов состоял преимущественно из бывших воспитанников Михайловского артиллерийского училища. Они находились под влиянием чайковцев после того, как в их группе самообразования в 1872 году провели беседы Кравчинский, Рогачев и Шишко. В этой группе находились Давид Александрович Аитов, Николай Никитич Теплов, Владимир Андреевич Усачев и Михаил Дмитриевич Нефедов. Все они вышли из училища и поступили в высшие учебные заведения. Дружил с ними Александр Осипович Лукашевич, впоследствии по другому делу осужденный на каторгу.

Члены кружка были сплоченными и целеустремленными. Готовясь к деятельности в народе, артиллеристы устроили первую в Петербурге солидную мастерскую, в которой интеллигентная молодежь обучалась слесарному делу, а отчасти и революционной пропаганде. В этой мастерской перебывало много народа, и она стала своего рода революционным клубом.

Однако не все проходило легко и просто. Члены кружка Аитов и Теплов вскоре отказались от чисто революционной деятельности (второй – отчасти под впечатлением своего первого выхода «в народ», о чем у нас будет идти речь). Под влиянием вдохновенной проповеди Маликова, основателя богочеловеческой религии, они уверовали, что счастливого будущего для народа нельзя достичь революционными потрясениями. Тут может помочь только пропаганда христианского социализма, основанного на непротивлении злу насилием.

Казалось бы, что же в этом крамольного? И все-таки они были арестованы и привлечены к суду как революционеры, хотя и не понесли серьезного наказания.

К артиллеристам были близки оренбуржцы, или голоушевцы (по имени одного из основателей кружка – Сергея Сергеевича Голоушева, отец которого был жандармским полковником, а мать сочувствовала сыну-революционеру). В этом кружке принимали участие Мария Ивановна Веревочкина, невеста Голоушева, пропагандировавшая среди крестьян Оренбургского уезда, Леонид Михайлович Щиголев, Соломон Львович Аронзон, Леонид Рейнгольдович Траубенберг, Петр Петрович Воскресенский и Димитрий Васильевич Федорович. Почти все члены кружка были арестованы и предстали на процессе 193.

Из саратовского землячества образовался кружок, в котором наиболее заметными личностями были студенты-медики А. Воронцов и Я. Ломоносов. Члены кружка, как писал Ковалик, своим здоровым видом и отменным ростом производили впечатление вольных сынов степей. Однако их группа сравнительно быстро распалась. Воронцов, которого разыскивала полиция, скрылся, а Ломоносов отошел от революционной деятельности. Их дело продолжал местный кружок в Саратове, состоявший из семинаристов и гимназистов. Наиболее деятельным членом этого последнего кружка был брат Ломоносова, семинарист Петр Андреевич Ломоносов.

Кружок земляков из Самары организовал Лев Семенович Городецкий. Он побывал на нескольких сходках чайковцев, усвоив руководящие идеи движения, и вскоре стал выступать против крайних анархистов и террористов, которых называли «вспышкопускателями». Тем не менее он проводил в своем кружке и анархическую программу. Он умело рассуждал, проводил дискуссии, пользовался немалой популярностью и мог бы занять более или менее видное место в движении. Но когда его арестовали, он вскоре начал сотрудничать со следователем, выдав некоторых своих товарищей. Самарцы сохранили связи со своим родным городом и содействовали образованию и быстрому росту местного кружка.

В столице было еще несколько земляческих кружков самообразования, которые в большей или меньшей степени усвоили революционные идеи: полтавский, пермский… Один из полтавцев, студент Павел Дмитриевич Максимов, пропагандировал среди крестьян Полтавской губернии и был судим по «процессу 193». А вот пермяки чрезвычайно медленно усваивали идеи, циркулировавшие среди радикальной молодежи, и участия в революционной работе не приняли.

В кружках лавровского направления также обсуждали проблемы революционного движения, но экстремальные меры, а тем более терроризм, не пользовались популярностью. Признавалась только этическая сторона народническо-анархического учения, говорили об уплате народу долга за свое привилегированное положение. Признавали движение в народ, но лишь в форме занятия профессиями, полезными народу: медициной, адвокатурой, учительством. Хождение по селам с пропагандой революционных идей совершенно отрицали. Лавровцы считали, что нужно сначала завершить собственное образование, получить специальность. Только после этого можно будет принести реальную пользу народным массам.

Подобного мнения придерживались и в некоторых других кружках, где главной ближайшей задачей для интеллигентной молодежи считали науку. «Кружки эти, – писал Ковалик, – не имели никакого значения. Самый азарт, с которым они защищали науку, никем не отрицавшуюся, заставлял подозревать, что они опасались тоже увлечься в сторону практической деятельности и громкими фразами думали заглушить закравшиеся в их душу сомнения».

В первой половине 1870-х годов наиболее идейное и сплоченное тайное революционное общество столицы оформилось на основе кружка так называемых чайковцев. Название не вполне корректно, ибо один из его организаторов, Н. Чайковский, был лишь активист, но не руководителем (его в этом кружке вообще не было). В действительности все началось еще в 1869 году с небольшой группы самообразования и саморазвития, инициатором которой был М. Натансон (об этой группе мы уже упоминали). С ними через год объединился кружок, в который входили, в частности, Николай Клеменц, Софья Перовская.

Поначалу никаких революционных целей у них не было. Через своих знакомых они распространяли преимущественно легальную литературу, включая сочинения Лассаля, Маркса, Берви-Флеровского «О положении рабочего класса в России», труды по русской истории. Однако вскоре кружок превратился в центр социалистической пропаганды и агитации, распространяя свою деятельность и на рабочих. Весной 1872 года к ним присоединился Петр Кропоткин.

«Принятие в тайное общество, – свидетельствовал он, – не сопровождалось никакими клятвами и обрядами… Даже одна мысль о ритуале приема насмешила бы нас… У кружка не было даже устава. В члены принимались только хорошо известные люди, испытанные много раз, так что им можно было безусловно доверять…

Наш кружок оставался тесной семьей друзей. Никогда впоследствии я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей, как те человек двадцать, которых я встретил на первом заседании кружка Чайковского. До сих пор я горжусь тем, что был принят в такую семью».

Так писал князь не только по происхождению, но – что несравненно важней – по духовному благородству и мужеству. Его мнение следовало бы иметь в виду тем, кто ныне пытается представить всех революционеров злодеями, «бесами» (хочется в подобных случаях спросить: а сами-то вы кто, господа трусливые и бездарные?!).

Именно Кропоткину как наиболее образованному члену общества было поручено составить его программу. Он представил записку «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?». Записку обсудили осенью 1873 года и приняли ее за основу программы.

«Я ставил целью движения, – вспоминал Петр Алексеевич, – крестьянские восстания и намечал захват земли и всей собственности; на моей стороне были только Перовская, Кравчинский, Чарушин и Тихомиров. Но все мы были социалистами».

Выходит, даже в этом обществе сторонников решительных революционных действий было немного. Своей первоочередной целью они сочли действия за введение конституции. Кропоткин, имевший связи при дворе, собирался объединить в высших слоях общества сторонников либеральных реформ, чтобы в благоприятный момент выставить эти требования Александру II. Ни о каких террористических акциях у них не было и речи.

Физически крепкий Сергей Кравчинский и Дмитрий Рогачев, оба бывшие офицеры, летом ходили по деревням, как пильщики дров, одновременно ведя революционную пропаганду.

Однажды, когда они шли по дороге, их нагнал мужик на дровнях. Кравчинский стал толковать ему, что чиновники грабят народ, что податей платить не следует и надо бунтовать. Мужик молчал, погнав лошадь трусцой. Кравчинский не отставал, убеждая, что не по Евангелию живут богатые и надо отнять у них землю. Мужик пустил коня вскачь, так что пропагандист вынужден был отстать.

Их принимали хорошо, но слух о необыкновенных работниках дошел до полиции. Поступил приказ арестовать их и доставить в участок. Вести их надо было за 20 километров. Ночевать они остались в деревне, где проходил храмовый праздник. Пьяные стражники улеглись спать, но один из них помог арестованным сбежать.

Однако наиболее успешно проходила пропаганда чайковцев среди петербургских рабочих. Для этого приходилось одеваться, как крестьяне. Порой Кропоткин, отобедав у знакомых в Зимнем дворце, ехал на окраину столицы, переодевался на явочной квартире и шел беседовать за самоваром к рабочим-ткачам под именем Бородина. Он рассказывал главным образом о рабочем движении в Западной Европе и борьбе пролетариата за свои права.

«На сходке большею частью были люди среднего возраста, – писал он. – Рассказ мой чрезвычайно заинтересовал их, и они задавали мне ряд вопросов, вполне по делу: о мельчайших подробностях рабочих союзов, о целях Интернационала и о шансах его на успех. Затем пошли вопросы, что можно сделать в России и о последствиях нашей пропаганды. Я никогда не уменьшал опасностей нашей агитации и откровенно сказал, что думал. „Нас, вероятно, скоро сошлют в Сибирь, а вас, то есть некоторых из вас, подержат долго в тюрьме за то, что вы нас слушали”. Мрачная перспектива не охладила и не испугала их. „Что ж, и в Сибири не одни, почитай, медведи живут… Где люди живут, там и мы не пропадем”. „Не так страшен черт, как его малюют”. „Волков бояться – в лес не ходить”. „От сумы и от тюрьмы не зарекайся”.

И когда потом некоторых из них арестовали, они почти все держались отлично и не выдали никого».

Впрочем, один из ткачей сообщил владельцу фабрики, что между рабочими распространяют «интернациональные идеи». Тот довел это до сведения петербургского градоначальника Трепова. За рабочими установили наблюдение. В результате удалось захватить некоторых членов кружка чайковцев. Среди них был студент Низовкин; словно оправдывая свою фамилию, он предал всех, кого знал в этой организации. Еще раньше были арестованы Перовская, Синегуб и некоторые другие революционеры.

Кропоткину следовало покинуть столицу. Но он остался: на 21 марта 1874 года в Императорском русском географическом обществе был назначен его доклад о ледниковом периоде – поистине революционный, но в сугубо научном аспекте. Оставшиеся до доклада две недели Кропоткин вместе с другим членом кружка, Сердюковым посвятил главным образом подпольной деятельности.

«На наших руках, – вспоминал он, – была громадная организация как внутри России, так и за границей для печатания там изданий и ввоза контрабандою. Как оставить, не найдя заместителей, всю нашу сеть кружков и колоний в сорока губерниях, которую мы с таким трудом создавали в эти годы и с которыми вели правильную переписку? Как, наконец, оставить наши рабочие кружки в Петербурге и наши четыре центра для пропаганды среди столичных рабочих?..

Мы с Сердюковым решили принять в наш кружок двух новых членов и передать им все дела. Каждый вечер мы встречались в различных частях города и усердно работали. Имен и адресов мы никогда не записывали. Зашифрованы у нас были и сложены в безопасном месте только адреса по перевозке книг. Поэтому нам нужно было, чтобы новые члены заучили сотни адресов и десятки шифров».

Как видим, конспирация у «чайковцев» была поставлена профессионально. И если полиции удалось арестовать Кропоткина, то лишь потому, что он сделал свой научный доклад (триумфально; ему даже предложили место секретаря Географического общества, но он вынужден был отказаться). На следующий день его задержали и препроводили в Петропавловскую крепость.

Разгром кружка чайковцев не остудил революционных настроений среди учащейся молодежи. К тому времени под влиянием не столько подпольной организации, сколько произведений художественной литературы и публицистики началось движение народников. В нем принимали участие сотни молодых энтузиастов.

Движение народников

К весне 1874 года не все из многочисленных петербургских кружков получили окончательную организацию. Люди там были разные. Некоторые, узнав об арестах, побоялись приступить к практической деятельности. А решительно настроенные народники начали уже складывать свои чемоданы, готовясь к летним походам.

Это были преимущественно анархисты, сторонники идей Бакунина. Лавровцы стали быстро стушевываться. Они избегали активных действий и продолжали заниматься самообразованием. Ни один из них не был привлечен к «процессу 193», где судили участников «Большого общества пропаганды», преимущественно чайковцев. Некоторые сторонники Лаврова привлекались к дознанию, но, как только выяснился характер движения, были до суда освобождены из тюрем или на всякий случай высланы административным порядком.

Одной из насущных проблем революционного движения было привлечение в кружки сознательных рабочих. Анархисты, в частности, Петр Кропоткин, придавали этому большое значение не только из-за желания быть ближе к народу, но и считая их лучшими пропагандистами среди родственных им по духу, а часто и по плоти крестьян.

При этом возникали немалые трудности. Ведь наиболее грамотными были более или менее квалифицированные рабочие, неплохо обеспеченные материально. По сравнению с большинством студентов они были похожи на небогатых буржуа. А для обывателя, как известно, бытием определяется сознание (хотя, конечно же, и среди квалифицированных рабочих было немало идейных революционеров).

Надо заметить, что простейшее классовое разделение трудящихся по характеру занятий на рабочих, интеллектуалов и крестьян искажает реальную социально-политическую ситуацию в обществе. Далеко не каждый рабочий является пролетарием (крестьянин – тем более, ибо ему всегда есть что терять, кроме своих цепей). У начитанного и совестливого интеллектуала, даже если он не испытывает материальных трудностей, быстрей и чаще пробуждаются революционные чувства, чем у обеспеченного рабочего. Можно сказать, интеллектуал настроен более романтично.

«Как ни сочувственно относились подготовленные рабочие к крайним направлениям, – писал Ковалик, – но они менее охотно, чем интеллигенция, признавали анархическое движение. Это учение не признавало никаких программ-минимум, рабочие же уже успели получить некоторый интерес к умственной работе. Им поэтому хотелось сохранить за собой такое положение, которое позволяло бы им в часы досуга продолжать свое развитие и удовлетворять свои умственные запросы. Занятие же пропагандою в деревне анархии и революции обещало лишить их всего этого».

В этом отношении более подходящим для анархистов контингентом были сезонные рабочие, которые возвращались весной из города в деревню. Кстати, среди них предпочитал вести пропаганду Кропоткин. Но в любом случае интеллигенция сравнительно легко вовлекалась в стихийное революционное движение, тогда как обыкновенный трудящийся особого энтузиазма не проявлял, предпочитая выслушивать агитаторов, задавать им вопросы, беседовать на разные темы (политические – реже других), избегая присоединяться к революционерам.

«При таком положении дела, – продолжал Ковалик, – интеллигент, обладающий сердцем, преисполненный самой сильной, религиозной верой в высоту предстоящей ему миссии, сравнительно легко брал верх над маловерным рабочим, но союз их был в высшей степени непрочен. Под влиянием веры интеллигент готов был совершать подвиг за подвигом, а рабочий, если не проникался всецело такой же верой, скоро одумывался, особенно если не получал новых импульсов. К тому же при спешности привлечения рабочих не всегда обращалось должное внимание на их индивидуальные качества».

Студенческие землячества предоставляли петербургским революционерам даровых и самых добросовестных почтальонов, разносивших вести из столицы в свои родные города, где у них оставались связи среди учащихся. Это обеспечивало в известной мере однообразный ход движения повсеместно. Со временем связи налаживались и становились постоянными. Возникали подобия филиалов тайных революционных организаций, охватывающих значительную часть крупных городов Центральной России. Некоторые анархисты совершали многочисленные поездки. Так, Войнаральский был в постоянных путешествиях из Москвы на родину и в восточные губернии и обратно. Более других объехал разные города, по-видимому, Ковалик. Вот этот перечень: Москва, Киев, Одесса, Ярославль, Кострома, Нижний, Казань, Самара, Саратов и Харьков. Чайковцы также посылали в разные места своих агентов.

Для тех, кто «идет в народ», требовалось найти материальные средства, заготовить народную одежду, фальшивые паспорта и книги для раздачи по пути и среди горожан. Для фабрикации паспортов составилось небольшое бюро при кружках. Чтобы изготовить значительное количество документов, необходимо было достать бланки крестьянских паспортов и вырезать печати по образцам, имевшимся на настоящих паспортах. Некоторые делали проще: получив на гипсовой массе оттиск какой-нибудь сургучной печати, коптили его на свечке и прикладывали куда следует.

Для приобретения денежных средств пользовались, в частности, студенческими вечерами и другими увеселениями, устраиваемыми нарочно для этой цели. Члены кружков, получавшие от своих более или менее состоятельных родителей деньги на необходимые жизненные расходы, охотно обращали их в общую собственность. Иначе и не могло быть при существовавшем взгляде революционеров на этот источник средств.

Синегуб, один из лучших чайковцев-пропагандистов, как было указано в обвинительном акте, предлагая деньги рабочим, с которыми занимался, говорил, что эти деньги тоже крестьянские, ибо он получает их от своего отца, такого же мироеда, как и другие. Более крупные суммы поступали, в редких, конечно, случаях, от состоятельных членов кружка или лиц сочувствовавших. Некто Любавский обещал внести в кассу чайковцев часть своего состояния. У Гауэнштейна, члена этого кружка, при аресте было отобрано свыше тысячи рублей. Сестры Щукины, входившие в состав кружка Каблица, вышли фиктивно замуж за двух членов кружка, чтобы получить от родителей приданое, которое целиком и внесли в кассу: около 5–6 тысяч рублей.

Кружок, располагавший такими средствами, считался уже богатым, большинство же кружков имело в своем распоряжении ничтожные суммы, например, Харьковский – всего 170 рублей.

Комплект нелегальных изданий, предназначенный для распространения в народе и в интеллигентной среде, был в 70-х годах ограничен. Более других содействовали изданию книг чайковцы, а впоследствии и типография Мышкина. Большинство книг и брошюр печаталось за границей и перевозилось в Россию разными путями. Свою налаженную связь с заграницей имели чайковцы. Обычно для этих целей использовали контрабандистов.

Кроме весьма популярной книги «Государственность и анархия», распространялись: «История одного французского крестьянина», «Сказка о четырех братьях», «Хитрая механика», «Стенька Разин», «Емелька Пугачев», «Дедушка Егор», «Митюха», «О мученике Николае», «Вольный атаман Степан Тимофеевич Разин», «Сила солому ломит», «Чтой-то, братцы…», «Отщепенцы», «Гражданская война во Франции» Маркса, «Программа рабочих» Лассаля, «Песенник». Из них наибольшим успехом в народе пользовались «Хитрая механика» и «Сказка о четырех братьях». Менее всего интересовали крестьян песни.

Каждый кружок по своему усмотрению выбирал книги для распространения в народе. Одни, придававшие наибольшее значение устной пропаганде, набирали мало книг; другие запасали их в большом количестве. Кроме того, независимо от отношения к книжной пропаганде все революционеры старались обильно снабжать книгами такие места, которые должны были служить центрами пропаганды.

Молодежь не проявляла особой склонности к солидным формам организации партийного типа, требующим строгой дисциплины. И все-таки мысль о необходимости единой сплоченной организации нередко обсуждалась среди революционеров. Лидеры движения попытались объединить разрозненные группы. Представители периферийных кружков имели в столице своего представителя. Ему следовало оставаться в Петербурге даже и тогда, когда остальные члены уходили на работу в народ. Он поддерживал связь с ними и при необходимости оказывал им посильную помощь, часто сам оставаясь без гроша.

Именно касса явилась центром сплочения кружков в единую организацию. Она призвана была помогать всем, работающим в народе, без всякого различия идейных направлений. Такая же помощь оказывалась и одиночкам, ведущим в народе пропаганду. Средства кассы составлялись из взносов кружков, в размере 10 % собственных их капиталов, а также случайных поступлений. Касса управлялась тремя выборными.

Одновременно с учреждением кассы решено было всем поработавшим в народе съехаться в начале октября в Петербург. Требовалось обменяться впечатлениями и выработать по возможности общий план дальнейшей деятельности. Съезд стал бы крупным событием для дальнейшей организации начинавшей свое существование революционной партии. Значение его чувствовалось молодежью. Даже в наиболее далеких от петербургских деятелей кружках идея съезда была весьма популярной и о нем много толковали. Но она так и осталась идеей.

Возможно, вскоре была бы создана крупнейшая революционная организация. Однако начавшиеся летом того же года аресты разрушили не только кассу, но и кружки, которые желали объединиться. Первичные «зародыши» партии так и не развились…

Сторонних наблюдателей движения начала 1870-х годов практически не было. Оно проходило в замкнутой среде молодежи, страстно откликавшейся на революционные лозунги и призывы, раздававшиеся преимущественно из-за рубежа.

Как всякое движение, которое развивается стихийно при благоприятных условиях, народничество быстро росло количественно, хотя и включало молодых людей разных взглядов на революционную работу. Одни считали, что народу требуется прежде всего просвещение, другие отдавали предпочтение непосредственной революционной пропаганде, третьи были уверены, что надо подготавливать бунты.

Сначала идейные революционеры с большою осторожностью принимали в свои ряды малознакомых людей. Но сравнительно быстро волна движения стала захватывать значительные массы, где меньше всего было крестьян и немногим больше рабочих, при абсолютном преобладании учащейся молодежи.

«Движение, начавшееся страстною борьбой направлений, – писал Ковалик, – с течением времени делается все более и более цельным. Мало-помалу создается такая общность стремлений и интересов, что участники движения связываются узами более крепкими, чем налагаемые семьею, родством и пр. Содействие и помощь были обеспечены всякому, кто докажет, что он член одного из революционных кружков. Революционная молодежь, ожесточенно ломавшая копья из-за незначительных оттенков направления, если не сознательно, то инстинктивно признавала, что она составляет нечто единое, цельное».

Главный принцип, которым руководствовались революционеры: выгода или невыгода для того целого, к которому считает себя принадлежащим каждый из них.

Например, при обсуждении цареубийства на первый план было выдвинуто несоответствие этого акта с интересами движения. Так же переменилось отношение революционеров и к конституционной форме государственного устройства. Прежде конституция отрицалась принципиально. Теперь согласились на том, что она в настоящее время могла бы отвлечь от начинающего сплачиваться движения много еще недостаточно окрепших сил, которые, увлекаясь перспективой открытой, легальной деятельности, отказались бы от крайних взглядов в пользу более умеренных.

Слухи о произведенных отдельных арестах все чаще вызывали у революционеров желание дать отпор правительству. В чем именно должен был состоять отпор, не было ясно большинству, но подразумевались протесты, демонстрации, стачки. Террор как система борьбы с существующим режимом еще не пользовался популярностью. Прежде необходимо было испытать свои силы в народе. Однако начавшиеся многочисленные аресты явились акцией власти, на которую решено было ответить террористической деятельностью.

Первым во всеуслышание произнес слово «партия» Ипполит Мышкин в знаменитой своей речи, произнесенной на суде. (Как считается, это его выступление он готовил не спонтанно, а с помощью своих товарищей.) Он сказал: люди, стремившиеся разрушить существующий строй, составляют социально-революционную партию. Движение народников и создало эту партию, хотя еще окончательно не организованную.

Показательно, что рождающуюся партию Мышкин не назвал анархической, как можно было ожидать, учитывая большое влияние идей Бакунина. Было выделено два направления: не только революционное, разрушающее сложившиеся порядки, но и социальное, созидающее общество на принципах социализма.

Практические мероприятия

Итак, весной 1874 года молодежь, принявшая программу народничества, отправлялась по железным дорогам из центров в провинцию. У каждого молодого человека был в кармане или за голенищем фальшивый паспорт на имя какого-нибудь крестьянина или мещанина, а в узелке простонародная одежда и несколько революционных книг и брошюр.

Из Петербурга одни двигались на родину или в места, где имелись какие-нибудь знакомые. Многие предпочитали Волгу и Поволжье, где ожидали найти благоприятную почву для революционной деятельности. Другие – на юг, преимущественно в Киев. Были и те, кто считал необходимым предварительно заехать в разные губернские города, где предполагалось установить связи с революционными кружками или представлялся какой-нибудь случай для пропаганды.

В подготовительном периоде на сходках не обсуждался вопрос о пропаганде между уголовниками. Но позже, во время практической работы, некоторые молодые народники заводили знакомство с уголовниками. Полагали, что эти люди тоже бунтари, на свой лад отрицающие существующий строй. Бывало, поначалу революционная пропаганда в этой среде имела успех, и казалось, воры и грабители начинали духовно возрождаться для новой жизни. Но длилось это недолго. Впоследствии, когда политическим приходилось пребывать в тюрьме вместе с уголовниками, наступало окончательное разочарование в такого рода преступниках.

Вопрос о значениях сект не раз поднимался на собраниях, но не получил определенного решения. Сторонники деятельности в среде сектантов встретили противодействие. Было решено, что необходимо работать с подавляющим большинством крестьян, а не в узком и специфическом кругу сектантов. Также не имели успеха сторонники деятельности среди военных: революционеры считали более целесообразным действовать на массы. Исходили из того, что когда восстанет весь народ, то и войска пойдут за ним.

Чайковцы, в основном, избрали путь в родные места. Кружки Ковалика и отчасти Лермонтова отправились в Поволжье, причем некоторые из них заезжали в Пензу, кружок Каблица направился в Киев. Несколько пропагандистов из кружка Голоушева поехали в отдаленный Оренбургский край, на свою родину. Из Киева и Одессы пропагандисты разбрелись по югу России, преимущественно по Киевской, Подольской, Екатеринославской губерниям, и доходили даже до Крыма. Некоторые направились в Полтавскую и Черниговскую губернии.

Голоушинцам предложили отправиться восточнее Оренбурга, в Сибирь, но они не решились забираться так далеко. Объяснение было резонным: «Здесь мы нужнее, а там мы еще будем». И хотя на этот раз Сибирь осталась вне влияния пропагандистов, уже через недолгое время этот пробел был заполнен: туда были направлены многие осужденные на ссылку.

Таким образом, летом 1874 года народники рассыпались по обширному пространству, за исключением Кавказа и самых северных губерний. Начало этого движения не произвело никакого впечатления на российское общество. На просторах одной лишь Европейской России даже несколько сотен пропагандистов терялись, как ничтожная малость. Это были капли в народном море. Да и заниматься агитацией им приходилось осторожно, чаще всего проводя общую рекогносцировку. Поэтому их деятельность оставалась неизвестной широким слоям населения до тех пор, пока не начались многочисленные аресты. Посторонний глаз не замечал революционеров в селах.

Они первым делом старались подыскать опорные пункты для своей дальнейшей деятельности. Здесь можно было бы поселиться (так называемые оседлые пропагандисты). Или отсюда можно было совершать вылазки в народ (летучие пропагандисты). Многие сравнительно легко находили такие убежища в домах родных или знакомых, чаще всего в помещичьих усадьбах, квартирах учителей и медицинского персонала. Кто не мог устроиться сам, тому помогали другие посредством рекомендательных писем. Некоторые кружки устраивали с этой целью кузницы и другие мастерские.

Войнаральский был убежден, что эти пункты имеют большое значение для развития в народе революционной деятельности. Он составлял план их устройства на всем обширном пространстве России и приступил к практическому осуществлению этого плана в районе Поволжья. Владея сетью пунктов, революционеры, по его мнению, могли приступить к устройству областных организаций крестьян.

Выбор этих южных районов для революционной пропаганды среди крестьян был не случаен. Предполагалось, что в этих краях все еще бродит мятежный дух Степана Разина и Емельяна Пугачева. Однако эти представления о донской и волжской вольницах оказались иллюзией.

(Подобные примитивные представления о каком-то биологически наследственном «народном духе» сохраняются до сих пор, хотя множество убедительных примеров из истории разных народов им противоречит. Решающее влияние на общественное сознание оказывают текущие события (войны, природные катастрофы, неурожаи), социально-экономические факторы, уровень образования. Духовный мир человека изменчив, так же как народные традиции. Подавляющее большинство населения любой страны стараются приспособиться к окружающей природной и социальной среде.)

Главным пунктом в Поволжье Войнаральский избрал Саратов. Здесь на его средства была открыта сапожная мастерская, где работал настоящий специалист, помощниками у которого были молодые революционеры. В этой мастерской находились, между прочим, склад изданий типографии Мышкина и собрание фальшивых печатей и паспортов. В предполагаемую сеть пунктов Войнаральскому удалось внести несколько постоялых дворов и частных домов как в городах, так и в деревнях. Успешной была его деятельность и в Самарской губернии.

«На первое время пункты, устроенные Войнаральским и другими деятелями, – писал Ковалик, – имели значение в смысле притонов, в которых мог останавливаться каждый революционер по пути в народ. В то же время они облегчали переписку и всякие вообще сношения между революционерами. Повышенное настроение, в котором главным образом черпали свои силы пионеры русской революции, требовало общения их между собою и могло поддерживаться только общением. В тех случаях, когда пропагандисты забирались в глушь и временно были отрезаны от остального мира, деятельность их заметно ослабевала и оживлялась после свидания с лицами, вновь прибывшими из центров. Так было, между прочим, с людьми, уже не юными, поселившимися в Николаевске Самарской губернии… Впоследствии пункты облегчили поимку революционеров, но эта вредная для них сторона пунктов была сравнительно менее важна и нисколько не опровергает сказанного выше».

Как бы кто из революционеров ни смотрел на значение пропаганды, все они в большей или меньшей степени ею занимались. Одни из них предпочитали проходить из села в село по избранному ими более или менее обширному району, другие действовали набегами из своих убежищ, третьи старались занять какое-либо определенное положение в деревне или проживали у кого-нибудь из местных жителей и круг своей деятельности ограничивали сравнительно небольшими пределами.

Летучая пропаганда особенно привлекала молодежь своей романтикой и относительной трудностью. Пропагандист все время находился в напряженном состоянии. Во время, проводимое среди незнакомых крестьян, он должен был настолько хорошо разыгрывать свою роль, чтобы в нем не заподозрили переодетого студента. Кроме того, приходилось быть находчивым, чтобы в обыденном разговоре найти зацепку для пропаганды. Для преодоления этих трудностей требовались сильный характер и артистические способности, вера в свои силы, а также предварительное знакомство с характером и бытом народа. Такими были Рогачев, Кравчинский и Клеменц. Все они, особенно Клеменц и Рогачев, занимавшиеся пропагандой около двух лет, считались знатоками народа.

Однако летучая пропаганда могла в лучшем случае лишь содействовать революционному брожению в широких слоях населения. Но достичь желаемых результатов было невозможно из-за малого количества агитаторов и осторожности их бесед с крестьянами. Пропагандист был удовлетворен, если ему удавалось возбудить в своих случайных собеседниках – крестьянах или рабочих – какую-нибудь отдельную революционную мысль или усилить их недовольство своим положением. С этого обычно и начинались разговоры. Затем переходили к эксплуатации крестьян помещиками, к притеснениям купцов, к злоупотреблениям чиновников. В случае успеха пропагандист переходил к оценке верховной власти и доказывал, что царь и его сановники являются покровителями всех тех, кто угнетает народ.

Но тут у собеседников почти всегда появлялись сомнения. Как же можно устроить жизнь в России без царя? Как обойтись без власти? И какой это еще социализм? И слыхом о таком не слыхивали, и видеть не доводилось. Сказка, да и только.

Один из активных народников – Осип Васильевич Аптекман, – уйдя в конце 1874 года с пятого курса Медико-хирургической академии, уехал в село Муратовку Пензенской губернии. Получил там должность фельдшера. Проработав несколько месяцев и попытавшись развернуть перед селянами прекрасную картину социалистического будущего, он пришел к выводу:

«Стало ясно, что пропаганда социализма в полном его объеме не может при теперешнем развитии народа иметь успеха; что необходимо считаться как с имеющимися уже в народе живыми стремлениями его, так и с завещанными ему его прошедшей историею взглядами и понятиями; что соответственно с этим надо изменить и нашу теорию, и нашу практику».

Результаты пропаганды

Активные крестьяне, готовые стать в ряды борцов, встречались очень редко. Чаще они выражали свои пожелания, более или менее отвечавшие критическим замечаниям пропагандистов. Но на призывы участвовать в борьбе отвечали, что могут лишь поддержать тех, кто начнет борьбу. При этом одни ожидали начала активных действий от царя (ведь он уже провел решительное преобразование, отменив крепостное право), другие – от революционеров.

Как тогда называли, оседлую пропаганду вели преимущественно лица, не имеющие определенных занятий. Такой народник поселялся обыкновенно в доме своих родных или знакомых. Немногие занимали должности учителей и фельдшеров. К ним примыкали небольшое число учителей, не вошедших в революционную партию, но сочувствовавших ей.

Пропагандист заводил знакомство среди ближайших крестьян или рабочих как будто без определенной цели, затем мало-помалу и осторожно начинал беседовать с ними, давая им для прочтения или даря революционные прокламации, книги.

Между пропагандистами оседлыми и летучими существовала взаимная связь; одни отчасти дополняли друг друга, обменивались информацией. В общем, как выяснили следственные органы, наиболее активными и охватившими сравнительно широкий круг людей во многих районах были летучие пропагандисты.

Но каков был общий результат? «Бесследно пропаганда, конечно, не могла пройти, – писал Ковалик, – а между тем не существует никаких видимых или материальных следов воздействия ее на народ. Сами участники пропаганды различно решали этот вопрос. Одни давали самый восторженный отзыв об успехах своей деятельности в народе, другие же видели в ней сплошную неудачу. <…>

Двойственность мнений происходит главным образом потому, что оценка происходит с двух различных точек зрения. Одни ищут материальных следов работы, как то: организации крестьянских групп, бунтов и других проявлений недовольства и т. п. – и не находят их. Поэтому они склонны думать, что движение 70-х годов было безрезультатно. Другие смысл движения видят в брожении, которое оно вносит всюду, куда проникает. С их точки зрения интеллигенция – это фермент, вызывающий известный процесс не только в среде интеллигентной молодежи, но и в народе. Фермент, казалось этой части деятелей, произвел свое действие, процесс брожения в народе чувствовался ими, и потому они находили, что недаром потеряли свое время».

Трудно даже приблизительно определить результаты революционной пропаганды народников. Отсутствуют объективные критерии. Каждый из участников этих мероприятий судил об их эффективности на свой лад. Кому-то его работа представлялась весьма успешной. Другой испытал разочарование и был уверен, что все его усилия пропали даром.

Возможно, объективней всех могли судить о деятельности народников официальные власти. В докладах начальству полиции было выгодно преувеличивать опасность революционной пропаганды для того, чтобы поднять свой престиж и получить более высокие ассигнования от правительства. Но на открытых процессах над революционерами не было смысла преувеличивать их воздействие на народные массы. В общем, на суде приводились более или менее объективные сведения.

Но в любом случае в народе пропаганда могла сказаться не сразу и даже не в ближайшие годы. Молодые народники были подобны сеятелям, разбрасывающим семена революционных идей на обширной Русской равнине. Но в отличие от всходов растений для этих интеллектуальных семян требовались потрясения и наихудшая социальная ситуация, чтобы они пробудились в душах людей. А в то время жизнь в стране протекала более или менее спокойно.

Когда участники «процесса 193» сидели в Доме предварительного заключения, ими получено было с воли одновременно две записки. Одна была от участника движения 1873–1874 годов, а потом отошедшего от него; другая – от человека, стоявшего близко к революционным деятелям 1876 года. Автор первой записки, знавший о предыдущей неудаче, был уверен: теперь уже окончательно покончено с попытками революционной пропаганды в России. Во второй записке, напротив, восторженно говорилось об успехах всего движения вообще и современного в особенности.

Одна из разочарованных народниц, А.Я. Ободовская, в одном из перехваченных полицией писем рассуждала так: «Тяжело то, друг, что большинство личностей, несмотря на единичные и серьезные ошибки и провалы, несмотря на множество поучительных для себя фактов, не становятся искренними, прямыми, беспристрастными аналитиками всего происшедшего в этот год; никто почти не сводит серьезно счетов с собою и с тем общим целым в его содержании и формах, которое успело достаточно выразиться и характеризоваться крайне грустно, даже мрачно… Не принимая сама непосредственного участия в попыточной практике, я тем не менее наблюдала и переживала целое в его частностях, простых и более сложных, которыми оно разрешалось от поры до времени; из них я составила понятие о тех средствах, которыми располагает теперь народное дело, и вижу я – живого нам дела теперь вовсе нет даже в живом зародыше…

Наши пропагандисты пропорхнули по Руси и нигде не пристроились, потому, вишь, что все им местности попадались неблагодарные; им приходилось отказаться от прежней сладкой надежды, что, ничего не делая, живя на чужой счет, ведя праздную жизнь в среде рабочего люда, они могут делать что-либо путное… Вот и не выходили они себе ничего со своими особыми, несвоевременными требованиями… Тысячи истратили они на свои демократо-туристские странствования, анархисты же главным образом занялись организацией провинциального юношества для немедленного поднятия революции… Теперь же… они думают отдуваться книжками, сочиняемыми ими, которые более мечтают о народе, чем знают его. Запасшись ими, набаловавшись мастерскими один-два месяца, они отправятся на дело. Опять начнется старая песня.

Все страшные провалы, кои были до сих пор, не научили, как видно, ничему товарищей наших. Провал прокламационистов, провал с рабочими фабричными и заводскими, провал с крестьянами в Ярославской губернии – ничего не указали. Московский погром. Войнаральский нашел типографию (Мышкина. – Р.Б.), которая взялась печатать нецензурные вещи, тюки с книгами пересылались в Саратов, один попался, с этого началось дело… в Москве арестованы две Лебедевы, Дубенские, брат и сестра, пять наборщиц… давно уже… взят Ковалик в Самаре… в Питере пока тихо – ждем».

Ободовская в то время ждала ребенка и решила посвятить себя семье. Она перечисляет провалы народников в городах, не упоминая о случаях поимки пропагандистов крестьянами и выдачи их властям. Скорее всего, так происходило редко, хотя прокуратура и жандармы, производившие дознание по политическим делам, старались показать, будто крестьяне сами переловили чуть не всех пропагандистов. В действительности, хотя среди крестьян немногие сочувствовали революционным идеям и тем более были готовы вступить в борьбу с правительством, доносительством они занимались редко, да и полицейских на периферии было мало.

По мнению «заинтересованного лица», активного народника Ковалика: «Первую брешь в стене, разделявшей народ от интеллигенции, пробило, несомненно, стремительное движение молодежи в 1874 году в народ. До этого времени казалось невозможным найти точку соприкосновения между двумя столь различными средами. Молодежь сделала отчаянное усилие, перерядившись в народные костюмы, сблизиться, чего бы ей это ни стоило, с народом. В результате ничего эффектного не произошло, но первая тропинка была проложена, по временам она могла более или менее зарастать, но не окончательно заглохнуть. Под влиянием брожения, семя которого было брошено в народ в 1874 г., в среде не только рабочих, но и крестьянства стали все чаще и чаще появляться лица, искавшие помощи интеллигенции в разрешении разных вопросов, касающихся их жизни… Силу и значение движения нельзя измерить числом сознательных рабочих и крестьян, воспитанных им. Это число, ничтожное вначале, растет чрезвычайно медленно и только через значительный промежуток времени достигает такого размера, что удивленные современники задают вопрос: откуда взялись сознательные элементы? Многие просмотрели, таким образом, рост сознания в рабочей среде и готовы просмотреть то же по отношению к крестьянам».

Естественно, Ковалик невольно мог преувеличивать успехи революционной пропаганды, которой занимался сам. Любому на его месте было бы трудно признать, что дело, которому он посвятил молодость и за которое пострадал, оказалось бессмысленным. И все-таки он, как мне представляется, достаточно объективно описал движение народников.

Свои воспоминания он написал сразу же после революции 1905 года. И подчеркнул: «Современное освободительное движение выдвинуло значительный контингент сознательных крестьян. Откуда они взялись? Не следует ли в этом признать виновным, хотя отчасти, движение 70-х годов? Где нужно искать объяснения сильного аграрного движения в Саратовской и других приволжских губерниях, в традициях ли только Стеньки Разина или, хотя немножко, и в том обстоятельстве, что агитаторы в 1874 году прежде всего бросились туда?

Поставить означенные вопросы – значит разрешить их. Заслуживает ли движение 70-х годов одобрения или проклятия, во всяком случае, оно оказало известное, и притом немалое, влияние на современное положение дел в крестьянстве и рабочей среде. Пусть кинематограф жизни не записал результатов этого явления в виде каких-нибудь выпуклых явлений или крупных фактов – он и не мог этого сделать, потому что внешние формы, в которых складывается жизнь народа, не изменились по существу – перемена произошла только в способах воздействия на народ и в степени сознательности лучших его представителей».

Главным результатом движения народников, начавшегося с большим душевным подъемом и большими надеждами, стал вывод: революционная пропаганда не находит отклика в русском народе. Надо было либо вовсе отказаться от подобной затеи, либо придать ей новые форму и содержание. Тем более что в середине 1870-х годов на революционную деятельность выделил значительную денежную сумму богатый молодой помещик Дмитрий Лизогуб.

Это стало существенным подспорьем для тайного общества. Материальное положение большинства народников было незавидным. Они старались устроиться на какую-нибудь работу в деревне, но возможностей было немного. По официальным каналам это можно было сделать почти исключительно через родных и знакомых. Скажем, так называемые народные учителя и писари получали более или менее приемлемое жалованье от земства и волости, а потому их утверждали власти. А сельские учителя и писари оплачивались скудно из крестьянских средств и могли лишь вдобавок кормиться поочередно в разных домах.

Весной 1877 года на конспиративной квартире в Петербурге собралась группа активистов из различных местных и региональных кружков. Они обсуждали программу, которая вскоре явилась идейной и организационной основой тайного общества «Земля и воля». Уже само это название должно было показать, что речь идет о реализации двух традиционных чаяний народа: обрести свободу и землю.

«Наша организация была еще юная, – писал О. Аптекман, – наша программа новая, наш путь – не проторенный еще путь. Конечно, немало препятствий еще предстояло нам преодолеть, но мы шли бодро: мы знали, что мы хотим и куда мы идем».

Знали, между прочим, и с какими документами шли в народ. Эти фальшивые паспорта и аттестаты, дипломы и свидетельства на звание фельдшеров, акушерок, учителей готовила специальная группа подпольщиков. Предполагалось, что группы революционеров, обосновавшись в разных населенных пунктах, но связанные с центральной организацией, соберут вокруг себя единомышленников-крестьян и, как только возникнет подходящая ситуация, выступят единым фронтом и свергнут существующую власть или заставят ее пойти на экономические и политические реформы в пользу народа.

Ни о каких террористических актах не было и речи. В. Осинский на одном из совещаний предложил для пополнения весьма ограниченных денежных средств тайного общества устраивать экспроприацию (по-русски выражаясь, грабеж) государственного, общественного, а в крайнем случае и частного имущества. Но его предложение было отвергнуто единогласно…

После общего обзора обратимся к двум конкретным и достаточно занятным примерам деятельности народников на основе оставленных ими воспоминаний.

Хождение в народ

О том, как проходила пропаганда революционных идей народниками среди основного населения России, можно отчасти судить по воспоминаниям А.О. Лукашевича, одного из рядовых участников «хождения в народ».

Он приехал из Херсона в Петербург летом 1873 года и поступил в Технологический институт. В общество чайковцев Александра Лукашевича приняли благодаря рекомендации, полученной им от Ф.В. Волховского, который еще с конца 60-х годов участвовал в революционных кружках.

У чайковцев Лукашевич обычно встречался с Купреяновым, Д.А. Клеменцом, А.Я. Ободовской (Сидорацкой), С.С. Синегубом, С.Л. Перовской и Л.Э. Шишко. Они вели пропаганду среди рабочих в нескольких петербургских фабрично-заводских районах. Эти убежденные народники произвели на него сильное впечатление самоотверженностью, энергией, простыми товарищескими отношениями.

Не раз, приходя в одну из их квартир, он видал пропагандистов-лекторов после беседы в какой-нибудь артели. Они с воодушевлением сообщали товарищам об успехах своей работы и о том, какими дельными пропагандистами становятся, в свою очередь, наиболее активные заводские и фабричные рабочие.

Иногда приходили и сами рабочие. Появлялся на столе самовар, а к нему сухари да сырая репа из ближайшей овощной лавки. Такое скромное застолье вызывало веселье. Нередко деловые совещания прерывались шутками, фантастическими проектами, смехом.

Лукашевич еще в Херсоне задумал «уйти» в рабочие и заняться просвещением народа где-нибудь в Центральной России. Этот план одобрили. Его познакомили с молодыми людьми, желавшими поступить так же. Среди них были гимназист из Воронежа Владимир Богомолов и еще два его земляка.

С ними скоро сблизилась компания бывших юнкеров Михайловского артиллерийского училища. Эти молодые люди восхищались декабристами и были настроены радикально. Сообща они устроили две мастерские: кузнечную и слесарно-столярную, где принялись осваивать ручной труд.

Несмотря на дружеские отношения с Лукашевичем, чайковцы не торопились посвящать его в свою деятельность и не сообщали ему о других подобных кружках в Петербурге, Москве и некоторых университетских городах. Конспирацию они сохраняли строго.

Однажды на одном из собраний он увидел новое приметное лицо. Незнакомец своим возрастом (около тридцати лет) и окладистой русой бородой (что, вероятно, и стало основанием для его псевдонима – Бородин) выделялся между всеми собравшимися. Большой ум и необыкновенная доброта чувствовались в его словах и взгляде. Несмотря на простую одежду, он производил впечатление переодетого профессора. Как позже выяснил Лукашевич, это был выдающийся ученый, князь Петр Алексеевич Кропоткин.

Через некоторое время, присмотревшись к Лукашевичу, чайковцы постановили принять его в свою среду, ознакомив с основами их организации. Впрочем, многие дела кружка он уже знал, о других догадывался. Но такое доверие, оказанное ему, юноше, он счел великой честью, которую ему еще надо заслужить.

Мастерские начали функционировать только в начале 1874 года, когда в Петербурге усилилось брожение среди учащейся молодежи. Происходили шумные многолюдные сходки. На них горячо обсуждались всевозможные вопросы – от политических до личных, связанных с поведением при выступлениях против существующего режима. Порой все это переходило в перебранку или пустые словопрения.

Занятый устройством мастерских и работой в них, Лукашевич редко и без особой охоты посещал такие сходки. Но отчасти именно благодаря ним пополнялись ряды желающих идти в народ, чтобы от слов перейти к делу. Устоявшиеся кружки чайковцев и, например, бакунинского направления, группировавшиеся около Ф.Н. Лермонтова (рано арестованного и умершего в тюрьме), высылали на сходки своих представителей, которые или выступали на них лично, или только направляли вербовку, учитывая данные прений.

Началось движение 1874 года, которое охватывало значительную часть учащейся молодежи, откликнувшейся на призывы. Правда, последовали и ответные меры властей: аресты чайковцев. Потерпели урон и учебные мастерские народников: одновременно с чайковцем Н.Л. Чарушиным был арестован и один из «мастеровых» – юноша Владимир Богомолов. Серьезных улик против него не было, однако Третье отделение собиралось «пристегнуть» его к предстоящему процессу над революционерами.

«Я до сих пор, – писал А. Лукашевич, – через 32 года не могу забыть сильного потрясения от ареста Владимира Александровича Богомолова, с которым я подружился на общей работе. Он и по возрасту очень подходил ко мне и чем-то напоминал товарищей по херсонскому кружку, среди которых у меня остались близкие друзья… Его арест я почувствовал как глубокое личное горе. Мне, еще не испытавшему тогда тюремного заключения, представлялось глубоко трагическим его положение там, за решеткой, в полной власти врагов.

Удар в моих глазах усугублялся тем, что товарищ был оторван от дела в момент приготовлений, когда он не успел, как следует даже и приступить к делу. Я пытался вообразить себе, какую муку должен испытывать этот умный, симпатичный, преданный делу юноша, этот любимый всеми товарищ… Вот он не успел и первого шага сделать и уже, как говорится, помер без покаяния… Меня стала неотступно преследовать мысль, что такая же злая участь, какая постигла его, ежеминутно грозит и каждому из нас. Завтра, быть может, сегодня, сейчас и мы будем изъяты, выхвачены – тоже “без покаяния”… Это настроение передалось и другим, и под влиянием его мы решили ускорить наш поход, не ждать уже, когда мы будем “готовы” для пребывания в народе, для пропаганды в его среде, – не ждать, а отправляться скорей, скорей, пока нас – ничего не успевших еще сделать – не забрали и не засадили в каменный мешок, как Богомолова, которого не суждено уже было никому из нас увидеть.

Он погиб трагически: был доведен до самоубийства пыткой одиночного заключения, продолжавшейся для него около двух лет. Он был, вероятно, первою жертвою в страшном по числу загубленных жизней, тогда еще совсем новом петербургском Доме предварительного заключения».

Шесть человек, включая Лукашевича, стали готовиться к выходу в народ. Они передали кузницу и слесарно-столярную мастерскую другому, вновь сформировавшемуся кружку народников. Подготовку к революционной пропаганде проводили основательно, почти как военную операцию, сначала решив провести рекогносцировку, как писал в своих воспоминаниях Лукашевич, «на театре будущих военных действий… именно она, эта рекогносцировка должна была доставить более надежные данные для будущего похода. Было решено разбиться попарно. Пары формировались, конечно, по личным симпатиям, и со мной в паре оказался один из артиллеристов – Давид Александрович Аитов, с которым я сошелся всего ближе и с которым после ареста Богомолова работал вместе и в кузнице, у одного горна».

Они выбрали себе Владимирскую губернию; другие две пары (из бывших артиллеристов) – Костромскую и Нижегородскую. Они считали, что население именно этих губерний должно быть типичным для всего великорусского племени. Перед отъездом каждый наблюдал некоторое время прибывающих в Петербург и выезжающих из него рабочих, намечая для себя образцы для подражания: надо было иметь безукоризненную внешность, быть «своим среди чужих». Выбирали соответствующий полушубок, головной убор, котомку, рукавицы. Когда все необходимое было куплено, заготовлено и налажено, они простились с наиболее близкими друзьями, получив от них сердечные напутствия с пожеланиями всяческого успеха, «побед».

7 марта 1874 года Лукашевич и Аитов выехали из Петербурга по Николаевской железной дороге. На другой день доехали без всяких приключений до уездного города Клина, откуда по заранее обдуманному маршруту было решено продолжить путь пешком, направляясь через Дмитров на восток, в давно уже намеченную Владимирскую губернию. В вагоне они сразу затерялись в тесноте, шуме и гаме среди серой рабочей массы. По примеру окружающей публики расположились спать под скамейками, не снимая полушубков. Никаких особых трудностей и неудобств не испытали. Напротив, было приятно наконец-то отдохнуть от суеты и напряжения последних сборов и проводов.

Оказавшись на улице маленького деревянного города, молодые люди вдруг отчетливо осознали, что оказались в какой-то другой цивилизации. Они чувствовали себя пришельцами, плохо понимающими нравы и обычаи местных жителей. Казалось, они здесь, как белые вороны, которых каждый распознает с первого взгляда: мол, это не местные крестьяне, а переодетые студенты, у которых под новенькими полушубками и простонародными картузами скрыты враги правительства, а в котомках спрятаны запрещенные листовки или даже бомбы.

Из Клина сразу же отправили письмо своим товарищам, сообщая о благополучном прибытии на место. Адрес необходимо было написать чернилами, и для этого пришлось зайти в аптеку. Если бы фармацевт, с готовностью одолживший «перышко» одетому в полушубок молодому «мужичку», полюбопытствовал взглянуть на конверт, то увидел бы на нем не совсем обыкновенный адрес: «Его сиятельству, князю Петру Алексеевичу Кропоткину». (В том же марте месяце Петр Алексеевич был выслежен шпионами и арестован. Но письмо было послано 8 марта и дошло исправно.)

Выяснив, где дорога на Дмитров, они тотчас отправились по ней и остановились только на ночлег в какой-то бедной деревушке. Встречаясь с прохожими, старались смотреть им прямо в глаза и иметь самый обыкновенный вид. Первый ночлег в избе тоже сошел вполне благополучно.

Неопытность в общении с «простыми людьми» и полнейшая непрактичность сказались уже на первых порах. Особенно ясно это проявлялось в неумении поддерживать разговор при неизбежных расспросах каждый вечер, когда приходилось устраиваться на новый ночлег. Крестьяне очень неохотно пускали в дом прохожих. Пешие гости вызывали у них подозрение. Те, кто был чуть-чуть побогаче, прямо отказывали в ночлеге или без всяких пояснений, или кратко и бесцеремонно высказывались о нечистых на руку всяких прохожих.

В самые бедные избы пускали, но почти везде только после тщательных расспросов: откуда идут и куда направляются и с какими намерениями. Нельзя было заранее сговориться о том, как отвечать, и не раз это приводило к путаным ответам. Признав товарища более находчивым, Лукашевич предоставил ему возможность отвечать на вопросы, а сам преимущественно отмалчивался.

Когда они в первый раз услышали всегда повторявшийся потом вопрос «чьи будете?», то не поняли, о чем идет речь, как будто с ними заговорили на незнакомом языке. Слово «чьи» звучало как наследие времен крепостного рабства. Потом уже сообразили: спрашивают, из какого уезда или какой волости родом прохожие.

Постепенно горожане-студенты осваивались со своей новой ролью. Особенно хорошо чувствовали себя по утрам, выйдя на простор из душной избы и освобождаясь от напряженного состояния «ряженых», вынужденных говорить на непривычном для себя «деревенском языке». На каком-нибудь повороте глухого проселка они принимались обсуждать революционные программы, вспоминая питерские сходки.

«Мы были, – писал Лукашевич, – счастливы в эти минуты своею молодостью, здоровьем, избытком энергии и сознанием добросовестно исполняемого серьезного долга. К тому же была ранняя весна – солнышко еще не сильно пригревало, но хорошо и весело освещало придорожные пейзажи и золотило по утрам видневшиеся вдали из-за зарослей главы скромных сельских храмов… По этим колокольням мы старались ориентироваться, справляясь о названиях сел и деревень по карте Главного штаба – десять верст в дюйме, – запасливо прихваченной в Петербурге. Но существовал в это время у нас серьезный повод для огорчения: мы уже перешли границу между Московской и Владимирской губерниями, а не находили нигде работы. Между тем именно этот «экзамен» мы считали самым важным и трудным, и, только выдержав его, каждый из нас мог питать более или менее основательную надежду па полное слияние с народом хотя бы в будущем. Здесь… мы скоро поняли, до чего незрелой была наша петербургская «кабинетная» манера решать вопросы. Там мы воображали, что стоит нам лишь захотеть работать, и работа явится сама собой. На деле оказывалось иначе; работу вообще бывает трудно найти в местностях, какова намеченная нами, откуда и «свой лишний народ» расходится на заработки по всей России. А в то время, когда мы там странствовали, т. е. незадолго до праздника Пасхи, и вовсе некстати было искать там работы: добрые-то люди как раз, наоборот, к Пасхе брали расчет и уходили на родину. Это и было нам высказано где-то уже в Александровском уезде, когда мы в сотый раз заявили, что ищем работы».

С приближением Пасхи хождение по дорогам из села в село в поисках работы становилось все более непонятным для местных жителей. Да и манеры их вызывали подозрение. Ведь в Центральной России они действительно чувствовали себя иноземцами. О религии и обычаях местного населения они имели только самое общее представление. Лукашевич был уроженцем Таврической губернии, а его родители были католиками; Аитов, сын интеллигентного магометанина, родился и вырос в Оренбурге. Оба не знали, как вести себя во время праздника Пасхи. Поэтому решили обсудить вопрос: не уехать ли на время в Москву?

Казалось бы, что тут обсуждать? Если грозит опасность, то почему бы не избежать ее? Однако они сомневались: не будет ли это проявлением трусости, отступлением от принятого плана. Решили не рисковать, чтобы избежать провала, и временно прервать хождение.

Вообще к себе они относились строго. Например, старались обходиться той пищей, которой их потчевали крестьяне за несколько копеек – черным хлебом и пустыми щами. А в городе они привыкли есть более или менее сытно, употребляя мясо и рыбу. Вот и задумались: допустимо ли им поесть хотя бы селедку? Между тем молодые организмы при серьезной работе – непривычной ходьбе – требовали чего-нибудь существенного.

В конце концов искушение победило. В ближайшей сельской лавчонке была куплена пара сельдей, и они устроили веселый «пир» у большой дороги. Такое чревоугодие обосновали логически: «Если селедки продаются в убогих лавчонках и в больших количествах на всех базарах, очевидно, их покупает не аристократия. Следовательно, народ иногда ест их, а потому можно и себе изредка позволять такую роскошь».

В уездном городе Александрове на железнодорожной станции им сообщили, что поезд в Москву будет только поздно ночью, и не позволили остаться ожидать его, довольно грубо выпроводив из помещения. На дворе было холодно, и моросил дождь. Пришлось вернуться в город и там переждать где-нибудь от обеда до ночи. Идти на постоялый двор было опасно: там спросят паспорта, а у них они фальшивые, хотя и неплохо сделаны. Решили пересидеть в трактире.

Потребовав обычным порядком «две пары чаю» и вынув из своих узелков запас черного хлеба, принялись, не спеша, угощаться. За соседним столом громко разговаривали двое. Один из них был хозяином этого заведения, а другой только что окончил какую-то работу при трактире и теперь выпивал и закусывал. Не умея разговаривать во всеуслышание да и опасаясь проговориться, народники главным образом молчали, только изредка обмениваясь впечатлениями вполголоса.

Через некоторое время они заметили, что хозяин трактира и его собеседник недружелюбно поглядывают в их сторону. Дело этим не ограничилось. Когда, расплатившись за чай, пришельцы остались сидеть за столом, по их адресу начали раздаваться нелестные замечания, а потом начались расспросы, более напоминающие допрос. Спрашивали, разумеется, «чьи» они, куда идут и «за каким случаем». Они назвались слесарями, работавшими на фабрике в Киржаче, где на самом деле никогда не были. На вопрос, а где у них инструмент, Аитов ответил, что на фабриках слесаря работают хозяйским инструментом.

– Они, должно, и вправду мастера, только по другой части, – сказал работник, обращаясь к хозяину. Он явно намекал, что это профессиональные воры.

Судя по всему, два безбородых и безусых парня, да еще оба черноволосые, более похожие на цыган, чем на жителей Центральной России, да еще в новеньких белых полушубках, каких, вероятно, в том уезде не носят, возбудили серьезные подозрения. Тем более говор и ответы невпопад. В России едва ли не в каждой губернии говорили на свой лад и «чужаков» быстро распознавали.

Ситуация становилась все более тяжелой. Теперь уже было бы небезопасно просто встать и уйти. Как поступить? А тут после переговоров вполголоса с хозяином неугомонный работник опять обратился уже прямо к Лукашевичу:

– Так ты, говоришь, был в Киржаче?

– Был…

– А сколько там церквей?

Пришлось отвечать наугад, что называется, с бацу:

– Пять!

Этот ответ взволновал и хозяина. А работник провозгласил с торжеством:

– Вот и видать, какие «мастера»!.. Одна там всего церковь, и никогда не было больше одной. Вы не то что в Киржаче, знать, и близко от него не были!

Он был очень разгорячен и готов был броситься в драку. Но хозяин, избегая серьезного столкновения, внушительным тоном посоветовал незваным гостям уходить сейчас «подобру-поздорову из трактира, пока до полиции дело не дошло».

– Ну и уйдем! – сказал Аитов с напускным спокойствием.

Они деловито забрали свои котомки и палки и, не торопясь, вышли из трактира. Неугомонный местный «следователь» напутствовал их словами: «От трудов праведных не наживешь палат каменных!» Вероятно, намекал на слишком новые полушубки у подозрительных пришельцев.

По дороге на вокзал Лукашевич захотел изорвать лист десятиверстной карты, которая в случае ареста и обыска могла послужить уликой против них. Ему казалось, что за ними сейчас же снарядят погоню. Однако ее не было.

Добрались до вокзала, сели в поезд и без происшествий добрались до Москвы. Несмотря на некоторые ошибки, они были довольны, что смогли провести разведку, и хотя в конце похода их приняли за воров, но все-таки не за переодетых студентов.

…Этот бесхитростный рассказ – свидетельство того, насколько был труден путь, который избрали народники. Слишком велика была поистине многовековая пропасть между образованными горожанами и крестьянами. Даже «баре», подобные князю Петру Кропоткину, воспитанные еще при крепостном праве, были лучше знакомы с бытом и нравом «простого народа», чем большинство студентов (не считая поначалу немногих разночинцев).

Высочайшие достижения великих русских писателей, ученых, композиторов, художников ХIХ века в значительной мере определялись тяжелым положением народных масс. Абсолютно честный, совестливый и подлинно благородный князь Петр Кропоткин, когда ему предложили должность секретаря Русского географического общества, ответил отказом. Он выбрал революционную деятельность. А ведь он зарекомендовал себя серьезным ученым, сделал крупные открытия и любил науку.

Кропоткин писал: «Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, тот никогда не забудет этого блаженного мгновения. Он будет жаждать повторения. Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногим, тогда как оно всем могло бы быть доступно в той или другой мере, если бы знания и досуг были достоянием всех». И дальше:

«Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для собственных детей?..

Все эти звонкие слова насчет прогресса, произносимые в то время, как сами делатели прогресса держатся в сторонке от народа, все эти громкие фразы – одни софизмы. Их придумали, чтобы отделаться от разъедающего противоречия».

Вот от этого гнетущего противоречия и стремились избавиться наиболее совестливые молодые интеллигенты-шестидесятники ХIХ века, ставшие народниками. Они были, конечно, наивными. Но ведь и доблестный рыцарь Дон Кихот был по-детски наивен. А разве нельзя упрекнуть в наивности Иисуса Христа, вышедшего с проповедью любви к тем, многие из которых позже кричали «распни Его!»…

Фиктивный брак

Вновь надо повторить: почти все народники, народовольцы были молодыми, а то и юными людьми. Двигала ими в немалой степени сила эмоций. Сказывался максимализм, свойственный этому возрасту. Нельзя забывать и о том, что это были мужчины и женщины в расцвете лет. Отношения между ними складывались непростые и не только деловые.

Исповедовали они принцип отрешения от личных интересов во имя общественных. Признавали равенство женщин с мужчинами и всячески содействовали освобождению девушек от семейного «рабства» для продолжения учебы и самостоятельной жизни. Одним из способов освобождения было заключение фиктивного брака. Это была, можно сказать, тоже революционная акция, направленная против патриархальных порядков и закабаления женщин.

Об одном таком случае рассказал Сергей Синегуб. Он был студентом Технологического института; с 1871 года вошел в кружок чайковцев и вел пропаганду среди петербургских рабочих. Он согласился выполнить «партийное поручение»: заключить фиктивный брак с дочерью состоятельного сельского священника, отца Василия Соней Чемодановой. Через свою подругу она просила это устроить для того, чтобы вырваться из дома, продолжить образование, работать.

Синегубу следовало разыграть роль богатого жениха. Он был потомственным дворянином и сыном помещика, но оставался бедным студентом. Снаряжали его товарищи по кружку и подруги Сони. Его обеспечили деньгами и даже дали золотые дамские часы для подарка невесте. Согласно придуманной версии, он побывал в Вятке и познакомился случайно с Соней, которая там училась, они полюбили друг друга, и он обещал через год явиться к ее родителям и просить руки дочери.

Она уже однажды попыталась убежать из дома, но отец сумел вернуть ее. Чтобы усыпить его бдительность, она стала намекать, что у нее имеется жених. Родители хотели выдать ее за местного мирового судью, к ней неравнодушного.

Авантюра Синегуба могла провалиться быстро, ведь он и Соня не знали друг друга, ей даже не было известно, как его зовут. Ему пришлось выжидать некоторое время, пока не удалось передать ей письмо, где были сведения о нем и план их встречи в доме родителей.

Наконец он прибыл в село, где жила Соня, и остановился на постоялом дворе. Как только хозяин двора и его жена, потчевавшие его чаем, узнали, что он собирается идти к отцу Василию, то сразу воскликнули: «Знаем! Знаем! Жених будете, жених!» В ответ он лишь загадочно улыбался. Все шло неплохо. Значит, в селе полагают, что убегала Соня от родителей именно к жениху.

Вскоре Синегуб, принарядившись, отправился к отцу Василию, изрядно волнуясь. Ведь этот человек был суров, образован и имел, как говорили, юридический талант. Мог произойти грандиозный скандал. Поднявшись по лесенке двухэтажного дома священника, он увидел высокого представительного мужчину в очках.

– Вы отец Василий Чемоданов?

– Да, к вашим услугам!.. Пройдемте в залу.

– Позвольте вам рекомендоваться (Синегуб представился), потомственный дворянин, сын помещика Екатеринославской губернии…

– Очень рад. – Хозяин протянул ему руку. – Прошу садиться!.. Вот сейчас я угощу вас папироской, сейчас набью, ни одной готовой нет.

– Так пока позвольте мне угостить вас своей. – Сергей любезно раскрыл свой серебряный портсигар (тоже взятый напрокат).

Отец Василий взял папиросу, и они стали перекидываться обычными фразами о дороге и погоде.

В углу сидел причетник, раскланявшийся с гостем. Его присутствие было кстати как свидетеля. В дверную щель то и дело заглядывали.

Из залы вела другая дверь в гостиную; там было темно. Вдруг оттуда послышались какой-то шепот и шорох, и на пороге появилась молодая, стройная, довольно высокая, с чудными глазами, бледная девушка. Сергей стремительно поднялся со стула… Еще момент – и красавица с криком – «Наконец-то ты, Сережа, приехал» – кинулась к нему, обвила его шею руками… Уста их слились в страстном поцелуе!

Эффект был поразительный. Отец Василий отскочил в угол залы и остолбенел. Поднявшийся с диванчика причетник в изумлении и растерянности приготовился бежать. У двери передней застыли несколько как громом пораженных фигур. В темной гостиной раздались рыдания матери-попадьи, шедшей вслед за Соней.

Соня, схватив под руку Сергея и крепко к нему прижавшись, повела его в спальню матери, лежащей в слезах на кровати. Целуя ее руку, он просил выслушать объяснения. Мать твердила: «Да кто вы такой?! Кто вы такой?!» Но тут же встала и разъединила их: «Да разойдитесь же!»

У двери стоял бледный и растерянный отец, вопрошая:

– Господи! Что же это такое?! Ничего не пойму!

– Я все объясню… Только Бога ради успокойтесь. Вы увидите, что ничего ужасного нет, – говорил Сергей, уводя его в залу, где стал излагать мифический роман о своих отношениях с его старшей дочерью. И теперь, мол, женившись, поедет в имение к отцу, чтобы заняться там хозяйством. Приданого никакого не надо…

Отец Василий, выслушав рассказ, неожиданно огорошил:

– Хорошо, если все это правда! Я, знаете, ужасно боюсь – не фиктивный ли это брак затевается?

Сергей усилием воли подавил смущение и вознегодовал:

– Вы меня, отец Василий, оскорбляете!

Оказывается, в одном из перехваченных писем к Соне ее отец узнал о предполагаемом фиктивном браке. Подошла матушка и принялась расспрашивать Сергея о его родных и об отношениях с Соней. Родителей разыгранная молодыми людьми сцена страстного свидания не только потрясла, но и обязывала выйти чинно и благородно из такой ситуации, которая уже наверняка стала известна едва ли не всему селу.

Сергей произвел на них благоприятное впечатление, а его решимость тотчас жениться настраивала их на мирный лад. Родители удалились на совещание. Вошла Соня. Они сели вдвоем у окна и шепотом стали разговаривать и знакомиться ближе друг с другом. Ему был 21 год, ей 16 с половиной. Она шептала:

– Все идет хорошо! Кажется, дело выгорит!

А он был ею очарован. Как вспоминал его товарищ Лев Тихомиров: «Сказать, что она была красавицей, было бы недостаточно. Она была редкой красоты, достойной благородной расы севера, сумевшей так хорошо сохранить древнеславянский тип… Черты интеллигентного лица поразительной правильности были полны той спокойной смелости, которая характеризует женщин необычайной красоты, – глаза же поражали выражением детской невинности».

Вынужденный, играя роль влюбленного, порой при людях целовать ее, Сергей, что называется, входил во вкус. Он мучился оттого, что не может совладать со своими чувствами и вместо фиктивного брака готов заключить настоящий…

После многочасовой беседы глубокой ночью отец Василий, устав от допроса не меньше Сергея, простился с ним, предложив на следующий день перебраться к нему.

Узнав об этом, хозяйка гостиницы с умилением сказала, что они будут стоять под венцом, «как два ангелочка». В доме невесты Сергей ознакомил хозяина со своими документами. А через несколько дней стало ясно, что жених пришелся по душе родителям невесты.

В конце концов Сергея и Соню поставили в гостиной на коврике перед образами, и в присутствии всех домашних приехавший священник прочел предбрачную молитву, и молодым разрешено было поцеловаться уже на законном основании. Началась предсвадебная канитель.

Родители невесты пожелали представить Сергея и Соню архиерею, живущему в Вятке, чтобы испросить у него благословение на их брак. Поездка в Вятку была для Сергея опасна: в этом городе был когда-то в числе ссыльных политических его брат, который женился на одной из дочерей тамошнего исправника. Отец Василий мог узнать, за какого подозрительного человека выдает свою дочь. К тому времени он и его жена полюбили Сергея, которому было совестно, ведь они не знали, что он, в сущности, их злейший враг.

Было еще одно неприятное для него обстоятельство: родители невесты требовали благословения на брак от его отца.

Когда приехали Вятку и остановились на постоялом дворе, Сергей послал телеграмму в Питер на имя отца, но на адрес брата: «Шлите ваше благословение, за ним остановка, до востребования».

Встреча с архиереем прошла благополучно, и Сергей умело поддержал разговор о святости брака. Выяснилось, кстати, что священник читал роман Искандера (Герцена) «Кто виноват?», имея на его счет свое отрицательное мнение.

Началось томительное ожидание телеграммы. Она пришла только на четвертый день: «Шлю тебе свое благословение, твой отец Сила Синегуб».

В искреннем восторге явился Сергей на постоялый двор и, объявив о полученном благословении отца на брак, вызвал всеобщее ликование. Матушка в первый раз обняла его и поцеловала, ласково говоря: «Ну, теперь вы наш!» Архиерей повел жениха и невесту в свою домовую церковь, поставил на колени перед алтарем и благословил.

Еще несколько дней продолжались предсвадебные хлопоты сначала в Вятке, потом в селе. Для Сергея все эти дни тянулись мучительно долго и бесцельно. Невеста предпочитала теперь проводить время с подругами. Это начала замечать и матушка, говоря Лариссе: «Да поди ж ты к жениху-то! Ты с утра с ним сегодня и слова, кажись, еще не сказала!» (Так писалось в то время имя девушки. – Р.Б.)

Сергей с невестой условились встречаться по вечерам. Они прогуливались по комнате и полушепотом разговаривали на разные темы, а когда появлялась фигура матери или отца, жених начинал довольно громко целовать собственную руку. Подслушав эти поцелуи, матушка однажды, смеясь, заметила при всех живших женщинах по адресу дочери: «Небось сейчас вон какая скромница сидит; а как останется с женихом в темной зале, так то и знай целуются!»

Приготовления были закончены. Часов в пять вечера 12 ноября в торжественно освещенный красивый сельский храм собрались сельчане и многие из ближних деревень. Сергей надел фрак (в первый и последний раз в жизни!), крахмальную сорочку, белый галстук… Вместе с отцом Михаилом они сели в экипаж и выехали первые со двора.

Где-то в отдаленном соседнем селе начался пожар. В ранних зимних сумерках большое зарево охватило полнеба. Выскочив из ворот, лошади в экипаже почему-то шарахнулись в сторону, но кучер довольно скоро с ними сладил, и они подкатили к ступенькам паперти храма.

Сергей вошел с отцом Михаилом в храм. Толпа расступилась. Слышался шепот: «Какой молоденький!»

В доме происходил обряд облачения и благословения невесты, во время которого присутствовал и шафер, тот самый влюбленный в нее мировой судья, за которого ее прочили родители. Глядя на красавицу в подвенечной фате, бледную и взволнованную, он молча плакал…

Вот прибыла в храм и невеста с шафером и подружками. Сергей пошел к ней навстречу. Она была так бледна, а рука ее холодна, как лед, что у него мелькнула мысль об обмороке. Ни на кого не глядя, она пошла за ним к указанному им месту.

Хор грянул: «Гряди, гряди от Ливана, невесто!» Когда священник совершил обряд обручения, жених и невеста обменялись кольцами (у него было припасено кольцо, взятое заранее у знакомых). В толпе раздался возглас: «Ну, теперь, значит, шабаш!..»

Сергей претерпел немалые мучения – нравственные и физические: от волнения он сильно потел, а венец, оказавшийся слишком большим, то и дело слезал ему на глаза. Наконец торжество завершилось.

Дома гости ели и пили, пили и ели. Пели многократно многолетие все присутствующие за столом, причем диакон более всех путал и врал, но зато гремел во всю глотку. Бесчисленное множество раз молодых заставляли целоваться при криках «Горько!».

Кончился ужин, одни гости разъехались, другие разошлись по отведенным им в доме углам, а Сергея и Лариссу – мужа и жену – родители препроводили в спальню.

Молодые заперли дверь и остались одни в маленькой спаленке. Оба были чрезвычайно сконфужены… Что делать? Надо было доводить комедию до конца. Смущенный муж предложил жене лечь на имевшуюся тут единственную двуспальную кровать, снабженную роскошной периной и широким одеялом. Придвинув к двери, отворявшейся внутрь спаленки, стоявший тут сундук с приданым Лариссы, Сергей улегся на нем. Погасив огонь, жена сняла с себя венчальные одежды и утонула в перине. Муж, свернувшись калачиком, примостился на сундуке, проведя ночь по-походному.

Наутро, когда Ларисса, под одеялом накинув на себя одежду, вышла из спаленки, Сергей увидел, что на перине выдавлен след только одной фигуры. Чтобы это не показалось подозрительным для того, кто будет убирать постель, он улегся на перину, выдавив след и другой фигуры. Утром пришлось выдержать двусмысленные намеки и шутки от родственников… Так молодые провели целых три ночи.

Сергей и Ларисса по желанию родителей объездили с визитами наиболее почтенных местных жителей и 16 ноября сели в возок и покинули село. Проводы были самые сердечные. Матушка, плача, крестила и благословляла дочь и зятя. Прощаясь с ней, Сергей сильно переживал и горячо целовал ее руки.

Когда по ровной заснеженной дороге они выехали за село, Сергей протянул руку Лариссе и произнес:

– Ну, поздравляю вас со свободой!

Она молча и крепко ответила на его рукопожатие.

В конце ноября 1872 года Сергей привез свою фиктивную жену в Петербург и передал ее в женскую коммуну, которая находилась в Басковом переулке. А сам находился в подавленном состоянии: фиктивная жена пробила весьма основательную брешь в его сердце. Но показать это он счел бы преступлением. Чтобы избавиться от душевных мук, он решил погрузиться в общественную работу.

Вскоре ему предложили другое революционное задание: отправиться в село Губин-Угол сельским учителем, чтобы вести пропаганду среди крестьян. Вместе с ним изъявила желание отправиться и его фиктивная жена. О том, что произошло потом, лучше всего узнать из его рассказа.

«Однажды вечером я лежал усталый на маленькой лежаночке в своей комнате нашей школьной квартиры и задремал. Был вечер. Вдруг сквозь полудремоту я слышу, что меня расталкивает и будит Ларисса, с которой мы были только простыми знакомыми, членами одного кружка и которая держалась со мной всегда на благородной дистанции, как и я с нею.

– Да проснитесь же, Силыч (так всегда звали меня друзья и товарищи)! – смеясь, тормошит меня Ларисса. – Я принесла вам интересную новость!

Я вскочил. От Лариссы веяло морозной свежестью – она еще не успела сбросить ни шубки, ни платка, – чудные глаза ее были полны блеска; она была чрезвычайно ажитирована.

– Знаете ли, – говорила она радостно-возбужденно, – я по приглашению своих учениц попала на посиделки! Они там поют песни, девушки работают, а парни ничего не делают. Я предложила и парням, и девушкам после пения читать им вслух книжки… И с каким удовольствием они за это ухватились! Я прочитала им сегодня «Коробейников» и «Купца Калашникова». Когда расходились, просили приходить на посиделки и вас приглашали.

Радостное настроение Лариссы передалось и мне. В этот вечер мы с нею долго проговорили о том, что наша пропаганда получает возможность разрастись в деревне.

С этого вечера мы перестали уже быть буками друг с другом. Всяким успехом занятий с малышами и со взрослыми, всяким проявлением сочувствия к нашим речам со стороны того или другого деревенского обывателя, всем, что появилось интересного в сношениях с крестьянами, молодыми и старыми, при расширении с ними знакомства и в Губине-Угле, и в Бережке, и в других соседних деревушках – всем мы спешили поделиться друг с другом и теперь уже не один вечер проводили мы подолгу в беседах, строили широкие планы деятельности, мечтали о будущем счастье народа, огорчались тем, что нам казалось в нем темным и скверным… и все крепче и крепче влюблялись друг в дружку.

В один из таких вечеров разговор наш коснулся и разных моральных и общественных тем, свелся по ассоциации идей и на вопрос о любви, и окончилась наша беседа неожиданным признанием Лариссы, что она меня любит и что таить ей это чувство больше не под силу. Я чуть с ума не сошел от счастья в тот вечер. Никогда бы у меня не повернулся язык заявить Ларе о том, что я в нее влюблен до безумия: это было бы преступлением, посягательством с моей стороны на ее свободу, так как я был ее законный муж! Но она сама сказала мне, что меня любит! Это значило мгновенно разрушить плотину, долго сдерживавшую живой, напряженный поток чувства!.. Тут можно было сойти с ума!»

Забастовка

Землевольцы наибольшим успехом пользовались в среде рабочих заводов и фабрик. В отличие от крестьян часть этих людей можно было с полным основанием причислить к пролетариям, которым было нечего терять, кроме своих экономических цепей. В другой, относительно образованной и достаточно состоятельной части рабочего класса находились сознательные, активно настроенные деятели, понимавшие, как можно воздействовать на хозяев, эксплуататоров.

Далеко не все рабочие соглашались на политические действия. И это понятно: смена правительства вовсе не означала улучшения жизни трудящихся, а вооруженные выступления могли привести лишь к жертвам, разрушениям и ухудшению жизни даже в случае победы революции (такая перспектива каждому здравомыслящему человеку представлялась сомнительной). Другое дело – стачки с ограниченными экономическими требованиями и возможными осязаемыми благоприятными последствиями.

Моисеенко П.А.

Об одном из таких выступлений, которое произошло в 1878 году, позже вспоминал организатор и участник забастовки П.А. Моисеенко. Вот его рассказ с небольшими сокращениями и редакционной правкой.

На Новой бумагопрядильной фабрике готовилась забастовка. Нужно было провести подготовку на ее дочерних предприятиях, в частности, за Нарвской заставой и на Екатерингофском проезде. Приходилось агитировать и собирать сведения о сложившейся там обстановке.

За Нарвской товарищи были сплочены и активны, на Новой бумагопрядильной – тоже. На других фабриках агитация была слабоватой. Например, на Выборгской совсем нельзя было рассчитывать на стачку. Все внимание землевольцы сосредоточили на предприятиях Новой Канавы, за Нарвской заставой и на Екатерингофском. Условились при выступлении на Новой Канаве сейчас дать знать об этом за Нарвскую заставу.

В назначенный день забастовки Моисеенко пришлось вторично поступить на фабрику для агитации. С обеда предполагалось объявить забастовку. На этот раз рабочие-ткачи, а также прядильщики были более уверены в правом деле. Забастовка началась дружно. После этого Моисеенко поспешил отправиться за Нарвскую. Там его уже ждали активисты.

Когда он пришел и остановился против фабрики, рабочие поняли: пора! Первым вышел конторщик с объявлением о начале забастовки.

Моисеенко устроил совещание в одной из артелей ткачей, где и наметили план требований, которые были предъявлены конторе. Организаторы забастовки собрались на частной квартире и решили напечатать воззвания ко всем рабочим Питера, поручив это одному из наиболее активных и грамотных – Виноградову. Он взялся за дело и работал почти всю ночь напролет.

Моисеенко с другим товарищем отправились на Екатерингофский, сообщив о стачке. Постановили, чтобы на другой день ткачи из-за Нарвской избрали делегацию к ткачам на Новой Канаве и выступили с приветствием и с призывом к общей поддержке. Все было подготовлено. Теперь можно было подумать о ночлеге. Пришлось возвращаться на Новую Канаву. Пришел поздно, но его ждали. Сообщили, что приходили товарищи интеллигенты и обещали наведаться завтра.

Халтурин С.Н.

На другой день с утра стали приходить рабочие, передавая, как идет дело. Оказывается, во дворе полицейского участка стоят конные жандармы. Бастующие собирались в отдельных местах, разбиваясь группами; некоторые из них пошли по трактирам высматривать шпиков. Были случаи, когда подозрительные личности выпроваживали вон.

Ткачи вели себя образцово, пьянство не допускалось. Они уже многому научились благодаря проводимой ранее усиленной пропаганде. Сами потребовали написать о забастовке в газеты и выпустить листки. В полдень пришла делегация из-за Нарвской заставы. Открыли общее собрание на пустыре. Выступали Моисеенко и Виноградов, а также другие. Было решено сплоченно поддерживать друг друга и на уступки не идти без общего согласия.

На собрание пожаловали полицейские. Их попросили убраться: порядка здесь никто не нарушает, а если заметят какого-либо нарушителя, рабочие и сами сумеют его наказать.

Вечером Моисеенко пригласил ткачей с Новой бумагопрядильной пойти за Нарвскую и на Екатерингофский проезд окольным путем, возле Московской заставы, через Митрофановское кладбище. На людных дорогах шпики наверняка будут следить, а в глухую местность они не рискнут идти.

Предосторожности оправдались: шпики и жандармы гонялись за рабочими, но так и не узнали, где находится забастовочный комитет. Вечером к Моисеенко и его товарищам пришли ознакомиться с обстановкой Халтурин и Обнорский. Назавтра обещали выпустить прокламацию о ходе стачки с призывом устроить восстание.

Халтурин был настроен самым решительным образом. Моисеенко объяснил: восстание невозможно уже потому, что ни у кого из рабочих нет никакого оружия. Тогда Халтурин достал свой кинжал и подал ему, а для других обещали достать финские ножи. За Нарвскую заставу они не пожелали идти. Туда отправились Моисеенко, Виноградов и некоторые другие. Провели собрание при стечении народа и решили идти в деревню Волынку, на Екатерингофскую фабрику. Туда вышли через огороды.

У ворот фабрики было много народу. Виноградов говорил о том, что на Новой Канаве рабочие требуют прибавки заработной платы, уничтожения штрафов, вычетов за прогулы и т. д. Потом Моисеенко пояснил значение общего движения рабочих и как нужно поддерживать друг друга. Собравшиеся слушали внимательно. Подошел полицейский, крикнувший: «Что за собрание? Расходитесь!» Слушатели стали расходиться. Моисеенко со своей группой направился на Болдыреву дачу, к фабрике Шау. Отойдя уже далеко, увидели, что за ними бежит кучка людей с криками: «Студенты! Бунтовщики!» Опасаясь свалки и побоища, посоветовали своим уходить поскорее. Когда вышли на огороды, кучка «черной сотни» оказалась совсем близко, крича одно: «Бей студентов». Моисеенко остановился, вынул блеснувший кинжал из ножен и сразу остановил оравшую толпу, мигом повернувшую назад.

Миссия революционеров взяла свое: назавтра забастовала фабрика (Шау), а также Екатерингофская. Эскадрон жандармов не нашел места собрания и уехал на Новую Канаву. Быстро изготовили листовку. Ее надо было распространить и ночью расклеить. Весь день был в беготне, есть приходилось, где придется. Тем же вечером решили собраться на квартире жены Моисеенко, так как более удобного места не нашлось. Подпольщики ясно видели, как бесновались полиция и жандармы. Обсуждали дальнейший ход работы. Готовили прошение к градоначальнику: рабочим не терпелось довести дело до конца. Они не учитывали, что прошение ничего не даст, ведь градоначальник – друг фабрикантам, а не им.

В этот день все собрались в ожидании объявления со стороны администрации фабрики. Разведчики забастовщиков – дети – доносили, что во дворе участка стоят жандармы, много-много. Было решено завтра еще раз вывесить свои требования.

Из-за Нарвской поступили сведения: там некоторым семейным ткачам нужна помощь. Между собой сделали сбор – на первое время. Моисеенко обратился к студентам и курсисткам с просьбой о поддержке, без которой продолжать забастовку немыслимо. Повстречался с Софьей Перовской, рассказал ей все, а также объяснил, что ему, как нелегальному, в районе забастовок ночевать нельзя. Предложив свою квартиру, она ушла к подругам. Сказала, что деньги постарается собрать и передаст с кем-либо. Так прошел еще день.

Придя утром на Новую Канаву, Моисеенко нашел маленькую листовку об обращении рабочих к «начальствам и их сладкозвучных обещаниях в защиту рабочих, а на самом деле – об одурачивании рабочих». Это стало темой его речи на фабрике. Полиция, явившись на собрание, сумела спровоцировать рабочих идти к приставу и там поговорить. Они двинулись за полицейскими, а дойдя до Обводного канала, с криком «ура» бросились за канал. Собравшись уже на другой стороне канала, решили идти на Гороховую, к градоначальнику. В это время шпики на извозчиках проехали мимо рабочих. Рабочие освистали их. Лишь только вышли на Фонтанку, откуда-то взялся эскадрон конных жандармов и начал хватать за шиворот тех, кто подвернулся под руку. Моисеенко пришлось быстро перебежать на набережную и принять вид стороннего наблюдателя. Человек пятьдесят захватили и погнали в Московскую часть. Моисеенко и Абраменков с некоторыми товарищами отправились в Коломну, к Потехину, чтобы написать прошение против насилия жандармов и завтра подать градоначальнику. Послали сказать за Нарвскую, чтобы и оттуда пришли рабочие.

Пока писали, обсуждали, один из них сбегал за закуской и водкой. Выпили, закусили честь-честью, вооружились ножами. Написанный протест вручили рабочему, одному из руководителей стачки. Стали расходиться по двое и по одному. И тут же переодетые жандармы хватали их и отводили в Коломенскую часть. Там уже были приготовлены камеры…

Демонстрация

Как средство политической борьбы, демонстрации могут стать грозным оружием. В истории нашего Отечества оно с наибольшей силой проявилось во время Февральской революции 1917 года. Постоянные массовые демонстрации на улицах и площадях, прежде всего Петербурга и Москвы, в изрядной степени деморализовали власть и сплотили ее противников.

Такова наиболее демократическая форма выступлений против существующего государственного устройства. Хотя и в этом случае нет оснований говорить о волеизъявлении народа, ибо в подобных мероприятиях участвует лишь малая его часть. Да и политические демонстрации бывают разные. Например, в Петербурге первая из них произошла 3 марта 1876 года на похоронах студента Чернышева, который умер в Доме предварительного заключения, просидев там почти три года.

Сопровождали гроб не только многочисленные студенты, но и преподаватели, адвокаты, даже военные. Был и священник. Но когда толпа остановилась перед Домом предварительного заключения и запела «Вечная память», поп предпочел улизнуть. А шествие продолжалось, к нему примыкали прохожие, зеваки. На вопросы, кого хоронят, отвечали: «Молодого человека замучили в тюрьме. За правду стоял, за народ!» Процессия прошла по Литейному проспекту, пересекла Невский и двинулась к окраине города. Полиция была в замешательстве: ничего подобного еще не происходило.

Эта демонстрация прошла относительно спокойно, чего нельзя сказать о другой – 6 декабря того же года на Казанской площади перед собором. Землевольцы хотели таким образом продемонстрировать силу своей организации, заявить о ней, что называется, во весь голос в столице, откуда слухи распространятся по всей России. Собирали главным образом рабочих, к которым присоединились студенты. Пришли несколько сот человек. Речь держал Георгий Плеханов под трели полицейских свистков. Рабочие, сомкнувшись плотной толпой вокруг выступавшего, не подпускали к нему блюстителей порядка. Речь его была опубликована в газете «Вперед!» в начале января 1877 года.

«Друзья! – говорил он. – Мы только что отслужили молебен за здравие Николая Гавриловича Чернышевского и других мучеников за народное дело. <…> Их было и есть много: декабристы, петрашевцы, каракозовцы, нечаевцы, долгушенцы и все наши мученики последних лет. Они стояли и стоят за то же народное дело; я говорю – народное, потому что оно начато было самим народом. Припомните Разина, Пугачева, Антона Петрова! Всем одна участь: казни, каторга, тюрьма. Но чем больше они выстрадали, тем больше им славы. Да здравствуют мученики за народное дело!

Друзья! Мы собрались, чтобы заявить здесь перед всем Петербургом, перед всей Россией нашу полную солидарность с этими людьми; наше знамя – их знамя! На нем написано – земля и воля крестьянину и работнику. Вот оно – да здравствуют земля и воля!»

Тотчас было развернуто красное знамя, на котором было вышито: «Земля и воля». Шествие едва успело двинуться к Невскому проспекту, как полицейские стали хватать тех, кто шел в задних рядах. Раздались крики «Наших бьют!». Толпа бросилась отбивать своих, колотя полицейских, которые ретировались за собор. Но им на помощь спешил отряд городовых со множеством дворников. Начались свалка и жестокое побоище. Отдельные группы демонстрантов смогли пробиться, но многие были арестованы.

Следующая демонстрация произошла спустя год. На Василеостровском патронном заводе взорвался порох; погибло шесть человек, несколько рабочих были тяжело ранены. Виновно в трагедии было заводское начальство, пренебрегавшее техникой безопасности, несмотря на заявления работников.

Революционеры хотели превратить похороны в демонстрацию протеста. Но, увидев толпу рабочих, одетых «по-праздничному» и похожих на небогатых буржуа, интеллигенты были обескуражены. От «пламенных речей» решили отказаться. Тем более что стоял жестокий мороз. Шествие молча прошло до кладбища. Когда похороны закончились, один рабочий неожиданно громко произнес:

– Господа, мы хороним сегодня шесть жертв, убитых не турками (тогда шла русско-турецкая война), а попечительным начальством…

Раздался полицейский свисток. Околоточный надзиратель подошел к нему и положил ему руку на плечо.

– Я вас арестую.

И тут рабочие разом бросились на полицейских, оттеснили их от своего товарища, а напуганный околоточный стал оправдываться:

– Я же не могу иначе, господа, я отвечаю за беспорядки перед начальством.

– Вот вздуем тебя, так ответишь!

– Да что там, бей его!

– Братцы, стыдно. Нас много, их мало, пусть идут по домам…

Все завершилось благополучно.

…Как видно из приведенных примеров, первые демонстрации (не столько трудящихся, сколько учащихся) не предвещали каких-то экстремальных действий со стороны революционеров-народников. То же можно сказать и об их пропаганде в народе.

Резко обострило ситуацию само царское правительство. Вместо того чтобы действовать продуманно, умом, власть решила применить грубую силу.

Государственный террор

С 18 ноября 1877-го по 23 января 1878 года в Петербурге проходил так называемый процесс 193» или Большой процесс. Были свезены обвиняемые из 37 губерний. Всего к дознанию были привлечены 770 человек. Следствие продолжалось более четырех лет. За это время умерли, сошли с ума или покончили собой 93 человека. Цифра огромная, если учесть, что арестованные были молодыми людьми. Следовательно, условия их содержания в заключении были преступно жестокими.

Это стало первым свидетельством того, что против преимущественно мирно настроенных народников (правда, старающихся вести революционную пропаганду, ориентируясь на будущее) были использованы крайние меры. Неудивительно, что вскоре последовала соответствующая реакция со стороны радикально настроенной молодежи.

Факт остается фактом: в царской России государственный террор начался раньше, чем индивидуальный.

Значительную часть арестованных, вина которых так и не была доказана, освободили под надзор полиции. К тому же, было сочтено нежелательным публично демонстрировать массовый характер движения народовольцев. В суд Особого присутствия Сената передали дела на 197 человек, но до начала суда умерли еще четверо.

Главный обвинитель, товарищ обер-прокурора Сената В.А. Желиховский утверждал, что все арестованные пропагандисты «составляли одно целое, одно преступное сообщество… основанное на теории Бакунина, возводящее невежество и леность в степень идеала и сулящее, в виде ближайше осуществимого блага, житье на чужой счет». И это «могло показаться заманчивым только для самой плохой части учащейся молодежи». Доказывая сей нелепый тезис, он сослался на манеру «называть друг друга, вопреки приличиям, не по именам, а употребляя клички».

Кто-то из подсудимых тут же сочинил пародию на речь прокурора (очень похожую на оригинал). Вот отрывок из этого сочинения. Указывая на скамью подсудимых, прокурор произносит:

Вот мы видим представителей Государства разрушителей! Сброд воришек и грабителей, Огорчающих родителей, Бросив в школе обучение, Все они, без исключения, Зарядив себя идеями, Порожденными злодеями, С криком «В бой, друзья, с рутиною!» Русь, как сетью, паутиною, Разорвав с семьею, с обществом, Всю опутали сообществом. Занимаясь агитацией, Прибегали к конспирации: Попустительства скрывали, Клички членам надавали. Так, Надежду звали «Надькой», Катерину звали «Катькой», «Васькой» назвали Василия, Но напрасны их усилия…

Наиболее мощной демонстрацией революционного брожения в российском обществе явился именно данный процесс. Огромное впечатление произвела произнесенная на нем 15 ноября 1877 года речь подсудимого Ипполита Мышкина. Ее он заранее обсудил вместе с товарищами. В ней доказывал, что «преступное сообщество», стремящееся разрушить существующий строй, есть в действительности социально-революционная партия; ее создало движение в народ. Она пока еще не вполне организована, но имеет все данные сделаться таковой.

Когда Мышкин сказал: «Это не суд, а простая комедия или нечто худшее, более отвратительное, позорное…», председатель закричал: «Уведите его!» Жандармский офицер бросился к Мышкину, но подсудимые Рабинович и Стопане загородили ему дорогу.

После недолгой схватки офицер оттолкнул их и одной рукой обхватил Мышкина, а другой пытался зажать ему рот. Однако Мышкин громко продолжал: «…более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества!»

На помощь офицеру бросились жандармы, началась свалка. Мышкина схватили и потащили из помещения. В это время Стопане громко закричал: «Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, негодяи, холопы!» Жандарм схватил его за грудь, толкнул в шею; другие подхватили его и поволокли. То же сделали и с Рабиновичем.

В зале поднялся невообразимый шум: крики негодования среди подсудимых и публики, истерика… Прокурор и секретарь суда растерялись и, стоя, наблюдали эту расправу. Главный судья с сенаторами ушел. Пристав от его имени закрыл заседание. Защитники возразили, что это они должны слышать от самого первоприсутствующего. Их пригласили в особую комнату, где председатель объявил заседание закрытым. Защитники требовали составления протокола об избиении подсудимых, но им было отказано. Прокурор Желиховский воскликнул: «Это чистая революция!»

Однако именно его злобное и клеветническое выступление оказалось, в сущности, провокационным. Даже на сенаторов, членов суда, выступление Мышкина произвело такое впечатление, что они вопреки закону не решились вызвать его на очередное заседание, где слушалось именно его дело. В январе 1878 года речь Мышкина была опубликована в эмигрантском журнале «Община» и неоднократно переиздавалась. Пародия на речь прокурора распространялась в рукописном виде.

Формальные итоги «процесса 193» таковы. Трое обвиняемых умерли в процессе суда. 13 человек присудили к каторге (от 5 до 10 лет), 23 – к различным срокам ссылки. 61 из отсидевших в предварительном заключении 3–4 года вменили в наказание этот срок, 90 были оправданы за недостатком улик. Одного оштрафовали, а двоих помиловали за предательские показания, обличающие их бывших товарищей.

…3 апреля 1878 года в Москве прошла демонстрация учащейся молодежи, закончившаяся жестоким побоищем. Началось с того, что студенты пошли за полицейскими каретами, где находились административно ссылаемые киевские народовольцы. Около Охотного Ряда на москвичей набросились мясники и лабазники из расположенных здесь лавок. Полиция не вмешивалась в драку, потому что сила была на стороне нападавших. Студенты были избиты, а демонстрация рассеяна.

На следующий день в газетах «Московские ведомости» и «Правительственный вестник» с удовлетворением отметили этот инцидент, толкуя его как «ответ русского простого народа» на оправдание четырьмя днями раньше Веры Засулич.

Конечно же, по меньшей мере странно выдавать столичных лавочников и мясников за простой русский народ, да и упоминание Засулич явно не к месту. Оказывается, этим людям пристав Тверской части заранее предложил помочь полиции усмирить студентов, якобы бунтующих против царя.

Наиболее активные участники демонстрации и некоторые мясники предстали перед мировым судьей. Студенты не отрицали своего присутствия на проводах товарищей, а один из мясников неожиданно заявил, что сожалеет о своем участии в драке, так как не знал, в чем было дело. После долгого разбирательства судья стал читать приговор. Почти все студенты были оправданы, лишь некоторые подверглись двум-трем дня ареста за нарушение тишины и спокойствия на улице.

Николай Морозов с тремя товарищами (все с револьверами в карманах) присутствовали как зрители в зале суда; на улице оставалась толпа студентов. Народовольцы собирались после оглашения приговора, который ожидался ими суровым, открыть стрельбу, учинить беспорядки. Теперь они спокойно разошлись по домам.

«И странная вещь! – вспоминал Михайлов. – Я сам не понимал возникших во мне новых чувств! Удаляясь вместе с другими и рассуждая логично, я приходил к выводу, что здесь произошла полная наша неудача в революционном смысле. Мягкий приговор мирового судьи разрушил для нас возможность сделать большую политическую демонстрацию, о которой пронеслись бы телеграммы во все концы России и за границу. Она, по моим тогдашним представлениям, сильно способствовала бы пробуждению окружающего общества от его гражданской спячки, а для царящего произвола была бы напоминанием о неизбежном конце. А между тем я внутренне весь ликовал. Как будто мы только что одержали большую победу!»

Как видим, этих «ужасных и кровожадных» террористов могли бы усмирить разумные действия властей. Однако то, что мог позволить себе мировой судья, царское правительство считало для себя проявлением слабости и уступок. Хотя когда сильный уступает в чем-то слабому, на стороне которого правда, это проявление благородства.

…Летом того же года в журнале «Община» появилось письмо следующего содержания:

«Товарищи по убеждениям! Процесс русской народно-революционной (социально-революционной) партии официально закончен, так называемый приговор в окончательной форме подписан, и официальной власти остается только отправить нас, осужденных на каторгу и в ссылку, по назначению. Уходя с поля битвы пленными, но честно исполнившими свой долг, по крайнему нашему разумению, уходя, быть может, навсегда, подобно Купреянову, мы считаем нашим правом и нашею обязанностью обратиться к вам, товарищи, с несколькими словами. Не придавая себе значения более того, какое мы имеем, мы будем говорить лишь в пределах той роли, какая наложена на нас извне. Официальная власть нашла для себя полезным сделать нас наглядным примером устрашения для людей одинакового с нами направления и, путем лицемерного различия “в мере наказания”, – быть может, средством развращения людей слабых, готовых руководиться в своем поведении не одним голосом совести, но и соображениями о личном благополучии. В силу этой невольной роли мы чувствуем себя обязанными заявить, что никакие “кары” и “снисхождения” не в состоянии изменить ни на йоту нашей приверженности к русской народно-революционной партии. Мы по-прежнему остаемся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины, так как в экономическом отношении она эксплуатирует трудовое начало в пользу хищного тунеядства и разврата, а в политическом – отдает труд, имущество, свободу, жизнь и честь каждого гражданина на произвол “личного усмотрения”. Мы завещаем нашим товарищам по убеждениям идти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той святой цели, из-за которой мы подверглись преследованиям и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха.

NВ. Это заявление посылается нами за подлинными нашими подписями в редакцию “Общины” с просьбой опубликовать его; оригинал же сохранить как доказательство верности и подлинности документа.

Петропавловская крепость. 25 мая 1878 года.

Войнаральский. – Ф. Волховской. – С. Жебунев. – Зарубаев. – Т. Квятковский. – Ковалик. – В. Костюрин. – А. Ливанов. – Ф. Лермонтов. – А. Лукашевич. – Макаревич Петр. – М. Муравский. – В. Осташкин. – Д. Рогачев. – М. Сажин. – Синегуб Сергей. – И. Союзов. – B. Стаховский. – Сергей Стопане. – Н. Чарушин. – И. Чернявский. – C. Чудновский. – Л. Шишко. – Е. Брешковская».

…Так было заявлено о рождении русской социально-революционной партии. Это стало ответом на государственный террор, обрушившийся на тех, кто вел всего лишь агитационную деятельность, не совершая террористических актов и даже их не планируя. Теперь этим людям и их сторонникам оставалось либо смириться, либо продолжить борьбу теми же насильственными средствами, которые применило против них царское правительство.

В письме прозвучало название партии – социально-революционная. Она еще только формировалась. А через четверть века партия социалистов-революционеров (эсеров) заявит о себе многочисленными политическими убийствами. За этот срок произойдет много событий, и революционный террор станет главным направлением деятельности другой тайной организации, хотя и с тем же названием.

Вышло так, что «бациллы общественного брожения» подействовали не на народ, а на царское правительство. Именно оно пришло в негодование и решило обострить ситуацию, подавить силой свободомыслие и стремление облегчить жизнь народа, помочь ему обрести землю и волю.

Глава 4. «Народная воля» и воля народа

Кто ты, Россия? Мираж? Наважденье?

Была ли ты? есть? или нет?

Омут… стремнина… головокруженье…

Бездна… безумие… бред…

Все неразумно, необычайно:

Взмахи побед и разрух…

Мысль замирает пред вещею тайной

И ужасается дух.

…………………..

Мы – зараженные совестью: в каждом

Стеньке – святой Серафим.

Отданный тем же похмельям и жаждам,

Тою же волей томим…

Максимилиан Волошин, 1919

Распад «Земли и воли»

Эта организация просуществовала сравнительно недолго. Она распалась надвое при естественном процессе возрастания в ней внутренних противоречий – по идейным соображениям.

Террористические акты требовали подготовки, времени, сил и средств. Для этого существовала специальная, тщательно законспирированная фракция «Земли и воли». В марте 1878 года она получила название «Исполнительный комитет социально-революционной партии». На его печати были изображены револьвер, нож и топор. Так с полной определенностью в графической форме определялись главное направление его деятельности и применяемые для этого средства.

В мае 1879 года при Исполнительном комитете была создана группа «Свобода или смерть». Это был, можно сказать, совершенно секретный отдел внутри тайной организации.

Значительная часть революционеров по-прежнему была ориентирована на продолжение пропаганды в народе. Причем не только среди крестьян, но и в среде рабочих. В конце 1876 года возникла «рабочая группа», куда вошли, в частности, Г. Плеханов, А. Квятковский, А. Пресняков, Н. Тютчев.

С каждым годом становилось все очевиднее, что участники «Земли и воли» имеют лишь общую, достаточно туманную и отдаленную цель: свержение существующей власти и установление народовластия. Серьезные расхождения начинались при обсуждении средств и методов для ее достижения. Как добиваться свержения самодержавия? По-прежнему пытаться поднимать на борьбу народные массы? Или сразиться с государством своими силами? В первом случае следовало делать ставку на пропаганду и агитацию, во втором – на террор.

15 июня 1879 года в Липецке собрались землевольцы А. Баранников, А. Квятковский, А. Михайлов, Н. Морозов, М. Ошанина, Л. Тихомиров, М. Фроленко, а также близкие им по взглядам С. Ширяев, Г. Гольденберг, А. Желябов и Н. Колодкевич. После дискуссии решили народническую программу дополнить: помимо пропаганды, предполагались политическая борьба, заговор для насильственного захвата власти, террор. Кроме того, допускалась возможность на первое время конституционной монархии.

Три дня спустя на расширенный конспиративный съезд в Воронеже прибыли 19 человек (из них 4 женщины) из разных городов России. Собрание проводилось в пригородной роще под видом молодежного пикника. Но обсуждались вопросы весьма пикантные – вплоть до цареубийства. Одни выступили за продолжение пропаганды и агитации в народе, считая, что он еще «не созрел» для сознательных революционных выступлений. Эту позицию отстаивал Плеханов. Другие во главе с Морозовым стояли за террор. Вот как вспоминал он об этом.

«Плеханов, поднявшись со своего места и прислонившись к стволу большого дерева, сказал:

– Я прежде всего прошу Морозова прочесть свою статью в “Листке „Земли и воли” по поводу политических убийств.

Уже давно готовый к этому, я вынул из кармана соответствующий номер “Листка” и твердым по внешности голосом прочел свою статью, хотя и очень волновался внутренне.

– Вы слышали, господа, – сказал Плеханов. – Это ли наша программа?

Наступило тяжелое молчание, продолжавшееся с полминуты. Но вдруг оно было прервано возгласом Фроленко, что именно так и нужно писать передовые статьи в революционных органах.

Плеханов побледнел, как полотно, и сказал взволнованным голосом:

– Неужели, господа, вы все так думаете?

…Все, за исключением четырех человек, согласились, что так и должно быть и что в моих статьях нет никаких противоречий со старой программой общества…

Плеханов некоторое время стоял молча…

– В таком случае, господа, – сказал он наконец глухим, печальным, не своим голосом, – здесь мне больше нечего делать. Прощайте!

Он медленно повернулся и начал удаляться в глубину леса…

– Господа! Нужно его возвратить! – воскликнула Вера Фигнер.

– Нет, – ответил Александр Михайлов, – как это ни тяжело, но мы не должны возвращать его».

По признанию Плеханова, он хотел своим поступком воздействовать на сторонников политического террора. Однако он остался в меньшинстве. Разногласия оказались непреодолимыми. Попытки сохранить единство были безрезультатны. В результате 15 августа того же года на основе «Земли и воли» возникли две новые революционные тайные организации: «Черный передел» (имелся в виду передел земли между теми, кто на ней трудится) и «Народная воля» (к ней примкнули большинство народовольцев).

«Черный передел»

Идеолог этого направления Г. Плеханов подчеркивал: прежде всего требуется развенчать в народе царскую власть, которой многие продолжают доверять, уповая на нее свои надежды на лучшее будущее. Надо вести пропаганду и агитацию для подготовки революционных выступлений масс. «Толкая народ в активную борьбу с государством, – писал он, – воспитывая в нем самостоятельность и активность, организуя его для борьбы, пользуясь каждым мелким случаем для возбуждения народного недовольства… социально-революционная партия должна довести народ от пассивного ожидания “черного передела”, долженствующего совершиться сверху, до активных требований „земли и воли”, предъявляемых снизу».

Фракция «Черного передела» сохранила в главных чертах программу «Земли и воли». Она предполагала в первую очередь непосредственную деятельность в народе и организацию его для экономической борьбы против буржуазии. Подчеркивалось влияние централизованной государственной власти на строй народной жизни во всей нашей истории. В прежние времена самодержавная власть разрушила федеративные начала политического строя древней России. Народ, искони обращенный в податное сословие, она сначала прикрепила к земле, а потом отдала в личное рабство. Создала дворянство как служилый, а потом и как свободный от тягостей государственной службы поместный класс. Когда этот класс обнищал и захудал, а знатнейшие боярские роды к началу XVIII столетия обеднели и вымерли, то «всемилостивейшими» колоссальными раздачами государственных земель и казенных крестьян самодержавие положило начало социальному слою крупных, знатных и богатых собственников.

Освободив в 1861 году крестьян от личного рабства, государство взяло на себя роль главнейшего эксплуататора свободного труда. Крестьянам выделили скромные земельные наделы. Но несоразмерные платежи и непомерные налоги (до 40–50 рублей на взрослого работника) поглощали подчас весь валовой доход труженика, а во многих местах превышали доходность земли вдвое.

Создав громадный государственный бюджет, 80–90 % которого создают низшие классы, власть употребляла его почти всецело на поддержание внешнего могущества государства, на содержание армии, флота и на уплату государственных долгов, сделанных для тех же целей. Лишь жалкие крохи бюджета направлялись на народное образование, медицинское обслуживание.

Царил принцип: народ существует для государства, а не государство для народа. Одновременно существовали как государственная, так и частная эксплуатация народа. Правительство поддерживало не народ, а частных предпринимателей, крупных промышленников, купцов.

По свидетельству экономистов, за двадцатилетие со времени освобождения крестьян не было предпринято ни одной меры к улучшению экономического быта народа. Финансовая политика и экономические меры правительства – субсидии, гарантии и тарифы были направлены на создание и поддержку частного капитала. Россия пошла по примеру Запада, где правительства служили орудием и выразителем воли имущественных классов, уже достигших господства.

Таким образом, в государстве участники «Черного передела» видели крупнейшего собственника и главнейшего хищника народного труда, поддерживающего других, более мелких. Экономический гнет дополняло политическое бесправие народа. Более 10 миллионов сектантов и раскольников страдали от отсутствия свободы вероисповедания; фискальные и полицейские меры лишали свободы передвижения. Не было возможности заявлять правительству о своих нуждах и потребностях, так как не существовало права петиций. Вся жизнь народа была подчинена необузданному произволу администрации.

Не лучше, говорили народовольцы, политическое состояние и других слоев общества: земство превращено в сборщика податей. Оно не может входить с представлениями о нуждах населения; умышленно держится в разобщении. Его голос остается не услышанным по многим существенным проблемам, например, по вопросу о введении подоходного налога. Земские выборы и собрания поставлены в зависимость от административной власти.

Единственным способом воздействия на правительство оставались литература и пресса. Но и они находились в состоянии полной подавленности. Даже в тех узких рамках, которые были предоставлены печатному слову, оно оставалось гласом вопиющего в пустыне – средством воспитания в известном направлении читателей, но не способом непосредственного проведения идей в жизнь.

Проект программы «Черного передела», помимо пропаганды в народе, не исключал и более решительных действий. В частности, предполагалась организация «боевых сил среди крестьянства и городских рабочих для ведения постоянной революционной борьбы». Определялись цели этой борьбы: переход земель, фабрик, заводов и т. п. в собственность крестьян и рабочих; полное освобождение личности и общества от государственного гнета и административного произвола.

Последний пункт устава не отвергал терроризма, предполагал использовать его в ограниченных масштабах, не придавая ему «главнейшего значения в ряду многих средств в борьбе с правительством и богатыми классами».

Эта краткая и уклончивая оговорка стала, по сути дела, камнем преткновения в дискуссии о единстве «Земли и воли».

Манифест тайного братства «Черный передел» призывал крестьян собирать сходы и посылать ходоков в столицу с требованиями поделить все угодья и леса между всеми поровну, без выкупов и срочных платежей, уменьшить всякие подати и повинности, разрешить свободный, беспошлинный промысел (соляной, рыбный, горный) и т. д.

До тех пор пока царь не выполнит этих требований, предлагалось не признавать его государем, отказываться от присяги, не платить податей, не давать рекрутов, не пускать к себе никакого начальства.

И без таких призывов крестьяне уже стали посылать ходоков к царю. Только вот результаты их обращений были самые плачевные. А вот призывы чернопередельцев к выступлениям против существующей власти могли найти отклик у немногих крестьян. Как им бунтовать, когда приходится заботиться о семье, работать из последних сил? Да и что сделаешь против полиции, казаков, а то и регулярных войск?

На мой взгляд, распад «Земли и воли» определялся лишь во вторую очередь идейными разногласиями в оценке значения терроризма. Главным было подспудное осознание многими революционерами невозможности народного восстания в ближайшие годы, а то и при их жизни. Наиболее нетерпеливые едва ли не с отчаяния решили сделать ставку на политические убийства.

Было бы совершенно неверно полагать, будто эти люди были одержимыми бесами разрушения, гордыни, злобы, зависти. Напротив, большинство из них были благородны и самоотверженны. Они готовы были отдать за волю и землю для народа свою жизнь. И не на словах, а на деле, доказывая это своей деятельностью и героической смертью.

Но прошло уже полтора десятилетия, а результаты их борьбы все еще не производили никаких серьезных изменений в общественной жизни. Что делать теперь? Выбор у них был невелик. Прекратить борьбу, когда ей отданы лучшие годы жизни и принесено столько жертв во имя идеалов народничества? Нет, это стало бы утратой смысла жизни и духовным самоубийством.

Другой выход – продолжение революционной пропаганды в расчете на постепенное изменение народного мнения: вместо надежд на царские милости должны появиться чувство собственного достоинства и своей силы, желание отказаться от раболепия перед господами и требование народовластия. Так полагали сторонники братства «Черный передел».

У тех, кто полностью разочаровался в деятельности народников, оставалась надежда на обострение противоречий в обществе, активизацию борьбы с власть имущими для того, чтобы усилить «брожение умов», ускорить слишком вяло текущие социальные конфликты, резкими ударами расшатать устои государственной власти. На это рассчитывали сторонники «Народной воли».

История этой второй организации дается далее главным образом по воспоминаниям ее активной участницы, а с июня 1882-го – по 10 февраля следующего года и руководительницы – Веры Фигнер.

«Народная воля»

Стремление к жестокой борьбе с государством под лозунгом «Свобода или смерть!» во многом определялось разочарованием «хождения в народ. Ведь поначалу учащаяся молодежь вела мирную пропаганду. Ответом на это явились массовые аресты, ссылки, каторга и центральные тюрьмы. Возмущенные насилием, они покарали нескольких слуг правительства. Оно ответило введением генерал-губернаторства и расправами. С середины 1878-го по 1879 год Россия увидела 18 смертных казней над политическими преступниками. Государственная машина проявила себя настоящим Молохом, которому приносятся в жертву и экономическое благосостояние народных масс, и права человека и гражданина.

Этому владыке русской жизни – государственной власти, опирающейся на несметное войско и всевластную администрацию, – объявила войну революционная партия «Народная воля». Она назвала правительство в его современной организации, главнейшим врагом народа во всех сферах его жизни. У этого тезиса было следствие: перенос центра тяжести революционной деятельности из деревни в город. Политическая борьба предполагала теперь не подготовку восстания в народе, а заговор против верховной власти с целью захвата ее в свои руки и передачи народу. Для этого требовалась строжайшая централизация революционных сил как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом.

Все это вносило настоящий переворот в революционную деятельность. Были пересмотрены прежние взгляды, поколеблены традиции организации и подрывалась та рутина, которая уже успела установиться за истекшее десятилетие. Чтобы сломить оппозицию и дать новым взглядам окончательное преобладание в революционной среде, потребовались полтора года неутомимой пропаганды и целый ряд ярких террористических акций. По словам Веры Фигнер, в их среде «единодушный взрыв рукоплесканий приветствовал 1 марта 1881 года» (убийство царя).

После того как произошел раскол «Земли и воли», сторонники террористических мер провели на явочной квартире в Петербурге заседание. Они обсудили и приняли программу Исполнительного комитета партии «Народная воля», которую позже опубликовали.

Первоначально Николай Морозов предложил вариант, принятый ранее, но он не удовлетворил присутствующих. Льву Тихомирову было поручено написать новую программу. Его вариант был принят без серьезного обсуждения. Как окончательно выяснилось, собрались единомышленники.

В самом начале вызвало сомнение определение: «Мы – народники-социалисты». Допустимо ли им называть себя народниками, как прежде, когда они были членами «Земли и воли», переставшей существовать? Не вызовет ли это смешения понятий? Не будет ли слишком отдавать стариной, затемняя смысл нового направления, которое они хотели закрепить окончательно?

– В таком случае, употребим название «социал-демократы», – предложил Желябов. И уточнил: – При передаче на русский язык этот термин нельзя перевести иначе как социалисты-народники.

Большинство высказались решительно против. Они полагали, что название «социал-демократы», выбранное германской социалистической партией рабочих, в русской программе, принципиально отличающейся от немецкой, совершенно недопустимо. Были и решительные защитники старого определения. Оно подчеркивало преемственность, напоминало о революционном прошлом.

Имело смысл подчеркнуть, что данная партия не исключительно политическая; политическая свобода для нее не цель, а средство пробиться к народной массе, открыть широкий путь для ее развития. Сочетание слов «социалисты-народники» указывало на то, что они преследуют не отвлеченные конечные цели социалистического учения, а прежде всего народные потребности и нужды.

Ближайшей целью в области экономики считалась передача земли в руки крестьянской общины. В области политической предполагалась замена самодержавия одного лица – царя – самодержавием всего народа. Свободно выраженная народная воля должна быть высшим и единственным регулятором всей общественной жизни…

Заслуживает внимания один пункт программы народовольцев. Там сказано: «Цель оправдывает средства».

В такой слишком общей форме этот принцип полностью отвечает «Катехизису революционера» Нечаева. Следовало бы все-таки ограничивать средства достижения пусть даже самой замечательной цели. Ради нее, конечно же, каждый волен рисковать своей свободой и жизнью, отдавать все свои силы и личные средства борьбе. Но ведь бывают средства, которые способны очернить самые светлые идеалы!

Странно, что об этом не подумали авторы данной программы. Впрочем, они, возможно, нарочно оставили такой чрезмерно обобщенный тезис. Ведь знали: придется совершать убийства, причем не только тех, кого сами приговорили к казни, но и случайных прохожих, ни в чем не повинных людей. Да и приговоры, которые они самовольно выносили именем народа, в действительности таковыми не являлись.

В первых строках программы «Народной воли» утверждалось социалистическое и народническое начало. Но в политической части, говорившей о низвержении самодержавия и водворении народовластия, которое мыслилось в форме народного представительства, прозвучало нечто новое: утверждение необходимости государственного переворота, подготовленного заговором, и образования Временного правительства.

Надо отметить: в этой программе не говорится о захвате власти партией, а лишь о создании Временного правительства. Оно призвано быть промежуточным звеном на период между низвержением царизма и водворением на его место народного правления.

Пункт о захвате власти появился в записке «Подготовительная работа партии», документе более позднего происхождения. Некоторые народовольцы были недовольны такой формулировкой, не желая признавать себя якобинцами. Никогда прежде у них не было речи о навязывании большинству воли меньшинства и внедрении с помощи декретов социалистических и политических революционных преобразований.

При чем же, в таком случае, название «Народная воля», взятое как девиз и знамя партии? Допустимо ли навязывать народу свое мнение?

Вопрос о Временном правительстве был, скорее, теоретическим, без мысли, что удастся когда-то увидеть его, а тем более – войти в него. О нем написали для придания стройности программе, в расчете на перспективу, когда революционная партия разрастется до значительных размеров. Было ясно, что если кому-то из народовольцев удастся дожить до победоносной революции, то, скорее всего, жар загребут их руками либералы: земские и городские деятели, адвокаты, профессора и литераторы, как было во Франции XIX века. (Это подтвердила Февральская революция 1917 года.)

Как далеки они были от якобинизма, показывает письмо Исполнительного комитета к Александру III после 1 марта 1881 года. Выставляя требование созыва Учредительного собрания, Комитет обещал подчиниться воле народа, выраженной его представителями. В том случае, если бы народное представительство не оправдало надежд революционной партии, она обратилась бы не к насилию над ним, не к террору, а к пропаганде своих идей в народе, оказавшемся не на высоте положения.

Немногие из руководства «Народной воли» имели якобинские убеждения. Например, Мария Николаевна Ошанина, урожденная Оловенникова. Она принадлежала к семье богатых помещиков Орловской губернии, воспитывалась в Орле. Там же получила и революционное «крещение». Ее учителем в этом отношении был П.Г. Заичневский (1842–1896) – революционер-«шестидесятник». В мае 1862 года он написал прокламацию «Молодая Россия», призывая осуществить государственный переворот и создать «социальную и демократическую республику Русскую», установив диктатуру революционной партии. Он побывал за это в Сибири, а в Орле жил под надзором полиции. В течение ряда лет он был магнитом, привлекавшим учащуюся молодежь (его вновь сослали в Сибирь в 1889 году).

Нередко считается, будто радикальное якобинское влияние пришло в Россию из-за границы, где, в частности, издавался проповедующий такие идеи «Набат». Когда террористы начали вооруженную борьбу с самодержавием, этот орган горячо приветствовал такие выступления и приписывал своему влиянию поворот революционеров к политической борьбе. Однако, по свидетельству Веры Фигнер, «Набат» имел очень малые связи в России; распространение его было ничтожно. За все время после ее возвращения в декабре 1875 года из Цюриха в Россию она ни разу ни у кого не видала ни одного номера этого издания и никогда, вплоть до ареста в 1883 году не слышала ни в одном из крупных городских центров России разговоров о нем.

Другое дело, что были отдельные народовольцы якобинского толка. Фигнер знала их: «Заичневский – в Орле; бывшая цюрихская студентка Южакова – в Одессе, совершенно затушеванная, однако, окружавшей ее компанией южан (Ковальский и др.). Был, правда, и процесс, считавшийся процессом якобинцев, в Курске. Судили Лаврениуса, Тимофеева, Спицына и Лебедева. Но из них только Тимофеев был якобинцем, как он пишет в своих воспоминаниях. Ни один транспорт „Набата” не проскальзывал благополучно в Россию».

Ни «Земля и воля», ни «Народная воля» с набатчиками-эмигрантами не завязывали и не стремились завязать никаких отношений. Арон Зунделевич, бывший чайковец, а затем землеволец, бывал за границей, в Германии, и там воспринял идеи в духе немецкой социал-демократической рабочей партии. Он был умным, очень деятельным и добывал различные технические средства, необходимые для партии. Но, зная условия русской жизни, он понимал: в сплошь крестьянской стране нет реальных возможностей создать сильную рабочую, пролетарскую партию наподобие той, какая существовала в промышленной Германии. Надо было бороться с самодержавием, и была группа, объявившая ему беспощадную войну. Так, вопреки своему социал-демократизму в европейском духе Зунделевич стал в ряды «Народной воли».

Всех захватывали стремление к активной борьбе и чувство возмущения против пассивного состояния, в котором находились и народ, и общество, и до тех пор еще мирные социалисты.

От пропаганды – к террору

Когда организация «Народная воля» и ее программа только еще создавались, взгляды и настроения большинства сторонников этого направления были народническими. Многие из них недавно жили среди крестьян в деревне и несколько лет придерживались именно такой идеологии.

Отрешиться от прошлого было трудно. Хотя чаще всего не по своей доброй воле они переехали в город, а были вынуждены к этому полицейским надзором, сводившим на нет все их усилия, в душе они испытывали, как признавалась Вера Фигнер, тайный стыд. Казалось, что, отказываясь от традиций прошлого, изменяешь интересам народа, истинное освобождение которого находится в области экономической.

Вероятнее всего, народники убедились, что для большинства сельского населения они нужны как фельдшеры, врачи, школьные учителя, но вовсе не как пропагандисты революции. Кстати сказать, в этом довелось убедиться и Петру Кропоткину, когда он проводил занятия с петербургскими рабочими.

По мере того как расширялась и ужесточалась террористическая деятельность, замышлялись и выполнялись все более грандиозные акции, прежняя деятельность в народе в глазах народовольцев тускнела, интерес к ней слабел и проблемы крестьянства отходили на дальний план. Та часть программы «Народной воли», где говорилось о деятельности в деревне, постепенно приобретала чисто теоретический, словесный характер. Это обусловливалось объективными обстоятельствами: в период образования «Народной воли» приток свежих сил в глухую провинцию уже полностью иссяк.

Плеханов и Попов настаивали на сохранении старой программы и боролись против перехода к терроризму. Это они называли опасным увлечением, потому что боевые акты отвлекают молодежь от стремления жить и работать в деревне, в гуще народа.

«Они не были правы, – утверждала Фигнер, – не террор отвлекал молодежь от деятельности в народе, а отсутствие результатов, как свидетельствовали те, кто этой деятельностью занимался; им нечем было похвалиться перед колеблющимися, нечем увлечь тех, кто хотел блага народа и ставил себе вопрос: как помочь ему, как и куда направить свою энергию, свои духовные силы? Все рассказы лиц, живущих в деревне, говорили одно: даже легальная культурная работа там невозможна; каждый деятель в деревне – в тисках урядника, волостного писаря, станового и исправника, и нет ему места в поле зрения этой вездесущей полиции. Понятно, что постоянное вынужденное бегство каждого, кто хотел приблизиться к мужику, не могло поощрять попыток повторять такие опыты.

Я, жившая в провинции в 1877–1879 гг. и отлично знающая положение дел в Самарской, Саратовской, Тамбовской и Воронежской губерниях, могу удостоверить без всякой натяжки, что тяга к „хождению в народ”, которая и в начале семидесятых годов была очень кратковременной и практически для отдельных лиц продолжалась недели, много-много месяц-два, к концу 1875 года остановилась и ограничивалась лишь повторением попыток со стороны тех, кто счастливо ускользнул от происшедших разгромов…

Я прожила в Петровском уезде 10 месяцев, мои ближайшие товарищи в Вольском уезде немного более, и утверждаю, что к нам за все время не присоединился ни один человек, хотя устроиться на местах при уже заведенных связях было чрезвычайно легко. Можно было прийти в отчаяние от революционного одиночества, в котором мы жили. Можно удивляться, как мы, живые, энергичные люди, так долго терпели это положение: только глубокая вера в народ, чаяние, что он и без усилий интеллигенции проснется, поддерживали нас. “Земля и воля” послала на Поволжье только свой отряд, но влияния на стремление молодежи, в смысле „хождения в народ”, не имела. Лично я, живя в 1877 году в Петербурге, тщетно искала людей, которых можно было бы привлечь к деятельности в провинции».

Уже тогда стало ясно: народники выглядят в народе белыми воронами. Так, живший в 1878 году среди крестьян Саратовской губернии А.И. Иванчин-Писарев, работавший волостным писарем, вспоминал, что его поведение приводило в недоумение местную власть. Что ж это за писарь? Не пьянствует, преподношений не требует, составляет бумаги грамотно… Нет, это сомнительная личность!

Только на первый, наивный взгляд молодых энтузиастов хождение в народ – занятие не только благородное, но и чрезвычайно полезное для революционного дела и увлекательное. Реальность оказалась совсем иной, чем они предполагали.

Началось увлечение активной борьбой. Сторонники политического террора верно подметили, от чего сильнее забьются молодые сердца, какой необходим импульс для того, чтобы революционное движение расширилось и пробежало огоньком по всей России. Они создали пропаганду действием, сообщили импульс, указали конкретную цель и путь к достижению ее. Они воодушевляли примером, выводили из неподвижности и увлекали на бой, на подвиг смелый и отважный.

Как свидетельствует Вера Фигнер: «Программа (имеется в виду программа Исполнительного комитета «Народной воли») была прочтена, без лишних слов обсуждена и утверждена – с ней покончили быстро, и мы перешли к плану организации партии и к уставу Исполнительного комитета. Это название мы взяли у липецких товарищей, составлявших главное ядро нашей инициативной группы, которая должна была явиться самочинным центром – будущим руководителем и вершителем партии, замышляемой нами.

Сообразно требованиям напряженной борьбы с могущественным противником, план организации партии “Народная воля” был построен строго централистически и во всероссийском масштабе. Сеть тайных обществ – народовольческих групп, – из которых одни могли преследовать общереволюционные задачи в определенном районе, другие – задаваться специальными целями, выбрав себе ту или иную отрасль революционной работы, должна была иметь один общий для всех центр – Исполнительный комитет, через который устанавливались общее единство и связь».

Точных данных о количестве народовольцев не существует, да и не может быть: во-первых, число их было непостоянным, а во-вторых, помимо активистов, существовало значительное количество помогающих или сочувствующих им. Советский историк С.С. Волк в исследовании «Народная воля» отметил 67 городов России, где существовало 80–90 ячеек этой организации. Кроме того, было около 200 кружков народовольческого направления. Но все это – обобщенные показатели за четыре года. На каждый определенный момент число их было значительно меньше.

Сами народовольцы предполагали, что перед 1 марта 1881 года по всей стране их было примерно 500, не считая 3–5 тысяч рабочих и учащихся, охваченных их пропагандой. Однако опытных подпольщиков было всего лишь несколько десятков человек. Им противостояли десятки тысяч профессиональных сыщиков, полицейских, жандармов, не считая огромной армии дворников, в обязанность которых входило наблюдение за подозрительными жильцами и их знакомыми.

Местные группы народовольцев должны были безоговорочно подчиняться Центру и по первому требованию отдавать в его распоряжение свои силы и средства. В ведении Центра находились все общепартийные функции и общероссийские дела. В момент восстания он призван был распоряжаться всеми наличными силами партии и направлять их для революционного выступления. До того времени главное внимание направлялось на организацию заговора, обеспечивающую возможность переворота с целью передачи власти в руки народа. Таким было главное направление партии.

«Тем более странно было название террористической, – писала Фигнер, – которое она получила впоследствии; ее окрестили этим именем по одному бросавшемуся в глаза признаку – по внешнему обнаружению ее деятельности. Террор никогда сам по себе не был целью партии. Он был средством обороны, самозащиты, считался могучим орудием агитации и употреблялся лишь постольку, поскольку имелось в виду достижение целей организационных. Цареубийство входило в этот отдел как частность. Осенью 1879 г. оно было необходимостью, вопросом текущего дня, что и дало повод некоторым, в том числе Гольденбергу, потом изменившему нам, принять цареубийство и террористическую деятельность за самый существенный пункт всей программы».

Нет никаких оснований сомневаться в искренности Фигнер. Однако приходится помнить, что субъективное мнение членов Исполнительного комитета может не соответствовать объективному положению дел. Уже одна только подготовка и осуществление покушений на царя требовали таких усилий, что все остальное отступило на дальний план.

Сказывался принцип, которому они неуклонно следовали: цель оправдывает средства. И вне их желания такое, казалось бы, средство для дезорганизации общества, как цареубийство, превращалось в цель. Так политический террор объективно стал основой деятельности «Народной воли», не столько средством, сколько целью.

По словам Фигнер, цареубийство они задумали единственно ради прекращения дальнейшего развития реакции, мешающей организационной работе, стремясь как можно скорее перейти к ней. Было решено предпринять в четырех местах покушение на жизнь Александра II. Наряду с этим члены Исполнительного комитета вели деятельную пропаганду, как среди рабочих, так и среди интеллигенции. Желябов вел ее в Харькове, Колодкевич и Фигнер – в Одессе, Александр Михайлов – в Москве, а Квятковский, Корба и другие – в Петербурге. Деятельность пропагаторская и организационная, как она свидетельствовала, всегда шли рядом с работой разрушительной, она была менее заметна, но тем не менее должна была принести свои плоды.

Однако нетрудно догадаться, что пропаганда была не более чем попутной деятельностью. Когда ее ведут несколько десятков человек среди миллионов, да еще всего лишь несколько месяцев или два-три года, об ее эффективности не может быть и речи. Другое дело, когда эти же активисты осуществляют политический террор. Они могут совершить акции, слух о которых пройдет по всей стране и отзовется за рубежом.

«Народная воля» призвана была – в теории – сплачивать недовольные элементы общества в заговор против правительства; признавалось значение поддержки, которую может оказать ей в момент низвержения его восстание крестьянских масс. Поэтому (опять же, в теории) отводилось надлежащее место деятельности в народе. Но в действительности ничего подобного организовать не удалось. Это были формальные отговорки, отчасти даже самообман. Ведь почти все члены Исполнительного комитета уже пробовали работать в народе и убедились, что результаты оказались самыми скромными, если не сказать – плачевными.

Устав Исполнительного комитета был написан теми, кто созывал Липецкий съезд. Уже сами требования устава свидетельствовали о том, что речь идет о чрезвычайно засекреченной группе не агитаторов, а террористов. Каждый член Комитета был обязан: 1) отдать все духовные силы свои на дело революции, забыть ради него все родственные узы и личные симпатии, любовь и дружбу; 2) если потребуется, отдать и свою жизнь, не считаясь ни с чем и не щадя никого и ничего; 3) не иметь частной собственности, ничего своего, что не было бы вместе с тем и собственностью данной организации; 4) отдавать всего себя тайному обществу, отказаться от индивидуальной воли, подчиняя ее воле большинства, выраженной в постановлениях этого общества; 5) сохранять полную тайну относительно всех дел, состава, планов и предположений организации; 6) ни в сношениях частного и общественного характера, ни в официальных актах и заявлениях не называть себя членами Исполнительного комитета, а только агентами его; 7) в случае выхода из общества нерушимо хранить молчание обо всем, что составляло деятельность его и протекало на глазах и при участии выходящего.

Эти требования, считала Фигнер, не представлялись чрезмерными для тех, кто был одушевлен революционным чувством, которое не знает ни преград, ни препятствий и идет прямо, не озираясь ни назад, ни направо, ни налево. Если бы эти требования были меньше и не затрагивали так глубоко личности человека, они оставляли бы неудовлетворенность; своею строгостью и высотой они приподнимали личность и уводили ее от всякой обыденности; человек живее чувствовал, что в нем живет и должен жить идеал.

Вполне соглашаясь с таким суждением, хотелось бы уточнить: какой идеал имеется в виду? По-видимому, все тот же – земля и воля для народа, осуществление народовластия. Но до этого идеала было чрезвычайно далеко. Он мог только вдохновлять молодежь на подвиги… Какие? Очевидно – политические убийства.

Устав Исполнительного комитета «Народной воли» ясно указывает на то, что его создатели изначально предполагали террор как основную, главную, едва ли не единственную цель тайного общества. И это стало очевидно уже в первые месяцы его деятельности.

Покушения на железной дороге

Охота на царя продолжалась. Теперь ее организовал Исполнительный комитет «Народной воли». Это был тщательно законспирированный центр целой сети тайных групп. Он призван был в момент восстания (которое считалось неизбежным) координировать действия всей этой сети для победы революции по всей стране.

Как писала Вера Фигнер, партия не ставила своей целью террор сам по себе. Однако создается впечатление, что в действительности такое объяснение выдавало желаемое за действительность.

Возможно, так большинство этих наиболее решительно настроенных людей скрывали от самих себя правду: нет никакой надежды на то, что в ближайшие годы или даже десятилетия в России свершится революционный переворот. О том, насколько иллюзорными были надежды на восстание русского народа, можно судить по интересным и бесхитростным воспоминаниям одного из рядовых народников – А.О. Лукашевича, о которых речь впереди.

Исполнительный комитет «Народной воли» да и почти все члены тайной организации были молоды, полны революционного энтузиазма по западным образцам (заимствованным из книг). Они не собирались ждать народных выступлений, которых могли и не дождаться, пытаясь искусственно создать революционную ситуацию.

Цареубийство они рассматривали как нечто судьбоносное, едва ли не мистическое, придающее особую напряженность своей деятельности, едва ли не смысл своей жизни. В императоре Александре II они видели не человека, убить которого – тяжкое преступление. Они представляли его как символ, как олицетворение всей системы самодержавия. В таком отношении к человеку, причем не преступнику, можно усмотреть проявление самовнушения.

В психологии, как мы уже говорили, это называется установкой. Когда она укореняется в сознании, переходя на более глубокий эмоциональный уровень (подсознание), то начинает определять поведение и подчинять своей воле рассудок. Теперь уже все доводы рассудка работают на установку, нацелены на ее реализацию. В этом отношении у людей определенного эмоционального и умственного склада само по себе участие в тайном обществе при постоянной опасности ареста и казни содействовало закреплению установки.

Вызывает удивление поспешность, с которой были организованы покушения на царя. Казалось бы, зачем торопиться? Не лучше ли спокойно выжидать удобного момента, выжидать не месяцы, а годы, пока будет созревать революционная ситуация и народные массы возрадуются цареубийству и поднимут всероссийский бунт?

Мне кажется, спешные покушения организовывались из чувства бессилия, отсутствия реальной перспективы для революции. Сознательно или интуитивно народовольцы более всего опасались не ужесточения режима самодержавия, усиления полицейского террора, а, напротив, продолжения либеральных реформ, ибо в таком случае революционная ситуация сошла бы на нет. А они мечтали о революции. Такой была их наиболее сильная установка. Ради нее они шли на преступление, оправдывая его «высшей целью».

Подготавливая взрыв в Зимнем дворце, рассудительный Степан Халтурин хотел использовать как можно больше динамита, чтобы покушение удалось. Эмоциональный Андрей Желябов возразил: в таком случае погибнут слишком много невинных людей. И услышал в ответ:

– Человек пятьдесят перебьешь, без сомнения. Так уж лучше класть побольше динамиту, чтобы хоть люди недаром пропадали, чтобы наверное свалить и самого и не устраивать нового покушения!

Кибальчич Н.И.

То, что был принят вариант Желябова, вряд ли можно считать торжеством гуманизма. В любом случае счет погубленным жизням шел на десятки, но это не останавливало террористов. Они оба – очень разные по характеру и складу ума – вели себя, можно сказать, как психически больные с маниакальной установкой – убить царя во что бы то ни стало, каких бы невинных жертв это ни стоило.

Теперь мы знаем, что разработаны специальные психотехнологии, превращающие нормальных людей в жестоких террористов. Но в те времена ничего такого не было. Все совершалось стихийно.

Как это ни дико может звучать, но «охота на царя» стала для террористов-народников, помимо всего прочего, захватывающей авантюрой, смертельно опасным приключением. Было создано четыре группы, каждая из которых независимо от других готовила совершить убийство Александра II. Три из них готовили покушения по пути возвращения царя из Крыма в столицу (под Одессой, Харьковом и Москвой), четвертая – в Зимнем дворце.

О том, насколько самоотверженными были террористы, можно судить по поведению Веры Фигнер. Она могла бы в Петербурге оставаться руководителем, но предпочла отправиться в Одессу, чтобы стать еще и исполнителем акции. Как она признавалась: «Для меня была невыносима мысль, что я буду нести только нравственную ответственность, но не участвовать материально в акте, за который закон угрожает товарищам самыми тяжелыми карами».

Ее упрекнули в том, что она ищет «личного удовлетворения» (вот ведь как!), а не предоставляет организации право распоряжаться ее жизнью. Но просьбу все-таки удовлетворили. В начале сентября 1879 года она приехала с грузом динамита в Одессу. Здесь ее встретил Н.И. Кибальчич. Они сняли квартиру на Екатерининской улице под именем супругов Иваницких.

«Вскоре приехали Колодкевич и Фроленко, а позднее Лебедева, – вспоминала Фигнер, – наша квартира была местом общих встреч и свиданий; на ней происходили все совещания, хранился динамит, сушился пироксилин, приготовлялись запалы, совершались пробы индукционных аппаратов – словом, совершались все работы под руководством Кибальчича…».

Мероприятие было непростым. Пришлось ей добиваться того, чтобы «верный человек» занял место железнодорожного сторожа на одном из участков дороги. Как дворянка, она смогла добиться этого, представив дело так, что ходатайствует за своего дворника, жена которого страдает туберкулезом и нуждается в здоровой обстановке вне города. Когда в будку сторожа доставили динамит и стали готовиться заложить заряд под рельсы, выяснилось, что царский поезд пройдет через Харьков.

Там взрыв готовили А. Желябов, И. Окладский и А. Якимова. Под железнодорожное полотно заложили мину, а провода протянули далеко в поле, где и залегли террористы. Поезд прошел, но взрыва не последовало. По одной из версий, Желябов неправильно соединил электроды, по другой – провода были повреждены после закладки по какой-то случайности.

Оставался третий пункт покушения – под Москвой. В доме, который сняла Софья Перовская, расположенном возле железной дороги, находился «командный пункт». Как происходили события, дал письменные показания участник покушения А.Д. Михайлов:

«Наступил критический день 19 ноября. Время прибытия двух царских поездов в Москву было назначено 10 и 11 часов вечера. Не было тайной для многих москвичей, что царь прибудет в 10 ч. Это подтверждали и другие, более веские данные, заставлявшие обратить взоры на первый поезд. Но царский поезд промчался в начале десятого и был принят за пробный, иногда следующий впереди царского. Второй поезд, шедший в 10 часов с небольшим, совпал со временем, назначенным для царского, и пострадал».

В поезде, потерпевшем аварию, находилась придворная прислуга. «Это была неудача, – писала Вера Фигнер, – но факт сам по себе произвел громадное впечатление в России и нашел отклик во всей Европе».

Последнее утверждение показательно. Оказывается, для народников имела немалое значение реакция, которую вызывали их акции в Западной Европе. Это можно объяснить тем, что именно европейская модель общественного устройства, буржуазная демократия были для них ориентиром. А вот в России подобные акции вызывали далеко не однозначную и преимущественно негативную реакцию.

Так, эхо взрыва под Москвой отозвалось в Одессе. Служащий магазина учебных пособий Алмазов явился в полицейский участок с пачкой номеров газеты «Народная воля» и прокламациями, посвященными взрыву царского поезда. Он сказал, что эти бумаги его просила спрятать соседка, курсистка Богуславская, опасавшаяся обыска в своей квартире. Тотчас жандармы нагрянули в ее квартиру. Там арестовали Александра Квятковского, обнаружили динамит, запалы и среди бумаг какой-то план комнат, на одной из которых был поставлен крест.

Тогда никто не догадался, что это означает. Только через два месяца, после взрыва в Зимнем дворце, стало понятно, что на этом плане отмечена столовая, в которой собиралась царская семья.

Трагедия во дворце

Вечером 5 февраля 1880 года в караульном помещении, расположенном под царской столовой в Зимнем дворце, прогремел страшный взрыв. Это было очередное покушение на жизнь императора. Но и на этот раз он не пострадал благодаря счастливой случайности: задержался к обеду. Погибли и получили ранения более полусотни ни в чем не повинных людей.

Обнорский В.П.

Расследование показало: организовал взрыв рабочий, производивший ремонт в здании. Он ухитрился пронести в караульное помещение не менее двух пудов динамита. Его искали по приметам: высокий молодой человек с правильными чертами лица, привлекательный, с мягкими манерами. По профессии столяр-краснодеревщик, из крестьян. Однако след его затерялся.

Преступника арестовали в Одессе два года спустя как одного из организаторов покушения на местного военного прокурора, отличавшегося жестокостью. Военно-полевой суд приговорил его к смертной казни. Он назвался Степановым и был казнен в марте 1882 года. В действительности это был Степан Николаевич Халтурин.

Этот незаурядный человек отличался умом, энергией, силой характера. Он стал террористом не сразу. Сначала, увлеченный социалистическими идеями, вел революционную пропаганду среди рабочих Петербурга. Он и слесарь В.П. Обнорский в конце 1878 года создали в Петербурге тайную организацию – «Северный союз русских рабочих». Она имела сходство с профсоюзом (в нее допускались только рабочие), в идеологии имела социал-демократическое направление и не предполагала террористической деятельности.

Можно сказать, это была первая попытка создать партию рабочих для осуществления социалистической революции.

В ее программе пролетариат определялся как передовой авангард трудящихся, а конечной целью ставилось «ниспровержение существующего политического и экономического строя государства как строя крайне несправедливого».

Учитывалась и отечественная специфика: предполагались замена государственной структуры федерацией свободных общин с внутренним самоуправлением на началах русского обычного права, общинное землевладение, создание ассоциаций рабочих, распоряжающихся продуктами своего труда и орудиями производства.

Организация быстро обрела популярность. В каждом рабочем квартале создавались кружки со своей кассой и конспиративной квартирой. Руководители кружков составляли Центральный комитет союза. Он собирался дважды в неделю. Члены организации принимали активное участие в стачках, выпускали прокламации. Союз решено было превратить в общероссийский; в Москве организовали его филиал. Но достаточно быстро, в начале 1879 года, почти все его руководители были арестованы. Тогда от этой организации отказался Халтурин, желавший радикальных действий. Он вступил в «Народную волю» и стал террористом.

Оставшиеся на свободе активные деятели Союза выпустили в марте 1880 года газету «Рабочая заря». Было распространено около тридцати ее экземпляров, а остальной тираж был конфискован; организаторов типографии арестовали. На этом «Северный союз русских рабочих» прекратил свое существование.

Неудачи показательны: дело было не только в суровом полицейском режиме, но и неготовности большинства трудящихся к революционным выступлениям. Рабочие были готовы при случае отстаивать свои права, требовать повышения заработной платы. Лишь немногие из них, преимущественно самые образованные, стремились изменить политический строй, выступать против самодержавия. Остальных вполне бы устроило нечто вроде свободных профессиональных союзов.

Царское правительство, ужесточая репрессии против таких организаций, как «Северный союз русских рабочих», тем самым способствовало обострению ситуации, созданию и сплочению хорошо законспирированных групп террористов…

Халтурин был не из тех, кто готов неспешно выжидать благоприятных условий для политических выступлений. Он хотел действовать незамедлительно, решительно и радикально. Возможно, решение убить царя возникло у него после первых покушений на жизнь Александра II. Однако, скорее всего, оно стало следствием неудач просветительской работы среди рабочих. Как знать, если бы в России правительство разрешало открытые объединения рабочих, не было бы острой нужды в тайных обществах террористического толка.

Степан Николаевич, родившийся в 1856 году, получил начальное образование в Училище для распространения технических и сельскохозяйственных знаний в Вятке, освоил профессию столяра и с 1875 года работал в Петербурге. Потерпев неудачи в деле пропаганды социалистических идей, он пришел к мысли, как выразился Л.А. Тихомиров, «протестовать посредством убийства царя». Другой революционер – Г.В. Плеханов, также знавший Халтурина, писал: «Все внимание его было поглощено общественными вопросами». И поначалу Степан Николаевич с возмущением говорил ему:

– Чистая беда, только-только наладится у нас дело – хлоп! – шарахнула кого-нибудь интеллигенция, и опять провалы. Хоть немного бы дали вы нам укрепиться!

Выходит, на цареубийство склонили его, пусть даже косвенно, террористы «Народной воли», действия которых вызывали жесткую ответную реакцию властей. По свидетельству Плеханова, Халтурин пришел к мысли: «Смерть Александра II принесет с собой политическую свободу, а при политической свободе рабочее движение пойдет у нас не по-прежнему. Тогда у нас будут не такие союзы, с рабочими же газетами не нужно будет прятаться».

Для рассудительного человека такой вывод по меньшей мере странен. Разве не ясно, что на трон взойдет другой царь, а его действия вряд ли станут либеральными. Судя по всему, Халтурину хотелось продолжать революционную деятельность в любом случае: если уж не вышло мирным путем, так провести акцию боевую, чрезвычайную, способную потрясти если не государственные устои, то хотя бы народ. Возможно, его нетерпение объяснялось тем, что врач нашел у него туберкулез, который в то время для небогатого человека был равносилен смертному приговору.

Поступил в мастерские Зимнего дворца Халтурин без особых трудностей. Он был хорошим специалистом, у него было немало знакомых среди коллег-столяров. С весны до осени 1879 года он трудился в Новом Адмиралтействе, а также на царской яхте «Александрия». По фальшивому паспорту на имя крестьянина Олонецкой губернии Степана Батышкова он поступил на работу в Зимний дворец 10 сентября 1879 года.

От своих новых коллег Степан Халтурин не смог скрыть своих знаний, явно превышавших уровень простого рабочего. Кого-то он просветил относительно вращения Земли, кому-то помог составить смету на выполненный заказ, кому-то прочел выдержки из повести Вольтера. Как видим, охрана дворца не очень-то заботилась о том, чтобы выискивать подозрительных людей.

О том, какими были порядки во дворце, написал, быть может, с некоторыми преувеличениями Л.А. Тихомиров: «Нравы и обычаи новых сотоварищей поражали Халтурина. Прежде всего удивителен был беспорядок в управлении, распущенность прислуги… и страшное повальное воровство сверху донизу превосходили всякое вероятие. Дворцовые товарищи Халтурина устраивали у себя пирушки, на которые свободно приходили, без контроля и надзора, десятки их знакомых. В то время как с парадных подъездов во дворец не было доступа самым высокопоставленным лицам, черные ходы во всякое время дня и ночи были открыты для всякого трактирного знакомца самого последнего дворцового служителя. Нередко посетители оставались и ночевать во дворце… Даже Халтурин принужден был ходить воровать съестные припасы, чтобы не показаться подозрительным. Впрочем, нельзя было и не воровать… у русского царя дворцовые камердинеры получали по 15 р. в месяц».

Сначала Халтурин хотел расправиться с царем, как говорится, по-простому, зарубив его топориком. Но соучастник покушения А.А. Квятковский, член Исполнительного комитета, его отговорил. Ведь Александр II был не робкого десятка и достаточно сильным для того, чтобы дать отпор. Тогда возник другой план. Подвал, где жил он с другими столярами, находился под помещением дворцового караула, а выше была царская столовая. Решено было положить динамит в печь комнаты столяров с тем, чтобы в то время, когда царь придет в столовую, произвести взрыв. Готовили динамит революционеры на конспиративной квартире.

Перед возвращением Александра II из Крыма дворец стали спешно приводить в порядок, усилили охрану. Периодически проводили осмотр многих помещений, в том числе и «общежития» столяров. Дело было ночью, и неожиданный визит охраны заставил Халтурина сильно поволноваться. У него под подушкой лежали пачки с динамитом. Однако проверяющие проявили халатность и провели только поверхностный осмотр.

Значительные трудности были связаны с доставкой взрывчатки во дворец. Приходилось приносить ее небольшими порциями в корзине, положив сверху белье и крахмальные рубашки, складывая в сундук с личными вещами.

Однажды мимо Халтурина, работавшего в одной из комнат дворца, прошел Александр II. Это был единственный случай, когда террорист встретился почти лицом к лицу с тем, кого хотел убить.

По предложению Желябова решили ограничиться двумя пудами динамита, хотя Халтурин хотел взорвать три пуда, чтобы действовать наверняка. Количество жертв при этом невинных людей, как мы знаем, его не волновало. В чем-то он был прав: когда речь идет об убийстве царя, десять или двадцать погибнут вместе с ним людей, для террориста не имеет значения: цель оправдывает средства и жертвы.

Выбрать день покушения и устроить взрыв было непросто. Требовалось стечение благоприятных обстоятельств. В частности, когда царь должен был ужинать в столовой, у столяров в подвале должен был оставаться один Халтурин. Покушение наметили на начало февраля. Запалом служили трубки, наполненные специальным составом. Было устроено так, чтобы взрыв произошел через несколько минут после того, как Халтурин покинет дворец.

Вечерами в темноте Желябов приходил на Дворцовую площадь и прогуливался, ожидая Халтурина, которого должен был сразу же после взрыва препроводить на конспиративную квартиру и помочь скрыться от полиции. Несколько дней мимо него проходил Халтурин, хмуро произнося: «нельзя было» или «не вышло».

Зимний дворец

Наконец 5 февраля Халтурин подошел к Желябову, поздоровался и спокойно сказал: «Готово». И тут же грянул оглушительный взрыв. Огни во дворце потухли. Тьма накрыла Дворцовую площадь. Раздавались крики, бежали люди. Тревожно звеня, промчалась пожарная команда. Террористам долго оставаться здесь не было смысла. Желябов отвел Халтурина на квартиру. Там Степан, едва стоявший на ногах, спросил, есть ли оружие, добавив: «Живым я не сдамся».

Его успокоили: квартира минирована такими же динамитными бомбами, которые он взорвал.

Когда выяснилось, что царь не пострадал, Халтурин впал в отчаяние. Его успокаивали: мол, взрыв потряс всю Россию и отзовется на Западе.

При взрыве разрушился свод между подвалом и первым этажом, рухнуло несколько перегородок. В «малиновой» комнате лишь приподнялось три щита паркета, а в «желтой» (столовой) появились трещины в стене и вылетели отдушины воздушного отопления, разбились бокалы и тарелки. Царской семьи в этих комнатах не было. Погибли 11 человек, в основном, солдаты, находившиеся на гауптвахте. Раненых было 56.

В прокламации «Народной воли», выпущенной в связи с покушением, говорилось: «С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчастных солдат царского караула, этих подневольных хранителей венчанного злодея. Но пока армия будет оплотом царского произвола, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя, такие трагические столкновения неизбежны».

Профессия – революционер

Покушение в Зимнем дворце могло стать предупреждением для террористов: слишком дорого оплачивается «охота» на царя, а результаты ее сводятся лишь к недопустимым жертвам ни в чем не повинных людей и ужесточению репрессий. Но, встав на путь вооруженной борьбы, народовольцы уже не сошли с него.

Что двигало ими? Стремление отомстить за казненных и отправленных в тюрьмы и на каторгу товарищей? Надежда на то, что цареубийство всколыхнет народ на восстание? Вера в справедливость своего смертного приговора Александру II? Отчаяние из-за крушения иллюзий о революционной ситуации в стране и скором торжестве революции?

По-видимому, сказывались в той или иной мере все эти факторы. Но едва ли не более всего влияла инерция – необходимость продолжать начатое дело. Оно уже длилось для некоторых народовольцев 5 лет, а то и больше; стало неотъемлемой частью их жизни, придававшей ей насыщенность, содержание, смысл.

Создание «Народной воли» можно толковать как оформление в России организации профессиональных революционеров. Безусловно, и до этого существовали различные тайные общества и революционные кружки, были отдельные личности, полностью посвятившие свою деятельность низвержению существующего строя. Но даже «Земля и воля», пожалуй, лишь подготавливала почву для формирования хорошо законспирированной организации, имеющей оружие и взрывчатку, свои тайные лаборатории и мастерские, своих боевиков, а также широкую сеть сторонников, охватывающую практически всю Европейскую Россию.

К этому времени тайная полиция обрела огромные возможности и опыт в борьбе с политическими преступниками. Была учреждена слежка не только за революционерами, но и за многочисленными «неблагонадежными» лицами. Из этой среды вербовали предателей – подкупом, запугиванием или шантажом, внедряя туда своих агентов.

Но и революционеры постоянно совершенствовали методы своей работы. Одним из наиболее талантливых конспираторов был Александр Дмитриевич Михайлов. Он писал, имея в виду период становления «Земли и воли»:

«В кружке народников, который лег в основание проекта организации революционных русских сил и в который я… вошел как член-учредитель, все мои помыслы были сосредоточены на расширении практической выработки и развития организации. В характерах, привычках и нравах самых видных деятелей нашего общества было много явно губительного и вредного для роста тайного общества; но недостаток ежеминутной осмотрительности, рассеянность, а иногда и просто недостаток воли и сознательности мешали переделке, перевоспитанию характеров членов соответственно организации мысли. И вот я и Оболешев начали самую упорную борьбу против широкой русской натуры. И надо отдать нам справедливость – едва ли можно было сделать с нашими слабыми силами более того, что мы сделали. Сколько выпало на нашу долю неприятностей, иногда даже насмешек! Но все-таки в конце концов сама практика заставила признать громадную важность для дела наших указаний, казавшихся иногда мелкими. Мы также упорно боролись за принципы полной кружковой обязательности, дисциплины и некоторой централизованности. Это теперь всеми признанные истины, но тогда за это в своем же кружке могли глаза выцарапать, клеймить якобинцами, генералами, диктаторами и проч. И опять-таки сама жизнь поддержала нас – эти принципы восторжествовали. Я часто горячился в этой борьбе…»

По словам видного народовольца Л. Тихомирова (ставшего позже монархистом), Михайлов хорошо понимал, что осторожность, осмотрительность и практичность составляли для существования революционной организации необходимые условия. Этих качеств он требовал от каждого революционера. Сам был чрезвычайно осмотрителен и практичен и постоянно замечал ошибки других и указывал на них. Не признавал никакой небрежности, считая это нечестностью по отношению к организации, недостаточной преданностью революционному делу.

Например, когда один товарищ иногда заходил проведать жену свою, находившуюся под надзором, Михайлов возмущался:

– Он шляется к жене, где его стерегут и могут забрать; наконец, его могут проследить на другие квартиры!

Такие поступки он считал преступной подлостью. В данном случае его особенно огорчало, что она исходила от человека, которого он глубоко уважал. Против подобной неряшливости Михайлов постоянно выступал и, по словам Тихомирова, «оставался каким-то ревизором революционной конспирации». Даже сам порой говорил совершенно серьезно: «Ах, если бы меня назначили инспектором для наблюдения за порядком в организации!»

Порой ему предоставляли право такого наблюдения, и тогда он следил по улицам за товарищами, чтобы убедиться в их осторожности. Однажды его соратник А. Квятковский заметил эту слежку, чем несказанно обрадовал Михайлова. Но зато беда, если кто-нибудь не обращал внимания на то, что за ним наблюдают. За такую провинность он не уставал упрекать, повторяя, что революционеру необходимо соблюдать конспирацию не только ради собственной безопасности, но и для того, чтобы невольно не выдать товарищей.

Иногда на улице он мог неожиданно заставить своего спутника читать вывески и рассматривать физиономии на разных расстояниях. Если оказывалось, что человек близорук, следовало указание: «Ну, брат, очки покупай непременно». И не просто давал рекомендацию, но и добивался, чтобы она была исполнена.

Один близорукий заявил, что доктор запретил ему носить очки под страхом ослепнуть совсем. Михайлов настаивал: «Ну, откажись от таких дел, где нужно посещать конспиративные квартиры. Делай что-нибудь другое». Но тут выяснилось, что этот человек нужен именно как связной, посещающий подобные квартиры.

– Ну, тогда непременно нужны очки или пенсне. Обязательно!

– Покорно благодарю, я не желаю ослепнуть.

– Ослепнешь?! – вспылил Михайлов. – Тогда выходи в отставку. Нам из-за твоих глаз не проваливать организацию. – И обратился ко всем товарищам с предложением: – Обязать его носить очки необходимого номера.

Впервые входя в квартиру к товарищу, он тотчас осматривал все углы, простукивал стену, чтобы убедиться, достаточно ли она толста, прислушивался, не слышно ли разговоров соседей по квартире, выходил с той же целью на лестницу. Делал замечание: «У вас народу столько бывает, а ход всего один – это невозможно».

Еще хуже, если квартира была без воды. Значит, дворник будет лишний раз заходить, а кто не знает, что ему полагается докладывать полиции о всяческих подозрительных лицах. Особенно внимательно следил Михайлов за «знаками» – сигналами безопасности, которые снимаются, если квартира в опасности. По его мнению, квартиры, где их нет, не следует посещать.

Он не обращал ни малейшего внимания на шутки и насмешки в свой адрес, которые позволяли себе некоторые революционеры. Иногда хозяева раскритикованной им квартиры не хотели даже говорить с ним, но он все-таки преспокойно заходил к ним, чтобы убедиться, что его указания выполнены. Если не все обстояло благополучно, он весьма обстоятельно повторял свои соображения нахмуренным хозяевам. «Ну что, вы кончили? Больше ничего?» – торопили они его, желая, чтобы незваный гость поскорее убирался. «Да, я кончил, только теперь уже время обедать. Я бы остался, если не возражаете».

Михайлов говорил это совершенно откровенно, с чистым сердцем. Он не допускал мысли, что кто-нибудь посмеет всерьез рассердиться за исполнение человеком обязанности охранять безопасность тайной организации. Конечно, соблюдать конспирацию, меры безопасности скучно, выслушивать замечания неприятно. Ничего удивительного, что у людей по этой причине портится настроение. Но сердиться за правильные замечания на того, кто их сделал, совершенно несправедливо. С таким же успехом можно обижаться на доктора, поставившего неприятный для вас диагноз. Порядочному человеку самому будет стыдно, если он позволит себе поссориться из-за дельных указаний. Так рассуждал Михайлов. Он был профессиональным конспиратором и требовал этого от своих товарищей.

И хотя ему приходилось ежедневно с кем-нибудь ругаться, а то и ссориться, он пользовался огромным авторитетом и большим уважением у всех членов организации.

Вот свидетельство Тихомирова: «Из конспирации А.Д. (Михайлов. – Р.Б.) создал целую науку. Он… выработал в себе способность одним взглядом отличать знакомые лица в целой толпе. Петербург он знал, как рыба свой пруд. У него был составлен огромный список проходных дворов и домов (штук 300), и он все это помнил наизусть. Покойный Халтурин передавал нам однажды, как он следил за А.Д. (у Халтурина тоже были эти привычки – контролировать других); тот немедленно заметил его. Халтурин с приятной улыбкой знатока рассказывал, до чего ловко А.Д. изыскивал случаи смотреть позади себя, совершенно естественно, то будто взглянуть на красивую барыню, то поправивши шляпу и т. д.; в конце концов, он исчез – “Черт его знает, куда он девался”. А нужно сказать, что Халтурин тоже был мастер выслеживать.

Проходными дворами и домами А.Д. пользовался артистически. Один человек, спасенный А.Д. от ареста, рассказывал нам, как это произошло. “Я должен был сбежать с квартиры и скоро заметил упорное преследование. Я сел в конку, потом на извозчика. Ничего не помогло. Наконец мне удалось, бегом пробежавши рынок, вскочить в вагон с другой стороны; я потерял из виду своего преследователя, но не успел вздохнуть свободно, как вдруг входит в вагон шпион, прекрасно мне известный: он постоянно присутствовал при всех проездах царя и выследил меня на мою квартиру, откуда я сбежал. Я был в полном отчаянии, но в то же мгновение совершенно неожиданно вижу – идет по улице А.Д. Я выскочил из вагона с другого конца и побежал вдогонку. Догнал, прохожу быстро мимо и говорю, не поворачивая головы: “Меня ловят”. А. Д., тоже не взглянувши на меня, ответил: “Иди скоро вперед”. Я пошел. Он, оказалось, в это время осмотрелся, что такое за мной делается. Через минуту он догоняет меня, проходит мимо и говорит: “Номер 37, во двор, через двор на Фонтанку, № 50, опять во двор. Догоню”. (№№, впрочем, я уже позабыл.) Я пошел, увидел скоро № 37, иду во двор, который оказался очень тесным, с какими-то закоулками, и в конце концов – я неожиданно очутился на Фонтанке… Тут я в первый раз поверил в свое спасение. Торопясь, я уже не следил за собой, а только старался как можно скорее идти. Скоро по Фонтанке оказался другой заворот, а за ним № 50: прекрасное место, чтобы исчезнуть неожиданно. Вхожу во двор, смотрю, а там уже стоит А. Д.; оказалось, что двор также проходной в какой-то переулок. “Выходи в переулок, – говорит Ал. Дм., – нанимай извозчика, куда-нибудь поблизости от такой-то квартиры”, сам же выбежал на Фонтанку и осмотрелся. Пока я нанял извозчика, он возвратился и отвез меня на квартиру… где я и остался».

Сам Александр Михайлов однажды допустил оплошность, понадеявшись на свое искусство конспирации, что стоило ему жизни. Но это уже другая история. Главное, что на примере его деятельности особенно ясна тайная организация профессиональных революционеров.

Можно, конечно, возмутиться: какое безобразие! Люди выбирают себе род занятий преступный, направленный на насильственное свержение существующего строя, на подрыв общественных устоев!

На подобные упреки, возмущения и стенания можно ответить просто: не вам судить других. Человеку свыше дарована свобода воли. Он вправе стать революционером, так же вы вправе стать контрреволюционером, полицейским, жандармом, предателем, провокатором, стукачом и вообще кем угодно.

Или другое суждение. Пока в стране существует тайная полиция, есть полицейский надзор, имеются небедные государственные организации, призванные охранять имущих власть и капиталы, до тех пор будут вправе отдельные люди или тайные общества бороться с такими «блюстителями порядка». Ведь блюдут они его не как бескорыстные трудящиеся, а как профессиональные сыщики, агенты, прокуроры и пр. Их услуги неплохо оплачиваются. Это – профессионалы. Так почему бы и революционерам не стать тоже профессионалами своего дела?

Можно возразить: вот не будет этих смутьянов, тогда и блюстителей порядка не потребуется! Извести бы их всех, и настанут тишь, гладь да Божья благодать.

Но пока существуют государственные структуры и резкое разделение на тех, кто трудится, и тех, кто пользуется плодами чужого труда; на тех, кто приказывает, и тех, кто вынужден подчиняться приказам, даже нелепым или бесстыдным; на тех, кто бедствует, и тех, кто жирует в роскоши, – до этих пор будет у правителей и богачей необходимость в системе подавления основной массы населения если не силой, то хитростью, обманом, лживыми посулами.

Вот почему государственные преступники – революционеры – так часто бывают людьми честными, совестливыми, благородными, самоотверженными в отличие от своих противников.

Благородные порывы

В 1880 году Ф.М. Достоевский в знаменитом своем выступлении в пушкинские дни – в честь открытия в Москве памятника поэту – высказал мысли неожиданные и в то же время очевидные (такова привилегия гениальных мыслителей):

«Нет, положительно скажу, не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов… Это только у Пушкина, и в этом смысле… он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо… тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?..

О, все это славянофильство и западничество наше есть только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей…

Главное, все это покажется самонадеянным: „Это нам-то, дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово?” Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю „в рабском виде исходил, благословляя”, Христос». (В конце он процитировал Ф. Тютчева.)

Его речь вызвала неимоверный восторг зала. Начались истерики, люди со слезами радости обнимали друг друга, особо впечатлительные падали в обморок. Иван Аксаков, отказавшись от своего выступления, воскликнул с эстрады: свершилось историческое событие! Рассеялись тучи, облекавшие горизонт, и воссияло солнце! С этой поры наступает братство и не будет недоразумений!

Зал отвечал восторженными криками, овациями, и вновь все обнимались в экстазе… В письме к жене Достоевский обрисовал происходившее: «Когда же я провозгласил в конце о всемирном единении людей, то зала была как в истерике, когда я закончил – я не скажу тебе про рев, про вопль восторга: люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть друг друга, а любить. Порядок заседания нарушился: все ринулись ко мне на эстраду: гранд-дамы, студентки, государственные секретари, студенты – все это обнимало, целовало меня. Все члены нашего общества, бывшие на эстраде, обнимали меня и целовали, все, буквально все, плакали от восторга. Вызовы продолжались полчаса…»

Аксаков И.С.

Таким был поистине массовый психоз, охвативший разом более тысячи людей. Казалось, свершилось наконец-то великое духовное очищение – и не водой или иными ритуалами, а Словом!

…Увы, уже на следующий день страсти улеглись. Яркая вспышка энтузиазма угасла в суете будней, и все встало на круги своя. Слезы умиления не надолго просветляют души. Благие порывы хороши лишь тогда, когда подвигают на добрые дела. В противном случае они тешат самолюбие – не более того.

Да и чем можно было ответить на страстный призыв Достоевского к братскому единению и упованию на всемирную отзывчивость русской души? Если уж говорить о благородных порывах и стремлении к братскому единению, то следовало бы в первую очередь подумать не о мировых проблемах, не о «всечеловеке» и необычайной отзывчивости русской души. Ведь всякая бывает душа конкретного русского человека (да и нерусского тоже). Мало ли у нас подлецов и предателей, тупых обывателей и алчных предпринимателей? Мало ли откровенных дураков и лукавых лжепророков, поучающих жить «не по лжи»?

Возможно, и даже вполне вероятно, что подобных субъектов во времена Достоевского было значительно меньше, чем теперь. Но все равно вряд ли допустимо – если только не ради красного словца – говорить о народе столь обобщенно. Тем более когда большинство этого самого народа пребывает в невежестве, неграмотно, имеет мало свободного времени при постоянной заботе о хлебе насущном.

И возникает вопрос: кто же должен отозваться на призыв к братской солидарности, брошенный Достоевским? Конечно же, не мужик или рабочий, не революционер или бедный студент. Они бы и рады раскрыть свои братские объятия богачам и вельможам, да те их и на порог не пустят. Такова реальность. Совершенно очевидно: первый шаг к примирению и единению должны сделать имущие власть и капиталы. Да вот беда: они-то этого и не делают!

Не только эта пламенная речь – вся великая, гуманная и мудрая русская литература ХIХ века призвана были нести просвещение умов и освящение душ. Сам Достоевский писал про «униженных и оскорбленных», посвятив им не только роман такого названия, но и множество пронзительных строк в своих произведениях – публицистических и художественных. Возможно, многие из присутствовавших на его памятной речи не раз плакали над сочинениями Тургенева, Толстого, Достоевского… И все-таки самые светлые душевные порывы гаснут, если нет им возможности проявиться в реальных поступках.

Как отозвался П.Л. Лавров: «Конечно, молодежь, делавшая овации Достоевскому, брала из его речи не то, что он действительно говорил, а то, что в этой речи соответствовало ее стремлениям. Не христианское прощение зла, наносимого братьям, читала она в туманных словах нервного оратора… а солидарность в борьбе за право на лучшую будущность для всех обездоленных братьев против их эксплуататоров всех наций… Эта страстная и самоотверженная молодежь только что горько испытала, насколько она оторвана от народа; за эту оторванность она заплатила шестью годами бесплодной пропаганды, тысячами жертв братьев, томившихся на каторге, умиравших в одиночном заключении и на виселице…

Свою боль скитальчества по русской земле, свое жаркое желание слиться с народом, свою страстную готовность жить и умереть за братьев она вносила в слова оратора, и ее овации, которые он гордо принимал за „событие”, относились к ее собственной трагической истории, которую она подкладывала под его туманные фразы».

Такова была реакция идеолога русской революции на страстные призывы Федора Михайловича.

К сожалению, Лавров был прав. Хотя слова его не способны вызвать ни душевного порыва, ни слез умиления и, уж конечно, ни братских объятий, его мысли отражают реальность, а не высокие и, возможно, недостижимые идеалы, которые провозглашал великий писатель.

Между прочим, по свидетельству современника, Достоевский так отозвался о деле «террористки» Веры Засулич: «Осудить эту девушку нельзя… Нет, нет, наказание тут неуместно и бесцельно… Напротив, присяжные должны бы сказать подсудимой: „У тебя грех на душе, ты хотела убить человека, но ты уже искупила его, – иди и не поступай так в другой раз”». (Как мы знаем, присяжные действительно оправдали ее.)

А вот Достоевского и его товарищей прежде судила царская власть не за терроризм, а лишь за свободомыслие и вынесла приговор: смертная казнь! Ну, хорошо, их помиловали, но сколько было погублено молодых революционеров, не совершивших убийства. Не они были инициаторами террора, а государственная власть.

В общем, получилось по Торе и Ветхому Завету: око за око, смерть за смерть. Призывы жить по Новому Завету, по высшему закону любви и взаимопомощи остаются недостижимым идеалом. Как это ни странно, осуществить его стремились именно революционеры. Такова была их цель. Однако в общественной жизни, как показывает печальный и трагический опыт тысячелетий, путь к ней усеян не розами, а кровью и слезами.

Не по воле народа

Странная ирония судьбы: организация, называемая «Волей народа», не имела, по существу, никакого отношения к волеизъявлению русского народа. Она выражала убеждения и устремления лишь малой образованной части населения России, преимущественно молодых и пылких интеллигентов.

Как мы знаем, даже среди революционеров далеко не все поддерживали их основной прицел – на политический террор. Что уж там говорить обо всем народе!

Можно ли вообще говорить о какой-то единой воле народа? Она проявляется лишь в экстремальных ситуациях, когда под угрозой судьба Отечества. Так было в войну 1812 года и много позже, в Великую Отечественную, а также перед ней и после нее, когда русский советский народ смог отстоять и дважды возродить свою Родину, превратив ее в величайшую державу.

Во второй половине ХIХ века ничего подобного не было и быть не могло. Большинство населения страны продолжали жить в более или менее стабильной обстановке, хотя и в бедности. Но до отчаяния доходили немногие. Что желал народ? Или, конкретнее, крестьяне? Конечно же, не революционных потрясений.

Учтем: в те времена почти все семьи были многодетными, хотя детская смертность была огромной. В отличие от молодых интеллигентов крестьяне вынуждены были заботиться о том, как прокормить семью, надеясь на послабление прежде всего экономического гнета. Безусловно, недовольных существующими порядками было много. Но для поджигателей революционного пожара это был «сырой материал».

Почему бы крестьянин поверил молодому горожанину, что для улучшения жизни необходимо разрушить государственный строй?

Во-первых, просто ли это сделать? Учинить бунт? Да мыслимо ли устоять против полиции, вооруженных казаков и регулярных войск?

Во-вторых, для чего вдруг этот образованный господин желает свергнуть царя? Говорит, ради блага крестьян. Уж нет ли у них на смену другого царя? И чем он будет лучше нынешнего, Освободителя? Этот вроде бы старается облегчить крестьянскую долю, да только мешают ему чиновники и помещики, покушения на него устраивают.

В-третьих, как знать: если совсем избавиться от царя, лучше от этого будет крестьянину или хуже? Говорят, будто тогда начнет править народ, выборные. А что у них получится, кроме всяческих споров? А может быть, они о себе станут заботиться, а не о крестьянах?

В-четвертых, кто этот молодой господин, который умеет так складно говорить? А может быть, подослан он урядником или тайной полицией, а то и каким-нибудь другим государством? Что у него на языке – это одно, а что на уме?

Примерно так должны были размышлять мужики. Каждому из них могли приходить в голову те или иные из этих соображений. Немногие из крестьян отличаются излишней доверчивостью. Тем более когда перед ними незнакомый человек. Представив себя на месте крестьянина, да еще обремененного семьей, нетрудно понять, почему хождение образованной молодежи в народ не дало практически никаких результатов.

Организация с названием «Народная воля» в действительности не отражала воли русского народа. Вот и пришлось революционерам перейти к другой стратегии: делать ставку на тайный заговор и государственный переворот – примерно то же самое, что провозгласил в «Катехизисе революционера» Нечаев. Сказывалось неизбежное следствие существования любой тайной организации: она изолирует себя от народных масс, от общества.

«Революционер, – писал Николай Бердяев, – порвал с гражданским порядком и цивилизованным миром, с моралью этого мира. Он живет в этом мире, чтобы его уничтожить. Он… знает лишь одну науку – разрушение. Для революционера все морально, что служит революции… Революционер уничтожает всех, кто мешает ему достигнуть цели. Тот не революционер, кто еще дорожит чем-нибудь в этом мире. Революционер должен проникать даже в тайную полицию, всюду иметь своих агентов. Нужно увеличить страдания и насилие, чтобы вызвать восстание масс. Нужно соединяться с разбойниками, которые настоящие революционеры… Психология эта таинственна потому, что при этом нет веры в помощь Божьей благодати и в вечную жизнь, как в христианстве. Многие же христианские добродетели отречения требуются от революционера, хотя и для другой цели».

Надо заметить, что вера в Божью благодать не мешала многим из христиан совершать преступления самые жестокие, подчас чудовищные. Ведь и за смерть Александра II революционеры заплатили, что называется, втридорога, несколькими молодыми жизнями. Разве новый православный царь поступил по заповеди Христа? Нет – по Торе и Ветхому Завету. И не просто кровь за кровь, смерть за смерть, но еще больше крови и смертей!

Дело ведь не в том, во что веришь формально, исполняя обряды. Дело в том, как веришь, насколько искренне и самоотверженно, не на словах и в обрядах, а в поступках (недаром Христос учил распознавать лжепророков не по словам, а по делам их).

У революционеров была вера в справедливость своих идеалов свободы, равенства, братства. Они стремились к свободе и счастью для всех, для народа, а не только некоторых «избранных». Они были уверены, что русский народ заслуживает лучшей доли, а не только рабской покорности господам. Они пытались освободить от экономического и духовного гнета тех, о ком Николай Некрасов писал, что они все терпят во имя Христа:

Чьи не плачут суровые очи, Чьи не ропщут немые уста, Чьи работают грубые руки, Предоставить почтительно нам Погружаться в искусства, в науки, Предаваться страстям и мечтам.

Но ведь любому терпению приходит конец. И тот же Бердяев признавал: «Анархизм столь же характерное порождение русского духа, как и нигилизм, как и народничество. Это один из полюсов в душевной структуре русского народа. Русский народ – народ государственный, он покорно согласен быть материалом для создания великого мирового государства, и он же склонен к бунту, к вольнице, к анархии… Стенька Разин и Пугачев – характерно русские фигуры, и память о них сохранилась в народе».

Добавим: память сохранилась добрая, почтительная. Кстати сказать, и об Иване Грозном народная память такая же, о чем свидетельствуют сказания (в отличие от мнения политизированных историков). И дело тут, пожалуй, не в склонности к анархии, существующей у всех народов, хотя и в разной степени, и не в его желании стать материалом для великой державы (что уже само по себе унизительно и аморально: люди – как материал, «человеческий фактор», как средство, а не как цель).

Все, как мне представляется, проще. В народе укоренилась вера не только в Отечество, но и в царя-отца. Он стал олицетворять Отечество. Но между ним и народом существует прослойка тех, кто выслуживается перед царем ради своей выгоды и грабит народ. Вот эти алчные бояре, вельможи, помещики, чиновники, продажные судьи, нечистые на руку полицейские и прочие «мирские захребетники» в народном сознании олицетворяли собой несправедливую власть. Именно для них Иоанн IV был Грозным.

Светлый гений Пушкина не был столь наивен, чтобы резко отделять самодержца от его сатрапов. Поэт, воспевавший вольность, воскликнул:

Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей С жестокой радостию вижу.

Таким было его пророчество, которое стремились воплотить в жизнь революционеры-террористы. Но была ли на то воля русского народа? Нет – лишь малой его части. Эти люди именем народа вершили свой суд, обрекая на смерть не только царя, но и самих себя.

Глава 5. Преступление и наказание

Сливаются бледные тени,

Видения ночи беззвездной,

И молча над сумрачной бездной

Качаются наши ступени.

Друзья! Мы спустились до края!

Стоим над разверзнутой бездной —

Мы, путники ночи беззвездной,

Искатели смутного рая.

Мы верили нашей дороге,

Мечтались нам отблески рая…

И вот – неподвижны – у края

Стоим мы, в стыде и тревоге.

……………………………

Качается лестница тише,

Мерцает звезда на мгновенье,

Послышится ль голос спасенья:

Откуда – из бездны иль свыше?

Валерий Брюсов, 1895

Убийство Александра II

Слабых духом неудачи угнетают, сильных – побуждают действовать с удвоенной энергией. Революционеры-террористы переживали свое очередное неудачное покушение и тут же принялись готовить новое.

Их подталкивала на это, помимо всего прочего, реакция Православной церкви: священники посвящали службы чудесному спасению царя и уверяли, что его хранит Бог. В народе распространялось такое же мнение. Получалось, покушения только укрепляли самодержавие.

Александр II понимал, что на него ведется охота и жизнь его находится в постоянной опасности. Но что ему следовало делать? Он был заложником самодержавия. В его ближайшем окружении преобладали люди, уверенные в необходимости ужесточать репрессии против любых противников существующего строя, даже легальных.

Как писал один из народовольцев (из небедных дворян) Аркадий Тырков: «Правительство всем своим режимом не только закрывало перед нами перспективы честной, открытой общественной деятельности, но своими жестокостями – казнями, учреждением генерал-губернаторств – слишком задевало, раздражало и вызывало желание дать ему немедленный отпор. И те, у кого душа болела, невольно шли к народовольцам. На эти элементы их пример действовал очень решительно… Влияли дух партии и вся атмосфера жизни. Народовольцы слишком ярко выделялись на общем фоне равнодушия или добрых намерений. В их устах весь перечень хороших слов: служение народу, любовь к правде и т. д. – получал могучую силу живых двигателей. В этом причина их личного влияния на молодежь, не знающую компромиссов…»

Но почему желание противостоять существующему режиму выражалось в стремлении во что бы то ни стало убить царя? Эта цель со временем становилась поистине маниакальной. Она поглощала усилия и средства организации. И все-таки террористы от нее не желали отказываться ни при каких условиях, постоянно рискуя жизнью.

Дело в том, что на эту акцию нацеливала их сама сущность самодержавия. Ведь царь считался центральной опорой государственного строя, средоточием власти не только светской, но и церковной, фигурой полумифической, избранником Божьим. За одну лишь подготовку к покушению на него полагалась высшая мера наказания. Для террористов он был поистине «царской добычей», ради которой любые жертвы оправданы. Тем более после многих неудачных покушений.

Для начала установили слежку за выездами царя, чтобы действовать наверняка. Надо было определить, когда, по каким улицам и с какой регулярностью он проезжает по Петербургу. С этой целью по определенному расписанию выходили на дежурство два наблюдателя. Каждый день они менялись для того, чтобы агенты полиции не могли обратить на них внимание.

Раз в неделю проводили собрание отряда. Софья Перовская записывала результаты наблюдений. Она и сама участвовала в них. Через некоторое время установили, что царь по будням обычно выезжает из дворца около половины второго, направляясь в Летний сад. Его быстро проезжавшую карету окружали шесть всадников конвоя. Двое из них прикрывали собой дверцы кареты. Из Летнего сада он либо возвращался во дворец, либо отправлялся куда-нибудь по разным маршрутам.

По воскресеньям государь ездил в Михайловский манеж на развод – сначала по Невскому проспекту, а оттуда по разным улицам, но чаще всего по Малой Садовой. Эти выезды совершались с пунктуальной точностью. Из манежа царь также возвращался мимо Михайловского театра по Екатерининскому каналу. На всем пути можно было заметить многих людей в штатском, похожих на охранников и сыщиков.

Перовская отметила: на повороте от Михайловского театра на Екатерининский канал кучер придерживает лошадей, а карета движется медленно. Это место было признано наиболее удобным для покушения. Тем более что здесь немного бывает прохожих и мало шансов, что пострадают случайные люди.

Исполнительный комитет решил подготовить два варианта цареубийства. На Малой Садовой под мостовой сделали подкоп. Оставалось только заложить здесь мину и взорвать ее в нужный момент. «Командный пункт» находился напротив, в лавке, торгующей сыром. Ее заранее сняли заговорщики, которые с Нового года стали рыть из полуподвала лавки подкоп.

15 февраля наступил благоприятный момент для покушения: император проехал из Михайловского манежа по этой улице. Однако, несмотря на то что подкоп был готов, мину заложить не успели.

На заседании Комитета была назначена окончательная дата – 1 марта. Если взрыв по какой-то причине окажется неудачным, то в дело должны были вступить четыре метателя бомб: Николай Рысаков, Игнатий Гриневицкий, Тимофей Михайлов и Александр Емельянов. Но если бы и это не привело к желаемому результату, то Андрей Желябов, пользуясь суматохой, должен был броситься с кинжалом на государя и убить его.

Правда, возникли непредвиденные осложнения. Хотя новый хозяин лавки выглядел «под торговца» (широкое лицо, борода лопатой, находчивая речь с прибаутками), но закупка сыров была скудная по причине нехватки денег. За магазином полиция установила слежку. Его внимательно осмотрела какая-то странная комиссия. Даже заинтересовалась деревянной обшивкой, прикрывавшей ход в подкоп, но она была сделана надежно. Замаскированных куч земли комиссия не заметила. Бочки, наполненные землей, приняли за продуктовые.

Однако 27 февраля полиция неожиданно нагрянула на квартиру одного из «копателей», арестовав его и находившегося там Желябова. Но это не остановило заговорщиков. Как писала участница подготовки покушения Вера Фигнер: «Все наше прошлое и все наше революционное будущее было поставлено на карту в эту субботу, канун 1 марта: прошлое, в котором было шесть покушений на цареубийство и 21 смертная казнь и которое мы хотели кончить, стряхнуть, забыть, и будущее – светлое и широкое, которое мы думали завоевать нашему поколению…»

Да, было именно так. Эти люди не были похожи на мрачных злодеев, какими их рисовала царская пропаганда (теперь нередко пишут и говорят в том же духе). У них были светлые идеалы, ради которых они готовы были пожертвовать своими жизнями, а не только чужими. Они были личностями героическими, как бы ни оценивать их взгляды и поступки. Это понимали даже их враги, которым подчас тоже приходилось идти на риск. Только вот трусам, предателям и приспособленцам герой – существо отвратительное и чрезвычайно опасное, ибо делает их жизнь ничтожной и никчемной.

«Между тем, – продолжала Вера Фигнер, – все было против нас: нашего хранителя – Клеточникова – мы потеряли; магазин был в величайшей опасности; Желябов, этот отважный товарищ, будущий руководитель метальщиков и одно из самых ответственных лиц в предполагаемом покушении, выпадал из замысла; его квартиру необходимо было тотчас же очистить и бросить, взяв запас нитроглицерина, который там хранился; квартира на Тележной, где должны были производиться все технические приспособления по взрыву и где сходились сигналисты и метальщики, оказалась… не безопасной – за ней, по-видимому, следили, и в довершение всего мы с ужасом узнаем, что ни один из четырех снарядов не готов… А завтра – 1 марта, воскресенье, и царь может поехать по Садовой… Мина в подкоп не заложена».

Было около трех часов дня. Но, несмотря ни на что, решено было устроить покушение на следующий день. Из присутствовавших на совете десяти человек только один усомнился в таком решении. Работа продолжалась всю ночь. К утру мина и бомбы были готовы.

Днем Перовская, Рысаков и Гриневицкий встретились в кондитерской Андреева на Невском против Гостиного двора. Из них только Гриневицкий сохранял спокойствие. Вышли они порознь и встретились уже на месте покушения.

Министр внутренних дел Лорис-Меликов предупредил царя о возможности покушения (поступили сведения о том, что оно подготавливается и намечено на эти дни). Однако Александр II не отменил своего обычного выезда.

Он не поехал по Садовой. Мину, заложенную там, взрывать не пришлось. Как чаще всего бывало, царь отправился в карете вдоль Екатерининского канала. Здесь его и поджидали террористы.

Один из метальщиков – Тимофей Михайлов, который должен был бросить первую бомбу, – не выдержал напряжения и вернулся домой. Оставшиеся трое ожидали сигнала Перовской, означавшего, что «объект» приближается.

Когда царская карета оказалась напротив места, где стоял Рысаков, он бросил под нее гранату. Она взорвалась, не причинив большого ущерба карете, дно которой было бронировано. Получив незначительные повреждения, она остановилась, проехав еще несколько метров.

Были ранены два черкеса из конвоя и один мальчик, случайно оказавшийся здесь. Александр II, не получивший даже царапины, несмотря на возражение кучера, вышел из экипажа, чтобы подбодрить раненых. Сопровождавший царский выезд петербургский полицмейстер Дворжицкий, ехавший сзади в санях, подбежал к Александру II и посоветовал ему как можно скорей покинуть опасное место, предложив пересесть в свои сани.

Царь согласился, но прежде пожелал взглянуть на преступника, которого держали четыре охранника. Царь подошел к нему и спросил, какого он сословия. «Из мещан», – ответил террорист.

Однако и теперь царь не спешил уехать. Он захотел осмотреть место взрыва. Стоявший за фонарным столбом Гриневицкий быстро пошел ему навстречу. Наперерез ему бросились казаки. Полицмейстер попытался вытащить револьвер. Но было уже поздно. Гриневицкий бросил гранату между собой и царем. Прогремел взрыв, и оба они упали, истекая кровью. Был легко ранен Дворжицкий.

Убийство Александра II

Емельянов с гранатой, завернутой в газету, под мышкой, подбежал к товарищу и понял, что тот умирает. Тогда он помог подоспевшим кадетам поднять стонавшего царя, у которого были разорваны ноги, и положить на подоспевшие полицейские сани. Во дворце, куда доставили истекавшего кровью императора, он, несмотря на усилия профессора Боткина, не приходя в сознание, скончался. У смертельно раненного террориста полицейские пытались узнать его имя, но не добились успеха. Он умирал мучительно и мужественно.

«Так кончилась трагедия Александра II, – писал его бывший камер-паж князь Петр Кропоткин. – Многие не понимали, как могло случиться, чтобы царь, сделавший так много для России, пал от рук революционеров. Но мне пришлось видеть первые реакционные проявления Александра II и следить за ними, как они усиливались впоследствии; случилось также, что я мог заглянуть в глубь его сложной души, увидать в нем прирожденного самодержца, жестокость которого была отчасти смягчена образованием, и понять этого человека, обладавшего храбростью солдата, но лишенного мужества государственного деятеля – человека сильных страстей, но слабой воли, – и для меня эта трагедия развивалась с фатальной последовательностью шекспировской драмы. Последний акт ее был ясен для меня уже 13 июня 1862 года, когда я слышал речь, полную угроз, произнесенную Александром II перед нами, только что произведенными офицерами, в тот день, когда по его приказу совершились первые казни в Польше».

Можно добавить: убийцей царя стал поляк Гриневицкий, хотя в покушении участвовали преимущественно русские.

Благородство и предательство

По воспоминаниям народовольца А.В. Тыркова, 1 марта Перовская назначила ему свидание на начало четвертого часа в маленькой кофейне близ Невского проспекта. Направляясь туда, он увидел, как по улице в извозчичьей пролетке мчится офицер, возбужденно что-то крича. Тырков догадался, что произошло.

В кофейне Тырков встретил студента, члена наблюдательного отряда. Больше никого здесь не было. Вошла удивительно спокойная Перовская, села к ним за столик и прошептала:

– Кажется, удачно. Если не убит, то тяжело ранен.

Она рассказала, как все произошло. По ее словам, Гриневицкий без тени страха и волнения шел на смерть.

Александр II на смертном одре

В день убийства Александра II Андрей Желябов находился в Доме предварительного заключения. Узнав об этом событии, а также об аресте Николая Рысакова, он 2 марта написал на имя прокурора Петербургской судебной палаты заявление:

«Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению.

Андрей Желябов. 2 марта 1881 г.

Р.S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня, ветерана революции. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.

Андрей Желябов».

На то время у полиции не было никаких улик о причастности его к покушению на царя. 3 марта Перовская и Тырков на Невском купили газету с новым правительственным сообщением. В нем говорилось, что ранее арестованный Желябов признал себя организатором убийства царя.

Узнав о его заявлении, Перовская (они любили друг друга) была ошеломлена. Тырков был в недоумении, спросив ее:

– Зачем он это сделал?

– Верно, так нужно было, – тихо ответила она.

Судя по всему, Желябов брал всю вину на себя в надежде, что тем самым избавит от смерти Рысакова и направит полицию на ложный след. (Он не знал, что виселиц будет не две, а больше. Не догадывался и о том, что тот, кого он назвал «юным героем», таковым вовсе не является, став предателем.) Ему все равно грозило суровое наказание, и, в таком случае, не лучше ли посмертная слава тираноборца, чем заурядного террориста? Но самое главное: он написал правду.

Товарищи уговаривали Перовскую покинуть Петербург хотя бы на время. Но она решила во что бы то ни стало освободить Желябова, надеясь организовать нападение на конвой или взорвать бомбу в здании Окружного суда во время заседания… Ее несбыточные проекты показывали, насколько потрясли ее признания Желябова.

Вскоре в Петербурге начались массовые обыски и аресты. Порой в Дом предварительного заключения отвозили даже тех из революционеров, на которых в полиции не могло быть никаких компрометирующих материалов. В частности, полицейские ворвались в квартиру члена Исполнительного комитета Николая Саблина, хранившего взрывчатку. Он застрелился. По-видимому, опасался, что на допросах может, не выдержав давления и мучений, выдать кого-нибудь из товарищей.

Теперь народовольцам стало ясно, что обыски и аресты проводились не случайно, а по каким-то сведениям, которые получила полиция. От кого? Это оставалось неясно. Позже выяснилось, что предал их всех Рысаков.

Он был самым молодым из участников покушения и не имел опыта революционной работы. Вот как он стал цареубийцей.

Осенью 1880 года Исполнительному комитету сообщили, что студент Горного института Рысаков готов принять участие в террористических актах. Узнав, что ему всего 19 лет, члены Комитета ответили отказом. Но рекомендовавшие его народовольцы ручались за него и предложили провести проверку. Ему дважды поручали получить отправленные по подложным накладным из провинции части типографского оборудования. Он четко выполнил эти задания. Затем участвовал в «наблюдательном отряде», следившем за перемещениями Александра II по Петербургу.

Когда Тимофей Михайлов неожиданно отказался бросать бомбу, пришлось срочно искать ему замену. Вызвался Рысаков. Раздумывать было некогда. Он стал третьим «метальщиком».

Попав в руки опытных следователей, которые посетовали на его молодость, припугнули неизбежной скорой казнью через повешение и пообещали ее отмену за полные сведения обо всех злоумышленниках и явочных квартирах, которые ему известны, Рысаков был совершенно подавлен происходящим. Осознав ужас своего положения, он стал давать подробные показания. А память у него была хорошая…

30 марта 1881 года он написал прошение о помиловании:

«Ваше императорское величество, всемилостивейший государь! Вполне сознавая весь ужас злодеяния, совершенного мною под давлением чужой злой воли, я решаюсь всеподданнейше просить ваше величество даровать мне жизнь единственно для того, чтобы я имел возможность тягчайшими муками хотя в некоторой степени искупить великий грех мой. Высшее судилище, на приговор которого я не дерзаю подать кассационную жалобу, может удостоверить, что, по убеждению самой обвинительной власти, я не был закоренелым извергом, но случайно вовлечен в преступление, находясь под влиянием других лиц, исключавшим всякую возможность сопротивления с моей стороны, как несовершеннолетнего юноши, не знавшего ни людей, ни жизни.

Умоляя о пощаде, ссылаюсь на Бога, в которого я всегда веровал и ныне верую, что я вовсе не помышляю о мимолетном страдании, сопряженном с смертной казнью, с мыслью о котором я свыкся почти в течение месяца моего заключения, но боюсь лишь немедленно предстать на страшный суд Божий, не очистив моей души долгим покаянием. Поэтому и прошу не о даровании мне жизни, но об отсрочке моей смерти.

С чувством глубочайшего благоговения имею счастье именоваться до последних минут моей жизни вашего императорского величества верноподданным. Николай Рысаков».

Аркадий Тырков, арестованный в ночь с 13 на 14 марта по оговору Рысакова, тем не менее признавался, что ни разу не испытал к нему враждебного чувства. По его словам: «Это был еще совсем юный, добродушный и жизнерадостный провинциал. Вчера – еще просто мальчик в самом разгаре, если так можно выразиться, своей непосредственности, сегодня – цареубийца… сам бросивший первую бомбу. Он видел кровь посторонних людей, пострадавших от его снаряда… Он видел толпу, сбегавшуюся к месту катастрофы, у которой в глазах был ужас перед совершившимся и негодование к нему, Рысакову… на суде, мне помнится, он говорил, что он совсем не террорист, а мирный деятель. Этим заявлением, наивным с первого взгляда, он не отрицал, конечно, факта метания бомбы, а отгонял от себя и от других мысль, что он может вообще убивать людей. Таким образом, не один только животный инстинкт самосохранения, а более сложный комплекс чувств душил его с такой силой, что лишил всякого самообладания и бросил целиком во власть чужой воли.

Рысаков был, как говорили, способный юноша, хорошо знал математику. Память у него была очень точная и, вероятно, развитое воображение. В нем ходила какая-то скрытая, не развернувшаяся еще силушка (к его приземистой, широкоплечей фигуре с большой головой это слово вполне применимо), но вся беда в том, что ему слишком рано дали такую ответственную роль…

Таких людей клеймят ужасным словом “предатель”, и этим исчерпываются все счеты с ним. Мне хотелось показать, что… он заслуживает только жалость, а не презрение».

Отдавая должное добрым чувствам благородного Тыркова по отношению к тому, кто выдал его, учтем свидетельство более убедительное – самого Рысакова. Ведь он в прошении о помиловании покривил душой. Написал, что был вовлечен в преступление под воздействием чужой злой воли, сослался на свою веру в Бога и стремление покаяться. Но ведь он сам вызвался стать террористом. Где же его искренность в данном письме? Чувствуется голос духовно сломленной личности. Называет себя имеющим счастье считаться верноподданным императора, тогда как всего лишь месяц назад бросил бомбу под карету предыдущего царя…

2 апреля, накануне казни, Рысаков пишет еще одно, последнее показание в отчаянной надежде убедить власти сохранить ему жизнь. Выдав уже всех, кого мог, он предлагает себя в агенты для выслеживания революционеров. Вот фрагменты его записки:

«Террор должен кончиться во что бы то ни стало. Общество и народ должны отдохнуть, осмотреться и вступить на мирный путь широкого развития гражданской жизни.

К этим мыслям меня привели тюрьма и агитационная практика.

Из нас, шести преступников, только я согласен словом и делом бороться против террора. Начало я уже положил, нужно продолжить и довести до конца, что я также отчасти, а пожалуй, и всецело могу сделать. <…> До сегодняшнего дня я выдавал товарищей, имея в виду истинное благо родины, а сегодня я товар, а вы купцы. Но клянусь вам Богом, что и сегодня мне честь дороже жизни, но клянусь и в том, что призрак террора меня пугает, и я даже согласен покрыть свое имя несмываемым позором, чтобы сделать все, что могу, против террора.

В С.-Петербурге, в числе нелегальных лиц, живет некто Григорий Исаев (карточка его известна, но он изменился), адреса его не знаю. Этот человек познакомил меня с Желябовым, раскрывшим предо мной широко дверь к преступлению. <…> По предложению Григория в субботу, в день бала у медиков-студентов, я вывез с вокзала Николаевской железной дороги [два ящика] с зеркалами, каждый по 4 пуда, в которых находился, как мне он объяснил, типографский станок. Точно нумер ломового извозчика не помню, но разыскать его могу вскоре. Довез станок по Садовой до Никольского рынка, где сдал Григорию. Если бы я воспроизвел некоторые сцены пред извозчиком, то он непременно бы вспомнил, куда свез два ящика с зеркалами.

Где живет Григорий, не знаю, но узнать, конечно, могу, особенно если знаю, что ежедневно он проходит по Невскому с правой, от Адмиралтейства, стороны. Если за ним последить, не торопясь его арестовать, можно сделать весьма хорошие открытия: 1) найти типографию, 2) динамитную мастерскую, 3) несколько «ветеранов революции». <…> Я предлагаю так: дать мне год или полтора свободы для того, чтобы действовать не оговором, а выдачей из рук в руки террористов. Мой же оговор настолько незначителен, знания мои неясны, что ими я не заслужу помилования. Для вас же полезнее не содержать меня в тюрьме, а дать некий срок свободы, чтобы я мог приложить к практике мои конспиративные способности, только в ином направлении, чем прежде. Поверьте, что я по опыту знаю негодность ваших агентов. Ведь Тележную-то улицу я назвал прокурору Добржинскому. По истечении этого срока умоляю о поселении на каторге, или на Сахалине, или в Сибири. Убежать я от вас не могу – настоящее мое имя получило всесветную печальную известность: партия довериться не может и скрыть. Одним словом, в случае неустойки с моей стороны, не больше как чрез неделю я снова в ваших руках. Намечу вам свой план:

1) По Невскому я встречу чрез 3–4 дня Григория и прослежу за ним все, что возможно, записав сведения и представив по начальству.

2) Коновкин, после моего ареста перешедший на нелегальное положение, даст мне новую нить. Я его узнаю вскоре на Васильевском острове, куда он часто ходит.

3) Кондитерская Кочкурова, Андреева, Исаева и т. п. столкнет меня с Верой Филипповой, урожденной Фигнер, и по ней я могу наткнуться на многие конспиративные квартиры. <…>

Перовская С.Л. и Желябов А.И. Рисунок, сделанный во время суда над первомартовцами

6) Постоянные прогулки и обеды в столовой на Казанской площади и у Тупицына, вечернее чаепитие в известных мне трактирах, а также слежение за квартирами общих знакомых наведут меня на столкновение с лицами, известными мне только по наружности, каких я имею около 10 человек. Одним словом, возможно лично мне в течение месяца-полутора открыть в С.-Петербурге большую часть заговора, в том числе наверное типографию и, пожалуй, две-три квартиры. Вы представьте себе то, что ведь я имею массу рабочих, с которыми совещается революционная интеллигенция. При этом я обязуюсь каждый день являться в ж[андармское] управление, но не в секретное, и заранее уславливаюсь, что содержание лучше получать каждый день. <…>

Пусть правительство предоставит мне возможность сделать все, что я смогу, для совершенного уничтожения террора, и я честно исполню его желание, не осмеливаясь даже и думать о каких-либо условиях, кроме тех, которые бы способствовали в агентстве. Себя вполне предоставляю в распоряжение верховной власти и каждому ее решению с благоговением покорюсь.

Николай Рысаков».

Григорий Исаев к этому времени был уже арестован. Жандармы использовали последнее показание Рысакова для его изобличения. Их не заинтересовали предложения предателя. Утром 3 апреля 1881 года его привезли на Семеновский плац вместе с А.И. Желябовым, С.Л. Перовской, Н.И. Кибальчичем и Т.М. Михайловым. И во время заключения, и приговоренные к смертной казни, и в последние свои мгновения все они, кроме Рысакова, вели себя мужественно. Кибальчич перед смертью составил схему реактивного летательного аппарата (она была обнаружена в жандармском архиве летом 1917 года). Этот молодой революционер, занимавшийся изготовлением взрывчатки, был талантливым изобретателем и незаурядным мыслителем.

Что касается Рысакова, то испытывать к нему жалость, конечно, можно. Но и презрения он вполне достоин. Ведь, пытаясь продлить свою жизнь, он отправил на смерть несколько человек, честных, мужественных и благородных в отличие от него самого. Наверняка с презрением относились к нему и следователи, и прокуроры, и судьи.

Его последнее письмо показывает, насколько жалок он был в последние недели жизни. А ведь писал, будто ему «честь дороже жизни». И тут же, словно находясь в забытьи, признался, что готов «покрыть свое имя несмываемым позором», продолжая и впредь оставаться предателем, лишь бы ему сохранили жизнь.

Можно предположить, что Александр III без всяких сомнений отказал в помиловании такому человеку. Предателей не уважают даже те, с кем они сотрудничают.

Николай Рысаков, судя по всему, принадлежал к числу людей, имеющих завышенное самомнение, большое честолюбие и склонность к авантюрам при недостатке воли, а также, увы, совести. Ведь он согласился стать цареубийцей не по идейным соображениям, а предал, обрекая на смерть, своих товарищей ради продления собственной жизни.

Психология предательства, конечно же, не так проста, как представляется на первый взгляд. Любой, отказавшийся по личным соображениям выгоды от присяги, данной царю, народу, партии, тайной организации, всегда найдет этому оправдание, прежде всего для самого себя, чтобы сохранить высокое самомнение. Вот и Рысаков утверждал, что выдавал товарищей ради блага родины (хотя лишь месяц назад ради того же участвовал в цареубийстве). Иуда Искариот тоже, конечно же, оправдывал свое предательство «высокими» соображениями. Так бывало всегда, так происходит и в наши дни – и не с единицами, с тысячами, если не миллионами.

У Рысакова в отличие от предателей из корысти и властолюбия, было одно смягчающее обстоятельство. Перед лицом смертельной опасности человек переходит, как говорят психологи, в измененное состояние сознания. (Мне в геологических экспедициях приходилось убеждаться в этом не раз.) И если одни, сравнительно немногие, способны сохранять при этом здравый смысл, противодействовать волнению, панике, парализующему страху, то другие буквально перерождаются. Сильный, веселый, решительный парень вдруг садится на камни, отказываясь идти дальше при виде узкой тропинки по краю пропасти, а тихая робкая девушка, превозмогая себя, проходит опасный участок.

Безусловно, с Рысаковым произошло именно такое перерождение. Его деморализовал ужас близкой смерти (к более или менее отдаленному сроку «высшей меры» все мы присуждены природой). Он, что называется, перестал владеть собой. И все-таки приходится помнить: он стал предателем в самом позорном смысле этого клейма, ибо ради спасения собственной заурядной личности, надеясь продлить собственную жизнь, отправил на смерть нескольких своих товарищей.

Ультиматум

По замыслу революционеров-террористов, убийство Александра II не было самоцелью (хотя объективно стало именно таковым). Теоретически предполагалось столь громкой акцией воздействовать на общественное сознание и на власть имущих.

Простой народ, крестьяне, должны были убедиться на ярком и страшном примере, что царя вовсе не оберегает Бог, а власть его не свыше, а вполне земная. Столь громкая акция должна была укоренить в российском обществе и за рубежом мысль о силе и огромных возможностях тайной организации «Народная воля».

Помимо всего этого, наследника престола хотели не только устрашить возможным покушением на его жизнь и призраком революции, но и принудить к либеральным реформам. С этой целью была отпечатана и распространена прокламация следующего содержания:

«Исполнительный комитет

Императору Александру III

Ваше величество! Вполне понимая то тягостное настроение, которое вы испытываете в настоящие минуты, Исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время. Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека: это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой, и своими чувствами, и даже чувствами других людей. Повинуясь этой всесильной обязанности, мы решаемся обратиться к вам немедленно, ничего не выжидая, так как не ждет тот исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми потрясениями.

Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не была неожиданной. После всего происшедшего в течение последнего десятилетия она являлась совершенно неизбежной, и в этом ее глубокий смысл, который обязан понять человек, поставленный судьбою во главе правительственной власти. Объяснять подобные факты злоумышлением отдельных личностей или хотя бы “шайки” может только человек, совершенно неспособный анализировать жизнь народов. В течение целых 10 лет мы видим, как у нас, несмотря на самые строгие преследования, несмотря на то что правительство покойного императора жертвовало всем – свободой, интересами всех классов, интересами промышленности и даже собственным достоинством, – безусловно, всем жертвовало для подавления революционного движения, оно все-таки упорно разрасталось, привлекая к себе лучшие элементы страны, самых энергичных и самоотверженных людей России, и вот уже три года вступило в отчаянную, партизанскую войну с правительством.

Вы знаете, ваше величество, что правительство покойного императора нельзя обвинять в недостатке энергии. У нас вешали правого и виноватого, тюрьмы и отдаленные губернии переполнялись ссыльными. Целые десятки так называемых вожаков переловлены, перевешаны. Они гибли с мужеством и спокойствием мучеников, но движение не прекращалось, оно безостановочно росло и крепло. Да, ваше величество, революционное движение не такое дело, которое зависит от отдельных личностей. Это процесс народного организма, и виселицы, воздвигаемые для наиболее энергичных выразителей этого процесса, так же бессильны спасти отживающий порядок, как крестная смерть Cпасителя не спасла развратившийся античный мир от торжества реформирующего христианства.

Правительство, конечно, может еще переловить и перевешать многое множество отдельных личностей. Оно может разрушить множество отдельных революционных групп. Допустим, что оно разрушит даже самые серьезные из существующих революционных организаций. Но ведь все это нисколько не изменит положения вещей. Революционеров создают обстоятельства, всеобщее неудовольствие народа, стремление России к новым общественным формам. Весь народ истребить нельзя, нельзя и уничтожить его недовольство посредством репрессалий: неудовольствие, напротив, растет от этого. Поэтому на смену истребляемым постоянно выдвигаются из народа все в большем количестве новые личности, еще более озлобленные, еще более энергичные. Эти личности в интересах борьбы, разумеется, организуются, имея уже готовый опыт своих предшественников; поэтому революционная организация с течением времени должна усиливаться и количественно и качественно. Это мы видим в действительности за последние 10 лет. Какую пользу принесла правительству гибель долгушинцев, чайковцев, деятелей [18] 74 г.? На смену им выступили гораздо более решительные народники. Страшные правительственные репрессалии вызвали затем на сцену террористов [18] 78 – [18] 79 гг. Напрасно правительство истребляло Ковальских, Дубровиных, Осинских, Лизогубов. Напрасно оно разрушало десятки революционных кружков. Из этих несовершенных организаций путем естественного подбора вырабатываются только более крепкие формы. Появляется наконец Исполнительный комитет, с которым правительство до сих пор не в состоянии справиться.

Окидывая беспристрастным взглядом пережитое нами тяжелое десятилетие, можно безошибочно предсказать дальнейший ход движения, если только политика правительства не изменится. Движение должно расти, увеличиваться, факты террористического характера повторяться все более обостренно; революционная организация будет выдвигать на место истребляемых групп все более и более совершенные, крепкие формы. Общее количество недовольных в стране между тем увеличивается; доверие к правительству в народе должно все более падать, мысль о революции, о ее возможности и неизбежности все прочнее будет развиваться в России. Страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка.

Чем вызывается, обусловливается эта страшная перспектива? Да, ваше величество, страшная и печальная. Не примите этого за фразу. Мы лучше, чем кто-либо другой, понимаем, как печальна гибель стольких талантов, такой энергии на деле разрушения, в кровавых схватках, в то время когда эти силы при других условиях могли бы быть потрачены непосредственно на созидательную работу, на развитие народа, его ума, благосостояния, его гражданского общежития. Отчего же происходит эта печальная необходимость кровавой борьбы?

Оттого, ваше величество, что теперь у нас настоящего правительства в истинном его смысле не существует. Правительство по самому своему принципу должно только выражать народные стремления, только осуществлять народную волю. Между тем у нас – извините за выражение – правительство выродилось в чистую камарилью и заслуживает названия узурпаторской шайки гораздо более, чем Исполнительный комитет. Каковы бы ни были намерения государя, но действия правительства не имеют ничего общего с народной пользой и стремлениями. Императорское правительство подчинило народ крепостному праву, отдало массы во власть дворянству; в настоящее время оно открыто создает самый вредный класс спекулянтов и барышников. Все реформы его приводят лишь к тому, что народ впадает все в большее рабство, все более эксплуатируется. Оно довело Россию до того, что в настоящее время народные массы находятся в состоянии полной нищеты и разорения, несвободны от самого обидного надзора даже у своего домашнего очага, не властны даже в своих мирских, общественных делах. Покровительством закона и правительства пользуется только хищник, эксплуататор; самые возмутительные грабежи остаются без наказания. Но зато какая страшная судьба ждет человека, искренно помышляющего об общей пользе. Вы знаете хорошо, ваше величество, что не одних социалистов ссылают и преследуют. Что же такое – правительство, охраняющее подобный “порядок»? Неужели это не шайка, неужели это не проявление полной узурпации?

Вот почему русское правительство не имеет никакого нравственного влияния, никакой опоры в народе; вот почему Россия порождает столько революционеров; вот почему даже такой факт, как цареубийство, вызывает в огромной части населения радость и сочувствие! Да, ваше величество, не обманывайте себя отзывами льстецов и прислужников. Цареубийство в России очень популярно.

Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу. В интересах родной страны, во избежание напрасной гибели сил, во избежание тех страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, Исполнительный комитет обращается к вашему величеству с советом избрать второй путь. Верьте, что, как только верховная власть перестанет быть произвольной, как только она твердо решится осуществлять лишь требования народного сознания и совести, вы можете смело прогнать позорящих правительство шпионов, отослать конвойных в казармы и сжечь развращающие народ виселицы. Исполн. комит. сам прекратит свою деятельность, и организованные около него силы разойдутся для того, чтобы посвятить себя культурной работе на благо родного народа. Мирная, идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем вашим слугам, и которое практикуется нами только из печальной необходимости.

Мы обращаемся к вам, отбросивши всякие предубеждения, подавивши то недоверие, которое создала вековая деятельность правительства. Мы забываем, что вы представитель той власти, которая столько обманывала народ, сделала ему столько зла. Обращаемся к вам как гражданину и честному человеку. Надеемся, что чувство личного озлобления не заглушит в вас сознания своих обязанностей и желания знать истину. Озлобление может быть и у нас. Вы потеряли отца. Мы теряли не только отцов, но еще братьев, жен, детей, лучших друзей. Но мы готовы заглушить личное чувство, если того требует благо России. Ждем того же и от вас.

Мы не ставим вам условий. Пусть не шокирует вас наше предложение. Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей. Мы не ставим, а только напоминаем их.

Этих условий, по нашему мнению, два:

1) общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга;

2) созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями.

Считаем необходимым напомнить, однако, что легализация верховной власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, если выборы будут произведены совершенно свободно. Поэтому выборы должны быть произведены при следующей обстановке:

1) депутаты посылаются от всех классов и сословий безразлично и пропорционально числу жителей;

2) никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть;

3) избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно, а потому правительство должно в виде временной меры, впредь до решения народного собрания, допустить: а) полную свободу печати, б) полную свободу слова, в) полную свободу сходок, г) полную свободу избирательных программ.

Вот единственное средство к возвращению России на путь правильного и мирного развития. Заявляем торжественно перед лицом родной страны и всего мира, что наша партия со своей стороны безусловно подчинится решению народного собрания, избранного при соблюдении вышеизложенных условий, и не позволит себе впредь никакого насильственного противодействия правительству, санкционированному народным собранием.

Итак, ваше величество, решайте. Перед вами два пути. От вас зависит выбор. Мы же можем только просить судьбу, чтобы ваш разум и совесть подсказали вам решение, единственно сообразное с благом России, с вашим собственным достоинством и обязанностями перед родною страной.

Исп[олнительный] ком[итет], 10 марта 1881 г.

Типография “Народной воли”, 12марта 1881 г.»

Как видим, тайная организация представила себя не группой заговорщиков-террористов, а как руководящая сила партизанского движения, охватывающего значительную часть населения страны, желающую изменить существующий строй.

На что рассчитывал Исполнительный комитет?

Прежде всего, пожалуй, на незнание правительством истинных масштабов так называемого партизанского движения. В действительности, как показал распад «Земли и воли», а также свидетельствовал устав Исполнительного комитета, ни о каком более или менее активном массовом противодействии существующей царской власти не могло быть и речи.

Народовольцы в своей смертельно опасной игре против самодержавия, как говорят картежники, блефовали. Выдавали желаемое за действительность. Революционная деятельность стала их профессией, а революционный переворот – целью их жизни.

О революционной ситуации

Обычно революционная ситуация рассматривается историками с позиций экономических и политических. Но она складывается, пожалуй, прежде всего в духовной сфере. Ее определяют не народные массы – наиболее инертная часть общества. В них там и сям вспыхивают бунты, стачки, демонстрации протеста. Но все это – частности, мало влияющие на общее состояние страны.

Во второй половине ХIХ века в наиболее образованной, численно сравнительно небольшой, но самой активной части российского общества назрел духовный кризис. Преодолеть его с помощью каких-либо отдельных реформ, сохраняя самодержавие, было невозможно. То есть теоретически какие-то варианты можно предположить, но практически, на деле получилось именно так. Кризис частично разрешился в 1917–1922 годах, после двух революций и Гражданской войны, а окончательно – в конце 1930-х годов, после создания великой державы СССР.

Нестабильность Российской империи определялась, помимо всего прочего, изменениями структуры ее экономики, перераспределением рабочей силы из деревень в города, от сельского хозяйства в промышленность и строительство, укреплением социальной группы предпринимателей, финансистов, становлением капиталистических отношений. А переход от феодализма к капитализму во многих странах сопровождался кризисами, революциями.

…Небольшое отступление. В 1959 году я высказал мысль: социализм есть высшая стадия феодализма. Ее справедливость осознал значительно позже. А в конце ХХ века узнал, что идея эта принадлежит русскому мыслителю К.Н. Леонтьеву и ей уже более ста лет.

Леонтьев К.Н.

«Социализм, понятый как следует, – писал он, – есть не что иное, как новый феодализм, уже вовсе недалекого будущего, разумея при этом слово феодализм, конечно, не в тесном и специальном его значении романо-германского рыцарства или общественного строя… а в самом широком его смысле, т. е. в смысле неравноправности классов и групп, в смысле разнообразной децентрализации и группировки социальных сил, объединенных в каком-нибудь живом центре, духовном или государственном… Теперь коммунисты (и, пожалуй, социалисты) являются в виде самых крайних, до бунта и преступлений, в принципе неограниченных либералов; их необходимо казнить, но сколько бы мы их ни казнили, по нашей прямой и современной обязанности, они… служат бессознательную службу реакционной организации будущего. И в этом, пожалуй, их косвенная польза, даже и великая».

Справедливости ради вспомним, что примерно в то же время английский философ Герберт Спенсер, подобно Леонтьеву сурово критиковавший капитализм, написал работу, посвященную социализму, с характерным названием «Грядущее рабство», главным образом имея в виду подчинение личности коллективу. Но можно ли иначе построить надежный общественный организм? Леонтьев был уверен: нельзя! Он подобно подлинным русским интеллигентам разных политических убеждений презирал сытого самодовольного буржуа. Писал: «Я и грехом не считаю от всей души желать, чтобы сии средние всеевропейцы будущего полетели бы вверх тормашками в какую-нибудь цивилизацией же ископанную бездну! Туда этой мерзости, этому „пиджаку” и дорога!» (Увы, пророчество его сбывается.)

В этом отношении Леонтьев – прямой продолжатель воззрений Герцена на переход в Европе от феодализма к капитализму. «Как рыцарь был первообразом мира феодального, – писал Герцен, – так купец стал первообразом нового мира… Под влиянием мещанства все переменилось в Европе. Рыцарская честь заменилась бухгалтерской честностью, вежливость – чопорностью, гордость – обидчивостью, парки – огородами, дворцы – гостиницами, открытыми… для всех, имеющих деньги».

Константин Леонтьев продолжил: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский или немецкий, или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально” и „коллективно” на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы человечеству, чтобы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки».

А еще через полвека Бердяев пришел к выводу: «Так можно было определить русскую тему ХIХ века: бурное стремление к прогрессу, к революции, к последним результатам мировой цивилизации, к социализму и вместе с тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса, революции, цивилизации и пр.». Напомнив высказывание Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде», он заключил: «Трагедия русского народа в том, что русская власть не была верна этим словам».

Все то, о чем сказано выше, на мой взгляд, определяло революционную ситуацию и в Западной Европе, и в России. В разных государствах она проявлялась своеобразно (любая страна в той или иной степени самобытна, а утрата самобытности свидетельствует о ее слабости, дряблости и скорой гибели). И все-таки у революционеров разных стран и народов было нечто общее. Революционное брожение происходило не в гуще народных масс, а среди сравнительно немногочисленных интеллигентов – людей, которые живут идеалами, насыщенной духовной жизнью (в отличие от интеллектуалов, зарабатывающих на жизнь умственным трудом).

Народники и народовольцы пытались не столько теоретически, сколько практически определить самобытный исторический путь России. Восставая против устаревших традиций, они в то же время не желали торжества буржуазии, перехода на рельсы западной цивилизации.

Константин Леонтьев в одном из писем предположил возможность соединения социализма «с русским Самодержавием и пламенной мистикой (которой философия будет служить, как собака)». А иначе все будет «либо кисель, либо анархия». Добавим, наученные историческим опытом: нечто подобное осуществилось в середине ХХ века – сталинский СССР.

Трагедия народников и народовольцев была в том, что их мечтания о народной демократии не могли осуществиться в России того времени ни при каких условиях. Для этого не были подготовлены ни народные массы, ни оппозиционные правительству силы, ни сами революционеры. Оставалось для последних только одно: расшатывание устоев самодержавия в надежде, что когда-нибудь, при каких-то других обстоятельствах оно падет.

Судьба «Народной воли» была предрешена еще и потому, что у этой тайной организации было слишком мало сторонников, а противник был могущественный: государственная полицейская система. Частный террор не может выдержать единоборства с государственным террором. Кроме того, у царя и правительства России были возможности воздействовать на общественное мнение не только печатным словом, причем в широком масштабе, но и с помощью административных мероприятий.

Они начались в последний год правления Александра II. Уже тогда стало ясно, что отмена крепостного права означала для многих крестьян рабство не менее жестокое и безнадежное – экономическое. Это грозило немалыми потрясениями. Недоимки бывших помещичьих крестьян по выкупным платежам возросли за 20 лет вдвое. При взыскании недоимок описывали и продавали скот, инвентарь, временно отбирались наделы. Тем, кто не перешел на выкуп, было еще хуже: приходилось отбывать барщину и платить оброк. Русско-турецкая война 1877–1878 годов хотя и завершилась нашей победой, но для русского народа стала дополнительным тяжелым испытанием. А затем были в стране неурожай и голод.

Лорис-Меликов М.Т.

После покушения на царя Степана Халтурина 8 февраля 1890 года Александр II созвал совещание для выработки мероприятий по борьбе с революционерами. Была учреждена Верховная распорядительная комиссия по охране государственного порядка и общественного спокойствия. Ее, а также Чрезвычайную следственную комиссию по делу о взрыве в Зимнем дворце возглавил харьковский генерал-губернатор М.Т. Лорис-Меликов. Вскоре он занял пост министра внутренних дел. Затем Верховную распорядительную комиссию упразднили, так же как Третье отделение, вместо которого был организован департамент государственной полиции при Министерстве внутренних дел. Это был мощный централизованный орган, призванный в первую очередь бороться с политическими преступниками.

Назначенное на 8 марта 1881 года обсуждение проекта либеральных реформ, предложенного Лорис-Меликовым, состоялось уже при Александре III. Есть версия, что убийство Александра II было спешно осуществлено народовольцами для того, чтобы сорвать утверждение этого проекта. Либеральные реформы не устраивали революционеров, ибо направлены были на постепенный переход к конституционной монархии западного образца. Кроме того, некоторые уступки со стороны правительства дворянам, земству и крестьянам грозили резко ослабить и без того достаточно сомнительную революционную ситуацию.

Действительно, проект Лорис-Меликова был отклонен, а сам он вскоре подал в отставку вместе с военным министром Д.А. Милютиным и министром финансов А.А. Абазой. Тем не менее были сделаны некоторые уступки крестьянству, стали созываться совещания представителей земств и вышел циркуляр о «неприкосновенности прав дворянства и городского сословия».

Самодержавие не пошатнулось, а напротив, окрепло. Ни о каких уступках революционерам не было и речи. Казалось бы, должна была усугубиться революционная ситуация. А вышло наоборот. В народе да и среди многих революционеров терроризм не одобрялся. Подавляющее большинство населения желали стабильности, а не потрясений.

Получалось так, что в деятельности народовольцев были заинтересованы наиболее ревностные защитники самодержавия и жестких мер подавления инакомыслия. Кроме того, многие деятели департамента полиции, призванные бороться с террористами, получили дополнительные возможности для карьеры, наград, повышенных окладов жалованья и для финансовых злоупотреблений.

Свой среди чужих

Для тайной революционной организации жизненно важно знать, какие мероприятия планирует против нее государственная власть. То же самое относится и к действиям властей. И тем и другим требуется иметь в стане врагов своих агентов, осведомителей.

Руководителям «Народной воли» в этом отношении повезло. Начиная с 1879 года, они стали вести свою смертельно опасную игру с полицией и жандармами не вслепую, а имея сведения об их агентуре и намечаемых мероприятиях против революционеров. Эту ценнейшую информацию они получали от Николая Васильевича Клеточникова.

Он был работником Окружного суда в Симферополе и пережил какую-то личную драму, едва не завершив ее самоубийством. Избавлению его от душевных мук способствовали политические события 1878 года: процесс 193 пропагандистов, выстрел Веры Засулич в Трепова и ее оправдание, убийство жандармского генерала Трепова. Клеточников решил отдать свою жизнь во имя революции, участвуя в террористическом акте. (На его примере видно, как тесно порой связаны личные драмы с общественными событиями; человек может вознегодовать на существующий общественный строй из-за потрясений и разочарований в своей частной жизни.)

Приехав в Петербург, Клеточников постарался через двух знакомых землячек, учившихся на Высших женских курсах, связаться с революционерами. Это ему удалось. Сведения о новом потенциальном террористе дошли до члена Исполкома «Народной воли» Александра Михайлова. Он встретился с Клеточниковым. Поговорив с ним, убедился: этот интеллигентный, деликатный, не крепкий физически, отчасти даже робкий человек вряд ли годится на роль политического убийцы. Не лучше ли использовать его как шпиона, устроив в III отделение?

На этот счет у Михайлова уже был план. Нескольких студентов, снимавших меблированные комнаты у Анны Петровны Кутузовой и сочувствовавших революционерам, арестовали и допрашивали. Удалось узнать, что Кутузова – родственница одного из служащих III отделения, который временами ее навещает. Было известно, что она любит играть в карты и приходит в восторг, если выигрывает.

Когда Михайлов ближе узнал Клеточникова и познакомил его с уставом и деятельностью «Народной воли», то предложил ему с невольной помощью доносчицы Кутузовой поступить в III отделение. Его предложение не было принято.

– Как можно! – воскликнул Клеточников. – Они же сразу прочтут на моем лице, что я поступаю на службу с обманной целью!

– Не преувеличивайте их способности, – спокойно ответил Михайлов. – Они умеют вести наблюдение и арестовывать, но не догадаются, что человек, рекомендованный им родственницей одного из служащих, может быть послан тайной организацией. В этом вы можете быть совершенно уверены. Иначе мы не предложили бы вам лезть в эту берлогу.

– Допустим, они меня примут, – дрожащим от волнения голосом сказал Клеточников, – но как поручиться за будущее? Если они узнают, что я их обманываю, что я послан их врагами, они придут в ярость. Расправа будет жестокой! Они растопчут меня своими жандармскими сапогами! Это же страшная смерть, мой дорогой друг!

Он потерял самообладание. Но Михайлов был спокоен и настойчив. Он рассказал о существующей в «Народной воле» конспирации и уверил, что никаких явных доказательств революционной деятельности агента у жандармов не будет.

Клеточников, подумав, сказал:

– Будут ли члены организации возражать, если я в случае ареста на допросе скажу, что работал за деньги? Работая в Окружном суде, я видел, насколько они алчны к деньгам. Наверняка они ценят это качество и в других. Поэтому я в целях самозащиты мог бы сказать им, что действовал из корыстных побуждений, получая за свои услуги от революционеров хорошую плату. Тогда они не набросятся на меня, как дикие звери, но передадут судебной власти, а это уже не так страшно.

Михайлов согласился с его аргументами. Тем более что Клеточников не был членом революционной партии. (Об этом разговоре известно со слов А.П. Прибыловой-Корбы, близко знавшей Клеточникова и состоявшей в «Народной воле».)

В начале декабря 1878 года Клеточников снял комнату у мадам Кутузовой, по вечерам принимая участие в карточной игре. Он выглядел рассеянным и частенько проигрывал хозяйке. За месяц она обогатилась таким образом почти на 300 рублей (выплачивались проигрыши Клеточникова из кассы «Земли и воли»). Ее новый скромный, воспитанный жилец произвел на нее самое отрадное впечатление. А он порой жаловался на свою судьбу, ибо не мог найти для себя в столице хорошего места службы. Она, как и предполагал план Михайлова, рекомендовала его своему родственнику Г. Кириллову, заведующему 3-й экспедицией III отделения собственной его императорского величества канцелярии. Он занимался политическим сыском.

Клеточников произвел на Кириллова хорошее впечатление, к тому же понравился его каллиграфический почерк. После того как были наведены справки о новом кандидате в сотрудники, Николая Васильевича 25 января приняли на службу в канцелярию, которой заведовал Кириллов, назначив переписчиком важных бумаг, в том числе секретных. Он получил доступ к хранилищу секретных документов.

Жалованье ему положили достаточно хорошее. При своих небольших материальных потребностях он экономил деньги и передавал их через Михайлова в кассу «Земли и воли».

Вскоре после поступления на службу Клеточников узнал, что среди революционеров действует провокатор. Это был петербургский рабочий Рейнштейн. Ему полностью доверяло руководство «Севернорусского рабочего союза», в частности, Степан Халтурин, который с подозрением относился к интеллигенции. Полиция могла нанести удар в любое время. Клеточников, встретившись в заранее намеченном месте с Михайловым, сообщил ему эту новость.

Революционеры действовали оперативно. Рейнштейна срочно вызвали в Москву якобы по делам этого подпольного «Союза». Он приехал на следующий день, а утром его труп нашли в номере гостиницы, где он остановился. Все революционеры, о которых знал провокатор, постарались скрыться. Один лишь В.П. Обнорский не послушался совета, остался, был арестован и после долгого пребывания в тюрьме был приговорен к десяти годам каторги.

Тем временем полиция не дремала. Были арестованы некоторые участники покушения на Александра II на железной дороге под Москвой. Среди них был рабочий И.Ф. Окладский. Приговоренный к смертной казни, он струсил, выдал многих народовольцев и согласился сотрудничать с полицией. В конце ноября 1880 года арестовали А.Д. Михайлова. Для связи с Клеточниковым были выделены А.И. Баранников и Н.Н. Колодкевич. Но их в конце января 1881 года тоже взяли под стражу по доносу Окладского.

Клеточников не знал об их аресте. Он, желая предупредить Колодкевича о грозящей опасности, пошел к нему на квартиру и попал в засаду, потому что Колодкевич по какой-то причине не убрал с окна конспиративного знака безопасности.

В заключении и на суде Клеточников вел себя достойно. Его в группе в 10 человек сначала приговорили к смертной казни, которую позже для девятерых заменили бессрочной каторгой, а Н.Е. Суханова расстреляли.

На вопрос, что заставило его стать революционером, Клеточников ответил так:

«До 30 лет я жил в глухой провинции, среди чиновников, занимавшихся дрязгами, попойками и вообще ведущими самую пустую, бессодержательную жизнь. Среди такой жизни я чувствовал какую-то неудовлетворенность, мне хотелось чего-то лучшего. Наконец я попал в Петербург, но и здесь нравственный уровень общества не был выше. Я стал искать причины такого нравственного упадка и нашел, что есть одно отвратительное учреждение, которое развращает общество, которое заглушает все лучшие стороны человеческой натуры и вызывает к жизни все ее пошлые, темные черты. Таким учреждением было III отделение. Тогда, господа судьи, я решился проникнуть в это отвратительное учреждение, чтобы парализовать его деятельность. Наконец мне удалось поступить туда на службу.

Председатель (с иронией). Кому же вы служили? Этому отвратительному учреждению… то есть, по вашим словам, отвратительному, или кому другому?

Клеточников. Я служил обществу.

Председатель (с иронией). Какому же такому обществу? Тайному или явному?

Клеточников. Я служил русскому обществу, всей благомыслящей России.

Председатель. Вы получали жалованье в III отделении?

Клеточников. Да, получал.

Председатель (с иронией). И вы находили возможным брать деньги из этого отвратительного учреждения, как вы его называете?

Клеточников. Если бы я не брал, то это показалось бы странным и я навлек бы на себя подозрение. <…> Итак, я очутился в III отделении среди шпионов. Вы не можете себе представить, что это за люди! Они готовы за деньги отца родного продать, выдумать на человека какую угодно небылицу, лишь бы написать донос и получить награду. Меня просто поразило громадное число ложных доносов. Я возьму громадный процент, если скажу: из ста доносов один оказывается верным. А между тем почти все эти доносы влекли за собою арест, а потом и ссылку. <…> Я возненавидел это отвратительное учреждение и стал подрывать его деятельность: предупреждал, кого только мог, об обыске, а потом, когда познакомился с революционерами, то передавал им самые подробные сведения.

Председатель. Сколько вам платили за это?

Клеточников. Нисколько.

Председатель. На дознании вы показали, что брали от революционеров деньги.

Клеточников. На дознании я находился совсем в исключительных условиях, не в таких, в каких обыкновенно находятся обвиняемые, хотя бы и в политических преступлениях. Я находился под тяжелым давлением. Я был весь в руках своего начальства, всемогущего, озлобленного за то, что я так жестоко его обманул. В таком положении можно было и не то наговорить, на самом же деле я действовал, глубоко убежденный в том, что все общество, вся благомыслящая Россия будут мне благодарны за то, что я подрывал деятельность III отделения».

…Из-за невыносимых условий содержания в Алексеевском равелине Петропавловской крепости Клеточников, человек слабого здоровья, вскоре тяжело заболел и умер. Кстати сказать, многие из политических заключенных в то время жили в тюрьмах и на каторге недолго, хотя были молодыми людьми.

Чужой среди своих

Эта непростая история, во многом определившая трагический финал «Земли и воли», началась весной 1878 года. Тогда, как мы уже говорили, народоволец Попко на киевской улице заколол кинжалом барона Гейкинга, адъютанта начальника местного жандармского управления.

На его место назначили поручика Георгия Порфирьевича Судейкина. Было ему 28 лет, прежде он был армейским офицером и перешел в жандармы (что военные считали недостойным поступком), по-видимому, из-за неплохого оклада. Здесь он показал себя инициативным, энергичным и сообразительным работником.

Судейкин прекрасно сознавал, что бороться с тайным обществом наиболее целесообразно «изнутри», вербуя там или внедряя туда секретных агентов. В конце того же года он сумел заручиться таким шпионом. Им стала студентка Бабичева. В январе 1879 года она собрала у себя на квартире 12 народовольцев, которые готовили покушение на царя, предполагавшего посетить Киев.

Группа жандармов во главе с Судейкиным неожиданно ворвалась в квартиру, застав заговорщиков врасплох. Однако некоторые из них – братья Ивичевичи, Антонов-Свириденко и Брандтнер – выхватили револьверы. Началась перестрелка. Несколько жандармов и народовольцев были ранены. Отбив нападение, революционеры вынуждены были сдаться, когда дом заблокировали солдаты пехотной роты.

Киевский военно-окружной суд приговорил Антонова-Свириденко, Брандтнера и Осинского к смертной казни, а оставшихся в живых народовольцев – к длительным срокам заключения. Судейкина наградили. Рассказывали о его умении раскрыть тайную организацию политических преступников и смелости при их задержании (одного из Ивичевичей он застрелил, другого ранил). Еще выше поднялся авторитет Судейкина после того, как сорвалось несколько покушений на его жизнь. Впрочем, министр внутренних дел и шеф жандармов граф Д.А. Толстой подозревал, что сам Судейкин их организовал.

После убийства Александра II началась реорганизация службы политического сыска. После отставки Лорис-Меликова вспомнили о Судейкине, и в начале 1882 года его назначили начальником Петербургского охранного отделения и инспектором секретной полиции. К тому времени уже начался разгром Исполнительного комитета «Народной воли». Из его членов на свободе осталась только Вера Фигнер.

В столице Судейкин развил бурную деятельность. В его распоряжении оказались крупные суммы денег, которые он частично использовал для подкупа некоторых народовольцев – наименее идейных, а в то же время алчных или трусливых. Кроме того, собрал компрометирующие материалы на ряд крупных чиновников: у трона скопилось множество недостойных вельмож, занятых интригами. Как признавался граф С.Ю. Витте: «Петербургский режим создал массу людей, которые занимаются тем, что травят друг друга ложью и клеветой, ища для себя через это мимолетной выгоды. Многие личности (в том числе и государь) легко поддаются на эти наветы».

Несмотря на ордена и денежные награды, получаемые Судейкиным за его успехи в политическом сыске, граф Д.А. Толстой не повышал его ни в чине, ни в должности. У него были сведения о том, что это – карьерист, который с помощью своих провокаторов вовлекает молодежь в революционные кружки, а затем арестовывает их как заговорщиков. А часть народовольцев оставляет на свободе как «приманку», чтобы на нее отлавливать новых «заговорщиков».

Судейкин, человек неглупый, прекрасно понимал, что, быстро подавив революционное движение, он и его подчиненные останутся без наград и работы. По его мнению, следует подстрекать террористов на решительные действия, дабы выявлять активистов и возбуждать общественное мнение против них. Периодически он читал лекции своим подчиненным. В частности, наставлял:

«Полицейский агент должен быть готов выполнить две главные функции: первая – информационная: проникать на все собрания революционеров, выявлять их конспиративные квартиры, стремиться быть полностью в курсе деятельности всех революционных организаций… и систематически правдиво информировать обо всем этом охранное отделение; вторая задача – проникнув в революционные организации, подстрекать к осуществлению крайних мер, желательно откровенно анархистского порядка, как то: бунт, когда бы разбивались и разграблялись магазины и торговые склады, поджигались дома жителей, открывалась беспорядочная стрельба по представителям полиции, бросались бомбы и т. д.».

Такое наставление, помимо всего прочего, порождало новый тип агентов-провокаторов. Они проявляли себя как организаторы и даже исполнители отчаянных террористических акций, приобретая авторитет среди «своих» и в то же время передавая сведения о них полиции. Наиболее яркой и гнусной фигурой в этом ряду суждено было стать Азефу. Но это произошло позже.

Как пишет историк В.М. Жухрай: «Вскоре в голове тридцатитрехлетнего Судейкина созрел поистине дьявольский план. Прежде всего, решил он, нужно устранить на своем пути графа Толстого. Лучше всего это сделать руками народовольцев, которые давно уже охотятся за министром внутренних дел…

То, что покушение на жизнь графа Толстого вполне может увенчаться успехом, подтверждала и доверительная беседа Судейкина с директором департамента полиции В.К. Плеве (кстати, он мечтал стать министром внутренних дел…)».

Незадолго до убийства Толстого и некоторых других террористических актов Судейкин предполагал выйти в отставку. Тогда напуганный император непременно приблизит к себе «опального» Судейкина.

Для реализации этого дьявольского плана наметилась кандидатура: народоволец Сергей Дегаев, член Исполкома «Народной воли». По сообщениям агентов было известно, что он высказывался за убийство Судейкина, деятельность которого парализовала революционеров в Петербурге. За Дегаевым стали следить, завели его личное дело. Агенты доносили: он потомственный дворянин, штабс-капитан Кронштадтской артиллерии в отставке, физически слаб, непомерно честолюбив, склонен к истерикам, труслив, небогат, женат; а один назвал его «беспринципной и бесхарактерной сволочью». Отличная рекомендация для предателя и провокатора.

В качестве приманки для него использовали малолетнюю проститутку. Она привела его в специально оборудованную меблированную комнату, где сотрудники охранки тайно сфотографировали половые утехи народовольца.

На следующий день Дегаева незаметно для окружающих арестовали и доставили в кабинет Судейкина. Для начала ему вменили в вину незаконное ношение оружие и причастность к запрещенной тайной организации. Затем Судейкин припугнул «допросами с пристрастием», то есть пытками. Наконец, оставшись с ним наедине, Судейкин начал доверительно его «обрабатывать».

Последним доводом, убедившим Дегаева сотрудничать с полицией, стали фотокадры его половой связи с несовершеннолетней. Судейкин пояснил, что вдобавок можно будет представить такого морально разложившегося субъекта платным осведомителем, подбросив народовольцам соответствующие материалы. Естественно, это будет равнозначно смертной казни.

Дегаев раздумывал недолго. Для начала он написал то, что ему известно о революционной организации и о конкретных ее участниках. В частности, о динамитной мастерской в квартире супругов Прибыловых. Судейкин узнал от него и о местопребывании Веры Фигнер. По одной версии, 10 февраля 1883 года утром ее арестовали на Аничковом мосту в Петербурге, а по другой – в Харькове.

Дегаев написал прошение о зачислении его на службу в охранное отделение с окладом 300 рублей в месяц и обязательством строго хранить все служебные тайны под угрозой смертной казни. Впрочем, этот документ Судейкин оставил у себя, так что официального зачисления в штат Дегаева не произошло. Этого и не требовалось Судейкину, решившему использовать его для организации покушения на Д.А. Толстого и великого князя Владимира Александровича.

Так Дегаев стал секретным сотрудником лично Судейкина. Для начала новый шеф посоветовал ему отправиться в Одессу и поработать в тайной типографии народовольцев, о которой жандармам было известно. Ему выдана была 1000 рублей. Еще одна его расписка осталась у Судейкина.

Пока Дегаев находился в Одессе, Судейкин под своим руководством провел успешную операцию по внезапному захвату динамитной мастерской в квартире Прибыловых и аресту всех, кто там находился. В конце марта – начале апреля 1883 года состоялся процесс над семнадцатью революционерами. К смертной казни были приговорены Богданович, Златопольский, Теллалов, а также Клименко и Буцевич (они сошли с ума) и Грачевский, который сжег себя, облившись керосином из лампы. Остальные были отправлены или на каторгу, или на вечное поселение в Сибирь.

Судейкин, теперь уже в чине подполковника, отбыл в Одессу, где разработал очередную успешную операцию. На этот раз была захвачена типография народовольцев. При этом на тайной встрече с Дегаевым Судейкин определил ему «героическую роль»: он должен был отстреливаться от наседавших жандармов (холостыми патронами), прикрывая отход нескольких товарищей. Остальных вместе с ним должны были схватить и заточить в крепость, откуда Дегаев сможет совершить дерзкий побег. Все так и произошло. Теперь в среде народовольцев Сергей Дегаев действительно стал героем.

Однако некоторые товарищи начали сомневаться: не слишком ли благоволит Дегаеву судьба? Почему ему удалось избежать ареста в Петербурге, остаться в живых и даже не получить ранение при перестрелке с жандармами, бежать из крепости? Как полиция обнаружила и схватила Веру Фигнер, о маршруте которой был осведомлен Дегаев?

Никаких улик против него не было. И все-таки он чувствовал недоверие отдельных товарищей. Да и сам терзался угрызениями совести. Он порой впадал в прострацию, мучился от бессонницы и головных болей. Вдобавок ко всему Судейкин предложил ему готовить покушение на министра внутренних дел и великого князя. Нетрудно было догадаться, что после такой акции Судейкину не будет никакого резона оставлять в живых и Дегаева.

У последнего остался только один шанс остаться в живых: рассказать о том, что его заставили пойти на службу в полицию и выполнить все, что от него потребуют. Он так и сделал. Попросил Судейкина отправить его на отдых в Париж. Действительно, выглядел Дегаев скверно. Разрешение было дано. В Париже, встретившись с членами Исполнительного комитета «Народной воли» Лавровым, Тихомировым, Тарасовым и Ошаниной, Дегаев признался в своей провокаторской деятельности (конечно, опуская некоторые факты). После совещания они решили оставить его в живых с условием помочь «устранить» Судейкина, а также Д. Толстого. Он согласился.

Общее руководство операцией поручили Герману Лопатину, которому пришлось ради этого тайно приехать в Петербург, несмотря на то что его разыскивала полиция. В покушении должны были принимать непосредственное участие Конашевич и Стародворский – как оказалось, тайный агент министра внутренних дел, уведомивший шефа о готовящемся двойном преступлении. При этом Стародворский повторил сведения Дегаева: разрешение на убийство дал сам император, так что в этом случае можно не опасаться Судейкина и его людей.

Толстой сообразил, что, конечно же, не император заинтересован в его устранении, а Судейкин. А с таким врагом можно бороться только его же оружием, используя для этого революционеров. Поэтому Стародворскому было указано, что отказываться в данный момент от покушения на Судейкина ему не следует. Во-первых, тогда Стародворский, ценный агент, лишится доверия со стороны Исполнительного комитета или даже будет заподозрен в предательстве. Во-вторых, участие в этой акции, безусловно, повысит его авторитет в среде революционеров и позволит войти в их руководящий орган. В-третьих, покушение может сорваться по каким-то причинам.

Стародворский понял: шеф не прочь избавиться от метящего на его место Судейкина.

На конспиративной квартире в Петербурге заговорщики тщательно разработали план покушения. Решено было произвести его у Дегаева (Невский проспект, 91, квартира 13). Стрелять следовало только в крайнем случае. Дегаев предупредил, что Судейкин нередко носит под костюмом стальную кольчугу. Как орудия убийства решили использовать два лома.

Днем 16 декабря 1883 года Судейкин в сопровождении агента охранного отделения Судовского явился на квартиру Дегаева. В столовой за дверью стоял Стародворский с ломом в руках. Ему полагалось нанести Судейкину смертельный удар. На всякий непредвиденный случай на помощь ему должен был прийти Конашевич, который спрятался в прихожей за вешалкой.

Шлиссельбургская крепость

Как только Судейкин вошел в столовую, Стародворский обрушил на него лом. Удар пришелся не по голове, а по плечу. С криком Судейкин бросился в соседнюю комнату. Но здесь его настиг убийца, нанося удары ломом. Судейкин, залитый кровью, упал на пол. Тем временем Конашевич в прихожей добивал Судовского. А Дегаев в кухне бился в истерике.

Едва Стародворский отошел от лежащего в крови Судейкина, полагая, что с ним покончено, тот неожиданно поднялся и с криком «Помогите!» бросился в уборную. Опешивший поначалу Стародворский догнал и добил его там.

Конашевич и Стародворский, успокоив Дегаева, вышли вместе с ним на улицу. Взяв извозчика, они добрались до Финляндского вокзала, где передали Дегаеву документы на другое имя и билет до Стокгольма. Оставшись вдвоем, они вернулись на явочную квартиру, где их уже поджидали… жандармы.

Оказывается, хозяин ее, Росси подслушал разговор заговорщиков, обсуждавших план убийства Судейкина, и, перепугавшись, после их ухода отправился в полицейское управление. Выслушав его сообщение, помощник Судейкина направил своих сотрудников на квартиры Дегаева и Росси. Преступление было раскрыто быстро. Однако, несмотря на распоряжение Александра II, обнаружить главного подозреваемого Дегаева не удалось, хотя за содействие в его поимке назначили 10 000 рублей.

Правда, как стало ясно, Судейкин сам был опасным государственным преступником, замыслившим убийство министра внутренних дел и одного из великих князей. Возможно, поэтому Стародворскому и Конашевичу, присужденным к смертной казни, ее по ходатайству графа Толстого заменили пожизненным тюремным заключением. В одиночной камере Шлиссельбургской крепости Конашевич сошел с ума. Стародворскому, несмотря на письменные мольбы о пощаде как сотруднику охранки, пришлось отбыть в крепости 20 лет (его прошения передавались не царю, а министру внутренних дел).

Народоволец В.А. Караулов, который вместе с Германом Лопатиным был соучастником убийства Судейкина, пытался скрыться в Киеве, но был там арестован. На допросе, чтобы избегнуть виселицы, он сообщил обо всех обстоятельствах и участниках покушения. По его доносу в Петербурге арестовали Лопатина. На суде его приговорили к смертной казни, замененной пожизненным тюремным заключением. В Шлиссельбургской крепости он провел 18 лет. Караулова отправили на вечное поселение в Красноярск.

Дегаев, скопивший немалые деньги, полученные от Судейкина, заметая следы, переехал из Швеции в Новую Зеландию, затем в Австралию и осел в США, где в университетах преподавал математику (как видно, русский офицер-артиллерист был по тем временам весьма образованным человеком, отлично знавшим точные науки).

Тупик и крах «Народной воли»

Ставка русских революционеров второй половины ХIХ века на террор оказалась полностью проигрышной. Отдельные вспышки крестьянских бунтов или забастовок рабочих происходили в результате экономических конфликтов и, за редкими исключениями, не преследовали политических целей. Даже самые громкие террористические акты вызывали короткий информационный всплеск и сравнительно быстрое и чаще всего успешное расследование с арестом политических преступников и жестоким наказанием их.

В русском народе отношение к убийствам было в целом отрицательным, без особого различия, кого казнили: крупных чиновников или революционеров. К последним, пожалуй, относились более сочувственно, жалостливо из-за их молодости.

Передовица нелегальной газеты «Народная воля» от 2 февраля 1881 года отчасти отвечала на вопрос, зачем необходимо цареубийство. Там говорилось, что социально-революционная партия может показать народу и правительству свою силу «только путем борьбы, путем непрерывных схваток».

По словам Веры Фигнер, казнь царя заставит мужика задуматься: кто его убил и за что? Любой ответ, считала она, пойдет на пользу революционерам. Если пройдет слух, что царя убили социалисты ради защиты интересов народа, то народовольцы приобретут в массах такой авторитет, «какой не доставили бы десятки лет пропаганды словом».

Вполне возможен другой вариант (не исключающий первого): многие крестьяне решат, что царя убили баре, желающие вернуть крепостное право. В таком случае по деревням пройдут бунты, возникнет революционная ситуация, которой воспользуется «Народная воля», став во главе всенародного выступления.

В последние месяцы правления Александра II его «бархатный диктатор» (так называл царь Лорис-Меликова) постарался охладить пыл революционеров, проведя некоторые осторожные либеральные реформы и намечая другие. Он уменьшил податный гнет: отменил соляной налог, подушную подать заменил подоходным налогом. Возможно, предполагал, что и народовольцы, со своей стороны, пойдут на уступки. Однако этого не произошло. В своем листке в июне 1880 года они так отозвались о мероприятиях Лорис-Меликова:

«Он занимается приведением административных сил к единству, слиянием разных сортов полиции, объединением действий губернаторов, жандармов и проч. Параллельно с этим он старается разъединить оппозицию, кокетничать с либералами, с разными земцами и т. п.; красивыми фразами о будущих вольностях он старается отрезать у конституционалистов всякую связь с радикалами…

Отрывая от нас либеральную партию, Лорис намеревается то же сделать относительно молодежи. Недавно вышедшее правительственное распоряжение сулит не только помилование, но даже полное возвращение прав ссыльным по студенческим историям. Со студенчеством Лорис заигрывает и лично, призывая к себе их “представителей”, обещает всякие льготы…

Что ж, политика не глупа! Сомкнуть силы правительства, разделить и ослабить оппозицию, изолировать революцию и передушить всех врагов порознь – не дурно! И заметьте, что всех этих воробьев предполагается объегорить исключительно на мякине, не поступившись ничем и даже, собственно говоря, никого не пощадив».

Объективно оценив положение в стране и поставив себя на место Лорис-Меликова, приходишь к выводу: проводимая им политика была едва ли не единственно возможной. Что ему оставалось делать? Пытаться ввести конституцию, взяв примером политическое устройство Англии? Утопия! Да и сами народовольцы не были поклонниками буржуазной демократии, которая не могла осуществиться в России уже потому, что отсутствовал сколько-нибудь надежный класс буржуазии.

В своем докладе царю в конце января 1881 года Лорис-Меликов сообщил: предпринятые им меры «оказали и оказывают благотворное влияние на общество». В частности, за 11 месяцев после взрыва в Зимнем дворце не произошло ни одного террористического акта, снизилось число крестьянских бунтов и стачек рабочих. Полицией было зарегистрировано менее тысячи случаев «преступной антиправительственной деятельности», что, конечно, очень мало для страны с населением почти 100 миллионов. Для обсуждения новых предложений Лорис-Меликова Александр II назначил совещание на 4 марта…

Уступки правительства и стабилизация положения в стране не устраивали народовольцев. Встав «на тропу войны» и вынеся смертный приговор Александру II, они стремились во что бы то ни стало осуществить это «мероприятие». Они, пожалуй, и не подозревали, что выписали смертный приговор не только царю, но и самим себе, своей партии.

Письмо-ультиматум Исполнительного комитета Александру III не могло принудить его к каким-либо уступкам террористам прежде всего потому, что они убили его отца. Даже если бы, предположим фантастический вариант, исполненный христианского смирения, он открыто вступил с ними в переговоры, это напрочь подорвало бы его авторитет едва ли не во всех слоях российского общества. Да и кого представлял Исполнительный комитет? Небольшую группу заговорщиков, поддержанную несколькими сотнями сторонников, не более того. Даже будь их тысячи, это же буквально капля в людском многомиллионном море. Тем более что они ни при каких условиях не могли претендовать даже на долю власти в государстве.

Цареубийство действительно породило в народе слухи, будто с Освободителем рассчитались баре за отмену крепостного права. Но дальше пересудов и сожалений дело не пошло. Никаких бунтов не было. Ведь на трон взошел сын царя Александр III. Ничего всерьез не изменилось, ни о каком ущемлении прав крестьянства не было сказано. Похороны Александра II прошли спокойно.

Определенное смятение было поначалу только в правящих кругах. Новый царь старался не покидать усиленно охраняемый дворец. Оцепившие столицу заставы затруднили подвоз продовольствия. Новый глава столичной полиции Н.М. Баранов периодически собирал на совещание «выборных» от населения в помощь полиции (горожане назвали это «бараньим парламентом»). Он же запугивал царя якобы готовящимися не него покушениями. Но и тут сравнительно быстро страсти улеглись.

Обер-прокурор Синода и воспитатель Александра III К.П. Победоносцев писал ему:

«Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Ваша: это ясно для меня, как день. Безопасность Ваша этим не оградится, а еще уменьшится. Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними не на живот, а на смерть, железом и кровью».

Тут слышится голос жестокий, а отчасти даже истеричный. Очевидны преувеличения, запугивание гибелью России. Ничего подобного не могло произойти. Но по всем правилам государственной внутренней политики нельзя было ни при каких обстоятельствах создать в обществе впечатление, будто кровавая акция террористов заставила правительство отступить. Даже если намечались либеральные реформы, их следовало приостановить.

На это, возможно, и рассчитывали наиболее дальновидные и непреклонные революционеры. Не потому ли торопились они убить царя до 4 марта? Ведь тогда могли быть одобрены дальнейшие, пусть даже не радикальные либеральные меры и о революционной ситуации оставалось бы только мечтать. Популярность «Народной воли» непременно закатилась бы, а на первый план среди тайных организаций вышел «Черный передел».

Не знаю, насколько ясно сознавали это революционеры-террористы, но такую перспективу они должны были ощущать и хотя бы подсознательно учитывать. Все-таки речь шла о деле, которому они посвятили лучшие годы своей жизни. Политическими убийствами они загнали себя в тупик. Выходом из него могла быть только эмиграция. Но они продолжали борьбу. «Безумство храбрых!», говоря словами Максима Горького.

Народовольцы исчерпали практически все свои возможности, проводя серию покушений на Александра II. Дальнейшая их судьба была предрешена. Тайная организация, не имеющая надежной опоры ни в народе, ни в высших слоях общества (подобно масонам), не может существовать сколько-нибудь длительный срок. Она подобна растению, лишенному почвы.

Последствия ближние и дальние

Своим манифестом новый император заявил о твердом намерении «укреплять и сохранять самодержавие от любого возможного посягательства». Он отказался от одобренного своим отцом либерального проекта Лорис-Меликова, следуя советам Победоносцева. Как показали дальнейшие события, с позиций укрепления Российского государства это было верное решение, хотя некоторые мероприятия были реакционными в дурном смысле этого слова.

Вместе с ужесточением цензуры была уменьшена свобода преподавания. Министр народного просвещения Делянов выступил, в сущности, против просвещения народа. Гимназическому начальству вменялось в обязанность опрашивать учеников, какую квартиру занимает их семья, сколько у них прислуги. Запрещалось принимать в гимназии «детей кучеров, лакеев, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей».

Победоносцев К.П.

Были предоставлены дополнительные льготы дворянству. Укреплялись позиции Православной церкви. Получили привилегии великороссы, внедрялась русификация; заметно ограничивались гражданские права евреев. Тем самым дворяне, Православная церковь и великороссы признавались главной опорой государства. Это уже была действительно имперская политика.

14 августа 1881 года Александр III подписал законодательный акт, ужесточающий полицейский надзор в стране: «Распоряжение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия и приведении определенных местностей империи в состояние усиленной охраны». Как писал, выйдя в отставку, бывший в начале ХХ века начальником Департамента полиции А.А. Лопухин, данное Распоряжение «поставило все население России в зависимость от личного усмотрения чинов политической полиции». Таким образом, было создано, по существу, не самодержавное, а полицейское государство.

Александр III

«С исторической точки зрения, – писал М. Карпович, – реакционная политика Александра III представляла собою безнадежный анахронизм. Она была попыткой реставрировать прошлое, которое умерло и не подлежало возрождению. Опора правительственной политики на альянс самодержавия и дворянства упускала из виду общую тенденцию русской социальной эволюции после освобождения… Ни экономически, ни социально, ни интеллектуально дворяне более не могли господствовать в стране, не принимая во внимание иные классы. Не более удачной… была и тенденция заменить широкую концепцию империи как политической структуры, защищающей многие расы и народности, жесткой формулой исключительного национализма, опирающегося на узкий этнический базис».

В то же время началась индустриализация промышленности (начиная с широко развернувшегося строительства железных дорог и перехода их под государственный контроль). Было принято в 1882–1886 годах первое рабочее законодательство в России, с которого начались некоторые ограничения эксплуатации трудящихся.

Итак, при Александре III именно благодаря наиболее целесообразной в подобных случаях политике «кнута и пряника», некоторым послаблениям в экономической сфере и жестокому полицейскому режиму Российская империя смогла подавить революционное движение и покончить с тайным обществом «Земля и воля». Даже страшный голод 1891–1892 годов (говорят, подобного не было со времен Бориса Годунова) и эпидемия холеры не поколебали устоев государства. Произошли голодные и холерные бунты в отдельных губерниях, но они были быстро подавлены.

Ближайшие последствия политики Александра III показали верность его методов борьбы с революционными тайными обществами. «Народная воля» была не только обескровлена в неравной борьбе с государственной системой, но и не приобрела авторитета среди населения. Многие народовольцы пошли на смерть, на каторгу и в казематы не сломленными морально. Но их дело было проиграно… Следует только уточнить: лишь на данном историческом этапе.

Как показал историк П.А. Зайончковский, в 1880 году за политические преступления в Российской империи были приговорены к ссылке 1200 человек, из которых большинство проживали в европейской части страны и лишь 230 – в Сибири. На каторжных работах находились всего 60 «политических» (не считая более 4 тысяч поляков, участников восстания). А в 1901 году число политических ссыльных увеличилось до 4113 человек, а каторжан – до 180.

Судя по этим цифрам, количество активных врагов самодержавия было сравнительно небольшим, ведь в царствование Александра III большинство их были арестованы, сосланы или эмигрировали. Но следует учесть, что движение народников не могло исчезнуть бесследно, не дав никаких результатов. Тем более что они начали пропаганду и среди рабочих, количество которых благодаря начавшейся индустриализации России быстро увеличивалось. А это уже была в отличие от крестьян несравненно более организованная сила. Она-то и проявила себя в полной мере позже.

Безусловно, народники и народовольцы как политические партии потерпели сокрушительное поражение. Однако в более отдаленной перспективе их деятельность в сочетании с процессами, происходящими в обществе, определила неизбежность краха империи, хотя она, казалось бы, наращивала мощь.

Любая сложная система, достигнув относительного совершенства и стабильности, продолжая усиливать свой потенциал без принципиальных изменений государственного устройства и внутренней политики, обречена на кризис. Ее закостеневшая структура не может долго противостоять разнообразным процессам, происходящим вокруг и в ней самой. Внутренние противоречия накапливаются и расшатывают ее.

Так может продолжаться сравнительно долго (по нашим обыденным меркам). Но если противоречия накапливались годами, то при определенных обстоятельствах это приводит к революционным взрывам.

Глава 6. Идеологи

Мы углубили рознь противоречий

За двести лет, что прожили с Петра:

При добродушье русского народа,

При сказочном терпенье мужика…

В России нет сыновнего преемства

И нет ответственности за отцов.

Мы нерадивы, мы нечистоплотны,

Невежественны и ущемлены.

На дне души мы презираем Запад,

Но мы оттуда в поисках богов

Выкрадываем Гегелей и Марксов…

Зато в нас есть бродило духа – совесть

И наш великий покаянный дар,

Оплавивший Толстых и Достоевских

И Иоанна Грозного. В нас нет

Достоинства простого гражданина,

Но каждый, кто перекипел в котле

Российской государственности, – рядом

С любым из европейцев – человек…

Размахом мысли, дерзостью ума,

Паденьями и взлетами – Бакунин

Наш истый лик изобразил вполне.

В анархии – все творчество России…

Максимилиан Волошин, 1924

Бытие определяется сознанием

Такой принцип вольно или невольно исповедуют те, кто стремится активно воздействовать на существующую реальность, строит свою жизнь в соответствии со своими идеалами, таким же образом стремясь перестроить общество. В этом отношении революционеров следует считать идеалистами.

Но это относится только к сознательным деятелям, принявшим и воплощавшим в жизнь революционную идеологию. Чтобы так произошло, требуется иметь ее в более или менее разработанном виде. А до этого, как мы уже говорили в первой главе, происходят практически во всех странах восстания рабов, бунты крестьян, мятежи военных, дворцовые перевороты. Если когда-либо и существовало общество без подобных внутренних конфликтов, то это было, пожалуй, только в архаичный период первобытного анархо-коммунизма, до появления государства.

Мечтатели, утописты предполагали возможность установить нечто подобное в будущем, а потому считали государство злом, хотя и неизбежным. Ну а если оставаться реалистом, то следует отказаться от субъективных оценок типа «хорошо – плохо». Надо признать государственную систему естественной, а значит, единственно возможной формой организации общества, устремившегося по тому пути развития цивилизации, на который оно встало в позднем каменном веке. В Библии это – путь Каина. Вопрос лишь в том: можно ли изменить направление стихийного развития технической цивилизации социальной революцией?

(В России после двух революций 1917 года было немало энтузиастов, решивших, что произошло коренное преобразование духовного мира, свершилась, как тогда говорили, «революция духа», освобождение личности от низких материальных ценностей и пошлых устремлений; увы, такая мечта не может реализоваться за считаные месяцы или годы.)

Выходит, острые социальные конфликты возникают и стихийно (когда сознание определяется бытием) и организованно, когда формируются революционеры, у которых бытие определяется сознанием. Для успешного революционного переворота требуется, чтобы произошло и то, и другое. Массовые выступления идейные борцы должны направить в определенное русло. Как писал Фридрих Шиллер:

Разбить лишь мастер может форму Рукою мудрой в должный срок… Но – горе, если сам из горну Прорвется пламенный поток!

Так возникает проблема осуществления революционных теорий на практике. Кто тот мастер, который поймет, почувствует, что настало время поднимать народные массы (точнее, наиболее агрессивную их часть) на восстание?

Наиболее благоприятная ситуация для этого складывается в результате каких-либо потрясений, которое испытывает общество: стихийных бедствий, кровопролитных войн, эпидемий, неразумных действий правительства. Когда таким образом расшатываются общественные устои, то есть возможность сознательно усилить этот процесс и произвести революционный переворот.

Однако свергнуть существующую власть – лишь полдела. Не менее, если не более трудно провести последующие преобразования. Каким образом это сделать? По этому вопросу революционеры делились (в сущности, делятся до сих пор) на три основных лагеря.

Одни уверены: требуется избавиться от сильного тоталитарного государства и установить либеральную буржуазную демократию, основанную на парламентаризме, всеобщих выборах, свободе слова и дискуссий, правах личности, а точнее сказать, на индивидуализме. (Такие принципы лежали в основе буржуазных революций в России: первой – в феврале 1917 года и второй – в 1985–1991 годах.)

Другие полагают, что если удалось взять власть в свои руки, то надо удерживать ее, если потребуется, силой, подавляя противников, ибо в противном случае победит контрреволюция. То есть, сломав прежний государственный аппарат, незамедлительно создавать новый, желательно более прочный, чем предыдущий. И уже значительно позже можно и должно ослаблять его давление на общество. (Этот путь проторили в России большевики.)

Третьи утверждают: народу необходима свобода от любой власти, которая развращает правителей и унижает подчиненных. Поэтому государство подлежит уничтожению. Должна восторжествовать анархия, означающая свободу, справедливость и братское единение трудящихся. (Как показал опыт всех революций, анархия не может реализоваться стихийно в результате крушения государственной власти; она устанавливается на некоторое время, но уже вскоре приводит к беспорядкам, междоусобицам.)

В середине ХIХ века в России три упомянутых направления еще не определились. Но мысли о них, что называется, витали в воздухе. Первое направление совпадало с чаяниями тех, кто не желал революции, надеясь на преобразование общества постепенное, путем царских реформ. Их позицию подкрепила отмена крепостного права. Но так как не произошло коренных изменений к лучшему, а результаты реформы оказались противоречивыми, то это укрепило позиции революционеров.

Надо еще раз подчеркнуть: идеи преобразования русского общества вовсе не были какими-то западными пришельцами на отечественной почве. Конечно, в какой-то мере сказывалось влияние буржуазных революций, утопических теорий социалистов и коммунистов, что совершенно естественно. Россия не находилась в культурной изоляции от Западной Европы по меньшей мере со времен Петра Великого. Не случайно же Михаил Ломоносов явился крупнейшим естествоиспытателем ХVIII века и прекрасно знал несколько языков.

К сожалению, за последние два десятилетия в нашей стране возобладало мнение о революционерах как людях, едва ли не чуждых России, национальному русскому характеру. Будто у нас всегда была в Отечестве «тишь, гладь да Божья благодать», и только бесстыжие глупцы, атеисты, вольнодумцы, начитавшись западных утопистов и Карла Маркса, задумали свергнуть батюшку-царя и порушить триединство: самодержавие – православие – народность. От того и все наши беды.

Мне приходилось встречаться с подобными, как они полагают, «почвенниками». Или такой пример. В интересном и полезном двухтомнике художника и философа Ю. Селиверстова «…Из русской думы» (М., 1995) не нашлось места Герцену, Лаврову, Бакунину, не говоря уже о Чернышевском или Плеханове. А философ заурядный, примечательный злобным антисоветизмом И.А. Ильин упомянут. Не понятно, почему более достойные героические личности, например, выдающийся мыслитель и ученый П.А. Кропоткин, который прославил Россию, остался вне «русской думы». Уж что-что, а идея вольности, анархии – подлинно русская. Не был наш народ покорным и терпеливым рабом, восставал (прежде) против унижения собственного достоинства.

Революционеры-народники были близки именно к русской действительности, а не к западникам, ориентированным на буржуазную демократию. Как справедливо писал В.В. Кожинов, приводя высказывания славянофилов А.С. Хомякова и Ю.Ф. Самарина: «Итак, в основе социализма и коммунизма – „мысль прекрасная и плодотворная”, „вывод из общего воспитания человеческого духа”, но искаженная западными толкователями так же, как тиран искажает суть монархии…

Корень проблемы в том, что для славянофилов – при всех возможных оговорках – была неприемлема частная собственность, и прежде всего частная собственность на землю (с их точки зрения земля в конечном счете должна быть государственной собственностью и всенародным владением). И утверждая, что содержание славянофильской мысли «выше» западного социализма, Хомяков исходил прежде всего из реального существования в тогдашней России крестьянской общины, могущей стать, по его убеждению, основой плодотворного бытия страны в целом».

Конечно, методы осуществления социалистических и коммунистических преобразований предполагались разные, но сами по себе идеалы признавались наиболее отвечающими русским национальным традициям, сложившимся в особой природной, исторической и культурной среде. Герцен писал: «Социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, – разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку».

…Когда мы говорим об истории революционных организаций, то надо, помимо описания событий, особое внимание уделять идеям, которые вдохновляли представителей того или иного тайного общества, а также тем, кто создавал данные теории. Полезно задуматься: какими были эти люди? что заставило их встать на революционный путь? какие общественные и личные цели они преследовали? почему их не удовлетворял существующий государственный строй, как они желали его преобразовать и какими средствами?

В наше время, когда на Западе и в России после социальных катастроф и благодаря им установилось буржуазное общество, имущие власть и капиталы склонны упрекать революционеров во всяческих грехах и преступлениях (забывая, конечно же, о собственных), обвинять их огульно в низменных помыслах и одновременно в утопизме, полезно ознакомиться с наиболее видными отечественными революционерами-теоретиками. Только так можно убедиться в том, какими незаурядными, оригинальными и очень разными людьми они были.

Надо иметь в виду, что почти все они подвергались гонениям за свои убеждения, порой рисковали жизнью, не имея надежды увидеть при жизни результаты своей деятельности. Им редко доставались лавры, значительно чаще – терновые венцы. Почти все они были подвижниками, а некоторые из них даже, по признанию сторонних наблюдателей, походили больше на святых, чем на разбойников.

Главная и общая их особенность: для них первичным было сознание, а не бытие; духовные потребности они ставили выше материальных.

Герцен, Александр Иванович (1812–1870)

Он был внебрачным сыном богатого барина и немки, привезенной им в Россию (отсюда искусственная фамилия от немецкого «херц» – сердце), получил хорошее образование, окончил естественный факультет Московского университета. В 22 года за свободомыслие был арестован и сослан; жил в Перми, Вятке, Владимире. Вернулся в Москву убежденным революционером-демократом.

Опубликовал блестящие сочинения: «Дилетантизм в науке» (1843), «Письма об изучении природы» (1846). Написал роман «Кто виноват?» (1845). На следующий год уехал с семьей за границу и уже не возвращался на родину. В 1853 году основал в Лондоне «Вольную русскую типографию», в которой печатал сборники «Полярная звезда», продолжавшие традиции декабристов, и газету «Колокол», призывавшую к свержению крепостничества и самодержавия. Самым значительным сочинением Герцена стала многотомная книга воспоминаний и размышлений «Былое и думы».

Предвидя серьезные общественные катаклизмы, подчеркивал он одну из главных причин: растущее самосознание угнетенных классов: «Сила социальных идей велика, особенно с тех пор, как их начал понимать истинный враг, враг по праву существующего гражданского порядка – пролетарий, работник, которому досталась вся горечь этой формы жизни и которого миновали все ее плоды». Он не питал иллюзий относительно времени господства новых идей: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей, тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма…»

На примере Герцена видно, насколько условно деление серьезных мыслителей на два лагеря: идеалистов и материалистов, «западников» и славянофилов, консерваторов и революционеров. Его обычно относили к материалистам. Он действительно исходил из анализа природы, стремления понять ее жизнь. Такова исходная позиция материалистов: стремление объяснить мир на основе опытных знаний и основанных на них выводов. Но при этом не учитывается бесспорный эмпирический факт: существование разума. Если его признать необязательной, случайной принадлежностью мироздания, тогда картина механической Вселенной выглядит удручающе убогой и бессмысленной. Это понимал Герцен, отделяя себя от механистического материализма: «Вообще материалисты никак не могли понять объективность разума… У них бытие и мышление или распадаются, или действуют друг на друга внешним образом». Вслед за Гегелем он признавал разум естественным и неотъемлемым качеством действительности. Хотя остается неясным, каким образом он мыслил сознание в природе вне человека.

Герцен критиковал славянофилов за излишние упования на самодержавие и православие. После жестокого подавления революционного движения 1848 года в Европе и торжества буржуазного духа, вернее сказать, буржуазной бездуховности, ориентированной на материальные ценности и индивидуализм, Герцен отшатнулся от «западников». Он убедился, что в Европе «распоряжается всем купец».

В отличие от юношеской веры во всеобщий прогресс он убедился, что «в природе и истории много случайного, глупого, неудавшегося, спутанного». И это не просто проявление хаоса, пробивающегося подобно раскаленной лаве из-под застывшей коры, а какая-то изначальная тайна бытия. Ее тщетно старается постичь наука. По его мнению, «каждая отрасль естественных наук приводит к тяжелому сознанию, что есть нечто неуловимое, непонятное в природе».

Он не желал мириться с гнусными чертами действительности. Оставив «немытую Россию» (говоря словами М.Ю. Лермонтова), очутился в чистом, но отвратительно пошлом западном обществе. По верному замечанию С.Н. Булгакова, он «не удовлетворился бы никакой Европой и вообще никакой действительностью, ибо никакая действительность не способна вместить идеал, которого искал Герцен».

Религиозные философы находили успокоение и утешение в христианской вере. Но такой индивидуальный уход от противоречий и нелепостей реального мира не удовлетворял Герцена. Его научно ориентированный ум, прошедший серьезную школу естествознания, стремился к объективным выводам, основанным на фактах. А эти выводы были неутешительны.

Природа не подчинена всеобщему разуму; пути общества неисповедимы; судьба личности, обреченной на неизбежную смерть при сомнительной надежде на бессмертие, трагична. Он не искал утешения в бездумной вере, основанной на страхе смерти и надежде вымолить место в лучшем потустороннем мире.

Подобно герою античности он бросал вызов судьбе, отстаивая достоинство личности. Это был честный и мужественный выбор. «Прибавим к этому, – писал, исходя из других посылок, религиозный философ В.В. Зеньковский, – что пламенная защита свободы и безупречное следование требованиям морали соединялись у Герцена с глубоким эстетическим чувством».

Несмотря на причастность к западноевропейской культуре, Герцен был, в сущности, именно русским мыслителем по складу характера и ума, силе духа, неуспокоенности души, стремящейся к недостижимым идеалам. В то же время он понимал неизбежность социальных потрясений общества, основанного на несправедливости и лжи:

«Сила социальных идей велика, особенно с тех пор, как их начал понимать истинный враг, враг по праву существующего гражданского порядка – пролетарий, работник, которому досталась вся горечь этой формы жизни и которого миновали все ее плоды».

Бакунин, Михаил Александрович (1814–1876)

Родился он и воспитывался в имении Премухино Тверской губернии, в состоятельной культурной семье. Его отец, одно время примыкавший к декабристам, пытался освободить своих крестьян. Детей воспитывал в европейском духе.

Михаил Бакунин окончил Артиллерийское училище в Петербурге, недолго служил офицером и вышел в 1835 году в отставку. В Москве познакомился с Герценом, Станкевичем, Белинским. Логичность и четкость мысли, ясность изложения отличали его первую статью «О философии» (1840). За границей он изучал философию в Берлинском университете, где преподавал Шеллинг. Бакунину была чужда разобщенность мысли и поступков. Его увлекла романтическая мечта о героических свершениях, полном освобождении личности от власти государства и церкви, от экономического рабства.

За участие в революционных восстаниях 1848–1849 годов его дважды приговорили к смертной казни суды Саксонии и Австрии. Выданный русскому правительству, после длительного заключения был сослан в Сибирь, откуда в 1861 году бежал через Японию и Америку в Англию. Свои социальные и философские взгляды изложил в работах «Федерализм, социализм и антителеологизм» (1867) и «Государственность и анархия» (1873). Стал работать в I Интернационале, в то же время выступая против подчинения личности коллективу и создания в будущем социалистического государства, в чем идейно разошелся с Марксом и Энгельсом. Принял участие в Лионском восстании (1870) и выступлениях итальянских анархистов (1874).

Бакунина в 1872 году по инициативе Маркса исключили из Интернационала Гаагским конгрессом за образование тайного общества. С этих пор он открыто проповедовал свое анархическое учение. Он выдвинул и обосновал идеал анархии, безвластья, осуществляемый в вольном союзе общин, организованном снизу вверх. К его учению стали примыкать бывшие члены Интернационала в романских странах.

Ко времени начала русского движения Бакунин был уже главою анархической партии в Италии и руководил деятельностью анархистов в Испании. Чтобы быть ближе к Италии, он поселился в Локарно (кантон Тичино), почти сплошь населенном итальянцами. Осужденный в нескольких странах, он не мог появляться ни во Франции, ни в Германии. В Италии ему также было бы небезопасно жить. Для обеспечения себе большей свободы действий Бакунин напечатал в газетах заявление, что удаляется от всякой общественной деятельности. Это не ввело в заблуждение итальянскую полицию, продолжавшую за ним зорко наблюдать.

В Локарно, где он занимал виллу, купленную итальянскими анархистами, его часто посещали сторонники. Русские молодые люди совершали к нему частые паломничества, но он к популярности не стремился и охотно принимал у себя только лиц, более или менее известных своей деятельностью в России.

Один из бывших чайковцев – Феофан Никандрович Лермонтов задумал составить свой собственный кружок. Он съездил за границу, где повидался с Бакуниным и договорился распространять в России анархические идеи. То же сделал и С.Ф. Ковалик. Независимо от них В.К. Дебогорий-Мокриевич имел, в свою очередь, свидание с Бакуниным и принял участие в организации анархической партии в Киеве.

Бакунин просил не оглашать его причастность к русскому революционному делу. Он оставался негласным центром, подобно тому, как это было в Италии и Испании. Кроме того, будущие организаторы анархической партии в конспиративных целях не посвящали членов их кружков в идею общей анархической организации. Революционная молодежь не была склонна к партийной дисциплине. Впрочем, анархическую партию тогда создать так и не удалось: члены революционных кружков были арестованы раньше.

… Почему, каким образом пробудился в Бакунине бунтарский дух? Был ли он чем-то лично обижен или обделен? Нет, ни в коей мере. К своим анархическим убеждениям он пришел в результате активной интеллектуальной деятельности. От увлечения философией Гегеля с его примирением с действительностью, проникнутой разумным началом («Все разумное действительно, все действительное разумно»), он пришел к выводам прямо противоположным. Видя несправедливость и подавление личности духовным, экономическим и политическим рабством, Бакунин стал отрицать разумность социальной действительности, а заодно и всемирный Разум, олицетворенный в Боге.

Все зло проистекает из несвободы человека – духовной и материальной. Чудовищный механизм подавления личности – государство. Надо направить все силы на то, чтобы его уничтожить. Таково главное направление мысли Бакунина. Учитывая его умение четко и кратко излагать свои мысли, предоставим выдержки из его работ.

Уже в первой своей заграничной статье «Реакция в Германии» (под псевдонимом Жюль Элизар) он провозгласил: «Радость разрушения есть творческая радость». Таково общее убеждение революционеров. Но Бакунин предполагал разрушение для последующего творчества, уничтожение всего отжившего, угнетающего человека.

В 1836 году он написал, находясь под влиянием идей Фихте: «Цель жизни – Бог, но не тот бог, которому молятся в церквах, но тот, который живет в человечестве, который возвышается с возвышением человечества». Реально существует и ощущает в себе Божественный дух только личность: «Все великое, таинственное и святое заключается единственно лишь в том непроницаемом простом своеобразии, которое мы называем личностью».

Го д спустя он пришел к выводу: «Жизнь полна ужасных противоречий… но она прекрасна, полна мистического, святого значения, полна присутствия вечного, живого Бога». В такой жизни «нет случая, там все – святая необходимость». И беда только в том, что «ежедневность есть самый страшный призрак, сковывающий нас ничтожными, но сильными невидимыми цепями».

Как же избавиться от этих цепей, чтобы раскрылся в личности «коренящийся в ней Бог»? Одно направление – самоуглубление и отход от материального мира ради духовного; так поступают буддийские аскеты и христианские праведники. Но уход от действительности – не для буйной русской натуры Бакунина. «Личность Бога, бессмертие и достоинство человека могут быть поняты только практически, только путем свободного дела», которое «утверждает Бога внутри самого себя». Казалось бы, перед нами убежденный верующий. Он признается в частном письме: «Я чувствую в себе Бога, я ощущаю рай в душе». И еще: «Человечество есть Бог, вложенный в материю». Наконец: «Для религиозного человека нет зла; он видит в нем призрак, смерть, ограниченность, побежденную откровением Христа».

Проходит несколько лет, наполненных активной, опасной и благородной практической деятельностью, и тот же самый человек утверждает: «Если Бог существует, то у человека нет свободы, он – раб». «Я ищу Бога в людях, в их свободе, а теперь я ищу Бога в революции» (то есть бунте, разрушении существующего порядка). «Всякий, кто хочет поклониться Богу, должен отказаться от свободы и достоинства человека». «Бог – это абсолютная абстракция, собственный продукт человеческой мысли».

Для него Бог символизировал нечто высшее, предполагаемое человеком. Но это не было человекоподобное существо, а идеалы, во имя которых можно умереть. По мысли Бакунина, если Бог есть, ему не следует поклоняться, вымаливая у него блага. Это унижает человеческое достоинство! Его душа не могла удовлетвориться мелкими суетными потребностями. Он стремился к предельному проявлению своих духовных сил. И это была, по существу, религиозная – хотя и внецерковная – вера в Бога.

В каждом человеке присутствует подобная искра Божия, хотя у большинства она еле мерцает. Необходимо освободить людей для того, чтобы в них могла полностью раскрыться божественная личность. Так от абстрактного всеобщего Бога мыслитель переходит к личному и, наконец, к революционному отрицанию всего, что унижает и подавляет человека, а значит, и веры в Бога. Как поется в «Интернационале»: «Никто не даст нам избавленья, /Ни царь, ни бог и ни герой».

Справедливо отметил В.В. Зеньковский: «В Бакунине жила несомненная религиозная потребность, как основа всех его религиозных исканий». Он был неистовым приверженцем свободы и справедливости, ради этого рисковал своей жизнью, шел на мучения подобно религиозным фанатикам. В 1849 году он написал: «Вы ошибаетесь, если думаете, что я не верю в Бога, но я совершенно отказался от постижения Его с помощью науки и теории… Я вижу Бога в людях, в их свободе, а теперь я ищу Бога в революции». Она означает глубокое духовное обновление: «Мы накануне великого всемирного исторического переворота… он будет носить не политический, а принципиальный, религиозный характер… Речь идет не меньше, чем о новой религии демократии… ибо не в отдельном лице, а только в общении присутствует Бог». И наконец: «По моему глубокому убеждению, за всеми божественными религиями должен последовать Социализм, который, взятый в религиозном смысле, есть вера в исполнение предназначения человека на земле».

Он уловил важную особенность пришествия социализма – его религиозный характер. (Позже французский философ Густав Лебон в обширном труде «Психология социализма» обоснует данное положение.) Россия в XX в. продемонстрировала эту закономерность. Впрочем, любая достаточно разработанная идеология имеет религиозные черты уже потому, что указывает некие идеалы и предлагает верить в них.

Бакунин являлся революционным пророком. Он не теоретизировал, поучая других, а подавал самый убедительный и честный пример – своей жизнью, делом, а не только словом. Недаром Христос учил узнавать лжепророков «по делам их». Ведь большинство мыслителей предпочитают ограничиваться поучениями и призывами. Бакунин выразился резко: «Долой все религиозные и философские теории! Истина не теория, но дело, сама жизнь… Познать истину не значит только мыслить, но жить, и жизнь есть больше, чем мышление… жизнь есть чудотворное осуществление идеи».

Цельность и благородство личности Бакунина (единство мысли и дела) затрудняют понимание его мировоззрения. Кто-то лукавит или вырабатывает законченные теории, умело избегает противоречий. А Бакунин был противоречив, как сама жизнь; высказывал те мысли, которые считал верными в данный момент. Многие из приведенных выше его суждений о Боге снимаются, когда он рассуждет в духе пантеизма: «Природа – это всемогущество, по отношению к которому не может быть никакой независимости или автономии, это высшее сущее, которое охватывает и пронизывает своим непреодолимым действием бытие всех сущих, и среди живых существ нет ни одного, которое бы не несло в себе, конечно, в более или менее развитом состоянии, чувство или ощущение этого высшего влияния и этой абсолютной зависимости. Так вот, это ощущение и это чувство и составляют основу всякой религии».

Но если так, то не обречен ли человек изначально на вечное рабство у Природы с ее непреложными законами, не подлежащими обжалованию? Бакунин возражал: «Подчиняясь законам природы, человек ни в коей мере раб, так как он подчиняется только тем законам, которые присущи его собственной природе».

Ну а как быть с условиями социально-экономическими? Разве они не столь же неукоснительны и присущи природе человека? Ведь они складывались объективно, стихийно… Нет, не вполне объективно, по мнению Бакунина. Он выделил четыре основные группы в каждом обществе, выстроенные в виде пирамиды. Наибольшая трудящаяся часть (абсолютно эксплуатируемые), менее крупная (отчасти эксплуататоры), еще меньше (преимущественно эксплуататоры) и наименьшая – абсолютные эксплуататоры. Такая структура возникла в результате стремления части общества к господству, сопряженному с материальным благоденствием. Они-то и делают из государственной машины орудие подавления большинства. Противодействовать этому можно только бунтом.

«Три элемента или, если угодно, три основных принципа составляют существенно условия всякого человеческого, как индивидуального, так и коллективного проявления в истории: 1) человеческая животность, 2) мысль, 3) бунт. Первой соответствует собственно социальная и частная экономика; второй – знание; третьему – свобода».

Человек отличается от животных разумом, позволяющим познавать себя и Вселенную. Развитие интеллекта и взаимное общение определили создание человечества и второй, измененной природы. Инстинкт взаимосвязи превратился в сознание, а оно породило понятие справедливости. Возник труд, побеждающий и покоряющий мир. Организуя общество, «основанное на разуме, справедливости и праве, человек создает свою свободу!». Так рассуждал Бакунин.

Казалось бы, логично завершить, упомянув о научном социализме, позволяющем обустроить общество наилучшим образом. И тогда человеку останется, как иронизировал Достоевский, только есть, пить да заботиться о продолжении всемирной истории. Бакунин избежал этой Марксовой идеи о завершении человеческой истории: «Горе было бы человечеству, если бы когда-нибудь мысль сделалась источником и единственным руководителем жизни, если бы наука и учение стали во главе общественного управления. Жизнь иссякла бы, а человеческое общество обратилось бы в бессловесное и рабское стадо. Управление жизни наукою не могло бы иметь другого результата, кроме оглупления всего человечества».

Великолепное предвидение! Предсказание на вторую половину XX в. и наше «занаученное» и «заинтернеченное» время. Однако Бакунин не был противником науки, расширения горизонтов познания. Напротив, это он считал подлинным предназначением разумного существа. «Если человек не хочет отказаться от своей человечности, он должен знать. Он должен пронизывать своей мыслью весь видимый мир…»

Но почему бы не организовать жизнь общества на научных основах, если «знание – сила»? (Бакунин приводил этот афоризм Ф. Бэкона.) Только потому, что диктат науки засушит и погубит живую жизнь, в которой должно оставаться место таким «ненаучным» категориям, как вера, надежда, любовь, свобода, красота, добро. «То, что я проповедую, – пояснял Бакунин, – есть, следовательно, до известной степени бунт жизни против науки или, скорее, против правления науки». Не разрушение науки – это было бы преступлением против человечества, – но водворение науки на ее настоящее место».

Свободу называл Бакунин своей религией. Это есть абсолютное право поступать по совести и разуму, «свобода является истинной и полной только в целостной взаимосвязи каждого и всех… Ничто так не противоречит свободе, как привилегия… полная свобода каждого возможна лишь при действительном равенстве всех. Осуществление свободы в равенстве – это и есть справедливость». Что мешает осуществлению этой идеи? «Всякое государство, как и всякая теология, основывается на предположении, что человек, в сущности, зол и плох… Такова уж логика всякой власти, что она в одно и то же время неотразимым образом портит того, кто держит ее в руках, и губит того, кто ей подчинен». Общий вывод: «В обществе, где над народом, над трудящейся массой экономически господствует меньшинство, владеющее собственностью и капиталом… как бы ни казалось свободно и независимо в политическом отношении всеобщее избирательное право, оно может привести только к обманчивым и антидемократическим выборам, совершенно не соответствующим потребностям, побуждениям и действительной воле населения».

Установление диктатуры пролетариата Бакунин считал возвращением после революции новой жесткой государственной системы. Поначалу она может быть народной, но со временем бывшие рабочие, «лишь только сделаются правителями или представителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной… Мнимое народное государство будет не что иное, как весьма деспотичное управление народных масс новою и весьма немногочисленною аристократиею…».

И это предвидение Бакунина было пророческим. В его мировоззрении была значительная доля истины; его идеи отражали некие важнейшие особенности духовной и материальной жизни общества и человеческой личности. Любое государство, как утверждал он, «есть зло, но зло, исторически необходимое». Только вот не оправдалась вера Бакунина в непрерывную поступь прогресса, который есть «длительный и постепенный переход от рабства к свободе, к величию, к совершенству, к действительной свободе, – вот в чем весь смысл истории». Однако нет ли в истории человечества, как в судьбе каждого из нас, изрядной доли бессмыслицы? И не столько ли разумом живут люди, сколько неразумием? Этих вопросов Бакунин избегал, веря в разумное, доброе начало, господствующее и в душе человека, и окружающей Вселенной. Но если все в мире прекрасно, то зачем тогда бунт? Или при любых условиях, даже самых наилучших, неизбежно проявится мятежная сущность человека?

Лавров, Петр Лаврович (1823–1900)

По складу ума и характера он был теоретиком. Ему принадлежат труды по социологии, истории, философии. Правда, крупных научных или философских открытий он, по-видимому, не сделал.

Родился он в усадьбе Мелихово Псковской губернии в семье помещика. Получил хорошее домашнее образование, окончил Артиллерийскую академию. Отдавал предпочтение изучению естествознания и математики, а также истории науки. С 1844 года преподавал в военных учебных заведениях математику, одновременно основательно изучив работы Конта, Фейербаха, Маркса, Канта и некоторых других мыслителей. Он разделял убеждения революционных демократов.

В 1866 году после покушения студента Каракозова на Александра II последовала волна репрессий, захватившая П. Лаврова как «неблагонадежного». Его сослали в Вологодскую губернию, откуда он бежал через три года за границу. Написанные в ссылке «Исторические письма» (под псевдонимом Миртов) имели шумный успех среди студенческой молодежи; его восприняли как лидера революционного движения. Все его работы были запрещены к публикации в России. Он призывал образованную молодежь идти в народ, ибо только рост самосознания и образования масс может привести к успешным социальным преобразованиям, к победоносной революции. Лавров был членом тайного общества «Земля и воля», работал в I Интернационале, участвовал в Парижской коммуне.

В «Исторических письмах» он так определил сущность прогресса: «Развитие личности в физическом и нравственном отношении; воплощение в общественных формах истины и справедливости». Социально-политические ориентиры: «Прекращение эксплуатации человека человеком. Прекращение управления человека человеком». По словам Лаврова: «Основною точкою исхода философского построения является человек, проверяющий себя теоретически и практически и развивающийся в общежитии».

Лавров придавал особое значение проблеме нравственности. Однако далеко не все «вырабатывают в себе нравственные побуждения, точно так же как далеко не все доходят до научного мышления». Врожденными являются лишь стремление к наслаждению, телесные удовольствия; наиболее высокое и доступное далеко не всем – «наслаждение нравственной жизнью». Оно основано на осознании личного достоинства и стремлении воплотить его в жизнь. Все это требует духовных усилий, интеллектуального развития. Сам путь совершенствования дарит человеку радость, ощущение счастья («наслаждение развитием»).

«Человек не может жить вне общества, и потому его нравственность не может быть исключительно личною». Она предполагает признание и за другими человеческого достоинства, требует справедливости и укрепления общественной солидарности. Лавров ввел в обиход выражение «дикари высшей культуры». Таковы многие представители господствующего класса. Они имеют все возможности использовать свое привилегированное положение, хорошие воспитание и образование для целей общественного прогресса, но предпочитают приспосабливаться. Это люди, «по внутреннему бессилию не выработавшие ни наслаждения развитием, ни потребности в нем и потому остающиеся при низших потребностях и вкусах дикаря». Каждый сознательный, совестливый и благородный человек, добившийся успеха в жизни, понимает, что своим счастьем он обязан многим и многим другим людям разных веков и народов. Он желает «отплатить человечеству за свое развитие, так дорого стоившее предыдущим поколениям», а значит, стремится осуществить «наиболее справедливое общежитие».

По-видимому, Лавров мечтал об интеллектуально-нравственной аристократии, которую называл интеллигенцией. Он обращался, в сущности, к таким людям. Но их на свете не очень-то много, и возможности у них ограничены, ведь они не могут с подобными убеждениями занимать высокие посты, владеть большими капиталами. Хотя они способны воздействовать на окружающих, пойти просвещать народ, готовя почву для революционного переворота. Так предполагал Лавров. Он оставил без внимания появление среди интеллектуалов все тех же приспособленцев, прохвостов. Свой личный опыт он распространял на многих, словно забывая, что его судьба, знания и склад характера уникальны.

Лавров подчеркнул принципиальную субъективность историософских концепций. Маркс в подобных случаях имел в виду «классовый подход». Лавров обобщил более широко, говоря о проявлении нравственной позиции исследователя, уровне его интеллектуального и духовного развития: «Пытаясь понять историю, внести в нее серьезный интерес мысли, человек неизбежно относит личности, события, идеи, общественные перевороты к мерке своего развития. Если оно узко и мелко, то история предоставляет ему бесчисленный ряд фактов… Если его развитие будет односторонне, то самое тщательное изучение истории не предохранит его от односторонности в представлении исторических событий. Если он проникнут уродливым, фантастическим верованием, то он неизбежно изуродует историю…»

Вывод относится, пожалуй, к любому виду интеллектуальной деятельности. Порой интерес читателя, зрителя, слушателя обращен на то, о чем идет речь и как это преподносится, а важнее всего, кто, с какой целью, насколько честно и квалифицированно преподносит материал, создает научное, философское, художественное произведение, то же относится, естественно, к публицистике или политике.

Казалось бы, утверждение об изначальной субъективности историософии переводит ее из области науки в простое изложение разных мнений без возможности сделать какие-то положительные выводы, выработать основательную концепцию. Учитывая это, Лавров предлагал критерии оценки достоинств исследователя: надежные профессиональные знания, высокие нравственные идеалы и способность критической проверки собственных идей. «Нравственный идеал истории есть единственный светоч, способный придать перспективу истории в ее целом и ее частностях». Он видел в истории человечества прежде всего процессы развития интеллекта, нравственности, человеческого достоинства, свободы и творчества. По его словам, важны не столько войны или перевороты, сколько революции в области идеологии, научно-философской мысли. Они определяют наиболее весомые исторические события, имеющие далеко идущие последствия.

В последние годы жизни Лавров задумал грандиозный многотомный труд «Очерки эволюции человеческой мысли». Ему удалось написать только «переживания доисторического периода», где говорится преимущественно о пережитках в общественной и интеллектуальной жизни. «Перед интеллигенцией, – писал он, – неорганизованное скопление особей, чуждых потребности развития, скопление, в среде которого следует выработать совокупность личностей, стремящихся к этому развитию…» Как же произвести чудесное превращение алчных до благ пошлых приспособленцев в благородных борцов за идею, за справедливость? «…Приходится бороться лишь личным примером и личным внушением…» За такую позицию публицист Овсянико-Куликовский назвал его «подвижником-просветителем». А Зеньковский имел основание для вывода: «Этическое сознание у Лаврова было страстным, глубоким и категорическим, а философское осмысление было заранее ослаблено позитивистическим складом мысли». Зеньковский имел в виду стремление Лаврова не выходить за пределы доказанных идей. Тем не менее Лавров отделял объективизм науки от субъективизма философии, в которой важнейшее значение имеют познающая личность, самобытные знания, не заемный взгляд на мир и человека: «Философия, и она одна, вносит смысл и человеческое значение во все, куда она входит… Насколько человек обязан себе отдавать ясный отчет в каждом своем слове, в своих мыслях, чувствах и действиях, настолько он обязан философствовать… Требование сознательной философии равнозначительно требованию развития человека». Но для построения солидной философской системы основанием должны служить «факты знания»; противоречие между фактом и системой показывает ее несовершенство и необходимость изменений. Он расширял интеллектуальный и нравственный кругозор познающего субъекта до масштабов всего человечества во все века его существования: «Первое проявление философии в жизни есть требование человечности, то есть требование воплощения, прочувствования или по крайней мере понимания всего человеческого».

Он показывал и несоответствия жизни, двойную или даже тройную мораль, которая процветает (думаем одно, говорим другое, делаем третье), чтобы преодолеть эту нравственную пагубу, надо быть честным всегда и во всем, не лицемерить, личный идеал должен соответствовать идеалу «историческиочередному», связываясь «с общим идеалом человеческой деятельности».

Итак, согласно убеждениям Лаврова, философия есть понимание всего сущего как единого и воплощение этого понимания в художественный образ и в нравственное действие. Она есть процесс отождествления мысли, образа и действия. «Философствовать – это развивать в себе человека как единое стройное существо».

Речь идет, как видим, больше об идеалах, чем о реальной философии и реальных людях. Сам Лавров признавался: «Я исхожу из факта сознания свободы, факта создания идеалов». Надо бы еще добавить – своих личных идеалов, но ведь свободу и творчество вовсе не все воспринимают как высокие ценности. Назидания и добрый пример вряд ли смогут преобразить огромное количество людей, предпочитающих идеалы комфорта, да и сам Лавров отметил: человечество начинало с умения и техники, придя к пониманию и науке, а у дикарей современной культуры вновь получают предпочтение техника и навыки, наука отходит на дальний план, уступая место вере в авторитеты и мнения. Узкое профессиональное обучение преобладает над развивающим. «Это вредное переживание той эпохи, когда только умение и было доступно человеку», – заключает Лавров. И добавляет, что так произошло «в наше время борьбы за существование и за барыш».

Лавров предполагал, что новый период жизни человечества начался с созданием научного социализма: «Он поставил перед человечеством нравственный идеал общечеловеческой солидарности, одновременно удовлетворяющий и низшим (экономическим и политическим) интересам всего трудящегося человечества, и интеллектуальному требованию интегрального обучения масс, и нравственным требованиям справедливого общежития, и доказательство неизбежного перехода от капитализма к социализму».

XX в. подтвердил верность его предвидения. В России сложилось первое в мире социалистическое общество, и его прогресс был невероятно быстрым. Люди ориентировались на высокие идеалы, успехи образования, просвещения и культуры были грандиозными… Но позже произошли загнивание и распад страны социализма. Возобладали низменные идеалы барыша и личного комфорта. Значит, общество не только прогрессирует, но и деградирует так же, как человеческая личность. Нравственный оптимизм Лаврова не учитывал этого.

Чернышевский, Николай Гаврилович (1828–1889)

Он был человеком одаренным: писатель, публицист, экономист, философ. Родился в Саратове; отец-священник дал ему основательное домашнее образование, готовя к духовной службе. Чернышевский был принят в старший класс духовной семинарии, где отличался начитанностью и знанием нескольких языков, в том числе латинского, греческого, еврейского. Не пожелав продолжить образование в Духовной академии, он в 1846 году поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета.

До двадцати лет Чернышевский оставался глубоко верующим и монархистом. Неиссякаемая жажда знаний привела его сначала в кружок университетских «вольнодумцев», возглавляемый «нигилистом», материалистом и социалистом Иринархом Введенским. Склонность к религиозной вере в нечто великое и возвышенное при уважении к научным теориям привела его к идеям социализма и коммунизма, затем к учению Гегеля, наконец, к воззрениям Фейербаха на сущность религии вообще и христианства в частности (в духе материализма).

Проработав два года учителем в саратовской гимназии, он переехал в Петербург. Занимался журналистикой и подготовил магистерскую диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности» (по доносу одного из профессоров министр не утвердил соискателя в звании, сделав это лишь спустя три года). Чернышевский активно сотрудничал в «Современнике», публикуя статьи по литературоведению, эстетике, антропологии, социологии, философии. В связи с усилением революционного движения в России его арестовали, судили, приговорив к гражданской казни и ссылке в Сибирь (несправедливость этой акции лишь укрепила революционные настроения в обществе). Он несколько раз пытался совершить побег. С 1883 года ему разрешили вернуться в европейскую часть России.

Обобщая идеологическую эволюцию Чернышевского, можно сказать: от веры в Бога и православную церковь он перешел к вере в человека и науку. По словам литературоведа Н.А. Котляревского, «культ Фейербаха был для Чернышевского и его единомышленников поэтическим культом с оттенком религиозности» (напомним, что атеизм, согласно Фейербаху, – разновидность религиозной веры). Не отвергал Чернышевский Иисуса Христа, который, по его словам, «так мил своей личностью, благой и любящей человечество» (хотя и разуверился в Его божественности). О себе в письме из Сибири он сказал так: «Я – один из тех мыслителей, которые неуклонно держатся научной точки зрения. Моя обязанность – рассматривать все, о чем я думаю, с научной точки зрения».

«Научность» он понимал, пожалуй, чересчур упрощенно. Скажем, утверждал: «Физиология и медицина находят, что человеческий организм есть очень многосложная химическая комбинация, находящаяся в очень многосложном химическом процессе, называемом жизнью».

Сказано однозначно, смело и спорно. Подобное убеждение более похоже на религиозную веру, чем на доказанное научное обобщение. То, что ученые изучают химию биологических процессов, еще не означает, будто все эти реакции сводятся к химическим формулам.

В той же работе он, желая доказать единство всех природных явлений, высказал мысль, что разница между неорганическими объектами и растениями – «по количеству, по интенсивности, по многосложности, а не по основным свойствам явления». Из этого положения возможен не только тот вывод, который он сделал, сведя все к химическим реакциям, но и другой: свойства жизни и разума присущи в зачаточном виде даже неорганическим телам.

Однако Чернышевский не был склонен к обсуждению различных вариантов решения той или иной проблемы. Он выбирал один, который считал единственно верным. Создается впечатление, что в его сознании (подсознании) с юных лет благодаря воспитанию и образованию укоренился религиозный метод, основанный на вере. Ему оставался чуждым метод науки, опирающийся на факты, доказательства, сомнения.

Склонность к суждениям категоричным проявилась и в его высказывании о влиянии политических убеждений философов на их учения: «Политические теории да и всякие вообще философские учения создавались всегда под сильнейшим влиянием того общественного положения, к которому принадлежали, и каждый философ бывал представителем какой-нибудь из политических партий, боровшихся в его время за преобладание над обществом, к которому принадлежал философ».

Чернышевский попытался создать нечто вроде философии реализма, основанной исключительно на выводах науки (хотя они периодически уточняются, дополняются, а то и опровергаются). Он смело заявил: «Естественные науки уже развились настолько, что дают много материалов для точного решения нравственных вопросов». И еще: «Метод анализа нравственных понятий в духе естественных наук… дает нравственным понятиям основание самое непоколебимое». Что это за основание? Разумный эгоизм! Человек поступает так, как считает для себя наиболее удобным, приятным полезным.

Обозначив этот принцип, Н.О. Лосский пояснил: «То, что такие люди, как Чернышевский, посвятившие всю жизнь бескорыстному служению безличным ценностям, стремились объяснить свое поведение мотивами эгоизма, часто является следствием того, что называется скромностью, которая не позволяла им прибегать к таким высокопарным словам, как “совесть”, “честь”, “идеал” и т. д.».

Но дело не только в скромности (которую, кстати сказать, разумный эгоизм отвергает). Сам Чернышевский полагал, что «несправедливо было бы считать положительным человеком холодного эгоиста». Он был уверен, что стремление делать добро людям – это неискоренимая человеческая потребность: «Положительным человеком в истинном смысле слова может быть только человек любящий и благородный. В ком от природы нет любви и благородства, тот жалкий урод… но таких людей очень мало, может быть, вовсе нет; в ком обстоятельства убивают любовь и благородство, тот человек жалкий, несчастный, нравственно больной». Если в какой-либо стране в какое-то время становится много подобных уродов, «не вините в том людей, вините обстоятельства их исторической жизни».

Да так ведь всякий подлец и преступник будет оправдываться обстоятельствами общественной жизни! К сожалению, ничего «естественно-научного» в подобных основаниях нравственности нет. Есть только вера автора в то, что любовь и благородство (свойственные ему, добавим) являются природными качествами любого человека и по разным причинам, во многом от него не зависящим, могут проявляться в различной степени.

Чернышевский полагал, что в России существуют благоприятные условия для установления на основах справедливости социалистического общества: сельская община. Герцен называл это «русским социализмом», который исходит из основ крестьянского быта, «от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владения и общинного управления». По мысли Чернышевского, любой работник «должен быть собственником вещи, которая выходит из его рук», необходимо сделать так, «чтобы сам работник был и хозяином, только тогда энергия производства поднимается в такой же мере, как уничтожением невольничества поднимается чувство личного достоинства».

Практически во всех социально-экономических взглядах Чернышевского имеется налет идеализма; ставя в центр своих построений собственную личность, он изображал противоречивое общественное чудище – Левиафана – милым, добрым, благородным и рассудительным существом, которого стесняют лишь внешние обстоятельства.

По верному замечанию В.В. Зеньковского, Чернышевский стремился «заместить религиозное мировоззрение, сохранив, однако, все ценности, открывшиеся миру в христианстве…». Тут допущена неточность: мировоззрение было в основе своей именно религиозное, хотя и атеистическое. Продолжим цитату: «“Скрытая теплота” подлинного идеализма согревает холодные и часто плоские формулы у Чернышевского, а в его эстетическом воспевании действительности неожиданно прорываются лучи того светлого космизма, который отличает метафизические интуиции Православия».

Спорным кажется соединение космизма Чернышевского с православным мировоззрением. Конечно, ценности Православия были глубоко укоренены в его душе. Но в своем интеллектуальном развитии он отошел от христианства. Это не помешало сохранить нравственные ценности, которые вовсе не принадлежат исключительно Православию, а присущи – в разных проявлениях – многим религиозным и философским учениям.

Чернышевскому близок был «светлый космизм» Джордано Бруно. При склонности рассудка к материализму душа Чернышевского, его эстетическое и нравственное чувство делали его идеалистом. Прибегая к физиологической схеме (к ним он имел склонность), скажем так: в его рассуждениях доминировало левое рассудочное полушарие головного мозга, тогда как направляло его деятельность – подсознательно и властно – правое, эмоциональное. Такая двойственность делает разумного эгоиста безрассудным альтруистом, а материалиста – идеалистом.

Писарев, Дмитрий Иванович (1840–1868)

Он родился и провел детство в отцовском имении Знаменское (Орловская губерния). В конце 1851 года покинул отчий дом, поселился у родственников в Петербурге. Закончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Начал печататься в студенческие годы и успел за свою короткую жизнь (он утонул, купаясь в Балтийском море) написать много ярких сочинений. В университете вошел в «Общество мыслящих людей», имевшее религиозно-мистическую направленность. Дав обет безбрачия, они собирались для благочестивых разговоров и взаимной нравственной поддержки. Его потрясли «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя.

Религиозные искания закончились у него ниспровержением прежних кумиров. Стремление к чистой, искренней, не замутненной самообманом вере сделало Писарева, как он сам считал, реалистом, а по мнению многих – нигилистом. В первом же крупном нашумевшем очерке «Схоластика XIX века» он высказался радикально:

«Каждое поколение разрушает миросозерцание предыдущего поколения». «Живая идея, как свежий цветок от дождя, крепнет и разрастается, выдерживая пробу скептицизма». «Что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть». «Прикосновения критики боится только то, что гнило».

В таких лозунгах звучат удаль и максимализм юности. Но это была не бравада, а принципиальная позиция. Свой разрушительный пафос он обратил и на государственный строй в России. В 1862 году бросил революционные лозунги: «Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть»; «На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа». Его заточили в Петропавловскую крепость, выпустив по амнистии в ноябре 1866 года.

В сущности, Писарев был крайним персоналистом, не признающим никакого насилия над личностью, никаких реальных или воображаемых высших сил, довлеющих над ней. Социализм в его понимании смахивал на анархизм, когда солидарность всех трудящихся не ущемляет интересов каждого. В публицистическом задоре высказывал мысли порой противоречивые или не раскрытые полностью. Его стихией были скептицизм и критика. «Я решительно не могу, – признавался он в частном письме, – да и не хочу сделаться настолько рабом какой бы то ни было идеи, чтобы отказаться для нее от своих личных интересов и страстей».

На словах он признавал только конкретную пользу, был прагматиком, утилитаристом, эгоистом. В действительности – не очень-то заботился о собственных выгодах (иначе не угодил бы в крепость и не бедствовал бы), стремился к общему благу и более всего ценил духовную свободу.

Он отрицал теоретические умствования, считая их бесплодным столкновением мнений, не имеющих надежных доказательств. Тратить свои силы следует только на то, что является «непосредственной потребностью жизни». (Странно, что он не включал сюда потребность в познании, скажем, смысла жизни.) Он считал свои воззрения знамением века науки. Изменение общества к лучшему связывал с научно-техническим прогрессом, с просвещением и установлением «разумного миросозерцания», необходимостью укреплять самосознание народных масс и предоставить им возможность для всестороннего развития (искусство и наука – для народа).

Подобные взгляды он сочетал с крайним индивидуализмом: «Надо эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые на нее налагает робость собственной мысли, авторитет предания, стремление к общему идеалу и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны». Отдавал первенство «свободному влечению и непосредственному чувству», отвергал понятие «обязанности». Отрицал все условности в отношениях между людьми. Его идеалом было «безыскусственное свободное развитие», стремление к полноте жизни. Не признавал эстетики возвышенного «чистого искусства», ратуя за его практическое применение. Питал непреодолимое отвращение к пошлости, продажности, мещанству. Зеньковский объяснял такое «разрушение эстетики» поисками нового искусства, лишенного пороков, которые накладывает несправедливый социальный строй. Писарев требовал от искусства не столько красоты (искусственной), сколько правды и человечности.

…В заключение коснемся и некоторых частных тем. Ведь при близком знакомстве с сочинениями любого мыслителя обнаруживается немало интереснейших мыслей, имеющих прямое отношение к нашему времени, а потому оставленных без внимания предыдущими исследователями. В этой связи отметим одно из важных направлений деятельности Писарева: популяризацию знаний. Он не ограничивался общедоступным пересказом, а высказывал попутно собственные суждения. Так, в цикле очерков «Исторические идеи Огюста Конта» справедливо посетовал на бесцветный стиль этого философа, скучное и формализованное изложение, многословие. Писарев полагал, что требуется квалифицированный посредник между подобным автором и широкой публикой: «Если в каких-нибудь темных подземельях, недоступных для наших легкомысленных ближних, хранятся за тяжелыми запорами необъятные сокровища мысли, то именно популяризаторы обязаны вооружиться храбростью и терпением, сойти в подземелья, сбить прочь тяжелые запоры и вынести по частям на свет божий затаившиеся драгоценности».

Таково отношение к интеллектуальным ценностям как всеобщему достоянию, обогащающему не узкий круг «посвященных», а широкие массы людей. Познание принято ограничивать умственной деятельностью отдельной личности. Писарев раздвинул эти пределы до масштабов отдельных социальных групп и всего народа. По его убеждению, перемены в обществе к лучшему возможны только при условии просвещения, пробуждения в народе самосознания и чувства собственного достоинства (в отличие от славянофильских покорности и долготерпения).

Посвятив анализу книги Т. Пекарского («Наука и литература в России при Петре Великом») статью «Бедная русская мысль», Писарев излагал по преимуществу собственные мысли. Об их направленности можно судить по обвинительному акту (1868). Двадцатидвухлетнему автору инкриминировалась пропаганда «крайних политических мыслей, враждебных не только существующей у нас форме правления, но и вообще спокойному и нормальному состоянию общества… Политические властители представляются только как сила реакционная, угнетательная и стесняющая естественное развитие народной жизни… и навязывающая народу свою непрошеную опеку».

Это обвинение не учитывало текстов, оправдывающих автора. Ведь он допускал возможность своих и чужих ошибок: «Область неизвестного, непредвиденного и случайного еще так велика, мы еще так мало знаем и внешнюю природу и самих себя, что даже в частной жизни наши смелые замыслы и последовательные теории постоянно разбиваются в прах то об внешние обстоятельства, то об нашу собственную психическую натуру». Поэтому даже наилучшие проекты переустройства общества сплошь и рядом приводят к совершенно непредусмотренным, порою губительным результатам. Они могут иметь успех в случае соответствия с нравами, возможностями и потребностями народа. Однако «народ с нами не говорит, и мы его не понимаем». А пытаться насильственно перестроить национальный характер подобно желанию противодействовать законам природным. Подобные мысли Писарева (отчасти не оригинальные по сути, но обдуманные и прочувствованные им) не теряют актуальности. Слишком часто реформаторы лишь усугубляют беды народа. Писарев показывает это на риторических вопросах, относящихся к деятельности Петра I: «Кому были нужны эти преобразования? Кто к ним стремился? Чьи страдания облегчились ими? Чье благосостояние увеличилось путем этих преобразований?»

В Петропавловской крепости Писарев написал несколько основательных сочинений, тогда же увидевших свет (воздадим должное российским властям!). В «Очерках по истории труда» изложил свою философию истории, исходя из приоритета материальной потребности людей в средствах сохранения собственной жизни, что логично вызывает другую потребность – в объединении усилий, взаимодействии. Однако властители направили усилия подчиненных на завоевания и создание грандиозных бесполезных сооружений типа египетских пирамид. Народные силы, направленные на реализацию двух этих идей (выходит, Писарев невольно исходил из приоритета сознания!), «оказываются потерянными в общей экономии человечества».

Победы в борьбе с народами и природой рано или поздно оборачивались поражением победителей; и чем грандиозней были победы, тем тяжелей последующее падение. А «переход от одного вида войны к другому и от одной формы рабства к другой называется благополучным именем исторического прогресса». Ненормальные отношения между людьми всегда препятствовали свободному объединению и мешали «находить друг в друге помощников, сотрудников и союзников». Это и плохое знание природы мешают достижению народами достойной жизни, хотя и создан «язык как орудие сближения».

Наглядно и проницательно Писарев выстроил социальную пирамиду. В основании – производители первичных материальных ресурсов. Следующий уровень – те, кто перерабатывает эту продукцию. «В третьем этаже действуют люди, занимающиеся перевозкою и устраивающие пути сообщения», в четвертом – «разнообразные классы людей, живущих производительным трудом нижних этажей». Специфическая сила человека не физическая, а умственная, позволяющая одним угнетать и держать в подчинении других. Она определяет и смену правящих классов. Так, буржуазия свергла аристократию, а когда обретет силу и организованность пролетариат, он свергнет власть буржуазии.

«Дружинники, не производящие ничего, – пишет он, – подчиняют своей власти работников, производящих пищу, одежду, жилища, инструменты. Торговцы, не производящие также ничего… подчиняют своему произволу производителей, владеющих продуктами, и потребителей, платящих за эти продукты трудом и другими продуктами». Одни действуют насилием, другие – хитростью и обманом. Война и торговля извращают отношения между людьми, ведут к истощению окружающей природы. Наибольшую выгоду имеют не творцы материальных и духовных ценностей, а посредники и правители, которых со временем становится все больше. Общественная пирамида теряет устойчивость: основание уменьшается, а вершина расширяется. Это ведет к ее крушению, перевороту.

Как этого избежать? По его мнению – делая работу приятной, творческой; умственный труд сопрягая с физическим, а результаты предоставляя прежде всего производителю. Иначе пирамида цивилизации всегда будет неустойчивой. «А как же все это сделать? Не знаю». Очень показательное признание! Автор сомневается, что поможет радикальное средство – революционный переворот.

В другой статье Писарев дает «рецепт» поисков избавления от бед цивилизации: внимательное изучение истории, но не для живописания деяний великих людей или вынесения своего скорого и обычно несправедливого суда. Необходимо понять невидимые силы, движущие исторический процесс и вызывающие изменения чувств, мыслей, убеждений, предрассудков народных масс. Методы исторических исследований тоже должны измениться. Они ограничиваются знанием языков, изучением летописей и документов, пересказом и систематизацией фактов. Пора перейти к использованию естественно-научного метода, применению знаний физики, химии, физиологии, психологии. (В те же годы французский историк Эрнст Ренан высказал надежду видеть будущего историка еще и геологом, знающим законы развития Земли и жизни.)

По мнению Писарева, для перестройки общественного уклада требуется прежде изменить господствующее миросозерцание, которое «кладет свою печать на все отрасли общественной жизни; когда изменяется миросозерцание, тогда и в общественной жизни происходят соответствующие перемены…» (не правда ли, странное утверждение материалиста: общественное сознание первичнее материального бытия!). В общем, Писарев проявил себя главным образом как анархист-персоналист. «Самое драгоценное достояние человека, – считал он, – его личная независимость… Чем развитее нация, тем полней самостоятельность отдельной личности и в то же время тем безопаснее одна личность от посягательств другой, пользоваться личною свободою и в то же время не вредить другому и не нарушать его личной свободы…» – вот к чему надо стремиться. Но как же добиться положительного результата? «Не знаю», – мог бы ответить Писарев. Этот ответ справедлив поныне.

Михайловский, Николай Константинович (1842–1904)

Некоторое время он был, можно сказать, «властителем дум» русской интеллигентной и революционно настроенной молодежи. Его яркие публицистические работы, а также социологические исследования вызывали острые дискуссии. Да и некоторые из его идейных противников были выдающимися людьми; прежде всего – Ф.М. Достоевский.

Родился Николай Михайловский в небогатой дворянской семье в городе Мещовске Калужской губернии. Матери лишился в детстве, учение в гимназии прервала смерть отца. Его определили в петербургский Институт Корпуса горных инженеров. Он был беден, самолюбив и горд. На последнем курсе его отчислили за конфликт с начальством (отстаивание прав учащихся). Он стал литератором, долго бедствовал, пока в 1869 году не стал постоянным сотрудником в некрасовских «Отечественных записках». Очень много писал, не избегая научных и философских проблем, всегда с публицистическим темпераментом и стилем («Борьба за индивидуальность», «Что такое прогресс?», «Теория Дарвина и общественная наука», «Что такое счастье?», «Письма о правде и неправде», «Онтологический метод в общественной науке»).

По собственному признанию, он прожил жизнь «без сколько-нибудь занимательных для публики событий». Был два раза надолго выслан из Петербурга, находился под надзором полиции, но не так боялся реакции, как революции. Он пользовался огромным авторитетом и необычайной популярностью, особенно среди молодежи. Утверждал, что его литературное направление «слагается из двух элементов: элемента совести, который определяет наши отношения ко всем обездоленным и к народу, на счет которого мы живем, и элемента чести, определяющего наши отношения к тем, кто ежедневно, ежечасно нас оскорбляет».

По своим взглядам на познание, нравственность, личность, общество он во многом был сходен с Лавровым, но без революционности (хотя и был народовольцем), во всяком случае, явной. Для Михайловского главнейшая ценность в мире – человек. С этих позиций он рассматривал и прогресс, и познание, и общественное устройство: «В области человеческой мысли прогресс состоит в последовательном уразумении законов природы и общественных отношений», а в обществе – «в ряде изменений по направлению к определенной цели, ставимой самим человеком». В общем, «прогресс» имеет смысл только по отношению к человеку и его деятельности.

У Михайловского далеко не все определения точны (он справедливо упрекал в этом недостатке Мережковского). О каком человеке идет речь? Если о человеке «вообще», получается противоречие, ведь Михайловский подчеркивал ценность именно конкретной личности, каждого персонально. Он был, по верному определению В.В. Зеньковского, «одним из самых ярких и влиятельных проповедников персонализма». По Михайловскому: «Личность никогда не должна быть принесена в жертву, она свята и неприкосновенна, и все усилия нашего ума должны быть направлены на то, чтобы самым тщательным образом следить за ее судьбами и становиться на ту сторону, где она может восторжествовать».

Слишком абстрактные рассуждения. Конкретные личности разнолики, порой мерзкие, паразитические, преступные, нарушающие ради своей выгоды права других. Как быть? Революционный путь – ниспровержение, подавление, уничтожение подобных индивидуумов (групп, классов) во имя справедливости. Эволюционный – воспитание, призывы, увещевания, личный пример. Что предпочтительней? Как перейти от абстрактной личности к конкретным индивидуумам? Увы, Михайловский своей позиции не высказал с полной определенностью.

Порой его мысли очень поучительны. Например, в определении правды: «Всякий раз, как приходит мне в голову слово “правда”, я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски правда-истина и правда-справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда, – в этом огромном смысле слова – всегда составляла цель моих исканий. Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению в правде-истине, правде объективной, и в то же время охранять и правду-справедливость, правду субъективную – такова задача всей моей жизни».

И вновь – недосказанность. Ведь объективная правда, неопровержимо доказанная наукой, или правда реальности – одна на всех, а субъективная – для каждого более или менее особенная. Для себя их можно согласовать, признавая бесспорными только выводы науки и текущую реальность. Но это – путь покорности и приспособления, а не развития. Его Михайловский отвергал, ориентируясь на идеалы и выходя за границы научного метода. Гармоничного согласования правды-истины и правды-справедливости у него, по меткому замечанию Бердяева, не было, несмотря на большое желание. Да и возможно ли такое единство?

Как Михайловский понимал религию, веру и, добавим, мистику? В полемике с Мережковским, упрекая его за смешение этих понятий, он дал ясные формулировки. Вера и знание входят в состав религии. Но «вера без дела мертва есть», а потому «человек религиозен лишь в той мере, в какой его этические идеалы, его понимание добра и зла и его поведение находятся в гармонии с его миропониманием… Религия начинается там, где вера или знание, согласованные с нравственными идеалами человека, властно побуждают человека к действию в известном направлении». Религия может и вовсе не соединяться с мистикой, которая «предполагает возможность познания путем не опыта, наблюдения и комбинирующего их разума, но и не раз навсегда данного откровения, а непосредственного общения с божеством» или иномирами. Михайловский считал религию не просто суммой определенных представлений, а еще и их воплощением в жизни, определенных действиях (религия – не на словах и во мнениях, а в поступках).

По аналогии с двумя правдами Михайловский разделял и два вида прогресса – общества и личности, отдавая безусловное предпочтение второму. Общество стремится сделать человека своей частью, выполняющей какую-то одну функцию: «Превратить личность из индивида в орган». Человек вынужден бороться за свою полноценную личность с обществом – Левиафаном (вспомним образ, предложенный Гоббсом). Общество как сверхорганизм имеет свои цели, закономерности эволюции, принципы прогресса. С позиции правды-истины следовало бы примириться с таким положением, не идти наперекор объективной необходимости. Но на то и дана человеку свобода воли, чтобы он не приспосабливался, деградируя как личность (так происходит физическая деградация кишечных паразитов, приспособившихся к благообильным условиям среды).

Правда-справедливость, совесть, чувство собственного достоинства, стремление к совершенству и творчеству – все это заставляет человека преодолевать необходимость, пользуясь своей духовной свободой. Она заключается в возможности выбора и способности сделать верный выбор (развитие своей личности без ущерба другим). Необходима решимость идти по избранному пути.

Он признавал только ту науку, «которая расчищает мне жизненный путь». Но при этом правду-справедливость, по русскому обычаю, ставил выше правды-истины: «Пусть общество прогрессирует, но поймите, что личность при этом регрессирует». Развивая эту мысль, можно сказать: хотя наука и техника прогрессируют, интеллектуальный кругозор каждого конкретного ученого сужается; человек становится придатком и средством, штифтиком глобальной технической цивилизации! Человеческое достоинство требует иного: «Мне нет дела до ее совершенства, я сам хочу совершенствоваться».

Михайловский приходит к крайнему и не бесспорному заключению: «Исторический ход событий сам по себе совершенно бессмысленен», и «личность, а не какая-либо мистическая сила ставит цели в истории». При этом упоминает о борьбе с «естественным ходом вещей» и с прогрессом общества (высшей индивидуальности). Значит, общество устремлено к какому-то идеалу, пусть и не сознаваемому. Вопрос лишь в том, каков этот идеал.

Михайловский верно определил один из важных критериев биологической эволюции: борьба за индивидуальность, разнообразие, целостность. Вот его формулировка, исходящая из идеи замечательного натуралиста К.М. Бэра: «Прогресс есть постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми. Безнравственно, несправедливо, вредно, неразумно все то, что уменьшает разнородность общества, усиливая тем самым разнородность его отдельных членов». На упреки в биологизме подобных суждений он отвечал: «Из того, что человек – животное, еще вовсе не следует, чтобы для него обязательно было быть скотом».

Он категорически отвергал попытки ввести дарвинизм в обществоведение. Борьба за существование – вовсе не абсолютный закон природы и не фактор прогрессивной эволюции. Приспособление, как показывает множество примеров в жизни животных и людей, – путь к деградации вида или индивида. Популярность дарвинизма он объяснял тем, что при капитализме торжествуют именно жесткая конкуренция, борьба за существование и барыш. Выгода принуждает использовать человека не как цель, а как средство (безнравственная позиция, как доказывал Кант); делает из полноценной личности узкого специалиста, превращает сложнейший организм (человека) в орган некоего сверхорганизма. Но ведь «в организме все-таки страдает и наслаждается целое, а не части; в обществе… части, а не целое». Таково принципиальное различие, заставляющее ставить именно человека в центр социальных, экономических, историософских построений.

В современном состоянии общества «пошлость и ничтожество могут служить залогом успеха, а величие – причиной поражения. Это мы видим в действительности». Торжествуют экономическая целесообразность, выгода. Экономисты, правители, капиталисты, а с ними и общественное мнение начинают исходить из того, «что единственный духовный двигатель человека есть стремление покупать как можно дешевле и продавать как можно дороже». Это – путь превращения людей в алчную безликую массу, где деградируют и высшие, и низшие слои.

Михайловский затронул проблему психологии толпы, человеческих масс. По его словам, «для уразумения природы массовых движений история представляет до сих пор только гигантский склад материалов». (В этом складе тогда уже стали наводить порядок некоторые специалисты, в частности, русский психиатр и психолог В.X. Кандинский.) Он верно отметил, что «одинокий человек и человек в толпе – это два разных существа», углубившись в причины такого различия. Высказал остроумную догадку: не проявляются ли в таком преображении личности внутренние силы организма, способные посредством нервных импульсов или химических веществ воздействовать на генотип, наследственные свойства? Не потому ли заяц способен менять цвет меха при появлении соответствующих сигналов: белого снега или темных проталин? Так же он пробовал объяснить воздействие на людей «харизматических» авантюристов, психически больных, жаждущих славы и власти выскочек. Эти явления обостряются в определенные эпохи, при общественном упадке.

Одно из очень верных его высказываний: «Всегда и везде люди черпали свои познания из окружающего мира». Правда, Зеньковский усомнился в этом выводе, но, пожалуй, напрасно. Одно дело – обмен информацией, а другое – ее выработка. Получение новых достоверных сведений единственно из недр самосознания уподобляется подвигу барона Мюнхгаузена, вытащившего себя и лошадь из болота за собственную косичку.

Михайловский не уповал в познании единственно на выводы науки, критикуя подобные взгляды, характерные для позитивистов. Такой метод пригоден для «бездушной числительной машинки». В разуме соединяются интеллект, чувства и воля. «Мало знать, надо еще чувствовать, но мало и чувствовать, надо еще действовать». Вера направляет волю к действию в соответствии с идеалом – продуктом труда разума и чувств. «Эта сила и составляет сущность всякой религии».

Представители религиозной философии стараются обойти этот постулат, выражающий суть религии без дополнительных составляющих: веры в Бога и мистицизм или неверия в Бога и мистику. Нечто подобное, как отмечал Михайловский, имел в виду и Достоевский, выделявший как главное в Православии русского народа человеколюбие и веру в образ Христа.

Еще одно поучительное замечание Михайловского: русская цивилизация развивалась позже западноевропейской, и поэтому можно строить свою историю на основе отечественных особенностей с учетом ошибок и огрехов, сделанных на Западе… Увы, здравые мысли слишком редко воспринимаются обществом, не потому ли российская цивилизация в конце XX в. отреклась от самобытного исторического пути, переняв у Запада его недостатки (без его достоинств)? Прогресс тотчас сменился регрессом и общества, и личности.

Кропоткин, Петр Алексеевич (1842–1921)

Он, князь, Рюрикович, широко известен как один из главных идеологов анархизма. А был он выдающимся географом, геологом, историком, социологом. Родился в московском родовом поместье в семье генерала; окончил Пажеский корпус с отличием, был камер-пажом Александра II.

Его ждала блестящая карьера, но он выбрал службу в Амурском казачьем войске, совершил ряд тяжелейших экспедиций, открыл неведомые ранее горные гряды, вулканические области, Патомское нагорье в Забайкалье; уточнил сведения о географии и геологии Сибири, Дальнего Востока. Вернувшись в 1867 году в Петербург, работал в Русском географическом обществе, совершал маршруты в Швеции, Финляндии. Учился на физико-математическом факультете Петербургского университета, зарабатывал на жизнь публицистикой и вел просветительскую и революционно-пропагандистскую работу среди рабочих (был народником). Арестованный и заключенный в Петропавловскую крепость, написал классический труд «Исследования о ледниковом периоде».

Совершив дерзкий побег из тюремной больницы, 40 лет провел в эмиграции. Сотрудничал в «Британской энциклопедии», публиковал научные труды: «Взаимопомощь как фактор эволюции», «Великая французская революция», «Хлеб и воля», «Современная революция и анархия», «Идеалы и действительность в русской литературе», «Этика», а также биографические «Записки революционера». После Февральской революции 1917 года он вернулся в Россию. Власти большевиков не поддержал. Умер в городе Дмитрове, похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

У него не было расхождений между интеллектуальной и практической деятельностью, словом и делом, нравственными идеалами и поведением, образом жизни и образом мысли, убеждениями. О нем Оскар Уайльд сказал: «Человек с душой того прекрасного Христа, который, кажется, идет из России», счел его одним из двух по-настоящему счастливых людей из всех, кого он знал, и написал сказку «Счастливый принц» (князь), аллегорически показав радость дарить людям добро даже ценой собственных лишений. Судьба Кропоткина со всей определенностью доказывает верность высказывания Канта: не надо стремиться к счастью, надо быть достойным счастья.

Анархия – это свобода. Так учил Кропоткин. Человеческая личность была для него высшей ценностью. Только социально-политические условия и особенности воспитания, считал он, приучают людей выбирать, «что главней»: материя или сознание, личность или общество, материальные или духовные потребности. А почему бы не говорить о единстве, взаимной зависимости, взаимодействии? У Кропоткина личность выступает как малая часть и в то же время самостоятельный партнер не только общества, но и Вселенной. Это утверждал Достоевский, но с одним существенным отличием: он верил в Бога, тогда как князь был атеистом.

Одна из важнейших целей религиозного мировоззрения – дать основания нравственности. Высказать этические нормы, утверждать их абсолютный характер именем Всевышнего. Научное мировоззрение Кропоткина тоже основывалось на «сверхчеловеческом» происхождении нравственности – от Природы. Достоевский, как известно, утверждал: если люди отрекутся от Бога, то поставят себя на его место, живя по принципу «все дозволено» при неутолимой жажде личных благ. Человеческая жизнь оборачивается потребительством без нравственных идеалов.

Чем же ответил Кропоткин на этот довод? Самым убедительным образом: действием, собственной жизнью. Но изучал проблему нравственности и с научных позиций. В этих исканиях он не был первым. Еще Чарлз Дарвин и Герберт Спенсер исследовали естественные истоки чувства добра, взаимопомощи. Известный ботаник Андрей Бекетов, с которым в молодые годы дружил Петр Кропоткин, писал о «взаимнодействии» в природе. Более основательно развил эту тему петербургский профессор зоолог Карл Кесслер в опубликованной речи «О законе взаимной помощи». Там доказывалось: «Взаимная помощь – такой же естественный закон, как и взаимная борьба; но для прогрессивного развития видов первая несравненно важнее второй». Идею подхватил Кропоткин, написав обстоятельный труд «Взаимная помощь как фактор эволюции». Он показал, что в трудных природных условиях происходит общее ослабление популяций. «Никакая прогрессивная эволюция видов не может быть основана на подобных периодах острого соревнования». Сделал вывод: «Объединяйтесь – практикуйте взаимную помощь! Она предоставляет самое верное средство на обеспечение наибольшей безопасности как для каждого в отдельности, так и для всех вместе; она является лучшей гарантией для существования и прогресса физического, умственного и нравственного. Вот чему учит нас Природа; и этому голосу Природы вняли все те животные, которые достигли наивысшего положения в своих соответственных классах. Этому же велению Природы подчинился и человек – и лишь вследствие этого он достиг того положения, которое мы занимаем теперь».

Кропоткин проследил явление взаимопомощи от низших животных до человеческого общества. По его словам, «оно зиждется на сознании – хотя бы инстинктивном, – человеческой солидарности, взаимной зависимости людей. Оно зиждется на бессознательном или полуосознанном признании силы, заимствуемой каждым человеком из общей практики взаимопомощи; на телесной зависимости счастья каждой личности от счастья всех и на чувстве справедливости».

Природа учит людей добру, сочувствию, справедливости. Но каким образом? В XX в. американский генетик А. Добржанский предположил, что имеются молекулярные структуры, которые передают по наследству признаки, полезные для вида, популяции, сообществу организмов даже в ущерб индивидам. Советские ученые В.П. Эфроимсон и Б.Л. Астауров привели целый ряд доказательств врожденного характера некоторых черт социального поведения. Однако до сих пор эту закономерность все-таки нельзя считать безупречно обоснованной. Но Кропоткин, безусловно, прав: взаимопомощь в самых разных формах является важнейшим качеством для всего живого, в значительной мере определяя прогрессивную эволюцию видов. Это проявляется уже во взаимном «тяготении» полов, а также в заботе родителей о потомстве, обучении, объединении в сообщества. Каждое живое существо, каждый из нас – это содружество разнообразных клеток и органов. Когда они находятся во взаимной гармонии, взаимопомощи – человек жив и здоров. Когда согласие нарушается – наступают болезни и смерть. Наш мозг, например, объединяет десятки миллиардов нервных клеток. Каким образом смог организоваться такой великолепный ансамбль? Ответ Кропоткина: «Если мы знаем что-либо о Вселенной, о ее прошлом существовании и о законах ее развития; если мы в состоянии определить отношения… между расстояниями, отделяющими нас от Млечного Пути и от движения Солнца, а также молекул, вибрирующих в этом пространстве; если, одним словом, наука о Вселенной возможна, это значит, что между этой Вселенной и нашим мозгом, нашей нервной системой и нашим организмом вообще существует сходство структуры».

Исходя из этого положения, которое соответствует античному единству Космос – Микрокосм (в индуизме: Брахман = Атман), Кропоткин возражал против идеи Спенсера о неизбежности Непознаваемого: «В природе нет ничего, что не находит себе эквивалента в нашем мозгу – частичке той же самой природы». Следовательно, нет оснований утверждать, будто что-то «должно навсегда оставаться неизвестным, то есть не может найти своего представления в нашем мозгу». Он был уверен, что признание непознаваемого – уступка религии, сомнительная гипотеза. Однако его утверждение – тоже гипотеза, не более. Для естествознания и та, и другая не имеют принципиального значения. Так же как гипотезы о бытии и небытии Бога. Отвергать религию как «излишество», конечно, можно. Но ведь она – часть духовной культуры, существующая на протяжении десятков тысячелетий. Значит, в этом была насущная потребность.

Философии в отличие от религии Кропоткин не отвергал. Но понимал ее как обобщение научных данных. Считал, что пора создавать «синтетическую мировую философию, включая сюда жизнь общества». Она должна отвергнуть идеи бессмертия души, особой жизненной силы и Творца. «Мы должны низвергнуть третий фетиш – государство, власть человека над человеком. Мы приходим к предвидению неизбежности анархии для будущего цивилизованного общества». Значит, философия XX в. «станет анархической».

«Государство… покровитель мироедства, заступник хищничества, защитник собственности, основанной на захвате чужой земли и чужого труда! Тому, у кого ничего нет, кроме рук да готовности работать, тому нечего ждать от государства». Вот только «хватит ли у современных образованных народов достаточно строительного общественного творчества и смелости, чтобы использовать завоевания человеческого ума для всеобщего блага, – трудно сказать заранее». Надеялся он на «всеобщий, мировой закон органической эволюции, вследствие чего чувства Взаимопомощи, Справедливости и Нравственности глубоко заложены в человеке со всею силою прирожденных инстинктов; причем первый из них, инстинкт Взаимной помощи, очевидно, сильнее всех, а третий, развившийся позднее первых двух, является непостоянным чувством и считается обязательным. Подобно потребности в пище, убежище и сне эти три инстинкта представляют инстинкты самосохранения».

У него была склонность к четкой законченной модели мира в стиле «Математических начал…» Ньютона, но только без Бога. Холодный рассудок не подавлял в нем восторженных движений души: «Непрестанная жизнь Вселенной… сделалась для меня источником высшей поэзии, и мало-помалу чувство единства человека с одушевлённой и неодушевленной природой… стало философией моей жизни».

Свои воззрения он основывал на естествознании. Казалось бы, ему следовало присоединиться к выводу дарвиниста Т. Гексли: Природа – вне морали, добра и справедливости; здесь господствует «кровавая схватка зубами и когтями»; «космическая природа вовсе не школа нравственности, напротив того, она – главная штаб-квартира врага всякой нравственности». Но Кропоткин доказывал противоположное: «Нравственное начало в человеке есть не что иное, как дальнейшее развитие инстинкта общительности, свойственного почти всем живым существам и наблюдаемого во всей живой природе». Во всей? Выходит, основы добра и красоты присутствуют в космическом порядке? Но как такое возможно без участия Разума? Не может же космический порядок, включающий добро и красоту (осознал их человек по законам природы), возникнуть случайно. Почему тогда он устойчиво не возвращается к хаосу?

Кропоткин постарался обнаружить природные основы понятия о справедливости. На первый взгляд постановка вопроса некорректна. Для природы одинаково приемлемы мгновения и вечность, атом и звезда, жизнь и смерть организма; справедливость придумали люди, соединенные в сообщество и начинающие сознавать права и достоинства личности. И все-таки, оказывается, не так все просто: «Склонность нашего ума искать “равноправия” не представляет ли одно из следствий строения нашего мыслительного аппарата — в данном случае, может быть, следствие двустороннего или двухполушарного строения нашего мозга? На этот вопрос, когда им займутся, ответ получится, я думаю, утвердительный». По его мнению, мозг работает в режиме диалога, ибо состоит из двух полушарий. А продуктивный диалог возможен только на условиях равенства – замечательная мысль Кропоткина!

В XX в. выяснилось, что полушария отчасти выполняют разные функции, однако сохраняется двуединство мозга, и происходит это, по словам Кропоткина, потому, что «в нас говорит эволюция всего животного мира». Она длится уже сотни миллионолетий. Поэтому «наше нравственное чувство – природная способность, совершенно так же, как чувство осязания или обоняние».

Убедительно? Вряд ли. Возникает порочный круг: нравственность (взаимопомощь, справедливость) возникла в процессе эволюции, важнейшие факторы которой взаимопомощь, нравственность. Когда организмы обрели такое качество? Неужели еще на стадии микробов? Или простейшая форма размножения делением одноклеточного организма уже предопределяла «родственные связи» двух половинок, ставших самостоятельными существами? Но тогда чувство любви, сострадания, справедливости есть проявление эгоизма, но только не личного, а семейного, родового, общеживотного… Поясню. От каждого из нас в глубины миллиардолетий тянется непрерывная линия предков. Следовательно, мы сохраняем родственные связи не только с представителями своего племени или всего рода человеческого, но и с приматами, млекопитающими, рептилиями, земноводными, рыбами, многоклеточными, одноклеточными… Завет «возлюби ближнего, как самого себя» в таком случае утверждает не только равенство личностей, но и их единство. Получается: заботься о ближнем, ибо он твой близкий или дальний родственник.

…Идея анархии утверждает свободу личности – вне системы господства и подчинения. Любой человек находится в центре мира. О том же свидетельствует личный опыт. Каждый видит мир по-своему, осмысливает своим умом. Солнце и небосвод с мириадами звезд вращаются вокруг одного центра, которым является любой разумный наблюдатель. Разве есть общий центр? По словам Кропоткина: «Ни одна наука – ни астрономия, ни физика, ни химия, ни биология не доказывают необходимость власти, нигде в природе нет единого управляющего центра, а всюду и везде мы видим лишь взаимодействие различных сил, координацию разнообразных движений».

Да, вряд ли существует геометрический центр Вселенной. Однако есть галактики, вращающиеся вокруг своих внутренних центров; есть планеты, кружащиеся вокруг солнц, а электроны – вокруг атомных ядер. У сообществ животных обычно есть вожаки, у муравьев – «царица», да и у людей издавна имелись вожди. Взаимопомощь преобладает, иначе общество разрушилось бы из-за междоусобиц. Но есть распри, зависть, ненависть… Кропоткин недооценивал существование в природе, обществе, душе человеческой сил, нарушающих гармонию. Он не ощущал в себе низких чувств и помыслов. О солидарности трудящихся, о справедливости писал не обделенный судьбой бедняга, а князь, по рождению, образованию и положению принадлежавший к аристократии. Он необычаен и славен не только тем, чего достиг, но и от чего отказался: от богатого наследства, высоких должностей и даже почетного научного поста, позволявшего плодотворно продолжать исследования. Во имя идей свободы, справедливости и братства он стал революционером. Вернувшись в Россию, он отверг предложение стать министром Временного правительства; Октябрьского переворота не признал; резко выступал против белого и красного террора, диктатуры большевиков.

…Главнейшая задача общества справедливости – предельно раскрыть творческие потенциалы каждого. Так считал Кропоткин. А раскрывается человек, не приспосабливаясь к окружающей среде, в свободных исканиях правды, созвучной его духовному строю, который, в свою очередь, остается отзвуком гармонии Мироздания. Урок жизни Кропоткина поучителен. Этому человеку удалось прочувствовать какие-то глубочайшие истины, быть может, не высказанные в книгах, а присутствующие в окружающей и пронизывающей нас природе, дарованные нам поистине свыше, отражающие качества Вселенной как живого, прекрасного и разумного организма.

Ткачев, Петр Никитич (1844–1885)

Этот идеолог народничества и активной революционной борьбы, социолог и публицист, общественный деятель был сыном архитектора (сотрудника Карло Росси), получил образование сначала в гимназии, затем на юридическом факультете Петербургского университета. Заканчивал он его уже в Петропавловской, а затем Кронштадтской крепостях, куда был заключен за участие в студенческих волнениях.

Он экстерном окончил университет и защитил кандидатскую диссертацию по юриспруденции, находясь под полицейским надзором; его публицистические статьи нередко запрещались цензурой, а журналы, где он сотрудничал, закрывались. В 1873 году Ткачев эмигрировал в Англию. За границей он как журналист занимался социологией, политэкономией, теорией революции («Анархия мысли», «Революция и государство», «Народ и революция», «Анархическое государство», «Кладези мудрости российских философов»). Он стремился быть реалистом, учитывать условия действительности и решать насущные практические задачи. Исходил из коммунистическо-анархических идеалов и стремления построить общество социальной справедливости, содействующее освобождению и всестороннему развитию личности.

Как мыслитель, Ткачев отличался более честностью, откровенностью, преданностью революционной идее, чем обстоятельностью разработок философских, научных и религиозных проблем. Он полагал, например, что философия – «наука столь же самостоятельная, как… наука логики, наука психологии и другие науки». Она отвечает потребности человека к размышлению и обобщению, является продуктом «мыслительного процесса… настолько же рокового и неизбежного, как и процесс пищеварения». Впрочем, уточнял он, философия в отличие от физиологического процесса вовсе не подчиняется роковой неизбежности. Человек может перерабатывать свои впечатления «в абстрактно-фантастические представления», в какие-то частные выводы или же «в строго научные обобщения». Оперируя «относительно общими понятиями», философия может подвести их под «одно высшее, всеобщее, всеобъемлющее понятие», но только «путем опять-таки строго научных обобщений».

Что же тут подразумевается под научностью (кроме того, что это нечто хорошее, точное, полезное, вполне отражающее реальность)? И почему строго научные обобщения становятся принадлежностью философии, а не самой науки? Или имеется в виду научный метод в приложении к проблемам философии? Тогда что это за проблемы и есть ли у философии собственный метод?.. Вопросы возникают из-за неряшливости формулировок автора.

Иное дело, когда он переходил к обсуждению проблем, связанных с социальной революцией. Общественные процессы он делил на две группы: мирный прогресс (эволюция) и революция. В первом задействовано большинство населения; он проходит «тихо, медленно, плавно». Второй свершается «быстро, бурно, беспорядочно, носит на себе характер урагана». Революцию делает меньшинство.

Сразу возникает вопрос о справедливости и законности: меньшинство сознательно устраивает социальную катастрофу. Не преступление ли это? По Ткачеву, это тоже естественный процесс (добавим: ведь и в природе не всегда тишь да гладь!). Меньшинство просто исполняют неосознанную волю и желание большинства. Народ недоволен существующим устройством, потому что вынужден «из века в век поить своей кровью, кормить своим телом праздное поколение тунеядцев». Он всегда может и хочет сделать революцию, но «в нем забита всякая внутренняя инициатива»; он тянет свою лямку, неспособен выйти из накатанной колеи; «у него не хватает духа» и самосознания.

Революционно настроенная часть не может дожидаться, пока большинство само осознает свои потребности. Она старается довести глухое народное недовольство до взрыва, дает внешний толчок, служит запалом, после которого вспыхивает и грохочет революция.

С подобными логичными рассуждениями трудно не согласиться. Бытуют, конечно, наивные убеждения, будто победоносную революцию может совершить кучка бунтовщиков (скажем, большевиков).

В том-то и дело, что вспышки мятежей, восстаний угасают или подавляются, если большинство, народ не созрел для восприятия идеи насильственного переустройства общества. Революция побеждает и укрепляет свои завоевания только в том случае, если кучка «подстрекателей» находит отклик в народе, становится сознательным выразителем его неосознанных стремлений. Ткачев призывал «возбуждать в обществе чувства недовольства и озлобления существующим порядком, а также вести активную агитационную работу и создавать искусственно революционную ситуацию, если она не складывается естественно».

Какие же идеалы видел впереди Ткачев? Он отвергал «буржуазный прогресс», который погубит русскую общину (как это произошло на Западе). Для России общественный идеал традиционен: «Самоуправляющаяся община, подчинение лица миру (личности, обществу. – Р. Б.); право частного пользования, но отнюдь не частного владения землей; круговая порука, братская солидарность всех членов общины». В таких воззрениях заложены зерна коммунистической идеологии.

Казалось бы, столь последовательный революционер должен ратовать за так называемый классовый подход к наукам, если не к естественным, то уж по крайней мере к общественным. Тем более что целый ряд авторитетных ученых и философов высказывались в таком же смысле. Однако Ткачев называл подобное отношение догматическим, недопустимым, рассматривающим объекты сквозь призму «приятного и неприятного», «желательного и нежелательного», «дурного и хорошего».

В этом, безусловно, есть свой резон. Объективность исследований – первое требование научности. Беда только в том, что слишком часто ученые либо бессознательно, либо выполняя «социальный заказ» или оплачиваемую работу, проводят исследования предвзято, подгоняя результаты под заранее готовый ответ. В подобных случаях видимость объективности вводит в заблуждение, обманывает. Поэтому явная субъективность, возможно, предпочтительней, чем скрытая под видом объективности.

Плеханов, Георгий Валентинович (1856–1918)

Был он не только одним из идеологов революционного движения в России, но и активным деятелем, а также социологом, философом-материалистом, публицистом. Родился и воспитывался в дворянской семье в Тамбовской губернии.

Окончив Воронежскую военную гимназию, в 1874 году поступил в Петербургский горный институт. Проучился здесь лишь два года, перейдя к революционной деятельности – сначала в кружке бакунинцев, а затем в тайном народническом обществе «Земля и воля». Не признавая основной ставки на террор, вышел из него, порвал с «Народной волей», став лидером группы «Черный передел». Его дважды арестовывали, вынудив эмигрировать в 1880 году. Он пропагандировал марксизм и возглавил группу «Освобождение труда». Обладая широкой эрудицией, стал самым талантливым «культиватором» идей Маркса и Энгельса на русской почве.

Его политическая деятельность делится на три основных этапа. С 1876-го по 1883 год – он народник. Затем, после основания группы «Освобождение труда» до 1903 года выступал как один из вождей русской революционной социал-демократии и ее теоретик. После Второго съезда РСДРП перешел в лагерь меньшевиков, а с начала мировой империалистической войны стал на сторону социал-оборончества. После Февральской революции, вернувшись из 37-летней эмиграции на родину, Плеханов выступил против ленинского курса на вооруженный переворот.

Плеханова после его выступления на демонстрации народников и рабочих на площади перед Казанским собором 6 декабря 1876 года усиленно разыскивала полиция. Он вынужден был перейти на нелегальное положение, став профессиональным революционером. В начале 1877 года ему пришлось временно скрыться за границу, где он познакомился с русскими эмигрантами, в частности, с П.Л. Лавровым. Но уже летом того же года Плеханов нелегально возвращается в Россию.

Когда народники попытались организовывать поселение в Саратовской губернии, он поехал туда, желая устроиться сельским учителем и вести пропаганду. Однако устроиться на работу ему не удалось. Несколько месяцев он прожил в Саратове, ведя пропаганду среди учащейся молодежи и рабочих. Случайный кратковременный арест заставляет его срочно уехать в Петербург.

В столице он активно участвует в организации стачек, пишет прокламации, которые распространяются на многих фабриках и заводах. За прогулы его отчислили из Горного института (в советское время получившего его имя). Летом 1878 года Плеханов вновь идет в народ – подымать донское казачество. Первые встречи с казаками его вдохновили на воззвание: «Славному войску казацкому – донскому, уральскому, кубанскому, терскому…» Он хотел отпечатать текст в петербургской типографии «Земли и воли» и вернуться на Дон.

Но его тайная организация переживала трудное время. Аресты, неудачи с деревенскими поселениями, рост террористических настроений и вследствие этого споры в редакции, разногласия в руководящем «Основном кружке». Плеханов отстаивал позиции «деревенщиков», сторонников продолжения деятельности среди крестьян. При расколе «Земли и воли» в августе 1879 года он возглавил новую организацию – «Черный передел».

Однако сил для широкой работы в деревне было недостаточно да и средств недоставало. Начались аресты чернопередельцев, и Плеханов вновь вынужден эмигрировать. С этих пор взгляды его меняются. Он стал бороться с теми взглядами, которых сам недавно придерживался.

После Октябрьского переворота 1917 года Плеханов остался в лагере меньшевиков. К нему пришел эсеровский заговорщик Борис Савинков и предложил ему стать во главе правительства в случае успеха заговора против возглавляемого Лениным Совнаркома. Плеханов гневно отказался: «Я сорок лет своей жизни отдал пролетариату, и не я его буду расстреливать даже тогда, когда он идет по ложному пути».

…Среди российских социал-демократов после поражения революции 1905 года некоторые теоретики во главе с А.А. Богдановым (Малиновским) сочли плехановскую версию марксизма догматичной и устаревшей. Тогда Плеханова поддержал Ленин, который при следующем партийном расколе – на большевиков и меньшевиков – возглавил первых и резко раскритиковал своего еще недавно чтимого теоретика и учителя. Плеханов полагал, что Россия в 1917 году не «созрела» для социалистической революции.

Его философские сочинения: «Основные вопросы марксизма», «Очерки по истории материализма», «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», «О роли личности в истории»… Перечисление придется прервать – Плеханов был очень плодовитым публицистом. Он вступал в жаркую, а то и грубую полемику с противниками марксизма и с теми, кто пытался по-своему обновить это учение. Опровергал взгляды Богданова, называя их «жалкими», «смехотворными и архитуманными», лишенными дарования и мужества.

Сейчас подобные выпады читаются с огорчением: многие научно-философские достижения Богданова оказались новаторскими и плодотворными, чего нельзя сказать о Плеханове. Почти на всех его философских сочинениях лежит печать вторичности. Он не желал принимать всерьез никакие философские учения, кроме идеализма и материализма, который, как он утверждал, совершенно слился с наукой. Марксизм он считал высшей ступенью материалистического взгляда на мир. Правда, оговаривался: высшей «в настоящее время». И все-таки для него это учение представлялось истиной едва ли не в последней инстанции.

Огромное значение придавал Плеханов диалектике, называя ее «общей непреодолимой силой, против которой ничто устоять не может». Убежденность в ее всесилии была так велика, что он не обращал никакого внимания на противоречия и недоразумения, возникающие при переводе идеалистической диалектики в материалистическую. «У Гегеля диалектика совпадает с метафизикой. У нас диалектика опирается на учение о природе». Но ведь понятие «учение о природе» в данном случае философское, а не научное; значит, речь идет об идеях, превышающих возможности научного метода и, стало быть, тоже – метафизических. Вообще Плеханов (и не он один) как-то забывал о том, что оперирует идеями о материи и движении, причем подчас слишком упрощенными, не отвечающими уровню, достигнутому наукой. Одни абстракции (системы идеализма) подменялись другими (системы материализма), что вовсе не приближало их к действительности.

Плеханов указывал на «революционный характер диалектики» и был уверен, что уж теперь-то она поставлена «на ноги». На деле был произведен, пожалуй, кульбит. Не случайно за многие десятилетия господства в СССР – России диалектического материализма его многочисленным приверженцам удалось внести лишь незначительный вклад в философию. Более интересен, хотя и не очень оригинален «исторический материализм» Плеханова: человек заимствует необходимые для жизни вещества из окружающей внешней природы, которая в результате меняется, оказывая воздействие на человека. Плеханов подчеркивал влияние географической среды на развитие общества.

Данная тема успешно разрабатывалась немецкими географами, а также Э. Реклю во Франции и Г. Маршем в Америке. Плеханов поверхностно ознакомился с их исследованиями (чего нельзя сказать, например, о Ф. Энгельсе), потому не внес существенных дополнений в исторический материализм. А они были бы очень кстати, ибо цивилизации слишком часто истощают, обедняют природную среду, в результате чего деградируют сами. Хотя очередной экологический кризис обычно преодолевается переходом к новым технологиям. Как справедливо отметил Плеханов: «Свойства географической среды обусловливают собою развитие производительных сил, развитие же производительных сил обусловливает собою развитие экономических, а вслед за ними и всех других общественных отношений». Таким образом: «Естественная среда составляет важный фактор в историческом развитии человечества не благодаря своему влиянию на человеческую природу, но благодаря своему влиянию на развитие производительных сил».

В некоторых случаях Плеханов высказывал сравнительно оригинальные мысли. «Психология общества всегда целесообразна по отношению к его экономии, всегда соответствует ей, всегда определяется ею», – писал он. Тут последовательный материализм: общественное сознание определяется материальным бытием. Но дальше со ссылкой на Маркса: «У него экономия общества и его психология представляют две стороны одного и того же явления, “производства жизни” людей, их борьбы за существование… Экономия сама есть нечто производное, как психология». Тут они вроде бы образуют единство. Дальше – больше. Чтобы объяснить революционные социальные перевороты, Плеханов использовал казуистический прием: мол, и в таком случае психология приспосабливается к экономике, но только не к существующей, а будущей, призванной удовлетворить «так называемые духовные нужды людей», опережающие ход экономического развития. А в «Основных вопросах марксизма» он с полной определенностью заявил: «Свойства географической среды обусловливают собою развитие производительных сил».

Выходит, базисом служит природная среда, а также духовные нужды людей? На этот важный вопрос он не дал ответа.

Плеханов не был склонен к упрощениям многих марксистов, стремившихся во всех проявлениях жизни общества находить экономическую подоплеку: «Нельзя повсюду лезть с „экономикой” при объяснении общественных явлений». Как показал опыт XX века, ход исторических событий слишком часто определяется идеологическими факторами. Плеханов отчасти отдавал должное «общественной психологии, без внимательного изучения и понимания которой невозможно материалистическое объяснение истории идеологии». По его мнению, «самой общей причиной исторического движения человечества надо признать развитие производительных сил, которыми обусловливаются последовательные изменения в общественных отношениях людей». Есть и причины «особенные», связанные с данной исторической обстановкой, а также «единичные», зависящие от личных качеств общественных деятелей и различных «случайностей».

Личность имеет возможность проявить себя в историческом процессе, если обладает качествами, которые способствуют служению «великим общественным нуждам своего времени, возникшим под влиянием общих и особенных причин… Великий человек является именно начинателем, потому что он видит дальше других и хочет сильнее других. Он решает научные задачи…». Тут придется остановиться. Почему именно научные? По-видимому, в каком-то метафизическом смысле. Оказывается, этот великий человек призван указывать «новые общественные нужды» и брать на себя «удовлетворение этих нужд». И даже утверждение, что история «делается общественным человеком», не очень-то проясняет суть дела, особенно когда вспоминаешь о решении великим человеком «научных задач».

Для Плеханова религия была идеологическим врагом. Он старался объективно отзываться о ней, ссылаясь на авторитетных этнографов, мифологов, философов, но все-таки дал определение религии на свой лад: ее составляющие – «мифологический элемент», «религиозное чувство» и «культ». В интервью французскому журналу сказал: «Прогресс человечества несет с собой смертный приговор и религиозной идее и религиозному чувству». Он даже заявил: «Религиозные верования цивилизованных народов нашего времени в большинстве случаев отстали от морального развития этих народов». А через семь лет грянула Первая мировая война – именно начавшись в «цивилизованных странах»; были и фашизм, и Вторая мировая…

Но дело даже не в этой наивности материалиста. Любопытно другое. В трех обстоятельных статьях «О так называемых религиозных исканиях в России» он обрушивался на тех (например, на С.Н. Булгакова, А.В. Луначарского, М. Горького), кто позволил себе такие поиски. Казалось бы, какая беда, что кто-то занят «богоискательством»? Это же личное дело каждого, пусть даже оно кому-то кажется бессмысленным или глупым. Зачем выступать против свободы мысли и веры?

По-видимому, ответ прост: Плеханов уже нашел свою «религию», безусловную систему взглядов на мир, человека, небытие Бога – марксизм. Как истово верующий, он восставал против сомнений в этом учении. У него уже определились пророки, в которых он уверовал, и книги, ставшие для него подобием священных писаний. Вера возобладала над знаниями и стремлением к исканию истины.

Глава 7. Исполнители

Холодный рот. Щеки бесстрастной складки

И взгляд из-под усталых век…

Таким тебя сковал железный век

В страстных огнях и в бреде лихорадки…

………………………………….

Но сквозь лица пергамент сероватый

Я вижу дали северных снегов,

Где в звездной мгле стоит большой сохатый

Унылый лось – с крестом между рогов.

Таким ты был. Бесстрастный и мятежный —

В руках кинжал, а в сердце крест;

Судья и меч… с душою снежно-нежной,

На всех путях хранимый волей звезд.

Максимилиан Волошин, 1915 (Стихотворение «Ропшин» – о Б.В.Савинкове)

Скорее ангелы, чем бесы

Какими были народники, землевольцы, народовольцы? Вопрос не праздный. За последние двадцать лет в общественное сознание постоянно вбивают мысль, что революции в России – дело очень нехороших людей, врагов народа, злодеев, которые по западным рецептам и под науськивание из-за рубежа разбили триаду «православие – самодержавие – народность» и погубили великую державу.

Мне довелось слышать, и не раз, будто Владимир Ильич Ульянов – Ленин стал революционером для того, чтобы отомстить царю за казнь старшего брата Александра. Кстати, у нас в стране за последнее время многие стали осмысливать государственные проблемы с позиций личных и семейных. Подобный «кухонный» уровень стал характерен и для некоторых профессиональных историков, не говоря уже о писателях, публицистах, теле– и радиокомментаторах и пр.

В Большой Советской Энциклопедии (1956) сказано: «Казнь Ульянова царскими палачами произвела большое впечатление на его брата… Но В.И. Ленин считал путь борьбы против самодержавия, избранный народовольцами, ошибочным и не достигающим цели. “Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти”, – сказал В.И. Ленин».

Что касается Александра Ильича Ульянова, то убийство его и четверых его товарищей, так же как некоторых других революционеров, было, на мой взгляд, преступлением царизма. Хотя эти люди готовили покушение на Александра III, но не осуществили этой акции, никого не убили. Избавляясь таким путем от террористов, царское правительство содействовало другим, более опасным для существовавшего строя революционным движениям.

А.И. Ульянов (1866–1887) прожил всего 21 год, но успел проявить свои незаурядные способности, так же как разделивший его трагическую судьбу П.Я. Шевырев. Сошлюсь на мнение авторитетнейшего человека, великого нашего ученого В.И. Вернадского. Он был на три года старше Ульянова. Оба они учились в Петербургском университете. Вот его биографические записи (воспоминания) о событиях конца 1886 – начала 1887 годов:

«У меня чуть ли не ежедневно собирался Совет объединенных землячеств, председателем которого был я, а заместителем А.И. Ульянов (игравший видную роль в студенческой жизни, секретарь Студенческого научно-литературного общества при университете, легального – председатель проф. О.Ф. Миллер)…

Я потом понял, что Ульянов организовал правильные свидания своей организации в нашем заседании. Я был близок очень с Шевыревым и Лукашевичем, м.б. потому, что оба были натуралисты.

Шевырев был у меня очень часто в минералогическом кабинете, и в последнее время я не только догадывался, но определенно понял, что он был в террористической ячейке. <…> Шевырев… заинтересовался минералогией и начал тогда работать под моим влиянием. Я думаю, что у него, так же как у А.И. Ульянова, это было серьезное и глубокое направление».

«Я был дружен с Лукашевичем, Шевыревым и А. Ульяновым. Все они были членами Центрального комитета объединенных землячеств… Я знал их всех, но не подозревал долго [об их тайной деятельности], однако потом Шевырев проговорился, и я спорил с ним против террора… Это был увлекающийся и превосходный юноша».

Об А.И. Ульянове Вернадский написал: «Это был умный, привлекательный человек с большими интересами»; и он и Ульянов «выделялись среди студентов».

Это свидетельство тем более объективно и убедительно, что Владимир Иванович категорически не разделял политических убеждений народовольцев (так же как большевиков) и стал одним из основателей партии конституционно-демократической – кадетской.

Справка. Упомянутый выше Иосиф Дементьевич Лукашевич был приговорен к смертной казни, замененной бессрочным заключением в Шлиссельбургской крепости, где находился почти 20 лет, до 1905 года. Там он написал фундаментальный труд «Неорганическая жизнь Земли (основы землеведения)». В нем он упомянул о геологической деятельности человека, а также о биосфере. Высказал чрезвычайно важный тезис: «Жизнь, как проявление особого вида энергии, так же вечна, как движение, теплота, свет и электричество». Позже его идеи развивал В.И. Вернадский.

На мой взгляд, трагедия царской России была не в том, что авторитет трона и православия подрывали революционеры и атеисты. Все как раз наоборот. Подрывали и продолжают подрывать устои российской государственности самые страшные ее враги: нечестные, подлые, неумные и алчные сторонники. А умные, бескорыстные, честные противники существующей власти способствуют укреплению Отечества. Вот только таких противников не так уж много.

Большинство революционеров, народников и народовольцев – были именно такими. Царские сатрапы стали подавлять их силой и жестокостью, вызвав ответный террор. Однако силы были, конечно же, слишком неравными.

Забегая далеко вперед, отметим: судьбу террористов-народовольцев разделили продолжатели их дела – эсеры. И те, и другие по сути своей деятельности шли на смерть и убивали своих врагов, расчищая путь к власти партии большевиков. Ленин избрал другую стратегию и вышел победителем.

Ниже приведены биографии некоторых народников и народовольцев. Как бы ни относиться к их убеждениям и поступкам, нельзя не признать: они были преимущественно люди героического склада. Сражались и умирали они не из личных интересов и уж, безусловно, не из корысти, а во имя свободы и справедливости. Они отстаивали интересы народа так, как понимали и сам народ, и его чаяния.

Для того чтобы лучше понять, какими были народники и народовольцы, почему они стали революционерами и как складывались их судьбы, ниже будут приведены биографии некоторых из них. Признаться, когда я собирал соответствующие сведения и всматривался в фотографии этих людей, невольно пришел к выводу: они были в большинстве своем выдающимися личностями, сильными, мужественными, честными, благородными. Они были лучше своих противников.

Не собираюсь убеждать вас, читатель, в этом. Постараюсь рассказать о них предельно объективно, хотя и по необходимости кратко.

Желябов, Андрей Иванович (1851–1881)

В краткой автобиографии А.И. Желябов рассказал о своем детстве и становлении личности. Дополнительные сведения содержатся в его речи на процессе по делу 1 марта 1881 года, а также в письме от 12 мая 1880 года к эмигранту М.П. Драгоманову. По личным воспоминаниям и свидетельствам современников большой очерк о Желябове написал Лев Тихомиров, знавший его со времен учебы в Феодосийской гимназии.

Желябов родился в деревне Султановка Феодосийского уезда Таврической губернии в семье крепостных дворовых крестьян. В детстве он несколько лет жил у своего деда по матери Гавриила Тимофеевича Фролова, обучившего его грамоте (по Библии); Андрей выучил наизусть Псалтирь. Позже, став атеистом, он по-прежнему свято чтил Иисуса Христа. На судебном процессе он так определил свое понимание христианского учения: «Всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых, а если нужно, то за них и пострадать».

В детстве он был свидетелем жизненной несправедливости, глубоко его потрясшей. Помещик Лоренцов изнасиловал его близкую родственницу, и дед ходил в Феодосию жаловаться, но вернулся без всякого результата. Андрей Желябов, рассуждая чисто по-детски, мечтал убить Лоренцова за его преступление. Конечно, со временем жажда мести прошла, но данный эпизод сыграл немалую роль в формировании характера Желябова. У него укрепились жажда справедливости, стремление защищать слабых и угнетенных от насилия со стороны имеющих власть.

Нелидов, в имении которого служили родители Андрея, обратил внимание на смышленого мальчика и помог определить его сначала в приходское, а затем в уездное училище. Оно в 1863 году было преобразовано в гимназию. Так вопреки правилам сын крепостного крестьянина стал гимназистом. «Он был страшный шалун, но прекрасный товарищ и учился очень хорошо», – вспоминал Л.А. Тихомиров.

Закончив в 1869 году гимназию с серебряной медалью, Андрей Желябов поступил на юридический факультет одесского Новороссийского университета. Ему приходилось зарабатывать на жизнь в качестве домашнего учителя. С.А. Мусин-Пушкин, в семье которого он преподавал летом 1870 года, отозвался о нем: «Юный, пылкий, откровенный, безупречно честный, он быстро располагал к себе людей».

Уже тогда Желябов разделял революционные идеи, бродившие в студенческой среде. Осенью 1871 года он стал одним из организаторов волнений в университете. Поводом для них послужило несправедливое обвинение профессором Богишичем одного из студентов в том, что тот спит на лекции и грубо высказывается в адрес преподавателя. Желябов был исключен из университета и выслан в Керчь, откуда вскоре переехал в Феодосию. Лишь в 1873 году он вернулся в Одессу и занялся земской культурно-просветительской деятельностью, которую считал наиболее полезной для блага народа.

Одесская группа общества чайковцев обратила на него внимание как на человека, идейно близкого к революционному движению, и постаралась привлечь его в свои ряды. Член группы С.Л. Чудновский, знавший Желябова еще со времен студенчества, рассказал ему о тайной организации, которая борется за свободу и землю для народа, тогда как правительство ограничивает возможности в земствах. На предложение примкнуть к чайковцам Желябов не дал сразу ответа, взяв три дня на размышление. Ведь от него зависело благосостояние семьи (отец, мать, братья, сестры), а причастность к нелегальной организации грозила не только увольнением со службы, но и более суровыми репрессиями. И все-таки он принял положительное решение.

Возможно, сказалась темпераментная, жаждущая активных действий натура Желябова, чуждая кропотливой и рутинной работе в официальных учреждениях. Но в первые годы – до лета 1879 года – он от этой работы не отказывался и продолжал материально поддерживать своих родных. Тем более что большинство чайковцев по своим взглядам были близки к лавристам, считая своей главной задачей вести пропаганду социалистических идей среди студентов и рабочих. Как признавался Желябов: «Я насилия в то время не признавал, политики касался весьма мало, товарищи еще меньше».

В 1874 году он женился на Ольге Семеновне Яхненко (дочери видного одесского городского общественного деятеля и сахарозаводчика); вскоре у них родился сын Андрей.

Во второй половине 1874 года большинство членов одесской группы чайковцев арестовали; в их числе был и Желябов. Улик против него оказалось мало, и 18 марта 1875 года его освободили до суда под залог в 3 тысячи рублей, внесенный его тестем.

С женой и ребенком он стал жить на хуторе Миюк Феодосийского уезда, желая сблизиться с крестьянами и начать среди них пропаганду. Ему пришлось работать в поле по 12–16 часов в сутки, после чего наваливалась такая усталость, что ни одна мысль не шла в голову. Он понял главную причину консерватизма крестьян. По его словам, «пока приходится крестьянину так истощаться, переутомляться ради приобретения куска хлеба… нечего ждать от него чего-либо другого, кроме зоологических инстинктов и погони за их насыщением». План подготовки социальной революции, предложенный Лавровым, Желябов счел утопичным.

Однако полиция не оставляла его в покое. У нее появились новые свидетельства о его причастности к революционному движению. 3 июля 1877 года Желябова арестовали и доставили в Петербург в Дом предварительного заключения. И вновь не нашлось убедительных доказательств его причастности к государственным преступлениям. На процессе 193 в январе 1878 года он был оправдан.

В то время он не был членом «Земли и воли». Аграрную часть ее программы он разделял, признавая экономическое освобождение крестьянства за существеннейшее благо. Однако курс на крестьянское восстание категорически отвергал, считая, что всеобщий бунт вызовет лишь хаос и зверство.

Летом 1878 года он поработал бахчеводом в Подольской губернии, а осенью вернулся в Одессу, желая вновь заняться революционной деятельностью. Однако жена воспрепятствовала этому, требуя заботиться о благосостоянии семьи. Он счел это погоней за мещанским счастьем. Спокойная семейная жизнь его не устраивала, и в конце 1878 года он расстался с женой, оставив ее и сына на попечение тестя.

Весной 1879 года он принял предложение приехавшего в Одессу М.Ф. Фроленко участвовать в Липецком съезде землевольцев. Там он примкнул к «политикам», считавшим террор и цареубийство важными аспектами революционной деятельности. Он стал одним из основателей и лидеров «Народной воли». Его стремительное выдвижение в первые ряды профессиональных революционеров объясняется незаурядными ораторскими способностями, талантом полемиста и организатора, большим личным обаянием. Он пользовался успехом в самых различных слоях общества: среди интеллигенции и студенчества, в рабочих кружках, среди морских офицеров в Кронштадте.

Фактически он руководил Военной организацией «Народной воли» и Центральным рабочим кружком «Народной воли» в Петербурге. По словам Л.А. Тихомирова, Желябов «умел определить цену человека», «умел сойтись с человеком», вовремя уступить, вовремя показать характер и понимал, «насколько можно доводить свою требовательность, не рискуя изломать человека или довести его до бунта». В то же время он был «добрый, способный войти в положение каждого, способный другим прощать бесконечно больше, чем самому себе, он невольно возбуждал к себе симпатии».

Только в двух случаях он совершил роковые ошибки, оценивая моральные качества людей: привлек к покушению на императора под Москвой Окладского и назначил одним из метальщиков бомб накануне 1 марта 1881 года Рысакова. Эти ошибки дорого стоили «Народной воле» и ему лично.

По свидетельству Льва Тихомирова, у Желябова было очень острое ощущение жизни, способность всецело отдаваться каждому ее мигу, воспринимать жизнь разносторонне и многогранно. Его любимые поэты – Лермонтов, Байрон, Гейне – соответствуют мятежной, жаждущей полноты жизненных впечатлений и вечно неудовлетворенной реальностью натуре революционера.

Желябов любил созерцать красоту природы, обожал музыку. Вернувшись с тайного собрания народовольцев, мог зачитаться на всю ночь «Тарасом Бульбой» Гоголя, а во время отдыха являлся душой коллектива, главным источником шуток и веселья. В 1880 году он сблизился с Софьей Перовской, они полюбили друг друга и с осени 1880 года они жили вместе.

В целом, Желябов придерживался программы «Народной воли». По его мнению, после свержения самодержавия революционерам предстоит долгая работа с целью развить в народе смутные инстинкты и наклонности в сознательные стремления к социалистическим порядкам. Для начала необходимо, по его словам, завоевать «самую широкую свободу слова, собраний, стачек, пропаганды, агитации» и «широкую самодеятельность отдельных лиц и всяких обществ и групп».

По его мнению, царское правительство не имеет надежной опоры в русском обществе и под ударами систематического террора будет вынуждено пойти на серьезные уступки. В то же время он сознавал и отрицательную сторону террора, требующего мобилизации всех наличных сил и средств в ущерб другим отраслям деятельности «Народной воли». Тем не менее он полагал, что после гибели императора удастся «укрепить организацию и раскинуть ее сети во всех сферах общества».

27 февраля 1881 года Желябов был арестован на квартире своего друга М.Н. Тригони, легально проживавшего в Петербурге. Однако за Тригони велась слежка после предательских показаний Окладского. Как мы уже знаем, 2 марта 1881 года, получив известие о цареубийстве и аресте Рысакова, Желябов направил в Петербургскую судебную палату заявление, требуя «приобщения себя к делу 1 марта» как соучастника цареубийства. Казнили его утром 3 апреля 1881 года.

Перовская, Софья Львовна (1853–1881)

Одна из наиболее знаменитых и убежденных революционерок террористических убеждений принадлежала к аристократическому дворянскому роду. Ей суждено было стать первой женщиной в России, казненной как политическая преступница. Отец ее, Лев Николаевич, внук графа А.К. Разумовского, был с 1861 года петербургским вице-губернатором, а в 1865–1866 годах губернатором, членом Совета министерства внутренних дел.

Софья получила хорошее домашнее образование, много читала. Большое впечатление произвели на нее сочинения Дмитрия Писарева. Научная и философская литература способствовала формированию у нее атеистического мировоззрения. Иисуса Христа она чтила не как Бога, а как мученика за идею любви к человечеству. По свидетельству хорошо знавшей ее А.И. Корниловой, из Евангелия руководящими для Софьи Перовской заповедями стали: «вера без дела мертва», «любовь есть жертва», «люби ближнего твоего, как самого себя».

Желая продолжить образование, она поступила в 1869 году на Аларчинские женские курсы в Петербурге. Вместе с тремя сестрами Корниловыми, дочерьми богатого фабриканта, они составили кружок саморазвития. В частности, изучали политическую экономию по книге Милля с примечаниями Чернышевского.

Отцу не понравились ее свободомыслие и новые подруги; он запретил ей встречаться с ними. В ответ она ушла из дома и скрывалась у друзей до тех пор, пока через два месяца отец не согласился выдать ей документы, необходимые для отдельного проживания в Петербурге.

Кружок Перовской сблизился с кружком Натансона, в результате чего в августе 1871 года возникло общество чайковцев, или, как его еще называли, «большое общество пропаганды» (поначалу оно было численно небольшим). С весны 1872 года она под видом фельдшерицы некоторое время жила среди крестьян Ставропольского уезда. В частном письме высказала свое разочарование: «Пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном». Переехав в село Едимново Тверской губернии к своей подруге А.Я. Ободовской, работавшей учительницей в школе, стала ее помощницей.

Вернувшись весной 1873 года в Петербург, Софья Перовская посвятила себя революционной пропаганде среди рабочих. В дневнике она записала требования, которым должен удовлетворять достойный уважения человек: «а) закваска самостоятельности, б) известная степень способности развиваться, в) способность вдумываться как в себя, так и в окружающих… г) известного рода честность или искренность, д) преданность известной идее». По ее словам: «Наибольшего счастья человечество может достичь тогда, когда индивидуальность каждого человека будет уважаться и каждый человек будет сознавать, что его счастье неразрывно связано со счастьем всего общества. Высшее же счастье человека заключается в свободной умственной и нравственной деятельности».

Арестовали Перовскую в первый раз 5 января 1874 года. Полгода провела она в тюрьме и была взята на поруки отцом. Для этого ему пришлось заручиться разрешением начальника III отделения П.А. Шувалова, с которым он был знаком с давних пор. Освободившись, она уехала в крымское имение своей семьи. Поправив здоровье, отправилась в Тверскую губернию работать в больнице. Она не могла подвести отца и поэтому оставила на время революционную деятельность.

Вернувшись в Крым, закончила Симферопольские женские курсы и собиралась работать в Красном Кресте (тогда шла война с Турцией), ухаживая за больными и ранеными. Ее вызвали на «процесс 193» в качестве обвиняемой и оправдали, но в административном порядке выслали в город Повенец Олонецкой губернии. По дороге она сбежала и с этого времени перешла на нелегальное положение.

На окраине столицы она сняла домик, имея паспорт жены мастерового. Здесь часто собирался их кружок. Посещавший эти сходки Петр Кропоткин вспоминал:

«Со всеми женщинами в кружке у нас были прекрасные товарищеские отношения. Но Соню Перовскую мы все любили. С Кувшинской, и с женой Синегуба, и с другими все здоровались по-товарищески, но при виде Перовской у каждого из нас лицо расцветало в широкую улыбку, хотя сама Перовская мало обращала внимания и только буркнет: „А вы ноги вытрите, не натаскивайте грязи”…

Теперь в повязанной платком мещанке, в ситцевом платье, в мужских сапогах таскавшей воду из Невы, никто бы не узнал барышни, которая недавно блистала в аристократических петербургских салонах… Когда она была недовольна кем-нибудь, то бросала на него строгий взгляд исподлобья, но в нем виделась открытая, великодушная натура, которой все человеческое не было чуждо. Только по одному пункту она была непреклонна. „Бабник”, – выпалила она однажды, говоря о ком-то, и выражение, с которым она произнесла это слово, не отрываясь от работы, навеки врезалось в моей памяти…

Перовская была “народницей” до глубины души и в то же время революционеркой и бойцом чистейшего закала. Ей не было надобности украшать рабочих и крестьян вымышленными добродетелями, чтобы полюбить их и работать для них. Она брала их такими, как они есть, и раз, помню, сказала мне: „Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нем, но сделать его надо”. Ни одна из женщин нашего кружка не отступила бы перед смертью на эшафоте. Каждая из них взглянула бы смерти прямо в глаза. Но в то время, в этой стадии пропаганды никто об этом не думал.

Известный портрет Перовской очень похож на нее. Он хорошо передает ее сознательное мужество, ее открытый, здравый ум и любящую душу».

Став членом «Земли и воли», она поехала в Харьков, надеясь организовать побег Ипполита Мышкина, находившегося в тюрьме. Однако осуществить эту акцию не удалось из-за недостатка сил и средств. Она вернулась в Петербург и после раскола «Земли и воли» примкнула к народовольцам, войдя в Исполнительный комитет этой тайной организации. Для Перовской революционный террор был прежде всего ответом на террор государственный, местью за смерть и мучения товарищей.

Она была активной участницей покушений на Александра II. После его убийства, которое Желябов, находясь в тюрьме, приписал себе как руководителю, Перовская пришла в отчаяние и, несмотря на нависшую над ней опасность, находилась в Петербурге, обдумывая планы освобождения Желябова и убийства нового царя. Конечно же, ни то, ни другое осуществить было невозможно.

Тем временем за ней велась настоящая охота. По городу разъезжали и ходили те, кто мог ее опознать, согласившись сотрудничать с полицией. Вскоре ее узнала одна торговка, проезжавшая в сопровождении околоточного надзирателя по Невскому проспекту…

На суде она держалась спокойно. Лишь однажды не выдержала, когда прокурор Муравьев позволил себе заклеймить революционеров: «Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодежи». И воскликнул, что им «не может быть места среди Божьего мира!».

Перовская возразила: «Тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости».

Увы, так уж повелось с давних пор, что слишком часто радетелями веры и борцами за нравственность выступают те, кто не верит в высшие духовные ценности и ведет лицемерную, нечистую жизнь, а радеет за личные материальные блага и борется за свою карьеру…

В письме матери из тюрьмы 22 марта Софья подвела итог своего жизненного пути: «Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения, поступать же против них я была не в состоянии, поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне».

На скамье подсудимых она была вместе с Андреем Желябовым. С ним она подружилась в 1880 году и вскоре полюбила его всем сердцем. Это была ее первая и единственная любовь. Они были счастливы и умерли в одно и то же время. Но в отличие от любовных романов с подобным счастливым финалом супружеской жизни молодые революционеры погибли на эшафоте 3 апреля 1881 года.

Михайлов, Александр Дмитриевич (1855–1884)

Дворянин по происхождению, родился он в семье землемера в городе Путивле Курской губернии. О своем детстве вспоминал с любовью. По его словам, из тех лет осталось у него «только одно искреннее, чистое, хорошее». Ребенком он был горячо верующим, изливая в молитве все свои душевные тревоги и горести.

В юношеские годы «детское религиозное мировоззрение рухнуло, подкопанное пробуждающейся мыслью»; его сменила «любовь, поклонение красоте природы». Его определили учиться в гимназию города Новгород-Северского Черниговской губернии. Здесь он впервые остро ощутил присущие многим людям «беспринципность, холодный эгоизм, грубость, бесчеловечность». По его признанию, было лишь одно, примерявшее его с такой жизнью: «Ангельски чистый образ одной девочки, с которой даже не был знаком, с радостным и тихим чувством носил я в своей душе три года (от 12 до 15 лет). <…> Она была для меня идеальным образом, высшим духовным существом».

Тогда же он стал много читать, заниматься самообразованием. Это «внесло в нравственный мир недостающую школе жизненную струю, возбудило новые мысли, открыло новые горизонты». Вместе с несколькими товарищами на собственные деньги они организовали домашнюю библиотеку в 150 томов по всем отраслям знания. В августе 1875 года он отправился в Петербург и поступил в Технологический институт. Однако ему категорически не понравилась царившая там строгая дисциплина: ежедневные проверки посещения занятий, через день обязательные репетиции (ответы на вопросы по прочитанным лекциям). Он считал, что это резко ограничивает свободу и унижает человеческое достоинство.

Его исключили из института за нарушение этих правил. Он не стал подавать прошение о восстановлении: «Зачем мне были предметы института, когда сам он не признавал во мне человека и считал насилие и принуждение лучшим средством высшего образования». Его выслали из Петербурга на родину. И с этих пор борьба с существующей властью, ограничивающей свободу человека, стала его главной целью.

В Киеве он познакомился с членами некоторых революционных групп и стал убежденным противником самодержавия. В августе 1876 года он возвратился в Петербург, где установил связь с группой М.А. Натансона, и вскоре вошел в созданную не без его участия тайную организацию «Земля и воля». Весной следующего года отправился в Саратовскую губернию, чтобы познакомиться со старообрядцами и со временем вовлечь их в революционное движение. Религиозные раскольники ему подобно многим землевольцам представлялись «тайником народно-общинного духа». Казалось, что сектантам должны быть близки коммунистические идеи.

Осенью 1877 года он устроился учителем грамматики в селе Синенькине, где сблизился со старообрядцами. По его словам, «пришлось взять себя в ежовые рукавицы, ломать себя с ног до головы», выполняя необходимые обряды и обычаи, произнося молитвы и соблюдая посты. Но это происходило «даже с некоторою приятностью, а главное, с громадной пользой для развития воли и умения владеть собой».

За несколько месяцев он стал своим среди раскольников. Учтем, что было ему тогда 22 года. Он уже отдавал всю свою энергию делу, жертвовал своими жизненными удобствами и материальными благами во имя революции.

Весной 1878 года Михайлов вернулся в Петербург с намерением образовать новую группу для продолжения работы среди старообрядцев. Однако его ввели в руководящую группу «Земли и воли». Это было верным решением: он обладал всеми необходимыми качествами для организации конспиративной работы. Ее он поставил, как мы уже говорили раньше, вполне профессионально.

В ответ на суровые репрессии царского правительства он стал сторонником политической борьбы, приняв непосредственное участие в подготовке покушения Л.Ф. Мирского на начальника III отделения А.Р. Дрентельна (13 марта 1879 года) и покушения А.К. Соловьева на Александра II (2 апреля 1879 года). Михайлову удалось устроить Н.В. Клеточникова переписчиком в агентурную часть III отделения и в течение почти двух лет получать от него материалы о планах тайной полиции.

С момента образования «Народной воли» в августе 1879 года и до своего ареста в ноябре следующего года А.Д. Михайлов был одним из ее главных руководителей. По словам Желябова, Михайлов заботился о своей организации «с такой же страстной, внимательной до мелочи преданностью, с какой другие заботятся о счастье любимой женщины». Из политических требований Михайлов считал минимальными «земское учредительное собрание при общем избирательном праве, при свободе слова, печати и сходок». Как средство борьбы он делал ставку прежде всего на террор, предлагая «стрелять в самый центр».

Самым близким для него человеком среди членов Исполкома «Народной води» была А.П. Корба, с которой он познакомился в 1879 году. Он писал ей из тюрьмы: «Я не любил ни одной женщины, ни одного человека, как тебя». Под маской внешней холодности, которую обычно отмечали все знавшие его, скрывались сильный темперамент и романтичная преданность делу революции, открывающей путь к справедливости, правде, братскому единению людей.

28 ноября 1880 года А.Д. Михайлова арестовали в Петербурге при совершенно невероятных для такого конспиратора обстоятельствах. Он пошел в одну из фотомастерских получать карточки казненных народовольцев А.А. Квятковского и А.К. Преснякова. Его предупреждали, да он и сам понимал, что там может быть полицейская засада. И все-таки понадеялся на свое умение избегать слежки и ареста, которое до этого времени не подводило его…

После заточения в Трубецком бастионе Петропавловской крепости его судили в феврале 1882 года. Главным пунктом обвинения являлось активное участие в подготовке двух попыток цареубийства, что стало известно властям благодаря показаниям Г.Д. Гольденберга.

В дни судебного процесса он написал «Завещание», которое было передано на волю:

«Завещаю вам, братья, не расходовать сил для нас, но беречь их от всякой бесплодной гибели и употреблять их только в прямом стремлении к цели.

Завещаю вам, братья, издать постановления ИК от приговора Александру II и до объявления о нашей смерти включительно (т. е. от 26 августа 1879 г. до марта 1882 г.). При них приложите краткую историю деятельности организации и краткие биографии погибших членов ее.

Завещаю вам, братья, не посылайте слишком молодых людей в борьбу на смерть. Давайте окрепнуть их характерам, давайте время развить все их духовные силы.

Завещаю вам, братья, установить единообразную форму дачи показаний до суда, причем рекомендую вам отказываться от всяких объяснений на дознании, как бы ясны оговоры или сыскные сведения ни были. Это избавит вас от многих ошибок.

Завещаю вам, братья, еще на воле установить знакомства с родственниками один другого, чтобы в случае ареста и заключения вы могли поддерживать какие-либо сношения с оторванным товарищем. Этот прием в прямых ваших интересах. Он сохранит во многих случаях достоинство партии на суде. При закрытых судах, думаю, нет нужды отказываться от защитников.

Завещаю вам, братья, контролировать один другого во всякой практической деятельности, во всех мелочах, в образе жизни. Это спасет вас от неизбежных для каждого отдельного человека, но гибельных для всей организации ошибок. Надо, чтобы контроль вошел в сознание и принцип, чтобы он перестал быть обидным, чтобы личное самолюбие замолкло перед требованиями разума. Необходимо знать всем ближайшим товарищам, как человек живет, что он носит с собой, как записывает и что записывает, насколько он осторожен, наблюдателен, находчив. Изучайте друг друга. В этом сила, в этом совершенство отправлений организации.

Завещаю вам, братья, установить строжайшие сигнальные правила, которые спасали бы вас от повальных погромов.

Завещаю вам, братья, заботиться о нравственной удовлетворенности каждого члена организации. Это сохранит между вами мир и любовь; это сделает каждого из вас счастливым, сделает навсегда памятными дни, проведенные в вашем обществе.

Затем целую вас всех, дорогие братья, милые сестры, целую всех по одному и крепко, крепко прижимаю к груди, которая полна желанием, страстью, воодушевляющими и вас. Простите, не поминайте лихом. Если я сделал кому-либо неприятное, то, верьте, не из личных побуждений, а единственно из своеобразного понимания нашей общей пользы и из свойственной характеру настойчивости.

Итак, прощайте, дорогие! Весь и до конца ваш Александр Михайлов».

Несмотря на угрозу смерти, он, по его словам, чувствовал себя счастливым: «Приятно даже под страхом десяти смертей говорить свободно, исповедать свои убеждения, свою лучшую веру. Приятно спокойно взглянуть в глаза людям, в руках которых твоя участь».

Его приговорили к смертной казни через повешение. Он не был этим сломлен. Как вспоминал он позже, в ночь перед казнью он ощутил необычайный душевный подъем: «Я чувствовал себя так, как должен чувствовать воин в ночь перед давно желанной битвой. Я находился в состоянии величайшего вдохновения… Мне страстно хотелось петь». Он был готов к свиданию со смертью, воспринимая его как торжество революционного духа, как высшую жертву во имя идеи.

Смертную казнь ему заменили вечной каторгой. В Алексеевском равелине Петропавловской крепости его поместили в камеру, полностью изолированную от окружающего мира. Он умер 18 марта 1884 года, как было написано в медицинской справке, от отека легких.

Ковалик, Сергей Филиппович (1846–1926)

Во время «процесса 193 к четырем подсудимым – И. Мышкину, П. Войнаральскому, Д. Рогачеву и С. Ковалику – приставили специальную стражу; в зале суда они сидели отдельно от остальных подсудимых. Эти четверо были объявлены прокурором организаторами «преступного сообщества». И хотя никакой объединенной организации с разделением на начальников и подчиненных у революционеров тогда не было, а хождение в народ было движением в значительной степени стихийным, с участием нескольких десятков отдельных кружков, эти четверо, выделенные прокурором, действительно сыграли в движении народников значительную роль. В частности, Ковалик проявил себя незаурядным организатором молодежи в Петербурге и Поволжье.

Отец его был уроженцем Полтавской губернии, окончил военную школу в Петербурге; выйдя в отставку, купил небольшое имение в Могилевской губернии (100–150 крепостных крестьян). Мать Сергея умерла, когда ему было два года. Воспитывал его отец, относившийся к нему с заботой и любовью, никогда его не бил. Как писал Сергей Ковалик: «По времени, когда я рос, я представляю собой редкий экземпляр человека, которого ни разу в жизни не коснулась чужая рука». Даже в Кадетском корпусе, куда он поступил в 1856 году, его ни разу не высекли. А такие наказания начальство практиковало за неуспехи в учебе и различные провинности.

У них был небольшой кружок самообразования – рассадник свободомыслия, но, конечно, не революционных идей. Во время польского восстания большинство кадет сначала прониклось симпатией к полякам, но примкнул к ним во время отпуска лишь один из них. Тем не менее их корпус начальство сочло неблагонадежным (в нем было немало поляков) и расформировало.

Ковалика определили в петербургское Павловское военное училище. Он смог освободиться от воинской службы и поступил вольнослушателем в университет, избрав математический факультет. Увлекался химией, много читал. В 1868 году он переехал в Киев, продолжил учебу и через год выдержал экзамен на степень кандидата математических наук. Там же он вошел в кружок, члены которого собирались ехать в Америку, для того чтобы устроить там коммуну. Туда были даже посланы три представителя кружка для выбора места. Однако вояж их завершился трагически: по неосторожности, они тяжело ранили своего товарища, который вскоре умер. Они вернулись ни с чем.

Мглинское земство Черниговской губернии избрало Ковалика мировым судьей. Но через восемь месяцев оказалось, что сенат его не утвердил. Причиной стала его защита крестьян от несправедливых требований ростовщика-еврея о взыскании с них денег. Местные помещики выступили против единоверца и представителя своей национальности, когда надо было выбирать между поддержкой богатого или бедных. Возможно, этот случай укрепил революционные убеждения Ковалика.

В начале 70-х годов Ковалик в Петербурге организовал свой кружок, ставший вскоре базой для устройства революционных кружков в нескольких губерниях Поволжья. Еще не зная сочинений Бакунина, он самостоятельно пришел к мысли, что государство должно в конце концов уступить место анархическому или коммунистическому строю. Он побывал за границей, где познакомился с Бакуниным, Лавровым, Ткачевым, и вскоре вернулся на родину, сделав революционную деятельность своей профессией.

Движение народников, по его словам, носило стихийный характер, и много интеллигентной молодежи готовы были бросить учебу ради помощи крестьянам и народного просвещения, а прежде всего для ознакомления с жизнью «простого люда».

Летом 1874 года Сергей Филиппович переезжал из одного города в другой, останавливался и в селах, стараясь устроить опорные пункты для революционной пропаганды. Но полиция уже шла по пятам народников. Несколько раз ему удавалось скрыться. Его кипучую деятельность прервал арест 12 июня 1874 года.

Более трех лет он провел в предварительном заключении, ожидая суда. За это время умер его отец, имение которого удалось продать, а вырученные деньги передать на нужды революционной организации. Из Дома предварительного заключения они вместе с Войнаральским попытались совершить побег.

Им удалось открыть двери камер и через окно галереи на сшитых из простыней полосах спуститься с третьего этажа на улицу. На их беду, мимо проезжал один инженер и, приняв их за уголовников, поднял тревогу. Узнав, что это политические, он стал просить у них извинения, но было уже поздно: их схватила охрана.

Вынесенный Ковалику в январе 1878 года приговор гласил: десять лет каторги. Но и в Новобелгородском каторжном централе, и в Сибири он оставался таким же неутомимым организатором. Дважды пытался бежать, но неудачно. В 1885 году в Верхоянске он женился, приобрел небольшой домик, построил самим сконструированную печь. Она оказалась настолько хорошей, что ему стали поступать заказы. А Ковалик, помимо подобных работ, занялся изучением якутского языка и быта местного населения. В Центральную Россию вернулся он с семьей только в конце ХIХ века.

Нечаев, Сергей Геннадьевич (1847–1882)

Среди русских заговорщиков, создателей тайных организаций и террористов, один из самых знаменитых – С.Г. Нечаев. Именно он нанес наиболее сильный моральный удар по… революционерам (конечно, не нарочно). Возникло даже новое слово – нечаевщина.

Происходил Сергей Геннадьевич из мещан Владимирской губернии. С 14 лет служил рассыльным в фабричной конторе. Подрабатывал, рисуя вывески для ивановских купцов. Отличался сообразительностью. Сдав учительский экзамен, стал преподавателем в училище. Осенью 1867 года поступил вольнослушателем в Петербургский университет.

Учеба его не увлекла. Лекций он почти не посещал. Его заинтересовали студенческие кружки, где он познакомился с трудами Луи Блана, Карлейля, Руссо, Робеспьера. Существующее государственное устройство он ненавидел; революционную деятельность понимал как тайную заговорщицкую и террористическую.

Он принимал активное участие в студенческих волнениях. Спасаясь от репрессий, уехал в Швейцарию. Встретился с Бакуниным и Огаревым, произведя на них сильное впечатление своей энергией, энтузиазмом, самоотверженностью. Они не могли предполагать, что их тоже он воспринимал как средство для достижения собственных целей.

К чему он стремился? Об этом приходится только догадываться. Он мог обманывать и самого себя, когда совершал подлые поступки. Мол, это я делаю во имя высоких идеалов, тогда как в действительности двигали им, возможно, прежде всего стремление к неограниченной личной власти, непомерное честолюбие.

Нечаев исповедовал принцип «цель оправдывает средства» в абсолютном выражении. То есть не уточняя, в чем состоит цель на данном этапе деятельности и какие средства оправданы. Он выдавал себя за представителя многочисленного и влиятельного в России революционного комитета, готового в ближайшие годы организовать и поднять восстание. Об этом он рассказывал так увлеченно и убедительно, что ввел в заблуждение Бакунина. Впрочем, Михаил Александрович и сам был «обманываться рад» в надежде осуществить свои революционные идеи в России. Анархические взгляды Бакунина Нечаев довел до крайности, а то и до абсурда в своем «Катехизисе революционера».

В борьбе против государства он предлагал объединиться с уголовниками: «Соединимся с диким разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России». Нечаев стал глашатаем террора и разрушения. Ради такой цели, как был он убежден, допустимы любые средства: обман, грабеж, подлость, убийства. Даже товарищи по борьбе были для него только средством для достижения тех или иных целей. Сознательно или бессознательно он выделял себя из общей массы, желал властвовать над людьми.

Бакунин был им очарован. 12 мая 1869 года Нечаев получил от него мандат, где говорилось: «Податель сего есть один из доверенных представителей русского отдела Всемирного революционного союза». Бумага имела подпись – Михаил Бакунин. На печати по-французски было выгравировано: «Союз революционеров Европы. Генеральный комитет».

Все указанные организации были мифическими. Но то, что о них никому не известно, можно было объяснить великолепной конспирацией и могуществом данных тайных обществ. Вернувшись в Россию, Нечаев стал создавать организацию, которую назвал «Народная расправа». Его мандат и рассказы о тесном сотрудничестве с вождями русской эмиграции в Женеве производили сильное впечатление на молодежь. Он вербовал преимущественно студентов Петровской земледельческой академии, где был весьма либеральный устав и процветало свободомыслие.

Вот что свидетельствовал один из активных участников нечаевской группы А.К. Кузнецов: «В кружках была введена железная дисциплина и требование беспрекословного исполнения всех распоряжений и велений Центрального комитета Народной Расправы… Работа в кружках велась весьма секретно, бдительность и контроль Нечаева были изумительны… При посещении кружков Нечаев говорил кое-что и о себе. Так, однажды в нашем кружке он рассказывал о своем побеге из Сибири, куда он будто бы был сослан на каторгу в рудники за революционную работу и откуда, преодолевая всевозможные невероятные препятствия, – бежал».

Нечаев посвятил Кузнецова в свой план цареубийства. По его словам, достаточно иметь полсотни вооруженных и преданных своему делу лиц, чтобы, ворвавшись во дворец и обезоружив стражу, крайне распущенную, покончить с царем и его семьей.

От подчиненных он требовал беспрекословного повиновения, а сам на правах диктатора сохранял таинственный вид, не оглашал и не обсуждал своих планов. Верил ли он сам в возможность таким путем осуществить революцию в России? Вряд ли. Он был типичным заговорщиком, упоенным своей властью над людьми. Возможно, его вдохновляли революционные события в Европе, а также студенческие выступления в России. Ему казалось, что поднимается волна народного недовольства и ему суждено подняться на ней как руководителю.

После того как Нечаев его подло обманул, зная это, Бакунин тем не менее так отозвался о нем в письме к Огареву: «Нечаев один из деятельнейших и энергичнейших людей, каких я когда-либо встречал… Он не колеблется и не останавливается ни перед чем и бывает так же беспощаден к себе, как и ко всем другим… Есть люди, утверждающие, что это – просто авантюрист; это – неправда, он фанатик, преданный одному и только одному делу – делу революции. Он не эгоист в банальном смысле слова, потому что он страшно рискует и ведет мученическую жизнь лишений и неслыханного труда… Нечаев – сила, потому что это огромная энергия».

Ему вторил А.К. Кузнецов, отсидевший как соучастник убийства студента И.И. Иванова и член преступной организации 10 лет одиночного заключения: «И несмотря на то что Нечаевым было поругано и затоптано то, чему я поклонялся, несмотря на то что он своей тактикой причинял огромные нравственные страдания – я все же искренно преклоняюсь перед Нечаевым как революционером».

Однако тайному обществу заговорщиков может быть обеспечен успех лишь в том случае, если оно находится близ вершины общественной пирамиды. Тогда только и есть возможность совершить государственный переворот и захватить власть. А для революционного выступления, охватывающего народные массы, требуется хорошо организованная и достаточно многочисленная партия. Этого Нечаев не учел. Так или иначе, но его следовало бы отнести к категории революционеров-авантюристов.

Тихомиров, Лев Александрович (1852–1923)

Он был народовольцем-ренегатом, отступником, отрекшимся от прежних своих убеждений, но не предателем. В первый период сознательной жизни его убеждения были крайне революционными, а во второй – столь же контрреволюционными.

Единственное различие: как борец против самодержавия он занимался активной общественной деятельностью, а во втором ограничился главным образом частной, личной жизнью и писанием воспоминаний. Правда, и тут не обошлось без противоречий: сначала он в своих мемуарах выступил как ярый монархист, но потом постарался быть более объективным… Впрочем, начнем по порядку.

Родился он в дворянской семье военного врача на Кавказе, в Геленджике. Окончив Керченскую гимназию с золотой медалью, поступил на медицинский факультет Московского университета. Его увлекли революционные идеи, захватило молодежное движение народников. Весной 1873 года он вступил в московский кружок чайковцев, а затем, переехав в Петербург, и в местное, можно сказать, центральное отделение этого тайного общества и стал вести пропаганду среди фабричных рабочих.

Что привело его в ряды революционеров, решить трудно. Возможно, неудачные попытки заняться литературным творчеством. Во всяком случае, он вместе с Петром Кропоткиным, Сергеем Кравчинским и Дмитрием Клеменцом вошел в «Литературный комитет» организации. Написал две агитационные брошюры: «Сказку о четырех братьях» и «Е.И. Пугачев, или Бунт 1773 года».

Как вспоминал Кропоткин: «„Сказка” нам всем понравилась; но когда мы прочли ее заключение, мы совсем разочаровались. У автора четыре брата, натерпевшись от капитала, государства и т. д., сошлись, все четверо, на границе Сибири, куда их сослали, и заплакали. Сергей и я настаивали, чтобы конец был переделан, и я переделал его так, как он теперь в брошюре, что они идут на север, на юг, на запад и на восток проповедовать бунт.

Точно так же и в „Пугачевщине” конец был плох… Решили приделать конец, где бы изображен был идеал безгосударственного послереволюционного строя. Я и написал этот конец в несколько страниц. Моя рукопись попалась потом в руки жандармов».

Характерная деталь: оба сочинения Льва Тихомирова, несмотря на свою революционную направленность, оказались без убедительного идейного завершения. В такой незавершенности, непоследовательности нечто напоминающее судьбу автора. Хотя поначалу он казался непреклонным борцом за социалистические идеалы.

В ночь на 12 ноября 1873 года его арестовали на квартире его друга и соратника Сергея Синегуба. Тогда было фактически разгромлено «Большое общество пропаганды», в которое входил Тихомиров. В тюрьме он провел четыре года. Его судили на «процессе 193», приговорили к ссылке в Сибирь, но, зачтя время, проведенное в заключении, освободили под гласный надзор полиции.

Уехав на Кавказ к родителям, он осенью того же 1878 года вернулся в Петербург, перейдя на нелегальное положение. Репрессии его не испугали. Вступив в общество «Земля и воля», он стал одним из редакторов газеты с тем же названием. Раскол организации поставил его перед выбором. Он сделал его в пользу «Народной воли». Активно сотрудничал в одноименном нелегальном издании.

Отвечая противникам социализма и коллективизма, утверждавшим, что общество, построенное на таких основаниях, будет подавлять личность, Тихомиров писал: «Социализация жизни имеет своей целью возвышение, а не подавление личности, ее свободы и благосостояния».

(Отметим одно обстоятельство, которое с тех до нынешних времен странным образом упускают из вида поборники свободы и благосостояния личности. Ведь надо же учитывать: личности бывают разные. Да и благосостояние свое они могут приобретать различными путями, нередко бесчестными, грабя других или даже государство. Любое общество неизбежно ограничивает свободу индивидуума. Вопрос лишь в том, кто он, какие у него идеалы – не на словах, а на деле. Кто не знает, что порой свобода предоставляется расхитителям национальных богатств, эксплуататорам, паразитическим элементам, короче, «врагам народа» под предлогом абстрактной свободы личности.)

Лев Тихомиров полагал, что победу революции могут обеспечить заговор и государственный переворот. В терроре он видел средство достичь этой цели, не более того. Он считался одним из лучших публицистов «Народной воли», входил с 1879 года в Исполнительный комитет, участвовал в организации террористических актов.

Когда начался разгром «Народной воли», Тихомирову удалось избежать ареста. Он с женой уехал за границу, оставив двух малолетних детей на попечение своих родных. Поселился в Швейцарии, вместе с П.Л. Лавровым издавал «Вестник “Народной воли”». Однако материальное положение его семьи (у них родился сын) оставляло желать много лучшего, морально Лев Александров был подавлен разгромом «Народной воли» и казнью некоторых ее активистов. Пожалуй, ему стало ясно, что никакого дворцового переворота ожидать не приходится да и все его представления о возможной революции утопичны.

Заметим: многие убежденные народовольцы предполагали, что при жизни не увидят свержения самодержавия. Тем не менее они продолжали свое дело. Тихомиров был не из их числа. А ведь при его активном участии разрабатывалась Программа Исполнительного комитета «Народной воли», а также инструкция «Подготовительная работа партии». Следовательно, он был не просто исполнителем, но и претендовал на роль идеолога революционного движения, предполагавшего террористические акты.

Сторонником буржуазной демократии он не стал. Он убедился, что она предоставляет свободу бесчестным обманывать и дурачить народ, который эксплуатируют алчные владельцы капиталов. Оказалось, что самодержавие при всех своих недостатках имеет и определенные преимущества перед западными демократиями, по крайней мере в условиях Российской империи.

Сын Тихомирова заболел менингитом и находился в тяжелом состоянии. И тогда отец в отчаянии обратился к Богу, моля его о спасении ребенка. И когда тот выздоровел (не без помощи врачей, конечно), Лев Александрович восприняв это как чудо, возвратился в лоно Православной церкви.

Судя по всему, твердостью убеждений он все-таки не отличался. Для него слишком много значили не столько внутренние интеллектуальные и нравственные факторы, а внешние обстоятельства. Можно предположить: наконец-то он прозрел. Однако если подобные превращения происходят в зрелом возрасте, то невольно возникает подозрение, что этот человек решил приспосабливаться к обстоятельствам, прекратив борьбу за свои идеалы. Ничего особенного в этом нет. Перед каждым человеком время от времени встает проблема выбора жизненного пути. И тот, кто устал или разочаровался (не говоря уж о возможной выгоде), вынужден сдаться.

В августе 1888 года Лев Тихомиров написал прошение Александру III о помиловании, раскаиваясь в своих политических преступлениях. Он утверждал, что убедился: русский народ поддерживает самодержавие. Сильная объединенная светская и церковная власть способна удерживать людей от зла, преступлений, пороков, к которым они тяготеют по причине своей греховной природы.

В начале 1889 года, получив помилование, вернулся на родину и стал ярым монархистом, резко критикуя революционное движение в России, а также самих революционеров. В конце ХIХ века он написал воспоминания, проникнутые во многом несправедливыми нападками. Сотрудничал в газете «Московские ведомости» такого же направления.

После революций 1917 года со Львом Тихомировым произошла еще одна метаморфоза. Он признал власть большевиков, отошел от политической деятельности и написал новые мемуары – «Тени прошлого». На этот раз он достаточно объективно рассказал о своих бывших товарищах по революционной борьбе.

Фроленко, Михаил Федорович (1848–1938)

Он был в числе народников и народовольцев, на которых товарищи возлагали наиболее ответственные и рискованные поручения. В 1877–1878 годах Фроленко принимал участие в освобождении из тюрьмы нескольких видных революционеров. Из Одесской тюрьмы он сумел освободить В.Ф. Костюрина – активного члена южных народнических кружков. Стефановичу, Дейчу и Бохановскому, заключенным в Киевскую тюрьму, он устроил побег, предварительно поступив на службу в это заведение смотрителем.

М.Ф. Фроленко родился в городе Ставрополе на Третьей Солдатской Слободке в семье отставного фельдфебеля. Отец умер, когда он был ребенком. Воспитывала его мать, дочь отставного унтера. Ей с детства пришлось уйти в люди, работать прислугой. Жизнь ее складывалась очень тяжело, порой трагично. «Она, – как писал он в автобиографии, – не будучи даже грамотной (грамота ей совершенно не далась), оказывалась потом в моральном и умственном отношении много выше окружающих, стоящих куда выше ее по своему положению и образованию». (Тут впору припомнить афоризм американского писателя Амброза Бирса: «Образование – то, что мудрому открывает, а от глупого скрывает недостаточность его знаний».)

Мать воспитывала детей лаской. К тому же, они видели, каким тяжким трудом достаются ей деньги. Вечерами она рассказывала детям о своей жизни, и они прониклись сочувствием к ее судьбе (она дважды была замужем, и оба мужа оказались пьяницами, а потому рано умерли, хотя она умела с ними ладить и сохраняла добрые отношения в семье).

Для начального образования мать, несмотря на бедность, определила его к домашнему учителю. Михаил проявил себя прилежным учеником, поступил в училище, а затем благодаря своим успехам был принят в гимназию. Здесь, как вспоминал он, «был уже кружок революционно настроенных гимназистов и вообще бродил вольный дух… У нас в большом презрении была погоня за карьерой и, напротив, честная служба на пользу народа считалась обязательной… Все это были лишь отзвуки того, что проводилось тогда в легальной либеральной литературе… и благодаря этому многие шли потом в революционеры».

Окончив гимназию в 1870 году, он приехал в Петербург, поступать в Константиновское военное училище. Однако по своему социальному положению, как оказалось, не имел такого права. По совету приятеля и полагаясь на его материальную поддержку, поступил в Технологический институт.

Когда летом 1871 года шел процесс группы Нечаева, он с приятелем приходил чуть свет к зданию суда, чтобы попасть туда, – так был велик интерес молодежи к происходящему. Его поразило то, что подсудимые не оправдывались, а сами обвиняли правительство в злоупотреблениях и угнетении народа. Узнав о революционных нравах, царивших в Петровско-Разумовской земледельческой академии, они с приятелем отправились в Москву, поступать в это учебное заведение. Тем более, став агрономами, они могли принести наибольшую пользу народу.

Их ждало разочарование: в академии ввели строгий режим. Товарищ вернулся в Питер, а Фроленко остался, потому что получал стипендию и мог, помимо всего прочего, заниматься самообразованием. У них образовался свой кружок «вольнодумцев». Проникнувшись революционными идеями, он вступил в московскую группу чайковцев. На Пресне, недалеко от Зоологического сада они открыли мастерскую, где обучались ремеслу и выполняли некоторые заказы, ведя одновременно пропаганду среди рабочих.

Весной 1874 года Фроленко с четырьмя товарищами отправился на Урал, чтобы организовать боевой отряд из беглых сибирских крестьян и рабочих. Предприятие это не удалось. Вернувшись в Москву, он едва не попал в руки жандармов и вынужден был перейти на нелегальное положение.

Он продолжал переезжать из города в город, работая в различных мастерских. Массовые аресты революционеров и отъезд некоторых из них за границу лишили его возможности продолжить революционную деятельность. Только через два года в Киеве примкнул к местным бунтарям; они сколачивали боевой отряд, чтобы незамедлительно выступить в случае народного бунта. Однако, пока он доставал в Петербурге оружие, их группа вынуждена была рассеяться под угрозой ареста.

С лета 1878 года стал членом «Земли и воли», участвовал в Липецком и Воронежском съездах, а с момента образования «Народной воли» стал членом ее Исполнительного комитета. Он брался за самые опасные предприятия, освобождал товарищей, участвовал в подготовке крушения царского поезда в ноябре 1879 года, а также последнего покушения на Александра II. В частности, в Кишиневе они сняли дом возле казначейства и стали вести подкоп, чтобы добраться до хранилища денег и золота. Но к этому времени полицейский надзор по всей России был так налажен, что им едва удалось избежать ареста. Пришлось бросить попытку «экспроприации» и срочно скрыться.

Зимой 1881 года в Петербурге он вел уже другой подкоп: под Малую Садовую, по маршруту следования императора. Туда заложили мину, и Фроленко должен был ее взорвать. Но убили Александра II, как известно, на Екатерининском канале. А 17 марта того же года М.Ф. Фроленко был арестован после того, как он пришел на квартиру Кибальчича.

На следствии он держался твердо. Дважды его доставляли на допрос из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, и оба раза он решительно отказывался давать показания до суда. Запись его показаний во время второго вызова на допрос гласит: «Зовут меня Михаил Федоров Фроленко. На вопросы об участии моем в деле Первого марта, а также о посылке денег Фердинанду Люстигу отвечать не желаю». Его приговорили к смертной казни, замененной затем бессрочной каторгой. 24 года провел М.Ф. Фроленко в Алексеевском равелине Петропавловской крепости и в Шлиссельбургской крепости.

Только в октябре 1905 года он вышел на свободу. Женился, стал жить в Геленджике и печатать свои воспоминания. В советское время активно участвовал и в общественной жизни.

Фигнер, Вера Николаевна (1852–1942)

Она происходила из дворянской семьи. Родилась в Казанской губернии. Дед по отцу, выходец из Лифляндии, был подполковником, а с материнской стороны – крупным помещиком и уездным судьей. Отец служил лесничим. С детства в ее памяти сохранились картины дремучего бора.

Воспитывали ее, а также сестер и братьев (один стал крупным горным инженером, другой – знаменитым оперным тенором) строго. Отраду и утешение они находили у старой няни, крепостной, выкупленной на свободу, Натальи Макарьевны. Когда Вере было 6 лет, семья переехала в Тетюшинский уезд, в родовое имение – с парком, фруктовым садом, прудами. Она много читала. Отличницей закончила Казанский Родионовский институт.

Наибольшее впечатление в детстве произвели на нее некоторые сентиментальные романы, поэма Некрасова «Саша» и Евангелие. По ее признанию, в учении Христа она восприняла принцип – отдаваться «всецело раз избранной великой цели». Как писала она в автобиографии:

«Меня, живую и энергичную, скоро стала тяготить бездейственная жизнь в деревне. Окружающая крестьянская беднота, хотя я видела ее, можно сказать, издалека, не могла остаться незамеченной. Контраст с моим собственным положением в связи с приподнятым настроением после выхода из закрытого учебного заведения и частыми разговорами с дядей о земстве, всеобщем народном образовании, медицине и тому подобных вопросах, в особенности же теория утилитаризма наводили меня на мысль о служении обществу, возбуждали желание быть полезной».

Кстати, главным для нее в теории утилитаризма стало положение: целью человека должно быть наибольшее счастье наибольшего числа людей. Это совсем не то, что теперь понимают под утилитаризмом те, кто его опошляет и сводит к материальной выгоде.

В 1870 году она вышла замуж за образованного судебного следователя А.В. Филиппова. Его работа показалась ей отвратительной. Продав все, что было возможно, они уехали в Цюрих, чтобы поступить в университет; с ними отправилась и ее сестра Лидия (в России доступ женщин в высшие учебные заведения был закрыт).

В Цюрихе тогда учились около ста русских женщин. Среди них были популярны либеральные и демократические, а также анархические идеи. В один из таких кружков самообразования вступила и Вера Фигнер. Как она писала: «Стать на сторону революции и социализма меня подвигнуло не только чувство социальной справедливости, но, быть может, в особенности жестокость подавления революционных движений правящим классом».

Женщины из ее кружка уехали на родину, чтобы вести революционную агитацию. Но вскоре их арестовали. Марк Натансон, приехав в Цюрих, передал ей призыв товарищей поддержать революционное движение. Ей очень хотелось продолжить учебу, ведь она мечтала стать доктором медицины и хирургии. После тяжелой внутренней борьбы она сочла своей обязанностью отозваться на призыв и в конце 1875 года приехала в Москву.

«Жестокие репрессии против революционного движения, – писала она, – изменили настроение, и, сообразно с этим, программа требовала вооруженного сопротивления при арестах, обуздания произвола агентов власти, насильственного устранения лиц жандармского и судебного ведомства, отличавшихся особой свирепостью, агентов тайной полиции… Кроме того, для поддержания успеха народного восстания – этой конечной цели революционной деятельности – программа указывала на необходимость „удара в центре”, причем уже говорили о применении динамита».

Она устроилась в одном из сел фельдшерицей, а затем помощницей учительницы, ведя просветительскую работу и читая крестьянам только легальную литературу. Ее поразила бесправная и беспросветная деревенская жизнь. Под угрозой ареста ей приходилось переезжать с места на место.

При расколе «Земли и воли» она примкнула к «Народной воле» и вошла в Исполнительный комитет. Для осуществления вооруженного переворота они начали формировать группу военных, куда вошли несколько десятков офицеров. После убийства Александра II она, скрываясь от полиции, переехала в Одессу, где организовала убийство военного прокурора Стрельникова (18 марта 1882 года). Исполнители – И. Желваков и С. Халтурин (после взрыва в Зимнем дворце он переехал в Одессу) – вскоре были арестованы и казнены.

Вера Фигнер продолжила свою революционную работу теперь уже в Харькове. Когда глава петербургского сыска Судейкин завербовал активного участника «военной группы» Дегаева, тот выдал своих товарищей, а также и ее. Арестовали Веру Фигнер 10 февраля 1883 года. Она провела 20 месяцев в изолированной камере. Судили ее в сентябре 1884 года вместе с 13 товарищами, приговорив к смертной казни, позже замененной бессрочной каторгой. Ее заточили в Шлиссельбургскую крепость, где она провела более двадцати лет, не имея ни одного свидания, а первые 13 лет – и переписки. Многие заключенные за этот срок умерли или сошли с ума. Она выдержала.

В 1902 году им хотели ужесточить условия содержания под стражей. В знак протеста и, возможно, с отчаяния она сорвала погоны у тюремного смотрителя. За это ей грозила смертная казнь. Но началось расследование, закончившееся тем, что администрация тюрьмы была смещена. Без ее ведома мать послала царю прошение о смягчении наказания дочери. Он «снизошел», определив ей 20 лет. Узнав об этом прошении, Вера была возмущена, оскорблена, ведь она не просила ни о каком снисхождении! Она хотела порвать отношения с матерью, но не сделала этого, узнав, что она тяжело больна. Им так и не довелось увидеться…

В сентябре 1904 года ее освободили, отправив в ссылку, а через два года отпустили за границу. Там она боролась за права российских заключенных, которые в некоторых тюрьмах и на каторге находились в невыносимых условиях. После Февральской революции 1917 года она вела общественную и просветительскую работу на родине. После Октябрьской революции она участвовала в Учредительном собрании. Когда на его заседание в Мариинском дворце явились вооруженные матросы-большевики с требованием очистить помещение, она была среди меньшинства, проголосовавшего за то, чтобы не подчиниться.

«Роспуск Учредительного собрания, – по ее словам, – был новым унижением заветной мечты многих поколений и наивного благоговения веривших в него масс. И наряду с этим я сознавала, что мы, революционеры старшего поколения, – отцы наступивших событий». Позже она вновь боролась за права заключенных (уже во время и после Гражданской войны), писала и публиковала свои воспоминания.

Морозов, Николай Александрович (1854–1946)

Судьба его удивительна, личность – замечательна. В нем сочетались качества, которые принято считать несовместимыми: беззаветная страсть и мужество революционера, темперамент и талант литератора с рассудительностью, энциклопедическими знаниями и необычайной проницательностью ученого; он был одновременно террористом и гуманистом.

Впрочем, если рассудить здраво, ничего нет удивительного в таком парадоксальном соединении черт ума и характера. Ведь для научных открытий, вторжения в неведомое требуются мужество и темперамент революционера, а индивидуальный террор нередко осуществляют те, кто борется за жизнь и свободу сограждан, против поработителей и эксплуататоров, унижающих человеческое достоинство.

«Я родился… – писал он, – в имении моих предков Борке Мологского уезда Ярославской губернии. Отец мой был помещик, а мать – его крепостная крестьянка, которую он впервые увидал проездом через свое другое имение в… Новгородской губернии. Он был почти юноша, едва достигший совершеннолетия и лишь недавно окончивший Кадетский корпус. Но несмотря на свою молодость, он был уже вполне самостоятельным человеком, потому что его отец и мать были взорваны своим собственным капельдинером, подкатившим под их спальную комнату бочонок пороха по романтическим причинам».

Николай Морозов был внебрачным сыном этого молодого и богатого помещика Щепочкина. Мать его – Анна Морозова – была грамотной, любила читать. Дав ей вольную и женившись на ней, помещик не закрепил брака в церкви, поэтому их дети носили фамилию матери. Николай Морозов получил неплохое домашнее образование, был окружен любовью родных. Большое влияние на него оказали природа и рассказы заботливой «суеверной и первобытной» (его выражение) няни.

«Неодушевленных предметов не было совсем, – писал он, – каждое дерево, столб или камень обладали своей собственной жизнью». С этого, как у многих других, началось его поэтическое мировоззрение не просто естествоиспытателя, но и первооткрывателя тайн природы. А основы культуры мышления он приобрел, осваивая библиотеку отца, включавшую немало научных книг.

В интересной, поучительной и объемистой «Повести моей жизни» он вспоминал о своем счастливом детстве: «Большинство окружавших нас помещиков были просто гостеприимные люди, совершенно так, как описано у Гоголя, Тургенева, Гончарова… Многие выписывали журналы, мужчины развлекались больше всего охотой, а барыни читали романы и даже старались быть популярными, давали даром лекарства и т. д.».

Такой патриархальной идиллией запомнились ему времена… крепостного права! Это показывает, до какой степени изолированно от народа жили тогда помещики. Спору нет, не все они были истязателями, самодурами и развратниками. Но за их хорошими манерами и радушным гостеприимством далеко не всегда можно было разглядеть жестокость рабовладельца. В рассказе Тургенева «Два помещика» один из главных героев прислушивался, как пороли его крепостных, и «с добрейшей улыбкой» присвистывал: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» Хотя нередко крестьянам в крепостной зависимости жилось спокойней, лучше, во всяком случае, материально, чем после освобождения – в экономическом рабстве.

Как справедливо отметил историк Б.П. Козьмин: «В крепостном праве самым страшным было то, что оно безжалостно уродовало личность и крестьян, и их владельцев. Во-первых, оно убивало чувство собственного достоинства и воспитывало психологию рабов; во-вторых, вселяло убеждение в полной естественности такого порядка, при котором один человек владеет другим, как вещью».

Но самое удивительное, что, несмотря на радужные воспоминания детства, Николай Морозов, не испытывая личных невзгод и лишений, только благодаря чтению литературы и общению с настроенными радикально студентами осознал тяжкое и бесправное положение крестьянства и стал революционером. Но сначала было увлечение естествознанием.

Поступив во 2-й класс Московской классической гимназии, он вскоре основал там «Тайное общество естествоиспытателей». Дело в том, что гимназистам не преподавали, в частности, эволюционную биологию, считая происхождение человека естественным путем совершенно неестественным, так как оно противоречит церковному учению.

Этот запрет содействовал именно «вольнодумству», стремлению к свободе мысли и познанию у наиболее умственно развитых отроков. С пятого класса Морозов стал тайком посещать некоторые лекции в университете, а по воскресеньям заниматься в геологическом и зоологическом музеях. Кроме того, его необычайно привлекали географические исследования. В то же время он начал знакомиться и с революционной литературой.

По его признанию, во всех книгах, прежде всего по естествознанию, он искал не только одни лишь научные знания, но более всего ответ на вопрос: «Стоит ли жить или не стоит?» Поиски смысла жизни привели его к мысли трудиться на благо общества, а не только ради удовлетворения собственных интеллектуальных потребностей.

«Когда зимой 1874 г. началось известное движение студенчества „в народ”, – вспоминал он, – на меня более всего повлияла романтическая обстановка, полная таинственного, при которой все это совершалось». Он познакомился с членами кружка чайковцев. Сильное впечатление произвели на него Кравчинский, Шишко и Клеменц. «Во мне началась страшная борьба между стремлением продолжать свою подготовку к будущей научной деятельности и стремлением идти с ними на жизнь и смерть и разделить их участь, которая представлялась мне трагической, так как я не верил в их победу, – писал Морозов. – После недели мучительных колебаний я почувствовал наконец, что потеряю к себе всякое уважение и не буду достоин служить науке, если оставлю их погибать, и решил присоединиться к ним».

Под видом сына московского дворника он пошел со своими новыми товарищами по деревням. Отношения с местным населением складывались не просто. О них кто-нибудь сравнительно быстро докладывал в полицию. Приходилось переезжать с места на место. В Москве они вместе с Кравчинским и Лопатиным попытались отбить на улице у жандармов своего товарища Волховского, но вынуждены были скрыться. Морозов уехал в Швейцарию, возобновил научные занятия.

Через полгода к нему пришло письмо от Софьи Перовской, где сообщалось, что готовящиеся важные события в России требуют его участия. Он немедленно отправился на родину (с фальшивым паспортом). Его задержали на границе. В тюрьме он просидел год, отказываясь давать какие-либо показания. Взятый на поруки отцом, он вскоре вновь был арестован и стал одним из обвиняемых на «процессе 193». Его признали виновным, зачли проведенные в заключении три года и выпустили на свободу.

Перенесенные испытания не сломили его. С группой товарищей он отправился в Саратовскую губернию вести революционную пропаганду, но так и не смог устроиться на работу. Вернувшись в Петербург, он оттуда вместе с Перовской, Фроленко, Квятковским и Михайловым отправился в Харьков. С оружием в руках они попытались отбить у жандармов своего товарища Войнаральского, но акция не удалась. Безрезультатно закончилась и подготовка к освобождению Брешко-Брешковской, отправленной в Сибирь на каторгу.

В Петербурге он стал редактором революционного журнала «Земля и воля». Поддержал желание Соловьева застрелить Александра II. Покушение не удалось, и в столице начались аресты землевольцев. Морозов некоторое время скрывался в Финляндии. После раскола «Земли и воли» он вошел в Исполнительный комитет «Народной воли» и вместе со Львом Тихомировым редактировал журнал этой тайной организации. В подготовке последующих покушений на царя он не участвовал. У него начались разногласия с Тихомировым, который ему казался не вполне искренним и склонным к диктаторству. Но главной причиной его удрученного состояния было противоречие между стремлением к научным исследованиям и необходимостью вести революционную работу. После ареста подпольной типографии товарищи отправили его вместе с женой, тоже революционеркой, Ольгой Любатович, за границу. В Женеве он познакомился с Петром Кропоткиным, в Лондоне – с Карлом Марксом и написал брошюру «Террористическая борьба». При возвращении на родину в конце января 1881 года он был арестован. Пожалуй, это спасло ему жизнь. Его осудили «всего лишь» на пожизненное заключение, да и то лишь благодаря предательским показаниям Г. Гольденберга, рассказавшего о его участии в подкопе для взрыва царского поезда в ноябре 1879 года.

Первые три года заточения проходили в Петропавловской крепости в невыносимых условиях; большинство осужденных умерли или сошли с ума. Морозов заболел цингой, ревматизмом, туберкулезом. В отчете тюремный врач написал: «Морозову осталось жить несколько дней». Правда, через месяц уточнил: «Морозов обманул смерть и медицинскую науку и стал выздоравливать».

В Шлиссельбургской крепости, куда его перевели в августе 1884 года, обстановка была более сносной. Здесь ему суждено было провести более двух десятилетий.

По мере возможностей он активно занимался самообразованием. Он и раньше знал 5 языков. В тюрьме он освоил столько же. Поначалу разрешали пользоваться только религиозной литературой, и он собрал материалы для своих будущих книг, посвященных истории христианства: «Откровение в грозе и буре» (об Апокалипсисе Иоанна Богослова), «Пророки», «Христос». Позже смог заниматься науками, освоил университетские учебники, начал писать работы «Функция, наглядное изложение высшего математического анализа», «Периодические системы строения вещества», где теоретически доказал существование инертных элементов, а также электрона и позитрона (под именами – анодий и катодий), изотопов, предположил сложное строение и эволюцию химических элементов, присутствие в атмосфере инертных газов…

Когда он вышел на свободу в 1905 году, то занялся общественной, научно-популярной и легальной публицистической деятельностью. Он читал просветительные лекции, которые пользовались огромным успехом. Его вновь арестовали в 1911 году за сборник стихов «Звездные песни». Его обвинили в возбуждении бунтовщической деятельности и дерзостном неуважении к существующей власти. Хотя он использовал лишь общие слова типа «тиран» или «корона» без конкретного адреса.

В деловом письме антропологу, географу, академику Д.Н. Анучину он не без иронии заметил: «Мне, человеку оппозиции, придется доказывать (и совершенно по совести), что, употребив слово „тиран”, я не имел в виду русской верховной власти и даже не думал, подходит ли она или нет под этот термин, а прокурор будет доказывать, что именно подходит! Точно так же и все подведенные под „воззвание к ниспровержению”… места содержат лишь общие призывы к борьбе с угнетением и ни слова не говорят о России, а прокурору придется доказывать, что угнетение именно и есть в России. Поистине удивительные настали времена!»

И все-таки его осудили на год заключения. Он провел его в Двинской крепости, не переставая работать. Отсюда он прислал приглашение участвовать в редактируемой им «Технической энциклопедии» геофизику академику Б.Б. Голицыну. Сообщил ему: «Здесь, в крепости, написал пока исследование по чистой математике “Разносистемное исчисление”… Удалось открыть ряд интересных закономерностей. Далее думаю заняться… исследованием библейских пророков с астрологической точки зрения».

…Об этом удивительном человеке хотелось бы рассказать больше. К сожалению, мы ограничены темой данной книги. На первый взгляд, о его интенсивной и необычайно плодотворной научной деятельности вовсе не следовало бы говорить. В действительности же она была выражением его революционных взглядов, но только не в общественной жизни, а в духовной сфере.

Как пишет советский химик и историк науки Ю.И. Соловьев: «Произошло удивительное, феноменальное явление! Из крепости после 25-летнего заключения вышел человек, научные идеи которого были более передовыми, чем представления и убеждения некоторых профессоров, которые с кафедр университетов читали лекции, участвовали в заседаниях научных обществ, могли в любое время пойти в библиотеки и, наконец, работать в тиши своих уютных кабинетов».

В октябре 1907 года его избрали почетным членом «Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии». Диплом подписали известные русские ученые: Н.А. Умов, Д.Н. Анучин, Н.Е. Жуковский, К.А. Тимирязев, Н.Д. Зелинский и др.

Он не был похож на упоенных собственными домыслами «изобретателей велосипедов» и научных фантастов. Его теоретические исследования порой на несколько лет опережали открытия профессиональных ученых. Конечно, в некоторых случаях он «запаздывал» и повторял – не зная того – уже совершившиеся открытия. Именно это доказывает замечательную ясность его ума и творческий гений.

Героическая жизнь и феноменальное творчество Николая Морозова доказывают справедливость высказывания Гёте: «Первое и последнее, что требуется от гения, это любовь к правде».

Лукашевич, Иосиф Дементьевич (1863–1928)

Судьбой своей он напоминает Николая Морозова. Однако по молодости лет Лукашевич поздно примкнул к революционному движению и в 24 года попал в тюрьму, где провел почти двадцать лет. Казалось бы, что можно ожидать от подобного молодого человека? А он стал выдающимся ученым. Причем свою фундаментальную работу «Неорганическая жизнь Земли» (три объемистых тома!) написал в Шлиссельбургской крепости.

Был он сыном обедневшего виленского помещика. С детских лет проявлял неутолимую любознательность и любовь к природе. Возможно, уже тогда его привлекли загадочные огромные камни каких-то чужеродных пород, разбросанные по полям и появившиеся невесть когда и каким образом. Никто объяснить этого не мог. Чаще всего говорили, что таков результат бурных потоков Всемирного потопа, ниспосланного Господом в начале времен.

Иосиф Лукашевич поступил в Петербургский университет. Он стал членом Студенческого научно-литературного общества, подружился с такими же любознательными молодыми людьми, увлеченными познанием природы, – В.К. Агафоновым, В.И. Вернадским, позже ставшими выдающимися геологами. И тогда же он вступил в продолжившую дело «Народной воли» террористическую организацию, активистами которой были А.И. Ульянов и П.Я. Шевырев.

Группа была разгромлена в 1887 году. Их обвинили в подготовке покушения на царя. Ульянова и Шевырева казнили. Иосифа Лукашевича приговорили к бессрочному заключению. Через несколько лет заключенным разрешили получать литературу. Лукашевич стал инициатором организации негласного «тюремного университета». Он с товарищами стал заниматься геологией, биологией, химией, физикой, кристаллографией, палеонтологией, психологией, философией. По свидетельству Веры Фигнер, он был блестящим преподавателем.

«Занимались шлиссельбуржцы серьезно, – писал историк науки Б.П. Высоцкий, – несмотря на неимоверные трудности, особенно в получении литературы. Им позволили связаться с Петербургским подвижным музеем наглядных пособий, и они занялись массовым составлением коллекций по ботанике, энтомологии, минералогии, палеонтологии. Эти коллекции были столь высокого качества, что на Парижской выставке 1898 г. получили золотую медаль; конечно, музей был вынужден скрыть, кто были лауреаты…

Занятия летом проходили в двориках-огородах; в одном находился лектор Лукашевич, в двух смежных – слушатели; общение между заключенными ограничивалось». Когда Иосифу Дементьевичу надо было рисовать геологические схемы и карты, он, как вспоминала Вера Фигнер, «для черной краски брал копоть с лампы, для голубой – скоблил синюю полоску на стене своей камеры, а для красной употреблял собственную кровь». Не всякий лектор способен на подобное самопожертвование!

Лукашевича привлекало не только научное, но и философское творчество. Точнее, философия естествознания. Он записал в дневнике: «У меня постепенно созрела мысль попытаться самому синтезировать знание… Это и побудило меня написать курс научной философии… Общий план моего сочинения (по духу наиболее близкий к системе Спенсера и Огюста Конта) таков: Том I. Общие начала философии. Том II. Общий обзор точных наук… Том III. Неорганическая жизнь Земли… Том IV. Органическая жизнь Земли… Том V. Отправления нервной системы (психология). Том VI. Учение об организованной деятельности. Том VII. Учение об обществе (социология)». В тюрьме он написал третий, четвертый и пятый тома, а из остальных – только отдельные главы.

Как видим, замысел грандиозный, да и то, что ему удалось сделать, – настоящий научный подвиг. За первую часть третьего тома он получил Большую серебряную медаль Русского географического общества и малую премию Ахматова Петербургской Академии наук. Его работы по тектонике и психологии были высоко оценены специалистами. Он первым обосновал существование круговоротов вещества в земной коре. Кстати сказать, в наше время они остаются в забвении, тогда как, например, в динамической геологии популярны значительно менее обоснованные и весьма сомнительные гипотезы… Впрочем, это уже особая тема. Упоминаю об этом для того, чтобы подчеркнуть незаурядные интеллектуальные способности Лукашевича.

В отличие от Николая Морозова он в науке был не столько вдохновенным и подчас пренебрегающим доказательствами «романтиком», что характерно для революционера, сколько скрупулезным «классиком» в науке; не писал в отличие от Морозова стихов и литературных сочинений, а хорошо рисовал.

Если припомнить вдобавок выдающегося ученого Петра Кропоткина, талантливого изобретателя Кибальчича, известного этнографа Тан-Богораза, можно с иронией заметить: выходит, царская тюрьма была «кузницей выдающихся ученых»? На что, конечно же, есть ответ: нет, просто туда попадали такие замечательные люди, боровшиеся за свободу и счастье народа!

Эпилог Шестидесятники двух веков

Вечный гам и вечный топот,

Вечно глупый, важный вид.

Им, как видно, жизни опыт

Ничего не говорит.

Их сердца послушно бьются

По желанию людей,

И в душе не отдаются

Крики вольных лебедей.

Николай Заболоцкий. «Птичий двор»

1

По странному совпадению революционное движение в России в ХIХ и ХХ веках начиналось в шестидесятые годы. У нас до сих пор в ходу выражение «шестидесятники». Так говорят о тех, чьи социальные идеалы начали формироваться в 1960-х годах и реализовались через четверть века, когда победила вторая буржуазная революция.

Тем, кто в 1860-е годы стремился к революции, пришлось ждать ее осуществления примерно вдвое дольше. Многие из них молодыми погибли на эшафоте, на каторге, в казематах. А те, кому довелось ее дождаться (Петр Кропоткин, Вера Фигнер, Николай Морозов), тяжело переживали Гражданскую войну, разруху, гибель миллионов соотечественников.

К сожалению, подлинные революции, после которых страна и народ поднимаются на более высокий уровень развития интеллектуального, нравственного, социального и экономического, происходят трудно, подобно тяжелой болезни. Это – героическое и трагическое время. Приходится преодолевать накопившиеся за многие десятилетия внутренние противоречия в обществе.

Еще раз подчеркнем: народники и народовольцы не были сторонниками развития России по западным рецептам. Знакомясь с учением Карла Маркса и других исследователей капитализма, они проникались неприязнью к этому строю и лживой буржуазной демократии. Они не желали установления такой государственной системы в Отечестве.

Может быть, они ошибались? Разве плохо, если бы в России осуществилась, скажем, конституционная монархия на английский манер? Или республика а-ля Франция? Или нечто вроде Соединенных Штатов Евразии?

Теоретически мудрствуя, можно моделировать подобные варианты для российских условий. Впрочем, с таким же успехом экологи могут обсуждать вопрос, что будет, если морские коровы станут жить на суше, а наземные – в морской среде. Или не менее плодотворная проблема: а что, если Гималаи перенести на Русскую равнину, а ее – куда подальше?

Но ведь есть немало людей, считающихся умными, подчас имеющих научные звания, которые вполне серьезно не только обсуждают, но и стремятся осуществить нечто подобное в общественной жизни. Словно любая страна, любой народ не имеют своих географических и демографических особенностей, своей самобытной истории, традиций. Это же не простейшие механические системы, которые можно легко и просто переделать на иной лад, перестроить, как обветшавший дом.

Дело, начатое шестидесятниками России ХIХ века, разрешилось в 1917 году двумя революциями с последующей Гражданской войной. Это была проверка практикой, неоспоримой, как всякое явление жизни. Именно тогда был сначала опробован вариант буржуазной демократии. Отречение царя предрешило вопрос о конституционной монархии. Февральская революция, о которой долго мечтали либералы-«западники», прошла легко и просто. Самодержавие, говоря словами В.В. Розанова, слиняло в два дня.

Но вскоре выяснилось, что никакой буржуазной демократии не получается. Началась анархия. Но не организованная по принципам Бакунина или Кропоткина, а стихийная, дезорганизационная. Не безвластие, а беспомощная власть масонствующих конституционных демократов, неокрепшей буржуазии. Определилось их противостояние с Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Российская армия разлагалась; страна разваливалась, не имея никаких социальных или духовных скреп.

Большевики во главе с Лениным, а также левые эсеры захватили власть после Октябрьского переворота. Разразилась Гражданская война, усугубившаяся иностранной интервенцией. Через 4 года большевики победили сторонников буржуазной демократии, поддержанных Западом (Деникин, Юденич, Колчак и др.). Значит, на стороне большевиков было не только партийное, но и народное большинство.

А еще через два десятилетия наша страна после страшной разрухи, голода, эпидемий и братоубийства превратилась в могучую державу и победила в Великой Отечественной войне. СССР приобрел высочайший авторитет во всем мире. Советский народ был прославлен как спаситель человечества от фашизма.

Торжество социализма доказало историческую правду русских революционеров. Наше Отечество в первой половине ХХ века было спасено от расчленения, а народ – от подавления, деградации и эксплуатации прежде всего со стороны хищных западных государств.

Надо уметь признавать факты, смотреть правде в глаза.

Так было, вот и все.

2

О шестидесятниках века ХХ мне трудно говорить отстраненно, с потугами на объективность. Они и тогда не вызывали у меня ни симпатии, ни уважения.

В те годы я, как геолог, немало поработал в разных регионах СССР… Должен сказать тем, кто путает геологов-производственников с туристами. Нам приходилось работать в нелегких условиях. Нечасто мы пели у костра: после изнурительных маршрутов надо еще обработать полученные сведения, подготовиться к следующему маршруту. Доводилось голодать (относительно, конечно), а то и бывать близко к смерти.

Но все это были, можно сказать, издержки профессии – одной из самых замечательных на свете. Тем более когда знаешь, что приносишь пользу людям. Поверьте, это не пустые слова. Чувствуешь себя необходимым стране и народу, а к тому же причастным к природе родной земли, которую стремишься постичь.

В отличие от нас, работавших на производстве и, можно сказать, в народе, шестидесятники прошлого века принадлежали к служащим по части науки, литераторства, журналистики, кино и пр. Даже наиболее честным из них (меньшинству) трудно было преодолеть напор западных СМРАП (напомню: средств массовой рекламы, агитации, пропаганды). Какие у них были идеалы? Шли они в народ? Старались облегчить его жизнь? Пытались проторять русский самобытный путь развития? Несли просвещение массам? Были они коллективистами или индивидуалистами? Альтруистами или эгоистами? Героями или приспособленцами?

Отвечая на подобные вопросы, приходишь к выводу: шестидесятники ХХ века принципиально, практически во всем были противоположны шестидесятникам предыдущего столетия. Единственное их формальное сходство: и те, и другие были революционерами. Только одни сражались за народное благо, а другие – за личное благосостояние и положение в обществе; одни выступали за народовластие против господства буржуазии, другие – за нее и против народовластия.

Можно возразить: во второй половине ХХ века отечественные либералы, демократы (так они себя называют) боролись за права человека, за свободу предпринимательства и СМРАП, против партократии КПСС и за многопартийную буржуазную демократию…

Так-то оно так. Но теперь, когда осуществились их идеалы, а сами они находятся у власти, пора бы и уточнить: за права и свободы какого человека они боролись? Оказывается – спекулянта, пройдохи, коррупционера, алчного «олигарха». За свободу СМРАП от государства ради полной продажности – подчинения капиталу. Как выяснилось, «прорабами перестройки» явились именно партократы, причем наиболее подлые из них; они же стали капиталистами. А все эти парламенты-думы, сенаты, президенты, партийные деятели стали просто ширмой, прикрывающей невиданные доселе злоупотребления имущих власть и капиталы, расхищение национальных богатств, деградацию культуры, вымирание коренного населения.

У нас введена совершенно нежизнеспособная для российских условий и русского народа государственная система капитализма и буржуазной «демократии». За истекшие 15 лет она это с полной очевидностью доказала. Так называемая стабилизация, наблюдаемая в последние годы, подобна состоянию организма, который находится в стабильно тяжелом состоянии с некоторыми улучшениями благодаря внешним обстоятельствам. В нашем случае – преимущественно за счет распродажи национальных богатств, в частности, выкачивания из отечественных недр нефти и газа.

Открыты данные месторождения, созданы условия для их эксплуатации и транспортировки продукции на Запад при советской власти, народным трудом, а теперь доходы отданы «олигархам», всяческим крупным и мелким «абрамовичам», «дерипаскам» и пр. Истощение богатств России приносит им колоссальные прибыли…

Обо всем этом приходится говорить потому, что до сих пор большинство наших граждан так и не уяснили себе теперь уже очевидную истину: революционная перестройка нашего общества на тот лад, о котором мечтали шестидесятники ХХ века, завершилась катастрофой значительно более страшной, чем две революции 1917 года и даже Гражданская война. Ибо тогда после тяжелых испытаний возникло жизнеспособное государство, а теперь, напротив, после расчленения великой державы Россия служит объектом эксплуатации более развитых стран Запада и Востока.

3

Современная Россия переживает, быть может, самый трагический период своей истории. Не потому, что жизнь российского обывателя чрезмерно трудна. Как говорится, бывали времена премного тяжелей. Мне, в частности, довелось пережить войну и послевоенную разруху, работать в непростых условиях, порой впроголодь.

Но никогда еще в нашей стране не был столь чудовищно высоким процент самоубийств – самый высокий в мире при небывало низкой для нашего времени продолжительности жизни. Зато по соотношению доходов самых богатых и самых бедных слоев населения (наиболее веские показатели социальной справедливости) мы держим позорное первенство в мировом сообществе. Никогда еще Великая Россия не теряла более трети своих территорий. И это – без поражений в открытой войне!

Деятели, нажившиеся на разрушении России и унижении ее народа, утверждают, будто СССР при Горбачеве находился в тяжелейшем кризисе. Это ложь. Есть признанные во всем мире показатели экономической мощи, динамичного развития нашей страны даже тогда, не говоря уже о сравнительно неплохих демографических показателях. Факты свидетельствуют против зачинателей губительных «рыночных» реформ и «шоковой терапии». Они ссылаются на свой единственный и порядком подгнивший довод: очереди за колбасой.

Если действительно им удалось избавить население от таких очередей за счет обеднения и вымирания народа, упадка культуры, разгула коррупции, распада державы, то надо признать: шок состоялся, но терапия оказалась чрезмерно дорогой и губительной для пациента. Хотя некоторая часть граждан на этом необычайно выгадала. Кто-то стал долларовым миллиардером, кто-то занял высочайшие посты, кто-то обзавелся вожделенными иномарками и роскошными особняками здесь и «там»…

Спору нет, революции 1917 года были социальными катастрофами, тяжелыми кризисами. Но через них общество очищалось от скверны, несправедливости, от поработителей народа, от подгнивших устоев прежнего государства и коррупционеров. Короче, освобождалось от того, что мешало дальнейшему развитию страны и личности. Безусловно, происходило все это в стихийном столкновении социальных групп, сопровождавшемся кровавыми междоусобицами, жестокостями, террором.

А что произошло в результате революционной «перестройки» конца ХХ века с последующим государственным переворотом? Полный провал. Спустя 20 лет Россия только еще оправляется от произошедшей катастрофы. Это была революция антинародная, не обновившая страну, а расчленившая ее на части и отбросившая сверхдержаву на задворки современной цивилизации. Значит, социалистическая система, существовавшая у нас, при всех ее недостатках была несравненно лучше – во всех отношениях! – для народа, культуры и величия державы.

Говорят: наконец-то русский народ приобрел свободу, приобщился к западной цивилизации. Надо сразу же спросить: какую свободу? Только – политическую с непомерным числом карликовых партий и одной правящей. Мы лишились несравненно более важной – экономической свободы; а в капиталистической системе власть есть производное от богатства.

Есть и самая ценная для человека – духовная свобода. Тот, кто постоянно озабочен своим материальным положением и необходимостью угождать хозяину, находится в безнадежном духовном рабстве…

Принято резко разделять сторонников эволюционных и революционных преобразований общества. Однако у них есть общее основание: вера в социальный и экономический прогресс. Просто одни стремятся осуществлять его постепенно, а другие – быстро и радикально.

И тем, и другим противостоят немногие мыслители, не желающие признавать тотальный прогресс как всеобщее благо. Они спрашивают: становятся ли новые поколения людей более счастливыми, честными, совестливыми, добрыми, умными, талантливыми в сравнении с их предками? Положительный ответ сомнителен. Никто не отрицает прогресса техники. Но разве он не губителен – в далекой перспективе – для области жизни (биосферы) и духовного мира человека (психосферы)?

Возможно, человечеству требуется какая-то особая, небывалая прежде духовная революция, переход на новый уровень отношения к свободе, личности, культуре, природе. Не к таким ли преобразованиям общества стремились многие подлинные революционеры разных стран и веков?

4

Кому-то может показаться, будто народники и народовольцы или по крайней мере некоторые из них были чрезмерно честолюбивы, жаждали славы. Это либо ошибка, либо клевета, либо глупость. Надо четко понимать: в те времена почти никто из революционеров не надеялся на скорое свержение самодержавия и тем более на свое участие в управлении государством. Они не могли приобрести в результате пропаганды среди народа или террористических актов каких-то личных выгод для себя.

Это были люди преимущественно образованные, умные, совестливые и ставящие интересы народа и России (так, как они эти интересы понимали) выше личных. Они терпели лишения, рисковали собственными жизнями не ради славы, ибо находились в глубоком подполье, а ради своих идеалов. К сожалению, такую самоотверженность не дано понять тем, кто привык жить с оглядкой на начальство, ради личных выгод.

Таков уж закон познания: можно понять только то (или только того), что (кто) находится ниже тебя в умственном и нравственном отношении, да и то лишь в том случае, если осмысливаешь данный объект умело и честно.

Выдающиеся мыслители и замечательные личности – Петр Кропоткин и Владимир Вернадский относились к тем, кого они знали из революционеров ХIХ века, с глубоким уважением. Нам следовало бы поступать так же вне зависимости от того, разделяем ли мы революционные убеждения или нет. Между прочим, современный автор Г.С. Кан, не разделяющий революционных взглядов, в книге «“Народная воля”, идеология и лидеры» сделал такой вывод:

«Только люди, способные выходить на жизненную арену без узких моралистических оков, могут быть по-настоящему интересны и ценны именно для нравственной истории человечества. В этих людях воплощаюется подлинная страсть, поэзия и красота жизни, подлинная романтика бытия. Именно такими людьми были лучшие из народовольцев. Их героизм и самопожертвование прекрасны сами по себе, вне зависимости от истинности исповедуемых ими идей и конкретных последствий их деятельности».

Надо добавить: были они молодыми людьми со всеми достоинствами и недостатки этого возраста. Они не желали жить, приспосабливаясь к существующей обстановке, даже если она была благоприятной для их карьеры и реализации их способностей. Это трудно, а то и невозможно понять тем, кто избрал для себя путь приспособления и личной выгоды. Как сурово бросил в их адрес Максим Горький:

А вы на земле проживете, Как черви слепые живут: И сказок о вас не расскажут, И песен о вас не споют.

Приложение

П.И. Пестель «Русская правда» (Фрагменты)

«Русская Правда» есть наказ или наставление Временному верховному правлению для его действий, а вместе с тем и объявление народу, от чего он освобожден будет и чего вновь ожидать может… Она содержит обязанности, на верховное правление возлагаемые, и служит для России ручательством, что Временное правление единственно ко благу Отечества действовать будет. Недостаток в таковой грамоте ввергнул многие государства в ужаснейшие бедствия и междоусобия, потому что в оных правительство действовать всегда могло по своему произволу, по личным страстям и частным видам, не имея перед собою ясного и полного наставления, коим бы обязано было руководствоваться, и что народ между тем никогда не знал, что для него предпринимают, никогда не видел ясным образом, к какой цели стремятся действия правительства…<…>

Крепостное право есть дело постыдное, противное человечеству… рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми…

Сие уничтожение рабства и крепостного состояния возлагается на Временное верховное правление яко священнейшая и непременнейшая его обязанность. <…>

Личная свобода есть первое и важнейшее право каждого гражданина и священнейшая обязанность каждого правительства. На ней основано все сооружение государственного здания, и без нее нет ни спокойствия, ни благоденствия. <…>

Народ российский не есть принадлежность какого-либо лица или семейства. Напротив того, правительство есть принадлежность народа, и оно учреждено для блага народного, а не народ существует для блага правительства.

Н.Г. Чернышевский Капитал и труд

Личный интерес вполне удовлетворяется поступлением вещи в собственность. Поэтому энергия труда, то есть энергия производства, соразмерна праву собственности производителя на продукт. Из этого следует, что производство находится в наивыгоднейших условиях тогда, когда продукт бывает собственностью трудившегося над его производством. Иными словами, – работник должен быть собственником вещи, которая выходит из его рук. <…>

Основною идеею учения о производстве мы находим полное совпадение идеи труда с правом собственности над продуктом труда; иначе сказать, полное соединение качества собственника и работника в одном и том же лице. Основной идеей учения о распределении ценностей мы находим стремление к достижению, если можно так выразиться, такого порядка, при котором частное число (количество ценностей, принадлежащих лицу) определялось бы посредством арифметического действия, где делителем ставилась бы цифра населения, а делимым – цифра ценностей. <…>

Между состоянием невольника и наемного рабочего существует огромная разница в нравственном и в юридическом отношениях; но специальной экономической разницы в их отношениях к производству нет никакой. Если труд свободного наемного работника производительней, нежели труд невольника, – это зависит от того, что свободный человек выше невольника по нравственному и умственному развитию; потому и работает несколько умнее и несколько добросовестнее.

Но эта причина превосходства, как видим, совершенно чужда экономическому его отношению к производству; потому мы и говорим, что если нравственная философия и юриспруденция удовлетворяются уничтожением невольничества, то политическая экономия удовлетворяться этим никак не может; она должна стремиться к тому, чтобы в экономической области была произведена в отношениях труда к собственности перемена, соответствующая перемене, производимой в нравственной и юридической области освобождением личности.

Эта перемена должна состоять в том, чтобы сам работник был и хозяином. Только тогда энергия производства поднимется в такой же мере, как уничтожением невольничества поднимается чувство личного достоинства.

1860 г.

А.И. Герцен К старому товарищу

Письмо четвертое

<…> Я не верю в серьезность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь нужна людям, – проповедь, неустанная, ежеминутная, – проповедь, равно обращенная к работнику и хозяину, к земледельцу и мещанину. Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушения, – апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам.

<…> Дико необузданный взрыв, вынужденный упорством, ничего не пощадит; он за личные лишения отомстит самому безличному достоянию. С капиталом, собранным ростовщиками, погибнет другой капитал, идущий от поколенья в поколенье и от народа народу. Капитал, в котором сама собой наслоилась летопись людской жизни и скристаллизировалась история… Разгулявшаяся сила истребления уничтожит вместе с межевыми знаками и те пределы сил человеческих, до которых люди достигали во всех направлениях… с начала цивилизации.

Довольно христианство и исламизм наломали древнего мира, довольно Французская революция наказнила статуй, картин, памятников, – нам не приходится играть в иконоборцев.

Я это так живо чувствовал, стоя с тупою грустью и чуть не со стыдом… перед каким-нибудь кустодом (сторожем. – Р. Б.), указывающим на пустую стену, на разбитое изваяние, на выброшенный гроб, повторяя: «Все это истреблено во имя революции».

1870 г.

П.Л. Лавров Вперед – наша программа (Фрагменты)

Вдали от родины мы ставим наше знамя, знамя социального переворота для России, для целого мира. Это не дело кружка, это дело всех русских, сознавших, что настоящий порядок политический ведет Россию к гибели, что настоящий общественный строй бессилен исцелить ее раны.

У нас нет имен. Мы – все русские, требующие для России господство народа, настоящего народа; все русские, сознающие, что это господство может быть достигнуто лишь народным восстанием, и решившиеся подготовить это восстание, уяснить народу его права, его силу, его обязанность.

Р е л и г и о з н ы й, церковный, догматический элемент нам, безусловно, враждебен. Мы опираемся на критику, стремимся к торжеству реальной мысли, к удовлетворению реальных потребностей. Между нами и различными сектами, ортодоксальными и еретическими, опирающимися на откровение или на идеалистическую метафизику, нет ничего общего. Принцип сверхъестественного, мистического мы не признаем ни в одном из его оттенков. <…>

Для русского специальная почва, на которой может развиться будущность большинства русского населения в том смысле, который указан общими задачами нашего времени, есть крестьянство с общинным землевладением. Развить нашу общину в смысле общинной обработки земли и общинного пользования ее продуктами, сделать из мирской сходки основной политический элемент русского общественного строя, поглотить в общинной собственности частную, дать крестьянству то образование и то понимание его общественных потребностей, без которого оно никогда не сумеет воспользоваться своими легальными правами, как бы широки они ни были, и никак не выйдет из-под эксплуатации меньшинства, даже в случае самого удачного переворота, – вот специально русские цели, которым должен содействовать всякий русский, желающий прогресса своему отечеству. <…>

На первое место мы ставим положение, что перестройка русского общества должна быть совершена не только с ц е л ь ю народного блага, не только д л я народа, но и п о с р е д с т в о м народа. Современный русский деятель должен, по нашему мнению, оставить за собой устарелое мнение, что народу могут быть навязаны революционные идеи, выработанные небольшою группою более развитого меньшинства, что социалисты-революционеры, свергнув удачным порывом центральное правительство, могут стать на его место и ввести законодательным путем новый строй, облагодетельствовать им неподготовленную массу. Мы не хотим новой насильственной власти на смену старой, каков бы ни был источник новой власти. Будущий строй русского общества, осуществлению которого мы решились содействовать, должен воплотить в дело потребности большинства, им самим осознанные и понятые. При малой грамотности и неподготовленности большинства мы не можем обратиться прямо к нему с нашим словом. Мы обращаемся с ним к той доле цивилизованного русского меньшинства, которая понимает, что будущее принадлежит народу, что эксплуатация его должна кончиться так или иначе, что им остается лишь стать в ряды народа или отказаться от всякой возможной для них прогрессивной деятельности. На этой доле цивилизованного русского меньшинства лежит обязанность не навязывать народу свои идеи ввиду облагодетельствования большинства, но уяснить народу его истинные потребности, наилучшие средства удовлетворения этих потребностей и ту силу, которая лежит в народе, но им не сознана и потому не может быть употреблена в дело для подавление его врагов и для доставления себе лучшего положения. Тот, кто желает блага народу, должен стремиться не к тому, чтобы стать властию при пособии удачной революции и вести за собою народ к цели, ясной лишь для предводителей, но к тому, чтобы вызвать в народе сознательное стремление к этим целям и сделаться не более как исполнителем этих общественных стремлений, когда настанет минута общественного переворота. <…>

Революций искусственно вызвать нельзя, потому что они суть продукты не личной воли, не деятельности небольшой группы, но целого ряда сложных исторических процессов. Самая попытка вызвать их искусственно едва ли может быть оправдана в глазах того, кто знает, как тяжело ложатся всякие общественные потрясения именно на самое бедное большинство, которое приносит при этом значительные жертвы. <…>

Но каков бы ни был вред или польза революций, фактически история приводит к ним с неизбежным фатализмом. Все течение дел подготовляет общественное потрясение; консерваторы напрасно стараются предотвратить его: они могут лишь сделать его более или менее тяжелым, упорно противодействуя ему или своевременно уступая неизбежному; революционеры не могут его вызвать, но могут облегчить и ускорить неизбежный переворот собственною правильною подготовкою, хорошею выработкою своей программы, согласною деятельностью в данную минуту; они могут и затруднить его своим невежеством и своими ошибками. Мы не имеем в виду вызвать искусственно в России революционное движение…

Подготовлять успех народной революции, когда она станет необходима, когда она будет вызвана течением исторических событий и действиями правительства, – такова ближайшая цель деятельности, которую мы считаем обязательною для всякого, кто желает блага России, для всякого, кто искренно предан народной программе, поставленной нами выше.

Но как может подготовить этот успех человек, принадлежащий к цивилизованному классу?

Во-первых, он может, вооружившись основательным знанием и усвоив народные потребности, идти в народ, отказавшись от всякого участия в государственном строе современной России; став в ряды чернорабочих, в ряды страждущих и борющихся за дневное существование, если только он в силах сделать это, он отдаст на народное дело всю свою умственную подготовку и употребит ее на уяснение своим братьям труженикам того, на что они имеют п р а в о; того, к чему они о б я з а н ы стремиться во имя своего человеческого достоинства; того, наконец, чего они м о г у т достигнуть, если только твердо захотят и сумеют сплотиться для осуществления своей воли. <…>

Во-вторых, подготовление успеха народной революции в России может быть произведено при пособии легальных средств. <…>

Мы будем рядом с какими угодно партиями отстаивать свободу мысли, слова, ассоциаций, эти неизбежные элементы всякой добросовестной конституционной программы; мы будем отстаивать их потому, что они заключают в себе ослабление всякой принудительной государственной связи и доставляют нам удобную почву для развития нашей программы. Но в русской конституционной партии по европейскому образцу мы видим вообще своих прямых врагов, с которыми нам придется бороться при первой возможности серьезного столкновения партий в России. <…>

Но могут быть у нас читатели, и даже искренние, которые поставят вопрос: действительно ли переворот неизбежен? Точно ли приходится ожидать лучшей будущности для России лишь от народного взрыва, который не может не быть и тяжелым и кровавым? Неужели императорское правительство, которому придется же не сегодня, так завтра уступить свое неограниченное самодержавие, не предпочтет уступить его настоящему русскому народу, вместо того чтобы передать его конституционным говорунам, которые оказались всюду и всегда неспособными эгоистами, жадными до денег эксплуататорами народа? Неужели русские господствующие сословия не научились примерами Европы, что навязанные народу политические конституции, как бы они хитры ни были, не врачуют экономических ран и не могут умирить повсюду возникающей социальной вражды? Неужели они не захотят предотвратить кровавой социальной революции, слившись с народом, от которого их не отделяет в прошедшем никакая блестящая история? Неужели нельзя надеяться, что мирным путем уступок и самоотвержения Россия придет к цели лучшего социального будущего и к осуществлению программы, перед этим поставленной?

Хотелось бы и нам верить наивным ожиданиям подобного читателя; хотелось бы надеяться на подобное мечтательное будущее; но железные уроки истории доказывают, что подобных подвигов самоотвержения никогда не представляла власть, никогда не совершали господствующие сословия. Если бы мы видели хотя бы попытку к подобному решению вопроса, то мы с радостью проповедовали бы примирение и забвение прошедшего. Теперь же… нам приходится отнестись к этому предложению как к прекрасной мечте и обратиться к тем, кто сочувствует нам, с грустными словами.

Вероятнее всего, что путь революции неизбежен для лучшего будущего России; когда придет для нее удобная минута, этого никто сказать не может, но она может прийти тем неожиданнее, чем более концентрированы все государственные функции России в одном месте, в одном лице. Готовьтесь к этой минуте умственным развитием, житейским опытом, выработкою в себе твердого характера. Готовьте к ней народ русский, уясняя ему его истинные потребности, его вечные права, его грозные обязанности, его могучую силу. А затем, когда минута настанет, идите с народом на завоевание этих прав, на исполнение этих обязанностей, на развитие этой силы. Идите вперед, чего бы это ни стоило вам, чего бы это ни стоило народу. Какова бы ни была цена этого будущего, оно должно быть завоевано. <…>

Живыми партиями в среде славян мы признаем лишь те, которые пишут на своем знамени рядом с девизом независимой национальности девиз социальной борьбы против монополии частных собственников и капиталистов, научной борьбы против религиозного элемента. Для нас бессмысленна и достойна сожаления борьба национальности, которая сковывает со своими идеалами независимости мертвые и вредные идеалы православия и католицизма, безнравственные предания феодализма, боярства или шляхетства.

…Мы будем на стороне всех тех, кто стоит с нами на одной социальной и политической почве. Мы будем всюду на стороне партий и народов, стоящих за науку против религиозных догматов, за подчинение политических вопросов экономическим или даже, в более тесной области, за ограждение личности против произвола администрации, за свободу мысли, слова, ассоциаций, против стеснительных государственных мер.

Цюрих, 1873 г.

Катехизис революционера (Фрагменты)

(Предполагаемый автор С.Г. Нечаев)

Нравственно все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему. <…>

Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к… товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции. [У каждого посвященного] должно быть под рукой несколько революционеров второго и третьего разрядов, т. е. не совсем посвященных [на которых он должен смотреть как на часть] революционного капитала, отданного в его распоряжение. <…>

Революционер живет в обществе, имея целью лишь его беспощадное разрушение. [Имея в виду эту конечную цель, он должен притворяться, чтобы проникать во все слои] высшие и средние, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократический, военный, в литературу, в Третье отделение и даже в Зимний дворец.

[Все общество должно быть разделено на несколько категорий.]

Первая категория – неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осужденных по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие нумера убрались прежде последующих…

Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта…

К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергией, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силой. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями, опутать их, сбить с толку и, овладев по возможности их грязными тайнами, сделать их своими рабами.

Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программе, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибирать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их донельзя, так чтобы возврат был для них невозможен, и их руками мутить государство.

Пятая категория – доктринеры, конспираторы и революционеры в праздноглаголющих кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперед, в практичные головоломные заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.

М.А. Бакунин Прибавление «А» к книге «Государственность и анархия»

<…> В числе самых великих гениев до сих пор было мало таких, которые бы действительно сделали что-нибудь для народа; гении народа чрезвычайно аристократические, и все, что они делали до сих пор, послужило только к образованию, к усилению и к обогащению эксплуатирующего меньшинства…

Народная жизнь, народное развитие, народный прогресс принадлежат исключительно самому народу. Этот прогресс совершается, конечно, не путем книжного образования, а путем естественного нарастания опыта и мысли, передаваемого из рода в род и необходимым образом расширяющегося, углубляющегося по содержанию, усовершенствующегося и облекающегося в свои формы, разумеется, чрезвычайно медленно; путем бесконечного ряда тяжких и горьких исторических испытаний, доведших наконец в наше время народные массы, можно сказать, всех стран, по крайней мере всех европейских стран, до сознания, что им от привилегированных классов и от нынешних государств, вообще от политических переворотов ждать нечего и что они могут освободиться только собственным усилием своим посредством социальной революции. Это самое определяет всеобщий идеал, ныне в них живущий и действующий. <…>

Первая и главная черта – это всенародное убеждение, что земля, вся земля принадлежит народу, орошающему ее своим потом и оплодотворяющему ее собственным трудом. Вторая столь же крупная черта, что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее временно между лицами; третья черта, одинаковой важности с двумя предыдущими, – это квазиабсолютная автономия, общинное самоуправление и вследствие того решительно враждебное отношение общины к государству. <…>

Однако русский народный идеал омрачен тремя другими чертами, которые искажают его характер и чрезвычайно затрудняют и замедляют осуществление его, чертами, против которых поэтому мы всеми силами должны бороться и против которых борьба тем возможнее, что она уже существует в самом народе.

Эти три затемняющие черты: 1) патриархальность, 2) поглощение лица миром, 3) вера в царя.

Можно было бы прибавить в виде четвертой черты христианскую веру, официально-православную или сектаторскую, но, по нашему мнению, у нас в России этот вопрос далеко не представляет той важности, какую он представляет в Западной Европе.

…Социальные революционеры знают это и потому убеждены, что религиозность в народе можно убить только социальной революцией. <…>

Народное дело состоит единственно в осуществлении народного идеала, с возможным, в народе же самом коренящимся исправлением и лучшим, прямее и скорее к цели идущим направлением его. Мы указали на три несчастные черты, омрачающие главным образом идеал русского народа. Теперь заметим, что две последние: поглощение лица миром и богопочитание царя, собственно, вытекают, как естественные результаты, из первой, т. е. из патриархальности, и что поэтому патриархальность есть то главное историческое, но, к несчастию, совершенно народное зло, против которого мы обязаны бороться всеми силами.

Оно исказило всю русскую жизнь, наложив на нее тот характер тупоумной неподвижности, той непроходимой грязи родной, той коренной лжи, алчного лицемерия и, наконец, того холопского рабства, которые делают ее нестерпимой. <…>

Воображаемый царь – отец, попечитель и благодетель народа – помещен высоко, высоко, чуть ли не в небесную даль, а царь настоящий, царь – кнут, царь – вор, царь – губитель своего государства занимает его место. Из этого вытекает, естественно, тот странный факт, что народ наш в одно и то же время боготворит царя воображаемого, небывалого и ненавидит царя действительного, осуществленного в государстве.

Народ наш глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его, в каком бы виде они перед ним ни являлись. Недавно еще эта ненависть была разделена между дворянами и чиновниками, и иногда даже казалось, что он ненавидит первых еще более, чем последних, хотя, в сущности, он их ненавидит равно. Но с тех пор как, вследствие упразднения крепостного права, дворянство стало видимо разоряться, пропадать и обращаться к своему первоначальному виду исключительно служебного сословия, народ обнял его в своей общей ненависти ко всему чиновному сословию. Нужно ли доказывать, до какой степени ненависть его законна!

Государство окончательно раздавило, развратило русскую общину, уже и без того развращенную своим патриархальным началом. Под его гнетом само общинное избирательство стало обманом, а лица, временно избираемые самим народом: головы, старосты, десятские, старшины, – превратились, с одной стороны, в орудия власти, а с другой, в подкупленных слуг богатых мужиков-кулаков. При таких условиях последние остатки справедливости, правды, простого человеколюбия должны были исчезнуть из общин, к тому же разоренных государственными податями и повинностями и до конца придавленных начальственным произволом. Более чем когда-нибудь разбой остался единственным выходом для лица, а для целого народа – всеобщий бунт революции.

В таком положении что может делать наш умственный пролетариат, русская, честная, искренняя, до конца преданная социально-революционная молодежь? Она должна идти в народ несомненно, потому что ныне везде, по преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных рабочих масс нет более ни жизни, ни дела, ни будущности. Но как и зачем идти в народ?

В настоящее время у нас, после несчастного исхода нечаевского предприятия, мнения на этот счет, кажется, чрезвычайно разделились; но из общей неурядицы мыслей выделяются уже теперь два главные и противоположные направления. Одно – более миролюбивого и подготовительного свойства; другое – бунтовское и стремящееся прямо к организации народной обороны.

Поборники первого направления в настоящую возможность этой революции не верят. Но так как они не хотят и не могут оставаться покойными зрителями народных бед, то они решаются идти в народ для того, чтобы братски разделить с ним эти беды, а вместе с тем и для того, чтобы его научить, подготовить не теоретически, а на практике своим живым примером. Одни пойдут в фабричные работники и, работая наравне вместе с ними, будут стараться распространять между ними дух общения…

Другие постараются основать сельские колонии, в которых, кроме общего пользования землею, столь известного нашим крестьянам, проведут и применят начало, им еще совсем незнакомое, но экономически необходимое, начало коллективного обрабатывания общей земли и равного разделения продуктов между собой на основании самой строгой справедливости, не юридической, а человеческой, т. е. требуя больше работы от способных и сильных, меньше от неспособных и слабых и распределяя заработки не в меру работы, а в меру потребностей каждого.

Они надеются, что им удастся увлечь крестьян своим примером, а главное, теми выгодами, которые они надеются получить от организации труда коллективного. <…>

Все это прекрасно, чрезвычайно великодушно и благородно, но вряд ли исполнимо. <…>

Другой путь боевой, бунтовский. В него мы верим и только от него ждем спасения.

Народ наш явным образом нуждается в помощи. Он находится в таком отчаянном положении, что ничего не стоит поднять любую деревню. Но хотя и всякий бунт, как бы неудачен он ни был, всегда полезен, однако частных вспышек недостаточно. Надо поднять вдруг все деревни. Что это возможно, доказывают нам громадные движения народные под предводительством Стеньки Разина и Пугачева. Эти движения доказывают нам, что в сознании нашего народа живет действительно идеал, к осуществлению которого он стремится, а из неудач их мы заключаем, что в этом идеале есть существенные недостатки, которые мешали и мешают успеху. <…>

Надо связать лучших крестьян всех деревень, волостей и по возможности областей, передовых людей, естественных революционеров из русского крестьянского мира между собой, и там, где оно возможно, провести такую же живую связь между фабричными работниками и крестьянством. Эта связь не может быть другою, как личною…

Надо убедить прежде всего этих передовых людей из крестьянства, а через них если не весь народ, то по крайней мере значительную и наиболее энергичную часть его, что для целого народа, для всех деревень, волостей и областей в целой России, да также и вне России существует одна общая беда, а потому и одно общее дело. Надо их убедить в том, что в народе живет несокрушимая сила, против которой ничто и никто не устоять не может, и что если она до сих пор не освободила народ, так это только потому, что она могуча только, когда собрана и действует одновременно, везде, сообща, заодно, и что до сих пор она не была собрана. <…>

Класс, который мы называем нашим умственным пролетариатом и который у нас уже в положении социально-революционном, т. е. просто-напросто отчаянном и невозможном, должен теперь проникнуться сознательною страстью социально-революционного дела, если он не хочет погибнуть постыдно и втуне, этот класс призван быть приуготовителем, т. е. организатором народной революции. Для него нет иного выхода. <…>

Цюрих, 1873 г.

П.А. Кропоткин Об идеале будущего строя

Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?

Я полагаю, что должны.

Во-первых, потому что в идеале мы можем выразить наши надежды, стремления, цели, независимо от практических ограничений, независимо от степени осуществления, которой мы достигнем, а эта степень осуществления определится чисто внешними причинами.

Во-вторых, потому что в идеале может выразиться, насколько мы заражены старыми предрассудками и тенденциями. Если некоторые бытовые стороны покажутся нам так святы, что мы не посмеем их коснуться даже при разборе идеальном, то насколько же велика будет наша смелость при практическом уничтожении всяких бытовых особенностей? Другими словами, хотя умственная смелость вовсе не есть ручательство за смелость практическую, но умственная мыслебоязнь есть уже, наверное, мерило мыслебоязни практической.

Говоря об определении идеала, мы, конечно, имеем в виду определение только 4–5 крупных черт этого идеала. Все остальное должно быть неумолимым осуществлением в жизни этих основных начал. Поэтому оно не может быть предметом обсуждения теперь. Формы осуществления не могут быть проведены научным путем. Практически они могут быть выведены только путем многократным практического обсуждения незадолго до и во все время осуществления на месте, в общине, в артели, а не теперь, при зарождении дела.

Под идеалом мы разумеем такой строй общества, прогресс которого основан не на борьбе людей с людьми, а людей с природою.

Нет никакого сомнения в том, что между различными социалистами, самых разнообразных оттенков, существует довольно полное согласие в их идеалах, если взять их в самой общей форме. Общественный быт, которого осуществления они желали бы в более или менее близком будущем, вообще довольно одинаков, и различия между их идеалами, скорее, происходят не от коренных различий в идеале, а оттого, что одни сосредоточивают все свое внимание на таком идеале, который может, по их мнению, осуществиться в ближайшем будущем; другие – на идеале, по мнению первых, более отдаленном, чем от коренных различий в самом идеале.

В самом деле, все теперешние социалисты стремятся к возможно более полному равенству условий развития отдельных личностей и обществ.

Все они желали бы осуществления такого строя, чтобы каждый имел одинаковую возможность заработать себе средства к жизни личным трудом, т. е. чтобы каждый имел бы одинаковое право на пользование теми орудиями труда и сырьем, без которых никакой труд невозможен… чтобы распределение полезных занятий в обществе было такое, при котором невозможно образование класса, занятого пожизненно, а тем более наследственно, исключительно привилегированным трудом, т. е. трудом более приятным, менее тяжелым и менее продолжительным, но дающим право на одинаковое благосостояние с прочими или даже больше; чтобы каждый имел одинаковую возможность наравне со всеми остальными получить то теоретическое образование, которое ныне составляет удел лишь немногих, чтобы отношения отдельной личности ко всем остальным были бы таковы, при которых, пользуясь наибольшею суммою благ от этих отношений, она несла вместе с тем наименьшее количество стеснений ее личной свободы и ее личного развития…

Такова программа громадного большинства, едва ли не всех социалистов нашего времени. Даже те, которые, по-видимому, проповедуют идеал совершенно иной, те, которые, например, проповедуют в конечном идеале государственный коммунизм или иерархический строй и т. п., в конце концов, желают того же; и если они сосредотачивают сильную власть в руках или правящего меньшинства, или выборных старцев и, таким образом, приносят в жертву, например, личную самобытность, то отнюдь не потому, чтобы они не придавали ей никакой цены или считали ее вредной, но только потому, что они не находят возможным осуществление такого строя, при котором все четыре формы равенства осуществлялись в одинаковой мере, и жертвуют одною из форм для достижения прочих. При этом никто из живых последователей этих ученых социалистов и не думает, чтобы какая бы то ни было общественная форма могла закаменеть и не подлежать дальнейшему развитию…

Петербург, 1873

Как должно жить по закону природы и правды

(Напечатано долгушинцами в тайной типографии летом 1873 года.)

Идите в народ и говорите ему всю правду до последнего слова, и как человек должен жить по закону природы. По закону все люди равны… Если вы возьмете двух новорожденных: один будет сын бедного, безграмотного нищего, а другой – сын богатого, знатного и ученого отца; если вы им при рождении дадите одинаково, будете воспитывать одинаково, будете учить одинаково, что ж, разве сын знатного, богатого и ученого будет все-таки знатным, богатым и ученым, сын безграмотного нищего останется все-таки безграмотным нищим? Нет, братья…

Те, через кого дети воспитываются и обучаются неодинаково, через кого им дается неодинаково, через кого одни люди выходят богатыми и учеными, другие бедными, безграмотными и несчастными; те, через кого все это делается, – беззаконники и злодеи, пусть они будут прокляты навеки…

Братья, взгляните на землю: сегодня пришел Иван и засеял ее, и она дала хлеб Ивану; через год пришел Семен, запахал и засеял ее, и она дала хлеб Семену. Она дает одному и не отказывает другому. Как мать любящая дает всякому из своих детей, кто у нее просит, все что может, с равной любовью, так и земля дает каждому, кто ее запашет, засеет и пожнет, с равной любовью все, что может. Она… не делает разницы между людьми, все для нее равны, все одинаково ее дети, всем, кто просит, она дает одинаково. Вот вам ясно обличился и осветился закон, смотрите, какой он прелестный и преисполненный радости. Живите по закону, и не будет между вами ни бедных, ни богатых, ни гордо и злобно величающихся, ни забитых в грязи и плачущих день и ночь слезами от горькой нужды.

Помните, люди, вы все братья; я голоден, я прошу пищи от груди нашей матери, от земли. Разве может человек схватить свою мать и сказать ей: «Не смей кормить моих братьев, других твоих детей, ты моя раба, служи мне одному!» Кто так сделает, тот беззаконник из беззаконников, злодей из злодеев. Точно так же никто не может захватить землю и сказать ей: «Служи мне одному, ты моя, ты у меня раба и мне одному должна служить, я твой собственник, я твой помещик, я твой землевладелец, я захочу и продам тебя». Кто так сделает – беззаконник из беззаконников, он трижды и трижды проклят, он мать свою сделал рабою, он мать свою продает.

Мы вам разъясним, как подобает жить по закону. Вот перед вами села и деревни раскинуты по Руси, кругом их земля, и вся эта земля общественная, нет помещиков, нет землевладельцев, злом порожденных, мать свою закрепощающих. Вот человек голодный и бедный, жаждет он пищи от груди своей матери – от земли, и идет он в то село, в которое захочет, когда наступит время надела, и говорит он там людям: «Братья, я голоден, я прошу пищи от груди нашей матери, от земли, братья, вы такие же ей дети, как и я, не заслоняйте мне путь к общей нашей матери, дайте мне размягчить ее грудь своими слезами, и она накормит и утешит меня». И дадут они ему надел равный – без корысти, – и возвеселится он от радости, и возлюбит он их всею душою. И восчувствуют они, что они братья, что земля им общая мать, и станут они друг за друга и не отдадут они матерь свою, землю, в рабство богатым и сильным, помещикам и землевладельцам…

Если труженик в городе может быть сыт от городского труда, разве он пойдет в село теснить другого, чтобы самому голодать? Поистине мы вам говорим, и вы сами видите своими глазами, теснота на земле завелась не от тружеников, а от тех злодеев и беззаконников, которые величают себя помещиками и землевладельцами, которые не постыдились из матери своей, родной земли, сделать свою рабыню и прислужницу, которых подлое сердце до того растлилося, что они матерь свою, землю, как рабу на рынке, продают и умащают они, негодные, свое ленивое брюхо на счет трудов и слез человеческих. Злодеи на счет братьев своих, их нужды и бедности живущие, братьев своих предающие, зачем вы мерзостными своими устами хотите испортить сердце человеческое! Зачем вы, поганые, хотите поселить рознь и вражду между тружениками!.. Пока между вами будут жить злодеи нечестивые, которые не стыдятся своей матерью, землей, как рабыней, торговать, до тех пор не познают люди закона истинного, не будет между ними любви братской, и испорчено будет сердце человеческое из века в век…

Спросили ученики своего учителя: «Когда люди будут жить по закону?» И он ответил им: «Когда не будет грамотных и неграмотных, ученых и неученых, знающих и незнающих, а когда все будут учеными и знающими, когда всех будут смолоду учить одинаково. Поистине я вам говорю: убийцы и грабители, поджигатели, воры, прелюбодеи, мор и язву на парод напускающие, чумою скот заражающие, сто крат менее преступны, чем богатые, народ не обучающие, его во тьме и невежестве содержащие. Всякому злу они корень, из злодеев они злодеи, между преступниками самые преступные, всем злодеям простится, ибо не знают, что творят, а им никогда…»

Ой, вы, труженики любезные, вы постойте друг за друга, да спасетеся от погибели. Труженик, за насущный хлеб работающий, поистине говорю тебе, нет для тебя краше добродетели, как за братьев своих, тружеников, стоять и мучения и страсти принимать, их опечаливающие. Посмотри на беззаконников и на притворство их окаянное, ногами своими погаными они в грязь закон затаптывают, они губят человечество, а потом, злобно лукавствуя, они посты, и молитвы, и бдения творят, и поклоны земные многие. Из сокровищ своих награбленных они на церкви деньги дают, а корыстные попы нечестивые, этими деньгами подкупленные, изрекают им благословение вместо анафемы и проклятия. Забывают они, окаянные, что закон не лихоимствует, ему злата вашего не надобно, и Иисус Христос босой ходил, от богатых не требовал. А теперь у нас духовенствующие – это исчадие беззакония, и корыстное и подкупное, для обману народу поставленные, для прикрытия преступления…

Спросили ученики своего учителя: «Откуда взялось беззаконие и чем оно держится?» И ответил им учитель: «А взялось оно от злодейства и преступления». Смотрите, чем держалось и держится оно на Руси. Держится оно одним цареубийством и насилием. Вельможи и придворные для беззакония своего мерзкого царей сажают и низлагают и убивают каждый раз, когда это им надобно, а затем подкупают их подкупами великими, чтобы они были им пособниками, в беззаконных их делах помощниками. А потом через духовенство подкупленное они в церквах народу проповедуют, что посаженный их злодейством царь, поощритель их беззакония, есть от бога царь посаженный.

Беззаконные хулители и преступные обманщики, не от бога ваш царь посаженный, а от вашего беззакония, от преступного злого умысла. Чтобы царя иметь беззаконника, их злодейских дел поощрителя, они с малых лет воспитуют его в беззаконии и злу научаючи; а как вскормят они в нем сердце злодейское и начнет он их тиранить самих, они изводят или убивают его, чтобы знали его наследники, что тиранить можно один народ, а вельмож своих они слушать должны и злодейству их способствовать…

Спросили ученики учителя: «Как узнать нам законных правителей, как отличить их от беззаконников, от злодеев, власть имеющих?» И ответил им учитель: «Ой, не трудно законных правителей отличить от плевел мерзостных. Кто живет в дворцах и в роскоши, тот исчадие зла поганого, поощритель беззакония; над народом кто величается и своей роскошью поганою кто внушить людям старается, что он лучше их, достойнее, тот рожден от беззакония… А чтоб людям было понятнее вековечное их равенство, созданы скоты бессловесные, они вечно будут безграмотны, и не могут они научиться так, как все людьми рожденные; это знамение великое, это знамение – вековечное о законе напоминание. Не сотрут его беззаконники, как бы они о том ни старалися, и их дети во дворцах и среди роскоши вечно голыми будут рождаться, столь же голыми, глупыми, слабыми, как и в хижине, крытой соломой. Кем народу постоянно внушается это знамение великое – вот законные правители; всем детям до единого обучение дают равное; те правители незаконные, кои этого не делают. Научающие людей с усердием, как им равными друг с другом сделаться, – вот законные правители. Вы по этому их узнаете, отличите от незаконных властей, от поощрителей беззакония».

Расставаясь со своими учениками, он сказал им последнее слово. Когда он вспомнил беззаконие, всюду на земле царящее, и людей тяжкие страдания, по лицу его, мукой изнуренному, протекли слезы горячие, как роса, они на землю падали, и пила земля скорбь его великую. Для людей счастье и земные радости от родной любви братской рождаются. Только такая любовь сладчайшая дает счастье безмятежное, неизменное, лихим горем не отравленное, среди повсеместной братской любви во всех случаях человек утешается, от страданий всех избавляется, протекает его жизнь счастливая среди радостного лобызания. Где же нет братства повсеместного и любви его сладчайшей, не дадут там жизнь безмятежную, счастливую и спокойную ни богатство с его роскошью, ни власть, ни знатность гордая…

Кто сердцем чистым и светлым разумом постигает закон равенства, тот один достойный есть и один он добродетельный. А кто с гордыми и сильными борется и словами и оружием, не жалея живота своего, чтобы сделать людей равными, тот есть светлый, чистый праведник. Нет в робости добродетели, вы не бойтесь оружия, а берите его рукой твердою и сражайтесь битвой жестокою за святой закон и за равенство, за братскую любовь сладчайшую с угнетателями гордыми…

Горе робкому, малодушному, что за братьев не вступается!

П.Н. Ткачев Набат (Программа журнала)

…Пришло время ударить в набат. Смотрите! Огонь «экономического прогресса» уже коснулся коренных основ нашей народной жизни. Под его влиянием уже разрушаются старые формы нашей общинной жизни, уничтожается самый «принцип общины», принцип, долженствующий лечь краеугольным камнем того будущего общественного строя, о котором все мы мечтаем.

На развалинах перегорающих форм нарождаются новые формы – формы буржуазной жизни, развивается кулачество, мироедство; воцаряется принцип индивидуализма, экономической анархии, бессердечного, алчного эгоизма.

Каждый день приносит нам новых врагов, создает новые, враждебные нам общественные факторы.

Огонь подбирается и к нашим государственным формам. Теперь они мертвы, безжизненны. Экономический прогресс пробудит в них жизнь, вдохнет в них новый дух, даст им ту силу и крепость, которых пока еще в них нет.

Сегодня наше государство – фикция, предание, не имеющее в народной жизни никаких корней. Оно всем ненавистно, оно во всех, даже в собственных слугах, вызывает чувство тупого озлобления и рабского страха, смешанного с лакейским презрением. Его боятся, потому что у него материальная сила; но, раз оно потеряет эту силу, ни одна рука не поднимется на его защиту.

Но завтра за него встанут все его сегодняшние враги, завтра оно будет выражать собой их интересы, интересы кулачества и мироедства, интересы личной собственности, интересы торговли и промышленности, интересы нарождающегося буржуазного мира.

Сегодня оно абсолютно нелепо и нелепо абсолютно.

Завтра оно станет конституционно-умеренным, расчетливо-благоразумным.

Поторопись же!

В Набат! В Набат!

Сегодня мы сила. <…>

Народ, изнывающий под гнетом деспотического, грубого, варварского произвола, униженный, ограбленный, разоренный, лишенный решительно всех человеческих прав, слушает нас, сочувствует нам, и, если бы не его рабские привычки, исторически выработавшиеся под влиянием условий окружающей его жизни, если бы не его панический страх перед «властью предержащею», он открыто восстал бы против своих эксплуататоров и грабителей. <…>

Подготовлять революцию – это совсем не дело революционера. Ее подготовляют эксплуататоры – капиталисты, помещики, попы, полиция, чиновники, консерваторы, либералы, прогрессисты и т. п.

Революционер же должен только пользоваться и известным образом комбинировать те уже готовые, данные революционные элементы, которые выработала история, которые вырастила экономическая жизнь народа, которые крепнут и развиваются благодаря тупости «охранителей», бессмыслию правительства с их жандармами и войсками, благодаря, наконец, трудолюбивым возделывателям вертограда «мирного» прогресса и их буржуазной науки.

Революционер не подготовляет, а «делает» революцию.

Делайте же ее! Делайте скорее! Всякая нерешительность, всякая проволочка – преступны!

В Набат! В Набат! <…>

Анархия как ближайшая, непосредственная цель революции, пропаганда как практическое средство для ее осуществления и, наконец, организация без дисциплины, иерархии и подчиненности – разве это не фантастические утопии, не ребяческие мечты? <…>

Мы не отрицаем, что революционеры-мечтатели, революционеры-утописты, быть может, и необходимы, но только в подготовительный [период], в период революционного брожения. В период же непосредственного действия они не только бесполезны, они вредны. Они отвлекают людей от практического дела, они расслабляют и обескураживают их, они их превращают в холодных резонеров и в конце концов доводят или до полного отчаяния, или до разочарования и покаяния.

Мы утверждаем, что последний период наступил. <…>

Анархия – значит безвластие. Но безвластие есть только одно из неизбежных, логических последствий причины более коренной, более глубокой – равенства.

Точно так же, как и власть есть не причина, как утверждают анархисты, существующего социального зла, а лишь его необходимый результат.

Все общественные бедствия, вся социальная неправда обусловливаются и зависят исключительно от неравенства людей, неравенства физического, интеллектуального, экономического, политического и всякого другого.

Следовательно, пока существует неравенство хотя в какой-нибудь сфере человеческих отношений, до тех пор будет существовать власть. Анархия немыслима, немыслима логически (не говоря уже о ее практической невозможности) без предварительного установления абсолютного равенства между всеми членами общества. И потому-то самая существенная, самая характеристическая черта будущего общества и должна выражаться не словом анархия, в словом – равенство. Равенство предполагает анархию, анархия – свободу; но и равенство, и анархия, и свобода, все эти понятия совмещаются в одном понятии, в одном слове – братство. Где братство, там и равенство, где равенство – там и безвластие, там и свобода.

Отсюда само собою следует, что никакая революция не может установить анархию, не установив сначала братства и равенства. <…>

Революционеры, воплощающие в себе лучшие умственные и нравственные силы общества, необходимо обладают и, оставаясь революционерами, не могут не обладать властью.

До революции эта власть имеет чисто нравственный, так сказать, духовный характер, а потому она оказывается совершенно бессильной в борьбе с таким порядком вещей, в котором все основано на грубой материальной силе, все подчинено расчету алчного, своекорыстного, хищнического эгоизма. Революционеры это понимают и стремятся путем насильственного переворота обратить свою силу умственную и нравственную в силу материальную. А в этой метаморфозе сил и заключается основная сущность всякой истинной революции. <…>

Итак, ближайшая цель революции должна заключаться в захвате политической власти, в создании революционного государства. Но захват власти, являясь необходимым условием революции, не есть еще революция. Это только ее прелюдия. Революция осуществляется революционным государством, которое, с одной стороны, борется и уничтожает консервативные и реакционные элементы общества, упраздняет все те учреждения, которые препятствуют установлению равенства и братства, с другой – вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию.

Таким образом, деятельность революционного государства должна быть двоякая: революционно-разрушительная и революционно-устроительная. <…>

Мы признаем… без пропаганды социальная революция не может осуществиться, не может войти в жизнь. Но мы утверждаем в противоположность им [буржуазным псевдореволюционерам], что пропаганда только тогда и будет действительна, целесообразна, только тогда и принесет ожидаемые результаты, когда материальная сила, когда политическая власть будут находиться в руках революционной партии.

Следовательно, не одна она должна предшествовать насильственному перевороту, а, наоборот, насильственный переворот должен ей предшествовать.

Упрочив свою власть, опираясь на Народную Думу и широко пользуясь пропагандой, революционное государство осуществит социальную революцию рядом реформ в области экономических, политических, юридических отношений общества, и, широко пользуясь пропагандой, революционное государство осуществит социальную революцию рядом реформ в области экономических, политических, юридических отношений общества – реформ, общий характер которых должен состоять: 1) в постепенном преобразовании современной крестьянской общины, основанной на принципе временного, частного владения, в общину-коммуну, основывающуюся на принципе общего, совместного пользования орудиями производства и общего, совместного труда; 2) в постепенной экспроприации орудий производства, находящихся в частном владении, и в передаче их в общее пользование; 3) в постепенном введении таких общественных учреждений, которые устраняли бы необходимость какого бы то ни было посредничества при обмене продуктов и изменили бы самый его принцип – принцип буржуазной справедливости: око за око, зуб за зуб, услуга за услугу, – принципом братской любви и солидарности; 4) в постепенном устранении физического, умственного и нравственного неравенства между людьми при посредстве обязательной системы общественного, для всех одинакового, интегрального восприятия в духе любви, равенства и братства; 5) в постепенном уничтожении существующей семьи, основанной на подчиненности женщины, рабстве детей и эгоистическом произволе мужчин; 6) в развитии общинного самоуправления и постепенном ослаблении и упразднении центральных функций государственной власти.

Такова должна быть, по нашему мнению, в самых общих чертах программа деятельности революционного государства. <…>

Государственный заговор является… если не единственным, то, во всяком случае, главным и наиболее целесообразным средством к насильственному перевороту. Но всякий признающий необходимость государственного заговора тем самым должен признать и необходимость дисциплинированной организации революционных сил. <…>

Сгруппировавшись в боевую организацию и сделав основной ее задачей захват политической власти, революционеры, не упуская из виду цели заговора, не должны ни на минуту забывать, что удачное достижение этой цели не осуществимо без прямой или косвенной поддержки народа. <…>

Женева, 1875

Л. Шишко Прокламация

Чтой-то, братцы, как тяжко живется нашему брату на русской земле! Как он ни работает, как ни надрывается, а все не выходит из долгов да из недоимок, все перебивается кое-как, через силушку, с пуста брюха да на голодное; день-деньской маешься, маешься под зноем да под холодом, ровно каторжный, а придешь домой – иной раз и пожевать нечего. Много нас, братцы, на святой Руси, велика наша сила мужицкая, сила рабочая; и работаем мы круглый год с утра до ночи в городах, и в селах, и на фабриках. Мы сеем рожь и пшеницу, роем золото, куем железо, ткем полотна, сукна тонкие и бархаты, строим дома каменные и дворцы мраморные, а живем мы сами, братцы, в избах дымных да конурах собачьих, а едим мы, братцы, кору древесную да мякину голодную, и одеты мы, братцы, в паневу дырявую да сермягу холодную. Грустно станет, как подумаешь про житье крестьянское, про тяжелое, а еще больней-то сердцу сделается, когда вспомнишь про тех, что нашими трудами пользуются, нашим потом-кровью наживаются. Иной раз смотришь на бар да индо дивишься: ни забот у них нет, ни горя мужицкого, работать они не работают, а так больше прохлажаются для своего удовольствия; одеваются в шелка да в бархат, живут в палатах раззолоченных да брюха себе отращивают на крестьянские кровные денежки. Они налогами да барщиной, податями да повинностями разорили, вконец нас измучили, все жилы повытянули да еще нашим же братом гнушаются, над русским мужиком величаются! Им везде почет да со льготою – нам обиды везде с притеснением.

Ладно ль, братцы, порядки-то эдакие, не шабаш ли молчать, не довольно ль терпеть, на такие дела глядючи, не пора ли нам, братцы, своим умом о своих делах подумати? Расскажу я вам, братцы, присказку, а вы слушайте да на ус наматывайте.

«Ни далеко ни близко, ни высоко ни низко, а в самом что ни на есть дремучем лесу жило-было звериное царство, львиное государство. Много там было зверья всякого, а овец да баранов больше всех, овец и видом не видано, и счетом не считано. Вот в этом-то самом львином царстве, в овечьем государстве в овечьи старосты у льва просился волк; но так как о волках худой на свете толк, то велено звериный весь народ созвать на общий сход и расспросить того, другого, что в вояке доброго он знал или худого. Исполнен и приказ: все звери созваны, на сходке голоса чин-чином собирают; но против волка нет ни слова, и волка велено в овчарню посадить. Да что же овцы говорили? На сходке ведь они уж, верно, были? Вот то-то нет, овец-то и забыли, а их-то бы всего нужней спросить».

Так-то вот, братцы, на свете и с нами идет. Те же волки над нами сидят да по-волчьи нашими делами распоряжаются, нашим потом-кровью напиваются. Много нас, братцы, на святой Руси, по деревням, по селам и по фабрикам. Широко мы по матушке по России раскинулись, а кто нашими делами правит, не знаем мы; что про нас думают, мы не ведаем; нашего голоса не слушают, наших желаний да нужд не спрашивают. Оттого-то нам, братцы, и трудно так; оттого-то и тошно приходится, что овцам твоим, у коих волк был в старостах. Как нам не бедствовать, как не разоряться вконец, коль над нами сидят звери лютые: царь с боярами, дворянами да чиновниками. И сидят они, окаянные, да придумывают, как бы им из нас, из народа русского, да побольше денег вытянуть, навалить на нас податей да повинностей…

А из нас, мужиков, так-то кто говорит? Кулаки-мироеды, злодеи лютые, что вместе с боярами над нами тешатся, нашим потом-кровью наживаются. Ну, да только знаем мы, каковы эти вотчины, – на своих боках испытали, изведали, как пекутся об нас эти «их благородия». Вспомним-ко, братцы, други родимые, как они над нами в крепостной кабале издевалися, как душили нас барщиной, как нас секли да мучили, наших жен бесчестили, продавали гужом наших кровных детей, а нас самих в карты проигрывали да на псов променивали. Нешто это не те ж господа, да бояре, да помещики, нешто в десять-то лет они изменилися? Нет, это царское да барское отродье вовек не изменится, оно вечно будет нашу кровь сосать да жилы вытягивать, пока сами мы не раздавим их!!!

…Сколько они из нас денег повытянули, сколько нашего пота да крови повытянули! Они, злодеи, забыли про то, теперь им снова выкуп требуется. Да за что же это так, господа почтенные? Нешто это по правде, по-божески? Русский народ на своей, на родимой земле помирает с голоду, над работою надрываючись, а земля-то вся, ишь ты, помещичья да хозяйская! Нет, это не ладно, братцы, други родимые, когда ты землю обрабатываешь, своими руками возделываешь, ну и владей ею, родимою. А коли работать не хочется, так давай людям трудящимся, что охочи своими руками добывать хлебушко, а то господа, с царем, что собака на сене, распоряжаются, ни сами на ней не работают и другим не дают, а хотят получать задаром денежки да еще говорят: «Мы ваши освободители, ваши благодетели».

…Ведь они себе лучшие земли оставили, а нас обделили постольку, что нам и прокормиться-то не на что, а податей навалили, что и вздохнуть нельзя, и платить их совсем невмочь, мы с каждым годом все больше и больше разоряемся, а они продают нашу скотинушку, чуть не крыши с изб стаскивают… Уж ты гой еси, православный народ, я скажу тебе свое слово последнее, слово последнее, слово мужицкое. Долго оно в моей груди таилось, много там горя и слез накопилось, а я все терпел, все молчал, думу думаючи, и та дума моя про тебя была, про твои страдания великие. Думал, может, полегчает; думал, может, грабители сжалятся, перестанут над русским народом тешиться, вспомнят, сколько вытерпел, облегчат его раны тяжелые да помогут вздохнуть его больной груди. Ну да, видно, нет, не хотят они кончить добром, ну так пусть на себя и печалятся.

Мы долго молчали, мы много терпели, ну, а теперь видим, что нам от них ждать нечего. Пока нами управлять будут цари, бояре да чиновники, не будет у нас ни земли, ни воли, ни хлебушка. Они тысячи лет нами правили, и все время мы только стонали да бедствовали, а они себе жили, припеваючи да посмеиваясь. Может, они потому так дурно нами правили, что не знали наших крестьянских нужд, а может, просто затем, что их лапа-то больно загребиста. Не жалели, вишь, нас и о пользе нашей не думали, а в конце-то концов разорили совсем, покуда над нами властвовали. И приходит теперь такое времечко, что хоть и совсем помирай с голоду, – значит не можем мы больше терпеть, да и не для чего. Мы и сами со своими делами справимся, сами будем о своих нуждах заботиться.

Мы потребуем, чтобы у всех у них, что теперь над нами распоряжаются, была отнята власть всякая. Мы из себя самых людей умных и честных выберем и от кажинной волости пошлем на великий сход своего выборного, и пускай управляют они на том сходе крестьянском и выборном, нашими делами распоряжаются, и будет у нас тогда воля, земля да и хлебушко. Свой-то брат-мужик не станет разорять крестьянина, не будет давать потачки помещикам. А кто пойдет против нас, мы того сменим сейчас и пошлем нового. Поделят те мужики выборные всю землю-матушку так, чтобы каждому досталось поровну, а не так, как теперь: помещику тысячу, а крестьянину четыре десятины на душу. И сравняют они всех нас дочиста так, чтоб не было ни крестьян, ни помещиков, а все будут тогда люди русские – люди свободные, и у всех у нас будут одни права, одни обязанности.

Вот тогда-то придет и на нашу улицу праздник и для нас взойдет красное солнышко, все мы будем богаты и счастливы: работать-то ведь нам не учиться стать, а на матушке на святой Руси земли хватит на всех на нас! Только знай не ленись, трудись да смотри за тем, чтоб земля твоя опять не попала в руки злодейские, а чтоб мы все сообща, будто братья родимые, всеми полями, лугами, лесами вместе пользовались. Вот тогда-то, други милые, заживем мы дружно, мирно и весело, и не будет у нас ни воров, ни убийц, ни грабителей, у всех будет свое – воровать, убивать не для чего. Скоро, братцы, придет это времечко. Со всех сторон поднимается сила крестьянская, взволновалась Русь-матушка, зашумело море великое. А поднимется да расправится, так не будет с ней ни сладу, ни удержу. Только будем дружно, как братья родные, стоять за наше дело великое. Вместе-то мы сила могучая, а порознь нас задавят враги наши лютые!

К.Д. Кавелин Разговор с социалистом-революционером (Фрагменты)

<…> Неужели в самом деле люди, проповедующие революцию и прибегающие к ней вследствие одной внешней, случайной причины и наперекор необходимости внутренней, не понимают того, что революция немыслима без диктатуры? Стало быть, они хотят создать диктатуру. Но ведь она не новость под луной – о чем же хлопотать? Да, кроме того, из всех диктатур самая жестокая, самая убийственная будет диктатура социалистическая по той простой причине, что она ему не по характеру, не по нраву. В противоречии с самим собой он будет всех терзать и сам бесконечно терзаться. Насильно освобождать кого бы то ни было – значит убивать свободу в самом ее источнике, обращать людей в рабов свободы, т. е. в нравственных уродов. И это должно быть делом социализма. Какой позор!..

<…> Когда в истории идет речь о счастье и свободе, то весь вопрос заключается в слове: сколько? Каждая эпоха может дать, люди эпохи способны принять только известное, отмеренное количество добра и именно то количество, которое заготовило для них их прошлое. Другими словами: что посеешь, то и пожнешь.

Социалисты желают разложения современного государственного строя. (Я разделяю с ними это желанье и убежден, что во всем мире не сыщется человек, который бы захотел, что бы человеческие учреждения оставались навсегда такими, какими мы их нынче видим. В наше время даже китайцы зашевелились и требуют прогресса.) Но что такое разложенье и каким процессом оно достигается? Не иным, как процессом созреванья. Зреет ли нарыв, яблоко, человек или государство, они этим самым разлагаются, т. е. переходят постепенно из старых форм новые, в которых прежнего вида уже признать нельзя, переходят естественно, а не насильственно, ростом, а не революциями. Революции всегда задерживают прогресс. Вызывая реакцию, они могут сокрушить даже самый организм или надолго сделать его больным и немощным.

Если б каждый из нас по мере сил своих вносил во все темные углы России столько просвещенья, справедливости и свободы, сколько это допускается законом, если бы он в то же время старался о постепенном расширении самого законодательства, а оно по необходимости должно б расширяться под влиянием тепла, производимого умножившимся светом, то со временем все углы нашего милого, но темного отечества были бы свободны и просвещенны, т. е. Россия была бы неузнаваема и цель социалистов достигнута. Скажут ли мне, что такой процесс слишком медлителен? Не знаю, тут все зависит от степени нашего усердия и любви. Но то знаю, что скорейшего пути нет. Насилие, резня, террор суть враги, а не помощники просвещения, откуда бы они ни шли – сверху или снизу.

Я пишу не для тех несчастных, которые, под влиянием каких-либо особенно жестоко сложившихся обстоятельств в их жизни, с отчаяния и почти бессознательно бросились в омут революционной деятельности. Я имею в виду людей, не потерявших сознание, но проповедующих социализм и рядом с ним его антитез – революцию. Эти господа должны были бы знать и помнить, что революцией, при самых счастливых условиях, могут быть достигнуты разве какие-нибудь мелкие, внешние результаты чисто политического свойства. Но когда, как в социализме, речь идет о коренном изменении всех правовых, нравственных, религиозных понятий, о создании не только новых отношений между людьми в семье, обществе и государстве, но нового нравственного отношения человечества к самой земной планете, его матери, чуть ли не ко всей Вселенной, то всякому должно стать ясно, что такая колоссальнейшая задача может быть выполнена не иначе, как путем медленной и глубоко захватывающей реформации. Кто этого не понимает, тот не должен дерзать назвать себя социалистом, он весь принадлежит старому порядку вещей и не отделался от его грубых приемов – баррикадами защищать идеи, террором распространять свободу! Нет, господа, как ни кровавы, но все же такие средства не более как игрушки. Ими можно было потешаться и кое-что достигать в старом кукольном мире. Но когда на историческую сцену выступает уже не марионетка, но сам человек в истинном его виде и величии, во всей его правде, то мы бы желали видеть в вас более благоговения к открывающемуся перед вами, новому, еще невиданному миру и считаем нашим долгом напомнить вам, что ваше мальчишество крайне неуместно и неприлично для той роли обновителей и просветителей человечества, которую вы на себя слишком легкомысленно берете.

1880 г.

Устав Исполнительного комитета «Народной воли»

(Этот документ, относящийся к концу 1879 года, известен по жандармской копии. Здесь приведены его первые десять пунктов.)

§ 1. Исполнительный комитет должен быть центром и руководителем партии в достижении целей, поставленных в программе.

§ 2. Все члены Исполнительного комитета равноправны.

§ 3. Все члены Исполнительного комитета признают безусловное подчинение большинству.

§ 4. Всякое имущество отдельных членов в момент их вступления делается безусловно и навсегда собственностью Исполнительного комитета.

§ 5. Между членами должны быть полная солидарность и взаимная поддержка. Все за каждого и каждый за всех.

§ 6. Член обязан хранить в глубокой тайне внутренние дела Исполнительного комитета, его личный состав и все признанное за секрет общества.

§ 7. Все личные симпатии и антипатии, все силы и самую жизнь каждый член Исполнительного комитета обязан приносить в жертву его целей.

§ 8. Обязательства члена по отношению Исполнительного комитета стоят для него выше всяких других личных и общественных обязательств.

§ 9. Признает и проводит в общих делах организации и рекомендует в частных предприятиях принцип выборной централизации как наилучший боевой принцип.

§ 10. Член Исполнительного комитета обязуется пробыть в составе общества впредь до осуществления его целей, т. е. низвержения существующего правительства. До этого момента выход членов из общества и условия выхода находятся в полной зависимости от решения Исполнительного комитета.

Проект программы чернопередельческого общества «Земля и воля»

(Январь-февраль 1880 г.)

Выступая в виде организованного общества на революционную борьбу с правительством и богатыми классами и признавая, во-1-х, что для массы сельского населения в РОССИИ восстановление перехода всех земель старорусского общинного строя в общество собственников крестьян с правом на землю только занимающихся ею есть вопрос первостепенной важности; во-2-х, что коренное улучшение экономического быта городских рабочих может произойти только в том случае, когда фабрики, заводы и пр. перейдут в руки рабочих, а это последнее непосредственно зависит от перехода земель в общество собственников крестьян, и, в-3-х, что одно благо народа может быть прочно только при полном его самоуправлении, мы избираем для нашего общества боевым лозунгом кличку «Земля и воля», как наглядно выражающую наши основания задачи для революционной борьбы в России.

Ввиду вышеизложенного, признавая руководящие принципы и объем программы партии социал-федератов, общество «Земля и воля» ставит себе следующие непосредственные практические задачи:

1. Организацию боевых сил среди крестьянства и городских рабочих для ведения постоянной революционной борьбы: а) за переход земель, фабрик, заводов и т. п. в собственность крестьян и рабочих, б) за полное освобождение личности и общества от государственного гнета и административного произвола.

2. Оказывать всевозможную поддержку местным народным движениям, возникающим по не противоречащим коренным целям общества «3емли и воли», стараясь при этом, с одной стороны, выяснять зависимость движения местного с общенародными требованиями, а с другой – по возможности расширять область этого движения; так, например:

а) отказ в платеже недоимок и податей;

б) отказ в исправлении воинской повинности;

в) требование выборного начальства в виде становых и других правительственных чинов и т. п.;

г) требование религиозной свободы и т. п.;

д) замена правительственного суда народным выборным;

е) поддержка рабочих стачек за повышение рабочей платы и сокращение рабочего времени.

3. Не придавая важного значения Учредительному собранию, общество тем не менее признает необходимым воспользоваться избирателями для заявления народных требований как с трибуны, так и в избирательных собраниях.

4. Не возводя террор в систему и не придавая ему главнейшего значения в ряду других средств в борьбе с правительством и богатыми классами, общество признает его полезность постольку, насколько он будет служить главным целям общества «Земля и воля».

Устав Федеративного общества «Земля и воля»

(Январь-февраль 1880 г.)

§ 1. В состав общества «Земля и воля» входят революционные кружки различных местностей, преследующие цели, определенные программой общества.

§ 2. Организация отдельных кружков и их местная деятельность в пределах программы общества определяется членами, входящими в состав каждого кружка.

§ 3. Взаимные сношения кружков ведутся при посредстве членов, выбранных кружками и снабженных как общими, так и частными полномочиями.

§ 4. Для ведения дел, имеющих интересы для всего общества, учреждается Центральное бюро.

§ 5. Организация бюро, по общему соглашению кружков, поручается одному из них.

§ 6. На обязанность Центрального бюро возлагаются следующие функции:

1. Собрание сведений:

а) относительно хода дел общества;

б) относительно положения народа в различных местностях;

в) относительно настроения населения и характера его требований.

2. Доставление сведений различными кружками, как таких, популяризация которых в обществе будет признана необходимою самим Центральным бюро, так и таких, о которых будет заявлено требование кружков.

3. Центральному бюро предоставляется право в экстренных случаях от имени общества «3емля и воля» делать печатные заявления.

§ 7. При увеличении его кружков, когда поручения, в силу дальности расстояния, естественно, затрудняются, некоторые кружки, группируясь в известной местности, могут учреждать областные бюро с правами и обязанностями Центрального бюро.

§ 8. Кружки, имеющие областное бюро, сносятся как с Центральным бюро, так и с отдельными кружками другой области чрез свое областное бюро.

§ 9. Для взаимопомощи в денежных средствах все кружки отделяют часть своих средств по мере возможности и учреждают при Центральном или областном бюро общую кассу.

§ 10. Общая центральная или областная касса, находясь в ведении бюро, состоит под непосредственным контролем кружков, участвующих в ней.

§ 11. При выдаче значительных сумм по требованию одного из кружков, а равно при расходах самим бюро последнее спрашивает согласия всех кружков.

§ 12. В экстренных случаях бюро предоставляется право производить как выдачу кружкам тех и других расходов менее одной четверти всей кассы, не испрашивая согласия кружков.

§ 13. Центральное и областное бюро перемещаются из одного города в другой по соглашению двух третей кружков.

§ 14. Изменение настоящего устава производится по желанию простого большинства кружков общества «Земли и воли».

Манифест тайного братства «Черный передел»

Крестьяне, мещане и весь трудящийся люд земли Русской! Вы слышали, как недавно по церквам и волостям читали царский указ о том, что никакого общего передела земли и никаких дополнительных нарезок к крестьянским участкам не будет и быть не может.

Крестьяне! 18 лет со времени объявления вам воли вы безнадежно ждали от царя раздела земли и льгот от податей, налогов и всякого рода повинностей. Сколько раз вы посылали к нему ходоков, умоляя его облегчить вашу горькую долю, но напрасно: ходоков ваших он никогда не выслушивал, а приказывал ссылать их в Сибирь. Теперь вы видите, что царь не за вас, а за панов и чиновников. Остается еще надежда на наследника, пока еще господа и чиновники не перетянут его на свою сторону. А потому, крестьяне, сейчас же собирайте сходы и постановляйте всем миром посылать ходоков к наследнику с таким приговором:

1) Чтобы все земли, луга и леса, как помещичьи, так и казенные, были переделены между всеми поровну, без всяких за них выкупных и срочных платежей.

2) Чтобы всякий промысел – соляной, рыбный, горный и иной – производился свободно и беспошлинно.

3) Чтобы всякие подати и повинности были уменьшены, а старые недоимки сложены.

4) Чтобы не было больше урядников, становых, исправников и других притеснителей.

5) Чтобы не было больше паспортов.

6) Чтобы в солдаты брали меньше народа и служить им меньше.

7) Чтобы каждая волость, уезд и губерния свободно устраивались и управляли своими делами миром через выборных, сменяемых должностных людей.

Вот этих-то льгот и вольностей добивалось наше братство много лет для всего трудящегося люда. Но много врагов у нас. Много сил наших угнало начальство па каторгу, погубило в тюрьмах и казнило смертью. Несмотря на все эти гонения, мы порешили до последнего дыхания стоять за крестьянскую «землю и волю».

Присоединяйтесь же, крестьяне, к нам, и будем вместе добиваться того, что вы постановите в своих приговорах. Посылайте же эти приговоры в Петербург с ходоками.

А до тех пор, пока царь не исполнит приговоров, отказывайтесь от присяги, не признавайте его царем, не платите никаких податей, не давайте рекрутов, не пускайте к себе никакого начальства.

Если же начальство будет силою вас принуждать, стойте против него дружно. Не слушайте подкупных попов, которые станут увещевать вас. Учиняйте сговор село с селом, волость с волостью, и будем отражать насилие единодушной силой.

Устав исполнительного комитета

§ 1. Исполнительный комитет должен быть центром и руководителем партии в достижении целей, поставленных в программе.

§ 2. Все члены Исп. комитета равноправны.

§ 3. Все члены Исп. комитета признают безусловное подчинение большинству.

§ 4. Всякое имущество отдельных членов в момент их вступления делается безусловно и навсегда собственностью Исп. комитета.

§ 5. Между членами должны быть полная солидарность и взаимная поддержка. Все за каждого и каждый за всех.

§ 6. Член обязан хранить в глубокой тайне внутренние дела Исп. комитета, его личный состав и все признанное за секрет общества.

§ 7. Все личные симпатии и антипатии, все силы и самую жизнь каждый член Исп. комитета обязан приносить в жертву его целей.

§ 8. Обязательства члена по отношению Исп. комитета стоят для него выше всяких других личных и общественных обязательств.

§ 9. Признает и проводит в общих делах организации и рекомендует в частных предприятиях принцип выборной централизации как наилучший боевой принцип.

§ 10. Член Исп. комитета обязуется пробыть в составе общества впредь до осуществления его целей, т. е. низвержения существующего правительства. До этого момента выход членов из общества и условия выхода находятся в полной зависимости от решения Исп. комитета.

Общее собрание

§ 11. Исп. комитет конкретно представляется общим собранием его членов. Общему собранию принадлежит высшая законодательная и исполнительная власть.

§ 12. Обыкновенные функции общего собрания:

а) оно контролирует деятельность всех учреждений, должностных и всех других лиц общества;

б) выбирает членов Администрации, редакторов органа, кандидатов и других должностных лиц;

в) разбирает всякие недоразумения между отдельными лицами и учреждениями и при надобности налагает взыскания (исключая предусмотренное § 13в);

г) смещает должностных лиц;

д) утверждает программу ближайших практических действий общества;

е) утверждает сметы расходов;

ж) дополняет и разъясняет программу и устав общества.

§ 13. Чрезвычайные функции общего собрания:

а) составление и изменение программы;

б) составление и изменение устава;

в) исключение членов и смертный для них приговор.

§ 14. Количества положительных голосов, необходимых дли решения общего собрания:

а) по § 13 большинство 2/3 находящихся на свободе членов Исп. комитета;

б) по остальным пунктам простое большинство всех находящихся на свободе членов Исп. комитета.

§ 15. Общее собрание созывается:

а) по самостоятельному желанию Администрации;

б) по требованию по менее 1/4 всех свободных членов.

§ 16. Общее собрание считается действительным в присутствии не менее 2/3 всех членов Исп. комитета.

§ 17. Общее собрание созывается при соблюдении следующих необходимых для его законности условий:

а) о предстоящем собрании всем находящимся на воле членам должны быть отправлены одновременно в промежутке не более 3 дней повестки с обозначением времени собрания;

б) при отсутствии адреса данного члена (или случая, заменяющего адрес) отправление повестки необязательно.

§ 18. Частные собрания состоят из всех наличных членов, находящихся в центральном месте и созываемых Администрацией через каждые две недели.

§ 19. Частное собрание имеет голос совещательный, но в составе не меньше простого большинства общего числа свободных членов Исп. комитета по нижеследующим вопросам имеет голос решающий:

а) частному собранию предоставляется право заключать с посторонними группами договоры от имени Исп. комитета, обязательные для последнего до общего собрания;

б) в случае гибели редакторов органа и кандидатов Администрации и редакции частное собрание заменяет их новыми до общего собрания;

в) частное собрание с согласия десяти членов может в исключительных случаях лишать отдельных членов Исп. комитета пользования членскими правами впредь до общего собрания.

Примечание. Постановления частного собрания заносятся в протокол для обязательного сообщения последующему общему собранию членов.

§ 20. Администрация избирается, контролируется и смещается общим собранием, согласно § 12 и 14.

§ 21. Администрация состоит из 5 членов и 3 кандидатов.

§ 22. Кандидаты в Администрацию имеют значение помощников Администрации с обыкновенными членскими правами и только в случае гибели членов Администрации заменяют их по старшинству голосов, принимая тогда все права, обязанности и ответственность Администрации впредь до общего собрания.

Примечание: Ввиду этого Администрация обязана подготовлять их как своих преемников.

§ 23. Администрация ввиду отсутствия своих членов или ввиду усиления своих сил имеет право увеличивать свой состав кандидатами, предоставляя им в этом случае прерогативы членов Администрации.

§ 24. В центральном пункте деятельности Исп. комитета должно быть постоянно не менее 3 членов Администрации или причисленных к ней кандидатов.

§ 25. Администрация наблюдает за точным исполнением устава и предначертания общего собрания.

§ 26. Она принимает новых членов в Исполнительный комитет в узаконенном порядке (см. § 43 и 44).

§ 27. Администрация заведывает общей кассой, складами и имуществом.

§ 28. Администрация производит расходы и контролирует суммы.

§ 29. Администрация устанавливает пароли и шифры, обязательные для всех членов Исп. комитета. Только этими установленными способами члены Комитета могут вести деловую комитетскую переписку и записывать секретные сведения, адреса, фамилии и пр.

§ 30. Администрация обязана иметь точные и подробные сведения обо всем положении дел Исп. комитета и в каждом предприятии в отдельности.

§ 31. Администрация:

а) распределяет занятия между членами, причем должна сообразоваться с их собственными наклонностями;

б) в случае нужды может обязывать членов брать на себя и нежелательные функции.

§ 32. О всяком неисполнении членом обязательного предложения Администрация доводит до сведения общего собрания как о проступке.

§ 33. Администрация может:

а) затевать новые, не предусмотренные общим собранием предприятия;

б) отменять утвержденные общим собранием в случае их невозможности или несвоевременности.

§ 34. Администрация особенно озабочивается расширением связей и влияния Исп. комитета на новые группы и лица, а также приобретением денежных средств.

§ 35. Администрации предоставляется право заключать с отдельными лицами договоры от имени Исп. комитета, обязательные для последнего до общего собрания.

§ 36. Администрация обязана представлять частному собранию полный и подробный отчет о делах и расходах, подробности же в исключительных случаях может, находя это нужным, сохранять в тайне.

§ 37. Администрация в видах обеспечения учреждений и предприятий может давать как отдельным, так и группам членов Исп. комитета обязательные инструкции и указания; также может объявить то или другое секретом Исп. комитета.

§ 38. Если по вопросам, обозначенным под литерами «а», «б» в § 19. не состоится обязательного постановления частного собрания, то решение по этим вопросам постановляет Администрация, а по литере «в» – Администрация плюс 5 членов.

§ 39. Администрация может предоставлять отдельному администратору в провинции права, обозначенные в §§ 23. 25. 26, 27, 28, 29, 31а, 32, 33, 37.

§ 40. Администрация имеет право давать членам Исполнительного комитета временные отпуска, причем устанавливает обязательные для них условия.

§ 41. Администрация ответственна перед общим собранием за весь ход дела общества и в особенности за предприятия, начатые самостоятельно.

§ 42. Администрация при постановлении решений руководствуется принципом большинства голосов.

§ 43. Для законности решения Администрации необходим следующий наличный состав:

а) по пунктам 21, 31а и § 38 необходим полный состав;

б) во всех остальных случаях не менее 3 членов.

Правила приема и выхода членов

§ 44. Кандидат в члены Исп. комитета должен быть:

а) вполне солидарен с программой, принципами и уставом общества;

б) должен быть самостоятелен в убеждениях;

в) выдержанным, опытным и практичным в делах;

г) всецело преданным делу народного освобождения;

д) до своего поступления должен некоторое время пробыть агентом 2-й степени.

§ 45. а) кандидата рекомендуют 5 членов-поручителей, лично его знающих; б) Администрация сообщает о предложении всем членам, с которыми возможен обмен мнений в продолжение 15 дней; в) каждый отрицательный голос уравновешивается двумя положительными голосами, не считая голосов поручителей; г) для подачи отрицательных и уравновешивающих голосов не требуется личного знакомства; д) о результате баллотировки Администрация немедленно извещает всех членов; е) баллотировка открытая; ж) подробности баллотировки для принимаемого должны остаться тайной.

§ 46. Выход членов допускается только в 2 случаях:

а) при существенном изменении программы или устава;

б) по прошению желающего выйти на имя общего собрания, если общее собрание найдет нужным уважить прошение.

§ 47. Вопрос – существенно ли изменение программы или устава – решается общим собранием простым большинством голосов.

§ 48. Во всех случаях выхода или исключения члена Исп. ком. в виду охранения безопасности или интересов организации определяются навсегда обязательные для выходящего условия.

Взаимные отношения учреждений и членов Исп. комитета

§ 49. Администрация по отношению к редакции органа Исп. комитета имеет права цензуры и приостановки статей, идущих вразрез с программой или вредящих деятельности Исп. комитета.

§ 50. Редакция органа обязательно помещает все заявления и прокламации Исп. комитета.

§ 51. За исключением вышесказанного, ведение органа производится редакцией совершенно самостоятельно.

§ 52. Редакция органа Исп. комитета совместно с Администрацией может выбирать сотрудников с совещательным голосом.

§ 53. Свои решения редакция постановляет большинством голосов.

§ 54. Каждый член Исполнительного комитета обязан следить за действиями Администрации и за общим ходом дела.

§ 55. Каждый член обязан заботиться всеми силами о расширении денежных средств и связей общества, помогая в этом Администрации и доводя о своих действиях до ее сведения.

§ 56. В своих сношениях с агентами обеих степеней члены Исполнительного комитета не должны фигурировать в качестве членов; их официальное звание в этих случаях должно быть – агент 3-й степени.

§ 57. Группы, входящие в состав тайного общества «Народной воли» с Исполнительным комитетом в центре, представляют следующие типы:

1. Общереволюционные группы: а) вассальные, б) союзнические.

2. Боевые группы: а) комитетские, б) союзнические, в) временные.

§ 58. При организации групп необходимо сообразоваться со следующими основными принципами:

а) группы должны принимать программу Исп. комитета и действовать сообразно с ней;

б) нужно стремиться, чтобы: 1) группы в своей подготовительной работе до переворота следовали общему плану, намеченному Исполнительным комитетом, и 2) принимали бы обязательство в момент переворота отдать свои силы в распоряжение Исп. комитета;

в) группы должны связываться с Исп. комитетом как с общим центром;

г) каждую отдельную группу не следует допускать до такого усиления, при котором она могла бы подорвать центральное значение Исполнительного комитета.

§ 59. Сообразно тому, лучшим типом группы является вассальная; она состоит или из агентов 2-й степени и членов Исп. комитета или принимает кружковую агентуру, т. е. обязуется исполнять распоряжения Исп. комитета в полном своем составе или представляет в распоряжение Исп. комитета определенную часть своих сил.

§ 60. Каждая вассальная группа должна собирать около себя группы второстепенные; желательно, чтобы эти второстепенные группы также обязывались явиться на помощь Исп. комитету в момент переворота. При невозможности формального обязательства вассальные группы должны иметь по крайней мере возможность нравственным влиянием двинуть второстепенные группы на дело, указанное Исп. комитетом. Формы второстепенных групп и формы их отношений и вассальной группы могут быть, какие окажутся удобными, и определяются ею самою.

§ 61. Отдельные вассальные группы должны иметь своим центром Исп. комитет, а между собою могут вступать в обязательные отношения лишь с согласия Исп. комитета.

§ 62. Сношение вассальной группы с Исп. комитетом, доставление отчетов и пр. должно производиться одним членом группы, выбранным группой и утвержденным от Исп. комитета.

§ 63. Число членов вассальных групп не должно превышать 15 человек.

§ 64. За невозможностью составления вассальной группы допускаются группы союзнические. Союзническая группа связана с Исп. комитетом договором, условия которого могут быть самые разнообразные, но при составлении которых следует по возможности полнее осуществлять общие принципы организации групп.

§ 65. Боевые комитетские группы составляют самый желательный тип боевой группы и имеют такого рода организацию:

а. Боевая комитетская группа не может иметь более 10 человек агентов Исп. комитета, посторонних лиц и обязательно включает одного или нескольких членов Исп. комитета.

Примечание. Нужно стремиться, чтобы в боевой группе было больше членов и агентов, чем посторонних.

б. Боевая комитетская группа обязательно исполняет все террористические предприятия, указанные Исп. комитетом, и в момент политического переворота является на требование Исп. комитета в полном своем составе.

в. Для ведения сношений с Исп. комитетом группа избирает делегата, утвержденного Исп. комитетом.

г. Группа самостоятельна в исполнении предприятий, указанных Исп. комитетом; она может также по собственной инициативе совершать мелкие террористические предприятия в пределах инструкции, полученной от Исп. комитета.

д. Для вступления в боевую группу от члена требуется готовность и способность к личному самопожертвованию по постановлению общего собрания членов группы большинством голосов.

Примечание. Подробности внутреннего распорядка групп определяются уставом, согласным с общими началами устава, утвержденного Исп. комитетом.

е. Отдельные товарищи Боевой комитетской группы с их согласия могут быть отзываемы Исп. комитетом.

ж. Боевые комитетские группы носят названия 1-й, 2-й и т. д. и находятся в непосредственном ведении Администрации Исп. комитета.

з. Боевые комитетские группы не могут вступать между собою ни в какие обязательные отношения иначе как через Исп. комитет.

§ 66. Союзнические боевые группы составляются самостоятельно и связаны с Исп. комитетом договором, условия которого определяются по взаимному соглашению и со стороны Исп. комитета по возможности сообразуются с общими принципами организации групп.

§ 67. Временные боевые группы составляются по отдельным террористическим предприятиям из членов, агентов и частных лиц. Дело ведется группами самостоятельно, причем член и агент стараются провести принцип атаманства. Исп. комитет может только: 1) прекратить предприятие за невозможностью или несвоевременностью; в первом случае решение постановляет Администрация вместе с членами Исп. ком. участвующими в предприятии, большинством голосов; 2) отозвать от групп члена или агента; 3) прикомандировать с согласия группы нового члена; 4) должен получать от группы полный отчет о ходе дела; 5) должен оказывать группе всякое содействие: советом, средствами и т. д.

§ 68. Группы для ведения частных предприятий формируются так: один назначает одного или нескольких членов для организации дел, они выбирают себе сотоварищей из посторонних лиц или агентов, в последнем случае с согласия Исп. комитета.

§ 69. Исп. комитет посредством своих членов входит в сношения с отдельными лицами, обращая их на служение собственных дел и воспитывая их в духе собственных принципов.

§ 70. Лучшей формой отношений к революционным группам признается полное слияние, где оно возможно, или подчинение их обязательным отношениям к Исп. комитету или его учреждениям.

Об агентах

§ 71. Где нет групп, интересам общества должны служить отдельные лица – агенты двух наименований, смотря по важности функций и степени приближенности к Исп. комитету.

§ 72. Агент 1-й степени, или агент-помощник, есть личный агент члена Исп. комитета, не имеет по отношению к обществу никаких обязательств и не пользуется никакими правами. Агенты 1-й степени принимаются каждым членом самостоятельно с донесением об этом Администрации и не сообщая ему никаких сведений о внутренних делах общества.

§ 73. Агент 2-й степени, или агент-исполнитель, принимается только с согласия Администрации и имеет право баллотировки в члены; взамен этого он принимает обязательства: 1) беспрекословно исполнять распоряжения Администрации; 2) пробыть на службе общества не менее года со дня принятия в агенты; 3) при выходе подчиниться условиям, поставленным Администрацией, для обеспечения интересов и безопасности общества.

Примечание. Для агентов 2-й степени должен быть выработан и утвержден особый устав, с которым он должен согласиться при поступлении в агенты.

§ 74. От кандидата в агенты требуются:

а) согласие с программой общества и принципами организации;

б) личная благонадежность;

в) решительность;

г) полная преданность делу.

§ 75. Распоряжения Администрации передаются агенту 2-й степени через двух указанных ему при принятии лиц; на случай гибели их с агентом 2-й степени устанавливаются пароли, посредством которых он может узнать новых, назначенных для сношения с ним лиц.

§ 76. В случае недоверия к указанным лицам агент 2-й степени имеет право письменного подтверждения уполномочий новых лиц за печатью Исп. комитета и с опубликованием в органе или издании Исп. комитета отзыва (отзывом называется какой-нибудь условный для этого пароль или опубликованный от имени Исп. комитета, дающий несомненное доказательство подлинности распоряжения Исп. комитета). До опубликования агент 2-й степени может не исполнять приказания, но подобное недоверие может быть выражено только в очень серьезных случаях и за злоупотребление им агент немедленно исключается.

§ 77. Агенту 2-й степени, кроме двух лиц, сносящихся с ним как агенты 3-й степени, никто из личного состава как Исполнительного комитета, так и общества «Народной воли» не должен быть известен. Такой же тайной для него должны быть и внутренние дела общества.

Общие начала организации

(Вторая половина 1880 г.)

а. Общие начала организации

Организация партии «Народной воли», состоя из целой сети мелких тайных кружков с задачами общереволюционными, построена на начале централизации групп младшего порядка вокруг групп порядка высшего.

Каждая группа высшего порядка пополняется по своему выбору лучшими силами групп младшего порядка.

Все кружки данного района собираются вокруг Местной центральной группы. Вся организация партии стягивается к единому центру – Исполнительному комитету. Все группы, входящие в состав организации, связаны общей программой, общим планом действия, общностью сил и средств. Каждая группа в ведении своих дел самостоятельна и имеет свой бюджет; о ходе дел она периодически дает подробный отчет своей высшей группе. Каждая группа высшего порядка периодически сообщает своим подгруппам об общем ходе дел в пределах конспиративности.

Примечание. Сношения между группами ведутся через агентов высшей группы, входящей в состав группы младшей. Агентами могут быть только лица, пользующиеся обоюдным доверием.

Все возникающие вопросы программные, а также вопросы партийной политики Центр предлагает на обсуждение всей организации. Для решения по этим вопросам и для отчета за истекший период Центр по своей инициативе созывает съезд.

Съезд состоит из представителей вассальных групп и уполномоченных Исполнительного комитета. Представителями местных групп на съезде могут быть лишь лица, пользующиеся обоюдным доверием Исполнительного комитета и местной группы.

Исполнительный комитет имеет право приглашать на съезд с совещательным голосом представителей от групп не вполне сложившихся, а равно и отдельных членов партии «Народной воли». В ближайшее время созывается съезд представителей от партии «Народной воли» с правом голоса совещательного, после которого на основании уже выработанных принципов будут установлены детали о съездах с решающим голосом.

Центр наблюдает за общим ходом дел, следит за исполнением начертанного съездом плана действий и сообразно с ним направляет силы организации.

б. О Местных центральных группах

Каждая Местная центральная группа ведает свой район, определенный Исполнительным комитетом, с согласия заинтересованных групп. Местные центральные группы ставят своею целью распространить революционную организацию на свой район и довести ее до такой степени силы, чтобы в момент переворота эта местность пошла за партией. Эксплуатируя местные средства на свои нужды, опираясь на свои подгруппы, самостоятельные в ведении дел своего района, Местная центральная группа состоит в непосредственном подчинении Исполнительному комитету, с которым сносится через его агента, своего сочлена.

Местная центральная группа самостоятельно пополняется новыми членами, только извещая Исполнительный комитет о приеме их. Каждый член ее может быть отозван Исполнительным комитетом для дел Центра. Исполнительный комитет должен противодействовать возникновению новой самостоятельной группы в районе, где уже имеется Центральная группа; в случае же возникновения новой группы, помимо воли Исполнительного комитета, он может войти в обязательства с нею лишь с согласия местных центральных групп. Местные центральные группы могут состоять в непосредственных между собой отношениях, однако не нарушая своих обязательств к Исполнительному комитету. Если Местная центральная группа вследствие удобных обстоятельств заведет организацию в местности, не входящей в ее район, то она эту организацию сопричисляет к Местной центральной группе или же приводит в отношения к Исполнительному комитету. Местная центральная группа вправе утилизировать отдельных лиц, находящихся в районе другой Центральной группы, но не стоящих с последнею в близких отношениях, но только за невозможностью передать свои связи полностью тамошней группе. Нижеследующие дела совершаются Местной центральной группой лишь с согласия Исполнительного комитета:

1. Терроризация высших административных лиц, начиная с губернатора.

Примечание. Губернатор может быть уничтожен Центральной группой на месте его преступления.

2. Крупная конфискация правительственного имущества, как то: казначейство и пр.

3. Обязательства в отношении групп, стоящих вне организации партии «Народной воли».

4. Издание прокламаций общего партийного характера.

5. Издание брошюр принципиального характера.

6. Издание органа.

7. Вызов местного инсуррекционного движения.

Примечание. В самостоятельно возникшем инсуррекционном (от латинского «инсуррекция» – вооруженное восстание. – Р.Б.) движении местная центральная группа может принять участие на свой риск.

8. Аграрный террор как система.

Договор этот имеет обязательную силу впредь до совершения государственного переворота.

Выход из организации до переворота допускается лишь под условием коренного изменения программы партии. Вопрос о том, какое изменение нужно признать коренным, решается вышеупомянутым съездом.

Устав дружины (подгруппы) рабочих

I. Цель дружины

Партия «Народная воля» ставит своею ближайшею целью перемену государственного строя в России, желая посредством передачи политической власти народу открыть путь для экономического переворота. Для борьбы с правительством деятели «Народной воли» стараются во всех слоях русского народа образовать дружины, состоящие из людей, могущих в указанный момент повести за собою массы. Таким образом, широкое развитие дружин, состоящих из рабочих, является одной из задач партии. Дружина ставит своею целью привлечь лучших рабочих своей фабрики, завода и т. д. к организации, а остальных подготовить к массовому вооруженному восстанию.

II. Практическая деятельность членов

1. Пропаганда социалистических убеждений среди рабочих путем слова и посредством распространения революционных органов печати.

2. Ознакомление рабочих с задачами и органом партии «Народная воля».

3. Устройство забастовок и уличных демонстраций по указанию Центральной группы.

4. Участие в террористических предприятиях.

III. Прием и выход

1. Прежде поступления нового члена вопрос о его приеме должен быть решен всеми членами дружины единогласно.

2. Вступающему предъявляются следующие требования:

а) знакомство и искренняя преданность задачам партии; б) решимость отдать все свои силы на служение делу освобождения народа; в) обещание исполнять требования устава; г) такое личное поведение, которое не вредило бы ни репутации партии, ни интересам своей дружины; д) желание и умение скрывать то, что может провалить дружину, например, практические дела, имена и квартиры членов и т. д., е) обещание вести себя перед властями в случае ареста с достоинством, не вредя своими показаниями товарищам; при аресте с несомненными доказательствами виновности обещание отказаться от дачи каких бы то ни было показаний; ж) доверие к товарищам, дружеские отношения к ним, единодушие и согласие с товарищами в частной жизни; з) обещание подчиняться решению большинства в делах своей дружины, и и) распоряжениям Центральной группы.

3. Без разрешения дружины ни один член не имеет права оставить ее; выход возможен в двух случаях: а) Центральная группа может дать члену поручение, обусловленное выходом из дружины; б) если дружина узнает, что член не годен почему-нибудь для дела, она имеет право выделить этого члена навсегда или на время.

IV. Собрания, хранение имущества и кассы

У дружины имеются конспиративные квартиры, известные только членам. В заранее определенные сроки в одну из этих квартир сходятся все члены дружины и советуются о своих революционных делах.

2. Документы, книги и прочее поручаются тому из товарищей, который поставлен в наиболее выгодные условия.

3. Каждый член дружины вносит в кассу ежемесячно не менее 5 % со всего получаемого жалованья; пожертвования сочувствующих передаются тоже в кассу.

4. Для заведования делами кассы выбирается кассир, отдающий раз в месяц отчет об израсходованных и внесенных в кассу деньгах.

5. Деньги расходуются на ведение революционного дела, на поддержание нуждающихся членов, на помощь заключенным и их семействам.

V. Отношение к Центральной группе

1. Дружина подчиняется райональной Центральной группе; распоряжение последней не может быть не принято дружиной; предложение же дружины Центральная группа, имеющая сведения об общем положении революционных дел в данной местности, имеет право не принять.

Оглавление

Пролог Мятеж, переворот, революция

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 1. Трудные годы России

  Предтечи революционеров

  Опасные плоды просвещения

  Крестьянская революция

  Закрепощенное сознание

  Смятение умов

  Пошатнувшаяся установка

  Декабристы. Надклассовые корни революций

  Масоны. Психология тайных обществ

Глава 2. Революционный террор

  Предтечи народовольцев

  «Царская охота»

  Самодержавие и народность

  Интеллигенты творят «народную расправу»

  «Бесы» революции

  Политические убийства

  «Что нужно народу?»

  Борцы против самодержавия

  Российское общество и народники

Глава 3. Бациллы общественного брожения

  Революционное мессианство

  Торжество и трагедия царя-освободителя

  Стихийность и организованность

  Революционные кружки Петербурга

  Движение народников

  Практические мероприятия

  Результаты пропаганды

  Хождение в народ

  Фиктивный брак

  Забастовка

  Демонстрация

  Государственный террор

Глава 4. «Народная воля» и воля народа

  Распад «Земли и воли»

  «Черный передел»

  «Народная воля»

  От пропаганды – к террору

  Покушения на железной дороге

  Трагедия во дворце

  Профессия – революционер

  Благородные порывы

  Не по воле народа

Глава 5. Преступление и наказание

  Убийство Александра II

  Благородство и предательство

  Ультиматум

  О революционной ситуации

  Свой среди чужих

  Чужой среди своих

  Тупик и крах «Народной воли»

  Последствия ближние и дальние

Глава 6. Идеологи

  Бытие определяется сознанием

  Герцен, Александр Иванович (1812–1870)

  Бакунин, Михаил Александрович (1814–1876)

  Лавров, Петр Лаврович (1823–1900)

  Чернышевский, Николай Гаврилович (1828–1889)

  Писарев, Дмитрий Иванович (1840–1868)

  Михайловский, Николай Константинович (1842–1904)

  Кропоткин, Петр Алексеевич (1842–1921)

  Ткачев, Петр Никитич (1844–1885)

  Плеханов, Георгий Валентинович (1856–1918)

Глава 7. Исполнители

  Скорее ангелы, чем бесы

  Желябов, Андрей Иванович (1851–1881)

  Перовская, Софья Львовна (1853–1881)

  Михайлов, Александр Дмитриевич (1855–1884)

  Ковалик, Сергей Филиппович (1846–1926)

  Нечаев, Сергей Геннадьевич (1847–1882)

  Тихомиров, Лев Александрович (1852–1923)

  Фроленко, Михаил Федорович (1848–1938)

  Фигнер, Вера Николаевна (1852–1942)

  Морозов, Николай Александрович (1854–1946)

  Лукашевич, Иосиф Дементьевич (1863–1928)

Эпилог Шестидесятники двух веков

  1

  2

  3

  4

Приложение

  П.И. Пестель «Русская правда» (Фрагменты)

  Н.Г. Чернышевский Капитал и труд

  А.И. Герцен К старому товарищу

  П.Л. Лавров Вперед – наша программа (Фрагменты)

  Катехизис революционера (Фрагменты)

  М.А. Бакунин Прибавление «А» к книге «Государственность и анархия»

  П.А. Кропоткин Об идеале будущего строя

  Как должно жить по закону природы и правды

  П.Н. Ткачев Набат (Программа журнала)

  Л. Шишко Прокламация

  К.Д. Кавелин Разговор с социалистом-революционером (Фрагменты)

  Устав Исполнительного комитета «Народной воли»

  Проект программы чернопередельческого общества «Земля и воля»

  Устав Федеративного общества «Земля и воля»

  Манифест тайного братства «Черный передел»

  Устав исполнительного комитета

  Общие начала организации

  Устав дружины (подгруппы) рабочих Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg