«Отцы-основатели»

Отцы-основатели (fb2) - Отцы-основатели 1482K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Павловна Згурская

Мария Павловна Згурская Загадки истории Отцы-основатели

Александр Македонский — «властитель мира»

Не может быть двух солнц на небе и двух владык на земле.

Александр Македонский

Непоколебимое основание государства — справедливость.

Пиндар

Фигура Александра III Македонского (356–323 гг. до н. э.), правителя Македонии и Древней Греции, а затем мировой империи, привлекала внимание во все времена. Огромная держава, созданная в результате завоеваний Александра Македонского, простиралась на тысячи километров от Дуная до Инда и была самым крупным государством Древнего мира.

Однако об этой легендарной личности, несмотря на, казалось бы, подробную биографию, изложенную Плутархом, мы, в сущности, знаем мало.

Как Александру Македонскому удалось всего за несколько лет (334–323 гг. до н. э.) совершить невозможное — создать величайшую империю античного мира? На этот вопрос существует множество ответов, и с течением времени гипотез, предположений и теорий становится все больше.

Его жизнь оказалась очень короткой, однако ее хватило на то, чтобы создать державу, величайшую из всех существовавших ранее.

В 20 лет — Александр взошел на трон Македонии;

в 25 лет — завоевал Персидскую империю и часть Индии;

в 32 года — 13 июня 323 г. до н. э., в самом расцвете сил, в месопотамском городе Вавилоне Александр внезапно умер при неясных обстоятельствах.

Но причины, побудившие его броситься в столь неслыханную авантюру, мечты и цели, двигавшие им в продолжение этой военной, политической и религиозной эпопеи, остаются во многом предметом догадок.

К тому же информации из первых рук на этот счет не существует, и наша осведомленность, как известно, опирается в основном на греческие и латинские сочинения, составленные через много веков после событий, прежде всего — на исторические и географические труды Арриана, Плутарха, Курция Руфа, Диодора Сицилийского, Помпея Трога, Страбона и некоторых других авторов. Историю жизни Александра Македонского современные исследователи реконструируют сложным путем исторической критики.

Начало пути

Итак, как говорили древние римляне, начнем ab ovo. Александр Македонский родился в июле 356 года до н. э. в столице Македонии Пелле от брака македонского царя Филиппа и царицы Олимпиады.

По легенде, это произошло в тот день, когда Герострат поджег Храм Артемиды Эфесской, одно из семи чудес света. Уже во время походов Александра распространилась легенда, будто персидские маги интерпретировали этот пожар как знамение будущей катастрофы для их державы. Что ж, человечеству не привыкать к легендам и знамениям, которые всегда сопровождают рождение и жизнь великих людей. Поэтому удачно совпавшую с этим событием дату рождения Александра ученые считают выдуманной.

Итак, точный день рождения Александра неизвестен. Часто таковым называют 20 июля, поскольку, по Плутарху, Александр родился «в шестой день месяца, который у македонян называется лой». Другие говорят о дне гекатомбеона — о 15 июля, но и эта дата бездоказательна. А вот по свидетельству Аристобула, записанного Аррианом, известно, что Александр родился осенью. Кроме того, Демосфен, который был современником царя, считал, что македонский месяц лой на самом деле соответствовал аттическому боэдромиону (сентябрь и октябрь). Поэтому нередко в качестве даты рождения называется период с 6-го по 10 октября.

В Древней Греции все знатные, в особенности царские, роды претендовали на происхождение от богов или героев. Македонские цари вели свою родословную от Геракла — сына греческого бога Зевса от смертной женщины Алкмены. А по материнской линии Александр Македонский мог считаться прямым потомком Ахилла, героя легендарной Троянской войны, воспетого Гомером.

Про мать Александра прежде всего известно то, что она принимала активное участие в существовавших тогда религиозных ритуалах. Плутарх об этом сообщает следующее: «Издревле все женщины той страны участвуют в орфических таинствах и оргиях в честь Диониса».

В этой религиозной практике не было ничего необыкновенного. Однако Олимпиада, по его словам, «ревностнее других была привержена этим таинствам и неистовствовала совсем по-варварски; во время торжественных шествий она несла больших ручных змей, которые часто наводили страх на мужчин». Плутарх и другие писатели древности называют это причиной размолвки между Филиппом и Олимпиадой, приведшей к тому, что царь оставил царицу: «Однажды видели змея, который лежал, вытянувшись вдоль тела спящей Олимпиады. Говорят, что это больше, чем что-либо другое, охладило влечение и любовь Филиппа к жене, и он стал реже проводить с ней ночи, то ли потому, что боялся, как бы женщина его не околдовала или же не опоила, то ли считая, что она связана с высшим существом, и потому избегал близости с ней».

В более приземленной формулировке последняя мысль могла прозвучать в виде вопроса о том, кто же является «настоящим» отцом Александра: царь Филипп или же скрывающееся в обличье змеи божество?

Впоследствии Александр Македонский широко эксплуатировал выигрышную тему своего сверхъестественного происхождения. Якобы, провожая Александра в персидский поход, Олимпиада открыла сыну тайну его необычного рождения.

Впрочем, есть и совсем другие свидетельства. Согласно им, Олимпиада протестовала против утверждения, что родила ребенка не от мужа. Как пишет все тот же Плутарх, «Олимпиада опровергала эти толки и восклицала нередко: “Когда же Александр перестанет оговаривать меня перед Герой?!”» (Греческая богиня Гера, супруга Зевса, считалась покровительницей брака.) Если же эта легенда и имеет какие-то основания, то скорее всего они относятся к другому периоду жизни Олимпиады. Царь Филипп явно считал Александра своим сыном.

И все-таки наибольшее влияние на маленького Александра оказала его мать. Отец занимался войнами с греческими полисами, и большую часть времени ребенок проводил с Олимпиадой. Вероятно, она старалась настроить сына против Филиппа, и у Александра сформировалось двойственное отношение к отцу: восхищаясь его рассказами о войне, он в то же время испытывал неприязнь к нему из-за отношения матери.

В Александре с раннего детства увидели много талантов. Благодаря этому он рано был признан наследником дела отца, а Олимпиада стала самой влиятельной из по меньшей мере, шести жен Филиппа. Впрочем, Александр мог быть единственным сыном Филиппа, достойным наследовать его царство. Дело в том, что, по свидетельству античных авторов, его брат Филипп (впоследствии известный как Филипп III Арридей) был слабоумным. Других достоверно известных сыновей у Филиппа не было, или, по крайней мере, ни один из них не был готов управлять царством отца к 336 году.

Александра с раннего детства готовили к дипломатии, политике, войне. Он в 10-летнем возрасте укротил Буцефала, жеребца, от которого по причине строптивости отказался было царь Филипп. Плутарх писал о характере Александра: «Филипп видел, что Александр от природы упрям, а когда рассердится, то не уступает никакому насилию, но зато разумным словом его легко можно склонить к принятию правильного решения; поэтому отец старался больше убеждать, чем приказывать».

Воспитателями и наставниками Александра были родственник по линии матери Леонид, к которому он сохранил глубокую привязанность в зрелом возрасте, несмотря на строгое спартанское воспитание в детстве; шут и актер Лисимах, а с 343 г. до н. э. — величайший греческий философ Аристотель.

Как сообщает Плутарх, за обучение сына царь Филипп, пригласивший философа, расплатился с Аристотелем прекрасным и достойным способом: «Филипп восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве граждан».

Выбор в качестве наставника именно Аристотеля был не случаен — тот был близок к македонскому царскому дому, а также хорошо знаком Гермию, тирану Атарнея, который поддерживал дружеские отношения с Филиппом.

Под руководством Аристотеля, сделавшего акцент на изучении этики и политики, Александр получил классическое греческое образование, ему привили любовь к медицине, философии и литературе. Хотя все греки читали классические произведения Гомера, Александр изучал «Илиаду» особенно усердно, поскольку его мать, как уже говорилось, возводила свое происхождение к главному герою этого эпоса Ахиллу. Впоследствии он часто перечитывал это произведение. Также известно о хорошем знании Александром «Анабасиса» Ксенофонта, произведений Еврипида, поэтов Пиндара, Стесихора, Телеста, Филоксена и других.

Для занятий и бесед Аристотелю и Александру вместе с другими знатными юношами Филлипп отвел неподалеку от города Миезы рощу, посвященную нимфам. В этом замечательном факте угадывается не столько связь Македонии с греческой культурой, сколько… желание такой связи. Страна македонских царей была наполовину варварской окраиной греческого мира — диким местом, пояснял Демосфен, где нельзя купить даже порядочного раба. Кстати, выбор удаленного от столицы места, вероятно, был связан с желанием удалить ребенка от властной матери.

Наличие свободы — вот главное, что отличало греков от варваров. Аристотель и афинский оратор Исократ авторитетно утверждали, что «раб и варвар по своей природе — понятия тождественные», что подданные Персидской империи, в отличие от граждан греческих государств, «в душе низки и полны раболепного страха». «Стремясь унизить себя любым способом, они преклоняются перед смертным человеком», своим царем, чего заслуживают только боги.

Идеал свободы по-эллински подразумевал желанный для греков тип общественного устройства — коллективы граждан, самостоятельно решающих свою судьбу. Греческий мир не был одной страной и не стремился ею быть. Он складывался из множества вполне или относительно самостоятельных, небольших или совсем маленьких государств, которые могли объединиться перед лицом общего врага, например, тех же персов. По факту такого объединения неизбежно ставился вопрос о том, кто же будет главным. Афины, Фивы или Спарта соглашались действовать во имя Греции, но не под чужим руководством.

Мотив обличения персидского деспотизма как полной противоположности греческой свободе не был случайным. Свои политические идеалы, равно как и мысль о единстве Эллады перед лицом персов, греки вынесли из греко-персидских войн первой половины V века до н. э. Разрозненные в политическом отношении, непохожие во многом на других, греческие племена связывала память об общем прошлом. Центральная фигура воспоминания — история коалиции, панэллинского сплочения против врага на Востоке. Сама мысль о коалиции Европы против Азии навеяна конечно же героическим эпосом Гомера «Илиадой».

Повествование о Троянской войне воспринималось эллинами как история, а не как миф или художественный вымысел. На основании этого эпического текста они, по всей видимости, стремились осознать себя как один народ, единое целое.

Александр, еще в детские годы отличавшийся от сверстников, был равнодушен к телесным радостям и предавался им весьма умеренно; честолюбие же его было безгранично. Равнодушный к богатству, он неистово завидовал славе отца и мечтал о блестящих подвигах. Как мы уже упоминали, «Илиада» была его любимой книгой. Под влиянием Аристотеля Александр также ценил и уважал философов.

Но в еще большей степени его менталитет и самосознание, как и у всякого грека, формировали драматические и героические страницы истории нашествия на греческий мир персидского царя Ксеркса в 480 году до н. э., почти за полтора столетия до Александра Македонского. Из патриотического убеждения в моральной правоте и образцовом общественном устройстве эллинов в конце концов вытекали — едва ли справедливые — соображения о непрочности персидского государства и легкости завоевания Персии.

Поэтому с середины IV века до н. э. идею завоевательного похода на Восток развивали многие греческие писатели. Возможность прибрать к рукам чужое у них соединялась с понятием долга отомстить историческому врагу за пепел сожженных городов и поруганные святыни Эллады. Война с персами казалась им выходом из бесконечных войн самих же греков с греками. «Перенесем богатства Азии в Европу, а бедствия Эллады — в Азию», — обращался оратор Исократ к македонскому царю Филиппу, видя в нем потенциального лидера Греции, способного повести ее на Восток.

Но немало других жителей греческих полисов расценивали стремительный рост македонского влияния как угрозу свободе. Так, Демосфен обрушивал на Филиппа свои филиппики, ставшие нарицательным названием разоблачительных речей.

В 16-летнем возрасте Александр был назначен правителем Македонии под надзором полководца Антипатра, когда Филипп осаждал Византий. Возглавив оставшиеся в Македонии войска, Александр подавил восстание фракийского племени медов и создал на месте фракийского поселения город Александрополь (по аналогии с Филиппополем, который его отец назвал в свою честь).

А спустя два года, в 338 г. до н. э., в битве при Херонее Александр продемонстрировал личное настоящее мужество и навыки полководца, возглавляя под присмотром опытных военачальников левое крыло македонского войска. После победы македонцев над союзными силами греческих городов во главе с Афинами, одержанной при Херонее, собравшийся в Коринфе общегреческий конгресс фактически подтвердил политическое верховенство Македонии в Греции.

Конгресс объявил войну персам, назвав царя Филиппа вождем военного похода в Азию. Почти вся Эллада, за исключением Спарты, обещала пойти за ним. Возмездие персам стало одной из названных целей будущей войны, ее вполне официальной программой. Столь же откровенно греки признавались и в собственном экспансионизме. Помимо отмщения за оскверненные и преданные огню греческие святыни, общегреческая война против Персидского царства имела и другую цель — она должна была присоединить к греческому миру азиатский берег Эгейского моря.

Смерть Филиппа

Летом 336 года до н. э. Филипп Македонский был сражен рукой убийцы (своим телохранителем Павсанием) во время празднеств по случаю свадьбы дочери.

Обстоятельства убийства не совсем ясны, и исследователи часто указывают на возможность участия в заговоре разных заинтересованных лиц, которые стали врагами Филиппа вследствие его агрессивной политики. Самого Павсания схватили и тут же убили люди из свиты Александра, что иногда трактуется как желание будущего царя скрыть истинного заказчика нападения.

В причастности к этому злодеянию, по сообщению греческого историка Арриана, Александр впоследствии обвинял персидского царя Дария: «Отец мой умер от руки заговорщиков, которых сплотили вы, о чем хвастаетесь всем в своих письмах».

Этот факт, скорее всего, вполне может быть правдой. Защита греческой свободы от Македонии щедро оплачивалась персами. Персидское участие в делах Эллады традиционно выражалось в финансировании нужных политических проектов. У всей вольнолюбивой Греции, до героя своей «антимакедонской партии» Демосфена включительно, звенело в карманах персидское серебро.

Историки древности и наших дней одинаково высоко оценивают царя Филиппа. Сравнивая отца и сына, римский автор Помпей Трог находит такие слова: «Способы побеждать у того и другого были различны. Александр вел войну открыто. Филипп пользовался военными хитростями. Он радовался, если ему удавалось обмануть врагов. Александр — если удавалось разбить их в открытом бою… Благодаря этим чертам характера отец заложил основы мировой державы, а сын закончил дело».

Македонское войско, хорошо знавшее и видевшее Александра в сражениях, провозгласило его царем (вероятно, по указке Антипатра). Впрочем, как уже говорилось, из всех детей Филиппа II только Александр был достоин трона.

Александр и греческие города

Итак, Александр был провозглашен царем и благодаря поддержке ближайших соратников смог устранить всех возможных претендентов на македонский престол. При вступлении на трон он первым делом расправился с предполагаемыми участниками заговора против его отца, а также, по македонской традиции, с другими возможными соперниками. Как правило, они обвинялись в заговоре и действиях по заданию Персии — за это, например, казнили двух принцев из династии Линкестидов (Аррабая и Геромена), представлявшей Верхнюю Македонию и претендовавшей на македонский трон. Впрочем, третий из Линкестидов был зятем Антипатра, и потому Александр приблизил его к себе. В то же время он казнил своего двоюродного брата Аминту и оставил свою единокровную сестру Кинану вдовой. Аминта представлял «старшую» линию Аргеадов (от Пердикки III) и некоторое время в младенчестве номинально правил Македонией, пока его не отстранил опекун Филипп II. Наконец, Александр решил ликвидировать и популярного полководца Аттала — его обвинили в измене и переговорах с афинскими политиками.

Знать и македонский народ Александр привлек на свою сторону отменой налогов. При этом казна после правления Филиппа была практически пуста, а долги достигали 500 талантов.

При известии о смерти Филиппа многие его недруги попытались воспользоваться возникшей сложной ситуацией: восстали фракийские и иллирийские племена, в Афинах активизировались противники македонского господства, а Фивы, Аргос, Спарта и некоторые другие греческие полисы отказались признавать Александра своим гегемоном и попытались изгнать оставленные Филиппом гарнизоны и ослабить влияние Македонии.

Смерть Филиппа, казалось, обнаружила непрочность возведенной им политической конструкции. Но уже в первые месяцы царствования юный македонский царь Александр взял инициативу в свои руки, а стремительный поход македонских войск в центральную Грецию вынудил греков подтвердить права Александра.

Так же стремительно и жестоко он подавил вспыхнувшее с новой силой сопротивление греков и подвластных Македонии фракийских и иллирийских племен. Возвратившись в Македонию, Александр весной 335-го до н. э. отправился в поход против иллирийцев, горных фракийцев и трибаллов. Сопротивление фракийцев ему удалось сломить у горы Эмон, трибаллов обратить в бегство в трех переходах от Истра, а враждебных царей иллирийцев вынудить бежать на север Иллирии.

Тем временем в Греции распространился слух, что македоняне разгромлены, а сам Александр погиб. В Фивах началось восстание против македонского гарнизона; его поддержали Афины и города Пелопоннеса.

Всего за 13 дней войско македонян совершило переход из Фракии к Фивам. Восставшему городу были предложены мирные условия сдачи, но фиванцы отказались, и Александр взял город штурмом. Кроме убитых на улицах города, более 30 тысяч жителей были проданы в рабство (примечательное исключение Александр сделал для потомков поэта Пиндара), а сам город был срыт до основания.

После ужасной расправы с Фивами другие греческие города, в том числе и Афины, отправили послов с просьбой о помиловании. Александр миролюбиво пошел им навстречу, отказавшись даже от своего требования выдать лидеров антимакедонской партии (например, оратора Демосфена в Афинах). Войны́ удалось избежать, и Александр в качестве преемника Филиппа организовал Панэллинский конгресс в Коринфе, на котором был подтвержден ранее заключенный договор с греками.

Договор декларировал полный суверенитет греческих полисов, самостоятельное решение ими внутренних дел, право выхода из соглашения. Для руководства внешней политикой греческих государств создавался общий совет и вводилась «должность» гегемона эллинов, обладающего военными полномочиями. Кроме того, Александр добился своего избрания главой Фессалийского союза и Дельфийской амфиктионии.

Все эти военные акции Александра были только приготовлением к большому походу, который намечался против Персидского царства, и конгресс в Коринфе еще раз принял решение о войне с персами.

К этому времени относится и знаменитая сцена с Диогеном, пересказанная бессчетное число раз множеством писателей. После энергичных военных мер македонского царя, вернувших ему влияние в Греции и ожививших планы войны в Азии, многие известные люди поспешили засвидетельствовать ему свое почтение. Когда Александр Македонский был недалеко от Коринфа, он предположил, что так же поступит и философ Диоген.

Но, не дождавшись знаков внимания, царь сам отправился к философу. Диоген лежал и грелся на солнце. Поздоровавшись, царь спросил Диогена, нет ли у него какой-нибудь просьбы. «Отступи чуть в сторону, — ответил тот, — не заслоняй мне солнце».

Вскоре Александр посетил и Дельфы, однако там его отказались принять, ссылаясь на неприсутственные дни. Но царь нашел пифию (прорицательницу) и потребовал, чтобы она предсказала его судьбу, и та в ответ воскликнула: «Ты непобедим, сын мой!».

Триумфальное шествие начинается

Итак, официально целью похода в Азию было отмщение персам за поруганные греческие святыни, и Александр как глава Панэллинского союза начинал эту войну от имени всех греческих полисов. Говоря о причинах похода Александра против персов, историк Арриан цитирует письмо Александра к персидскому царю Дарию: «Ваши предки вторглись в Македонию и остальную Элладу и наделали нам много зла, хотя и не видели от нас никакой обиды. Я, предводитель эллинов, вступил в Азию, желая наказать персов».

Строго говоря, бо́льшая часть Греции царя Македонии об этом не просила. Но сам 22-летний полководец считал себя новым Ахиллом и вынашивал идеи об установлении мирового господства, решив стать царем Азии и превратить ее в центр своей державы. Для этого нужно было сокрушить Ахеменидскую империю Дария III Кодомана.

Македонии в этом новом государстве отводилась второстепенная роль, и потому Александр, собираясь в поход, щедро раздавал пожалования своим приближенным и простым солдатам. Это позволило ему увеличить число служилой знати и частично покрыть расходы, связанные с увеличением армии.

В Македонии наместником был назначен Антипатр, который должен был следить за исполнением союзнических обязательств со стороны греков, а также посылать подкрепления Александру. Но македонский царь должен был спешить — и потому что не имел достаточно денежных средств и провианта, и потому что персидский царь обладал превосходством на море. Залог успеха македонского войска лежал в умении быстро преодолевать большие расстояния, брать города и выигрывать сражения благодаря усовершенствованной тактике ведения боя.

В конце марта 334 г. до н. э. пешее войско и флот собрались у Сеста, чтобы, переправившись через Геллеспонт, оказаться у Абидоса в Малой Азии. Поручив переправу войска своему полководцу Пармениону, Александр отправился в Элеунт и принес здесь жертвы на священном кургане Протесилая, героя Троянской войны, вступившего первым на вражеский берег и принявшего смерть.

Александр во главе сорокатысячной армии перешел через Геллеспонт (теперь пролив Дарданеллы) в Малую Азию. Флотилия Александра пересекла Геллеспонт и пристала к берегу в бухте недалеко от Трои, где когда-то пристали ахейцы, чтобы в течение 10 лет осаждать город Приама. Так начался знаменитый восточный поход, сокрушивший державу Ахеменидов и сделавший Александра повелителем огромной империи.

По рассказам историков, Александр приблизился к берегу и бросил копье, вонзившееся в землю Азии. Затем он первым ступил на землю.

Сначала Александр поспешил в Трою, с которой для греческого мира было связано так много. Здесь он принес жертву Афине Илионской, по преданию оказавшей покровительство грекам во время осады города, а также почтил могилу Ахилла. Умастив тело, он состязался с друзьями в беге вокруг памятника. Как пишут Арриан и Плутарх, возлагая венок на могилу Ахилла, Александр провозгласил его счастливым, потому что о его славе возвестил на будущие времена такой поэт, как Гомер. Символизм этого жеста вполне понятен. Александр Македонский воздал положенную честь своему легендарному предку, который явно был для него еще и образцом для подражания.

Но это означало еще и другое. Македонский царь обращался к исторической памяти греков, используя гомеровский эпос о Троянской войне в качестве примера единения сил греческого мира для войны в Азии. Эти действия должны были побудить греческие города Малой Азии присоединиться к нему для совместной борьбы с персами, но греки предпочитали выжидать. Военные силы греческих городов не были Александру большим подспорьем. Но он надеялся, что греки хотя бы не выступят на стороне персов.

В мае 334 года до н. э. на реке Граник Александр встретился с персидской армией, пришедшей, чтобы его остановить. Победа македонцев была полной. После Граника македонский царь отправил в Афины 300 комплектов персидского военного снаряжения, посвятил их Афине Палладе и повелел сделать такую надпись: «Александр, сын Филиппа, и все эллины, кроме спартанцев, взяли от варваров, обитающих в Азии».

В действительности при Гранике и в других сражениях греческие наемники составляли лучшую часть персидской пехоты. Афинское посольство напрасно просило царя Александра отпустить афинян, взятых в плен при Гранике. Греков, ставших наемниками у персов, македонский царь предполагал сгноить в рудниках.

В продолжение следующего года военных действий македонская армия овладела западным и южным побережьями Малой Азии (современная территория Турции) и укрепилась в важных стратегических пунктах в глубине полуострова.

Очередное большое сражение, на этот раз с главными и лучшими силами персов во главе с самим царем Дарием, произошло на границе Киликии и Сирии у города Исса в ноябре 333 года до н. э. Сгрудившаяся в тесной долине персидская армия не сумела воспользоваться своим численным превосходством. Вторая битва Македонского — вторая победа. Царь Дарий бежал в Месопотамию, бросив войско, сокровища, мать, жену и детей. Это поражение персов имело огромный политический и моральный резонанс.

Тем не менее военное положение македонцев не было блестящим ни в Греции, где персидский флот и персидские деньги отвоевывали потерянное, ни в Малой Азии, куда отступила значительная часть персов после Иссы. Не заботясь о персах, успешно действующих в тылу, после битвы при Иссе Александр предпочел повернуть свою армию на юг, желая подчинить себе богатые торговые города Финикии.

Это был ход конем. Финикийский флот являлся сильнейшим во всем Восточном Средиземноморье, и именно финикийские корабли составляли основу неодолимой силы персов на море. Военный успех в Финикии должен был лишить персов флота.

Большинство ее городов покорилось македонцам по первому их требованию. Крупнейший и наилучшим образом укрепленный финикийский город Тир (ныне Сур) оказал царю Александру самое отчаянное и длительное сопротивление. Власти Тира поначалу также соглашались подчиниться при условии, что Александр Македонский не войдет в городские стены. На го́ре жителей города, царь принимал за Геракла местное божество Мелькарта, святилище которого помещалось в центре города. Он не мог отступиться от того, кого считал своим предком, и взял Тир силой. По словам Арриана и Плутарха, во время осады Александр увидел во сне, как Геракл протягивает ему со стен руку и зовет к себе.

Впрочем, другой сон Александра был, скорее, эротического свойства. Ему приснился сатир, который издали заигрывал с ним, но увертывался и убегал, когда царь пытался его схватить, и дал себя поймать лишь после долгой погони и уговоров. Жители же Тира подозревали в измене не своего Мелькарта-Геракла, а другого бога: «В то же время многим жителям Тира приснилось, — пишет Плутарх дальше, — будто Аполлон сказал, что он перейдет к Александру, так как ему не нравится то, что происходит в городе. Тогда, словно человека, пойманного с поличным при попытке перебежать к врагу, тирийцы опутали огромную статую бога веревками и пригвоздили ее к цоколю, обзывая Аполлона «александристом».

То, что город стоял на острове, делало его, с точки зрения жителей, неуязвимым. Александру пришлось засыпать пролив, таким образом соединив остров с материком. Город взяли штурмом, а его жителей, как до того жителей Фив, продали в рабство.

Настоящий полубог

Из покорившейся Финикии Александр устремился в Египет, где основал город Александрию. Другим особенным событием его египетского «тура» стало рискованное путешествие через пески ливийской пустыни в оазис Сива к жрецам египетского бога Амона-Ра, которого греки уподобляли Зевсу.

Арриан представляет дело так: Александра охватило желание отправиться к Амону в Ливию, поскольку говорили, что предсказания Амона сбываются в точности и что именно он давал предсказания Персею и Гераклу. Поскольку Александр стремился подражать этим героям и вдобавок происходил из рода обоих, он возводил свое происхождение к Амону, как возводят мифы происхождения Геракла и Персея к Зевсу.

Итак, царь «отправился к Амону, рассчитывая, что он в точности узнает о том, что касается его, или по крайней мере сможет сказать, что узнал». Что именно сказало ему божество устами собственных жрецов, точно не известно. Якобы оно подтвердило божественное происхождение македонского царя.

Плутарх в своем жизнеописании Александра дает курьезную интерпретацию этого эпизода. Согласно Плутарху, египетский жрец, приветствовавший Александра Македонского, желал сказать ему по-гречески «пайдион» («дитя»), но по причине дурного произношения вышло «пай Диос» («сын Зевса»). Вполне этим довольный, македонский царь будто бы немедленно удалился.

Вовсе не обязательно принимать этот рассказ за чистую монету. В нем скорее угадывается скепсис, с которым смотрели греки на желание Александра сравняться с богами. В Египте таких сомнений возникнуть не могло. Как новый египетский фараон, Александр считался братом и сыном богов на самом законном основании.

Из Египта завоеватель наконец двинулся за Евфрат, желая встретиться со своим врагом в решающей схватке. Чтобы получше подготовиться к ней, у персидского царя Дария или, как более точно звучал его титул, «царя царей», было и время, и возможности.

Войска, стянутые со всех концов его необъятной империи, отличались разной боеспособностью. Но среди них были действительно отличные воинские части, в том числе тяжелая бактрийская конница, индийские слоны и… греческие наемники.

Спустя несколько веков римский историк, автор «Истории Александра Великого» Курций Руф, описывает двести персидских колесниц с нескрываемым ужасом: «Копья с железными наконечниками выступали впереди дышла. С обеих сторон хомута было по три меча и еще множество копий. Кроме того, к ступице колес крепились косы, которые должны были разрубать все, что встречается на пути».

Около деревни Гавгамелы, недалеко от города Арбелы в Месопотамии, персидские военачальники нашли поле для будущей битвы, не походившее на теснину Иссы, где персы так нелепо передавили сами себя. Для лучшего маневра своей конницы, на которую персы особенно полагались, они даже срыли холмы.

В октябре 331 года до н. э. армия Александра, безусловно, меньшая по численности, расположилась на позиции, приготовленной для нее персами. Все это чересчур походило на страшный капкан, обещавший истребить македонцев. Парменион, военачальник македонского царя, отчаянно советовал ему атаковать персов ночью. Александр Македонский, по преданию, ему ответил, что «не крадет побед».

Накануне битвы он так спокойно спал, что его пришлось будить, когда войско уже начинало строиться. Ожидая атаки македонцев, персы простояли в боевом строю всю ночь. Затем у персов все пошло не так, подготовленные атаки не получались, сражение развалилось на несколько схваток, шедших с переменным успехом. Дарий снова раньше времени посчитал, что все погибло, и бежал, так что македонцам оставалось только добить разрозненные персидские отряды.

Дарий вновь ускользнул. Но поверженная Персидская империя лежала у ног Александра. Он беспрепятственно вошел в пять ее столиц в Месопотамии, Персиде и Мидии — Вавилон, Сузы, Пасаргады, Персеполь и Экбатаны, и баснословные сокровища попали в его руки.

Многое в этом триумфальном шествии теперь было новым. В определенном смысле оно представлялось логическим окончанием греко-персидских войн. Плутарх пересказывает историю о старике, плакавшем от счастья при виде Александра, восседающего на троне некогда столь грозных персидских царей. «Какой великой радости, — по преданию, говорил он, заливаясь блаженными слезами, — лишились те из греков, кто умер, так и не узрев такого».

Из Суз Александр отослал обратно в Афины символический трофей персидского царя Ксеркса — скульптурную группу «тираноубийц» Гармодия и Аристогитона, борцов за афинскую демократию, одно из самых прославленных произведений раннего классического искусства.

Пир в Персеполе закончился сожжением царского дворца, которое, в глазах хмельной компании, символизировало месть оскорбленной Греции. Об этом пьяном поджоге древние авторы сообщают по-разному. Впрочем, рассказ Плутарха снова обстоятельнее и интереснее других.

Якобы инициатива принадлежала особе легкомысленного поведения, по-гречески — гетере. «В общем веселье, — рассказывает Плутарх, — вместе со своими возлюбленными принимали участие и женщины. Среди них особенно выделялась Таида (Таис), родом из Аттики, подруга будущего царя Птолемея.

То умно прославляя Александра, то подшучивая над ним, она, во власти хмеля, решилась произнести слова, вполне соответствующие нравам и обычаям ее родины, но слишком возвышенные для нее самой. Таида сказала, что в этот день, глумясь над надменными чертогами персидских царей, она чувствует себя вознагражденной за все лишения, испытанные ею в скитаниях по Азии. Но еще приятнее было бы для нее теперь же с веселой гурьбой пирующих пойти и собственной рукой на глазах у царя поджечь дворец Ксеркса, предавшего Афины губительному огню. Пусть говорят люди, что женщины, сопровождавшие Александра, сумели отомстить персам за Грецию лучше, чем знаменитые предводители войска и флота.

Слова эти были встречены гулом одобрения и громкими рукоплесканиями. Побуждаемый упорными настояниями друзей, Александр вскочил с места и с венком на голове и факелом в руке пошел впереди всех. Последовавшие за ним шумной толпой окружили царский дворец, сюда же с великой радостью сбежались, неся в руках факелы, и другие македонцы, узнавшие о происшедшем».

Впоследствии Александр высказывал сожаление по поводу случившегося. После Гавгамел он обнаруживал все большую склонность щадить завоеванные края, позволял сатрапам персидского царя оставаться на своих местах, демонстрировал уважение к местным богам и даже истории Персидского царства. В Экбатанах, последней из завоеванных персидских столиц, Александр отпустил домой греческих союзников и фессалийскую конницу.

Это должно было означать, что общегреческий поход против Персидского царства, провозглашенный в Коринфе, успешно завершен и все дальнейшее остается делом одной Македонии и ее царя. Греки, которые пожелали остаться с ним, теперь стали его наемниками.

Считая себя законным преемником персидских царей, Александр преследовал несчастного Дария. Но когда остававшиеся с Дарием сатрапы расправились с ним, македонский царь взял на себя труд отомстить за его смерть.

Новая и непонятная для многих роль, которую брал на себя завоеватель, требовала от него нахождения общего языка с персидской знатью, сохранения в некотором преображенном виде административного скелета своей новой державы, определенного усвоения политической идеологии Персидского царства, находившей, в частности, выражение в дворцовом этикете.

К нескрываемому ужасу и нарастающему возмущению греков и македонцев, Александр попытался распространить на них персидский порядок обращения к царю, который подразумевал буквальное поклонение ему, несовместимое с греческими понятиями о свободе и достоинстве. Больше, чем что бы то ни было, эта болезненная тема вела Александра к столкновению с ревнителями традиций царской власти в его непосредственном окружении, составленном из македонской аристократии.

Сцена убийства Клита стала эмоциональной кульминацией конфликта царя со своими ближайшими соратниками. Клит был другом детства Александра, братом его кормилицы, командиром царской илы, отборного отряда македонской конницы, приносившей царю победы.

Если верить Арриану, Клит нашел, как противодействовать наступающей «тирании» Александра Македонского. На одном из пиров он вступился за древних героев, оспаривая единоличный характер подвигов Александра. Не в силах больше слушать, как придворные льстецы унижают Геракла и Диоскуров, превознося македонского царя как первого среди полубогов, Клит смело заявил, что подвиги, которые приписывают Александру, совершены всеми македонцами.

Его пробовали утихомирить, но он не унимался и требовал, чтобы Александр при всех сказал, что думает. Наконец его вытолкали из пиршественной залы. Клит вернулся через другие двери. Протягивая руку, Клит кричал Александру: «Вот эта самая рука спасла тебе жизнь» (такой факт действительно имел место в сражении при Гранике). И в этот момент, выхватив копье у стражника, Александр Македонский убил его.

Здесь остановился Александр

Неожиданно тяжело давшееся завоевание Бактрии и Согдианы (приблизительно территории теперешнего Афганистана и Средней Азии) сначала было связано с тем, что убивший Дария сатрап Бактрии Бесс попытался провозгласить себя новым персидским «царем царей». Александр же не считал это место вакантным.

После того как сатрап Бесс провозгласил себя новым владетелем Персии, Александр выступил против него и направил свое войско далее на восток, через столицу Персии Персеполь и Экбатаны в Гирканию, куда отступили разбитые войска персов. Из Гиркании через Парфию он прибыл в район Гиндукуша и, перейдя гиндукушские хребты, спустился в долину Амударьи.

Здесь Бесс был схвачен и казнен, а македонские войска, пройдя через плодородные долины Согдианы, вновь перевалили через Гиндукуш. Александр стал готовиться к походу на Индию.

Однако устранение Бесса не стало окончанием войны. Уцелевшие сатрапы и местная знать, пользуясь крахом державы персидских царей и рассчитывая на труднодоступность своих областей, думали сохранить независимость. Эта война по упорству и взаимному ожесточению сторон уже не походила на прежнюю.

Женитьба македонского царя на дочери одного из бактрийских князьков Роксане была попыткой привязать местную знать к своему царствованию. Только по прошествии двух лет, добившись определенного успеха в умиротворении Согдианы, Александр смог приступить к исполнению другого амбициозного замысла. Весной 327 года до н. э. армия Александра Македонского, в рядах которой греки и македонцы, впрочем, уже давно составляли лишь малую часть, двинулась в Индию. Александр через Афганистан вторгся в Северную Индию, где летом следующего года была одержана самая значительная победа — над индийским царем Пором, могущественное царство которого располагалось к востоку от среднего течения Инда. Александр нанес войскам царя Пора сокрушительное поражение.

Военный успех, доставшийся большой кровью, открывал, казалось, дорогу в долину Ганга. Однако истощенная боями и длительными маршами македонская армия была не в состоянии двигаться дальше. Утомленное битвами, измученное непривычным климатом и неизвестностью, войско отказалось продолжать поход. Нечто подобное уже случалось прежде, и Александр знал, как поступить.

Однако на этот раз силы и терпение его солдат действительно иссякли. Сколько он гневно ни удалялся в свою палатку, никто не являлся его уговаривать. «Не было ни одного солдата, из которого ему бы удалось вытянуть слово». Армия решительно не видела смысла в дальнейших завоеваниях, и царю пришлось уступить.

Оказавшись перед угрозой прямого неповиновения, Александр был вынужден дать команду об отступлении. Войско ликовало, «многие из воинов плакали, а другие подходили к царской палатке, призывая многочисленные благословения на Александра за то, что он согласился быть побежденным только ими».

Длившийся почти 10 лет Восточный поход Александра завершился возвращением в Сузы. По преданию, двенадцать алтарей в честь богов Олимпа вокруг бронзовой колонны с надписью «Здесь остановился Александр» были воздвигнуты на месте окончания похода.

Впрочем, отступление Александра вниз по течению реки Инд все еще было завоеванием. Но на обратном пути он погубил половину своей армии в пустыне Гедросии. А ведь Александр двинулся этой дорогой только потому, что слышал, что там не смогли пройти с армиями Семирамида и Кир.

Возвращение из Индийского похода закончилось чем-то вроде карнавального шествия в честь бога Диониса. Греческий миф называл бога Диониса первым завоевателем Индии. Плутарх о шествии Александра пишет так: «Восстановив свои силы, македонцы семь дней веселой процессией шествовали через Карманию. Восьмерка коней медленно везла властелина, который беспрерывно, днем и ночью, пировал с ближайшими друзьями, восседая на своего рода сцене, утвержденной на высоком, отовсюду видном помосте. Затем следовало множество колесниц, защищенных от солнечных лучей пурпурными и пестрыми коврами или же зелеными, постоянно свежими ветвями, на этих колесницах сидели остальные друзья и полководцы, украшенные венками и весело пирующие. Нигде не было видно ни щитов, ни шлемов, ни копий, на всем пути воины чашами, кружками, кубками черпали вино из пифосов и кратеров и пили за здоровье друг друга, одни при этом продолжали идти вперед, другие падали наземь. Повсюду раздавались звуки свирелей и флейт, звенели песни, слышались вакхические восклицания женщин. В течение всего этого беспорядочного перехода царило такое необузданное веселье, будто сам Дионис присутствовал тут же и участвовал в этом радостном шествии».

Но как бы там ни было, этот длительный и на самом деле очень трудный маршрут в обратном направлении вдоль Инда, по побережью Аравийского моря и Персидского залива, по знойным пустыням и безлюдным местам привел армию к окончательному истощению.

Щедро расплатившись с воинами-ветеранами и отправив значительную их часть на родину, Александр Македонский в 324 г. до н. э. прибыл в Вавилон, который он избрал столицей своей гигантской империи. Царю оставалось меньше двух лет жизни.

Александр вернулся в Вавилон не за тем, чтобы сидеть сложа руки. По прошествии нескольких лет, проведенных им в дальних краях, он нашел управление империей совершенно расстроенным. Фактически первой его задачей было взять под контроль области, попавшие в руки лиц, беспардонно злоупотреблявших властью, и навести там порядок.

За год до смерти Александр потребовал от городов Греции учреждения для себя божественных почестей. В письме царя, отправленном из Суз весной 324 г. до н. э., содержалась ссылка на пример Геракла, его отдаленного предка и, как упоминалось выше, сводного брата. Как Геракл, Александр победил всех и дошел до края света. Поэтому царь Александр потребовал сооружения в свою честь храмов, статуй и жертвенников как сыну высшего божества. Публичное почитание Александра города́ Эллады вводили у себя по принуждению. «Этот юнец жаждет алтарей. Так пусть ему их воздвигнут. Какие пустяки!» — язвил оратор Демосфен.

Теперь Александр упрекал греков за то, что они не дали ему завоевать Индию. Охваченный неуемной жаждой завоеваний, великий полководец продолжал строить грандиозные планы дальнейших походов. Он приказал создать большой флот (его судьба представляет собой отдельную загадку) и сколачивал новую армию, костяком которой теперь уже должны были служить азиаты, в первую очередь персы.

Чувствуя себя призванным превзойти Геракла и Диониса, Александр не мог расстаться с мыслью дойти до края земли. Человек-герой может уподобиться бессмертным богам, когда совершит нечто выходящее за пределы человеческих возможностей. Поэтому полководец планировал для себя новый подвиг. Он хотел покорить Аравию, Африку и, обогнув ее, вплыть в Средиземное море через Геркулесовы столбы.

Однако в разгар приготовлений к новым походам Александр слег с жестокой лихорадкой и через несколько дней умер. Неожиданная болезнь и смерть македонского царя 10 июня 323 года до н. э. вызвали кривотолки. Однако скорее всего его смерть не была связана с отравлением и имела естественные причины. В настоящее время место захоронения Александра Великого не установлено, но об этом чуть позже.

Судьбы империи

Что же представляла собой созданная Александром Македонским империя? Сразу же после смерти полководца его преемники — диадохи — стали в ожесточенной борьбе делить наследство. Александр, кстати, это предвидел: «Вижу, что будет великое состязание над моей могилой…»

Распад империи завершился на рубеже IV–III вв. до н. э. возникновением в Западной Азии и Северной Африке двух крупных держав — Египта Птолемеев и царства Селевкидов, которые объединили под своей властью весь ближневосточный мир, за исключением тяготевшей к Элладе Малой Азии.

Правы ли те, кто говорит: Македонский умер, а «государства» как такового не было, просто было очень много завоеванных земель? В таких случаях вообще нельзя говорить о государстве. Если рассматривать распад империи как раздел ее между диадохами, то да, прямой причиной этого послужила смерть Александра и неспособность диадохов ограничить свои личные амбиции.

Но распад державы Александра не означал окончательной гибели его наследия. Например, Египет Птолемеев на долгое время стал авангардом эллинистической цивилизации (по крайней мере, в контексте просвещения и культуры).

Кстати, надо отметить, что выступивший в качестве преемника великих монархов Востока Александр проявил немалую государственную мудрость в организации администрации. Он сделал акцент на местные традиции, привычную социальную структуру и испытанные кадры управителей, доставшиеся ему в наследство от персидских царей. И хотя все высшие должности в его империи занимали доверенные лица из числа македонцев и греков, стратегическая цель императора сводилась к гармоническому синтезу античной и восточной систем, символом которого призвана была послужить торжественная церемония вступления вернувшихся из изнурительного похода воинов в брак с азиатскими женщинами. В Сузах, куда вернулось истощенное походом войско, был совершен этот важный политический акт: около 10 тысяч воинов-македонян, в том числе сам Александр и его ближайшие сподвижники, единовременно сочетались браком с азиатками, причем каждому из молодоженов Александр сделал богатый свадебный подарок.

Важным средством реализации политики синтеза было также создание во многих завоеванных районах Ближнего Востока — от Египта до Средней Азии — серии крупных городов, по меньшей мере десяток из которых стал называться Александриями.

Эти города, заселявшиеся македонянами, греками и стремившимися перенять их образ жизни людьми других национальностей, были призваны, равно как и некоторое количество греческих военных поселений, служить анклавами, упрочивавшими влияние греческой культуры, полисной организации жизни и военной силы македонян в процессе осуществления предполагаемого синтеза.

И, надо сказать, усилия Александра в этом направлении не пропали зря. Несмотря на кратковременность жизни завоевателя и распад его державы после его смерти, вся ближневосточная история с момента завоеваний Александра шла уже под знаком принципиально иного исторического периода — эпохи эллинизма, суть которой сводилась как раз к той (или примерно к той) эллинизации Ближнего Востока, осуществление которой ставил своей целью македонский завоеватель.

Почему же распалась империя Александра Македонского? Был ли распад его империи следствием смерти ее создателя, на силе которого она держалась, или закономерным результатом социально-экономической раздробленности территории?

Одно из объяснений гласит, что если посмотреть, к примеру, на азиатские владения Александра, то можно увидеть, что его империя образовалась преимущественно на территориальной основе Персидской державы; и что Египет еще с V века до н. э. проявлял сепаратистские тенденции… А сама Персидская держава разваливалась на части от внутренних смут и войн. Персия — по сути своей была конгломератом племенных объединений, народов с разным социально-экономическим уровнем развития (богатейшая торговая Вавилония и удаленная от торговых путей Пафлагония), причем на этом огромном пространстве существовали разные религии со своими местными культами.

Все это досталось в наследство Александру Македонскому. Как же отразились завоевания Александра на истории стран и народов ближневосточного региона?

Не случайно первым отпал Египет — древняя цивилизация с единым народом, экономически развитый, не нуждавшийся, по большому счету, в персидском владычестве. Малая Азия, начиная с похода Кира, стала неким местом, где обязательно случались мятежи против центральной власти персов. Империя Селевкидов — наглядный пример того, как Каппадокия постоянно становилась пристанищем для мятежников.

Ну а Македония — это уже совсем другой мир, скорее европейский, принадлежащий греческому миру. Поэтому распад державы Александра был неизбежен. И смерть царя только ускорила этот процесс.

И здесь, считают некоторые исследователи, действовали причины не столько социально-экономического плана, сколько этнического и культурного. К тому же важным фактором являлось фактическое отсутствие связи между частями империи, не было дорог, это способствовало разъединению различных областей. Большинство людей попросту не сознавали себя гражданами какого-то государства (племена платили дань персидскому царю в лице чиновника, и всё, на этом персидская империя для них заканчивалась). Сама персидская империя — конгломерат этносов (в каждой области стоял местный царек и просто по старинке управлял населением), отсюда и нежелание подчиняться центру — очень слабые связи между местной и центральной властью.

И все эти причины (этнические, культурные, социально-экономические) вкупе разваливали империю на отдельные страны — субрегионы.

Посреди своего времени

До конца античности на Александра Македонского смотрели скорее недоброжелательно. К примеру, в глазах римских стоиков царь Македонии — безумец и кровопийца, карикатура на героя, больной и несчастный человек с болезненным воображением, измучивший себя и еще больше окружающих, не умевший владеть собой и своими желаниями и умерший от невоздержанности, став жертвой собственных страстей.

Римский философ Сенека по этому поводу высказался так: «Несчастного Александра гнала и посылала в неведомые земли безумная страсть к опустошению. Или, по-твоему, здрав умом тот, кто начал с разгрома Греции, где сам был воспитан? Кто отнял у каждого города то, что там было лучшего, заставив Спарту рабствовать, Афины — молчать? Кто, не довольствуясь поражением многих государств, либо побежденных, либо купленных Филиппом, стал опрокидывать другие в других местах, неся оружие по всему свету? Чья жестокость нигде не остановилась, устав, — наподобие диких зверей, загрызающих больше добычи, чем требует голод? Уже множество царств он слил в одно; уже греки и персы боятся одного и того же; уже носят ярмо племена, свободные даже от власти Дария, а он идет дальше океана, дальше солнца, негодует, что нельзя нести победу по следам Геракла и Диониса еще дальше, он готов творить насилие над самой природой. Он не то что хочет идти, но не может стоять, как брошенные в пропасть тяжести, которые не могут остановиться в своем падении, пока не упадут на самое дно».

В определенном смысле психологический портрет Александра Македонского не выглядит большой загадкой. Аристократическое самосознание, построенное на памяти о дальнем родстве с богами и героями, нацеливало личность на стяжание славы. Вдруг оказавшись на троне мировой державы, он так и не сумел расстаться с кругозором и замашками мелкого греческого царька, до смерти измученного чувством собственной малости. В общем, как гласит грубоватый афоризм другого народа о схожей проблеме: «Можно вывезти девушку из деревни, но очень трудно вывести деревню из девушки…»

Арриан же так характеризует Александра: «Был он очень красив, очень деятелен, стремителен и ловок; по характеру своему очень мужествен и честолюбив; великий любитель опасности и усерднейший почитатель богов. Физическими усладами он почти пренебрегал; что же касается душевных, то желание похвалы было у него ненасытное».

Желание встать вровень с богами и героями — как нормальная этическая позиция знатного грека, не равняющего себя больше ни с кем, — было также наследием греческой старины и знаком архаического (то есть «правильного», хорошего) вкуса.

И действительно, для людей своего времени Александр, должно быть, действительно походил на пришельца из легендарных времен Троянской войны.

Греки любили предания о Персее и Геракле. Но совсем не желали того, что кто-то перенесет их в такую сказку. Политическая разрозненность понималась многими как нормальное, правильное основание общественной жизни, суть их свободы. Так что в глазах огромной части греков царь Александр оставался самовластным тираном. Его заслуги оспаривали, его презирали, боялись и не любили. Этому способствовали болезненное тщеславие Александра, обожествление его в Египте и, уже после Персеполя, приступы невероятной мании величия — введение обряда падания ниц, что было немыслимо для едва переступивших границы родовых отношений македонцев. Не всякая теория хороша для переноса в практическую жизнь.

В этом же контексте бегства от своей «провинциальности происхождения», «неэллинскости» находится и история Александра Македонского и Олимпийских игр. Из истории мы знаем, что Александр Македонский, движимый тщеславием, явился в свое время в Элладу и добился участия в Олимпийских играх, к которым допускались только эллины, чем доказал, что он эллин, а не македонец.

Как описан Александр Великий в первоисточнике — у Геродота?

В пятой книге: «22. А то, что эти македонские цари, потомки Пердикки, действительно эллины, утверждают не только они сами, но и я убежден в этом. Кроме того, и судьи Олимпийских состязаний признали это. Когда Александр Македонец пожелал принять участие в состязаниях и для этого прибыл в Олимпию, то эллины, участники состязаний, требовали его исключения. Эти состязания, говорили они, для эллинов, а не для варваров. Александр же доказал, что он аргосец, и судьи признали его эллинское происхождение. Он принял участие в беговом состязании и пришел к цели одновременно с победителем…».

Различались этнические эллины и эллины как социум. Так вот, македонцы только после Александра стали считаться эллинами как часть эллинского социума. До Александра македонцы считались такими же варварами, как иллирийцы и фракийцы.

Почему Александр смог завоевать мир?

Историки высказывают множество мнений, из которых можно вывести десять причин того, почему Александр стал действительно Великим и завоевал мир.

Во-первых, происхождение. Александр, как известно, был сыном македонского царя Филиппа II и дочери эпирского царя Олимпиады. И по отцовской, и по материнской линии Александр был потомком легендарных Геракла и Персея, величайших героев древнегреческих мифов. Они и стали для него примером.

Великим творцом империи и «властителем мира» Александра Македонского сделала во многом его политика. Власть Александра основывалась не на догмах, а на трезвом анализе имеющихся условий и на поиске практических решений. Именно руководствуясь практическими соображениями, Александр перенял многое из системы управления Персидской империи.

Прежде всего Александр отказался от того, чтобы превратить Азию в провинцию македонско-греческой империи. Вместо этого он приближал к своему двору местную знать, которой обеспечивал места в армии и органах власти. В отличие от своих предшественников, Александр относился к жителям покоренных земель не как завоеватель, а как законный правитель их государства, уважающий их традиции.

Александр основал более двадцати городов — от Египта до Индии, их заселили ветераны и местные жители. Эти города должны были стать не только опорными пунктами для армии, но и центрами греческой культуры. Александрия Египетская была известнейшим из них — одним из центров торговли и наук античного мира. Этот и другие города, основанные Александром, стали своеобразным связующим звеном между Востоком и Западом.

Как и Наполеон через два тысячелетия после него, Александр держал при себе большой штат ученых. Таким образом, его поход стал еще и масштабной экспедицией, целью которой было дойти до края света. Для того чтобы проложить маршрут от Инда до Евфрата, строились целые флотилии. Ученые и философы исследовали и описывали Азию. Придворный летописец Каллисфен, внучатый племянник Аристотеля, позаботился о том, чтобы мир узнал об открытиях, сделанных во время похода. Однако в конечном итоге Каллисфен впал в немилость, поскольку сопротивлялся введению персидских обычаев при дворе (а именно — традиции падать перед правителем ниц), впоследствии был казнен за предполагаемое участие в заговоре.

После основания города в дельте Нила Александр посетил оазис Сива в пустыне, где оракул бога Амона приветствовал его, назвав «сыном божества», что приличествовало ему как новому правителю Египта. Этот факт лишь укрепил Александра в убежденности следовать путем Геракла. Кроме того, как правитель огромной империи Александр автоматически причислялся к культовым фигурам. В основанных им городах ему также оказывались почести наравне с богами. Буквально сверхчеловеческое стремление объединить Европу и Азию, овладевшее им в последние месяцы жизни, позволяет предположить, что в конце концов он и сам воспринимал себя скорее как личность почти божественную, нежели как простого смертного.

«Страстное желание» — писали античные авторы, когда пытались охарактеризовать мотив Александра Македонского. Фактически это было всепоглощающее стремление, которое заставляло его подражать героям античности, в особенности Ахиллу. Александр хотел доказать, что он — один из этих героев, но не в легендах, а в реальности. Он взял крепость на севере Ирана только потому, что о ней рассказывали, что Геракл потерпел неудачу при ее осаде. От Инда он хотел дойти до Ганга, чтобы достичь там границ освоенных людьми земель. Его войска были готовы захватить Аравийский полуостров, а вслед за ним и Карфаген, но смерть великого полководца помешала этим планам осуществиться. Однако «страстное желание» все же помогло Александру реализовать его мечту: никто другой не создал такой огромной империи.

И наконец, два последних по перечислению, но не по значению, фактора. Армия и талант полководца. Что в большей степени сделало Александра Великим — военный гений или совершенная армия?

Александр Македонский — один из нескольких великих полководцев античности, чей вклад в развитие военного искусства общепризнан. Хотя ему, конечно, и повезло с начальными условиями. Он был не только полководцем, но и царем — сочетал в себе как военную, так и политическую власть. От отца ему досталась боеспособная армия.

Когда Филипп II в 336 году до н. э. был убит, его войска находились в Малой Азии, чтобы дать отпор персидской армии. Более двух десятилетий военных походов Филиппа II сделали его войско внушительной силой: шесть полков тяжелой пехоты — 9000 воинов, вооруженных длинными копьями; 3000 гипаспистов, тоже с длинными копьями, но более маневренных; 6000 легковооруженных воинов; 1200 гетайров (тяжелая конница), гвардия и 600 разведчиков. Кроме того, в состав армии Филиппа II входили 7000 греческих гоплитов, множество наемников и несколько тысяч всадников.

Александру предстояло ее совершенствовать, что он и проделал блестяще. Он был именно тем человеком, который смог правильно распорядиться такой армией. У огромной неповоротливой армии персов не было ни единого шанса против македонцев.

Курций приводит речь афинянина Харидема персидскому царю Дарию, который сравнил армию персов с армией Александра Македонского: «Эта столь вооруженная армия, состоящая из стольких народов со всего Востока, оторванных от своих очагов, может внушать страх своим соседям: она сверкает золотом и пурпуром, поражает богатством вооружения, которое невозможно представить себе, не увидев собственными глазами. Македонское же войско, дикое и без внешнего блеска, прикрывает щитами и копьями неподвижный строй и сомкнутые ряды крепких воинов. Этот прочный строй пехоты они называют фалангой: в ней воин стоит к воину, оружие одного находит на оружие другого. Фаланга обучена по первому же знаку идти за знаменами, сохраняя ряды. Солдаты исполняют все, что им приказывают: сопротивляются, окружают, переходят на фланги; менять ход сражения они умеют не хуже полководцев. И не думай, что их влечет жажда золота и серебра, эта дисциплина до сих пор крепка, ибо создана бедностью: постелью уставшим служит земля, еды им достаточно той, которую они раздобудут, а время их сна — неполная ночь».

Во время битвы при Гавгамелах Александр, обнаружив, что персы покрыли поле боя шипами против конницы, совершил тактический маневр, вынудивший вражескую армию разделиться, после чего македонская конница, избежав шипов, атаковала позиции персидского царя. Кроме того, Александр мог доверять своим полководцам и своей армии, которая пошла за ним на край света.

Ему также в наследство достался опытный офицерский корпус, который пополнялся молодыми друзьями Александра. Многие офицеры Александра Македонского, как и маршалы Наполеона, хотя и не могли сравниться талантом с полководцем, но были достойными командирами. Антигон, Лисимах, Селевк, Птолемей и другие продемонстрировали это уже после смерти Александра в битвах диадохов.

Армия Александра Македонского была идеальной боевой машиной, прекрасно сочетающей различные рода войск. В совокупности с опытным офицерским корпусом и талантливым полководцем эта армия не знала себе равных в античности до тех пор, пока не появилась другая великолепная армия — легионы Цезаря.

Александр сочетал в себе таланты политика, стратега и тактика. Он пытался интегрировать подчиненные народности как в структуру государства, так и в армию. Привлекал на свою сторону полководцев противника и обеспечивал их лояльность. Перед походом в глубь Азии было завоевано все средиземноморское побережье, взяты города и в них расставлены гарнизоны. Готовясь к решающей схватке с Дарием III, Александр создает базы и обеспечивает коммуникации. Потом он выбирает главную цель — Дария, победив которого безостановочно преследует, не давая опомниться. Александр строит лагерь перед битвой, обнося его рвом и палисадом. Позже, через Пирра, эти навыки перейдут к римлянам.

Александр воюет на самых разных театрах военных действий и против различных противников. Армия Александра Македонского сражается в лесах и горах, пустыне, степях и джунглях, против колесниц, слонов, скифских конных лучников, греческой фаланги и фракийских пельтастов, сходу преодолевает реки и вступает в бой. В армии Александра взаимосвязаны все рода войск: фаланга и гипасписты, пельтасты и гимнеты, гетайры, продромы и греческая конница.

Однако особо стоит отметить, что Александр Македонский кроме того, что он умело сочетал все рода войск, был блестящим кавалерийским командиром. Фаланга была основой боевого строя, а конница наносила решающий удар. Далеко не каждый командир может удержать конницу от преследования бегущего врага и прийти на помощь своим на другом фланге, как это было при Гавгамелах.

Во времена Александра еще не сложился образ полководца, который должен управлять битвой с расстояния, вовремя подпитывая армию резервами. Существует, конечно, мнение, что образ Александра был приукрашен и он был скорее не великим полководцем, а великим романтиком, сумевшим увлечь за собой многих славных воинов, являвшихся настоящими стратегами и генералами, выигрывавшими сражения за Александра, в то время как при детальном разборе сражений становится ясно, что сам Александр вел себя на поле боя зачастую просто безрассудно. Безрассудство, конечно, присутствовало. Но это было в духе эпохи. Наблюдать за битвой «с барабана» начали позже, а в античные времена был важен личный пример.

Обычно полководец раздавал команды до боя, а потом вдохновлял войска личным примером и уже с трудом мог управлять сражением. Александр в каждой битве был впереди, на лихом коне, постоянно подвергая себя опасности.

Только чудо и друзья спасают его от смерти, как, например, Клит спас его в битве при Гранике от Спифридата. Арриан пишет в «Походе Александра»: «…Александра сердили друзья, бранившие его за то, что он лично ввязывается в сражение: сражаться — это дело солдата, а не полководца. Мне кажется, что Александр сердился на эти речи, сознавая их справедливость; он понимал, что заслуживает порицания. И все-таки он не мог совладать с собой (так иные уступают зову наслаждений) и бросался в гущу боя: до того разгоралось у него сердце и так хотелось ему прославиться».

Жажда славы вела царя вперед!

У Александра Македонского было огромное количество ран, и много раз он был при смерти. По-настоящему критическая ситуация сложилась при штурме города маллов в Индии. Этот случай характеризует Александра и отношение к нему солдат. «Александру показалось, что македонцы, несшие лестницы, не торопятся; он выхватил у одного из них лестницу, сам приставил ее к стене и полез, прикрываясь щитом. За ним поднимался Певкест со священным щитом в руках: этот щит Александр взял из храма Афины Илионской, и его всегда носили перед ним в сражениях. За Певкестом по той же лестнице поднимался Леоннат, один из телохранителей. По другой лестнице взбирался Абрея, солдат-«двудольник». Уже царь добрался до стенных зубцов; уперши в них свой щит, он начал сталкивать одних индов обратно за стену, других тут же убил мечом и таким образом очистил в этом месте стену. Щитоносцы в великом страхе за своего царя, спеша и толкаясь, полезли по одной лестнице и сломали ее; уже добравшиеся доверху попадали вниз и преградили дорогу остальным.

Александр стоял на стене, и его обстреливали кругом с соседних башен, но никто из индов не осмеливался приблизиться к нему. Метали в него дротики и снизу из города, причем с близкого расстояния. Александр выделялся среди всех и своим роскошным вооружением, и своей безумной отвагой. Он понял, что, оставаясь на этом месте, зря подвергает себя опасности, так как сделать что-нибудь стоящее он здесь не сможет; если же он спрыгнет вниз, то, может быть, этим испугает индов, а если нет и он окажется в опасности, то погибнет не напрасно, совершив дела великие, достойные того, чтобы о них узнали потомки. Он и спрыгнул со стены в крепость. Прислонившись к стене, он убил мечом нескольких человек, бросившихся на него, в том числе вождя индов, смело устремившегося к нему. Одного человека, приблизившегося к нему, он поразил камнем, другого тоже камнем; подошедшего совсем близко проткнул мечом. Варвары не решались уже подходить к нему, а, окружив его со всех сторон, метали в него оружие, какое только подвернулось под руку.

В это время Певкест, Абрея-«двудольник» и лезший вслед за ними Леоннат, единственные, которым удалось взойти на стену до того, как лестница сломалась, спрыгнули вниз и стали на защиту царя. Абрея-«двудольник» пал тут же, пораженный стрелой в лицо; Александру стрела пробила панцирь и вонзилась в грудь над соском: по словам Птолемея, из раны текла кровь и шел воздух. Александр, пока кровь у него еще не остыла, отбивался, хотя и чувствовал себя плохо. Наконец, от большой потери крови, выходившей вместе с воздухом, у него закружилась голова, он потерял сознание и упал тут же на свой щит. Певкест, перешагнув через лежащего, стал перед ним, прикрывая его священным щитом из Илиона; Леоннат встал с другой стороны. Обоих осыпали стрелами; Александр, потеряв столько крови, был уже близок к смерти. Со штурмом дело застопорилось: македонцы, видя, как осыпали Александра стрелами на стене и как он спрыгнул внутрь крепости, безрассудно шли на гибель от рвения и страха за своего царя. Переломав лестницы, они, как это бывает в положении безвыходном, стали придумывать всякие средства, чтобы взойти на стену: одни забивали в стену (она была земляная) костыли и, цепляясь за них, с трудом карабкались по стене; другие становились на плечи друг другу. Каждый, взобравшись на стену, при виде лежащего царя, кидался с нее в город; все плакали и кричали. Вокруг лежащего завязалась жестокая сеча; македонцы один за другим становились перед царем, закрывая его своими щитами…

Пока Александр оставался на месте, залечивая свою рану, в лагерь, откуда он выступил на маллов, пришло известие, что он умер от раны. Сначала все солдаты рыдали, передавая друг другу этот слух. Когда плач утих, всеми овладело чувство растерянности и беспомощности: кто поведет войско? Когда его увидели опять верхом на коне, по всему войску пошел такой шум, что откликнулись эхом и берега, и соседние леса. Подъехав к палатке, он сошел с коня, чтобы увидели, что он держится на ногах. Солдаты подходили к нему со всех сторон; касались его рук, обнимали колени, трогали одежду; некоторые только смотрели, стоя неподалеку, и уходили, благославляя его. Его осыпали лентами и цветами, которые есть в это время в Индии» (Арриан. Поход Александра).

Стоит отметить, что после завоевания Персидского царства формальная цель похода была выполнена. Солдаты устали, обогатились и не хотели идти в Индию.

Александр Македонский нашел выход и в этой ситуации.

Известный исторический эпизод описывает Полиэн в «Стратегемах»: «Александр направлялся в Индию. Поскольку македонские воины везли за собой на повозках добычу, захваченную в Персии, а также другие огромные богатства и, столь многими сокровищами уже обладая, не видели необходимости в войне с индийцами, Александр повелел сжечь вначале царские, а затем и остальные повозки. Македоняне, освободившись от бремени своих многочисленных сокровищ и вынужденные опять искать добычи, двинулись после этого на войну с большим усердием».

Однако, даже несмотря на огромную любовь войска к своему царю, солдаты взбунтовались, когда узнали, что их поход в Индии не заканчивается и им предстоит идти дальше. И Александр Македонский, который легко находил общий язык с армией, вынужден был уступить.

Вот что об этом написал Арриан: «Ему [Александру] рассказали, что за Гифасом лежит богатая страна, что населяют ее люди, которые умеют хорошо обрабатывать землю и храбро воевать. Государство их благоустроено: народом управляют лучшие люди, которые не отдадут ни одного несправедливого приказания. Слонов там множество, и они превосходят остальных индийских слонов и своим огромным ростом, и своим мужеством. Эти рассказы еще больше подстрекнули Александра в его желании идти дальше, но македонцы пали духом, видя, что царь их готов громоздить тяготы на тяготы и опасности на опасности. В лагере стали собираться сходки; те, кто был посмирнее, только оплакивали свою участь, но другие твердо заявляли, что они не пойдут за Александром, даже если сам он станет во главе их.

На следующий день Александр, полный гнева, созвал опять тех же и сказал, что он сам пойдет вперед, но никогда не заставит македонцев против воли следовать за ним; у него будут люди, которые пойдут за своим царем добровольно. Те, кто желает уходить домой, пусть уходят и пусть сообщат домашним, что они оставили своего царя, окруженного врагами.

После этих слов он ушел к себе в палатку и в этот день и еще два дня спустя не принимал никого, даже из «друзей», выжидая, не изменится ли настроение у македонцев и союзников; это часто случается в солдатской среде и дает возможность ее легче переубедить. В лагере, однако, стояла полная тишина; гнев Александра, очевидно, только раздосадовал солдат, но не изменил их настроения. Тогда он собрал старейших из «друзей» и людей, ему наиболее преданных, и так как все указывало ему на необходимость вернуться, он велел объявить войску, что решено повернуть обратно».

Александр стремился стать царем азиатского типа и требовал беспрекословного подчинения подданных, это вызывало раздражение его старых боевых соратников.

Но Александр Македонский делил тяготы и опасности со своими солдатами не только в битвах, но и в походах, на бытовом уровне. Это увеличивало его популярность в солдатской среде. Такой эпизод приводит Арриан: «Войско шло по песку среди палящего зноя; надо было дойти до воды, а идти было далеко. Александр, томимый жаждой, с великим трудом шел впереди войска пешком, как и остальные солдаты: легче ведь переносить трудности, если все страдают одинаково. В это время несколько легковооруженных солдат, ушедших в поисках воды от войска в сторону, нашли в неглубоком овраге маленькую лужу с застоявшейся и плохой водой. С трудом набрав ее, они поспешили к Александру, неся ему ее как подлинное сокровище. Вблизи от него они перелили эту воду в шлем и поднесли ее Александру. Он взял ее, поблагодарил принесших и вылил воду на глазах у всех: «Для одного — много, на всех — мало». Это придало всему войску столько сил, словно вода, вылитая Александром, оказалась питьем для всех. Я хвалю Александра за этот поступок, который, как ничто другое, говорит о его выдержке и уменье обращаться с солдатами».

Несмотря на любовь всего войска, у Александра были и противники. У трона всегда идет борьба за власть, и Александру постоянно приходилось иметь дело с заговорами. По одной из версий, Александр был отравлен старым другом его отца, полководцем Антипатром. Эту версию смерти великого полководца приводит все тот же Арриан: «Я знаю, что о кончине Александра написано еще много другого. Рассказывают, что Антипатр прислал Александру яд, и он от этого яда и умер; яд же для Антипатра изготовил Аристотель, который стал бояться Александра, узнав о судьбе Каллисфена, а привез его Касандр, брат Антипатра…» Правда это или просто очередная попытка объяснить безвременную гибель Александра, неизвестно.

Победы на поле «страсти нежной»

Истории из жизни Александра изобилуют батальными сценами, но что же происходило на любовном фронте великого завоевателя? Классические источники не характеризуют Александра как человека пылкого и чувственного. Как указывает Плутарх, «он был равнодушен к телесным радостям и предавался им весьма умеренно».

Также Плутарх пишет, что «Александр считал способность владеть собою для царя важнее, нежели даже умение побеждать врагов». Александр же говорил так: «Сон и близость с женщиной более всего другого заставляют меня ощущать себя смертным».

Плутарх рассказывает о двух случаях, когда Александру предлагались в качестве подарка очень красивые юноши. Однако Александр с яростью отреагировал на эти соблазны. Царь отнесся к предложенным для любовных утех мальчикам как к «испорченным созданиям» и «сделал жесткий выговор» тем, кто предлагал их.

Что касается тех восточных женщин, что попали в плен во время его кампаний, то Александр сказал, что «вид персиянок мучителен для глаз», и, «желая противопоставить их привлекательности красоту своего самообладания и целомудрия, он не обращал на них никакого внимания, как будто они были вовсе не живыми женщинами, а безжизненными статуями».

Однако, на наш современный взгляд, говорить об умеренности Александра вряд ли стоит. Просто официальная биография царя должна была быть выдержана в определенном ключе. Из бесспорных источников известно, что у Александра было три жены (но не стоит забывать о политических мотивах браков лиц, находящихся у власти), одна любовница, один пожизненный любовник и сексуальная связь с евнухом (кастратом). А также, возможно, несколько связей на одну ночь. Что ж, античные моральные устои допускали подобное.

Особо стоит рассказать о Барсине. Барсина была дочерью Артабаза, высокопоставленного перса и, возможно, в прошлом — сатрапа Фригии на Геллеспонте. Он и его семья жили в приюте при дворе Филиппа в период с 352-го по 342 год до н. э., так что Барсина и Александр могли знать друг друга с детства. Когда же ее изгнание закончилось, она стала женой Ментора Родосского, знаменитого военачальника Персии. После смерти Ментора в 338 году до н. э. Барсина вышла замуж за его брата Мемнона. Однако Мемнон умер в начале 333 года до н. э. — и Барсина овдовела опять. Когда она попала в плен в Дамаске (город захватил македонский военачальник Парменион), ей было за 20, и, предположительно, она была одного возраста с Александром, но, должно быть, уже являлась матерью четверых детей.

Источники говорят, будто Парменион одобрял любовную связь между Александром и Барсиной. Ее качества, говорит Плутарх, привлекли Александра, и он стремился «сблизиться с этой красивой и благородной женщиной». Она родила ему одного ребенка — Геракла, вероятнее всего, в 327 году до н. э.

Нельзя подобрать точный термин, который бы отражал суть отношений между Барсиной и Александром, — она не была ни любовницей, ни наложницей. Особенность ее положения состояла в том, что она являлась женщиной царя, имела особый статус, престиж и некоторое политическое влияние, не будучи женой царя. И это было вполне приемлемо для побежденных персов.

После сражения на Иссе в конце 333 года до н. э. Александр захватил в плен семью царя Дария, включая его сестру-жену царицу Статиру. (Известно, что царь Дарий и царица Статира были единокровными братом и сестрой, то есть у них был один отец.)

Статиру почитали самой красивой женщиной Азии, «никто в ее поколении не был краше ее», писал Курций, однако Александр гордился тем, что ни разу не посягнул на ее неприкосновенность. Хотя источники подтверждают факт, что она умерла в 331 году до н. э. перед боем при Гавгамелах, причем как Юстин, так и Плутарх отмечают, что умерла она «при родах» или «после случившегося выкидыша».

В своих комментариях краткого пересказа Юстина историк Вальдемар Хекель подводит итог: «Так что истинной целью истории о том, что Александр относился к персидским пленным с уважением, была демонстрация его сдержанности, а также попытка предотвратить скандал, который мог бы разразиться по причине смерти царицы».

Об этой самой «прекрасной царице своего времени» Плутарх говорит словами Александра: «Никто не может сказать, что я видел жену Дария, желал ее увидеть или хотя бы прислушивался к тем, кто рассказывал мне о ее красоте».

Однако Курций утверждает, что Александр однажды ее видел, а Диодор приводит небольшой диалог, который произошел между ними. Курций добавляет, что, узнав о кончине Статиры, Александр сам «нуждался в том, чтобы утешиться, чем чтобы утешить других». Александр отреагировал так, как если бы умер один из его родственников, рассказывает Курций. И царь Дарий немедленно заключил, что Александр был замешан в смерти его жены, приказав пытать Тириота, который принес ему эту новость. Мы никогда не узнаем в полном объеме правду о влечении Александра к Статире, и даже если оно не было сексуальным, его глубокая скорбь стала достойной причиной упоминания имени царицы Статиры в списке женщин Александра.

В Гиркании, на южном побережье Каспийского моря, Александра в 330 году до н. э. посетила легендарная царица амазонок Фалестрис, также известная как Минития. Диодор Сицилийский описал этот эпизод: однажды к Александру Македонскому явилась царица Фалестрис со словами: «Я пришла иметь от тебя ребенка, так как из всех мужчин ты совершил наиболее великие подвиги, а среди женщин нет выше меня по силе и храбрости».

Однако Плутарх предполагает, что она встретила Александра позже, в 329 году до н. э., возле реки Яксарт в Центральной Азии. Она проехала 200–600 миль, чтобы встретить Александра.

«Платье амазонок не закрывает всего тела, — пишет Курций. — Левая сторона обнажена до груди. […] Одна грудь сохранена, чтобы кормить ребенка женского пола, правая выжжена». Глаза Фалестрис изучили тело Александра, и она нашла, что оно равно его славе, продолжает Курций. И будучи в полном вооружении, она просто умоляла Александра предоставить себя ей для того, чтобы зачать ребенка. Они провели как пара тринадцать дней (об этом пишут и Юстин, и Диодор), пока Александр «удовлетворял ее страсть», хотя мотивации и инициативы было гораздо больше у Фалестрис, чем у Александра (Курций).

Фалестрис ушла, когда посчитала, что точно забеременела. Однако финал этого события неизвестен. И более критичные источники эту историю не подтверждают. «Аристобул, секретарь Александра Харет, Птолемей, Антиклид, Филон Фиванский, Филипп из Феангелы, а также Гекатей Эретрийский, Филипп Халкидский и Дурид Самосский утверждают, что это выдумка», — рассказывает Плутарх. Известно высказывание Лисимаха, бывшего соратника Александра и в дальнейшем царя Фракии, когда эта история была ему пересказана: «А где же я был тогда?»

Впрочем, что это мы все о женщинах… В 330 году до н. э. персидский аристократ Набарзан сдался на милость Александра, при этом сделав ему щедрый дар — прекрасного евнуха Багоя.

Набарзан был одним из трех убийц царя Дария III, однако Багой упросил Александра помиловать Набарзана за его преступление. Курций дает довольно подробное описание Багоя: «Юноша-евнух в расцвете юности и красоты, которого любил Дарий, вскоре полюбил его и Александр».

Багой был рядом с Александром на протяжении его восточных походов, об этом упоминал Арриан, потом в Индии. Багой «приобрел привязанность Александра благодаря своему телу». Однако персидский сатрап-узурпатор Орсин отказался оказывать почет евнуху, заявив, что он не желает относиться с уважением к «шлюхам» и мужчинам, «пороком уподобившихся женщинам». Курций описывает Багоя как «презренного любовника», указывая, что тот продолжал интриговать против Орсина «даже в момент страстных и постыдных переживаний». В результате Александр Орсина казнил.

Плутарх тоже подтверждает связь Александра с евнухом и рассказывает о событии, имевшем место в Гедросии в конце 325 года до н. э., когда их союз был одобрен армией. «Македоняне принялись рукоплескать и кричать, чтобы царь поцеловал Багоя; они не успокоились до тех пор, пока Александр не обнял и не поцеловал его».

Следующим в ряду привязанностей Александра идет Эксципин, он был «молодым человеком, которого он (Александр) приблизил к себе из-за цветущей его юности» (Курций). Курций сравнивает его с другом Александра Гефестионом, говоря, что Эксципин соперничал с Гефестионом в красоте, однако ему не хватало очарования последнего, потому что он был менее мужественным. В этом тексте Курций называет Эксципина «conciliatus» — что может обозначать как «друга», так и «любовника», и эта утонченная игра слов открывает широкие возможности для намеков.

Гефестион, быть может, являлся не только величайшей любовью Александра, но и единственной истинной любовью. Гефестион был другом детства Александра, они были приблизительно одного возраста, вместе обучались у Аристотеля в храме нимф в Миезе. Когда Александр прибыл в Трою в 334 году до н. э., он и Гефестион отдали дань памяти на могилах Ахилла и Патрокла, — подчеркивая факт, что их взаимоотношения, как говорили, были отражением отношений воинов-любовников из «Илиады» Гомера.

Александр и Гефестион вместе читали письма, приходившие к Александру, даже личные письма, которые присылала мать царя Олимпиада. «Александр не воспрепятствовал ему, но, сняв с пальца кольцо, приложил его к губам Гефестиона» (Плутарх). Арриан говорит, что Александр любил Гефестиона «больше всего в мире».

Когда Гефестион скончался в 324 году до н. э. в Экбатанах, Александр «упал на труп друга и так и пролежал, рыдая, большую часть дня» (Арриан). По Плутарху, скорбь Александра была «без границ». Он казнил врача Гефестиона. В походе против коссеев в начале 323 года до н. э. Александр назвал вражеские потери «заупокойной жертвой духу Гефестиона».

Гефестиона похоронили весной 323 года до н. э., после нескольких месяцев приготовлений, церемония обошлись в 10 000 талантов (Плутарх). Диодор называет еще бо́льшую сумму — 12 000 талантов.

Гефестион не был великим военным тактиком, он состоял в должности главного командира кавалерии (после 328 года до н. э.). Его выдающееся положение в империи, должно быть, целиком зависело от привязанности Александра.

Перейдем теперь к законным бракам. Итак, Роксана, ее персидское имя — Рокшанек — означает «маленькая звезда». Курций пишет, что Роксана сразу завлекла Александра, «невоздержанного в своих страстях благодаря покровительству Фортуны». Далее он пишет: «В свое время Александр с отцовским чувством любовался женой Дария и его двумя дочерьми-девушками, по красоте ни с кем, кроме Роксаны, не сравнимыми. Теперь же он распалился любовью к девушке совсем не знатной […]. Царь Азии и Европы взял себе в жены девушку, приведенную для увеселения на пиру, с тем чтобы от нее родился тот, кто будет повелевать победителями».

Нет сомнений, что Роксана была первой официальной женой Александра. Арриан рассказывает, что она была «девушкой на выданье» и «воины Александра говорили, что после жены Дария они не видели в Азии женщины красивее. Александр увидел ее и влюбился». И поэтому, хотя она была пленницей, Александр отказался спать с ней до свадьбы.

Однако современные ученые все-таки в заключении этого брака видят и крупные политические мотивы. Вероятно, Александр хотел умиротворить военачальников Бактрии и Согдианы, которые противились его воле. (Роксана была дочерью сатрапа Согдианы Оксиарта.) Свадьба состоялась весной (или же в августе) 327 года до н. э. Через год Роксана родила от Александра мертвого ребенка. И она снова была беременной, когда Александр умер в июне 323 года до н. э.

Историки интерпретируют ее характер в очень широком диапазоне — от «пассивного ничтожества» до «хитрости первой дамы». Она убила вторую жену Александра Статиру и ее сестру Дрипетиду — вдову Гефестиона — летом 323 года до н. э.: «До крайности ревнивая и страстно ненавидевшая Статиру, она при помощи подложного письма заманила ее […]. Причем Пердикка знал об этом и даже помогал ей» (Плутарх).

В 320 году до н. э. Роксану взял под стражу македонский регент Антипатр, а в 310 году до н. э. она была убита его сыном Кассандром.

Царевна Парисатида, дочь последнего «воистину великого» царя Персии Артаксеркса III, стала третьей женой великого полководца. В феврале 324 года до н. э. Александр приказал самым лучшим своим воинам жениться в Сузах (южный Иран), где сам женился на Статире, старшей дочери Дария III, а также на Парисатиде, дочери Артаксеркса III.

Когда (в конце 331 года до н. э.) победоносная армия Александра пошла дальше, Статира и ее родственники остались в Сузах. У нас мало доказательств привязанности Александра к Статире, помимо его «отцовских чувств» (Курций). Статира и ее сестра Дрипетида были убиты в 323 году до н. э. Роксаной, что «бросила их трупы в колодец и засыпала землей» (Плутарх). Но что случилось с третьей женой Александра Парисатидой, нам неизвестно.

Как свидетельствуют дошедшие до нас древние исторические документы, внуков у Александра не было. Все его официально известные дети были убиты в довольно юном возрасте во время борьбы наследников за трон. И тем не менее, несуществующие внуки продолжают появляться, «находиться» каждый раз, когда кто-то хочет доказать свою кровную связь с Александром и происхождение от его потомков. Однако исторические факты вытесняют эти семейные легенды в область чистой выдумки.

Приобщенный к тайным знаниям

Александр Македонский известен главным образом благодаря своему полководческому гению. Менее известны его эзотерические деяния, связанные с посвящением в древние тайные культы, тщательно скрываемую науку египетских жрецов.

Как мы помним, тайной окутано было само его рождение. Сын царя Филиппа II, по легенде, имел божественное происхождение. Скрывается ли за этой легендой только понятное стремление подняться над другими или что-то большее? По утверждению жрецов, отец Александра Филипп тоже был «не из числа смертных». При этом следует помнить, что и мать Олимпиада была посвящена в древние таинства. «Накануне той ночи, когда невесту с женихом закрыли в брачном покое, Олимпиаде привиделось, что раздался удар грома, молния ударила ей в чрево и от этого удара вспыхнул сильный огонь; языки пламени побежали во всех направлениях и затем угасли» (Плутарх. «Жизнеописания»).

В этом узнается судьба Александра, завоевателя «половины мира», блеснувшего и быстро угасшего. Видели, как уже ранее упоминалось, также змея, лежащего вдоль тела Олимпиады. Филипп решил, что «она связана с высшим существом», и больше не разделял с ней царское ложе. Таковы, по легенде, обстоятельства удивительного рождения будущего полководца.

Позднее Александр Македонский также приобщился к тайным наукам, это произошло в Древнем Египте, считавшемся тогда центром мудрости. Жрецы этой страны хранили уникальные знания, доставшиеся им еще с древнейших времен, чуть ли не предшествовавших Всемирному потопу, когда, как они утверждали, человеческая цивилизация находилась на гораздо более высоком уровне, чем в античные времена.

Как известно, воспитателем и учителем Александра был Аристотель (384–322 гг. до н. э.), сам обладавший сокровенными (эзотерическими) знаниями, причем Аристотель был, в свою очередь, учеником Платона, который постиг многое на пути мудрости.

Когда его ученику Александру стало известно, что Аристотель написал книгу, излагавшую эти тайные знания, он упрекал его в их разглашении. Плутарх, описывая возмущение Македонского по поводу опубликования Аристотелем некоторых учений философа, приводит весьма показательное письмо полководца: «Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же мы будем отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о высших предметах».

Успокаивая уязвленное честолюбие и удовлетворяя чувство превосходства Александра над «остальными людьми», Аристотель в своем ответе ему объяснил, что «хотя эти учения и обнародованы, но вместе с тем как бы и не обнародованы».

Можно догадаться, что Аристотель был обеспокоен сохранением той же монополии на знание еще больше, чем Александр, поскольку намекает Александру, что написанный им труд в некотором смысле ущербен и не позволяет овладеть знанием в полной мере по его прочтении: требуются еще некие объяснения, а возможно, и не только объяснения…

Так что, с точки зрения адептов знания, Александр Великий — хоть и творец империи и ученик Аристотеля, но такой же представитель толпы, как и все прочие, не принадлежащие к жречеству.

Этот исторический факт, описанный Плутархом, показывает, что элита и жречество, в меру своего понимания, охраняли монополию на знание и сотрудничали в сфере «управления».

Большинство знает Плутарха как одного из писателей-историков древности, но мало кому известно, что он был, по совместительству, так сказать, еще и верховным жрецом Дельфийского оракула, в обязанности которого входило общее руководство его предсказательной деятельностью и доступом остального общества к полученным результатам.

Из приведенного диалога в переписке между Александром и Аристотелем видно, что разница в миропонимании между Александром и Аристотелем — результат воздействия системы образования: Александр — ученик и простой «рядовой член общества», Аристотель — идеологический хозяин; но и сам Аристотель — простой «рядовой жрец» своих мировоззренческих хозяев, верховных жрецов.

Диоген Лаэртский утверждал, что посвященные хранили записи знаний, уходящих в прошлое на 49 тысяч лет до Александра Македонского. Посвященные из страны Озириса говорили Солону, одному из семи древнегреческих мудрецов: «Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца…» Такой громадной казалась разница между высокообразованными египетскими жрецами и самыми мудрыми и знающими из греков. Именно с этим багажом тайного учения Александр Македонский отправился завоевывать мир.

Наверное, он это сделал, решив проверить то, чему его научил Аристотель, или, другими словами, тайную жреческую науку. Он был категорически не согласен со своей ролью профана в глазах интеллектуальной элиты жречества. А обладателю тайных знаний становятся подвластны земля, водная стихия и небеса. И не в фигуральном, а в буквальном смысле. Отсюда страстное желание полководца испробовать себя в этом и доказать, что он тоже имеет право стоять на равных с хранителями сокровенного знания.

Землю Александр покорил, триумфально завоевав Персию, Аравию, Кавказ, Среднюю Азию, Индию, то есть весь мир, по крайней мере в той части, которая была известна грекам.

Александр считал, что на востоке существует Великое Восточное море, которое из Индии приведет его снова в Египет. Но, увы, этот путь завоеватель пройти не сумел. А ведь это была бы дорога к открытию Америки — только с западного берега, а не с восточного, как это сделал Колумб. Во всяком случае, тайные знания указывали ему на наличие морской дороги, через которую можно попасть к «антиподам» (выражение Аристотеля), то есть людям, ходящим по отношению к европейцам «вверх ногами» (в античности знали, что Земля круглая).

Характерно упорное стремление Александра в Индию. Легенды хранили предания об удивительной мудрости тамошних аскетов, постигших суть мира. Полководец встретился с ними, но в чрезвычайной военной обстановке, и имел беседу, вошедшую во все хрестоматии об античности. Гимнософисты, так называли греки индийских мудрецов, разочаровали завоевателя.

И тогда Александр решил исследовать следующую стихию — водную. Он плавал на кораблях по великим рекам, выходил в Великое Восточное море. Построить непревзойденный флот? Да, этим, по поручению Александра Македонского, занялся Неарх.

Но этого было мало. Полководец решил опуститься под воду. Существует старинное изображение Александра Македонского, опускающегося под воду в аппарате, напоминающем стеклянную бочку, прозрачную, герметически закупоренную, с люком наверху и зажженными светильниками внутри. «Бочку» поддерживают тросы. Царь Александр сидит внутри аппарата с поджатыми ногами и наблюдает разворачивающуюся перед ним картину жизни моря. Итак, и эта стихия была познана и покорена. Оставалось небо?

О полетах в небо и даже к звездам в древности писали гораздо чаще, чем думают сегодня. Мечта достичь небес никогда не оставляла людей.

В Египте обнаружена деревянная модель планера, изготовленная 25 тысяч лет назад. Священные книги Индии подробно рассказывают о «виманах», огненных летательных аппаратах. Предания викингов сохранили воспоминания о «вафелн» — летательных аппаратах, которые оставляли за собой вихрь огненных искр. Вавилонский царь Этана (2,5 тысячи лет до н. э.) летал в небо и увидел оттуда Землю маленькой, как корзина. Но как это могло осуществиться в эпоху неолитических цивилизаций, остается загадкой.

Во втором столетии до н. э. некий александрийский автор рассказал в своих хрониках о жизни Александра Македонского. Рукопись была снабжена рисунками. Она стала известна в Древнем Риме, а затем некоторые из рисунков повторены в Средние века в немецкой рукописной книге, снабженной миниатюрами средневекового художника. Рукопись датируется где-то 1320 годом. В ней есть замечательная миниатюра. Она изображает полет Александра Македонского «на небо». Царь сидит на троне в некоей кабине, которую влекут вверх четыре упряжки из орлов, по три орла в каждой. Орлы, конечно, сегодня вызывают усмешку.

Эти фигуры можно трактовать лишь как символ полета вверх, преодоления земного тяготения, символ могучей силы, которая уносила царя «за пределы», покорять все новые земли и миры. В этом случае все становится на свои места, и миниатюра не кажется фантастической.

Итак, Александр Македонский, вооруженный тайными знаниями и выполняя предначертания жрецов, исследовал море, небо и землю. Он познал все. В это время ему было 32 года и 8 месяцев. Царствовал он 12 лет и 8 месяцев. И посвященному во все тайны мира стало скучно. Покорив все земли вплоть до Восточного моря, он потерял интерес ко всему. Стал вспыльчив, раздражителен, подвержен немотивированному гневу: убил лучшего друга за пустяковое слово. Он словно ищет смерти. И она приходит…

Александр, этот самый могущественный из царей древности, покоривший полмира, заболевает лихорадкой. По поводу смерти Александра существуют многочисленные легенды. По одной из них, его отравили разочарованные учеником жрецы, переправив яд в копыте мула. По другой версии, он заболел малярией. По третьей, ему была подарена диадема, оправленная гранатами, которые на жарком южном солнце прожгли его мозг, словно лазерный луч. По четвертой, Александр подхватил инфекцию, купаясь в грязных и мутных водах Евфрата… Что ж, загадка его смерти заслуживает отдельного подробного рассказа.

Так или иначе, но он ушел в самом расцвете земных лет. Русский поэт и прозаик Михаил Кузмин (1875–1936), представитель блистательного Серебряного века русской литературы, нарисовал нам яркую картину кончины Александра Великого, последние часы его: «В воздухе нависла густая мгла, и на небе днем взошла необыкновенной величины звезда, быстро идущая к морю, сопровождаемая орлом, а кумиры в храме медленно со звоном колебались. Потом звезда снова пошла в обратный путь от моря и встала, горя, над покоем царя. В то же мгновение Александр умер». Умер Александр Македонский, создатель империи, одержавший великие победы над земными пространствами, водными стихиями и временем…

Странная смерть Александра Македонского

Итак, создатель империи, простиравшейся от Индии до Ливии и Балкан, первый человек, названный древними Великим, полководец, чьей славе завидовал Юлий Цезарь, умер в Вавилоне 10 июня 323 года до н. э. в возрасте неполных 33 лет, но до сих пор неизвестно от чего…

Версий у историков хватает: отравление, грипп, полиомиелит, лихорадка, брюшной тиф… Основные гипотезы основаны на исторических описаниях симптомов его двухнедельной болезни. Есть и более экзотические варианты. Например, в приключенческом романе Ивана Ефремова «Лезвие бритвы» говорится о таинственном шлеме Александра Македонского, причинявшем вред неосторожным владельцам…

Что же мы знаем о смерти Александра, которая положила конец его империи? Почти за две с половиной тысячи лет, что прошли с тех пор, о великом полководце написаны сотни, если не тысячи, книг. В основе всех серьезных исследований лежат труды античных историков, у которых был доступ к дневникам двора Александра и книгам его полководцев. До наших дней эти первоисточники не дожили. Историки, о которых идет речь, это, в первую очередь, Квинт Энний Флавий Арриан (ок. 95–175 гг.), Плутарх (ок. 45–127 гг.) и Диодор Сицилийский (ок. 90–21 гг. до н. э.).

Они почти одинаково описывают события месяца десия в 114 олимпиаду при Гегесии, архонте афинском, что соответствует концу мая — началу июня 323 года до н. э., когда болезнь за две недели унесла жизнь Александра.

Лихорадка началась внезапно, после очередного из бесконечных пиров в Вавилоне, откуда буквально через считаные дни армия Александра должна была выступить на Запад через Аравию.

В провинциях на берегах Средиземного моря готовилось несчетное множество кораблей для завоевания Италии, Сицилии, Иберии и Африки. А флот, находившийся в Вавилоне, должен был с юга обогнуть Африку и проникнуть в Средиземное море через Геркулесовы столбы, нанеся с запада удар по Карфагену.

Прошлое не знает сослагательного наклонения, но один из крупнейших историков нашего времени сэр Арнольд Тойнби попытался воспользоваться им в небольшом рассказе «Если бы Александр не умер тогда…» и выказал уверенность, что после завоевания всего бассейна Средиземного моря он бы, закончив покорение Индии, присоединил к своей империи и Китай. Ведь ему было всего 32 года и 8 месяцев от роду.

Приступы обессиливающей лихорадки следовали один за другим. «Болезнь усиливалась; созвали врачей, но никто не смог ничем помочь», — пишет Диодор. Приказ о выступлении в поход был отменен.

«Военачальников он узнавал, но сказать им ничего не мог; голоса у него уже не было», — отмечает Арриан. «Ни у кого первоначально не было подозрения в отравлении», — свидетельствует Плутарх. Лихорадка — единственный диагноз, который смогли поставить врачи, пользовавшие Александра.

Лишь через шесть лет появился донос, в котором сообщалось, что властителю половины мира на пиру был дан яд в вине, а к его изготовлению якобы был причастен учитель Александра Аристотель. Многих по этому доносу казнили (философ до доноса не дожил, скончавшись через год после ученика). Сообщая версию с ядом, Арриан говорит: «Я записал это скорее для того, чтобы показать, что я осведомлен в этих толках, а не из доверия к ним».

«Большинство считает рассказ об отравлении выдумкой», — подчеркивает Плутарх. Очень немногие яды провоцируют повышение температуры, а в те времена такие, что вызывают длительную высокую лихорадку, известны не были, констатируют специалисты по инфекционным заболеваниям.

В последнее время специалисты «на глаз» диагностировали у Александра тиф, но, как указывают исследователи, он очень заразен, а о массовых заболеваниях в Вавилоне дворцовые летописцы не сообщали.

Два американских врача-исследователя — эпидемиолог Джон Марр из департамента здравоохранения штата Вирджиния и специалист по инфекционным заболеваниям Чарльз Кэлишер из Университета штата Колорадо в Форт Коллинз — на этом же основании отвергают грипп и исключают малярию, шистосомоз, туляремию, эндокардит и другие болезни, опираясь на современные медицинские знания. Марр и Кэлишер выдвинули новое предположение: причиной смерти Александра явился западно-нильский энцефалит. Они убеждены, что смерть Александра Македонского наступила от укуса комара, который был переносчиком вируса лихорадки Западного Нила, и именно она стала причиной гибели непобедимого полководца. Научно Марр и Кэлишер обосновали гипотезу на страницах вестника «Emerging Infectious Disaeses», посвященного инфекционным заболеваниям. Вирус энцефалита заражает птиц и животных, а людям передается посредством укусов кровососущих насекомых.

У авторов новой версии вызвали особый интерес слова древнегреческого писателя и историка Плутарха, на которые исследователи раньше не обращали внимания: «Подъехав к городским воротам (Вавилона), он увидел стаю воронов, разлетавшихся в разные стороны и клевавших один другого. Несколько птиц упало возле него».

Именно из-за этих двух фраз им пришла в голову мысль о лихорадке Западного Нила, которая поражает не только людей, но и птиц, в особенности семейства вороновых. Медики проверили свою догадку на электронной диагностической программе ГИДЕОН (GIDEON — глобальная сеть инфекционных заболеваний и диагностики). «Когда мы ввели все симптомы Александра и добавили птиц, ответ был — стопроцентная лихорадка Западного Нила», — сказал Кэлишер в интервью журналу «Nature». А исследователям раньше не приходила в голову мысль о лихорадке Западного Нила, «потому что она получила мировую известность лишь в 1999 году, когда случайно была занесена в Соединенные Штаты. Только в 2010 году вирус унес жизни 240 американцев, а переболели лихорадкой, по данным министерства здравоохранения страны, около 9000 человек».

Эта болезнь, распространенная в Африке, Западной Азии и на Ближнем Востоке, эндемична и была идентифицирована лишь в 1937 году в Уганде. В Ираке три разновидности комаров являются переносчиками этого вируса. Болезнь продолжается от трех дней до трех недель, инкубационный период — такой же.

Кстати, после возвращения в Вавилон из Мидии Александр, согласно Арриану, плавал, «сам правя триарой», по озерам, лежащим среди болот, где и размножаются комары — переносчики вируса. Лихорадка обычно приводит к летальному исходу лишь у людей с ослабленным организмом, а в последние месяцы своей жизни молодой царь, и раньше не чуравшийся попоек, просто не знал меры в вине.

Тайна гробницы Александра Великого

После смерти царя восемь его военачальников-диадохов поделили империю между собой. Александр говорил, что хотел бы быть погребенным в храме бога Амона-Ра в египетском оазисе Сива. Но Птолемей, которому достался Египет, решил построить мавзолей в своей столице Александрии.

Усыпальница была выполнена с великолепием, подобающим обожествленному основателю города. Гробницу эту посещал Юлий Цезарь, принесший богатые дары. Император Август водрузил на голову Александра золотой венок. А император Калигула, напротив, присвоил себе нагрудник царя и носил его в торжественных случаях. Последним из римских императоров в усыпальнице в 215 году побывал Каракалла, который возложил на гробницу свой пурпурный плащ и драгоценные украшения.

После этого достоверных сведений о гробнице нет.

А после провозглашения христианства государственной религией Византийской империи в 392 году в Александрии началось разрушение языческих храмов и реликвий. Многие историки считают, что к 397 году была уничтожена и гробница Александра, но документов на сей счет нет. Согласно одной из легенд, саркофаг с телом был вывезен из Александрии и спрятан в тайном месте. Поиски его идут много столетий. Только в прошлом веке могилу искали около 150 (!) официальных экспедиций. С 1805 года семь раз объявлялось, что она найдена, в том числе дважды в 1990-е годы. Но гроб Александра до сих пор не найден.

Пропавший флот Александра Македонского

К фактам истории, которые можно поставить в разряд курьезов, относится и пропажа огромного флота Александра Македонского чуть ли не на следующий день после его смерти.

Александр Македонский, завоевав все ему известные государства древности, вдруг увидел новые перспективы. И его горделивое желание — стать царем всей земли — отодвигается за край изведанного. Что там, за краем? Македонский уже не мог довольствоваться достигнутым. Его властолюбие переродилось качественно — верх взяла ненасытная жажда: могучее любопытство превратило его из завоевателя в первооткрывателя земель.

В свои победоносные походы Александр брал еще и великую армию ученых — естествоиспытателей и географов, историков-хронистов, философов, художников-картографов. Через две с лишним тысячи лет его опытом воспользовался Наполеон.

Гумбольдт считал, что начиная с 330 года до н. э. полководец поставил свои походы на службу географическим открытиям.

Александр Македонский хотел увидеть край света — место, где рождается солнце. Ему давно внушили, что он сын вовсе не Филиппа, а солнечного бога Амона. Произошло это еще в египетском походе, где он узнал много интересного.

Как пишет Плутарх, «Александр отправился к храму Амона. Дорога туда была длинная, тяжелая и утомительная. Более всего путникам грозили две опасности: отсутствие воды, ибо много дней они шли пустыней, и свирепый южный ветер, который обрушивался на них среди зыбучих, бесконечных песков. Говорят, что когда-то в древности этот ветер воздвиг вокруг войска Камбиза огромный песчаный вал и, приведя в движение всю пустыню, засыпал и погубил пятьдесят тысяч человек. Все это было заранее известно почти всем, но если Александр ставил перед собой какую-либо цель, удержать его было невозможно. Ибо судьба, покровительствовавшая его устремлениям, делала его упрямым. Он не только ни разу не был побежден врагами, но даже оказывался сильнее пространства и времени; это поощряло его и без того пылкое честолюбие и увлекало на осуществление самых пылких замыслов». Следы этого войска (пятьдесят тысяч мумий?) ищут до сих пор. Если их найдут, это открытие затмит все в археологии.

Рожденный в горной стране предводитель непобедимой сухопутной армии вдруг увидел необозримые океанские просторы. До тех пор он успешно завоевывал государства народов Средиземного моря, сам практически не нуждаясь во флоте и пользуясь им во вспомогательных целях. Необходимость морских сил он осознал лишь в результате восточных походов.

В 334 году до н. э. греко-македонская армия двинулась вдоль северного побережья Эгейского моря по направлению к Геллеспонту. Флот Александра должен был достичь города Сеста на берегу пролива и быть в готовности конвоировать сухопутное войско, форсирующее Геллеспонт. Этот флот принадлежал Афинам и другим морским державам из числа греческих союзников Александра, хотя у македонцев вообще-то флот был. Он, правда, использовал его для пиратских рейдов. В состав флота входили триеры, тетреры и пентеры (соответственно, трех-, четырех— и пятипалубные корабли).

Александр использовал этот флот очень осторожно, так как греческие союзники не внушали ему доверия. Афинян, например, он уговорил участвовать в походе, надавив на их самолюбие. «Разве вы забыли, — убеждал он их, — что именно персы сожгли Афины полтораста лет назад и увезли ваших отеческих богов. Разве вы не хотите отомстить за свой разоренный город и за все страхи, которые вы пережили?»

Александр еще и потому не возлагал особых надежд на греческий флот, что персидский флот превосходил его. Морские силы персов состояли из 400 судов, включая финикийские и кипрские, первоклассные, с превосходной маневренностью. Греческий же флот в начале Восточного похода состоял из 160 судов.

Как известно, поход Македонского увенчался полным успехом. И по мере расширения завоеваний росло и желание полководца иметь мощный флот. Поначалу главные верфи для строительства собственных кораблей находились в Тире и на Кипре, возможно, на Родосе. Затем верфи появились на востоке.

Итак, Македония овладела землями от Греции до Индии, включая страны Средиземноморья, — почти всем тогда известным миром, всей ойкуменой. После покорения Индии там началось интенсивное кораблестроение, создание небывалого по величине и мощности морского флота. Именно там македонцы построили корабли, которые можно было легко разбирать, перевозить на повозках, а затем снова собирать.

Новое в кораблестроении было подсказано самой природой Индии: наличием в ней большого количества судоходных рек. Кроме того, Македонский позаботился об изготовлении множества плотов из кожаных мешков, набитых сеном. В этом он не был оригинален, кожаные бурдюки входили в состав экипировки еще воинов Вавилона — наполненные воздухом, они служили для переправы войск через Евфрат.

В ноябре 326 года до н. э. строительство македонского флота на реке Гидаспе в Индии было закончено. Морским главнокомандующим — навархом — был назначен полководец Неарх, с чьим именем и связана история флота Александра Македонского. Неарх оставил описание своих трудов и битв, этими описаниями в первую очередь воспользовался историк древности Арриан.

Неарх был критянином по происхождению, верным другом великого полководца. Вместе с юным Александром он был изгнан из Македонии, вместе с ним вернулся, чтобы разделить походы и славу великого завоевателя.

Все, что произошло с Неархом после смерти Александра, до сих пор неизвестно.

В начале греко-македонских походов Неарх занимал должность гетайра, активно действовал в новой администрации, с помощью которой Александр пытался управлять регионом, завоеванным еще его отцом Филиппом. В 334 году до н. э. Неарх был наместником Ликии и Памфилии на крайнем юге Малой Азии. Когда царь находился в Средней Азии, Неарх привел к нему в 329–328 годах до н. э. греческих наемников, а во время вторжения войск Александра в земли ассакенов, к северу от слияния рек Кабул и Инд, он возглавил разведывательный отряд легковооруженных воинов. Словом, это был испытанный человек, да еще с критскими мореходными корнями. Думается, при выборе Александром главнокомандующего флотом Неарху не было альтернативы.

Новый флот македонского царя и властителя видимого мира состоял из кораблей, количество которых оценивается по-разному. Наиболее точной считается цифра в 2000 кораблей; вариант — 1000, так считают Курций Руф и Диодор. Во всяком случае, 80 из них были тридцативесельными. Было много грузовых судов для перевозки лошадей, а также речных кораблей. Флот в Индии получил важное задание.

Поздней осенью 326 года до н. э. Александр выступил с ним из Гидаспа — гавани и верфи, построенных специально для создания флота. На суда погрузили 8000 человек. Арриан писал: «Не было с чем сравнить шум от плеска весел, криков командиров и возгласов гребцов. Эхо разносилось по пустынным лесам по обе стороны реки. Вид лошадей на баржах, их огромное количество потрясли местных жителей».

После многодневного плавания корабли достигли устья реки Аксессины. При слиянии ее с рекой Гидасп флот соединился с сухопутным войском, которое вели Кратер, Гефестион и сатрап Индии Филипп по берегу Гидаспа. Здесь флот подвергся первому испытанию.

При слиянии индийские реки образовывали бурные водовороты. Александр изумился реву и грохоту речных вод, а его воины устрашились предстоящего единоборства со стихией. Предпринять они ничего не успели. Многие корабли пострадали, два военных судна столкнулись и разбились, погибло много воинов. Легкие суда были выброшены на берег. Быстрина чуть не унесла корабль с самим царем. Когда реки расширились, суда смогли пристать к берегу и бросить якоря.

Первая экспедиция провалилась.

В январе 325 года до н. э. Александр возобновил поход на юг Индии. Число судов было увеличено, они спустились к Инду, достигли области маллов, живших на берегу реки Гидраота, и продолжали двигаться по рекам Аксессин и Инду до города Патталы.

В Паттале тоже была устроена гавань и сооружена верфь. Затем Александр решил идти к морю. Лучшие суда поплыли вниз по западному рукаву дельты Инда. По левому его берегу шел сухопутный отряд в 10 000 фалангитов, сопровождавший корабли на всем пути. Плавание было тяжелым, проводников не нашлось — покоренные местные жители, инды, хорошо знавшие лоцманское дело, разбежались. Македонцы имели смутное представление о пути, которым они следовали, вовсе не зная, что впереди. Неизвестно было, далеко ли океан, какие жители населяют эти регионы, каковы особенности реки и ее судоходность для военных кораблей.

Помехой стал юго-западный муссон. На второй день он принес бурю. Вместе с приливом он повернул течение реки. Ветер раскачивал суда, большая часть их была повреждена. Некоторые тридцативесельные корабли разбились. Флот был вынужден остановиться на ремонт. Тут македонцам удалось поймать несколько индов и потребовать от них лоцманских услуг.

Потом армия Александра получила другой ориентир, и то в иносказательной форме. Несколько воинов сошли с кораблей и отправились расспрашивать местных жителей-кочевников, далеко ли море; кочевники отвечали, что они вообще никакого моря не знают и не слышали, впрочем, на третий день пути можно дойти до горькой воды.

На третий день армия Александра Македонского действительно дошла до Эритрейского (Аравийского) моря. Проводники направили суда в канал. Там собрался весь флот.

И в это время начался океанский прилив. За ним последовал отлив. Морское явление оказалось для экипажей грозным испытанием… Они увидели в нем гнев богов. Море продолжало подниматься на невиданную высоту. В панике воины побросали весла. Корабли стремительно сталкивались друг с другом, трещали лопасти весел. Все это походило на грандиозное морское сражение. Когда вода с шумом отступила, все корабли оказались на мели, одни опрокинутые на нос, другие на борт. Берега усеялись разбросанным снаряжением, оружием, обломками судов. По обнажившемуся дну ползали морские чудища, выброшенные прибоем. И вот вода снова поднялась и обрушилась грозной волной, суда всплыли — кроме тех, что были наиболее прочно закреплены на берегу. Снова под напором воды началась игра в морское сражение, в которой гибли остатки флота.

Но Александр не терял присутствия духа. Он приказал выслать два судна на разведку. В результате уцелевшие корабли были выведены к устью Инда. На одном из островов дельты воины наконец-то высадились на сушу. Остров был достаточно велик и имел естественную пристань.

Отсюда неповрежденные суда вышли в открытое море и на востоке достигли другого острова — Крокала, расположенного против земель индийского племени арабитов. Флот вошел в удобную и узкую гавань, которую Неарх назвал Александровской. Здесь были принесены обильные жертвы Посейдону на плотах, сыгравших роль алтарей и жертвенных костров одновременно.

Тогда же Неарх сообщил, что у него есть приказ отправиться в далекий морской поход. Они должны, плывя по Инду и вдоль Аравийского моря, попасть в Персидский залив, найти морскую дорогу в Евфрат, то есть установить связь по морю между Индией и Вавилоном, чтобы войскам не приходилось каждый раз преодолевать пустыню. Естественно, следовало произвести разведку побережий на всем пути плавания. Но немедленному выступлению флота помешали сильные ветры, дувшие со стороны моря. Да и окрестные жители проявляли повышенный интерес к македонскому имуществу. Они промышляли не только воровством, но блокировали дельту реки и бряцали оружием. Неарх приказал высадиться на берег, разбить лагерь и обнести его каменной стеной. Три недели флот ждал попутного ветра. От нечего делать солдаты бродили по берегу и собирали диковинные раковины, не находя им никакого применения, хотя в той местности это были деньги.

Наконец начался мучительный поход вдоль берега, между островами, по мелям, подводным камням, при сильном прибое, высоких приливах и отливах. Пресная вода скоро кончилась, поэтому, приблизившись к устью реки Арабий, Неарх углубился вверх по реке на 40 стадиев (около 7 километров). Здесь солдаты нашли цистерны с водой, заботливо подготовленные по поручению Александра. Это был последний «контакт» войска и флота. Александр в это время с сухопутной армией в течение двух месяцев преодолевал безводную пустыню Гедросии (Белуджистан). Далее он двинулся в Карманию (Иран), где соединился с отрядом Кратера, своего молочного брата. Царь ничем не мог помочь флоту, потому что не имел о нем никаких известий.

За рекой Арабием раскинулись земли оритов. Это были совершенно дикие, почти голые и звероподобные люди, не знавшие даже металла. Однако первая встреча с цивилизацией их ничуть не напугала. Они выстроились на берегу с копьями, готовые разделаться со всяким, кто ступит на их землю. Было их человек шестьсот. Неарх выслал против них фалангитов, которые построились на мелководье и издали боевой клич. Дикари тут же разбежались и попрятались.

Далее путь лежал вдоль берегов Гедросии, где жили племена ихтиофагов — пожирателей рыбы. На кораблях уже царил голод. Хлеб кончился. Боясь, как бы команды (матросы, за македонцев он не переживал) не разбежались, Неарх предусмотрительно бросал якорь в открытом море. В жалких хижинах ихтиофагов покорители Востока, уже привыкшие к его роскоши, нашли немного рыбы и овец. Но на рыбу уже никто смотреть не мог, а мясо овец на поверку тоже оказалось почти что рыбой, которой этих овец с рождения кормили. Постоянно мучила жажда. Меню экипажи разнообразили устрицами и крабами. Каждый день приходилось отбивать два-три нападения варваров.

Неарх рассказывал в своем несохранившемся отчете, что когда они плыли из Киизы (Кунза), то столкнулись с необычайным явлением, повергшим их в ужас. Посреди моря вверх били струи воды. Гребцы побросали весла и стали прощаться с жизнью. Корабли остановились. Тогда Неарх проплыл вдоль линии застывших кораблей, отдавая приказ поднять как можно больше шума. Моряки закричали, забили веслами по воде, загремели трубы. Стадо китов решило не связываться с такими шумными соседями и ушло под воду.

В конце ноября 325 года до н. э. показались возделанные поля и сады. Это уже была Кармания (Иран), где македонцы нашли все, чтобы восстановить подорванные недоеданием и морской болезнью силы. На первой же стоянке, в Бадисе, матросы рассмотрели мыс, далеко выступающий в море. Оказалось, что до него плыть один день и это уже Аравия. У всех отлегло от сердца: Аравия грекам была известна, если не лично, то по корице, мирре, ладану и запискам античных географов.

Кормчий корабля Александра философ-киник Онесикрит из Астипалеи предложил Неарху обследовать береговую линию и посмотреть, ведут ли тамошние жители какую-либо торговлю. Однако флотоводец воспротивился этому замыслу, заявив, что должен сделать доклад Александру о том, за чем был послан, а послали его вовсе не за тем, чтобы плавать по Великому морю (Индийскому океану), а чтобы ознакомиться с прилегающей к морю страной. «Именно благодаря этому решению флот Александра и уцелел. Он не остался бы цел, если бы они поплыли дальше за аравийские пустыни, откуда, говорят, повернул обратно и Гиерон», — пишет Арриан.

Между тем никаких известий от сухопутного войска Александра и от него самого не поступало. Куда плыть дальше и где искать царя, никто не знал. Корабли вытащили на берег и занялись ремонтом, оградив стоянку двойным валом, чтобы корабли не унесло в море во время отлива. Наконец им попался какой-то странствующий или заблудившийся эллин, который поведал, что Александр находится всего в пяти днях пути от побережья. Неарх решил лично ехать к царю. Но гиппарх Кармании опередил его, отправившись самой короткой дорогой: как все добрые вестники, он рассчитывал на хорошее вознаграждение. Желаемое он получил, но это едва не стоило ему жизни, ибо шли дни за днями, а Неарх на горизонте не показывался. Александр решил, что гиппарх солгал ему, преследуя какие-то свои цели, и велел арестовать несчастного. Но, к счастью для последнего, 20 декабря прибыли Неарх и с ним шесть человек. Вид их был ужасен: оборванные, покрытые толстым слоем пыли и пота, измученные долгими переходами. Когда они предстали перед царем, тот разрыдался.

— Что с тобой, Александр? — спросил Неарх.

— Я радуюсь, что вижу вас живыми, и скорблю, что погиб столь могущественный флот! — ответил владыка Запада и Востока.

— Флот вовсе не погиб, а стоит в устье реки Ананис, — ответил Неарх. — Тебя, видимо, ввело в заблуждение то, что мы пришли, а не приплыли.

Узнав, что флот не погиб, царь ликовал даже больше, чем тогда, когда узнал, что завоевал всю Азию.

В честь Александра были устроены торжества. В течение семи дней македоняне шествовали по Кармании, подражая вакхическому шествию Диониса (впрочем, об этом мы уже писали).

В этот «торжественный» момент и было, вероятно, решено создать величайший флот мира. Выслушав подробный отчет о плавании, Александр сам вознамерился поплыть с большим флотом вниз по течению Евфрата, затем обогнуть Аравию и Африку и через Геракловы (Геркулесовы) столпы (Гибралтар) вернуться в Средиземное море. Эта идея не давала ему покоя давно. Как-то, когда солдаты стали роптать на слишком длинную и далекую войну, которую им приходится вести, он созвал военачальников и сказал им: «Если же кто-то жаждет услышать, где будет конец нашей войны, то пусть знает, что нам осталось недалеко пройти до реки Ганга и до Восточного моря. Оно же, утверждаю я, соединяется с Гирканским морем; Великое же море обходит всю землю (т. е. Александр Македонский считал Каспийское море частью Индийского океана). Я покажу македонцам и нашим союзникам Индийский залив, сливающийся с Персидским… От Персидского залива мы совершим на наших кораблях круговое путешествие вокруг Ливии (Африки) до Геракловых столпов. Таким образом, вся Ливия от самых Столпов и вся Азия станут нашими; границами нашего государства будут границы, которые бог назначил земле…»

Неарх вернулся к своему флоту и повел его вдоль берегов Персидского залива до устья Тигра, пользуясь услугами местных лоцманов. В начале 324 года до н. э. Александр встретился с ним на реке Паситигр у Суз, где Неарх был награжден золотым венком за спасение флота. Оттуда все отправились в Вавилон.

К тому времени в Вавилон прибыл еще один флот — по суше из Финикии до Евфрата в разобранном виде, а затем уже в виде судов вниз по реке. Соединенный флот в Вавилоне был усилен киприотами, которые привезли вместе с собой морское снаряжение и материалы для строительства новых кораблей. Прибыли новые экипажи кораблей, специалисты и рабочие — жители Финикии и других средиземноморских стран. Возле Вавилона вырыли новую гавань для 700 построенных кораблей, заложили верфи. На Евфрате начались военно-морские учебные сражения, иногда они носили шутливый характер: например, в одном из них противники закидывали друг друга яблоками.

Однако от кругосветной (по тем временам) экспедиции Александру пришлось отказаться. Огромная империя его именно из-за своей необъятности уже трещала по швам. Отлучаться куда-либо царь просто не мог, ему и без того надо было бы появляться одновременно в нескольких местах, чтобы «успокаивать» бунтовавших сатрапов, это уже был не тот великодушный юный Александр, этот казнил направо и налево. Ведь своими бунтами они мешали ему наслаждаться собственным величием. Часто с ним случались припадки бешенства, отягощенные беспробудным пьянством. Во время одного из них он даже убил своего молочного брата Кратера. Постоянно устраивались состязания, кто кого перепьет. После одного из таких «состязаний» похмельный синдром не смогли преодолеть 41 человек.

В марте 324 года до н. э. в Вавилоне собралась вся армия Александра Македонского. Неарх также находился там и продолжал строить флот. В 323 году до н. э. был предпринят разведывательный поход в Гирканию (южная оконечность Каспийского моря), Александр послал туда Гераклида, сына Аригея. И там царь тоже хотел создать укрепленный военно-морской пункт. Его воины должны были рубить лес в Гирканских горах и строить военные корабли по греческому образцу. Заодно воины Аригея должны были выяснить, с каким морем связано Гирканское (Каспийское) море. Намечалось основать новые колонии в Иране и создать торговые фактории с крупным городом во главе. Но практического продолжения эта экспедиция не имела.

В планы Александра Македонского также входило основание новой Финикии, хотя он окончательно не решил, где раскинется вторая Финикия — на Каспийском побережье или на островах Персидского залива. Для изучения и освоения Аравийского полуострова были предприняты походы в трех направлениях. Мореплаватель Архий из Пеллы повел суда в Персидский залив и доплыл до неизвестных островов, которые назвал Тилос. По преданию, эти острова — теперь Бахрейнские — открыл капитан Бахиас. Мореплаватель Андросфен прошел вдоль небольшой части полуострова. А Гиерону из Сол предстояло выполнить особо трудную задачу: он должен был на тридцативесельных кораблях обогнуть весь Аравийский полуостров до Египта и следовать в Суэцкий залив. Гиерон проплыл вдоль значительной части Аравии — в его сообщениях сказано, что полуостров поразил его своей величиной, будучи немногим меньше земли индов, и тем, что глубоко вдается в Великое море, — и вернулся обратно. Неизвестно, что его заставило не выполнить приказ: в море всякое бывает.

Это были только пробные экспедиции перед осуществлением грандиозных планов Македонского. Не зря же еще один флот строился, предположительно около 323 года до н. э., в Финикии, Сирии, Киликии, на Кипре, а собирали его в Вавилоне. Такого числа военных кораблей не было еще ни в одной державе Древнего мира.

И вся эта армада во главе с Неархом вдруг как сквозь землю провалилась. Прощальный пир у Неарха оказался предпоследним в жизни великого завоевателя земли. Александр умер 10 июля 323 года до н. э. Чуть ли не на следующий день армада его кораблей, получившая приказ идти в Персидский залив для предстоящего завоевания арабов, исчезла — бесследно, навсегда.

Флот не принимал участия в коалиционных войнах наследников Александра — диадохов. Неарх не стал одним из претендентов на наследство, оставаясь сатрапом Ликии и Памфилии. Известно лишь, что в качестве претендента на македонский престол он выставил Геракла — внебрачного сына Барсилы, вдовы Мемнона. Есть, правда, еще одно неясное сообщение древних: имя Неарха будто бы всплыло рядом с именем диадоха Антигона в каком-то скромном звании. Однако его дальнейшая судьба древних историков, как и позднейших, не заинтересовала.

И это тем более странно, что в войнах диадохов между собой флот играл важную роль. Судьба наследия Александра зависела от морских сражений, а Неарх был командующим флотом. В 322 году до н. э. в морской битве с Афинами в Дарданеллах, при Абидосе, македонцы разбили афинян. Но подробности победы неизвестны. Какой флот участвовал в битве? Может быть, тот, который был создан во время борьбы за Тир в 332 году до н. э. Это были финикийские и кипрские корабли, а возможно, и с Родоса. В 316 году до н. э. Антигон пытался склонить Родос и Кипр на свою сторону. На островах всегда было много кораблей. Возможно, всю армаду разобрали по гаваням и верфям недавней империи Александра. Но не в один же день. А Неарх больше никого не побеждал в морских битвах. Скоро он исчез точно так же, как и его флот.

Над исчезновением флота голову не ломали до XX века, когда американский ученый Глэдвин выдвинул первую, но, в сущности, не единственную теорию его дальнейшей судьбы. Основанием теории послужили археологические открытия в Америке. На древних перуанских вазах были обнаружены изображения людей в греческих шлемах. В Мексике также нашли скульптуры бородатых людей европеоидного облика. Греческие шлемы были и на рисунках, украшавших индейские пирамиды (племя мочика). Индейцы этого племени носили головные уборы — прочные, плетеные, с изогнутым гребнем, повторявшие форму шлемов воинов Македонского. Индейцы Панамы, Колумбии, Перу и Соломоновых островов играли на свирелях, любимом инструменте бога Пана. И у всех свирелей была одна тональность. В древнемексиканском ткацком станке было то же количество деталей, как и у станка древних греков-эллинов.

Выдвинутая Глэдвином теория для науки того времени оказалась преждевременной и вызвала дружный отпор. Ссылаться на американских индейцев — занятие бесполезное и бессмысленное. У многочисленных индейских племен наблюдается поразительная пестрота в архитектуре, типах жилищ, счете, письме. Так что найти местное объяснение и шлемам, и ткацким станкам, и изображениям на вазах и на стенах пирамид — для науки более серьезно и почетно, нежели выдвигать экстравагантные теории. Второе обстоятельство против утверждений Глэдвина — временно́е. Перуанские сосуды с изображениями воинов в греческих шлемах датируются 400–800 годами н. э. Мексиканские фигурки бородатых людей на 600 лет старше флота Неарха. Одно из изображений якобы европеоида на самом деле является изображением… ягуара. Нет, все эти изображения древних имеют только местные корни.

Глэдвин вновь начал собирать доказательства, взяв себе в помощь еще одного увлеченного энтузиаста — антрополога Э. Хутона. Ученые попытались нащупать вехи дальнего пути древних мореходов. Они предположили, что одним из пунктов маршрута кораблей Неарха была Папуа — Новая Гвинея, так как среди ее коренного населения антрополог обнаружил людей, похожих на европеоидов. Таковые точно должны были присутствовать в армии Александра Македонского. Вопрос остался открытым — ведь с IV века до н. э. до XX века любые такие следы должны были бы раствориться в местном потомстве. К тому же Э. Хутону, видимо, было неизвестно, что за три поколения до его открытия европеоидных папуасов на этих островах несколько лет прожил российский этнограф Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Такое объяснение антропологического чуда Хутону не могло прийти в голову.

Тем не менее Глэдвин упорно собирал доказательства и собрал их сотни.

Ученый выстроил собственный маршрут кораблей Неарха. Это был путь флота на восток, вдоль берегов Южной Азии. Две остановки в Индии — у Южной оконечности полуострова, потом на его восточном побережье. Далее флот пошел к Бирме, потом на юг, вдоль Малаккского полуострова, на его юге вновь повернув на восток. И оттуда — вдоль северного берега Суматры, через пролив — к Индонезии, потом к Новой Гвинее и островам Полинезии. В конце концов доплыли до Нового Света и высадились на тихоокеанском побережье Центральной или Южной Америки.

Если вспомнить трудности, с которыми Александр и Неарх столкнулись всего лишь в плавании по Инду к морю, то догадка Глэдвина действительно кажется нереальной. Даже если с Неархом в Америку плыли десятки тысяч людей (в индийском плавании их было восемь тысяч), вряд ли у многих были шансы добраться до Нового Света.

Глэдвин решал эту задачу так. Экипажи кораблей постоянно пополнялись за счет населения тех стран, мимо которых двигался флот. В первую очередь он пополнился в Индии, где, вероятно, еще было много воинов Александра или тех, кто служил им. Но все равно люди старели, корабли разбивались, а новые вряд ли строились. Тем не менее старых и больных моряков сменяли молодые, а кораблей было так много, что какая-то часть их просто не могла не уцелеть. К слову сказать, корабли флота Неарха были построены из ливанского кедра и вавилонского кипариса, а поскольку являлись боевыми, то были еще и обшиты медными листами против таранов. Крепче тогда ничего не делали.

Когда кораблей стало маловато, флот видоизменился, появились каноэ. Они сейчас известны в Малабаре, в Бирме. Это не местное изобретение. Постаревшие моряки союзной армады народов Средиземноморья высаживались и оставались на новооткрытых землях, а путь продолжала молодежь из Южной и Юго-Восточной Азии и крепкие старики, которых гнали дальше любопытство и жажда увидеть все. Греческие шлемы на жителях Гавайев поразили еще капитана Кука. Поход продолжался, по Глэдвину, 25 лет. Только в 300 году до н. э. он завершился на тихоокеанском побережье Нового Света.

Собственно, в теории Глэдвина нет ничего необычного. Достаточно вспомнить историю «Баунти», когда спасавшиеся английские пираты многие годы жили среди аборигенов Индийского океана, и, несмотря на неутомимые поиски, след их обнаружили почти случайно. Понятно, что среди аборигенов с тех пор стали рождаться дети с рыжими волосами.

Но все-таки в теории Глэдвина уязвимых мест слишком много. Фантастическая часть его теории явно преобладала над корректно-научной. И от нее отказались, посмеявшись. Но после Глэдвина археологи стали обнаруживать странные находки в самых неожиданных местах. Например, в Австралии. Сегодня доказано, что в Австралию плавали египтяне, начиная свой путь от Красного моря, используя океанические течения, которые относили их барки к Индии, Юго-Восточной Азии и Яве. А в Австралии, если попадали туда, они вынужденно поселялись навсегда.

У некоторых племен северо-западного Кимберли были обнаружены общие признаки с египтянами — лингвистические и антропологические. В Центральном Квислинде найдена серия иероглифов архаического средиземноморского мира, еще догреческой эпохи. На древних китайских картах разглядели очертания северных берегов Австралии. В пяти милях от Сиднея нашли корабельный плотницкий топор с древнеегипетского судна. В Центральной Австралии местные племена используют лексику древнеегипетского языка и повторяют легенду: однажды из-за моря пришли к ним люди и захотели жить с ними. Принесли свою религию и обычаи, настолько красивые и умные, что до сих пор в Северной Австралии и на островах Торресова пролива покойников хоронят в лодках с соблюдением элементов древнего ритуала египтян. И в Индонезии, и в Австралии найдены изображения египетской барки.

Есть, как ни странно, и обратные связи. После исследования древнеегипетской мумии, хранящейся в Британском музее, выяснилось — покойника бальзамировали с применением эвкалиптового масла. Эвкалипты тогда росли только в Австралии.

Получается, флот Македонского вполне мог пройти упомянутый маршрут, стоит только целенаправленно поискать его остатки, а не довольствоваться случайными находками (многие из которых могут быть либо фальшивыми, либо специально подброшенными). А может быть, Александр в предчувствии смерти завещал Неарху разнести славу его имени по всему неведомому миру?

Но более привлекательна другая гипотеза относительно судьбы флота, также не имеющая археологических подтверждений. В прессе периодически мелькают сообщения о том, что на побережье Восточной Африки то тут, то там находят эллинистические вещи в слоях того же времени. Однако ни одного серьезного профессионального доклада на эту тему не было.

И все-таки точно известно, что был приказ выступать на Аравию и далее, обогнув Африку, вернуться в Грецию через Гибралтар. Никто теперь не поручится за то, что приказ не был выполнен. До греков Африку только один раз огибали финикийцы. Сведения об увиденном по пути они, как стратегическую ценность, хранили в тайне. Так как больше они в эту авантюру не пускались, можно заключить, что ничего ценного для себя они во время похода не обнаружили. Но греки и македонцы этого знать не могли. Как не могли они знать и того, что их ждет в тех морях.

А ведь есть одно место, в буквальном смысле кладбище кораблей, по иронии судьбы названное мысом Доброй Надежды. Открывший его португалец Б. Диаш назвал его более точно — мыс Бурь, ибо в этом месте сливаются воды Индийского и Атлантического океанов. Именно здесь, вероятнее всего, следует искать пропавший флот Александра Македонского. Правда, работа эта не из легких. Бо́льшую часть кораблей могло выбросить на берег (греки всегда плавали вдоль него), и никаких материальных останков уже не найти. Затонувшие же глубоко увязли в песке или разбиты и погребены под обломками своих несчастных последователей.

Чингисхан и его империя

Государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью.

Никколо ди Бернардо Макиавелли

Близится 860-летний юбилей «потрясателя Вселенной», получившего после взятия Бухары еще одно прозвище — «Бич божий» и признанного ЮНЕСКО «величайшим полководцем двух тысячелетий».

Монгольская империя — государство, сложившееся в XIII веке в результате завоеваний Чингисхана и его преемников и включавшее в себя самую большую в мировой истории смежную территорию от Дуная до Японского моря и от Новгорода до Юго-Восточной Азии со столицей государства Каракорумом, в период расцвета включало обширные территории Центральной Азии, Южной Сибири, Восточной Европы, Ближнего Востока, Китая и Тибета. Площадь Монгольской империи составляла около 38 млн квадратных километров.

Сегодня личность могущественного властителя XIII века, его завоевательные походы и создание империи кочевников вызывают жаркие дискуссии, несмотря на сотни написанных книг, журнальных и газетных статей. Интерес к Чингисхану — человеку, политику и полководцу — никогда не затухал, а споры ученых подогреваются все новыми гипотезами и археологическими находками.

Чингисхан — одна из самых противоречивых личностей в истории. С одной стороны, его почитают как великого монгольского лидера, который впервые смог объединить извечно враждовавшие между собой монгольские племена; человека, сумевшего создать мощнейшую армию, с которой по тем временам не могла сравниться ни одна армия мира; человека, основавшего древнюю монгольскую столицу в Каракоруме.

Но с другой стороны, мы знаем его как великого и жестокого полководца и кровожадного тирана, который мог уничтожать без зазрения совести целые народы. В истории сохранилось описание того, как войска Чингисхана захватывали Пекин. После длительной осады города, за время которой от голода и болезней погибли десятки тысяч жителей столицы Китая, Чингисхан взял город и отдал его на разграбление своим солдатам. Летописцы описают страшные зверства монголов, которые могли заживо сжигать людей в их домах или варить их в кипятке на улицах и площадях за то, что они в свое время не сдались армии Чингисхана. Даже через год, пишет один из летописцев, улицы древнего Пекина были покрыты слоем человеческого жира и обгоревшими костями. Однако для самого Чингисхана такие вещи были вполне обыденными, и он не чувствовал никаких угрызений совести за свои деяния вплоть до самой своей кончины в 1227 году.

Главная его загадка заключается в том, что его соратники без всяких колебаний согласны были отдать за вождя свою жизнь. Они верили, что в этом случае верховный монгольский бог — Тенгри — простит им все их прегрешения. Авторитет вождя перекрывал страх смерти. Волнами они шли на врага, пока не добивались того, что требовал от них повелитель.

Как Чингисхан сумел создать великую империю, привить своему народу такое чувство преданности и какие еще тайны хранила эта великая и незаурядная личность, мы и попытаемся понять.

Будущий полководец родился в 1162 году (по некоторым источникам в 1155-м). Его отцом был вождь монгольского племени тайчжиутов Есугей-багатур. Он выкрал мать Чингисхана — Оэлун — у предводителя враждебного племени меркитов, когда-то населявшего территорию современной Бурятии. Тот пообещал отомстить. Так два племени стали смертельными врагами.

Первенца Есугея и Оэлун назвали Темучжин, он оказался обречен вечно быть героем слухов. Хотя Есугей признал его своим, тем не менее, «злые языки» утверждали, что ребенок — «меркитское отродье». Ведь тогда никто не мог установить отцовство.

В 9 лет Темучжин был обручен с дочерью вождя соседнего племени по имени Бортэ — дочерью Дэй-сечена (Дай-нойона) из рода унгират (кунгират) и его жены Цотан.

Согласно «Сокровенному сказанию», первоначально отец Темучжина Есугей собирался взять ему невесту из олхонутского племени, из рода своей жены Оэлун. Случайно встреченный Дэй-сечен предложил посватать свою одиннадцатилетнюю дочь Бортэ, бывшую на 2 года старше Темучжина. Девочка понравилась Есугею, он оставил сына «в зятьях» и уехал. По предсмертной просьбе Есугея его друг и родственник Мунлик забрал Темучжина домой, объяснив это тем, что Есугей скучает по первенцу. А вот по рассказу Рашид-ад-Дина в «Сборнике летописей», отец Бортэ, напротив, препятствовал сватовству, а ее младший брат Алчи старался, чтобы сестру отдали за Темучжина.

Темучжин, первенец вождя, рано остался без отца. Есугей был отравлен врагами, и тайчжиуты отказались признать власть наследника. Их очень беспокоила меркитская кровь, которая, возможно, текла в Темучжине.

Сначала племя обрекло Оэлун вместе с детьми на голодную смерть. А потом ребенок, который в будущем мог жестоко отомстить за предательство, был взят в плен племенем тайджиудов, закован в колодки… Однако мальчик выжил, несмотря ни на что ему удалось бежать и заручиться поддержкой Тогрула — правителя христианского племени кераитов, кочевавшего по Центральной Монголии.

Несколько лет спустя, после спасения из тайджиутского плена, Темучжин разыскал стойбище унгиратов и взял Бортэ в жены. Известно, что «покоритель вселенной» не просто любил Бортэ, но и по-настоящему глубоко уважал. У него было много жен и наложниц, но только общие сыновья Темучжина и Бортэ — Джучи, Чагатай, Угэдэй, Тулуй — наследовали обширную монгольскую империю. Бортэ также была матерью и пяти дочерей Темучжина-Чингисхана (Фуджин-беги, Чичиган, Алагай-беги, Тумалун, Алталун).

Однако именно после того, как Темучжин привез в свое стойбище Бортэ, меркиты решили отомстить за нанесенные когда-то им обиды: кровь за кровь, невеста за невесту. Они украли жену Темучжина и отправили ее в самые далекие свои владения.

Темучжин в этой ситуации мог бы и смириться. Мало ли воровали в степи приглянувшихся женщин. Он мог затаить обиду и ждать своего часа для мести, как делали это похитители. Но он поступил по-другому.

Будущий полководец обратился к своему другу и названному брату — сильному вождю небольшого монгольского племени джаджират хану Джамухе и предводителю кераитов Тогрулу. Именно с их помощью будущий великий хан смог вызволить похищенную.

Джамуха, кстати, долго отнекивался, не понимая, почему он должен рисковать жизнью своих воинов ради самой обыкновенной женщины. Но в конце концов сдался: будущий великий «потрясатель Вселенной» мог быть очень убедительным.

Интересен тот факт, что это мать Бортэ, Цотан, подарила дочери соболью доху, впоследствии преподнесенную Темучжином Тогрулу-Ван-хану, таким образом Темучжин напомнил о побратимстве Есугея и хана кераитов. Этот шаг очень помог Темучжину, когда меркиты похитили Бортэ.

В этой «Троянской войне на Селенге» (по выражению Л. Н. Гумилева) Темучжин вместе с кареитами и Джамухой разгромил меркитов и освободил Бортэ.

Итак, Бортэ удалось отбить, хотя Темучжину пришлось смириться со слухами о том, что его первый сын, Джучи, также является меркитом по крови.

Но Рашид-ад-Дин передает другую версию событий: меркиты захватили Бортэ и отослали к Ван-хану, который «сохранил ее за завесой целомудрия» и отправил обратно к Темучжину.

Этот поступок привлек к Темучжину первых соратников. Они увидели, что он способен, нарушая древние степные законы, во что бы то ни стало защищать свою семью. Не все хотели мириться с тем, что их жен могли похитить. И шли за новым вождем. Постепенно Темучжин начал восстанавливать власть над племенем своего отца.

Костяк его новой армии — орды — составили так называемые «люди долгой воли». Это были изгнанные из своих родов воины, которым нечего было терять. Как и Темучжин, они познали голод и бессилие и стремились доказать старым богатым и могущественным племенам, что они тоже сила. Это были этакие сбившиеся в агрессивную стаю степные дворняги. В 1182 году они провозгласили своего вождя Чингисханом («вселенским ханом»), «избранным Вечным синим небом».

Именно тогда назрел конфликт с Джамухой. Темучжин и Джамуха были друзьями с детства, однако потом по неизвестным причинам между названными братьями произошел раскол. Большинство исследователей сходится во мнении, что причиной охлаждения и даже начала вражды между двумя друзьями стал эгоизм и властные амбиции Джамухи, ведь именно в этот период монгольские племена одно за другим признают Темучжина великим правителем степи.

В 1187 году между ними произошла решающая битва. Джамуха напал на Чингисхана, когда тот со своей ордой шел маршем. За воинами тянулись многочисленные повозки, в которых находились жены и скарб ордынцев. Можно было бы бросить все это и ускакать в степь, оставляя богатую добычу противнику. Но Темучжин еще раз показал, что он готов защищать новые принципы. Он приказал женщинам следовать в безопасное место, а сам с воинами остался их прикрывать… Более многочисленные отряды Джамухи разгромили войска Чингисхана. Он сам попал в плен и был продан в рабство. А его ближайшие сторонники были просто сварены живьем. Но когда Темучжину удалось вернуться в Монголию, он уже без труда набрал себе новых воинов. Все хотели жить по новому закону и все искали помощи у Чингисхана. Джамуха был повержен.

В начале XIII века, в 1202–1203 годах, которые были переломными для ситуации в степи, монголы разбили сначала меркитов, а затем и кераитов. Дело в том, что кераиты разделились на сторонников Чингисхана и его противников. Противников Чингисхана возглавил сын Ван-хана, законный наследник престола — Нилха. У него были основания ненавидеть Чингисхана: еще в то время, когда Ван-хан был союзником Чингисхана, вождь кераитов, видя неоспоримые таланты последнего, хотел передать ему кераитский престол, обойдя собственного сына. Столкновение этой части кераитов с монголами произошло еще при жизни Ван-хана. И хотя кераиты имели численное превосходство, монголы разбили их благодаря тому, что проявили исключительную мобильность и захватили противника врасплох.

В столкновении с кераитами в полной мере проявился характер Чингисхана. Когда Ван-хан и его сын Нилха бежали с поля боя, один из их нойонов с небольшим отрядом задерживал монголов, спасая своих вождей от плена. Этого нойона схватили, привели пред очи Чингисхана, и тот спросил: «Зачем же ты, нойон, видя положение своих войск, сам не ушел? У тебя же были и время, и возможность». Тот ответил: «Я служил своему хану и дал возможность ему убежать, а моя голова — для тебя, о победитель».

Чингисхан сказал: «Надо, чтобы все подражали этому человеку. Смотрите, как он смел, верен, доблестен. Я не могу тебя убить, нойон, я предлагаю тебе место в своем войске». Нойон стал тысячником и, конечно, верно служил Чингисхану, потому что кераитская орда распалась. Сам Ван-хан погиб при попытке бежать к найманам. Их стражники на границе, увидев кераита, убили его, а отрубленную голову старика поднесли своему хану.

В 1204 году произошло столкновение монголов Чингисхана и могущественного найманского ханства. И вновь победу одержали монголы. Побежденные были включены в состав орды Чингиса. В восточной степи больше не нашлось племен, способных активно сопротивляться новому порядку, и в 1206 году на великом курултае Чингис был вновь избран ханом, но уже всей Монголии, все монгольские племена признали власть «великого вселенского хана»… Так родилось общемонгольское государство. Начинался золотой век империи.

Единственным враждебным Чингисхану племенем оставались старинные враги Борджигинов — меркиты, но и те к 1208 году оказались вытесненными в долину реки Иргиз.

Растущая сила Чингисхана позволила его орде довольно легко и плодотворно ассимилировать разные племена и народы. Потому что, в соответствии с монгольскими стереотипами поведения, хан мог и должен был требовать покорности, повиновения приказу, выполнения обязанностей, а вот требовать от человека отказа от его веры или обычаев считалось аморальным — за индивидом оставалось право на собственный выбор. Такое положение многих привлекало. В 1209 году государство уйгуров прислало к Чингисхану послов с просьбой принять их в состав его улуса. Просьбу, естественно, удовлетворили, и Чингисхан дал уйгурам огромные торговые привилегии. Через Уйгурию шел караванный путь, и уйгуры, оказавшись в составе монгольского государства, разбогатели за счет того, что по высоким ценам продавали воду, фрукты, мясо и «удовольствия» изголодавшимся караванщикам. Добровольное соединение Уйгурии с Монголией оказалось полезным и для монголов. С присоединением Уйгурии монголы вышли за границы своего этнического ареала и соприкоснулись с другими народами Ойкумены.

В 1210 году разразилась война с чжурчженями. Чжурчженьские полководцы талантами не уступали монгольским, но не имели войск, подобных войскам Чингисхана. Чжурчжени терпели поражения, но боролись упорно — война продолжалась очень долго и закончилась только в 1234 году, уже после смерти Чингисхана, взятием последних твердынь империи Цзинь — Кайфына и Цайчжоу. В Кайфыне отчаянно сопротивлявшиеся чжурчжени умирали от голода. Они настолько ослабели, что не могли держать в руках оружие. Когда же им предложили сдаться, то воины сказали: «Пока в крепости есть мыши, мы их ловим и едим, а если их не будет, то у нас есть жены и дети, мы будем есть их, но не сдадимся».

В 1216 году на реке Иргиз монголы наголову разбили остатки меркитов, но сами подверглись нападению хорезмийцев. Хорезм к тому времени был самым мощным из государств, возникших после ослабления державы турок-сельджуков. Властители Хорезма из наместников правителя Ургенча превратились в независимых государей и приняли титул «хорезмшахов». Они оказались энергичными, предприимчивыми и воинственными. Это позволило им завоевать большую часть Средней Азии и Южный Афганистан. Хорезмшахи создали огромное государство, в котором основную военную силу составляли тюрки из прилегавших степей.

Но государство оказалось непрочным, несмотря на богатства, храбрых воинов и опытных дипломатов. Режим военной диктатуры опирался на чуждые местному населению племена, имевшие другой язык, нравы и обычаи. Нельзя сказать, что разными были и религии, так как представление о религии у солдат-тюрок было крайне аморфное. Но жестокость наемников вызвала недовольство жителей Самарканда, Бухары, Мерва и других среднеазиатских городов. Восстание в Самарканде привело к тому, что тюркский гарнизон был уничтожен, причем тюрок местные жители рвали на части. Естественно, за этим последовала карательная операция хорезмийцев, которые жесточайшим образом расправились с населением Самарканда. Также пострадали другие крупные и богатые города Средней Азии.

В этой обстановке хорезмшах Мухаммед решил подтвердить свой титул «гази» — «победитель неверных» — и прославиться очередной победой над ними. Случай представился ему в том самом 1216 году, когда монголы, воюя с меркитами, дошли до Иргиза. Узнав о приходе монголов, Мухаммед послал против них войско на том основании, что степняков необходимо покорить вере.

Хорезмийское войско обрушилось на монголов, но они в арьергардном бою сами перешли в наступление и сильно потрепали врагов. Только атака левого крыла, которым командовал сын хорезмшаха, талантливый полководец Джелал-ад-Дин, выправила положение. После этого хорезмийцы отошли, а монголы вернулись домой: воевать с Хорезмом они не собирались, напротив, Чингисхан всеми силами хотел наладить отношения с хорезмшахом. Ведь через Среднюю Азию шел Великий караванный путь, и все владетели земель, по которым он пролегал, богатели за счет пошлин, выплачиваемых купцами. Купцы охотно платили любые пошлины, потому что расходы они неизменно перекладывали на покупателей, сами при этом ничего не теряя. Желая сохранить все преимущества, связанные с караванным путем, монголы стремились к покою и миру на своих рубежах. Различие вер, по их мнению, повода к войне не давало и оправдать кровопролития не могло. Вероятно, и сам хорезмшах понимал эпизодичность столкновения на Иргизе. В 1218 г. Мухаммед направил в Монголию торговый караван. Мир был восстановлен, тем более что монголам было не до Хорезма.

Незадолго до этого найманский царевич Кучлук начал новую войну с монголами, опираясь на силу этнически близких кара-китаев. Кучлук потерпел поражение, однако погубила царевича не военная слабость. Его сил было достаточно, чтобы бороться против немногочисленного корпуса, посланного Чингисханом, но Кучлук принял какую-то новую веру, смысл которой остается загадкой для историков. Во всяком случае, это верование не относилось ни к исламу, ни к христианству, ни к буддизму, а представляло собой некий неизвестный культ. В результате все население отказало Кучлуку в повиновении. Он бежал, отступая до Памира, где был настигнут монголами и убит. А население его ханства подчинилось Чингисхану.

Вновь монголо-хорезмийские отношения были поколеблены самим хорезмшахом и его чиновниками. В 1219 г. к хорезмийскому городу Отрару подошел богатый караван из земель Чингисхана. Купцы пошли в город, чтобы пополнить продовольственные запасы и вымыться в бане. Там торговцам встретились двое знакомых, один из которых донес правителю города, что купцы эти — шпионы. Тот сразу сообразил, что это прекрасный повод ограбить путников. Купцов перебили, имущество отобрали. Половину награбленного правитель Отрара отослал в Хорезм, и Мухаммед принял добычу, а значит — разделил ответственность за содеянное.

Чингисхан направил послов, чтобы выяснить, из-за чего произошел инцидент. Мухаммед разгневался, увидев неверных, и велел часть послов убить, а часть, раздев донага, выгнать на верную смерть в степь. Двое или трое монголов все-таки добрались домой и рассказали о случившемся. Гнев Чингисхана не имел пределов. С точки зрения монгола, произошли самые страшные преступления: обман доверившихся и убийство гостей. По обычаю, Чингисхан не мог оставить неотмщенными ни купцов, которых убили в Отраре, ни послов, которых оскорбил и убил хорезмшах. Хан должен был воевать, иначе соплеменники просто отказали бы ему в доверии.

В Средней Азии хорезмшах имел в своем распоряжении четырехсоттысячное регулярное войско. А у монголов, как полагал знаменитый российский востоковед В. В. Бартольд, было не более 200 тысяч ополченцев. Чингисхан потребовал военной помощи от всех союзников. Пришли воины от тюрков и кара-китаев, уйгуры прислали отряд в 5 тысяч человек, только тангутский посол дерзко ответил: «Если у тебя не хватает войска — не воюй». Чингисхан счел ответ оскорблением и сказал: «Только мертвым я смог бы снести такую обиду».

Чингисхан бросил на Хорезм собранные монгольские, уйгурские, тюркские и кара-китайские войска. Хорезмшах же, поссорившись со своей матерью Туркан-хатун, не доверял военачальникам, связанным с нею родством. Он боялся собрать их в кулак для того, чтобы отразить натиск монголов, и рассеял армию по гарнизонам. Лучшими полководцами шаха были его собственный нелюбимый сын Джелал-ад-Дин и комендант крепости Ходжент — Тимур-Мелик. Монголы брали крепости одну за другой, но в Ходженте, даже взяв крепость, они не смогли пленить ее гарнизон: Тимур-Мелик посадил своих воинов на плоты и по широкой Сырдарье ушел от преследования. Разрозненные гарнизоны не могли сдержать наступления войск Чингисхана. Вскоре все крупные города султаната — Самарканд, Бухара, Мерв, Герат — были захвачены монголами.

По поводу взятия монголами среднеазиатских городов существует устоявшаяся версия: «Дикие кочевники разрушили культурные оазисы земледельческих народов». Но так ли было? Эта версия, как показал Л. Н. Гумилев, построена на легендах придворных мусульманских историков. Например, о падении Герата исламские историки сообщали как о бедствии, при котором в городе было истреблено все население, кроме нескольких мужчин, сумевших спастись в мечети. Они прятались там, боясь выйти на улицы, заваленные трупами. Лишь дикие звери бродили по городу и терзали мертвецов. Отсидевшись некоторое время и придя в себя, эти «герои» отправились в дальние края грабить караваны, чтобы вернуть себе утраченное богатство.

Но возможно ли такое? Если все население большого города было истреблено и лежало на улицах, то внутри города, в частности в мечети, воздух был бы заражен трупным ядом, и спрятавшиеся там просто умерли бы. Никакие хищники, кроме шакалов, возле города не обитают, а в город и они проникают очень редко. Измученным людям двинуться грабить караваны за несколько сот километров от Герата было просто невозможно, потому что им пришлось бы идти пешком, неся на себе тяжести — воду и провизию. Такой «разбойник», встретив караван, уже не смог бы его ограбить…

Еще более удивительные сведения, сообщаемые историками о Мерве. Монголы взяли его в 1219 г. и тоже будто бы истребили там всех жителей. Но уже в 1229-м Мерв восстал, и монголам пришлось взять город снова. И наконец, еще через два года Мерв выставил для борьбы с монголами отряд в 10 тысяч человек. Следует признать, что это фантазия и религиозная ненависть породили легенды о монгольских зверствах. Если же учитывать степень достоверности источников и задаваться простыми, но необходимыми вопросами, можно легко отделить историческую правду от литературных вымыслов.

Монголы заняли Персию почти без боев, вытеснив сына хорезмшаха Джелал-ад-Дина в Северную Индию. Сам Мухаммед II Гази, надломленный борьбой и постоянными поражениями, умер в колонии прокаженных на острове в Каспийском море (1221). Монголы же заключили мир с шиитским населением Ирана, которое постоянно обижали стоявшие у власти сунниты, в частности багдадский халиф и сам Джелал-ад-Дин. В результате шиитское население Персии пострадало значительно меньше, чем сунниты Средней Азии. Как бы то ни было, в 1221 г. с химерным образованием — государством хорезмшахов — было покончено. При одном правителе — Мухаммеде II Гази — это государство и достигло наивысшего могущества, и погибло. В результате к империи монголов оказались присоединены Хорезм, Северный Иран, Хорасан.

В 1226 г. пробил час Тангутского государства, которое в решительный момент войны с Хорезмом отказало Чингису в помощи. Монголы обоснованно рассматривали этот шаг как предательство, которое, в соответствии с Ясой, требовало отмщения. Ныне территория Тангутского государства, а это степи и плоскогорья, примыкающие к излучине реки Хуанхэ и хребту Наньшань, — самая настоящая пустыня. Но в XIII в. на этой земле существовала богатая страна с большими городами, золотыми рудниками, регулярной армией и оригинальной культурой. Столицей Тангута был город Чжунсин. Его и осадил в 1227 г. Чингисхан, разбив в предшествовавших сражениях тангутские войска.

Во время осады Чжунсина Чингисхан умер, но монгольские нойоны по приказу своего вождя скрыли его смерть. Крепость была взята, а население «злого» города, на которое пала коллективная вина за предательство, подверглось экзекуции. Государство тангутов исчезло, оставив после себя лишь письменные свидетельства былой высокой культуры, но город уцелел и жил до 1405 г., когда был разрушен войсками династии Мин.

От столицы тангутов монголы повезли тело своего великого хана в родные степи. Обряд похорон был таков: в вырытую могилу опустили останки Чингисхана со множеством ценных вещей и перебили всех рабов, выполнявших погребальные работы. По обычаю, ровно через год требовалось справить поминки. Дабы найти место погребения, монголы сделали следующее. На могиле принесли в жертву только что взятого от матери маленького верблюжонка. И через год верблюдица сама нашла в безбрежной степи место, где был убит ее детеныш. Заколов эту верблюдицу, монголы совершили положенный обряд поминок и затем покинули могилу навсегда. И с тех пор никому не известно, где погребен Чингисхан.

В последние годы жизни Чингисхан был крайне озабочен судьбой своей державы. У хана было четыре сына от любимой жены Бортэ и множество детей от других жен, которые хотя и считались законными детьми, но не имели прав на престол отца. Сыновья от Бортэ различались между собой склонностями и характерами. Старший сын, Джучи, родился вскоре после меркитского плена Бортэ, и потому, как мы знаем, не только «злые языки», но и его младший брат Чагатай называли его «меркитским выродком». Хотя Бортэ неизменно защищала Джучи, а сам Чингисхан всегда признавал сына своим, тень меркитского плена матери легла на Джучи бременем подозрений в незаконнорожденности. Однажды в присутствии отца Чагатай открыто обозвал Джучи, и дело чуть не закончилось дракой братьев.

В поведении Джучи были некоторые устойчивые стереотипы, сильно отличавшие его от Чингиса. Если для Чингисхана не существовало самого понятия пощады к врагам (он оставлял жизнь лишь маленьким детям, которых усыновляла его мать Оэлун, и доблестным багатурам, принимавшим монгольскую службу), то Джучи отличался гуманностью и добротой. Так, во время осады Гурганджа совершенно измученные войной хорезмийцы просили принять капитуляцию, то есть, проще говоря, пощадить их. Джучи высказался за проявление милости, но Чингисхан категорически отверг просьбу о пощаде. Непонимание между отцом и старшим сыном, постоянно подогреваемое интригами и наговорами родственников, со временем углубилось и перешло в недоверие государя к своему наследнику. Чингисхан заподозрил, что Джучи хочет завоевать популярность среди покоренных народов и отделиться от Монголии. Вряд ли это было так, но факт остается фактом: в начале 1227 г. охотившегося в степи Джучи нашли мертвым, со сломанным позвоночником. Подробности происшедшего остались в тайне, но, без сомнения, отец был человеком, заинтересованным в смерти Джучи и вполне способным оборвать жизнь сына.

В противоположность Джучи второй сын Чингисхана, Чагатай, был человеком строгим, исполнительным и даже жестоким. Поэтому он получил должность «хранителя Ясы» (что-то вроде генерального прокурора или верховного судьи). Чагатай соблюдал закон неукоснительно и без всякой пощады относился к его нарушителям. Третий сын великого хана, Угэдэй, подобно Джучи, отличался добротой и терпимостью к людям. Особенности поведения Угэдэя лучше всего иллюстрирует такой случай: однажды в совместной поездке братья увидели у воды мывшегося мусульманина. По мусульманскому обычаю, каждый правоверный обязан был несколько раз в день совершать намаз и ритуальное омовение. Монгольская традиция, напротив, запрещала человеку мыться в течение всего лета. Монголы полагали, что мытье в реке или озере вызывает грозу, а гроза в степи очень опасна для путников, поэтому «вызов грозы» рассматривался как покушение на жизнь людей. Нукеры-дружинники безжалостного ревнителя закона Чагатая схватили мусульманина. Предвидя кровавую развязку — несчастному грозило отсечение головы, Угэдэй послал своего человека, чтобы тот велел мусульманину отвечать, что он уронил в воду золотой и всего лишь искал его там. Мусульманин так и сказал Чагатаю. Тот велел искать монету, а за это время дружинник Угэдэя подбросил золотой в воду. Найденную монету вернули «законному владельцу». На прощание Угэдэй, вынув из кармана горсть монет, протянул их спасенному человеку и сказал: «Когда ты в следующий раз уронишь в воду золотой, не лезь за ним, не нарушай закон».

Младший из сыновей Чингиса, Тулуй, родился в 1193 г. Поскольку в это время Чингисхан находился в плену, на этот раз неверность Бортэ была вполне очевидна, но Чингисхан и Тулуя признал своим законным сыном, хотя внешне тот не был похож на отца. Тулуй имел вполне обычную монгольскую внешность — черные волосы и темные глаза.

Из четырех сыновей Чингисхана младший обладал наибольшими талантами и проявлял наибольшее нравственное достоинство. Хороший полководец и незаурядный администратор, Тулуй оставался любящим мужем и отличался благородством. Женился он на дочке погибшего главы кераитов Ван-хана, которая была набожной христианкой. Сам Тулуй не имел права принимать христианскую веру: как Чингисид, он должен был исповедовать религию Тэнгри. Но своей жене сын хана разрешил не только отправлять все христианские обряды в роскошной «церковной» юрте, но и иметь при себе священников и принимать монахов. Смерть Тулуя можно без всякого преувеличения назвать героической. Когда Угэдэй заболел, Тулуй добровольно принял сильное шаманское зелье, стремясь «привлечь» болезнь к себе, и умер, спасая своего брата.

Все четыре сына имели право наследовать Чингисхану. После устранения Джучи наследников осталось трое, и когда Чингиса не стало, а новый хан еще не был избран, улусом правил Тулуй. На курултае 1229 г. великим ханом выбрали, в соответствии с волей Чингиса, мягкого и терпимого Угэдэя. Угэдэй, как мы уже упоминали, обладал доброй душой, но доброта государя часто бывает не на пользу государству и подданным. Управление улусом при нем очень ослабло и осуществлялось в основном благодаря строгости Чагатая и дипломатическому и административному умению Тулуя. Сам великий хан предпочитал государственным заботам кочевки с охотами и пирами в Западной Монголии.

Внукам Чингисхана были выделены различные области улуса или высокие должности. Старший сын Джучи, Орда-Ичэн, получил Белую Орду, находившуюся между Иртышом и хребтом Тарбагатай (район нынешнего Семипалатинска). Второй сын, Батый, стал владеть Золотой (большой) Ордой на Волге. Третьему сыну, Шейбани, отошла Синяя Орда, кочевавшая от Тюмени до Арала. При этом трем братьям — правителям улусов — было выделено всего по одной-две тысячи монгольских воинов, тогда как общая численность армии монголов достигала 130 тысяч человек.

Дети Чагатая тоже получили по тысяче воинов, а потомки Тулуя, находясь при дворе, владели всем дедовским и отцовским улусом. Так у монголов установилась система наследования, называемая минорат, при которой младший сын получал в наследие все права отца, а старшие братья — лишь долю в общем наследстве.

У великого хана Угэдэя тоже был сын — Гуюк, претендовавший на наследство. Увеличение клана еще при жизни детей Чингиса вызвало раздел наследства и огромные трудности в управлении улусом, раскинувшимся на территории от Черного до Желтого моря. В этих трудностях и семейных счетах таились зерна будущих распрей, погубивших созданное Чингисханом и его соратниками государство.

Загадка существования на Руси монголо-татарского ига

Традиционная версия монголо-татарского нашествия на Русь, «монголо-татарского ига», и освобождения от него известна читателю со школьной скамьи. В изложении большинства историков события выглядели примерно так.

В начале XIII столетия в степях Дальнего Востока энергичный и храбрый племенной вождь Чингисхан собрал огромное войско из кочевников, спаянное железной дисциплиной, и устремился покорить весь мир, «к последнему морю». Завоевав ближайших соседей, а затем и Китай, могучая монголо-татарская орда покатилась на запад. Пройдя около 5 тысяч километров, монголы разгромили Хорезм, затем Грузию, в 1223 г. вышли к южным окраинам Руси, где и победили войско русских князей в сражении на реке Калке.

Зимой 1237-го монголо-татары вторглись на Русь уже со всем своим бесчисленным войском, сожгли и разорили множество русских городов, а в 1241 г. попытались покорить Западную Европу, вторгшись в Польшу, Чехию и Венгрию, достигли берегов Адриатического моря, однако повернули назад, потому что боялись оставлять у себя в тылу разоренную, но все еще опасную для них Русь. Началось монголо-татарское иго.

Великий поэт А. С. Пушкин оставил проникновенные строки: «России определено было высокое предназначение… ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Россию и возвратились на степи своего Востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией…»

Огромная монгольская держава, простиравшаяся от Китая до Волги, зловещей тенью нависала над Русью. Монгольские ханы выдавали русским князьям ярлыки на княжение, множество раз нападали на Русь, чтобы грабить и разбойничать, неоднократно убивали у себя в Золотой Орде русских князей.

Окрепнув со временем, Русь начала сопротивляться. В 1380 г. великий князь московский Дмитрий Донской разбил ордынского хана Мамая, а столетие спустя в так называемом «стоянии на Угре» сошлись войска великого князя Ивана III и ордынского хана Ахмата. Противники долго стояли лагерем по разные стороны реки Угры, после чего хан Ахмат, поняв наконец, что русские стали сильны и у него мало шансов выиграть битву, отдал приказ отступать и увел свою орду на Волгу. Эти события и считаются «концом монголо-татарского ига».

Но в последние десятилетия эта классическая версия была поставлена под сомнение. Географ, этнограф и историк Лев Гумилев убедительно показал, что отношения между Русью и монголами были гораздо сложнее, чем обычное противостояние жестоких завоевателей и их несчастных жертв. Глубокое знание истории, этнографии и законодательства монголов позволило ученому сделать вывод, что между монголами и русичами существовала некая «комплементарность», то есть сочетаемость, способность к симбиозу и взаимной поддержке на культурно-этническом уровне.

Еще дальше пошел писатель и публицист Александр Бушков, логически «докрутивший» теорию Гумилева и высказавший совершенно оригинальную версию: то, что принято называть монголо-татарским нашествием, на самом деле было борьбой потомков князя Всеволода Большое Гнездо (сына Ярослава и внука Александра Невского) со своими соперниками-князьями за единоличную власть над Русью. Ханы Мамай и Ахмат были не налетчиками-пришельцами, а знатными вельможами, которые, согласно династическим связям русско-татарских родов, имели юридически обоснованные права на великое княжение. Таким образом, Куликовская битва и «стояние на Угре» — не эпизоды борьбы с иноземными агрессорами, а страницы гражданской войны на Руси. Более того, этим автором была обнародована совсем уж «революционная» идея: под именами Чингисхан и Батый в истории выступают… русские князья Ярослав и Александр Невский, а Дмитрий Донской — это и есть сам хан Мамай (!).

Конечно, эпатаж публициста исполнен иронии и граничит с постмодернистским стебом, но нельзя не отметить, что некоторые факты истории монголо-татарского нашествия и ига действительно загадочны и нуждаются в более пристальном внимании и непредвзятом исследовании. Попробуем осветить некоторые из этих загадок.

Начнем с того, что Западная Европа в XIII веке являла собой неутешительную картину. «Христианский мир» переживал депрессию. Активность европейцев смещалась к границам ареала. Германские феодалы стали захватывать пограничные славянские земли и превращать славян в бесправных крепостных. Западные славяне, жившие по Эльбе, сопротивлялись немецкому давлению всеми силами, но силы были неравны.

Ужас положения славян состоял в том, что, не принадлежа к «христианскому миру», они были для немцев не просто «чужими»: людей другой этнокультурной системы завоеватели рассматривали лишь как часть природы покоренной страны (со всеми вытекающими отсюда последствиями). Разумеется, и собственных крестьян немецкие бароны притесняли достаточно сильно. Но характер этого притеснения был иной. Когда, к примеру, саксонский герцог, став императором Священной Римской империи, наказывал «своих» саксов, то в них он видел людей, от которых просто требовал некоторой повинности. С бургундами, франконцами, баварцами герцог обходился уже гораздо более жестоко, а со славянами (или арабами, или венграми) поступал абсолютно бесчеловечно.

Кем были монголы, приблизившиеся к границам Руси, мы попытались выяснить выше. Сколько же их пришло на Русь? Попробуем разобраться и с этим вопросом.

Российские дореволюционные историки упоминают о «полумиллионной монгольской армии». В. Ян, автор знаменитой трилогии «Чингиз-хан», «Батый» и «К последнему морю», называет число четыреста тысяч. Однако известно, что воин кочевого племени отправляется в поход, имея три лошади (минимум — две). Одна везет поклажу («сухой паек», подковы, запасную упряжь, стрелы, доспехи), а на третью время от времени нужно пересаживаться, чтобы один конь мог отдохнуть, если вдруг придется вступать в бой.

Несложные подсчеты показывают, что для армии в полмиллиона или четыреста тысяч бойцов необходимо не менее полутора миллионов лошадей. Такой табун вряд ли сможет эффективно продвинуться на большое расстояние, поскольку передовые лошади моментально истребят траву на огромном пространстве и задние сдохнут от бескормицы.

Все главные вторжения монголо-татар в пределы Руси происходили зимой, когда оставшаяся трава скрыта под снегом, а много фуража с собой не увезешь… Монгольская лошадь действительно умеет добывать себе пропитание из-под снега, но древние источники не упоминают о лошадях монгольской породы, имевшихся «на вооружении» орды. Специалисты по коневодству доказывают, что монголо-татары ездили на туркменах, а это совсем другая порода, и выглядит иначе, и прокормиться зимой без помощи человека не всегда способна…

Кроме того, не учитывается разница между лошадью, отпущенной бродить зимой без всякой работы, и лошадью, вынужденной совершать под седоком длительные переходы, а также участвовать в сражениях. А ведь они, кроме всадников, вынуждены были нести еще и тяжелую добычу! За войсками двигались обозы. Скотину, которая тащит повозки, тоже надо кормить… Картина огромный массы населения, передвигающейся в арьергарде полумиллионного войска, с обозами, женами и детьми представляется довольно фантастической.

Соблазн для историка объяснять походы монголов XIII века «миграциями» велик. Но современные исследователи показывают, что монгольские походы не были напрямую связаны с перемещениями огромных масс населения. Победы одерживали не орды кочевников, а небольшие, хорошо организованные мобильные отряды, после набегов возвращающиеся в родные степи. Число выселявшихся было ничтожным даже для бурного XIII века. Так, ханы ветви Джучи — Батый, Орда и Шейбан — получили по завещанию Чингиса всего 4 тыс. всадников, т. е. около 20 тысяч человек, расселившихся на территории от Карпат до Алтая.

Вопреки распространенному мнению, кочевники куда менее склонны к переселениям, чем земледельцы. В самом деле, земледелец при хорошем урожае получает запас провианта на несколько лет и в весьма компактной форме. Достаточно насыпать в мешки муку, погрузить ее на телеги или лодки и запастись оружием — и можно пускаться в дальний путь, будучи уверенным, что ничего, кроме военной силы, его не остановит. Так совершали переселения североамериканские скваттеры и южноафриканские буры, испанские конкистадоры и русские землепроходцы, арабские воины первых веков ислама и древние, избороздившие вдоль и поперек Средиземное море. Кочевникам же гораздо труднее. Они имеют провиант в «живом» виде. Скот передвигается довольно медленно и должен иметь постоянное привычное питание. Даже смена подножного корма может вызвать его падеж. А без скота кочевник сразу начинает голодать. За счет грабежа побежденной страны можно прокормить бойцов победоносной армии, но не их семьи. Поэтому в далекие походы кочевники жен и детей не брали (вспомним хотя бы запорожцев!). Кроме того, люди привыкают к окружающей среде и не стремятся сменить родину без веских на то оснований.

В конце концов, историки остановились на тридцати тысячах воинов. Но и здесь возникают вопросы без ответа. И первым среди них будет такой: не мало ли? Несмотря на разобщенность русских княжеств, тридцать тысяч конников — чересчур малая цифра для того, чтобы устроить по всей Руси «огнь и разорение»! Они ведь (даже сторонники «классической» версии это признают) не двигались компактной массой. Несколько отрядов рассыпались в разные стороны, а это снижает численность «неисчислимых татарских орд» до предела, за которым начинается элементарное недоверие: могло ли такое количество агрессоров покорить Русь?

Получается заколдованный круг: огромное войско монголо-татар по чисто физическим причинам вряд ли смогло бы сохранить боеспособность, быстро передвигаться, наносить пресловутые «несокрушимые удары». Небольшое войско вряд ли смогло бы установить контроль над бо́льшей частью территории Руси. Чтобы выйти из этого заколдованного круга, приходится допустить: вторжение монголо-татар на самом деле было эпизодом шедшей на Руси кровопролитной гражданской войны. Силы противников были относительно небольшими, опирались они на собственные, накопленные в городах запасы фуража. А монголо-татары стали дополнительным внешним фактором, использованным во внутренней борьбе точно так же, как ранее использовались войска печенегов и половцев.

Дошедшие до нас летописные сведения о военных кампаниях 1237–1238 гг. рисуют классически русский стиль этих битв — сражения происходят зимой, причем монголы, степняки, с поразительным мастерством действуют в лесах (например, окружение и последующее полное уничтожение на реке Сити русского отряда под командованием великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича).

Тут стоит рассмотреть более пристально не до конца понятую историками ситуацию с битвой при реке Калке. Отнюдь не степняки представляли на рубеже XI–XII вв. основную опасность для Киевской Руси. Наши предки дружили с половецкими ханами, женились на «красных девках половецких», принимали крещеных половцев в свою среду, а потомки последних стали запорожскими и слободскими казаками, сменив традиционный славянский суффикс принадлежности «-ов» (Иванов) на тюркский — «енко» (Иваненко).

В это время обозначило себя явление более грозное — падение нравов, отказ от традиционной русской этики и морали. В 1097 г. в Любече состоялся княжеский съезд, положивший начало новой политической форме существования страны. Там было решено, что «каждый да держит отчину свою». Русь стала превращаться в конфедерацию независимых государств. Князья поклялись нерушимо соблюдать провозглашенное и в том целовали крест. Но после смерти Мстислава Киевская держава стала быстро распадаться. Первым отложился Полоцк. Затем Новгородская «республика» перестала посылать деньги в Киев.

Ярким примером утраты моральных ценностей и патриотических чувств стал поступок князя Андрея Боголюбского. В 1169 г., захватив Киев, Андрей отдал город на трехдневное разграбление своим ратникам. До того момента на Руси было принято поступать подобным образом лишь с чужеземными городами. На русские города ни при каких междоусобицах подобная практика никогда не распространялась.

Игорь Святославич, потомок князя Олега, герой «Слова о полку Игореве», ставший в 1198 г. князем черниговским, поставил себе целью расправиться с Киевом — городом, где постоянно укреплялись соперники его династии. Он договорился со смоленским князем Рюриком Ростиславичем и призвал на помощь половцев. В защиту Киева — «матери городов русских» — выступил князь Роман Волынский, опиравшийся на союзные ему войска торков. План черниговского князя был реализован уже после его смерти (1202). Рюрик, князь смоленский, и Ольговичи с половцами в январе 1203 г. в бою, который шел главным образом между половцами и торками Романа Волынского, взяли верх. Захватив Киев, Рюрик Ростиславич подверг город страшному разгрому. Были разрушены Десятинная церковь и Киево-Печерская лавра, а сам город сожжен. «Сотворили великое зло, которого не было от крещение в Русской земле», — оставил сообщение летописец.

После рокового 1203 г. Киев уже не оправился. Что помешало восстановить столицу? Имелись в городе и талантливые строители, и оборотистые купцы, и грамотные монахи. Киевляне торговали через Новгород и Вятку, возводили крепости и храмы, уцелевшие до сего дня, писали летописи. Но, увы, вернуть городу его прежнее значение уже не удалось. По мнению Л. Н. Гумилева, к этому времени древние русичи утратили свою пассионарность, т. е. культурно-энергетический «заряд». И поэтому не было инициативы, не пробуждалось способности жертвовать личными интересами ради интересов своего народа и государства. В таких условиях столкновение с сильным противником не могло не стать для страны трагичным.

Между тем монгольские полки приближались к русским границам. Западный фронт монголов проходил по территории современного Казахстана между реками Иргиз и Яик и охватывал южную оконечность Уральского хребта. В то время главным врагом монголов на западе были половцы. Их вражда началась в 1216 г., когда половцы приняли кровных врагов Чингиса — меркитов. Антимонгольскую политику половцы проводили активно, постоянно поддерживая враждебные монголам финно-угорские племена. При этом степняки-половцы были столь же мобильными и маневренными, как и сами монголы. И то, что путь от Онона до Дона равен пути от Дона до Онона, Чингисхан понимал прекрасно. Видя бесперспективность кавалерийских столкновений с половцами, монголы послали экспедиционный корпус в тыл противника.

Талантливые полководцы Субэтэй и Джэбэ повели корпус из трех туменов через Кавказ. Грузинский царь Георгий Лаша попытался атаковать их, но был уничтожен вместе с войском. Монголам удалось захватить проводников, которые указали путь через Дарьяльское ущелье. Так они вышли в верховья Кубани, в тыл половцам. Здесь монголы столкнулись с аланами, которые в XIII в. утратили волю к сопротивлению и стремление к единству. Народ фактически распался на отдельные семьи. Измученные переходом монголы отнимали у аланов пищу, угоняли лошадей и скот. Аланы в ужасе бежали. Половцы, обнаружив врага у себя в тылу, отступили к западу, подошли к русской границе и попросили помощи у русских князей.

Нужно заметить, что отношения Руси и половцев никак не укладываются в схему непримиримого противостояния «оседлые — кочевники». Это справедливо и для начала XIII в. В 1223 г. русские князья выступили союзниками половцев. Три сильнейших князя Руси — Мстислав Удалой из Галича, Мстислав Киевский и Мстислав Черниговский, — собрав войска, попытались их защитить.

Столкновение на Калке в 1223 г. довольно подробно описано в летописях; кроме того, существует еще один источник — «Повесть о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях». Однако изобилие сведений не всегда вносит ясность в суть вопроса.

Историческая наука уже давно не отрицает тот факт, что события на Калке были не агрессией злобных пришельцев, а нападением со стороны русичей. Сами монголы не стремились к войне с Русью. Прибывшие к русским князьям послы довольно дружелюбно попросили русских не вмешиваться в их с половцами военные действия. Но, верные союзническим обязательствам, русские князья отвергли мирные предложения. При этом они совершили роковую ошибку, имевшую горькие последствия. Все послы были убиты (по данным некоторых источников, их даже не просто убили, а «умучили»). Во все времена убийство посла, парламентера считалось тяжким преступлением, а по монгольскому закону обман доверившегося являлся злодеянием непростительным.

Вслед за тем русское войско выступает в дальний поход. Покинув пределы Руси, оно первым нападает на татарский стан, берет добычу, угоняет скот, после чего еще восемь дней движется за пределы своей территории. На реке Калке происходит решающее сражение: восьмидесятитысячная русско-половецкая армия обрушилась на двадцатитысячный (!) отряд монголов. Эта битва была проиграна союзниками из-за неспособности к самой минимальной координации действий. Половцы в панике покинули поле боя. Мстислав Удалой и его «младший» князь Даниил бежали за Днепр; они первыми оказались у берега и успели вскочить в ладьи. При этом остальные ладьи князь порубил, боясь, что и татары смогут переправиться вслед, «и, страха исполнен, пеш в Галич добрался». Тем самым он обрек на гибель своих соратников, у которых лошади были хуже княжеских. Спаслись лишь некоторые из князей, сумевшие переплыть реку «на плетеных таволжаных снопах». Разумеется, враги убили всех, кого настигли.

Прочие князья остались один на один с противником, три дня отбивали его атаки, после чего, поверив заверениям татар, сдались в плен. Здесь таится еще одна загадка. Оказывается, князья сдались после того, как некий русич по имени Плоскиня, находившийся в боевых порядках противника, торжественно целовал нательный крест в том, что русских пощадят и не прольют их крови. Монголы, согласно своему обычаю, слово сдержали: связав пленников, они положили их на землю, прикрыли настилом из досок и сели пировать на телах. Но ни капли крови действительно пролито не было! А последнее, по монгольским воззрениям, считалось крайне важным. (Кстати, о том, что пленных князей положили под доски, сообщает лишь «Повесть о битве на Калке». Другие источники пишут, что князей просто убили, не издеваясь, а третьи — что их «взяли в плен». Так что история с пиром на телах — лишь одна из версий.)

Разные народы по-разному воспринимают нормы права и понятие честности. Русичи полагали, что монголы, убив пленников, нарушили свою клятву. Но, с точки зрения монголов, клятву они сдержали, а казнь явилась высшей необходимостью и высшей справедливостью, потому что князья совершили страшный грех убийства доверившегося (монгольских послов). Каждый, однако, волен занять позицию, наиболее близкую его моральным представлениям. Поэтому дело не в коварстве (история дает массу свидетельств того, как сами русские князья нарушали «крестное целование»), а в личности самого Плоскини — русского, христианина, каким-то загадочным образом оказавшегося среди воинов «неведомого народа».

Почему русские князья сдались, послушав уговоры Плоскини? «Повесть о битве на Калке» пишет: «Были вместе с татарами и бродники, а воеводой у них был Плоскиня». Бродники — это русские вольные дружинники, обитавшие в тех местах, предшественники казаков. Однако установление социального положения Плоскини лишь запутывает дело. Получается, что бродники в сжатые сроки сумели договориться с «народами неизвестными» и сблизились с ними настолько, что ударили совместно по своим братьям по крови и по вере? Одно можно утверждать со всей определенностью: часть войска, с которым рубились русские князья на Калке, была славянской, христианской. Русские князья во всей этой истории выглядят не лучшим образом.

Но вернемся к загадкам. Упомянутая нами «Повесть о битве на Калке» отчего-то не в состоянии определенно назвать противника русских! Вот цитата: «…Из-за грехов наших пришли народы неизвестные, безбожные моавитяне [символическое имя из Библии], о которых никто точно не знает, кто они и откуда пришли, и каков их язык, и какого они племени, и какой веры. И называют их татарами, а иные говорят — таурмены, а другие — печенеги».

Удивительные строки! Написаны они гораздо позже описываемых событий, когда вроде бы уже полагалось точно знать, с кем же сражались на Калке русские князья. Ведь часть войска (хотя и малая) все же вернулась с Калки. Мало того, победители, преследуя разбитые русские полки, гнались за ними до Новгорода-Святополча (на Днепре), где напали на мирное население, так что и среди горожан должны были остаться свидетели, собственными глазами видевшие противника. И при этом он остается «неведомым»! Это заявление еще больше запутывает дело. Ведь половцев к описываемому времени на Руси знали прекрасно — много лет жили рядом, то воевали, то вместе ходили в походы, роднились… Таурмены — кочевое тюркское племя, обитавшее в Северном Причерноморье, — опять-таки прекрасно известно русичам. Любопытно, что в «Слове о полку Игореве» среди служивших черниговскому князю тюрков-кочевников упоминаются некие «татарины».

Возникает впечатление, что летописец что-то скрывает. По каким-то не ведомым нам причинам ему не хочется прямо называть противника русских в том сражении. Может быть, битва на Калке — вовсе не столкновение с неведомыми народами, а один из эпизодов междоусобной войны, которую вели между собой христиане-русские, христиане-половцы и ввязавшиеся в дело татары?!

Русский историк XVII в. А. Лызлов резюмировал итоги столкновения так: «Татары после этой победы до основания разорили крепости и города и села половецкие. И все земли около Дона, и моря Меотского [Азовского], и Таврики Херсонской (что после перекопания перешейка между морями до сего дня именуется Перекопом), и вокруг Понта Евхсинского, то есть Черного моря, татары под свою руку взяли, и тамо поселились».

Как видим, война шла за конкретные территории, между конкретными народами. Кстати, достойно внимания упоминание о «городах, и крепостях, и селах половецких». Традиционно считалось, что половцы — степняки-кочевники, но кочевые народы не имеют ни крепостей, ни городов…

После битвы на Калке часть монголов обратила своих коней на восток, стремясь вернуться и доложить о выполнении поставленной задачи — о победе над половцами. Но на берегах Волги войско угодило в засаду, устроенную волжскими булгарами. Мусульмане, ненавидевшие монголов как язычников, неожиданно напали на них во время переправы. Здесь победители при Калке потерпели серьезное поражение и потеряли множество людей. Те, кто сумел переправиться через Волгу, ушли степями на восток и соединились с главными силами Чингисхана. Так закончилась первая встреча монголов и русичей.

Заметим, что само наименование «татары» содержит в себе немало загадок. Видоизменения его довольно показательны. До XII в. татарами называлась этническая группа из тридцати крупных родов, живших на Дальнем Востоке, на берегах Керулэна. В XII в. эта народность усилилась, и китайские географы стали употреблять название «татары» как собирательное по отношению ко всем центральноазиатским кочевникам: тюркам, тунгусам и монголам. Когда в 1206 г. Чингисхан принял название «монгол» в качестве официального для своих подданных, соседи по привычке еще некоторое время продолжали называть монголов татарами. В таком виде слово «татар», как синоним слова «монгол», попало в Восточную Европу и привилось в Поволжье, где местное население в знак лояльности к хану Золотой Орды тоже стали называть татарами. Зато первоначальные носители этого имени стали именовать себя монголами. Можно сказать, имена поменялись местами. Когда много позже возникла научная терминология, татарский антропологический тип стали называть «монголоидным», а язык поволжских тюрок-булгар — татарским языком.

Не все кочевые подданные Золотой Орды были лояльны по отношению к ее правительству. Мятежники, обитавшие в степях западнее Урала, стали именоваться ногаями, а жившие на восточной окраине улуса Джучи, на берегах Иртыша, благодаря отдаленности от столицы были практически независимы и стали предками казахов. Предками ногаев были уцелевшие от Батыева разгрома половцы и, возможно, остатки или потомки печенегов, степные аланы, среднеазиатские тюрки, пришедшие в составе монгольского войска, и жители южной окраины Руси, перешедшие в ислам, ставший в то время символом этнической консолидации. Такой же смесью было население Белой Орды, из которого в XV в. сложились три казахских жуза. Но это еще не все загадочные трансформации.

В конце XV в. русские отряды начали нападать на татарские города в Среднем Поволжье, чем вынудили часть населения покинуть родину и уйти под предводительством Шейбани-хана в Среднюю Азию. Там их встретили как злейших врагов, потому что местные тюрки управлялись потомками Тамерлана, врага степных и поволжских татар, разорившего в свое время Поволжье.

Ордынцы, покинувшие родину, приняли для себя новое имя — «узбеки» в честь хана Узбека (XIV в.), который сделал ислам государственной религией Золотой Орды. В XVI в. эти «узбеки» разгромили последнего наследника Тамерлана — Бабура, который увел остатки своих сторонников в Индию и основал на завоеванных землях новое государство. Оставшиеся в Самарканде и в Фергане тюрки приняли имя своих завоевателей — узбеков. Те же тюрки, но ушедшие в Индию, стали называться моголами (монголами), в память о том, что в свое время они подчинялись монгольскому царевичу. А этнические монголы, осевшие в XIII в. в Восточном Иране и даже сохранившие свой язык, называются «хэзарейцами».

Л. Н. Гумилев собрал огромный материал, наглядно свидетельствующий о том, что отношения между Русью и Ордой можно обозначить словом «симбиоз». После Гумилева особенно много и часто пишут о том, как русские князья и монгольские ханы становились побратимами, родичами, зятьями и тестями, как ходили в совместные военные походы, как (назовем вещи своими именами) дружили. Отношения такого рода были по-своему уникальны: ни в одной покоренной ими стране татары так себя не вели. Этот симбиоз, братство по оружию, приводит к такому переплетению имен и событий, что иногда даже трудно понять, где кончаются русские и начинаются татары…

Поэтому вопрос о том, было ли на Руси монголо-татарское иго (в классическом понимании этого термина), остается открытым. Он открывает огромное поле для исследователей.

Загадки Каракорума

По велению легендарного хана Золотой Орды в 1220 году посреди монгольской степи на берегу живописнейшей реки Монголии Орхон был возведен Каракорум — столица империи, которую властитель ни разу не посетил. В XIII в. этот город был символом мощи «перевернувшей» мир великой империи, созданной Чингисханом.

Долгие (более 150 лет) и трудоемкие исследования историков, географов, текстологов и других ученых Европы, России, США в XIX–XX вв. позволили установить, что Каракорум[1] был заложен самим Чингисханом в 1220 году как главный лагерь, где он оставлял семью на время своих походов и как центр по производству вооружений и прочего оснащения войск.

Китайские советники убедили Чингисхана и его преемника Угэдэя (1186–1241) в необходимости иметь постоянную столицу государства. Во время правления Угэдэя и сложилось представление о том, что Каракорум — центр монгольского государства. Историки датируют такой его статус 1235 годом. После смерти Угэдэя в 1241 году его вдова Ханьша объявила себя правительницей в Холине (Каракоруме) вплоть до воцарения нового хана.

Угэдэй построил здесь дворец, названный Ваньеньгун — «Дворец десяти тысяч лет». Младших чингизидов обязали тоже построить здесь по дворцу. Правда, следуя традиции, двор Угэдэя продолжал сезонные перекочевки. Когда в 1235 году к Угэдэю прибыла китайская дипломатическая миссия, золотой шатер для ее приема был разбит в степи…

Во времена великих ханов Монгольской империи Угэдэя, Куюка и Мункэ сюда приезжали в знак покорности и почитания государи ближних и дальних стран; здесь решались вопросы о престолонаследии; здесь принимались решения о новых завоевательных походах, приводившие в действие миллионы людей и переворачивающие их судьбы; сюда с надеждой на влияние устремлялись эмиссары мусульманской, буддистской, христианской и других конфессий… Каракорум — грозное название этого выросшего в несусветно далекой степи города с трепетом произносили китайские, индийские, персидские, арабские правители, русские князья, европейские короли, цари стран Закавказья — здесь решались судьбы стран и народов гигантского суперматерика — Евразии.

Однако уже внук Чингисхана, монгольский великий князь Хубилай (1215–1294), завершив завоевание Китая в 1260 г., перенес свой двор в Ханбалык близ современного Пекина. Таким образом, легендарный Каракорум был «столицей мира» лишь… 25 лет.

После этого он остался лишь центром провинции Лин-бэй, в которую входила вся Северная Монголия. Однако сказывалась прежняя слава, и когда в 1268 г. внук Угэдэя Хойду поднял восстание против Хубилая, он прежде всего устремился именно к Каракоруму: захват его мог принести репутацию нового «истинного» правителя Монгольской империи. Увы, Хубилай был мудр и дальновиден: городом управлял его сын, к тому же в помощь ему отец бросил свои главные силы.

Какакорум и позже считался особым центром. Преемник Хубилая Тимур-хан в 1294 г. назначил сюда правителем своего брата.

Новый и очень сильный урон нанесла Каракоруму борьба против Тимур-хана царевича Дувы. Во время этой войны уже проявились признаки начала разложения империи. Иначе чем объяснить, что один из высших командиров императорской армии, посланной против восставшего Дувы, «разграбил Каракорум и отдал на расхищение базары и амбары», как писал в 1311 г. персидский ученый Рашид-ад-Дин в «Сборнике летописей».

Только при Тогон-Тимуре, вынужденном оставить Пекин, были приняты меры для восстановления бывшей «столицы мира». Однако вскоре армия свергнувших монгольскую династию китайских императоров династии Мин вторглась в Монголию и, подступив к Каракоруму, взяла его и разрушила.

После этого от Каракорума осталась лишь глухая память. Только однажды вспомнил о нем ученый хронист XVII в. ордосский князь Сенан Сецен. Он назвал Каракорум не по-китайски — Холин, а по-монгольски — «Хорум-хан… балгас».

Полагают, что, выбирая место для строительства монастыря Эрдэни-Цзу, халхасский Абатай-хан также принял к сведению место древней столицы и построил в 1585 году монастырь немного южнее ее развалин. При этом, однако, в качестве строительных материалов были широко использованы остатки древних зданий…

Новую жизнь, уже как ценнейшему памятнику прошлого, Каракоруму дали научные исследования связанных с ним древних письменных источников и остатков материальной культуры. В 1889 году развалины Каракорума были открыты и описаны Н. М. Ядринцевым. В 1948-м и 1949 году здесь работала советско-монгольская археологическая экспедиция. Ее руководитель Сергей Владимирович Киселев (1905–1962) был удостоен за эту работу звания члена-корреспондента АН СССР и Государственной премии СССР.

Сейчас монгольские и немецкие ученые проводят комплексные изыскания в 380 км юго-западнее современной столицы Монголии, и находок очень много! Уже то, что раскопано, позволяет реконструировать внешний облик города, заполнить «белые пятна» истории Средних веков.

Те немногие европейцы, посетившие Каракорум в XIII и ХІV вв., были восхищены его красотой и характеризовали как «чудо света». Город, в отличие от других поселений того времени, имел правильную планировку. Его украшало множество храмов. В самом центре возвышался величественный дворец. Сегодня от дворца хана сохранились лишь 64 гранитных столба.

Здесь же было отрыто кладбище. Находка в могиле 30-летней женщины преподнесла ученым очередную загадку. Две великолепные черные маски, вытесанные из легкого туфа, напоминали произведения искусства Древнего Египта. Как египетские маски попали в центр Азии? Родилась гипотеза: либо маски привезены эфиопскими купцами, либо их доставили воины, покорившие страну. Категорически исключалось их изготовление на месте.

Чудо-кони Бату-хана

Наследники Чингисхана считали построенную по его приказу столицу духовным центром всего монгольского народа, хотя сами редко наведывались в Каракорум, довольствуясь своими резиденциями в других странах. Внук Чингисхана Бату-хан (Батый) прославился не только своими военными походами и неоправданной жестокостью по отношению к плененным. Он укреплял свое огромное царство и решил украсить столицу Белой или, по западноевропейским источникам, Золотой Орды — Сарай-Бату.

Двор Батыя утопал в роскоши, богатством он мог поспорить с китайским императором или индийскими махараджами! Честолюбец Бату-хан не ведал пределов своим желаниям. Как-то пропал любимый конь великого правителя, и задумал хан увековечить арабского скакуна в золотой статуе в натуральную величину. Сказано — сделано. Мастер, захваченный в набеге на Киев, взялся за работу.

На статую, по легенде, пошло 15 тонн желтого металла. Грандиозного сверкающего коня разместили у ворот Сарай-Бату. Однако хану показалось, что две скульптуры будут выгоднее смотреться по бокам ворот, и он приказал выполнить точную копию первого коня. После этого мастера зарезали, дабы он больше не повторил шедевра.

У Виллема Рубрука, рыцаря Людовика Святого, в отчете для французского короля читаем: «Еще издалека мы увидели сверкание у ворот и решили, что в городе начался пожар. Подъехав ближе, поняли, что это сияют в лучах заходящего солнца две золотые статуи коней в натуральную величину. Сколько же золота пошло на это чудо и насколько богат хан? Такими вопросами задался я в тот миг».

В 1255 г. Бату-хан умер. Его брат Берке перенес столицу в Сарай-Берке и туда же отправили золотых коней. Около 100 лет простояли они у ворот двух главных городов Золотой Орды.

Предание гласит: когда темник Мамай был убит в Крыму, одного из коней положили в его могилу. Однако непопулярный Мамай никак не мог удостоиться такой чести, так что это неправдоподобная легенда. Другая версия указывает на то, что после Куликовской битвы русские казаки, совершив набег на Золотую Орду, увезли коней из Сарай-Берке и утопили — то ли в озере, то ли в реке на южных рубежах Руси.

История некоторые свои страницы открывает с трудом, но ученые-археологи верят, что когда-нибудь отыщутся и сокровища Чингисхана, и золотые кони Бату-хана.

Основатель монгольской империи не монгол? Загадка пятой графы Чингисхана

В 2010 г. в Алматы прошла конференция с участием ученых-монголоведов и историков из России, Казахстана, Китая, Ирана и других стран, которые обсуждали проблематичную тему «Чингисхан и казахская государственность». По мнению устроителей конференции, ученых Казахстана и России, Чингисхан был по происхождению совсем даже не монголом, а… казахом. Что ж, стоит рассказать и об этой версии, хотя, возможно, многие ее положения выглядят довольно спорными.

До сих пор в любом учебнике истории можем прочитать, что Темучжин или Тэмучин родился на территории современной Монголии, а в те времена, в 1155 году, эта территория принадлежала казахском роду кият, проживавшему там. На всеобщем собрании правителей родов — курултае 1206 г. — Темучжина провозгласили ханом, называя отныне Чингисханом.

Причем Чингисхан — Шынгысхан — вовсе не имя, а титул. Шын — «высокий пик в горах». Гыс — с древнего тюркского языка переводится как «луч». Итак, «высокий лучезарный хан». Так что, беря во внимание факт участия в курултае казахских родов кият, меркит, жалаир, найман, керей и аргын, современные историки вправе утверждать, что Чингисхан был казахом. Тем более, эти роды и присоединившиеся к ним опять же казахские роды конырат, мангыт и другие, образовали государство Чингисхана.

Это произошло в 1206 году, но монголов как народа тогда еще не было, даже отсутствовал термин «монгол». Народ, подвластный хану Востока, делился на множество родов и племен, где самыми значительными были ойроты. Вполне объяснимо стремление хана установить контроль над племенем ойротов, для чего он послал сына завоевать последних. Собственно, ойроты и дали начало народу, который впоследствии стал называться монголами.

Само слово «монгол» происходит от казахского «мын кол». Мын — «тысяча», кол — «войско, тысяча войск». В последующие века оно трансформировалось в «монгол».

До недавнего времени монгольское происхождение Чингисхана не вызывало никакого сомнения, однако еще на заре минувшего века ряд ученых высказывал крамольную мысль о том, что «намеренная фальсификация исторических фактов началась с правления Ивана Грозного». В советскую эпоху предпринимались попытки если не замалчивать имя великого полководца, то уж точно не добавлять ему популярности и славы.

Укажем на мало известный любителям истории факт. 20 июля 1962 года в почтовое обращение Монголии ввели красочную серию из пяти почтовых марок, посвященная 800-летию со дня рождения Чингисхана. И вдруг… Из официальных источников поступило сообщение, что, по протесту и требованию советского правительства, монгольское почтовое ведомство изъяло из обращения столь раздражающую «старшего брата» почтовую серию. Говорили, что по подсказке кремлевских филателистов, «болевших» за весь социалистический лагерь, сам Генсек ЦК КПСС Л. И. Брежнев по телефону отчитал первого секретаря ЦК Монгольской народно-революционной партии Ю. Цеденбала, высказав недовольство выпуском столь вредной в идеологическом плане серии почтовых миниатюр. Однако зная наперед, что ошибочный или изымаемый знак почтовой оплаты с годами превращается в уникум, ни один филателист Монголии или других стран марок с ликом Чингисхана и изображением Элбэг Очира — древнего знака Монголии (символа крепости), древнемонгольского герба — знака Соембо, не вернул. Лишь много лет спустя, в последнее десятилетие минувшего века, почтовики Монголии осмелились растиражировать портрет национального героя на конвертах авиапочты и были этим весьма горды.

Наряду с Казахстаном, к наследию Чингисхана проявляет повышенный интерес Китай. Китайские информационные агентства не раз пичкали читателей сенсационными новостями, суть которых сводится к одному: наконец-то обнаружена могила Чингисхана! Чингисхан формально оставался правителем Монгольской империи, а китайцы официально включили его в почетный реестр великих китайских императоров.

Загадка смерти и погребения Чингисхана

О смерти Чингисхана достоверно известно лишь то, что великий завоеватель умер в 1227 г. во время очередного похода. Как уже упоминалось, вернувшись из Средней Азии, Чингисхан начал войну против Тангутского государства.

Историки приводят самые разные версии его смерти: от ранения стрелой в ходе боя до продолжительной болезни в результате падения с лошади. Место захоронения Чингисхана неизвестно до сих пор. По легенде, могила хана доверху заполнена несметными богатствами, а сам Чингисхан восседает на золотом троне.

Загадка захоронения всесильного правителя связана с горами. Казалось бы, что общего между плоской, как стол, необозримой ордынской степью и вздымающимися к небесам вершинами, но Чингисхана всегда тянуло в горы. Удивительно, что и начало жизненного пути великого полководца, и его финал были связаны с горами.

Чингисхан был знаком с ними с детства. Когда его отец Есугей-багатур был убит врагами, отторгнутая соплеменниками многодетная семья скиталась в горных лесах. Питаться приходилось кореньями и дичью. Выживший Темучжин вознесся со временем на такие вершины, которых не достигал никто.

По обширности Монгольская империя превосходила все когда-либо существовавшие государства. И до сих пор исследователи не могут найти той возвышенности, на склонах которой, по преданиям, закончил свой земной путь великий хан, чье новое имя переводилось как «владыка мира».

Итак, согласно хроникам, Чингисхан умер во время очередного похода. Известный европейский путешественник Марко Поло писал, что Чингисхан умер от раны, полученной в результате попадания отравленной стрелы в колено. Вернувшийся из Монголии посланник Папы Римского дипломат-путешественник Плано Карпини в 1247 году записал, что «Бич божий» был поражен молнией (слишком много зла сделал этот человек, и небеса его покарали).

Есть еще легенда, по которой хан-полководец упал с коня во время облавной охоты на диких лошадей. Самочувствие хана после столь памятного падения резко ухудшилось. Верные военачальники задумали приостановить завоевание страны Си-Ся, однако Чингисхан настоял на продолжении похода и, более того, потребовал тщательно скрыть факт возможной его смерти. Не обошлось и без предположений в духе «ищите женщину»: по распространенной монгольской версии, причина и вовсе трагикомична: хан, которому в то время было уже хорошо за семьдесят, погиб якобы от раны, причиненной от зубов красавицы тангутской ханши, Кюрбелдишин-хатун, которая в единственную брачную ночь укусила хана за шею, повредив сонную артерию. То ли в порыве страсти она его укусила, то ли хотела отомстить, неведомо. По другой легенде, она посягнула на причинное место грозного повелителя, и он скончался от потери крови. Кюрбелдишин-хатун была женой тангутского правителя, а после падения столицы тангутского царства плененная красавица стала одной из многочисленных жен Чингисхана. Можно лишь предположить, какова была участь самой Кюрбелдишин-хатун, коварным образом выполнившей хитроумный план свергнутого тангутского царька Шидурхо-хагана, думавшего, что устранил опасность войны брачными связями (была и такая версия). Официально же считалось, что кончина великого властелина была связана с болезнью, приключившейся от падения с коня во время охоты.

В общем, все легенды и версии, поиски ученых свелись к одному, что в 1227 году Чингисхана не стало, и его смерть не была естественной. А тот, кому было поручено предать тело властелина земле, сделал все возможное, чтобы окутать таинственной завесой место последнего успокоения хана. Чтобы скрыть место захоронения основателя Монгольской империи, его приближенные убили множество людей. В похоронах участвовало около двух тысяч человек. Всех участников церемонии изрубили на куски 800 конных охранников личной гвардии Чингисхана. Но и сами охранники не дожили до утра. Все они были казнены. К тому же специальные патрули перехватывали всех, кого заставали вблизи места захоронения, и безжалостно убивали. А по месту могилы предусмотрительно прогнали более 10 тысяч лошадей.

Даже в хронике «Тайная история Монголии» нет объяснения причин такой секретности. Кстати, все захоронения монгольской знати, в особенности ханов, намеренно скрыты, вероятно, кочевники не желали, чтобы кто-то из чужаков осквернял гробы их повелителей, веря в то, что это может навлечь беду на весь народ.

Даже спустя почти восемь сотен лет в ученом мире нет единодушного мнения, где находится захоронение Чингисхана. Так, в 1950 году в Китае начал функционировать мавзолей, в котором якобы хранился прах августейшего владыки. Но участник поисковой экспедиции и руководитель исторического музея в городе Урумчи профессор Цан Ху заявил, что прах в мавзолее не принадлежит хану! Кроме того, он утверждал, что его экспедиция обнаружила подлинную могилу Чингисхана вблизи монголо-китайской границы, у подножия Алтайских гор. Если результаты тщательной экспертизы подтвердят правоту профессора Цан Ху, то находка, несомненно, станет величайшим открытием тысячелетия!

По поводу места захоронения тот же Марко Поло рассказывал: «Всех великих государей, потомков Чингисхана, знайте, хоронят в большой горе Алтай, и, где бы ни помер великий государь татар, хотя бы за сто дней пути до той горы, его привозят туда хоронить. И вот такая диковина: когда тела великих ханов несут к той горе, всякого дней за сорок, побольше или поменьше, убивают мечом провожатых при теле, да приговаривают: иди служить нашему государю!»

Траурный кортеж с останками Чингисхана покинул излучину Желтой реки (Хуанхэ, на территории нынешнего Китая) и двинулся через пустыню Гоби в Каракорум, куда съезжалась монгольская знать и главы родов. По пути истреблялись все, кто мог преждевременно узнать о смерти верховного хана. Итак, в назначенный шаманами день останки, облаченные в парадные одежды, поместили в гроб. Затем этот гроб вложили еще в четыре, один в другой, и отвезли на гору Бурхан-Халдун. Она и должна была стать местом вечного успокоения Чингисхана. А чтобы никто не нарушил покой, перебили всех рабов, выполнявших погребальные работы, и установили охрану на отдаленных местах от могилы. Никто не должен был знать, где она находится.

Цель была достигнута. С годами кустарники, а затем и деревья полностью скрыли склоны горного массива Хэнтэй, и никто не мог сказать, какая из гор носила имя Бурхан-Халдун. Да и с самим названием вершины ясности не было. Но в большинстве своем версии о местонахождении могилы Чингисхана вели к этому массиву Хэнтэй.

По сведениям Рашид-ад-Дина, великий хан был похоронен в месте, указанном им самим. Однажды он якобы охотился в низовьях реки Онон, откуда до горы Бурхан-Халдун шесть дней пути. В одном месте открывшийся со склона вид задержал взгляд хана, и он, спешившись, почувствовал отраду и глубокий душевный покой. Тут росло приметное одинокое дерево. Может, оно и навеяло грустные мысли. Хан заметил: «Эта местность подходит для моего погребения… Пусть ее запомнят и отметят».

Но легенда эта не растрогала монголоведа XIX в. Я. Шмидта, он полагал, что тело великого хана не довезли до Монголии, так как монголы не владели навыками бальзамирования трупов. Стало быть, искать следует и в других местах.

Но из семи предполагаемых мест захоронения Чингисхана пять все равно связаны с горой или горным массивом. В Монгольском Алтае на одной из вершин на массиве Ихэ-богдо экспедиция русского путешественника М. К. Козлова в 1923–1926 гг. обнаружила древний мавзолей хана с видом вокруг на сотни километров. У подошвы Хан-Кокшун в Хангае выявлены развалины китайского городка и найдена надпись на каменной плите о том, что город построен в 1275 году войсками Хубилая, внука Чингисхана, захватившего трон китайского императора. На одном из гребней среди громадных камней члены экспедиции нашли усыпальницу тринадцати поколений прямых потомков Чингисхана.

Поиски в этих местах продолжались, однако население неизменно протестовало против раскопок. Жители напоминали о предсказании: если потревожить вечный сон великого хана, проклятие падет на искателей и их страну, и приводили пример одного совпадения. Накануне Второй мировой войны советские ученые во главе с профессором М. М. Герасимовым вскрыли могилу еще одного известного монгольского завоевателя — Тамерлана, и на следующий день началась война Германии против СССР. Мол, сбылось проклятие.

Ученые, как известно, не очень принимают во внимание подобные разговоры. Хотя и не прочь порасспросить местное население о «преданьях старины глубокой».

Так, во время монголо-японской экспедиции 1990-х годов 88-летний старик из Хэнтэя вспомнил слышанный еще в детстве рассказ о похоронах Чингисхана. Один, мол, тюркский полководец доставил его тело на родину. Он зарыл четыре гроба в разных местах, окружил подлинную могилу стражей и в течение трех месяцев пас на том месте тысячи коней, чтобы уничтожить всякие следы. После этого он предложил награду тому, кто обнаружит, где находится могила. Никто не смог найти ее.

Обширная зона вокруг одной из гор в Хэнтэе была объявлена священной, запретной для проникновения под страхом смерти. Одному из монгольских родов, называвшемуся Дархан, доверено было охранять святилище, и род этот продолжал здесь жить на протяжении 700 лет, пока не был насильственно выселен в первой половине прошлого столетия. Территория пришла в запустение, и в этих некогда священных местах слышался только вой волков.

Однако японцы со своей самой совершенной техникой ничего приметного не нашли. Но искатели не унимались. Разрабатывалась версия о захоронении великого хана на месте его рождения, на реке Онон. Существует предание, что полководцы доставили сюда тело и, построив близ горы Дэлюн-Болдок плотину, отвели русло реки. На обнаженное каменистое дно поставили саркофаг из горного хрусталя с телом хана и затем снова пустили воды Онона по старому руслу.

Вспоминали и посещение Ихи-Эджен-Хоро в Ордасе, где якобы стояли юрты с останками великого завоевателя, известным русским путешественником Г. Н. Потаниным. Буддистские монахи каждый год устраивают там большой праздник в честь Чингисхана у юрты, где будто бы в серебряной раке находятся кости хана.

Почему же кочевники так оберегали свои могилы и с такой таинственностью обставляли захоронения своих соплеменников? Дело в том, что у них существовала давняя традиция осквернять могилы врагов: мертвый враг остается врагом.

Тюрки и монголы верили, что их сообщество — это не только живущие ныне люди, соплеменники, но и их предки. Душа умершего родственника может вернуться в этот мир и воплотиться в потомке, но только если в погребенном скелете будут все кости.

Учитывая это, некоторые шаманы даже пускались в крайности: чтобы гарантировать возвращение на этот свет, они на протяжении всей жизни собирали каждый свой волосок, ноготь или зуб с тем, чтобы все это положили в могилу во время похорон. Уничтожая же скелет человека, ему тем самым отрезают путь к возрождению и уменьшают вражеский стан на одну душу.

Особой популярностью у осквернителей пользовались могилы знатных людей. Причина была не только в том, что они богатые и есть чем поживиться, ведь в могилы знати зарывалось огромное количество золота и серебра. Главное — не дать возродиться могущественному воину. Археологи встречают погребения, которые не ограблены, но кости человека разбросаны по всей могиле. Грызуны так перемешать кости не могут, значит, это было сделано намеренно. Случаи надругательства над трупом врага приведены в монгольских и китайских хрониках. Традиция осквернять могилы врага существовала в степи с бронзового века, и иногда ею пользовались в целях политического давления. Так, в 341 г. китаец Мужун Хуан, раскопав могилу отца своего врага, захватил в плен его же мать, жену и еще 50 тысяч народу. В результате этих действий его противник через год признал себя побежденным и уплатил дань, после чего ему вернули труп отца. Поэтому, предвидя судьбу своего тела после смерти, мудрые вожди кочевников велели хоронить себя тайно и без особых богатств. И Чингисхан в этом не был исключением…

В 1998 году группа бурят во главе с Чингисом Голбоином отправилась на поиски места захоронения великого монгола. Перед этим уточнили, что в свое время Чингисхан проезжал по левому берегу реки Селенги на свою родину. Он и его спутники дошли до хребта Хамар-Дабан и на одной из вершин соорудили обо, а гору эту назвали Бурхан-Гала-Уула. Они дали наименование и окружающим вершинам. Гору, известную ныне как Бага Алтан, назвали Хатан-Уула, то есть «гора-царица», а стоящую севернее окрестили Хан-Уула (этот топоним в переводе означает «царь-гора»).

Группе Голбоина, в которой был и геодезист-картограф, и лозоискатель, сопутствовала удача. На северо-западном склоне Хамар-Дабана было обнаружено сооружение, которое предположительно считают обо Чингисхана, то есть местом, где шаманы совершали свои обряды, поклоняясь духу великого завоевателя. Обо выглядит как своеобразная пирамида из камней разного размера и формы. Среди них немало крупных глыб. Высота обо около 15 м, в окружности оно имеет 50 м. Раньше это место окружал лес, который несколько раз сгорал. Именно эта территория более восьми веков назад была объявлена Их-хориг, то есть Великой заповедной зоной монголов. В ней запрещались облавная охота и распахивание земли. Отсюда открывается прекрасный вид на снежные хребты Саян. Это место вполне подходит для захоронения Покорителя Вселенной. Но точно сказать, где его могила, так никто пока и не может. Поиски продолжаются.

Наследие Чингисхана в области права и правил ведения войны

Историки утверждают, что монгольское общество в период правления Чингисхана стало поистине демократическим. Вопреки своей репутации безжалостного варвара, сложившейся на Западе, Чингисхан осуществлял настолько просвещенную политику, какой в тот период не вел ни один европейский правитель.

Скромный раб вполне мог подняться до командующего армией, если он проявлял достаточную воинскую доблесть.

Военная добыча делилась поровну между всеми воинами, принимавшими участие в битве, вне зависимости от их социального статуса.

В отличие от большинства правителей того времени, Чингисхан доверял верным последователям больше, чем членам своей собственной семьи.

Великий хан запретил похищать женщин, вероятно, отчасти благодаря собственному опыту со своей женой, которую ему пришлось выручать из плена. (Кроме того, данная практика приводила к войнам между различными группами монголов.)

Он гарантировал свободу вероисповедания, защиту прав буддистов, мусульман, христиан и индуистов. Сам Чингисхан, поклоняясь небу, запретил убийство священников, монахов и мулл.

Великий хан также защищал неприкосновенность посланников и послов, в том числе и вражеских, независимо от того, какое сообщение они приносили.

В отличие от большинства завоеванных народов, монголы не практиковали пыток заключенных.

Наконец, законы, действовавшие в Монгольской империи, касались и самого хана — перед законом были равны все монголы, независимо от их материального и общественного положения, этот принцип реализовывался очень жестко.

Тайны вокруг Тимура Великолепного

Есть еще одно имя, без которого невозможна история заката империи Чингисхана, — Тамерлан. Великолепный Тимур после Александра Македонского и Чингисхана, пожалуй, самый выдающийся правитель Евразии.

Во второй половине XIII века начался распад Монгольской империи на улусы, во главе которых стояли чингизиды. Крупнейшими осколками Великой Монголии стали империя Юань, Улус Джучи (Золотая Орда), государство Хулагуидов и Чагатайский улус.

Великий хан Хубилай, принявший (1271) титул императора Юань и перенесший столицу в Ханбалык, претендовал на главенство над всеми улусами. К началу XIV века было восстановлено формальное единство империи в виде федерации фактически независимых государств.

Чагатайский (Джагатайский) улус (Улус Чагатая) — государство, образовавшееся в Средней Азии в 1266 году после распада Великой Монголии. Назван улус по имени сына Чингисхана — Чагатая (Джагатая) — и его дома. С 1326 года официальной религией Чагатайского улуса стал ислам. В 1370 году он распался на два ханства: Могулистан и Мавераннахр. Фактическая власть во втором принадлежала Тамерлану. Не будичи Чингизидом по крови, он был по духу наследником Чингисхана.

Имя Тамерлана приводит в трепет до сих пор. Еще при жизни вокруг облика и деяний Тимура Гургана — Тимура Великолепного сплелся такой крепкий узел противоречий, что разрубить его сегодня уже не представляется возможным. Даже в историю он вошел не под одним из своих имен: Тимур, Тамербек, Тимур Гурган, а под кличкой, которой наделили его враги из-за хромоты — «Хромой Тимур», иначе — Аксак-Тимур (по-тюркски), или Тимурленг — по-персидски, Тамерлан — в европейских языках. И с тех пор мы величаем непобедимого эмира оскорбительной кличкой — Тамерлан.

Имя Тимура было на слуху с 1370 года, когда он уже успел покорить области между реками Кашкадарья и Зеравшан. Вскоре Тамерлан владел уже огромной территорией: в состав его государства вошли районы рек Амударьи, Сырдарьи и Чирчик. В результате жестоких походов на соседние страны Тимур присоединил Хорезм, потрепал Золотую Орду, Малую Азию, Индию и Иран.

Разгромив Орду, Железный Хромец вывел на первые роли столицу своего государства — Самарканд, который стал важнейшим пунктом караванного пути из Европы. Образовалась могущественная империя: от Арала до Персидского залива, от Индии до Армении. До самой старости совершал Тамерлан походы, в одном из которых, на Китай, и умер в 1405 году.

Существуют самые различные версии о том, что лежало в основе стратегии его военных походов. В течение всей жизни Тамерлана особняком стояли отношения государства, им созданного, и Золотой Орды. Почему же именно Золотая Орда стояла в центре интересов Тимура?

Скорее всего, фундаментом военного гения Тимура являлась голая экономика. Как и Чингисхан, он понимал значение Великого Шелкового пути и податей с купцов, которые им пользовались. В описываемую нами эпоху основной поток товаров по этому пути пролегал севернее Каспийского моря, то есть контролировался государствами Чингизидов. Но слишком уж лакомым был этот кусочек, чтобы на него не покусились другие претенденты. И самым яростным и последовательным из них был ревностный мусульманин и эмир Самарканда Тимур. Он понимал, что, даже победив и покорив степняков, он не сможет контролировать северную ветвь Великого Шелкового пути. Следовательно, надо было не только разбить Чингизидов, но и сделать торговый путь по северной ветви предельно опасным и рискованным для купцов. А одновременно с этим следовало обеспечить полную безопасность и охрану караванов на южной ветви пути, проходящей через Иран и Сирию.

Так кем же был человек, прошедший огнем и мечом от Самарканда до Египта и Смирны на запад, на восток почти по всей Индии и умерший во время похода в Китай?!

Тимур родился в 1336 году (по некоторым данным в 1333 году) в семье монгольских воинов из рода Барлас, которые поселились в окрестностях Самарканда еще в XIII веке и давно уже приняли ислам. Так что, вопреки широко распространенному заблуждению, Тимур не принадлежал к Чингизидам, хотя слава его походов порой не уступала славе Чингисхана.

Не будучи Чингизидом, Тимур формально не мог носить титул великого хана, поэтому всегда именовал себя лишь эмиром (вождем, предводителем). Однако, породнившись в 1370 году с домом Чингизидов, он принял имя Тимур Гурган — иранизированный вариант монгольского куругэн или хургэн, «зять». Это означало, что Тимур, породнившись с ханами-Чингизидами, мог свободно жить и действовать в их владениях.

Многочисленные биографы Тимура, ярко описавшие его походы и деяния, оставили очень мало данных о его внешности. Причем, многие из них противоречат представлению о принадлежности Тимура к монголам. Легенда о его рождении гласит, что волосы младенца были белы как снег (это, кстати, не подтвердилось при исследовании останков), а в руке откуда-то взялась запекшаяся кровь Так, Ибн Арабшах, пленненный эмиром араб, сообщает нам, что Тимур роста был высокого, имел крупную голову, высокий лоб. Был очень силен и храбр, крепко сложен, с широкими плечами. Носил длинную бороду, хромал на правую ногу, говорил низким голосом, рано поседел. Кожа у него была белой! Самый же интересный «портрет» Тимура получился у антрополога М. М. Герасимова, который, как известно, смог реконструировать облик эмира. По останкам, извлеченным при раскопках в мавзолее Гур-Эмир в ночь на 22 июня 1941 года, Герасимов научно подтвердил его хромоту и сухорукость. Результаты своей работы Герасимов изложил в статье «Портрет Тамерлана». Если внимательно вчитаться в выводы, которые делает Герасимов, то выясняется, что Тимур напоминал… европейца! Великий антрополог так и не поверил в полученные результаты. Он всячески пытался иначе объяснить свое открытие. Ведь он прекрасно знал, что Тимур должен быть монголоидом. Но получил-то он портрет европейца! Герасимов не соглашался с полученными результатами и неустанно повторял: «Перед нами монгол» — и вновь описывал внешность европейца: «Однако свидетельство о том, что Тимур происходит из отуреченного монгольского рода, является таким документом, который дает право категорически отказаться от рассмотрения иранских и индийских миниатюр, наделяющих Тимура типичными чертами индоевропейца. Обнаруженный скелет принадлежит сильному человеку, относительно высокого для монгола роста (около 170 см). Однако значительное выступание корня носа и рельеф верхней части надбровья указывают, что собственно монгольская складка века выражена относительно слабо. Волосы Тимура толсты, прямы, седо-рыжего цвета, с преобладанием темно-каштановых или рыжих. Оказывается, Тимур носил длинные усы, а не подстриженные над губой, как это было принято у правоверных последователей шариата. Небольшая густая борода Тимура имела клиновидную форму. Волосы ее жесткие, почти прямые, толстые, ярко-коричневого (рыжего) цвета, со значительной проседью. Даже предварительное исследование волос бороды под бинокуляром убеждает в том, что этот рыже-красноватый цвет — натуральный, а не крашенный хной, как описывали историки». Словом, выводы поразительные…

Тимур был ревностным мусульманином, широко образованным и культурным человеком, знал несколько языков, в том числе тюркский и персидский, он был человеком уже совсем другой, мусульманской, культуры. В Средней Азии это уже не была культура степняков-кочевников, которую несли с собой воины Чингисхана и его полководцев. Это была культура городов и оазисов.

Довольно рано Тимуру пришлось покинуть семью и начать вести скитальчески-разбойничий образ жизни. Начал он с охраны караванов, но довольно быстро благодаря своим воинским талантам выдвинулся среди гулямов (наемных воинов; «гулям» означает удалец) и стал удачливым военачальником (эмиром). Он еще в молодости был ранен в ногу и получил прозвище Ленг. Европейцы до сих пор обожают называть Тимура позорной кличкой Тимурленг или Тамерлан. А ведь Тимур был ранен в ногу после того, как отправился добывать пропитание для своих нукеров в Сеистане. Воинам нечего было есть, и он решил похитить ночью баранов. Тимур понимал, что если человек хочет править, то он должен жертвовать собой и заботиться о подвластных ему людях.

В русских летописях, посвященных азиатскому завоевателю и отнюдь не проникнутых к нему приязнью, встречаются настолько своеобразные, порой нелепые трактовки причин его хромоты, что удивлению нет предела. Например, в «Повести о Темире Аксаке»: «Однажды, когда он (Тимур) был еще молод и, с голоду крадя, кормился, украл он у кого-то овцу, но люди тотчас выследили его. Он же пытался убежать, но быстро многими был окружен, схвачен и связан крепко, и всего его избили нещадно, и решили убить его до смерти; и перебили ему ногу в бедре пополам, и тут же бросили как мертвого, недвижимым и бездыханным; ибо решили, что умер, и оставили псам на съедение. Лишь только зажила у него эта смертельная рана, поднялся, оковал себе железом ногу свою перебитую — по этой причине и хромал». Конечно, здесь явное проявление неприязни к супостату. Исследование останков из могилы Тимура подтвердило травму костей голени, но никакой железной ноги у него просто не было.

Войско самого Тимура было первым образцом профессионального наемного войска, «контрактной армии». Оно состояло исключительно из таких же гулямов, из среды которых вышел и он сам. Этому войску надо было платить, и притом хорошо платить, при соблюдении этого условия поддерживалась исключительно высокая боеспособность. В этом было основное отличие армии Тимура от войска Чингисхана и его последователей, которое строилось по родовому признаку.

В XIV в. Средняя Азия представляла собой кипящий котел, в котором все воевали против всех, но преобладали все-таки антимонгольские мотивы. В Семиречье разбойниками-джеде было создано государство Могулистан исключительно с тюркским населением. В Иране после восстания сарбадаров была уничтожена власть монгольских ильханов. Лозунгом этого патриотического восстания были слова «Сар ба дар», что в переводе с персидского означает «Голова на воротах», или в более литературном переводе: «Пусть голова висит на воротах». Вот с таким человеколюбивым лозунгом была ликвидирована власть монголов в Иране.

В это время монгольские государства переживали период упадка, особенно на юге. На севере, в Белой, Золотой и Синей Ордах, дела обстояли немного лучше. Пока! На юге же монголы, хоть и принявшие ислам, не собирались прощать истребление своих соплеменников. Наиболее удачливым в войне с сарбадарами оказался эмир Тимур. Он вчистую разгромил войска сарбадаров и захватил их крепости. Затем Тимур подчинил себе всю Фергану и сделал своей резиденцией город Кеш. Несколько позднее он захватил Самарканд, а затем и Хорезм. И в 1369 году Тимур провозгласил себя эмиром государства, получившегося из захваченных им земель. Он стремился к своей главной цели — установлению контроля над всем южным участком Великого Шелкового пути, проходившего за территорией Китая. Заметим, что к концу жизни этого ему станет мало, и он пойдет войной на Китай.

Но пока до полного контроля было еще далеко. Кроме того, Тимур прекрасно понимал, что на севере, в Золотой Орде, очень ревниво относятся к любой деятельности, ставящей под свой контроль Южный путь, так как любой хозяин Южного пути автоматически становился врагом всех степняков, и в первую очередь врагом Золотой Орды. Почему? Северный путь шел через степи и контролировался и охранялся Чингизидами, правителями Белой, Золотой и Синей Орд. А Южный путь шел через цепочку городов и оазисов, и человек, контролирующий этот более короткий и легкий путь, получал в свое распоряжение огромные средства в виде податей с караванов купцов. А купцам-то что? Им лишь бы целыми и невредимыми и с товаром добраться до конечной точки пути, а там уж все свои издержки они возложат на покупателей дефицитных товаров.

В 1380 г. после Куликовской битвы Мамай стал собирать новое войско, но столкнулся с армией Тохтамыша. Отряды Мамая сразу же признали Тохтамыша законным ханом, а Мамай бежал в Крым в Кафу к своим союзникам генуэзцам. Но бессильный Мамай был им уже не нужен, и вскоре его зарезали. А Тохтамыш, встав во главе улуса Джучи, то есть объединив Белую, Золотую и Синюю Орду, что не могло бы произойти без помощи Тимура[2], стал бороться за возвращение земель, положенных потомкам Джучи еще по завещанию Чингисхана. Вся логика событий вела к столкновению Тохтамыша и Тимура. К этому его толкали не только личные амбиции, но и настроения его нойонов и вождей, которые всегда были вольными дружинниками хана и совсем не стремились быть слугами султана, пусть и такого славного, как Тимур.

Вот, например, Хорезмский оазис. По завещанию Чингисхана, он отходил к Джучиеву улусу, но сейчас был захвачен Тимуром. И в 1383 году Тохтамыш вторгается в Среднюю Азию и захватывает вожделенные земли. Некоторое время ему даже удалось контролировать их, но впоследствии Тимур вернул себе Хорезмский оазис. Мы видим, что первыми выступили ордынцы. Тимуру было достаточно перетянуть торговлю на Южный путь, что сразу же подрывало экономическое благосостояние Джучиева улуса. Вряд ли Тимур в таких условиях мог полагаться на верность своего ставленника. Однако никаких активных действий против Орды он пока не вел: у него были более неотложные задачи.

В 1385 г. Тохтамыш нанес новый удар по государству Тимура. Он прошел через Дарьяльское ущелье, вышел в Азербайджан и захватил Тебриз, то есть попытался вернуть те земли, которые также должны были принадлежать улусу Джучи. Тут уже Тимур вынужден был дать отпор зарвавшемуся ордынцу. Он разгромил войска Тохтамыша и захватил множество пленных. Но не в интересах Тимура было сейчас обострять отношения с Тохтамышем и вступать с ним в решающую схватку. Чтобы отсрочить столкновения, Тимур приказал отпустить всех пленников и вернуть их в свои степи, правда, под конвоем. Но это не помогло. Тохтамыш рвался в бой. В 1387 г. он снова собрал довольно приличное войско, прошел через казахские степи, пустыню Бет-Пак-Дала и ворвался в Среднюю Азию. Но здесь уже были готовы к удару с севера. Все города были хорошо укреплены, снабжены достаточным количеством продовольствия, в них стояли надежные и боеспособные гарнизоны. Тохтамыш обошел Самарканд и Ходжент, дошел до Термеза, но не смог при этом взять ни одной крепости. Зато татары разграбили все встреченные на пути кишлаки. Тимур в это время наводил порядок в Персии, но, получив известия о вторжении Тохтамыша, быстро собрал свои лучшие части и двинулся форсированным маршем в Среднюю Азию. Тохтамыш стал отступать, но в Фергане Тимур настиг его и сильно потрепал войска Чингизида. Очень сильно. После чего Тохтамыш с остатками своих отрядов скрылся в Западной Сибири и на время затих.

Но теперь уже Тимур решил добить врага на его территории. Он понимал, что разбить Тохтамыша и ликвидировать угрозу своему любимому Самарканду с севера можно только путем уничтожения могущества татар в их собственных владениях, в первую очередь на Волге. И Тимур стал готовиться к походу и собрал сильное войско. Но как добраться до Волги с минимальными потерями? Ведь в жарких степях Средней Азии и Казахстана траву можно найти далеко не круглый год. Но Тимур учел, что трава прорастает сначала на юге, в Средней Азии, а затем полоса прорастания и цветения трав движется на север. И его войско пошло в поход буквально вслед за травой. Это было в 1391 году. Лошади питались свежей и сочной травой, войска запасали продовольствие и занимались облавной охотой.

Тохтамыш не ожидал такого удара, но стал быстро собирать имеющиеся резервы и призвал своих союзников. А союзники в этот раз подвели. В 1389 году умер великий князь Дмитрий Иванович и завещал великое княжение своему сыну Василию. Тохтамыш подтвердил права Василия Дмитриевича на великое княжение и теперь ожидал помощи от своего союзника. Но в Москве еще помнили разорение 1382 года и не очень стремились помогать. Василий Дмитриевич привел свои войска к Волге, даже переправился на левый берег реки, но не стал соединяться с Тохтамышем. А Тимур тем временем стремительным броском вышел к Волге, прижал войска Тохтамыша к реке (сражение происходило на берегах одного из притоков Волги Кондурчи) и начал их буквально истреблять. Сам Тохтамыш успел переправиться на правый берег Волги, но его армия была уничтожена. Василий Дмитриевич, видя такой поворот дела, ушел к низовьям Камы и также переправился на правый берег Волги. Тимур не стал ни переправляться через Волгу, ни преследовать русских. Во-первых, он считал Русь слишком бедной страной, чтобы там было чем поживиться, а во-вторых, уже надвигалась осень и надо было выводить войска на зимовье.

Тимур двинулся назад тем же путем, что и пришел весной (запасы продовольствия были сделаны заранее), и успешно привел домой бо́льшую часть своей армии. Некоторые из его военачальников, имевших татарское происхождение, попросили у Тимура разрешения остаться в родных степях, и Тимур отпустил их. Это были мурза Едигей, и царевичи из Белой Орды Темир-Кутлуг и Койричак. Тимур поручил им навести порядок в Орде, но, вернувшись к своему народу, командиры забыли о присяге Тимуру и теперь отстаивали свои национальные интересы, которые, как мы помним, совсем не совпадали с интересами Тимура.

Итак, Тимур совершил победоносный поход на берега Волги, но решил ли он свою основную задачу по обеспечению безопасности Самарканда, Бухары и других среднеазиатских городов от татарских вторжений? Ответ может быть только один: нет! Потому что хоть Тохтамыш и был разбит, но он не был уничтожен, и вскоре стал собирать силы для борьбы со своим злейшим врагом.

В 1395 году Тохтамыш вновь двинул свою армию против Тимура. На этот раз он пошел на юг по западному берегу Каспийского моря. Разведка у Тимура была поставлена хорошо, он вовремя узнал о выступлении Тохтамыша, вышел навстречу ему через Дербентский проход и встретил его на берегах Терека. Здесь произошло генеральное сражение, отличавшееся редкой ожесточенностью. Сам Тимур сражался в рядах своих воинов, воодушевляя их личным примером. Хотя татары и проявили чудеса героизма и мужества, но их ополчение не выдержало натиска регулярной армии Тимура: они были разбиты, а Тохтамыш бежал на север.

Тимур же решил преследовать разбитого, но недобитого врага. Он провел свою армию через прикаспийские степи и вторгся с ней в самое сердце Золотой Орды, в Волго-Донское междуречье. Здесь главное сопротивление Тимуру оказал Бек-Ярык-оглан, который со своими отрядами успешно отражал атаки Тимуровых гулямов. Тимур направил против Бек-Ярыка своего лучшего полководца — эмира Османа. Осман активно взялся за порученное ему дело и окружил войска татар на берегу Днепра. Бек-Ярыку удалось вырваться из окружения и уйти на восток, на Русь, так как на запад ему пути не было, там лежали владения Литвы, одного из злейших врагов татар. У Ельца Осман догнал Бек-Ярыка, и тому пришлось укрыться в городе. Эмир Осман осадил город, защищаемый русско-татарскими войсками, и в конце концов город пал, однако самому Бек-Ярыку вместе со своим старшим сыном и частью войска удалось прорваться через ряды осаждавших и уйти дальше на Русь. Тимур был поражен и восхищен мужеством и стойкостью татарского военачальника. Он приказал освободить захваченную в плен семью Бен-Ярыка, дал ей охрану и отправил вслед герою.

Весть о походах Тамерлана мгновенно докатилась до европейцев, и они тоже стали трепетать перед именем «Великого хромого». В 1402 году Европу охватил очередной приступ ужаса, она ожидала вторжения среднеазиатских орд.

Тимуру удалось в том же 1402 году в конце концов разбить при Ангоре (Анкаре) доселе непобедимую армию янычар и пленить султана Баязида I Молниеносного, сына османа Мурада, убитого на Косовом поле сербским князем Лазарем в 1389 году. А ведь Молниеносный считался непобедимым: до этого он покорил Анатолию и бо́льшую часть Балкан, после длительной блокады с 1394-го по 1401 год едва не захватил Константинополь. Именно он положил конец крестовым походам против мусульман, разбив армию крестоносцев под Никополом (Болгария) в 1396 году. Это поражение на долгие годы отбило желание европейцев бряцать оружием на Востоке. И этот великий осман был повержен и пленен!

Затем Тимур подошел к Смирне, которую защищал гарнизон рыцарей ордена Иоанна Иерусалимского. Турки-османы осаждали крепость около двадцати лет, но так и не смогли ее взять. Тимур же взял крепость штурмом всего за несколько дней. Здесь произошел эпизод, который также вошел в большинство книг о Тимуре. Когда на помощь осажденным рыцарям пришли корабли венецианцев и генуэзцев (очень редкий случай их совместных действий), Тимур приказал обстрелять эти корабли из катапульт головами казненных рыцарей-иоаннитов.

Штандарт Тамербека поднялся над башнями крепости в бухте Золотой Рог. Император Константинополя и султан Египта поспешили признать власть Тимура и предложили выплачивать дань. Английский король Генрих IV, король Франции Карл VI в самом доброжелательном тоне поздравили эмира с великой победой. Король Испании Генрих III Кастильский послал к нему своих послов, которых возглавил доблестный рыцарь Руи Гонсалес де Клавихо. Европа готовилась к худшему, она ожидала вторжения Тамербека. Но Тимур Гуриган в очередной раз удивил всех — его воины повернули своих боевых коней назад.

Пока Тимур раздумывал, не пойти ли ему на Москву и Рязань или оставить их в качестве противостоящего Золотой Орде фактора, в тылу у него поднялись черкесы, осетины и татары. Со слабым тылом много не навоюешь, и Тимур приказал войску поворачивать назад. Но чтобы прокормить войско, ему пришлось через Перекоп войти в Крым, собрать там дань и дать небольшой отдых своему войску. Со свежими силами Тимур прошел через выжженные черкесами степи к северу от Кубани, разбил черкесов и загнал в горы. Потом через Дербентский проход вышел в Азербайджан и разрушил крепости и укрепления восставших в Закавказье и Приэльбрусье. Наведя здесь порядок, Тимур вернулся в свой любимый Самарканд.

Больше пути Тимура и Золотой Орды непосредственно уже не пересекались. Тимур продолжал свои походы и в 1398 году вторгся в Северную Индию, где разгромил и разорил Делийский султанат. Такие города, как Бхатнаир и Дибалпур, были полностью разграблены и уничтожены. Вскоре Тимур покинул покоренные территории, захватив огромную добычу и большое количество пленников, которых выводили из ворот города несколько дней подряд. После его ухода в окрестностях Дели вспыхнули сильные эпидемии и начался голод.

Многочисленные историографы Тимура описали все стороны его жизни. Они уделяли ему столько внимания, что собирали о нем любые сведения, даже самые нелепые. Поэтому многие сохранившиеся свидетельства не просто противоречивы — они подчас приводят в полное недоумение. Так, средневековые биографы и мемуаристы отмечают феноменальную память Тимура, владение турецким и персидским языками, говорят о том, что его знание многочисленных историй из жизни великих завоевателей и героев помогало ему воодушевлять воинов перед битвой.

И вместе с тем те же источники утверждают, что Тамербек был неграмотным. Как же могло так случиться, что человек, знавший несколько языков, не умел читать, обладая при этом феноменальной памятью? Зачем тогда ему было нужно держать при себе личных чтецов, если они не могли научить читать Тамербека? Как же он тогда управлял своей великой империей, руководил армией, определял численность своих войск? Как мог неграмотный человек привести своими познаниями в истории в изумление величайшего из мусульманских историков Ибн-Халдуна? Знаменитую фразу невольника Тимура Ибн-Арабшаха (Ахмед-ибн-Можаммедрода): «Тимур был дурак дураком, не умел читать и писать по-арабски» — европейцы оскопили, отбросив слова «по-арабски», и твердят почти четыре столетия (после публикации в Европе воспоминаний Арабшаха в 1658 г.) о том, что Тимур был неграмотным деспотом. Хотя можно предположить, что читать и писать он не умел лишь по-арабски. Там же Арабшах добавляет: «Он знал лучше остальных языки персидский, турецкий и монгольский». Собственно, благодаря Арабшаху и укрепилось мнение, будто Тимур был безграмотен. Труды Ибн Арабшаха вызывают некоторые сомнения, хотя он и был талантливым деятелем Средневековья, служившим секретарем у турецкого султана Мухаммеда I и занимавшимся его перепиской с кыпчакскими ханом и эмирами. Негативное отношение к Тимуру прослеживается во всех его книгах, и это связано с личными мотивами. Не удивительно, ведь Ибн-Арабшах родился в Дамаске в 1388 году и оттуда двенадцатилетним мальчиком был взят Тимуром в плен и увезен в Самарканд.

С легкой руки того же Арабшаха возникла легенда, что Баязида Молниеносного после поражения его войска в битве при Анкаре Тимур держал в железной клетке, как зверя. Легенда пошла от стихотворных строк: «Сын Османа попал в силки охотника и был заключен, как птица в клетку», где под клеткой подразумевался всего лишь паланкин с зарешеченным окном, в нем и привезли Баязида к Тимуру.

Самой же неоднозначной интерпретацией историков является попытка представить Тимура в образе беспощадного чудовища, которое истребляет своих противников, вырезая целые города. Если верить этой версии, то получается, что Тамерлан — не великий воин, а зверь в образе человеческом. Редьярд Киплинг, родившийся в период распада империи Великих монголов, созданной потомками Тимура (тимуридами), не мог не знать о деяниях эмира из Шахрисабза, но не сумел пересилить свой генетический страх и изобразил в «Книге джунглей» Тамербека в образе хромого людоеда, нарушающего воинский волчий закон «не есть людей», — тигра Шер-Хана.

Широко известна история, произошедшая в городе Балхе. В 1370 г. Тимур захватил Балх. Эмиром Балха был некий Гуссейн, который вместе с Тимуром сражался против сарбадаров, но потом, как говорится, отошел от активной политической жизни. Но Балх лежал на Великом Шелковом пути и был нужен Тимуру. Гуссейн сдался на условиях сохранения жизни и состояния для себя и членов своей семьи. Однако через некоторое время Гуссейн передумал, сбежал из Балха и спрятался в какой-то мечети. Тимур был обижен и посчитал, что Гуссейн должен явиться к нему, повиниться и помириться. Этого не произошло, тогда Тимур решил, что Гуссейн нарушил их договор, велел схватить беглеца и казнить его. И по-своему Тимур был прав.

Более кровавая история произошла в Южном Иране, который лежал в стороне от Шелкового пути, что был целью экономических устремлений Тимура, а земли, лежащие в стороне от Пути, Тимур совсем не стремился захватывать и контролировать, нет, он их просто грабил или разорял. Так было и здесь.

На юге Ирана правили Музаффариды, а их центрами были Исфахан и Фарс. В 1387 году Тимур взял Исфахан, но пощадил его жителей и поставил в городе свой гарнизон. Однако исфаханцы не оценили великодушия Тимура, восстали и перебили гарнизон оккупантов. После такой неслыханной дерзости Тимур снова штурмом взял Исфахан и приказал город уничтожить. Якобы по его приказу было обезглавлено 70 тысяч мирных жителей города, а из голов убитых при помощи речной глины была сложена огромная пирамида. Далее истории о пирамидах Тимура из человеческих голов просто неотделимой тенью идут за полководцем! Музаффариды, однако, продолжали сопротивляться, но Тимур подошел к Ширазу и начал штурм города. В битве у стен Шираза султан хотел лично сразиться с Тимуром, но был убит, не добравшись до своего врага. Охрана у Тимура была поставлена что надо!

В 1389 году в хорасанском городе Себзеваре Тимур якобы приказал своим воинам закладывать битым кирпичом и известью брошенных в канавы живых людей, возводя таким образом стонущие стены и снова — пирамиды.

В 1398 году во время похода в Индию, когда Тимур подошел к Дели, то он якобы приказал истребить всех захваченных пленников. Мусульманские историки называют число казненных — до 100 тысяч человек. Но они всегда любили круглые цифры и очень часто преувеличивали. Когда армия Тимура разбила войска султана Насир-уд-дина и вошла в Дели, там начался обычный по средневековым понятиям грабеж. Хронист Али Гийас-уд-дин писал: «Как голодные волки бросаются на овец… так обрушились кочевники на жителей столицы. Несколько дней и ночей не прекращались грабежи и насилия… Сделанные из голов индийцев башни достигали огромной высоты до неба, а тела их стали пищей для диких зверей и птиц».

Мотивации таких зверств, мягко говоря, сомнительны: по одной из версий, он боялся их восстания (это Тимур-то?..), по другим источникам — их было трудно довести в Среднюю Азию. При этом не следует забывать, что люди тогда были обыкновенной добычей, которую можно было выгодно перепродать. Рабы — это деньги. Кто же будет своими руками уничтожать свое имущество? Зачем Тимуру было резать мирных жителей, если он всегда их мог продать? В 1401 году в один день (!) при взятии Багдада было якобы убито 90 000 человек, и из их голов было сооружено чуть ли не 120 башен.

Почему-то мы постоянно встречаемся с двумя популярными сюжетами. Во-первых, навязчивая идея строительства пирамид из человеческих голов. Во-вторых, арабский хронист называет армию Тимура кочевниками, хотя, как мы уже знаем, это была наемная армия, а сам Тимур опирался в первую очередь на города Средней Азии, а совсем не на степи. Но такова сила стереотипов!

Говорят, что при взятии египетского города Халеб Тимур обещал не пролить ни капли мусульманской крови. Свое обещание он якобы «сдержал» — все христиане были перерезаны, а все мусульмане заживо зарыты в землю.

О «живодерстве» Тимура историк В. Бартольд в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона пишет следующее: «В жестокостях Тимура, кроме холодного расчета (как у Чингисхана), проявляется болезненное, утонченное зверство, что, может быть, следует объяснить физическими страданиями, которые он переносил всю жизнь (после раны, полученной в Сеистане)». Бартольд не одинок. Многие исследователи говорят о том, что «жестокость Тимура можно объяснить участившимися болями в ноге и руке». Как видим, из эмира создают образ психопатического типа, который, ощутив боль в конечностях, принимает решение вырезать сотни тысяч человек.

Никто не спорит, армия Тимура вела кровавую войну, это все было конечно же очень жестоко. Но ведь и другая сторона не миндальничала с ними, так что современных разговоров о правах человека не поняли бы ни Тимур, ни его противники. Вероломный и жестокий враг побежден и должен быть наказан! Тимур, будучи мусульманином, кроме того, опирался на заветы Ясы Чингисхана, и дух этих заветов занимал важное место в его сознании, да и в сознании его соплеменников. Тимур руководствовался жестоким законом, но в первую очередь это был Закон.

А что касается башен из голов и стен из тел, то у нас до сих пор нет реальных доказательств тех зверств, которые приписывают Тимуру. Археологи не нашли ни одного подтверждения. Не найден ни один значительный фрагмент ни одной из башен, сооруженных из «отрубленных голов». И потом, как можно принять на веру все сообщения о злодеяниях Тамерлана, если мы знаем, что во время чудовищной Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 года католики в Париже резали своих «братьев по христианской вере», но смогли уничтожить лишь 3 тысячи гугенотов? А по всей Франции истребили тогда более 30 тысяч. Причем к этой операции католики готовились долго и тщательно. Тимур же, по заверениям некоторых историков, спонтанно уничтожал сотни тысяч человек.

Скорее всего, пример искажения истории с эмиром еще раз доказывает то, как искусно это можно делать — перекраивать историю. Ведь ложь, повторенная многократно и многими, становится очень похожей на истину. Важно не то, кто ты есть, важно то, что о тебе говорят другие.

О жестокости Тимура слагались легенды, и они имели под собой вполне реальное основание, но жесток и кровожаден Тимур был только во время военных действий. Современники, и даже его враги, отмечали, что он был мудрым правителем и законодателем, справедливым судьей, а также покровителем наук и искусств в своем государстве. Но об этом люди хотят знать меньше.

Кстати, с Тимуром связана довольно широко известная история о великом поэте Хафизе. У Хафиза было такое стихотворение:

Если эта прекрасная турчанка Понесет в руках мое сердце, За ее индийскую родинку Я отдам Самарканд и Бухару.

Тимур прекрасно знал и помнил эти стихи. Когда войска Тимура ворвались в город, он сел на ковер в центре главной площади города и велел привести к себе поэта Хафиза целым и невредимым. Вот вам картина: идет обычный грабеж города, насилуют, грабят и добивают уцелевших защитников города. К великому полководцу подводят великого поэта, одетого в простой бедный халат. Намекая на приведенные выше стихи, Тимур сказал Хафизу: «О, несчастный! Я потратил всю свою жизнь для того, чтобы украсить два своих самых любимых города: Самарканд и Бухару. А ты за родинку какой-то шлюхи хочешь их отдать?» Поэт не растерялся, он широким жестом охватил свою изношенную одежду и бедную чалму: «О, повелитель правоверных! Вот к чему привела меня моя щедрость!» Тимур оценил ответ поэта, расхохотался и велел наградить Хафиза, одеть его в роскошный халат и отпустить на все четыре стороны.

Тимур оставил нам много загадок, и мы не найдем на них ответа, пока не разберемся в причинах его бесконечных военных походов. Большинство историков говорят об этом слишком однозначно. Для них он типичный деспот, мечтающий о господстве над миром. Но такой подход мало что объясняет.

Тимур так и не смог стать полновластным правителем Мавераннахра, потому что он не имел права управлять этой землей. Он мог завоевать все, кроме права быть легитимным правителем Междуречья. Ему пришлось разделить свою власть с ханом из рода Чагатая — второго сына Чингисхана. Закон, установленный Чингисханом, гласил — править может только Чингизид. Поэтому Тимур довольствовался лишь званием «великого эмира». Ханами же при нем считались потомок Чингисхана Суюргатмыш (1370–1388) и его сын Махмуд (1388–1402).

Ханы Могулистана постоянно враждовали из-за спорных территорий с правителями Самарканда и разоряли Мавераннахр. И когда безродный — не прямой потомок покорителя вселенной Чингисхана — Тимур пришел к власти в Самарканде, сплотил соседние племена и дал жесткий отпор ханам Могулистана, наследники монгольской орды затрепетали. Они увидели в Тимуре того, кто уничтожит установленный порядок передачи власти. С этим нельзя было мириться. Барлас Тимур мог уничтожить самое главное — закон. И правители Евразии объявили Тимуру войну.

Стоит вспомнить, что в международных отношениях Средневековья понятия «отец — сын — брат» употреблялись повсеместно и были наделены следующим смыслом: равный назывался «братом», зависимый — «сыном». Именно этими терминами тогдашние правители определяли свое место в системе международного права. Победитель всегда становился «отцом» и требовал, чтобы в пределах подчинившейся территории его имя упоминалось в молитвах, а монеты чеканились с его ликом. Эти условия были так же обязательны, как и уплата дани — подоходного налога.

Доблестный рыцарь Клавихо сообщает, что Тимур постоянно называл своим сыном испанского короля, возвеличивая тем самым себя над ним. Он пытался показать другим послам, что даже государи далекой Испании подчиняются его воле. Тимур создал угрожающий прецедент, он поколебал «правила игры». Ханы Золотой Орды, мамлюки Египта, султан Багдада и турки-османы были едины в своем стремлении угомонить безродного. Им казалось, что они с легкостью восстановят престиж своей власти.

Инициатором континентального союза против Тимура выступил хан Золотой Орды Тохтамыш, которого Тимур в свое время не выдал Урус-хану — правителю Золотой Орды. Но Тохтамыш очень быстро забыл об оказанной помощи.

Совместно с мамлюками и османами Тохтамыш пытался координировать свои действия против Тимура. Постоянно шли переговоры между этими тремя великими державами того времени. Фома Мецопский сообщает о плененных Тимуром посланниках Тохтамыша к хану тавризскому Ахмеду для заключения дружбы и мира. Аль-Аскалани и Ибн-Дукмак в своих летописях упоминают о посольствах Тохтамыша к султанам Египта. Араб Ибн-Тагрибирди перечисляет всех участников этого союза. В этот военный блок входили татарский хан Тохтамыш, султан османов Баязид, мамлюкский султан Баркук, а также эмир Ахмед Бурханеддин (Сиваса), правитель Кара-Коюнлу Кара-Юсуф, Джелаириды, правитель Мардина и туркменский эмир. Конечно, к этому союзу не мог не примкнуть и зависимый от мамлюков правитель Багдада. Сформированный грозный континентальный военный блок должен был раздавить гордого барласа, поставить на место выскочку и показать всей Евразии, что законы престолонаследия останутся прежними.

Не вышло. Тамербек вовремя узнал о грозящей ему опасности. Он умело вел переговоры со всеми, вводя противников в заблуждение. Использовал все — от подарков до угроз. Возможно, именно по его приказу в 1398 году отравили несговорчивого повелителя мамлюков Баркука, перебившего послов Тимура. Все средства использовал Тамербек. Он стремился разбить всех своих противников поодиночке. Правда, этим ему пришлось заниматься всю жизнь. Тамербек был вынужден не покидать седла, постоянно опасался предательства, ждал нападения, которое могло произойти в любое время и в любом месте. Он потерял в битвах своих любимых сыновей и внуков, верных воинов. По-другому было нельзя — либо походы, либо смерть и разорение Мавераннахра.

Так что причина его постоянных военных походов, по всей видимости, заключалась не только в желании подчинить себе все основные торговые пути и не в попытке прокормить огромную армию. Свобода и независимость подчиненного ему Мавераннахра, постоянная опасность нападения, реальная угроза уничтожения его страны мировой военной коалицией, не признающей его легитимности, — вот что заставило Тамербека окружить свои земли поясом вассальных государств.

Придя к власти, Тимур был вынужден мобилизовать все силы для отражения окружающих Мавераннахр врагов. Междуречье не могло служить мощной экономической базой для создания многочисленного и хорошо вооруженного войска. Земли Мавераннахра были не так благоприятны для земледелия и скотоводства, как земли соседей. Да и географическое положение земли, лежащей между Амударьей и Сырдарьей, являлось не слишком выгодным, чтобы создать мощное независимое государство.

Отсутствие естественных преград для вторжения, скудость ресурсов заставили Тимура искать другие решения для защиты своего государства. Размышляя над этой проблемой, Тимур выработал три принципа, которым следовал всю свою жизнь: никогда не воевать на своей территории, не уходить в оборону и стремительно атаковать, упреждая возможный удар противника. Оставалось решить самую главную задачу — сплотить армию и мобилизовать мирное население. Для сплочения армии Тимур обратился к опыту Чингисхана, который в 1206 году на берегу Онона на курултае (съезде), избравшем его великим ханом, провел военную и административную реформу. Чингисхан не только сменил общекочевую кличку «цзубу» на гордое имя «монгол», он ввел новые постановления. Отныне Яса — закон — определяла жизнь орды, народа и войска. Чтобы бо́льшая часть объединенного войска не взбунтовалась, а монгольских ветеранов в новом объединении было меньше десятой части, Чингисхан отказался от родового принципа. Отныне все награды и продвижение по службе определялись согласно заслугам.

Тамербек вернулся к этому проверенному временем достоянию предков и в кратчайшие сроки сплотил подвластные ему разрозненные племена рассыпавшейся Великой Монгольской империи. Эмиры и богатуры всех племен его орды были довольны. У мужчины есть один путь — война и есть один закон — Яса.

Тимур не был бы Тимуром, если бы не осознавал, что один закон не может править в его империи. Он понял, что у воина и простолюдина должны быть разные законы, но все эти законы должны внушать страх, приводить человека в трепет при мысли о нарушении предписаний.

В XIX веке Спенсер утверждал, что обществом должны править два вида страха: страх перед живыми осуществляет государство (административный аппарат), страх перед мертвыми — религия (церковь). Эти «правила» были понятны и Тамербеку.

Ислам помог Тимуру подготовить своих подданных к предстоящим сражениям. Законы шариата сплотили Мавераннахр. Они на протяжении всего правления Великого эмира защищали тылы, сплачивали людей, заставляли их преданно служить ему. Шариатские суды заставили подчиняться единым предписаниям. Это позволило Тамербеку мобилизовать скудные ресурсы Мавераннахра.

Яса Чингисхана почиталась Тимуром и его воинами выше законов шариата. Но он не мог противопоставлять армию и народ. Наметившееся единство нужно было укрепить. Для этого Великому эмиру пришлось сменить родные для его воинов рогатые штандарты монголов на золотой полумесяц. Отныне войска Тимура несли над собой штандарты с золотым полумесяцем.

Каждую победу Великий эмир отмечал постройкой памятного сооружения. Самые известные из них — Шахи-Зинда, мавзолей Гур-Эмир и соборная мечеть Биби-Ханым.

Для осуществления этих грандиозных предприятий ему нужны были ремесленники и строители. Его воины обязаны были находить в покоренных городах искусных мастеров и доставлять невредимыми в лагерь для отправки в Мавераннахр. Из всех покоренных земель в Самарканд доставлялись лучшие архитекторы, каменщики, резчики по камню, плотники и другие ремесленники. Одни были нужны для строительства, другие — для производства вооружения и доспехов.

Поразившие его архитектурные красоты покоренных городов заставили Тамербека так же украсить Самарканд. Легенда гласит, что, перед тем как сжечь Дамаск, Тимур приказал скопировать чертежи знаменитого купола мечети, который был воспроизведен в Самарканде. Этот луковичный купол впоследствии стал украшать дворцы махараджей Индии и церкви Руси.

Свои архитектурные ансамбли Тимур посвящал не только памятным событиям. Он стремился увековечить память о покинувших его любимых людях. Предание гласит, что величественную мечеть комплекса Биби-Ханым эмир воздвиг в качестве усыпальницы для своей любимой первой жены Алджай-ага — Благословенной Принцессы. Потеряв любимого внука, Тамербек решил увековечить его память, построив мавзолей Гур-Эмир, ставший усыпальницей и его самого, и многих его потомков — Тимуридов (по образу и подобию этого величественного сооружения была устроена усыпальница Наполеона — императора французов).

Вся империя Тимура была пронизана сетью великолепных дорог. Вдоль них на незначительных расстояниях были возведены придорожные станции — караван-сараи и сторожевые пункты, в которых путешественники всегда могли заменить лошадей, отдохнуть, найти защиту. Благодаря такой хорошо отлаженной транспортной системе власть эмира простиралась по всей империи, вести из любой провинции доставлялись гонцами в Самарканд в считаные дни. В Российской империи точно такая же система ям (станций), ямщиков и трактиров просуществовала много веков, почти до XX в. Только железнодорожный транспорт вытеснил проверенную временем транспортную систему Тамербека.

В канцелярию Тимура стекалась информация от всех наместников, которые были обязаны присылать отчеты о проделанной работе. Тайные агенты постоянно сообщали о реальном положении вещей, что позволяло контролировать деятельность администрации. Причем сеть осведомителей была хорошо развита не только в его империи, но и за ее пределами. Агенты сообщали о продвижении врага и его материальном обеспечении, а также занимались распространением слухов для воздействия на общественное сознание противника. «Агенты влияния» — еще одно изобретение Тимура.

Все эти меры позволяли Тамербеку руководить обширными территориями, постоянно находясь в военных походах. Отлаженная система связи держала его в курсе всех событий империи. Даже сидя в седле, он мог снимать с должности одних наместников и назначать других, разрешать споры, распоряжаться казной.

Купцы облагались незначительной пошлиной и дорожным налогом, получая взамен безопасность и проводников, что способствовало быстрому развитию торговли. Власть Тимура была благом для торговцев, они могли водить свои караваны пять месяцев в году под его надежной защитой. Купцы наладили прочные связи между Индией, Китаем, Европой и Русью. Воинам Тимура было запрещено брать мзду с мирного населения, свое жалованье они получали из армейской кассы. С земледельцев взимался налог после уборки урожая, и зависел он от плодородности земель. Налоговое бремя не превышало трети всей продукции. Впечатляют успехи Тимура в борьбе с преступностью. Городские власти и дорожная стража вели непримиримую борьбу с ворами, так как украденную вещь им приходилось возмещать из собственного кармана. Присоединяя новые территории, Тамербек ослаблял налоговое бремя. От этого империя Тимура только выигрывала, так как ослабление экономического гнета приводило к экономическому росту, что, в свою очередь, через некоторое время позволяло собирать больше налогов.

Тимур был искуснейшим стратегом. Ему не было равных в применении военных стратагем. Все его великие противники были им обмануты. К своим походам он готовился заранее, разведчики доносили ему о нахождении отрядов противника. «Агенты влияния» обеспечивали информационное прикрытие. Готовясь к очередному походу, Тимур никогда не раскрывал своих реальных планов. Выступив в одном направлении, Великий эмир в последний момент «менял» планы, поворачивал и наносил удар там, где его никто не ждал.

И безусловно, рассказ о загадках вокруг Тимура был бы неполным без легенды о проклятии могилы Тимура. Надпись на надгробии гласит: «Всякий, кто нарушит мой покой в этой жизни или в следующей, будет подвергнут страданиям и погибнет».

Во время правления Улугбека на могиле Тамерлана была установлена эта надгробная плита из темно-зеленого нефрита. Раньше этот камень служил местом поклонения во дворце китайских императоров и был основанием трона Кабек Хана (потомка Чингисхана).

Рядом с могилой Тимура расположены мраморные надгробия его сыновей Мираншаха и Шахруха и его внуков Мухаммад Султана и Улугбека. Здесь же похоронен духовный наставник Тамерлана. В 1740 г. персидский военачальник Надир Шах украл этот камень. Он раскололся на две части, а Надир Шаха стала преследовать череда неудач. Его советники уговаривали его немедленно вернуть камень на его законное место.

Туристу, приехавшему в мавзолей Гур-Эмир в Самарканде, где похоронен великий Тимур, обязательно расскажут легенду о том, как, по приказу Сталина, захоронение было вскрыто. В 1941 году советские археологи открыли могилу, потревожив тем самым камень. Это помогло подтвердить исторические сведения об облике Тимура, о насильственной смерти Улугбека, о подлинности захоронений других Тимуридов. Но на следующий день Гитлер напал на Советский Союз.

В совсем еще недавнее время было принято клеймить Тимура. Посетителям мавзолея Гур-Эмир обязательно рассказывали о чудовищной жестокости Великого завоевателя, о страданиях поверженных им народов. А сегодня Тамерлан — персонифицированная национальная идея Узбекистана. Он — везде. Ему воздвигают памятники, он смотрит с денежных купюр, историческая наука только и занимается им и его потомками, Тимуридами. 26 апреля 1996 года был принят закон «Об учреждении ордена Эмира Тимура». Школьники изучают его жизнь и деяния. Приезжающим в Узбекистан иностранцам кажется, что, кроме Тимура и его потомков, здесь никто раньше не жил. А началась канонизация Тимура с весьма примечательного события. Во времена СССР в центре Ташкента стоял бюст Карла Маркса, выполненный из красного мрамора. В начале 1995 года статую теоретика коммунизма снесли, а на ее месте воздвигли памятник азиатскому герою из далекого прошлого.

Вашингтон и Франклин Создание США

Я иду неторенной тропой. Любое мое движение позже будет считаться прецедентом.

Джордж Вашингтон

Он молнию отнял у неба и власть у тиранов.

Эпитафия на могиле Бенджамина Франклина

Пишите коротко и неясно.

Наполеон I Бонапарт — составителям Конституции

Джордж Вашингтон

История для американцев — часто очень личное и семейное дело. Во многих семьях, особенно старых, «аристократических», принято 4 июля вслух читать Декларацию независимости. И конечно, в этот день везде и всюду, начиная прямо с телевизионных реклам, вспоминают отца нации — генерала Вашингтона.

Джордж Вашингтон выделяется из знаменитых американских лидеров в истории. Он основал государство, командовал Континентальной армией и был первым президентом Соединенных Штатов Америки. Его лицо, изображенное на долларах, известно всему миру. Многие люди уверены, что знают все об этом великом человеке.

Вряд ли кто-нибудь из любителей и знатоков истории будет оспаривать тот факт, что Вашингтон стал центральной фигурой в борьбе американцев за независимость и демократию. Он был искусным и одновременно жестким военачальником в период героических и кровавых событий 1775–1783 годов, он же по окончании войны стал политическим лидером легендарных тринадцати колоний, которым суждено было стать первым в истории цивилизации федеративным государством. В современных Соединенных Штатах Америки Джордж Вашингтон по-прежнему относится к числу культовых исторических персонажей.

Землемер, офицер и плантатор

Будущий первый президент США Джордж Вашингтон появился на свет 22 февраля 1732 года в Уэйкфилде в британской североамериканской колонии Виргиния, в семье, уже четвертое поколение которой проживало там. У его отца, Огастина Вашингтона, небогатого помещика и скромного владельца небольшой табачной плантации, было 20 рабов, причем 5 из них были не способны работать.

В 11 лет Джордж Вашингтон потерял отца и надежду получить образование в Англии, где учились все мужчины рода Вашингтонов. Его мать, Мэри Балл Вашингтон, больше не вышла замуж, страстью ее жизни стал сын Джордж. Позднее он говорил, что всеми лучшими чертами характера и интеллекта обязан своей матери.

Джорджа воспитывал его старший сводный брат Лоуренс Вашингтон (1718–1752), который получил весьма посредственное и поверхностное школьное образование. В 1741 году Лоуренс как капитан морской пехоты участвовал в экспедиции в Картахену (Испанская Новая Гранада, ныне важнейший порт Колумбии) и высадке на Кубе в составе эскадры под командованием адмирала Вернона. Именно в честь своего командира Лоуренс назвал собственное поместье Маунт-Вернон.

Образование Джордж получил домашнее, занимался он в доме соседа, лорда Уильяма Ферфакса — знатного и состоятельного землевладельца. Лорд Ферфакс стал для молодого человека мудрым наставником.

Джордж подружился с Ферфаксом, они вместе охотились в его поместье Бельвью. Оценив данные Джорджа — здравомыслие, высокий рост, огромную физическую силу, — лорд употребил все свое влияние, чтобы устроить юношу гардемарином королевского флота. Уже были уложены вещи, когда планы Ферфакса стали известны матери Джорджа. Она так переживала, что сын ее оставит, что не выпустила его из дома.

Тогда Ферфакс отправил 16-летнего Вашингтона в противоположную сторону: в геодезическую экспедицию землемером в свои владения на западной границе колонии Виргиния — к Голубому хребту, в долину Шенандоа. Здесь Джордж набирался опыта: переправлялся верхом через реки, разлившиеся от талых вод, сидел у костра с индейцами, заблудился в горах Голубого хребта, где встретил гремучую змею. Работая землемером, он обнаружил чрезвычайную физическую выносливость и впервые в жизни получил жалованье. Будучи беднейшим из сотрудников Ферфакса, он, однако, не потратил заработанные деньги, а приобрел на них 1459 акров земли у ручья Буллскин Крик, впадающего в Шенандоа.

В 1752 году Джордж Вашингтон после смерти брата от туберкулеза унаследовал поместье Маунт-Вернон, расположенное под Александрией на реке Потомак. Джордж стал джентльменом-фермером. Но он мечтал о военной карьере.

В преддверии Семилетней войны Служба в колониальной армии

В начале 1750-х годов обострилось соперничество между Британией и Францией по всему миру, в том числе и в Америке. Франция угрожала североамериканским колониям с севера, из Канады, и с запада, натравливая на англоязычных колонистов индейцев, находившихся под влиянием опытных французских разведчиков. Вашингтон записался в ополчение и благодаря Ферфаксу в 1752 году получил звание майора местного ополчения.

Его отчаянные и часто провальные, но, безусловно, отважные рейды в 1750-е годы принесли ему славу непобедимого. Он был высок и представителен, очень силен и, конечно, являлся хорошим наездником.

В октябре 1753 года как офицер колониальных войск с наиболее внушительной внешностью он получил поручение от губернатора штата отправиться в ближайший французский форт к югу от озера Эри и вручить ультиматум от имени короля Великобритании Георга II на имя короля Франции Людовика XV о том, что Британия претендует на земли, которые сейчас представляют собой западную часть штата Пенсильвания, штаты Западная Виргиния и Огайо.

В сопровождении индейца, исполнявшего в конфедерации ирокезов обязанности проконсула на этой территории, Вашингтон и торговец мехами Кристофер Гист прибыли к коменданту форта Ле-Беф кавалеру Легардеру де Сен-Пьеру. Он обещал передать письмо по инстанции, своему начальнику маркизу Дюкеню, но вежливо отказался выполнять условия ультиматума. Вашингтону показали и сам форт, и заготовленные для сплава по реке 230 лодок, на которых французы собрались спуститься до реки Огайо, чтобы возвести там форт и поставить в нем гарнизон.

В ноябре 1753 года Вашингтон и Гист пустились в обратный путь, чтобы предупредить власти своей колонии о планах французов.

В пути случилось много неприятностей: лошадей пришлось бросить из-за снега и наста, нанятый индейский проводник пытался застрелить американцев и натравить на них своих соплеменников, во время переправы Вашингтон упал с плота в реку во время ледостава и провел ночь на морозе в насквозь промокшей одежде. В первый день нового 1754 года он, наконец, добрался до Виргинии и написал очень толковый отчет о своей миссии.

Отчет был напечатан, намерения французов стали очевидны. Власти колонии создали отряд самообороны численностью 300 человек и снарядили экспедицию на Огайо для строительства форта. Командовать отрядом стал в конечном счете Вашингтон, получивший чин подполковника.

Отряд выступил в Огайо в апреле 1754 года. Американцы подобрались к лагерю французов дождливой ночью и внезапно атаковали их, убив командира отряда и еще 9 человек, взяв в плен 22 человека. Одним из убитых оказался посланник, который вез британцам ультиматум. Вашингтон напал на мирную дипломатическую миссию и убил посланника.

У французов было 800 солдат, достаточно, чтобы уничтожить маленькое войско Вашингтона. Форт Нессесити, где укрылся отступающий отряд виргинцев, был расположен неудачно. Он обстреливался с господствующих высот и был тесноват. Потеряв в бою больше трети людей, Вашингтон все-таки продолжал сражаться.

Уважая доблесть американцев, французы предложили сдачу на почетных условиях: люди Вашингтона могут идти домой, отдав пленных французов; причиной конфликта было указано убийство французского дипломата (Вашингтон не понял французского слова l’assasinat — «убийство»).

В условиях значилось, что французы только мстили за смерть дипломата. Бумага попала в Париж, и «коварное убийство» французского дипломата (о сути миссии которого американцы не подозревали) стало поводом к началу Семилетней войны: Британия и ее союзница Пруссия против Франции, Австрии и России.

Виргинский полк Вашингтона распустили, а его не произвели в полковники действующей армии: чин полковника стоил сотни фунтов. Вашингтон подал в отставку и решил жить как плантатор в Маунт-Верноне.

Первое время шла необъявленная война: в Америку прибыли регулярные британские войска, они участвовали в боевых действиях, отстранив колониальные части и ополчение от главных операций.

Вашингтон, признанный эксперт по передвижению в горах и лесах, добровольно принял участие в экспедиции генерал-майора Эдуарда Брэддока как адъютант командующего. Летом 1755 года британские полки переправились через реку Мононгахила и подступили к французскому форту Дюкень, построенному на спорном месте (ныне это центр современного Питтсбурга).

Индейцы 9 июля стали расстреливать колонну британцев из засады. Брэддок был смертельно ранен, Вашингтон взял командование на себя, хотя был в тот день настолько болен (дизентерия), что ему пришлось привязать к седлу подушку, чтобы сохранить способность передвигаться. По этой причине индейцы меньше стреляли в него, чем в остальных офицеров (думая, что он ранен), и Вашингтон остался старшим по званию.

Положив генерала Брэддока в крытый экипаж, Вашингтон возглавил отступление и сумел отвести войска в боевом порядке. Всю вину за поражение британское командование возложило на провинциальных офицеров вроде Вашингтона. Мол, они говорили солдатам, что если те и дальше будут идти по поляне строем, их перебьют, и оттого солдаты побежали. В этой экспедиции Вашингтон постиг основную слабость британской пехоты: она не умела сражаться не в строю.

Военные действия против французских соединений в ходе Семилетней войны закалили будущего кумира американской нации. В ходе войны действий Джордж Вашингтон проявил мужество, инициативность и организаторские способности.

Мужество и храбрость пригодились ему не только на полях сражений. То, что он, боевой офицер, должен был во всем уступать спесивым британским офицерам регулярных войск, а его милиция в конце войны использовалась только для защиты границ, вызвало в нем неоднозначное отношение к метрополии. Неравное положение местных и английских офицеров породило в будущем первом президенте США неприятие колониальной политики.

Командование перенесло военные действия на север, в район нынешнего штата Нью-Йорк, оставив западную границу Виргинии неприкрытой. Колония создала свою собственную армию, в которой Вашингтон занял видное место — стал полковником.

Не всегда у него ладились отношения с властями колонии, зато к нему были привязаны его офицеры. Он отринул британскую систему, когда ранг офицера соответствовал влиянию его семьи, и выдвигал людей только по заслугам. Вашингтон создал сеть укрепленных фортов, которая, по идее, должна была обезопасить фронтир[3]. Но вооруженные Францией индейцы проходили между фортами, убивали и скальпировали фермеров.

Вашингтон предложил новому главнокомандующему британскими вооруженными силами в Северной Америке лорду Лоудону спасти фронтир единственным способом: отправиться к форту Дюкень и выгнать оттуда французов. Вашингтон брался сделать это силами армии Виргинии без регулярных британских войск. Но Вашингтону и рта открыть не дали, Лоудон разобрал все его ошибки, разнес его тактику и отослал. После разговора Вашингтон сделал выводы: «Быть американцем — значит лишиться всех преимуществ, которые дает британское подданство».

Жизнь плантатора и политика

Расставшись с армией и любовницей, женой соседа-помещика, Вашингтон решил вступить в брак и заняться хозяйством в поместье Маунт-Вернон и в январе 1759 года женился по расчету на Марте Дендридж Кастис, молодой вдове и матери двух детей. Она была полной противоположностью его темпераментной матери. Благодаря здравому смыслу Марты брак оказался счастливым, хотя собственных детей у Вашингтона не было. Он заботился о детях Марты от первого брака (Джеки и Пэтси), а затем об их детях — внуках Марты.

В распоряжение отставного полковника и к тому времени уже члена парламента Виргинии поступает внушительное поместье и 150 рабов. Отныне Вашингтон — полноправный член общества местных плантаторов. В последующее время его поместье Маунт-Вернон стало одним из неофициальных центров этого элитарного слоя.

Вашингтон разбогател на войне, получая плату и комиссию за покупку припасов для армии. Он вложил свои свободные деньги в хозяйство, где трудились сотни рабов. Главным товаром, который вывозился в Англию, был табак. Будущий первый президент США активно взялся за хозяйство и объединил сразу несколько плантаций. Но долги английским посредникам в перепродаже табака росли год от года.

В течение 5 лет Вашингтон предпринимал отчаянные усилия для увеличения урожайности. Он изучал новую литературу по агротехнике. Рабы выкапывали со дна Потомака ил и разбрасывали его в полях. В большой коробке у главной усадьбы были собраны образцы почвы с разных участков поместья с различными внесенными в них удобрениями. Урожайность каждого образца тщательно измерялась. Но закономерности в росте урожайности уловить не удавалось. В дождливые годы удобрения вместе с верхним слоем почвы смывались в Потомак и Вашингтону приходилось брать в долг у английских партнеров. В такие годы вместо денег за поставленный табак из Британии присылались готовые товары. Часто они были бракованными, а одежда и обувь никогда не подходили по размеру.

Через 5 лет Вашингтон пришел к выводу, что виргинская экономическая система обречена. Монокультура — табак — убивала сельское хозяйство, ибо фермер полностью зависел от погоды. Экспорт оставлял земледельца в руках иностранных посредников, долги только увеличивались, а взамен он получал негодные товары по завышенным ценам. Для выращивания табака требовалось слишком много рабочих рук, поэтому приходилось ввозить новых рабов, из которых только треть была экономически эффективна, а остальные по состоянию здоровья или возрасту делались нахлебниками.

В 1766 году Вашингтон вообще перестал сажать табак. Он перешел на пшеницу и кукурузу, находившие сбыт на месте. К тому же эти культуры требовали меньше рабочих рук. Рабов, прежде занятых на выращивании табака, Вашингтон переучил, сделав их ткачами и строителями. Они построили новую мельницу, в которой мололи соседский хлеб за деньги. Помол был автоматизирован по способу, изобретенному филадельфийцем Оливером Эвансом. Вместо европейских товаров Вашингтон постепенно стал покупать все больше изделий филадельфийских промышленников, особенно это касалось одежды.

Вскоре он становится одним из самых успешных американских фермеров. Кроме того, на ферме выращивалось многотысячное поголовье свиней, изготавливались крепкие спиртные напитки и сидр из собственных яблок, ловилась рыба в Потомаке. В Маунт-Верноне имелись кузница и мельница, доходы также приносил паром на реке Потомак. По всем статьям это было одно из лучших поместий Виргинии.

Поступая таким образом, Вашингтон присоединился к стихийно возникшему среди помещиков движению, основной целью которого стало поощрение развития собственной, американской, промышленности. В ответ на решение парламента Великобритании обложить колонии налогом без представительства в парламенте американцы стали покупать намного меньше британских товаров. Вашингтон надеялся на то, что более способные головы найдут баланс между интересами колоний и метрополии. В 1758–1774 годах Вашингтон избирался в законодательное собрание Виргинии. Он критиковал колониальную политику Великобритании, содействовал бойкоту британских товаров, но неодобрительно воспринимал насильственные действия, подобные «Бостонскому чаепитию» 1773 года. Однако ответные меры британцев, закрывших бостонский порт и отменивших законы колонии Массачусетс, привлекли Вашингтона в ряды оппозиции.

Джордж Вашингтон постоянно читал оппозиционную английскую литературу, приходя к выводу, что колониальное управление является эксплуатацией в чистом виде. В 1774 году он стал одним из первых, кто выступил в виргинском парламенте за вооруженное сопротивление британским властям.

В 1774–1775 годах Вашингтон был одним из представителей Виргинии на Континентальном конгрессе.

Вашингтон в период войны за независимость

Вашингтон осознал бесплодность попыток примирения с метрополией и после первых вооруженных столкновений демонстративно облачился в военную форму. Он пользовался безоговорочным авторитетом среди местного населения.

После боев под Лексингтоном и Конкордом в апреле 1775 года Вашингтон был единогласно выбран вторым Континентальным конгрессом главнокомандующим всех американских вооруженных сил. 3 июля 1775 года в Кембридже, штат Массачусетс, Вашингтон принял командование над плохо обученными и неорганизованными отрядами. Сразу же после этого повстанцы заняли Бостон. Создав армию фактически на пустом месте, Вашингтон прошел с ней долгий путь от осады Бостона, за что был удостоен Конгрессом памятной золотой медали, до капитуляции английских войск у Йорктауна в 1781-м.

До 1778 года, когда союз с Францией решительно укрепил позиции восставших, главная заслуга Вашингтона состояла в том, что он сумел удержать своих солдат и избежал сокрушительного поражения в борьбе против лучше обученной британской армии, которой руководили профессиональные военные. Благодаря тактике выжидания и затягивания и нерегулярным и неожиданным атакам, он исправил первоначальные ошибки и постепенно взял инициативу в свои руки.

Уважение и любовь подчиненных командующий завоевал жесткой дисциплиной и неустанной заботой об интересах офицеров и солдат. Даже в зимнем лагере Валлей-Фордж в 1777–1778 годах он умел вселить уверенность в победе.

4 июля 1776 года была подписана легендарная Декларация независимости, распространившаяся на территории тринадцати штатов.

На протяжении войны самой большой проблемой Вашингтона было вооружение и снабжение армии. Все политические вопросы он предоставлял Конгрессу и принимал важные военные решения только после подробного обсуждения с доверенными людьми, к которым прежде всего принадлежали Александер Гамильтон из Нью-Йорка и француз маркиз де Лафайет. Его убеждение, что только победа в обычном сражении сможет принудить британцев сдаться, подтвердилась в Йорктауне в Виргинии.

Вскоре, во многом благодаря стараниям Вашингтона, американцы вошли в коалицию с французской армией, что значительно укрепило их позиции на всех, в том числе политическом, фронтах.

Ключевым моментом Войны за независимость стала триумфальная победа объединенных франко-американских войск над британскими соединениями генерала Корнваллиса. Благодаря хорошо скоординированным с французской армией и флотом действиям он добился 19 октября 1781 года капитуляции генерала Корнваллиса с 7000 британских солдат. Эта победа открыла путь к переговорам, которые через два года привели к формальному заключению мира.

Когда в 1783 году, после заключения перемирия, в кругах офицеров, которые опасались, что нерешительный Конгресс может лишить их жалованья, возник заговор с целью сделать главнокомандующего диктатором, а среди других, наоборот, началась паника (они боялись, что главнокомандующий захочет установить режим собственной диктатуры), положение Вашингтона пошатнулось. Но личным обращением к офицерскому корпусу в марте 1783 года он восстановил дисциплину и еще раз — демонстративно — закрепил принцип подчинения военного руководства политическому. Джордж Вашингтон 23 декабря 1783 года в Аннаполисе торжественно передал командование в руки Конгресса, тем самым подтвердив свою верность принципам демократии и верховенства политической власти над военной. Тогда же Вашингтон был избран президентом Общества Цинциннати, офицерского братства, напоминающего европейские аристократические общества.

Когда фермеры в западном Массачусетсе осенью 1786 года восстали под руководством Даниела Шейса против Бостонского правительства, Вашингтон призвал своих многочисленных соратников оказать энергичное противодействие восставшим.

Первый президент США

Всенародное признание Джорджа Вашингтона обусловило тот факт, что он был избран президентом Конституционного конвента, который занимался разработкой главного законодательного акта новоиспеченной страны, а также руководил переговорами в Филадельфии, на которых с мая по сентябрь 1787 года была разработана Конституция США. Популярность и непререкаемый авторитет Вашингтона обусловили его избрание на пост президента страны, который он занял 30 апреля 1789 года.

При этом Вашингтон не участвовал в предвыборной борьбе, а находился в Маунт-Верноне. Члены выборной коллегии, выбранные в штатах в начале января 1789 года, единогласно проголосовали 4 февраля за то, чтобы Вашингтон стал президентом. Второе место по количеству голосов занял Джон Адамс, который был выбран вице-президентом. Поездка Вашингтона из Маунт-Вернона в резиденцию Конгресса в Нью-Йорке была похожа на триумфальное шествие. 30 апреля 1789 года первый президент Соединенных Штатов был торжественно введен в должность на балконе Федерального зала на Уолл-стрит в Нью-Йорке.

На этом посту Вашингтон стремился претворить в жизнь конституцию, содействовал созданию органов управления, закладывал основы политического устройства США. В свое первое правительство Вашингтон включил лидеров противоборствующих политических группировок: республиканца Джефферсона и федералиста Гамильтона. От своих министров Александера Гамильтона (финансы), Томаса Джефферсона (международные дела), Генри Нокса (военные вопросы) и Эдмунда Рэндольфа (юстиция) он ожидал, кроме выполнения ими обязанностей, совета и поддержки, что привело к возникновению не предусмотренного конституцией кабинета.

Он добился, чтобы министры и чиновники были ответственны только перед ним и чтобы для их увольнения — иначе, чем при их назначении, — ему не требовалось согласие сената. В этом отношении ему пошло на пользу то, что федералисты, по мнению Вашингтона, друзья правительства, на первых федеральных выборах 1788–1789 годов завоевали большинство в палате представителей и в сенате и что Джеймс Мэдисон стал спикером палаты.

Вашингтон лично произносил свое ежегодное послание к Конгрессу. Решив переместить округ Колумбия на границу между Мерилендом и Виргинией и создать федеральный город на Потомаке, большинство Конгресса пошло навстречу южным штатам, которые с самого начала жаловались на ущемленное (политически и экономически) положение в союзе. Вашингтон, естественно, выигрывал от этого лично, так как был одним из крупнейших землевладельцев в этом регионе.

Он постоянно ездил из Филадельфии в Джорджтаун, чтобы повлиять на планирование города, который с сентября 1791 года официально назывался Вашингтоном. В своих мечтах о будущем он видел его как метрополию американской империи, простиравшейся далеко на запад до Миссисипи, включая области, которые надеялся освоить с помощью судоходной компании Потомак, принимая в ней финансовое участие.

Первый период пребывания Вашингтона в должности проходил под знаком дискуссий о национальной экономической и финансовой программе, которую Гамильтон представил Конгрессу.

Президент почти не вмешивался в законодательную работу, однако не допускал сомнения в том, что разделяет взгляды своего секретаря по финансам на финансовую независимость федерального правительства от штатов, на обеспечение государственных долгов и единую денежную систему. Ядром программы Гамильтона было создание национального банка, который должен был управлять государственными финансами и предоставлять инвестиционный капитал для экономического развития.

Это дало повод для первых значительных разногласий по конституции, так как министр иностранных дел Джефферсон в своем заключении, подготовленном для Вашингтона, оспаривал право Конгресса на создание банка.

Гамильтон приводил аргументы в пользу того, что компетенция Конгресса не должна ограничиваться задачами, однозначно указанными в конституции. Более того, Конгресс мог бы опираться в вопросе о банке на оговорку конституции о необходимом и надлежащем, которая дает ему право на широкие, не явно выраженные компетенции во имя общего блага.

Когда Вашингтон присоединился к такой «широкой интерпретации» конституции и в феврале 1791 года подписал закон о банках, успех пакету мероприятий Гамильтона был практически обеспечен. Федеральное государство имело, благодаря пошлинам и налогам на ввоз, а также единой валюте в виде доллара, солидный фундамент, на котором, несмотря на бремя долгов, могло постоянно развиваться. Вашингтон поддерживал также желание Гамильтона стимулировать отечественные мануфактуры, чтобы сделать Соединенные Штаты экономически независимыми от Европы.

Следующим большим достижением была Декларация прав (Билль о правах), проведенная Мэдисоном через Конгресс и добавленная в 1791 году в форме первых десяти поправок к конституции.

Большую озабоченность вызывало у Джорджа Вашингтона неясное отношение к индейцам, которые искали защиты от надвигающихся переселенцев на юго-западе у испанцев, а на северо-востоке — у британцев. Президент неоднократно выступал за справедливое обращение с коренным населением, верил в его способность к ассимиляции и лично вел переговоры с вождями.

Однако также говорил и об «искоренении», когда его представлениям об империи угрожали отдельные племена. Как главнокомандующий он чувствовал себя непосредственно ответственным за поражения, которые недостаточно вооруженные и плохо руководимые американские экспедиционные войска потерпели от индейцев в долине Огайо в 1790-м и 1791 году.

Поэтому он почувствовал гордость и облегчение, когда генерал Энтони Уэйн несколько лет спустя победил союзные северо-восточные индейские племена на озере Эри, и Соединенные Штаты осуществили свои притязания на суверенитет в регионе Огайо при заключении мира в Гринвилле в 1795 году.

Джефферсон, аграрно-уравнительно настроенный министр иностранных дел, все больше укреплялся во мнении, что Гамильтон взял курс на аристократию или монархию и хочет использовать Вашингтона как вывеску. Джефферсон вдохновил Мэдисона начать борьбу против этих опасных тенденций с помощью анонимных статей в газете. В свою очередь Гамильтон обвинил противников в намерении создать в Соединенных Штатах «французские обстоятельства».

Это опасение полностью разделял не слишком загруженный работой вице-президент Адамс. Одновременно все сильнее проявлялись секционные разногласия, потому что позицию Джефферсона разделяли многие жители южных штатов, в то время как Гамильтон и Адамс находили поддержку прежде всего в Нью-Йорке и Новой Англии. Вашингтона уговаривали и старались переубедить.

Для самого Вашингтона, который чувствовал, как постепенно тают его силы, эта уступка означала действительную жертву, которую мог оправдать только грозящий развал союза. При этом его популярность не уменьшилась, и свидетельством тому служило единогласное утверждение его в должности членами выборной коллегии на рубеже 1792–1793 годов.

Вашингтона единогласно переизбирают на второй президентский срок. В своей второй инаугурационной речи 4 марта 1793 года — несколько недель спустя после казни Людовика XVI — Вашингтон обещал содействовать тому, чтобы конституционная форма правления пустила корни «в девственной почве Америки».

В это время в Европе обострились противоречия между Францией и Британией. На границах Соединенных Штатов наметились конфликты с испанцами в дельте Миссисипи и с британцами в долине Огайо. На этом фоне Вашингтон, не колеблясь, провозгласил 22 августа 1793 года нейтралитет Соединенных Штатов. Одновременно он дал понять, что США признали французское революционное правительство и считают действительным американо-французский союз 1778 года.

Сначала с этим согласились все министры, но потом члены кабинета все больше расходились во мнениях. В то время как Гамильтон ставил на британскую карту, Джефферсон склонялся к французам, посланник которых Жене решительно потребовал поддержки и прямо апеллировал к солидарности американцев. Только сам Вашингтон твердо и последовательно придерживался намеченного нейтралитета. В конце концов Джефферсон ушел в отставку с поста министра иностранных дел.

Так как возрастающее число британских нарушений нейтралитета вызвало опасность войны с Англией, Вашингтон направил Джона Джея в мае 1794 года послом по особо важным вопросам в Лондон — еще один прецедент, на который ссылались многие из его последователей.

Президент столкнулся с тяжелым кризисом в собственной стране. На западе Пенсильвании и в некоторых соседних штатах фермеры отказались платить налог на виски, который Конгресс ввел как часть финансовой программы Гамильтона. В отличие от Гамильтона, настаивающего на широкой демонстрации военной силы, Вашингтон сначала попытался идти по пути переговоров.

Только когда ядро сопротивления было политически изолировано, Вашингтон вместе с Гамильтоном направился в октябре 1794 года во главе 3-тысячного войска (по дороге оно увеличилось, благодаря присоединению милиции штатов, до 13 000 человек) из Филадельфии на запад. Ввиду всего этого так называемое восстание из-за виски закончилось прежде, чем дошло до настоящих боев. Предводители были приговорены к смерти, но позже помилованы Вашингтоном и отпущены.

В своей речи от 19 ноября 1784 года президент объявил, что около 30 демократических обществ, возникших по образцу якобинских клубов в США, являются ответственными за восстание и угрозу «неделимому союзу». Таким образом, администрация все больше приобретала характер федералистского партийного правительства, в котором доминируют политики северных штатов.

В этот период, в январе 1795 года, Александер Гамильтон подал в отставку, но это только усилило в Вашингтоне чувство одиночества.

Несколько месяцев спустя разгорелся спор вокруг договора с Англией, который Джон Джей выторговал в Лондоне. Чтобы сохранить мир, посол по особым вопросам во многих пунктах пошел навстречу британцам, например, в определении контрабанды и в регулировании некоторых открытых вопросов договора 1783 года.

Когда сенат после ратификации опубликовал договор Джея в июне 1795 года, разразилась буря негодования, которая могла бы смести менее сильного президента, чем Вашингтон, вместе с его правительством. Республиканцы обвинили правительство в подчинении британцам и измене французскому союзнику. Даже сам Вашингтон начал колебаться, но к середине августа добился подписания договора. Его недоверие, однако, уже зашло так далеко, что он начал подозревать министра иностранных дел Рэндольфа в тайном сговоре с французами.

Спор партий приобрел резкий тон, и личность самого президента все чаще становилась мишенью для враждебных нападок республиканских газетчиков, вплоть до обвинения в том, что Вашингтон регулярно превышает свое годовое жалованье в 25 000 долларов и обогащается за счет государства. В действительности же президент платил из этой суммы не только жалованье своему секретарю и всем служащим в доме, но и оплачивал все расходы на поездки и приемы.

В феврале 1796 года дискуссия вокруг договора Джея вспыхнула с новой силой, потому что республиканское большинство в палате представителей отказалось предоставить необходимые деньги на исполнение отдельных положений договора.

Конфликт был смягчен, когда республиканский спикер палаты, немец по происхождению, Фредерик Муленберг, в решающем голосовании 28 апреля 1796 года при равенстве голосов отдал свой голос за предоставление денег. После того как договор окончательно вступил в силу, парижская Директория расторгла альянс 1778 года.

Это, однако, было уравновешено тем, что другой посол Вашингтона по особым делам, Томас Пинкни, заключил в октябре 1795 года выгодный договор с испанским правительством, обеспечивавший американцам свободное судоходство по Миссисипи и беспошлинный вывоз их товаров через Новый Орлеан.

Второй срок пребывания на посту Вашингтона был «управлением кризисами». Именно трезво рассчитанный, осторожный курс Вашингтона на нейтралитет сохранил американцам мир, укрепив позицию Соединенных Штатов на американском континенте, и стимулировал экономический подъем.

С весны 1796 года Дж. Вашингтон готовил свое прощальное обращение к американскому народу. Исходным пунктом служили сделанные Мэдисоном еще в 1792 году, к концу первого срока, наброски текста, который Вашингтон переработал и актуализировал с помощью Гамильтона.

Это прощальное обращение, появившееся в газетах 19 сентября 1796 года, полностью соответствовало убеждениям и ценностям Вашингтона. Вашингтон мало влиял на выборы своего преемника, однако с удовлетворением отметил, что вице-президент Адамс сумел противостоять Джефферсону, бывшему другу и доверенному лицу, ставшему вождем оппозиции.

После восьми лет президентства Вашингтон с полным правом подвел итоги. Они были положительными, хотя не все его надежды осуществились. Например, президент постоянно призывал к созданию национального университета, но Конгресс не реагировал на это.

За время своего правления первый президент США пытался воплотить в жизнь принципы американской конституции, при этом выступая за сильную и дееспособную центральную власть. В сфере же внешней политики Джордж Вашингтон был сторонником сохранения нейтралитета.

Последние годы

Последние годы жизни Вашингтона прошли в Маунт-Верноне в кругу семьи. Авторитет экс-президента был востребован в период резкого обострения отношений с Францией летом 1798-го, когда Вашингтон был назначен главнокомандующим американской армией в чине генерал-лейтенанта. Но кризис стих прежде, чем он вступил на пост.

Его последнее публичное высказывание было направлено против резолюций Виргинии и Кентукки, предложенных Джефферсоном и Мэдисоном, которые давали право отдельным штатам аннулировать законы союза.

12 декабря 1799 г., совершая традиционный объезд верхом своих владений, Вашингтон попал под дождь со снегом, простудился и умер через два дня — 14 декабря — в возрасте 67 лет от острого воспаления гортани, от которого при том уровне медицины не было эффективных средств.

18 декабря 1799 г. он был похоронен в Маунт-Верноне.

На одной из многочисленных траурных церемоний, проходивших повсюду в Соединенных Штатах, его друг Генри Ли превозносил его как «первого в войне, первого в мирное время и первого в сердцах его соотечественников». Он утверждал, что Вашингтон воплотил в себе такие качества, как добродетельность, целомудрие, неустрашимость, неподкупность. Добровольная отставка Вашингтона в конце войны с англичанами, задолго до президентства, когда он мог воспользоваться и захватить неограниченную власть, предмет восхищения американцев, — это спасло федерацию.

Это — самый поразительный момент в его биографии. Ведь отдать власть куда труднее, чем ее взять. Вашингтону предлагали американскую корону. Он мог бы стать Наполеоном Нового Света — задолго до Бонапарта, но Вашингтон сознательно отказался от абсолютной власти и тем утвердил республику на века. При этом именно он, его личность, спасла колонии от войны уже между собой, от тех распрей, которые раздирали Южную Америку. Величие Вашингтона в том, что, объединив страну, он вернулся на свои поля. Он — воистину эпическая фигура, достойная Ливия — второй Цинцинат, с которым его любили сравнивать.

Да, Вашингтон был замечательным президентом, но не очень счастливым, потому что приходилось бороться с фракционизмом и внутри администрации, и вовне. Он был против неразумной партийной конкуренции, которая всегда одержима реваншистским духом и приводила в разное время и в разных странах к деспотизму.

Завещание президента предусматривало освобождение всех рабов, которые ему принадлежали, после смерти его жены. Вашингтон отвергал рабство как несовместимое с принципами Декларации независимости, но его быструю отмену считал практически не осуществимой. Но своим распоряжением в завещании, которое Марта Вашингтон исполнила сама еще до того, как умерла в 1802 г., он смог по крайней мере облегчить свою совесть. Вашингтон освободил своих рабов, полагая, что это будет хорошим примером для остальных. Увы, его пример не стал заразительным.

В честь Вашингтона названа столица страны, штат, озеро и остров, гора и каньон, множество населенных пунктов, колледжи и университеты, улицы и площади. В 1888 г. в столице США был открыт величественный монумент первому американскому президенту.

Загадки дневника Вашингтона

Джордж Вашингтон, как оказалось, не только самый важный, но и еще и самый загадочный американец. Все биографы Вашингтона отмечают загадочность его личности, каждое поколение исследователей пытается разрешить эту загадку, начиная с первого биографа президента, которым был, как гласит история, Джерид Спаркс.

Бывший капеллан Конгресса, Джерид Спаркс был известным редактором и владельцем первого литературного журнала Америки «Северо-американское ревю». 14 марта 1827 г. на закате он приехал в Маунт-Вернон — поместье Джорджа Вашингтона, где тот закончил свою жизнь.

Спаркс был знаменит своей осмотрительной рассудительностью. Трудно найти более подходящую фигуру для работы с бумагами Джорджа Вашингтона, чтобы написать его биографию.

Спаркс больше месяца прожил в Маунт-Верноне. Дневники, тетради, черновики, сорок тысяч писем — сбывшаяся мечта биографа. Спаркс писал другу, что он в раю. Это были уникальные находки, и все было впервые предъявлено миру после смерти Вашингтона. Этого еще никто не видел.

На чердаке он нашел дневник Вашингтона, который будущий президент вел в 1748 г., в возрасте 16 лет, начиная с геодезической экспедиции, и продолжил писать в нем, когда служил в армии.

В результате Спаркс напечатал 11 томов бумаг Вашингтона плюс том биографии. В 1893 г. Ворсингтон Форд сделал следующий вклад в публикацию трудов Вашингтона в виде комплекта из 14 томов. К 1940 г. издание составило уже 39 томов. Дальше — больше. Сейчас документальное наследие первого президента США насчитывает 62 тома.

Но вот в чем дело — на этих страницах почти нет человека Джорджа Вашингтона. Даже те несколько писем к жене, которые сохранились, совершенно формальны и натянуты. В дневниках — ничего интересного: с кем обедал и где… В общем, Вашингтон — самая непостижимая и неуловимая фигура в истории Америки. Современники Вашингтона видели в нем то, что хотели видеть. А биографы, коих было великое множество, зачастую писали литературные, а не документальные произведения.

Абигейл Адамс причислял его к лику блаженных, называл его Спасителем нации (вот так, именно с большой буквы). Марк Твен, издеваясь над множеством сказок о Вашингтоне, сказал как-то, что поскольку Вашингтон не умел лгать, а он, Твен, умеет, но не лжет, значит, он лучше Вашингтона. Поясним, о чем идет речь.

Еще в 1799 г. некий Мэйсон Вимс, странствующий проповедник и книготорговец, сообщил одному издателю, что начал жизнеописание Вашингтона. Он писал, что его повествование оживляют забавные истории и что это именно то, что надо, поскольку книги расхватают, как семечки. В этот момент внезапно умер герой его повествования, а значит, время для издания подходило как нельзя лучше. В 1800-м книга вышла и была тотчас раскуплена. Но в ту пору было еще не ясно, насколько биограф вправе что-то выдумывать или строить свое повествование на слухах.

Именно перу Вимса принадлежит знаменитая история о том, как Вашингтон срубил вишневое дерево. Вимс ссылался на рассказ какой-то пожилой дамы, вроде бы родственницы Вашингтона. На вопрос отца Джорджа: «Кто это сделал?» — Джордж якобы ответил: «Я не умею лгать — это сделал я!» Было ли это на самом деле — бог весть. Оставим это на совести биографа (или пожилой дамы).

История с деревом замучила многие поколения американских школьников. Теперь это часть национального сознания, как бейсбол и яблочный пирог.

Но сегодня монументальная биография — не то, что было когда-то, во времена Спарка: тогда величие следовало почитать на расстоянии, теперь его хотят рассмотреть вплотную.

Публикация дневника, писем и других документов Джорджа Вашингтона и их вдумчивый профессиональный анализ должны приоткрыть завесу тайны над личностью этого великого человека. Вероятно, каждое поколение должно творить своего Вашингтона. Наша участь — выбирать из десятков уже созданных. С 1990 года американские издательства выпустили не меньше 18 биографий Вашингтона. Но раскрывают ли они подлинную суть этой незаурядной личности?..

Бенджамин Франклин Ученый, политик, дипломат, гражданин

Бенджамин Франклин стал советником Джорджа Вашингтона вскоре после Войны за независимость (1775–1783) американских колоний от английской короны. Он был одним из отцов-основателей нового государства — Соединенных Штатов Америки, приняв участие в комитете по разработке и написанию Декларации независимости.

Но это далеко не все, что сделал этот великий гражданин Соединенных Штатов, крупный дипломат, мыслитель и изобретатель. Франклин прожил долгую и насыщенную событиями жизнь, был талантливым изобретателем и ученым, успешным бизнесменом, популярным журналистом и писателем-моралистом, общественным деятелем, блестящим дипломатом, наконец, одним из лидеров Войны за независимость США. Он лично знал почти всех выдающихся интеллектуалов своего времени в американских колониях, Великобритании и Франции.

Подписи Франклина стоят под самыми важными документами в истории США — державы, во многом определяющей политическое, экономическое и идейное содержание современного миропорядка. Он был единственным из «отцов-основателей», который скрепил своим росчерком все три важнейших исторических документа, которые лежат в основе создания Соединенных Штатов Америки как независимого государства: Декларацию независимости США, Конституцию США и Версальский мирный договор 1783 года, который формально завершил Войну за независимость тринадцати колоний Соединенных Штатов от Великобритании.

Его иногда шутливо называют единственным президентом США, которым он никогда не был.

Не менее интересно и то, что именно доброго «старика» Франклина считают образцом американского типа характера, которому традиционно присущи приверженность демократическим ценностям и жизненный прагматизм. И конечно же не стоит забывать, что именно Франклину обязаны своим появлением замечательные, глубокие по смыслу афоризмы, которые уже давно вошли в лексикон людей во многих странах: «Опыт — это школа, в которой уроки стоят дорого, но это — единственная школа, в которой можно научиться».

Начало пути

Бенджамин Темпл Франклин родился 17 января 1706 года в Бостоне. Его отец, Джозайа Франклин, был хозяином небольшой мыловаренной мастерской. Мать Бенджамина, Абиа Фолгер, была второй женой его отца. От первого брака Джозайа имел семь, от второго — десять детей. Бенджамин, названный так в честь одного из братьев отца, был пятнадцатым ребенком в семье.

Позднее он вспоминал, что из семнадцати отпрысков большого семейства Франклинов ему запомнились тринадцать, постоянно собиравшихся за обеденным столом. Быт семьи был прост и примитивен, как и сам Бостон. В 1683 году, когда отец Франклина, эмигрировавший из Англии, высадился в этом городе, здесь насчитывалось всего пять тысяч жителей. В то время трудно было предположить, что вскоре он станет одним из крупнейших городов Америки, центром освободительной борьбы американцев против английского владычества.

Бедность семьи сказалась на жизненном пути Франклина, не позволив ему получить даже начальное образование. Маленький Бен, рано пристрастившийся к чтению, приобретал новые книги только за счет продажи старых.

Его отец вынужден был забрать сына вначале из грамматической школы, а затем и из школы арифметической, так как не мог оплатить его образование. Франклину исполнилось десять лет, когда двери школы закрылись перед ним навсегда.

В своей «Автобиографии» он писал: «…по происхождению я не был ни богат, ни знатен, и первые годы моей жизни прошли в бедности и безвестности».

Бен стал помощником отца, после того как один из старших братьев, Джон, работавший в отцовской мастерской, решил открыть собственную. И Бенджамин стал нарезать фитили, заливать формы для отлива свечей, укладывать готовые свечи в ящики.

Но трудолюбие сына не могло скрыть от отца очевидного — Бенджамин с отвращением относился к возне с салом и мылом. Поэтому Джозайа начал брать Бена с собой на прогулки и дал ему возможность познакомиться с работой плотников, каменщиков и других ремесленников. Наконец, было решено остановиться на ремесле ножовщика, тем более что мастерскую по изготовлению ножей содержал Сэмюэль Франклин, двоюродный брат Бена. Однако карьера ножовщика закончилась, едва начавшись: Сэмюэль заломил слишком высокую цену за обучение.

Вот тогда-то отец и решил, что единственная профессия, которая придется по душе сыну-книголюбу, — это печатание книг. К тому же из Англии вернулся брат Бенджамина Джемс, изучивший типографское дело. Он привез в Бостон печатный станок, шрифты и все, что было необходимо для работы типографии.

По подписанному контракту 12-летний Бенджамин на девять лет поступал в ученичество к своему брату. Статьи контракта были сформулированы не по-родственному (братья были сыновьями Джозайи Франклина от разных матерей), лишь в последний год Бенджамин стал бы получать заработную плату взрослого работника.

Когда Бену исполнилось 15 лет, счастливый случай в корне изменил всю его жизнь. Брат начал издавать газету, и Бенджамин стал еще и разносчиком. Однажды он написал статью и под чужим именем представил ее в редакцию. К его удивлению, статья понравилась и была напечатана. Затем было еще несколько статей, вызвавших большой интерес среди читателей, все это не пришлось по душе его брату Джемсу — популярность младшего брата вызывала у того чувство острой зависти.

Не выдержав притеснений, Франклин расторг договор и без средств к существованию уехал в Филадельфию. Но поистине не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Именно в этом городе ему суждено будет стать первым гражданином, именно здесь засияет звезда его немеркнущей славы!

Хорошее знание своего дела помогло Франклину быстро устроиться на работу в одну из типографий. Вскоре он отправился в Лондон, где ему удалось изучить новейшие достижения типографской техники. Вернувшись в Филадельфию через три года, 20-летний Бенджамин открыл собственную типографию. В 1729 году он стал издавать «Пенсильвания газет», ставшую вскоре самым популярным изданием в Северной Америке.

В это же время Франклин все больше увлекается наукой, общественной деятельностью и политикой. Интерес к последней он, судя по всему, унаследовал от дядюшки Бенджамина, английского автора политических брошюр, и своего деда Пита Фолгера, отца матери, активно участвовавшего в политической жизни североамериканских колоний Англии раннего периода. В 1727 году Франклин создает просветительский клуб, в 1731-м — первую публичную библиотеку в Америке, которая является ныне одним из уникальных книгохранилищ Соединенных Штатов.

Человек, сформулировавший «американскую мечту»

На фоне успешной общественной деятельности Франклин оказался не совсем удачлив в личной жизни. В 1730 году он женился на Деборе Рид. В браке у них родилось два ребенка: дочь и сын, который умер в 4-летнем возрасте.

Самообразование Франклина не прошло даром. В сочетании с врожденной гениальностью оно принесло прекрасные плоды: Франклин стал выразителем и последовательным реализатором передовых идей, остающихся таковыми по сей день. Он был демократом до мозга костей, выступал за соблюдение естественных и неотъемлемых прав человека, к которым относил жизнь, свободу и собственность.

Американский просветитель, общественный деятель, философ и ученый Бенджамин Франклин сыграл выдающуюся роль в борьбе английских колоний за независимость. Путеводной звездой его политической деятельности была свобода, и уже с молодости Франклин стал выступать за отделение североамериканских колоний от Англии. Он требовал ослабления роли исполнительной власти, введения всеобщего избирательного права, не ограниченного имущественным цензом.

И еще: в ту пору, когда на Американском континенте процветало рабство, Франклин громче всех выступал за незамедлительную отмену этого позорного явления. Он доказывал, что труд раба неэффективен и что его использование требует значительно больших капиталовложений, чем использование труда наемного рабочего.

Но Франклин был не только политиком. Он проповедовал высокие нравственные ценности и прославился как наставник молодежи. Развивая идею морального совершенствования, Франклин выделил 13 добродетелей, к которым должна стремиться личность: воздержанность, молчаливость, любовь к порядку, решительность, бережливость, трудолюбие, искренность, справедливость, умеренность, чистоплотность, спокойствие, целомудрие, кротость.

К концу жизни Франклин написал колоссальный труд «Автобиография». Именно этому произведению исследователи отводят важную роль в становлении жанра американской автобиографии. «Книгой номер один среди книг новой Америки» оправданно называют главный труд Франклина.

Эта книга написана в форме наставления сыну. И после этого, как заметил Марк Твен, каждый отец мог говорить своему отпрыску: «Смотри, Бенджи это сделал, значит, и ты можешь!»

Что же сделал Бенджамин Франклин? По большому счету, он создал образ американца, который обязательно сопровождает «имидж» — понятие, введенное в середине XVIII века именно Франклином. Ну а какой же американец без представления о материальной выгоде и стремления воплотить «американскую мечту» — стать богатым и процветающим человеком?

Так именно Франклин, помимо того, что за полвека до Адама Смита сформулировал «трудовую» теорию стоимости, разработал идейный фундамент экономического бытия американца, суть которого можно сформулировать его знаменитыми изречениями: «Труд — отец счастья», «Время — деньги», «Понуждай сам свою работу; не жди, чтобы она тебя понуждала», «Тратьте меньше, чем зарабатываете, — вот вам и философский камень».

Несомненно, на экономические воззрения Франклина большое влияние оказала протестантская этика. Хоть он и не отличался особенной религиозностью, но принадлежал к пресвитерианской церкви, одобрявшей стремление к добродетельному труду и честному достижению богатства. При этом сам Франклин признавал, что первые уроки честности он получил от своего родителя: «Мой отец убедил меня, что ничто нечестное не может быть действительно добродетельным».

Позднее Франклин сформулировал свое отношение к честности в следующем призыве, обращенном к сердцу каждого человека: «Если хочешь крепко спать, возьми с собой в постель чистую совесть». К числу важнейших качеств добропорядочного гражданина он относил терпение и бережливость — качества, несомненно способствовавшие его возвышению в Филадельфии, куда он, будучи мальчишкой, прибыл с несколькими монетами в кармане. «Я был страшно бережлив, — пишет в автобиографии Франклин, — я полностью сосредоточился на бизнесе. А главное — перестал надеяться на быстрое обогащение. Я понял, что ремесло и терпение — вернейшая дорога к богатству».

Франклин занимался политической экономией и историей. И в этих областях, как и в естественных науках и философии, он выступил как передовой ученый и общественный деятель. Франклин, конечно, идеализировал буржуазные отношения, рассматривая прибыль, получаемую купцами и промышленниками, как справедливое вознаграждение за вложенный капитал. Однако в области экономической науки Франклин высказал гениальные догадки, в частности, в отношении природы стоимости, которую он считал необходимым измерять количеством затраченного труда.

Еще одно качество, поразившее его современников и заставившее их признать в нашем герое первого мудреца новой Америки, заключалось в способности Франклина убеждать людей. Он выработал ее в себе чтением сократовских диалогов и усвоил то, что называл «сократовским методом спора», — не конфронтацию, а манипулирование.

«Бенджамин Франклин — единственный президент Соединенных Штатов Америки, который им никогда не был», — пошутил однажды один из биографов отца-основателя. Франклин стал незыблемым авторитетом и политическим лидером, даже при том, что он не стал высшим руководителем страны, основанием для этого послужили его ум, честность и беззаветное служение своей родине, делу освобождения которой он посвятил свою жизнь.

Политическую деятельность в роли одного из пионеров национально-освободительного движения Франклин начал, работая секретарем в законодательном собрании Пенсильвании. Он показал себя сторонником объединения колоний и расширения их прав.

В 1754 году Бенджамин Франклин стал одним из инициаторов созыва первого Конгресса представителей колоний в Олбани, где предложил Конгрессу план создания федерации, первый проект союза Североамериканских колоний, позднее послуживший основой образования Соединенных Штатов.

Ключевая идея Франклина в этот период заключалась в уравнивании прав американских колонистов как подданных Великобритании с жителями метрополии. Поэтому он считал, что на колонии не должны налагаться налоги, не одобренные их представителями, а сами эти представители должны избираться населением колоний, а не назначаться королем.

Проект Франклина предусматривал создание правительства во главе с генеральным президентом, назначенным и оплачиваемым короной. Законодательная власть должна была принадлежать Верховному совету, избиравшемуся каждые три года. В ведении центрального правительства должны были находиться внешняя торговля, армия, флот и налоговая политика.

Спустя три года, в 1757-м, Франклин вступил на дипломатическую стезю в качестве уполномоченного Пенсильвании, представив в британский парламент «Доклад», в котором убедительно показал, что владельцы колонии неоднократно грубо нарушали хартию, утвержденную основателем колонии У. Пенном в 1701 году. Они, в частности, отказывались нести совместно с колонией расходы на ее оборону, существенно возросшие с началом военных действий. Франклин не только резко осуждал позицию владельцев, но и доказывал, что эти расходы должны производиться за счет метрополии.

«Доклад», естественно, не привел к желаемому результату, но Генеральная ассамблея решила все же обратиться с петицией к королю и в феврале 1757-го назначила Франклина своим агентом в Англии. И Франклин, будучи признанным идеологом нарождающейся американской демократии, был направлен в метрополию в качестве представителя английских колоний.

Франклин, как никто другой из его земляков, пользовался широкой известностью в Старом Свете. Признанием его научных заслуг было избрание Франклина в апреле 1756 года членом Королевского научного общества. Как справедливо писал его лучший биограф Карл Ван Дорен, «репутация Франклина как ученого пришла в Лондон раньше его самого». Европа знала Франклина как ученого и помнила его как человека, который опрометчиво запускал бумажного змея в грозу, чтобы доказать, что молния — электрическое явление.

Отправляясь в Лондон в 1764 году, Франклин надеялся убедить английского короля и парламент в обоюдной заинтересованности колоний и империи в разумной колониальной политике.

В петиции, составленной ассамблеей Пенсильвании, высказывалось несогласие колонистов с «увеличением аппетитов» семьи Пеннов, которые владели наибольшей и наиболее экономически развитой колонией Пенсильвания. Однако ни король, ни парламент не стали прислушиваться к мнению колонистов.

Франклин был выдающимся экономистом, он видел, что Америка была колониальным придатком Англии со всеми вытекающими отсюда экономическими последствиями. Англия поступала в отношении к своим североамериканским провинциям так же, как всякая метрополия в отношении к своим колониям: все, что производилось в колонии, забиралось по дешевке, а готовые товары метрополии продавались в заморских владениях по взвинченным ценам.

«Я слышал, как мой дед говорил, — писал Франклин, — что фермеры подчинились запрету экспортировать шерсть, так как их заставили ожидать и верить, что если фабриканты купили шерсть дешевле, они смогут купить дешевле сукно. Ничуть не бывало. С того дня до сегодняшнего оно все дорожает».

Промышленная и торговая буржуазия Англии набирала силу, она была законодателем мод, ее интересы в первую очередь и защищал английский парламент. Все должны были поклоняться золотому тельцу, откармливать и холить его. Фермер, от имени которого велся рассказ в работе Франклина, восклицал: «Фабриканты, фабриканты! К ним нужно благоволить и их нужно кормить по дешевой цене!»

Всевозможные программы борьбы с бедностью появились в Америке не сегодня. И в колониальный период было немало «филантропов», которые пытались нажить политический капитал, бросая подачки бедствующим колонистам Америки.

Франклин выступал в своей статье с самым решительным протестом против подобной политики. «Я за то, чтобы делать добро бедным, но я расхожусь в вопросе о средствах достижения этого. Я думаю, что лучшим способом делать добро бедным является не облегчение их нищеты, а избавление от нее».

Статья Франклина «О цене на хлеб и управлении бедными» была написана в 1766 году, когда в колониях бурно росли антианглийские настроения, и ставила проблемы, которые волновали самые широкие круги колонистов.

Франклин служил своей стране не только на трудном и ответственном посту первого дипломата Америки, но и своим талантом яркого публициста и сатирика. Цель его памфлетов заключалась в том, чтобы показать всю абсурдность английской политики.

Например, в памфлете «Эдикт прусского короля» Франклин изложил в сатирической форме статьи английских законов, касающихся североамериканских колоний, превратил Англию в провинцию Пруссии и распространил действие этих законов, изданных от имени короля Пруссии, на Британские острова. Таким образом, в памфлете показано, что цель экономической политики Англии в Америке — откровенный грабеж, обогащение английской торговой и промышленной буржуазии.

«…Настоящим предписываем и повелеваем, чтобы отныне со всех грузов, изделий и товаров и всех зерновых и других продуктов земли, вывозимых с означенного острова Британии, а также со всех товаров любого рода, привозимых туда, собиралась и уплачивалась чиновникам нашей таможни пошлина в четыре с половиной процента ad valorem в пользу нас и наших преемников».

Борьба американских колоний против незаконных действий английского правительства усиливалась. Первыми выступили жители родного города Франклина. Законодательное собрание Бостона заявило Лондону решительный протест в связи с введением актов Гренвилла. В документах, посланных в Лондон, говорилось, что колонии не имеют своих представителей в английском парламенте и поэтому ему не дано право облагать колонистов налогами. Аналогичные решения в более или менее резкой форме были приняты и другими законодательными собраниями.

Даже на расстоянии, через океан, чувствовалось, что в Америке начинается буря.

Последней каплей для американских колоний стал так называемый закон о гербовом сборе. В соответствии с этим законом, любой документ с печатью, составленный на территории колоний, должен был облагаться налогом.

Франклин попробовал уговорить парламент упразднить этот налог, потому что колонисты уже и без него протестовали против таможенных сборов на ввоз чая, индиго, риса и других товаров. После долгих проволочек этот налог все-таки был отменен, но при этом парламент повысил ввозные пошлины.

Терпение колонистов лопнуло, и в 1775 году они открыто выступили против британского господства. Миссия Франклина в Британии закончилась. В Америку он вернулся, когда между английскими солдатами и колонистами начались боевые действия.

В связи с началом Войны за независимость в Филадельфии был созван Континентальный конгресс. В числе делегатов был и Франклин.

Настроения в пользу компромисса с метрополией все еще были достаточно сильны среди делегатов Континентального конгресса и среди определенных кругов ряда колоний. Но не эти настроения определяли ход развития американских событий. Соглашение с англичанами было невозможно, так как в колониях на борьбу поднялись самые широкие слои.

Позиция Лондона тоже не благоприятствовала компромиссному решению конфликта: колонии были объявлены находящимися в состоянии мятежа, армия и флот получили приказ короля подавить восстание силой.

Стало очевидным, что отныне решающее слово принадлежит не сторонникам переговоров, а тем, кто с оружием в руках поднялся на борьбу за свободу колоний. Конгресс предпринял ряд мер, направленных на прорыв блокады, объявленной Англией. В частности, началось снаряжение каперов, что положило начало созданию американских военно-морских сил.

Соотношение сил в начавшейся войне было явно не в пользу восставших. Но освободительное движение приняло всенародный характер, тысячи американцев добровольно вступали в формировавшиеся вооруженные отряды, и уже в первых боях восставшие колонисты разгромили регулярные английские войска.

Однако было очевидно, что слабые в экономическом и военном отношении колонии не смогут без иностранной помощи выдержать напряжение длительной борьбы с метрополией. Начались осторожные, но настойчивые поиски возможных союзников для войны с Англией. Еще в ноябре 1775 года был создан Комитет тайных сношений, который начал прощупывать противников Англии на международной арене на предмет сотрудничества. Комитет вел также переговоры о приобретении оружия за границей и получении денежных займов.

Франклин стал советником генерала Джорджа Вашингтона и вошел в состав комитета, который разрабатывал Декларацию независимости США.

В ходе вооруженной борьбы с англичанами в бывших колониях, которые объявлялись независимыми республиками — штатами во главе с революционными правительствами, рождались и новые органы власти. Конституции, принятые ими, подводили первые итоги революционных завоеваний, провозглашая создание независимых штатов, в которых уничтожались привилегии крупных землевладельцев и другие феодальные пережитки.

Эти события создали необходимые условия для принятия Конгрессом главного решения. 4 июля 1776 года Конгресс принял Декларацию независимости, известившую мир о том, что бывшие английские колонии объединились в первое независимое государство Нового Света — Соединенные Штаты Америки. 4 июля — день принятия Декларации независимости — стало днем национального праздника Соединенных Штатов Америки.

Этот первый документ свободных американцев языком мудрейшего из них, Бенджамина Франклина, поставившего под Декларацией независимости свою подпись, провозгласил: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью».

Франклин с поразительной для его возраста энергией включился в кипучую жизнь революционной Америки. Ему, умудренному большим жизненным опытом, имевшему пятнадцатилетний стаж дипломатической работы в Англии, давались самые ответственные поручения. Он был не только членом комиссии по подготовке проекта Декларации независимости, но и вошел в состав комитета по поддержанию связей с друзьями восставших колоний в Европе, занимался вербовкой в Европе военных кадров, столь необходимых для молодой республики, вел обширную переписку по вопросам оказания военной и финансовой помощи Соединенным Штатам.

По решению Конгресса он был назначен в комитеты по финансам, по снабжению селитрой, необходимой для изготовления пороха, в котором остро нуждалась революционная армия. Франклин был также включен в комитеты по переговорам с индейцами, по примирительным переговорам с Англией. Он вновь занял должность начальника почт всех провинций, с которой был смещен во время обострения отношений между метрополией и американскими колониями. В июле 1775 года Франклин, выполняя поручение Конгресса, составил проект Конституции США (хотя подписан он будет еще не скоро).

Франклина избрали председателем Комитета безопасности Пенсильвании, и он руководил всей работой по организации обороны этой провинции. Осенью 1775 года Франклин прибыл под Бостон в лагерь главнокомандующего, Джорджа Вашингтона, для оказания ему практической помощи в создании регулярной армии.

Конгресс поставил Франклина во главе секретного комитета, ведавшего всей внешнеполитической деятельностью восставших колоний. По поручению этого комитета Франклин ездил в Канаду, чтобы склонить ее к участию в войне против Англии, но миссия Франклина успеха не имела.

Во время Войны за независимость Франклин написал множество писем своим друзьям в Англию и в другие европейские страны. Значение этих писем тем более велико, что в них исследуется период становления США, который исключительно важен для правильного понимания всей последующей истории страны.

Англия, начав войну против своих американских колоний, третировала американцев как бунтовщиков, пыталась вызвать в Европе неприязнь к Америке. Мнению английских правящих кругов необходимо было противопоставить мнение того, кого хорошо знали в Европе, уважали и суждение которого было авторитетно.

Таким человеком среди лидеров американской революции был только Франклин. В ходе Войны за независимость Европа узнала имена многих героев этой войны, таких как Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон и другие. Но это произошло позднее, а в начале войны Европа знала только одного выдающегося американца — Франклина — и внимательно прислушивалась к его голосу.

Франклин в своих письмах того периода анализировал расстановку классовых сил в Америке, объективно писал о сильных и слабых сторонах освободительного движения в колониях.

Франклин подчеркивал: «Пока мы обходились без посторонней помощи». Но долго это не могло продолжаться, соотношение сил было далеко не в пользу восставших колоний, и было очевидно, что затяжную войну они не выиграют. Военные действия парализовали внешнюю и в значительной мере внутреннюю торговлю. Традиционные экономические связи с метрополией были полностью порваны, не хватало товаров первой необходимости, оружия, боеприпасов, ремесла дышали на ладан, стремительными темпами обесценивались бумажные деньги. А англичане наращивали вооруженные силы, и плохо обученные и вооруженные отряды американцев стали все чаще терпеть поражения.

Руководство Конгресса пришло к выводу, что без использования противоречий между Англией и ее врагами на международной арене, без опоры на военную помощь тех держав, которые заинтересованы в поражении Англии, войны не выиграть.

Надо было снаряжать дипломатическую миссию в Европу. Двух мнений по вопросу о том, кому ехать, не было, члены Конгресса единодушно остановились на кандидатуре Франклина.

Не возникло сомнений и по вопросу, куда направляться дипломатам молодой республики. Главным и самым сильным противником Англии была Франция. Она жаждала реванша за поражение в Семилетней войне 1756–1763 годов, и здесь можно было рассчитывать на реальную помощь.

После провозглашения своей независимости США встали перед необходимостью отправки своего посла во Францию. Им был назначен Франклин — единственный американец, который стяжал к тому времени широкую европейскую известность.

Точнее говоря, Конгресс решил отправить дипломатическую миссию во Францию в составе Франклина, Джефферсона и Дина. Джефферсон не дал согласия на эту поездку, и вместо него поехал Артур Ли. Франклин был одним из трех членов миссии, но фактически он был главой этого первого посольства, которое революционная Америка посылала в Европу.

Посланцам Америки предстояло решить задачу сложную и деликатную — в монархическую Францию направлялись американские «бунтовщики», которые посягнули на святая святых — на права монарха и правительства распоряжаться судьбой своих подданных. Преодолеть барьер несовместимости, существовавший между революционной республиканской Америкой и монархической Францией, было очень трудно, и американским дипломатам не приходилось рассчитывать на дружеский прием со стороны официальной Франции.

Решение делегировать Франклина во Францию стало для англичан шоком. Ибо, как заявил влиятельный лорд Рокингем, «появление Франклина в Париже — более серьезный удар по Великобритании, чем для колоний недавнее взятие Нью-Йорка англичанами». Английский посол в Париже лорд Стормонт пригрозил, что покинет Париж, если «главе американских мятежников» будет разрешено там появиться.

Министр иностранных дел Франции граф Вержен нашел выход из положения: он ответил, что Франклину было послано в Нант запрещение въезда в Париж, но письмо не дошло по адресу. А когда Франклин уже находился в Париже, изгнать его — означало бы проявить позорное негостеприимство, не приличествующее традициям Франции.

Что же до самого Франклина, то именно благодаря работе в этой стране он стяжал славу выдающегося дипломата своего времени. Работа помогала ему также спасаться от одиночества. Уже умерли его жена, друзья, братья. Его личное одиночество отягощалось осознанием того, как ухудшается положение родной Америки, с трудом выносящей натиск английских войск. Ввиду успехов на фронте Лондон даже прервал переговоры с Конгрессом США.

И Франклин, мобилизовав все свои душевные и физические силы, начал сложные маневры в опасных водах европейской дипломатии. Он использовал старинное соперничество Франции и Англии, с одной стороны, и симпатии большинства французского общества к Американской республике — с другой, чтобы оказать давление на Людовика XVI и на его двор с целью вовлечь Францию в войну с Англией.

Вместе с тем он дал повод французам думать, что Америка при удобном случае может пойти на мировую с Англией, а англичанам дал повод думать, что американцы добились от Франции того, чего хотели.

Деятельность Франклина во Франции убедительно доказала, что лучшего выбора Конгресс не мог сделать. Даже преклонный возраст стал в данном случае союзником Франклина. Посол США не был заинтересован в том, чтобы стали известны подлинные цели его приезда во Францию, и был пущен слух, что престарелый философ прибыл в Европу, чтобы укрыться здесь от потрясений Гражданской войны в Америке и остаток своей жизни посвятить воспитанию внуков. В подтверждение этой версии имелось важное свидетельство: вместе с Франклином приехали и его внуки.

Успешному выполнению миссии Франклина в Париже в огромной мере способствовал также его авторитет выдающегося ученого, известного литератора.

Американская революция, как и всякое великое социальное движение, выдвинула целую плеяду блестящих политических и военных руководителей, народных трибунов, выдающихся мастеров политического памфлета. Многие из них, например, Томас Джефферсон и Томас Пейн, занимали более радикальные позиции, чем Франклин. Но огромная заслуга последнего заключалась в том, что Франклин был единственным крупным деятелем революции, действовавшим на ее внешнеполитическом фронте. Великие революции потому и являются великими, что они не только коренным образом преобразуют жизнь народа в одной стране, но и оказывают огромное влияние на всю мировую историю, вызывают многочисленные международные отклики.

Франклин был единственным представителем американской революции на международной арене, и это оказалось, повторим, исключительно удачным выбором.

Популярность во Франции всемирно известного ученого была невероятной, о нем говорили в великосветских салонах и в университетских аудиториях, в кабачках и лавках, в книжных магазинах и армейских казармах.

Приехав во Францию в качестве посла Американской республики, Франклин продолжал ходить, как и в Америке, в скромном коричневом кафтане; волосы его были гладко причесаны. Он не надевал напудренного парика, как того требовала европейская мода. И чтобы отсутствие парика не бросалось в глаза, Франклин даже в комнате не снимал шапку из куньего меха.

Но симпатии передовых кругов французского общества к восставшим американцам были так сильны, популярность Франклина так велика, что в Париже не только простили ему такую эксцентричность, которая лицу менее популярному могла бы сильно повредить, но даже сделали его костюм образцом моды.

Парикмахеры изобрели прическу «а-ля Франклин» (обычные, гладко уложенные волосы), неожиданно понравившуюся парижским франтам, снявшим свои парики. Изображения Франклина встречались на кольцах, медальонах, тросточках и табакерках. Но для самого Франклина, знаменитого революционера, на которого с восхищением взирали все вокруг, это было очень трудное время.

Случались и курьезные истории. Бенджамин Франклин был первым американским дипломатом во Франции, но французского языка он не знал, а на приемах просто делал «как все». Однажды он присутствовал на выступлении какого-то оратора, которое закончилось под аплодисменты присутствующих. Франклин, как и все, аплодировал, а когда поинтересовался, о чем говорил оратор, ему перевели: «Он говорил, что вы хороший дипломат и очень скромный человек». Вскоре Франклин уже говорил по-французски, выучив язык в рекордные сроки.

Умение очаровать своей простотой, остроумие, а также умение обращаться с дамами сделали его всеобщим любимцем, что значительно облегчало дипломатическую работу. По вечерам он отправлялся в театр, потом на прием или в литературный салон. Он любил общество дам, с удовольствием развлекая их в салонах беседами, анекдотами и игрой в шашки и карты, помогал раскладывать пасьянсы.

Таким образом, личные качества Франклина — обаяние, остроумие, блестящий интеллект — не только помогали ему в дипломатической деятельности, но и заставляли европейцев более внимательно и уважительно относиться к американцам, которых он представлял.

Не было ничего удивительного в той восторженной встрече, которую устроили Франклину французские ученые, которых называли «франклинистами». Во Франции назревала Великая революция, а Франклин был для прогрессивной Европы символом революционной Америки, поднимавшейся на борьбу за свое освобождение.

Во Франции Франклин был своим среди равных ему по настроениям, уму и убеждениям людей. Его ввели в масонскую ложу («Девять сестер»), в которой состояли Кондорсэ, Вольтер, Бриссо, братья Монгольфье, Дантон, Гильотен.

Бенджамин участвовал во всех важнейших событиях жизни французского общества. Например, король включил его в комиссию по расследованию воздействия магнетических флюидов Франца Антона Месмера на здоровье людей.

Вместе с тем миссия Франклина в Париже была очень тяжелой. Несмотря на противоречия, разделявшие Англию и Францию, Испанию, Россию и другие европейские державы, все европейские монархи соглашались в одном — неповиновение монарху, законному правительству является тягчайшим преступлением. Восставшие американцы были в их глазах бунтовщиками, выступившими с оружием в руках против законной власти. И всех их объединяла классовая солидарность, повелевавшая сплотиться перед лицом революции. Взбунтовавшиеся подданные английского короля объявили о создании в далекой Америке независимой республики, основанной на принципах народного суверенитета. Это был очень опасный прецедент, грозивший последствиями, всю серьезность которых тогда еще было трудно представить.

Добиться в таких условиях создания в Европе коалиции в поддержку США казалось задачей практически невыполнимой. Дополнительная трудность была в том, что партнеры Франклина по дипломатической миссии Дин и Ли не только не оказывали ему помощи, но зачастую своими необдуманными действиями серьезно осложняли выполнение той важной задачи, которая была поставлена Конгрессом перед тремя членами комиссии, отправившимися за океан.

Особый интерес для США представляла позиция Франции, старого антагониста Англии, державы, особенно много потерявшей во время Семилетней войны, страны, имевшей необходимый военно-экономический потенциал для борьбы с Англией.

Но даже блестящий дипломат Франклин был бессилен склонить Людовика XVI к союзу с Соединенными Штатами, пока военная фортуна была не на стороне американцев. Военное счастье переменчиво, но при прочих равных условиях оно более благосклонно к тем, кто борется за правое дело. Американцы сражались за свою свободу, подавляющее большинство населения бывших колоний с огромным энтузиазмом поддерживало дело революции. И по мере накопления военного опыта молодой американской армией, по мере возрастания военной и финансовой помощи, которая приходила главным образом из Франции благодаря усилиям Франклина, положение на театре военных действий менялось в пользу американцев.

Франклин писал, что свою основную задачу во Франции он видит в том, чтобы «добиться получения помощи от европейских держав». Это была программа-минимум. Конечные цели миссии Франклина заключались в том, чтобы добиться дипломатического признания Соединенных Штатов, заключения союзного договора и договора о торговле и, наконец, вступления Франции в войну против Англии.

В конце концов Франклин добился своего — помощи от дружественной Франции и согласия родственной, но враждебной в ту пору Англии на мирные переговоры.

В феврале 1778 года Франклин подписал два исключительно важных договора с Францией — о союзе и о торговле. Ими Париж гарантировал независимость Соединенных Штатов и получал право заявить притязания на Вест-Индские владения Англии.

В решающий для США момент, когда английский генерал Корнуоллис занял Южную Каролину и двигался на Вирджинию, Франклину удалось добиться от Франции крупной субсидии. На 26 линейных кораблях и нескольких фрегатах были отправлены в Америку новые подкрепления.

В октябре 1781 года английские войска потерпели сокрушительное поражение при Йорктауне. Корнуоллис со своей армией сдался Вашингтону, и начались мирные переговоры. В результате Англия признала независимость Североамериканских колоний. Мирный договор был подписан в 1783 году в Версале. После победного завершения Войны за независимость Америки Франклин подписал в 1783 году Парижский договор о мире с англичанами.

Спустя два года Франклин, которому было тогда уже 79 лет, получил разрешение вернуться на родину. Больного, но все еще сильного духом старца, исполненного радостью от успешного завершения своей сложнейшей миссии, на носилках доставили из Парижа в Гавр, где его перенесли на корабль. Он возвратился на родину, восторженно встреченный благодарными соотечественниками. По возвращении в страну Франклин намеревался отправиться на покой. Но его три раза подряд избирали президентом Пенсильвании.

Вернувшись в Америку, Франклин преподнес ей еще один бесценный подарок. Он стал одним из авторов Конституции США, по которой это государство живет по сей день. Именно ему было доверено выдвинуть предложение о ее принятии. Как делегат Континентального Конгресса, он поставил свою подпись и под проектом Конституции Соединенных Штатов Америки. Одна из его идей заключалась в создании двухпалатной системы в Конгрессе для достижения необходимого и разумного компромисса, равных прав для богатых и бедных.

В 1787 году он стал инициатором и первым президентом Общества за отмену рабства. А 12 февраля 1790 года, за два месяца до кончины, Франклин написал памятную записку Конгрессу с призывом об отмене рабства. И хотя соотечественники проигнорировали это фактическое завещание великого Франклина, растянув его претворение более чем на 70 лет, его наследие все-таки дало свои плоды.

Однако этот политик и мастер дипломатии не мог войти в историю только как политик, ибо был слишком талантлив. Самоучка Франклин вошел в историю и как видный ученый, доказавший электрическую природу молнии, изобревший молниеотвод, впервые ввевший в физическую науку понятия положительного и отрицательного зарядов электричества и указавший на связь между электрическими и магнитными явлениями, исследовавший и назвавший Гольфстримом теплое океаническое течение.

Бенджамину Франклину принадлежит также ряд технических изобретений: лампа для уличных фонарей, «электрическое колесо», вращающееся под действием электростатических сил, применение электрической искры для взрыва пороха, бифокальные очки и др. Ученый широкого диапазона и вместе с тем выдающийся общественный деятель, Франклин стремился соединить свои теоретические изыскания с практикой, с конкретными задачами общественной жизни. Он выступил с критикой распространенного в Американских колониях религиозного фанатизма и пропагандировал научное естествознание. Он критиковал церковь с позиции для того времени прогрессивного умеренного философского течения — деизма, которое хотя и не отрицало существования Бога, но содержало в себе черты атеизма.

Сам Франклин отмечал в «Автобиографии», что, воспитанный в строгих религиозных правилах, он все же в дальнейшем решил не посещать публичные собрания своей религиозной общины, «сделав воскресенье днем занятий». Объясняя свое решение, Франклин писал, что цель богослужений «скорее состояла в том, чтобы сделать нас пресвитерианами, чем в том, чтобы сделать нас хорошими гражданами». Как видно, быть хорошим гражданином американский просветитель считал более важным, чем соблюдать религиозные догматы.

Перу американского ученого принадлежал и целый ряд исторических сочинений, в которых он с позиций буржуазного демократизма критиковал тех, кто интересовался лишь «великими» — историей войн и полководцев, а не историей «мельчайших существ» — простых поселенцев Америки.

Франклин много и настойчиво занимался пропагандой идей просвещения. Еще в 1727 году он основал в Филадельфии так называемую «Хунту» (или «Клуб кожаных фартуков») — кружок ремесленников и торговцев, который занимался изучением философии и политики. На базе организованного Франклином кружка в 1743 году было создано Американское философское общество, являющееся старейшим научным обществом Америки, первым президентом которого и был избран Франклин, а спустя 54 года этот пост занял Томас Джефферсон.

Огромной заслугой Франклина является основание им широко известного Пенсильванского университета, попечителем которого он оставался до конца своих дней. Кроме того, Франклин организовал первую в Америке больницу, академию и общественную библиотеку.

17 апреля 1790 года Бенджамин Франклин умер в возрасте 84 лет в Филадельфии. Его уход потряс весь передовой мир. За его гробом шло около 20 тысяч человек.

Преемником Франклина был единогласно избран Джефферсон. Автор Декларации независимости США, пользовавшийся широкой популярностью во Франции, вспоминал позднее: «Наследование д-ру Франклину в качестве посланника при французском дворе было превосходной школой смирения. Когда меня представляли кому-нибудь как посланника Америки, самым обычным в этом случае вопросом бывало… «Ах, так это вы, сэр, заменили доктора Франклина?» Я обычно отвечал: «Нет, сэр! Никто не может заменить его. Я только лишь его преемник».

В этих словах Джефферсона не было и тени рисовки или ложной скромности. Заменить Франклина в любой из сфер деятельности, какими он занимался на протяжении своей долгой жизни, включая и дипломатию, было действительно невозможно.

Об огромном уважении нации к памяти Бенджамина Франклина свидетельствует тот факт, что с 1928 года его портрет размещен на купюре в 100 долларов США — самой значимой из всех, что находятся в обращении. Этот человек оказался «в нужное время в нужном месте» и сумел послужить и своей стране, и всему человечеству. Но он никогда не сумел бы стать великим, если бы не его философия жизни и постоянного самоусовершенствования «рядового человека», основанная не на высокопарных идеях, а на ясных и простых прагматичных принципах и правилах здравого смысла. Франклин стал символом того, что называется «американской мечтой». Более того, именно он и создал эту мечту и на своем примере показал путь к ее реализации.

На долю Бенджамина Франклина выпала великая миссия быть апостолом великой страны. Ведь предшественниками современных дипломатов, послов являются апостолы, которые шли из одного города в другой, проповедовали благую весть, действуя не мечом, а словом. Поэтому они жертвовали собой, заботясь о всеобщем благе. Известно, что центральным положением концепции Б. Франклина стала концепция личности, которая обязана заботиться не о личных благах, а прежде всего, о благе страны и народа.

Вместо послесловия Индейцы как отцы-основатели США

Долгое время американские ученые отрицали роль индейцев в создании США. Однако сейчас они признают, что творцы независимости Вашингтон, Франклин и Джефферсон активно использовали идеи ирокезов, общественный строй которых был во многом куда более прогрессивным, чем в Европе. Последнее обстоятельство и пытались скрыть.

Не только самим американцам, но и всем людям за пределами США внушалась мысль, что американская демократия пришла из Европы, что республика стала следствием века Просвещения, во время которого сформировались демократические идеалы будущих США. Отделенная Атлантикой от Европы, еще грезившей утопическим представлением о представительском правлении, Америка под влиянием идей Канта, Монтескье, Локка и других выдающихся европейских мыслителей, Америка устами отцов-основателей США формировала свои идеалы.

Однако углубленное изучение истории позволило американским ученым Дональду Гринду-младшему и Брюсу Йохансену сделать совершенно иной вывод. Так было доказано, что группа из шести индейских племен северо-восточной части Северной Америки, получившая название Лиги ирокезов, оказала влияние на формирование представлений о государственности у Бенджамина Франклина, Томаса Джефферсона, Джорджа Вашингтона и Томаса Пейна. Франклин и Джефферсон сознательно заимствовали у коренного населения демократические методы, при помощи которых аборигены осуществляли на протяжении четырех столетий самоуправление.

Согласно ирокезским мифам, гурон Деганавинда предложил создать союз из пяти индейских племен, причем для переговоров с воинственными соседями он выбрал некоего Гайавату. Благодаря его способностям дипломата, племена сенека, онондага, онеида, мохавк и каюга прекратили войну и создали союз. Именно Гайавата стал главным героем «Песни», написанной американским поэтом Генри Лонгфелло.

Легенды относят появление Конфедерации хауденосауни (самоназвание ирокезов, что в переводе означает «Люди Длинного Дома») к XII веку. По всей видимости, «великий закон» уже существовал в 1450 году (хотя называют, например, и 1390 год), то есть за полстолетия до плавания Колумба. Шестое племя, тускарора, перебравшись на север из района Южной и Северной Каролины, присоединилось к этой лиге в 1714 году.

Один из современников Франклина полагал, что ирокезы «превзошли римлян». Ирокезы не считали своих вождей господами, а лишь слугами народа. У них была свобода слова. Закон индейцев предусматривал участие в политической жизни женщин и относительно равное распределение благосостояния. Еще в 1851 году историки, занимавшиеся изучением жизни ирокезов, заметили, что их гражданская политика не допускала концентрации власти в одних руках, а распределяла ее среди многих. Далее историки двух прошедших веков отмечали в Конфедерации ирокезов «зародыши современного парламента, Конгресса и законодательства».

Символом Лиги ирокезов, которую индейцы называли Великим законом мира, являлось Мировое Древо. Ирокезы считали, что корни белой сосны растут во всех уголках вселенной, даруя мир и закон всему человечеству. Закон мира был их конституцией. Орел, который позже попал на государственные символы США и «перелетел» на доллар, сидел на вершине этого Древа, символизируя бдительность и дальновидность политики, готовясь защитить свободу, мир и Конституцию.

В 1990-х годах ученые-консерваторы предприняли «крестовый поход» против своих оппонентов, не желая признавать тот факт, что коренные американцы могли как-то повлиять на отцов-основателей в таком важном деле, как формирование нового государства. Эти критики, правда, не столько оперировали аргументами и фактами, сколько ограничились наклеиванием ярлыков.

Они высказывались в том духе, что «этот бред» распространяют «вестготы в твидовых пиджаках» для удовлетворения сторонников «мультикультурности» Америки. Известный специалист по законодательству Роберт Борк в 1996 году заявил: «Официальная поддержка этой идеи осуществляется не благодаря исследованиям, открывшим нам правду, а из-за того, что ирокезы провели обширную кампанию по ее лоббированию».

Однако в настоящее время большинство ученых согласны, что исследования истории Лиги ирокезов не были данью политической корректности, действительно сохранилось достаточно свидетельств. Сами отцы-основатели однозначно высказывались по этому вопросу. «Я предпочел, чтобы наша страна была бы такой же невежественной и честной, и достойной, как наши соседи-дикари», — писал 21 января 1812 года Адамсу Томас Джефферсон.

При этом Джефферсон вовсе не считал, что методы правления аборигенов могут быть успешно скопированы белым населением. Ирокезы сами признавали, что когда их численность превысила определенную величину, их система стала давать сбои. А вот в предисловии к «Защите Конституции» Джон Адамс высказался так: «Великие философы и современные политики пытаются установить правительство… как у современных индейцев».

Итак, существует множество прямых и косвенных свидетельств, указывающих на то, что американское правительство испытало на себе влияние политических воззрений коренных американцев. Отцы-основатели США брали за образец не британскую конституцию, Великую хартию вольностей, но и не копировали Великий закон мира Конфедерации ирокезов, они творчески осмыслили все существовавшие государственные системы, используя как идеи европейцев, так и коренных американцев.

Робеспьер и Дантон Рождение Французкой Республики

Чтобы завоевать, в чем мы нуждаемся, нам нужна смелость, больше смелости, всегда смелость.

Жорж Жак Дантон

20 сентября 1792 года, в день победы при Вальми, в Париже открылось заседание избранного на основе всенародного голосования Национального Конвента. В нем активную роль играли жирондисты и якобинцы, возглавляемые М. Робеспьером, Ж. П. Маратом и Ж. Ж. Дантоном. Первыми актами Конвента были декреты о ликвидации монархии и установлении в стране республики.

«Декрет об упразднении королевской власти во Франции» краток до чрезвычайности: он состоит всего из одной строчки, но его историческое значение огромно. Это был первый случай в истории, когда революционерам удалось низвергнуть монархию.

Однако через 12 лет она будет восстановлена: 2 декабря 1804 года состоится коронование императора Наполеона I в соборе Парижской Богоматери.

В современной Франции, пережившей несколько революций, принято почитать революционных деятелей, стоявших у истоков государственности современного типа, и самих этих революций. Так, имя Робеспьера увековечено в названии одной из станций парижского метро. На бульваре Сен-Жермен в столице Франции стоит памятник Дантону (еще один памятник этому вождю революции есть на его родине — в Арси-сюр-об). В столице Франции есть площадь Республики, где находится женская статуя, символизирующая Французскую Республику, и рядом еще три женские статуи с факелами — символы Свободы, Равенства и Братства — лозунга Французской революции.

Сохранена и площадь Революции, на которой по решению революционного парламента казнили короля Людовика XVI и его супругу Марию Антуанетту, только теперь эта площадь носит название площади Согласия.

А на площади, где была королевская тюрьма Бастилия, разрушенная революционными парижанами, каждое 14 июля — в день революции, ставший национальным праздником Франции, проводятся увеселительные мероприятия.

Между тем среди современных французов немало тех, кто осуждает Дантона и Робеспьера за развязанный ими террор. Католическая церковь до сих пор печатает списки жертв революционного террора. А уж сторонников идей революционеров — радикального руссоизма, кажется, во Франции уже и вовсе не осталось.

Дантона и Робеспьера почитают не как руссоистов и даже не как революционеров, а как основателей первой Французской республики, правопреемницей которой является нынешняя Пятая Республика, гражданское почитание их — долг, который французское республиканское государство несет перед своими основателями.

Так кем же были отцы-основатели первой Французской Республики?

Злой гений Революции Максимилиан Робеспьер

Максимилиан Робеспьер (6 мая 1758, Аррас — 28 июля 1794, Париж) — один из ведущих деятелей Великой французской революции. В 1793–1794 годах фактически возглавлял правительство республики, являясь идеологом и руководителем революционной диктатуры. Очень неоднозначная фигура, «Святой палач». Действительно неподкупный, действительно честный, действительно верящий в свои слова. Но с другой стороны — наивный и жестокий. Сама революция во плоти.

Действия Робеспьера по отношению к монархистам и прочим консерваторам были, безусловно, оправданы. Но он попал в ловушку неограниченной власти — поверил, что один вправе решать, кто враг народа, а кто нет. В результате его действия приблизили конец республики, хотя были направлены на ее защиту.

Как сказано в эссе Хиллари Мантел: «Если хочешь писать о Робеспьере, не нужно бояться ошибок. В противном случае любая фраза будет изобиловать условными и уточняющими оборотами, а любая цитата — сопровождаться извинительным «утверждают, что…». Придется то и дело противоречить себе, поскольку сам Робеспьер часто себе противоречил».

Так кем же был Максимилиан Робеспьер — великим героем или великим душегубом?

В мае 1758 года у четы Робеспьеров, жителей французского городка Аррас, родился сын, которого нарекли Максимилиан Франсуа Мари Исидор. Родители мальчика были разночинцами, хотя отец и занимал престижную должность адвоката. Его дед также был адвокатом, а прадеды — один прокурором, другой — нотариусом. Но мать, в девичестве Карроль, была дочерью пивовара. Так что Максимилиан знал точно, что дворянской крови у его предков нет. Впрочем, родителей он лишился на восьмом году жизни.

Дед по материнской линии и его опекун, пивовар Карроль, вопросами родословия не мучился. Он хотел для Максимилиана сытой и счастливой жизни. Так что, заметив острый ум и сообразительность мальчика, тут же пристроил его в хороший парижский коллеж — иезуитский лицей Людовика Великого, где тот проявил себя талантливым учеником. Дед был убежден, что образование компенсирует недостатки происхождения.

По иронии судьбы, именно юному Робеспьеру как лучшему ученику выпала честь приветствовать королевскую чету, посетившую лицей в 1775 году. В этот день лил дождь, семнадцатилетний Максимилиан стоял в грязи и читал длинную приветственную речь на безупречной латыни. Мария Антуанетта и Людовик XVI сидели в карете. Когда церемония закончилась, королевские особы покинули лицей, не удостоив лучшего ученика даже взглядом.

Максимилиан в юности мечтал быть дворянином. Он не оставил свою мечту и позже, когда стал студентом юридического факультета Сорбонны и когда, наконец, его сделали полноправным членом коллегии адвокатов при совете Артуа, и часто подписывался де Робеспьер — для благозвучия.

Даже во времена расцвета террора, дирижером которого он сам и был, когда любой намек на аристократичнось мог привести человека на гильотину, Робеспьер ходил в напудренном парике, коротких аристократических панталонах ниже колена и платье по последней моде. О нем никак нельзя было сказать, что он человек из народа. Несмотря на любые политические бури, каждое утро Робеспьера посещал цирюльник, который брил его, пудрил и помогал одеться. Всегда чисто и безукоризненно одетый, в туфлях на каблуках, Робеспьер источал аристократическую холодность и лоск. При этом, по воспоминаниям современников, у него были безобразно обкусанные ногти. Он почти никогда не смеялся, мало спал и мало ел. Один мемуарист метко заметил, что когда Робеспьер ел, то был похож на кота, лижущего уксус.

Мировоззрение Робеспьера формировалось под воздействием великих мыслителей. Юный Максимилиан читал то же, что и большинство его образованных современников. На его письменном столе лежали тома французских философов-просветителей Монтескье и Вольтера, Гельвеция и Дидро. Но душой будущего юриста овладел только один автор — Жан-Жак Руссо.

Только у Руссо мог найти Робеспьер яростную критику частной собственности: «Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: “Это мое!” — и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: “Остерегитесь слушать этого обманщика, вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!”»

Руссо не предлагал полного искоренения частной собственности, но считал, что законной является только собственность, приобретенная трудом. Состояния, накопленные финансовыми махинациями, наследственные земли родовитых аристократов — вот настоящий источник зла.

Шел 1782 год. До Великой французской революции оставалось семь лет.

Молодой Робеспьер вовсе не мечтал о политической карьере, он хотел стать поэтом. Все студенческие годы он читал ночами при свечах современных прозаиков и стихотворцев. Сентиментальная лирика вызывала у него слезы. Когда после учебы Максимилиан вернулся в провинциальный Аррас, он попробовал себя в стихосложении. И хотя стихи получались вялые, слабые, с душещипательными штампами и плохими рифмами, его охотно приняли в литературное общество таких же доморощенных гениев «Розатти», то есть розарий.

Гении были аполитичны и провозглашали верность вину, цветам и поэзии. Максимилиан трудился над стихами так же самоотверженно, как прежде над текстами законов. Но все было без толку. Максимилиан Франсуа Мари Исидор де Робеспьер был бездарен. И даже членство в Академии литературы, наук и искусств Арраса не прибавило ему таланта.

И скоро ежедневное терзание поэтической лиры ему надоело. Вино, цветы и поэзия интересовали его все меньше. Близился 1789 год, который полностью перевернул его жизнь и определил дальнейшую судьбу гражданина Робеспьера.

Молодой адвокат стал использовать Академию литературы как замечательную политическую трибуну. Стихи он еще писал, но все реже и реже. Зато в стенах Академии стали звучать горячие политические речи. Робеспьер оказался прирожденным оратором и быстро понял, что способен переубедить самую враждебно настроенную публику.

Местным академикам эти речи настолько пришлись по вкусу, что в 1786 году они избрали Робеспьера своим президентом. А спустя три года, в апреле 1789-го, он нашел и более широкое поле для политических дискуссий — стал депутатом от третьего сословия родного Арраса в законодательном собрании Франции, Генеральных штатах.

Страна бурлила. Начиналась революция. Оказавшись в Париже, молодой адвокат попал в самую гущу событий. Среди наиболее отъявленных радикалов он был самым отъявленным радикалом.

Однако начало парламентской карьеры Робеспьера оказалось неудачным. Его ораторские способности все-таки уступают мастерству Мирабо, Лафайета и других трибунов. Над Максимилианом громко смеются, его голоса не хватает, чтобы перекричать шумных депутатов. Но Робеспьер не отступает. Раз за разом он поднимается на трибуну: невысокого роста, в синем камзоле, с ослепительно белым кружевным жабо.

Робеспьер в этот период, как и большинство депутатов, — сторонник конституционной монархии, а республика ему кажется прекрасной мечтой, далеким будущим. Но одно этот провинциальный адвокат усвоил твердо и не дает забывать своим коллегам — источником власти является народ: «Следует помнить, что правительства, какие бы они ни были, установлены народом и для народа, что все, кто правит, следовательно и короли, являются лишь уполномоченными и представителями народа…».

Правда, тогда его страстные речи грешили излишней экзальтацией и демагогией, но живая жестикуляция, смена темпа речи и даже тембра голоса, а особенно светящиеся яростью глаза создавали фантастический эффект — депутаты постепенно все больше прислушивались к каждому слову этого провинциала.

Трибуна в Генеральных штатах сменилась трибуной в Национальном собрании (1789–1791), а когда депутаты лишились места для дискуссий, они стали собираться в Якобинском клубе. И везде Робеспьер занимал самую крайне левую радикальную позицию. Будучи сторонником Руссо, он критиковал либеральное большинство Собрания за недостаточный радикализм проводимых реформ. Эти же идеи он провозглашал с трибуны Якобинского клуба, лидером которого стал.

В этот период большинство депутатов Законодательного собрания много говорят о единстве народа, стремясь сгладить различия между классами и слоями. Верный последователь Руссо, Робеспьер был одним из немногих, кто решительно стал на сторону городских низов — санкюлотов. Обращаясь к лидерам революции, он заявляет: «Самая невыносимая из всех — аристократия богатых, гнету которой вы хотите подчинить народ, только что освободившийся от гнета… аристократии». Недоверие Максимилиана к республиканской форме правления как раз и было связано с тем, что он долгое время видел в республике всего лишь власть «новых богачей», успевших сколотить состояния в первые месяцы революции: «Что мне до того, что мнимые патриоты рисуют мне перспективу залить Францию кровью, чтобы освободиться от монархии, если на ее развалинах они не хотят установить суверенитет нации и гражданское и политическое равенство? Я предпочитаю видеть народное представительное Собрание и граждан, пользующихся свободой и уважением при наличии короля, чем рабский и униженный народ под палкой аристократического сената и диктатора».

Скоро уже вся страна знала имя этого поборника свободы. Насыщенные демократической (а порой и демагогической) риторикой выступления принесли Робеспьеру широкую популярность в народе и прозвище Неподкупный. В чем-то народ был прав: Максимилиан не искал материальных выгод. Он был беден. Но он грезил славой спасителя отечества. Он считал, что знает лучше всех, как построить счастливое общество.

Очень показательно, как Максимилиан Робеспьер не любил еще одного глашатая революции — графа Мирабо. Когда он упоминал о знаменитом графе, то ему всегда изменяла объективность. В мае 1789 года, когда Мирабо находился в зените славы, Робеспьер в одном из своих писем отметил, что «граф Мирабо играет ничтожную роль, его дурная нравственность лишает всякого к нему доверия». Родовитый аристократ, авантюрист, кутила и прожигатель жизни не мог вызвать симпатию у человека, который всю свою жизнь поставил на службу «добродетельных граждан», заслужив у них прозвище Неподкупный.

После роспуска Национального собрания Робеспьер получил должность общественного обвинителя в уголовном суде Парижа (октябрь 1791-го) и продолжил активную политическую деятельность в столице.

Когда вспыхнула революция, местная плутократия попыталась объявить ее делом врагов Франции. «Разве мог добрый парижский народ восстать? — твердили эти люди. — Он подкуплен был английскими деньгами».

В декабре 1791 — апреле 1792 года Максимилиан Робеспьер вел в Якобинском клубе острую дискуссию со сторонниками «экспорта» революции, призывая бороться с «врагами свободы» внутри страны. О необходимости дальнейшего углубления революции он писал в еженедельнике «Защитник конституции» весной-летом 1792 года.

Революция ширилась и набирала темп. И когда король бежал, Максимилиан Робеспьер первым призвал покончить с тираном. Бегство монарха заставило его решительно изменить свои взгляды: он становится бескомпромиссным республиканцем. В это же время у него зарождается идея революционной диктатуры, направленной как против реставрации абсолютной монархии, так и против крупной буржуазии: «Надо спасти государство каким бы то ни было образом; антиконституционно лишь то, что ведет его к гибели».

Вновь и вновь Робеспьер в своих речах выступает против войны внешней и доказывает необходимость войны внутренней, направленной против «врагов революции». Обращаясь к лидеру жирондистов — умеренных революционеров — Бриссо, Неподкупный бросает ему упрек: «Есть ли у нас внутренние враги? Вам они не известны, вы знаете только Кобленц (город, в котором концентрировались эмигранты, сторонники вооруженной борьбы с революцией)… Так знайте же, что, по мнению всех просвещенных французов, настоящий Кобленц находится во Франции».

Многие испугались, многие отшатнулись от Робеспьера. Но верный друг детства Камиль Демулен и товарищи из Якобинского клуба поддержали Максимилиана. Они ему верили. А он верил тому, что провозглашал. Не согласных со своей точкой зрения он автоматически записывал во враги революции.

В июле 1792 года было объявлено, что отечество — в опасности, а спустя неделю был организован революционный комитет восстания — Конвент.

В ходе восстания 10 августа 1792 года самопровозглашенная Коммуна Парижа включила Робеспьера в число своих членов. Сразу после образования Конвента был поставлен вопрос о судьбе короля. Якобинцы требовали его казни, но умеренные хотели судебного процесса.

В сентябре Робеспьер был избран в Конвент, где вместе с Ж. П. Маратом и Ж. Дантоном возглавил левое крыло («Гору») и повел ожесточенную борьбу против находившихся у власти жирондистов (сентябрь 1792 — май 1793 г.). Подозревая последних в стремлении реставрировать монархию, Робеспьер 3 декабря 1792 года решительно потребовал казни Людовика XVI и предложил казнить его без суда, заявляя, что беспокоиться о юридических формальностях — значит поддерживать контрреволюцию: «Народы судят не как судебные палаты; не приговоры выносят они. Они мечут молнию; они не осуждают королей, они погружают их в небытие». А когда суд все-таки состоялся, проголосовал за смерть короля (15 января 1793 г.), причем потребовал казни не только самого Людовика, но и его семьи. Смерти подлежал не только король. Следом за ним на гильотину отправили сотни аристократов, виновных только в том, что они родились с той самой частицей «де», о которой так мечтал Робеспьер.

После изгнания жирондистов из Конвента в результате восстания 31 мая — 2 июня 1793 года Робеспьер 26 июля вошел в Комитет общественного спасения.

Робеспьер, уже близкий к вершинам власти, записывает в своем дневнике: «Нужна единая воля… Внутренняя опасность исходит от буржуазии: чтобы победить буржуазию, нужно объединить народ». Отныне вся политическая деятельность Робеспьера оказывается подчиненной этой идее: сплотить народ вокруг решительных революционеров-якобинцев, уничтожить «внутренний Кобленц». Таким образом, когда Робеспьер вошел в состав Комитета общественного спасения, начался недолгий, но насыщенный событиями период кровавого террора и блестящих побед Республики.

Вместе со своими приверженцами Л. А. Сен-Жюстом и Ж. Кутоном Робеспьер определял общеполитическую линию революционного правительства и фактически руководил им. В ноябре-декабре 1793 года он добился прекращения «дехристианизации», проводившейся ультралевыми (эбертистами), и осудил насаждавшийся ими атеизм.

Одновременно он отверг требования сторонников Дантона о прекращении революционного террора. В программной речи 5 февраля 1794 года и в последующих выступлениях Робеспьер провозгласил конечной целью революции построение нового общества на основе руссоистских принципов «республиканской морали», опирающейся на искусственно созданную государственную религию — культ Верховного существа.

С победой «республиканской добродетели», считал Робеспьер, будут решены все социальные проблемы. Основным средством реализации своей этической утопии он считал террор. И хотя прежде, как мы помним, он относился к террору отрицательно, теперь сделал террор краеугольным камнем всей своей системы. Он считал, что в дни войны и контрреволюционной угрозы террор призван сыграть одну из главных ролей. Террор, полагал Максимилиан, должен дополнить добродетель, стать ее охранителем и защитником.

Первоначально основной удар террора был направлен против аристократов и жирондистов. Казалось, что разгром контрреволюции превратит Францию из страны, раздираемой гражданской войной, в монолит. Но когда начались успехи республиканских армий, выяснилось: внутри якобинской группировки нет столь желаемого Робеспьером единства.

Ряд революционеров во главе с Эбером требовали от Робеспьера и его сторонников еще более решительного натиска на буржуазию. Их призывы своей утопичностью и фанатизмом заставили Максимилиана предпринять решительные меры: головы лидеров эбертистов скатились в корзину под ударами гильотины.

Внезапно запротестовал близкий друг Неподкупного Дантон: «То, что делает наше дело слабым, — это суровость наших принципов, пугающих многих людей».

Дантона поддержал Камиль Демулен, талантливый журналист, опубликовавший остроумный памфлет против диктатуры и лично Робеспьера.

В марте-апреле 1794 года по инициативе Робеспьера и Сен-Жюста Комитет общественного спасения отправил на гильотину блистательного оратора Дантона, его сторонников, всю фракцию эбертистов и даже лучшего и единственного настоящего друга Робеспьера Камиля Демулена.

Максимилиан не знал такого чувства, как жалость. Следом за дворянами головы полетели у тех, кто проявлял осторожность или высказывался против постановлений Конвента, на эшафот поднимались священники, бывшие дворяне, торговцы, нарушившие законы о максимуме, неугодные поэты…

После расправы с оппозицией власть Робеспьера некоторое время представлялась абсолютной. Парижские санкюлоты рукоплескали этим казням, 14 республиканских армий шли от победы к победе, но жизнь во Франции не становилась лучше. В стране свирепствовали экономический кризис, безработица, голод. Робеспьер не понимал, как можно спекулировать хлебом, когда голодают дети; он не понимал, как можно заниматься скупкой и перепродажей имущества и земель бывших аристократов, когда революции угрожают могущественные враги. Всех тех, кто был не так бескорыстен в личной жизни, как он сам, Неподкупный считал аморальными людьми и главной угрозой для Республики. «Слово “добродетель” вызывало смех Дантона», — с возмущением говорил Робеспьер.

Все, кто имел слишком много денег в кошельке, были для убежденных якобинцев «подозрительными», а это уже означало смертный приговор.

Но деятельность Робеспьера не ограничивалась политическими преобразованиями. В мае 1794-го он занялся внедрением культа Верховного существа, который основывался на деистических воззрениях, изложенных философами Просвещения.

Насаждение культа Верховного существа шло в рамках процесса дехристианизации, главным образом в рамках борьбы с католицизмом. Конкурирующим мировоззрением некоторое время являлся рационалистический культ Разума. Распространение культа Разума сопровождалось разграблением христианских церквей, которые превращались в храмы Разума. Однако вскоре культ Разума был запрещен, а культ Верховного существа фактически претендовал на роль государственной религии, усиливая недовольство деятельностью Робеспьера среди самых широких слоев французского населения.

10 июня он и Кутон добились принятия закона, которым вводилась смертная казнь за преступления против республиканской морали, а обвиняемые фактически лишались права на защиту. Процедура задержания, осуждения и казни граждан, подозреваемых в контрреволюционной деятельности, упростилась настолько, что аресты по очевидно бессмысленным обвинениям стали вызывать всеобщее недоумение. В столицу начали поступать сообщения о чрезмерной жестокости комиссаров Конвента.

Начавшийся сразу после этого «большой террор» затронул все социальные слои и подорвал былую популярность Неподкупного. Утопические идеалы Робеспьера уже не встречали поддержки в обществе, а его диктаторские устремления настроили против него подавляющее большинство депутатов Конвента.

Гильотина работала исправно и ежедневно. В тюрьмах, ожидая смерти, сидели тысячи французов. Революционная гадина, как говорили монархисты, стала пожирать сама себя.

С началом террора отношение к Робеспьеру изменилось. Если прежде в нем видели совесть революции, теперь многие смотрели на Максимилиана со страхом.

Бо́льшая часть Франции устала от диктатуры Комитета общественного спасения. Поля, мануфактуры, корабли и витрины магазинов властно требовали свободы предпринимательства — такой, чтобы богатство не надо было ни от кого прятать. Даже некоторые коллеги Робеспьера по Комитету и Конвенту втайне давно и успешно занимались коммерцией. Замысел Неподкупного со временем превратить Францию в страну «добродетельных» мелких собственников, живущих только своим трудом, был отвергнут большинством якобинцев, уставших от вереницы казней.

На Робеспьера было организовано несколько покушений, но неудачно. Одна из заговорщиц оказалась юной парижанкой. Она спряталась в доме Робеспьера и надеялась заколоть его ножом, но была обнаружена. Девушку, само собой, отправили на гильотину. После этого инцидента Робеспьер издал указ, поощряющий доносы на заговорщиков. Последних казнили по упрощенному судебному процессу.

Счет шел на тысячи уничтоженных врагов отечества в неделю: по мнению историков, за период правления Робеспьера было уничтожено около 35–40 тысяч человек.

Все больше французов подозревали, что именно Робеспьер и есть главный враг их родины, уничтожающий по наветам и собственной прихоти невиновных сограждан. Робеспьер почувствовал перемену в умонастроениях. Он даже перестал появляться на заседаниях, в нем росла уверенность, что заговор против отечества и свободы зреет в недрах самого Конвента.

Робеспьер заговорил о необходимости чистки революционных рядов. Только за полтора месяца в 1794 году было казнено свыше 1300 человек. Такой террор подорвал моральный дух революционеров, и умеренные захватили власть. Это было названо переворотом 9 термидора: 27 июля (по революционному календарю — 9 термидора) 1793 года во время своей речи в Конвенте Максимилиан был неожиданно прерван яростными криками «Долой тирана!», а затем его вместе с ближайшими соратниками отвели в тюрьму.

Арестованный диктатор заявил: «Республика погибла! Настало царство разбойников!»

Конвент принял декрет об аресте Робеспьера и его сторонников. Однако в тот же вечер члены Парижской коммуны освободили Робеспьера и спрятали его в своей резиденции. Тогда войска Конвента окружили здание и начали штурм. Для Робеспьера он оказался неудачным: он то ли пытался покончить жизнь самоубийством (как это сделали многие соратники Неподкупного), то ли был ранен выстрелом нападавших — в пылу сражения пуля раздробила ему челюсть. На этот счет существуют разные версии, впрочем, ничего уже не имело значения. На столе остался лежать призыв Робеспьера к радикальным силам Парижа, который он успел подписать лишь первыми буквами «Ро».

Раненых перенесли в помещение Комитета национальной безопасности. Робеспьер не мог говорить. Из раны шла кровь, и Максимилиан все время тщетно пытался стереть кровавые пятна со своего элегантного платья. На рассвете пришел врач, чтобы обработать рану, вытащить осколки кости и сделать перевязку.

Арестованных увезли в тюрьму Консьержери. Робеспьера поместили в камеру по соседству с той, которую занимала казненная девять месяцев назад Мария Антуанетта.

Казнь гражданина Робеспьера, которого теперь называли не иначе как Бешеной Гиеной, состоялась на следующий день, 28 июля. Арестованных без суда отвезли на площадь Революции (сегодня это площадь Согласия) на казнь. Зеваки, собравшиеся вдоль улицы Сент-Оноре, смеялись, показывали на них пальцами и выкрикивали ругательства.

Кроме Робеспьера, казнили еще 21 революционера: ближайших сподвижников из Комитета общественного спасения Кутона и Сен-Жюста, младшего брата Робеспьера Огюстена, верных коммунаров, пытавшихся спасти своего лидера от смерти.

Максимилиан Робеспьер был последним казненным в этот день. Он лежал на дне телеги, и его пришось нести на эшафот. Палач сорвал с него голубой сюртук, запятнанный кровью, и бинты с головы. Крик боли, который издал раненый, был слышен на всю площадь. Его быстро положили под лезвие, нож гильотины отсек голову бывшему диктатору, и палач высоко поднял ее над толпой. Все было кончено. Террор остался в прошлом.

Решением Конвента тело Робеспьера предали земле без указания места захоронения. По одним сведениям, он захоронен в братской могиле вместе с казненными на Гревской площади в этот день, по другим — его тело бросили в ров на кладбище Пик-Пюс, где лежали останки убитых по приказу диктатора.

Робеспьер оставил после себя залитую кровью Францию. Но это была страна победоносных армий, страна с обретшим силу «средним сословием», в которой возрождение абсолютной королевской власти оказалось уже невозможным.

Жорж Жак Дантон

Жоржа Жака Дантона, одного из крупнейших лидеров Великой французской революции, можно без преувеличения и тени иронии назвать «гигантом мысли и отцом французской демократии». Даже сейчас, через века, невозможно не поддаться обаянию личности этого человека, одного из самых способных политических деятелей за всю историю Франции.

Жорж Жак Дантон был, наряду с Робеспьером и Маратом, одним из лидеров партии якобинцев, тем, кто стоял у истоков первой Французской республики. Благодаря своей харизматичной внешности (высокому росту, резким чертам лица), ораторскому дару и знанию народного языка он приобрел необычайную популярность в массах.

При этом оценки личности Дантона в истории чрезвычайно противоречивы. Революция, в которой он прославился и проявил себя, была названа Великой профессиональным революционером В. И. Лениным. Французы же ее великой не называют. Они называют ее просто революцией. Французская революция конца XVIII века была великой трагедией! И в этой великой трагедии среди тех, кто был на первых ролях, был, безусловно, Жорж Дантон, выдающийся, великий актер этого кровавого спектакля.

Так кем же был Жорж Дантон? Благородным трибуном или циником и манипулятором народным мнением, революционером или тайным монархистом? Юрист и адвокат, сторонник реформ и правосудия (слово «правосудие» в его жизни очень важно), он стал одним из основателей революционных трибуналов, которые являют собой противоположность нормальному правосудию.

И наконец, народ в первую очередь интересуется: так крал он революционные бюджетные деньги или не крал? Брал взятки у всех, у кого можно, начиная с короля, или не брал? Откуда в пламенном революционере чисто мещанское стремление к материальным ценностям, особнякам, поместьям? И этот вопрос, надо сказать честно, по сей день в какой-то мере остается открытым.

Впрочем, в фигуре Дантона подкупает даже не величина его неоспоримых политических заслуг, а его чисто человеческая притягательность. Ну как без симпатии относиться к гиганту, в котором жизнь била через край? Как устоять перед символом жизнелюбия, в котором всего было чересчур: ума, таланта, силы, открытости, щедрости, великодушия, умения любить и прощать? Как не восхищаться человеком, который один мог бы послужить Дюма моделью сразу для всех четверых мушкетеров: острый ум и энергия д’Артаньяна соединялись в нем с силой и добродушием Портоса, изворотливость и дипломатический талант Арамиса — с благородством Атоса. Франция по праву гордится своим трибуном — таких ярких и харизматичных личностей, как Дантон, в мировой истории революций еще поискать.

И он оценил себя сам, великий мастер давать определения, совершенно правильно на пороге смерти. Сказал палачу: «Покажи мою голову народу после того, как она упадет с плеч, ибо она этого заслуживает». Он не сказал на прощание: «Я хороший или я плохой» — он сказал: «Я останусь в Истории». И не ошибся.

Детство будущий трибун провел в сельской обстановке, в Шампани.

Отцом родившегося 26 октября 1759 года и крещеного под именем Жоржа Жака мальчика был прокурор бальяжа Арси-сюр-Об Жак Дантон, предки отца — из крестьян Шампани, многие поколения трудолюбивых людей с мозолистыми, узловатыми руками, которые пахали эту землю, способную дать хороший урожай, только если вложить в нее много усилий.

Маленький, захолустный, ничем не приметный городишко Арси. Но к концу своей жизни Дантон все больше полюбил это место — именно за тихую речку, за красивые леса, за спокойствие. Последние пять лет своей жизни он видел мало покоя, и под занавес его тянуло к тишине.

Жорж Жак был четвертым ребенком в семье. Семья, конечно, даже не подозревала о великом будущем одного из своих отпрысков, ничего, как говорится, не предвещало… За маленьким Жоржем пока закрепилась одна слава: своим зычным голосом младенец мог поднять на ноги всю округу.

Когда Жорж немного подрос, проблем стало больше. Ребенок был балованным любимцем матери, истинным «дитятей природы», неуправляемым чертенком, целыми днями крутился на скотном дворе, играл с ягнятами, высасывал молоко прямо из вымени коров. Последнее обстоятельство довело до бешенства домашнего быка, и тот распорол рогом губы нахальному мальчишке. Маленький Жорж затаил обиду и через несколько лет попытался отомстить животному. Коррида закончилась для тореадора проломленным носом и твердым принципом: никому и никогда не мстить.

Когда Жоржу минуло три года, умер его отец, и семья оказалась в тяжелом финансовом положении. Новый муж матери Дантона, Жан Рекорден, был человеком добрым, но неудачливым, а потому не мог толком обеспечить семью. Тем более что пасынок создавал ему немало проблем. Жоржа как «лентяя и смутьяна» с треском выгоняли из всех пансионов, куда пристраивал его отчим.

В 1771 году его отдали в Духовную семинарию в городе Труа. Армия или духовенство — это был единственный реальный путь для мелких буржуа в то время во Франции сделать карьеру.

Семинария сделала Дантона закоренелым атеистом. Он потом говорил: «Попы всяческие меня раздражают, что протестантские, что католические». Не нравился ему, кстати, и культ Высшего существа, который насаждали некоторые деятели Французской революции, он был против любых культов и ритуалов.

Через год ему удалось добиться перевода в коллеж более светский. В семинарии, а потом и в светском пансионе в Труа он проникся интересом к Древнему миру. Он занялся античным красноречием и изучением жизни таких мыслителей, как Тит Ливий, Плутарх. Это оказало на него большое влияние, и то, что он добавил к своим природным данным приемы великой античной риторики, сыграло потом в его жизни очень заметную роль. Тут его уже никто не мог обвинить в недостатке знаний — «смутьян» Дантон был лучшим учеником по латыни и языкам, а его упражнения в области риторики — гневные речи против наказаний — учителей просто пугали.

Во время Французской революции, наряду со многим другим, что происходило во время этой революции, сложился культ ораторского искусства, которое представляло собой состязание ораторов. А Дантон был одним из самых лучших ораторов.

Получив образование, Дантон решил попробовать себя в юриспруденции. Готовясь к адвокатской профессии, он познакомился с литературой XVII–XVIII веков и стал масоном. Работу начинающий юрист собирался искать в Париже, где на первых порах позарез нужны были хоть какие-то деньги. Жорж мог потребовать от матери свою часть наследства — полдома и несколько тысяч ливров, оставленных ему отцом. Но эти деньги были вложены в и без того не процветающее дело отчима. Чтобы не разорить его совсем, Жорж сделал первый из последующих многочисленных подарков родне — отложил получение наследства на бесконечное «потом» и уехал в Париж с 25 ливрами в кармане.

В то время Дантон не был революционером, он просто хотел сделать нормальную для буржуа карьеру, стремился попасть в Королевский совет. Прибыв в Париж, где ему предложили быть переписчиком бумаг, он сразу проявил характер в королевской прокуратуре, заявив: «Что? Я появился в Париже не для того, чтобы переписывать бумаги». Его наниматель сказал: «Ох, люблю наглецов!» — и взял Дантона к себе на службу чуть-чуть более почетную, чем переписывание бумаг.

Довольно скоро Жорж понял, что надо продолжить самообразование. Его любимыми авторами стали Монтескье, Руссо, Дидро, особенно он любил последнего. Штудировал знаменитую энциклопедию Франции, очень любил Корнеля, Мольера, зачитывался Шекспиром, он «ваял себя». Но понял, что без университетского диплома ему ничего не светит.

Дантон готов был трудиться на службе короля, продвигаясь по служебной лестнице за счет своих личных талантов. И вот он уезжает в город, где короновали французских королей — Реймс, там Дантон, видимо, что-то предпринял и подозрительно быстро возвратился с университетским дипломом.

Преуспеть в столице молодому человеку, хоть и с дипломом, но без денег и связей, было делом почти нереальным. Но Дантону это удалось. Общительный, обаятельный и талантливый, он легко находил работу, еще легче — друзей, быстро завоевывая общие симпатии. Грубоватый гигант с некрасивым лицом, изуродованным шрамами и оспой, он преображался, когда говорил. Перед его юмором, красноречием и темпераментом устоять было невозможно.

Кафе «Парнас», куда юноша захаживал каждый день, преображалось с его появлением, а молоденькая дочь хозяина Габриэль расцветала от счастья, едва завидев своего громогласного ухажера.

Ее отец, г-н Шарпантье, был вовсе не против устроить счастье молодых. Но при условии, что «вольный» юрист Дантон купит себе хорошую должность. Должность вскоре нашлась: приятель Дантона, собираясь жениться, продавал свое место адвоката за 78 тысяч ливров. Родные Жоржа, покончившие с долгами, смогли наскрести только пять тысяч. Но будущий адвокат провернул гениальную комбинацию: он разбил выплату на несколько частей, а деньги на большую часть требуемого взноса занял у… невесты продавца, понимавшей, что если продажа затянется, то замуж она может и не выйти. Вторую часть суммы — в счет будущего приданого — Жорж занял у отца Габриэль, а третью отсрочил на четыре года. В результате в 1787 году молодой Дантон официально купил место адвоката при Совете короля. Они продавались, и это было легально.

Каков же был смысл его деятельности, которой он занялся буквально накануне штурма Бастилии? Все было очень буржуазно — помогать консультациями, подготовкой документов людям состоятельным, ведь крестьяне туда не обращались, ибо не имели никакой существенной собственности. А вот буржуа, которые хотели закрепить свою собственность, обращались, да и аристократы — подтвердить свои наследственные права, разрешить спор и т. д.

В общем, совершенно буржуазная деятельность «на страже режима», и, вступая в эту должность, Дантон произнес традиционную адвокатскую речь (это тоже была обычная практика), избрав такую тему: «О политическом и моральном положении страны в отношении к правосудию». Речь завершалась фразой: «Горе тем, кто провоцирует революцию. Горе тем, кто ее делает».

Итак, Дантон и не предполагал, вероятно, что вскоре будет вовлечен и с восторгом включится именно в революцию. А пока он получил хорошую должность, любящую жену и кучу долгов, с которыми он так до конца и не рассчитался.

Для успеха адвокатской практики демократ Дантон несколько «облагородил» свою фамилию, на время став мэтром д’Антоном. Впрочем, «дворянство» его просуществовало недолго — Жорж почувствовал приближение революции.

В Париже важнейшую роль играли органы районного самоуправления — дистрикты, позднее преобразованные в секции. В них часто происходили собрания, ставшие подлинной политической школой для столичного населения. Руководители буржуазного муниципалитета стремились уничтожить непрерывность заседаний дистриктов и секций и превратить их только в избирательные собрания, очень редко созываемые, но демократические элементы всячески этому противились. В дистрикте кордельеров Дантона единодушно выбрали председателем и капитаном батальона. Он очень быстро заговорил революционным языком, а не языком юриста, который стоит на защите законов.

Дантона избрали депутатом коммуны, он был вовлечен в этот водоворот и сделал это с удовольствием и верой в то, что здесь, в революции, родится, наверное, какая-то другая Франция, которая ему, Дантону, энергичному, умному, способному, умеющему в этой жизни продвигаться, вероятно, подойдет еще больше.

Это стало его роковой ошибкой, и дальше его жизнь становится неотделимой от основных этапов знаменитой и страшной революции.

В столице и в провинциальных городах возникли различные политические клубы. Наибольшее влияние имели клуб якобинцев-республиканцев и клуб кордельеров (corde — веревка). Официальное название якобинского клуба — «Общество друзей конституции», а клуба кордельеров — «Общество друзей прав человека и гражданина».

Состав якобинского клуба в 1789–1791 годах был довольно пестрым: клуб объединял буржуазных политических деятелей различных оттенков — от Мирабо до Робеспьера.

Клуб кордельеров, возникший в апреле 1790 года, служил политическим центром для простых людей, принимавших активное участие в событиях революции. В его составе было много «пассивных граждан», в его заседаниях участвовали также и женщины. Среди деятелей этого клуба выделялись блестящий оратор Жорж Дантон и талантливый журналист Камиль Демулен. С трибуны клуба кордельеров раздавалась резкая критика антидемократической политики Учредительного собрания и цензовой конституции 1791 года.

Дантон был безусловным авторитетом, которого слушали, поддерживали, любили, слову которого верили безоговорочно. В те времена, когда другие вожди революции еще занимались бесплодной риторикой в Национальном собрании, громовой голос трибуна уже имел огромную власть над Парижем. Даже «герой дня» Лафайет был вынужден считаться с авторитетным председателем дистрикта кордельеров, ведь он без труда был способен повести за собой массы!

Политическую картину во Франции подтолкнул к критической точке Вареннский кризис. Король и его окружение, не имея возможности действовать открыто, втайне готовили контрреволюционный переворот.

С первых дней революции началось бегство французской аристократии за границу. В Турине, а затем в Кобленце был создан центр контрреволюционной эмиграции, поддерживавший тесные связи с абсолютистскими правительствами Европы. В эмигрантской среде обсуждались планы интервенции иностранных держав против революционной Франции. Людовик XVI поддерживал через тайных агентов связь с эмигрантами и европейскими дворами. В секретных письмах на имя испанского короля и других европейских монархов он отрекался от всего, что вынужден был сделать после начала революции, он заранее санкционировал все, что его уполномоченные сочтут необходимым предпринять для восстановления его «законной власти».

Утром 21 июня 1791 года Париж был разбужен гулом набата. Набат возвещал: король и королева бежали. Негодование охватило народ. Перед лицом очевидной измены, чреватой опасными последствиями для революции, массы начали вооружаться.

Бегство короля составляло часть давно подготовленного и тщательно продуманного заговора. Король должен был бежать в пограничную крепость Монмеди, где стояли войска под командованием ярого монархиста маркиза де Буйе, а оттуда во главе контрреволюционных войск двинуться на Париж, разогнать Собрание и восстановить феодально-абсолютистский режим. Заговорщики рассчитывали также, что бегство короля из Парижа побудит иностранные державы осуществить интервенцию в целях восстановления во Франции старых порядков.

Однако когда карета короля была уже недалеко от границы, почтовый смотритель Друэ опознал Людовика XVI, переодевшегося лакеем, и, подняв на ноги местное население, бросился вдогонку.

В местечке Варенн король и королева были задержаны и взяты под стражу вооруженными крестьянами. Сопровождаемые несметною толпою вооруженных людей король и королева как пленники народа были возвращены в Париж.

Очевидная для всех измена короля породила острый политический кризис. И клуб кордельеров возглавил движение народных масс, настаивавших на отрешении короля-изменника от власти.

Требование республики, с которым и ранее выступали кордельеры, теперь приобрело много сторонников не только в столице, но и в провинции. Такое требование предъявили местные клубы в Страсбурге, Клермон-Ферране и в ряде других городов. В деревне снова усилилась борьба крестьянства против феодальных порядков. В пограничных департаментах крестьяне стали создавать добровольческие батальоны.

Стоявшая у власти крупная буржуазия не желала, однако, ликвидировать монархический режим. Пытаясь спасти и реабилитировать монархию, Учредительное собрание приняло решение, поддерживавшее лживую версию о «похищении» короля.

Кордельеры развернули агитацию против этой политики Собрания.

Якобинский клуб раскололся. Революционно-демократическая его часть поддержала кордельеров. Правая часть клуба — конституционалисты — 16 июля вышла из его состава и создала новый клуб — клуб фельянов, называвшийся так по имени монастыря, в котором происходили его заседания.

17 июля по призыву клуба кордельеров тысячи парижан, главным образом рабочие и ремесленники, собрались на Марсовом поле, чтобы поставить свои подписи под петицией, требовавшей низложения короля и предания его суду. Против мирной народной демонстрации была двинута национальная гвардия под командованием Лафайета.

И Лафайет приказывает расстрелять мирное шествие. Национальная гвардия открыла огонь, в результате — несколько сот раненых и много убитых.

Дантона там не было. Существует версия, что он в это время отправлялся в Англию. На полгода. Это было подозрительно, почему в Англию… Дантона даже подозревали в том, что он вел переговоры с противниками революции.

Но вернувшись, он снова включается в революционную деятельность, избран заместителем прокурора Коммуны, объявляет, что он за Конституцию и пока не против короля. Потому что Людовик XVI тоже «играет» с революцией в безнадежную игру: обещает, что он, король, станет сам гарантом новой революционной конституции. И пока Дантон против того, чтобы короля уничтожить, казнить. Он пока монархист.

Кстати, его всю жизнь подозревали в том, что в глубине своей души он монархистом так и остался. И это вполне может быть правдой: он остался умеренным монархистом, каковыми готовы были стать жирондисты, хотя Дантон — член якобинского клуба.

Впрочем, существует и другая точка зрения: революционная позиция Дантона была непоколебимой. Он активно внедрял крайне революционные и республиканские идеи в собраниях и клубах, играл видную роль в событиях 17 июля 1791 года, он всюду и всегда был против двора, министерства, Национального собрания, на Марсовом поле призывал народ подписывать петицию о низложении короля.

В конце сентября 1791-го, исчерпав свои полномочия, Учредительное собрание разошлось. 1 октября того же года открылось Законодательное собрание, выбранное на основе цензовой избирательной системы. После подавления выступлений народа на Марсовом поле Дантон недель на шесть скрылся в Англии и вернулся только к выборам в Законодательное собрание. В депутаты он избран не был, но стал в Париже готовить низложение короля — то в качестве администратора департамента, то в звании товарища прокурора Парижской коммуны, то в клубах, то в отрядах народного войска.

В Законодательном собрании сразу началась жесткая политическая борьба. Расстановка сил была такова: левое меньшинство — 136 депутатов (в основном якобинцы), правые — 264 депутата (фельяны), центр — 346 депутатов (независимые депутаты).

Фельяны — это партия крупных финансистов и негоциантов, судовладельцев-работорговцев и плантаторов, владельцев копей и крупных земельных собственников, промышленников, связанных с производством предметов роскоши. Эта часть крупной буржуазии и примыкавшее к ней либеральное дворянство были заинтересованы в сохранении монархии и Конституции 1791 года. Опираясь на многочисленную группу депутатов центра, фельяны первое время играли в Законодательном собрании руководящую роль.

Левая часть собрания, связанная с якобинским клубом, вскоре раскололась на два лагеря. Один из них получил название клуба жирондистов (наиболее видные депутаты этой партии были избраны в департаменте Жиронда).

Жирондисты представляли торгово-промышленную и новую землевладельческую буржуазию, главным образом южных, юго-западных и юго-восточных департаментов, заинтересованную в коренном буржуазном переустройстве общества. Они были настроены более радикально, чем фельяны. На первых порах они также поддерживали Конституцию 1791 года, но в дальнейшем перешли на республиканские позиции и превратились в буржуазных республиканцев. Виднейшими ораторами жирондистов были журналист Бриссо и Верньо.

В якобинском клубе политика жирондистов подвергалась критике со стороны Робеспьера и других деятелей, представлявших интересы наиболее демократических слоев тогдашней Франции. Их поддерживала крайне левая группа депутатов в Законодательном собрании. Эти депутаты получили название монтаньяров, так как в Законодательном собрании, а позднее в Конвенте они занимали места на самых верхних скамьях в зале заседаний, на «горе» (от франц. гора — l’amontagne). Партию Горы представляли крайне левые; Робеспьер, Дантон, Марат, Сен-Жюст. Они выступали за дальнейшее углубление революции. С течением времени термин «монтаньяры» стал отождествляться с термином «якобинцы». И Дантон был их признанным лидером.

Жирондисты и монтаньяры вначале выступали совместно против контрреволюционной партии двора и против правящей партии фельянов, но потом между жирондистами и монтаньярами начались разногласия, перешедшие в открытую борьбу.

В ноябре 1791-го под давлением левых Законодательное собрание принимает декреты, призванные пресечь деятельность эмигрантов и не присягнувшего духовенства на западе страны (провинция Вандея; восставшие крестьяне — шуаны) и на юге (Илон, Марсель, Тулон). Выдвигается лозунг «Мир хижинам, война дворцам!»

В конце 1791 — начале 1792 годов уже бурлит вся Франция. В городах разворачивается «битва за хлеб», поскольку крестьяне не хотели поставлять свои продукты из-за высокой инфляции и несоизмеримых цен. Вооруженные горожане устанавливают на рынках твердые цены, заставляя крестьян продавать зерно только по ним. Крестьяне не согласны продавать результаты своего тяжелого труда себе в убыток.

Главное требование горожан к правительству: установить твердые цены («максимум цен»). Крестьяне, потерявшие возможность свободной торговли, вымещают злобу на оставшихся в деревнях дворянах («война против замков» — центр и юг Франции). Вооруженные крестьяне нападают на замки, уничтожая феодальные архивы, преследуя дворян, священников, торговцев.

Все, кто мог, спешно покидали границы Франции. Центром сбора роялистов-эмигрантов становится пограничный прусский город Кобленц. Здесь обосновались оба брата короля — Людовик Прованский и Карл д’Артуа. Было создано эмигрантское правительство и сформировалась 15-тысячная эмигрантская армия (корпус Конде). Они рассчитывали на помощь Австрии (брат Марии Антуанетты — император Леопольд II). В Вене и Берлине понимали, что революция опасна и для них, поэтому готовились вступить в войну. В замке Пильниц в Саксонии Леопольд II с прусским королем Фридрихом Вильгельмом II опубликовали декларацию: повод к войне — пересечение границы Франции.

7 февраля 1792 года был заключен военный союз Австрии и Пруссии.

Людовик рассчитывал, что война будет успешной для врагов революции и это позволит ему вернуться к власти. В парламенте по этому вопросу происходит раскол. Часть фельянов и монтаньяры выступали против войны, считая, что Франция к войне не готова. Жирондисты выступали за войну. В конце марта 1792 года было сформировано жирондистское правительство.

20 апреля Франция объявила войну Австрии. Начало войны оказалось крайне неудачным для Франции. Старая королевская армия была дезорганизована, многие офицеры эмигрировали. Волонтеры (добровольцы) были плохо обучены, плохо вооружены и не доверяли своим командирам из буржуазии.

Попытка наступления в Бельгии полностью проваливается. 6 июля 1792 года в войну вступает Пруссия. Возникает опасность вторжения захватчиков в Париж. Возрастает ненависть населения к королевской семье и министрам-жирондистам. 10 июля 1792 года жирондистское правительство подает в отставку. 11 июля принимается декрет «Отечество в опасности». В Париже спешно формируются батальоны волонтеров, а возле Парижа собирается лагерь федератов. Людовик запрещает создание лагеря федератов. Запрет был проигнорирован. Это народное движение показало, что принципы Конституции 1791 года реально не действовали.

25 июля 1792 года главнокомандующий прусскими войсками герцог Карл Брауншвейгский от имени Пруссии и Австрии обращается к парижанам с требованием полностью подчиниться королю или Париж будет уничтожен. В ответ на это 47 парижских секций из 48 потребовали немедленного низложения короля и созыва нового парламента Национального конвента. Собрание отклоняет требования. В Париже готовится народное восстание, которое начинается в ночь на 10 августа 1792 года.

В ночь с 9-го на 10 августа Дантон дал толчок к образованию нового, более республикански настроенного Генерального совета коммуны, арестовал Манда, преемника Лафайета в командовании национальной гвардией, и заменил его Сантерром.

В результате восстания 10 августа 1792 года власть в столице перешла фактически в руки революционной Коммуны Парижа. Законодательное собрание объявило Людовика XVI только временно отрешенным от власти, но по настоянию Коммуны король и его семья подверглись аресту. Был издан декрет о созыве Национального конвента, в выборах которого могли участвовать все мужчины, достигшие 21 года, без всякого деления граждан на «активных» и «пассивных».

Законодательное собрание назначило новое правительство — Временный исполнительный совет, состоявший из жирондистов: единственным якобинцем в совете был Дантон.

«Я сохранил всю свою природную силу, создал сам свое общественное положение, не переставая при этом доказывать, как в частной жизни, так и в избранной мною профессии, что я умело соединяю хладнокровие и разум с душевным жаром и твердостью характера». И вот человек, который сам себя так охарактеризовал, уже заместитель прокурора и продвигается дальше. После 10 августа он становится министром юстиции революционного правительства.

Это непростая работа — быть министром юстиции, заведовать правосудием в революционную пору, в эру беззакония, ибо любая революция — время, когда новые законы могут рождаться, но они еще не родились и тем более не утвердились, а старые уже сломаны. И вот Дантон, став министром юстиции, объявляет: я — гарант конституции, теперь я буду ее защищать (раз уж с королем не получилось).

А казнь короля уже почти неизбежна. Дантон боится напрямую говорить, что он против этой казни. Он — министр юстиции и инициатор одного важнейшего закона — демократичнейшего прекращения деления французских граждан на основе имущественного ценза. Он за то, чтобы избирательное право во Франции стало всеобщим, конечно исключая женщин, до этой идеи в то время еще никто не дорос. Но то, что все мужское население с определенного возраста получило одинаковую возможность голосовать, это действительно революционный шаг. До этого был строжайший имущественный ценз, который на первом этапе Французской революции именно жирондисты и принимали. Дантон — инициатор того, чтобы отменили этот закон, и тот был отменен. Вот это его реальнейшее деяние, действительно в разумном, хотя и в революционном направлении.

Опираясь на Парижскую коммуну, он стал вождем борьбы против роялистов внутри страны и обороны границ против Австрии и Пруссии.

Именно в это время начинают возникать слухи о его коррупции как министра. Враги Дантона обвиняли его во взяточничестве, растратах, организации сентябрьских убийств. Эти обвинения были далеко не безосновательны. Дантона действительно можно назвать главным зачинщиком сентябрьских убийств, хотя сам он уверял, что был просто не в силах остановить их. К избиению санкюлотскими террористами в сентябре 1792 тысяч невинных граждан Дантон отнесся с полным равнодушием.

Источников же своего неслыханного обогащения в революционные годы он внятно никогда не мог объяснить. Вообще, эту тему как-то всегда традиционно оставляют за скобками. А ведь на волне создания новой «большой Франции» Дантон вполне успешно и последовательно выстраивал «маленькую Францию», под собственной эгидой.

Дантон никогда не замыкался на политике. У него был открытый хлебосольный дом, красавица-жена и двое маленьких сыновей. В гостях у «любимого председателя» любой мог рассчитывать на радушный прием. Не забывал Дантон навещать и родных в провинции, помогать им деньгами и влиянием. В начале 90-х рачительный хозяин отстроил в Арси просторную 17-комнатную усадьбу, настоящий замок. Там постоянно жили его мать, отчим, сестры, тетки, кормилица. Заботливый родственник не забывал о них даже в критические дни своей жизни: перед восстанием 10 августа 1792 года, закончившимся свержением монархии, Дантон — душа восстания — уехал на несколько дней в Арси: на всякий случай он решил нотариально заверить право родных на часть его недвижимого имущества.

Все это сторонники революционной чистоты не могли забыть. Откуда у революционера деньги? Вспомним, как жил Робеспьер, которого называли чудовищем, но при этом Неподкупным, и совершенно справедливо. А Дантон смотрел на вещи совсем по-другому.

Как же Дантон ответил на эти обвинения, которые потом стали официальными перед его падением — в конце жизни его прямо обвинили в корысти и во взяточничестве? И он ответил, но, так сказать, художественно: «Я продавался не фактически. Я, люди моего покроя неоценимы, их нельзя купить».

Есть разнообразные версии, откуда у него взялись деньги. Самая простая: брал взятки от английского правительства, от короля, от сторонников короля. Есть более сложные, гласившие, что при расходовании средств революционного государства кое-что уходило неизвестно куда по каналам того же министерства юстиции — на секретные нужды революции. А за этим могло скрываться все что угодно.

И есть самая здравая (ее приводит историк Левандовский), что он брал деньги от тех, кто хотел купить его красноречие, чтобы он встал в каком-то реальном деле на определенную сторону в качестве союзника, но он не выполнял до конца того, что обещал. Он не становился послушным орудием тех, у кого он мог взять какое-то, скажем так, вспомоществование. И тогда вот эти его слова «люди моего покроя неоценимы» становятся точными фактически, то есть «меня нельзя купить» — я могу взять деньги, но это не значит, что я куплен.

Он, кстати, совершенно открыто покупал дома на имена родственников, тестя, тещи, сестры… Такой старинный прием на все времена. Все уже было, так сказать, в этом подлунном мире. И чтобы доказать, что это были взятки, нужны были какие-то специальные комиссии, тщательное расследование. Однако на процессе Дантона не было ни одного документа, который бы доказал, что он что-то присвоил.

Итак, восстание закончилось победой, Дантон — министр юстиции и фактически глава правительства. Сделано это было вовремя: на революционную страну со всех сторон наступали интервенты, национальная армия была слаба, и манифест герцога Брауншвейгского, пообещавшего смести Париж с лица земли, казался более чем реальностью. Многие в ужасе бежали из столицы. Громовым голосом Дантон подавил панику среди революционеров и, бросив легендарное: «Нам нужна смелость, смелость и еще раз смелость!», принялся за каторжную работу.

Тридцатидвухлетний министр прекрасно понимал, что против превосходящих сил противника одной смелостью не обойтись, а потому тратил огромные деньги на шпионов, агентов и всех тех, кто мог получить нужную информацию.

Эти инвестиции себя, похоже, оправдали. Итогом закулисных игр штаба Дантона стала самая знаменитая победа французских войск — в битве при Вальми.

20 сентября 1792 года у селения Вальми произошло решающее сражение. Вышколенным, хорошо вооруженным войскам интервентов противостояли войска революционной Франции, значительную часть которых составляли необученные и необстрелянные, плохо вооруженные добровольцы.

Прусские офицеры с чванливой самоуверенностью предвещали быструю и решающую победу над «революционным сбродом». Но они торжествовали рано. С пением «Марсельезы», с возгласами «Да здравствует нация!» французские солдаты стойко отбили двукратную атаку неприятеля. Превосходящая по численности прусская армия почему-то не стала вступать в новый бой, устроила артиллерийскую перестрелку, а потом и вовсе отступила.

Париж был спасен, а прусского командующего герцога Брауншвейгского потом долго обвиняли в том, что он был подкуплен. Подтвердилось это только после смерти герцога: в его коллекции драгоценностей был найден знаменитый бриллиант французской короны «Голубой», национализированный в период министерства Дантона, а затем куда-то бесследно исчезнувший. Страстный коллекционер драгоценностей, герцог поддался на уговоры французских шпионов и проиграл битву, от которой зависел исход революции, да и существование самой Франции.

А Дантон выиграл не только сражение, но и укрепил свой авторитет талантливого государственного деятеля. В сентябре на выборах в Национальный конвент на основе всеобщего избирательного права за Дантона проголосовали 92 % избирателей Парижа!

Заседания Конвента в Париже открылись в день победы при Вальми. В Конвенте было 750 депутатов: 165 из них — жирондисты, около 100 — якобинцы. Париж избрал своими депутатами только якобинцев (монтаньяров), Дантон вместе с Робеспьером и Маратом возглавил фракцию якобинцев. Остальные депутаты не примыкали ни к одной партии, их иронически прозвали «равниной» или «болотом». Ввиду запрета на совмещение депутатских обязанностей с министерскими 5 октября Дантон оставил пост министра.

Первыми актами Конвента были декреты об упразднении монархии и установлении во Франции республики, воспринятые народом с величайшим удовлетворением.

С первых же дней как в самом Конвенте, так и за его пределами завязалась борьба между жирондистами и якобинцами. Хотя жирондисты не участвовали в восстании 10 августа и народное восстание победило вопреки им, они стали теперь правящей партией. В их руках находился Временный исполнительный совет, к ним перешла на первых порах руководящая роль и в Конвенте.

Дантон как депутат Конвента подвергался нападкам со стороны жирондистов. Он стоял за суровые законы против бежавших из Франции от убийств и насилий черни эмигрантов, за казнь короля. Во время сентябрьских убийств (истребление заключенных в столичных тюрьмах 2–5 сентября), спровоцированных известием о падении Вердена, он не принял никаких мер для восстановления порядка; считал ярость народа неизбежным спутником революции; жирондисты называли его главным виновником резни.

Время с апреля по сентябрь 1793-го было эпохой наибольшего влияния Дантона. Он был любимцем народа, умел заставить слушать себя. После падения жирондистов (28 июля 1793-го) Дантон развил кипучую деятельность. Он сыграл видную роль в создании мощной центральной революционной власти, в подавлении анархического брожения Париже. Именно он предложил дать Комитету общественной безопасности диктаторские полномочия и предоставить в его распоряжение крупные средства, хотя членом Комитета общественной безопасности не был. Чтобы избежать обвинений в тяге к личному возвышению, он объявил, что не войдет в орган, который именно благодаря ему стал первой властью в государстве. Для отвода глаз он занимал положение покровителя и вдохновителя этого правительства извне. Дантон дал основной толчок к замене парламентского правления жирондистов революционной диктатурой Комитета общественного спасения и повел борьбу с врагами якобинцев внутри и вне Франции посредством революционных трибуналов и колоссальных военных наборов.

Среди многих политических вопросов, служивших предметом спора и борьбы между жирондистами и якобинцами, в конце 1792 года наибольшую остроту приобрел вопрос о судьбе бывшего короля.

Народные массы давно требовали предания свергнутого короля суду. Якобинцы поддерживали это справедливое требование народа. Когда в Конвенте начался судебный процесс над королем, жирондисты стали прилагать усилия, чтобы спасти его жизнь. И для жирондистов, и для якобинцев было очевидным, что вопрос о судьбе бывшего короля — не личный, а политический. Казнить короля — означало смело идти вперед по революционному пути, и так уже обильно политому кровью, а сохранить ему жизнь — значит задержать революцию на достигнутом уровне и пойти на уступку внутренним и внешним противникам.

Все старания жирондистов спасти жизнь Людовику XVI или хотя бы отсрочить казнь потерпели крушение. По требованию Марата было проведено поименное голосование депутатов Конвента по вопросу о судьбе Людовика XVI. «…Вы спасете родину… и вы обеспечите благо народа, сняв голову с тирана», — говорил Марат в своей речи в Конвенте.

Большинство депутатов высказалось за смертную казнь и за немедленное приведение приговора в исполнение: 21 января 1793 года Людовик XVI был казнен.

Так кем же был Дантон — диктатором или миротворцем?

Некоторые историки находили факты, обеляющие Дантона и свидетельствующие, что он не был таким уж безжалостным фанатиком, как, например, бездушный Робеспьер. Конвент раздирали противоречия, революция вступила в свою завершающую стадию: «Волки перегрызлись». Политики, вместе громившие роялистов, разделились на ненавидящие друг друга партии и течения. Дантон, понимавший, к чему может привести война «всех против всех», шел на жертвы, чтобы примирить враждующие лагеря. Он не смог остановить массовые убийства, зато заранее предупредил многих потенциальных жертв и даже снабдил их выездными документами и паспортами. Он метался по фронтам, взывая к разуму политиков: страна гибнет, а вы тут демагогию разводите!

Другая точка зрения гласит, что Дантон выступал с резкими нападками на якобинское правительство, требуя ограничения массовых казней и отмены закона о максимуме в корыстных целях. Главный аргумент сторонников подобных взглядов: одновременно с этими «мирными инициативами» Дантон осенью 1793-го и в начале 1794 года поддержал расширение масштабов террора, развязанного якобинской верхушкой, дабы, как он утверждал, «направить верные удары против врагов родины».

Именно Дантон был организатором революционных трибуналов, способствовавших гибели жирондистов. В ситуации усиления внешней и внутренней (роялистское восстание в Вандее) угрозы он добился 10 марта создания Революционного трибунала с чрезвычайными полномочиями — первый шаг на пути развязывания террора. А 7 апреля был избран в Комитет общественного спасения — высший контролирующий и распорядительный орган, созданный для борьбы с контрреволюцией.

30 ноября Дантон был командирован Конвентом в оккупированную французами Бельгию для организации системы ее управления. В январе 1793 года, вернувшись на несколько дней в Париж, он проголосовал в Конвенте за казнь короля и выступил с предложением об аннексии Бельгии, основываясь на идее естественных границ Франции по Рейну.

1 апреля жирондисты обвинили Дантона в связях с предавшим отечество генералом Ш.-Ф. Дюмурье, командующим войсками в Бельгии. В начале марта 1793-го, после поражения французов в Бельгии, генерал покинул ее пределы.

Затем, из-за того, что политика вмешательства вызывала раздражение соседних государств, Дантон настоял в Конвенте на решении не вмешиваться во внутренние дела других наций (13 апреля 1793 года), не предпринимать ни наступательных войн, ни завоеваний (15 июня 1793 года), чтобы с помощью дипломатии добиться мира и признания республики другими державами.

Во внешних сношениях он наметил целую систему политики для своих преемников: в Англии поддерживать все оппозиционные элементы против Питта, добиться нейтралитета мелких держав — Дании, Швеции и т. д., попытаться отделить Пруссию и Баварию от коалиции, силой укротить Сардинию и Испанию, бороться против Австрии, создавая ей затруднения на Востоке агитацией в Польше и Турции.

Его жизнь полна удивительных эпизодов и неординарных поступков. Вот одна подробность о его отношении «к попам и церкви», говорящая многое о характере Дантона.

В канун серьезных испытаний этого неунывающего гиганта подкосило личное горе. Когда Дантон уже был министром юстиции, у него умерла при родах четвертого сына его любимая жена Габриэль, а перед этим умер старший сын. У трибуна осталось два сына. А Дантон в это время ездит в армию, колесит по всей Франции… Трагедию вдовца усугубляло и то, что он никогда не был примерным мужем и теперь горько упрекал себя за это. В этот период политика стала интересовать Дантона все меньше: он как будто чувствовал, что добром это не кончится…

Но через несколько месяцев после смерти Габриэль Дантон уже хочет жениться. Он влюбился и потерял голову. Правда, перед этим Дантон продемонстрировал свое горе: опоздав на четыре дня на похороны, он приказал эксгумировать тело жены, непритворно рыдал над ним, казалось, он убит горем… И вот через три или четыре неполных месяца этот человек хочет снова жениться — на подруге Габриэль, 17-летней соседке Луизе Жели. Юная и прелестная, она приходила морально поддержать вдовца и сирот.

Но история не про девицу, а про священника. Дело в том, что эта девушка, хоть и была очень хороша собой, очень плохо относилась к революции, как и вся ее семья. Семью Жели, не симпатизировавшую революции, мысль породниться с живым ее символом отнюдь не радовала. Луиза не любила Дантона, но отказать всемогущему министру юстиции, который может послать на плаху ее родителей, было невозможно.

Могущественный вдовец сам пришел к родителям Луизы — просить руки и сердца дочери. И Луиза Жели придумала гениальный ход — поставила ему, казалось бы, невыполнимое условие: исповедаться перед не присягнувшим революции священником.

Священник, который не присягнул революции, — это в те времена был нонсенс, ибо таковых казнили. И вот министр юстиции революционного правительства, естественно, с помощью тайной полиции находит такого священника (тот жил нелегально, история сохранила даже его имя), появляется у него дома, исповедуется и получает, неверующий, согласие от него на брак с Луизой. Вот она, любовь! Если бы донесли об этом Робеспьеру, то голова Дантона слетела бы с плеч значительно раньше. В июне 1793 года Луиза стала мадам Дантон.

В политике в это время калейдоскопически сменялись события, но Дантон не обращал на это внимания. В момент, когда все настойчиво уговаривали его взять власть в свои руки и навести порядок в стране, он хотел только жить частной жизнью. Из денег, оставшихся у него со времен министерского поста, он купил для молоденькой жены поместье — настоящий феодальный замок. «Я устал спасать нацию, — говорил он друзьям, звавшим его в Париж, — оставьте меня в покое!»

Но в покое Дантона не собирались оставлять прежде всего политические противники. Он был слишком крупной фигурой, слишком авторитетным деятелем, чтобы его просто забыли. В 1793 году, как мы знаем из замечательной книги Виктора Гюго «1793 год», у революции было три головы: Дантон, Марат и Робеспьер. Марата убила Шарлота Корде, возможно подосланная жирондистами. Две головы еще остались — Робеспьер и Дантон.

Но и эти головы не удержатся на плечах. Дантон защищал в свое время Марата, не дал арестовать его в самом начале революции. Робеспьер, при первых нападках на Дантона, защитил его и журналиста Камиля Демулена. Почему? Потому что в ту минуту ему нужен был дар Дантона, чтобы направить его против Эбера и Ру — вождя «бешеных».

А друзья Дантона — более умеренные люди, хоть и революционеры. Их называли «снисходительными». Это и Камиль Демулен, и великий художник Делакруа.

Почему «снисходительные»? Осенью 1793-го Конвент стал еще сильнее порабощать Францию. Начался самый кровавый период революции. Ввиду этого из среды монтаньяров Конвента выделилась группа так называемых «снисходительных». Самым влиятельным и красноречивым ее вождем стал Дантон, считавший, что революционная власть уже достаточно упрочилась и дальнейшее усиление революционного террора только подрывает ее. Опасаясь, что недовольный народ низвергнет якобинскую верхушку, бывший ярый сторонник террора Дантон предлагал теперь Комитету общественного спасения отменить акты, поставившие террор на «повестку дня».

Дантон стоял и за более миролюбивую внешнюю политику. Но многие якобинские террористы желали еще сильнее раздуть революционную войну: она давала повод оправдывать все новые грабежи и насилия санкюлотов внутри страны.

Дантон и его ближайший соратник Камиль Демулен стали призывать в газете «Старый Кордельер» смягчить революционный террор, отказаться от крайних мер против христианства и сделать мирные предложения внешним врагам Франции. Тогда новые вожди Комитета общественного спасения, Робеспьер и Кутон, стали искать повод обвинить Дантона в контрреволюции. Робеспьер только что расправился с группой Эбера и довел свое влияние в правительстве до апогея.

И конец «снисходительных» теперь был неизбежен. Максимилиан Робеспьер считал, что его давнего недруга Дантона надо казнить. Против уничтожения Дантона было много политических мотивов, но и «за» тоже были, плюс личная ненависть холодного, подозрительного, патологически тщеславного честолюбца Робеспьера к этому баловню судьбы, любимцу толпы и женщин, талантливому оратору, никогда не читавшему свои речи «по бумажке», смеявшемуся над абстрактной добродетелью и громко говорившему, что ни он, ни Франция не давали обета целомудрия.

Дантону оставалось или бежать — то, от чего он отказался (друзья уговаривали Жоржа, но он, бросив легендарное «Родину не унесешь на подошвах своих башмаков», легкомысленно шел навстречу своей судьбе), или сложить свою буйную голову на плахе.

Но он до конца не верил, что Робеспьер осмелится его арестовать, осудить и казнить. Напрасно Дантон пытался примириться с Робеспьером, напрасно со свойственным ему рационализмом и логикой объяснял тому, что его, Дантона, смерть в скором времени повлечет за собой и гибель самого Робеспьера. И даже когда его уже вели на плаху после процесса, он пытался поднять на свою защиту толпу. Он непрерывно ругался и сыпал проклятиями. Дантон никогда не падал духом и даже на плахе доказал, что его не сломить.

Осужденных на казнь после инсценировки суда было 15 человек. Дантона казнили последним. Он должен был слышать, как 14 раз стукнула гильотина и отлетели головы всех его друзей. Он хотел поцеловать Камиля Демулена перед тем, как тому отрубят голову, но палач сказал: «Запрещено». Дантон ответил: «Смешной человек! Кто запретит нашим головам поцеловаться через несколько секунд в корзине?» Он до последней минуты сохранял совершенно потрясающее самообладание. Когда его везли мимо дома Робеспьера, Дантон крикнул: «Я жду тебя! Мы скоро встретимся!»

Так оно и случилось. Меньше чем через четыре месяца Робеспьер был казнен, причем уже без всякого приговора суда.

И перед падением занавеса Дантон понял все. На суде он сказал: «Я заговорщик. Мое имя причастно ко всем актам революции — к восстанию, революционной армии, революционным комитетам, Комитету общественного спасения, наконец, к этому трибуналу, я сам обрек себя на смерть…»

Ленин, Сталин Создание СССР и передел Европы

Мы наш, мы новый мир построим…

Интернационал

История СССР началась в том же месяце, в котором ей суждено было завершиться, — в декабре. 30 декабря 1922 года Всесоюзный съезд Советов принял декларацию об образовании Союза Советских Социалистических Республик (в составе России, Белоруссии, Украины и Закавказской Федерации). Так появилась огромная, занимавшая 1/6 часть суши, многонациональная страна.

Как создавался СССР, могла ли его история сложиться иначе? Кто же был создателем этой державы, больше полувека вершившей мировую политику? Ленин или Сталин?

Среди многих любителей отечественной истории распространено мнение, что Владимир Ленин построил совершенно неправильное государство, основанное на лжи и терроре собственного народа. Но профессиональные историки утверждают, что не Ленин был создателем СССР. Созданием СССР руководил Сталин. А Ленин — в 1922–1923 годах — был главным противником сталинского плана создания СССР. И эта борьба стоила ему жизни, недаром смерть Ленина по сей день вызывает немало вопросов. Так кто же из историков прав и что же было на самом деле?

Процесс создания нового государства охватывал период с октября 1917 года, времени начала Октябрьской революции, до лета 1818 года, когда советская государственность была закреплена Конституцией. Центральным тезисом новой власти стала идея экспорта мировой революции и создание социалистического государства. В рамках этой идеи был выдвинут лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!». Главной задачей большевиков было укрепление власти, поэтому основное внимание уделялось не социально-экономическим преобразованиям, а укреплению центральной и региональной власти.

25 октября 1917 года II съезд советов принял Декрет о власти, декларировавший переход всей власти к советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Арест Временного правительства, ликвидация на местах земских и городских управ стали первыми шагами по уничтожению администрации, созданной прежней властью. 27 октября 1917 года было решено сформировать советское правительство — Совет Народных Комиссаров (СНК), который должен действовать до избрания Учредительного собрания. В него вошли 62 большевика и 29 левых эсеров. Вместо министерств было создано более 20 народных комиссариатов (наркоматов). Высшим законодательным органом стал съезд Советов во главе с Лениным. В перерывах между его заседаниями законодательные функции осуществлял Всероссийский Центральный Исполнительный комитет (ВЦИК), возглавляемый Л. Каменевым и М. Свердловым. Для борьбы с контрреволюцией и саботажем была образована Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), которую возглавил Ф. Дзержинский. С той же целью были созданы революционные суды. Эти органы сыграли большую роль в установлении советской власти и диктатуры пролетариата.

В ноябре 1917 года состоялись выборы в Учредительное собрание, в ходе которых эсеры получили 40 % голосов, большевики — 24 %, меньшевики — 2 %. Большевики не получили большинства и, осознав угрозу единоличному правлению, были вынуждены разогнать Учредительное собрание. 28 ноября был нанесен удар по кадетской партии — прошли аресты членов Учредительного собрания, входивших в ЦК партии кадетов: П. Долгорукова, Ф. Кокошкина, В. Степанова, А. Шингарева и др. На первом заседании Учредительного собрания, открывшемся 5 января 1918 года в Таврическом дворце, большевики и поддерживавшие их левые эсеры оказались в меньшинстве. Большинство делегатов отказалось признать СНК правительством и потребовало передачи всей полноты власти Учредительному собранию. Поэтому в ночь с 6-го на 7 января ВЦИК утвердил декрет о роспуске Учредительного собрания. Демонстрации в его поддержку были разогнаны. Так перестал существовать последний государственный орган, избранный демократическим путем. Репрессии, начавшиеся с партии кадетов, показали, что большевики стремятся к диктатуре и единоличному правлению. Гражданская война стала неизбежностью.

Еще 10 ноября 1917 года СНК постановил начать постепенное сокращение небоеспособной русской армии. 16 декабря была введена выборность командного состава и должностных лиц, упразднены все чины и звания, вся полнота власти в армии была передана солдатским комитетам и советам. 15 января 1918 года СНК принял Декрет о создании на добровольческой основе Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), а 29 января — Рабоче-крестьянского Красного флота. К апрелю 1918 года первый этап строительства РККА был частично завершен, была создана добровольческая армия численностью около 195 тысяч человек. В ее состав, кроме представителей различных национальностей России, вошли и выходцы из других стран, что отвечало курсу большевиков на мировую революцию в будущем. В начале марта 1918 года для руководства всеми военными операциями создается Высший военный совет, председателем которого был Л. Троцкий. В апреле 1918 года вводится обязательное военное обучение рабочих и крестьянской бедноты. Был утвержден институт военных комиссаров.

Пытаясь легитимизировать (т. е. узаконить) власть большевиков, на V съезде Советов в Москве в июле 1918 года была принята Конституция, в которой закреплялись победы советов как органа диктатуры пролетариата и крестьянства. Россия провозглашалась федеративной республикой и теперь именовалась Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой (РСФСР). Конечной целью ставилось создание «социалистического общества», в котором не будет ни деления на классы, ни государственной власти. Рабочие получали преимущество на выборах делегатов на съезд — 1 депутат от 25 тысяч человек, крестьяне — от 125 тысяч. Голосование было открытым, избиратели выбирали делегатов не на съезде, а через волостные, уездные и губернские съезды. Таким образом, избирательное право было непрямым, неравным, невсеобщим. Конституция носила четко выраженный классовый характер. После подписания кабального Брестского мира с его критикой выступили левые эсеры, бывшие до этого единственной партией, поддерживавшей большевиков. Это стало поводом для установления однопартийной системы: левые эсеры были разгромлены, а большевистская партия стала единоличным правителем страны.

Социально-экономические преобразования

Первые же месяцы пребывания большевиков у власти и их революционные преобразования показали неготовность новой власти к эффективной экономической политике. Наибольшее внимание в выработке стратегии экономических реформ отводилось «разрушающим» и «уничтожающим» средствам.

В социальной сфере ликвидировались сословия, декларировалось равноправие наций. Господствующими классами объявлялись пролетариат (диктатура пролетариата) и беднейшее крестьянство. Как класс физически уничтожались дворянство, высшее офицерство и оппозиционная интеллигенция. Политических прав лишались торговцы, священнослужители, бывшие служащие полиции и крестьяне-эксплуататоры (кулаки, которые использовали наемный труд). Интеллигенция рассматривалась как прослойка между буржуазией и пролетариатом.

В сельском хозяйстве в 1918 году началась реализация Декрета о земле. Конфискованные у помещиков земли распределялись среди крестьян. Наделяя крестьян землей, большевики надеялись, что те из чувства классовой солидарности станут снабжать город хлебом. Однако деревня соглашалась предоставить продовольствие только в обмен на промышленные товары. Неумение организовать снабжение деревни промтоварами в обмен на сельхозпродукцию привело к еще большему усилению продовольственного кризиса. В результате большевики стали проводить политику насильственного изъятия продовольствия (продовольственная диктатура), начались расстрелы утаивавших хлеб крестьян. Широкое распространение получила кампания по конфискации собственности буржуазии и национализации предприятий (переход их из частной собственности в государственную). Совокупность действий Советов по изъятию, конфискации и переделу собственности получила название политики «красногвардейской атаки на капитал», приведшей к развалу и дезорганизации производства.

Идеология и практика военного коммунизма

Экономическая политика советского государства, проводившаяся до новой экономической политики (нэпа), получила название «военного коммунизма». В исторической литературе ее характеризуют как совокупность чрезвычайных мероприятий, вызванных условиями Гражданской войны, она чем-то напоминала коммунистическое распределение материальных благ и услуг (уравнивание). «Военный коммунизм» был системой взглядов, отражавших политические шаги правительства по усилению военизации, дисциплины и централизации.

Идеологии и практики «военного коммунизма» вытекали из особенностей социально-экономической ситуации в России и сущности партии, пришедшей к власти в октябре 1917 года. Так, скачкообразное развитие экономики неизбежно увеличивало удельный вес маргиналов — людей отчаявшихся, озлобленных, которых легко было подтолкнуть к крайним мерам, легко убедить в разных утопиях. Кроме того, большевистская партия была партией тоталитарного типа, для которого характерны жесткий централизм, единая идеология, полуармейская дисциплина. Радикальные методы, приемлемые для борьбы за власть, были перенесены руководством большевиков на экономику, идеологию и культуру. Живучесть уравнительных и утопических идей о всеобщем равенстве, опыт государственного принуждения, сложившийся в годы Первой мировой войны, тоталитарный характер большевистской партии, отдававшей предпочтение методам насилия, и стали причинами возникновения идеологии и практики «военного коммунизма».

В мае 1918 года был принят Декрет о продовольственной диктатуре, в соответствии с которым создаются продовольственные отряды (продотряды). С 11 июня 1918 года начали формироваться комитеты бедноты (комбеды). Комбеды и продотряды занимались изъятием у крестьян излишков хлеба и другого продовольствия, подчас отнимая даже самое необходимое. В июне 1918 года был принят Декрет о национализации всей промышленности, а в августе — Декрет о централизованном распределении товаров среди крестьян, сдавших хлеб. В ноябре 1918 года Декретом о снабжении была упразднена торговля. 11 января 1919 года Совнаркомом был издан Декрет о продовольственной разверстке (продразверстке), то есть запрете частной торговли хлебом, изъятии излишков и запасов продовольствия. В 1920 году отменялась плата за жилье, телеграф, телефон, за пайки. Вводилась всеобщая трудовая повинность. Советское государство с его однопартийной системой и единой идеологией становилось тоталитарным государством.

Образование СССР

В 1922 году было образовано новое государство — Союз Советских Социалистических Республик (СССР). Объединение отдельных государств было продиктовано необходимостью укрепить экономический потенциал и выступить единым фронтом в борьбе с интервентами. Общие исторические корни, длительное нахождение народов в составе одного государства — Российской империи, дружественность народов по отношению друг к другу, общность и взаимозависимость экономики, политики и культуры сделали возможным такое объединение. Относительно путей объединения республик не было единого мнения. Так, Ленин выступал за федеративное объединение, Сталин — за автономию, Скрыпник (Украина) — за федерацию.

Итак, в 1922 году на первом Всесоюзном съезде Советов, на котором присутствовали делегаты от РСФСР, Белоруссии, Украины и некоторых закавказских республик, были приняты Декларация и Договор об образовании Союза Советских Социалистических Республик (СССР) на федеральных началах. В 1924 году была принята Конституция нового государства. Высшим органом власти объявлялся Всесоюзный съезд советов. В перерывах между съездами работал Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК), органом исполнительной власти стал Совет Народных Комиссаров (СНК). Избирательных прав лишались нэпманы, духовенство и кулаки. После возникновения СССР его дальнейшее расширение шло преимущественно насильственными мерами или путем дробления республик. В ходе Второй мировой войны социалистическими стали Литва, Латвия и Эстония. Позже из ЗСФСР были выделены Грузинская, Армянская и Азербайджанская ССР.

По Конституции 1936 года в качестве высшего общесоюзного законодательного органа был учрежден Верховный Совет СССР, состоявший из двух равноправных палат Совета Союза и Совета Национальностей. В период между сессиями Верховного Совета высшим законодательным и исполнительным органом становился Президиум.

К сожалению, в СССР развитие центра и отдельных республик протекало неравномерно. Чаще всего республики не могли достичь полноценного развития из-за строгой специализации (Средняя Азия — поставщик сырья для легкой промышленности, Украина — поставщик продовольствия и т. д.). Между республиками строились не рыночные, а хозяйственные отношения, предписанные правительством. Русификация и культивирование русской культуры отчасти продолжало имперскую политику в национальном вопросе. Однако во многих республиках благодаря вхождению в федерацию были предприняты шаги, позволившие избавиться от феодальных пережитков, повысить уровень грамотности и культуры, наладить развитие промышленности и сельского хозяйства, модернизировать транспорт и т. д. Таким образом, объединение экономических ресурсов и диалог культур, несомненно, имели положительные результаты для всех республик.

Последняя победа Ленина Автономизация против федерализации

Ленин всегда выходил победителем из внутрипартийных столкновений, которых было немало. Он умел убеждать, причем не только при помощи логики. Во время дискуссии по поводу Брестского мира Ленин остался в меньшинстве, что грозило ему политическим проигрышем. Тогда он пообещал выйти из ЦК и напрямую обратиться к массам. Соратники такой перспективы, понятное дело, испугались и вынуждены были поддержать Ленина. Ну, а потом уже сами убедили себя в том, что Владимир Ильич был прав.

Талант (если не сказать, гений) полемиста, помноженный на железную волю, стал основой несокрушимого авторитета Ленина. Рядовые члены партии даже выработали особую технологию, которая помогала им определиться во внутрипартийных спорах: «Голосуй всегда с Ильичом — не ошибешься!»

Свою последнюю победу, причем над большинством партийных лидеров, Ленин одержал в конце жизни — осенью 1922 года. Тогда он настоял на том, чтобы единое советское государство строилось как союз республик, каждая из которых имела бы право на выход. А ведь почти все ведущие партийно-государственные деятели считали, что национальные республики должны были войти в РСФСР на правах автономий — без права выхода. Именно в этом была суть «плана автономизации», который выработал нарком по делам национальностей И. В. Сталин. Таких же взглядов придерживались Ф. Э. Дзержинский, Г. В. Чичерин, Г. К. Орджоникидзе и др. Даже вождь Коминтерна и горячий поборник мировой революции Г. Е. Зиновьев был за унитарное государство.

Но самое интересное заключалось в том, что Ленин на первых порах вовсе не протестовал против автономизации. Уже в начале 1922 года вполне могла бы возникнуть единая социалистическая Россия, включавшая в свой состав Украину, Белоруссию и Закавказье.

Но создание единого государства было отложено — по инициативе Сталина. В январе 1922 года нарком иностранных дел Чичерин поставил вопрос о том, как быть с представительством национальных республик на международной Генуэзской конференции? Ведущие державы соглашались вести переговоры с РСФСР, но были категорически против участия в них ее сателлитов. Наркоминдел предлагал поступить просто — взять да и включить республики в РСФСР. Но Сталин посоветовал не торопиться, а подготовиться к процессу объединения как следует — в течение нескольких месяцев. Иосифа Виссарионовича тут даже и упрекнуть-то нельзя, даже как-то грешно. Уж сколько мы знаем разного рода поспешных реформ, которые только загубили разного рода благие начинания. Но, тем не менее, так получилось, что благоприятный момент был упущен. И тут, в течение нескольких месяцев, в политическом мировоззрении Ленина произошел очередной крутой перелом. Что же случилось?

Ленин пытался вести себя как стопроцентный прагматик от политики и идеологии. Он считал, что в разные периоды можно использовать совершенно разные формы организации, в том числе и государственной. В вопросах о национально-государственном строительстве он следовал за К. Марксом и Ф. Энгельсом, которые также относились к государству как орудию реализации политических идей. В принципе, «классики» были против федерации, предпочитая ей унитарную республику. Яснее всего об этом написал Энгельс в 1891 году: «По-моему, для пролетариата пригодна лишь форма единой и неделимой республики. Федеративная республика является еще и теперь в общем и целом необходимостью на гигантской территории Соединенных Штатов, хотя на востоке их она уже становится помехой. Она была бы шагом вперед в Англии, где на двух островах живет четыре нации… Она давно уже сделалась помехой в маленькой Швейцарии… Для Германии федералистическое ошвейцарение ее было бы огромным шагом назад».

Ленин мыслил так же. В 1913 году он писал: «Мы за демократический централизм, безусловно. Мы против федерации. Мы за якобинцев против жирондистов… Мы в принципе против федерации — она ослабляет экономическую связь, она негодный тип для одного государства». Годом позже он высказывался не менее категорично: «Ставить в свою программу защиту федерализма вообще марксисты никак не могут, об этом нечего и говорить».

В то же самое время и Маркс, и Энгельс, и Ленин признавали, что при определенных условиях федерация может быть необходимой, например, для того чтобы предотвратить развал крупного государства. Дескать, если не получается решить вопрос посредством унитаризма, то можно прибегнуть и к федерализму, рассматривая его как переходный этап. Образцом подобной диалектики Ленин считал проект «классиков» по созданию федеративного союза Англии и Ирландии.

Более того, накануне Февральской революции 1917 года Ленин выступил с проектом создания «Соединенных Штатов мира», заявив о том, что они «являются той государственной формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом, — пока полная победа коммунизма не приведет к окончательному исчезновению всякого, в том числе и демократического, государства» («О лозунге Соединенных Штатов Европы»).

Это уже был типичный красный глобализм, который никогда не «отпускал» Ленина. Можно даже сказать, что Ленин-глобалист постоянно душил Ленина-государственника. И единое советское государство Ленин создавал именно как основу этих самых «Социалистических штатов мира». При этом он конечно же не хотел отделения от России «национальных окраин». Более того, он считал, что именно федерализм поможет сохранить государственное единство, столь необходимое для реализации коммунистического проекта. Отсюда и знаменитое право на отделение, которое Ленин и большевики торжественно обещали «нацменьшинствам». Они понимали его как некую формальность, которая окажет грандиозное пропагандистское воздействие на «окраины». Большевики рассуждали примерно так: пусть кто хочет, тот и отделяется, тем более что процесс отделения идет уже и без нас полным ходом. Мы потом все вернем назад, главное — выставить себя защитниками «угнетенных» наций. Кроме того, большевики считали, что право на отделение станет их мощным пропагандистским оружием в борьбе с британским колониализмом. Реальной же независимости никто никому давать не хотел. И это великолепно показали события времен Гражданской войны.

В этом плане весьма занимательна история советизации Закавказья. Здесь большевики достигли вершин имперского «макиавеллизма». Известно, что в республиках Закавказья утвердились антибольшевистские режимы: дашнаков в Армении, муссаватистов в Азербайджане и меньшевиков в Грузии. Ликвидировать их, объединив эти территории с Советской Россией, стало возможным лишь на заключительном этапе Гражданской войны.

Летом 1920 года Турция напала на дашнакскую Армению. Большевики не стали противодействовать агрессии и спокойно наблюдали за ее развитием. В самый ответственный момент Красная армия просто-напросто блокировала остатки дашнакских войск и триумфально вошла в Ереван. Осуществив коммунистический переворот в Азербайджане, Кремль немедленно заручился нейтралитетом Грузии, чье руководство трусливо отказалось хоть как-то поддержать Армению против одинаково враждебных ей красных и турок. Более того, Советская Россия временно признала независимость Грузии. Решив же проблемы с Арменией, красные, вместе с Турцией, осуществили прямое военное вторжение и покончили со смехотворной грузинской «независимостью».

В результате военных и политических побед большевиков сложились все условия для того, чтобы создать централизованную, унитарную Российскую социалистическую республику — с автономиями для «националов». Однако этому воспрепятствовал сам Ленин.

Что же побудило его выступить против унитаризма? Как представляется, на Ленина повлияла сложная ситуация, которая сложилась в так называемом «мировом рабочем движении». Весной 1921 года Ленин решил покончить с «военным коммунизмом», который истощал силы страны и вызвал волну мощных крестьянских восстаний. На X съезде РКП(б) была провозглашена новая экономическая политика (нэп), давшая существенные послабления крестьянству. В стране вводился государственный капитализм, подразумевающий наличие многоукладной экономики. Таким образом, во внутренней политике стал преобладать государственный прагматизм.

Между прочим, Ленин думал о таком повороте еще в начале 1918 года. В марте 1918-го он даже написал статью «Очередные задачи Советской власти», призванную обосновать новый курс. В ней он призвал приостановить атаку на капитал и вступить в компромисс с буржуазией. Иными словами, наиболее дальновидные лидеры большевизма, в частности Ленин, предлагали начать нэп еще весной 1918 года. И если бы не Гражданская война, то мы имели бы совершенно иную историю социалистического строительства. Очевидно, что партия большевиков стала бы медленно эволюционировать в социал-демократическом направлении.

Что ж, Ленин бывал разным, и революционные периоды у него сменялись периодами, скажем так, реформаторскими. Его курс на умеренность проявил себя и в политике внешней, которая была тесно связана с «борьбой за коммунизм во всемирном масштабе». В 1918–1920 годах ставка делалась на победу коммунистических партий в Европе. Ожидалось, что новоиспеченные социалистические государства, обладающие передовой промышленностью, помогут советской России. Однако этого не произошло.

Поэтому Ленин решил пойти на сближение с европейской социал-демократией, которая давно уже стала важнейшей частью западного политического истеблишмента. На III конгрессе Коминтерна (июнь-июль 1921 года) был выдвинут проект создания «единого рабочего фронта», призванного соединить расколотое социалистическое движение. Ленин надеялся, что социал-демократия вступится за советскую Россию перед мировым сообществом и поможет ей восстановить экономику. При этом он конечно же не выпускал из виду политические интересы большевизма: «Цель и смысл тактики единого фронта состоит в том, чтобы втянуть в борьбу против капитала более и более широкую массу рабочих, не останавливаясь перед повторными обращениями с предложением вести совместно такую борьбу даже к вождям II и II 1/2 Интернационалов».

Социал-демократы откликнулись на предложение большевиков, и в апреле 1922 года в Берлине прошла конференция представителей всех трех Интернационалов. (Помимо II Социалистического и III Коммунистического в то время функционировал еще и т. н. Двухсполовинный Интернационал, объединяющий левых социалистов.) Там обсуждался вопрос о подготовке всемирного рабочего конгресса. Казалось бы, создание единого фронта — дело решенное, но в самый последний момент лидеры II и II 1/2 Интернационалов решили проводить рабочий конгресс без коммунистов. Вот это, собственно говоря, и побудило Ленина совершить очередной политический поворот. Он приходит к мысли о том, что советское государство должно строиться как наднациональное образование, приемлемое для европейского пролетариата, который якобы пожелает вступить в союз — прообраз мировой коммунистической республики. В Россию европейцы не вступили бы никогда, а вот в конфедерацию социалистических стран — тут еще можно было подумать.

«Нет у революции конца»

Судя по всему, в конце своей жизни Ленин задумал революционизировать советское общество — с тем, чтобы социализировать всю Европу. Во времена перестройки нас пытались убедить в том, что последние работы Ленина были нацелены на углубление нэпа и чуть ли не на демократизацию. В пример часто приводили его статью «Как нам реорганизовать Рабкрин?» (январь 1923 года). В ней Ленин предлагал: «Выбрать 75–100 (цифры все, конечно, примерные) новых членов ЦК из рабочих и крестьян. Выбираемые должны подвергнуться такой же проверке по части партийной, как и обыкновенные члены ЦК, ибо выбираемые должны будут пользоваться всеми правами членов ЦК».

«Перестройщики» умильно трактовали это предложение как яркое проявление демократизма, якобы присущее Ильичу. На самом же деле Ленин надеялся с помощью этих 75–100 новых членов ЦК обуздать различные внутрипартийные группировки и установить режим своей личной власти. Какой тут вообще мог быть демократизм, когда рядовые члены партии использовали технологию «Голосуй всегда с Ильичом!». И можно только согласиться с выводом А. В. Шубина: «Ленин не был настолько наивен, чтобы считать, что новички-рабочие начнут одергивать Сталина и Троцкого. Они должны были служить надежной опорой Ленина в ЦК» («Вожди и заговорщики»).

Ленин был недоволен усилением позиций Сталина, которого еще недавно сам же и выдвинул в генеральные секретари ЦК. В первой половине 1922 года отношения между двумя руководителями были весьма доверительными. Так, в мае, после первого удара, Ленин попросил Сталина дать ему яд, чтобы избежать дальнейших мучений. Понятно, что для этого нужна была определенная степень близости. Но тогда у Ленина был «умеренный» период, и ему больше импонировал «аппаратчик» Сталин, для которого главным было укрепление Российского социалистического государства. А вот когда «реформизм» сменился революционаризмом, Сталин стал неугодным. Зато резко возросли «акции» Л. Д. Троцкого, отношения с которым у Ленина всегда были натянутыми. Еще до революции Ленин назвал Льва Давидовича весьма обидным прозвищем — Иудушка. Но и Троцкий тоже за словом в карман не лез и на одном из заседаний Политбюро обвинил Ленина в «хулиганстве».

И, тем не менее, во внутрипартийной борьбе Ленин обратился за помощью к «Иудушке». В своем письме от 5 марта 1923 года он попросил Троцкого принять сторону руководства Компартии Грузии (Б. Мдивани и др.), которые резко выступали против Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского и других «централистов», а также настаивали на создании советской конфедерации.

Ленин возлагал большие надежды на Троцкого как на наркома военных дел и руководителя Красной армии. Во-первых, он как глава правительства (Совнаркома) стал опасаться усиления партийного аппарата, который возглавлял талантливый управленец Сталин. А Троцкий, будучи наркомом, непосредственно подчинялся Ленину. Сталин тоже был наркомом, но как генсек пользовался известной независимостью. Поэтому-то Ленин и предлагал в своем «Письме к съезду» сместить его с этого поста.

Во-вторых, «вождь мирового пролетариата» решил сделать ставку на Красную армию и ее вождя — Троцкого. Коминтерну и местным компартиям он не очень-то доверял. В марте 1921 года немецкие коммунисты попытались, по заданию Исполнительного комитета Коминтерна (ИККИ), поднять «пролетарское восстание», но у них ничего не вышло.

Сближение с Троцким принесло свои плоды. «Уже 6 марта Троцкий послал Сталину замечания к его тезисам «Национальные моменты в партийном и государственном строительстве, — пишет В. З. Роговин. — В этих замечаниях Троцкий предлагал Сталину сказать о наличии в партии великодержавного уклона и уклона со стороны «националов», подчеркивая при этом, что второй — и исторически, и политически — является реакцией на первый». Троцкий также предложил снять содержавшееся в тезисах Сталина категорическое утверждение об уже достигнутом правильном решении национального вопроса в СССР. Сталин принял эти поправки. В исправленных с учетом замечаний Троцкого тезисах доклада Сталина на XII съезде, опубликованных 24 марта в «Правде», на первое место выдвигалась «особая опасность великодержавного уклона» («Была ли альтернатива?»).

Трудно сказать — к чему бы привел тандем Ленина и Троцкого, направленный против других руководителей партии. Не исключено, что революция приступила бы к пожиранию «своих детей» задолго до 1937 года. Но Ленин был тяжело болен, и ему трудно было заниматься политикой даже и вполсилы. Тем не менее, он успел сорвать автономизацию и навязал модель союза республик вместо единой республики. Это произошло еще осенью 1922 года.

Сталин разумно уклонился от прямого боя с Лениным. Он понимал, что обязательно проиграет, — авторитет Ленина был воистину запредельным, на что ему и указывал Л. Б. Каменев в записке, поданной во время заседания Политбюро: «Думаю, раз Вл. Ильич настаивает, хуже будет сопротивляться». И в самом деле, Сталин ничего бы не выиграл, но только подпортил бы свой имидж «верного ленинца». До этого у Сталина не было никаких серьезных трений с Лениным — в отличие от Троцкого или, например, Зиновьева, который, вместе с Каменевым, выдал в октябре 1917 года план вооруженного восстания. Сталин вынужден был согласиться с созданием наднационального союза.

Иосиф Сталин и Оптимизация СССР

Будущее показало, что европейский пролетариат вообще не захотел никакой коммунистической революции. Но Советское государство уже существовало как наднациональный союз республик. А такая форма объединения была весьма рискованной. Право на выход было миной замедленного действия, которая и сработала в «перестроечные» 80–90-е годы XX столетия.

Возможно, проживи Ленин еще несколько лет, и он бы сам демонтировал СССР, превратив его в унитарную Российскую республику. Но он умер в 1924 году, после чего все его свершения стали восприниматься как нечто сакральное и не подлежащее и малейшей критике. В этих условиях ничего уже изменить было нельзя. Попробуй Сталин выступить против СССР, его моментально обвинили бы в отходе от ленинизма. (Обвинения в этом и так звучали достаточно часто и звучно.)

Но Иосиф Виссарионович все-таки не смирился с создавшимся положением и попытался максимально оптимизировать СССР, приблизив его к унитарному государству. Кстати, уже и в 1922 году Сталин настоял на некоем компромиссе. Ленин требовал оставить СССР «лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов» («К вопросу о национальностях или об автономизации»). По сути, Ленин выступал за создание конфедерации, надеясь, что это облегчит присоединение к Союзу новых стран — европейских, азиатских и т. д. Тем не менее, была выбрана более централистская модель. И если бы Сталин полностью согласился с Лениным, то Союз распался бы еще в 20-е годы — ведь никакой мировой революции не намечалось.

В 1936 году Сталин использовал новую Конституцию для укрепления единства страны. «Если раньше советская федерация, по сути, была договорной, то теперь она становилась конституционной, — пишет исследователь сталинской национальной политики Д. О. Чураков. — В прежней Конституции СССР 1924 г. текст основного закона начинался с декларации о создании СССР и союзного Договора. В тексте “сталинской Конституции“ ссылок на эти документы уже не содержалось. Тем самым они утрачивали свою силу. СССР становился единым государством. Соответственно этому изменялась и структура государственных органов. Вместо Всесоюзного съезда Советов, двухпалатного ЦИК СССР и его Президиума новый основной закон предусматривал образование Верховного Совета СССР и Президиума Верховного Совета СССР. Если раньше высшие органы формировались методом делегирования, то теперь они избирались на основании всеобщего, равного, тайного и прямого избирательного права. Тем самым высшие органы власти уже не сковывались местными руководящими элитами и могли отражать общенациональные интересы. По-новому распределялись и полномочия между союзным центром и республиками». И наконец, самое главное. Сталин ликвидировал так называемые «национальные районы» и «национальные сельсоветы», которые обладали огромным удельным весом. «По данным на 1934 год, к категории национальных были отнесены каждый десятый район и каждый восьмой-десятый сельсовет в стране, — отмечает А. О. Вдовин. — Однако в Конституции СССР 1936 года эти нижние этажи советской федерации не были узаконены. К началу 40-х годов многие из них были расформированы, национальный статус нерасформированных уже не подчеркивался» (А. О. Вдовин. «Российский федерализм как способ решения национального вопроса»). Можно только представить себе, на сколько частей распалась бы страна в 1991 году, если бы эти самые национальные районы и сельсоветы продолжали существовать.

Теперь Сталин руководил партией, установившей свою диктатуру. Он был политиком, постепенно сосредоточившим в своих руках необъятную власть. И его идеалом было государство, в котором «все стянуто в единое», — ибо только такое государство могло, по его мнению, «пугать и держать в страхе врага».

Одновременно с созданием СССР Сталин отлаживал «вертикаль власти»: при нем назначение местных руководителей из Москвы стало системой, государственные органы подпали под диктат партийных комитетов, а вся переписка центра с местами — строго засекречена. Этот механизм власти получил законченное выражение именно в создании союзного государства, потому что под прямое управление центральных союзных органов попали и все союзные республики. Да и руководство российской республики потеряло свою независимость, фактически слившись с союзной властью.

Когда же начался этот процесс?

В середине 1922 года, когда Сталин как нарком по делам национальностей предложил руководству партии свой проект создания СССР, который предусматривал вступление Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана в Российскую Федерацию на правах автономных республик.

Это и был сталинский план автономизации, выявивший принципиальные разногласия между Лениным и Сталиным. Если Ленин полагал, что Советский Союз станет федерацией, объединением государств, организованных по советскому типу, то Сталин рассматривал Союз как унитарное государство.

В результате осеннего противостояния 1922 года Сталин пошел на уступку и вместо «вступления в Российскую Федерацию» согласился записать в проекте «объединение в Союз». Но суть-то осталась! И Ленин понял, что под «объединением в Союз» протаскивалась все та же идея автономизации, и выступил категорически против.

Его догадку вскоре подтвердил так называемый грузинский инцидент, который сделал Ленина фактическим союзником грузинских «националистов». Как это произошло?

ЦК КП Грузии отказался войти в Союз через Закавказскую Федерацию, возглавляемую Орджоникидзе. Конфликт начался с момента, когда последний ударил одного из своих оппонентов — Кабахидзе, назвавшего его «сталинским ишаком».

22 октября 1922 года весь грузинский ЦК подал в отставку, отказавшись работать при «держимордовском режиме» Орджоникидзе. Члены грузинского ЦК пытались обратиться за помощью в Москву к Каменеву, Бухарину и непосредственно к Ленину — минуя сталинский секретариат. А Орджоникидзе, наоборот, поддерживал тесную связь со Сталиным, обмениваясь с ним шифротелеграммами. 24 ноября в Грузию была направлена специальная комиссия во главе с Дзержинским. И эта комиссия признала обвинения в адрес Орджоникидзе, не соответствующими действительности.

Однако Ленин, встретившись с Дзержинским, остался крайне недоволен результатами работы комиссии. 14 декабря он намеревался продиктовать письмо по национальному вопросу, но из-за резко ухудшившегося состояния здоровья смог сделать это только 30 декабря.

Таким образом, в день, когда на Первом Всесоюзном съезде Советов Сталин выступал с докладом об образовании СССР, больной Ленин диктовал свою статью «К вопросу о национальностях, или Об ВЦИОМ “автономизации”».

Статья начинается словами: «Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации, официально называемый, кажется, вопросом о союзе советских социалистических республик».

Вывод Ленина: «Вся эта затея… в корне… неверна и несвоевременна». По его мнению, «политически ответственными за всю эту поистине великорусскую националистическую кампанию следует сделать… Сталина и Дзержинского».

Действия по отношению к Грузинскому ЦК Ленин расценил как «империалистские отношения к угнетаемым народностям», которые были унаследованы от традиционного великодержавия российского государственного аппарата. И предложил ряд практических мер: «…Оставить и укрепить союз социалистических республик… Во-вторых… оставить союз социалистических республик в отношении дипломатического аппарата». Таким дошел до нас этот текст.

Но историк Виктор Дорошенко считает фразу «следует оставить и укрепить союз…» сфальсифицированной: в ней опущено слово «военный», потому что в конце статьи Ленин предлагает «вернуться на следующем съезде Советов назад, то есть оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов». Диктовку этой статьи Ленин закончил 31 декабря, а через три дня — в «Добавлении» к «Письму к съезду» — предложил обдумать способ перемещения Сталина с должности генерального секретаря ЦК партии.

Итак, Ленин выступил против Сталина как инициатора создания СССР. Более того — даже после провозглашения СССР 30 декабря 1922 года он пытался продолжать борьбу. С помощью своих секретарей Фотиевой, Гляссер и Горбунова он расследовал материалы комиссии Дзержинского — и обвинил Сталина и его союзников в великодержавии: не в «пересаливании по части истинно русского настроения», как раньше, а в сознательной политике великорусского шовинизма.

А Сталин тем временем спешно утверждал свою политическую линию. 25 января 1923 года Политбюро принимает решение разослать специальное письмо губкомам и обкомам о конфликте в коммунистической партии Грузии.

Противники сталинского плана — Цинцадзе, Мдивани, Кавтарадзе и Махарадзе — переводятся на работу вне Грузии.

Сталин изолирует Ленина, инструктирует врачей, следит за его деятельностью через своих агентов — ленинских секретарей, оскорбляет его близких. Не только 22 декабря 1922 года, а по крайней мере еще два раза была оскорблена Крупская: в конце января — начале февраля 1923 года и за несколько дней до 5 марта, когда Ленин написал Сталину письмо о разрыве отношений.

И все-таки кое-что Ленину удалось. На февральском (21–24) пленуме ЦК 1923 года рассматривались сталинские «Тезисы по вопросу о национальных моментах в партийном и государственном строительстве». Ленин их решительно отверг.

Политика Сталина и поддерживавших его членов Политбюро оказалась под угрозой. Однако именно в этот момент Ленина постигает третий удар болезни с усилением паралича и потерей речи.

Буквально накануне удара — 5 марта 1923 года — Ленин просит Троцкого выступить по национальному вопросу на следующем пленуме, а 6 марта диктует письмо Мдивани, Махарадзе и другим: «…Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского…»

А Сталин направляет во все местные партийные комитеты шифротелеграмму — о переносе XII съезда с 30 марта на 15 апреля. Зачем? Чтобы успеть сформировать надежный состав съезда! Распространение каких-либо слухов о своих последующих действиях руководящая «тройка» Зиновьев — Сталин — Каменев пресекла двумя шифротелеграммами о болезни Ленина. А Троцкого, на поддержку которого рассчитывал Ленин, ультиматумом заставили отказаться от борьбы.

И в результате «бомба», которую готовил Ленин, не взорвалась. XII съезд стал решающим в закреплении решения национального вопроса по-сталински, да и диктатуры партийного аппарата в целом. Выступления «националистов» на съезде не смогли переломить ситуацию. Председательствующий Каменев запрещал Мдивани цитировать Ленина… А выступавший на съезде Христиан Раковский пророчески предсказал, что «это один из тех вопросов, который сулит гражданскую войну…»

Была ли альтернатива созданию СССР? Историки считают, что, как ни странно, в теории — да. И представлял ее больной Ленин.

Опиравшийся лишь на небольшую группу, в основном состоявшую из представителей нацменьшинств: Мдивани, Махарадзе, Раковского, Сафарова, Скрыпника, Султан-Галиева… А Сталину для утверждения своей политики особых усилий не требовалось: великодержавие было (и до сих пор остается!) накрепко связано с политико-культурным менталитетом народа России.

И если в результате Октябрьского переворота страна сделала шаг к Азии (вместо шага к Европе), то следующий шаг был сделан в результате создания СССР. Имея один ЦК, одно Политбюро, объединенное ГПУ, назначенных из центра местных руководителей, действовавших по секретным директивам из Москвы, партийная верхушка могла беспрепятственно проводить политику ужесточения диктатуры азиатского типа. Так и была заложена мина замедленного действия, взорвавшаяся в 1991 году. Исчезла скрепляющая союз «вертикаль» партийного аппарата — и страна распалась.

Ленин все-таки остается загадкой. В исторической литературе его как политического деятеля после марта 1923 года не существует. Даже в наиболее серьезных статьях, посвященных последнему периоду его жизни, не допускается возможность каких-то политических действий Ленина, а тем более попыток противостоять сталинскому руководству.

Такая возможность как историческая гипотеза рассматривается доктором исторических наук Ириной Павловой вместе с историком Виктором Дорошенко. Подобная гипотеза допустима в условиях, когда отсутствуют многие прямые свидетельства. Но и тех данных, которые есть, достаточно, чтобы наметить основные контуры противостояния.

У Ленина был инсульт. Но инсульт не обязательно означает беспросветное бездействие и умственную несостоятельность. Наблюдались определенные противоречия в сохранившихся свидетельствах о болезни Ленина. Согласно одним авторам, он говорит, а другим — нет. Но даже из официальных источников известно, что до конца жизни Ленин ежедневно просматривал «Правду», «Известия», другие газеты и журналы… Но главное: он использовал малейшую возможность для политической борьбы.

И это в условиях, когда имение Горки, где он находился, были переданы ОГПУ под начало Ягоды. Когда у дверей его комнаты круглосуточно дежурила охрана. Несмотря на прямые запреты, осенью 1923 года он как минимум дважды встречался с представителями оппозиции — Преображенским, Воронским, возможно, с Сапроновым, подписи которых стоят под «Заявлением 46-ти».

Не случайно и то, что именно 18 октября Ленин поехал в Москву. Это был разгар политического кризиса: 8 октября с критикой политики руководящей «тройки» выступил Троцкий, а 15 октября — «Группа 46-ти».

Из найденной в архиве шифротелеграммы Сталина местным партийным органам известно, что на 18 октября планировалось заседание Политбюро, от имени которого было решено созвать на 25 октября экстренный пленум ЦК о внутрипартийном положении. Между прочим, при Сталине 18 октября не включалось в официальную биографическую хронику Ленина: выходило, что в Москве он был только 19 октября.

Окончательное отстранение Ленина от руководства означало и поражение оппозиции, о котором Ленин узнал за два дня до смерти, когда Крупская прочитала ему резолюции XIII партийной конференции. 21 января 1924 года его состояние внезапно резко ухудшилось. В 18 часов 50 минут он скончался.

Подготовка к переделу Европы Как Ленин и Сталин «готовили» Германию к войне против СССР

В минувшем веке Германия дважды терпела, казалось бы, катастрофические поражения. Она теряла территории, выплачивала странам-победительницам огромные суммы, ее экономическая и военная мощь ограничивалась ими, казалось бы, до минимума. Но проходило десятилетие-другое, и она снова становилась мощной державой. Естественно, достичь этого она могла, только имея основательную опору.

И если после Второй мировой войны основа германского «экономического чуда» была более или менее прозрачна, то возрождение немецкой армии и ее модернизация после Первой мировой — это одна из малоизвестных страниц истории.

В послевоенное время о сотрудничестве СССР с немцами перед войной предпочитали не писать. А в период гласности стали пачками публиковаться документы, которые свидетельствовали о том, что именно в СССР «ковался фашистский меч».

В результате бурной заочной полемики появились две противоборствующие теории: «СССР вооружал Германию» и «СССР вооружался за счет Германии». Что ж, попробуем разобраться…

Что потеряла Германия в Версале и нашла в Москве?

Летом 1919 года между Германией и двумя десятками стран-победительниц (Советская Россия в их число не входила) был подписан мирный договор. А в январе 1920 года он вступил в силу. Казалось бы, Германия уже никогда не сможет стать великой державой, да и мощной военной державой вообще. Судите сами: она потеряла 67,3 тысячи км2 территории (из них 58 с лишним тысяч отошли Польше и Франции), лишилась 5,5 миллиона человек населения, африканских и тихоокеанских колоний, выгодных зарубежных концессий.

Но самым главным было ограничение вооруженных сил поверженного агрессора. Германии оставляли 100-тысячную сухопутную армию, в стране отменялась обязательная военная служба. Вся основная часть военно-морского флота переходила странам-победительницам, запрещалось строить тяжелые бронированные корабли, подводные лодки, иметь боевую авиацию, танки и тяжелые бронемашины, а также химическое оружие.

Ленин неоднократно говорил о необходимости разрушить Версальский мир, называя его не миром, а «условиями, продиктованными разбойниками с ножом в руках беззащитной жертве». Так что вопрос был предрешен: советская Россия и Германия «естественным образом» стремились в объятия друг к другу.

Первые ростки взаимовыгодного сотрудничества двух стран появились уже в 1920 году. Советская Россия закупала у немцев оружие для войны с Польшей, налаживала дипломатические и военные контакты. А в апреле 1922 года «шарахнули» по Версальскому договору Рапалльским, который устанавливал между РСФСР и Германией и дипломатические отношения, и режимы наибольшего благоприятствования в экономике и торговле.

Напомним, что Версальский договор отбросил германскую авиапромышленность на уровень 1916 года: все построенные немцами самолеты не могли иметь тактико-технических данных (скорость, потолок полета и др.), которые давали возможность использовать их в военных целях. А ведь фирма «Юнкерс» в начале двадцатых была лидером цельнометаллического авиастроения, но строить военные самолеты в Германии не могла. Место для их постройки с удовольствием предоставила Россия. В ноябре 1922 года был заключен договор, по которому на заводе «Руссо-Балт» в Филях должны были производиться сотни «юнкерсов».

Из Германии прибыли более 1300 инженеров и рабочих. Однако дело шло очень медленно, и к моменту смерти Ленина было изготовлено (на принципах «отверточной сборки») всего 20 самолетов Ю-20 и Ю-21. Самолеты получились тяжелее, чем рассчитывали, а летали медленнее. Закупленные в 1925 году тяжелые бомбардировщики ЮГ-1 также не отвечали современным требованиям. А платили Советы за них довольно дорого…

Сотрудничество, начатое и инициированное при Ленине, продолжалось и при Сталине. И даже стало более масштабным.

Закончилось тем, что для начала Рабоче-крестьянская инспекция обследовала завод в Филях и признала его продукцию «металлическим хламом… негодным для боевого использования». А в 1926 году по личному указанию Сталина к делу «Юнкерса» было подключено ОГПУ. Тут и выяснилось, что чиновники авиапрома и высшие чины ВВС Красной армии «продавливали» производство у нас и последующее приобретение этих устаревших самолетов за взятки. Лидером в этом деле оказался начальник концессионного отдела Управления ВВС Красной армии инженер по фамилии Линно. С его легкой руки через «Юнкерс» закупалось бракованное авиаимущество, причем с переплатой в 30–50 %. Иногда продукция закупалась в 10 раз дороже!

А упомянутые выше бомбардировщики ЮГ-1 купили в 2,5 раза дороже, чем они стоили. Только за договор по этим самолетам Линно вместе с юрисконсультом Питерским получил взятку в 0,5 % со всего оборота и отдельное денежное вознаграждение. Элементарные подсчеты показали, что сумма взятки равнялась примерной стоимости тяжелого бомбардировщика. Неплохой бизнес!

Кончилось все тем, что «бизнесменов» осудили и расстреляли. Соглашение с «Юнкерсом» расторгли, но самолеты, произведенные немцами, несколько лет находились на вооружении Красной армии.

Итак, что же в «сухом остатке»? «Юнкерс» получил возможность «остаться на плаву», наращивать инженерную мощь и опыт, который потом пригодился для производства военных бомбардировщиков, бомбивших советские города. А РСФСР получил, кроме ученического опыта, около 120 плохих, но цельнометаллических самолетов (своих таких у него не было).

Когда летом 1925 года в Красной армии было создано военно-химическое управление, выяснилось, что произведенных при царе-батюшке отравляющих веществ и средств химзащиты в Советской России почти не осталось. Часть из них была растрачена во время Гражданской войны, например, маршалом Тухачевским при подавлении Тамбовского крестьянского восстания. А иприт, фосген и снаряды, начиненные ими, были очень нужны любой стране, которая думала о возможности войны. Как и в случае с авиастроением, интересы Германии и СССР почти совпадали. Германии негде было вести свои разработки, а СССР нужны были новые технологии и заводы по производству «боевой химии».

Еще при жизни Ленина был заключен советско-германский договор о реконструкции химзавода «Берсоль» в Самаре. При выходе на проектную мощность он должен был производить в год 960 тонн фосгена и 1200 тонн иприта. План выпуска снарядов, начиненных ими, составлял 500 000 штук в год.

Но этот гигантский проект рухнул из-за несовпадения целей «высоких договаривающихся сторон». Рейхсверу нужна была небольшая тайная современная лаборатория с опытным производством, а СССР — огромный завод, который ежедневно производил бы по 4 тонны отравляющих веществ. Но оставленные немцами технологии помогли создать новый химзавод в Чапаевске.

Сотрудничество двух армий в области испытаний новых приборов и методов применения отравляющих веществ в артиллерии и авиации было более предметным и длительным. В 1926 году было учреждено предприятие по совместным химическим опытам «ТОМКО» (в советской Россиии его называли «Томка»). Там испытывались приборы для выливания отравляющих веществ с воздуха, цистерны для заражения местности, химические бомбы, химические фугасы, а также различные средства защиты и дегазации. Все эти испытания с успехом проходили до прихода Гитлера к власти. Начальник 4-го разведуправления Генштаба РККА Берзин писал 31 августа 1933 года наркому Ворошилову: «Ликвидация предприятий «друзей» проходит ускоренным порядком и будет закончена к 20–30 сентября… 15 августа закончена ликвидация ст. Томка, технический персонал «друзей» выехал из Томки и 15.8 станция перешла в ведение ВОХИМУ (Военно-химическое управление РККА. — Авт.)».

Все так, но факт есть факт: СССР, вопреки всем мировым соглашениям, почти семь лет давал рейхсверу возможность проводить запрещенные для Германии испытания химического оружия, но взамен получил в собственность всю построенную инфраструктуру и значительную часть оборудования.

В 1926 году в бывших каргопольских казармах в Казани началось строительство советско-немецкой танковой школы под кодовым названием «Кама». Танки Германии иметь тоже было запрещено, но выход, как всегда, нашелся. За три года немцы вложили в проект пару миллионов марок, отстроили школьные помещения, мастерскую, полигон. А статья 7 Основного договора между германской и советской сторонами предусматривала, что руководить школой и учебным процессом будут немцы. Они под видом сельскохозяйственных машин привезли в Казань «запрещенные» танки: экспериментальные машины от фирм «Крупп», «Рейнметалл», «Даймлер-Бенц» (около десятка), и каждый год готовили по несколько десятков танкистов. Советских танкистов тоже готовили немцы. Сначала по 5, потом по 7–10 человек. Если подсчитать примерное количество подготовленных немецких танкистов, то за 7 лет существования школы их было около 350 человек. Советских — втрое меньше…

А прекратилась работа немецко-советской танковой школы, как и в случае с «Томкой», осенью 1933 года. Итог: немцы выучили в СССР несколько сотен своих танкистов, опробовали на полигоне свои «свежие» танки, которые они потом вывезли, но оставили всю инфраструктуру, вплоть до казино и прачечной. Ну и продали стране Советов по остаточной стоимости с десяток автомобилей и мотоциклов, склады, запчасти, радиостанции и др.

Ну конечно же строительством объектов Липецкой немецкой авиашколы ведал не знаменитый партайгеноссе Мартин Борман, а его однофамилец — бывший воздушный ас Эрнст Борман. Он быстро «освоил» два миллиона «золотых рублей», которые немецкая армия вложила в обустройство школы. Были построены казармы, производственные помещения, телефонная станция и даже казино. Как же иначе «друзьям» (так их именовали в советских секретных документах) скрашивать свой досуг?

Летом 1925 года в Ленинград прибыл пароход с 50 разобранными истребителями «Фоккер» Д-13, одними из самых современных на тот момент самолетов. Их якобы купила у Голландии Аргентина. Но оказались эти машины почему-то в Липецке…

Немецкие гости приезжали в СССР как туристы или представители различных фирм, а потом прибывали в школу и становились курсантами.

В Липецкой школе, как и в Казани, руководили обучением немцы. Для «своих» была предусмотрена 4-недельная программа интенсивных полетов, стрельб, бомбометаний и др. Советских летчиков готовили из расчета 8,5 летного часа. Немцы подготовили около 120 летчиков-истребителей и более 100 летчиков-наблюдателей. Для Красной армии были подготовлены примерно полторы сотни летчиков и полсотни механиков.

Немцы не только готовили летный состав, но и испытывали в Липецке новые самолеты (всего более 20 типов), так что выгода для них была очевидной. Кстати, причиной закрытия школы в 1933 году был не только приход Гитлера к власти, но и то, что Германия получила возможность готовить военных летчиков у себя (в 1933 году их подготовили около 500 человек).

Но Липецкая школа, как и другие «военные совместные предприятия», сыграла свою роль. Германия восполнила временный дефицит возможностей обучения летчиков и испытания самолетов. Кстати, авиашкола, теперь уже, конечно, чисто российская, функционирует до сих пор.

Среди выпускников Липецкой школы были начальник генерального штаба люфтваффе Ганс Ешонек, начальник штаба фельдмаршала Роммеля генерал Ганс Шпайдель, командир парашютных и авиадесантных частей люфтваффе Курт Штудент, шеф-пилот фирмы «Хейнкель», один из лучших летчиков-испытателей Германии Герхардт Ничке.

16 августа 1933 года на прощальном вечере в связи с закрытием авиашколы ее руководитель Готлиб Мюллер выступил с речью. Он сказал: «Следует выразить нашу благодарность стране, гостеприимством которой мы пользовались в течение восьми лет. В то время, когда все государства враждебно относились к Германии, СССР дал нам возможность возобновить здесь нашу летную деятельность. С готовностью всегда оказывать помощь Красная армия и в особенности Воздушный флот покровительствовали нашей работе».

Конечно, советско-германское военное сотрудничество в 1920–1933 годах не носило глобального характера. Но с точки зрения наращивания военного потенциала и повышения боевой мощи Красной армии эффективность сотрудничества с немцами очевидна. Практически благодаря советско-германскому «военно-техническому» сотрудничеству были заложены основы военно-промышленного комплекса СССР.

Большинство участников этого сотрудничества с советской стороны в 1937–1938 годах были расстреляны. А выпускники авиационных и танковых школ, как с одной, так и с другой стороны, воевали друг против друга во время Второй мировой войны: немцы «точили» свой меч, СССР — свой. А потом они скрестились…

Герцль, Жаботинский, Бен-Гурион Государство Израиль

В течение всей своей истории евреи не переставали мечтать о своей родине… — «в будущем году — в Иерусалиме!»… Сейчас настало время показать, что из этой мечты может вырасти идея, ясная как день.

Теодор Герцль

Как же начиналась, собственно, история государства еврейского народа в XX веке и кто стоял у самого основания Израиля?

Под созданием Государства Израиль понимают политический процесс, начавшийся с появления движения политического сионизма в 1897 году и завершившийся после провозглашения 14 мая 1948 года Декларации независимости победой в Войне за независимость и принятием Израиля в ООН к середине 1949 года.

Основными этапами процесса создания государства считаются появление сионистского движения, декларация Бальфура, британский мандат на Палестину, план ООН по разделу Палестины и Война за независимость.

Евреи — это всемирное этнорелигиозное сообщество, просуществовавшее 2500 лет без осязаемой возможности иметь свой домашний очаг. Даже в период Хасмонейского царства большинство евреев жили за пределами Палестины. Их связи с Эрец-Исраэль были подобны теперешним связям мусульман в Индонезии или Малайе с Меккой — священным местом, упоминаемым в молитвах, и местом паломничества, но не провозглашенного суверенным земным владением. И в самом деле, до подъема европейского национализма евреи в течение многих веков не предпринимали никаких усилий, чтобы поселиться в Палестине. Иудейский закон к тому же прямо запрещает массовый переезд евреев в Святую Землю.

Многовековое стремление евреев к возрождению национального очага на исторической родине и массовые преследования настоятельно требовали политически гарантированного убежища для еврейского народа, собственного государства.

Первые сионисты вынуждены были в силу обстоятельств сочетать эти два принципа, религиозный и светский, национальный. Палестина принадлежала другому народу. Поэтому в силу необходимости евреи утвердили формулу, что для иудеев, в отличие от других народов, нация и религия — это одно и то же. Чтобы оправдать свои права на страну Израиль, даже атеисты среди евреев утверждали — и утверждают до сих пор, — что Бог обетовал эту землю евреям по договору с ними, заключенному 3500 лет назад. Так говорит Тора.

Теодор Герцль (1860–1904) Основоположник современного сионизма

Герцль умер молодым — в возрасте 44 лет. За этот весьма короткий срок он создал национальные рамки для самого разобщенного и неорганизованного народа на земле — евреев. Он создал и осуществил — почти полностью своими собственными силами — движение, благодаря которому 50 лет спустя было создано Государство Израиль.

Труды Герцля часто цитируют, но редко читают. Многие популярные его биографии представляют собой типичную агиографию (жанр «жития святых»): их герой чуть ли не с момента рождения верит в собственное особое предназначение и, однажды избрав свой особый путь, никогда с него не сворачивает.

Наша задача — рассказать о жизненном пути Теодора Герцля до того момента, когда он в 1895 году оказался в одном из номеров Hôtel de Castille в Париже, где написал знаменитые строки из своего «Дер Юденштат»: «Мы — народ, единый народ. Еврейское государство — потребность всего мира. Следовательно, оно возникнет».

Путь Герцля к этим словам был далеко не столь однозначен и прямолинеен, как хотелось бы тем биографам, которые превращают Теодора в Биньямина-Зеева, выросшего в еврейской традиции и с младых ногтей ставшего провозвестником еврейского государства и создателем международного сионистского движения.

Теодор (Биньямин-Зеев) Герцль родился 2 мая 1860 года в Будапеште в Венгрии. Он был единственным сыном очень любивших его родителей, Якова и Жанет Герцль. Его отец был богатым торговцем и банкиром. Его сестра Паулина была старше его на год.

Вопреки популярному мифу Герцль родился и вырос в семье, которую занимали совсем не еврейские национальные идеи и духовные ориентиры. Если дед Теодора еще вел религиозный образ жизни, то отец относился к иудаизму формально (хотя отцовская линия прослеживалась до раввина Йосефа Тайтацака). Мать Герцля Жанет Дьямант, благодаря своему отцу, преуспевающему торговцу, получила хорошее светское образование. Ее брат был вполне ассимилированным евреем и сражался в рядах венгерской революционной армии в 1848 году.

Когда Теодор родился, его семья давно и благополучно вышла из гетто: немецкоязычная, экономически устойчивая, религиозно «просвещенная», политически либеральная. Иудаизм для них был не более чем «семейной памятью». Хотя какие-то внешние проявления этой памяти были выражены в привычных вещах. Ребенком Герцль довольно часто вместе с родителями посещал по субботам синагогу в Будапеште и в течение всей жизни придерживался традиционной практики просить благословения родителей, прежде чем начать какое-либо важное дело.

Еврейское образование Герцля закончилось с бар-мицвой (которую его родители, между прочим, предпочитали называть «конфирмацией»); по существу, он не слишком много знал об иврите или иудаизме. С детства Теодор имел склонность к литературе, писал стихи. В 14 лет он со своими однокашниками создал немецкое литературное общество.

Вначале Герцль учился в начальной школе еврейской общины Будапешта, но с распространением мадьярского антисемитизма мальчика перевели в будапештскую евангелическую гимназию, большинство учащихся которой имели еврейское происхождение.

Но антисемитизм был всепроникающим настроением общества, он набирал силу и среди преподавателей. Поэтому оскорбленный антисемитскими объяснениями учителя, Герцль оставил гимназию.

Направляемый своей матерью, волевой и более образованной, чем отец, Теодор брал уроки французского и английского языков и музыки. Он все больше погружался в немецкую культуру, его особенно привлекала ее эстетическая и гуманистическая традиции.

Любопытно, насколько процесс ассимиляции Герцля отличался от аналогичного процесса, пройденного его отцом. Тот приобщался к большинству через экономическое преуспеяние и отказ от религии, сын же стремился разделить с большинством культурные ценности — и это, по сути, вторая стадия еврейской ассимиляции.

В 1878 году семья переехала из Будапешта в Вену, где Теодор Герцль поступил на юридический факультет Венского университета. Родители Герцля оказали полную поддержку юноше в его литературных устремлениях, настаивая лишь на том, чтобы он закончил юридический факультет и в дальнейшем мог себя достойно обеспечить.

С 1885 года Герцль посвятил себя всецело литературной деятельности. Он написал несколько пьес, фельетонов и философских рассказов. Некоторые его пьесы имели настолько громкий успех на сценах австрийских театров, что в свое время Герцль считался одним из ведущих австрийских драматургов. Его пьесы шли на сценах Вены, Берлина, Праги и других театральных столиц Европы.

Стремление быть настоящим аристократом, поклонение и подражание немецкоязычной венской элите, ее манерам и вкусам — таковы амбиции Герцля студенческих времен. Героями его пьесок и рассказов были аристократы и по крови, и по духу. Они проявляли благородство и великодушие, защищая жертв недоброжелательности или несчастий. Не буржуазная приверженность закону, труду и мамоне, а дух рыцарства и чести наполняли смыслом их действия.

Еще в гимназии Герцль стремился стать денди. Школьный товарищ вспоминал о нем, как о «черноволосом, стройном, всегда элегантно одетом юноше, обладавшем хорошим чувством юмора… часто высокомерном, ироничном и даже саркастическом».

За надменностью и сарказмом, однако, скрывалось уязвленное честолюбие. Герцль тяжело переживал неудачи. «Успех не приходит, — записал он в своем дневнике в 1883 году, после того как его рукописи были отвергнуты в ведущих театрах и журналах. — И я действительно нуждаюсь в успехе. Я преуспеваю только от успеха».

Для молодого Герцля иудаизм и еврейский вопрос находились на периферии жизни. Тем не менее на него произвела тяжелое впечатление антисемитская книга Е. Дюринга «О еврейском вопросе» (1881). В 1881 году он стал членом немецкого студенческого общества «Альбия», но уже в 1883-м покинул его в знак протеста против антисемитских высказываний его членов.

В 1884 году Герцль получил степень доктора юридических наук и некоторое время проработал в судах Вены и Зальцбурга. В своих автобиографических заметках (1898) он писал: «Будучи евреем, я бы никогда не смог занять пост судьи. Поэтому я расстался одновременно и с Зальцбургом, и с юриспруденцией».

Похоронив свои амбиции в юриспруденции, Герцль решил, что сможет проявить себя как чиновник или офицер. Хотя это и не совпадало с позицией его родителей, он готов был принять крещение ради карьеры в этих сферах. Даже в то время, когда он увлекся сионистским проектом, Герцль не отказался от своего страстного стремления к квазиаристократическому статусу. В июле 1895 года он записал в дневнике: «Что бы мне понравилось, так это быть прусским аристократом».

С октября 1891-го по июль 1895-го Герцль работал парижским корреспондентом влиятельной либеральной венской газеты «Neue Freie Presse» в Париже. Получив должность корреспондента, он заявил своим родителям, что наконец приобрел «трамплин, с которого можно высоко прыгнуть», и напомнил, что величайшие журналисты — такие как Генрих Гейне и Генри Блович из лондонской «Times» — занимали ту же должность, выступая в «роли послов».

В этой газете Герцль публиковал, помимо прочего, заметки о парламентской жизни во Франции. В начале 1890-х, когда ему было немногим за тридцать, Герцль добился в Европе репутации блестящего журналиста. Его сильной стороной были фельетоны, короткие остроумные эссе, которые покоряли своей тональностью и динамизмом.

Четыре года наблюдения за французской политической и общественной жизнью изменили Герцля: он прошел эволюцию от эстета до заинтересованного либерала, затем от либерала к либералу-еврею и, наконец, от еврейского либерала до сионистского деятеля.

Подобно большинству австрийских либералов, Герцль видел во Франции оплот свободы и цивилизации, родину прав человека. Однако, начав писать о Франции как о стране просвещения, Герцль обнаружил нацию и республику, гибнущую в пучине тяжелого кризиса либерального порядка.

В этом кризисе важное место занимала и проблема антисемитизма. Не было ни одной атаки на республику, где не отметились бы антисемиты. Публицист Эдуард Адольф Дрюмон возложил на международное еврейство ответственность за все беды страны: за Франко-прусскую войну, Парижскую коммуну, упадок нравов и т. д. Он призывал покончить с эмансипацией и экспроприировать еврейский капитал. В 1891 году Дрюмон встал во главе ежедневной популярной газеты «Libre Parole», служившей рупором для беспрестанных атак на евреев и их защитников.

В тот период антисемитизм был единственной еврейской темой, которой касался Герцль. Свои взгляды на политику он изложил в небольшой книге «Бурбонский дворец» (здание, где находилась французская палата депутатов). В политических кругах Парижа Герцль неоднократно слышал антисемитские речи и высказывания. Его взгляды на решение еврейского вопроса постепенно менялись, что заметно уже в его пьесе «Гетто» (1894), переименованной затем в «Новое гетто».

Впрочем, при этом он защищал тех известных в Европе евреев, кто публично принимал католичество, надеясь, что это подтолкнет к массовому обращению остальных евреев. Такой конец еврейского народа, рассуждал Герцль, будет и концом антисемитизма. Однако вскоре пришел к выводу, что такая «эвтаназия» — безболезненное умерщвление иудаизма — не имеет ни практического, ни морального смысла.

Герцль погружался в еврейский вопрос постепенно, шаг за шагом: антисемитская пьеса, смерть офицера на дуэли в защиту своей чести как еврея, антисемитские демонстрации, клеветнические суды, Панамский скандал — все, о чем в те годы писал Герцль, вовлекало его в эту проблематику. Изначально сторонник ассимиляции, он рассматривал еврейский вопрос как периферийный — в сравнении с вопросом социальным. По мнению Герцля, он мог быть разрешен наряду с другими, походя и не в первую очередь. И только со временем, наблюдая выдвижение антисемитских деятелей на каждых новых выборах в Австрии, Герцль начал менять свои приоритеты.

На эволюцию гражданской позиции Герцля существенно влияла также его личная жизнь. В 1889 Герцль женился на Юлии Нашауэр. Их супружеская жизнь, однако, не сложилась, поскольку жена не понимала и не разделяла взглядов Герцля. Брак с женщиной более высокого социального положения, чем он сам, оказался с самого начала неудачным, и он проводил много времени вдали от жены и детей.

Герцль обожал свою волевую, сильную маму и во взрослом возрасте продолжал ориентироваться на нее. Любимая сестра Герцля, Паулина, умерла, когда ему было 18 лет, и он оставался верен ее памяти: каждый год, в годовщину ее смерти, он отправлялся в Будапешт на ее могилу. Его сильная привязанность к женщинам своей семьи, вероятно, отрицательно повлияла на отношения Герцля с женой. В сохранившихся письмах к ней мы видим скорее игру и шутливый этикет, чем искреннее чувство. Герцль часто обращается к жене «дорогой ребенок» и подписывает свои письма «твой верный папа Теодор».

И еще одной личной трагедией для Герцля стала утрата лучших друзей: один из них покончил жизнь самоубийством, второй погиб. В этих двух потерянных еврейских судьбах он видел кризис эпохи, кризис поколения.

Не найдя счастья в браке, лишившись своих ближайших друзей, Герцль в борьбе с часто мучившей его депрессией почувствовал потребность приложить свои силы к более масштабному делу, чем либеральная журналистика. И вот тогда еврейский народ становится коллективным объектом его любви. Если в 1882 году он считал евреев чуть ли не физическими и умственными уродами, испорченными гетто, внешней нетерпимостью и родственными браками, и ратовал за ассимиляцию и скрещение «западных рас с восточными», то теперь, в начале 1890-х, он примеряет на себя роль спасителя избранного народа и заодно решает свои личные проблемы.

Герцль теперь отвергал традиционные умеренные пути решения проблемы антисемитизма. Он не хотел иметь ничего общего с существовавшим тогда «Обществом защиты от антисемитизма», основанным выдающимися немецкими и австрийскими интеллектуалами, и заявлял: «Прошло то время, когда можно было достичь чего-либо утонченными и умеренными средствами».

Сам он видел только два эффективных способа: один — «паллиативный», другой — «терапевтический». Самым лучшим паллиативом от симптомов антисемитизма было бы обращение к «жестокой силе» в форме личных дуэлей с обидчиками. «Полдюжины дуэлей, — писал он, — чрезвычайно поднимут общественное положение евреев».

Как мы знаем из его личного дневника, Герцль намеревался сам бросить вызов лидерам австрийского антисемитизма Георгу фон Шенереру, Карлу Люэгеру или принцу Алоизию Лихтенштейну. На случай гибели он оставил бы письмо, где назвал бы себя мучеником и жертвой «самого несправедливого движения на свете». А если бы ему удалось победить, то, представ перед судом, он бы выступил с большой речью против антисемитизма. И суд, вынужденный отдать должное его благородству, оправдал бы его, а евреи послали бы его в Рейхстаг в качестве своего представителя, но он благородно отказался бы от этого предложения. Паллиатив от антисемитизма принимает, таким образом, форму защиты поруганной чести.

Другим, «терапевтическим» подходом к антисемитизму остается ассимиляция. Но поскольку доверие к полумерам уже утрачено, Герцль предлагает радикальный выход: массовое крещение — вот что может раз и навсегда решить европейскую проблему. Фантазия о собственной грандиозной роли в этом действе возникла у Герцля, очевидно, уже в 1893 году.

Он мечтает об эпохальном соглашении с Папой Римским. Получив с помощью австрийских церковных иерархов аудиенцию у верховного понтифика, Герцль скажет главе Римско-католической церкви: «Если вы поможете нам в борьбе против антисемитов, я начну великое движение свободного и упорядоченного обращения евреев в христианство… В 12 часов дня, в парадном облачении, под звон колоколов, евреи вступят в церковь Св. Стефана — горделиво, а не стыдливо, как это делали до сих пор одиночки…»

Этот театрализованный проект нес на себе печать личности того молодого Герцля, который тайно желал быть прусским аристократом. Но все эти фантазии пока еще не привели к оформлению всеобъемлющей программы. Психологическая революция, превратившая Герцля из венского поборника ассимиляции в вождя нового исхода, произошла в середине 1890-х годов, причиной этого стал целый ряд событий.

Первым таким событием стало осуждение Альфреда Дрейфуса 22 декабря 1894 года. Под влиянием дела Дрейфуса[4] во взглядах и в жизни Герцля произошел крутой поворот, он повернул Герцля лицом к сионизму. До своего заключения Дрейфус был публично подвергнут обряду «гражданской казни»: его шпагу сломали, а военные ордена сорвали с мундира. Особенно поразили Герцля, присутствовавшего на церемонии, крики взбешенной французской толпы. Наряду с призывом убить Дрейфуса толпа методично выкрикивала: «Смерть евреям!»

Герцль был убежден в невиновности Дрейфуса: «Еврей, который начал свою дорогу чести как офицер Генерального Штаба, не может совершить такое преступление… Как следствие их длительного гражданского бесчестья, евреи обладают часто патологическим стремлением к чести; и еврейский офицер в этом смысле ставит себе особую планку».

Однако толпа объясняла предательство Дрейфуса именно его происхождением: «Смерть евреям!» И это происходило не в России, не в Австрии, а во Франции — «в республиканской, современной, цивилизованной Франции, спустя сто лет после провозглашения Декларации прав человека». Герцль заключил: «Достижения Великой революции отменены».

Если бы дела Дрейфуса было недостаточно, то события мая 1895 года окончательно заставили Герцля отказаться от какого-либо ассимиляционного решения.

В двадцатых числах мая во французскую палату представителей стали поступать просьбы предотвратить «еврейское проникновение» во Францию и принять особое еврейское законодательство. Двумя днями позже антисемитский деятель Карл Люэгер впервые добился большинства в венском городском совете и вскоре мог занять пост бургомистра.

С этого момента позиция Герцля определилась и вплоть до последних дней не претерпела существенных изменений. Один за другим уходили в небытие те идеалы, что некогда прочно связывали Герцля с христианской культурой и обществом: дружба, французская республика с ее толерантностью, европейский либерализм, кодекс чести и защита еврейского достоинства путем дуэлей или крещения…

14 июня 1895 года он записывает в дневнике: «Страна, в которой мы сможем жить с крючковатым носом, черной или рыжей бородой… и при этом не будем объектом осмеяния. Страна, где мы сможем в конце концов жить как свободные люди на своей земле. Страна, где будем так же, как и другие, пользоваться уважением за великие и добрые дела, где мы будем жить в мире со всем миром». Эволюция Герцля как политика и человека к 1895 году окончательно завершилась. Он становится вождем сионистского движения, лидером нового исхода.

Итак, теперь Герцль убежден в том, что единственным решением еврейского вопроса является создание независимого еврейского государства. Он считает, что до тех пор, пока евреи живут в нееврейских обществах, их всех будут осуждать и ненавидеть за ошибочные действия хотя бы одного из них. Если в либеральной Франции, первой европейской стране, которая предоставила евреям равные права, звучит: «Смерть евреям!», это значит, что они не будут в безопасности нигде, кроме их собственной земли.

Так Герцлем полностью овладела идея воссоздания еврейского государства.

Впрочем, и здесь присущее Герцлю романтическое начало, столь заметное в юности, не покидает его. Сионистский проект — это мечта, это желание, это воля. Герцль отрицал позитивистскую концепцию исторического прогресса и его рациональности и говорил о психической энергии как основной движущей силе истории: основания и условия не нужны, нужно лишь желание и воля.

Не Герцль «придумал сионизм». Другие, особенно движение «Ховевей Цион», действовали до него, однако именно Герцль предложил практические и политические пути, приведшие к осуществлению мечты сионистского движения.

В отличие от предыдущих сионистов, Герцль обратился к новому и незнакомому методу деятельности — дипломатической активности среди политиков и представителей государств, чтобы обеспечить их поддержку сионистской идеи и осуществление еврейского заселения Палестины.

Герцль верил, что «нельзя заселять Палестину тайком, но только в открытую и с соответствующими гарантиями, согласно международному праву». В рамках своей политической деятельности Герцль встречался, в частности, с турецким султаном, с итальянским королем, с Папой Римским и с немецким кайзером, посетившим Палестину. Своими инициативами и политической деятельностью Герцль проложил путь к декларации Бальфура 1917 года и к созданию государства Израиль.

Первым, инстинктивным, шагом было стремление просить поддержки этой идеи у ведущих еврейских филантропов — Ротшильдов и французского барона Мориса де Гирша. В 1895–1896 годах Герцль безуспешно пытался обратить в свою веру богатейших евреев мира. В июне 1895 года он обратился за поддержкой к барону де Гиршу. Позже — к барону Эдмону де Ротшильду, который был главной опорой диаспоры. Однако встречи эти не принесли результатов.

Это привело Герцля к решению, что с богачами ему не по пути. «Надо немедленно организовать наши массы», — сказал он. В день смерти барона де Гирша, которым Герцль восхищался несмотря на все их социальные, психологические и идейные различия, он записал в своем дневнике: «Евреи потеряли Гирша, но у них есть я!» Начался последний, самый главный период в жизни Теодора Герцля.

В те дни Герцль начал писать дневник и делать первые наброски к книге «Еврейское государство». В дневнике он писал: «Идеи в душе моей гнались одна за другой. Целой человеческой жизни не хватит, чтобы все это осуществить…» В творческом порыве он написал 63-страничный памфлет «Der Judenstaat» («Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса»), где обрисовал программу создания еврейского государства и объяснил, почему это необходимо и возможно. Книга Герцля была опубликована в Вене 14 февраля 1896 года.

Герцль писал: «Я верю, что придет замечательное поколение евреев. Маккавеи восстанут вновь. Позвольте мне еще раз повторить вступительные слова: евреи, которые этого желают, будут иметь свое государство. Наконец мы будем жить как свободные люди на своей земле и мирно умирать в своих собственных домах. Мир будет свободнее нашей свободой, богаче — нашим богатством, величественнее — нашим величием».

В том же году были опубликованы переводы памфлета с немецкого на иврит, английский, французский, русский и румынский языки. Книга Герцля произвела эффект удара грома. О ней говорили повсюду. Немецкая печать, еврейская и нееврейская, называла идеи Герцля идеями сумасшедшего мечтателя. Русские сионисты разделяли его мечты, но опасались верить Герцлю. Они никогда не слышали о нем и не понимали, почему он в своей книге не упомянул о значении иврита, а также о тех, кто еще раньше призывал к рациональной независимости для евреев. Дело в том, что Герцль никогда не слыхал прежде о сионистах России. Позднее он говорил, что не написал бы свою книгу, если бы знал о них.

Излить свои мысли на бумаге его заставило убеждение, что они оригинальны; и именно сила и свежесть воображения в его работах вдохновила других. Отовсюду шли призывы, чтобы Герцль возглавил сионистское движение.

В своей книге Герцль подчеркивает, что еврейский вопрос следует решать не эмиграцией из одной страны диаспоры в другую или ассимиляцией, а созданием независимого еврейского государства. Политическое решение еврейского вопроса, по его мнению, должно быть согласовано с великими державами. Массовое переселение евреев в еврейское государство будет проводиться в соответствии с хартией, открыто признающей их право на поселение, и международными гарантиями. Это будет организованный исход еврейских масс Европы в самостоятельное еврейское государство.

Герцль считал, что образование подобного государства должно осуществляться по заранее продуманному плану. А само государство должно быть проникнуто духом общественного прогресса (например, установление семичасового рабочего дня), свободы (каждый может исповедовать свою веру или оставаться неверующим) и равноправия (другие национальности имеют равные с евреями права).

Для реализации этого плана Герцль считал необходимым создать два органа — политический и экономический: «Еврейское общество» в качестве официального представительства еврейского народа и «Еврейскую компанию» для руководства финансами и конкретным строительством. Необходимые средства предполагалось получить при содействии еврейских банкиров, и только в случае их отказа должен был последовать призыв к широким еврейским массам.

Между унижением Дрейфуса и смертью Герцля пролетело десять лет. И за этот срок Герцль успел заложить основание всех главных структур сионистского движения.

Первым крупным проектом Герцля был созыв Еврейского конгресса. На собственные средства он создал еженедельник, с помощью которого идея распространялась и отрабатывалась. В 1897-м он вместе с Оскаром Мармореком и Максом Нордау организовал и провел первый Всемирный сионистский конгресс (с 26-го по 29 августа 1897 года) в Базеле (Швейцария) и был избран президентом Всемирной сионистской организации. Это было первое в истории официальное собрание евреев со всего мира — и оно было делом рук одного человека.

На встрече присутствовало около 200 еврейских руководителей. Они прибыли из Восточной и Западной Европы, из Англии, Америки, Алжира — старые и молодые, ортодоксы и реформисты, капиталисты и социалисты.

Конгресс основал Всемирную сионистскую организацию, целью которой было создание обеспеченного публичным правом убежища для еврейского народа в Палестине. Были утверждены еврейский флаг и национальный гимн, которые стали впоследствии флагом и национальным гимном государства Израиль. В своем дневнике Герцль пророчески писал: «В Базеле я основал еврейское государство. Может быть, через пять лет, а через пятьдесят лет наверняка, все увидят его». Ровно через 50 лет после того, как эти слова были написаны, Организация Объединенных Наций утвердила создание Государства Израиль.

Но не будем забегать вперед…

С каждым годом сообщество увеличивалось; все больше евреев видели в сионизме не фантазию, а политическое движение, которое способно решить еврейский вопрос.

Кстати, в те дни рассказывали об одном раввине (по легенде, это был рав Гершуни), которому, чтобы охладить его восторги от появления Герцля, сказали, что последний — совсем не религиозный человек. На это раввин ответил радостно: «Счастье мое, что он такой; в противном случае, если бы он был еще и верующим, я бы уже бегал по улицам и объявлял, что он Мессия».

В течение первого года деятельности Герцля на ниве сионизма он тратил основную энергию на получение поддержки со стороны турецкого султана Абдул-Гамида II (в то время Эрец-Исраэль находился под господством Османской империи), а главным сторонником султана в Европе был германский кайзер Вильгельм II. Принятая на Конгрессе Базельская программа была основой для многочисленных переговоров с германским императором и турецким султаном, чтобы создать «жилище для еврейского народа» в Палестине.

Хотя старания Герцля тогда не увенчались успехом, его работа создала предпосылки для создания государства Израиль (в 1948 г.). В 1897 году Герцль опубликовал пьесу «Новое гетто» и начал выпускать в Вене «Die Welt», ежемесячник сионистского движения.

В 1899-м Герцль организовал «Еврейское колонизационное общество» с целью покупки земли в Палестине, которая тогда была частью Османской империи. После нескольких лет растущих надежд и бесплодных переговоров его усилия сместились в сторону Англии, которая показала себя более дальновидной. В 1917 году, спустя 13 лет после смерти Герцля, Англия буквально вырвала из рук Турции контроль над Эрец-Исраэль и издала Декларацию Бальфура, объявлявшую британскую поддержку идее воссоздания еврейской страны в Эрец-Исраэль.

Герцль достиг большого успеха во время массового митинга в Лондоне, где его приветствовали десять тысяч людей, и Солсбери, глава британского правительства, заявил в приветственной речи: «У сионистского движения есть большие шансы на успех. Евреи создадут государство всем на удивление… У еврейского народа, выдержавшего столько бурь в течение двух тысяч лет, хватит духу осуществить эту идею».

Великобритания предложила Герцлю как представителю Всемирной сионистской организации землю в Британской Восточной Африке (часть территории современной Кении под названием Уганда; не путать с современным государством Уганда) для организации там еврейского государства (так называемый план Уганды).

Герцль готов был принять это предложение, но воспротивились другие активисты движения, в том числе весьма близкие к Герцлю. Угандийские планы провалились из-за того, что большинство сионистов рассматривали как возможную территорию для еврейского государства только Палестину. Кроме того, представители Конгресса сочли предложенную британским министром колоний Джозефом Чемберленом территорию непригодной для поселения.

В 1900 году Герцль опубликовал «Философские рассказы», а в своем утопическом романе на немецком языке «Altneuland» («Старая новая земля», 1902, позже Нахумом Соколовым он был переведен на иврит) Герцль создал идеалистическую картину будущего еврейского государства. Здесь он сформулировал принципы политического и общественного строя еврейского государства в Палестине. Герцль не предвидел арабско-еврейских конфликтов и считал, что живущие в Палестине арабы будут радостно приветствовать новых еврейских поселенцев. В переводе на иврит роман назывался «Тель-Авив» (то есть «Весенний холм», название библейского поселения). Таким образом, название будущего города Тель-Авив было навеяно романом Герцля.

Ожесточенные схватки с оппонентами, в дополнение к напряженной борьбе за дело сионизма, привели к обострению болезни сердца, которой страдал Герцль. Его болезнь осложнилась воспалением легких. Своему другу, приехавшему навестить его, Герцль сказал: «Почему мы дурачим себя?.. Колокол звонит по мне. Я не трус и могу спокойно встретить смерть, тем более что я не потерял попусту последние годы своей жизни. Я думаю, что неплохо послужил своему народу». Вскоре его состояние ухудшилось, и 3 июля 1904 года Герцль скончался.

Его наследством стало движение, переросшее в государство.

За полтора года до смерти Герцль написал завещание, касающееся его похорон и обрядов, где просил похоронить его в Вене рядом с отцом, пока еврейский народ не перенесет его останки в Землю Израиля. Последняя воля Герцля: «Я прошу, чтобы похороны были максимально скромными, без речей, без цветов… быть похороненным в металлическом гробу, в могиле около моего отца, и лежать там, пока еврейский народ не перенесет мой прах в Палестину. Туда будут перенесены также гроб моего отца, гроб моей сестры Паулины… и гробы моих ближайших родственников (моей матери и детей), которые умрут до срока переноса моего гроба в Палестину…»

Через 45 лет после смерти Герцля, через год с небольшим после создания Государства Израиль, в 1949 году первый кнессет принял решение осуществить его завещание. Была установлена дата, когда решение и завещание будут выполнены: «Завещание провидца еврейского государства Теодора (Биньямина Зеева) Герцля, светлая ему память, и перенос его праха на землю Израиля будет выполнено 22 ава 5709 года (17 августа 1949) в Иерусалиме, вечной столице народа Израиля и его священном городе». Останки «лидера Исхода» были доставлены из Австрии в Иерусалим.

Герцль просил в своем завещании перенести его гроб вместе с гробом отца (умершего ранее) и гробами его ближайших родственников — матери и детей.

Герцль и его семья дорого заплатили за его увлечение сионизмом. Его жена Юлия не понимала одержимости мужа, который больше времени уделял своей идее, чем семье, это сделало ее несчастной. В роду у Юлии были психически больные люди, и ее наследственность сделала женщину пациенткой клиники неврозов.

Судьба детей Герцля тоже была трагической. Его старшая дочь Паулина покончила жизнь самоубийством, так же как и сын Ганс (1891–1930), который в 1906 году принял христианство, а после смерти сестры застрелился на ее могиле в Бордо (Франция).

Младшая дочь Маргарет (известная как Труде; 1893–1943) провела большую часть жизни в больницах и умерла в нацистском концлагере Терезиенштадт. Единственный внук Герцля (ребенок Труде) покончил с собой в 1946 году. У Герцля не осталось кровных наследников. Но его идеи объединили веками разделенный и разрозненный народ-изгнанник, ставший последователями и наследниками его идей в каждом поколении.

Только в месяце элуле 5766 года (сентябрь 2006) прах Паулины и Ганса был захоронен в Иерусалиме на горе Герцль, рядом с их отцом. Таким образом, с большим опозданием Государство Израиль выполнило просьбу Герцля о захоронении всех членов его семьи в Израиле.

Ныне прах провозвестника еврейского государства покоится на горе Герцля в Иерусалиме, а недалеко от его могилы построен музей Герцля. День смерти Герцля (по еврейскому календарю это 20-й день месяца таммуз) отмечают в Израиле как национальный день его памяти.

Имя Теодора Герцля — один из основных символов современного Израиля, как и всей новейшей еврейской истории. В каждом израильском городе в его честь названы улицы и бульвары. В ряде европейских городов здания, в которых останавливался Герцль, отмечены мемориальными досками.

Государство Израиль было провозглашено в мае 1948 года, лишь немногим позже той даты, которую предсказал Герцль после Первого сионистского конгресса. Создав Всемирную сионистскую организацию и выйдя на арену мировой политики, он открыл новую эпоху в истории еврейского народа.

Отрывки из книги Биньямина Зеева Герцля «Еврейское Государство»[5]

«Идея… данного сочинения — весьма древняя, а именно: идея создания государства евреев… И в чем движущая сила? Страдания евреев. Кто посмеет отрицать, что это действительно существует? И поэтому я говорю, что эта сила, будучи правильно использованной, является достаточной, чтобы привести в движение… Чтобы увлечь людей… В глубине сердца я убежден, что справедливость на моей стороне — не знаю, станет ли моя справедливость очевидной уже во время моей жизни. Первые люди, начавшие данное движение, вряд ли увидят его величественное завершение. Но даже в самом начале их жизнь наполняется чувством возвышенной гордости, счастьем и внутренней свободой… Я верю в возможность свершения… Еврейское государство является необходимостью… и поэтому оно будет создано.

* * *

Еврейский вопрос не является социальным или религиозным… Это — национальный вопрос, и с целью его решения мы должны, прежде всего, превратить его в государственный вопрос, нуждающийся в участии всех культурных народов.

Мы народ, один народ.

В любом месте мы стремились искренне и честно ассимилироваться в народах, среди которых мы жили. Мы лишь хотели сохранить веру наших отцов. Но нам не дают этого сделать. Напрасно мы пытаемся быть верными патриотами…

* * *

Еврейский народ не может, не желает и не обязан исчезнуть.

Не может — потому что внешние враги сплачивают его.

Не хочет — это доказали 2000 лет ужасных страданий.

* * *

Не обязан — это я, по следам многих других евреев, не потерявших надежду, попытаюсь объяснить в данном сочинении. Целые ветви еврейства могут завянуть и отвалиться, но дерево живет.

* * *

Я прекрасно понимаю, что одного разума недостаточно…

Молодежь, увлекающая за собой стариков, выносит их наружу на своих могучих руках и превращает утверждения разума в пламенный восторг…

Я верю, что поколение прекрасных евреев вырастет из земли. Маккавеи воскреснут!..

Евреи желают и создадут свое государство.

Мы должны, в конце концов, жить свободными людьми на нашей родине…

И то, что мы сделаем там только для нашего процветания, — осчастливит и обогатит всех людей в мире».

Владимир (Зеев) Жаботинский (1880–1940)

Жаботинский — классик сионистского движения, политик, писатель, поэт, драматург, публицист, лингвист, оратор и даже философ, хотя он сам никогда не считал себя таковым, борец за свободу и независимость еврейского народа, за право его проживать на своей земле. Статьи, романы, пьесы этого выдающегося сына русского еврейства переведены на многие языки, существует даже многотомное (хотя далеко не полное) собрание сочинений на иврите, но до сих пор не собрано все написанное Жаботинским по-русски.

Что мы, в сущности, знаем о Владимире (Зееве) Жаботинском? Одессит. Еврейский национальный лидер. Крупнейший сионистский деятель. Похоронен на горе Герцля в Иерусалиме. Улица его имени есть практически в каждом городе Израиля.

Фигура Жаботинского, его политическая карьера и литературное творчество сохраняют поразительную актуальность и сегодня. Издатели переиздают его романы. Держатели сетевых библиотек публикуют его статьи и фельетоны. Филологи копаются в его прозе, политологи актуализируют его политическую доктрину. А читатели — читают.

Жаботинскому припоминают сравнения арабов с папуасами и пророческие слова о том, что арабы никогда не пойдут на «добровольное соглашение», «ни за какие сладкие слова и ни за какие питательные бутерброды». Его называют отцом, ну, или отчимом, израильского (контр)терроризма и не забывают поэксплуатировать его фразу про то, что «каждый народ, в том числе и евреи, имеет право на своих подонков». В романах Жаботинского обнаруживают параллели с «Гаврилиадой», «Мастером и Маргаритой» и чекистской поэзией Багрицкого. А романтики цитируют его перевод одного из самых готических стихотворений в мировой литературе — «Ворона» Эдгара По.

Как талантливый русский прозаик и фельетонист, вовлекший в литературу Корнея Чуковского и многих других, под влиянием кишиневского погрома стал сионистом, порвал с русской средой и русской прессой и вообще «изменился совершенно»? Так как же это произошло?

Жаботинский родился и вырос в космополитичной Одессе, где евреи жили бурной интеллектуальной и культурной жизнью. Увлекшись журналистикой, Жаботинский стал опытным фельетонистом. Его жизнь изменилась в 1903 году, когда страх перед погромами, захлестнувшими Россию, добрался и до его города, и он вступил в группу еврейской самообороны.

В том же году Жаботинский принял участие в VI Сионистском конгрессе в Базеле, который отверг просьбу Теодора Герцля рассмотреть возможность предоставления убежища и создания еврейской автономии в Восточной Африке.

Во время Первой мировой войны, когда сионистский истеблишмент осмотрительно придерживался нейтралитета, Жаботинский стал движущей силой в формировании Еврейского легиона, чтобы сражаться бок о бок с союзниками.

В начале 1920-х годов, когда британские мандатные власти в Палестине регулярно капитулировали перед арабским нажимом, он организовал оборонительные силы против арабского разгула, — активные действия, за которые он сначала британцами был заключен в тюрьму, а позднее депортирован. Жаботинский был непреклонен в своей настойчивости на пути к созданию еврейского государства, каким его видел с самого начала Герцль. Прорыв сквозь приспособленческую позицию тогдашнего еврейского истеблишмента по отношению к Британии был неизбежным.

В 1925 году он основал ревизионистскую Сионистскую организацию и 10 лет спустя вывел ее из Конгресса.

В день поста 9 ава (годовщина разрушения первого и второго Иерусалимского Храма) 1938 года он произнес в Варшаве пронзительную пророческую речь, умоляя евреев Польши «рассмотреть под собой вулкан, который вскоре начнет извергать наружу свой огонь разрушения», и бежать, пока они еще в состоянии это сделать.

В 1940 году, в возрасте 59 лет, Жаботинский умер в штате Нью-Йорк после обхода почетного караула своего молодежного движения «Бейтар».

Писатель Кестлер писал: «Жабо умер… Незаметно ушла одна из величайших трагических фигур эпохи». Жабо — так называли его в близком кругу.

В Тель-Авиве у лейбористской газеты «Давар», которая выступала против каждого политического шага Жаботинского, вдруг вырвался крик души: «Талантливейшая скрипка, которой было суждено играть главную партию в оркестре еврейского возрождения, внезапно умолкла». Это было данью его грозной силе как полемиста и оратора, способного удерживать внимание аудитории на русском, иврите, идише, английском, французском и немецком языках.

В последний путь в Нью-Йорке его провожали 25 тысяч человек, включая сто пятьдесят раввинов и канторов. В 1964-м, через 24 года после смерти Жаботинского и через 16 лет после создания Израиля, когда Бен-Гурион ушел в отставку, израильское правительство разрешило исполнить завещание Жаботинского — перенести его прах в еврейское государство.

Он был похоронен на горе Герцля в Иерусалиме, рядом с могилой основателя сионизма. И было невероятное скопление народа, траурные колонны прошли через Тель-Авив, а потом через Иерусалим за гробом, покрытым национальным флагом. В похоронах участвовало не менее четверти миллиона человек, свыше 10 % еврейского населения Израиля того времени.

Как все эти таланты могли объединиться в одном человеке? Вспомним людей эпохи европейского Возрождения. Они тоже часто совмещали в себе массу качеств и талантов. Достаточно назвать Леонардо да Винчи. Жаботинский был последним человеком той эпохи, «случайно» родившимся на триста лет позже.

Он был настолько разносторонним человеком, что трудно дать его более или менее исчерпывающую характеристику. Но вот один характерный факт. Жаботинский был влюблен в Италию (по-итальянски говорил так, что в Италии его принимали за итальянца) и в национального героя этой страны Джузеппе Гарибальди. Дополняя высказывание Герцена, Жаботинский в одной из своих статей назвал Гарибальди «рыцарем человечества и человечности».

В статье «Мракобес» (1912) Жаботинский вложил в уста Гарибальди такие слова: «Я хотел отнять у Франции нашу Ниццу, потому что она наша, но когда на французскую землю ступили прусские войска, я созвал своих старых товарищей и ринулся в Дижон защищать французскую свободу и целость французской земли. Я посвятил свою жизнь Италии, но и на необъятных равнинах и лесах Южной Америки помнят меня, ибо и там я боролся с тиранами в рядах революционных армий Бразилии, Аргентины, Перу…

Я отдал свою жизнь Италии, но Герцен назвал меня рыцарем человечества. И я был рыцарем человечества и человечности, и я умел любить и понимать все народы, и мое сердце было в каждой борьбе на стороне угнетенного. Но я больше всего на свете любил мой народ и его страну, и, когда надо было, я умел ненавидеть чужака-поработителя… Да, я был рыцарем человечества, но я учил своих сограждан верить, что нет на свете высшего блага, чем нация и родина, и нет на свете такого Бога, которому стоило бы эти две драгоценности принести в жертву. И вот — моя работа предо мною. Я создал этот прекрасный третий Рим, я создал эту молодую новую жизнь, этот новый очаг творчества, имя которому Италия. И я верю, что мой памятник на холме виден не только Риму, но и миру, и по всем углам земли еще внятен и памятен мой призыв, и постепенно всюду, где только есть угнетенное племя с великим прошлым и горьким настоящим, всюду закипит борьба за мой идеал…»

Написано с большим чувством, не правда ли? Политики так не пишут, так пишут поэты. И это не перевод, это было написано по-русски. Ведь Жаботинский родился в Одессе и, хотя он свободно говорил, читал и писал на семи языках, три четверти написанного им написано на чудесном русском языке. Только теперь литературные критики начинают понимать, что Жаботинский был замечательным русским стилистом. Его роман «Пятеро», опубликованный в Париже в 1934 году, в Советском Союзе был, конечно, запрещен, как и все написанное им, и только сейчас вышел в большую русскую литературу и поразил многих.

Но и с точки зрения понимания политических идеалов Жаботинского приведенный выше отрывок из его статьи говорит очень много. Он написал это не только о Гарибальди, но и о самом себе.

Жаботинский на всю жизнь сохранил столь редкое в наше время горячее и благородное стремление служить не лично себе, а своему народу («народу с великим прошлым и горьким настоящим», как сказано в вышеприведенном отрывке) и всему человечеству. Это многие отмечают в своих воспоминаниях.

Как свидетельствовали все, знавшие его или слушавшие его выступления, необычность его личности и ораторский талант производили потрясающее впечатление, несмотря на его невзрачную внешность. Бывший его секретарем Артур Кестлер, ставший потом знаменитым писателем, упоминая о «магнетизме Жаботинского».

Владимир Жаботинский — самая блистательная фигура в истории сионизма, и это определило его значение для еврейского народа и еврейского национального движения. Но если бы Жаботинский как политик, идеолог и мыслитель оставался исключительно в кругу сионистских проблем, он бы интересовал сегодня, в основном, только историков сионизма. А ведь при жизни Жаботинский был совершенно легендарной личностью.

Жаботинский — фигура мирового масштаба, еще достаточно не оцененная и не признанная в широких интеллектуальных кругах в мире. Но сегодняшний интерес к его личности растет. Жаботинский нужен людям именно на нынешнем этапе, когда, в связи с превращением терроризма в международное оружие массового уничтожения, создалась крайне напряженная и принципиально новая социально-политическая обстановка в мире, что заставляет начать коренную переоценку отношения к национальным и интернациональным ценностям и понятиям. В чем же состоит величие Жаботинского? И почему, в частности, тот же Шмуэль Кац назвал его «самым любимым — после Герцля — и самым оклеветанным еврейским лидером»?

Жаботинский в политической области был, вне всякого сомнения, революционером, но преимущественно в сфере идей. Мы видели много революционеров, которые ставили себе цель разрушить все старое, чтобы построить что-то новое. Как правило, они были гораздо успешнее в разрушении, чем в построении. Но Жаботинский был революционером совершенно другого типа: он творил революцию в основах политического мышления, он старался привить людям более благородное и более человечное видение действительности, цивилизовать отношения между людьми и народами, очертить теоретические и психологические рамки межнационального мира и сотрудничества. Очень важно подчеркнуть, что при этом он не уходил в утопию, как многие другие мыслители, пытавшиеся решать аналогичные задачи. Он никогда не отрывался от трезвого реализма, но видел реальность с большей прозорливостью, чем другие.

На посвященном памяти Жаботинского собрании в Лондоне главный раввин Британии доктор Герц смог проникнуть в суть его личности, сказав: «Правда — это способность видеть вещи такими, как они есть. Но это только половина правды. Мы должны, кроме того, уметь видеть вещи такими, как они должны быть, как они легко могли бы быть, если б человеческая слабость, невежество или ненависть не затемняли душ человеческих… Жаботинский был одним из немногих смертных, кто обладал этим замечательным двойным видением».

Оставаясь убежденным сионистом, то есть, по сути, еврейским националистом, Жаботинский создал глубоко гуманистическую, непротиворечивую теорию цивилизованных межнациональных отношений, теорию практически (хотя, очевидно, с большим трудом) осуществимую и универсальную. Он показал, что национализм, лишенный шовинизма, не только может быть гуманистическим — он может быть основой гуманизма в международной жизни. Такое мировоззрение до сих пор остается очень спорным (для тех, кто не знаком с Жаботинским), особенно в свете нацистских эксцессов XX века.

В области сионистской теории и практики Жаботинский был принципиальным противником социалистических идей, но не потому, что ему не нравился сам социализм, а потому что социализм не соответствовал его гуманной цели.

Жаботинский не занимался экономическими проблемами, но он считал, что социализм и вообще любая теория, основанная на идее классовой борьбы, является антинародной и разрушительной, ибо разделяет народы по классовому признаку, натравливает одну часть народа на другую, что приводит к затяжной внутренней борьбе, принимающей в худшем случае характер гражданской войны. Результат — разрушение основ как национально-культурной, так и экономической жизни. Именно так было после революции 1917 года в России. Жаботинский не хотел, чтобы нечто подобное произошло в будущем еврейском государстве.

Для народа, решающего задачу возвращения на свою древнюю родину, национальная сплоченность является более важной, чем для других народов, и поэтому социализм для евреев, по мнению Жаботинского, это особенно убийственный социальный яд.

К сожалению, его понял и поддержал только сравнительно узкий круг сторонников. Хотя Жаботинский никогда не был одинок — его всегда окружала значительная группа верных сторонников и его слава была велика, — основное течение в сионистском движении относилось к нему резко враждебно.

Всемирная сионистская организация была в его время почти полностью социалистической. Созданный же Жаботинским Союз сионистов-ревизионистов, преобразованный позже в Новую сионистскую организацию (может быть, более точным было бы название «Организация сионистов-несоциалистов»), не смог объединить вокруг себя широкие круги.

Сыграла свою роль какая-то почти болезненная склонность евреев к левой идеологии. По этому поводу сам Жаботинский писал: «Политическая наивность еврея безгранична и невероятна».

То, что прошедшие через СССР и его распад и все последующие политические катаклизмы понимают или интуитивно ощущают сейчас, Жаботинский понимал еще в начале XX века. Можно утверждать, что он, как и каждый великий провидец, поднялся выше своего времени.

При всем глобализме своего политического видения Жаботинский всегда был нацелен на интересы собственного народа. И если неприятие социализма было одним из столпов его мировоззрения, то не менее важным было и его постоянное стремление к преодолению еврейской беспомощности перед насилием, погромами, притеснениями.

Он всегда оставался принципиальным пропагандистом создания сил еврейской самообороны. И не только пропагандистом, как мы уже упоминали, в царское время он создал самооборону в Одессе, во время Первой мировой войны способствовал созданию Еврейского легиона в составе британской армии (можно было бы написать целую книгу о том, как ему, имевшему в Англии статус всего лишь иностранного журналиста, удалось это сделать), затем он создал подпольные военные организации Хагана и Эцель в Палестине (из Хаганы позже выросла регулярная израильская армия), начал подготовку к созданию еврейских боевых частей в начале Второй мировой войны, но смерть прервала эту его деятельность.

Еврейские социалисты приложили много усилий, чтобы унизить Жаботинского в глазах еврейского народа и международных политических кругов. И главным его политическим противником был Давид Бен-Гурион.

И хотя Бен-Гурион много сделал как первый премьер-министр Израиля для еврейского государства, невозможно не осудить его многолетнюю пропагандистскую кампанию против Жаботинского. Недаром Шмуэль Кац, как уже говорилось, назвал Жаботинского «самым оклеветанным еврейским лидером».

О Жаботинском следует говорить не только как о сионистском деятеле, но и как о теоретике национального вопроса и межнациональных отношений. Это было очень важной частью его мировоззрения, над этим он много работал, об этом много писал.

Теория Жаботинского в области межнациональных отношений держалась на трех «китах», он считал:

— во-первых, человечество — это сумма народов-этносов, а мировая культура — неповторимая в своей ценности мозаика национальных культур, сохранение и защита которых является общей обязанностью всего человечества;

— во-вторых, мирное и конструктивное сосуществование и сотворчество народов мира должно быть основано на справедливом признании национальных прав всех народов и на разумной уступчивости со стороны более сильных;

— в-третьих, взаимное уважение всех народов — и сильных, и слабых — к идеалам, интересам, культуре и национальному достоинству каждого из них является залогом гармоничных межнациональных отношений.

Звучит наивно? Но попробуйте предложить лучшую формулу мирового сосуществования.

Альтернативой предложению Жаботинского является ассимиляция народов. Но ассимиляция пока что еще не доказала, что она — панацея от межнациональных конфликтов. Не смогли ассимилироваться народы России и СНГ, не смогли народы бывшей Югославии, не смогли мусульмане-курды, живущие на территориях нескольких мусульманских государств, и т. д., и т. п.

Если же ассимиляция осуществляется насильно или под давлением со стороны одного из народов, — а чаще всего это происходит именно так, — то это приводит к кровавым столкновениям и разрушению национально-культурных богатств.

Не лучше ли отказаться от насилия и попробовать сосуществовать на основе признания права каждого народа оставаться самим собой? Именно это и предлагал Жаботинский.

Гуманистическая позиция Жаботинского не только не исключала, но и требовала умения каждого народа защищать себя от насилия со стороны других. Более того, каждая национальная культура, по его мнению, является общим богатством всего человечества, и поэтому все человечество обязано защищать — если надо, то и военной силой — каждый народ и его культуру от несправедливого враждебного вторжения. Это его убеждение дало его противникам повод называть его «милитаристом», хотя, по сути, он был интернационалистом.

Сионист, националист и одновременно интернационалист? Да, это было действительно нечто новое. Как написал профессор университета штата Небраска Брайан Горовиц, существует просто сионизм и «сионизм Жаботинского». К этому можно добавить, что существует целый идейный мир Жаботинского и что его сионизм — это «интернационалистический сионизм», ибо, ставя себе задачу создания еврейского национального государства, он одновременно очерчивает контуры такой международной жизни, в которой каждый народ будет чувствовать себя ценной и незаменимой частью в мозаике мировой цивилизации.

Его взгляды на природу и способы разрешения национальных проблем сформировались под влиянием трех общественно-политических феноменов: положения в многонациональной Российской империи, национального объединения и возрождения его любимой Италии и, наконец, сионистского движения.

И во времена Жаботинского, и раньше многие теоретики занимались созданием теорий, касающихся обеспечения национальных прав. Жаботинский был ближе всего к теоретикам так называемого культурного, или «интегрального», национализма. А в том, что касается прав национального меньшинства, рассеянного на территории другого народа, Жаботинский был близок к модной в начале XX века социалистической теории национально-персональной автономии. Эта близость не мешала социалистам люто ненавидеть Жаботинского: ведь он выступал против классовой борьбы и уничтожения богатых как класса.

Будучи иногда, в тех или иных вопросах, близок к идеям своих предшественников — порой и социалистов, и не социалистов, и сионистов, и не сионистов, — Жаботинский всегда оставался настолько своеобразен и ярок, что к нему не подходят никакие ярлыки. Он — отдельное явление мировой общественно-политической мысли.

С первого взгляда покажется невероятно странным, но близко знавшие его люди и его биографы всегда отмечали одну его неожиданную черту: он имел… нееврейский способ мышления. О нем часто говорили в шутку, а иногда и всерьез, что у него «гоише коп» («гойская голова»), но это было не порицание, а похвала.

В чем же дело? Сын еврейских родителей, еврей из евреев, популярнейший еврейский лидер — и вдруг «гоише коп»?

А теперь попробуем вспомнить, для чего Моисей сорок лет водил евреев по пустыне после исхода из Египта. Любой знаток Библии объяснит, что это было сделано для того, чтобы вымерло поколение, родившееся в рабстве, чтобы в Землю Обетованную вошли люди с психологией свободных людей. Тогда как, к сожалению, и в наше время типичным еврейским способом мышления было мышление раба. И хотя предки Жаботинского тоже жили в черте оседлости, он имел иную ментальность. Это ментальность свободного человека, человека высокой духовности, наделенного и человеческим, и национальным достоинством.

Но пока что с Жаботинским в Западном мире и в самом Израиле происходит то, что с ним происходило всегда: им восхищались, его уважали (или ненавидели), к нему прислушивались, но мало кто становился на его путь.

Его путь — это было что-то слишком необычное, слишком не соответствующее ни моде, ни общепринятым предрассудкам, ни утверждениям авторитетов, ни произведениям «классиков». Даже те политические круги в Израиле, которые гордо называют себя последователями Жаботинского, фактически во многих вопросах очень далеки от его идей. Изменится ли это в будущем? Время покажет.

Давид Бен-Гурион (1886–1973)

Давид Бен-Гурион — один из самых известных политических деятелей XX века. С его именем прочно связано сионистское движение и образование Государства Израиль. «Мы сыты по горло Бен-Гурионом, — писал второй премьер-министр Израиля Моше Шарет о первом. — Но все же мир был бы гораздо скучнее без этого человека, над загадкой которого мы не перестаем размышлять».

Бен-Гурион был, как сейчас любят говорить, «политическим тяжеловесом». Он стал первым премьер-министром Государства Израиль в 1949 году, а впоследствии еще дважды побывал на этом посту. Леви Эшколь, решивший измерить политический вес Бен-Гуриона в армейских дивизиях, счел, что он «как премьер-министр Израиля сто́ит, по крайней мере, трех».

Давид Грин (такова настоящая фамилия нашего героя, Бен-Гурион — это псевдоним, взятый в честь еврейского полководца Бен Гуриона, которого на протяжении столетий ошибочно отождествляли с Иосифом Флавием, руководителем антиримского восстания в I в. н. э.) родился в 1886 году в Варшавской губернии Российской империи, в городе Плонске.

Его отец, Виктор Грин, был активистом местного еврейского культурного общества «Любящие Сион», а сын в 14 лет со своими друзьями создал общество по изучению древнееврейского языка (иврита). Вскоре у него родилась идея эмиграции на «историческую родину», в Палестину. В конце лета 1906 года, став активным деятелем сионистского движения, Давид Грин с друзьями эмигрирует в Палестину.

Однако по достижении призывного возраста он вновь вернулся в Россию, чтобы присягнуть на верность русскому императору — в противном случае его отцу пришлось бы выплатить огромный по тем временам штраф. Выполнив свой «патриотический долг», новобранец Давид Грин дезертировал и через два месяца снова был в Палестине.

Приехав в Яффу, двадцатилетний Давид решил немедленно отправиться в еврейское сельскохозяйственное поселение Петах-Тиква, которое, как он думал, придется ему по вкусу больше, чем кишащий торговцами портовый город. Во второй половине дня он с тринадцатью товарищами и осликом пустился в путь пешком. К десяти вечера они добрались до Петах-Тиквы и потом до утра вели разговоры с поселенцами.

Решение Грина не было случайным: иммигрируя в страну Израиля, он хотел работать на земле. Начал с тяжелой и изматывающей поденной работы — развозил удобрения по цитрусовым плантациям. Этот труд требовал «большого терпения и настойчивости от тех, кто никогда раньше не работал», — писал Грин отцу в Плонск. Ни летняя жара, ни вздувшиеся на ладонях волдыри не могли отвадить его от земледельческого труда.

Грин презирал иммигрантов Первой алии, нанимавших на тяжелую поденщину арабов, поскольку считал, что к национальному возрождению можно прийти только через еврейский труд. Спустя несколько недель после приезда Давид заболел малярией, и местный врач порекомендовал ему вернуться в Польшу. Но Грин наотрез отказался. Ослабленный лихорадкой, он работал не больше десяти дней в месяц, а потому частенько недоедал.

Еще в Польше Давил стал членом социалистической сионистской партии «Рабочие Сиона», но после приезда в Палестину заинтересовался соперничавшей с нею рабочей партией Ха-поэль ха-цаир, делавшей упор на сионизме и пропаганде иврита. А потом он принял решение объединить обе рабочие партии. Единству трудящихся как необходимому условию единства нации Грин придавал огромное значение.

Будучи убежденным социалистом, Давид Грин был, однако, сторонником прагматического подхода и приспосабливал свои социалистические взгляды к самому для него важному — целям сионизма. К этому времени у него в основном уже сформировались политические позиции. Они представляют смесь сионизма и социал-реформизма.

Некоторое время он не находил в партии массовой поддержки и безуспешно стремился пропагандировать употребление иврита. Даже будучи членом центрального комитета, он не мог сладить с приверженностью своих товарищей к идишу и с намечавшимся левым уклоном.

Поработав в поселениях на побережье, Грин решил отправиться на север — в Галилею, ставшую оплотом пионеров-халуцим. Он обосновался в Седжере, первом еврейском поселении в Нижней Галилее, — там, к его радости, все полевые работы выполнялись евреями. Перед ним была страна Израиля, о которой он мечтал.

Однако в Седжере Грин оказался в изоляции, особенно после того, как туда перебазировалась тайная организация Бар-Гиора (предтеча Ха-Шомера), из которой он был исключен. При этом, правда, Грин участвовал в охране поселка и проявил храбрость, оказав противодействие враждебно настроенной толпе местных арабов.

Грин трудился еще в нескольких галилейских поселениях. Затем Ицхак Бен-Цви, лидер Поалей Цион («Рабочие Сиона»), пригласил его в Иерусалим на работу в партийной газете «Ха-ахдут» («Единство»).

В 1910 году Грин становится редактором партийной газеты «Единство» и берет себе псевдоним Бен-Гурион. Подружившись с Бен-Цви, он сумел убедить его в важности иврита и в необходимости превратить Палестину в центр сионистской деятельности. В то время как большинство евреев (и большинство сионистов) находилось еще за пределами Израиля, Бен-Гурион настаивал на том, чтобы именно в Палестине сосредоточилось руководство сионистским движением, главной задачей которого должен был стать рост палестинской еврейской общины.

Бен-Гурион был разочарован неудачей Второй алии — второй волны иммиграции в Палестину — и как-то сказал, что девять из десяти поселенцев, прибывших в страну в начале века, затем покинули ее. Однако это не обескуражило Бен-Гуриона — он был полон решимости воссоздать еврейскую государственность в Эрец-Исраэль.

Полагая, что для этого необходимо сотрудничать с властями Оттоманской империи, которой тогда принадлежала Палестина, Бен-Гурион и Бен-Цви приняли решение отправиться в Константинополь, чтобы изучать там право. Поскольку сестра Бен-Гуриона вышла замуж за богатого купца, он счел возможным попросить своего отца заплатить за обучение. До начала учебы в Константинополе Бен-Гурион в течение года изучал турецкий язык в греческом городе Салоники, где имелась большая еврейская община, а в порту работали еврейские грузчики.

Если Бен-Гурион и был сначала разочарован тем, что в Палестине не удалось создать мощное рабочее движение, салоникские грузчики придали ему уверенности — своим примером они доказали, что евреи работы не чураются.

Получив образование в Константинополе, Бен-Гурион и Бен-Цви вернулись в Яффу. Между тем разразилась Первая мировая война. Несмотря на это, Бен-Гурион и Бен-Цви по-прежнему верили в необходимость сотрудничества с Оттоманской империей. Поэтому они, после того как Турция вступила в войну на стороне Германии, заручились разрешением создать еврейскую милицию для защиты Палестины. Однако новый турецкий командующий Джамаль-паша с одинаковой жестокостью начал действовать и против арабских националистов, и против сионистов. Бен-Гурион и Бен-Цви были высланы в Америку.

Сразу по прибытии в Соединенные Штаты они начали создавать движение за переселение евреев в Палестину — Хе-ха-луц. Несмотря на то, что они объездили всю страну, большого успеха добиться не удалось. В это же время Жаботинский в Лондоне пытался создать еврейские вооруженные части. Бен-Гурион, который верил в эффективность еврейского труда и еврейской самообороны, но с сомнением относился к идее вооруженного захвата Палестины, писал: «Родину нельзя добыть золотом или кулаком — родину строят в поте лица своего… Страна Израиля станет нашей, когда большинство ее рабочих и защитников будет принадлежать к нашему народу».

Бен-Гурион завоевал уважение, успешно ведя яростную полемику с евреями, выступавшими против сионизма, однако в Америке ему и Бен-Цви удалось привлечь на свою сторону всего около сотни сторонников — халуцим.

В 1917 году была провозглашена Декларация Бальфура, по которой Великобритания приняла на себя обязательство поддержать создание еврейского «национального очага» в Палестине. В России между тем произошла революция. Движение «Поалей Цион» раскололось: одни его участники по-прежнему стремились к возрождению еврейского народа в Палестине, другие выступали за возвращение в Советскую Россию, чтобы строить там социалистическое общество. Бен-Гурион, естественно, выступил на стороне сионистов. Одновременно он начал организовывать еврейские вооруженные отряды в составе английской армии.

Хотя Бен-Гурион положительно отнесся к Декларации Бальфура, он не разделял эйфории своих коллег. Многие сионисты восприняли этот документ как обязательство Великобритании дать наконец евреям государственность, но Бен-Гурион настойчиво повторял, что только сами евреи могут завоевать независимость и что путь к ней будет нелегок.

В 1918 году Бен-Гурион пошел добровольцем в американский батальон Еврейского легиона, который в качестве подразделения английской армии должен был дислоцироваться в Палестине. Как раз в это время он женился на Поле Мунвейс, медицинской сестре из Нью-Йорка. Несмотря на уговоры молодой жены, он отправился в учебный лагерь батальона, находившийся в Канаде. Пройдя всестороннюю военную и физическую подготовку, Бен-Гурион получил чин капрала и отплыл в Англию, а оттуда — в Египет.

Заболев дизентерией, он лежал в каирском госпитале и там прочел в журнале «Ба-авода» («В труде»), органе Палестинского союза сельскохозяйственных рабочих, статью Берла Кацнельсона о ведущей роли еврейских рабочих Палестины как «подлинного авангарда сионизма». Выздоровев, он отправился в лагерь палестинского батальона, разыскал там Кацнельсона и предложил ему создать союз трудовых движений Палестины.

По возвращении домой, в Эрец-Исраэль, Бен-Гурион убедил членов своей партии «Поалей Цион» поддержать идею объединения. Однако соперничающая партия, «Ха-поэль ха-цаир», отклонила это предложение. Но это не остановило Бен-Гуриона и Кацнельсона, они созвали всеобщую конференцию рабочих Израиля и образовали «Ахдут ха-авода» («Трудовой союз»), выступивший с призывом дать «международные гарантии для еврейского государства в стране Израиля».

Хотя «Ха-поэль ха-цаир» отказалась присоединиться к новой партии, впоследствии она объединилась с «Ахдут ха-авода» в рамках «Гистадрута». Бен-Гурион по-прежнему был верен своей цели — объединению общин под эгидой рабочего движения.

Не будучи религиозным человеком (с Полой он заключил гражданский брак), Бен-Гурион ясно сознавал важность еврейских традиций, он полагал, что религию — как фактор политического влияния — рано сбрасывать со счетов. Именно поэтому в новом государстве он оставил в ведении раввината институт брака, освободил ортодоксов от службы в армии, а выходным днем объявил субботу.

«Я не хожу в синагогу, — говорил Бен-Гурион, — но синагога, в которую я не хожу, — ортодоксальная синагога». А английский писатель и публицист Хаим Бермант остроумно заметил, что «хотя сам Бен-Гурион не верил в Бога, иногда можно было подумать, что Бог верит в него».

Бен-Гурион для великой задачи был готов вступить в союз по крайней мере с частью религиозной еврейской общины Палестины. С этой целью он начал вести переговоры с рабби Иехудой Лейбом Фишманом из религиозно-сионистского движения «Мизрахи» и путем компромиссов вовлек эту партию в органы самоуправления палестинского еврейства. Альянс между «Мизрахи» и рабочим движением просуществовал более полувека.

В двадцатые годы внимание Бен-Гуриона было сосредоточено на «Гистадруте», штаб-квартиру которого он перевел в Иерусалим, и на создании рабочих мест для новых иммигрантов. Даже на этой работе он удивительно сочетал способность кропотливо трудиться, побеждая ежедневную рутину, со способностью заглядывать в далекое будущее. Хотя в «Гистадруте» платили скупо, а Бен-Гурион должен был еще помогать жене, надолго уехавшей к родственникам в Плонск, он щедро тратил деньги на книги. Несмотря на активную организационную работу, он находил время, чтобы изучать иудаизм, христианство, арабскую историю, историю Ближнего Востока, социализм и сионизм.

Бен-Гурион не получил хорошего образования, но был крайне любознательным. Заинтересовавшись древнегреческой философией, он выучил греческий язык с тем, чтобы читать Платона в оригинале, а увлекшись трудами Спинозы, выучил латынь.

Курсируя между еврейскими общинами Восточной Европы, Бен-Гурион вступал в яростные споры с настроенными антисоциалистически сторонниками Жаботинского и не отступал даже тогда, когда возбужденная толпа забрасывала его камнями и тухлыми яйцами. В Палестине он энергично повел кампанию против ограничения еврейской иммиграции, то есть против политики британских властей. (Послевоенную иммиграцию в будущий Израиль арабское население встретило растущими актами насилия, что вылилось в кровавые события 1920-го, 1921-го и 1929 года. Это побудило англичан уменьшить приток евреев в Палестину.)

Будучи сильной личностью, Бен-Гурион, всегда готовый постоять за свои принципы, был вместе с тем сторонником единства. С сомнением относясь к проанглийской позиции Хаима Вейцмана, он вступил с ним в союз, чтобы добиться от Великобритании поддержки еврейской иммиграции. Вейцман, находившийся в Лондоне, принял участие в этой кампании.

В 1935 году Бен-Гурион стал председателем исполнительного комитета Еврейского агентства и главным лидером еврейской общины в Палестине. С этого времени он руководил сионистским движением вместе с Хаимом Вейцманом, президентом ВСО — Всемирной сионистской организации.

Несмотря на ожесточенные споры с Жаботинским, Бен-Гурион неоднократно встречался с ним, пытаясь достичь единства действий. Более того, Бен-Гурион и Жаботинский пришли к соглашению, однако руководимые ими движения этого соглашения не приняли и находятся в состоянии политической конфронтации по сей день. Союз Бен-Гуриона с Вейцманом оказался более прочным, хотя через некоторое время и эти политики вступили в конфликт: более активная позиция Бен-Гуриона оказалась несовместимой с осторожным подходом Вейцмана.

Бен-Гурион категорически возражал против вытеснения местных арабов с их земель, полагая, что евреи, осваивая Палестину, могут ограничиться свободными землями. В течение многих лет он верил в единство интересов еврейских рабочих и арабских крестьян. Однако после погромов 1929 года он постепенно осознал существование обособленного арабского национального движения и пришел к выводу, что единственный путь — это создание в Палестине еврейского большинства, способного защитить себя с оружием в руках.

Вместе с тем Бен-Гурион всегда был убежден, что евреям и арабам предстоит вместе жить в Палестине и на Ближнем Востоке вообще, а потому он неоднократно предпринимал попытки к установлению взаимопонимания с палестинскими и другими арабскими лидерами.

Не раз при этом удавалось достичь определенного продвижения вперед, но ход событий сводил на нет его дипломатические усилия. В 1935 году в гитлеровской Германии были приняты Нюрнбергские расовые законы, жестоко дискриминирующие евреев. Иммиграция из Европы увеличилась до небывалых размеров, и в 1936 году началась новая волна насилия со стороны арабов.

Столкнувшись со всеобщей арабской забастовкой и актами террора против еврейского населения, Бен-Гурион, в значительной мере вопреки своим соратникам, твердо соблюдал два принципа: сдержанность в самообороне и сохранение добрых отношений с англичанами. Он говорил: «В случае нападения мы не должны переходить границы самообороны». В то же время он стремился к самостоятельности евреев в экономике и вдвое увеличил иммиграцию.

Настаивая на умеренности и сохранении хороших отношений с англичанами, Бен-Гурион выступал против правых. Однако в той же степени он противостоял левым во главе с Вейцманом, который склонялся к тому, чтобы приостановить еврейскую иммиграцию. Во всей своей деятельности Бен-Гурион следовал одной линии: активно проводить прагматическую политику и стремиться к достижению консенсуса, отвергая как правый, так и левый экстремизм. Эта линия — важнейшая причина успеха Бен-Гуриона как лидера.

Отношения Бен-Гуриона с Вейцманом достигли критической точки, когда в Палестину была послана Великобританией комиссия Пиля, которой было поручено выработать программу действий ввиду продолжающегося арабского восстания.

Вейцман заявил комиссии, что, как он полагает, в Палестину может иммигрировать миллион евреев, но лишь за двадцать пять — тридцать лет.

Тем не менее, когда комиссия Пиля приняла рекомендацию о разделе Палестины на еврейское и арабское государства, Бен-Гурион объединился с Вейцманом не только против ревизионистов Жаботинского, но и против собственных товарищей по партии. Жаботинский по-прежнему был верен идее еврейского государства по обе стороны реки Иордан, и даже сионисты-социалисты не соглашались на столь урезанную Эрец-Исраэль.

Бен-Гурион смотрел на этот вопрос иначе. Он считал, что перспектива создания суверенного еврейского государства намного важнее проблемы будущих границ. По плану раздела, предложенному комиссией Пиля, евреи получали только Галилею, Изреельскую долину и побережье. Однако Бен-Гурион утверждал, что, имея собственное государство, пусть даже маленькое, палестинские евреи смогут и впредь бороться за свои цели. «Половинное еврейское государство — это не конец, а начало», — писал он своему сыну Амосу.

Вместе с тем Бен-Гурион никогда не связывал себя категорически с тем или иным планом раздела Палестины. Он, например, высказывался за то, чтобы Негев оставался под британским мандатом, но в перспективе допускал возможность включения его в состав еврейского государства. И все же он настоял, чтобы исполком Еврейского агентства согласился принять участие в обсуждении предложенного плана раздела Палестины.

Позже Голда Меир, принадлежавшая тогда к противникам раздела, признавала, что Бен-Гурион оказался прав и что немедленное принятие плана позволило бы спасти хотя бы часть европейского еврейства, уничтоженного в Холокосте.

Когда сами англичане отказались от своего плана, отношение к ним Бен-Гуриона стало иным. Он решил, что если англичане изменили своим обязательствам, то «мы, со своей стороны, должны, перестав поддерживать Великобританию, создать собственные вооруженные силы и в случае необходимости выступить с оружием в руках против англичан».

Ранее убежденный в важности связей с Великобританией, Бен-Гурион все сильнее разочаровывался в англичанах, особенно после того, как они отказались от предложений комиссии Пиля, и начал искать поддержку в Соединенных Штатах, где имелась большая еврейская община.

В мае 1939 года английское правительство опубликовало свою печально известную Белую книгу, сулившую превратить Палестину в арабское государство с еврейским национальным меньшинством. Были введены жесткие квоты на иммиграцию. Продажа земли евреям была ограничена. И все это в то время, когда европейским евреям, над которыми нависла смертельная угроза нацизма, более чем когда-либо нужен был свой национальный очаг!

Бен-Гурион был исполнен готовности сорвать антисионистскую политику Великобритании. Однако с приближением войны между Великобританией и Германией он оказался на распутье. Англичане препятствовали спасению евреев Европы, но в то же время в борьбе против Гитлера их нельзя было не поддержать.

Бен-Гурион со своими коллегами разработал двойственную линию, суть которой он выразил одной фразой: «Мы будем сражаться на войне, как будто нет Белой книги, и сражаться с Белой книгой, как будто нет войны».

Пламенные речи Бен-Гуриона вдохновляли еврейскую общину на борьбу против Белой книги, но дело не ограничилось одной риторикой — Бен-Гурион с помощью Еврейского агентства и Хаганы организовал нелегальную иммиграцию. Тем не менее, коллеги Бен-Гуриона не решались принять столь явную антибританскую программу, и собрать сторонников в Еврейском агентстве ему не удалось.

Вне себя от ярости, он подал в отставку с поста председателя исполнительного комитета Еврейского агентства, но отставка не была принята. В Европе бушевала война, и Бен-Гурион начал понимать, что борьба с Гитлером важнее борьбы против Белой книги. Летом 1940 года в Лондоне Бен-Гурион был поражен храбростью, с которой англичане защищали свои города от немецких бомбардировок.

Позже, в 1948 году, обдумывая все «за» и «против» провозглашения независимости Израиля, он сказал: «Я видел, на что способен народ в час высшего испытания. Я видел народную душу, исполненную благородства… На это способен и еврейский народ».

В Лондоне Бен-Гурион добивался создания еврейской армии. Вернувшись в Палестину, он решил посвятить себя «переселению миллионов евреев в Палестину и созданию в ней еврейского государства».

Он побывал в Америке — там, на конференции американских сионистов, была принята так называемая Билтморская программа, призывавшая к открытию Палестины для еврейской иммиграции, развитию малонаселенных и невозделанных земель и образованию еврейского государства. Это, несомненно, была самая радикальная платформа из всех, когда-либо принимавшихся сионистами за пределами Палестины.

Удивительно то, что Билтморская программа возникла в Америке, бывшей ранее оплотом тех, кто стоял за постепенное развитие Палестины. Принятие этого документа было реакцией на ухудшающееся положение евреев в Европе и в то же время результатом личных усилий Бен-Гуриона, который чувствовал, что время не ждет.

Во время войны конфликты Бен-Гуриона с левыми и правыми не прекращались. Он неоднократно нападал на Вейцмана, который, как полагал Бен-Гурион, недостаточно энергично поддерживал дело еврейской иммиграции в Палестину. Вместе с тем, когда ревизионистские организации в 1944 году предприняли ряд нападений на англичан, Бен-Гурион не только не поддержал их, но даже отдал распоряжение Хагане помочь англичанам в действиях против раскольников.

Сразу же после окончания войны, в 1945 году, Бен-Гурион начал задумываться над тем, что должно было последовать за конфронтацией с англичанами, — над представлявшейся ему неизбежной борьбой с палестинскими арабами, которых, как он предвидел, должны были поддержать арабские государства. В июле 1945 года в Нью-Йорке состоялась тайная встреча Бен-Гуриона с восемнадцатью американскими миллионерами, которые дали обещание финансировать покупку больших партий оружия.

Один из этих бизнесменов, Рудольф Зоннеборн, основал Институт Зоннеборна — якобы для транспортировки лекарств и медицинского оборудования, а на самом деле — для поставок оружия в Палестину и для осуществления нелегальной иммиграции. Институт, объединивший усилия восемнадцати миллионеров, сыграл важную роль в обеспечении палестинских евреев снаряжением и оружием, необходимым, чтобы бороться за жизнь.

Бен-Гурион по-прежнему конфликтовал с Вейцманом и открыто заявлял, что если Великобритания не откажется от политической линии Белой книги, «мы в Палестине не испугаемся британской мощи, не отступим перед ней и будем сражаться против нее». Когда пришедшее к власти в Англии лейбористское правительство, несмотря на прежние посулы, продолжило старый курс Белой книги, Бен-Гурион отдал Хагане приказ о начале вооруженного восстания против англичан.

Но тут английское правительство приняло решение направить в Палестину англо-американскую комиссию для изучения вопроса об устройстве там евреев, переживших Катастрофу. Восстание было отложено.

Комиссия рекомендовала установить над Палестиной доверенное управление, отменить как Белую книгу, так и ограничения на покупку земли евреями и немедленно допустить в страну 100 тысяч евреев. Вейцман одобрил эти предложения, но Бен-Гурион был разочарован.

Великобритания пообещала было выполнить рекомендации комиссии, но потом отказалась от собственной позиции и запретила стотысячную иммиграцию. После этого Бен-Гурион отдал приказ возобновить восстание. Тем не менее, после взрыва, устроенного Эцелом в отеле «Царь Давид» в июле 1946 года, он согласился временно прекратить вооруженную борьбу.

В это время один из сионистских лидеров, Нахум Гольдман, предложил Еврейскому агентству принять концепцию «еврейского государства на значительной части Эрец-Исраэль», иначе говоря — раздел. Бен-Гурион поддержал эту идею, хотя и воздержался при голосовании на заседании исполкома Сохнута.

В конце 1946 года на сионистском конгрессе в Базеле принцип раздела также был одобрен. Хотя по этому вопросу между Бен-Гурионом и Вейцманом было достигнуто взаимопонимание, они вступили в яростную дискуссию по проблеме «сопротивления». После продолжительных споров Бен-Гурион одержал верх. Он был избран председателем нового, настроенного на активные действия исполкома. Президент избран не был. Бен-Гуриону, кроме того, было поручено руководство обороной.

Вернувшись в Палестину, Бен-Гурион сосредоточился на военных делах, вникал во все детали на совещаниях с командирами Хаганы, ездил то в одно, то в другое армейское подразделение и усиленно читал военную литературу.

Как выяснилось, у Хаганы не было ни оружия, ни стратегии для ведения войны против регулярных армий. Оперативное планирование строилось на предположении, что главной угрозой для общины является восстание палестинских арабов. Кроме того, налицо были трения между командирами, прошедшими службу в британской армии, и теми бойцами Хаганы и Палмаха, которые во время войны оставались в Палестине для защиты общины.

Бен-Гурион, решив объединить две эти группы, назначил Исраэля Галили, представителя киббуцно-палмаховского движения, руководителем главного командования Хаганы, а Яакова Дори, служившего в английской армии во время Первой мировой войны, начальником генерального штаба новой Армии обороны Израиля (Цахала). Другая задача Бен-Гуриона заключалась в том, чтобы добыть тяжелое вооружение: танки, броневики, пушки, минометы, самолеты и патрульные катера. Не менее важно было убедить привыкших к партизанской войне командиров Хаганы в важности этих видов вооружений.

Бен-Гурион направил своих агентов в Европу для приобретения оружия и мобилизовал для этого имеющиеся денежные ресурсы. В то же время он призвал местных промышленников увеличить производство армейского снаряжения и выделил на это средства.

Стратегия, выработанная Бен-Гурионом, основывалась на принципе защиты каждого еврейского поселения — иными словами, Хагана должна была рассредоточить свои силы, наладить и укрепить связь по всей стране.

С этой целью Бен-Гурион создал военные округа или войсковые группы на всех направлениях возможного вторжения арабских армий и сформировал бригады на территориальной основе.

Еврейское население в это время было в основном сконцентрировано в сельских поселках, которые были растянуты цепочкой по восточной Галилее и Изреельской долине и, захватывая полосу побережья до Тель-Авива, уходили дальше на юг. Особенно уязвимы были коммуникации, связывавшие центр с удаленными поселениями Галилеи и Негева, а Иерусалим — с побережьем и с окружающими его еврейскими деревнями.

В ноябре 1947 года Организация Объединенных Наций путем голосования высказалась за раздел Палестины на два государства — еврейское и арабское. Палестинские арабы и арабские правительства отвергли резолюцию ООН и тем самым отказались от возможности создать палестинское арабское государство. Палестинцы начали партизанскую войну, которая приобретала все больший размах, а арабские армии готовились к вторжению сразу после окончания британского мандата. Цель арабов, согласно их собственным заявлениям, заключалась в том, чтобы уничтожить будущее еврейское государство еще до того, как оно будет провозглашено, и сбросить евреев в море.

В то время как Хагана обороняла еврейские поселения и защищала коммуникации, а местные арабы — иногда при поддержке все еще находившихся в Палестине английских войск — совершали один за другим набеги на еврейские города и деревни, Бен-Гурион продолжал усиливать вооружение Хаганы и направил Голду Меир в Соединенные Штаты для получения финансовой помощи.

Зимой 1947–1948 годов борьба продолжалась. Арабы все чаще совершали нападения на транспортные колонны, обеспечивавшие снабжение Иерусалима и еврейских поселений в Галилее и Негеве. В боях за коммуникации евреев преследовали неудачи, и Иерусалим, западная Галилея и Негев порой оказывались отрезанными.

Организовав состоявшее из тринадцати человек временное правительство — Народное правление, Бен-Гурион отдал приказ Хагане сосредоточить небывалые по размерам силы, чтобы прорваться к еврейской части Иерусалима, население которого все сильнее испытывало нехватку воды и продовольствия.

До этого акции Хаганы осуществлялись в гораздо меньших масштабах. Операция «Нахшон» должна была открыть «иерусалимский коридор», для чего требовалось занять высоты и арабские деревни вдоль дороги. До начала операции Хагана осуществила два ключевых мероприятия — взорвала штаб Хасана Саламе, командовавшего местными арабскими силами в районе Иерусалима, и захватила Кастел, арабскую деревню, местоположение которой позволяло контролировать иерусалимскую дорогу.

Путь на Иерусалим был открыт — это позволило на какое-то время наладить снабжение города, хотя коммуникации вскоре были перерезаны. В это время в Палестину начали прибывать транспорты с оружием из Европы.

Хотя операция «Нахшон» обеспечила Иерусалиму только временную передышку, в военных действиях был достигнут поворотный момент — инициатива впервые оказалась в руках евреев. Приказ о проведении операции «Нахшон» был первым стратегическим решением Бен-Гуриона: тем самым он стал не только политическим, но и военным лидером общины.

Впоследствии Хагана захватила ключевые в стратегическом отношении пункты, что позволило удержать районы, отведенные еврейскому государству согласно резолюции ООН, и еврейские поселения за пределами этой территории.

В то же время Бен-Гурион вступил в контакт с королем Трансиордании Абдаллой, пытаясь предотвратить его участие в надвигающейся войне. Однако эта попытка в конце концов не удалась. Арабский легион под командованием английских офицеров и трансиорданские пограничные войска во время войны за независимость показали себя грозным противником.

Еще до провозглашения Государства Израиль Арабский легион напал на поселения Гуш-Эцион к югу от Иерусалима, а египетская армия превосходящими силами начала наступление на Негев. В этой ситуации, когда Иерусалим был вновь отрезан, а община со всех сторон окружена вражескими армиями, Бен-Гурион после бурных дебатов с членами временного правительства принял решение не медлить с Декларацией независимости.

Провозглашение Государства Израиль стало самым значительным шагом Бен-Гуриона в ряду ключевых решений, принятых как до, так и после 14 мая 1948 года и приведших к восстановлению суверенитета еврейского народа над Эрец-Исраэль после перерыва в два тысячелетия.

Сегодня израильтяне считают, что Бен-Гуриона можно поставить в один ряд с библейскими Иисусом Навином, царем Давидом и Иегудой Маккавеем, а также с такими современными государственными деятелями, как Черчилль, Рузвельт и Де Голль, потому что Бен-Гурион умел смотреть вперед и решать главные проблемы, стоящие перед нацией.

Когда войска Ливана, Сирии, Трансиордании, Ирака и Египта напали на только что образованное еврейское государство, у него еще не было своей национальной армии. Поселения Гуш-Эцион были захвачены еще до того, как было провозглашено государство.

Арабский легион укрепился в Иерусалиме и отрезал гору Скопус; находившиеся там больница Хадасса и Еврейский университет оказались в изоляции, продолжавшейся девятнадцать лет.

Сам Иерусалим вновь был блокирован. Значительные потери были вызваны египетской бомбардировкой центральной автобусной станции в Тель-Авиве. В Негеве египтяне продолжали продвигаться вперед.

На севере ситуация была менее опасной, чем в Иерусалиме и на юге, но и там шли тяжелые бои против ливанцев и сирийцев.

Несмотря на то, что арабский план вторжения был не согласованной операцией, а скорее попыткой разделить Палестину на зоны оккупации между участвовавшими в боевых действиях арабскими армиями, израильтяне, располагавшие сначала лишь легковооруженными партизанскими отрядами и фактически не имевшие авиации, танков и артиллерии, в сущности, не могли противостоять армиям вторжения.

Однако в ходе войны Армия обороны Израиля превратилась в высокоорганизованную военную силу, способную перебрасывать свои подразделения с одного фронта на другой по внутренним рокадам.

К концу первой недели военных действий положение ухудшилось. Но тут из Чехословакии были доставлены первые «мессершмитты», а к берегам Израиля прибыло судно с винтовками и орудиями.

Перед лицом неминуемого поражения Бен-Гурион приказал начать наступательные операции на северном и центральном фронтах, продолжая удерживать оборону на юге. Но как и прежде, особое значение он придавал освобождению осажденного Иерусалима, считая Иерусалим символом еврейской независимости.

И благодаря упорному стремлению Бен-Гуриона освободить Иерусалим, историческая столица еврейского государства, точнее, ее западная часть, вошла в состав Израиля.

Но город оказался в блокаде. Поэтому была построена «Бирманская дорога» в Иерусалим — в обход укрепившихся в Латруне арабских сил. И к тому времени, когда 11 июня при участии ООН было установлено перемирие, первые транспортные колонны уже прошли по этой дороге — блокада Иерусалима была прорвана.

Первое перемирие дало всем евреям и особенно жителям Иерусалима, где вода и продовольствие подошли к концу, желанную передышку. ООН организовала доставку продовольствия в Иерусалим несколькими транспортными колоннами под контролем Арабского легиона, но бо́льшая часть грузов, включая военное оборудование, была переправлена в столицу по «Бирманской дороге».

Обе противоборствующие стороны использовали перемирие, чтобы укрепить свои позиции. Израильтяне успели получить артиллерию и некоторое количество танков и броневиков, купленных в разных странах мира. Вместе с тем Израилю угрожала не только смертельная опасность со стороны арабских государств. Бен-Гурион столкнулся также и с раздорами в израильских вооруженных силах.

Но он сумел отстоять принцип единства: это означало, что в Израиле одно правительство, одна армия и один главнокомандующий.

После месячного перемирия Израиль, пополнивший свой арсенал, перехватил инициативу, занял Галилею и расширил коридор, соединявший побережье с Иерусалимом. Израильтяне увеличили контролируемую ими зону в районе столицы, но в Старый город им прорваться не удалось. Израильская авиация нанесла удары по Египту и Сирии. Таким образом, Израиль расширил свою территорию.

За время боев, продолжавшихся всего десять дней, ситуация изменилась в пользу Израиля, и арабские страны охотно пошли бы на бессрочное перемирие, однако Бен-Гурион считал, что задача не выполнена до конца, и опасался, что военные успехи никак не отразятся на политическом урегулировании.

Уже до этого эмиссар ООН Фольке Бернадот выступал с планом, по которому Израиль лишался Негева, а Иерусалим должен был стать арабским (с предоставлением автономии еврейскому населению). Теперь Бернадот вернулся к своему плану в отношении Негева, а Иерусалим предложил отдать под международный контроль. Но план Бернадота был отвергнут обеими сторонами. На следующий день после того, как эмиссар ООН выступил со своим предложением, его убили еврейские боевики. Возмущенный Бен-Гурион отдал приказание произвести аресты среди боевиков.

Ссылаясь на постоянные нарушения перемирия арабской стороной, Бен-Гурион предложил захватить территорию к юго-западу от Иерусалима, но эта идея была отвергнута другими министрами. Тогда премьер выдвинул план освобождения Негева, все еще отрезанного египетскими войсками.

После того как египтяне напали в Негеве на транспортную колонну с продовольствием, план «Десять казней египетских» был приведен в исполнение. Когда ООН потребовала от воюющих сторон прекращения огня, Бен-Гурион намеренно медлил с ответом до тех пор, пока не удалось открыть дорогу на Негев и захватить Беэр-Шеву. На севере также имели место нарушения перемирия, что позволило Армии обороны Израиля завершить освобождение Галилеи.

Теперь Израиль владел большей территорией, чем та, которая отводилась ему по плану ООН. Бен-Гурион, в свое время принявший условия раздела Палестины, указывал теперь, что план ООН потерял свое значение после согласованного нападения арабских стран, имевшего целью уничтожение еврейского государства.

Когда Египет отказался выполнить требование Совета Безопасности ООН и не вступил с Израилем в переговоры о перемирии, Бен-Гурион отдал приказ начать последнюю кампанию Войны за независимость — кампанию, в ходе которой Армия обороны Израиля дошла до Эйлата и вторглась на Синай. Лишь получив от Соединенных Штатов предупреждение, что Великобритания, в соответствии с англо-египетским военным договором, вступит в войну на стороне Египта, Бен-Гурион распорядился вывести израильские войска с Синая.

Во время Войны за независимость стоял вопрос о самом существовании Израиля. Страна была спасена благодаря руководству Бен-Гуриона, который возглавил нацию в борьбе не на жизнь, а на смерть.

В это время Бен-Гурион-реалист одержал верх над Бен-Гурионом-мечтателем. Предвидя трудности, связанные с управлением большим арабским населением, конфликт с ООН и великими державами, он отказался от своего плана завоевания Иудеи и Самарии и даже восточной части Иерусалима. У Израиля теперь работы невпроворот, говорил он, дел хватит на много лет.

Во второй половине 1948 года, когда еще шла война, сто тысяч иммигрантов прибыли в новое государство, которое сумело обеспечить их и жильем, и работой. Теперь перед Бен-Гурионом стояла новая задача — собирание диаспоры.

В молодости Бен-Гурион работал на земле. Затем он стал лидером сионистского рабочего движения, превращенного им в основную силу национального возрождения. После этого он повел политическую борьбу за независимость Израиля. Когда же молодое государство оказалось под угрозой, он стал стратегом и выдающимся военачальником.

После окончания Войны за независимость Бен-Гурион продолжал заниматься проблемами армии, однако основные усилия он сосредоточил на том, чтобы убедить своих коллег в выполнимости на первый взгляд невозможной задачи: он предложил удвоить население страны за четыре года.

В 1948–1951 годах из соседних арабских стран, подписавших перемирие, но не соблюдающих его условия, и из Европы хлынул поток иммигрантов, спасающихся от убийств и преследований. Евреи прибывали в основном из Германии, Румынии, Болгарии, Турции, Ирака, Йемена, Марокко, Алжира и Туниса.

Возникли значительные экономические и социальные проблемы, и многие начали высказываться за то, чтобы притормозить иммиграцию. Однако Бен-Гурион настаивал на ее продолжении.

Наступил момент, когда около 200 тысяч иммигрантов жили в палатках. По всему Израилю были разбросаны палаточные лагеря. Правительство прилагало гигантские усилия, чтобы заручиться займами и кредитами в западных странах и получить пожертвования у зарубежных еврейских общин, но средств все равно не хватало. Случалось так, что вся страна, сидя в буквальном смысле слова на голодном пайке, ждала прибытия одного-единственного корабля с продовольствием. И все же Бен-Гурион и слышать не хотел о прекращении иммиграции.

Хотя в те годы основная задача заключалась в абсорбции новых иммигрантов и в создании национальной экономики, политические проблемы Израиля оставались неразрешенными. Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию, призывавшую к превращению Иерусалима в международную зону. Бен-Гурион готов был отказаться от Иудеи и Самарии, он мог бы смириться с разделом Иерусалима, но не более того. «У Израиля есть и будет только одна столица — вечный Иерусалим», — заявил он, обращаясь к Кнессету. Парламент и большинство министерств были переведены в Иерусалим, что вызвало бурную реакцию во всем мире.

В это же время Бен-Гурион вступил в секретные контакты с королем Абдаллой, хотя британские советники и пытались отговорить короля от переговоров. Тем не менее, было достигнуто принципиальное соглашение. Конец этим контактам был положен в 1951 году убийством иорданского монарха в мечети Ал-Акса в присутствии его внука, нынешнего иорданского короля Хусейна.

И все же самыми сложными оставались экономические проблемы. Хотя Бен-Гурион не слишком хорошо разбирался в экономике, он предпринял два шага, чтобы облегчить финансовое положение молодого государства. Против первого шага трудно было возражать: на митинге в нью-йоркском Медисон-сквер-гарден Бен-Гурион начал кампанию за распространение израильских облигаций — в течение многих последующих лет эти облигации играли большую роль в экономическом развитии Израиля.

Другой шаг Бен-Гуриона в очередной раз втянул его в жестокий конфликт с левыми и правыми: он потребовал от Западной Германии компенсации за еврейскую собственность, разграбленную нацистами.

После Холокоста, в котором с невероятной бесчеловечностью было уничтожено шесть миллионов евреев, среди них — миллион детей, все, связанное с Германией, порождало в еврейском государстве сильнейшую эмоциональную реакцию. Многие евреи, особенно те, чьи семьи погибли от рук нацистов, не могли слышать даже самого слова «Германия». Прославленный музыкант, гастролировавший в Израиле, подвергся нападению за то, что исполнил произведения композиторов, в частности Вагнера, которые, как сочли израильтяне, были близки к нацистскому режиму и его идеологии. К этой пороховой бочке и был поднесен фитиль германских репараций. Многие в стране были потрясены и возмущены. Серьезное сопротивление оказала политическая оппозиция слева и справа. Националисты из Херута, партии Менахема Бегина, вместе с социалистами из Мапам искренне негодовали.

Но Бен-Гурион проявил настойчивость, потребовав компенсации. Вся его жизнь была посвящена одной цели — возрождению еврейского народа на родине предков. Яснее многих своих товарищей и оппонентов Бен-Гурион видел, как в предвоенные годы нависла беда над головами европейских евреев. Никто не выступал за еврейскую иммиграцию с такой страстью, как Бен-Гурион. Никто с таким упорством не боролся с британскими властями за право евреев вернуться на землю предков. Бен-Гурион даже был готов бросить вызов своим товарищам и принять план комиссии Пиля. Он надеялся, что даже крошечное еврейское государство сумеет спасти часть евреев Европы.

После войны, объезжая нацистские лагеря уничтожения, он обращался к уцелевшим узникам с одним призывом: возвращайтесь домой! Он всегда мечтал об одном: создать сильное еврейское государство, в котором никогда не сможет повториться Холокост. И в вопросе о германских репарациях Бен-Гурион следовал одной всепоглощающей идее: обеспечить существование и процветание еврейского государства. Этой цели были подчинены все другие соображения.

В это время председателем Еврейского агентства был Нахум Гольдман. К нему и обратился Бен-Гурион с просьбой начать переговоры о будущем соглашении. Вдвоем они наметили объем репараций в один миллиард долларов. Гольдман изложил израильское предложение федеральному канцлеру Конраду Аденауэру, и тот принял эту цифру как основу для переговоров.

Когда Бен-Гурион вынес вопрос о компенсации на обсуждение Кнессета, забурлила вся страна. Левые и правые, объединившись против премьера, повсюду проводили демонстрации протеста. Прибывшие на сессию парламентарии пробирались в парламент под защитой полиции по проходу, огражденному колючей проволокой.

Объясняя Кнессету свое решение, Бен-Гурион признавал, что никакая компенсация не может окупить смерть миллионов евреев, детей и взрослых. Однако, подчеркивал он, нацисты не только убивали и мучили, они, кроме всего прочего, разграбили еврейское добро. Немецкий народ до сих пор извлекает выгоду из отнятых у евреев фабрик, контор, магазинов и жилых домов. «Правительство Израиля полагает, что обязано потребовать у немецкого народа компенсацию за похищенную у евреев собственность, — заявил Бен-Гурион. — Мы не допустим, чтобы наши палачи пользовались нашим имуществом».

В это время Менахем Бегин, стоя на площади Сиона в Иерусалиме, тоже произносил речь. Обращаясь к толпе, он сообщил, что полиция располагает гранатами, «начиненными газом, который производят в Германии, — тем самым газом, которым раньше убивали наших отцов и матерей». (Это была ошибочная информация.) Затем Бегин сказал: «Мы готовы на любые страдания, на пытки, концлагеря и тюрьмы, чтобы решение о сделке с Германией не прошло». После этого Бегин отправился в Кнессет, чтобы принять участие в парламентских дебатах. Разгоряченная толпа, прорвавшись через колючую проволоку, переворачивая автомобили и бросая камни, пошла на приступ парламента. При этом пострадали 92 полицейских и 36 граждан. Для наведения порядка пришлось вызвать армейские подразделения.

Бен-Гурион был до глубины души возмущен этим посягательством на независимость Кнессета. Обратившись к согражданам по радио, он сказал: «Государство обладает силами, достаточными для обеспечения суверенитета и свободы Израиля, и не позволит бандитам и политическим убийцам захватить власть в стране».

После многодневных бурных дебатов Кнессет поддержал Бен-Гуриона, а через месяц Западная Германия приняла на себя обязательство поставить Израилю за двенадцать лет товаров и услуг на сумму 715 миллионов долларов. Еще 107 миллионов долларов должны были быть выплачены международным еврейским организациям.

Германские репарации сыграли большую роль в индустриализации Израиля и в стабилизации израильской экономики в пятидесятые и шестидесятые годы. И на этот раз прагматически мыслящий Бен-Гурион, одержав верх над скептически настроенными коллегами и убежденными противниками, способствовал процветанию страны.

В первые годы существования государства не прекращалась политическая дуэль между Бен-Гурионом и его оппонентами, левыми и правыми. Критическая точка была достигнута в споре о германских репарациях. И все же, хотя стареющий лидер по многим вопросам вступал в ожесточенную полемику с Бегином, обоим политикам удалось прийти к согласию, когда в 1955 году Бен-Гурион вновь взял на себя руководство национальной обороной.

Бен-Гурион был способен на очень нетривиальные политические ходы. В истории Израиля были и другие великие премьер-министры, а мог бы быть и великий президент, точнее, великий физик в роли президента. В 1952 году Бен-Гурион предложил этот пост Альберту Эйнштейну. Эйнштейн отказался, сославшись на отсутствие способности и опыта общения с людьми.

В ноябре 1953 года Бен-Гурион подал в отставку с поста премьер-министра и поселился в киббуце Сде-Бокер, что в самом сердце Негева. Устав от непрерывной политической борьбы, шестидесятисемилетний лидер решил уйти на давно заслуженный отдых. Кроме того, он хотел подать этим пример другим государственным деятелям.

Бен-Гурион с юности сознавал важность создания еврейских поселений по всей стране, включая самые отдаленные ее уголки. Он мог бы вернуться в любимую им Галилею, но исходил из убеждения, что будущее процветание и развитие Израиля связаны с освоением незаселенного Негева. Прагматическое чутье подсказывало Бен-Гуриону, что евреям не станут мешать в этой обширной пустынной области.

В Сде-Бокер Бен-Гурион пас овец, отвечал на сотни писем и изучал древнегреческий язык. И все же не так просто было столь влиятельному государственному деятелю раз и навсегда выпустить из рук бразды правления. Нескончаемый поток политиков и военных потянулся в маленький киббуц. Когда же стратегическое положение Израиля стало ухудшаться, а арабские государства начали кампанию инфильтрации террористов, поток этот стал особенно заметным.

В Египте военная хунта свергла короля Фарука. Новое египетское руководство заняло куда более радикальную антизападную и антиизраильскую позицию. Когда Гамаль Абдель Насер занял пост президента Египта, новый политический курс стал совершенно недвусмысленным — антиизраильским.

Бен-Гуриона все чаще просили вернуться к руководству, особенно после того, как неудачная операция в Египте повлекла за собой отставку нового министра обороны Пинхаса Лавона. В феврале 1955 года Бен-Гурион вновь занял пост министра обороны в правительстве Моше Шарета, который стал премьер-министром и министром иностранных дел. Шарет всегда склонялся к политической позиции Хаима Вейцмана, старого соперника Бен-Гуриона. Однако пока Шарет был подчиненным Бен-Гуриона, им удавалось наладить сотрудничество. Теперь роли переменились, и это повлекло за собой серьезные осложнения.

Бен-Гурион высказывался за проведение политики возмездия в ответ на террористические акты. Он считал, что Израиль, энергично ответив на провокации со стороны Египта, тем самым предотвратит широкомасштабный конфликт. Шарет призывал быть сдержаннее. После того как египетские рейды участились, Бен-Гурион пошел еще дальше и предложил план изгнания египтян из сектора Газы. Шарет, которого поддержало большинство министров, отверг эту идею, что привело к конфликту.

После выборов 1955 года Бен-Гурион опять стал лидером своей партии и сформировал новое правительство, заняв посты премьер-министра и министра обороны. Проблемы не заставили себя ждать. Когда Бен-Гурион еще формировал кабинет, египтяне подписали в Праге соглашение о поставках огромных партий советского оружия через Чехословакию. Шаткое равновесие на Ближнем Востоке было нарушено. Израиль безуспешно пытался предотвратить сделку по дипломатическим каналам.

Затем президент Насер открыто заявил, что покупка оружия является важным шагом на пути к решающему сражению, цель которого — уничтожить Израиль. Египет и прежде не позволял израильским судам проходить через Суэцкий канал. Теперь же Насер блокировал Тиранский пролив в Красном море, тем самым закрыв доступ к южному израильскому порту Эйлату.

По распоряжению Бен-Гуриона начальник генерального штаба Армии обороны Израиля Моше Даян разработал план, предполагавший удар по Египту, захват южной части Синайского полуострова и освобождение Тиранского пролива. Однако Бен-Гурион решил отложить операцию и попытаться сначала приобрести оружие, соответствующее уровню вооружений Египта.

Переговоры с Соединенными Штатами об американских гарантиях Израилю и о поставках оружия продолжились и в 1956 году, но не дали результата. Великобритания также не захотела помочь. Бо́льшую сговорчивость проявила Франция, вовлеченная в это время в тяжелую войну в Алжире. Шимон Перес, генеральный директор министерства обороны, закрепил дружеские отношения с Францией, в результате чего эта страна стала главным поставщиком вооружений для Израиля в течение целого десятилетия. В апреле 1956 года в Израиль прибыли первые истребители «Мистер-4».

Бен-Гурион сместил Моше Шарета с поста министра иностранных дел и перевел его на работу во Всемирную сионистскую организацию. Министром иностранных дел стала сторонница более активной политики Голда Меир, которой предстояло укрепить и расширить союз с Францией. Французы не только обеспечивали поставки оружия, но и начали склоняться к идее совместных с Израилем действий против Насера, который оказывал поддержку алжирским мятежникам и снабжал их оружием.

Критический момент наступил 26 июля, через два дня после того, как в Израиль прибыл первый транспорт из Франции: Насер национализировал Суэцкий канал, принадлежавший Франции и Великобритании. Эти страны сразу же взялись за разработку военной акции против Египта, чему воспрепятствовали Соединенные Штаты. В сентябре Франция начала активно готовить план военных действий против Насера в сотрудничестве с Израилем.

Бен-Гурион с большой осторожностью отнесся к планам, выдвинутым французами и англичанами, особенно к английской идее относительно «израильского предлога»: имелось в виду, что сперва Израиль нападет на Египет, а уж потом Великобритания и Франция оккупируют зону Суэцкого канала, чтобы развести воюющие стороны. Подлинные намерения англичан вызывали у Бен-Гуриона сомнения. Он не хотел, чтобы эти две державы использовали Израиль в своих интересах. Бен-Гурион предвидел, что если Израиль начнет действовать в одиночку, это вызовет осуждение международного сообщества, и потому стремился к полноправному сотрудничеству. Кроме того, Бен-Гуриона тревожила реакция США и СССР, а также возможность атаки новых египетских бомбардировщиков советского производства на израильские города.

20 октября 1956 года Бен-Гурион вылетел во Францию для тайных переговоров с представителями английского и французского правительств. Он по-прежнему не доверял англичанам. Однако Египет уже образовал объединенное военное командование с Сирией и Иорданией, на границе с Египтом участились террористические нападения на мирных граждан, и Бен-Гурион понимал, что выхода нет — необходимо уничтожить базы террористов, с которых проводятся операции против Израиля. Кроме того, он придавал значение тому факту, что Израиль сумел заключить союз с крупной западной державой — Францией.

Согласно плану, израильские парашютисты должны были овладеть перевалом Митла к западу от Суэцкого канала, затем пересечь границу, напасть на базы террористов в Газе и двигаться на юг, имея задачей освобождение Тиранского пролива. Франция должна была обеспечить воздушное прикрытие израильских городов. Затем Англия и Франция предъявят Израилю и Египту ультиматум с требованием отойти на десять миль к востоку и к западу от канала. Если египтяне ответят отказом, английские и французские войска войдут в зону канала.

В это время Бен-Гуриону было уже семьдесят лет. Напряженность момента стоила ему немалых сил. После заседания кабинета у премьер-министра поднялась температура, ему пришлось лечь в постель. Дома он принял лидеров израильских политических партий и сообщил им о плане действий. Его старый соперник Бегин, глава крупнейшей оппозиционной партии «Херут», выразил Бен-Гуриону полную поддержку.

Президент Эйзенхауэр был занят предвыборной кампанией в своей стране; русские заняты польскими и венгерскими делами. Однако Соединенные Штаты начали оказывать на Бен-Гуриона давление, когда стало известно об израильской мобилизации; американцы боялись, что Израиль нападет на Иорданию, с территории которой проводили свои вылазки террористы. Посол США передал Бен-Гуриону два личных послания президента Эйзенхауэра, предостерегавшего Израиль против действий, «которые поставят под угрозу мир и крепнущую дружбу между двумя странами».

В своем ответе Бен-Гурион указал на объединение военных усилий арабских стран и на экспансионистскую политику президента Египта. «Мое правительство не выполнило бы своих обязанностей, — писал он, — если бы не приняло всех необходимых мер, чтобы не допустить уничтожение Израиля с помощью силы, а именно эту цель ставят перед собой арабы».

30 октября стало для Бен-Гуриона трудным днем. На перевале Митла высадились израильские парашютисты. Армия Обороны Израиля выступила в направлении Газы и Синая. Между тем французы и англичане медлили с бомбардировкой зоны канала. Тем не менее Бен-Гурион ответил отказом на предложение командующего израильскими военно-воздушными силами нанести удар по Египту и заявил, что пока египтяне не начали бомбить Израиль, не будут предприниматься атаки на Египет с воздуха.

5 ноября израильтяне заняли Газу и через Синай вышли к Тиранскому проливу. Войска остановились на восточном берегу канала, уничтожили базы террористов и нанесли сокрушительное поражение египетской армии. Однако сразу после этого началась дипломатическая война с Соединенными Штатами, Советским Союзом и ООН.

В самом начале военных действий Эйзенхауэр обратился к израильтянам с посланием, в котором подчеркнул, что если Армия Обороны Израиля ограничится уничтожением террористов, а затем отойдет к исходным рубежам, он официально выразит «глубокое восхищение и теплые чувства» по отношению к Израилю. В разгар боев состоялось заседание Совета Безопасности ООН, на котором было предложено прекращение огня, однако Франция и Великобритания использовали свое право вето. После этого Генеральная Ассамблея приняла резолюцию, призывающую к прекращению огня и к выводу израильских войск.

4 ноября 1958 года Советский Союз закончил подавление венгерского восстания и вмешался в ближневосточный конфликт, направив угрожающие ноты Великобритании, Франции и Израилю с намеками на возможное применение ядерного оружия и с обвинениями «в разжигании ненависти против Государства Израиль среди народов Востока, что не может не повлиять на будущее этой страны и делает проблематичным само существование Израиля как государства».

Великобритания и Франция начали оккупацию зоны канала, но под международным давлением отступили, так и не завершив операцию.

Встав с постели, еще больной, Бен-Гурион в своем обращении к Кнессету назвал Синайскую кампанию «величайшей и самой блестящей военной операцией в истории нашего народа». Перемирие, заключенное с Египтом в 1949 году, он объявил «раз и навсегда похороненным», но предложил Египту и другим арабским странам вступить в мирные переговоры. Далее он указал, что Израиль намерен сохранить за собой по крайней мере часть Синая, чтобы обеспечить беспрепятственный проход израильских судов через Красное море.

Бен-Гурион не был слишком обеспокоен, когда Генеральная Ассамблея ООН единогласно, за исключением Израиля, проголосовала за резолюцию, требующую безоговорочного отвода израильских войск с Синая. Однако глубокую озабоченность Бен-Гуриона вызвало крайне резкое послание вновь избранного президентом Эйзенхауэра, как и неоднократные угрозы США, завершившиеся заявлением, что американцы не станут защищать Израиль от нападения со стороны СССР.

Со всех сторон раздавались угрозы и слова осуждения. Некоторые члены кабинета потребовали немедленного вывода израильских войск. Бен-Гурион был в принципе согласен и на вывод войск, и даже на заключение мирного договора, но в переговорах с американцами он выдвигал предварительное условие — размещение на Синае международных сил по поддержанию порядка.

Все еще надеясь сохранить за Израилем Газу и южный Синай, Бен-Гурион стремился оттянуть вывод израильской армии. Тем не менее, после резкого столкновения с Эйзенхауэром ему стало ясно, что с Синая и из Газы придется уйти. Он, кроме того, уверовал в предложение французов, согласно которому ООН возьмет на себя военное и гражданское управление в полосе Газы, до того как будет достигнуто мирное урегулирование.

Бен-Гурион опасался, что Израиль, отвергнув план Франции, лишится единственного источника вооружений. С другой стороны, американцы поддержали это предложение, что внушало Бен-Гуриону доверие. Однако прошло несколько дней, и в Газе была восстановлена египетская военная администрация.

После возвращения египтян в Газе начался период репрессий, во время которого пострадали все жители, заподозренные в сотрудничестве с Израилем. Силы ООН были развернуты на южной оконечности Синая и вдоль границ Израиля. В течение целого десятилетия после этого Израиль жил в обстановке относительного спокойствия. Было восстановлено свободное судоходство в Тиранском проливе, а Эйлат превратился в крупный порт.

После победы в Синае израильтяне обрели уверенность в том, что не погибнут. Сам Бен-Гурион сказал об этом так: «Никакая сила в мире не сможет перечеркнуть вашу великую победу… После Синайской кампании Израиль уже не тот, каким был до этой грандиозной операции».

И действительно, после войны международные связи Израиля начали расширяться. Государства Азии, Африки и Латинской Америки стали обращаться к Израилю за помощью в сельском хозяйстве и военном деле. Продолжали развиваться связи с Францией, остававшейся основным поставщиком оружия для еврейского государства.

Ну а главным было то, что благодаря Синайской кампании Израиль приобрел уверенность в своих силах. Раньше многие считали, что Израиль, приняв в пятидесятые годы сотни тысяч новых иммигрантов, в том числе из развивающихся стран, не сумеет выстоять в Войне за независимость. Новые граждане Израиля доказали, что они не хуже поколения 1948 года. Бен-Гурион, возглавивший народ в борьбе за существование, закрепил достижения конца сороковых годов. После Синайской кампании он не сложил оружия и еще несколько лет служил своему народу. Ему удалось создать так называемый «периферийный альянс» с Турцией, Ираном и Эфиопией и тем самым прорвать враждебное кольцо арабских стран. Он явился инициатором внедрения новейших методов в сельское хозяйство и промышленность Израиля. Стремился Бен-Гурион и к тому, чтобы новые, молодые лидеры — Моше Даян, Абба Эвен и Шимон Перес — пришли к руководству в партии и стране, но здесь его ждала неудача. В 1965 году Бен-Гурион порвал с товарищами по партии после так называемого «дела Лавона», настаивая, вопреки их мнению, на судебном расследовании этого инцидента. В итоге он повел за собой взбунтовавшуюся молодежь и сформировал новую рабочую партию — «Рафи».

Накануне Шестидневной войны 1967 года старый соперник Бен-Гуриона Бегин предложил ему возглавить правительство перед лицом надвигающейся угрозы. Однако стать министром обороны в то время выпало не Бен-Гуриону, а одному из его любимцев — Моше Даяну.

После Шестидневной войны большинство членов партии «Рафи» вернулось в ряды Рабочей партии, но Бен-Гурион по-прежнему возглавлял маленькую оппозиционную группу, имевшую всего четыре места в Кнессете, а затем отошел от дел и уехал в Сде-Бокер. Поэтому он не сыграл активной роли ни в победоносной Шестидневной войне, ни в Войне Судного дня 1973 года. Не довелось ему стать свидетелем визита египетского президента Садата в Иерусалим в 1977 году и последовавшего за этим заключения израильско-египетского мирного договора. Но именно он построил тот Израиль, который всего этого достиг.

На еврейской истории и на современном еврейском государстве лежит отпечаток смелых решений, принятых Бен-Гурионом на разных этапах его жизни: в годы строительства общины, в период становления еврейского государства, во время Войны за независимость, в дни провозглашения Иерусалима столицей Израиля, в период развития Негева и Синайской кампании. Благодаря Бен-Гуриону Израиль располагает крепкой профессиональной армией, которая находится вне политики и подчинена гражданской власти.

Улицы, названные в честь Бен-Гуриона, встречаются практически во всех израильских городах. А в Иерусалиме его имя носит район, в котором находятся все министерства: «Кирьят Бен-Гурион».

Во Франкфурте-на-Майне тоже есть улица Бен-Гуриона. Франкфуртцы в шутку называют этот район Голанскими высотами — из-за обилия высотных домов, построенных на небольшой возвышенности.

Имя Бен-Гуриона носит университет, расположенный в пустыне Негев — регионе, который премьер-министр считал очень важным в стратегическом отношении и на развитие которого потратил немало сил и средств. Выйдя в отставку в 1953 году, Бен-Гурион поселился в Негеве, в киббуце Сде-Бокер, надеясь личным примером привлечь сограждан к освоению пустынных земель. Международный аэропорт под Тель-Авивом — ворота Израиля — тоже носит имя Бен-Гуриона.

Загадка Гарри Трумэна

Можно с уверенностью сказать, что если бы после Второй мировой войны во главе Соединенных Штатов оказался не Гарри Трумэн, история Израиля была бы другой, да и само появление этого государства оказалось бы под вопросом.

Трумэн, ставший в апреле 1945 года неожиданно для себя самым могущественным человеком на планете, сделал почти невозможное для создания еврейского государства. Не случайно в Израиле до сих пор — в единственной, кроме США, стране — можно найти не только памятники Гарри Трумэну, но и школы, больницы и библиотеки, названные его именем. В исторической памяти израильтян Трумэн стоит в одном ряду с основателями нации и страны. «Эти израильтяне, — признавался позже он сам, — поставили меня на пьедестал рядом с Моисеем».

Однако роль Трумэна, детали его политической борьбы за создание и легитимизацию еврейского государства до сих пор остаются мало известными общественности.

Конфликт в Палестине имел длинную историю. Когда Трумэн стал президентом, Палестина была британским протекторатом, отделенным еще в конце Первой мировой войны от Оттоманской империи и управляемым Лондоном по мандату Лиги Наций.

Принятая в 1917 году Декларация Бальфура, названная по имени министра иностранных дел Англии, признавала Палестину в качестве родины евреев и фиксировала их право на организацию там своего государства. В ходе Первой мировой войны декларация была одобрена всеми великими державами. В 1922 году ее одобрила Лига Наций, которая и передала Палестину под протекторат Великобритании. На основе этой декларации британские власти уже в 20-е и 30-е годы позволяли евреям создавать там свои поселения. Однако Декларация вызывала резкое противодействие со стороны палестинских арабов, которые ко времени ее принятия сами еще не обладали собственным государством.

Английское правительство вскоре оказалось между молотом и наковальней — мусульманами Палестины, которые жили на ее территории, и евреями, которые надеялись переехать туда и образовать Израиль. Хотя в период между двумя войнами еврейское население Палестины и выросло с 80 тысяч до примерно 500 тысяч, арабы делали все, чтобы воспрепятствовать реализации Декларации.

Однако Вторая мировая война, ужасы Холокоста, появление в разных странах огромного числа еврейских беженцев окончательно обострили еврейский вопрос — настолько, что он потребовал срочного разрешения. Одновременно сионистское движение приобретало все более военизированную, агрессивную форму. Вооруженные еврейские подразделения стали вступать в постоянные стычки и с палестинскими, и с британскими силами.

В 1942 году на сионисткой конференции в Нью-Йорке было принято решение добиваться немедленного создания еврейского государства на территории всей Палестины и неограниченной иммиграции туда евреев со всего мира. Это не могло не усилить ожесточения арабов, которые в 1945 году создали Арабскую Лигу Наций, главной целью которой стало воспрепятствовать появлению еврейского государства на территории Палестины.

После парламентских выборов 1945 года в Англии ситуация еще больше осложнилась. На посту премьер-министра вместо Уинстона Черчилля, который публично заявлял: «Я являюсь сионистом!», оказался Клемент Эттли, чье правительство сразу стало разрабатывать планы ухода из Палестины и Греции и передачи управления там в руки ООН.

С самого начала своей деятельности в Сенате в 1935 году Трумэн поддерживал сионистское движение. В 1944-м он пообещал «помогать бороться за создание еврейской родины в Палестине».

С приходом в Белый дом его позиция не изменилась. Уже на восьмой день своего президентства, 20 апреля 1945 года, Трумэн встретился с раввином Вайзом. Президент сказал, что хорошо знает и еврейскую, и арабскую точки зрения на проблему Палестины, а также что случилось с евреями во время Второй мировой войны. Соединенные Штаты, заявил Трумэн, будут делать все возможное для того, чтобы помочь евреям обрести родину.

К этому времени сионистское движение стало влиятельной политической силой в Америке, игнорировать которую ни президент, ни другие политики не могли.

В 1946 году на встрече с американскими дипломатами-«ближневосточниками», предупреждавшими Трумэна о падении престижа США в этом районе из-за явных симпатий Белого дома к сионизму, президент сказал: «Прошу простить меня, джентльмены, но мне надо принимать в расчет сотни тысяч тех, кто стоит за успех сионизма. Среди моих избирателей нет сотен тысяч арабов».

Евреи составляли значительное число сторонников Трумэна в штате Миссури, откуда он избирался в Сенат, очень много их было в штате Нью-Йорк, дававшем 45 голосов выборщиков на президентских выборах, от них во многом зависела финансовая и политическая поддержка демократической партии, большую роль играли они и в средствах массовой информации страны.

Отметим, что и религиозное сознание Трумэна, как и знание им древней истории, еще больше склоняли его к идее создания еврейского государства на территории Палестины. Трумэн позже признавался, что всегда интересовался историей Палестины и знал, что этот регион какое-то время был одним из главных мировых центров. Однако «арабы никогда не смогли сделать регион таким же сильным и влиятельным в мире, каким он был раньше, хотя определенные возможности для этого все еще сохранялись».

Трумэн считал, «что под руководством евреев можно создать отличную индустриальную систему, а производительные возможности региона могли бы при этом использоваться и евреями, и арабами».

Лидеры США еще не были, однако, готовы к радикальному решению вопроса о Палестине. Когда на Потсдамской конференции Черчилль заявил, что будет рад, если Соединенные Штаты пожелают заменить Англию в качестве главной силы в этом регионе, Трумэн быстро ответил: «Спасибо, не надо».

В течение первых трех лет после окончания Второй мировой войны конфликт в Палестине был классическим примером неудачи в международной политике США, которая осуществлялась государственным департаментом без учета нюансов внутренней ситуации в стране. Для самого Трумэна борьба за создание Израиля стала борьбой и за то, кто определяет внешнюю политику Соединенных Штатов — президент страны или профессиональные чиновники и дипломаты госдепа.

Уже в беседе с раввином Вайзом Трумэн жаловался, что чиновники «советуют мне быть как можно более осторожным, говорят, что я не понимаю ничего, что происходит в Палестине и что я должен все оставить на рассмотрение так называемых экспертов… Некоторые «эксперты» государственного департамента думают, что они должны вырабатывать политику. Но пока я президент, я буду вырабатывать политику, а их работа — лишь ее реализовывать. Те из них, кому это не нравится, могут уволиться в любое время, когда захотят».

Трумэн сам находился под сильным давлением еврейского американского лобби, где важную роль играл старинный приятель президента и его бывший партнер по «Трумэну и Джакобсону» (галантерейному магазину в Канзас-сити) Эдди Джакобсон. Однако президент пытался действовать разумно. В письме сенатору Джозефу Боллу осенью 1945 года он признавался: «Я прямо говорю евреям, что если они готовы предоставить мне пятьсот тысяч солдат для ведения войны с арабами, мы можем удовлетворить их желание, а иначе мы пока погодим с переговорами. Я не думаю, что Вы и другие члены Сената склонитесь к тому, чтобы послать полдюжины дивизий в Палестину для поддержания еврейского государства. Я пытаюсь превратить мир в безопасное место для евреев, но при этом не хочу идти войной на Палестину».

Наконец, Трумэн остановился на позиции, которую заместитель государственного секретаря США Дин Ачесон описал так: «Во-первых, немедленная эмиграция в Палестину ста тысяч перемещенных евреев из Восточной Европы; во-вторых, полное неприятие политической или военной ответственности за это решение». То есть президент Америки фактически соглашался признать существование Израиля де-факто, не обещая сделать это де-юре.

4 октября 1946 года, выступая в день Йом Кипура, Трумэн заявил, что «Соединенные Штаты будут поддерживать создание жизнеспособного еврейского государства, контролирующего свою эмиграцию и экономическую политику в соответствующем районе Палестины».

В глазах многих это означало прямую поддержку Трумэном сионистского движения. Да и большинство сионистов полагало, что политика США в отношении Палестины полностью совпадает с их политикой. Когда же они находили отличия, то тут же обвиняли Белый дом в проарабской позиции. Арабы тоже считали, что Трумэн стоит на позициях сионизма, и относились к нему с нескрываемой агрессивностью. Нарастало давление на президента и внутри страны. Только за вторую половину 1947 года Трумэн получил более 135 тысяч писем, телеграмм и петиций в поддержку создания еврейского государства в Палестине.

В ноябре 1947 года Трумэн тайно встретился с самым уважаемым лидером сионизма 74-летним ученым Хаимом Вейцманом, только что проигравшим перевыборы в качестве председателя Всемирного сионистского конгресса. Вейцман был одним из создателей Декларации Бальфура, с Трумэном они уже были знакомы и чувствовали взаимную симпатию.

На встрече Вейцман рассказал Трумэну о своем видении того, как евреи могут возродить Палестину и превратить ее в процветающую индустриальную державу, как они будут осваивать пустыню. Новое еврейское государство, по его словам, должно стать примером для всего региона. Гость показывал президенту карты, которые предлагали возможные планы разделения Палестины, и рассказывал о том, как он планирует устроить сельское хозяйство в новом государстве. Трумэн, который провел много лет на ферме в Миссури, не только горячо заинтересовался этими планами, но и пообещал Вейцману свою поддержку. Сразу по окончании встречи президент поручил американской делегации поддержать в ООН проект разделения Палестины на две части.

Опасение у Трумэна вызывало только то, что такое разделение может быть использовано Советским Союзом для укрепления своих позиций в регионе. Вейцман был не согласен. «Наши эмигранты из Восточной Европы, — утверждал Вейцман, — это именно те люди, кто оставляет коммунистические районы <…> Если бы существовала серьезная попытка Советов распространить коммунистическое влияние через нашу эмиграцию, они легко могли бы это сделать в предыдущие десятилетия. Но каждые выборы свидетельствуют о том, что коммунизм достиг крайне небольшой популярности в нашем обществе. Образованные крестьяне и квалифицированные рабочие стремятся к высоким стандартам жизни, которые никогда не будут приняты коммунистами. Опасность коммунизма существует только в неграмотных и обедневших слоях, не способных самостоятельно ему сопротивляться».

К этому времени английская администрация Палестины стала главной мишенью сионистского движения. Нарастало насилие, события приобретали неуправляемый характер. 22 июля 1946 года еврейские террористы взорвали английский военный центр, располагавшийся в гостинице «Царь Давид» в Тель-Авиве, погиб 91 человек.

В начале 1947 года под воздействием мирового общественного мнения и давления со стороны США и европейских стран Англия разрешила переезд в Палестину евреям-беженцам из Европы. Не будучи более в состоянии контролировать ситуацию и поддерживать порядок, Лондон объявил, что прекращает действие своего мандата с 15 мая 1948 года. Арабские лидеры тут же публично заявили, что этот день станет началом «защиты прав арабов».

ООН немедленно создала специальную комиссию по рассмотрению палестинского вопроса и под давлением США 29 ноября 1947 года приняла решение, предусматривающее разделение Палестины на арабскую и еврейскую части.

Вожди сионизма быстро увидели в этом решении свою окончательную победу. Однако арабские лидеры, не согласные с ООН, развернули прямые военные действия, пытаясь помешать евреям установить контроль над полученной ими частью территории Палестины. Конфликт приобретал все большую остроту, к началу 1948 года арабы и евреи открыто воевали друг с другом. Лондон не вмешивался. Практическое осуществление резолюции ООН о разделении Палестины становилось все более проблематичным.

В это время в самой администрации Трумэна все сильнее раздавались голоса противников разделения. Министр обороны Джеймс Форрестол, к примеру, пользовался любой возможностью выступить с критикой решения ООН. «Вы просто не понимаете, — говорил он, — что сорок миллионов арабов столкнут четыреста тысяч евреев в море. И в этом все дело. Нефть — мы должны быть на стороне нефти». Американские военные убеждали президента в невозможности посылки частей США в Палестину в случае начала там полномасштабного вооруженного конфликта. Практически все дипломаты, сотрудники государственного департамента были против даже самой идеи создания еврейского государства в Палестине. Их основной аргумент заключался в том, что на протяжении многих лет Англия могла сохранять свои позиции в регионе, лишь опираясь на арабов. Теперь, когда Англия уходит и передает всю ответственность за ситуацию там в руки США, Вашингтон должен делать то же самое, ибо если не дружить с арабами, то они перейдут в лагерь Советского Союза. Трумэн был не согласен с такой логикой, но перебороть мнение внешнеполитической элиты страны было непросто. К тому же его позиции ослаблялись тем, что против создания еврейского государства в Палестине был настроен самый популярный в то время политик, герой недавней войны, государственный секретарь США 68-летний генерал Джордж Маршалл.

По мнению американских военных, вероятность военного конфликта в Европе нарастала с каждым днем. В этой ситуации Маршалла заботила возможность беспрепятственного выхода к ближневосточной нефти. Поэтому все чаще и чаще в документах государственного департамента проскальзывала мысль о том, что надо отложить практическое осуществление решения ООН по Палестине.

Аналитическая записка, которую получил Трумэн из только что созданного им Центрального разведывательного управления, также говорила о том, что разделение Палестины не приведет к решению проблем региона, на что надеется Белый дом. Все это вызывало немалую тревогу у еврейского лобби США, усилившего давление на президента.

В начале 1948 года с просьбой о новой встрече с президентом обратился Хаим Вейцман. Однако в создавшихся условиях Трумэн принял решение больше не встречаться с лидерами сионизма, ибо такие встречи могли быть неправильно истолкованы американской и мировой общественностью.

Для Трумэна это было тяжелое время. Приближались выборы, которые он, по всеобщему мнению, должен был проиграть. Президенту надо было успевать следить за быстро меняющейся ситуацией в Европе, накануне он выступал на объединенной сессии Конгресса, где просил депутатов ускорить одобрение «Плана Маршалла» и программы всеобщей военной подготовки.

Стремительно нарастало напряжение в американо-советских отношениях. Первый раз в марте 1948 года Трумэн открыто назвал Советский Союз единственной страной, которая блокирует установление мира: «С конца войны Советский Союз и его агенты разрушают независимость и демократический характер целого ряда стран Восточной и Центральной Европы. Это безжалостный курс, и ясно, что СССР стремится распространить его на еще остающиеся свободными страны Европы. В результате, в Европе сегодня сложилась критическая ситуация… Я полагаю, что мы достигли положения, когда позиция Соединенных Штатов должна быть четкой и ясной. В истории бывают моменты, когда гораздо важнее действовать, чем выжидать. Мы должны быть готовы заплатить цену за мир, иначе мы наверняка будем вынуждены заплатить цену за войну».

Казалось, мир движется к новой кровопролитной схватке.

Популярность Трумэна стремительно снижалась. Согласно опросам, проводившимся институтом Гэллопа, уровень одобрения деятельности президента упал в 1948 году до 36 %. Газеты и журналы публиковали материалы, доказывающие, что Трумэн не может справиться с ситуацией ни в стране, ни в мире. Журнал «Нью-Репаблик» на обложке поместил фразу: «Трумэн должен уйти в отставку». «Нью-Йорк Таймс» писала, что Трумэн не обладает качествами, необходимыми президенту.

13 марта 1948 года Эдди Джакобсон посетил Белый дом. Это была редкая теперь встреча двух лучших друзей. Трумэн очень любил и ценил Джакобсона, в своих мемуарах он писал, что «нелегко было бы найти более достойного друга». Однако уже в самом начале встречи президент предупредил приятеля, что не хочет слышать ни слова о Палестине, и признался, что очень разозлен на сионистских лидеров, которые постоянно критикуют его политику и неуважительно отзываются о президенте лично. Они, сказал Трумэн, «почти превратили меня настолько в антисемита, насколько человек только может быть».

Старый друг Трумэна просто заплакал, ведь Хаим Вейцман, сказал он, был всегда его героем: «Он самый великий из всех живущих евреев. Может быть, он самый великий из всех живших когда-либо евреев. Он уже старик и очень болен. Он проехал тысячи миль для разговора с тобой, Гарри, а ты отказываешься от этой встречи». И Трумэн согласился на встречу. Позже Трумэн признавал, что его друг Джакобсон сыграл решающую роль в выработке его позиции по еврейскому вопросу.

В четверг 18 марта 1948 года состоялась решающая встреча между Вейцманом и Трумэном. Она продолжалась 45 минут и носила тайный характер: гость был проведен в Белый дом через боковой вход. Как позже вспоминал Трумэн, беседа была конструктивной.

Президент США заявил, что хочет справедливого решения вопроса, причем без кровопролития. «Когда Вейцман покинул мой кабинет, я чувствовал, что он полностью понял мою политику, а я, в свою очередь, понял, чего хотел он».

Трумэн сказал, что придерживается мнения, что при политическом разделении Палестины на два государства возможно создание экономического союза и обе страны могут работать бок о бок по развитию региона. Главное — предотвратить кровопролитие. Он твердо пообещал Вейцману, что США будут поддерживать идею разделения Палестины на две части. Однако уже на следующий день представитель США в Совете Безопасности ООН Уоррен Остин выступил с заявлением о необходимости отложить реализацию плана разделения Палестины, а вместо этого установить там прямой международный контроль.

Трумэн был сильно разозолен тем, что в глазах лидера мирового сионизма он предстал обманщиком и даже отправил специального посланника к Вейцману с разъяснениями, что позиция государственного департамента и речь Остина в ООН не соответствуют взглядам президента страны. Он позвонил своему ближайшему советнику Кларку Клиффорду и сказал в сердцах: «Я же обещал Хаиму Вейцману поддержку?! Кем теперь он будет считать меня!»

Посланник Трумэна привез ответ от Вейцмана, где тот писал, что полностью доверяет американскому президенту, что разделение Палестины неизбежно, более того, что оно уже фактически произошло. Выбор для евреев в нынешней ситуации — это выбор «между созданием государства и уничтожением. История и Провидение, господин президент, отдали решение этого вопроса в Ваши руки, и я уверен, что Вы разрешите его в соответствии с моральными законами».

Идея международного контроля над Палестиной, предложенная государственным департаментом, вызвала крайне скептическую реакцию и у Пентагона. По расчетам военного министра США Форрестола, такое управление потребовало бы присутствия в регионе не менее 100 тысяч военнослужащих под флагом ООН, в том числе не менее 47 тысяч из них должны были бы предоставить Соединенные Штаты. Это, по мнению военных, превышало возможности страны в условиях нарастания вероятности военного конфликта с СССР в Европе. Кроме того, было неясно, как отреагирует американское общество на неизбежную гибель своих солдат в Палестине, где у США нет жизненно важных геополитических интересов.

Трумэн оставался верным своему слову. 11 апреля вечером он пригласил Эдди Джакобсона в Белый дом и попросил его «очень четко и ясно», но тайно подтвердить Вейцману, что он обеспечит признание нового еврейского государства Соединенными Штатами. Позже Эдди напишет, что было видно, что Трумэн был всем сердцем за такое признание, что президент США окончательно определился в этом вопросе. Если Трумэн и был готов какое-то время обсуждать проект установления мандата ООН над Палестиной, то только для того, чтобы ненадолго отложить решительное разделение ее на две части, чтобы лучше подготовить это разделение. Он понимал, что такое обсуждение и арабами, и евреями будет воспринято как отказ Вашингтона от идеи создания независимого еврейского государства в Палестине.

Ситуация между тем продолжала обостряться. К весне 1948 года евреи установили контроль над некоторыми арабскими районами. Лидеры еврейских вооруженных отрядов, или, как они сами себя называли, временное правительство, приняли решение провозгласить 15 мая 1948 года, как только кончится мандат Англии, независимость Израиля и обратиться к странам мира с призывом признать ее.

12 мая состоялось решающее совещание американского руководства по вопросу Палестины. От лица сторонников признания нового государства выступал Клиффорд, который призвал США в случае провозглашения нового еврейского государства признать его как можно скорее — главное, до того, как это сделает Советский Союз. Клиффорд предложил даже публично объявить о готовности Белого дома признать новое государство еще до его официального провозглашения. Это будет акт в соответствии с политикой президента и пониманием гуманизма, сказал Клиффорд. Шесть миллионов евреев, убитых нацистами, стали жертвами самого большого геноцида в истории, и каждый думающий человек должен принимать на себя хотя бы некоторую ответственность за выживших евреев, которым, в отличие от всех остальных европейцев, некуда ехать. Нет реальной альтернативы разделению Палестины, нет альтернативы признанию Вашингтоном нового государства, говорил Клиффорд.

По распоряжению Трумэна Кларк Клиффорд вместе с представителями Еврейского агентства в Вашингтоне стали срочно готовить документы для признания нового государства. Когда стали выяснять, какие бумаги для этого нужны, оказалось, что никто этого не знает. Ситуация была уникальной — надо было готовить признание государства, которого еще не было. Наконец, какие-то документы были приготовлены, но название страны в них оставалось пустым — никто еще не знал, как будет называться новое государство.

В пять сорок пять вечера 15 мая в столице США была получена информация о том, что в полночь по палестинскому времени, то есть через 15 минут, будет провозглашено создание Израиля — первого за две тысячи лет еврейского государства. История Палестины круто изменилась еще раз. Через одиннадцать минут после провозглашения Трумэн подписал заявление о фактическом — де-факто — его признании и приказал немедленно информировать об этом свою делегацию в ООН.

В Вашингтоне в доме № 2210 на Массачусетс-авеню, где размещалось Еврейское агентство, был поднят бело-голубой флаг со звездой Давида в центре. В Нью-Йорке на улицах Бронкса и Бруклина прошли настоящие народные гуляния и празднования. По всей стране синагоги отслужили специальные службы. Президентом Израиля стал Хаим Вейцман, премьер-министром — Давид Бен-Гурион, а первым (неофициальным) послом нового государства в США — Эдди Джакобсон.

Хотя, как пишут современные историки, внешнеполитические советники президента Трумэна не позволили ему напрямую стать отцом нового еврейского государства, он, безусловно, стал его «повивальной бабкой».

Главный раввин Израиля Исаак Халеви Герцог позвонил президенту США и сказал: «Господин президент, Бог поместил Вас в утробу матери, чтобы сделать Вас орудием возрождения Израиля после двух тысяч лет». Помощник Трумэна, присутствовавший при этом разговоре, заметил, что «слезы катились по щекам президента».

25 мая Хаим Вейцман снова посетил Белый дом — на этот раз уже в качестве президента Израиля — и получил все почести, какие положены главе независимого государства. На пороге Белого дома он вручил улыбающемуся Трумэну священную книгу евреев Тору.

США первыми признали Израиль, что обеспечило новому государству быстрое и успешное признание большинством стран мира. Позже Трумэна немало обвиняли в том, что другие страны-члены ООН признавали Израиль под его давлением. «Я никогда не соглашался с такой практикой, — защищался он уже после отставки, — когда сильные заставляют слабых следовать своей воле — как среди людей, так и среди стран».

Однако если США признали Израиль де-факто, СССР сразу принял решение не только о фактическом, но и полном признании нового государства, то есть де-юре.

Провозглашение Израиля повлекло за собой новый виток военных столкновений, вошедший в историю как первая из будущих пяти арабо-израильских войн. Уже в первый день существования нового государства на него напали Сирия и Ливан, через день — Ирак. Тем не менее, когда Израиль был уже атакован арабами, администрация Трумэна отказывалась на протяжении многих месяцев отменить свое эмбарго на поставку оружия Израилю и настаивала в ООН, что решение еврейского вопроса должно вестись дипломатическими методами, путем переговоров и компромиссов со стороны как евреев, так арабов.

Трумэн никогда не раскаивался в принятых им однажды решениях. Не жалел он ни разу и о том, что настоял на немедленном признании Израиля. Для него это также означало окончательное решение того, кто же определяет внешнюю политику Соединенных Штатов.

25 января 1949 года в Израиле прошли первые демократические выборы, и только после этого Соединенные Штаты признали новое государство де-юре. В своем письме президенту Вейцману Гарри Трумэн, только что сам победивший на чрезвычайно трудных президентских выборах, в частности писал: «Я понимаю свою победу как мандат от американского народа на практическое осуществление платформы демократической партии, включая, естественно, поддержку Государства Израиль».

С тех пор поддержка Израиля стала одним из постоянных элементов внешней политики США, а Израиль стал надежным союзником Соединенных Штатов и стран Западной Европы. Что касается самого Гарри Трумэна, то сегодня, по прошествии полувека, американцы уверенно включают его в число самых выдающихся президентов страны за всю ее историю.

Примечания

1

Исследователь Е. Кычанов в книге «Жизнь Темучина, думавшего покорить мир», пишет: «Новая ставка Каракорум была продолжением уйгурской традиции. Уйгурское «Каракорум» означало «черные обломки». По преданию, в районе Каракорума монголы вначале поставили 20 юрт и учредили здесь свою столицу. Поэтому есть толкование названия Каракорум как «хорин гэр» — «20 юрт». Существует и другое толкование — название восходит к тюркскому топониму окрестных гор Каракорум «хара курэм» (буквально «черные камни», «нагромождение черных камней»).

(обратно)

2

Тимур в свое время не выдал Тохтамыша Урус-хану — правителю Золотой Орды. Тохтамыш несколько лет провел при Тимуре. И прекрасно был осведомлен о его истинном величии и возможностях. После смерти Урус-хана Тимур помог прийти к власти в Золотой Орде Тохтамышу.

(обратно)

3

Фронтир — граница между освоенными и неосвоенными землями на западе США.

(обратно)

4

Дело Дрейфуса — офицера-еврея Генерального Штаба армии обвинили в шпионаже в пользу Германии, в то время как виновным был венгерский князь Эстергази.

(обратно)

5

Перевод Мордехая Йоэли.

(обратно)

Оглавление

Александр Македонский — «властитель мира»

  Начало пути

  Смерть Филиппа

  Александр и греческие города

  Триумфальное шествие начинается

  Настоящий полубог

  Здесь остановился Александр

  Судьбы империи

  Посреди своего времени

  Почему Александр смог завоевать мир?

  Победы на поле «страсти нежной»

  Приобщенный к тайным знаниям

  Странная смерть Александра Македонского

  Тайна гробницы Александра Великого

  Пропавший флот Александра Македонского

Чингисхан и его империя

  Загадка существования на Руси монголо-татарского ига

  Загадки Каракорума

  Чудо-кони Бату-хана

  Основатель монгольской империи не монгол? Загадка пятой графы Чингисхана

  Загадка смерти и погребения Чингисхана

  Наследие Чингисхана в области права и правил ведения войны

  Тайны вокруг Тимура Великолепного

Вашингтон и Франклин Создание США

  Джордж Вашингтон

    Землемер, офицер и плантатор

    В преддверии Семилетней войны Служба в колониальной армии

    Жизнь плантатора и политика

    Вашингтон в период войны за независимость

    Первый президент США

    Последние годы

    Загадки дневника Вашингтона

  Бенджамин Франклин Ученый, политик, дипломат, гражданин

    Начало пути

    Человек, сформулировавший «американскую мечту»

  Вместо послесловия Индейцы как отцы-основатели США

Робеспьер и Дантон Рождение Французкой Республики

  Злой гений Революции Максимилиан Робеспьер

  Жорж Жак Дантон

Ленин, Сталин Создание СССР и передел Европы

  Социально-экономические преобразования

  Идеология и практика военного коммунизма

  Образование СССР

  Последняя победа Ленина Автономизация против федерализации

    «Нет у революции конца»

  Иосиф Сталин и Оптимизация СССР

    Подготовка к переделу Европы Как Ленин и Сталин «готовили» Германию к войне против СССР

Герцль, Жаботинский, Бен-Гурион Государство Израиль

  Теодор Герцль (1860–1904) Основоположник современного сионизма

  Владимир (Зеев) Жаботинский (1880–1940)

  Давид Бен-Гурион (1886–1973)

  Загадка Гарри Трумэна Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg