«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное (fb2) - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное (пер. Наталья Владимировна Понырко) 3419K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Протопоп Аввакум (Петров (Петрович))

Протопоп Аввакум Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Перевод Натальи Владимировны Понырко

Издательство благодарит иерея Алексея Лопатина за любезно предоставленные фотографии

Протопоп Аввакум в культурной памяти русского народа

Весной 1670 г. в Пустозерске строили земляную тюрьму. Стрелецкий полуголова Иван Елагин прибыл сюда чинить казнь. Четверо узников шли в окружении команды стрельцов к месту, где уготована была плаха. Протопоп Аввакум, священник Лазарь, дьякон Феодор и инок Епифаний готовились к смерти. Палач ждал на своем месте. Когда полуголова вышел на средину и начал разворачивать свиток, чтобы прочесть царский указ, осужденные на казнь стали прощаться друг с другом. Аввакум благословил плаху. В это время Иван Елагин принялся вычитывать царскую грамоту: государь изволил приговорить Аввакума к заключению в земляной сруб, посадив на хлеб и воду, а остальным узникам – сечь руки и резать языки.

То, что происходило далее 14 апреля 1670 г. в заброшенном на край света Пустозерском остроге, было горько и страшно. Старец Епифаний просил, чтобы вместо руки и языка ему отсекли голову, так велико было отчаяние. Священник Лазарь сам расправлял язык под инструментом палача, чтобы сократить мучения.

Когда их развели с места казни по тюрьмам, узники «разметали» всё своё имение, раздали всё, «не оставив у себя и срачицы». Это был жест последнего исступления и бессилия. Они звали смерть, отказавшись от пищи, а Епифаний обнажал рану на руке, чтобы вместе с кровью ушла и жизнь.

Пустозерская казнь была не просто очередным мучительством, но крушением последних надежд: ещё в феврале 1668 г., вскоре по прибытии в пустозерское заточение, священник Лазарь написал две челобитные – царю и патриарху Иоасафу, в которых просил у царя суда на архиепископов и давал последовательный и программный разбор всех пороков церковной реформы[1].

Содержание челобитных было известно товарищам Лазаря и одобрялось ими. О требованиях Лазаря дьякон Феодор за несколько месяцев до казни писал семье Аввакума: «Лазарь отец писал царю письма <…> а писал страшно и дерзновенно зело – суда на еретиков просил»[2]. Узники всё ещё надеялись на царя, на его сочувствие и охоту рассудить их право и, главное, на силу своего слова. Ведь Лазарь не только просил, он и грозил: «И аще мы <…> мучимы есмы всяко и казнимы, в тесных темницах затворены <…> и о сем, царю, будут судиться с тобою прародители твои, и прежний цари и патриархи <…> к сим же и святии отцы»[3].

Конечно, пишучи так, они должны были ожидать самого худшего. Они и ждали (оттого и «страшна» челобитная Феодору), но вместе с тем и надеялись. Двухлетняя волокита с отсылкой челобитных[4] объяснялась тем, что Лазарь никак не позволял воеводе Ивану Неелову «вычитать» их, прежде чем отсылать царю, как требовала того процедура. Он посылал челобитные за собственной печатью, лично и только царю, обращался к нему как человек к человеку и ждал, что тот как человек вонмёт ему. Настойчивое желание избежать посредников в общении с царём происходило от надежды на то, что это условие обеспечит успех. Челобитные Лазаря были написаны в феврале 1668 г., а посланы в Москву в феврале 1670 г.[5]. 14-е апреля было ответом на них.

Надежды рухнули. Вместо Божьего праведного и торжественного суда (Лазарь просил у царя испытания «Божией судьбой»: вызывался «предо всем царством самовластно взыти на огнь во извещение истины»[6]) – неправедный и унизительный в своей обыденности «градской» суд, трясущиеся руки палачей, не умеющих толком извлечь клещами усекаемые языки.

Но наступил день, когда из дальнего Пустозерска полетела к единомышленникам осужденных весть: «1678-го году, апреля в 14 день, на Фомины недели в четверток, в Пустозерском остроге, по указу цареву, полуголова Иван Елагин взял ис тюрем протопопа Аввакума, попа Лазаря, дьякона Феодора и старца Епифания. И шли они до уреченнаго места на посечение…»[7]. Кто писал записку о «казни», начинающуюся так по-летописному торжественно, в точности неизвестно. Имя, обозначенное криптограммой под сочинением, – Иван Неронов. В Пустозерске до 1679 г. проживал пинежанин Иван Неронов[8] (примечательно: полный тёзка духовного отца Аввакума). Из заключительных слов записки ясно, что автор их был гонимый сторонник старой веры и, возможно, тоже пустозерский узник[9]. Важно, что строки эти, помимо документального свидетельства о кровавом событии, означают ещё и то, что узники вновь обрели силы для сопротивления. Возвещение об их страдании само по себе уже было актом борьбы и означало, что казнь не достигла цели.

Примечательно, что герой этого небольшого сочинения, если уместно выделять героев среди страдальцев, – священник Лазарь.

У плахи, сообщает свидетель казни, осужденные вели себя по-разному. Аввакум «вопил», бранился и рыдал, «что отлучен от братии», Епифаний кротко умолял о смертной казни, Лазарь – пророчествовал. Когда попу отсекли язык, было так много крови, что ею обагрилось два больших полотенца. Одно из них Лазарь бросил молчаливым зрителям, обступившим место расправы, со словами: «Возьмите дому своему на благословение». И еще один жест был рассчитан на зрителя: отрубленную руку Лазарь поднял и, поцеловав, положил себе за пазуху[10].

В казни, свершившейся в Пустозерске, существовала некая градация: отпущенная Лазарю мера была самой большой. Было приказано сечь ему руку по запястье. За ним шел Феодор – кисть отрублена до половины ладони. Последним оказался Епифаний отсечено четыре перста.

Возможно, Лазарь был наказан больше всех как автор челобитных; и особое его поведение во время казни тоже, очевидно, связано с осознанием первенства в данном случае.

Из-под пера Лазаря, в отличие от остальных соузников, после казни 1670 г. не вышло больше ни строчки. Немудрено: он полностью лишился правой руки. Может быть, были и другие, скрытые, причины. Тем не менее, в пустозерском писательском союзе роль Лазаря заметна, а кое в чём, быть может, и основополагающа. Тема избранности впервые прозвучала как раз в связи с именем попа Лазаря. Мы убедились в этом на примере сочинения очевидца, описавшего вторую казнь. Были и другие сочинения.

Еще в Москве у гонимых деятелей Раскола возникла мысль о необходимости описывать и предавать гласности события, связанные с их преследованием со стороны духовных и светских властей. Она пришла к ним вместе с осознанием исключительности их роли в общественной жизни современности; под её влиянием была написана автобиографическая записка Епифания и создано (на основе записки Аввакума) сочинение дьякона Феодора о московском мучении Аввакума, Лазаря и Епифания. Тема избранности, которая зазвучала в последнем сочинении, уже тогда соединилась с именем Лазаря: «И егда священнику Лазарю язык отрезаша, является священномученику Лазарю Божий пророк Илия и глаголет ему: “Дерзай, священниче, и о истине свидетельствуй, не бояся”. И тогда он, отъемъ руку свою от уст, и кровь вылил на землю, и начат глаголати к людем слово Бжие и рукою благословляти народ»[11]. Её, эту тему, и продолжил очевидец второй казни в Пустозерске. А затем применительно к себе её развивал Аввакум в своём Житии и в посланиях, использовал и дьякон Феодор[12].

В 1668 г. в Пустозерске соединились, чтобы прожить бок о бок пятнадцать лет, четыре человека, имена которых для одной половины русских XVII в. стали символом праведности и даже святости, для другой – раскола и упрямого бунтарства. Позади было полтора десятилетия неравной борьбы, начавшейся с того момента, как новопоставленный патриарх Никон объявил церковную реформу, разослав Великим постом 1653 года по соборным церквам государства предписание заменить двуперстное крестное знамение троеперстием и упразднить земные поклоны на службах Великого поста. За отменой двуперстия и земных поклонов последовал целый ряд других изменений в обрядности русской Церкви, мотивируемых необходимостью унификации церковных порядков в соответствии с современным греческим укладом; последовала широкомасштабная правка богослужебных книг по современным греческим текстам, в то время как переписывавшиеся из поколения в поколение русские книги объявлялись испорченными по причине «неграмотности» русских книжников. Те, кто тогда не согласился в одночасье отказаться от многовековой традиции своих предков, поняли, что для них пришла пора тяжких испытаний. Несогласных с никоновыми нововведениями тотчас подвергли суровым репрессиям: после ареста и допросов были отправлены в ссылку протопоп Казанского собора на Красной площади Иоанн Неронов, муромский протопоп Логгин, костромской протопоп Даниил. Одним из последних среди белого духовенства, в сентябре 1653 года, был арестован и сослан в Сибирь протопоп Аввакум. В 1654 году был извергнут из сана и сослан на заточение в новгородские пределы, где вскоре и погиб при невыясненных обстоятельствах, епископ Павел Коломенский, отказавшийся подписать протоколы Московского собора, утвердившего Никонову реформу.

После разрыва, случившегося между царём и Никоном в ноябре 1658 г., когда сам Никон оказался не у дел, перед поборниками «старой веры» блеснула надежда на отмену реформы, но не тут-то было: взятый Никоном курс на перестройку церковной жизни царь Алексей Михайлович продолжил самостоятельно. На созванном им в 1666–1667 гг. поместном соборе русской Церкви противники Никоновой реформы были преданы анафеме и провозглашены раскольниками.

Позади был Московский собор 1666–1667 гг. с расстрижениями, бесконечными допросами и уговорами покаяться. Позади была первая казнь: Лазарю, Епифанию и Феодору резали языки первый раз ещё в Москве. Царь и духовные власти, отправляя узников в общее заточение, не помышляли, что превращают тем самым северный Пустозерск в своеобразный духовный центр, в котором в течение полутора десятилетий будут сходиться все нити старообрядческой борьбы.

Известно, что вскоре по прибытии осуждённых в Пустозерск начался оживлённый обмен посланиями между острогом и старообрядческой Москвой. Сочинения пустозерцев направлялись также на Мезень, на Соловки; позже в сферу влияния войдут Сибирь, Керженские леса. Семья протопопа Аввакума, томящаяся неподалеку от Пустозерска в Мезенской ссылке, стала основной связующей с внешним миром силой. Дьякон Феодор в письме к сыну протопопа Ивану писал о переправляемых на Мезень сочинениях: «…в Соловки пошли и к Москве верным. И тут давай списывать верным человеком, иже довольны будут и иных научити»; о «грамотках к Москве», которые надлежало пересылать семейству Аввакума, писал и сам протопоп[13]. В это время (до последней трети 1669 г.[14]) в Пустозерске были написаны два сочинения, которые до некоторой степени можно считать плодом коллективного творчества узников: Послание некоему москвичу Иоанну (скорее всего, сыну протопопа Аввакума Ивану) и «Книга-ответ православных». И хоть первое подписано и протопопом Аввакумом, а о втором известно, что оно составлено по поручению всей «горькой братии», все же известно также и то, что писаны оба сочинения были дьяконом Феодором[15].

Дьякон слыл за знатока Писания. Инок Авраамий даже считал его «паче иных» в Божественном писании потрудившимся[16]. Это, очевидно, и предопределило то, что программные сочинения, трактующие о пришествии в мир Антихриста и об отношении к никонианскому духовенству, было поручено написать дьякону Феодору.

Общаться заключенным было первое время сравнительно легко. Их привезли зимой. Земляная тюрьма готова не была, да и не было возможности её строить – из-за вечной мерзлоты, из-за неимения строевого леса, из-за отсутствия рабочих рук. Препирательства между воеводой и местными крестьянами, уклонявшимися от выполнения государевой повинности на постройке земляной тюрьмы, тянулись до 1670 г., покуда не пришёл указ о казнях и немедленном возведении тюрем[17]. А до тех пор для ссыльных были освобождены избы местных крестьян, каждому отдельная.

По ночам они выбирались из своих узилищ и встречались в домах преданных им людей или, быть может, в каком-то одном доме. Во всяком случае известно, что среди пустозерцев жил некий «брат Алексей», в чьём доме Аввакум и Феодор встречались ночами до казни[18]. В этом доме, возможно, и приписал Аввакум к готовому уже Посланию Феодора Иоанну: «Сие Аввакум протопоп чел и сие разумел истинно»[19].

Содержание обоих сочинений Феодора представляло последовательную характеристику переживаемого времени как «последнего отступления» перед пришествием Антихриста. Раньше, в Москве на соборе, они только грозили Антихристом, теперь уже без колебаний утверждали, что «последнее отступление», которому должно наступить перед явлением Антихриста, пришло в Россию вместе с Никоновой реформой.

Понятно, что для власти это было неприемлемо, и пустозерцы, рассудившие так, превращались в противников всего государственного устройства. Феодор писал: «Во время се – ни царя, ни святителя. Един бысть православный царь на земли остался, да и того, не внимающаго себе, западнии еретицы <…> угасили <…> и свели во тьму многия прелести»[20]. Кроме изобличения «последнего отступления», сочинения Феодора толковали об отношении к никонианскому духовенству. Чуждаться повелевали пустозерские узники священников никонианского рукоположения («то есть часть антихристова воинства»[21]), а священников дониконовского поставления принимать только в том случае, если они отвращаются нововведений, в противном же случае – отвергаться их, как и первых.

Сочинение Феодора было последовательным обличением и откровенной программой, и хоть писалось оно по решению всех соузников, но рукою Феодора. Неспроста сам Феодор писал: «А послание, что к тебе писано, брате Иоанне, от меня, и ты того, в Соловки не посылай руку мою (т. е. автограф. – Н. П.), отступникам бы не попало – они руку мою знают»[22].

Следует указать и ещё на одно сочинение, приведшее вторично дьякона Феодора на казнь. В 1669 г. была написана и отослана так называемая Пятая челобитная протопопа Аввакума царю Алексею. Однако автором первой половины этой челобитной был не Аввакум, а дьякон Феодор[23]; именно эта часть челобитной представляла собой одно из самых дерзких и смелых сочинений среди писаний раннего старообрядчества. Именно здесь было сказано: «Господин убо есть над всеми царь, раб же со всеми есть Божий»; здесь ответственность за расправу над старообрядцами перелагалась с духовных властей на царя: «Все в тебе, царю, дело затворися и о тебе едином стоит»[24]. Вторая, писаная самим протопопом Аввакумом, часть челобитной была значительно мягче по тону. Тут – хоть и обвинения, но вместе с ними ещё и выражение любви, и благословение. В первой же части – никакого намёка на частные отношения, полная непримиримость и страстное обличение царя как главного и даже единственного виновника нововведений и расправы над узниками.

Только дьякон Феодор решался в те поры называть царя «рогом антихристовым». Он так и написал в своем письме, адресованном семейству Аввакума. В этом письме дьякон писал в числе прочего и о том, что первая часть Пятой челобитной принадлежит его перу. Из письма также было видно, что дьякон меньше других надеялся на милость царя и способность его справедливо рассудить пустозерцев[25].

И вот это-то письмо и попало в руки властей. Единственный известный сейчас список послания дьякона Феодора семье Аввакума обнаружен в делах Тайного приказа[26]. Тайному приказу и вместе с ним царю, стало быть, сделалось известно и авторство дьякона в отношении Пятой челобитной, и помещенное в этом письме рассуждение о «роге антихристовом» со ссылкой на пророчества некоего суздальского пустынника Михаила, который будто бы по смерти царя Михаила Федоровича, в пору воцарения Алексея Михайловича, предвидя будущее, учил: «Несть царь, братие, но рожок антихристов»[27].

Письмо Аввакумову семейству, первая часть Пятой челобитной царю, «Книга-ответ православных» и послание Иоанну стоили дьякону Феодору половины ладони и второго отсечения языка.

Иерархия казней соответствовала и священнической иерархии казнимых. За что был вторично приговорён к отсечению языка и четырёх перстов кроткий Епифаний, единственный из четверых инок, нам неизвестно.

В автобиографическом Житии, написанном уже после 1670 г., как и в более ранней автобиографической Записке, Епифаний предстаёт пустынным подвижником, погруженным в свой внутренний мир, – мир «умного делания». Давно, задолго до Пустозерска, в пустынной келье своей молился Епифаний, да «пожрет» его сердце Исусову молитву. Ему в те поры не давалось овладеть этой молитвой, о которой Иоанн Златоуст писал: «Аще кто сию молитву Исусову, требуя ея, глаголет, яко из ноздрей дыхание, – по первом лете вселится в него Христос, Сын Божий, по втором лете внидет в него Дух Святый, по третием лете приидет к нему Отец, и вшедше в него, и обитель в нем сотворит Святая Троица. И пожрет молитва сердце, и сердце пожрет молитву»[28]. Но Епифаний надеялся на заповедь «просящему дастся» и постоянно пребывал в стремлении постичь «умную» молитву. Молитва не давалась ему, и он отчаялся, молясь о ней со слезами в ночи. Так продолжалось долго. Однажды, в одну из ночей, утомленный «правилом» и совсем потерявший надежду инок прилёг на лежанке и забылся «тонким» сном. И тут он услышал, что ум его «молитву Исусову творит светло, и красно, и чудно». Он проснулся: «А ум мой, яко лебедь доброгласный, вопиет ко Господу»[29]. С тех пор в душе Епифания пребывала Исусова молитва.

И одновременно это был человек, нашедший в себе решимость пойти из далёкой пустыни в столицу с обличением Никона и царя. Никто не знает содержания «книг» Епифания, направленных против нововведений, потому что книги эти до нас не дошли. Но то, что они существовали, известно. Именно за «книги» пошёл кроткий инок на казнь в Москве[30]. Может быть, в апреле 1670 г. ему их снова припомнили? Или в Пустозерске были написаны новые, до нас не дошедшие?

Казнь 1670 г. в Пустозерске была призвана уничтожить пустозерский союз как силу. Но это не удалось. Наоборот, казнь подняла пустозерских узников на мученическую ступень и дала им право непреоборимого нравственного превосходства над противниками. Писаний не убавилось. Их стало больше. Достаточно сказать, что оба автобиографических Жития, Аввакума и Епифания, были созданы после 1670 г., как и оба Пустозерских сборника – памятники совместной писательской деятельности узников.

А писать после 1670 г. стало значительно труднее, почти невозможно. Отстроенная наконец тюрьма представляла собой четыре сруба, осыпанных землёй. Каждый из них был обнесён тыном, и все вместе – общим острогом. От полу до потолка можно было достать рукой, и в самом верху находилось оконце, в которое подавалась пища и выбрасывались нечистоты. Весной тюрьмы до лежанок затопляло водой, зимой печной дым выедал глаза и удушал. Глаза Епифания так загноились, что он временно ослеп и долго не мог заниматься любимым рукоделием – вырезыванием деревянных крестов. Но именно здесь, в землянках, а не в первые два года в крестьянских избах, при постоянной нехватке бумаги, были написаны Жития Аввакума и Епифания, другие значительные произведения Аввакума, здесь писал свои сочинения дьякон Феодор. Все четверо были разные. И во многом равновеликие Аввакуму. Несоизмерим был дар слова.

В первенстве же Аввакума, которое всё же сразу бросается в глаза, большую роль играл первоначально его священнический сан. Не надо забывать, что Аввакум был старшим по сану, единственным протопопом среди узников. Лазарь – просто поп, Феодор занимал последнюю ступень в священнической иерархии – дьякон, Епифаний вовсе не был священнослужителем, а был просто иноком. Поэтому, когда московская и другая паства обращалась преимущественно к Аввакуму за разрешением разных вопросов, будь то нравственные проблемы, вопросы христианской догматики или поведенческой тактики (все они для старообрядца XVII в. с высшей точки зрения были вопросами веры), они обращались не только к его таланту и авторитету, но и, не в последнюю очередь, к его духовному сану, изначально предполагавшему этот авторитет.

Духовный сан Аввакума определял его отношения с людьми. Но в протопопе счастливо соединилось священническое предназначение с человеческим призванием и божеским даром. Как, например, в его духовном отцовстве.

Он был священник и потому учитель, «отец» («Се аз и дети, яже ми дал есть». – Евр. 2:13). Число духовных детей Аввакума, по его собственному счету, доходило до 600[31]. Можно сказать, что вся его жизнь была страстным и одновременно добросовестным исполнением долга духовного отцовства. Часто дети духовные превращались для Аввакума просто в детей. Талант и духовная мощь поднимали протопопа над людьми, заставляли смотреть на них как на малых детей. Его знаменитое «играю со человеки» – это игра строгого и пекущегося отца с детьми[32].

Разве не «играл» он со своей духовной дочерью Анной из Тобольска, когда та, раскаиваясь перед ним в грехе, плакала и рыдала? «Аз же пред человеки кричю на нея», смиряя её и в конце концов прощая[33].

Так же «играет» Аввакум, когда бранит старицу Меланию, духовную наставницу боярыни Морозовой. Сменяются гневные обличения одно яростнее другого, а в заключение: «А Меланью-ту твою ведь я знаю, что она доброй человек, да пускай не розвешивает ушей: стадо-то Христово крепко пасет, как побраню. Ведь я не сердит на нея – чаю, знаешь ты меня»[34].

И вся брань по адресу боярыни Морозовой, оплакивающей умершего сына своего Ивана Глебовича, – тоже игра. Он бранит «нарочно», чтобы утешить, а сам скорбит вместе с матерью[35].

Символика отец-дети часто движет образами Аввакума. Так, наставление в вопросах веры Ксении Ивановны (казначеи в доме боярыни Морозовой) вырастает у Аввакума в картину прогулки по некоему «разумному граду», где наставляемая представлена как малое чадо, ведомое за руку в незнакомых местах опытным наставником: «Да гряди убо, чадо, да тя повожу, прежде за руку ем, по граду и покажу ти сокровенная чюдеса великаго сего града и разумнаго, и угощу тя в нем»[36].

Здесь следует оговориться. Отношение к людям как к детям не питало гордыню Аввакума. Вот, например, он пишет своей духовной дочери: «Ты уже мертвец, отреклася всего; а оне еще, горемыки, имут сердца своя к супружеству и ко птенцам. Мочно нам знать, яко скорбь их томит»[37]. Противопоставление себя другим («Можно нам знать… их») не лишает Аввакума сострадания. Даже «заплутавшие» дети остаются его детьми – «таковы и мне дети, хотя бы оне и впрямь заплутали»[38].

Для Аввакума всякий человек незакончен и потому, даже если плох, то не однозначен. Он плох, покуда не покаялся, а покаяния Аввакум ждал всегда, потому что искал и предполагал в человеке душу. Поэтому он глубоко склонен к прощению. Пусть дьякон Феодор повинился перед собором патриархов, но, очень скоро раскаявшись в этом, он кончил жизнь свою в пустозерской тюрьме; пусть среди мучителей протопопа во время его заточения в Пафнутьеве монастыре был прониконовски настроенный келарь Никодим, но затем он сделался тайным последователем старой веры.

Очень важен в этом отношении эпизод с отречением старших сыновей Аввакума. Находившиеся в Мезени Прокопий и Иван перед угрозой казни «повинились» перед властями. Аввакум, после долгих обличений сыновей за это, отвечал им в итоге так: «Ну, да Бог вас простит, не дивно, что так сделали, и Петр апостол некогда убоялся смерти и Христа отрекся и о сем плакася горько, таже помилован и прощен бысть»[39].

От этого изначального прощения человеку прегрешений в уповании на его способность «восстать» происходило и двойственное, на первый взгляд, отношение Аввакума к людям. Афанасия Пашкова Аввакум и проклинает и жалеет, и ненавидит и любит. То же можно сказать и об отношении протопопа к царю Алексею Михайловичу.

Не объяснит ли сказанное сложные отношения протопопа с дьяконом Феодором, отчасти являющиеся загадкой? Вспомним рассказ Феодора: «По сем же некогда в полночь выходил аз из ямы вон окном, якоже и он Аввакум, в тын и их посещал и прочих братию вне ограды. И то хожение мое нелюбо ему (Аввакуму. – Н. П.) стало, и сотнику сказал он. Сотник же, Андрей именем, враг бысть, мздоимец, и на мя гнев имел за некое обличение. И в то время велел меня ухватить стрельцом в тыну, нага суща. И яша мя, и начата бити зело <…>. А стрельцы, влезше в мою темницу, по благословению Протопопову, и те книжицы и выписки мои похитиша и ему продаша»[40]. Речь идёт о возникшей в Пустозерске распре между дьяконом Феодором и протопопом Аввакумом.

Спор между Феодором и Аввакумом по нескольким догматическим вопросам возник впервые еще до первой Пустозерской казни, тогда речь зашла о Троице. Но он вскоре утих. Аввакум в ту пору обуздал себя, осознав нелепость распри в их условиях. Он сказал тогда Феодору: «Впредь покинем о том стязатися в темнице сей»[41]. Миротворческую роль играл духовный отец Аввакума инок Епифаний, уговаривавший своего духовного сына не браниться с Феодором.

После 1670 г. спор возобновился и разросся. Помимо несогласия в догмате о Троице обнаружилось несходство мыслей в понимании догмата о схождении Святого Духа на апостолов, о воплощении Бога Слова, о сошествии Христа во ад. При этом Феодор, по мнению учёных богословов, изучавших писания старообрядцев, отстаивал абсолютно правильную православную точку зрения[42].

Аввакум же оказался уязвим. В его сугубо конкретном и чувственном понимании отдельных догматов православия сказались народно-демократические воззрения русского христианства, основным источником которых были апокрифы и идущая за ними иконография. Феодор был более искушён в отвлеченном богословии; сознание собственной правоты укрепляло его даже тогда, когда он оказался один против троих.

Но в чем же дело? Почему спор возник и принял такие крайние формы? Многое в полемике между Аввакумом и Феодором не понятно из-за односторонности источников. Спасти дело могли бы книги Феодора, посвящённые вопросам спора. Но они были уничтожены по наущению Аввакума[43]. Как объяснить это наущение? Как объяснить то, что протопоп, сострадавший десяткам более далёких людей, смог выдать дьякона стрельцам, подговорить их весной затопить талыми водами его тюрьму?

К чести Феодора, он и в споре находил добрые слова для своих оппонентов: «Подвижники они и страстотерпцы великия и стражют от никониян за церковный законы святых отец доблественне, и терпение их и скорби всякия многолетныя болши первых мучеников мнится ми воистину. За та же вся и аз с ними стражду и умираю купно»[44]. Аввакум для дьякона таких слов не нашёл. Но поверим всё же, что его проклятия Феодору (как только ни бранил его Аввакум, и «щенком», и «косой собакой», и «бешеным дитяткой», отлучал Феодора от своего благословения) не были последними. Ведь называет он дьякона «дитятко бешеное»! Все-таки «дитятко». А может быть, протопоп опять «играет»? Вспомним, как яростно бранил он боярыню Морозову за некую распрю с юродивым Феодором, – но это не мешало ему любить её и почитать за истинную страстотерпицу.

То, что ругательные слова Аввакума о дьяконе Феодоре не были окончательными, подтверждается совместной работой узников над Пустозерским сборником, свидетельствованием правды о мучениях Феодора в автобиографическом аввакумовом Житии, создававшемся во время распри.

Последняя, смертная, казнь соединила их вновь и навечно. Снова был апрель, шла Страстная седмица. Снова четверых вели на площадь. Только теперь там ждала не плаха, а новенький сруб. Приговорённые могли не гадать о казни, они знали, что их ждёт. Когда-то Аввакум писал: «А во огнетом здесь небольшое время потерпеть – аки оком мгнуть, так душа и выступит! Разве тебе не разумно? Боишися пещи той? Дерзай, плюнь на нея, не бось. До пещитой страх-от; а егда в нея вошел, тогда и забыл вся. Егда же загорится, а ты и увидишь Христа и ангельския силы с ним»[45]. Теперь пришёл и его черёд «увидеть Христа».

Перед смертью осужденные на казнь прощались друг с другом. Дьякон Феодор подошел к протопопу Аввакуму, и тот благословил его[46]. Когда на площади сделалось жарко от полыхавшего сруба, кому-то из зрителей в зыбком воздухе над языками пламени привиделась возносящаяся к небу фигура[47]. Так кончили свою жизнь пустозерские узники в страстную пятницу 1682 года.

А за пятнадцать лет до этого, 13 мая 1667 года, собравшемуся в Успенском соборе Москвы народу было объявлено об отлучении протопопа Аввакума и его соратников от церкви. С этого дня имя Аввакума ежегодно предавалось анафеме в первое воскресенье

Великого поста, когда читался Чин торжества православия. Это продолжалось около восьмидесяти лет; с реформой Чина православия, состоявшейся в 60-е годы XVIII столетия, анафему Аввакуму возглашать перестали. В XIX веке имя старообрядцев и вовсе ушло из этого Чина[48].

Но были другие Чины. Там протопопу Аввакуму провозглашалась вечная память. Разгнём старообрядческие Синодики и прочтём: «Помяни, Господи, душа усопших раб своих, за благочестие пострадавших: священнопротопопа Аввакума, священноиерея Лазаря, священнодиакона Феодора, инока Епифания <…> Рабом Божиим, иже за благочестие пострадавшим и згоревшим, о нихже и поминание творим, – вечная память!»[49]

Кроме пустозерских соузников, в том разделе, куда вписаны имена «за благочестие пострадавших», старообрядческий Синодик поминает среди прочих имена: Федора, Луки и Димитрия, инока Авраамия, Иоанна Юродивого Холмогорского, инока Гедеона «и иже с ним в Казани по многих муках сожженных»[50]. Этот перечень близок к тому, который привел сам Аввакум в начале своей Книги бесед: «На Мезени из дому моего двух человек удавили никонияна еретики на виселице; на Москве – старца Авраамия, духовнаго сына моего; Исаию Салтыкова в костре сожгли; старца Иону-казанца в Колском разсекли напятеро. На Колмогорах Ивана Юродиваго сожгли. В Боровске Полиекта священника и с ним 14 человек сожгли. В Нижнем человека сожгли. В Казани 30 человек. В Киеве стрелца Илариона сожгли. А по Волге той живущих во градех, и в селех, и в деревенках тысяща тысящими положено под меч <…> Мы же, оставшии, еще дышуще, о всех сих поминание творим жертвою <…> воспеваем, радующеся, Христа славяще <…> “Рабом Божиим побиенным – вечная память!” Почивайте, миленкие, до общаго воскресения и о нас молитеся, да же и мы ту же чашу испием»[51].

Поминал Аввакум. Поминают и его. История человечества как его совокупная память зиждется на особенной связи между живыми и мёртвыми. В разные эпохи эта связь бывает различной.

Какой была она для Аввакума?

«Помните ли вы, как Мелхиседек жил в чащине леса того?» – так начал Аввакум свою проповедь о «старолюбцах и новолюбцах»[52]. В другом месте, обличая никонианина, он опять написал: «Помнишь ли, Иван Предотеча подпоясывался по чреслам, а не по титкам поясом усменным!»[53] И ещё (это отрывок из письма попу Исидору): «Помнишь, Григорей о Трояне умолил?» (имеется в виду Григорий Двоеслов)[54].

Тут не литературное «помнишь», тут «помнишь» историческое. Для каждого из приведенных отрывков можно без труда указать конкретный источник; в первом случае – это Слово Афанасия, архиепископа Александрийского, о библейском царе-священнике Мелхиседеке, во втором – изобразительный материал иконографии Иоанна Крестителя, в третьем – Слово Иоанна Дамаскина «о иже в вере усопших» (в этом Слове среди прочих доказательств действенности молитвы за умерших приведён рассказ о том, как святитель Григорий Двоеслов спас своими молитвами от адских мучений царя Траяна)[55]. Но мы давно уже усвоили понимание того, что древнерусская литература не знала вымысла[56]. Предметом её были действительно бывшие события: если в ней встречаются поучения – то реальных исторических лиц, таких как Феодосий Печерский, Владимир Мономах, Кирилл Туровский, если жития – то реальных исторических подвижников, таких как Александр Невский, Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский; если описание битвы – то Мамаево побоище, если путешествие – то Хождение Афанасия Никитина. И те события, эпизоды и лица, которые мы не можем расценить как реально существовавшие, тоже воспринимались как действительно бывшие. Литература представляла собой совокупность переживаний, принадлежащих национальной памяти. Это была память давних лет зарождения русской государственности, память Игорева похода против половцев, память о Феодосии Печерском, Сергии Радонежском, о Петре и Февронии Муромских, о битве на Куликовом поле и т. д. И у Аввакума ссылка на книги – это ссылка на историческую действительность. Вот, он вспоминает о Флорентийском соборе, о котором знает по летописи («Тому времени 282 года, как бысть Флоренский собор. Писано в летописцах латынских, и в летописцах руских помянуто»), но это знание не о летописном тексте, это знание о жизни: «Царь <…> Иван Калуян поехал домой, умре на пути, его же земля не прия в недра своя. А патриарх Иван Антиохийский в Риме зле живот свой сконча. <…> А Цареградский Иосиф, разболевся, приволокся домой. А митрополит наш московской приехал домой с гордостию. Его же князь великий и встретить не велел, понеже гостинцы неладны привез: по правую руку крыж латынской вез, а по левую – крест Христов. <…> И наш старец Сергиева монастыря оттоле ушел, и на пути заблудил, емуже явился игумен преподобный Сергий Радонежский и проведе старца сквозе нужна места»[57].

Аввакум действительно помнил и Мелхиседека, и Иоанна Предтечу, и Григория Двоеслова, как и митрополита Исидора, как и старца Сергиева монастыря, «ушедшего» с Флорентийского собора. Особенно наглядно это его отношение к литературному источнику как к хранилищу памяти об историческом прошлом проступило во фразе, с которой он обратился к своему духовному сыну Симеону, когда речь зашла об учителе Церкви Иоанне Златоусте: «Слышал ли еси, чадо Симеоне, Златоустово учение и поболение о Церкве, напоследок же и душу свою предаде по Церкве святый?»[58]В этом его «слышал ли» отразилась позиция молвы: из глубины веков, с молвой, которую фиксирует книжность, идёт к нам память об Иоанне Златоусте, – слышал ли о ней Симеон?[59]

Аввакум слышал и помнил о Мелхиседеке, Иоанне Предотече, Иоанне Златоусте. Он помнил, если смотреть только по его писаниям, и Марию Египетскую, и Иулиана Великомученика, и Николу Мирликийского, и Евпраксию Великую, и Онуфрия Великого, и преподобного разбойника Давыда, и Никиту – столпника Переяславского, и рязанскую княгиню с младенцем, бросившуюся с высокой храмины, чтобы не предаваться «злочестивому царю Батыю», и Андрея Цареградского, и Максима Грека, и митрополита Филиппа[60], и еще бесконечное множество тех, кто жили в его памяти как живые и рядом с живыми.

Бросается в глаза как бы отсутствие дистанции между живыми и мёртвыми в сознании Аввакума: придут протопопу на ум нынешние страдания боярыни Морозовой в боровской земляной тюрьме, – и тут же вспомнятся прошедшие мучения мученика Мефодия, и он умилится о них обоих. «Древле также был миленькой Мефодиет з двема разбойникома закопан в землю, яко и боярыня Морозова Федосья в Боровске с прочими, в земле сидя, яко кокушка кокует. Кокуй, бедная, не бойся ничего».[61] Пошлёт он письмо с отеческим наставлением духовной дочери «боярошне Анисьюшке», а память приведёт к нему другую «боярошню», преподобную Евпраксию Великую: «Боярошня же была, царю Феодосию Великому отец и мати ея свои, сиречь племя, были; а она, свет, с малехонка Богу работати возложила себя. Не много и жила, – всего 33 лета, – да много любезно трудилася. Млада образ ангельский восприят и бысть во обители всем вся, старым и юным, работавше <…>. И того дни на сестр хлебы пекла, кой день умерла»[62].

«Тогдашнее» и «нынешнее» оказываются как бы равноправными в сознании Аввакума. Это проявляется и в том, как он излагает историю грехопадения Адама и Евы, играя прошлым и настоящим: «“И вкусиста Адам и Евва от древа, от негоже Бог заповеда, и обнажистася”. О, миленькие! Одеть стало некому! <…> Лукавой хозяин накормил и напоил, да и з двора спехнул! Пьяной валяется на улице, ограблен, а никто не помилует. Увы, безумия и тогдашнева и нынешнева!»[63]; и в том, как толкует он действия даря Алексея Михайловича против приверженцев старой веры, прибегая к аналогии с царём Манасией, создавая скольжение смысла: Алексей Михайлович – Манасия, Манасия – Алексей. «Сам так захотел: новой закон блядивой положил, а отеческой истинной отринул и обругал. Кто бы тя принудил? Самовластен еси и Священная писания измлада умееши, могущая тя умудрити <…> да не восхотел последовати учению отца истиннаго духовнаго твоего, но приял еси змию вогнездящуюся в сердце твое, еже есть тогда и днесь победители. Кайся вправду, Манасия!»[64]

Это проявляется и в постоянном употреблении глаголов настоящего времени по отношению к действиям давно умерших учителей и гимнографов: «Нет, су, не так Дамаскин-от поет…», «Якоже глаголет Ипполит, папа Римской…», «Иосиф, творец каноном, пишет, святый, сице…», «Так святии научают…», «Так Златоуст разсуждает…»[65].

Именно отсутствие в памяти протопопа Аввакума непреодолимой дистанции между живыми и давно умершими способствовало образованию тех анахронизмов, которыми изобилуют его писания. Вспомним хотя бы его фразу «Сарра пирогов напекла» при изложении библейской истории о посещении Авраама ветхозаветной Троицей[66]. Для Аввакумовой памяти они все как живые, потому и рисует она их в привычной ему обстановке. Он и о пророке Захарии напишет, что ему главу отрезали «в церкве», и брата Мелхиседека Мелхила назовёт «царевичем», и о Николе Чудотворце скажет, что он «Ария, собаку, по зубам брязнул»[67].

Дистанция между живыми и мёртвыми была так коротка в сознании Аввакума, что он мог испытывать чувство стыда перед умершими, как он это и написал в послании к боярину Андрею Плещееву: «И понеже, суетныя сия глаголы издав, не стыдишися, то аз тя стыжуся перед людьми святыми, иже суть столпи непоколебимии во православней христианстей вере и во святой соборной апостольской Церкви»[68].

В таком отношении Аввакума к живым и мёртвым выразился дух той культуры, к которой он принадлежит. Ведь в христианстве живые всегда как бы окружены умершими. Всякий день годового круга – это память нескольких святых людей, скончавшихся ли много столетий назад или умерших не так давно. Служба святому, чтение его Жития, проповеднических слов о нём – это усиленное обращение памяти к нему. Молитва святому – это как раз упразднение дистанции, соединение живых и умерших в единой памяти.

Но христианская Русь жила не только памятью о святых, она жила памятью обо всех умерших.

На Руси умерших поминают в дни их погребения, в третины, девятины, сорочины, в дни их тезоименитств и годовщины их смерти. В память об умерших всегда произносится молитва на литургии. В седмичном богослужебном круге поминовению умерших посвящена суббота, а в годовом – суббота мясопустная, суббота перед Пятидесятницей, радоница на Фоминой неделе, родительские субботы.

«Не имети милосердия к лишенному, не дати руку помощи падшему, отвратить лице свое от беспомощнаго и не явити пособствия тому, иже пособити себе не может – велие есть суровство, велие безчеловечие, паче же реку, безбожие. <…> Где наипаче благотворение явити можем, якоже в случае злоключения и страдательства! <…> Тако истинная любовь – в злострадании и нужде, по глаголу Павлову: любы николиже отпадет.

Но кая может быти вящщая нужда человеку, якоже егда умирает? Тело мертво лежит, недвижимо, безгласно, нечувственно, помощи себе отнюдь дати не может. Душа же, кто весть, аще кия не терпит нужды; кто весть, в кой путь грядет, и в кую страну! Кто весть, аще в благодати Божией от своего телесе разлучися! Кто весть, в примирении ли с Богом от сего мира изыде! <…> Зде благотворение показати достоит не точию мертвому телу, опрятавше тое и по обычаю погребающе, но наипаче души, молящи за тую Бога».

Это слова о молении за умерших из богословского трактата «Камень веры» митрополита Стефана Яворского, последнего местоблюстителя патриаршего престола перед введением Петром I синодального управления русской Церковью[69]. Стефан Яворский, формулируя догмат о молении за умерших, опирался на многовековую православную традицию. Много раньше него Иоанн Златоуст говорил об этом так: «Нам о усопших приносящим память, бывает им некая утеха. Обыкл бо есть Бог иным иных ради благодать даяти <…>. Не ленимо ся убо, отшедшим помогающе и приносяще о них молитвы, ибо общее лежит вселенней очищение. Сего ради, дерзающе о вселенней, молимся тогда и с мучениками призываем их, с исповедники, с священники, ибо едино тело есмы вси <…> и възможно есть отвсюду прощение им събрати»[70].

«Любы», которая «николиже отпадет», не может оставить душу дорогого ей человека, если от неё, от любви, зависит спасение этой души («кто весть, аще в примирении ли с Богом от сего мира изы-де?!»). Если можно умолить, если напряженным помнением можно избыть грехи («а кто без греха, только один Бог») того, кто так любим, то значит, в памяти и есть спасение. Спасён тот, для кого у живущих хватает любви на такую память, ведь «общее лежит вселенной очищение».

Именно так любил Аввакум. Вспомним его слова о скончавшихся в боровской тюрьме сестрах Федосье Морозовой и Евдокии Урусовой: «Лутче бы не дышал, как я их отпустил, а сам остался здесь! Увы, чада моя возлюбленная! Забвенна буди десница моя, прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну вас!»[71] Перед самою смертью три боровские узницы (третьей была Мария Данилова) прислали протопопу в тюрьму последнее послание на столбце бумаги; Аввакум о нём писал: «Долго столицы те были у меня: почту да поплачу, да в щелку запехаю. Да бес-собака изгубил их у меня.

Ну, да добро! <…> Я и без столпцов живу. Небось, не разлучить ему меня с ними!»[72]

Аввакум жил в окружении великого множества людей, живых и умерших, с которыми его было не разлучить. Он писал (в той редакции своего Жития, которая сохранилась в пустозерском сборнике Дружинина): «Молитися мне подобает о них, о живых и о преставлыиихся»[73]; и он молился. И молились о нём, как написал он сам в послании «горемыкам миленьким»: «…а я ведь <…> на всяк день подважды кажу вас кадилом, и домы ваша <…> и понахиды пою, и мертвых кажю <…> о вас молю, а ваших молитв требую же, да и надеюся за молитв ваших спасен быти»[74]. Как соответствует это Златоустовой мысли о том, что «общее лежит вселенной очищение»!

Общность и вселенскость рождались от той «вечной памяти», которой помнили живые своих умерших и о которой умирающие просили живых.

«Духовный мой отче и господине имярек! Сотвори со мною, Бога ради, последнюю любовь и милость сицеву: помилуй мя, Бога ради, пой за мя сий канон на третины, на девятины, на четыредесятины <…> помилуй мою душу грешную, помолися о ней ко Господу», – это слова из Предисловия пред каноном за единоумершего[75]. А вот что может быть сочтено ответом на них. Прочтём выдержку из рукописного сборника, где помещено Моление о усопших:

«Благий и милосердый Боже, у тебя прошу великия милости и оставления грехов преставлыпимся верным рабом твоим: иже <…> мне сродством и сожительством совокуплены быша, и иже себе в руце наша предаша, или нам исповедашася, или от коих милостыню восприяхом. <…> Пощади <…> прости им всякое согрешение вольное и невольное <…>»[76]

Моление это входит в общий раздел, озаглавленный в сборнике словами: «Подобает ведати, како поминати родители своя комуж-до человеку»[77]. Казалось бы, очень конкретное поминание. Но вот с чего начинает тот, кому об этом «подобает ведати»:

«Помяни, Господи, души преставлыиихся присно поминаемых раб твоих и рабынь: иже от твоея пречистыя <…> руки исперва созданнаго человека, прадеда нашего Адама и его супруги, прабабы нашея Еввы <…> и вся, иже в благочестии пожившия на земли во обхождении солнца во всех концах вселенныя. Помяни, Господи, души святейших вселенских патриарх, благочестивых царей и цариц, преосвященных митрополитов, благоверных великих князей и княгинь, боголюбивых архиепископов и епископов <…> и всего священнического и иноческого чина <…>. И паче о сих молю ти ся <…> помяни, Господи, напрасною смертию скончавшихся, от меча, и от всякаго оружия, и от межьусобной брани, и от огня згоревших, и в водах утопших, гладом, и жаждою, и мразом измерших, и всякою нужною смертию скончавшихся от злых человек <…> и от самовольных страстей бедне умерших и не сподобившихся исповедатися тебе <…> ихже имена ты сам веси <…>. О, Владыко пресвятый! <…> услыши мя убогаго и недостойнаго <…> молящагося тебе о всех и за вся»[78].

После этого следует поминовение родителей. Общность и вселенскость, связанные с вечной памятью, заставляют человека начинать поминовение отца и матери с поминовения праотца Адама и всех «от века поживших на земли». Так память родителей покоится на памяти всего рода человеческого.

В помянниках имя протопопа Аввакума стоит далеко от начала и конца. Те, кто поминал его, начинали поминовение с «прадеда нашего Адама и его супруги, прабабы нашея, Еввы», патриархов московских, митрополитов киевских и московских, царей и великих князей русских, игуменов Святой Горы и русских монастырей, юродивых, также и «братии наших, избиенных <…> от татар, и литвы, и от немец, и от иноплеменник, и от своей братии, от крещеных, за Доном, и на Москве, и на Берге, и на Белеве, и на Калках, и на езере Галицком, и в Ростове, и под Казанью, и под Рязанью, и под Тихою Сосною <…> на Югре, и на Печере, в Воцкой земли, и на Мурманех, и на Неве, и на Ледовом побоище». Они поминали и тех, «иже несть кому их помянути сиротства ради, убожества и последний ради нищеты». Они поминали и пострадавших за старую веру, сожженных в Пустозерске и в Москве, замученных в Нижнем, на Дону, в Вязниках, Новгороде, Пскове, на Соловках, в Сибири. Они поминали, наконец, и свои собственные роды[79].

Старообрядческая традиция в этом случае, как и во многих других, есть прямое воплощение древней русской традиции. Достаро-обрядческие помянники были построены по аналогичному типу: в них рядом с частными поминаниями находились общие; прежде чем вписать в книгу поминание конкретного рода, вписывали в неё поминание памятных в русской и всемирной истории лиц.

Своё Житие протопоп Аввакум кончил такими словами: «Пускай раб-от Христов веселится, чтучи, а мы за чтущих и послушающих станем Бога молить. Как умрем, так оне помянут нас, а мы их там помянем. Наши оне люди будут там, у Христа, а мы их во веки веком. Аминь»[80].

Эти слова можно воспринимать как обращение и к нам, «чтущим и послушающим» его Житие.

Литература нашего времени утратила свойство «историчности». С ней теперь в первую очередь связано представление не о действительно бывших, но о художественно вымышленных событиях. Но свойство своё быть хранилищем впечатлений, принадлежащих национальной памяти, она до сих пор особым образом сохраняет. И люди, забывшие своих родных прадедов, как живых помнят вымышленных Татьяну Ларину и Алёшу Карамазова, а вместе с ними и создавших эти литературные образы Пушкина и Достоевского. И в памяти о них происходит то соединение живых и умерших, которое не позволяет распасться связи времён.

Житию протопопа Аввакума в равной степени присущи свойства обеих русских литератур, старой и новой. Оно в первую очередь «исторично», но оно и «литературно», в том новом духе, который присущ литературе нового времени; недаром лучшие писатели XIX – начала XX веков ощущали свою как бы «корпоративную» близость с его автором[81]. Аввакум заставляет нас, привыкших к памяти литературной больше, чем к памяти истинной, помнить его одновременно и как литературного героя знаменитого Жития, и как автора этого самого Жития, человека, жившего до нас на земле, проповедника и священномученика. Так через «новую» память приходит к нам память «старая». Теперь и от нашей любви зависит вечная память протопопа Аввакума на земле.

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Крестъ – всѣмъ воскресение, крестъ – падшим исправление, страстем умерщвление и плоти пригвождение; крестъ – душам слава и свѣтъ вѣчный1. Аминь.

Многострадальный юзник темничной, горемыка, нужетерпецъ, исповѣдникъ Христовъ священнопротопопъ Аввакум понужен бысть житие свое написати отцемъ его духовным иноком Епифаниемъ, да не забьвению предано будетъ дѣло Божие. Аминь2.

Всесвятая Троице, Боже и Содѣтелю всего мира, поспѣши и направи сердце мое начати с разумом и кончати дѣлы благими ихже нынѣ хощу глаголати аз, недостойный. Разумѣя же свое невѣжество, припадая, молю ти ся, и еже от тебя помощи прося: Господи, управи умъ мой и утверди сердце мое не о глаголании устен стужатиси, но приготовитися на творение добрых дѣлъ, яже глаголю, да, добрыми дѣлы просвѣщенъ, на Судищи десныя ти страны причастник буду со всѣми избранными твоими.

И нынѣ, Владыко, благослови, да, воздохнувъ от сердца, и языком возглаголю3 Дионисия Ареопагита о Божественных именех4, – что есть тебѣ, Богу, присносущные имена истинные, еже есть близостные, и что – виновные, сирѣчь похвальные.

Сия суть сущие: Сыи, Свѣтъ, Истинна, Животъ. Только свойственных четырѣ. А виновных много, сия суть: Господь, Вседержитель,

Непостижим, Неприступен, Трисиянен, Триипостасен, Царь Славы, Непостоянен огнь, Духъ, Богъ, и прочая.

По сему разумѣвай того же Дионисия о истиннѣ: «Себе бо отвержение – истинны испадение; истинна бо сущее есть; аще бо истинна сущее есть, истинны испадение сущаго отвержение есть. От сущаго же Богъ испасти не можетъ, и еже не быти – нѣсть»5.

Мы же речем: потеряли новолюбцы существо Божие испадени-емъ от истиннаго Господа Святаго и Животворящаго Духа. По Дионисию, коли ужъ истинны испали, тутъ и Сущаго отверглись. Богъ же от существа своего испасти не может, и еже не быти – нѣсть того в нем, присносущен истинный Богъ наш. Лучше бы им в Символѣ вѣры не глаголати «Господа», виновнаго имени, а нежели «истиннаго» отсѣкати, в немже существо Божие содержится. Мы же, правовѣрнии, обоя имена исповѣдуем и в Духа Святаго, Господа истиннаго и животворящаго, свѣта нашего, вѣруем, со Отцем и с Сыномъ поклоняемаго6, за негоже стражемъ и умираемъ, помощию его владычнею.

Тешит нас той же Дионисий Ареопагит, в книге ево писано: «Сей убо есть воистинну истинный християнин, зане истинною разумѣвъ Христа и тѣм богоразумие стяжавъ, исступив убо себе, не сый в мирском их нравѣ и прелести, себя же вѣсть трезвящеся и изменена всякаго прелестнаго невѣрия, не токмо даже до смерти бѣдъствующе истинны ради, но и невѣдением скончевающеся всегда, разумом же живуще, и християне суть свидѣтельствуемы»7.

Сей Дионисий, научен вѣре Христовѣ от Павла апостола, живый во Афинѣхъ, прежде, да же не приити в вѣру Христову, хитрость имый исчитати бѣги небесныя8. Егда же вѣрова Христови, вся сия вмѣних быти яко уметы. К Тимофею пишет9 в книге своей, сице глаголя: «Дитя, али не разумѣешь, яко вся сия внѣшняя блядь ничтоже суть, но токмо прелесть, и тля, и пагуба. Аз пройдох дѣлом и ничтоже обрѣтох, токмо тщету». Чтый да разумѣетъ.

Ищитати бѣги небесныя любят погибающим, понеже «любви истинныя не прияша, воеже спастися имъ, и сего ради послетъ имъ Богъ дѣйство льсти, воеже вѣровати им лжи, да Суд приимут не вѣровавшии истиннѣ, но благоволиша о неправдѣ». Чти о сем Апостолъ, 27510.

Сей Дионисий, еще не приидох в вѣру Христову, со ученикомъ своим во время распятия Господня бывъ в Солнечнем-граде и видѣ: солнце во тьму преложися и луна – в кровь, звѣзды в полудне на небеси явилися чернымъ видом11. Он же ко ученику глагола: «Или кончина вѣку прииде, или Богъ Слово плотию стражет», понеже не по обычаю тварь видѣ изменену и сего ради бысть в нѣдоумѣнии.

Той же Дионисий пишет о солнечном знамении, когда затмится: есть на небеси пять звѣздъ заблудных, еже именуются луны. Сии луны Богъ положил не в предѣлех, якоже и прочим звѣзды, но обтекаютъ по всему небу, знамение творя или во гнѣвъ, или в милость. Егда заблудница, еже есть луна, подтечет от запада подъ солнце и закроетъ свѣтъ солнечный, и то затмѣние солнцу за гнѣвъ Божий к людям бываетъ. Егда же бывает от востока луна подътекает, и то, по обычаю шествие творяще, закрывает солнце12.

А в нашей Росии бысть затмение солнцу в 162 году перед мором13. Плыл Вольгою-рекою архиепископъ Симеонъ Сибирской14, и в полудне тма бысть, перед Петровым днем недѣли за двѣ; часа с три плачючи у берега стояли. Солнце померче, от запада луна подътекала, являя Богъ гнѣвъ свой к людям. В то время Никонъ-отступник вѣру казилъ и законы церковныя, и сего ради Богъ излиял фиял гнѣва ярости своея на Русскую землю; зѣло моръ великъ былъ, нѣколи еще забыть, вси помним. Паки потом, минувъ годов с четырнатцеть, вдругорядъ затмѣние солнцу было въ Петров постъ: в пяток, въ час шестый, тма бысть, солнце померче, луна от запада же подтекала, гнѣв Божий являя, – протопопа Аввакума, бѣднова горемыку, в то время с прочими в соборной церкви власти остригли15 и на Угрѣше16 в темницу, проклинавъ, бросили.

Вѣрный да разумѣет, что дѣлается в земли нашей за нестроение церковное и разорение вѣры и закона. Говорить о том престанем, в день вѣка познано будет всѣми, потерпим до тѣхъ мѣстъ.

Той же Дионисий пишет о знамении солнца, како бысть при Исусѣ Наввинѣ во Израили, егда Исус сѣкий иноплеменники и бысть солнце противо Гаваона, еже есть на полднях: ста Исус крестообразно, сирѣчь разпростре руце свои, и ста солнечное течение, дондеже враги погуби. Возвратилося солнце к востоку, сирѣчь назад отбѣжало, и паки потече; и бысть во дни том и в нощи тритцеть четыре часа. Понеже в десятый час назад отбѣжало, так в сутках десеть часов прибыло. И при Езекии-царѣ бысть знамение: оттече солнце назад во вторый на десеть часъ дня, и бысть во дни и в нощи тридесять шесть часов17. Чти книгу Дионисиеву, там пространно уразумѣешь.

Он же Дионисий пишет о небесныхъ силах, возвѣщая, како хвалу приносят Богу раздѣляяся деветь чинов на три троицы18. Престоли, херувими и серафими, освящение от Бога приемля, сице восклицают: «Благословена слава от мѣста Господня!» И чрез ихъ преходит освящение на вторую троицу, еже есть господьства, начала, власти. Сия троица, славословя Бога, восклицаютъ: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия!» По алъфавиту, «аль» – Отцу, «иль» – Сыну, «уия» – Духу Святому. Григорий Низский толкует: «Аллилуия – хвала Богу». А Василий Великий пишет: «Аллилуия – ангельская рѣчь, человѣчески рещи: слава тѣбѣ, Боже»19. До Василия пояху во церкви ангельския рѣчи: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия!» Егда же бысть Василий, и повелѣ пѣти двѣ ангельския рѣчи, а третьюю – человѣческую, сице: «Аллилуия, аллилуия, слава тебѣ, Боже!» У святых согласно, у Дионисия и у Василия: трижды воспѣвающе, со ангелы славим Бога, а не четырежи по римской бляди. Мерско Богу четверичное воспѣвание сицевое: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия, слава тебѣ, Боже». Да будет проклят сице поюще, с Никоном и с костелом римским!

Паки на первое возвратимся. Третьяя троица: силы, архангели, ангели, чрез среднюю троицу освящение приемля, поют: «Святъ, святъ, святъ Господь Саваофъ, исполнь небо и земля славы его!»20. Зри: тричислено и се воспѣвание. Пространно Прѣчистая Богородица протолковала о аллилуии, явилась Василию, ученику Ефросина Псковскаго21. Велика во «аллилуии» хвала Богу, а от зломудръствующих досада велика, – по-римски Троицу Святую в четверицу глаголютъ, Духу и от Сына исхождение являютъ22. Зло и проклято се мудрование Богом и святыми! Правовѣрных избави, Боже, сего начинания злаго о Христѣ Исусѣ, Господѣ нашем, емуже слава нынѣ и присно и во вѣки вѣком. Аминь.

Афонасий Великий рече: «Иже хощетъ спастися, прежде всѣхъ подобаетъ ему держати кафолическая вѣра, еяже аще кто целы и непорочны не соблюдает, кромѣ всякаго недоумѣния, во вѣки погибнетъ. Вѣра же кафолическая сия есть: да единаго Бога в Троицѣ и Троицу во единице почитаем, ниже сливающе составы, ниже существо раздѣляюще. Инъ бо есть составъ Отечь, инъ – Сыновей, инъ – Святаго Духа. Но Отчее, и Сыновнее, и Святаго Духа едино Божество, равна слава, соприсносущно величество. Яковъ Отецъ, таковъ Сынъ, таковъ и Духъ Святый». Вѣченъ Отецъ, вѣченъ Сынъ, вѣченъ и Духъ Святый. Не созданъ Отецъ, не созданъ Сынъ, не создан и Духъ Святый. Богъ – Отецъ, Богъ – Сынъ, Богъ – и Духъ Святый. Не три Бози, но един Богъ, не три Несозданнии, но един Несозданный. Равнѣ: Вседержитель – Отецъ, Вседержитель – Сынъ, Вседержитель – и Духъ Святый. По-добнѣ: Непостижимъ Отецъ, Непостижим Сынъ, Непостижим и Духъ Святый. Не три Вседержители, но единъ Вседержитель, един Непостижимый. «И в сей Святѣй Троице ничто-же первое или послѣднее, ничтоже более или мнѣе, но цѣлы три составы и соприсносущны суть себѣ и равны»23. «Особно бо есть Отцу нерождение, Сыну же – рождение, а Духу Святому – исхождение, обще же им Божество и Царство»24.

Нужно бо есть побесѣдовати и о вочеловѣчении Бога Слова к вашему спасению. За благость щедрот излия себе от отеческих нѣдр Сынъ, Слово Божие, в Дѣву чисту богоотроковицу, егда время наставало, и воплотився от Духа Свята и Марии дѣвы вочеловѣчився, нас ради пострадал, и воскресе в третий день, и на небо вознесеся, и сѣде одесную Величествия на высоких, и хощет паки приити судити и воздати комуждо по дѣлом его, его же Царствию нѣсть конца.

И сие смотрение в Бозѣ бысть прежде, да же не создатися Адаму; прежде, да же не вообразитися. Рече Отец Сынови: «Сотворим человѣка по образу нашему и по подобию». И отвѣща другий: «‘Сотворим, Отче, и преступит бо». И паки рече: «О, единородный мой! О, свѣте мой! О, Сынѣ и Слове! О, сияние славы моея! Аще промышляеши созданием своим, подобает ти облещися в тлимаго человѣка, подобает ти по земли ходити, апостолы восприяти, пострадати и вся совершити». И отвѣща другий: «Буди, Отче, воля твоя!» Посем создася Адам, и прочая. Аще хощеши пространно разумѣти, чти «Маргарит», «Слово о вочеловѣчении»25. тамо обращеніи. Аз кратко помянул, смотрение показуя. Сице всяк вѣруяй во нь не постыдится, а не вѣруяй осужден будет и во вѣки погибнет, по вышереченному Афонасию.

Сице аз, протопоп Аввакумъ, вѣрую, сице исповѣдаю, с симъ живу и умираю.

Рождение же мое в нижегороцкихъ предѣлех, за Кудмою рекою, в селѣ Григоровѣ26. Отецъ ми бысть священникъ Петръ27, мати – Мария, инока Марфа. Отецъ мой прилѣжаше пития хмельнова, мати же моя постница и молитвеница бысть, всегда учаше мя страху Божию. Аз же, нѣкогда видѣвъ у сосѣда скотину умершу, в той нощи, воставше, предъ образом плакався довольно о душе своей, поминая смерть, яко и мнѣ умереть, и с тѣхъ мѣстъ обыкох по вся нощи молитися.

Потом мати моя овдовѣла, а я осиротѣлъ молод, и от своих соплеменник во изгнании быхом.

Изволила мати меня женить. Аз же Прѣсвятѣй Богородице молихся, да даст ми жену – помощницу ко спасению. И в том же селѣ дѣвица, сиротина же, безпрестанно во церковь ходила, имя ей Анастасия28. Отецъ ея был кузнецъ, именем Марко, богатъ гораздо, а егда умре, послѣ ево вся истощилося. Она же в скудости живяше и моляшеся Богу, да же сочетается за меня совокуплением брачным. И бысть по воли Божии тако.

Посем мати моя отиде к Богу в подвизе велице. Аз же от изгнания преселихся во ино мѣсто29. Рукоположен во дьяконы дватцети лѣт з годом и по дву лѣтех в попы поставлен; живый в попѣхъ осмъ лѣтъ и потом совершен в протопопы православными епископы30; тому дватцеть лѣтъ минуло, и всего тритцеть лѣтъ, какъ священъство имѣю, а от рода на шестой десяток идетъ.

Егда аз в попѣхъ был, тогда имѣлъ у себя детей духовных много, по се время сотъ с пять или шесть будет. Не почивая аз, грѣшный, прилѣжа во церквах, и в домѣхъ, и на распутияхъ, по градом и селам, еще же и во царствующемъ градѣ, и во странѣ Сибирской, проповѣдуя и уча слову Божию, годовъ будет тому с полтретьятцеть.

А егда еще былъ в попѣхъ, прииде ко мнѣ исповѣдатися дѣвица, многими грѣхми обременена, блудному дѣлу и малакии всякой повинна, нача мнѣ, плакавшеся, подробну возвѣщати во церкви, пред Евангелиемъ стоя. Аз же, треокаянный врачь, слышавше от нея, сам разболѣвся, внутрь жгом огнемъ блудным.

И горко мне бысть в той час. Зажегъ три свѣщи и прилѣпилъ к налою, и возложилъ правую руку на пламя, и держалъ, дондеже во мнѣ угасло злое разжежение.

И отпустя дѣвицу, сложа с себя ризы, помолясь, пошелъ в дом свой зѣло скорбенъ; время же яко полнощи. И пришед в свою избу, плакався предъ образом Господним, яко и очи опухли, и моляся прилѣжно, да же отлучит мя Бог от детей духовных, понеже бремя тяшко, не могу носити. И падох на землю на лицы своем, рыдаше горце, и забыхся лежа.

Не вѣмъ какъ плачю, а очи сердечнии при реке Волге. Вижу: пловут стройно два корабля златы, и весла на них златы, и шесты зла-ты, и все злато. По единому кормщику на них сидѣльцов. И я спросилъ: «Чье корабли?» И онѣ отвѣщали: «Лукин и Лаврентиевъ», – сии быша ми духовныя дѣти, меня и дом мой наставили на путь спасения и скончались богоугодне. А се потом вижу третей корабль, не златом украшен, но разными красотами испещренъ, красно, и бѣло, и сине, и черно, и пепелесо, егоже умъ человѣчь не вмѣстит красоты его и доброты; юноша свѣтелъ, на кормѣ сидя, правитъ; бѣжит ко мнѣ из-за Волги, яко пожрати мя хощет. И я вскричал: «Чей корабль?» И сидяй на нем отвѣщал: «Твой корабль. На, плавай на нем, коли докучаешь, и з женою, и з дѣтми». И я вострепетахъ и, сѣдше, разсуждаю, что се видимое и что будетъ плавание.

А се по мале времени, по писанному, «обьяша мя болѣзни смертныя, бѣды адовы обыдоша мя, скорбь и болѣзнь обрѣтох»31. У вдовы начальник отнял дочерь. И аз молих его, да же сиротину возвратит к матери. И онъ, презрѣвъ моление наше, воздвиг на меня бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежал в забыти полчаса и болыни, паки оживе Божиим мановением. Он же, устрашася, отступился мнѣ дѣвицы. Потом научил ево дьяволъ: пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по землѣ в ризах. А я молитву говорю въ то время.

Таже инъ начальник во ино время на мя разсвирѣпел: прибѣжавъ ко мнѣ в дом, бив меня, и у руки, яко пес, огрыз перъсты; и егда наполнилась гортань ево крови, тогда испустилъ из зубовъ своих мою руку и, меня покинувъ, пошел в дом свой. Аз же, поблагодаря Бога, завертѣвъ руку платом, пошел к вечернѣ. И на пути он же наскочил на меня паки со двема пистольми и запалил ис пистоли. И Божиимъ мановением на полке порох пыхнулъ, а пистоль не стрелила. Он же бросил ея на землю и из другия запалил паки. Божия же воля так же учинила: пистоль и та не стрелила. Аз же прилѣжно, идучи, молюсь Богу; осѣнил ево больною рукою и поклонился ему. Онъ меня лаетъ, а я ему говорю: «Благодать во устнѣхъ твоих, Иван Родионович, да будет».

Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всево ограбя, и на дорогу хлѣба не дал. В то же время родился сынъ мой Прокопей, что нынѣ сидит с матерью и з братом в землѣ закопан32. Аз же, взяв клюку, а мать – некрещенова младенца, пошли з братьею и з домочадцы, амо же Богъ наставит, а сами, пошедъ, запѣли божественныя пѣсни, евангельскую стихѣру, большим роспѣвом, «На гору учеником идущим за земное Вознесение, предста Господь, и поклонишася ему»33, – всю до конца, а пред нами образы несли. Пѣвцов в дому моем было много, – поюще, со слезами на небо взираем. А провождающии жители того мѣста, мужи, и жены, и отрочата, множество народа, с рыданиемъ, плачюще и сокрушающе мое сердце, далече нас провожали в поле. Аз же, на обычном мѣсте став и хвалу Богу воздав, поучение прочетъ и благословя, насилу в домы ихъ возвратил; а з домашними впред побрели и на пути Прокопья крестили, яко каженика Филиппъ древле34.

Егда же аз прибрел к Москвѣ к духовнику цареву протопопу Стефану35 и к другому протопопу, к Неронову Иванну36, они же обо мнѣ царю извѣстиша, и с тѣхъ мѣстъ государь меня знать почал.

Отцы же з грамотою паки послали меня на старое мѣсто. И я притащился – ано и стѣны разорены моих храминъ. И я паки позавелся, а дьявол и паки воздвигъ бурю. Приидоша в село мое плясовые медвѣди з бубънами и з домрами, и я, грѣшник, по Христѣ ревнуя, изгнал их, и хари и бубны изломал на поле един у многих, и медвѣдей двух великих отнял – одново ушибъ, и паки ожилъ, а другова отпустил в поле. И за сие меня боярин Василей Петрович Шереметев, едучи в Казань на воеводство в судне, браня много, и велелъ благословить сына своего бритобратца37, аз же не благословил, видя любодѣйный образ. И онъ меня велѣлъ в Волгу кинуть; и, ругавъ много, столкали с судна38.

Таже ин начальникъ на мя разсвирѣпѣвъ, приехавъ с людми ко двору моему, стрелял из луковъ и ис пищалей с приступом. А я в то время, запершися, молился ко Владыке: «Господи, укроти ево и примири, имиже вѣси судбами!» Он же побѣжал от двора, гоним Святым Духом.

Таже в нощь ту прибѣжали от него, зовут меня к нему со слезами: «Батюшко-государь, Евфимей Стефанович при кончинѣ и кричит неудобно, бьет себя и охает, а сам говоритъ: “Дайте батька Аввакума, за него меня Богъ наказует!”» И я чаял – обманываютъ меня, ужасеся духъ мой во мнѣ, а се помолил Бога сице: «Ты, Господи, изведый мя из чрева матере моея, и от небытия в бытие мя устроил, аще меня задушатъ, причти мя с митрополитом Филиппомъ Московским39; аще ли зарѣжутъ, и ты, Господи, причти мя з Захариею-пророком40; аще ли посадят в воду, и ты, Владыко, яко и Стефана Пермъскаго41, паки свободишь мя!», – и, молясь, поехал в дом к нему, Евфимею.

Егда же привезоша мя на двор, выбѣжала жена ево Неонила, ухватила меня под руку, а сама говоритъ: «Поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свѣтъ наш кормилец!» И я сопротив: «Чюдно! Давеча был блядин сынъ, а топерва – батюшко миленькой. Больше у Христатово остра шелепуга та, скоро повинился мужъ твой!»

Ввела меня в горницу – вскочил с перины Евфимей, пал пред ногама моима, вопитъ неизреченно: «Прости, государь, согрѣшил пред Богомъ и пред тобою!»42, а сам дрожит весь. Ия ему сопротиво: «Хощеши ли впредь цѣлъ быти?» Он же, лежа, отвѣщал: «Ей, честный отче!» И я реклъ: «Востани! Богъ простит тя». Он же, наказанъ гораздо, не могъ сам востати. И я поднял и положил ево на постѣлю, и исповѣдал, и маслом священным помазал; и бысть здрав, так Христос изволилъ. И з женою быша мнѣ дѣти духовные, изрядныя раби Христовы. Так-то Господь гордымъ противится, смиренным же даетъ благодать43.

Помале инии паки изгнаша мя от мѣста того. Аз же сволокся к Москвѣ, и Божиею волею государь меня велѣлъ поставить въ Юрьевецъ Повольской44 в протопопы. И тут пожил немного – только осмъ недѣль. Дьявол научил попов и мужиков и бабъ: пришли к патриархову приказу, гдѣ я духовныя дѣла дѣлал, и, вытаща меня ис приказу собранием, – человѣкъ с тысящу и с полторы их было, – среди улицы били батожьемъ и топтали. И бабы были с рычагами, грѣхъ ради моих убили замертва и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибѣжал и, ухватя меня, на лошеди умчалъ в мое дворишко и пушкарей около двора поставил. Людие же ко двору приступаютъ, и по граду молва велика. Наипаче же попы и бабы, которыхъ унималъ от блудни, вопятъ: «Убить вора, блядина сына, да и тѣло собакам в ровъ кинем!»

Аз же, отдохня, по трех днях ночью, покиня жену и дѣти, по Волге сам-третей ушел к Москвѣ. На Кострому прибѣжал – ано и тутъ протопопа же Даниила изгнали45. Охъ, горе! Вездѣ от дьявола житья нѣтъ!

Приехал к Москвѣ, духовнику показался. И онъ на меня учинился печален: «На што-де церковь соборную покинулъ?» Опять мнѣ другое горе! Таже царь пришелъ ночью к духовнику благословитца, меня увидял – тутъ опять кручина: «На што-де город покинулъ?» А жена, и дѣти, и домочадцы, человѣкъ з дватцеть, въ Юрьевце остались, невѣдомо – живы, невѣдомо – прибиты. Тутъ паки горе!

Посем Никонъ, другъ наш, привез из Соловковъ Филиппа митрополита46. А прежде его приезду Стефанъ духовник моля Бога и постяся седмицу з братьею – и я с ними тут же – о патриархѣ, да же дастъ Богъ пастыря ко спасению душъ нашихъ47. И с митрополитом Корнилиемъ Казанским48, написав челобитную49 за руками, подали царю и царицѣ – о духовникѣ Стефане, чтоб ему быть в патриархах. Он же не восхотѣлъ самъ и указал на Никона митрополита. Царь ево и послушал. И пишет к нему послание навстрѣчю: «Пресвященному Никону, митрополиту Новгороцкому и Великолуцкому и всеа Русии, радоватися», и прочая.

Егда же приехал, с нами – яко лис: челом да здорово, вѣдает, что быть ему в патриархах, и чтоб откуля помѣшка какова не учинилась. Много о тѣхъ козняхъ говорить! Царь ево на патриаршество зоветъ, а онъ бытто не хочетъ. Мрачил царя и людей, а со Анною по ночам укладываютъ50, как чему быть; и, много пружався, со дьяволом, взошелъ на патриаршество Божиимъ попущением, укрепя царя своим кознованиемъ и клятвою лукавою.

Егда бысть патриархом, такъ нас и в Крестовую51 не стал пускать. А се и ядъ отрыгнулъ: в Постъ великой прислал память52 казанъскому протопопу Иванну Неронову, а мнѣ был отецъ духовной, я все у нево и жил в церквѣ53, егда куцы отлучится – ино я вѣдаю церковь. И к мѣсту говорили, на дворецъ ко Спасу54, да я не порадѣлъ, или Богъ не изволил. Народу много приходило х Казанъской, такъ мнѣ любо – поучение чол безпрестанно. Лишо о братьях родных духовнику поговорил, и онъ их в Верху у царевны, а инова при себѣ жить устроил, попом в церквѣ55. А я самъ, идѣже людие снемлются, там слово Божие проповѣдал, да при духовникове благословении и Неронова Иванна тѣшил надъ книгами свою грѣшную душу о Христѣ Исусѣ. Таже Никонъ в памети пишет: год и число, «по преданию-де святых отецъ и апостолъ, не подобает метания творити на колѣну, но в пояс бы вам класть поклоны, еше же и трема перъсты бы есте крестились».

Мы, сошедъшеся со отцы, задумалися: видим, яко зима хощетъ быти, сердце озябло, и ноги задрожали. Неронов мнѣ приказал церковь, а сам скрылся в Чюдов56, седмицу един в полатке молился. И там ему от образа глас бысть во время молитвы: «Время приспѣ страдания, подобает вам неослабно страдати!» Он же мнѣ, плачючи, сказал, таже епископу Коломенскому Павлу, егоже Никон напослѣдок в новогороцкихъ предѣлех огнемъ зжегъ57; потом Даниилу, Костромъскому протопопу и всей сказал братье. Мы же з Данилом, ис книгъ написавъ выписки о сложении перъстъ и о поклонѣехъ, и подали государю58, много писано было. Онъ же, не вѣмъ гдѣ, скрыл их, мнит ми ся – Никону отдал.

Послѣ тово вскорѣ, схватавъ Никонъ Даниила, остриг при царѣ за Тверскими вороты59; и, содравъ однарятку60, ругавъ, отвел в Чюдов, в хлѣбню, и, муча много, сослал в Астрахань. Возложа на главу там ему венец терновъ, в земляной тюрмѣ и уморили. Таже другова, Темниковского протопопа Даниила61, посадил у Спаса на Новом62, Таже – Неронова Иванна: в церквѣ скуфью снял и посадил в монастырѣ Симанове и послѣ на Вологду сослалъ въ Спасов Каменной монастырь, потом в Кольской острогъ63.

Посем меня взяли от всенощнаго Борис Нелединской со стрельцами; человѣкъ со мною с шестьдесят взяли64; их в тюрму отвели, а меня на патриархове дворѣ на чепъ посадили ночью. Егда же розсвѣтало, в день недѣлный, посадили меня на телѣгу, ростеня руки, и везли от патриархова двора до Андроньева монастыря65 и тутъ на чепи кинули в темную полатку, ушла вся в землю. И сидѣлъ три дни, ни ел, ни пил; во тьмѣ сидя, кланялъся на чепи, не знаю – на восток, не знаю – на запад. Никто ко мнѣ не приходил, токмо мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно.

Таже во исходѣ третьихъ суток захотѣлося есть мнѣ, послѣ вечерни ста предо мною, не вѣмъ – человѣкъ, не вѣмъ – ангелъ, и по се время не знаю, токмо в потемках, сотворя молитву и взявъ меня за плечо, с чепью к лавке привел и посадил, и лошку в руки далъ и хлѣбца немношко, и штецъ дал похлебать, – зѣло прикусны, хороши, – и реклъ мнѣ: «Полно, довлѣетъ ти ко укреплению!» И не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало. Чюдно только человѣкъ, а что же – ангелу ино вездѣ не загорожено.

Наутро архимарит з братьею вывели меня, журят мнѣ: «Что патриарху не покорисся?» И я от Писания ево браню. Сняли большую чепь и малую наложили. Отдали чернъцу под началъ, велѣли в церковь волочить. У церкви за волосы дерутъ, и под бока толкаютъ, и за чепъ торъгаютъ, и в глаза плюютъ. Богъ их простит в сий вѣкъ и в будущий, не их то дѣло, но дьявольское.

Тутъ же в церквѣ у них былъ нашъ братъ подначалной ис Хамовниковъ, пьянъства ради преданъ бѣсомъ, и гораздо бѣсился, томим от бѣсовъ. Аз же зъжалихся, грѣешной, об немъ: в обѣдню, стоя на чепи, Христа-свѣта и Прѣчистую Богородицу помолил, чтоб ево избавили от бѣсовъ. Господь же ево, бѣднова, и простил, бѣсовъ отгналъ. Он же целоуменъ сталъ, заплакавъ и ко мнѣ поклонился до земли; я ему заказал, чтоб про меня не сказал никому; людие же не догадалися о семъ, учали звонить и молебенъ пѣть.

Сидѣлъ я тутъ четыре недѣли. Послѣ меня взяли Логина, протопопа Муромского66. В соборной церквѣ при царѣ остриг ево овчеобразный волкъ в обѣдню во время переноса, егда снялъ у архидьякона со главы дискос и поставил на прѣстоле Тѣло Христово. А с чашею архимаритъ чюдовъской Ферапонтъ внѣ олътаря при дверехъ царъских стоял. Увы, разсѣчения Тѣлу и Крови Владыки Христа! Пущи жидовъскаго дѣйства игрушка сия! Остригше, содрали с Логина однарятку и кафтан. Он же разжегъся ревностию Божественнаго огня, Никона порицая, и чрез порог олътарной в глаза ему плевалъ, и, распоясався, схватя с себя рубашку, во олъ-тарь Никону в глаза бросил. Чюдно! Растопоряся рубашка покрыла дискос с Тѣлом Христовым и прѣстолъ. А в то время и царица в церквѣ была.

На Логина же возложа чепь и потаща ис церкви, били метлами и шелепами до Богоявленскаго монастыря67, и тутъ кинули нагова в полатку и стрельцов на карауле накрѣпко учинили. Ему же Богъ в ту нощъ дал новую шубу да шапку. И наутро Никону сказали. Он же, разсмѣявся, говорит: «Знаю-су я пустосвятовъ тѣхъ!» И шапку у него отнялъ, а шубу ему оставил.

Посем паки меня из монастыря водили пѣшева на патриарховъ двор, по-прежнему ростяня руки. И стязався много со мною, паки отвели так же. Таже въ Никитин день68 со кресты ходъ, а меня паки противъ крестов везли на тѣлеге. И привезли к соборной церкви стричь меня так же, и держали на пороге в обѣдню долго. Государь сошел с мѣста и, приступи к патриарху, упросил у нево. И, не стригше, отвели в приказ Сибирской69 и отдали дьяку Третьяку Башмаку, что нынѣ с нами стражет же за православную вѣру, – Саватѣй-старецъ70, сидитъ в земляной тюрмѣ у Спаса на Новомъ. Спаси ево, Господи, и тогда мнѣ добро дѣлал.

Таже послали меня в Сибирь в ссылку з женою и дѣтми71. И колико дорогою было нужды, тово всево говорить много, развѣ малое помянуть. Протопопица родила младенца, больную в телѣге и потащили; до Тобольска три тысячи верстъ, недѣль с тринатцеть волокли телѣгами и водою, и санми половииу пути.

Архиепископъ Симеонъ Сибирской – тогда добръ был, а нынѣ учинился отступникъ – устроилъ меня в Тобольске к мѣсту72. Тут, живучи у церкви, великия беды постигоша мя. Пятья «слова государевы» сказывали на меня73 в полтора годы. И един нѣкто, двора архиепископля дьякъ Иван Струна, тот и душею моею потряс; сице. Владыка сьехал к Москвѣ, а онъ без нево, научением бѣсовским и кознями, напалъ на меня, – церкви моея дьяка Антония захотѣлъ мучить напрасно74. Он же Антон утече у него и прибѣжал ко мнѣ во церковь. Иван же Струна, собрався с людьми, во ин день прииде ко мнѣ во церковь – а я пою вечерню – и, вскоча во церковь, ухватил Антона на крылосѣ за бороду. А я в то время затворил двери и замкнулъ, никово не пустилъ в церковь. Один онъ Струна вертится, что бѣсъ, во церквѣе. И я, покиня вечерню, со Антоном, посадя ево на полу, и за мятеж церковной постегалъ ременем нарочито-таки. А прочий, человѣекъ з дватцеть, вси побѣгоша, гоними духом. И покаяние принявъ от Струны, к себѣ отпустил ево паки. Сродницы же ево, попы и чернцы, весь град возмутили, како бы меня погубить. И в полнощи привезли сани ко двору моему, ломилися в ызбу, хотя меня, взяв, в воду свести. И Божиимъ страхом отгнани быша и вспять побѣгоша.

Мучился я, от них бѣгаючи, с мѣсяцъ. Тайно иное в церквѣ начюю, иное уйду к воеводѣ75. Княиня меня в сундукъ посылала: «Я-де, батюшко, нат тобою сяду, каъ-де придут тебя искать к намъ». И воевода от нихъ, мятежниковъ, боялся, лишо плачетъ, на меня глядя. Я уже и в тюрму просилъся, – ино не пустят. Таково-то время было. Провожал меня много Матфей Ломковъ76, иже и Митрофан в чернцах именуем, на Москвѣ у Павла митрополита77 ризничим был, как стригъ меня з дьяконом Афонасьемъ78. Тогда в Сибири при мнѣ добръ был, а опослѣ проглотил ево дьявол: отступил же от вѣры.

Таже приехал с Москвы архиепископъ, и мнѣ мало-мало лехче стало. Правильною виною посадил ево, Струну, на чепь за сие: человѣекъ нѣкий з дочерью кровосмѣшение сотворилъ, а онъ Струна, взявъ с мужика полтину, не наказавъ, отпустил. И владыка ево за сие сковать приказал и мое дѣло тут же помянулъ79. Он же Струна ушел к воеводам в приказ и сказалъ «слово и дѣло государево» на меня80. Отдали ево сыну боярскому лутчему Петру Бекѣтову за приставъ81. Увы, Петру погибель пришла! Подумавъ, архиепископъ по правилам за вину кровосмѣшения стал Струну проклинать в церквѣ. Петръ же Бекѣтов в то время, браня архиепископа и меня, изшедъ ис церкви, взбѣсился, идучи ко двору, и падъ, издше, горкою смертию умре. Мы же со владыкою приказали ево среди улицы вергнути псом на снедѣние, да же гражданя оплачют ево согрѣшение; и сами три дни прилѣжне Божеству стужали об нем, да же отпустится ему в день вѣка от Господа: жалѣя Струны, таковую пагубу приял; и по трех днех тѣло его сами честнѣ погребли. Полно тово говорить плачевнова дѣла.

Посем указ пришел: велено меня ис Тобольска на Дѣну вести82, за сие, что браню от Писания и укаряю Никона-еретика. В то же время пришла с Москвы грамотка ко мнѣ: два брата, жили кои у царя в Верху, умерли з женами и дѣтми83. И многия друзья и сродники померли жо в мор. Излиял Богъ фиял гнѣва ярости своея на всю Русскую землю за раскол церковный, да не захотѣли образумитца. Говорилъ прежде мора Нероновъ царю и прорицал три пагубы: моръ, мечь, разделение84, – вся сия збылось во дни наша, – а опослѣ и самъ, милой, принужденъ трема перъсты креститца. Таково-то попущено дѣйствовать антихристову духу, по Господню речению, «Аще возможно ему прельстити и избранныя»85 и «Всяк мняйся стояти да блюдется, да ся не падет»86. Што тово много и говорить! Того ради, неослабно ища правды, всяк, молися Христу, а не дряхлою душею о вѣре прилежи, так не покинет Богъ. Писанное внимай: «Се полагаю в Сионѣ камень претыканию и камень соблазну»87, вси отступницы, временных ради о вѣчном не брегутъ, просто молыть, дьяволю волю творят, а о Христовѣ повелѣнии не радят. Но аще кто преткнется о камень сей – сокрушится, а на немже камень падет, сотрыетъ его. Внимай-ко гораздо и слушай, что пророкъ говорит со апостолом: что жорновъ дурака в муку перемелет; тогда узнает всяк высокосердечный, какъ скакать по холмам перестанет, сирѣчь от всѣхъ сихъ упразнится.

Полно тово. Паки стану говорить, какъ меня по грамотѣ ис Тобольска повезли на Дѣну.

А егда в Енисѣйск привезли, другой указ пришел: велено в Дауры вести, тысящъ з дватцеть от Москвы и болыни будет. Отдали меня Афонасью Пашкову88: онъ туды воеводою посланъ, и, грѣхъ ради моих, суровъ и безчеловѣчен человѣкъ, бьет безпрестанно людей, и мучит, и жжетъ. И я много разговаривал ему, да и сам в руки попал, а с Москвы от Никона ему приказано мучить меня.

Поехали из Енисейска89. Егда будем в Тунгуске-рекѣ90, бурею дощеникъ мой в воду загрузило, налилъся среди реки полон воды, и парус изорвало, одны полубы наверху, а то все в воду ушло. Жена моя робятъ кое-как вытаскала наверхъ, а сама ходит простоволоса, в забытии ума, а я, на небо глядя, кричю: «Господи, спаси! Господи, помози!» И Божиего волею прибило к берегу нас. Много о том говорить. На другом дощенике двух человѣкъ сорвало, и утонули в водѣ. Оправяся мы, паки поехали впред.

Егда приехали на Шаманской порогъ91, навстрѣчю нам приплыли люди, а с ними двѣ вдовы, – одна лѣт въ 60, а другая и болши, пловутъ пострищися въ монастырь. А онъ Пашков сталъ их ворочать и хощет замужъ отдать. И я ему сталъ говорить: «По правилам не подабает таковых замужъ давать». Он же, осердясь на меня, на другомъ пороге стал меня из дощеника выбивать: «Еретик-де ты, для-де тебя дощеник худо идетъ, поди-де по горам, а с казаками не ходи!»

Горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые, утес каменной яко стена стоит, и поглядѣть – заломя голову. В горах тѣхъ обрѣтаются змеи великие, в них же витают гуси и утицы – перие красное; тамо же вороны черные, а галки – сѣрые, измѣнено при русских птицах имѣютъ перие. Тамо же орлы, и соколы, и кречата, и курята индѣйские, и бабы, и лебеди, и иные дикие, многое множество, птицы разные. На тѣх же горах гуляютъ звѣри дикие: козы, и олени, и зубри, и лоси, и кабаны, волки и бараны дикие; во очию нашу, а взять нельзя. На тѣ же горы Пашков выбивал меня со звѣрми витать.

И аз ему малое писанейце послал92, сице начало: «Человѣче, убойся Бога, сѣдящаго на херувимѣхъ и призирающаго в бездны, егоже трепещутъ небо и земля со человѣки и вся тварь, токмо ты един презираешь и неудобство к нему показуешь», и прочая там многонько писано. А се – бегутъ человѣкъ с пятьдесят, взяли мой дощеник и помчали к нему, версты с три от него стоялъ: я казакам каши с маслом наварил да кормлю их, и онѣ, бедные, и едят и дрожатъ, а иные плачютъ, глядя на меня, жалѣя по мнѣ.

Егда дощеникъ привели, взяли меня палачи, привели передъ него. Он же и стоит, и дрожитъ, шпагою потъпершись. Начал мнѣ говорить: «Поп ли ты или роспоп?» И я отвѣщал: «Аз есмъ Аввакумъ протопоп. Что тебѣ дело до меня?» Он же, рыкнувъ яко дивий звѣрь, и ударил меня по щоке, и паки по другой, и в голову еще; и збилъ меня с ногъ, ухватил у слуги своево чеканъ93 и трижды по спинѣ, лежачева, зашибъ, и, разболокши, – по той же спинѣ семьдесят два удара кнутом. Палач бьет, а я говорю: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мнѣ!» Да тожъ, да тожъ говорю. Так ему горько, что не говорю: «Пощади!» Ко всякому удару: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мнѣ!» Да о серединѣ-той вскричалъ я: «Полно бить-тово!» Такъ онъ велѣлъ перестать. И я промолыл ему: «За что ты меня бьешь, вѣдаешь ли?» И онъ паки велѣлъ бить по бокам. Спустили. Я задрожалъ да и упал; и он велѣлъ в казенной дощеник оттащить. Сковали руки и ноги и кинули на беть94.

Осень была, дождь на меня шелъ и в побои, и в нощъ. Как били, так не больно было с молитвою-тою, а лежа на умъ взбрело: «За что ты, Сыне Божий, попустил таково больно убить-тово меня? Я веть за вдовы твои сталъ! Кто даст судию между мною и тобою! Когда воровалъ, и ты меня такъ не оскорблялъ, а нынѣ не вѣмъ, что согрѣшил!» Бытто доброй человѣкъ, другой фарисей, погибельный сынъ, з говенною рожею праведником себя наменилъ да со Владыкою, что Иевъ непорочной, на судъ95. Да Иевъ хотя бы и грѣшенъ, ино нелзя на него подивить, внѣ Закона живый, Писания не разумѣлъ, в варъваръской землѣ живя, аще и того же рода Авраамля, но поганова колѣна. Внимай: Исаакъ Авраамович роди сквернова Исава, Исавъ роди Рагу ил а, Рагуилъ роди Зара, Зара же – праведнаго Иева96. Вотъ смотри, у ково Иеву добра научитца, – всѣ прадеды идолопоклонники и блудники были. Но от твари Бога уразумѣвъ, живый праведный непорочно и, въ язвѣ лежа, изнесе глаголъ от недоразумѣния и простоты сердца: «Изведый мя ис чрева матере моея, кто дастъ судию между мною и тобою, яко тако наказуеши мя; ни аз презрѣхъ сироты и вдовицы, от острига овецъ моихъ плещи нищих одѣвахуся»97. И сниде Богъ к нему, и прочая. А я таковая же дерзнухъ от коего разума? Родихся во Церквѣ, на Законѣ почиваю, Писанием Ветхаго и Новаго Закона огражденъ, вожда себя помышляю быти слепымъ, а самъ слѣпъ извнутръ. Какъ дощеник-отъ не погряз со мною! Стало у меня в тѣ поры кости-те щемить и жилы-те тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал. Воды мнѣ в ротъ плеснули, так вздохнул да покаялъся пред Владыкою, да и опять перестало все болѣть.

Наутро кинули меня в лотку и напред повезли. Егда приехали к порогу Падуну Большому98, – река о томъ мѣсте шириною с версту, три залавка гораздо круты, аще не воратами што попловет, ино в щепы изломает. Меня привезли под порог: сверху дождь и снѣгъ, на плечах одно кафтанишко накинуто просто, льет по спинѣ и по брюху вода. Нужно было гораздо. Из лотки вытащили, по каменью, скована, около порога тово тащили. Да уж к тому не пяняю на Спасителя своего, но пророком и апостолом утѣшаюся, в себѣ говоря: «Сыне, не пренемогай наказаниемъ Господним, ниже ослабѣй, от него обличаем. Егоже любит Богъ, того и наказует. Биет же всякаго сына, егоже приемлет. Аще наказание терпите, тогда яко сыномъ обрѣтается вамъ Богъ. Аще ли без наказания приобщаетеся ему, то выблядки, а не сынове есте»99.

Таже привезли в Брацкой острог100 и кинули в студеную тюрму, соломки дали немношко. Сидѣл до Филипова посту в студеной башне. Там зима в тѣ поры живет, да Богъ грѣлъ и без платья всяко. Что собачка, в соломе лежу на брюхе: на спинѣ-той нельзя было. Коли покормят, коли нѣтъ. Есть-тово послѣ побой тѣхъ хочется, да ветьсу неволя то есть: как пожалуют – дадутъ. Да безчинники ругались надо мною: иногда одново хлѣбца дадутъ, а иногда ветчинки одное не вареной, иногда масла коровья, без хлѣба же. Я-таки, что собака, так и емъ. Не умывалъся веть. Да и кланятися не смогъ, лише на крестъ Христовъ погляжу да помолитвую. Караулщики по пяти человѣкъ одаль стоят. Щелъка на стенѣ была, – собачка ко мнѣ по вся дни приходила, да поглядит на меня. Яко Лазаря во гною у вратѣхъ богатаго пси облизаху гной его101, отраду ему чинили, тако и я со своею собачкою поговаривал. А человѣцы далече окрестъ меня ходят и поглядѣть на тюрму не смѣютъ. Мышей много у меня было, я их скуфьею бил: и батошка не дали; блох да вшей было много. Хотѣлъ на Пашкова кричать: «Прости!», да сила Божия возбранила, велено терпѣть.

В шестую недѣлю послѣ побой перевелъ меня в теплую избу, и я тутъ с аманатами102 и с собаками зимовал скован. А жена з дѣтми верстъ з дватцеть была сослана от меня. Баба ея Ксенья мучи, браня зиму ту там, в мѣсте пустом.

Сынъ Иванъ еще невелик былъ, прибрел ко мнѣ побывать послѣ Христова Рожества, и Пашковъ велѣлъ кинуть в студеную тюрму, гдѣ я преже сидѣлъ. Робячье дѣло – замерзъ было тутъ; сутки сидѣлъ, да и опять велѣлъ к матерѣ протолкать; я ево и не видал. Приволокся – руки и ноги ознобил.

На весну паки поехали впред. Все разорено: и запас, и одежда, и книги – все растащено. На Байкалове море паки тонул. По рекѣ по Хилку103 заставилъ меня лямку тянуть; зѣло нуженъ ходъ ею былъ: и поесть нѣколи было, нежели спать; целое лѣто бились против воды. От тяготы водяныя в осень у людей стали и у меня ноги пухнуть и животъ посинялъ, а на другое лѣто и умирать стали от воды. Два лѣта бродилъ в водѣ, а зимами волочился за волоки чрез хрепты104.

На том же Хилъке в третье тонул. Барку от берегу оторвало; людские стоятъ, а меня понесло; жена и дѣти остались на берегу, а меня сам-другъ с кормщиком понесло. Вода быстрая, переворачивает баръку вверхъ дномъ и паки полубами, а я на ней ползаю и кричю: «Владычице, помози! Упование, не погрузи!» Иное ноги в водѣ, а иное выползу наверх. Несло с версту и болыни, да переняли; все розмыло до крохи. Из воды вышедъ, смеюсь, а люди те охаютъ, глядя на меня, платье-то по кустамъ вѣшаютъ. Шубы шелковые и кое-какие бездѣлицы-той было много еще в чемоданах да в сумах – с тѣхъ мѣстъ все перегнило, наги стали.

А Пашков меня же хотѣлъ бить: «Ты-де надъ собою дѣлаешь на смѣхъ». И я-су, в кустъ зашедъ, ко Богородице припалъ: «Владычице моя, Пресвятая Богородице, уйми дурака тово, и так спина болитъ!» Так Богородица-свѣтъ и уняла – стал по мнѣ тужить.

Доехали до Иръгеня-озера105. Волокъ тутъ, стали волочитца. А у меня работников отнялъ; инымъ нанятца не велитъ. А дѣти были маленьки: таскать нѣ с кѣмъ, одинъ бедной протопоп. Здѣлал нарту и зиму всю за волок бродилъ. У людей и собаки в подпряшках, а у меня не было одинова, лишо двухъ сынов, – маленьки еще были Иванъ и Прокопей, тащили со мною, что кобельки, за волок нарту. Волокъ – веръстъ со сто; насилу, бѣдные, и перебрели. А протопопица муку и младенца за плечами на себѣ тащила. А дочь Огрофена брела-брела да на нарту и взвалилась, и братья ея со мною помаленку тащили. И смѣх и горе, как помянутся дние оны: робята-тѣ изнемогутъ и на снѣгъ повалятся, а мать по кусочку пряничка имъ дастъ, и онѣ, сьедши, опять лямку потянутъ.

И кое-какъ перебилися волок да подъ сосною и жить стали, что Авраамъ у дуба Мамъврийска106. Не пустил нас и в засѣку Пашковъ сперва, дондѣже натѣшился; и мы недѣлю-другую меръзли подъ сосною с робяты, одны кромѣ людей на бору; и потом в засѣку пустилъ и указал мнѣ мѣсто. Такъ мы с робяты огородились, балаганецъ здѣлавъ, огонь курили. И как до воды домаялись весною, на плотах поплыли на низ по Ингодѣ-реке; от Тобольска четвертое лѣто.

Лѣсъ гнали городовой и хоромной, есть стало нѣчева, люди стали мереть з голоду и от водяныя бродни. Река песчаная, засыпная, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие, огонь да встряска. Люди голодные, лишо станут бить, ано и умретъ, и без битья насилу человѣкъ дышитъ. С весны по одному мешку солоду дано на десеть человѣкъ на все лѣто, да-петь работай, никуды на промыслъ не ходи. И веръбы, бѣдной, в кашу ущипать збродит – и за то палъкою по лбу: «Не ходи, мужикъ, умри на работѣ». Шесть сотъ человѣкъ было, всѣхъ так-то перестроилъ. Охъ, времени тому, не знаю, какъ умъ у него изступил!

Однарятка московская жены моея не згнила, по-рускому Рублевъ в полтретьятцеть, а по тамошнему и больши. Дал нам четырѣ мешка ржи за нея, и мы с травою перебивались. На Нерче-реке всѣ люди з голоду померли, осталось небольшое мѣсто. По степямъ скитаяся и по лѣсу, траву и корение копали, а мы с ними же, а зимою сосну. Иное кобылятины Богъ дастъ, а иное от волковъ пораженных зверей кости находили и, что у волка осталось, то мы глодали; а иные и самыхъ озяблых волковъ и лисиц ели.

Два у меня сына в тѣхъ умерли нуждах107. Невелики были, да однако дѣтки. Пускай их, негдѣ ся дѣнутъ. А с прочими, скитающеся наги и боси по горам и по острому камению, травою и корением перебивались. И сам я, грѣшной, причастенъ мясам кобыльим и мертвечьим по нужде. Но помогала нам по Христѣ боляроня, воеводъская сноха Евдокѣя Кириловна108, да жена ево, Афонасьева, Фекла Симеоновна109. Онѣ нам от смерти, Христа ради, отраду давали тайно, чтоб онъ не свѣдал. Иногда пришлют кусокъ мясца, иногда колобок, иногда мучки и овсеца, колько сойдется – четверть пудика и гривенку-другую110, а иногда и полпудика, и пудик передастъ, накопя, а иногда у куровъ корму нагребетъ111. И тое великие нужды было годовъ с шесть и болыпи. А во иные годы Богъ отрадил.

А онъ Афонасей, навѣтуя, мнѣ безпрестанно смерти ищет. В той же нуждѣ прислал ко мнѣ двѣ вдовы, – сѣнныя любимыя ево были, Мария да Софья, одержимы духом нечистымъ. Ворожа и колъдуя много над ними, и видит, яко ничтоже успѣвает, но паче молва бывает112, – зѣло жестоко их бѣси мучат, кричат и бьются. Призвавъ меня и говоритъ, поклоняся: «Пожалуй, возьми их ты и попекися об них, Бога моля, – послушает тебя Богъ». И я ему отвѣщал: «Выше, – реку, – государь, мѣры прошение, но за молитвъ святых отецъ наших вся возможна суть Богу». Взял их, бѣдных.

Простите, Господа ради! Во искусѣ то на Руси бывало – человѣка три-четырѣ бѣшаных в дому моем бывало приведших, и, за молитвъ святых отецъ, исхождаху от них бѣси дѣйством и повелѣнием Бога живаго и Господа нашего Исуса Христа, Сына Божия, свѣта. Слезами и водою покроплю и маслом помажу во имя Христово, молебная пѣвше, – и сила Божия отгоняше от человѣкъ бѣсы, и здрави бываху, не по моему достоинству, но по вѣре приходящих. Древле благодать дѣйствоваше осломъ при Валаамѣ113, и при Улияне-муче-нике – рысью, и при Сисиинии – оленем114: говорили человѣческим гласом. Богъ идѣже хощетъ, побѣждается естества чин115. Чти житие Феодора Едесскаго, там обрящеши – и блудница мертваго воскресила116. В Кормчей писано: «Не всѣхъ Духъ Святый рукополагает, но всѣми дѣйствует, кромѣ еретика»117.

Таже привели ко мнѣ бабъ бѣшаныхъ. Я, по обычаю, сам постился и имъ не давал есть. Молебъствовал и маслом мазалъ и, какъ знаю, дѣйствовал. И бабы о Христѣ целоумны стали. Христос избавил их, бѣдных, от бѣсовъ. Я их исповѣдалъ и причастилъ; живутъ у меня и молятся Богу, любятъ меня и домой не идутъ.

Свѣдал онъ, что мнѣ учинилися дочери духовные, осердился на меня опять пущи и старова, хотѣл меня в огнѣ жжечь: «Ты-де вывѣдываешь мое тайны»; а ихъ домой взялъ. Онъ чаял, Христос просто покинет – ано и старова пущи стали бѣситца. Запер ихъ в пустую избу, ино никому приступу нѣтъ к ним. Призвал к ним Чернова попа, и онѣ в него полѣнием бросаютъ. Я дома плачю, а дѣлать не вѣдаю что. И приступить ко двору не смѣю: больно сердитъ на меня. Тайно послал к ним воды святыя, велѣлъ их умыть и напоить. И имъ, бѣдным, дал Богъ, лехче от бѣсов стало. Прибрели ко мнѣ сами тайно. И я их помазал во имя Христово масломъ, такъ опять стали, дал Богъ, по-старому здоровы и опять домой сошли, да по ночам ко мнѣ прибѣгали Богу молитца118.

Ну-су, всяк правовѣрный, разсуди прежде Христова суда: какъ было мнѣ их причастить, не исповѣдав? А не причастивъ, ино бѣсов совершенно не отгонишъ. Я инова оружия на бѣсов не имѣю, токмо крестъ Христовъ, и священное масло, и вода святая, да коли сойдется, слез каплю-другую тут же прибавлю; а совершенно исцеление бѣсному – исповѣдаю и причащю Тѣла Христова, так, даетъ Богъ, и здравъ бывает. За што было за то гнѣватися? Явно в нем бѣсъ дѣйствовалъ, навѣтуя ево спасению.

Да уж Богъ ево простит. Постригъ я ево и поскимил, к Москвѣ приехавъ: царь мнѣ ево головою выдал, Богъ так изволил. Много о томъ Христу докуки было, да слава о нем Богу. Давал мнѣ на Москвѣ и денегъ много, да я не взял: «Мнѣ, – реку, – спасение твое тощно надобно, а не деньги; постригись, – реку, – так и Богъ проститъ». Видит бѣду неминучюю, – прислал ко мнѣ со слезами. Я к нему на двор пришел, и онъ пал предо мною, говорит: «Волен Богъ да ты и со мною». Я, простя ево, с чернъцами с чюдовскими постригъ ево и поскимил. А Богъ ему же еще трудовъ прибавил, потому докуки моей об нем ко Христу было, чтобъ ево к себѣ присвоил: рука и нога у него же отсохли, в Чюдове ис кѣльи не исходит. Да любо мнѣ сильно, чтоб ево Богъ Царствию Небесному сподобил. Докучаю и нынѣ об нем, да и надѣюся на Христову милость, чаю, помилует чаю, помилует нас с ним, бѣдных! Полно тово, стану паки говорить про дауръское бытие.

Таже с Неръчи-реки назад возвратилися к Русѣ119. Пять недѣль по льду голому ехали на нартах. Мнѣ под робятъ и под рухлишко дал двѣ клячки, а сам и протопопица брели пѣши, убивающеся о лед. Страна варваръская, иноземцы немирные, отстать от лошедей не смѣем, а за лошадьми итти не поспѣемъ, голодные и томные люди. В ыную пору протопопица, бѣдная, брела-брела да и повалилась, и встать не сможет. А иной томной же тут же взвалился: оба карамкаются, а встать не смогутъ. Опослѣ на меня, бѣдная, пеняет: «Долго ль-де, протопопъ, сего мучения будет?» И я ей сказал: «Марковна, до самыя до смерти». Она же противъ тово: «Добро, Петрович, и мы еще побредем впред».

Курочка у нас была черненька, по два яичка на всяк день приносила, Богъ такъ строил робяти на пищу. По грѣхом, в то время везучи на нартѣ, удавили. Ни курочка, ништо чюдо была, по два яичка на день давала. А не просто нам и досталась. У боярони куры всѣ занемогли и переслѣпли, пропадать стали; она же, собравъ их в коробъ, прислала ко мнѣ, велѣла об них молитца. Я, грѣшной, молебен пѣлъ, и воду святилъ, и куры кропил, и, в лѣсъ сходя, корыто имъ здѣлал, и отослал паки. Богъ же, по вѣре ея, и исцелилъ их. От тово-то племяни и наша курочка была.

Паки приволоклись на Иргень-озеро. Бояроня прислала-пожаловала сковородку пшеницы, и мы кутьи наелись.

Кормилица моя была бояроня та Евдокѣя Кириловна, а и с нею дьяволъ ссорилъ; сице. Сынъ у нея былъ Симеонъ120, тамъ родился; я молитву давал и крестил. На всяк день присылала ко благословению ко мнѣ.

Я крестом благославя и водою покроплю, поцеловав ево, и паки отпущу, – дитя наше здраво и хорошо. Не прилучилося меня дома, занемогъ младенец. Смалодушничавъ, она, осердясь на меня, послала робенка к шептуну-мужику. И я, свѣдав, осердилъся же на нея, и межъ нами пря велика стала быть.

Младенец пущи занемог: рука и нога засохли, что батошки. В зазоръ пришла, не знает, дѣлать что. А Богъ пущи угнетает: робеночек на кончину пришелъ. Пѣстуны, приходя, плачютъ ко мнѣ, а я говорю: «Коли баба лиха, живи же себѣ одна!» А ожидаю покаяния ея. Вижу, яко ожесточил диявол сердце ея; припал ко Владыке, чтоб образумил ея.

Господь же премилостивый Богъ умягчил ниву сердца ея: прислала наутро Ивана, сына своего, со слезами прощения просить. Он же кланяется, ходя около печи моея, а я на печи нагъ под берестом лежу, а протопопица в печи, а дѣти кое-гдѣ перебиваются: прилунилось в дождь, одежды не стало, а зимовье каплет, – всяко мотаемся. И я, смиряя, приказываю ей: «Вели матери прощения просить у Орефы-колдуна». Потом и больнова принесли и положили пред меня, плача и кланяяся. Аз же, воставъ, добыл в грязи патрахѣль и масло священное нашолъ; помоля Бога и покадя, помазалъ маслом во имя Христово и крестомъ благословилъ. Младенецъ же и здрав паки по-старому сталъ, с рукою и с ногою, манием Божественымъ. Я, напоя водою, и к матери послалъ.

Наутро прислала бояроня пироговъ да рыбы; и с тѣхъ мѣстъ примирилися. Выехавъ из Дауръ, умерла, миленькая, на Москвѣ; я и погребалъ ея в Вознесенском манастырѣ121.

Свѣдал про младенца Пашков и самъ, она сказала ему. Я к нему пришелъ, и онъ поклонился низенько мнѣ, а сам говорит: «Господь тебѣ воздаст; спаси Богъ, что отечески творишь, не помнишь нашева зла». И в тотъ день пищи довольно прислал.

А послѣ тово вскорѣ маленько не стал меня пытать. Послушай-ко, за что. Отпускалъ онъ сына своево Еремѣя122 в Мунгальское царство123 воевать – казаковъ с ним 72 человѣка да тунъгусов 20 человѣкъ – и заставил иноземца шаманить, сирѣчь гадать, удастъся ли им поход и з добычаю ли будутъ домой. Волхвов же той мужик близ моево зимовья привелъ живова барана ввечеру и учал над ним волъхвовать; отвертя голову прочь, и начал скакать и плясать и бѣсов призывать, крича много; о землю ударился, и пѣна изо рта пошла. Бѣси ево давили, а онъ спрашивал их, удастся ли поход. И бѣси сказали: «С побѣдою великою и з богатством большим будете назад».

Охъ душе моей! От горести погубил овцы своя, забыл во Евангелии писанное, егда з Зеведеевичи на поселян жестоких совѣтовали: «Господи, аще хощеши, – речевѣ, – да огонь снидет с небесе и потребит ихъ, якоже и Илия сотвори». Обращь же ся Исусъ и рече им: «Не вѣста, коего духа еста вы. Сынъ бо человѣческий не прииде душъ человѣческихъ погубити, но спасти». И идоша во ину весь124. А я, окоянной, здѣлал не так: во хлѣвинѣ своей с воплем Бога молил, да не возвратится вспять ни един, да же не збудется пророчество дьявольское; и много молился о том.

Сказали ему, что я молюся такъ, и онъ лише излаялъ в тѣ поры меня, отпустилъ сына с войском.

Поехали ночью по звѣздамъ. Жаль мнѣ их; видитъ душа моя, что имъ побитым быть, а сам-таки молю погибели на них. Иные, приходя ко мнѣ, прощаются, а я говорю имъ: «Погибнете тамъ!» Какъ поехали, так лошади под ними взоржали вдругъ, и коровы ту взревѣли, и овцы и козы заблеяли, и собаки взвыли, и сами иноземцы, что собаки, завыли; ужас напал на всѣх. Еремѣй прислал ко мнѣ вѣсть, «чтоб батюшко-государь помолился за меня». И мнѣ ево сильно жаль: другъ мнѣ тайной был и страдал за меня. Как меня отецъ ево кнутомъ бил, стал разговаривать отцу, такъ кинулся со шпагою за ним. И какъ на другой порогъ приехали, на Падун, 40 дощеников всѣ в ворота прошли без вреда, а ево, Афонасьевъ, дощеникъ, – снасть добрая была, и казаки, всѣ шесть сот, промышляли о немъ, – а не могли взвести, взяла силу вода, паче же рещи, Богъ наказал. Стащило всѣхъ в воду людей, а дощеник на камень бросила вода и чрез ево льется, а в нево не идет. Чюдо, как Богъ безумных тѣхъ учит! Бояроня в дощенике, а онъ самъ на берегу. И Еремѣй стал ему говорить: «За грѣхъ, батюшко, наказуетъ Богъ! Напрасно ты протопопа-тово кнутомъ-тѣмъ избилъ. Пора покаятца, государь!» Он же рыкнулъ на него, яко звѣрь. И Еремѣй, отклонясь к соснѣ, прижавъ руки, стоя, «Господи помилуй!» говоритъ. Пашковъ, ухватя у малова колешчатую пищаль, – николи не лжет, – приложась на Еремѣя, спустил курок: осѣклася и не стрелила пищаль. Он же, поправя порох, приложася, опять спустилъ, и паки осѣклася. Онъ и в третьий сотворилъ – так же не стрелила. И онъ и бросилъ на землю ея. Малой, поднявъ, на сторону спустил – пищаль и выстрелила! А дощеник единаче на камени под водою лежит. Потом Пашков сѣлъ на стулъ и шпагою подъперъся, задумался. А сам плакать стал. И, плакавъ, говорилъ: «Согрѣшил, окаянной, пролилъ неповинную кровь! Напрасно протопопа билъ, за то меня наказуетъ Богъ!» Чюдно! По Писанию, яко косенъ Богъ во гнѣвъ и скоръ на послушание125, – дощеник самъ, покаяния ради, с камени сплыл и стал носом против воды. Потянули – и онъ взбежал на тихое мѣсто. Тогда Пашковъ, сына своево призвавъ, промолыл ему: «Прости-барте, Еремѣй, правду ты говоришь». Он же приступи и поклонился отцу. А мнѣ сказывал дощеника ево кормъщик Григорей Тельной, тутъ былъ.

Зри, не страдал ли Еремѣй ради меня, паче же ради Христа! Внимай, паки на первое возвратимся.

Поехали на войну. Жаль мнѣ стало Еремѣя! Сталъ Владыке докучать, чтоб ево пощадил. Ждали их, и не бывали на срок. А в тѣ поры Пашков меня к себѣ и на глаза не пускалъ. Во един от дней учредил застѣнок и огонь росклалъ – хочетъ меня пытать. Я, свѣдавъ, ко исходу души и молитвы проговорил, вѣдаю стряпанье ево: послѣ огня тово мало у него живутъ. А самъ жду по себя и, сидя, женѣ плачющей и дѣтям говорю: «Воля Господня да будет! Аще живемъ – Господеви живемъ, аще умираем – Господеви умираемъ»126. А се и бегутъ по меня два палача.

Чюдно! Еремѣй сам-другъ дорошкою едетъ мимо избы моея, и их вскликал и воротилъ.

Пашковъ же, оставя застѣнок, к сыну своему с кручины, яко пьяной, пришелъ. Таже Еремѣй, со отцемъ своим поклоняся, вся подробну росказал: какъ без остатку войско побили у него, и какъ ево увелъ иноземец пустым мѣстом, раненова, от мунгальских людей, и какъ по каменным горам в лесу седмъ дней блудил, не ядше, одну бѣлку сьелъ; и как моимъ образом человѣкъ ему явилъся во снѣ и благословил, и путь указал, в которую сторону итти, он же, вскоча, обрадовалъся и выбрел на путь. Егда отцу разсказывает, а я в то время пришелъ поклонитися им. Пашков же, возведъ очи свои на меня, вздохня, говорит: «Так-то ты дѣлаешь, людей-тѣхъ столько погубил. А Еремѣй мнѣ говоритъ: «Батюшко, поди, государь, домой! Молчи, для Христа!» Я и пошел.

Десеть лѣтъ онъ меня мучил или я ево – не знаю, Богъ розберетъ.

Перемѣна ему пришла127, и мнѣ грамота пришла128: велено ехать на Русь. Онъ поехал, а меня не взял с собою; умышлялъ во умѣ: чаял, меня без него и не вынесет Богъ. А се и сам я убоялся с ним плыть: на поездѣ говорилъ: «Здѣсь-де земля не взяла, на дороге-дѣ вода у меня приберет». Среди моря бы велѣлъ с судна пехнуть, а сказал бы, бытто сам ввалился; того ради и сам я с ним не порадѣлъ.

Онъ в дощениках поплыл с людми и с ружьемъ, а я – мѣсяцъ спустя послѣ ево, набрав старых, и раненых, и больных, кои там негодны, человѣкъ з десяток, да я с семьею, семнатцеть человѣкъ. В лотку сѣдше, уповая на Христа и крестъ поставя на носу, поехали, ничево не боясь. А во иную-су пору и боялись, человѣцы бо есмы, да гдѣ жо стало дѣтца, однако смѣрть! Бывало то и на Павла апостола, сам о себѣсвидѣтельствуетсице: «Внутрь убо – страх, а внѣ убо – боязнь»129; а в ыном мѣсте: «Уже бо-де не надѣяхомся и живи быти, но Господь избавил мя есть и избавляетъ»130. Так то и наша бѣдность: аще не Господь помогал бы, вмалѣ вселися бы во ад душа моя131. И Давыдъ глаголетъ, яко «аще не бы Господь в нас, внегда востати человѣком на ны, убо живы пожерли быша нас»132. Но Господь всяко избавил мя есть и донынѣ избавляет. Мотаюсь, яко плевелъ посредѣ пшеницы, посредѣ добрых людей, а инъде-су посредѣ волковъ, яко овечка, или посрѣдѣ псовъ, яко заяцъ; всяко перебиваесся о Христѣ Исусѣ. Но грызутся еретики, что собаки, а без Божьи воли проглотить не могутъ. Да воля Господня, что Богъ даст, то и будет, без смерти и мы не будем; надобно бы что доброе-то здѣлать, и с чем бы появиться пред Владыку, а то умрем всяко. Полно о сем.

Егда поехали из Даур, Кормчию книгу133 прикащику дал, и онъ мнѣ мужика-кормщика дал134. Прикащик же дал мучки гривенок с тритцеть, да коровку, да овечок. Мясцо иссуша, и пловучи, тѣмъ лѣто питались. Стало пищи скудать, и мы з братьею Бога помолили, и Христос нам дал изубря, болынова звѣря, тѣмъ и до Байкалова моря доплыли.

У моря русскихъ людей наехали – рыбу промышляют и соболи. Ради нам, миленькие, Терентьюшко з братьею; упокоя нас, всево надавали много135. Лотку починя и парус скропавъ, пошли чрез море. Окинула нас на море погода, и мы гребми перегреблися: не больно широко о том мѣсте, или со сто, или с восмъдесятъ верстъ.

Чем к берегу пристали, востала буря вѣтренная, насилу и на берегу мѣсто обрѣли от волнъ восходящих. Около его горы высокия, утесы каменныя и зѣло высоки. Дватцеть тысящъ верст и болыни волочился, а не видал нигдѣ таких горъ. На верху их – полатки и повалуши, врата и столпы и ограда, все богодѣланное. Чеснокъ на них и лукъ ростетъ болыпи романовъскаго и слатокъ добре. Там же ростутъ и конопли богорасленные, а во дворах травы красны, и цвѣтны, и благовонны зѣло. Птиц зѣло много, гусей и лебедей, по морю, яко снѣгъ, плавает. Рыба в нем – осетры и таймени, стерледи, омули и сиги, и прочих родовъ много; и зѣло жирна гораздо, на сковородѣ жарить нельзя осетрины: все жиръ будет. Вода прѣсная, а нерпы и зайцы великие в нем, – во акиане, на Мезени живучи, такихъ не видал. А все то у Христа надѣлано человѣка ради, чтоб, упокояся, хвалу Богу воздавал. А человѣкъ, суетѣ которой уподобится, дние его, яко сѣнь, преходятъ136, – скачетъ, яко козелъ, раздувается, яко пузырь, гнѣвается, яко рысь, сьесть хощет, яко змия, ржетъ, зря на чужую красоту, яко жребя, лукавует, яко бѣсъ137, насыщался невоздержно, без правила спитъ, Бога не молит, покаяние отлагаетъ на старость; и потом исчезаетъ, и не вѣемъ, камо отходит – или во свѣтъ, или во тьму, день Судный явитъ коегождо. Простите мя, аз согрѣшил паче всѣхъ человѣк!

Таже в русские грады приплыли138. Въ Енисѣйске зимовал, и, плывше лѣто, в Тобольске зимовал139. Грѣхъ ради наших война в то время в Сибири была140: на Оби-реке предо мною наших человѣкъ з дватцеть иноземцы побили. А и я у них былъ в руках: подержавъ у берега, да и отпустили, Богъ изволил. Паки на Ирътише скопом стоятъ иноземцы, ждут березовскихъ141 наших побити. А я к нимъ и привалил к берегу. Онѣ меня и опъступили. И я, ис судна вышед, с ними кланяяся, говорю: «Христос с нами уставися!» Варъвари же Христа ради умягчилися и ничево мнѣ зла не сотворили, Богъ тако изволил. Торговали со мною и отпустили меня мирно. Я, в Тоболескъ приехавъ, сказываю, – и люди всѣ дивятся142.

Потом и к Москвѣ приехал143. Три годы из Дауръ ехал, а туды пять лѣтъ волокся, против воды, на восток все ехал, промежду оръдъ и жилищъ иноземъских. И взадъ, и впред едучи, по градом и по селамъ и в пустых мѣстехъ слово Божие проповѣдал и, не обинуяся, обличалъ никониянъскую ересь, свидѣтельствуя истинну и правую вѣру о Христѣ Исусѣ.

Егда же к Москвѣ приехалъ144, государь велѣлъ поставить меня к руке145, и слова милостивыя были. Казалося, что и в правду говорено было: «Здорово ли-де, протопоп, живешь? Еще-де велѣлъ Богъ видатца». И я сопротивъ тово рекъ: «Молитвами святых отецъ нашихъ еще живъ, грешник. Дай, Господи, ты, царь-государь, здрав был на многа лѣта», и, поцеловав руку, пожал в руках своих, да же бы и впредь меня помнил. Он же вздохнул и иное говорил кое-што. И велѣлъ меня поставить в Кремлѣ на монастыръском подворье146. В походы ходя мимо двора моево, благословляяся и кланяяся со мною, сам о здоровье меня спрашивал часто. В ыную пору, миленькой, и шапку уронилъ, поклоняся со мною.

И давали мнѣ мѣсто, гдѣ бы я захотѣл, и в духовники звали, чтоб я с ними в вѣре соединился, аз же вся сия Христа ради вмѣних яко уметы, поминая смерть, яко вся сия мимо идет. А се мнѣ в Тобольске в тонце снѣ страшно возвѣщено было. Ходилъ въ церковь большую и смотрилъ в олтарѣ у них дѣйства, как просвиры вынимаютъ, – что тараканы просвиру исщиплютъ. И я имъ говорил от Писания и ругалъся их бездѣлью. А егда привыкъ ходить, такъ и говорить пересталъ, что жалом ужалило: молчать было захотѣлъ. В царевнины имянины147, от завтрени пришед, взвалился. Так мнѣ сказано: «Аль-де и ты по толиких бедах и напастех соединяесся с ними? Блюдися, да не полъма растесан будешь!»148 Я вскочил во ужасѣ велице и палъ предъ иконою, говорю: «Господи, не стану ходить, гдѣ по-новому поютъ». Да и не пошел к обѣднѣ к той церквѣ. Ко инымъ ходил церквам, гдѣ православное пѣние, и народы учил, обличая их злобѣсовное и прелестное мудрование.

Да я жъ еще егда былъ в Даурахъ, на рыбной промыслъ к дѣтям шел по льду зимою, по озеру бежалъ на базлуках149, – там снѣгу не живетъ, так морозы велики и льды толсты, близко человѣка, намерзаютъ, – а мнѣ пить зѣло захотѣлось среди озера стало. Воды не знаю гдѣ взять, от жажды итти не могу, озеро веръстъ с восьмъ, до людей далеко. Бреду потихоньку, а сам, взирая на небо, говорю: «Господи, источивый Израилю, в пустыни жаждущему, воду! Тогда и днесь – ты же! Напои меня, имиже вѣси судбами!» Простите, Бога ради! Затрѣщалъ лед, яко громъ, предо мною, на высоту стало кидать, и, яко река, разступилъся сюду и сюду и паки снидеся вмѣсто, и бысть гора льду велика, а мнѣ оставил Богъ пролубку. И дондеже строение Божие бысть, аз на востокъ кланялся Богу. И со слезами припал к пролубке и напилъся воды досыта. Потом и пролубка содвинулась. И я, возставше и поклоняся Господеви, паки побѣжал по льду, куды мнѣ надобе, к дѣтямъ150. И мне столько забывать много для прелести сего вѣка?!

На первое возвратимся. Видят онѣ, что я не соединяюся с ними, – приказал государь уговаривать меня Стрешневу Родиону, окольничему151. И я потѣшил ево, – царь то есть, от Бога учиненъ, – помолчалъ маленко. Так меня поманиваютъ: денег мнѣ десеть рублевъ от царя милостыни, от царицы – десеть же Рублевъ, от Лукьяна-духовника152 – десеть же рублев, а старой другъ, Федором зовутъ, Михайловичь Рътищевъ153 – тотъ и 60 рублев, горькая сиротина, далъ; Родионъ Стрешневъ – 10 же рублев, Прокопей Кузьмич Елизаровъ154 – 10 же рублев. Всѣ гладятъ, всѣ добры, всякой боярин в гости зоветъ. Тако же и власти, пестрые и черные155, кормъ ко мнѣ везутъ да тащатъ, полну клѣть наволокли. Да мнѣ жо сказано было: с Симеонова дни156 на Печатной дворъ хотѣли посадить. Тутъ, было, моя душа возжелала, да дьяволъ не пустил.

Помолчалъ я немного, да вижу, что неладно колесница течетъ, одержалъ ея. Сице написавъ, подал царю: «Царь-государь, – и прочая, как ведется, – подобает ти пастыря смиренномудра матери нашей общей святѣй Церкви, взыскать, а не просто смиренна и потаковника ересям; таковых же надобно избирати во епископство, и прочих властей; бодръствуй, государь, а не дремли, понеже супостатъ дьявол хощет царство твое проглотить». Да там и многонько написано было157. Спина у меня в то время заболѣла, не смогъ сам выбресть и подать, выслалъ на переездѣ с Феодором юродивым158.

Он же деръзко х корѣте приступил и, кромѣ царя, письма не дал никому. Сам у него, протяня руку ис кореты, доставал, да в тѣснотѣ людъской не достал. Осердясь, велѣлъ Феодора взять и со всѣмъ под Красное крыльце159 посадить. Потом, к обѣдне пришед, велѣлъ Феодора к церквѣ привести, и, взяв у него письмо, велѣл ево отпустить. Он же, покойник, побывав у меня, сказал: «Царь-де тебя зоветъ», да и меня в церковь потащилъ. Пришедъ пред царя, стал пред ним юродством шаловать, – так ево велѣл в Чюдов отвести.

Я пред царем стою, поклонясь, на него гляжу, ничего не говорю. А царь, мнѣ поклонясь, на меня стоя глядитъ, ничего жъ не говорит. Да так и разошлись.

С тѣхъ мѣстъ и дружбы только: онъ на меня за письмо кручинен стал, а я осердился же за то, что Феодора моего под начал послалъ.

Да и комнатные160 на меня же: «Ты-де не слушаешь царя», да и власти на меня же: «Ты-де нас оглашаешь царю и в писмѣ своем бранишь, и людей-де учишь ко церквам к пѣнию нашему не ходить». Да и опять стали думать в ссылку меня послать.

Феодора сковали в Чюдове монастыре, – Божиею волею и желѣза разсыпалися на ногахъ. Он же влѣзъ послѣ хлѣбов в жаркую печь, на голомъ гузнѣ ползая, на поду крохи побиралъ. Черн-цы же, видѣвъ, бѣгше, архимариту сказали, что нынѣ Павелъ-митрополитъ161, он же и царю извѣстилъ. Царь, пришед в монастырь, честно Феодора приказал отпустить: гдѣ-де хочет, тамъ и живет. Онъ ко мнѣ и пришел. Я ево отвелъ къ дочери своей духовной, к бояронѣ к Федосье Морозове, жить162.

Таже меня в ссылъку сослали на Мезень163. Надавали было добрые люди кое-чево, все осталося тутъ, токмо з женою и дѣтьми повезли; а я по городомъ паки их, пестрообразных зверей, обличал.

Привезли на Мезень и, полтара года держав, паки одново к Москвѣ поволокли164. Токмо два сына со мною сьехали165, а прочий на Мезенѣ осталися вси.

И привезше к Москвѣ, подержавъ, отвезли в Пафнутьевъ монастырь166. И туды присылка была, тожъ да тожъ говорят: «Долго ли тебѣ мучить нас? Соединись с нами!» Я отрицаюся, что от бѣсовъ, а онѣ лѣзутъ в глаза. Скаску имъ тутъ написалъ167 з большою укоризною и бранью и послалъ с посланникомъ их: Козьма, дьякон ярославской168, приежал с подьячим патриарша двора. Козьма-та не знаю, коего духа человѣкъ: въявѣ уговаривает меня, а втай под-крепляетъ, сице говоря: «Протопопъ, не отступай ты старова тово благочестия! Велик ты будешь у Христа человѣкъ, какъ до конца претерпишь! Не гляди ты на нас, что погибаем мы!» И я ему говорил, чтоб он паки приступил ко Христу. И он говорит: «Нельзя, Никон опуталъ меня!» Просто молыть, отрекся пред Никоном Христа, такъ уже, бѣдной, не сможетъ встать. Я, заплакавъ, благословил ево, горюна: больши тово нѣчево мнѣ дѣлать, то вѣдает с ним Богъ.

Таже, державъ меня в Пафнутьеве на чепи десеть недѣль, опять к Москвѣ свезли, томнова человѣка, посадя на старую лошедь. Пристав созади: побивай да побивай, иное вверхъ ногами лошедь в грязи упадет, а я – через голову. И днем одным перемчали девяносто веръстъ, еле живъ дотащился до Москвы.

Наутро ввели меня в Крестовую, и стязався власти со мною много169, потом ввели в соборную церковь. По «Херувимской», в обѣдню, стригли и проклинали меня170, а я сопротиво их, враговъ Божиих, проклинал. Послѣ меня в туже обѣдню и дьякона Феодора стригли и проклинали171. Мятежно сильно в обѣдню ту было.

И, подержавъ на патриарховѣ дворѣ, вывели меня ночью к Спальному крыльцу; голова досмотрил и послал в Тайнишные водяные ворота. Я чаял, в реку посадят – ано от Тайных дѣлъ шишъ анътихристовъ стоитъ, Дементей Башмаковъ172, дожидается меня; учал мнѣ говорить: «Протопопъ, велѣлъ тебѣ государь сказать, «не бось-де ты никово, надѣйся на меня». И я ему поклонясь, а сам говорю: «Челом, – реку, – бью на ево жалованье, какая онъ надежда мнѣ; надежда моя Христос!» Да и повели меня по мосту за реку. Я, идучи, говорю: «Не надѣйтеся на князя, на сыны чело-вѣческия, в нихже нѣсть спасения»173, и прочая.

Таже полуголова Осипъ Саловъ174 со стрельцами повез меня к Николѣ на Угрѣшу в монастырь. Посмотрю – ано предо мною и дьякона тащатъ. Везли болотами, а не дорогою до монастыря, и, привезше, в полатку студеную над ледником посадили. И прочих, дьякона и попа Никиту Суздальскаго175, в полаткахъ во иныхъ посадили. И Стрельцовъ человѣкъ з дватцеть с полуголовою стояли. Я сидѣл семнатцеть недѣль, а онѣ, бѣдные, изнемогли и повинились, сидя пятнацеть недѣль. Так их в Москву взяли опять, а меня паки в Пафнутьевъ перевезли176 и там в полатке, сковавъ, держали близко з год.

А какъ на Угрѣше былъ, тамо и царь приходил и посмотря около полатки, вздыхая, а ко мнѣ не вошел; и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал-подумал, да и не вошел; полуголову взял и с ним кое-што говоря про меня да и поехал домой. Кажется, и жаль ему меня, да, видишь, Богу уш то надобно так.

Опослѣ и Воротынъской князь-Иван177 в монастырь приезжалъ и просился ко мнѣ, так не смѣли пустить. Денегъ, бѣдной, громаду в листу подавал. И денегъ не приняли. Послѣ, в другое лѣто на Пафнутьеве подворье в Москвѣ я скованъ сидѣлъ, такъ онъ ехал в корѣте нарокомъ мимо меня, и благословилъ я ево, миленькова. И всѣ бояря-те добры до меня, да дьяволъ лих. Хованъскова князь-Ивана178 и батогами за благочестие били в Верху; а дочь-ту мою духовную Федосью Морозову и совсѣмъ разорили, и сына ея Ивана Глѣбовича, уморили, и сестру ея княгиню Евдокѣю Прокопьевну, дочь же мою духовную, с мужемъ и з дѣтьми, бивше, розвели. И нынѣ мучат всѣхъ179, не велятъ вѣровать въ старова Сына Божия, Спаса Христа, но к новому богу, антихристу, зовутъ. Послушай их, кому охота жупела и огня, соединись с ними в преисподний адъ! Полно тово.

В Никольском же монастырѣ мнѣ было в полатке в Вознесениевъ день Божие присѣщение; в Царевѣ послании писано о томъ, тамо обрящеши180.

А егда меня свезли в Пафнутьевъ монастырь, тутъ келарь Никодимъ сперва до меня был добръ в первомъ году, а в другой привоз ожесточалъ, горюнъ: задушил было меня, завалял и окошка, и дверь, и дыму нѣгдѣ было итти. Тошнѣе мнѣ было земляные тюрмы: гдѣ сижу и емъ, тутъ и ветхая вся – срание и сцание; прокурить откутаютъ, да и опять задушатъ. Доброй человѣк, дворянин, другъ, Иваном зовутъ, БогдановичьКамынинъ181, въкладчикъ в монастырѣ, и ко мнѣ зашелъ, да на келаря покричал, и лубье, и все без указу розломалъ, такъ мнѣ с тѣхъ мѣстъ окошко стало и отдух. Да что на него, келаря, дивить! Всѣ перепилися табаку тово, что у газскаго митрополита 60 пудъ выняли напослѣдокъ182, да домру, да иные монастыръские тайные вещи, что игравше творятъ. Согрѣшил, простите! Не мое то дѣло, то вѣдаютъ онѣ, своему владыке стоятъ или падаютъ. То у них были законоучителие и любимые риторы.

У сего же я Никодима-келаря на Велик день183 попросился для празника отдохнуть, чтоб велѣлъ, двери отворя, посидѣть. И онъ, меня наругавъ, отказалъ жестоко, какъ захотелось ему; таже, пришед в кѣлью, разболѣлъся. И масломъ соборовали, и причащали, – тогда-сегда дохнетъ. То было в понедѣлникъ свѣтлой. В нощъ же ту против вторника пришел ко мнѣ с Тимофѣемъ, келейником своим, он келарь; идучи в темницу, говоритъ: «Блаженна обитель, блаженна и темница, таковых имѣетъ в себѣ страдальцов! Блаженны и юзы!» И палъ предо мною, ухватился за чепъ, говоритъ: «Прости, Господа ради, прости! Согрѣшил пред Богомъ и пред тобою, оскорбилъ тебя, и за сие наказал меня Богъ». И я говорю: «Какъ наказал, повѣжд ми!» И онъ паки: «А ты-де самъ, приходя и покадя, меня пожаловалъ, поднял, что-де запираесся! Ризы-де на тебѣ свѣтлоблещащияся и зѣло красны были!»

А келейник ево, тут же стоя, говоритъ: «Я, батюшко-государь, тебя под руку велъ ис кѣльи проводя, и поклонилъся тебѣ». И я, уразумѣвъ, сталъ ему говорить, чтоб онъ иным людям не сказывал про сие. Он же со мною спрашивался, какъ ему жить впред по Христѣ: «Или-де мнѣ велишь покинуть все и в пустыню поити?» И я ево понаказалъ и не велѣлъ ему келарства покидать, токмо бы хотя втайнѣ старое благочестие держалъ. Он же, поклоняся, отиде к себѣ, а наутро за трапезою всей братье сказалъ. Людие же безстрашно и дерзновенно ко мнѣ побрели, благословения просяще и молитвы от меня; а я их словом Божиим пользую и учю. Въ то время и враги кои были, и тѣ тут примирилися. Увы мнѣ! Коли оставлю суетный сей вѣкъ! Писано: «Горе, емуже рекутъ добре вси человѣцы»184. Воистинно, не знаю, какъ до краю доживать. Добрых дѣлъ нѣтъ, а прославилъ Богъ; да то вѣдаетъ онъ – воля ево!

Тут же приежалъ и Феодоръ, покойникъ, з дѣтми ко мнѣ побывать185 и спрашивался со мною, какъ ему жить: «В рубашке ль-де ходить али платье вздѣть?186 Еретики-де ищутъ меня. Был-де я на Резани, у архиепископа Лариона187 скованъ сидѣлъ, и зѣлодѣ жестоко мучили меня; рѣткой день плетьми не бивше пройдетъ; а нудили-де к причастью своему; и я-де уже изнемогъ и не вѣдаю, что сотворю. В нощи з горестию великою молихся Христу, да же бы меня избавилъ от них, и всяко много стужалъ. А се-де чепь вдругъ грянула с меня, и двери-де отворились. Я-де, Богу поклонясь, и побрелъ ис полаты вонъ. К воротам пришелъ, – ано и ворота отворены! Я-де и управился путем. К свѣту-де ужъ далеконько дорогою бреду. А се двое на лошадях погонею за мною бегутъ. Я-де-таки подле стороны дороги бреду: онѣ-де и пробѣжали меня. А се-де розсвѣтало, – едутъ противъ меня назадъ, а сами меня бранят: «Ушелъ-де, блядин сын! Гдѣ-де ево возьмѣшъ?» Да и опять-де проехали, не видали меня. Я-де помаленку и к Москвѣ прибрѣлъ. Какъ нынѣ мнѣ велишь: туды ль-де паки мучитца итти или-дѣ здѣсь таитца от них? Как бы-де Бога не прогневить».

Я, подумавъ, велѣлъ ему платье носить и посредѣ людей, таяся, жить.

А однако не утаилъ, нашелъ дьявол и в платье и велѣлъ задавить. Миленькой мой, храбрый воин Христовъ былъ! Зѣло вѣра и ревность тепла ко Христу была; не видалъ инова подвижника и слезоточца такова. Поклонов тысящу откладетъ да сядетъ на полу и плачет часа два или три. Жилъ со мною лѣто в одной избѣ; бывало, покою не дастъ. Мнѣ еще немоглось в то время; в комнатке двое нас; и много часа три полежитъ да и встанет на правило. Я лежу или сплю, а онъ, молясь и плачючи, приступит ко мнѣ и станетъ говорить: «Какъ тебѣ сорома нѣт? Веть ты протопопъ. Чем было тебѣ нас понуждать, а ты и самъ ленивъ!» Да и роскачает меня. Онъ кланяется за меня, а я сидя молитвы говорю: спина у меня болѣла гораздо. Онъ и самъ, миленькой, скорбенъ былъ: черевъ из него вышло три аршина, а вдругоряд – пять аршинъ, от тяготы зимныя и от побой. Бродилъ в одной рубашке и босиком на Устюге годовъ с пять, зѣло велику нужду терпѣлъ от мраза и от побой. Сказывал мнѣ: «Ногами-теми, что кочением мерзлым, по каменью-тому-де бью, а какъ-де в тепло войду, зѣло-де рветъ и болитъ, какъ-де сперва учал странствовати; а се-де лехче, да лехче, да не стало и болѣть».

Отецъ у него в Новегороде, богатъ гораздо, сказывал мнѣ, – мытоимецъ-де, Феодором же зовут; а онъ уроженецъ мезенской, и баба у него, и дядя, и вся родня на Мезени. Богъ изволилъ, и удавили его на висѣлице отступники у родни на Мезени188.

А уродъствовать-тово какъ обѣщался Богу, да солгал, такъ-де морем ездил на ладье к городу с Мезени, «и погодою било нас, и, не вѣдаю-де какъ, упалъ в море, а ногами зацепился за петлю и долго висѣлъ: голова в водѣ, а ноги вверху; и на умъ-де взбрело обѣщание, яко не солъгу, аще от потопления мя Богъ избавит. И не вѣмъ-де, кто, силен, выпехнул меня из воды на полубы. С тѣхъ-де мѣстъ стал странствовать».

Домой приехавъ, житие свое дѣвъством прошел, Богъ изволил. Многие борьбы блудныя бывали, да всяко сохранилъ Владыко. Слава Богу о нем, и умер за християнъскую вѣру! Добро, онъ уже скончал свой подвигъ. Какъ-то еще мы до пристанища доедем? Во глубинѣ еще пловем, берегу не видѣть, грести надобе прилѣжно, чтоб здорово за дружиною в пристанище достигнуть. Старец, не станем много спать: дьяволъ около темниц наших бодро зѣло ходитъ, хочется ему нас гораздо! Да силен Христос и нас не покинуть. Я дьявола не боюсь, боюсь Господа, своего Творца, и Содѣтеля, и Владыки. А дьяволъ – какая диковина, чево ево боятца! Боятца подобаетъ Бога и заповѣди его соблюдати, так и мы со Христомъ ладно до пристанища доедем.

И Афонасей-уродивый крѣпко же житье проходил, покойник, сынъ же мнѣ былъ духовной, во иноцех Авраамий189; ревнив же о Христѣ и сей былъ гораздо, но нравомъ Феодора смирнѣе. Слез река же от очию истекала, так же бос и в одной рубашке ходил зиму и лѣто и много же терпѣлъ дождя и мраза. Постригшися, и в пустыни пожил, да отступники и тово, муча много, и сожгли в огнѣ на Москвѣ на Болотѣ190. Пускай ево, испекли хлѣбъ сладок Святѣй Троицѣ. Павел Крутицкий за бороду ево драл и по щокам бил своими руками, а онъ истиха Писанием обличал их отступление. Таже и плетьми били и, муча всяко, кончали во огнѣ за старую нашу християнскую вѣру, он же скончался о Христѣ Исусѣ, послѣ Феодорава удавления два года спустя.

И Лука Лаврентиевич, сынъ же мнѣ былъ духовной, что на Мезени вмѣсте с Феодором удавили тѣ же отступники, на висилице повѣся, смирен нравъ имѣл, покойникъ, говорил – яко плакал, москвитин родом, у матери-вдовы сынъ был единочаденъ, сапожник чиномъ, молод лѣты, годовъ в полтретьятцеть, да умъ столѣтен. Егда вопроси его Пилатъ: «Какъ ты, мужик, крестисся?», он же отвѣща: «Какъ батюшко мой протопоп Аввакумъ, такъ и я крещуся». И много говоря, предаде его в темницу. Потом с Москвы указали удавить, так же, что и Феодора, на висилице повѣся; он же и скончалъся о Христѣ Исусѣ.

Милые мои, сердечные други, помогайте и нам, бѣднымъ, молитвами своими, да же бы и нам о Христѣ подвигъ сей мирно скончати.

Полно мнѣ про дѣтей тѣх говорить, стану паки про себя сказывать.

Как ис Пафнутьева монастыря привезли меня к Москвѣ191, и, на подворье поставя, многажды водили в Чюдовъ, грызлися, что собаки, со мною власти192. Таже передъ вселенъских привели меня патриарховъ, и наши всѣ тут же сидятъ193, что лисы. Много от Писания говорил с патриархами, Богъ отверъзъ уста мое грѣшные, и посрамил ихъ Христос устами моими. Послѣднее слово со мною говорили: «Что-де ты упрям, Аввакумъ? Вся-де наша Палестина, и серби, и алъбанасы, и волохи, и римляня, и ляхи, всѣ-де трема персты крестятся, одинъ-де ты стоишь во своем упоръствѣ и крестисся пятью перъсты! Так-де не подобаетъ».

И я имъ отвѣщалъ о Христѣ сице: «Вселенстии учителие! Римъ давно упалъ и лежит невсклонно, а ляхи с ним же погибли, до конца враги быша християном. А и у вас православие пестро стало от насилия турскаго Магмета194, да и дивить на вас нельзя, немощни есте стали. И впредь приезжайте к нам учитца: у нас, Божиею благодатию, самодержство. До Никона-отступника у наших князей и царей все было православие чисто и непорочно, и Церковь была немятежна. Никонъ-волкъ со дьяволом предали трема перъсты креститца. А первые наши пастыри, якоже сами пятию перъсты крестились, такоже пятию перъсты и благославляли по преданию святых отецъ наших, Мелетия Антиохийскаго и Феодорита Блаженнаго, Петра Дамаскина и Максима Грека195. Еще же и московский помѣстный бывый собор при царѣ Иваннѣ196 так же слагати перъсты и креститися и благословляти повелеваетъ, якоже и прежний святии отцы, Мелетий и прочий, научиша. Тогда, при царѣ Иванѣ на соборѣ быша знаменоносцы: Гурий, Смоленский епископъ, и Варсонофий Тверский, иже и быша казанские чюдотворъ-цы197, и Филиппъ, Соловецкий игуменъ, иже и митрополитъ Московской198, и иные от святых русских».

И патриарси, выслушавъ, задумалися. А наши, что волчонки, вскоча, завыли и блевать стали на отцовъ своих, говоря: «Глупы-де были и не смыслили наши святые, неучоные люди были и грамотѣ не умѣли, – чему-де им вѣрить?»

О, Боже святый! Како претерпѣ святых своих толикая досаждения! Мнѣ, бедному, горько, а дѣлать нѣчева стало; побранил ихъ, колко могъ, и послѣднее рек слово: «Чистъ есмъ аз и прах прилѣпший от ногъ своих оттрясаю пред вами, по писанному: “Лу тче един, творяй волю Божию, нежели тмы беззаконных! V". Так на меня и пуще закричали: «Возьми, возьми его! Всѣхъ нас обезчестил!», да толкать и бить меня стали. И патриархи сами на меня бросились грудою, человѣкъ их с сорокъ, чаю, было, всѣ кричатъ, что татаровя. Ухватил дьякъ Иванъ Уаровъ200 да и потащилъ меня. И я закричал: «Постой, не бейте!» Так онѣ всѣ отскочили.

И я толмачю архимариту Денису201 стал говорить: «Говори, Денис, патриархам: апостолъ Павелъ пишетъ: “Таковъ нам подобаше архиерей: прѣподобенъ, незлобивъ”202, и прочая. Авы, убивше человѣка неповинна, какъ литоргисать станете?» Такъ онѣ сѣли. И я, отшед ко дверям, да на бокъ повалился, а самъ говорю: «Посидите вы, а я полежу». Такъ онѣ смѣются: «Дуракъ-де протопоп-от, и патриарховъ не почитает». И я говорю: «Мы уроди Христа ради! Вы славни, мы же безчестни! Вы сильни, мы же немощни!»203

Потом паки ко мнѣ пришли власти и про «аллилуия» стали говорить со мною. И мнѣ Христос подалъ: Дионисиемъ Ареопагитом римскую ту блядь посрамил в них. И Евфимей, чюдовской келарь204, молылъ: «Правъ-де ты, нѣчева-де нам болыни тово говорить с тобою». И повели меня на чепь.

Потом полуголову царь прислал со стрельцами, и повезли меня на Воробьевы горы; тут же – священника Лазаря205 и старца Епифания206, обруганы и острижены, как и я был прежде. Поставили нас по разным дворам. Неотступно 20 человѣкъ стрельцов, да полуголова, да сотник над нами стояли: берегли, жаловали, и по ночам с огнем сидѣли, и на дворъ срать провожали. Помилуй их Христос! Прямые добрые стрельцы те люди, и дѣти таковы не будут, – мучатся туды жо, с нами возяся. Нужица-та какова прилунится, и онѣ всяко, миленькие, радѣютъ. Да што много разсуждать, у Спаса онѣ лутче чернъцовъ тѣхъ, которые клабуки-те рогатые ставцами-тѣми носятъ207. Полно онѣ, горюны, испиваютъ допьяна да матерны бранятся, а то бы онѣ и с мучениками равны были. Да што же дѣлать, и такъ их не покинетъ Богъ.

Таже нас перевезли на Ондрѣевъское подворье208. Тутъ приезжал ко мнѣ шпынять от Тайныхъ дѣлъ Дементей Башмаков; быт-то без царева вѣдома былъ, а опослѣ бывше у меня, сказал – по цареву велѣнию былъ. Всяко, бѣдные, умышляютъ, какъ бы им меня прельстить, да Богъ не выдастъ за молитвъ Прѣчистые Богородицы, она меня, помощница, обороняет от них.

А на Воробьевыхъ горах дьякъ конюшей Тимофей Марковъ209 от царя присылай и у всѣхъ былъ, – много кое-чево говоря, с криком розошлись и со стыромъ болшимъ. Я послѣ ево написал послание210 и с сотником Иваном Лобковым к царю послалъ: кое о чем многонко поговоря, и благословение ему, и царице, и дѣтям приписалъ.

Потомъ, держав на Воробьевых горахъ, и на Ондрѣевскомъ подворье, и в Савине слободке211, к Николѣ на Угрѣшу перевезли. Тут голову Юрья Лутохина212 ко мнѣ опять царь присылалъ и за послание «спаси Богъ» с поклономъ большое сказал и, благословения себѣ и царицѣ и дѣтям прося, молитца о себѣ приказал.

Таже опять нас в Москву ввезли, на Никольское подворье, и взяли о правовѣрии еще скаски у насъ213. Потом многажды ко мнѣ присыланы были Артемон и Дементий214, ближние ево, и говорили царевым глаголомъ. «Протопопъ, вѣдаю-де я твое чистое и непорочное и богоподражателное житие, прошу-де благославения твоего с царицею и дѣтми, помолися о насъ», – кланяючися посланник говорит. Я-су и нынѣ по немъ тужу, силно мнѣ ево жаль. И паки он же: «Пожалуй-де, послушай меня, соединись со вселенъскими тѣми хотя чем небольшим!» И я говорю: «Аще мнѣ и умереть – со отступниками не соединюсь! Ты, реку, царь мой, а имъ какое дѣло до тебя? Потеряли, реку, своево царя латыши безвѣриемъ своим, да и тебя сюды приехали проглотить; не сведу рукъ с высоты, дондеже отдаст тебя мнѣ Богъ!»

И много тѣхъ присылок было. Говорено кое о чем не мало, – день Судный явитъ. Послѣднее слово реклъ: «Гдѣ ты ни будешь, не забывай нас в молитвах своих!» Я и нынѣ, грѣшной, елико могу, молюся о немъ. Аще и мучит мя, но царь бо то есть; бывало время, и впрямь добръ до нас бывалъ. До Никона-злодѣя, прежде мору, х Казанъской пришедъ, у руки мы были, яйцами нас дѣлилъ; и сынъ мой Иванъ, маленекъ еще был, и не прилунился подле меня, а онъ, государь, знает гораздо ево, послалъ брата моево роднова сыскивать робенка, а самъ долго стоя ждалъ, докамѣстъ братъ на улице робенъка сыскалъ. Руку ему даетъ целовать, и робенок глупъ, не смыслитъ, видиъ, что не поп, такъ не хочетъ целовать. И государь самъ руку к губамъ робенку принес, два яйца ему далъ и погладил по голове. Ино-су и сие нам надобе не забывать, не от царя намъ мука сия, но грѣхъ ради нашихъ от Бога дьяволу попущено озлобити нас, да же, искусяся нынѣ, вечнаго искушения уйдемъ. Слава Богу о всемъ!

Таже братию, Лазаря и старца, казня, вырѣзавъ языки, а меня и Никифора-протопопа215 не казня, сослали нас в Пустозерье216.

А двоихъ сыновъ моихъ, Ивана и Прокопья, оставили на Москвѣ за поруками; и онѣ, бѣдные, мучились годы с три, уклонялся от смерти властелинскова навѣта, гдѣ день, гдѣ ночь, – никто держать не смѣетъ, – и кое-какъ на Мезень к матери прибрели. Не пожили и з годъ – ано и в землю попали217. Да пускай, лутче пустые бродни, чем по улицам бродить. Я безпрестанно Бога о том молю: «Господи, аще хотимъ, аще и не хотим, спаси нас!» И Господь и промышляетъ о нашемъ спасении помаленку; пускай потерпимъ токо, а то пригодится нѣ въ кую пору; тогда слюбится, какъ время будет.

Аз же ис Пустозерья послалъ к царю два посланья218, – одно не велико, а другое больше: говорилъ кое о чемъ ему много. В послании ему сказалъ и богознамения, показанная мнѣ не в одно время, – тамо чтый да разумѣетъ. Еще же от меня и от братьи дьяконово снискание послано в Москву, правовѣрнымъ гостинца – книга «Отвѣтъ православныхъ»219, и от Лазаря священника два послания: царю и патриарху220.

И за вся сия присланы к нам гостинцы: повѣсили в дому моемъ на Мезени на виселице двух человѣкъ, дѣтей моих духовных, – Феодора преждереченнаго юродивого да Луку Лаврентьевича221, рабы Христовы, свѣты мои, были. И сыновъ моихъ двоих Ивана и Прокопья велено же повѣсить. И онѣ, бѣдные, испужався смерти, повинились: «Виноваты пред Богомъ и пред великим государемъ», а невѣдомо, что своровали. Такъ их и с матерью троих закопали в землю. Да по правилам так онѣ здѣлали, спаси Богъ. Того ради, робята: не бойтеся смерти, держите старое благочестие крѣпко и непополъзновенно! А мать за то сидитъ с ними, чтоб впредь дѣтей подкрѣпляла Христа ради умирати и жила бы, не розвѣшавъ уши. А то баба, бывало, нищих кормитъ, стороннихъ научаетъ, какъ слагать перъсты и креститца и творить молитва, а дѣтей своих и забыла подкрепить, чтоб на висилицу пошли и з доброю дружиною умерли заодно Христа ради.

Ну да Богъ вас проститъ, не диво что такъ здѣлали, и Петръ-апостолъ нѣкогда убоялся смерти и Христа отрекся, и о семъ плакася горько222, таже помилованъ и прощенъ бысть. А и о вас нѣкогда молящу ми ся тощно, и видѣвъ вашу пред собою темницу и вас троих на молитвѣ стоящих в вашей темнице, а от вас три столпа огненны к небесам стоятъ простерты. Аз с тѣхъ мѣстъ обрадовалъся, и лехче мнѣ стало, яко покаяние ваше принял Богъ. Слава о сем Богу!

Таже тот же Пилатъ, полуголова Иванъ Елагин223, был у нас в Пустозерье и взял у нас скаску224, сице реченно: год и мѣсяцъ, и паки: «Мы святых отецъ предание держимъ неизмѣнно, а Паисѣя Александръскаго патриарха с товарыщи еретическое соборище проклинаемъ»; и иное там говорено многонько, и Никону-еретику досталось.

По сем привели нас к плахе и прочитали наказ: «Изволил-де государь и бояря приговорили – тебя, Аввакума, вмѣсто смертные казни учинить струб в землю и, здѣлавъ окошко, давать хлѣбъ и воду, а прочим товарищам рѣзать без милости языки и сѣчь руки». И я, плюнувъ на землю, говорилъ: «Я, реку, плюю на ево кормлю; не едше умру, а не предамъ благовѣрия». И по том повели меня в темницу, и не елъ дней з десяток, да братья велѣли.

Таже священника Лазаря взяли и вырѣзали языкъ из горла; кровь попошла да и перестала; онъ в то время без языка и паки говорить сталъ. Таже, положа правую руку на плаху, по запястье отсѣкли, и рука отсѣченая, лежа на земли, сложила сама по преданию перъсты и долго лежала пред народы, исповѣдала, бѣдная, и по смерти знамение Спасителево неизмѣнно. Мнѣ-су и самому сие чюдно: бездушная одушевленных обличаетъ! Я на третей день у Лазаря во ртѣ рукою моею гладил – ино гладко, языка нѣтъ, а не болитъ, далъ Богъ; а говоритъ, яко и прежде. Играетъ надо мною: «Щупай, протопопъ, забей руку в горло-то, небось не откушу!» И смѣхъ с ним, и горе! Я говорю: «Чево щупать, на улице язык бросили». Он же сопротивъ: «Собаки онѣ, вражьи дѣти! Пускай мои едятъ языки!» Первой у него лехче и у старца на Москвѣ рѣзаны были, а нынѣ жестоко гораздо. А по дву годах и опять иной язык вырос, чюдно, с первой жо величиною, лишо маленько тупенек.

Таже взяли соловецкаго пустынника старца Епифания; он же моливъ Пилата тощнѣ и зѣло умильнѣ, да же повелитъ отсѣщи главу его по плеча, вѣры ради и правости закона. Пилатъ же отвѣща ему, глагола: «Батюшко, тебя упокоить, а самому мнѣ гдѣ дѣтца? Не смѣю, государь, такъ здѣлать». И не послушавъ полуголова старцова моления, не отсѣче главы его, но повелѣ язык его вырѣзать весь же.

Старец же, прекрестя лице свое, и рече, на небо взирая: «Господи, не остави мя, грѣшнаго!», – и вытяня своима рукама языкъ свой, спекулатару на нож налагая, да же не милуя его рѣжетъ. Палач же, дрожа и тресыйся, насилу выколупалъ ножемъ языкъ из горла, ужас бо обдержаше ево и трепетенъ бяше225. Палач же, пожалѣя старца, хотя ево руку по составамъ резать, да же бы зажило впредь скорѣе; старец же, ища себѣ смерти, поперегъ костей велѣлъ отсѣщи, и отсѣкоша четырѣ перъста. И сперва говорил гугниво. Таже молилъ Прѣчистую Богоматерь, и показаны ему оба языки, московской и пустозеръской, на воздухе; он же, единъ взяв, положил в ротъ свой; и с тѣхъ мѣстъ стал говорить чисто и ясно, а язык совершенъ обрѣтеся во ртѣ.

Посем взяли дьякона Феодора и язык вырѣзали весь же, осталъся кусочик в горлѣ маленекъ, накось рѣзанъ, не милость показуя, но руки не послужили, – от дрожи и трепета ножъ из рукъ валилъся. Тогда на той мѣре и зажил, а опослѣ и паки с прежней вырос, лише маленко тупенек. Во знамение Богъ так устроилъ, да же разумно невѣрному, яко рѣзан. Мы, вѣрни суть, и без знамения вѣруемъ старому Христу Исусу, Сыну Божию, свѣту, и преданное от святых отецъ старобытное в церкви держим неизмѣнно; а иже кому недоразумно, тотъ смотри на знамение и подкрѣпляйся.

У него же, дьякона, отсѣкли руку поперегъ ладони, и все, дал Богъ, здорово стало, по-прежнему говоритъ ясно и чисто. И у него вдругоряд же язык рѣзан, на Москвѣ менши нынѣшняго рѣзано было. Пускай никонияня, бѣдные, кровию нашею питаются, яко медъ испивая!

Таже осыпали нас землею: струбъ в землѣ, и паки около земли другой струбъ, и паки около всехъ общая ограда за четырьми замками; стражие же десятеро с человѣкомъ стрежаху темницу226.

Мы же, здѣсь, и на Мезени, и повсюду сидящии в темницах, поем пред Владыкою Христомъ, Сыномъ Божиим, Пѣсни Пѣсням, ихже Соломан воспѣтъ, зря на матерь Вирсавию: «Се еси добра, прекрасная моя! Се еси добра, любимая! Очи твои горятъ, яко пламень огня; зубы твои бѣлы паче млека; зрак лица твоего паче солнечных лучь; и вся в красотѣ сияешь, яко день в силѣ своей! Аминь»227. Хвала о Церквѣ228.

Посем, у всякаго правовѣрна прощения прошу. Иное было, кажется, и не надобно говорить, да прочтох Дѣяния апостольская и Послания Павлова, – апостоли о себѣ возвѣщали жо, егда Богъ содѣлаетъ в них. Не нам, Богу нашему слава! А я ничтоже есмъ. Рекох и паки реку: аз есмъ грѣшникъ, блудник и хищник, тать и убийца, друг мытаремъ и грѣшникамъ и всякому человѣку окаянной лицемѣрецъ. Простите же и молитеся о мнѣ, а я – о вас, чтущихъ сие и послушающих. Неука я человѣкъ и несмысленъ гораздо, болыни тово жить не умѣю, а что здѣлаю я, то людямъ и сказываю; пускай Богу молятся о мнѣ. В день вѣка вси же познаютъ содѣланная мною – или добрая, или злая. Но аще и не ученъ словомъ, но не разумом; не ученъ диалектика, и риторики, и философии, а разумъ Христовъ в себѣ имам, якоже и апостолъ глаголетъ: «Аще и невѣжда словомъ, но не разумомъ»229.

Еще вам про невѣжество свое скажу. Зглупалъ, отца своего заповѣдь преступил, и сего ради дом мой наказанъ бысть. Внимай, Бога ради, и молися о мнѣ.

Егда еще я был попом, духовникъ царевъ Стефан Внифаньтиевичь благословил меня образом Филиппа митрополита да книгою Ефрема Сирина230, – себя пользовать, прочитал, и людей. А я, окаянной, презрѣвъ благословление отеческое и приказ, ту книгу брату двоюродному, по докуке ево, на лошедь променял. У меня же в дому былъ братъ мой родной, именем Евфимей, зѣло грамотѣ былъ гораздъ и о церквѣ велико прилѣжание имѣлъ, напослѣдок взятъ был к большой царевнѣ в Веръхъ231, а в мор и з женою преставился. Сей Евфимей лошедь сию поил и кормил и гораздо об ней прилѣжал, презирая и правило многажды.

И видѣ Богъ неправду з братом в нас, яко неправо ходим по истиннѣ: я книгу променял, отцову заповѣдь преступил, а братъ, правило презирая, о скотинѣ прилѣжалъ, – изволил нас Владыко сице наказать. Лошедь ту по ночам и в день в конюшнѣ стали бѣси мучить: всегда заезжена, мокра и еле стала жива. Я недоумѣюся, коея ради вины бѣсъ озлобляетъ нас так. И в день недѣльный послѣ ужины, в келейном правилѣ на полунощнице, братъ мой Евфимей говорилъ кафизму «Непорочную»232 и завопилъ высоким гласом: «Призри на мя и помилуй мя!»233 и, испустя книгу из рукъ, ударился о землю, от бѣсовъ бысть пораженъ, начал неудобно кричать и вопить, понеже бѣси жестоко мучиша его.

В домуже моем иные родные два брата, Козьма и Герасим, больши ево, а не смогли ево держать. И всѣхъ домашних, человѣкъ с тритцеть, держа ево, плачютъ пред Христомъ и, моляся, кричатъ: «Господи, помилуй! Согрѣшили пред тобою, прогнѣвали Благость твою! За молитвъ святых отецъ наших помилуй юношу сего!» А онъ пущи бѣсится, и бьется, и кричит, и дрожитъ.

Аз же помощию Божиею в то время не смутился от голки бѣсовския тоя, – кончавше правило обычное, паки начах Христу и Богородице молитися, со слезами глаголя: «Всегосподованная госпоже Владычице моя Пресвятая Богородице! Покажи ми, за которое мое согрѣшение таковое быст ми наказание, да уразумѣвъ, каяся пред Сыном твоим и пред тобою, въпредь тово не стану дѣлать!» И плачючи, послал во церковь по Потребник и по святую воду сына моего духовного Симеона, юношу лѣт в четырнатцеть, таков же, что и Евфимей; дружно меж себя живуще Симеонъ со Евфимием, книгами и правилом другъ друга подкрепляюще и веселящеся оба, в подвиге живуще крѣпко, в постѣ и молитвѣ.

Той же Симеон, по друге своем плакавъ, сходилъ во церковь и принес книгу и святую воду. И начах аз дѣйствовать над обуреваемым молитвы Великаго Василия. Онъ мнѣ Симеонъ кадило и свѣщи подносил и воду святую, а прочий беснующагося держали. И егда в молитвѣ дошла рѣчь: «Аз ти о имени Господни повелеваю, душе нѣмый и глухий, изыди от создания сего и к тому не вниди в него, но иди на пустое мѣсто, идѣже человѣкъ не живетъ, но токмо Богъ призираетъ»234, бѣс же не слушаетъ, не идетъ из брата. И я паки туже рѣчь вдругорядъ, и бѣсъ еще не слушаетъ, пущи мучитъ брата.

Охъ, горѣ, какъ молыть! И соромъ, и не смѣю! Но по повелѣнию старца Епифания говорю, коли уж о сем онъ приказалъ написать. Сице было: взялъ я кадило и покадилъ образы и бѣснова, и потомъ ударилъся о лавку, рыдавъ на многъ час. Возставше, в третьие ту же Василиеву рѣчь закричалъ к бѣсу: «Изыди от создания сего!» Бѣс же скорчилъ в кольцо брата и, пружався, изыде и сѣлъ на окошке. Брат же бывъ яко мертвъ.

Аз же покропилъ ево святою водою, он же, очхнясь, перъстом мнѣ на окошко, на бѣса сидящаго, указуетъ, а самъ не говорит, связавшуся языку его. Аз же покропилъ водою окошко – и бѣсъ сошелъ в жерновый угол. Брат же паки за ним перъстомъ указует. Аз же и там покропилъ водою – бѣсъ же оттоля пошел на печь. Брат же и там ево указуетъ – аз же и там тою же водою. Брат же указалъ под печь, а сам прекрестился. И я не пошел за бѣсом, но напоил брата во имя Господне святою водою.

Он же, вздохня из глубины сердца, ко мнѣ проглагола сице: «Спаси Богъ тебя, батюшко, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бѣсовских! Будет тебѣ бить челом брат мой Аввакумъ за твою доброту. Да и мальчику тому спаси Богъ, которой ходил во церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебѣе с ними битца; подобием онъ что и Симеонъ, друг мой. Подлѣ реки Сундови-ка235 меня водили и били, а сами говорятъ: «Нам-де ты отданъ за то, что братъ твой на лошедь променял книгу, а ты ея любишь»; так-де мнѣ надобе поговорить Аввакуму-брату, чтоб книгу ту назад взял, а за нея бы дал деньги двоюродному брату».

И я ему говорю: «Я, реку, свѣтъ, брат твой Аввакум!» И онъ отвѣщалъ: «Какой ты мнѣ братъ! Ты мнѣ батько! Отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищахъ живетъ, будет тебѣ бить челом». Вотъ, в ызбѣ с нами же, на Лопатищах, а кажется ему – подле реки Сундовика. А Сундовик верстъ с пятнатцеть от нас под Мурашкинымъ да под Лысковым течет. Аз же паки ему дал святыя воды. Он же и судно у меня отнимаетъ и сьесть хочетъ: сладка ему бысть вода! Изошла вода, и я пополоскалъ и давать стал, – онъ и не сталъ пить.

Ночь всю зимюю с ним простряпал; маленько полежавъ с ним, пошелъ во церковь заутреню пѣть. И без меня паки бѣси на него напали, но лехче прежнева. Аз же, пришед от церкви, освятил его масломъ, и паки бѣси отидоша, и умъ цѣлъ сталъ, но дряхлъ бысть, от бѣсовъ изломан. На печь поглядывает и оттоле боится. Егда куцы отлучюся, а бѣси и навѣтовать станут. Бился я з бѣсами, что с собаками, недѣли с три за грѣхъ мой, дондеже книгу взял и деньги за нея дал. И ездил ко другу своему, Илариону-игумну236, онъ просвиру вынял за брата; тогда добро жилъ, что нынѣ архиепископъ Резанъской, мучитель стал християнской. И инымъ друзьямъ духовным бил челом о братѣ. И умолили о нас Бога.

Таково-то зло преступление заповѣди отеческой! Что же будет за преступление заповѣди Господни? Охъ-да только огонь да мука! Не знаю, какъ коротать дни, слабоумием обьятъ и лицемѣриемъ и лжею покрыт есмъ, братоненавидѣнием и самолюбием одѣянъ, во осуждении всѣхъ человѣкъ погибаю. И мняся нѣчто быти, а калъ и гной есмъ, окаянной, прямое говно, отовсюду воняю – и душею, и тѣлом. Хорошо мнѣ жить с собаками и со свиниями в конурахъ, так же и онѣ воняютъ. Да псы и свиньи – по естеству, а я – чрез естество, от грѣхъ воняю, яко пес мертвой, поверженъ на улице града. Спаси Богъ властей тѣх, что землею меня закрыли! Себѣ уже воняю, злая дѣла творяще, да иных не соблажняю. Ей, добро такъ!

Да и в темницу ко мнѣ бѣшаной зашел, Кирилушком звали, московской стрелец, караульщик мой. Остриг ево аз и платье переменили, – зѣло вшей было много. Замкнуты, двое нас с ним, живем, да Христос с нами и Прѣчистая Богородица. Онъ, миленькой, бывало, сцытъ под себя и серет, а я ево очищаю. Есть и пить проситъ, а без благословения взять не смѣетъ. У правила стоять не захочет, – дияволъ сонъ ему наводит, – и я чотками постегаю, так и молитву творить станетъ и кланяется, за мною стоя. И егда правило скончаю, онъ и паки бѣсноватися станет. При мнѣ беснуется и шалуетъ, а егда пойду к старцу посидѣть въ ево темницу, а Кирила положу на лавке и не велю вставать ему и благословлю его, и докамѣстъ у старца сижу, лежитъ и не встанет, за молитвъ старцовых, Богомъ привязан, лежа бѣснуется. А в головах у него образы, и книги, и хлѣбъ, и квас, и прочая, а ничево без меня не тронет. Какъ прииду, так встанет, и дьявол, мнѣ досаждая, блудить заставливает. Я закричю, такъ и сядет. Егда стряпаю, в то время есть проситъ и украсть тщится до времени обѣда; а егда пред обѣдом «Отче наш» проговорю и ястие благословлю, так тово брашна и не есть, неблагословеннова просит. И я ему напехаю силою в ротъ, такъ и плачет, и глотаетъ. И как рыбою покормлю, так бѣсъ в нем вздивиячится, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плакавъ пред Владыкою, опять стягну постом и окрочю ево Христом. Таже маслом ево освятилъ, и от бѣса отрадило ему.

Жилъ со мною с мѣсяцъ и болыни. Перед смертью образумилъся. Я исповѣдал ево и причастил, он же и преставися по том. Я, гробъ и саван купя, велѣлъ у церкви погребъсти и сорокоустъ по нем дал. Лежалъ у меня мертвой сутки в тюрьмѣ. И я ночью, вставъ, Бога помоля и ево, мертвова, благословя, поцеловався с ним, опять лягу подлѣ нѣво спать. Таварищ мой, миленькой, был. Слава Богу о семъ! Нынѣ он, а завътра я так же умру.

Да у меня же был на Москвѣ бѣшаной, Филиппом звали, как я ис Сибири выехалъ; в углу в ызбѣ прикованъ к стѣнѣ, понеже в нем был бѣсъ суровъ и жесток. Бился и дрался, и не смогли дамашние ладить с ним. Егда же аз, грѣшный, со крестом и с водою прииду, повиненъ бывает и яко мертвъ падает пред крестом, и ничево не смѣетъ дѣлать надо мною. И молитвами святых отецъ сила Божия отгнала бѣса от него, но токмо ум еще былъ не совершенъ. Феодор-юродивой был приставленъ над ним, что на Мезени отступники удавили вѣры ради старыя, еже во Христа, – Псалтырь надъ Филиппом говорилъ и учил молитву говорить. А я сам во дни отлучашеся дому своего, токмо в нощи дѣйствовал над ним.

По нѣкоем времени пришел я от Федора Ртищева зѣло печаленъ, понеже съ еретиками бранился и шумѣлъ в дому ево о вѣре и о законѣ237. А в моемъ дому в то время учинилося нестройство: протопопица з домочадицею Фетиньею побранились, дьяволъ ссорилъ ни за што. И я, пришед, не утерпя, бил их обѣих и оскорбил гораздо въ печали своей. Да и всегда-таки я, окаянной, сердитъ, дратца лихой. Горе мнѣ за сие, согрѣшилъ пред Богомъ и пред ними.

Таже бѣсъ в Филиппѣ вздивьял, и начал кричать и вопить и чепь ломать, бѣсясь. На всѣх домашних ужас нападе, и голъка бысть велика зѣло. Аз же без исправления приступил к нему, хотя ево укротить. Но бысть не по-прежнему: ухватилъ меня и учал бить и драть. И всяко, яко паучину, терзает меня, а сам говоритъ: «Попал ты в руки мнѣ!» Я токмо молитву говорю, да без дѣлъ и молитва не пользуетъ ничто. Дамашние не могутъ отнять, а я и сам ему отдался: вижу, что согрѣшилъ, пускай меня бьет.

Но чюден Господь! Бьет, а ничто не болит. Потом бросилъ меня от себя, а сам говоритъ: «Не боюсь я тебя!» Так мнѣ стало горько зѣло, бѣсъ, реку, надо мною волю взялъ. Полежал маленько, собрался с совѣстию, вставше, жену свою сыскал и пред нею прощат-ца стал. А сам ей, кланяяся в землю, говорю: «Согрѣшил, Настасья Марковна, прости мя, грѣшнаго!» Она мнѣ также кланяется. По-сем и с Фетиньею тѣм же подобиемъ прощался. Таже среди горницы лег и велѣлъ всякому человѣку себя бить, по пяти ударовъ плетью по окаянной спинѣ; человѣкъ было десяток-другой, и жена, и дѣти, – стегали за епитимию. И плачютъ, бѣдные, и бьютъ, а я говорю: «Аще меня кто не биет, да не имат со мною части и жребия в будущем вѣце». И онѣ, и не хотя, бьютъ, а я ко всякому удару по молитвѣ Исусовой говорю.

Егда же отбили всѣ, и я, возстав, прощение пред ними жъ сотворил. Бѣсъ же, видѣвъ неминучюю, опять ис Филиппа вышел вонъ. Я крестомъ Филиппа благословил, и он по-старому хорош сталъ, и по том Божиего благодатию и исцелѣлъ о Христѣ Исусѣ, Господѣ нашем, емуже слава со Отцем и со Святым Духом нынѣ и присно и во вѣки вѣком.

А егда я в Сибири в Тобольске был, туды еще везли, привели ко мнѣ бѣшанова, Феодором звали. Жесток же был бѣсъ в нем. Соблудилъ в Велик день238, празникъ наругая, да и взбѣсился, жена ево сказывала. И я в дому своем держалъ мѣсяца з два, стужал об немъ Божеству, в церковь водил и масломъ освятил, – и помиловал Богъ: здравъ бысть и умъ исцелѣ.

И сталъ со мною на крылосѣ пѣть, а грамотѣ не ученъ, и досадил мнѣ в литоргию во время переноса. Аз же ево в то время на крылосѣ побивъ, и в притворѣ пономарю велѣлъ к стенѣ приковать. Он же, вышатавъ пробой, взбѣсился и старова болыии; и ушедъ к большому воеводѣ239 на двор, людей розгонявъ и сунъдукъ разломавъ, платье княинино на себя вздѣлъ, въ верху у них празнуетъ, бытто доброй человѣкъ. Князь же, от церкви пришедъ и осердясь, велѣлъ многими людми в тюрму ево оттащить. Он же в тюрмѣ юзников, бѣдных, перебилъ и печь розломал. Князь же велѣлъ в село ко своим ево отслать, гдѣ онъ живалъ. Он же, ходя в деревнях, пакости многия творил. Всякъ бѣгаетъ от него, а мнѣ не дадут воеводы, осердясь.

Я по нем пред Владыкою на всяк день плакал, – Богъ было исцелил, да я сам погубилъ. Посем пришла грамота с Москвы: велѣно меня на Лѣну ис Тобольска сослать240. Егда я на рѣку в Петров день в дощеникъ собралъся, пришелъ ко мнѣ бѣшаной мой Феодор целоуменъ; на дощенике при народѣ кланяется на ноги мои, а самъ говоритъ: «Спаси Богъ, батюшко, за милость твою, что пожаловалъ, помиловалъ мя. Бѣжалъ-де я по пустыни третьева дни, а ты-де мнѣ явилъся и благословилъ меня крестом; бѣси-де и отбѣжали от меня. И я-де и нынѣ, пришед, паки от тебя молитвы и благословения прошу». Аз же, окаянный, поплакал, глядя на него, и возрадовахся о величии Бога моего, понеже о всѣхъ печется и промышляет Господь: ево исцелил, а меня возвеселил. И поуча ево и благословя, отпустил к женѣ ево в дом. А самъ поплыл в ссылку, моля о нем свѣта-Христа, да сохранитъ ево от неприязни впредь241. Богу нашему слава!

Простите меня, старецъ с рабом тѣмъ Христовым: вы мя понудисте сие говорить.

Однако ужъ розвякался, – еще вамъ повѣсть скажу. Еще в попах был, там же, гдѣ брата бѣси мучили, была у меня в дому молодая вдова, давно ужъ, и имя ей забылъ; помнится, кабы Евфимьею звали, – ходит и стряпаетъ, все дѣлает хорошо. Какъ станемъ в вечер правило начинать, так ея бѣсъ ударитъ о землю, омертвѣет вся и яко камень станет, кажется, и не дышит; ростянетъ ея на полу, и руки, и ноги, лежит яко мертва. Я, «О всепѣтую»242 проговоря, кадилом покажу, потом крестъ положу ей на голову и молитвы Великаго Василия в то время говорю, такъ голова под крестом свободна станет, баба и заговорит. А руки, и ноги, и тѣло еще каменно. Я по руке поглажу крестом, так и рука свободна станет; я так же по другой – и другая освободится так же; я и по животу – так баба и сядет. Ноги еще каменны, не смѣю туды гладить крестом. Думаю-думаю, да и ноги поглажу – баба и вся свободна станет; воставше, Богу помолясь, – да и мнѣ челом. Прокуда-таки – ни бѣс, ни што – в ней был, много време так в ней играл. Маслом ея освятил, такъ вовсе отшелъ, – исцелѣла, дал Богъ.

А иное два Василия бѣшаные бывали у меня прикованы, странно и говорить про нихъ.

А еще сказать ли, старец, повесть тебѣ? Блазновато, кажется, да уже сказать – не пособить. В Тобольске была дѣвица у меня, Анною звали, какъ впред еще ехал, маленька ис полону ис кумыкъ привезена, дѣвъство свое непорочно соблюла. В совершенъствѣ возраста отпустил ея хозяин ко мнѣ; зѣло правильне и богоугодне жила. Позавидѣ дияволъ добродѣтели ея, наведе ей печаль о Елизарѣ, о первом хозяинѣ ея. И стала плакать по нем, таже и правило презирать, и мнѣ учинилась противна во всем, а дочь мнѣ духовная. Многажды в правило и не молясь простоит, дремлет, прижавъ руки. Благохитрый же Богъ, наказуя ея, попустил бѣса на нея: стоя лѣностию в правило, да и взбѣсится. Аз же, грѣшный, жалѣя по ней, крестом благославлю и водою покроплю, и бѣсъ отступит от нея. И тово было многажды.

Таже в правило, задремавъ, и повалилася на лавку и уснула. И не пробудилась три дни и три нощи: тогда-сегда дохнетъ. Аз же по временамъ кажу ея, чаю, умретъ. В четвертый же день встала и, сѣдши, плачетъ. Есть даютъ – не естъ и не говоритъ. Того же дня в вечер, проговоря правило и распустя всехъ, во тмѣ началъ я правило поклонное, по обычаю моему. Она же, приступи ко мнѣ, пад, поклонилась до земли. Аз же от нея отшелъ за стол, бояся искусу дьявольскова, и сѣлъ на лавке, молитвы говоря. Она же, к столу приступи, говорит: «Послушай, государь, велѣно тебѣ сказать». Я и слушать сталъ. Она же, плачючи, говоритъ: «Егда-де я, батюшко, на лавку повалилась, приступили два ангела и взяли меня и вели зѣло тѣснымъ путем. На лѣвой странѣ слышала плачь с ры-даниемъ и гласы умильны. Таж-де привели меня во свѣтлое мѣсто: жилища и полаты стоятъ. И едина полата всѣхъ болши и паче всѣхъ сияетъ красно. Ввели-де меня в нея, а в ней-де стоятъ столы, а на нихъ послано бѣло и блюда з брашнами стоятъ. По конец-де стола древо многовѣтвено повѣвает и гараздо красно, а в немъ гласы птичьи умильны зѣло, не могу про них нынѣ сказать. Потом-де меня вывели из нея; идучи, спрашиваютъ: “Знаешь ли, чья полата сия?” И я-де отвѣщала: “Не знаю, пустите меня в нея”. И онѣ мне отвѣщали сопротивъ: “Отца твоего Аввакума полата сия. Слушай ево, так-де и ты будешь с ним. Крестися, слагая перъсты так, и кланяйся Богу, какъ тебѣ онъ наказываетъ. А не станешь слушать, так будешь в давешнемъ мѣсте, гдѣ слышала плакание то. Скажи жо отцу своему, мы не бѣси, мы ангели, смотри – у нас и папарты”. И я-де, батюшко, смотрила: бѣло у ушей-тех их»243.

По том, испрося прощения, исправилася благочинно по-прежнему жить. Таже ис Тобольска сослали меня в Дауры, аз же у сына духовнаго оставилъ ея тутъ. А дьяволъ опять здѣлал по-своему: пошла за Елизара замужъ и дѣток прижила. Егда услышала, что я еду назад, отпросясь у мужа, постриглась за мѣсяцъ до меня.

А егда замужем была, по временам бѣсъ мучил ея. Егда же аз в Тоболескъ приехалъ, пришла ко мнѣ и робятишек двоих положила пред меня, – кающеся, плачетъ и рыдаетъ. Аз же пред человѣки кричю на нея. Потом к обѣдне за мною в церковь пришла, и во время переноса напал на нея бѣсъ: учала кричать кокушъкою и собакою и козою блекотать. Аз же зжалихся, покиня «Херувимъскую» пѣть, взявъ крестъ от олтаря и на бѣса закричалъ: «Запрещаю ти именем Господнимъ! Изыди из нея и к тому не вниди в нея!» Бѣсъ и покинулъ ея. Она же припаде ко мнѣ за нюже вину. Аз же простил и крестом ея благословил, и бысть здрава душею и тѣлом. Потом и на Русь я вывез ея. Имя ей во иноцех Агафья, страдала много вѣры ради з дѣтми моими на Москвѣ, с Ываном и Прокопьем, за поруками их всѣхъ вмѣсте Павел-митрополит волочил244.

Ко мнѣ же, отче, в дом принашивали матери дѣток своих маленьких, скорбию одержимы грыжною. И мои дѣтки егда скорбѣли во младенчествѣ грыжною жъ болѣзнию, и я маслом помажу священным с молитвою презвитерскою чювъства вся и, на руку масла положа, вытру скорбящему спину и шулнятка, – и Божиею благодатию грыжная болѣзнь и минуется. И аще у коего младенца та же отрыгнет скорбь, и я так же сотворю, и Богъ совершенно исцеляет по своему человѣколюбию.

А егда еще я попом былъ, с первыхъ временъ, егда к подвигу сталъ касатися, тогда бѣсъ меня пуживал сице. Изнемогла у меня жена гораздо, и приехалъ к ней отецъ духовной; аз же из двора пошелъ во церковь по книгу с вечера, глубоко нощи, по чему исповѣдывать больную. И егда пришелъ на паперть, столик маленькой, тут поставленъ, поскакивает и дрожитъ бѣсовским дѣйством. И я, не устрашася, помолясь предъ образом, осѣнил ево рукою и, пришед, поставилъ ево на мѣсте, – так и перестал скакать. И егда я вошелъ в трапезу, тутъ иная бѣсовская игрушка: мертвецъ на лавке стоял в трапезе непогребеной, и бѣсовским дѣйстъвом верхняя доска раскрылась и саван стал шевелитца на мертвомъ, меня устрашая. Аз же, помолясь Богу, осѣнил мертваго рукою, – и бысть по-прежнему паки. Егда же вошел в олтарь, – ано ризы и стихари шумятъ и летаютъ с мѣста на мѣсто: дьяволъ дѣйствуетъ, меня устрашая. Аз же, помоляся и прѣстолъ поцеловав, благословил ризы рукою и, приступивъ, их пощупал, а онѣ висятъ по-старому на мѣсте. Аз же, взявъ книгу, и вышел ис церкви с миромъ. Таково то бѣсовское ухищрение к человѣком.

Еще скажу вам о жертвѣ никониянской. Сидящу ми в темнице, принесоша ми просвиру вынятую со крестомъ Христовымъ. Аз же, облазняся, взял ея и хотѣлъ потребить наутро, чаял, чистая, – православная над нею была служба, понеже поп старопоставленой служилъ над нею. А до тово онъ поп по новым служил книгам и паки сталъ служить по-старому, не покаявся о своей блудне.

Положа я просвиру в углу на мѣсте и кадилъ в правило в вечер. Егда же возлегъ в нощь ту и умолкоша уста моя от молитвы, прискочиша ко мнѣ бѣсовъ полкъ, и един, щербатъ, черменъ, взял меня за голову и говоритъ: «Семъ-ко ты сюды, попалъ ты в мои руки!» – и завернулъ мою голову. Аз же, томяся, еле-еле назнаменовалъ Исусову молитву, – и отскочиша и исчезоша бѣси. Аз же, стоня и охая, недоумѣюся, за что меня бѣсъ мучил. Помоля Бога, опять повалился. Егда же забыхся, вижу на нѣкоем мѣсте церковь и образъ Спасовъ и крестъ, по-латынѣ написанъ; и латынники, инымъ образомъ приклякивая, молятся по-латынски. Мнѣ же нѣкто от предстоящих велѣлъ крестъ той поцеловати. Аз же егда поцеловах, нападоша на мя паки бѣси и зѣло мя утрудиша. Аз же послѣ их встащился зѣло разслаблен и разломан, не могу и сидѣть; уразумѣлъ, яко просвиры ради от бѣсовъ обруганъ, – выложилъ ея за окошко и нощъ ту и день препроводил в трудѣ и немощьствуя, разсуждая, что сотворю над просвирою.

Егда же прииде нощъ другая, по правилѣ возлегшу ми, и, не спя, молитвы говорю. Вскочиша бѣсовъ полъкъ в кѣлью мою з домрами и з гутками, и одинъ сѣлъ на мѣстѣ, идѣже просвира лежала. И начата играти в гутки и в домры, а я у них слушаю, лежа; меня ужъ не тронули, и исчезоша. Аз послѣ их возставъ, моля Бога со слезами, обѣщалъся жжечь просвиру ту. И прииде на мя благодать Духа Святаго; яко искры во очию моею блещахуся огня невещественнаго, и самъ я в той час оздравѣлъ; благодатию духовною сердце мое наполнилося радости. Затопя печь и жжегше просвиру, выкинулъ и пепелъ за окошко, рекохъ: «Вотъ, бѣсъ, твоя от твоих245 тебѣ въ глаза бросаю!»

И на ину нощъ един бѣсъ, в хижу мою вошед, походя и ничево не обрѣте, токмо чотки из рукъ моих вышибъ, и исчезе. Аз же, поднявъ чотки, паки начал молитвы говорити. И во ино время, среди дня, на полу в поддыменье лежа, опечалихся креста ради, что на просвирѣ жжег, и от печали запѣлъ стих на глас третей: «И печаль мою пред ним возвѣщу»246, а бѣсъ в то время на меня вскричалъ зѣло жестоко больно. Аз же ужасся и паки начах молитвы говорити. Таже во ину нощъ забытием ума о крестѣ том паки опечалихся и уснух; и нападоша на мя бѣси, и паки умучиша мя, яко и прежде. Аз же, разслабленъ и изломан, насилу жив, с доски сваляся на полъ, моля Бога и каяся о своем безумии, проклял отступника Никона с никонияны, и книги их еретическия, и жертву их, и всю службу ихъ, – и благодать Божия паки прииде на мя, и здравъ бысть.

Виждь, человѣче, каково лѣпко бѣсовское дѣйство христия-ном! А егда бы сьелъ просвиру ту, такъ бы меня, чаю, и задавили бѣси. От малаго их никониянъскаго священия таковая бѣда, а от большаго – агнца причастяся – что получишь? Развѣ вѣчную муку. Лутче умереть не причастяся, нежели, причастяся, осуждену быти!

О причастии святых Христовых непорочных Таин. Всякому убо в нынѣшнее время подобает опасно жити и не без разсмотрения причащатися Тайнам. Аще ли гонения ради не получишь священника православна, и ты имѣй у себя священное служение от православных запасный Агнецъ, и, обрѣтше духовна брата, аще и не священника, исповѣждься ему, пред Богом каяся. И по правилѣ утреннѣм на коробочку постели платочикъ, пред образомъ зажги свѣчку, и на ложечку водицы устрой на коробке и в нея положи часть Тайны; покадя кадилом, приступи со слезами, глаголя: «Се приступаю к Божественному причащению, Владыко, да не опалиши мя приобщением, но очисти мя от всякия скверны, огнь бо, – реклъ еси, – недостойных опаляя. Се предлежит Христос на пищу всѣмъ, мнѣ же прилѣплятися Богови благо есть и полагати на Господа упование спасения моего. Аминь»247. И по томъ причастися с сокрушенным сердцем и паки воспой благодарная к Богу, и поклонцы по силѣ, прощение ко брату. Аще един, и ты ко образу, пад на землю, глаголи: «Прости мя, Владыко, Христе Боже, елико согрѣших»248, весь до конца говори. И потом образ целуй и крестъ на себѣ. А прежде причастия надобе же образ целовать. Ну, прости же и меня, а тебя Богъ простит и благословит. Вот хорош и умереть готов. Сице видал в правилѣхъ указано, твори так, не блюдись.

Еще тебѣ скажу, старец, повѣсть, как я был в Даурахъ с Пашковымъ с Афонасьемъ на озерѣ Иръгене. Гладны гораздо, а рыбы никто добыть не может, а инова и ничево нѣтъ, от глада исчезаем. Помоля я Бога, взявъ двѣ сѣти, в протоке перекидал. Наутро пришел, – ано мнѣ Богъ далъ шесть язей да двѣ щуки. Ино во всѣхъ людях дивно, потому никто ничево не может добыть. На другие сутки рыб з десять мнѣ Богъ дал. Тут же свѣдавъ Пашков и исполняся зависти, збил меня с тово мѣста и свои ловушки на том мѣсте велѣлъ поставить, а мнѣ, на смѣх и ругаясь, указал мѣсто на броду, гдѣ коровы и козы бродят. Человѣку воды по лодышку, – какая рыба, и лягушек нѣт! Тутъ мнѣ зѣло было горько. А се, подумавъ, рече: «Владыко Человѣколюбче, не вода даетъ рыбу, ты вся промысломъ своимъ, Спасе наш, строишь на пользу нашу. Дай мнѣ рыбки-той на безводном-том мѣсте, посрами дурака тово, прослави имя твое святое, да не рекутъ невѣрнии: “Гдѣ есть Богъ их!”»249. И помоляся, взявъ сѣти, в водѣ з дѣтьми бродя, положили сѣти. Дѣти на меня, бѣдные, кручиняся, говорят: «Батюшко, к чему гноить сѣти-те? Видиш ли, и воды нѣту, какой быть рыбе?» Аз же, не послушавъ ихъ совѣту, на Христа уповая, здѣлал так, какъ захотѣлось.

И наутро посылаю дѣтей к сѣтям. Онѣ же отвѣщали: «Батюшкогосударь, пошто итти, какая в сѣтях рыба! Благослови нас, и мы по дрова лутче збродим». Меня же духъ подвизает, – чаю в сѣтях рыбу. Огорчась на болыиова сына Ивана, послал ево одново по дрова, а с меньшимъ потащилъся к сѣтям сам, гораздо о том Христу докучаю. Егда пришли, – ино и чюдно, и радошно обрѣли: полны сѣти напехал Богъ рыбы, свившися клубомъ, и лежат с рыбою о середке. И сынъ мой Прокопей закричалъ: «Батюшко-государь, рыба, рыба!» И аз ему отвѣщалъ: «Постой, чадо, не тако подобаетъ, но прежде поклонимся Господу Богу, и тогда пойдем в воду».

И помолясь, вытащили на берегъ рыбу, хвалу возсылая Христу Богу. И паки построя сѣти на том же мѣсте, рыбу насилу домой оттащили. Наутро пришли – опять столько же рыбы, на третий день паки столько же рыбы. И слезно, и чюдно то было время.

А на прежнемъ нашем мѣсте ничево Пашкову не даетъ Богъ рыбы. Он же, исполняся зависти, паки послал ночью и велѣлъ сѣти мои в клочки изорвати. Что-петь з дураком дѣлаешь! Мы, собравъ рваные сѣти, починя втай, на ином мѣсте промышлявъ рыбку, кормились, от нево таяся. И здѣлали езъ250, Богъ же и там сталъ рыбы давати. А дьяволъ ево научилъ, и езъ велѣлъ втай раскопать. Мы, терпя Христа ради, опять починили; и много тово было. Богу нашему слава, нынѣ и присно и во вѣки вѣкомъ. Терпѣние убогих не погибнет до конца251.

Слушай-ко, старец, еще. Ходил я на Шакшу-озеро252 к дѣтям по рыбу – от двора верстъ с пятнатцеть, там с людми промышляли – в то время, как ледъ трѣснул и меня напоил Богъ; и у дѣтей накладше рыбы нарту большую, и домой потащилъ маленкимъ дѣтям, после Рожества Христова. И егда буду насреди дороги, изнемогъ, таща по землѣ рыбу, понеже снѣгу там не бывает, токмо морозы велики. Ни огня, ничево нѣтъ, ночь постигла. Выбилъся из силы, вспотѣл, и ноги не служатъ. Верстъ с воемъ до двора; рыба покинуть и так побрести – ино лисицы розъедят, а домашние гладны; все стало горе; а тащить не могу. Потаща гоны мѣста, ноги задрожатъ, да и паду в лямке среди пути ницъ лицем, что пьяной; и озябше, вставъ, еще попойду столько же, и паки упаду.

Бился такъ много, блиско полуночи. Скиня с себя мокрое платье, вздѣлъ на мокрую рубаху сухую тонкую тафтяную бѣлыю шубу и взлѣз на вершину древа, уснулъ. Поваляся, пробудился, – ано все замерзло, и базлуки на ногах замерзли, шубенко тонко, и животъ озябъ весь. Увы, Аввакумъ, бѣдная сиротина, яко искра огня угасает и яко неплодное древо посѣкаемо бывает, только смерть пришла. Взираю на небо и на сияющия звѣзды, тамо помышляю Владыку, а самъ и прекреститися не смогу: весь замерзъ. Помышляю, лежа: «Христе, свѣте истинный, аще не ты меня от безгоднаго сего и нечаемаго времени избавишь, нѣчева мнѣ стало дѣлать, яко червь исчезаю!» А сѣ согрѣяся сердце мое во мнѣ, ринулся с мѣста паки к нартѣ и на шею, не помню как, взложилъ лямку, опять потащил. Ино нѣтъ силки. Еще версты с четырѣ до двора, – покинул, и не хотя, все, побрел один. Тащилъся с версту да и повалился, только не смогу; полежавъ, еще хощу побрести, ино ноги обмерзли, не смогу подымать; ножа нѣтъ, базлуков отрѣзать от ногъ нѣчемъ. На колѣнях и на руках ползъ с версту. Колѣни озябли, не могу владѣть, опять легъ. Уже дворъ и не само далеко, да не могу попасть; на гузнѣ помаленьку ползу. Кое-какъ и доползъ до своея конуры. У дверей лежу, промолыть не могу, а отворить дверей не могу же.

К утру уже встали, уразумѣвъ, протопопица втащила меня, бытто мертвова, в ызбу; жажда мнѣ велика – напоила меня водою, разболокши. Два ей горя, бѣдной, в ызбѣ стало: я да корова немощная, – только у нас и животов было, – упала на водѣ под ледъ, изломався, умирает, в ызбѣ лежа. В двацети в пяти рублях сия нам пришла корова, робяткам молочка давала. Царевна Ирина Михайлова ризы мнѣ с Москвы и всю службу в Тоболескъ прислала253, и Пашковъ, на церковной обиход взявъ, мнѣ в то число коровку ту было дал; кормила с робяты год-другой. Бывало и с сосною, и с травою молочка тово хлебнешь, так лехче на брюхе.

Плакавъ, жена бѣдная с робяты зарѣзала корову и истекшую кровь ис коровы дала найму-казаку, и онъ приволок мое с рыбою нарту.

На обѣде я едше, грѣх ради моих, подавился – другая мнѣ смерть! С полчаса не дышалъ, наклонясь, прижавъ руки, сидя. А не кусомъ подавился, но крошечку рыбки положа в ротъ: вздохнулъ, воспомянувъ смерть, яко ничтоже человѣкъ в житии семъ, а крошка в горло и бросилась да и задавила. Колотили много в спину, да и покинули; не вижу ужъ и людей, и памяти не стало, зѣло горько-горько в то время было. Ей, горька смерть грѣшному человѣку! Дочь моя Агрепѣна254 была невелика, плакавъ, на меня глядя, много, и, никто ея не учил – робенокъ, розбѣжався, локтишками своими ударилась в мою спину, – и крови печенье из горла рыгнуло, и дышать сталъ. Большие промышляли надо мною много и без воли Божии не могли ничево здѣлать; а приказал Богъ робенку, и онъ, Богомъ подвизаем, пророка от смерти избавил. Гораздо невелика была, промышляет около меня, бытто большая, яко древняя Июдифь о Израили, или яко Есвирь о Мардохѣе, своем дядѣ, или Девора мужеумная о Вараце255.

Чюдно гораздо сие, старецъ: промыслъ Божий робенка наставил пророка от смерти избавить!

Дни с три у меня зѣлень горькая из горла текла, не могъ ни есть, ни говорить. Сие мнѣ наказание за то, чтоб я не величался пред Богом совѣстию своею, что напоил меня среди озера водою. А то смотри, Аввакумъ: и робенка ты хуже, и дорогою было, идучи, исчезнут; не величайся, дурак, тѣмъ, что Богъ сотворит во славу свою чрез тебя какое дѣло, прославляя свое пресвятое имя. Ему слава подобает, Господу нашему Богу, а не тебѣ, бедному, худому человѣку. Есть писано во пророцѣхъ, тако глаголет Господь: Славы своея иному не дам256. Сие реченно о лжехристах, нарицающихся богомъ, и на жиды, не исповѣдающих Христа Сыном Божиимъ. А инъдѣ писано: Славящия мя – прославлю257. Сие реченно о святых Божиих; егоже хощет Богъ, того прославляетъ.

Вотъ смотри, безумнѣ, не сам себя величай, но от Бога ожидай; какъ Богъ хощетъ, так и строит. А ты-су какой святой: из моря напился, а крошкою подавился! Только б Божиим повелѣнием не ребенок от смерти избавил, и ты бы, что червь: был, да и нѣтъ! А величаесся, грязь худая: я-су бѣсов изгонял, то, се дѣлал, – а себѣ не могъ помощи, только бы не робенок! Ну, помни же себя, что нѣтъ тебя ни со што, аще не Господь что сотворит по милости своей, ему же слава.

О сложении перъст.

Всякому убо правовѣрну подобаетъ крѣпко перъсты в рукѣ слагая держати и креститися, а не дряхлою рукою знаменатися с нерадѣнием и бѣсов тѣшить. Но подобаетъ на главу, и на брюхо, и на плеча класть рука с молитвою, еже бы тѣло слышало, и, умомъ внимая о сих тайнах, крестися. Тайны тайнам в руке перъсты образуютъ, сице разумѣй. По преданию святых отецъ подобаетъ сложите три перъста, великий, и мизинец, и третий, подлѣ мизинаго, всѣхъ трехъ концы вкупе, – се являет триипостасное Божество, Отца, и Сына, и Святаго Духа; таже указателный и великосредний, два сия, сложити и единъ от двухъ, великосредний, мало наклоните, – се являетъ Христово смотрение Божества и человѣчества. Таже вознести на главу, – являетъ Умъ нерожденный: Отецъ роди Сына, превѣчнаго Бога, прежде вѣкъ вѣчныхъ. Таже на пупъ положите, – являет воплощение Христа, Сына Божия, от святыя Богоотроковицы Марии. Таже вознести на правое плечо, – являетъ Христово вознесение и одесную отца сѣдѣние и праведных стояние. Таже на лѣвое плечо положити, – являет грѣшных от праведных отлучение, и в муки прогнание, и вѣчное осуждение258.

Тако научиша нас перъсты слагати святии отцы, Мелетий, архиепископъ Антиохийский, и Феодоритъ блаженый, епископъ Киринѣйский, и Петръ Дамаскинъ, и Максим Грекъ259. Писано о семъ во многих книгах: во Псалтырях, и в Кирилове, и о вѣре в Книге, и в Максимове книге, и Петра Дамаскина в книге, и в житье Мелетиеве260, – везде единако святии о тайнѣ сей по-вышереченному толкуютъ.

И ты, правовѣрнѣ, назидая себя страхом Господнимъ, прекрестяся и падъ, поклонися главою в землю, – се являетъ Адамово падение. Егда же восклонисся, – се являетъ Христовым смотрением всѣхъ нас востание, – глаголи молитву, сокрушая свое сердце: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грѣшнаго». Таже твори по уставу и метание на колѣну, какъ Церковь прежде держала; опирайся руками и колѣнми, а главу до земли не доводи. Такъ Никонъ, Черныя Горы игуменъ261, повелѣваетъ в своей книге творити метания262: всякому своя плоть пометати пред Богомъ подобаетъ без лѣности и без гордыни, во церкви, и в дому, и на всяком мѣсте. Изряднее же в Великий постъ томить плоть своя по уставу, да не воюетъ на духъ. В празники же, и в суботы, и в недѣли просто молимся стояще, поклоны по уставу творим поясные, и в церк-ве, и в кѣлье, изравняюще главу противъ пояса, понеже празника ради не томим плоти метанием, а главу наклоняем в пояс без лѣности и без гордыни Господу Богу и творцу нашему. Субота бо есть упокоения день, во н же Господь почи от всѣхъ дѣлъ своих, а недѣля – всѣхъ нас востание Воскресения ради. Тако же и празники, радосно и духовно веселящеся, торжествуем.

Видишь ли, боголюбче, какъ у святых-тѣхъ положено розводно, – и спасительно, и покойно; не какъ у нынѣшних антихристова духа: и в Великой постъ метания на колѣну класть, окаянные, не захотѣли, гордыни и лѣности ради. Да что сему конецъ будетъ? Развѣ умерши станут кланятца прилѣжно; да мертвые уже на ногах не стоят и не кланяются, лежатъ всѣ и ожидаютъ общаго востания и противо дѣлъ воздаяния. А мнѣ видятся равны уже онѣ мертвецам-тѣмъ, аще и живи суть, но исполу живи, но дѣла мертвечия творят, срамно и глаголати о них.

Онѣ жо, бѣдные, мудръствуютъ трема перъсты креститца, большой, и указателный, и великосредний слагая в троицу, а не вѣдомо, в какую, – болыно в ту, что во Апокалипсисе пишет Иванъ Богословъ: змий, звѣрь, лживый пророкъ263. Толкование: змий глаголется дияволъ, а лживый пророкъ – учитель ложной, папа или патриархъ, а звѣрь – царь лукавой, любяй лесть и неправду.

Сия три перъста предал Фармос, папа римъской, – благословлял и крестилъся ими. И по нем бывый Стефанъ, седмый папа, выкопавъ, поругал ево, – перъстъ отсѣкше, бросилъ на землю. И разступилася земля, и пожре перстъ. Таже, отсѣкше, другий бросилъ, – и бысть пропасть велика. Потом и третий, отсѣкши, бросил, – и изыде из земли смрад лютъ, и начаша люди от смрада издыхати. Стефан же велѣл и тѣло Фармосово в Тиверь-рѣку кинуть, и, сложа персты своя по преданию, благословил пропасть, – и снидеся земля по-прежнему паки264. О сем писано в лѣтописце латынском, о вѣре Книга указуетъ лѣтописецъ которой265.

Но аще ревнитель Стефанъ и обличилъ сию триперъсную ересь, а однако римляне и донынѣ трема персты крестятся; потом и Польшу прельстили и вси окресныя рѣши, немец, и серби, и албанасы, и волохи, и греки, вси обольстились. А нынѣ и наша Русь ту же три перста возлюбила – предание Никона-отступника со дьяволомъ и с Фармосом.

Еще же и новой адовъ пес выскочил из безны, в греках Дамаскинъ, иподьякон-безъимянник, и предал безумным грекам тѣ же три перста, – толкует за Троицу, отсѣкая вочеловѣчение Христово266. Чему быть, – выблядок того же римскаго костела, брат Никону-патриарху!

Да там же в греках какой-то, сказываютъ, протопоп Малакса архиереомъ и ереомъ благословлять рукою повелѣвает, нѣкако и странно сложа персты, «Исус Христомъ»267. Все дико: у давешняго врага вочеловѣчения нѣтъ, а у сего Малаксы Святыя Троицы нѣтъ. Чему быть, – время то пришло: нѣкѣмъ им играть, аже не Богомъ! Да что на нихъ и сердитовать! Писаное время пришло. Ипполит святый и Ефремъ Сиринъ, издалеча уразумѣвъ о семъ времени, написали сице268: «И дастъ имъ, скверный, печать свою за знамение Спасителево». Се о трехъ перъстах реченно.

Егда сам себя волею своею печатает трема персты, таковаго умъ тѣменъ бывает и не разумѣвает правая, всегда помрачен, печати ради сея скверныя.

Еще же и другое писание: «И возложитъ им скверный и мерский образ на чело». Се писано о архиерейском благословении, еже Малакса предал; от разумѣющих толкуется: идолъ в руке слагая, на чело возлагаютъ, еже есть мерский образ. Да будутъ онѣ прокляти со своим мудрованиемъ развращеннымъ, тотъ – такъ, другой – инакъ, сами в себѣ несогласны, враги креста Христова!

Мы же держим святых отецъ предание, Мелетия и прочих, неизмѣнно. Якоже знаменуемся пятью перъсты, такоже и благословляемъ пятью перъсты, во Христа и во святую Троицу слагая по-вышереченному, какъ святии предаша. И при царѣ Иване бывый в Москвѣ помѣстный собор269 так же персты повелевает слагати, якоже Феодорит, и Мелетий, и Петръ, и Максим Грек научиша270, пятью персты креститися и благословляти. Тамо на соборѣ быша знаменосцы Гурий и Варсонофий и Филиппъ, русския чю-дотворцы271.

И ты, правовѣрне, без сомнѣния держи предание святых отецъ, Богъ тебя благословит, умри за сие, и я с тобою же долженъ. Станемъ добре, не предадимъ благовѣрия, не по што нам ходить в Перейду мучитца, а то дома Вавилонъ нажили!272 Слава о семъ Христу, Сыну Божию, со Отцемъ и со Святымъ Духом, нынѣ и присно и во вѣки вѣком. Аминь.

Ну, старецъ, моево вякания много веть ты слышалъ. О имени Господни повелеваю ти, напиши и ты рабу-тому Христову, как Богородица бѣса-тово в руках-тѣхъ мяла и тебѣ отдала, и как муравьи-те тебя за тайно-етъ удъ ели, и как бѣсъ-отъ дрова-те сожег, и как кѣльята обгорѣла, а в ней все цѣло, и как ты кричал на небо-то273, да и иное, что помнишь.

Слушай же, что говорю! Не станешь писать, такъ я осержусь; у меня любил слушать, чево соромитца! Скажи жо хотя немношко. Апостоли Павел и Варнава на соборѣ сказывали же во Еросалимѣ пред всѣми, елика сотвори Богъ знамения и чюдеса во языцех с нима, – в Дѣяниих зачало 36274. И 42 зачало: И величашеся имя Господа Исуса; мнози же от вѣровавших прихождаху, исповѣдующе и сказующе дѣла своя275.Дай много тово найдется во Апостолѣ и в Дѣянии. Сказывай, не бось, лише совѣсть крепку держи; не себѣ славы ища, говори, но Христу и Богородице. Пускай раб-отъ Христовъ веселится, чтучи, а мы за чтущих и послушающихъ станемъ Бога молить. Какъ умремъ, так онѣ помянут нас, а мы ихъ там помянем. Наши онѣ люди будут там, у Христа, а мы их во вѣки вѣкомъ. Аминь.

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Крест – всем воскресение, крест – падшим исправление, страстям умерщвление и плоти пригвождение; крест – душам слава и свет вечный1. Аминь.

Многострадальный узник темничный, горемыка, страдалец, исповедник Христов священнопротопоп Аввакум понуждён был житие свое написать отцом его духовным иноком Епифанием, чтобы забвению не было предано дело Божие. Аминь2.

Всесвятая Троица, Боже, Создатель всего мира, помоги и направь моё сердце начать с разумом и кончить благими делами то, о чём я ныне хочу глаголать, недостойный. Разумея же своё невежество, припадая к твоим ногам, молюсь тебе, у тебя помощи прося: Господи, направь мой ум и укрепи моё сердце не о красноречии заботиться, но приготовить себя к творению добрых дел, о коих глаголю, чтоб, просвещённому добрыми делами, встать мне на Судище справа от тебя, сопричтённым со всеми избранниками твоими.

И ныне, Владыко, благослови, да, воздохнув от (всего) сердца, стану я говорить3 языком Дионисия Ареопагита о Божественных именах4, – что тебе, Боже, вечные имена истинные, то есть сущностные, и что – косвенные, или хвалебные.

Сии суть сущностные: Сущий, Свет, Истина, Жизнь. Сущностных только четыре. А косвенных много, они суть сии: Господь, Вседержитель, Непостижимый, Неприступный, Трисиянный, Триипостасный, Царь Славы, Нестерпимый огонь, Дух, Бог, и прочее.

Посему разумей (слова) того же Дионисия об истине: «От истины отпадение есть от себя отвержение, ведь истина есть сущее. Коль истина есть сущее, то отпадение от истины есть отвержение от сущего. От сущего же Бог отпасть не может, не существовать – есть то, что ему не свойственно»5.

Мы же говорим: потеряли новолюбцы сущность Божию отпадением от истинного Господа – Святого и Животворящего Духа. По Дионисию, коль уж от истины отпали, тут и от Сущего отверглись. Бог же от сущности своей отпасть не может, и того, чтобы не быть, того в нём нет, присносущен истинный Бог наш. Лучше бы им в Символе веры не произносить «Господа», косвенного имени, нежели «истинного» отсекать, в котором заключена сущность Божия. Мы же, правоверные, оба имени исповедуем – и в Духа Святого, Господа истинного и животворящего, света нашего, веруем, со Отцом и с Сыном споклоняемого6, за которого страждем и умираем, с помощью его владычною.

Тешит нас тот же Дионисий Ареопагит, в книге его написано: «Сей есть воистину истинный христианин, кто, через истину познав Христа и тем стяжав богопознание, поднялся над самим собой и не остаётся в мирских привычках и соблазнах, но пребывает в трезвении и уклоняется от всякого ложного неверия, не только до самой смерти терпит беды ради истины, но и в неведении всегда умирает, а в разуме живёт; таковые суть свидетельствуемы как христиане»7.

Сей Дионисий, наученный вере Христовой от Павла апостола, жил в Афинах и прежде чем прийти в веру Христову, владел искусством вычислять движение светил8. Когда же уверовал в Христа, всё сие почёл за сор. Пишет он в книге своей к Тимофею9, так глаголя: «Дитя, или не разумеешь, что всё это внешнее пустословие есть ничто, один лишь соблазн, тлен и пагуба. Я испытал (это) на себе и ничего не приобрёл, кроме тщеты». Читавший да разумеет.

Вычислять движения светил любят погибающие, понеже «любви истинной не прияли, во еже спастись им, и сего ради пошлет им Бог действо льсти, во еже веровати им лжи, да Суд приимут не веровавшие истине, но благоволившие о неправде». Читай о сем Апостол, (зачало) 27510.

Сей Дионисий, ещё не придя к вере Христовой, будучи вместе с учеником своим во время распятия Господня в Солнечном-граде, видел: солнце в тьму превратилось, а луна – в кровь, посреди дня на небесах явились чёрные звёзды11. Он же сказал ученику: «Или пришла кончина света, или Бог Слово плотию страждет», понеже увидал Божие творение необычным образом изменившимся и посему был в недоумении.

Тот же Дионисий пишет о солнечном знамении во времена затмения: есть на небесах пять звёзд блуждающих, что именуются лунами. Сии луны Бог учредил не в (ограниченных) пределах, как прочие звёзды, но текут они по всему небу, предзнаменования творя либо гнева, либо милости (Божией). Когда блуждающая луна подойдёт с запада к солнцу и закроет свет солнечный, то такое затмение солнца из-за гнева Божия на людей бывает. Когда же бывает, что с востока луна подходит, тогда она как положено шествие своё творит, и её закрывает солнце12.

А в нашей России затмение солнцу было в 162 (1654) году перед мором13. Плыл Волгою-рекою архиепископ Симеон Сибирский14, и в полдень тьма сделалась, перед Петровым днём недели за две; часа с три, плачучи, у берега стояли. Солнце померкло, с запада луна подходила, явил Бог гнев свой людям. В то время Никон-отступник извращал веру и законы церковные, и за это излил Бог фиал гнева своего и ярости на Русскую землю: зело велик был мор, некогда еще забыть, все помним. Потом ещё годов через четырнадцать в другой раз затмение солнцу в Петров пост было: в пятницу, в шестом часу, тьма сделалась, солнце померкло, луна снова с запада подходила, гнев Божий являя, – протопопа Аввакума, бедного горемыку, в то время власти в соборной церкви вместе с другими расстригли15 и в темницу на Угреше16, прокляв, бросили.

Верный да разумеет, что делается в нашей земле за нестроение церковное и разорение веры и закона. Говорить о том перестанем, в день (скончания) века познано будет всеми, потерпим до тех пор.

Тот же Дионисий пишет о солнечном знамении, как было при Исусе Навине в Израиле, когда Исус поражал иноплеменников и было солнце над Гаваоном, то есть в зените: встал Исус крестообразно, сиречь распростёр свои руки, и остановилось солнечное течение, покуда не погубил он врагов. Возвратилось солнце к востоку, сиречь назад отбежало, и снова потекло; и стало в том дне и в ночи тридцать четыре часа. Понеже в десятый час назад отбежало, то в сутках десять часов и прибыло. И при Езекии-царе было знамение: оттекло солнце назад в двенадцатый час дня, и стало в дне и ночи тридцать шесть часов17. Читай книгу Дионисиеву, там подробно разузнаешь.

Тот же Дионисий пишет о небесных силах, возвещая о том, как Богу хвалу приносят девять чинов (ангельских), разделяясь на три троицы18. Престолы, херувимы и серафимы, освящение от Бога приемля, так восклицают: «Благословенна слава, (исходящая) от места Господня!» И через них нисходит освящение на вторую троицу: господства, начала, власти. Сия троица, славословя Бога, восклицают: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия!» По алфавиту, «аль» – Отцу, «иль» – Сыну, «уия» – Духу Святому. Григорий Нисский толкует: «Аллилуия – хвала Богу». А Василий Великий пишет: «Аллилуия – ангельская речь, по-человечески сказать: слава тебе, Боже»19. До Василия пели в Церкви ангельские слова: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия!» Когда же был Василий, то повелел он петь дважды ангельские слова, а в третий раз – человеческие, таковым образом: «Аллилуия, аллилуия, слава тебе, Боже!» У святых согласно, у Дионисия и у Василия: трижды воспевая, вместе с ангелами славим Бога, а не четырежды, по римской ереси. Мерзко Богу таковое четырехкратное воспевание: «Аллилуия, аллилуия, аллилуия, слава тебе, Боже». Да будет проклят так поющий, с Никоном и с костёлом римским!

Снова к прежнему возвратимся. Третья троица: силы, архангелы, ангелы: через среднюю троицу освящение приемля, поют: «Свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы его!»20. Смотри: троекратно и это воспевание. Подробно Пречистая Богородица протолковала об аллилуии, явилась Василию, ученику Ефросина Псковского21. Велика в «аллилуии» хвала Богу, а от зломудрствующих – досаждение великое: по-римски они Троицу Святую как чет-верицу провозглашают, Духу и от Сына исхождение являют22. Исполнено зла и проклято измышление это Богом и святыми! Избави, Боже, правоверных сего злого начинания о Христе Исусе, Господе нашем, которому слава ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Афанасий Великий сказал: «Кто хочет спастись, прежде всего подобает тому держаться кафолической веры, которую кто целой и непорочной не соблюдет, тот, без всякого сомнения, навеки погибнет. Вера же православная такова есть: чтоб мы единого Бога в Троице и Троицу в единице почитали, не сливая лиц, ни существа разделяя. Ибо одно лицо Отца, другое – Сына, третье – Святого Духа. Но Отчее, и Сыновнее, и Святого Духа едино Божество, равна слава, соприсносущно величие. Каков Отец, таков Сын, таков и Дух Святой». Вечен Отец, вечен Сын, вечен и Дух Святой. Не создан Отец, не создан Сын, не создан и Дух Святой. Бог – Отец, Бог – Сын, Бог – и Дух Святой. Не три Бога, но один Бог, не три Несозданные, но один Несозданный. Равно: Вседержитель – Отец, Вседержитель – Сын, Вседержитель – и Дух Святой. Одинаково: Непостижим Отец, Непостижим Сын, Непостижим и Дух Святой. Не три Вседержителя, но один Вседержитель, один Непостижимый. «И в сей Святой Троице ничто не первое или последнее, ничто не большее или меньшее, но едины три лица и суть соприсносущны себе и равны»23. «Отдельно есть: Отцу – нерождение, Сыну же – рождение, а Духу Святому – исхождение; обще же им – Божество и Царство»24.

Нужно поговорить и о вочеловечении Бога Слова для вашего спасения. По благости щедрот излил себя от Отеческих недр Сын, Слово Божие, в Деву, чистую богоотроковицу, когда время настало, и воплотился от Духа Свята и Марии Девы вочеловечился, нас ради пострадал, и воскрес в третий день, и на небо вознёсся, и сел одесную Величества на высоте, и снова придёт судить и воздать каждому по делам его, его же Царствию несть конца.

И сей промысел Божий был прежде, чем создан был Адам, прежде, чем был он сотворён по образу Божию. Сказал Отец Сыну: «Сотворим человека по образу нашему и по подобию». И отвечал (Сын): «Сотворим, Отче, и он преступит (нашу заповедь)». И снова сказал (Отец): «О, единородный мой! О, Свет мой! О, Сын и Слово! О, Сияние славы моей! Если ты печёшься о создании своём, подобает тебе облечься в тленного человека, подобает тебе по земле ходить, апостолов воспринять, пострадать и всё исполнить». И отвечал (Сын): «Буди, Отче, воля твоя!» После этого создан был Адам, и прочее. Если хочешь знать подробнее, читай «Маргарит», «Слово о вочеловечении»25, там обрящешь. Я кратко помянул, показывая Божий промысел. Так всякий верующий в него не посрамится, а не верующий осуждён будет и навеки погибнет, по вышепомянутому Афанасию.

Так я, протопоп Аввакум, верую, так исповедую, с тем живу и умираю.

Рождение же мое в нижегородских пределах, за Кудьмою рекою, в селе Григорове26. Отец мой был священник Пётр27, мать – Мария, во инокинях Марфа. Отец мой прилежал к питию хмельному, мать же моя была постница и молитвенница, всегда учила меня страху Божию. А я, некогда увидав у соседа умершую скотину, в ту ночь, поднявшись, долго плакал перед иконой о душе своей, помышляя о смерти, что и я умру, и с тех пор привык каждую ночь молиться.

Потом мать моя овдовела, а я осиротел рано, и от своей родни были мы в изгнании.

Изволила мать меня женить. Я же Пресвятой Богородице молился, чтобы дала мне жену – помощницу ко спасению. И в том же селе девица, тоже сиротина, беспрестанно в церковь ходила, имя ей Анастасия28. Отец её был кузнец, именем Марко, богат гораздо, а когда умер, после него всё перевелось. И она в бедности жила и молилась Богу, чтобы сочетаться ей со мной браком. Так и сделалось по воле Божией.

Потом мать моя отошла к Богу в подвижничестве великом. Я же из своего изгнания переселился в другое место29. Рукоположен во дьяконы двадцати лет с годом и спустя два года в попы поставлен; пробыл в попах восемь лет и потом был произведён в протопопы православными епископами30; тому двадцать лет минуло, и всего тридцать лет, как священство имею, а от рождения на шестой десяток идёт.

Когда я в попах был, тогда имел у себя детей духовных много, по сие время сотен с пять или шесть будет. Без отдыха я, грешный, подвизался в церквах, и домах, и на площадях, по городам и сёлам, да ещё и в царствующем граде, и в стороне Сибирской, проповедуя и уча слову Божию, лет с двадцать пять тому будет.

А когда я ещё в попах был, пришла ко мне исповедаться девица, многими грехами обременённая, во всяком блуде и разврате повинная, и начала мне, плачась, подробно возвещать в церкви, перед Евангелием стоя. Я же, треокаянный врач, слушая её, сам разболелся, изнутри палим огнём блудным.

И горько мне стало в тот час. Зажёг три свечи и прилепил к аналою, и возложил правую руку на пламя, и до тех пор держал, покуда во мне не угасло злое разжжение.

И отпустив девицу, сложив с себя ризы, помолясь, пошёл я в свой дом зело скорбен; время же близко полуночи. И придя в свою избу, стал я плакать перед образом Господним, так что и очи опухли, и молиться усердно, чтоб отлучил меня Бог от детей духовных, понеже бремя тяжко, не могу носить. Пал я на землю и рыдал горько, и забылся лёжа.

Не знаю, как плачу, а очи сердечные у реки Волги. Вижу: плывут стройно два корабля золотых, и вёсла на них златы, и шесты златы, и всё золотое. По одному кормщику на них сидят. И я спросил: «Чьи корабли?» И они отвечали: «Луки и Лаврентия», – сии были мне дети духовные, меня и дом мой наставили на путь спасения и скончались богоугодно. А после этого вижу третий корабль, не златом украшен, но разными красотами испещрён, красно, и бело, и сине, и черно, и пестро, ум человеческий не вместит такой красоты и лепоты; юноша светел, на корме сидя, правит; бежит (корабль) ко мне из-за Волги, как проглотить меня хочет. И я вскричал: «Чей корабль?» И сидящий на нём отвечал: «Твой корабль. На, плавай на нём с женою и детьми, коли докучаешь». Я в трепете сел и размышляю, что это за корабль и что это будет за плавание.

И вот по недолгом времени, как писано, «объяша мя болезни смертные, беды адовы обыдоша мя, скорбь и болезнь обретох»31. У (одной) вдовы начальник отнял дочь. И я молил его, чтобы сиротину возвратил матери. А он, презрев наше моление, воздвиг на меня бурю, и у церкви, придя толпою, до смерти меня задавили. И я лежал в забытьи с полчаса или больше и снова ожил Божьим мановением. Он же, устрашась, отступился от девицы. Потом научил его дьявол: придя в церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах. А я молитву говорю в то время.

Потом другой начальник в другое время на меня рассвирепел: прибежав ко мне в дом, бил меня и на руке, как пёс, покусал персты; когда же наполнилась гортань его кровью, тогда выпустил из зубов своих мою руку и, меня оставив, пошёл в свой дом. Я же, поблагодарив Бога, обвертев руку тряпкой, пошел к вечерне. А он по дороге наскочил на меня снова с двумя пистолями и выстрелил из пистоли. И Божиим мановением на полке порох пыхнул, а пистоль не выстрелила. Он же бросил её на землю и из другой снова выстрелил. Божия же воля так же учинила: и та пистоль не выстрелила. Я же усердно, идучи, молюсь Богу; осенил его больною рукою и поклонился ему. Он меня лает, а я ему говорю: «Благодать во устах твоих, Иван Родионович, да будет».

После этого дом у меня он отнял, а меня выгнал, всего ограбив, и хлеба на дорогу не дал. А в то время родился сын мой Прокопий, что ныне с матерью и с братом в земле сидит, закопан32. И я, взяв клюку, а мать – некрещёного младенца, пошли с братьями и домочадцами, куда Бог направит, а сами, пойдя, запели божественные песни, евангельскую стихеру, большим роспевом: «На гору учеником идущим за земное Вознесение, предста Господь, и поклонишася ему»33, – всю до конца, а перед нами образа несли. Певцов в дому моём было много, – поя, со слезами на небо взираем. А провожающие жители того места, мужи, и жены, и дети, множество народа, рыдая и сокрушая моё сердце, далече нас провожали в поле. Я же, на обычном месте став и хвалу Богу воздав, поучение прочтя и благословя, насилу домой их возвратил; а мы с домашними дальше побрели и в пути Прокопья крестили, как в старину Филипп евнуха34.

Когда же прибрёл я в Москву к духовнику царёву протопопу Стефану35 и к другому протопопу, к Неронову Ивану36, они обо мне царю сообщили, и с тех пор государь меня знать стал.

Отцы же с грамотою снова послали меня на старое место. Я притащился – ан и стены разорены моего дома. И я снова пообзавёлся, а дьявол снова воздвиг бурю. Пришли в село моё плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и хари и бубны у многих изломал один на поле, и медведей двух огромных отнял – одного зашиб, и он снова ожил, а другого отпустил в поле. И за сие меня боярин Василий Петрович Шереметев, едучи в Казань на воеводство в судне, бранил много, и велел благословить сына своего брадобритца37, я же не благословил, видя его развратный облик. И он велел меня в Волгу кинуть; и, изругав, столкнули меня с судна38.

Потом другой начальник, рассвирепев на меня, приехал к моему двору с людьми и стрелял из луков и из пищалей, идя как на приступ. А я в то время, запершись, молился Владыке: «Господи, укроти его и усмири, какими знаешь судьбами!» Он и побежал со двора, гоним Святым Духом.

Потом в ту же ночь прибежали от него, зовут меня к нему со слезами: «Батюшка-государь, Евфимей Стефанович при кончине и кричит тяжко, бьёт себя и охает, а сам говорит: “Дайте батьку Аввакума, за него меня Бог наказывает!”» И я подумал – обманывают меня, ужаснулся дух мой во мне, и вот так помолил я Бога: «Ты, Господи, изведший меня из чрева матери моей, ты, от небытия в бытие меня приведший, если меня задушат, причти меня с митрополитом Филиппом Московским39; если же зарежут, ты, Господи, причти меня с Захариею-пророком40; если же посадят в воду, то ты, Владыко, так же, как и Стефана Пермского41, снова освободишь меня!», – и, молясь, поехал в дом к тому Евфимею.

Когда же привезли меня на двор, выбежала жена его Неонила, ухватила меня под руку, а сама говорит: «Поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свет наш кормилец!» А я на то: «Чудно! Давеча был блядин сын, а вдруг – батюшка миленький. Больно остра у Христа хворостина-то, скоро повинился муж твой!»

Ввела меня в горницу – вскочил с перины Евфимей, пал пред ногами моими, вопит несказанно: «Прости, государь, согрешил пред Богом и пред тобою!42», а сам дрожит весь. И я ему в ответ: «Хочешь ли впредь здоров быть?» Он же, лёжа, отвечает: «Ей, честный отче!» И я сказал: «Встань! Бог тебя простит». Он же, наказанный гораздо, не смог сам подняться. И я поднял его и положил на постель, и исповедал, и маслом священным помазал; и стал он здоров, так Христос изволил. И были они с женою мне дети духовные, изрядные рабы Христовы. Так-то Господь гордым противится, смиренным же даёт благодать43.

Вскоре другие прогнали снова меня с того места. Я же приволокся в Москву, и Божией волею государь меня велел поставить в Юрьевец Поволжский44 в протопопы. И тут пожил немного – только восемь недель. Дьявол научил попов и мужиков с бабами: пришли к патриаршему приказу, где я духовные дела делал, и, сообща вытащив меня из приказа, – человек с тысячу и с полторы их было, – среди улицы били батожьём и топтали. И бабы были с ухватами, по грехам моим убили было замертво и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежал и, схватив меня, на лошади умчал в моё дворишко и пушкарей около двора поставил. Люди же ко двору приступают, и по городу крик великий. Больше же всего попы и бабы, коих унимал от блудни, вопят: «Убить вора, блядина сына, да и тело собакам в ров кинем!»

Я же, переведя дух, спустя три дня, ночью, оставив жену и детей, ушёл по Волге с двумя спутниками в Москву. На Кострому прибежал – ан и тут протопопа Даниила тоже изгнали45. Ох, горе! Везде от дьявола житья нет!

Приехал в Москву, духовнику показался. А он, (глядя) на меня, опечалился: «На что-де церковь соборную покинул?» Опять мне другое горе! Потом царь пришёл ночью к духовнику благословиться, меня увидал – тут опять кручина: «На что-де город покинул?» А жена, и дети, и домочадцы, человек с двадцать, в Юрьевце остались, неведомо – живы, неведомо – прибиты. Тут снова горе!

Потом Никон, друг наш, привёз из Соловков Филиппа митрополита46. А прежде его приезда духовник Стефан молил Бога, постясь седмицу с братией – и я с ними тут же – о патриархе, чтоб дал Бог пастыря для спасения душ наших47. Мы с митрополитом Корнилием Казанским48, собственноручно написав и подписав челобитную49, подали её царю и царице – о духовнике Стефане, чтобы ему быть в патриархах. Он же не захотел сам и указал на Никона митрополита. Царь его и послушал. И пишет ему послание навстречу: «Преосвященному Никону, митрополиту Новгородскому и Великолукскому и всея Руси, радоватися», и прочее.

Когда же тот приехал, с нами – как лис: челом да здорово, ведает, что быть ему в патриархах, и чтоб откуда какова помешка не учинилась. Что о тех кознях и говорить! Царь его на патриаршество зовёт, а он будто не хочет. Морочил царя и людей, а с Анною по ночам прикидывают50, как чему быть; и, вдоволь наломавшись, с дьяволом, взошёл на патриаршество, Божьим попущением, опутав царя своими кознями и лживою клятвою.

Как сделался патриархом, так нас и в Крестовую51 не стал пускать. А тут и яд изрыгнул: в Пост великий прислал память52 казанскому протопопу Ивану Неронову, а мне он был отец духовный, я всё у него и жил в церкви53, когда куда отлучится – ан я ведаю церковью. И место мне предлагали, на дворец ко Спасу54, да я не порадел, или Бог не изволил. Народу много приходило к Казанской, так мне любо – поучения читал беспрестанно. Лишь о братьях родных с духовником поговорил, и он их, (одного) – в Верху у царевны, а другого при себе жить устроил, попом в церкви55. А сам я, где люди соберутся, там слово Божие проповедал, да по благословенью духовникову и Неронова Ивана тешил над книгами свою грешную душу о Христе Исусе. Так вот, Никон в памяти пишет: год и число, «по преданию-де святых отцов и апостолов, не подобает творить коленопреклонных метаний, но в пояс бы вам класть поклоны, ещё же и тремя перстами бы крестились».

Мы, сошедшись с отцами, задумались: видим, что зима хочет быть, сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне поручил церковь, а сам скрылся в Чудов56, седмицу один в келье молился. И там ему от образа глас был во время молитвы: «Время пришло страдания, предстоит вам непрестанно страдать!» Он мне, плача, (это) рассказал, потом и епископу Коломенскому Павлу, которого Никон напоследок в новгородских пределах огнём сжёг57; потом и Даниилу, Костромскому протопопу, и всей сказал братии. Мы же с Даниилом, из книг сделав выписки о сложении перстов и о поклонах, подали их государю58, много писано было. Он же, не знаю где, их скрыл, мнится мне – Никону отдал.

После того вскоре схватил Никон Даниила и расстриг его при царе за Тверскими воротами59; и, содрав однорядку60, надругавшись, отвёл в Чудов, в хлебню, и, промучив долго, сослал в Астрахань. Возложив там на главу ему венец терновый, в земляной тюрьме и уморили. Потом другого, Темниковского протопопа Даниила61 посадил у Спаса на Новом62. Потом – Неронова Ивана: в церкви скуфью снял и посадил в Симонове монастыре и после сослал на Вологду в Спасов Каменный монастырь, а позже – в Кольский острог63.

Потом меня взяли от всенощного Борис Нелединский со стрельцами; человек со мною с шестьдесят взяли64; их в тюрьму отвели, а меня на патриаршем дворе на цепь ночью посадили. Когда же стало рассветать, в день воскресный, посадили меня на телегу, растянув руки, и везли от патриаршего двора до Андроньева монастыря65 и тут на цепи кинули в тёмную каморку, ушла вся в землю. И сидел я три дня, не ел, не пил, во тьме сидя, кланялся на цепи, не знаю – на восток, не знаю – на запад. Никто ко мне не приходил, только мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох много.

Затем на исходе третьих суток захотелось мне есть, и после вечерни стал предо мною, не ведаю – человек, не ведаю – ангел, и по сие время не знаю, только в потёмках, сотворив молитву и взяв меня за плечо, с цепью к лавке меня привёл и посадил, и ложку дал в руки, и хлебца немножко, и щец дал похлебать, – зело превкусны, хороши, – и сказал мне: «Полно, довольно с тебя для укрепления!» И не стало его. Двери не отворялись, а его не стало. Чюднотолько – если человек, а ангелу-то нигде не загорожено.

Наутро архимандрит с братией вывели меня и пеняют мне: «Что патриарху не покоришься?» А я от Писания его браню. Сняли большую цепь и малую наложили. Отдали меня чернецу под надзор и велели в церковь волочить. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за цепь дёргают, и в глаза плюют. Бог их простит в сей век и в будущий, не их то дело, но дьявольское.

Тут же в церкви у них был наш брат поднадзорный из Хамовников, одержимый по пьянству бесами, и гораздо бесился, томимый бесами. Я же, грешный, сжалился над ним: в обедню, стоя на цепи, помолил Христа-света и Пречистую Богородицу, чтоб его избавили от бесов. Господь же его, бедного, и простил: прогнал бесов. И он целоумен стал, заплакал и поклонился мне до земли; я ему наказал, чтоб про меня не говорил никому; люди же о том не догадались, начали звонить и молебен петь.

Сидел я тут четыре недели. После меня взяли Логгина, протопопа Муромского66. В соборной церкви расстриг его при царе овцеобразный волк в обедню во время переноса (Святых Даров), когда снял у архидьякона с головы дискос и поставил на престоле Тело Христово. А с чашею чудовский архимандрит Ферапонт вне алтаря у царских дверей стоял. Увы, как рассекается ими Тело и Кровь Владыки Христа! Пуще жидовского действа сия игрушка! Остригши, содрали с Логгина однорядку и кафтан. Он же разжёгся ревностию Божественного огня, Никона порицая, и через порог алтарный в глаза ему плевал, и, распоясавшись, сдернул с себя рубашку и в алтарь Никону в глаза её бросил. Чудо! Растопырясь, рубашка покрыла престол и дискос с Телом Христовым. А в то время и царица в церкви была.

И возложив на Логгина цепь, потащили его из церкви и били мётлами и кнутами до Богоявленского монастыря67, и тут кинули его нагого в (тюремную) каморку и стрельцов на крепкий караул поставили. Ему же Бог дал в ту ночь новую шубу да шапку. И наутро об этом Никону сказали. Он же рассмеялся и говорит: «Знаю-де я пустосвятов тех!» И шапку у него отнял, а шубу ему оставил.

Потом снова меня водили пешего из монастыря на патриарший двор, по-прежнему растянув руки. И проспорив со мною долго, отвели меня назад так же. После того (был) в Никитин день68 крестный ход, а меня снова везли супротив крестов на телеге. И привезли к соборной церкви стричь меня так же, и держали на пороге в обедню долго. Государь сошёл с места и, приступив к патриарху, упросил его. И, не расстригши, отвели меня в Сибирский приказ69 и отдали дьяку Третьяку Башмаку, что ныне тоже за православную веру вместе с нами страждет, – Савватий старец70, сидит в земляной тюрьме у Спаса на Новом. Спаси его, Господи, и тогда мне добро делал.

Потом послали меня в Сибирь в ссылку с женою и детьми71. И сколько было нужды дорогою, обо всём том говорить долго, разве что малое помянуть. Протопопица родила младенца, больную в телеге и потащили; до Тобольска три тысячи вёрст, недель с тринадцать волокли телегами и водою, и на санях половину пути.

Архиепископ Симеон Сибирский – тогда был добр, а ныне сделался отступником – устроил меня в Тобольске к месту72. Тут, живучи у церкви, великие беды меня постигли. Пять раз «слова государевы» сказывали на меня73 за полтора года. А один, архиепископского двора дьяк Иван Струна, тот и душою моей потряс; вот как. Владыка отъехал в Москву, а он без него, по наущению бесовскому и по его козням, напал на меня, – церкви моей дьяка Антония захотел мучить напрасно74. Тот же Антон убежал от него и прибежал ко мне в церковь. И Иван Струна на другой день, собравшись с людьми, пришёл ко мне в церковь – а я вечерню пою – и, вскочив в церковь, ухватил Антона на крылосе за бороду. А я в то время затворил двери и замкнул их, никого не пустил в церковь. Один тот Струна вертится, что бес, в церкви. И я, оставив вечерню, с Антоном посадил его на полу и за мятеж церковный постегал его ремнём изрядно-та-ки. А прочие, человек с двадцать, побежали все, гонимые духом. И я, приняв покаяние от Струны, отпустил его к себе снова. Сродники же его, попы и чернецы, весь город взбаламутили, как бы им погубить меня. И в полночь привезли к моему двору сани, ломились в избу, хотели меня схватить и в воду бросить. И Божиим страхом были прогнаны и вспять побежали.

Мучился я, от них бегая, с месяц. Иной раз тайно в церкви ночую, иной раз уйду к воеводе75. Княгиня, (воеводская жена), меня в сундук посылала: «Я-де, батюшка, над тобою сяду, как-де придут тебя искать к нам». А воевода их, мятежников, боялся, лишь плачет, на меня глядя. Я уже и в тюрьму просился, – ан не пускают. Таково-то время было. Сопровождал меня многажды Матфей Ломков76, что, Митрофаном в чернецах именуясь, в Москве у Павла митрополита77 был ризничим, когда тот стриг меня с дьяконом Афанасьем78. Тогда в Сибири при мне был добр, а после проглотил его дьявол: тоже отступил от веры.

Потом приехал из Москвы архиепископ, и мне мало-мало легче стало. По церковным правилам посадил (архиепископ) его, Струну, бо не сходящийся с нами о нем претыкаются или соблажняются. Разумѣешь ли сие? Камень – Христос, а Сионъ – Церковь, а блазнящиися – похотолюбцы и вси на цепь, вот за что: человек один с дочерью кровосмешение сотворил, а тот Струна взял с мужика полтину и, не наказав, отпустил его. И владыка его за это сковать приказал и моё дело тут же помянул79. А тот Струна ушёл к воеводам в приказ и сказал на меня «слово и дело государево»80. Отдали его лучшему сыну боярскому Петру Бекетову под караул81. Увы, Петру погибель пришла! Подумав, архиепископ по правилам за вину кровосмешения стал Струну в церкви проклинать. Пётр же Бекетов в то время, браня архиепископа и меня, вышел из церкви и взбесился, идучи домой, упал и испустил дух, горькою смертью помер. Мы же с владыкою приказали его посреди улицы бросить псам на съедение, чтоб горожане оплакали его согрешение; а сами три дня усердно о нём Божеству докучали, да простится ему в день кончины века от Господа: жалея Струну, таковую пагубу он принял; и по прошествии трёх дней тело его сами по чести погребли. Полно говорить о том слёзном деле.

После того указ пришёл: велено меня из Тобольска везти на Лену82, за то, что браню от Писания и укоряю Никона-еретика. В то же самое время пришла ко мне из Москвы грамотка: два (моих) брата, кои жили у царя в Верху, умерли с женами и детьми83. И многие друзья и сродники тоже померли в мор. Излил Бог фиал гнева своего и ярости на всю Русскую землю за раскол церковный, да не захотели образумиться. Говорил прежде мора Неронов царю и прорицал три пагубы: мор, меч, разделение84, – всё сие сбылось в дни наши, – а после и сам, милый, принуждён был тремя перстами креститься. Таково-то попущено действовать антихристову духу, по Господню речению: «Аще возможно ему прельстити и избранныя»85 и «Всяк мняйся стояти да блюдется, да ся не падет»86. Что о том много и говорить! Так что, всякий человек, молись Христу, непрестанно ища правды, а не дряхлою душою к вере прилежи, так не покинет Бог. Писаному внимай: «Се полагаю в Сионе камень преткновения и камень соблазна»87, все ведь не сходящиеся с нами об него спотыкаются и соблазняются. Разумеешь ли сие? Камень – Христос, а Сион – Церковь, а соблазняющиеся – похотолюбцы и все отступники, временного ради вечным пренебрегают, просто сказать, дьявольскую волю творят, а о Христовом повелении не радеют. Но ежели кто споткнётся о камень сей – тот сокрушится, а на кого камень тот падёт, того он сотрёт. Вникни-ка прилежно и послушай, что пророк говорит с апостолом: что жернов дурака в муку перемелет; тогда (это) и поймет всяк возносящийся в своём сердце, когда скакать по холмам перестанет, сиречь от всего этого устранится.

Полно о том. Снова стану говорить, как меня по грамоте из Тобольска повезли на Лену.

А когда в Енисейск привезли, другой указ пришёл: велено в Даурию везти, тысяч с двадцать от Москвы и больше будет. Отдали меня Афанасью Пашкову88: он туда воеводой послан, и, по грехам моим, суров и бесчеловечен человек, бьёт беспрестанно людей, и мучит, и жжёт. И я много выговаривал ему, да и сам в руки попал, а из Москвы от Никона ему приказано мучить меня.

Поехали из Енисейска89. Когда будем на Тунгуске-реке90, бурею дощаник мой в воду погрузило, набрался посреди реки полон воды, и парус изорвало, одна палуба наверху, а то всё в воду ушло. Жена моя ребят кое-как повытаскала наверх, а сама ходит простоволосая, не помня себя, а я, на небо глядя, кричу: «Господи, спаси! Господи, помоги!» И Божией волею к берегу нас прибило. Много о том говорить. На другом дощанике двух человек сорвало, и утонули в воде. Оправясь, поехали мы снова вперёд.

Когда приехали на Шаманский порог91, навстречу нам приплыли люди, а с ними две вдовы, – одна лет шестидесяти, а другая и старше, плывут постричься в монастырь. А тот Пашков стал их ворочать и хочет замуж отдать. И я ему стал говорить: «По правилам не подобает таковых замуж отдавать». Он же, осердясь на меня, на другом пороге стал меня из дощаника выбивать: «Еретик-де ты, из-за тебя-де дощаник худо идёт, пойди-де по горам, а с казаками не ходи!»

Горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые, утёс каменный как стена стоит, и поглядеть – запрокинув голову. В горах тех обретаются змеи великие, в них же обитают гуси и утицы – оперенье дивное; там вороны чёрные, а галки – серые, иное, чем у русских птиц, имеют оперение. Там и орлы, и соколы, и кречеты, и цыплята индейские, и пеликаны, и лебеди, и иные дикие, многое множество птиц разных. На тех горах гуляют звери дикие: козы, и олени, и маралы, и лоси, и кабаны, волки и бараны дикие; глазами видим, а взять нельзя. На те горы выгонял меня Пашков со зверьми обитать.

И я ему малое писаньице послал92, таково начало: «Человек, убойся Бога, сидящего на херувимах и зрящего в бездны, пред кем трепещут небо и земля с людьми и всё творение, только ты один пренебрегаешь и непокорство пред ним выказываешь», и прочее там многонько написано. И вот – бегут человек с пятьдесят, взяли мой дощаник и помчали к нему, версты с три от него стоял: я казакам каши с маслом наварил да кормлю их, и они, бедные, едят и дрожат, а иные плачут, глядя на меня, жалеючи меня.

Когда дощаник привели, взяли меня палачи, поставили перед ним. Он же стоит и дрожит, подпершись шпагой. Начал мне говорить: «Поп ли ты или распоп?» И я отвечал: «Аз есмь Аввакум протопоп. Что тебе за дело до меня?» Он же, зарычав как дикий зверь, ударил меня по щеке, и ещё по другой, и снова по голове; сбил меня с ног, ухватил у слуги своего чекан93 и трижды по спине, лежачего, зашиб, и, раздевши, (приказал) – по той же спине семьдесят два удара кнутом. Палач бьёт, а я говорю: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мне!» Да то же и то же говорю. Так ему горько, что не говорю: «Пощади». На всякий удар: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мне!» Да на середине-то вскричал я: «Полно бить-то!» Так он велел перестать. И я промолвил ему: «За что ты меня бьёшь, ведаешь ли?» И он снова велел бить меня по бокам. Отпустили. Я задрожал да и упал; и он велел оттащить меня в казённый дощаник. Сковали руки и ноги и кинули на беть94.

Осень была, дождь на меня шёл и в побои, и ночью. Как били, так не больно было с молитвою-тою, а лёжа на ум взбрело: «За что ты, Сыне Божий, попустил так больно избить меня? Я ведь за вдов твоих встал! Кто даст судию между мною и тобою! Когда грешил, ты меня так не огорчал, а ныне не ведаю, чем согрешил!» Будто добрый человек, другой фарисей, сын погибели, с говённой рожею праведником себя почёл да со Владыкою, что Иов непорочный, – на суд95. Да Иов хотя бы и грешен, ан нельзя на него дивиться, он не ведая Закона жил, Писания не разумел, в варварской стране живя, хоть и был того же рода Авраамова, но из колена идолопоклонников. Внимай: Исаак Авраамович родил скверного Исава, Исав родил Рагуила, Рагуил родил Зару, Зара же – праведного Иова96. Вот смотри, у кого было Иову добра научиться, – все прадеды идолопоклонники и блудники были. Но по творению Бога уразумев, жил праведник непорочно и, в язвах лёжа, произнёс слова по недомыслию и от простоты сердца: «Изведший меня из чрева матери моей, кто даст судию между мною и тобою, что ты так наказываешь меня; не оставлял я без попечения ни сироты, ни вдовицы, шерсть овец моих шла на одеяние нищим!»97 И сошёл Бог к нему, и прочее. А я на такое же дерзнул от какого разума? Родился в Церкви, на Законе стою, Писанием Ветхого и Нового Закона ограждён, поводырём себя мню слепым, а слеп изнутри сам. Как дощаник-то не погряз со мною! Стало у меня в те поры кости щемить и жилы тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал. Воды мне в рот плеснули, так я вздохнул и покаялся пред Владыкою, да и опять всё перестало болеть.

Наутро кинули меня в лодку и повезли дальше. Когда приехали к порогу Падуну Большому98, – река в том месте шириной с версту, три порога гораздо круты, и если не воротами что поплывёт, так в щепы изломает. Привезли меня под порог: сверху дождь и снег, на плечах один только кафтанишко накинут, льёт по спине и по брюху вода. Тяжко было гораздо. Из лодки вытащили, по каменью, скованного, около порога того тащили. Да уж больше не пеняю Спасителю своему, но (словами) пророка и апостола утешаюсь, говоря про себя: «Сыне, не пренебрегай наказанием Господним, ниже ослабей, от него обличаем. Кого любит Бог, того и наказует.

Бьет же всякаго сына, которого приемлет. Если наказание терпите, тогда как к сыновьям относится к вам Бог. Если же без наказания приобщаетесь к нему, то оказываетесь выблядками, а не сыновьями»99.

Потом привезли меня в Братский острог100 и кинули в студёную тюрьму, соломки дали немножко. Сидел до Филиппова поста в студёной башне. Там в те поры зима живёт, да Бог грел и без платья всяко. Что собачка, в соломе лежу на брюхе: на спине-то нельзя было. Когда покормят, а когда и нет. Есть-то после побоев тех хочется, да ведь то неволя: когда пожалуют – дадут. Да безчинники издевались надо мною: иногда одного хлебца дадут, а иногда ветчинки одной неварёной, иногда масла коровьего, тоже без хлеба. Я же прямо-таки, что собака, так и ем. Не умывался ведь. Да и кланяться не смог, лишь на крест Христов погляжу да помолитвую. Караульщики по пяти человек поодаль стоят. Щёлка в стене была, – собачка ко мне каждый день приходила, чтоб поглядеть на меня. Как Лазарю на гноище у врат богатого псы облизывали гной его101, отраду ему творили, так и я со своею собачкою поговаривал. А люди далече окрест меня ходят и поглядеть на тюрьму не смеют. Мышей много у меня было, я их скуфьёю бил: и батожка не дали; блох да вшей было много. Хотел Пашкову кричать: «Прости!», да сила Божия возбранила, велено терпеть.

В шестую неделю после побоев перевёл он меня в тёплую избу, и я тут с аманатами102 и с собаками зимовал, скован. А жена с детьми вёрст за двадцать от меня сослана была. Баба Ксенья мучила её там, бранясь, всю ту зиму, в месте пустынном.

Сын Иван ещё невелик был, прибрёл ко мне побывать после Христова Рожества, и Пашков велел его кинуть в студёную тюрьму, где я прежде сидел. Ребячье дело – замёрз было тут; сутки сидел, да и опять велел (Пашков) к матери его вытолкать; я его и не видал. Приволокся – руки и ноги обморозил.

Весной снова поехали вперёд. Всё разорено: и (съестные) запасы, и одежда, и книги – всё растащено. На Байкалове море снова я тонул. По реке по Хилку103 заставил меня (Пашков) лямку тянуть; зело тяжек путь по ней был: и поесть некогда было, не то что спать; целое лето бились против течения. От тяготы водной осенью у людей и у меня стали ноги пухнуть и живот посинел, а на другое лето и умирать стали от воды. Два лета бродил я в воде, а зимами волочился волоком через хребты104.

На том самом Хилке в третий раз тонул. Барку от берега оторвало; у людей (барки) стоят, а меня понесло; жена и дети остались на берегу, а меня сам-друг с кормщиком понесло. Вода быстрая, переворачивает барку вверх дном и снова палубой, а я на ней ползаю и кричу: «Владычица, помоги! Упование, не погрузи!» Иной раз ноги в воде, а иной раз выползу наверх. Несло с версту и больше, да перехватили; всё размыло до крохи. Из воды выйдя, смеюсь, а люди те охают, глядя на меня, платье-то по кустам развешивают. Шуб шёлковых и кое-какой безделицы было ещё много в чемоданах да в сумах – с тех пор всё перегнило, наги стали.

А Пашков меня же хотел бить: «Ты-де себя выставляешь на посмешище». И я, в куст зайдя, к Богородице припал: «Владычица моя, Пресвятая Богородица, уйми дурака того, и так спина болит!» Так Богородица-свет и уняла – стал по мне тужить.

Доехали до Иргеня-озера105. Волок тут, стали волочиться. А у меня (Пашков) работников отнял, другим наняться не велит. А дети были маленьки: таскать не с кем, один бедный протопоп. Сделал я нарту и зиму всю за волок бродил. У людей и собаки в подпряжках, а у меня не было ни одной, кроме двух сынов, – маленьки были ещё Иван и Прокопий, тащили со мною, что кобельки, за волок нарту. Волок – вёрст со сто; насилу, бедные, и перебрели. А протопопица муку и младенца за плечами на себе тащила. А дочь Аграфена брела-брела да на нарту и взвалилась, и братья её со мной помаленьку тащили. И смех, и горе, как помянутся дни те: ребята-то изнемогут и на снег повалятся, а мать по кусочку пряничка им даст, и они, съевши, опять лямку потянут.

И кое-как перебились через волок да под сосною и жить стали, что Авраам у дуба Мамврийского106. Не пустил нас Пашков и в засеку сперва, пока не натешился; и мы неделю-другую мерзли под сосною с ребятами, одни без людей на бору; потом в засеку пустил и указал мне место. Так мы с ребятами огородились, балаганец сделав, и огонь жгли. И как до воды домаялись весной, поплыли на плотах по Ингоде-реке; от Тобольска четвертое лето.

Лес гнали строевой, городовой и хоромный, есть стало нечего, люди стали мереть с голоду и от водных скитаний. Река песчаная, (берега) сыпучие, плоты тяжёлые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие, огонь да встряска. Люди голодные, лишь только начнут бить, ан он и умрёт, и без битья насилу человек дышит. С весны по одному мешку солоду дано на десять человек на всё лето, да-петь работай, никуда на промысел не ходи. И вербы, бедный, сбродит в кашу нащипать – и за то палкою по лбу: «Не ходи, мужик, умри на работе». Шестьсот человек было, всех так-то перестроил. Ох, времени тому, не знаю, как из ума он исступил!

Однорядка московская жены моей не сгнила, по-русски рублей в двадцать пять, а по-тамошнему и больше. Дал нам четыре мешка ржи за неё, и мы, (рожь) с травою (перемешав), перебивались. На Нерче-реке все люди с голоду померли, осталось небольшое число. По степям скитаясь и по лесу, траву и коренья копали, и мы с ними тоже, а зимой сосну. Иной раз кобылятины Бог даст, а иной раз кости зверей, задранных волками, находили, и что от волка осталось, то мы глодали; а иные и самих замёрзших волков и лисиц ели.

Два сына у меня умерли в той беде107. Невелики были, да всё одно детки. Пускай так, куда-то денутся (Бог их приберёт). А с другими мы, скитаясь, наги и босы, по горам и по острым каменьям, травою и кореньями перебивались. И сам я, грешный, отведал по нужде кобыльего мяса и мертвечины. Но помогала нам по Христе боярыня, воеводская сноха Евдокия Кирилловна108, да жена его, Афанасия, Фёкла Симеоновна109. Они нам от смерти, Христа ради, отраду давали тайно, чтоб он не сведал. Иногда пришлют кусок мясца, иногда колобок, иногда мучки и овсеца сколько удастся – четверть пудика и гривенку-другую110, а иногда и полпудика, и пудик передаст, накопив, а иногда от кур корма нагребёт111. И той великой нужды было годов с шесть и больше. А в другие годы Бог пощадил.

А Афанасий тот, замышляя злое, мне беспрестанно смерти ищет. В той самой нужде прислал ко мне двух вдов, – сенные любимые его были, Мария да Софья, одержимые духом нечистым. Ворожил он и долго колдовал над ними, и видит, яко ничтоже успевает, но паче молва бывает112, – зело жестоко их бесы мучат, кричат и бьются. Призвал меня и говорит, поклонясь: «Пожалуйста, возьми ты их и попекись об них, моля Бога, – послушает тебя Бог». И я ему отвечал: «Выше, говорю, государь, меры прошение, но по молитвам святых отцов наших всё возможно Богу». Взял их, бедных.

Простите, Господа ради! Во искусе то на Руси бывало – человека три-четыре бешеных в дому моём бывало приведённых, и, по молитвам святых отцов, исходили из них бесы действом и повелением Бога живого и Господа нашего Исуса Христа, Сына Божия, света. Слезами и водою покроплю и маслом помажу во имя Христово, поя молитвы, – сила Божия и отгоняла от людей бесов, и здравы делались, не по моему достоинству, но по вере приходящих. В старину благодать действовала ослом при Валааме113, и при Ульяне-мучени-ке – рысью, и при Сисинии – оленем114: говорили человечьим голосом. Бог идеже хощет, побеждается естества чин115. Читай житие Феодора Эдесского, там обрящешь – и блудница мёртвого воскресила116. В Кормчей писано: «Не всех Дух Святой рукополагает, но через всех действует, кроме еретика»117.

Так вот, привели ко мне баб бешеных. Я, по обыкновению, сам постился и им не давал есть. Молебствовал и маслом мазал и, как знаю, действовал. И бабы о Христе целоумны стали. Христос избавил их, бедных, от бесов. Я их исповедал и причастил; живут у меня и молятся Богу, любят меня и домой не идут.

Проведал он, что сделались мне дочерьми духовными, осердился на меня опять пуще прежнего, хотел меня в огне сжечь: «Ты-де выведываешь мои тайны»; а их домой взял. Он думал, Христос так оставит – ан они и пуще прежнего стали беситься. Запер он их в пустую избу, никому и доступа к ним нет. Призвал к ним чёрного попа, а они в него поленьями бросают. Я дома плачу, а что делать не знаю. И приступить ко двору не смею: больно сердит на меня. Тайно послал к ним воды святой, велел их умыть и напоить. И им, бедным, дал Бог, легче от бесов стало. Прибрели ко мне сами тайно. И я их помазал во имя Христово маслом, так они опять стали, дал Бог, по-прежнему здоровы и опять домой ушли; да по ночам ко мне прибегали Богу молиться118.

Ну-ка, всяк правоверный, рассуди прежде Христова суда: как было мне их причастить, не исповедав? А не причастив, бесов полностью не отгонишь. Я иного оружия на бесов не имею, только крест Христов, и священное масло, и вода святая, да когда сойдётся, слёз каплю-другую тут же прибавлю; а совершенное исцеление бесноватому – исповедаю и причащу Тела Христова, так, даёт Бог, и здрав бывает. За что было на то гневаться? Явно бес в нём действовал, помеху творя его спасению.

Да уж Бог его простит. Постриг я его и посхимил, в Москву приехав: царь мне его головою выдал, Бог так изволил. Много о том Христу докуки было, да слава за него Богу. Давал мне в Москве он и денег много, да я не взял: «Мне, – говорю, – спасение твое только надобно, а не деньги; постригись, – говорю, – так и Бог простит». Видит он беду неминучую, – прислал ко мне со слезами. Я к нему на двор пришёл, и он пал предо мною, говорит: «Волен Бог да и ты надо мною». Я, простив его, с чернецами чудовскими постриг его и посхимил. А Бог ему и ещё трудов прибавил, потому как докуки моей об нём ко Христу было, чтобы он его себе присвоил: рука и нога у него отсохли, в Чудове из кельи не выходит. Да любо мне сильно, чтоб его Бог Царствия Небесного сподобил. Докучаю и ныне о нём, да и надеюсь на Христову милость, нас с ним, бедных! Полно о том, стану снова про даурское бытие говорить.

Так вот, потом с Нерчи-реки возвратились мы назад на Русь119. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне (Пашков) под ребят и под всякую рухлядь дал две клячи, а сами мы с протопопицей брели пеши, убиваясь об лёд. Страна варварская, инородцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеваем, голодные и измученные люди. В одну пору протопопица, бедная, брела-брела да и повалилась, и встать не может. А другой, тоже измученный (человек), тут же повалился: оба барахтаются, а встать не могут. После мне, бедная, пеняет: «Долго ль-де, протопоп, сие мучение будет?» И я ей сказал: «Марковна, до самой до смерти». Она же в ответ: «Добро, Петрович, тогда ещё побредём».

Курочка у нас была черненька, по два яичка на всякий день приносила, Бог так устраивал ребяткам на пищу. По грехам нашим, в то время, везя на нарте, задавили её. Не курочка, а чудо была, по два яичка на день давала. А не просто нам и досталась. У боярыни куры все занемогли и переслепли, пропадать стали; и она, собрав их в короб, прислала ко мне, велела об них молиться. Я, грешный, молебен пел, и воду святил, и кур кропил, и, в лес сходив, корыто им сделал, и отослал назад. Бог же, по вере её, и исцелил их. От того-то племени и наша курочка была.

Снова приволоклись на Иргень-озеро. Боярыня прислала-пожа-ловала сковородку пшеницы, и мы кутьи наелись.

Кормилица моя была та боярыня Евдокия Кирилловна, а и с нею дьявол ссорил; вот как. Сын у неё был Симеон120, там родился; я молитву давал и крестил. Всякий день присылала его к благословению ко мне.

Я крестом благословлю и водою покроплю и, поцеловав его, назад отпущу, – дитя наше здраво и хорошо. Не случилось меня дома, занемог младенец. Смалодушничав, осерчав на меня, послала она ребёнка к шептуну-мужику. А я, узнав, осерчал тоже на неё, и меж нами распря великая учинилась.

Младенец пуще занемог: рука и нога, что батожки, засохли. В смятение (боярыня) пришла, не знает, что делать. А Бог пуще угнетает: ребёночек кончаться стал. Пестуны, приходя ко мне, плачут, а я говорю: «Коли баба лиха, живи же себе одна!» А ожидаю покаяния её. Вижу, что ожесточил дьявол её сердце; припал ко Владыке, чтобы образумил её.

Господь же премилостивый Бог умягчил ниву сердца её: прислала наутро Ивана, сына своего, со слезами прощения просить. Он кланяется, ходя около моей печи, а я на печи наг под берестой лежу, а протопопица в печи, а дети кое-где перебиваются: случилось в дождь, одежды не стало, а зимовье каплет, – всяко мотаемся. И я, смиряя, приказываю ей: «Вели матери прощения просить у Арефы-колдуна». Потом и больного принесли и передо мной положили, плача и кланяясь. Я же, встав, добыл в грязи епитрахиль и масло священное нашёл; помолив Бога и покадив, помазал его маслом во имя Христово и крестом благословил. Младенец же и здрав стал по-прежнему, с рукою и с ногою, по Божьему мановению. Я, напоив водою, к матери его послал.

Наутро прислала боярыня пирогов да рыбы; и с тех пор помирились. Выехав из Даурии, умерла, миленькая, в Москве; я и погребал её в Вознесенском монастыре121.

Узнал про младенца и сам Пашков, она ему сказала. Я к нему пришёл, и он поклонился низенько мне, а сам говорит: «Господь тебе воздаст; спаси Бог, что ты по-отечески творишь, не помнишь зла нашего». И в тот день пищи довольно прислал.

А после того вскоре чуть было не стал меня пытать. Послушай-ка, за что. Отпускал он сына своего Еремея122 в Мунгальское царство123 воевать – казаков с ним семьдесят два человека да тунгусов двадцать человек – и заставил инородца шаманить, сиречь гадать, удастся ли им поход и с добычею ли домой будут. Тот же мужик-волхв близ моего зимовья привёл ввечеру живого барана и стал над ним волхвовать; отвертев ему прочь голову, начал скакать и плясать и бесов призывать, крича много; о землю ударился, и пена изо рта пошла. Бесы его давили, а он их спрашивал, удастся ли поход. И бесы сказали: «С победой великой и с большим богатством будете назад».

Ох душе моей! От горести погубил овец своих, забыл о писаном в Евангелии, когда Заведеевичи про поселян жестоких советовали: «Господи, аще хощеши, – сказали, – да огонь снидет с небес и истребит их, якоже и Илия сотворил». И, оборотившись, Исус сказал им: «Не знаете, коего духа вы. Сын Человеческий не пришел душ человеческих погубить, но спасти их». И пошли в иную весь124. А я, окаянный, не так сделал: в хлевине своей с воплем Бога молил, да не возвратится вспять ни один из них, да не сбудется пророчество дьявольское; и много о том молился.

Сказали ему, что я так молюсь, и он лишь излаял в те поры меня, отпустил сына с войском.

Поехали ночью по звёздам. Жаль мне их; видит душа моя, что им быть побитым, а сам-таки молю о погибели на них. Иные, приходя ко мне, прощаются, а я говорю им: «Погибнете там!» Как поехали, так лошади под ними вдруг заржали, и коровы тут заревели, и овцы и козы заблеяли, и собаки взвыли, и сами инородцы, что собаки, завыли; ужас напал на всех. Еремей прислал ко мне весть, «чтоб батюшка-государь помолился за меня». И мне его сильно жаль: друг он мне тайный был и страдал за меня. Когда меня его отец кнутом бил, стал он говорить отцу, так тот кинулся за ним со шпагой. И когда на другой порог приехали, на Падун, все сорок дощаников в ворота прошли без вреда, а его, Афанасия, дощаник, – снасть добрая была, и казаки, все шестьсот (человек), пеклись о нём, – а не могли провести, взяла силу вода, сказать же лучше, Бог наказал. Стащило всех людей в воду, а дощаник на камень бросила вода и через него переливается, а в него не идёт. Чудо, как Бог безумных тех учит! Боярыня в дощанике, а сам он на берегу. И Еремей стал ему говорить: «За грех, батюшка, наказывает Бог! Напрасно ты протопопа-то кнутом-тем избил. Пора покаяться, государь!» Он же зарычал на него, как зверь.

А Еремей стоит, отклонясь к сосне, и, прижав руки, «Господи помилуй!» говорит. Пашков, схватив у малого колесчатую пищаль, – никогда не лжёт, – прицелившись в Еремея, спустил курок: осеклась и не выстрелила пищаль. Он же, поправив порох, прицелившись, опять спустил, и снова осеклось. Он и в третий раз (так же) сотворил – так же не выстрелила (пищаль). Он и бросил её на землю. Малый, подняв (её), в сторону спустил – пищаль и выстрелила! А дощаник по-прежнему на камне под водою лежит. Потом Пашков сел на стул и шпагою подперся, задумался. А сам плакать стал. И, плача, говорит: «Согрешил я, окаянный, пролил неповинную кровь! Напрасно протопопа бил, за то меня и наказывает Бог!» О, чудо! По Писанию, косен Бог на гнев и скор на послушание125, – дощаник сам, покаяния ради, с камня сплыл и стал носом против воды. Потянули – и он взбежал на тихое место. Тогда Пашков, сына своего призвав, промолвил ему: «Прости, брат, Еремей, правду ты говоришь». Он же подошёл и поклонился отцу. А мне сказывал (о том) дощаника его кормщик Григорий Тельный, что тут был.

Смотри, не страдал ли Еремей ради меня, а пуще ради Христа! Слушай же, снова к прежнему возвратимся.

Поехали на войну. Жаль мне стало Еремея! Стал Владыке докучать, чтоб пощадил его. Ждали их, и не вернулись в срок. А в те поры Пашков меня к себе и на глаза не пускал. В один из дней устроил он застенок и огонь разложил – хочет меня пытать. Я, узнав, на исход души и молитвы проговорил, знаю стряпню его: после того огня мало у него живут. А сам жду (присылки) за собой и, сидя, плачущей жене и детям говорю: «Воля Господня да будет! “Аще живем – Господеви живем, аще умираем – Господеви умираем”126». А вот уж и бегут за мною два палача.

Чудо! Еремей сам-друг мимо моей избы дорожкою едет, и их позвал и воротил.

Пашков же, оставив застенок, к сыну своему с кручины, как пьяный, пришёл. Тогда Еремей, отцу своему поклонясь, подробно всё ему рассказал: как без остатка войско у него побили, и как увёл его инородец пустынными местами, раненого, от монгольских людей, и как он по каменным горам в лесу семь дней блудил, не евши, одну (только) белку съел; и как в образе моём человек во сне ему явился и благословил, и путь указал, в которую сторону идти, а он вскочил и обрадовался и выбрел на дорогу. Когда отцу рассказывает, а я в то время пришёл поклониться им. Пашков же, возведя очи свои на меня, вздохнув, говорит: «Так-то ты делаешь, людей-тех столько погубил». А Еремей мне говорит: «Батюшка, поди, государь, домой! Молчи, ради Христа!» Я и пошёл.

Десять лет он меня мучил, или я его – не знаю, Бог разберёт.

Перемена ему пришла127, и мне грамота пришла128: велено ехать на Русь. Он поехал, а меня не взял с собою; мыслил про себя: чай, без него и не вызволит меня Бог. Да и сам я убоялся с ним плыть: перед отъездом говорил он: «Здесь-де земля (его) не взяла, по пути-де вода у меня приберёт». Среди моря велел бы с судна спихнуть, а сказал бы, будто я сам свалился; потому и сам я с ним не захотел.

Он в дощаниках поплыл с людьми и с оружием, а я – месяц спустя после него, набрав старых, и раненых, и больных, кои там негодны, человек с десяток, да я с семьёй, семнадцать человек. В лодку сев, уповая на Христа и крест на носу поставив, поехали, ничего не боясь. А иной раз, бывало, и боялись, тоже ведь люди, да куда было деться, всё одно смерть! Бывало то и с Павлом апостолом, сам о себе так свидетельствует: «Внутрь убо – страх, а вне убо – боязнь»;129 и в другом месте: «Уже-де и не надеялись мы и живы быть, но Господь меня избавил и избавляет»130. Так-то и с нами бедными: аще не Господь помогал бы, скоро вселися бы во ад душа моя131. И Давыд глаголет: «Аще не был Господь в нас, внегда востати человеком на ны, живы пожерли быша нас»132. Но Господь всячески избавлял меня и доныне избавляет. Мотаюсь, как плевел посреди пшеницы, среди добрых людей, а где и посреди волков, как овечка, или посреди псов, как заяц; всяко перебиваешься о Христе Исусе. Кусаются еретики, что собаки, а без Божьей воли проглотить не могут. Да воля Господня, что Бог даст, то и будет, без смерти и мы не будем; надобно бы что доброе-то сделать, с чем бы явиться пред Владыкой, а то умрём же всяко. Полно о сем.

Когда поехали из Даурии, я Кормчую книгу133 приказчику дал, и он мне мужика-кормщика дал134. Приказчик же дал мучки гривенок с тридцать, да коровку, да овечек. Мясцо иссушив (вяленым тем мясцом), всё лето, плывя, питались. Стало пищи оскудевать, так мы с братией Бога помолили, и Христос дал нам изюбря, большого зверя, так до Байкалова моря и доплыли.

У моря на русских людей наехали – рыбу промышляют и соболя. Рады нам, миленькие, Терентьюшко с братией; дав нам передохнуть, много всего надавали135. Лодку починив и парус скропав, пошли мы через море. Застала нас на морском пути (безветренная) погода, так мы на вёслах перегреблись: не больно широко в том месте, или со сто, или с восемьдесят вёрст.

Чуть только к берегу пристали, поднялась буря с ветром, насилу и на берегу нашли укрытие от волн вздымающихся. Около моря горы высокие, утёсы каменные и зело высокие. Двадцать тысяч вёрст и больше я волочился, а не видал нигде таких гор. На верху их – шатры и горницы, врата, столпы и ограда, всё богоделанное. Чеснок на них и лук растёт больше романовского и сладок добре. Там же растёт и конопля боговзращенная, а во дворах травы красные, цветущие, зело благовонные. Птиц зело много, гусей и лебедей, по морю, как снег, плавает. Рыба в нём – осетры и таймени, стерляди, омули и сиги, и прочих видов множество; и жирна гораздо, на сковороде осетрины нельзя жарить: всё жир будет. Вода (в море) пресная, а нерпы и морские зайцы в нём великие, – близ океана, на Мезени живучи, не видал таких. А всё то у Христа наделано ради человека, чтобы, живя покойно, хвалу Богу воздавал. А человек, суете который уподобится, дни его, яко сень, преходят136, – скачет, как козёл; раздувается, как пузырь; гневается, как рысь; съесть хочет, как змея; ржёт, глядя на чужую красоту, как жеребец; лжёт, как бес137; насыщаясь невоздержно, спит без (молитвенного) правила, Бога не молит, покаяние откладывает на старость; и потом исчезает, и не знаю, куда отходит – или в свет, или во тьму, день Судный покажет каждого. Простите меня, (сам) я согрешил больше всех людей!

Потом в русские города приплыли138. В Енисейске зимовали, и снова плыли летом, и в Тобольске зимовали139. За грехи наши война в то время в Сибири была140: на Оби-реке передо мной наших людей человек с двадцать побили инородцы. А и я у них был в руках: подержав у берега, отпустили, Бог изволил. И на Иртыше скопом стоят инородцы, ждут наших берёзовских141, чтобы их побить. А я к ним и привалил к берегу. Они меня и обступили. И я, из судна выйдя, с ними раскланиваясь, говорю: «Христос посреди нас!» Варвары же Христа ради умягчились и никакого зла мне не сотворили, Бог так изволил. Торговали со мною и отпустили меня с миром. Я, в Тобольск приехав, рассказываю, – и люди все дивятся142.

Потом и в Москву приехал143. Три года из Даурии ехал, а туда пять лет волокся, против течения, на восток всё ехал, средь орд и селений инородческих. И взад, и вперёд едучи, по городам и сёлам и в малолюдных местах слово Божие проповедовал и, не обинуясь, обличал никонианскую ересь, свидетельствуя истину и правую веру о Христе Исусе.

Когда же в Москву приехал144, государь велел поставить меня к руке145, и слова милостивые были. Казалось, что и вправду было говорено: «Здорово ли-де, протопоп, живёшь? Ещё-де велел Бог свидеться». И я на это сказал: «Молитвами святых отцов наших ещё жив, грешник. Дай, Господи, чтобы ты, царь-государь, здрав был на многие лета», и, поцеловав (его) руку, пожал её руками своими, чтобы и впредь меня помнил. Он же вздохнул и ещё кое-что сказал. И велел меня поселить в Кремле на монастырском подворье146. Шествуя мимо моего двора, благословляясь и раскланиваясь со мною, сам о здоровье меня часто спрашивал. Раз, миленький, и шапку уронил, раскланиваясь со мною.

И давали мне место, где б я захотел, и в духовники звали, чтоб я с ними в вере соединился. Я же всё сие Христа ради почёл за сор, поминая смерть, ибо всё это временно. А вот страшное, что мне в Тобольске в тонком сне возвещено было. Ходил я в церковь большую и смотрел, что в алтаре у них делается, как просвиры вынимают, – что тараканы просвиру исщиплют. И я им говорил от Писания и смеялся над их бесчинством. А когда привык ходить, так и говорить перестал, что жалом ужалило: молчать было захотел. В царевнины именины147, от заутрени придя, прилёг я. Так мне было сказано: «Аль-де и ты по стольких бедах и напастях соединишься с ними? Блюди себя, да не будешь растёсан надвое!»148 Я вскочил в ужасе великом, пал перед иконой и говорю: «Господи, не стану ходить, где по-новому поют». Да и не пошёл к обедне в ту церковь. К иным ходил церквам, где православная служба, и народ учил, обличая их злобесовское и лживое мудрование.

Да ещё когда я был в Даурии, на рыбный промысел к детям шёл по льду зимою, по озеру бежал на базлуках149, – там снегу не бывает, так морозы велика и льды толсты, с человека, намерзают, – а мне пить захотелось посреди озера. Воды не знаю где взять, от жажды не могу идти, озеро вёрст с восемь, до людей далеко. Бреду потихоньку, а сам, взирая на небо, говорю: «Господи, источивший Израилю, в пустыне жаждущему, воду! Один ты – тогда и ныне! Напои меня, какими знаешь судьбами!» Простите, Бога ради! Затрещал лёд, как гром, предо мною, стало вверх его кидать, и, как река, расступился туда и сюда и снова сошёлся вместе, и сделалась гора льда великая, а мне оставил Бог пролубку. И покуда строение Божие совершалось, я на восток кланялся Богу. И со слезами припал я к пролубке и напился воды досыта. Потом и пролубка содвинулась. И я, поднявшись и поклонившись Господу, снова побежал по льду, куда мне надобно, к детям150. И мне столь многое забыть ради прельщения сего века?!

К прежнему возвратимся. Видят они, что я с ними не соединяюсь, – приказал государь уговаривать меня Стрешневу Родиону, окольничему151. И я потешил его, – царь ведь он, от Бога поставлен, – помолчал маленько. Так меня поманивают: денег мне десять рублёв от царя милостыни, от царицы – десять же рублёв, от Лукьяна-духовника152 – тоже десять рублёв, а старый друг, Фёдором зовут, Михайлович Ртищев153 – тот и шестьдесят рублёв, горькая сиротина, дал; Родион Стрешнев – тоже десять рублёв, Прокопий Кузьмич Елизаров154 – тоже десять рублёв. Все гладят, все добры, всякий боярин в гости зовёт. Так же и власти, пёстрые и чёрные155, припасы ко мне везут да тащат, полну клеть наволокли. Да мне же сказано было: с Симеонова дня156 на Печатный двор хотели посадить. Тут, было, душа моя возжелала, да дьявол не пустил.

Помолчал я немного, да вижу, что неладно колесница бежит, попридержал её. Так написал и подал царю: «Царь-государь, – и прочее, как водится, – подобает тебе пастыря смиренномудрого матери нашей общей святой Церкви изыскать, а не просто смиренного и потаковника ересям; таковых же надобно избирать и во епископство, и в прочие власти; бодрствуй, государь, а не дремли, понеже супостат дьявол хочет царство твоё проглотить». Да там и многонько написано было157. Спина у меня в то время заболела, не смог сам выбресть и подать, выслал к (царскому) проезду с Феодором-юродивым158.

Он же дерзко к карете подступил и, кроме царя, никому письма не дал. Сам у него, протянув руку из кареты, пытался достать, да в тесноте людской не достал. Осердясь, велел Феодора взять и со всем, (что было при нём), под Красное крыльцо159 посадить. Потом, к обедне придя, велел Феодора к церкви привести, и, взяв у него письмо, велел его отпустить. Он же, покойник, побывав у меня, сказал: «Царь-де тебя зовёт», да и потащил меня в церковь. Представ перед царём, стал он перед ним юродством шаловать, – так (царь) его велел в Чудов отвести.

Я перед царём, поклонясь, стою, на него гляжу, ничего не говорю. А царь, мне поклонясь, на меня стоя глядит, тоже ничего не говорит. Да так и разошлись.

С тех пор и дружбы только: он на меня за письмо кручинен стал, а я тоже осерчал, за то, что Феодора моего под надзор послал. Да и комнатные160 тоже на меня: «Ты-де не слушаешься царя», да и власти на меня же: «Ты-де нас оговариваешь царю и в письме своём бранишь, и людей-де учишь в церкви к службе нашей не ходить». Да и опять стали думать в ссылку меня послать.

Феодора сковали в Чудове монастыре, – Божиею же волею и железа рассыпались на ногах его. Он же влез после хлебов в жаркую печь и, на голом гузне ползая, на поду крошки подбирал. Черн-цы же, увидав, бросились к архимандриту, что ныне Павел-митрополит161, и рассказали, а он и царя известил. Царь же, придя в монастырь, честь по чести Феодора приказал отпустить: где-де хочет, пусть там и живёт. Он ко мне и пришёл. Я его отвёл к дочери своей духовной, к боярыне Федосье Морозовой, жить162.

Потом меня в ссылку сослали на Мезень163. Надавали было добрые люди кое-чего, всё тут осталось, только с женою и детьми повезли; а я по городам снова их, пестрообразных зверей, обличал.

Привезли на Мезень и, полтора года (там) продержав, снова одного к Москве поволокли164. Только два сына со мною съехали165, а прочие на Мезени все остались.

И привезши в Москву, подержав (там некоторое время), отвезли в Пафнутьев монастырь166. И туда присылка была – то ж, да то ж говорят: «Долго ли тебе мучить нас? Соединись с нами!» Я отрицаюсь, что от бесов, а они лезут в глаза. Сказку им тут написал167 с большою укоризною и бранью и послал с их посланником: Козьма, дьякон ярославский168, приезжал с подьячим патриаршего двора. Козьма-то не знаю, коего духа человек: въяве уговаривает меня, а тайно подкрепляет, говоря так: «Протопоп, не отступай ты от старого того благочестия! Велик ты будешь у Христа человек, как до конца претерпишь! Не гляди ты на нас, что погибаем мы!» И я ему говорил, чтобы он снова приступил ко Христу. А он говорит: «Нельзя, Никон опутал меня!» Просто молвить, отрёкся перед Никоном от Христа, так уж, бедный, не может встать. Я, заплакав, благословил его, горюна: больше того нечего мне делать, то ведает с ним Бог.

После, продержав меня в Пафнутьеве на цепи десять недель, опять в Москву свезли, измученного человека, посадив на старую лошадь. Пристав сзади: погоняй да погоняй, иной раз лошадь и вверх ногами в грязь упадёт, а я – (кувырком) через голову. И за один день промчали девяносто вёрст, еле жив дотащился до Москвы.

Наутро ввели меня в Крестовую, и проспорили власти со мною долго169, а потом привели в соборную церковь. По «Херувимской», в обедню, стригли и проклинали меня170, а я в ответ их, врагов Божиих, проклинал. После меня в ту же обедню и дьякона Феодора стригли и проклинали171. Мятежно сильно в обедню ту было.

И подержав на патриаршем дворе, вывели меня ночью к Спальному крыльцу; голова досмотрел и послал в Тайницкие водяные ворота. Я чаял, в реку посадят – ан от Тайных дел шиш антихристов стоит, Дементий Башмаков172, дожидается меня. Стал мне говорить: «Протопоп, велел тебе государь сказать, “не бойся-де ты никого, надейся на меня”». И я ему поклонился, а сам говорю: «Челом, – говорю, – бью за его жалованье, какая он мне надежда! Надежда моя Христос!» Да и повели меня по мосту за реку. Я, идучи, говорю: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения»173, и прочее.

Потом полуголова Осип Салов174 со стрельцами повёз меня к Николе на Угрешу в монастырь. Посмотрю – ан впереди меня и дьякона тащат. Везли до монастыря болотами, а не дорогою и, привезши, в каморку студеную над ледником посадили. И других, дьякона и попа Никиту Суздальского175, в других каморках посадили. Стрельцов человек с двадцать с полуголовою стояло. Я сидел семнадцать недель, а они, бедные, изнемогли и повинились, просидев пятнадцать недель. Так их в Москву опять взяли, а меня снова в Пафнутьев перевезли176 и там в каморке, скованного, держали около года.

А когда я на Угреше был, туда и царь приходил и поглядывал, (ходя) около каморки, вздыхая, а ко мне не вошёл; и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал-подумал, да и не вошёл; полуголову взял и с ним кое о чём поговорил про меня да и поехал домой. Кажется, и жаль ему меня, да, видишь, Богу уж то так надобно.

После и Воротынский князь-Иван177 в монастырь приезжал и просился ко мне, так не смели пустить. Денег, бедный, громаду в пакете подавал. И денег не приняли. После, когда в другое лето на Пафнутьеве подворье в Москве я скованный сидел, так он ехал в карете нарочно мимо меня, и благословил я его, миленького. И все бояре-те добры до меня, да дьявол лих. Хованского князь-Ивана178 и батогами за благочестие били в Верху; а дочь-ту мою духовную Федосью Морозову и совсем разорили, и сына её Ивана Глебовича уморили, и сестру её княгиню Евдокию Прокопьевну, тоже дочь мою духовную, с мужем и с детьми, измучив побоями, развели. И ныне мучат всех179, не велят веровать в старого Сына Божия, Спаса Христа, но к новому богу, антихристу, зовут. Послушай их, кому охота жупела и огня, соединись с ними в преисподний ад! Полно о том.

В Никольском же монастыре было мне в каморке в Вознесеньев день Божие посещение; в царёвом послании писано о том, там обрящешь180.

А когда меня свезли в Пафнутьев монастырь, тут келарь Никодим сперва был добр до меня в первый год, а в другой привоз стал, горюн, жесток: задушил было меня, завалил и окошки, и дверь, и дыму некуда было идти. Тошнее мне было земляной тюрьмы: где сижу и ем, тут и ветхое всё – срание и сцание; проветрить откутают, да и опять задушат. Добрый человек, дворянин, друг, Иваном зовут, Богданович Камынин181, вкладчик в монастыре, ко мне зашёл да на келаря покричал и лубьё и всё без указу разломал, так мне с тех пор окошко стало и отдушина. Да что на него, келаря, дивиться! Все перепились табаку того, что у газского митрополита шестьдесят пудов вынули напоследок182, вместе с домрой да иными запретными в монастыре вещами для тайных игр. Согрешил, простите! Не моё то дело, то ведают они сами, своему владыке стоят или падают. То у них были законоучители и любимые риторы.

У того же Никодима-келаря на Велик день183 попросился я ради праздника отдохнуть, чтоб велел, двери отворя, посидеть. И он, меня изругав, отказал жестоко, как ему захотелось; потом, придя в келью, разболелся. И маслом соборовали, и причащали (его), – когда-никогда вздохнёт. То было в светлый понедельник. В ночь же ту на вторник пришёл ко мне тот келарь с Тимофеем, келейником своим; идучи в темницу, говорит: «Блаженна обитель, блаженна и темница, таковых имеет в себе страдальцев! Блаженны и узы!» И пал передо мною, ухватился за цепь, говорит: «Прости, Господа ради, прости! Согрешил пред Богом и пред тобою, оскорбил тебя, и за это вразумил меня Бог». И я говорю: «Как вразумил, скажи мне!» А он опять: «А ты-де сам, придя и покадив, меня пожаловал, поднял, что-де запираешься! Ризы-де на тебе светлоблистающие и зело красны были!»

А келейник его, тут же стоя, говорит: «Я, батюшка-государь, тебя под руку вёл, из кельи провожая, и поклонился тебе». И я, уразумев, стал ему говорить, чтобы он другим не рассказывал про сие. Он же со мною советовался, как ему впредь жить по-христиански: «Или-де мне велишь покинуть всё и в пустынь пойти?» И я ему понаказывал и не велел ему келарства покидать, только хотя бы втайне старое благочестие держал. Он же, поклонясь, пошёл к себе, а наутро за трапезою всей братье рассказал. Люди же бесстрашно и дерзновенно ко мне побрели, благословения у меня прося и молитвы; а я их словом Божиим пользую и учу. В то время и враги кои были, и те тут помирились. Увы мне! Когда оставлю суетный сей век! Писано: «Горе, емуже рекут добре вси человецы»184. Воистину, не знаю, как до края доживать. Добрых дел нет, а прославил Бог; да то ведает он – воля его!

Тут же приезжал и Феодор, покойник, с детьми ко мне побывать185 и советовался со мною, как ему жить: «В рубашке ль-де ходить или платье вздеть?186 Еретики-де ищут меня. Был-де я в Рязани, у архиепископа Лариона187 в оковах сидел, и зело-де жестоко мучили меня; редкий день без побоев плетьми пройдёт; а нудили-де к причастью своему; и я-де уже изнемог и не ведаю, что делать. В ночи в горести великой молился я Христу, чтоб он меня избавил от них, и всячески долго докучал ему. И вот-де цепь вдруг грянула с меня, и двери-де отворились. Я-де Богу поклонился и побрёл из палаты вон. К воротам пришёл, – ан и ворота отворены! Я-де и пошёл путём. К свету-де уж далеконько дорогою бреду. А тут двое на лошадях погонею за мною бегут. Я-де-таки подле края дороги бреду: они-де и пробежали мимо меня. А вот-де стало рассветать, – едут навстречу мне назад, а сами меня бранят: “Ушёл-де, блядин сын! Где-де его возьмёшь?” Да и опять-де проехали, не видали меня. Я-де помаленьку и в Москву прибрёл. Как ныне мне велишь: туда ль-де снова мучиться идти или-де здесь от них таиться? Как бы-де Бога не прогневить».

Я, подумав, велел ему платье носить и посреди людей, таясь, жить.

Однако не утаил, нашёл дьявол и в платье, и велел удавить. Миленький мой, храбрый воин Христов был! Зело в нём вера и ревность тёпла ко Христу была; не видал я другого такого подвижника и слезоточца. Поклонов тысячу откладёт да сядет на полу и плачет часа два или три. Жил со мною лето в одной избе; бывало, покою не даст. Мне ещё немоглось в то время; в комнатке двое нас; не больше трёх часов полежит да и встанет на правило. Я лежу или сплю, а он, молясь и плача, приступит ко мне и станет говорить: «Как тебе сорома нет? Ведь ты протопоп. Тебе подобало бы нас понуждать, а ты и сам ленив!» Да и раскачает меня. Он кланяется за меня, а я сидя молитвы говорю: спина у меня болела гораздо. Он и сам, миленький, болен был: кишок из него вышло три аршина, а в другой раз – пять аршин, от тяготы зимней и от побоев. Бродил он в одной рубашке и босиком в Устюге годов с пять, зело великие страдания терпел от мороза и от побоев. Сказывал мне: «Ногами-теми, что коченьями мерзлыми, по каменью-тому-де бью, а как-де в тепло войду, зело-де рвёт и болит, как-де сперва начал странствовать; но вот-де легче, да легче, да и не стало болеть». Отец у него в Новгороде, богат гораздо, сказывал мне, – мытоимец-де, тоже Феодором зовут; а он уроженец мезенский, и баба у него, и дядя, и вся родня на Мезени. Бог изволил, и удавили его на виселице отступники у родни на Мезени188.

А юродствовать-то как обещался Богу да солгал, так-де морем ездил на ладье к городу с Мезени, «и непогодою било нас, и, не ведаю-де как, упал в море, а ногами зацепился за петлю и долго висел: голова в воде, а ноги вверху; и на ум-де взбрело обещание, что не солгу, если Бог меня от потопления избавит. И не ведаю-де, кто, силён, выпихнул меня из воды на палубу. С тех-де пор стал странствовать».

Домой приехав, стал он жить как девственник, Бог изволил. Много борьбы с блудным (искушением) бывало, да всяко сохранил его Владыка. Слава Богу о нём, и умер за христианскую веру! Добро, он уже свершил свой подвиг. Как-то ещё мы до пристанища доедем? В открытом море ещё плывём, берега не видать, грести надобно усердно, чтобы благополучно вослед за ближними друзьями пристанища достигнуть. Старец, не станем много спать: дьявол около темниц наших зело бодро ходит, хочется ему нас гораздо! Да силен Христос и нас не покинуть. Я дьявола не боюсь, боюсь Господа, своего Творца, и Создателя, и Владыки. А дьявол – какая диковина, чего его бояться! Бояться подобает Бога и заповеди его соблюдать, так и мы со Христом ладно до пристанища доедем.

И Афанасий-юродивый тоже стойко житьё своё проходил, покойник, тоже был сын мне духовный, в иноках Авраамий189; ревнитель же о Христе и сей был гораздо, но нравом Феодора смирнее. Тоже слёз река от очей его истекала, так же бос и в одной рубашке зиму и лето ходил и тоже много терпел от дождя и стужи. Постригшись, успел он пожить пустынником, да отступники и его, после многих мучений, сожгли на костре в Москве на Болоте190. Пусть так, испекли хлеб сладок Святой Троице. Павел Крутицкий за бороду его драл и по щекам бил своими руками, а он тихо Писанием обличал их отступление. После и плетьми его били и, муча всячески, жгли в огне за старую нашу христианскую веру, и он скончался о Христе Исусе, после Феодорова удавления спустя два года.

И Лука Лаврентьевич, тоже сын мне духовный, что на Мезени вместе с Феодором те же отступники удавили, на виселице повесив, смирён нрав имел, покойник, говорил – как плакал, москвич родом, у матери-вдовы сын был единственный, сапожник ремеслом, молод годами, лет двадцати пяти, да ум столетен. Когда вопросил его Пилат: «Как ты, мужик, крестишься?», так он ответил: «Как батюшка мой протопоп Аввакум, так и я крещусь». И после долгих с ним разговоров отдал он его в темницу. Потом из Москвы приказали удавить его, так же, как и Феодора, на виселице повесив; он и скончался о Христе Исусе.

Милые мои, сердечные други, помогайте и нам, бедным, молитвами своими, чтобы и нам о Христе сей подвиг мирно довершить.

Полно мне про детей тех говорить, стану снова про себя сказывать.

Когда из Пафнутьева монастыря привезли меня в Москву191 и на подворье поместили, тогда многажды водили меня в Чудов, и грызлись (там), что собаки, со мною власти192. Потом привели меня пред вселенских патриархов, и наши все тут же сидят193, что лисы. Много я от Писания говорил с патриархами: Бог отверз уста мои грешные, и посрамил их Христос устами моими. Напоследок (такие) слова мне говорили: «Что-де ты упрям, Аввакум? Вся-де наша Палестина, и сербы, и албанцы, и венгры, и римляне, и ляхи, все-де тремя перстами крестятся, один-де ты стоишь в своём упорстве и крестишься пятью перстами! Так-де не подобает».

И я им так о Христе отвечал: «Вселенские учители! Рим давно пал и лежит не поднимаясь, и ляхи вместе с ним погибли, до конца стали врагами христианам. А и у вас православие пестро стало от насилия турецкого Магмета194, да и дивиться на вас нельзя, немощны вы стали. Впредь приезжайте к нам учиться: у нас, Божией благодатью, самодержство. До Никона-отступника у наших князей и царей всё было православие чисто и непорочно, и Церковь была покойна. Никон-волк с дьяволом постановили тремя перстами креститься. А первые наши пастыри как сами пятью перстами крестились, так пятью перстами и благословляли по завету святых отцов наших, Мелетия Антиохийского и Феодорита Блаженного, Петра Дамаскина и Максима Грека195. Ещё же и московский поместный собор, бывший при царе Иване196, так же слагать персты и креститься и благословлять повелевает, как и прежние святые отцы, Мелетий и прочие, научили. Тогда, при царе Иване, на соборе были творцы чудес: Гурий, Смоленский епископ, и Варсонофий Тверской, что стали Казанские чудотворцы197, и Филипп, Соловецкий игумен, митрополит Московский198, и иные из святых русских».

И патриархи, выслушав, задумались. А наши, что волчата, вскочив, завыли и блевать стали на отцов своих, говоря: «Глупы-де были и не смыслили наши святые, неучёные люди были и грамоте не умели, – что-де им верить!»

О, Боже святый! Как претерпел ты святых своих такое поношение! Мне, бедному, горько, а делать стало нечего; побранил их, сколько мог, и последнее изрёк слово: «Чист я и прах, прилипший к ногам своим, отрясаю пред вами, по писаному: “Лучше един, творящий волю Божию, нежели тьмы беззаконных”»199. Так на меня и пуще закричали: «Возьми, возьми его! Всех нас обесчестил!», да толкать и бить меня стали. И патриархи сами на меня бросились грудою, человек с сорок их, думаю, было, кричат все, что татарва. Ухватил дьяк Иван Уаров200 да и потащил меня. И я закричал: «Постой, не бейте!» Так они все отскочили.

И я толмачу архимандриту Денису201 стал говорить: «Говори, Денис, патриархам: апостол Павел пишет: “Таков нам подобает архиерей: преподобен, незлобив”202, и прочее. А вы, убивши человека неповинна, как литургисать станете?» Так они сели. И я, отойдя к дверям, да на бок повалился, а сам говорю: «Посидите вы, а я полежу». Так они смеются: «Дурак-де протопоп-от, и патриархов не почитает». А я говорю: «Мы юроды Христа ради! Вы славны, мы же бесчестны! Вы сильны, мы же немощны!»203

Потом снова ко мне пришли власти и про «аллилуия» стали говорить со мною. И мне Христос подал: Дионисием Ареопагитом римскую ту ересь посрамил в них. И Евфимий, чудовский келарь204, молвил: «Прав-де ты, нечего-де нам больше говорить с тобою». И повели меня на цепь.

Потом полуголову царь прислал со стрельцами, и повезли меня на Воробьёвы горы; тут же – и священника Лазаря205, и старца Епифания206, поруганы и расстрижены, как и я был прежде. Поставили нас по разным дворам. Неотступно двадцать человек стрельцов, да полуголова, да сотник над нами стояли: берегли, жаловали, и по ночам с огнем сидели, и на двор срать провожали. Помилуй их Христос! И впрямь стрельцы те добрые люди, и (родные) дети таковы не будут, – мучатся туда же, возясь с нами. Нужда-то какова случится, так они всячески, миленькие, радеют. Да что много рассуждать, у Спаса они лучше чернецов тех, которые клобуки-те рогатые поставцами-теми носят207. Больно сильно они, горюны, допьяна напиваются да матерно бранятся, а то бы они и с мучениками равны были. Да что же делать, и так их не покинет Бог.

Потом нас перевезли на Андреевское подворье208. Тут приезжал ко мне шпынять из Тайных дел Дементей Башмаков; будто без царёва ведома был, а после будучи у меня, сказал – по царёву велению был. Всяко, бедные, умышляют, как бы им меня прельстить, да Бог не выдаст по молитвам Пречистой Богородицы, она меня, помощница, от них обороняет.

А на Воробьёвых горах дьяк конюший Тимофей Марков209 от царя был прислан и у всех был, – много чего наговорив (друг другу), с криком разошлись и с большой бранью. Я после него написал послание210 и с сотником Иваном Лобковым к царю послал: кое о чём многонько поговорил и благословение ему, и царице, и детям приписал.

Держали меня на Воробьёвых горах, и на Андреевском подворье, и в Саввине слободке211, а после к Николе на Угрешу перевезли. Тут голову Юрья Лутохина212 царь опять ко мне присылал и за послание большое «спаси Бог» с поклоном сказал и, благословения себе с царицей и детям прося, молиться о себе приказал.

Затем опять нас в Москву привезли, на Никольское подворье, и взяли о правоверии новые у нас сказки213. Потом многажды ко мне присылованы были Артемон и Дементий214, ближние его, и передавали царские слова. «Протопоп, ведаю-де я твоё чистое и непорочное и богоподражательное житие, прошу-де благословения твоего с царицею и детьми, помолись о нас», – кланяючись, посланник говорит. Да я и ныне по нём тужу, сильно его мне жаль. И снова он же: «Пожалуй-де, послушай меня, соединись со вселенскими теми хотя бы чем небольшим!» И я говорю: «Хоть мне и умереть – с отступниками не соединюсь! Ты, говорю, царь мой, а им какое дело до тебя? Потеряли, говорю, своего царя латынщики безверием своим, да и тебя сюда проглотить приехали; не сведу рук с высоты, покуда не отдаст тебя мне Бог!»

И много тех присылок было. Говорено кое о чём немало, – день Судный покажет. Напоследок сказал: «Где ты ни будешь, не забывай нас в своих молитвах!» Я и ныне, грешный, сколько могу, молюсь о нём. Хоть и мучит меня, но ведь это царь; бывало время, и впрямь добр до нас бывал. До Никона-злодея, прежде мору, к Казанской придя, у руки мы были, яйцами нас оделял, – и сын мой Иван, маленек ещё был, не оказался подле меня, а он, государь, хорошо его знает, послал брата моего родного разыскивать ребёнка, а сам долго, стоя, ждал, покамест брат на улице ребёнка не сыскал. Руку ему даёт целовать, а ребёнок глуп, не понимает, видит, что не поп, так не хочет целовать. И государь сам руку к губам ребёнку поднёс, два яйца ему дал и по голове погладил. Да, и сие нам надобно не забывать, не от царя сия нам мука, но по грехам нашим от Бога дьяволу попущено мучить нас, чтобы, претерпев испытание сейчас, вечного испытания мы избегли. Слава Богу за всё!

Потом, братию, Лазаря и старца, казнив, вырезав им языки, а меня и Никифора-протопопа215 не казнив, сослали нас в Пустозерье216.

А двоих сынов моих, Ивана и Прокопья, оставили в Москве на поруки; и они, бедные, мучились года с три, прячась от облыжного обвиненья пред властями, где день, где ночь, – никто держать (у себя) не смеет, – и кое-как на Мезень к матери прибрели. Не пожили и с год – ан и в землю попали217. Да пускай так, лучше пустые бредни, чем по улицам бродить. Я беспрестанно Бога о том молю: «Господи, хотим мы или не хотим, спаси нас!» И Господь творит помаленьку свой промысел о нашем спасении; надо только потерпеть – пригодится когда-нибудь; тогда слюбится, как время придёт.

Я же из Пустозерья послал к царю два послания218, – одно невелико, а другое больше: говорил кое о чём ему много. В послании ему сказал и о Божьих знамениях, показанных мне не в одно время, – читавший да разумеет. А ещё от меня и от братии дьяконово снискание послано в Москву, правоверным гостинец – книга «Ответ православных»219, и от священника Лазаря два послания: царю и патриарху220.

И за всё сие присланы к нам гостинцы: повесили в дому моём на Мезени на виселице двух человек, детей моих духовных, – Феодора, преждепомянутого юродивого, да Луку Лаврентьевича221, рабы Христовы, светы мои, были. И сынов моих двоих Ивана и Прокопья тоже велено повесить. Да они, бедные, испугавшись смерти, повинились: «Виноваты пред Богом и пред великим государем», а неведомо, в чём виноваты. Так их вместе с матерью троих закопали в землю – и правильно сделали, спаси Бог! Того ради, ребята: не бойтесь смерти, держите старое благочестие крепко и непогрешимо! А мать за то сидит с ними, чтоб впредь детей подкрепляла за Христа умирать и жила бы, не развешивая ушей. А то баба, бывало, нищих кормит, сторонних научает, как слагать персты и креститься и творить молитву, а детей своих и забыла подкрепить, чтоб на виселицу пошли и с доброю дружиной заодно умерли Христа ради.

Ну да Бог вас простит, не диво, что так сделали, и Пётр-апостол некогда убоялся смерти и от Христа отрёкся, но о сем плакался горько222, и после того помилован и прощён был. А и я о вас когда молился крепко, увидал вашу пред собою темницу и вас троих, на молитве стоящих в вашей темнице, а от вас три столпа огненные к небесам стоят простёрты. Я с тех пор возрадовался, и легче мне стало, что покаяние ваше принял Бог. Слава за это Богу!

Потом тот же Пилат, полуголова Иван Елагин223, был у нас в Пустозерье и взял у нас сказку224, сказано так: год и месяц, и ещё: «Мы святых отцов предание держим неизменно, а Паисия Александрийского патриарха с товарищами еретическое соборище проклинаем»; и другое там говорено многонько, и Никону-еретику досталось.

После этого привели нас к плахе и прочитали указ: «Велел-де государь и бояре приговорили: тебе, Аввакуму, вместо смертной казни устроить сруб в земле и, проделав окошко, давать (через него) хлеб и воду, а прочим товарищам без пощады резать языки и сечь руки». И я, плюнув на землю, говорил: «Я, говорю, плюю на его кормлю, без еды умру, а не предам благоверия». И после этого повели меня в темницу, и не ел дней с десяток, да братия велели.

Затем священника Лазаря взяли и вырезали ему язык из горла; кровь немного пошла да и перестала; он в то время и без языка снова говорить стал. Потом, положив правую руку его на плаху, по запястье отсекли её, и рука отсечённая, лёжа на земле, сложила сама по обычаю персты и долго лежала пред народом, исповедала, бедная, и по смерти знамение Спасителево неизменно. Мне и самому сие чудно: бездушная одушевлённых обличает! Я на третий день у Лазаря во рту рукою моею гладил – ан гладко, языка нет, а не болит, дал Бог; а говорит, как и прежде. Смеётся надо мною: «Щупай, протопоп, забей руку в горло-то, небось не откушу!» И смех с ним, и горе! Я говорю: «Чего щупать, на улице язык бросили». И он на то: «Собаки они, вражьи дети! Пускай мои едят языки!» Первые у него и у старца в Москве легче резаны были, а ныне тяжко гораздо. А через два года и опять другой язык вырос, чудно, с первый же величиною, лишь маленько тупенек.

Потом взяли соловецкого пустынника старца Епифания; он же молил Пилата слёзно и зело умильно, чтобы повелел отсечь ему голову с плеч, ради веры и исполнения закона. Пилат же сказал ему в ответ: «Батюшка, тебя упокоить, а самому куда мне деться? Не смею, государь, так сделать». И не послушал полуголова старцева моления, не отсёк головы его, но повелел язык его весь тоже вырезать.

Старец же, перекрестив своё лицо, сказал, на небо взирая: «Господи, не оставь меня грешного!», – и, вытянув своими руками язык свой, положил палачу на нож, чтобы не щадя его резал. Палач же, дрожа и сотрясаясь, насилу выколупал ножом язык из горла, ибо ужас охватил его и стал он дрожать225. Жалея старца, хотел палач его руку по суставам резать, чтоб зажило потом скорее; старец же, ища себе смерти, поперёк костей велел отсечь, и отсекли четыре перста. Сперва говорил он гугниво. Потом молил Пречистую Богоматерь, и показаны ему были оба языка, московский и пустозерский, на воздухе; он же один (из них) взял и положил его в рот свой; и с тех пор стал говорить чисто и ясно, и язык целый оказался во рту.

Потом взяли дьякона Феодора и тоже язык весь вырезали, остался кусочек в горле маленек, наискось отрезан, не из милости, а потому, что руки не послужили, – от дрожи и тряски нож из рук валился. Тогда в той мере и зажил, а после и снова с прежний вырос, лишь маленько тупенек. Во знамение Бог так устроил, чтобы понятно было неверящим, что был отрезан. Мы, верующие, и без знамения верим старому Христу Исусу, Сыну Божию, свету, и вручённое нам от святых отцов старобытное предание в Церкви держим неизменно; а кому ещё не сполна понятно, тот смотри на знамение и подкрепляйся.

У него же, у дьякона, отсекли и руку поперёк ладони, и всё, дал Бог, здорово стало; по-прежнему говорит ясно и чисто. И у него тоже в другой раз язык был резан, в Москве меньше нынешнего резано было. Пускай никониане, бедные, кровью нашею питаются, будто мёд испивая!

Потом засыпали нас землёю: сруб в земле, и еще вкруг каждого другой сруб, и еще вкруг всех общая ограда за четырьмя замками; стражей же одиннадцать человек стерегут темницу226.

Мы же, здесь, и на Мезени, и повсюду сидящие в темницах, поём пред Владыкою Христом, Сыном Божиим, Песнь Песней, что Соломон воспел, смотря на мать Вирсавию: «Се еси добра, прекрасная моя! Се еси добра, любимая! Очи твои горят, яко пламень огня; зубы твои белы паче млека; зрак лица твоего паче солнечных лучей; и вся ты в красоте сияешь, яко день в силе своей! Аминь»227. Хвала Церкви228.

Засим, у всякого правоверного прошу прощения. Иное бы, кажется, и не надобно было говорить, да прочёл Деяния апостольские и Послания Павла, – апостолы о себе возвещали же, когда что Бог в них соделает. Не нам, Богу нашему слава! А я – ничто. Сказал и ещё скажу: аз есмь грешник, блудник и хищник, друг мытарям и грешникам и предо всяким человеком окаянный лицемер. Простите же и молитесь обо мне, а я – о вас, читающих сие и слушающих. Неучёный я человек и несмыслён гораздо, по-другому жить не умею, что творю, то людям и сказываю; пускай Богу молятся обо мне. В день кончины века узнают же все о содеянном мною, добро то или зло. Но хотя и неучён я словом, но не разумом; не учён диалектике, и риторике, и философии, а разум Христов в себе имею, как и апостол глаголет: «Хоть я и невежда словом, но не разумом»229.

Ещё вам про невежество своё скажу. Сглупил я, отца своего (духовного) заповедь преступил, и за то дом мой был наказан. Внимай, Бога ради, и молись о мне.

Когда ещё был я попом, духовник царёв Стефан Вонифантьевич благословил меня образом Филиппа митрополита да книгою Ефрема Сирина230, – себя пользовать, читая, и людей. А я, окаянный, пренебрёг отеческим благословением и наказом и ту книгу двоюродному брату, по его докуке, на лошадь променял. У меня же в дому был брат мой родной, именем Евфимий, зело грамоте был горазд и к церкви великое прилежание имел, напоследок взят был к большой царевне на Верх231, а в мор вместе с женою преставился. Сей Евфимий лошадь сию поил и кормил и гораздо об ней радел, пренебрегая многажды и правилом (молитвенным).

И Бог, видя в нас с братом неправду, что нехорошо поступаем: я книгу променял, отцову заповедь преступил, а брат, правило позабыв, о скотине печётся, – изволил Владыка так нас наказать. Лошадь ту по ночам и в дневное время в конюшне стали бесы мучить: всегда заезжена, мокра и еле стала жива. Я недоумеваю, по какой причине бес нас так изводит. И в день воскресный после ужина, в келейном правиле на полунощнице, брат мой Евфимий читал кафизму «Непорочную»232 и завопил тонким голосом: «Призри на мя и помилуй мя!»233 и, выпустив из рук книгу, ударился оземь, от бесов поражён, начал тяжко кричать и вопить, понеже бесы жестоко мучили его.

В дому же моем двое других родных братьев, Козьма и Герасим, больше него, а не смогли его удержать. И все домашние, человек с тридцать, держат его, плачут перед Христом и, молясь, кричат: «Господи, помилуй! Согрешили перед тобою, прогневали Благость твою! По молитвам святых отцов наших помилуй юношу сего!» А он ещё пуще бесится, и бьётся, и кричит, и дрожит.

Я же, с помощью Божией, не смешался в то время от той сумятицы бесовской, – окончив правило обычное, снова начал Христу и Богородице молиться, со слезами глаголя: «Всегосподственная госпожа Владычица моя Пресвятая Богородица! Покажи мне, за которое моё согрешение таковое мне наказание, чтобы, уразумев и раскаявшись пред Сыном твоим и пред тобою, впредь не стал бы того я делать!» И плача, послал в церковь за Потребником и за святой водою сына моего духовного Симеона, юношу лет четырнадцати, такого же, что и Евфимий; дружно меж собою жили Симеон с Евфимием, книгами и правилом друг друга подкрепляли и радовались, крепко подвизаясь в посте и молитве.

И тот Симеон, по друге своём плача, сходил в церковь и принёс книгу и святую воду. И начал я творить над обуреваемым (бесами) молитвы Василия Великого. А тот Симеон мне кадило и свечи подносил и воду святую, другие же беснующегося держали. И когда в молитве дошло до слов: «Аз тебе именем Господним повелеваю, дух немой и глухой, изыди от создания сего и впредь не входи в него, но иди на пустое место, где человек не живет, но только Бог призирает»234, бес не слушает, не идёт из брата. И я снова те же слова в другой раз, а бес снова не слушает, пуще мучит брата.

Ох, горе, как вымолвить! И стыжусь, и не смею! Но по повелению старца Епифания говорю, коли уж о том приказал он написать. Так было: взял я кадило и покадил образа и бесноватого, и потом ударился о лавку и рыдал долго. Поднявшись, те же Васильевы слова закричал бесу: «Изыди из создания сего!» Бес же скорчил в кольцо брата и, понатужившись, изошёл и сел на окошко. Брат же сделался как мёртвый.

И я покропил его святой водою, а он, очнувшись, перстом мне на окошко, на беса сидящего, указывает, а сам не говорит, связался язык его. И я покропил водой окошко – и бес сошёл в придверный угол. Брат же снова за ним перстом указывает. Я и там покропил водою – и бес оттуда пошёл на печь. Брат же и там его показывает – а я и там той же водою. Брат указал под печь, а сам перекрестился. И я не пошёл за бесом, но напоил брата во имя Господне святой водою.

И он, вздохнувши из глубины сердца, так мне проглаголал: «Спаси Бог тебя, батюшка, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бесовских! Будет бить тебе челом брат мой Аввакум за твою доброту. Да и мальчику тому спаси Бог, который ходил в церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебе с ними биться; обличьем он, что и Симеон, друг мой. Подле реки Сундовика235 меня водили и били, а сами говорят: “Нам-де ты за то отдан, что брат твой книгу на лошадь променял, а ты её любишь”; так-де мне надобно сказать Аввакуму-брату, чтоб книгу ту назад взял, а за неё бы дал деньги двоюродному брату».

И я ему говорю: «Я, говорю, свет, брат твой Аввакум!» А он отвечал: «Какой ты мне брат! Ты мне батька! Отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живёт, будет тебе челом бить». Вот ведь, в избе вместе с нами на Лопатищах, а кажется ему – подле реки Сундовика. А Сундовик вёрст с пятнадцать от нас под Мурашкином да под Лысковом течёт. И я дал ещё ему святой воды. Он же и сосуд у меня отнимает и съесть его хочет: сладка ему вода! Кончилась вода, я ополоснул (сосуд) и давать стал, – он и не стал пить.

Ночь всю зимнюю я с ним провозился; маленько полежал с ним и пошёл в церковь петь заутреню. А без меня снова бесы на него напали, но легче прежнего. Я же, придя из церкви, освятил его маслом, и опять ушли бесы, и умом стал здрав, но ослабел, бесами изломан. На печь поглядывает и страшится. Когда же я куда отлучусь, тут бесы и досаждать ему станут. Бился я с бесами, что с собаками, недели с три за грех мой, покуда книгу не взял и деньги за неё не отдал. И ездил я к другу своему Иллариону-игумену236, он просвиру вынул за брата; тогда хорошо жил (тот Иларион), что ныне стал архиепископ Рязанский, мучитель христианский. Я и другим духовным друзьям бил челом о брате. И умолили о нас Бога.

Таково-то зло преступление заповеди отеческой! Что же будет за преступление заповеди Господней? Ox-да только огонь да мука! Не знаю, как коротать дни, слабоумием объят и лицемерием и ложью покрыт, братоненавидением и самолюбием одет, во осуждении всех людей погибаю. Мню себя чем-то, а сам есть кал и гной, окаянный, прямое говно, отовсюду воняю – и душою, и телом. Хорошо мне жить с собаками и со свиньями в конурах, так же и они воняют. Да псы и свиньи – по естеству, а я – сверх естества, от грехов воняю, как пёс мертвый, брошенный на городской улице. Спаси Бог властей тех, что землёю меня закрыли! Себе уж воняю, злые дела творя, да других не соблазняю. Ей, добро так!

Да и в темницу ко мне бешеный зашёл, Кириллушкой звали, московский стрелец, караульщик мой. Остриг я его и платье (на нём) переменил, – зело вшей было много. Замкнуты, двое нас с ним, живём, да Христос с нами и Пречистая Богородица. Он, миленький, бывало, сцыт под себя и серет, а я его очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет. У правила стоять не захочет – дьявол сон ему наводит, – а я чётками постегаю, так и молитву творить станет и кланяется, за мною стоя. А когда правило закончу, он и снова бесноваться станет. При мне беснуется и шалует, а когда пойду к старцу посидеть в его темницу, а Кирилла положу на лавке и не велю ему вставать и благословлю его, так по-каместь у старца сижу, лежит и не встанет, по молитвам Старцевым, Богом привязан, лёжа беснуется. А в головах у него образа, и книги, и хлеб, и квас, и прочее, а ничего без меня не тронет. Как приду, так встанет, и дьявол, мне досаждая, блудить заставляет. Я закричу, так и сядет. Когда стряпаю, в то время есть просит и украсть тщится до времени обеда; а когда перед обедом «Отче наш» проговорю и еду благословлю, так того брашна и не ест, не-благословлёного просит. И я ему напихаю насильно в рот, так и плачет, и глотает. А как рыбою покормлю, так бес в нём взбунтуется, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плача пред Владыкою, опять свяжу его постом и укрощу Христом. Потом маслом его освятил, и полегчало ему от беса.

Жил он со мною с месяц и больше. Перед смертью образумился. Я исповедал его и причастил, он же после того и преставился. Я гроб и саван купил и велел у церкви погребсти его, и сорокоуст по нём дал. Лежал у меня он мёртвый сутки в тюрьме. Я ночью, встав, Бога помолю и его, мёртвого, благословлю и поцелуюсь с ним, и опять лягу подле него спать. Товарищ мой, миленький, был. Слава Богу о сём! Нынче он, а завтра я так же умру.

Да ещё был у меня в Москве бешеный, Филиппом звали, как я из Сибири приехал; в углу в избе прикован был к стене, понеже бес в нём суров и жесток был. Бился он и дрался, и не могли домашние сладить с ним. Когда же я, грешный, с крестом и с водою приду, в повиновение приходит и замертво падает пред крестом, и ничего не смеет делать со мною. И молитвами святых отцов сила Божия отогнала от него беса, но только ум был ещё несовершен. Феодор-юродивый был к нему приставлен, что на Мезени отступники удавили за старую веру во Христа, – Псалтырь над Филиппом читал и учил его молитву говорить. А сам я днём отлучался из дома своего, только ночью занимался с ним.

Как-то раз пришёл я от Фёдора Ртищева зело печален, понеже с еретиками бранился и шумел в дому его о вере и о законе237. А в моём дому в то время учинилось нестроение: протопопица с домочадицею Фетиньею побранились, дьявол ссорил не из-за чего. И я, придя, не стерпев, стал их бить обеих и огорчил их гораздо в своей печали. Да и всегда-таки я, окаянный, как рассержусь, драться лихой. Горе мне за сие, согрешил пред Богом и перед ними.

Тут-то бес в Филиппе и озверел, и стал он кричать и вопить и цепь ломать, бесясь. На всех домашних ужас напал, и переполох был зело велик. Я же, без покаяния, приступил к нему, хотя его укротить. Но вышло не по-прежнему: ухватил он меня и стал бить и драть. И всячески, будто паутину, меня терзает, а сам говорит: «Попал ты мне в руки!» Я только молитву говорю, да без дел и молитва не пользует никак. Домашние не могут отнять, а я и сам ему отдался: вижу, что согрешил, пускай меня бьёт.

Но чуден Господь! Бьёт, а ничего не болит. Потом бросил меня от себя, а сам говорит: «Не боюсь я тебя!» Так мне зело горько стало: бес, говорю, надо мною волю взял. Полежал маленько, собрался с совестью, вставши, жену свою сыскал и перед ней стал просить прощения. А сам ей, кланяясь в землю, говорю: «Согрешил, Настасья Марковна, прости меня грешного!» Она мне тоже кланяется. После того и у Фетиньи таким же образом просил прощения. Потом среди горницы лёг и велел каждому человеку бить меня, по пяти ударов плетью по окаянной спине; человек было десяток-другой, и жена, и дети, стегали за епитимью. И плачут, бедные, и бьют, а я говорю: «Ежели кто меня не бьёт, да не получит тот общей участи и жребия со мною в будущем веке». И они, и не хотя, бьют, а я ко всякому удару по молитве Исусовой говорю.

Когда же отбили все, я, поднявшись, прощения у них испросил. Бес же, видя (беду) неминучую, опять из Филиппа вон вышел. Я крестом Филиппа благословил, и он по-старому хорош стал, и после этого Божией благодатью и исцелился о Христе Исусе, Господе нашем, которому слава со Отцом и со Святым Духом ныне и присно и во веки веком.

А когда я ещё в Сибири в Тобольске был, туда ещё везли, привели ко мне бешеного, Феодором звали. Жесток же бес в нём был. Соблудил в Велик день238, над праздником надругавшись, да и взбесился, жена его сказывала. И я в дому своём держал его месяца с два, докучал об нём Божеству, в церковь водил и маслом освятил, – и помиловал Бог: стал здоров и умом исцелился.

И стал он со мною на крылосе петь, а грамоте не учён, и досадил мне за литургией во время переноса (Святых Даров). Я же в то время, на крылосе его побив, велел пономарю в притворе приковать его к стене. А он, выломав пробой, взбесился и пуще прежнего; и уйдя на двор к большому воеводе239, людей (там) разогнал и, сундук разломав, платье княгинино на себя вздел – ив верху у них, будто добрый человек, празднует. Князь же, придя из церкви и осердясь, велел многими людьми в тюрьму его оттащить. А он в тюрьме узников, бедных, перебил и печь разломал. И князь велел его в село к своим отослать, где он живал. Он же, ходя по деревням, пакости многие творил. Все бегают от него, а мне воеводы не дают его, осерчав.

Я по нём перед Владыкою всякий день плакал, – Бог было исцелил, да я сам погубил. Потом пришла грамота с Москвы: велено меня на Лену из Тобольска сослать240. Когда я на реку в Петров день в дощаник собрался, пришёл ко мне бешеный мой Феодор целоумен; в дощанике при народе кланяется мне в ноги, а сам говорит: «Спаси Бог, батюшка, за милость твою, что пожаловал, помиловал меня.

Бежал-де я третьего дня в безлюдном месте, а ты-де явился мне и благословил меня крестом; бесы-де и отбежали от меня. И я-де и ныне, придя (сюда), снова у тебя молитвы и благословения прошу». Я же, окаянный, поплакал, глядя на него, и возрадовался о величии Бога моего, понеже обо всех печётся и никого не оставляет без промысла своего Господь: его исцелил, а меня возвеселил. И, понаставляв его и благословив, отпустил его домой к жене. А сам поплыл в ссылку, моля о нём света-Христа, да сохранит его впредь от злого духа241. Богу нашему слава!

Простите меня, старец с рабом тем Христовым: вы меня понудили про это говорить.

Однако уж развякался, – ещё вам поведаю историю. Ещё я в попах был, там же, где брата бесы мучили, была у меня в дому вдова молодая, давно уж, и имя ей забыл; помнится, как бы не Евфимьей звали, – ходит и стряпает, всё хорошо делает. Как станем вечером правило начинать, так бес её ударит оземь, омертвеет вся и как камень сделается, кажется, и не дышит; растянет её на полу, и руки, и ноги, лежит как мёртвая. Я, «О всепетую»242 проговорив, кадилом покажу, потом крест ей на голову положу и молитвы Великого Василия в то время говорю, так голова под крестом свободна станет, баба и заговорит. А руки, и ноги, и тело ещё каменные. Я по руке поглажу крестом, так и рука свободна станет; я так же по другой – и другая освободится так же; я и по животу – так баба и сядет. Ноги ещё каменны, не смею там крестом гладить. Думаю-думаю, да и ноги поглажу – баба и вся свободна станет; поднявшись, Богу помолясь, – да и мне челом. Прокуда-таки – бес или что другое – в ней был, много времени так в ней играл. Маслом я её освятил, так он и вовсе отошёл, – исцелилась, дал Бог.

А в другое время два Василия бешеных были у меня прикованы, дивно и говорить про них.

А ещё сказать ли, старец, тебе историю? С соблазном, кажется, да уж сказать – не пособить. В Тобольске была у меня девица, Анною звали, как вперёд ещё ехал, маленькой из полону от кумыков привезена, девство своё непорочно соблюла. В совершенном возрасте отпустил её хозяин ко мне; зело праведно и богоугодно жила. Позавидовал дьявол добродетели её, навёл на неё печаль об Елизаре, о первом её хозяине. И стала она плакать по нём, потом и (молитвенным) правилом пренебрегать, и мне стала перечить во всём, а дочь мне духовная. Многажды во время правила и не молясь простоит, дремлет, прижав руки. Благоискусный же Бог, наставляя её, попустил бесу войти в неё: стоит с леностью во время правила да вдруг взбесится. Я же, грешный, жалея её, бывало, крестом благословлю и водою покроплю, бес и отступит от неё. И так было многажды.

Однажды в правило, задремав, повалилась она на лавку и уснула. И не пробуждалась три дня и три ночи: когда-никогда вздохнёт. Я же время от времени кажу её, думаю, умрёт. А на четвёртый день встала и, севши, плачет. Есть дают – не ест и не говорит. Того же дня вечером, проговорив правило и отпустив всех, во тьме начал я правило поклонное, по моему обычаю. Она же, приступив ко мне, пала и поклонилась до земли. Я же от неё отошёл за стол, боясь дьявольского искушения, и сел на лавку, говоря молитвы. А она, приступив к столу, говорит: «Послушай, государь, велено тебе сказать». Я и слушать стал. Она же, плача, говорит: «Когда-де я, батюшка, на лавку повалилась, приблизились ко мне два ангела, взяли меня и повели зело тесным путём. На левой стороне слышала я плач с рыданием и голоса жалостные. Потом-де привели меня в светлое место: жилища и палаты стоят. И одна палата всех больше и ярче всех сияет красно. Ввели-де меня в неё, а в ней-де стоят столы, а на них постлано бело и блюда с яствами стоят. В конце-де стола древо прекрасное повевает ветвями развесистыми, а из него – птичьи голоса зело умильные, не могу про них и рассказать сейчас. Потом-де вывели меня из палаты; идучи, спрашивают: “Знаешь ли, чья сия палата?” И я-де отвечала: “Не знаю, пустите меня в неё”. А они мне на это отвечали: “Отца твоего Аввакума сия палата. Слушайся его, так-де и ты с ним будешь. Крестися, слагая так персты, и кланяйся Богу, как он тебе наказывает. А не станешь слушаться, так будешь в давешнем месте, где слышала плач тот. Скажи же отцу своему, мы не бесы, мы ангелы, смотри – у нас и крылышки”. И я-де, батюшка, смотрела: бело у ушей-то их»243.

После того, испросив прощения, стала она благочинно по-прежнему жить. Потом из Тобольска сослали меня в Даурию, и я у сына духовного оставил её тут. А дьявол опять сделал по-своему: пошла за Елизара замуж и деток прижила. Когда услыхала, что я назад еду, отпросясь у мужа, постриглась за месяц до меня.

А когда замужем была, временами бес её мучил. Когда же в Тобольск я приехал, пришла она ко мне и ребятишек двоих положила передо мной, – каяся, плачет и рыдает. Я же перед людьми кричу на неё. Потом к обедне за мною в церковь пришла, и во время переноса напал на неё бес: начала кричать кукушкою и собакою и козою блекотать. Я же, сжалившись, покинув петь «Херувимскую», взял крест из алтаря и на беса закричал: «Запрещаю тебе именем Господним! Изыди из неё и впредь не входи в неё!» Бес и оставил её. Она же припала ко мне, за ту же вину (прося прощения). И я её простил и крестом благословил, и стала она здорова душой и телом. Потом и на Русь её я вывез. Имя ей во инокинях Агафья, страдала много за веру с детьми моими, с Иваном и Прокопьем, всех их вместе, (оставленных) в Москве (на поруки), Павел-митрополит мучил волокитою244.

А ещё, отче, ко мне в дом матери принашивали деток своих маленьких, страдавших грыжею. Да когда и мои детки страдали в младенчестве грыжною болезнью, я помажу им маслом священным с молитвою пресвитерской все чувства и, на руку масла положив, вытру болящему спину и животик, – и Божией благодатью грыжная болезнь и минует. А ежели повторится у какого младенца та же болезнь, то я так же сотворю, и Бог окончательно исцеляет по своему человеколюбию.

А когда я ещё попом был, в самом начале, когда стал я к подвигу прикасаться, тогда бес меня так пугивал. Занемогла у меня жена сильно, и приехал к ней отец духовный; я же с вечера пошёл со двора в церковь за книгой, по которой исповедовать больную, дело было глубокой ночью. И когда пришёл на паперть, столик маленький, что был тут поставлен, поскакивает и дрожит бесовским действом. И я, не устрашась, помолился перед образом и осенил его рукою, и, подойдя, поставил его на место, – так и перестал скакать. А когда я вошёл в трапезную, тут другая бесовская игрушка: непогребённый мертвец стоял на лавке в трапезной, и бесовским действом верхняя доска раскрылась, и на мёртвом саван стал шевелиться, меня устрашая. Я же, помолясь Богу, осенил мёртвого рукою, – и снова стало по-прежнему. Когда же вошёл в алтарь, – ан ризы и стихари шумят и летают с места на место: дьявол действует, меня устрашая. И я, помолясь и поцеловав престол, благословил ризы рукою и, подойдя, их ощупал, а они висят по-старому на месте. И я, взяв книгу, вышел из церкви с миром. Таковы-то бесовские проделки над человеком.

Ещё скажу вам о жертве никонианской. Когда сидел я в темнице, принесли мне просвиру вынутую с крестом Христовым. Я же, соблазнясь, взял её и хотел потребить наутро, думал, чистая, – православная над нею была служба, понеже поп старопоставленный служил над нею. А до того тот поп по новым служил книгам и потом снова стал служить по-старому, не покаявшись в своей блудне.

Положил я просвиру в углу на месте и кадил во время вечернего правила. Когда же улёгся я в ту ночь и умолкли уста мои после молитвы, прискочил ко мне бесовский полк, и один (из них), щербат, красен, взял меня за голову и говорит: «Иди-ка ты сюда, попал ты мне в руки!» – и свернул мне голову. Я же, томясь, еле-еле проговорил Исусову молитву, – и отскочили и исчезли бесы. А я, стеная и охая, не понимаю, за что меня бес мучил. Помолясь Богу, опять я улёгся. Когда же забылся, вижу на некоем месте церковь, и (в ней) образ Спасов и крест по-латынски написаны; и латынщики, не по-нашему творя поклоны, молятся по-латынски. И некто из предстоящих велел крест тот мне поцеловать. И когда я поцеловал, напали на меня снова бесы и сильно меня умучили. Я после них поднялся совсем расслаблен и разломан, не могу и сидеть; уразумел, что из-за просвиры бесами поруган, – выложил её за окошко и ночь ту и день провёл в немощи и болезни, размышляя, что же мне делать с просвирой.

Когда же пришла другая ночь, улёгся я после правила и, не спя, говорю молитвы. Вскочил бесовский полк в келью мою с домрами и с гудками, и один сел на месте, где просвира лежала. И начали они играть на гудках и домрах, а я их слушаю, лёжа; меня уж не тронули, и исчезли. Я после них поднялся и, молясь Богу со слезами, обещался сжечь ту просвиру. И пришла на меня благодать Духа Святого; словно искры огня невещественного пред очами моими блистали, и сам я в тот час стал здоров; по благодати духовной сердце мое наполнилось радостью. Затопил я печь и сжёг просвиру, выкинул и пепел за окошко и сказал: «Вот, бес, твоя от твоих245 тебе в глаза бросаю!»

И на другую ночь один бес, в хижину мою войдя, походив (по ней) и ничего не обретя, только чётки из рук моих вышиб и исчез. Я же, поднявши чётки, снова начал говорить молитвы. И в другое время, среди дня, на полу в поддыменье лёжа, опечалился я из-за креста, что сжёг на просвире, и от печали запел стих на глас третий: «И печаль мою пред ним возвещу»246, а в то время бес на меня вскричал до боли громко. Я же, ужаснувшись, снова начал говорить молитвы. Потом, в другую ночь, забывши (о случившемся), из-за креста того я снова опечалился и уснул; и напали на меня бесы, и снова умучили меня, как и прежде. И я, расслаблен и изломан, насилу жив, с доски свалился на пол и, моля Бога и каясь о своём безумии, проклял отступника Никона с никонианами, и книги их еретические, и жертву их, и всю их службу, – и благодать Божия снова сошла на меня, и стал я здоров.

Смотрите, люди, каково опасно бесовское действо христианам! А когда бы съел я ту просвиру, так бы меня, чай, и задавили бесы. От малого их никонианского освящения такая беда, а от большого – агнца причастившись – что получишь? Только вечную муку.

Лучше умереть не причастившись, чем, причастившись, осуждённым быть!

О причастии святых Христовых непорочных Таин. Всякому в нынешнее время подобает осмотрительно жить и не без рассмотрения причащаться Тайн. Если из-за гонения не получишь православного священника, то имей у себя от священнослужения православных запасные Дары, и, обретши духовного брата, хоть бы и не священника, исповедайся ему, пред Богом каясь. И по утреннем правиле на коробочку постели платочек, перед образом зажги свечку, и на ложечку на коробке устрой водицы и в неё положи часть Тайны; и, покадив кадилом, приступи со слезами, глаголя: «Се приступаю к Божественному причащению, Владыка, да не опалиши мя приобщением, но очисти мя от всякия скверны, огонь бо, – рекл еси, – недостойных опаляяй. Се предлежит Христос на пищу всем, мне же прилеплятися Богу благо есть и полагать на Господа упование спасения моего. Аминь»247. И после этого причастись с сокрушенным сердцем и опять воспой благодарение Богу; и поклонцы по силе, испрошение прощения перед братом. Если ты один, то перед образом, пав на землю, говори: «Пр ости меня, Владыка Христе Боже, елико согрешил»248, всё до конца говори. И потом образ целуй и крест на себе. И прежде причастия тоже надобно образ целовать. Ну, прости же и меня, а тебя Бог простит и благословит. Вот хорош и умереть готов. Так, видал я, в правилах указано, твори так, не опасайся.

Еще, старец, тебе, расскажу историю, как я был в Даурии с Пашковым Афанасием на озере Иргене. Голодны гораздо, а рыбы никто добыть не может, а иного ничего и нет, от голода кончаемся. Помолил я Бога, взял две сети и в протоке закинул. Наутро пришёл, – ан мне Бог дал шесть язей да две щуки. Все люди дивятся, потому никто ничего добыть не может. На другие сутки рыб с десять мне Бог дал. Тут проведавший о том Пашков и исполнившийся зависти согнал меня с того места и свои ловушки на том месте велел поставить, а мне в насмешку и на поругание указал место на броду, где коровы и козы бродят. Человеку воды по лодыжку, – какая рыба, и лягушек нет! Тут мне зело было горько. А потом, подумав, я сказал: «Владыка Человеколюбец, не вода даёт рыбу, а всё ты, Спасе наш, промыслом своим устраиваешь на пользу нашу. Дай мне рыбки-той на безводном-том месте, посрами дурака того, прославь имя твоё святое, да не рекутневерные: “Где есть Бог их!”»249. И помолясь, взяв сети, с детьми, в воде бродя, положили сети. Дети мне, бедные, кручинясь, говорят: «Батюшка, к чему гноить сети-те? Разве не видишь, и воды нету, какой быть рыбе?» Я же, не слушая их совета, на Христа уповая, сделал так, как захотелось.

И наутро посылаю детей к сетям. Они же мне отвечали: «Батюшка-государь, почто идти, какая в сетях рыба! Благослови нас, мы по дрова лучше сбродим». Мною же дух движет, – чаю в сетях рыбу. Осердясь на большого сына Ивана, послал его одного по дрова, а с меньшам потащился к сетям сам, гораздо о том Христу докучаю. Когда пришли, – ан и чудно, и радостно обрели: полны сети напихал Бог рыбы, свившись клубком, лежат с рыбою в серёдке. И сын мой Прокопий закричал: «Батюшка-государь, рыба, рыба!» А я ему отвечал: «Постой, чадо, не так подобает, но прежде поклонимся Господу Богу и тогда пойдём в воду».

И помолясь, вытащили на берег рыбу, хвалу воссылая Христу Богу. И устроив снова на том же месте сети, рыбу домой насилу оттащили. Наутро пришли – опять столько же рыбы, на третий день – снова столько же рыбы. И слёзно, и чудно то было время.

А на прежнем нашем месте ничего – Пашкову Бог не даёт рыбы. Он же, исполнясь зависти, снова послал (людей своих) ночью и велел сети мои в клочки изорвать. Что-петь с дураком поделаешь! Мы, собрав рваные сети, починив их тайно, на другом месте добывали рыбку и кормились, от него таясь. И сделали ез250, Бог же и там стал рыбы давать. А дьявол (Пашкова) научил, и он велел ез тайно разломать. Мы, терпя Христа ради, опять его починили; и много раз это было. Богу нашему слава, ныне, и присно, и во веки веком. Терпение убогих не погибнет до конца251.

Слушай-ка, старец, ещё. Ходил я на Шакшу-озеро252 к детям по рыбу – от двора верст с пятнадцать, там они с людьми (рыбу) промышляли – в то время, как лёд треснул и меня напоил Бог; и нагрузив у детей нарту большую рыбы, домой её потащил, маленьким детям, после Рождества Христова. И будучи посреди пути, изнемог, тащивши рыбу по земле, понеже снегу там не бывает, только морозы великие. Ни огня, ничего нет, ночь настигла. Выбился я из сил, вспотел, и ноги не служат. Вёрст с восемь до двора; рыбу бросить и так побрести – лисицы съедят, а домашние голодны; всё стало горе; а тащить не могу. Потащу сколько-то, ноги задрожат, да и упаду в лямке среди пути ниц лицом, что пьяный; потом, озябнув, встану и ещё пройду столько же, и снова упаду.

Бился я так долго, с половину ночи. Скинул с себя мокрое платье, вздел на мокрую рубаху сухую тонкую тафтяную беличью шубу и влез на вершину дерева, уснул. Свалившись, пробудился, – ан всё замёрзло, и базлуки на ногах замёрзли, шубёнка тонка, и весь я озяб. Увы, Аввакум, бедная сиротина, как искра огня угасает и как неплодное дерево подсекается, сама смерть пришла. Взираю на небо и на сияющие звёзды, думаю о (пребывающем) там Владыке, а сам и перекреститься не могу: совсем замёрз. Думаю, лёжа: «Христе, свете истинный, если ты меня от безвременного сего и нежданного часа не избавишь, нечего мне больше делать, как червь пропадаю!» И вот, согрелось сердце моё во мне, ринулся я с места снова к нарте и на шею, не помню как, натянул лямку, опять потащил. Ан нет силки. Ещё версты с четыре до двора, – бросил я, хоть и жаль, всё, побрёл один. Тащился с версту да и повалился, совсем не могу; полежав, ещё хочу побрести, ан ноги обмёрзли, не могу их подымать; ножа нет, базлуков отрезать от ног нечем. На коленях и на руках полз с версту. Колени озябли, не могу владеть, опять лёг. Уже двор и не так далеко, да не могу попасть; на гузне помаленьку ползу. Кое-как и дополз до своей конуры. У дверей лежу, промолвить (слова) не могу и отворить дверей тоже не могу.

К утру уже (когда) встали, уразумев, протопопица втащила меня, будто мёртвого, в избу; жажда мне велика – напоила меня водою, раздевши. Два ей горя, бедной, в избе стало: я да немощная корова, – только у нас и животин было, – упала на воде под лёд, переломав кости, умирает, в избе лёжа. В двадцать пять рублей нам стала та корова, ребяткам молочка давала. Царевна Ирина Михайловна ризы мне из Москвы и всю утварь для службы в Тобольск прислала253, и Пашков, на церковный обиход взяв, мне в счёт этого коровку ту было дал; кормила нас с ребятами год-другой. Бывало, и с сосною, и с травою молочка того хлебнёшь, так легче на брюхе.

Плача, жена, бедная, с детьми зарезала корову и вытекшую кровь из коровы дала наймиту-казаку, и он приволок нарту мою с рыбой.

За обедом я, за грехи мои, подавился – другая мне смерть! С полчаса не дышал, сидел, наклонясь, прижав руки. А не куском подавился, но крошечку рыбки положив в рот: вздохнул, вспомянув смерть, что ничто человек в житии сем, а крошка в горло и бросилась да и задавила. Колотили долго по спине, да и перестали; не вижу уж людей, и памяти не стало, зело горько-горько в то время было. Ей, горька смерть грешному человеку! Дочь моя Агриппина254 была невелика, плакала долго, на меня глядя, и никто её не учил – ребёнок, разбежавшись, локтишками своими ударилась мне в спину, – и запёкшийся сгусток крови из горла выпал, и стал я дышать. Большие возились со мною долго, но без воли Божией не могли ничего сделать; а приказал Бог ребёнку, и он, Богом направляем, пророка от смерти избавил. Гораздо невелика была, хлопочет около меня, будто большая, как в старину Юдифь об Израиле, или как Эсфирь о Мардохее, своём дяде, или как мудрая Девора о Бараке255.

Чудно гораздо сие, старец: промысел Божий ребёнка наставил пророка от смерти избавить!

Дня с три у меня зелень горькая из горла текла, не мог ни есть, ни говорить. Сие мне наказание за то, чтоб я не величался перед Богом сознанием своим, что напоил он меня посреди озера водою. А то смотри, Аввакум: и ребенка ты хуже, и дорогою идучи, чуть было не пропал; не величайся, дурак, тем, что Бог сотворит через тебя во славу свою какое дело, прославляя своё пресвятое имя. Ему слава подобает, Господу нашему Богу, а не тебе, бедному, худому человеку. Писано во Пророках, так глаголет Господь: Славы своея иному не дам256. Сие сказано о лжехристах, называющих себя богами, и об иудеях, не исповедующих Христа Сыном Божиим. А в другом месте писано: Славящия мя – прославлю257. Сие сказано о святых Божиих; кого хочет Бог, того прославляет.

Вот смотри, безумный, не сам себя величай, но от Бога ожидай; как Бог желает, так и строит. А ты-брат какой святой: из моря напился, а крошкою подавился! Если б только Божиим повелением не избавил тебя от смерти ребёнок, ты бы что червь: был, да и нет! А величаешься, грязь худая: я-де бесов изгонял, то, сё делал, – а себе не мог помочь, если бы только не ребёнок! Ну, помни же себя, что ты ничто, если не сотворит чего по милости своей Господь, ему же слава!

О сложении перстов.

Всякому правоверному подобает креститься, крепко персты слагая, а не вялою рукою с нерадением осенять себя крестным знамением и (тем) бесов тешить. Но подобает на главу, и на брюхо, и на плечи класть руку с молитвою, чтобы тело слышало, и креститься, умом вникая в сии тайны. Тайны тайн персты означают, так разумей. По преданию святых отцов подобает сложить три перста: великий, мизинец и третий, что подле мизинца, концы всех трёх вкупе, – сие означает триипостасное Божество, Отца и Сына и Святого Духа; затем указательный и великосредний, эти два, сложить и один из двух, великосредний, немного наклонить, – сие означает Божий Промысл о Божеском и человеческом во Христе. Затем вознести (руку) на главу – означает Ум, не рожденный (а предвечный): Отец родил Сына, предвечного Бога, прежде вечных веков. Затем на пуп положить (руку) – означает воплощение Христа, Сына Божия, от святой Богоотроковицы Марии. Затем поднять на правое плечо – означает Христово вознесение и одесную Отца сидение, а праведных стояние. Затем на левое плечо положить – означает грешных от праведных отлучение и в муки прогнание на вечное осуждение258.

Так научили нас персты слагать святые отцы, Мелетий, архиепископ Антиохийский, и Феодорит блаженный, епископ Киринейский, и Пётр Дамаскин, и Максим Грек259. Писано о сем во многих книгах: во Псалтырях, и в Кириллове (книге), и в Книге о вере, и в Максимовой книге, и в книге Петра Дамаскина, и в житии Мелетиевом260, – везде одинаково о тайне сей святые по-вышесказанному толкуют.

И ты, правоверный, назидая себя страхом Господним, перекрестясь, пади (на колени) и поклонись головой в землю, – сие означает Адамово падение. Когда же поднимешься, – сие означает восстание всех нас Христовым промыслом, – говори молитву, сокрушая своё сердце: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Потом твори по уставу и метания в землю, как Церковь прежде держала; опирайся руками и коленями, а голову до земли не доводи. Так Никон, Чёрной горы игумен261, в своей книге повелевает творить метания:262 всякому плоть свою простирать пред Богом подобает без лености и без гордыни, в церкви, и в дому, и на всяком месте. Изряднее же всего в Великий пост (подобает) плоть свою томить по уставу, да не воюет с духом. В праздники же, и в субботы, и в воскресенья молимся просто стоя, творим по уставу поклоны поясные, и в церкви, и в келье, наклоняя голову до пояса, понеже праздника ради не утомляем плоть метанием, но без лености и без гордыни кланяемся в пояс Господу Богу и Творцу нашему. Ведь суббота есть день упокоения, в который Господь почил от всех дел своих, а воскресенье – (день) нашего всеобщего восстания через Воскресение. Так же и праздники с торжеством празднуем, веселясь радостно и духовно.

Видишь ли, боголюбец, как у святых-тех положено с различием, – и спасительно, и покойно; не как у нынешних антихристова духа: и в Великий пост метания на колени класть, окаянные, не захотели из-за гордыни и лености. И чем же всё это кончится? Разве что, умерши, станут кланяться прилежно; да мёртвые уж на ногах не стоят и не кланяются, лежат все и ожидают общего восстания и по делам воздаяния. А мне видится, равны они уже мертвецам-тем: хотя и живы, но лишь наполовину живы и дела мертвецкие творят, срамно и говорить о них.

Ещё они, бедные, мудрствуют тремя перстами креститься, большой, указательный и великосредний слагая в (знак) троицы, а неведомо, какой, – скорей, той, про которую в Апокалипсисе Иван Богослов пишет: змей, зверь, лживый пророк263. Толкование: змеем называется дьявол, а лживый пророк – учитель ложный, папа или патриарх, а зверь – царь лживый, любящий обман и неправду.

Эти три перста завёл Фармоз, папа римский, – благословлял и крестился ими. А бывший по нём Стефан, седьмой папа, выкопал его (из земли) и предал поруганию, – отсёк (у него) перст и бросил на землю. И расступилась земля, и поглотила перст. Потом отсёк (Стефан) и другой (перст) и (тоже) бросил, – и сделалась пропасть великая. Потом и третий отсёк и бросил, – и изошёл из земли смрад лютый, и начали люди от смрада задыхаться. Стефан же повелел и тело Фармозово в Тибр-реку кинуть, и, сложив персты свои по обычаю, благословил пропасть, – и сошлась земля вновь по-прежнему264. О том писано в летописце латынском, о котором в Книге о вере указано265.

Но хотя ревнитель Стефан и изобличил сию триперстную ересь, а однако римляне и доныне тремя перстами крестятся; потом и Польшу прельстили и все окрестные страны, немцев, и сербов, и албанцев, и венгров, и греков, – все прельстились. А ныне и наша Русь те же три перста возлюбила – ученье Никона-отступника с дьяволом и Фармозом.

Да ещё и новый адов пёс выскочил из бездны, грек Дамаскин, иподьякон-безымянник, и вручил безумным грекам те же три перста, – толкует о Троице, отсекая вочеловечение Христово266. Что делать, – выблядок того же римского костёла, брат Никону-патриарху!

Да там же в греках какой-то, сказывают, протопоп Малакса повелевает архиереям и иереям благословлять рукою, сложив персты неким странным образом, «Исус Христом»267. Всё дико: у давешнего врага вочеловечения нет, а у сего Малаксы Святой Троицы нет. Что поделаешь, – время такое пришло: некем им играть, кроме как Богом! Да что на них и сердиться! Предсказанное время пришло. Святой Ипполит и Ефрем Сирин, издалека уразумев о сем времени, так написали268: «И даст им, скверный, печать свою вместо знамения Спасителева». Сие о трёх перстах сказано.

Когда кто по своей воле сам себя опечатывает тремя перстами, у того ум тёмен бывает, и не разумеет он истины, всегда помрачён из-за печати сей скверной.

Еще же и другое писано: «И возложит им скверный и мерзкий знак на чело». Сие писано об архиерейском благословении, которое ввёл Малакса; от понимающих (так) толкуется: мерзкий знак идольский рукой слагая, на чело его возлагают. Да будь они прокляты со своим мудрованием развращённым, тот – так, другой – иначе, сами между собой несогласны, враги креста Христова!

Мы же святых отцов учение, Мелетия и прочих, держим неизменно. Как знаменуемся пятью перстами, так и благословляем пятью перстами, во (имя) Христа и Святой Троицы слагая их по-вышесказанному, как святые завещали. И поместный собор, бывший в Москве при царе Иване269, так же повелевает персты слагать, как Феодорит, и Мелетий, и Пётр, и Максим Грек научили270: пятью перстами креститься и благословлять. Там на соборе были творцы знамений Гурий и Варсонофий и Филипп, русские чудотворцы271.

И ты, правоверный, без сомнения держи предание святых отцов, Бог тебя благословит, умри за это, и я с тобою должен. Станем добре, не предадим благоверия, незачем нам ходить в Перейду мучиться, – дома Вавилон нажили!272 Слава за то Христу, Сыну Божию, со Отцом и со Святым Духом, ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Ну, старец, моего вяканья много ведь ты слышал. Именем Господним повелеваю тебе, напиши и ты рабу-тому Христову, как Богородица бесатого в руках-тех мяла и тебе отдала, и как муравьи-те тебя за тайный-то член ели, и как бес-от дрова-те сжёг, и как келья-та обгорела, а в ней всё цело, и как ты кричал на небо-то, да и иное, что помнишь273.

Слушай же, что говорю! Не станешь писать, так я осержусь; у меня любил слушать, чего стыдиться! Скажи же хоть немножко. Апостолы Павел и Варнавва на соборе сказывали же в Иеросалиме пред всеми, елико сотворил Бог знамения и чудеса во языцех над ними, – в Деяниях зачало 36274. И 42 зачало: И величашеся имя Господа Исуса; мнози же от веровавших прихождаху, исповедающе и сказующе дела своя275. Да и много того найдётся в Апостоле и в Деяниях. Сказывай, не бойся, лишь совесть чистой держи; не себе славы ища, говори, но Христу и Богородице. Пускай раб-от Христов веселится, читая, а мы за чтущих и слушающих станем Бога молить. Как умрём, так они помянут нас, а мы там их помянем. Наши они люди будут там, у Христа, а мы их во веки веком. Аминь.

Комментарии

Автобиографическое Житие протопопа Аввакума дошло до нашего времени в четырех редакциях, три из которых принадлежат самому автору, четвертая же – так называемая Прянишниковская, сохранившаяся в рукописи XIX в. из собрания Г. М. Прянишникова в Российской государственной библиотеке,[82] – была составлена после казни Аввакума, всего скорее, в XVIII в. Исследовательницей творческой истории текста Жития Н. С. Демковой установлена последовательность создания Аввакумом различных вариантов текста[83]: наиболее ранний вариант Жития не дошёл до нас (но весьма значительные его фрагменты сохранились в Прянишниковском списке); затем, в 1672 г., Аввакумом была создана редакция Жития, называемая первой, она сохранилась в ряде списков XVII–XIX вв.; в 1673 г. была написана вторая редакция, которая дошла до нас в автографе в составе Пустозерского сборника, известного науке как Пустозерский сборник В. Г. Дружинина (по имени его последнего владельца и первого исследователя, знатока старообрядческой книжности В. Г. Дружинина; ныне хранится в Библиотеке Академии наук, собр. В. Г. Дружинина, № 746); и, наконец, последняя авторская редакция Жития была создана Аввакумом в 1674–1675 гг.; она тоже сохранилась в автографе, – в составе Пустозерского сборника И. Н. Заволоко (по имени его последнего владельца, знатока старообрядческой книжности и старообрядца И. Н. Заволоко) и ныне хранится в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) АН, Древлехранилище, Отдельные поступления, оп. 24, № 43).

В настоящем издании текст Жития публикуется в последней авторской редакции по Пустозерскому сборнику И. Н. Заволоко, л. 164 об. – 164; 4-115 об.)[84]. В комментариях приводятся значимые фрагменты из второй и Прянишниковской редакций, не включённые Аввакумом в последнюю редакцию Жития.

При передаче публикуемого текста все буквы, отсутствующие в современной графике, за исключением ятя (ѣ), заменяются (i заменяется и; ω и ϖ – о и от; ѹ и у – у; ia и ѧ – я; ѥ – е; ѳ – ф; ѯ – кс; ψ – пс); буквенное обозначение цифр заменяется арабской цифирью; сокращенные написания слов под титлом или без него (с выносными буквами) восстанавливаются в полной форме.

1 Крестъ – всѣмъ воскресение… крестъ – душам слава и свѣтъ вѣчный. – Тропарь 6-й песни канона Честному и животворящему кресту (см. Канонник).

2Крестъ – всѣмъ воскресение… да не забъвению предано будет дѣло Божие. Аминь. – Вступительные строки к Житию Аввакума (от начала и до этих слов включительно) писаны рукой инока Епифания на обороте отдельного листа, который до реставрации рукописи был свободно вложен в неё: в настоящее время вплетён в кодекс книги и пронумерован хранителями как л. 164–164 об. На одной стороне этого листа Епифаний нарисовал осьмиконечный голгофский крест с орудиями страстей, а на другой написал тропарь Кресту и обращенные к Аввакуму слова с понуждением написать Житие. Как показало археографическое и текстологическое исследование (см.: Пустозерский сборник: Автографы сочинений Аввакума и Епифания/Под ред. В. И. Малышева (отв. ред.), Н. С. Демковой, Л. А. Дмитриева. Л., 1975. С. 156–162), лицевой стороной этого листа следует считать ту, на которой изображён крест. В соответствии с этой реконструкцией публикуется в настоящем издании текст Жития.

3Всесвятая Троице, Боже и Содѣтелю всего мира… И нынѣ, Владыко, благослови, да воздохнувъ от сердца и языком возглаголю… – Аввакум использует здесь, чуть перефразируя отдельные места, «Молитву Святой Троице, начиная Псалтырь», которая включалась в современные ему издания Псалтыри с восследованием (см., например: Псалтырь с восследованием. М., 1642 и др.).

4…Дионисия Ареопагита о Божественных именех… – Дионисий Ареопагит – ученик апостола Павла (см. Деян. 17:34), по преданию – первый епископ Афин, скончался мученической смертью. Существует четыре богословских трактата – «О небесном священноначалии», «О Божественных именах», «О церковном священноначалии», «О таинственном богословии» – и десять писем к различным лицам, надписанные его именем: сочинения, составившие основу христианского богословия и философии. По мнению ученых-исследователей, автор этих сочинений жил на рубеже Ѵ-ѴІ вв., и потому в научной литературе он именуется Псевдо-Дионисием Ареопагитом. Церковный авторитет «Ареопагитик» был чрезвычайно велик. Аввакум ссылается здесь на трактат «О Божественных именах», который хорошо знали на Руси: в середине XVI в. творения Дионисия Ареопагита были включены в состав Великих Миней Четьих под 3 октября, днём памяти Дионисия, рядом со сказаниями о его житии (см.: Великие Минеи Четии всероссийского митрополита Макария. Октябрь. Дни 1–3 / Изд. Археографической комиссии. СПб., 1870. Стб. 238–263, 266–787).

5 «Себе бо отвержение – истинны испадение… и еже не быти – нѣсть». – Цитата из книги «О Божественных именах» (см.: Великие Минеи Четии. Стб. 564).

6…потеряли новолюбцы существо Божие испадениемъ от истиннаго Господа Святаго и Животворящаго Духа… и в Духа Святаго, Господа истиннаго и животворящаго, свѣта нашего, вѣруем, со Отцем и с Сыномъ поклоняемаго… Здесь Аввакум имеет в виду исключение в ходе никонианской правки слова «истиннаго» из текста восьмого члена Символа веры («…И в Духа Святаго, Господа истиннаго и животворящаго…»).

7 «Сей убо есть воистинну истинный християнин… и християне суть свидѣтельствуемы». – Цитата из толкований Максима Исповедника (VII в.) на книгу «О Божественных именах» (см.: Великие Минеи Четии. Стб. 557).

8 Сей Дионисий, научен вѣре Христовѣ от Павла апостола, живый во Афинѣхъ, прежде, да же не приити в вѣру Христову, хитрость имый исчитати бѣги небесныя. Подробности о событиях жизни Дионисия Ареопагита содержатся в его трактатах и посланиях, а также в присоединенных к ним толкованиях раннехристианского философа и богослова Максима Исповедника (582–662). Славянской книжности, кроме того, известен целый ряд самостоятельных литературных памятников, посвященных житию Дионисия Ареопагита; часть их вошла в Великие Минеи Четии. Упоминаемые Аввакумом сведения, как установила Н. С. Демкова (см.: Пустозерский сборник… С. 231–232), имеют больше всего сходства с «Житием св. Дионисия Ареопагита и дружины его», включавшимся в русские рукописные Прологи, но не вошедшим в Великие Минеи Четии (см. издание Жития по рукописному Прологу XVI в. в кн.: Франко И. Апокрифі і легенди з украінських рукописів. У Львові, 1902. Т. III. С. 225–230).

9К Тимофею пишет… – Тимофею адресованы все четыре трактата Дионисия Ареопагита.

10«…любви истинныя не прияша… благоволиша о неправдѣ». Чти о сем Апостол, 275. – См.: 2 Солун. 2:10–12 (зачало 275). Аввакум здесь отсылает читателя к литургической системе деления текста богослужебной книги Апостол на так называемые «зачала», фрагменты, предназначенные для чтения за богослужением в определенные дни церковного года.

11 Сей Дионисий…во время распятия Господня бывъ в Солнечнем-граде и видѣ… звѣзды в полудне на небеси явилися чернымъ видом. – В письме Дионисия Ареопагита к Поликарпу описывается чудесное затмение солнца, которое Дионисий наблюдал вместе со своим учеником Аполлофаном в египетском городе Гелиополе (Солнечном граде, по славянскому переводу), и дается понять, что это было то затмение, которое происходило во время крестных мучений Христа.

12 …есть на небеси пять звѣзд заблудных… закрывает солнце. – Этот текст не найден в творениях Дионисия Ареопагита.

13 …быть затмение солнцу в 162 году перед мором. – Солнечное затмение, о котором пишет здесь Аввакум, случилось 2 августа 1654 (от сотворения мира – 7162) года, во время страшной эпидемии чумы. Аввакум ошибочно сообщает ниже, что это произошло «недели за две» до Петрова дня (29 июня), в то время как в действительности затмение состоялось за две недели перед другим праздником – днём Успения Богородицы (15 августа). Этого затмения Аввакум, находившийся летом 1654 г. в сибирской ссылке (см. примеч. 72), сам наблюдать не мог, так как Тобольск, место его тогдашнего пребывания, не входил в зону видимости затмения 2 августа 1654 г. (см.: СвятскийД. Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. Пгр., 1915. С. 54–56); потому Аввакум и ссылается тут на архиепископа Симеона Сибирского, отлучавшегося как раз в 1654 г. из Тобольска в Москву (см. примеч. 74), что тот на пути своем в столицу был свидетелем этого затмения и, вернувшись в Тобольск, конечно же, рассказывал о нём своему окружению; отсюда и хронологическая неточность в сообщении Аввакума.

14…архиепископъ Симеонъ Сибирской… – Архиепископ Тобольский и Сибирский Симеон являлся пострижеником Макариева Желтоводского монастыря и, вполне вероятно, был знакомцем Аввакума ещё по нижегородскому периоду его жизни. До 1651 г. он был игуменом Пафнутьева Боровского монастыря, а в 1651 г. его хиротонисали в Сибирского епископа. Очень вероятно, что Симеон входил в кружок ревнителей благочестия. Во время своей сибирской ссылки Аввакум находился в непосредственном подчинении Симеону по линии церковного управления; в Тобольске Симеон оказывал прямую поддержку Аввакуму и защищал его от нападок врагов (см. наст, изд., с. 64/65, 66/67 и примеч. к ним). Но Симеон участвовал в церковном соборе 1654 г., утвердившем Никонову реформу; с 1664 по 1667 г. он занимал должность старшего справщика церковных книг на Московском печатном дворе. Последние годы жизни Симеон провел на покое в Макарьевском Желтоводском монастыре, умер же в Москве, в Чудове монастыре, неизвестно точно, в котором году, но после 1675-го.

15 Паки потом, минувъ годов с четырнадцетъ, вдругорядъ затмѣние солнцу было… протопопа Аввакума… власти остригли… – Это солнечное затмение случилось 22 июня 1666 г. (см.: СвятскийД. Астрономические явления в русских летописях. С. 56–57); незадолго перед ним, 13 мая 1666 г., Аввакума расстригли и предали анафеме (см. наст, изд., с. 104/105 и примеч. к ним).

16…на Угрѣше… – Речь идёт о Никольском Угрешском монастыре, находившемся поблизости от Москвы, на левом берегу Москвы-реки при впадении в неё р. Угреши; основан во 2-й пол. XIV в. Дмитрием Донским.

17 Той же Дионисий пишет о знамении солнца, како бысть при Исусѣ Наввинѣ во Израили… и бысть во дни и в нощи тридесять шесть часов. – Аввакум толкует здесь послание Дионисия Ареопагита к Аполлофанию (и комментарии к этому посланию, сделанные Максимом Исповедником), в котором обсуждались события, изложенные в Книге Исуса Навина (10:12–13) и 4-й Книге Царств (20:8-11).

18 Он же Дионисий пишет о небесныхъ силах… раздѣлялся деветъ чинов на три троицы. – Ангельским чинам посвящен трактат Дионисия Ареопагита «О небесном священноначалии».

19Григорий Низский толкует: «Аллилуия – хвала Богу». А Василий Великий пишет: «Аллилуия… слава тѣбѣ, Боже». – Григорий Нисский – византийский богослов, учитель Церкви (ок. 335 – ок. 394); Василий Великий – старший брат Григория Нисского, вселенский отец и учитель Церкви (330–379). Такое толкование возгласа «аллилуия» со ссылкой на Григория Нисского приводилось в Азбуковниках, составленных в XVII в. (см. рук. РНБ, собр. Погодина, № 1655, л. 19 об.).

20 «Святъ, святъ, святъ Господь Саваофъ, исполнь небо и земля славы его!» — Ангельская песнь, которую слышал пророк Исайя, когда ему открылось видение престола славы Божией (Ис. 6:3); Аввакум приводит ее в варианте чинопоследования литургии.

21 …Прѣчистая Богородица протолковала о аллилуии, явилась Василию, ученику Ефросина Псковскаго. – Основатель Псковского Елеазарова монастыря Евфросин (ум. в 1481 г.) прославился как защитник сугубой аллилуии (т. е. двукратного произнесения возгласа «аллилуия» при богослужении) в пору, когда во псковско-новгородских землях велись споры о трегубой и сугубой аллилуии. Аввакум ссылается здесь на рассказ из Жития Евфросина Псковского, в котором подробно излагалась история споров Евфросина со псковичами об аллилуии и доказывалась правильность двоения аллилуии. Неизвестный по имени ученик Евфросина, написавший вскоре после кончины преподобного первоначальную редакцию его Жития (В. И. Охотникова называет это первоначальное Житие «Повестью о сугубой аллилуйе»), рассказал в нём о явлении Богородицы, подтвердившей правильность сугубой аллилуии (см.: Серебрянский Н. И. Житие преподобного Евфросина Псковского (первоначальная редакция). СПб., 1909. С. І-ХХІѴ; Охотникова В. И. Псковская агиография ХІѴ-ХѴІІ вв. СПб., 2007. Т. II. С. 5–44); в 1547 г. псковский агиограф Василий-Варлаам, автор целого ряда Житий русских подвижников, литературно обработал первоначальное Житие; в обработке Василия Житие Евфросина Псковского было включено в Великие Минеи Четии (под 15 мая). На Житие Евфросина Псковского опирался Стоглавый собор 1551 г., утвердивший постановление двоить аллилуию (см.: Стоглав. СПб., 1863. С. 148). Аввакуму, как видно из его ссылки на Василия, Житие Евфросина Псковского было известно в редакции Василия-Варлаама.

22 …Духу и от Сына исхождение являютъ. – Здесь Аввакум имеет в виду догмат католической церкви об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына.

2ъАфонасий Великий рече: «Ижехощетъ спастися… подобаетъ ему держати кафолическая вѣра… Ив сей Святѣй Троице ничтоже первое или послѣднее… но цѣлы три составы и соприсносущны суть себѣ и равны». – Аввакум цитирует здесь «Исповедание веры Афанасия Александрийского» (см.: Собрание краткия науки о артикулах веры. М., 1649. Л. 2–3).

24«Особно бо есть Отцу нерождение… обще же им Божество и Царство». – Цитата из «Изложения вкратце о вере» Анастасия Антиохийского и Кирилла Александрийского (см.: Собрание краткия науки о артикулах веры. М., 1649. Л. 5 об.).

25…чти «Маргарит», «Слово о вочеловѣчении» – Аввакум имеет в виду Слово из сборника «Поучений» Иоанна Златоуста под названием «Маргарит» (см.: Маргарит. М., 1641. Л. 476–476 об.).

26 Рождениежемое… в селѣ Григоровѣ. — Село Григорово и поныне существует в Болынемурашкинском районе Нижегородской области. Год рождения Аввакума устанавливается из сопоставления его собственного свидетельства о том, что в возрасте 31 года от роду его поставили в протопопы Юрьевца-Поволжского и что прожил он в Юрьевце после этого всего восемь недель (см. наст, изд., с. 54/55), с известиями о том, что он покинул Юрьевец и приехал в Москву в 1652 г. (см. запись в Приходной книге Патриаршего приказа за 1652–1653 гг., опубликованную: Николаевский П. Ф. Московский Печатный двор при патриархе Никоне//Христианское чтение. 1891. № 1. С. 50–151, примеч. 4; и показания сына Аввакума Ивана, которые он дал в 1717 г. под арестом, опубликованные: Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия. СПб., 1861. Т. 1. С. 119). Следовательно, раз в 1652 г. ему был 31 год, Аввакум родился в 1620 или 1621 г.

27…священникъ Петръ… – Возможно, отец Аввакума обосновался в Григорове незадолго до 1620 г., так как в этом же самом году, как следует из Писцовых книг 1620-х гг. по Нижнему Новгороду, здесь находился и другой священник, Артамон Иванов. Григоровская церковь была посвящена святым Борису и Глебу.

28 И в том же селѣ дѣвица… имя ей Анастасия. – В особой редакции Жития (Прянишниковский список) сохранились дополнительные сведения о Настасье Марковне: Мати же изволила меня женить семнадцати лет, жену мне привела четырнадцати лет… Житие протопопа Аввакума (Прянишниковский список) // Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Под общ. ред. Н. К. Гудзия. М., 1960. С. 310. Далее: Прянишниковский список).

Отсюда вычисляется дата рождения Анастасии Марковны – 1624 г. Скончалась же она в 1710 г. в Москве, как показал на допросе 1717 г. сын её Иван (см.: Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия. СПб., 1861. Т. 1. С. 120), пережив своего мужа на 28 лет, пройдя вместе с ним все выпавшие на его долю и долю их детей испытания. См. также примеч. 71, 107, 138, 217.

29 Аз же от изгнания преселихся во ино мѣсто. – Аввакум переселился в соседнее с Григоровым село Лопатищи (см. настоящее издание, с. 134/135), где и проживал до тех пор, пока не был поставлен в протопопы Юрьевца-Поволжского.

30 Рукоположен во дьяконы дватцети лѣт з годом… совершенъ в протопопы православными епископы… – Следовательно, в дьяконы Аввакум был поставлен в 1642 г., рукоположен в священники – в 1644 г., возведён в протопопы – в 1652 г.

31 …обьяша мя болѣзни смертныя… скорбь и болѣзнь обрѣтох. – Пс. 114:3.

32 …родился сынъ мой Прокопей, что нынѣ… в землѣ закопан. Второй сын Аввакума Прокопий родился в 1647 г. (о возрасте своих детей Аввакум давал показания на допросе после ареста в августе 1653 г., см. примеч. 71). О том, что Настасья Марковна вместе со старшими сыновьями, Иваном и Прокопием, была посажена после 1670 г. в земляную тюрьму на Мезени, Аввакум еще не раз упомянет в Житии (см. наст, изд., с. 122/123 и примеч. к ним).

33 «На гору учеником идущим за земное Вознесение, предста Господь, и поклонишася ему…» – Начало евангельской стихеры 1-го гласа (см. Октоих).

34…яко каженика Филиппъ древле. – Аввакум имеет здесь в виду рассказ о крещении в пути апостолом Филиппом евнуха-эфиопа (Деян. 8:27–38).

35 Егда же аз прибрел к Москвѣ к духовнику цареву протопопу Стефану… – Стефан Вонифатьев, протопоп Кремлевского Благовещенского собора (с 1645 по 1656 г.) и духовник царя Алексея Михайловича, был главой кружка ревнителей благочестия, образовавшегося при молодом царе Алексее; представители этого кружка были инициаторами оживления и возрождения церковной жизни в стране в это время, призывали к активизации пастырской деятельности духовенства, боролись с простонародными видами увеселений, видя в них проявление пережитков язычества. Кажется, Стефан Вонифатьев некоторое время был духовным отцом Аввакума; это можно предположить из рассказанного Аввакумом эпизода, в котором повествуется о том, как он был наказан за то, что променял на лошадь книгу, которой благословил его Стефан Вонифатьев. Начиная рассказывать этот эпизод, Аввакум написал о себе: «Зглупалъ, отца своего заповѣдь преступил» (см. наст. изд. с. 128/129), а заканчивая рассказ, он подытожил: «Таково-то зло преступление заповѣди отеческой!» (см. наст, изд., с. 134/135). Если это так, понятно, почему именно к Стефану Вонифатьеву, а не к кому другому бросился молодой Аввакум за помощью.

36…к Неронову Иванну… – Протопоп Московского Казанского собора (с 1646 или 1647 гг.) Иван Неронов был другим влиятельнейшим членом кружка ревнителей благочестия. Собор, где он настоятельствовал, сделался центром боголюбческого движения в Москве, по нему ревнителей благочестия даже называли в то время «казанцами» (см.: Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 312). Здесь воплощались замыслы боголюбцев: впервые в Москве было введено единогласное пение, расцветала публичная проповедь (слушать поучения Ивана Неронова стекалось множество народа, часто присутствовали на службах царь Алексей Михайлович с царицей). Иван Неронов был выходцем из нижегородских земель и еще в Нижнем Новгороде прославился своей ревностью по благочестии; он покровительствовал молодому Аввакуму, своему земляку, на каком-то этапе его жизни сделался его духовным отцом (возможно, прежде Стефана Вонифатьева).

37 …боярин Василей Петрович Шереметев… велелъ благословить сына своего бритобратца… – Боярин В. П. Шереметев с 1634 по 1639 г. был воеводой в Нижнем Новгороде. Назначение на воеводство в Казань он получил летом 1647 г., а выехал туда 8 августа водным путём (см. материалы Записных книг Московского стола за 1646–1647 гг. – РИБ. СПб., 1886. Т. 10. С. 376); следовательно, мимо Лопатищ он проезжал, скорее всего, в сентябре 1647 г. Имя сына В. П. Шереметева, сопровождавшего его по дороге в Казань, Аввакум назвал в более ранней редакции своего Жития («…велел благословить сына своего Матфея бритобратца» – см.: Житие по списку Дружинина//БЛДР. Т. 17. С. 70). Младший сын боярина Шереметева Матвей («бритобрадец» – т. е. бривший бороду) был стольником царя Алексея Михайловича и одним из любимых его товарищей по охоте. Село Лопатищи в то время принадлежало старшему сыну В. П. Шереметева Петру (см. материалы Переписной книги села Лопатищи за 1646 г. в статье Н. Ф. Филатова «На Нижегородской земле» // Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Горький. 1988. С. 285–286).

38 …столкали с судна. – В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина после этого эпизода читается:

А после учинились добры до меня, у царя на сенях со мною прощались, а брату моему меньшому бояроня Васильева и дочь духовная была… Житие протопопа Аввакума, им самим написанное (Подгот. текста и коммент Н. С. Демковой) // БЛДР. СПб., 2013. Т. 17. С. 70. Далее: БЛДР. Т. 17).

39 Аще меня задушатъ, причти мя с митрополитом Филиппомъ Московским… – Митрополит Филипп за смелые обличения жестокостей Ивана Грозного был сведён с митрополичьего престола и в 1569 г. по приказу царя задушен Малютой Скуратовым в Тверском Отроче монастыре.

40 …аще ли зарѣжутъ… причти мя з Захариею-пророком… – Здесь не вполне ясно, которого из пророков имеет в виду Аввакум – пророка ли Захарию, сына Варахиина, именем которого названа одна из пророческих книг Ветхого Завета, о котором сказано, что он был убит между церковью и алтарём (Мф. 23:35; Лк. 11:51), или Захарию, отца Иоанна Крестителя, пророчествовавшего о Господе Боге (Лк. 1:67–79), который, по рассказу его Жития, был заклан посреди жертвенника (см. его Житие под 5 сентября в Прологе и Великих Минеях Четиих).

41 …ащели посадят в воду… яко и Стефана Пермъскаго… – Св. Стефану Пермскому, крестителю зырян (XIV в.), как рассказывает его Житие, пермский волхв предложил пойти на испытание веры водой в проруби, но Божьей помощью святой был избавлен от этого испытания.

42 …согрѣшил пред Богомъ и пред тобою! – Ср. Лк. 15:18.

43 …Господь гордымъ противится, смиренным же даетъ благодать. – Притч. 3:34; Иак. 4:6.

44…Юрьевецъ Повольской… – волжский город на юге нынешней Ивановской области. Во время Смуты Юрьевец-Поволжский был одним из заметных центров народного сопротивления польсколитовской интервенции; в его окрестностях в 1609 г. местное народное ополчение давало бой войскам интервентов. В ознаменование победы над ними здесь был воздвигнут храм во имя преп. Макария Желтоводского и Унженского, покровителя нижегородского ополчения. Аввакума поставили протопопом в церковь, посвященную Входу Господню в Иерусалим, 23 марта 1652 г.: в документах 1652 и 1653 гг. он значится как «Юрьевца Повольского Входу-Иеросалимский протопоп» (см.: Николаевский П. Ф. Московский Печатный двор при патриархе Никоне // Христианское чтение. 1891. № 1. С. 150–151; Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума//Институт истории. РАНИОН. Ученые записки. М., 1927. Т. 2. С. 142; Сироткин С. В. К биографии протопопа Аввакума// Старообрядчество в России (ХѴІІ-ХХ вв.). М., 1999. С. 243–245).

45 На Кострому прибѣжал – ано и тутъ протопопа же Даниила изгнали. – О бунте костромичей, поднятом против соборного протопопа Даниила, сохранилось обширное «сыскное дело»; зафиксированные в нём свидетельства относят события к 28 августа 1652 г. (см.: Введенский А. Костромской протопоп Даниил // Богословский вестник. 1913.1. С. 844–854), следовательно, Аввакум, не заставший Даниила в Костроме, прибыл туда позже этого числа, скорее всего, в начале сентября 1652 г. Даниил, как и Аввакум, следовал программе кружка ревнителей благочестия; дьякон Феодор называл его в числе друзей Стефана Вонифатьева (см.: Титова Л. В. Послание дьякона Федора сыну Максиму – литературный и полемический памятник раннего старообрядчества. Новосибирск, 2003. С. 193).

46…Никонъ… привез из Соловковъ Филиппа митрополита. – Мощи митрополита Филиппа, убитого по приказу царя Ивана Грозного, с 1591 г. находились в Соловецком монастыре, игуменом которого Филипп был до возведения в митрополиты. В 1652 г. состоялось торжественное перенесение мощей в Москву; царь Алексей Михайлович доверил эту миссию Никону, в ту пору Новгородскому митрополиту, который со свитой ездил за мощами на Соловки. В Москве раку с останками святого встречал царь и просил у митрополита Филиппа прощения «за согрешения прадеда».

47 …моля Бога… о патриархѣ, да же дастъ Богъ пастыря ко спасению душъ нашихъ. – Патриарх Иосиф скончался 15 апреля 1652 г., и русской церкви предстояло тогда избрание нового патриарха.

48…с митрополитом Корнилиемъ Казанским… – Корнилий Казанский (ум. в 1656 г.) в 1647–1648 гг. был игуменом Макариева Желтоводского монастыря, а значит, скорее всего, знакомцем Аввакума ещё по нижегородскому периоду его жизни. Очевидно, он тоже принадлежал к кружку боголюбцев, окружавших царя в это время; во всяком случае, вместе со Стефаном Вонифатьевым он был вторым конфидентом, с которым царь обсуждал кандидатуру Никона как будущего патриарха (царь писал Никону на Соловки, ожидая его в Москве: «А сего мужа (будущего патриарха. – Н. П.)три человека ведают: я, да Казанской митрополит (т. е. Корнилий. – Я. П.), да отец мой духовной (т. е. Стефан Вонифатьев. – Н. П.)<…>. А сказывают, свят муж» (см.: Сочинения царя Алексея Михайловича (Подгот. текста и коммент. С. А. Семячко) // БЛДР. Т. 17. С. 306).

49 …написав челобитную… – Челобитная до нас не дошла; в Книге бесед Аввакум писал, что подавал челобитную о возведении Никона в патриархи («Протопоп же (т. е. Стефан Вонифатьев. – Н. П.)увеща царя и царицу, да поставят Никона на Иосифово место. И я, окаянной, о благочестивом патриархе к челобитной приписал свою руку. Ано врага выпросили и беду на свою шею» – см.: Памятники… Стб. 245–246).

50.. а со Анною по ночам укладываютъ… – Анна Михайловна Ртищева, по мужу Вельяминова, сестра влиятельнейшего царедворца, члена кружка ревнителей благочестия Фёдора Михайловича Ртищева (см. примеч. 153), была активнейшей приверженкой Никоновой реформы и советчицей самого Никона; с 1642 г. она, после смерти мужа, жила в доме брата Фёдора. Автор Жития боярыни Морозовой называл её вместе с её отцом Михаилом Алексеевичем Ртищевым «возлюбленными сосудами никоновыми».

51 …в Крестовую… – Крестовой палатой назывались приёмные покои в патриаршем дворце в Кремле.

52 …в Постъ великой прислал память… – Предписание («память») Никона, посланное им в Казанский собор во время Великого поста 1653 г. (в том году он начинался 21 февраля), до нас не дошло. Его содержание, как излагает его Аввакум, касалось тех же изменений церковных обрядов, о которых в это время Никон заявил через новоисправленное по его повелению издание Псалтыри с восследованием (время её выхода в свет – 11 февраля 1653 г.), где по сравнению с предыдущими изданиями были изъяты статья о поклонах (число их при чтении покаянной молитвы Ефрема Сирина было уменьшено Никоном до четырёх) и статья о двуперстном крестном знамении (его заменили на троеперстное).

53 …я все у нево и жил в церквѣ… — Казанский собор, построенный в 1630 г. на Пожаре, нынешней Красной площади, где настоятельствовал Иван Неронов, имел придел во имя Гурия и Варсонофия, казанских чудотворцев; в соборе служила череда священников, в том числе и Аввакум. Жил Аввакум на дворе у Ивана Неронова; накануне ареста Аввакума здесь же находилась и Настасья Марковна с детьми (см. показания Аввакума на его допросе 15 сентября 1653 г.: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума//Институт истории. РАНИОН. Ученые записки. М., 1927. Т. 2. С. 159).

54…на дворецъ ко Спасу… – Так Аввакум, очевидно, называет церковь Спаса Преображения на Бору, находившуюся при большом Кремлёвском дворце.

55 Лито о братьях родных духовнику поговорил, и онъ их… устроил… в церквѣ. — Аввакум имел трёх братьев – Козьму, Герасима и Евфимия. Евфимий, по сообщению самого Аввакума, был псаломщиком «в Верху» (т. е. в царском дворце) у царевны Ирины Михайловны, Герасим – священником Благовещенского собора Кремля (см. показания сына Аввакума Ивана на допросе в 1717 г.: Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия. СПб., 1861. Т. 1. С. 119), Козьма в 1666 г. был священником московской церкви «у крестов в Барашах» (см.: Материалы… Т. 1. С. 359, 366).

56 Чюдов — Чудовский монастырь (с церковью во имя Чуда архистратига Михаила), находившийся в Кремле; основан в XIV в. митрополитом Московским Алексеем. Разрушен в 1929 г.

57…епископу Коломенскому Павлу, егоже Никон напослѣдок в новогороцких предѣлех огнемъ зжегъ… – Епископ Коломенский и Каширский Павел (хиротонисан в епископы 17 октября 1652 г.) был выходцем из нижегородских пределов, как и значительная часть ревнителей благочестия. Он единственный на церковном соборе 1654 г., созванном Никоном для утверждения своей реформы, выступил против нововведений, за что сразу же был лишён сана и сослан в Палеостровский монастырь на Онежском озере. Спустя год или полтора епископ Павел был переведён под более строгий надзор в новгородский Хутынский монастырь, где предался подвигу юродства. По словам дьякона Феодора, посланцы Никона нашли его странствующим в новгородских пределах и убили, а тело потом сожгли. Во время суда над Никоном на соборе 1666 г. бывшему патриарху была поставлена в вину расправа над Павлом Коломенским: в официальном акте отмечалось глухо, что Никон «…Павла <…> из мантии обнажи жестоце, и на лютая биения и наказания предаде <…> и погибнути бедному кроме вести, от зверей ли снеден, или, в воду впад, утопе, или иным коим обычаем погибе» (см.: УрушевД. А. К биографии епископа Павла Коломенского // Старообрядчество в России (ХѴІІ-ХХ вв.). М., 2004. Вып. 3. С. 21–42).

58 Мы же з Данилом… выписки о сложении перъстъ и о поклонѣхъ, и подали государю… – Выписки эти до нас не дошли.

59.. 3а Тверскими вороты… – За Тверскими воротами, на Страстной площади (ныне Пушкинской), находился Страстной монастырь, основанный царём Алексеем Михайловичем при церкви, построенной в 1641 г. по случаю принесения сюда из нижегородской земли чудотворной иконы Богородицы Одигитрии, называемой Страстной.

60 Однорядка – верхняя шерстяная одежда без подкладки.

61 …Темниковского протопопа Даниила… – Даниил был протопопом Никольского собора в городе Темникове (Нижегородская область). Очевидно, несколько позже описываемого времени он отошёл от борьбы, поскольку в 1670 г. продолжал быть темниковским протопопом (см.: РИБ. Т. 21. СПб., 1907. Стб. 865,1538 – материалы Записных книг Тайного приказа).

62…у Спаса на Новом. – Т. е. в Ново-Спасском монастыре, который находился в Москве на Таганке; основан в конце XV в. великим князем Московским Иваном III Васильевичем.

63.. Неронова Иванна… посадил в монастырѣ Симанове и послѣ на Вологду сослалъ въ Спасов Каменной монастырь, потом в Кольской острогъ. – Симонов Успенский Новый монастырь находился в Москве, близ Крутицкого архиерейского дома; основан в XIV в. Ивана Неронова арестовали в августе 1653 г. и вскоре, в августе же, лишив сана, сослали за Вологду в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере; спустя год, в июле 1654 г., его перевели на Кольский полуостров в Кандалакшский Рождества Богородицы монастырь, откуда он в августе 1655 г. бежал в Москву к Стефану Вонифатьеву; некоторое время жил тайно у Стефана в келье и затем постригся в монахи. На соборе 1666 г. старец Григорий Неронов принёс покаяние за сопротивление церковной реформе и принял троеперстие; в 1669 г. он был поставлен архимандритом Данилова монастыря в Переяславле-Залесском, где в 1670 г. и умер (см. Житие Ивана Неронова, его сочинения и документальный материал о нём: Материалы… Т. 1). Аввакум никак не мог примириться с этим отпадением Ивана Неронова и до последних дней надеялся на его возвращение; страстно обличая многих других, он не вымолвил худого слова против Неронова и писал его ученику игумену Феоктисту: «Про все пиши, а про старцово житье мне не пиши, не досаждай мне им, не могут мои уши слышати о нем хулных глагол ни от ангела. Уш то грех ради моих в сложении перстов малодушьствует. Да исправит его Бог, надеюся!» (Письмо протопопа Аввакума игумену Феоктисту (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 178).

64 Посем меня взяли от всенощнаго… человѣкъ со мною с шестьдесят взяли… – После того как Ивана Неронова лишили священнического сана, духовенство Казанского собора стало чинить препятствия участию Аввакума здесь в богослужении. Из-за этого Аввакум в день проводов Ивана Неронова в ссылку служил полунощницу в церкви св. Аверкия. Когда же и тамошний поп перестал, видимо, пускать его в свой храм, Аввакум решил служить всенощную в «сушиле», сарае на дворе Ивана Неронова. Поп Казанского собора Иван Данилов донёс Никону о сушильной всенощной Аввакума (см.: Материалы… Т. 1. С. 26–32). Сам Аввакум в письме к Ивану Неронову писал, что он решился «побдети в сушиле», «помянув изгнание великого светила Иоанна Златоустаго»; это произошло в первое воскресенье после проводов в ссылку Ивана Неронова (см.: Там же. С. 21). Посреди заутрени в сарай ворвались стрельцы, принялись бить Аввакума в епитрахили, потоптали ногами книги, по которым велась служба. Вместе с Аввакумом схватили и стоявших за службой людей (см.: Там же. С. 22–23).

65 …до Андроньева монастыря… – До Спасо-Андроникова монастыря, находившегося в Москве близ Рогожской заставы, на берегу р. Яузы; основан в XIV в. митрополитом Алексеем; первым настоятелем монастыря был ученик преп. Сергия Радонежского Андроник.

66.. Логина, протопопа Муромского. – Протопоп из г. Мурома Логгин, ещё один член кружка ревнителей благочестия, был репрессирован Никоном одним из первых. Уже в июле 1653 г. Никон созвал собор против Логгина и осудил его; в то время за Логгина заступался ещё не арестованный Иван Неронов. 1 сентября 1653 г. Логгин был проклят на соборе и расстрижен, о чём и рассказывает Аввакум (см.: Материалы… Т. 1. С. 41–44).

67.. до Богоявленскаго монастыря… – Богоявленский монастырь, основанный в конце XIII в., находился в Москве в Китай-городе, близ Красной площади, между Никольской и Ильинской улицами.

68 …въ Никитин день – т. е. в день памяти великомученика Никиты 15 сентября, когда совершался крестный ход из Успенского соборя Кремля к церкви великомученика Никиты в Басманной слободе.

69.. в приказ Сибирской… – В Московском государстве XVII в. административное управление совершалось через особые учреждения – приказы, которые заведовали отдельными сторонами государственных дел или отдельными областями государства; одним из них был Сибирский приказ.

70 …дьяку Третьяку Башмаку, что нынѣ… Саватѣй-старецъ… – Дьяк (т. е. должностное лицо, чиновник) Сибирского приказа Третьяк Васильевич Башмаков в конце 40-х – начале 50-х гг. находился на службе в Тобольске и покинул этот город незадолго до отправки туда протопопа Аввакума. После 1653 г. (когда именно – точно не известно) он постригся в монахи в Чудовском монастыре, приняв имя Савватий. В 1660 г. он обратился к царю с челобитной, в которой обличал работу справщиков церковных книг (эта челобитная до нас не дошла), и за это был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, откуда написал ещё одну челобитную царю (см. её издание в кн.: Три челобитные справщика Савватия, Саввы Романова и монахов Соловецкого монастыря. СПб., 1862. С. 34–55), где подробно разбирал многочисленные исправления в текстах богослужебных книг и обосновывал их ненужность. На соборе 1666 г. каким-то образом привлекалась к рассмотрению челобитная старца Савватия (см.: Материалы… Т. 2. С. 12–13), но материалы об этом не сохранились. Дальнейшая судьба Савватия неясна.

71 Таже послали меня в Сибирь в ссылку з женою и дѣтми. – В самом начале сентября 1653 г. Сибирский приказ был извещён об указе Никона сослать Аввакума с женою и детьми «в Сибирской город на Лену». 16 сентября в Сибирском приказе была уже изготовлена указная грамота архиепископу Сибирскому Симеону об отправке Аввакума в его распоряжение. Судя по всему, отъезд Аввакума с семьёй состоялся вскоре после 17 сентября, так как этим числом датируется роспись имён провожатых стрельцов, присланных из Стрелецкого приказа в Сибирский приказ для конвоирования ссыльных. Протопопицу, стало быть, повезли по сибирскому этапу ещё не оправившейся от родов, ведь 8 сентября у неё родился третий сын, Корнилий: на допросе 15 сентября 1653 г. Аввакум показал, что у него в то время было четверо детей – дочь Агриппина, восьми лет, сыновья Иван, девяти лет, Прокопий, пяти лет, и Корнилий, восьми дней. В проезжей грамоте, выданной конвойным, были перечислены основные этапы маршрута их следования: Переяславль-Залесский, Ярославль, Вологда, Тотьма, Устюг Великий, Соль Вычегодская, Кайгород, Соль Камская, сибирские города – Верхотурье, Туринский острог, Тюмень (см. документы из дел Сибирского приказа, опубликованные: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. С. 143, 159–160, 163).

72 Архиепископъ Симеонъ Сибирской… устроилъ меня в Тобольске к мѣсту. – Поскольку в приказных документах 1655 г. Аввакум называется тобольским Вознесенским протопопом (см. их публикацию: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. С. 160, 161), то ясно, что архиепископ Симеон поставил Аввакума протопопом Вознесенского собора в Тобольске. Указная грамота Сибирского приказа от 16 сентября 1653 г., вручавшая ссыльного Аввакума Сибирскому архиепископу, сообщала, что «священство у него, Аввакума, не отнято», и предписывала архиепископу Симеону по прибытии Аввакума велеть ему «в Сибири – в Тобольску или где в-ыном граде – быти у церкви» (см.: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. С. 159–160). По сохранившимся документам известно, что Симеон доверительно относился к Аввакуму – Вознесенскому протопопу – и поручал ему в ту пору важные епархиальные дела: в мае 1655 г. Аввакум ездил от Тобольского архиерейского дома разбирать спорное дело по поводу беглых монастырских крестьян между приказчиком Киргинской слободы и строителем Исетской пустыни Далматом (см.: Там же. С. 161). Впоследствии Исетская пустынь превратилась в заметный центр старообрядчества в Сибири.

73 Пятья «слова государевы» сказывали на меня… – Сказать на кого-либо «слово и дело государево» означало изъявить готовность донести правительству о преступлении или деле государственной важности, связанном с этим человеком. На Аввакума, стало быть, было сделано пять доносов.

74 Владыка съехал к Москвѣ, а онъ без нево… напалъ на меня… дьяка Антония захотѣлъ мучить напрасно. – Симеон Сибирский был вызван в Москву на церковный собор 1654 г., созванный Никоном для утверждения своей реформы. После 24 января 1654 г. он покинул свою епархию и возвратился в Тобольск только в декабре 1654 г. Как явствует из сохранившихся документов Сибирского приказа, на время своего отсутствия архиепископ поручил дела приказному Григорию Черткову и дьяку Ивану Струне; последний получил на время отсутствия архиепископа право вершить судные церковные дела. По-видимому, Струна преследовал дьячка Вознесенской церкви Антония по какому-то подвластному ему судному церковному делу (см.: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. С. 145–150, 162).

75 …уйду к воеводѣ. – В то время воеводство в Тобольске держали стольник князь Василий Иванович Хилков и князь Иван Иванович Гагарин-Посной (см.: Барсуков А. Списки городовых воевод и других лиц воеводского управления Московского государства XVII столетия по напечатанным правительственным актам. СПб., 1902. С. 238–239, 399); большим из них был Василий Иванович Хилков.

76 …Матфей Ломковъ… – О Матфее Ломкове из других источников ничего не известно.

77…Павла митрополита… – Митрополит (с 1664 г.) Сарский и Подонский (Крутицкий) Павел был одним из самых рьяных сторонников Никоновой реформы. Во время отставки Никона он исполнял обязанности местоблюстителя патриаршего престола; был одним из организаторов антистарообрядческого собора 1666–1667 гг., пристрастным и жестоким участником допросов старообрядцев.

78…з дьяконом Афонасъемъ. – Дьякон Успенского собора в Кремле, любимец Никона, остававшийся преданным ему и во время его опалы.

79 Таже приехал с Москвы архиепископъ… и мое дѣло тут же помянулъ. – В бумагах Сибирского приказа сохранилось дело о потворстве, которое оказал дьяк Иван Струна кровосмесителю. Из документов известно, что вернувшийся в Тобольск архиепископ Симеон посадил Ивана Струну под арест; сведения о «беззаконном деле» Струны по приказным документам вполне совпадают с тем, что рассказал о нём Аввакум (см.: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. С. 145–150,155,162,166).

80 Он же… сказалъ «слово и дѣло государево» на меня. – Как следует из документов Сибирского приказа, Иван Струна, уйдя в воеводскую канцелярию, сделал там донос про какие-то «того протопопа Аввакума неистовые слова» (см.: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. С. 162).

81 Отдали ево сыну боярскому лутчему Петру Бекѣтову за приставъ. – Дьяк Струна сказал «слово и дело государево» на Аввакума; а так как политический доносчик в Московском государстве пользовался особой охраной и бережением до самого окончания следствия, производимого по его доносу, то его и отдали «за пристав» (т. е. приставили к нему) караульщика. Сибирский землепроходец Пётр Бекетов в 1642–1644 гг. числился «письменным человеком» в Енисейском остроге; в 1652 г. енисейский воевода Афанасий Пашков посылал его разведывать места в Поамурье, на Иргень-озеро, на реки Шилку и Нерчу, т. е. в те места, где несколькими годами позже окажется Аввакум вместе с отрядом Афанасия Пашкова. Как явствует из сохранившихся документов, с 1654 по 1660 гг. Пётр Бекетов находился в Восточной Сибири, где осваивал земли и возводил остроги, следовательно, он никак не мог быть «приставом» Ивана Струны в Тобольске и умереть там в 1655 г. Как предположил А. Т. Шашков, здесь у Аввакума случилась ошибка памяти. Или в Тобольске в 1655 г. жил другой Пётр Бекетов? (см.: Шашков А. Т. Из истории сибирской ссылки протопопа Аввакума // Старообрядчество в России (ХѴІІ-ХХ вв.). М., 2004. Вып. 3. С. 49–54).

82.. велено меня ис Тобольска на Лѣну вести… – Как видно из отписки тобольских воевод в Сибирский приказ, 27 июня 1655 г. ими была получена грамота (до нас не дошедшая) о ссылке Аввакума «на Лену в Якуцкой острог» по указу Никона; в грамоте при этом значилось, что по распоряжению Никона «божественные службы <…> тому протопопу служить не велено» (см.: Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума. С. 160). Из Тобольска Аввакум отправился в ссылку в Петров день, т. е. 29 июня 1655 г. (см. наст. изд. с. 140/141).

83.. два брата, жили кои у царя в Верху, умерли з женами и дѣтми. – О братьях Аввакума см. примеч. 55. Поскольку известно, что Козьма здравствовал вплоть до 1666 г., то из этого следует, что в моровое поветрие 1654 г. умерли Аввакумовы братья Герасим и Евфимий.

84 Говорилъ прежде мора Нероновъ царю и прорицал… моръ, мечь, разделение… – Известны письма Ивана Неронова царю Алексею с прорицанием «хотящей быти брани», «погибели» и «тщеты» (см. их издание: Материалы… Т. 1. С. 34–40, 51–69).

85 «Аще возможно ему прельстити и избранныя». – Ср. Мф. 24:24.

86 «…мняйся стояти да блюдется, да ся не падет». – 1 Коринф. 10:12.

87 «Се полагаю в Сионѣ… камень соблазну». – Римл. 9:33. См.: Ис. 8:14–15; 28:16.

88 Отдали меня Афонасью Пашкову… – Афанасий Филиппович Пашков с 1650 г. был воеводой Енисейского острога, куда Аввакум с семьёй прибыли зимой 1655/1656 г. Незадолго перед тем Пашков получил назначение на новое воеводство в Даурскую землю, в то время ещё окончательно не приведенную под власть русского царя (см. документы об этом: РИБ. Т. 15. СПб., 1894. С. 1–37 – Наказ Афанасию Пашкову на воеводство в Даурской земле 1655 г.; ДАИ. СПб., 1851. Т. IV. № 17. – Грамота 1655 г. енисейскому воеводе Ивану Акинфову о снабжении отряда Афанасия Пашкова, посланного в Даурию, различными припасами). До лета 1656 г. Пашков набирал в Енисейске отряд и готовился к экспедиции (см. документы об этом: Древняя российская вивлиофика… изд. Н. Новиковым. 2-е изд. М., 1788. Ч. III. С. 188).

89 Поехали из Енисейска. – Экспедиция Пашкова выступила из Енисейска летом 1656 г.

90 …в Тунгуске-рекѣ… — Верхняя Тунгуска – сибирское название реки Ангары.

91 …на Шаманской порогъ… – порог на Ангаре.

92…аз ему малое писанейце послал… – «Писанейце» Аввакума к Пашкову до нас не дошло.

93 Чекан — маленький топорик с клювообразной боевой частью и молотом на обухе.

94 Бетъ – поперечная скрепа барки, бревно, которое кладётся с борта на борт и врубается в борта.

95…со Владыкою, что Иевъ непорочной, на судъ. – Аввакум здесь имеет в виду содержание 9 и 10 глав Книги Иова.

96 Исаакъ Авраамович роди сквернова Исава… Зара же – праведнаго Иева. – Родословная Иова описана близким образом в «Памяти святого Иова», включенной под 6 мая в так называемый Успенский сборник, одну из древнейших русских рукописей (четь-минейного типа), датируемую ХII-ХIII вв. (см.: Успенский сборник ХII-ХIII вв. М., 1971. С. 164).

97 «Изведый мя ис чрева матеремоея, кто дастъ судию междумною и тобою… от острига овецъ моихъ плещи нищих одѣвахуся». – Ср. Иов. 31:15–20.

98 Падун Большой — порог на реке Ангаре, вблизи Братского острога, в настоящее время затоплен водохранилищем при Братской ГЭС.

99 «Сыне, не пренемогай наказаниемъ Господним… не сынове есте». – Евр. 12:5–8; последний стих приведён Аввакумом в вольном пересказе.

100 …привезли в Брацкой острог… – Братский острог на Ангаре, неподалеку от современного г. Братска.

101 …пси облизаху гной его… – Лк. 16:21.

102 Аманаты — заложники из среды сибирских народов, которых временно брали в плен в залог верности их племени власти московского царя.

103 …по Хилку… – приток р. Селенги, впадающей в Байкал.

104 На весну паки поехали впред…Два лѣта бродилъ в водѣ, а зимою волочился за волоки через хрепты. – В особой редакции Жития (Прянишниковский список) этот фрагмент передан с большими подробностями:

Потом на иное место поехали судами паки впредь. Заставил меня тянуть лямкою и день и нощь. Тут уже я правила своего келейнаго отбыл. Горе мне были те дни. Сказывать не знаю как: в удавке и кус нужной насилу проглотишь. А утомяся гораздо, повалился на грязи уснуть; а выбойщики, прибежав, бьючи палками, к воеводскому дощанику гонят. А он бьет иных батожьем, иных кнутъем, и в то время многих прибил до смерти. И таково нужново ходу было три лета. А иные от водяново наводнения распухли и мерли, и у меня на ногах от нужды водяныя расседалася кожа, и кровь течаше беспрестанно. Брели весну и осень, по два лета (Прянишниковский список. С. 320–321).

105 Доехали до Иръгеня-озера. – Озеро Иргень расположено к востоку от Байкала. В особой редакции Жития (Прянишниковский список) читаем:

Егда же приехали на Игрень озеро, и тут с робятишки к зиме ставил себе избенко, волочил на плечах своих нартою, сиречь на саласках, из лесу бревенье. От немилосердия воеводского люди пособить не смели, а наняться не велят же; еще же и нанять стало нечим. До Рождества избу ставил, а жена и робята малые мерзли на стуже. И от Рожества пожили в ызбе до Масленицы, и покиня избу, переволоклися за волок и там до лета жили под сосною (Прянишниковский список. С. 321).

106 …что Авраамъ у дуба Мамъврийска. – См. Быт. 13:18.

107 Два у меня сына в тѣхъ умерли нуждах. – Умерли Корнилий, родившийся в Москве перед самой отправкой в Сибирь (см. примеч. 71), и ещё один младенец, родившийся, стало быть, в Сибири, неизвестный нам по имени. В особой редакции Жития (Прянишниковский список) бедствия этого времени описаны с ещё большими подробностями:

Егда же с волоку Иргеньскова поплыли, тамо обретохом вся красная и веселая: в дому плач, на пути плач, почали люди траву ясти и вербу, и с голоду начали мереть; а то от воеводскаго озлобления. Приплыли Шилкою рекою на Нерчю реку и на той реке вселюди померли с голоду, – осталось небольшое место. И ту реку не глаголю Нерчю, но юдоль плачевная. Умилен позор видети, стонание и рыдание людское и смерть от глада и нужды. Из куреня выду – мертвой, по воду пойду – мертвой, по траву пойду – тамо и груда мертвых. И себе говорю: «Аввакум, приспе конец, приближися час».

В то время сын у нас умер. И положа ево на песке, говорим: «коли сами умрем?» И потом с песку унесло ево у нас водою, мы же за ним и руками махнули: не до нево было – и себя носить не сможем.

И посем с достальными детьми, облекшесь наготою и умывшееся слезами, ходящи по холмам высоким и по острому камению боси, ищуще травы, потребныя ко снедению. И корешки копающее ядохом, на борах же сосну скоблюще и кашю в том варили. И после волков съеденного зверя кто найдет кости в воде с травою варихом, чтобы прикуснее каша. Иные же по нужде ели и кобылятину, и волков, и лисиц, и кал человечь из костей. Нас же от того Бог избавил: помогали нашей нужде, жаловали воеводския жены втайне. И тем иное от смерти отбывали.

Седмьдесят нас человек отъежжали вверх по реке кормиться, и там мало не все померли: осталось нас небольшое место. Назад я на плотине приплыл еле жив, не ядши ничево дней с пять. И приволокся ко своим, и жена моя бродила к воеводской жене; и она пожаловала, накормила меня, хотя от нас за себя к Богу молитвы. Из коева дому злоба, из того и милость! О, великия жены те, Евдокия и Фекла, иже к нам милость неизочтенна, якоже ко Илии сарефтяныни или Елисею самантяныни – обе добры. А сих же помышляю тех вышьши: Илия полчетверта лета, Елисей не в гладное время, а моей нужды седмь лет того гладу было. От них назидаем и от смерти избавляем. О сих до зде.

Я же с детьми сам-третей отъехав промышлял траву и коренье и черемху. И жил на одном месте целое лето, и лишо к жене и к детям приехал, на мое место наши люди промышлять приехали. И на них нападоша варвары и всех иссекоша и побита. Нас же Бог от смерти избавил. Егда же по бору ходим, тово и смотрим, как застрелит иноземец. И со смертию боющеся на всяк день, в дом приидем, – воевода кнутьем бьет и огнем жжет и убивает до смерти. Меня всегда бранит и пытать хощет, не знаю чево для. В одну пору в струбе сжечь хотел и дрова припасли, и не веем, как Бог избавил; велел от себя оттащить палачам. Топтав и бьючи отволокли к жене и детям без скуфьи, волосы выдрав. Отовсюду нам было тесно, тово сказывать много: мучился, живучи с ним восимь лет. Пять недель мы с женою рекою брели по голому льду, убивающееся о лед, гладни и наги. Везли на нартах нужную пищу и робят малых. Я же с детьми зимами промышлял нужную рыбенко и на всяк день долбил пролубей по десятку. Лед же тамо толст намерзает, в человека вышиною. И от тое работы не могу раскорчитца и ныне, да уже так будет и до смерти (Прянишниковский список. С. 321–323).

108 …воеводъская сноха Евдокѣя Кириловна… – жена сына Афанасия Пашкова Еремея.

109…жена ево, Афонасьева, Фекла Симеоновна. – Жена Афанасия Пашкова Фёкла Семёновна по возвращении в Москву, после смерти мужа, постриглась в монахини с именем Феофания; с июня 1673 г. и до конца своих дней в 1685 г. она была игуменьей московского Вознесенского девичьего монастыря, который находился в Кремле рядом с Чудовым (см.: Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. СПб., 1877. С. 223).

110 Гривна, гривенка — наиболее распространённая мера веса в Древней Руси, позднейший фунт = 0,41 кг.

111 …а иногда у куровъ корму нагребетъ. – В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина после этих слов читается:

Дочь моя, бѣедная горемыка, Огрофена, бродила втай к ней под окно. Игоре, и смѣхъ! Иногда робенка погонятъ от окна без вѣдома бояронина, а иногда и многонько притащитъ. Тогда невелика была, а нынѣ ужъ ей 27 годов, – девицею, бѣдная моя, на Мезени, сметшими сестрами перебиваяся кое-какъ, плачючи, живут. А мать и братья в землѣ закопаны сидят. Да што же дѣлать? Пускай, горше, мучатся всѣ ради Христа! Быть тому такъ за Божиею помощию, на том положено – то мучитца, ино мучитца веры ради Христовы. Любилъ протопопъ со славными знатца, люби же и терпѣть, горемыка, до конца. Писано: не начный блаженъ, но скончавый. Полно тово, на первое возвратимся (БЛДР. Т. 17. С. 78–79).

112…яко ничтоже успѣвает, но паче молва бывает… – Мф. 27:24.

113 …благодать дѣйствоваше осломъ при Валаамѣ… — См.: Числ. 22:28.

114…при Улияне-мученике – рысью, и при Сисинии – оленем… Источники этих сюжетов пока не установлены.

115 Бог идѣже хощетъ, побѣждается естества чин. – Из стихеры службы Акафиста Богородице (см. Триодь постная).

116…и блудница мертваго воскресила. – В Житии Феодора Едесского рассказывается о блуднице, воскресившей умершего младенца (см. Житие под 9 июля в Великих Минеях Четиих).

117 В Кормчей писано: «Не всѣхъ Духъ Святый рукополагает, но всѣми дѣйствует, кромѣ еретика». – Близкая параллель к этой мысли была высказана Иоанном Златоустом (см.: Иже во святых отца нашего Иоанна Златоустаго, архиепископа Константина града, патриарха вселенскаго, беседы на 14 посланий св. апостола Павла. Киев, 1623. Стб. 2552). Кормчая книга – сборник церковных и светских установлений по каноническому праву.

118 …да по ночам ко мнѣ прибѣгали Богу молитца. – В редакции Жития по списку Дружинина Аввакум даёт дополнительные сведения об этих вдовах:

На Москвѣ з бояронею в Вознесенском монастырѣ вселились (БЛДР. Т. 17. С. 80).

119 Таже с Неръчи-реки назад возвратилися к Русѣ. – Отстроив Нерчинский острог, Афанасий Пашков зимой 1661 г. выехал в Иргенский острог, откуда весной 1662 г. отправился в Москву (см.: ДАИ. СПб., 1851. Т. IV. № 116, 121. – Отписки нового нерчинского воеводы Илариона Толбузина, сменившего Пашкова).

120 Сынъ у нея былъ Симеонъ… – Внук Афанасия Пашкова Симеон впоследствии был ростовским воеводой, на его россказни о старообрядцах ссылается Димитрий Ростовский в «Розыске о раскольнической брынской вере», создававшемся в 1709 г.

121 Вознесенский монастырь… – Основанный в конце XIV в. Вознесенский девичий монастырь находился в Кремле, неподалеку от мужского Чудова монастыря. Разрушен в 1929 г.

122.. сына своевоЕремѣя… – Еремей Пашков находился в отряде Афанасия Пашкова по царскому указу, предписывавшему ему быть у отца «в товарищах», т. е. вторым воеводой (см.: Древняя российская вивлиофика… изд. Н. Новиковым. 2-е изд. М., 1788. Ч. III. С. 185).

123.. в Мунгальское царство… – в Монголию.

124Господи, ащехощеши… да огонь снидет с небесе… Иидоша во ину весь. – Лк. 9:54–56.

125.. косенъ Богъ во гнѣвъ и скоръ на послушание… – Ср. Иак. 1:19.

126 «Аще живемъ – Господеви живемъ… Господеви умираемъ». – Римл. 14:8.

127 Перемѣна ему пришла… – Новый воевода И. Б. Толбузин прибыл на смену Афанасию Пашкову в мае 1662 г.; 25 мая Пашков отправился в Москву из Иргенского острога через Байкал (см.: ДАИ. СПб., 1851. Т. IV. № 116, 121 – Отписки нового нерчинского воеводы Илариона Толбузина).

128.. ы мнѣ грамота пришла… Эта грамота до нас не дошла.

129 «Внутрь убо – страх, а внѣ убо – боязнь…» — 2 Коринф. 7:5.

130 «Уже бо-де не надѣяхомся и живи быти, но Господь… избавляетъ». – 2 Коринф. 1:8, 10.

131 …аще не Господь…вселися бы во ад душа моя. – Пс. 93:17.

132.. яко аще не бы Господь в нас… живы пожерли быша нас. – Пс. 123:2.

133 Кормчая книга – пришедший из Византии свод правил церковного и светского законодательства, являющихся руководством при управлении Церковью и в церковном суде.

134.. и онъ мнѣ мужика-кормщика дал. – После этих слов в редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина читается:

Да друга моего выкупилъ, Василия, которой там при Пашкове на людей ябедничалъ и крови проливалъ. И моея головы искалъ; в ыную пору, бивше меня, на колъ, было, посадилъ, да еще Богъ сохранил! А после Пашкова хотѣли ево казаки до смерти убить. И я, выпрося у нихъ Христа ради, а прикащику выкупъ давъ, на Русь ево вывезъ, от смерти к животу, – пускай ево, бѣднова! – либо покаятся о гресѣхъ своих! Да и другова такова же увезъ замотая. Сего не хотѣли мнѣ выдать; и онъ ушелъ в лѣсъ от смерти, и, дождався меня на пути, плачючи, кинулъся мнѣ в карбас. Ано за нимъ погоня! Дѣть стало нѣгдѣ! Я, су, – простите! – своровалъ: яко Раавь блудная во Ерихонѣ Исуса Навина людей, спряталъ ево, положа на дно в судне, и постелю накинулъ, и велѣлъ протопопице и дочери лечи на нево. Везде искали, а жены моей с мѣста не тронули, – лишо говорятъ: «Матушка, опочивай ты, и так ты, государыня, горя натерпѣлась!» А я, простите Бога ради! – лгал в тѣ поры и сказывал: «Нѣтъ ево у меня!» – не хотя ево на смерть выдать. Поискавъ да и поехали ни с чемъ, а я ево на Русь вывезъ.

Старецъ да и рабъ Христовъ, простите же меня, что я лъгалъ тогда! Каково вамъ кажется? Не велико ли мое согрѣшение? При Рааве-блуднице, она, кажется, так же здѣлала, да Писание ея похваляетъ за то. И вы, Бога ради, поразсудите: буде грѣхотворно я учинилъ, и вы меня простите; а буде церковному преданию непротивно – ино и такъ ладно. Вотъ вамъ и мѣсто оставилъ: припишите своею рукою мнѣ, и женѣ моей, и дочери или прощение или епитимию, понеже мы заодно воровали – от смерти человѣка ухоронили, ища ево покаяния к Богу. Судите же такъ чтобъ нас Христос не сталъ судить на Страшномъ судѣ сего дѣла. Припиши же что-нибудь, старец.

[Рукою Епифания: «Бог да простит тя и благословит в сем вѣцѣ и в будущемъ, и подружию твою Анастасию, и дщерь вашу, и весь домъ вашъ. Добро сотворили есте и праведно. Аминь»].

Добро, старецъ, спаси Богъ на милостыни!

Полно тово.

Прикащик же мучки гривенок с тритцеть далъ, да коровку, да овечокъ пять-шесть; мясцо иссуша, и тѣмъ лѣто питалися, пловучи.

Доброй прикащик человѣкъ, дочь у меня Ксенью крестилъ. Еще при Пашкове родилась, да Пашков не далъ мнѣ мира и масла, такъ не крещена долго была, послѣ ево крестилъ. Я сам женѣ своей и молитву говорил, и детѣй крестилъ с кумомъ, с прикащиком, да дочь моя большая – кума, аяу нихъ поп. Тѣмъ же обрасцомъ и Афанасья, сына, крестилъ и, обѣдню служа, на Мезени причастил, и детей своих исповѣдывал и причащал самъ же, кроме жены своея. Есть о том в правилех, велено так дѣлать. А что запрещение то отступническое, и то я о Христе под ноги кладу, а клятвою тою, – дурно молыть! – гузно тру. Меня благословляютъ московские святители – Петр и Алексѣй, и Иона, и Филиппъ, – я по ихъ книгамъ вѣрую Богу моему чистою совестию и служу; а отступниковъ отрицаюся и клену: враги онѣ Божии, не боюсь я их, со Христом живучи! Хотя на меня каменья накладутъ, я со отеческим преданием и под каменьемъ лежу, не токмо под шпынскою воровскою никониянъскою клятвою их. А што много говорить? Плюнуть на дѣйство то и службу ту их, да и на книги те их новоизданныя, такъ и ладно будетъ! Станемъ говорить, како угодити Христу и Пречистой Богородице; а про воровство их полно говорить.

Простите, барте, никонияне, что избранилъ вас! Живите, какъ хочете! Стану опять про свое горе говорить, какъ вы меня жалуете-подчиваете, 20 лѣтъ тому ужъ прошло. Еще бы хотя сколько же Богъ пособилъ помучитца от васъ, – ино бы и было с меня, о Господѣ Бозѣ и Спасѣ нашемъ Исусе Христе! А затѣмъ – сколько Христос дастъ, только и жит (БЛДР. Т. 17. С. 84–86).

135 У моря русскихъ людей наехали… всево надавали много. – В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина этот эпизод описан Аввакумом более подробно:

У моря русских людей наехала станица соболиная, рыбу промышляютъ. Рады, миленькие, нам, и с карбасом нас, с моря ухватя, далеко на гору несли, Тереньтьюшко с товарищи. Плачют, миленькие, глядя на нас, а мы на них. Надавали пищи, сколько нам надобно: осетрофъ с сорокъ свѣжихъ перед меня привезли, а сами говорятъ: «Вотъ, батюшко, на твою часть Богъ въ запорѣ намъ далъ, возьми себѣ всю!» Я, поклонясь им и рыбу благословя, опять имъ велѣлъ взять: на што мнѣ столько? (БЛДР. Т.17. С. 86).

136 …человѣкъ, суетѣ которой уподобится, дние его, яко сѣнь, преходятъ… – Пс. 143:4.

137 …скачетъ, яко козелъ… лукавует, яко бѣсъ… – Здесь Аввакум развивает мотив из Слова Иоанна Златоуста «Откуду познается совершен христианин» (см. в Прологе под 6 февраля).

138 Таже в русские грады приплыли. – В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина в этом месте Аввакум вспоминает свой диалог с Настасьей Марковной:

Таже в русские грады приплылъ и уразумевъ о церкви, яко ничтоже успѣваетъ, но паче молъва бываетъ. Опечаляся, сидя, разсуждаю: «Что сотворю? Проповѣдаю ли слово Божие, или скроюся гдѣ», – понеже жена и дѣти связали меня. И видѣ меня печална, протопопица моя приступи комнѣ со опрятъством и рече ми: «Что, господине, опечалился еси?» Аз же ей подробну извѣстих: «Жена, что сотворю? Зима еретическая на дворѣ; говорить ли мнѣ или молчать? Связали вы меня!» Она же мнѣ говоритъ: «Господи помилуй! Что ты, Петровичъ, говоришь? Слыхала я, – ты же читалъ, – апостольскую речь: “Привязался ecu женѣ – не ищи разрѣшения; егда отрѣшишися, тогда не ищи жены”. Азтяиз дѣтми благославляю: деръзай проповѣдати слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи! Дондеже Богъ изволитъ – живемъ вмѣсте, а егда разлучатъ – тогда нас в молитвах своих не забывай. Силенъ Христос и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петровичъ, обличай блудню еретическую!» Я, су, ей за то челом и, отрясше от себя печалную слѣпоту, начахъ по-прежнему слово Божие проповѣдати и учити по градом и вездѣ, еще же и ересь никониянскую со деръзновениемъ обличалъ (БЛДР. Т. 17. С. 87).

139 Въ Енисѣйске зимовал и… в Тобольске зимовал. – Следовательно, Аввакум провёл в Енисейске зиму 1662/1663 г., а в Тобольске – зиму 1663/1664 г.

140…война в то время в Сибири была… – В 1662–1663 гг. в Сибири происходило восстание местных народов против русского владычества под предводительством хана Девлет-Кирея, внука Кучума.

141 …ждут березовскихъ… – т. е. жителей Берёзовского острога.

142 А я к нимъ и привалил к берегу… Я, в Тоболескъ приехавъ, сказываю, – и люди всѣ дивятся. – Об этом эпизоде Аввакум говорит более пространно в редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина:

А я, не вѣдаючи, и приехалъ к ним и, приехавъ, к берегу присталъ: онѣ с луками и объскочили насъ. Я, су, вышедъ обниматца с ними, што с чернцами, а самъ говорю: «Христос со мною, а с вами той же!» И онѣ до меня и добры стали, и жены своя к женѣ моей привели. Жена моя так же с ними лицемѣритца, какъ в мире лесть совершается, и бабы удобрилися. И мы то уже знаем: какъ бабы бываютъ добры, такъ и все о Христе бываетъ добро. Спрятали мужики луки и стрѣлы своя, торъговать со мною стали, – медве-денъ я у нихъ накупил, – дай отпустили меня.

Приехавъ в Тоболескъ, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкиръцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехалъ посредѣ их.

Приехалъ на Верхотурье. Иванъ Богдановичъ Камынинъ, друг мой, дивится же мнѣ: «Как ты, протопопъ, проехалъ?» А я говорю: «Христос меня пронесъ и Пречистая Богородица провела; я не боюсь никово, одново боюсь Христа!» (БЛДР. Т. 17. С. 87).

143 Потом и к Москвѣ приехал. – Аввакум приехал в Москву весной 1664 г.

144 Егда же к Москвѣ приехалъ… – В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина Аввакум сообщает далее о своей первой встрече с Фёдором Ртищевым:

Таже к Москвѣ приехалъ, и, яко ангела Божия, прияша мя: государь и бояря, – всѣ мнѣ ради. К Федору Ртищеву зашелъ: онъ самъ ис полатки выскочил ко мнѣ, благословилъся от меня, и учали говорить – много-иного, три дни и три ночи домой меня не отпустилъ, и потом царю обо мнѣ известилъ (БЛДР. Т. 17. С. 88).

145 Поставить (кого-либо) к руке — устойчивое выражение, означающее «допустить (кого-либо) к целованию руки»; т. е. царь распорядился о том, чтобы дать Аввакуму аудиенцию.

146…в Кремлѣ, на монастыръском подворье. – В ранней редакции Жития Аввакум назвал монастырь, на подворье которого он остановился: «на Новодевичьи подворьи» (см.: Памятники… С. 120).

147 В царевнины имянины… – возможно, в именины царевны Ирины Михайловны, которая благоволила Аввакуму.

148 «…полъма растесан будешь!» — Ср. Мф. 24:51.

149 Базлуки — приспособления с шипами, которые в Сибири надевались на зимнюю обувь, чтобы не оскользаться на льду.

150 …побѣжал по льду, куда мнѣ надобе, к дѣтямъ. – В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина далее читается:

Да и в прочий времена в волоките моей такъ часто у меня бывало. Идучи, или нарту волоку, или рыбу промышляю, или в лѣсе дрова секу, или ино что творю, а самъ и правило в те поры говорю, вечерню, и завтреню, или часы, – што прилучится. А буде в людяхъ бывает неизворотно, и станемъ на стану, а не по мнѣ товарищи, правила моево не любятъ, а идучи, мне нельзя было исполнить, – и я, отступя людей, под гору или в лѣсъ, Коротенко здѣлаю: побьюся головою о землю, а иное и заплачется, да такъ и обѣдаю. А буде жо по мнѣ люди, и я, на сошке складенки поставя, правильца поговорю; иные со мною молятся, а иные кашку варятъ. А в саняхъ едучи, в воскресныя дни на подворьяхъ всю церковную службу пою, а в рядовыя дни, в санях едучи, пою; а бывало и в воскресныя дни, едучи, пою. Егда гораздо неизворотно, и я, хотя немношко, а таки поворчю. Якоже тѣло алъчуще желает ясти и жаждуще желаетъ пити, тако и душа, отче мой Епифаний, брашна духовнаго желаетъ; не гладъ хлѣба, ни жажда воды погубляетъ человѣка, но гладъ велий человѣку – Бога не моля, жити.

Бывало, отче, в Даурской земле, – аще не поскучите послушать с рабом темъ Христовым, аз, грѣшный, и то возвѣщу вамъ, – от немощи и от глада великаго изнемогъ в правилѣ своемъ, всего мало стало, только повечернишные псалмы да полунощницу, да час первой, а болши тово ничево не стало. Такъ, что скотинка, волочюсь, о правиле томъ тужу, а принять ево не могу, а се уже и ослабѣлъ. И нѣкогда ходилъ в лесъ по дрова, а без меня жена моя и дѣти, сидя на землѣ у огня, – дочь с матерью, – обе плачютъ. Огрофена, бѣдная моя горемыка, еще тогда была невелика. Я пришелъ из лесу, зѣло робенокъ рыдаетъ: связавшуся языку ево, ничево не промолытъ, мичитъ к матери, сидя; мать, на нея глядя, плачетъ. И я отдохнулъ и с молитвою приступилъ к робяти, реклъ: «О имени Господни повелеваю ти: говори со мною! О чемъ плачешь?» Она же, вскоча и поклоняся, ясно заговорила: «Не знаю кто, батюшко-государь, во мнѣ сидя, светленекъ, за язык-отъ меня держалъ и с матушкою не далъ говорить: я тово для плакала! А мнѣ онъ говоритъ: “Скажи отцу, чтобы он правило по-прежнему правилъ, такъ на Русь опять всѣ выедете. А буде правила не станетъ править, о немъже онъ и самъ помышляетъ, то здѣсь всѣ умрете, и онъ с вами же умретъ”». Да и иное кое-что ей сказано в те поры было: какъ указ по нас будет, и сколько друзей первыхъ на Руси заедемъ, – все такъ и збылося. И велѣно мнѣ Пашкову говорить, чтобы и он вечерни и завтрени пѣлъ, такъ Богъ ведро дастъ и хлѣбъ родится, – а то были дожди безпрестанно. Ячменцу было сѣено небольшое мѣсто, за день или за два до Петрова дни, – тотчас вырос, да и згнилъ было от дождевъ. Я ему про вечерни и завтрени сказалъ, и он сталъ такъ дѣлать; Богъ ведро далъ и хлѣбъ тотъчас поспѣлъ. Чюдо-таки: сѣенъ поздо, а поспѣлъ рано! Да и паки, бедной, коварншать сталъ о Божиемъ дѣле. На другой годъ насѣелъ было и много, да дождь необыченъ излияся, и вода из рѣки выступила и потопила ниву, да все розмыло, и жилища наши розмыла. А до тово николи тутъ вода не бывала, – и иноземцы дивятся. Виждь, какъ поруга дѣло Божие и пошелъ страною, такъ и Богъ к нему странным гнѣвомъ! Стал смѣятца первому тому извѣщению напослѣдокъ: «Ребенокъ, де, есть хотѣлъ, так плакалъ!» А я, су, с тѣхъ мѣстъ за правило свое схватилъся, да и по ся мѣстъ тянусь помаленьку (БЛДР. Т. 17. С. 89–90).

151 …Стрешневу Родиону, окольничему. – Родион Матвеевич Стрешнев в то время (с 1663 по 1680 г.) заведовал Сибирским приказом. Р. Стрешнев нёс дипломатическую службу, когда решался вопрос о присоединении Украины к России (в 1653 г. вёл переговоры с Богданом Хмельницким), в 1654–1655 гг. участвовал в походе против польского короля. Во время распри царя Алексея с патриархом Никоном царь чаще всего посылал к опальному патриарху именно Р. Стрешнева. С 1679 г. Р. Стрешнев был дядькой при царевиче Петре Алексеевиче и в качестве дядьки принимал участие в венчании в 1682 г. Петра I на царство.

152 …от Лукьяна-духовника… Речь идет о протопопе Благовещенского собора в Кремле Лукьяне Кириллове, царском духовнике с 1657 по 1666 г.

153 …а старой другъ, Федором зовутъ, Михайловичъ Рътищевъ… Фёдор Михайлович Ртищев (1626–1673) – знатный вельможа, окольничий, очень близкий царю человек, блестяще образованный; первоначально был членом кружка ревнителей благочестия, почитал Стефана Вонифатьева и Ивана Неронова. В первые времена церковного раскола пытался примирить враждующие стороны; в его доме устраивались философско-богословские диспуты между противниками и сторонниками церковной реформы (см. наст, изд., с. 138). Но благоговение его перед европейски ориентированной образованностью «киевских старцев» и стремление «просветить» русских на киевский лад в конце концов привели его в ряды врагов старообрядчества, несмотря на то что среди приверженцев старой веры было много его близких друзей и родственников.

154 …Прокопей Кузьмич Елизаровъ… – думный дворянин, начальник Земского приказа, ведавший с 1657 по 1671 г. административным управлением Москвы.

155 …власти, пестрые и черные… – т. е. представители высшего духовенства из монашествующих и архиереи.

156 Симеонов день — т. е. день памяти Симеона Столпника, 1 сентября, начало нового церковного года.

157 …многонько написано было. – Эта челобитная, в которой шла речь о подходящих кандидатурах на место патриарха и на другие духовные властительские места, до нас не дошла; именно она послужила причиной новых гонений на Аввакума со стороны царя и духовных властей (см. об этом в челобитной Ивана Неронова царю от 6 декабря 1664 г.: Материалы… Т. 1. С. 198–199 – и в челобитной самого Аввакума: Памятники… Стб. 751).

158…с Феодором юродивым. – С юродивым Федором Аввакум впервые встретился при возвращении из сибирской ссылки в Великом Устюге (см. БЛДР, Т. 17, С. 94), тогда Федор и стал его духовным сыном.

159 …под Красное крыльце… – Красное крыльцо тянулось по фасаду Большого Кремлевского дворца от Благовещенского собора до Грановитой палаты, под крыльцом находилось караульное помещение для стрельцов, несших охрану дворца.

160 Комнатные – лица, вхожие в покои царя, состоящие в совете комнатных бояр.

161 …архимариту… что нынѣ Павелъ-митрополитъ… – Павел Крутицкий (см. примеч. 77) был возведён в митрополиты из архимандритов Чудовского монастыря 22 августа 1664 г., следовательно, свою челобитную царю Аввакум подал до этого срока, покуда Павел еще оставался архимандритом.

162…к бояронѣ к Федосье Морозове, жить. – Федосья Прокопьевна Морозова, в девичестве Соковнина, была к этому времени вдовой боярина Глеба Ивановича Морозова (ум. 1662), младшего брата влиятельнейшего человека своего времени Бориса Ивановича Морозова, дядьки и свояка царя Алексея Михайловича (был женат на Анне Ильиничне Милославской, родной сестре царицы Марьи Ильиничны). После смерти в 1662 г. бездетного Бориса Ивановича боярыня Морозова сделалась наследницей огромных состояний обоих братьев. Была ближней боярыней царицы Марии Ильиничны Милославской. С протопопом Аввакумом познакомилась в Москве, по возвращении его из ссылки весной 1664 г., и сделалась вскоре его духовной дочерью. Была арестована как противница церковных нововведений и последовательница Аввакума в 1671 г. За преданность старой вере она, как и Аввакум, заплатила жизнью: в 1675 г. вместе со своей сестрой Евдокией Урусовой была уморена голодом в земляной тюрьме г. Боровска. Юродивый Фёдор жил некоторое время в доме боярыни Морозовой, своей покаянной сестры; затем между ним и боярыней произошла какая-то ссора, о которой глухо для нас упоминают в своих письмах боярыня Морозова и протопоп Аввакум (см.: Письма и послания протопопа Аввакума боярыне Ф. П. Морозовой и княгине Е. П. Урусовой (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой); Переписка боярыни Ф. П. Морозовой с протопопом Аввакумом и его семьей (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 212, 216, 285–287).

163 Таже меня в ссылъку сослали на Мезень. – Мезень – город (нынешней Архангельской области) на правом берегу р. Мезени, впадающей в Белое море. Местом новой ссылки Аввакума и его семьи был определён Пустозерск, туда его отправили из Москвы 29 августа 1664 г. Путь ссыльных лежал через Вологду, Великий Устюг, Холмогоры, Мезень. Прибыв в октябре в Холмогоры, измученный Аввакум написал царю челобитную (см. её публикацию: Челобитная протопопа Аввакума царю Алексею Михайловичу из Холмогор («Третья челобитная») (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 165–166), в которой, боясь за детей, просил не везти его дальше в Пустозерск трудным зимним путём, а оставить в Холмогорах; в первый, кажется, и в последний раз Аввакум пал духом: «Болезнь бо чад моих, – писал он царю, – на всяк час слез душу мою исполняет. И в Даурской стране у меня два сына от нужи умерли. Царь государь, смилуйся!» В это же время из Сарской пустыни за детей Аввакума просил царя старец Григорий Неронов (см. его челобитную царю: Материалы… Т. 1. С. 198–201). Но царь не ответил на эти просьбы; 29 декабря Аввакума с семьёй и домочадцами привезли на Мезень (см. челобитную мезенского воеводы А. X. Цехановецкого: Малышев В. И. Три неизвестных сочинения протопопа Аввакума и новые документы о нем // Доклады и сообщения Филологического института Ленинградского гос. унта. Л., 1951. Вып. 3. С. 255–266. Перепечатка: Малышев В. И. Избранное: Статьи о протопопе Аввакуме. СПб., 2010. С. 11–24). По дороге на Мезень или же по прибытии туда протопопица родила их младшего сына Афанасия (время его рождения устанавливается по упоминанию самого Аввакума – в редакции Жития по списку Дружинина – о том, что он крестил Афанасия на Мезени. (См.: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 85; этот текст см. в примеч. 134). Мезенский воевода Алексей Христофорович Цехано-вецкий способствовал тому, чтобы отправка ссыльных в Пустозерск не состоялась, он писал царю о том, что это невозможно осуществить из-за отказа местных крестьян дать под ссыльных подводы и прогонные деньги; на Мезени, в Окладниковой слободке, Аввакум прожил до февраля 1666 г. – См. документы, опубликованные в статье: Малышев В. И. Три неизвестных сочинения протопопа Аввакума и новые документы о нем // Доклады и сообщения Филологического института Ленинградского гос. ун-та. Л., 1951. Вып. 3. С. 255–266 (Перепечатка: Малышев В. И. Избранное: Статьи о протопопе Аввакуме. С. 11–24).

164…паки одново к Москвѣ поволокли. – Аввакума повезли в Москву на церковный собор, заседания которого начались в феврале 1666 г.

165 Токмо два сына со мною съехали… – У Аввакума в это время было шестеро детей: три сына – Иван, Прокопий и Афанасий – и три дочери: Агриппина, Акилина и Ксения. В Москву с отцом поехали Иван и Прокопий.

166 Привезли на Мезень… паки… к Москвѣ поволокли… Ипрвезше к Москвѣ… отвезли в Пафнутьевъ монастырь. – В особой редакции Жития (Прянишниковский список) этот фрагмент дан более подробно:

Да и повезли паки с Москвы в Пустозерской острожек с женою и с детьми и с домочадцы. А я по городам людей божиих учил, а их обличал пестрообразных зверей. И Бог остановил нас своим промыслом у окияна моря, на Мезени; от Москвы 1700-сот верст будет. И жил тут полтора года, на море с детьми, промышлял рыбу и кормился, благодаря Бога; а иное добрые люди, светы, с голоду не уморили, божиим мановением.

И нынешняго, 174-го, году в великой мясоед, взял меня пристав с Мезени к Москве одново, и привезши отдал Павлу, Крутицкому митрополиту. Он же меня у себя на дворе, привлачая к своей прелестной вере, томил всяко пять дней; и козновав и стязався со мною, отвезли в Пафнутьев монастырь под начал и велели игумну на чепи мучить. Игумен же зело гораздо, переменяя чепи, 9 недель меня мучил, волоча в церковь на всяк день, говоря: «приобщися нам!» Аз же смеюся их безумию: оставили Бога и возлюбили диявола, поют в церквах бесовския песни, не стало у них, что у римлян, ни поста, ни поклонов, ни крестнаго знамения, и правую веру нашу християнскую изгубя, возлюбили латынскую веру (Прянишниковский список. С. 327–328).

167 Скаску имъ тутъ написалъ… – Эта «сказка» Аввакума до нас не дошла.

168 …Козьма, дьякон ярославской… – дьякон из ярославской Коровниковой слободы, ученик Никона.

169 …и стязався власти со мною много… – Об этих прениях в особой редакции Жития (Прянишниковский список) рассказывается так:

На утрии же в патриархии стязавшеся власти много со мною от писания: Илларион Рязанской и Павел Крутицкой, Питирим же, яко красная девка, нишкнет, – только вздыхает. Оне же не возмогоша стати противо премудрости и силы Христовы, но токмо укоряху. И лаяше меня Павел, и посылаше к чорту (Прянишниковский список. С. 328).

170 …стригли и проклинали меня… – Расстрижение Аввакума и предание его анафеме состоялось 13 мая 1666 г. (см.: Материалы… Т. 2. С. 8–9, 27, 79–82). В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина Аввакум пишет о своём расстрижении более подробно:

И бороду враги Божии отрѣзали у меня! Чему быть? Волъки то есть, не жалѣютъ овцы! Оборвали, что собаки, одинъ хохолъ оставили, что у поляка, на лбу. <…> Какъ стригли, в то время велико нестроение в Верху у нихъ бысть с царицею, с покойницею; она за нас стояла в то время, миленькая, напослѣдок и от казни отпросила меня (БЛДР. Т. 17. С. 92).

171 …и дьякона Феодора стригли и проклинали. – Будущий соузник Аввакума по Пустозерской тюрьме дьякон (с 1659 г.) кремлёвского Благовещенского собора Феодор был арестован в декабре 1665 г. после того, как подал царскому духовнику челобитную «об Аввакуме, о свободе». Он смело выступал на соборе и был расстрижен в один день с Аввакумом. Посаженный в темницу Николо-Угрешского монастыря, дьякон Феодор написал властям «покаянное письмо», но вскоре одумался и пытался бежать; был схвачен и окончательно осуждён собором; после этого его казнили урезанием языка и отправили в Пустозерск, где через пятнадцать лет ему было суждено принять вместе со своими соузниками огненную смертную казнь.

172 Дементей Башмаковъ – думный дьяк, доверенное лицо царя Алексея, активный сотрудник приказа Тайных дел, главного сыскного ведомства Московского государства.

173 «Не надѣйтеся на князя, на сыны человѣческия, в нихже нѣсть спасения…» – Пс. 145:3.

174…полуголова Осипъ Саловъ… – В сохранившемся деле об отправке Аввакума из Николо-Угрешского монастыря в Пафнутьев Боровский монастырь (сентябрь 1666 г.) названо имя стрелецкого полуголовы Григория Салова, приставленного караулить заточённого Аввакума (см.: Материалы… Т. 1. С. 371, 373).

175 …попа Никиту Суздальскаго… – суздальский соборный священник Никита Константинович Добрынин. Был одним из активнейших обличителей Никоновых нововведений; в 1666 г. он подал царю обширную челобитную против никоновской книги «Скрижаль» и об исправлении богослужебных книг (опубликована: Материалы… Т. 4) и тут же был арестован. Собор 1666 г. отлучил Никиту от церкви, предал анафеме и сослал в Николо-Угрешский монастырь. Челобитная Никиты получила печатное опровержение: первая часть созданной в защиту церковной реформы книги «Жезл правления» (М., 1666) представляет собой обличительный разбор сочинения Никиты Суздальского. В Николо-Угрешской ссылке Никита покаялся «за срубом и мечем», как говорил он сам впоследствии, и с него было снято отлучение. Но в 1682 г. он снова проявил себя как старообрядческий борец и даже как один из предводителей стрелецкого восстания, за что был публично казнён на Лобном месте 11 июля 1682 г.

176 …меня паки в Пафнутьевъ перевезли… – Аввакума перевели в Пафнутьев Боровский монастырь 5 сентября 1666 г. (см. дело об отправке Аввакума из Николо-Угрешского монастыря в Пафнутьев: Материалы… Т. 1. С. 371–374).

177 …Воротынъской князь-Иван… – Князь Иван Алексеевич Воротынский, с 1664 г. дворецкий царя Алексея Михайловича, двоюродный брат царя по матери. Это он в 1673 г. присутствовал при пытке боярыни Морозовой и корил её при этом.

178 Хованъскова князь-Ивана… – Князь Иван Иванович Хованский-Болыпой, был близок к старообрядчеству; в конце столетия оказался причастен к делу старообрядческого книгописца Григория Талицкого, называвшего Петра I антихристом; умер до окончания следствия под караулом в 1701 г.

178 …а дочь-ту мою духовную Федосью Морозову… разорили, и сына ея… уморили, и сестру ея княгиню Евдокѣю Прокопьевну… с мужемъ и з дѣтьми… розвели… мучатъ всѣхъ. – Вотчины боярыни Морозовой после её ареста и смерти сына Ивана были отписаны в казну. Сын боярыни Морозовой Иван Глебович скончался вскоре после ареста матери, в конце 1671 – начале 1672 г., его смерть боярыня оплакала в заточении. Княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова, разделившая до последних дней участь своей старшей сестры, особенно тяжело переносила разлуку со своими детьми, сыном Василием и дочерьми Анастасией и Евдокией. Князь Пётр Урусов вскоре после ареста жены женился второй раз (на С. Д. Строгановой).

180…в Царевѣ послании… обрящеши. – В особой редакции Жития (Прянишниковский список) в этом месте сообщается о явлении Аввакуму Христа и Богородицы:

Держали меня у Николы, в монастыре, семнатцать недель. Тут мне Божие присещение было. О, горе мне, не хощется говорити, но нужда влечет, – тогда нападе на мя печаль и зело отяготихся от кручины и размышлях в себе, что се бысть, яко древле и еретиков так не ругали, яко же меня ныне: волосы и бороду остригли, и прокляли, и в темнице затворили никонияне, пуще отца своего Никона надо мною бедным сотворили. И о том стужах Божеству, да явит ми, не туне ли мое бедное страдание. И в полунощи, во всенощное, чтущу ми наизусть святое Евангелие утрешнее, над ледником на соломке стоя, в одной рубашке и без пояса, в день Вознесения Господня, и бысть в Дусе весь, и ста близ мене по правую руку ангел мой хранитель, улыскаяся ко мне, мил ми ся дея; мне же чтущу святое Евангелие не скоро, ко ангелу радость имущу, а се потом из облака госпожа Богородица яви ми ся, потом и Христос с силами многими, и рече ми: «Не бойся, аз есмь с тобою». Мне же к тому прочетшу к концу святое Евангелие и рекшу: «слава тебе, Господи», и падшу на землю, и лежащу на мног час, и егда отъиде слава Господня, востах и начах утреннюю кончати. Бысть же ми тогда радость неизреченная, еяже ныне не возможно исповедати (Прянишни-ковский список. С. 330).

Это видение было описано в Пятой челобитной царю Алексею Михайловичу. См.: Послание царю Алексею Михайловичу из Пустозерска («Пятая челобитная») (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 171–172.

181 …дворянин, другъ, Иваном зовутъ, Богдановичъ Камынинъ…

Иван Богданович Камынин – царский стольник, в 1653–1664 гг. был воеводой в г. Верхотурье, через который проходил путь протопопа Аввакума в сибирскую ссылку и возвращение из неё. В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина упоминается об общении Аввакума с И. Б. Камыниным в Верхотурьи при возвращении протопопа в Москву; см. этот текст в примеч. 142.

182 …табаку тово, что у газскаго митрополита… выняли напослѣдокъ… – Бывший митрополит Газы (Палестина) Паисий Лигарид, политический авантюрист и интриган, был одним из вершителей судеб на соборе 1666–1667 гг. Он прибыл в 1662 г. в Москву с подложными грамотами газского митрополита по приглашению Никона, будучи к тому времени изверженным из сана от Иерусалимского патриарха, но скрыв это от русских. За время своего пребывания в Москве он постоянно выпрашивал у царя деньги и милостыню якобы на содержание Газской епархии, к которой уже не имел никакого отношения. От Никона он отшатнулся сразу же, как только тот попал в опалу, и с рвением помогал царю низложить его на соборе 1666 г. Он сделался одним из первых полемистов против старообрядцев, написал по заданию царя обширный разбор на латинском языке челобитной Никиты Суздальского. В Москве Паисий спекулировал на продаже мехов и драгоценных камней, занимался другими низкими делами, в том числе, как явствует из настоящего упоминания Аввакума, очевидно, торговал и табаком, который был запрещён в России к ввозу и употреблению.

183 …на Велик день… – т. е. на Пасху.

184 «Горе, емуже рекут добре ecu человецы». – Лк. 6:26.

185 …приежалъ и Феодоръ, покойникъ, з дѣтми ко мнѣ побывать… – Старшим сыновьям Аввакума Ивану и Прокопию удалось повидаться с отцом еще в Николо-Угрешском монастыре, откуда в мае 1666 г. Аввакум писал на Мезень в письме к Настасье Марковне: «Дети, бедные, к монастырю приезжают, да получить меня не могут – всяко крепко. От страха насилу и домой уедут» (см.: Письма и послания протопопа Аввакума семье (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 207). 8 июля 1666 г. Иван и Прокопий (вместе со своим двоюродным братом Макаром, сыном Кузьмы) были схвачены в Николо-Угрешском монастыре под окнами темницы Аввакума и до сентября находились под арестом, из-под которого освободились на поруки с условием «ставиться» ежедневно в Патриаршем приказе и из Москвы без царского указу никуда не съезжать, т. е. попали под надзор (см.: Материалы… Т. 1. С. 359–370). Несмотря на такие испытания, сыновья Аввакума продолжали искать возможности свидеться с отцом и, как видим, смогли вместе с юродивым Фёдором посетить его в темнице Пафнутьева Боровского монастыря.

186 «В рубашке ль-де ходить али платье вздѣть?» – Рубашка, по традиции, была единственным видом одежды человека, бравшего на себя подвиг юродства; нагота являлась отличительной чертой подвига юродивого. При такой наглядной особой примете юродивому Фёдору было очень трудно спрятаться от преследователей. Поэтому протопоп Аввакум и благословил его после этого разговора носить обычное платье.

187 …у архиепископа Лариона… – Архиепископ Рязанский Илари-он был старым знакомцем и даже другом Аввакума по нижегородскому периоду его жизни (см. наст, изд., с. 134/135). В 1649–1656 гг. он игуменствовал в Макариеве Желтоводском монастыре, к которому тяготели многие из участников кружка ревнителей благочестия. После введения церковной реформы пути Аввакума и Илари-она разошлись: Аввакума отправили в ссылку, а Илариона сделали (в 1657 г.) архиепископом. Иларион Рязанский был ревностным противником старообрядчества. На соборе 1666–1667 гг. он играл одну из первых ролей в паре с Павлом Крутицким (см. примеч. 77).

188…удавили его на висѣлице отступники… на Мезени. – Фёдор юродивый был казнён в марте 1670 г. вместе с другим духовным сыном Аввакума юношей Лукой Лаврентьевичем (см. об этом наст, изд., с. 122/123).

189 Афонасей-уродивый… во иноцех Авраамий… – Юродивый Афанасий, в иночестве Авраамий, был преданным учеником Аввакума. Он написал целый ряд сочинений в защиту старой веры, важнейшие из которых: «Челобитная царю Алексею Михайловичу», «Христианоопасный щит веры», «Вопрос и ответ инока Авраамия». В 1670 г. за хранение и распространение антиниконианских писаний и за переписку с Аввакумом он был арестован и весной 1672 г. казнён через сожжение.

190…на Болотѣ – т. е. на Болотной площади, находившейся напротив Кремля, по ту сторону Москвы-реки.

191 Как ис Пафнутъева монастыря привезли меня к Москвѣ… — Аввакума привезли в Москву 1 мая 1667 г.

192 …водили в Чюдовъ, грызлися, что собаки, со мною власти. – В особой редакции Жития (Прянишниковский список) читается подробный рассказ Аввакума о его допросах и уговорах перед расстрижением:

И паки привезли меня к Москве от Николы со Угреши, в нощи июля в 5 день, и приежжали три архимандрита дважды уговаривати. И во 8 день приежжал в ночи Дементей Башмаков уговаривати же. Ив 10день, в ночи, приежжали Артемон да архимандрит уговаривати же. Того же дни имали в Чюдов монастырь прельщати и уговаривать митрополит Крутицкой Павел да архиепископ Рязанской Илларион. Ив 11 день приежжал архимандрит Чюдовской Иоаким. И августа в 22 и в 24 день Артемон был от царя с философом с Симеоном чернцом, и зело было стязание много: разошлись, яко пьяни, не могли и поесть после крику. Старец мне говорил: «Острота, острота телеснаго ума! Да лихо упрямство; а се не умеет науки!» Ия в то время плюнул, глаголя: «Сердит я есмь на диявола, воюющаго в вас, понеже со дияволом исповедуеши едину веру и глаголеши, яко Христос царствует несовершенно, равно со дияволом и со еллины исповедуеши во своей вере». И говорил я ему: «Ты ищешь в словопрении высокия науки, а я прошу у Христа моего поклонами и слезами: и мне кое общение, яко свету со тьмою, или яко Христу с Велиаром?» И ему стыдно стало, и против тово сквозь зубов молвил: «Нам-де с тобою не сообщно». И Артемон, говоря много, учнет грозить смертью. Ия говорил: смерть мужю покой есть, и смерть грехом опо-на, не грози мне смертию; не боюсь телесныя смерти, но разве греховныя. И паки подпадет лестию. И пошед, спросил: «Что, стар, сказать государю?» И я ему: «Скажи ему мир и спасение, и телесное здравие». А в 22 день один был. Так говорил мягче, от царя со слезами, а иное приграживал. Ия в те поры смеюся. И много тех было присылок.

Блюдитеся, правовернии, злых делателей: овчеобразные волки Симеон и Епифаний. Знаю я Епифана римлянина до мору, егда он приехал из Рима. Тогда же учению его приложишася руководством Федора Ртищева и сестры ево Аннушки. А Семенка чернец оттоле же выехал, от римского папежа, в одну весну со мною как я из Сибири выехал. И вместе я и он были у царевы руки, и видев он ко мне царевы приятные слова, прискочил ко мне и лизал меня. Ия ему рек: «Откуда ты, батюшка?» Он же отвеща: «Я, отченька, из Киева». А я вижю, яко римлянин. У Феодора Ртищева с ним от Писания в полатке до тово щиталися, вся блядет по уставу римскому. И года с полтретья минув после тово, приходил со Артемоном от царя во юзилище ко мне, на Никольской двор. Не мог со мною говорить: Бог мне помогал ево посрамлять. И в беседах тех я ему говорил: «Вижу, яко римлянин ты, и беседа твоя яве тя творит». Отвеща и рече: «Вся земля Божия и концы ея». Да и россмеялся. Я Артемону подъя-вил: «Внимай, посланник, и зри, – враг бо есть Святыя Троицы». А им такия и надобе; заодно с Римом Москва захотела вражить на Бога, таковых себе и накликала. Да я не лгу: новых жидов в Москве умножилося, научили своему рукоделию комедию играть. А нас Бог избавил от них и посрамил их от нашей худости. Да что с ним сделаешь. А пошед Артемон кланяется низенько и прощается умильно в правду.

А егда же мя на судище привлекут, вся судии трепещут и ужасаются, яко отмудрова человека. А я и аза не умею протолковать и свое имя забыл, токмо надеюсь лише крепко на света Христа. Да егда мя волокут, так в то время докучаю ему, Богу моему: «Надежда, не покинь! Упование, не оставь!» А сам-таки молитву говорю. Как приведут пред них, так у меня загорится сердце-то, – не разбираю, патреархли или ин, понесу косить несеяный плевел посреде пшеницы растущ. Да и то в то время вспомню, что от юности в книгах читал. А с судища сошед, и забуду, что говорил. Опосле сказывают мне, и я лише смеюся пред ними и браню их от Писания. И рек: «Не боюся я дьявола и вас, боюся света Христа, он мне помощник на вас. Да уже мне иное вам и сказывать тово, кажитца, не хорошо, да нужда влечет. В Крестовой Никон да я да Кокошилов дьяк, много говоря, и льстя ко мне. А у меня горит сердце-то на него, сердито крошу. И он Кокошилову говорит: «Иван, а Иван, худа гадина протопоп сей, а пострадать мне от него». Ион ему супротив рек: «Да и ты-де, государь, учини ему конец». И он паки: «Нельзя, барте, – загорожено, бойся». Да и отпустил меня. В те поры я шапкою тряхнул: отрясаю, реку, прах, прилетит от ног моих. Да и пошел. Примись, реку, за меня такой-сякой, идучи говорю. А что сделаешь, нашу же братию многих погубил (Прянишниковский список. С. 330–333).

193 …передъ вселенъских привели меня патриарховъ, и наши всѣ тут же сидятъ… – 17 июня 1667 г. Аввакум предстал перед патриархами, заседавшими на церковном соборе, – Макарием Антиохийским, Паисием Александрийским (вселенскими патриархами) и Иоасафом II, Московским патриархом, незадолго перед тем избранным на том же соборе. Патриархи Макарий и Паисий прибыли в Москву 2 ноября 1666 г. по приглашению русских властей, стремившихся придать общеправославный авторитет собору, созванному для рассмотрения дел в русской церкви (лишения Никона патриаршего сана, избрания нового патриарха и осуждения старообрядцев). На Руси было хорошо известно, что бедные восточные патриархи ездят к русским царям главным образом за щедрой милостыней, которую неизменно у них получали.

194 А и у вас православие пестро стало от насилия турскаго Магмета… Аввакум имеет в виду то обстоятельство, что с 1453 г., с момента завоевания Византийской империи турками (султаном Магометом), православное население восточных патриархатов находилось под властью магометан.

195 А первые наши пастыри, якоже сами пятию перъсты крестились, такоже пятию перъсты и благославляли по преданию святых отецъ наших: Мелетия Антиохийскаго и Феодорита Блаженнаго, Петра Дамаскина и Максима Грека. – Здесь Аввакум называет те имена, к авторитету которых прибегали дониконовские издания Псалтыри с восследованием, включавшие в свой состав статью «Како лице свое крестити крестообразно и истово» и объяснявшие символику двуперстного крестного знамения ссылками на учение о крестном знамении блаженного Феодорита, епископа Киррского (V в.), на Мелетия, патриарха Антиохийского (IV в.), опиравшегося в борьбе с ересью Ария на символику крестного знамения, на защитника двуперстия византийского учёного инока Петра Дамаскина (XII в.), на авторитет русского просветителя и философа Максима Грека (1480–1556), автора «Слова, како подобает знаме-натися крестным знамением» и «Слова о сугубой аллилуие». …пятию перъсты… – имеется в виду сложение перстов правой руки: двух – в знак соединения божеского и человеческого начал в Христе, трёх – в знак Святой Троицы.

196 Ещёже и московский помѣстный бывый собор при царѣ Иваннѣ… – Аввакум имеет в виду Стоглавый собор 1551 г., поместный собор русской церкви, в решениях которого было постановлено: «иже кто не знаменается двема персты, якоже и Христос, да есть проклят» (см.: Стоглав: Собор, бывший в Москве при великом государе царе и великом князе Иване Васильевиче (в лето 7059). СПб., 1997).

197…Гурий… иВарсонофий… казанские чюдотворъцы… – Во время Стоглавого собора архиепископ Казанский Гурий был епископом Смоленским и Брянским, а Тверской архиепископ Варсонофий – архимандритом казанского Спасо-Преображенского монастыря. Оба они причтены церковью к лику святых в 1595 г. В московском Казанском соборе был придел, посвящённый казанским чудотворцам Гурию и Варсонофию, и именно в этом приделе служил Аввакум при настоятеле собора Иване Неронове.

198 …Филипп, Соловецкий игумен, иже и митрополит Московской… – Во время Стоглавого собора Филипп был игуменом Соловецкого монастыря.

199 «Путче един… нежели тмы беззаконных!» – Сирах. 16:3.

200 …дьякъ Иванъ Уаровъ… – Дьяк Иван Уарович Калитин в свое время был человеком, близким к Никону. В 1660 г. он выступал свидетелем по делу Никона (см.: Дело о патриархе Никоне. СПб., 1897. С. 34).

201 …толмачю архимариту Денису… – Архимандрит Афонского Иверского монастыря грек Дионисий состоял переводчиком при греческих патриархах Макарии и Паисии, он прибыл на Русь в 1655 г. в качестве настоятеля греческого Никольского монастыря в Москве и затем принимал участие в исправлении русских богослужебных книг по греческим образцам. Влияние Дионисия на ход собора 1666–1667 гг. было весьма существенным. Он написал трактат против старых русских церковных обрядов, который был положен в основу постановлений («деяний») собора. Кроме того, он оказывал давление на патриархов Макария и Паисия, убеждая их выносить решения, нужные московскому правительству.

202 «Таковъ нам подобаше архиерей: прѣподобенъ, незлобивъ…» – Евр. 7:26.

203 «Мы уроди Христа ради… мы же немощни!» – 1 Коринф. 4:10.

204… Евфимей, чюдовской келарь… – справщик Московского печатного двора, уставщик и келарь Чудовского монастыря, прекрасно образованный в духе греческой ориентации монах, автор ряда переводов с греческого.

205 …священника Лазаря… – Священник из Романова-Борисоглеб-ска Лазарь за неприятие Никоновой реформы был сослан в 1661 г. в Тобольск, откуда затем «за неистовое прекословие», т. е. за дальнейшую открытую и смелую борьбу, переведён в Пустозерск. В 1666 г. Лазаря привезли из Пустозерска в Москву на церковный собор для суда над ним. В ноябре 1666 г. его допрашивали на соборе, а 17 июня 1667 г. расстригли и предали анафеме (см.: Материалы… Т. 2. С. 113).

206…и старца Епифания… – Соратник, соузник и духовный отец протопопа Аввакума в пустозерский период их жизни, инок Епифаний был родом из Нижегородских пределов (см. обнаруженную О. В. Панченко запись во Вкладной книге Соловецкого монастыря – Архив СПб. ИИ РАН, колл. 2, д. 152, л. 999 – о сделанном в 1653 г. денежном вкладе в монастырь «служебника» монастыря «Ефрема Лазарева сына нижегородца», «во иноцех Епифана»). Из Нижнего Новгорода он пришел в Соловецкий монастырь в 1644/45 г., несколько лет трудился там, будучи бельцом (см.: Карманова О. Я. Автобиографическая записка Соловецкого инока Епифания (к проблеме мотивации текста) // Старообрядчество в России (ХѴІІ-ХХ вв.). М., 1999. С. 255), затем принял постриг (около 1653 г.) и еще 5 лет подвизался на Соловках уже в качестве инока. Потом, пожелав «безмолвия», вышел из монастыря и поселился как отшельник близ Онежского озера на Суне-реке, откуда впоследствии и пришел (в котором году, неизвестно) в Москву со своей книгой (не дошедшей до нас) в защиту старой веры. Надо полагать, что знакомство протопопа Аввакума с иноком Епифанием состоялось по возвращении Аввакума в Москву из сибирской ссылки, а возможно, и несколько позже, – в ходе собора 1666–1667 гг.

207 …клабуки-те рогатые ставцами-тѣми носят. – Аввакум здесь имеет в виду новый фасон высоко возвышающихся над головой, как рог или поставец, клобуков духовенства; древнерусская традиция не знала такой формы.

208.. перевезли на Ондрѣевъское подворье. – 30 июня 1667 г. Аввакум, Лазарь и Епифаний были отвезены на подворье Андреевского монастыря, основанного в 1648 г. Ф. М. Ртищевым и находившегося на берегу Москвы-реки близ Воробьёвых гор.

209 Тимофей Марковъ – дьяк Конюшенного приказа.

210 Я… написал послание… – Это послание Аввакума до нас не дошло.

211.. в Савине слободке… – в слободе Саввина Сторожевского монастыря; находился близ Новодевичья монастыря.

212 …Юрья Лутохина… – Стрелецкий голова (полковник) Юрий Лутохин был управляющим царского имения в с. Измайлове.

213…и взяли… скаски у нас. – 5 августа 1667 г. Аввакума, Лазаря и Епифания допрашивали о вере (в том числе и о том – «великий государь царь <…> Алексей Михайлович <…> православен ли») архимандриты: владимирского Рождественского монастыря – Филарет, новгородского Хутынского – Иосиф и Спасо-Ярославского – Сергий (см.: Материалы… Т. 2. С. 21–26).

214 …Артемон и Дементий… – Артамон Матвеев и Дементий Башмаков. Артамон Сергеевич Матвеев, крупный государственный сановник, был одним из ярых противников старообрядцев, не раз участвовал в их допросах и «уговорах». После смерти царя Алексея он попал в опалу и был сослан в тот же самый Пустозерск, где с декабря 1667 г. томились Аввакум и его соратники. Соединённые одной ссылкой, они остались по-прежнему разъединёнными в том, что касалось церковной реформы, и Артамон Матвеев в Пустозерске перетянул в никонианство попа местной Никольской церкви Иосифа, за возвращение которого к старой вере боролся Аввакум (см.: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Под общ. ред. Н. К. Гудзия. М., 1960. С. 262. «Послание протопопа Аввакума Симеону, Ксении Ивановне и Александре Григорьевне»). В 1682 г., в год казни Аввакума, с Артамона Матвеева была снята опала, и он возвратился в Москву, но там вскоре (15 мая) был убит восставшими стрельцами, пережив казнённого по царскому указу Аввакума всего на один месяц.

215 …Никифора-протопопа… – Симбирский протопоп Никифор, не желавший служить по новоисправленным книгам, был расстрижен еще до собора 1666 г. единоличным решением греческих патриархов Макария и Паисия, которые столкнулись с ним в Симбирске на пути своего следования в Москву. Московский собор 1666–1667 гг. осудил Никифора вместе с другими старообрядцами. Вскоре по прибытии в пустозерскую ссылку протопоп Никифор умер (в 1668 г.).

216 Таже братию, Лазаря и старца, казня… а меня и Никифора-протопопа не казня, сослали нас в Пустозерье… – Царский указ о ссылке в Пустозерск Аввакума, Никифора, Лазаря и Епифания был подписан 26 августа 1667 г. На следующий день Лазаря и Епифания «казнили» на Болотной площади урезанием языков; 30 августа всех четверых отправили по этапу. Сосланные прибыли в Пустозерск 12 декабря 1667 г. (см.: Барское Я. Л. Памятники. С. 146–147, 250–251; Веселовский С. Б. Документы о постройке пустозерской тюрьмы, о попе Лазаре, Иване Красулине и Григорие Яковлеве//ЛЗАК. СПб., 1914. Вып. 26. С. 6–7).

217 А двоих сыновъ моихъ, Ивана и Прокопья, оставили на Москвѣ за поруками… кое-какъ на Мезень к матери прибрели… и в землю попали. – Поручная запись с сыновей Аввакума Ивана и Прокопия была взята 20 сентября 1666 г. «Прибрели» они из Москвы на Мезень летом 1669 г., а весной 1670 г. (в марте, после казни юродивого Фёдора и Луки Лаврентьевича) вместе с матерью были заключены в земляную тюрьму.

218 Аз же ис Пустозерья послалъ к царю два посланья… – Аввакум имеет здесь в виду так называемые свои Четвертую и Пятую челобитные царю Алексею Михайловичу (см. их издание: БЛДР. Т. 17. С. 166–172). В Четвертой челобитной (1668 г.) он извещал царя о смерти протопопа Никифора и просил отпустить из Москвы на Мезень своих сыновей. В Пятой (1669 г.) – обличал царя и рассказывал ему о своих видениях, говорил о его ответственности за сохранение старой веры.

219…книга «Отвѣтъ православныхъ» – одно из основных полемических сочинений в защиту старой веры, написанное от лица всей пустозерской братии дьяконом Феодором к началу 1669 г. (текст частично издан: Материалы… Т. 6. С. 269–298, 315–334; Т. 8. С. 354–360).

220 …от Лазаря священника два послания: царю и патриарху. – Лазарь написал послания царю и патриарху в феврале 1668 г., но их долго не отсылали в Москву, так как тогдашний воевода Пустозерска Иван Неелов хотел их «вычитать», прежде чем отправлять адресатам, Лазарь же не давал на это согласия. По словам дьякона Феодора, отец Лазарь написал эти послания «страшно и дерзновенно зело – суда на еретиков просил». В послании царю Лазарь не только просил, но и грозил: «И аще мы <…> мучимы есмы всяко и казними, в тесных темницах затворены <…> и о сем, царю, будут судиться с тобою прародители твои и прежния цари и патриархи <…> к сим же и святии отцы» (см. издание посланий Лазаря: Материалы… Т. 4. С. 223–284). В феврале 1670 г. послания Лазаря были наконец отосланы в Москву.

221 …повѣсили в дому моемъ на Мезени на виселице двух человѣкъ… Феодора преждереченнаго юродивого да Луку Лаврентьевича… – Казнь в Мезени состоялась в марте 1670 г. Юродивый Фёдор пришел из Москвы на Мезень, видимо, вместе с сыновьями Аввакума, зимой 1668/1669 г. (см. упоминание о нём как о присутствующем на Мезени в письмах боярыни Морозовой и Аввакума). Фёдор был одним из «связных» Аввакума с внешним миром (см. в письме Аввакума к своей семье: «В Соловки те, Феодор, хотя бы подъехал, писма те спрятав, в монастырь вошел как мочно тайно бы, писма те дал»: БЛДР. Т. 17. С.209). Очевидно, и юноша Лука Лаврентьевич тоже каким-то образом был причастен к распространению учения своего духовного отца и навлёк тем на себя казнь.

222 …и Петр апостол некогда… Христа отрекся… плакася горько… – См.: Мф. 26:69–75; Мк. 14:66–72; Лк. 22:56–62; Иоанн. 18:25–27.

223 …полуголова Иванъ Елагин… – Стрелецкий подполковник Иван Елагин в 1661–1663 гг. был воеводой на Мезени; затем он нёс службу полуголовы в стрелецком полку, входившем в личную охрану царя, и как таковой в конце февраля 1670 г. был послан из Москвы для разбирательства и казней на Мезень и в Пустозерск. Вскоре после своей пустозерской миссии он получил повышение – звание головы стрелецкого полка.

224 …взял у нас скаску… – Эта «сказка» до нас не дошла.

225…и вытяня своима рукама языкъ свой… ужас бо обдержаше ево и трепетенъ бяше. – В рукописи этот текст Аввакума был заклеен иноком Епифанием и исправлен его рукою на следующий: И в то время Божиим промысломъ прииде на него нѣкое забвение, яко сонъ, и не почулъ рѣзания языка своего, только вмалѣ-вмалѣ нѣкакъ ощутилъ, яко во снѣ, рѣзание языка своего безболѣзнено, благодатию Христовою осѣняемо.

226…стражие же… стрежаху темницу. – Ср.: Деян. 12:6.

После этих слов в особой редакции Жития (Прянишниковский список) читается ещё фрагмент с характеристикой аввакумовой земляной тюрьмы:

Да ладно так, хорошо! Я о том не тужу, запечатлен в живом аде плотно гораздо; ни очию возвести на небо возможно, едина скважня, сиречь окошко. В него пишу подают, что собаке; в него же и ветхая измещем; тут же и отдыхаем. Сперва зело тяжко от дыму было: иногда на земли валяясь удушисься, насилу отдохнешь. А на полу том воды по колени, – все беда. От печали великия и туги неначаяхомся и живы быти, многажды и дух в телеси займется, яко мертв – насилу отдохнешь. А сежу наг, нет на мне ни рубашки, лишь крест с гойтаном: нельзя мне, в грязи той сидя, носить одежды. Пускай я наг о имени Господни, яко Мелхи-седек древле в чащи леса или Иван Креститель в пещере, имея ризу от влас вельбуждь и пояс кожан о чреслех его, ядый траву с медом диким, донележе глагол Божий бысть ко Иоанну, сыну Захариину, в пустыни. И проповедая в пустыни июдейстей, глаголя: «Покайтеся и веруйте в Евангелие». И бысть страшен законопреступным являяся, яко лев лисицам. Тако и здесь подобает бытии в пещере сей ко отступникам о имени Исус Христове. Я уж не жалея, когда ел, когда не ел, – не спрашиваю и не тужу о том многажды. Иногда седмь дней, иногда десять, а иногда и сорок не ел, да Бог помогает и молитвы святых отец и братии поспешествуют (Прянишниковский список. С. 341).

227 «Се ecu добра, прекрасная моя… и вся в красотѣ сияешь, яко день в силѣ своей!» — Ср.: Пес. П. 1:14; 4:1–7.

228 Хвала о Церквѣ. – После этих слов в редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина читаем:

Таже Пилатъ, поехавъ от насъ, на Мезени достроя, возвратился в Москву. И прочихъ нашихъ поборниковъ церковных многое множество погублено, ихже число Богъ изочтетъ. Чудо, какъ то в познание не хотятъ приити: огнемъ, да кнутомъ, да висилицею хотятъ вѣру утвердить! Которые то апостоли научили такъ? Не знаю. Мой Христос не приказал нашимъ апостолом так учить, еже бы огнемъ, да кнутомъ, да висилицею в вѣру приводить. Но Господемъ реченно ко апостоломъ еще: «Шедше в миръ весь, проповѣдите Евангелие всей твари. Иже вѣру иметъ крестится – спасенъ будетъ, а иже не иметъ вѣры – осужденъ будетъ». Смотри, слышателю, волею зоветъ Христосъ, а не приказалъ апостолом непокаряющихся огнемъ жечь и на висилицах вѣшать! Татаръской богъ Магметъ написалъ во своих книгах сице: «Непокарающихся нашему преданию и закону повелеваем главы их мечем подклонити». А нашъ Христос ученикам своим никогда так не повелѣлъ. И тѣ учители явны, яко шиши антихристовы, которые, приводя в вѣру, губятъ и смерти предаютъ; по вѣре своей и дѣла творятъ таковы же. Писано во Евангелии: «Не можетъ древо добро плод золъ творити, ниже древо зло плодъ добръ творити, от плода бо всяко древо познано бываетъ».

Да што много говорить? Аще бы не были борцы, не бы даны быша венцы. Кому охота вѣнчатца, не по што ходить в Перъсиду, а то дома Вавилонъ! Нутко, правовѣрне, нарцы имя Христово, стань среди Москвы, прекрестися знамением Спасителя нашего Христа, пятью перъеты, якоже прияхом от святых отецъ – вот тебѣ Царство Небесное дома родилось! Богъ благословитъ: мучься за сложение перъетъ, не разсуждай много! А я с тобою же за сие о Христѣ умрети готовъ. Аще я и несмысленъ гораздо, неука человѣкъ, да то знаю, что вся в Церкви, от святых отецъ преданная, свята и непорочна суть. Держу до смерти, якоже приях, не прелагаю предѣлъ вѣчныхъ: до нас положено, лежи оно так во вѣки вѣком! Не блуди, еретик, не токмо над жерътвою Христовою и над крестом, но и пелены не шевели! А то думали со дьяволомъ книги перепечатать, вся переменить: крестъ на церкви и на просвирахъ переменить, внутрь олътаря молитвы иерейские откинули, ектеньи переменили, въ крещении явно духу лукавому молитца велятъ, – я бы имъ и с ним в глаза наплевалъ! И около купѣли противъ солнца лукавоетъ их водит, тако же и церкви святя, противъ солнца же, и бракъ венчав, противъ солнца же водятъ, – явно противно творятъ, – а в крещении и не отрицаются сатоны. Чему быть? Дѣти ево: коли отца своего отрицатися захотятъ! Да что много говорит? Охъ правовѣрной душе! Вся горняя долу быша. Какъ говорилъ Никонъ, адов пес, такъ и здѣлалъ: «Печатай, Арсенъ, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому!». Так, су, и здѣлалъ. Да болши тово нѣчемъ переменить. Умереть за сие всякому подобаетъ. Будьте онѣ прокляты, окаянные, со всѣмъ лукавымъ замыслом своим, а стражущимъ от них вѣчная память 3-жды! (БЛДР. Т.17. С. 99–100).

229 «Аще и невѣжда словомъ, но не разумомъ». – 2 Коринф. 11:6.

230…книгою Ефрема Сирина… – Впервые книга поучений Ефрема Сирина (IV в.) вышла в свет на Московском печатном дворе в 1647 г. Следующее издание появилось только в 1667 г.; следовательно, Стефан Вонифатьев благословил Аввакума первым печатным изданием этой книги.

231 …к большой царевнѣ в Веръхъ… – т. е. к старшей сестре царя Алексея Михайловича, царевне Ирине Михайловне, которая покровительствовала Аввакуму и в сибирской его ссылке (см. наст, изд., с. 158).

232 …кафизму «Непорочную» — т. е. 17-ю кафизму Псалтыри, начинающуюся словами «Блаженни непорочнии…».

233 «Призри на мя и помилуй мя!» – Пс. 118:132.

234 «Аз ти о имени Господни повелеваю, душе нѣмый и глухий… иди на пустое место, идѣже… токмо Богъ призираетъ…» – Аввакум припоминает здесь слова молитвы Василия Великого над «обуреваемым от духов нечистых». Ср.: Требник. М., 1647. Л. 155–160.

235 Сундовик — правый приток Волги.

236 …Илариону-игумну… – См. примеч. 187. Иларион Рязанский, постриженник Макариева Желтоводского монастыря, был с 1649 по 1656 г. игуменом этого монастыря; значит, молиться за брата Аввакум ездил к нему в Макарьевский монастырь.

237 …пришел я от Федора Ртищева… шумѣлъ в дому ево, о вѣре и о законѣ. — См. примеч. 153.

238 Велик день — т. е. Пасха.

239…к большому воеводѣ… — См. примеч. 75.

240 …велѣно меня наЛѣнуис Тобольска сослать. – См. примеч. 82.

241 …да сохранитъ ево от неприязни впредь. – В редакции Жития из пустозерского сборника Дружинина Аввакум добавляет:

А назад я едучи, спрашивал про него и мнѣ сказали: «Преставился, де, послѣ тебя годы с три, живучи християнски з женою и дѣтми» (БЛДР. Т. 17. С. 104).

242 «О, всепѣтая Мати…» – начало последнего кондака из Акафиста Богородице.

243 …бѣло у ушей-тех их. – На иконах у ушей ангелов изображаются часто белые ленточки, «тороки» – знак слушания Бога.

244 Потом и на Русь я вывез ея… страдала много вѣры ради з дѣтми моими на Москвѣ… за поруками их всѣхъ вмѣсте Павел-митрополит волочил. – Когда сыновья Аввакума Иван и Прокопий попались властям при попытке повидаться с отцом в Николо-Угрешском монастыре (см. примеч. 185), их допрашивали о некоей старице-татарке (см.: Материалы… Т. 1. С. 360–361), как можно догадаться, тоже посещавшей Аввакума в его угрешской темнице. Значит, это и была духовная дочь Аввакума кумычка Анна, во иночестве Агафья. Ивана и Прокопия как раз после этого ареста «волочили за поруками» (см. примеч. 217), вероятно, вскоре после них была схвачена и Агафья.

245…твоя от твоих… – Начальные слова иерейского возгласа за литургией «Твоя от твоих тебе приносяще от всех и за вся».

246 «И печаль мою пред ним возвѣщу…» — Пс. 141:3.

247 «Се приступаю к Божественному причащению, Владыко… упование спасения моего. Аминь». – Молитва, произносимая дьяконом в алтаре перед принятием причастия (см. Служебник).

248 «Прости мя, Владыко, Христе Боже, елико согрѣших…» — Аввакум предлагает обратить к Господу Богу ту прощальную молитву, которую чтец говорит перед иереем после обычного прощения священника перед братией (см. Часослов).

249…да не рекутъ невѣрный: «Гдѣ есть Богъ их!» — См. Пс. 113:10.

250 Езъ — плетень поперёк реки для ловли рыбы.

251 Терпѣние убогих не погибнет до конца. – Пс. 9:19.

252 Шакша-озеро — озеро в Забайкалье, вблизи озера Иргень.

253 Царевна Ирина Михайлова ризы мнѣ… в Тоболескъ прислала…

См. примеч. 231.

254Дочь моя Агрепѣна… – Агриппина родилась в конце 1645 или 1646 г. (см.: примеч. 71). Вместе с родителями ей, как и другим детям Аввакума, довелось пережить и сибирскую, и мезенскую ссылки.

255 …яко древняя Июдифъ о Израили, или яко Есвирь о Мардохѣе, своем дядѣ, или Девора мужеумная о Вараце. – Прекрасная израильтянка Юдифь прославилась спасением своего отечества Израиля от опустошения и завоевания ассирийскими войсками под предводительством военачальника Олоферна (см.: Июдифь. 8-16); еврейка Эсфирь, супруга персидского царя Артаксеркса, спасла своего «дядю» Мардохея и весь народ израильский от истребления, задуманного царедворцем Аманом (см.: Есфирь. 4–8); Девора, пророчица и одна из судей израилевых, научила военачальника Барака, как победить ханаанеян и избавить Израиль от ханаанского ига (см.: Суд. 4:4-16).

256…славы своея иному не дам… – Ис. 42:8; 48:11.

257 …славящия мя – прославлю… – 1 Царств. 2:30.

258 По преданию святых отецъ подобаетъ сложити три перъста… се являет триипостасное Божество, Отца, и Сына, и Святаго Духа… Гаже на лѣвое плечо положити, – являет грѣшных от праведных отлучение, и в муки прогнание, и вѣчное осуждение. Это наставление Аввакума восходит к поучению из Собрания краткия науки о артикулах веры (Малый Катехизис), М., 1649. Л. 16 об. – 17 об.; ср. ту же статью в Книге о вере. М., 1648. Л. 74–74 об.

259 …Мелетий, архиепископъ Антиохийский… и Максим Грек. См. примеч. 195.

260 Писано о сем во многих книгах… и в житье Мелетиеве. См. сказание о Мелетии, архиепископе Антиохийском, под 12 февраля в Прологе и Великих Минеях Четиих. Здесь сказано, что, обличая арианскую ересь, архиепископ Мелетий во ознаменование своей правоты благословил народ двоеперстием.

261 …Никонъ, Черныя Горы игуменъ… – игумен монастыря Богородицы на Чёрной горе в Сирии (XI в.), автор книг «Пандекты» и «Тактикой» – сборников выдержек из творений отцов церкви, соборных постановлений и т. п.

262.. Никонъ… повелѣваетъ в своей книге творити метания… – См.: Книга Никона Черногорца. Острог., 1640. Слово 57 «О праздницех и о постех и о коленопреклонениих».

263.. во Апокалипсисе пишетъ… змий, звѣрь, лживый пророкъ. – См. От. 16:13.

264 Сия три перъста предал Фармос, папа римъской… И по нем бывый Стефанъ, седмый папа, выкопавъ, поругал ево… и снидеся земля по-прежнему паки. – Папа Фармоз занимал римский престол в 891–896 гг., в момент, когда резко обозначились разногласия между греческой и западной церквами, впоследствии приведшие их к окончательному разделению в 1054 г. Папа Стефан (896–897) распорядился исторгнуть тело Фармоза из могилы, обвиняя его в узурпации папского престола. В русской православной традиции папа Фармоз воспринимается как один из виновников разделения церквей. Рассказ о Фармозе и его посмертном обличении приводился в Книге о вере. Кроме того, известна отдельная «Повесть о папе Фармозе», к содержанию которой особенно близок Аввакум (издание ее текста см.: О папе Фармозе // Прибавления к творениям св. отцов в русском переводе. М., 1855. Ч. 14. С. 240–241).

265.. 0.вѣреКнигауказуетълѣтописецъ которой. – В «Книге о вере» (М., 1648) рассказ о папе Фармозе даётся со ссылкой на «Летописец латынской», т. е. на «Деяния церковные и гражданские», колоссальный труд по церковной истории католического историографа Цезаря Барония, изданный в Кракове в 1603 г.

266 …в греках Дамаскинъ… предал безумным грекам тѣ же три перста… отсѣкая вочеловѣчение Христово. – Аввакум имеет в виду напечатанное в изданной Никоном в 1656 г. книге «Скрижаль» «Слово Дамаскина монаха, иподиакона и студита» в защиту троеперстия.

267…какой-то, сказываютъ, протопоп Малакса… благословлять рукою повелѣвает, нѣкако странно сложа персты, «Исус Христомъ». Речь идёт о так называемом именословном сложении перстов для иерейского благословения, которое по примеру греческой церкви стало употреблять русское духовенство, принявшее реформу Никона; в Никоновой «Скрижали» этому учила специальная статья «О знаменовании соединяемых перстов руки священника…», приписанная здесь некоему Николаю Малаксе, протопопу Навплийскому.

268 Ипполит святый и Ефремъ Сиринъ, издалеча уразумѣвъ о семъ времени, написали еще: «И дастъ имъ, скверный, печать свою… И возложитъ им скверный и мерский образ на чело…» – Аввакум имеет здесь в виду Поучения св. Ипполита (см.: Соборник. М., 1647. Л. 131 об.) и Ефрема Сирина (см.: Паренесис Ефрема Сирина. М., 1647. Л. 298 об. – 299) об антихристе, в которых толковались слова Апокалипсиса (От. 13:16) о зверином начертании – печати, полагаемой антихристом на десную руку и на чело людям.

269 И при царѣ Иване бывый в Москвѣ помѣстный собор… – Т. е. Стоглавый собор 1551 г. См. примеч. 196.

270 …якоже Феодорит, и Мелетий, и Петръ, и Максим Грек научиша… – См. примеч. 195.

271 …Гурий и Варсонофий и Филипп, русския чюдотворцы. – См. примеч. 197,198.

272…не по што нам ходить в Перейду… дома Вавилонъ нажили! – Эта фраза Аввакума имеет в своём подтексте отсылку к библейской истории мучения трёх отроков иудейских персидским царём Навуходоносором в печи Вавилонской. См.: Дан. 3:6-50.

273 Ну, старец… напиши и ты рабу-тому Христову, какъ Богородица бѣсатово в рукахъ-тѣхъ мяла… и как ты кричал на небо-то… —

Здесь Аввакум упоминает эпизоды, отразившиеся в автобиографическом Житии инока Епифания. См.: Житие инока Епифания (подгот. текста и коммент. Н. Ф. Дробленковой и Н. В. Понырко) // БЛДР. Т. 17. С. 229–254.

274.. .елика сотвори Богъ знамения… с нима, – в Дѣяниих зачало 36. – См. Деян. 15:12 (зачало 36). Аввакум здесь ссылается на литургическую систему деления текста богослужебного Апостол на «зачала», фрагменты, предназначенные для чтения за богослужением в определенные дни церковного года.

275 И Величашеся имя Господа… и сказующе дела своя. – Деян. 19:17–18 (зачало 42).

Описок сокращений

БАН – Библиотека Российской Академии наук (С.-Петербург).

БЛДР. Т. 17 – Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, Н. В. Понырко. Т. 17. XVII век. – СПб., 2013

Барсков Я. Л. Памятники. – Барсков Я. Л. Памятники первых лет русского старообрядчества. – СПб., 1912.

ДАИ – Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссией. – СПб., 1846–1875. Т. 1–12.

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное… – Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Под общ. ред. Н. К. Гудзия. М., 1960.

ЛЗАК – Летопись занятий Археографической комиссии. – СПб.; Пг.; Л., 1862–1929. – Т. 1–35.

Материалы… – Материалы для истории раскола за первое время его существования/Под ред. Н. Субботина: Т. 1. М., [1874]; Т. 2. М., [1876]; Т. 3. М., [1878]; Т. 4. М., [1878]; Т. 5. М., [1879]; Т. 6. М., [1881]; Т. 7. М., [1885]; Т. 8. М., [1886]; Т. 9. М., [1895].

Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума… – Никольский В. К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума//Ученые записки / РАНИОН; Институт истории. М., 1927. Т. 2.

ОЛДП – Общество любителей древней письменности.

Памятники… – Памятники истории старообрядчества XVII в. – Кн. 1, вып. 1. – Л., 1927 (РИБ. Т. 39).

Повесть о боярыне Морозовой. – Повесть о боярыне Морозовой / Подгот. текстов и исслед. А. И. Мазунина. – Л., 1979.

Пустозерский сборник… – Пустозерский сборник: Автографы сочинений Аввакума и Епифания / Изд. подгот. Н. С. Демкова, Н. Ф. Дробленкова, Л. И. Сазонова; под ред. В. И. Малышева (отв. ред.), Н. С. Демковой, Л. А. Дмитриева. – Л., 1975.

РАНИОН – Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук.

РГБ – Российская государственная библиотека (Москва).

РИБ – Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею.

РНБ – Российская национальная библиотека (С.-Петербург).

Святский Д. Астрономические явления в русских летописях. Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. – Пг., 1915.

ТОДРЛ – Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук.

Иллюстрации

«Рождение же мое в нижегороцкихъ предѣлех, за Кудмою рекою, в селѣ Григоровѣ…»

Современный вид села Григорова Большемурашкинского района Нижегородской области

(фото иерея Алексея Лопатина)

«Народу много приходило х Казанъской, так мнѣ любо – поучение чол безпрестанно…»

Современный вид Казанского собора на Красной площади в Москве (был снесён в 1936 г., воссоздан в 1993 г.), где в 1652–1653 гг., перед сибирской ссылкой, служил под началом соборного протопопа Ивана Неронова молодой Аввакум (фото иерея Алексея Лопатина)

«Отецъ ми бысть священникъ Петръ…»

Современный вид храма в с. Григорове, построенного на месте деревянной церкви во имя мучеников Бориса и Глеба, где служил отец Аввакума священник Петр (фото иерея Алексея Лопатина)

«Таже привезли в Брацкой острог и кинули в студеную тюрму…».

Одна из башен Братского острога (перевезена в 1959 г. в музей-заповедник Коломенское из зоны затопления Братской ГЭС), в тюрьме которого сидел Аввакум зимой 1656–1657 гг. (фото иерея Алексея Лопатина)

«Таже, державъ меня в Пафнутьеве на чепи десеть недѣль, опять к Москве свезли, томнова человѣка…»

Современный вид Пафнутьева Боровского монастыря, где Аввакума неоднократно держали в тюремном помещении во время следствия 1666–1667 гг. (фото иерея Алексея Лопатина)

Памятник протопопу Аввакуму в с. Григорове работы скульптора В. М. Клыкова (фото иерея Алексея Лопатина)

«…сослали нас в Пустозерье».

Современный вид местности, где находился ранее Пустозерский острог, место заточения Аввакума и его соузников. В центре снимка – обелиск в память о городе Пустозерске и протопопе Аввакуме, воздвигнутый в 1964 г. по инициативе В. И. Малышева (фото иерея Алексея Лопатина)

Икона священномученика и исповедника протопопа Аввакума (нач. ХХ в.)

Примечания

1

См.: Материалы для истории раскола за первое время его существования / Под ред. Н. Субботина. [М., 1878]. Т. 4. С. 179–284.

(обратно)

2

Барское Я. Л. Памятники первых лет русского старообрядчества. СПб., 1912. С. 68.

(обратно)

3

Материалы для истории раскола. Т. 4. С. 263.

(обратно)

4

См.: Веселовский С. Б. Документы о постройке пустозерской тюрьмы, о попе Лазаре, Иване Красулине и Григорие Яковлеве // ЛЗАК. СПб., 1914. Вып. 26. С. 13–22.

(обратно)

5

Материалы для истории раскола. Т. 4. С. ХХѴІІ-ХХѴІІІ, 223–284.

(обратно)

6

Там же. С. 236.

(обратно)

7

Записка очевидца о «казни» в Пустозерске 14 апреля 1670 г. с фрагментом текста Аввакума (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. СПб., 2013. Т. 17. С. 121.

(обратно)

8

См.: Малышев В. И. Старейший список «Книги толкований и нравоучений» протопопа Аввакума // От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». Л., 1969. С. 272 (Перепечатка: Малышев В. И. Избранное: Статьи о протопопе Аввакуме. СПб., 2010. С. 214–221).

(обратно)

9

По обоснованному предположению А. Т. Шашкова, пинежанин Иван Неронов был всего лишь писцом этого текста, а его автором, скорее всего, является бывший патриарший подьяк Фёдор Трофимов, противник Никоновых реформ, также находившийся в это время под стражей в Пустозерске (См.: Шашков А. Т. «Самовидцы» Пустозерской «казни» 14 апреля 1670 года // Общественная мысль и традиции русской духовной культуры в исторических и литературных памятниках XVI–XX вв. Новосибирск, 2005. С. 437–453 (Перепечатка: Шашков А. Т. Избранные труды. Екатеринбург, 2013. С. 151–162)).

(обратно)

10

Записка очевидца… С. 122.

(обратно)

11

Материалы для истории раскола за первое время его существования / Под ред. Н. Субботина. [М., 1881]. Т. 6. С. 47.

(обратно)

12

См. рассказ о явлении Феодору Богородицы в послании Феодора к сыну Максиму (Титова Л. В. «Послание дьякона Федора сыну Максиму» – литературный и полемический памятник раннего старообрядчества. Новосибирск, 2003. С. 149). Мотив избранности присутствовал не только исключительно в поведении Лазаря (как можно было бы заключить из того, что оба знаменательных эпизода описаны третьим лицом), но и в собственноручных писаниях романово-борисоглебского попа. В челобитной 1668 г. Лазарь писал царю Алексею: «В прошлых летех сего страдания моего обложен был оковы <…>. И лежащу ми в размышлении и скорбящу, и сну малу на мя нашедшу. И явися мне святый пророк Илия Фезвитянин и рече ми: “Лазарь, аз есмь с тобою, не бойся”. И невидим бысть. Аз же обретохся радости исполнен, железа же обретох с себя спадша» (Материалы для истории раскола. Т. 4. С. 264). Параллелизм этой сцены с текстом из Апостольских Деяний очевиден. Как ангел, явившийся апостолу Петру в темнице, является Лазарю пророк Илия. И так же оковы спали с заточенного, как спали цепи с апостола (Деян. 12:7).

(обратно)

13

Барское Я. Л. Памятники. С. 69; Письма и послания протопопа Аввакума семье (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 208.

(обратно)

14

Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе в XVII в. СПб., 1898. С. 2–3.

(обратно)

15

См.: Титова Л. В. Послание дьякона Федора сыну Максиму. С. 3–9,246–305.

(обратно)

16

Материалы для истории раскола за первое время его существования / Под ред. Н. Субботина. [М., 1885]. Т. 7. С. 261.

(обратно)

17

Веселовский С. Б. Документы о постройке пустозерской тюрьмы. С. 6–13.

(обратно)

18

См.: Барское Я. Л. Памятники. С. 68; Шашков А. Т. «Самовидцы» Пустозерской казни… С. 437–453.

(обратно)

19

Материалы для истории раскола. Т. 6. С. 79.

(обратно)

20

Там же. С. 72.

(обратно)

21

Там же. С. 64.

(обратно)

22

Барское Я. Л. Памятники. С. 69.

(обратно)

23

См.: Понырко Н. В. Дьякон Феодор – соавтор протопопа Аввакума // ТОДРЛ. М.; Л., 1976. Т. 31. С. 362–365.

(обратно)

24

Послание протопопа Аввакума царю Алексею Михайловичу из Пустозерска («Пятая челобитная») (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 167, 169.

(обратно)

25

Барское Я. Л. Памятники. С. 68–70.

(обратно)

26

Там же. С. IX.

(обратно)

27

Там же. С. 69.

(обратно)

28

Карманова О. Я. Автобиографическая записка соловецкого инока Епифания (к проблеме мотивации текста) // Старообрядчество в России (ХѴІІ-ХХ вв.). М., 1999. С. 256.

(обратно)

29

Там же.

(обратно)

30

О книгах, созданных им для обличения Никоновой реформы, писал сам Епифаний в своей автобиографической Записке (см.: Карманова О. Я. Автобиографическая записка. С. 260) и в своём автобиографическом Житии (см.: Житие инока Епифания // Понырко Н. В. Три жития – три жизни. Протопоп Аввакум, инок Епифаний, боярыня Морозова. СПб., 2010. С. 126). Существует свидетельство выговского Жития Епифания о том, что принесенные в Москву «книги, написанные на Суне-реке», Епифаний «пред соборною церковию во время праздника при собрании множества народа сам нача чести всем людям вслух» (Понырко Н. В. Кирилло-Епифаниевский житийный цикл и житийная традиция в выговской старообрядческой литературе // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 29. С. 155).

(обратно)

31

См. наст. изд. С. 48.

(обратно)

32

Здесь надо воспринимать глубинный план этого выражения у Аввакума, а именно евангельское «и сотворю вы ловца человеком» (Мф. 4:19; МР. 1:17).

(обратно)

33

См. наст. изд. С. 146.

(обратно)

34

^Послание протопопа Аввакума боярыне Ф. П. Морозовой, княгине Е. П. Урусовой и М. Г. Даниловой (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 221.

(обратно)

35

Там же. С. 219–220.

(обратно)

36

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Под общ. ред. Н. К. Гудзия. М., 1960. С. 262 (Послание Симеону, Ксении Ивановне и Александре Григорьевне).

(обратно)

37

Послание протопопа Аввакума боярыне Ф. П. Морозовой, княгине Е. П. Урусовой и М. Г. Даниловой (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 219.

(обратно)

38

Переписка боярыни Морозовой с протопопом Аввакумом и его семьей (Под-гот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С.287.

(обратно)

39

См. наст. изд. С. 122, 124.

(обратно)

40

См.: Титова Л. В. Послание дьякона Федора сыну Максиму. С. 147.

(обратно)

41

Там же. С. 141.

(обратно)

42

См.: Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе в XVII в. С. 216–233.

(обратно)

43

Можно предположить, что подспудная причина распри заключалась в следующем. Спор начался с того, что толкование Феодором догмата о Троице было основано на признании опечаток или описок в книгах дониконовского выхода. Для узников, страдавших «за единый аз» в старых книгах, это было как бы покушением на смысл всей их борьбы. Быть может, не случайно, а именно в этой связи Аввакум, изобличая Феодора, несколько раз называет его при этом никонианином.

(обратно)

44

Титова Л. В. Послание дьякона Федора сыну Максиму. С. 150.

(обратно)

45

Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1, вып. 1. Л., 1927 (РИБ. Т. 39). Стб. 571 (обращение к чаду Симеону в «Книге толкований и нравоучений»),

(обратно)

46

См.: «Виноград Российский» Семена Денисова. М., 1906. Л. 21 об. – 22.

(обратно)

47

Известно предание о том, что из четырех сожжённых один живым вознёсся на небо: героем его был старец Епифаний (см.: Барское Я. Л. Памятники. С. 392–393).

(обратно)

48

См.: Никольский К. Анафематствование (отлучение от церкви), совершаемое в первую неделю Великого поста. Историческое исследование о Чине православия. СПб., 1879. С. 208–237; Горчаков М.И. Анафематствование (отлучение от церкви), совершаемое в первую неделю Великого поста. Рец. на Историческое исследование о Чине православия Константина Никольского. СПб., 1879 // Отчет о двадцать третьем присуждении наград графа Уварова. Приложение к 39 т. Записок имп. Академии наук, № 8. СПб., 1881. С. 198–243; Петухов Е. В. Очерки из литературной истории Синодика. СПб., 1895.

(обратно)

49

См. рукопись: БАН, собр. Дружинина, № 108 (старый № 139), старообрядческий Синодик, л. 52,157 об. Ср.:ПыпинА. Н. Сводный старообрядческий Синодик (изд. ОЛДП). СПб., 1883. С. 19–21.

(обратно)

50

См.: ПытнА. Н. Сводный старообрядческий Синодик. С. 21–22.

(обратно)

51

См.: Памятники истории старообрядчества XVII в. Стб. 248–250 (Книга бесед).

(обратно)

52

См.: Там же. Стб. 303 (Книга бесед).

(обратно)

53

Там же. Стб. 280 (Книга бесед).

(обратно)

54

Там же. Стб. 941 (Письмо попу Исидору).

(обратно)

55

См.: Петухов Е. В. Очерки из литературной истории Синодика. С. 124–125 и след.

(обратно)

56

См.: Лихачев Д. С. 1). Человек в литературе Древней Руси. М.; Л., 1958. С. 120–123; 2). Развитие русской литературы Х-ХѴІІ веков. Л., 1973. С. 70.

(обратно)

57

См.: Памятники истории старообрядчества XVII в. Стб. 275–277 (Книга бесед).

(обратно)

58

См.: Памятники истории старообрядчества XVII в. Стб. 566 (Книга толкований и нравоучений).

(обратно)

59

Следует заметить, что эту особенность древнерусской литературы быть как бы молвой усиливало то обстоятельство, что она воспринималась главным образом на слух и была создана для изустного произнесения.

(обратно)

60

См.: Памятники истории старообрядчества XVII в. Стб. 285, 507, 510, 519, 567, 574,626 ит. д.

(обратно)

61

Там же. Стб. 471 (Книга толкований и нравоучений).

(обратно)

62

Там же. Стб. 402–403 (Книга бесед: письмо инокине Мелании с сестрами).

(обратно)

63

Из сочинения протопопа Аввакума о сотворении мира (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 126.

(обратно)

64

Памятники истории старообрядчества XVII в. Стб. 469 (Книга толкований и нравоучений).

(обратно)

65

Там же. Стб. 302, 321, 344, 345, 386 (Книга бесед).

(обратно)

66

Там же. Стб. 338 (Книга бесед).

(обратно)

67

Там же. Стб. 337, 334 (Книга бесед); 626 (Книга обличений).

(обратно)

68

Там же. Стб. 882 (Послание боярину Андрею Плещееву).

(обратно)

69

Стефан Яворский. Камень веры. М., 1728. С. 616–618.

(обратно)

70

Иоанн Златоуст. Беседы на 14 посланий св. апостола Павла. Киев, 1623. Стб. 1080.

(обратно)

71

См.: Послание протопопа Аввакума отцу Сергию с «отцы и братией» (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 200–201.

(обратно)

72

Там же. С. 201.

(обратно)

73

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное (Подгот. текста и коммент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С.92.

(обратно)

74

Послание протопопа Аввакума «горемыкам миленьким» (Подгот. текста и ком-мент. Н. С. Демковой) // БЛДР. Т. 17. С. 194.

(обратно)

75

См.: Псалтырь с восследованием. М., 1642. Л. 667.

(обратно)

76

См.: рукопись РНБ, 0.1.1098, XVIII в., л. 8 об. – 27.

(обратно)

77

Там же.

(обратно)

78

Там же.

(обратно)

79

См.: рукопись БАН, собр. Дружинина, № 108 (старый № 139), старообрядческий Синодик, л. 45 и др. Ср.: Пыпин А. Н. Сводный старообрядческий Синодик. С. 11–33.

(обратно)

80

См. наст. изд. С. 168.

(обратно)

81

Подборку высказываний русских писателей ХІХ-ХХ вв. о творчестве Аввакума сделал В. И. Малышев – см. его статью: Заметка о рукописных списках Жития протопопа Аввакума // ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 388–397 (Перепечатка: Малышев В. И. Избранное: Статьи о протопопе Аввакуме. С. 141–155).

(обратно)

82

См. её публикацию: Житие протопопа Аввакума (Прянишниковский список) // Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Под общ. ред. Н. К. Гудзия. Вступ. ст. В. Е. Гусева. Подгот. текста и коммент. Н. К. Гудзия, В. Е. Гусева, А. С. Елеонской, А. И. Мазунина, В. И. Малышева, Н. С. Сарафановой. М., 1960. С. 305–343.

(обратно)

83

Демкова Н. С. Житие протопопа Аввакума: (Творческая история произведения). Л., 1974.

(обратно)

84

Впервые автобиографическое Житие протопопа Аввакума было опубликовано в 1861 г. по рукописи XIX в. Н. С. Тихонравовым (см.: Автобиография протопопа Аввакума // Летописи русской литературы и древности / Изд. Н. Тихонравовым. М., 1861. Кн. VI. С. 117–173; Житие протопопа Аввакума, им самим написанное / Изд. под ред. Н. С. Тихонравова. СПб., 1861 (на обложке – 1862)) и с тех пор неоднократно издавалось. В 1927 г. Я. Л. Барсковым совместно с П. С. Смирновым была предпринята публикация Жития по всем известным к тому времени редакциям (с археографическим обзором списков) в 39-м томе «Русской исторической библиотеки» (см.: Памятники истории старообрядчества XVII в. Л., 1927. Кн. I, вып. 1. (Русская историческая библиотека. Т. 39)). В 1934 г. Н. К. Гудзий издал Житие по автографу из сборника Дружинина (см.: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Ред., вступ. ст. и коммент. Н. К. Гудзия. [М.]: Academia, [1934]), а затем в 1960 г., вновь под редакцией Н. К. Гудзия, вышла в свет книга «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения», снабженная обширным историко-литературным комментарием коллектива ученых-исследователей (Житие издано по тому же автографу из сборника Дружинина) (см.: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Под общ. ред. Н. К. Гудзия. Вступ. ст. В. Е. Гусева. Под-гот. текста и коммент. Н. К. Гудзия, В. Е. Гусева, А. С. Елеонской, А. И. Мазунина, В. И. Малышева, Н. С. Сарафановой. М., 1960). В 1963 г. А. Н. Робинсон издал жизнеописания Аввакума и Епифания, снабдив это издание помимо историко-литературного и текстологического исследования очень ценным историческим комментарием, подробным и библиографически документированным (Житие Аввакума и первая часть Жития Епифания изданы по автографу из сборника Дружинина) (см.: Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исследование и тексты. М., 1963). В 1975 г. попечением В. И. Малышева была издана фототипически и наборным текстом с подробным археографическим и источниковедческим исследованием рукопись Пустозерского сборника И. Н. Заволоко, включающая в себя автографы автобиографических Житий Аввакума и Епифания (см.: Пустозерский сборник: Автографы сочинений Аввакума и Епифания / Изд. подгот. Н. С. Демкова, Н. Ф. Дробленкова, Л. И. Сазонова. Под ред. В. И. Малышева (отв. ред.), Н. С. Демковой, Л. А. Дмитриева. Л., 1975). В 1979 г. в Иркутске вышло в свет второе, дополненное и исправленное, издание книги «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения» (см.: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения/ Подгот. текста и коммент. Н. К. Гудзия, В. Е. Гусева, Н. С. Демковой, А. С. Елеонской, А. И. Мазунина. Послесловие В. Е. Гусева. Иркутск, 1979), которое послужило основой для целого ряда переизданий, предпринятых в конце 1980-х – начале 1990-х гг. в различных областных издательствах России. В 1989 г. Житие Аввакума (рядом с произведениями инока Епифания, священника Лазаря и дьякона Феодора) было опубликовано по автографу из сборника Заволоко М. Б. Плюхановой в книге «Пустозерская проза» (см.: Пустозерская проза. Протопоп Аввакум. Инок Епифаний. Поп Лазарь. Дьякон Федор / Сост., предисл., коммент., переводы отдельных фрагментов М. Б. Плюхановой. М., 1989). В том же году Н. С. Демкова издала Житие по автографу из сборника Дружинина с приложением фрагментов из других редакций Жития в завершающем томе серии «Памятники литературы Древней Руси» (см.: Сочинения Аввакума (подгот. текстов и коммент. Н. С. Демковой) Ц Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга вторая / Сост. и общ. редакция Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. М., 1989. С. 351–401, 636–659), а в 2013 г. – в преемнице этой серии «Библиотеке литературы Древней Руси» (см.: Библиотека литературы Древней Руси. Т. 17. XVII век/Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, Н. В. Понырко. СПб., 2013. С. 64–118, 518–542). Тремя годами ранее Н. С. Демкова выпустила издание этого текста в отдельной книге: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Сост., подгот. текста к изд., коммент., вступ. ст. Н. С. Демковой. СПб., 2010. В 2010 г. текст Жития протопопа Аввакума по автографу из сборника Заволоко был издан мною в книге: Понырко Н. В. Три жития – три жизни. Протопоп Аввакум, инок Епифаний, боярыня Морозова: Тексты, статьи, комментарии. СПб., 2010. В 2016 г. текст Жития в сопровождении его факсимильного издания по сборнику Заволоко издан: Житие протопопа Аввакума: (Последняя авторская редакция): в 2 кн./подгот. текста, вступ. статья, перевод и коммент. Н. В. Понырко. СПб., 2016.

(обратно)

Оглавление

Протопоп Аввакум в культурной памяти русского народа

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Комментарии

Описок сокращений

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg