Роберт Вайнтрауб Смерти вопреки Реальная история человека и собаки на войне и в концлагере
Robert Weintraub No Better Friend: One Man, One Dog, and Their Extraordinary Story of Courage and Survival in WWII
Фотография на обложке: © TopFoto.co.uk / Fotodom.ru
© 2015 by Robert Weintraub. This edition is published by arrangement with CHASE LITERARY AGENCY and The Van Lear Agency LLC.
© Перевод с англ.: А. Калинин, 2016
© Издание, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
***
Посвящается моей семье, в особенности матери, которая стала первой Джуди моей жизни. И до сих пор остается ею.
«Отвага – это не сила, позволяющая не сдаваться; это то, что позволяет не сдаваться, даже когда нет сил».
Теодор РузвельтК читателю
Упоминаемые в этой книге многочисленные топонимы транскрибированы так, как они звучали во время Второй мировой войны. С тех пор эти названия претерпели изменения. Это касается как отмеченных на картах крупных территорий (вроде Сиама, который теперь стал Таиландом), так и нескольких мелких населенных пунктов вроде городов, городков и деревень на Суматре, названия которых ныне звучат и пишутся чуть иначе.
Пролог
Они прижались друг к другу: каждый из них был для другого последней надеждой на спасение в мире, который сошел с ума и превратился в ад.
Было 26 июня 1944 года. Двух друзей вместе с другими военнопленными с начала 1942 года японцы держали на далеком, почти всеми забытом острове Суматра. Теперь людей загнали, как скотину, в трюм судна «Ван Варвик», которое японцы использовали для перевозки пленных из одного лагеря в другой. В трюме, на несколько футов ниже поверхности Южно-Китайского моря, изможденные люди, брошенные на пол, задыхались от зловония. Температура подбиралась к 100 градусам по Фаренгейту (почти 50о по шкале Цельсия). Паре приятелей удалось приткнуться к борту возле иллюминатора, где дышалось чуть легче. Но судно медленно шло вдоль побережья Суматры, и убийственной жаре не было конца.
После двух лет в плену оба приятеля были катастрофически истощены. Им приходилось есть крыс и змей, чтобы выжить. Они могли каждый день подцепить какую-нибудь смертельную болезнь вроде малярии или бери-бери. Их часто били. Им грозили смертью. Их отправляли на очень тяжелую, часто бессмысленную работу, их дух подвергался таким испытаниям, после которых ломались даже самые закаленные узники, впадая в апатию и безразличие к жизни.
В том, что военнопленные жестоко страдали, не было ничего из ряда вон выходящего. По всему Тихоокеанскому театру военных действий попавшие в плен военнослужащие сил союзников подвергались подобному обращению. Но эта пара была не совсем обычной.
Одним из пленных была собака.
* * *
Собаку звали Джуди, и задолго до того, как она оказалась на «дьявольском судне», на ее долю уже выпало гораздо больше приключений и опасностей, чем обычной собаке. Джуди была чистокровным английским пойнтером изумительного окраса (коричневые пятна на белом), прекрасным образцом спортивной и благородной породы. Но, в отличие от большинства пойнтеров, Джуди с первых дней жизни показала, что предпочитает находиться в гуще боя, а не просто указывать места, где прячется дичь.
Джуди родилась в питомнике в британской части Шанхая в 1936 году и следующие пять лет провела на борту патрулировавшей реку Янцзы канонерки Королевского ВМФ в качестве талисмана команды. В 1939 году, когда британское Адмиралтейство стало готовиться к войне на Тихом океане, канонерку, на которой служила Джуди, перевели в Сингапур. Вскоре после этого, летом 1941 года, в Сингапур прибыл рядовой 2-го класса британских ВВС Фрэнк Уильямс, которому едва исполнилось 22 года. Пройдя через многие невзгоды, Фрэнк и Джуди встретились в лагере военнопленных – и с тех пор стали неразлучны. Для того чтобы добиться для Джуди официального статуса военнопленной, Фрэнк даже рискнул жизнью.
Фрэнк стал преданным хозяином храброго и ловкого пойнтера, но в плену он не всегда мог защитить собаку. Тем более – на борту «Ван Варвика».
* * *
Миновал полдень. Жара и влажность действовали одуряюще. Более тысячи человек набились в трюм, как сардины в консервной банке, с тел реками тек пот. На полу плескало и хлюпало, когда судно переваливало через очередную волну. Если бы не тонкая струйка свежего воздуха, просачивающаяся сквозь иллюминатор, покрытая шерстью Джуди вполне могла задохнуться даже быстрее людей.
И тут внезапно полыхнуло, и сразу же за вспышкой последовал страшный взрыв, прогремевший где-то в центре судна. В трюме появился огонь, и отупевшие пленные пробудились к жизни так, словно их ударило током. Едва люди начали выяснять, что произошло, как трюм содрогнулся от второго, еще более мощного взрыва.
В судно попали торпеды. Как ни трагично, они были выпущены британской подводной лодкой, экипаж которой понятия не имел, что атакует судно, перевозившее военнопленных. После этого случайно сделанного залпа десятки людей погибли сразу же, и оставшиеся сотни наверняка последовали бы за погибшими, если бы не нашли путь из горящего, искореженного трюма.
Со своего насеста у иллюминатора Фрэнк прекрасно видел творившуюся неразбериху, и его проняло до мозга костей. Стоявший на верхней палубе груз обрушился на пленных, убив и искалечив многих из них и преградив путь к быстрому бегству из трюма. Преодолеть этот завал человеку, который нес на руках весившую около 50 фунтов собаку, было невозможно.
Тогда Фрэнк повернулся к Джуди, отметив, что преданный друг не сбежал в возникшем хаосе и в обстановке крайней напряженности сохранял спокойствие. Фрэнк поднял собаку, крепко обнял на прощание и наполовину вытолкнул ее из иллюминатора. Джуди посмотрела на друга. В ее взоре были замешательство и печаль, а, возможно, с учетом прежних передряг, и что-то вроде: «Ну вот опять!»
«Плыви!» – крикнул Фрэнк Джуди и последним усилием выбросил ее из иллюминатора. Внизу кипел океан, полный нефти и обломков гибнувшего судна. В воздухе стояли крики раненых. Через секунду, может быть, две, собака поплывет к жизни в обломках кораблекрушения.
А ее лучший друг остался запертым на тонущем «Ван Варвике».
Прежде чем упасть в воду, Джуди перекувырнулась в воздухе.
Глава 1 Талисман
В сентябре 1936 года два британских моряка отправились на поиски собаки. Служили эти моряки на корабле его величества «Москит», который входил во флотилию канонерских лодок, плававших под британским флагом по реке Янцзы, оказывая защиту судоходству, отражая нападения пиратов и служа другим интересам британской короны, какими бы эти интересы ни оказывались. Канонерка стояла в Шанхае на ежегодном ремонте и переоснащении, но все работы были в основном закончены. У двух офицеров осталось время на то, чтобы заняться одним из последних важных дел на берегу, до того как возобновится патрулирование Янцзы.
Экипаж «Москита» находился в затруднительном положении. На борту нескольких других канонерок были животные-талисманы: на «Пчеле» – два кота, на «Божьей коровке» – попугай, а на «Цикаде» – даже обезьяна. Незадолго до описываемого дня «Москит» встретился на реке с канонеркой «Сверчок». Талисман «Сверчка», крупный пес по кличке Бонзо, помесь боксера и терьера, устроил такой оглушительный лай и так бесился на палубе, что экипаж «Москита» почувствовал себя неловко: ведь на их корабле не было талисмана, который дал бы достойный ответ Бонзо.
После долгой дискуссии офицеры «Москита» решили завести собственную собаку. И тогда двое моряков с «Москита», капитан-лейтенант-командир Дж. М. Дж. Уолдгрейв и старший мичман Чарльз Джеффри, корабельный боцман, в поисках достойной представлять их корабль собаки отправились в шанхайский собачий питомник, находившийся в английском сеттльменте.
Морякам сразу же полюбилась Джуди, особенно после того как она потянулась к руке Джеффри, который приветственно ей свистнул. Джуди была уже не щенком, но еще и не вполне взрослой собакой. Вскоре ее официально зачислили в британский военный флот. Ее приняла на службу команда канонерки, так что собака теперь была не просто питомцем. Новым домом Джуди станет не один из роскошных особняков или квартира в британском сеттльменте. У нее не будет ни двора для игр, ни деревьев и кустов, где она могла бы оттачивать природные охотничьи инстинкты и делать стойку, указывая на дичь, ни детей, с которыми Джуди смогла бы играть. Вместо всего этого Джуди предстояло стать талисманом и лучшим другом группы закаленных моряков на борту стального боевого корабля.
Перед тем, как «Москит» ушел в плавание, англичанка мисс Джонс, ведавшая питомником, дала морякам кое-какие советы по содержанию их новой замечательной собаки.
* * *
В течение нескольких первых месяцев жизни у нее не было даже клички.
Щенок весь состоял из теплой шкурки и холодного носа. Всего в помете было семь скулящих щенков-увальней, рожденных чистокровной сучкой английского пойнтера. Она жила (в то время, во всяком случае) в шанхайском собачьем питомнике вместе с домашними собаками и невостребованными щенками из охваченного суетой британского сеттльмента в китайском городе. Стоял февраль 1936 года. Жители Шанхая дрожали от сырости и холода, и ледяной ветер продувал городские улицы, разделявшие пеструю смесь современных западных зданий и ветхих трущоб[1].
В Шанхае проживало пять тысяч британцев, и казалось, что у каждого из них была собака, которую они могли назвать своей. Предпочтение отдавали породам, приносившим большие пометы, что объясняло множество пойнтеров в городе. Когда одна из этих прекрасных собак рожала щенков, за процессом следила мисс Джонс. Щенков держали в питомнике до тех пор, пока они не достигали возраста, когда их можно было отдать, а с этим в английском сеттльменте проблем не возникало.
Одна из щенков-девочек (ее шкурка сияла белизной и была покрыта пятнами густого печеночного цвета, которые, переходя на ушки, голову и мордочку, становились коричневыми), постоянно слонялась по периметру огражденного пространства, которое отвели для игр мелюзги. Если другие щенки жались к своим матерям и весело барахтались в грязи, этот беспокойный сгусток энергии уже пробовал бежать из питомника.
Что она и сделала на третьей неделе своей жизни.
У Ли Сан, китаянки, жившей и работавшей в питомнике, была дочка Минь, которая часто помогала матери ухаживать за собаками после занятий в школе. Именно Минь первой заметила пропажу. Ли Сан убедилась, что один из щенков исчез, и увела других собак с площадки, чтобы найти беглянку. Во время поисков она нашла не щенка, а яму, уходившую под забор. Выбравшись на волю, малышка перепрыгнула невысокую стенку и теперь гуляла по улицам Шанхая, одного из крупнейших, самых шумных и оживленных городов мира.
Гудки автомобилей, жужжание слепней, высокие и гортанные звуки речи жителей города – обилие зрелищ и шума перегружало чувства любого приезжего. Неясные контуры велосипедов, построенные из бамбука платформы, вздымавшиеся в небо, нескончаемый поток людей и особенно запахи действовали подавляюще. Для собак обнюхивать мир – в общем, то же самое, что для людей смотреть по сторонам, и путешествие по улицам старого Шанхая было праздником для собачьего обоняния. Дым очагов на первых этажах зданий. Сажа из многочисленных заводских труб, стоявших на окраинах города. Гарь сгоревшего топлива, масла, на котором готовили еду, и нефти, сжигаемой для отопления, горящая резина, угольки… Сам воздух был насыщен до предела и делился на зоны, в которых преобладали те или иные запахи.
Но вскоре щенок потеряет интерес к этой невероятной перегрузке чувств и отвлечется на поиск самого важного – пищи. Исторически Шанхай – один из гастрономических центров мира, но в 1936 году на страну обрушился голод, и мегаполис почувствовал нехватку продовольствия[2]. Шанхай в 1936 году был, в гораздо большей мере, чем сегодня, зеленым городом, полным газонов и лужаек, но щенок инстинктивно устремился к местам, где были люди и не было других, более крупных животных.
В таком раннем возрасте щенок остро нуждается в матери, которая дает ему наставления, тепло и, прежде всего, молоко. Новорожденные щенки вообще по природе любят странствовать и стремятся сначала обследовать окрестности, но у них есть врожденный инстинкт возвращаться к матери. Почему эта любопытная девочка приложила такие усилия к тому, чтобы убежать и покинуть семейное лоно и кров над головой, останется неизвестным. Но Джуди докажет, что она – необычная собака, и даже самый первый ее поступок выходил за пределы возможного. Собаке повезло, и он не стоил ей жизни. Слишком маленькая и неопытная, для того чтобы самостоятельно убить какую-то дичь, она умудрилась выжить на кусках, добытых из мусора, и случайных подачках прохожих. Ее печеночно-белая шкурка потускнела, а ее ребра выпирали наружу.
Раздобыть пищу было трудно, но тут собаке страшно повезло – она нашла источник питания. Собака отиралась у черного хода универмага, которым управлял некий мистер Су. В западной части Шанхая было много таких лавок, через которые британцы, американцы и немцы поддерживали свое «присутствие». Лавки продавали западным покупателям и китайцам разные товары, в том числе лекарства из трав, клетки для птиц, супы с разными вкусами, религиозные предметы, домашние безделушки и талисманы. Су торговал всем, что обещало хоть какой-то доход, денег он не наживал, но это было лучше, чем ворочать тяжелые вещи или служить рикшей для белых.
Стояла ранняя весна, но в городе по-прежнему было холодно. Одним промозглым утром Су вышел на задний двор своего магазина, чтобы выбросить мусор. Внимание торговца привлекли жалобные звуки, и среди кусков картона он заметил что-то шевелившееся. Это была маленькая собачка, всего лишь нескольких недель от роду, скулившая и смотревшая на Су огромными, влажными карими глазами. Ясно, что щенок был очень голоден и сильно замерз. Тогда Су вернулся на помойку и вынес собаке объедки, которые та немедленно проглотила.
В течение какого-то времени, возможно трех месяцев (точно неизвестно), Су подкармливал собаку и пускал ее в лавку, где она могла спокойно провести ночь и спрятаться от ночных хищников, искавших пропитание. В их числе были и многие жители Шанхая. Китайская пословица, рожденная долгой, печальной историей голода, гласит: «Если спину чего-то греет солнце, это можно есть». В число того, что можно было есть, входили и собаки[3].
Но первое из многих бедствий, которые свалились на эту собаку, принесли не хищники. Ей довелось встретиться с откровенной жестокостью. И пришло это бедствие от врага, с которым собаке и ее друзьям еще предстояло близко познакомиться.
В Японии заканчивался период интенсивного наращивания военной мощи и военно-морского строительства. Страна была готова к тому, чтобы поиграть мускулами на региональном уровне[4]. Уже оккупировав Маньчжурию и принудив Корею к подчинению, Япония обратила взор на материковый Китай[5]. В 1932 году Императорский военно-морской флот уже бомбардировал Шанхай, который с военной точки зрения был самым важным городом Китая благодаря своему стратегическому положению на берегах Янцзы. Вскоре после бомбардировки 1932 года Япония и Китай заключили условный мир, но японские военные корабли зачастили в китайские воды, а японские моряки – в шанхайские бары, где пили циндаоское пиво или китайскую рисовую водку. Янцзы также патрулировали корабли западных стран, и американские военные моряки и британские морские пехотинцы часто посещали те же заведения. Худой мир между державами часто взрывался пьяными драками, где Восток сходился с Западом врукопашную – кабацкий бокс белых против карате, приемами которого владели все военнослужащие-японцы.
В один из дождливых майских дней группа японских матросов с канонерки, стоявшей на якоре на Янцзы, отправились в обычную пьяную экскурсию по барам набережной Вайтань[6]. Они вломились в находившуюся поблизости лавку Су, видимо, в поисках закуски или каких-то профилактических средств для дальнейших ночных развлечений. Возможно, японцам нужны были таблетки от головной боли, которая ждала их утром с перепоя.
Матросы завели спор с Су из-за каких-то пустяков. Затем голоса стали звучать громче, страсти разгорелись, и японцы начали избивать Су, который не мог противостоять группе молодых людей, настроенных на драку и готовых к ней. Когда Су упал, обливаясь кровью, матросы потеряли к нему интерес и начали громить лавку. Они уже завершали погром, когда щенок, испуганный шумом, но все же хотевший узнать, почему кричит его благодетель, вошел в лавку с черного хода.
Будь это голливудская история, собаке было бы достаточно показать зубы и угрожающе зарычать, чтобы напугать плохих парней, а потом вызвать «неотложку» старику. Но в действительности дело обстояло так: слабая маленькая собака едва смогла набраться проворства, для того чтобы увернуться от пинка одного из японцев и предмета, брошенного другим. Третий изловчился, ухватил собаку за шиворот и вытащил ее через главный вход на улицу.
Собака скулила как безумная от страха и боли, но японскому матросу было плевать на ее визг. Он держал испуганное животное на вытянутых руках, а потом отправил пинком ноги, как футбольный мяч, через улицу, в кучу обломков. После чего группа японцских фунанори (матросов) ушла, чтобы продолжить свой пьяный кутеж[7].
Эти японцы не знали о том, что собака, с которой они так варварски обошлись, переживет много путешествий и испытаний и даже станет колючкой в боку японской военной машины. Так уж получилось, что пинок японца отправил бедную маленькую собаку-пойнтера к заброшенной двери, у которой собака и затаилась, слишком избитая и напуганная, для того чтобы пошевелиться. Собака просто сидела и скулила.
Но место оказалось удачным. Спустя какое-то время слабый вой услышала проходившая мимо маленькая девочка. Этой девочкой была не кто иная, как Ли Минь, дочь сотрудницы шанхайского собачьего питомника Ли Сан. Минь сразу же узнала сбежавшего щенка, хотя недели, проведенные собакой на улицах, сказались на ее виде.
«О, малышка, да где же ты была?» – спросила Минь собаку, которая тоже явно помнила девочку, хотя сил у щенка едва хватило на то, чтобы повилять хвостом.
Минь бережно подобрала собачку, укутала ее в полы своего плаща и унесла обратно в питомник, который находился всего лишь в нескольких кварталах от разгромленной лавки Су.
Мисс Джонс находилась в питомнике и занималась несколькими собаками на дворе.
«Смотрите, кого я нашла!» – сказала Минь и гордо продемонстировала беглого щенка.
«Боже правый! Да разве это не наш сбежавший щенок пойнтера?» – воскликнула мисс Джонс. Рассмотрев находку ближе, она подтвердила, что это действительно тот щенок, которого едва не погубил интерес к внешнему миру. «Да, это действительно она. Думаю, ее надо вымыть и накормить. Как ты считаешь?» – спросила Минь мисс Джонс.
Они осмотрели собаку, привели ее в порядок и дали ей еды, в которой собака остро нуждалась. Пока ее осматривали, ощупывали и мягко журили за чрезмерное любопытство и безрассудство, собачка мирно лежала.
В какой-то момент Минь прошептала ей: «Все в порядке. Лежи, лежи, маленькая Шюди».
«Минь, почему ты назвала ее Шюди?» – спросила мисс Джонс.
Девочка подняла щенка и завернула его в одеяльце, в котором щенок сразу же закрыл глаза и заснул на руках у Минь.
«Я всегда звала ее так. Шюди значит мирная. Посмотрите на нее». Утомленный щенок понял, что говорят о нем, открыл один глаз, чтобы убедиться в том, что все в порядке, и снова заснул.
«Разве она не выглядит мирной?»
«Действительно, она выглядит мирной, – согласилась мисс Джонс. – Джуди, так и будем ее звать».
Впервые с тех пор, как несколькими месяцами ранее она выбралась из клетки, собака была, наконец, снова в безопасности и получила имя. В том, что она так быстро поладила с людьми, пусть даже доброжелательными, после того как ее избили японские моряки, было что-то удивительное, но, как заметила дрессировщица собак Дженнифер Арнольд, «единственный признак отсутствия разума у собак, с которым я когда-либо встречалась, это их готовность прощать любые наши проступки».
Мать Джуди и ее братья и сестры к тому времени покинули питомник, но Джуди более не надо было беспокоиться о том, как добыть пропитание. Она могла спокойно ждать, когда ее возьмут в любящую семью. Но вместо этого она обрела жизнь, полную удивительных приключений и опасностей. Жизнь, в которой было больше друзей, относившихся к ней как к члену семьи, чем она смогла бы найти на заднем дворе дома в Шанхае.
* * *
К моменту, когда Джуди взошла на борт канонерской лодки «Москит», бо́льшая часть Китая находилась под властью генерала Чан Кайши и руководимой им партии Гоминьдан. Только возглавляемая Мао Цзэдуном коммунистическая армия оборванцев продолжала сражаться с гоминьдановцами. Но главная угроза исходила от Японии. Страна восходящего солнца усилила свое присутствие на Янцзы и отправила тысячи солдат и большую часть своих ВВС в недавно завоеванную Маньчжурию. Японцы определенно готовились к войне. Когда они не дрались в барах, отношения на Янцзы между моряками западных и восточных стран оставались, по большей части, сердечными, но напряженность нарастала. А посредине всего этого находились китайцы, которые часто жаловались на «западных варваров», но явно боялись японцев.
Несмотря на все более явственное ощущение приближения войны, служба в Китае по стандартам Королевского ВМФ и ВМС США не считалась тяжелой. В ней почти не ощущался дух строгой дисциплины, царившей на линейных кораблях и эсминцах, господствовавших в океанах. Отношения моряков канонерок с местным китайским населением, командами других кораблей и друг с другом были более расслабленными и человечными, чем в других частях света[8].
Эти послабления дисциплины позволили Джуди стать любимым членом команды «Москита», и этот статус она оправдает своей службой.
Во флотилии, плававшей по Янцзы, было тринадцать кораблей, подчиненных командованию контр-адмирала Льюиса Дж. И. Крэбба. «Москит» был одной из канонерок класса Insect («Насекомые»), маленькой и маневренной, что позволяло ей плавать в условиях изменяющейся ширины и глубины реки. Но при этом канонерка, будучи вооруженной несколькими крупными орудиями, в том числе зенитными, имела немалую мощь. Первоначально задуманные для того, чтобы нести британский флаг и устрашать австро-венгерские ВМС на Дунае, эти суда оказались особенно хорошо приспособленными для действий в водах могучей Янцзы[9].
Западные канонерские лодки плавали по китайским рекам с конца 50-х годов XIX века. Тяньцзиньский договор, в 1858 году положивший конец Второй опиумной войне, снял ограничения на торговлю западных купцов в Китае (устранение этих ограничений и было главной целью Второй опиумной войны, несмотря на упоминание наркотика в ее названии)[10]. Иностранные купцы, действовавшие в глубине территории Китая, нуждались в защите, а потому в договор была включена статья, разрешавшая военным кораблям западных стран патрулировать Янцзы, которая уходила на тысячи километров в глубь территории Поднебесной. Пионерами этого патрулирования были британцы, но их примеру вскоре последовали американцы и французы.
На рубеже XIX и XX веков западные державы резко усилили присутствие своих флотов в Китае. Британцы отправили туда два новых корабля, «Жаворонок» и «Вальдшнеп», сконструированные для плавания по рекам и ведения боевых действий на реках. Наряду с американскими и французскими судами, на реках Китая были корабли, охранявшие немецкие, итальянские и японские интересы. В результате, учитывая огромные масштабы коммерческого судоходства, вверх и вниз по жизненно важной речной артерии Китая ходило неисчислимое множество судов, превращая Янцзы в живописный круговорот разноцветных парусов и мачт, который омрачал разве что черный угольный дым, выбрасываемый современными судами. Можно было провести приятный денек, лежа на берегу Янцзы и созерцая проплывающую мимо регату, в которой участвовали самые разные суда и корабли, от элегантных джонок и хрупких сампанов до скрежещущих пароходов и пугающих стальных канонерок.
В 20-е годы XX века Китай был охвачен междоусобными войнами, что вели друг с другом могущественные генералы, каждый из которых завладел частью страны и упорно удерживал захваченную территорию[11]. Торговые суда, проходившие через зоны влияния этих вождей, должны были платить дань. Но ее уплата не спасала от частых нападений пиратов. Военные корабли занимались охраной торговых судов и часто вступали в бой (этому периоду посвящен кинофильм The Sand Pebbles («Песчаная галька») со Стивом Маккуином в главной роли моряка с американской патрульной канонерки)[12]. В одном получившем известность случае несколько британских моряков были захвачены в плен войсками могущественного военачальника Ян Сена[13]. После чего британские канонерки подвергли бомбардировке базу Яна в городе Вансянь[14]. В результате бомбардировки и операции по освобождению моряков с захваченного торгового судна погибло до пяти тысяч китайцев. После этой операции во многих городах произошли серьезные волнения, и канонеркам пришлось прийти на помощь встревоженным европейцам и американцам. Так продолжалось до конца 1926 года, когда волнения сошли на нет.
* * *
В первый день службы Джуди в Королевском военно-морском флоте на «Моските» команда убивала время в столовой на нижней палубе, когда в люк свесился старшина, улыбавшийся, как сумасшедший чертенок.
«Все наверх через десять минут!» – рявкнул старшина.
Когда команда построилась на палубе, морякам представили нового члена команды.
По словам боцмана Чарльза Джеффри, капитан-лейтенант Уолдгрейв вышел вперед. «Как вам известно, – начал Уолдгрейв, – комитет столовой недавно проголосовал за то, чтобы мы взяли на корабль питомца. Я изучил представленные командой очень интересные предложения, большую часть которых я оставил без внимания по причине их непрактичности или извращенности, и решил, что питомец нашего корабля должен соответствовать трем требованиям.
Поскольку мы нуждаемся в женском обществе, питомец должен быть женского пола. Это первое требование. Второе требование: она должна быть привлекательна. В-третьих, она должна отрабатывать свое содержание.
Начиная с этого момента группы, отправляющиеся на берег для охоты, больше не смогут возвращаться на борт всего лишь с одной подстреленной птицей и заявлять о том, что на самом деле они подстрелили двадцать три утки, но потеряли их в зарослях!»
В этот момент квартирмейстер вывел Джуди перед матросами. Собака была на поводке и, по воспоминаниям большинства участвовавших в той встрече, казалась слегка испуганной. Но когда в ее честь раздалось мощное «Ура!», она расплылась в улыбке, вывалила язык наружу, показала зубы и энергично завиляла хвостом. В последующие годы улыбка Джуди станет на «Моските» привычным зрелищем.
«Представляю вам ее, джентльмены, – сказал Уолдгрейв. – Встречайте первую леди канонерских лодок – Джуди из Королевского ВМФ».
Поскольку мать Джуди, Келли, принадлежала семье из английского графства Сассекс, в племенной книге собачьего питомника она значилась как «Келли из Сассекса». Точно так же были записаны и ее щенки, так что в архивах королевских ВМС Джуди официально называли «Джуди из Сассекса».
Джеффри, который служил буфером между офицерами и матросами, так и назвал собаку в первой записи дневника, сделанной в день, когда Джуди взошла на палубу «Москита»: «Джуди из Сассекса – чистопородный пойнтер коричнево-белого окраса. Очень мила. Поскольку именно мы с капитаном купили ее для команды, капитан решил, что я должен заботиться о ней, чтобы она не слишком близко знакомилась с матросами. Такое знакомство сорвало бы наши планы приучить ее к охоте».
Увы, вскоре это оказалось невозможным, о чем свидетельствуют следующие дневниковые записи:
«Команда любит Джуди и обращается с нею как с домашним питомцем. Радостно видеть, что матросы делят с ней все. Но, разумеется, наши шансы выдрессировать ее как подружейную собаку очень малы».
Пойнтеры – охотничьи собаки, известные как «подружейные»[15]. Английский вариант породы происходит от испанских пойнтеров, собак, полученных в результате скрещивания гончих и спаниелей. Пойнтер выведен специально для того, чтобы застывать и указывать взглядом на прячущуюся дичь (главным образом, птицу). Прежние охотничьи собаки должны были устремляться в заросли и поднимать птицу на крыло, но указание места, где находится дичь, позволяло охотнику проверить оружие и приготовиться, прежде чем собака устремится в заросли, чтобы заставить взлететь бедную куропатку или утку. Естественно, охотники, использующие пойнтеров, видели, что их шансы на успех резко возрастали. В результате возрастали и их шансы на хороший обед. Дружелюбие и явный ум пойнтеров делали их прекрасными спутниками и охотниками.
Испанских пойнтеров вывели в XVII веке представители испанской аристократии, гордые и искусные охотники и землевладельцы, создавшие собак себе под стать. Согласно истории породы, написанной Эрнестом Хартом, «изящная, но мощная, благородная и быстрая на охоте, испанская собака, указывающая место, где находится дичь, была похожа на статую из пестрого мрамора, созданный руками мастера образчик скульптурной красоты, пропорциональности и элегантности».
Порода, к которой принадлежала Джуди, – результат скрещивания с фоксхаундами, что сделало английских пойнтеров намного более легкими и выносливыми, чем их мощные испанские кузены-спринтеры. Это потребовало усилий, и на какое-то время английские пойнтеры утратили легкость нрава и стали, по свидетельствам многих спортивных справочников XVIII века, «свирепыми». Но в конце концов английские пойнтеры снова обрели дружелюбие. Однако порода сохранила одну черту своих более свирепых предков – колоссальную энергию и страсть к соревнованиям. На охоте эти качества проявляются в напряженности работы собаки и во внимании, с которым она выслеживает дичь. Владельцев изумляла сосредоточенность и решимость, которые проявляли пойнтеры на охоте.
У Джуди эта естественная способность находить птицу и другую дичь так никогда и не получила развития. Но энергией и решимостью она отличалась на протяжении всей жизни. Эти качества светились в глубине ее влажных, карих глаз. В отличие от большинства животных, собаки смотрят на человека прямо, не отводя взгляд. Когда Джуди смотрела на своих двуногих друзей, ее глаза излучали ум и пыл.
Впрочем, как охотничья собака Джуди была несостоятельна. Пойнтеры рано взрослеют, и первые переживания Джуди прошли не рядом с охотником, который научил бы ее находить дичь и указывать место, где она прячется, а на улицах Шанхая, где она в одиночестве постоянно искала еду, чтобы выжить. Вестовой старшего офицера, китаец, заметил этот инстинкт, когда Джуди еще только поселилась на борту «Москита». Он сообщил офицерам, что собака замирала в правильной стойке, только учуяв запах готовящейся на камбузе еды. Тогда Джуди настораживалась и вся обращалась во внимание.
Глава 2 Собака за бортом
Прежде чем Джуди спасла кого-либо из членов экипажа «Москита», пришлось спасать саму Джуди.
Продолжавший расти щенок-пойнтер находился на борту корабля около шести недель, в течение которых с восторгом исследовал все закоулки. На корабле существовало несколько мест (например, кают-компания и мостик), куда нельзя было ходить без особого на то разрешения, и собака быстро научилась их избегать. Она также очень быстро поняла, что китайцам-кокам и вестовым не нравилось, когда она появлялась на камбузе. Китайцы считали собаку нечистым животным, но при этом видели в ней возможный обед.
Не исключено, что в записи, которую Джеффри сделал 14 октября, есть некоторая предвзятость. Джеффри писал: «Джуди, замечательная девочка, едва сносит на борту китайцев – членов команды». Но эта запись основана на факте. Работники камбуза и собака держались подальше друг от друга.
В остальном Джуди свободно бродила по кораблю без поводка. Ей присвоили официальный регистрационный номер, что дало ей статус полноценного члена команды, и ее можно было всегда встретить среди занятых работой моряков, на фордеке с впередсмотрящими или внизу, среди отдыхающих матросов. Джуди всегда могла найти себе компанию. Пойнтеры – очень дружелюбные животные, а Джуди, после долгих скитаний на улицах Шанхая, казалось, особенно тянулась к общению.
Ее «местом» был открытый ящик, застланный корабельным одеялом, которое поначалу висело у койки Джеффри, но вскоре износилось от того, что его постоянно трогали матросы и дергала сама Джуди, когда капризничала. Матросы останавливались и смеялись, глядя, как собака зубами тащит свой ящик по палубе и вверх и вниз по трапам – и даже вниз по ступеням, если это было нужно.
Жизнь на канонерках была необычной для матросов[1]. Тяжелой, лишенной блеска и славы, некомфортной даже по стандартам военно-морского флота. Обычно канонерки патрулировали в одиночку или парами, но из-за очертаний реки никогда не патрулировали большими группами или всей флотилией – иными словами, на них не давила постоянная необходимость ожидать сигналов и флагов с флагманского корабля. По большей части, моряки канонерок ценили толику свободы от рутины военно-морских операций. Эти люди любили свои корабли и свое дело, чему способствовало то, что лакейские услуги вроде приготовления пищи, уборки и выскребания палубы выполняли не матросы, а китайцы, работавшие по договору. Платили им суммы, которые по местным меркам составляли небольшое состояние. Китайцы и поддерживали образцовый порядок на кораблях. Хотя морякам часто бывало скучно, им не приходилось свирепеть, как большинству матросов, заслышав приказ «хорошенько отдраить палубу на юте».
На борту канонерки всегда находилось около тридцати моряков, в том числе два-три офицера, шесть-семь мичманов и двадцать рядовых матросов. Шестеро китайцев, работавших полный рабочий день, были официальными членами команды, как и многие поденщики, появлявшиеся на борту в качестве помощников.
Жилые помещения на канонерках, в отличие от большинства военных кораблей, находились в задней части судна. Офицеры канонерок жили в кормовых помещениях, матросы – рядом с офицерами. Кубрики были разными, от удобных до весьма суровых, все зависело от ранга. Один американский офицер описал неравенство, царившее на борту американской канонерки «Элкано»: «Капитанская каюта была вполне просторной для такого маленького корабля… и из-за обводов корпуса судна имела форму конца ванны. Капитан пользовался такими удобствами, как ванна и гальюн со смывом, но младшие офицеры довольствовались установленным на палубе стальным отсеком, настолько маленьким, что в него трудно было втиснуться. В этом отсеке был душ и архаичные санитарные средства».
Эти коробки, в которых туалет совмещался с душем, были стандартными для канонерок, под каким бы флагом они ни плавали. Кабинки находились на корме кораблей: отходы просто сбрасывали в реку. Некая леди, посетившая одну из британских канонерок, спросила о предназначении такой кабинки, и офицер ответил: «Мадам, там мы работаем с секретными документами».
Канонерки по праву считались странными кораблями. Трубы располагались не вдоль судна, а рядом друг с другом, что придавало канонеркам их особый вид, отличный от большинства военно-морских кораблей. Длина типичной канонерки составляла около 76 метров, высота борта – около 11 метров, а водоизмещение – примерно 650 тонн. Понятие «канонерская лодка» было, в основном, буквальным: в сущности, канонерки представляли собой корпуса судов, сверху обшитые листами железа так, что из этой массы стали выступали только мостик, мачты и орудия. Корабли класса Insect (к этому классу относился и «Москит») были вооружены двумя шестидюймовыми орудиями, двенадцатифунтовым зенитным орудием и шестью пулеметами «Максим» калибра 0,303 дюйма. Канонерка имела изрядную огневую мощь, была достаточно подвижной, для того чтобы бомбардировать цели, находившиеся в прибрежной полосе, отражать атаки с воздуха или обстреливать суда и отражать нападения абордажных команд, в зависимости от задачи.
Река, по которой плавали канонерки, была (и остается) одной из величайшей рек мира. В местном языке слово «Янцзы» не имеет смысла. Возможно, оно образовалось от Ян-цзу, старого названия стоявшего на реке важного города Чжэньцзян. Иностранцы, посещавшие город, вероятно, слышали его название и предположили, что оно относится к великой реке, на берегах которой тот находился. Во многих распространенных диалектах китайского языка слово «ян» означает океан, так что, возможно, реке дали титул океана, чтобы подчеркнуть ее величие. Но более вероятно, что это название появилось в результате ошибки иностранцев, которых местные жители называли «квейло»[2]. Большинство китайцев называют Янцзы «цзян», то есть просто «рекой».
Для людей, чью жизнь ежедневно формировала река, Янцзы действительно была сущностью столь же всепоглощающей, как земля или небо. Река несет ледяную, прозрачную воду с гористого Тибетского плато, сливается с рекой Миньцзян (Фудзян) и является судоходной на протяжении почти двух тысяч километров. Вода в реке становится противного коричнево-желтого цвета из-за лессовых осадочных пород, во множестве вымываемых рекой, загрязнения и экскрементов. Река протекает через несколько ущелий (в районе знаменитой Плотины трех ущелий, введенной в строй в 2012 году), которые не дано преодолеть судам, кроме самых маленьких, способных попасть в ревущие, широкие воды реки, текущей к Шанхаю и восточному побережью Китая. Общая протяженность Янцзы составляет более 6 тысяч километров, хотя точно измерить ее трудно, поскольку ил, отлагающийся в устье реки, ежегодно делает ее на 9–12 метров длиннее – устье уходит все дальше в Восточно-Китайское море. Так или иначе, Янцзы – самая длинная река в Азии и третья по длине река мира, уступающая только Амазонке и Нилу. Район дельты Янцзы исстари является сердцем Китая. В этом районе производится четверть ВВП страны.
Канонерки патрулировали отрезок реки протяженностью в тысячу километров, от Шанхая на восточном побережье Китая до Уханя на западе. Иногда канонерки заплывали за пределы этого района, но поскольку японская угроза в 30-х годах XX века усиливалась, флотилия на Янцзы держалась ближе к Шанхаю. Как писал Энгус Констэм, историк канонерского флота, «для древних китайцев эта река была домом великого подводного дракона. Происходившие на реке катастрофы (от наводнений до кораблекрушений, посадки судов на мели и нападений пиратов) объясняли переменами настроения дракона. Делом канонерок на Янцзы было присматривать за драконом и защищать людей с Запада от его гнева».
* * *
Джуди быстро подружилась с большинством моряков, начиная с Уолдгрейва и заканчивая кочегарами. Однако задолго до этого Джуди выбрала себе любимого члена команды, с которым всегда ходила, первого человека из многих, кто станет играть роль ее лучшего друга. Это был матрос первого класса Йэн Купер, рядовой член команды, который часто помогал управлять кораблем. Впрочем, на «Моските» основной обязанностью Купера являлась забота о запасах питьевой воды и провизии. Кроме того, Йэн был главным мясником на корабле, поэтому неудивительно, что вечно голодная Джуди предпочитала его компанию. На многих кораблях британского ВМФ матрос, ведавший запасами питьевой воды на борту, считался второй по значимости фигурой после капитана. Таких матросов называли «тэнки», от слова tank – бак. Эта кличка удивительно подходила Куперу, который был сложен как низенький объемистый чан и имел мощные руки и бочкообразную грудь.
«Тэнки» Купер отвечал за кормление Джуди раз в день и за то, чтобы матросы не подкармливали собаку объедками. Уолдгрейв приказал держать Джуди в боевой готовности, и Купер ругался с другими матросами, даже старшими по званию, когда они пытались подкинуть собаке куски с собственного стола. Шоколадные батончики были строго запрещены, поскольку продукты, содержащие какао, приводят к болезням собак, хотя всеядная Джуди благосклонно принимала все, что ей давали. Служба в Китае имела одну необычную особенность: ежедневно на борт канонерки доставляли пиво, и каждый получал свою порцию. Вскоре обнаружилось, что Джуди знает в пиве толк, поэтому Куперу пришлось заботиться и о ее трезвости.
В первые дни пребывания на борту Джуди нравилось обследовать стальные листы на носу канонерки – везде, куда она только могла добраться. От падения в воду членов команды защищали леера, но человек или собака могли легко обойти эти ограждения и рискнуть выйти на самый край палубы.
К сожалению, сталь тоже была скользкой, поэтому матросы редко рисковали выходить на палубу носа, не привязавшись концом. Джуди на своих четырех лапах стояла крепко, но одним ноябрьским утром обнаружила опасности, которые таили навесные листы стали.
Боцман Джеффри, гулявший на носу канонерки, заметил, что Джуди проскользнула под леера и вышла на стальные листы. Неожиданно «Москит» накренился, развернувшись для обхода скал, но этот маневр вывел Джуди из равновесия. Она отчаянно заскребла когтями по палубе, поскользнулась и вывалилась с «Москита» в мутные воды Янцзы.
«Человек за бортом!» – закричал Джеффри, не тратя время на обдумывание деликатных различий биологических видов.
«Стоп машина! Полный назад!» – скомандовал Уолдгрейв.
Ситуация была серьезная. Западные корабли не раз теряли моряков, упавших в реку, течение которой было чрезвычайно быстрым и бурным, а вода – мутной и грязной. Крестьяне, жившие на берегах реки, регулярно тонули в ее мглистых глубинах. В 1966 году председатель Мао нырнул в Янцзы с моста в Ухане, чтобы доказать свою жизненную силу и способность вести китайский народ к культурной революции. Выживание после прыжка в реку считалось достижением даже для сильного пловца.
А пойнтеры, в отличие от ретриверов или гончих, по природе не пловцы.
«Москит» быстро остановился, развернулся ниже по течению от места падения Джуди, и с него спустили одну из малых моторных лодок. «Капитан знал, что делать, и сделал все правильно», – записал позднее Джеффри. В лодку прыгнули три человека – старший матрос Вик Оливер, машинист, имя которого осталось неизвестным, и молодой китаец по имени Угл, занимавшийся уборкой корабля. Несмотря на быстроту, с которой была спущена лодка, Джуди уже превратилась в маленькую точку на поверхности реки ниже по течению. Коричневая голова собаки едва виднелась в грязной воде.
Скорость течения достигала десяти узлов в час, и по воде шла сильная рябь, поднятая дувшим с берега бризом. Моторной лодке понадобилось около пяти минут на то, чтобы догнать отчаянно барахтавшуюся собаку, развернуться и на малой скорости подойти к ней сверху по течению. Когда лодка приблизилась к Джуди, Угл потянулся, чтобы ухватить ее за ошейник. Но то ли китаец не был достаточно силен, для того чтобы втащить собаку в лодку, то ли Джуди неожиданно рванулась, но и Угл вывалился из моторки.
Теперь Оливеру надо было спасать двоих и решать, кого вытаскивать из воды первым. Он выбрал собаку, как потому что она находилась в воде дольше, так и потому что не любил Угла, которого в официальном рапорте о случившемся позднее назвал «глупым малым». Его товарищи по команде между собой высказывались в адрес Угла и покрепче. Китаец наглотался грязной воды, но вроде бы не должен был пойти ко дну немедленно, так что Оливер сначала вытащил визжавшую собаку, которая, казалось, вот-вот утонет.
Оливер, удерживавший румпель между ног, и машинист избежали ошибки Угла и в четыре руки втащили отчаянно упиравшуюся собаку. С дрожавшей, но находившейся в безопасности Джуди Оливер двинулся к китайцу и спас его. Команда «Москита», наблюдавшая за этим издали, громко закричала «Ура!», когда лодка повернула к кораблю и пошла к нему.
Оливер, все еще удерживавший румпель между ног, просемафорил на «Москит»: «Крещение Джуди свершилось».
Когда спасательная моторка вернулась на канонерку, Угл отправился в душ, а перемазанной грязью Джуди велели пройти дезинфекцию. Мыл Джуди Джеффри, который отметил, что собака «поначалу была испугана и тряслась, но я поговорил с нею и мы вместе прогулялись по кораблю. Ту ночь она провела рядом с моей койкой, и на следующий день все было хорошо».
В журнал канонерки это купание в Янцзы было занесено как происшествие «Человек за бортом и отправка спасательной лодки», хотя на самом деле за бортом оказалась собака. Так Джуди получила ценный урок. Отныне она держалась в стороне от края палубы и отказывалась подходить к леерам в то время, когда канонерка была вдали от берега. Даже спускаясь на берег по трапу, Джуди, по словам пораженного Оливера, была «настороже»: «уши собаки стояли торчком, и все в ней было готово к действию». Одного падения в опасную реку оказалось достаточно, для того чтобы научить Джуди осторожности. Повторять урок собака не хотела.
Вскоре после падения в воду собака продемонстрировала, что она действительно в полной боевой готовности. Джуди так и не удалось доказать свою полезность как охотничьей собаки, но она помогала команде в другой области. Постоянной опасностью на Янцзы были «плавучие туалеты» или «плавучие нужники». Так называли открытые лодки, на которых вывозили груды фекалий и массу мочи из деревень для сброса в отдаленных районах. Малейшее соприкосновение с этим вонючим грузом могло отравить воздух на корабле на многие дни, как столкновение со скунсом. (Для моряков, служивших на западных кораблях, оставалось загадкой, как китайцы обслуживали эти плавучие туалеты.) Когда такое судно приближалось к канонерке, Джуди начинала лаять и носиться по кораблю кругами, впадая во все большее раздражение. Ее ранние предупреждения позволяли команде задраить иллюминаторы и люки. Эти меры гарантировали, что отвратительный запах не будет еще долго сопровождать канонерку, после того как она разойдется с очередным «плавучим туалетом».
Лай Джуди мог вовсе не быть предупреждающим, хотя моряки воспринимали его как сигнал. Запахи исключительно важны в жизни собак, нюх у которых развит намного сильнее, чем у людей, – возможно, в миллионы раз. По сравнению с собакой у человека вовсе нет обоняния.
Немецкий биолог Якоб фон Юкскюль ввел в оборот термин umwelt (умвельт, восприятие окружающей среды животными)[3] для описания мира животных и того, как животное воспринимает все вокруг. С позиций умвельта Джуди (или с ее точки зрения), сильный запах, который издавали «плавучие туалеты», не был плохим или чем-то таким, чего следовало избегать. На самом деле, для собак фекалии и моча – мощные источники сигналов, много сообщающих о созданиях, которые оставили эти отходы. Джуди, несомненно, была ошеломлена такими грудами посланий, и весь этот переполох просто демонстрировал, как трудно ей обработать такое множество информации или как она взбудоражена. Но для команды «Москита» ее лай был сигналом к тому, чтобы отойти подальше от вонючих лодок. Это, конечно же, разочаровывало Джуди, но, по мнению команды, делало ее бесценной.
Чувствительность Джуди приобрела несравнимо большую важность вскоре после ее падения в реку. «Москит», как и все другие канонерки, редко действовал по ночам. На палубе оставляли одного-двух вахтенных, а корабль с захода солнца и до рассвета стоял на якоре. В тот день «Москит» расположился у порта Вуху, примерно в ста километрах от Шанхая, в месте, где река резко сужалась.
Около трех часов ночи, когда команда спала глубоким сном, Джуди выскочила из своего ящика, стоявшего на носу канонерки, и начала яростно лаять на кого-то в ночи. Вахтенный, не задумываясь, включил мощный прожектор «Москита», который осветил пару джонок, приближавшихся к канонерке по течению.
То были речные пираты, использовавшие свой излюбленный метод нападения. Две джонки, связанные крепким канатом, обходили канонерку с двух сторон. Когда пираты оказывались по обе стороны от корабля, канат цеплялся за корму, и джонки круто разворачивались. Пираты высаживались на палубу корабля, убивали или лишали возможности оказывать сопротивление членов команды и грабили захваченное судно.
Однако на этот раз фактор внезапности был утрачен благодаря Джуди. Вахтенный выстрелил из пистолета, и этот выстрел поднял с коек полуодетых членов команды, которые высыпали на палубу с огнестрельным оружием на изготовку, тогда как некоторые моряки бросились к орудиям. Когда вожаки пиратских судов прыгнули на палубу «Москита», каждый на один из бортов, их быстро скрутили и спихнули в реку. Уолдгрейв приказал дать длинную предупредительную очередь из пулеметов, а канаты, связывавшие пиратские джонки, были перерублены. Тем временем Джуди продолжала яростно лаять и скалить зубы на ближайшую джонку. Пираты отказались от нападения и ушли во мрак, надеясь на то, что в следующий раз им попадется менее готовая к отпору добыча.
Торжествующие моряки громкими криками приветствовали свой талисман. Одно дело – вынюхивать отхожие места, плывущие по реке, и совсем другое – отразить атаку пиратов. Учуяв опасность, Джуди спасла корабль. Как именно она узнала о скрытном приближении врага, осталось тайной, хотя острая чувствительность к опасности проявилась, когда Джуди еще щенком бродила по грязным улицам Шанхая. Как бы там ни было, способность первой распознавать приближение угрозы останется с нашей героиней на всю жизнь.
В качестве награды члены команды выдали Джуди дополнительное питание и стали относиться к ней с удвоенной любовью, хотя и приписали отражение нападения не ее оскаленным клыкам. По официальной версии, один из матросов, одетый в пурпурную пижаму, вышел на палубу и энергично помахал пожарным топором, а его товарищи оставались внизу, в кубрике.
Это звучало более устрашающе, чем рассказ о какой-то злой собаке.
Глава 3 Увольнительная на берег
«Тэнки» Купер решил сделать Джуди настоящим пойнтером, поэтому пытался дрессировать собаку, учить ее приемам, зная которые она могла бы быть полезной охотничьим группам, время от времени высаживавшимся с канонерки. Для таких кораблей пополнение запасов свежей дичью было важным, и «Москит» здесь отставал.
Но если Купер горел желанием натаскать Джуди, то у нее не было ни малейшей склонности учиться. Несмотря на долгие часы, которые Купер проводил, занимаясь с собакой и демонстрируя ей, что она должна делать (для этого Купер сам ползал на карачках от одной расставленной по кораблю куриной клетки к другой и «делал стойку», застывая перед клетками), уроки не шли впрок. Джуди просто прыгала вокруг своего друга и не столько училась, сколько играла. «Думаю, она воспринимала все это обучение как развлечение», – записал Купер в дневнике.
Однажды Купер взял Джуди на берег, чтобы проверить ее по-настоящему. Купер исходил из предположения, что как только Джуди окажется в полях, ее естественные инстинкты возьмут свое. Единственный раз, когда собака приняла идеальную стойку (почти как в учебнике), случился в самом начале охоты. К сожалению, Джуди указала не на спрятавшуюся дичь, а точно на «Тэнки», истошно завопившему «Не стреляйте!» и тем избежавшему неприятностей.
В другой раз Джуди скрылась в зарослях. Предположительно, она собиралась поднять на крыло уток или куропаток. Она отсутствовала долгое время, и в конце концов «Тэнки» отправился искать ее. Вскоре раздался такой душераздирающий вой, какого он еще никогда не слыхал от собаки. Купер бросился в заросли и пошел на звуки.
Затем Купер увидел Джуди. Зрелище было страшное. Собака глубоко увязла то ли в грязи, то ли в зыбучем песке. Купер точно не мог сказать, что это было. Спеша спасти друга, он сам провалился в трясину, поняв, как влип, лишь когда очутился в ней по грудь.
Оказалось, что яма была полна не грязи. Это было открытое отхожее место. Сначала Джуди, а потом и «Тэнки» вляпались в гигантскую лужу дерьма. Еще одно доказательство, что во вселенной Джуди экскременты были интересными, а не отталкивающими. К сожалению, отхожее место оказалось глубоким, и теперь Джуди попалась в ловушку. А скулежом заставила вляпаться в дерьмо и своего друга.
Два тела проломили своим весом тонкий слой затвердевших на поверхности ямы экскрементов. Под ним открылась липкая трясина. Из трещин поднималась такая одуряющая вонь, что и человек, и собака рисковали потерять сознание, провалиться в жидкую грязь и найти там свою смерть.
Преодолев рвотные позывы и отключив обоняние, Купер собрался, ухватил Джуди за ошейник, выкарабкался вместе с нею из ямы и упал без сил на краю.
Купер по середину груди был измазан омерзительной дрянью. Его башмаки отвратительно хлюпали. Он не мог начать дышать носом. Его голые руки покрывало жидкое дерьмо, которое невозможно было вытереть травой. Джуди оказалась в еще более бедственном состоянии: она по шею была испачкана вязкой, отвратительной грязью, полностью скрывшей белую шерсть.
На обратном пути на корабль товарищи по охоте отказались приближаться к «Тэнки» и Джуди ближе, чем на 20 метров. Единственными, кто сопровождал друзей, были мухи, жужжащее облако которых следовало за ними до воды. Когда охотники подходили к «Москиту», они заметили на нок-рее флаг, сообщавший о том, что на корабле объявлен карантин. Корабельный колокол звонил, и моряки кричали: «Нечисто! Нечисто!» Понадобилось несколько дней тщательного мытья, прежде чем матроса и талисман сочли достойными корабельного общества. А Купер зауважал китайцев, плававших на лодках-туалетах.
Умение Джуди указывать дичь определенно оставляло желать много лучшего. И все же к этому моменту морякам канонерки было ясно, что у их талисмана есть некие особые качества. «Такое ощущение, будто у нее по мере вросления развивается человеческий разум, – писал Джеффри в своем дневнике. – Кажется, что она понимает каждое слово. Когда она пачкается, она приходит ко мне и опускает голову. Если я называю ее плохой собакой, она складывает уши и ухмыляется. А если я называю ее грязной сучкой, она начинает хныкать и ложится у моих ног. Тогда я треплю ее по голове. И она понимает, что все прощено и забыто. Славная собака».
Вскоре после неудачной вылазки на охоту Джуди проявила ум и бдительность другим неожиданным способом. Однажды, когда канонерка стояла на якоре неподалеку от Шанхая, адмирал сэр Чарльз Литтл, старший офицер британского ВМФ, высадился на «Моските»[1]. Все привели себя в порядок и предстали перед полномасштабной инспекцией Адмиралтейства. Как выразился Тэнки, старший офицер ВМФ прибыл на «Москит», для того чтобы «всех приставить к делу» – найти на корабле малейшую грязь, все висящие нитки и все невыглаженные простыни.
Пока члены команды стояли по стойке «смирно» на палубе рядом со своими постельными принадлежностями, напряжение нарастало. Литтл искал, к чему придраться, и сделал несколько выволочек. Потом подошел к Джуди, которая по команде «смирно» села, вывесив язык, будто широко улыбалась. Рядом с ней лежали ее аккуратно сложенное одеяло, два плотно свернутых поводка и запасной ошейник с пометкой «Джуди».
Старший офицер ВМФ осмотрел собаку сверху донизу, проверил ее вещи, а затем с каменным лицом молча перешел к следующему матросу.
День продолжался. Матросы демонстрировали владение различными приемами морского дела и действия по тревоге. Практически единственную оценку А+ экипаж «Москита» получил от инспектора за действия по команде «Человек за бортом!», недавно отработанные благодаря Джуди. К концу дня у матросов стали сдавать нервы.
Неожиданно Джуди, находившаяся на мостике, начала яростно лаять. Матросы испугались, что адмирал станет к ним строже из-за поднятого Джуди шума, и стали требовать, чтобы собака замолчала. Но Джуди продолжала лаять все громче и на что-то указывать, будто на затаившуюся в зарослях дичь. Некоторые задались вопросом, не приближаются ли к канонерке «плавучие туалеты».
Офицеры посмотрели в небо, на которое указывал нос Джуди, и там впервые увидели очертания самолета. Когда самолет приблизился, офицеры разглядели опознавательные знаки ВВС Японии. Разведывательный самолет снизился, пролетел над кормой, снова набрал высоту и улетел, растворившись в дали.
Только тогда Джуди перестала лаять.
В Англии в то время радар только разрабатывали в условиях крайней секретности, но на канонерке было скромное животное-талисман, которое могло заменить сложную технику за малую долю средств, выделяемых английским ученым. «Поразительно, – сказал адмирал Литтл. – Вероятно, дело в звуковой вибрации. Возможно, придут времена, когда нам всем понадобятся Джуди на мостике»[2].
В последующие дни и годы Джуди станет системой раннего предупреждения, способной чувствовать приближение самолетов (а они обычно приближались с враждебными намерениями) задолго до того, как их замечали члены команды. Но что заставляло Джуди реагировать на самолеты лаем и стойкой? Возможно, это объяснялось ее включившейся наконец инстинктивной реакцией на летящий объект. Мы-то понимаем, что самолеты очень отличаются от птиц, но Джуди этого не знала. Для нее они были просто чем-то, на что «Тэнки» Купер учил ее указывать. Так она и делала. И эти объекты оказались более важными, чем случайная птица.
Каковы бы ни были биологические причины реакции Джуди, тот случай снял напряжение, и адмирал решил не продолжать инспекцию канонерки. Потрепав Джуди по ушам, он приказал прекратить учения. А когда адмирал Литтл убыл с канонерки, «Москит» продолжил плавание вверх по течению Янцзы к пункту назначения, стратегическому порту Ханькоу, находившемуся глубоко в дельте Янцзы, одному из городов «трехградья», которое теперь образует современный Ухань.
Некоторым членам экипажа пришло время сходить в увольнительную на берег.
Когда экипажу предоставляли возможность выбора, матросы отдавали предпочтение городу, прозванному «Восточным Парижем». В Шанхае, население которого составляло 10 миллионов человек, в то время жило около 40 тысяч европейцев. Большинство из них были русскими белогвардейцами, массово бежавшими в Китай после революции 1917 года. Несмотря на свою малочисленность, квейло контролировали почти половину огромного города, особенно его западную часть, что было вполне логично. Именно европейцы помогли превратить Шанхай в современный мегаполис и внедрить такие новшества, как электричество и трамваи. Британские и американские бизнесмены наживали большие деньги на торговле и финансовых операциях, а немцы использовали Шанхай как базу для инвестиций в Китай. В то время на Шанхай приходилась половина импорта и экспорта страны.
Шанхай, шумный город с нескончаемыми развлечениями, был центром общественной жизни в Восточной Азии. Более мирской и пестрый, чем британский протекторат Гонконг, Шанхай обслуживал как покупателей с изысканными вкусами, так и люмпен-пролетариат. В годы, предшествовавшие Второй японо-китайской войне, жизнь в британском сеттльменте представляла собой любопытную смесь нравов оживленного азиатского города и традиционной английской сельской местности. В сеттльменте существовали теннисные и крикетные клубы, ежедневно в пять дня подавали чай (китайцы охотно приняли этот обычай), были там и пабы. Одной из особенностей британского сеттльмента, которая выделяла его и вступала в противоречие с обычаями местного населения, было содержание и разведение собак как домашних питомцев.
Так что когда Джуди сопровождала товарищей по команде «Москита» в увольнительных на берегу, ей всегда были рады. Иногда матросы посещали местное заведение на реке, где стульями служили старые перевернутые картонные ящики. Во время других увольнительных матросы «Москита» ходили в роскошные бары в великолепном Park Hotel или в Shanghai Race Club, куда Джуди пускали как официального члена ВМС Великобритании. В 30-е годы оба места являлись центрами общественной жизни. Матросы часто были провинциальными, необразованными парнями, обученными искусству навигации и, возможно, речной дипломатии, но не более того. Но хотя им непросто было общаться с утонченными франтами, ночи напролет танцевавшими в Park Hotel, в холмах и долах модных мест Шанхая они все же чувствовали себя комфортно.
Гулд Хантер Томас[3], рабочий американской нефтяной компании, написавший воспоминания о старом Шанхае, заметил: «Люди все приходят и приходят в этот город, причем многие тратят половину своего заработка (или больше того) на развлечения». Это определенно относилось к матросам с канонерки, которым надо было за одну-две ночи получить удовольствий на несколько недель вперед, прежде чем вернуться на реку.
Поскольку британцы обычно держали на борту канонерки алкоголь (как и другие европейцы, на кораблях которых были запасы вина), они вели себя куда спокойней, чем американцы, которые, как только оказывались в городе, были готовы устроить вакханалию. Для янки (или, как они сами себя называли, «речных крыс») увольнительная на берег обычно означала абсолютную свободу, потасовки и эпические кутежи, которые заканчивались возвращением на корабли без гроша в кармане за несколько секунд до подъема якоря.
Вспоминает офицер, служивший на американской канонерке: «После долгой, темной, дождливой зимы, когда любой сходивший на берег утопал в грязи по колено, каждый матрос получал сумму, равную, по меньшей мере, половине ведра серебряных долларов, и горел желанием так или иначе потратить эти деньги». Грязные забегаловки и «клубы для джентльменов» на Набережной всегда предлагали «речным крысам» варианты вложения этих денег. Как сказал один из американских матросов, «большая часть уходила на бухло и баб. Остальные я растратил глупо».
Драки в барах случались часто и разгорались при малейшем оскорблении корабля или страны. Все речные патрульные хорошо знали друг друга, независимо от того, на каком корабле и в каком флоте они служили, и потасовки часто не были вызваны настоящим гневом, а становились чем-то вроде племенных ритуалов. Драки случались между представителями разных стран, между представителями команд разных кораблей одного флота, иногда и между членами команды одного корабля, уставшими друг от друга. Алкоголь будил в матросах зверя.
Черед дошел и до Джуди, склонность которой к пиву сделала ее среди матросов своим парнем. Когда канонерка стояла в Ханькоу, ночь часто начиналась и заканчивалась на набережной, которая была главной улицей города, в столовой, оборудованной на первом этаже здания Гонконгского и Шанхайского банка. Там были пианино, пара бильярдных столов и китайский персонал, говоривший по-английски и подававший напитки всю ночь. Другими словами, райское местечко.
Тут Джуди ввели в «Клуб запойных пьяниц», питейный клуб, основанный матросами британских канонерок во времена, когда западные державы начали патрулировать Янцзы. Название было заимствовано у пива, которым накачивались матросы. Пиво выпускалось под брендом EWO и содержало смесь лука, местных трав и бог знает чего еще. Матросы пили его потому, что они были с канонерок, и это пойло было именно для матросов с канонерок. Говорили, что на какой-то стадии попойки пиво делало человека мужчиной. В общем, EWO напоминало порошок из рога носорога или кожи змеи, которые китайцы использовали для повышения потенции.
Чтобы получить доступ в клуб, желающий попасть туда должен был встретиться с тремя судьями, держа кружку с пивом в левой руке. Затем он кричал: «Здоровье кардинала Паффа!» (это был выдуманный священнослужитель, имя которого использовали в военных пирушках в вооруженных силах). Затем жаждавший попасть в клуб выполнял ряд движений рук и ног и завершал испытание тем, что осушал кружку пива одним глотком. Потом все надо было повторить за «здравие кардинала Пафф-Паффа» и «кардинала Пафф-Пафф-Паффа», удваивая и утраивая при этом движения и поглощая все больше пива. Если страждущему удавалось безошибочно выполнить все это и выпить три кружки пива, он получал членскую карточку и заучивал «Жалобу запойного пьяницы»:
«Мы – запойные пьяницы С грязной реки Янцзы, С канонерок или крейсеров, Все мы здесь для кутежа».Хотя у Джуди была масса талантов, она не могла пройти столь извращенный ритуал. Так что ей надо было всего лишь три раза подряд гавкнуть. «Тэнки» Купер обучил ее этому трюку, и она получила доступ в клуб. В баре Джуди должна была носить на ошейнике членскую карточку, которая в остальное время висела на переборке над ее местом на корабле.
Во время ночных выходов на берег Джуди наслаждалась вседозволенностью, грызла арахис, который ей давали, слизывала разлитое пиво и забиралась на колени матросам на правах их любимицы. Другая лавка в Вуфу предлагала роскошный выбор мороженого, и Джуди, быстро полюбив сладкое, всегда просила полную миску лакомства. Как-то раз просительным скулежом Джуди пренебрегли, она прошла за стойку бара и вытащила большую коробку ванильного мороженого на середину зала. Вскоре после этого собака получила свою порцию.
Сочетание пива и молочных продуктов неизбежно вызывало у Джуди расстройство желудка. После обычной увольнительной на берег ночью она не могла спать и шла в санчасть канонерки, где за ней приглядывал старший помощник судового врача Уильям Уилсон. «Иногда я давал ей порцию сиропа Блэкторна (детского слабительного)», – вспоминал годы спустя Уилсон.
Джуди ластилась к людям не только в барах. Она сопровождала матросов, особенно Купера, Джеффри и Вика Оливера, в долгих прогулках по берегу. Когда моряки играли в футбол или регби, Джуди кидалась на мяч и делала все, чтобы удержать его. Хотя она не слишком хорошо играла в футбол и регби (впрочем, и команда «Москита» справлялась не лучше и охотно признавала это), для Джуди более естественно было играть в хоккей на траве. Завидев неплотно надутый мяч, Джуди включалась в игру, хватала его зубами и мчалась к ближайшим воротам, причем ни одна из сторон не мешала ей делать это. Чтобы определить исход матча, людям приходилось вычитать голы, забитые Джуди.
Один из моряков, старший унтер-офицер Чарльз Гудйер служил на другой канонерке, «Пчеле». Он дружил с Оливером, через которого познакомился с Джуди, с которой встретился во время одного из ночных кутежей. С этого момента он принимал меры к тому, чтобы, когда «Москит» и «Пчела» стояли в одном порту, собака всегда ходила на берег с ними. Много раз Чарльз навещал Джуди на «Моските». Любимым местом моряков был шанхайский бар в британском стиле «Свинья и Свисток». У Гудйера была причина возвращаться в этот бар – он во все глаза смотрел на молодую русскую вдову, приехавшую в Китай работать официанткой. Спустя какое-то время он на ней женился. И позаботился о том, чтобы церемонию посетила Джуди.
Но в мире Джуди в основном отсутствовали женщины, хотя она и не заменяла их, а только создавала намек на домашнее тепло и общение, которых были лишены моряки, несшие тяжелую службу на реке. Джуди давала этим людям кое-что помимо дружбы: она доказала свою поразительную способность предупреждать друзей о приближении опасности, откуда бы та ни исходила, с воздуха или с реки. Джуди делала это и на суше. Самым примечательным примером такого предупреждения стал случай на экскурсии в Цзюцзянь, красивый маленький город на берегу Янцзы.
Джеффри взял Джуди на прогулку по тропе, упиравшейся в джунгли. «Мы прошли километра два в одну сторону и повернули обратно к отелю, – записал в дневнике Джеффри. – Неожиданно Джуди убежала от меня в джунгли. Я знал, что где-то поблизости есть олени, поскольку видел следы. Я думал, что Джуди просто решила развлечься, но услышал, как она скулит. Я позвал ее, и она подошла, трясясь от страха. Прежде чем я смог дотронуться до нее, она убежала вперед по тропе. Я остановился, огляделся и увидел в зарослях крупного леопарда. «Так вот что испугало Джуди», – понял я. Только позднее я задумался о том, учуяла ли Джуди леопарда и не отвлекла ли его внимание, не дав ему наброситься на меня».
В последующие годы у еще нескольких людей появится повод поразмышлять о мотивах поведения Джуди, после того как она так или иначе спасет им жизнь.
Глава 4 Война
В июле 1937 года произошло столкновение японских и китайских войск на мосту Марко Поло, через который проходила дорога из Пекина на маньчжуро-китайскую границу[1]. Столкновение было небольшим, но оно дало японскому императору повод потребовать, чтобы Китай ушел из этого района (многие историки считают, что инцидент был спровоцирован японцами, для того чтобы начать войну). Когда китайцы отказались создать буферную зону на своей территории, Япония подвергла бомбардировке несколько городов и ввела войска на территорию Китая.
Европейцам, ночи напролет веселившимся в Шанхае, война казалась чем-то далеким. Ссоры азиатов мало что значили для торговцев и королей импорта-экспорта, дела шли как обычно, без помех. Писатель Эдгар Сноу обвинял шанхайских американцев в том, что они «живут с комфортом, но в герметически закрытом стеклянном шкафу». Гулд Хантер Томас полагал, что «Шанхай – это мир в себе. Многие иностранцы, живущие в Шанхае, утратили, по-видимому, связи с родиной. С другой стороны, они знали о Китае и китайцах меньше человека, который читает о Китае, сидя у себя дома».
Английский писатель Чарльз Ишервуд отметил, что пули и снаряды, летевшие на севере, ничего не изменили в Шанхае.
«Усталые или похотливые бизнесмены найдут здесь все для удовлетворения своих желаний. Тут можно купить электробритву или французский обед – или хорошо скроенный костюм. Можно танцевать в ресторане Tower на крыше Cathay Hotel и болтать с управляющим Фредди Кауфманом об европейской аристократии или о Берлине, каким он был до Гитлера. Можно ходить на скачки, баскетбольные матчи, футбольные матчи. Можно смотреть самые последние американские фильмы. Если нужны девушки (или мальчики), можно позволить себе и это, по самым разным ценам, в банях и борделях. Если нужен опиум, можно покурить его в лучшем обществе, и опиум вам подадут на подносе, как пятичасовой чай. Если вы наконец раскаетесь в ваших грехах, в городе есть церкви и молитвенные дома всех конфессий».
Но в конце августа 1937 года императорская японская армия внезапно появилась у ворот Шанхая, угрожая разрушить идиллию, в которой пребывали жившие в городе янки и британцы. Попытки разрядить напряженность после инцидента на мосту Марко Поло провалились, главным образом, из-за противодействия милитаристов, засевших в высшем японском командовании. В конце июля 1937 года начались полномасштабные боевые действия, и вскоре у ворот Шанхая стояла миллионная армия, усиленная авиацией и флотом.
К концу августа японцы осадили город. «Люди стояли на крышах своих жилищ и смотрели, как японские пикирующие бомбардировщики у них на глазах сбрасывали тонны бомб на китайские окопы, скрытые за горизонтом черепичными крышами и домами, – писал Сноу. – Посетители роскошного Park Hotel, находясь в безопасности, могли смотреть на происходящее в огромные окна своего ресторана на верхнем этаже, уютно попивая кофе и оценивая точность огня японских батарей». Многие европейцы, для которых местное китайское население было невидимым, негодовали из-за того, что ночная жизнь города омрачена. Как отметил репортер газеты Time, «столы для игры в рулетку в заведениях Джо Фаррена, на Небесной террасе Парк-отеля и в ночном клубе сэра Виктора Сэссуна в Tower лишились своего былого блеска»[2].
США срочно ввели в Шанхай 6-й полк морской пехоты для охраны американского сеттльмента, и тысячи европейцев покинули город. В конце концов Чан Кайши был вынужден перевести свое правительство на запад от Янцзы, и японцы оставили у себя за спиной Шанхай, при обороне которого погибло 200 тысяч китайских солдат (и почти сто тысяч гражданских лиц).
С расположенной неподалеку тогдашней столицей Китая, Нанкином, обошлись еще хуже. Знаменитая «нанкинская резня» была актом бесчеловечной жестокости. «Тотальное разграбление, изнасилования женщин, убийства гражданских лиц, изгнание китайцев из домов, массовые казни военнопленных и калеченье трудоспособных людей превратили Нанкин в город ужаса», – писал Фрэнк Тиллман Дардин в New York Times непосредственно перед тем, как покинуть горящий город. Другим репортером, остававшимся в Нанкине до последней возможности, был К. Йетс Макдэниел из агентства Associated Press. «Мое последнее воспоминание о Нанкине таково: мертвые китайцы, мертвые китайцы, мертвые китайцы», – писал Макдэниел[3].
Западные великие державы были возмущены и направили Японии энергичные протесты, на которые не последовало ответа. Милитаристы, манипулировавшие императором, не собирались подчиняться диктату далеких, заморских колониальных держав. Поэтому война продолжалась. Несмотря на бессмысленное уничтожение городов и гражданского населения, несмотря на превосходство японцев в огневой мощи, китайская армия оказалась намного сильнее, чем полагали японцы. Джуди, британские и американские канонерки на Янцзы попали в трудное положение. США и Великобритания не были втянуты в войну, и корабли под американским и британским флагами до поры оставались не затронуты происходившим. Но пренебрегать резней, творящейся вокруг них, стало трудно, особенно потому, что моряки сблизились с китайцами, многие из которых были убиты японцами.
В интересах безопасности «Москит» составил пару с американской канонеркой «Панай», вместе с которой и патрулировал Янцзы[4]. Американская канонерка прибыла на патрулирование всего несколько лет назад и представляла собой один из кораблей более нового класса, которые были крупнее и несли более тяжелое вооружение, чем их предшественники. «Панай» оказался слишком большим для речной навигации, громадные ущелья дробили течение реки на протоки, а потому американская канонерка большую часть времени проводила на основном фарватере, между Шанхаем и Ханькоу. Это вполне устраивало команду, поскольку частые заходы в эти порты компенсировали тот факт, что «Панай» то и дело обстреливали с берега нервничавшие китайцы, которые или принимали «речных крыс» за врага, или пытались удержать свои позиции. Капитан «Паная», лейтенант Р. Э. Дайер, докладывал, что «обстрелы канонерок и торговых судов стали настолько обычными, что их ожидают на любом судне, проходящем по Янцзы. К счастью, китайцы стреляют довольно плохо, и пока в этих стычках мой экипаж не понес потерь».
Война и разрушения, происходившие на берегах реки, не могли удержать экипаж канонерок от грога, и члены команд гордились своим умением находить развлечения на любой стоянке, где матросов отпускали на берег. Команды «Паная» и «Москита» хорошо ладили и вместе отправлялись на дружеские попойки в барах маленьких прибрежных деревушек. Хорошо выпив, моряки кое-как добирались до своих кораблей. «Тэнки» Купер был почти на середине трапа, когда заметил, что Джуди нет.
Он спросил всех моряков, бывших на берегу в увольнительной, видели ли они Джуди после того, как ушли из питейного заведения. Потом опросил тех, кто оставался на канонерке. Потом послал радиограмму на «Панай» и спросил американцев о собаке, которая уже завоевала симпатии янки. Ответ американцев гласил: «Никаких признаков собаки. Сожалеем».
В нарушение правил Купер снова сошел на берег и обыскал местность, но поиски ничего не дали. В ту ночь «Тэнки» не мог спать. Он все еще был расстроен, когда на следующий день сельский осведомитель сообщил ему о том, что собаку все-таки держат взаперти на «Панае».
Поздней ночью Купер и другой матрос взяли сайпан и подошли к борту «Паная». Проявив ловкость лучших пиратов, они незамеченными проскользнули на борт американской канонерки. Спустя несколько минут они вернулись с тяжелым грузом на сайпан и тихо отплыли обратно на «Москит».
На следующий день на «Моските» был получен сигнал с «Паная»: «Ночью корабль посетили пираты. Украден корабельный колокол».
Ответ был быстрым. «Нас тоже ограбили, украв у нас Джуди. Обменяем один корабельный колокол, принадлежащий американскому кораблю «Панай», на собаку по кличке Джуди, являющуюся собственностью офицеров и команды британского военного корабля «Москит».
В течение часа произошел обмен. При этом было отмечено: никто не бросит столь любимого члена команды «Москита».
Через пару недель после этого дружеские попойки прекратились из-за того, что японцы начали нападать на канонерки всерьез. Нанкин бился в предсмертных конвульсиях, и последние оказывавшие сопротивление китайские части 11 декабря ушли из города, за чем последовали самые страшные зверства. На «Панае» были озабочены судьбой остававшихся в Нанкине американцев. Канонерка послала прощальный сигнал «Москиту», который шел вверх по Янцзы, сопровождая несколько торговых пароходов. «Панай» в условиях хаоса и под бомбами, рвавшимися вокруг корабля, эвакуировал 14 остававшихся в Нанкине американцев. Среди эвакуированных были сотрудники посольства США, а также пара кинооператоров, Норман Элии из компании Universal News и Эрик Айелл из Movietone News. После этого «Панай» под командованием лейтенанта Джеймса Дж. Хьюза из Нью-Йорка поднялся на несколько километров выше по реке, чтобы оказать защиту трем американским танкерам, перевозившим сырую нефть для заводов компании Standard Oil (и нескольким десяткам бежавших из Нанкина сотрудников компании).
Двенадцатого декабря японские ВВС получили приказ атаковать «любые суда», находившиеся на Янцзы выше Нанкина. Этот приказ сочли настолько агрессивным, что ВМС, самолеты которых контролировали небо над рекой, запросили подтверждение. Ответом было «бомбите», и около часа дня на американских кораблях услышали звук приближающихся самолетов. На борту «Паная» не было Джуди, которая лаем предупредила бы о том, что самолеты направляются к судну с враждебными намерениями, но лейтенант Хьюз предположил, что большие американские флаги, нарисованные на белом корпусе и мостике корабля, защитят его от любых атак.
Это было ошибкой. Три японских бомбардировщика и девять истребителей сбросили бомбы и обстреляли четверку американских судов. Все четыре судна были потоплены. Три члена команды «Паная» погибли, еще 43 члена команды и пятеро гражданских лиц, эвакуированных кораблем, были ранены. Кинооператоры засняли драматическую сцену атаки, а после того как они покинули корабль и доплыли до берега, сняли еще и момент, когда «Панай» ушел под воду. Еще несколько недель после этого налета остовы судов горели – эти костры были видны с обоих берегов великой реки.
Последовали взаимные обвинения и переговоры. Японцы признали ответственность, но утверждали, что налет был непреднамеренным (в тот же день два британских торговых судна и две британские канонерки оказались обстреляны, и это сделало заявления японцев о том, что акты агрессии были не их рук делом, крайне подозрительными). США получили компенсацию в размере 2 миллионов долларов (в современных ценах это равно 33,5 миллиона долларов), но деньги не слишком охладили напряженность американо-японских отношений. В тот день между Японией и Америкой по-настоящему начались боевые действия.
Атака на «Панай» стала самым напряженным из нескольких острых моментов, возникших между интервентами, которые желали эксплуатировать Китай, и западными державами, настаивавшими на своем праве присутствовать в этой стране. Вид японских офицеров на борту «Москита» понемногу становился привычным для команды – визиты японцев участились после того, как британские моряки вступились за знакомых китайцев в каком-то конфликте. Джуди часто скалилась на приходивших на канонерку японцев и рычала, не забыв свою обиду на людей, которые когда-то ее, еще щенком, жестоко избили в Шанхае. Собака приходила в такое неистовство, что когда на канонерку заявлялся очередной японский представитель, ее приходилось запирать внизу.
Бомбардировка «Паная» и последовавшая за нею напряженность стали закономерным концом 1937 года и явственно предвосхитили кошмар, который должен был последовать в ближайшем будущем. В некоторых отношениях атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки стали прямым следствием гибели «Паная». Но полномасштабная война на Тихом океане была еще за горизонтом. Тем временем Джуди воспользуется преимуществами относительного мира и последует своим природным инстинктам.
Глава 5 Любовь
Джуди считали славной собакой практически все, с кем она сталкивалась, кроме японцев. Джуди ничего не имела против других азиатов: ведь она выросла рядом с китайцами, которые проводили время на «Моските» или рядом с ним. Одним из ее любимцев был мистер Сунг, он же Джо Бинкс, официальный поставщик продовольствия и припасов ВМС Великобритании в Ханькоу. Его именовали компрадором, и это звание в немалой степени поднимало престиж Бинкса – и его самомнение. Джо не только обеспечивал канонерки всем необходимым, то есть продуктами, напитками и порохом, но также был умельцем на все руки, а иногда и отцом-исповедником для моряков.
Когда «Москит» стоял в Ханькоу, Джо часто приводил на канонерку своих четырех детей, и тогда-то Джуди впервые смогла поиграть и повозиться с малышней. У собак часто складываются особые отношения с детьми, потому что те меньше ростом и могут общаться с животным на равных. После долгого пребывания в обществе взрослых для Джуди возможность кусать детей за пятки, ловить подброшенные мячики и купаться в чистой любви стала особым удовольствием.
За любовь Джуди соперничали женщина, известная под именем Ама, и ее дети. Слово «Ама» имет прямой перевод с местного диалекта. Оно означает служанку (в других азиатских языках это слово может означать «девушку» или «мать»). Но Ама была, скорее, предпринимателем. Она боролась за то, чтобы обеспечивать «Москит» переправой, и добилась этого. Она переправляла людей и товары на канонерку и с нее, подвозила дополнительные припасы, ловила рыбу для команды и доставляла рабочих, которые готовили пищу на борту или красили вечно грязный корпус корабля.
Когда Ама стала регулярно появляться на «Моските», у Джуди появилась постоянная компания детей, с которыми она играла. Джуди проводила в большом сампане Амы почти столько же времени, сколько и на «Моските». Швея с сампана тоже завораживала Джуди, вероятно, приятными мелодиями, которые она напевала, занимаясь ремонтом одежды белых или грузчиков. Джуди пристраивалась рядом со швеей во время переездов с канонерки на сампан Амы и обратно.
Но ближе всего Джуди были четверо членов команды «Москита»: старший мичман Джеффри, который выбрал ее в шанхайском собачьем питомнике, Билл Уильямс, который заботился о ней, когда она переедала, мучилась с похмелья или проглатывала что-то несъедобное, Вик Оливер, который спас Джуди из реки, и «Тэнки» Купер, заботившийся о том, чтобы Джуди была сыта.
К несчастью для Джуди, в середине 1938 года всех четверых ее приятелей в порядке ротации перевели на другие корабли флотилии. Уходя с «Москита» и от полюбившейся им собаки-талисмана, все они плакали. Моряки потрепали уши Джуди, которая в последний раз лизнула каждого из них в лицо, как всегда, улыбаясь. Это не было обычным прощанием с симпатичной собакой. Все четверо матросов хранили память об этом удивительном пойнтере десятилетиями, вплоть до момента, когда уже мало что помнили о временах своей службы на Янцзы.
При уходе каждого из друзей Джуди грустила, но по-настоящему привязаться к человеку ей еще только предстояло. Она делила свои чувства между многими объектами, так, словно не хотела рисковать и полностью посвятить себя одному человеку.
Но тут в ее жизнь впервые вошла любовь. Или, по меньшей мере, животная страсть.
* * *
Канонерка «Сверчок» была одним из кораблей, обстрелянных японцами в день, когда потопили «Панай», но еще до этого она оказала непомерно сильное влияние на жизнь команды «Москита». В конце концов, именно зрелище огромного талисмана «Сверчка», Бонзо, убедило команду «Москита» в необходимости завести на борту собственную собаку. Но после прибытия Джуди ее приходилось прятать под палубой всякий раз, когда канонерки встречались, поскольку Бонзо в ее обществе сходил с ума. Было вполне очевидно, что Бонзо очень интересовался Джуди. И неудивительно, если учесть, что пес все время был лишен женского общества. Но Джуди никогда не отвечала Бонзо взаимностью. Вместо этого она рычала от ярости на метиса терьера и боксера. Команда «Москита» считала, что Бонзо не достоин их Джуди, и потому моряки охраняли свою любимицу от его грубых заигрываний.
В соответствии со стереотипом, чтобы покорить Джуди и завоевать ее сердце, понадобился учтивый французский пес.
Помимо «Паная», вместе с «Москитом» время от времени реку патрулировала французская канонерка «Франсис Гарнье». Однажды, весной 1938 года, «Франсис Гарнье» стоял на якоре рядом с «Москитом». Джуди находилась на нижней палубе со своим новым приятелем, молоденьким матросом по имени Бонифаций, которого на корабле звали Бонни. Этот малый стал ведать припасами вместо Йэна Купера, поэтому Джуди, естественно, потянуло к новому человеку, отвечавшему за пищу и пиво.
Матрос безуспешно пытался написать письмо своей девушке, с которой познакомился в Шанхае неделю назад. Но Джуди вела себя странно: она тянула Бонни за штаны к трапу. В конце концов Бонни отложил ручку и вывел собаку на верхнюю палубу.
Оказавшись на палубе, Джуди повела себя отстраненно. Подняв голову и вытянув хвост, она прошла на фордек, пренебрегая призывами матроса и всеми попытками поиграть с нею.
Когда матросы посмотрели на стоявший поблизости на якоре «Франсис Гарнье», они быстро поняли причину странного поведения Джуди. На палубе французской канонерки стоял другой породистый пойнтер, во многих отношениях удивительно похожий на Джуди. Но этот пойнтер был кобелем.
Его звали Поль. Положив передние лапы на леера, он провожал глазами каждое движение Джуди. Через несколько мгновений Джуди устремилась на нижнюю палубу, вызвав недоумение у команды «Москита». «Совсем как леди, – сказал Бонни, который, смеясь, кормил Джуди. – Даже не взглянула на него, просто появилась, показала себя, а потом исчезла».
Да, Поль находился на французской канонерке, но не был неотразимым ловеласом. Его способ ухаживания заключался в том, чтобы, едва завидев Джуди, шлепнуться задом на палубу, расставив лапы, и раззявить пасть. Потом он начинал галопировать туда-сюда, демонстрируя свои мужские достоинства собаке, в которую влюбился с первого взгляда. Джуди оставалась недоступной, иногда игнорировала влюбленного пойнтера, а иногда скалилась на него.
Однажды, когда французская и английская канонерки сошлись борт о борт для встречи офицеров, Поль воспользовался возможностью продемонстрировать свои спортивные качества. Он пробежался по канонерке, показывая мощные бока и вывалив язык на сторону. Поскольку палуба французской канонерки не была полностью ограждена леерами, а Поль не смог вовремя остановиться, он свалился с борта прямо в мутную реку. По счастью, до берега было недалеко, и группа крестьян зашла в воду, чтобы спасти Поля.
Джуди отбросила свою чопорность. Когда Поль упал в реку, она залаяла, заскулила и попыталась броситься в воду вслед за талисманом французской канонерки. Когда спасенного Поля доставили на борт «Москита», Джуди вылизала ему морду и обнюхала его.
Лед был сломан.
Остаток дня Джуди обследовала французскую канонерку, куда ее «пригласил» на особую экскурсию ухажер. Когда она вернулась на борт «Москита», несколько матросов, включая Бонифация, собрались вокруг нее и приказали собаке сесть. Годы спустя Бонифаций вспомнил речь, которую произнес в тот день.
«Мы считаем, что пришло время для серьезного разговора, – начал Бонни. – Мы, так сказать, – твои юридические опекуны и, естественно, хотим сделать все, что в наших силах, чтобы ты была счастлива. Но все должно быть организовано как следует, в соответствии с правилами и лучшими традициями ВМФ».
Джуди кивнула головой и лизнула ладонь Бонни.
«Поль – очень хороший пес, породистый, как и ты, и вы славно поиграли на «Франсисе Гарнье». Поэтому, с нашего разрешения, сегодня ты была помолвлена, а завтра выйдешь замуж!»
Матросы прокричали «Ура!». Джуди, казалось, поняла, что приближается что-то хорошее, и начала бегать кругами.
«Запомни, – продолжил Бонифаций, – твоего первого щенка назовут Бонни».
Один из матросов, корабельный электрик, вытащил ножной браслет, который сплел для такого случая, и надел его на левую переднюю лапу Джуди.
«Вот тебе и обручальное кольцо», – сказал он.
На следующий день, после завтрака, матросы обоих кораблей собрались на палубе «Москита» для проведения церемонии. Одетые в полную форму, они выстроились в ряд. С берега за церемонией наблюдала группа любопытных китайцев. Собак вывели ответственные за припасы чины: Бонни сопровождал Джуди, а Поля – матрос Лапуан с «Франсиса Гранье».
Бонифаций пророкотал: «Клянусь тебе…», затем оглянулся на море улыбающихся лиц в поисках вдохновения. Что следовало сказать дальше: собака и собака? Пес и сучка? Поль и Джуди? Что?
Первый помощник капитана французской канонерки посоветовал: «Просто объяви их неразлучными мужем и женой!»
Бонни так и поступил, и собакам была предоставлена свобода.
Поль оставался на «Моските» три дня. Его и Джуди редко видели, поскольку собаки уединились в специально оборудованном для них в носовой кают-компании «любовном гнездышке». После 72 часов общения с Джуди Поля, невзирая на его громкие протесты, отвели на французскую канонерку.
Вскоре после этого стало ясно, что Джуди ждет щенков. Она двигалась осторожнее, набрала вес и старалась оберегать потомство, которое росло в ее чреве.
Когда минуло девять недель, обычный срок беременности собак, Бонни спустился по трапу и сообщил обедавшим товарищам о том, что Джуди родила. В помете было тринадцать щенков, трое из которых оказались такими маленькими, что умерли в первый же день. Остальные десять успешно сосали материнское молоко и быстро становились пузатыми, отчасти благодаря дополнительному молоку и каше, которыми их постоянно подкармливали посетители «Москита», желавшие взглянуть на пополнение команды корабля.
Поля не видели до тех пор, пока «Франсис Гарнье» не ушел в плавание. Но французская канонерка вернулась и пришвартовалась к «Москиту». Воссоединившихся гордых родителей выводили на прогулки вместе с десятью щенками, каждую собаку вели на отдельном коротком поводке. Французские моряки рассказали, что в последние недели Поль вел себя странно, словно понимал, что он отсутствует на исключительно важном событии.
Одна собака на канонерке – это хорошо, но одиннадцать собак – слишком много. Щенки сновали по кораблю на своих пухлых лапах, обгладывали чехлы и ремни оружия, паруса и все остальное, что не было металлическим. И оставляли лужи по всему кораблю.
Капитан Уолдгрейв принял неизбежное решение: щенков надо убрать с канонерки. Нескольких взяли матросы с «Франсиса Гарнье», выбрав лучших, поскольку не боялись увеличения численности собак на борту. Чиновники Бегового клуба Ханькоу, опасавшиеся, что наличие в клубе оружия привлечет нежелательное внимание японцев, обменяли имевшее у них полевое орудие и несколько снарядов к нему на другого щенка. Пару малышей взяли в консульство Великобритании, а еще одного забрали моряки американской канонерки «Гуам». Последнего щенка подарили шотландцу-инженеру, который работал на одном из речных судов и как-то раз помог экипажу «Москита» с особенно сложным ремонтом.
Какое-то время Джуди была огорчена исчезновением щенков, но вскоре пришла в себя. И вовремя, поскольку «женитьба» и «медовый месяц» совпали со сравнительно спокойным периодом войны. После инцидента с «Панаем», обострившего отношения Японии со странами Запада, японцы возобновили нападения на канонерки. На «Моските» по-настоящему нуждались в системе раннего предупреждения, функции которой выполняла Джуди. В день рождения щенков, когда Джуди была занята, пара японских самолетов неожиданно появились в небе над «Москитом». По счастью, японцев, после того как они наугад сбросили несколько бомб, отогнала эскадрилья китайских истребителей.
В последние месяцы 1938 года китайские ВВС уже всерьез угрожали господству японцев в небе над Янцзы. Китайские ВВС были пестрой группой самолетов, управляемых еще более пестрой группой пилотов. Среди летчиков были и китайцы, и американцы, и британцы, и русские. Китайскими ВВС командовал американец, Клер Ли Шеннолт, который впоследствии, когда начнется полномасштабная война, сыграет в ней важную роль как командир прославленных «Летающих тигров»[1].
Интересно, что «Москит» внес значительный вклад в изменение баланса сил в воздухе во время японо-китайской войны. Телеграфист корабля, человек по имени Стэнли Коттерролл, заболел, и его отправили в госпиталь американской миссии в Вуху. Так уж получилось, что этот госпиталь находился прямо на маршруте, которым японские бомбардировщики летали бомбить цели на Янцзы. Через несколько часов после того как Коттерроллу сделали операцию, он отчетливо услышал рокот японских самолетов, пролетавших над госпиталем. Ему удалось уговорить хирургов разрешить ему выйти на крышу и подать кораблям сигнал о том, что приближается беда. «Какой прок иметь здесь телеграфиста, если вы его не используете?» – спросил Коттерролл скептически настроенных врачей. Потом матрос с канонерки научил азбуке Морзе и основным действиям телеграфистов нескольких сотрудников госпиталя, и у западных кораблей неожиданно появилась система раннего предупреждения. Благодаря этим сигналам и лаю Джуди «Москит» ни разу не был застигнут врасплох. К расстройству японцев, китайские самолеты всегда мигом появлялись в небе над Янцзы.
Тем временем Джуди продолжала вести свою личную войну с японцами. Однажды утром в октябре 1938 года Бонифаций вывел Джуди прогуляться по берегу реки вместе с другим моряком, старшим матросом Джеком Ло. На прогулке они и столкнулись с японским солдатом, патрулировавшим берег. Обычно матросам удавалось отвлекать Джуди от вооруженных японцев, которых собака ненавидела. Но на этот раз Джуди не послушалась людей. Опустив голову и поджав хвост, она подошла к солдату и начала обнюхивать его ботинки.
Солдат отреагировал на это чрезвычайно нервно. Он завизжал и стал пинать Джуди, которая, однако, не убегала. Она встала за задние лапы, ощетинилась и яростно оскалилась на солдата. Японский часовой сделал шаг назад, снял с плеча винтовку, передернул затвор и навел прицел на Джуди.
Намерения солдата были совершенно ясны, и Ло отреагировал на них моментально. Коренастый матрос подбежал к солдату, сгреб его в охапку и швырнул в реку.
Убедившись в том, что солдат не утонул, матросы и Джуди поспешили вернуться на канонерку. В течение нескольких следующих дней японские дипломаты и офицеры посещали кают-компанию «Москита» и вели там переговоры на высоком уровне об этом инциденте. Японцам пришлось забыть о том, как обошлись с их солдатом, а Джуди – сидеть взаперти на корабле, пока «Москит» стоял на якоре в Ханькоу[2].
Глава 6 Псы войны
Летом 1939 года война в Европе стремительно приближалась. Хотя в Китае война уже шла, британский ВМФ решил усилить свое присутствие на Дальнем Востоке. Это означало, что на Джуди и большую часть команды «Москита» легли новые обязанности. Стареющие канонерки класса Insect были усилены более крупными, более быстрыми и более мощными кораблями, носившими названия «Стрекоза» и «Скорпион». Джуди перевели на новый корабль, канонерскую лодку «Кузнечик». «Москиту» предстояла служба в Африке, завершившаяся тем, что во время Второй мировой войны канонерку превратили в поставленную на якорь портовую батарею в Египте[1].
Канонеркам нового поколения едва предоставилась возможность охранять судоходство по Янцзы. Первого сентября 1939 года Германия вторглась в Польшу, положив начало Второй мировой войне. Британское Адмиралтейство, предвидя будущий союз Японии и Германии, выбрало консервативную стратегию и перевело канонерские лодки из Китая в самую мощную крепость империи в Азии, Сингапур.
Впервые в жизни Джуди покидала Китай. «Кузнечик» вышел в Восточно-Китайское море и взял курс на юг. Джуди никогда не вернется в город, в котором родилась.
Первый этап пути, до Гонконга, не был особо опасным, но для пойнтера, привыкшего к сравнительно спокойным речным условиям, океанское плавание стало пыткой. Морской болезни подвержены все млекопитающие, а не только люди, и большую часть времени Джуди тошнило. Команда пыталась помочь ей: Джуди не кормили и заставляли ее ежедневно делать «гимнастику», но собака пришла в себя только в последние 18 часов плавания и снова стала жизнерадостной собакой, какой обычно и была. «Она жрала как лошадь», – записал в судовом журнале рулевой[2]. После короткой стоянки в Гонконге «Кузнечик» продолжил путь к новому порту приписки.
Британская колония Сингапур, остров в форме алмаза, около 27 километров в длину и 45 километров в ширину, был местом, где моряки смогли перевести дух, но в то же время им пришлось вернуться к «настоящей военно-морской жизни». Джуди и команда «Кузнечика» ушли из зоны активных боевых действий в Китае в мирный, почти гедонистический город, в котором удовольствия были возведены в культ и в котором прославленные коктейли Лонг-бара в отеле Ruffles казались важнее подготовки к войне. В этом отношении время, проведенное в Сингапуре, напоминало беззаботные деньки европейцев в Шанхае до того, как японцы положили конец легкомысленной жизни в Китае. Говоря языком многочисленного местного британского населения, Сингапур был страной «запахов, китаёз и напитков» – токсичной смеси экзотической азиатской культуры, густой влажности, пьянства и плохой канализации.
В то же время канонеркам не надо было больше плавать вверх и вниз по Янцзы как фактически независимым боевым единицам. Теперь моряки несли службу на очень важной базе британского ВМФ, и в первые недели пребывания в Сингапуре моряков с канонерок изводили необходимостью постоянно козырять и внезапными проверками. Форменные рубашки приходилось заправлять в брюки (и вообще носить), бриться надо было ежедневно, а корабль – постоянно содержать в безупречной чистоте. Перемены ощутила и Джуди. Хотя никто из старших офицеров не выражал неудовольствия тем, что Джуди была талисманом канонерки, ее перемещения по кораблю жестко ограничили, и она больше не могла совершенно безнаказанно бродить по всему кораблю или пьянствовать, не думая о завтрашнем похмелье.
Война мало-помалу сжимала мир смертельными тисками. Довольно скоро Джуди снова услышит рев орудий. Но на другом конце света другие собаки уже оказались в гуще боевых действий.
* * *
Применение собак в боевых действиях восходит, вероятно, к VII веку до н. э., когда боевые псы Магнесии помогли отразить вторжение эфесян. Собак (сохранившаяся эпитафия сообщает, что одна из них носила кличку Летаргос) спускали для того, чтобы они завязали бой и расстроили ряды захватчиков, после чего следовала атака конницы[3]. Спустя два века персы использовали собак как орудие психологической войны, выводя в передовые ряды сотни псов, чтобы смутить своих противников-египтян, считавших собак богами. Собаки участвовали в битвах при Марафоне и в Фермопилах и служили в римских легионах по всей империи.
И в дальнейшем собаки участвовали почти во всех войнах и боях, крупных и малых, происходивших по всему свету[4]. Во время Гражданской войны в США собаки шли вместе с солдатами, как с теми, кто пел «Боевой гимн республики», так и с теми, кто пел «Дикси». На священной земле Национального мемориального музея битвы при Геттисберге есть памятник бостонскому терьеру по кличке Салли. Эта собака-талисман 11-го волонтерского полка Пенсильвании оставалась с бойцами с начала битвы при Геттисберге и до 1865 года, когда она была убита и похоронена в Вирджинии[5]. Сотни тысяч посетителей музея ежегодно читают следующую надпись, свидетельствующую о том, какую ценность представляли собаки для боевых частей во время войны между штатами:
ДЛЯ БОЙЦОВ, НАХОДИВШИХСЯ ВДАЛИ ОТ ЛЮБИМЫХ, ОНИ БЫЛИ
ЗАМЕНОЙ РОДНЫХ И ДРУЖЕСКИХ ЛИЦ,
ДЛЯ РАНЕНЫХ ОНИ БЫЛИ НАДЕЖДОЙ,
ДЛЯ УМИРАЮЩИХ – ПОСЛЕДНИМ УТЕШЕНИЕМ.
ВЕТЕРАНЫ НАВЕЧНО СОХРАНЯТ ПАМЯТЬ О НИХ[6].
Многие собаки служили, не получая за это громкой славы[7]. В апреле 1862 года в маленьком городке Шайло в штате Теннесси из поезда вышла одинокая леди. Когда миссис Луис Пфайфф последний раз получила письмо от мужа, ему предстояло вступить в Шайло, где Теннессийская армия под командованием Улисса Симпсона Гранта прорвала западной фланг Конфедерации. Под Шайло разыгралась одна из самых кровопролитных битв Гражданской войны, в результате которой северяне заняли город[8]. Но лейтенант Пфайфф из 3-го иллинойского пехотного полка пропал без вести. Поэтому его любимая села на поезд в Чикаго и приехала в Теннесси, чтобы на месте выяснить, что произошло.
Миссис Пфайфф осмотрела примерно двадцать тысяч убитых и раненых, но безрезультатно. Она собиралась было прекратить поиски и вернуться домой, когда увидела, что к ней подходит собачка мужа. Маленькая дворняжка была в бою вместе с хозяином и отвела миссис Пфайфф из городка на дальнее поле, к ничем не отмеченной могиле, в которой похоронили Луиса Пфайффа. Расспросив очевидцев, миссис Пфайфф узнала, что собака находилась при хозяине, когда его ранили, оставалась рядом с ним до его смерти, а потом двенадцать дней верно ходила на его могилу. Миссис Пфайфф увезла собаку в Чикаго.
Первая мировая война стала более губительной для собак (и людей) по сравнению с Гражданской. Пулеметы, отравляющие газы и боевые танки унесли жизнь большого числа животных, находившихся в траншеях. Собаки, участвовавшие в Первой мировой, были в основном двух пород (особенно с немецкой стороны). Доберман-пинчеров и немецких овчарок вывели в Германии и активно использовали в немецкой императорской армии. Доберманы и немецкие овчарки были умны и легко поддавались дрессировке, и эти качества сделали их отличными сторожами. Кроме того, темный окрас позволял им незаметно для противника пробираться по местности ночами. В обеих сражавшихся армиях использовали также терьеров, натасканных на уничтожение крыс. Эти собаки боролись с грызунами в траншеях. Но чаще собаки становились часовыми, разведчиками и курьерами, а также животными-талисманами. Только из питомника Баттерси в Лондоне примерно двадцать тысяч собак приняли в армию, где они служили курьерами во время боев на Западном фронте[9].
Бостонский терьер по кличке Сержант Стабби был одной из немногих собак, перевезенных американской армией через Атлантику. Поначалу Стабби попал в армию как талисман, но потом стал играть более важную роль. Стабби был бездомной собакой из Нью-Хейвена, штат Коннектикут. Там пес питался объедками, которые добывал в отбросах. Однажды ему довелось попасть на плац Йельского университета, где обучали солдат 26-й дивизии армии США перед отправкой на войну в Европу. Пехотинец по имени Джон Конрой подобрал его, дал ему кличку Стабби за его обрубленный хвост и сделал пса талисманом части. Конрой полюбил Стабби так сильно, что когда настало время отправляться в Европу, не смог оставить его в США (это обычный сценарий отношений между солдатами и собаками). Итак, Конрой тайно пронес терьера на транспорт, и вскоре Стабби с перепачканным грязью носом носился по траншеям во Франции.
В битве при Сешепре, ставшей первым кровопролитным сражением для американской армии, Стабби ранило шрапнелью. Выздоровев, пес продолжал сражаться до конца войны. Вместе с 26-й дивизией янки он побывал в знаменитых сражениях при Сен-Мишеле, на Марне и при Шато-Тьерри. Ужасы войны не обошли собаку стороной: пес был отравлен газами, еще раз ранен и даже схватил немецкого шпиона, занимавшегося картографированием американских окопов в Аргонском лесу. После войны Стабби получил много наград и похвал, в том числе золотую медаль Общества гуманитарного образования. Драчливый маленький терьер по возвращении в Америку стал знаменитостью: он возглавлял множество парадов, его принимали три разных президента США (Вильсон, Кулидж и Гардинг), он получил пожизненное содержание от Ассоциации молодых христиан и жил в пятизвездных отелях.
Когда самый известный боевой пес США умер в 1926 году, газета New York Times сочла возможным опубликовать некролог. Процитирую его частично:
«Пятого февраля 1918 года он оказался в боевых порядках под Шемен де Дам, к северу от Суассона, где в течение месяца находился под круглосуточным огнем. Шум и напряжение, расшатавшие нервы его товарищей, не подорвали дух Стабби. Не потому, что он не осознавал опасность. Его злой вой во время боя и отчаянные перемещения с одной позиции на другую свидетельствовали о том, что пес понимает угрозу. Но он как будто знал, что ободрение и жизнерадостность – величайшие услуги, которые он мог оказать людям».
Стабби остается живым на посвященной ему выставке в Смитсоновском музее[10].
* * *
Во Второй мировой войне собаки совершили множество различных подвигов[11]. Первыми на ход войны оказали влияние собаки-спасатели, работавшие в Англии. Обследуя развалины после налетов немецкой авиации, эти животные обнаружили и спасли сотни человек. Они стали национальными героями. В американской и британской армиях собак обучали прыгать с парашютами и отправляли в горячие точки по всей Европе. В Советском Союзе собаки стали прообразом смертников-камикадзе. К телам животных привязывали взрывчатку и посылали их под надвигавшиеся немецкие танки. В результате взрывались и танки, и собаки.
Собаки были разведчиками, курьерами и саперами. Они находили засады на островах Тихого океана и на горных перевалах Европы. Но большинство собак, находившихся в частях, становились драгоценными друзьями, которых связывали с людьми особые узы, существующие только между братьями по оружию.
Во время Перл-Харбора ездовые собаки были единственными собаками на службе в армии США. Но это положение быстро изменилось, когда потребовались сторожевые псы для охраны объектов, неожиданно ставших уязвимыми, таких, как заводы и арсеналы, особенно расположенные на побережье. Вскоре после начала войны в Тихом океане была учреждена Программа боевых псов, которая должна была дать тысячи собак для службы за пределами США. Британцы сообщали о том, что в Северной Африке их собак часто пугали и сбивали с толку артиллерийский огонь и бомбардировки. Поэтому дрессировщики первым делом стремились отключить у собак чувствительность к страшному шуму, стоящему на современном поле боя.
Специальное обучение приносило плоды, и многие собаки отправились на подвиги под огнем неприятеля. Чипс (метис, среди предков которого были хаски, колли и немецкие овчарки) вошел в единственное на тот момент подразделение боевых собак, отправленное вместе с американскими войсками за океан. Одной из первых обязанностей этого пса было несение сторожевой службы у помещений, где проходила встреча, на которой в 1943 году президент Рузвельт и премьер-министр Черчилль обсуждали вопросы стратегии. Затем Чипс из Африки отправился в Италию, а оттуда – во Францию и Германию. И во всех этих странах Чипс участвовал в боях.
В 1943 году в Сицилии Чипс обнаружил вражеский дот (бетонную огневую точку, из которой можно было отражать атаки пехоты), оторвался от проводника и напал на пулеметчиков, засевших в доте. Чипс взял в плен одного вражеского солдата, а потом заставил сдаться и всех четверых военнослужащих из гарнизона дота.
В признание его заслуг командование сил Европейского театра военных действий наградило Чипса орденами «Серебряная звезда» и «Пурпурное сердце», а сослуживцы в неофициальном порядке одарили пса Лентой участника боев на театре военных действий – с наконечником стрелы за высадку под огнем неприятеля и боевыми звездами (по одной за каждую из восьми кампаний, в которых участвовал Чипс). Впрочем, не все оценили его храбрость. После войны в Пентагоне решили, что награждение собак «противоречит политике армии», и Чипса лишили наград. Возможно, это объясняет поведение Чипса, который тяпнул генерала Эйзенхауэра при встрече.
Волк был доберманом, причем храбрым. Он шел во главе пехотного дозора в горах Лусона, северного острова Филиппинского архипелага, когда почуял запах врага. Поданное псом предупреждение позволило американским солдатам занять выгодные позиции на склонах. В последовавшей перестрелке Волка серьезно ранило осколками, но он стоически молчал, не дав японцам понять, где находятся американцы. Потом Волк повел бойцов в отступление, трижды обнаруживая засады. Наконец солдаты добрались до своих позиций, и там Волка немедленно отправили на операцию.
Увы, его раны оказались слишком тяжелыми. Волк, военная собака армии США номер Т121, умер на операционном столе.
У некоторых собак героизм сочетался с другими человеческими качествами. Самый яркий пример тому являл собой Синбад, собака-талисман катера береговой охраны США «Кэмпбелл». Подвиги, совершенные Синбадом на службе и вне ее, получили широкую известность, и в номере журнала Life за декабрь 1943 года была опубликована фотография Синбада и описание его родословной, включавшей «смесь чау-чау и гончих, а также капельку бульдожьей крови, крови доберманов-пинчеров и много чего еще. По большей части, много еще чего».
«Кэмпбелл» занимался сопровождением судов, перевозивших остро необходимые союзникам материалы в Европу, охотой на подводные лодки у восточного побережья США и спасением моряков с торпедированных немцами судов. Синбад участвовал во всех этих действиях на борту катера, который плавал в холодных водах Северной Атлантики.
Синбад действительно был смелым и способным псом. Во время двенадцатичасового боя с немецкой подводной лодкой U-606 американский корабль получил тяжелые повреждения. Большинство матросов погибло, но немногие выжившие моряки латали борта корабля, удерживая его на плаву, несмотря на то, что вода хлестала в многочисленные пробоины. Синбад был одним из оставшихся и чувствовал, что должен повысить моральный дух команды. «Пока Синбад на борту, «Кэмпбелл» не пойдет ко дну», – пообещал капитан. И катер действительно вернулся в порт.
Именно эта преданность долгу принесла Синбаду звание в береговой охране США, звание старшего унтер-офицера, вместе со всеми необходимыми формальностями зачисления на службу и другими официальными бумагами, униформой и даже со своей собственной койкой, которой он обычно избегал, предпочитая шнырять под ногами матросов.
В лучших традициях буйных моряков Синбад причинял массу беспокойства, но исправлял все тем, что выживал в серьезных переделках. «Синбад – ловкий просоленный моряк, но его нельзя назвать хорошим матросом, – писали в журнале Coast Guard. – Он никогда не ценил золотые нашивки или медали за безупречную службу. Его несколько раз поминают в докладах, и несколько раз он устраивал страшный кавардак в портах. Несколько раз он ставил в сложное положение правительство США, устраивая безобразия за рубежом. Возможно, за это моряки береговой охраны и любили Синбада, который был так же плох, как самый плохой из людей, и так же хорош, как лучший из них».
Подобно многим морякам всех времен Синбад наслаждался временем, которое проводил на берегу. Этот пес был своего рода пьяницей. Он любил приползти в бар за виски и пивом, причем его обычно обслуживали раньше, чем его товарищей. Синбад редко гулял с офицерами, предпочитая общество матросов, обожавших маленького песика, который проводил ночи, свернувшись клубком у матросов на коленях. Хотя Синбад крепко напивался во время ночных увольнительных, на следующее утро корабельный врач давал ему, как и другим мучившимся похмельем матросам, аспирин – и пес был готов к выполнению обычных обязанностей.
Крутые грани характера Синбада лишь усилили его популярность. Газеты США и Европы следили за каждым его движением. В Ирландии в сообщениях о жизни общества всякий раз извещали о заходе «Кэмпбелла» в один из портов. Биография Синбада, вышедшая под названием «Синбад из Службы береговой охраны», стала бестселлером. Синбад стал четвероногим аналогом завсегдатая баров Норма из комедийного телесериала «Будьте здоровы!» – в прибрежных питейных заведениях сотни портов в десятке стран все знали кличку этой собаки. Когда Синбад появлялся в барах, подавал голос и жадно выпивал свое пойло, все пили за его здоровье. А кто-то из посетителей всегда оплачивал выпивку.
Из-за своего стремления к свободе Синдбад не раз попадал в переделки. После пьяной погони за овцой известного фермера в Гренландии Синбаду запретили сходить на берег острова. В Сицилии береговой патруль «арестовал» Синбада за недисциплинированность и буйное поведение. Однажды, когда он опоздал явиться на корабль, капитан, который устал от Синбада, отплыл без него. Синбад яросто лаял, потом прыгнул в море и погнался за кораблем. После неоднократных просьб команды капитан развернул корабль и подобрал насквозь промокшего старшего унтер-офицера Синбада. После нескольких подобных случаев пса понижали в звании, но он всегда возвращал себе место в сердцах старших товарищей[12].
В отличие от Синбада большинство собак участвовали в боях всерьез. В значительной мере благодаря созданию второго и третьего взводов боевых псов, которых обучали специально для войны против японцев, собаки более надежно выполняли боевые задачи в густых джунглях на Тихом океане, чем на открытых равнинах и на заснеженных тропах Европы. Обучение начиналось во взводе боевых псов в Кэмп-Лейджене, штат Северная Каролина, вместе с 72 собаками и 110 солдатами, потом шла усиленная подготовка в Калифорнии, на пути к Тихоокеанскому театру военных действий[13].
Войну в Тихом океане вел преимущественно корпус морской пехоты США, так что действия взвода боевых псов, по большей части, были под контролем морских пехотинцев. Те из них, что становились проводниками собак, редко шли на такую работу добровольно. Как правило, это получалось случайно: люди вступали в корпус для того, чтобы сражаться и уничтожать врагов, а не для того, чтобы увиливать от боев. У многих никогда не было собак. Кое-кто из проводников даже боялся жутковатых доберманов-пинчеров. Но по мере подготовки и общения с собаками люди убеждались не только в важности этих животных для победы, но и в их непоколебимой храбрости и преданности.
Впервые вкус битвы некоторые боевые псы ощутили на Гуадалканале. Взвод первоначально состоял из 12 собак-разведчиков, 12 собак-курьеров и собаки-сапера, при которых состояло 27 солдат. Опыт показал, что наиболее полезны собаки-разведчики, поэтому соотношение специальностей менялось: 18 разведчиков на 6 собак-курьеров, а собаку-сапера вообще исключили (устанавливать мины на коралловых и лавовых островах было трудно, что облегчало задачи для собак с развитым нюхом).
Возможно, самый славный час для боевых псов настал во время вторжения союзников на остров Гуам в 1944 году. Десятки доберманов из второго и третьего взводов боевых псов помогали освобождать остров, работая рядом с морскими пехотинцами-разведчиками, которые шли впереди основных сил вторжения, и с группами поиска и уничтожения очагов сопротивления японцев на острове. Это было невероятно опасным делом: во время вторжения погибло 25 доберманов.
«Собаки жили в стрелковых ячейках вместе со своими вожатыми, – рассказывал Уильям Патни, командир 3-го взвода боевых псов. – Проводники уничтожили 301 солдата противника, потеряв одного человека при патрулировании. И то, что вместо нас убивали собак, которые уберегали нас от засад или от неожиданных ночных атак, делает их, по-моему, героями».
Первого убитого добермана звали Курт. Он погиб от взрыва японской гранаты. Курта похоронили там, где на Гуаме появится кладбище боевых псов, рядом с кладбищем морских пехотинцев на пляже Асан. Вместе с Куртом там упокоились еще два десятка собак, в том числе Кэппи, которого подстрелили сразу же после того, как он обнаружил место, где залег взвод японцев. Его вожатый, рядовой первого класса Стнэди Террелл подбежал к собаке, чтобы взять на руки окровавленный труп.
«Тут появился какой-то фотограф, – вспоминал Патни. – Террелл посмотрел на меня. По его лицу катились слезы. И я сказал: «Иди-ка фотографируй где-нибудь еще».
После войны Патни принял меры к тому, чтобы собакам воздали должное за их службу. Первым, что он сделал, вернувшись домой, было лоббирование закона о «демобилизации» боевых псов. Следовало отдавать их в семьи. Однако немногие гражданские были готовы взять этих животных к себе домой. Считалось, что боевые доберманы и собаки других пород страдают синдромом списанных в утиль. Это означало, что они, чуть что, станут бросаться на членов принявших их семей. Патни считал эти представления ерундой и боролся за право возвращения собак в гражданскую жизнь. Они так же, как и сами солдаты, нуждались в адаптации к мирному существованию после боев. В конце концов Патни преуспел: из 549 собак, вернувшихся с войны по его программе, лишь четыре не смогли стать домашними питомцами[14].
Часто собак брали их вожатые. Вместе со своими питомцами эти люди уже смотрели смерти в лицо. Если бы вожатые не взяли этих собак, их пришлось бы усыпить, так что у людей была возможность отблагодарить друзей и спасти их.
В 1989 году Патни, ставший ветеринаром в Лос-Анджелесе, приехал на Гуам и обнаружил, что кладбище боевых псов заброшено и заросло сорняками. Возмущенный Патни связался с командованием базы ВМФ на Гуаме, и чиновники согласились перенести кладбище на новое место. Патни также сделал взнос на строительство мемориала на новом кладбище и заказал скульптору фигуру добермана, которая должна была увенчать монумент с надписью «Всегда верный».
Процитирую часть надписи:
ВДОХНОВЛЕННЫЕ ДУХОМ ЭТИХ ГЕРОИЧЕСКИХ СОБАК, КОТОРЫЕ ВОПЛОЩАЛИ ЛЮБОВЬ И ПРЕДАННОСТЬ.
Собакой, действительно воплотившей указанные качества, был Гэндер, крупный ньюфаундленд из одноименной канадской провинции, где этих собак впервые одомашнили. Ньюфаундленды-кобели весят в среднем около 63 килограммов (хотя один однажды потянул на 117 килограммов), и Гэндер был крупным экземпляром своей породы, а потому с ним не стоило шутить. Но ньюфаундленды известны как добрые гиганты по одной причине – они редко используют свою мышечную массу, чтобы напугать или атаковать человека.
Лучшим другом Гэндера был невысокий капрал из королевских канадских стрелков по имени Фред Келли. Пес стал ротным талисманом и, почти как Джуди, снискал расположение солдат. Учитывая внушительные размеры Гэндера и малые – Келли, они выглядели курьезной парой. На самом деле иногда их было трудно отличить друг от друга, особенно когда Келли носил черную форму. Это оказалось очень полезным, когда капрал получил приказ пересечь Канаду без любимой собаки. Собакам не разрешалось ездить с военными, но батальон решил взять свой талисман с собой. Закамуфлировать собаку размером с небольшую лошадь – такая работа требовала известной изобретательности и немалых усилий.
Во-первых, перед отправкой люди с энтузиазмом внесли пса в официальные списки под именем сержанта Гэндера. Как военнослужащему батальона Гэндеру назначили довольствие, выделили форму и даже вещевой мешок. Псу дали даже место в поезде, отправлявшемся на запад. Когда на станции проводили перекличку, капрал Келли прокричал «Здесь!», когда назвали имя сержанта Гэндера. Затем, пока Келли и Гэндер садились на поезд, двое их друзей прикинулись, будто дерутся, отвлекая тем самым внимание офицеров от погрузки. Без особых помех человек и собака, капрал и сержант, отправились на запад, к берегам Тихого океана.
В течение трех дней Гэндер спокойно лежал на полу вагона и справлял свои надобности в закутке, который соорудил ему Келли в туалете. Хотя у крупной собаки не было возможности побегать или поупражняться, он оставался под постоянным контролем в течение всего путешествия до Британской Колумбии.
Двадцать восьмого октября канадцы начали посадку на суда, которые должны были перевезти их на Дальний Восток. Гэндеру и его батальону предстояло отправиться на военно-транспортном судне «Принц Роберт», которое было кораблем эскорта. Когда батальон подошел к пункту посадки, десяток или больше человек образовали плотный круг вокруг Гэндера в попытке скрыть его. На палубе царила суматоха, но какие-то грузчики углядели Гэндера и подали сигнал тревоги. Один из полковых офицеров приказал солдатам избавиться от пса, но вскоре после этого офицера заметили с маленькой собачкой, которую он намеревался взять с собою на корабль. Рискуя попасть под трибунал, Келли и его друзья подняли шум. Единственным различием между Гэндером и собачкой офицера были размеры питомцев и звания хозяев. Офицер, в конце концов, сдался, и сержанту Гэндеру разрешили взойти на борт. Он и Келли отправились в Гонконг.
Плавание заняло почти месяц. Стояла жара, и большую часть времени приходилось нелегко, отчасти из-за нехватки воды на борту (ее выдавали строгими порциями). Но солдаты любили Гэндера, прекрасно помогавшего отвлечься от предстоящего конфликта, мысли о котором занимали думы солдат. Солдаты были молодыми, некоторым едва исполнилось шестнадцать, – ребята из маленьких холодных городков. Многие из солдат никогда не бывали за пределами своих провинций или даже в других городах. Теперь их везли в место, совершенно непохожее на места, которые они знали, и им, возможно, грозила смерть на другом конце света. Каждым взмахом хвоста и каждым слюнявым поцелуем Гэндер напоминал солдатам о жизни, которой они совсем недавно жили.
Шестнадцатого ноября 1941 года «Принц Роберт» прибыл в Гонконг. Город известен на местном языке как «ароматная гавань», и батальон подвергся атаке сильных запахов, которыми был насыщен воздух. На каолуньской стороне гавани собрались огромные толпы, приветствовавшие высаживающихся на берег солдат, и как только местные дети поняли, что Гэндер не медведь, они стали сходить с ума по нему.
Японцы нанесли удар через три недели после высадки канадцев в Гонконге. Королевских стрелков, в том числе Келли и сержанта Гэндера, переправили на остров Гонконг, где они приготовились дать бой захватчикам, наступавшим с юга, из Китая. Японцы высадились на северной оконечности острова 18 декабря, и Келли с товарищами оказались в самой гуще боев. Пока люди отражали атаку японцев, Гэндер был предоставлен себе. Невероятно, но крупная собака, столкнувшись с японцами, встала на дыбы и свирепо зарычала. Хотя у наступавших были винтовки, они не пристрелили Гэндера. Они повернули назад и убежали от этого дикого существа, которого назвали Черным дьяволом. Канадские солдаты с изумлением сообщат об этом своим командирам.
В ходе атаки канадцев оттеснили от пляжа вглубь острова. В первые часы 19 декабря они вынуждены были отступить на высоты над причалами. Келли, обеспокоенный тем, как бы удача его приятеля не истощилась, нашел пустой дот и приказал Гэндеру ждать там. А затем убежал на бой, шедший в нескольких сотнях метров от места, где он оставил Гэндера.
Чтобы подавить сопротивление канадцев, японские пехотинцы забрасывали их позиции множеством гранат. Защитники Гонконга перехватывали их и бросали обратно. После того как несколько гранат было успешно переброшено японцам, в центре группы канадских стрелков упал «ананас». Какое-то мгновение все в оцепенении смотрели на гранату.
Неожиданно в воздухе метнулся комок черной шерсти, который схватил шипящую гранату. Это был Гэндер! Никто из стрелков о нем и не помнил, и в тот момент люди даже не поняли, что произошло. Собака с гранатой отбежала метров на двадцать от канадцев.
Потом граната взорвалась.
Доброго гиганта убило наповал. Знал ли он по-настоящему, что делал, когда схватил гранату и устремился с нею на расстояние, на котором она не могла причинить вред? Или действовал чисто инстинктивно? Гэндер сидел в доте какое-то время и, возможно, слегка заскучал, но потом увидел свой шанс. Впрочем, он уже несколько часов находился в бою, так что вряд ли просто хотел поиграть. Он должен был осознавать угрозу, даже если не понимал природы смертельно опасного круглого предмета, который он схватил.
Семерым канадцам, которых только что спас Гэндер, удалось отступить в укрытие и продолжить бой. Но натиск японцев был настолько силен, что труп Гэндера пришлось оставить на мостовой. Келли находился неподалеку, но в тот момент не знал ни о героизме собаки, ни об ее участи. Выяснилось все лишь несколько часов спустя. Келли был слишком занят боем, чтобы скорбеть, но время шло, а тело Гэндера лежало на разделявшей воюющих ничьей земле. Неуклюжий, крупный пес, не отходивший от Келли во время путешествия через Северную Америку, а потом – через Тихий океан, стал теперь трупом, который расклевывали вороны.
«Я видел, что собака мертва, и ненавидел себя за то, что не могу подойти к Гэндеру, – вспоминал позднее Келли. – Мысль о том, что он погиб, доставляла мне сильную душевную боль, и я не стыдился слез. Я так скучал по другу. Эта чертова собака была другом всем нам».
В Рождество японцы захватили Гонконг. Келли, Гарви и тысячи других попали в плен. Королевским стрелкам так и не удалось подобрать тело Гэндера.
До 1996 года история Гэндера оставалась, по большей части, забытой. Но в 1996 году в группе ветеранов состоялась дискуссия о героизме старшего сержанта Джона Осборна, который был первым удостоен Креста Виктории во Вторую мировую войну. Осборн бросился на гранату и спас жизнь нескольким товарищам. Один из участников дискуссии воскликнул: «Совсем как та чертова собака!» В Сети пошел разговор о псе, и через четыре года Фред Келли от имени Гэндера получил медаль Марии Дикин, высшую награду, какую может получить за военную службу животное.
«Это лучший день моей жизни!» – воскликнул Келли[15].
У Гэндера не было друга лучше Фреда Келли. За несколько месяцев до того, как их отношения прервались навеки, когда Гэндер и Келли только познакомились на Ньюфаундленде, в Азию прибыл солдат, которому предстояло стать самым близким другом Джуди.
Глава 7 Фрэнк
В Сингапуре Джуди встретилась с двумя новыми членами команды канонерки. Первой стала обезьяна, которую купил на берегу один из новых матросов «Кузнечика»[1]. В то время Джуди сама была на берегу у чиновника таможни, трое детей которого, познакомившись с Джуди во время прогулки по канонерке, влюбились в нее. Как это часто случалось во время стоянки корабля в Сингапуре, Джуди разрешили с недельку пожить в местной семье. Для нее это было счастливым шансом, и она стала известна государственным служащим Города львов.
Когда Джуди возвратилась на канонерку, ее приветствовал новый член экипажа – примат. Работы на корабле, по большей части, прекратились: матросы смотрели, как знакомятся животные. Обезьяну по кличку Микки держали на цепи на верхней палубе. Впервые увидев Джуди, Микки поздоровался с нею, вскочив ей на спину и попытавшись проехаться на пойнтере, как жокей на чистокровной кобыле.
Джуди отчаянно воспротивилась этому и выгнула спину, пытаясь стряхнуть незваного наездника. Когда же Микки крепко вцепился ей в спину, Джуди уселась и жалобно заскулила, что вызвало у команды взрывы смеха. Приведенный в замешательство Микки спрыгнул со спины Джуди и по-товарищески обнял ее шею одной рукой, но собака не хотела никакого общения с обезьяной. Заметив, что Микки на поводке, она отбежала по палубе на расстояние, которое Микки не удалось бы преодолеть. Теперь настал черед скулить Микки, который, не имея возможности следовать за собакой, увидел, как Джуди метнулась на другой конец канонерки и скрылась в люке.
Несколько следующих дней Джуди игнорировала Микки. Потом к трапу подошел новый мичман. Он вручил документы матросу, дежурившему на палубе, и впервые поднялся на свой новый корабль. Представьте его шок, когда первым, кто его встретил, оказалась обезьяна, которая взлетела в воздух, приземлилась на плечах мичмана и сорвала у него с головы фуражку. Но, как покажут последующие годы, Джорджа Уайта нелегко было сбить с толку. Кадровый военный моряк, женатый и в возрасте слегка за тридцать, Уайт пресек смех стоявших поблизости матросов, схватив Микки, вырвав у него из лап фуражку и швырнув обезьяну на палубу.
Тут из тени вышла Джуди. Как вспоминал впоследствии Уайт, собака, «казалось, улыбалась во всю морду». С этого момента Уайт станет самым близким другом Джуди на «Кузнечике». Их сплотило раздражение, которое у обоих вызывала обезьяна. Джуди и Уайт были счастливы, когда Микки списали с корабля за неспособность выполнять обязанности и переносить океанскую качку.
Следующие 18 месяцев были относительно спокойными для Джуди, Уайта и команды канонерской лодки «Кузнечик». В тот период корабль в основном совершал челночные плавания между Сингапуром и Гонконгом под командованием трех сменявших друг друга капитанов[2]. Лейтенант Эдвард Невилл командовал кораблем 14 месяцев, а потом был переведен на другой корабль. После Невилла капитаном «Кузнечика» в апреле 1940 года стал лейтенант Роберт Алдворт, который через несколько месяцев ушел в отставку. А 21 сентября 1940 года на мостик «Кузнечика» поднялся командир Джек Хоффман. Хоффман перешел на «Кузнечик» с тральщика «Уолборо», так что для него это было повышением. Карьере Хоффмана мешало зрение: он страдал от сильной близорукости. Несмотря на это, Хоффман был основательным офицером, который сыграет важную роль, когда война доберется наконец до Сингапура.
Тем временем летом 1941 года в Сингапуре появился еще один англичанин, свежий, только что из школы, служащий британских ВВС по имени Фрэнк Уильямс. Для того чтобы этот молоденький двадцатидвухлетний парень вошел в жизнь Джуди, потребуется невероятное стечение обстоятельств. Но когда звезды сойдутся, собаку и человека свяжут узы, которые останутся нерасторжимыми на всю жизнь.
* * *
Фрэнсис Джордж Уильямс родился в Лондоне 26 июля 1919 года и стал вторым (после Дэвида-младшего) сыном в семье, где со временем будет шестеро детей[3]. Вскоре после рождения Фрэнка семья переехала на юг Англии, в расположенный на острове порт Портсмут. Семейство Уильямсов проживало в скромном доме по адресу Холланд-Роу, 38, в пляжном районе Саутси, на южной оконечности Портсмута, откуда через Английский канал недалеко до острова Уайт. Саутси – популярное среди туристов место. Путеводители по Англии призывали людей «посетить солнечный Саутси», и в летние месяцы здешние пляжи были полны отдыхающих до тех пор, пока шторма и похолодание не заставляли их поспешить домой.
Согласно налоговым документам, главой семьи, проживавшей в доме 38 по Холланд-Роу, была Мэри Энн Лэнгриш, что указывает на то, что Уильямсы делили здание с Мэри Энн и ее дочерью Элис. Возможно, в том доме жили и другие люди. Такое вряд ли было необычным для того времени. В сентябре 1928 года, когда Фрэнку исполнилось только девять лет, его отец, Дэвид Артур Уильямс, умер. Фрэнк, который боготворил отца, был безутешен. По обычаям того времени, тело умершего омыли, подготовили к погребению и оставили дома, разрешив всем, кто хотел выразить уважение покойному, посетить его. Так продолжалось до тех пор, пока запах не стал слишком сильным для жильцов.
Портсмут в то время был населен почти так же плотно, как Лондон. Город на берегу стал домом для людей, связавших свою жизнь с морем. Местные бары вроде Herd, Polar Star и Ship & Castle заполняли матросы и офицеры ВМФ Великобритании, кораблестроители, портовые рабочие, рыбаки, паромщики и моряки торгового флота, которые рассказывали о том, как едва спаслись при кораблекрушениях, и о тех, кто их покинул, будь то рыбы или женщины. Прославленный адмирал Горацио Нельсон останавливался в отеле George на набережной Портсмута, когда корабль «Виктория» готовили к битве с объединенным франко-испанским флотом Наполеона. Четырнадцатого сентября 1805 года Нельсон отплыл из Портсмута и через пять недель после этого нанес противнику сокрушительное поражение при Трафальгаре, отдав жизнь в бою и став величайшим военно-морским героем Великобритании. В память об этих событиях на набережной Портсмута установлен якорь «Виктории». Атмосфера мужественной тяжелой работы и героизма опьяняла юношу, который рос без отца.
Жизнь овдовевшей матери Фрэнка, Жанны Агнесы Уильямс, и ее большой семьи была тяжелой. Хотя они не нищенствовали, денег не хватало. Дети, которым не стукнуло еще и 10 лет, работали долгие часы на верфях и в доках. Но Фрэнк был упорным. Например, он в течение двух лет экономил деньги, чтобы собрать со случайных заработков достаточно денег для покупки велосипеда. Фрэнк смолоду воспитал в себе настойчивость и обладал способностью переносить трудности и силой воли преодолевать обстоятельства. В дальнейшем эти качества хорошо послужат Фрэнку.
Впрочем, не все было так по-диккенсовски уныло. Согласно местным историям того периода, мальчики в возрасте Фрэнка проводили долгие часы, занимаясь «промывкой грязи», то есть копались во время отлива в донных отложениях гавани в поисках сокровищ. А еще подросткам нравилось смотреть матчи футбольного клуба «Портсмут» на стадионе Фрэттон-Парк. Мальчишки взбирались на стену, окружавшую поле, причем многих из них сбивали неудачно пущенными мячами. На Южном парадном пирсе устраивали недели фейерверков, а в Бальном зале императрицы – танцы для молодежи. В кинотеатр «Рекс» манили фильмы с Тексом Риттером[1] и о Флэше Гордоне[2]. Мальчишки пользовались тем, что на входе билеты проверял только один сотрудник, и группами проскальзывали через заднюю дверь.
На улицах Саутси одни продавали с тележек свежих моллюсков, другие – воду из бутылок, которыми обвязывались, как поясами, и зазывали местных жителей словами «Возьмите одну на дорожку!» «Тогда в Портсмуте не было супермаркетов, – вспоминает Рут Уильямс (не родственница Фрэнка) в одной из историй о Портсмуте того времени. – В каждом квартале был свой кооперативный рынок и свой мясник. Моя мать иногда ходила на Альберт-Роуд [главную торговую улицу Портсмута], чтобы просто прогуляться там».
После смерти отца Фрэнк замкнулся. Он был застенчивым и спокойным, и его молчаливости вряд ли способствовал гвалт, царивший в переполненном доме и в школах, которые славились строгой дисциплиной и драками в коридорах. Фрэнк был зачарован атмосферой доков и прислушивался к урокам жизни, которые передавали мальчишкам просоленные, морщинистые мужчины. Эти люди, пошатываясь, выходили из пабов возле доков и гордо шествовали по улицам Портсмута в своей форме. Среди моряков всегда находился тот, кто, пусть на время, становился заменой отцу, поощряя мечты Фрэнка о морской жизни.
Примерно в то время кто-то сделал снимок молодого Фрэнка в фуражке и форме моряка, улыбающегося и отдающего честь. Этот снимок указывает на то, что Фрэнк с молодых ногтей интересовался морской жизнью. И случилось так, что весной 1935 года, когда парню было 16 лет, он пошел в торговый флот. Фрэнк уложил маленький рюкзак, обнял мать, братьев и сестер и поехал поездом в Уэльс, где доложил о своем прибытии в одном из доков Кардиффа. Новым домом Фрэнка стало судно «Харблдаун», торговый пароход лондонской компании О&С Harrison. Корабль был длиной с футбольное поле. Кадету Уильямсу присвоили личный номер (163338) и выдали медицинскую страховку местного страховщика. В карте личной информации Фрэнк указал, что цвет его глаз карий, цвет волос – каштановый, а его сложение мистическим образом оказалось «здоровым и свежим»[4].
Форма на худом теле Фрэнка висела, но, взойдя на судно, фуражку он всегда носил под должным стильным углом. Для мальчишки, больше всего любившего долгие, часто изматывающие прогулки на велосипеде и уже демонстрировавшего охоту к перемене мест, которая продолжит одолевать его всю жизнь, зов открытого моря и приключений был неотразимым.
Торговый флот Великобритании существовал с XVII века и занимался перевозкой грузов из порта в порт Британской империи, но получил формальное название только при Георге V, после Первой мировой войны. Теперь Фрэнк служил на судне, перевозившем продовольствие и материалы в гавани, разбросанные по всему свету, в основном по Атлантическому океану в США и Канаду. Есть снимки судна «Харблдаун», стоящего в доках Уилмингтона, штат Северная Каролина, примерно в то время, когда на нем служил Фрэнк. Позднее Фрэнк рассказал, что ему так понравился порт Ванкувера, куда зашло его судно, что ему захотелось когда-нибудь перевезти семью в Британскую Колумбию. Но хотя в архивах мало что сохранилось о плаваниях «Харблдауна» в период, когда на судне служил Фрэнк, запись на его мемориальном сайте повествует о том, насколько необычным, хотя и не романтичным опытом, вероятно, стала для парня жизнь на борту судна. «Хотя для молодого человека это была тяжелая жизнь, в ней было два выдающихся преимущества, которые делали ее достойной настоящего мужчины… Он пережил много волнующих приключений и попал в самые дальние уголки мира»[5].
Хотя Фрэнку нравилась морская жизнь, он мечтал еще и летать, танцевать в облаках, где осмеливались парить лишь птицы и боги. На эту мечту, несомненно, повлияло то, что только зародившаяся авиастроительная отрасль рано появилась в Портсмуте. В 1933 году компания Airspeed Ltd. открыла первый авиазавод в городе, и горожане практически каждый день могли наблюдать за рейсами авиатакси компании и испытаниями новых самолетов. Мечты о небе долгое время не оставляли Фрэнка, даже когда он плавал в открытом море. После двух длительных плаваний он покинул торговый флот и летом 1939 года, когда зарницы войны с Германией вспыхивали так же ярко, как неоновые огни в Вест-Энде, вернулся в Англию. Премьер-министр Невилл Чемберлен гарантировал независимость Польши, а Адольф Гитлер строил агрессивные планы. Двадцать второго июня, всего за два месяца до пересечения границ Польши немецкими войсками, с которого началась Вторая мировая война, Фрэнк записался в британские ВВС унтер-офицером. К тому моменту ему еще не исполнилось и двадцати лет. После медкомиссии ему присвоили личный номер и приветствовали на службе в ВВС.
К сожалению, для того чтобы летать, Фрэнк оказался слишком высоким.
Лишившись мечты стать пилотом, Фрэнк обучился отслеживать полеты других и пошел на службу оператором радиолокационной установки. Он начал обучаться на ближайшей базе ВВС в Тангмире, поблизости от Чичестера на юге Англии. Этой базе предстояло прославиться во время Битвы за Британию, так как большинство истребителей, встречавших самолеты люфтваффе над Английским каналом, вылетало с аэродрома Тангмира.
Решительному, невероятному успеху британских ВВС в борьбе с немцами в огромной мере способствовал научный прорыв, заключавшийся в открытии радиолокационного обнаружения самолетов. С 1935 года, когда принимающая станция начала уверенно получать радиоволны, которые отражались от биплана-бомбардировщика Heyford, летевшего почти в 15 километрах от станции, Великобритания лидировала в разработке технологии радиолокации. Преимущество было очевидным: радиолокация позволяла англичанам обнаруживать приближающиеся вражеские самолеты, когда они находились еще далеко, и выводить самолеты-перехватчики в нужные районы. Напряженная работа над новой технологией позволила британским пилотам сверхъестественным образом оказываться на позициях, позволявших сбивать немецкие бомбардировщики. Применение радаров было строго охраняемым секретом. Дело доходило до смешного. Когда журналисты спросили капитана ВВС Джона Каннингэма по прозвищу Кошачий Глаз, как ему удалось сбить 20 немецких самолетов в ночных воздушных боях над Английским каналом во время блица, Каннингэм ответил, что он ест много моркови[6].
В 1940 году, когда Великобритания истощала силы в борьбе с нацизмом, ее правительство решило тайно поставить в известность о своих успехах США. В конце сентября ученый-авиаконструктор Генри Тизард возглавил миссию, отправленную в США, для того чтобы дополнить британское открытие американской промышленной мощью. Тизарда удивило то, что разработки, которые вел ВМФ США, шли в том же направлении, в каком работали английские ученые, и что технологии обеих стран были ближе, чем ожидалось. Решение США и Великобритании делиться научными открытиями стало одним из первых признаков особых отношений между странами. И по ходу войны эти отношения станут еще более близкими[7].
Фрэнк начал учиться, будучи рядовым первого класса британских ВВС (АС1), затем получил повышение до уровня АС2, а позднее стал рядовым авиации 2-го класса[8]. На практике все это означало, что он был механиком по радарам. Он монтировал радарные станции, устранял дефекты их работы, чинил их, хотя термин «механик по радарам» в Великобритании не использовали до 1943 года (до этого времени применялась аббревиатура RDF – радиообнаружение целей). Термин «радар», обозначавший «радиообнаружение целей и определение расстояния до них», появился во время войны – этому акрониму отдавали предпочтение в США.
После курса интенсивной подготовки к работе со сложной электронной начинкой радаров и замысловатым оборудованием самолетов Фрэнк прибыл в Сингапур. Скорее всего, его доставили туда в составе конвоя ОВ 340, который пришел в британскую колонию 13 июля 1941 года после заходов в Кейптаун и Бомбей (возможно, Фрэнк добрался чуть раньше через Дурбан, что в Южной Африке). Фрэнк, прибывший в Сингапур, хотя все еще оставался худым, все же поправился по сравнению с Фрэнком, служившим в торговом флоте, отчасти благодаря строгой военной подготовке и более правильному питанию. На фотографиях Фрэнк выглядел моложавым парнем, со щеками-яблоками, беглой улыбкой и глазами, которые светились оптимизмом.
Этот бодрый настрой вскоре подвергнется суровым испытаниям.
Часть Фрэнка, называвшуюся RIMU (часть установки и ремонта радаров), разместили на каучуковой плантации в местечке Понггол-Пойнт, в самой северной части Сингапура. Находившаяся в пяти километрах восточнее первой подобной части в Сингапуре станция Понггол-Пойнт была, по словам оператора радиолокационной установки Стэнли Сэддингтона, местом «изолированным, маленьким и плохо защищенным». Условия были суровыми. В Понггол-Пойнте стояли три хижины, которые использовали под радарную станцию. Личный состав жил в палатках и обедал в столовой, сделанной из нескольких ящиков из-под оборудования. Источника электроэнергии не было (если не считать маленьких генераторов, питавших радиолокационную станцию), не было ни воды, ни машин. Проезд по дороге ограничили до минимума. Охрану примерно пятидесяти офицеров, механиков и операторов в любой момент обеспечивали менее десятка солдат при оружии.
У британских ВВС в Малайе и Сингапуре были и другие проблемы: нехватка запасных частей, нехватка наземного персонала поддержки, неудачно расположенные аэродромы, уязвимые для атак, и нехватка обученных пилотов. Самолеты, которые обслуживал и направлял оператор радиолокационной станции Фрэнк, были, по большей части, старыми Brewster Buffaloe – медленными, с плохими летчиками и скверно оснащенными для борьбы с более современными истребителями.
И вот, пока Джуди и ее товарищи из экипажа «Кузнечика» приспосабливались к строго регламентированной жизни настоящего ВМФ, Фрэнк адаптировался в противоположном направлении. После интенсивной подготовки к эксплуатации самого передового оборудования, подготовки, которую оплачивали из бездонного бюджета научных исследований, Фрэнк оказался в джунглях, где работал на второсортной технике, то есть на той, что была под рукой.
Хотя Фрэнк и его будущий лучший друг находились в Сингапуре, они ни разу не видели друг друга. Расстояние, которое разделяло их в пространстве, было небольшим (менее 20 километров от базы ВМФ до Понггол-Пойнта), но если говорить о престиже, между ними лежала пропасть. ВВС все еще пребывали во младенчестве, и многие в британских вооруженных силах не принимали самолеты всерьез. В армии Великобритании издавна считали решающей военно-морскую мощь. У рядового ВВС не могло быть дел на базе ВМФ, да его там и встретили бы неласково. А крайняя секретность работы Фрэнка ограничивала его общение узким кругом сослуживцев[9].
А Джуди проводила время или в море, или в доках новой базы ВМФ в Сингапуре, находившейся на крайней северной оконечности острова. Гигантские сухие доки, в то время – крупнейшие в мире, были дополнены огромным плавучим доком, равным по размеру сухому доку в Перл-Харборе. Планы строительства базы в Сингапуре существовали с 20-х годов XX века, но Адмиралтейство приступило к работам только после того, как Япония вторглась в Китай. Когда базу наконец открыли в 1939 году (это произошло как раз тогда, когда «Кузнечик» и однотипные канонерки «Стрекоза» и «Скорпион» впервые пришли из Китая в Сингапур), расходы на строительство приблизились к фантастической цифре в 60 миллионов фунтов, что в современных ценах составляет 5,3 миллиарда долларов США.
Эти средства были монументальным свидетельством того, что ВМФ Великобритании мог обеспечить владычество Британии над океанами – и в течение двух столетий над значительными территориями мира. Канонерки выходили с базы в море через Джохорский пролив, узкую полоску воды шириной с реку Миссисипи, отделявшую Сингапур от Малайи (ныне Малайзии), и шли мимо батарей пятнадцатидюймовых орудий, которые располагались вдоль пролива и защищали базу от нападения. Сембаванг был центральным пунктом военных планов Великобритании на Тихоокеанском театре военных действий. В результате Джуди оказалась в самом сердце военного комплекса Соединенного Королевства.
Пока в Европе бушевала война, стратеги не спали, размышляя о том, как будет развиваться конфликт с японцами. Когда в 1941 году лето стало переходить в осень, что знаменовалось заметным спадом экваториальной жары и влажности в Сингапуре, напряженность отношений между западными державами и Японской империей начала усиливаться. Экономические санкции, направленные на изоляцию Японии в связи с ее агрессией в Китае, загоняли становившееся все более милитаристским правительство в Токио в угол. Япония лишилась поставок металлолома, каучука и, самое главное, нефти из-за рубежа. В ответ на санкции Япония устремила взгляд на богатые природными ресурсами страны Юго-Восточной Азии, большая часть которых находилась под колониальным владычеством европейских государств. Япония провозгласила Великую восточноазиатскую сферу совместного процветания. Эту комбинацию слов европейцам было трудно произнести и того труднее проглотить. В сущности, японцы предъявили права на огромные запасы продовольствия, ископаемых и нефти в Сингапуре, Малайе, Голландской Ост-Индии (ныне Индонезии) и в некоторых других странах, находившихся под владычеством западных держав. Любую страну, стоявшую между Страной восходящего солнца и ее правом на захват и эксплуатацию этих территорий, японцы считали врагом. Свою риторику Япония подкрепила захватом французского Индокитая (теперь это Вьетнам) в июле 1941 года, что подпитывало предсказания неизбежной войны.
Но Сингапур оставался городом, который собирался наслаждаться мирной жизнью даже в условиях японской угрозы и военных потрясений в Европе. Многоэтажные развлекательные центры Happy World и Great World предлагали ошеломляющее разнообразие удовольствий, в том числе театры, дансинги, кафе и ночные клубы. А Лонг-бар в отеле Raffles был местом неофициальных встреч военных и женщин, с которыми они танцевали.
Продолжая веселиться, большинство европейцев, живших в Юго-Восточной Азии, страстно надеялись, что войны удастся избежать. Действительно, Сингапур вряд ли можно было назвать городом, находившимся на военном положении: всем служащим британского гарнизона, включая моряков, находившихся на кораблях, приказали ежедневно отдыхать с часу до трех дня. Довольные тем, что можно вздремнуть в предположительно неприступной цитадели, которую премьер-министр Уинстон Черчилль назвал «восточным Гибралтаром», лишь немногие жители Сингапура считали, что японцы осмелятся напасть на город.
Правда заключалась в том, что большинство британских офицеров и рядовых, находившихся в Тихом океане, чувствовали себя заброшенными и оставшимися не у дел: эти люди хотели вернуться в Европу и сражаться с немцами, которых они считали подлинным врагом. Во время Битвы за Британию немецкие бомбы и красноречие Черчилля сплотили Великобританию и зарядили ее энергией. Люди, находившиеся почти в 11 тысячах километров от Лондона и запертые на Тихоокеанском театре военных действий, не испытывали такого энтузиазма. В одной корреспонденции американский журналист отметил, что британцы, с которыми он разговаривал в Сингапуре, не слишком интересовались войной с японцами. «Они хотели сражаться, но сражаться с нацистами», – писал этот журналист[10].
В конце концов, японцев, по большей части, считали пустой угрозой, о которой не стоило особенно беспокоиться. Большинство британцев полагало, что японцы блефуют, пытаясь заставить западные державы пойти на ослабление экономических санкций, но не бросая вызов военной мощи Запада. Британцы, обратив внимание на то, как японская императорская армия вела захватническую войну с оборванными китайцами, сочли нападение маловероятным. Идеи расового превосходства также приводили к недооценке японской угрозы. Японцев списывали со счетов как близоруких, некомпетентных в вопросах стратегии, лишенных этических норм убийц невинных людей. По мнению большинства, один британский солдат стоил десятка японских. «Эти японцы и летать-то не умеют, – так, по словам одного журналиста, уверял один офицер британского ВМФ своих сослуживцев. – Они не могут ничего увидеть в темноте и не слишком хорошо обучены».
«У них довольно хорошие корабли, но стрелять они не умеют», – говорил другой выступавший[11].
Тем временем Сингапур, как это было в свое время в Шанхае, продолжал жить блистательной жизнью. Один американский лейтенант на вечеринке в Лонг-баре наблюдал, как британские военнослужащие – прекрасно причесанные красавцы с «тщательно ухоженными усами» танцевали с «веселыми, искрометными британскими барышнями», разряженными в дорогие платья. «Да будет ли здесь война?» – фыркнул американец. В августе 1941 года американский журналист Сесил Браун прибыл в Сингапур для того, чтобы освещать неминуемую войну. Сотрудник британской таможни, приветствовавший Брауна в сингапурском аэропорту Калланг, отверг всякую угрозу войны с Японией. «Мы уже пережили страхи перед нападением японцев, – объяснил чиновник. – Все это в прошлом».
Тем не менее Черчилль решил, что небольшая демонстрация силы не повредит, и отправил в Сингапур один из лучших линейных кораблей ВМФ Великобритании, «Принц Уэльский» вместе с чуть меньшим по размерам, но грозным линейным крейсером «Рипалс». Семью месяцами ранее, в мае 1941 года, линкор «Принц Уэльский» прославился своим участием в бою с известным немецким линкором «Бисмарк»[12]. Линкор получил серьезные повреждения, а другой корабль того же типа, линкор «Худ», гордость британского ВМФ, был потоплен могучим «Бисмарком», который, в конце концов, был тоже потоплен англичанами. Любой корабль, равный по мощи чудищу Атлантики, считался более чем убедительным козырем в игре с японцами. Младший офицер лейтенант Джеффри Брук вспоминал, что на судне господствовало настроение, которое можно передать словами: «Наконец-то мы немного отдохнем!». Оперативная группа в составе линкора «Принц Уэльский» и линейного крейсера «Рипалс» прибыла в Сингапур 2 декабря. Корабли встречали фанфарами. Все расправили плечи и выпятили грудь.
Британцы были уверены, что эти корабли запугают японцев. Но почти незамеченным остался тот факт, что авианосец, сопровождавший большие корабли, был поврежден на пути в Сингапур и оставлен для ремонта в одном из портов. Этого судна будет не хватать сильнее, чем любого из тех линейных кораблей, которые в тот ясный декабрьский вторник встречали в Сингапуре приветственными криками.
Глава 8 Оперативная группа Z
Для пойнтера Джуди время, проведенное в Сингапуре (а оно составило чуть более двух лет), было периодом покоя. Джуди привыкла к Джеку Хоффману, новому капитану, стоявшему на мостике «Кузнечика». У нее появился новый близкий друг, младший унтер-офицер Джордж Уайт, который вместо «Тэнки» Купера и Бонни-Бонифация заботился о том, чтобы собака была хорошо накормлена, ухожена и находилась под присмотром. И, что более важно, Джуди наконец привыкла к жизни, в которой не было визга снижавшихся самолетов и злых японских солдат, замахивавшихся на нее оружием.
Но 8 декабря 1941 года война снова вошла в ее жизнь.
Внезапное нападение на Перл-Харбор означало, что между США и Японией начинается открытая война[1]. Для многих это было свершившимся фактом еще с момента, когда Япония начала играть мускулами в Азии, после нападения на канонерку «Панай» и суровых экономических санкций, наложенных на Японию администрацией президента Рузвельта. В Азии уже наступил следующий день, когда по Сингапуру поползли вести об ударе по Перл-Харбору. Отчаянная дерзость этого нападения и материально-технические достижения японцев просто парализовали британское командование – высшего военачальника, генерал-лейтенанта Артура Персиваля, и губернатора Сингапура сэра Шенона Томаса. Их занимал вопрос, не может ли последовать удар по Малайе, Сиаму и самому Сингапуру.
Ответа не пришлось долго ждать. Ранним утром 8 декабря над Сингапуром появились японские бомбардировщики, обрушившие смерть на спящий город. «Кузнечик» и другие канонерки немедленно выбрали якоря и вышли в море, чтобы не стать легкой мишенью для бомбардировщиков. «Кузнечик» открыл зенитный огонь по пролетавшим над ним самолетам, но попадания были редкими, и морякам канонерки не удалось заставить пилотов даже изменить курс. При появлении самолетов Джуди предупреждающе лаяла, а потом, несмотря на свой острый слух, стоически держалась у ведущих огонь орудий. Еще в Китае ей доводилось слышать громкие взрывы, хотя после того как Джуди пришлось участвовать в интенсивных боевых действиях, прошло несколько лет. Во время японского вторжения она, как всегда, сохраняла хладнокровие.
По сравнению с нападением на Перл-Харбор и с разрушениями, которые японцы учинили на Филиппинах и в других странах Юго-Восточной Азии, ущерб, нанесенный налетом на Сингапур, был не так велик. Но воздействие налета на психику местных жителей было огромным. Среди военных, чинов администрации и граждан до этого не было видимого беспокойства. Теперь по спокойному участку фронта был нанесен сильный удар. А когда пришли сообщения о высадке японских войск в Сиаме, ситуация в городе ухудшилась.
У канонерок не было скорости и огневой мощи, достаточных для того, чтобы воспрепятствовать высадке японцев, но на базе находились «Принц Уэльский» и «Рипалс». Восьмого декабря эти корабли отплыли к берегам Сиама, что подняло дух жителей Сингапура, как местных, так и британцев. Флотилия получила кодовое название «оперативная группа Z»[2]. На борту «Принца Уэльского» находился молодой офицер по имени Йэн Форбс, лейтенант из Шотландии, который позднее пополнит команду «Кузнечика». Форбсу уже случалось покидать тонущий корабль в Атлантике[3]. В тот раз он прыгнул в ледяную воду у берегов Норвегии с тонущего под ударами немецких бомбардировщиков эскортного судна.
А на борту «Рипалса» находился американский корреспондент Сесил Браун[4]. В течение двух дней плавания к берегам Сиама Браун играл с корабельным котенком и томился мыслями о каком-нибудь сражении, о котором можно было бы написать. Незадолго до 11 вечера 10 декабря сражение случилось. У британских кораблей не было прикрытия с воздуха, и, чтобы не выдавать своего положения, корабли соблюдали радиомолчание. Сопровождавший линкор и линейный крейсер авианосец, который мог бы обеспечить группу авиаразведкой и прикрытием, остался в Атлантике на ремонте. На самом деле кое-кто в ВМФ уже понимал, что ВВС станут решающей силой в сражениях на океанских просторах, особенно на просторах Тихого океана[5]. Японский разведывательный самолет засек британские корабли, и вскоре бомбардировщики «Мицубиси» G3M (известные как «Нелл») стали волна за волной налетать на британские корабли и разносить оперативную группу Z в щепки. В сообщении Брауна был описан этот первый случай борьбы самолетов с кораблями на Тихоокеанском театре военных действий[6]. Браун писал, что перед тем как сбросить бомбы, «японские самолеты «пролетали над нашими изрыгавшими огонь орудиями, как ночные бабочки кружат над огнем», приближаясь «настолько близко, что можно было разглядеть цвет глаз пилотов».
Бомба поразила «Рипалс», упав в 20 метрах от сигнального мостика, где стоял Браун. Взрыв в один момент убил 50 моряков.
«Эти парни чертовски хорошо бомбят!» – заметил один из артиллеристов.
По часам Брауна, первый налет закончился в 11.51 вечера. Ровно через 10 минут раздался крик: «Они снова приближаются!»
Линкор «Принц Уэльский» уже сотрясли несколько попаданий, когда Браун увидел, как «Рипалс» получает смертельный удар. Корреспондент немо глядел на след торпеды, идущей прямо на судно. Торпеда попала в «Рипалс» рядом с местом, где стоял Браун. «Казалось, что корабль напоролся на причал, – сообщал Браун. – Меня отбросило на пару метров по палубе, но я удержался на ногах. Почти немедленно после этого корабль начал вставать вертикально над водой».
Команда стала покидать «Рипалс». Восемнадцатилетний мичман австралиец Питер Джиллис прыгнул с вершины башни управления зенитным огнем, с высоты около 50 метров, в кипящую воду и отплыл от тонувшего корабля. Другой моряк не рассчитал наклон палубы и рухнул на нее, переломав себе все кости, а потом «свалился в море как мешок сырого цемента». Третий прыгнул прямо в трубу крейсера и сгорел заживо.
Браун уселся в этом хаосе и аккуратно снял с себя новые, очень удобные туфли, которые незадолго до этого сделал ему китайский сапожник. «Я тщательно поставил их рядом одну с другой, как будто перед тем как лечь спать», – писал позднее Браун. Он, освещавший боевые действия с момента их начала в 1939 году, был слишком опытным репортером, для того чтобы исключать собственную гибель. Он чувствовал, что его парализовало. У него не было сил прыгнуть в море ради возможного спасения. Его ум отказывался принимать то, что видели его глаза: «два прекрасных, мощных, неуязвимых корабля тонули».
Наконец Браун пришел в себя и прыгнул с шестиметровой высоты в воду с камерой, которая отчаянно болталась у него на шее. Он упал не в соленую воду, а в пятно нефти. Журналист, сидевший в Брауне, побудил его посмотреть на часы, которые еще шли. Те показывали 12.35. То есть с момента, когда с лазурного неба упала первая бомба, продырявившая корпус «Рипалс», прошло 80 минут. Брауна тошнило от нефти, которой он наглотался вместе с водой. Его спасательный пояс, сдутый и покрытый нефтью, теснил его в талии и стягивал рукава спасательного жилета вокруг его шеи, и Браун уже думал, что погибнет он все-таки от удушья. Кольцо, подарок, который жена Марта преподнесла ему на медовый месяц во Флоренции, стало соскальзывать с пальца, поэтому он крепко сжал в кулак левую руку, чтобы кольцо не ушло в бездну, и греб только правой.
Он оглянулся, чтобы посмотреть, как уходит на дно «Рипалс». За ним вскоре последовал и «Принц Уэльский». Вся основная военно-морская мощь Великобритании на Тихом океане была уничтожена менее чем за два часа. Японцы потеряли всего лишь четыре самолета, а британцы полностью утратили способность остановить высадку японцев, обстреливать их с моря или перевозить войска или беженцев.
В своих мемуарах Черчилль вспоминает потерю оперативной группы Z:
«За всю войну я ни разу не испытывал более сильного потрясения… Когда я метался в постели, мне открылся весь ужас новостей с Тихого океана. В Индийском или Тихом океане не было британских или американских кораблей, за исключением тех, что сохранились после удара по Перл-Харбору и спешили обратно, к берегам Калифорнии. Япония господствовала над всем огромным водным пространством, и повсюду мы были слабыми и нагими».
Брауна в последний момент спасла проходившая мимо шлюпка. Широкогрудый матрос Моррис Грэни, без рубашки и покрытый нефтью, ухватил Брауна и втащил его в лодку.
«Я хочу отдохнуть там», – пробормотал находившийся в бреду Браун, указывая на воду.
Грэни отвесил ему пощечину и предупредил: «Перестань нести чушь. Останешься тут со мной».
Браун, который носил очки, напряг зрение и увидел в лодке еще двоих умирающих. Уцелевшие сгружали мертвецов на плотик, чтобы освободить место живым.
Когда спасательное судно доставило Брауна на берег, корреспондент был почти голым, но он сохранил две драгоценности – обручальное кольцо и записную книжку. Вернувшись на сушу, Браун отправил в Америку сообщения о трагедии оперативной группы Z (в компанию СВS и в журналы Collier’s и Newsweek). Эти сообщения были настолько острыми и быстрыми, что принесли Брауну премию Пибоди и глубочайшее уважение коллег-корреспондентов. Добравшись до Сингапура, Браун взял напрокат шлепанцы и побежал на телеграф, чтобы срочно передать свои сообщения. Чопорные, официальные сотрудники телеграфа поначалу отказали Брауну в пользовании телеграфной пишущей машинкой (его собственная находилась на дне океана), поэтому первые абзацы он написал от руки. Служащие телеграфа не разрешили Брауну даже сесть, поэтому писать ему пришлось стоя.
* * *
На своих радарных станциях Фрэнк Уильямс и его товарищи по ВВС обнаружили отметки вышедших с базы в Сембаванге кораблей оперативной группы Z. К сожалению, ничего больше они не увидели. Предполагалось, что радары дают преимущество британцам, но в данном случае оно так никогда и не материализовалось. Британцам так и не удалось эффективно противостоять японцам в воздухе. В сети радиолокаторов были большие бреши, а это означало, что самолеты противника исчезали в то самое время, когда они бомбили Малайю, и снова появлялись на экранах, когда улетали обратно на свои базы. Оборудование устанавливали в спешке, и, по воспоминаниям Фрэнка, оно «конечно же, работало не так эффективно, как могло бы». Строительства радиовышек было трудно добиться, особенно в Малайе, из-за бюрократических проблем и нехватки рабочей силы. Переоснащение и замена запасных частей были практически невозможны в связи с крайней засекреченностью программы и огромным расстоянием между Англией и Сингапуром. Нелепым оказалось и размещение части Фрэнка на каучуковой плантации. Операторы радиолокационной станции в Понгголе пытались охватить наблюдением окружающее воздушное пространство с помощью девятиметровых телефонных вышек, а нужны были стандартные тридцатиметровые. Те вышки, которые были, едва возвышались над каучуковыми деревьями, что существенно ограничивало радиус их действия и, по воспоминаниям Стэнли Сэддингтона, одного из товарищей Фрэнка по службе в радиолокационной части, вызывало «резкое снижение качества работы радиолокаторов». В реальности радиус действия радиолокаторов в Сингапуре составлял примерно 30 % от оптимального[7].
К сожалению, быстрота и натиск японского наступления помешают британским ВВС повысить свою боеспособность. Вскоре японцы достигли абсолютного господства в воздухе. Самолеты Buffaloes, стоявшие на вооружении британских ВВС, никак не годились для борьбы с японскими самолетами. Более современные самолеты Hurricane прибыли слишком поздно, чтобы как-то исправить положение. Остатки понесших тяжелые потери британских ВВС были эвакуированы на остров Ява. Американский летчик Артур Донахью, вступивший в британские ВВС, чтобы сражаться в Битве за Британию, был послан в Сингапур как раз вовремя для того, чтобы стать свидетелем последствий короткой битвы за город. «Прекрасные ангары и здания аэровокзала того, что некогда было великой базой авиалиний, стояли пустыми и заброшенными, стекла исчезли, стены были ободраны и изуродованы… Огромные бетонные взлетно-посадочные дорожки покрывали воронки от бомб. В таком же состоянии было и все поле. Самое печальное зрелище являли собой останки нескольких самолетов Hurricane и Brewster – жалкие, искореженные и перекрученные, обгоревшие жертвы бомбовых ударов и пулеметного огня японцев. Зрелище было душераздирающим».
В своих воспоминаниях Last Flight from Sintgapore («Последний полет из Сингапура») Донахью писал о моменте, когда он вошел в кабинет командующего ВВС в Сингапуре, тот кричал кому-то по телефону: «Я отказываюсь в дальнейшем реагировать на предупреждения об авианалетах! С тем же успехом можно объявить постоянное предупреждение!» И правда, радиолокационным станциям отдали постоянно действующий приказ: «Считать все самолеты вражескими». Но этот приказ означал окончательный провал: у служащих радиолокаторов обычно не получалось вовремя засечь приближающиеся самолеты противника. А даже когда им это удавалось, сил, которые могли бы вмешаться и что-то сделать с противником, не было. ВВС перебросили все целые самолеты на Яву прежде, чем их удалось уничтожить. Фрэнк и другие операторы радиолокационной станции остались одни и были бессильны.
Если ситуация в воздухе и на море была плохой, то на суше она становилась катастрофической. Сопротивление британцев (и частей из Австралии, Новой Зеландии, Индии и Малайи) японцы быстро подавили. Генерал-лейтенант Томоюки Ямасита, как и его коллега из японского ВМФ адмирал Исороку Ямамото, спланировавший удар по Перл-Харбору, питал сомнения относительно войны, в которую вступила Япония, но когда его принудили к исполнению долга, он оказался хитрым, блестящим командиром. Ямасита разработал план, который стал тихоокеанским эквивалентом более известного немецкого блицкрига во Франции и Нидерландах. Используя велосипеды для переброски вооружения и солдат через густые джунгли и легкие танки для подавления очагов сопротивления, 25-я армия Ямаситы (вместе с тремя другими мощными оперативными группами) разгромила самодовольный британский гарнизон, уступавший японцам по численности. При этом за шесть недель молниеносной войны японцы убили и взяли в плен около 50 тысяч человек.
Это стало успехом, который принес Ямасите памятное прозвище «Малайский Тигр».
У японцев была, возможно, выдающаяся стратегия, но им на руку сыграли слабость, чрезмерная самоуверенность и плохое планирование британцев. К японской угрозе относились так пренебрежительно, что ни один из солдат Британского Содружества никогда не проходил подготовки к боевым действиям в джунглях. Вместо такой подготовки вся оборона Сингапура опиралась на огромные артиллерийские орудия, которые защищали водные подступы к острову. Эти орудия были такими громадными, что занимали всю территорию острова Блаканг Мати. Оказалось, однако, что эти орудия направлены не в ту сторону. Японцы подошли к Сингапуру с суши, а не с моря. Возможность такого маневра, по-видимому, никому и никогда не приходила в голову. В довершение всего, тяжелые береговые орудия были пригодны только для стрельбы противокорабельными снарядами. Осколочных снарядов, остро необходимых для огня по японской пехоте, не было. Так что даже когда орудия наконец развернули, они оказались, по большей части, неэффективными, несмотря на то что вели непрерывный огонь по противнику.
Сама мысль о Сингапуре как о неприступной крепости оказалась не более, чем пропагандой. Действительно, гарнизон вряд ли был достаточно защищен, чтобы называться азиатской линией Мажино, которой его провозгласили. Сам город мог похвастаться немногими укреплениями. Несколько моряков с «Принца Уэльского» вспоминали, что в первый день, когда они сошли на берег, перед тем как отплыть к катастрофе, они объехали город на такси и не увидели никаких укреплений. Тем временем японской разведке пришлось глубоко проникнуть в аппарат гражданского и военного управления в Малайе и Сингапуре, чтобы узнать, где и как атаковать британцев. Генерал Ямасита на стадии планирования вторжения фактически отклонил предложение передать ему под командование еще одну дивизию, сочтя это усиление ненужным (и оказался прав)[8].
Как это случилось с оперативной группой Z, британцы вели прошлую войну и были не готовы к последним новшествам в ведении боевых действий. К моменту, когда они осознали свои ошибки, было слишком поздно. Девятнадцатого декабря пал Пенанг, столицу Малайи Куала-Лумпур японцы взяли 12 декабря 1941 года. К концу января 1942 года Сиам и Малайя почти полностью были захвачены японцами. Наступавшая японская армия грозила вытеснить британцев из их цитадели в Южно-Китайское море. Один из отступавших пехотинцев очень кратко выразил ошеломляющий поворот событий: «Один британский солдат действительно стоит десятерых японских солдат. К сожалению, на одного британского солдата приходится одиннадцать японских».
* * *
После гибели «Принца Уэльского» и «Рипалса» канонеркам «Кузнечик», «Стрекоза» и «Скорпион» пришлось вести боевые действия непрерывно, обычно по ночам, поскольку плавание в светлое время суток было слишком опасным. На всех трех канонерках появились новые члены команд – моряки с потопленных крупных кораблей. Канонерки выполняли крайне опасные задания: они атаковали японские транспорты и обстреливали береговые позиции японцев. Эти действия, по большей части, оказывались безуспешными: «Кузнечик» и другие канонерки были слишком легко вооружены, чтобы причинить японцам что-то большее, чем беспокойство. Более важной и более частой задачей была эвакуация солдат, часто из потрепанной 11-й индийской дивизии, окруженной японцами в Малайе. Однажды «Стрекоза» и «Скорпион» спасли целую бригаду численностью две тысячи человек, которым грозило уничтожение, и перебросили этих солдат в Сингапур. Моряки канонерок работали фактически круглосуточно: люди ели, не покидая своих постов, спали урывками, по 20 минут, тогда, когда это было возможно. Джуди чувствовала общую напряженность и обходилась без своей порции еды и без обычного сна.
Канонерки выполняли задачи по спасению окруженных под покровом ночи, а днем Джуди и «Кузнечик» были целями для японских самолетов и выживали за счет того, что постоянно меняли курс, делали зигзаги, надеясь на то, что японцы станут наносить удары по более крупным целям. Из-за малых размеров канонерок в них труднее было попасть, к тому же они не представляли угрозы высадкам и судоходству японцев, поэтому японские летчики перевели их в разряд «случайных целей».
Сходила ли Джуди на берег с группами спасателей для того, чтобы привести выживших солдат на борт канонерки, точно неизвестно. Ее способность загодя предупреждать о приближении противника была бы бесценной для спасательных групп, но Джуди слишком любили и не подвергали риску. Однажды (Джуди определенно не участвовала в этом эпизоде) матрос со «Стрекозы» по имени Лес Сирл во время спасательной операции на побережье Малайи был ранен в ногу. Несмотря на ранение, Сирл, уроженец Портсмута, как и Фрэнк Уильямс и Джордж Уайт, помог группе отрезанных от своих саперов вернуться с передовой на корабль. Несколько дней Сирл провалялся в госпитале, и Джуди часто навещала его, облегчая ему и другим раненым жизнь. Сирл наверняка слышал о храбром талисмане «Кузнечика» и иногда видел Джуди в доках, но, конечно же, не знал о том, что ему в будущем предстоит стать одной из ключевых фигур в истории Джуди.
Чутье подсказывало Джуди, и когда не надо лаять. Когда «Кузнечик» открывал огонь по целям, находившимся в глубине суши, Джуди стоически сохраняла спокойствие. Казалось, ужасный рев орудий ни разу не подействовал на собаку. Точно так же Джуди ни разу не выдала положение корабля несвоевременным лаем, скулежом или звоном цепочки-ошейника, когда канонерка скрытно шла вдоль берега в поисках окруженных солдат или целей для обстрела. Неудивительно, что пойнтер, который столкнулся со смертью почти сразу после рождения, оказался отличной боевой собакой[9].
К новому году Сингапур был осажден и представлял адское зрелище взрывов, паники и отчаяния. «Так у нас не будет поддержки с воздуха, сэр?» – пробормотал молоденький солдат своему командиру. «Со временем упрек этого мальца стал упреком, который повторяли все, – писал в официальном донесении в военное министерство с поля боя лейтенант Ф. Э. У. Ламмерт. – Японцы господствуют в воздухе и с дьявольской безжалостностью денно и нощно забрасывают нас бомбами. Можно почти слышать, как японцы отрывисто смеются, сваливая бомбы нам на головы. Для японцев весь Сингапур был военным объектом, и они разнесли город в щепу».
Бесконечный обстрел и постоянные бомбардировки действительно превратили Сингапур в развалины. Базу ВМФ в Сембаванге эвакуировали. Беженцы стекались к гавани Кеппел на южной оконечности острова в надежде как-то спастись из города прежде, чем он будет захвачен (а это считалось неизбежным). То, что за захватом города японцами последуют акты насилия, пытки и обезглавливания, было хорошо известно по прежним успехам японской армии, и жители Сингапура, включая остатки британской армии, отчаянно стремились избежать такой участи.
В конце января японские войска заняли дальний берег Джохорского пролива и были готовы совершить последнее усилие и захватить крепость, которая считалась неприступной. Артиллерийский огонь теперь покрывал практически весь Сингапур. Тем временем по ночам сочувствовавшие японцам снайперы из числа гражданских лиц отстреливали британских офицеров на улицах города. На берегу мародерствовали дезертиры, которые грабили гражданских, угрожая им оружием.
В отеле Raffles играл оркестр, но, по словам австралийского корреспондента Этоула Стюарта, никто не танцевал, поскольку «музыку заглушал гром артиллерии».
Тридцать первого января британцы нарушили работу переправы между Джохором и Сингапуром, соединявшей Сингапур с Малайей, но всего лишь через неделю японские саперы восстановили переправу настолько, насколько то было необходимо для переброски войск, которые заняли северные районы Сингапура. В британском командовании господствовало чувство обреченности. В Лондоне Черчилль издал директиву, предписывавшую гарнизону стойко держаться до конца и уничтожать все ценное на пути японцев. Но в начале февраля, когда был потоплен переоборудованный под транспортное судно роскошный круизный лайнер «Императрица Азии» с солдатами и припасами, предназначавшимися Сингапуру, надежды удержать город исчезли[10].
Массовая эвакуация морем исключалась: просто не хватило бы лодок. На имевшихся было 3 тысячи мест, включая стоячие места на рыболовецких судах. Вице-адмирал Э. Дж. Спунер выделил 1800 мест военным, несколько сотен – военным морякам и наземному персоналу ВВС, а остальные предоставил членам гражданской администрации, бюрократам, которые управляли колонией. Операция, по большей части, была засекречена, чтобы не вызывать паники и перегрузки лодок. Тем, кому повезло покинуть осажденный Сингапур, сообщили о возможности уехать в самый последний момент: они получили по радио сообщение о том, что должны добраться до гавани Кеппел.
В числе этих счастливцев оказались Фрэнк и его товарищи – операторы радиолокационной станции. Остается загадкой, почему эти люди еще находились в Сингапуре, поскольку радар давно уже стал бесполезен и многие другие служащие ВВС были выведены на Яву. Вероятно, задержка отправки в тыл сотрудников радиолокационной станции объяснялась политикой противодействия эвакуации, которую проводили высшее военное командование и губернатор Томас. Эти люди не хотели терять лицо и подрывать моральный дух осажденных беспорядочным отступлением. Таким образом, Фрэнк, которому давно следовало бы находиться в безопасности (во всяком случае, на тот момент) на Яве, все еще оставался в Понггол-Пойнте, где вместе с товарищами занимался уничтожением оборудования, чтобы секретные материалы не попали в руки врага. Британцы уносили то, что можно было унести, и, петляя, уходили на юг под постоянным минометным огнем японцев. Радовало одно: им было приказано воздерживаться от боев.
Генерал Персиваль очень боялся, что в Сингапуре японцы повторят безудержное, сплошное разграбление, какое постигло Шанхай и Нанкин. Такое поведение японцев имело бы жуткие последствия, особенно для большого китайского населения Сингапура. Эти опасения и то, что японцы установили контроль над водохранилищем, повлияли на решение Персиваля капитулировать раньше, а не позже, несмотря на приказ Черчилля сражаться.
Чтобы гарантировать, что японская армия не учинит пьяного неистовства в Сингапуре, Персиваль приказал уничтожить запасы алкоголя на острове. После чего он приготовился капитулировать 15 февраля. (Персиваля, в конце концов, как и губернатора Томаса и большинство других высокопоставленных военных и гражданских чиновников, возьмут в плен, и генерал проведет всю войну в тюрьме Чанги.)
Канонерки оказались на передовой эвакуации, во время которой делали то малое, что можно было сделать. Командир «Кузнечика» Хоффман и капитаны остальных канонерок получили приказ прибыть в гавань Кеппел, где им сообщили о том, что, самое позднее, 13 февраля они должны уйти из Сингапура. Хоффману приказали принять на борт беженцев, военных и гражданских, и назначили командующим организованной по этому случаю эскадры. Когда «Кузнечик» пришел в гавань Кеппел, Хоффман и экипаж его корабля обнаружили людей, многие из которых были вооружены. Эти люди отчаянно, изо всех сил, пытались погрузиться на рыбачьи лодки или захватить их. Беженцы строили даже плоты из дерева для переправы. В темные ночи отчаяния Джуди стояла у трапа, заливаясь яростным лаем всякий раз, когда к «Кузнечику» или «Стрекозе» приближались опасные шайки[11].
Впрочем, бежать хотели не все. Одиннадцатого февраля вышел номер газеты Singapore Free Press, в котором были местные и международные новости, а редакционная статья на первой странице призывала читателей сохранять «решимость и демонстративную дерзость». Другим журналистом, остававшимся в городе до последнего (и действительно последним из западаных журналистов, покинувшим Сингапур), был К. Йетс Макдэниел, отважный корреспондент агентства Associated Press, которому довелось своими глазами видеть зверства, совершенные японцами в Китае. Тридцатипятилетний Макдэниел попал в Сингапур и Малайю, как и большинство его коллег, для того, чтобы освещать ход боевых действий. Он избегал бомб и снарядов, носясь по улицам Сингапура почти до самого конца, и стал свидетелем беспомощности защитников города и страданий местного населения.
Последняя запись, сделанная Макдэниелом 12 февраля, – шедевр непосредственности восприятия и силы духа:
«Сегодня утром, когда я пишу последний репортаж из этого некогда процветавшего, прекрасного и мирного города, небо над Сингапуром черно от дыма десятка крупных пожаров.
Рев канонады и разрывы снарядов и бомб, от которых трясутся моя пишущая машинка и мои руки, мокрые от нервного пота, безо всякого официального коммюнике сообщают мне о том, что война, начавшаяся девять недель назад и в 600 километрах от Сингапура, сегодня идет на окраинах этого потрясенного бастиона империи.
Я уверен, что где-то ярко светит солнце, но в моей комнате, несмотря на множество окон в ней, слишком темно, чтобы можно было работать без электрического света.
За низким восходом, там, где бушует битва, я могу видеть, как в небе сменяют друг друга звенья японских самолетов, которые кружат над полем боя, а потом бросаются в смертельные пике на солдат, сражающихся в аду, где нет никакого спасения от истребителей.
Но в это утро японцы не одни в небе! Я только что видел два устаревших биплана, которые на крейсерской скорости около 180 километров в час летели низко над позициями японцев и со страшным грохотом сбрасывали бомбы[12].
Это заставляет меня испытывать стыд за то, что я сижу здесь и сердце мое бьется быстрее, чем работают старые моторы этих самолетов, когда я думаю о шансах пилотирующих их парней на возвращение. Если кто и заслуживает бессмертной славы, то это храбрецы из британских ВВС, взлетевшие в небо сегодняшним трагическим утром.
Сегодня в Сингапуре много других храбрецов. Неподалеку на открытом месте стоят зенитные батареи. Они должны быть охвачены морем огня…
Извините за перерыв. Несколько бомб взорвались так близко, что мне пришлось прижаться к стене, которая, как я надеялся, выдержит взрыв и смягчит ударную волну (и она оправдала мои надежды).
Но артиллерийские расчеты продолжают сражаться. Снаряды, выпущенные из их орудий, разрываются в застланном дымом небе при любом приближении японских самолетов, а они приближаются почти постоянно.
Дали отбой. Звучит как шутка! Из окна вижу, как японские самолеты в каких-то двух километрах работают на малой высоте.
Несколько минут спустя я услышал одну из самых трагичных телефонных бесед. Эрик Дэвис, директор Радиовещательной корпорации Малайи, призывал губернатора, сэра Шентона Томаса, дать разрешение на уничтожение внешней радиостанции. Губернатор уклонялся от ответа, говоря, что положение не настолько плохое, и отказался отдавать приказ. Дэвис позвонил на станцию, о которой шла речь, и велел сотрудникам оставаться в эфире, но быть готовыми к поступлению приказов. Мы настроились на волну этой радиостанции. В середине передачи на Малайю с призывом к народу Сингапура сохранять твердость вещание прервалось.
Генри Стил из Ричмонда, графство Саррей (Англия), офицер по связям армии с общественностью, видевший нас в тяжелых ситуациях от границы с Сиамом до Сингапура, только что сказал мне, что через десять минут я должен собраться и покинуть гостиницу.
В течение двух недель я был единственным американским журналистом в Сингапуре. Но раз Генри велел уезжать, я сматываюсь. До свиданья, Сингапур.
Я определенно последний…
Не ждите от меня вестей в течение многих дней. Но прошу вас: сообщите миссис Макдэниел, проживающей в отеле Preanger в Бандунге, Индонезия, что я покинул эту землю живых и умирающих»[13].
Глава 9 Бегство
Над гаванью Кеппел стоял запах людей, мешанины беженцев всякого рода – отступавших солдат, стоических женщин из администрации колонии, перепуганных китайцев, ошеломленных колониальных семейств. Все, к чему они привыкли, оказалось песочным замком, построенным на берегу перед приливом. Некоторые беженцы принесли с собой все, что имели. Другие владели лишь тем, что на них было надето.
Матроны, одетые для вечернего чаепития, смешались с почти голыми беженцами. Угрюмые мужчины с винтовками бились за места в очереди с матерями, прижимавшими к груди младенцев.
Глаза всех были устремлены на главный приз – место на борту одного из суденышек, стоявших на якоре в стороне от пирса Клиффорда, в ожидании беженцев, которых надо было увезти от неистовствовавших японцев. Беженцы волна за волной накатывали на импровизированный флот спасательных судов, точнее, тех судов, которые оставались на плаву. Во время предшествующих налетов десятки лодок были потоплены в гавани. Над мелкой водой в прибрежной полосе торчали мачты затонувших судов.
Было 12 февраля 1942 года. Менее чем восемь месяцев назад британские войска, отступавшие под натиском вермахта, избежали уничтожения на пляжах Франции, когда собранная из самых разных судов спасательная флотилия перевезла более трехсот тысяч солдат из Дюнкерка через Английский канал в Англию. В Сингапуре ту же героическую миссию предстояло выполнить импровизированной флотилии из 183 судов. Это было Дюнкерком в миниатюре. Однако сингапурская эвакуация не достигла результатов, даже близких к результатам дюнкеркской операции, хотя невероятные храбрость и сила духа, которые будут проявлены в ближайшие часы, дни и недели, даже превзойдут подвиги, совершенные в Английском канале.
Канонерки, «Кузнечик» и однотипные «Стрекоза и «Скорпион», были самыми крупными спасательными кораблями. Джуди, стоя на палубе «Кузнечика», наблюдала за творившимся на берегу хаосом. Если неразбериха и привела собаку в необычайно нервное состояние, она его не проявляла. Джуди спокойно сидела у лееров, иногда переходила на другой борт только для того, чтобы вернуться обратно, так, словно демонстрация обнаженных эмоций на пирсе пригвоздила ее к месту.
Чувства собаки оскорбляли шум и особенно запахи, царившие в гавани. Небо застилал черный дым, закрывая солнце. В ноздри пойнтера проникал ужасный смрад, который мог исходить только от человеческой толпы. Даже люди с их более слабым обонянием зажимали носы. Обычный для береговой линии запах гниющих водорослей, рыбы и горючего смешивался с появившейся по причине разрушения канализационной системы вонью свежих экскрементов. Но эти запахи перекрывал запах разбомбленного города. Запах сгоревшего каучука, расплавившихся металлических балок, древесины, обращенной в пепел, и смрад разлагающихся жертв японского наступления соревновались за место самого сильного возмутителя чувств. Всех вокруг тошнило от ужасной вони.
Тем временем бомбы продолжали падать, и многие из них – прямо в доки. Долгие периоды вынужденного удушающего бездействия, вызванные попытками военных моряков организовать посадку на корабли и отступление, прерывали моменты появления японских самолетов, приводившие людей в смятение. Визг падающей бомбы сливался с воплями беженцев. Затем следовал взрыв, который часто оказывался более тихим или менее впечатляющим, чем ожидали многие. Бомбы часто падали мимо, взрывались в гавани, поднимая фонтаны темной воды, или рвались в городе, за спиной беженцев, усиливая огненные языки пожаров. Но некоторые бомбы все же попадали в доки, и стоны только что раненных и тех, кто умирал, усугубляли ужас, царивший в гавани[1].
В этом кромешном аду Джуди сохраняла сверхъестественное спокойствие, временами, когда с неба сыпались бомбы, отходя под стальное прикрытие мостика. Для Джуди жуткие сцены войны и человеческих страданий были не в диковину. В годы, которые собака провела в Китае, она видела много страданий и сделанных в гневе выстрелов. Невозможно точно сказать, помогли ли эти воспоминания перенести хаос, творившийся в гавани, но такое предположение представляется обоснованным. Темперамент собак так же индивидуален, как и темперамент людей, и Джуди уже доказала свое хладнокровие и самообладание под огнем. Неудивительно, что она не позволяла безумию взять над нею верх.
Одним из первых кораблей, покинувших гавань, была канонерка «Скорпион», которая ушла из Сингапура еще 10 февраля, вскоре после того, как в предшествующие недели ее здорово потрепали японцы. Одним из членов экипажа «Скорпиона» был Чарльз Гудьйер, друг Джуди, еще в Китае пригласивший ее на свадьбу. Теперь Джуди стояла, положив передние лапы на леер, смотрела на проходивший мимо «Скорпион» и душевно гавкнула помахавшему ей с борта Гудьйеру.
Это был последний раз, когда люди видели Гудьйера или его корабль. Японские самолеты повредили «Скорпион». Позднее на пути на Яву канонерку добили корабли японцев.
Два небольших гражданских транспорта, переоснащенных под военные цели, отплыли в ночь на 12 февраля под прикрытием темноты. «Кунг Во», ободранное судно, некогда служившее паромом на Янцзы (Джуди часто переправлялась на нем, когда в более мирные времена служила на «Моските»), превратили в минный заградитель британских ВМФ. Теперь «Кунг Во» предстояло сыграть важную роль в эвакуации.
В предшествующие недели «Кунг Во», стоявший в гавани, неоднократно бомбили японцы. На судне осталось только три спасательные шлюпки, но даже они были пробиты осколками и пулями. Заметив это, несколько прозорливых людей уже отказались эвакуироваться на «Кунг Во».
В числе 140 беженцев, поднявшихся на борт «Кунг Во», была группа журналистов, в том числе Макдэниел, который ушел в порт сразу же после того, как закончил свой последний репортаж из разбомбленного города, британский специалист по отношениям с общественностью Генри Стил, австралиец Этоул Стюарт и молодая, очень хорошенькая китаянка по имени Дорис Лим. Дорис была помощницей Вонг Хай-Шена, более известного как Репортер Вонг. Вонг заслужил мировую славу своими фото и кинорепортажами зверств, совершенных японцами в Китае. Сделанный Вонгом снимок «Шанхайский ребенок», на котором был изображен брошенный новорожденный, плакавший в развалинах железнодорожного вокзала разбомбленного города, обошел весь мир как наглядное доказательство варварства японцев[2].
Вонг уже покинул обреченный Сингапур, для того чтобы распространить на Западе некоторые снимки происходившего. Дорис, выросшая в американском женском монастыре в Шанхае, прекрасно говорила по-английски. Она осталась в Сингапуре, чтобы эвакуировать кое-какое оборудование, и продолжала другую свою деятельность – то есть вела разведку для британцев. Во время японского вторжения в Китай Дорис Лим уже была агентом разведки, потом бежала в Сингапур, буквально на шаг обогнав японцев, которые знали о том, кто она и чем занимается.
Теперь она выбиралась из Сингапура, снова на шаг обгоняя японцев. Но японцы предпринимали постоянные попытки пресечь эвакуацию и отправили на бомбардировку гавани больше самолетов. Стюарт описал происходившее в статье, опубликованной многими австралийскими газетами:
«Мы провели в ожидании у пирса два часа. В небе появились пикирующие бомбардировщики и бомбардировщики, работавшие с большой высоты. Не успевал прозвучать отбой одной воздушной тревоги, как звучал новый сигнал, который подавали воющие как собаки динго сирены. Разрывы бомб, падавших на причалы гавани Кеппел, смешивались с лающим звуком зенитных орудий. Толпа на пирсе Клиффорда дружно упала лицом вниз, как молящаяся община. Будь эти люди в церкви, они не смогли бы взывать к Богу более страстно. Богохульства приобрели убедительность настоящих молитв».
Пока журналисты на пирсе пытались оправиться от бомбежки, Дорис, одетая в синюю рубашку и брюки, расположила к себе мужчин своим хладнокровием. «Она относилась ко всему происходившему вокруг как к своеобразной забаве», – вспоминал Джоффри Брук, человек, спасшийся с «Принца Уэльского» и находившийся на «Кунг Во» в качестве члена команды. Брук был одним из примерно двухсот человек, поднятых из воды после гибели оперативной группы Z и ставших членами команд других судов и кораблей.
Как только «Кунг Во» вышел в море, журналисты вместе с матросами стали подбрасывать уголь в топки, но тут судно снова начали бомбить. По словам Стюарта, два попадания японских бомб оставили «пробоину, которая определенно была «сделана в Японии»[3]. К счастью, «Кунг Во» находился вблизи маленького островка, куда и устремилось судно, которое покидали люди. «Кунг Во» получил повреждение, но не затонул, а стал на якорь в ожидании помощи.
Другое маленькое судно, которое было реквизировано британским ВМФ, называлось «Вайнер Брук»[3]. Это судно скрытно ушло из Сингапура 12 февраля. С начала войны оно неоднократно подвергалось бомбардировкам. За несколько недель маневрирования под бомбами команда судна «Вайнер Брук», а особенно – его капитан Р. Э. Бортон по прозвищу Табби, научились вполне прилично уклоняться от угроз воздушного нападения.
«Вайнер Брук» был своего рода гибридом крупной частной яхты и маленького пассажирского судна длиной около 76 метров и шириной около 14 метров. Сообщения о том, сколько человек можно было разместить на борту, разнятся, но все согласны с тем, что судно было перегружено большим числом обезумевших беженцев. Тем не менее Бортон взял на борт всех, кто оказался у его корабля в ночь отплытия. Всего на судно погрузилось 330 человек, по большей части гражданские, женщины и дети.
В их числе были 65 медсестер австралийской армии («сестрички-медички», как их прозывали австралийские солдаты), не успевшие вместе с остальными соотечественниками на борт лайнера «Звезда Империи»[4].
Медсестры под командованием старшей сестры Оливии Плашке смело вели себя под огнем, собирая письма остававшихся в городе австралийских солдат на родину. Сестры рыдали, принимая прощальные весточки солдат, а те, не стесняясь, сами плакали и обнимали сестер так же крепко, как обняли бы членов своих семей, которых уже не чаяли увидеть вновь.
Они укрывались от тех самых бомб, которые описывал Этоул Стюарт. Офицер ВМФ, наблюдавший за эвакуацией, отметил исключительную смелость и спокойствие, которые сестры проявили под огнем:
«Воздушные налеты приводили к тяжелым потерям среди эвакуируемых людей. К шуму орудий добавлялись крики и стоны раненых и умирающих. Повсюду вперемешку с жалкими остатками разбросанных раскрытых чемоданов лежали тлеющие и разорванные тела. Для того чтобы избежать полной паники, остро необходимо было успокоить выживших и создать им защиту. Храбрые сестры всегда первыми откликались на просьбы о помощи, и самообладание и душевная стойкость этих женщин резко контрастировали с поведением некоторых мужчин».
В сумерки сестер взяли на борт «Вайнера Брука». Одна из них, Вивьен Буллвинкль, вспоминает свои первые ощущения от пребывания на «маленьком, неприглядном, темно-сером судне».
Вивьен (ее никогда не называли Вив; друзья именовали ее Забиякой) было 26 лет. Уроженка находившегося в Южной Австралии, в 100 километрах от Аделаиды города Капунда, где добывали медь, Вивьен в старшей школе была отличной спортсменкой, высокой и стройной, пожалуй, даже долговязой, с синими глазами и коротко постриженными прямыми волосами, которые от тропической влажности слегка вились. Вивьен страдала плоскостопием, что помешало ей стать медсестрой в австралийских ВВС, но в медицинской службе армии не было таких ограничений.
Примечательно, что Вивьен получила звание лейтенанта. В своих мемуарах White Collies («Белые кули») коллега Вивьен и военнопленная Бетти Джеффри писала: «Она никогда не была слишком чувствительной». Легкое отношение Вивьен к жизни сослужит ей хорошую службу в ближайшие часы.
Капитан Бортон вывел судно на середину гавани, чтобы дождаться полной темноты, которая давала возможность уйти в море. Вокруг судна на лодках плавали небольшие группы людей, умолявших принять их на борт и спасти. «Вайнер Брук» и так уже был опасно перегружен, поэтому Бортону, членам его малайской команды и австралийским медсестрам оставалось только затыкать уши и игнорировать душераздирающие крики остающихся.
Примерно в 10.15 вечера судно скрытно вышло из гавани, оставив за кормой полыхающий горизонт. Годом ранее эвакуируемые ныне люди приехали в совсем другой Сингапур и наслаждались космополитичным, энергичным городом, ведь многие из них, как Буллвинкль, были родом из маленьких городков, затерянных в австралийском буше. Теперь они бежали, как писала Джеффри, со «сцены, которую им никогда не забыть». Они были солдатами разбитой армии, покидавшими любимую новую родину, лежавшую в руинах. Группа медсестер начала петь «Танцующую Матильду», но мучительность момента заставила их замолчать после первой же строки. На судне воцарилась тишина.
* * *
Положение в гавани Кеппел на следующий день стало еще более напряженным и ужасным. Джуди и другие члены команды «Кузнечика» проснулись от шума города, который вот-вот будет захвачен. На рассвете мощный звук артиллерийского заградительного огня (снаряды рвались совсем близко от корабля) заставил моряков и собаку покинуть койки. В небе регулярно появлялись японские бомбардировщики, которые летали над гаванью совершенно безнаказанно и наносили бомбовые и штурмовые удары по группам гражданских, собиравшихся на открытых пространствах. Огонь вели беспорядочно: бегущие британские и австралийские солдаты, японцы и гражданские снайперы палили из винтовок. И очень часто корабельные орудия открывали огонь в слабой попытке оказать противодействие наступлению, которое клало конец господству Великобритании в Сингапуре.
Но горькие причитания и вопли мужчин, женщин и особенно детей, собравшихся на пирсе, должны были вывести Джуди из равновесия. Она привыкла к улыбкам на лицах окружавших ее людей. В особенности это относилось к детям. А теперь ей оставалось лишь бессильно смотреть, поджав хвост, на то, как плачут дети, а все кругом вопят.
Где-то в середине утра канонеркам отдали приказ принять на борт беженцев и приготовиться к отплытию, которое было намечено на вечер. Джуди сразу же вышла из своей унылой летаргии и начала возбужденно прыгать вокруг первых поднявшихся на борт беженцев.
Погрузка на «Кузнечик» выглядела какой угодно, только не обычной и упорядоченной. «Посадка, – рассказывал впоследствии один из матросов, – представляла собой попытки людей вскарабкаться на судно. Или же их затаскивали на борт те, кто уже находился на корабле». Установить точную численность взятых на борт беженцев невозможно, и оценки очевидцев сильно разнятся. Кто-то оценивает ее в 50 человек, другие говорят о ста пятидесяти, что было примерно втрое больше численности экипажа и обычного числа пассажиров на борту. И это не считая других военных, находившихся на канонерке. Истина лежит, вероятно, посередине, где-то ближе к более высокой оценке. На канонерке находились медсестры, саперы, престарелая супружеская чета из Новой Зеландии, мистер и миссис Дэмпен-Смит, сына которых эвакуировали на другом судне, несколько целых семей и много других людей (в том числе полдесятка японских военнопленных под строгим надзором офицера разведки лейтенанта Г. М. Кларка). И все попавшие на борт были ошеломлены развитием событий.
Ведь всего девять недель назад все было хорошо. Они жили мирной жизнью, заботясь о семьях, друзьях, о своей карьере, образовании и удовольствиях. С головокружительной быстротой все это было сметено вторгшимися японцами. Мечты и надежды ушли, а вместе с ними исчезла и большая часть собственности и ощущение безопасности. Теперь единственно важным стало выживание, а оно висело на волоске.
Делом Джорджа Уайта как ответственного за корабельные припасы было поскрести по сусекам и найти способ накормить появившихся на борту новых людей. Большую часть дня Джордж тратил на организацию, выколачивание и выклянчивание дополнительной пищи и воды. Разумеется, то же самое делали и другие ответственные. Было совершенно ясно, что необходимо вводить строгое нормирование. И все же Уайту удалось встречать каждого пассажира «Кузнечика» чашкой чая и плиткой шоколада.
А Джуди делала все, что могла, чтобы успокоить толпу оказавшихся на борту гражданских. Она все время ластилась к плакавшим, перепуганным детям, а также, по словам Уайта, «лично приветствовала почти каждого на борту».
В некотором отдалении у пирса Клиффорд стояла канонерка «Стрекоза», тоже переведенная в Сингапур с реки Янцзы. На «Стрекозе» было 150 британских солдат и еще 75 членов команды-малайцев, в общей сложности 225 человек (как и в случае с «Кузнечиком», отчеты о численности находившихся на борту расходятся, поскольку царивший в гавани хаос исключал точный учет). Командовали «Стрекозой» коммандер Альфред Спротт и лейтенант Сидней Айли. На этой канонерке было больше эвакуирующихся солдат, чем на «Кузнечике», в том числе разрозненные остатки роты Восточно-Саррейского полка. Из двухсот человек, числившихся поначалу в роте, осталось только четырнадцать.
В то время, когда канонеркам приказали принять на борт пассажиров, такой же приказ был отдан еще многим мелким судам, которые ВМФ Великобритании собрал после гибели оперативной группы Z в импровизированную флотилию. В ее состав вошли два вспомогательных патрульных корабля ВМФ, которые использовали для эвакуации личного состава и гражданских лиц. Этими кораблями были «Тянь Кван» и «Куала», танкерные суда, переоборудованные под военные цели. Фрэнк Уильямс и его коллеги по ВВС уходили из Сингапура на борту «Тянь Кван», хотя приказы об эвакуации только-только были разосланы.
До сих пор к Фрэнку Уильямсу война не оборачивалась своей славной стороной. Уильямс занимался, в сущности, бесконечным устранением неполадок секретных радарных систем, которые все еще работали, хотя британские ВВС были сметены с неба японцами. Теперь Фрэнк стремительно бежал от армии, над которой он и его товарищи смеялись всего лишь три недели назад.
Утром 13 февраля операторы радиолокационных станций ждали указаний об эвакуации в библиотеке Ruffles. В 11 утра пришел приказ: двигаться в гавань Кеппел как можно быстрее и подготовиться к отплытию из горящего города. Официальный отчет Министерства авиации уточнял: «Принять особые меры к тому, чтобы не попасть под наблюдение. Не брать с собой вещмешков и постельных принадлежностей. Взять только оружие и продовольствие на четыре дня. Последние два километра до гавани пройти пешим строем, группами не более чем по десять человек».
Спешно прибыв на пирс, где царил беспорядок, эвакуирующиеся военнослужащие ВВС были направлены на «Тянь Кван», и Фрэнку пришлось стоять в длинной очереди в ожидании погрузки вместе с 265 операторами радиолокационных станций, многочисленными солдатами армии и несколькими гражданскими, преимущественно китайцами, служившими в Китайском банке. В этот момент Фрэнк находился недалеко от Джуди, которая смотрела на происходившее в порту с палубы «Кузнечика», но Фрэнк не заметил пойнтера. «Тянь Кван» стоял на якоре недалеко от берега, и людей перевозили на корабль целый день.
Когда людей посадили на корабль, они заметили на «Тянь Кван» последствия боевых действий – глубокие, рваные пробоины в надстройках и смятые листы стальной обшивки. В предыдущие недели «Тянь Кван» входил в состав кораблей противолодочной обороны и охранял другие суда. На «Тянь Кван» был запас глубинных бомб и четырехдюймовое орудие на корме. По словам Сэддингтона, это было «крохотное суденышко водоизмещением всего в несколько тонн, с одной короткой трубой. Судно нуждалось в покраске».
Командовал «Тянь Кван» лейтенант ВМФ У. Дж. Бриггз. Водоизмещение корабля составляло 731 тонну, в длину он был чуть менее 60 метров, а в ширину вряд ли достигал 9 метров, так что у Фрэнка и его товарищей, возглавляемых майором авиации Реем Фрейзером, места было немного. Один из эвакуируемых на «Тянь Кван» людей, китаец Ванг Хуа-Нан, писал, что военные «носили пробковые спасательные жилеты, или у них были надувные резиновые мешки. Нам на палубе едва хватило места для того, чтобы сидеть, прижавшись спинами друг к другу». Среди эвакуируемых на «Тянь Кван» были семь врачей-женщин, остававшихся в городе до получения приказа покинуть Сингапур, а также небольшая группа военнослужащих и девять пленных японцев. Как вспоминает Сэддингтон, к моменту отплытия «все уголки и закоулки маленького корабля оказались заняты».
Настроение в отступающих войсках было на нуле. На борту «Тянь Кван» Фрейзер, дородный начальник группы, проорал Фрэнку и другим людям из ВВС, что корабль, на котором они находятся, плоскодонное речное судно, и любое резкое движение группы пассажиров может его перевернуть. Поэтому, патетически добавил Фрейзер, любой ходящий по кораблю будет убит. Один из военнослужащих ВВС в сердцах процедил сквозь зубы: «Да заткнись ты».
Рядом с «Тянь Кван» стоял другой переоборудованный пароход, «Куала», который загружали до предела. Пассажиры «Куала» представляли собой более пеструю толпу: среди них были медсестры, сотрудники Министерства общественных работ и разные гражданские лица. По подсчетам находившегося на борту Г. Дж. Пейджа, директора Малайского института изучения каучука, 26 человек из них были европейцами.
«Куала» была крупнее «Тянь Кван» и так же, как «Тянь Кван», битком набита беженцами и вещами, которые те смогли протащить с собой на борт. В общей сложности, «Куала» вышла в море с 500–600 пассажирами на борту. Командовал судном лейтенант Уильям Кэйтнесс, дюжий, весивший больше 100 килограммов шотландец из Абердина.
В 5.15 вечера дали команду: «Укрыться!», потому что в небе появились японские самолеты, сбросившие несколько бомб, которые взорвались рядом с местом погрузки на «Куала» и «Тянь Кван». Нескольких человек (большинство из них ожидало погрузки на «Куала») убило либо прямым огнем, либо в результате взрывов стоявших рядом автомобилей. Несмотря на бойню или, возможно, потому, что все просто не обращали на нее внимания, вскоре после налета посадка на корабли возобновилась. Сэддингтон отметил: «В крае металлического шлема летчика появилась рваная дыра, но сам летчик не пострадал. Я подумал о его шансах на благополучное возвращение домой, где он продемонстрирует это напоминание о моменте, когда счастливо избежал смерти».
«Тянь Кван» и «Куала» вышли из гавани первыми, в 6.15, через час после смертельного налета. Оба корабля выбрали якоря и осторожно пересекли гавань, которая кишела лодками.
«Кузнечик», на котором находилась Джуди, загруженный, казалось, до предела, начал выходить на середину гавани, переполненной судами, но потом получил приказ вернуться к докам, где новая волна беженцев штурмовала пристань. Хотя на судах каждый сантиметр был занят бегущими от японцев людьми, команды спешно переложили небрежно уложенный груз и уплотнили пассажиров так, чтобы появилось свободное место. Даже после наступления темноты над головами находившихся в гавани людей продолжали жужжать японские самолеты, что усиливало хаос и напряжение в процессе погрузки. Затем шум усилила артиллерия. «Мы попали под огонь орудия, стрелявшего со стороны плавательного клуба, находившегося к востоку от города, – вспоминал гражданский беженец Д. Э. К. Роббинс. – Мы видели вспышку выстрела, затем слышали звук, а потом снаряд взрывался неподалеку от нас в воде. В нас ни разу не попали – все же нашему судну везло». Когда канонерка была заполнена людьми до отказа (и сверх того, до опасной перегрузки), Хоффман отдал наконец приказ выходить из доков. Вопли беззащитных несчастных, оставшихся японцам, преследовали отплывающую канонерку.
* * *
«Стрекозе» было приказано ждать последнего момента и подбирать солдат, стремительно отступавших к докам. У. Дж. Лонг, член команды, валлиец, известный под кличкой Тафф (кличку дали потому, что Лонг был родом из долины реки Тафф, протекавшей через Кардифф), вместе с несколькими другими матросами получил подробные инструкции, как в этом хаосе найти людей, которые должны покинуть город на канонерке. «Нам выдали винтовки со штыками и сгрузили на набережную», – писал Лонг годы спустя. «Пули щелкали по металлическим стенам складов. Мы понятия не имели, кем пущены эти пули – своими или противником. Многочисленные пожары, отбрасывавшие отблески повсюду, нагнетали жуть. Над землей поднимался едкий дым, собиравшийся в плотные клубы, и воображение заставляло нас видеть врага там, где его не было. Или все-таки был?»
Каким-то чудесным образом Лонгу и его группе удалось найти солдат, и они, подгоняемые рвавшимися на пирсе минами, бегом устремились на «Стрекозу». Осколки снарядов летали, не разбирая своих и чужих. «Возвратившись, все участники вылазки на берег забросили оружие через леера и взобрались на борт, бормоча несколько хорошо выбранных слов облегчения», – вспоминал Лонг.
«Стрекоза» убрала трап, хотя последний из ее офицеров появился с последней группой солдат. Вокруг них рвались мины и снаряды. Стоявший на мостике лейтенант Айли прокричал: «Больше ждать нельзя! Отваливаем! Отваливаем от берега!» Но никто не отвязал кормовой швартовый, поэтому набравшая скорость канонерка просто оторвала его с оглушительным треском и отчалила.
«Кузнечик» начал наконец выходить из гавани, когда наступила темнота, но потом получил по радио приказ вернуться для выполнения мерзкой задачи. Канонерка открыла огонь и потопила в гавани несколько мелких, брошенных и полузатопленных судов разных размеров, чтобы они не достались врагу.
Наконец, в 12 ночи 14 февраля настало время уходить. Хоффман повернул корабль к морю и устремился к «Стрекозе» на максимальной скорости. Две канонерки составили мини-конвой, головным кораблем которого стала «Стрекоза». Впереди канонерок разными курсами в том же направлении шли «Куала» и «Тянь Кван».
Пунктом назначения всех судов и кораблей, в том числе десятков мелких, уходивших из охваченного вихрем Сингапура, была столица Голландской Ост-Индии Батавия[5]. Город и страна впоследствии были переименованы в Джакарту и Индонезию, но романтическое название, навевавшее мысли о долгих океанских плаваниях в поисках бесценных пряностей, осталось одним из немногих пережитков колониальной эпохи, вызывающим ностальгию, а не содрогание. Батавия находилась на Яве, острове Индонезийского архипелага, который образует цепь островов, начинающуюся с Суматры. Значительное западное присутствие обещало немедленную и безопасную эвакуацию на более крупных судах в Индию, на Цейлон или в Австралию. Суматру суда, перевозившие беженцев из Сингапура, обходили, поскольку этот крупнейший остров архипелага располагался слишком близко к Малайе и Сингапуру. Захват Суматры японцами считался делом нескольких дней.
Обычно от Сингапура до Батавии плавали широким проливом, лежавшим к западу от острова Борнео. Потом корабли, идущие в Батавию, резко поворачивали вправо у большого острова Танъюнг-Пандан и шли на Яву. Но времена были необычными. В небе над этим морским путем господство японцев было настолько полным, что любое находившееся в море судно крупнее гребной лодки обнаруживали и топили. Тем временем огромная шпионская сеть, которая была построена в Сингапуре, обеспечивала японцев точными данными о каждом уходящем на восток судне, вплоть до серийных номеров.
Итак, «Кузнечику» и другим ушедшим из Сингапура судам надо было держаться ближе к группе островов, испещрявших море южнее Сингапура, как капли, упавшие с кисти Джексона Поллока. Эти сотни вулканических конусов были малой частью более чем тринадцати тысяч островов, составлявших Голландскую Ост-Индию и несколько более мелких архипелагов Рио и Лингга. Размерами острова были от мелких до микроскопических и по большей части являлись необитаемыми. Многие из них заросли джунглями, которые днем давали крайне важное прикрытие от японских разведывательных самолетов. План отступавших заключался том, чтобы под прикрытием чернильной темноты океанской ночи быстро выйти в открытое море, потом, когда над горизонтом встанет солнце, стать на якорь вблизи берегов одного из тысяч островов, желательно, у острова с высокими пальмами, осеняющими пляж. Под этим пологом кораблям с беженцами предстояло прятаться весь день, а затем продолжить путь и добраться до следующего острова по звездам. При удаче корабли должны были дойти до Батавии прежде, чем их обнаружат японские летчики.
Когда они уходили в море, команда и пассажиры всех судов смотрели на оставшийся позади Гибралтар Востока. Над нефтяными резервуарами вздымались огромные языки пламени. Резервуары взорвали, чтобы они не достались японцам. Над разрушенным городом стелился черный дым. Временами берег освещал прожектор, луч которого выискивал в ночном небе атакующие самолеты. Это было сценой из «Ада» Данте, сценой, которую никто из выживших никогда не забудет.
Фрэнк описал бойню, которую он покидал. Он восстановил эту сцену для голландских авторов Г. Нойманна и Э. ван Витсена, которые будут писать книгу через много лет:
«Красное зарево горящих портовых сооружений и казарм, пожары в городе и плотные клубы дыма, подсвеченные залпами артиллерийского огня и взрывающихся гранат, создавали призрачную картину, видимую на расстоянии многих миль. Когда мы медленно проплыли мимо горящих резервуаров с нефтью и горючим на острове Пулау-Боэкоэм, каждая деталь нашего корабля была четко видна в огромном зареве, которое контрастировало с ночной теменью. Когда мы покинули этот ад, было большим облегчением почувствовать дуновение прохладного морского ветра».
Глава 10 14 февраля 1942 года: день катастрофы
Пока канонерки шли полным ходом под прикрытием темноты, ветер шевелил уши Джуди. Корабли в считаные часы прошли архипелаг Риау, в который входит популярный у современных туристов остров Бинтан, и когда первые проблески алой зари появились над Борнео, с кораблей не было видно земли. Конвой оказался в трудной ситуации: маленького острова, необходимого им как укрытие, поблизости не было видно, и кораблям оставалось только плыть по океану, который плотно патрулировали японцы.
Должно быть, Джуди надо было хорошо поспать, но шум, переполненность судна и явный страх пассажиров не давали собаке уснуть. Она разве что недолго дремала, временами сворачиваясь рядом с Джорджем Уайтом, но часто дарила утешающее присутствие многим испуганным гражданским, находившимся на борту. Корабль был битком набит людьми, по большей части грязными, небритыми, взъерошенными и истощенными тяжелыми испытаниями. Люди спали везде, где могли приткнуться. Дж. Э. К. Роббинс, прорвавшийся на «Кузнечик» до отхода канонерки из Сингапура, писал: «Я трижды пытался найти место, где смог бы поспать, но ни одно из этих мест было не лучше других». Собакам свойственно отражать настроение, господствующее в конкретном месте, или настроение близкого им человека, но в данном случае Джуди, в соответствии со своим прошлым, играла роль стоического матроса ВМФ, оказывающего помощь испуганным пассажирам.
На мостике «Кузнечика» Хоффман разговаривал с Йэном Форбсом – он пришел на канонерку после того, как спасся с двух потопленных кораблей, одним из которых был «Принц Уэльский». Хоффман и Форбс обсуждали наилучший план действий и решили, что у них нет иного выбора: им надо на полной скорости идти к Яве, а когда появится хорошее прикрытие, направляться к нему. С началом нового дня действия японской авиации усилились, и на небе появились разведывательные самолеты. Взошло солнце, и на канонерках усилился страх. Экипажи бомбардировщиков завтракали, будучи, скорее всего, уверенными в том, что днем хорошо поохотятся. Команду и эвакуируемых на корабле пронизывало ощущение, что настал их последний день. Самые сильные из людей похоронили эту мысль и продолжали действовать. В течение примерно двух часов канонерки успешно шли к Яве, но через несколько минут после девяти утра их везение закончилось.
Проведя практически бессонную ночь, с рассветом Джуди успокоилась. Она с довольным видом обошла корабль и улеглась на солнышке. Но вдруг начала отрывисто лаять. Команда знала, что это означает, и люди стали вглядываться в небо. Разумеется, вскоре появился японский гидросамолет. Такие самолеты использовали, главным образом, для разведки, но они несли пару бомб, так что пилоты имели возможность потопить какие-то суда, чтобы потом похвастать «боевой победой».
Гидросамолет немедленно начал пикировать, сбросив одну бомбу на «Кузнечика» (она упала далеко от канонерки), а затем развернулся и сбросил вторую бомбу на «Стрекозу». Этот заход оказался намного более успешным: бомба взорвалась рядом с кораблем, вызвав мелкие, но не критичные повреждения кормы. Гидросамолет исчез. Но это было слабым утешением для людей на борту канонерки: теперь враги знали, где находится конвой, составляли план его уничтожения, оценивали причиненный ущерб, после чего вылетали на ликвидацию кораблей.
К югу от канонерок лежал архипелаг Рио, главным островом которого был остров Сингкеп. С него начиналась цепочка островков, находившаяся всего лишь примерно в 45 километрах от Суматры. Севернее изящным полукругом лежали десятки островков, которые могли дать прикрытие от приближавшихся бомбардировщиков. Корабли устремились на предельной скорости в направлении этой суши.
По пути заметили маленький военный катер. То был «Фэйрмайл», на борту которого находились шотландцы из хайлендеров Гордона. Многие солдаты этого прославленного полка попали в плен во Франции. Часть хайлендеров, находившихся в Малайе, станут свидетелями того, как в плену погибнет намного больше военнослужащих, чем в боях. Катер пристроился за канонерками и старался идти с той же скоростью.
В 11.30 на кораблях увидели землю, и канонерки подошли на пять километров к острову Позик, крошечной полоске лавы и песка, едва выступавшей над поверхностью воды. Как прикрытие это было плохим вариантом: другие острова архипелага Рио подходили намного больше. Но в тот момент особого выбора не оставалось, тем более что Джуди снова начала лаять.
Вскоре с юга появились летевшие в боевом порядке бомбардировщики. «Самолеты слева!» – крикнул кто-то на корабле. Некоторые очевидцы налета опознали бомбардировщики, появившиеся над уходившими канонерками, как «Мицубиси», которые часто видели над Сингапуром, но Форбс, лучше разбиравшийся в авиации японцев, сообщил, что на самом деле это «бомбардировщики 97-го отряда», то есть «Мицубиси» Ki-21, известные союзникам как «Салли» (более позднюю модификацию которых назвали «Гвен»). Поначалу им присвоили имя «Джейн», но генерал Дуглас Макартур настоял, что какой-то вражеский самолет не может носить то же имя, что и его жена. Какой бы кличкой ни называли эти самолеты[1], Джуди яростно лаяла на них. Ей вторили зенитные орудия.
Но самолетов было слишком много (один из матросов «Стрекозы» насчитал 123), и они приближались слишком быстро, чтобы оказать им организованное сопротивление. Проходя над кораблями, японцы изменили строй и атаковали цели стандартными группами по девять самолетов, что было слишком знакомо и морякам, и гражданским (особенно Форбсу, который наблюдал эти смертельно точные налеты примерно двумя месяцами ранее с борта «Принца Уэльского»).
Японцы начали атаку с высоты от шестисот до тысячи двухсот метров над уровнем моря и заходили на цели с пятиминутными перерывами. Хоффман и Айли энергично маневрировали, ведя свои корабли в направлении Позика в надежде обогнуть остров и найти какое-то подобие прикрытия. Над головой завывали сменявшие друг друга волны бомбардировщиков, в гуле которых тонули крики гражданских и свирепый лай Джуди. В этот момент Форбс проявил свое сверхъестественное чутье человека, которому уже довелось чудом выжить. После войны Форбс вспоминал: «В самый последний момент я сменил положение на мостике, переместившись на пару шагов ближе к левому борту». Это было счастливой случайностью. На «Кузнечик» обрушился сокрушительный удар, осколки прошили мостик, лишь мимолетом зацепив Хоффмана и Форбса и разнеся место, с которого только что ушел Форбс. «Место, где я только что стоял, было изрешечено крупными осколками. Мне же достался лишь маленький осколок, попавший в правое предплечье. Я почувствовал себя заговоренным».
Зная о том, что на «Кузнечике» находятся гражданские лица, в том числе женщины и дети, Айли резко развернул «Стрекозу» и пошел от Позика в море, чтобы отвлечь неприятеля от невинных. Это было смелым, но бессмысленным актом: японских самолетов было более чем достаточно на оба корабля.
«Кузнечик» уклонялся от одной бомбы за другой, но «Стрекоза» была не такой везучей. Она получила прямое попадание в центр корпуса и практически развалилась пополам. Один из выживших, армейский капитан Р. Л. Лайл, сообщал: «Вся задняя часть корабля, за трубой была просто массой искореженного металла, а корму полностью оторвало». Еще две бомбы взорвались у носа корабля, и один взрыв засыпал мостик канонерки осколками и обломками.
Коммандера Спротта и лейтенанта Айли, вероятно, убило этим взрывом: очевидцев их смерти, которые могли рассказать о ней, не осталось. Но в тот день или позже, так или иначе, оба офицера погибли вдали от родины. Спротту было 48 лет, Айли – всего лишь 302.
Согласно официальному сообщению, во время взрыва, разнесшего «Стрекозу» на куски, погибло 40 членов экипажа, в том числе малайцы-матросы. В живых осталось много людей, но они находились в отчаянном положении. Времени было мало, так как «Стрекоза» быстро уходила под воду. На корме канонерки бушевал страшный пожар, а среднюю часть корабля разнесло в щепки. Несколько матросов спустили спасательную шлюпку и пару круглых спасательных плотиков, называвшихся «Карли». Многие уцепились за плавающие обломки. В их числе был и солдат разведывательного подразделения, младший капрал Холлард, который выжил, чтобы поведать о судьбе «Стрекозы». Нескольких раненых безжалостно выбросили за борт.
«Стрекоза» перевернулась (или, по словам Холларда, превратилась в «перевернутую на спину черепаху») и затонула. Тафф Лонг, которому удалось прыгнуть за борт, писал: «Канонерка ушла под воду, унеся с собой большую часть экипажа и почти всех людей, которых мы приняли на борт в Сингапуре. Все это произошло за какие-то десять минут».
В воде плавало много людей, которые были манящей целью для японских летчиков, дважды возвращавшихся для того, чтобы расстреливать из пулеметов людей в воде. Лонг увидел приближающиеся самолеты и нырнул как можно глубже, чтобы избежать огня. «Богом клянусь, я слышал, как пули пронизывают воду со звуком «зип-зип-зип», и я видел вырывавшиеся из-под нее пузыри воздуха. Если я когда-нибудь молился, то именно тогда». Зацепило еще нескольких человек, в том числе капитана Восточно-Саррейского полка Джинджела, которого ранило, но не убило. Он ухватился за спасательный плотик и в конце концов выбрался на берег необитаемого острова. По меньшей мере десяток человек были убиты.
* * *
После гибели «Стрекозы» «Кузнечик» пытался избежать той же участи. Канонерка уклонилась от десятков бомб и в процессе маневрирования оторвалась от «Стрекозы», которая ушла в противоположном направлении. Инициатором маневра по уклонению от бомб был Форбс, состоявший при Хоффмане поводырем. «Из-за плохого зрения коммандер Хоффман не мог видеть самолеты, – вспоминал Форбс, – поэтому я сообщал ему, когда бомбардировщики выходили на курс и в каком направлении надо вести корабль, чтобы уклониться». Но перевес сил определенно был на стороне противника. «Салли» продолжали налет. Выжившие с одного из буксиров поблизости наблюдали за разворачивавшейся драмой с острова. Почти два часа бомбы рвались рядом с везучим кораблем, и его скрывали фонтаны воды. Но «Кузнечик» снова и снова выплывал из-под этого дождя, а его зенитные орудия вели огонь по самолетам.
«Мы уклонились от 15 или 20 атак», – сообщал Форбс, но наконец падающие бомбы накрыли и «Кузнечик». Фонтаны сине-зеленой воды сменили языки ярко-оранжевого пламени. Когда канонерка находилась менее чем в километре от Позика, бомба попала на нижнюю палубу на корме. Когда это произошло, в кубрике было очень много гражданских беженцев. По злосчастному стечению обстоятельств, после множества промахов бомба попала в самое уязвимое место – в скопление беспомощных людей, на которых не было военной формы.
Взрывом наповал убило несколько десятков человек. Джуди провела большую часть ночи среди этих людей, а когда бомбежка началась всерьез, убежала в кубрик.
Огонь, распространявшийся по разрушенной нижней палубе, угрожал перекинуться на находившийся рядом пороховой погреб. Форбс бросился вниз, чтобы посмотреть, нельзя ли затопить пороховой погреб и предотвратить внутренний взрыв, который разнес бы лодку на мелкие куски. К своему ужасу, Форбс обнаружил, что взрыв бомбы искорежил тот участок, через который воду можно было пустить в погреб, не создавая угрозы затопления всего корабля. На «Кузнечике» возникла угроза взрыва, и произойти он мог в любой момент.
Форбс метнулся обратно в рубку, чтобы сообщить Хоффману об этой злополучной ситуации. Капитан приказал спустить шлюпки, а всем оставшимся гражданским – погрузиться на них под командованием офицеров. Потом Хоффман вышел на мостик и подвел канонерку как можно ближе к берегу. Хотя у канонерки малая осадка (что сослужило ей хорошую службу на Янцзы), дойти до пляжа «Кузнечик» не мог. Примерно в сотне метров от берега «Кузнечик» сел на отмель. Хоффман приказал покинуть корабль, и офицеры начали собирать всех остававшихся на борту и требовать, чтобы люди прыгали в воду глубиной по грудь.
Севший на мель «Кузнечик» стоял в воде с небольшим креном, погрузившись достаточно глубоко для того, чтобы морская вода потушила пожар, так что угроза взрыва снизилась. Но японцы продолжили добивать «Кузнечика». Образно выражаясь, в воде стояла кровь, и японцы упорно атаковали потерявшую ход канонерку. Еще дважды бомбы упали неверно. «Вероятно, прицеливание было очень плохим, раз бомбы не попадали в неподвижную цель, которая не оказывала ни малейшего сопротивления», – вспоминал Робинс. И матросы, и пассажиры, выпрыгнувшие за борт, остались целы. В числе таких счастливчиков были и японские военнопленные, которые, по словам Форбса, «действовали великолепно». «Никто уже не делал вида, что пленных охраняют, и японцы спокойно ходили по кораблю, успешно оказывая помощь раненым».
Самолеты начали еще одну атаку с бреющего полета. На сей раз пулеметный огонь вели по спасшимся, но если кого-то и убили, записей о жертвах не осталось. «Мы ругали японцев за эту последнюю жесткую атаку на женщин и детей», – писал Робинс. По счастью, пули перепахали ужн опустевший пляж. Катер «Фэйрмайл» тоже выбросился на пляж, уткнувшись в берег под сплошным огнем. Шотландцы прыгнули за борт и устремились к пляжу, стремясь укрыться в джунглях.
Наконец «Салли» исчезли в облаках. Выжившие подняли головы и осмотрелись. Резкий выброс эндорфинов, произошедший в момент, когда люди поняли, что остались в живых, быстро уступил место гнетущему осознанию ситуации, в которой они оказались. Запертые на крошечном островке, без пищи и воды, с несколькими ранеными и двумя женщинами на поздних сроках беременности. Был еще слепой, окруженный постоянно заботившимися о нем дочерями. Эти люди прошли через бомбежки, но остаться в живых и быть спасенными – это вряд ли в тот момент имело значение.
Джон Дьюк, гражданский, выживший в том аду и раненный во время налета, смог проплыть изрядное расстояние до острова Позик и впоследствии в письме жене описал сцену на пляже.
«На берегу было около ста человек – пестрое сборище, включавшее… чинов ВМФ, офицеров ВВС и сухопутных сил, примерно шестерых женщин, шестерых сбитых японских пилотов… странных типов, чьи давно не стриженные черные волосы торчали как у Голливога [популярный в то время персонаж марки мармелада Робертсона, чернокожий с непокорными черными кудрями, сегодня стал расистским символом вроде Тетушки Джемаймы]… У меня тогда не было рубашки, только спасательный пояс. Мы не могли развести огонь, так как дым навлек бы на нас новые бомбардировки… Спать на голой земле – всегда пытка для человека старше 50 и не привыкшего к таким ночевкам, но каково это было раненым и умирающим – думаю, мне этого никогда не забыть. Позднее в ту же ночь кто-то сжалился надо мной и дал мне рубашку, а потом я получил шорты, которые сняли с умершего».
В этой кутерьме никто не заметил того, что Джуди нет на пляже.
* * *
Тем временем Фрэнк Уильямс плыл восточнее Джуди и тоже спал урывками. Фрэнк скорчился у лееров ближе к носу переоборудованного парохода «Тянь Кван» и дремал среди более чем 250 коллег-операторов радиолокационных станций британских ВВС. Другое ранее гражданское судно, превращенное в эвакуационный транспорт, «Куала», шло рядом и сидело глубже в воде, поскольку несло больше беженцев, чем судно, на котором уходил из Сингапура Фрэнк.
Плавание в теплую безлунную ночь было, по большей части, ничем не примечательным, если не считать того, что на «Тянь Кван» из строя вышел один из двигателей. «Тянь Кван» и «Куала» отчалили из гавани Кеппел раньше канонерок, но их скорость была меньше, и они шли на восток, к Яве, путем, которым ходило больше судов. При первых проблесках рассвета «Тянь Кван» и «Куала» оказались севернее канонерок. Но более важным было то, что суда находились в пределах видимости от маленького острова, который обещал стать хорошим убежищем для ночных беженцев.
Помпонг (иногда его называли Пом Понгом) – крошечный коралловый островок, который и островом называть-то не стоило, располагался примерно в 80 километрах от Сингапура. Помпонг находился в архипелаге Лингга примерно на таком же расстоянии к северу от Позика, где сели на мель канонерки. Крупнейший в архипелаге Лингга остров Пулау Лингга лежит к юго-востоку от Помпонга, которым, если бы могли, пренебрегли и не включили бы в эту группу островов.
Но миниатюрные размеры Помпонга привлекли Кэйтнесса и Бриггза, капитанов маленькой флотилии. Остров не являлся очевидным местом для стоянки, его могли и не нанести на большинство японских карт, а с воздуха найти его было нелегко.
В 5.45 утра «Тянь Кван» и «Куала» бросили якоря в маленьком, напоминавшем подкову заливе, в 200–300 метрах от берега, причем «Куала» стала ближе к берегу. Несколько человек с «Тянь Кван» и «Куалы» вызвались на спасательных шлюпках отправиться на берег и набрать сучьев, вьющихся растений и кустов для того, чтобы замаскировать судно. Сэддингтон счел эту операцию «бессмысленной. Чтобы набрать сучьев в количествах, достаточных для маскировки двух судов, понадобилась бы неделя».
К сожалению, в плане имелась загвоздка: переоборудованный минный заградитель «Кунг Во», днем раньше принявший на борт К. Йетса Макдэниела, Дорис Лим, Этоула Стюарта и других журналистов, вскоре подвергся бомбардировке. Его слегка поврежденный корпус находился примерно в 5 километрах от стоянки «Тянь Кван» и «Куала». «Кунг Во» стоял на якоре и был пуст. Судно находилось у берегов другого пятнышка суши в море, называвшегося островом Банка. В темноте ни Бриггз, ни Кэйтнесс не заметили «Кунг Во», иначе они бы стали искать укрытие где-то в другом месте.
Для японцев поврежденное судно было лакомой приманкой. Они исправили допущенную ранее ошибку, и в 11 утра семь самолетов прилетели для того, чтобы разбомбить «Кунг Во». Когда судно ушло под воду, смотревшие на последний налет с берега изолированного острова члены экипажа обнажили головы. «С судном исчезло все, что у меня было», – вспоминал Стюарт. Но Стюарту и его коллегам-репортерам повезло больше, чем пассажирам двух переоборудованных пароходов. Пока один бомбардировщик сбрасывал бомбы на «Кунг Во», другой самолет прошел на малой высоте над Помпонгом и, несмотря на маскировку, заметил «Тянь Кван».
Пилот сообщил о своей находке по радио, и через несколько мгновений над головой моряков появились семнадцать бомбардировщиков, как хищные птицы, почуявшие кровь. Основная тяжесть первого удара пришлась на «Куала». Бомбы обрушились на неподвижную цель и попали точно в мостик, в кочегарку (где котлы топили углем) и в машинное отделение. Судно охватило пламя, бушевавшее от носа до кормы. Многие погибли мгновенно.
Кэйтнесса отбросило взрывной волной. Осколок впился ему в шею. Казалось, на голову лейтенанта рушится мостик. На какой-то жуткий момент Кэйтнесс подумал, что его парализовало, но когда шок прошел, он выбрался из-под обломков. Поблизости стояли пять женщин-врачей, оглушенных, но не раненных. Среди них были доктор Жанна Лайон и некая доктор Кроу (два других врача погибли при налете). Кэйтнесс отвел их к трапу, который попытался спустить. На это ушло пять минут, но Кэйтнесс наконец справился и столкнул женщин по трапу, велев им вплавь или вброд добираться до берега.
На шлюпках с «Куалы» на Помпонг, уплыли те, кто отправился за ветками, а спасательных поясов или плотиков на судне не хватало. Если бы спасающиеся не умели плавать, им бы пришлось туго, но все пятеро женщин благополучно добрались до берега. За ними через борт прыгнули те из выживших, которые могли до него добраться. Вода у горящего корабля кипела от отчаянно барахтающихся тел.
Один из мужчин-пассажиров, некий капитан Хэнкок, управляющий тюрьмами в Малайе, одним из первых пустился наутек. По словам Кэйтнесса, Хэнкок спустился по трапу, но потом, непонятно зачем, повернулся к тонущему судну и что-то прокричал потрясенным гражданским, пытавшимся выбраться на берег, о том, что надо ликвидировать пожар. В обломках лежало тело его жены, но Хэнкок, скорее всего, не знал об этом или же находился в шоке. Спасти судно было невозможно, но это стало уже не важно – Хэнкока никто никогда больше не видел.
С острова на шлюпке приплыл один из офицеров и перевез в безопасное место столько людей, сколько смог. Многих уже убило взрывами, но на судне оставались две сотни человек, нуждавшихся в спасении. Течение было не очень сильным, поэтому большинство выбросилось с горящего судна, чтобы добраться до берега, но оставалась другая проблема. На этой стороне Помпонга не было пляжа, о котором стоило бы говорить: только скалы, перебраться через которые, чтобы попасть в безопасное место, было трудно.
Японцы с воздуха заметили спасающихся вплавь людей и стали сбрасывать бомбы прямо на них. Группа примерно из 20 женщин, которые быстро спрыгнули с «Куала», когда на судно посыпались первые бомбы, брели вдоль скал, стремясь добраться до прикрытия стоявших за скалами деревьев, когда их заметил летевший на малой высоте японский пилот. Он сразу же начал атаку и сбросил на выживших серию бомб. Взрывы скосили женщин как пшеницу.
То, что недавно было идиллическим тихоокеанским пейзажем, превратилось в бойню. Повсюду лежали мертвые и разорванные тела.
Один из выживших в тот день, американский архитектор Стэнли Джюкс, писал в мемуарах о спасении невинных из водной могилы. Его спасательная лодка наткнулась на «молодую мать, которая находилась в воде час или около того и висела на веревке, привязанной к ее правой руке. Левой рукой она прижимала к себе маленькую девочку, примерно года от роду. Ее головка едва поднималась над водой. Мальчик лет трех плотно обхватил руками шею матери. Они находились не более чем в пяти метрах от докрасна раскаленной кормы минного тральщика. Прилив, который теперь стал быстрым, тащил веревку под углом. Мы обнаружили этих людей, когда обогнули на шлюпке корму тральщика в поисках уцелевших, перед тем как вернуться в убежище, которое давали деревья острова Пом Понг. Над головой еще кружили японские самолеты и снова сбрасывали бомбы. Пламя охватило большую часть корабля и теперь гуляло возле глубинных бомб, находившихся в середине корабля. Боеприпасы в пороховом погребе взрывались как китайские хлопушки в течение последнего часа. Мы ожидали, что в любой момент произойдет мощный взрыв. Осторожно и с трудом мы подняли мать и двух ее детей и перевалили их через планшир лодки».
* * *
Даже из тех, кто добрался до берега, не все смогли найти убежище. Британской медсестре по имени Молли Уоттс-Картер удалось преодолеть скалы и выйти на берег, где она нашла горстку выживших. «Вместе с семерыми мужчинами я начала с пляжа взбираться на крутой холм, когда японцы вернулись… Одна из бомб упала рядом с нами, убив всех моих товарищей, но таинственным образом пощадила меня. Однако взрыв оглушил меня, минут пятнадцать я не могла двигаться».
Государственный служащий Освальд Гилмур получил похожий опыт. «Солдат подал мне руку, чтобы я смог выбраться из воды через острые скалы, и мы оба нырнули в заросли, поскольку над головой снова возник звук самолетов… Я сделал лихорадочную попытку добраться до нависающей скалы, которая сулила защиту. Мне удалось сделать это, но через какое-то время… упала бомба… Когда я пришел в себя, деревья вокруг лежали опаленные и вывернутые с корнем, а полдесятка солдат, находившихся рядом со мной, были убиты».
Тем временем бомбардировщики занялись «Тянь Кван», меньшим из двух судов. Бриггз с мостика прокричал: «Покинуть корабль!», и Фрейзер повторил приказ людям на палубе и внизу. Вскоре после этого последовал дополнительный: «Прежде, чем прыгать за борт, снять обувь!»
Люди бросились в воду. Казалось, все сделали это одновременно. Многие сначала скинули за борт все, что могло плавать. Так поступил Ванг Хуа-Нан, который схватил кресло и бросил его в соленую воду в надежде на то, что оно поможет ему преодолеть короткое расстояние до берега: Ванг не умел плавать.
Спасающиеся только начали плыть к Помпонгу, когда на них посыпались первые бомбы. Ни одна из них не попала в судно, что оказалось катастрофой: бомбы рвались в воде среди людей. Те, кого не спалили взрывы, были искалечены и оглушены ударной волной.
Другие самолеты дополнили бурю стали пулеметным огнем. Отчаявшихся пловцов поливали пулями, от которых погибло неведомое число спасавшихся. В первой же атаке были убиты все японские военнопленные. «Особенно хорошо я помню крики женщин, – пишет в своих мемуарах Сэддингтон. – Конечно, мужчины кричали тоже. Но над водой неслись крики женщин».
Через много лет Фрэнк вспоминал об этом дне, заметив: «Спасательные шлюпки были уничтожены, и нам пришлось прыгать в море. Чтобы добраться до берега, требовалось проплыть около 300 метров. Мы надеялись, что взрывы бомб разгонят собравшихся поблизости акул. Пространство между судном и берегом было полно тонущих мужчин, когда налетела вторая волна бомбардировщиков, нанесших смертельный удар. Эскадрилья пронеслась в разведывательном полете над поврежденным судном, развернулась широкой дугой и сбросила оставшиеся бомбы на тонувших людей с высоты мачты. Эта трусливая атака унесла десятки жизней».
Но Фрэнк не погиб. Точная последовательность событий утрачена в хаосе атаки, но Фрэнк оказался, по-видимому, ближе к острову, чем многие другие пловцы, или потому что лучше плавал, или потому что был когда-то матросом в торговом британском флоте и обрел навыки поведения на море. Это позволило ему быстрее выбраться за борт и оказаться в более выгодном, по сравнению с другими, положении. Но это могло быть и чистым везением. Как бы там ни было, Фрэнк избежал худших последствий бомбардировки и благополучно добрался до Помпонга.
Другой служащий британских ВВС, тоже по фамилии Уильямс, уцелел и написал об этом дне после войны: «Я забыл снять очки, но они каким-то чудом не упали с меня. Я положил их в карман и бросился на берег. То, что творилось вокруг, потрясло меня. Женщины и дети с «Куала», изуродованные и обожженные, плавали в воде, отчаянно барахтаясь и визжа, некоторые тонули, а третьи пытались добраться до берега острова».
Один человек отказался прыгать за борт. Это был инженер-электрик, работавший на правительство Малайи. Звали этого человека Чарльзом Бейкером. Бейкера эвакуировали на «Куала», но на заре его перебросили на «Тянь Кван», где попросили осмотреть застучавший двигатель, работа которого озадачивала команду. Налет начался, едва Бейкер спустился в машинное отделение. Когда пришел приказ спасаться, он прокричал машинистам, что если судно не потонет, ему понадобятся работающие двигатели. Поэтому подчиненные остались с Бейкером в машинном отделении и занимались ремонтом, и когда ни одна бомба не попала в судно, Бейкер с облегчением вздохнул.
Он вышел на палубу, когда кто-то крикнул ему: «Посмотри на твое чертово судно!» «Куала» была охвачена огнем и вот-вот должна была пойти на дно. Бейкер бросился в воду. Вокруг него вставали огромные фонтаны воды, поднятой взрывами. Чудом остававшийся невредимым Бейкер плыл к горящей «Куала», чтобы попытаться спасти документы, которые он несколько недель возил с собой со времени эвакуации из Малайи. Но пожар на судне был слишком сильным. И тогда Бейкер повернул к берегу острова. Он плыл к группе женщин, бившихся в воде, когда взрыв очередной бомбы оглушил его. Взрыв был такой силы, что выбил его вставные зубы, которые будут «вечно тонуть» в океане.
Оставшись без зубов, он вытащил трех женщин на берег за надетые на них спасательные пояса.
Через несколько мгновений «Куала» ушла под воду. Бомбы, попавшие в ее машинное отделение, разрушили паропроводы, которые были нужны для тушения огня, так что спасти судно уже не мог никто. Кэйтнесс и его помощник, отвечавший за навигацию и артиллерию, лейтенант Фредерик Джордж метались в пламени, обыскивая все закоулки судна, перед тем как покинуть его. Убедившись, что никого не осталось, они выбросились за борт корабля, который разломился пополам и затонул.
По неведомой причине изменчивые океанские течения были сильнее в месте, где находился «Тянь Кван», чем в нескольких сотнях метров дальше, где они не так уж мешали беженцам с «Куала». Ванг Хуа-Нан вместе с его креслом не попали на сушу – течение протащило их мимо «множества плававших в воде тел, как живых, так и мертвых» в открытое море. Вскоре кресло развалилось. «Мне удалось ухватиться за два обезглавленных тела европейцев. На обоих телах были спасательные пояса, до которых я смог дотянуться», – написал позднее Ванг в письме другу Джорджу К. Ч. И. Чтобы привязать себя к мертвецам, Ванг использовал особый пояс для денег, в котором прятал банкноты. А потом он долгие часы провел в море, «кишевшем акулами и крокодилами».
Другой спасательный плот с 30 гражданскими беженцами с «Куала» вынесло мимо Помпонга в открытое море. На плоту находились, по большей части, операторы радиолокационных станций с «Тянь Кван», не сумевшие добраться до берега. Некоторые из этих людей будут дрейфовать несколько дней. В конце концов выживших вынесет на другие острова, некоторых подберут рыбацкие лодки. Но прежде чем придет помощь, гораздо большее число этих людей погибнет в море. Лейтенант Бриггз и основная часть команды «Тянь Кван» добрались до Помпонга, но с военнослужащими ВВС случилось по-другому. Фрэнку очень повезло. Из 266 операторов радиолокационных станций, находившихся на борту «Тянь Кван», 179 погибли при налете. Только 34 человека из числа выживших в конце концов добрались до Цейлона. Другим 53, в том числе и Фрэнку, была уготована иная судьба[3].
* * *
Транспорт «Вайнер Брук» находился южнее места, где произошло описанное выше побоище. Это судно вышло из Сингапура на день раньше других. На его палубах было много австралийских медсестер, в том числе и Вивьен Буллвинкль. Прошлой ночью «Вайнер Брук» удалось избежать обнаружения. Но к 11 утра 14 февраля, когда вымокшие люди, выжившие при массовом потоплении судов в других точках района, валялись без чувств на берегу, а мертвых качало море, из ниоткуда появился японский самолет-разведчик, который зашел с правого борта, обстрелял судно из пулеметов и исчез.
Капитан Табби Бортон хорошо знал пролив Бангка и решил, что его мастерство навигации и маневра позволит ему спасти судно и людей. Он пошел на отчаянный риск – около двух дня, заметив маленький островок, лежавший на входе в пролив, он направил судно к этому острову вместо того, чтобы войти в воды, разделявшие остров Бангка и Суматру. Но укрыться там не удалось: через несколько минут судно заметили с одного из японских бомбардировщиков, который сбросил груз бомб на «Вайнер Брук».
Чтобы не попасть под бомбы, Бортон применил свою обретенную дорогой ценой стратегию: он постоянно менял курс, выписывая на воде зигзаги. Он следил за положением японских самолетов и увертывался от их бомб. Когда Бортон видел, что бомбы сброшены, он изо всей силы налегал на штурвал. Благодаря такому маневрированию «Вайнер Брук» удалось уклониться от 29 снарядов.
Но тридцатая бомба угодила точно в трубу судна и взорвалась в машинном отделении. С этого момента «Вайнер Брук» был обречен. «Последовал жуткий удар, после которого судно потеряло ход», – записала Бетти Джеффри. Другие бомбы убили многих находившихся на борту и не оставили никаких надежд на спасение. Бортон приказал покинуть корабль, и медсестры начали эвакуировать гражданских, которые еще оставались в живых на получившем страшные повреждения судне.
Когда медсестры попытались перенести живых к спасательным шлюпкам, оставшимся целыми после бомбардировки, на палубе началась паника[4]. Вдруг в этом аду кромешном раздался пронзительный, высокий женский голос, который не принадлежал ни одной из австралийских медсестер. «Все стоять! Не двигаться!» – скомандовал голос.
Властность, звучавшая в этом голосе, была настолько абсолютной, что наступило молчание, и все движение прекратились. Затем голос прозвучал снова, но чуть тише: «Мой муж уронил очки».
Несмотря на мрачные перспективы ближайшего будущего, все рассмеялись проявленной наглой смелости. Но как только люди попали в воду, улыбки погасли. Вивьен не умела плавать, поэтому проверяла и перепроверяла свой спасательный пояс до тех пор, пока судно не легло почти на борт. Вивьен сняла туфли, вошла в воду и поплыла к ближайшей спасательной шлюпке, которая перевернулась и была наполовину затоплена. Когда Вивьен вцепилась за привязанный к шлюпке конец, другая находившаяся рядом медсестра громко запела: «Мы идем к волшебнику»[4]. Все присоединились к пению, и голоса медсестер раздавались над местом катастрофы, хотя «Вайнер Брук» пошел на дно. Было 2.45, то есть с момента начала налета прошло всего 15 минут[5].
Лодку Вивьен, как и большинство выживших в океане медсестер, вынесло на остров, называвшийся Бангка (не путать с островом Банка, меньшим по размеру, на который вынесло К. Йетса Макдэниела и Дорис Лим). Бангка был сравнительно большим островом, лежавшим к востоку от Суматры. Для Вивьен эта эпопея закончилась тем, что она стала членом большой группы, состоявшей из двух с лишним десятков медсестер, десятка военнослужащих и нескольких гражданских. Все они собрались на пляже, называющемся Раджи, и обсуждали, что делать дальше. Но вскоре на острове появились японцы.
Японцев было примерно с роту. Они отвели мужчин по пляжу в глубину острова и скрылись из глаз. На пляже остались Вивьен и еще 22 женщины. Все они, кроме одной пожилой гражданской, были австралийскими медсестрами.
«Есть две вещи, которые я больше всего ненавижу: море и японцы. А теперь получила и то, и другое», – фыркнула одна из женщин.
Когда все рассмеялись, в отдалении, из глубины острова, куда отвели мужчин, загремели выстрелы. Медсестры в ужасе посмотрели друг на друга: сомнений в том, что случилось с мужчинами, не было.
Действительно, военнослужащих и гражданских казнили. Сначала им завязали глаза остатками их же одежды, а потом расстреляли из пулемета. Раненых добивали штыками. Перед расстрелом один человек пробормотал: «В таких случаях мы стреляем в спину».
«Раз так, я уношу ноги», – бросил в ответ матрос Эрнест Ллойд, кочегар, переживший гибель «Принца Уэльского» только для того, чтобы снова попасть под бомбы.
Когда расстрел начался, Ллойду удалось убежать в море и пережить град пуль, пущенных ему вслед (его дважды зацепило, но слегка). Позже он вплавь вернулся на пляж, который превратили в кладбище. Но вскоре везение Ллойда истощилось: позднее его снова взяли в плен, и всю войну он провел в лагере для военнопленных. Но ему удалось уцелеть. Кроме него расстрел на острове пережил еще один человек.
Через несколько минут японцы вернулись на пляж. Сопящие солдаты тяжело двинулись по песку к женщинам. Они как ни в чем не бывало уселись на песок перед медсестрами и начали чистить свои винтовки и окровавленные штыки. Солдаты хранили молчание, и женщины отвечали им тем же. На пляже не слышалось ни звука, кроме металлического звяканья патронов, которые загоняли в магазины винтовок. Бежать было некуда, и никто не оказывал сопротивления. Австралийки с достоинством приняли свою участь. «Выше голову, девочки. Я горжусь вами и люблю всех вас», – сказала медсестра постарше.
«Мы все знали, что нам предстоит умереть, – рассказывала Вивьен журналистам газеты Canberra Times после войны. – Мы стояли и ждали. Безо всяких протестов». По мнению некоторых историков, обстоятельства указывают на то, что женщин изнасиловали, хотя Вивьен никогда не признавала этого[6].
Но в том, что произошло далее, никаких сомнений не было. Солдаты заставили женщин встать и принялись заталкивать их в море. Когда вода дошла женщинам до колена, прибой начал сбивать некоторых из них с ног. Повязки Красного Креста, все еще остававшиеся у некоторых, намокли. Все, о чем могла думать тогда Вивьен, – что она вот-вот присоединится к умершему отцу, где бы тот ни находился. Когда женщины вошли в воду по пояс, японцы открыли по ним огонь из винтовок и тяжелого пулемета[7].
«Они просто стреляли по ряду женщин, и подстреленные девчонки, одна за другой, падали в воду», – вспоминала Вивьен. Всех женщин застрелили в спину, и они исчезли в воде. Вивьен тоже была ранена, всего лишь одной пулей, да и та каким-то чудом задела ее бедро. Девушка упала лицом в воду. Последние двое суток совершенно измотали Вивьен. Она глотнула соленой морской воды, от которой ее стошнило. Кроме того, она по-прежнему не умела плавать.
И все же она осталась в живых.
Прекрасно понимая, что любое шевеление вызовет град пуль, Вивьен постаралась оставаться неподвижной. Она сдерживала дыхание. Ее страшно тошнило. Прибой подтащил ее ближе к берегу, и все, что оставалось Вивьен, – сдерживать себя, чтобы не забиться в попытках увеличить расстояние между собой и верной смертью. Крайним усилием воли она прикинулась мертвой, иногда украдкой делая торопливые вдохи, но оставаясь лицом в воде.
Из-за шума волн она плохо слышала происходящее вокруг, но спустя какое-то время поняла, что на пляже тихо. Собрав все свое мужество, она попытала счастья, подняла голову и огляделась.
«Вокруг не было ни малейших признаков присутствия людей, – вспоминала Вивьен. – Не было никого и ничего. Только я». Вивьен кое-как выбралась на берег. Ее рана не кровоточила из-за долгого пребывания в соленой воде. В полубреду Вивьен неверной походкой проковыляла с пляжа в джунгли, где и рухнула на землю. «Не знаю, потеряла ли я сознание или просто заснула», – вспоминала она позднее.
Проснулась Вивьен при первых проблесках зари. Ей страшно хотелось пить. Сквозь джунгли она различила какое-то движение. Японские солдаты были на пляже. «У меня душа ушла в пятки», – вспоминала Вивьен. Она забралась в какие-то кусты и сидела там молча до тех пор, пока солдаты не ушли. А когда они ушли, Вивьен удалось наконец напиться из родника, который был неподалеку. Пока она жадно пила, склонившись над ручейком, позади нее раздался голос:
– Ты откуда, сестричка?
К изумленной Вивьен вскоре вернулось самообладание. Голос был слабым, но акцент безошибочно указывал на происхождение говорившего. Это оказался британский солдат из Йоркшира, рядовой Патрик Кингсли, который хотя и был тяжело ранен, но пережил расстрел и добивание людей штыками.
Удивительно, но двое из троих человек, выживших в бойне, теперь собрались вместе (еще спасся Эрнест Ллойд). Но сказать, что они находились в безопасности, вряд ли было можно. На острове Бангка все еще оставалось много японских солдат и местных жителей, которые не хотели сталкиваться с вооруженными людьми. Вивьен и Кингсли углубились в джунгли, где медсестра, несмотря на боль, которую причиняла ей рана, не говоря уже о грязи, иле, насекомых, дожде и убийственной влажности, занялась солдатом. Она перевязывала его раны, смазывала их содержимым кокосовых орехов, обеспечивала раненого достаточным для выживания количеством пищи и воды и удерживала его от стонов и плача, когда он впадал в горячку. Возможно, на тот момент это было высшим проявлением героизма со стороны Вивьен. Вивьен и Кингсли удалось прятаться в джунглях двенадцать дней. Но их положение ежечасно ухудшалось. Наконец, изголодавшись и отказавшись от всякой надежды на чудесное спасение, Вивьен и Кингсли поняли, что пришло время рискнуть и сдаться в плен. Они цеплялись за мысль о том, что японцы оставят их в живых, просто не захотят расходовать боеприпасы на пару жалких пленных. Кингсли согласился с планом, но попросил о небольшой отсрочке.
– Завтра мне исполнится 39, – прошептал Кингсли, – и мне хотелось бы встретить день рождения свободным.
– Никаких возражений, – ответила Вивьен, и на следующий день они отпраздновали день рождения в джунглях.
Потом отчаянная парочка все-таки сдалась японцам. Вивьен отправили в женский лагерь на Суматре. К сожалению, ее героические усилия спасти Кингсли жизнь оказались тщетными. Вскоре после сдачи в плен он умер.
Известно, что японский офицер, отдавший приказ о расстреле пленных, в последние дни войны был отправлен на маньчжурский фронт, но совершил самоубийство прежде, чем ответил за свое военное преступление[8].
* * *
Убитые на острове Бангка были всего лишь малой частью погибших в результате уничтожения японцами флота, занимавшегося эвакуацией из Сингапура. По оценкам, из гавани Кеппел бежали пять тысяч человек, и около 75 % из них были убиты или взяты в плен. Из десятков крупных и малых судов, которым удалось в отчаянной попытке покинуть Сингапур 12 и 13 февраля (по одному из официальных подсчетов, таких судов было 44, хотя многие совсем малые суда в эти подсчеты не вошли), по меньшей мере, 40 судов было потоплено японскими самолетами и военными кораблями. Утонуло, было сожжено, расстреляно, изувечено осколками или погибло еще какой-либо страшной смертью бесчисленное множество военных и гражданских[9].
Что до тех, кому, как Джуди и Фрэнку, довелось выжить в этой бойне, то их муки только начинались.
Глава 11 Позик
Выжившие с «Кузнечика» и «Стрекозы» собрались на песчаном пляже Позика, одного из группы атоллов, лежавших к северу от Сингкепа. Пляж был небольшим и быстро переходил в густые джунгли, скрывавшие небо над потерпевшими кораблекрушение «плотными зарослями деревьев, с которых свисали клубки шипов, – писал Робинс. – Как бы ни остерегался человек, избежать царапин было невозможно». Позик казался необитаемым, но Хоффман приказал одному вельботу с канонерки обогнуть маленький остров, чтобы убедиться, что тот необитаем. А потом рявкнул на Форбса, который только что пережил третье потопление в этой войне: «Иди и найди помощь!» Форбс взял офицера-малайца и переводчика по имени Макфарлейн и отправился в поход.
Прошло несколько часов, и стало ясно, что на Позике не только никто не живет, но и нет пресной воды. Это означало, что у выживших немного вариантов. Можно было бы сидеть на песке и ждать до тех пор, пока они не умрут от жажды или не окажутся в плену, или погрузить на маленький вельбот как можно больше женщин и заставить мужчин плыть за вельботом в надежде избежать акул и течений до тех пор, пока не найдется еще один остров, на котором будет вода. Ни тот, ни другой план не выглядел слишком привлекательным.
Уайт понял, что большая часть запасов была уничтожена бомбардировкой, но надстройки «Кузнечика» оставались над водой, и Уайт надеялся, что на нижней палубе что-то уцелело после налета. Хоффман спросил Уайта, пойдет ли он обследовать корабль после того, как вельбот вернется из экспедиции вокруг острова. Уайт покачал головой в раздумье, а потом вызвался сплавать вокруг «Кузнечика», тем самым нарушив свое правило никогда и ни в чем не быть добровольцем. В данном случае решающим фактором являлось время. Едва Уайт приблизился к воде, как сразу же пожалел о своем решении. На пляже лежала убитая акула, которая в длину была на добрый метр больше Уайта. Было неясно, погибла ли акула от разрыва бомб или же ее загрызла еще более крупная особь. Но какова бы ни была причина гибели этой акулы, ее вид лишил Уайта решимости. Сохраняя стойкость, Уайт снял с себя рубашку, надеясь на то, что это единственный раз, когда он видит зубастых хищников морских глубин.
Установив личный рекорд в плавании вольным стилем, Уайт преодолел около сотни метров, добрался до «Кузнечика» и проник во внутренние помещения корабля, в офицерскую кают-компанию. Стоя по грудь в воде, Уайт обнаружил несколько ценных предметов, плававших на поверхности, в том числе горшки, сковороды и вилки-ложки. Но единственным найденным им съедобным припасом была неоткрытая бутылка виски. Уайт откупорил бутылку и сделал хороший глоток алкоголя. «Исключительно в медицинских целях», – прошептал себе Уайт.
А потом он прошел в носовой кубрик, в котором хранились корабельные припасы. Мозг бредшего по воде почти во мраке Уайта начал уплывать в неведомое, но внезапно, несмотря на алкоголь в крови, Уайт страшно испугался.
Он услышал нечеловеческий жалобный визг. Весь алкоголь мигом испарился, а волосы встали дыбом. «Я никогда еще не был так напуган, даже когда на корабль падали бомбы», – рассказывал позднее Уайт. Но, несмотря на жуткий звук, его призывал долг. Чтобы завершить поиск, Уайту надо было преодолеть последний участок отсека, в котором хранились припасы. Собрав все свое мужество, Уайт прошел в отсек в самом конце полузатопленного кубрика, когда снова услышал стон.
Однако на этот раз испуг сменился у Уайта восторгом. Он узнал звуки. То была Джуди!
В хаосе и гвалте бомбежки, гибели судна и рывка к спасению никто не обратил внимание на собаку. Не обратил на нее внимание и сам Уайт. Во время налета Джуди инстинктивно бросилась вниз в поисках укрытия. Она оказалась в помещении, которое было рядом с ее койкой, когда ударная волна одной из бомб сдвинула несколько корабельных шкафов к стене. Шкафы не упали полностью. Если бы это произошло, собаку раздавило бы. Но упавшие ящики заперли ее в маленьком пространстве у переборки, где собака могла стоять в воде, воспользовавшись благоприятным углом крена канонерки. Но вырваться из ловушки Джуди была не в силах. Уайт пошел на шум к упавшим шкафам и сунул за них руки. Он почувствовал мокрую, жесткую шерсть, потом сухое собачье ухо, а потом – и холодный нос. Джуди облизала ладони Уайта, не зная, чьи это руки и не заботясь об этом[1].
Уайту удалось протиснуться между шкафов и, используя свой вес как рычаг, он сдвинул шкафы настолько, чтобы дать Джуди выбраться из ловушки и бултыхнуться в открытую воду. Уайт бережно взял собаку на руки и пошел к трапу, чтобы подняться на верхнюю палубу. Он подозревал, что бедная Джуди ранена, напугана и истощена. Как он вспомнил, пытка утоплением почти прикончила его. Каковы же были шансы собаки в этом аду?
К изумлению Уайта, спустя какую-то минуту Джуди встала, отряхнулась от воды и бросилась к нему, чтобы облизать его лицо. Для матроса облегчение, испытываемое Джуди, было очевидным. Уайт вспоминал, что не знал, смеяться или плакать из-за «поцелуев» Джуди.
«Глупая ты сучка, – сказал Уайт собаке. – Почему ты не лаяла? Тогда бы я пришел за тобой намного раньше».
Человек и собака вышли на палубу «Кузнечика», откуда Уайт прокричал выжившим первую хорошую новость дня.
– Эй, я нашел Джуди! Она жива!
С пляжа донеслись приветственные крики.
Уайт построил плот из разрозненных кусков дерева и погрузил на него те немногие сокровища, которые смог спасти с «Кузнечика». Он стоял на коленях, стараясь вести неуклюжий плот к берегу, а рядом стояла Джуди. Это было ужасно неловко. Уайт изо всех сил старался справиться с течением, когда Джуди внезапно громко залаяла и прыгнула в воду.
Она энергично плавала кругами вокруг плота. Уайта ее поведение удивляло до тех пор, пока он не увидел темную тень, проплывшую под плотом. Первое, о чем подумал Уайт, было: его каким-то образом нашла японская подводная лодка. А потом он понял, что смотрит на большую акулу, скорее всего, на смертельно опасную тигровую акулу.
Джуди продолжала лаять. Для гигантской акулы собака была вкусной приманкой, но то ли акула еще не проголодалась, то ли ее смущал шум. Так или иначе, Уайт поспешил к ближайшему пляжу и вскоре вышел на берег вместе с Джуди, достигшей суши чуть раньше его.
«Я был совершенно уверен, что Джуди почуяла опасность и сделала все, что могла, для того чтобы защитить меня, – писал впоследствии Уайт. – Ее определенно напугала акула, но, будучи верна своей природе, собака все равно бросилась в воду». Этот случай был похож на инцидент в Китае, когда Джуди предупредила Чарльза Джеффри о крадущемся леопарде.
Позаботившись об Уайте, Джуди обратилась теперь к остальным выжившим. Она принялась скакать по пляжу, разбрасывая песок, иногда забегая в воду, отступившую от берега при отливе. Спустя какое-то время один из моряков поднялся над костром и прокричал Уайту:
– Эй, Шеф, думаю, твоя собака нашла кость или что-то в этом роде.
Уайт пошел туда, где Джуди яростно рыла песок. Считая, что она нашла что-то привлекательное только для собаки, он был удивлен, когда увидел бьющий из сырого песка фонтанчик воды.
– Вода! – завопил Уайт. – Джуди нашла нам пресную воду!
Действительно, когда Уайт присоединился к раскопкам, которые вела Джуди, маленький фонтанчик живительной влаги превратился в гейзер[2]. Он и несколько людей набрали столько воды, сколько смогли, в кружки, которые он собрал на «Кузнечике», и добычу распределили между выжившими. Воды было достаточно для того, чтобы сделать какао и приготовить на обед рис. Один из членов группы поднял кружку и провозгласил: «За Джуди!» Услышав свою кличку, Джуди оглянулась, повиляла хвостом и снова задремала, уютно пристроившись между двумя выжившими.
Самая насущная проблема группы была снята, но люди все равно не знали, что делать. Пока Хоффман размышлял над этим, к пляжу подошел маленький вельбот и встал у берега. Это был Лес Сирл, матрос со «Стрекозы», который несколькими неделями ранее был ранен во время спасательной миссии в Малайе. Когда Джуди увидела, что Сирл разговаривает с офицерами «Кузнечика», она подбежала к Сирлу, узнав в нем своего любимого пациента госпиталя в Сингапуре. Полностью оправившегося от ранения Сирла отправили на разведывательную миссию: он должен был выяснить, нет ли поблизости еще выживших. Сирл был очень рад видеть, что Джуди и другие уцелели.
Сирл сообщил, что «Стрекоза» затонула и что немногие спасшиеся находятся на соседнем атолле, примерно в шести километрах от Позика. Никто из офицеров не руководил этой группой, в которой было несколько раненых (многие из них уже умерли). И у них нет Джуди, которая нашла бы им пресную воду, так что они на грани гибели от жажды.
Хоффман и Уайт организовали группу, которая должна была перевезти спасшихся со «Стрекозы» на Позик, где с ними поделятся необходимым продовольствием. Но теперь под надзором Хоффмана оказалось больше людей, а это означало и больше ртов, которые надо было кормить.
Первую ночь выжившие провели, содрогаясь от страшного холода и прислушиваясь к стонам раненых. Единственным светом были отблески продолжавшегося на «Кузнечике» пожара, который усилился в короткие часы ночи. Робинс пишет, что огонь «теперь получил постоянную подпитку и разгорелся яростно, и пламя отбрасывало яркие отблески сквозь деревья. Боеприпасы к личному оружию взрывались постоянно, а иногда взрывались снаряды, которые, казалось, улетали далеко от корабля. Мы чувствовали себя неуютно рядом с ним. После часа-другого пожара последовал страшный взрыв. Это взорвался пороховой погреб, и в воздух, как гигантский фейерверк, поднялся столб искр, а горящие обломки градом посыпались на нас, укрывшихся под деревьями».
Если бы Уайт не отправился на канонерку и не нашел бы там Джуди, она наверняка погибла бы при взрыве.
На второй день к группе присоединился еще один человек, Тафф Лонг, матрос со «Стрекозы», увернувшийся от пуль в воде. Лонг пробыл в море всю ночь и высадился на берег 15 февраля. Лонга ослабила морская болезнь, отягченная рвотой, плечи и спина у него были страшно натерты спасательным поясом, и он почти с ума сходил от жажды, но он был жив. Пошатываясь, он вошел в группу оборванцев на пляже. «Какая бойня! – записал Лонг. – Повсюду лежали раненые. Никаких лекарств не было, как не было и продовольствия, а воды – крайне мало. Ту воду, которая у них имелась, добыла им Джуди, сучка-пойнтер, бывшая талисманом канонерки «Кузнечик»… Еще на пляже было полдесятка мертвых, тела которых оттащили подальше, но не похоронили из-за отсутствия инструментов. Решили бросить тела в море в надежде на то, что отлив унесет мертвецов от берега… Найдя себе местечко на песке, я устроился на ночлег».
* * *
В этот самый момент Форбс, который, вероятно, чувствовал себя неуязвимым, решил испытать свое удивительное везение. Ему разрешили сплавать на многообещающий соседний остров, который он заметил во время налета, и поискать там помощи. Макфарлейн и матрос-малаец, чье имя в истории не сохранилось, отправились вместе с Форбсом. Это было гигантским риском, но провидение и течения оказались на стороне рискнувших, и они достигли острова. Когда они вышли на пляж, их быстро окружили местные жители, которые, как вспоминал позднее Форбс, «склонялись к тому, чтобы убить меня». Но малайцу удалось не только отговорить местных от намерения перебить высадившихся на их берег людей (что, учитывая сотни языков, на которых говорили жители архипелагов, само по себе было небольшим чудом), но и убедить переправить их на другой остров, где какой-то китаец приветствовал Форбса, Макфарлейна и малайца пивом. В итоге вождь деревни сказал, что примет раненых с Позика.
Итак, Форбс вернулся на Позик с несколькими местными тонгкангами (рыболовецкими лодками), и самых тяжелораненых переправили в селение. Столь же важными оказались сведения, полученные Форбсом от вождя. На Сингкепе, крупнейшем из островов архипелага, находился офис голландской колониальной администрации, и распространялись слухи, что там планируют спасательную операцию. Форбс доложил об этом Хоффману и сказал, что готов рискнуть и отправиться на поиски лучшего варианта спасения, чем маленький островок, который он только что посетил. Хоффман дал разрешение на новую разведку, и Форбс отплыл вместе с сельским священником и его сыном на Сингкеп.
Когда радость прошла, остальным оставалось лишь ждать и надеяться на успехи неутомимого Форбса. Ночь спустилась удручающе внезапно. Светили только звезды – они ярко сияли над океаном и казались такими близкими, будто до них можно было дотронуться. Медсестры на Позике занимались оставшимися ранеными, и Уайт вызвался помогать сестрам. Джуди старалась поддержать дух спасшихся. Потом дочь слепой женщины, которая была членом группы, подошла к Уайту и сообщила ему тревожную весть: двое беременных (обе приехали из Голландии) вот-вот должны были родить. Почему их не эвакуировали вместе с ранеными, неизвестно, но, надо полагать, причиной этого были очень поздние сроки беременности – женщины предпочитали родить на твердой суше, пусть даже на таком отдаленном островке, как Позик.
Оказалось, что среди спасшихся был опытный акушер. Во время гражданской войны в Испании Уайт помогал роженице на борту военного корабля[3] и не боялся снова сделать то же самое. Сестер нельзя было отвлекать, так что Уайт отошел к роженицам. Помогала ему только дочь слепой женщины. По счастью, роды прошли в соответствии с природой и закончились благополучно. Родились два мальчика, которых на следующий день крестили в море. Благодарные матери назвали новорожденных Джорджем и Леонардом в честь принявшего роды Уайта (Леонард было его вторым именем).
Выжившие еще четыре дня цеплялись за жизнь, существуя, в сущности, на кокосовых орехах и найденной Джуди воде. По словам Лонга, «на раненых смотреть было жалко: они страшно страдали». Лагерь на пляже одолевали муравьи, мелкие песчаные вши и оводы. Насекомые превратили в пытку жизнь группы, которой к тому же досаждали смелые пауки и ящерицы, воровавшие сокращавшиеся запасы продовольствия. Но худшей из постоянных угроз были ядовитые змеи. На атолле водились опасные пресмыкающиеся нескольких видов, в том числе коралловые аспиды, полосатые крайты и несколько разновидностей кобр и гремучих змей.
В борьбе со змеями Джуди стала одиноким часовым. Почти ежечасно собака вскакивала и бросалась на невидимую угрозу, прятавшуюся в песке или в ближних к лагерю деревьях. Она брыкалась как мустанг, используя свою исключительную быстроту, чтобы уклоняться от молниеносных змеиных укусов. Как правило, пресмыкающиеся отступали, но если не отступали, Джуди била их лапой или загрызала. Затем Джуди хватала мертвых змей и приносила их к ногам одного из объятых ужасом людей. По меньшей мере, нескольких змей использовали для приготовления приличного обеда. Джуди делала что могла, но если бы не пришла быстро помощь, группа либо погибла бы, либо была бы вынуждена отплыть на вельботе в неизвестность, по несколько человек за раз.
И наконец – спасение. На пятую ночь после гибели «Кузнечика» раздался крик: «Судно!» К берегу шел большой тонгканг. Когда лодка причалила к берегу, один из находившихся в ней людей объяснил, что неукротимый Форбс запугал голландского чиновника на Сингкепе и заставил его послать самую большую из имевшихся лодок на спасение людей с Позика. Под прикрытием темноты выживших переправили бурным морем на Сингкеп.
Благодаря мужеству, слепому везению и сверхъестественному нюху собаки по кличке Джуди люди выжили на пустынном острове. Но их тяготы только начинались. До освобождения было еще далеко, и японцы могли свести на нет усилия спасшихся в любой момент.
Глава 12 Помпонг
У Фрэнка Уильямса хватало собственных трудностей. Как и Джуди, его выбросило на необитаемый остров вместе с десятками раненых, многие из которых были гражданскими. Никто не знал, что делать: в спасении нуждалось множество людей, и повсюду рыскали японцы в поисках жертв. «Тянь Кван», разбитый ударными волнами взорвавшихся бомб, ни одна из которых не попала в корабль, все еще стоял на якоре у берега, и бомбардировщики по несколько раз в день прилетали, чтобы добить судно. Примечательно, что ни один из них не нанес смертельного удара. Но многие стальные листы, которыми был обшит корпус «Тянь Кван», отошли и болтались, так что судну грозила немедленная гибель.
Фрэнк помогал в первоочередных делах, то есть в переноске раненых на площадку, расчищенную в джунглях примерно на высоте 30 метров над уровнем моря. Одна из выживших женщин позднее описала эту площадку так: «В нормальные времена это было бы идеальным местом для пикника, но теперь площадка напоминала поле небольшого сражения». Размеры острова Помпонг – примерно километр на полтора. Острая скала высотой около 12 метров делит остров пополам. Суша круто поднимается из моря, и скалы, доставившие столько неприятностей людям, высаживавшимся из лодок, затрудняли подход к острову с моря. На острове был единственный маленький пляж у лагуны, называвшейся Скалистой бухтой. Именно на этом пляже врачи (некоторые из них были ранены) пережили налет, и выжившие медсестры организовали там госпиталь.
Одним из пациентов, нуждавшимся в немедленной помощи, был Кэйтнесс, капитан «Куала». Он почувствовал боль в животе только тогда, когда начал покидать судно. Он ощупал себя пальцами, и когда вытащил руку из-под форменной рубашки, они были алыми от крови. Кэйтнесса сильно ранило в бок, и паралич, который ему удалось стряхнуть с себя на мостике, теперь отчасти вернулся, лишив капитана способности плавать. Кэйтнессу удалось спуститься по трапу и ухватиться за него. На шлюпке подплыл другой офицер, который ухватил Кэйтнесса, но не мог загрузить его в шлюпку (Кэйтнесс был под метр девяносто ростом и крепко сложен). Пока шлюпка шла к берегу, другие находившиеся в ней люди поддерживали капитана над водой. Очутившись на берегу, Кэйтнесс сразу же потерял сознание и следующие трое суток не приходил в себя.
На острове искали спасения более шестисот человек, высадившихся двумя большими группами, которые теперь соединились в одну. Все нуждались в пище и воде. Группа членов экипажей разбомбленных судов взяла одну из маленьких шлюпок и отправилась на ней по залитому вытекшим из танков «Тянь Кван» топливом морю к этому судну, чтобы поискать на нем продовольствие и лекарства, в том числе морфин, аспирин и банки с фруктовым соком. На судне нашли также сержанта британских ВВС Чиппендейла, напуганного, но невредимого. Чиппендейл забился в укрытие. Мужчину и найденные припасы перевезли на остров. Люди, обыскивавшие судно, пришли к выводу, что к утру оно затонет. Смирившись с неизбежным, они расширили пробоины, открыв доступ воды внутрь судна, и вскоре «Тянь Кван» пошел на дно.
(Годы спустя сам Фрэнк рассказал голландским писателям Нойманну и ван Витсену, что «Тянь Кван» «получил несколько попаданий во время первого налета. Средняя часть судна сильно пострадала. Машинное отделение было уничтожено, а мостик превращен в обломки». Эти слова противоречат сообщениям многих других очевидцев, воспоминания которых намного точнее, чем рассказ, сделанный Фрэнком в 1970 году. Учитывая царивший в тот момент хаос, легко понять путаницу (в конце концов, бомбы повредили судно), но представляется очевидным, что Фрэнк ошибался и «Тянь Кван» не пострадал от бомб при первом налете.)
На борту было много банок тушенки и сухарей, но пресной воды не было, если не считать трех маленьких порций воды на спасательных шлюпках. Для поиска пресной воды организовали группу, и поблизости от пляжа нашли небольшой источник. По воспоминаниям Фрэнка, источник «медленно, но регулярно выбрасывал питьевую воду». Но другой выживший, голландец по имени Г. ван дер Страатен, рассказал, что вода была «отвратительной». Тем не менее, выжившие продержались на ней несколько дней и не заболели.
Командир авиакрыла ВВС Великобритании Фаруэлл принял командование военными, а Реджинальд Нанн, глава отдела общественных работ, был избран командиром гражданских государственных служащих. Нанн пользовался всеобщим уважением, как и его супруга Гертруда, тоже находившаяся на острове, но к Фаруэллу относились не с такой любовью. Чарльз Бейкер, государственный инженер-электрик, лишившийся вставных зубов при налете японцев, сказал о Фаруэлле: «Он был худшим из всех чертовых дураков, каких я когда-либо видел». По словам Бейкера, который был хорошо знаком со строением судна, «Тянь Кван» можно было спасти, но крики и нерешительность Фаруэлла стоили им корабля. «Фаруэлл орал и истерил» (так он пытался соперничать с Нанном), «и из-за этого человека мы попали на «Тянь Кван» только после половины одиннадцатого». К тому времени было слишком поздно.
Старший инженер «Куала» построил жалкое подобие навеса из сучьев и вьющихся растений, чтобы хоть как-то укрыть раненых от яркого солнца. Но, несмотря на заботы женщин-врачей и примерно тридцати медсестер из сингапурского госпиталя (по отзыву Бейкера, эти женщины «трудились как троянки»), страдания в Скалистой бухте были ужасны. Позднее Кэйтнесс напишет, что «один бедолага просил лейтенанта Бриггза пристрелить его, поскольку он был грудой искалеченной плоти, но у Бриггза не хватило смелости выполнить эту просьбу. К счастью, через несколько минут страдалец испустил дух, на что Бриггз сказал: «Слава богу!»
По воспоминаниям Уильямса, военнослужащему британских ВВС, обозначенному только как Брин Б., повезло меньше. «Осколок бомбы разворотил ему живот так, что внутренности буквально вываливались из раны. Оставаясь в сознании и страшно страдая от боли, он умолял кого-нибудь положить конец его мукам… Один из товарищей исполнил просьбу Брина».
Одному человеку надо было ампутировать ногу, а лежавший рядом бригадный генерал умирал от ранения в руку. Он потерял три пальца, но пока держался. Офицер ВВС по имени Хоггс потерял руку, но стоически сказал: «Когда вернусь домой, за это надо будет выпить несколько пинт пива». Девушка-евроазиатка всего шестнадцати лет умерла от перитонита, развившегося в результате ранения в живот. Недавно вышедшая замуж миссис Хауэс была искалечена на всю жизнь осколком, разорвавшим ей седалищный нерв. Но среди боли и страшных страданий брезжил луч света, как и на Позике: среди всех смертей открывалась новая жизнь. У миссис Джонс, жены инженера, работавшего в фирме Borneo Motors в Куала-Лумпуре, родился ребенок. Крики новорожденного заглушали стоны раненых.
Фрэнк большую часть своего первого дня на острове провел, вместе с другими занимаясь незавидным делом: он убирал трупы, выброшенные на пляж. Земля была неглубока, поэтому часто приходилось уходить в джунгли, чтобы найти там подходящие для захоронения места. Когда живые не могли копать могилы, они просто оставляли тела в густых зарослях.
Служащие ВВС собрались группой возле родника. Практически ни у кого не было обуви, она потерялась во время налета японской авиации, так что люди даже ходили с трудом. Делать особенно было нечего. Оставалось только смотреть на бегущие по лазурному небу облака и считать минуты до обеда, который успокоил бы урчащие желудки. И мало что могло отвлечь людей от криков страдающих раненых, слабого плача женщин и от осознания того, что они в страшной беде.
Нормирование стало обязательным, и каждому выжившему выдавали по две чашки воды в день. По оценке Бейкера, воды хватало, чтобы наполнить половину жестянки из-под сигарет. Мясных консервов было много, но никто не знал, на сколько придется растягивать эти запасы, дважды в день на 12 человек выдавали по банке консервов. Каждому доставалось также немного сгущенного молока и по два сухаря. Этого было достаточно, чтобы оставаться в живых, но вскоре после еды многие устремлялись в кусты, чтобы опростаться.
Первая ночь прошла без происшествий, хотя легко одетые люди неожиданно были застигнуты страшным холодом, который усилил общую угнетенность. Как и на Позике, разводить костры запретили из опасения перед воздушными налетами. Чтобы согреться, люди спали, тесно прижавшись друг к другу. По мере того, как боевой дух падал, усиливалась апатия. Один из приятелей Освальда Гилмура спросил его: «Как долго, по-твоему, мы тут продержимся, прежде чем бросимся в океан?» Позже Джон Уильямс вспоминал о вони: «Запах был одуряющим, главным образом, от трупов, выброшеных на берег, и гангрены, начавшейся у некоторых раненых».
Несмотря на тяготы, люди сохраняли оптимизм: в районе было множество островов, и новый налет гарантировал бы спасение. Был понедельник, 15 февраля, и в то утро на Помпонге многие молились. Словно молитвы оказались услышаны, британский моряк вскоре наткнулся на местный тонгканг. Этим моряком был лейтенант Энтони Терри, командовавший «Кунг Во», судном, которое привлекло внимание японских летчиков и навело бомбардировщики на «Тянь Кван» и «Куала». Как и Йэн Форбс и многие другие, оказавшиеся в этом районе, Терри был одним из спасшихся с «Принца Уэльского» двумя месяцами ранее. Как и остальных счастливцев, Терри подняли из бурного моря. Потом ему выдали новую форму и отправили на другой корабль. И, как и у Форбса, теперь под ногами Терри взорвался очередной корабль. Пока пассажиры «Кунг Во», в том числе К. Йетс Макдэниел, Этоул Стюарт и Дорис Лим, эвакуировались с судна, Терри осматривал судно в поисках других переживших налет. В тонгканге было мало места, но Терри взял с собой шестерых самых молодых и самых тяжело раненных, самых сильно обожженных, чтобы доставить их на Сингкеп.
«Видеть раненых, обгоревших детей было ужасно, – вспоминал Фрэнк. – Я часто думал, что с ними сталось».
Вскоре после того как Терри отплыл, с соседних островов начали приходить другие тонгканги, которые привезли голодающим беженцам фрукты и немного мяса. Эти припасы помогли спасшимся продержаться еще один день.
Ранним утром в понедельник 16 февраля командир авиакрыла Фаруэлл отплыл вместе с Терри на Сингкеп, для того чтобы организовать спасательную операцию, оставив на Помпонге старшими Нанна и моряков. Терри, уже побывавший на Сингкепе, мобилизовал дополнительные средства для эвакуации, и к концу дня 16 февраля помощь пришла: на горизонте появилось судно, которое было чуть крупнее «Куала». Сэддингтон, знавший азбуку Морзе, просигналил кораблю и провел его в бухту через обломки. Это был транспорт «Танджон Пинанг», способный вместить двести человек. Одно из немногих, это судно смогло благополучно уйти из Сингапура на Суматру в «черную пятницу». По пути капитан Бэзил Шо из военно-морского резерва Новой Зеландии видел уничтожение судов у Помпонга и, «разгрузившись», решил отправиться обратно. Верный своему решению, Шо прибыл сюда, хотя в конце концов и совершил трагическую ошибку.
Шо сошел на берег, чтобы поговорить с командиром «Тянь Кван» Бриггзом, который посоветовал новозеландцу идти в ближайший порт на Суматре, Тембилаан (до него было меньше 200 километров). Из Тембилаана женщин, детей и раненых можно было на более крупных судах перевезти на западное побережье Суматры, а оттуда – на Цейлон или в Индию. Но Шо настаивал на плавании в Батавию, где, как он утверждал, у него были дела. Он дал Бриггзу карты местных вод, оставил кое-какие противомалярийные лекарства, брэнди и вернулся на свое судно.
Погрузка двухсот раненых на «Танджон Пинанг» заняла четыре часа, что было довольно малым сроком, если учесть, что ее производили в полнейшем мраке. Свет падал только с судна, стоявшего в нескольких сотнях метров от берега, и от нескольких фонарей, которыми освещали дорогу через джунгли и острые, покрытые нефтью скалы. Почти всех женщин и детей, включая медсестер, жен и новорожденных, осторожно провели через скалы к ожидавшим их шлюпкам, которые доставили эвакуируемых на судно.
Гертруда Нанн, которая до войны была известной певицей церковного хора, дошла до места погрузки, но там остановилась. «Рекс, я не хочу уезжать, если ты не едешь», – сказала она, назвав майора Реджинальда Нанна нежным уменьшительным именем. И она уговорила мужа оставить ее на острове. Итак, Гертруда Нанн была единственной женщиной на острове, после того как в три ночи «Танджон Пинанг» отплыл от Помпонга и взял курс на юг.
Это судно так никогда и не дошло до порта назначения. На следующую ночь его обстрелял японский военный корабль, почти сразу же потопивший «Танджон Пинанг». Выжило очень мало людей. Одной из выживших была Молли Уоттс-Картер, британская медсестра, едва не погибшая под японскими бомбами на Помпонге. Она выбросилась в море, когда «Танджон Пинанг» нащупал первый луч прожектора. Десятерых других, включая пятерых британок, троих малайских боев, китаянку и англичанина, подобрал спасательный плот, где и находилась Молли. Несколько дней плот бесцельно дрейфовал по Южно-Китайскому морю к северу от Явы. Некоторые британцы сошли с ума, бросились с плота в море и исчезли в его глубинах. На четвертый день один из малайцев неожиданно схватил китаянку, задушил ее и сбросил тело в воду. На пятый день умерло еще двое. Над другими медленно опускался занавес, когда внезапно они увидели землю. Упрямая Молли попыталась направить плот, таща его за собой, но течение снова предало людей, и вскоре они очутились в открытом море.
Казалось, все потеряно, но тут предрассветную мглу пронзил луч прожектора с японского крейсера. Молли вытащили из воды и поместили на носилки. «Японцы обращались со мной очень хорошо и вскоре пробудили во мне признаки жизни с помощью еды и бренди», – рассказывала Молли[1].
Молли была одной из немногих переживших трагедию (довольно удивительно, но среди них оказался и капитан Шо). Долгое время никто не знал о том, что случилось с «Танджон Пинанг». Годы спустя в секретном докладе британскому командованию было высказано предположение о том, что «людей, которые все еще числятся пропавшими без вести, в настоящее время надо считать утонувшими, о чем следует известить их ближайших родственников». Таков был ужасный конец сотен невинных людей, которые пережили одно потопление только для того, чтобы всего лишь через несколько дней снова оказаться в воде.
Оставшиеся на Помпонге мужчины и единственная женщина, Гертруда Нанн, ничего не знали об этом трагическом повороте событий. Ко вторнику 17 февраля люди начали голодать, хотя теперь кормить надо было намного меньше ртов. Повсюду лежали голодные, безучастные люди. По словам одного из оставшихся на острове, «всякое усилие требовало огромного напряжения воли». Джон Уильямс вспоминает: «Казалось, мы обречены на одно из двух: нам или предстояло умереть от голода, или же нас должны были найти японцы, которые уничтожат нас скопом, как это происходило в подобных обстоятельствах с другими группами беглецов. Мы были очень слабы и, по большей части, просто валялись на земле, пока немногие осматривали горизонт в тщетной надежде на то, что на помощь может прийти другое дружественное судно».
Ванг Хуа-Нана, банкира, пережившего гибель «Тянь Кван» благодаря тому, что он привязался к двум обезглавленным трупам поясом, в котором хранил деньги, местный житель выбрал и отвел в деревню, где несколько европейцев оправлялись от перенесенных в море мук. Глава деревни не слишком хотел оказывать помощь еще одному хангмао (так на местном наречии называли «людей с Запада»), но Ванг убедил его, что за рифами все еще плавает много тонгсенненов (местных островитян), которые спасают гибнущих людей. «Он ответил на мой призыв, и отправил много сампанов в море. В полночь сампаны вернулись. Люди на них были почти истощены, но они привезли еще более двадцати человек». Среди доставленных не оказалось членов семьи Ванга, но там был Рей Фрейзер, старший чин британских ВВС с «Тянь Кван». Он поведал Вангу о ситуации на Помпонге. На следующий день Ванг сам пожаловал на Помпонг в лодке вождя. Ему сообщили, что всех членов его семьи и многих коллег из Банка Китая эвакуировали на «Танджон Пинанг».
Пройдет больше года, прежде чем Ванг узнает о несчастной участи эвакуированных.
Собрав как можно больше людей, Ванг вернулся к лодке вождя и на ней уплыл на свой остров. Через полтора часа после этого маленькое японское рыболовецкое судно появилось в пределах видимости Помпонга. Его вел австралиец Билл Рейнолдс. Шестидесятилетний Рейнолдс, только что уволившийся с государственной службы в Малайе, неделей ранее украл этот корабль в Сингапуре и выжил во время перехода на Суматру, по пути взяв на буксир другие поврежденные суда. Когда ему рассказали об отчаянной ситуации на Помпонге, он вызвался отправиться на этот остров. Судно, которое Рейнолдс переименовал и назвал «Крайт», приняло на борт еще 70 ходячих раненых и увезло их с Помпонга. Среди этих раненых был и Кэйтнесс[2].
Видя, как «Крайт» отваливает от берега острова с первой партией раненых, некоторые люди вышли из прострации. Служащие ВВС полностью сохраняли дисциплину и оставались на месте, как и было приказано. Но морякам и гражданским Помпонг надоел до смерти. Электрик Чарльз Бейкер вместе с несколькими другими, включая лейтенанта Джорджа с «Куала», вышел на одной из шлюпок в море. На лодку взяли восемь банок консервированной говядины и ведро воды. Затем шлюпку осторожно провели через скалы и взяли курс на Сенгкап. Через несколько часов плавания они остановились на крошечном островке, где увидели каких-то пловцов. Беглецы попросили (и получили) четыреста кокосовых орехов. Эта сделка окупилась, и той же ночью они достигли Сингкепа.
Некоторые местные жители, доставлявшие продовольствие выжившим, привели на Помпонг маленькие суда, которые не слишком годились для плавания в открытом море[3], но у многих находившихся на Помпонге лопнуло терпение. Те, кто уплыл на этих лодках, были не так удачливы, как Бейкер и Джордж. Несколько банковских служащих сбились с курса и провели в море недели, но в конце концов добрались до Индии. Трое других проплавали полных пять недель, прежде чем их взяли в плен японцы и отправили в лагерь военнопленных в Палембанге на Суматре.
Наконец, 20 февраля, когда Фрэнк и другие остававшиеся на Помпонге военнослужащие ни о чем, кроме голода и отчаяния, уже не могли и думать, пришло спасение в лице лейтенанта британского ВМФ. У лейтенанта было запоминающееся имя – Сьовальд Канингэм-Браун. Блондин с песочного цвета волосами и самоуверенным, почти петушиным видом, Канингэм-Браун был капитаном «Хунг Хо», маленького судна, которое эвакуировало нескольких везучих беженцев из Сингапура на Суматру. Когда Бэзил Шо, капитан обреченного «Танджон Пинанг», рассказал Канингэм-Брауну, который годами бороздил воды региона, о брошенных на Помпонге, тот подумал, что лучше всего идти на Сингкеп в обход джонок, а потом спасти потерпевших бедствие людей. Шо, напротив, пошел прямо к Помпонгу, а потом на Яву – и заплатил за это огромную цену.
Метод Канингэм-Брауна оказался более плодотворным. Он сначала остановился на острове Банка и снял с него последних из оставшихся в живых людей с «Кунг Во», среди которых были Джеффри Брук и австралийский инженер по имени «Томмо» Томпсон, а потом отделился от четырех судов и пошел на Помпонг. Фрэнк и другие летчики штабелем погрузились на суденышко, забившись, как лемминги, в трюмы кораблика длиной всего-то 12 метров, и затаились там в ожидании ночного путешествия.
Рассказывая об этом плавании много лет спустя, Фрэнк поведал, что покинул Помпонг на судне под командованием «лейтенанта Канингэм-Брауна, ВМФ Великобритании, из Ли-он-Солент (Англия)» для того, чтобы добраться до Сингкепа и найти там «кокосовые орехи и воду», хотя Сингкеп был важным пунктом назначения, а не просто остановкой для погрузки продуктов питания. «Как удавалось вести это судно, остается для меня тайной», – вспоминал Фрэнк тонгканг, который едва ли подходил для отчаянного перехода по открытому океану. К тому же существовала постоянная опасность того, что японские самолеты с красными солнцами на крыльях обнаружат суденышко. «Над нами дважды пролетали японские самолеты, которые, однако, не тронули нас», – рассказывал Фрэнк. По крайней мере, Фрэнка вывезли с Помпонга, и довольно быстро он прибыл в Дубо, главный портовый город Сингкепа.
Лодка, спасшая Фрэнка от голодной смерти на острове, пришла благодаря невероятным усилиям не только Канингэм-Брауна, но и малайца, которого звали Тонгку Мухаммед-Махийддин. Тонгку был на «Куала», но его унесло течением после того, как он вывалился за борт, чтобы избежать бомбардировки. Тонгку ухватился за бревно и продержался на воде семь часов, прежде чем его подобрали малайские рыбаки. Он быстро занялся организацией спасательных операций на окружающих островах, но из-за неправильного понимания сообщений британских военнослужащих думал, что выжившие уже эвакуированы с Помпонга. 16 февраля Тонгку столкнулся с командиром авиакрыла Фаруэллом в Сингкепе, и Фаруэлл избавил его от заблуждений. Вскоре после этого Тонгку встретился с Канингэм-Брауном, который сказал Тонгку о своем намерении собрать спасательную флотилию.
Тонгку отправился в ближайшую малайскую деревню и подрядил четыре большие лодки и людей, которые поведут их в море. Понадобились кое-какие переговоры с элементами принуждения, дополненные угрозами возмездия (и обещанием захватить принадлежавший жителям деревни опиум), но, в конце концов, последние выжившие были вывезены с Помпонга морем.
В официальном британском докладе об этом инциденте Тонгку удостоили щедрых похвал: «Нет особых сомнений в том, что без этих непрестанных усилий, предпринятых малайцем, участь выживших оказалась бы намного хуже, и спасенные в большом долгу перед Тонгку Мухаммед-Махийддином». В дни после падения Сингапура Канингэм-Брауна тоже считали героем, но через несколько дней безрассудной смелости он попадет в плен и будет посажен в тюрьму. Там он столкнется со многими спасенными им людьми.
Как это случилось с Джуди и выжившими моряками с «Кузнечика», Фрэнк и многие другие не поддались призраку смерти, маячившему над ними, лежавшими на пляже Помпонга. Но до безопасности было еще далеко.
Глава 13 Суматра
Остров Сингкеп представлял собой сравнительно крупный массив суши по сравнению с окружавшими его крошечными атоллами и островками и был сопоставим по площади с Сингапуром. Сингкеп стал ключевым пунктом для тех, кто выжил при падении Сингапура и японских атаках в окружающих Сингапур водах. Для белых солдат и гражданских с местной голландской администрацией вести дела было намного легче, чем с местными островитянами, которые, когда не были явно враждебны, откровенно злорадствовали по поводу участи белых, европейцев. У Великой восточноазиатской сферы совместного процветания был девиз «Азия для азиатов», и хотя никто из жителей архипелагов не проникся в полной мере этой пропагандой, факт оставался фактом: белых колонистов унизила армия, бойцы которой больше походили на местных жителей. Это чувство укреплялось в регионе, и даже после того, как японцы потерпели поражение, большая часть Юго-Восточной Азии сбросила ярмо колониальных господ из Европы.
Сингкеп голландцы (а вскоре и японцы) ценили за огромные запасы олова, которые разрабатывали по всему острову. Но был и другой элемент, который позднее приобретет величайшую (и очень секретную) ценность для западного мира и превратит Сингкеп в важную точку на карте. Сразу же после войны голландцы заключили секретное соглашение с США и Великобританией, которое позволяло этим державам разрабатывать на Сингкепе запасы радиоактивного минерала тория[1]. Сингкеп был одним из немногих мест в мире, где имелись запасы тория, критически важного элемента для создания ядерного оружия. Запасы тория позволили американцам совершить рывок, обогнать СССР и удерживать лидерство в гонке вооружений.
Но в конце зимы 1942 года, когда война на Тихом океане началась плохо для союзников, все это было в далеком будущем. Для выживших с «Кузнечика» и «Стрекозы» важным оставалось то, что их вывезли с Позика и, вероятно, они были на пути к спасению. Джуди сидела на носу тонгканга, везшего ее в Сингкеп, устремив нос вперед, и то ли вынюхивала противника, то ли просто наслаждалась океанским бризом. После долгого плавания тонгканг уткнулся в исключительно красивый пляж. Пассажиры сошли на берег и проследовали в находившийся неподалеку главный портовый город Дабо, где находился офис голландского администратора. Казалось, этого человека послал бог. Он принял раненых и разместил их в приличной больнице, хотя ухаживать за ними предстояло все тем же неутомимым медсестрам, так как голландский медперсонал уже эвакуировали. Администратор накормил группу беженцев первым приличным обедом за неделю – с тех пор, как они покинули Сингапур.
Администратор поделился волнующим слухом: на Суматре, в западном портовом городе Паданг стояли британские, американские и австралийские суда, поджидавшие беженцев, чтобы переправить их в безопасные места, в Индию и на Цейлон, возможно, даже в Австралию.
Воображением всех завладел большой остров (по площади – шестой в мире), лежавший на западе. Суматру, тяжеловеса Голландской Ост-Индии, пересекал экватор. На Суматре были огромные неизученные территории, покрытые, по большей части, влажными тропическими лесами. А еще на Суматре были высокие горы, быстрые реки, опасные твари, туземцы – и, разумеется, японские мародеры, силы вторжения, которые высадились на острове тогда, когда Джуди нашла питьевую воду на Позике. Суматра тянется далеко на север, и между крайней северной точкой острова и границей между Сиамом и Малайей – всего лишь короткое плавание через Малаккский пролив. Крайняя южная оконечность острова практически достигает Батавии. Контроль над Суматрой как над западными воротами в Юго-Восточную Азию создавал прямую угрозу Индии и Цейлону в Индийском океане. Говоря иначе, Ямасита и его покорившая джунгли армия должны были захватить Суматру в ближайшем будущем.
Впрочем, для беглецов из Сингапура у Суматры были преимущества. Большая ширина острова означала, что на Суматре много мест, где можно скрыться от японцев. Голландцы создали на Суматре примитивные, но достаточно надежные транспортные системы, по большей части, автобусные и короткие железнодорожные линии, остров пересекали судоходные реки. К западу от Суматры не было ничего, кроме открытого океана и британских сил на Цейлоне и в Индии. Поскольку в водах к востоку от Суматры (Южно-Китайском море) господствовали японцы, путь на запад сулил единственную реальную надежду на спасение.
Новая возможность достичь свободы разожгла аппетиты беглецов, а Джуди была членом их группы и питалась вместе с остальными. Овощное рагу и рис – вот и все, что подали на обед. Банкет был не из самых роскошных, и для собаки еда едва ли могла сравниться с хорошей костью с остатками мяса. Но после скудного нормированного питания в течение прошлой недели и такая пища показалась Джуди вкусной. Беженцы ночевали, по большей части, за пределами Сингкепа. Офицеры и женщины разошлись по роскошным заведениям, в основном, по голландским клубам, но в этих почитавшихся элегантными местах было так много москитов, что многие предпочли бы найти уголок, хоть немного продуваемый бризом, пусть даже и пришлось бы спать на грязном матрасе.
Джуди и группа эвакуированных с Позика, Фрэнк и группа эвакуированных с Помпонга и другие беженцы из Сингапура (многие из них были контужены ударами японской авиации и насквозь промокли, когда бежали с судов) в Сингкепе помылись и постирали свою изорванную одежду. Должно быть, Джуди встретила Фрэнка на Сингкепе 20 февраля, когда группы эвакуированных с «Куала» и «Тянь Кван» добрались до острова и соединились с группами спасшихся с «Кузнечика» и «Стрекозы», прибывшими на рассвете. Поначалу казалось, что Сингкеп – хорошее место, для того чтобы устроиться на какое-то время. Остров был слишком маленьким, чтобы заинтересовать японцев, которые занимались более крупными целями вроде Суматры и Явы. А на Сингкепе были, по крайней мере, продовольствие, вода и кров над головой.
Фрэнк пока так и не встретился с Джуди. По-видимому, две основные группы беженцев не пересекались в Сингкепе, за одним примечательным исключением.
Двадцатого февраля капитан «Кузнечика» Хоффман, спасшиеся с «Куала» майор Нанн, Чарльз Бейкер, чьи быстрота мышления и храбрость под огнем неприятеля произвели сильное впечатление на Нанна, и несколько старших офицеров вроде бригадного генерала Арчи Пэриса встретились с голландским администратором Сингкепа. Пэрис командовал 11-й индийской дивизией в Малайе и был выдающимся, хотя и необычным офицером, который всегда появлялся на командном пункте в сопровождении двух ирландских сеттеров. Несмотря на недавние события, Пэриса считали специалистом по войне в джунглях. Британское командование приказало Пэрису бежать из Сингапура, опережая японцев, а не оставаться в городе и сражаться. В Сингкепе Пэрис находился уже несколько дней. Путь в Сингкеп по смертельно опасным водам Пэрис проделал на яхте (сеттеров пришлось, увы, оставить в Сингапуре).
Администратор Сингкепа был, возможно, полезен для подавленных и голодных людей, которые кое-как привели себя в порядок на подконтрольном ему берегу, но к моменту, когда чиновники и офицеры собрались в его офисе, он хотел избавиться от британцев. Он сообщил, что в Сингкепе мало продовольствия для беженцев, особенно учитывая «две тысячи враждебно настроенных кули (островитян)», которых надо было кормить. На Сингкеп, сказал администратор Хоффману, могла прийти помощь, но могла и не прийти. «Он был настроен очень пессимистично, – записал Бейкер. – Он закончил свою речь обращенной к нам просьбой поддерживать порядок и не грабить».
На этой радостной ноте многие из беженцев стали строить планы ухода на Суматру. Это означало новое плавание, всего лишь еще несколько дней в море после множества, проведенных на борту более крупных судов, которые были потоплены, оставив страшные воспоминания.
Что будут делать беженцы из Сингапура, после того как достигнут Суматры, оставалось неясным. Им приходилось строить планы на основании слуха о том, что на другом конце Суматры их ждет спасение. Даже если они выживут во время опасного перехода из Сингкепа, им придется преодолеть примерно пятьсот километров дебрей, в том числе хребет Барисан, нависавший над Падангом с запада. В конце концов, им предстояло пересечь Суматру с востока на запад по трем основным маршрутам. Южный маршрут, пролегавший через крупный город Дьямби (теперь Джамби), был самым коротким, шел напрямую через остров от западного побережья до Паданга. Но этот маршрут вскоре был закрыт наступавшими японцами, 14 декабря неожиданно высадившимися в Палембанге и наступавшими на север. Этим путем смогли воспользоваться только беженцы, которые прибыли на Суматру первыми.
Другой маршрут пролегал примерно в 460 километрах к северу от Дьямби и проходил через город Пакан-Барое, название которого для Фрэнка и Джуди станет обозначать беду. В то время Пакан-Барое был узловым пунктом отличной дороги на запад, которая включала в себя хорошую, но мало эксплуатируемую дорогу в Паданг. Те немногие, кто пересек Суматру этим маршрутом, оказались на борту судов, увозивших эвакуированных на запад. Но поскольку этот маршрут пролегал гораздо севернее Сингкепа, путешествие по нему означало гораздо более длительный переход через воды, находившиеся под господством японцев.
Большинство беженцев использовали средний маршрут – вверх по течению реки Индрагари до Ренгата, довольно большой деревни, находившейся в 140–150 километрах от берега Суматры. Это было предельным расстоянием, которое можно было пройти по реке. Оттуда машины перевозили беженцев через глухую местность в глубине острова в Савах-Луэнто, где находилась конечная станция ведущей из Паданга железной дороги длиной в 180 километров. Из Савах-Луэнто поезда, петляя по горным перевалам, доставляли беженцев к морю, в порт Эммахавен в Паданге.
Проявив изумительную способность к организации в неблагоприятных условиях, голландцы и британцы быстро обеспечили эффективную работу этого центрального маршрута, организовав на каждой крупной остановке штабы и госпитали. Благодаря этим усилиям в Паданг, а оттуда в Индию попало намного больше беженцев, чем могло бы.
Но помощь на Суматре пошла на пользу тем беженцам, которые быстро добрались до острова. К моменту, когда Джуди и Фрэнк прибыли в Сингкеп, сеть на Суматре сворачивали, так как высшее начальство исходило из предположения, что большинство беженцев, которым надо было добраться до Паданга, уже сделали это. Хотя большинству потерпевших кораблекрушения удалось сразу же перебраться на Суматру, группа, в которой была Джуди, провела несколько дней на Позике. То же самое произошло с Фрэнком, который оставался на Помпонге до самого конца. Многие другие, испытавшие ударную мощь императорских вооруженных сил Японии и прибывшие в Сингкеп раньше, хотели уехать в безопасное место как можно скорее.
Страх заставлял многих гражданских и военнослужащих армии и ВВС проситься на любые имевшиеся суда, несмотря на незнание моря. В одном из написанных после эвакуации докладов высшей степени секретности высказывалось такое мнение: «Если бы был составлен полный и откровенный рассказ о попытках армии организовать навигацию, то большая часть этого рассказа была бы юмористической». Один солдат, укравший рыбачью лодку у местных жителей, обратил внимание на торчавший из корпуса странный кусок дерева. Не понимая, что это был самодельный кингстон, клапан, предотвращающий затопление судна забортной водой, он выдернул деревяшку из корпуса. Пока солдатик пытался вернуть запор на место, лодка почти затонула. Другой «мореход» убил много времени на изготовление якоря, а потом, не привязав его к судну, бросил в море и потерял. Японцы густо минировали воду у берегов Суматры, и многие неопытные моряки погибли, направив свои лодки прямо на странные предметы в воде.
Другим беженцам, особенно тем, кто имел отношение к ВМФ, повезло больше. Чарльз Бейкер и лейтенант Джордж, решившие покинуть Помпонг по-своему (и добившиеся успеха), повторили побег еще раз. На туземном судне они снова отплыли и пришли в Паданг вовремя: 2 марта их эвакуировали на Цейлон. К сожалению, примерно через два месяца после этого Джордж погиб, когда его новый корабль Tenedos подвергся бомбардировке в порту Коломбо.
Эта особенно мрачная ирония (человек, вопреки всему, спасся от гибели только для того чтобы погибнуть вскоре) стала обычным делом среди людей, эвакуированных из Сингапура. Капитан «Кузнечика» Хоффман тоже самостоятельно выбрался с Сингкепа, хотя в его случае это было необходимо: в Хоффмане нуждались на войне. Бригадный генерал Пэрис и майор Нанн ушли из Сингкепа отдельно от остальных (перед тем как ускользнуть с острова, Пэрис опозорился, призвав людей с «Кузнечика» и «Стрекозы» «держаться вместе» – и оставив их на милость судьбы). Пэрис и Нанн уплыли на лодке, которую предоставил им голландский администратор. Все эти люди вскоре оказались в Паданге, где их приветствовал неукротимый Йэн Форбс, который, пренебрегая постоянной угрозой атаки японцев, отважился выйти в штормящее море, чтобы эвакуировать на Суматру десяток голландских чиновников, а потом пересек Суматру по маршруту Дьямби. Форбса и Хоффмана перевезли на Яву, где они взошли на мостик другого военного корабля, эсминца «Стронгхолд», командуя которым они вернулись к войне с японцами на море.
Через несколько дней после этого, 2 марта 1942 года «Стронгхолд» был потоплен во время сражения в Яванском море, когда японцы вторглись в Батавию и ее окрестности[2]. Хоффман погиб, как и все, кроме пятидесяти находившихся на борту эсминца моряков. Одним из немногих уцелевших оказался Форбс, который невероятным образом выжил в четвертом менее чем за два года потоплении. На этот раз его подобрали японцы и засадили в лагерь военнопленных на Целебесе, еще одном из островов Голландской Ост-Индии (теперь он называется Сулавеси). Там Форбс и просидел до конца войны. Но он выжил и в лагере. После войны Форбс станет военно-морским атташе Великобритании в Швеции и будет награжден за храбрость и непотопляемость Крестом за безупречную службу.
Если назвать Форбса человеческим аналогом Джуди, это будет не слишком далеко от истины.
У остальных выживших членов экипажей «Кузнечика» и «Стрекозы» нашелся козырь в рукаве. Или они так думали. Перед тем как оставить пост командира канонерки, Хоффман договорился с администратором о том, что оставит раненых в Сингкепе, а другим предоставят джонку с командой из китайцев, чтобы люди добрались до Суматры. Несмотря на эту договоренность, говорившему на многих языках новозеландскому офицеру по имени Юстас пришлось долго убеждать капитана в необходимости выйти в море. Наконец, 21 февраля беженцы поднялись на борт джонки и отправились на Суматру.
Именно тогда Джуди простилась с еще одним из своих близких друзей. Джордж Уайт сделал выбор, который позднее назовет «довольно безумным»: он решил отколоться от группы, отправившейся на Суматру. Вместо этого Уайт и горстка других выбрали попытку добраться непосредственно до Индии, где безопасность беглецов обеспечивало колониальное присутствие Великобритании.
«Я был твердо убежден в том, что наша безопасность совершенно не зависит от того, сколько нас, и что японцы, в конце концов, переловят всех беженцев, – вспоминал впоследствии Уайт. – А еще я решил, что когда они сделают это, меня там не должно быть».
Отчасти мысли Уайта, как он позднее напишет, были заданы его близостью с породистым пойнтером, собакой, в которую он влюбился. Поскольку Уайт был убежден в том, что группа, направлявшаяся в Паданг, обречена, это означало, что или Джуди «погибнет после всего, через что она прошла» (встретив Джуди только в Сингапуре, Уайт не знал и половины ее истории), или он сам погибнет на глазах Джуди. И он не был уверен в том, какой из этих вариантов хуже. Итак, предпринимая безрассудную попытку пересечь Индийский океан, он, по крайней мере, избавит себя самого и Джуди от этой участи.
«Казалось, она понимала все происходившее, и перед тем, как я ушел, лизнула мне руку», – позднее написал Уайт.
Пока Джуди совершала последнюю прогулку по Сингкепу перед отплытием на запад, Уайт ушел вместе с двумя другими спасшимися моряками – австралийским инженером Томмо Томпсоном, который был на «Кунг Во» и помог Фрэнку спастись с Помпонга, и матросом из Ливерпуля Тэнси Ли (Уайт никогда не называл их по именам, которыми нарекли их матери). В отличие от Бейкера, Уайт очень хорошо относился к голландскому администратору. «Он был замечательным человеком», – пишет Уайт, хотя, как и все остальные британцы в своих воспоминаниях, не счел нужным назвать этого человека по имени («Мы называли его голландцем», – лучшее, что выдавил из себя Уайт). Впрочем, подобные чувства не помогли, когда раздраженный «голландец» отклонил их просьбу предоставить им лодку и сказал троице, что они – дураки, раз не примкнули к отправившейся на Суматру группе, в которой была Джуди. Впрочем, вскоре после этого «голландец» изменил мнение и предоставил Уайту транспорт на север, к крошечному островку Селажар. В путешествие с ними отправились двое армейцев, Лэмпорт и Фикстер. На Селажаре они несколько недель прятались в джунглях, в мангровых болотах и в изолированных бухтах – повсюду, где не было японцев. Наконец, Уайт и его товарищи добрались до деревушки на соседнем островке Пинобу, где встретили некоего китайского джентльмена («я хочу сказать: именно джентльмена», – отметил Уайт), который накормил беглецов «рыбьими глазами» и дал им «лодку – лодку, дружище!», и смолу, чтобы проконопатить суденышко, перед тем как выйти в море. Сын того китайца, пятнадцатилетний мальчик, учившийся в английской школе в Сингапуре, сделал беглецам другой очень ценный подарок: он вырвал из своего школьного атласа страницу, на которой была подробная карта Индийского океана.
Имея в качестве навигационных инструментов только эту страницу из школьного атласа и карандаш с линейкой, Уайт разработал план: пойти на север по Малаккскому проливу, а потом повернуть на запад, к Индии. «Это всего-навсего 4820 километров!» – громко сказал сомневающимся товарищам Уайт.
И 11 апреля 1942 года, оттолкнувшись от берега, они отправились в плавание в лодке длиной менее 8 метров, с запасом горючего, воды, риса, бананов, винтовкой, одеялом, часами и пистолетом без патронов. Запасов едва ли было достаточно даже для того, чтобы вернуться в Сингапур, и, уж тем более, недостаточно для того, чтобы преодолеть путь, почти равный расстоянию от атлантического до тихоокеанского побережья США.
«Погода хорошая. Господь с нами», – такой была первая запись, сделанная Уайтом в журнале.
Почти в самом начале плавания Фикстер настоял на том, чтобы его высадили на берег: по-видимому, он осознал тщетность предстоявшего эпического путешествия. Уайт умолял Фикстера остаться, но молодого солдата невозможно было переубедить.
«Он плакал. Плакал и я, – писал Уайт. – Ужасно видеть плачущего мужчину, но в то время чувства у всех нас притупились. Думаю, у всех появилось понимание того, что неправильное решение вполне может обернуться смертью, его или нашей».
Оказалось, что смерть выбрала Фикстера. Остающиеся в лодке отдали ему свои последние деньги. Фикстер попытался отказаться, но его убедили, что посреди Индийского океана деньги ни к чему. Уайт высадил товарища на берег Суматры в устье лесной реки, где, как надеялся Фикстер, он присоединится к группе, в которой была Джуди. Как и опасался Уайт, Фикстера взяли в плен японцы, отправив его в находившийся в Сиаме лагерь, где тот умер от болезни.
Четверо оставшихся продолжили путь на север без Фикстера. Через несколько дней лодка миновала Суматру и повернула налево, устремившись в бескрайние просторы Индийского океана. «Мы взяли курс на северо-запад, – рассказал в 1945 году Уайт газете Portsmouth Evening News, – так как было очевидно, что, следуя этим курсом, мы достигнем побережья Индии». По пути они несколько раз чудом избежали столкновения с японскими судами, но еще бо́льшую тревогу вызывал страшный фурункулез у матроса Ли, усиливающаяся лихорадка у Томмо Томпсона и мучившая всех морская болезнь. «Дело было дрянь, – вспоминал Уайт. – Приходилось держать товарища, справлявшего нужду с кормы, но это было необходимо. Я всегда боялся того, что какая-нибудь акула прыгнет на то, что ей покажется соблазнительной приманкой».
«У нас были и хорошие, и плохие дни», – рассказывал позднее Уайт, но на четырнадцатый день плавания ситуация стала отчаянной. Горючего оставались какие-то капли. У Томпсона разыгралась малярия: его то трясло от холода, то бросало в жар. Лэмпорт, как мог, ухаживал за Томпсоном, но было ясно, что без лекарств австралиец наверняка умрет. А теперь и здоровье Лэмпорта начало сдавать. Никто не спал подолгу. Меньше всех спал Уайт. Постоянно шедший дождь грозил затопить лодку. Журнал, который урывками вел Уайт (он делал короткие записи на странице, вырванной из атласа), кратко отражал нарастающие проблемы. «Всю ночь лил сильный дождь… Надо стать на якорь… Работали над устранением течи, сомневаюсь, что сможем справиться… Откачиваем воду каждые три часа… Невозможно сделать горячее питье… Откачиваем воду на каждой вахте».
В течение нескольких дней люди на лодке не видели ничего, кроме шумно всплывавших китов. Уайта мучила мысль о том, что он водит лодку вокруг Суматры или, того хуже, потерял направление на Индию. Это запросто могло случиться, учитывая то, что он вел лодку по странице из школьного атласа, которая теперь пропиталась морской водой. Если Уайт каким-то образом прошел мимо Индии, то впереди до побережья Африки суши не было, но до Африки им не добраться.
«Я молился как безумный, хотя смело предсказывал, что в течение следующих двадцати четырех часов увидим землю, – вспоминал Уайт. – Я не говорил, какую землю мы увидим, но мои слова подбадривали всех».
Блеф Уайта (или, может быть, его обращение к высшим силам) дал результат на следующий день, когда они действительно увидели земную твердь. Этот случай в журнале Уайта скупо отмечен записью: «Увидели землю». Вполне понятно, что они пришли в Индию. То была прибрежная деревня Пуликат на юге Индии, и дружественный луч местного маяка помог лодке подойти к берегу. Уайт безошибочно привел суденышко в точку, лежавшую всего лишь в 45 километрах от базы британских ВМФ в Мадрасе. Изношенный двигатель, искусно собранный Томпсоном и проработавший четыре с половиной тысячи километров, заглох в каких-то двухстах метрах от берега. Местные жители вытащили изнуренных путешественников через прибой на пляж. «Как только я оказался на британской базе, я наелся до отвала, – вспоминал Уайт. – Там был бекон, были яйца и помидоры – все, чего мне хотелось. После этой трапезы я жутко заболел».
Это было невероятным путешествием, одним из самых поразительных актов в истории современного мореплавания[3]. Плавание Уайта сопоставимо с плаванием Уильяма Блая после того, как его высадили с «Баунти»[4]. К сожалению, не обошлось без потерь. Уайт, Ли и Томпсон остались в живых, а Лэмпорт, которого сразу же забрали в госпиталь базы, умер там от паратифа.
* * *
Тем временем Джуди проследовала на Суматру.
Наличие на джонке, которая везла беженцев, китайской команды означало, что морякам не надо вести судно, но они вряд ли могли расслабиться. В море, где надо было уворачиваться от японских патрулей, мин и коварных течений, катастрофа постоянно подстерегала их. По счастью, джонки вроде той, на которой они плыли, были довольно распространенными в тех водах, а в те времена у японцев все еще имелись более крупные цели для охоты.
К счастью, двухдневный переход до Суматры прошел без происшествий. Джуди, оставшаяся без опеки и ласки Уайта, нашла Леса Сирла и подружилась с ним и его товарищами. По иронии судьбы, один из этих парней носил фамилию Уильямс. То был Лен Уильямс, офицер с «Принца Уэльского», перебравшийся на «Стрекозу». В группу Сирла входил огромный шотландец по имени Джон Девани и по прозвищу Джок, отъявленный попрошайка и, по словам Сирла, «самый смелый человек из всех, кого я знал». Джуди провела большую часть путешествия на лодке, свернувшись в клубок рядом с этими матросами и положив нос между лапами. Она слишком устала, чтобы делать что-то по части предупреждения об опасности или повышения морального духа. На борту находились Тафф Лонг и лейтенант Юстас, а также тяжело раненный кочегар со «Стрекозы» по имени Фарли, который настоял на том, чтобы его увезли с Сингкепа. Он отказался оставаться там с другими ранеными.
Когда джонка достигла Суматры и вошла в устье реки Индрагири, чтобы двинуться вглубь острова, все вздохнули с облегчением. По неизвестной причине китайский шкипер не доставил их в Тембилаан, крупнейшую деревню на берегах Индрагири. Вместо этого капитан свернул и высадил британцев там, где река стала непроходимой для его джонки. Джуди и остальные так или иначе нашли путь в Ренгат, где уже почти две недели действовала система наземного транспорта, доставлявшего людей на железнодорожную станцию Савах-Луэнто.
Важным было, однако, то, что группа, где находилась Джуди, так и не нашла машины, которая помогла бы им пересечь остров. По-видимому, главной проблемой было то, что они покинули Сингкеп чуть позже или задержались, поскольку не сделали остановки в Тембилаане. Лейтенант Юстас обыскался офицеров или администраторов, которые оставались при исполнении обязанностей, но все они погрузились на последний грузовик и отбыли на запад. Героев вроде Энтони Терри или Билла Рейнолдса, которые хотели бы помочь беглецам и обеспечить им благополучный проход к цели, не нашлось. «К моменту нашего прибытия организованная эвакуация было свернута, и спустя какое-то время Юстас объявил, что отныне каждый за себя», – сообщил Лонг. Невероятно, но в Ренгате беглецы встретили шестерых японских военнопленных, которых вывезли на «Кузнечике» из Сингапура. За пленными по-прежнему следил офицер разведки Кларк.
У группы, в которую входила Джуди, определенно не было времени останавливаться на отдых в гостинице городка, где люди могли бы помыться, поспать и поесть с таким же комфортом, как в Сингапуре. Выжившие с «Кунг Во», в том числе Дорис Лим, Этоул Стюарт и К. Йетс Макдэниел, побывавшие в Рангате раньше, чем моряки с канонерок, воспользовались благами гостеприимства. Они объедались рисом, гигантскими креветками и вдоволь пили пиво, хотя, по воспоминаниям Стюарта, он «бы много дал за одну-единственную чашку австралийского чая вместо спиртного».
Вместо всей этой роскоши членов группы, в которой была Джуди, встретили местные жители, снабдившие беглецов кое-каким продовольствием. Те же местные жители показали беглецам речной путь, который выведет беглецов через Суматру из Ренгата. Предстояло пройти пешком чуть более 300 километров через самые густые и страшные джунгли планеты.
Группа из пятнадцати военных моряков, среди которых были Сирл, Девани и Лонг, несомненно, испытывала отчаяние перед этим путешествием, но, поскольку за плечами у них стоял призрак японцев, они покинули Ренгат незамедлительно. С ними шла и Джуди. Фарли, тяжело раненный кочегар, не мог идти – он попросту не выдержал бы предстоявших мучений. Группа оставила Фарли вместе с медсестрами в их пристанище (впоследствии всех их взяли в плен). Если бы беглецы задержались в Ренгате, они бы, возможно, нашли какую-нибудь машину, шедшую на запад. Но, как думали моряки, эта машина вполне могла везти японских солдат. Никто не хотел испытывать судьбу. Вместо того чтобы ждать неведомо чего, они растворились в джунглях, уйдя в разросшуюся зелень на окраине Ренгата.
* * *
В джунглях, преграждавших Джуди и ее спутникам путь к безопасности, которую они надеялись обрести в Паданге, выпадало, в среднем, 150 сантиметров осадков в год. Лес кишел кошмарными растениями и, казалось, всеми самыми мерзкими и опасными насекомыми. Различные ядовитые змеи, в том числе плюющиеся кобры, и крайты ползали под упавшими деревьями и камнями, а на деревьях в ночи ждали добычи крупнейшие змеи мира, сетчатые питоны, которые сжимали свои тела с силой, сокрушавшей кости. Особенно отвратительными были пауки с хвостами скорпионов и длинными, острыми придатками, волочившимися за их обычными восьминогими телами.
А еще были звери. В бескрайних дебрях водилось все, начиная от огромных суматранских слонов, которые легко впадали в ярость, и заканчивая опасными при встрече тапирами и носорогами. В джунглях жили и прекрасные пятнистые леопарды. И их свирепые родичи, пантеры, и единственные в мире ядовитые приматы, медленные лори (которые на самом деле очень быстры, когда напуганы). В джунглях было много оленей, обезьян, похожих на рысей виверр и более мелких животных. Там были даже медведи – малайские, представители единственного вида медведей, которые не впадают в спячку, так как живут в тропиках. Суматра также одно из немногих мест обитания орангутангов, рыжеволосых приматов, которые во многих отношениях очень похожи на людей. Даже само слово орангутанг в переводе с суматранского языка означает «лесной человек».
Самыми опасными зверями были суматранские тигры, на которых еще будут охотиться до тех пор, пока они не окажутся на грани уничтожения. Хотя численность зверья сокращалась (бесчисленное множество животных уничтожили во время войны), их все еще было много в глубине острова, в чем Джуди и беглецам вскоре придется убедиться лично.
И, конечно, в джунглях водились крокодилы, очень много крокодилов. Из всех природных опасностей в джунглях именно крокодилы были самой страшной угрозой для человека и собаки.
Растительность, с которой столкнулась группа, тоже была очень крупной, уникальной и опасной. В те времена вырубка лесов, характерная для суматранских джунглей ныне, еще не начиналась всерьез, и дикая растительность оставалась почти такой же нетронутой, какой была тогда, когда на острове появились первые поселенцы. Прекрасные, редкие орхидеи росли под гигантскими бамбуковыми деревьями, размеры корней которых один из военнопленных сравнил с «хвостовым оперением крупных самолетов». А в подлеске плотоядные растения, называвшиеся обезьяними чашами, поглощали невезучих насекомых.
Группа довольно быстро нашла реку, которая в том месте была, скорее, ручьем, поскольку протекала всего лишь в нескольких сотнях метров от окраины Ренгата, хотя растительность уничтожила здесь почти все признаки цивилизации. Как только группа повернула на запад, Джуди вышла вперед и так и шла в авангарде группы, высматривая любую возможную угрозу. Чтобы собаку было легко заметить, кто-то напялил ей на голову военно-морскую фуражку.
Лонг вспоминал: «Какое же зрелище мы являли при выходе из Ренгата! У некоторых не было обуви… Оборванные или одетые в грязные шорты, некоторые носили местные набедренные повязки… У нас не было ни денег, ни мыла, ни продовольствия».
По словам Леса Сирла, Джуди считала, что группа «принадлежит ей». Как рассказывал Сирл впоследствии, судя по тому, как вела себя собака, она считала, что несет исключительную ответственность за безопасный переход до Паданга. В джунглях она была неутомима, бегала из головы колонны в ее хвост, энергично фыркала, проверяя надежность местности и настораживая уши при всяком громком звуке ломавшихся в темноте ветвей.
Беглецы любовались джунглями, мимо которых они проплывали на лодках по пути в Ренгат, но теперь Джуди, Сирл и другие очутились в глубине тропического леса. Идти было неимоверно трудно. Действие жары, уже перевалившей за 40о Цельсия, усиливала страшная влажность. За какие-то минуты одежду беглецов пропитал пот. Она так и не высыхала до конца путешествия. Огромные корни или ветви постоянно преграждали им путь. Ковер влажной зелени под ногами скрывал густую, засасывающую грязь, которая была повсюду. Липкая грязь кишела пиявками, жадно присасывавшимися к обнаженной коже. Удалить их можно было только прижиганием. Если пиявку отрывали до того, как она присасывалась, человек не только страдал от боли, но и получал открытую рану на теле. В тропическом климате со временем такие раны воспалялись и превращались в язвы. Еще в начале марша на Паданг Девани обнаружил пиявку, присосавшуюся к его паху. Сжав зубы до скрежета, он прижег кровососа, ухитрившись не причинить вреда своему мужскому достоинству.
Джуди играла очень важную роль в поиске твердой почвы, по которой можно было идти. Как охранник группы, она взяла на себя обязанность находить лучшую тропу, и ее лай указывал группе, куда идти. Иногда людям приходилось идти за Джуди след в след, по полоске надежного грунта столь узкой, что пройти могла только собака.
На второй день пути беглецы впервые столкнулись с опасностями джунглей. Это произошло вскоре после завтрака. Джуди, как обычно, бежавшая впереди группы, остановилась и громко зарычала. Все замерли. Спустя какое-то время метрах в шести впереди с тропы в воду плюхнулся крупный крокодил.
Беглецы бросились к Джуди с благодарностью, но она продолжила лаять, гоня крокодила вверх по реке. Возможно, она пыталась предотвратить нападение или просто показывала, что это она контролирует территорию, но по какой-то причине собака слишком близко подошла к огромной рептилии, которая развернулась и бросилась на Джуди. Подпрыгнув, Джуди удалось на какие-то миллиметры увернуться от клацнувших челюстей крокодила («Я думал, что она мертва», – позднее вспоминал Сирл), но крокодил все же полоснул ее плечо зубами. Джуди завизжала и со всех ног бросилась назад. Крокодил воспользовался возможностью и, не продолжая атаки, ушел с места схватки, но если б он решил погнаться за собакой, он наверняка перекусил бы ее пополам.
Джок Девани первым из группы очутился рядом с Джуди и осмотрел укус. Крокодил оставил на собаке пятнадцатисантиметровую рану, хотя, каким-то чудом, она оказалась неглубокой. Шла кровь, но не так обильно, и рану удалось закрыть с помощью скудной аптечки, имевшейся у группы. Понимая, насколько важна Джуди для успеха похода, группа, через пару часов дойдя до заброшенного склада, остановилась, чтобы тщательно осмотреть Джуди. Но собака, выжившая при падении в Янцзы, при столкновении со злыми японскими солдатами и матросами, пережившая бомбежку, гибель своего корабля и голодовку на пустынном острове, не собиралась отдать жизнь доисторическому чудищу.
Джуди выглядела энергичной, будто вовсе не пострадала, и Девани решился оставить собаку и отправиться на обыск склада. Миссия увенчалась грандиозным успехом. Девани нашел банку мармита, вязкой коричневой пасты, которую следовало намазывать на хлеб. Ее солоноватый, временами резкий вкус был на любителя (ярлык на банке гласил: «Хочешь, люби ее, хочешь, ненавидь ее»), но для Делани и остальных членов группы паста вполне могла сойти за икру. Мармит, содержавший много калия, восполнял, по крайней мере, отчасти, потери соли в организме, истощенном постоянным потоотделением.
Если бы не эта находка, людям пришлось бы слушать урчание собственных животов. «Мы питались или бананами, ананасами и т. п., когда находили их, или шли голодными, – писал Лонг. – Когда мы добирались до какой-нибудь суматранской деревни, мы или зависели от щедрости ее жителей, получая от них жалкие порции риса, либо отбирали еду, если не встречали сотрудничества. Мы дошли почти до предела».
Джуди не нуждалась в особой медицинской помощи, но вскоре остальные члены группы стали падать один за другим. У кого-то был вывих лодыжки, у кого-то – симптомы малярии, и у всех – истощение. Пришлось остановиться на привал, чтобы сделать носилки из деревьев и корней. Душевный подъем, ощущавшийся во время плавания на лодках, давным-давно испарился. Беглецов одолевала крайняя усталость. Их цепочка стала опасно растягиваться, что заставляло Джуди удвоить усилия для того, чтобы ободрять путников и направлять отстающих, что требовало еще больше сил.
Как только кто-нибудь начинал отставать, Джуди оказывалась рядом и начинала лаять, вилять хвостом, лизать грязные лица и делать все необходимое, – и это несмотря на то, что она сама была покрыта коркой грязи. Потом Джуди исчезала, убегая куда-то вперед, и возвращалась с поживой – мелкими (по большей части) животными, часто с летучими лисицами, которые дополняли скудный рацион людей. Несколько раз она учуивала затаившихся в засаде крокодилов и лаяла до тех пор, пока они не уходили. (Впрочем, она уже не приближалась к этим тварям на опасное расстояние.)
Однажды, когда люди брели через джунгли, Сирл услышал невероятно яростный рык. Решив, что это рычит Джуди, Сирл свистнул собаке и пошел на шум, надеясь на то, что Джуди не пострадала снова. Джуди появилась, но позади Сирла. На самом деле она с яростным лаем преследовала его. Интересуясь источником первого рыка, но не желая с этим источником столкнуться, Сирл начал медленно осматриваться. Слева от него мелькнуло что-то коричнево-оранжевое и раздался треск ломаемых кустов. Джуди продолжала лаять, и Сирл вернулся к группе. Хотя он не мог быть вполне уверен в своей догадке, он полагал, что только что находился вблизи от редкого, но смертельно опасного суматранского тигра. Сирл не сомневался в том, что именно лай Джуди помешал зверю напасть на него. Похожие случаи произошли в Китае с Чарльзом Джеффри и с Джорджем Уайтом в водах у Позика: Джули отвлекла на себя внимание опасных животных демонстрацией своей агрессивности и предотвратила атаки хищников.
Беглецы из ВМФ брели петляющей дорогой, по большей части повторявшей извивы реки, и корректировали курс с помощью местных жителей, которых встречали на берегах. «Мы лезли на горы и спускались с них, брели через болота, переходили мелкие речушки и наконец в бедственном состоянии дошли до железнодорожной станции», – писал Лонг. После трехнедельного изнурительного путешествия через влажные джунгли группа вошла в Савах-Луэнто, городок с населением пятнадцать тысяч человек и станцией, откуда поезд отвезет их за 90 километров в Паланг. Сирл и Девани были примерно в таком же состоянии, как и остальные члены группы, и едва ли могли сделать хоть еще один шаг. Если б им пришлось пройти остаток пути, они, возможно, все погибли бы в джунглях[5].
* * *
Фрэнк Уильямс и его товарищи оказались в Савах-Луэнто задолго до того, как группа, в которой шла Джуди, достигла этого городка. Группа Фрэнка шла другим, менее тяжелым, но все равно опасным маршрутом. Выжившие с «Тянь Кван» и «Куала» были вывезены с Помпонга в Сингкеп Сьовалдом Канингэм-Брауном и китайскими джонками. Местные спасатели отказались перевезти этих людей прямо на Суматру, вероятно, потому что японцы уже начали высаживаться там. Но военнослужащие британских ВВС были уверены, что есть лодки, ходящие из Сингкепа на Суматру и, в конце концов, в Паданг.
Ключевой фигурой во всех этих перемещениях был Билл Рейнолдс, пожилой, но неутомимый австралиец, который на своем суденышке «Крайт» продолжал переправлять военнослужащих в безопасные места. Сняв раненых с Помпонга, Рейнолдс перебросил почти две тысячи военнослужащих из Сингкепа на Суматру, доставив большинство из них в Ренгат. Согласно написанной после войны Военным министерством Великобритании истории, «во время своих плаваний капитан Рейнолдс развлекал пассажиров историями, и его остроумие и жизнерадостность сделали его идеальным спасателем. То, чего ему не хватало в навигационном искусстве, он восполнил силой воли и, несомненно, отлично справился с работой».
Когда людей, нуждавшихся в переправе, не осталось, Рейнолдс, несмотря на наступавших японцев и мины, отправился на «Крайте» к восточным берегам Суматры и пришел в Паданг, где сел на транспорт, отправлявшийся в Индию, а его суденышко отбуксировал из зоны боевых действий крейсер[6].
Если бы Фрэнка и его товарищей на Суматру вывез Рейнолдс, вероятность благополучного исхода возросла бы. Но группа военнослужащих ВВС, в которую входил Фрэнк, была слишком многочисленной для Рейнолдса. Голландский администратор («голландец») нашел местных, которые перебросили британцев через пролив вместо Рейнолдса на флотилии джонок и тонгкангов. Капитан-китаец не слишком хотел уходить в опасное море, и на уговоры ушла пара очень важных дней. Наконец капитана убедили отплыть. На это решение, по-видимому, повлиял подарок в виде ящика опиума, и Фрэнк и около тридцати других военнослужащих отправились на Суматру на старом, но большом тонгканге, разрисованном под морского дракона. Два злых драконьих глаза, выведенные яркой красной краской, приводили в замешательство любого противника.
20 февраля тонканг вошел в гавань Дабо. Это случилось за день до того, как исполнилась неделя с момента, когда Фрэнк и Джуди покинули Сингапур. Казалось, что прошла целая жизнь. Двухдневное путешествие на Суматру люди провели, в основном, в жарком и душном трюме, поскольку большинство военнослужащих британских ВВС, в том числе Стэнли Сэддингтон и новозеландец К. Р. Ноулз и еще несколько беженцев из Сингапура, держались вне поля зрения, чтобы не привлекать внимание проходивших мимо японских кораблей и пролетавших японских самолетов. «Пара британских моряков, переодетых в китайцев», были единственными, кто, по воспоминаниям Фрэнка, рискнул плыть на верхней палубе до того, как спускалась ночная тьма. Джон Уильямс вспоминает, что, выглянув из люка, он увидел, что капитан приготовился и закурил опиум.
Путешествие закончилось в устье реки Индрагири. В мангровых зарослях найти место для высадки было трудно, но капитан, по-видимому, справился с этой задачей и повернул судно вверх по течению. Джеффри Брук плыл на другой джонке, шедшей впереди той, на которой находился Фрэнк. Брук вспоминает, что судно шло против течения медленно:
«Переход был отмечен громким шумом крыльев, с которым взлетали крупные птицы вроде журавлей, и топотом кабанов, быстро убегавших из луж грязи в густые джунгли по берегам реки. Из ила выскакивали необычные рыбы с плавниками, напоминавшими уши кроликов, и однажды мы видели крокодила. Солнце наконец скрылось в черном причудливом сплетении деревьев, а вместе с ним исчез и наш интерес к суматранской фауне или к чему-либо другому».
Через день или два после Брука такое путешествие совершил Фрэнк. Джонка, на которой он плыл, остановилась у маленькой рыбацкой деревушки, построенной на сваях. Там на стене висели приказы какого-то британского майора, рассказывавшего, как именно надо действовать дальше. Деревенским вождем был евразиец, который предложил Бруку еду, но заметил, что через деревню уже прошло несколько тысяч беженцев из Сингапура и кладовые почти пусты. Так что Фрэнк, прибывший после Брука, не только наелся, но и понял, что время истекает.
В Тембилаане, понятно, нарастало беспокойство. Тембилаан был главной остановкой на Индригири. Английский офицер, распоряжавшийся в Тембилаане, капитан Эрнест Гордон, спросил Брука, сколько человек в его группе. «Шестьдесят. За нами следуют еще две или три джонки с людьми», – ответил Брук. Гордон был удивлен. «Это очень обескураживает, – сказал Гордон Бруку. – Мы полагали, что эвакуация заканчивается». На самом деле, до конца было далеко, поскольку через день или два появилась джонка с Фрэнком. Люди объедались кокосовыми орехами (от которых у всех начался понос), яйцами и рисом и спали в складе, в стенах которого, по словам Джона Уильямса, «роились крысы». Ветхий тонгканг разваливался на глазах, поэтому Гордон распорядился отправить его вверх по реке на запад.
Следующей остановкой стала каучуковая плантация в деревне Айер-Мюлюк (деревню называли также Моелик или Айер-Молек). Дождь перешел в ливень. Люди прохлюпали по грязи к кирпичным лачугам, в которых некогда обрабатывали каучук. Перед тем как беженцы легли спать, им выдали мыло. Кроватями служили длинные траурно-черные листы каучука, оставшиеся в лачугах, так что люди, по словам одного из беженцев, «спали как впавшие в спячку гусеницы».
В это самое время состояние тонгканга стало критическим. Прогнившее дерево насквозь пропиталось водой, которая начала хлестать сквозь днище. Фрэнк и несколько других моряков решили, что настало время поменять судно, и им удалось найти ничейную моторку, достаточно большую для того, чтобы вместить всех. Это оказалось мудрым решением, так как пока они спали в каучуковых лачугах, их тонгканг пошел на дно реки. Утром, когда Фрэнк вывел моторку из дока, он увидел те самые красные глаза, нарисованные на корме лодки, которые теперь глядели на него из реки. «Эти глаза создавали впечатление доисторического водяного монстра», – вспоминал Фрэнк.
Группа отправилась в Ренгат, где в то время, как судно виляло по излучинам реки перед тем, как войти в город, наступил роковой момент. В интервью, которое Фрэнк дал Нойманну и ван Витсену в 1970 году, он с волнующими подробностями рассказал о том, что именно там он впервые увидел взгляд Джуди, пойнтера, который станет его лучшим другом. «Я не знал, кто она или откуда пришла, – вспоминал Фрэнк. – Лишь позднее мне сказали, что эта собака – одна из выживших с канонерки «Кузнечик». Помню, что подумал: «Что делает здесь прекрасный английский пойнтер и почему никто за нею не присматривает?»… Я понял, что хотя она выглядит худой и хрупкой, она была настоящим борцом».
Больше Фрэнк ничего не записал. Он не написал, что в душе у него что-то шевельнулось при виде Джуди, которая могла вызвать мимолетную симпатию разве что необычностью того факта, что собака находилась в компании с другими британскими военнослужащими. Но резвая сучка пойнтера определенно произвела на Фрэнка впечатление достаточно сильное для того, чтобы спустя десятилетия он помнил об очень короткой встрече с Джуди.
К сожалению, этот рассказ вызывает массу новых вопросов. Следует вспомнить, что группа вывезенных с Позика людей (Джуди находилась именно в этой группе) тоже отчаянно опаздывала в Паданг. Но эта группа добралась до Ренгата тогда, когда последние машины уже ушли из городка на запад. Это был момент, когда «каждый боролся за себя и сам себя спасал». В записанных интервью Фрэнка нет ничего, что объясняло бы причины, по которым группа беженцев с Позика и Джуди были вынуждены уйти в джунгли и проделать пешком весь путь до Савах-Луэнто, а группа беженцев с Помпонга, в которую входил Фрэнк, этого не сделала.
Единственный ключ к разгадке этой тайны дает Брук. В своих воспоминаниях он рассказывает о нескольких тревожных днях ожидания в Ренгате, в течение которых администрация отчаянно искала грузовики или автобусы. В конце концов Брука сделали старшим на старом пароходе, буксировавшем две баржи, на которые погрузили половину находившихся в Ренгате военнослужащих. Пароход и баржи шли со скоростью гуляющего человека, не более двух километров в час. «Берег, мимо которого мы проплывали, едва виден!» – писал Брук. Но на следующий день, когда они миновали широкую излучину, то увидели большой лагерь военнослужащих. Действительно, удалось собрать несколько автобусов, на которые погрузили пришедших из Ренгата, и еще оставалось достаточно места для прибывших на баржах, в том числе для Брука.
Очевидно, Фрэнк и члены его группы уехали на одном из этих автобусов. Если Фрэнк действительно видел Джуди в Ренгате, то нет причин думать, что он ошибся. Единственным логическим объяснением является то, что пока искали автобусы, группа, в которую входила Джуди, потеряла терпение и отправилась в Паданг пешком. Шансы у группы, ушедшей в джунги, столкнуться с другими группами беженцев были невероятно малы.
Когда Фрэнк добрался до Ренгата, дождь все еще хлестал по улицам городка. Джон Уильямс, пришедший в Ренгат немногим раньше, вспоминает, что один из его товарищей заметил: «Если свалить нас в реку, большой разницы не будет – мокрее быть невозможно». И верно, пишет Уильямс: «говоря это, он потерял в грязи обувь и, ко всеобщему веселью, соскользнул в реку».
В Ренгате все еще действовали некоторые организационные возможности британцев и голландцев. Фрэнка и его товарищей разместили в здании школы, полном москитов, оказавших, как было впоследствии написано в одном из отчетов, вновь прибывшим «самый теплый прием». В Ренгате имелся маленький таможенный склад, в котором обрабатывали и вели учет проходивших через город беженцев. Их организовывали в группы и назначали руководителей. Голландцы, заправлявшие кухней, накормили беглецов супом и рисом. Обед вряд ли был питательным, но все лучше, чем ничего. Еще в Ренгате, как и во всех крупных пунктах, находившихся на центральном маршруте, имелся госпиталь. Эти госпитали были скромно оборудованы, но они обеспечивали качественную помощь ходячим раненым.
Голландцы в это время эвакуировали свой персонал, но предоставили для эвакуации столько машин, сколько могли. Все, что было способно двигаться, будь то автобусы, грузовики, джипы или повозки, запряженные волами, дошло до Савах-Луэнто. Это был не первоклассный транспорт. «По большей части, машины были разбиты, – рассказывалось в одном из британских докладов об эвакуации, – и все же они постоянно совершали рейсы и всегда были полны пассажиров». Водители на узких горных перевалах громко кричали, постоянно нажимали на клаксоны и, казалось, были готовы к тому, что могут в любой момент полететь в пропасть. В какой-то момент надо было пересечь реку на пароме. Паромщик медленно и мучительно перебросил людей и машину с помощью проволоки и ручного маховика. Английский артиллерист Джон Пёрвис вспоминал: «Нас доставили на другой берег в целости и сохранности, уж не знаю, как это удалось».
Из Савах-Луэнто ежедневно во второй половине дня отходил поезд на Паданг по железной дороге, петлявшей по горам. «Поезд был огромным, старинным, и при посадке в вагоны нам пришлось взбираться по нескольким ступеням», – вспоминал Брук приятное путешествие на удобных мягких сиденьях. Но в большинстве написанных по горячим следам отчетов говорится о переполненных вагонах, открытых окнах и дверях, что создавало видимость движения воздуха для задыхавшихся пассажиров. Фрэнк отправился в Паданг на одном из этих составов 7 или 8 марта.
Почти ровно через неделю после этого, после полудня 15 марта Джуди с группой беженцев с Позика вышла из джунглей и вошла в Савах-Луэнто. По городку ползли слухи о неминуемом приходе японцев. Никто еще не видел людей в форме японской императорской армии или военно-морского флота, но считалось, что приход японцев – вопрос дней, если не часов.
Взъерошенные, лохматые люди и их раненая, но сохранявшая резвость собака смотрели на игравшего перед хижиной мальчика. Тот подумал, что видит наступающих японцев, но когда он заметил Джуди, испуг на его лице сменился улыбкой, и мальчик прошел с группой весь путь до железнодорожной станции. «Нас обрадовали сообщением о том, что мы можем уехать в Паданг в тот же самый день», – вспоминал Лонг.
Джуди и люди, каким-то чудом выжившие в адском пути через Суматру, испытывали явное облегчение от того, что они близки к своей цели. Поскольку когда они пришли в Савах-Луэнто, огромное большинство беженцев уже отправилось к морю, но это означало, по крайней мере, то, что поезд не будет так переполнен, как в предшествующие дни. Наконец-то для членов группы, с которой шла Джуди, наступила передышка – они смогли усесться и посидеть.
Наконец-то рассеялся призрак смерти, витавший над беглецами с того момента, когда японские пикирующие бомбардировщики потопили их канонерки. Члены группы уже почти ощущали океанский бриз, воображая, что находятся на надежном и крепком судне, опираются о его леера, и мечтали об удобных кроватях, на которых будут лежать в Индии, на Цейлоне или где-то еще, вдали от адских японцев и войны. Не сказать, что кто-то из беженцев был трусом – любой из них пойдет снова сражаться по первому зову. Просто люди нуждались в коротком отдыхе. И этот отдых был так близок.
Глава 14 Паданг
Если доки гавани Кеппел в последние дни обороны Сингапура как свободного города являли картину хаоса, то сцены, разыгрывавшиеся в гавани Эммахавен в Паданге в конце февраля и начале марта 1942 года, были немногим лучше. В каком-то отношени даже хуже, чем в Сингапуре. Хотя там на эвакуируемых сыпались бомбы, британские военные, в первую очередь, британский ВМФ, поддерживали образцовый порядок. В отличие от Сингапура, в Эммахавене на волю вырвались темные стороны человеческой натуры.
Понятно, что пережившим экстремальные испытания на море и на суше беженцам, всходившим на поджидавшие их суда, не терпелось покинуть зону боевых действий. Мужчинами и женщинами, хватавшимися за возможность уехать, двигала простейшая потребность в безопасности, и в порту стоял запах паники. Люди не хотели ничего более, кроме как оказаться подальше от японских захватчиков. Стремление попасть на немногие стоявшие в Паданге корабли (в их числе была пара эсминцев британского ВМФ, три крейсера и гражданские суда разных размеров и разной мореходности) привело к свалке, недостойной операции, которую проводили военные, пусть даже такая измученная отступлением сборная группа из разных видов вооруженных сил. Офицеры отправили своих подчиненных добывать места на отплывающих судах. Из-за сокращавшегося количества коек начались споры, перераставшие в насилие. Голландских администраторов и местных жителей ошеломляли проявления качеств, которые, казалось, должны были быть чужды военным.
После окончания войны британское Военное министерство подготовило секретный доклад о событиях на Суматре, составители которого не стеснялись в выражениях при описании жуткого поведения эвакуируемых из Паданга.
«Поведение наших военных, от старших офицеров до рядовых, во многих случаях оказалось достойным сожаления… Было принято правило, согласно которому по прибытии на Суматру все должны двигаться далее в определенном порядке, не считая себя более достойным эвакуации, чем сосед, или более важным источником знаний и опыта, который следовало спасти. Иными словами, предполагалось, что все будут соблюдать свои места в очереди на эвакуацию, не пытаясь отвоевать очередность у тех, кому повезло больше. Однако когда такой человек видел старших офицеров, рвущихся пролезть без очереди, слышал о телеграммах, устанавливавших приоритет медицинским работникам и сотрудникам Министерства общественных работ при эвакуации, видел гражданских, которые присоединялись к воинским частям, чтобы обеспечить себе скорейшую эвакуацию, его беспокойство становилось очень заметным».
В другом разделе этого доклада возгласы возмущения практически сыплются со страниц. «На Суматре в то время, как некоторые ставили свою личную безопасность на последнее место, люди, имевшие отношение к определенным организациям, очень часто злоупотребляли своим положением. Это особенно верно в отношении Паданга, где наблюдалось много случаев попадания на суда вне очереди».
Тем временем ситуацию обострило, по крайней мере, с точки зрения британцев и голландцев, поведение группы разбушевавшихся австралийцев. Они бежали из Сингапура и пришли в Паданг, привлеченные в город слухами о стоявших в порту судах, которые должны были принять на борт беженцев. Придя в Паданг, австралийцы стали совсем неуправляемыми: они крали у солдат и гражданских, грабили дома голландских администраторов, искали там ценности и продавали местным жителям оружие (по большей части, ворованное), что, по мнению голландцев, являлось тяжким преступлением. Мародерствовавшие австралийцы к тому же были пьяными и вели беспорядочную стрельбу, что, в дополнение к воровству, сделало улицы Паданга опасным местом.
В еще одном секретном британском докладе, написанном после войны и посвященном действиям голландцев на Суматре, отмечено, что, в общем, они оказывали очень хорошую помощь «до тех пор, пока они не стали свидетелями безобразных сцен [устроенных военнослужащими стран Британского Содружества] во время погрузки на суда, отходившие на Цейлон… Это привело голландцев в такое раздражение, что впоследствии сообщалось, что их цель состоит в том, чтобы убрать всех как можно скорее».
* * *
Эгоизм и постыдное поведение достигли максимума после ухода из Паданга голландского судна «Рузбум», направлявшегося в Индию. Бригадный генерал Арчи Пэрис, которому присвоили особый статус для того, чтобы он мог раньше покинуть Сингапур, бежал на яхте, принадлежавшей военнослужащему-шотландцу, майору Энгусу Макдональду. Вел ее другой военный, капитан Майк Блэквуд. По-видимому, Пэрис ушел первым благодаря фаворитизму. Пэрис поднялся на борт «Рузбума» и «реквизировал» все места для офицеров в свою пользу (и в пользу Макдональда, Блэквуда и нескольких избранных штабных офицеров, многие из которых оказались на борту судна, обойдя тех, кто стоял в очереди впереди). Последовали громкие жалобы, и у всех участвовавших в этом инциденте остался неприятный осадок, особенно у ожидавших погрузки рядовых. Многие дали себе слово «не подчиняться приказам, которые в будущем будут отдавать такие люди», отмечено в синопсисе упомянутого выше доклада.
Другие пробивались на борт силой. В числе таких был майор Реджинальд Нанн из Министерства общественных работ и его жена Гертруда, которая ранее бескорыстно осталась на Помпонге вместо того, чтобы бежать на обреченном «Танджон Пинанг». Дорис Лим тоже нашла себе место на борту. Остальные журналисты на лодке отплыли вдогонку за войной в Австралию, но Дорис предпочла безопасность, ожидавшую ее в Индии. Двадцать седьмого февраля «Рузбум» отплыл в Батавию. Вслед судну несся свист рассерженных людей, которых оставили в порту Паданга.
Через три дня после выхода из Паданга, в первые минуты 2 марта «Рузбум» поразила японская торпеда. Большинство из пятисот пассажиров судна пошли на дно. В числе погибших был Реджинальд Нанн, который успел выпихнуть упорную жену из иллюминатора каюты. Как это было с «Танджон Пинанг», который снял выживших с Помпонга только для того, чтобы быть потопленным на пути к спасению, судно из последней надежды превратилось в корабль смерти.
Бригадный генерал Пэрис и капитан «Рузбума» приняли командование спасательной шлюпкой длиной менее восьми метров, перегруженной примерно восемьюдесятью спасенными, включая босую Дорис Лим и Гертруду Нанн. Но на шлюпке не было весел, и она оказалась предоставленной на милость течений. Дни превращались в недели, а земля все не показывалась. Пэрис мало что мог сделать для того, чтобы не дать большинству выживших сойти с ума от жажды и голода. Чтобы покончить со своими страданиями, многие бросались в море. Дорис и Гертруда, обнаженные по пояс, сидели под жгучим солнцем, нимало не заботясь о приличиях, и в отчаянии использовали свои блузки как тенты.
В шлюпке все еще оставался в живых упрямый солдат-шотландец Уолтер Гибсон. Он выжил в сражении на реке Слим в Малайе, где японцы ошеломили британцев танками, которые они провели ночью по дороге в джунглях. Внезапное появление японских танков потрясло всю дивизию. Удрав в заросли, Гибсон и группа его сослуживцев – солдат Аргайлского полка продрались к берегу, потеряв по пути нескольких человек от болезней и голода. На берегу моря Гибсон стал одним из первых в армии беглецов, которые вскоре усеют своими телами воды вокруг Сингапура. Он оставался одним из вожаков до самого Паданга лишь для того, чтобы еще раз столкнуться с подавляющей мощью японских военных.
Несмотря на осколочные ранения и перебитую при торпедировании ключицу, Гибсон выжил и доплыл до спасательной шлюпки, которой было суждено совершить бесцельный дрейф в две тысячи километров по океану. И снова Гибсону пришлось смотреть, как один за другим гибнут его товарищи.
Бригадный генерал Пэрис впал в беспамятство и умер через неделю после гибели судна. На следующий день умер капитан Майк Блэквуд. Майор Энгус Макдональд выпил бочонок бренди, приняв его за воду, впал в безумие и свалился за борт. Голландского капитана убил ножом один из его подчиненных-механиков, который, по-видимому, долгое время копил на того обиду.
Словно этих смертей было недостаточно, в шлюпке собралась шайка из пятерых предателей-солдат, которые систематически убивали слабых и умирающих и сбрасывали их тела в океан, чтобы растянуть скудные запасы еды и воды на более длительный срок. Несмотря на ранения, Гибсон возглавил группу из десятка человек, которая противодействовала пятерке убийц. «Вопрос стоит так: или они нас, или мы их», – сказал Гибсон своим людям. Убийцы, вооружившись битыми бутылками и острыми жестянками, сделанными из консервных банок, набросились на людей Гибсона.
«Мы боролись, спотыкались и катались по днищу лодки, – писал Гибсон в своих воспоминаниях. – Мы стремились не столько выкинуть их одного за другим за борт, сколько принудить их выброситься за борт группой». Некоторые попытались ухватиться за планшир и снова взобраться в лодку, но Гибсон и его товарищи били их по пальцам до тех пор, пока все пятеро не утонули.
В какой-то момент Гертруда Нанн, чувствуя, что все спасшиеся вот-вот предстанут перед Господом, решила устроить молитву. Каким-то чудом в шлюпке оказалась пропитанная водой Библия, но голос Гертруды сел из-за жары и охрип из-за жажды и слабости. Но она возглавила других, прочитала «Отче наш» и спела несколько псалмов, в том числе «Господь – наш пастырь». Гибсон писал, что людей необъяснимым образом влекло к Гертруде. Это было чувством, которое Гибсону позднее объяснил один психиатр. «Всеми вами овладела та тяга, которая охватывает любого мужчину, оказавшегося в опасности, стремление вернуться в безмятежность, в которой он пребывал в материнском чреве. Миссис Нанн олицетворяла мать для всех вас».
На следующий день Гертруда Нанн умерла.
Через несколько дней Гибсон попытался совершить самоубийство, но, бросившись в воду, запаниковал и поплыл обратно к шлюпке. Солдата, прыгнувшего в океан вместе с ним, никто больше не видел. Несколько следующих дней Гибсон провел, беспомощно цепляясь за Дорис Лим. В какой-то момент последние силы проснулись, вышли на передний план, и, как Гибсон признался впоследствии, он начал гладить Дорис Лим, хотя и был безмерно слаб.
«Дайте мне спокойно умереть, пожалуйста», – ответила на заигрывания Гибсона Дорис.
После того как шлюпка проболталась в океане более трех недель, на ней осталось только двое белых (одним из них был Гибсон), четверо яванцев и Дорис.
Затем яванцы убили одного белого военнослужащего и съели его.
«С их лиц стекала кровь, когда они, все еще жуя, жутко осклабились нам. Один из яванцев закричал на нас и протянул нам что-то». Это был кусок человеческой плоти. Гибсон не без оснований опасался того, что станет следующей жертвой людоедов, но шлюпку выбросило наконец на берег прежде, чем это могло бы случиться.
Ее прибило к берегу острова Сипора. Это был маленький коралловый островок, находящийся всего лишь в 180 километрах от Паданга. За 26 дней шлюпка продрейфовала примерно 1800 километров, чтобы вернуть беглецов в лапы японцев. Выживших на плоту быстро взяли в плен. Гибсона отправили в лагерь для военнопленных в Паданге[1].
Японцы были хорошо осведомлены о шпионской деятельности Дорис Лим и подвергли ее пыткам (словно последние недели ее жизни были недостаточно мучительными), но не казнили. Дорис тоже отправили в лагерь для военнопленных, находившийся на окраине Паданга на цементном заводе. В лагере Дорис помогала в больнице. Несмотря на все случившееся с нею, Дорис сохраняла привлекательность, и мужчины в лагере ухаживали за нею. Чтобы обрести свободу, Дорис отвечала на чувства заключенных и, в конце концов, вступила в брак по расчету с местным китайским фермером.
Однажды в конце 1944 года супруги поссорились, и фермер, несколько раз пырнув Дорис ножом, убил ее. Дорис выжила в зоне боевых действий и во время кораблекрушений, в течение долгого дрейфа и скитаний в джунглях. Но в момент, когда она, казалось, была в безопасности, смерть нашла ее по милости человека, с которым она жила. Ее муж был приговорен за убийство всего лишь к году тюрьмы.
* * *
Седьмого марта, незадолго до того, как Фрэнк поездом отбыл в Паданг, спасательное судно «Пелаго» снялось с якоря и вышло из порта Эммахавен с 50 военнослужащими на борту. «Пелаго» был последним кораблем, отплывшим из Паданга, но об этом не знали ни Фрэнк, ни Брук, ни другие беглецы.
Если им предстояло остаться в Паданге, то это место, по крайней мере, позволяло неплохо провести время. Улицы Паданга были вымощены, магазины ломились от товаров, все как в обычном городе с населением шестьдесят тысяч человек. Как вспоминал военнослужащий британских ВВС Стэнли Сэддингтон, Паданг обладал «всеми признаками хорошо управляемого и мирного городка». Его окружали покрытые растительностью горы высотой до 400 метров, дополнявшие прекрасный вид на океан. Город окружали предместья разного рода, и сельские районы находились вдали от центра. По словам Сэддингтона, некоторые беглецы часто наведывались на окрестные фермы, где находили «щедрых (и податливых) дочек голландцев». Офицеров разместили в хороших гостиницах, Centrraаle и Oranje, приставив к ним местных боев, которые заботились о нуждах постояльцев. Рядовых же беженцев поселили в старой гимназии. После нескольких дней беспорядков в порту и ночных бесчинств, устроенных австралийцами, порядок в городе был восстановлен, а благодаря введенному комендантскому часу вечера проходили невероятно спокойно. Занятия в школах были отменены, культурные заведения закрыты, а государственная служба приостановлена.
Поскольку в Паданге теперь было сравнительно спокойно, Фрэнк и другие военнослужащие ВВС, прибыв в город, сначала доложились немногим остававшимся там британским офицерам, которые находились в импровизированной штаб-квартире в клубе Eendracht. Старшим в этой штаб-квартире был полковник британской морской пехоты Алан Уоррен, высокий, прямой как шомпол человек с черными усами. По словам Брука, Уоррен являлся «очень сильной личностью». Уоррен спросил, есть ли среди беглецов добровольцы, которые помогут голландцам оборонять город. Почти все, включая Фрэнка, сообщили свои имена, изъявив желание сражаться, но голландский командир вежливо отказался от услуг британцев. Свой отказ голландец объяснил тем, что у британцев не было опыта ведения боевых действий в джунглях (разумеется, у некоторых британцев такой опыт имелся, хотя их неудачные попытки сопротивления войскам Ямаситы в Малайе не были эпизодом, который стоило бы выделять в резюме). Добровольцам потребовалось бы оружие, а его не хватало, и недавний опыт бегства из Сингапура делал британцев совсем неподходящими для новых боев. Несколько военнослужащих британских ВВС именно этим объяснили отказ голландцев от их помощи.
Новозеландец К. Р. Ноулз придет к мысли о том, что демонстрация голландцами силы была всего лишь видимостью, нацеленной на поднятие боевого духа. «Позднее мы полностью осознали, что в планы голландцев не входило сколько-нибудь достойное сопротивление», – сообщил Ноулз много времени спустя. По джунглям прошел пущенный японцами слух о том, что сопротивление бесполезно и за него накажут. Если город объявят «открытым», его не станут бомбардировать. И голландские власти согласились. Так что самолеты в небе над Падангом были разведывательными. По иронии судьбы, это оказались построенные в Америке самолеты Lockheed-14, захваченные японцами.
Голландские власти Паданга, как и всей Голландской Ост-Индии, воспринимали других европейцев как авантюристов, достойных одновременно восхищения и насмешек. На всех сильное впечатление произвели методы голландских колониальных властей: в отличие, например, от большинства британцев, служивших в разных концах империи, голландские администраторы знали местные языки и обычаи. Они «ассимилировались» намного охотнее, чем британцы и немцы в других частях мира.
А еще был вопрос храбрости. В том же докладе отмечено, что презрение голландцев к происходившему в Эммахавене вызвано резким контрастом между поведением британцев и выдержкой голландцев. «Голландцы оставались на своих местах, несмотря на быстрое наступление японцев с севера. Это резко контрастировало с поведением британцев в Малайе: при приближении угрозы британские должностные лица эвакуировались в Сингапур».
В то же самое время солдаты стран Британского Содружества проклинали голландцев за их надменность, вопиющее отсутствие боевого духа и приверженность «Реальной политике»[5] в вопросах капитуляции. Наступил момент, когда падение духа и дисциплины привело к драке между британскими и голландскими военнослужащими. Английскому полковнику, попытавшемуся разнять дравшихся, сломали челюсть. Позднее во время войны военнопленных голландцев станут считать фактически заговорщиками, идеальными заключенными, которые редко пытались оказывать сопротивление.
Но в Паданге большинство британцев и голландцев, по-видимому, странным образом смирились со своей участью. В пропагандистских радиопередачах под фанфары возвещали о том, что Ява и Суматра уже полностью захвачены японцами. Это было неправдой, но должностные лица в Паданге целиком проглотили эту ложь и преждевременно смирились с неизбежным. Хотя в рамках общей картины эта пассивность была, вероятно, благоразумной, многие беглецы оказались в ловушке, что после невероятных усилий, с которыми они добирались до Паданга, вызывало разочарование. Люди спали, не раздеваясь и не разуваясь, готовые бежать при первом же предупреждении о приближении японцев. Но этого предупреждения не последовало.
В течение недели в водах возле Паданга ходил британский крейсер, на котором ожидали кодового сигнала о заходе в порт. Но британский консул, ожидавший, что город возьмут японцы, сжег шифровальные книги. Из-за этого никто не мог составить других планов встречи находившихся в Паданге беглецов со спасателями. Когда Фрэнк и его товарищи узнали об этом, их гнев на командиров, и без того доходивший до крайности, достиг новых высот. Фрэнк уже потратил месяцы на устранение, одного за другим, дефектов радарных станций, пока британские самолеты гибли в небе над Сингапуром, что было прелюдией к сдаче британской крепости, которую считали неприступной. А теперь военные не могли даже послать радиосигнал на спасательное судно, которое крейсировало поблизости.
Последний человек, покинувший Паданг, ускользнул 8 марта, в день, когда Фрэнк только-только взял курс на город. Полковник Уоррен приказал восемнадцати военнослужащим совершить бросок, поскольку считал, что эти люди будут более полезны, если продолжат вооруженную борьбу в других местах, чем если сдадутся на милость захватчиков. В группу входили шестнадцать британских офицеров, в том числе Брук и Кларк, парень из разведки, передавший наконец японских военнопленных по прямому приказу Уоррена, и пара «азиатов». Замаскировавшись под местных жителей с помощью соломенных шляп, они бежали под покровом темноты на маленькой рыбацкой лодке, спрятав запасы горючего под пальмовыми листьями. Один из японских разведывательных самолетов все же засек лодку и атаковал ее, но беглецам удалось уцелеть и уйти на Цейлон, что было довольно удивительно[2].
Когда оставшиеся на берегу узнали о полуночном побеге, эта весть пробудила свежие воспоминания о несправедливостях, свидетелями которых люди были при посадке на спасательные корабли. Что делало бежавших более ценными? Почему их жизнь надо было спасать, а остальных без борьбы обрекать на плен и, как полагали оставленные на берегу люди, неминуемую смерть или заточение? Эти вопросы составляют суть войны, и те, кто признал этот аспект военной реальности, хладнокровно принимали свою участь. Фрэнк никогда не писал о чувствах, которые вызвали у него эти вопросы, но он едва ли был полным боевого духа ветераном. Вероятно, на Фрэнка и его сверстников, находившихся в тех же чинах, просто величественно плюнули, хотя Фрэнку и не свойственно было жаловаться на превратности судьбы.
Ситуация сложилась сюрреалистическая, и небольшое землетрясение, случившееся в Паданге, где люди ожидали избавления, сделало ее еще более безумной[3]. После того как они в давке вырвались из Сингапура, были вызволены с Помпонга и всеми правдами и неправдами пересекли Суматру, чтобы достичь этого обетованного оазиса, Фрэнк и другие теперь сидели, беспомощно ожидая, когда исчезнет последняя возможность убраться из Паданга. За город не будут сражаться. Вместо подготовки к отражению атаки голландцы сосредоточили внимание и силы на том, чтобы никто из беглецов не ушел. В городе были маленькие туземные лодки и буксиры, что очень напоминало ситуацию в гавани Кеппел, но голландцы перекрыли к ним доступ. «К нашему ужасу, – вспоминал Фрэнк, – власти гражданского порта отказались передавать нам права собственности на эти суденышки из страха перед возмездием японцев. Голландцы даже привели лодки в негодность». Горстка людей стучалась в двери и окна системы, добровольно вызываясь патрулировать гавань и предотвращать кражу лодок. Когда их приняли на службу, они нашли судно, с которым могли справиться, и ушли в море.
Одной группе примерно из двадцати пяти беженцев, среди которых были артиллерист и бывший брокер фондовой биржи Джон Пёрвис и сержант-сапер австралиец Стрикконо, удалось украсть джонку и выйти в открытое море. Но после шести недель плавания их задержало голландское судно и вернуло в Паданг, согласно приказу японцев. «После всего, что мы вынесли, это было самым большим разочарованием, – вспоминал позднее Пёрвис. – Боюсь, я плакал, когда рассказывал товарищам о том, что всему конец, потому что голландцы предали нас»[4].
В эту атмосферу безнадежности и направлялась пойнтер Джуди.
«Когда поезд, на котором путешествовали выжившие с «Кузнечика» и «Стрекозы», выехал на вершину холма, с которого открывался сверкающий вид на Паданг и берег Индийского океана, кто-то из пассажиров завопил: «Море!» «Какой это был замечательный вид! – вспоминал Лонг. – Первый луч надежды почти за месяц». После ночного путешествия поезд ранним утром 10 марта прибыл на станцию. Он еще продолжал двигаться, когда люди начали помогать друг другу высаживаться и бомбардировать всех встречных вопросами о том, как отплыть на следующем судне.
Надежды беглецов разбил убеленный сединами местный житель. «Последнее судно только что отплыло, так что вы опоздали». Если говорить точно, «Пелаго» отплыл девять дней назад, а не «только что». Но, в сущности, заявление старика было правильным. После того, что перенесли члены этой группы, критически важная задержка в Сингкепе и Ренгате стоила им всего.
Когда люди доложили изумленному полковнику Уоррену о своем прибытии, тот проявил сочувствие к их участи, но был резок. Уоррен заявил: даже не думайте о сопротивлении – о капитуляции уже договорились; не пытайтесь красть лодки у местных жителей – это равносильно самоубийству; кто хочет, может возвращаться в джунгли (это, учитывая только что совершенный беглецами поход, вряд ли было возможно).
Беглецов, казалось, коллективно ставили на колени. «Уныние и отчаяние овладели всеми», – вспоминал Лонг. По словам Сирла, Джуди, по-видимому, ощущала подавленность своих друзей. Собаки на такое вполне способны. Это было одним из эволюционных изменений, которое привело к одомашниванию: людям нравилось, что другое существо рядом могло понимать их чувства. Вероятно, Джуди, несмотря на истощение, пыталась быть особенно дружелюбной и внимательной собакой и старалась ободрить людей, поднять их дух. Словом, она вела себя так же, как и всегда.
Не теряя надежды вопреки очевидному, группа провела ночь в порту, осматривая море и отчаянно пытаясь силой желания создать судно, которое взяло бы их на борт и увезло из Паданга. Но никаких судов не было. Людям приказали идти в голландскую школу. Многие другие европейцы, в том числе Фрэнк и Питер Хартли, двадцатиоднолетний сержант британской армии, бежавший из Сингапура на украденной лодке в момент падения крепости, оказались в китайской школе, находившейся чуть далее по улице.
Джуди первой почувствовала вступление в город неприятеля, которого давно боялись. Собака лежала посреди полюбившейся ей маленькой классной комнаты, положив голову на передние лапы в привычной позе отдыха, и пристально смотрела на дверь. Рядом беспокойно дремал Сирл. Он один из немногих во время похода через джунгли сохранил оружие и отказался сдавать его, несмотря на увещевания офицеров и голландцев. Еще у нескольких беглецов были винтовки. Сирл яростно спорил с теми, кто согласился сдать оружие и стать пассивными пленными. Он планировал нападать на охрану мелких судов и захватывать их силой. «К черту голландцев», – думал Сирл.
Но командование решило пойти на сотрудничество с японцами. Голландские власти уже спасли Сирла и других в Сингкепе, так что для выживших было трудно внезапно выступить против хозяев, даже если отказ от такого выступления означал сдачу в плен японцам. Будь Сирл честен сам с собой, он бы признал, что не думает, будто его маленькая группа измученных людей, вооруженных пистолетами, способна захватить лодки. А даже если бы захват и удался, этот успех, вероятно, привел бы к пленению или смерти на море. Но Сирла и других следует простить за то, что они тогда думали: «Если б мы ушли с Джорджем Уайтом, когда у нас была возможность сделать это».
Итак, выжившие сгрудились в здании начальной школы в ожидании неминуемого. Когда Джуди встала и оскалилась в молчаливом рыке, все в комнате поняли, что их час пробил. Снаружи послышались звуки мотоциклов, и Джуди залаяла. Сирл оторвал кусок ткани от своих штанов и, пропустив его под ошейником собаки, притянул ее к себе поближе.
Вскоре в комнату торжественно вошли японский полковник и члены его штаба. Офицер носил толстые очки и напоминал профессора, но резкое стаккато его речи сразу же подчеркнуло, что он владеет ситуацией. Он указал на Джуди и что-то сказал по-японски, но его никто не понял. Потом офицер резко развернулся и вышел из комнаты. Сирла и остальных вооруженных разоружили, но оставили одних поразмыслить над своей судьбой.
Далее японский полковник проследовал в китайскую школу, где с видимым удовольствием вдребезги разбил портрет генерала Чан Кайши. Затем он прибыл в офис главного голландского администратора Паданга. Полковник Уоррен оставил воспоминания об этом визите:
«Они маршировали нарочито широким шагом, как захватчики, выбрасывая ноги вперед. Звук их грязных сапог поразительно тяжело отдавался от пола, а их кривые мечи бряцали при движении… Это были хорошие боевые солдаты, грубые, яростные, гордые и уверенные в себе. Мало что можно было сказать о низеньком близоруком японце, бывшем в составе этой группы людей с широкими, плоскими желтыми лицами и длинными, редкими (sic!) усами».
Всю ночь группа, в которой была Джуди, обсуждала свое положение. Все слышали об участи бедолаг, которым не повезло попасть к японцам в плен. Господствовавшая в японской армии того времени синтоистская культура предписывала презирать тех военных, которые предпочли капитуляцию смерти. Поэтому японцы не уважали военнопленных. Япония никогда не ратифицировала Женевские конвенции и через министерство иностранных дел уведомляла страны, с которыми она воевала, о том, что конвенции будут соблюдаться с необходимыми коррективами. Это было неопределенным заявлением, которое позволяло японцам делать с попавшими к ним в плен людьми что угодно. Действительно, многие ответчики на послевоенных трибуналах ничего не знали о конвенциях и понятия не имели о том, что совершали преступления.
Находившиеся в школе люди полагали, что их будут пытать, женщин изнасилуют, а что касается Джуди, то с ней могли случиться любые мыслимые ужасы. В конце концов, пленники считали, что всех их убьют. В ту ночь в голландской школе царили страх, жестокость и отчаяние. Джуди прижалась к Сирлу и молчала.
Фрэнк не оставил воспоминаний о том, что он чувствовал в те часы, но очевидно одно: взявшие его в плен японские солдаты были первыми японцами, с которыми он столкнулся на этой войне.
Семнадцатого марта Джуди, Фрэнк и остальные оставшиеся в Паданге официально стали военнопленными японской армии. Они упали за шаг до финиша.
Глава 15 В плену
На следующий день, 18 марта, японцы провели подсчет пленных. Первым делом японцы разделили свою добычу на мужчин, женщин и детей. Женщин и детей отправили в особый лагерь. Пленных же мужчин разделили на четыре группы – британцев, австралийцев, голландцев и офицеров любой национальности – и провели по Падангу в старые голландские казармы. В этом унизительном шествии, бывшем зеркальным отражением классических сцен проводов на службу, которые являются важным ритуалом для любого уходящего на войну солдата, участвовало около тысячи пленных.
Грязные, оборванные, изможденные пленные остро ощущали обращенные на них взгляды. Поражение было полным, унижение очень сильным. Пленные солдаты чувствовали себя недостойными своего кодекса чести. Гражданские служащие задавались вопросом, каким образом дела могли пойти настолько скверно. По пути следования колонны никто не проявлял к пленным признаков приязни. На лицах несчастных оседала уличная пыль, японские конвоиры подталкивали их прикладами винтовок, а за спинами пленных раздавались смешки местных жителей. Голландские колониальные господа получали заслуженное наказание. Британцы, которых считали гарантами безопасности в Юго-Восточной Азии, были наголову разгромлены в рекордные сроки.
Питер Хартли, молодой сержант британской армии (в его воспоминаниях Escape to Slavery [ «Бегство в рабство»] подробно и очень трогательно описано пребывание в плену), хорошо чувствовал обращенные на него взгляды и свой позор. Но национальная гордость удерживала его и его товарищей от падения. «Память о том, что мы – британцы, действовала как стимул, который понуждал нас держать головы высоко и маршировать с почти гвардейской точностью. Даже раненые боролись со своими несказанными страданиями, стараясь не шататься во время марша и не нарываться на унижения от конвоиров, которые били или пинали тех, кто шел плохо».
По прибытии в казармы Паданга пленных встретили сотни бившихся в истерике женщин. Казармы были убежищем для женщин и детей военнослужащих-суматранцев из Паданга. Теперь несчастных выгоняли из комнат, чтобы освободить помещения для пленных европейцев, которые ранее господствовали и демонстрировали свое «превосходство» над местными жителями. Протесты женщин смешивались с плачем их малых детей и криками японцев, которые били, пинали и колотили палками выгоняемых из здания людей.
Джуди, отношение которой к этим странным кричащим солдатам во многом навсегда определил давний пинок в живот, вероятно, смотрела на чинимое насилие и чувствовала, как ее ненависть к японцам, так отличавшихся от ее друзей поведением и даже запахом, усиливалась.
Когда местные семьи были полностью изгнаны из казарм, туда ввели военнопленных. Каждой группе из 250 человек выделили одноэтажное здание. Четыре казармы стояли прямоугольником вокруг общего плаца, размеры которого позволяли проводить футбольные матчи. Еще там были старинная гимназия, веранды с тентами и старая столовая с бильярдным столом и шарами. Стол для пинг-понга давал возможность проводить регулярные турниры. Дж. Э. К. Робинс, выживший при налете на «Кузнечик», однажды записал в своем дневнике, что выиграл «приз в 20 центов!».
Военнопленный Энтони Симмондс во время пребывания в лагере в Паданге вел дневник – маленький карманный ежедневник, в котором мелким почерком с наклоном записывал свои действия. В этом дневнике он сжато описал распорядок дня в лагере. Распорядок включал «побудку в 5.45, построение в 6.15, завтрак в 8.40, ланч в 12.40 и второе построение в 4.30, за которым в 5 часов следовал чай, а в 9.30 в казармах гасили свет». После наступления темноты люди самостоятельно добывали себе еду. По утрам в казармах проводили уборку и интенсивно пользовались душем (Симмондс принимал душ трижды в день), а во второй половине дня заключенные обычно отдыхали.
О массовом побеге никто и не помышлял: люди, по большей части, были очень измождены, а джунгли отбили такие мысли у всех, кроме пары отчаянных и дерзких типов, ни один из которых не выжил при попытке бегства. Кроме того, жизнь в казармах была не так уж плоха. Люди жили в спальнях и больших удобных перестроенных помещениях. У Хартли даже была личная «квартира», которую он делил с приятелем Филом Добсоном, закаленным, крепким офицером-интендантом, вместе с Хартли избежавшим плена в Малайе. «Квартира» Хартли и Добсона находилась в маленьком офисном помещении, которое нашли приятели. Они очистили его от грязи и многоножек и превратили в личную, хотя и маленькую комнату. Добсон был старше Хартли, женат, имел детей. Казалось, у него мало общего с глубоко религиозным школьником Хартли. Объединяло их разве что происхождение: оба были родом из одного английского города, Летчворта, что в нескольких километрах к северу от Лондона. Но и этого хватило для формирования близких дружеских отношений.
Фрэнк жил в основном помещении, отведенном британским военнопленным. Джуди, которую нюх приводил туда, где было больше пищи, общалась главным образом с офицерами, в том числе с Сирлом. Джуди не сталкивалась с Фрэнком в лагере, который был внушительным и по числу содержавшихся в нем пленных, и по площади. Она чувствовала себя как дома в каждом из четырех бараков, но если Фрэнк и видел ее в Паданге, то в интервью ни разу об этом не упоминал.
Хотя может показаться удивительным, что пути собаки и человека не пересеклись в тесноте казарм, на самом деле это не так. Сирл и другие люди, с которыми Джуди успела сдружиться, держали ее, по большей части, подальше от остальных из страха перед тем, что собаку убьют. А сам Фрэнк был, казалось, одиночкой и никогда не упоминал других военнопленных, с которыми сблизился (за исключением, разумеется, Джуди). По-видимому, его не слишком утешали возможности, которые предлагала комната отдыха в лагере Паданга. Во многих отношениях Фрэнк все еще оставался мальчиком. Ему было всего двадцать два года, и у него мало имелось общего с окружавшими его закаленными пехотинцами и просоленными моряками – и того меньше с грубиянами-австралийцами и высокомерными голландцами.
Фрэнк был заброшен в массу людей, которые убивали других либо на расстоянии, либо на такой близкой дистанции, что могли слушать предсмертные стоны своих жертв. Позднее даже другие операторы радиолокационных станций мало что помнили о Фрэнке. Он был немного мечтателем, все еще молодым парнем, очарованным идеей полета, интровертом, человеком, который не привлекал к себе внимание или не вступал в разговор с незнакомцами несмотря на то, что делать больше было нечего. Короче говоря, Фрэнк был человеком, нуждавшимся в хорошем друге.
* * *
Если б кто-нибудь из военнопленных знал о том, что произойдет дальше, казармы в Паданге показались бы ему раем. Высившиеся вокруг города зеленые горы создавали фон для философских размышлений. В лагере не было тяжелого, ломающего спины труда, к которому им еще придется привыкнуть. По утрам люди играли в марафонский бридж и другие карточные игры на веранде, спали в одуряюще жаркие полуденные часы, а по вечерам играли в футбол.
У большинства этих военнопленных впоследствии не будет ни времени, ни сил ни на что, кроме выживания, но тогда они считали интеллектуальные занятия лучшим способом коротать время в плену. Люди изучали языки (особенно голландский, хотя греческий и латынь тоже пользовались популярностью). Немногие из пленных могли похвастать высшим образованием, так что у них появилась уникальная, хотя и родившаяся под несчастливой звездой возможность подучиться.
Лекции на самые разные, часто загадочные темы были обыденным явлением, хорошим способом провести время и извлечь пользу из обширного опыта, который приобрели многие заключенные в «прошлой жизни», до того, как попасть в плен. Робинс писал о том, что посетил очень увлекательное «выступление Миллера о насекомых». Симмондс записывал в дневнике почти все импровизированные семинары, в которых участвовал. «Сегодня мы прослушали лекцию об изобретении звуковых дорожек для кинофильмов», – гласит одна из записей. Другие записи повествуют об уроках горного дела, математики, бухгалтерии и бизнеса, а также об «испытаниях и страданиях водителя автобуса, что было изумительно». Проявив известную непоследовательность, Симмондс посетил даже лекцию о хождении под парусом.
Этот странный период в жизни лагеря в Паданге представляет собой одну из немногих известных страниц жизни военнопленных в японских лагерях, напоминавшей жизнь военнопленных союзных сил в Европе как «гостей» немцев[1]. Дело не в том, что условия в шталагах напоминали пикник, но они были, в сущности, человеческими. Обычно к пленным японцы относились намного более сурово. Исключение из правила составил только этот краткий период. Действительно, по словам Стэнли Сэддингтона, в Паданге японцы держались тихо-скромно. Однажды Сэддингтону даже разрешили покинуть лагерь и сходить в город, чтобы посетить «дородного немца-оптика» и выбрать новые очки. Дж. Э. Р. Персонс отмечал, что, «за исключением короткого периода, во время которого японцы держались заносчиво, с нами обращались намного лучше, чем кто-либо осмеливался рассчитывать». Симмондс писал, что «мы были скорее перемещенными лицами, нежели военнопленными. По секретным каналам мы даже получали новости Би-би-си».
Особенно вольготно чувствовали себя голландские пленные, поскольку они, в сущности, находились дома. Когда пришли японцы, большинство из голландцев жило в Паданге, у них были дома и часто – семьи поблизости. Голландцы начали создавать какие-то удобства, обзаводиться матрасами, мебелью и, самое важное, деньгами, на которые покупали продовольствие у местных жителей, пользовавшихся разрешением торговать в лагере и проходить через ворота. Многие голландцы даже выходили после отбоя за пределы лагеря и ночевали в семьях, и эта практика стала настолько явной, что японцы были вынуждены пригрозить расстрелом четырех военнопленных в случае бегства одного. «Задним числом я сомневаюсь, что угрозу когда-либо исполнили бы, – вспоминает Джон Уильямс, – но, учитывая другие зверства, совершенные японцами, все определенно приняли эти слова всерьез».
Поскольку голландцы жили в такой роскоши, они стали объектами издевок со стороны других военнопленных. Эта зависть усилилась из-за того, что снабжение продовольствием для остальных иссякло. Муки голода были единственным, кроме наличия вооруженной охраны, обстоятельством, которое не давало людям забыть, что они в плену. Солдаты из стран Британского Содружества, в жуткой давке бежавшие из Сингапура, потеряли почти все во время нескольких пережитых ими потоплений. Так как японцы не начали реализовывать запланированные проекты, военнопленные ничего не зарабатывали. Поэтому разносчики продовольствия, торговавшие с военнопленными, лишь травили им душу.
«Силой обстоятельств, – писал впоследствии Хартли, – голландец оказался в положении плутократа в новом обществе, а британцы и [австралийцы] составили угнетенные массы». Голландцы и британцы яростно спорили о том, кого следует больше винить в их участи. «По крайней мере, мы сражались в Малайе и не позволили японцам взять эту чертову Малайю по телефону», – сказал один британский моряк, положив конец любым возражениям голландцев.
Таким образом, выклянчивание крошек съестного стало нормой для большинства военнопленных, за исключением голландцев. Люди копались в кучах отбросов и стояли вокруг голландского барака в ожидании подачек, выпрашивали еду и умоляли продавцов предоставить им кредит – и вовсю воровали.
Джуди встроилась в эту схему. Большая часть ее времени уходила на добычу пропитания. Она оказалась вполне законченным хищником. Крысы, змеи, ящерицы, насекомые – Джуди убивала и пожирала все, что могла найти. Она также играла роль талантливой помощницы в разнообразных предпринимаемых людьми миссиях «творческого добывания еды». Джуди стала сопровождать Сирла, Девани и пару других военнопленных в «дни воровства на рынке». Один раз в неделю торговцам разного рода разрешали открывать в лагере лавку (другим позволяли делать это по случаю в остальные дни недели). Не имевшие денег моряки бродили между рядов и устраивали грандиозное шоу, выбирая товары. Одним из этих моряков обычно был энергичный Сирл. Он начинал обниматься с продавцом, отвлекая его внимание, а тем временем Делани и другие набивали карманы едой. Был еще такой прием: кто-нибудь из пленных брал и начинал рассматривать большой кусок какого-то продукта и «нечаянно» ронял его. Тут появлялась Джуди, хватала куски и доставляла их поджидавшему ее Девани, который сразу же растворялся в толпе.
В другой раз кто-то из группы заманил одну из коз японского командира (их держали для обеспечения японских офицеров парным молоком) в британскую часть лагеря банановыми очистками. Другому моряку, наблюдавшему за происходящим из окна, удалось накинуть петлю на шею козы и затащить животное внутрь, где пленные убили его и жадно съели. Затем они всю ночь уничтожали следы своего деяния, вплоть до мытья голов перед утренним построением. Взбешенный японский командир приказал обыскать весь британский барак, но ничего не нашли.
Джон Уильямс вспоминал о другой редкой победе в битве с голодом. «Группа военнопленных дополняла свой паек довольно изобретательным способом. За решетками, которыми были забраны окна в их камере, они увидели цыплят, искавших корм в земле. Пленные привязали изогнутую булавку к какой-то бечевке и нанизали на получившийся крючок кусочек хлеба из пайка в качестве приманки, потом дождались, когда японский часовой скроется из виду, и забросили свой крючок. Им удалось поймать на крючок нескольких цыплят, которых потом тайком приготовили и съели».
Джуди в силу своего характера любила посещать другие бараки, особенно барак австралийцев, поскольку подружилась с ханчо, или старшим по бараку, сержантом Стриккино. Стриккино был тем самым человеком, который пытался бежать с Джоном Пёрвисом, но был перехвачен голландским судном и возвращен в Паданг. В австралийском бараке имелся лаз, который вел в заброшенную канализацию. Через этот лаз пленные могли выбираться за пределы лагеря. Стриккино, вероятно, признавая талант Джуди к воровству и ее хитрость, сделал пойнтера частью изысканно хитрой операции по выходу из лагеря и возвращению в него. Австралийцы начали обыскивать дома местных жителей в поисках еды, питья и разных животных. Сержант Стриккино выпускал Джуди вместе с такими группами для того, чтобы она предупреждала об угрозе в случае появления тех, кто мог задержать нарушителей.
Австралийцы хвастали кражами, расставляя перед своим бараком шезлонги, куря большие сигары, читая глянцевые журналы и потягивая виски. Никто не мог понять, как это получалось, но когда японцы конфисковывали краденые вещи, на следующий день они снова появлялись у австралийцев.
Но Стриккино сам себя погубил. Однажды он попросил голландского военнопленного перевести с голландского недавно украденную книжку. Пленный (он был врачом) узнал медицинский текст, уведенный из его собственного дома! Во второй раз за несколько недель Стриккино стал жертвой сотрудничества голландцев с японцами: врач донес на него. Вскоре лаз был обнаружен японцами, после чего Джуди отлучили от общения с ворами-австралийцами.
Но Джуди продолжала бродить по ночам, что очень пугало Сирла и его товарищей. В оконной решетке было отверстие, сквозь которое могла протиснуться Джуди, и она начала совершать ночные рейды в поисках еды. Люди беспокоились, что ее застрелят японцы или местные жители. Сирл отправился к японским офицерам и заявил, что Джуди – полноправный член британского ВМФ и потому заслуживает определенной защиты, но японцы высмеяли его. А Сирл и его товарищи не могли удержать голодную собаку от ночных вылазок. Развязка наступила, когда Джуди вернулась в барак с половиной обглоданного цыпленка и случайно уронила его на храпевшего пленного, приятеля Сирла по имени Панч Панчон, напугав того до полусмерти. После этого пленные начали привязывать собаку на ночь. «Это не наказание, – уверял собаку Панчон. – Просто мы не хотим, чтобы тебя съели японцы».
После трех месяцев плена в Паданге по казармам начали распространяться слухи о том, что военнопленных переведут в Японию, в Сингапур или на Яву. Куда именно переведут, никто не знал, но поскольку о переводе так много говорили, что-то должно было случиться, причем случиться скоро. Необременительное заточение с полуденным сном и играми в футбол по вечерам подходило к концу.
Наконец пришел приказ. Пленных в два приема, по пятьсот человек в партии, должны были перевезти морем в Белаван, порт, лежавший напротив Малайи за Малаккским проливом, примерно в 1600 километрах от Паданга на другом берегу Суматры. Новое морское путешествие было неминуемо, и люди бледнели от одной мысли об этом. Действительно, неделей-другой ранее смешанную группу военнопленных, среди которых был Стэнли Сэддингтон, уже отправили в Белаван и в лагеря военнопленных в Бирме.
В назначенные дни людей посадили на корабли. Голландцы попытались взять с собой домашних животных и всякие удобства вроде матрасов и мебели, но японцы ограничили кладь одним мешком на каждого. Сирл и некоторые его друзья, включая Панчона и матроса со «Стрекозы» Лена Уильямса, обдумывали важный вопрос: что делать с Джуди?
До того момента японцы в основном не обращали внимания на Джуди, которая увертывалась от случайных пинков и тычков прикладами, но, по большей части, оставалась вне поля зрения врага. Впрочем, собака вряд ли могла пройти мимо часовых и занять место в кузове грузовика. Поэтому пленные решили спрятать собаку под мешками из-под риса и тайком провести ее на судно. Когда грузовики остановятся, Джуди спрячется под мешками. Это будет первой из нескольких уловок, которые позволят Джуди отправиться в путь вместе с друзьями.
Сообщение через Суматру было изнурительным – пять дней пути в поту и неудобствах. Длинная вереница грузовиков поднималась на горные перевалы. Временами машины шли по самому краю отвесных обрывов. Когда колонна добралась до экватора, Фрэнку и другим пленным приказали вылезти из грузовиков и пересечь линию в пешем строю (Джуди оставалась в кузове под мешками). На другой стороне экватора пленные снова погрузились на машины, и колонна двинулась дальше. Несмотря на то, что дело происходило в тропиках, по ночам было жутко холодно. Один грузовик съехал с крутой дороги, и всех пассажиров отправили в госпиталь. Примечательно, что раненых пленных посетил японский генерал, который явился с фруктами и цветами и заверил всех в том, что водителя строго накажут за беспечность. Генерал принес смиренные извинения от имени императорской армии.
Наконец конвой выбрался из горных джунглей и двинулся к морю. По словам Хартли, военнопленные, даже моряки, смотрели на «огромное бирюзовое пространство» с «невероятным ужасом» – как на место, откуда им посчастливилось выбраться и где столь многие их товарищи погибли при бегстве из Сингапура. Возвращение в океан в долгом путешествии неведомо куда внушало пленным крайний страх.
Когда пленных привезли в Белаван, Сирл и его товарищи вынесли мешки из грузовика. В сумятице и суете выгрузки друзья, убедившись, что за ними не наблюдают японцы, отпустили Джуди, чтобы она спряталась в портовой зоне. Крупного оборудования и тени хватало, чтобы Джуди смогла остаться незамеченной. Тем временем пленные слушали первую речь японского командира, полковника Хиратеру Банно. Полковник встал на большой ящик и на прекрасном английском сообщил пленным о том, что он им отец, а они – его дети, обязанные повиноваться ему, «иначе, – как записал Хартли, – он снесет нам головы». Смягчив тон, полковник добавил: он надеется, что пленным будет хорошо в его лагере, и что его голубая мечта состоит в том, чтобы все пленные вернулись домой после того, как японцы одержат победу в войне. Потом пленных, как скот, погнали в портовую зону и распихали по домам, построенным для местных грузчиков – темным и грязным бетонным конурам в одну комнату.
Фрэнку и другим хотелось одного – выспаться. Джуди тоже измучила поездка, в которой ей было особенно жарко и неудобно, поскольку она сидела под тяжелыми мешками. Но если люди могли пренебречь грязью и жесткими цементными полами в отведенных им помещениях, пренебречь москитами было невозможно. Пленных пытали тысячи москитов. Воздух просто дрожал от взмахов их крыльев.
Группе пришлось бороться с крылатыми насекомыми всего лишь несколько ночей. Затем японцы объявили, что пленных снова переводят. К счастью, морского путешествия, которого боялись пленные, не будет. Вместо плавания пленных перебросят на несколько километров вглубь острова, в Глоегоер, пригород главного города центральной Суматры Медана (по каким причинам пленных оставили на Суматре, тогда как группу Сэддингтона перебросили на материк, – логистическая загадка, ответ на которую потерян во времени и уничтоженной японской документации). Пленных втиснули в жаркие железнодорожные вагоны, где людям пришлось буквально сидеть друг на друге, по двадцать человек в отсеке. Единственным источником света и свежего воздуха была щель в дверях, которые закрыли не до конца. Симмондс записал в дневнике: «Господи боже, до чего же было жарко от полуденного солнца, молотившего по металлическим крышам вагонов». Предположительно, Джуди все еще была спрятана, хотя эта подробность не отражена в исторических записях. Однако поездка оказалась короткой, и вылезшие из вагонов люди увидели свое новое жилье. Было это 27 июня 1942 года. Месяцем ранее японский натиск на Тихом океане был остановлен в битве у атолла Мидуэй; в Северной Африке африканский корпус генерала Эрвина Роммеля взял Тобрук, бывший еще одной британской цитаделью. Немцы вторглись глубоко в Россию и рвались к Сталинграду и нефтепромыслам на Кавказе, а «окончательное решение» еврейского вопроса, которое обсуждали в январе на конференции в Ванзее, было введено в силу на территориях, оккупированных нацистами. Генерал Дуайт Д. Эйзенхауэр только что прибыл в Лондон, чтобы принять командование военными усилиями союзников в Европе.
Обо всем этом военнопленные не знали или почти не знали. В то время их мир был ограничен группой местных хижин и китайскими лавками, из которых состоял Глоегоер, маленький форпост на главной дороге в Медан. Еще там были старые казармы голландской армии, известные под назвнием Глоегоер I. Именно там и станут содержать большинство военнопленных. Чуть дальше по дороге находился Глоегоер II, бывшая психиатрическая лечебница. Это место, унылое и заброшенное, Фрэнк и Джуди в течение двух следующих лет будут считать своим домом.
Глава 16 Глоегоер
Джуди сочла Глоегоер намного более скверным местом. Условия в новом лагере были более жесткими, пища – еще более скудной, охрана – более строгой и более враждебной, а друзья Джуди ослабели и полностью ушли в собственные страдания. Муки, которые претерпели эти люди за последние четыре с половиной месяца, в том числе гибель «Кузнечика», поход по пустынному острову через суматранские джунгли, пленение и заключение в Паданге, теперь наложились друг на друга и изнурили собаку. Джуди потеряла вес и былой задор. До того, как японцы взяли Сингапур, собака весила 27 килограммов, но теперь похудела почти на пять. Худоба собаки была очевидна, пятна на ее шкуре сильно полиняли, а взгляд ее добрых карих глаз стал более напряженным, поскольку мысли о еде мучили Джуди все сильнее.
Поначалу Джуди держалась рядом с Сирлом, Панчоном и другими людьми, которых она знала лучше всего. Джуди спала рядом с ними, часто прячась под нарами или в темноте, царившей в конце барака. Охранники Глоегоера стали замечать ее все чаще и чаще. Хотя некоторые охранники не обращали на собаку внимания, другие развлекались тем, что пытались пнуть ее или попасть ей в голову камнем. У Джуди, в общем, сохранялось достаточно животной прыти, чтобы избежать этих ударов, и она быстро научилась держаться вне поля зрения охранников. Голод и необходимость добывать еду охотой выгоняли ее на открытое пространство, на территорию между бараками и оградой лагеря. Джуди могла выбираться за периметр и уходить в лес, где ей довольно быстро удавалось поймать какую-нибудь дичь, но миновать охрану, которая патрулировала ограду, было нелегким делом. Джуди перенесла время своих вылазок на ночь, когда можно было наловить больше дичи и легче уклониться от охранников. В отличие от Паданга, в Глоегоере ее не привязывали и не держали взаперти.
Но все это не означало, что в жизни не было радостей. Энтони Симмондс записал в дневнике о том, как тренировал пойнтера: «Этим вечером получил много удовольствия, потому что гонял собаку Джуди по стометровке вдоль барака; даже использовал жестянки из-под керосина и еды как барьер, через который она прыгала».
Явное неуважение, с которым Джуди относилась к японцам и которое всегда было при ней, теперь стало еще более очевидным. «Она всегда прыгала, косясь на часовых, и молча скалилась на них, – вспоминал Сирл. – Такая явная ненависть могла довести ее до гибели – ее просто застрелили бы, и все».
Говоря по правде, Джуди теперь часто пренебрегали. Заботившиеся о ней пленные теперь были более заняты, чем в Паданге. В конце концов, их постоянно отправляли на дневные работы за пределами лагеря. Много времени проходило в поисках еды, но эти поиски вызывали все большее отчаяние. На уход за собакой времени оставалось мало. Пленные утешались тем, что Джуди выживала самостоятельно. Если когда-либо существовало животное, которое люди могли спокойно оставить на произвол судьбы, даже во вражеском лагере для военнопленных, то этим животным была изобретательная пойнтерша Джуди.
* * *
Для начала пленных в Глоегоере заперли на три недели в бараках. Они обоснованно задавались вопросом, не станет ли это новой системой. Если так, то она являла собой жестокое пробуждение после сравнительно удобных условий содержания в Паданге. С другой стороны, пленные, по-видимому, не слишком скучали по гуляньям по лагерю. Здесь не было спортивных площадок или бильярдных столов. Время от времени на крошечном клочке покрытой травой земли устраивали игру в регби, но весь спорт ограничивался этой площадкой. В лагере были только длинные бараки и гравийный плац, на котором кое-где росли кокосовые пальмы. В этом месте ничто не радовало глаз. В Паданге были горы, в Белаване – море. А в Глоегоере не было ничего, кроме жары и пыли.
В бараках стояли две длинные приподнятые платформы, разделенные центральным проходом. Нары были всего лишь деревянными досками, 186 сантиметров в длину и 46 сантиметров в ширину, прикрепленными к стальной раме. Черепичные крыши населяли крысы, питавшиеся бананами и другими фруктами, которые росли над головами людей, манили их, но оставались недосягаемыми, хотя Джуди иногда удавалось что-то ухватить. Окна были только в одной стене бараков. Голландцев держали в трех бараках, в одном – британцев, в другом – австралийцев. Все теснились на участке площадью не больше футбольного поля. По свидетельству Симмондса, люди находились в «страшной скученности». Дж. Э. Р. Персонс писал в дневнике: «В одном бараке содержали 199 человек, в другом – 120. Каждая секция была рассчитана на 80 кули, а не на 199 европейцев».
Нары каждого пленного стали его «замком». Там человек спал, играл в карты, ел, принимал друзей, читал книги, валялся в приступах малярии, короче, делал все. По обеим сторонам, в 45 сантиметрах лежали другие люди. Понятие «личное пространство» для узников потеряло смысл. В конце бараков находились душ и туалет. Военнопленный Джон Хедли вспоминал о том, что «канализацией служила открытая канава, над которой, скорчившись, сидели люди в надежде на лучшее». Дыры в стенах вели в стоки, уносившие грязную воду в море. Со временем эти дыры в стенах станут исключительно важными местами обмена между пленными и глоегоерскими торговцами.
Нагонявшие клаустрофобию лачуги составляли вселенную пленных в течение большей части июля 1942 года. Только когда узники начали верить в то, что им придется провести всю войну взаперти, одуревая от безделья, появился Банно. Он сообщил о том, что заключенные отбыли наказание за сопротивление императорской японской армии и что отныне к ним будут относиться как к достойным военнопленным. Выпущенные из-под замка люди впервые бродили по лагерю, осматривая местность, какой бы она ни была.
Одним из первых они увидели местного торговца, получившего у японцев разрешение дважды в неделю открывать в лагере лавку, где продавали продовольствие, фрукты, табак, карты, бумагу и карандаши, мыло и другие предметы первой необходимости. Персонс писал, что купил «и съел столько жареного риса, что заболел». В следующей записи сообщается о вспышке дизентерии в лагере.
Чтобы заработать деньги на еду и другие товары, военнопленные разбились на рабочие команды, которым платили небольшие суммы в поддельных голландских гульденах, напечатанных японцами именно для таких целей. Офицерам, напротив, гарантировали фиксированный доход и освободили от большинства грязных работ. Суммы выплат существенно варьировались. По воспоминаниям Хартли, ему платили шесть пенсов (девять центов) в день. Симмондс оценивал свой дневной заработок в 15 центов. Рядовой-австралиец Э. У. Милн в течение года работал на постройке японского храма в честь погибших и получал по 30 центов в день. Независимо от того, сколько зарабатывал пленный, японцы нагло вычитали 20 % заработка в качестве платы за еду и жилье.
К этому времени на Суматре находился японский оккупационный контингент численностью 80 тысяч человек. Эта сила удушала жизнь на острове. Снабжение сократилось, инфляция усилилась. Поначалу Хартли мог купить на заработанные гроши несколько гроздьев бананов. Но поскольку запасы иссякали, то к концу проекта, в котором работал Милн, для того чтобы купить один банан, надо было работать несколько дней. И, как и в Паданге, в лагере проявилось страшное неравенство между разными чинами. Офицеры жили лучше всех. Голландцы, у которых денег было намного больше, чем у среднего британского или австралийского военнопленного, могли питаться и ухаживать за собой намного лучше. А если кто-то заболевал и становился нетрудоспособным (а потому не получал заработка), он оказывался обречен на полуголодное существование и скорую смерть.
Некоторые бедные военнопленные приспособились к такой жизни. Кто-то покупал оптом кофе, а потом продавал кофе чашками. Другие вырезали трубки и шахматные фигуры и продавали свои изделия голландцам. Пара австралийцев, которые в довоенной жизни стригли овец, использовали свои навыки и создали лагерную парикмахерскую. Люди становились попрошайками, особенно когда покидали лагерь в составе рабочих команд. Все, с чем они сталкивались, шло в дело. Из жестянки из-под консервов можно было сделать кофейную кружку, согнув ручку для нее из проволоки. Доски можно было превратить в стул. Колпак колеса – в обеденную тарелку. Хотя японцы угрожали пленным, воровавшим что-либо с рабочего места, избиением, в бараки, тем не менее, волокли самую разную всячину.
Одним из первых дополнений лагеря стала библиотека, что было триумфом цивилизации. Пленные сдали в библиотеку книги, которые принесли с собой, а десятки других книг украли в соседних домах члены рабочих команд. В библиотеке было много книг на английском, в том числе полное собрание сочинений Шекспира, «По ком звонит колокол», «Как зелена была моя долина»[6] – и, разумеется, любимые книги Сирла и других военных моряков, романы капитана Хорнблауэра[7]. Для поддержания остроты ума проводили соревнования по отгадыванию кроссвордов и на знание орфографии между командами, представлявшими ВВС, ВМФ и армию. Соперничали всегда за призы, связанные с едой. После победы в одном соревновании Симмондс воскликнул в дневнике: «Ей-богу, фруктовый салат был хорош».
Приспособившись к нехватке физических упражнений, которые были вполне доступны в Паданге, военнопленные увлеклись другим призраком досуга, характерного для высшего класса: бриджем, в который стали играть все. Эта игра позволяла отлично скоротать время, причем бридж обычно сопровождался курением больших сигар. Табака на Суматре было предостаточно, причем превосходного: он стал одной из основных причин колонизации острова с тех времен, когда голландцы впервые прибыли в Ост-Индию в конце XVI века. Это было впечатляющим зрелищем: толпы изможденных, голых по пояс людей внимательно делали ставки под экваториальным солнцем, попыхивая сигарами – и все это происходило за колючей проволокой и под надзором вооруженных винтовками охранников.
Впрочем, курение строго ограничивалось. Японцы страшно боялись пожаров, поскольку у них не было средств тушения огня. В лагере повсюду стояли пепельницы, и люди переносили их с места на место. Военнопленные были вынуждены курить только в специально отведенных местах и в определенное время, нарушение этих правил почти всегда приводило к тяжелым и порой дьявольски изобретательным наказаниям. Одного голландца, пойманного за курением в неположенном месте, заставили без остановки выкурить гору табака, после чего пленник заболел самым тяжелым образом.
Если не считать сигар и карт, то жизнь военнопленных в Глоегоере оказалась намного более тяжелой, чем в Паданге. Японцев в Глоегоере было намного больше, и они вели себя гораздо злее. В охране состояли капризные люди, набранные, в основном, из японских военнослужащих низких званий, среди которых было несколько корейцев и даже несколько суматранцев. «Они, без видимых причин, внезапно впадали в истерическую ярость и обрушивали свою злобу на ближайшего военнопленного, – вспоминал Сирл. – Они были действительно непредсказуемыми».
Каждого военнопленного время от времени избивали за самые разные провинности, начиная с уклонения от работы и заканчивая неуплатой должной суммы императору. Самые тяжелые наказания обычно получали старшие бараков или рабочих команд, которых японцы называли ханчо, т. е. командирами взводов.
Ханчо британского барака был Фил Добсон, приятель и товарищ по комнате Питера Хартли в Паданге. Добсон отвечал за благополучие и поведение всех содержавшихся в бараке британцев – и, как оказалось, собаки, ибо считалось, что Джуди находится под надзором британских военнопленных. Если охранники злились на Джуди за что-то (обычно за самое ее существование), расплачивался за это Добсон.
В любой момент у входа в барак мог раздаться крик охранника: «Ханчо!»
Добсон бледнел и, шаркая ногами, шел навстречу судьбе, размышляя о том, кто из его людей, которые вечно воровали, плутовали или каким-то иным образом раздражали японцев, навлек на него беду в этот раз. Добсон получал бесчисленные побои за нарушения, к которым он нимало не был причастен. Он остался без обуви еще в Сингапуре, поэтому ходил босым. Однако его положение как старшего по бараку означало, что он не мог покидать территорию лагеря для работ. Ханчо были даже еще более уязвимы из-за рабочих команд, где любые мелкие нарушения могли вызвать возмущение охраны. Ханчо Добсон проводил большую часть времени, лежа на койке, и читал в стоическом ожидании момента, когда его снова призовут к ответу за действия товарищей по плену.
Культура, в которой «офицер несет прямую ответственность за поведение своих подчиненных», получила выражение в инциденте, свидетелем которого стал военнопленный Эдвард Портер, британский унтер-офицер и артиллерист из Сингапура. Портер отвечал за большие орудия, оказавшиеся бесполезными при отражении японского вторжения. Его, как и бригадного генерала Арчи Пэриса, сочли достаточно важным для ранней эвакуации, но их судно было потоплено японскими крейсерами. Как и многие другие, Портер попал в Паданг после мучительного путешествия на спасательной шлюпке, тонканге и пешком только для того, чтобы прийти слишком поздно.
Портера часто назначали ханчо рабочей команды и в результате этого его почти ежедневно били, толкали прикладами и пинали. Но в один из дней его гнев, вызванный таким обращением, несколько смягчился. В грузовике, в котором с одного из рабочих заданий Портер возвращался в лагерь, ехали также японский офицер и один охранник. Мимо прошла штабная машина, перевозившая, возможно, полковника Банно. Когда грузовик пришел в лагерь, офицер избил охранника до бесчувствия ножнами своего меча за то, что тот не приказал военнопленным стать по стойке «смирно», когда мимо проследовала штабная машина. Этот инцидент не сделал побои Портера менее болезненными, но он, по крайней мере, знал, что получает их не один.
Рабочие команды были очень разными – от групп, сформированных для тяжелого физического труда, до групп, созданных для выполнения надуманных заданий, а иногда тех, которые оплачивали при успешном завершении. Так или иначе, важно было уложиться в сроки, не только из-за ничтожной платы, но потому, что людям, которые не работали, урезали паек. Если военнопленный был слишком болен для того, чтобы выполнять полную норму, он мог взять на себя менее тяжелые обязанности в лагере и получать за это половину пайка. Лежачие больные не получали ничего, что лишь усугубляло их положение.
Одной из работ, доставлявшей некоторое удовольствие, была расчистка участков в джунглях под строительство замаскированных складов. Люди валили огромные деревья топорами, стараясь сделать так, чтобы стволы падали в направлении охраны. По лесу разносились крики: «Бойся!» – военнопленные вымещали накопившуюся злость на деревьях. Фрэнк часто махал топором в лесу. Благодаря этой работе он, по крайней мере, оказывался на свежем, хотя и влажном воздухе. Другой работой, позволявшей получить физическую разрядку, был демонтаж старого завода компании Ford Motors в Белаване. Пленные брались за молоты, крушили стены огромного завода, а потом отвозили утиль в порт японцам для переплавки и вторичного использования.
Неожиданным счастьем для пленных стал приказ очистить склад, где лежали самые разные детали для радиоприемников. Склонные к воровству люди крали столько, сколько могли унести, и тайно собирали приемники в каждом бараке. Новости по радио содержали в основном пропаганду держав оси и не могли особенно ободрить пленных. Японцы поняли это и не слишком препятствовали заключенным, которые, казалось бы, явно нарушали лагерные правила. В какой-то момент некоторые пленные пожаловались любезному офицеру из штаба Бенно, капитану Такаси на низкое качество газет, которые они могли купить у местных торговцев. «А зачем вам газеты? – спросил Такаси с дьявольской улыбкой. – У вас есть радио». В конечном счете, до пленных дошли и более качественные газеты. Симмондс записал, что получил подшивку New York Times с середины 1941 года, но произошло это в декабре 1942 года!
Большинство работ были не такими вдохновляющими. Пленных заставляли таскать поленья из одного конца доков порта Белаван в другой, укладывать их в идеальные штабеля, а потом носить обратно. Еще пленные катали бочки с горючим по полям без всякой видимой цели. Их заставляли распутывать километры ржавой колючей проволоки, выпалывать сорняки, которыми зарастали дорожки, разгружать суда, сортировать железный лом. «Нас явно пытались занять хоть чем-нибудь», – вспоминал Джон Хедли в своей устной истории.
Но главным заданием военнопленных лагеря Глоегоер был упоминавшийся ранее храм, на строительстве которого рядовой Милн зарабатывал 30 центов в день. На строительство ушли все два года, что военнопленные провели в лагере. Местные жители назвали строение Горой Белого Человека.
Место, на котором был воздвигнут храм, находилось неподалеку от лагеря, на полпути из Глоегоера в Медан. Несколько недель ушло на расчистку заброшенной экспериментальной табачной плантации, территорию которой пытались вернуть себе джунгли. Чтобы выкорчевать растительность, пленные махали кривыми тяжелыми мачете-парангами и более мелкими секачами. После вырубки наступал черед прополки, которая была еще более тяжким делом, требовавшим бесконечного копания в земле. Люди стирали руки так, что не могли держать тарелки. Некоторые пленные, сорвавшие на этой работе спины, махая совковыми лопатами, неделями ходили скрючившись.
Поначалу пленных отправляли на стройку сменявшими друг друга группами по 50 человек, но это число увеличили из-за того, что время шло, а строительство продвигалось медленно. Практически каждый пленный, в том числе и Фрэнк, трудился на полях. На работах часто появлялась Джуди – иногда ее тайком привозили на строительную площадку в тележке, которую использовали для развозки инструментов по стройке, а иногда она приходила сама по проложенной через лес извилистой дорожке.
Когда площадка была наконец расчищена, началось ее выравнивание. Пара бульдозеров справилась бы с этой работой за день-другой, но японцы предпочли использовать рабский труд. С одного края поля на другой переместили тонны грунта. Для этого пленным надо было наполнить землей пару корзин, продеть бамбуковую палку в ручки и отнести груз на своих плечах. После многих часов такой работы тела пленных начали бунтовать. И все время рядом находились охранники, проверявшие, наполнена ли каждая корзина землей доверху.
Однажды Хартли поймали на том, что он нес половину груза. Вместо того, чтобы избить невысокого, ниже 170 сантиметров ростом, хлипкого англичанина, охранник решил показать Хартли, как надо работать. Он наполнил корзины доверху, так что земля вываливалась, а потом поднял шест для демонстрации силы. Шест сломался пополам, а охранник ушел в землю до заднего кармана брюк. Хартли не осмелился смеяться.
На строительной площадке военнопленные разных национальностей отличались друг от друга тем, насколько интенсивно они работали. Австралийцев, по большей части, призвали на военную службу с ферм, и они принялись за строительство с природным трудолюбием, несмотря на недостаток животного белка, который питал бы их энергию. Другие пленные и японцы восхищались тем, как справлялись австралийцы с изнурительной работой.
Голландцы находились на противоположном полюсе шкалы усилий. Под палящим солнцем, с парангами в руках, эти пожилые чиновники и бюрократы колониальной администрации довели до совершенства искусство имитации труда, на самом не делая ничего (или почти ничего). Пленные британцы находились между австралийцами и голландцами. Японцы льстили британцам, называя голландцев плохими работниками, а британцев – хорошими, и британцы удваивали усилия, чтобы показать подлинную сущность голландцев, поглумиться над лентяями. Голландцы не оскорблялись и даже смеялись над тем, как легко манипулировать доверчивыми британцами.
Независимо от того, сколько труда вкладывали пленные в работу, все они страдали на полях, и не только от физической усталости. Их жалили насекомые, муравьи кусали босые ноги и щиколотки, укусы москитов заразили малярией практически всех. Пленных жгло солнце, под лучами которого они падали от солнечных ударов и сердечной недостаточности.
Змей было так много, что японские охранники выходили на строительную площадку специально для охоты на них, особенно на питонов (в основном, короткохвостых), из мяса которых получалась отличная еда. Когда люди обнаруживали змею, работа прекращалась, так как и пленные, и охранники бросались охотиться на удава, желая поймать его живым, чтобы его можно было отнести в Глоегоер, снять с него кожу и бросить в котел с кипящей водой. Японцы регулярно отправляли своим подругам сувениры из змеиной кожи.
Досаждали работникам другие, более опасные, ядовитые змеи, в особенности красноголовые малайские крайты. Всякий раз, когда Джуди попадала на стройплощадку, что случалось все чаще и чаще по мере продвижения работ, она оставалась настороже, держась подальше от этих смертельно опасных тварей, а также разных кобр, гадюк и крупных морских игуан, иногда заползавших вглубь острова. Хотя во время пребывания на Позике Джуди доказала, что отлично расправляется со змеями, она предпочитала ловить грызунов и черепах.
Со временем из грязи строительной площадки вырос огромный холм. Военнопленные переносили груды мокрой земли из искусственного озера, которое они выкопали на поле для того, чтобы работать с более податливым материалом. Когда грязь высыхала на солнце, она становилась более прочной и вязкой, чем грязь из простой кучи, и обретала структуру гигантских термитников, которых было много в лесу. Грязь доставляла одно редкое удовольствие: пленные закидывали ею друг друга в импровизированных грязевых боях и получали огромное удовольствие, съезжая с куч на тачках, в которых возили грязь наверх по крутым склонам холма.
На вершине холма плотники строили сам храм из огромных тиковых балок, которые на холм поднимали военнопленные. Охранники с криками гнали пленных вверх ударами плетей. Огромные двери и кровлю, украшенную резными золочеными драконами, поставили на место, построили лестницу, ведущую на вершину холма. Когда наконец настал день освящения законченного здания, японский священнослужитель (при мече и обутый в туфли с острыми носами) освятил храм, касаясь собравшихся офицеров веткой дерева. Затем двери храма закрылись навечно: души погибших обрели вечный покой.
Когда все работы были закончены, стало ясно, что труд не пропал зря. Храм сиял на вершине искусственного холма, а внизу находились фонтаны, террасы, рвы и мостики, выдержанные в классическом японском стиле. Храмовый комплекс украшали изысканные цветы и кустарники, посаженные в правильных пропорциях, так, чтобы подчеркивать красоту храма, но не отвлекать от нее.
Как и в случае со знаменитым мостом на реке Квай в Сиаме, рабский труд военнопленных позволил построить нечто, достойное жить в веках. «Большинство людей, занимавшихся этой работой, нашли известное утешение в мысли, что, по крайней мере, ими за долгие часы изнурительного труда создано нечто, что заслуживает внимания других, – писал Хартли. – Это нечто создавалось в хаосе разрушения и хотя и было отвратительно глазу западного человека, определенно обладало некоей красотой».
Мост на реке Квай был разнесен на куски налетами авиации союзников, но восстановлен после того, как стала известна история о том, что мост строили на крови. Храм в Глоегоере не удостоился такой второй жизни. Вскоре после того, как Суматру отвоевали у японцев, храм уничтожили, и место, где он стоял, снова поглотили джунгли, что стало еще одним примером того, как история отодвинула на периферию судьбы военнопленных на Суматре[1].
* * *
Шло время. Пайки военнопленных резко сократились. Японцы пали в какой-то момент так низко, что пятидесяти пленным выдали винтовки и по пять патронов к ним и приказали отправиться на охоту на свиней в ближайшем лесу. То, что получившие оружие пленные не попытались немедленно устроить вооруженное восстание и освободить лагерь, говорит о том, насколько эти люди были раздавлены, и о том, что подлинное освобождение уже стало невозможным. Конечно, перспектива ликвидации нескольких охранников и бегства казалась привлекательной, но перспектива голода и вероятность нового захвата в плен и ужасных пыток, за которыми следовала казнь, выглядели неизбежными. Лучше было отстрелять несколько хрюшек и сидеть тихо с полным желудком.
К сожалению, найти в лесу кабанов пленным не удалось.
Побег был невозможен, но это обстоятельство не помешало японцам ввести клятву об отказе от бегства, которую они приказали подписать пленным. Те проявили гордость и наотрез отказались от этой присяги. Несмотря на всевозможные угрозы, никого не удалось склонить к подписанию обязательства, так что всю тысячу пленных загнали в один барак и в течение трех дней не выдавали ни пищи, ни воды. Наконец пленные подписали обязательство не бежать из лагеря. Бунт позволил им гордиться собой, но это не могло унять бурчание голодных животов.
Сокращение довольствия шло рука об руку с распространением болезней. Поначалу военнопленные были на удивление здоровы. Хотя им постоянно угрожали малярия и дизентерия, а также недоедание, за первые восемь месяцев заключения в Глоегоере умерло всего несколько пленных – и это несмотря на то, что у врачей в лагере было очень мало лекарств. Дух пленных оставался сравнительно высок, хотя немногочисленные случаи смерти «набрасывали тень уныния на весь лагерь, и эта тень витала много дней», – писал Хартли. В дальнейшем военнопленные станут умирать так часто и так быстро, что их смерть едва ли фиксировали, но пока в Глоегоере это было редкостью.
Один из умерших был приятелем Джуди по имени Казенс. Казенс делал и чинил обувь японским солдатам. Таким образом, он имел доступ к коже, которую он тайком, со страшным риском для жизни и здоровья, отрезал и подкармливал ею Джуди. Кожу, конечно, нельзя назвать лакомством: ее трудно было жевать и переваривать, но в ней имелись необходимые собаке питательные вещества, поэтому Джуди прилагала усилия и жевала кожу так энергично, что ей приходилось отдыхать, положив усталую пасть на передние лапы.
Казенс и Сирл участвовали в отчаянном и нелепом набеге на жилье японских офицеров. Такие набеги считались самой крайней мерой. Казенс как сапожник высмотрел поблизости несколько неохраняемых мешков риса, рассказал о них Сирлу, который от голода превращался в зомби, и предложил присоединиться.
Украсть рис, по словам Сирла, было «удивительно легко», но приятели забыли о том, что на следующий день ожидалась инспекция барака. Когда охранники приблизились к одеялу, в котором Сирл хранил добычу, он запаниковал. Если бы рис нашли, их бы избили или сделали что-то того хуже.
И тут в дело вмешалась Джуди.
«Наверное, у животных есть встроенная радарная система, улавливающая излучения чужих чувств, таких как страх, счастье, паника и грусть. Эту способность животных подтвердят почтальоны», – сказал Сирл после войны[2].
Эта способность, вероятнее всего, связана с поразительным обонянием Джуди и с тем, как оно влияло на ее жизнь. И снова вернемся к концепции умвельта, отношения собаки к миру. Джуди могла воспринимать изменения в настроении людей посредством особого чутья. Сверхъестественная способность Джуди появляться на сцене назревающего конфликта свойственна не одним лишь собакам. Но то, что она делала после этого, было присуще именно собакам.
«Джуди определенно чуяла опасность в комнате, – продолжал Сирл, – знала, что надо делать. Еще она знала то, что знали все мы, – что японцы питают глубокий страх, почти ужас перед скелетами, могилами, почти любыми напоминаниями о смерти. Таким образом, нельзя объяснять совпадением то, что Джуди ворвалась в комнату в критический момент как безумная, откинув уши назад и с глазами, сиявшими красным светом. А в ее оскаленных зубах блестел человеческий череп!»
Нетрудно поверить: Джуди знала о том, что останки мертвых тел в том или ином виде отвлекут японцев, людей, которых она узнавала по виду и запаху. Что бы ни было причиной ее поступка, она совершила несколько кругов по комнате, проворно избегая всех препятствий и японцев, которые при виде черепа впали в истерику. Как раз в момент, когда один из охранников собрался поднять винтовку, чтобы пристрелить Джуди и пресечь беспорядок, собака резко выскочила из комнаты так же неожиданно, как вбежала в нее. Охранники, все еще возбужденные и кричавшие высокими голосами, тоже ушли, забыв об инспекции. Джуди спасла Сирла и Казенса от неминуемой расправы, а заодно – и тайник, где они хранили украденный рис, который позднее съели.
Впрочем, Казенс недолго наслаждался победой. Он заболел малярией и вскоре после кражи риса умер. Джуди вытянулась, положив голову на передние лапы, под маленьким навесом, под которым сапожничал Казенс и где он подкармливал Джуди кожей. «Казалось, она скорбела», – сказал Сирл.
Джуди потеряла друга, а также самый надежный источник дополнительной пищи. Но вскоре она нашла замену Казенсу. Этот новый друг станет для нее чем-то намного большим, чем просто человеком, который ее кормит.
* * *
В начале августа Фрэнк начал чаще встречать пойнтера, которого мельком видел в Ренгате. С тех пор пути Джуди и Фрэнка пересекались, главным образом, во время еды, когда Фрэнк часто бросал собаке несколько зерен риса или, в качестве особого лакомства, личинку (их было много в мисках, в которых давали еду военнопленным). Такие подачки были для Джуди обычным делом, поскольку многие пленные давали ей попробовать (но не более чем попробовать) порции еды, содержавшей необходимые им самим калории. Но со смертью Казенса и при нехватке еды Джуди распустилась и более открыто обнюхивала других пленных. Это было опасно, так как Джуди чаще попадалась на глаза охранникам, которые, не задумываясь, отправили бы ее в тот же котел, где варились питоны. Но голод заставлял всех идти на крайности.
Установленного японцами рациона из риса и овощей человеку едва хватало на день. На завтрак военнопленные получали жидкий рис, который они называли кашкой. Кашка, если ее не дополняли бананами или другими фруктами, была безвкусной, но в любом случае испарялась из организма через час. Второй завтрак состоял из хлебных роллов, по крайней мере, до тех пор, пока примерно через год не истощились запасы муки, после чего хлеб заменили другой порцией риса. На обед снова давали рис, жиденький суп из ячменя и листьев, и мистическое мясное жаркое, называвшееся онгл-онглом. Это кушанье было безвкусным, слизистым и, по словам выжившего в лагере голландца, выглядело как «лягушачья икра». Британский военнопленный Фред Фримен вспоминал, что это блюдо напоминало «обойный клей». Действительно, похожий продукт в Нидерландах использовали для расклейки объявлений на стенах. Вся еда кишела личинками, в ней было много песка и других несъедобных предметов, которые приходилось выкидывать.
В первый год заключения офицеры и голландцы, имевшие дополнительные средства, могли наскрести из внешних источников достаточно еды для того, чтобы организовать скромную кухню. Приготовленная на этой кухне еда дополняла паек. Голландские повара обычно могли приготовить военнопленным одну приличную трапезу в день, которая дополняла кашку и онгл-онгл. Полковник Банно даже разрешил пленным разбить огород, но когда он начал приносить урожай, полковник передумал и реквизировал грядки на нужды японских офицеров. «Это вызвало резкий взрыв негодования у всех пленных, – вспоминал Пёрвис. – Тогда японцы смягчились и сказали, что не станут забирать все выращенное на огороде, но будут вычитать то, что получим мы, из пайков, так что в лагере легче не стало».
В Глоегоере остро не хватало соли, а в условиях тропической жары это представляло собой существенную проблему: то, что выходило из людей с потом, было трудно пополнить. Поэтому к ближайшему заливчику регулярно отряжали группы, приносившие в лагерь морскую воду для приготовления пищи. Соль выпаривали, насколько это было возможно, и часто применяли угольные фильтры. Полученную таким образом соль использовали в пище, а морская вода становилась пресной.
Несмотря на все усилия, голод был повсеместным. Он делал людей вялыми, невнимательными и раздражительными. В животах у них вечно бурчало. Недоедание могло помрачать память, целые недели сливались в одну бесконечную череду попыток найти пищу. Многие из тех, кто вел дневники в лагере, свели свои записи к фразе: «То же, что и вчера»[3]. Сон, с которым уже были проблемы, стал невозможным из-за вызванных голодом физических страданий. Десны пленных кровоточили из-за недостатка кальция, а кожа шелушилась из-за нехватки витамина А. Иммунная система пленных находилась на грани.
Дж. Э. Р. Персонс в своем дневнике отследил сокращение питания и в течение нескольких месяцев перешел от формулировки: «Сегодня пищи было маловато, дневной кусок урезали, и в ужин почти никто не наелся, хотя мне пищи хватило» к формулировке: «В разговорах только две темы – еда и месть!», а потом – к записям вроде: «Чувствую себя слабым, как котенок, и не знаю, как справлюсь с дневным заданием, но другие как-то справляются, так что, смею думать, смогу и я».
По горькой иронии судьбы, единственный продукт, которого в лагере было много, рис, оказался вредным для здоровья пленных. Постоянное потребление белого шлифованного риса приводило к заболеванию, известному как бери-бери – недостатку витамина В1, или тиамина. Рис, которым кормили военнопленных, был очищен во время жатвы, что позволило ему дольше храниться, но удалило из него витамин В1. Сперва у заболевших распухали лодыжки. Вскоре происходили поражения нервной системы, начинались перебои в работе сердца и судороги конечностей. Если больные не получали этот крайне важный витамин, особенно в виде яиц и обогащенного хлеба, они умирали. В случаях неблагоприятного течения болезни у некоторых развивалась слоновость мошонки. Военнопленный Реймонд Смит описал тех, кто столкнулся со страшным симптомом: «Никто из них не мог носить шорты. Они были вынуждены оставаться обнаженными ниже пояса. Яички были увеличены примерно до размера футбольного мяча, и больным приходилось «носить» их во избежание острой боли от оттягивания вниз». Хотя люди продолжали питаться рисом, бери-бери (на сингальском языке жителей Цейлона «бери» означает «слабый», а повторение слова усиливает смысл) было редким заболеванием, но как только оно появилось, лодыжки распухли у всех военнопленных в лагере.
В основном, Джуди старалась кормиться самостоятельно. Гекконы (или, как их называли малайцы, чикахи – это название они получили за звуки, которые издают) были переносчиками насекомых. Джуди часами охотилась на ящериц, как охотилась на крыс и других грызунов, которых кругом было полно. В полях за пределами лагеря Джуди пожирала все, что могла найти и убить, начиная с неподвижных личинок насекомых и заканчивая быстрыми летучими лисицами. Она поймала странную лягушку. Но ее вкус не понравился собаке. Зато нравился людям, которые ловили прыгающих тварей. Но все это было случайными праздниками. В конечном счете, Джуди приходилось кормиться объедками.
Теперь, когда Джуди чаще вынюхивала пищу у людей, Фрэнк начал проявлять больший, чем прежде, интерес к ней. Пару дней Фрэнк наблюдал, как Джуди одиноко рыщет по лагерю в поисках хоть чего-то съестного. Он не знал, что Джуди недавно лишилась друга-человека, который регулярно ее кормил. Фрэнк просто понимал, что собака, похоже, в беде и за ней некому присмотреть.
В душе Фрэнка что-то дрогнуло. Он и сам был в бедственном положении и тратил все силы на выживание. В любой момент он мог умереть. Или его могли убить. Но ему было невыносимо видеть брошенную собаку, лишенную помощи людей, на которых она явно полагалась. Тесные узы, связующие человека и собаку, складывались на протяжении многих тысяч лет, и их разрыв наносил жестокий удар по представлениям Фрэнка о том, что правильно, а что нет.
Так в один из жарких августовских полдней Фрэнк принял судьбоносное решение. Постояв в очереди за обычной порцией риса, которую шлепнули на его импровизированную тарелку, Фрэнк уселся на земле под открытым небом и не стал есть. Люди вокруг него торопливо запихивали рис руками себе в рот. Джуди, как обычно, рыскала в толпе, вынюхивая объедки. Она узнала Фрэнка как человека, от которого обычно получала чуть больше кусочков, и, завидев его, завиляла хвостом, потом села напротив почти по стойке «смирно», так, как делает хорошо обученная собака, когда ей прикажут сидеть или стоять.
Она смотрела на Фрэнка бледно-карими глазами. Фрэнк положил на ладонь немного кашки.
«Иди сюда, – позвал он Джуди поощрительно. – Это тебе».
Пойнтер не двигался, но издал слабый жалобный звук. Инстинктивно Фрэнк понял, чего хотела собака. Она хотела не просто еды. Она хотела иметь друга, с которым могла бы делить пищу. Тогда Фрэнк поставил всю свою миску на землю и свободной рукой потрепал уши Джуди и погладил ее голову.
«Хорошо, хорошо, – пробормотал Фрэнк. – Чувствуй себя как дома, девочка».
Было видно, что Джуди расслабилась. Она легла у ног Фрэнка. А потом в один момент втянула в себя всю порцию до последнего зернышка риса.
Так Джуди встретила Фрэнка Уильямса, рядом с которым она и проведет большую часть оставшейся жизни.
* * *
Хотя у Джуди были очень дружеские отношения с Тэнки Купером, Бонни Бонифацием, Джорджем Уайтом и Лесом Сирлом, она по-прежнему в значительной мере оставалась независимой, то есть ничьей собакой. В конце концов, она была так же предана пище, которой эти люди делились с нею, как и самим людям. Но с Фрэнком отношения с самого начала сложились по-другому. Это было историей любви, которая началась с общей трапезы. Возможно, Джуди ощутила важность сделанного Фрэнком жеста – голодный человек собирался остаться голодным для того, чтобы накормить собаку своим рисом, – и это покорило ее раз и навсегда.
Но почему Джуди, которая была дружна с еще несколькими людьми, решила сблизиться именно с Фрэнком? Возможно, несмотря на то, что большинство решений Джуди определяли ее нюх и желудок, в этом случае свою роль сыграло зрение собаки. Фрэнк выглядел очень молодо, особенно для солдата. К этому времени ему исполнилось двадцать три. За спиной у него были жизненные трудности, испытанные еще до войны и плена, которые заставили его рано повзрослеть. Но свою юношескую внешность он сохранил. Даже на куда более поздних фотографиях его улыбка выглядит совершенно молодой.
Фрэнк был всего на полгода младше, например, Леса Сирла, но выглядел моложе. Возможно, Джуди привлекла моложавость Фрэнка, хотя и стертая голодом.
Конечно, никто никогда доподлинно не узнает, насколько по-разному Джуди воспринимала свои отношения с Фрэнком, с Купером, Уайтом, Сирлом и другими людьми. Возможно, по меньшей мере, поначалу Фрэнк был для Джуди просто еще одним приятелем и источником пищи, и собака следовала инстинкту в выборе компаньона, который, скорее всего, накормит ее и тем самым сохранит ей жизнь. В лагере Джуди стала крайне уязвима. На «Моските» и «Кузнечике» она была здоровой и полной сил, а на Позике и в джунглях ее животные инстинкты сделали ее незаменимой. До того момента она принадлежала всем, с кем сталкивалась. Теперь ей больше, чем когда-либо, нужна была помощь друзей-людей, и вариантов оставалось немного. Из всех вариантов Фрэнк казался самым надежным, поэтому она недолго ходила вокруг да около. В конце концов, она, возможно, просто устала от одиночества. Собака, которая еще щенком первым делом убежала из семьи и всю свою жизнь то нарывалась на неприятности, то выбиралась из них, наконец созрела для того, чтобы довериться одному человеку.
Фрэнк, по своему обыкновению, не был особенно эмоционален и скупо делился воспоминаниями о том решительном переломе в своей жизни в плену и в жизни в целом. «Я решил стать ее постоянным хозяином», – так Фрэнк коротко рассказал о том моменте в написанном почти три десятилетия спустя письме Нойманну и ван Витсену. Но, судя по его последующим показаниям и поведению, не говоря уже об обычном здравом смысле, представляется почти очевидным, что он просто и необратимо «растаял» при виде существа, которое столь явно нуждалось в помощи и товарище в тех крайних обстоятельствах. Никаких сведений о том, что Фрэнк и прежде любил собак или животных, нет, но теперь это произошло.
Как бы там ни было, человек и собака воспользовались случаем – или, точнее говоря, случай воспользовался ими. Почти сразу между ними образовалась удивительная связь. «У нас просто моментально сложились отношения, – будет вспоминать Фрэнк после войны. – Казалось, я мог понимать любую ее мысль, и, что еще удивительнее, она могла понимать мои»[4].
Дружба с Джуди помогла застенчивому оператору радиолокационных станций выйти из своей раковины. Популярность, которой пользовалась у военнопленных собака, в какой-то мере распространилась и на Фрэнка, словно он начал ухаживать за особенно привлекательной девушкой. «Уж если Джуди так любит Фрэнка…» – рассуждали люди в лагере. Фрэнк начал больше общаться с другими военнопленными, хотя главными для него были отношения с его собакой.
Естественно, что еда постоянно занимала первое место в мыслях Фрэнка и Джуди. Поэтому есть основания думать, что одним из первых общих дел для них стало изобретение плана, который позволил бы добыть пищу. В храмовом комплексе японцы вместо цветов, которые принято оставлять на могилах у европейцев, оставляли фрукты. Фрэнк научил собаку прятаться в зарослях и ждать сигнала. Во время работы Фрэнк хлопал в ладоши или тихонько свистел, когда поблизости не было японцев. Тогда появлялась Джуди и уносила фрукты, которыми Фрэнк и собака лакомились под сенью леса.
Возможно, Джуди так и не научилась искать дичь, но всему остальному она училась очень быстро. Вскоре Джуди уже различала малейшие оттенки голоса Фрэнка, положения тела, силу щелчков его пальцев и ритм его свиста, менявшегося от адажио до аллегро. Способность Джуди различать команды была вполне естественной: пойнтеры более восприимчивы к голосу хозяев, чем другие охотничьи собаки, что определенно помогло Джуди быстро привязаться к Фрэнку. Именно эта преданность и внимательность к малейшим нюансам поступков нового друга и отличали ее отношения с Фрэнком от прежних отношений с людьми.
Риск, которому они подвергали себя, стал очевидным, когда одного британского солдата поймали на краже фруктов. Виновному приказали сорвать десяток плодов папайи и съесть их перед строем военнопленных. Британец осилил четыре плода и показал, что больше не может есть. За эту дерзость ему дали затрещину и велели продолжать. Тот съел еще пару плодов, а потом упал на колени, и его вырвало. Ему, однако, приказали продолжать есть. Наконец он, смертельно бледный, в полубессознательном состоянии доел все. «Японцы прочли нам обычную нотацию и приказали британцу отправляться в барак», – вспоминал Портер. Соседи вора по бараку вряд ли были счастливы от запаха, который исходил от него.
Умение Джуди избегать встречи с охранниками и охотиться в джунглях оказалось благом для Фрэнка, когда он сдружился с собакой. Если ранее Джуди перед возвращением в барак в половине случаев полностью поедала свою добычу или приносила людям в основном обглоданные остатки, то теперь она любую пойманную крысу или змею приносила Фрэнку, часто дрожа от ужаса. Если радиолокаторщика не привлекала отвратительная добыча, то он никогда не показывал этого. Скорее всего, мысль о мясе на ужин брала верх над рвотными позывами. И Фрэнк старался, чтобы и другие военнопленные получали свою долю добычи.
Обучение Джуди не сводилось к добыванию еды. Она быстро освоила разные трюки и игры. Помимо обычных команд: «Сидеть!», «Стоять!», «Катись!» Фрэнк научил собаку прятаться по сигналу. Фрэнк щелкал пальцами – и Джуди исчезала под койкой, чтобы по второй команде появиться в дальнем конце барака. Джуди застывала, а потом со всех ног срывалась с места по жесту или голосовому сигналу Фрэнка только для того, чтобы по другому щелчку пальцев, свисту или кивку снова застыть. Военнопленные, помнившие Джуди, упоминали о других, более хитрых демонстрациях способностей собаки, но не вдавались в подробности. Тренировки, описанные Энтони Симмондсом, скорее всего, продолжались, хотя и с меньшей интенсивностью.
По большей части эти занятия затевались для борьбы со скукой и сизифовой тщетностью лагерной жизни. Фрэнк стал пренебрегать своими рабочими обязанностями, здорово рискуя при этом, и уделял время обучению собаки новым трюкам. Когда у друзей появлялся новый номер, они показывали его другим военнопленным, иногда двум-трем, иногда – всем заключенным барака. В лагере, где не допускали ни малейшего легкомыслия, за исключением рождественских шоу, вроде святок 1943 года, когда заключенные устроили буффонаду под названием «Все и Глоегоер-Два», эти представления сходили за развлечения.
Постоянная опасность, конечно, сильно сплачивала Фрэнка и Джуди, заставляла их яростно держаться друг друга. Но в этих мгновенно сложившихся отношениях было и нечто более глубокое – некие первобытные узы, которые впоследствии окажутся почти духовными по природе. С самого начала друг для друга они стали важны, как сама жизнь. Поэтому Фрэнк и рискнул своей: чтобы обеспечить безопасность Джуди, он решился на отчаянный, почти безумный ход.
Глава 17 Военнопленный № 81-А
Многие сочли это Непорочным Зачатием. Некоторые военнопленные даже стали называть Джуди Марией.
Несмотря на голод и частые опасности, Джуди пришла в охоту. Потом, каким-то образом, во время одной из своих многочисленных отлучек в джунгли на поиски съестного, Джуди столкнулась с существом, с каким не сталкивалась со времен своего трехдневного свидания с пойнтером Полем еще на «Моските». Вскоре после этого стало ясно, что Джуди снова беременна.
Фрэнк и его друзья были ошеломлены. Заключались пари, кого принесет Джуди – тигрят или козлят. В районе лагеря водилось не много собак. Большинство местные жители убили на мясо или ради развлечения. Единственной, кроме Джуди, собакой, которую люди видели более одного раза, была тощая, шелудивая дворняга, которую пленные вскоре стали называть Тиком, так как шкура пса кишела насекомыми. Однажды Тик забрел в лагерь за Джуди, после того как та исчезла за проволокой, отправившись на поиски пищи, и продолжал приходить в лагерь в течение нескольких недель.
Приходы Тика в лагерь закончились самым печальным образом в один из мучительно жарких и влажных вечеров. Фрэнк услышал, что Тик воет то ли от страха, то ли от боли, и пошел на звук. «Я вышел из барака как раз вовремя, чтобы увидеть, как охранник за оградой бьет беззащитное животное прикладом винтовки», – вспоминал Фрэнк.
Охранник продолжал молотить беспомощную собаку, пока не перебил ей шею. Тика погубило дружелюбие, отличавшее его от осмотрительной Джуди. «Тик думал, что играть можно со всеми, даже с корейцами», – объяснил Фрэнк.
Не успев подумать о последствиях, Фрэнк, исцарапавшись, прорвался за проволоку, оттолкнул охранника и упал на колени, чтобы взять на руки собаку, но опоздал. Тик был уже мертв.
«Глядя на меня и слыша мой крик, охранник, должно быть, решил, что я собираюсь наброситься на него», – вспоминал Фрэнк. Действительно, он в ярости вскочил на ноги, чтобы напасть на охранника, который удивился, увидев пленного за проволокой, но приготовился к схватке. Фрэнк был крупнее охранника, но истощен недоеданием. К тому же у того парня была винтовка. Но, к удивлению Фрэнка, охранник попятился и споткнулся о корень или что-то еще, торчавшее из земли. У падения было два результата: во-первых, оно, вероятно, спасло Фрэнку жизнь, поскольку кореец, не колеблясь, убил бы и его. Но у сбежавшихся на шум охранников сложилось впечатление, будто бы Фрэнк каким-то образом сбил их товарища с ног. А так как Фрэнк находился за оградой лагеря, он, естественно, оказался там, для того чтобы бежать. Безжизненное тело Тика и явное смятение Фрэнка ничего не значили для охранников.
«Стоя на коленях, я держал в руках тело умиравшего животного, а когда поднял глаза, то увидел, что на меня направлены стволы нескольких винтовок», – рассказывал Фрэнк.
А в бараке Джуди навострила уши, услышав вой Тика. Можно поспорить о том, понимала ли она, что ее друг попал в беду, но, судя по ее реакции, она не просто беспокоилась. Джуди стала отчаянно скрестись в дверь, прося, чтобы ее выпустили посмотреть, что произошло. Когда Фрэнк ушел на разведку, Джуди заволновалась еще сильнее. Но другие пленные мудро удержали ее. Что бы ни происходило за стенами барака, в этом участвовали охранники, и Джуди, рванувшись к ним, наверняка спровоцировала бы их. Поэтому пленные забаррикадировали дверь изнутри.
Джуди была в безопасности, но Фрэнк сидел под арестом «в ожидании суда за попытку побега». Его вполне могли приговорить к смерти за проявление человечности и эмоциональную реакцию на стоны гибнущего животного. Вместо этого Фрэнка наказали в обычном порядке: двое охранников избивали его в течение восьми часов. «Мне скрутили руки за спиной, привязали к столбу и били до тех пор, пока мое лицо не превратилось в кровавую массу, – вспоминал позднее Фрэнк. – К счастью, на рассвете новый командир охраны Такахаси, который не знал, в чем меня обвинили, освободил меня»[1].
Джуди снова удерживали в бараке. Когда Фрэнку объявили приговор, другие узники заперли Джуди в лачуге на дальнем конце лагеря. Собака выла, то ли тревожась за своего лучшего друга, то ли потому что ей было одиноко и страшно. Но это заключение опять же пошло ей на пользу: если бы она увидела, как избивают Фрэнка, она бы тут же набросилась на вооруженных японцев, как это часто бывало в прошлом. Тогда ее бы просто убили на глазах у Фрэнка в качестве дополнительного наказания. Как сказал Фрэнк, «если б Джуди появилась, ее бы точно прикончили».
По счастью, до этого не дошло. Смерть Тика была достаточно трагичной. Тем временем оставалось загадкой, от кого понесла Джуди. То, что она пришла в охоту, было проблемой, с которой не могли справиться люди, даже Фрэнк. Вероятно, Джуди встречалась с отцом своих щенков не раз, прежде чем произошла случка, хотя все это происходило вдали от глаз военнопленных. Кто бы ни был отцом щенков, он, по-видимому, так же голодал и находился в таком же отчаянном положении, как и Джуди, что делает общение между собаками, необходимое для случки, еще более невероятным[2].
Возможно, что в такой сложной ситуации нормальное поведение было подавлено мощным стремлением к воспроизводству, собачьим эквивалентом лозунга «Ешь, пей и будь счастлив, так как завтра можешь и умереть!». Но кто бы ни был отцом и при каких бы обстоятельствах ни произошло зачатие, Джуди понесла, а потом родила девятерых щенков[3].
В дни перед родами Джуди, как и все собаки, была задумчива и раздражительна. Она, как птица, построила «гнездо» из ветвей и вьющихся растений, чтобы у щенков был удобный дом. Фрэнк понял, что роды приближаются, когда Джуди начала вылизывать себя как сумасшедшая. Она практиковалась в постоянном уходе, который окажет своим щенкам, чтобы установить с ними связь, а заодно избавлялась от паразитов, поскольку родильная палата находилась на свежем воздухе.
Рождение щенков стало огромным событием для сообщества заключенных, проявлением любви и чувств в мире, провалившемся в ад. Восемнадцатого ноября Симмондс записал в своем дневнике: «Джуди родила девятерых щенков! Д-р Кирквуд и все медики-голландцы и лекарства были к ее услугам. И Джуди, и щенки поживают хорошо!» Гордой матери, усердно заботившейся о щенках, дарили фрукты и пищу.
Щенки рождаются слепыми и беспомощными. Их выживание находится в страшной зависимости от забот матери. Как и все собаки, Джуди вернулась к волчьим повадкам, и, словно все обязательства были отброшены, забыла всех своих друзей, чтобы всецело отдаться уходу за щенками. В течение пары недель Джуди пренебрегала даже Фрэнком, хотя он регулярно приходил к ее «гнезду».
Из девятерых щенков Джуди выжило пятеро, что, учитывая ее недоедание и кошмарные обстоятельства, было удивительно много. Выжившие щенки проявляли те же самые замечательные упорство и волю к выживанию, что и их мать. Несмотря на нехватку пищи, щенки прибавляли в весе и достигли размеров одномесячных щенков, а это было признаком того, что они в любом случае не умрут с голоду. Симмондс записал: «Щенки Джуди прекрасно растут на говядине и концентрированном молоке» (и то, и другое приносили военнопленные, дополняя эти приношения остатками припасов, сделанных на черный день). «Щенки Джуди быстро растут, достигая интересных, хотя и забавных размеров. Они очень нежные». Персонс, намекая на службу Джуди талисманом военного корабля, записал в своем дневнике, что, «вероятно, Джуди перевели на полный рацион военного моряка». А Симмондс позднее отметил, что люди «играют с милыми щенками Джуди». То же самое отметил и Стэнли Расселл, другой военнопленный, который вел дневник. Расселл даже сделал набросок Джуди, направляющейся к своим отпрыскам[4].
Поразительно, но один из сбежавших щенков сыграет важную роль на следующем этапе заключения Джуди, когда благодаря невероятной схеме, придуманной Фрэнком, Джуди войдет в военную историю – и историю собак.
* * *
Подполковнику Хиратеру Банно было шестьдесят, когда его сделали начальником лагерей для интернированных лиц на Суматру. Банно руководил лагерями из штаб-квартиры 4-го отдела командования военнопленными в Малайе. Штаб располагался в маленьких зданиях и хижинах, стоявших неподалеку от лагеря Глоегоер. Все военопленные в этом районе находились в подчинении 25-й армии, которая располагалась в Сингапуре и в Форт-де-Кок на Суматре. Оба командующих этой армией, генерал-лейтенант Яхеито Сайто и генерал-лейтенант Моритаке Танабе, после войны были приговорены к смерти. Кадровый офицер, за всю свою службу в императорской армии мало участвовавший в настоящих боевых действиях, Банно был отправлен домой, где жил жизнью благородного сельского хозяина до тех пор, пока его снова не призвали в армию в связи с началом войны с Китаем. Несколько лет Банно служил в Маньчжурии, а потом, когда стал слишком старым для командования в боях, был переведен в службу интернированных лиц.
Банно родился в Канадзаве, приморском городе в префектуре на западе главного острова Японского архипелага Хонсю, находившемся почти напротив Токио. Дождливое, призрачное место, Канадзава известна в Японии, прежде всего, своими извилистыми, запутанными, кое-как проложенными дорогами и древней архитектурой. Канадзава – одно из немногих мест, где остались нетронутыми строения эпохи Эдо, времени самураев, гейш и сёгунов.
Задумчивый, замкнутый человек в очках, Банно был противоположностью стереотипу громогласного японского офицера, постоянно изрыгающего желчь. Пожилое, морщинистое лицо и седые усы придавали ему почти приятное выражение и весьма впечатляющий вид. Банно был намного выше большинства японских солдат, худощав и умел добиваться соблюдения дисциплины, в общем, вовсе не проявляя изобретательной жестокости в подчиненных ему лагерях.
Попросту говоря, Банно был слишком стар для того, чтобы пачкаться в этом дерьме. К тому же он был еще и завзятым пьяницей – все знали, что старик заливает за воротник, даже находясь на службе.
Конечно, Банно тоже мог быть жестоким: он собирал своих офицеров в их столовой и разыгрывал сцены любезности, пил охлажденный чай и курил сигареты из изысканных мундштуков. А потом вставал со своего очень мягкого кресла, выходил в сад и мочился на розовые кусты. Другим его излюбленным времяпрепровождением было пугать военнопленных тяжелым двуручным мечом, движение которого он прерывал в считаных сантиметрах от головы пленных. Тем, кто вздрагивал и пытался увернуться от удара, читали лекцию о робости. А одного недрогнувшего голландца похлопали по спине и в награду за мужество угостили фруктами и сигаретами.
Главным воспоминанием о Банно у многих военнопленных стал сырой подвал для хранения удобрений, который японец превратил в штрафной изолятор, где несчастных, попавших туда, одолевали жуткая вонь, мрак и одиночество. В этой дыре заключенным не позволяли лежать или сидеть в течение дня. Усилия, уходившие на то, чтобы стоять часами, днями, иногда неделями, в конце концов, ломали всех, кто подвергался этому наказанию. По ночам единственным облегчением для несчастных заключенных было рухнуть на каменный пол. Пайки тоже урезали: на дне тарелок оставалось такое жалкое количество какой-то дрожащей массы, что даже охранники-японцы часто проявляли жалость и просовывали за решетку бананы или кусочки шоколада.
И все же Банно, в отличие от многих более молодых офицеров, состоявших под его командованием, не питал рефлекторной ненависти к европейцам, вместе с которыми служил во время Первой мировой войны. В то время Япония была союзницей Великобритании, Франции и Австралии, а Банно служил офицером связи на эсминце, эскортировавшем транспорты, с которых австралийские «золотоискатели» высаживались в Египте (эта высадка была прелюдией к неудачной галлиполийской кампании). Австралийские офицеры старшего возраста, с которыми Банно встретился в лагерях для военнопленных, отмечали, что японец носил те же самые орденские ленточки, что и они.
За годы Второй мировой войны Банно станет сложным, обреченным на неудачу человеком. В апреле 1943 года, когда его только-только прислали на Суматру, он был отозван на север в качестве найденной в последний момент замены другому, заболевшему офицеру. Новые обязанности Банно предполагали, что он станет руководить так называемой оперативной группой F, большой командой заключенных, перед которыми поставили задачу построить железную дорогу через Сиам и Бирму. Эта стройка станет первой и самой известной из «железных дорог смерти», с которыми японские лагеря для военнопленных станут ассоциироваться в массовом сознании (главным образом благодаря кинофильму «Мост через реку Квай», классической экранизации беллетризованных воспоминаний Пьера Буля о времени, которое он провел в джунглях, страдая от своих поработителей)[5].
Группа F покинула Сингапур на тринадцати поездах, направившихся в гористые дебри на границе Сиама и Бирмы в апреле 1943 года. Контингент военнопленных насчитывал почти семь тысяч человек, почти все они были британцами и австралийцами. Им предстояло построить железную дорогу от города Ниеке в Сиаме до перевала Трех пагод на границе Бирмы. По сравнению со строительством железной дороги Канчанабури, которая включала и мост через реку Квай, это была более сложная задача по причине сложного характера местности и ее отдаленности.
После высадки из поездов военнопленных погнали в трехсоткилометровый марш. С этого момента их положение только ухудшалось. Болезни, голод, непосильный труд и жестокость охранников превратили зону строительства в место массового уничтожения. Работы начинались в семь утра и продолжались до темноты, когда работали при свете прожекторов. Никаких перерывов для отдыха или умывания не было. Когда темпы работ отставали от плановых сроков, пленных избивали бичами, сделанными из кусков колючей проволоки. Узники падали замертво так часто, что их не успевали сжигать на погребальных кострах, которые горели даже во время проливных муссонных дождей. К вечеру погибали даже люди, которые собирали дрова для погребальных костров.
К моменту завершения строительства в группе F погибло более трех тысяч военнопленных, т. е. 45 % первоначального состава группы, что намного превышало смертность на других участках железной дороги, где смертность составила 20 %. Выжившие превратились в скелеты и были живы только в чисто техническом смысле слова.
На Банно как на командира охраны группы F возложили ответственность за эти кошмарные потери и осенью 1946 года судили на Сингапурском трибунале по военным преступлениям (одновременно в Токио происходил ряд подобных же судов, которые получили намного более полное освещение в западной прессе). Конкретно Банно обвиняли в том, что он способствовал страшной вспышке холеры. Врачи из числа военнопленных неоднократно умоляли Банно изолировать больных в каком-то месте, где они могли бы отлежаться, а не гнать их вместе с другими военнопленными, подвергая здоровых риску заражения. Банно, уступая давлению сверху (руководство требовало завершить задачу, которая оказалась для Банно как для военного последней), заставлял пленных работать по плану, перетаскивая больных в новый лагерь, дальше по линии. Понятно, в новом лагере холера распространялась со скоростью лесного пожара и уносила намного больше людей.
Банно на суде отстаивал свою позицию, сказав, что эвакуированный лагерь, в котором разразилась холера, начал становиться «очень опасным». Он заявил:
«Лагерь находился в теснине, окруженной болотами. Там не было хорошей проточной воды. В единственном ручье текла известковая вода, и то место совсем не подходило для проживания кого бы то ни было… К тому же начался сезон муссонов, и если бы началось половодье, то транспорт остановился бы и продовольствие пришлось бы переносить на людских плечах. Это означало, что если мы оставим их в старом лагере, многим придется страдать от очень неподходящих условий и резкой нехватки продовольствия. Вот почему я посчитал, что оставить их на старом месте – означает создать еще бо́льшие неудобства для военнопленных».
Хотя пленных косила болезнь и они гибли, а другие просто голодали, у Банно и других японских офицеров продовольствия всегда было в достатке. И все же полковник Банно был более человечным и открытым доводам разума, чем многие другие японцы. В какой-то момент десять британских пленных предприняли невероятную попытку побега через джунгли. После трех недель блуждания через бурные реки, прорубания дороги через густые заросли, подъемов на крутые склоны и страданий под непрекращающимся дождем пятеро беглецов умерли, а оставшиеся в живых наткнулись на дверь, в которую негромко постучали. На собственной шкуре убедившись в том, о чем Банно предупредил их (а предупредил он о том, что джунгли делают побег подлинным самоубийством), пятеро выживших сдались наконец жителям местной деревушки и были возвращены в лагерь, где их наказали японцы.
Номинально за попытки побега полагалась смерть, но выдающийся военнопленный по имени Сирил Уайлд вмешался в дело и договорился с Банно. Уайлд, капитан британской армии, нес белый флаг, идя рядом с генералом Персивалем во время сдачи Сингапура, а теперь был пленным в составе группы F, Уайлд говорил по-японски и разбирался в японской культуре (позднее, во время безоговорочной капитуляции Японии, он станет официальным британским переводчиком при лорде Маунтбеттене). В джунглях Уайлд встревал в потенциально смертельные разногласия с другими пленными и охранниками. Он был так неутомим, защищая пленных, что японцы стали называть его немуранай се такай отоко, что в переводе означает «высокий человек, который никогда не спит».
Уайлду удалось убедить Банно отменить смертный приговор, впечатлив полковника угрозой жуткого бесчестия, которое он навлечет на императора и его армию, если он допустит смерть таких смелых людей. Красноречие Уайлда тронуло полковника до слез. Довольно удивительно, но апелляция к человечности и гордости Банно увенчалась успехом: вместо расстрела беглецов отправили в Сингапур, где их жутко избили и посадили в тюрьму, но они дожили до конца войны.
В отличие от Суматры, где полномочия и порядок подчиненности Банно были ясны, в Сиаме руки Банно связывала бюрократия. Хотя Банно командовал охранниками и руководил их повседневной деятельностью, инженеры группы F не подчинялись его приказам по неподдающимся пониманию причинам. Технически инженеры подчинялись командованию администрации по делам военнопленных, которая находилась в Сингапуре, а не старшему офицеру на месте, как это было в других лагерях на маршруте железной дороги. Поэтому Банно, находившийся в глубине джунглей, отрезанный от линий снабжения и сообщения, не мог быстро распутывать узлы (вроде того, каким стали эпидемия холеры среди пленных), направляя быстрый запрос о приказаниях вышестоящему начальнику.
Между тем показания, данные впоследствии пленными, которые находились в ведении Банно, позволяет предположить, что он боялся этих исполненных крайнего рвения инженеров, а также многих охранников. Хотя высокочтимый Сирил Уайлд незадолго до своей гибели в авиакатастрофе рейса из Сингапура в Токио выступил после войны в защиту Банно[6]. Уайлд назвал Банно «вполне дружественно настроенным человеком» и признал, что тот предпринял «определенные, оказавшиеся тщетными и совершенно неэффективными попытки» улучшить условия в лагерях, но другие свидетели не были столь великодушны. Банно оказался «неспособным контролировать действия своих подчиненных», насмешливо заявил один из свидетелей. В других показаниях Банно называли человеком, «небрежно относившимся к своим обязанностям» и «некомпетентным, глупым стариком». Один из выживших назвал Банно «трясущимся старым ослом».
Жизнь Банно спасла, в значительной степени, эта слабость. Когда Банно предстал перед Трибуналом по военным преступлениям, он заявил, что делал «все, что мог сделать в тех трудных обстоятельствах», для того чтобы предотвратить гибель людей, и что «неспособность навязать свои взгляды более высокому начальству не может быть основанием для уголовной ответственности». Другими словами, Банно утверждал, что он не виноват.
Довольно удивительно, но трибунал увидел ситуацию глазами Банно, растаяв настолько, что вынес ему сравнительно легкий, учитывая число смертей в группе F, приговор – три года заключения. У Банно имелись смягчающие обстоятельства: пленные уже были истощены даже до того, как они покинули Сингапур, и, как гласит официальный обзор дела, неблагоприятные «климат и местность стали важными факторами, мешавшими адекватному снабжению строителей».
Большую часть своего срока Банно провел в Сингапуре, а потом был переведен в печально известную тюрьму Сугамо в Токио. До капитуляции Японии в этой тюрьме держали (и пытали) политических заключенных. При благосклонном режиме генерала Дугласа Макартура Сугамо стала тюрьмой для военных преступников. В этой тюрьме Банно сидел недолго. Его привезли в конце января 1950 года. У него сняли отпечатки пальцев, но не сфотографировали и отпустили на свободу менее чем через месяц, 17 февраля 1950 года. Официально его включили в группу преступников, которым были сокращены сроки заключения, главным образом для того, чтобы снизить расходы на их содержание.
Потом Банно вернулся в свое хозяйство у моря. Он, несомненно, сожалел о повороте истории, который заставил его покинуть родину.
* * *
Но до всех этих событий полковник Банно находился в Глоегоере, лениво пытаясь погрузиться в свои административные обязанности и тратя бо́льшую часть времени на любовную интрижку. Несмотря на адские окружающие условия, Банно влюбился (или, по меньшей мере, испытал приступ похоти). Предметом его страсти оказалась молодая местная жительница. Было ли это подлинной страстью или же старик просто пользовался властью, которые победители получают над военными трофеями, но Банно вел себя как подросток. Он часто навещал свою возлюбленную в деревне и развлекал ее в офицерской столовой всякий раз, когда мог привезти ее в штаб-квартиру.
Фрэнк знал, что Джуди нравится этой женщине. Встречая собаку, она всегда подзывала ее словами: «Джуди, иди сюда» на своем скудном английским и всегда старалась ее приласкать, поиграть с нею и потрепать за уши. Джуди была только рада откликнуться на ласку этой женщины, если только рядом с нею не было Банно. Джуди ненавидела Банно так же сильно, как ненавидела других японцев. Сталкиваясь с Банно, Джуди всегда демонстративно уходила прочь.
Фрэнк также знал, что, несмотря на явную нелюбовь Банно к Джуди, эта нелюбовь показная. Банно нравилось злить собаку и заставлять ее рычать. Тогда он вынимал свой меч и пытался ткнуть им собаку при встрече. Джуди такие шутки не нравились, и она сердито ворчала на коменданта. Но Банно, по-видимому, редко бывал особенно огорчен этим или всерьез пытался зарубить собаку.
С другими охранниками дело обстояло не так. То ли из-за истощения запасов продовольствия, то ли потому, что война оборачивалась против держав оси после столь значительных первоначальных успехов, то ли просто из раздражительности, но посягательства на благополучие Джуди стали происходить чаще, что тревожило Фрэнка. «Охранники были настроены против Джуди и часто угрожали убить ее», – так сформулировал свои ощущения Фрэнк.
Итак, в первые месяцы 1943 года Фрэнк, движимый стремлением защитить своего нового друга, насколько то было возможно, замыслил дерзкий план. Узнав из распространявшихся по лагерю слухов о том, что Банно тайно встретится со своей возлюбленной, Фрэнк увильнул от работы и затаился в зарослях рядом с жильем Банно. Он терпеливо следил, подавляя страх перед тем, что его отсутствие заметят. Когда стемнело, Фрэнку удалось увидеть в окно, что Банно один и, по-видимому, отдыхает после свидания за бутылкой саке. Для Фрэнка наступил момент выложить козырь – шевелящегося, слюнявого туза, самого быстрого и милого из щенков Джуди по кличке Киш.
Киш выделялся во втором помете Джуди, но в лагере пользовались любовью и некоторые другие ее щенки. Остальные выжившие четыре щенка носили клички Рокок, Шейкджи, Блэки и Панч.
По мнению Сирла, Шейкджи была самым привлекательным (после Киша) щенком. Она заходила в женский лагерь, о существовании которого пленные долго не знали, хотя он находился всего в паре километров от мужского. Однажды местная торговка фруктами принесла весть, которую передала шепотом: женщины хотели узнать, нельзя ли им взять одного из щенков. Когда Фрэнк и его приятели оправились от потрясения, они дали согласие, и им удалось переправить Шейкджи в женский лагерь. Торговка фруктами положила щенка в корзину, накрыла его гроздьями бананов и ушла, неся корзину на голове. Так она доставила очень сладко пахнущую Шейкджи благодарным женщинам. Через много лет Лен Уильямс услышал рассказ женщины, ребенком оказавшейся в том лагере и потерявшей там мать. Эта женщина навсегда запомнила щенка и ту, что принесла его в корзине на голове.
В стене лагеря было маленькое отверстие, через которое лагерь покинул Рокок. У Швейцарии как нейтральной страны было маленькое консульство в Медане, и хотя швейцарцы ничем не могли помочь военнопленным, до лагеря дошел слух о том, что они хотят сделать унылое правительственное учреждение более радостным, взяв туда щенка. Рокока усыпили с помощью хлороформа и протолкнули через дыру в стене ожидавшему снаружи посреднику, который доставил находившегося без сознания щенка швейцарцам. Панч и Блэки слонялись по лагерю, но оба умерли молодыми. Блэки забил до смерти охранник, а Панч исчез бесследно, и его участь неизвестна.
Киш должен был произвести намного более сильное впечатление.
Фрэнк приблизился к жилью Банно, что само по себе обычно являлось наказуемым преступлением. С помощью языка жестов изобразив полное подчинение, Фрэнк смог пройти мимо часового и войти в комнату Банно. Банно был выведен из душевного равновесия или потрясен вторжением, но его внимание отвлекли алкоголь и щенок, которого Фрэнк положил на стол. Киш вперевалку прогулялся туда-сюда и чуть не свалился с края стола, но потом восстановил контроль над своими лапами и двинулся к Банно. Удивительно, но полковник разразился хохотом, протянул щенку руку и дал ее лизнуть.
«Он был очень пьян и, казалось, забыл о том, что говорит с одним из пленных, – вспоминал позднее Фрэнк. – Я слышал о том, что алкоголь приводит этого обычно агрессивного человека в хорошее настроение. Учитывая то, что выпил он достаточно, он, скорее всего, согласился бы на что угодно».
Настало время проверить эту теорию. Фрэнк сказал, что принес Киша не для забавы, а в подарок. Этот подарок не для Банно, хотя, если он Киша возьмет, это будет, конечно, замечательно. Нет, щенок предназначен для женщины Банно из соседнего селения.
Фрэнк боялся, что одно лишь упоминание о любовнице Банно равносильно самоубийству. Действительно, большинство других людей на месте коменданта сразу же отрубили бы Фрэнку голову. Но Фрэнк чувствовал, что Банно – другой, и поставил свою голову на кон в игре в попытке угадать мысли человека из дальнего далека (имейте в виду, что двадцатитрехлетний малый из Англии вовсе не был таким дипломатом, как, скажем, светский человек Сирил Уайлд). Он предложил щенка Банно как бы мимоходом, как подарок, который Банно мог потом отдать другому.
И действительно, Банно был не оскорблен, а растроган. Он поблагодарил Фрэнка за его глубокомыслие. Да, щенок станет отличным подарком и продемонстрирует доброту Банно.
Когда в комнате воцарилась редкостная благожелательность, Фрэнк деликатно упомянул о матери щенка, Джуди. Он рассказал об опасности, которую создают ее жизни охранники, местные жители и крокодилы, о том, какая Джуди смелая и преданная, и о том, насколько Джуди важна для поддержания морального духа пленных.
Спустя какое-то время Фрэнк выложил свою просьбу. Он хотел, чтобы Банно официально признал Джуди военнопленной, что поставило бы ее под защиту Женевских конвенций и, по крайней мере, заставило бы охранников дважды подумать, прежде чем убивать ее, случайно или намеренно.
Пока Банно обдумывал ситуацию, Фрэнк наполнил его стакан саке. Банно сказал: глубокомыслие британца и его забота о друге высоко оценены, но он не может сделать того, о чем просит Фрэнк. Японцы, объяснил Банно, подобно их немецким союзникам, исключительно педантичны, особенно когда речь заходит о таких вопросах, как численность пленных в трудовых лагерях. Как бы сильно Банно ни сожалел, он не сможет объяснить вышестоящему начальству, каким образом в лагере Глоегоер появился новый пленный. Ему зададут много вопросов, и – хотя Банно не сказал этого прямо и определенно – было ясно: он боится того, что его начальство узнает о его интрижке с местной. А это просто невозможно.
По счастью, Фрэнк заранее все продумал и предвидел такой поворот беседы. «Этой проблемы легко избежать, – сказал Фрэнк полковнику. – Просто добавьте к моему номеру букву А». У Фрэнка был лагерный номер 81 или хати-дзю ичи. Если сделать Джуди просто военнопленной 81-А, она получит официальный статус, не вызывая подозрения высокого императорского начальства.
Киш почувствовал, что наступил решающий момент разговора так, как это умела чувствовать его мать, и покатился прямо в руки Банно. Щенок был таким невероятно милым благодаря карим глазам, унаследованным от матери, что Банно просто не мог сопротивляться. Счастливо катая Киша по столу, Банно дал согласие. Джуди станет первой – и единственной – собакой-военнопленной на всех театрах Второй мировой войны – и любой известной войны, происходившей ранее или впоследствии.
Пока Банно писал официальный приказ, Фрэнк смотрел на щенка – и сдерживал дыхание. Киш напрудил лужу всего лишь в нескольких сантиметрах от локтя коменданта. Фрэнк представил, как рушится весь план, который был уже в шаге от успеха.
Но фантастическое везение продолжалось. Банно остался сухим. Как и приказ, объявляющий Джуди военнопленной. Фрэнк поклонился и подобострастно поблагодарил офицера, а потом со всех ног бросился из квартиры Банно с приказом (и щенком) в руках.
К следующему утру Джуди с гордостью носила на ошейнике специально сделанный значок, который гласил: «81-А, Глоегоер, Медан». Если кто-либо нуждался в дополнительном напоминании о том, что этот пойнтер уникален, то теперь Джуди носила такое напоминание на ошейнике.
Глава 18 Уловка
Вскоре после того как Джуди внесли в официальный список содержавшихся в Глоегоере пленных, Банно отбыл на материк, чтобы принять оказавшееся для него роковым командование группой F. На его место в лагере на Суматре заступил капитан Такахаси, спокойный офицер с мрачным чувством юмора. Такахаси немедленно запретил пощечины как меру наказания и сообщил пленным офицерам, что им больше не надо кланяться японским военнослужащим, звания которые были ниже званий пленных. Отказ от поклона ранее приводил к жестоким избиениям. Такахаси «сказал нам, что, хотя мы ему не слишком нравимся, он собирается посмотреть, как мы станем соблюдать порядок, и предупредил, что в лагере будет поддерживаться строгая дисциплина, – вспоминал Джон Пёрвис. – Нас это вполне устраивало, и несколько месяцев прошло без каких-либо особых инцидентов».
Временами казалось, что Такахаси почти на стороне пленных. Он заметил, что те с тоской смотрят на пролетавшие над лагерем самолеты, вопреки всему надеясь на то, что это бомбардировщики союзников. Когда самолеты улетали, Такахаси говорил: «жаль, в следующий раз повезет больше».
«Мы никогда не могли понять, симпатизирует ли он Великобритании, разумнее ли он остальных японцев и замечает ли он сигнал отдаленной угрозы или же он просто человечен», – писал Хартли. После войны несколько военнопленных засвидетельствуют человечность Такахаси на трибунале, рассматривавшем дела о военных преступлениях. Один из освобожденных лейтенантов отозвался о Такахаси с такой сдержанной похвалой: «Он был неплохим японцем».
Однако даже этот малый перерыв будет для пленных недолгим. Довольно скоро Такахаси перевели в огромную сингапурскую тюрьму Чанги. Такахаси сменил капитан Меора, высмеивавший мягкость Такахаси, которую считал признаком слабости. Пощечины вернулись, и пленных на ежедневных построениях заставляли рассчитываться на японском.
В июне 1944 года в Глоегоере опять сменилось начальство. Новым комендантом стал капитан Ниси (в некоторых сообщениях его называют Нисси)[1]. Сразу же стало ясно, что появилась новая метла. Ниси принял порядки, восстановленные Меорой, и существенно ужесточил их. Именно это привело к тому, что в жизни Джуди и Фрэнка случился очередной яркий эпизод.
В первый же день своего пребывания в должности коменданта Ниси приказал всем пленным выйти на построение на плац в центре лагеря – и слово все означало каждого пленного. Раненые приковыляли, или их принесли на носилках. Больные опирались на товарищей или падали от страшной жары. Умирающих положили в ряд в стороне от других пленных, которые боялись смотреть на них.
Когда пленные построились, Ниси, в накрахмаленной до хруста форме, встал в центре, нетерпеливо хлопая тростью по до блеска надраенным сапогам. Ниси был среднего сложения, роста чуть выше среднего, но не очень высоким и казался довольно мягким человеком. В общем, в Ниси не было ничего необычного, кроме строгого военного поведения и несгибаемого духа.
Разглядывая собравшихся пленных, Ниси обратил внимание на Фрэнка. А потом посмотрел ему под ноги, где в стойке «смирно» замерла Джуди. Ниси был изумлен. Перед ним стояла не просто собака, которая жила в самых необычных условиях, а собака пленного. На какие-то мгновения такая наглость просто оглушила и ослепила Ниси. А когда он стряхнул с себя ошеломление, он двинулося к военнопленному и его собаке.
Сердце Фрэнка колотилось как безумное. Защита, которую давал Джуди статус военнопленной, действовала более года, но одного взгляда на лицо Ниси было достаточно, чтобы понять: сейчас статус окажется с визгом отменен, если он, Фрэнк, не придумает чего-нибудь. Когда Ниси приблизился, Фрэнка поразила его строгость, так отличавшаяся от поведения вежливого Банно и сдержанного Такахаси. Джуди тоже затряслась всем телом. Как обычно, она зарычала при виде приближавшегося японца. Понимая важность момента, многие пленные замолкли.
Фрэнк понимал, что если Ниси выкрикнет приказ убить или схватить собаку прежде, чем он успеет объяснить особый статус Джуди, все будет кончено. Статус «военнопленный» – не бог весть какое звание, а уж прибить собаку Ниси мог, вообще не опасаясь потери лица. Фрэнк выхватил из кармана истертый кусок бумаги, на котором был начертан официальный приказ Банно, наделявший Джуди статусом военнопленной, и кинулся с ним к удивленному такой вольностью Ниси, тыча пальцем в подпись Банно и повторяя: «Все в порядке, все в порядке».
Ниси вырвал из рук Фрэнка драгоценный документ. Подскочили несколько офицеров, и каждый изучил бумагу и подпись Банно, пытаясь точно установить причину, по которой полковник подписал столь странный приказ, то, каким образом приказ оказался у Фрэнка, и каковы будут последствия, если охрана пренебрежет присвоенным Джуди статусом военнопленной и убьет ее (возможно, на мясо). А охранникам определенно хотелось убить собаку. Японцы ожесточенно спорили, жестикулируя при этом, а Фрэнк ожидал их решения, стоя на периферии толпы и подсознательно пряча собаку за своими коленями, словно колени давали защиту от японских пуль.
Фрэнку, как и всем пленным, было известно, что «официальный» статус военнопленного значил очень мало, особенно в условиях лагеря перед лицом взбешенного японского офицера. Независимо от того, кто подписал приказ, сделавший Джуди военнопленной, удостоверяющий статус собаки кусок бумаги имел крайне малый вес.
Но дело было в любопытстве, которое возымело желаемый эффект. Один из членов штаба Ниси сверился с уставом, изучая бумаги Джуди, и, по-видимому, его мнение взяло верх: он, очевидно, отговорил Ниси от расправы над человеком или собакой, находившимся под защитой Банно. Ниси проворчал что-то, бросил злобный взгляд на Джуди и пошел обратно в центр построения.
Джуди снова ускользнула от расправы.
* * *
Многие военнопленные к этому времени работали на разборке завода компании Ford Motors (о ней уже говорилось) и превращали часть мусора в металлолом, который отправляли в Сингапур и использовали в военных усилиях Японии. Это было большой работой, которая шла медленно. Ее темпы сдерживались отчасти физической немощью пленных, отчасти тем, что они умышленно не торопились.
Но в первые же часы своего пребывания на посту коменданта капитан Ниси приказал всем пленным уйти на снос завода и дал им 48 часов на завершение разборки строения и демонтажа оборудования. Люди не знали, почему Ниси поставил такие жесткие сроки, но было очевидно, что Ниси вполне серьезен: в первое же утро он приказал избить пару прогульщиков до полусмерти. Другие пленные взялись за работу с удвоенной энергией.
Работали почти до полуночи, когда пленных, окоченевших от усталости, отвезли в бараки только для того, чтобы на рассвете следующего дня поднять и снова отвезти на завод. Такие темпы прикончили десятки пленных и страшно ослабили многих других. К концу второго дня демонтаж оборудования был завершен. Последние станки погрузили на машины и отправили в Белаван, где в ожидании погрузки стояли японские суда.
Ниси был доволен и сказал пленным, что в награду за тяжкий труд они смогут отоспаться. Но на третий день побудку сыграли как обычно, до зари. Когда ошеломленные пленные построились на перекличку, Ниси сделал удивительное заявление. «По приказу верховного командования императорских вооруженных сил всех военнопленных переводят в Сингапур», – зачитал Ниси свиток на бамбуковом жезле.
Причина убийственных темпов работы стала ясной. Ниси поставили задачу завершить демонтаж завода до эвакуации лагеря, и он выполнил задачу чудовищной ценой.
И все же тех, кто еще оставался в живых, новость обрадовала. Пусть Сингапур находился в руках врага, но все же он был знакомым местом и, уж точно более удобным, чем Глоегоер. Заточение в Сингапуре означало вероятность получения посылок Красного Креста, писем из дома и видимость нормальной жизни. Пленные надеялись узнать о ходе войны, но вряд ли в джунглях Суматры до них доходили новости: к тому времени японцы вполне могли взять Лондон, а пленники продолжали бы оставаться в неведении. «Подбодритесь, ребята, – сказал Сирл нескольким приятелям, свалившимся от тягот труда в последние двое суток и лежавшим на носилках. – Вас скоро вывезут отсюда».
Пока остальные пленные спешно собирали свои жалкие пожитки перед отправкой, капитан Ниси лично пожаловал в бараки. Фрэнк встал с нар, придерживая Джуди между ногами. Ниси надменно подошел к нему. Капитан плохо знал английский, но, несмотря на языковой барьер, выкрикнутые приказы были совершенно ясны. Фрэнк отправится в Сингапур, а Джуди – нет. Собаку оставят на Суматре на произвол судьбы.
Возможно, приказ Банно помешал Ниси сразу же убить собаку, но теперь он принял меры, чтобы она не выжила. Предоставленная сама себе, Джуди, конечно, долго бы не протянула. Фрэнк был потрясен, но, будучи умным человеком, который так упорно работал и столь многим рисковал ради спасения собаки, не дрогнул и теперь. Фрэнк понимал, что возникшая проблема его и только его. Другие пленные любили Джуди, но Фрэнк вряд ли мог просить их рисковать жизнью из-за собаки, особенно сейчас, когда они впервые за долгое время получили хорошие вести.
То же самое Фрэнк мог сказать и о себе, но оставить Джуди – это было выше его сил, даже если обнаружение собаки означало смерть для них обоих, а смерть казалась неизбежной. Фрэнк очень сильно любил собаку, и после того, через что они прошли вместе, он не мог и представить, что теперь бросит ее. Это было немыслимо для военного или человека, любящего собак, а Фрэнк стал и тем и другим.
Итак, Фрэнк решил спрятать своего друга и каким-то образом пронести собаку на судно, которое перебросит пленных через Южно-Китайское море обратно в Сингапур. Сначала Фрэнк подумал использовать для переноски Джуди коричневый чемодан, найденный одним военнопленным-голландцем где-то на задворках лагеря. Чемодан был достаточно большим, чтобы спрятать в нем Джуди, но японцы обязательно заинтересовались бы, почему пленный тащит такую тяжесть в новый лагерь. Чемодан обыскали бы перед отплытием, и уловка бы раскрылась.
Джуди уже показала свои способности обучаться трюкам и повторять их, и к тому времени она отлично разбиралась в звуках и оттенках голоса Фрэнка, его свиста, щелканья его пальцев и хлопков его ладоней. Поэтому Фрэнк разработал намного более смелый план, успех которого зависел от обучения Джуди новому трюку. Джуди должна была освоить его за несколько часов, остававшихся между отбоем в лагере и построением для погрузки на утренний поезд.
В Глоегоере мешки из-под риса были так же обычны и так же заметны, как и мухи. Если Джуди схоронится в одном из них, ее можно будет пронести незаметно для Ниси. Так Фрэнк провел короткие утренние часы, обучая Джуди запрыгивать в мешок из-под риса и выпрыгивать обратно по щелчку. Фрэнк щелкал пальцами негромко, полагаясь на острый слух собаки, поскольку если его команда будет заметной, трюк окажется бесполезным. Еще какое-то время Фрэнк носил Джуди в мешке на плече, приучая собаку к ощущениям, которые она испытает в этом неудобном, вызывающем клаустрофобию положении.
На заре пленным приказали строиться. Около трети заключенных теперь составляли раненые и больные, которые при построении образовали две длинные шеренги. Фрэнк демонстративно привязал Джуди к столбу в бараке длинной веревкой, исподтишка убедившись в том, что сделанный им узел развяжется, если за веревку потянут. «Теперь, девочка, оставайся здесь», – сказал Фрэнк чуть громче, чем это было необходимо, просто на случай, если кто-то из охранников проявит интерес.
Охранники считали и пересчитывали пленных, проверяли и перепроверяли мешки риса и пожитки, которые брали с собой узники. Фрэнк был чист: после двух лет и четырех месяцев пребывания на Суматре ему особенно нечего было скрывать, но поскольку план требовал, чтобы его осмотрели и знали, что у него есть целый мешок риса, он засунул в него одеяло и поставил мешок у своих ног.
Охранники были удовлетворены. Тогда по рядам прошелся сам Ниси, который проверил, все ли готовы к отправке. Когда Ниси подошел к Фрэнку, он посмотрел ему за плечо. Увидев, что собака привязана, Ниси улыбнулся. В его войне не было славных атак на врага с криком «Банзай!». Он не принимал участия ни в одной из успешных операций японского императорского военно-морского флота. Он никогда не вылетал на боевое задание, не выпустил ни единого артиллерийского снаряда и не удерживал плацдармы. Единственной победой Ниси в войне было сокрушение духа беспомощных военнопленных. И казалось, что в этом жалком противостоянии он был на грани славной победы.
Затем Ниси отдал приказ выступать.
В путь тронулось семьсот живых военнопленных. Столько осталось из почти тысячи человек, которые, едва волоча ноги, преодолели долгий путь из Паданга в Глоегоер. Вопреки распространенным представлениям, никакого упорядоченного марша не было. Никто не насвистывал «Марш полковника Буги», никто не демонстрировал захватчикам высокий моральный дух. Люди просто смотрели перед собой и шагали как могли.
Фрэнк держался в задних рядах, подальше от охранников. Он постоянно оглядывался на Джуди и с удовлетворением замечал, что собака внимательно следит за ним. Когда он вышел за ворота лагеря, он резко свистнул, а потом закашлялся, чтобы скрыть свой свист на случай, если кто-то его заметит. А еще Фрэнк слегка помахал рукой.
Когда он осмелился наконец оглянуться на собаку, Джуди уже выскользнула из веревки и исчезла из виду. Но Фрэнк увидел собаку не раньше, чем прямо перед посадкой в поезд. Он каменел от мысли о том, что Джуди не знает, что делать, не может приблизиться к поезду из-за охраны, или что ее уже поймали или убили.
Но потом Фрэнк услышал низкое рычание и, повернувшись, увидел два знакомых влажных карих глаза и черный нос, выглядывавшие из тени соседнего вагона. Джуди все делала правильно!
Во всяком случае, до сих пор. Теперь наступал самый опасный момент. Фрэнк встал на колено, словно для того чтобы завязать шнурок ботинка. Несколько других пленных, которые благодаря инструкциям, переданным им поспешным шепотом, знали, что требуется сделать, образовали жиденький кордон вокруг Фрэнка, оставив в цепочке маленький лаз. Тогда Фрэнк вытащил из мешка одеяло и щелкнул пальцами.
Джуди выскочила из своего укрытия, шмыгнула в оставленный пленными лаз и прыгнула прямо в мешок. Несмотря на свое физическое истощение и напряженность момента Фрэнк одним махом закрыл мешок и взвалил собаку, весившую тогда чуть больше 20 килограммов, на плечо. Другой пленный подобрал одеяло Фрэнка, который, не привлекая лишнего внимания, поднялся и вошел в вагон.
Первая стадия плана прошла успешно.
* * *
Пока все шло хорошо. Состав тронулся и направился в Белаван. Поездка продолжалась 45 минут. Фрэнк подождал, пока поезд почти не остановится, потом открыл мешок и приказал Джуди спрятаться где-нибудь. Так как поблизости не было леса, она скрылась в самом последнем месте, где ее стали бы искать, – под составом.
На станции пленных построили и повели на короткое расстояние к пристани, где снова проверили и пересчитали и пленных, и их пожитки. Фрэнк снова запихнул в свой мешок одеяло, как и в момент отправления из Глоегоера. Серый борт судна, на которое им предстояло грузиться, высился над ними, но не отбрасывал тени. На жаре пленные исходили потом. Никто не двигался, кроме охранников, которые вяло патрулировали периметр толпы, тоже страдая от экваториального солнца.
Фрэнк не слышал ничего, кроме биения собственного сердца. Каким образом Джуди преодолеет двести метров от состава до группы ожидавших погрузки пленных? Да сможет ли он щелкнуть пальцами настолько громко, чтобы собака услышала сигнал? В его наспех разработанном плане изначально имелось слабое звено – Фрэнк ведь не помнил точного плана станции и порта в Белаване (он приезжал туда два года назад) и не знал, где будет находиться Джуди по отношению к группе военнопленных. Казалось, теперь все пойдет насмарку.
Не было никаких звуков, никаких определенных заявлений, но беспокойство в рядах пленных сделало очевидным, что вот-вот случится что-то необычное. Вскоре до Фрэнка докатился тихий ропот: Джуди бежит к заключенным. Фрэнк отчаянно косился боковым зрением и увидел, как собака пробирается к нему. Джуди ползла на животе, как снайпер на огневую позицию: она опустила голову и не издавала ни звука. Собаке каким-то образом удалось незамеченной добраться до края колонны заключенных. Один из пленных позднее расскажет Фрэнку, что видел, как Джуди останавливалась и распластывалась на земле при приближении охранника. Она сумела остаться невидимой для охраны.
Теперь Джуди пробиралась по рядам пленных к Фрэнку. Никто из них не смотрел вниз, чтобы не раскрыть секрета. Никто из них не прошептал ни слова поощрения. Когда собака добралась до Фрэнка, он убедился в том, что на него никто не смотрит, потом выбросил одеяло из мешка, раскрыл его перед Джуди и ловко поднял мешок с собакой на плечо. Наконец Джуди была скрыта от глаз.
Совершенная Фрэнком подмена прошла незамеченной, но пытка не закончилась. Для того чтобы судно вышло на якорную стоянку, приготовило трап и приняло на борт семьсот человек, понадобилась вечность. Судьбе было угодно распорядиться так, что Фрэнк поднялся на борт одним из последних. Он почти два часа, не двигаясь, жарился на солнце с собакой в мешке, который держал на плече. Вполне естественно, что после столь долгого времени на жаре он начал шататься. По спине у него струился пот, руки-ноги дрожали, а зрение помутилось.
Рядом с изнемогавшим Фрэнком стоял долговязый австралиец (имя его осталось неизвестным). В конце концов, он снял свою широкополую шляпу и надел ее на голову Фрэнку.
«Если свалюсь я, – прошептал австралиец краем рта, – кто-нибудь меня подхватит. А если упадешь ты, тебе и твоей собаке придет конец».
На берегу оставалось только 75 человек. Одним из них был Фрэнк. Погрузка продолжалась. Шла гонка между временем, нужным для погрузки всех пленных на судно, и выносливостью Фрэнка, решившим держаться изо всех сил.
А потом он увидел, что к нему направляется японский охранник.
На лице охранника было подозрение. Внимательно осматривая Фрэнка, охранник спросил: «Ино муррасини нока?» («Собаки нет?»)
Фрэнк изобразил глубокую скорбь. Вес Джуди, обременявший его измученное плечо, тут ему помог. Фрэнк опустил голову и пожал печально плечами. По-видимому, это удовлетворило охранника, и он отошел.
Наконец выкликнули номер Фрэнка, и он с своей ношей влился в группу построившихся на палубе. Невероятно, но план сработал. Фрэнк и Джуди выбрались с адского острова Суматра и находились на борту судна, вдали от жесткого капитана Ниси и вынесенного им смертного приговора.
Фрэнк перебросил мешок на другое плечо и поднял своего друга на трап, идя навстречу будущему, которое казалось чуть более светлым.
Глава 19 Адский рейс на «дьявольском судне»
Ржавое корыто. Другого описания не подобрать.
Судно «Ван Варвик» было тяжелым. Оно весило более трех тысяч тонн, имело высокие борта и превосходило размером и «Москита», и «Кузнечика», и любого из судов, на которых пленные бежали из Сингапура. От носа до кормы серую краску покрывали большие пятна ржавчины. Только название, переделанное с голландского на японский, было выведено свежей краской. Судно выглядело таким же изношенным и неухоженным, как и военнопленные. Казалось, его подняли с морского дна, и так оно на самом деле и было.
Голландцы затопили это судно в гавани Танджонг-Приок в северной части Батавии, в надежде замедлить продвижение японцев, но затопленное судно оказалось не более чем мелкой помехой. Японцы даже подняли «Ван Варвик», для того чтобы использовать в качестве транспортного судна, которому дали название «Харугику Мару». Этот корабль стал выполнять одну из наиболее мерзких обязанностей в истории военно-морского флота.
Из всех бесчеловечных испытаний, которым японцы подвергли военнопленных, время, проведенное пленными на «дьявольском судне», было, пожалуй, самым худшим. На этом разваливавшемся корыте японские военные перебрасывали пленных с острова на остров, из лагеря в лагерь по всему Тихоокеанскому театру военных действий. Людей запихивали в сырые, вонючие трюмы и отправляли из Филиппин на Яву и из Бирмы в Маньчжурию, а чаще всего с одного острова Японского архипелага на другой. «Ван Варвик» представлял собой типичное транспортное судно японцев. Обычно это были старые или ветхие сухогрузы, поднятые со дна после неудачных попыток затопить их, хотя иногда использовались и более современные суда.
Разумеется, на эти суда не наносили красные кресты, чтобы обозначить особый статус и присутствие человеческого груза для рыскавших в океане военных кораблей союзников. Японцев особенно не тревожило, что пленные могут погибнуть под ударом противника. Точные цифры определить трудно, но Виллем Ванрой, автор книги Prisoners of the Japanese in the World War II («В японском плену во время Второй мировой»), которая является одним из исчерпывающих трудов на эту тему, считает, что союзники потопили 16 судов с военнопленными, уничтожив более 20 тысяч человек. Ванрой (под псевдонимом Ван Ватерфорд) написал свою книгу после гибели у берегов Суматры «Дзюнъё Мару», одного из таких транспортов с пленными[1].
Помимо 720 военнопленных из лагеря Глоегоер на борту «Харугику Мару» находились 454 пленных из лагеря Юни-Компонг близь Белавана. Эта группа была такой же смесью голландцев, британцев и австралийцев, что и узники Глоегоера, хотя в Юни-Компонге сидел один норвежец.
Настроение военнопленных было разным, в зависимости от национальности. Британцы и австралийцы держались в сравнительно приподнятом расположении духа: плавание стало, по крайней мере, перерывом в безжалостно тяжелой лагерной жизни. Почти все голландцы, напротив, пребывали в унынии. Большую часть своей жизни (если не всю ее) они провели на Суматре или в Голландской Ост-Индии. Многие из них были женаты, и их ждали семьи на Суматре. Плавание для голландцев стало не просто поворотом в ходе войны, а пугающим путешествием в неизвестное.
Военнопленных загнали на палубу по узкому трапу, а потом распихали по трюмам, заставив пройти по стальным внутренним лестницам. Чем глубже спускались в темную пустоту пленные, тем глубже они забирались во внутренности судна.
Для всех одиннадцати сотен военнопленных трюмы «Харугику Мару» были сценой загробных страданий. Больных и раненых пленных загнали в бамбуковые клетки, размеры которых (150 на 46 сантиметров) годились для перевозки голубей, а не людей. К тому же эти клетки уже были закрыты, словно секции морга. Пленники теснились в одном из темных, вонючих отсеков ниже ватерлинии, и, чтобы добраться до дна, цеплялись за сети. Затем люки с шумом захлопнули у них над головой. Драгоценное место на палубе было занято гораздо более ценным оборудованием и кипами каучука. А человеческий груз отправили в самый низ судна.
Фрэнк осторожно передал свой мешок в руки находившихся ниже его людей, затем спрыгнул на палубу сам и наконец-то освободил Джуди, которая задыхалась, но в остальном не пострадала после долгого и крайне некомфортного пребывания в мешке. Друзья протолкались в дальний конец трюма номер три. Там Джуди, тяжело дыша, легла и вытянулась. Выглядела собака такой же удрученной и помятой, как и другие пленные. Но, несмотря ни на что, пятнистый комок костей и плоти по-прежнему оставался с Фрэнком.
Сидевший неподалеку Питер Хартли с удивлением смотрел на пойнтера. «Я начал мечтательно думать о собаке, – позднее написал Хартли. – О ее короткой, но полной приключений жизни». Следует помнить о том, что Хартли писал это, практически ничего не зная о жизни Джуди в Китае. Если бы знал, он был бы еще более удивлен.
Как обычно, рядом с Хартли лежал Фил Добсон. Уолтер Гибсон, Лен Уильямс, Лес Сирл, Джон Девани – всех их загнали в трюм, вместе с другими британцами, австралийцами, новозеландцами и голландцами.
Настало утро 25 июня 1944 года. Через месяц, если Фрэнк проживет этот месяц, ему исполнится двадцать пять лет. Джуди стукнет восемь. По любым меркам, ее жизнь была наполненной душераздирающими событиями, но в будущем и Фрэнку, и Джуди предстояли новые потрясения.
«Ван Варвик» отдал швартовы и вышел в Малаккский пролив. Вскоре судно вошло в состав конвоя вместе с тремя танкерами, парой противолодочных кораблей и минным тральщиком. Над конвоем кружил разведывательный самолет, высматривавший вражеские корабли.
Фрэнк знал, что Джуди – бывалая военно-морская собака, но прошло 28 месяцев с тех пор, как она выходила в море. Озабоченный тем, сможет ли пойнтер справиться с качкой, и тревожась за самочувствие Джуди в страшной жаре трюма, Фрэнк обеспечил собаке единственное место, где был хотя бы намек на свежий воздух. Верхняя угловая платформа в кормовом отсеке не только давала некоторое пространство для головы, которое оценил долговязый военнослужащий британских ВВС. Еще там имелся иллюминатор диаметром менее 25 сантиметров (меньше большой пиццы), и его удавалось чуть-чуть приоткрыть. Джуди могла смотреть на спокойную морскую гладь.
Если собака и вспоминала о беззаботных днях, проведенных на «Моските» на Янцзы, или о своих плаваниях на борту «Кузнечика», она оставила эти воспоминания при себе. В нескольких метрах от Фрэнка и собаки Хартли и Добсон заметили другой иллюминатор, изловчились пробиться к нему и в награду за свои усилия глотали свежий воздух.
Старый пароход натужно продвигался вперед вдоль побережья Суматры со скоростью 8 узлов в час. Тяжелый груз и изношенные двигатели тормозили эту и без того не сильно быструю лохань. Проявляя намек на гуманность, охранники открыли несколько люков, чтобы воздух попадал на нижние палубы, но эффект был минимальным. Одуряющая жара и вибрация двигателей привели пленных в почти кататоническое состояние. Когда монотонность темных волн перестала интересовать Джуди, она положила голову на ноги Фрэнка и проспала всю ночь. Конвой бросил якорь на ночёвку всего лишь в 45 километрах от места отплытия.
Трое других приятелей Фрэнка по ВВС сидели вместе с ним и Джуди. Они помогали скрывать собаку, когда охранники заглядывали в трюм, чтобы проверить, как там обстоят дела. Ночь прошла без удобств и без происшествий. На рассвете 26 июня «Ван Варвик» начал маневрировать под угрозой атаки союзников, двигаясь на расстоянии от 5 до 20 километров от побережья Суматры. Фрэнк мог видеть, как мимо борта проплывает «густая, непроницаемая растительность джунглей». Зловещая красота этого пейзажа оставалась свежей в его памяти и много лет спустя.
«Там, где на берег выбрасывало спелые кокосовые орехи, которые давали ростки, береговая линия заросла кокосовыми пальмами… [Много] месяцев назад нам пришлось познакомиться с этими берегами, с красотой ярких и сияющих цветов вроде орхидей, с птицами и бабочками, размах крыльев которых составлял, по меньшей мере, 15 сантиметров. Все это было только покровом Матери-Природы. Мангровые джунгли – самые опасные и самые безжалостные джунгли в мире, где сияющие краски природа использует только для того, чтобы замаскировать свои подлинные намерения. В тех местах милосердную и быструю смерть могут нести крокодилы и змеи или укусы насекомых могут вызвать изнуряющие заболевания».
Все утро пленным, по горстке за один раз, разрешали подняться на верхнюю палубу для пятиминутной разминки и отправления естественных надобностей. Надобности справляли за борт. Если люди облегчались «по-большому», то выходили на маленькие сходни и изо всех сил держались за леера, опорожняясь прямо в море. Туалетной бумагой в таких случаях служил шланг, откуда под большим давлением подавали морскую воду, которой мыли палубы.
Корабельный колокол отбил восемь склянок, что означало полдень. Конвой оставался целым, хотя воздушное прикрытие исчезло. Леса Сирла вызвали на палубу, где ему и горстке других пленных велели опорожнить гальюны японцев в море. Люди благодарили небеса за эту унылую и отвратительную работу, поскольку она позволяла им выйти из жуткого трюма на свежий воздух.
На нижних палубах полуденная жара стала такой страшной, что люди сидели в лужах собственного пота. Фрэнк поинтересовался, нельзя ли спустить пленным «пару ведер пресной воды, чтобы люди смогли восполнить потери жидкости и утолили свою жажду». Судно отошло примерно на 180 километров на Белавана и находилось в 500 километрах к северо-западу от Сингапура.
В 12.42 Сирл посмотрел на море со своего места (он находился в середине судна) и издал сдавленный крик. У него не было слов, которыми он мог бы выразить то, что увидел. А увидел он на поверхности моря кильватерные струи двух торпед, шедших к судну.
Торпеды были выпушены британской подводной лодкой «Трукулент» под командованием лейтенанта Роберта Л. Александера. Эта подводная лодка была ветераном боевых действий в Норвежском море, а в 1943 году ее перевели в Индийский океан. «Трукулент» несла одиннадцатое боевое дежурство, когда незадолго до 11.30 утра на ней заметили дымы конвоя, в который входил «Ван Варвик» (в журнале подводной лодки этот момент был отмечен в 10 часов утра, и такое расхождение объясняется тем, что на лодке жили по цейлонскому времени, а судно с военнопленными жило по токийскому, разница между двумя поясами составляла 90 минут).
Подводная лодка, выслеживавшая свою добычу более часа, приблизилась к «Ван Варвику» на три с половиной километра и выпустила торпеды[2]. От подобных трагических случайностей на войне не застрахован никто – «огонь по своим» вели все воюющие стороны. Так, в ноябре 1942 года немецкая подводная лодка у берегов Южной Африки потопила британский военный транспорт «Новая Шотландия», на борту которого находилось 750 итальянских военнопленных[3]. Получив приказ установить принадлежность цели, немецкая подводная лодка всплыла и спасла пару выживших. Когда командиру сказали о том, что большинство пассажиров на борту потопленного судна составляли военнопленные, тот принес извинения и еще бо́льшие извинения за то, что выполнил приказ не спасать других людей. Огромное множество пленных утонуло или было пожрано акулами.
По счастью для людей с «Ван Варвика», Малаккский пролив намного мельче, теплее и менее населен акулами, чем воды у побережья Наталя. Но итальянцев не держали в глубоких закоулках судна. Александер явно не имел представления о том, что корабль, на который он охотился, перевозил военнопленных из стран Британского Содружества. Единственное уведомление об этом было добавлено после утопления «Ван Варвика» и кратко гласит: «Харугику Мару перевозил военнопленных». В журнале подводной лодки Александер отметил, что потопленное им судно «больше всего напоминало ему британское судно «Титания», так как было двухпалубным пассажирским кораблем, имевшим светлую зеленовато-серую окраску, и выглядело как какая-то плавбаза»[4].
Обе торпеды (боевая часть каждой несла 250 килограммов взрывчатки) поразили «Ван Варвик». Первая попала в точку, находившуюся позади камбуза на левом борту. В иллюминатор была видна вспышка, сопровождавшаяся громким взрывом, после чего наступила кромешная тьма. В разных местах судна возникли пожары. «Воздух был отравлен едким дымом, – вспоминал Фрэнк. – Удар заставил судно накрениться на правый борт, и пока судно выравнивалось, в третий трюм с оглушительным грохотом попала вторая торпеда».
Вторый взрыв разорвал «Ван Варвик» пополам. Десятки людей, оказавшихся поблизости от места взрыва, были сразу же убиты. Пожары в трюмах потушила забортная вода, потоками хлынувшая в корпус судна через зиявшую пробоину. Густой дым и пар из поврежденного машинного отделения удушали пленных. «Сквозь оглушительный грохот пробивался печальный вой корабельной сирены», – вспоминал Хартли.
Когда сирены стихли, а воздух немного очистился, Фрэнк попытался оценить ситуацию. «Свет, пробивавшийся через решетки, позволил осмотреть развороченный трюм. Трюм превратился в месиво изогнутой стали и разнесенного в щепки дерева. Слышно было только шипение уходившего из перебитых паропроводов пара и шум морской воды, вливавшейся в разорванный корпус судна. Люди, находившиеся ниже нас, были пойманы в ловушку и погребены под грудой безнадежно искореженного металла».
Под люками, большими и тяжелыми металлическими крышками, заброшенными внутрь трюма на лежавших пленных (за крышками в трюм свалились сорвавшиеся с привязи тяжелые ящики, сложенные на верхней палубе), ситуация была хуже. Когда судно начало вставать на корму, ящики снова поехали в открытый люк и стали падать на людей.
Взгянув на это кладбище, Фрэнк окаменел. Но потом почувствовал, как Джуди влажным носом тычется ему в ногу, и это «вернуло его к реальности». Джуди, глядевшая на своего друга, «была невероятно спокойной и, замерев, ждала, когда я сдвинусь с места». Преданность и инстинкт, заставлявший ее заботиться о безопасности друзей, не покидали ее в других отчаянных ситуациях, и она оставалась прежней, даже когда прогремели взрывы и в трюм хлынула вода.
Первоначальный замысел Фрэнка – слезть со своего шестка, маневрируя в хаосе, и выбраться из люка с Джуди на руках – умер, не успев даже оформиться до конца. «Я сразу понял, что пронести животное через творившуюся кутерьму невозможно», – сказал Фрэнк.
Вместо этого он повернулся к маленькому иллюминатору над головой. Для него эта щель была явно мала, но вот Джуди в это отверстие можно было протиснуть. Не задумываясь более, Фрэнк открыл иллюминатор как можно шире, подхватил Джуди, «впихнул ее голову и передние лапы в отверстие и скомандовал ей: «Плыви!» «Выбирайся же, старушка», – кричал я».
До поверхности воды было четыре с половиной метра. Перед тем как упасть в море, Джуди «посмотрела вниз, а потом печально взглянула на меня. Я сразу же понял ее: она считала, что я сошел с ума! Затем она изогнулась и втянула задние лапы в иллюминатор. Отверстие было достаточно широким, и при последнем толчке собака исчезла из виду. Должно быть, приводнение Джуди было удивительным зрелищем».
Теперь Фрэнку оставалось спасти самого себя.
Вместе с несколькими товарищами по несчастью (среди них был Хартли, который видел, как Фрэнк вытолкнул собаку из иллюминатора, и теперь следил за тем, как Добсон пытается – в манере Джуди – протиснуться через такую же узкую щель), Фрэнк начал пробираться через груды искореженной стали, дерева и тел, смешавшихся в фантасмагорический лабиринт.
«Спустя какое-то время, показавшееся вечностью», Фрэнк и другие оказались прямо под открытым люком. «Там свисала веревочная лестница, но ее осаждала толпа охваченных паникой и отчаявшихся людей», – вспоминал Хартли. Вместо того чтобы биться за веревочную лестницу, группа Фрэнка взобралась на груду разбитых ящиков, но и с вершины этой горы до палубы было еще довольно высоко. Наступил момент «сейчас или никогда», – записал Хартли. Они одновременно подпрыгнули, чтобы ухватиться за поручни.
Фрэнк записал, что ему каким-то чудом удалось ухватиться за поручень и подтянуться на нем. Только сила отчаяния могла позволить до предела истощенному человеку совершить такой подвиг. Хартли, который был меньше Фрэнка ростом, этого сделать не удалось. Хартли висел на кончиках пальцев, трятя последние крохи сил. «Слезы беспомощности ослепили меня».
А затем произошло чудо: сверху протянулись руки и вытащили Хартли на палубу. Они принадлежали Сирлу и другим пленным, занимавшимся уборкой гальюнов. После попадания торпед Сирл нашел веревочную лестницу и сбросил ее в трюм. А затем он и другие вытащили из глубин трюма столько человек, сколько смогли, до того как прибывающая вода унесла людей в пучину.
«Насколько видел глаз, море было покрыто обломками, которые уносили быстрые течения, – вспоминал Фрэнк. Где-то там плыла Джуди». Фрэнка беспокоили акулы, от которых ни ему, ни собаке ничего хорошего ждать не приходилось. Собака была легкой целью для белых и синих акул, бесчинствовавших в районе атаки на конвой. Однако трупов казалось так много, что живыми пловцами акулы пренебрегали, отдавая предпочтение легкой добыче.
Над океаном раскатился звук новых взрывов. Торпеды поразили еще два судна. Фрэнк, как завороженный, смотрел, как очередной хищник нацеливался на свою жертву:
«Танкер, который шел на полной скорости, получил торпеду в правый борт. Торпеда явно была нацелена низко, потому что на корпусе выше ватерлинии не появилось никаких видимых повреждений. Танкер опустил нос, пропахал поверхность моря и затонул за какие-то пару минут. Это напомнило мне подводную лодку, совершающую экстренное погружение… Я не чувствовал никакого сострадания к [японской] команде судна, пошедшего ко дну».
По словам Хартли, другой танкер взорвался «со вспышкой ослепительного огня», «не оставив ни малейшего следа своего существования». Море покрылось толстым слоем нефти. Лицо Хартли было так черно, что его приятель, новозеландец, которого Хартли называл Маком и который вытащил Хартли из воды на перегруженный людьми спасательный плот, не узнал его.
Во избежание попадания торпед японский противолодочный корабль стал двигаться зигзагом, наугад сбрасывая глубинные бомбы, что усиливало общую неразбериху. Запоздало прилетели разведывательные самолеты, которые сбрасывали бомбы, пытаясь заставить британскую подлодку всплыть, но эти попытки оказались безуспешными.
Фрэнк соскользнул с остроугольного корпуса Van Waerwijck, который был «загружен моллюсками», и поплыл изо всех немногих оставшихся сил, чтобы его не засосало в воронку, образующуюся, когда судно уходит под воду. Благодаря службе в торговом флоте Фрэнк чувствовал себя в воде хорошо, но он был истощен. Он перевернулся на спину, чтобы посмотреть, как во второй раз за войну тонет переименованный и сменивший флаг транспорт. Команда судна беспомощно мельтешила в дыму. «От взрыва котлов в воздух взметнулся мощный фонтан воды и пара», – вспоминал Фрэнк, который мысленно поздравил себя с тем, что отплыл от судна, которое так быстро пошло на дно.
«Ван Варвик» утонул вблизи от берега (с места его гибели были видны оба берега Малаккского пролива) на сравнительно малой глубине, которая, согласно бортовому журналу «Трукулента», составляла всего 17 метров. Действительно, голландский историк Хенк Ховинга утверждает, что когда он посещал место потопления в 1983 году, над водой все еще торчала часть мачты «Ван Варвика».
Когда солнце стало клониться к закату, с противолодочного корабля спустили спасательные плоты, но всех военнопленных, пытавшихся забраться на плоты, встречали пинками или стволами пистолетов, которые направляли в головы или руки пленных. Спасали только японцев. Остальным пришлось ждать.
Фрэнк провел в воде два часа, отчаянно ища Джуди, тогда как другие цеплялись за плавающие обломки. «От Джуди не осталось и следа, – вспоминал Фрэнк. – Голландец, державшийся за кипу каучука, сказал, что видел плававшую Джуди. На какое-то время я знал, что она еще жива».
Спасательные суда, горстка тонгкангов и танкер, входивший в состав конвоя, в котором следовал «Ван Варвик», и ушедший, когда были выпущены торпеды, прибыли через три часа. Фрэнка подняли на борт последним. «Я все еще думал о подводной лодке, – рассказывал Фрэнк. – Не рыщет ли она поблизости, чтобы нанести новый удар?» На борту Фрэнка узнали и сообщили ему, что тоже видели плывшую среди обломков Джуди. Это было хоть какой-то утешительной новостью, но на борту танкера царило уныние. Повсюду на палубе лежали раненые и умирающие. «Лежавшие в лужах собственной крови стонали, – писал Хартли, – и, по большей части, были лишены ухода». Единственный врач, и сам державшийся на грани обморока, делал все, что мог, без каких-либо лекарств. Он просил японскую команду доставить спасенных для оказания срочной помощи на Суматру или в Малайю. Но врачу ответили, что приказано плыть в Сингапур, до которого было два дня хода, и что туда-то они и идут.
Когда наступила ночь, спасенные подверглись неожиданной пытке. Стальная палуба так промерзла, что до нее нельзя было дотронуться, и почти нагие люди дрожали от продувавшего палубу ледяного ветра, который усиливало движение судна.
«Казалось, ночь никогда не закончится, – записал Хартли. – Проклятия людей, которым повезло остаться в живых, контрастировали со стонами раненых, желавших умереть».
В ту ночь умерло несколько человек. Их тела на рассвете сбросили в море. За судном следовали акулы, устроившие себе пиршество из трупов. Когда солнце все же взошло, палуба из холодильника превратилась в печь. Стоять на ней стало почти невозможно. Танкер проходил остаток пути до Сингапура. Фрэнк, почти сломленный испытаниями, измазанный нефтью и копотью, осматривал поверхность моря в поисках Джуди. Он хотел плакать, но у него не было слез. Он превратился в человека-раковину. Хартли тоже лишился способности двигаться и «всех чувств, кроме неутолимого желания выпить чашку сладкого горячего чая». Он до конца оставался англичанином.
Наконец танкер пришвартовался в гавани Кеппел. Фрэнк не видел этого места со времени эвакуации на борту «Тянь Кван», когда оставлял за спиной горящий город. Сингапур все еще нес на себе шрамы вторжения, но большая часть разрушенного была восстановлена, и доки находились в хорошем состоянии. Никаких машин «Скорой помощи», которые доставили бы раненых в госпиталь на немедленные операции, у причала не стояло.
Фрэнк высадился на берег совершенно ошеломленным. Он помогал нести людей, которые были ранены тяжелее, чем он. При появлении раненых «японские матросы и местные грузчики даже не пошевелились. Они тупо рассматривали набережную», – писал Хартли. Многие военнопленные получили жуткие ожоги при взрыве торпед, других изувечило падавшими обломками. Пока танкер пробирался между пароходами и рыболовецкими судами в гавани, пленные заметили странную пару кораблей, которые бросались в глаза так, как бросился бы в глаза новенький «Мерседес» на свалке автомашин. Это были немецкие подводные лодки, только что прибывшие в Сингапур после охоты в Индийском океане. Нарисованные на них крупные красно-белые свастики не оставляли сомнений в их принадлежности.
Фрэнк вспоминал: «Члены команд этих подводных лодок смотрели на нас из рубок и трясли головами, когда мы проходили мимо них: они избегали наших взглядов». Это свидетельство подкрепило подозрение Фрэнка: он думал, что «Ван Варвик» потопили нацисты, которые к тому же, насколько он знал, убили его собаку. Всякие мысли о том, что это могла быть подводная лодка союзников, исчезли у Фрэнка после того, как он увидел немецкие суда.
Через какое-то время один из охранников заметил, что пленные, разинув рты, рассматривают немецкие подводные лодки, матросы которых находились на верхней палубе и занимались чисткой оружия и грелись на солнце, слушая граммофон, который проигрывал немецкий вариант песни «А ну, кати пушку». Охранник что-то прокричал и ткнул пленных винтовкой. «Моментально один из членов экипажа подводной лодки вскочил и дал охраннику такую пощечину, что тот полетел на землю. После чего немец, не сказав ни единого слова, вернулся на подводную лодку».
Но этот момент сострадания не мог облегчить муки, нараставшие в душе Фрэнка. Джуди нигде не было видно. Джуди не спаслась. Рассказы о том, что она плыла среди обломков, только породили напрасные надежды.
Его лучший друг погиб.
Фрэнк тупо дал загнать себя в грузовик, который поехал в центр города, однако не в отель Raffles, а в лагерь Ривер-Вэлли. Это было еще одним узилищем, даже более унылым, чем прежние. Лагерь построили для содержания беженцев во время японского вторжения. Теперь Фрэнка мало что привязывало к жизни. Предполагаемая гибель Джуди стала последним звеном в цепи, начавшейся с плена, недоедания и истощения. Как сказал Джон Девани, Фрэнк «направлялся на последнюю квартиру».
Когда грузовик прибыл в Ривер-Вэлли, Фрэнк спрыгнул на землю. Его отвели к воротам третьего в его жизни лагеря. Было 27 июня 1944 года. Настал худший момент за почти два с половиной года плена.
* * *
Но Джуди оказалась непотопляемой.
В последний раз Фрэнк видел собаку, когда пропихивал ее в иллюминатор. По словам свидетелей, Джуди упала в море и всплыла, оглушенная, но живая. Затем она изо всех сил поплыла, держа голову высоко над водой, возможно, благодаря тому, что в Малаккском проливе было намного лучше, чем при падении в реку Янцзы. Сирл увидел быстро плывшую Джуди и человека, ухватившегося за собаку и старавшегося удержаться на плаву. «Стряхни же его, чертова сучка!» – заорал Сирл, обращаясь не столько к Джуди, сколько к самому себе, потому что собака была слишком далеко, чтобы услышать его крики в общей какофонии. Конечно, человек утянул бы собаку на дно.
Но Джуди не утонула. Она направила человека к большой груде плававших обломков, за которые ему, измученному, но живому, удалось уцепиться. После этого Джуди осталась в воде, ища людей, нуждавшихся в помощи. И она помогла. Не менее четырех человек видели Джуди и впоследствии сказали, что она их спасла. Возможно, что спасенных Джуди было намного больше. Во всех случаях собака действовала одинаково. Люди рассказывали, что их тащило течение, а они не умели плавать или были слишком истощены заключением и ошеломлены торпедированием, чтобы собраться с силами и спастись самостоятельно. И тут неожиданно появлялась Джуди, которая действовала в воде, словно сенбернар в горах. Не хватало только спасательного жилета на шее Джуди.
Люди цеплялись за плывшего пойнтера, который вытягивал их или к державшимся на плаву обломкам, или к появившимся спасательным судам. Всякий раз, когда собака приближалась к судам, ей протягивали руки, чтобы вытащить ее из воды. И всякий раз она отказывалась от помощи и оставалась в океане, чтобы продолжать свою спасательную миссию.
И только когда поблизости не осталось живых, она позволила втащить себя в лодку. «Она казалась скорее мертвой, чем живой, – вспоминал один из очевидцев. – Она полностью отдала свои силы спасению утопавших».
* * *
Всего из 1174 пленных, находившихся на борту «Ван Варвика», погибло 178 человек. 113 из них были голландцами, 48 – британцами, 12 – австралийцами и 4 – индонезийцами. Был убит и единственный находившийся на борту норвежец. Из спасенных, как пишет Хенк Ховинга, 22 человека умерли в Сингапуре, но не в воде. Помимо пленных, погибло неустановленное число японских и корейских солдат и членов команды.
Удивительных историй спасения очень много. Один из выживших сказал: «Повсюду были любовь, сострадание, искренность и самоотверженность». Эдвард Портер, офицер британской артиллерии, находился рядом с местом взрыва, и ему балкой придавило ноги. На какой-то ужасный миг он оказался обездвижен, но потом взрыв второй торпеды оторвал приваренный к балке участок корпуса, освободив Портера. Ноги были жутко размозжены, но британец мог двигать верхней частью тела. Портера смыло в океан, где он столкнулся с корейским охранником, цеплявшимся за обломок. Охранник помог Портеру добраться до безопасного места.
Джона Пёрвиса покалечило падавшими обломками, но ему удалось выбраться на верхнюю палубу. «Я подошел к разорванному борту судна и подтянулся, чтобы осмотреться. Я увидел, что поверхность воды кипит от массы тел. У одних не было головы, у других оторвало конечности». Оказавшись в воде, он ухватился за плывшую клетку для кур, глядя, как отчаянно пытались спастись птицы и корабельные крысы. Зачем-то схватил подвернувшуюся колоду карт, в которых невероятным образом узнал свои собственные. Потом Пёрвиса вытащили на борт того же танкера, который спас и Фрэнка.
На тот же танкер вытащили Фарли, раненого кочегара со «Стрекозы», который проделал вместе с Джуди весь путь от Позика до Глоегоера. Практически беспомощного Фарли столкнул в море приятель-пленный, и он же потом долгие часы поддерживал его на плаву. Этим героем, по странному стечению обстоятельств, оказался Сьовальд Канингэм-Браун, тот самый, что вывез Фрэнка и многих других с Помпонга[5].
Некоторые решили попытаться вернуться на Суматру. Туда поплыл десяток голландцев. По словам Гибсона, это «было подвигом, по сравнению с которым меркнут достижения пловцов, неделями тренирующихся для того, чтобы пересечь Английский канал». Когда голландцы добрались до берега Суматры, их задержал японский патруль, что нимало не умаляет блеска их заплыва.
Японцы велели рыбакам и другим местным, плававшим в водах Малаккского пролива, поднимать на борт всех обнаруженных пленных. Разумеется, главной целью были японцы – члены команд потопленных судов, а потом спасению подлежали индонезийцы, голландцы, англичане и австралийцы, именно в таком порядке. Американцев, найденных в море, следовало оставлять в воде. Один из тонгкангов поднял из воды трех пленных и сумел доставить их обратно в Медан, где выживших избили за то, что они выжили. Потом, в качестве извинения, им выдали продовольствие и деньги и отправили на грузовике в другой лагерь. По пути охранник, угрожая оружием, ограбил их.
Гибель «Ван Варвика» стала вторым резким переломом в жизни Джуди. Она едва не утонула в мутной Янцзы, ее мог убить крокодил, она выжила под бомбами и пережила бесчисленные столкновения с охранниками лагерей. Теперь она пережила и торпедирование. Казалось, что у Джуди больше девяти жизней, которыми обладает кошка из пословицы.
* * *
Джуди не могла расслабиться, после того как ее вытащили из океана. На подобравшем собаку тонгканге находились несколько малайцев – членов команды, несколько спасенных военнопленных и двое охранников-корейцев, выловленных из моря мертвыми. Их тела были покрыты парусом, превращенным в саван. Когда тонгканг подошел к Сингапуру, ему навстречу вышло несколько японских судов. По счастью, один из пленных вспомнил, что для японцев Джуди должна по-прежнему находиться на Суматре. В спешке этот человек спрятал измученную собаку под парусом, рядом с мертвыми. И никто из досматривавших тонгканг японцев не заметил ее.
Когда тонгканг пришел в порт, пленных построили. То, что их транспорт был уничтожен, никак не меняло участи выживших – их отправили в лагерь Ривер-Вэлли. Джуди бросилась в толпу, высматривая знакомые лица. Вскоре она нашла Леса Сирла, но Фрэнка нигде не было. Его уже отправили в лагерь на грузовике.
Но Сирл был страшно обрадован тем, что увидел Джуди, и держал ее при себе. В сумятице собаке удалось оставаться незамеченной до того, как Сирл подхватил ее, чтобы подсадить в кузов. Если бы Джуди была в лучшей форме, она смогла бы прятаться под грузовиком до самого последнего момента, а потом вспрыгнуть в кузов. Но Джуди была без сил, и Сирл рискнул погрузить ее сам.
«Томару!» – Стой!
Неожиданный крик ярости исходил от человека, которого Сирл или Джуди хотели бы видеть меньше всего. Это был капитан Ниси. Его судно пришло в Сингапур раньше, чем намечалось прибытие транспорта с пленными, и Ниси терпеливо ожидал в порту прибывающих узников, точно, с безжалостной эффективностью отмечая, кто добрался до Сингапура, а кто нет. Обязанностью Ниси было обеспечить доставку заключенных из Глоегоера в лагерь Ривер-Вэлли без сучка и задоринки. Судьбу «Ван Варвика» не мог предугадать даже Ниси, но в тот день капитан не собирался идти домой.
Он увидел в Сингапуре ненавистную собаку, которую он определенно приказал оставить на Суматре. Собака была обессилена, но вполне жива и направлялась в новый лагерь, хотя и без своего приятеля.
Ниси выкрикнул новый приказ, и двое охранников, подняв винтовки, вырвали Джуди из рук Сирла и притащили ее к Ниси, бросив собаку к ногам капитана. То, что Ниси узнал собаку, казалось невероятным. Джули была измождена, перепачкана нефтью с носа до хвоста, а ее растрескавшиеся губы обнажали желтые зубы и за ними – пересохший язык. В глазах с красными веками горела ненависть к Ниси, который навис над ней, изрыгая ругательства. Теперь-то японцы не убьют ее на мясо. Ее убьют из принципа.
Но тут раздался громкий крик: «Ниси!» Все обернулись на голос. Это был полковник Банно, вернувшийся из Сиама в Сингапур. Банно узнал о гибели «Ван Варвика» и прибыл в порт, чтобы встретить выживших и проверить, как идет переброска пленных в Ривер-Вэлли. Хартли вспомнил, что видел Банно, когда в порт доставили обожженных и изувеченных пленных. «Улыбка на лице Банно сменилась выражением, которое приводило в ужас любого находившегося рядом».
Увидев, что его подчиненный намеревается расправиться с Джуди, Банно поспешил вмешаться. Он снова сыграл роль чудесного спасителя. Банно крикнул Ниси, что собака официально признана военнопленной и что он лично подписал приказ, дарующий ей защиту. Разве Ниси не читал этот приказ? «Да, – начал Ниси, – но я приказал оставить собаку в Глоегоере».
Банно снова взорвался. Он был в гневе из-за того, что человек ниже его чином оспаривал его приказы. Вероятно, речь шла не столько о симпатии к Джуди, сколько о необходимости сохранить лицо. Какова бы ни была причина, вмешался Банно вовремя.
Сирл воспользовался возможностью, сгреб Джуди в охапку, быстро залез в грузовик и постучал водителю в окно. Грузовик с грохотом выехал из порта, пока Банно продолжал отчитывать нарушившего субординацию Ниси. Джуди снова ускользнула от опасности. Ее везли в другой лагерь для военнопленных, но пока она оставалась в живых.
Глава 20 Воссоединение
Разбомбленный и горящий Сингапур, который Фрэнк и Джуди покинули в середине февраля 1942 года, при японской оккупации стал совершенно другим городом, чем тот, каким он был при британском колониальном господстве. Названный завоевателями Сёнан-То («Светом Юга»), Сингапур почти восстановили, отчасти трудом военнопленных. Большое китайское население города использовали как рабов, по крайней мере, тех, кто оставался в живых. Десятки тысяч этнических китайцев были убиты кемпейтай, японской тайной полицией. Одна китаянка, мадам Вонг Лен Ченг, вспоминает период убийств как «жизнь в постоянном страхе». Хотя на вечеринках в сингапурских ресторанах японские оккупанты провозглашали тосты за военные успехи в Тихом океане, местным жителям оставалось лишь есть да спать. «Иногда мы боялись даже зажигать свет в доме, опасаясь того, что он привлечет японских солдат, которые вломятся в дом», – вспоминала мадам Вонг. Японец, пришедший к ней в дом, до смерти забил дубинкой ее брата, а мадам Вонг из-за недоедания в тот страшный период родила четверых мертвых детей.
Городские часы перевели на токийское время. «Если японцы говорили, что сейчас полночь, хотя на небе еще было солнце, значит, была полночь, – рассказывала мадам Вонг. Лавки, торговавшие продовольствием, свели ассортимент товаров к тапиоке и бататам. Свинина была безумно дорогой, и в очереди за ней приходилось стоять часами. За спекуляцию полагалось обезглавливание, но черные рынки только множились. Западные школы и западное влияние систематически искореняли, и некогда полная жизни местная пресса была низведена до состояния пропагандистского орудия Империи восходящего солнца. Как и в Глоегоере, военнопленные построили синтоистский храм, под который уничтожили огромную полосу влажных экваториальных лесов. После войны это святилище быстро уничтожили.
Лагерь Ривер-Вэлли располагался поблизости от центра преображенного города, на западном берегу спокойного протока реки Сингапур. Долину образовывал узкий сток, проходивший посреди лагерной зоны. Сам лагерь был скоплением жалких бамбуковых остовов хижин. Большинство хижин не имело стен и состояло только из крыш и балок. Пальмовые листья, которые использовали в качестве кровли, кое-где были унесены ветром, и часть строений оставалась открытой и сверху. В некоторых двухэтажных хижинах были койки, поднятые примерно на три метра над землей, но настилы на полу настолько разрушились, что людям оставалось устраиваться на ночлег, как птицам, на высоком насесте.
Даже по стандартам лагерей для военнопленных Ривер-Вэлли был отвратительным местом. От лагеря в Глоегоере, где пленные жили в постоянных бетонных постройках, он отличался в худшую сторону. Да и сам Сингапур под властью японцев стал непривлекательным местом, которое едва ли напоминало тот беззаботный город, каким он был всего лишь несколько лет назад. На смену безмятежности пришло отчаяние. Однажды Хартли вытащил мусорный ящик из лагеря за ворота – тут же группа голодных китайцев бросилась к мусорному баку и стала рыться в отходах, которые военнопленные уже просеяли в поисках съестного.
Сами пленные (по крайней мере, большинство из них) стали воплощением убожества и запущенности. Их лица покрылись грязью, салом и гарью. Нечесаные волосы свалялись от пота и морской воды. Люди не брились, глаза у них ввалились, обнаженные впалые грудные клетки были покрыты шрамами. Многие все еще находились в состоянии шока, и все держались на пределе жизненных сил. События последних дней показали, что предел этот уже совсем рядом.
Прибыв в Ривер-Вэлли, Джуди не пошла за Сирлом в его барак. Вместо этого пойнтер описал несколько кругов по лагерю. В поисках Фрэнка собака заглядывала в каждое помещение, каждый закуток и даже в отхожие места. Она рыскала по всему лагерю, не оставив необследованным и дюйма территории. Но Фрэнка нигде не было. Тогда Джуди легла прямо у ворот лагеря, спрятавшись от глаз в маленьком углублении, и стала ждать. Ее печальные глаза изучали всех входивших в лагерь.
Грузовик, который вез Фрэнка, остановился по пути в Ривер-Вэлли в деревушке, где загрузился продуктами. Хотя Фрэнка увезли из порта раньше, чем туда попала Джуди, в лагерь он прибыл гораздо позже нее. Преданность и терпение Джуди были вознаграждены, когда она увидела, как Фрэнк слезает с грузовика и идет в лагерь.
Джуди была переполнена радостью, она подскочила к Фрэнку и повалила его наземь. «Когда я вошел в лагерь, лохматая собака набросилась на меня сзади, сильно толкнула, и я очутился на земле, – с улыбкой вспоминал Фрэнк. – Собака была перемазана нефтью, а ее старые усталые глаза покраснели». Так человек и собака воссоединились, несмотря на все предпринятые (случайно) британцами и капитаном Ниси усилия.
Когда Фрэнк наконец поднялся на ноги с места, где его уронила Джуди, он плакал. «Ну-ну, старушка, перестань вести себя как сумасшедшая», – сказал Фрэнк с типично английской сдержанностью. Лишь недавно он находился на краю пропасти. Теперь, когда его друг чудесным образом снова оказался рядом, его надежды возродились, а решимость выжить вернулась. Как сказал Сирл, «он снова расправил плечи».
* * *
Встреча Питера Хартли и Фила Добсона в Ривер-Вэлли не сильно отличалась от воссоединения двуногого и четвероногого друзей. Как и в случае Фрэнка и Джуди, Хартли последний раз видел своего приятеля, когда Добсон выбирался из «Ван Варвика» через иллюминатор. Хартли привезли в Ривер-Вэлли одним из первых, и он ожидал, что и его друг скоро появится. Он начал задаваться вопросом, стоит ли ему бороться за жизнь. «Погибло столько моих друзей. Почему я не сдался, когда у меня был шанс погибнуть, а вместо этого стал бороться за жизнь?»
Наконец, на следующее утро, после бессонной ночи, которую Хартли провел в раздумьях, прибыл грузовик с тридцатью пленными. Среди приехавших был и Добсон. «Я почувствовал, насколько велико было мое чувство утраты, только тогда, когда мы радостно улыбнулись и пожали руки друг другу, – писал Хартли. – С этого момента я стал видеть мир в намного более светлых красках, словно потускневшее серебро внезапно и таинственным образом отполировали».
Фрэнк, Джуди, Питер и Фил были счастливчиками. Некоторые дружеские отношения, сложившие в Глоегоере, оказались разорваны навсегда. А некоторые из выживших вообще не попали в Ривер-Вэлли: тяжело раненных с «Ван Варвика» отправили в госпиталь тюрьмы Чанги.
Эдварду Портеру еще повезло – ему всего лишь размозжило ноги балкой в трюме обреченного судна. В Чанги Портер получил известность как мастер подделывать часы и ручки. Умение Портера гравировать поддельные торговые знаки компаний Rolex и Parker на обыкновенных предметах было настолько поразительным, что он не только обманывал японцев, веривших, что подделки – настоящие фирменные товары, но и заставлял платить за них хорошие деньги. Притягательность брендов была настолько велика, что японцы не решались просто конфисковать часы и ручки. Собранные благодаря торговле подделками деньги использовали на покупку лекарств, украденных у японцев и тайком переправленных в тюрьму[1].
В Чанги Портер сочинил много песен и вальсов, в которых часто отражалось его одинокое и подавленное состояние в тюрьме. Его песенка «Всегда будешь моей» могла бы быть написана Фрэнком в то время, когда он думал, что Джуди погибла в море.
«Разлука причиняет такую печаль, Сердца, кажется, предназначены для боли. Но кто скажет о радости, Когда мы встретимся снова? Мысли о тебе, дорогая, возвращаются В эти дни одиночества, И мое страдающее сердце тоскует О твоих нежных объятьях, Хотя мы можем находиться в разных мирах, Ты навсегда в моем сердце, Любимая еще сильнее на расстоянии, Ты всегда будешь моей».Когда Фрэнк, Джуди и другие спасенные с «Ван Варвика» прибыли в Сингапур, они присоединились к заключенным, уже находившимся в лагере Ривер-Вэлли. Большинство узников составляли военнопленные с Явы, переведенные в Ривер-Вэлли перед следующим перемещением.
Люди с Явы были, как и члены группы из Глоегоера, в основном голландцами и жителями Британского Содружества, но среди пленных оказалось, по меньшей мере, несколько американцев, в основном, моряков торгового флота. Самым примечательным в этой группе являлся Джордж Даффи. В Ривер-Вэлли он попал в возрасте двадцати двух лет, но за последние три года он пережил столько, что хватило бы на всю жизнь.
Когда в конце сентября 1941 года Даффи закончил Массачусетскую мореходную школу, ему было девятнадцать. Его резкий акцент уроженца Новой Англии и манеры держаться компенсировали легкая улыбка и привычка подмигивать собеседнику. Через неделю после окончания мореходки Даффи оказался в Нью-Йорке на первой должности, на борту новейшего дизельного судна, носившего довольно подходящее название «Лидер Америки». Даффи и команда «Лидера Америки» прошли через Перл-Харбор всего за несколько дней до нападения японцев на эту базу, и им повезло оказаться вне зоны Манилы, когда японцы бомбили находившиеся там американские войска. «Лидер Америки» стал кораблем эскорта и возил военные грузы по океанам до тех пор, пока в сентябре 1942 года не наткнулся на немецкий рейдер у берегов Южной Африки[2].
«Лидер Америки» был торпедирован и затонул, а Даффи выбросился за борт и в конце концов взобрался на спасательный плот. Спустя какое-то время к плоту, где находился Даффи, подплыл еще один, с которого спросили, сколько человек на плоту. Когда на вопрос ответили, что 23 и никто серьезно не ранен, голос с явным немецким акцентом сказал: «Хорошо, я возьму вас на буксир».
Так Даффи стал военнопленным нацистов. Несколько недель его и других взятых в плен держали на немецком корабле, а потом высадили на берег в Батавии и, в сущности, продали японцам. Около двух лет Даффи держали в плену на Яве, а потом переправили в Ривер-Вэлли. Как и люди из Глоегоера, Даффи полагал, что это – не последняя остановка на его пути.
Их это устраивало, поскольку в Сингапуре пленным было вряд ли лучше, чем в Глоегоере. Они лишились всех пожитков, которыми обзавелись на Суматре, в том числе посуды. «Мне удалось найти плоскую жестянку, из которой я согнул тарелку, а также скорлупу кокосового ореха, который я разрезал пополам и использовал как кружку. Моя ложка была сделана из куска бамбука». Ни почты, ни Красного Креста в Сингапуре не было. Если какие-то изменения в положении пленных и имели место, то проявлялись они в еще более скудном питании. Оно состояло из маленьких шариков риса и небольшого количества сушеной рыбы и морских водорослей. По словам Хартли, «и то, и другое выглядело как сушеная веревка и имело такой же вкус». Пленные быстро ободрали листья и кору с деревьев, чтобы дополнить свой скудный рацион, но это не спасало от постоянного бурчания голодных желудков и быстрого распространения бери-бери.
Еще более жестоко многие военнопленные страдали от отсутствия табака. Его было много на Суматре, а в Сингапуре остро не хватало, что болезненно переживали привыкшие к никотину люди. То же самое испытывали и японцы, которые, в конце концов, позволив торговцам продать немного сигарет пленным, заметили, насколько улучшалось настроение у покуривших людей. После этого узники никогда не нуждались в табаке.
Другим новшеством было регулярное наблюдение, пусть и через ограду, за настоящими женщинами. Сингапурские женщины занимались повседневными делами на виду у пленных, не зная о том, что за ними наблюдают. Как вспоминал Даффи, «высокие, тонкие малайские или китайские леди в облегающих длинных халатах были обычным зрелищем». На протяжении двух лет пленные редко видели женщин, за исключением случайно встретившихся им деревенских жительниц. Можно представить, как жадно пленные смотрели на этих ухоженных, модных молодых женщин, но, по крайней мере в случае Даффи, – жестокое обращение подавило всякие сексуальные позывы. «Нас так долго кормили настолько плохо, что женщины не вызывали никакого физического интереса», – пишет Даффи. Лес Сирл впоследствии скажет: «Я, например, никогда снова не поверю в то, что секс – основное желание, мотивирующая или движущая сила. Главным приоритетом человечества, несомненно, является еда».
Пожалуй, самой тяжелой пыткой было дразнящее присутствие цивилизации. Из лагерных окон виднелось неоновое сияние центра Сингапура, который находился настолько близко, что можно было почти ощутить запах джина и услышать звуки музыки. Военнопленным казалось, что войны нет, или что, по меньшей мере, если война и была, то в ней японцы одерживают легкие победы. На расстоянии ночной город выглядел, в общем, таким же, каким он был при британском господстве. Близость удовольствий в Городе львов напоминала пленным о том, что они потеряли – и вряд ли снова обретут. И люди считали нечестным, что жизнь проходит мимо них. Один из пленных сравнил это положение с положением женщины, которая снова выходит замуж до того, как ее первый муж «умер по-настоящему».
Поэтому когда поползли слухи о том, что большинство пленных собираются снова отправить на Суматру, это не сочли плохой новостью. В какой-то неведомой части Суматры затевалось нечто особенное, что-то касающееся сбора урожая фруктов и зерновых. В путь должны были отправить только наиболее сильных и приспособленных, тех, кто пройдет проверку и докажет, что все еще находится в приличной физической форме.
Впрочем, проверка оказалась фарсом. Пленных построили по десять человек на одном конце лагеря. Затем они промаршировали под угрозой штыков на другой конец. Все, кто проделал этот маршрут, не упав, были сочтены годными для отправки на Суматру. Проверку прошли все, кроме совсем уж больных.
Но им предстояла еще одна, более унизительная процедура. На автофургоне приехали пара японских врачей и пара японских медсестер, которые провели массовую проверку на дизентерию. Каждый пленный должен был спустить шорты, нагнуться и позволить медсестре вставить в анальный проход стеклянную трубку длиной более двадцати сантиметров. Ни одного пленного, не подходящего для отправки в новое путешествие, в результате этих манипуляций не нашли, несмотря на то что у значительного большинства была, по меньшей мере, легкая форма дизентерии.
Пленных пешим строем провели через Сингапур в гавань Кеппел, которую менее чем 30 месяцев назад столь многие из них покинули в отчаянной попытке бежать от войны. И вот они снова оказались там, превратившись из отчаявшихся в просто бесчувственных людей. Никого из них больше не беспокоили унизительное шествие по городу, враждебные взгляды толпы или охранники, отгонявшие пленных ружейными прикладами. Но несколько китайцев тайком показали пленным знаки «V означает победу»[8], и многие сообразительные пленные поняли смысл этого жеста: война идет для японцев хуже, чем они хвастаются.
Конечно, перспектива снова оказаться в море не могла не тревожить пленных. Очень многим из них довелось – и не раз – спасаться с тонущих судов в тех самых водах, по которым им предстояло теперь вернуться на Суматру. Даже те, кто, как Джуди, издавна служил в ВМФ, должны были бояться плавания после недавних испытаний на просторах океана. Для переправы на Суматру выбрали трамповые суда[9], что стало удачным решением, поскольку благодаря малому размеру они вряд ли навлекли бы на себя торпедные атаки мародерствовавших в Малаккском проливе подводных лодок. И всего лучше было то, что эти корабли не были «дьявольскими судами»: они не имели нижних палуб, куда обычно загоняли пленных. Людей отправили на палубу, и свежий морской ветер компенсировал им нехватку пространства.
Джуди снова пронесли на борт (судна «Элизабет») украдкой, но на этот раз охранники, по-видимому, не проявили особого интереса и не пытались найти собаку. Возможно, это следовало воспринять как предупреждение. Большую часть времени, проведенного в Ривер-Вэлли, Джуди провела, как и все остальные: она пыталась подкормиться, ловя городских змей и крыс. Но было очевидно, что собака испытывала последствия голода. Ее вес упал с 24 до 16 с небольшим килограммов. Некогда яркие коричневые пятна стали тускло пегими, а шкура висела на теле собаки, как пятнистая занавеска. Ребра у Джуди выпирали, ее глазницы запали. Фрэнку оставалось лишь надеяться, что они будут работать на сборе урожая и смогут питаться более или менее сносно.
На сей раз путешествие прошло без инцидентов. А когда «Элизабет» достигла устья реки Сиак и повернула на юго-восток, пленные поняли, что их точно не направляют обратно в Глоегоер и что это не было каким-то изощренным обманом, призванным сбить их с толку. Вместо Медана их везли в Пакан-Барое, главный поселок Центральной Суматры.
В конце июля пленные сошли на берег. Они сразу же увидели там других военнопленных, но до тех пор, пока их не погнали форсированным маршем в джунгли, не понимали, что их новый дом и новая миссия не будут иметь ничего общего с сельским хозяйством. Фрэнк избежал предыдущего похода по дебрям Суматры, но для Джуди, Сирла, Девани и других этот марш в глубину острова стал болезненным повторением пути, который они уже однажды проделали почти двумя годами ранее.
По прибытии пленных немного провезли на поезде, затем велели выгрузиться и идти пешком. Спустя какое-то время люди наткнулись на овраг глубиной метров двести, на дне которого бесновалась река. Вместо более или менее прочного моста японцы соорудили шаткую конструкцию из бревен и деревянных балок. Настила, по которому можно было бы идти, не было, между опорами положили только доски. Ограждений у моста тоже не оказалось. Переход через реку превратился в ужасающую пытку, особенно для измученных, голодных людей, у которых не было обуви. Один голландец отказался переходить по мосту и начал истерически кричать. Ему предложили другой вариант: спуститься в лощину и переплыть реку. Больше этого человека никто не видел.
Остальным пришлось пересечь реку по мосту. Пока пленные осторожно двигались к другому берегу, остальным приходилось долго ждать, и те, кто перешел мост в числе первых, получили довольно продолжительный отдых. Успевшие перевести дух пленные прошли примерно 15 километров до нового лагеря, распевая «А ну, выкатывай бочку» и популярную песню солдатского протеста «Черт с ними со всеми»[3]. Но хорошее настроение быстро улетучилось и растворилось в ощущении безнадежности. Вскоре густой лес полностью закрыл дневной свет. Вокруг поднимались пузыри болотного газа, окружая людей туманом. Глотки у всех пересохли от жажды, а охранники гнали пленников дальше и дальше. Джуди робко трусила рядом, двигаясь в ритме тяжелого, шаркающего шага Фрэнка.
Наконец пленные увидели тусклые огни отдаленного лагеря, расположенного по обе стороны от линии временной дороги. Пленные дошли до расчищенного в отдаленных джунглях участка. Это был их новый дом. Пугающая новая реальность потонула в смоляном мраке ночи. Но ненадолго.
Глава 21 Пакан-Барое
Предупреждения были. Радио «Батавия» еще в октябре 1943 года сообщило о конференции по вопросам труда, устроенной японцами в Сингапуре. Во время этой конференции создатели сферы Великой восточноазиатской сферы взаимного процветания цветистой риторикой маскировали планы по использованию труда рабов и военнопленных на крупных стройках в регионе. «Было решено принять адекватные меры для удовлетворения потребности в рабочей силе в Малайе, на Суматре и на Борнео. Обсуждались также вопросы строительства жилья и организации транспорта для рабочих».
На следующий день радио Берлина дополнило эти новости. «Вновь созданные власти, работающие для мобилизации всех имеющихся ресурсов рабочей силы во имя интенсификации военных усилий, решили еще более увеличить военное производство в Малайе, на Суматре и Борнео с учетом нехватки рабочей силы в этих трех странах». В заголовке статьи в газете Melbourne Argus отмечалось, что «японцы спешно строят дороги для обороны» на Суматре, и делались намеки на то, что вот-вот японцы развернут даже более масштабный проект на крупном индонезийском острове.
К середине 1944 года пришло время для его реализации – строительства железной дороги, соединяющей восточное и западное побережье Суматры. Дорога придавала большую мобильность обороне острова. Хотя на строительство этой дороги смерти безжалостно согнали не так много людей, как на более известные стройки в Бирме и Сиаме, суматранский проект был еще более бессмысленным. Как рассказывает Джон Хедли, «бирманско-сиамская железная дорога строилась тогда, когда люди были в сравнительно хорошей форме. Нам же пришлось строить железную дорогу в последний год нашего заключения. Так что мы не годились ни для какой работы».
Голландцы обдумывали строительство такой транспортной системы в 30-х годах XX века, но в конце концов обратились к другим проектам по многим причинам, главным образом, из-за масштаба работ и сложного рельефа местности, где должно было развернуться строительство. Железная дорога, чтобы пересечь Суматру, должна была пройти через глубокие, полные малярийных москитов болота, через горы высотой почти в три километра, через реки, уровень которых в сезоны дождей повышается вдвое, и через густые леса, к которым никогда не прикасался человек.
Даже японцы были не настолько безумны, чтобы попытаться связать северную и южную оконечности Суматры. Северной половиной острова, которая скудно заселена и не так богата ресурсами, как южная, практически пренебрегли (Северную Суматру сегодня знают, главным образом, благодаря прибрежному городу Банда-Ачех, который в 2004 году был смыт с карты цунами). Вместо этого японцы планировали связать железной дорогой крупнейшие города Суматры, Медан и Падланг на западе, Палембанг на юго-востоке и Пакан-Барое, находившийся почти в центре острова. Между Падангом и Савах-Луэнто уже была железнодорожная ветка, о чем хорошо знали военнопленные, проехавшие по ней. Эта линия уходила дальше на восток, к деревушке, называвшейся Моэаро.
Первая стадия японского плана предполагала строительство железной дороги от Пакан-Барое до Моэаро, что связало бы Пакан-Барое железнодорожным сообщением с Падангом. Для этого надо было построить 252 с лишним километра (это приблизительно равно расстоянию от Сиэтла до Ванкувера) железнодорожного пути через густые и смертоносные суматранские дикие леса. Затем предстояло продлить железную дорогу до Палембанга в случае, если японцы не проиграют войну до окончания строительства[1].
К весне 1944 года японское командование определенно понимало, что эра побед и экспансии Японии закончилась. Впереди еще было много боев, но промышленная мощь Америки предрешила исход войны для всех, кроме самых упертых вояк.
В этих условиях решение использовать труд военнопленных и более чем сотни тысяч индонезийских и малайских рабов казалось не чем иным, как изощренным «окончательным решением» [10]. В отличие от евреев, попавших в лапы нацистов, взятых в плен солдат не убивали сразу же – это было бы расходом боеприпасов и человеческой силы, который японцы не могли себе позволить. Вместо расстрелов пленных следовало замучить до смерти работой в джунглях. Те, кто был достаточно сильным для того, чтобы выдержать напряженный труд, недоедание и болезни, должны были работать ради победы. Остальных ждала смерть. По мнению японцев, они и так должны были погибнуть в бою.
Поначалу японцы брали на работу местных, которых называли ромуся (это японское слово означает неквалифицированного работника, чернорабочего). В ромуся люди должны были записываться добровольно, и им обещали пристойное питание и хорошую оплату. Когда в работники записались очень немногие, местных жителей стали тысячами захватывать в рабство. Японцы оцепляли целые кинотеатры и рынки, и всех захваченных в таких облавах мужчин уводили. Поначалу большинство обращенных в рабство были жителями Явы, но потом японцы стали захватывать местных жителей в их домах почти на всех островах Голландской Ост-Индии, чтобы обеспечить строительство железной дороги рабочей силой. Всего в Пакан-Барое было приведено почти 120 тысяч ромуся[2].
Из них выжило только 23 тысячи человек.
Сначала рабов свозили на строительство служебной дороги, которая шла параллельно железной. Это было опасным делом, требовавшим огромных усилий по расчистке местности, в том числе подрывов горных склонов и уборки остающейся после взрывов породы. Некоторые военнопленные тоже принимали участие в этом проекте, но худшая работа доставалась местным жителям. Иногда заряды взрывались, пока рабы все еще устанавливали их. Один из таких взрывов мгновенно убил тридцать шесть человек. Ромуся часто заставляли работать под жуткими завалами, которые подрывали лишь частично. Зачастую не полностью подорванная порода обрушалась, убивая всех, кто работал ниже уровня взрыва. Тогда другим ромуся приказывали откапывать тела из-под груд породы и продолжать работу.
Если военнопленных, сказавшихся больными, уводили со стройки и оказывали им видимость помощи, больных и раненых ромуся оставляли умирать там, где они упали. Во время работы военнопленные часто натыкались на разлагающиеся трупы или находили еще живых ромуся, но не могли им помочь.
Первую крупную группу работников из числа военнопленных прислали из Паданга 19 мая 1944 года. Их первым заданием было возведение базового лагеря (он же – Второй лагерь; Первый стал штаб-квартирой японцев и основным складом строительства железной дороги), а также строительство первого отрезка железной дороги от новой точки до окончания линии у реки Сиак. Работа началась у старых, гнилых бараков, сооруженных голландской нефтяной компанией. Эти здания находились примерно в сотне метров от реки. Частые дожди вызывали наводнения в районе с такой регулярностью, что вся низина, в которой находился Второй лагерь, превратилась в трясину. Грязи было по колено. Многие военнопленные ходили босыми и дали лагерю название «грязелечебница».
Второй лагерь находился вблизи деревни Пакан-Барое и окрестных деревушек. Там размещали сменявшийся контингент – от 1800 до 2000 военнопленных, главным образом, больных, умирающих или непригодных к работе по иным причинам. В числе первых строений лагеря были две больничные хижины, одна из которых впоследствии станет известна как Дом смерти.
Иногда офицерам везло: им доставались легкие дневные задания, заключавшиеся в работе в больничных хижинах, хотя близость страдавших в этих хижинах умеряла энтузиазм счастливцев. В противном случае единственными постоянными обитателями лагеря были некоторые японцы, горстка плохо оснащенных врачей из числа военнопленных союзников и группа поваров (преимущественно голландцы).
Всех остальных отправляли на строительство. Согласно плану, вдоль линии строительства надо было разместить группы рабочих на некотором удалении друг от друга, и каждая из этих групп обустраивала в джунглях полевые лагеря. Люди из этих лагерей валили деревья, рубили из них шпалы или деревянные брусья, укладывали их по указанному маршруту (над или под встречающимися на пути естественными преградами или в обход этих преград) и вгоняли железные костыли, соединяя ими деревянные шпалы с железными рельсами и создавая железнодорожные пути, узнаваемые с первого взгляда.
Пакан-Барое был намного хуже Паданга или Глоегоера. Гнетущий голод и сильное физическое истощение остались такими же, как и прежде, но к ним добавились садистски организованный утомительный физический труд и полная незащищенность перед капризами дикой природы. Открытые пространства, возможно, и казались гостеприимными после заточения в других лагерях, но, как сказал Джо Фицджеральд, военнопленный, в конце концов ставший работать рядом с Фрэнком и Джуди, «нам оставили много свободы передвижения, но минимум человеческого достоинства».
В итоге появилось, по меньшей мере, десяток лагерей по маршруту железной дороги, на строительстве которой работало более шести тысяч военнопленных. Как сказал Лен Уильямс, «каждая уложенная шпала стоила нескольких жизней».
* * *
В первое утро пребывания на строительстве железной дороги Фрэнк и Джуди проснулись в своем новом доме, Пятом лагере. Пятый лагерь находился поблизости от точки на карте, обозначавшей населенный пункт Лоебоексакат, в 23 километрах от Пакан-Барое и неподалеку от Третьего лагеря, где содержали большое число британских военнопленных, в том числе Сирла и Девани. Как вспоминал один из военнопленных из Пятого лагеря, «одного взгляда было достаточно для того, чтобы нагнать уныние даже на самых крепких духом людей». В разгар работ на строительстве трудилась примерно тысяча человек, половину из которых составляли голландцы, а половину – британцы и австралийцы.
Старшим по званию в лагере был некий капитан Гордон, в качестве ханчо при котором состоял лейтенант Спаркс. Оба они подчинялись старшему офицеру, командовавшему британцами на строительстве, подполковнику британских ВВС Патрику Дэвису, уроженцу Лондона, которому только что исполнилось 30 лет. Как и большинство пленных летчиков, Дэвиса эвакуировали из Сингапура на остров Ява. На Яве Дэвис сидел в лагерях для военнопленных, до того как в мае 1943 года его переправили в Пакан-Барое, где он неожиданно оказался старшим по званию в группе завезенных в джунгли военнопленных, которых обрекли на смерть от непосильного труда. Вопреки сложившемуся романтическому образу офицера, очутившегося в лагере военнопленных, Дэвис не планировал побега, и у него не было оснований оказывать отчаянное сопротивление[3]. Японский командир, капитан Рёхей Миядзаки, пожав плечами, объяснил, что все тяготы, которые ложатся на подчиненных Дэвису людей, предусмотрены приказами свыше, и с этим ничего не поделаешь.
Как указал Дэвис в официальном докладе, представленном в штаб-квартиру Командования силами Союзников в Юго-Восточной Азии на имя лорда Луиса Маунтбеттена, «управлять этими лагерями было исключительно трудно, потому что японцы не предоставили мне свободы действовать так, как я считал нужным. К тому же две трети подчиненных мне пленных были голландцами, которые плохо понимали английский язык»[4]. Бо́льшая часть общения шла на малайском, на котором бегло говорили немногие англичане, голландцы или японцы. И хотя Дэвис был старшим по чину, его авторитет признавали немногие голландцы[5].
Несмотря на трудности, с которыми столкнулся Дэвис (или, возможно, благодаря им), за проявленную в Паркан-Барое доблесть он был произведен в рыцари. В подписанном 1 октября 1946 года статуте сказано: «Этот офицер, будучи взят в плен японцами, выказал безупречную стойкость и храбрость в исключительно враждебных условиях. Он пытался сделать все возможное для того, чтобы убедить японцев в необходимости улучшить условия жизни военнопленных. На протяжении всего периода пребывания в плену подполковник ВВС Дэвис являлся образцовым примером для всех».
Хотя Дэвис определенно был храбрым и откровенным человеком, его усилия мало помогли избавить от страданий военнопленных, строивших железную дорогу. Почти единственным утешением для Дэвиса и других пленных было то, что Миядзаки, как и его начальников, в конце концов приговорят к смерти. Миядзаки – за то, что тот слепо выполнял бесчеловечные приказы, стремясь построить железную дорогу любой ценой.
«Мы работали полный световой день, – вспоминал Фред Фримен. – Никаких выходных не было». Был бесконечный тяжелый труд под безжалостно палившим солнцем. От жары люди находились на пределе своих физических возможностей, а иногда – и переходили этот предел. Строительство железной дороги было изнурительным, нескончаемым делом, по сравнению с которым строительство храма в Глоегоере или разборка автозавода в Белаване казались прогулкой по парку.
Путь от лагеря до строительной площадки обычно проделывали на поезде. Такие поездки где-то занимали считаные минуты, а где-то – более часа. Время поездки зависело от хода строительства и рельефа местности. «Когда японцы считали, что на поездки к строительным площадкам уходит слишком много времени, лагерь переносили дальше по линии», – вспоминал Фицджеральд. Он писал, что возвращение в лагерь после мучительно тяжелого рабочего дня «было каким угодно, только не удобным», «а если шел дождь, то путь в бараки превращался в сущее мучение». Поезда, на которых возили пленных, часто сходили с рельсов, особенно в сезон дождей, и заключенным приходилось выходить из вагонов и возвращать их на рельсы.
Первым для Фрэнка и его товарищей было строительство дамбы из песка для укрепления путепровода. В сезон дождей прежнюю дамбу размыло (это было постоянным несчастьем по всему маршруту железной дороги, так как он пролегал по крайне болотистой местности). По словам голландского военнопленного Фреда Селье, пленные неделями грузили вагоны «желто-белым песком, которого иногда хватало на два километра дамбы». Некоторым пленным поставили задачу расширить дорогу для того, чтобы машины могли проезжать, не мешая работе. Довольно скоро началось и само строительство.
Фрэнк ежедневно выбирал одну из работ по укладке железнодорожного пути, которые выполнялись отдельно. Прокладчик пути размечал маршрут цветной веревкой. Под веревкой маркшейдер стальным крюком, прикрепленным к метровому шесту, проводил на песке черту. Двенадцать рабочих вытаскивали тяжелые рельсы (их каждое утро привозили на строительную площадку вместе с пленными) из вагона и укладывали их по линии строившейся железной дороги. Как писал военнопленный Рэймонд Смит, оставивший потомкам подробное описание жизни в Пакан-Барое, это было «действительно тяжелой работой». Весил 15-метровый рельс около 570 килограммов. Помимо его тяжести, узость дорожки, по которой несли рельс, и мягкая почва под ногами очень затрудняли работу… а солнце так нагревало сталь, что до нее нельзя было дотронуться голой рукой». Должно быть, потом мозоли на плечах и шее Фрэнка долго не сходили, и железо нанесло глубокие травмы его телу, какими бы самодельными прокладками он ни пользовался, чтобы облегчить муки. Свою роль тут играл и рост Фрэнка: на более высокого человека ложится больший вес. «Мы пытались составить команды из людей примерно одного роста, так, чтобы на людей повыше не ложилась чрезмерная нагрузка», – вспоминал военнопленный из Пятого лагеря Кен Робсон, но это не всегда было возможно. Когда люди сбивались с дорожки и рельс падал, им непременно отдавливало пальцы рук и ног.
Когда рельсы устанавливались на шпалах, сверловщик бурил в шпалах отверстия, и рихтовщики ломами подгоняли рельсы в правильное положение. Затем наступал черед молотобойца (Фрэнк часто выполнял и эту работу). «Пока рихтовщики удерживали шпалы на месте, молотобоец вгонял тяжеленным стальным молотом костыли в заранее просверленные отверствия до тех пор, пока закраина головки костыля не захватывала нижний край рельса», – рассказывал Смит. Робинсон добавляет: «Молотобойцу требовалось хорошее зрение».
Когда костыль плотно заколачивали, ноко-мэн (так называли пильщика – из-за японского названия большой ножовки нокогири, которой он орудовал) отпиливал излишки стали. Эта работа была изнурительной. Пилы часто ломались «по той простой причине, что японские пилы пилят тогда, когда их тянут на себя, тогда как западные пилы пилят тогда, когда полотно толкают от себя», – объяснял Смит. Когда пила ломалась, охранники избивали пильщика. Наконец появлялись монтажники (их еще называли «людьми с гаечными ключами»), которые стальными болтами и гаечными ключами привинчивали к рельсам стыковые пластины.
«На слух все это кажется очень организованным, да так оно и было на бумаге, – рассказывал Робсон, – но на практике всем приходилось принимать участие во всех этапах работы». Фрэнк, главным образом, ворочал рельсы и забивал костыли в деревянные шпалы, но он участвовал во всех видах работ, в том числе в валке деревьев в лесу, а потом в вырубании шпал из бревен.
Охранники всегда были рядом. Они кричали «Хайаку!» («Поторапливайся!») или «Давай-давай» (на ломаном английском). Фицджеральд вспоминает одного из охранников:
«Известный друзьям как «Черный Джо», он имел привычку стоять над монтажниками и орать на них. Орал он прямо в ухо, на практике давая заключенному возможность познакомиться с понятием «болевой порог». Если соединение срывалось, этот охранник сразу же обвинял в неудаче монтажника и бил того по голове стыковкой, которую всегда носил с собой. Когда до «Черного Джо» доходило, что нужен новый болт, он своим зычным голосом подзывал носильщика болтов, требуя новую гайку и новый болт. Когда носильщик выдавал гайку и болт, он получал те же оплеухи, что и монтажник».
Оборудование и материалы вряд ли были первосортными. Многие рельсы, болты и пластины были, по воспоминаниям Фицджеральда, «украдены на Яве, и кое-что из этого, похоже, укладывали еще в XIX веке». Другие, особенно тяжелые рельсы, были маркированы надписью «Брокен-Хоул-Пойнт, Австралия». Если что-то действовало не так, как надо, наказывали ближайших к точке сбоя военнопленных.
Иногда случались и перерывы, поскольку люди умышленно срывали работы. Мелкий саботаж позволял пленным хоть как-то сопротивляться поработителям. Движки глушили с помощью мякоти бананов. Костыли умышленно забивали в мягкий грунт, чтобы на этих участках паровозы опрокидывались в заросли. А еще костыли загоняли в шпалы слишком энергично, настолько сильно, что они ломались, или недостаточно сильно, и тогда костыли тоже ломались. От многих костылей оставались одни шляпки, но и такие забивали в землю, чтобы создать видимость того, что рельсы соединены со шпалами должным образом. Но когда вагон наезжал на такое соединение, оно разваливалось.
Фрэнк сообщил о своих личных диверсиях в официальном отчете, который он заполнил после освобождения: он обеспечил «уничтожение запасов горючего, приоткрывая затычки на бочках с горючим и устанавливая бочки вверх дном» и «пряча запасные части к машинам»[6].
Фрэнк снижал эффективность работы японских машин, «добавляя песок и суматранский коричневый сахар в авиационное и транспортное горючее и смазку».
Фрэнк препятствовал и строительству железной дороги: он вбивал костыли в шпалы между слоями древесины, в результате чего шпалы трескались под тяжестью поездов, а иногда это вызывало сход поездов с рельс. А еще Фрэнк «делал шпалы из гнилого дерева».
Иногда попытки диверсий были намного более смелыми. В одном памятном случае совершенно безумный, но неукротимый австралиец, которого звали Слинджер, несколько дней чинил паровоз, за что его расхваливали японцы, а пленные шепотом называли «предателем». Но когда корейский охранник развел пары, паровоз взорвался и охранник погиб при взрыве.
Независимо от снижения темпа работ, от пленных ожидали укладки двенадцати сотен метров пути в день, хотя многое зависело от характера местности, и задание часто оставалось невыполненным. Поскольку пленные резко слабели, норму снизили до двухсот-трехсот метров в день. Но даже укладка нескольких метров пути давалась ценой огромных усилий. Фицджеральд, валлиец родом из Кардиффа, которого японцы называли «Джаперином» из-за его усиков, похожих на усики Чарли Чаплина, запечатлел происходившее в коротких воспоминаниях о жизни в Пакан-Барое.
«По нашим лицам и телам градом катился пот, которым пропитывались повязки, и наши опаленные губы чувствовали только резкий вкус соли… Равняешься на колышек, поднимаешь молот, опускаешь его, промахиваешься, и молот со звоном бьет по рельсам. Через туман слышишь визжащий голос, и, когда поднимаешься после выпрямления колышка, получаешь удар кулаком, поленом, винтовкой или чем-нибудь еще. Тебя бьют по лицу, по самому уязвимому месту. Сознание застилает пелена мертвящей муки, а ты валишься с ног. Собираешься с силами, встаешь, и сквозь пелену откуда-то брезжит проблеск света: пытаешься объяснить, но одновременно снова слышишь визжащий голос и получаешь новый удар в лицо кулаком или чем-то еще с другой стороны и снова падаешь. Когда тебя сбивают с ног в третий раз и пинают башмаком в бок, в тебе загорается красный свет, необъяснимый красный свет, который становится все более интенсивным… Потом красный туман расступается, и понимаешь, что снова стоишь на ногах и что голос продолжает вопить. Но на этот раз один из пленных офицеров, видевших, что с тобой произошло, приходит на помощь, и инцидент исчерпан. Продолжай работать! Теперь уже осталось недолго! Скоро должны объявить перерыв на обед! Утри пот! Вытри его! Вытри пот! Вытри пот! Сотри все, что было!»
Пленные жили в примитивных конурках, давным-давно построенных для шахтеров. Электричества там не было; освещение давали самодельные лампы, с фитилем из скрученных тряпок, плавающих в наполненных кокосовым маслом жестянках. Кровли и стены были из пальмовых листьев, обернутых вокруг шестов. Узники спали на деревянных помостах шириной полметра, расставленных по всей длине внутренних помещений хижин на голой земле. Сорняки и травы беспрепятственно прорастали и в отверстия в платформах. «По ночам крысы бегали по нашим головам», – писал Робсон. Насекомые были повсюду: они залетали пленным в уши, ползали по ногам, сосали кровь людей, лежавших в постелях. В хижинах стояла вонь гниющей растительности. В недалеком болоте непрерывно квакали лягушки-быки.
В семь утра по токийскому времени британский горнист трубил побудку[7]. Это означало, что военнопленные вставали в половине пятого утра, до восхода солнца. Истощенным двенадцатью, тринадцатью и даже двадцатью часами изнурительного физического труда людям было нелегко заснуть в постелях, кишевших клопами. Муки голода заставляли их метаться и крутиться во время сна. Действительно, многие пленные боялись уснуть, чтобы призывающий на работу звук горна не прозвучал раньше. «Скоро, очень скоро наступит утро, и мы снова повторим прошедший день», – жаловался Робсон.
Те, кто не мог спать, всю ночь слушали звуки леса. «Можно было услышать рык тигров, общавшихся друг с другом во время охоты на кабанов», – рассказывал Робсон. Он и другой военнопленный, Руз Войси, вспоминали непрерывные крики обезьян в джунглях. «Они визгливо или хрипло вопили сутки напролет, но увидеть их было невозможно», – рассказывает Войси, у которого крики обезьян звучат в ушах и теперь, спустя семь десятилетий. Робсон говорил, что военнопленные называли обезьян «обезьянами-сиренами» из-за их воплей, напоминавших пленным «гудок эсминца». Наступал рассвет, вспоминал Фицджеральд, «и наше внимание привлекало другое существо, каждое утро воспроизводившее несколько первых тактов «Рапсодии в стиле блюз» Джорджа Гершвина». Одновременно появлялось то, что Фицджеральд называл «холодным туманом, напоминающим те, которые так не нравятся нам в Англии, но тогда мы тосковали по туманам». Вскоре люди снова начнут истекать потом.
Спать пленные ложились в той же одежде, в которой работали – в рваных шортах и, кому повезло, в изодранных рубашках или разваливавшихся носках. Военнопленный Гарри Бэджер вспоминал: «Большую часть пребывания в плену у меня была единственная рубашка, в которой я спал. В рабочих командах у нас вообще не было рубашек, а все, что было ниже пояса, мы закрывали простой тканью». Такие набедренные повязки назывались фундоси (или «Будь здоров, японец») по причинам, которые современному читателю не понять. Некоторые пленные, особенно из числа моряков британского ВМФ (вроде Сирла и Девани), хорошо управлялись с иглой и нитками и шили из всего, что можно было добыть. «Однажды мы обзавелись каким-то количеством брезента, который пошел на рубахи, – рассказывал Бэджер. – Единственная беда с этими рубахами заключалась в том, что в них всегда было очень жарко, за исключением холодных ночей». У Джорджа Даффи, одного из десятка американцев, находившихся на строительстве железной дороги, было четыре разных носка, куртка, которую он надевал каждый вечер к обеду, и две пары шортов. «Одна пара была латана-перелатана, совершенно истерта и уже не поддавались починке. Другая пара была просто залатанной, но вполне приличной», – так описывал свой гардероб Даффи. В дневнике Даффи просил Маунтбеттена поспешить и освободить его из плена. «Лорду Луи лучше начать двигаться – или большинство из нас будут ходить в юбках из травы, листьев или чего-нибудь еще». Что касается обуви, то у пленных был выбор: он могли ходить босыми или ковылять в «кломперсах», толстых деревянных башмаках с матерчатым верхом. Большинству голландцев эта обувь знакома. Но другим приходилось привыкать. «Эта обувь выручала, если человек умел ходить в ней, тогда как хождение босиком было сопряжено со многими испытаниями и страданиями», – вспоминал Фицджеральд, сообщивший также о том, что по строительной площадке рабочие часто ходили босиком до тех пор, пока солнце не раскаляло почву.
Постоянным фактом жизни пленных была тэнко, перекличка. Людей пересчитывали после побудки, до и после поездки на поезде на строительную площадку, при возвращении в хибары и перед отбоем. «Число раз, когда человека пересчитывали в течение его пребывания в плену, должно быть бесконечным», – заметил Фицджеральд. Охранники пересчитывали пленных, палками проводя черточки на грязи.
Соблюдение подобия гигиены было очень важным для поддержания как духа, так и здоровья пленных. При побудках не предполагалось никаких утренних омовений – людей из бараков отправляли прямо на строительную площадку. Зубы гнили от нехватки фтора и становились темными. Реки пота высыхали на коже, вследствие чего запах тел дополняла уже жуткая, оскорблявшая обоняние вонь.
В каждом бараке, в каждом лагере был человек, имевший острые инструменты и обязанный заботиться о прическе и стрижке бород товарищей по плену. Впрочем, к услугам таких брадобреев прибегал не каждый. Многие позволяли растительности на лице превращаться в косматые бороды, а волосам – отрастать до плеч. Другие, в том числе и Фрэнк, стриглись. «Я издавна знаю, что самоуважение и внимание к личной гигиене и внешности – одно из непременных условий выживания, – записал Хартли, бывший одним из брезгливых пленных. – Если человек признавал поражение в этой области, он с нарастающей быстротой скатывался в одинокую могилу в джунглях».
Купание было более трудным делом. Пеший путь до ближайшего источника пресной воды был труден и долог. По дороге в числе прочего надо было на цыпочках пройти через частично затопленные стволы деревьев. Такое путешествие дозволялось только после дневной работы, но к этому времени большинство людей было слишком усталым, чтобы идти мыться. Поэтому пленные ждали дождя – и молились о нем. Ливни, низвергавшиеся на землю, позволяли помыться сотням человек, которые стояли голыми под карнизами бараков и купались в струях стекавшей по крышам воды. Холодная вода заставляла людей дрожать, их зубы стучали. Но им удавалось смыть с себя, по крайней мере, верхний слой грязи. Затем пленные сбивались в кучки в бараках, помещение наполнялось запахом людей, пришедших из-под дождя, и на какое-то время узники могли забыть о своем тяжелом положении.
Недостаток еды был серьезной проблемой в Паданге, Глоегоере и Ривер-Вэлли. Но в Пакан-Барое эта проблема превратилась в смертельную угрозу. Лагерного рациона едва хватало для выживания неработающего человека и катастрофически не хватало людям, занимавшимся тяжелым физическим трудом. Завтрак был обычным: гнусная тапиока и водянисый онгл-онгл. Ланч состоял из риса, который размазывали по мискам так, чтобы создать видимость равных для всех порций, и чашки жидкой похлебки из овощей (половник нелепой коричневой жижи, которая застывала при охлаждении). Ужин был, в общем, таким же, как и ланч, с добавлением всего того, что пленным удавалось добыть за день. По словам Фицджеральда, «этого было довольно мало, чтобы радоваться… но всегда оставался шанс добыть какое-нибудь мясо». Всю «добычу» варили с зеленым чаем или в кипяченой болотной воде.
«Мы пытались дополнить минимальную дневную порцию всеми мыслимыми способами, всем, что было съедобным, – клубнями, листьями, змеями, крысами, иногда даже мясом обезьян», – вспоминал Фрэнк. В меню шло все, что удавалось поймать или сорвать. Пленные ловили рыбу, саламандр, насекомых и ящериц, собирали орехи, ягоды, ядовитые грибы, цветы, зеленые листья и даже обдирали кору с деревьев, которая, как рассказывал Фримен, царапала внутренности желудков пленных. «Мы носили с собой жестянки, куда по дороге на работу собирали растительность джунглей, – добавил Фримен. – Это было сопряжено с риском: если б нас за этим занятием поймали японцы, у нас возникли бы серьезные неприятности». Чтобы варево стало чуть вкуснее, пленные добавляли в него немного чили. Столовые приборы делали из маленьких кусочков жести.
Но наесться никогда не удавалось. «Мы все были постоянно и мучительно голодны», – вспоминал Хартли.
«Казалось, каждый орган наших тел посылал нам сигналы боли, требуя пищи. Наши желудки испытывали боль, наши колени дрожали, мы жили от еды до еды в тупой безнадежности, зная, что даже после кормежки муки голода останутся и будут приглушены лишь отчасти и лишь на короткое время. Пища оказывала на нас такой же эффект, какой оказывает короткий полив на сад во время засухи: увлажняет поверхность земли, и не более того».
А еще военнопленные мучились от жажды. В данном случае проблему создавало не количество, а качество воды: она кишела болезнетворными организмами. «Для кипячения воды, чтобы не подхватить брюшной тиф, японцы дали нам бочку из-под горючего. Мы разводили в ней огонь, вокруг ставили наши жестянки и варили пищу, – вспоминал Фримен. – Каждый день, прибывая на строительную площадку, мы первым делом кипятили воду в бочке емкостью 290 литров». «Воде давали покипеть несколько минут, раздавался свисток, сообщавший о том, что питьевая вода готова, и мы как безумные бросались в очередь. Мы выпивали воду как можно скорее. Мы пили ее почти кипящей, так как исходили по́том», – рассказывал военнопленный Дж. Д. Пентни.
Военнопленные страдали кишечными заболеваниями. Амебная дизентерия безжалостно косила людей, а круглые черви с плохо помытых овощей заражали пищеварительные тракты людей по всей линии строительства. Гарри, один из друзей Кена Робсона, обнаружил, что заражен, самым страшным образом. Робсон вспоминает: «Однажды Гарри вскочил, сел на край койки и закашлялся. Засунув пальцы в рот, он вытащил оттуда длинного червя толщиной в карандаш и длиной сантиметров 25».
Тем временем японцы продолжали сокращать рационы для больных. В результате многие отказывались признаваться в том, что больны, и работали до тех пор, пока не падали рядом со строившейся линией, и оставались там, где упали, пока в конце дня товарищи не уносили их обратно в лагерь. Японцы говорили пленным, чтобы они сами решали, больны они или нет; больным (и потому нечестным) военнопленным еды не полагалось вовсе; все сокращенные наполовину рационы – результат милости императора. Среди пленных была распространена бери-бери, а свирепствующая дизентерия наносила двойной удар, поражая людей, как объяснил Кен Робсон, и физически, и психологически. «Потеря контроля над телом не только приносила физические страдания, но и унижала… Ты не мог ничего с этим поделать – и это было особенно отвратительно».
* * *
Джуди переносила все эти страдания вместе с людьми.
Хотя Фрэнк трудился по 12, 13, а порой и по 16 часов в сутки, Джуди оставалась в зарослях неподалеку. Она играла в потенциально опасную игру в прятки. Превращение Джуди в подлинную «собаку-человека», превращение талисмана корабля, большую часть жизни проведшего на воде и, несмотря на генетическую предрасположенность, так и не научившегося указывать дичь, в одичавшую собаку, способную выживать в условиях дикой природы, продолжалось и было весьма примечательным. «Она перестала быть ручной, послушной собакой, – отмечал Фрэнк. – Она превратилась в тощее животное с пятнистой шкурой, животное, выживавшее благодаря хитрости и инстинктам».
Когда ее нюх адаптировался к новой среде обитания, ее главным занятием стала добыча пищи – для себя самой, Фрэнка и его товарищей. Джуди ловила змей и крыс благодарным людям, которые добавляли мясо к своим жалким вечерним тропезам.
Когда Джуди не искала пищу и не пряталась от другого зверья, она просто лежала в зарослях и ждала сигнала присоединиться к Фрэнку. Хотя другие лагеря военнопленных были более открытыми, железнодорожную ветку, идущую от Пятого лагеря, по большей части окружали деревья и кустарник, так что Джуди могла следить за своим другом, оставаясь совершенно невидимой для любого находившегося поблизости охранника[8]. «Другая опасность исходила от местного населения, – вспоминал Фрэнк, но и тут удаленность строительной площадки спасала. – По счастью, собака редко вступала в контакт с жителями, потому что рядом с железной дорогой находилось всего несколько деревень».
Так было не везде, и в результате собак здесь водилось очень мало. Собачье мясо – деликатес для японцев и корейцев, редкое лакомство для суматранцев[11], и, как оказалось, оно стало средством к существованию для голодающих пленных, которые ели собак, если (и когда) могли их поймать. Собачье мясо ели даже пленные-европейцы[9]. Например, Джон Пёрвис. В какой-то момент в конце войны Пёрвиса перевели в другой лагерь, от Джуди, но его опыт и отношения с пойнтером нимало не влияли на бурчание в желудке. В новом лагере японские офицеры держали маленькую собачку, скорее всего планируя съесть ее на празднике, когда он настанет.
Но собачка досталась не японцам, а пленным, которые как-то ночью украли ее и съели. «Мне тоже достался кусочек, – признался Пёрвис. Оказалось, Джон не проводил различий между одомашненными животными. – В одном лагере был кот, – вспоминал Пёрвис. – Каждую ночь он приходил и мяукал у моего барака, и я решил, что животному лучше всего отправиться в котел. Каждую ночь я пытался поймать кота». Пёрвис пытался привлечь его, прикидываясь доброжелательно настроенным, а потом делал прыжок, но кот всегда ухитрялся удрать, приводя незадачливого охотника в бешенство. Расстройство Пёрвиса нарастало, но тут другому пленному удалось поймать кота удавкой и сварить его. «Впрочем, этот малый знал, что я давно пытался поймать кота, и дал мне хороший кусок», – вспоминал Пёрвис спустя десятилетия.
Историй о том, как европейцы ели собак в лагерях для военнопленных, очень много, особенно историй о лагерях в Японии, где собак было намного больше. Даже англичане, известные любовью к собакам и с неприязнью относившиеся к азиатскому обычаю их поедания, были доведены до того, что ели своих любимых животных, обычно в виде супа или жаркого. Как однажды написал Перл Бак, «голодный человек не видит разницы между правильным и неправильным. Голодный просто видит пищу». Для людей, находившихся в плену, это и было основным принципом.
В таких условиях Джуди следовало оставаться вне поля зрения других людей. Этому способствовала удивительная способность Джуди общаться с Фрэнком. «Мне всего-то и надо было щелкнуть пальцами и присвистнуть, – рассказывал впоследствии Фрэнк. – Это было нашим языком, который она отлично понимала и которому безоговорочно и сразу же подчинялась».
«Простой команды «Уходи» было достаточно для того, чтобы Джуди исчезла, – рассказывал Фрэнк. – Она оставалась спокойно ждать, иногда часами, до тех пор, пока я не отдавал команду появиться. Это спасло ее от неминуемой смерти не однажды, а много раз».
Один из пленных, часто оказывавшийся в группе носивших рельсы вместе с Фрэнком благодаря тому, что был примерно одного с ним роста, тоже раньше работал оператором радиолокационных станций. Звали его Томом Скоттом. Он так рассказывал об отношениях Фрэнка и собаки:
«Меня всегда поражало полное понимание, существовавшее между Фрэнком и Джуди, – они составляли поистине удивительную команду. Джуди больше не была собакой, которую кто-нибудь в здравом уме рекомендовал бы на роль домашнего питомца. Взгляд худой, наполовину истощенной, вечно охотившейся собаки теплел только тогда, когда Фрэнк прикасался к ней или разговаривал с нею. Или когда она смотрела на Фрэнка. Всякий раз, когда она оказывалась рядом с одним из охранников, она скалилась, а в глазах, казалось, зажигался красный огонек.
Иногда такое поведение приводило к беде, и, когда охранник угрожал возмездием, Фрэнк щелкал пальцами, и Джуди исчезала в ближайших джунглях. Мы не видели и не слышали ее до того момента, пока Фрэнк не подзывал ее тихим свистом, и она оказывалась рядом с ним, появившись из ниоткуда».
Людям, выжившим в Пакан-Барое, трудно поверить в то, что такая тактика на самом деле действовала столь хорошо, даже тем, кто находился в этих лагерях, но никогда не видел, как взаимодействовали Джуди и Фрэнк. Среди таких пленных немало людей, сидевших в разных лагерях, разбросанных по линии строившейся железной дороги[10]. Одним из тех, кто не верит в подобное взаимодействие человека и собаки, является Джордж Даффи. Этот дерзкий старый моряк, все еще пребывающий в здравом уме в возрасте 92 лет, из приюта в Брентвуде, штат Нью-Гэмпшир, наотрез отвергает мысль о том, что собака могла выжить в таких кошмарных условиях, в каких выжил он сам. «Не знаю, как это могло случиться, – говорит Даффи. – Не могу представить ни одного животного, которое прожило бы в тех джунглях больше одного дня. Я выдержал только потому, что был крепким, молодым парнем. Ни одна собака там выжить не могла».
Но одна собака все же выжила. И вовсе не потому, что охранники на железной дороге были легковерными, ленивыми разгильдяями. На самом деле это глубокое заблуждение – все дело в невероятных способностях, которые развила в себе Джуди.
Упорный скепсис Даффи только подчеркивает то, насколько удивительна история выживания Джуди (особенно на фоне многочисленных свидетельств в ее пользу). Джордж Даффи в плену навидался всякого, удивить его, вроде, нечем, но история Джуди заставляет его недоверчиво трясти головой со словами: «Да ладно!»
Глава 22 Свиное рыло и Кинг-Конг
Японские солдаты, работавшие на строительстве железной дороги охранниками и прорабами, были, по большей части, озлобленными, раздраженными людьми. К той стадии войны физически здоровые японские солдаты, как правило, считались слишком ценными для несения охранной службы. Особенно в таких забытых богом местах, как Суматра. Большинство здоровых солдат перебросили на Гуам, Иводзиму и Окинаву, где они могли со славой отдать жизнь за императора. Поэтому те, кого отправили в болота Суматры, соответствовали тому сорту людей, который англоязычные солдаты назвали бы «дерьмом». Наиболее прагматичные понимали, что вероятность погибнуть на строительстве железной дороги меньше, чем в бою, но даже они изнывали от скуки.
Некоторые японцы были более жестоки, чем другие. Одним из таких охранников был смуглый малый, которого называли Чернявым Ублюдком. Это был угрюмый, неулыбчивый парень, которому особенно нравилось избивать ханчо. Он предпочитал отдавать приказы на быстром, гортанном японском. Если военнопленные не понимали приказа, что было вполне естественно, следовали побои. Другой охранник любил бросать в пленных топоры и мачете, а потом приказывал пленным подбирать их и приносить обратно.
Но главным источником страха на железной дороге стали не японцы, а корейцы.
В Глоегоере было несколько охранников-корейцев, но в Пакан-Барое их оказалось гораздо больше[1]. Для многих военнопленных строительство железной дороги стало первым соприкосновением с корейцами. Корейцы отчасти по собственной склонности, отчасти по принуждению особенно часто прибегали к пыткам. В целом корейцы были более злобными, жестокими и непредсказуемыми, чем японцы, которые обычно ущемляли военнопленных косвенными методами, с помощью недоедания и лишений.
Отношения Японии с Кореей, бывшей тогда японским протекторатом, были в чем-то схожи с отношениями Великобритании с Малайей или Нидерландов с Голландской Ост-Индией. Но все же они были много жестче. В Корее японцы присвоили себе почти всю пахотную землю, составлявшую основу корейской аграрной экономики, сделали корейцев батраками на их собственной земле.
Это чрезвычайно озлобило корейцев, под маской внешнего спокойствия которых бушевала ненависть, с началом войны только усилившаяся. Корейцев в массовом порядке призывали в японскую армию: почти пять с половиной миллионов корейцев или служили в японской армии, или были отправлены работать на заводах в Японии. Призванным на трудовой фронт корейцам сказали, что они будут служить всего два года и станут участниками проектов экономического развития. В действительности корейцам дали работу, от которой отказывались японцы[2].
Иногда корейцы воевали рядом со своими японскими «союзниками». На Тараве корейцы составляли примерно пятую часть сил, оказывавших сопротивление американской морской пехоте, и сражались за остров с такой же яростью, что и японцы. Но по большей части японцы не доверяли корейцам. На Тиниане за боевыми порядками, в тылу, был трудовой лагерь, в котором находилось почти пять тысяч корейцев. Но, как пишет Гэвен Даус в книге Prisoners of the Japanese («Пленники японцев»), «чтобы не иметь врага в тылу во время вторжения американцев, японцы уничтожили этих людей»[3].
Не пощадили и кореянок. Бесчисленное множество кореянок заставили стать янфу, «женщинами для утешения», которые должны были оказывать сексуальные услуги японским военнослужащим и чиновникам, и это остается шрамом на национальной гордости, который болит и сегодня. Тем более что корейские мужчины пользовались этими женщинами так же, как и японцы. По данным исследования, недавно проведенного правозащитниками, во время Корейской войны[12] южнокорейские военные пользовались услугами янфу. Это происходило через долгое время после поражения Японии и восстановления независимости Кореи. Многие из «женщин для утешения», обслуживавших южнокорейских военных в начале 50-х годов, были теми же самыми женщинами, которых насильно загнали на эту службу во время Второй мировой войны[4].
Корейские солдаты, которые против воли оказались охранниками лагерей и тюрем, обладали казавшейся бездонной способностью вымещать злобу и отчаяние на военнопленных. «Корейские охранники сильнее всего оскорбляли пленных, – писал Юджин Джейкобс в своих воспоминаниях о Батаане Blood Brothers («Кровные братья»). – Японцы не доверяли корейцам в бою, поэтому использовали их в качестве вспомогательной силы, а корейцы стремились увидеть кровь на своих штыках; тогда они считали себя ветеранами». Пленные, работавшие на строительстве железной дороги из Сиама в Бирму, уже боялись корейских охранников за их жестокость и высмеивали их, как сказал один из выживших пленных, за «идиотизм». Многих из охранников, работавших в Бирме и Сиаме, перевели на Суматру, когда настало время строительства суматранской железной дороги. «Этим жестоким людям было все равно, выживем мы или умрем», – писал Даффи.
Корейцы, служившие в японской армии, по всему Тихоокеанскому театру военных действий отыгрывались тем, что разводили страшную коррупцию и чинили препятствия японцам всегда, когда могли это сделать. В секретном докладе японских военных содержалось предупреждение: «Корейцы могут в любой момент устроить бунт» или «могут сотрудничать с британцами или американцами против нас на передовой». Командиры в Пакан-Барое боялись, что корейцы выступят против своих предполагаемых «господ» в случае, если те будут их жестко контролировать, а потому, по словам Рэя Смита, корейцам «дозволяли использовать малейший повод, чтобы излить гнев на военнопленных». Японский капрал Токаяма, которого голландский пленный Крис Виллемсон в воспоминаниях назвал «не злым, но очень глупым», был номинальным начальником корейских охранников, но с самого начала умыл руки. Ему было все равно, что творили его подчиненные. И такое отношение Токаямы позволило корейцам устроить мятеж.
Корейские охранники часто были пьяны и всегда были садистами. Они вечно отвешивали пленным пощечины, били их прикладами или лопатами. Эти избиения стали попросту частью обычного дня и как бы должны были подгонять отстающих рабочих или давать разрядку раздражению. Когда же корейцы действительно злились, на пленных обрушивались намного более свирепые наказания. Например, пленных обычно заставляли стоять на палящем солнце и часами держать над головой ветви или шпалы. Если пленные опускали руки, их избивали самым зверским образом.
Пленные знали корейцев только по кличкам – Громила, Пацан, Цветочный Горшок, Толстая Губа, Четырехглазый, Призовой Боец, Жирная Свинья, Черная Пантера, Бавалец, Вада, Слизь, Джон-Рукосуй, Слон, Косой, Харимау, Быстрый На Пощечины, Визжащая Обезьяна, Любитель Палок, Крестьянский Сын, Охара, Дикий Билл, Лошадиная Морда, Джим-Тапиока, Жид, Малый-Тормоз, Невротик, Новичок, Каучуковая Шея, Борец, Глэдис, Ага-хан, Китаец. Смешные клички придавали охранникам индивидуальность и позволяли пленным издеваться над ними за глаза. Но от этого охранники не становились менее страшными.
«Я видел, как визжащие, брызгавшие слюной корейцы избивали лейтенанта британского ВМФ, – рассказал после войны австралийский врач П. М. Кирквуд газете Melbourne Age. – Они безо всякого повода лупили его по лицу палками до тех пор, пока он не упал. Тогда его подняли на ноги и снова стали бить. Это было самым отвратительным избиением из всех, какие я видел, но в течение всей экзекуции офицер не произнес ни единого слова. Он стоял и получал удары».
Один свидетель видел, как военнопленному загнали карандаш в ухо, затем ударом кулака протолкнули еще глубже и разорвали барабанную перепонку. Пленные теряли слух после ударов по ушам, после чего лагерным врачам приходилось проводить срочные операции. В нескольких лагерях корейцы ради развлечения заставляли пленных драться между собой. Если «бойцы» не проявляли должной прыти, вмешивались охранники, которые избивали обоих.
Охранники экспериментировали с приемами. Рэймонд Смит писал, что его, вместе с офицером Аптоном, избивал палкой кореец по имени Инюи. «Нас поставили бок о бок и заставили встать на колени. Я ходил в кломперсах, которые сбросил в сторону. Когда мы опустились на колени, кореец вставил бамбуковую палку под коленки между бедром и голенью. Затем с омерзительным смехом он нажал мне на оба плеча. Результатом был страшный спазм боли в обоих коленях. Эту штуку он проделал с нами обоими. А потом подобрал один из моих кломперсов и резко ударил меня этой деревяшкой по лбу. Когда в глаза мне потекла кровь, я на самом деле подумал, что лишился глаза. Инюи подошел к столу охранников, взял маленькую бутылку синих чернил и вылил их Аптону на голову. Поскольку у Аптона была малярийная желтизна, в результате обливания чернилами его лицо приобрело цвет зеленки!»
Избиения достигали апогея к концу рабочего дня – ради исполнения дневной нормы по валке деревьев и забиванию костылей. Охранники кричали и, не сдерживаясь, тыкали пленных палками, заставляя людей с натруженными, растертыми плечами извиваться под тяжелым грузом. В районах, где добывали не каучуковое, а тиковое дерево, было еще хуже. Тик слишком тяжел, чтобы его мог нести один человек, поэтому из джунглей бревна вытаскивали группы пленных. Если груз падал, все дело замедлялось, так как человека, уронившего бревно, и его ханчо избивали.
Болезни только усиливали раздражение охранников. Избивая узников, они специально целились по пораженным язвами участкам тела. Тем, кому особенно не повезло, пришлось ампутировать израненные конечности после регулярных избиений. А в госпитале Второго лагеря охранники гасили сигареты о лежавших в кроватях людей.
Как это было и с японцами, некоторые корейцы выводили жестокость своих соотечественников на новый, более высокий уровень. Одного особенно здоровенного охранника-корейца пленные прозвали Кинг-Конгом. Кинг-Конга, который был почти на две головы выше среднего охранника, вызывали для того, чтобы он избивал людей примерно его габаритов, то есть, преимущественно, долговязых голландцев. И этот громила еще и заставлял избиваемых становиться на колени, чтобы получить дополнительное преимущество. Одного из пленных он избил за то, что тот был слишком изранен, чтобы помочь в строительстве футбольного поля для охранников. Другого измордовал почти до смерти за то, что тот тайком передал несколько бананов ромуся.
Но не все бои заканчивались хорошо для Кинг-Конга. Однажды он разозлился на японского солдата и вызвал его на бой. Но хрупкий на вид японец определенно владел боевыми искусствами. Он провел красивый прием – взяв в захват лодыжку Кинг-Конга, начал бегать вокруг него. Придя в бешенство, Кинг-Конг замахал руками, как мельница, но японец ловко фиксировал его, заставляя тратить все силы на неуклюжие попытки удерживать равновесие. «Все заливались смехом», – вспоминал голландец, очевидец этого поединка.
Другого особенно жестокого корейца пленные называли Порки[13], или Свиным Рылом. В начале строительства железной дороги он служил в Третьем лагере, находившемся возле притока реки Сиак, который назывался Кампар-Кананом. Однажды голландский монах Ян Нанинк пошел на реку умыться и нашел невероятно щедрый подарок – кусок мыла, который, несомненно, обронил один из охранников. Нанник зажал бесценный дар между ягодиц, чтобы пронести мыло в лагерь, но в решающий момент мыло выскользнуло. И упало к ногам Свиного Рыла.
Охранник осклабился в чудовищной улыбке: теперь у него появился повод для пытки заключенного. Сначала он избил Нанинка, но этого было мало. Набедренная повязка пленного упала, и он остался практически голым. Потом голландца подвесили на ветке дерева за запястья. Нанинк едва касался пальцами ног земли.
Свиное Рыло собрал огненных муравьев и стал вводить их в разные отверстия тела Нанинка, в том числе в рот, нос и, самое ужасное, в уретру. После чего Свиное Рыло ушел, хихикая, а Нанинк остался мучиться на целые сутки. Когда наконец другой охранник отвязал Нанинка, тот был в горячке и на грани обморока. Его отвели в барак, где голландец потерял сознание. А когда очнулся, то увидел Свиное Рыло: тот хлопотал над ним, улыбаясь так же, как и раньше. Охранник-садист принес две грозди бананов, которые бросил своей жертве в качестве извинения слабоумного. Свиное Рыло не уходил до тех пор, пока пленный не проглотил все бананы.
Как обычно, большая часть колотушек обрушивалась на ханчо. Хотя корейцы били всех без разбора, японцы обычно выбирали для издевательств ханчо. Однажды Питера Хартли против его воли назначили ханчо. Охранник ударил одного из его людей, и Хартли схватил японца за руку, чтобы предотвратить следующий удар. «Я не знаю, что случилось потом и как я оказался в лагере, – писал впоследствии Хартли. – Я только понимал, что на голове у меня повязка, а чуть позже понял, что искалечен на всю жизнь».
Можно задаться вопросом, каким образом Джуди удалось пережить злобу охраны. В сущности, корейцы были вправе безнаказанно убивать и калечить, не питали никакого уважения к собакам (кроме тех, которые предназначались в еду) и рассматривали Джуди как четвероногое опровержение своего превосходства, как худую, коричнево-белую насмешку именно над ними. Если бы им удалось, они убили бы собаку в любой момент.
Однако против них действовало несколько факторов. Во-первых (и это было самым главным), удивительная способность Джуди исчезать прямо из-под носа охранников. Эту способность подкрепляло безошибочное чутье на опасность, помогавшее собаке убегать прежде, чем ситуация становилась неуправляемой. Сложность рельефа, обилие мест, где можно было спрятаться, и нежелание охранников заходить слишком далеко в джунгли – все это тоже работало в пользу пойнтера. И Фрэнк указывал, что «поскольку охранники регулярно расслаблялись, собаке везло: ее преследователи никогда не оставались поблизости от нее слишком долго».
Полезно также взглянуть на ситуацию глазами корейцев. Обычно в охранники корейцы попадали против своей воли и оказывались вдали от родины, в ужасном климате, который сильно отличался от привычного им. Рычащим хищникам и ненасытным насекомым было все равно, у кого винтовка, и для них добычей становились и охранники, и военнопленные. Кореец-охранник был втянут в чужую войну, непонятную ему, безразличную, войну, в которой он на самом деле не сражался. Охранник получал приказы от ненавистного представителя армии, господствовавшей в его стране, но настолько низкого звания, что слова такого начальника вряд ли стоило слушать. Японские начальники считали строительство не более чем использованием рабочей силы, очень далеким от настоящей войны. Да сам проект с первого же взгляда казался бессмысленным и безумным. Он никогда не мог бы окупиться (и, уж конечно, ни один кореец никогда не извлек бы пользы из этой чертовой дороги). Самих военнопленных превратили в стадо полулюдей, годных лишь на то, чтобы формировать еще более низкий социальный слой, чем корейцы.
В таких условиях существование Джуди само по себе не было каким-то особенным вызовом для корейцев. Их жизнь и так катилась под откос. Кроме того, в джунглях водились намного более опасные твари, чтобы беспокоиться о Джуди. В отдаленных лагерях ночи напролет жгли костры, чтобы удерживать диких зверей на безопасном расстоянии. Регулярно находили следы тигров и слонов. Слоны постоянно досаждали строителям железной дороги – не потому что нападали на людей, а потому что портили пути, раскидывая шпалы как спички и сгибая стальные рельсы.
Джордж Даффи дважды встречал следы гигантских животных, рыскавших во тьме джунглей. Близ Пятого лагеря Даффи видел на мягкой почве отпечаток лапы тигра «размером с ладонь». В конце 1944 года Даффи обнаружил следы слона размером «от пальца до локтя. В джунглях такой слон должен был оставлять за собой широкую просеку.
По меньшей мере дважды тигры пробирались в лагеря и крали продовольствие. Однажды они утащили свиней, которых японцы держали для особых случаев. Военнопленные получили от этого большое удовольствие – до тех пор, пока их не предупредили о том, что по ночам нельзя покидать бараки поодиночке. Больным, особенно дизентерией, выполнить это предписание было трудно. Людям, которым приходилось регулярно корчиться в муках над выгребными ямами, надо было будить изнуренного товарища, который сопровождал их в отхожее место, причем любой треск в зарослях заставлял людей бояться за свою жизнь.
Иногда военнопленные обращали уязвимость в свою пользу. Голландец Ян Де Квант, лишившийся легкого из-за пулевого ранения при обороне Суматры, мастерски имитировал рык тигров. Как-то ночью Де Квант рычал изо всех сил, и японские и корейские охранники отреагировали на это так, как он и надеялся: в ужасе бежали в свой барак. Тогда Де Квант тайком пробрался на огороженную территорию охранников и украл у них цыпленка. Кражу свалили на «тигра».
Военнопленные почувствовали себя в какой-то мере отомщенными, когда тигр сожрал Свиное Рыло за пределами Шестого лагеря, куда в марте 1945 года Фрэнка с Джуди и большинство пленных из Пятого лагеря перевели на строительство моста. В день своей гибели кореец жестоко избил военнопленного Бена Снийдерса за кражу плодов манго. Свиное Рыло снова и снова бил Снийдерса по лицу, разбил ему в кровь голени. «Он бил меня, особо не разбираясь, куда попадал, – рассказывал Снийдерс Хенку Ховинге. – Я практически ничего не видел. Во рту было полно крови. Лицо и уши распухли и посинели». Ему помогли добраться до лагеря, где он потерял сознание.
На следующее утро Снийдерса приветствовали возбужденные крики товарищей-военнопленных. «Ночью в лагерь зашел тигр, – сказал один пленный. – И уволок одного из них. Он визжал как свинья». Кто из охранников стал добычей тигра, было неизвестно. Однако позднее появился новый кореец-охранник – маленький и едва ли достаточно взрослый для того, чтобы ходить с винтовкой. На обычной мешанине языков этот кореец поведал, что заменяет Свиное Рыло. Когда пленные спросили нового охранника, куда делся прежний, кореец согнул пальцы как когти, прыгнул вперед и зарычал. «Мы поняли, – сказал Снийдерс. – Тигр выбрал того, кого надо». Свиное Рыло избил своего последнего пленного.
Сказать, что тигры были главной проблемой для Джуди, трудно, поскольку голод брал верх над инстинктивным страхом. Но животная интуиция собаки должна была заставить ее почувствовать присутствие крупных кошачьих. Фрэнк, конечно, страшно беспокоился за Джуди. «Сильнее всего я тревожился о ее безопасности тогда, когда она уходила в джунгли, так как в густой растительности водились тигры. Суматранский тигр – крупный и молчаливый убийца, – рассказывал Фрэнк. – Хотя Джуди была умной и быстрой, она не могла сравниться с этим обитателем джунглей в его естественной среде обитания».
Слоны были не менее опасны. Самая памятная встреча Джуди со слоном произошла перед самым концом войны. Уже наступила ночь, когда Фрэнк услышал, что его пойнтер «завывает в зарослях». Фрэнк встал, чтобы выяснить, в чем дело, и увидел нечто удивительное. Джуди тащила самую большую кость из тех, какие он когда-либо видел, «кость размером с ее самое». Когда Джуди подняла голову и увидела Фрэнка, она бросила кость, безумно оскалилась и начала яростно копать землю, пытаясь спрятать добычу. Добычей оказалась кость ноги слона. Разлагающиеся останки животного были разбросаны по зарослям на расстоянии сотни метров.
Вскоре Джуди перестала копать и начала глодать слоновье бедро, которое было втрое больше ее самой. «Давай, девочка, наслаждайся», – пробормотал Фрэнк. После такой долгой голодовки огромная кость должна была быть для собаки такой же вкусной, как самое изысканное филе.
Хотя угрозы со стороны крупных млекопитающих и были предметом ночных кошмаров, бесконечное и постоянное наступление орд суматранских насекомых представляло собой намного худшую напасть. Москиты по-настоящему убивали (их самки разносили малярию), но люди довольно быстро перестали пытаться перебить их по отдельности – настолько много их было, настолько вездесущими оказались они. Приходилось довольствоваться лишь сомнительной защитой в виде москитных сеток вокруг мест для ночевки.
Кен Робсон вспоминал, что москиты кусали «больно и жестоко, и мы вскоре признали поражение и даже разговоры о жареной говядине или ягнятине или сочной курице не могли отвлечь нас от пикирующих москитов, которые вели бесконечные изматывающие, раздражающие – и безошибочные – атаки на людей». Да и сетки оказались палкой о двух концах – в огороженных сетками пространствах застаивался зловонный влажный воздух, и многие пленные предпочитали спать без сеток, предлагая себя «москитам» в качестве ночной поживы. Учитывая то, что почти у всех и так была малярия, чем еще могли навредить москиты?
Помимо москитов пленных терзали еще многие муки. Людей кусали ужасные муравьи всех цветов, в том числе муравьи-листорезы, которые обрушивались с потревоженной коры деревьев и награждали человека сотнями одновременных укусов. Мух было так много, что людям, которых по болезни или ранению назначали на легкую работу, даже устанавливали дневные нормы по их уничтожению. Трупные мухи откладывали яйца в язвы на конечностях людей, превращая пленных в живых призраков, которые вынашивали отвратительные личинки в своих телах. «К скорпионам стального цвета относились с большим почтением, как и к сороконожкам», – вспоминал Фицджеральд. Насекомые гнездились во всех уголках и закоулках бараков. Голландец А. Бруйнооге вспоминал нападение тараканов из джунглей. «Какой бы предмет вы ни подняли, оттуда выползали полчища насекомых. По ночам они обгрызали мозолистую кожу наших ног».
В некоторых отношениях еще хуже были микроскопические насекомые, пожиравшие кожу. Спальные помещения кишели вшами и клопами, которые сосали кровь из голов и ступней пленных. «Мы брили головы налысо, но вши так легко не сдавались, – писал Смит. – Мне не надо долго объяснять, куда они переселялись». Клещи разносили жуткое кожное заболевание, чесотку. Постоянное чесание и охлопывание тела доводили пленных до сумасшествия. Большую часть времени Джуди проводила, почесывая лапой уши или плечи в тщетной попытке облегчить непрестанный зуд.
Личинок находили не только в плошках риса военнопленных (многие люди, нуждавшиеся в протеине, съедали личинок), но и в каждом отхожем месте, где мириады этих существ разлагали фекалии и прямо под оправлявшимися людьми превращали их в густую грязь, от одного взгляда на которую выворачивало. Но в некоторых лагерях, где складывалось отчаянное положение, ели даже личинок из отхожих мест. Жидкую грязь часто поджигали, чтобы убить кормящихся ею личинок. Возникавший в результате этого дым страшно ел глаза тех, кто ходил в отхожее место. Смит вспоминал: «Обычным зрелищем стал вид десятка взрослых мужчин, которые выплакивали глаза в отхожих местах».
Личинок использовали для лечения язв. Личинок сажали на тряпку, которую привязывали к гноящейся ране. Они пожирали пораженный участок плоти, очищали его, и в состоянии больных наступало значительное улучшение.
Иногда среди всех этих мук обнаруживалось, что и в крайних страданиях люди проявляют врожденную человечность. «Бережное отношение к больным товарищам, почти без исключений, было поразительным, – писал Робсон. – Когда больной не мог есть, его пищу делили товарищи, а когда болели товарищи, бывший больной ел их пищу. Удивительно было видеть, как человек пытается насильно заставить есть больного товарища, хотя все тело ухаживающего за больным нуждалось в каждой капле пищи, которую он предлагал ему после тяжелого рабочего дня на строительстве железной дороги». Другой военнопленный заметил: «Чем сильнее голод ослаблял тело, тем крепче становились товарищеские узы».
Удивительно, как в Пакан-Барое проявлялась способность человеческого духа к мобилизации, даже в таких совершенно безнадежных условиях. Как писал Робсон, «вера – огромный резервуар энергии… и вера в будущее стала чем-то, что было у нас всех и было необъяснимым». Руз Войси вспоминает, что он «верил в товарищей, которые придут и вызволят его отсюда. Так и случилось».
Всегда стойкие британские солдаты регулярно устраивали представления кабаре с пением и танцами. Японцы и корейцы считали эти представления совершенно непостижимыми: по их мнению, у заключенных нет причин смеяться или радоваться жизни. По существу, все, что им оставалось, – это умереть. Но военнопленные отказывались признавать свое поражение. «Концерты у костра продолжались, и мы изумлялись талантам, – вспоминал Фицджеральд. – Один малый по имени Уинстенли обладал очень мощным баритоном и богатым репертуаром громких песен, которые пользовались большой популярностью. Одной из них была песня «Легион пропавших», которую, хотя она касалась французского Иностранного легиона, многие считали песней о нас».
Голландские пленные, которые были более разными по возрасту и физическим способностям, чем британцы, тоже с презрением относились к шумным развлечениям. Но это не означало, что голландцы были каменными. Во Втором лагере одна из групп давала регулярные представления «Гулянки в джунглях», на которых играли на скрипке, пели, а военнопленный Ян Эггинк выступал с ядовитыми и смешными скетчами.
«Это были не просто шутки, – вспоминал Эггинк в документальном фильме, показанном по голланскому ТВ в 1997 году. – Мы старались поднять их боевой дух, поддержать волю». Увы, даже Эггинк отказался от своих обычных выступлений, когда похоронных служб стало очень много. Но он «вернулся на сцену» по случаю Рождества 1944 года.
«Никогда не забуду того Рождества, – сказал Эггинк в документальном фильме. – Японцы полностью запретили пение. Неожиданно [военнопленный Я.] Брату вышел вперед со скрипкой и заиграл попурри из традиционных рождественских песен. Когда он исполнил «Тихую ночь, святую ночь», все присутствовавшие на концерте скелеты с ввалившимися глазами стали тихонько, очень тихонько подпевать… Когда я вспоминаю об этом, у меня на глаза наворачиваются слезы»[5].
Эггинк читал товарищам по плену стихи, главным образом, о сохранении веры в борьбу и в возвращение к любимым. Одно стихотворение Эггинк посвятил жене:
Так давно думаю о тебе, дорогая, И о годах, прошедших в ожидании Часа нашего освобождения, которое будет изумительным, Хотя оно еще далеко, и его еще не видно. Сейчас еще темно, не вижу света, Но я всегда рядом с тобой, я близко от тебя, Дорогая… Когда Господь вернет мне тебя, чтобы ты засияла, Оставив беспокойства в прошлом, твои и мои, Нам снова станет хорошо вместе, Тебе, моя дорогая, и мне.Способность Джуди выживать вопреки невероятным трудностям помогала сплотиться и военнопленным. Она давала им эмоциональную поддержку. Даже люди из других лагерей ободрялись, когда до них доходили слухи об очередном чудесном спасении Джуди от гибели. «Все мы знали о ее существовании, даже если на самом деле никогда ее не видели», – вспоминал Руз Войси. – Знать, что кто-то заботится о Джуди и что она все еще каким-то образом жива, было очень важно».
Одно уже присутствие Джуди на строительстве железной дороги сплачивало людей, которых вытолкнули за пределы жизни. Неизвестный поэт, который добавил катрен к более длинной поэме, написанной в нечеловеческих лагерных условиях, отлично поймал суть:
Плетутся, чуть живые, по своим местам Сдохли бы давно уж, но под нос твердят Тихо, еле слышно, в такт своим шагам: «Если сучка может, то смогу и я» [14].Помимо непосильной работы на строительстве железной дороги Фрэнк должен был постоянно присматривать за Джуди. Когда начался 1945 год, пойнтер стал еще более агрессивным по отношению к японским и корейским мучителям. Если раньше Джуди уворачивалась от их пинков и старалась спрятаться, стать невидимой, то теперь она часто шла на открытую конфронтацию с охранниками, рычала и огрызалась на них и отстаивала свое место, даже когда на нее кричали, угрожали штыками и винтовками. Собака просто отползала на полметра-метр от сапога, который только что не достал ее, скалилась, а глаза у нее горели красным. Только все более настойчивый свист Фрэнка заставлял Джуди отступить в заросли.
Джуди определенно дичала, и инстинкт самосохранения мало-помалу уступал место инстинкту драки. Казалось, что собака совершает обратную эволюцию и превращается в волка, становясь все более страшной. К сожалению, это создавало большую опасность для ее жизни.
Однажды поведение Джуди почти привело к ее гибели. Строительство шло довольно быстро, но тут один из пленных уронил какой-то инструмент в неглубокий овраг. Было ли это сделано умышленно или из-за истощения, неизвестно. Ближайший к месту происшествия охранник заподозрил злой умысел (или ему были безразличны мотивы и причины) и начал зверски бить пленного по голове бамбуковой палкой.
Такие расправы были нередкими, и все же Джуди стала защищать своего друга, что она часто делала. Когда пленный упал на спину под градом ударов, собака без сигнала Фрэнка выскочила из джунглей и начала яростно лаять и рычать на охранника. Тот сохранил хладнокровие и очень медленно, не отрывая глаз от Джуди, положил палку на землю и схватился за лежавшую у его ног заряженную винтовку.
На этот раз Фрэнк не стал свистеть. Он испуганно закричал: «Беги, девочка!» Джуди увидела, как на нее направили винтовку, увидела вспышку выстрела и резким прыжком увернулась от пули. После чего Фрэнк получил несколько ударов от охранников и вернулся к работе. Чуть позже, когда Фрэнк сошел с насыпи и счел, что прошло достаточно времени, он позвал собаку. Джуди появилась, потрясенная и, по словам Фрэнка, «сконфуженная».
В другой раз, когда пленные возвращались в бараки после вечерней еды, один из охранников стал гоняться за пленным. Джуди, как обычно, встала между охранником и его жертвой и приняла боевую стойку. Взбешенный охранник погнался за ней. «Исчезни!», – приказал Фрэнк. Как он вспоминал впоследствии, Джуди «выползла через дыру в сделанной из пальмовых листьев стене барака и исчезла из виду». Лежать на койке, сдерживать дыхание и надеяться – вот все, что оставалось Фрэнку делать, когда Джуди в одиночку пряталась в джунглях.
Настала ночь. В бараке сгущалось уныние.
Затем Фрэнк услышал выстрел.
Опасаясь худшего, Фрэнк тайком выскользнул из барака и стал искать своего друга. «В поисках Джуди я ползал по зарослям, – вспоминал он. – Через пару минут она появилась».
Руки Фрэнка, ощупывавшего Джуди, окрасились красным. На плече собаки был потек крови. Действительно, пуля порвала шкуру собаки, но, чудесным образом, лишь чуть-чуть. В антисанитарных условиях всегда приходилось опасаться инфекции, поэтому Фрэнк покрыл рану пальмовым листом. Собака оказалась в миллиметре (или в наносекунде) от серьезного ранения или гибели. Но это была Джуди, которая так много раз выживала на протяжении почти девяти лет. Касательное ранение стало еще одним касанием смерти.
В ту ночь в бараке люди собрались для того, чтобы обсудить, как наградить Джуди, но так ничего и не придумали. У людей просто не было лишней пищи для собаки, не было ничего, чем они могли бы поделиться с нею. И не было никаких сил, чтобы что-то сделать для собаки. У них оставалась только надежда на то, что их скоро освободят, а собака как-то доживет до этого момента.
Глава 23 Дорога смерти
23 марта 1945 года Пятый лагерь, к счастью, закрыли. Фрэнка и Джуди перевели дальше по линии железной дороги вместе с несколькими сотнями пленных – сначала в Шестой лагерь, потом в Восьмой лагерь, находившийся в 111 километрах к югу от Пакан-Барое и примерно в 88 километрах от Пятого лагеря, рядом с деревней Котабарое и у реки Сингинги. Ежедневно Фрэнк и Джуди совершали ужасную поездку по железной дороге, проходившей по шатким мостикам, наскоро переброшенным через речки, и резко поворачивающей на краю обрывов и крутых оврагов. Такие поездки растягивались на четыре часа[1].
«Местность становилась все более трудной, – объяснял Фицджеральд, которого перевели в Восьмой лагерь, где он встретил Фрэнка и Джуди, – там приходилось пересекать много небольших лощин и оврагов. Это существенно замедляло темпы укладки рельсов и нисколько не улучшало нрав наших мучителей». Восьмой лагерь был из числа худших в Пакан-Барое. Ф. Дж. Поналл, голландский военнопленный, писал об этом месте: «Самая тяжелая работа. Меньше всего пищи. Все время нехватка всего. Работаем в ночную смену, в том числе больные». А. Бруйнооге вспоминал работу как «убийственную: нам надо было рубить бревна, из которых делали шпалы, стоя по грудь в воде. Нас поедом ели пиявки, муравьи и другие насекомые. А еще нам надо было вытаскивать бревна из леса для строительства мостов, и у нас за спиной были японцы, погонявшие нас до состояния, когда мы валились с ног».
По всей линии железной дороги военнопленные находились на грани выживания. Прокладка железнодорожного пути от Пакан-Барое до Моэаро была завершена только наполовину, поэтому темпы работ существенно ускорили.
«Японцы впали в панику», – так вспоминает об этом времени Джордж Даффи.
Рабочие команды задерживали на стройплощадке все дольше, охранники становились все более внимательными и придирчивыми, а свободное время (по-японски ясумай) сократили или вообще отменили. Урезали и порции еды, отчасти из-за того, что мешки с рисом редко доходили в Пакан-Барое полными (квартирмейстеры в Первом лагере продавали рис местным жителям, чтобы набить свои карманы, а капралы в отдаленных лагерях не могли жаловаться на недостачу). Как вспоминает военнопленный Фред Селье, «японцы грабили нас, лишая хлеба, как последние сволочи».
В лагеря зачастили более высокопоставленные офицеры из базового лагеря и даже из Сингапура. Приезжавшее начальство требовало все больше и от своих наемников, и от военнопленных. В ход шли обычные угрозы и обычная ложь: если железная дорога будет сдана в срок, людей отправят в «райский лагерь», где пресной воды в избытке, электрическое освещение и никакой работы. Некоторые верили в существование такого места, но единственным пропуском в эту сказку была все более усердная работа. Истощение последних остатков их сил привело к резкому росту уровня смертности в лагерях. При всей жестокости охранников, самый тяжелый удар по пленным они нанесли, когда отдали распоряжение работать дни напролет.
Старуха с косой несколько лет подкрадывалась к людям, но когда они оказались в Пакан-Барое, она разошлась вовсю. Дневник Джорджа Даффи подробно рассказывает о том, как жестокая норма потерь обрушилась на пленных почти сразу же после его приезда в лагерь.
«30 июля 1944 года. Сегодня утром в возрасте 47 лет от истощения, вызванного чрезмерным трудом, и сердечной недостаточности скончался голландский солдат Йенксис. А я свалился с малярией (к этому моменту Даффи пробыл в лагере меньше двух недель).
17 августа. Сегодня в возрасте 50 лет умер голландский солдат Схиппер.
18 августа. Сегодня умерли голландский сержант Прейсс 33 лет и голландский лейтенант ван дер Спек, которому тоже было 33 года.
23 августа. Сегодня в возрасте 42 лет умер голландский адъютант Сликкер».
Весной 1945 года смертность была сравнительно невысокой. Поначалу умирали преимущественно пожилые, физически слабые голландцы, многие из которых были гражданскими лицами, а не солдатами. Но довольно скоро смерть стала косить всех подряд. После месяцев рабского труда в джунглях люди стали умирать все чаще. Никто не был застрахован.
«В первые месяцы 1945 года смерть стала привычной частью нашего повседневного существования, – будет позднее вспоминать Фрэнк. – Друзья и знакомые умирали все чаще». В это время, после долгого периода пребывания в относительном здравии, начал сдавать и Фрэнк. У него, как и практически у всех строителей железной дороги, случались сравнительно несильные приступы малярии и дизентерии. Но голод и тяготы начали наносить тяжелый ущерб здоровью. «Я заметил, что мои лодыжки стали постоянно болеть и распухать, – рассказывал Фрэнк, называя первые симптомы бери-бери, болезни, которой он сильнее всего боялся. «Я понял, что жить мне осталось три-четыре месяца, – говорил Фрэнк. – Каждый день я видел, как жидкость проходит через мое тело и поднимается в нем. Если этот процесс продолжится, жидкость будет подниматься все выше и выше, до тех пор, пока не откажет сердце».
Недоедание превратило человека и собаку в живые карикатуры. «Джуди стала ходячим скелетом, тенью той собаки, которой она была прежде», – рассказывал Фрэнк. В то время они получали в день горсть риса, которую делили между собой, но этого едва хватало, чтобы оставаться в живых. Джуди была слишком истощена и могла совершать только короткие вылазки на охоту, поэтому добычи было мало. Теперь пленные ловили даже забегавших в барак крыс и съедали их. Фрэнк исхудал до опасного предела. Он сказал Нойманну и ван Витсену, что весил всего «36 килограммов».
«Ни один из нас был физически не в состоянии вылезть из постели, тем более работать по 10–12 часов на строительстве, – вспоминал Том Скотт. – Джуди превратилась в мешок с костями. Фрэнк потерял половину своего веса, как и все мы. Но Фрэнк и собака сохраняли, однако, остроту ума, стальную прочность и смелость, и их объединяли узы совершенного понимания и взаимной привязанности».
Узы, о которых писал Скотт, были единственным, что удерживало человека и собаку на этом свете.
* * *
В Пакан-Барое было только пятнадцать американцев[2]. Восемь из них попали в плен на Яве; большинство из них, как Джордж Даффи и его приятели Бернард Хикки, Пэт Пэрис и Стэн Горски, были членами команды захваченного немцами торгового судна «Лидер Америки». Численность американцев почти удвоилось в сентябре 1944 года, когда на строительство железной дороги привезли новую большую группу пленных, среди которых было семеро военнослужащих из США. Это были люди с другого «дьявольского судна», «Дзюнъё Мару», потопленного британской подводной лодкой неподалеку от Паданга при обстоятельствах, сходных с историей «Ван Варвика»[3].
К американцам остальные военнопленные относились плохо. Даффи назвал эту антипатию просто «ревностью». В своих воспоминаниях Даффи пишет: «Мы всегда расходились во мнениях с голландцами», и отмечает, что когда речь заходила о возможном освобождении, голландцы всегда спрашивали: «Ну, и когда же придут американцы?» Голландский командир Даффи, Дж. С. Розьер, за что-то взъелся на него и жаловался на Даффи японцам по малейшему поводу (даже пленные, симпатизировавшие антиамериканизму Розьера, считали, что он заходит слишком далеко). Для Розьера камнем преткновения был офицерский статус Даффи.
В некоторых лагерях офицерам не надо было работать, что вызывало недовольство рядовых пленных. Впрочем, офицеры не валялись на солнышке. Часто они копали могилы и колодцы или чистили инструменты. Но некоторые офицеры работали на укладке путей и в джунглях вместе с рядовыми пленными.
Даффи был офицером, но в торговом флоте, а голландские офицеры, руководившие лагерем, куда его поместили, не считали службу в вспомогательных силах основанием давать Даффи легкую работу. Розьер сделал Даффи козлом отпущения. Даже дружественные жесты имели коварный подтекст. Как-то Розьер заметил, что Даффи ходит в совершенно изношенной обуви, и подарил ему пару новых голландских армейских башмаков. Подтекст этого дара был таким: Даффи станет носить эту обувь, горбатясь на строительстве железной дороги вместе с рядовыми, и не вздумает лезть в офицерское сообщество.
Свое раздражение Даффи изливал в дневнике, где писал: «Лучше держаться на расстоянии от этих слабосильных так называемых братьев-офицеров, как голландских, так и английских, и общаться с нормальными янки, которые, если им надо что-то тебе сказать, скажут это в лицо».
Вместо столкновения один на один Розьер устроил перевод Даффи во Второй лагерь вместе с другими «негодными для работы» пленными (по большей части очень больными). Американец Стэн Горски пошел вместе с Даффи после того, как упал с моста и получил сильный вывих плеч. Хикки уже отправили в госпиталь с хронической малярией. В госпитале оказался и Пэрис.
Американцы, пожалуй, отделались от своих голландских мучителей, но во Втором лагере находился госпиталь, который пленные называли Домом смерти. Теперь американцы очутились в лагере для умирающих. И Даффи, и Питер Хартли провели там немалое время. Для британца пребывание во Втором лагере стало периодом борьбы с дизентерией и малярией. Его то помещали в Дом смерти, то выпускали оттуда. Ирония заключалась в том, что Хартли всеми силами стремился к тому, чтобы его перевели из джунглей, и говорил начальнику лагеря: «Если базовый лагерь – это лагерь мертвецов, то я предпочту оставаться там в живых среди мертвых, чем сделаться покойником среди живых».
Линия, отделявшая жизнь от смерти, во Втором лагере была размытой и нечеткой. Два больших госпитальных шатра обслуживали больных, а один госпиталь предназначался для менее тяжелых пациентов. Хижина интенсивной терапии делилась на две половины – в одной была амбулатория, в другой лежали инвалиды. В центре стояло шесть коек на колесах – на эти койки клали умирающих, которые сменялись практически каждую ночь. Мертвых выкатывали, а когда койки закатывали обратно, на них укладывали новых людей. Немногие из тех, кто оказывался на этих койках, встали с них живыми.
Одним из тех, кому удалось выйти из тьмы, был Дж. Д. Пентни, который впервые попал в госпиталь после того, как спрыгнул с грузовика босым и сломал кость о камень. Травму вылечили, но в госпитале Пентни подхватил бери-бери, и у него началась ужасная водянка. Как вспоминал сам Пентни, «я распух до каких-то гротескных размеров и напоминал известного человечка из рекламы шин Michelin. Боли не было, была одна приятная летаргия: меня уносило из жизни в лагере для военнопленных, и я гулял в прекрасных садах или беседовал с любимыми. Эти галлюцинации были вполне реалистичны и трехмерны… Через неделю, в течение которой из моего тела не выходила жидкость и оно распухло до фантастических размеров, я внезапно сел на койке и начал мочиться, чем и продолжал заниматься 12 часов. В результате я сдулся, как проколотый воздушный шарик. От меня остался мешок костей, и я был настолько слаб, что не мог сидеть. Это произошло уже почти в августе – я бродил между жизнью и смертью почти два месяца».
«Люди лежали на спине, глядя в пространство невидящими глазами, а их руки постоянно двигались, словно они вытягивали шерсть из клубка или перебирали маленькую тряпку, – вспоминал Лео Хейзерброк, голландский врач, после войны живший в Нью-Йорке. – По большей части, это было признаком того, что они не доживут до утра. И вот тогда нам надо было позаботиться о том, чтобы мародеры не стащили у умирающих чего-нибудь; всегда находились люди, которым не терпелось присвоить что-нибудь из немногих земных пожитков, что еще оставались у мертвых и умирающих».
В воспоминаниях Отто де Раадта, другого доктора, работавшего в лагерях, хорошо схвачена атмосфера Дома смерти. «С одной стороны, – писал де Раадт, – часто больные совершенно ясно понимали свое состояние за недели и часы до смерти; они могли обсуждать свою смерть и привести дела в порядок почти разумным образом. Несколько раз можно было поговорить с людьми, сознание которых оставалось совершенно не затуманенным, людьми, которые умирали через полчаса после разговора. С другой стороны, многие умирающие впадали в горячку, которая была признаком приближавшейся комы и смерти».
Несмотря на отсутствие лекарств и оборудования, необходимых для лечения больных, горстка врачей героически работала[4]. Все, что они могли сделать, это не болеть самим и не впадать в отчаяние из-за своей неспособности предотвратить смерть пациентов. Значительная часть рабочего дня медиков уходила на жуткие расчеты: кого следует лечить, а кому придется умереть, кого кормить, а кого не кормить, чтобы другие могли выжить. Тайком пронесенное в госпиталь яйцо становилось барометром, указывавшим на то, насколько близко больной к райским вратам. «Не давайте яйцо этому больному, – говорил врач. – Он умрет через день-другой. Лучше отдайте яйцо другому пациенту; может быть, нам удастся спасти его». Или же, когда охранники требовали больше работников, врачам приходилось заниматься ужасной сортировкой людей, определять «наименее больных» и потому способных встать с койки и пойти на работу.
Врачи собирали отвратительные испражнения больных дизентерией в половинки кокосовых орехов, извлекали жидкость, скопившуюся в отеках больных бери-бери, протыкая отеки ногтями и собирая изливавшуюся субстанцию в емкости из-под горючего. Ампутации, разумеется, производили без анестезии. У корчившегося и страшно кричащего пациента стамесками отпиливали безнадежно инфицированные конечности.
Распространены были плацебо, ставшие последним средством, к которому врачи прибегали в надежде на то, что психика поможет исцелить то, что не могли исцелить врачи. Острее всего для борьбы с малярией требовался хинин, но его негде было доставать. Впрочем, в наличии имелся естественный источник хинина – хинное дерево, которое в изобилии росло на Суматре. Когда медицинские свойства хинина стали известны, голландцы и британцы контрабандой завезли семена этого южноамериканского вечнозеленого растения в Индонезию. Некоторые врачи в Пакан-Барое рекомендовали людям растирать кору хинного дерева в порошок и жевать при любой возможности. Гарри Бэджер, например, отказался следовать этой рекомендации, так как порошок «на вкус напоминал опилки, и его трудно было глотать». Но пленные, которые пошли на такое лечение, в общем, предотвращали у себя ужасную малярию или, по меньшей мере, смягчали ее приступы.
Но такая медицинская помощь все же была лучше той, которую оказывали ромуся, а их попросту никто не лечил. «В конце концов, они были добровольцами», – такой была извращенная логика японского офицера. Еще один врач, Адриан Дуинховер, рассказал Ховинге об одном ромуся, пожаловавшемся охраннику на боль в желудке. «Охранник ответил, что знает хорошее лекарство от таких болей. Охранники привязали ромуся за запястья и лодыжки к лестнице, вскрыли ему живот и вывалили наружу внутренности».
* * *
Помимо обычных заболеваний, Хартли страдал также чесоткой, мучительной сыпью на коже. Единственным имевшимся в наличии средством от этой напасти была серная мазь, придуманная лагерными врачами, которые смешивали небольшое количество серы с горючим. Люди мазались этой смесью с головы до пят и ужасно воняли. Курильщики (а Хартли курил) страдали сильнее других, так как любая искра означала смерть от взрыва.
Когда Хартли был болен, лежание в постели становилось для него пыткой. Его пожирали вши и клопы. После дня, проведенного в бездействии, спать он не мог. Койка травмировала его до синяков. Единственным чтением была Библия, но спустя какое-то время даже она не могла заинтересовать Хартли, несмотря на его религиозность. Пакан-Барое определенно был местом, которое любого заставило бы засомневаться в существовании бога.
Но вера в конце концов помогла Хартли пройти через худшие моменты болезни, хотя выздоровление оказалось немногим лучше. Хартли столкнется с людьми, которых он знал по Падангу и Глоегоеру, но не сможет узнать их, поскольку они будут крайне истощены. «Люди, некогда здоровые и полные надежд, теперь обросли бородами и ковыляли на палках. Они были так слабы, что не могли без посторонней помощи подняться даже на пологий склон, который вел к умывальнику». Один несчастный голландец был настолько тяжело болен дизентерией, что упал в выгребную яму и утонул в ее невообразимом содержимом. (Невероятно, но человеком, бросившимся в яму и попытавшимся спасти утопающего, был доблестный Сьовальд Канингэм-Браун)[5]. По мнению Хартли, пять месяцев, проведенных им во Втором лагере, были хуже остальных трех лет его плена, проведенных в других лагерях, вместе взятых.
Для Даффи жизнь во Втором лагере была все же полегче. Он, конечно, болел малярией (с февраля по апрель у него случилось четыре приступа), а потом, в июне, он снова страшно заболел, на этот раз «полным пакетом» заболеваний – лихорадкой и приступами жара и холода. Но вдали от строительства железной дороги и голландцев Даффи безоговорочно признали офицером, что переводило его в «избранное общество», в группу из двадцати-тридцати человек, целыми днями валивших деревья, которые шли как топливо на кухню и на локомотивы. Эта работа была не такой тяжелой, как работа в джунглях. И того лучше, офицеры работали под присмотром одного-единственного охранника, отвечавшего за выполнение дневного задания, а это означало, что устраивать встречи с местным населением для покупки у них продовольствия будет проще. «Бартер считался незаконным, – отмечал Кен Робсон, – но, разумеется, происходил постоянно. Корейские охранники проявляли строгость и не допускали контактов с местными жителями, но строившие железную дорогу японцы, по большей части, смотрели на такие контакты сквозь пальцы, придерживаясь, вероятно, мнения, что они сделают нас счастливее и позволят выжать из нас больше труда».
Для защиты плеч при переноске срубленных деревьев Даффи использовал джутовые мешки, которые давали достаточно прикрытия, чтобы контрабандой проносить в лагерь то, что ему удавалось добыть, – кокосовые орехи, перец, арахис, бобы, кокосовое масло, яйца, соленую и свежую рыбу, бананы, козлятину, мясо буйволов, табак. Все эти продукты выменивали на ткань – местные жители брали любую, даже страшно изношенную или изорванную. Так что в июне, когда в лагере от недоедания умерло 50 человек (и еще 11 человек умерло на строительстве), Даффи и его американские приятели Горски и Хикки питались сравнительно хорошо.
Но у принадлежности к «деревянной команде» офицеров были и оборотные стороны: эта команда должна была убирать трупы. Мертвецов обмывали, а затем заворачивали в циновки. Если у умершего было четверо друзей в лагере, они могли заказать богослужение. Если умерший не имел друзей, его тело отправляли в импровизированный морг, находившийся в стороне от лагеря. «Деревянная команда» возвращалась с валки деревьев к ланчу, сворачивала, чтобы собрать трупы и доставить их могильщикам, которые, по словам Даффи, «хоронили умерших безо всяких церемоний». С течением времени число мертвых, которых надо было переносить, возрастало. В марте 1945 года во Втором лагере умерло 49 человек. В апреле умерло еще 120 человек, в том числе 29 апреля, в день рождения императора Японии, умерло 10 человек.
* * *
Хартли сделался безразличен к смерти. «В конце концов угроза смерти перестала меня волновать». Многие из тысяч военнопленных, испытавших ужас строительства железной дороги, разделяли это отношение. Люди были сломлены не только физически. Их психика тоже была серьезно подорвана. «Апатия угрожала потерей воли к сопротивлению, что неизбежно заканчивалось смертью, – рассказывал Фрэнк. – Со временем этот процесс охватил сотни пленных».
У Фрэнка было секретное оружие борьбы с апатией – мешок костей с карими глазами и холодным носом. Годы спустя Том Скотт засвидетельствует нерушимую дружбу Фрэнка и Джуди. «Они никогда не расставались. Куда шел Фрэнк, туда шла и Джуди. Они жили друг для друга, и мне страшно подумать о том, что случилось бы, если б один из них серьезно заболел. Верно, в таком случае умерли бы оба… Без Фрэнка Джуди погибла бы в любом случае – от разбитого сердца».
Летом 1945 года, вероятно, в июле, Фрэнк серьезно заболел малярией. Этот приступ оказался намного более тяжелым, чем вялотекущее заболевание, которым он периодически страдал со времени прибытия в джунгли. Фрэнка впервые отпустили со стройки и отправили в постель. По счастью, его избавили от ужасов Дома смерти и отправили в намного меньший вспомогательный лагерь, находившийся вблизи от Пятого. Джуди удалось тайком пронести вместе с Фрэнком, и, поскольку они все еще находились вне огороженного пространства, собаку было легко прятать, по крайней мере, тогда, когда она не пробиралась в барак, где лежал Фрэнк, которого трепала лихорадка. Согласно одному рассказу, японский офицер увидел Джуди и приказал не только убить ее, но и накормить ее мясом пленных, поскольку «мясо было роскошью», Фрэнку следовало первым попробовать блюдо из собаки, даже если его пришлось бы кормить насильно. Но Джуди, чувство опасности которой всегда было включено на полную мощность, оставалась вне поля зрения охранников, и о приказе забыли[6].
Во время схватки Фрэнка со смертельной болезнью и даже после того, как его, выздоровевшего, снова отправили на строительство железной дороги, он много раз ощущал, что он и Джуди достигли точки невозврата. Фрэнк, разбитый лихорадкой, обессилевший от голода, страдавший от боли в распухших суставах, лежал на своей койке и размышлял о том, чтобы положить конец своим страданиям. И страданиям Джуди.
Спустя годы Фрэнк вспоминал свои размышления: «Наступил момент, когда начинаешь задумываться, а стоит ли пытаться оставаться в живых? Даже если выживешь, то какое будущее тебя ожидает? И даже если какое-то будущее есть, то ради чего стоит жить? Смогут ли наши ослабленные тела реагировать на лечение, если оно, в конце концов, станет доступным? И когда оно станет доступным? Не будет ли нашей участью слепота или паралич до конца жизни?»
Все военнопленные на строительстве боролись с мыслями о самоубийстве. Люди хотели избавиться от мук. Они хотели перестать отбрасывать тень на других людей, у которых был чуть более высокий шанс на выживание в том случае, если одним ртом станет меньше. Люди хотели умереть, сохранив хотя бы каплю достоинства. В конце концов, попасть в плен унизительно для солдата. А Фрэнк попал в плен, не сделав ни единого выстрела по врагу и не внеся никакого существенного вклада даже в мельчайший эпизод войны. Война Фрэнка состояла из десяти недель унижения во время японского наступления, за которыми последовали годы непрерывной борьбы за жизнь в качестве военнопленного. Право самому решать, как и когда уйти из жизни, позволяло сохранить хотя бы какое-то чувство собственного достоинства.
Но всякий раз, когда позыв навсегда окончить муки грозил стать непреодолимым, взгляд Фрэнка падал на Джуди – и его захлестывало понимание того, что его любовь была благородной. Фрэнк отвечал и за свое выживание, и за выживание Джуди – и это было взглядом в будущее. И тот факт, что и он сам, и собака все еще оставались живы, несмотря на все невероятные трудности и невероятно низкие шансы, несмотря на бесконечные мучения, был победой.
Это и стало его войной. И теперь проиграть ее он не мог[7].
Но даже если Джуди бессознательно давала Фрэнку силы для того, чтобы отложить самоубийство, ни она, ни он не могли ничего сделать перед лицом болезней, которые косили пленных в лагерях. Что, если Фрэнк умрет – не от своей собственной руки, а от болезни?
«Глядя на Джуди, на этот ходячий скелет собаки, – скажет позднее Фрэнк, – я спрашивал себя, что станется с нею, если я умру. Я инстинктивно чувствовал, что мой уход будет означать и ее смерть. Возможно, даже смерть от голода, которая настигнет ее в каком-нибудь темном месте, где-нибудь в джунглях».
Эта мысль была для Фрэнка мучительнее размышлений о собственной бренности. А ночами, еще более темными и унылыми, чем те, что заставляли его думать о самоубийстве, Фрэнк начал задумываться о том, не будет ли с его стороны актом милосердия убийство Джуди. Мысль о том, что его собака умрет без него, «вызывал вопрос, есть ли какой-то простой способ убить ее». Конечно, сам акт убийства был относительно простым, если б Фрэнк действительно хотел пойти в этом направлении. Чтобы выполнить эту задачу, достаточно было отказать собаке в той скудной пище, которую она получала. Или же Фрэнк мог «забыть» подать Джуди сигнал голосом или свистом в следующий раз, когда ее станет искать охранник. Возможно, Фрэнк мог даже набраться сил, достаточных для того, чтобы самому убить Джуди, которая к тому времени была очень слаба.
«Но хватит ли у меня на это мужества? – спросил себя Фрэнк. – Смогу ли я принять такое решение, а если даже смогу, то как убивать собаку? Ножом или поленом? В любом случае, мне надо было принять решение быстро, пока у меня еще оставались силы двигаться». Однажды ужасной ночью, когда чернильная темнота поглотила джунгли, Фрэнк принял решение: он убьет Джуди ради ее спасения.
Но Джуди решила по-своему.
«Каким-то образом эта умная собака, кажется, разгадала мои мысли, – рассказывал Фрэнк. – Свернувшись у меня в ногах, она открыла один налитый кровью глаз и одним взглядом отвергла все мысли, посещавшие меня в моем отчаянии». Джуди избегала смерти так долго, что это уже стало ее второй натурой. Оставаясь в живых во всех трудных ситуациях, Джуди поддерживала волю к жизни не только у Фрэнка, но у многих пленных. В том, кто значил для нее больше всего, сомнений не было. Фрэнк испытывал колебания, но теперь он возродился – и проникся горьким упорством, необходимым для того, чтобы выжить.
«Джуди укрепила меня и помогла держаться, независимо от того, что могло принести будущее, – сказал Фрэнк о той роковой ночи, когда пойнтер заслужил еще одну отсрочку казни. – Мы избежали столь многих опасностей и так часто смотрели в глаза смерти, что должны были держаться и дальше, в надежде на то, что произойдет еще одно чудо».
Глава 24 Свобода
В середине июля 1945 года в небе Суматры регулярно стали появляться самолеты, хотя то, что они там делали, оставалось загадкой. Для людей на земле гул двигателей и отблеск солнца на крыльях самолетов могли предвещать освобождение, но узники так долго пребывали в отчаянии, что теперь не осмеливались мечтать о свободе.
Впрочем, пленные не думали о пилотах, сидевших за штурвалами самолетов, людях, которые не только преодолели узы земного тяготения и могли прикоснуться к лику божию, но и наслаждались жизнью после приземления. В один из убийственно жарких дней Даффи излил негодование в адрес летчиков.
«К [летчикам] мы испытывали только зависть… Летчик свободен. Он волен пойти в лавку, купить кусок мыла и помыться, когда пожелает. Он может выпить стакан чистой воды, коки или имбирного эля. Он может получать письма, написанные менее года назад, читать газеты и слушать по радио сегодняшние новости. Вообразите обед, ожидающий летчика по возвращении на базу, и одну-две бутылочки пива, сопровождающих его трапезу. Представьте приличную, без клопов, постель, в которой летчик спит ночью. Возможно, летчик принимал свое везение как само собой разумеющееся, да еще и ворчал по какому-то мелкому поводу. А мы ждали в убожестве и отчаянии»[1].
Ожидание было особенно мучительным для людей, находившихся в глубине джунглей. «Мы все еще не имели ни малейшего представления о том, что происходит в остальном мире, так как мы были полностью оторваны от него, – рассказывал Фрэнк о тех нескончаемых месяцах 1945 года. – Наша группа затерялась в густых тропических лесах, где полностью расчищенная площадка зарастала за пару недель так, будто мы к ней и не прикасались».
На войне люди болтливы, как в кружке рукоделия, и даже пленные, отрезанные от источника и хода конфликта, сочиняли и распространяли слухи. Нервозность, которую проявляли японцы, когда слышали гул двигателей самолетов, могла указывать на то, что в воздухе теперь господствовали союзники. Ходили слухи о высадках, происходивших по всему Тихому океану, о вытеснении японцев с Филиппин, из Сингапура и Гонконга и о новых ужасных бомбах, уничтожавших целые города. Суматранцы открыто показывали знак V. Говорили, что в Паданге бросил якорь американский линкор «Миссури». И каждый пленный цеплялся за надежду на близкое освобождение.
Тем временем борьба продолжалась. Девятого августа, в день уничтожения Нагасаки атомным взрывом, умерло семь человек, в том числе голландец, упавший при попытке перейти через глубокий овраг по узкому мостику. Вскоре после этого умер англичанин Бромли, отравившись неочищенными орехами каучукового дерева. Бромли умер на койке, стоявшей рядом с койкой американца Бернарда Хикки, которого трепала малярия. Оставаясь прагматиком даже перед лицом смерти, Хикки прошипел: «Заберите его бобы и деньги».
Главным стало цепляться за жизнь. Мысль о том, чтобы умереть прямо перед концом войны, была невыносимой. В период между первой атомной бомбардировкой и капитуляцией Японии умерло около 30 военнопленных[2]. Фрэнк и Джуди проживали каждый день ради одной-единственной цели – сохранить жизнь друг другу. Джуди спала прямо под бамбуковой койкой Фрэнка. Казалось, она стала более настороженной, чем обычно. И не напрасно: она могла не знать этого, но ее официально приговорили к смерти.
Причиной этого приговора была вспышка педикулеза в Восьмом лагере. Вши кормились заключенными с момента их прибытия в лагеря, так что точно неизвестно, почему японцы и корейцы выбрали для дезинфекции именно тот момент. Вероятно, подполковник ВВС Дэвис или кто-то другой из военнопленных в высоком звании намекнул японцам, что формальная попытка улучшить условия жизни военнопленных на строительстве железной дороги сможет смягчить первый инстинктивный порыв любого победителя – перебить охрану в отместку за совершенные ими злодеяния.
Итак, пленным сбрили волосы и брови, а койки и большую часть тряпья сожгли. Потом пришел дополнительный приказ, незамедлительное исполнение которого ложилось на охранников: «Расстрелять проклятую собаку».
Наконец-то желание убить Джуди получило официальное оправдание: надо провести дезинфекцию лагеря, поэтому, во имя чистоты, собаку надо убить. И черт с ним, ее официальным статусом военнопленной.
Но найти Джуди охранники не смогли.
В своем рвении исполнить приказ охранники совершили тактическую ошибку. Вместо того чтобы просто прийти к Джуди и расстрелять ее, охранники сначала стали издеваться над Фрэнком и рассказывать ему о неминуемой гибели его любимой собаки. Это дало Фрэнку время приказать Джуди исчезнуть, и та со всех ног бросилась в заросли.
Джуди не появлялась три дня. В первый день охранники были слишком заняты выполнением предписания по дезинфекции, чтобы искать беглянку, но на второй день они начали охоту всерьез. Несколько охранников объединились и начали прочесывать местность в поисках Джуди. Группы вооруженных винтовками людей ходили по обеим сторонам железнодорожной линии и охотились на собаку. Пленные в беспокойстве ожидали результатов этой охоты. Фрэнк едва мог поверить в то, что под самый конец войны лишится сердечного друга – и только потому, что, как он сам говорил, японцы запоздало «обнаружили свою человечность».
Снова и снова звучали выстрелы, и Фрэнк задерживал дыхание, ожидая вопля боли. Но этот вопль так и не раздался. Возможно, охранники стреляли не в Джуди, а по дичи для ужина или по теням. В конце второго дня из джунглей со скоростью спринтера выбежал охранник, промчался мимо группы пленных и, размахивая руками, стал носиться вокруг поезда. На бегу он кричал: «Тора![15]»
Вскоре появились и остальные охранники. Охота на собаку явно не задалась. А оставаться в джунглях для того, чтобы быть съеденными тиграми, определенно не стоило. Но и в ту ночь Джуди не появилась в лагере, и Фрэнка по-прежнему глодала тревога. Он был уверен, что видел своего лучшего друга в последний раз. У Фрэнка (и у всех, кто его знал) не было сомнений в том, что за смертью Джуди вскоре последует и его собственная.
А на следующее утро Фрэнк услышал лай.
Лай приближался. Становился все громче. Фрэнк и другие пленные выбежали из барака и увидели Джуди, стоявшую в центре расчищенного участка. Собака весело лаяла и носилась кругами. Обычно Джуди оставалась молчаливой до тех пор, пока ей не начинал угрожать японский солдат или она не замечала опасность, поэтому видеть и слышать ее лай в лагере было крайне удивительно. И хотя Фрэнк невероятно обрадовался встрече с Джуди, другие пленные тоже громко выразили свое облегчение.
Им понадобилось еще какое-то время для того, чтобы понять: их охранники исчезли.
Нигде не было видно людей в военной форме и с винтовками. Солнце стояло высоко, но никакого сигнала побудки утром не прозвучало. Не было и криков «Кура» («Все на работу!»), раздававшихся каждое утро в течение последних несколько лет. Пленные проспали все утро и были разбужены Джуди. Позднее Фрэнк отметил, что охранники «собрались в зоне, окруженной колючей проволокой» в надежде на то, что военнопленные пощадят их[3].
Высокий, истощенный австралиец сказал: «Туда!» и прошаркал по направлению к усиливавшемуся шуму со всем достоинством, на какое был способен, учитывая то, что он ходил почти нагим. Счастливая Джуди возглавляла шествие и громко лаяла. С другой стороны участка леса отчетливо слышался звук работавшего двигателя. Через несколько мгновений на расчищенном участке появились два человека в военной форме и в отличительных красных беретах воздушно-десантного полка британских ВВС.
Было 15 августа 1945 года. Великий день пришел: война закончилась. Пленные и собака наконец-то оказались на свободе. Из-за больших расстояний между лагерями военнопленные, находившиеся за пределами Восьмого лагеря, узнавали о своем освобождении по-другому и в другое время. Дальше по линии железная дорога была наконец соединена. Люди, работавшие в Двенадцатом лагере у Моэаро, встретились с рабочими, прокладывавшими путь к югу от Одиннадцатого лагеря. Примерно в 11.30 знойного безоблачного утра был забит «золотой костыль». В ознаменование этого события провели небольшую сдержанную церемонию. Крики «Банзай Ниппон!» не смогли убедить кого-либо из присутствовавших в том, что этот день принадлежал Японии. Церемония продлилась не более получаса.
Невероятно, но пленные в том районе ждали, когда им официально объявят об освобождении, более недели. Выздоровевший к тому времени Даффи был одним из ожидавших. Когда он сел на поезд, шедший в Пакан-Барое, его ошеломил масштаб задачи, выполненной военнопленными, несмотря на страшную цену, которую пришлось заплатить за этот успех.
В дневнике Даффи написал: «Если б вам довелось увидеть некоторые вырубки, некоторые овраги, некоторые мосты, просеки в густых джунглях, вам было бы очень трудно поверить в то, что такой фантастический проект можно выполнить исключительно за счет физической силы людей. Людей, которые работали босыми. Без грузовиков, тракторов, бульдозеров или механических лопат, тягачей или бензопил, одними только лопатами, носилками (мотыгами или мачете) и корзинами».
В гордости Даффи чувствовалась горечь, да и нормально эксплуатировать эту железную дорогу можно было едва ли. Качество работ оказалось низким – как вследствие умышленных диверсий, так и вследствие крайнего истощения рабочих. Поезда часто сходили с рельсов. Колея пролегала по крутым склонам, которые просто не могли одолеть используемые на линии маломощные паровозы. Японцы, по-видимому, не знали о сроках эксплуатации древесины каучуковых деревьев (или их не беспокоили такие подробности). Она сгнивала в течение нескольких месяцев. Первые мосты и дамбы, построенные поблизости от Пакан-Барое, к концу войны пришли в негодность. Когда военнопленных перевозили из дальних точек во Второй лагерь, им приходилось выходить из составов и смотреть, как поезда медленно проползают по рискованным участкам дороги.
Главным местом пребывания британцев на железной дороге оставался Третий лагерь. Старший по званию офицер этого лагеря, капитан Армстронг, и его переводчик Рэй Смит[4] получили намеки на близкий мир из самого невероятного источника – от громадного корейского охранника по кличке Кинг-Конг. Кинг-Конг завел военнопленных в тень и прошептал: «Хева нарумасита» («Настал мир»). Когда британцы недоверчиво хмыкнули, Кинг-Конг добавил: «Ни но Бакудон Нихон» («На Японию сбросили две очень большие бомбы»). Охранник попытался получить от Армстронга и Смита заверения в том, что после освобождения пленных с ним не обойдутся жестоко, а потом исчез в зарослях. Смит, который не мог ни спать, ни осознать важность события, разбудил своего храпевшего соседа по бараку и сообщил ему новость. Этот человек, известный как Джинджер (Рыжий), ответил: «Ты что, с дерева свалился? Не сходи с ума. Давай лучше вздремнем». Но, к изумлению Джинджера, новость оказалась правдой.
Во Втором лагере вид японцев, сжигавших бумаги и отменявших дневные работы, послужил для пленных предупреждением о том, что назревает что-то крупное. Порции риса увеличили и начали распределять посылки Красного Креста. Людей собрали на концерт путешествовавшего японского военного оркестра. Поначалу какое-то время оркестр играл какие-то народные мелодии (их никто не узнал). Затем, с поразившей охранников неожиданностью, последовала самая знакомая мелодия:
Боже, храни нашего милостивого короля [16], Да здравствует наш благородный король, Боже, храни короля…Остальная часть гимна Великобритании, который долгое время был запрещен завоевателями-японцами, потонула во взрыве радости. «Раздался и нарастал хаотичный хор громких голосов, – вспоминал Хартли. – Все говорили и кричали, голоса дрожали от возбуждения, руки энергично работали: все хлопали по спинам всех, и друзей, и врагов. Торжествующие, радостные улыбки и дружеские похлопывания по спине достались даже корейским охранникам, которые старались потихоньку скрыться. То был не их час, но им не следовало бояться, так как никто еще не думал о мести. То было временем ликования, экстатической, неконтролируемой радости, какой никогда ранее мы не испытывали».
Война в Тихом океане, продолжавшаяся 1346 дней, 5 часов и 14 минут, наконец-то закончилась. Было много смеха и поздравлений. Некоторые просто пали на колени и молились. Еще больше людей «сдулись», как проколотые шины. Их сопротивление закончилось. Годы спустя Дж. Л. Пентни вспоминал эти чувства:
«В центре лагеря состоялась простая церемония, во время которой на флагштоке, где до сих пор развевался флаг Японской империи, подняли британский флаг. В этот момент сердце каждого англичанина было полно радости, и по лицам самых твердых духом людей в мире текли слезы, которых никто не стыдился… Большинство товарищей, с которыми я сдружился в начале плена, погибло. Я вспоминал их такими, какими я их знал еще до плена – молодыми, шумными, беззаботными, но обладавшими стойким духом, который никогда не покидал их, даже в крайне враждебных условиях. Мне было 23 года, но я чувствовал себя вчетверо старше».
Японских охранников взяли под стражу ради их же безопасности. Как оказалось, подполковник Дэвис уже два дня знал о том, что война закончилась, но согласился поддерживать порядок до тех пор, пока не будет достигнута договоренность о мирной передаче власти.
Весь день и даже ночью шло массированное наступление с воздуха: выжившим сбрасывали ящики с продовольствием, оборудование и письма из дома. Самолеты британских ВВС Liberator заменили боевую нагрузку продовольствием. Гарри Бэджер находился в зарослях, когда начали падать первые посылки. «Мы увидели, как с востока летят самолеты, но из-за солнца не могли разобрать опознавательные знаки. Когда начали падать маленькие темные предметы, мы все в страшной спешке бросились в заросли, опасаясь, что это бомбы». «Самолеты снова прилетели, – писал Кен Робсон, – и шли настолько низко, что мы смогли увидеть, как летчики машут нам в иллюминаторы. Мы махали им в ответ как сумасшедшие, смеялись и почти плакали от возбуждения».
Вместо бомб с самолетов сбросили щедрые дары, которых было слишком много, чтобы их собрать. Сыр, молоко, яйца, пиво, шоколад, масло, хлеб, варенье, чай, кофе! Там было и молоко в тюбиках, которое, по словам Смита, вызвало замешательство. «Большинство пленных решило, что это зубная паста, и набрали в рот молока». На кухне готовили обильные трапезы, переварить которые изголодавшиеся люди сразу не могли. Некоторые неделями не ели досыта.
«Послушай, – сказал Фрэнк Джуди с улыбкой. – Теперь война кончилась, и у тебя будет полная порция риса, которой тебе не надо будет делиться со мной».
С самолетов сбросили и одежду, а голые пленные нуждались в любых вещах, от футболок и обуви до формы и головных уборов. Сбросили им и постельное белье, переносные туалеты и, что было лучше всего, полевые кухни и госпитали, которые быстро развернули на земле. Это улучшило условия жизни бывших военнопленных и предотвратило еще большие потери. В общей сложности, в джунгли сбросили почти семь тонн продовольствия и предметов первой необходимости[5].
Все эти припасы были бесплатно предоставлены в рамках операции «Мастиф», азиатской части союзной программы, называвшейся операцией RAPWI (возвращение военнопленных и интернированных лиц из личного состава войск союзников). Операцию «Мастиф» проводили под эгидой лорда Маунтбеттена и начали еще до того, как 28 августа 1945 года на борту американского линкора «Миссури», находившегося не в Паланге, а в Токийском заливе, были подписаны документы о капитуляции Японии. Программа предусматривала обеспечение бывших военнопленных не только продовольствием и одеждой. В рамках операции проводили медицинские осмотры, психологические консультации и занятия, которые вводили людей в курс дел в мире, изменившемся за последние три года.
О существовании лагерей на Суматре, в отличие от лагерей военнопленных в других местах, командованию союзников вряд ли было известно что-то, кроме отрывочных докладов или слухов. Главной причиной такой нехватки информации была трудность ведения разведывательных операций на острове. «Нелегальные организации на Суматре действовали неудачно», – сказано в послевоенном докладе о шпионаже в Азии, но это заявление существенно преуменьшало неудачи антияпонского подполья и разведки союзников. По крайней мере, шесть операций британской разведки, предпринятых с целью проникновения в сердце тьмы, каким была Суматра во время войны, закончились неудачами. Отрывочные доклады подполковника Дэвиса ни разу не доходили до адресата, лорда Маунтбеттена. Эти доклады перехватывали и задерживали японцы. Первые уведомления о масштабах кошмара, творившегося в Пакан-Барое, дошли до союзного командования только после капитуляции Японии благодаря операции проникновения, носившей кодовое название «операция Сталь». Британский майор Оливер Лодж был доставлен подводной лодкой на болотистый берег Суматры и возглавил маленькую группу, которая в начале июня приблизилась с севера примерно на 18 километров к Пакан-Барое. Задачей группы был сбор разведывательных данных, необходимых для вторжения на Суматру, которое условно было намечено на середину сентября. Тайно пробираясь через джунгли, Лодж услышал о капитуляции Японии по коротковолновому радиоприемнику, после чего нагло заявился на ближайший японский пост, потребовал капитуляции и принял ее. Сдавшиеся солдаты рассказали Лоджу о том, что в глубине острова военнопленные строят железную дорогу.
Сообщение Лоджа шокировало людей в штаб-квартире союзников на Цейлоне и заставило их действовать решительно. Лагеря военнопленных на Суматре спешно добавили к целям пропагандистской операции, носившей кодовое название «Птичья клетка». Был начат сброс листовок, предупреждавших японцев о серьезных последствиях, которые наступят в случае, если военнопленным причинят какой-то дополнительный вред, и содержавших инструкции для самих пленных. К сожалению, из-за отсутствия надежных данных о местоположении лагерей и из-за того, что железная дорога была такой протяженной, очень немногие листовки добрались до адресатов.
Были введены в действие планы отправки на Суматру массированной помощи, но в первую очередь на остров сбросили с парашютом майора британской морской пехоты Гидеона Франсуа Джейкобса, уроженца Южной Африки. Джейкобс, действуя практически в одиночку, должен был принять капитуляцию японских войск на Суматре и, что более важно, оценить положение военнопленных. Достигнув Пакан-Барое, Джейкобс встретился с Дэвисом и был поражен открывшимися ему масштабами варварства[7]. Особенно Джейкобса потрясли и тронули случаи бери-бери в Доме смерти. Впоследствии он так опишет свои впечатления в книге воспоминаний Prelude to the Monsoon («Начало муссона»): «В некоторых случаях тела людей распухали до жутких размеров, а их конечности выглядели как налитые водой воздушные шары. У других больных отеки уменьшились, но с уходом воды из организмов от людей оставались одни скелеты».
Усилия, направленные на безопасный и быстрый вывоз военнопленных с Суматры, срывались отчасти из-за отсталости острова. В официальном докладе об операции «Мастиф» сказано: «Внутренние коммуникации на острове… практически отсутствовали. Поэтому пришлось руководить всей операцией из Сингапура, передавая сообщения по радио на немногочисленные приемники, имевшиеся у подпольщиков на Суматре, и ежедневными посланиями, доставляемыми транспортными самолетами, которые перевозили продовольствие и одежду».
Усилиям Маунтбеттена препятствовало также состояние военнопленных. Оно было сравнимо с худшим состоянием тех, кто выжил на строительстве бирманско-сиамской железной дороги, и ежедневные доклады о положении на Суматре свидетельствуют о тяготах, перенесенных узниками. «Неописуемо… Военнопленных описали как ходячих мертвецов… Все они страдают от недоедания, у них нет интереса к жизни, и им нужна психологическая помощь… За последние три месяца 249 человек умерли от болезней и недоедания… Японцы не предпринимали абсолютно никаких попыток предоставить лечение. Всех военнопленных плохо кормили и избивали».
В ходе расследований обнаружилось, что никакого подобия медицинской инфраструктуры, которая заботилась бы о больных и умирающих военнопленных, на Суматре нет. Поэтому было принято решение перевести их в массовом порядке в Сингапур. Но до того момента по воздуху в лагеря перебрасывали медицинские принадлежности и лекарства. В одном из докладов приведены краткие сведения о доставленном на Суматру грузе, который включал миллион единиц пенициллина, 100 тысяч таблеток мепакрина (лекарства от малярии), 1000 одеял, шприцы, иглы, различные ножницы, 20 носилок и 15 санитаров. Вместе с продовольствием с парашютом спустился один психиатр, некий майор Блэйр, который сразу же после приземления начал работать с травмированными бывшими пленными».
В другом отчете приведены данные о «распространенности заболеваний» среди выживших в плену людей:
«Хроническая малярия – 100%
Возвратная малярия – 70%
Бери-бери – 50%
Общий авитаминоз (дефицит витаминов) – 100%
Язвы – 8%
Бактериальная дизентерия – 1%
Амебная дизентерия – 0 %».
Низкие показатели заболеваемости двумя последними болезнями связаны с тем, что заразившиеся ими люди уже были мертвы.
Пятнадцатого сентября леди Эдвина Маунтбеттен, супруга лорда Маунтбеттена, официально занимавшая должность «главного суперинтенданта медсестер и подразделений бригады скорой помощи св. Джона», а также бывшая руководителем операции «Мастиф» в самих лагерях, нанесла двухдневный визит в Пакан-Барое в рамках недельной поездки на Суматру. Высадившуюся леди Эдвину приветствовал обрадованный бывший военнопленный, потерявший единственную свою одежду – набедренную повязку: он так спешил встретить самолет, который должен был остановиться на взлетно-посадочной дорожке. Этим человеком был вездесущий Сьовальд Канингэм-Браун. Когда хорошо одетая дама вышла из бомбардировщика Lancaster, Канингэм-Браун от смущения залился краской стыда. «Извините», – пробормотал он. Дама открыла портсигар и сказала: «Сигарета – вот что вам нужно!» Только когда они, в окружении свиты леди Маунтбеттен, прошли в лагерь, Канингэм-Браун узнал, с кем болтал, покуривая и будучи в чем мать родила.
Леди Маунтбеттен провела время на Суматре, живя, как написано в ее отчете о поездке, «в разных зданиях бок о бок с японскими офицерами, обвешанными оружием». Опасность для ее жизни была невелика: к этому времени офицеры стали смирными, как котята, и просто надеялись избежать суда и получить разрешение вернуться в Японию. Генерал-майор Т. О. Томпсон высадился на Пакан-Барое вместе с леди Маунтбеттен, но при посещении железнодорожных лагерей они, согласно докладу о ходе операции «Мастиф», «нашли условия в лагерях такими скверными, что Томпсон улетел обратно в Сингапур и принял меры к немедленной эвакуации пленных с Суматры морем и по воздуху».
Леди Маунтбеттен посетила несколько лагерей и встретилась почти со всеми военнопленными, которые находились в сознании. Как отметил Гарри Бэджер, она была первой белой женщиной, которую пленные видели за долгие годы. Впервые за годы люди носили нормальную одежду. «Мы диву давались, почему нам внезапно выдали пару шортов и рубашки не по размеру и с желтоватым оттенком», – вспоминал Кен Робсон. Но бывшие пленные оставались морально и физически надломленными, больными лихорадкой, просто карикатурами на тех, кем они когда-то были. Многие, в том числе некоторые из самых сильных духом людей, не менявшихся в лице во время страшнейших избиений и лишений, которым их подвергали японцы, открыто плакали. Один человек, которого в качестве наказания несколько последних месяцев держали в маленькой клетке, смотрел на свои руки, сжимавшие плитку шоколада Nestle. Он был приведен в такой экстаз невероятным призом, который достался ему, что даже не взглянул на проходившую мимо леди Маунтбеттен.
Руз Войси вспоминает, что был одним из тех военнопленных, которые стояли полукругом вокруг леди Маунтбеттен, когда она заверяла их: «Мой старик [ее муж] позаботится о вас, не волнуйтесь». Дж. Э. Р. Персонс записал в своем дневнике, что «она говорила хорошо и отлично поладила с парнями» – возможно, благодаря комментариям вроде того, что записал Дж. Д. Пентни: «Вам, ребята, будет приятно узнать, что когда я улетала сюда из Сингапура, японский генерал, главный по лагерям для военнопленных, попытался убежать, забыв сапоги». Годы спустя Робинсон напишет: «Она была явно и глубоко тронута тем, что увидела».
Джордж Даффи написал в дневнике, что леди Маунтбеттен спросила его, откуда он.
«Из Бостона, Массачусетс», – ответил Даффи.
Удивленная тем, что видит американца, леди Маунтбеттен сбивчиво спросила: «А что вы здесь делаете?»
«В настоящее время, мэм, пытаюсь вернуться обратно в Бостон».
Она засмеялась и села рядом с Даффи на целых 15 минут, слушая его рассказ о том, как его взяли в плен «фрицы». Потом встала и приказала Дэвису «поставить американцев первыми в очередь на эвакуацию».
На следующий день леди Маунтбеттен посетила более отдаленные лагеря, в том числе тот, где находился Фрэнк и где военнопленные вели себя менее формально. Леди Маунтбеттен, блиставшая в своей белой форме, медленно прошла вдоль ряда выживших, которых собрали по случаю ее визита. Сопровождающие следовали на шаг позади нее. «Их внешний вид и их форма резко контрастировали с видом и одеждой группы полуголодных, истощенных людей, за счет которых жили штабные», – вспоминал Фрэнк. Леди Маунтбеттен пожала руки некоторым из военнопленных, кивнула другим. Потом она подошла к Фрэнку, который стоял ближе к концу колонны. Джуди, как всегда, прижималась к ногам хозяина. Леди Маунтбеттен взглянула на Фрэнка, а потом на его собаку. Ее лицо расплылось в широкой улыбке, которую можно было сравнить со знаменитой счастливой улыбкой Джуди[8].
Когда настало время отъезда, леди Маунтбеттен сказала несколько слов о том, что судьба операции по спасению пленных на Суматре висела на волоске. «Нам следовало провести полную эвакуацию военнопленных еще до того, как на острове высадился хотя бы один солдат союзников или к его берегам подошли военные корабли… К счастью, каким-то образом нам удалось спасти вас, и нет сомнений, что, если бы война продлилась еще на несколько недель, в этих местах не осталось бы в живых ни одного пленного». По словам Рэймонда Смита, «позднее из сохранившихся приказов японской армии со всей очевидностью стало ясно, что в случае высадки союзников на Суматру все военнопленные и ромуся подлежали уничтожению»[9]. Таким образом, вывод, сделанный леди Маунтбеттен, не был домыслом, хотя в настоящее время никаких подобных приказов в доступных источниках не найти.
С учетом плохого обращения с узниками, смертность могла быть гораздо выше. Проведенная при освобождении перепись зарегистрировала в Пакан-Барое 4772 пленных. На строительстве железной дороги в разное время работало около шести тысяч человек, не считая ромуся, но никого в другие лагеря не переводили. Единственным выходом со стройки была смерть. По оценкам, умерло 677 человек, в том числе 431 голландец, 204 британца, 38 австралийцев, 3 американца и 1 норвежец. Никакого формального учета бессчисленных умерших ромуся не вели: по осторожной оценке, на строительстве умерло 100 тысяч ромуся. Из доживших до освобождения пленных 3185 человек были голландцами, 722 – британцами, в том числе Фрэнк, но Джуди в этот подсчет не вошла. Среди выживших были 170 австралийцев, 213 индонезийцев и одинокие датчанин и норвежец. Выжил и десяток американцев, в том числе Джордж Даффи. Даффи полагал, что приказ леди Маунтбеттен отправить американцев с Суматры как можно скорее проигнорируют, и действительно, в течение двух дней после того, как высокопоставленная англичанка взошла на борт самолета «Дакота», ничего не происходило. Тогда Даффи просто ушел из лагеря и отправился на аэродром. Он пустовал, но там было лучше, чем в лагере, поэтому Даффи остался там. На следующий день прилетел другой транспортный самолет, который и забрал Даффи в Сингапур. Даффи переночевал в отеле Ruffles, а потом взошел на борт судна и совершил головокружительное кругосветное путешествие. Даффи посетил Сайгон, Калькутту, Агру, Карачи, Бахрейн, Каир, Триполи, Касабланку, Азорские острова, Новую Шотландию. Наконец, 5 октября Даффи прибыл в аэропорт Митчел-Филд в Нью-Йорке.
«За 17 дней, – писал впоследствии Даффи, – я преобразился и был перенесен из невероятного, угрожавшего смертью существования в состояние благоговейного восхищения. Флаги! Люди! Уличное движение! У-у!»
Как оказалось, Даффи мог бы не беспокоиться. В течение следующей недели всех военнопленных, которые не были голландцами, эвакуировали в Сингапур (голландцев оставили на Суматре, поскольку очень многие из них жили на этом острове). Тяжело больных перебросили самолетами, а давно страдающих малярией и выздоравливавших от бери-бери (в эту группу входил Фрэнк) забрал специальный самолет, присланный по приказу генерала Томпсона. Джуди, конечно, улетела вместе с Фрэнком. На этот раз собаку не надо было протаскивать на борт тайком. Наконец-то Фрэнк и Джуди могли походить под парусами в Южно-Китайском море, не опасаясь торпедных атак или того, что на головы им посыплются бомбы. На пути в Сингапур улыбка Джуди была шириной с Малаккский пролив.
Черед уезжать Питеру Хартли настал внезапно. Как-то днем, слоняясь вокруг Пакан-Барое в ожидании отъезда с дьявольского острова, он осуществил свою давнюю мечту: с жадностью съел блюдо из шести яиц с рисом. Он лелеял мечту об этом со временем Глоегоера. Наконец-то представилась возможность ее осуществить: в лагере оставались еще тонны продовольствия и не много людей, чтобы наслаждаться едой. Поэтому он сосредоточился на блюде своей мечты и устроился, чтобы поглотить его.
В этот самый момент явился гонец. «Эй, сержант, ты летишь следующим самолетом. Все собрались и ожидают тебя в грузовике. Тебе лучше поторопиться, а то пропустишь самолет». Хартли сгреб яйца и побежал к грузовику. Когда тот прибыл на аэродром, с губ Хартли еще стекал яичный желток.
Группа военнопленных австралийцев высадилась в аэропорту Сингапура, где их встретили репортеры. Среди них был Этоул Стюарт, вернувшийся на свой пост в Сингапуре после трудностей, с которыми он несколько лет назад покидал этот город. Стюарт увидел выходивших из самолета высохших, преждевременно состарившихся людей.
«Пока тяжело больных уносили на носилках, – сообщал Стюарт, – люди мигали от яркого солнечного света и скрывали головы под одеялами. Было видно, что их долго держали в темноте и не кормили. Некоторые пленные выглядели немногим лучше обтянутых кожей скелетов. Они молчали и стояли, замерев на месте. Двигались только их глаза, следившие за работой медсестер».
Сообщение другого корреспондента, Дж. Э. Хэрриотта из Sydney Morning Herald, подписчикам газеты читать было еще труднее.
«Вчера я увидел первую партию освобожденных военнопленных, прилетевших из зеленого ада Пакан-Барое (Суматра). Их истощенные тела напоминали об ужасных картинах концлагеря Бельзен в Германии. Это зрелище описать почти невозможно.
Я видел, как по лицам таскавших носилки индийцев текли слезы, когда они переносили тела, которые когда-то были людьми. Я слышал, как страшно богохульствовали летчики и солдаты, пришедшие посмотреть на прибытие пленных и увидевшие то, что выносили из самолетов.
Трудно передать то, что я увидел, так, чтобы меня не заподозрили в преувеличениях, но это определенно история, которую надо рассказать и которую должен прочитать каждый австралийский солдат, чтобы понять, каковы они, японцы.
Вчера перевезли около сотни живых свидетелей дьявольской жестокости японцев. Три с половиной года назад эти парни были хорошими бойцами. Сегодня они – груды костей и кожи, которые едва ли похожи на людей. Их лица отмечены жутким сходством, которое оставила печать крайних несчастий, крайней слабости и страшных заболеваний.
Медсестра британских ВВС Марго Скотт, летавшая в Пакан-Барое на самолетах гуманитарной миссии, сказала мне: «Это – самые сильные из больных. Другие слишком плохи для транспортировки по воздуху. Они умирают каждый день».
«Пакан-Барое был худшим из лагерей из всех, какие я видела», – добавила Марго Скотт.
Я помог выносить некоторых больных из самолетов. Они были настолько легкими, что я почти мог нести по одному больному в руке. Страшные гноящиеся раны, въевшиеся в тела и конечности людей язвы искусно перевязали медсестры в самолетах, но пленных все еще прикрывали грязные лагерные лохмотья и обноски. Люди обросли бородами, были босы и наголо обриты. У некоторых имелись только остатки рубашек и набедренные повязки, а у других совсем неописуемое тряпье.
Большинство этих больных вынесли на носилках, на которых они провели весь перелет. Некоторые пленные, сваленные на пол салона самолета, пытались ползти или хромать к трапу, где их брали на руки и спускали на землю. Если они садились или ложились, снова встать они не могли.
Два лежавших на носилках австралийца хриплым шепотом рассказывали свои истории ужасов. Один даже пытался шутить. Шутки он и его товарищ по несчастью сопровождали жутким пронзительным смехом, от которого у меня переворачивалось сердце»[10].
Один из бывших пленных очень точно сформулировал свое положение: «Японцы выкачали из нас последнюю каплю крови»[11].
Мужчин и женщин, не нуждавшихся в срочной медицинской помощи, отвезли в место, являвшее собой полную противоположность условиям, в которых они жили в Пакан-Барое. Их разместили в роскошном отеле Ruffles. Там же поселили и пленных из других районов Суматры, в том числе работавших на цементных заводах в Паданге и женщин из лагерей в Медане и Палембанге. Впервые за долгие годы они спали на настоящих простынях.
Многих больных перегружали на транспортные самолеты для быстрой переброски домой. Фрэнк находился в пограничной категории: повторные приступы малярии оказались очень упорными. Но он знал, что перелет означает автоматическое расставание с Джуди. Ему надо было любой ценой обеспечить себе перевозку морем. Как писал Фрэнк, пришлось «использовать все мои ораторские способности, чтобы убедить администраторов в том, что меня нельзя перевозить на самолете». И он добился успеха.
Однажды днем нарочный нашел Фрэнка, который играл с Джуди во дворе. Человек и собака восстановили вес, потерянный в джунглях Суматры. Нарочный принес Фрэнку документы на посадку на судно. В бумагах говорилось: «Отплыть в Англию на борту транспортного судна «Антенор», и это были самые чудесные слова из всех, какие только читал Фрэнк. А потом он прочитал примечание: «Строго соблюдать следующие правила. Не брать на борт собак, птиц или других домашних питомцев».
Судьба невероятным образом снова ополчилась против человека и его лучшего друга. Но, в конце концов, они вместе прошли муки плена, и Фрэнк просто не мог уехать, бросив Джуди. Пришло время провести последнюю тайную операцию.
В день отплытия для того, чтобы тайно пронести Джуди на борт, Фрэнк заручился помощью четырех друзей. Во-первых, собака должна была избежать встречи с военной полицией, патрулировавшей порт. Это было сделано довольно просто: Джуди нашла укрытие между большими спортивными сумками, которые везли на пирс, к трапу. Из-под парусины торчал только нос Джуди.
Фрэнк поднялся на борт и дождался походящего момента. Когда суета на пирсе улеглась, он дал сигнал четверке участников заговора. Они подошли к трапу, показали документы двум служащим, контролировавшим посадку, и вступили с ними в продолжительную беседу, в ходе которой неоднократно указывали на город. Они на какой-то момент отвлекли внимание охранников от трапа. Когда те отвернулись, Фрэнк, наблюдавший за происходившим с палубы, снова свистнул своему ловкому пойнтеру. Собака выскочила из укрытия, вскарабкалась по трапу. Комок коричнево-белой шерсти бросился в сумку, с которой ожидал Джуди Фрэнк. И Фрэнк давно изученным движением закрыл сумку и поднял ее на плечо.
Сразу же после этого он спустился на нижнюю палубу и спрятал Джуди под своими пожитками.
Все прошло поразительно легко, особенно по сравнению с проносом Джуди на «Ван Варвик». Так после почти девяти лет, проведенных в Азии, Джуди впервые направлялась в Англию.
Глава 25 Герой
Пусть до Англии занял у «Антенора» шесть недель. Для Фрэнка и его выживших товарищей, в том числе для Джона Пёрвиса, шурин которого неожиданно зашел на судно во время стоянки в Коломбо, и военнослужащего ВВС Руза Войси, тепло вспоминавшего это плавание почти 70 лет спустя, это были полтора месяца полного расслабления. Молодые люди все еще привыкали к жизни, в которой не было изнурительного труда, мучительного голода, страданий и ужаса постоянного ожидания смерти.
На Фрэнка неспешное плавание оказало особенно благотворное воздействие. Хотя он общался с Джуди почти на сверхъестественном уровне, в обществе других людей он все еще чувствовал себя немного неловко. В период испытаний Фрэнк очень глубоко ушел в себя. Если бы не Джуди, он не выжил бы. Теперь, когда он наслаждался плодами своей принадлежности к человеческому роду и впервые как взрослый (теперь ему было 26 лет, но большую часть последних десяти лет своей жизни он плавал или сидел в лагере) мог испытывать простую радость от разговоров с себе подобными. И он с удовольствием воспользовался шансом прийти в себя. К моменту прихода судна в Англию Фрэнк почти полностью восстановил здоровье, по крайней мере, физическое. Джуди медленно, но верно откармливал кок «Антенора», единственный из команды знавший о присутствии собаки на борту с первого же дня плавания.
Когда судно подошло к берегу в Ливерпуле, Фрэнк понял, что пришло время сообщить старшим офицерам о Джуди. Другие пассажиры сохраняли ее присутствие в тайне, а некоторые матросы судна или слышали о собаке, или случайно сталкивались с нею. Но капитан оставался в полном неведении и узнал о собаке только за три дня до прибытия в Англию, когда Фрэнк коротко рассказал ему о Джуди и принес извинения за обман.
При первом появлении Джуди на палубе апатию с членов экипажа как ветром сдуло. «Когда Джуди стала бродить передо мной, встреченный нами матрос остолбенел, – рассказывал Фрэнк. – Все еще глядя прямо перед собой, он спросил: «Возможно, я немного не в себе, но вы видели, как только что мимо прошла собака? Если это так, то каким, черт возьми, образом она попала на борт?»
Сначала капитан страшно разозлился, но когда Фрэнк рассказал о невероятных препятствиях, которые он и Джуди совместно преодолели, капитан отступил и стал для друзей защитником. Он отправил на берег запрос на разрешение для Джуди сойти на берег, несмотря на то, что в судовом манифесте никаких собак не было.
Одним из тех, кто помогал отвлекать внимание охранников у трапа, когда Джуди пробиралась на борт, был товарищ Фрэнка по службе в ВВС и плену Брайан Комфорд. Отец Комфорда, довольно влиятельный лондонский юрист, организовал вал телефонных звонков, расчистивший друзьям путь. Разрешение дали, и Джуди могла сойти на берег. Но в соглашении имелся один неизбежный пункт. Все животные, высадившиеся на берегах Англии, без каких-либо исключений, должны были пройти полугодовой карантин для защиты Англии от эпидемии бешенства. Даже генералу Дуайту Д. Эйзенхауэру, верховному командующему силами союзников в Европе, пришлось по прибытии в Англию для подготовки вторжения во Францию поместить на шесть месяцев в карантин своего любимца, шотландского терьера по кличке Телек.
Когда судно стало на якорь в Ливерпуле 29 октября 1945 года, то, что должно было стать для Фрэнка моментом невероятного триумфа, стало смесью радости и горечи. Фрэнк спустился по трапу, впереди его на поводке шла Джуди из Сассекса. Ее лапы касались английской земли впервые за девять лет жизни. На берегу их ждал чиновник из Министерства сельского хозяйства.
Фрэнк колебался. У него было два дня, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что ему придется жить без Джуди, но теперь, когда пришло время прощаться с собакой, от этого было не легче. Как объяснить этот уход после лет, проведенных в джунглях, после того, как они пережили торпедирование «Ван Варвика», после воссоединения в Сингапуре и всех дней, которые они провели вместе? Это было невозможно, и Фрэнк не верил, что не разрыдается, поэтому коротко потрепал уши Джуди и приказал ей идти дальше без него. Поводок Фрэнк отдал чиновнику.
«Джуди остановилась на трапе, – вспоминал Фрэнк. – По-видимому, она не поняла моей команды. Ее вопрошающий взгляд и виляющий хвост говорили: она ожидала того, что я снова заберу ее. Но, как всегда, когда я отдавал команду, она смирно направилась в порт и прыгнула в грузовик карантинной службы»[1].
Джуди снова стала пленной. И на этот раз ей придется нести бремя плена в одиночку.
Но жизнь в карантинном питомнике Хэкбридж в Суррее, примерно в 25 минутах езды на поезде от Лондона (пассажиров, садящихся на поезд на вокзале Хэкбридж, вели к ближайшему питомники звуки собачьего лая), была намного приятнее, чем жизнь в разных лагерях или даже на борту нескольких кораблей, которые она считала своим домом. По прибытии Джуди тщательно проверили на болезни и почистили так, как ни разу не чистили с момента начала войны в Тихом океане, а может быть, и никогда. Фрэнк приезжал часто, и семьдесят сотрудников питомника, узнав историю Джуди, изо всех сил старались ублажить ее.
В питомнике Хэкбридж, построенном после Первой мировой войны для приема спасенных и взятых на континенте собак, можно было содержать 600 животных, но когда там находилась Джуди, их было намного меньше. В целях соблюдения карантинного режима контакты собак исключались. Они не могли даже тренироваться вместе, так что у каждой собаки имелось собственное пространство. Расположенный среди роскошных полян и живых оград Суррея питомник предлагал Джуди самые богатые возможности для исследований. Нормирование пищи во время войны в Хэкбридже не распространялось на собачьи сухари, а теперь вокруг можно было поискать и другие лакомые кусочки, в том числе свежие овощи по сезону. Джуди нескончаемый поток еды, ежедневно доставляемой именно ей, должен был казаться невероятной роскошью. Судя по фотоочерку, опубликованному в журнале Illustrated London News в 1938 году, собаки (и, надо полагать, кошки) дважды в день принимали «солнечные ванны» для акклиматизации к холодным английским зимам, хотя в статье не объясняли, почему для этой цели были выбраны солнечные лучи, а не установка, разбрызгивающая холодную воду[2].
Судя по очерку, опубликованному в журнале Tail-Wagger, Джуди выпускали в ее индивидуальный барьер на полчаса побегать, пока ее место в питомнике убирали после восьми утра. В 11 утра ей задавали главную дневную кормежку, «неотразимую для собачьего взора». В очерке говорилось, что еда собаки была или сухой, или «покрытой вкусной мясной подливкой». Во второй половине дня Джуди снова гуляла, спала и принимала посетителей, которые чистили ей уши. Потом был легкий перекус сухарями, последняя прогулка на свежем воздухе, а в семь вечера в питомнике гасили свет. В общем, хорошая собачья жизнь.
Но она оказалась непростой. Выжить в джунглях было невероятно тяжело, но там Джуди была свободной. В питомнике, несмотря на все подачки и долгие прогулки, свобода, которой пользовалась Джуди в Азии, и независимость, которую собака проявляла с тех пор, как щенком прорыла лаз из питомника в Шанхае, исчезли. Частые визиты Фрэнка, а также множества других вернувшихся в Англию пленников с Суматры, старых друзей по службе в ВМФ и простых любителей собак помогали Джуди скоротать дни, но заточение должно было казаться ей странным.
Несмотря на крайне необычные условия пребывания Джуди в карантине, оно не было бесплатным: от Фрэнка ожидали оплаты расходов по содержанию собаки в питомнике, составлявших примерно 12 фунтов стерлингов, что было эквивалентно почти 50 долларам США (или почти 600 современным долларам)[3]. Выплата жалованья, которое Фрэнк не получал во время пребывания в плену, должна была скоро прекратиться, и, чтобы помочь ему, Клуб журнала Tail-Wagger в декабрьском номере своего журнала опубликовал уведомление о том, что клуб «открывает небольшой фонд для оплаты расходов на содержание Джуди в карантине. Если в фонде останутся какие-то средства, они будут выплачены владельцу Джуди в качестве помощи на ее содержание в будущем».
На призыв откликнулось много читателей. Следующий номер «официального органа» клуба сообщил подробности поступивших взносов: 18 фунтов, 18 шиллингов и 8 пенсов (более 1000 современных долларов США), поступивших от 61 человека. В последующие месяцы денег приходило больше, в том числе два канадских доллара от эмигранта из Британской Колумбии. Общая сумма пожертвований, в конце концов, достигла 35 фунтов. Этого было более чем достаточно.
Для Фрэнка и его любимицы шесть месяцев тянулись долго, но 29 апреля 1946 года Джуди вернули под опеку Фрэнка. Фрэнк приехал в питомник в щегольской форме ВВС. Джуди лоснилась и была хорошо ухожена. В ожидании великого воссоединения ее выкупали с особой ванне с пузырьками. Встреча Фрэнка и Джуди оказалась настолько радостной, насколько это можно представить. Фрэнк вспоминал: «Она превратилась в сплошные лапы и язык». Хотя разлука и была мучительной, она определенно принесла Джуди какое-то благо: собака занималась только тем, что ела, отдыхала и играла на площадке, что способствовало ее восстановлению.
После освобождения Джуди из карантина состоялась церемония, на которой присутствовали фотокорреспонденты. Председатель Британского клуба собачьих питомников Артур Кокстон Смит вручил Джуди медаль клуба «За доблесть», а Фрэнку – чек на 22 фунта стерлингов, один шиллинг и четыре пенса (что в 1946 году было равно примерно 90 долларам США; в сегодняшних ценах – примерно 11 тысячам долларов). Эти деньги были разницей между поступлениями и расходами фонда, учрежденного Клубом журнала Tail-Wagger. Журнал отметил «просьбу м-ра Уильямса передать его благодарность всем людям, которые так щедро вносили деньги на оплату расходов по содержанию Джуди в карантине». Представитель компании Spratt’s Patent Limited, производившей собачью еду, также надел на шею пойнтера новый ошейник. Она носила вместе с прежним, на котором все еще стоял ее номер как военнопленной – 81-А. На новом ошейнике была надпись «Вручен побывавшей в японском плену Джуди компанией Spratt’s»[4].
* * *
Пока Джуди находилась в питомнике на карантине, Фрэнк занимался множеством дел. Вскоре после того, как он передал Джуди чиновникам, он отправился из Ливерпуля на базу ВВС, находившуюся примерно в 180 километрах в глубине Англии в Косфорде, графство Шропшир. В Косфорде находился Центр приема военнослужащих № 106, который работал с людьми, попавшими в плен на Европейском театре военных действий. Когда реальная численность служивших в ВВС людей, возвращавшихся в Англию, в полной мере оценили, Центру № 106 довольно неожиданно приказали обслуживать бывших военнопленных с Дальнего Востока.
Если население Англии помнило все подробности войны с немцами, страдания тех, кто воевал на Тихом океане, оставались вне поля зрения и за пределами понимания англичан. Кошмар террора, которому японцы подвергали военнопленных, в Англии только-только начали осознавать.
«В задачу центра входят прием, экипировка, медицинское обследование и составление документов на всех побывавших в плену военнослужащих», – гласил составленный Военным министерством регламент Центра приема военнослужащих. «После всех перечисленных выше действий бывшие военнопленные получают отпуск на 42 дня, после которого возвращаются в Центр приема военнослужащих для полного медицинского обследования».
Журналы, которые вели в Косфорде, сообщают о том, что 29 октября 1945 года в Центр пришло два состава с бывшими военнопленными: один – в 1.50 (на нем прибыло 340 человек), второй – в 3.10 (на нем прибыл 341 человек). С Фрэнком провели беседу, выдали ему новую форму ВВС, жалованье, которого он не получал во время пребывания в плену, в том числе вознаграждение за участие в боевых действиях и особую служебную надбавку. Потом Фрэнка осмотрели врачи. Состояние Фрэнка к тому времени достаточно улучшилось после отдыха во время плавания. Он прошел основную проверку и заполнил отчет, после чего получил разрешение уехать в Портсмут к семье в шестинедельный отпуск, который начался в конце октября – начале ноября.
Фрэнк вернулся в родной город, который стал совсем другим по сравнению с оживленным портовым городом времен его юности. В результате нацистских бомбардировок он был сильно разрушен. Большую часть разрушений причинили три крупных налета, который город пережил в период с августа 1940 года по март 1941 года. Во время «огненного блица» 10 и 11 января 1941 года вокруг семьи Фрэнка, проживавшей в доме 38 по Холленд-Роуд, рвались бомбы. Впрочем, дом каким-то чудом особо не пострадал. Но это было редким везением. При бомбардировках погибло около 930 человек, и еще 1216 человек получили ранения. По сравнению с другими английскими городами потери населения в Портсмуте были сравнительно небольшими, но город оказался разрушен[5]. «Наши основные торговые центры практически стерты с лица земли, – писала газета Porsmounth Evening News в 1941 году. – В городе нет района, не изувеченного жуткими шрамами. Некоторые районы полностью уничтожены». В Портсмуте было разрушено 30 церквей, восемь школ и четыре кинотеатра. Отель George, в котором перед тем, как отплыть в историю, жил Нельсон, превратился в груду развалин. В таком же состоянии находилось и самое высокое здание Портсмута, отель Central.
С точки зрения Фрэнка, некоторые страшные новости были намного хуже. Шестого июня 1944 года, когда он находился в Глоегоере и незадолго до того, как он тайком протащил Джуди на обреченный «Ван Варвик», его старший брат Дэвид, рядовой Гэмпширского полка, был убит в день высадки союзников в Нормандии. Внешне Фрэнк не проявил никаких страданий, но известие о гибели брата должно было стать тяжелым ударом, омрачившим радость его (и Джуди) возвращения на родину[6].
В какой-то момент Фрэнку вручили письмо короля Георга VI, в котором тот поздравлял Фрэнка с возвращением на родину. Дата письма, сентябрь 1945 года (тогда Фрэнк находился в Азии), указывала на формальный характер поздравления, отправленного канцелярией Букингемского дворца, но чувства, выраженные монархом, был искренними.
«Королева и я тепло поздравляем вас с возвращением домой.
Во время всех великих испытаний и страданий, которые вы претерпели от рук японцев, мы постоянно думали о вас и ваших товарищах. Из полученных нами донесений мы уже знаем, как тяжелы были ваши страдания. Мы знаем также, что вы вынесли эти страдания с величайшей отвагой.
Вместе с вами мы скорбим о смерти столь многих ваших храбрых товарищей.
Мы всем сердцем надеемся, что возвращение из плена принесет вам и вашей семье полную меру счастья, которым вы сможете долго наслаждаться вместе»[7].
Отпуск Фрэнка в Портсмуте закончился в середине декабря, когда он должен был вернуться на авиабазу Косфорд для полного медицинского обследования. Никаких документов о том, что ему было назначено дальнейшее лечение, нет, так что Фрэнк явно соответствовал всем установленным начальством стандартам для возвращения на службу. Со многими бывшими товарищами по плену дело обстояло не так. Отчет из Косфорда указывал на то, что здоровью многих прошедших через японские лагеря был нанесен серьезный урон. «Обследование военнопленных с Дальнего Востока оказалось намного более длительным и сложным, чем обследование тех, кто побывал в плену в Европе, из-за последствий малярии, дизентерии, проблем со зрением, червей и полным пренебрежением, которое проявляли японцы в отношении пленных»[8].
Фред Фримен испытывал постоянные приступы малярии из-за паразита, которым он заразился в джунглях Суматры. Фримен вернулся в Брайтон, в котором он жил до войны, но приступы малярии продолжались и были такими сильными, что он не мог работать и ему пришлось обратиться за пенсией по состоянию здоровья. «Постоянные головные боли, – писал он в своем обращении. – Фактически всю прошлую ночь и сегодняшнее утро я страдал головной болью. Несколько раз мои работодатели, чтобы не терять деньги, засчитывали день болезни за прогул»[9].
Учитывая временные ограничения и приближающееся Рождество, Фрэнк не хотел задерживаться в Косфорде. Врачи тоже испытывали давление: им надо было обследовать как можно больше людей, чтобы теперь, проведя так много времени в плену, те смогли встретить свой первый праздник дома. Один из врачей, работавших на базе, писал: «Оказаться дома на Рождество – это должно было значить для этих несчастных, принесших такие большие жертвы во имя свободы, очень многое». Горстка людей (согласно документам Центра, 84 человека) не завершила обследование вовремя и вернулась на базу в январе. Но Фрэнка, скорее всего, не было среди них.
* * *
В начале 1946 года Фрэнка отправили на новую должность – в Центр реабилитации бывших военнопленных (или в «освежитель», как называли это заведение в ВВС) в Саннинхилл-Парке. Центр находился в пригороде Лондона, близ Астона. Людям, присланным сюда, в течение трех недель рассказывали об изменениях, произошедших в ВВС, помогали сориентироваться в гражданской жизни после лет, проведенных в джунглях, представляли важным бизнесменам и государственным чиновникам, которые вели с бывшими пленными ободряющие беседы. А еще обитателей центра возили по разным компаниям для того, чтобы они могли посмотреть, как работает нормальное, обычное общество, которое не ведет войну и не лишает их всего человеческого. «Много времени следует уделять отдыху и спорту, играм и работам в саду, музыке, любительским спектаклям, сельскому хозяйству и т. п.», – говорилось в докладе министерства ВВС о бывших военнопленных. В центр часто наведывались местные симфонические оркестры, в кинотеатре показывали фильмы. «К услугам офицеров и рядовых было много велосипедов», а также «изобилие цитрусовых» – ведь многие бывшие пленные страдали от недостатка витамина С. А еще им читали курсы истории только что закончившейся войны, которую Фрэнк и многие другие пропустили, находясь в глубине суматранских джунглей.
В центре побывал и Руз Войси. Фрэнк охарактеризовал Войси как «славного, спокойного парня, на самом деле, вполне обычного». Для Войси реабилитационный центр оказался чудом. Он нашел работу в органах местного управления недалеко от Норвича, города, в котором он вырос и 32 года работал чиновником.
Точные планы вернувшегося в Англию Фрэнка остаются неизвестными: он не давал интервью и не делал никаких намеков на то, как наверняка непросто ему было вернуться в английскую жизнь. Войси приводит одну причину такого поведения. «Правительство [в данном случае речь идет о Военном министерстве] приказало нам не распространяться о том, через что мы прошли, – рассказал он 68 лет спустя. – Нам надо было просто жить дальше с нашими воспоминаниями. Никому не хотелось устраивать шум вокруг нас». В ответ на вопрос о том, почему правительство скрывало правду, а не предало широкой огласке невероятные страдания и стойкость, которую проявили эти военнопленные во имя короля и страны, Руз Войси только рассмеялся и сказал: «Кто же знает, почему политики что-то делают?»
Джон Уильямс, бывший на Помпонге вместе с Фрэнком, после войны написал короткие воспоминания, которые проливают некоторый свет на причины молчания бывших узников. Годы спустя Джон вернулся к своим воспоминаниям и счел их неполными, о чем сообщил в уведомлении, предваряющем книгу. «В то время казалось неподобающим писать ярче об ужасах и варварстве, свидетелями которых мы были и которые мы испытали, особенно учитывая гораздо более страшные события, произошедшие в Бельзене и других нацистских концентрационных лагерях».
Британское военное руководство в какой-то мере предвидело это. В докладе, подготовленном для работавших в Косфорде врачей, сказано: «В числе ожидаемых симптомов – чувство непривычности, застенчивость и замкнутость, нелюбовь к скоплениям людей, рассеянность, изменение сознания и сильное раздражение мелкими ограничениями». В той или иной форме Фрэнк проявлял все эти симптомы.
Фрэнк хранил молчание. После эпизода с Тиком охранники страшно избили Фрэнка, он валялся с унизительными заболеваниями вроде дизентерии и бери-бери и подумывал о самоубийстве и убийстве своей любимой собаки. Вряд ли к таким переживаниям ему хотелось возвращаться.
Руз Войси уверен в одном: Фрэнк любил Джуди. Войси вспоминает, как Фрэнк говорил о том, что копит деньги для своего друга. «Он продавал нам в реабилитационном центре фотографии Джуди, – вспоминал Войси. – Люди кое-что слышали о ее службе и приключениях на пути в Англию. Каким-то образом Фрэнк раздобыл отпечатки лап Джуди. Я купил пару, заплатив фунт или два за каждый отпечаток, что было совсем недорого. Деньги шли в благотворительный фонд, который Фрэнк организовал для Народной больницы для животных».
Вышедшего из реабилитационного центра Фрэнка отправили на другую авиабазу. Несмотря на все пройденные им испытания он оставался военнослужащим ВВС (что также объясняет его нежелание рассказывать о времени, которое он провел в плену). Фрэнка направили в мобильную радиолокационную часть номер 4, которая находилась на базе британских ВВС в Вест Кирби, близ Ливерпуля. После доклада командиру базы в штат заочно зачислили и Джуди. Местные жители часто приглашали Фрэнка, как и многих военнослужащих ВВС, вернувшихся из плена, на обед или чай[10].
Но в Вест Кирби Фрэнк и Джуди надолго не задержались. Им надо было отправляться в более важные места, прежде всего, в Лондон, где наконец-то военные подвиги Джуди получат полное признание.
За те шесть месяцев, которые Джуди провела в карантине, ее невероятная история и воля к жизни сделали ее национальной героиней. Газеты пестрели рассказами о замечательных приключениях Джуди в джунглях Суматры, в водах Южно-Китайского моря и Янцзы, а также об ее невероятном неповиновении японцам. В прессе Джуди называли «леди канонерок» и «драгоценным пойнтером». Третьего мая 1946 года на Кэдоган-сквер в элитном районе западного Лондона состоялась церемония в честь Джуди. Церемония была организована Народной больницей для животных, для которой Фрэнк, как упомянул Руз Войси, уже собирал деньги. Народная больница для животных была (и остается) ветеринарной благотворительной организацией, основанной в 1917 году Марией Дикин, заботившейся о животных, которые принадлежали обездоленным.
В 1943 году, высоко ценя вклад, который вносили животные в победу, Мария учредила медаль Дикин, аналог Креста Виктории для животных, высшую награду в королевстве. До того, как эту награду получила Джуди, медалью Дикин были награждены 35 животных, в том числе одиннадцать собак и множество почтовых голубей – Винки, Уайт Вижн и Тайк (он же Джордж). Все эти птицы получили награду «за доставку сообщений в исключительно трудных условиях и за вклад в спасение экипажей самолетов».
Теперь семидесятилетняя Дикин, получившая многие почести от короля, смотрела, как майор Родерик Маккензи, известный также как четвертый граф Кромарти и виконт Тарбат, председатель Ассоциации вернувшихся британских военнопленных, вышел вперед, чтобы вручить Джуди ту самую медаль. Когда медаль прикалывали к ошейнику, Джуди сидела в окружении бывших военнопленных и любителей собак, не проявляя особого интереса к происходящему[11].
Приказ о награждении гласил:
«ЗА ВЫДАЮЩИЕСЯ МУЖЕСТВО И СТОЙКОСТЬ, ПРОЯВЛЕННЫЕ В ЯПОНСКИХ ЛАГЕРЯХ, ЗА ТО, ЧТО СОБАКА ПОМОГАЛА ПОДДЕРЖИВАТЬ МОРАЛЬНЫЙ ДУХ ТОВАРИЩЕЙ ПО ПЛЕНУ, И ЗА ТО, ЧТО БЛАГОДАРЯ ЕЕ СМЕКАЛКЕ И БДИТЕЛЬНОСТИ БЫЛО СПАСЕНО ТАК МНОГО ЖИЗНЕЙ».
На той же церемонии Фрэнк получил от Народной больницы для животных Белый Крест св. Джайлса, самую высокую награду, которую эта благотворительная организация вручает людям. Фрэнка отметили за особую преданность Джуди. Майор Маккензи прикрепил награду на куртку Фрэнка, и человек и собака стали позировать множеству фотографов, собравшихся для того, чтобы запечатлеть событие.
Знаки почтения следовали один за другим несколько недель подряд. Британия наконец-то действительно праздновала победу над державами оси, и Джуди была названа героем в приказе фельдмаршала Бернарда Монтгомери, самого высокопоставленного британского офицера в годы войны. Клуб Tail-Wagger в дополнение к своим прежним щедротам выдал Фрэнку крупную сумму (ее размер не был раскрыт), чтобы Джуди никогда больше не нуждалась в пище или крове. Джуди чествовали на празднике Ассоциации британских военнопленных в Лондоне, где майор Маккензи официально принял ее в члены организации. Не стоит говорить о том, что Джуди была среди них единственной собакой.
Вскоре после этого, 8 июня, состоялось празднование Дня победы[17]. Оно было массовым, с парадами, фейерверками, водяными пушками, оркестрами, игравшими танцевальную музыку по всей столице, и появлением короля. «Это – ваш день. Наслаждайтесь», – советовала газета London Daily Mirror. Фрэнка и Джуди избрали на роль в одном из эпизодов популярной радиопрограммы Би-би-си «Сегодня в городе» вместе с военнослужащими, сражавшимися на всех театрах военных действий[12]. Когда ведущий Рой Рич предлагал собаке сказать что-нибудь радиослушателям, Джуди громко лаяла. «Этот счастливый лай отозвался во многих домах по всему миру, – сказал Фрэнк, который тоже был в студии на этом помпезном мероприятии. – Это собачье «слово» могли услышать даже люди в Сингапуре». Позднее дуэт Фрэнка и Джуди появился на телевидении, в шоу Picture Page, которую транслировали в дневное и вечернее время. (В обеих программах Джуди счастливо лаяла, а легендарный сочинитель песен Ирвинг Берлин наблюдал за собакой.)
Одним из самых крупных событий, которые почтила своим присутствием Джуди, было шоу на прославленном стадионе Уэмбли. Вместе с Джуди появились три другие собаки, удостоившиеся любви и оваций почти 82 тысяч зрителей.
Среди других собак на шоу присутствовал Роб, которого Фрэнк описал как «крепкого метиса колли». Роб был обучен прыгать с парашютом, и он неоднократно прыгал вместе с элитными диверсантами-десантниками Специальной службы ВВС в тыл врага[13]. Роб и Джуди часто встречались в ходе турне «собака-герой» и подружились. Они подружились, как все хорошие приятели из боевиков, в ходе стычки. На разных выступлениях Джуди и Роб ожидали своего выхода за кулисами, но тут мимо них гордо прошествовали четыре высокие коричневые борзые. Борзые – это русские волкодавы, состоящие в тесном родстве с грейхаундами. Как и быстрые грейхаунды, борзые весьма нервозны.
Когда борзая столкнулась с пойнтером за сценой, она бросилась кусать Джуди, что стало предвестием надвигавшейся холодной войны. «Арена мгновенно превратилась в поле боя дерущихся собак», – вспоминал Фрэнк. Роб бросился на защиту Джуди, а борзые держались друг за друга. Схватка двух против четырех происходила за занавесом, а по другую сторону его шоу продолжалось. Джуди и Роб дрались доблестно. «Клочки коричневой шерсти летели во все стороны», – вспоминал Фрэнк. Когда собак наконец растащили, борзые утратили всякую решимость, и их выступление пришлось отменить[14].
Джуди стала постоянной участницей акций по сбору средств на всевозможные цели, проводимых Больницей для животных[15], другими группами защитников прав животных и такими организациями, как Федерация клубов для мальчиков и казначейство, распространявшее облигации послевоенного восстановления экономики. Так Джуди прошла в казавшемся бесконечным параде – от крайнего севера Шотландии до побережья Брайтона на юге королевства. Она участвовала в собачьих шоу, в том числе в большой выставке собак в Бате. По словам газеты Bath Chronicle, в той выставке участвовало «311 собак и около 1500 человек», в том числе мэр Бата. «Появление Джуди, одиннадцатилетнего пойнтера… стало сигналом толпам зрителей покинуть ринги и отправиться к сцене, где владелец Джуди, Фрэнк Уильямс, представил ее почитателям». Действительно, Фрэнк был рядом с ней во время всех ее появлений на публике, а Джуди никогда далеко от него не отходила, даже когда толпы напирали, чтобы посмотреть на героическую собаку или погладить ее.
По пути Джуди встречалась со многими звездами сцены и экрана, и эти люди всегда бывали очарованы ею. Говорят, что Дэвид Нивен[18] назвал Джуди «самой очаровательной сучкой, которую он когда-либо видел». Фрэнк точно согласился бы с этими словами, как согласились бы Лес Сирл, Джордж Уайт, «Тэнки» Купер и многие другие военнослужащие, подружившиеся или сталкивавшиеся с Джуди в Азии.
Но свои самые важные дни Джуди провела в детских больницах и в гостиных других вернувшихся на родину военнопленных или семей тех, кто так и не вернулся. Собака всегда поднимала дух больных детей и умеряла скорбь родственников погибших. Несмотря на дни, проведенные на кораблях военного флота, Джуди наносила визиты как служащий ВВС Великобритании: у собаки даже имелась накидка с эмблемой ВВС. Накидка соответствовала форме Фрэнка. Фрэнк следил, чтобы во время таких визитов Джуди носила все свои ленты участницы кампаний.
Встреча с Джуди всегда была радостью для людей, которые долгое время сидели в немецких или японских лагерях, как и она, а теперь с трудом адаптировались к гражданской жизни и свободе. Хотя они были людьми, а Джуди – собакой, ее явное дружелюбие и легкость, с которой она приспособилась к послевоенной жизни, служили положительным примером для переживших плен солдат, матросов и летчиков. Джуди одной своей стойкостью поднимала дух многих людей в джунглях. Теперь она снова ободряла людей своим примером.
Фрэнк и Джуди выполняли еще одну задачу, которая была намного более трудной. Очень многие члены семей военнопленных получили телеграммы из Военного министерства, уведомляющие о том, что моряк, солдат или летчик пропал без вести или погиб. Теперь многие из людей, потерявших любимых, потянулись к неожиданно ставшему известным пойнтеру. Они посылали собаке письма через ВВС или Военное министерство или просто писали на конвертах «Джуди», не указывая адрес. Если не все, то большая часть таких писем дошла до Фрэнка. Все эти люди хотели одного: получить больше информации о мужьях, сыновьях, братьях или отцах, которые так и не вернулись с войны.
«Джуди и я разъезжали по всей Англии, чтобы сообщить скорбящим семьям о том, что их близкие больше не гниют заживо в джунглях Суматры, – рассказывал Фрэнк. – Говорить людям о нечеловеческих условиях, в которых погибли их близкие, – это было нелегко».
Лишь немногие из тех, кому воздавали последние почести два друга, содержались в тех же местах, что Фрэнк и Джуди, но это на самом деле не имело значения. Важно было то, что Фрэнк и Джуди выжили и вернулись домой. Часто несчастные семьи хотели просто провести какое-то время с этой невероятной парой, преодолевшей все препятствия. Как отмечал Фрэнк, «казалось, что присутствие Джуди смягчало печаль тех времен и приносило какое-то утешение многим семьям, которые многие месяцы или годы жили в неопределенности».
Для Фрэнка и Джуди то был вихрь, продлившийся несколько месяцев, до тех пор, пока сокращение вооруженных сил и влияние мира, не говоря уже о послевоенном экономическом спаде в Великобритании, не привели страну в движение. Двадцать второго июля 1946 года Фрэнк и Джуди были демобилизованы. Церемония прощания с ВВС состоялась в Центре технического обучения командного состава ВВС, на берегах реки Ди близ Ливерпуля. На ошейнике Джуди, стоявшей по стойке «смирно», были все ее награды и ленты. Церемония заняла несколько минут. Затем человек и собака вышли за ворота центра и вдохнули морской воздух. Теперь они были гражданскими. Их военная служба закончилась[16].
Фрэнк увез Джуди домой, в Портсмут, южный военно-морской город своей юности, город, где было построено так много военных кораблей (в том числе «Москит» и «Кузнечик»)[17]. Фрэнк думал, чем займется в дальнейшем. Но какое бы решение он ни принял, Джуди останется частью его жизни, в этом-то он не сомневался. В конце концов, они были вместе, и только это и имело значение.
Глава 26 Африка
Жизнь в Портсмуте была спокойной и монотонной, что в то время устраивало Фрэнка Уильямса и его собаку. Точно неизвестно, поселился ли Фрэнк в доме 38 по Холленд-Роуд, где жила его семья (на правах одного из съемщиков), но списки избирателей указывают на то, что его мать Агнес и сестры Барбара и Джин Уильямс в 1947 году были зарегистрированными по этому адресу, а Фрэнк – нет. Какой-то Фрэнк Уильямс голосовал в северной части Портсмута, но нетрудно представить, что Фрэнк хотел иметь собственное пространство, которое принадлежало бы ему и его собаке[1]. В семейном доме было тесно, и он, разумеется, вызывал болезненные воспоминания о погибшем старшем брате. Такое предположение подтверждают послевоенные воспоминания Фрэнка о том, как он водил Джуди в местный паб, Stamshaw Hotel, в северной части города далеко от Саутси. Сидя в пабе, Фрэнк наливал немного пива в собачью еду в качестве «маленькой премии» за тяжелую дневную работу, и это, возможно, напоминало собаке дни ее возлияний на канонерках на Янцзы. Джуди часто становилась центром внимания и главной темой разговоров в пабе, и ее всегда узнавали в городе. «Смотри-ка, это та самая знаменитая военная собака», – говорили люди. Но со временем она растворилась в повседневной жизни города[2].
После эпической борьбы за жизнь, которую человек и собака вели последние несколько лет, их жизнь в Портсмуте была пресной. На посвященном памяти Фрэнка сайте, открытом его семьей, его дети говорят, что «жизнь английского общества казалась ему несерьезной и даже смехотворной, после того что он перенес в лагерях». Для вернувшихся на родину военнопленных такая реакция вряд ли была необычной.
Кроме того, усиливавшемуся недовольству Фрэнка способствовали и другие факторы. Лиззи Оливер, историк, изучающая проблему военнопленных (ее дед Стэнли Расселл делал на Суматре наброски с Джуди), говорит, что в то время «семьи или уезжали за рубеж, чтобы побаловать возвратившихся с войны мужчин, или шли другим путем: о пережитом никогда больше не говорили. Ни тот, ни другой метод на самом деле не был удачным». Джон Хедли рассказывал, что его семья «полагала, что мы пережили такое, что никогда уже не станем нормальными людьми. К нам они относились как к ненормальным. Нас баловали. И с таким отношением мне пришлось тяжело. Такова одна из причин, по которой я всего лишь через полгода вернулся на старую работу в Малайе… Я хотел, чтобы меня понимали. Если угодно, я хотел чувствовать себя нормальным»[3]. Действительно, Фрэнк почти никогда не говорил о том, что пережил в лагерях, хотя ему всегда нравилось демонстрировать Джуди и хвастать ее смелостью.
Между тем, многие вернувшиеся военнопленные находили Великобританию, по словам Оливер, «весьма мрачной и убогой» страной после войны в тропиках. Забавно, но несмотря на обстоятельства своего пребывания в Азии, многие бывшие военнопленные скучали по синеве неба, зелени джунглей и бирюзовым водам морей. «Унылые пейзажи зимней Англии, напротив, приводили многих бывших военнопленных к удивленному вопросу: «И это все?» – пишет Оливер. К тому же зима 1946/47 года была особенно холодной, из-за чего в течение нескольких недель по всей стране сокращалось потребление энергии и миллионы человек лишились работы из-за закрытия заводов. Большую часть января и февраля 1947 года страна прожила при свечах[4].
Послевоенное восстановление Портсмута шло очень медленно, и это усиливало общий дискомфорт. Еще в 50-х годах город оставался в руинах из-за нехватки материалов и рабочих рук, усугубленной низкими темпами развития британской экономики. Первый магазин на Коммершиэл-Роуд открылся только в 1952 году. «Долго после войны приходилось читать и слышать: «Это случилось на месте падения бомбы там-то и там-то», – вспоминал послевоенные годы раздраженный местный полицейский. Исторические здания, которые придавали неповторимую уникальность Портсмуту и Саутси, исчезли. В конце концов им на смену пришло безвкусное, построенное государством жилье, которое вызывало у людей скорее отвращение, чем вдохновение.
Итак, Фрэнк кипел изнутри, сдерживая проявления своих чувств, и жил в холодной раковине города в стране, приходившей в упадок и пытавшейся справиться с утратой имперского могущества. У него не было особых видов на будущее. Оставалось жить воспоминаниями. Работа была необходимой рутиной, а не перспективным увлечением.
Хотя мы не знаем, страдал ли Фрэнк какой-то формой послевоенной тоски – синдромом посттравматического расстройства или чем-то подобным, ему было трудно просто стряхнуть кошмар военных переживаний и дисгармонию, возникшую при возвращении к «нормальной жизни». Немногим удавалось совладать со страданиями и пленом так, как это сделал Руз Войси, который, в сущности, постарался полностью забыть заточение в лагерях. «Возможно, природа стерла эти воспоминания из моей памяти, – говорит Войси сегодня, – но я загасил много самого дурного из моих воспоминаний. Конечно, у меня бывают кошмары, но, по большей части, я примирился с прошлым. Думаю, я фактически научился жить в лагерях, научился избегать неприятностей. Там это было необходимым, иначе было не выжить».
По всей видимости, когда шумиха вокруг Джуди улеглась, жизнь Фрэнка стала еще сложнее (вряд ли, впрочем, он был ею полностью доволен и раньше). А что насчет собаки? Внешне все было прекрасно. Джуди отъелась и выглядела счастливой, на все свои 27 килограммов с лишком. Матрос с «Москита» и «Кузнечика» Джон Хорнлой встретил Фрэнка и Джуди в 1948 году, через много лет после того, как видел старый корабельный талисман в последний раз. Хорнлой сразу же узнал Джуди, хотя и заметил, что она стала «намного толще, чем была, когда я видел ее на канонерках». С возрастом коричневая морда Джуди поседела, но во всех других отношениях внешне она была здоровой, любящей собакой.
Возможно, однако, что и Джуди было непросто преодолеть последствия пережитых ею ужасов. Если у людей, подобных Фрэнку, тогда редко диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство, то уж собакам такой диагноз и подавно не ставили. Но современная наука подтверждает: у собак могут возникать особые формы посттравматического стрессового расстройства. По некоторым оценкам, им страдают 5–10 % из почти семисот собак, участвовавших в боевых действиях в Ираке и Афганистане. В последние годы собакам, страдающим посттравматическим стрессовым расстройством, прописывают антидепрессанты, похожие на те, которыми лечат людей, в сочетании с китайскими травами. Такое лечение, разумеется, Джуди не было доступно. В то время ей мало чем могли помочь, и немногие (за исключением, конечно, Фрэнка) даже замечали какие-то расстройства в поведении Джуди[5].
Несмотря на все тяготы того времени, очевидно, что Фрэнк искал выход. Тот же зов, который Фрэнк слышал с отрочества, привел его в торговый флот, а потом – в ВВС. В 1948 году, казалось бы, из ниоткуда явилась возможность путешествовать и принять участие в предприятии намного более значительном, чем утомительная работа в родном городе. И Фрэнк ухватился за этот шанс.
Великобритания по-прежнему испытывала недостаток продовольствия. Восполнить его предполагалось за счет развития сельского хозяйства в заморских территориях. Так, в Танганьике (современной Танзании) решили разводить арахис и другие виды орехов – дешевый и питательный продукт, в котором так нуждалась метрополия. Посадки должны были начаться в одном из районов разваливавшейся Британской империи, который все еще находился под контролем короны. Фрэнк подал заявление и получил место в Восточной Африке в Overseas Food Corporation, которая была головной организацией в Плане выращивания земляных орехов[6].
К сожалению, возделывание арахиса требует больших объемов воды, а районы, выбранные для посадок, были подвержены засухам. После нескольких лет безуспешных усилий План выращивания земляных орехов провалился, став одним из символов послевоенного упадка Англии. В 1960 году Ян Флеминг в своем романе о Джеймсе Бонде «Квант милосердия» выведет трагического персонажа, который «после жизни, проведенной на службе, получил работу в Плане выращивания земляных орехов».
Но Фрэнк рассматривал план иначе. Он получал удовольствие от пребывания в Африке, хотя поначалу казалось, что предприятие сделает то, чего не смогли сделать японцы, океан и джунгли: его разлучат с другом. Как он ни старался, получить разрешения на то, чтобы Джуди сопровождала его, он не мог. Газета Evening Standard 20 марта 1948 года сообщала об этой проблеме и отмечала, что «человек и собака не расставались в течение шести лет», за исключением времени, проведенного собакой в карантине, и что «молодой Фрэнк Уильямс, который должен бы быть сегодня счастливым человеком… плачет о том, что никогда больше не увидит свою собаку».
Фрэнк обратился за помощью к руководству Больницы для животных, и кто-то оттуда позвонил инициатору проекта, лорду Леверхолму, компания которого Lever Brothers была гарантом проекта. Когда лорд услышал, что знаменитую Джуди из Сассекса не подпускают к его детищу, он впал в ярость – и все бюрократические препоны отъезду Джуди магическим образом растаяли.
Долгие перелеты (первые в жизни Джуди) из Лондона в Дар-эс-Салам прошли без происшествий, если не считать инцидента в Египте. Во время дозаправки в Вади-Хайфа на борт самолета поднялся таможенный чиновник, у которого был распылитель, заряженный бактерицидным средством. Им-то таможенник и опрыскал салон самолета. Джуди, очевидно, спала глубоким сном в проходе, но при приближении таможенника с распылителем она проснулась и приняла боевую стойку. Оскалив зубы и рыча, она заставила египтянина выбежать из самолета и погнала его по взлетно-посадочной дорожке вплоть до дверей здания аэропорта. Таможеннику удалось захлопнуть и запереть дверь прямо перед носом взбешенной собаки.
По словам Фрэнка, Джуди «с улыбкой Чеширского кота» потрусила обратно в самолет. Фрэнк решил, что погоня за таможенником была всего лишь шоу для оживления путешествия. Джуди всегда остро чувствовала момент.
После прибытия в Танганьику Фрэнка направили на обучение в город Конгва. Он должен был отвечать за успешный посев и сбор урожая на нескольких больших участках, разбросанных по огромной территории в округе Начингвеа в южной части страны.
Оттуда Фрэнк и Джуди постоянно разъезжали на «Ленд-ровере». Фрэнк обычно часами ездил между засаженными участками и находившимися рядом с ними деревнями. В предназначенной для сафари машине бывало до десяти пассажиров, но для Джуди всегда находилось место.
Приспособиться к жизни в африканском буше было легко: змеи, обезьяны и даже слоны имели для Джуди больше смысла, чем такси, троллейбусы и до блеска вылизанные газоны. «Путешествуя по девственным просторам, Джуди чувствовала себя лучше всего, – вспоминал Фрэнк. – Гоняясь за самой разной дичью, она могла жить своим охотничьим инстинктом». Удивительно, но увидев стадо слонов, которые шли по саванне и трубили, она первым делом приняла классическую стойку пойнтера, указывающего на дичь. О, если бы ее могли увидеть люди с «Москита»! Джуди идеально подняла лапу, а ее голова и хвост образовали прямую линию, указывавшую на слонов.
«Перестань выделываться, старушка. Я их вижу», – пробормотал Фрэнк.
Джуди поняла, что в Африке обитают крупные животные, и опасалась их. Но не боялась, и это она доказала как-то ночью на свежем воздухе у дома Фрэнка. Слуга Абдул вытащил ванну из дома, чтобы опорожнить ее утром. Около двух часов ночи человека и собаку разбудили звуки, которые, казалось, производил огромный пылесос, работавший возле самого дома. Джуди бросилась в дверь и начала яростно лаять. Фрэнк выглянул наружу и увидел крупного слона-самца, который шумно тянул воду хоботом из ванны при свете полной луны, идеально освещавшей сцену.
Джуди носилась взад и вперед, заливаясь лаем и наскакивая на слона – сначала на его тело, потом на его хвост, словно не могла решить, на какой части ей надо сосредоточиться. Слон, уставший от помехи под ногами, ушел прочь, ничего не натворив. Но Джуди этого было недостаточно. Собака схватила ванну зубами и оттащила ее обратно в дом. Последний раз громко гавкнув в ночь, она улеглась, закончив свою работу на ночь.
Менее удачно проходили погони Джуди за бабуинами, которые часто встречались в том районе. В прошлом встречи Джуди с приматами, начиная со столкновения с обезьяной Микки на борту «Кузнечика» в Сингапуре, были неприятными. А бабуины являлись к ней волнами, целыми семьями, как особая дичь, которую собака была не в силах одолеть, так как у бабуинов имелось преимущество: в любой момент они могли укрыться на деревьях. Группа бабуинов прыгала вокруг Джуди, заставляя ее поворачиваться туда и сюда. Собака была сбита с толку. Какое-то время Джуди играла с бабуинами, но когда обезьяны начали выдирать кукурузные стебли и бросать их в собаку, она сдалась.
Однажды Фрэнк взял Джуди в полет в Дар-эс-Салам, где у него были какие-то дела. Он беспокоился за собаку (она впервые совершала полет в маленькой переноске, в отличие от полетов из Англии в Африку, во время которых она могла бродить по проходам, как хотела). Оказалось, что всю дорогу Джуди молчала. Причину молчания Фрэнк обнаружил, когда пошел доставать ее из переноски. В крыше переноски была прорезана дыра, так что собака могла высунуть наружу голову. А кто-то положил кусок говядины слишком близко.
И действительно, Джуди съела практически все мясо, оставив только кусочек, до которого не могла дотянуться. От Шанхая до Суматры Джуди сурово учили тому, что ей следует отказываться от еды, любой еды, независимо от того, насколько сильно ей хочется проглотить лакомые куски. Щедрый ланч хорошо просматривался в ее животе: собака стала похожа на анаконду, проглотившую козу. Фрэнк подхватил собаку и побежал от самолета в свой джип прежде, чем владелец мяса обнаружил, что оно исчезло в глотке Джуди. Фрэнк старался напустить на себя строгость, но едва мог удержаться от смеха.
Во время пребывания Джуди в Африке случился и другой сюрприз. В третий раз в жизни она забеременела. Отец остался неизвестным, хотя, в отличие от Глоегоера, вокруг было много явных возможностей. В 1949 году Джуди родила семерых малышей, в общей сложности принеся за одиннадцать лет 29 щенков в трех странах на двух континентах. Джуди становилась матерью на борту военного корабля, в лагере для военнопленных и на сельскохозяйственных работах в африканском буше. Ее потомство принесло несказанную радость взрослым и детям на берегах Янцзы и в африканских селениях, а также товарищам по плену и любовнице ее захватчика на Суматре. Хотя третий помет Джуди из Сассекса с годами и расстояниями оказался совершенно и безнадежно забытым, ее исключительные гены все же не должны были пропасть зря.
Надеемся, ее щенкам не пришлось доказывать свою стойкость так, как это делала их мать.
* * *
Двадцать шестого января 1950 года Фрэнк погрузил Джуди в свой «Ленд-ровер» и выехал из дому на 20 километров в буш. Фрэнк должен был проинспектировать шахту, построенную рядом с плантациями арахиса – руководители плана начали осознавать тщетность своего сельскохозяйственного предприятия. Джуди немного побродила вокруг Фрэнка, но, по своему обыкновению, вскоре ушла, по словам Фрэнка, «на самостоятельную охоту».
Печеночно-белая шкура Джуди становилась все более седой. Четырнадцать лет жизни проявлялись на морде и в походке собаки. Но когда она носилась в зарослях, она была очень счастлива – годы, проведенные в джунглях Суматры, не озлобили ее и не лишили ее любви к природе. В душе Джуди все еще оставалась потомком диких волков и стремилась к свободе. Но она была одомашненным животным, которое всегда возвращалось, чтобы встретить Фрэнка в его джипе, когда приходило время отъезда.
Но в тот день Джуди не отозвалась на свист Фрэнка. Ее нигде не было видно. Как сказал Фрэнк, она «не вернулась из своего сафари». Фрэнк свистел и свистел, но пойнтер не выходил из буша.
«Было около четырех часов дня, когда я пошел искать ее вместе с несколькими рабочими, остававшимися на шахте, – вспоминал Фрэнк. – Увы, поиски оказались безуспешными. На закате нам пришлось их прекратить. Мы раструбили об исчезновении Джуди по всей округе и предложили награду любому, кто найдет собаку».
При тщательном последующем поиске удалось обнаружить следы Джуди и пересекавшие их следы леопарда, что вызывало тревогу, но никаких признаков ни того, ни другого животного не было. Фрэнк вместе с Абдулом прочесывал местность, но безрезультатно. Фрэнк предложил местным жителям вознаграждение в размере пятисот шиллингов. Но проходили дни, и все, кроме Фрэнка, отчаялись.
Наконец на пороге дома Фрэнка появилась группа африканцев. Люди окружили Абдула и энергично жестикулировали. Слуга возбужденно выпалил новость: «Они видели Джуди!»
Джуди видели у деревни Чумбавалла, в нескольких часах езды от дома Фрэнка. Солнце уже садилось, и вскоре должна была наступить темнота, как это бывает на африканской равнине. Имело смысл дождаться утра, но Фрэнк был вне себя от нетерпения. Он вскочил в джип и поехал в указанном направлении.
Фрэнк бешено гнал машину во тьму, несмотря на плохую дорогу. Он пересекал ревущие реки, в том числе ту, мост через которую был смыт наводнением. Машина нуждалась в остановке, но он гнал дальше. Наконец, незадолго до рассвета он приехал в деревню.
О том, что произошло после, Фрэнк рассказывал много лет спустя и через большие промежутки времени, и его истории противоречат друг другу. В 70-х годах он рассказал, что его встретил вождь деревни и отвел в низенькую хижину, покрытую пальмовыми листьями. В хижине Фрэнк увидел Джуди, которая была в плохом состоянии. Собака встала, обрадованная встречей, но потом со стоном упала. Десятилетием позднее Фрэнк рассказал голландским исследователям Нойманну и ван Витсену, что «после разговора с вождем и старейшиной деревни они согласились организовать поисковую партию. На сей раз поиски были успешными: на следующий день Джуди принесли и держали до тех пор, пока я ее не принял. Она выглядела ужасно и была истощена недоеданием». Так или иначе, Джуди и Фрэнк снова были вместе.
Почему Джуди, которая так успешно находила дорогу в самых глубоких, темных и непроходимых джунглях, неожиданно потерялась и попала в беду, остается загадкой. Вполне возможно, что ее напугал леопард или какой-то другой хищник, который мог гнаться за нею. Ее обычно безошибочное умение ориентироваться с помощью нюха подвело ее. Пожилая собака не смогла найти дорогу обратно. Она определенно была в плохом состоянии, когда прибрела к людям, но противилась попыткам позаботиться о ней. Скорее всего, она все еще пыталась учуять знакомый запах, который привел бы ее к Фрэнку.
Фрэнк долго купал собаку, вытаскивал из ее шкуры многочисленных клещей. Чтобы восстановить уровень протеина в ее организме, Джуди накормили здоровой едой – курицей и молоком. Собака была слишком стара и двигалась слишком медленно для того, чтобы уверенно охотиться и ловить дичь, а во время поисков своего друга она, вероятно, истощила все резервы своих сил.
Поглотив еду, Джуди свернулась клубком и проспала 12 часов подряд. «Через пару дней она, казалось, уверенно пошла на поправку», – рассказывал Фрэнк. И действительно, к Джуди отчасти вернулась прежняя прыть.
Но вечером 16 февраля собака проснулась и начала скулить. Фрэнк оставался рядом с нею и пытался ее убаюкать, но она, по меньшей мере, раз в час просыпалась и скулила. Она едва могла ходить и явно испытывала сильные боли. Фрэнк отвез ее в ветеринарную клинику Начингвеа. Собака продолжала скулить у него на руках. Фрэнк был слишком подавлен, чтобы отвечать на многочисленные приветствия и пожелания удачи. Когда главный хирург лечебницы, доктор Дженкинс, вышел к ним, Фрэнк едва мог разговаривать.
После обследования оказалось, что страшную боль причиняет опухоль молочной железы. «Восстановить силы Джуди как можно быстрее для того, чтобы она смогла пережить операцию по удалению опухоли, – это была гонка со временем», – вспоминал Фрэнк. Доктор Дженкинс провел операцию, как только осмелился ее сделать, и иссек злокачественное образование.
Сразу после операции дела, казалось, шли хорошо, но вскоре у Джуди развился столбняк, и она стала мучиться еще сильнее. Она корчилась в конвульсиях и снова стала напоминать скелет, как в плену на Суматре. Испытывавшая нехватку лекарств лечебница мало что могла сделать для облегчения страданий собаки.
Доктор Дженкинс пошел к Фрэнку, который без сна сидел на маленькой кушетке в комнате ожидания. Доктор поддерживал дружеские отношения с Фрэнком и Джуди со времени их приезда в Африку. Как ни больно было ему говорить это, Дженкинс сказал, что необыкновенная жизнь Джуди очень скоро закончится. Несмотря на его и Фрэнка чувства, настало время проявить твердость.
«Разреши мне усыпить ее, Фрэнк», – сказал доктор.
Фрэнк смог только кивнуть и отвернулся. По его щекам катились слезы. Не говоря ни слова, он последовал за Дженкинсом в маленькую комнату, где Джуди боролась с инфекцией. Фрэнк смотрел, как ветеринар готовит раствор, который расторгнет те узы, которые связывали его и Джуди на трех континентах и позволили им преодолеть бесчисленные превратности судьбы.
В пять вечера по местному времени 17 февраля 1950 года Джуди усыпили. Ей было почти четырнадцать лет, что соответствует 98 годам человеческого возраста.
Ее похоронили в форме ВВС, в могиле поблизости от дома Фрэнка. Вместе с Джуди похоронили и ее награды – медаль «Тихоокеанская Звезда» за кампанию в Азии, Звезда за войну 1939–1945 годов и медаль «За оборону», которой были награждены все участники войны. Чтобы не дать гиенам разрыть могилу, ее обложили камнями. Потом Фрэнк начал последнюю службу по своей любимой собаке.
Изо дня в день, час за часом, закончив долгий рабочий день в рамках проекта выращивания арахиса, Фрэнк уходил в буш, где искал белый мрамор. Не отрывая взгляда от земли, он обошел большие территории в поисках того прекрасного белого сияния, которое улавливает свет солнца. Найдя большие мраморные плиты, Фрэнк старательно разбил их на мелкие куски, круша камень молотом в короткие ночные часы. Потом Фрэнк смешал кусочки мрамора с цементом, укрыл этой смесью могилу Джуди и долгие недели формировал контуры мраморной плиты. Фрэнк хотел сделать Джуди такой мемориал, какого заслуживала ее любовь и необыкновенная преданность. По словам Фрэнка, «монумент должен быть достоин исключительно храброй собаки, являвшей пример настоящего друга, храброй и отважной во всех, даже самых трудных обстоятельствах, собаки, которая значила так много для столь многих людей, когда они утрачивали мужество».
Потом Фрэнк выгравировал на металлической табличке, которую прикрепил к монументу, следующий текст:
В ПАМЯТЬ О ДЖУДИ,
СОБАКЕ ПОРОДЫ АНГЛИЙСКИЙ ПОЙНТЕР,
РОДИВШЕЙСЯ 1 ФЕВРАЛЯ 1936 ГОДА В ШАНХАЕ,
УМЕРШЕЙ В ФЕВРАЛЕ 1950 ГОДА.
СОБАКА БЫЛА РАНЕНА 14 ФЕВРАЛЯ 1942 ГОДА ПРИ БОМБАРДИРОВКЕ И ПОТОПЛЕНИИ БРИТАНСКОГО КОРАБЛЯ «КУЗНЕЧИК» В АРХИПЕЛАГЕ ЛИНГА. ПЕРЕЖИЛА ТОРПЕДИРОВАНИЕ СУДНА «ВАН ВАРВИК». БЫЛА В ЯПОНСКОМ ПЛЕНУ С МАРТА 1942 ГОДА ПО АВГУСТ 1945 ГОДА.
ОНА СЛУЖИЛА ТАКЖЕ В КИТАЕ, НА ЦЕЙЛОНЕ, ЯВЕ, В АНГЛИИ, ЕГИПТЕ. БИРМЕ, СИНГАПУРЕ, МАЛАЙЕ, НА СУМАТРЕ, В ВОСТОЧНОЙ АФРИКЕ.
«ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ СОБАКА… ДОБЛЕСТНАЯ ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ, ВИЛЯЯ ХВОСТОМ, В ДРУЖБЕ ДАВАЛА БОЛЬШЕ, ЧЕМ КОГДА-ЛИБО ПОЛУЧАЛА В ОТВЕТ…
ВСЮ СВОЮ КОРОТКУЮ ЖИЗНЬ ОНА НЕСЛА ВДОХНОВЕНИЕ ОТВАГИ, НАДЕЖДЫ И ВОЛИ К ЖИЗНИ МНОГИМ ЛЮДЯМ, КОТОРЫЕ В ГОДИНУ ИСПЫТАНИЙ СДАЛИСЬ БЫ, ЕСЛИ Б НЕ ПОДАННЫЙ ЭТОЙ СОБАКОЙ ПРИМЕР И НЕ ЕЕ СТОЙКОСТЬ».
Но выдающаяся жизнь такого необыкновенного животного не заканчивалась физической смертью. Более чем через полвека после смерти храбрость и служение Джуди все еще удостаиваются похвал и вдохновляют людей. История Джуди оставалась полузабытой до тех пор, пока матросы с канонерок, плававших по Янцзы, не решили возродить память об этой собаке. В результате в 1973 году появилась книга «История Джуди». После этого Джуди периодически поминают в британской прессе, и, что особенно важно, память о ней хранит Имперский военный музей в Лондоне. В 2006 году музей организовал ретроспективу, посвященную животным, которые храбро служили во время войны, и в центре этой экспозиции была Джуди.
Самая трогательная награда этому замечательному пойнтеру была присвоена 27 февраля 1972 года, во время церковных служб в городах, связанных с военно-морским флотом, по всей стране, в том числе в Портсмуте. Имя Джуди произносили вслух при поминовении погибших, и церковные колокола звонили в ее честь. Рассказывая об этом, Times of London назвала Джуди «самой лохматой и самой просоленной морской собакой, какая когда-либо завывала в кошмарах древнего морехода». В результате добродушный пойнтер печеночно-белого окраса стал казаться скорее морским чудищем кракеном, нежели талисманом. В той же статье приведены слова старого члена команды «Москита» Билла Уилсона, медика, который много десятилетий назад лечил Джуди от похмелья и называл ее другом.
«Все верно, ее надо помнить за ее великолепное мужество, проявленное ею на море; она – вдохновение для всех моряков».
Единственная ошибка Уилсона состоит в том, что он говорит только о моряках.
Эпилог
Вскоре после похорон Джуди Фрэнк Уильямс едва не присоединился к покойной собаке в загробной жизни. Срок его контракта с организацией, осуществлявшей план выращивания земляных орехов, истек, и Фрэнк вылетел из Танганьики, чтобы вернуться в Англию. Невероятно, но самолет разбился на склонах горы Килиманджаро. Однако Фрэнк слишком много раз выживал, чтобы погибнуть теперь. Он ушел с места катастрофы и вернулся домой целым и невредимым.
К этому времени у Фрэнка появилась цель, ради которой стоило жить. Он снова нашел близкого товарища, но этот раз в человеческом облике. Проживавшая в Танганьике англичанка прослышала про соотечественника, повсюду искавшего материал для строительства памятника, достойного его умершей собаки. Заинтригованная женщина разыскала горевавшего человека и убедила его провести для нее несколько экскурсий по окрестностям его дома. Она была неотразимой брюнеткой с вьющимися волосами, почти такой же высокой, как и Фрэнк, и во время поездок по округе между ними проскочила искра любви.
Примерно через год после этого, когда оба они вернулись в Англию, Фрэнк женился на Дорис, ставшей после свадьбы миссис Уильямс. Пара начала новую совместную кочевую жизнь, во время которой у них родился сын. Фрэнк Алан Уильямс появился на свет в Йоркшире в 1954 году. Но угнетающая атмосфера родины снова заставила Фрэнка-старшего бежать из Англии. В некрологе Фрэнку его старший сын (тот самый Алан) писал, что ему не подходили «удушающая и искусственная атмосфера послевоенной Англии». Вспомнив о поразивших его при посещении во время службы в торговом флоте красотах Ванкувера и Западной Канады, Фрэнк уговорил Дорис эмигрировать туда в 1955 году. Увы, работу в Британской Колумбии найти не удавалось, так что когда бывший начальник Фрэнка в проекте по выращиванию земляных орехов вспомнил о компетентности, проявленной его подчиненным в Африке, нашел его и предложил ему работу в Пакистане, Уильямсы снова собрались в дорогу.
Проведя в Южной Азии три года, Фрэнк и Дорис в 1958 году вернулись в Канаду с еще одним сыном, Дэвидом. Третий ребенок, дочь Энн, родилась в 1959 году и стала последним звеном в клане. На этот раз семья прочно осела в Британской Колумбии. Фрэнк выучился на инженера-механика и работал в разных крупных строительных компаниях, в том числе в Laing Construction и Chemetics International. Работа Фрэнка была сопряжена с частыми командировками, что удовлетворяло его страсть к путешествиям, но он принимал участие в осуществлении многочисленных проектов в Канаде, в том числе в строительстве огромного торгового центра Pacific Centre и отеля Four Seasons в центре Ванкувера. Но самым важным было то, что Фрэнк «с нуля» воздвиг для своей семьи дом в пригороде Барнаби, где и прожил последующие 40 лет. Семья называла этот дом фортом Уильямс. В соответствии с девизом Фрэнка «Если работа достойна того, чтобы ее делать, она достойна того, чтобы ее выполнили хорошо», дом стал чудом строительного мастерства.
Фрэнк сохранил не только любовь к животным, но и близость с ними. В 2004 году его дочь Энн написала о контакте отца с природой. «Я не встречала никого, кто умел бы так ладить с животными. Они всегда понимали отца, всегда любили его. Если появлялись травмированные или больные животные, они каким-то образом понимали, что должны довериться отцу. При звуках его голоса или от его заботливого прикосновения они могли расслабиться». Когда Энн была девочкой, она держала пони, которые всегда ходили за обходившим поле Фрэнком или грудились вокруг него, когда он чинил ограду. Однажды Фрэнк нашел заблудившегося скунса и взял его в питомцы, с которым часто совершал долгие прогулки. «Он будил нас среди ночи потому, что обнаруживал что-то интересное». Алан рассказал газете Vancouver Sun, что однажды Фрэнк показал детям огромную жабу, найденную им на заднем дворе.
Дети запомнили двух Фрэнков: одного – веселого, беззаботного рассказчика, другого – рационального, консервативного, «порой отъявленного упрямца». Несмотря на его негативный опыт службы в ВВС, Фрэнк сохранил свою любовь к полетам и гордился своим английским происхождением, хотя всегда использовал любую возможность покинуть Великобританию.
Конечно, вся семья знала о его особых отношениях с Джуди. Как сказал Алан корреспондентам Burnaby Now в некрологе отцу, «он никоим образом не рекламировал эти отношения, но он любил поговорить об этом. Если его не останавливали, он сам не останавливался. Возможно, люди, с которыми он вместе работал, знали все об их приключениях, но он никогда не пытался к месту и не к месту напомнить: «Кстати, знаете ли вы о том, что у меня была собака-героиня?»
«Полагаю, эти узы спасли ему жизнь, – продолжал Алан в некрологе. – Думаю, Джуди дала ему больше причин жить. Она заботилась о нем, он заботился о ней».
В 1992 году, в возрасте 73 лет, Фрэнк перенес несложную операцию, но когда он приходил в себя в палате, он упал с кровати, и это падение привело к катастрофическим последствиям. Он перестал чувствовать нижнюю часть тела и следующий год провел в больнице. Домой его выписали с парализованными ногами и прикованным к креслу-каталке. На посвященном памяти Фрэнка сайте написано: «Он всегда был быстрым, активным человеком, полагавшимся на собственные силы. Самым худшим для него стала утрата свободы и независимости». То, чего не могли добиться японцы, произошло в результате простого падения с кровати.
После того, как его парализовало, Фрэнк прожил еще десять лет. Хорошее время у него перемежалось периодами уныния. Он сохранял чувство юмора и веселил сиделок и друзей, но в спокойные моменты впадал в меланхолию, что вполне понятно. Инфекции и поражения кожи, последствия падения, которое лишило его подвижности, несомненно, возвращали его в джунгли Суматры, к болезненным кожным язвам и жуткому течению уродующей тело бери-бери.
Шестнадцатого февраля 2003 года, через месяц после своего восемьдесят четвертого дня рождения Фрэнк умер. На посвященной его похоронам выставке в церкви Forest Lawn Chapel в Барнаби есть фотография Фрэнка и Джуди. Второй сын Фрэнка Дэвид написал в посвященном памяти отца сайте такое трогательное надгробное слово: «Единственное, что помогает мне справиться с моей скорбью, – это знание того, что ты беззаботно гуляешь по теплому песку райского пляжа… смеешься над Джуди, которая отважно защищает береговую линию от очередной накатывающейся на нее волны».
После смерти Джуди Фрэнк прожил 53 года. Собак он никогда больше не заводил.
Примечания
Одним холодным вечером в феврале 1970 года группа британских моряков собралась на встречу в городе военно-морской славы Портсмуте, Англия. Все они в 30-х годах XX века служили в Китае, на канонерках, охранявших интересы британской короны на реке Янцзы. Когда собравшиеся ударились в воспоминания, они начали непрерывно говорить не о приключениях в открытом море или об особенно веселых увольнениях на берег, а о собаке, бывшей талисманом их корабля.
Изрядно выпив, моряки решили узнать больше о жизни собаки, о том, что с нею стало после службы на канонерках. Так как собаки не пишут мемуары, моряки решили: самое меньшее, что они могут сделать, это написать воспоминания за нее. Талисман, пойнтер Джуди, произвела на моряков столь сильное впечатление, что, даже протрезвев, они начали энергично реализовывать свой проект.
Так некоторые из них стали искать дополнительную информацию о жизни Джуди. Они говорили со старыми товарищами, служившими вместе с ней, писали письма, рылись в архивах. Когда моряки закончили свою работу, они передали свои находки редактору Эдвину Варли. Варли обобщил собранные материалы в маленькой книжке, озаглавленной The Judy Story («История Джуди») и изданной в Англии в 1972 году.
Благодаря этим людям – Джорджу Уайту, Уильяму Уилсону, Лесу Сирлу и Вику Оливеру – история приключений и необычайной жизни Джуди на войне и в мирное время увидела свет. И именно благодаря этим морякам стала возможной и книга, которую вы держите в руках.
Но в воспоминаниях моряков о жизни Джуди много пробелов, которые надо было заполнить, чтобы должным образом рассказать полную историю этой собаки. Ее «лучший друг» (а им, судя по рассказам, был Фрэнк Уильямс) был не самым общительным человеком, когда речь заходила о том, что он пережил во время войны. Хотя Фрэнк мог написать увлекательные мемуары, он предпочел, в основном, хранить молчание, во всяком случае, публично. Он нарушил его лишь дважды. Фрэнк написал длинное письмо голландским авторам Х. Нойманну и Э. ван Витсену для их изданной в 1984 году книги о Пакан-Барое под названием De Samatra Spoorweg («Суматранская железная дорога»). Эта книга не переведена на английский. А еще Фрэнк поговорил со служившими на канонерках людьми, которые составляли «Историю Джуди».
Некоторые, хотя и не все воспоминания и тайные мысли Фрэнка, особенно относящиеся ко многим десятилетиям его жизни без Джуди, остаются загадкой. Я заполнил лакуны архивными материалами и сведениями из некрологов настолько хорошо, насколько смог это сделать, но есть моменты, которые, к сожалению, ушли в могилу вместе с ним. Все попытки связаться с проживающими в Канаде родственниками Фрэнка, включая наем частного следователя и сотни сделанных наугад телефонных звонков, оказались безуспешными. Надеюсь, эта книга дойдет до них, и потомки Фрэнка помогут создать полный портрет их выдающегося отца.
Все остальные источники материалов и рассказы перечислены ниже.
Глава 1. Талисман
Сведения о рождении Джуди, эпизоде на улицах Шанхая и первых днях Джуди на борту британского военного корабля «Москит» взяты из мемуаров, писем и корабельных журналов, собранных Виком Оливером, Лесом Сирлом, Джорджем Уайтом и Уильямом Уилсоном в книге «История Джуди».
1. Шанхай, название которого переводится как «город на реке», был сонной рыбацкой деревушкой до тех пор, пока британцы не назвали его в числе открытых портов в договоре 1842 года, после Первой опиумной войны, когда Китайская империя предоставила британцам торговые концессии в Поднебесной. После этого статус города, занимавшего стратегически важное место, численность его населения и объем импорта, проходившего через порт Шанхая, стали стремительно возрастать.
2. На протяжении всей истории Китай не раз сталкивался с голодом. Голод 1928–1930 годов, вызванный жестокой засухой на севере, свел в могилу, по имеющимся оценкам, три миллиона человек. В 1936 году засуха снова стала причиной голода, охватившего весь Китай. Катастрофу усугубили чудовищные наводнения, вызванные пошедшими наконец дождями. По оценкам, за один тот страшный год погибло пять миллионов человек. В обоих случаях плохо скоординированные попытки помощи усугубили страдания, а не положили им конец. Трехлетний голод во время Великой культурной революции, продолжавшийся с 1958 по 1961 год, был даже более губительным. По разным оценкам, он уничтожил от 15 до 43 миллионов человек.
3. Поговорка «Если спину существа греет солнце, это можно есть» – южнокитайского или кантонского происхождения. Жители Северного Китая, скажем, Пекина, говорят о своих братьях с юга: «Кантонцы съедят все, что плавает, кроме подводной лодки, все, что летает, кроме самолета, и все, у чего есть ножки, кроме стола».
4. После ошеломляющей победы над русским флотом в 1904 году (автор, вероятно, имеет в виду все-таки Цусимское сражение, которое произошло в 1905 г. – Прим. ред.) японцы задались целью создать военно-морской флот, способный разгромить американский в Тихом океане. Отцом этой идеи был адмирал Сато Тэцутаро, который выдвинул доктрину «70 процентов»: Японии следует иметь флот, мощь которого составляла бы не менее 70 % мощи всего американского ВМФ. Этого было бы достаточно, чтобы одержать победу над силами врага на Тихом океане, а также победить в последующей битве с американскими кораблями, которые непременно перебросили бы из Атлантики для усиления тихоокеанского флота. Вскоре Япония вступила в «гонку дредноутов», которая в десятилетие, предшествовавшее Первой мировой войне, охватила все великие морские державы. Эту гонку начали Англия и Германия, но в ней принимали участие не только Япония, но и США, и Франция.
5. Япония вторглась в Маньчжурию, огромный регион на северо-востоке Китая и на российском Дальнем Востоке, 18 сентября 1931 года. Маньчжурия быстро попала под контроль агрессоров, но когда боевые действия сместились на юг, в район Шанхая, Япония отвела войска, и предложенный США и заключенный при их посредстве мир на несколько лет прекратил войну.
6. Набережная Вайтань, также известная как Банд, Бунд (неверное, хотя и распространенное произношение. – Прим. ред.), Шанхайская набережная или просто Набережная (Чжуншань Дунъи Лу, или Первая восточная дорога Жонгшан). С появлением британского сеттльмента в Шанхае набережную вымостили, а берега укрепили, чтобы сдержать реку Хуангпу, которая дала Банду название (это слово означает дамбу, достаточно широкую для того, чтобы на ней можно было торговать и чтобы по ней могли ходить люди). Банд быстро стал сердцем города, как экономическим, так и культурным. Район был живописным, отличавшимся радикальным смешением всех архитектурных стилей, и романтичным – влюбленные гуляли рука об руку над рекой или катались на лодках у дамбы. В коммерческом отношении Банд стал местом расположения банков и штаб-квартир торговых компаний, консульств и посольств, издательств газет и издательских домов. Сегодня Банд – первая остановка туристов всех национальностей, и, хотя прежнее очарование во многом ушло, он остается символом Шанхая.
7. История о нападении японских матросов на лавку мистера Су и полученном собакой пинке также взята из «Истории Джуди».
8. Важные данные о жизни на канонерках, в том числе спецификации, взяты из бесценной монографии Энгуса Констама Yangtze River Gunboats («Канонерки с реки Янцзы»).
9. В Китае находилось двенадцать канонерских лодок класса Insect британского военно-морского флота. Помимо «Москита» в эту флотилию входили канонерские лодки «Тля», «Пчела», «Цикада», «Сверчок», «Хрущ», «Светлячок», «Божья коровка», «Богомол», «Ночная бабочка», «Скарабей» и «Тарантул».
10. Вторую опиумную войну называют также Войной «Стрелы». В сущности, она была такой же, как и Первая опиумная, – войной западных стран, главным образом Англии и Франции, за свои коммерческие интересы против правителей Китая из династии Цин, которых раздражало иностранное влияние на китайскую торговлю. «Стрела» – английское судно, захваченное китайцами в Кантоне. Этот инцидент спровоцировал войну, которая обернулась катастрофой для китайских властей. Цинская армия была разгромлена, и западные державы обсуждали разграбление Запретного города и договорились вместо этого сжечь летние дворцы в Пекине. Тяньцзиньский договор был ратифицирован в 1858 году. Это соглашение позволило дислоцировать флотилии западных канонерок на Янцзы.
11. В последнее время использование термина «полевой командир» (в отечественной академической китаистике принят термин «военные правители», но используемый здесь ничем не хуже. – Прим. ред.) для описания региональных предводителей того периода стало почитаться политически некорректным. Но такая политкорректность затемняет ту фундаментальную истину, что этими людьми двигали денежные соображения и стремление контролировать территории, и они ни в коем случае не были борцами за свободу, какими их изображают ныне некоторые историки-ревизионисты.
12. The Sand Pebbles – классический роман Ричарда Маккенны, по которому в Голливуде сняли фильм. Пол Ньюман отказался от главной роли Джейка Холмана, и она досталась Стиву Маккуину, принеся ему единственную номинацию на приз американской киноакадемии как лучшему актеру. В этом фильме также сыграла девятнадцатилетняя Кэндис Берген.
13. Ян Сен был, возможно, провинциальным полевым командиром, но это – лишь поверхностный штрих его примечательной и долгой жизни. Ян Сен хранил лояльность Чан Кайши и служил ему на разных должностях в гоминьдановском режиме, главным образом, в качестве военного губернатора. Во время Второй мировой войны он был заместителем главнокомандующего и после прихода к власти возглавляемых Мао Цзедуном коммунистов бежал вместе с Чан Кайши на Тайвань. Будучи, несмотря на свою грозную репутацию и не менее грозную деятельность, гуманистом, Ян верил в искусство и высшее образование, нанимая в свой штат только выпускников колледжей и финансируя парки, музеи и школы в рамках своего феода. Ян был заядлым альпинистом и спортсменом. На открытии летних Олимпийских игр 1968 года в Мехико он внес знамя Тайваня на Олимпийский стадион Мехико. Он также стал мастером-даосом и многоженцем, считавшим, что мужчина имеет право на столько жен, сколько он пожелает (у него самого было, по меньшей мере, пять жен и по несколько детей от каждой). Он также поощрял своих женщин получать образование и вести активную общественную жизнь. Ян умер в 1977 году в возрасте 93 лет, так что он прожил необычайно долгую жизнь для человека его времени и карьеры.
14. Атака на Вансянь была спровоцирована протестом Яна против того, как британские и американские канонерки отказали ему и его войскам в проходе вверх по реке на итальянских и японских судах. Капитаны английских и американских судов сослались на нейтралитет, что, учитывая миссию канонерок, выглядело лицемерно.
15. История породы пойнтеров подробно изложена Эрнестом Хартом в книге Pointers («Пойнтеры»).
Глава 2. Собака за бортом
Информация о приключениях Джуди на борту «Москита» (и за его бортом) взята из воспоминаний, дневников и корабельных журналов, собранных Виком Оливером, Лесом Сирлом, Джорджем Уайтом и Уильямом Уилсоном и опубликованных в книге «История Джуди».
1. Жизнь обыкновенного моряка, служившего на канонерке, описана на основе документов в книге «Канонерки с реки Янцзы».
2. Квейло – кантонское произношение общекитайского жаргонного обозначения иностранца. Переводится как «дьявол-чужеземец».
3. Концепцию umwelt (окружающего мира, среды обитания животного) разработал Якоб Икскюль, но в научный и общий оборот ее ввел Томас Себеок, профессор семиотики из Университета штата Индиана. Себеок увидел, что работа Икскюля касается «биологических основ изучения коммуникаций и значения человеческого существа», не говоря уже о других животных. Вопрос о том, присущ ли umwelt собакам, подробно рассмотрен Дженифер Арнольд в книге Through a Dog’s Eyes («Мир глазами собаки»).
Глава 3. Увольнение на берег
Сведения о любви Джуди к коротким увольнениям, ее приеме в «Клуб запойных пьяниц» и трудностях, связанных с ее обучением охоте, взяты из воспоминаний, дневниковых записей и записей в бортовых журналах, собранных Виком Оливером, Лесом Сирлом, Джорджем Уайтом и Уильямом Уилсоном и опубликованных в книге «История Джуди». Рассказы более общего характера об увольнительных на берег и попойках взяты из книги «Канонерки с реки Янцзы».
1. Адмирал сэр Чарльз Литтл стал главнокомандующим базой в Китае в 1936 году, после почти сорокалетней безупречной службы в британском ВМФ. Затем Литтл стал вторым лордом Адмиралтейства, что было одной из высших должностей в ведомстве. В 1941 году Литтл стал также главой штабной миссии Великобритании в Вашингтоне, которая обсуждала совместные операции флотов США и Соединенного Королевства, а в 1942 году принял командование флотом в Портсмуте.
2. Догадка о том, что Джуди на борту «Москита» улавливала вибрации двигателей самолетов, необязательно верна. Собаки, как и большинство животных, действительно лучше, чем люди, приспособлены к восприятию колебаний. Например, собакам часто приписывают способность чувствовать тектонические колебания земной коры до того, как их начинают ощущать люди. Но вибрации воздуха имеют другую частоту. Возможно, что Джуди улавливала рев двигателя самолета на гораздо большем расстоянии, чем это способно сделать ухо человека. Собака может воспринимать звуки гораздо более высокой частоты, чем человек. Отсюда и команды, которые отдают охотничьим собакам свистом. Джуди могла просто слышать звук приближающегося самолета раньше команды «Москита».
3. Гулд Хантер Томас был уроженцем Нью-Йорка, которого друзья знали как Джима или Томми. Окончив Йельский университет, Томас вскоре отправился в Китай. Он намеревался продолжить свое путешествие и обогнуть мир, но из-за аварии на судне остался в Шанхае, где нашел работу в компании Texaco и стал продавать керосин для ламп. Во время своего трехлетнего пребывания в Шанхае Томас вел дневники, которые стали основой его замечательной книги An American in China: 1936–39 («Американец в Китае: 1936–1939 годы»).
Глава 4. Война
Сведения о действиях «Москита» после начала японо-китайской войны взяты из воспоминаний, дневниковых записей и записей в бортовых журналах, собранных Виком Оливером, Лесом Сирлом, Джорджем Уайтом и Уильямом Уилсоном.
1. Мост Марко Поло, построенный еще до появления в Китае известного итальянского путешественника, находится примерно в 30 километрах от современного Пекина. Впервые этот мост возвели в 1189 году. Первая каменная переправа через реку Юндинхэ была смыта наводнением и воссоздана как раз вовремя для того, чтобы Марко Поло увидел ее и заявил: «Через ту реку переброшен очень красивый каменный мост, равных которому в мире найдется не много». Недавние изменения русла Юндинхэ привели к тому, что в настоящее время под мостом протекает мало воды или ее вообще нет.
2. Сведения о Шанхае в дни японского наступления взяты из источников того времени, в том числе из упомянутой выше книги Гулда Хантера Томаса «Американец в Китае: 1936–1939 годы») и книги Эдгара Сноу Red Stars over China («Красные звезды над Китаем»). Приводимые цитаты взяты у английского писателя Джона Гиттингса, который разместил их на сайте .
3. Дополнительные сведения о масштабах зверств, совершенных японцами в Нанкине, можно найти в книге Айрис Чанг The Rape of Nanking: The Forgotten Holocaust of World War II («Резня в Нанкине: забытый холокост Второй мировой войны»).
4. Взаимодействие британской канонерки «Москит» и американской канонерки «Панай» описано в книге «История Джуди». Подробности передвижения канонерок до, во время и после бомбардировки «Паная» взяты из книг «История Джуди» и «Канонерки с реки Янцзы», а также из материалов, размещенных на сайте Военно-морской истории и Наследия командования (), и из многочисленных рассказов того времени.
Глава 5. Любовь
Подробности дружеских отношений Джуди с китайцами и ее любви к пойнтеру с французской канонерки «Франсис Гарнье» любезно собраны Виком Оливером, Лесом Сирлом, Джорджем Уайтом и Уильямом Уилсоном и опубликованы в книге «История Джуди».
1. «Летающие тигры», официально именовавшиеся Первой группой американских добровольцев в ВВС Китая, появились тогда, когда Клэр Шеннолт, отставной генерал ВВС США, в 1937 году принял предложение мадам Чан Кайши написать конфиденциальный обзор состояния военной авиации Китая во время японо-китайской войны. Шеннолт отправился организовывать сеть аэродромов и систему раннего оповещения, которые позволили китайским ВВС конкурировать в воздухе с гораздо более мощной авиацией Японии. «По всему свободному Китаю люди-муравьи работали на износ для того, чтобы превратить грязь, камни и известь в полуторакилометровые взлетно-посадочные дорожки для самолетов, которые еще не были построены на заводах Лос-Анджелеса и Буффало». В своих мемуарах Way of a Fighter («Путь бойца») Шеннолт писал о сети предупреждения о воздушных налетах, которую он помог создать: «Китайская система оповещения о воздушных налетах была огромной паутиной людей, радиоприемников, телефонов и телеграфных линий, которая охватывала всю территорию свободного Китая, находившуюся в радиусе действия вражеских самолетов. В дополнение к постоянному сбору данных о налетах японской авиации, эта сеть занималась поиском потерянных дружественных самолетов, указывала путь сбившимся с курса, высылала помощь потерпевшим аварию летчикам и занималась их выкупом, а также направляла наших технических специалистов в точки падения вражеских самолетов».
Американские летчики начали прибывать в Китай, чтобы летать под командованием Шеннолта, в июле 1941 года. Они составили Группу американских добровольцев, прославившуюся отчасти своим летным искусством (на их счету 296 сбитых японских самолетов, а сама группа потеряла только 14 пилотов), отчасти раскраской самолетов P-4 °Curtiss Warhawk (на самолеты американцы нанесли оскаленные пасти тигров и полосы тигровых шкур). «Наши летчики скопировали на носах своих самолетов цветной рисунок из журнала India Illustrated Weekly. На рисунке были изображены остроносые самолеты Р-40 эскадрильи британских ВВС, действовавшей в Ливийской пустыне», – писал Шеннолт. «Летающие тигры» были распущены в День независимости в 1942 году. На смену им пришла 23-я Группа истребителей, которой тоже командовал Шеннолт.
2. История Стэнли Коттерролла и история о том, как Джек Ло бросил в Янцзы японского солдата, рассказаны в книге «История Джуди».
Глава 6. Псы войны
1. «Москит» не был сразу же отправлен на защиту берегов Египта. Сначала канонерку торпедировали. В половине четвертого утра 21 октября 1941 года судно почти потопила немецкая подводная лодка U-79. Это произошло у берегов Северной Африки, в районе ливийско-египетской границы. У канонерки оторвало нос, но ее переднее орудие действовало, поэтому сильно поврежденный корабль отбуксировали в гавань Александрии и использовали как судно ПВО, а в 1945 году канонерку отправили на лом.
2. Морская болезнь, которой страдала Джуди, и ее выздоровление на пути в Сингапур описаны в «Истории Джуди».
3. В VII веке до н. э., примерно тогда же, когда жители Магнесии задействовали собак в войне с эфесянами (оба города находились на территории современной Турции), царь Лидии Алиатт II тоже использовал боевых собак. Рассказывают, что в битве с киммерийцами он приказал своим воинам спустить собак и натравить их на врага. В одном из источников того времени отмечено, что лидийские боевые псы особенно успешно действовали против кавалерии. Некоторые историки считают, что лидийцы использовали собак в войне раньше, чем жители Магнесии. Другие историки считают, что еще в 1750 году до н. э. это делал Хаммурапи, хотя данный тезис имеет мало подтверждений. Единой «библии» боевых псов, увы, нет.
4. Испанские конквистадоры привезли в Новый Свет боевых мастифов. Покрытые броней, с оскаленными пастями, эти собаки выполняли определенные боевые задачи в сражениях с ацтеками, но, главным образом, испанские завоеватели использовали собак для усмирения индейского населения. По мнению Синтии Джин Ван Зандт, изложенному в книге Brothers Among Nations («Братья между людьми»), испанский конкистадор и исследователь Эрнандо де Сото использовал своих мастифов, «делая вид, что отпускает пленных индейцев, но отпускал их только для того, чтобы натравить на них собак. Собаки охотились на индейцев, как в Европе охотились на лисиц или других зверей». Хуан Понсе де Леон использовал мастифов при подавлении восстаний рабов, а Васко Нуньес де Бальбоа взял мастифов в Панаму, где собаки рвали на куски вождей в назидание другим индейцам, чтобы они не бунтовали и не оказывали сопротивления.
5. Одиннадцатому полку пенсильванских добровольцев подарили щенка бостонского терьера Салли, и эта собака принимала участие в битвах, стоя в задних рядах боевого порядка и яростно лая на врага. Получив ранение в сражении при Геттисберге, Салли отбилась от своей части, но потом ее, слабую, но живую, нашли: она охраняла тела погибших и раненых солдат 11-го полка. Салли убили в битве за Хатчер-Ран в феврале 1865 года. Несмотря на жестокий огонь конфедератов, солдаты 11-го полка прекратили боевые действия, для того чтобы похоронить Салли.
6. Салли – одна из двух собак, изображенных на мемориалах в Геттисберге. Другая собака, удостоенная такой чести, – ирландский волкодав, ставший символом храбрости Ирландской бригады, объединявшей пять полков: три из Нью-Йорка, один из Пенсильвании и один из Массачусетса. Несмотря на тяжелые потери, понесенные Ирландской бригадой ранее в боях при Антиетаме и при Федериксберге, бригада героически сражалась при Геттисберге.
7. Военная служба собак во время Гражданской войны в США хорошо отражена на сайте .
8. Битва при Шайло известна также как битва при высадке в Питтсбурге благодаря тому, что северянам было свойственно называть сражения по местным ориентирам или названиям водоемов, например, высадка в Питтсбурге на реке Теннесси. Южане же предпочитали давать названия в честь ближайшего города или ближайшей железнодорожной станции. В данном случае название «битва при Шайло» явно лучше запоминалось или звучало, чем «высадка в Питтсбурге». В своих мемуарах и генерал Улисс С. Грант, и генерал Уильям Шерман говорят о Шайло.
9. В собачьем приюте Баттерси почтили память собак, которые из питомников попали на Первую мировую войну, Балом ошейников и попон, который состоялся 30 октября 2014 года в Лондоне.
10. Сведения о Стабби, герое-дворняге, воевавшем в Первую мировую, взяты из нескольких источников, в том числе из статьи, опубликованной в New York Evening Weekly по заголовком «Стабби, талисман-герой, прошедший 17 сражений, демонстрирует награды за храбрость», а также из материалов, размещенных на сайте ), на сайте -stubby.htm), а также из детской книжки Энн Баусам Stubby the War Dog («Боевой пес Стабби»). Эту собаку часто называют «сержантом Стабби», но на самом деле пса в сержанты не произвели.
11. Огромный массив сведений о боевых псах Второй мировой войны можно найти в обзоре Dogs and the National Defense («Собаки и национальная оборона»), который в 1958 году был написан Анной М. Уоллер для армии США.
12. История героической службы Синбада, хоть и часто проходившей во хмелю, рассказана в статье журнала Береговой охраны США Retiree Newsletter. Статья под заголовком «Четвероногий матрос Синбад» была опубликована в июле 1968 года и на сайте Береговой охраны ().
13. Книга Always Faithful («Всегда верные»), воспоминания Уильяма Патни о службе с боевыми собаками на Гуаме, содержит сведения не только о героизме этих собак, но и об узах, которые складывались у них с их проводниками – морскими пехотинцами, в частности, с Патни.
14. Попытки Патни пристроить боевых собак с Гуама в дома гражданских лиц отражают современное отношение к боевым собакам, служившим в Ираке и Афганистане. До самого недавнего времени таких животных считали «избыточным оборудованием» и выбрасывали после службы. Так оно и было до тех пор, пока президент Билл Клинтон не подписал принятый палатой представителей законопроект 5314, известный также как «Закон Робби», согласно которому военных рабочих собак надо обеспечивать приемлемыми местами проживания. Робби – бельгийская овчарка-малинуа, прослужившая в ВВС США восемь лет в качестве сторожевой собаки-ищейки. Робби, страдавшего усиливавшимся артритом, предназначили к усыплению. Его проводник обратился к начальству с просьбой пощадить Робби, а когда начальники отказали ему, вынес свою борьбу на всеобщее обозрение. Дело привлекло внимание Конгресса США, что привело к новому распоряжению об обязательном приеме таких собак в семьи в случаях, когда это возможно. К сожалению, закон был принят слишком поздно для того, чтобы спасти Робби, которого усыпили в начале 2001 года.
Несмотря на этот закон, пристроить военных собак в семьи по-прежнему трудно. Любой человек, желающий взять такую собаку, может получить дополнительные сведения на разных сайтах, в том числе на сайте и сайте Американской ассоциации военных собак ().
15. История Гэндера подробно и с любовью рассказана в книге Изабель Джордж The Dog That Saved My Life («Собака, которая спасла мне жизнь»).
Глава 7. Фрэнк
1. Историю своего прихода на канонерку «Кузнечик» и встречи с пойнтером Джуди и обезьяной Микки Джордж Уайт описал в книге «История Джуди».
2. Перечень офицеров, командовавших «Кузнечиком», и сроки их командования кораблем можно найти на сайте .
3. О происхождении Фрэнка Уильямса известно, к сожалению, далеко не все. Дополнительные сведения можно найти на мемориальном сайте . Этот сайт семья Уильямса сделала после его смерти в 2003 году. Подробности жизни Фрэнка в Портсмуте, где он вырос, можно установить на основании записей о налогах, смертях и голосованиях, которые хранятся в городском архиве Портсмута, а также книг Уильяма Гейтса The Portsmouth That Has Passed («Ушедший Портсмут»), Sunny Southsea («Солнечный Саутси») Энтони Триггза, сборника собранных Джоном Стедменом устных рассказов People of Portsmouth («Люди Портсмута») и надиктованной Уолли Гриром устной истории A Pompey Boy in the 1930s and 40s («Портсмутский мальчишка 30–40-х годов XX века»). Последние две книги хранятся в городском архиве Портсмута. Этот фрагмент книги вобрал в себя впечатления, которые автор получил во время посещения Портсмута.
Столь же скудны сведения о службе Фрэнка в британском торговом флоте. Основные данные взяты из его официального послужного списка, который находится в Государственном архиве Саутгемптона. Другую информацию предоставил Национальный музей торгового флота в Гринвиче и посвященный Фрэнку мемориальный сайт.
4. Когда Фрэнк в записях торгового флота назвал свое сложение и облик «свежими», он, скорее всего, использовал это слово как синоним определения «европейский».
5. Торговое британское судно «Харблдаун», на котором плавал Фрэнк во время своей службы на торговом флоте, было потоплено во время Второй мировой войны у берегов Исландии подводной лодкой U-94 4 апреля 1941 года, когда оно шло в составе большого конвоя, перевозившего пшеницу из Портленда, штат Мэн, в Англию. Шестнадцать членов команды судна погибли, а еще двадцать пять выловили из воды и доставили в Ливерпуль.
6. Джон Каннингэм по прозвищу Кошачий Глаз стал национальным героем Великобритании благодаря действиям в небе во время Битвы за Британию. Когда Джон Каннингэм сказал, что своими успехами он обязан моркови, поколение мальчишек начало есть овощи.
7. Помимо радара, миссия Тизарда, отправленная в Вашингтон, передала американцам содержание еще нескольких передовых научных программ, в том числе концепцию реактивного двигателя Фрэнка Уайттла, конструкцию гироскопов, орудийных прицелов и пластиковой взрывчатки, а также меморандум Отто Фриша и Рудольфа Пирлса, в котором ученые предупреждали о технической возможности создания атомной бомбы. Да, Фриш и Пирлс были немцами, но они эмигрировали в Англию и проводили свои исследования в Бирмингемском университете.
Главным прорывом, которым миссия Тизарда поделилась с американцами в сфере радиолокации, был многорезонаторный магнетрон – вакуумная трубка высокой мощности, которая создавала микроволны путем бомбардировки электронами открытых полостей в металле. Это производит эффект, похожий на тот, который создают звуковые волны, исходящие от электрической гитары. Явление было открыто в 1940 году в Бирмингемском университете, но поскольку Великобритания была обессилена борьбой с нацистами, Тизард передал разработки американским ученым. Магнетрон усовершенствовали и запустили в массовое производство, и его эффективность была намного выше, чем у более примитивных немецких и японских радаров.
8. Точные данные о военной службе Фрэнка Уильямса невозможно узнать, не получив доступа к его военным документам, а сделать это могут только члены его семьи. Но воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, а также воспоминания других членов подразделения радиолокации в Сингапуре (главным образом, Стэнли Сэддингтона и Фреда Фримена) позволяют установить все важные перемещения Фрэнка. Воспоминания Сэддингтона Escape Impossible («Бегство невозможно») хранятся в Национальном архиве Англии, а личные бумаги Фримена находятся в Имперском военном музее.
9. История работы РЛС в Сингапуре восстановлена по документам ВВС Великобритании, которые хранятся в Национальном архиве. В частности, речь идет о материалах из фонда Signals Vol. IV – Radar in Raid Reporting (RAF Air Force 41/12), фонда EDF Srations Overseas Policy (RAF Air 20/3032) и фонда History of the RDF Organisation in the Far East (RAF AIR20/193).
10. Воспоминания о довоенном Сингапуре взяты из разных источников того времени, а также из личных бумаг Дж. Катбертсона, хранящихся в Имперском военном музее, воспоминаний Сесила Брауна Suez to Singapore («Из Суэца в Сингапур») и Джоффри Брука Singapore’s Dunkirk («Сингапурский Дюнкерк»).
11. Подробности о чрезмерной самоуверенности, которую британцы проявляли в отношении японской угрозы, взяты из воспоминаний Джона Доуэра War Without Mercy («Война без пощады»).
12. Двадцать третьего мая 1941 года гордость немецкого ВМФ, суперлинкор «Бисмарк», предпринял попытку прорвать блокаду немецких портов британским флотом и вызвать беспорядок в Атлантике. Находившийся у берегов Исландии на случай такого столкновения крупнейший британский линейный крейсер «Худ» вместе с линейным кораблем «Принц Уэльский» вышел на перехват немецкого рейдера. Британские корабли обменялись залпами с «Бисмарком». Боевое столкновение началось за несколько минут до шести вечера. Через какие-то мгновения после начала боя «Худ» был потоплен: линейный крейсер взорвался. Из 1419 человек, находившихся на борту, погибли все, кроме трех счастливцев.
«Принц Уэльский» тоже получил несколько серьезных попаданий, и капитан Джон Лич, строгий, очень худой сорокасемилетний австралиец, принял спорное решение не продолжать бой, а выйти из него и привести корабль в порядок. Учитывая ущерб, нанесенный британскому линкору, силу врага и упорный обстрел со стороны немецкого судна, который и привел к потоплению, а также угнетающее зрелище последних моментов линкора «Худ», это было правильным решением. И все же некоторые в Адмиралтействе считали, что Лича следует предать трибуналу.
За «Бисмарком», поврежденным в бою с линкорами «Худ» и «Принц Уэльский» и уходившим в убежище, охотились десятки кораблей и самолетов. Торпеда, сброшенная с самолета, разрушила рулевое управление «Бисмарка», и упорный огонь, который вели британские корабли, добил немецкий линкор, из 2200 человек команды которого в живых осталось всего 114 человек.
Судьба «Бисмарка» вошла в анналы военно-морской истории. О бое с немецким линкором в 1960 году был снят популярный кинофильм «Потопить «Бисмарк»!»; после появился музыкальный хит с тем же названием (хотя в названии песни название корабля было написано неверно). Хит, написаный Джонни Хортоном и Тиллменом Фрэнксом, вышел на третье место в рейтингах популярности. Особенно хорошим документальным фильмом о потоплении немецкого линкора является сериал Dogfights («Бой»), вышедший на Military Channel и дающий полную картину происходившего.
Глава 8. Оперативная группа Z
Опыт использования боевых собак британцами изложен в официальной истории Dogs and the National Defense («Собаки и национальная оборона»), написанной Анной М. Уоллер в 1958 году для Министерства обороны США.
1. Помимо Перл-Харбора, Сингапура и Сиама, 7 декабря (или 8 декабря, в зависимости от международной линии смены дат) японцы нанесли еще несколько ударов, в том числе по острову Гуам, атоллу Уэйк, Гонконгу. Особенно болезненным был удар по Филиппинам. Через несколько часов после удара по Перл-Харбору японцы уничтожили на земле самолеты Б-17 ВВС США на аэродроме Кларк-Филд на Филиппинах, а также треть базировавшихся там истребителей и единственную радиолокационную станцию. Вопрос о том, почему самолеты остались на земле или не были переброшены в безопасное место, после того как в штабе генерала Дугласа Макартура получили известие об ударе по Перл-Харбору, до сих пор не нашел однозначного ответа.
2. Предполагалось, что в состав оперативной группы Z войдет британский авианосец «Неукротимый». Этот корабль нес службу в Индийском океане и Средиземном море, где получил незначительные повреждения, а затем – на Тихом океане, где 4 мая 1945 года его атаковал летчик-камикадзе. «Неукротимый» не был потоплен и оказал поддержку освобождению Гонконга, что стало последним боем этого корабля во Второй мировой войне. В 1947 году «Неукротимый» доставил английскую регбийную команду на серию пробных матчей в Австралию, дав свое название английской национальной сборной по регби, которую стали именовать «неукротимыми».
3. Невероятная история Йэна Форбса основана на его личных бумагах, хранящихся в Имперском военном музее, а также на статье The Real-Life Uncle Albert («Подлинная жизнь дядюшки Альберта»), опубликованной в Daily Mail 14 июня 2013 года. Упомянутый в заголовке дядюшка Альберт – намек на популярный сериал Би-би-си Only Fools and Horses («Только дураки и лошади»), который транслировали с 1981 по 1991 год. Персонаж этого сериала, дядюшка Альберт Троттер, во время Второй мировой войны служил на нескольких кораблях, которые были торпедированы или потоплены в результате бомбовых ударов, причем два из этих кораблей – в мирное время. Но дядюшка Троттер выжил и после войны сделал завидную карьеру: он инсценировал падения с лестниц лондонских пабов, чтобы взыскивать страховые возмещения.
4. Необыкновенные приключения Сесила Брауна на борту линейного крейсера «Рипалс» описаны в его воспоминаниях «От Суэца до Сингапура».
Подробности личной жизни Брауна извлечены из некролога, опубликованного в газете Los Angeles Times в 1987 году. Браун оставил свою работу в газете и уехал из Огайо к морю, стремясь к приключениям и соленой морской жизни. Очарованный морем, он работал на транспортном судне, но когда оно в начале 30-х годов зашло в советские воды, Браун испытал репортерский зуд – и желание поделиться увиденным с миром. Кроме того, надо было зарабатывать. Так Браун написал несколько статей из черноморских портов, в которых побывал, с едкими комментариями об отгородившихся от мира коммунистах.
Возвратившись в США, долговязый, длиннолицый Браун (он походил на актера Энтони Эдвардса) снова стал журналистом и, когда в Европе начал закипать конфликт, перешел на внештатную работу. В 1940 году CBS нанял Брауна корреспондентом по настоянию Эдварда Р. Марроу (Браун был одним из легендарных «парней Марроу»), и Браун писал из Рима об Италии под властью Муссолини. Пример типичного комментария Брауна: «Опереточная армия, готовящаяся к убийствам по приказам дуче, который отравлен огромным презрением к своему собственному народу».
Браун был разочарован тем, что попусту болтается на борту «Рипалса», а не находится на «Принце Уэльском», и уныло предполагал, что пропустит все настоящие бои, которые развернутся в Сиаме и Малайе. На «Рипалсе» тоже было животное-талисман – черный котенок, игривый, хотя и рахитичный. Браун дразнил котенка, помахивая над его головой веревочкой, и жаловался одному морскому пехотинцу: «Чем мы, черт возьми, собираемся заниматься четыре дня?» На что молодой лейтенант ответил: «О, чем-нибудь да займемся. У нас есть даже фильмы. Вчера показывали «Вставай, моя любовь» с Клодетт Кольбер». Но вместо кино Брауну довелось увидеть налет японской авиации.
5. В разгар гонки за строительство все более крупных и мощных линейных кораблей, охватившей военно-морские ведомства от Вашингтона до Берлина и Токио, американский генерал Билли Митчелл и командующий британскими ВВС Чарльз Ромни Сэмсон одними из первых начали отстаивать изменение доктрины боевых действий военно-морского флота. И Митчелл, и Сэмсон убеждали других в том, что авиация в корне преобразит боевые действия на море. Предупреждениями обоих, в общем, пренебрегли. И оба кончили тем, что ушли в отставку со своих постов для того, чтобы отточить и разъяснить собственные убеждения (Митчелл назовет расходы США на строительство линкоров, а не авианосцев «почти преступным отношением к национальной обороне», за что Митчелла предали трибуналу). Бой 10 декабря 1941 года докажет, что Митчелл был, в сущности, прав.
6. В ответ на приход в Сингапур линкоров «Принц Уэльский» и «Рипалс» японский адмирал Исороку Ямамото дополнительно развернул три десятка бомбардировщиков среднего радиуса действия «Мицубиси» в группировке сухопутных войск, которую намеревался использовать для вторжения в Малайю. Пилоты этих самолетов начали тренировки, обучаясь нанесению ударов по крупным кораблям.
7. В воспоминаниях, которыми Фрэнк поделился с Нойманном и ван Витсеном, в воспоминаниях Стэнли Сэддингтона и докладе ВВС Signals Vol. IV – Radar in Raid Reporting, рассказано о плохой работе радиолокации. Некий китайский предприниматель пообещал британским летчикам бутылку шампанского за каждый сбитый японский самолет, но бутылок потратил немного, так как британцы сбили всего лишь несколько самолетов.
8. Потеря Сингапура остается весьма спорным эпизодом британской военной истории. Как и во всех крупных поражениях, понесенных британцами на полях сражений за пределами Европы, козлов отпущения назначено много, хотя в этом случае главным виновником можно считать любого британского командира или даже Уинстона Черчилля, не предусмотревшего наступление японцев под командованием генерала Ямаситы. Даже если бы британцы лучше подготовились к обороне, они, скорее всего, были бы вынуждены капитулировать после того, как японцы добились господства в небе над Сингапуром и Малайей.
Дополнительные сведения об оценках британцами катастрофы Сингапура см. в книгах Колина Смита Singapore Burning («Сингапур в огне»), Фрэнка Оуэна The Fall of Singapore («Падение Сингапура») и Стэнли У. Кирби Singapore: The Chain of Disaster («Сингапур: цепь несчастий»).
9. Бо́льшая часть подробностей об операциях и передвижениях «Кузнечика» в дни, предшествовавшие падению Сингапура, уничтожена японским наступлением. Некоторые сведения сообщили Джордж Уайт и Лес Сирл в «Истории Джуди». Дополнительные факты извлечены из материалов ВМФ Великобритании, которые хранятся в Национальном архиве, в том числе в фонде «Корабль Его Величества «Кузнечик» (WO 361/.404), хотя значительная часть сведений из этого фонда относится к действиям канонерок «Стрекоза» и «Скорпион».
10. Подробности последних дней перед оккупацией Сингапура взяты из разных источников того времени, указанных выше книг о падении Сингапура и официальных отчетов, составленных Военным министерством и хранящихся в Национальном архиве.
11. Рассказ о бегстве Фрэнка в порт и общем хаосе последних дней основан на воспоминаниях, которыми Фрэнк поделился с Нойманном и ван Витсеном, а также на книгах Стэнли Сэддингтона Escape Impossible («Бегство невозможно»), Артура Донахью Last Flight from Singapore («Последний вылет из Сингапура») и Джоффри Брука Singapore’s Dunkirk («Сингапурский Дюнкерк»).
12. Бомбардировщики The Vickers Vildebeest (на английском часто называемого Wildbeest) производства 1928 года. Их полет, который видел Макдэниел, был одним из последних эпизодов их участия в боях.
13. Последние сообщения К. Йетса Макдэниела из Сингапура агентство Associated Press разослало по американским изданиям и изданиям всего мира 12 февраля 1942 года под заголовком «Последнее сообщение из Сингапура».
Глава 9. Бегство
1. Подробности жутких сцен, разыгрывавшихся в гавани Кеппел, когда британцы покидали Сингапур, взяты из разных источников, в том числе из воспоминаний, которыми Фрэнк поделился с Нойманном и ван Витсеном, воспоминаний Джорджа Уайта, опубликованных в «Истории Джуди», и из интервью, которое Уайт дал газете Portsmouth Evening News 22 января 1945 года, а также из интервью, которое Леонард Уильямс (не родственник Фрэнка) дал газете Times of London 22 января 2007 года. Подробности тех событий взяты также из упомянутой выше книги Джоффри Брука «Сингапурский Дюнкерк» и сообщений того времени, переданных К. Йетсом Макдэниелом и Этоулом Стюартом, из книг Стэнли Сэддингтона «Бегство невозможно», Фрэнка Оуэна «Падение Сингапура» и Колина Смита «Сингапур в огне», десятков рассказов, собранных Военным министерством Великобритании и хранящихся в Национальном архиве, и из личных бумаг Дж. Э. К. Роббинса (номер хранения 5153) и Йэна Форбса (номер хранения 18765), которые находятся в Имперском военном музее.
Не стоит и говорить о том, что рассказы о числе и личностях людей, погрузившихся на спасательные суда, разнятся очень сильно. Я привожу цитаты из тех рассказов, которые заслуживают наибольшего доверия, и, как это сделали сами британцы после войны, даю грубые оценки в тех случаях, когда точные количественные данные отсутствуют.
2. Знаменитая фотография Вонг Хай-Шена известна также под названиями «Кровавое воскресенье» и «Китайский ребенок, оставшийся без матери». В Шанхае у Вонга был магазин фотоаппаратов, и 14 августа 1937 года он откликнулся на особенно сильную бомбардировку: вышел на улицу, чтобы запечатлеть побоище. Около четырех часов дня японские самолеты обрушились на шанхайский Южный вокзал. Бомбы на куски разнесли беженцев, пытавшихся покинуть город.
О том, как он сделал свой знаменитый снимок, Вонг рассказывал по-разному, и противоречия в его рассказах привели к тому, что некоторые (особенно в Японии) стали утверждать, что фотография или фальшивая, или постановочная. В августе 1945 года компания Newsreel Wong поделилась историей снимка с работавшим на синдикат печатных изданий журналистом Лоуэллом Томасом. Согласно этому рассказу, во время бомбардировки Вонг находился на вокзале и заметил приближение новой волны японских самолетов:
«У меня оставалось всего около 15 метров пленки, и я подумал, что лучше доснять ее и вставить новую кассету, чтобы приготовиться к съемке в момент бомбардировки. Поэтому я наводил фотоаппарат на все, что было поблизости, и снимал на остающуюся пленку. Рядом стоял грузовик, наполненный обломками, мусором и ужасом, и я навел аппарат на эту машину. Ничего особенного в ней я не заметил. Оказалось, приближавшийся самолет ничего особенного не сделал, так что моя спешка была ненужной…»
Вонг отправил непроявленную пленку в США в Harvest Company, компанию, в которой обычно проявлял снимки, и забыл об этом. «Спустя недели, – рассказывал Вонг Томасу, – пришел знакомый американский офицер и сказал: «Знаешь, Ньюсрил, та фотография ребенка была очень хорошей».
– Какая фотография ребенка?
– Та, которую ты сделал во время бомбардировки Шанхая на железнодорожных путях.
Ничего такого я вспомнить не мог».
Американец вытащил номер журнала Life и впервые показал Вонгу снимок.
«Я посмотрел на фотографию, но все еще не мог ничего вспомнить… Очевидно, я сделал этот снимок… совершенно случайно аппарат заснял великолепный кадр с плачущим ребенком, которого я в спешке и хаосе творившегося ужаса и не заметил.
Снимок был действительно отличным».
Но годы спустя, когда Национальная ассоциация фотокорреспондентов издала книгу Great Moments in News Photographs («Великие моменты в фотоновостях») под редакцией Джона Фабера, Вонг заявил, что снимал бомбардировку не только на кинокамеру, но и фотоаппаратом «Лейка», и увидел, как какой-то человек посадил на платформу плачущего ребенка. Потом тот человек ушел, чтобы спасти другого малыша. Тогда-то Вонг и сделал прославивший его снимок. «Я бросился к ребенку, чтобы отнести его в безопасное место, но его отец вернулся», – рассказывал Вонг. Потом Вонг отнес пленку в отделение агентства China Press и возбужденно указал редактору на снимок, воскликнув: «Посмотрите-ка на это!»
Каким бы образом ни появилась та фотография, она остается одним из ярчайших снимков, сделанных в Китае во время войны. По оценкам, кадр с заливающейся средь кошмара слезами девочкой увидели от 80 до 136 миллионов человек. Фрэнк Капра использовал этот снимок в своем документальном фильме 1944 года «Битва за Китай». Энди Уорхолл в 60-х годах сделал живописный вариант фотографии. Сам Лоуэлл Томас сравнил его со сделанным Дж. Розенталем знаменитым снимком морских пехотинцев, водружающих американский флаг на Иводзиме. Вонг пережил войну и умер в своем доме на Тайване в 1981 году.
3. Подробности удивительной истории транспорта «Вайнер Брук» взяты из книг Йэна У. Вельша On Radji Beach («На пляже Раджи»), Ноэля Танни Winning from Downunder, Барбары Энджел A Women’s War и воспоминаний Бетти Джеффри White Collies, а также из многочисленных статей, опубликованных в австралийской прессе того времени.
Джоффри Брук, офицер ВМФ, избежавший смерти на борту «Принца Уэльского» и бегущий из Сингапура, не состоял в родстве с сэром Вайнером Бруком, последним раджой Саравака.
4. Лайнер «Звезда Империи» 11 февраля 1942 года вывез из Сингапура более двух тысяч человек, хотя в каютах судна было всего шестнадцать пассажирских мест. Большинство беженцев составляли военные и медсестры, но на судне эвакуировали также 135 австралийских дезертиров, которые убили капитана портовой службы ВМФ Великобритании Т. К. У. Аткинсона. Их загнали на судно под угрозой расстрела. Двенадцатого февраля лайнер был атакован японскими самолетами, но не затонул и дошел до Батавии, где австралийских дезертиров арестовали. После ремонта 16 февраля лайнер «Звезда Империи» ушел во Фримантл, Австралия, доставив находившихся на его борту дезертиров в безопасное место.
5. Название главного города Явы Батавия тоже доживало последние дни. Когда японцы захватили голландские владения, индонезийские националисты присоединились к другим азиатским националистам в пропагандистской шумихе вокруг Великой восточноазиатской сферы совместного процветания и отказались от колониального названия города, заменив его на имя Джакарта, которое город носил до появления в Индонезии голландцев. Фактически изначально город именовался Джаякарта, но ныне его название сокращено.
Глава 10. 14 февраля 1942 года: день катастрофы
История гибели канонерских лодок «Кузнечик» и «Стрекоза» взята из опубликованных в книге «История Джуди» воспоминаний Джорджа Уайта, Джона Девани и Леса Сирла; личных бумаг Йэна Форбса (номер хранения 18765) и Дж. Э. К. Роббинса (номер хранения 5153), находящихся в Имперском военном музее, заявления Форбса, хранящегося в Национальном архиве (ADM 1/30/600), книги Дж. Брука «Сингапурский Дюнкерк» и десятков рассказов, найденных в Национальном архиве, прежде всего, из «Различных сообщений о потоплении корабля его величества «Кузнечик» и судна «Кунг Во»» (ADM 199/622A) и собранных на сайте -ingram/hms-grasshopper.htm.
1. В начале войны в идентификации японских самолетов царил полный хаос, поскольку у союзников для этого не было никаких стандартов. Каждая страна называла вражеские самолеты по-разному. Даже ВВС армии США и ВМФ США использовали разные обозначения. Наконец офицер разведки ВВС армии США, капитан Фрэнк Т. Маккой упростил и объединил систему. Истребителям присвоили мужские имена, а самолетам всех остальных типов – женские. Уроженец Теннесси Маккой упростил процесс, дав самолетам простые имена вроде Руфь и Зик. Последнее имя было присвоено прославленным истребителям японских ВМФ «Мицубиси» А6М, более известным как «Зеро». Кое-кто в военном командовании отказывался называть такое эффективное оружие столь нелепым именем, так что Зика вскоре упразднили. Когда это было возможно, Маккой пытался внести в обозначения что-то личное, называя самолеты в честь своих друзей. Например, бомбардировщик «Мицубиси» G4M, большие орудийные башни которого напоминали женский бюст, назвали Бетти – по имени грудастой подружки Маккоя.
2. О гибели лейтенанта Сиднея Айли официально долгое время не объявляли. Его жена Бетти, служившая в женском резерве ВМФ Великобритании, знала лишь то, что ее муж пропал без вести во время безумного бегства из Сингапура. Бетти старалась держаться, понимая, что чьи-то любимые исчезают по всему миру. Более года Бетти просыпалась с надеждой на то, что так или иначе узнает правду о Сиднее. 28 июля 1943 года Бетти разместила в нескольких английских газетах объявление, в котором просила сообщить ей о судьбе мужа.
«АЙЛИ, Сидней, лейтенант ВМФ. Пропал без вести после падения Сингапура. Его жена, офицер Бетти Айли, проживающая по адресу: Женская служба ВМФ, Баркстон-гарденс, 22, почтовый индекс S. W. 5, будет признательна за любую информацию о его судьбе.
(Просьба к австралийским газетам перепечатать это объявление)».
Увы, никто из купивших газеты с объявлением в Англии или Австралии не находился на архипелаге Рио в тот несчастный день св. Валентина в 1942 году. Сообщение о гибели Сиднея Айли было опубликовано военными и размещено в английских газетах только 8 декабря 1945 года. Это сообщение гласило:
«АЙЛИ, считавшийся пропавшим без вести после падения Сингапура, теперь официально считается погибшим в феврале 1942 года. Сидней Л. Айли, ВМФ Великобритании, служивший на корабле «Стрекоза», любимый супруг Бетти (урожденной Фоулкс), Стоксли, Миддлборо, Йоркшир».
3. Подробности гибели «Тянь Кван» и «Куала» взяты из воспоминаний, которыми Фрэнк поделился с Нойманном и ван Витсеном, книг Стэнли Сэддингтона «Побег невозможен» и Джоффри Брука «Сингапурский Дюнкерк», личных бумаг Джона Уильямса (не родственика Фрэнка или Леонарда Уильямсов), хранящихся в Имперском военном музее под номером 17378 и десятка рассказов, хранящихся в Национальном архиве, особенно из собрания «различные рассказы о потоплении судов «Тянь Кван» и «Куала» (СО 980.237). Поскольку на «Тянь Кван» было намного больше военнослужащих, чем на «Куала», особенно военнослужащих из ВВС, основная часть этих воспоминаний о потоплении этого судна взята из документов, подготовленых для ВВС. Другие рассказы хранятся в общих фондах. При написании этой главы также использованы воспоминания Брайана Нэппера, который во времена бегства из Сингапура был мальчишкой и поведал свою историю на сайте Би-би-си ().
4. Среди гражданских беженцев на транспорте «Вайнер Брук» находились бойкий четырехлетний мальчик Миша Уормен и спесивая женщина, назвавшаяся доктором Гольдберг. Оба были евреями, бежавшими от войны в Европе. Медсестры любили Мишу за его энергичность. Семья Уорменов бежала из Польши до нацистского вторжения в эту страну, пересекла Советский Союз, через Китай добралась до Шанхая, а оттуда перебралась в Сингапур примерно через год после того, как тот же путь проделали Джуди и «Кузнечик». Теперь эта семья снова бежала, надеясь добраться до Австралии. Миша выжил при потоплении судна, пережил войну и впоследствии был отправлен в Шанхай, где у него оставались родственники.
Доктор Гольдберг была очень надменна, а ее сильный берлинский акцент завоевал ей мало друзей. Ходили слухи, будто британцы держали ее в тюрьме, подозревая ее в том, что в Сингапуре она занималась шпионажем. Но она была полностью оправдана, получила разрешение на эвакуацию и место на судне. Прыгнув на спасательный плотик, доктор Гольдберг осталась, как всегда, надменной и настаивала на том, что «как мать троих детей, она гораздо важнее» всех остальных. Сестра по имени Вероника Клэнси не вытерпела такого отношения и начала колотить удивленную даму. В конце концов женщин развели, и на плоту установился хрупкий мир. К плоту, на котором находились доктор Гольдберг и ее драчливая соперница, подошел маленький катер, на котором, удивительное дело, находились два австралийских летчика. Катер подобрал людей с плота и доставил их к берегу. Там спасенные высадились на маленьком причале, стоявшем, казалось бы, на пустынном пляже острова Бангка. Один летчик пошел вперед на разведку и в неистовстве вернулся к катеру. Он и его приятель тут же покинули остальных и растворились во мраке, оставив медсестер, большинство которых были или совершенно, или почти голы. В таком виде группу сконфуженных медсестер и захватил японский патруль, сразу же взявший пленных под стражу.
5. Капитан Бортон, который не утонул вместе со своим судном, тоже попал в плен.
6. Возможность изнасилования Вивьен Буллвинкль и других медсестер на пляже Раджи перед тем, как их расстреляли, стала предметом тщательного изучения, предпринятого историком Барбарой Энджелл в книге «Война женщин». Одним из доказательств того, что австралийки были изнасилованы, являются повреждения формы Вивьен, а также слова японского солдата, процитированные в проведенном Австралией расследовании военных преступлений, в котором участвовал капитан Джеймс Дж. Гибсон. Тот солдат показал, что перед тем как загнать их в воду и расстрелять, медсестер «все время насиловали». Впоследствии выжившие медсестры будут смутно упоминать тайну, которую никогда не раскроют. Хотя неоспоримых доказательств нет, такому ужасу не следует удивляться. Солдаты подвергали взятых в плен женщин сексуальному насилию, что было неправомочным использованием силы и ужасающим проявлением жестокости, сопровождавшим войну на всем ее протяжении.
7. История массового расстрела австралийских медсестер на острове Бангка рассказана в книгах «На пляже Раджи», «От поражения к победе», «Белые кули», «Сингапурский Дюнкерк» и во многих новостных сообщениях в австралийской прессе. Важные подробности взяты из рассказа, размещенного на сайте #Massacre. Полезным также оказался рассказ о жизни Вивьен Буллвинкль, размещенный на сайте Австралийского военного мемориала.
8. Джоффри Брук мимоходом сообщает в книге «Сингапурский Дюнкерк» о том, что японский офицер, ответственный за убийство, свел счеты с жизнью в Маньчжурии в конце войны.
9. Пролив Бангка был переименован в Бомбовую аллею из-за огромного количества судов, уничтоженных там японцами. В этом районе за 48 часов, начавшихся с утра 13 февраля, было потоплено около 70 судов разного размера, шедших под разными флагами.
Глава 11. Позик
Большая часть подробностей того, что происходило на Позике, взята из воспоминаний Джорджа Уайта, Джона Девани и Леса Сирла, опубликованных в книге «История Джуди», бумаг Йэна Форбса и Дж. Э. К. Роббинса, хранящихся в Имперском военном музее под номерами 18765 и 5153, соответственно, книги «Сингапурский Дюнкерк» и многочисленных рассказов, сделанных служащими ВМФ Великобритании и хранящихся в Национальном архиве.
1. Привычка собак лизать возникает из поведения щенков, которые лижут родителей, чтобы заставить их отрыгнуть мясо только что убитых животных. Но Джордж Уайт, скорее всего, предпочитал не знать об этом, когда Джуди счастливо лизала ему лицо.
2. Рассказ о Джуди, героически нашедшей пресную воду, появился в британском журнале для подростков Look and Learn в 1975 году. В той статье история о том, как Джуди нашла на острове питьевую воду, рассказана так:
«Всякий раз, когда люди просили собаку поискать воду, она бежала на пляж и возбужденно лаяла. В конце концов одного из моряков так заинтриговало поведение собаки, что он выкопал яму там, где Джуди скребла песок. Углублявшаяся яма стала наполняться водой, которая все прибывала и прибывала».
Обоняние собак в миллионы раз сильнее человеческого. Кожные покровы в носу собак покрыты рецепторами, улавливающими запах более тонко, чем на это способны люди, так как у людей таких рецепторов немного. Согласно результатам экспериментов, собака может учуять чайную ложку сахара, растворенную в четырех с половиной миллионах литров воды, что равно объему двух олимпийских плавательных бассейнов.
Вода, конечно же, не имеет запаха, по крайней мере, такого, который могут учуять люди, но если бы Джуди действительно умела «вынюхать воду», она все время была бы буквально подавлена запахами, особенно учитывая то, что большую часть своей жизни она провела на кораблях (а Янцзы – особенно вонючая река). Скорее всего, именно ее долгий опыт и знакомство с запахами живущих в воде организмов позволили ей легко находить влагу под землей, в частности, пресную воду, пахшую для Джуди иначе, чем морская, в которой она только что побывала.
3. Гражданскую войну 1937 года в Испании вели в важных центрах торговли, вокруг важных торговых путей. И националисты, и республиканцы пренебрегали морским правом, когда это было им удобно, часто захватывали и разгружали суда, шедшие под флагами других стран. В ответ на эти действия британский флот метрополии и французский ВМФ начали операции у иберийских берегов. Возможно, Джордж Уайт служил на одном из пяти эсминцев класса В, отправленных к берегам Испании британским ВМФ, хотя сказать точно, на какой именно корабль он доставил ребенка, нельзя, если только кто-нибудь из его потомков не свяжется с автором и не предоставит ему документы о службе Уайта для тщательного изучения.
Глава 12. Помпонг
События на Помпонге описаны на основании сведений, полученных из воспоминаний, которыми Фрэнк поделился с Нойманном и ван Витсеном, из книг «Бегство невозможно», «Сингапурский Дюнкерк», личных бумаг Джона Уильямса, хранящихся в Имперском военном музее (номер хранения 17378), и многочисленных рассказов, хранящихся в документах Национального архива, в особенности на «отчете Чарльза Бейкера» (N/A 199/357) и «Различных докладах о потоплении судов «Куала» и «Тянь Кван» (CO 980/237).
1. Рапорт Молли Уоттс-Картер о невероятной истории ее выживания на море содержится в хранящемся в Национальном архиве документе «Личный опыт людей, находившихся в Сингапуре и на Дальнем Востоке» (WO106/2550).
2. Уильям Кэйтнесс вернется в Южную Африку. Ему удастся избежать участи многих других высадившихся из его лодки на Помпонге. После войны один военно-морской офицер заметил: «Если какой-то человек и заслуживал награды, то этим человеком был лейтенант Кэйтнесс… Он спас жизнь шести сотням мужчин, женщин и детей. Несмотря на мучительные раны и частичный паралич, он руководил спасением выживших и уходом за ранеными. К сожалению, по традиции ВМФ, капитан молчит. Он совершает поступки и не произносит слов». Когда в 1945 году победа была уже близка, в Сингапуре вспомнили о заслугах Кэйтнесса. Он был капитаном флагмана Пароходной компании Малаккского пролива, который провел корабли британского ВМФ в гавань возвращенного острова. Его почтили и доверили ему возглавлять парад победы на улицах Города львов.
3. В числе других судов, принявших на борт выживших при потоплении «Тянь Кван» и «Куала», были «Ржанка», маленький катер с паровой машиной, джонка «Хунг Дзяо», каботажное судно «Намбинг» и самоходная баржа «Хизер».
Глава 13. Суматра
Подробности различных безумных попыток спастись с острова Сингкеп взяты из множества источников, в том числе воспоминаний Фрэнка, опубликованных в «Истории Джуди» и изложенных в письме Нойманну и ван Витсену, рассказов Джорджа Уайта, Джона Девани и Леса Сирла, опубликованных в «Истории Джуди», книгах «Сингапурский Дюнкерк» и «Бегство невозможно», книги Питера Хартли «Бегство в рабство», личных бумаг Джона Уильямса (номер хранения 17378) и Йэна Форбса (номер хранения 18765), хранящихся в Имперском военном музее, и во множестве докуменитов, хранящихся в Национальном архиве, в частности, собраниях «Эвакуация из Сингапура через Суматру» (WO 141/100), «Совместные англо-голландские операции на Дальнем Востоке» (1181.272) и «Доклад Чарльза Бейкера» (NA 199/357).
1. Торий (атомный символ – Th, атомный вес – 90) десятилетиями искали разные страны, в особенности США, как чудо-топливо. Атомы тория не делятся, но при бомбардировке нейтронами поглощают их. Крошечная частица тория после бомбардировки приобретает способность к расщеплению (как уран-233) и может быть использована в ядерных устройствах. Но торий никогда не действовал настолько хорошо, чтобы заменить плутоний в качестве более надежного инициатора цепной ядерной реакции, и этот факт стоил США многих миллионов, потраченных на программу научно-технических исследований и опытных разработок, и продолжает оставаться причиной огромных расходов.
2. Сражение в Яванском море было крупнейшим морским сражением после Ютландского сражения 1916 года, но, в отличие от Ютландского сражения между британским и немецким флотами, закончившегося вничью, сражение в Яванском море завершилось победой японцев, которые уничтожили два крейсера и три эсминца (одним из них был британский «Стронгхолд»), а вместе с потопленными кораблями погибли и 2300 моряков. У японцев же легкие повреждения получил только один корабль. Победа открыла Японии путь к стремительной оккупации всей Голландской Ост-Индии и включению этих территорий в расширявшуюся империю Восходящего солнца.
3. Джордж Уайт рассказывает о своем чудесном плавании через Индийский океан к спасению в приложении к «Истории Джуди», а также в интервью, которое он дал газете Portsmouth Evening New 27 июля 1945 года (интервью озаглавлено «Побег, совершенный из Сингапура мичманом из Портсмута»).
Уайт не знал о том, что газеты округа Портсмута внесли его имя в список пропавших без вести после потопления «Кузнечика». Вскоре после того, как Уайт попал в Индию, ему удалось послать весточку жене (они были в браке три года) и родителям. Он сообщал о том, что он жив-здоров, и этот факт тоже попал в портсмутские газеты.
4. Капитана Уильяма Блая отправили в плавание по воле волн мятежники с корабля «Баунти» 28 апреля 1879 года. Блай плыл на шлюпке длиной около семи метров, из навигационных инструментов имея только квадрант (прибор для измерения углов) и карманные часы. Ни карт, ни компаса у Блая не было, но он преодолел шесть с половиной тысяч километров. В течение 47 дней после того, как его лодку оттолкнули от «Баунти», Блай двигался по направлению к гавани на острове Тимор в Голландской Ост-Индии. Тимор находится на западном краю Индонезийского архипелага, ближе к Австралии, чем к Суматре или Сингапуру. Блай вернулся в Англию и доложил начальству о мятеже через два с небольшим года, после того как покинул Англию на «Баунти».
5. Подробности путешествия Джуди через Суматру взяты из воспоминаний Леса Сирла и Джона Девани, опубликованных в «Истории Джуди», и воспоминаний Таффа Лонга, опубликованных в книге «Сингапурский Дюнкерк».
6. Невероятно, но многочисленные спасательные миссии в водах Суматры не стали последним вкладом Билла Рейнолдса в дело победы. Осенью 1943 года Рейнолдс помог спланировать удар по японским военным кораблям, стоявшим в гавани Кеппел, и возглавил эту операцию, получившую кодовое наименование «Джейвик». «Крайт», отлично закамуфлированный под японское рыболовецкое судно (он и был рыболовецким судном), подобрался к берегу и высадил нескольких диверсантов, которые на каноэ подплыли к военным кораблям и установили на их корпусах мины. Семь кораблей были потоплены или получили серьезные повреждения, все участники операции спаслись. К сожалению, японцы решили, что операцию провели местные диверсанты, и развернули волну репрессий против китайских и малайских жителей Сингапура, а также против содержавшихся поблизости военнопленных-союзников. Десятого октября 1943 года последовали казни и пытки, вошедшие в историю как инцидент 10–10.
Глава 14. Паданг
Подробности хаоса, творившегося в гавани Эммахавен в Паданге в ожидании захвата города японцами, взяты из воспоминаний Фрэнка, опубликованных в «Истории Джуди» и изложенных в письме Нойманну и ван Витсену, воспоминаний Леса Сирла и Джона Девани, опубликованных в «Истории Джуди»; книгах «Бегство невозможно», «Сингапурский Дюнкерк», «Бегство в рабство», личных бумагах Джона Уильямса, хранящихся в Имперском военном музее (номер хранения 17378), и из многочисленных документов, хранящихся в Национальном архиве, особенно из «Личного заявления летчика британских ВВС Р. Ноулза (RAF Air 20/5577), собраний документов «Совместные англо-голландские операции на Дальнем Востоке» (HS1/272 и 273), «Эвакуация из Сингапура через Суматру» (WO 141/100), «Различные отчеты о потоплении британских военных кораблей «Кузнечик» и «Кунг Во» (ADM 199/622A), «Личные воспоминания участников боев за Сингапур и на Дальнем Востоке» (WO 106/2550), «Пакет документов, касающихся военного корабля «Кузнечик» (WO 361/404) и «Различные отчеты о потоплении кораблей «Куала» и «Тянь Кван» (СО 980.237).
1. Многие подробности невероятной истории спасения Уолтера Гибсона после потопления судна «Рузбум» взяты из написанных им воспоминаний The Boat (Лодка). Другие позаимствованы из хранящегося в Национальном архиве документа «Совместные англо-голландские операции на Дальнем Востоке» (HS1/272 и 273) и из книги «Сингапурский Дюнкерк».
2. Джоффри Брук был одним из последних, кому полковник Уоррен приказал покинуть Паданг. «По-моему, у вас ничтожные шансы», – сообщил Уоррен людям, оставшимся на рыболовецком суденышке в условиях сезона муссонов и печально известного капризными ветрами западного побережья Суматры. В течение нескольких недель они плыли, в общем, в том же направлении, в котором вскоре поплывет Джордж Уайт, и на них валились трудности. Их судно попало в смерч, «два огромных кита с голубыми носами почти протаранили борт, промахнувшись на несколько метров». Наконец спасавшихся на бреющем полете атаковали японские самолеты. Паруса были порваны, батарейки сели, люди на судне заболели. В конце концов, после почти месяца плавания, когда судно прошло более трех тысяч километров, рулевой сделал серьезное сдержанное сообщение: «Не думаю, что вас разочарует предложение выйти на палубу и посмотреть на то, что вижу я». Люди добрались до Цейлона и спасения.
С Цейлона было отправлено спасательное судно «Чилка», которое должно было подобрать остатки беженцев из Паданга. Но 11 марта 1942 года примерно в 700 километрах от Эммахавена всплывшая японская подводная лодка расстреляла это судно и потопила его. При этом погибло семь человек. Около десятка других моряков с «Чилки», в том числе раненый капитан Уолкер Бёрд, провели в море пять недель прежде, чем их спас греческий транспорт.
3. О землетрясении, произошедшем в Паданге накануне вступления в город японцев, сообщает Джон Уильямс в своих личных бумагах, хранящихся в Имперском военном музее под номером 17378.
4. История судна, перехваченного голландцами и возвращенного ими в Паданг, рассказана Джоном Пёрвисом, который в 50-х годах на протяжении десяти лет записывал свои военные воспоминания на магнитофон. Магнитофонные записи распечатывала его секретарь. Записи были найдены сыном Пёрвиса Малкольмом, который передал эти материалы подполковнику (в отставке) Питеру Уинстенли, ведшему сайт -of-japan.net. Автор обнаружил воспоминания Пёрвиса на указанном сайте.
Глава 15. В плену
Главным источниками при написании этой главы стали воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, воспоминания Леса Сирла и Джона Девани, опубликованные в «Истории Джуди», книги «Бегство невозможно» и «Бегство в рабство»; личные бумаги Э. Б. Симмондса, Дж. Э. К. Роббинса, Дж. Э. Р. Персонса и Джона Уильямса, хранящиеся в Имперском военном музее под номерами 21578, 5153, 18760 и 17378, соответственно, и устная история, рассказанная Джоном Пёрвисом и размещенная на сайте -of-japan.net.
1. Хотя немцы карали попытки побега военнопленных очень строго, в общем, в лагерях поддерживались довольно человеческие условия. Больше всего заключенные жаловались на недоедание. Особенно эти жалобы усиливались по ходу войны, но пыток или избиений было сравнительно немного.
Глава 16. Глоегоер
Основными источниками при написании этой главы были воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, книга «Бегство в рабство», воспоминания Леса Сирла и Джона Девани, опубликованные в «Истории Джуди», личные бумаги Э. Б. Симмондса, Дж. Э. К. Роббинса, Дж. Э. Р. Персонса, Ф. Дж. Фримена, У. Р. Смита и Джона Уильямса, хранящиеся в Имперском военном музее под номерами 21578, 5153, 18760, 14046, 8443 и 17378, соответственно, устная история, записанная Джоном Хедли и хранящаяся там же биография капитана Эдварда Портера, размещенная на сайте -of-honour.org.uk/p/html/porter-edward.htm, и история Джона Пёрвиса, воспроизведенная на сайте -of-japan.net, а также хранящийся в Национальном архиве документ «Эвакуация из Сингапура через Суматру» (WO 141/100).
1. Большинство подробностей, касающихся строительства храма в Глоегоере, взято из книги Хартли «Бегство в рабство».
2. Выражение «радарная система», которое ненаучно использовал Лес Сирл, не так уж далеко от правды. Джуди могла «видеть» многое издали, и как ей это удавалось, человеку сложно даже представить. Чувствительный нос собаки распознавал малейшие изменения человеческих выделений. Не зря говорится, что собаки могут «учуять страх», а также напряженность, гнев, подавленность и радость.
3. Тема угнетающего однообразия многих дневниковых записей, сделанных военнопленными, появилась после бесед автора с Лиззи Оливер, британским историком, тщательно изучившим записи пленных на Суматре.
4. Учитывая изощренность и сложность взаимодействия человека и собак, мысль о том, что Джуди понимала, о чем думал Фрэнк, не слишком удивительна. Собаки эволюционировали из диких волков, именно сумев убедить людей, у которых всегда имелось мясо, в том, что таких полезных животных стоит держать рядом и даже кормить. Отношения Джуди и Фрэнка были особой и уникальной демонстрацией коммуникаций между разными биологическими видами. Как скажет любой любитель собак, именно способность понимать поступки и желания человека и действовать в соответствии с ними выделяет этих зверей из всех других одомашненных животных.
Глава 17. Военнопленный № 81-А
При написании этой главы основными источниками были воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в его письме Нойманну и ван Витсену, воспоминания Леса Сирла и Джона Девани, опубликованные в «Истории Джуди», книга «Бегство в рабство», личные бумаги Э. Б. Симмондса, Дж. Э. Р. Персонса, Ф. Дж. Фримена, У. Р. Смита и Джона Уильямса, хранящиеся в Имперском военном музее под номерами 21578, 18760, 14046, 8443 и 17378, соответственно, и устная история, записанная Джоном Хедли и тоже хранящаяся в Имперском военном музее.
1. Печальная история Тика рассказана Фрэнком в письме Нойманну и ван Витсену.
2. Беременность Джуди была необычной в том отношении, что собаки, которых сызмалу вводят в мир взрослых людей (с Джуди это произошло, когда она сбежала из собачьего приюта в Шанхае), часто не приспособлены к социализации и плохо дают потомство. Еще на «Моските» Джуди, по меньшей мере, один раз показала, что для нее это не проблема. Но такие собаки редко успешно проводят случку с партнером много раз, особенно в условиях голода и истощения. За всю жизнь у Джуди, за исключением эпизода с ее французским ухажером Полем, редко бывала возможность «общаться» с другими собаками. То, что она нашла возможность родить щенков в лагере военнопленных, представляется даже более исключительным.
3. С пятью выжившими щенками, родившимися от «непорочного зачатия» в Глоегоере, Джуди стала матерью 15 малышей.
4. Лиззи Оливер показала мне рисунки, которые ее дед Стэнли Расселл набросал в своем дневнике, но, учитывая соображения неприкосновенности частной жизни, в этой книге я предпочел не воспроизводить их, как и цитаты из дневника Расселла.
5. История Хиратеру Банно со всеми подробностями взята из книги исследователя японских лагерей Робина Роулендса A River Kwai Story («История реки Квай») и доклада «Сугамо и река Квай: американская оккупация Японии и воспоминания о войне в Азии и на Тихом океане», представленного 9 мая 2003 года в Принстонском университете. Эти источники содержат бесценные подробности, особенно о командовании Банно группой F и последовавших судов над военными преступниками. Беседы с Робином помогли мне составить лучшее представление о прошлом и происхождении этого удивительного офицера. Дополнительные сведения о Банно взяты из книги «История Джуди», письма Фрэнка Нойманну и ван Витсену, книги «Бегство в неволю», статьи, опубликованной 24 сентября 1945 года в газете Morning Herald. Материалы о Банно содержатся в хранящемся в Национальном архиве США деле «Заключенный тюрьмы Сугамо, выпущенный на свободу 8-й армией» (20-я папка с 201 делом, коробка 4, 290/66/21/1 Хиратеру Банно (RG 338) и в хранящемся в том же архиве документе «Хиратеру Банно и шестеро других» (СО 235.1034).
6. Крушение самолета, которое преждевременно положило конец выдающейся жизни Сирила Уайлда, окружено домыслами. Некоторые историки полагают, что это крушение стало результатом диверсии, устроенной людьми, симпатизировавшими представшим перед судом японцам (во время крушения была уничтожена масса записей и документов, имевших отношение к рассматриваемым трибуналами делам). Возможно, крушение подстроили американцы, не желавшие, чтобы честный Уайлд добился смягчения приговоров японцам, которых власти США хотели предать смерти за совершенные ими преступления. После таких трагических случайных смертей всегда появляются подобные предположения, но свидетельств, указывающих на какие-то другие причины катастрофы, кроме несчастного стечения обстоятельств, нет.
Глава 18. Уловка
При написании этой главы основными источниками были воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, книга «Бегство в неволю», воспоминания Леса Сирла и Джона Девани, опубликованные в «Истории Джуди», и история Джона Пёрвиса, размещенная на сайте -of-japan.net.
1. В «Истории Джуди» капитан Ниси фигурирует под именем Нисси, но в большинстве других источников офицера называют именно так. В истории сохранилось очень мало сведений об этом капитане, но его подлинное имя наверняка не известно. Ниси – распространенная японская фамилия, а фамилия Нисси встречается редко, поэтому представляется, что первый вариант написания правилен. Пожалуй, самым известным Ниси является полковник Такеути Ниси, завоевавший Японии золотую медаль в конном спорте на Олимпийских играх 1932 года в Лос-Анджелесе. Этот Ниси погибнет в боях за Иводзиму в 1945 году.
Глава 19. Адский рейс на «дьявольском судне»
Основным источниками при написании этой главы являются воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, воспоминания Леса Сирла и Джона Девани, опубликованные в «Истории Джуди», книги «Бегство в неволю» и «Побег невозможен», Личные бумаги Э. Б. Симмондса, Дж. Э. К. Робинса, Дж. Э. Р. Персонса и Джона Уильямса, хранящиеся в Имперском военном музее под номераи 21578, 5153, 18760 и 17378, соответственно, устная история Джона Пёрвиса, размещенная на сайте -of-japan.net., биография капитана Эдварда Портера, размещенная на сайте -of-honour.org.uk/p/html/porter-edward.htm, и показания капитана Дж. Дж. Гордона в документе «Заявление капитана Дж. Дж. Гордона» (WO 361/1592, который хранится в Национальном архиве. Рассказы многочисленных выживших голландцев приведены в книге «Суматранская железная дорога», автор которой Хенк Ховинга весьма подробно повествует об этом трагическом плавании.
1. Книга Виллема Ванроя «В японском плену во время Второй мировой» (книга написана под псевдонимом Ван Ватерфорд) – не только главный источник сведений о «дьявольском судне», но и свидетельство спасения, поскольку Ванрой написал книгу через несколько лет после того, как выжил при потоплении «дьявольского судна» «Дзюнъё Мару» у берегов Суматры.
По некоторым оценкам, во время войны японцы использовали более двухсот судов для транспортировки военнопленных, но точное их количество установить невозможно. Помимо «Ван Варвик» и «Дзюнъё Мару» (см. главу 24), союзники потопили, по меньшей мере, восемь транспортных судов. В их числе:
«Арисан Мару» (судно перевозило 1781 пленного, в основном американцев; потоплена американской подводной лодкой «Снук»; выжило только девять человек).
«Асама Мару» – потоплено американской продводной лодкой «Атуле» в Южно-Китайском море.
«Чичибу Мару» – потоплено американской подводной лодкой «Пескарь» при транспортировке примерно 2500 японских военнослужащих и гражданских лиц; спасены были 465 человек.
«Чуё» – потоплено американской подводной лодкой «Парусник» при транспортировке 1250 военнопленных, многие из которых были американцами. Все находившиеся на борту погибли.
«Орёку Мару» – перевозившее 1629 военнопленных и 1900 японцев судно было потоплено американскими бомбардировщиками с авианосца «Хорнет». При потоплении погибли двести человек, остальных доставили на Филиппины, где еще несколько сотен человек погибли от дурного обращения с пленными. По донесениям, несколько пленных обезглавили и бросили в общую могилу.
«Эноура Мару» – это судно перевозило выживших при потоплении «Орёку Мару». Разбомблено в гавани на Тайване. Во время бомбардировки было убито еще 350 военнопленных.
«Хофуку Мару» – судно перевозило 1289 военнопленных, в основном британцев и голландцев. Потоплено самолетами с авианосцев у берегов острова Коррегидор; в живых осталось только 242 человека.
«Ава Мару» – судно перевозило 2004 пассажира, некоторые из них были военнопленными, хотя число их неизвестно, и некоторые считают, что пленных было немного. Впрочем, по слухам, судно транспортировало золото, алмазы, плутоний и другие драгоценные и редкие металлы на сумму в миллиарды долларов. Первого апреля 1945 года судно в Тайваньском проливе потопила американская подводная лодка «Ставрида». Единственным выжившим, которого вытащили из воды, был Канторо Симода, который пережил два потопления, что сделало его японским аналогом Йэна Форбса. В 1980 году китайцы предприняли серьезную попытку поднять сокровища, которые, предположительно, находились на потопленном судне, но ничего не нашли. Последнее расследование, проведенное Агентством национальной безопасности США, установило, что сокровища погрузили на «Ава Мару», но большой груз золота и алмазов сняли с судна перед тем, как оно отплыло из Сингапура и взяло курс на Японию.
2. Подробности плавания британской подводной лодки «Трукулент» и ее злополучной встречи с транспортом, на котором находились Фрэнк и Джуди, можно найти на сайте :8080/allies/warships/ship/3514.html и в записях в корабельном журнале подводной лодки за те важные дни. Эти записи находятся в Национальном архиве HMS Truculent Patrol Report, 12th June to 5th July, 1944, (ADM 199/1868 Pt.1).
3. Сведения о трагической гибели британского транспорта «Новая Шотландия» можно найти на сайте .
4. Британский корабль «Титания» в межвоенный период был плавбазой подводных лодок, базировавшейся в Гонконге.
5. История удивительного возвращения Сьовальда Канингэм-Брауна, героя острова Помпонг (Канингэм-Браун вернулся для того, чтобы спасти жизнь еще одному человеку при потоплении «Ван Варвика»), рассказана его близким другом Джеффри Бруком в книге «Сингапурский Дюнкерк».
Глава 20. Воссоединение
Основными источниками материалов, посвященных лагерю Ривер-Вэлли, стали воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, воспоминания Леса Сирла и Джона Девани, опубликованные в «Истории Джуди», книга «Бегство в рабство», книга Джорджа Даффи Ambushed Under the Southern Cross («Атакованные из засады под Южным Крестом»), истории Джона Пёрвиса, размещенные на сайте -of-japan.net, и биография капитана Эдварда Портера, размещенная на сайте -of-honour.org.uj/p/thml/porter-edward.htm.
1. После войны компания Rolex развернула по всему миру рекламную кампанию, подтверждавшую мощь торговой марки. В основу той компании была положена история Эдварда Портера.
2. Кораблем, потопившим судно Джорджа Даффи «Лидер Америки», был немецкий рейдер «Михель», плававший под чужими флагами. «Михель» выглядел нейтральным судном до самой атаки, когда немецкая команда (все члены которой были кадровыми моряками ВМФ Германии) спешно спускали флаг прикрытия, поднимали флаг с нацистской свастикой и захватывали или топили вражеское судно.
Подобную тактику использовали и суда стран антигитлеровской коалиции. Их называли «судами-ловушками». На палубах этих торговых кораблей разыгрывали сцены паники, чтобы побудить немецкие подводные лодки к всплытию и началу атаки. Тогда суда-ловушки сбрасывали камуфляж и атаковали лодки. Но суда-ловушки действовали, в сущности, оборонительно, тогда как немецкие рейдеры активно охотились за добычей.
«Михелем» командовал известный человек, Гельмут фон Руктешель. Неоднократно награжденный во время Первой мировой войны Руктешель был одним из наиболее успешных капитанов по общему тоннажу потопленных судов. Но его обвиняли в том, что он отдавал приказы открывать огонь по судам, которые уже спустили флаг. После поражения держав оси фон Руктешеля привлекли к суду, рассматривавшему дела о военных преступлениях. Капитана признали виновным и приговорили к десяти годам тюремного заключения. Он умер в тюрьме в 1948 году.
Как ни парадоксально, но за недели на борту «Михеля» Даффи сдружился с некоторыми членами команды, и эта дружба продолжалась всю жизнь.
После пребывания в плену на «Михеле» Даффи перевели на Яву, где его держали в лагерях Танджонг-Приок, так называемом «велосипедном лагере», и Сони, а потом переправили в Сингапур на «дьявольском судне» «Чукка Мару», которое, в отличие от многих других, благополучно дошло до порта назначения.
3. Солдатская песня протеста «Благослови их всех» («Черт с ними со всеми» – Bless/Fuck ‘Em All) – в сущности, отредактированная версия: первоначальное название звучит намного грубее, но в нем отлично схвачен возникший с самого начала конфликт, заложенный в отношении обычного солдата к войне, противнику и командирам. Песня была сложена военнослужащими британских ВВС, в 20-х годах XX века оказавшимися на Северо-Западном индийском фронте. Певцы вроде Грейси Филдс и других выпустили коммерческий вариант песни под смягченным названием и слегка изменив смысл, чтобы придать песне какое-то патриотическое звучание. Но на протяжении всей Второй мировой войны британские солдаты и солдаты из стран Содружества пели эту песню в ее первоначальном варианте, используя непристойную лексику:
Говорят, из Бомбея уходит транспорт с войсками. Судно направляется в старую добрую Англию, На нем много солдат-дембелей. Там много задниц, срок службы которых только что истек. И много поющих влагалищ. По эту сторону океана вам не получить повышения в чине, Поэтому взвеселитесь, ребята, и черт с ними со всеми! Черт, черт с ними Черт, черт с ними С длинными, короткими и высокими, Черт со всеми сержантами и унтерами, Черт со всеми капралами и их сукиными детьми, Мы прощаемся с ними всеми, И пресмыкающими задницами-командирами. По эту сторону океана вам не получить повышения в чине, Так взвеселитесь, ребята, и черт с ними всеми!У американских солдат были свои варианты этой песни. Один из них таков:
Они позвали армию в Тулаги, Но Дуглас Макартур ответил: «Нет». Говорят, есть причина: Сейчас не то время года, К тому ж там нет Объединенной службы организации досуга военнослужащих. К черту их! К черту их! К черту коротышек и верзил, К черту пеликанов и пехтуру. К черту генералов – да и сам ты иди к черту! А мы ползем в наши стрелковые окопчики. На океане, где командует Макартур, никаких продвижений по службе не будет. Так возрадуйтесь, морские пехотинцы – и к черту всех их!Глава 21. Пакан-Барое
При написании этой главы основными источниками сведений были воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, воспоминания Леса Сирла, Тома Скотта и Джона Девани, опубликованные в той же книге; книги «Бегство в неволю», «Атакованные из засады под Южным Крестом, «Суматранская железная дорога», а также личные бумаги Дж. Ф. Фицджеральда, Кена Робсона, У. Р. Смита, Дж. Р. Пентни и Ф. Дж. Фримена (хранящиеся в Имперском военном музее под номерами 8209, 11338, 8443, 20664 и 14046, соответственно) и устная история, надиктованная Джоном Хедли, хранящаяся там же под номером 23219. Кроме того, сведения почерпнуты из хранящихся в Национальном архиве документов, в том числе «Рекомендаций по награждению военнопленных» (Air 2/3775) и «Информационные карты военнопленных» (WO 345), интервью, которое автор взял у Руза Войси, некролога Леонарду Уильямсу, опубликованного в газете Times of London 22 января 2007 года, устной истории Гарри Бэджера, записанной его сыном Риком Бэджером и размещенной на сайте -of-japan.net/articles/63.htm, и истории Джона Пёрвиса, размещенной на том же сайте.
1. Подготовка к использованию труда военнопленных и рабов на строительстве «железной дороги смерти» в Пакан-Барое описана в книге War, Nationalism, And Peasants («Война, национализм и крестьяне»), а также в многочисленных статьях того времени, опубликованных, по большей части, в австралийской прессе.
2. Географические подробности и подробности лагерной жизни взяты, по большей части, из книги «Суматранская железная дорога». Оттуда же взяты сведения о забытом холокосте индонезийских ромуся, которых японцы использовали как рабов.
3. Подполковник ВВС Патрик Дэвис в Пакан-Барое (и впоследствии) держался незаметно. Он не оставил никаких воспоминаний о своей службе, кроме многословных докладов, в которых был расписан распорядок жизни на строительстве железной дороги. Эти доклады хранятся в Гаагском историческом музее в Нидерландах. Отсутствие воспоминаний Дэвиса вызывает сожаление, поскольку он был, по-видимому, храбрым и компетентным офицером. Люди, работавшие с Дэвисом в структуре командования лагерем, высоко отзывались о его способности договариваться с японцами. Но многие другие, в частности, люди, работавшие на строительстве железной дороги, считали его «надменным» (так охарактеризовал Дэвиса Хенк Ховинга). Причина такой оценки обусловлена, вероятно, тем, что Дэвис, вполне естественно, оказывал британцам предпочтение перед голландцами в тех случаях, когда между военнопленными двух стран возникали споры.
4. Доклад Дэвиса, предназначенный для Командования силами союзников в Юго-Восточной Азии, хранится в Институте изучения холокоста и геноцида в Амстердаме (документ IC0722256).
5. Старшим голландским офицером в Пакан-Барое был подполковник В. К. М. Слаббкоорн. По словам Ховинги, Слаббкоорн был болезненным, «старым джентльменом-консерватором, совершенно измученным жизнью и проявлявшим признаки начинающегося слабоумия. Его ординарцу Пинчетти, который был сильно изувечен во время воздушного налета на Сурабаю в 1942 году, даже приходилось купать Слаббкоорна, который откровенно боялся японцев». Довольно скоро вместо Слаббкоорна старшим над голландскими военнопленными стал намного более молодой офицер, лейтенант Хенк Венник. Другие голландские офицеры были старше Венника званием, но присущая лейтенанту от природы властность укротила всех, кроме капитана Де Фриса, который также досаждал Джорджу Даффи. Однажды Венник сказал обидчивому Де Фрису: «Ну, если ты так много знаешь, то вот тебе мое место. Занимай его и работай. А если не хочешь работать, то закрой рот и найди себе место в бараках». И Де Фрис смиренно подчинился.
6. После освобождения от каждого военнопленного потребовали подробно рассказать в Опросных листах о предпринятых им попытках саботажа и побега. Эти листы были введены по аналогии с практиками, принятыми на Европейском театре военных действий, где от пленных ожидали такого сопротивления. Многие из военнопленных, находившихся на Суматре, оставили эту часть своих листов незаполненной (или писали в них «попыток не было», как это сделал Дж. Дж. Гибсон), поскольку особо эффективное сопротивление являлось невозможным. В этом отношении Фрэнк был исключением. О попытке диверсии, предпринятой австралийским военнопленным Слинджером, подробно рассказано в «Истории Джуди».
7. В некоторых наиболее отдаленных лагерях Пакан-Барое отказались от строгого соблюдения токийского времени.
8. Способность Джуди находить дорогу в джунглях была отчасти обусловлена ее острым зрением. Собаки видят зеленый и синий цвета очень хорошо. Красный создает больше сложностей – этот цвет собаки плохо различают.
9. Для любопытствующего последователя Эпикура сообщаю: собачье мясо слишком постное и жесткое, отчасти похожее на козлятину.
10. Когда в канале реки Канан произошло наводнение, первоначальный Третий лагерь затопило. Пленных перевели в новый лагерь, построенный на более высоком месте, 8 ноября 1944 года.
Глава 22. Свиное Рыло и Кинг-Конг
Основными источниками сведений, использованных при написании этой главы, были воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме к Нойманну и ван Витсену, книги «Суматранская железная дорога», «Бегство в неволю» и «Атакованные из засады под Южным Крестом», личные бумаги Дж. Ф. Фицджеральда, Кена Робсона, У. Р. Смита и Дж. Д. Пентни, а также надиктованная Джоном Хедли история (все эти материалы хранятся в Имперском военном музее под номерами 8209, 11338, 8443, 200664 и 23219, соответственно).
1. В лагерях для военнопленных, разбросанных по Тихоокеанскому театру военных действий, в охране служило около трех тысяч корейцев. Ховинга и Смит – источники сведений о кличках, которые военнопленные давали охранникам.
2. Подробности принудительного призыва корейцев на военную службу и дурного обращения с ними на этой службе взяты из нескольких источников помимо перечисленных выше, в том числе из книг Гэвена Доуса «Пленники японцев» и «Кровные братья» Юджина Джейкобса. Примером корейской диверсии вне лагерей был мятеж 30-й корейской дивизии против японцев в 1944 году. Подробности этого мятежа можно найти в журнале Asia-Pacific Journal: Japan Focus на сайте /-Kieriyma-Keiichi/3151.
3. Одной из причин призыва корейцев на военную службу было стремление японцев сократить численность этнических корейцев. В Японии существовало опасение, что гибель большого числа этнических японцев откроет дверь корейцам, которые «в будущем будут представлять серьезную угрозу», особенно, судя по книге Масао Ямадзаки An Outline of the History of the Army System («Краткая история армейской системы»), из-за их «пугающей способности к воспроизводству».
4. Сведения о том, что корейцы продолжают гнусную практику янфу (использования женщин для утешения) и после Второй мировой войны в последние годы получили освещение в исследованиях корейского социолога Ким Квиока, который тщательно изучил официальные документы южнокорейских военных Hubang Chonsa («История войны на домашнем фронте»), а также воспоминания многих отставных солдат и офицеров в докладе, озаглавленном «Корейская война и женщины: с особым вниманием к женщинам для утешения и к военным борделям». С этим докладом Ким Квиок выступил в 2002 году в Японии. По мнению этого социолога, корейские вооруженные силы использовали специальные подразделения женщин, а также мобильные подразделения женщин и местных проституток.
5. Ян Эггинк вспоминал исполнение хорала «Тихая ночь, святая ночь» в Рождество 1944 года в документальном фильме Eindstation Pakan Baroe (фильм был показан в Нидерландах в 1997 году). Стихотворение, которое Эггинк посвятил своей жене, опубликовано в книге «Суматранская железная дорога».
Однажды в Пакан-Барое приехал японский военный оркестр. Всех пригласили на концерт в соседней деревушке. Это приглашение было отвергнуто всеми военнопленными, поэтому некоторым из них приказали идти на концерт. В числе таких пленных оказался и Питер Хартли. После дня изнурительной работы отправленные на концерт пленные пересекли реку на пароме и прошли долгий путь до деревни. Для музыкантов был сооружен большой бамбуковый навес, но слушатели сидели на земле в окружении японских офицеров, восседавших на креслах и скамейках.
Оркестранты едва-едва настроили инструменты, когда над деревней прокатился оглушительный раскат грома. Оркестр играл «странные японские композиции, которые, предположительно, рассказывали историю бомбардировки Нью-Йорка японскими ВВС», – напишет Хартли в книге «Бегство в неволю». Затем буря разразилась всерьез. Повсюду забарабанили огромные светящиеся струи воды, но людям приказали оставаться на месте до окончания концерта. Трава, на которой сидели слушатели, быстро превратилась в огромную лужу, поскольку муссонный ливень продолжался, и за его шумом музыка была практически не слышна.
Наконец, когда все вымокли до нитки и затряслись от холода, празднество подошло к концу. Военнопленные, увязая в грязи, побрели обратно в лагерь. Когда они дошли до реки, ее течение было еще быстрее прежнего, и паромщик исчез. Не имея другого выбора, пленные рискнули своей жизнью и погрузились на лодку. Более того, им удалось перебраться на другой берег, не перевернувшись. Когда они, мокрые, грязные и замерзшие, добрались до Пятого лагеря, было далеко за полночь. Другие военнопленные, оставшиеся в лагере, приветствовали сходивших на концерт взрывами хохота.
Важность музыки для военнопленных в других суматранских лагерях подчеркивали женщины и дети, заключенные в лагере в Палембанге. В числе этих женщин была Хелен Колийн. В бараки Палембанга согнали шесть сотен пленных. Двести из них умрут от голода и болезней, не дождавшись освобождения. Чтобы противопоставить хоть что-то нужде и безнадежности, пленные обратились к музыке. Они создали большой хор, по памяти аранжировав вокальные номера из выдающихся музыкальных произведений. Инструментов у них не было, поэтому они имитировали звуки оркестра разными голосами. «Казалось чудом, что среди клопов, крокодилов и крыс, в вони отхожих мест, среди лихорадок, урчания голодных желудков и мук голода, женские голоса могли воспроизводить возвышающую музыку Дебюсси, Бетховена и Шопена», – писала Колийн в своих воспоминаниях о лагере Song of Survival («Песня выживания»). Когда японцы обнаружили тайные репетиции женщин, они пришли в ярость, но наказания вскоре сменились сотрудничеством, и к концу войны некоторые охранники входили в состав хора и выступали вместе с ним. По воспоминаниям Колийн в 1997 году сняли фильм Paradise Road («Райская дорога») с Гленн Клоуз в главной роли.
Самым известным примером проявлений музыкальности среди военнопленных стал, несомненно, Quatuor pour la fin de temps («Квартет конца времен»), организованный французом Оливье Мессианом. Отправленный немцами в концлагерь VIII-A, Мессиан, который до войны был композитором и органистом, нашел среди военнопленных скрипача, виолончелиста и кларнетиста. Мессиан написал квартет, который исполняла эта группа за колючей проволокой, и музыканты играли в тяжелых условиях лагеря и в морозы. Квартет, впервые исполненный для военнопленных и охранников лагеря, стал признанным шедевром современной европейской классической музыки.
Глава 23. Дорога смерти
При написании этой главы основными источниками стали воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, воспоминания Тома Скотта и Леса Сирла, опубликованные в «Истории Джуди», книги «Суматранская железная дорога», «Бегство в рабство» и «Атакованные из засады под Южным Крестом», личные бумаги Дж. Ф. Фицджеральда, Кена Робсона, У. Р. Смита, Дж. Д. Пентни и Джона Хедли (хранящиеся в Имперском военном музее под номерами 8209, 11338, 8443, 20664, соответственно), история, надиктованная Джоном Хедли и хранящаяся в Имперском военном музее под номером 23219, интервью, взятое автором у Руза Войси, и история Джона Пёрвиса, размещенная на сайте -of-japan.net.
1. Передвижения Фрэнка и Джуди по линии строившейся железной дороги приведены к каким-то срокам приблизительно: людей по разным причинам постоянно перебрасывали из лагеря в лагерь. В основном Фрэнк и собака находились в Пятом лагере до тех пор, пока его не закрыли и не перевели большинство находившихся в нем людей в Шестой лагерь, потом – в Восьмой лагерь. Джо Фицджеральд был в числе тех, кого вернули сначала в Седьмой лагерь для завершения строительства моста через реку Кампар-Кири. Работы начались в середине декабря, накануне сезона муссонов. К Страстной пятнице сильные дожди смыли мост. Фрэнк никогда не рассказывал о работе на строительстве этого злополучного моста, так что он, предположительно, не был членом группы людей, отправленных в Седьмой лагерь.
Подробности точного расположения лагерей в Пакан-Барое отлично изложены Ховингой в книге «Суматранская железная дорога».
2. Единственным из 15 американцев, выживших в Пакан-Барое и рассказавшим свою историю, стал Джордж Даффи.
3. 18 сентября 1944 года британская подводная лодка «Пассат» под командованием капитан-лейтенанта Стивена Мэйдона отправила на дно судно «Дзюнъё Мару», которое перевозило примерно шесть с половиной тысяч военнопленных, среди которых были американцы, британцы, голландцы и австралийцы, а также множество ромуся. Однако Мэйдон не знал о том, что судно перевозило людей, и выпустил по нему две торпеды. В этой катастрофе погибло, по меньшей мере, 5620 человек. Мэйдон не ведал о потерях, вызванных его действиями, добрых 20 лет после потопления «Дзюнъё Мару». Он узнал об этом только после того, как вышел в отставку и стал членом британского парламента. Сообщение о том, что на нем лежит ответственность за гибель столь многих невинных людей, будет мучить его до смерти, наступившей в 1971 году.
Руз Войси был на борту «Дзюнъё Мару», когда судно пошло на дно. «Я взобрался по веревочной лестнице и прыгнул за борт», – вспоминал он тот жуткий день.
«Я провел в воде долгие часы, с вечера понедельника до утра среды. Вместе с двумя голландцами я держался за обломки. В какой-то момент оба они отцепились от обломков и исчезли под водой. Я остался один. В каком-то смысле все это походило на сон. Большую часть времени я провел в галлюцинациях. Наконец мимо прошел японский противолодочный корабль, с борта которого сбросили веревочный трап. Подняться на борт японцы не помогали, но если у тебя хватало сил уцепиться за трап, то вытаскивали тебя, как вытащили бы рыболовную сеть. На борту мне дали воды и морской сухарь. Один спасенный голландец сошел с ума, и японцы просто выбросили его за борт на произвол судьбы. Это здорово ударило по мозгам и заставило спасенных повиноваться».
Вскоре после спасения Руза отправили на берег, в Пакан-Барое. Он выжил и все еще жив. Ему девяносто четыре года, и он живет в Норвиче, Англия. У него хорошая память, доказательством чего является его реакция на случаи, когда я в беседе с ним осенью 2014 года забывал имена или даты. Тогда он совершенно правильно говорил мне: «Соблюдай порядок, Боб».
Из 114 человек, умерших в Пакан-Барое в марте 1945 года, 54 человека до этого выжили при гибели или «Ван Варвика» или «Дзюнъё Мару».
4. Старшим медицинским офицером среди британских военнопленных был подполковник ВВС К. У. Коффи. В какой-то момент во Втором лагере Коффи заразился бери-бери. Согласно тексту приказа о награждении Коффи орденом Британской империи, Коффи «провел пять месяцев в госпитале, будучи парализован ниже пояса. Как только он восстановил способность ходить, он вызвался возглавлять ежедневное построение британских больных. В этих построениях участвовало примерно 200 человек. Подполковник Коффи всегда демонстрировал полное пренебрежение к своему заболеванию и неустанно трудился. Несмотря на острый недостаток лекарств, он сделал все, что было в его силах, для облегчения страданий больных пленных. В этом отношении его пример оказал отличное воздействие на моральный дух пленных».
5. Сьовальд Канингэм-Браун, человек, бросившийся в мерзкие нечистоты отхожего места в попытке спасти утопавшего голландца (один из подвигов, совершенных Канингэм-Брауном во время войны), в Пакан-Барое был близким другом Джона Пёрвиса. Полное имя этого человека – Джон Сьовальд Хоусизон Канингэм-Браун. После войны он станет государственным служащим в прекрасном малайском городе Пенанг. К сожалению, Сьовальд Канингэм-Браун не оставил воспоминаний, в которых уточнил бы свою невероятную историю, но в начале 70-х годов написал пару книг: The Traders: A Story of Britain’s South-East Asian Commercial Adventure («Торговцы: история британских приключений в Юго-Восточной Азии») и роман Crowded Hour («Напряженный час»).
6. Рассказ о японском офицере, приказавшем расстрелять Джуди во время болезни Фрэнка, взят из номера журнала Tail-Wagger за декабрь 1945 года. В статье под заглавием «Джуди (бывшая военнопленная) теперь находится в Англии» было сказано, что японский офицер был тем самым, который запретил брать собаку в Медане» на борт «Ван Варвика». То есть это был капитан Ниси. Но свидетельств того, что Ниси вообще когда-либо бывал в Пакан-Барое, нет, и все японские офицеры высоких званий в лагере хорошо известны. Таким образом, хотя приказ убить Джуди был, возможно, отдан, есть причины и для сомнений в этом. Надо полагать, что проверка фактов в Tail-Wagger не дотягивала до стандартов, скажем, журнала New Yorker.
7. О том, что Фрэнк подумывал о самоубийстве и убийстве Джуди, свидетельствует его письмо Нойманну и ван Витсену. Интересно, что, по словам Лиззи Оливер, историка, изучавшего Пакан-Барое, такие мысли не были распространены среди заключенных в лагере, многие из которых уже считали себя мертвыми, а потому стоило ли прилагать усилия к тому, чтобы факт их смерти признали официально? Но для Фрэнка присутствие Джуди осложняло ситуацию.
Глава 24. Свобода
Основными источниками сведений для написания этой главы были воспоминания Фрэнка, опубликованные в «Истории Джуди» и изложенные в письме Нойманну и ван Витсену, воспоминания Леса Сирла и Тома Скотта, опубликованные в «Истории Джуди», книги «Бегство в неволю» и «Атакованные из засады под Южным Крестом», надиктованная Гарри Бэджером история, которая записана его сыном Риком Бэджером и размещена на сайте -of-japan.net/articles/63.htm. Кроме того, сведения взяты из частных бумаг Дж. Д. Пентни, Кена Робсона, Дж. Э. Р. Персона и У. Р. Смита, хранящихся в Имперском военном музее под номерами 20664, 11338, 18760 и 8443, соответственно, и из документов, хранящихся в Национальном архиве, в том числе из «Книги записей о действиях королевских ВВС» (RAF Air 29/153), из «Докладов о боевых вылетах, совершенных в ходе операций «Птичья клетка» и «Мастиф» (RAF Air/23/2664–2667, 2669–70, 4800), «Оперативных отчетов RAPWI» (RAF Air 24/938), «Приложений к книге записей операций, сентябрь-октябрь 1945 года» (RAF Air 24/938), «Рекомендаций по награждению военнопленных» (RAF Air 2/3775), из «Уклонившихся от военной службы и военнопленных» (RAF Air 49/385), «Перемещений и эвакуации военнопленных» (WO2003/3800) и «Секретного приложения к докладу, представленному контр-адмиралом Маунтбеттеном Объединенному комитету начальников штабов в Бирме, 1943–1946 годы» (САВ 106.77).
1. В своем дневнике-воспоминаниях «Атакованные из засады под Южным Крестом» Джордж Даффи трогательно написал о собственной ревности к тем, кто остался на свободе. Дафффи вспоминал также о бедном британце, который скончался, стоя перед Бернардом Хикки с документом об освобождении в руках, и о том, что он не знал о своем освобождении почти неделю после того, как были освобождены другие военнопленные.
2. Число смертей в Пакан-Барое в последние месяцы строительства железной дороги трудно установить точно. В своих личных бумагах У. Р. Смит говорит о том, что с момента освобождения и до эвакуации умерло 30 человек. По другим оценкам, умерло почти сто человек, но эта цифра кажется немного завышенной. В официальном отчете Военного министерства сказано, что «за последние три месяца от болезней и недоедания умерли 249 человек», хотя неизвестно, учитывает ли эта цифра людей, умерших после того, как к ним прибыли спасатели.
3. У охранников были веские причины опасаться мести, но такие же причины были и у голландцев. У суматранцев в течение многих лет накапливалось чувство обиды и возмущения, и хотя при японском владычестве на острове вольности случались редко, по иронии, освобождение позволило местным жителям излить накопившийся гнев на своих теперь уже бывших господ. В лагере для перемещенных лиц в Медане ревущая толпа взяла штурмом ограду и убила 20 человек, среди которых были женщины и дети, сочтя их голландцами. На самом деле убитые были швейцарцами.
4. На самом деле Рэймонд Смит говорил по-японски плохо, но те скудные знания, какие у него были, ставили его на две головы выше большинства военнопленных, так что подполковник Дэвис сделал его главным переводчиком в Третьем лагере. Сначала Смит сказал Дэвису, что не хочет быть переводчиком. «Я обдумал ваше предложение и не хочу его принимать», – сказал Смит старшему по званию. На что Дэвис ответил: «Я тоже обдумал предложение, и вы станете переводчиком».
5. Отрывочные сведения о сбросе посылок взяты из воспоминаний Фрэнка, а также из личных бумаг Дж. Д. Пентни, Кена Робсона, У. Р. Смита и Гарри Бэджера.
6. В пресс-релизе об операциях «Мастиф» и «Птичья клетка» эти операции называли «величайшей миссией милосердия в этой войне». Над лагерями военнопленных в Юго-Восточной Азии было разбросано более 32 миллионов листовок следующего содержания:
ВСЕМ ВОЕННОПЛЕННЫМ ИЗ СТРАН-СОЮЗНИЦ
ЯПОНСКИЕ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ БЕЗОГОВОРОЧНО КАПИТУЛИРОВАЛИ,
И ВОЙНА ЗАКОНЧЕНА
Мы доставим вам припасы настолько быстро, насколько это в человеческим силах, и примем меры по вашему освобождению. В зависимости от расстояния, на то, чтобы мы смогли добраться до вас, может уйти некоторое время.
Вы поможете нам и себе, если будете действовать следующим образом.
1. Оставайтесь в ваших лагерях до получения новых наших приказов.
2. Начните готовить поименные списки личного состава со всеми подробностями.
3. Перечислите то, в чем вы острее всего нуждаетесь.
4. Если вы голодны или в течение долгого времени недоедали, поначалу НЕ ЕШЬТЕ большие количества твердой пищи, овощей или фруктов. Делать это опасно. Намного более безопасно есть часто и понемногу – это быстрее укрепит ваши силы. Людей, которые действительно больны или очень слабы, надо кормить жидкой пищей вроде бульона и супа. Используйте при их приготовлении воду, остающуюся при варке риса или других продуктов. Такая пища лучше всего подходит больным. Следует избегать даров, преподносимых местным населением. Мы хотим доставить вас на родину быстро, живыми и здоровыми и не хотим на этой последней стадии рисковать вами из-за диареи, дизентерии и холеры.
5. Местные власти и/или офицеры союзных вооруженных сил очень скоро займутся вашими делами. Руководствуйтесь их советами.
Общий объем припасов, сброшенных на Пакан-Барое во время операции «Мастиф», согласно официальной истории «Возвращения военнопленных и интернированных лиц из личного состава войск Союзников», составил более 21 тонны продовольствия, более двух тонн одежды и 607 килограммов медикаментов.
Первого сентября 1945 года один из самолетов, совершавших полеты в рамках операции «Мастиф», разбился. Все находившиеся на его борту погибли.
Согласно официальному отчету о спасении союзных военнопленных и интернированных лиц, многие из них были «огорчены неудачным временем обнародования зверств, совершенных на Суматре» в прессе после эвакуации пленных в Сингапур. Как указано в этом докладе, они «были обеспокоены реакцией их родственников на новости». С этим связано нежелание бывших военнопленных обсуждать пережитое после возвращения на родину.
Подробности об усилиях, направленных союзниками на оказание помощи освобожденным и их эвакуацией пленных в Сингапур, взяты из официальной истории «Возвращения военнопленных и интернированных лиц из личного состава войск Союзников», написанной Военным министерством, а также из ежедневных отчетов о ситуации и официальных документов.
7. Майор Гидеон Джейкобс прибыл в Пакан-Барое вместе с отрядом, состоявшим почти из одних коммандос и называвшимся Оперативной группой 136. При Джейкобсе были только четыре человека, два австралийца, один голландец и яванец, прибывший из Китая. Оценивая ужасную ситуацию с военнопленными на Суматре, они обнаружили лагерь на каучуковой плантации в Белелау, где тайно содержали 60 женщин, в том числе два десятка австралийских медсестер, среди которых была и Вивьен Буллвинкль. Она-то и увидела двух приближавшихся к лагерю австралийцев, о которых известно лишь то, что ими были сержант Бейтс и сержант Гиллам. Вивьен закричала: «Тут австралийцы!» Японцы увели медсестер из лагеря в Палембанге, где женщин держали на протяжении большей части войны, в секретный лагерь на каучуковой плантации для того, чтобы пленницы поправили свое физическое состояние, перед тем как их передадут союзникам. Гиллам был так взбешен положением, в котором находились женщины, что построил всех японских охранников вдоль ограды и пригрозил, что расстреляет их всех. От расправы его отговорил Джейкобс.
8. Фрэнк вспоминал о визите леди Маунтбеттен. Вспоминали о нем Бэджер, Робсон, Войси, Персонс, Пентни и Даффи. Упомянуто об этом визите в официальной истории «Возвращения союзных военнопленных и интернированных лиц» и в отчетах самой леди Маунтбеттен. История конфуза, постигшего Сьовальда Канингэм-Брауна, который приветствовал приземлившийся самолет леди Маунтбеттен полностью обнаженным, рассказана в книге «Забытые войны».
9. Смит в своих личных бумагах пишет о найденных документах японской армии, доказывающих, что военнопленных должны были уничтожить в случае поражения в войне, но никогда не уточняет свои доказательства.
10. Этоул Стюарт документировал то, какое страшное зрелище представляли собой выжившие и привезенные в Сингапур военнопленные, в статье, опубликованной в газете Melbourne Аrgus 17 сентября 1945 года. Статьи Дж. Э. У. Хэрриотта опубликованы в газете Sydney Morning Herald 17 и 19 сентября 1945 года.
11. Национальном мемориальном парке в Стаффордшире, близ Личфилда, в 2001 году воздвигли мемориал людям, погибшим в Пакан-Барое.
Глава 25. Герой
1. Сведения о плавании на борту «Антенора» взяты из воспоминаний Фрэнка, опубликованных в книге «История Джуди» и изложенных в его письме Нойманну и ван Витсену, из истории, надиктованной Джоном Пёрвисом, и судового журнала, хранящегося в Национальном архиве под номером BT 26/1212/20/.
2. Сведения о питомнике Хэкбридж взяты из журналов Tail-Wagger, Illustrated London News и писем Бернардин Фиддимор, дочери бывшего суперинтенданта Хэкбридж. Питомник закрыли в 1970 году.
До середины 2011 года на Британских островах действовал режим шестимесячного карантина для привозимых в страну животных. Теперь животным, прибывшим в Великобританию из большинства стран, для въезда в страну требуются только отрицательные результаты анализа крови на бешенство. Собак из некоторых стран, в том числе из Южной Африки, Индии, Бразилии, по-прежнему в обязательном порядке держат в карантине, но в течение только трех месяцев, а не шести.
3. Сложную фунтовую денежную систему, действовавшую до введения десятичной системы и включавшую фунты, шиллинги и пенсы, использовали в большинстве стран Британской империи до 60-х – в начале 70-х годов XX века. В фунте стерлингов было 12 шиллингов, в каждом шиллинге – 20 пенсов (в фунте стерлингов было 240 пенсов). США избавились от этой системы, провозгласив независимость в 1776 году.
4. Церемония выхода Джуди из питомника Хэкбридж была хорошо освещена прессой, в частности, газетой London Daily Mirror и журналом Tail-Wagger.
5. Городской архив Портсмута содержит очень подробные карты бомбовых ударов, точно показывающих, где и когда на город упали нацистские бомбы, и нанесенный ими ущерб. Газеты Портсмута и Сандерленда составили книгу «Разбомбленный город», в которой обобщили освещение блица на своих страницах и изложили подробности бомбардировок.
6. Сам Фрэнк мало рассказывает о смерти старшего брата, Дэвида, в день вторжения в Нормандию. На посвященном Фрэнку сайте гибель его брата отмечена семьей как факт, и этот факт подтвержден сайтом Комиссии Британского Содружества по воинским захоронениям (-war-dead.aspx).
7. Текст письма, полученного от короля Георга VI всеми вернувшимися на родину военнопленными, воспроизведен полностью на посвященном Фрэнку сайте.
8. Сведения о центрах реабилитации личного состава британских ВВС и Центре приема военнослужащих № 106 в Косфорде взяты из хранящихся в Национальном архиве документов, в том числе из докладов «Репатриация бывших военнопленных служащих британских ВВС с Дальнего Востока» (RAF Air 49/386), «Курс адаптации и реабилитации военнопленных» (RAF 49/388), из «Доклада о реабилитации военнопленных из стран-союзниц и интернированных лиц после поражения Японии, 1945 год» (RAF Air 23/1980), «База ВВС в Косфорде, январь 1940 года – декабрь 1945 года» (RAF Air 28/173) и «Центры приема личного состава: Косфорд 106» (RAF Air 29/1102), а также из интервью, взятого автором у Руза Войси.
9. Рассказ Фреда Фримена о послевоенных медицинских проблемах взят из личных бумаг Фримена, хранящихся в Имперском военном музее под номером 14046.
10. Джо Фицджеральд рассказывает о том, что люди, жившие поблизости от баз ВВС, принимали военнопленных, в своих личных бумагах, хранящихся в Имперском военном музее под номером 8209.
11. Подробности церемонии вручения медали Дикин взяты из воспоминаний Фрэнка, опубликованных в книге «История Джуди» и изложенных в письме Фрэнка Нойманну и ван Витсену, а также из многочисленных отчетов в прессе того времени.
Всего медалью Дикин были награждены 65 животных. Из них 32 медали получили голуби, 29 медалей – собаки, 3 – лошади и одной медалью был награжден кот Саймон за службу во время инцидента на реке Янцзы в 1949 году, когда британский военный корабль «Аметист» в течение трех месяцев находился в ловушке под обстрелом китайских коммунистов. Саймон получил медаль за то, что «несмотря на ранение, полученное при разрыве снаряда, он продолжал ловить крыс». Последним награжденным медалью Дикин стал Тео, спрингер-спаниель из команды № 104 военных рабочих собак Ветеринарной службы армии Великобритании. Эта собака была убита в марте 2011 года в Афганистане. Полный рассказ о животных, награжденных медалью Дикин и увлекательную историю жизни самой Марии Дикин, см. на сайте .
12. Джуди и Фрэнк участвовали в программах Би-би-си 10 июня и 5 сентября 1946 года. Рой Рич, ведущий радиопрограммы «Сегодня вечером в городе», известен как один из первых британских диск-джокеев. Он вел программу «Выбор домохозяек» в 1946 году. Ведущий телешоу Picture Page Винфорд Вон-Томас, один из лучших британских вещателей, отлично работавший, как и Эдвард Р. Марроу, и на радио, и на телевидении и освещавший как серьезные, так и легкие проблемы. Сведения об этих шоу и появлении в них Фрэнка и Джуди взяты из Центра архивов Би-би-си.
13. История британских собак-парашютистов (или «люфтвольфов») хорошо рассказана Эндрю Вулхаузом в книге 13 – Lucky for Some: The History of the 13th (Lancashire) Parachute Battalion («Число 13 для некоторых счастливое: история 13-го (Ланкаширского) воздушно-десантного батальона»). Собаки, сброшенные на парашютах в день вторжения в Нормандию, обучались десантированию и проводили долгие часы, приучаясь к транспортировке по воздуху. Во время прыжков собак сопровождали вожатые, у которых была мясная приманка для вознаграждения четвероногих парашютистов при приземлении. Собаки успешно обнаруживали мины, в том числе с сюрпризом, и позиции противника. В Музее воздушно-десантных сил и парашютного полка в Дакфорде близ Кэмбриджа есть чучело одной из собак-парашютисток, метиса немецкой овчарки и колли по кличке Бинг. Чучело одето в полную форму для прыжков с парашютом.
14. О собачьей схватке, произошедшей за кулисами шоу между Джуди и борзыми, Фрэнк сообщил в письме Нойманну и ван Витсену.
15. Народная больница для животных остается крупнейшей благотворительной организацией в Великобритании. Ежегодно эта организация проводит более миллиона обследований больных животных. Источником информации о ней является ее сайт .
16. Сведения о турне «собаки-героя», совершенного Джуди, взяты из воспоминаний Фрэнка, опубликованных в «Истории Джуди» и изложенных в письме Нойманну и ван Витсену, а также из сообщений того времени, опубликованных в газетах London Daily Mirror, Evening Standard, Bath Weekly Chronicler, Bath Herald, Western Daily Press, Bristol Mirror и в журнале Tail-Wagger.
17. Следует помнить, что Фрэнк и сам не знал о приключениях Джуди в Китае и на борту канонерской лодки «Кузнечик». Какие-то сведения о жизни Джуди до встречи с ней Фрэнк получил в Англии, когда он поделился своими воспоминаниями с матросами канонерок, собиравшими информацию для книги «История Джуди».
Глава 26. Африка
1. Сведения об участии в выборах и о семейном положении жителей послевоенного Портсмута взяты из справочника Kelly’s Guides и списков избирателей. Оба издания хранятся в Городском архиве Портсмута.
2. Свои воспоминания о послевоенном Портсмуте Фрэнк оставил в «Истории Джуди». Другие подробности жизни в городе после войны взяты из различных воспоминаний, собранных в серии «Люди Портсмута» (эти материалы хранятся в Городском архиве Портсмута) и из книг Уильяма Гейтса The Portsmouth That Has Passed («Портсмут, ушедший в прошлое») и Энтони Триггза Sunny Southsea («Солнечный Саутси»).
3. Воспоминания Джона Хедли о встречах с Джуди после войны опубликованы в «Истории Джуди».
4. Послевоенная тоска, чем бы она ни была вызвана – посттравматическим синдромом или чем-то еще, часто обсуждалась вернувшимися из плена людьми. Характерно, что Фрэнк об этом не говорил, но члены его семьи вспоминают об этом на посвященном его памяти сайте. Лиззи Оливер часто обнаруживала посттравматический синдром в процессе изучения пленных Пакан-Барое. В беседе с автором Руз Войси упоминал о чувстве тоски. Запись устной истории Джона Хедли, который рассказывает о своих трудностях в послевоенной Британии и спасении, обретенном при возвращении в Азию, хранится в Имперском военном музее и доступна на сайте .
5. Большая часть случаев посттравматического синдрома у собак возникала не после боев, а из-за плохого обращения или отказа хозяев от животных. Лекарства вроде прозака, по-видимому, облегчают симптомы у травмированных собак. Интересно, что, согласно исследованиям специалиста по психологии животных Яака Панскеппа из университета штата Вашингтон, беспорядочные игры на воздухе тоже оказывают положительное воздействие на собак, имеющих психические травмы. Очевидно, что такие игры высвобождают огромные запасы нервно-трофических факторов, а это связано с ростом новых нейронов – заменой части мозга, в которой хранятся плохие воспоминания, новыми клетками, где содержатся новые воспоминания. Ли Чарльз Келли, плодовитый автор и тренер, много пишет об этом процессе на сайте .
6. Неудачный проект выращивания земляных орехов хорошо описан Аланом Вудом в книге The Groundnut Affair («История с земляными орехами»). Подробности участия Фрэнка в этом плане взяты из его воспоминаний, опубликованных в «Истории Джуди» и изложенных в письме Фрэнку Нойманну и ван Витсену, а также из посвященного его памяти сайта . Поминовение Джуди, отслуженное в церквях по всей Великобритании, описано в газете Times of London за 28 февраля 1972 года.
Эпилог
Сведения о жизни Фрэнка после смерти Джуди взяты на посвященном его памяти сайте frankwillams.ca, а также из некрологов, опубликованных в газетах Burnaby Now и Vancouver Sun.
Примечания
1
Настоящее имя – Вудворт Морис Ритттер (1905–1974). Американский певец и киноактер, игравший, в основном, поющих ковбоев (здесь и далее – прим. пер.).
(обратно)2
Персонаж научно-фантастического комикса, созданный художником Алексом Раймондом в середине 30-х годов.
(обратно)3
Сарказм этой детали в том, что до 70-х гг. XX в. маркер «Сделано в Японии» в массовом сознании означал не высочайшее качество, а нечто прямо противоположное.
(обратно)4
Песня из фильма 1939 года «Волшебник страны Оз». Ее полный русскоязычный аналог – песенка Элли из мультфильма «Волшебник Изумрудного города» («Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной…»)
(обратно)5
«Реальная политика» (нем. – Realpolitik) – концепция прагматичной государственной политики, введенная при Бисмарке в середине XIX в. «Реальная политика» предполагала отказ от идеологии и морали, став синонимом цинизма и приспособленчества, нежелания отстаивать «высшие ценности».
(обратно)6
Роман Ричарда Льюэлина, настоящее имя – Ричард Даффид Вивиен Льюэлин Ллойд (1906–1983). Роман «Как зелена была моя долина» опубликован в 1939 году и экранизирован в 1941 году.
(обратно)7
Созданный писателем С. С. Форестером вымышленный персонаж, офицер британского ВМФ в период Наполеоновских войн. Герой серии романов, кинофильма и телесериала.
(обратно)8
Показывается указательным и средним пальцами руки, направленными вверх в форме латинской буквы «V». Введение этого знака в широкий обиход приписывается Уинстону Черчиллю.
(обратно)9
Небольшие, как правило, колесные транспортно-грузовые суда, выполняющие случайные рейсы, мелкие каботажники.
(обратно)10
«Окончательное решение еврейского вороса» – эвфемизм, обозначавший политику Третьего рейха по отношению к еврейскому населению. «Окончательное решение», по сути, предусматривало уничтожение евреев.
(обратно)11
Вопреки распространенному заблуждению, собачатину едят (и до сих пор) не только корейцы, но и многие другие народы Азии и Африки.
(обратно)12
1950–1953 гг.
(обратно)13
Порки, Порки Пиг – поросенок-заика, один из персонажей мульсериала Looney Tunes, особенно популярный в конце 30-х – начале 40-х гг. XX в.
(обратно)14
Пер. А. Соловьева.
(обратно)15
Тора – (яп.) тигр.
(обратно)16
Во время Второй мировой войны королем Великобритании был Георг VI (правил с 1936 по 1952 г.).
(обратно)17
В 1946 году в Великобритании победу во Второй мировой войне отметили 8 июня.
(обратно)18
Британский киноактер, прославившийся исполнением ролей аристократов.
(обратно)
Комментарии к книге «Смерти вопреки. Реальная история человека и собаки на войне и в концлагере», Роберт Вайнтрауб
Всего 0 комментариев