Из уцелевших воспоминаний (1868-1917) Книга 2, часть 1 (epub) - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917) Книга 2, часть 1 414K (скачать epub) - Александр Николаевич Наумов

А. Н. Наумовъ

ИЗЪ УЦЪЛЪВШИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ

1868-1917

ВЪ ДВУХЪ КНИГАХЪ

Книга II

Изданіе А. К. Наумовой и О. А. Кусевицкой

Нью-Iоркъ

1 955

http://ldn-knigi.lib.ru Leon Dotan

Copyright, 1955, by Mrs. Anna Naoumoff

Prmted in the United States of America

All rights reserved. No part of this book may be reproduced in any form without the permission of the Publishers.

Russian Printing House;

505 E. 175 st. New

ЧАСТЬ VI

ВЫЗОВЪ ВЪ ПЕТЕРБУРГЪ. СЪЕЗДЪ ГУБЕРНСКИХЪ ПРЕДВОДИТЕЛЕЙ ДВОРЯНСТВА. ПЕРЕѢЗДЪ ВЪ САМАРУ. БЕЗПОРЯДКИ ВЪ САМАРѢ. МАНИФЕСТЪ 17 ОКТЯБРЯ. РЕВОЛЮЦІОННОЕ ДВИЖЕНІЕ ВЪ СЕЛАХЪ. ВСТРѢЧА СЪ ГУЧКОВЫМЪ. ПРІЕМЪ У ДУРНОВО. БЕСѢДА СЪ ВИТТЕ. АУДІЕНЦІЯ У ГОСУДАРЯ. ПАРТІЯ ПОРЯДКА. В. Н. ЛЬВОВЪ.

67

Не успѣлъ я оглянуться и отдохнуть въ родномъ моемъ имѣніи, какъ получился отъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ А. Г. Булыгина вызовъ меня, какъ Губернскаго Предводителя, въ Петербургъ для совмѣстнаго съ другими Губернскими Предводителями совѣщанія по поводу предстоявшихъ, согласно Высочайшаго Указа 6 августа 1905 г., выборовъ народныхъ представителей въ Государственную Думу.

Одновременно прислано было мнѣ приглашеніе отъ Петербургскаго Губернскаго Предводителя Дворянства прибыть въ тѣхъ же числахъ августа мѣсяца на съѣздъ Губернскихъ Предводителей Дворянства.

Уѣзжая въ столицу 11 августа, я назначилъ на 26 того же мѣсяца собраніе предводителей и депутатовъ у себя въ Самарѣ, изъ разсчета, что за двѣ недѣли я успѣю въ Петербургѣ все сдѣлать, главнымъ образомъ, представиться Государю въ качествѣ только что избраннаго и утвержденнаго имъ Губернскаго Предводителя.

Въ Петербургѣ я остановился, какъ всегда, въ Европейской гостиницѣ, расписался у Булыгина, оставилъ карточку у Петербургскаго Губернскаго Предводителя гр. В. В. Гудовича и поспѣшилъ заѣхать въ Церемоніальную часть Министерства Двора, прося занести меня въ первый же списокъ лицъ, желавшихъ представиться Государю. Во главѣ упомянутой части Придворнаго вѣдомства стоялъ Камергеръ В. В. Евреиновь, милый и обязательный, но поразившій меня своимъ „паникёрствомъ”... Пришлось невольно задуматься — неужели въ столицѣ, да еще въ относительной близости къ трону, все такіе слабонервные господа?!

На другой день я пошелъ въ зданіе Петербургскаго Дворянскаго Собранія, съ его импозантной парадной лѣстницей, чудной колоннадой въ залѣ и цѣлой вереницей окружавшихъ ее парадныхъ комнатъ, сплошь завѣшанныхъ художественноисполненными портретами Августѣйшихъ особъ, сановниковъ, принадлежащихъ къ столичному дворянству и петербургскихъ губернскихъ предводителей.

Въ одной изъ смежныхъ съ главной залой комнатъ я засталъ собравшихся на съѣздъ членовъ. Меня встрѣтилъ элегантный штатскій — Петербургскій Губернскій Предводитель Дворянства, гр. Василій Васильевичъ Гудовичъ. Ранѣе онъ служилъ въ Конномъ полку, а нынѣ состоялъ въ должности Шталмейстера Двора Его Величества. Человѣкъ податливый, онъ, въ описываемое время, находился подъ сильнымъ вліяніемъ своего Орловскаго коддеги — небезызвѣстнаго Михаила Александровича Стаховича, подъ обаяніемъ котораго обрѣтался и другой столичный предводитель, глава московскаго дворянства — кн. Петръ Николаевичъ Трубецкой, съ которымъ тотчасъ же меня познакомилъ Гудовичъ.

Это былъ огромнаго роста широкоплечій мужчина съ грузнымъ, нѣсколько мѣшковатымъ туловищемъ и сравнительно небольшой головой, покрытой густыми, коротко остриженными, темными волосами. Слегка смугловатое лицо Трубецкого можно было бы назвать даже красивымъ, если бы не портилъ его замѣтно обрюзгшій видъ и какое то неопредѣленное полусонное выраженіе маленькихъ, словно медвѣжьихъ глазъ.

Князь Петръ Николаевичъ былъ человѣкомъ безусловно неглупымъ, въ домашнихъ дѣлахъ хозяйственнымъ, въ общественныхъ — опытнымъ руководителемъ не безъ нѣкоторой хитрости и даже умно-замаскированнаго интриганства. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ страдалъ необычайной мягкотѣлостью и слабоволіемъ не безъ доли изрядной лѣни.

Въ Москвѣ онъ славился широкимъ хлѣбосольствомъ; самъ не прочь былъ сытно и вкусно покушать и отъ добраго вина не отказывался. Былъ чрезвычайно обходителенъ, умѣлъ вокругъ себя объединять, быстро, по русскому благодушному обычаю, переходилъ на „ты”...

Трубецкой являлся фигурой замѣтной не только по своему внѣшнему виду и по занимаемому имъ положенію, а также по свойственному ему умѣнью „обхаживать” въ общественномъ смыслѣ людей... Недаромъ при образованіи политическихъ группировокъ въ реформированномъ послѣ 1906 года Государственномъ Совѣтѣ члены его, образовавшіе группу „центра”, избрали князя своимъ предсѣдателемъ, каковымъ онъ оставался вплоть до своей трагической кончины (1910 г.) оть руки племянника Кристи.

Но въ самой Москвѣ была группа дворянъ, во главѣ съ Богородскимъ Уѣзднымъ Предводителемъ Александромъ Дмитріевичемъ Самаринымъ, настроенная противъ своего Губернскаго Предводителя за чрезмѣрно проявляемую съ его стороны податливость крайнимъ лѣвымъ элементамъ и склонность къ компромиссу въ дѣлахъ, требовавшихъ, по мнѣнію вышеупомянутой группы, болѣе стойкихъ рѣшеній...

Спустя года полтора послѣ описываемаго съѣзда, въ періодъ т. н. реакціи конца 1906 года и послѣдующихъ за нимъ лѣтъ, Самаринское направленіе настолько усилилось, что кн. Петръ Николаевичъ вынужденъ былъ сойти со своего московскаго престола, уступивъ его своему противнику подъ предлогомъ усиленныхъ работъ въ Государстзенномъ Совѣтѣ.

Такимъ образомъ, съ 1907 года князя Трубецкого замѣнилъ въ качествѣ вновь избраннаго Московскаго Губернскаго Предводителя Дворянства Александръ Дмитріевичъ Самаринъ, одинъ изъ представителей извѣстной семьи Самариныхъ, родной сынъ Дмитрія Ѳедоровича и племянникъ Юрія Ѳедоровича, имена которыхъ въ семидесятыхъ годахъ пользовались большимъ уваженіемъ и популярностью, какъ славянофиловъ, публицистовъ и организаторовъ крестьянскаго благоустройства.

Въ предводителяхъ Самаринъ оставался до назначенія его въ 1915 году Оберъ-Прокуроромъ Св. Синода.

Почти одновременно со мною, Александръ Дмитріевичъ былъ пожалованъ егермейстерствомъ, а послѣ Романовскихъ торжествъ былъ назначенъ членомъ Государственнаго Совѣта.

Самаринъ быль человѣкомъ вдумчивымъ, идейнымъ и послѣдовательнымъ въ своихъ словахъ и поступкахъ. Глубоко-религіозный и консервативный въ лучшемъ смыслѣ этого слова, онъ отличался необычайной стойкостью своихъ продуманныхъ и твердо-усвоенныхъ убѣжденій. Въ открытомъ исповѣданіи ихъ, несмотря ни на что, онъ видѣлъ цѣль и правду своей жизни и службы. Вотъ отчего такъ трудно ему было нести свой крестъ на зысокомъ посту Оберъ-Прокурора Синода въ тяжелыя времена разныхъ темныхъ вліяній на Царя. Изъ-за небезызвѣстнаго Варнавы, Самарину пришлось уйти со службы съ сознаніемъ страшнаго грядущаго.

Жили мы съ Самаринымъ дружно, нерѣдко совмѣстно исполняя сословно-общественныя порученія и обычно выступая въ тѣсномъ единеніи нашихъ взглядовъ на злободневные вопросы. Въ началѣ Великой войны 1914 г. мы работали рядомъ въ краснокрестной тыловой организаціи.

Приблизительно зъ томъ же 1907 году въ Петербургѣ также произошла смѣна губернскихъ предводителей, и на мѣсто гр. Гудовича былъ выбранъ свѣтлѣйшій князь Иванъ Николаевичъ Салтыковъ, флигель-адъютантъ, въ высшей степени симпатичный, гостепріимный, столичный Предводитель, радушно встрѣчавшій насъ, — провинціаловъ, въ своемъ извѣстномъ особнякѣ на Дворцовой набережной. 

Я уже отмѣтилъ, что князь П. И. Трубецкой, такъ же какъ и гр. В. В. Гудовичъ, находились подъ замѣтнымъ вліяніемъ ихъ близкаго друга и коллеги по Орловской губерніи — Михаила Александровича Стаховича, съ которым пришлось мнѣ тутъ же на августовскомъ съѣздѣ познакомиться.

Довольно высокаго роста, плотный, Стаховичъ имѣлъ то, что называется „львиную наружность”: большое, мужественнаго выраженія лицо, съ густой, волнистой, темно-русой шевелюрой и окладистой бородой. Вся повадка Стаховича носила характеръ подчеркнутой самоувѣренности, а глаза его — изжелта-сѣрые, подъ густыми „сычиными” бровями, имѣли смѣшанное выраженіе — природнаго ума и самовлюбленной... наглости.

Михаилъ Александровичъ былъ человѣкомъ безусловно способнымъ и по-своему талантливымъ. Онъ обладалъ даромъ краснорѣчія, а главное, пылкимъ темпераментомъ, который дѣйствовалъ на аудиторію, пожалуй, даже сильнѣе, чѣмъ сущность его рѣчей. Мнѣ лично не нравились его выступленія по самой манерѣ его говорить какимъ-то слегка гнусавымъ и опять-таки чрезмѣрно самоувѣреннымъ тономъ. На многихъ онъ производилъ восторженное впечатлѣніе, особливо на дамскую среду, носившую его на рукахъ и, надо думать, создавшую ему въ свое время репутацію „неотразимаго” оратора.

Какъ общественный и государственный дѣятель, Стаховичъ являлся скорѣе человѣкомъ чувства и публичной карьеры, чѣмъ здраваго разсудка. Личное честолюбіе и ставка на популярность затмевали остальное. У Стаховича все сводилось къ тому, чтобы о немъ говорили, чтобы все окружающее служило фономъ для его „я”. Вотъ почему, если вокругъ замѣчалось „правое” теченіе, онъ становился лѣвымъ, и обратно. Среди губернских предводителей Михаилъ Александровичъ проповѣдывалъ ярый либерализмъ. Выбранный въ лѣвую первую Государственную Думу, этотъ безпочвенный фантазеръ выступалъ съ реакціонными рѣчами, за которыя получалъ угрожающія письма.

Моя собственная жизнь, съ молодого возраста, складывалась и протекала въ условіяхъ дѣловыхъ заботъ и отвѣтственной работы. У меня, относительно людей, которыхъ я встрѣчалъ на своемъ сложномъ житейскомъ пути, мало-помалу устанавливалась своя расцѣнка, подсказываемая чисто-практическими соображеніями: я дѣлилъ людей на двѣ категоріи — на однихъ, которымъ бы я довѣрилъ веденіе моихъ хозяйственныхъ дѣлъ, и на другихъ, которымъ я управленіе ими не далъ бы... Первыхъ я встрѣчалъ сравнительно рѣдко. Вспоминаются мнѣ по этому поводу дружескіе разговоры въ Государственномъ Совѣтѣ съ рядомъ сидѣвшими моими друзьями: Александромъ Дмитріевичемъ Самаринымъ и Дмитріемъ Николаевичемъ Семиградовымъ (Бессарабской губ.). Оба они были людьми дѣльными и хозяйственными.

Сидѣли мы въ самомъ заднемъ ряду залы засѣданій и могли видѣть передъ собой всѣхъ членов Государственнаго Совѣта. Нерѣдко задавались мы вопросомъ, кого бы изъ этихъ, важно засѣдавшихъ въ великолѣпной залѣ Маріинскаго Дворца на своихъ мягкихъ креслахъ, госудаственныхъ мужей могли бы мы порекомендовать другъ другу въ управляющіе нашими хозяйственными дѣлами? Долженъ сознаться, что таковыхъ людей изъ всѣхъ присутствовавшихъ мы находили очень мало. Умныхъ, говорливыхъ, образованныхъ и просто симпатичныхъ было сколько угодно, но для отвѣтственнаго практическаго дѣла достойныхъ людей выбрать было бы нелегко. Межъ тѣмъ, для основательнаго и плодотворнаго государственнаго управленія, я считалъ и продолжаю считать пригодными лишь тѣхъ лицъ, которыя оказывались способными вести практически-разумно собственныя хозяйственныя дѣла.

Съ этой точки зрѣнія нашей расцѣнки, мы на Стаховича смотрѣли отрицательно.

68

Вернусь къ дальнѣйшему своему повѣствованію о Съѣздѣ Губернскихъ Предводителей Дворянства въ августѣ 1905 г.

За большимъ овальнымъ столомъ размѣстились съѣхавшіеся участники съѣзда и, выбранный предсѣдателемъ гр. В. В. Гудовичъ. Ознакомивъ собравшихся съ событіями послѣдняго времени и, въ частности, съ Высочайшимъ Указомъ 6-го августа, онъ предупредилъ насъ, что засѣданія съѣзда будутъ строго-конфиденціальнаго характера. Всѣ предводители привѣтствовали эту мысль. Тутъ же раздались голоса, предложившіе приступить къ скорѣйшей выработкѣ инструкцій для предсѣдательской дѣятельности губернскихъ предводителей при предстоявшихъ выборахъ на мѣстахъ.

Подобный порядокъ занятій былъ предложенъ людьми дѣла и практики. Но не такъ, къ сожалѣнію, понимали свои обязанности нѣкоторые изъ нашихъ сочленовъ. М. А. Стаховичъ тотчасъ же выступилъ со страстной рѣчью, въ которой онъ горячо сталъ нападать на правительственныя распоряженія, въ рѣзкихъ выраженіяхъ критиковалъ Указъ 6-го августа, требовалъ болѣе совершенныхъ формъ народнаго представительства, призывалъ всѣхъ присутствовавшихъ единодушно присоединиться къ его голосу и, въ концѣ концовъ, предложилъ обратиться къ Царю съ ходатайствомъ о дарованіи населенію широкихъ свободъ, разумѣя подъ ними свободу совѣсти, собраній, печати и пр.

Лично на меня все, въ высшей степени темпераментное, выступленіе Стаховича произвело отрицательное впечатлѣніе, являясь чѣмъ-то расплывчатымъ, митинговымъ и неумѣстнымъ. Подобные выкрики могли бы, можетъ быть, повліять на рядовую публику, возбуждая ея страсти и наталкивая на публичные эксцессы; но въ данной обстановкѣ, среди почтенныхъ, облеченныхъ довѣріемъ дворянскихъ обществъ, людей, призванныхъ Государемъ въ самомъ ближайшемъ будущемъ руководить на мѣстахъ впервые проводимыми въ странѣ выборами народныхъ представителей, — подобное „митинговое” выступленіе казалось мнѣ какимъ-то нелѣпымъ несоотвѣтствіемъ, какъ съ мѣстомъ, такъ и съ сущностью самаго дѣла.

Стаховичъ говорилъ въ непререкаемомъ тонѣ и со свойственной ему самоувѣренностью; онъ былъ избалованъ обычнымъ отношеніемъ къ нему аудиторіи и надѣялся собрать большинство. Я былъ въ нерѣшительности — просить мнѣ слова или нѣтъ; во мнѣ накипало желаніе „осадить” вреднаго для нашихъ занятій болтуна, но я впервые принималъ участіе въ столичномъ всероссійскомъ съѣздѣ, состоявшемъ изъ старѣйшинъ дворянства. Хотѣлось сначала присмотрѣться и самому прислушаться къ людямъ. Я съ нетерпѣніемъ ожидалъ чьей-либо отповѣди по адресу орловскаго краснобіая. Но никто не выступалъ, и Гудовичъ, переглянувшись съ Трубецкимъ, былъ, очевидно, готовъ отступить отъ порядка обсужденія, предложеннаго имъ самимъ, и перейти къ разсмотрѣнію всѣхъ тѣхъ стаховичевскихъ общихъ фразъ, подъ вліяніемъ которыхъ находились нѣкоторые изъ присутствовавшихъ лицъ. Я не могъ больше сдерживаться и попросилъ слова. Не безъ волненія я заговорилъ, доказывая собравшимся всю неумѣстность и несостоятельность предложенія Стаховича, принятіе которыхъ повлекло бы за собой превращеніе нашего дѣлового съѣзда въ своего рода учредительное собраніе съ неопредѣленной, расплывчатой, конституціонной программой. Обратившись къ Стаховичу, я сказалъ, что о свободахъ говорить тогда только можно, когда одновременно будутъ для нихъ установлены закономъ опредѣленныя границы, въ противномъ же случаѣ всѣ эти объявленныя имъ свободы, силою вещей, превратятся въ сплошную анархію. Раздались со всѣхъ сторонъ сочувствующіе мнѣ голоса. Въ томъ же духѣ стали высказываться и другіе предводители: Владиміръ Алекандровичъ Драшусовъ (Рязанскій), Сергѣй Евгеньевичъ Бразоль (Полтавскій), кн. Василій Дмитріевичъ Голицынъ (Черниговскій) и др.

Стаховичъ надменно дымилъ сигарой, отдѣлывался краткими репликами, все время что-то нашептывая то Гудовичу. то грузному Трубецкому. Наконецъ, онъ всталъ и, подойдя ко мнѣ, вызывающимъ тономъ меня спросилъ: „Неужели Вы тотъ самый Наумовъ, который у себя въ Самарѣ считался либеральнымъ земцемъ, и о которомъ мнѣ неоднократно говорилъ Вашъ землякъ, Николай Александровичъ Шишковъ?” Я счелъ за лучшее на эту наглую выходку никакъ не реагирозать, но сознаюсь — мнѣ это было нелегко, хотѣлось съ этимъ господиномъ иначе поступить.

Возмездіе воспослѣдовало въ иномъ видѣ — всѣ высокопарные призывы Стаховича полностью провалились: огромнымъ большинствомъ было постановлено перейти къ чисто дѣловой работѣ.

По окончаніи засѣданія, многіе изъ присутствовавшихъ проводили меня до моей Eвропейской гостиницы, зашли ко мнѣ въ номеръ и выразили мнѣ чувство признательности за мое разумное и „трезвое”, какъ они тогда выразились, выступленіе.

На другой день, просматривая газеты, я вдругъ наталкиваюсь на большую статью въ Перцовской газетѣ „Слово”, спеціально посвященную нашему вчерашнему засѣданію. Стаховичъ въ этой статьѣ выставлялся въ ореолѣ своего спасительнаго либерализма и государственной прозорливости, мы же всѣ (моя фамилія была проставлена въ первую голову) изображались заядлыми мракобѣсами, тормозившими обновленіе и оздоровленіе страны.

Я рѣшилъ захватить съ собой на съѣздъ упомянутую газету, и при началѣ засѣданія обратился къ предсѣдателю съ запросомъ, какимъ образомъ, послѣ его же предупрежденія о конфеденціальности работъ съѣзда, могла попасть въ печать статья, съ изложеніемъ существа происходившихъ преній и состоявшихся нашихъ постановленій. Опять-таки, со стороны всѣхъ присутствовавшихъ я встрѣтилъ моему заявленію единодушную горячую поддержку. Смущенный Гудовичъ завѣрилъ участниковъ собранія, что секретарь Съѣзда Ю. Н. Милютинъ никакихъ информацій въ газетныя редакціи не давалъ. Тогда всѣ обратили свои взоры на преспокойно дымившаго сигарой Стаховича, но, конечно, отъ него, дѣйствительнаго виновника этого возмутительнаго акта, признанія ожидать было нельзя. „Свои свободы” этот глашатай либерализма, очевидно, понималъ „по-своему”.

Въ послѣдующихъ нашихъ занятіяхъ чисто дѣлового характера Стаховичу участвовать было уже скучно и онъ большіе на нашихъ засѣданіяхъ не появлялся.

Вскорѣ мы получили отъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ Булыгина приглашеніе „пожаловать” къ нему „на чашку чая” у него на дачѣ. Мы были радушно приняты большимъ, грузнымъ, съ пріятнымъ барскимъ лицомъ хозяиномъ, просидѣвъ съ нимъ часа два за непринужденной бесѣдой. Мы передали ему выработанную нами на съѣздѣ схему предстоящихъ намъ работъ по руководству выборами въ Думу. Булыгинъ, съ присущимъ ему лѣнивымъ добродушіемъ, съ нашей программой согласился. Милѣйшій и симпатичный Александръ Григорьевичъ, благодаря своей мягкотѣлости и всему своему облику, мало походилъ на министра — то былъ скорѣе добрый, благодушный баринъ-аристократъ, которому подходило бы жить не на министерской дачѣ, а у себя въ просторной помѣщичьей усадьбѣ.

Глядя на рыхлаго, благодушнаго Александра Григорьевича, какъ-то въ голову не приходило ждать отъ него проявленія рѣшительной власти. Булыгинъ скорѣе лишь только числился Министромъ, носителемъ же дѣйствительной власти фактически являлся его Товарищъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ, одновременно занимавшій должность Петербургскаго Градоначальника, Свиты Его Величества генералъ-майоръ Дмитрій Ѳедоровичъ Треповъ.

Показательнымъ подтвержденіемъ взаимоотношеній Министра и его Товарища можетъ служить слѣдующій эпизодъ.

Какъ я ранѣе упоминалъ, тотчасъ по пріѣздѣ моемъ въ Петербургъ, я записался въ списокъ лицъ, заявившихъ о своемъ желаніи представиться Государю. Какъ разъ въ это время Его Величество отбылъ на своей яхтѣ въ финляндскія шхеры, и списокъ, въ который я былъ занесенъ, вернулся въ церемоніальную часть съ собственноручной отмѣткой Государя: „Приму тотчасъ по возвращеніи'’.

Прошла недѣля, начиналась другая. Всѣ наши предводительскія засѣданія закончились, „чашка чая” у Министра тоже была выпита. Не разъ я понавѣдывался у Евреинова, какъ обстоитъ дѣло съ моимъ представленіемъ; получался одинъ и тотъ же отвѣтъ, что Государь еще не возвращался. Я начиналъ безпокоиться, ввиду тѣхъ исключительныхъ заданій, которыя возлагались на губернскихъ предводителей, какъ на руководителей предстоящихъ думскихъ выборовъ. Помимо этого я, во что бы то ни стало, долженъ былъ спѣшно вернуться къ себѣ въ Самару, ввиду ранѣе назначенныхъ мною на конецъ августа ряда собраній и совѣщаній, касавшихся дѣлъ серьезнаго мѣстнаго значенія.

Евреиновь, видя мое безпокойство и не имѣя подъ руками свѣдѣній о томъ, когда возможно было ожидать возвращенія Его Величества, посовѣтовалъ мнѣ обратиться къ Министру Внутреннихъ Дѣлъ. При свиданіи съ Булыгинымъ, я просилъ его, ввиду полной неопредѣленности времени возвращенія Государя, устроить отсрочку моего представленія Его Величеству до другого раза, а сейчасъ отпустить меня въ Самару къ моимъ срочнымъ мѣстнымъ дѣламъ. Скругливъ свои добрые, большіе, каріе глаза — очевидно, для пущей внушительности, мягкотѣлый, но милый Александръ Григорьевичъ категорически отказался мнѣ помочь. Въ силу состоявшейся Высочайшей резолюціи, помѣченной на моемъ спискѣ, я долженъ во что бы то ни стало ожидать возвращенія Государя. Мой самовольный отъѣздъ будетъ сочтенъ для меня, какъ Губернскаго Предводителя Дворянства, да еще впервые представляющагося, неслыханнымъ поступкомъ, и онъ, Булыгинъ, предвидитъ за таковой всяческія серьезныя для меня послѣдствія.

Пришлось волей-неволей подчиниться, а изъ Самары одна за другой приходили телеграммы. Видимо, тамъ стали голову терять. Я рѣшилъ вновь отправиться къ Булыгину; показываю ему кипу полученныхъ мною депешъ, еще разъ объясняю, что при такихъ условіяхъ я не смогу осуществить предвыборныя мѣропріятія, которыя намѣчены были на предводительскомъ Съѣздѣ. Закончилъ я слѣдующими словами: „ранѣе была одна — нормальная обстановка придворнаго этикета, нынѣ же, въ силу извѣстныхъ и Вамъ, Министрамъ, и Государю, исключительныхъ обстоятельствъ, переживаемыхъ страной, обстановка эта представляется иной, тоже исключительной, съ чѣмъ и слѣдовало бы считаться. Поэтому я позволяю себѣ еще разъ просить Ваше Высокопревосходительство оказать мнѣ содѣйствіе, въ смыслѣ заступничества передъ лицомъ нашего Государя, и отпустить меня немедленно въ Самару. Добрый Булыгинъ вновь закруглилъ глаза, глубоко вздохнулъ и задушевнымъ голосомъ промолвилъ: „Ну, знаете, единственно, что могу Вамъ въ этомъ случаѣ посовѣтовать! Поѣзжайте къ градоначальнику Трепову, изложите ему все. Если онъ согласится доложить Его Величеству относительно Васъ, можете спокойно ѣхать восвояси!” Я тотчасъ же поѣхалъ на Мойку, гдѣ проживалъ всесильный въ то время Петербургскій Градоначальникъ. Къ счастью, я засталъ его дома, и скоро былъ принятъ. Войдя въ кабинетъ, я увидѣлъ передъ собою высокаго, браваго и статнаго среднихъ лѣтъ генерала въ свитскомъ мундирѣ. Его каріе, прямо смотрѣвшіе, искренніе глаза и весь его обликъ выдавали недюжинную энергію и волевой характеръ.

Треповъ принялъ меня, стоя у окна. Пока я излагалъ ему о себѣ и создавшемся для меня затруднительномъ положеніи, онъ пристально всматривался въ мое лицо. Закончилъ я свое обращеніе просьбой взять на себя трудъ доложить Его Величеству. что я ему только что передалъ, и что вынуждало меня спѣшно ѣхать къ себѣ въ Самару. ,,Я убѣжденъ, — добавилъ я, смотря также прямо въ глаза понравившемуся мнѣ Трепову, — что Государь, узнавъ правду, меня помилуетъ!’' Генералъ молодцевато одернулся, улыбнулся и, протянувъ руку, сказалъ: „Поѣзжайте съ Богомъ и будьте покойны! Все будетъ сдѣлано!” При этихъ словахъ мнѣ захотѣлось крѣпко обнять этого браваго человѣка за высказанное имъ твердое обѣщаніе меня выручить.

Черезъ два дня я былъ у себя въ Самарѣ, въ окруженіи своихъ дорогихъ мѣстныхъ друзей-сотрудниковъ, и всѣ мы рьяно принялись за отвѣтственную и спѣшную работу.

Но прежде чѣмъ о ней говорить, мнѣ хотѣлось бы добрымъ словомъ помянуть то теплое отношеніе, которое проявлено было ко мнѣ со стороны многихъ, впервые со мной познакомившихся на съѣздѣ, моихъ новыхъ коллегъ — губернскихъ предводителей, съ которыми пришлось за время совмѣстнаго нашего пребыванія въ Петербургѣ, не только близко, но и дружески сойтись.

69

Назначенное мною на конецъ августа собраніе предводителей и депутатовъ, я использовалъ, главнымъ образомъ, для обсужденія двухъ основныхъ вопросовъ: о наилучщихъ способахъ ознакомленія населенія съ предстоящими выборами въ „Государственную Думу 6 августа”, и о судьбѣ доставшагося мнѣ наслѣдія отъ А. А. Чемодурова, въ видѣ выстроеннаго обширнаго дворянскаго пансіона-пріюта, противъ котораго я всемѣрно возставалъ въ бытность мою еще уѣзднымъ предводителемъ, и относительно котораго я представилъ на усмотрѣніе собранія спеціальный свой докладъ о необходимости превратить предполагаемый дворянскій пансіонъ во всесословную гражданскую гимназію, съ опредѣленнымъ количествомъ (36) стипендій для дѣтей неимущихъ мѣстныхъ дворянъ. Къ моей великой радости, докладъ этотъ былъ единогласно принятъ, и я рѣшилъ срочно подготовить все необходимое для внесенія одобреннаго уѣздными предводителями-депутатами доклада на ближайшее экстренное дворянское собраніе.

По первому вопросу былъ намѣченъ цѣлый рядъ желательныхъ мѣръ, возложенныхъ на всѣхъ уѣздныхъ предводителей дворянства, для возможно полнаго объединенія землевладѣльческаго класса передъ выборами въ Государственную Думу, и для ознакомленія остального населенія, въ цѣляхъ избранія наилучшихъ крестьянскихъ представителей.

Покончивъ съ этими срочными дѣлами, я поспѣшилъ въ Головкино, съ которымъ пришлось въ половинѣ сентября всѣмъ намъ временно, на зиму, разстаться. Моя мать, боясь шумнаго общества, рѣшила ѣхать не съ нами, въ Самару, а въ Казань, къ вдовѣ моего брата Димитрія — Ольгѣ Наумовой. Я не сталъ ее отговаривать и настаивать на нашей совмѣстной жизни въ Самарѣ, самъ не зная, во что эта жизнь выльется. Потомъ я лишь Господа Бога благодарилъ за то, что нервной моей старушки не было съ нами въ революціонной и терроризированной Самарѣ. Послѣ лѣта 1907 года, въ болѣе спокойное время, мама насъ не покидала, участвуя въ общей нашей благополучной семейной жизни.

Съ конца сентября вся наша семья поселилась въ Самарѣ, въ новомъ нашемъ домѣ.

Какъ этотъ первый переѣздъ, такъ и всѣ послѣдующіе, всегда совершались на пароходѣ, ходившемъ между Головкинымъ и Самарой.

Семья наша съ годами все разрасталась; впослѣдствіи стала ѣздить съ нами и мама со всѣмъ своимъ окруженіемъ, такъ что, бывало, я снималъ на Дружбинскихъ пароходахъ весь первый классъ и часть каютъ второго, куда размѣщалъ многочисленный штатъ нашей прислуги. Само собой, для этого путешествія заготовлялся заранѣе огромный запасъ всяческой провизіи, и совершенно по-домашнему мы располагались въ уютныхъ пароходныхъ помѣщеніяхъ. Это была чудная неутомительная прогулка, среди живописнѣйшей природы родной нашей красавицы - Волги. Хлопотъ съ этими переѣздами бывало немало, зато отдыхъ на пароходной палубѣ былъ сладокъ.

Итакъ, во второй половинѣ сентября 1905 года, Самарскій домъ, наконецъ, дождался своего назначенія и раскрылъ свои гостепріимныя двери для пріема семьи, состоявшей въ то время изъ жены и четырехъ дѣтокъ — малютокъ: Маріи — шести лѣтъ, Анны — пяти, Ольги — трехъ и крошки Александра — одного года, при которомъ состояла няней Екатерина Зайцева со своей племянницей — бѣлокурой Женей.

Остальная прислуга была почти все та же: вѣрный мой камердинеръ Никифоръ; преданная чета Огневыхъ — поваръ Владиміръ съ женой Анной Гавриловной — портнихой и ихъ маленькимъ сыномъ, шалуномъ Аркашей; затѣмъ рябая, съ громовымъ голосомъ, прачка Марья Тихоновна, двѣ Дуняши — одна для нашего съ женой услуженія, другая для буфета, и швейцаръ Николай Киселевъ.

Красивый, бѣлокурый, статный Николай, одѣтый въ нарядный русскій костюмъ — поддевку и высокіе лакированные сапоги — несъ безукоризненно свою швейцарскую нелегкую службу, ограждая въ смутные революціонные 1905-1906 годы мою жизнь, а въ послѣдующіе года — мой покой и здоровье. Онъ зналъ, кого принять, и кому отказать.

Городскіе кучера у меня мѣнялись, но не могу не вспомнить моего перваго — извѣстнаго на всю Самару — Кузьму, носившаго страшную кличку „Соловья Разбойника”, очевидно полученную имъ въ силу огромнаго роста и дородства. Въ концѣ октября 1905 года начались въ Самарѣ т. н. профессіональныя забастовки, организованныя комитетами, члены которыхъ ходили изъ дома въ домъ, разнося агитаціонную литературу, развращая пропагандой прислугу, возстанавливая ее противъ нанимателей и пр. Представители кучерской организаціи пришли къ намъ на дворъ, заставивъ нашего Кузьму идти на „засѣданіе рабочаго трибунала”. Не забуду, какъ эта бородатая черно-красная громада пришла ко мнѣ въ кабинетъ за совѣтомъ. „Пришли, баринъ, — пробасилъ недовольнымъ голосомъ Кузьма, — негодяи — меня „снимать”. Требуютъ, чтобы я шелъ въ ихній трибуналъ... Какъ прикажете? Могу ихъ всѣхъ въ мигъ прогнать!” Я посовѣтовалъ ему идти, чтобы не дразнить эту публику. Привели Кузьму на засѣданіе, оказавшееся заправскимъ митингомъ изъ „профессіоналовъ” кучеровъ и всякой уличной рвани. Какой-то мохнатый типъ, конечно, понятія о томъ, какъ держать вожжи, не имѣвшій, предсѣдательствовалъ. Каждаго „снятаго” выволакивали на стоявшій по серединѣ помостъ и опрашивали, какія условія его службы, какъ относится къ нему хозяинъ, сколько получаетъ, какую получаетъ ѣду и пр. Забрался на этотъ помостъ и нашіъ колоссъ Кузьма. Стали его засыпать разспросами... И вотъ, къ злобному разочарованію всѣхъ собравшихся, революціонный трибуналъ услыхалъ изъ громогласной глотки наумовскаго служащаго настоящую, отборную, кучерскую ругань, но только не по адресу своего хозяина, какъ всѣ того ожидали, а по ихъ собственному. Нашъ „Соловей-Разбойникъ” заявилъ, что харчей такихъ, какъ онъ получаетъ у свое" го „барина”, никто изъ нихъ не ѣдалъ и во вѣкъ не отвѣдаетъ”... Бросившихся на него со всѣхъ сторонъ съ кулаками „товарищей” онъ легко подъ себя подмялъ и затѣмъ гордо покинулъ „профессіональное засѣданіе”.

Пришлось ему потомъ за свое „вызывающее” поведеніе подпадать подъ уличный „бойкотъ”, выражавшійся, между прочимъ, въ томъ, что при проѣздѣ насъ забрасывали камнями, но мой Кузьма относился къ подобнымъ выходкамъ явно презрительно.

Конецъ сентября и начало октября прошли у меня въ устройствѣ и приспособленіи подъ жилье нашего новаго дома, который, видимо, и всѣмъ моимъ семейнымъ и самарскимъ знакомымъ чрезвычайно понравился.

Моя жена ближе всего сошлась съ семьей Шишковыхъ. Мои семейные стали мало-помалу знакомиться съ самарскимъ обществомъ, въ частности съ семьей Вице-Губернатора Владиміра Григорьевича Кондоиди. Это былъ благороднѣйшій человѣкъ, добрѣйшей души, глубоко религіозный и стойкій въ своихъ консервативныхъ убѣжденіяхъ. Онъ получилъ прекрасное образованіе, много читалъ, хорошо владѣлъ перомъ и могъ быть интереснымъ собесѣдникомъ. Будучи человѣкомъ долга, Кондоиди весь отдавался своей службѣ, проявивъ себя серьезнымъ и полезнымъ работникомъ. Когда на самарскомъ небосклонѣ появился, вмѣсто Брянчанинова, г. Засядко, для губернаторскихъ обязанностей человѣкъ совершенно неподготовленный, то первое время Кондоиди, со всей присущей ему добросовѣстностью, „натаскивалъ” протеже князя Мещерскаго, усердно знакомя его со сложными и отвѣтственными функціями новой должности.

70

Вскорѣ послѣ нашего переѣзда въ Самару, наступили тревожныя и мрачныя времена, возникшаго съ октября того же 1905 года, революціоннаго лихолѣтья.

Началось это съ памятнаго для меня вечера 13-го октября. У меня сидѣлъ въ гостяхъ Губернаторъ Засядко, съ которымъ мы сначала мирно бесѣдовали, а затѣмъ стали сражаться на бильярдѣ. Было около десяти съ половиной часовъ вечера, когда вдругъ появляется полицмейстеръ Критскій, съ блѣднымъ, встревоженнымъ лицомъ, и проситъ Губернатора сойти внизъ, въ мой кабинетъ, для принятія экстреннаго его доклада. Оказывается, пока мы, ничего не подозрѣвая, играли на бильярдѣ, на Дворянской улицѣ произошла уличная демонстрація съ участіемъ рабочаго люда, для разгона которой былъ вызванъ усиленный нарядъ полиціи, вступившій съ демонстрантами въ бой. Въ результатѣ возникшей перестрѣлки одинъ изъ рабочихъ — нѣкій Кораблевъ — былъ убитъ и тутъ же подобранъ его товарищами. Уличная свалка кончилась, но общее настроеніе въ городѣ создалось тревожное.

Засядко тотчасъ же c полицмейстеромъ куда-то уѣхалъ. Это былъ послѣдній разъ, что онъ былъ въ нашемъ домѣ.

Убійство Кораблева послужило началомъ самарскихъ безпорядковъ, какъ бы сигналомъ для появленія цѣлаго ряда революціонныхъ организацій, забастовочныхъ, профессіональныхъ, рабочихъ, воинскихъ, во главѣ съ т. н. „комитетомъ общественной безопасности”. Очевидно, все это было заранѣе подготовлено, ждали лишь перваго удобнаго случая, чтобы появиться на вольный свѣтъ.

На другой же день послѣ ночной демонстраціи стали появляться въ городѣ какія-то подозрительныя банды, съ наглыми руководителями во главѣ, которыя обходили частные дома, опрашивая прислугу. Черезъ нѣкоторое время банды эти стали съ утра собираться около загороднаго т. н. „Молоканскаго сада”. Съ пѣніемъ революціонныхъ пѣсенъ, цѣлыми полчищами, безпрепятственно проходили онѣ по главнымъ улицамъ. Благодаря полнѣйшему бездѣйствію растерявшейся полиціи, онѣ стали забираться въ присутственныя мѣста и, подъ аккомпаниментъ неистовыхъ улюлюканій, апплодисментовъ и хулиганскихъ выкриковъ „снимали” служащихъ силкомъ заставляя ихъ бросать работу и выходить къ нимъ на улицу. Дѣло дошло до того, что разъяренная уличная толпа подобнымъ образомъ поступила даже со всѣмъ составомъ — высшимъ и низшимъ — служащихъ Окружного Суда. Господь оградилъ отъ такого безчинства и позора ввѣренное мнѣ присутственное мѣсто — канцелярію Дворянскаго Депутатскаго Собранія. Мною были заблаговременно приняты всѣ возможныя мѣры для охраны драгоцѣннѣйшихъ нашихъ документовъ и родословныхъ книгъ самарскаго дворянства. Я спряталъ ихъ во моей домовой несгораемой кладовой.

Одновременно, въ Самарѣ начались вспышки забастовки. Жизнь въ городѣ изо дня въ день замѣтно теряла свой нормальный укладъ. Недобрые слухи доходили и о ненадежномъ настроеніи квартировавшей въ Самарѣ запасной артиллерійской бригады, недавно вернувшейся съ Дальняго Востока. Помимо нея въ городѣ стояла еще сотня надежныхъ Оренбургскихъ казаковъ подъ командой доблестнаго подполковника Кременцова, но казаки вынуждены были пока бездѣйствовать въ силу общей растерянности губернскаго начальства.

Засядко засѣлъ на своей дачѣ, расположенной наискосокъ отъ нашего дома и со всѣхъ сторонъ забаррикадированной всевозможной стражей, разговаривая со всѣми лишь по телефону. Между тѣмъ улица продолжала все наглѣть... Убитому рабочему Кораблеву устроены были торжесвенныя гражданскія похороны. Тысячная толпа запрудила всю Дворянскую улицу, неся открытый гробъ, обернутый въ красный кумачъ.

Впереди, во всю ширину улицы, болталась на шестахъ широкая алая лента, на которой значилась надпись: „Долой самодержавіе! Долой кроваваго Николая!” Процессія, подъ аккомпаниментъ революціонныхъ напѣвовъ и выкриковъ, демонстративно шествовала мимо Губернскаго Правленія, у одного изъ оконъ котораго занимался въ своемъ кабинетѣ Вице-Губернаторъ Кондоиди. Услыхавъ уличный шумъ, Владиміръ Григорьевичъ взглянулъ на корабілевскіе похороны, прочелъ надписи и, какъ передавали очевидцы, впалъ въ обморочное состояніе — нервы не выдержали... Вообще, бѣдный Кондоиди, убѣжденный монархистъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, человѣкъ нервный и впечатлительный, тяжелѣе другихъ переживалъ описываемый мною періодъ, полный возмутительныхъ выходокъ противъ всего, что онъ, какъ и многіе, привыкъ съ дѣтства свято чтить и исповѣдывать — противъ Вѣры, Царя и Отечества...

Помимо этого, упоминаемое время было исключительно тяжкимъ для всѣхъ насъ еще и потому, что въ силу нашей оторванности отъ далекаго столичнаго центра, мы на мѣстахъ, какъ вѣрноподданные своего Государя, должны были превращаться въ слѣпыхъ исполнителей многочисленныхъ указовъ и манифестовъ, для всѣхъ насъ совершенно неожиданныхъ, подчасъ крайне неопредѣленныхъ, но кореннымъ образомъ мянявщихъ нашъ привычный государственный укладъ.

Согласно Указу 6-го августа 1905 года, губернскіе предводители взяли на себя иниціативу принять мѣры для успѣшнаго хода предстоящихъ выборовъ, и содѣйствовать широкому ознакомленію крестьянскихъ массъ съ сущностью вышеупомянутаго Указа, а также и объединенію землевладѣльческихъ группъ и приглашенію всѣхъ заинтересованныхъ слоевъ населенія къ наилучшему использованію предоставленныхъ ему избирательныхъ правъ, согласно выраженной въ означенномъ Указѣ Высочайшей волѣ. В такомъ смыслѣ мною было заготовлено обращеніе къ Самарскому населенію; утромъ, 17-го октября 1905 г., я принесъ его къ Губернатору Засядко для утвержденія его редакціи, имѣя въ виду послѣ сего отпечатать его и разослать по губерніи. Засядко принялъ меня у себя въ кабинетѣ, видимо чѣмъ-то необычайно взволнованный, съ блѣднымъ лицомъ, весь трепыхающійся. Я въ нѣсколькихъ словахъ ознакомилъ его съ моей просьбой и черезъ столъ передалъ ему заготовленный мною проектъ обращенія. Молча, нервной рукой вручаетъ онъ мнѣ въ обмѣнъ какую-то бумагу.,. Развертываю и... читаю телеграмму, содержащую текстъ манифеста 17-го октября 1905 года. Впечатлѣніе получилось дѣйствительно ошеломляющее... Мнѣ ничего не оставалось дѣлать, какъ возвратить губернаторскую бумагу по принадлежности, а свою взять обратно, — мое обращеніе стало очевиднымъ анахронизмомъ... „Булыгинская” Дума канула въ вѣчность.

Съ высоты Престола провозглашалось коренное измѣненіе основъ самодержавнаго строя, но опять-таки въ столь неопредѣленной редакціи, что сразу же съ появленіемъ упомянутаго манифеста, во всей странѣ, среди самыхъ разнообразныхъ слоевъ населенія возникъ ожесточенный споръ: одни были увѣрены, что самодержавіе Царя осталось въ полной своей неприкосновенности, другіе считали, что власть Государя отнынѣ должна быть признана ограниченной новыми основными законами. Лично про себя долженъ сознаться, что первое впечатлѣніе по прочтеніи текста манифеста получилось у меня опредѣленно одно: самодержавіе кончилось и объявлена конституція. Такое же мнѣніе высказалъ и Засядко. Разставаясь, я сказалъ ему: „Ну, Ваще Превосходительство, пожелаемъ другъ другу благополучной жизни при новомъ конституціонномъ режимѣ... Одно меня безпокоитъ: не слишкомъ ли далеко скакнулъ нашъ Питеръ въ сторону?! Какъ бы удержаться?!”... Засядко криво усмехнулся, и, схвативъ себя за голову обѣими руками, трагически прошепталъ: „Что то будетъ?!”

На меня объявленіе Манифеста произвело сильнѣйшее, далеко не утѣшительное впечатлѣніе. Прежде всего,, несомнѣнно выявилось пораженіе правительства — его безсиліе, и торжество улицы. Вся эта скоропалительная столичная конституціонная кухня на заграничный ладъ была мнѣ не по душѣ и меня немало страшила. Вмѣсто преобразованія на демократическихъ началахъ родного, полезнаго во всѣхъ смыслахъ земства и естественнаго развитія его до широко государственнаго масштаба и значенія, Манифестъ повторялъ уличные выкрики о разныхъ свободахъ и, санкціонируя ихъ, обѣщалъ странѣ дать что то совершенно для нее новое, неиспытанное и ничѣмъ не связанное съ прежнимъ государственно-бытовымъ укладомъ страны.

Въ основѣ своей, несмотря на изданный манифестъ 17-го октября и воспослѣдовавшій за нимъ избирательный законъ, я продолжалъ оставаться тѣмъ, чѣмъ былъ ранѣе и чѣмъ по сіе время состою — убѣжденнымъ сторонникомъ широкаго земскаго представительства. Оно намѣчалось мною въ такомъ видѣ: Волостное Земское Собраніе изъ волостныхъ гласныхъ и избранная имъ Волостная Земская Управа. Далѣе шло Уѣздное земство, т.е., Собраніе, Управа. Затѣмъ— Губернское Земство, и наконецъ, въ центрѣ и наверху страны — Государственное Земское Собраніе, избиравшее Государственную Земскую Управу съ Предсѣдателемъ — Государственнымъ Старшиной и членами.

Вышеупомянутыя Земскія Собранія, начиная съ волостного и кончая Государственнымъ, должны подраздѣляться на обыкновенныя, или очередныя, и экстренныя. Компетенція первыхъ должна была заключаться, главнымъ образомъ, въ разсмотрѣніи годовыхъ отчетовъ и смѣтъ, причемъ всѣ собранія должны были носить сессіонный характеръ. Сроки созыва очередныхъ собраній мною предполагались слѣдующіе:

Волостныя Собранія должны были созываться въ половинѣ сентября на одинъ — два дня, Уѣздныя — въ концѣ октября — на три — шесть дней, Губернскія — въ декабрѣ на 2 —3 недѣли; Государственное — на январь, февраль и мартъ мѣсяцы.

Благодаря установленію сессіонности Государственнаго Собранія, возможно было бы пріобщить къ управленію страной лучшія русскія силы, не нарушая ихъ уклада — ни семейнаго, ни хозяйственнаго...

Привелъ я свои былыя мечтанія потому, что еще разъ хотѣлъ подчеркнуть свое коренное несочувствіе всѣмъ тѣмъ иностраннымъ шпаргалкамъ, которые положены были чиновнымъ Петербургомъ въ основу перваго россійскаго народнаго представительства. Намъ, мѣстнымъ людямъ, приходилось испивать тѣ лѣкарства, которые намъ преподносилъ далекій чуждый Питеръ и которыя подчасъ болѣзненно трудно переваривались народнымъ организмомъ... Манифестъ 17-го октября, никого въ концѣ концовъ не удовлетворилъ и лишь усугубилъ смуту 1905 года. Народное представительство нужно было нашей Россіи, но „свое”, бытовое — именно земское.

Въ моей личной жизни этотъ знаменательный день изданія октябрьскаго манифеста сыгралъ рѣшающую роль... Изъ прежняго, какъ меня ранѣе считали, „либеральнаго” земскаго дѣятеля, я превратился въ человѣка, всемѣрно старавшагося противостоять начавшемуся политическому сползанію въ неизвѣстность, дальнѣйшимъ уступкамъ революціонному времени и безудержной уличной вакханаліи, чуть не повлекшей за собой полный параличъ государственной жизни страны. Короче говоря — послѣ 17 октября, изъ либіерада я, силою вещей, превратился въ консерватора, а по мнѣнію безчинствовавшей „улицы” — даже въ злѣйшаго реакціонера.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, съ того же памятнаго дня, сами обстоятельства заставили меня срочно образовать изъ всѣхъ мѣстныхъ крѣпкихъ и государственно-устойчивыхъ силъ особую политическую партію и встать во главѣ въ качествѣ ея руководителя.

Случилось это слѣдующимъ образомъ. 17 октября надо было, согласно постановленію Самарскаго дворянства, отслужить обычный молебенъ въ зданіи своего Собіранія въ память чудеснаго избавленія Государя Императора Александра III-го и всей Его Августѣйшей семьи отъ грозившей имъ опасности при желѣзнодорожномъ крушеніи у ст. Борки. Въ Самарѣ было тревожно. Власть бездѣйствовала, улица наглѣла, всюду происходили грабежи, убійства, „снятія” служащихъ, слухи самые фантастическіе, въ городѣ царствовалъ терроръ, слышалась повсемѣстная стрѣльба. Меня обстрѣляли въ моемъ же домѣ на балконѣ.

Большинство городскихъ жителей было въ паникѣ. Больше всего напуганъ былъ Начальникъ Губерніи. Его, какъ и всѣхъ дворянъ, проживавшихъ въ Самарѣ, я письменно пригласилъ присутствовать на молебнѣ въ Дворянскомъ Собраніи... Потомъ подтвердилъ приглашеніе по телефону. Началъ съ Засядко. Спрашиваю, не забылъ ли онъ мое приглашеніе? Получаю отвѣтъ, что ему невозможно пріѣхать — заваленъ работой. Я тогда ему ставлю на видъ, что выѣздъ въ Собраніе потребуетъ отъ него не болѣе часа времени, и что его появленіе именно въ переживаемую смуту не только желательно, но и необходимо. Привожу цѣлый рядъ доводовъ къ тому. Засядко колеблется; въ то время съ нимъ еще возможно было говорить и мнѣ на него .вліять. Недѣлю спустя, онъ очутился всецѣло во власти образовавшагося въ Самарѣ революціоннаго „Комитета общественной безопасности”. Я ему намекнулъ, что врядъ ли на „верхахъ” одобрятъ подобное отношеніе Начальника Губерніи къ приглашенію дворянскаго общества. Отвѣтъ послѣдовалъ нервный и односложный: „Постараюсь, Ваше Превосходительство!” Спрошенный далѣе по телефону Вице-Губернаторъ Кондоиди увѣдомилъ, что онъ не преминетъ пріѣхать. Надо отдать справедливость почтенному Владиміру Григорьевичу: во все время самарскихъ неурядицъ, онъ держалъ себя всегда' стойко, мужественно и съ полнымъ достоинствомъ. Съ другими дворянами я переговорилъ, убѣждая ихъ, именно въ переживаемое опасное время, быть безстрашными носителями своихъ шпагъ и мундировъ. За самарскаго Уѣзднаго Предводителя — графа А. Н. Толстого я не боялся и былъ увѣренъ, что онъ будетъ.

Въ концѣ концовъ, молебенъ сошелъ благополучно, при сравнительно большомъ количествѣ собравшихся дворянъ. Присутствовали также и Засядко съ Кондоиди, причемъ первый не молился, а все время оглядывался.

Послѣ отъѣзда начальствующихъ лицъ, я обратился къ дворянамъ съ краткимъ, но прочувствованнымъ словомъ, въ которомъ призывалъ ихъ не поддаваться паническимъ настроеніямъ, познакомилъ ихъ съ текстомъ только что изданнаго Манифеста и предложилъ имъ чаще собираться въ нашемъ Дворянскомъ Собраніи, съ цѣлью обсужденія создавг шагося положенія вещей и ради нашего объединенія. „Такое объединеніе, — сказалъ я, — укрѣпитъ наши силы и придастъ намъ всѣмъ подъемъ, столь необходимый для предстоящей жизни и дѣятельности — вѣдь на людяхъ и смерть красна!” Этимъ я закончилъ свое обращеніе къ дворянамъ, встрѣтившее съ ихъ стороны единодушное сочувствіе. Рѣшено было собраться на другой же день, т. е. 18-го октября.

Вѣсть о сказанныхъ мною въ Собраніи словахъ быстро распространилась среди городскихъ жителей, и на слѣдующій день въ залѣ Дворянскаго Собранія, наряду съ проживавшими въ Самарѣ дворянами, появилась многочисленная депутація отъ иносословныхъ гражданъ — землевладѣльцевъ, домовладѣльцевъ, торговцевъ и т. п. съ просьбой пріобщить и ихъ къ нашему объединенію. Переговоривши предварительно со своими дворянами, я отъ имени всѣхъ насъ, съ радостью протянулъ имъ руку, пригласивъ ихъ къ участію въ нашихъ собраніях. Ближайшимъ результатомъ этого объединенія получилось образованіе подъ крышей Самарскаго Дворянскага Дома особой партіи — т. н. „Партіи Порядка на началахъ Манифеста 17-го октября”.

Но прежде чѣмъ останавливаться подробнѣе на описаніи состава, программы и самой дѣятельности этой новообразовавшейся партіи, я постараюсь вспомнить чередовавшіяся въ Самарѣ событія, происходившія послѣ 18-го октября, придерживаясь, по возможности, хронологическаго ихъ порядка.

Наступили одинъ за другимъ дни соборнаго торжественнаго служенія: 19-го октября — по случаю объявленія манифеста 17-го октября; 20-го — годовщина кончины Императора Александра III, и 21-го — восшествіе на престолъ Государя Николая II-го. Надо сознаться, что посѣщать всѣ эти службы и появляться въ мундирномъ облаченіи въ соборѣ, совершенно пустовавшемъ, вслѣдствіе разраставшагося въ Самарѣ сильнѣйшаго террора, было въ достаточной степени непріятно.

Я, какъ и нѣкоторые другіе видные губернскіе чины, получалъ въ то время почти ежедневно подметныя письма съ предупрежденіемъ о готовящихся на меня покушеніяхъ. Со временемъ я сталъ привыкать къ этимъ анонимнымъ угрозамъ, но въ описываемые дни я не былъ еще въ этомъ отношеніи достаточно тренированъ...

Въ связи съ соборными службами вспоминается мнѣ одинъ эпизодъ, сильно встревожившій мою жену. Уѣхалъ я въ соборъ, а въ это время приходитъ въ нашъ домъ къ дѣтямъ учительница музыки. Очевидно не отдавая себѣ отчета, кому говоритъ, и не зная, можетъ быть, о моемъ присутствіи на молебствіи, она имѣла неосторожность сообщить женѣ, что по дошедшимъ до нея слухамъ въ соборѣ только что была брошена бомба, причинившая немало жертвъ... Къ счастью,, вскорѣ я вернулся домой живъ и невредимъ...

За церковными службами намъ съ почтеннымъ В. Г. Кондоиди много пришлось передумать и перечувствовать. 19-го числа, на объявленіи въ соборѣ манифеста 17-го октября, приходилось считаться съ его текстомъ и пріучать себя къ мысли объ ограниченіи самодержавной царской власти. Въ день 20-го октября — при молитвахъ за упокой души Императора Александра III, вспоминался мощный обликъ Императора — истаго, увѣреннаго въ себѣ Самодержца, а на другой день, 21-го октября — мы должны были возносить свои молитвы по поводу восшествія на Престолъ того Государя, который только что кореннымъ образомъ измѣнилъ основу самодержавнаго строя страны... Происходила невѣроятно мучительная, тяжелая ломка — если можно такъ выразиться — всего нашего „присяжнаго” нутра, т. е. всего того, на вѣрность чему мы всѣ. присягали при вступленіи нашемъ на царскую службу...

Межъ тѣмъ революціонныя событія въ Самарѣ развертывались все шире и сильнѣе. Забастовки разрастались подъ руководствомъ особаго комитета, гдѣ усиленно дѣйствовалъ одинъ изъ самарскихъ присяжныхъ повѣренныхъ — достаточно бездарный, но наглый и крикливый Глядковъ.

Городъ раскололся на два враждебныхъ лагеря — сторонники одного продолжали неистовствовать въ духѣ ложно понятыхъ „манифестныхъ свободъ”, сѣя вокругъ себя хулиганщину и анархію; другіе, въ противовѣсъ первымъ, ходили съ царскимъ портретомъ и пѣли „Боже Царя храни”, безпощадно избивая своихъ противниковъ и выкрикивая: „Да здравствуетъ Самодержавіе!,, Центромъ послѣдняго движенія служилъ т. н. „Троицкій” базаръ. Полицейская власть бездѣйствовала и куда-то безслѣдно исчезла.

Одновренно, якобы для возстановленія городского порядка, появляется и изо дня в день усиливается быстро сорганизовавшійся Самарскій Губернскій Комитетъ „Общественной безопасности”, въ составъ котораго вошли такія лица, какъ А. К. Клафтонъ, игравшій въ немъ главенствующую роль; нотаріусъ М. С. Афанасьевъ; рядъ мѣстныхъ присяжныхъ повѣренныхъ; кое-какіе господа изъ газетныхъ редакцій крайне лѣваго направленія (вродѣ „Волжскаго Слова”); вновь прибывшіе откуда-то революціонные гастролеры; представители другихъ, выросшихъ какъ грибы, революціонныхъ организацій и наконецъ, кое-кто изъ паникерствующихъ городскихъ „буржуевъ”, пожелавшихъ своимъ вступленіемъ въ означенный комитетъ перестраховаться отъ возможныхъ революціонныхъ эксцессовъ и неожиданностей... Изъ такихъ лицъ вспоминается мнѣ бывшій въ описываемую эпоху предсѣдателемъ Биржевого Комитета Александръ Григорьевичъ Курлинъ, молодой человѣкъ съ большими средствами, податливый и болѣзненно-нервный. Къ комитету пристроился и Н. Д. Батюшковъ.

Засѣданія комитета сводились къ опредѣленной программѣ, а именно — къ захвату въ полномъ объемѣ власти, въ согласованіи съ подобной же дѣятельностью однородныхъ комитетовъ въ другихъ губернскихъ центрахъ Россіи. Само собой разумѣется, что самарскій комитетъ общественной безопасности ничего не предпринималъ для подавленія происходившихъ въ городѣ безобразій по „съемкѣ” и закрытію присутственныхъ мѣстъ.

На площади передъ Окружнымъ Судомъ, откуда „сняли” всѣхъ служащихъ, образовался многочисленный митингъ съ возмутительными выкриками по адресу Царя и правительства. Одинъ субъектъ залѣзъ на бронзовый, во весь ростъ, памятникъ Императора Александра II, сѣлъ верхомъ на царскія плечи и билъ своими нечестивыми лапами по государеву лицу...

Что же дѣлаетъ въ это время губернаторъ? Онъ, очевидно, изъ подлаго чувства самосохраненія, начинаетъ подпадать подъ вліяніе нагло дѣйствовавшаго клафтоновскаго комитета. Онъ высылаетъ на площадь отрядъ оренбургскихъ казаковъ, но, очевидно, лишь для видимости, ибо даетъ опредѣленный приказъ — никакихъ насилій не чинить и не стрѣлять... И вотъ, на глазахъ высланныхъ и выстроившихся, честныхъ по своей присяжной службѣ казаковъ, наглецъ продолжалъ издѣваться надъ священнымъ для русскихъ людей обликомъ Царя-Освободителя; безнаказанно раздавалась площадная ругань, оскорблявшая то, что являлось святыней для вѣрноподданнаго русскаго человѣка.

Командовавшій казачьимъ отрядомъ подполковник П.И. Крененцовъ, честный службистъ, человѣкъ долга и присяги, не выдержалъ, увелъ своихъ казаковъ обратно въ казармы и пріѣхалъ ко мнѣ ,самъ не свой. „Не могу дольше терпѣть!” — съ отчаяніемъ жаловался мнѣ Кременцовъ, —да и мои казаки, вернувшись въ казармы, побросали на полъ свои винтовки, ”заявивъ, что незачѣмъ давать въ руки оружіе, если нелзьзя защищать Царя и Отечество... и они правы». Каково было мнѣ и имъ всѣмъ терпѣть, стоя на площади и видя происходившее передъ нами безобразіе! Нѣтъ! довольно намъ слушаться этого предателя Засядко! Я честный казакъ, и,—клянусь Вамъ — безъ всякихъ Засядокъ — впредь буду самъ со своими казаками расправляться со всей этой уличной сволочью... А Вы, Ваше Превосходительство, надѣюсь, меня поддержите и не оставите!” Весь обликъ Кременцова, одѣтаго въ казачью, синюю съ серебромъ, форму, дышалъ недюжинной энергіей и беззавѣтнымъ мужествомъ. Онъ это потомъ блестяще доказалъ.

По мѣрѣ того, какъ неистовства улицы усиливались, и нормальная жизнь въ городѣ все больше нарушалась, почти всѣ присутственныя правительственныя мѣста перестали функціонировать. Оставалась нетронутою только одна моя канцелярія... Вечеромъ 19-го того же „смутнаго” октября произошло памятное засѣданіе на дачѣ у губернатора, который, наконецъ, надумался устроить совѣщаніе начальниковъ всѣхъ губернскихъ вѣдомственныхъ отдѣльныхъ частей, чтобы обсудить злободневный вопросъ, какъ оградить присутственныя мѣста отъ насильственнаго закрытія ихъ уличными бандами, и какія принять мѣры къ скорѣйшему возстановленію нормальной дѣятельности.

Собралось человѣкъ пятнадцать въ небольшой пріемной комнатѣ губернаторскаго лѣтняго помѣщенія, окруженнаго со всѣхъ сторонъ вооруженной стражей, съ Критскимъ во главѣ. Блѣдный, съ темными зловѣщими синяками подъ воспаленными,, бѣгающими глазами, Засядко въ этотъ разъ проявилъ прямо-таки болѣзненную нервность. Пригласивъ всѣхъ приступить къ обсужденію предложенныхъ имъ вопросовъ, онъ усѣлся въ кресло, приставленное спинкой къ единственному окну, выходившему на театральную площадь и прикрытому глухими ставнями.

Я сразу увидалъ, что Засядко ничего опредѣленнаго предложить не собирается. Остальные же тоже отмалчивались. Тогда я выступилъ со своимъ предложеніемъ немедленно принять рѣшительныя мѣры противъ уличныхъ скопищъ, там, откуда они появляются, а именно около „Молоканскаго’’ сада. Тамъ революціонныя банды сговариваются, оттуда безпрепятственно расходятся по всему городу.

Не успѣлъ я свое заявленіе окончить, какъ сидѣвшій около губернатора, предсѣдатель Биржевого Комитета, истерично завопилъ: „Ага! Наумовъ-таки договорился до своего — онъ крови народной хочетъ!”

На это я спокойно, но внушительно замѣтилъ: „Довольно! здѣсь не комитетъ „вашей” безопасности, и не вмѣстно мнѣ слушать ваши митинговые выкрики”. Обращаясь затѣмъ къ губернатору, я заявилъ: „А васъ, ваше превосходительство, прошу, какъ предсѣдателя, оградить наше засѣданіе отъ подобныхъ истеричныхъ воплей. Я скажу лишь одно: лучше во-время пролить каплю крови, чѣмъ допустить со временемъ цѣлые потоки ея. Предупреждаю васъ всѣхъ, господа, что если мы не станемъ путемъ примѣненія огнестрѣльнаго оружія защищать себя и ввѣренныя намъ учрежденія отъ засилья революціонныхъ безчинствующихъ элементовъ, то, повѣрьте, они сами начнутъ въ насъ стрѣлять”...

Не успѣлъ я окончить, какъ за спиной губернатора раздались на площади одинъ за другимъ, два рѣзкихъ выстрѣла, Засядко шарахнулся со своего стула и опрометью бросился внутрь дома, Критскій выбѣжалъ на улицу, остальные всѣ тоже повскакали со своихъ мѣстъ и моментально куда-то скрылись. Въ мигъ никого въ пріемной не осталось, за исключеніемъ насъ троихъ — Кондоиди, Кременцова и меня. Переглянувшись другъ съ другомъ и осмотрѣвшись вокругъ себя, мы улыбнулись и всѣ трое прошли черезъ улицу ко мнѣ.

Оказалось, что проѣзжавшіе на извозчикѣ мимо губернаторской дачи пьяные мастеровые, замѣтивъ многочисленную вокругъ нея стражу, рѣшили, ради потѣхи, „покуражиться”. Ихъ выстрѣлы совпали съ моими предупрежденіями и заставили попрятаться все губернское начальство, съ принципаломъ во главѣ.

А Кременцовъ, покачивая сѣдоватой головой, приговаривалъ: „Ну, и публика! Ну, и начальство! Ну, и губернаторъ!” Черезъ день послѣ этого я узналъ о возмутительномъ случаѣ съ почтеннымъ В. Г. Кондоиди, которому подъ вліяніемъ всѣхъ пережитыхъ имъ событій, думъ и душевныхъ страданій, пришло въ голову набросать, исключительно для себя и своихъ ближайшихъ друзей, своего рода „исповѣдь”, въ связи съ появленіемъ конституціоннаго октябрьскаго манифеста, нарушившаго все, что онъ такъ свято чтилъ и чему присягалъ. Этой откровенной исповѣдью онъ хотѣлъ подѣлиться со своими интимными единомышленниками, и не стѣсняясь называлъ все своими именами. Въ ней можно было найти упрекъ правительству, не сумѣвшему сохранить въ цѣлости россійское самодержавіе; тамъ же указывалось и на зловредное вліяніе еврейскихъ элементовъ и т. д.

Кондоиди имѣлъ неосторожность поручить отпечатать свое произведеніе губернской типографіи, предварительно ознакомивъ съ его содержаніемъ губернатора. Засядко, прочтя, столь сочувственно отнесся ко всему изложенному, что обнялъ автора, похвалилъ и даже облобызалъ его... какъ потомъ оказалось, „іудинымъ” поцѣлуемъ.

И вотъ, въ Царскій день, 21 октября, во время вечерняго театральнаго представленія, изъ губернаторской ложи, въ отсутствіи ея хозяина, кѣмъ-то стали выбрасываться цѣлыя кипы отпечатанныхъ листовъ, за подписью „Вл. Кондоиди”, съ содержаніемъ всей его откровенной и интимной исповѣди. На другое утро такіе же листки были разбросаны по всему Троицкому базару.

Въ то же утро полицмейстеръ Критскій явился со срочнымъ докладомъ къ Засядкѣ, и предъявилъ ему экземпляръ вышеупомянутыхъ листковъ. Одновременно съ нимъ, къ тому же Засядкѣ явилась депутація отъ комитета общественной безопасности, въ лицѣ Клафтона, Афанасьева и Глядкова, съ жалобой на дѣйствія „черносотеннаго агитатора — Кондоиди”, съ требованіемъ немедленнаго удаленія его с должности самарскаго вице-губернатора. Упомянутая делегація предложила Засядкѣ срочно телеграфировать гр. Витте, грозя въ противномъ случаѣ самимъ приступить черезъ того же Витте къ ликвидаціи „вредной для общественной безопасности дѣятельности г. Кондоиди”.

Въ то же утро, нѣсколько позднѣе, ко мнѣ по телефону обращается, видимо сильно взволнованный, Кондоиди, съ убѣдительной просьбой пріѣхать кь нему для переговоровъ. Засядко тоже телефонируетъ мнѣ о всемъ случившемся. Я посовѣтовалъ ему немедленно вызвать къ себѣ Кондоиди для объясненій, высказавъ увѣренность, что все случившееся является ничѣмъ инымъ какъ преступной и возмутительной провокаціей. Къ сожалѣнію Засядко меня не послушалъ и, не переговоривъ съ Кондоиди, исполнилъ настойчивое требованіе комитета общественной безопасности: онъ телеграфировалъ въ Петербургъ Витте, изобразивъ поведеніе самарскаго вице-губернатора въ завѣдомо извращенномъ видѣ

71

Приблизительно въ тѣхъ же двадцатыхъ числахъ октября революціонное движеніе перебросилось изъ города въ деревню, то тамъ, то сямъ стали образовываться „сельскія республики”, вродѣ Старо-Буяновской, Красноярской и др., съ президентами — самыми отчаянными деревенскими бунтарями, во главѣ. Одновременно вспыхнули аграрные безпорядки, сопровождавшіеся поджогами и безжалостнымъ уничтоженіемъ помѣщичьихъ усадебъ, хуторовъ и всего инвентаря, включая всякую живность. Были случаи, когда у всѣхъ жеребыхъ матокъ на конскихъ заводахъ распарывали брюха, а у молодняка перерѣзали горла...

Въ нашей губерніи подобное возмутительное варварство началось въ Бугурусланскомъ уѣздѣ, съ обширной экономіи генерала X. X. Роопа. Оттуда эта разрушительная революціонная лавина, не встрѣчая на своемъ пути никаких препятствій, разлилась широкой полосой, приблизительно въ 200 верстъ, къ сѣверо-западу губерніи, захвативъ часть Самарскаго, Ставропольскаго, Бузулукскаго и Бугульминскаго уѣздовъ, причемъ было сожжено до тла, разгромлено множество культурнѣйшихъ и цѣннѣйшихъ хозяйствъ.

Въ нашемъ Ставропольскомъ уѣздѣ подверглись тому же бѣдствію всѣ экономіи гр. Орлова-Давыдова и старинная господская усадьба гр. Орлова-Давыдова. Громилы не пощадили даже память умершей добрѣйшей старушки Е, А. Coсновской, въ свое ,время сдѣлавшей много добра всей деревенской округѣ. Надъ ея могильной плитой въ церковной оградѣ, озвѣрѣлые отъ пьянства участники разгрома устроили возмутительную оргію.

Также пострадали и другіе помѣщики.

Разразившіеся повсемѣстно по Среднему Поволжью аграрные безпорядки, сопровождавшіеся пожарищами или „иллюминаціями”, какъ сказалъ одинъ изъ модныхъ въ то время ученыхъ публицистовъ, членъ Государственной Думы, Герценштейнъ, организовывались и протекали почти повсюду въ одномъ и томъ же порядкѣ. Откуда-то появлялись никому неизвѣстные гастролеры-агитаторы, большею частью молодежь, руководимая чьей-то опытной рукой. Не мало среди нихъ бывало студентовъ. Являлись всѣ они не безъ денегъ, и выбирали въ губерніи для своей дѣятельности мѣста, гдѣ населеніе было больше подготовлено къ воспріятію ихъ агитаторскихъ призывовъ.

Надо сознаться, что работа этихъ господъ была разсчитана умно. Въ нашей губерніи они очень удачно выбрали экономію Роопа. Ея молодой хозяинъ — столичный смазливый хлыщъ — все дѣлалъ, чтобъ довести мѣстное крестьянство до состоянія полной и открытой ненависти къ своему „барину”. Стоило появиться двумъ агитаторамъ, какъ все село встало на ноги и пошло пускать краснаго пѣтуха въ господскую усадьбу.

Послѣ начальнаго разгрома обычно снаряжался цѣлый походный обозъ, набиралось своего рода добровольческое войско, куда входилъ наиболѣе праздный и худшій элементъ деревни. Подъ водительствомъ особо избранныхъ „атамановъ", въ число которыхъ попадали, чаще всего, заѣзжіе гастролеры-агитаторы, импровизированное полчище передвигалось дальше по пути немѣченныхъ къ уничтоженію барскихъ хозяйствъ и усадебъ.

Одновременно, или даже заблаговременно, по всей губерніи появлялись царскіе манифесты, отлично отпечатанные, съ гербовыми орлами и прочими императорскими атрибутами. Эти подложные манифесты широко распространялись среди малограмотнаго и темнаго крестьянскаго населенія, которое слышало, что въ манифестѣ 17-го октября говорилось о какихъ-то „свободахъ”.

Въ своихъ запискахъ я уже отмѣчалъ, что основнымъ несчастьемъ нашего соціально-государственнаго уклада являлась разъединенность между столичнымъ центромъ и нашей глухой провинціей. Между ними не было живого, здороваго, взаимнаго общенія. Петербургъ, издавая за 1904-1905 г. г. рядъ указовъ и манифестовъ исключительной важности, не позаботился установить такую организацію на мѣстахъ, которая въ срочномъ порядкѣ и разумно разъясняла бы истинный смыслъ царскихъ распоряженій, включая и манифестъ 17-го октября. Оставленную безъ вниманія пустоту поторопились заполнить проворныя и смѣтливыя подпольныя революціонныя организаціи. Какъ только пошелъ среди населенія слухъ о какомъ-то царскомъ „вольномъ” манифестѣ, не успѣли еще батюшки раскачаться и объявить его съ амвона церковнаго, а по крестьянскимъ рукамъ уже ходили золотомъ отпечатанные подметные листки, также подъ наименованемъ царскихъ манифестовъ. Сущность же ихъ была такова: Царь обращается къ вѣрному и надеж:ному крестьянскому сословію, призываетъ его на помощь и приказываетъ избавить страну отъ помѣщичьяго порабощенія и гнета. Для сего Государь Императоръ предоставляетъ крестьянству полную „свободу” забирать все „господское” добро и искоренять вредное дворянско-помѣщичье сословіе.

Въ нѣкоторыхъ манифестахъ царь налагалъ на крестьянъ обязанность — въ теченіе трехъ сутокъ забирать или уничтожать все помѣщичье добро. Подобные манифесты способствовали только распространенію аграрныхъ безпорядковъ и губительной дѣятельности бродячихъ грабительскихъ бандъ. На своемъ разбойничьемъ пути они въ нашей губерніи препятствій не встрѣчали: полиція уѣздная противъ подобныхъ пугачевскихъ шаекъ была безсильна. Что же касается воинской защиты, то Засядко, какъ губернаторъ, поступалъ самымъ возмутительнымъ, даже преступнымъ образомъ. Онъ отказывался наотрѣзъ высылать на мѣста войска для водворенія порядка и прекращенія грабежей. Имѣвшіяся въ его распоряженіи воинскія части онъ, подъ давленемъ все того же „Комитета общественной безопасности”, уступилъ въ распоряженіе сосѣднихъ губернаторовъ.Такъ, значительныя воинскія силы перешли отъ насъ къ Начальнику Саратовской губерніи — энергичному П. А. Столыпину.

Дѣло охраны нашей губерніи обстояло невѣроятно плохо, — даже преступно... Съ нервно-больнымъ Засядко невозможно было говорить. Какъ только кто-либо изъ предводителей, земских начальниковъ или изъ землевладѣльцевъ начнетъ просить его выслать для огражденія уѣзда отъ разбойничьихъ шаекъ хотя бы небольшой отрядъ вооруженныхъ людей, этотъ горе-губернаторъ затыкалъ себѣ уши, дрыгалъ ногами и бормоталъ отказъ, закрываясь отъ просителей газетой ,,Matin", обычно сопутствовавшей ему во всѣхъ случаяхъ его службы... Бѣдная наша помѣщичья губернія продолжала гибнуть и горѣть, пока, наконецъ, не пришла подмога отъ чужого — Казанского губернатора (Рейнботъ), предоставившаго одному нашему крупному землевладѣльцу, К. Г. Маркову, небольшой вооруженный отрядъ для защиты его богатѣйшаго имѣнія, расположеннаго въ самомъ центрѣ Ставропольскаго уѣзда. При усмиреніи не обошлось безъ нѣсколькихъ жертвъ. Зато вся банда, какъ мѣстные зачинщики, такъ и пріѣзжіе гастролеры, были сразу выданы властямъ крестьянами.

На сѣверѣ губерніи, въ Бугульминскомъ уѣздѣ, были они остановлены, исключительно благодаря энергіи и рѣшительности одного изъ мѣстныхъ помѣщиковъ, Быкова, крупнаго лѣсовладѣльца, постоянно проживавшаго въ своемъ имѣніи, удалого охотника и смѣлаго по натурѣ человѣка. Когда грабительскія банды со всѣми повозками, походными снаряженіями и разнымъ воровскимъ добромъ, расположились огромнымъ станомъ невдалекѣ отъ границы Быковскаго помѣстья, хозяинъ послѣдняго, не имѣя надежды на какую-либо, тѣмъ болѣе правительственную, помощь, рѣшилъ дѣйствовать самостоятельно, отлично сознавая, что въ противномъ случаѣ его ожидаетъ участь другихъ разоренныхъ его сосѣдей. Нѣсколько смѣльчаковъ, изъ преданныхъ его служащихъ, ночью подкрались къ вражьему стану, ловко изъ него извлекли двухъ упившихся негодяевъ и повѣсили ихъ на опушкѣ Быковскаго лѣса на самомъ видномъ мѣстѣ, какъ разъ невдалекѣ отъ грабительскихъ бандъ. Около каждаго повѣшеннаго виднѣлась большими буквами исписанная бумага, въ которой значилось, что, если воровской станъ во-время не уберется, то со всѣми остальными будетъ поступлено такъ же,

Быковская мѣра спасла не только его, но и остальную уцѣлѣвшую часть уѣзда, въ томъ числѣ и нашу „Софьевку”, отъ ожидавшагося безжалостнаго разгрома.

Къ тому времени, благодаря нашему Самарскому объединенію и образовавшейся партіи порядка, стали наниматься землевладѣльцами за ихъ счетъ стражники, въ большинствѣ ,случаевъ набиравшіеся изъ Оренбургскихъ казаковъ. Почти повсемѣстно была организована самозащита. Тѣмъ не менѣе, общее положеніе въ губерніи продолжало оставаться крайне тревожнымъ и для обывателей небезопаснымъ.

Земскіе начальники изъ мѣстныхъ землевладѣльцевъ, не находя поддержки въ губернскомъ начальствѣ, должны были одинъ за другимъ, изъ опасенія всякихъ случайностей, покидать не только службу, но и насиженныя свои родовыя гнѣзда. До сихъ поръ вспоминаются мнѣ тяжелыя сцены, когда ко мнѣ приходили разоренные до тла дворяне-помѣщики, вынужденные со всѣми своими семейными спасаться отъ безнаказанно и безпрепятственно разбойничавшихъ мужиковъ.

Меня мучило мое безсиліе... Къ Засядкѣ я пересталъ обращаться: было безполезно и противно, такъ какъ около него безсмѣнно дежурилъ кто-либо изъ членовъ ,,Комитета общественной безопасности”, большей частью, самъ Клафтонъ, съ злорадствомъ относившійся къ помѣщичьимъ погромамъ съ ,,иллюминаціями”. Было ясно, что вліяя на губернатора, фактически городомъ и губерніей сталъ управлять революціонный комитетъ. На его сторону передалась запасная артиллерійская бригада, численностью до 8.000 нижнихъ чиновъ. Къ нимъ присоединился офицерскій составъ изъ 36 человѣкъ. Казармы превратились въ сплошныя митингующія собранія. Офицеры, лишенные денщиковъ и другихъ своихъ привилегій, превратились въ терроризованныхъ исполнителей солдатскаго озлобленнаго большинства. Дисциплина исчезла, ученія не производились, все было поглощено ненавистью противъ начальства, „господъ”, „дворянъ” „помѣщиковъ” и пр. Желанными гостями стали революціонные агитаторы. Подчинялись они только „Комитету общественной безопасности”.

Создалась невѣроятно тяжелая для насъ всѣхъ обстановка. Зарождалось серьезное опасеніе за дальнѣйшее будущее. На нашихъ начальныхъ собраніяхъ объединенія порядка, имѣвшихъ мѣсто въ стѣнахъ Дворянскаго Собранія, мы пришли къ убѣжденію, что одной только помощи, которую мы оказывали уѣзднымъ и городскимъ собственникамъ, нанимая для нихъ воруженную стражу — недостаточно для борьбы съ воцарившейся анархіей. Происходившія вокругъ насъ событія привели насъ къ неминуемому заключенію, что основой создавшагося катастрофическаго положенія вещей въ губерніи является отсутствіе въ Самарѣ сильной, твердой правительственной власти, которая могла бы затушить революціонное пламя, безпрепятственно раздуваемое противоправительственными самозванными комитетами.

Наше объединеніе привлекало многихъ серьезныхъ дѣловыхъ лицъ изъ всѣхъ слоевъ населенія, собранія проходили всегда съ большимъ подъемомъ. На нихъ началъ впервые выступать М. Д. Челышевъ, впослѣдствіи Самарскій депутатъ и городской голова, небезызвѣстный на всю Россію „апостолъ трезвости”. Онъ носилъ русскій костюмъ, говорилъ громко, горячо и складно, былъ человѣкъ темпераментный и энергичный. На нашихъ собраніяхъ онъ требовалъ немедленной замѣны Самарскаго губернскаго начальства настоящими твердыми людьми, обладавшими гражданской стойкостью и достаточной рѣшительностью.

По предложенію Челышева и цѣлаго ряда другихъ лицъ, партія порядка обратилась ко мнѣ съ просьбой взять на себя трудъ скорѣйшаго оздоровленія создавшагося въ губерніи ужаснаго положенія и принять тѣ мѣры, которыя я сочту наиболѣе цѣлесообразными. Подполковникъ Кременцовъ со своими казаками также настаивалъ на необходимости убрать Засядко, прикрывавшаго собой самарскія революціонныя организаціи, видимо готовившіяся къ рѣшительному наступленію.

При видѣ всего, вокругъ насъ въ городѣ и губерніи творившагося, я самъ сознавалъ, что настало время быстро реагировать на все происходившее, включая зловредную дѣятельность губернатора... Но для этого надо было ѣхать въ Петербургъ. На пути къ осуществленію этой поѣздки, передо мной вставало два препятствія: прежде всего разраставшіяся желѣзнодорожныя забастовки, разстроившія сообщеніе по Самаро-Рязанской магистрали; а затѣмъ и другое, чисто личное, обстоятельство. Меня охватывало чувство страха при мысли о необходимости покидать свою семью въ столь исключительно-тревожное время.

Какъ разъ въ эти дни разраставшагося уличнаго террора, братъ моей жены, Михаилъ Ушковъ, проживавшій со своей семьей противъ Самары въ своемъ Рождественскомъ имѣніи, рѣшилъ въ самомъ началѣ ноября спасаться отъ революціонныхъ событій. Онъ настаивалъ, чтобы и я забралъ всѣхъ своихъ и возможно скорѣе покинулъ „страшную” Самару. Само собой я отвѣтилъ за себя лично категорическимъ отказомъ, указавъ, что именно въ такое тревожное время я не имѣю права бросить на радость своимъ врагамъ службу и начатое дѣло объединенія людей порядка. Что же касается жены съ дѣтками, то я предоставилъ самой Анютѣ рѣшить этотъ вопросъ. Какъ ни уговаривалъ братъ сестру, она осталась вѣрна своему рѣшенію — неразлучно быть около меня,, что бы ни случилось.

Надо сознаться, что передъ тѣмъ, какъ рѣшиться ѣхать въ Петербургъ, во мнѣ происходила довольно мучительная борьба между велѣніемъ служебнаго долга и чувствомъ мужа и отца. Побѣдило первое. Въ этомъ отношеніи мнѣ помогъ мой старый и вѣрный ангелъ-хранитель, добрый наставникъ и совѣтчикъ И. П. Кошкинъ. Видя мои колебанія, онъ долго со слезами на глазахъ умолялъ меня тотчасъ же ѣхать въ столицу, явиться прямо къ Государю и все ему откровенно высказать. Помню заключительныя слова старика: „Государь, выслушавъ Васъ, узнаетъ всю правду и сдѣлаетъ, что нужно”...

Въ концѣ концовъ у меня сложилось безповоротное рѣшеніе ѣхать въ Петербургъ, раскрыть Царю всю правду о томъ ужасѣ, который происходилъ на мѣстахъ, и подсказать затѣмъ, кому нужно, мѣры возстановленія въ странѣ нормальнаго порядка, а въ частности, въ отношеніи нашего Самарскаго края, потребовать смѣны негоднаго, запуганнаго губернатора.

72

Въ первой половинѣ ноября, на мое счастье, наступило нѣкоторое улучшеніе въ желѣзнодорожномъ сообщеніи и, помолившись совмѣстно, съ Анютой у чудотворной иконы Смоленской Божьей Матери, я благословилъ семью и отбылъ въ грязномъ и заплеванномъ вагонѣ въ далекій Петербургъ.

Невозможно описать всей той ужасной обстановки, которая меня окружала во время моего путешествія до Рязани, особенно на сызранскомъ перегонѣ. Все находилось во власти какихъ-то озвѣрѣлыхъ людей, возвращавшихся съ Дальняго Востока въ грязныхъ шинеляхъ и рваныхъ „манчжуркахъ” (высокихъ солдатскихъ шапкахъ). Всѣ мѣста, включая и первый классъ, были ими вплотную набиты. Станціи, начиная съ Сызрани и до самой Рязани, носили слѣды новыхъ временныхъ хозяевъ желѣзнодорожнаго пути и сообщенія.

Вездѣ была страшная вонь и невылазная грязь, повсюду лишь слышалась площадная ругань и пьяные выкрики... Впослѣдствіи, приблизительно мѣсяца полтора спустя, состоялась спеціальная командировка небезызвѣстнаго генерала барона Меллера-Закомельскаго, для приведенія въ порядокъ этой главной желѣзнодорожній артеріи Москва — Рязань — Сызрань — Самара и дальше на Сибирь. Результатъ принятыхъ имъ рѣшительныхъ мѣръ сказался быстро. Весь путь, со всѣмъ его подвижнымъ составомъ, станціями и пр., сталъ неузнаваемъ. Къ январю 1906 года все было чисто прибрано и приняло нормальный видъ.

Въ Москвѣ я на день задержался и успѣлъ повидать интересныхъ для меня въ смыслѣ политической оріентаціи и освѣдомленности лицъ, каковыми я считалъ въ то время Александра Ивановича Гучкова и Николая Алексѣевича Хомякова. Въ доходившихъ до насъ столичныхъ газетахъ оба эти имени часто попадались намъ на глаза, и у меня составилось о нихъ понятіе, какъ о людяхъ умѣренно консервативныхъ, собиравшихся организовать партію на началахъ Манифеста 17-го октября и, вмѣстѣ съ тѣмъ, достаточно стойкихъ, чтобы выдержать натискъ крайнихъ лѣвыхъ организацій.

Гучкова я нашелъ въ одномъ изъ московскихъ банковъ, въ его директорскомъ кабинетѣ. Не понравились мнѣ его большіе, скрытые за пенснэ, каріе глаза, несомнѣнно умные, но съ какимъ-то неопредѣленно-загадочнымъ выраженіемъ. При разговорѣ Александръ Ивановичъ часто отводилъ глаза въ сторону, и рѣдко смотрѣлъ прямо. Встрѣтилъ онъ меня привѣтливо, обо многомъ разспрашивалъ и подѣлился своими планами образовать партію 17-го октября, основать въ противовѣсъ лѣвой печати правую умѣренную газету и пр. Въ общемъ, я вынесъ о немъ тогда впечатлѣніе, какъ о человѣкѣ дѣла и энергіи.

Не такимъ показался мнѣ милѣйшій и симпатичный Николай Алексѣевичъ Хомяковъ, спокойно и лѣниво проживавшій у себя въ старинномъ небольшомъ особнячкѣ на Собачьей площадкѣ. Говорилъ онъ медленно, немного шепелявя. Въ его обликѣ, въ его повадкѣ и разговорѣ, чувствовалась не то усталость, не то барская лѣнь. Гучковъ говорилъ рѣшительно и опредѣленно, а Николай Алексѣевичъ ко всему прибавлялъ сослагательную частицу „бы”, выражаясь приблизительно такъ: „Хорошо бы объединиться... надо бы газету свою завести”... и т. д. Онъ былъ въ ужасѣ отъ того, что творилось на „Руси-матушкѣ”. Узнавъ цѣль моей поѣздки, онъ отечески-благодушно проводилъ меня напутственными пожеланіями: „Ну, дорогой, поѣзжайте съ Богомъ! Да хранитъ Васъ Господь!”

Добрался, наконецъ, я до Петербурга и до своей Европейской гостиницы. 12-го ноября являюсь на пріемъ къ Министру Внутреннихъ Дѣлъ Петру Николаевичу Дурново, занимавшему въ то время помѣщеніе на Мойкѣ. Въ продолговатой комнатѣ, увѣшанной портретами бывшихъ министровъ, его предшественниковъ, скопилось множество всяческого народа. Черезъ нѣкоторое время растворилась дверь, и вышелъ небольшого роста штатскій господинъ пожилыхъ лѣтъ. Изъ подъ густыхъ мохнатыхъ бровей смотрѣли проницательные, умные, прикрытые пенснэ глаза. Общее выраженіе лица было скорѣе мало къ себѣ располагавшимъ. Это былъ самъ Министръ Внутреннихъ Дѣлъ Дурново. Быстро обходилъ онъ собравшихся въ его пріемной лицъ. Съ одними онъ кончалъ тутъ же, съ присущей ему манерой рѣзко и обрывисто и спрашивать и высказывать свои резолюціи. Другихъ же онъ приказывалъ своему секретарю отмѣчать для отдѣльнаго ихъ пріема у себя въ кабинетѣ. Къ этой категоріи Петръ Николаевичъ и меня сопричислилъ.

Не прошло и получаса, какъ въ пріемной осталось не болѣе двадцати человѣкъ, которыхъ начали поочередно впускать въ обширный министерскій кабинетъ, заставленный по стѣнамъ шкафами и съ огромнымъ письменнымъ столомъ.

Войдя въ этотъ кабинетъ, я вспомнилъ свой недавній разговоръ около окна съ Дмитріемъ Ѳедоровичемъ Треповымъ, который уже сталъ дворцовымъ комендантомъ.

Дурново любезно пригласилъ меня сѣсть и попросилъ ознакомить его съ тѣмъ, что происходило въ нашемъ далекомъ Самарскомъ Поволжьѣ, оговорившись, что онъ этимъ очень интересуется. При взглядѣ на него, я сразу замѣтилъ рѣзкую перемѣну, произшедшую съ нимъ послѣ того, какъ онъ очутился у себя въ кабинетѣ. Передо мной сидѣлъ не тотъ сухой, рѣзкій сановный бюрократъ, который только что торопливо пропустилъ мимо себя въ своей пріемной цѣлую шеренгу разныхъ депутацій и просителей, а человѣкъ съ привѣтливо-умнымъ выраженіемъ усталаго лица, приготовившійся терпѣливо и внимательно выслушать издалека пріѣхавшаго провинціальнаго общественнаго дѣятеля. Петръ Николаевичъ предупредилъ меня, чтобъ я не торопился, а все обстоятельно ему изложилъ. Своимъ обращеніемъ у себя въ кабинетѣ Дурново сразу же сгладилъ во мнѣ первое непріятное впечатлѣніе. Не спѣша, сознавая всю важность нашего разговора, я сталъ послѣдовательно излагать ему все, согласно обдуманнымъ мною заданіямъ.

Нарисовавъ ему картину самарскаго террора, охарактеризовавъ личность Губернатора Засядко, его преступное бездѣйствіе, зависимость отъ революціонныхъ организацій, возмутительное его отношеніе къ Кондоиди, я, отъ имени губернскаго землевладѣльческаго и городского собственническаго класса, объединившагося въ Самарскую партію порядка, просилъ Дурново принять рѣшительныя мѣры къ немедленному увольненію Засядко и къ справедливой реабилитаціи Кондоиди. Петръ Николаевичъ обѣщалъ сдѣлать то и другое. Въ отношеніи послѣдняго оговорился, что назначеніе Кондоиди на соотвѣтствующую должность онъ сможетъ сдѣлать лишь нѣсколько позднѣе, по соображеніямъ тактическаго свойства. Съ особымъ вниманіемъ отнесся онъ къ моему указанію на необходимость принятія со стороны Петербурга опредѣленныхъ мѣръ для заполненія пропасти между столичнымъ центромъ, издававшимъ рядъ манифестовъ исключительной важности и далекой провинціей, часто не понимавшей истиннаго смысла и значенія возвѣщаемыхъ съ высоты Престола реформъ. Я подчеркнулъ, что революціонныя подпольныя силы пользуются этимъ и заполняютъ деревню антиправительственной литературой и словесной пропагандой, подготовляя аграрные безпорядки. Дурново, видимо, былъ моими словами сильно встревоженъ. Надо думать, что онъ обо всемъ этомъ впервые слышалъ, — очевидно, Засядко былъ вѣренъ себѣ и ничего не доносилъ.

На вопросъ министра, каково мое мнѣніе по поводу установленія связи Петербурга съ деревней, я сказалъ, что хорошо было бы немедля организовать на мѣстахъ комитеты для охраны порядка, а также для ознакомленія населенія съ реформами, особенно съ сущностью Манифеста 17-го октября. Комитеты — уѣздные и волостные — могли бы быть образованы изъ мѣстныхъ общественныхъ дѣятелей: предводителей, земскихъ гласныхъ и волостныхъ представителей. Но прежде всего требовалось возстановить на мѣстахъ, въ частности у насъ въ Самарѣ, твердую и стойкую власть.

Дурново моимъ докладомъ очень заинтересовался. Онъ предупредилъ, что сообщитъ обо мнѣ Предсѣдателю Совѣта Министровъ графу С. Ю. Витте, и просилъ, если онъ меня вызоветъ, повторить ему всѣ свои соображенія и предположенія. Когда Петръ Николаевичъ узналъ отъ меня, что я долженъ представляться Государю, то онъ весь какъ-то просіялъ, взялся самъ исхлопотать для меня скорѣйшій Высочайшій пріемъ и настойчиво меня просилъ доложить Его Величеству все то, что онъ только что выслушалъ отъ меня. „Вы этимъ окажете общему дѣлу величайшую услугу... Тамъ наверху мало что знаютъ”...

Вскорѣ я получилъ приглашеніе отъ Витте быть у него въ 12½ час. дня 18-го ноября.

Въ назначенный срокъ я явился къ всемогущему въ то время россійскому властителю, занимавшему отведенный ему въ Зимнемъ Дворцѣ обширный аппартаментъ. Войдя со стороны Дворцовой набережной въ подъѣздъ, я на лифтѣ поднялся во второй этажъ, гдѣ былъ встрѣченъ молодымъ чиновникомъ. Манеры его отличались необычайной вкрадчивостью и чисто-кошачьей изворотливостью. Чиновникомъ этимъ оказался прославившійся впослѣдствіи при Штюрмерѣ Манусевичъ-Мануиловъ. Онъ меня любезно усадилъ и просилъ немного подождать, объяснивъ, что у графа въ кабинетѣ находится депутація тульскихъ общественныхъ дѣятелей.

Въ описываемое время изо всѣхъ концовъ Россійской Имперіи стекались въ столицу разнаго рода люди и депутаціи — одни ища объясненія сложнаго политическаго положенія вещей, создавшагося благодаря манифесту 17-го октября, превратившаго страну въ сплошной лагерь неистовыхъ споровъ и догадокъ, — другіе бросились къ бюрократическимъ верхамъ съ кипой всяческихъ проектовъ, надѣясь найти свое счастье и карьеру въ водоворотѣ обѣщанныхъ конституціонныхъ реформъ. Стекались въ Петербургъ и вышибленные изъ колеи россійскіе обыватели, вродѣ меня, которые рѣшили со столичной колокольни крикнуть на всю матушку Россію зычнымъ голосомъ: „Караулъ, грабятъ! Спасите! Дайте настоящую сильную и твердую власть, объясните стомилліонному крестьянству, что Царь на самомъ дѣлѣ хочетъ сдѣлать на благо народа и страны!”

Не мало времени я высидѣлъ въ пріемной, пока тотъ же чиновникъ не подошелъ ко мнѣ, и, принявъ вѣжливо-почтительную позу, не сообщилъ мнѣ вкрадчиво: ,.Графъ проситъ Васъ пожаловать 20-го ноября, если его сіятельство не будетъ экстренно вызванъ въ Царское”. Меня это сильно раздосадовало, и въ довольно рѣзкой формѣ я заявилъ Мануйлову, что я не просилъ Витте меня принять, а онъ самъ меня вызвалъ къ себѣ и заставилъ даромъ прождать. Вторично попасть въ подобное положеніе я, какъ Губернскій Предводитель, желанія не имѣю, о чемъ и прошу довести до свѣдѣнія графа. Мануйловъ развелъ ручками и, склонивъ голову, просилъ меня успокоиться, обѣщавъ все устроить и и оградить меня отъ повторенія такой случайности.

Изъ Дворца я поторопился прямо проѣхать на званый завтракъ къ Брянчаниновымъ, не успѣвъ даже переодѣться и скинуть свой предводительскій мундиръ. Они на меня накинулись съ упреками за мою непростительную неосторожность и безтактность, о которой — спаси Богъ — черезъ Мануйлова, гр. Витте узнаетъ! Это показывало, какимъ вліяніемъ пользовался въ описываемое время Портсмутскій замиритель и создатель октябрьскаго манифеста.

Я рѣшилъ, что если я для Витте представляю нѣкоторый интересъ, то онъ вызоветъ меня еще разъ, что и случилось. На другой же день я получилъ повторное приглашеніе явиться къ Витте въ 3 часа дня 20-го ноября. На этотъ разъ обстановка моего пріема оказалась совершенно иной: по отношенію ко мнѣ была проявлена полная предупредительность, и въ условленный часъ, безъ всякой задержки, я былъ впущенъ въ длинный и мрачный кабинетъ россійскаго диктатора.

Въ глубинѣ комнаты на сумеречномъ фонѣ большого, единственнаго, незавѣшеннаго окна, еле вырисовывался силуэт россійскаго диктатора.

Кабинетъ, куда я вошелъ тонулъ въ сѣроватомъ мракѣ, и лишь благодаря тусклому просвѣту окна, выходившаго на Дворцовую набережную, я могъ оріентироваться и подойти неслышно по толстому мягкому ковру къ примѣченной мною около стола человѣческой фигурѣ, которая при моемъ приближеніи вяло, неохотно приподнялась и протянула длинную, слегка трясущуюся руку. Очевидно, передо мной былъ самъ прославленный графъ Витте.

Пригласивъ меня жестомъ сѣсть на кожаное кресло, стоявшее за угломъ его обширнаго стола, заваленнаго кипами бумагъ и папокъ, Витте сначала выжидательно молчалъ, на что я отвѣчалъ тѣмъ же. Затѣмъ онъ какъ-то нервно передернулся и надменно-повелительнымъ голосомъ мнѣ бросилъ: „Что вамъ нужно?” Помню, какъ мнѣ вдругъ захотѣлось броситься опрометью вонъ изъ этого мрачнаго кабинета, отойти скорѣе отъ отталкивающей фигуры россійскаго временщика и его бездушныхъ, непривѣтливыхъ словъ! Но я поборолъ свое чувство и заставилъ себя сдержанно отвѣтить: „Разрѣшите, съ моей стороны, васъ, графъ, спросить: что вамъ отъ меня нужно? Я въ свой пріѣздъ въ Петербургъ не имѣлъ въ виду васъ безпокоить...” Тогда Витте, продолжая опираться головой на свою трясущуюся руку, все тѣмъ же холоднонадменнымъ голосомъ произнесъ: „Мнѣ Петръ Николаевичъ Дурново передалъ, что у васъ имѣется какой-то проектъ?” На что я замѣтилъ, что никакихъ особыхъ проектовъ у меня нѣтъ, а если ему, Верховному Министру, интересно знать, что творится у насъ въ далекой провинціи, то я сочту своимъ долгомъ пересказать ему все то, о чемъ я докладывалъ Министру Внутреннихъ Дѣлъ.

Тогда Витте далъ мнѣ понять, что онъ готовъ меня слушать... Я обрисовалъ въ краткихъ чертахъ все происходившее въ нашемъ Самарскомъ Поволжьѣ, дѣятельность революціонныхъ организацій, и указалъ на срочную необходимость, для борьбы съ ними, создать изъ общественныхъ мѣстныхъ силъ комитеты порядка. До той поры какъ бы совершенно безучастно слушавшій меня Витте откинулся на спинку кресла, замахалъ своими длинными костлявыми руками, и рѣзко прервалъ меня врѣзавшимися въ мою память словами: „Ну, знаете! довольно мнѣ вашихъ общественныхъ силъ! У меня на мѣстахъ имѣются свои вѣрные агенты — исправники, становые и прочіе чины полиціи... Повѣрьте, ихъ совершенно достаточно, чтобы провести въ жизнь всѣ мои указы и распоряженія!”...

Его наглость и самоувѣренность до того меня возмутили, что я, забывъ всяческія виттевскія высоты и брянчаниновскія предупрежденія, рѣзко отвѣтилъ: „При такихъ взглядахъ, само собой, мое предложеніе не можетъ имѣть мѣста. Позволю себѣ, однако, высказать вашему сіятельству мои соображенія: въ Россіи существуетъ графъ Витте, но его сила дѣйствительна лишь тогда, когда онъ будетъ опираться на общественные элементы и ихъ довѣріе”... Съ этими словами я всталъ и повернулся къ выходу...

Витте меня остановилъ, любезно предложилъ мнѣ вновь сѣсть и попросилъ меня представить ему письменно мой про ектъ образованія общественныхъ комитетовъ. Я пытался уклониться, сославшись, что могу лишь повторить то, что мною было доложено Дурново и его сіятельству... На это Витте замѣтилъ, что онъ и этимъ немногимъ удовлетворился. Тогда я ему сказалъ: „Ваше сіятельство ежедневно получаете со всѣхъ концовъ Россіи такую массу проектовъ и докладныхъ записокъ, что лучше избавить себя и меня отъ этой литературы”... „Нѣтъ, убѣдительно прошу васъ, набросайте мнѣ и, если возможно, — къ завтрашнему дню”...

Таковъ былъ окончательный отвѣтъ Витте на мои настойчивыя просьбы освободить меня отъ какого-либо писательства. Пришлось согласиться, и я уже собрался встать и прекратить затянувшуюся аудіенцію, но Витте снова меня задержалъ съ удвоенной любезностью.

Разговоръ возобновилъ самъ Витте по поводу инцидента, случившагося съ В. Г. Кондоиди. Оказывается, ему всѣ подробности доносилъ не только Засядко, но и на „черносотеннаго” вице-губернатора жаловался рядъ всякихъ, якобы общественныхъ организацій. Само собой, все доходило до него въ извращенномъ видѣ. Я былъ радъ возстановить самарскія событія въ дѣйствительномъ ихъ и всестороннемъ освѣщеніи. Какъ потомъ говорилъ П. Н. Дурново, означенный мой докладъ сослужилъ немалую службу, освободивъ Самару отъ негоднаго Губернатора и возстановивъ доброе имя Кондоиди, получившаго потомъ видное назначеніе въ члены Совѣта Министра Внутреннихъ Дѣлъ.

Пріемъ мой у Витте затянулся; въ кабинетѣ совершенно стемнѣло, и хозяинъ, наконецъ, зажегъ у себя на столѣ высокую лампу подъ зеленымъ абажуромъ, сразу освѣтившую весь его обликъ. Я былъ пораженъ необыкновенно усталымъ, вѣрнѣе сказать, измученнымъ видомъ его осунувшагося лица и утомленнымъ выраженіемъ тусклыхъ глазъ...

У меня явилось непреодолимое желаніе узнать лично отъ самого Витте его авторитетное мнѣніе по поводу основной спорной сути сочиненнаго имъ Манифеста 17 октября.

- Разрѣшите, ваше сіятельство, - несмѣло обратился я къ нему, — задать вамъ передъ моимъ уходомъ вопросъ, волнующій всѣхъ насъ, россійскихъ обывателей... Не откажите выяснить, осталось ли послѣ обнародованія Манифеста 17 октября въ полной своей неприкосновенности Царское Самодержавіе?

На это Витте, не задумавшись* твердымъ голосомъ отвѣтилъ: — Безусловно — нѣтъ!

Не разъ вспоминались мнѣ эти съ убѣжденіемъ высказанные краткіе слова, когда впослѣдствіи приходилось прочитывать произведенія того же гр. Витте, хотя бы о земствѣ, гдѣ онъ съ той же твердостью и увѣренностью отстаивалъ незыблемость Россійскаго самодержавія...

Откланявшись, сопровождаемый хозяиномъ, я пошелъ по длинному кабинету къ выходу. Передъ самой дверью онъ меня задержалъ, повернулъ кнопку, освѣтилъ всю комнату и завелъ рѣчь о томъ, что онъ сейчасъ чрезвычайно занятъ комплектованіемъ подходящими ,людьми губернаторскихъ мѣстъ, и что такіе люди, какъ я, были бы крайне для него желательны. Я поблагодарилъ за лестное обо мнѣ мнѣніе, но категорически’ уклонился отъ предложенной мнѣ чести, ставя свое губернское предводительство выше всякихъ остальныхъ должностей. При этихъ словахъ Витте нервно передернуло, — онъ былъ недоволенъ моимъ отказомъ. Открывъ передо мной дверь, онъ бросилъ мнѣ вслѣдъ: — „Итакъ, до завтра!”...

Общее впечатлѣніе отъ пріема получилось у меня довольно тяжелое и далеко не утѣшительное. Сама личность Витте и его обхожденіе мнѣ глубоко не понравились. Общепризнанный умъ Премьеръ-Министра показался мнѣ не то тусклымъ, не то чѣмъ-то подавленнымъ; во всякомъ случаѣ, ни здоровой заинтересованности, ни творческой живости я въ немъ не усмотрѣлъ. Его мыслительныя способности, какъ мнѣ показалось, носили печать замѣтнаго переутомленія и затѣмнялись чрезмѣрной самоувѣренностью. Невидимому, онъ не былъ в достаточной степени уравновѣшеннымъ человѣкомъ, и казался способнымъ, подъ вліяніемъ тѣхъ или другихъ ощущеній, быстро мѣнять свои мнѣнія и оцѣнки. Онъ не могъ проявлять въ полной мѣрѣ того разсудительнаго такта и необходимой выдержки, которыя должны быть присущи большому государственному дѣятелю.

Но наиболѣе горькій осадокъ оставилъ во мнѣ заключительный намекъ Витте, его желаніе завербовать меня въ губернаторы. Мнѣ показалось, что это — попытка подкупить видной губернской должностью смѣлаго провинціальнаго общественнаго дѣятеля, да еще одѣтаго въ ненавистный ему дворянскій предводительскій мундиръ. Пишу опредѣленно — „ненавистный”, на основаніи тѣхъ откровенныхъ мыслей въ „Воспоминаніяхъ гр. С. Ю. Витте”, гдЬ онъ не иначе, какъ съ явной ненавистью отзывается обо всемъ, что, такъ или иначе, касалось помѣщичье-дворянскаго сословія и быта.

О своемъ губернаторствѣ я вскорѣ услыхалъ отъ управлявшаго въ то время Министерствомъ Путей Сообщенія ближайшаго сотрудника графа Витте — Немѣшаева. Мнѣ пришлось быть у него по порученію самарцевъ и ходатайствовать о скорѣйшей разгрузкѣ самарскаго желѣзнодорожнаго узла. Министръ вдругъ меня спросилъ, можно ли меня привѣтствовать съ назначеніемъ губернаторомъ. Получивъ отрицательный отвѣтъ, Немѣшаевъ высказалъ свое удивленіе и сожалѣніе, добавивъ, что о моемъ назначеніи онъ слышалъ отъ самого Витте... Очевидно, послѣдній не терялъ надежды заполучить меня въ „свои агенты”.

Что касается моей записки, то ее я набросалъ вечеромъ того же дня, когда состоялся мой пріемъ у графа Сергѣя Юльевича. Писалъ я ее въ своемъ номерѣ въ присутствіи князя П. Н. Трубецкого, который всецѣло одобрилъ мысль и редакцію всего мною изложеннаго. Согласно уговору, записка эта была передана мною графу Витте на другой же день.

Въ тѣ же приблизительно числа я заѣхалъ къ Министру Юстиціи Михаилу Григорьевичу Акимову. Видъ у Акимова былъ нездоровый и непривѣтливый, говорилъ онъ обрывисто и рѣзко. Всѣ его слова и замѣчанія носили характеръ до крайности пессимистичный. Но онъ выказывалъ твердое намѣреніе принимать самыя рѣшительныя мѣры для борьбы съ революціонными эксцессами.

Я указалъ на несоотвѣтствіе между податливостью и слабостью одного виднаго самарскаго судейскаго дѣятеля съ занимаемой имъ должностью. Мои слова встрѣтили въ Министрѣ живой откликъ. Выслушавъ рядъ данныхъ, коими я обосновалъ свое заявленіе, Акимовъ, сдѣлавъ у себя на столѣ отмѣтку, своимъ глухимъ голосомъ сказалъ: „Такихъ господъ я болѣе 24 часовъ не держу. Благодарю васъ”.

Получивъ повѣстку о пріемѣ меня Государемъ 23-го ноября, я рѣшилъ на другой же день послѣ моего представленія ѣхать обратно къ себѣ въ Самару, гдѣ общее положеніе изо дня въ день ухудшалось, и мое присутствіе тамъ было необходимо, ради служебнаго дѣла и оставленной на произволъ судьбы семьи.

Имѣвшееся въ моемъ распоряженіи время я использовалъ въ цѣляхъ ознакомленія своего съ разными начавшими образовываться на столичномъ рынкѣ политическими теченіями и объединеніями. Наиболѣе интересными мнѣ показались совѣщанія, подготовлявшія Партію 17-го октября или т. н. „Октябристовъ”.. Я присутствовалъ при нескончаемыхъ спорахъ о понятіи „конституціонализмъ”, о возможности подвести подъ тотъ или другой его видъ россійскій октябрьскій манифестъ съ его туманной, но многообѣщавшей редакціей; подымался вопросъ о необходимости создать противореволюціонную печать. Вопросъ этотъ былъ не только важнымъ, но основнымъ въ борьбѣ с разнузданностью ложной истолкованной „свободой печати”, которая изо дня въ день развращала улицу, деревню и всю страну... Но для ея осуществленія нужны были крупныя средства, а ихъ не было.

Надо было въ описываемое время видѣть и слышать на Невскомъ проспектѣ, что продавалось уличными книгоношами, какіе возгласы при этомъ раздавались на каждомъ уличномъ перекресткѣ. За нѣсколько дней пребыванія въ царской столицѣ я набралъ огромную коллекцію всего того безобразнаго государственно-развратнаго, что „свободно” предлагалось публикѣ, гулявшей по главнымъ уличнымъ артеріямъ. Тутъ были уличныя газеты съ циничнымъ содержаніемъ, съ памфлетами на государственныхъ дѣятелей. Рядомъ встрѣчались красочные юмористическіе журнальчики съ отвратными карикатурами на главныхъ дѣйствовавшихъ лицъ той эпохи, включая самого Государя; особенно часто попадались возмутительныя изображенія — Витте, Д. Ф. Трепова, Побѣдоносцева, да и многихъ другихъ. Изъ столицы вакханалія печатной „свободы” перенеслась и въ нашу благонравную дотолѣ провинцію.

Но одновременно со всей этой уличной „похабщиной” — (другого для подобной печати не подыщешь) — стали появляться на столичномъ рынкѣ серьезныя, но не менѣе, если не болѣе опасныя періодическія изданія крайняго революціоннаго направленія. Именно эти изданія вызывали у здоровыхъ элементовъ — приверженцевъ охраны государственнаго порядка — потребность объединиться и создать свой печатный органъ, въ противовѣсъ разлагающей и развращающей прессѣ.

Тогда у меня зародилась мысль — тотчасъ по возвращеніи моемъ въ Самару, заняться тѣмъ же вопросомъ и добиться благополучнаго его разрѣшенія при содѣйствій нашего объединенія.

Мнѣ приходилось также сталкиваться съ учредителями т. н. Торгово-Промышленнаго партійнаго объединенія и съ ихъ главою — Григоріемъ Александровичемъ Крестовниковымъ, впослѣдствіи избраннымъ въ члены Государственнаго Совѣта. Это былъ умный, чуткій и образованный человѣкъ, очень пріятный и интересный собесѣдникъ. Какъ чисто политическая организація, это объединеніе просуществовало недолго, растворившись среди другихъ болѣе окрѣпшихъ и приспособившихся къ новому строю...

Наступилъ, наконецъ, вечерній канунъ 23-го ноября — дня, назначеннаго для моего выѣзда въ Царское Село и представленія Государю Императору. Я испытывалъ необычайно приподнятое настроеніе: мнѣ предстояло на слѣдующее утро величайшее событіе и счастье — видѣть своего Царя, говорить съ Нимъ, имѣть возможность высказать Ему все, что на душѣ накипѣло за пережитое смутное время, что я въ умѣ намѣтилъ для возстановленія государственнаго спокойствія и порядка.

Много за безсонную ночь я передумалъ и перечувствовалъ. Въ головѣ моей сложилась вся схема предстоявшаго моего доклада Государю. Я рѣшилъ, во что бы то ни стало, сказать Царю горькую правду обо всемъ, происходившемъ на мѣстахъ, исповѣдываться Ему въ моихъ завѣтныхъ думахъ. Я зналъ, что въ Самарѣ я намѣченъ въ первую голову среди лицъ, приговоренныхъ революціоннымъ трибуналомъ къ „ликвидаціи”. У меня была потребность использовать полностью предстоящій царскій пріемъ, можетъ быть единственный и послѣдній въ моей жизни.

Въ десять съ половиной часовъ утра я выѣхалъ съ Царскосельскаго вокзала. Несмотря на безсонную ночь, я былъ въ бодромъ, особо-приподнятомъ настроеніи, которое меня не покидало до конца моего пребыванія во дворцѣ. Весь придворный этикетъ, величественный видъ царской резиденціи, парадность встрѣчи — все это еще усиливало охватившій меня нервный подъемъ.

Появился скороходъ въ необычайномъ головномъ уборѣ. Меня провели черезъ анфиладу боковыхъ комнатъ, съ массой свѣта и блестящими мозаичными паркетными полами. Помнится, въ одной изъ нихъ была устроена домашняя горка для катанія съ нея царскихъ дѣтей...

Наконецъ, я очутился въ салонѣ Императрицы Александры Ѳеодоровны, гдѣ мнѣ надо было ожидать своей очереди для представленія сначала Ея Величеству. Салонъ этотъ представлялъ собою обширную квадратную комнату, уставленную дорогой золоченой мебелью эпохи Людовика XVI, съ мягкимъ сплошнымъ ковромъ и массой картинъ по стѣнамъ. На самомъ видном мѣстѣ, недалеко отъ входа во внутренніе покои Императрицы Александры Ѳеодоровны, висѣлъ большой, удивительно исполненный гобеленъ, изображающій королеву Марію Антуанетту съ ея семействомъ. Смотря на это художественное произведеніе, я себя поймалъ на грустномъ сопоставленіи и тяжелыхъ предчувствіяхъ...

Вообще всѣ мои первыя впечатлѣнія этого памятнаго для меня дня какъ бы раздваивались: съ одной стороны, я несомнѣнно ощущалъ особо торжественный и радостный душевный подъемъ, съ другой, — гдѣ-то, въ затаенномъ углу моего внутренняго „я”, закрадывался щемящій страхъ за будущее Россіи...

Въ томъ же салонѣ ожидало представленія Императрицѣ, помимо меня, еще двое лицъ: высокій, тощій, сутулый, съ голой физіономіей восточнаго евнуха, членъ Государственнаго Совѣта Иванъ Яковлевичъ Голубевъ, впослѣдствіи безсмѣнный товарищъ предсѣдателя преобразованнаго Государственнаго Совѣта, и — бравый, съ молодцеватыми пушистыми подусниками, генералъ Косичъ, бывшій въ описываемое время командующимъ войсками Казанскаго военнаго округа. Въ ожиданіи пріема, между нами завязался разговоръ и незамѣтно перешелъ на взаимныя сообщенія о современныхъ событіяхъ. На мою долю выпало сообщить моимъ собесѣдникамъ о томъ, что творилось въ Самарскомъ краѣ. Увлекшись, я сталъ высказывать свои убѣжденія въ срочной необходимости твердаго, сверху объединеннаго руководства расшатанной мѣстной жизнью. Къ намъ подошелъ оберъ-церемоніймейстеръ, престарѣлый, элегантный, съ серебристо-бѣлой бородкой, баронъ Корфъ, который, скинувъ съ глаза монокль, обратился ко мнѣ со словами: „хорошо, если бы вы все это передали Ихъ Величествамъ!”...

Начался пріемъ у Государыни. Очередь была за мною... Подходитъ ко мнѣ баронъ. Я спрашиваю его „Можно ли русскому предводителю на пріемѣ у русской Царицы говорить по-русски?” На это Корфъ, улыбнувшись, отвѣтилъ утвердительно, подчеркнувъ, что Государыня любитъ русскую рѣчь. Для меня это было большимъ облегченіемъ — я могъ свободнѣе объясняться.

Оставшись одинъ, я ходилъ неслышными шагами по мягком ковру, стараясь побороть охватившее меня волненіе. Но вотъ изъ ниши корридора показывается лоснящійся чернокожій великанъ, ярко разодѣтый, и жестомъ приглашаегь меня идти за нимъ.

Пройдя шаговъ десять по корридору, въ которомъ повстрѣчались по пути два — три арабченка въ красныхъ фескахъ, я подошелъ къ двери, около которой стоялъ придворный камердинеръ, и былъ тотчасъ же пропущенъ въ покои Императрицы.

Это была обширная комната, заставленная мягкой мебелью и тепличными растеніями. Около центральной группы пальмъ, невдалекѣ отъ небольшого письменнаго стола, стояла высокая, статная Императрица Александра Ѳеодоровна. Я приблизился и приложился къ протянутой мнѣ рукѣ. Лицо Государыни со строго-правильными чертами было чрезвычайно красиво; лишь плотно сжатый изгибъ тонкаго рта и грустное выраженіе ея умныхъ глазъ нѣсколько не соотвѣтствовали общей привлекательности ея царственнаго облика. Показался мнѣ также какъ бы неестественнымъ ея слегка пунцовый румянецъ, но спустя нѣкоторое время я убѣдился въ рѣзкой перемѣнчивости ея лица, окраска котораго зависѣла отъ настроенія и нервнаго состоянія Государыни. Временами цвѣтъ ея лица становился нормальнымъ, а иногда изъ ярко-розоватаго переходилъ въ матово-блѣдный. Мѣнялось и выраженіе ея глазъ — то замкнуто-задумчивыхъ, то искренне-привѣтливыхъ и внимательныхъ...

Первыя минуты я стоялъ передъ Императрицей сильно взволнованный, еле помня себя, и нѣсколько мгновеній не могъ говорить. Преодолѣвъ въ концѣ концовъ свое смущеніе, я выразилъ Государынѣ отъ лица Самарскаго Дворянства всепреданнѣйшія чувства и, побуждаемый сознаніемъ важности момента, а также совѣтами барона Корфа, я началъ знакомить Ея Величество съ провинціальной разрухой и съ нѣкоторыми моими соображеніями по принятію необходимыхъ мѣръ для борьбы съ воцарившейся анархіей.

Императрица слушала меня съ неослабнымъ вниманіемъ. Когда я замолчалъ, она протянула мнѣ руку и внятно по-русски, съ легкимъ акцентомъ, мнѣ сказала: „Я этого еще не слыхала. Здѣсь мнѣ такъ никто не говорилъ. Скажите все Государю. Благодарю васъ”...

Мнѣ пора было уходить, но во мнѣ заговорило непреодолимое желаніе видѣть Наслѣдника и опасеніе, что, можетъ быть, другого случая не будетъ. Я возвращался въ Самару, въ обстановку стихійнаго террора, полнаго ля меня возможныхъ роковыхъ случайностей... Эти соображенія мгновенно промелькнули въ моей головѣ, и я рѣшился обратиться къ ласково взиравшей на меня Государынѣ съ просьбой мнѣ, далеко проживавшему отъ столицы Предводителю, доставить счастье увидѣть Наслѣдника-Цесаревича... Императрица при этихъ словахъ вся преобразилась, просвѣтлѣла и радостно улыбнулась. Кивнувъ въ знакъ своего согласія головой, она быстро подошла къ своему письменному столу и позвонила. Дверь распахнулась и въ комнату быстро вошли человѣка три прислуги, въ томъ числѣ и сопровождавшій меня громадный арапъ. Надо думать, что звонокъ ихъ встревожилъ — у всѣхъ былъ растерянный видъ, но Государыня быстро ихъ успокоила, приказавъ властнымъ голосомъ, по-нѣмецки, принести ей „маленькаго’1 (den Kleinen). Послѣ этого наступило довольно длительное ожиданіе, и Ея Величество стала разспрашивать меня про мою семью... Дверь снова раскрылась и къ моей немалой досадѣ Государынѣ доложили, что Наслѣдникъ изволитъ почивать. Александра Ѳеодоровна тогда обратилась ко мнѣ со слѣдующими словами: „Очень жаль. Въ слѣдующій разъ придите, и я вамъ его покажу. Еще разъ благодарю”.

При переходѣ изъ половины Государыни въ аппартаменты Его Величества, въ корридорѣ ко мнѣ подошелъ баронъ Корфъ и разспросилъ про подробности состоявшагося представленія, результатомъ котораго онъ, видимо, остался очень доволенъ. Главнымъ же образомъ, радъ былъ старикъ тому, что я успѣлъ Императрицѣ разсказать про дѣйствительное положеніе вещей въ провинціи и про необходимость проявленія сильной власти. Въ концѣ онъ задалъ мнѣ вопросъ: „А какъ Государыня говоритъ по-русски?” — „Очень хорошо” — отвѣтилъ я. На это Корфъ радостно замѣтилъ: „Я ей объ этомъ передамъ. Ея Величество останется довольна!”...

Черезъ нѣсколько минутъ я очутился въ угловой комнатѣ, гдѣ я долженъ былъ ожидать пріема меня Государемъ. Въ ней я засталъ еще двухъ одновременно со мною преставлявшихся Его Величеству лицъ: Крупенскаго (брата Бессарабскаго Губернскаго Преводителя), по случаю назначенія его Норвежскимъ посланникомъ, а Малаева — Херсонскаго Губернатора. Впослѣдствіи мнѣ много разъ приходилось бывать въ этой угловой преімной на пути въ Государевъ кабинетъ.

До сихъ поръ запомнились развѣшанныя по стѣнамъ картины и цѣнныя подношенія, разложенныя на палисандровыхъ столахъ. Сама комната имѣла продолговатую форму съ боковой дверью у дальняго окна, около котораго дежурилъ камердинеръ Его Величества (обычно Чемодуровъ).

Спустя немного времени, въ пріемную вошелъ дежурный флигель-адъютантъ — высокій, плотный, съ симпатичной, привѣтливой наружностью, Дрентельнъ, который насъ предупредилъ, что Его Величество спѣшитъ, и поэтому пріемъ намъ всѣмъ троимъ сдѣлаетъ общій, безъ вызова особо каждаго изъ насъ въ свой кабинетъ. Вскорѣ дальняя дверь раскрылась и изъ нея вышелъ самъ Государь въ полковничьей формѣ Преображенскаго полка.

Мы, трое представлявшихся стояли въ рядъ, одинъ за другимъ. Сначала Его Величество говорилъ съ Крупенскимъ, затѣмъ съ Малаевымъ и, наконецъ, отпустивъ ихъ обоихъ, подошелъ ко мнѣ. Въ пріемной остались лишь Государь, со стоявшимъ позади него Дрентельномъ, и я.

Видя передъ собой обаятельный царственный обликъ, ощущая всѣмъ своимъ существомъ его близость, я думалъ о моемъ основномъ долгѣ, о главной причинѣ пріѣзда моего въ столицу и чувствовалъ необычайный подъемъ, бодрость и рѣшимость довести свое намѣреніе до конца — правдиво высказать своему Государю все, что по моему убѣжденію ему нужно было знать и ко благу родины — творить.

Я представился Государю, какъ новоизбранный Губернскій Предводитель, а затѣмъ поспѣшилъ принести Его Величеству мои вѣрноподданическія извиненія за то, что въ прошлый, августовскій свой пріѣздъ въ Петербургъ я вынужденъ былъ по исключительнымъ срочнымъ своимъ служебнымъ дѣламъ вернуться въ Самару, не дождавшись возвращенія Государя изъ шхеръ. Его Величество внимательно выслушалъ меня, все время вскидывая на меня свои добрые, чарующіе глаза и сказалъ: „Надѣюсь, что причины вашего августовскаго отъѣзда и несостоявшагося представленія были серьезны,”, послѣ чего спокойно-привѣтливымъ тономъ меня спросилъ: „Ну, что у васъ тамъ на Волгѣ — въ Самарѣ подѣлывается?” Я, сразу понялъ, скорѣе почувствовалъ, что Государь ни о чем настоящемъ, дѣйствительномъ и страшномъ для цѣлости вceго государственнаго порядка не освѣдомленъ. Невольно съ моего языка сорвался отвѣтъ, видимо смутившій моихъ слушателей: „Не знаю, Ваше Величество — промолвилъ я — живо ли мое семейство и цѣло ли мое родовое имущество”... „Какъ такъ? Что вы говорите?” послышался мнѣ въ отвѣтъ тревожный голосъ Государя. Я окончательно убѣдился въ полномъ его невѣдѣніи обо всемъ происходящемъ въ Россіи*. Побуждаемый совѣтомъ самой Императрицы, я рѣшился приступить къ осуществленію главной моей задачи и нарисовалъ въ сильныхъ и правдивыхъ краскахъ мрачную картину начинавшейся въ Поволжскихъ губерніяхъ анархіи, своеволія черни и всѣхъ ужасовъ происходившихъ тамъ аграрныхъ безпорядковъ. Слушая меня, Государь замѣтно волновался. Стоявшій сзади него Дрентельнъ дѣлалъ мнѣ энергическіе знаки прекратить мое невеселое повѣствованіе»но Государевъ адъютантъ меня не могъ остановить. Я обратился къ Царю со слѣдующими словами: „Всеподданнѣйше прошу простить меня, Ваше Величество, что мой тревожный докладъ Васъ разстроилъ. Но я пріѣхалъ за тысячу верстъ съ опредѣленной цѣлью довести до свѣдѣнія своего Государя страшную правду о болѣзни, которая требуетъ немедленнаго, самаго рѣшительнаго и быстраго врачеванія. Не знаю, увижу ли я Васъ еще разъ, Государь, такъ какъ не могу заранѣе сказать, что меня ждетъ по возвращеніи въ Самару”... „ Да, конечно’1, съ тревогой въ голосѣ прервалъ меня Государь, лицо котораго выражало сильное безпокойство. — Я очень вамъ благодаренъ за вашъ откровенный докладъ... Но, скажите!... Что же теперь надо дѣлать?!” Немало смутилъ меня этотъ вопросъ, услышанный мною изъ устъ Россійскаго самодержца, съ очевидностью показавшій мнѣ все его верховное неосвѣдомленное одиночество и фактическую безпомощность... Видимо мало было охотниковъ говорить Царю правду, временами очень непріятную... съ удвоенной энергіей и подъемомъ сталъ излагать Государю то, что давно сложилось въ моихъ мысляхъ, какъ радикальный способъ успокоенія страны. „Родные братья, — говорилъ я Государю — дружно и миролюбиво жившіе до Манифеста 17-го октября, нынѣ превратились въ непримиримыхъ  враговъ, неистово спорящихъ между собой по злободневному вопросу — осталось ли на Святой Руси исконное, Царское Самодержавіе?”

Не преминулъ я упомянуть и о желательности, въ цѣляхъ разъясненія на мѣстахъ истиннаго смысла государственныхъ актовъ, а также и для борьбы съ революціонными явными и подпольными организаціями немедленно организовать особые общественные комитеты. Государь мою мысль одобрилъ и спросилъ, говорилъ ли я по этому поводу съ Витте. Услыхавъ, что послѣдній объ этомъ мною освѣдомленъ, Его Величество повелѣлъ Дрентельну помѣтить у себя относительно устройства упомянутыхъ комитетовъ.1

Видя вниманіе къ моимъ словамъ Государя, я рѣшилъ идти до конца и перешелъ къ изложенію самой существенной и основной части моего всеподданнѣйшаго доклада — о необходимости для оздоровленія всей страны возстановленія сильной и твердой власти. Она должна исходить изъ сохранившагося въ сознаніи большинства населенія сознанія величія понынѣ чтимыхъ и обожаемыхъ русскимъ народомъ Царскихъ Особъ... „Встаньте, Государь, — сказал я — со своей Царицей передъ русскимъ народомъ въ ореолѣ Вашего священнаго величія. Покажитесь на всю Русь во всей силѣ Вашего могущества во главѣ послушнаго Вамъ Правительства. Тогда наши шпаги скрестятся вокругъ Вашего Престола и народъ пойдетъ за нами. Если же Вы не проявите свою власть, народъ не будетъ считаться съ Вашей благостью и милостью, выражаемыми нынѣ въ манифестахъ... Все это будетъ сочтено, как проявленіе Вашей слабости. Вѣдь и теперь, на нашемъ далекомъ Поволжьѣ мало говорятъ о Васъ, а слышно больше о Витте, да о „царѣ Архипѣ”, подписывающемъ свои „золотыя грамоты”...

Я разсказалъ, что происходитъ у насъ и въ сосѣдней Пензенской губерніи, какъ подложные манифесты возбуждаютъ населеніе къ грабежу помѣщичьяго добра... Закончилъ я свое обращеніе къ Царю слѣдующимъ повторнымъ призывомъ: Встаньте, Государь, во весь мощный ростъ Россійскаго Владычнаго Царя! Одно изъ двухъ: или Вы, Ваше Величество, во главѣ Вашего Правительства, или Хрусталевъ со своимъ Союзомъ Союзовъ!.. Компромисса быть не можетъ! Лишь сильная, твердая власть и опредѣленная политика спасетъ Васъ и Россію отъ врага безпощаднаго... Да проститъ меня Господь за мои послѣднія Вамъ слова: помните, Государь! Если Вы сами тотчасъ же твердой ногой не встанете на этотъ путь, — наши общіе съ Вами враги начнутъ съ насъ и... кончатъ Вами!”...

Поклонившись, я поспѣшилъ къ выходу — мнѣ стало нехорошо... Очевидно, безсонная ночь и пережитыя волненія дня сказались, но Государь быстро меня остановилъ, взявъ меня крѣпко за руку... Не помню точно, что Государь мнѣ на прощанье говорилъ и въ какихъ выраженіяхъ меня благодарилъ, задержавъ мою руку въ своей. Вышелъ я отъ Царя сильно усталый, но счастливый сознаніемъ исполненнаго долга.

Въ дворцовой передней меня перехватываетъ полковникъ Минъ, только что надѣвшій на свои погоны царскіе вензеля — тотъ самый Минъ, который въ послѣдующемъ декабрѣ отличился при усмиреніи Московскаго бунта и былъ убитъ впослѣдствіи террористами. Это былъ еще совсѣмъ молодой полковникъ Лейбъ-Гвардіи Семеновскаго полка, впервые исполнявшій во Дворцѣ обязанности флигель-адъютанта. Онъ спросилъ меня, представлялся ли я проживавшему въ то время въ томъ же Царскосельскомъ Дворцѣ Великому Князю Михаилу Александровичу. Услыхавъ мой отрицательный отвѣтъ и посмотрѣвъ на часы, Минъ любезно предложилъ мнѣ свои услуги проводить меня въ аппартаменты Его Высочества и обо мнѣ доложить. „Это будетъ моимъ первымъ служебнымъ шагомъ въ новой должности”, добавилъ онъ при этомъ.

Несмотря на усталость, я охотно согласился и мы быстро прошли вправо отъ передней. Вскорѣ я очутился въ большой комнатѣ, уставленной мягкой, но не салонной мебелью, а скорѣе кабинетной: по стѣнамъ виднѣлись развѣшанныя картины и гравюры съ сюжетами спортивнаго характера. Надъ широкими ковровыми диванами кое-гдѣ торчали оленьи и лосиные рога. Минъ мнѣ сказалъ, что Великій Князь сейчасъ выйдетъ. Пожавъ другъ другу руки, мы съ нимъ разстались, чтобы больше никогда не встрѣчаться. Онъ произвелъ на меня самое чарующее впечатлѣніе всей своей бодрой, здоровой, во истину гвардейской, внѣшностью, и, видимо, неисчерпаемымъ запасомъ энергіи, жизнерадостности и рѣшительности... Мужество же свое онъ блестяще доказалъ на Московскихъ декабрьскихъ баррикадахъ...

Высокій, худой, съ болѣзненнымъ лицомъ, все обаяніе котораго заключалось въ громадныхъ материнскихъ глазахъ, Великій Князь Михаилъ Александровичъ, такъ же, какъ и вѣнценосный братъ его, въ томъ же безпечно привѣтливомъ тонѣ задалъ мнѣ тѣ же вопросы: „Ну, что у васъ тамъ въ Самарской губерніи подѣлывается?” Я счелъ своимъ долгомъ и его ознакомить съ дѣйствительнымъ положеніемъ вещей въ нашемъ Поволжьѣ,предоставленномъ безудержнымъ насиліямъ, грабежамъ и террору. Великаго Князя особенно поразило варварство крестьянъ, уничтожавшихъ на своемъ погромномъ пути конные заводы.

Его Высочество былъ глубоко взволнованъ и ошеломленъ, все меня переспрашивая и задавая разные дополнительные вопросы. Пришлось и ему доложить, какія мѣры я считалъ необходимыми для борьбы съ анархіей.

Два раза приходили вызывать Великаго Князя къ Высочайшему завтраку, но онъ продолжалъ съ неослабнымъ вниманіемъ меня слушать. Наконецъ, Михаилъ Александровичъ протянулъ руку, поблагодарилъ и сказалъ: ,,Ничего не зналъ о столь угрожающемъ положеніи въ провинціи!.. Да!.. Надо сейчасъ же взяться за умъ и за дѣло!... Съ этими словами онъ меня отпустилъ.

Вернувшись къ себѣ въ Европейскую гостиницу, я чувствовалъ себя столь утомленнымъ, что легъ тотчасъ же на диванъ и забылся... Часа черезъ полтора раздался стукъ въ дверь и ко мнѣ входитъ сосѣдъ по корридору, князь П. Н. Трубецкой, обнимаетъ меня и поздравляетъ съ огромнымъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ мною — „на всѣхъ въ Царскомъ”. Оказывается, — князь Трубецкой былъ въ тотъ же день на пріемѣ послѣ Высочайшаго завтрака. Государь нѣсколько разъ упоминалъ мое имя, съ похвалой обо мнѣ отозвался и разспрашивалъ Трубецкого про меня, мою семью и пр. „Къ сожалѣнію, я мало что могъ сказать про васъ... тѣмъ болѣе про вашу семью... Но. видимо, Царь вами очарованъ. Онъ отзывался о васъ, какъ о человѣкѣ, на котораго можно всецѣло положиться. Все это я счелъ пріятнымъ долгомъ вамъ передать и искренно поздравить васъ”...

Успѣхъ мой въ Царскомъ сдѣлался немедленно достояніемъ многихъ столичныхъ великосвѣтскихъ и политическихъ кружковъ. На другой день я получилъ нѣсколько писемъ отъ ряда видныхъ въ то время монархическихъ дѣятелей. Въ одномъ из нихъ дворянинъ Николай Алексѣевичъ Павловъ приглашалъ меня стать во главѣ земледѣльческаго объединенія.

За нѣсколько дней до моего отъѣзда изъ Петербурга заходитъ ко мнѣ въ номеръ высокій, стройный, съ красивой бѣлокурой головой и большими выхоленными усами, элегантно одѣтый господинъ и знакомится, назвавъ себя княземъ Владиміромъ Михайловичемъ Волконскимъ, Шацкимъ уѣзднымъ предводителемъ дворянства Тамбовской губерніи. Пріѣхалъ по дѣламъ аграрныхъ безпорядковъ, начавшихся и у нихъ въ губерніи, къ Министру Внутреннихъ Дѣлъ и въ разговорѣ съ нимъ узнаетъ о „Наумовскихъ” комитетахъ, какъ тогда называлъ ихъ Дурново.

Князь Владиміръ Михайловичъ рѣшилъ меня лично найти и обо всемъ переговорить. Живой, энергичный, прямой, онъ съ перваго же знакомства пришелся мнѣ по душѣ, благодаря своей искренности и дѣловой заинтересованности. Впослѣдствіи наши отношенія крѣпли, перейдя въ дружбу.

Идею образованія комитетовъ Владиміръ Михайловичъ горячо привѣтствовалъ. Онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, коснулся разроставшагося въ дворянскихъ кругахъ недовольства дѣятельностью объединенія Губернскихъ Предводителей. По мнѣнію недоволныхъ дворянъ, съѣзды предводителей созывались слишкомъ рѣдко, а событія въ странѣ развивались съ исключительной быстротой, одно другого для всего государственнаго уклада важнѣе. Помимо этого, считали нежелательнымъ вліяніе, которымъ пользовался на съѣздѣ тріумвиратъ, состоявшій изъ двухъ столичныхъ предводителей и третьяго — Орловскаго...

Мы съ Волконскимъ рѣшили немедленно положить начало всероссійскому Дворянскому объединенію. Мы намѣтили предварительно собрать съѣздъ не только губернскихъ предводителей, но и всѣхъ уѣздныхъ, спеціально избранныхъ депутатовъ. По этому поводу въ теченіе цѣлаго ряда дней мы вели переговоры съ княземъ П. Н. Трубецкимъ. Онъ то соглашался, то, подъ вліяніемъ Стаховича и графа Гудовича, несочувствовашихъ этой мысли, уклонялся отъ сотрудничества съ нами, а безъ участія кого-либо изъ столичныхъ предводителей съѣздъ былъ неосуществимъ.

И вотъ вспоминается мнѣ, какъ въ день моего отъѣзда изъ столицы, князь Трубецкой, къ немалому нашему торжеству, рѣшилъ пойти намъ навстрѣчу. Мы съ Волконскимъ отъ него не отходили ни на шагъ, чуть ли не водили его рукой, заставили подписывать обращеніе къ губернскимъ предводителямъ съ призывомъ устройства въ январѣ 1906 года въ Москвѣ общепредводительскаго съѣзда. Дѣло было сдѣлано и письма разошлись во всѣ концы дворянской Россіи.

Вечеромъ, за нѣсколько часовъ до моего отъѣзда, является министерскій курьеръ и вручаетъ мнѣ записку отъ П. Н. Дурново, въ которой онъ проситъ меня немедленно пріѣхать къ нему по важному и срочному дѣлу. Я поспѣшилъ по телефону переговорить съ Министромъ, объяснивъ, что черезъ два часа долженъ сѣсть въ вагонъ и ѣхать въ Самару. Несмотря на это, Дурново настоялъ, чтобъ я хотя бы на четверть часа къ нему тотчасъ же заѣхалъ.

Распростившись со своими обѣденными сотрапезниками, я поспѣшилъ наскоро уложиться, по дорожному одѣться и отправился на Мойку. П. Н. Дурново встрѣтилъ меня необычайно привѣтливо и съ первыхъ же словъ стадъ поздравлять съ „исключительнымъ” моимъ успѣхомъ въ Царскомъ... „Государь, видимо, находится подъ впечатлѣніемъ вашего доклада, — сказалъ мнѣ Петръ Николаевичъ, — и онъ поручилъ мнѣ передать вамъ его Августѣйшее желаніе видѣть васъ ближе не только къ дѣлу государственнаго управленія, но и къ собственной Его Особѣ, ради возможности слышать и впредь непосредственно отъ васъ дѣльные и правдивые совѣты... Во всякомъ случаѣ, — продолжалъ Дурново, — лично я вамъ признателенъ за то, что Государю благоугодно было вчера вечеромъ меня вызвать и, надо думать, подъ вліяніемъ вашихъ же словъ, приказать дѣйствовать самымъ рѣшительнымъ образомъ въ духѣ твердой, сильной власти для подавленія безпорядковъ... Отпуская меня, Его Величество произнесъ знаменательныя слова: „Или Я и мое Правительство, или мы должны уступить мѣсто Союзу Союзовъ съ Хрусталевымъ во главѣ”... „Помоги вамъ Господь успокоить страну и наладить порядокъ, — сказалъ я въ отвѣтъ. — Прошу доложить Государю мою вѣрноподданическую горячую благодарность за отзывъ обо мнѣ и оказанное высокое довѣріе. Но не откажите вмѣстѣ съ тѣмъ довести до свѣдѣнія Его Императорскаго Величества, что люди одинаково нужны, какъ здѣсь, въ центрѣ, такъ и у насъ въ провинціи. Что касается меня лично, то я считаю себя истымъ провинціаломъ. Провинцію я знаю близко и меня тамъ понимаютъ, а потому почтительно прошу ваше высокопревосходительство походатайствовать за меня передъ Государемъ, чтобы, ради пользы дѣла, меня оставили въ моей родной Самарской губерніи для продолженія начатаго мною тамъ объединенія всѣхъ крѣпкихъ, преданныхъ Царю и отечеству мѣстныхъ силъ”... П. Н. Дурново покачалъ своей сѣдой головой и, усмѣхнувшись, промолвилъ: „Попробую доложить Государю ваши слова... ну, а за послѣдствія не ручаюсь”...

Послѣ этого Министръ многозначительно передалъ мнѣ служебный пакетъ на имя Самарскаго Губернатора, со словами: „Ну,вотъ вамъ... Вручите сіе г-ну Засядко”... Предчувствуя, что дѣло идетъ объ его увольнеіи, я хотѣлъ уклониться отъ личной передачи такого документа. Дурново на это, пожавъ плечами, сказалъ: „Ну, какъ хотите! Имѣйте только въ виду, что теперь пока еще во всей своей силѣ продолжается почтово-телеграфная забастовка,2 стало быть, пакетъ мой неизвѣстно когда до мѣста своего назначенія дойдетъ... Ваше дѣло!.. Терпите и дальше такого губернатора’2... Тогда я сдѣлалъ отчаянный жестъ и забралъ увольненіе ненавистнаго мнѣ Засядко съ собой.

Черезъ полчаса я сидѣлъ въ грязномъ вагонѣ перваго класса среди вплотную набившейся смѣшанной публики, часть которой оказалась по праву революціоннаго времени перешедшей изъ другихъ классовъ, или вовсе безбилетной. Вся дорога до Самары была сплошнымъ кошмаромъ, о которомъ не стану лучше и вспоминать!..

Разбитый и усталый я добрался наконецъ, до родной семьи и своего домашняго уюта.

Утѣшительнаго въ Самарѣ нашелъ я мало. Общій развалъ сказывался еще яснѣе... На другой день послѣ пріѣзда, воспользовавшись повѣсткой для участія въ засѣданіи Губернскаго Присутствія, я отправился на него съ цѣлью встрѣтиться тамъ съ губернаторомъ и вручить ему министерскій пакетъ, съ которымъ я всю долгую и мучительную дорогу не разставался, бережно храня его при себѣ.

Нашел я Д. Засядко сильно осунувшимся и въ нервномъ отношеніи совершенно больнымъ. По окончаніи засѣданія, я просилъ его удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ вниманія и отвелъ его въ другую комнату, гдѣ мы очутились наединѣ. Не садясь, я вручилъ ему казенный пакетъ, объяснивъ, что пакетъ этотъ просилъ меня ему передать лично самъ Министръ, ввиду невозможности переслать его по почтѣ. Нервнымъ движеніемъ Засядко тутъ же при мнѣ вскрылъ содержимое, быстро скользнулъ по нему своими воспаленными, прыгавшими глазами, поблѣднѣлъ, затрясся и глухо въ сторону пробормоталъ: „Извольте съ такими господами служить!"... отвернулся отъ меня и быстрыми шагами вышелъ въ дверь. Как я потом узналъ, — въ привезенной ему бумагѣ дано было Засядкѣ за подписью Дурново распоряженіе Министра Внутреннихъ Дѣлъ сдать губернію въ двухмѣсячный срокъ замѣстителю.

Извѣстіе объ его увольненіи выззало въ самарскомъ городскомъ и губернскомъ обществѣ рѣзкій расколъ: одни крестились, благословляя судьбу. Къ нимъ надо сопричислить все наше землевладѣльческое и торгово-промышленное объединеніе подъ флагомъ партіи порядка, а также весь дворянскій и крѣпкій земскій элементъ, не говоря уже о Кременцовскомъ казачествѣ...

Другіе же , съ „Комитетомъ Общественной Безопасности” во главѣ и всѣми присосавшимися къ нему скрытно-революціонными организаціями, вкупѣ съ передавшейся на ихъ сторону разнузданной артиллерійской военщиной и всей хулиганствующей улицей, — эти элементы, само собой, по случаю увольненія Засядко рвали и метали, выливая, главнымъ образомъ на мою бѣдную голову черезъ посредство своей „свободной” прессы, ушаты накопившейся „революціонной желчи”.

Вся эта клика очень демонстративно вела себя въ послѣднія недѣли пребыванія Засядко въ Самарѣ. Они устроили рядъ чествованій, закончившихся прощальнымъ обѣдомъ, на которомъ отставленнаго губернатора окружали главари разныхъ самарскихъ подпольныхъ революціонныхъ организацій. Бывшій губернаторъ выслушивалъ съ пріятной улыбкой возмутительныя рѣчи, въ которыхъ восхвалялись „иллюминаціи” помѣщичьихъ усадебъ, высказывалась ему отъ г.г. Зелихмановъ, Клафтоновъ и Ко. благодарность за его „безпристрастное” управленіе губерніей, свободное отъ защит привилегированныхъ капиталистическихъ классовъ и т. п.

Послѣ врученія Засядкѣ пакета объ его отставкѣ, я съ нимъ больше не видался и, какъ съ губернаторомъ, не считался. Я былъ вынужденъ временно самъ фактически забрать всю власть въ свои руки. Засядко окончательно тоже отошелъ и отъ дѣла и отъ общества, предавшись цѣликомъ въ руки г.г. Клафтоновъ и разныхъ комитетовъ, впрочемъ быстро попрятавшихся во второй половинѣ декабря 1905 года, послѣ разгрома Московскаго возстанія и удалой усмирительной дѣятельности Кременцова въ Самарѣ.

Къ этому періоду надо отнести неожиданное происшествіе, случившееся со мною въ моемъ же собственномъ домѣ. Какъ-то разъ, я часовъ около шести вечера прилегъ передъ обѣдомъ въ библіотекѣ на диванъ и сталъ просматривать газеты. Сбоку, на столѣ, подъ зеленымъ абажуромъ стояла лампа. Незамѣтно я задремалъ, и причудилось мнѣ во снѣ какая-то нелѣпая комбинація съ мало симпатичной для меня физіономіей Засядки. Подъ впечатлѣніемъ кошмарнаго видѣнія я открываю глаза и вижу передъ собой въ креслѣ въ самомъ дѣлѣ самого... Засядко. Предполагая, что это продолженіе моего кошмарнаго забытья, я все же не удержался и вопросительно промолвилъ: „Засядко?” И вдругъ раздался отвѣтъ, ясный, отчетливо прозвучавшій въ моихъ ушахъ: „Да, это я!” Тогда я вскочилъ съ невольно вырвавшимся у меня восклицаніемъ: „Какъ вы сюда попали? Что вамъ отъ меня нужно?” Оказывается, швейцаръ Николай, уложивъ своего хозяина на часокъ отдохнуть, самъ ненадолго отлучился. Раздался звонокъ, дверь была отворена одной изъ горничныхъ, не знавшей Губернатора въ лицо. Она его пропустила въ мои комнаты. Засядко прошелъ въ библіотеку и тамъ присѣлъ около меня. Явился ко мнѣ сей господинъ, ни больше ни меньше, какъ съ „искреннимъ” желаніемъ со мною „по-хорошему” проститься и передъ отъѣздомъ завѣрить меня въ своей невиновности и непричастности ко всѣмъ тѣмъ дѣяніямъ, которыя ему мною и моими единомышленниками приписывались. Видъ былъ у Засядки при этомъ противно-жалкій... Я молча указалъ ему на дверь...

Поздней весной 1906 года вхожу я въ кабинетъ къ Петру Аркадьевичу Столыпину, назначенному тогда Министромъ Внутреннихъ Дѣлъ и слышу его голосъ: „Не ругайте меня, Александръ Николаевичъ! Я тутъ не при чемъ! Вашъ другъ Засядко вновь назначенъ губернаторомъ въ одной изъ польскихъ губерніи — въ Радом! Это дѣло рукъ Котика Оболенскаго, насѣвшаго на Варшавскаго Генералъ-Губернатора Скалона, отъ котораго по существующему законоположенію, цѣликомъ зависѣло подобное назначеніе, помимо меня, какъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ”. Мнѣ пришлось вмѣстѣ съ Петромъ Аркадьевичемъ только руками развести. Столыпинъ, бывшій въ 1905 году Саратовскимъ Губернаторомъ, не хуже меня, былъ освѣдомленъ о „качествахъ” г. Засядки.

Прошло много лѣтъ. Наступилъ 1915 годъ. Время успѣло предать почти полному забвенію всю остроту пережитого въ 1905-1906 г.г. революціоннаго лихолѣтья. Началась небывалая по своимъ размѣрамъ Европейская война. Въ качествѣ Министра Земледѣлія я тоже вовлеченъ былъ въ огромную работу по продовольственному снабженію боевыхъ фронтовъ и тыла. Всѣ мы жили подъ гнетомъ жуткой отвѣтственноси. Какъ-то разъ, мой коллега —Министръ Путей Сообщенія, А. Ѳ. Треповъ зоветъ меня къ себѣ на обѣдъ. Чудная казенная квартира. Милое общество. Тонкій изысканный столъ. Послѣ обѣда А. Ѳ. . предложилъ пойти рядомъ въ бильярдную сыграть партію въ пирамидку и обмѣняться другъ съ другомъ служебными разговорами. Во время игры, вдругъ появляется мужская фигура и стала тихо, нерѣшительно приближаться ко мнѣ. Я ахнулъ — передо мной стоялъ съ протянутой мнѣ рукой самъ Засядко. Изъ уваженія къ хозяину,я поздоровался с нимъ; Треповъ насъ спрашиваетъ — знакомы ли мы? — "Еще бы, даже очень" — поторопился я ему отвѣтить... Одновременно слышу вкрадчивый голосъ Засядки: „Дорогой Александръ Николаевичъ, забудемте все!... Я такъ радъ васъ снова увидать и привѣтствовать съ высокимъ вашимъ назначеніемъ”... Я его прервалъ, сказавъ: „Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ”...

Потомъ я узналъ, что Засядко, по неизвѣстнымъ мнѣ причинамъ всегда, вплоть до эмиграціи, пользовался особымъ благоволеніемъ Трепова. На Рейхенгальскомъ политическомъ съѣздѣ 1921 года, по протекціи того же Трепова, Засядко былъ избранъ предсѣдателемъ одной изъ комиссій, заданіе которой заключалось въ разработкѣ способовъ возстановленія монархическаго строя в Россіи! Засядко — предатель Царя и монархіи въ 1905 году — приглашался въ 1921 г. возстанавливать Императорскій Тронъ и Державу! И послѣ этого люди удивлялись, что я отказывался вступать въ ихъ монархическое объединеніе!

Тѣ, кто въ Самарѣ сочувственно чествовали уволеннаго Засядко и оплакивали его уходъ, метали громы и молніи по адресу своихъ враговъ, направляя всѣ силы овладѣвшей ими ненависти, главнымъ образомъ, противъ меня, какъ руководителя объединенія правового порядка.

Надо отдать имъ справедливость, — они приняли всѣ мѣры, чтобы сдѣлать мое пребываніе въ родномъ городѣ невыносимымъ. Всячески разжигалось ожесточеніе противъ моей личности не только въ уличныхъ массахъ, но даже среди учащихся. Въ мѣстной прессѣ крайняго направленія вродѣ „Самарскаго Вѣстника” или отвратительнаго сатирическаго журнальчика, именовавшагося „Горчишникомъ”, шла травля. Не проходило дня, чтобы я не получалъ писемъ о готовившихся на меня покушеніяхъ. Всякое появленіе мое на улицахъ сопровождалось рядомъ демонстративныхъ выходокъ со стороны безчинствовавшихъ бандъ.

Разнузданность и развращенность молодежи, въ томъ числѣ и школьной, доходили въ то время до невѣроятныхъ предѣловъ. Классы были заброшены, все толпилось на улицахъ, площадяхъ, слушая возмутительные выкрики полуграмотныхъ и полупьяныхъ ораторовъ, призывавшихъ къ „свободной” новой жизни.

Помимо наглаго, нескрываемаго разврата, похожаго на полное человѣческое одичаніе, среди городского населенія чувствовалось невѣроятное взаимное озлобленіе, переходившее иногда въ кровавыя побоища. Всюду раздавались, особенно въ вечернее п ночное время, ружейные выстрѣлы, всѣ жили на чеку, подъ гнетомъ сплошного уличнаго террора. Аграрные безпорядки продолжались. Получались отчаянныя письма съ требованіемъ прислать войска для защиты. Въ моемъ кабинетѣ появлялись разоренныя помѣщичьи семьи, происходили раздирающія сцены.

До меня стали доходить опредѣленные слухи о готовившемся со стороны Комитета общественной бесопасности, съ будущимъ президентомъ Самарской республики Клафтономъ во главѣ, военномъ захватѣ города, при содѣйствіи передавшейся на его сторону запасной артиллерійской бригады со всѣми ея пушками и снаряженіемъ. Данныя эти мнѣ заблаговременно. сообщилъ подполковникъ Кременцовъ вскорѣ по возвращеніи моемъ изъ Петербурга. Онъ получилъ ихъ отъ нѣкоторыхъ офицеровъ артиллеристовъ, оставшихся вѣрными долгу и присягѣ. Упомянутое выступленіе должно было произойти одновременно съ подобными же военно-революціонными вспышками въ другихъ городахъ Россіи, главнымъ образомъ въ Москвѣ. Въ Самарѣ переворотъ намѣчался на 6-е декабря, и планъ его заключался въ разгромѣ въ первую голову Дворянской улицы, начиная съ „наумовскаго” дома.

Изъ вѣрныхъ источниковъ имѣлъ я также свѣдѣнія о чрезвычайно подозрительномъ поведеніи служащаго персонала нашей Губернской Земской Управы, въ стѣнахъ которой происходили по вечерамъ сборища лицъ, ничего общаго съ земствомъ не имѣвшихъ, устраивались при закрытыхъ дверяхъ секретныя совѣщанія, куда составъ Управы не допускался. Фактически въ Губернской Управѣ всѣмъ руководилъ Клафтонъ, сумѣвшій подчинить себѣ застращеннаго имъ предсѣдателя. Досадно бывало смотрѣть въ тѣ памятные дни на Ушакова, подписывавшаго всѣ ассигновки, которыя ему подсовывали лица, оффиціально числившіяся управскими служащими, а неоффиціально — состоявшія въ то смутное время главарями и сотрудниками подпольной революціонной организаціи. Потомъ выяснилось, что не мало земскихъ денегъ такимъ путемъ было передано на подготовку самарскаго бунта и организацію революціоннаго краснаго креста.

Къ началу декабря положеніе въ Самарѣ было настолько серьезное и грозное, что, во избѣжаніе надвигавшейся катастрофы, надо было дѣйствовать рѣшительно. Ранѣе правительственная власть бездѣйствовала, теперь власть эта совершенно отсутствовала — въ Самарѣ не оказалось ни Губернатора, ни его „вица”. Засядко, если и дѣйствовалъ, то только по указкѣ противоправительственныхъ организацій съ г.г. Клафтонами во главѣ.

Восьмитысячная запасная артиллерійская бригада, почти со всѣмъ своимъ офицерскимъ составомъ, перешла, какъ ранѣе мною было отмѣчено, на сторону Комитета общественной безопасности. Оставались вѣрными Царю и Правительству лишь одинъ батальонъ пѣхоты съ полковникомъ Барановымъ во главѣ да ещё- подполковникъ Кременцовъ со своей сотней Оренбургскихъ казаковъ. На него терроръ дѣйствовалъ обратно: чѣмъ больше его пугали, тѣмъ смѣлѣе онъ становился. На стѣнѣ его квартиры и казармъ вывѣшено было подписанное всѣми старшими казачьими чинами предупрежденіе,что въ случае убійства ихъ начальника будутъ. поголовно, уничтожены всѣ главари самарскихъ революціонных-комитетовъ кременцовъ, совмѣстно съ храбрымъ полковникомъ Барановымъ, по возвращеніи моемъ в Самару, обратились ко мнѣ съ настойчивой просьбой, въ связи съ готовившимся военно-революціоннымъ захватомъ города, принять ихъ — Кременцова и Баранова — подъ свою защиту, въ случаѣ возможныхъ осложненій и нареканій на нихъ со стороны ихъ высшаго начальства, если я одобрю ихъ планъ дѣйствій.

Прежде всего, Кременцовъ хотѣлъ оградить городъ отъ артиллерійскаго огня, затѣмъ обезоружить воинственно настроенную революціонную молодежь, штабъ-квартира которой была въ Пушкинскомъ Народномъ Домѣ. Не скрою: поставленъ былъ я тогда въ нелегкое положеніе, но въ головѣ моей пронесся рядъ послѣдовательныхъ соображеній: на Самару надвигались событія исключительно важныя и опасныя. Помощи ниоткуда ожидать не приходилось. Вѣрные, стойкіе люди обращались ко мнѣ за поддержкой, направлять ихъ было некуда, властей не было, время шло... Надо было рѣшать...

— Я къ вашимъ услугамъ, — сказалъ я Кременцову —дѣйствуйте и да поможетъ вамъ Господь! Будьте покойны — защиту передъ Царемъ и вашимъ начальствомъ я беру на себя! Пожавъ другъ другу крѣпко руки, мы разстались...

На слѣдующій же день вечеромъ Кременцовъ съ сіяющей физіономіей заѣзжаетъ „съ докладомъ’*, какъ онъ самъ выразился, — „къ своему начальнику”. Оказывается, въ этотъ день раннимъ утромъ онъ со своей сотней удалыхъ молодцовъ проникъ въ артиллерійскія казармы. Оставивъ казаковъ во дворѣ въ строевомъ боевомъ порядкѣ съ винтовками наготовѣ, Кременцовъ одинъ вошелъ внутрь обширнаго казарменнаго помѣщенія, гдѣ онъ нашелъ, какъ и слѣдовало ожидать, страшный безпорядокъ, грязь и валявшихся на своихъ нарахъ полуодѣтыхъ взъерошенныхъ солдатъ, превратившихся за мѣсяцъ своей „свободной” жизни изъ дисциплинированныхъ нижнихъ чиновъ въ митинговавшихъ распущенныхъ „товарищей”...

Несмотря на его полковничью форму, при его появленіи всѣ оставались лежать, сидѣть, грызть сѣмячки... „Встать!” — гаркнулъ мощный начальническій голосъ Кременцова. Раздались свистки, хохотъ, ругань... „Встать! — еще разъ крикнулъ на всю казарму разсвирѣпѣвшій казачій подполковникъ и, показывая нагайкой въ окно, продолжалъ: „Если вы (при этомъ онъ ихъ „крѣпко” выругалъ) не исполните тотчасъ мою команду — взгляните въ окна — тамъ стоитъ моя сотня, они васъ заставятъ вспомнить настоящую службу”. Среди казарменныхъ обитателей начался переполохъ... Кременцовъ, вынувъ револьверъ, всталъ у выходной двери и скомандовалъ своей сотнѣ: „Готовься”, а артиллеристамъ тѣмъ же мощнымъ голосомъ крикнулъ: „Встать! Смирно!” Затѣмъ: „Стройся!” Мгновенно приведя ихъ въ полное повиновеніе, онъ вывелъ значительный отрядъ уже послушныхъ ему артиллеристовъ на дворъ, тутъ же окружилъ ихъ своей сотней верхачей и заставилъ сбить замки у всѣхъ имѣвшихся въ распоряженіи запасной бригады орудій... Пушки были обезврежены и для города опасность отъ нихъ миновала — объ этомъ Кременцовъ и зашелъ мнѣ доложить.

Пушкинскій народный домъ, выстроенный на средства городского комитета народной трезвости, представлялъ со бою обширное зданіе, расположенное въ центрѣ города на бойкомъ мѣстѣ, по сосѣдству съ Троицкимъ базаромъ. Оно предназначалось для разумныхъ народныхъ развлеченій и отвлеченія отъ пьянаго соблазна. Въ этомъ домѣ имѣлся помѣстительный залъ со сценой, гдѣ давались представленія, читались полезныя научныя лекціи и пр. За время Японской кампаніи въ означенномъ помѣщеніи обосновался т. н. „Народный Университетъ” съ лекторами опредѣленнаго, крайне оппозиціоннаго направленія. Въ описываемый мною смутный періодъ Пушкинскій Домъ сдѣлался средоточием всехъ революціонныхъ элементов. Они тамъ ежедневно по вечерамъ собирались и сплачивались вокругъ своихъ лидеровъ, большей частью, еврейской національности.

Кременцову стало извѣстно, что въ этомъ революціонномъ гнѣздѣ устроенъ складъ оружія для раздачи въ нужный моментъ захвата города. Вслѣдствіе этого онъ въ ночь со 2-га на 3-е декабря внезапно произвелъ памятную для самарцевъ „осаду” Пушкинскаго дома. Ее впослѣдствіи какой-то мѣстный художникъ даже запечатлѣлъ на полотнѣ, красовавшемся потомъ на стѣнѣ городского музея.

Все съ той же своей доблестной сотней и батальономъ бравыхъ пѣхотинцевъ подъ командой Баранова, Кременцовъ вечеромъ 2-го декабря внезапно появился подъ освѣщенными окнами Народнаго Дома, кишмя кишѣвшаго всякимъ революціоннымъ людомъ, быстро окружилъ его своими казаками и солдатами и .потребовалъ немедленной сдачи ему всего хранившагося въ зданіи оружія. Переполохъ начался невѣроятный, стали раскрываться форточки, выбиваться оконныя рамы, и изъ всѣхъ отверстій открылась пальба... къ счастью, никто изъ осаждавшихъ не пострадалъ. Кременцовъ, главная мишень для стрѣлявшихъ, только посмѣивался надъ градомъ пуль, свистѣвшихъ вокругъ него, и говорилъ полковнику Баранову: „Хороши стрѣлки, нечего сказать! а еще претендуютъ стать хозяевами Pocciи !" В конце концовъ ему надоѣло ждать тѣмъ болѣе,что морозъ крѣпчалъ. Стояла лунная ночь. Надумалъ тогда казачій командиръ слѣдующую „военно-осадную хитрость — согрѣть своихъ молодцовъ, окружавшихъ домъ, и одновременно попугать засѣвшую тамъ „революціонную сволочь” (его выраженіе)... Данъ былъ приказъ развести вокруг „осажденной крѣпости” костры. Спустя немного загорѣлась оригинальная иллюминація — весь Пушкинскій домъ очутился въ огненномъ кольцѣ... Изъ выбитыхъ оконъ послышались"крики," стоны, вопли... Не на шутку испугалась „революціонная боевая дружина” дальнѣйшихъ Kpeменцовскихъ распоряженій...

Въ это время съ верховыми своими охранниками подъѣзжаетъ къ мѣсту осады, ни болѣе, ни менѣе, какъ самъ г-нъ Клафтонъ. Начальнически подходитъ къ Кременцову и приказываетъ немедленно убрать войска, при этомъ передаетъ подполковнику визитную карточку... губернатора Засядко. Кремщщвъ ее разрываетъ и презрительно бросаетъ Клафтону:" Пусть-ка этотъ ваш самый Засядко самъ сам ко мне сюда заявится! Повернувшись к своим казачкам онъ тутъ же крикнул: „Готовьте, молодцы, керосинъ!”... Пальба вскорѣ прекратилась и изъ нѣсколькихъ оконъ высунулись палки съ подвязанными бѣлыми платками. Пушкинскій Домъ сдался”. Начался пропускъ осажденныхъ черезъ строй казаковъ, которымъ былъ данъ приказъ производить строжайшій обыскъ всѣхъ выходившихъ, включая и женщинъ. Въ результатѣ было отобрано и позже найдено еще внутри помѣщенія значительное количество огнестрѣльнаго и холоднаго оружія, которымъ наполнили два большихъ фургона.

Описанное событіе произвело сильнѣйшее впечатлѣніе на всю самарскую публику, почувствовавшую сразу, что не все еще потеряно, что въ городѣ существуетъ твердая правительственная сила, не поддавшаяся революціонному террору. Общее настроеніе сразу перемѣнилось. Въ революціонныхъ комитетахъ и кругахъ, очутившихся безъ пушекъ и безъ Народнаго Дома, возникла паника и зародилось разочарованіе. Въ здоровой части населенія, которая боялась носъ на улицу высунуть, проснулась бодрость и нѣкоторая увѣренность въ завтрашнемъ днѣ.

Кременцовъ сдѣлался героемъ дня. Онъ далъ первый толчекъ — за нимъ осмѣлѣли и другіе. Въ городѣ установился относительный порядокъ. поддерживаемый казачьими разъѣздами. Пальба и хулиганство прекратились... Можно было вновь спокойно ходить по улицамъ!.. Чувствовался поворотъ къ общему оздоровленію.

Въ это же время стала усиливаться дѣятельность образованнаго нами 18-го октября 1905 г. объединенія, — „Партіи Порядка” на началахъ манифеста 17 октября.

Наше объединеніе возникло изъ инстинктивнаго стремленія общими усиліями вступить въ борьбу съ начавшейся анархіей и, ввиду бездѣйствія власти, организовать самозащиту и возстановить нормальный порядокъ. Этому и были посвящены наши собранія, происходившія подъ моимъ предсѣдательствомъ въ помѣщеніи Дворянскаго Собранія. На нихъ сходилось множество стойкаго люда изъ мѣстнаго всесословнаго землевладѣльческаго, промышленнаго, торговаго и служебно-чиновнаго міра.

Все, что я довелъ до свѣдѣнія высшихъ сферъ въ Петербургѣ, было предварительно доложено мною и обсуждено на означенныхъ нашихъ собраніяхъ и единодушно одобрено. Объявленная нами борьба съ бездѣйствіемъ власти, ради возстановленія порядка, получила реальное осуществленіе въ видѣ увольненія Засядко и рѣшительныхъ дѣйствій Кременцова. На собранныя деньги наша партія посильно снабжала наиболѣе угрожаемыя помѣщичьи экономіи вооруженной охраной. Въ Самарской губерніи землевладѣніе въ огромномъ своемъ количествѣ находилось въ рукахъ лицъ, не состоявшихъ въ рядахъ нашего дворянства. Въ большинствѣ случаевъ это были бывшія казачьи семьи или разбогатѣвшіе крестьяне, какъ напримѣръ Михаилъ Дмитріевичъ Челышевъ, всегда съ особой гордостью подчеркивавшій свою принадлежность къ крестьянскому сословію... Эти землевладѣльцы, наравнѣ съ помѣщиками-дворянами, находились подъ угрозой поджоговъ и разбойничьихъ погромовъ. Между ними и нами — дворянами произошло естественное и тѣсное всесословное сближеніе.

Дѣятельность Партіи Порядка стала быстро распространяться за предѣлы города вглубь губерніи. Нами получался рядъ всевозможныхъ запросовъ, касавшихся не только организаціи охраны, но и сущности предполагаемой политической программы нашего объединенія. Мы сознавали своевременность такого чисто-политическаго самоопредѣленія. Для всѣхъ этихъ работъ необходимо было созданіе особаго исполнительно-руководящаго органа. Незадолго до моего отъѣзда въ столицу, на одномъ изъ собраній, онъ былъ избранъ, подъ наименованіемъ „Совѣта партіи”. Въ составъ его вошли: я, въ качествѣ предсѣдателя, и затѣмъ члены: графъ А. Н. Толстой — уѣздный Предводитель, С. О. Лавровъ — бывшій предсѣдатель Самарской Губернской Земской Управы и Управляющій Государственными Имуществами, князь П. Д. Урусовъ — Управляющій отдѣленіемъ Государственнаго и Крестьянскаго Поземельнаго Банка, А. К. Ершовъ — Управляющій Самарскимъ отдѣленіемъ Государственнаго Банка, Т. А. Шишковъ — Непремѣнный членъ Губернскаго присутствія, Б. Н. Мухановъ — Непремѣнный членъ Воинскаго Губернскаго присутствія, - С. Н. Постниковъ — Самарскій городской голова, Н. А. Самойловъ — присяжный повѣренный, С. А. Богушевскій — Непремѣнный членъ Крестьянскаго Поземельнаго Банка, Д. С. Коссовичъ — профессоръ Московскаго сельскохозяйственнаго института, Л. С. Ажановъ — землевладѣлецъ, В. М. Сурошниковъ и И. Г. Курлинъ — зятья богатѣйшаго человѣка въ губерніи Шихобалова и другіе.

Со временемъ, въ Совѣтъ былъ кооптированъ рядъ уѣздныхъ представителей, такъ какъ съ момента моего возвращенія въ Самару, у насъ завязались тѣсныя сношенія съ уѣздами, гдѣ стали образовываться наши филіалы.

Нашимъ объединеніемъ заинтересовались въ центрѣ двѣ партіи, только что тамъ народившіяся: Союзъ 17-го октября и Торгово-промышленная. На одномъ изъ собраній нашей партіи порядка было рѣшено держаться самостоятельно, не вступая въ составъ другихъ.

Передъ моимъ отъѣздомъ въ Петербургъ политическая программа нашего объединенія была мною лишь намѣчена. Къ моему удивленію и досадѣ, въ мое отсутствіе программа была не только выработана и отпечатана, но кое-куда даже разослана. Подъ ней значились фамиліи всѣхъ членовъ Совѣта и моя, какъ предсѣдателя. Пришлось принять срочныя мѣры къ ея пересмотру и нѣкоторымъ поправкамъ. Переработанная такимъ образомъ программа нашего объединенія въ общемъ ближе всего подходила къ Союзу 17-го октября.

Дѣятельность Партіи Порядка быстро и сильно развивалась. Собранія привлекали такое множество народа, что зала нашего Дворянскаго Собранія, разсчитанная не болѣе, какъ на 150 человѣкъ, не могла вмѣстить всѣхъ желавшихъ присутствовать. Надо было въ городѣ подыскать соотвѣтствующее помѣщеніе, но это оказалось не легко. Городъ въ концѣ ноября и началѣ декабря находился подъ гнетомъ такого застращиванія со стороны революціонныхъ элементовъ, что никто изъ хозяевъ гостиницъ, клубовъ и другихъ собраній не рѣшался пускать къ себѣ людей, принадлежавшихъ къ такой организаціи, съ пресловутымъ Наумовымъ во главѣ. Улица, властвовавшая въ то время надъ самарцами, и крайняя лѣвая пресса провозгласили насъ „черносотенной” организаціей, подлежащей поголовному уничтоженію. Наконецъ, одна почтенная особа, да еще не русская, а лишь обрусѣлая нѣмка, здоровенная толстуха Альма Карловна, проявила по тому времени недюжинное гражданское мужество и предоставила мнѣ въ своей „Корниловской” гостиницѣ (одной изъ лучшихъ въ Самарѣ) обширную залу для устройства въ ней собранія, которое состоялось въ памятный для меня день — 6-го декабря 1905 года.

Время стояло исключительно тревожное. Если сама Самара, послѣ сбитія Кременцовымъ орудійныхъ замковъ и взятія имъ Пушкинскаго Дома, стала до извѣстной степени успокаиваться, то нельзя было этого сказать про наши всеобщія настроенія и опасенія за судьбу самого центра Россіи — Москвы, гдѣ, по доходившимъ до насъ слухамъ, революціонное возстаніе приняло грандіозный размѣръ и ожесточенный характеръ. Съ утра 6-го декабря по городу ходили самые мрачные толки даже о паденіи Первопрестольной, попавшей въ руки революціонеровъ. Всѣми стала овладѣвать зловѣщая паника...

Передъ самымъ входомъ въ Корниловскую гостиницу, гдѣ уже было огромное стеченіе публики, я вдругъ получаю пакетъ черезъ разсыльнаго отъ начальника почтово-телеграфной конторы. Вскрываю его на ходу и глазамъ своимъ не вѣрю: читаю только что протелеграфированное въ Самару агентское сообщеніе о рѣшительномъ подавленіи московскихъ безпорядковъ. Я быстро вбѣжалъ по лѣстницѣ въ биткомъ набитую залу, и первымъ долгомъ подѣлился съ собравшимися радостной вѣстью о разгромѣ Московскаго возстанія... Грянуло восторженное „ура”, и всѣ запѣли „Боже Царя храни”. Настроеніе сразу же создалось бодрое, приподнятое. Ко всему этому, выступилъ съ удивительно сказанной, сильной, патріотической рѣчью извѣстный всей Самарѣ проповѣдникъ, почтенный протоіерей Ястребовъ. Подъемъ получился небывалый, имѣвшій для меня и всей Партіи Порядка неожиданный результатъ.

Еще до поѣздки въ Петербургъ я рѣшилъ организовать во что бы то ни стало въ Самарѣ газетное предпріятіе, но нужны были средства. Меньше, чѣмъ съ 25.000 руб. и начинать такое дѣло было невозможно. Объ этомъ моемъ намѣреніи и о приблизительной смѣтѣ знали многіе наши партійные участники и всѣ члены Совѣта.

Когда, послѣ закрытія собранія, всѣ стали расходиться въ возбужденномъ и радостномъ настроеніи, ко мнѣ подходитъ группа лицъ, приглашающихъ меня пройти съ ними въ отдѣльную комнату. Тамъ они вручаютъ мнѣ только что собранныя ими 30.000 рублей для основанія періодическаго печатнаго органа Партіи Порядка. Можно себѣ представить тотъ неописуемый восторгъ, который меня охватилъ при полученіи столь щедраго дара, дававшаго мнѣ широкую возможность создать собственную газету для борьбы съ печатнымъ революціоннымъ зломъ.

Итакъ, 6-е декабря 1905 года стало днемъ основанія „Голоса Самары", который вышелъ 1-го января 1906 г. и сталъ органомъ Партіи Порядка. Почти десять лѣтъ, безъ всякой правительственной денежной субсидіи, просуществовала наша газета, отстаивая цѣлость и достоинство государственныхъ основъ и принциповъ, возвѣщенных Манифестомъ 17-го октября. По времени своего появленія, какъ перваго трезваго провинціальнаго періодическаго изданія въ смуту 1905-1906 г. и по полной своей независимости, „Голосъ Самары” надо признать единственнымъ въ своемъ родѣ газетнымъ органомъ среди провинціальной прессы.

Весь декабрь 1905 г. былъ посвященъ нашимъ Совѣтомъ подготовкѣ къ выходу въ свѣтъ предположенной газеты. Мы выдѣлили немногочисленную группу, всецѣло отдавшуюся газетной издательской и редакціонной работѣ. Въ составъ ея вошли: Т. А. Шишковъ Б. Н. Мухановъ, С. Л. Богушевскій и А. А. Шешловъ, а впослѣдствіи В. Н. Львовъ. Всѣ люди занятые, но они нашли время для идейнаго дѣла, имѣющаго большое общественное значеніе.

С. А. Богушевскій только что пріѣхалъ ихъ Петербурга, гдѣ долгое время состоялъ секретаремъ у К. Ѳ. Головина. Своимъ внѣшнимъ обликомъ онъ был типичный польскій шляхтичъ, но по существу былъ ярымъ русскимъ націоналистомъ, убѣжденнымъ монархистомъ и стойкимъ консерваторомъ. Онъ горячо отстаивалъ возвѣщенный съ высоты престола правовой порядокъ. Онъ былъ несомнѣнно одаренной натурой, обладая выдающимися литературными и музыкальными способностями.

Сергѣй Александровичъ оказался незамѣнимымъ сотрудникомъ „Голоса Самары”. Онъ ежедневно снабжалъ газету бойкими передовицами, статьями и фельетонами. Въ послѣдніе годы онъ сталъ и редакторомъ-издателемъ „Голоса”.

Въ общемъ газета, несмотря на всяческій бойкотъ слѣва, изъ года въ годъ крѣпла и завоевала себѣ обширный кругъ подписчиковъ и читателей. Начавъ съ 3000, тиражъ „Голоса Самары” поднялся до 15000 экземпляровъ. Объявленія давали довольно солидный доходъ. Въ среднемъ, годовой расходъ газеты выражался въ суммѣ отъ 35 — 40 тысячъ рублей, доплачивать приходилось не болѣе 10-15000 руб. Перерасходъ охотно покрывался тѣми же лицами, которые проявили свое щедрое участіе при самомъ основаніи газеты.

Въ Петербургѣ мнѣ неоднократно предлагали финансировать наше изданіе. Съ необычайной настойчивостью, и я бы сказалъ, цинизмомъ, дѣйствовали въ началѣ 1906 года передъ выборами въ первую Государственную Думу двое товарищей Министра Bh. Дѣлъ — Сергѣй Ефимовичъ Крыжановскій и Владиміръ Іосифовичъ Гурко, о которыхъ, вѣроятно, мнѣ еще придется упомянуть въ послѣдующихъ моихъ воспоминаніяхъ. Здѣсь же считаю умѣстнымъ оговориться, что, вѣроятно, я продолжалъ бы изданіе „Голоса Самары” и дольше десяти лѣтъ, если бы въ послѣдній годъ его выхода не произошло одного обстоятельства, которое заставило меня, а за мной и другихъ, отойти отъ хорошо налаженнаго газетнаго дѣла. Связано это было съ личностью Владиміра Николаевича Львова, появившагося на самарскомъ небосклонѣ въ самый разгаръ смутнаго времени конца 1905 и начала 1906 года.

Несомнѣнно одаренный, а въ нѣкоторомъ смыслѣ даже талантливый, Львовъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, проявлялъ временами въ личной жизни, а какъ впослѣдствіи оказалось, и въ общественно-государственной своей дѣятельности, рядъ странностей, заставлявшихъ предполагать въ немъ нЬкоторую даже дегенеративность. Несмотря на это, его исключительная способность быстро схватывать мысль, его умѣнье въ красивой и бойкой формѣ ее изложить, его даръ темпераментнаго краснорѣчія — все это заставило меня привлечь Львова въ ближайшіе сотрудники по партійной дѣятельности, а затѣмъ и по веденію газетнаго дѣла. Его яркія, талантливыя, публичныя выступленія въ собраніяхъ имѣли несомнѣнный успѣхъ и приносили дѣлу объединенія насущную пользу. Также хороши были его передовицы, полныя подъема, интереса и искренняго чувства.

Владиміръ Николаевичъ сначала казался мнѣ очень устойчивымъ въ своихъ консервативно-монархическихъ и православно-канонических убѣжденіяхъ. Я считалъ его даже излишне крайнимъ и фанатичнымъ ихъ исповѣдникомъ. Въ то время онъ преклонялся передъ идеаломъ византинизма, который онъ хотѣлъ видѣть и въ Россійской государственности и церковной структурѣ. Для него Царь былъ лицомъ, пріявшимъ свою власть отъ Бога черезъ посредство таинства миропомазанія. Поэтому самодержавіе должно было оставаться неприкосновеннымъ, также какъ и возглавленіе Государемъ Россійской Православной Церкви. Владиміръ Николаевичъ былъ довольно свѣдущъ по части исторіи русскаго православія. Въ свое время онъ настолько увлекался религіозными вопросами, что проходилъ курсъ наукъ въ Московской Духовной Академіи и мечталъ даже о монашествѣ. Какъ партійный газетный сотрудникъ, онъ талантливо и широко освѣщалъ вопросы церковно-религіознаго содержанія.

Будучи переизбранъ въ четвертую Государственную Думу, Львовъ сталъ замѣтно мѣняться, чѣмъ доставлялъ намъ, его прежнимъ друзьямъ, немало разочарованія. Въ концѣ концовъ, онъ совершенно перекинулся въ лагерь лицъ, оказавшихся, по моему глубокому убѣжденію, главными виновниками крушенія Царскаго Престола. Я говорю объ образованіи въ законодательныхъ палатахъ т. н. „прогрессивнаго блока”, въ который Владиміръ Николаевичъ, съ присущей ему горячностью вступилъ. Затѣмъ, въ порядкѣ безудержнаго сдвига своихъ политическихъ принциповъ, онъ дошелъ до невѣроятныхъ выходокъ во время своего сотрудничества, въ качествѣ Оберъ-Прокурора св. Синода, въ печальной памяти Временномъ Правительствѣ. Прежній крайній государственникъ и церковникъ „византійскаго стиля” — Львовъ, при первомъ своемъ появленіи въ залѣ Синода , не нашелъ ничего лучшаго, какъ собственноручно, на глазахъ всего высшаго духовнаго синклита, выбросить изъ присутственнаго мѣста царское кресло со словами: „Я врагъ цезарепапизма”.

Съ первыхъ же лѣтъ нашего съ нимъ знакомства Владиміръ Николаевичъ казался мнѣ человѣкомъ болѣзненно-неуравновѣшеннымъ, но все же въ своихъ вѣрованіяхъ и убѣжденіяхъ достаточно стойкимъ, въ силу чего мною всегда и поддерживалась его кандидатура, вплоть до переизбранія его въ 4-ю Думу. Но незадолго до войны 1914 года, мнѣ пришлось разочароваться въ немъ. Онъ оказался опредѣленно нервнобольнымъ человѣкомъ. Временами совершенно отсутствовали сдерживающіе центры въ его мышленіи, чувствованіяхъ и дѣйствіяхъ. Подъ вліяніемъ ряда условій его дѣятельности, какъ виднаго члена Государственной Думы, его новой столичной житейской обстановки, со всѣми ея соблазнами и неразборчивыми знакомствами, Владиміръ Николаевичъ отходилъ отъ своего прежняго русла и поддавался встрѣчавшимся на его пути искушеніямъ.

Въ смыслѣ неустойчивости его личной жизни и поведенія, я могъ бы привести рядъ примѣровъ, чисто анекдотическаго содержанія, начавъ хотя бы съ того, что наканунѣ того какъ онъ собирался принять монашество, Владиміръ Николаевичъ пошелъ съ Маріей Алексѣевной Толстой подъ вѣнецъ. Но въ первые годы нашего сотрудничества въ общественныхъ дѣлахъ онъ былъ послѣдовательнымъ и твердымъ исповѣдникомъ своихъ принциповъ, пока съ нимъ не случился нижеслѣдующій казусъ. Послѣ своих перевыборовъ въ 4-ую Государственную Думу, Львовъ, очевидно, уже не довольствовался своей депутатской популярностью. Ему захотѣлось во что бы то ни стало добиться царскаго къ себѣ вниманія. У него зародились настойчивыя мечты о придворномъ мундирѣ...

Незадолго до Романовскихъ торжествъ, Владиміръ Николаевичъ въ одной изъ своихъ дружескихъ со мною бесѣдъ высказалъ намѣреніе поднести Государю свою фамильную икону, для чего онъ предполагалъ испросить Высочайшаго для себя пріема. Я замѣтилъ, что Его Величество подношеній отъ отдѣльныхъ лицъ не долюбливалъ и совѣтовалъ отказаться отъ этой мысли. Львовъ какъ-будто согласился со мною, но, очевидно, имъ владѣла засѣвшая въ его головѣ навязчивая мысль — добиться, подъ предлогомъ подношенія упомянутой иконы,3 Высочайшаго пріема. Болѣе у насъ съ нимъ разговора по этому поводу не возникало. И вдругъ я узнаю, что Владиміръ Николаевичъ внезапно уѣхалъ въ Крымъ съ единственной цѣлью добиться осуществленія своего намѣренія.

Государь въ то время проживалъ въ Ливадійскомъ Дворцѣ и избѣгалъ пріемовъ, нарушавшихъ его отдыхъ. Львову пришлось преодолЬть не малыя хлопоты, чтобы испросить себѣ Высочайшую аудіенцію. Въ концѣ концовъ, она состоялась, но въ обстановкѣ, показавшейся болѣзненно-самолюбивому Владиміру Николаевичу въ высшей степени обидной.

Государь принялъ его, какъ и всѣхъ, стоя, выслушалъ пламенно произнесенную Львовымъ привѣтственную рѣчь, съ описаніемъ фамильной иконы, принялъ ее, милостиво поблагодарилъ, протянулъ ему на прощаніе руку, и этимъ и закончился Высочайшій пріемъ, о которомъ Львовъ такъ страстно мечталъ и отъ котораго столь многаго для себя ожидалъ. Въ дѣйствительности же, особаго Царскаго вниманія къ себѣ Владиміръ Николаевичъ не снискалъ и... придворнаго званія не получилъ.

Глубоко разочарованный Владиміръ Николаевичъ сразу же обнаружилъ всю неустойчивость своей натуры и изъ пламеннаго монархиста и поклонника Государя, онъ превратился въ открытаго его ненавистника.

Докатившись на своемъ новомъ пути до Оберъ-Прокурора въ Синодѣ Временнаго Правительства, Владиміръ Николаевичъ дошелъ до полнаго ренегатства. Его милая жена, моя кузина, рыхлая и добродушная Марія Алексѣевна, жаловалась мнѣ, что ея „Володя” совсѣмъ сталъ неузнаваемъ и страненъ въ своихъ поступкахъ. Какъ только онъ задѣлался Оберъ-Прокуроромъ, такъ, по ея словамъ, первое, что онъ сдѣлалъ — это снялъ со стѣны и куда-то запряталъ мой портретъ съ надписью, упоминавшей наше съ нимъ сотрудничество.

Встрѣчаясь въ медовые мѣсяцы своего министерскаго положенія со мною на Петроградскихъ улицахъ, преважно сидя въ бывшемъ царскомъ автомобилѣ, Львовъ демонстративно отъ меня отворачивался... И вдругъ, въ бытность нашу съ семьей въ Москвѣ, въ іюлѣ того же 1917 года, заходитъ къ намъ Марія Алексѣевна Львова и спрашиваетъ, приму ли я „ея Володю", который очень хочетъ со мною свидѣться. Я задумался, но старое взяло верхъ, и я рѣшилъ его принять.

Вечеромъ того же дня къ намъ на Новинскій бульваръ пожаловалъ самъ Оберъ-Прокуроръ, только-что возглавлявшій совершенное всѣмъ синодскимъ синклитомъ и многотысячнымъ народомъ паломничество въ Троице-Сергіевскую лавру.

Не стану подробно описывать нашей встрѣчи; не скрою лишь, что я принялъ своего бывшаго вѣрнаго сотрудника холодно. На этотъ разъ онъ показался мнѣ опредѣленно душевно-больнымъ человѣкомъ. Это сознаніе вызывало во мнѣ не только жалость къ нему, но и чувство страха за руководимое имъ вѣдомство. Сидя у меня, Владиміръ Николаевичъ ругательски ругалъ своихъ коллегъ по Временному Правительству, обрисовывая каждаго отдѣльно и всѣхъ вкупѣ въ ужасающихъ краскахъ.

Особенно доставалось Керенскому, что, впрочемъ, не помѣшало тому же Львову затѣять съ этимъ фатальнымъ для россійскихъ судебъ революціоннымъ фанфарономъ посредническое дѣло, нынѣ сдѣлавшееся достояніемъ исторіи и оказавшее столь роковое вліяніе на честнаго Корнилова и его намѣреніе спасти родину отъ революціонной разрухи.

Вернусь къ описанію обстоятельства, связаннаго съ личностью того же Львова, послужившаго причиной тому, что я и мои сотрудники отошли отъ изданія „Голоса Самары”. Шелъ второй годъ Великой Европейской войны. Наша газета продолжала нести свою посильную службу. Въ Самарѣ происходилъ сборъ одежды и бѣлья для войсковыхъ частей, отправленныхъ на фронтъ изъ нашего города. Газета всячески содѣйствовала его успѣху.

Пріѣзжаетъ изъ Петрограда В. И. Львовъ и заявляетъ, что его тетка графиня Мордвинова пожертвовала для нашей газеты 25.000 рублей и отдала эти деньги въ его, Львова, полное распоряженіе. Онъ предложилъ пріобрѣсти на нихъ усовершенствованныя печатныя машины, вмѣсто прежнихъ устарѣвшаго типа, и высказалъ еще рядъ предположеній по улучшенію общей постановки газетнаго изданія.

Повѣривъ Львову, я обрадовался щедрому дару. При участіи спеціалистовъ приступлено было къ обсужденію предложенныхъ Львовымъ мѣропріятій. Въ результатѣ, на упомянутыя деньги былъ сдѣланъ рядъ новыхъ пріобрѣтеній.

Прошло нѣкоторое время и въ Петроградѣ совершенно случайно я заговорилъ съ однимъ изъ Самарскихъ депутатовъ о полученныхъ нами отъ графини Мордвиновой деньгахъ для „Голоса Самары”. И вдругъ, къ немалому своему удивленію и еще большему негодованію, узнаю, что 25.000 рублей были получены Львовымъ не отъ его тетки, графини Мордвиновой, а были имъ испрошены для нашей газеты изъ правительственныхъ суммъ.

Моему возмущенію не было границъ. Деньги были почти полностью израсходованы. Не имѣя возможности вернуть ихъ, и не желая предавать гласности этотъ чудовищный обманъ, я потерялъ всякую охоту принимать участіе въ скомпрометированной правительственной подачкой газетѣ. Совмѣстно со своими ближайшими сотрудниками, я заявилъ о нашемъ выходѣ изъ состава пайщиковъ и руководителей „Голоса Самары”, предложивъ все газетное дѣло взять въ свои руки самому Львову. Онъ отказался, и газета, существовавшая съ 1906 по 1915 годъ, была ликвидирована.

А какъ радовались мы всѣ, когда, раннимъ утромъ перваго января 1906 года, на улицахъ появились мальчишки съ новой, большого формата, газетой, подъ заглавіемъ „Голосъ Самары”, которая въ тотъ же день была разослана по всей губерніи въ сотняхъ экземпляровъ на каждый уѣздъ. Торжеству нашему не было предѣловъ, несмотря даже на то, что самарскія улицы, въ особенности главная „Дворянская’1, къ вечеру были завалены кусками разорванной нашей газеты — въ этомъ проявленъ былъ знакъ вниманія къ нашему новому печатному изданію со стороны враждебнаго намъ лагеря.

Несмотря ни на что, дѣло не стало и пошло развиваться.

1

Комитеты эти были черезъ двѣ недѣли введены повсемѣстно по особому Циркуляру Министра Внутреннихъ Дѣлъ.

2

Въ описываемое ,время дѣйствительно въ Петербургѣ всѣ профессіональные служащіе не работал» въ силу запрета, исходившаго отъ Союза Союзовъ, и ихъ обязанности исполняли „добровольцы”, которыхъ я самъ видѣлъ въ Главномъ Почтамтѣ, цѣлыми семьями приходившіе иа сортировку и разсылку почты, несмотря на окружающій нхъ терроръ.

3

Икона эта когда-то принадлежала его предку, написавшему гимнъ „Боже Царя храни”.

ЧАСТЬ VII

ОБЩЕПЕРЕДВОДИТЕЛЬСКІЙ СЪЕЗДЪ ВЪ МОСКВЪ. ВЫБОРЫ ВЪ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ДУМУ. ВЕСНА И ЛЪТО ВЪ ИМЪНІИ. ВТОРОЙ СЪЪЗДЪ ВСЕРОССІЙСКАГО ОБЪЕДИНЕНІЯ ДВОРЯНЪ ВЪ ПЕТЕРБУРГЪ. ПОЖАЛОВАНІЕ ПРИДВОРНАГО ЗВАНІЯ. ПРАЗДНИКИ ВЪ АРКАШОНЪ. НОВЫЙ 1907 ГОДЪ. ПОЪЗДКА ПО ЕВРОПЪ. ВОЗВРАЩЕНІЕ ВЪ РОССІЮ. РОСПУСКЪ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ. ПОЪЗДКА ВЪ ПЕТЕРБУРГЪ КО ДНЮ РОЖДЕНІЯ НАСЛЪДНИКА. ПЕРЕЪЗДЪ СЕМЬИ ВЪ САМАРУ. ПРЕДВЫБОРНАЯ ДЪЯТЕЛЬНОСТЬ. ТРЕТЬЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА. ПОЖАЛОВАНІЕ ЕГЕРМЕЙСТЕРСКАГО ЗВАНІЯ И ПРЕДСТАВЛЕНІЕ ГОСУДАРЮ. ПЕРЕИЗБРАНІЕ ПРЕДВОДИТЕЛЕМЪ И УЧАСТІЕ ВЪ РАБОТЪ ЗЕМЛЕУСТРОИТЕЛЬНОЙ КОМИССІИ.

73

Въ началѣ января 1906 года княземъ П. Н. Трубецкимъ въ Москвѣ былъ созванъ Обще-Предводительскій Съѣздъ съ приглашеніемъ Губернских и Уѣздных Предводителей. Отъ Самарскаго дворянства намѣчены были, помимо меня, какъ Губернскаго Предводителя, еще Уѣздные Предводители: гр. А. Н. Толстой, А. М. Наумовъ, М. Д. Мордвиновъ и А. Н. Шeлашниковъ.

Пріѣздъ нашъ въ Москву совпалъ со временемъ, послѣдовавшимъ послѣ только-что пережитыхъ Первопрестольной столицей бурныхъ событій декабрьскаго революціоннаго бунта, умѣло подавленнаго энергичной рукой адмирала Дубасова. Въ городѣ продолжало оставаться въ полной своей силѣ осадное положеніе, которое и мы всѣ на себѣ испытывали. Приходилось забираться рано вечеромъ къ себѣ домой въ гостиницу, въ силу объявленнаго запрета показываться на улицахъ послѣ 9 час. вечера. Остановились мы въ гостиницѣ „Дрезденъ”.

Съѣздъ происходилъ въ одной изъ боковыхъ залъ Московскаго Дворянскаго Собранія. Онъ оказался во всѣхъ отношеніяхъ чрезвычайно удачнымъ и, несмотря на смутное безвременье, привлекъ со всѣхъ концовъ дворянской Россіи до 120 участниковъ. Собравшимся было важно и интересно другъ съ другомъ свидѣться, чтобы обсудить рядъ серьезнѣйшихъ вопросовъ, возникшихъ въ связи съ Манифестомъ 17-го октября, съ намѣчавшейся дальнѣйшей земельной политикой правительства Витте, и связанъ съ вопросомъ о борьбѣ съ общей разрухой и происходившими почти повсемѣстно аграрными безпорядками.

На съѣздѣ дворяне со всѣхъ губерній Европейской Россіи перезнакомились и сблизились, можетъ быть, впервые за все время существованія предводительскаго института. Все, о чемъ говорили и думали на мѣстахъ, теперь обобщалось, объединяя въ одинъ дружный и мощный хоръ голоса людей земли, явившихся по своему положенію отвѣтственными руководителями мѣстной уѣздной жизни, близко знавшихъ ея запросы, нужды и настроенія.

Само собой, не ради своихъ сословныхъ интересовъ съѣхались Предводители на пепелище только что потушеннаго московскаго революціоннаго пожарища, а исключительно во имя общегосударственной пользы, подобно тому, какъ вся ихъ мѣстная работа въ далекихъ углахъ провинціи всегда направлялась ко благу всего русскаго народа.

Въ такомъ же духѣ и предлагались къ обсужденію и разрѣшались вопросы на Московскомъ январскомъ съѣздѣ. Былъ выработанъ взглядъ на взаимоотношенія между Царской Властью и будущими выборными законодательными палатами.

По мнѣнію съѣзда, революціонная разруха, ослабляющая государственный организмъ, является такимъ исключительнымъ обстоятельствомъ, которое требуетъ проявленія сверху до низу объединенной, сильной и твердой власти.

Обсуждалась также ходившая по рукамъ докладная записка Министра Н. Н. Кутлера, поданная имъ въ Совѣтъ Министровъ, въ которой рекомендовались дополнительныя нарѣзки къ крестьянскимъ надѣламъ за счетъ помѣщичьихъ земель, подлежащихъ принудительному отобранію за опредѣленное вознагражденіе. На съѣздѣ къ запискѣ отнеслись отрицательно, исходя изъ принципа неприкосновенности собственности.

Было высказано пожеланіе съѣзда приступить къ скорѣйшей организаціи Всероссійскаго объединенія дворянскихъ обществъ въ лицѣ особо избранныхъ уполномоченныхъ на дворянскихъ собраніяхъ. Нѣкоторыя положенія вошли въ докладную вѣрноподданическую записку, которую было поручено представить на Высочайшее благоусмотрѣніе Московскому Губернскому Предводителю князю Петру Николаевичу Трубецкому, состоявшему за все время Съѣзда его предсѣдателемъ.

Занятія наши происходили съ ранняго утра и до вечера. Я участвовалъ въ цѣломъ рядѣ комиссій, редактировалъ нѣкоторыя резолюціи, выступалъ на общихъ собраніяхъ. Впервые пришлось мнѣ высказываться въ присутствіи представителей всѣхъ мѣстностей Россіи по вопросамъ высшей политики ... Успѣхъ моихъ выступленій подтверждался самими собраніями и тѣмъ, что мнѣ говорили самарцы. Они же мнѣ сообщили, что въ предводительской средѣ въ то время много говорилось о Высочайшемъ пріемѣ 23 ноября 1905 года, и объ особомъ ко мнѣ благоволеніи Государя, которое Его Величество многимъ изъ представлявшихся послѣ меня Предводителямъ высказывалъ.

При закрытіи работъ на Съѣздѣ возникла мысль высказать благодарность адмиралу Дубасову, за энергичное усмиреніе московскаго возстанія. Какъ одинъ изъ членовъ депутаціи я, совмѣстно съ другими предводителями, былъ принятъ Дубасовымъ въ Генералъ-Губернаторскомъ домѣ и выступалъ съ благодарственной рѣчью, въ которой я, между прочимъ, сказалъ слѣдующее: „Вамъ, адмиралъ, Государь ввѣрилъ замиравшее сердце Россіи — Москву... Въ Вашихъ мужественныхъ рукахъ оно снова забилось, а за нимъ сталъ оживать и весь Россійскій организмъ... Приносимъ Вамъ за то нашу горячую благодарность”... Дубасовъ былъ, видимо, тронутъ нашимъ вниманіемъ.

По окончаніи Съѣзда я отправился въ Петербургъ, главнымъ образомъ, съ цѣлью повидать Великаго Князя Николая Николаевича, какъ Предсѣдателя Комитета Государственной Обороны.

Положеніе въ Самарской губерніи продолжало оставаться чрезвычайно ненадежнымъ, ввиду отсутствія достаточнаго количества войскъ и охранной стражи. Самарское общество, подъ которымъ я разумѣлъ заинтересованныхъ въ охранѣ своего имущества, просило меня доложить въ столицѣ кому слѣдуетъ о необходимости скорѣйшаго усиленія мѣстнаго гарнизона и уѣздной стражи. Я рѣшилъ проѣхать въ Петербургъ и добиться доклада лицу, отъ котораго зависѣлъ весь успѣхъ самарскаго ходатайства, войти.

Въ описываемое время Великій Князь Николай Николаевичъ занималъ принадлежавшій ему особнякъ на Михайловской площади, невдалекѣ отъ Европейской гостиницы. Дежурный адъютантъ, кн. Павелъ Борисовичъ Щербатовъ, быстро доложилъ обо мнѣ Великому Князю. Не прошло и четверти часа, какъ онъ меня провелъ до кабинета и просилъ меня

Растворивъ дверь, я увидалъ передъ собою большую комнату, богато отдѣланную темнымъ деревомъ въ готическомъ стилѣ. Въ самомъ концѣ ея, у окна, помѣщался большой письменный столъ, за которымъ, лицомъ ко мнѣ, сидѣлъ Великій Князь, углубленный въ чтеніе кипы лежавшихъ передъ нимъ бумагъ. Я сдѣлалъ по направленію къ столу нѣсколько шаговъ, и вынужденъ былъ невольно остановиться... Передо мною вдругъ очутилась не собака, а огромное чудовище, злобными глазами на меня уставившееся. То былъ любимецъ Великаго Князя, колоссальныхъ размѣровъ густопсовый красавецъ борзой, типъ настоящаго волкодава, необычайной силы и злобности... Показывая на борзого рукой, я громко спросилъ Великаго Князя: „Ваше Императорское Высочество! Какъ прикажете поступить?” Николай Николаевичъ поднялъ голову, улыбнулся и привѣтливо сказалъ: „Не бойтесь! Идите!” и рѣзко крикнулъ собакѣ: „Тиранъ! мѣсто!” Борзой быстро послушался и куда-то за хозяйской фигурой спрятался. Великій Князь меня посадилъ въ концѣ стола и предожилъ приступить къ докладу.

Обрисовавъ революціонную разруху въ нашемъ Самарскомъ Поволжьѣ, изложивъ подробно всѣ событія, происходившія съ октября 1905 г. по январь 1906 г. въ самой Самарѣ, я не могъ умолчать о преступныхъ дѣйствіяхъ, допущенныхъ артиллерійской запасной бригадой. Я считалъ также своимъ долгомъ отмѣтить геройское и мужественное поведеніе вѣрнаго царской присягѣ подполковника Кременцова.

Великій Князь слушалъ меня съ неослабнымъ вниманіемъ, зорко въ меня всматриваясь. Докладывая ему, я не могъ не любоваться его молодцеватой выправкой и выраженіемъ его энергичнаго мужественнаго лица. Рѣдко задавая мнѣ дополнительные вопросы, Его Высочество далъ мнѣ время и возможность, не спѣша, все обстоятельно ему изложить, вплоть до заключительныхъ ходатайствъ объ усиленіи Самарскаго войскового гарнизона и комплекта уѣздной стражи.

Дослушавъ меня до конца, Великій Князь спросилъ, имѣется ли у меня по поводу всего сказаннаго докладная записка. Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ попросилъ ему ее оставить. Я положилъ мой портфель на столъ и сталъ оттуда доставать нужную бумагу, но опять вынужденъ былъ остановиться... Откуда ни возьмись, около меня вновь очутился борзой, ростомъ выше стола, его громадная, сухая, мускулистая морда легла на мой портфель, рядомъ съ моими руками. Далеко не привѣтливо уставились на меня злые, кровью налитые глаза густопсоваго звѣря... Это произошло въ одно мгновенье, и также быстро просвисталъ надъ борзымъ хлыстъ его хозяина. Опять раздался окрикъ: „Мѣсто!”.. Записка была вручена. Великій Князь поднялся во весь свой огромный ростъ, посмотрѣлъ на меня сверху внизъ и любезно мнѣ на прощанье сказалъ: „Благодарю за все выслушанное. Постараюсь сдѣлать возможное”.

Результаты моего доклада Великому Князю оказались весьма существенными. Бунтовавшая артиллерійская бригада была раскассирована. Офицерскій составъ былъ преданъ суду. Въ Самару были присланы свѣжія войска и многочисленная стража, распредѣленная по уѣздамъ. Кременцовъ за отличіе произведенъ въ полковники и переведенъ въ лейбъ-казачій полкъ. Ему были сдѣланы въ Самарѣ торжественные проводы. Отъ землевладѣльцевъ и городскихъ собственниковъ, признательныхъ за его энергичную дѣятельность по охранѣ ихъ имуществъ, ему поднесена при особомъ адресѣ серебряная группа, изображавшая разлуку верхового казака со своей хозяйкой. Но, привыкшій къ простой дѣловой жизни, Кременцовъ не долго смогъ вынести столичную полковую гвардейскую обстановку, со всеми ея необычными для него условностями и праздными интригами. Вскорѣ ему, по его же поосьбѣ, въ видѣ служебнаго повышенія, дали въ его родныхъ Оренбургскихъ степяхъ казачій полкъ, но не судьба была ему имъ долго командовать... На лѣтнихъ маневрахъ 1907 года Кременцовъ внезапно скончался отъ разрыва сердца.

74

Въ Петербургѣ я пробылъ не болѣе недѣли, причемъ неоднократно имѣлъ случай видѣться съ нѣкоторыми нашими дворянами, крупнѣйшими землевладѣльцами, постоянно проживавшими въ столицѣ и приходившими ко мнѣ, какъ къ своему Губернскому Предводителю.

Особенно часто заходилъ ко мнѣ симпатичный князь Платонъ Сергѣевичъ Оболенскій-Нелединскій-Мелецкій и заѣзжалъ за мной графъ А. А. Орловъ-Давыдовъ. Его интересовалъ вопросъ о вознагражденіи со стороны правительства за понесенные ими отъ аграрныхъ безпорядковъ убытки. Этихъ лицъ я ознакомилъ съ нашимъ Самарскимъ объединеніемъ, къ которому они примкнули и внесли нѣкоторыя денежныя суммы на газету и на наемъ охраны. Вопросъ о вознагражденіи я пообѣщалъ поставить на обсужденіе ближайшаго своего партійнаго и Дворянскаго Собраній.

Заѣхалъ я къ П. Н. Дурново, который мнѣ сообщилъ, что В. Г. Кондоиди назначенъ Членомъ Совѣта Министра Внутреннихъ Дѣлъ, чѣмъ онъ меня немало порадовалъ. Дурново напомнилъ нашъ разговоръ, имѣвшій мѣсто 24 ноября прошлаго 1905 года, но поводу Государева желанія о перемѣнѣ моей службы, и передалъ мнѣ, что онъ постарался Царю изложить въ точности мой отвѣтъ, который былъ принятъ благосклонно. Его Величество повелѣлъ Дурново внести меня въ первый очередной списокъ лицъ къ награжденію придворнымъ званіемъ.

Въ бытность мою въ Петербургѣ, я былъ освѣдомленъ о роли, которую сыграли три неразлучныхъ друга — гр. Гудовичъ, кн. Трубецкой и Стаховичъ — въ дѣлѣ преобразованія Государственнаго Совѣта и количества въ немъ дворянскихъ представителей. Благодаря органической ненависти Витте къ дворянству, дружбѣ съ нимъ Стаховича, податливости и мягкотелости остальныхъ двухъ — дворянское сословіе получило въ составѣ Верхней Законодательной Палаты представительство не отъ каждаго губернскаго общества, а всего лишь 18 мѣстъ.

На обратномъ пути я задержался ненадолго въ Москвѣ, гдѣ въ началѣ февраля, въ Славянскомъ Базарѣ, впервые собрался Всероссійскій съѣздъ партіи 17-го октября, т. н. „октябристовъ”. Приглашались на него не только лица, вступившіе въ эту партію, но и всѣ ей сочувствовавшіе. Состоя руководителемъ своей Самарской партіи, во многихъ отношеніяхъ подходившей по своей программѣ къ октябристскому объединенію, я заинтересовался Московскимъ Съѣздомъ и рѣшилъ посѣтить его, чтобы побывать на впервые появившемся1 въ нашей странѣ публичномъ политическомъ собраніи.

Съѣздъ происходилъ въ извѣстной всѣмъ москвичамъ залѣ Славянскаго Базара, красиво отдѣланной въ русскомъ стилѣ. Немного опоздавъ къ началу, я вошелъ въ уже заполненное людьми помѣщеніе. У стѣны, на особомъ возвышеніи, возсѣдалъ президіумъ Съѣзда. Предсѣдательствовалъ Александръ Ивановичъ Гучковъ. Шла длительная процедура переклички тѣхъ, кто уже зарегистрировался въ бюро съѣзда. Я явился на собраніе по личному приглашенію Гучкова, ввиду чего Самарская губернія при повѣркѣ полномочій была опущена.

По окончаніи регистраціи Гучковъ сообщилъ, что въ залѣ находится представитель Самарскаго объединенія, близкаго по своей программѣ къ союзу 17-го октября, и обратился къ присутствующимъ съ призывомъ привѣтствовать меня, какъ одного изъ первыхъ организаторовъ здороваго политическаго объединенія и основателя перваго за переживаемое лихолѣтіе трезваго печатнаго органа „Голосъ Самары”.

Я былъ смущенъ неожиданно оказаннымъ мнѣ вниманіемъ, поблагодарилъ и заявилъ, что выслушанное мною привѣтствіе относится ко всѣмъ моимъ сотрудникамъ самарцамъ, проявившимъ политическую устойчивость и сознаніе долга передъ родиной. Я упомянулъ, что образовавшаяся въ Самарѣ Партія Порядка остается совершенно самостоятельной, несмотря на сходность нашихъ политическихъ программъ.

Съѣздъ продолжался нѣсколько дней, въ теченіе которыхъ была просмотрѣна, пунктъ за пунктомъ, намѣченная программа партіи и обсуждена партійная тактика. Персональный составъ этого Съѣзда и общій ходъ его работъ произвели на меня самое благопріятное впечатлѣніе.

75

Возвращался я въ Самару по желѣзнодорожному пути, приведенному почти въ нормальный видъ, благодаря энергичнымъ мѣрамъ, принятымъ по всей восточной Сибирской магистрали (Москва — Иркутскъ) спеціальнымъ экспедиціоннымъ карательнымъ отрядомъ во главѣ съ ген. барономъ Меллеръ-Закомельскимъ. Пріятно было снова путешествовать въ чистыхъ вагонахъ, заходить на опрятныя станціи и чувствовать себя среди покоя и порядка...

Въ Самарѣ, змѣсто Засядко, появился временно исполнявшій обязанности Начальника Губерніи Вице-Губернаторъ Николай Николаевичъ Михайловъ, казанецъ по происхожденію. Онъ оказался полной бездарностью, да еще вдобавокъ трусомъ. Нерѣшительность его доводила меня до полнаго отчаянія. П. Н. Дурново съ января 1906 года снабдилъ губернаторовъ почти неограниченной репрессивной властью. Они получили право по личному своему усмотрѣнію высылать за предѣлы губерніи въ административномъ порядкѣ, безъ суда, сажать въ тюрьму, предавать военно-полевому суду и пр. Рѣдкій вечеръ проходилъ, чтобы Михайловъ не заѣзжалъ ко мнѣ, разстроенный и нервный, совѣтоваться относительно представленныхъ ему списковъ лицъ, заподозрѣнныхъ въ противоправительственной революціонной дѣятельности. Каждый разъ я просилъ меня оставить въ покоѣ, ссылаясь на то, что разсмотрѣніе подобныхъ списковъ составляетъ прерогативу губернатора. Несмотря на это, жалкій, терроризированный революціонерами, Михайловъ, продолжалъ меня донимать своими разспросами. Но вскорѣ назначили въ Самару Губернаторомъ Ивана Львовича Блока. Человѣкъ строгаго порядка и энергичный онъ внесъ давно желанное твердое направленіе въ губернскую жизнь. Къ глубокому сожалѣнію, этотъ образцовый администраторъ недолго правилъ Самарской губерніей. Лѣтомъ того же 1906 года онъ палъ жертвой террористическаго акта. Несмотря на крайне неблагопріятную политическую обстановку, на усиленное противодѣйствіе крайне оппозиціонной прессы и на угрозы подпольнаго террора, наше объединеніе непрерывно росло. Совѣтъ Партіи Порядка рѣшилъ использовать знаменательный въ исторіи развитія русской государственности день — 19 февраля — для созыва публичнаго партійнаго собранія, открытаго для всѣхъ желающихъ. Руководители нашего объединенія поставили себѣ задачей вызвать публичное состязаніе враждующихъ партій. Они разсчитывали одержать побѣду и тѣмъ самымъ усилить свой престижъ не только въ самомъ городѣ Самарѣ, но и во всей губерніи. Въ Самарѣ въ описываемое время образовалось двѣ политическихъ партіи: ,,Партія Порядка” и конституціонно-демократическая, или „кадетская”.

19-го февраля въ помѣстительномъ залѣ Коммерческаго Собранія собралось множество народа. Я распорядился все помѣщеніе декорировать національными флажками и выставить два портрета: Царя-Освободителя Александра II и Государя Николая II. По этому поводу мнѣ высказывали всевозможныя опасливыя предупрежденія. За время осенней смуты 1905 года портреты Августѣйшихъ Особъ уцѣлѣли лишь въ Дворянскомъ Собраніи. Въ остальныхъ же присутственныхъ мѣстахъ они были обезображены или вовсе уничтожены. Но я упорно настаивалъ, что необходимо всенародно и твердо выразить, показать и исповѣдывать наше политическое credo. Его основой я считалъ объединеніе Царя съ народомъ. Я всталъ на свое предсѣдательское мѣсто и съ чувствомъ особаго подъема обратился къ собравшейся тысячеголовой массѣ съ моимъ вступительнымъ словомъ. Я указалъ на значеніе монархическаго начала въ исторической жизни Русскаго Государства. Указывая на оба Царскихъ портрета, я напомнилъ огромное значеніе Манифеста 19 февраля 1861 г., и дѣятельность caмoго Царя-Освободителя, провелъ параллель съ Манифестомъ 17-го октября 1905 года, который обновилъ и укрѣпилъ весь государственный организмъ, и выяснилъ всю важность реформы, дарованной нынѣ царстзующимъ Государемъ. Александръ II освободилъ народъ, а Николай II призвалъ его себѣ на помощь для управленія страной. Я указалъ, что со стороны Монарха все возможное для насъ было сдѣлано, и мы должны Его отъ всего нашего русскаго вѣрноподданнаго сердца поблагодарить и употребить всѣ усилія, чтобы оправдать выраженное намъ съ высоты Престола довѣріе. Закончилъ я призывомъ встать и провозгласить: „Да здравствуетъ Государь Императоръ!” Вся зала, какъ одинъ, поднялась — раздалось неумолчное, одушевленное „ура”, а за нимъ полились мощные’ звуки гимна „Боже Царя храни”. Послѣ многихъ мѣсяцевъ революціонной разрухи и террора впервые раздались они въ Самарѣ. Послѣ многократнаго общаго пѣнія гимна тотъ же импровизированный хоръ исполнилъ „Коль Славенъ”. Вновь раздалось мощное и длительное „ура!” Я видѣлъ, какъ многіе изъ участвовавшихъ плакали отъ захватившаго ихъ патріотическаго чувства, которое они долгое время должны были въ себѣ таить. Здоровая потребность національной русской души нашла наконецъ себѣ выходъ и просторъ... Моя цѣль была достигнута... Счастливый, при единодушныхъ апплодисментахъ, я сѣлъ и предоставилъ слово слѣдующимъ докладчикамъ.

Очень хорошо, съ необычайнымъ подъемомъ говоірилъ В. Н. Львовъ о значеніи народнаго представительства въ связи съ культомъ царизма. За нимъ выступилъ Т. А. Шишковъ, обстоятельно, спокойно и объективно изложившій, чѣмъ программа нашей партіи отличается отъ кадетской. С. А. Богушевскій произнесъ горячую рѣчь о необходимости въ данный моментъ широкаго объединенія здоровыхъ силъ страны. Наконецъ П. В. Кругликовъ подробно разъяснилъ собравшимся технику предстоявшихъ выборовъ.

По окончаніи докладовъ я предложилъ желающимъ задавать вопросы. Изъ заднихъ рядовъ послышался голосъ, запросившій меня, какъ наша партія смотритъ на допустимость смертной казни. Я отвѣтилъ, что тотъ, кто подыметъ мечъ на ближняго своего, подъ коимъ надо разумѣть и родину свою, тотъ долженъ отъ меча и погибнуть. Встрѣчено было мое краткое разъясненіе общимъ одобреніемъ присутствовавшихъ. Лишь въ тѣхъ же заднихъ рядахъ раздались свистки и негодующіе выкрики. Впослѣдствіи мой отвѣтъ послужилъ темой длительной травли меня въ крайней лѣвой прессѣ. Въ „Горчишникѣ”, на видномъ мѣстѣ жирнымъ шрифтомъ печаталось объявленіе: „Продаются оптомъ и въ розницу орудія для смертной казни - просятъ обращаться къ Наумову, Дворянская улица, собственный домъ”...

Послѣ моего заключительнаго слова Собраніе 19-го февраля закончилось пѣніемъ родного гимна. Общее настроеніе было радостно-приподнятое. Участвующіе съ бодрыми и оживленными лицами подходили меня благодарить и пожелать намъ дальнѣйшихъ успѣховъ...

Но на томъ же собраніи произошло обстоятельство, имѣвшее для меня совершенно неожиданныя и пренепріятныя послѣдствія. Среди лицъ, пожелавшихъ по окончаніи засѣданія выразить мнѣ свои привѣтствія, оказался одинъ изъ сотрудниковъ „Волжскаго Слова”, Самарской газеты лѣваго направленія. Онъ попросилъ меня, въ интересахъ болѣе точнаго составленія отчета о собраніи предоставить въ его временное распоряженіе лежавшій передо мною конспектный набросокъ моей вступительной рѣчи. Это были отдѣльные листочки, второпяхъ мною заполненные главными положеніями, о которыхъ я имѣлъ въ виду на собраніи доложить. Запись была сокращенная и неразборчивая. Отдавая сотруднику мои листки, я предупредилъ его, что врядъ ли онъ въ нихъ разберется и просилъ, во избѣжаніе недоразумѣній, прежде чѣмъ отдавать въ печать, прислать мнѣ составленный имъ отчетъ для просмотра, на что я получилъ отъ него любезный отвѣтъ и обѣщаніе исполнить мою просьбу. Послѣ этого сотрудникъ „Волжскаго Слова”, забравъ листки, живо скрылся...

За свою довѣрчивость я былъ жестоко наказанъ: никакихъ корректуръ сдѣлать мнѣ не пришлось, конспектъ мой безслѣдно навсегда исчезъ. До самыхъ выборовъ въ Государственную Думу, почти полтора мѣсяца, въ „Волжскомъ Словѣ” изо дня въ день трепали мое имя самымъ неистовымъ образомъ, возстанавливая противъ меня, а въ моемъ лицѣ противъ Партіи Порядка, уличную толпу, губернское населеніе и мѣстную городскую думу, гдѣ гласнымъ состоялъ и редакторъ упомянутой газеты, присяжный повѣренный Вѣтровъ, неразборчивый на средства, находившійся на содержаніи подпольныхъ организацій.

На собраніи 19-го февраля въ моей вступительной рѣчи я сообщилъ въ краткихъ словахъ о высказанной мной благодарности адмиралу Дубасову за подавленіе московскихъ безпорядковъ. Въ конспектѣ моемъ было отмѣчено: „Дубасову благодарность отъ Самары”. Сотрудникъ „Волжскаго Слова”, приводя подробно мою рѣчь, приписалъ мнѣ, будто бы я благодарилъ адмирала Дубасова „отъ всего города Самары” и ссылался на имѣвшійся у него текстъ мною ему переданнаго конспекта.

Съ этого и началась газетная вакханалія. Не проходило дня, чтобы по моему адресу не появлялось громовой статьи съ требованіемъ „народнаго” надо мною суда. Городская Дума неоднократно собиралась для обсужденія этого „злободневнаго” вопроса... Все сводилось къ тому, что я публично себя выставилъ сторонникомъ „дубасовщины” и что посмѣлъ высказать этому тирану-адмиралу отъ „имени города Самары” благодарность за „пролитую имъ невинную кровь”! Какія у меня были на то полномочія? и т. д. Вся эта шумиха затѣяна была враждебнымъ лагеремъ ради предвыборной агитаціи и по соображеніямъ чисто-тактическаго свойства.

Вспоминаю этотъ періодъ времени не безъ тяжести, но и не безъ искренней признательности по отношенію къ моимъ друзьямъ и сотрудникамъ, у которыхъ я находилъ удивительно-душевную и твердую поддержку. Мои политическіе друзья и единомышленники выступали въ „Голосѣ Самары” въ рядѣ боевыхъ статей. Отъ имени Совѣта Партіи Порядка мнѣ былъ поднесенъ трогательно составленный адресъ, который придалъ мнѣ бодрости и силъ для дальнѣйшаго служенія интересамъ правового порядка.

Разумѣется, что съ окончаніемъ предвыборной кампаніи вся раздутая и представленная въ лживомъ свѣтѣ исторія съ благодарностью Дубасову затихла... Прошло нѣсколько лѣтъ, и та же Самарская Городская Дума стала восхвалять мои заслуги и выносила единогласныя резолюціи о награжденіи меня званіемъ почетнаго гражданина г. Самары, о помѣщеніи моего портрета въ городскомъ музеѣ и т. д. Воистину, — ,,Tempora mutantur et nos mutamur in illis!“

76

Въ двадцатыхъ числахъ того же февраля я рѣшилъ проѣхаться къ себѣ въ Головкинское имѣніе. Оттуда приходили тревожныя свѣдѣнія о настроеніяхъ среди крестьянъ. Они требовали себѣ прирѣзокъ изъ принадлежавшаго мнѣ пахотнаго участка, а также всевозможныхъ льготъ въ пользованіи моими лѣсными и луговыми угодьями. Желѣзнодорожное сообщеніе было еще плохо налажено. Пришлось ѣхать на лошадяхъ 200 верстъ. Въ общемъ дорога туда и обратно прошла благополучно, несмотря на то, что взбаломученная уѣздная жизнь далеко еще не успокоилась. Повсюду попадались признаки пронесшагося революціоннаго урагана... Особенно непріятно было встрѣчаться съ мѣстными обывателями нашего многопомѣщичьяго угла, между Озерками и Головкино. Вмѣсто прежняго вниманія, привѣтливыхъ поклоновъ и сворачиванія съ дороги, теперь на ихъ лицахъ явно проглядывало озлобленіе, а въ обращеніи подчеркнутая грубость по отношенію къ встрѣчному „барину”.

Въ Головкинѣ я засталъ крайне подавленное настроеніе среди сосѣдей помѣщиковъ, а крестьянскій людъ, особенно молодежь, были въ очень возбужденномъ состояніи.

Радостно встрѣтились мы съ почтеннымъ моимъ „ангеломъ-хранителемъ”, — И. П. Кошкинымъ. Я повѣдалъ ему до мельчайшихъ подробностей о моемъ ноябрьскомъ свиданіи съ Царемъ и обо всѣхъ столичныхъ и мѣстныхъ событіяхъ. Старикъ слушалъ и одобрительно кивалъ головой.

Въ Головкинѣ два обстоятельства требовали моего личнаго рѣшительнаго вмѣшательства. Прежде всего надо было покончить съ разыгравшимися аппетитами Головкинскихъ крестьянъ, пожелавшихъ отнять отъ меня любимый мой участокъ, а затѣмъ получить право даровой рубки, косьбы, охоты и рыбныхъ ловель, а также выгонъ на моихъ ближнихъ лугахъ.

За время моего отсутствія революціонно-аграрный нажимъ оказалъ свое воздѣйствіе даже на такихъ твердыхъ и крѣпкихъ помѣщиковъ, каковыми были мои ближайшіе сосѣди — двоюродные братья Павелъ и Николай Михайловичи Наумовы. Они согласились продать крестьянамъ часть своихъ угодій, чрезъ посредство Крестьянскаго Банка. Я рѣшилъ этого не дѣлать. Мое имѣніе во многомъ отличалось отъ угодій другихъ Наумовыхъ. Отчужденіе нарушило бы общій комплексъ и характеръ моего хозяйства. Какія-либо устулки при создавшейся бунтарской обстановкѣ ни къ чему толковому привести не могли. Настроеніе нашихъ крестьянъ было лихорадочно-возбужденнымъ Они были совершенно сбиты съ толку бродячими агитаторами... Основой ихъ претензій было не ихъ малоземелье или матеріальное неблагополучіе — ни на то, ни на другое Головкинскіе жители жаловаться не могли. Главнымъ образомъ это было стихійное пониманіе вещей, привитое общинному крестьянству всѣмъ ихъ историческимъ прошлымъ и подсказанное умѣлой противоклассовой пропагандой — толкованье земли, какъ объекта, подлежащаго общему пользованію... „Земля, что воздухъ или вода — должна всѣмъ одинаково принадлежать”. Вотъ, что я лично слышалъ отъ Головкинскихъ крестьянъ въ описанный мной пріѣздъ. Къ этому прибавлялось, что все наше помѣщичье земельное, лѣсное, луговое и прочее богатство досталось намъ даромъ еще со временъ „баловавшей господъ” Царицы Екатерины Второй.. Поэтому, а также согласно объявленныхъ по Манифесту 17-го октября самимъ Государемъ Николаемъ H „свободъ”, пришло, наконецъ, по мнѣнію крестьянъ, время „расквитаться” крестьянскому люду со своими помѣщиками, разобрать ихъ землю „по справедливости” и получить свободу пользованія лѣсомъ, травой, охотой, рыбными ловлями и выпасомъ на помѣщичьихъ угодьяхъ.

Всѣхъ этихъ бредней я наслушался на другой же день моего пріѣзда въ Головкино, когда съ ранняго утра набрался полонъ дворъ мужиковъ, бабъ и даже малыхъ ребятъ. Сошелъ я къ нимъ вплотную, вошелъ въ самую гущу собравшихся и сталъ всматриваться въ лица съ дѣтства знакомыхъ мнѣ крестьянъ. Сердце сжалось: вмѣсто прежняго добродушнаго и привѣтливаго выраженія, глаза ихъ горѣли непріязнью, даже озлобленіемъ.

Выслушавъ рѣчи выступавшихъ въ качествѣ „орателей” нѣсколькихъ молодыхъ людей, впервые мною видѣнныхъ, я спокойно заявилъ, что разговаривать съ такой массой народа мнѣ трудно. Пусть выберутъ десятокъ головкинскихъ крестьянъ, которыхъ я просилъ потомъ зайти въ мою контору.

Черезъ нѣкоторое время человѣкъ около двадцати вошло въ мой конторскій кабинетъ, и къ большому своему удовлетворенію я увидѣлъ среди нихъ добрую половину своихъ яицкихъ сосѣдей — хорошихъ и разумныхъ хозяевъ. Ближайшей моей цѣлью было доказать и уяснить крестьянамъ, что дарового имущества, какъ объ этомъ „болтали”, въ моемъ распоряженіи никакого не было. Я имъ поставилъ на видъ, что передача Головкинскаго имѣнія отъ отца въ мою собственность состоялась не безъ значительныхъ съ моей стороны затратъ. Я имъ далъ также понять, что если лѣсъ „на моихъ угодьяхъ росъ самъ собой”, то такъ же, какъ и вся луговая трава; если рыба помимо моихъ заботъ водилась въ Волжской и озерной водѣ, — то за все это ежегодно мною, какъ и моими предками, платилось не малое количество разныхъ денежныхъ сословныхъ и земскихъ сборовъ, а также и государственного поземельнаго налога. Я показалъ имъ документы — окладные листы, квитанціи и пр., хранившіеся въ моей конторѣ.

Вмѣстѣ съ ними я дѣлалъ подсчеты, во что обошлась мнѣ и моему отцу каждая десятина земли, луговъ, лѣсовъ, а также право на рыбныя ловли. Крестьяне внимательно прислушивались къ моимъ словамъ и приглядывались къ предъявленнымъ доказательствамъ конторской отчетности. Въ концѣ концовъ стали раздаваться замѣчанія вродѣ: „Да”... „дѣйствительно”... „не больно даромъ”... „вишь, зря болтали”..*

Я сказалъ собравшимся у меня въ кабинетѣ почтеннымъ мужикамъ, съ которыми я росъ и работалъ вмѣстѣ: „Вы знаете, старики, что свое имѣніе я получилъ отъ отца. Онъ всю свою жизнь хлопоталъ около своего любимаго хозяйства. И мнѣ завѣщалъ хранить его въ полной неприкосновенности. Для меня воля отца священна. Предупреждаю, что ни пяди своей земли я никому не уступлю — покончите сначала со мною, положите меня рядомъ съ отцомъ и тогда забирайте мое родное имущество!”... Послышались голоса: „Мы силой не желамъ!”... На што такъ говорить!”... „До грѣха не допустимъ!”

Пока мы въ конторѣ занимались разными справками и выкладками, стоявшая во дворѣ на холоду толпа стала расходиться. Къ концу нашихъ разговоровъ съ уполномоченными осталась ожидать сравнительно небольшая группа крестьянъ. Сказавъ бывшимъ со мною въ конторѣ лицамъ на прощанье: „Не обезсудьте, старики, за мое откровенное слово”, я отправился къ себѣ домой, выжидая дальнѣйшихъ событій, но къ моему великому удовлетворению болѣе никто ко мнѣ не обращался. Мое опредѣленное рѣшеніе стало извѣстно всему селу и дальнѣйшія попытки воздѣйствовать на меня отпали сами собой.

На почвѣ общаго революціоннаго возбужденія возникло еще другое дѣло. Оно касалось моихъ Головкинскихъ служащихъ. Мнѣ пришлось принять быстрыя и рѣшительныя мѣры. Не успѣлъ я пріѣхать въ Головкино, какъ въ тотъ же вечеръ ко мнѣ въ контору вваливается весь многочисленный штатъ моихъ служащихъ, и подается мнѣ „петиція” съ цѣлымъ рядомъ „требованій”: объ увеличеніи всѣмъ жалованья на 25%, о сокращеніи часовъ работы, улучшеніи жилищныхъ помѣщеній и пр. Подобная демонстрація была сюрпризомъ не только для меня, но и для почтеннаго Кошкина и Божмина.

Сталъ я приглядываться къ лицамъ явившагося персонала, изъ котораго добрая половина перешла ко мнѣ еще отъ отца и служила намъ вѣрой и правдой не одинъ десятокъ лѣтъ. Замѣтилъ я между ними даже такихъ, какъ бывшаго садовника, престарѣлаго Павла Степановича, состоявшаго на службѣ еще со временъ крѣпостного права и доживавшаго въ качествѣ пенсіонера свой долгій вѣкъ въ нашей усадьбѣ. Скользнулъ я еще разъ глазами по этимъ знакомымъ, столь преданнымъ мнѣ ранѣе лицамъ, и замѣтилъ на большинствѣ изъ нихъ явные признаки смущенія. Очевидно, что и до Головкинской среды докатился революціонный валъ всесильнаго террора, державшаго въ цѣпкихъ рукахъ меньшинства застращенное большинство.

Положивъ петицію на столъ, я заявилъ, что никакихъ требованій я не исполню и никакого вмѣшательства въ дѣло управленія моимъ хозяйствомъ я не допущу. Затѣмъ я предупредилъ всѣхъ примкнувшихъ къ поданной мнѣ петиціи, что даю имъ сутки на размышленіе. „Завтра вечеромъ, — добавилъ я — въ этотъ же часъ, я приду въ контору и, если не послѣдуетъ со стороны моихъ служащихъ полнаго раскаянія, завтра же всѣ до одного, подписавшіе петицію, будутъ мною уволены безъ различія положенія и годовъ службы. Господь не безъ милости! Справлюсь и безъ васъ!” Съ этими словами я вышелъ изъ конторы.

На слѣдующій день я производилъ обычный обходъ своего хозяйства, встрѣчался со служащими, замѣтилъ ихъ подчеркнутую привѣтливость, но ни съ кѣмъ о пресловутой „петиціи” не заговаривалъ, предоставивъ имъ самимъ расхлебывать заваренную кашу.

Вечеромъ въ назначенный часъ я появился въ своемъ конторскомъ кабинетѣ и былъ встрѣченъ тѣми же моими служащими, но съ инымъ настроеніемъ и заявленіемъ... Всѣ до одного стали горячо и искренно просить у меня прощенія — многіе со слезами на глазахъ... Тутъ же — конторѣ — ими были выданы мнѣ зачинщики: полевой объѣздчикъ Василій Половинкинъ, изъ Головкинскихъ крестьянъ, и помощникъ конторщика, юный Михаилъ Рѣзчиковъ, умный и дѣльный работникъ, взятый мною изъ Архангельской мастеровой семьи. Сконфуженные, оба сознались, что до моего пріѣзда попали подъ вліяніе пріѣхавшихъ изъ Симбирска агитаторовъ. Они имъ поручили составить и подать петицію. Простивъ всѣхъ остальныхъ, я объявилъ обоихъ зачинщиковъ уволенными. Передъ самымъ моимъ отъѣздомъ изъ Головкина, я принялъ во вниманіе ихъ раскаяніе и обѣщаніе впредь слушаться лишь своего хозяина, и принялъ ихъ вновь на службу.

77

Поѣздка моя въ Головкино оказалась чрезвычайно полезной. Все болѣе или менѣе успокоилось и было вновь направлено по дѣловому руслу. Съ этимъ сознаніемъ я вернулся въ Самару, гдѣ въ нашей партіи и въ газетной редакціи шла кипучая работа по объединенію, которое должно было обезпечить побѣду нашимъ избранникамъ въ Государственную Думу.

Помимо этого на начало марта мною созывалось экстренное Дворянское Собраніе. Предстояло выбрать уполномоченныхъ на Всероссійскій Съѣздъ Объединеннаго Дворянства и обсудить новый порядокъ операцій Крестьянскаго Банка по закупкамъ имѣній не за наличный денежный разсчетъ, а путемъ выдачи продавцамъ особыхъ 6% именныхъ государственныхъ обязательствъ. Это било по карманамъ нуждавшихся землевладѣльцевъ. Они теряли изрядную сумму при пониженной расцѣнкѣ Банкомъ ихъ имѣній, а сверхъ этого, терпЬли еще убытки при реализаціи выдаваемыхъ имъ, вмѣсто денегъ, процентныхъ обязательствъ, теряя при этомъ до 15% ихъ номинальной стоимости.

Дворянское Собраніе избрало уполномоченныхъ на Съѣздъ общедворянскаго объединенія и поручило мнѣ ходатайствовать предъ надлежащими столичными властями объ измѣненіи порядка, хотя бы въ смыслѣ принятія при реализаціи процентныхъ обязательствъ въ полной ихъ номинальной стоимости.

Съ половины февраля описываемаго года появился въ Самарѣ новый Губернаторъ Иванъ Львовичъ Блокъ, переведенный изъ Гродненской губерніи, гдѣ онъ использовалъ въ полной мѣрѣ циркуляръ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ объ образованіи на мѣстахъ общественныхъ комитетовъ охраны и порядка. Объ этомъ Иванъ Львовичъ мнѣ сообщилъ при первомъ же нашемъ знакомствѣ, отмѣтивъ оказанную этими организаціями исключительную для Гродненскаго населенія пользу. Считаю умѣстнымъ здѣсь оговориться, что въ самой Самарѣ съ „моими” комитетами обстояло слабо. Мѣсто комитетовъ силою вещей занялъ нашъ губернскій совѣтъ Партіи Порядка со своими уѣздными филіалами.

Блокъ былъ выдающимся, серьезнымъ работникомъ и превосходнымъ Губернаторомъ, соблюдавшимъ во всемъ законность и порядокъ. Требовательный къ самому себѣ, онъ былъ неумолимъ по отношенію къ своимъ подчиненнымъ. Получивъ запущенное наслѣдство, онъ быстро и рѣшительно принялся за дѣло его упорядоченія и оздоровленія. Въ Самарской административной жизни, съ появленіемъ Блока, произошелъ крутой поворотъ въ сторону законности и порядка, что многимъ пришлось не по вкусу.

Послѣ дворянскаго экстреннаго собранія я долженъ былъ спѣшно выѣхать въ Петербургъ для участія на первомъ Всероссійскомъ Съѣздѣ Объединеннаго Дворянства, который состоялся въ первыхъ числахъ марта въ ,помѣщеніи бывшаго Министерства Земледѣлія.

Въ описываемое время постъ Главноуправляющаго или Министра Земледѣлія 1 кратковременно занималъ членъ Государственнаго Совѣта Александръ Семеновичъ Стишинскій, умный, даровитый сановникъ крайняго консервативнаго направленія. Онъ согласился предоставить для съѣзда въ своемъ министерствѣ пріемную залу. Благодаря его любезности съѣздъ могъ начать и провести до конца свою работу въ спокойной обстановкѣ, исключавшей возможность какихъ-либо посягательствъ на ходъ занятій со стороны враждебно настроенныхъ противъ дворянства политическихъ и террористическихъ организацій.

Занятія съѣзда шли подъ предсѣдательствомъ единогласно избраннаго бывшаго Петербургскаго Губернскаго Предводителя, гофмейстера графа Алексѣя Александровича Бобринскаго, человѣка умнаго, выдержаннаго, обходительнаго, умѣвшаго сглаживать возникавшія тренія и недоразумѣнія.

Надо сказать, что первый день прошелъ неожиданно въ досадной обстановкѣ. Вмѣсто желаннаго объединенія съѣхавшихся со всѣхъ концовъ Россіи дворянъ, создалось настроеніе совершенно иного порядка съ признаками взаимной нетерпимости и явнаго раздора. Виновникомъ этого оказался прославившійся впослѣдствіи въ качествѣ народнаго трибуна и политическаго агитатора крайне-праваго направленія, курскій дворянинъ, Николай Евгеньевичъ Марковъ, болѣе извѣстный подъ думскимъ наименованіемъ „Маркова 2-го”. Высокаго роста, онъ обладалъ незаурядной внѣшностью, голову несъ высоко и горделиво, въ разговорахъ былъ рѣзокъ и заносчивъ. Въ карихъ глазахъ его виднѣлась не столько рѣшимость и энергія, сколь упрямая непримиримость. Надо все жъ отдать ему справедливость, по своему, „Марковъ 2-ой” являлся человѣкомъ неглупымъ и незауряднымъ. Онъ несомнѣнно обладалъ даромъ краснорѣчія и отличался большимъ самообладаніемъ, не покидавшимъ его въ самой враждебной обстановкѣ.

Почти сразу послѣ открытія засѣданія Марковъ попросилъ у Предсѣдателя слова. Графъ Бобринскій не зналъ, о чемъ Курскій уполномоченный собирается сказать.

Марковъ выступилъ съ рѣзкой критикой дѣятельности Губернскихъ Предводителей Дворянства и въ грубыхъ выраженіяхъ обличалъ ихъ въ „предательствѣ по отношенію къ Царю, родинѣ и родному дворянству”. Затѣмъ съ присущимъ ему пафосомъ и запальчивостью, курскій ораторъ сталъ восхвалять идею общедворянской организаціи, которая дастъ, по его мнѣнію, возможность „честно дѣйствовать помимо скомпрометировавшихъ себя и свое сословіе Губернскихъ Предводителей”. Все это было сказано внезапно, скоро, коротко, а главное для всѣхъ неожиданно. Графъ Бобринскій спохватился лишь тогда, когда успѣли уже прозвучать тяжкія оскорбленія по адресу предводительскаго института.

Въ первый моментъ послѣ дикой Марковской выходки въ залѣ наступила мертвая тишина... Всѣ оцѣпенѣли... Я не выдержалъ и въ сильныхъ выраженіяхъ заявилъ свой протестъ противъ подобныхъ выступленій, вносящихъ губительную для общедворянскаго объединенія струю раздора. Въ рѣзкихъ словахъ высказалъ я свое возмущеніе поведеніемъ Курскаго уполномоченнаго, явившагося на съѣздъ, какъ своего рода революціонеръ, возбуждающій собраніе противъ узаконеннаго и традиціей установленнаго авторитета — института предводи' телей. Я заявилъ, что ухожу со съѣзда и не вернусь, пока Марковъ не возьметъ обратно своихъ словъ и не извинится публично передъ всѣми нами, Предводителями. Я демонстративно покинулъ залу засѣданія. Вслѣдъ за мною вышли всѣ Губернскіе Предводители. Мы написали коллективный протестъ, и подали его графу Бобринскому, который, послѣ моего заявленія и ухода всѣхъ Губернскихъ Предводителей, объявилъ перерывъ занятій.

По возобновленіи засѣданія былъ заслушанъ текстъ нашего протеста, Марковъ поспѣшилъ извиниться, но, оправдываясь, онъ вновь допустилъ безтактность, сославшись на то, что онъ не хотѣлъ затрагивать всѣхъ Губернскихъ Предводителей, а имѣлъ въ виду лишь отмѣтить несоотвѣтствующую дѣятельность князя П. Н. Трубецкого и его присныхъ... При ,этихъ словахъ, успѣвшій освоиться со своимъ предсѣдательскимъ положеніемъ, графъ А. А. Бобринскій указалъ Маркову на недопустимость подобныхъ личныхъ выходокъ. Пришлось Курскому оратору опять взять свои слова обратно и опять извиниться.

Послѣ этого занятія съѣзда прошли въ спокойно-дѣловомъ порядкѣ. Даже самъ Марковъ вынужденъ былъ приспособить свое запальчивое нутро къ общей благовоспитанности и дисциплинированности.

Была выработана инструкція для Всероссійскаго Объединеннаго Дворянства, какъ постоянно дѣйствующаго въ странѣ общественнаго учрежденія. Былъ выбранъ исполнительный органъ — Совѣтъ Объединеннаго Дворянства. Въ составъ его входили всѣ Губернскіе Предводители и, кромѣ того, — члены, особо выбранные на съѣздѣ. Однимъ изъ нихъ оказался мой предшественникъ — А. А. Чемодуровъ.

Обсуждалось общее политическое положеніе страны въ связи съ Манифестомъ 17-го октября и роль дворянства по отношенію къ коронѣ и народному представительству. Заслушаны были пожеланія, касавшіяся служебно-общественной и хозяйственно-экономической дѣятельности дворянскаго сословія на мѣстахъ. Само собой разумѣется, что главный интересъ приковывалъ къ себѣ вопросъ о сохраненіи дворянскаго землевладѣнія, противъ котораго, съ несомнѣнной очевидностью, направлена была дѣятельность правительства Витте.

Пользуясь пребываніемъ своимъ въ столицѣ, я успѣлъ представиться Государю. Онъ, видимо, заинтересовался моими сообщеніями съ мѣстъ. Я доложилъ о явно несправедливой для землевладѣльцевъ новой закупочной политикѣ Крестьянскаго Поземельнаго Банка. Государь, этотъ разъ принявшій меня въ своемъ кабинетѣ, съ явнымъ сочувствіемъ отнесся къ моему докладу и высказалъ пожеланіе, чтобы я тотчасъ же по возвращеніи въ Петербургъ (представлялся я въ Царскомъ), получилъ свиданіе съ Министромъ Финансовъ

Иваномъ Павловичемъ Шиповымъ и изложилъ ему всѣ мои доводы и соображенія... ’’Скажите ему, — добавилъ Государь, подавая мнѣ на прощаніе руку, — что я всецѣло раздѣляю Ваше мнѣніе”...

Въ тотъ же день я былъ принятъ Шиповымъ въ его министерскомъ кабинетѣ. Я ему изложилъ то, что считалъ нужнымъ по поводу закупочныхъ операцій Крестьянскаго Банка. Иванъ Павловичъ слушалъ меня, глядя куда то въ сторону. Онъ производилъ впечатлѣніе человѣка, слушавшаго лишь по нуждѣ.

Когда я кончилъ, онъ развелъ маленькими пухлыми ручками въ сторону и, склонивъ на бокъ свою румяную головку, пробормоталъ: „Ничего я сдѣлать не могу”... Вотъ и все, что я отъ него выслушалъ... Передавать же Шипову Государевы милостивые слова о сочувствіи моему предложенію у меня отпала всякая охота: передо мною сидѣлъ не самостоятельный руководитель финансовой политики страны, а слѣпой исполнитель велѣній всемогущаго въ то время Витте, задавшагося цѣлью подорвать цѣлость крупнаго землевладѣльческаго, въ особенности, дворянскаго класса.

Я воочію убѣдился въ правотѣ поговорки — „жалуетъ царь, да не милуетъ псарь”!...

Въ тотъ же мой пріѣздъ въ столицу пришлось мнѣ по нѣкоторымъ дѣламъ видѣться съ двумя товарищами Министра Внутреннихъ Дѣлъ — С. Е. Крыжановскимъ и В. I. Гурко. Съ первымъ я имелъ въ виду обсудить нѣкоторые вопросы по выборному производству. Дѣло въ томъ, что Губернскіе Предводители, согласно новымъ правиламъ, продолжали оставаться предсѣдателями губернскихъ избирательныхъ собраній. У меня возникъ цѣлый рядъ вопросовъ, связанныхъ съ исполненіемъ предстоявшей мнѣ отвѣтственной дѣятельности.

Сергѣй Ефимовичъ Крыжановскій былъ виднымъ, среднихъ лѣтъ, энергичнымъ мужчиной, установившимъ за собой въ высшихъ бюрократическихъ сферахъ прочную репутацію исключительнаго по своимъ способностямъ работника. Онъ умѣлъ быстро схватывать и талантливо излагать на бумагѣ порученныя ему свыше заданія. Имъ одинаково скоропалительно были набросаны — сначала ,,Булыгинская”, а за ней и „Виттевская” конституціи. Видимо, подобная работа вполнѣ соотвѣтствовала его природной безпринципности, перебросившей его изъ ярыхъ революціонеровъ въ молодости на самые верхи чиновной службы самодержавному Государю. Разговоръ у Крыжановскаго былъ нервный, краткій и суходѣловой. Получивъ отъ него необходимыя разъясненія и указанія по части выборнаго производства, я собирался уже отъ него уходить, но былъ на нѣкоторое время имъ задержанъ памятнымъ для меня разговоромъ.

Сергѣй Ефимовичъ поинтересовался узнать, какія мѣры приняты были у насъ въ губерніи для проведенія въ выборщики желательнаго элемента. Я сообщилъ ему все, что нами было предпринято и, какъ на главное средство, указалъ на издававшуюся нами газету „Голосъ Самары”. Тогда Крыжановскій предложилъ мнѣ принять нѣкоторую сумму имѣвшихся въ распоряженіи Министра Внутреннихъ Дѣлъ денегъ — тысячъ 25 и больше — для поддержанія нашей прессы, а также на „непредвидѣнные расходы при производствѣ выборовъ”. Я наотрѣзъ отъ этого отказался. Сергѣй Ефимовичъ покачалъ головой и самымъ циничнымъ образомъ посовѣтовалъ мнѣ слѣдовать установившимся въ заграничномъ конституціонномъ быту обычаямъ •— путемъ подкупа достигать желательныхъ выборныхъ результатовъ. На это я ему отвѣтилъ: „Непривычно, да и не слѣдовало бы намъ, русскимъ людямъ, брать примѣръ съ гнилого Запада”...

У другого Товарища Министра Внутреннихъ Дѣлъ, В. I. Гурко, я былъ по дѣламъ нашего земства въ связи съ продовольственными операціями. Говорилъ Гурко хорошо и быстро, слегка въ носъ и с замѣтнымъ горловымъ оттѣнкомъ.

Сынъ фельдмаршала, героя Турецкой кампаніи, Владиміръ Іосифовичъ былъ человѣкомъ даровитымъ и умнымъ, быстро прошедшимъ іерархическую лѣстницу, вплоть до назначенія въ сравнительно молодые еще годы, Товарищемъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ. На этомъ посту его постигла вскорѣ послѣ моего съ нимъ знакомства памятная „Лидвалевская” исторія, превратившаяся, въ силу особо-возбужденнаго состоянія умовъ того времени, а также шума, поднятаго лѣвой прессой, въ грандіозный скандалъ. Столыпину, волей-неволей, пришлось пожертвовать своимъ сотрудникомъ и отдать его подъ судъ...

Казалось бы, что послѣ этого для Гурко должна была бы разъ навсегда закрыться дальнѣйшая служебно-политическая карьера, но, настойчивый и энергичный, онъ не сдался и сталъ вновь завоевывать себѣ доброе и видное имя по другому пути служебнаго стажа. Сначала онъ появлялся отъ Тверскихъ сословныхъ и земскихъ собраній на съѣздахъ Объединеннаго Дворянства, потомъ отъ своего же Тверского земства онъ попалъ въ члены Государственнаго Совѣта. Пылкій, увлекающійся и несомнѣнно свѣдущій по вопросамъ, связаннымъ съ земско-городскимъ хозяйствомъ, крестьянскимъ укладомъ и земельнымъ въ странѣ положеніемъ, Гурко былъ находчивымъ ораторомъ; про него можно было сказать, что онъ „за словомъ въ карманъ не полѣзетъ”. Гурко отличался при своихъ выступленіяхъ рѣдкимъ самообладаніемъ, граничившимъ даже со своего рода мужествомъ. Онъ это показалъ въ своихъ боевыхъ рѣчахъ въ первой Думѣ по поводу аграрнаго законодательства.

Въ разговорѣ со мною, при первомъ нашемъ съ нимъ знакомствѣ Владиміръ Іосифовичъ проявилъ явный интересъ къ тому, что происходило у насъ на мѣстахъ, въ смыслѣ подготовки къ выборамъ въ Государственную Думу. Выслушавъ съ огромнымъ вниманіемъ мой докладъ о принятыхъ нами мѣрахъ и общихъ настроеніяхъ, Гурко, нервно перебирая пальцами по столу, отрывисто сказалъ: „Возьмите у насъ побольше денегъ — безъ нихъ при этихъ выборахъ, пожалуй, не обойтись... Умоляемъ васъ — дайте въ Думу хорошихъ людей!”

Вотъ что мнѣ, какъ будущему предсѣдателю самарскаго избирательнаго собранія, пришлось услышать изъ устъ обоихъ наиболѣе видныхъ руководителей Министерства Внутреннихъ Дѣлъ по поводу техники предстоявшихъ думскихъ выборовъ.

Помню, какъ тяжело переживалось мною циничное отношеніе столичныхъ верховъ при разговорахъ по поводу появленія на Божій свѣтъ давно желаннаго всей либеральной западнофильствовавшей Россіей ея „конституціоннаго” дѣтища.

Во время мартовскаго Всероссійскаго Общедворянскаго Съѣзда, отношенія между Губернскими Предводителями еще болѣе окрѣпли, превратились въ настоящее дружеское объединеніе. Сплотила насъ и возмутительная выходка Маркова.

Въ условіяхъ петербургской жизни, теряясь въ шумной столичной толпѣ, или находясь въ уютной обстановкѣ дружескихъ бесѣдъ съ моими милыми коллегами, я душой отдыхалъ отъ тяжкаго самарскаго гнета, отъ непрестанной газетной и уличной травли и неослабнаго подпольнаго террора. Тѣмъ не менѣе, мѣстное дѣло, которому я цѣликомъ себя отдалъ, неудержимо влекло меня вновь въ мою родную Самару, куда спѣшилъ вернуться съ окрѣпшими нервами и кучей столичныхъ впечатлѣній и интересныхъ для моихъ провинціальныхъ друзей новостей.

Впереди предстоялъ рядъ собраній не только мѣстнаго, но и общегосударственнаго значенія. Подходили выборы въ Государственную Думу. Въ то же время я долженъ былъ созвать два экстренныхъ собранія: дворянское — для избранія двухъ лицъ на Всероссійскій Съѣздъ для выборовъ отъ дворянской куріи 18 членовъ Государственнаго Совѣта. Другое собраніе — земское, для выбора одного члена въ Государственный Совѣтъ. Все это предстояло мнѣ, какъ предсѣдателю, пронести в теченіе марта мѣсяца.

1

Послѣднимъ по наименованію своему „Министромъ” былъ А. C Ермоловъ, послѣ котораго Шванебахъ, Стишинскій, кн. Васильчиковъ и Кривошеинъ числились ,,Главноуправляющими”. Лишь съ моимъ назначеніемъ, съ 1915 г., вновь было возстановлено наименованіе „Министръ”.

78

Въ уѣздахъ начались повсемѣстно предусмотренный особыми правилами предвыборныя собранія, на составъ и дѣятельность которыхъ было обращено нашимъ партійнымъ совѣтомъ особое вниманіе. Въ „Голосѣ Самары” помѣщались соотвѣтствовавшія моменту воззванія къ населенію — съ призывомъ идти всѣмъ на выборы подъ флагомъ Партіи Порядка, на началахъ Манифеста 17-го октября. Разсылались изъ нашего губернскаго центра руководящія инструкціи въ уѣздные партійные отдѣлы. Однимъ словомъ, въ предѣлахъ возможнаго и допустимаго съ точки зрѣнія нашей совѣсти, было сдѣлано все.

Въ результатѣ нашихъ усилій мы достигли партійнаго объединенія почти всего землевладѣльческаго класса въ губерніи. Загадкой для насъ оставался составъ крестьянскихъ выборщиковъ. Слухи доходили разные: изъ однихъ мѣстъ намъ сообщали свѣденія утѣшительныя, изъ другихъ, напротивъ — предупреждали о самомъ отчаянномъ составѣ выборщиковъ, съ преобладаніемъ лицъ, „геройски” отличившихся въ послѣднихъ погромахъ помѣщичьихъ усадебъ.

79

Наступилъ наконецъ лихорадочно ожидавшійся моментъ, когда всѣ 181 выборщика явились въ губернскій городъ за два дня до открытія мною губернскаго избирательнаго собранія. Къ тому времени я, по соображеніямъ чисто техническаго свойства, оффиціально сложилъ съ себя обязанности предсѣдателя Партіи Порядка и его совѣта, считая сохраненіе этихъ обязанностей несовмѣстимымъ съ предстоявшей мнѣ на губернскомъ избирательномъ собраніи ролью ея отвѣтственнаго руководителя. Впослѣдствіи, при выборномъ производствѣ въ остальныя три Думы, я считалъ долгомъ снимать свою кандидатуру даже въ выборщики, чтобъ занимать опять-таки совершенно независимую позицію предсѣдателя упомянутаго избирательнаго собранія.

Съѣзжавшихся со всѣхъ уѣздныхъ концовъ губерніи крестьянскихъ выборщиковъ не столько встрѣчали, сколько попросту перехватывали ловкіе агенты враждовавшей съ нами „кадетской” партіи, у которой въ этомъ отношеніи организація оказалась болѣе налаженной и дѣйствовала, какъ говорится, безъ всякаго „зазрѣнія совѣсти”, въ духѣ отмѣченныхъ мною выше „министерскихъ” совѣтовъ.

Благодаря заботливости упомянутой партіи, для пріѣзжихъ крестьянъ-выборщиковъ были заранѣе взяты постоялые дворы, гдѣ имъ былъ обезпеченъ надлежащій комфортъ и нѣкоторый запасъ освѣжительныхъ напитковъ. Тамъ же шла раздача напечатанныхъ въ редакціи „Волжскаго Слова” назидательныхъ предвыборныхъ листовокъ, всецѣло направленныхъ противъ воззваній и программы Партіи Порядка — по кадетской терминологіи именовавшейся „партіей дворянъ и купцовъ”. Вся лѣвая мѣстная печать была направлена къ тому, чтобы разжечь классовую вражду и возстановить „крестьянскую трудовую массу” противъ помѣщичьяго засилья”. Со стороны той же „кадетской” партіи были пущены въ ходъ всѣ средства, чтобы забрать въ свои руки крестьянскихъ выборщиковъ. Ея лидеры отлично понимали, что, если произойдетъ серьезный расколъ въ крестьянской группѣ, численность коей достигала 101 человѣка, то побѣда перейдетъ къ нашей партіи, успѣвшей образовать сплоченный землевладѣльческій блокъ въ 75 выборщиковъ.

Съ нашей стороны, для заманиванія крестьянских представителей, никакихъ мѣръ не предпринималось. Были только разосланы наши воззванія и номера „Голоса Самары”, и то въ ограниченномъ количествѣ, такъ какъ адреса большинства съѣзжавшихся крестьянъ намъ были неизвѣстны; на путь же ловли, кормежки, спаиванія и подкупа мы не считали возможнымъ становиться.

За день до открытія губернскаго избирательнаго собранія мы рѣшили назначить предусмотрѣнное закономъ общее предвыборное собраніе всѣхъ съѣхавшихся выборщиковъ, о чемъ было оповѣщено во всѣхъ газетахъ и въ особыхъ уличныхъ объявленіяхъ. Иниціативу этого созыва взялъ я на себя, какъ ставропольскій выборщикъ, пригласивъ всѣхъ остальныхъ пожаловать въ зданіе Дворянскаго Собранія.

Пришлось мнѣ, между прочимъ, всесторонне обсудить вопросъ о мѣстѣ для означеннаго собранія. Въ концѣ концовъ я остановился на Дворянскомъ Домѣ, какъ на ноиболѣе безопасномъ мѣстѣ.

Я продолжалъ получать множество угрожающихъ предостереженій террористическаго содержанія. Силою вещей, съ ними приходилось считаться. Устраивая предвыборное собраніе у себя въ Дворянскомъ Домѣ, я могъ принять мѣры предупредительнаго характера, за другія же городскія помѣщенія ручаться было невозможно.

Въ назначенный часъ и день зала Дворянскаго Собранія сплошь заполнилась всевозможными людьми, добрая половина которыхъ имѣла (— да проститъ меня великій создатель Октябрьской конституціи! —) не столько мужицкій, сколько опредѣленно разбойничій видъ. Противно было видѣть, какъ между ними шныряли и явно передъ ними заискивали записные „народные либералы” — изъ разряда разорившихся или во-время успѣвшихъ черезъ Крестьянскій Банкъ распродать свои земли. Эти типы всѣмъ собравшимся въ залѣ земельнымъ общиникамъ, давно и исторически отравленнымъ ,мечтой о желанномъ „черномъ передѣлѣ”, беззастѣнчиво и нагло расточали сладкорѣчивыя обѣщанія — поднять, если они попадутъ въ Государственную Думу, — вопросъ о справедливой разверсткѣ помѣщичьихъ, казенныхъ и удѣльныхъ земель среди крестьянскаго населенія. Наиболѣе замѣтенъ былъ въ этой роли дворянинъ, землевладѣлецъ Д. Д. Протопоповъ.

Собравшіеся, тѣсно размѣстившись въ нашемъ небольшомъ залѣ, удостоили меня избраніемъ въ предсѣдатели. Это могло быть сочтено за благопріятный признакъ. Открывъ засѣданіе, я выступилъ съ привѣтственной рѣчью, указалъ на важность предстоявшихъ выборовъ и призывалъ всѣхъ къ дѣловому дружному объединенію. Слова мои вызвали общее одобреніе. Настроеніе стало создаваться мирное, если можно такъ выразиться — благоразумное, что совершенно не входило въ разсчетъ кадетскихъ лидеровъ.

Послѣ меня выступилъ съ обстоятельной, спокойно сказанной рѣчью Т. А. Шишковъ, выяснившій собравшимся основы предлагаемаго Партіей Порядка объединенія. Его ясное изложеніе немало импонировало крестьянамъ, которые внимательно прислушивались, и стали все смѣлѣе выкрикивать: „Правильно!”

Кадеты не на шутку заволновались, стали между собой перешептываться и начали произносить рѣчи. Первымъ заговорилъ матерый земецъ, всюду и всегда злобно протестующій, В. А. Племянниковъ. За нимъ выступилъ Протопоповъ, позволившій себѣ, очевидно въ чисто провокаціонныхъ цѣляхъ, рядъ лживыхъ выкриковъ по адресу Партіи Порядка. Онъ съ апломбомъ заявилъ, что ихъ конституціонно-демократическая партія является единственной, которая открыто и честно готова въ Государственной Думѣ отстаивать интересы крестьянскаго населенія, „обездоленнаго помѣщичьимъ засильемъ”. Все это было высказано въ приподнятомъ, вызывающемъ тонѣ. Протопоповъ сталъ дѣлать рѣзкіе выпады противъ правительства, „проливающаго невинную кровь возставшихъ за свободу гражданъ, объявляющаго цѣлые округа на военномъ положеніи, для того, чтобы безъ суда разстрѣливать мирное населеніе”... Тутъ я его остановилъ, указавъ на неумѣстность извращенія фактовъ и выставленія въ односторонне-претенціозномъ видѣ того самаго правительства, которое нынѣ все дѣлаетъ для привлеченія къ законодательной работѣ народныхъ представителей.

Начали выступать ораторы обѣихъ партій. Рѣчи стали принимать острый и страстный политическій характеръ. Особенно запечатлѣлось въ моей памяти выступленіе одного выборщика отъ Николаевскаго уѣзда г. Родзевича, служившаго въ Удѣльномъ Вѣдомствѣ, съ которымъ на этомъ собраніи я впервые познакомился. Родзевичъ былъ несомнѣнно „Божьей милостью” одаренный ораторъ, съ прекрасной дикціей, удивительно ясно и логично умѣвшій излагать свои мысли. Онъ говорилъ безъ паѳоса, просто, красиво, но каждое слово какъ бы вколачивалъ въ головы зачарованныхъ имъ слушателей.

Выступая на нашемъ предвыборномъ собраніи, онъ сразу объявилъ, что является убѣжденнымъ сторонникомъ Партіи Порядка и противникомъ конституціонно-демократовъ, въ особенности, послѣ только что выслушаннаго имъ „самовосхваленія” одного изъ ихъ лидеровъ г. Протопопова, рѣчь котораго Родзевичъ раскритиковалъ со всей силой своего выдающагося ораторскаго таланта. То былъ немилосердный по логичности разборъ протопоповскихъ митинговыхъ выкриковъ, отъ которыхъ живого мѣста не осталось.

Впечатлѣніе получилось въ залѣ огромное. Кадеты вновь заволновались... Надо было имъ дѣйствовать болѣе рѣшительно, иначе крестьянство уйдетъ изъ ихъ .рукъ. Неждано-негаданно тотъ же Родзевичъ имъ помогъ; онъ всталъ на защиту поносимаго Протопоповымъ правительства. Родзевичъ заявилъ, что, по его мнѣнію, власть обязана оберегать мирное населеніе отъ преступныхъ и вредныхъ элементовъ, вродѣ „убійцы Машки Спиридоновой” и ей подобныхъ.

При этихъ словахъ поднялась такая буря, стали раздаваться такіе неистовые вопли со стороны кадетскихъ сторонниковъ, что мой предсѣдательскій звонокъ оказался безсиленъ. Сигналъ былъ данъ, чтобы сорвать неблагопріятно складывавшееся для нихъ собраніе. Кадетскіе лидеры вскакивали со своихъ мѣстъ, кричали на всю залу „Намъ здѣсь не мѣсто! Позорно слушать подобныя рѣчи! Крестьяне, идите за нами — вашими дѣйствительными защитниками”... и пр. Въ залѣ начался такой безпорядокъ, что я вынужденъ былъ закрыть засѣданіе, объявивъ продолженіе его на слѣдующій день, въ канунъ открытія Губернскаго Избирательнаго Собранія.

Карта наша оказалась бита... Не мытьемъ, такъ катаньемъ кадеты добились своего, скомкавъ удачно начатое нами предвыборное объединеніе.

За послѣднія сутки кадетская агентура приняла самыя беззастѣнчивыя мѣры, чтобы отвлечь крестьянство отъ объявленнаго мною продолженія предвыборнаго собранія.

Наканунѣ выборовъ кто-то изъ кадетскихъ лидеровъ устроилъ предвыборное собраніе въ одномъ изъ второразрядныхъ трактирныхъ заведеній, куда — кого калачемъ, а кого и силкомъ — кадетскіе „молодцы” заманивали растерянныхъ мужичковъ-выборщиковъ. Были, невдалекѣ отъ Дома Дворянства, разставлены спеціальные люди, распространявшіе слухъ, что я запретилъ пускать въ него въ этотъ день крестьянскихъ представителей, которымъ предлагали идти на кадетское собраніе въ упомянутый трактиръ, гдѣ все было заготовлено для „приличнаго” угощенія.

Однимъ словомъ, за эти сутки кадеты по-своему сумѣли такъ обработать крестьянскую сотню выборщиковъ, что въ день выборовъ всѣ они, за исключеніемъ небольшой группы, отдали свои шары за кадетскій списокъ, и нашъ землевладѣльческій блокъ, численностью въ 75 человѣкъ, несмотря на присоединеніе къ нему десятка еще другихъ лицъ, оказался въ меньшинствѣ. Въ среднемъ, кадетско-крестьянскій списокъ прошелъ противъ нашего большинствомъ лишь 10 шаровъ. Въ него вошли три интеллигента и десять человѣкъ, принадлежавшихъ къ крестьянскому сословію1. Въ число первыхъ попали Протопоповъ и докторъ Крыловъ, оба впослѣдствіи участвовавшіе въ подписаніи выборгскаго воззванія.

Разумѣется, побѣдители торжествовали и во всѣ колокола звонили по поводу пораженія нашей партіи. Въ отвѣтъ была помѣщена въ „Голосѣ Самары” превосходная статья, подъ заголовкомъ „Побѣдителей не судятъ” — на которую не смогла реагировать даже кадетско-подпольное „Волжское Слово”...

79

23-го марта, послѣ безсонной ночи, проведеной мною у постели моей жены, къ утру разрѣшившейся дочкой Пашенькой, мнѣ пришлось предсѣдательствовать на экстренномъ земскомъ собраніи, созванномъ для избранія члена Государственнаго Совѣта. Гласные раскололись на два численно-равныхъ лагеря: — половина стояла за „кадета Николая Александровича Шишкова, другая часть — тоже за Шишкова, но Тихона Андреевича — члена нашей партіи. Въ результатѣ, первый прошелъ всего лишь однимъ голосомъ, по поводу котораго Тихонъ Андреевичъ въ тотъ же день покаялся мнѣ въ своемъ неуместномъ благородствѣ: этотъ одинъ шаръ, рѣшившій участь выборовъ, былъ имъ положенъ направо своему противнику.

Тотчасъ же вслѣдъ за земскимъ, пришлось провести экстренное дворянское собраніе, на которомъ въ выборщики на столичный избирательный съѣздъ попали двое наиболѣе уважаемыхъ нашихъ дворянъ: бывшій Губернскій Предводитель Дворянства А. А. Чемодуровъ и бывшій уѣздный Бугурусланскій Предводитель Дворянства А. Н. Карамзинъ.

Въ началѣ собранія дворяне высказали единодушное желаніе послать меня на Петербургскій съѣздъ, хотя я еще не достигъ требуемаго по закону возраста — 40 лѣтъ. Собраніе срочной телеграммой попросило у Министра Внутреннихъ Дѣлъ разрѣшенія допустить избраніе меня въ выборщики. Изъ Петербурга,разумѣется, послѣдовалъ отказъ, послѣ чего и были выбраны оба вышепоименованные лица. Конечно, я былъ глубоко тронутъ оказаннымъ мнѣ вниманіемъ.

Я рѣшилъ отправиться съ выборщиками въ Петербургъ, чтобы провести Чемодурова въ составъ тѣхъ восемнадцати, которые подлежали избранію отъ всероссійскаго съѣзда дворянскихъ выборщиковъ въ члены Государственнаго Совѣта. Помимо этого, у меня зародилось желаніе въ спѣшномъ порядкѣ подѣлиться моими впечатлѣніями о только что проведенныхъ выборахъ съ новымъ Министромъ Внутреннихъ Дѣлъ П. А. Столыпинымъ, къ которому я питалъ заочныя симпатіи, благодаря доходившимъ до меня слухамъ о его губернаторской дѣятельности ъъ Саратовѣ. Небезъинтересно мнѣ было также повидать Ивана Логгиновича Горемыкина, только что смѣнившаго гр. С. Ю. Витте на посту Предсѣдателя Совѣта Министровъ.

Собраніе, состоявшее изъ сотни выборщиковъ — дворянскихъ представителей со всей Россіи, происходило въ парадной рамкѣ столичнаго Дворянскаго Собранія. Это была картина импозантная. Пользуясь дружескими отношеніями съ княземъ П. Н. Трубецкимъ, продолжавшимъ играть видную роль въ дворянской средѣ, я настойчиво совѣтовалъ внести въ списокъ 18-ти кандидатовъ въ Государственный Совѣтъ

А. А. Чемодурова, мотивируя тѣмъ, что отъ дворянства восточныхъ приволжскихъ губерній другого въ спискѣ никого не значилось. Въ результатѣ выборы прошли для Чемодурова благопріятно, и наше самарское самолюбіе было полностью удовлетворено.

Въ томъ же корпусѣ Зимняго Дворца, гдѣ обиталъ раньше Витте, принялъ меня старикъ почтеннаго вида, съ характерными сѣдыми бакенами, Иванъ Логгиновичъ Горемыкинъ, весь какъ бы сотканный изъ медлительныхъ думъ и движеній. Онъ не любилъ говорить, но слушалъ со вниманіемъ, не спуская съ меня большихъ свѣтло-голубыхъ, ясныхъ глазъ. Что бы ни говорили мнѣ про него, особенно впослѣдствіи, но я къ Горемыкину относился съ глубокимъ уваженіемъ еще съ первыхъ шаговъ своей помѣстной службы, благодаря составленному имъ классическому руководству по крестьянскому законоположенію. Горемыкинъ являлся носителемъ опредѣленной твердой государственной идеи; это былъ настоящій мужъ совѣта, умудренный долгимъ опытомъ и знаніемъ государственной жизни и управленія. Съ нимъ можно было не соглашаться, но не уважать его было грѣшно.

Мы коснулись общей характеристики положенія вещей въ нашей провинціи и состоявшихся выборовъ... Въ концѣ концовъ рѣчь свелась къ тому же простому секрету управленія — необходимости твердой, сильной власти снизу доверху... Прощаясь со мной и проводивъ меня до двери, старикъ, въ то время еще бодрый, несмотря на его замѣтную сутулость, сказалъ, обводя рукой свой кабинетъ: „Плохо будетъ, если Вы услышите, что меня отсюда выживаютъ!”...

Новый Министръ Внутреннихъ Дѣлъ, П. А. Столыпинъ, жилъ на казенной дачѣ на островахъ. Петръ Аркадьевичъ сразу же произвелъ на меня самое обаятельное впечатлѣніе. Вся его внѣшность была незаурядная: видный ростъ, привѣтливое обхожденіе, открытое лицо, каріе, дышавшіе правдой и энергіей глаза, — все это вмѣстѣ взятое, выдавало искренность и благородство его натуры.

Встрѣтилъ меня Столыпинъ не только привѣтливо, но тепло и дружески, наговоривъ мнѣ немало лестнаго про мою дѣятельность въ Самарѣ, о которой онъ слышалъ въ бытность саратовскимъ губернаторомъ. Мы заговорили о выборахъ, о нашей партійной дѣятельности, о невозможности проводить желательныхъ кандидатовъ при существовавшемъ выборномъ производствѣ. Основной его дефектъ — излишняя централизація всей губернской выборной схемы. Сотни выборщиковъ съѣзжались изъ своихъ отдаленныхъ угловъ въ губернскій центръ. Совершенно не зная другъ друга, они въ какіе-нибудь дня два должны избрать изъ своей среды достойныхъ депутатовъ. Само собой разумѣется, что крестьянскіе выборщики шли за тѣми, кто умѣлъ беззастѣнчиво подыгрываться подъ ихъ шкурныя вожделѣнія...

Я воспользовался случаемъ, чтобы развернуть передъ умнымъ и симпатичнымъ Министромъ мой идеалъ земскаго народнаго представительства. Вскорѣ, однако, мы оба признали, что объ этомъ теперь нечего и говорить. Приходилось лишь думать, какъ лучше справиться съ полученнымъ отъ Витте наслѣдіемъ.

Вышелъ я отъ Петра Аркадьевича очарованный не только его обаятельной личностью, но вдумчивымъ вниманіемъ высшаго администратора къ нашимъ мѣстнымъ нуждамъ. Между прочимъ, Столыпинъ предложилъ значительно усилить въ нашей губерніи отряды стражниковъ.

Въ бытность мою въ Петербургѣ я узналъ, что назначеніе Петра Аркадьевича Министромъ состоялось по иниціативѣ и настоянію Ивана Логгиновича Горемыкина.

80

Наступила весна. 27-го апрѣля 1906 года произошло торжественное открытіе Государственной Думы, а за ней преобразованнаго Государственнаго Совѣта. Я провелъ всю весну и лѣто безвыѣздно у себя на Волгѣ, большею частью въ Головкикскомъ имѣніи.

Хотя настроеніе сельскаго населенія еще не совсѣмъ успокоилось, тѣмъ не менѣе, въ Головкинѣ мы могли жить безъ особой опаски. Само собой разумѣется, мною были приняты всѣ мѣры для усиленія охраны. Вся служившая у меня на конюшняхъ многочисленная молодежь была снабжена винтовками. Онѣ хранились подъ вѣдѣніемъ преданнаго мнѣ кучера Гаврилы, который руководилъ учебными занятіями съ конюхами по стрѣльбѣ и окарауливанію. Благодаря этимъ мѣрамъ, у меня былъ собственный охранный отрядъ изъ десяти человѣкъ, поочередно безпрерывно дежурившихъ въ нашей усадьбѣ.

Помимо этого, губернская администрація распорядилась, черезъ посредство ставропольскаго исправника, держать вблизи моей усадьбы усиленный отрядъ стражниковъ, набиравшихся изъ лучшихъ запасныхъ кавалерійскихъ частей. Распоряженіе это послѣдовало послѣ того, какъ раннимъ лѣтомъ 1906 года въ Самарѣ былъ убитъ террористами Губернаторъ И. Л. Блокъ. Я былъ у себя въ Головкинѣ и въ одинъ и тотъ же день я получилъ телеграфное сообщеніе объ убійствѣ Начальника Губерніи и другую депешу, безъ подписи, въ которой значилось: „завтракали у Губернатора, пообѣдаемъ у васъ”. Я сталъ собираться въ Самару на похороны Блока, но на другой же день появились у меня: сначала нашъ исправникъ, милѣйшій Агатицкій, а за нимъ — мой самарскій довѣренный, преданнѣйшій А. Д. Мещеряковъ, съ письмомъ отъ секретаря дворянства В. А. Сергина. Всѣ они въ одинъ голосъ умоляли меня отложить мое намѣреніе ѣхать въ Самару, которая за послѣднее время превратилась въ гнѣздо революціонеровъ-террористовъ. Этому содѣйствовала близость расположеннаго на противоположномъ симбирскомъ берегу, села Рождественна, гдѣ въ то время была штабъ-квартира преступныхъ организацій.

Исправникъ предъявилъ мнѣ жандармскія данныя, изъ которыхъ явствовало, что совмѣстно съ покушеніемъ на Блока, готовилось и покушеніе на меня. Полученная мною телеграмма о „завтракѣ у Губернатора и обѣдѣ у меня”, очевидно, исходила изъ той же организаціи. Что же касается Мещерякова и Сергина, то оба они дѣйствовали лишь на основаніи тѣхъ упорныхъ слуховъ о готовившемся на меня покушеніи, которые циркулировали по городу. Пришлось подчиниться голосу благоразумія, и собою зря не рисковать. Поѣздку на похороны Блока я отмѣнилъ.

Благодаря всѣмъ этимъ событіямъ, я оказался въ собственномъ своемъ имѣніи буквально со всѣхъ сторонъ окруженнымъ безчисленнымъ количествомъ стражниковъ. Куда ни сунешься — по хозяйству, въ лѣсъ, въ поле или луга, на охотѣ — всюду, бывало, наткнешься на молодцеватаго, въ форму одѣтаго верхача-стражника. Внезапно выскочитъ изъ своей кустарниковой засады и, съ рукой у козырька, меня привѣтствуетъ: „Здравія желаю, Ваше Превосходительство!” Приходилось съ этимъ мириться, но пріятнаго было мало: привычнаго деревенскаго покоя я въ то время лишился... Лишь одна моя яхточка „Сирена” по-прежнему меня выручала и доставляла истинное наслажденіе и идеальный отдыхъ. Катаемся, бывало, на быстроходномъ нашемъ пароходикѣ съ семейными или съ добрыми друзьями по волжскому простору, гдѣ ни бомбиста, ни стражника не встрѣтишь, и на время вновь свободно вздохнешь и возстановишь свои издерганные нервы.

Величайшимъ духовнымъ и физическимъ благомъ оказалась для меня поѣздка лѣтомъ того же 1906 года въ Саровъ, куда я надумалъ отправиться по двумъ причинамъ. Прежде всего мы съ женой, передъ появленіемъ нашего первенца-сына Александра, усердно молились преподобному о. Серафиму Саровскому о ниспосланіи намъ этой благодати. Наше горячее желаніе исполнилось, и естественно зародилась у насъ мысль совершить паломничество въ Саровскую обитель и отслужить тамъ благодарственный молебенъ у мѣста вѣчнаго упокоенія преподобнаго старца. Помимо этого, ранней весной въ Самарѣ, какъ разъ въ великопостный періодъ обычнаго моего говѣнія, предвыборная политическая борьба приняла столь ожесточенный характеръ, разбушевавшійся партійный водоворотъ такъ разыгрался, что въ него втянуты были не только свѣтскіе люди, но почти все самарское духовенство, включая даже древнихъ протоіерейныхъ соборныхъ старцевъ, изъ которыхъ одинъ, съ виду елейный, о. Лаврскій, оказался завзятымъ „идейнымъ кадетомъ”.

Откровенно говоря, у меня, въ то время виднаго партійнаго руководителя, сердце не лежало идти къ кому-либо изъ нихъ на исповѣдь .Самарскаго духовенства я еще не успѣлъ близко узнать и опасался возможныхъ по тому времени случайностей при исполненіи таинства .покаянія, которыя могли бы нарушить благоговѣйно-религіозное настроеніе вѣрующаго человѣка. Позже возникло у меня непреодолимое желаніе попасть именно въ тихую Саровскую обитель, гдѣ — мнѣ казалось — я могъ найти наилучшую обстановку для желаннаго отдыха и духовнаго передъ Господомъ Богомъ самоочищенія...

Лѣтомъ того же 1906 года, въ одну изъ многочисленныхъ поѣздокъ между Головкинымъ и Самарой, куда мнѣ все же приходилось наѣзжать, я плылъ вверхъ по Волгѣ. Передъ высадкой на симбирской пристани, надумалъ я продолжить, не сходя съ парохода, свое путешествіе до Нижняго, оттуда дальше, до тихаго Сарова. Жену я изъ Симбирска увѣдомилъ телеграммой.

На превосходномъ „Самолетскомъ” пароходѣ, со всѣмъ его уютомъ и комфортомъ, я наслаждался почти двухсуточнымъ путешествіемъ вдоль живописнѣйшихъ береговъ красавицы Волги, съ обычными — гдѣ краткими, гдѣ болѣе продолжительными остановками.

Послѣ Казани пароходъ останавливался лишь у праваго, нагорнаго, берега, сначала около живописно расположеннаго на склонѣ засаженной садами горы Свіяжска, основаннаго при устьѣ рѣки; именемъ ея названъ и самъ городъ; затѣмъ приставали мы къ г. Васильсурску, славившемуся своими янтарными сурскими стерлядями. Дальше подходилъ нашъ пароходъ къ г. Козьмодемьянску, съ его знаменитыми орѣховыми палками-дубинками, обычно закупавшимися безъ всякой нужды проѣзжавшими пароходными туристами, и, наконецъ, проплывя мимо красиво расположеннаго на луговой сторонѣ стариннаго Макарьевскаго монастыря, мы причалили, среди безчисленнаго количества баржей, буксировъ и легкихъ пароходовъ, къ конечной своей пристани у Нижняго Новгорода.

Ранѣе мнѣ никогда не приходилось осматривать Нижній, — все спѣшилъ. Въ этотъ же разъ въ моемъ распоряженіи было нѣсколько свободныхъ часовъ, и я ихъ использовалъ на осмотръ интереснаго во многихъ отношеніяхъ города.

Въ общемъ, Нижній Новгородъ произвелъ на меня чрезвычайно сильное впечатлѣніе своей исключительной красотой, своей стариной, полуразрушенными кремлевскими стѣнами, съ ихъ сторожевыми башнями и памятникомъ. Все напоминало русское прошлое, государственное строительство, тотъ подъемъ и всесословное объединеніе, отъ котораго пошло знаменитое нижегородское ополченіе, спасшее страну отъ лихолѣтья XVII вѣка. Все это особенно ясно мною тогда сознавалось и чутко переживалось, въ связи съ происходившими на Святой Руси сложными политическими событіями, очевидцемъ и участникомъ которыхъ мнѣ самому довелось быть въ описываемое время.

Изъ Нижняго до г. Арзамаса я проѣхалъ по желѣзной дорогѣ, проложенной въ большей своей части вдоль рѣки Оки и живописнѣйшей, довольно плотно заселенной, плодородной ея долины, на которой посѣвы чередовались съ превосходными лугами и раздольными пастбищами. Дорога для меня прошла незамѣтно, такъ какъ я, не отрываясь, жадно всматривался въ новыя коренныя русскія мѣста, со всѣмъ ихъ сельскимъ привольемъ, природной красотой и историческими воспоминаніями.

Пришлось въ Арзамасѣ заночевать, чтобы на другое утро выѣхать по направленію къ Сарову. Нашлась приличная гостиница Колесова, гдѣ подали сытный, превосходный ужинъ, состоявшій изъ сочной яичницы и молодыхъ тетеревовъ, зажаренныхъ въ сметанѣ.

Со мною согласился путешествовать встрѣтившійся на пароходѣ двоюродный братъ моей жены — Иванъ Петровичъ Ушковъ. Раннимъ утромъ, въ рессорной колымагѣ четверикомъ, выѣхали мы изъ Арзамаса и направились по невѣроятно колеистой и тряской дорогѣ въ длинный путь, сначала на Дивѣево, и дальше — въ Саровскую пустынь.

Переѣхавъ съ шумомъ и трескомъ по городскому бревенчатому мосту, мы спустились въ ровную лощину, представлявшую изъ себя сплошное колыхавшееся море спѣющей ржи, съ каждымъ мгновеніемъ все ярче освѣщаемое огненно-золотистыми лучами восходившаго солнца. Было чудное, ясное утро. Предстоялъ жаркій день. Привычныя лошади бодро встряхивались, стараясь не попадать на ходу въ глубочайшія колеи. Спутникъ мой сразу же задремалъ; я же, ненасытный и жадный до новыхъ мѣстъ, почти всю дорогу глазъ не смыкалъ и ко всему присматривался съ огромнымъ интересомъ.

Проѣхавъ 5 - 6 верстъ, я случайно замѣтилъ боковую тѣнь, падавшую отъ нашего экипажа, и къ своему удивленію вдругъ увидалъ, что какой-то субъектъ проворно копошился на задкѣ тарантаса, гдѣ былъ привязанъ нашъ багажъ. Крикнувъ ямщику остановиться, я быстро и какъ разъ во-время выскочилъ: пропусти я еще нѣсколько минутъ, намъ, вѣроятно, пришлось бы разстаться навсегда съ нашими вещами. Дорожному бандиту не удалось докончить свое предпріятіе: онъ только что успѣлъ обрѣзать багажныя веревки, какъ ему пришлось быстро юркнуть въ гущу придорожной высокой ржи. По словамъ ямщика, подобные случаи нерѣдко бывали въ этихъ мѣстахъ. Воришкѣ легко было юркнуть въ ржаное поле, разстилавшееся на добрый десятокъ верстъ.

Мы проѣхали около шести селъ и деревень. Судя по крытымъ крѣпкимъ тесомъ избамъ, съ узорчатыми „полотенчиками”, сходившимися на верхнемъ конькѣ передняго ихъ фасада, по изобилію виднѣвшихся на гумнахъ хлѣбныхъ запасовъ, это были хозяйственно-зажиточныя селенія.

Наконецъ, среди обширныхъ полей, на фонѣ вдалекѣ виднѣвшагося лѣса, показался Дивѣевъ монастырь, съ бѣлокаменнымъ величественнымъ соборомъ и огромной колокольней. Онъ былъ окруженъ высокой бѣлой оградой. Вблизи высилась высокая вѣтряная мельница.

Все въ Дивѣевѣ носило печать удивительной чистоты, начиная съ гостиницы, гдѣ мы остановились, и кончая самыми отдаленными уголками монастырскаго обиталища. О внутреннемъ благолѣпіи всѣхъ церквей и самого собора и говорить нечего — все блестѣло и сіяло, благодаря неусыпнымъ заботамъ многочисленныхъ монашекъ, славившихся своимъ благочестіемъ и трудолюбіемъ.

Исключительный интересъ представляла собою художественная иконописная мастерская. Я восторгался ихъ работой. Расположенный приблизительно въ десяти верстахъ отъ Сарова, Дивѣевскій монастырь благоговѣйно хранилъ память преподобнаго Серафима. Домикъ, въ которомъ святой отецъ спасался много лѣтъ въ глуши Саровскаго лѣса; камень, на которомъ онъ 1000 дней и ночей молился; его одежда, вериги, шапочка и, наконецъ, сама чудотворная икона „Умиленія Божьей Матери”, которую преподобный всю жизнь имѣлъ предъ собой, — все это свято хранилось въ Дивѣевѣ, служа предметомъ поклоненія многочисленныхъ паломниковъ. Чтилась въ обители и „тропочка” — узенькая дорожка вдоль канавки, по которой монахини должны были по уставу, въ память преподобнаго Серафима, ежедневно медленно проходить, читая Богородичныя молитвы.

Обойдя всѣ упомянутыя святыни, и пробывъ на вечерней и утренней церковной службѣ, поразившей насъ своимъ чиннымъ и тихимъ благолѣпіемъ, мы отправились далѣе въ Саровъ, пересѣкая часто попадавшіеся овраги съ перелѣсками, проѣзжая мимо бывшихъ барскихъ усадебъ, частью запущенныхъ и забитыхъ, частью превращенныхъ въ школы или земскія больницы.

За полчаса до въѣзда нашего въ Саровскій дремучій боръ, пространствомъ чуть ли не въ 25.000 десятинъ, мы переѣхали нижегородскую границу и очутились въ предѣлахъ Темниковскаго уѣзда Тамбовской губерніи. Верстъ около пяти ѣхали подъ вѣковыми соснами, вдыхая ихъ живительный ароматъ. Дорога была плохая, нашъ допотопный, т. н. рессорный, экипажъ неистово скрипѣлъ и дребезжалъ, немилосердно насъ подбрасывая по проросшимъ черезъ дорогу корневищамъ. Мы нетерпѣливо досаждали нашему ямщику разспросами „Скоро ли наконецъ Саровъ?” — и получали одинъ и тотъ же меланхолическій отвѣтъ: — „Вотъ до прогалины доѣдемъ, тогда и монастырь окажетъ”... Вотъ выѣхали мы на давно жданную прогалину, гдѣ перекрещивались двѣ лѣсныя дороги. Ямщикъ вытянулъ руку съ надѣтымъ на нее кнутомъ и брякнулъ: „Вонъ Саровъ-отъ!”

При этихъ словахъ мы оба живо приподнялись и въ одинъ голосъ ахнули... Сквозь узкій, высокій, темно-зеленый корридоръ увидали мы незабываемую чудесную картину. Въ дремучемъ лѣсу, въ грандіозной лѣсной рамѣ, передъ нашими глазами вырисовалась волшебная панорама цѣлой группы златоглавыхъ церквей и колоколенъ... Не успѣли мы вдоволь налюбоваться этимъ сказочнымъ — на подобіе Китежъ-града — видѣніемъ, какъ ямщикъ нашъ лѣниво стеганулъ своихъ притомившихся лошадей. Снова все задернулось сплошной хвойной завѣсой...

Спустя еще немного, мы выѣхали изъ темнаго лѣса на свѣтлый просторъ веселой долины рѣчки Саровки, на возвышенномъ берегу которой высился во всей своей красѣ, во всемъ своемъ величіи, широко раскинувшійся, многолюдный и многохозяйственный, старинный монастырь.

У главныхъ его входныхъ воротъ, имѣвшихъ видъ широкой колокольни съ башенными часами наверху, расположенъ былъ рядъ многоэтажныхъ гостиницъ. Къ одной изъ нихъ насъ подвезли, и мы были встрѣчены гостиничнымъ чернобородымъ, услужливымъ монахомъ и молодымъ служкой. Намъ былъ отведенъ большой, низкій номеръ, подъ сводами, съ росписнымъ потолкомъ и голубыми, звѣздочками выкрашенными стѣнами. Вскорѣ на столѣ появился кипящій самоваръ и монастырская ѣда. Насъ предупредили, что ежели она намъ не по вкусу, то въ Саровѣ имѣется для пріѣзжающихъ особый ресторанъ съ разнообразнымъ меню. Само собой, мы предпочли простой монастырскій столъ, состоявшій изъ отличныхъ щей, разныхъ похлебокъ, кашъ, жаренаго картофеля, бѣлыхъ грибовъ и пр., что же касается ржаного хлѣба, то я нигдѣ такого вкуснаго не ѣдалъ.

Пройдя главныя ворота, мы очутились въ самомъ центрѣ монастырской обители, застроенной по окраинамъ безпрерывнымъ рядомъ монашескихъ келій, а въ серединѣ — цѣлой группой церквей. Соборъ возвышался въ глубинѣ двороваго пространства и представлялъ собою старинное, красивое, величественное зданіе, въ стилѣ итальянскаго ренессанса, съ богатымъ внутреннимъ убранствомъ и превосходнымъ, тонкой рѣзьбы, вызолоченнымъ иконостасомъ. Въ правой половинѣ собора, въ серебряномъ гробу, подъ массивнымъ изъ того же металла сдѣланнымъ навѣсомъ, поддерживавшимся четырьмя витыми, колонками, покоились мощи преподобнаго Серафима, всего лишь годъ тому назадъ открытыя въ присутствіи Государя и другихъ Августѣйшихъ Особъ. Надъ священнымъ прахомъ Саровскаго чудотворца день и ночь теплились сотни лампадъ. Впослѣдствіи мы присоединили и нашу семейную лампаду, работы Оловянишникова. Слѣва отъ собора стояла, среди другихъ построекъ, небольшая церковка въ честь св. Зосимы и Савватія, явившихся преподобному Серафиму во время его діаконскаго служенія, извѣстная своимъ деревяннымъ рѣзнымъ иконостасомъ, художественно исполненнымъ самимъ Саровскимъ Святителемъ.

Во дворѣ и въ соборѣ мы встрѣтили массу богомольцевъ — мужчинъ, женщинъ, дѣтей, здоровыхъ и больныхъ, горожанъ и деревенскихъ. Намъ хотѣлось прежде всего приложиться къ основной святынѣ Саровской обители — къ мощамъ преподобнаго Серафима и около нихъ помолиться за себя и за всѣхъ своихъ семейныхъ. Пришлось еще многое претерпѣть, прежде чѣмъ удалось этого достигнуть. Въ то же время мы оказались очевидцами слѣдующей сцены: одновременно съ нами пріѣхалъ изъ Петербурга небезызвѣстный редакторъ-издатель „Колокола” В. М. Скворцовъ, состоявшій чиновникомъ особыхъ порученій при Св. Синодѣ. Онъ былъ торжественно принятъ монастырской адмнистраціей въ особыхъ, т. н. „губернаторскихъ”, апартаментахъ (въ которыхъ въ послѣдующіе годы и меня заставляли останавливаться). Окруженный кольцомъ полицейскихъ, Скворцовъ вошелъ въ соборъ, и тутъ, на нашихъ глазахъ, началось то безобразіе, которое меня до глубины души возмутило. Двое полицейскихъ своими здоровенными ручищами, не безъ содѣйствія шашекъ, стали расчищать „Его Превосходительству” путь среди лицъ, благоговѣйно стоявшихъ и молившихся передъ мощами преподобнаго старца. Подъ соборными сводами, вблизи столь чтимой народной святыни, раздалась солдатская ругань и стоны побитыхъ. Зато цѣль д. с. с. Скворцова была достигнута — его быстро довели до раки, гдѣ онъ торжественно приложился, окруженный безотлучно сопровождавшими его полицейскими стражниками, которые предварительно за шиворотъ оттаскивали отъ столичнаго генерала паломниковъ, издалека пришедшихъ къ святому мѣсту. Эта недостойная сцена меня въ сильной степени возмутила. Не мало усилій пришлось мнѣ надъ собою употребить, чтобы не дать проявиться вспыхнувшему во мнѣ озлобленію противъ синодскаго чиновника, допустившаго столь грубое неуваженіе къ благоговѣйному настроенію собравшагося у чтимой святыни вѣрующаго люда.

Въ Саровѣ было болѣе людно, шумно, житейски сложнѣе, чемъ въ тихомъ, скромномъ Дивѣевѣ. Недаромъ говорилось, что тѣло Святителя покоится въ Саровѣ, но душа его незримо пребываетъ въ Дивѣевѣ.

Въ первый мой пріѣздъ, какъ и во всѣ слѣдующія мои ежегодныя посѣщенія Саровской обители, я прошелъ пѣшкомъ вдоль рѣчки Саровки по лѣсной дорожкѣ, сначала до „ближней”, а затѣмъ и до „дальней” пустынки, гдѣ въ полномъ одиночествѣ годами проживалъ преподобный Серафимъ, гдѣ онъ, среди дремучаго бора, спасался въ непрестанномъ молитвенномъ общеніи съ Всевышнимъ...

Около первой пустынки билъ источникъ, которымъ пользовался въ свое время святой старецъ, и который считался цѣлебнымъ. Паломники искали въ немъ врачеванія отъ разныхъ своихъ болѣзней. Мнѣ передавали о многихъ случаяхъ чудесныхъ исцѣленій. За послѣднее время около источника были выстроены обширныя зданія со спеціальными душами. Бросалась въ глаза неумѣстная вывѣска на ихъ фасадѣ: „дворянскія бани”.

Церковныя службы въ Саровѣ были длительныя. Совершались онѣ по строгой уставности монастырскаго чина.

Обойдя за день лѣсныя пустынки и искупавшись въ цѣлебномъ источникѣ, я шелъ ко всенощной, заканчивавшейся около 8 часовъ вечера, ложился, а къ двумъ часамъ утра вновь приходилъ въ темный, лишь мѣстами освѣщенный восковыми свѣчами и лампадками, соборъ. Во время ночной службы народу бывало немного. Вдоль стѣнъ недвижимо стояли мрачныя, черныя фигуры монаховъ, съ четками въ рукахъ и съ прикрытыми клобуками головами. На этихъ ночныхъ службахъ, продолжавшихся до разсвѣта, я изъ года въ годъ отдавался сосредоточенному молитвенному настроенію, которое помогало моей совѣсти подводить итогъ всему, что я дѣлалъ за истекшій годъ и способствовало моему духовному очищенію и обновленію. Тотчасъ послѣ ночной заутрени начиналась ранняя обѣдня, во время которой я исповѣдывался, обычно у о. іеромонаха Руфима, и затѣмъ пріобщался Св. Таинъ. Въ 9 часовъ утра я возвращался домой и принимался за сборы въ обратную дорогу въ Самару, тѣмъ же путемъ — на Арзамасъ и Нижній.

Съ 1906 года и до войны 1914 года я каждое лѣто посѣщалъ Дивѣево и Саровъ, употребляя на всю поѣздку не свыше десяти дней, являвшихся для меня настоящимъ отдыхомъ, необходимымъ для подкрѣпленія моихъ жизненныхъ силъ.

81

Вернувшись въ серединѣ лѣта 1906 года из Сарова, я засталъ въ Самарѣ общественные круги и всю губернскую администрацію въ крайне тревожномъ настроеніи. Первая Дума Высочайшимъ Указомъ 8 іюля была распущена. На другой день состоялся въ Выборгѣ пресловутый съѣздъ всѣхъ оппозиціонныхъ думскихъ элементовъ, и было выпущено извѣстное воззваніе къ населенію Россійской Имперіи, призывавшее не платить налоговъ и не давать въ армію рекрутовъ. Горемыкинъ былъ смѣщенъ. Невольно вспомнились мнѣ по этому поводу его опасливыя предостереженія. Замѣнилъ его П. А. Столыпинъ. Носились всюду недобрые слухи.

Въ самой Самарѣ чувствовалась среди всѣхъ обывателей крайняя тревога. Послѣ убійства Блока губерніей временно управлялъ Вице-Губернаторъ Иванъ Францевичъ Кошко, бывшій непремѣннымъ членомъ Новгородскаго Губернскаго Присутствія. Онъ оказался человѣкомъ податливымъ, бездарнымъ и ко всему этому, еще взбалмошнымъ.

Налаженный Блокомъ порядокъ и безпощадный по отношенію къ его нарушителямъ режимъ сталъ быстро разваливаться. Мѣры борьбы съ усиливавшимися террористическими организаціями Кошко принималъ слишкомъ слабыя и осторожныя, несмотря на имѣвшіяся въ его распоряженіи очевидныя данныя, на основаніи которыхъ слѣдовало бы самымъ рѣшительнымъ образомъ пресѣчь зловредную работу тайныхъ политическихъ группировокъ, гнѣздившихся, главнымъ образомъ, въ селѣ Рождественнѣ. Недаромъ управляющій имѣніемъ М. К. Ушкова, П. С. Степановъ, самъ принадлежавшій къ крайней лѣвой самарской либеральной партіи и поддерживавшій средствами своего хозяина газету „Волжское Слово”, обивалъ губернаторскіе пороги, настойчиво прося защиты и охраны отъ возможныхъ террористическихъ эксцессовъ со стороны рождественскихъ „товарищей”. По выраженію самого нехрабраго г. Кошко, Самара находилась „на вулканѣ”. Многіе степенные самарцы стали разъѣзжаться, большей частью направляясь въ Оренбургъ. Мои друзья и единомышленники горячо совѣтывали мнѣ семью мою на предстоящую зиму въ Самару не перевозить.

Подошелъ августъ и, 12-го числа этого мѣсяца, разнеслась страшная вѣсть о произведеномъ покушеніи на жизнь Столыпина, жившаго въ то время на своей лѣтней министерской дачѣ на Аптекарскомъ островѣ. Чудомъ спасся самъ Петръ Аркадьевичъ, но пострадали его семейные. Среди посѣтителей и служащихъ было много жертвъ, въ томъ числѣ и мой близкій другъ А. А. Воронинъ. Событіе это побудило меня отправить семью временно, до возможнаго общаго политическаго успокоенія, заграницу. По совѣту знакомыхъ, мы рѣшили устроиться на зиму въ Аркашонѣ. Мама, проживавшая все лѣто съ нами въ Головкинѣ, надумала на зиму вновь переѣхать въ Казань, къ Ольгѣ Наумовой.

Къ этому же времени надо отнести и другое мое рѣшеніе — продать, черезъ посредство Крестьянскаго Банка, Бугульминское имѣніе „Софьевку”. Рѣшеніе это подсказывалось создавшимся положеніемъ вещей, въ связи съ аграрными безпорядками, общимъ настроеніемъ деревенскихъ массъ, неустойчивостью всей государственной политики, дальностью самого имѣнія и дѣйствительной нуждой въ землѣ всѣхъ окрестныхъ крестьянъ, сидѣвшихъ на дарственномъ или т. н. „нищенскомъ” надѣлѣ.

Въ половинѣ сентября того же 1906 года я повезъ заграницу всю свою семью, состоявшую въ то время изъ жены, четырехъ дочерей и сына.

Добравшись до Аркашона, я нашелъ отличную помѣстительную дачу, пробылъ недѣли двѣ и вынужденъ былъ покинуть семью и вернуться обратно въ Россію къ своимъ отвѣтственнымъ дѣламъ. До сихъ поръ вспоминается мнѣ необычайная тяжесть нашей разлуки съ Анютой, которая всѣмъ своимъ помысломъ и сердцемъ ясно сознавала ожидавшую меня въ Самарѣ тяжелую и несомнѣнно опасную обстановку.

Этой стороны моей службы мы съ женой въ нашихъ разговорахъ никогда не касались, несмотря на то, что Анюта, въ свою очередь, получала отъ тѣхъ же террористическихъ организацій письма самаго возмутительнаго содержанія.

Анюта удивительно стойко и мужественно переживала тревожные годы направленныхъ противъ меня террористическихъ угрозъ. Прощаясь, мы не знали, увидимся ли снова. Я спѣшилъ обратно въ Самару, чтобъ не подавать повода моимъ явнымъ и тайнымъ политическимъ врагамъ торжествовать свою побѣду надъ якобы скрывшимся, подъ вліяніемъ террора, главнымъ противникомъ.

Проѣзжая въ вагонѣ изъ Самары до Аркашона и обратно, пересѣкая такимъ образомъ всю Европу съ крайняго востока до конечнаго западнаго ея пункта, я всматривался въ земледѣльческія картины мелькавшихъ мимо моихъ оконъ странъ: Франціи, Бельгіи, Германіи и своей родной Россіи.

Впечатлѣніе вынесъ я тогда отъ всего видѣннаго, долженъ сознаться, для моего національнаго самолюбія мало утѣшительное. Слишкомъ ярко и рѣзко бросалась въ глаза разница между культурной, благоустроенной и сытой земледѣльческой Европой и нашей, хотя и святой, но неряшливой и сравнительно нищей, общинной Русью, съ ея неизмѣннымъ „авось да небось”, мужицкой косностью и климатическими невзгодами...

Въ Петербургѣ я пробылъ лишь отъ поѣзда до поѣзда, перемѣнивъ вагонъ „Нордъ-экспресса” на удобное комфортабельное купэ въ превосходномъ спальномъ вагонѣ сибирскаго поѣзда, приходившаго на вторыя сутки въ Самару. Весь путь съ одного края Европы до другого я продѣлывалъ въ четверо сутокъ.

Въ Петербургѣ я успѣлъ кое-кого повидать и учесть настроеніе, сводившееся главнымъ образомъ, къ усиліямъ правительства подготовить въ странѣ почву для возможно благопріятныхъ выборовъ во Вторую Государственную Думу. Особой разборчивости въ средствахъ для этого придерживаться въ виду не имѣлось... Очевидно, взгляды Крыжановскихъ одерживали верхъ.

Въ Самарѣ я засталъ новаго губернатора — камергера Владиміра Васильевича Якунина, только что къ намъ назначеннаго изъ Херсонской губерніи. Наконецъ, нашелся человѣкъ, обитавшій обычно въ шумной и веселой Одессѣ, который, проживъ и проигравъ все свое и женино состояніе, очутился лицомъ къ лицу передъ роковой жизненной дилеммой: „быть или не быть!” По совѣту своихъ друзей онъ разрѣшилъ этотъ вопросъ путемъ принятія губернаторской должности въ одной изъ опаснѣйшихъ губерній того времени — Самарской.

Владиміръ Васильевичъ имѣлъ довольно представительную внѣшность, особенно когда онъ облекался въ придворную или губернаторскую форму, но въ дѣловомъ отношеніи онъ былъ правителемъ совершенно несвѣдущимъ, всецѣло пользовавшимся при исполненіи своихъ обязанностей совѣтами и подсказами своихъ ближайшихъ сотрудниковъ. Полицмейстеръ Критскій, съ первыхъ же дней, сумѣлъ войти въ особое довѣріе къ новому начальнику. Онъ далъ Якунину понять, что, показываясь вмѣстѣ съ нимъ, Критскимъ, онъ избѣгнетъ всякихъ случайностей террористическаго характера. Въ началѣ самарской службы, Якунина можно было видѣть на улицѣ или на оффиціальныхъ публичныхъ собраніяхъ лишь въ сопровожденіи хитраго и ловкаго полицмейстера, сумѣвшаго стяжать популярность не только въ Клифтоновскихъ кружкахъ, но и глубже — въ средѣ самихъ активныхъ террористовъ.

Во всякомъ случаѣ, не ему и не губернатору Якунину Самара обязана была своимъ политическимъ оздоровленіемъ и разгромомъ рождественскаго террористическаго центра, а исключительно энергіи и неустрашимой дѣятельности самарской жандармеріи. Во главѣ ея стоялъ доблестный полковникъ Бобровъ. Онъ сильно не ладилъ съ губернаторомъ изъ-за его безтактной болтливости и опредѣленно ненавидѣлъ полицмейстера, подозрѣвая его во всемъ томъ, о чемъ было мною выше о немъ упомянуто.

Бобровъ былъ назначенъ Столыпинымъ, и, благодаря своимъ отлично подобраннымъ сотрудникамъ, въ короткій срокъ сумѣлъ разобраться въ революціонномъ самарскомъ подпольѣ. Результатъ сказался быстро. За годъ онъ уничтожилъ всѣ террористическія организаціи. Такъ что Якунинъ могъ не безъ гордости доносить въ своихъ всеподданнѣйшихъ докладахъ о своей блестящей губернаторской дѣятельности, искоренившей революціонную смуту и терроръ.

А на долю дѣйствительнаго защитника Самары судьба выпала иная. Въ концѣ 1907 года, на Дворянской улицѣ, въ Боброва былъ сдѣланъ изъ-за угла выстрѣлъ. Доблестный жандармскій полковникъ былъ убитъ на мѣстѣ. Но съ его смертью энергично начатая имъ работа по очищенію Самарскаго края отъ преступнаго революціоннаго элемента не прекратилась. Бобровъ оставилъ послѣ себя хорошо организованныхъ и умѣло подобранныхъ сотрудниковъ, которые и продолжали въ „Бобровскомъ” духѣ свою энергичную дѣятельность. Они дали возможность лояльнымъ элементамъ снова вернуться къ обычнымъ дѣламъ и спокойно жить въ родныхъ мѣстахъ.

Вернусь къ характеристикѣ Якунина, съ которымъ мнѣ пришлось болѣе двухъ лѣтъ имѣть непосредственныя служебныя отношенія. Можетъ быть Владиміръ Васильевичъ и обладалъ когда-то нѣкоторой благовоспитанностью, но за послѣднее время своей разгульной жизни онъ ее, несомнѣнно, утерялъ. Попавъ ненарокомъ въ губернаторы, онъ старался казаться начальникомъ-джентельменомъ. Это ему плохо удавалось: то, пригласивъ къ себѣ на обѣдъ, самъ отъ него уѣдетъ на охоту, то при оффиціальномъ пріемѣ почтенныхъ общественныхъ дѣятелей, начнетъ съ ними чрезмѣрно балагурить, или „по-извозщичьи” на нихъ кричать, то въ пріятной компаніи, за бутылкой добраго вина, онъ изъ самарскаго Губернатора превратится въ бурнаго и въ нѣкоторыхъ смыслахъ, страстнаго одессита. Владиміръ Васильевичъ вообще отличался крайней несдержанностью. По натурѣ своей онъ былъ игрокъ. Это проглядывало въ немъ во всемъ его обиходѣ, даже служебномъ. Этимъ я объяснялъ себѣ и его личное ко мнѣ отношеніе. Якунинъ никакъ не могъ примириться съ моей популярностью въ общественныхъ кругахъ г. Самары и губерніи, и втайнѣ старался „бить мою карту”.

Но неудачно, что его немало раздражало. Внѣшнѣ онъ былъ со мною всегда любезенъ, даже претендовалъ на нѣкоторую дружескую интимность, особенно, когда его акціи, какъ губернатора, въ Петербургѣ стояли довольно низко. Но я, съ самаго же начала нашей совмѣстной службы, относился къ нему съ большой осторожностью и не безъ предубѣжденія. Въ его ближайшемъ окруженіи было много лицъ, относительно которыхъ у меня не безъ основанія составилось опредѣленно отрицательное мнѣніе. Они, каждый по своему, использовали слабыя стороны губернатора въ своихъ собственныхъ интересахъ и во вредъ общему дѣлу.

Якунинъ былъ женатъ на богатой одесситкѣ, милой и простодушной Варварѣ Ѳедоровнѣ, которую онъ, какъ и самого себя, своими азартными играми въ Монте-Карло и въ одесскихъ клубахъ, разорилъ, но превратилъ ее совершенно неожиданно въ губернаторшу. Взаимоотношенія супруговъ Якуниныхъ были невѣроятныя, но намъ всѣмъ пришлось къ нимъ привыкать, даже къ ихъ непринужденному между собою переругиванію въ присутствіи приглашенныхъ ими гостей. Въ концѣ концовъ милѣйшая Варвара Ѳедоровна не выдержала и изъ Самары сбѣжала къ себѣ на югъ, въ Одессу, а распущенность Якунина, къ концу второго года его самарскаго губернаторства, стала принимать такія формы, что, не безъ моего нѣкотораго содѣйствія, состоялся переводъ его отъ насъ въ Екатеринославскую губернію, гдѣ онъ продолжалъ вести себя самымъ невѣроятнымъ образомъ.

1

На Самарскую губернію, согласно узаконенному расписанію, полагалось избраніе тринадцати членовъ Государственной Думы.

82

По возвращеніи моемъ изъ заграницы я засталъ наше газетное дѣло въ полномъ расцвѣтѣ, благодаря приглашенію въ качествѣ редактора „Голоса Самары” опытнаго журналиста и публициста г. Янчезецкаго. Впереди, въ связи съ новой предвыборной кампаніей, предстояла усиленная редакціонная работа, оказавшаяся непосильной для лицъ, занятыхъ службой въ другихъ губернскихъ учрежденіяхъ. Шишковъ, Мухановъ и Богушевскій продолжали оставаться членами редакціоннаго бюро, но лишь въ качествѣ сотрудниковъ Янчевецкаго, явившагося главнымъ руководителемъ газеты и отвѣтственнымъ ея работникомъ.

Помимо массы всякихъ засѣданій и разборки текущихъ дѣлъ, мнѣ пришлось въ описываемый періодъ цѣлыми недѣлями просиживать въ качествѣ „сословнаго представителя” на разбирательствахъ саратовской Судебной Палаты безчисленнаго количества политическихъ дѣлъ, возникшихъ за послѣдніе смутные 1905-1906 года. Въ большинствѣ случаевъ виновные привлекались по статьѣ Уголовнаго Уложенія, говорившей о принадлежности къ противоправительственнымъ политическимъ обществамъ и организаціямъ. Но попадалось также много дѣлъ, связанныхъ съ преступленіями террористическаго характера.

Вспоминается мнѣ одно необычное совпаденіе. Слушалось .Саратовской Судебной Палатой крупное террористическое дѣло. На скамьѣ подсудимыхъ появились озлобленныя, лохматыя, звѣроподобныя физіономіи революціонеровъ. На столѣ передъ нами разложены были вещественныя доказательства — нѣсколько взрывчатыхъ бомбъ... При осмотрѣ ихъ, на одной изъ нихъ я прочелъ выгравированную надпись: „Наумову”.

Надо сказать, что въ октябрѣ и ноябрѣ 1906 года террористическія организаціи были еще въ полной силѣ. Бобровъ до нихъ только началъ добираться. Засѣданія Судебной Палаты съ участіемъ сословныхъ представителей (губернскаго предводителя, городского головы и волостного старшины) носили тревожный характеръ. Рѣдкое утро мы не получали подметныхъ писемъ устрашающаго содержанія, которые на многихъ участниковъ засѣданій несомнѣнно дѣйствовали угнетающе.

Первоначальный составъ выѣздной сессіи Саратовской Судебной Палаты находился подъ вліяніемъ террористическаго застращиванія. Меня возмущало подобное состояніе моихъ судейскихъ коллегъ, я настаивалъ на очевидной виновности привлеченныхъ политическихъ преступниковъ, а малодушествовавшіе чины Палаты въ большинствѣ случаевъ стояли за оправдательные приговоры.

Въ началѣ 1907 года Саратовская Палата была въ личномъ своемъ составѣ кореннымъ образомъ обновлена. Предсѣдателемъ ея былъ назначенъ Николай Алексѣевичъ Чебышевъ, человѣкъ твердый и безбоязненный, съ которымъ было пріятно сотрудничать. При немъ идея законности и справедливаго возмездія совершенно вытѣснила чувство страха передъ терроромъ...

Участію моему въ засѣданіяхъ Судебной Палаты я придавалъ очень серьезное значеніе. Это отнимало у меня немало времени, но я только въ исключительныхъ случаяхъ обращался къ кому-либо изъ своихъ предводителей съ просьбой меня замѣщать. Съ 1905 — 1908 г.г., приходилось участвовать почти сплошь въ дѣлахъ чисто-политической окраски. Также немало встрѣчалось судебныхъ разбирательствъ по преступленіямъ служебно-должностного характера. Присутствіе въ совѣщательной комнатѣ при обсужденіи итоговъ судебнаго слѣдствія, наряду съ чинами судебнаго вѣдомства, представителей мѣстной сословной и городской общественности вносило несомнѣнно живую струю.

При всемъ моемъ уваженіи къ членамъ Саратовской Судебной Палаты, къ ихъ высокому положенію, долголѣтнему опыту и почтенному возрасту — я не могъ не замѣчать ихъ казеннаго отношенія къ дѣлу...

Въ высшей степени живымъ, отзывчивымъ и энергичнымъ судебнымъ чиномъ, выгодно отличавшимся въ этомъ отношеніи отъ остальныхъ своихъ коллегъ, являлся Н. А. Чебышевъ, относившійся къ каждому дѣлу съ неослабнымъ интересомъ, но были и такіе члены Палаты, которые проявляли во время засѣданій склонность не только къ легкой дремѣ, но и къ глубокому сонному забытью, нерѣдко сопровождавшемуся сочнымъ храпомъ къ немалому отчаянію предсѣдательствовавшаго Чебышева.

Въ этихъ судебныхъ разбирательствахъ я лично рѣдка себя замѣщалъ кѣмъ-либо изъ своихъ коллегъ-предводителей, также почти безсмѣнно участвовалъ одинъ и тотъ же представитель отъ мѣстнаго городского самоуправленія. Что же касается волостныхъ старшинъ, то составъ ихъ постоянно мѣнялся, и за много лѣтъ моего предводительства мнѣ пришлось перезнакомиться на сессіяхъ Судебной Палаты почти со всѣми волостными представителями Самарскаго уѣзда. Объ ихъ участіи въ нашихъ совмѣстныхъ работахъ я долженъ отозваться съ самой положительной стороны. Старшины, за рѣдкими исключеніями, относились къ своимъ судебнымъ обязанностямъ вдумчиво, держали себя степенно, съ полнымъ достоинствомъ и совершенно независимо.

83

Мнѣ приходилось дѣлить мое время между мѣстной работой и участіемъ на всевозможныхъ столичныхъ съѣздахъ и собраніяхъ. Время было исключительно нервное, общество испытывало крайне напряженное состояніе, ввиду наступившей въ странѣ совершенно новой для нея политической обстановки. На мѣстахъ и въ центрѣ нарастало непреодолимое стремленіе къ взаимному общенію и поддержкѣ.

Происходившіе ранѣе въ Петербургѣ землевладѣльческіе съѣзды, реагировавшіе на аграрные безпорядки конца 1905 года и земельную правительственную политику начала 1906 года, прекратили свое самостоятельное существованіе со времени образовавшагося въ мартѣ того же 1906 года Всероссійскаго Дворянскаго объединенія. Послѣднее по существу своему было тоже землевладѣльческимъ, и оно всемѣрно отстаивало свое собственническое и культурное raison d’etre отъ натиска проповѣдниковъ аграрнаго анархизма.

Въ концѣ зимы 1906 года былъ созванъ второй съѣздъ Всероссійскаго Объединеннаго Дворянства, подъ засѣданія котораго Предсѣдатель Совѣта графъ А. А. Бобринскій любезно предложилъ свой старинный особнякъ на Галерной, являвшійся интереснѣйшимъ памятникомъ прошлыхъ вѣковъ и представлявшій собою рѣдкостный и цѣннѣйшій музей.

На этомъ съѣздѣ мнѣ пришлось выступать неоднократно по злободневнымъ политическимъ вопросамъ.

Анализируя производство выборовъ въ Думу, я познакомилъ слушателей съ условіями прошедшей въ Самарѣ избирательной кампаніи въ первую Государственную Думу и указалъ на рядъ существенныхъ дефектовъ, главнымъ образомъ, невозможность при наличіи даннаго законоположенія достигать при выборахъ сознательности.

На томъ же съѣздѣ я горячо протестовалъ противъ земельной политики правительства, которое, при издании ноябрьскаго Манифеста 1905 года, однимъ взмахомъ пера уничтожило труды, вложенные, главнымъ образомъ, Удѣльнымъ Вѣдомствомъ въ дѣло интенсификаціи аграрной культуры.

Съѣздъ отнесся къ моимъ выступленіямъ внимательно и не скупился выражать мнѣ знаки одобренія. Это было время моихъ публичныхъ успѣховъ, въ результатѣ чего я бывалъ заваленъ приглашеніями къ разнымъ виднымъ лицамъ изъ сановнаго и высшаго аристократическаго столичнаго міра.

Въ тотъ же пріѣздъ мой въ Петербургъ я посѣтилъ человѣка изъ совершенно иного міра и своеобразной профессіи, вызванной къ жизни переживаемой революціонной эпохой.

Я говорю о бывшемъ военномъ инженерѣ Авенирѣ Авенировичѣ Чемерзинѣ, изобрѣтателѣ непроницаемыхъ натѣльныхъ панцырей. Слухъ объ его изобрѣтеніи быстро распространился среди всѣхъ заинтересованныхъ лицъ. Посыпались со всѣхъ сторонъ заказы и Чемерзинъ заготовлялъ тѣлоспасительные костюмы всѣмъ, начиная съ рядового жандарма и кончая самимъ Столыпинымъ. Молва объ этихъ панцыряхъ докатилась въ свое время и до Самары. Передъ отъѣздомъ нашимъ заграницу, жена взяла съ меня слово, что я обзаведусь такимъ панцыремъ.

А. А. Чемерзинъ принялъ меня въ небольшомъ кабинетѣ, уставленномъ всевозможными экзотическими украшеніями. Завязался у насъ необычный разговоръ; Чемерзинъ сталъ меня разспрашивать, какого свойства смертоноснаго покушенія я для себя ожидаю? Отъ этого зависитъ выборъ того или другого панцыря. Онъ предложилъ мнѣ пройти въ сосѣднюю комнату и разложилъ передо мною цѣлую коллекцію изготовленныхъ имъ тканей и панцырей. Пристально глядя на меня темными глазами, показавшимися мнѣ фатальными, онъ спросилъ: „Чего же Вы, Ваше Превосходительство, для себя ожидаете? Револьвернаго выстрѣла или разрывной бомбы?”

Сначала я былъ въ полной нерѣшительности, что отвѣтить, потомъ заявилъ, что можно ждать всяческихъ сюрпризовъ... Тогда Чемерзинъ объяснилъ, что противъ разрывныхъ бомбъ у него имѣлась спеціальная непроницаемая обмундировка. Она защищаетъ всѣ члены, даже голову, т. к. въ шляпу кладется особая подкладка.

При этомъ онъ раскрылъ шкафъ и показалъ на висѣвшую тамъ арматуру въ человѣческій ростъ. „Вотъ, полюбуйтесь. Это только что исполненный мною заказъ для П. А. Столыпина... Стоимость его 15.000 рублей”.

Чемерзинъ развернулъ цѣлую градацію своихъ панцырей, начиная съ самыхъ дешевыхъ, грубыхъ и тяжелыхъ латъ въ 1000 рублей, непроницаемыхъ лишь для револьверныхъ нуль слабаго калибра, и кончая арматурой въ 20.000 рублей. Я соображалъ:... „пожалѣешь лишнюю тысячу и живъ не останешься!” А рядомъ въ выжидательной позѣ стоялъ въ образѣ Чемерзина своего рода Мефистофель-искуситель. Наконецъ, жребій былъ брошенъ. Мой выборъ палъ на грудной и спинной панцырь и на небольшую пластинку, вкладывавшуюся въ ручной портфель. Въ особой комнатѣ я испробовалъ непроницаемость выбранныхъ мною предметовъ, стрѣляя въ нихъ изъ нагана на разстояніи десяти шаговъ. Каждый разъ пуля отскакивала, оставляя лишь на ткани небольшое вдавленное углубленіе. Я уплатилъ за все 5.000 рублей. Панцыря я никогда не надѣвалъ, а пластинку долго вкладывалъ въ свой портфель, съ которымъ никогда вплоть до 1908 года, т. е. до года полнаго политическаго успокоенія, не разставался. При пріемѣ просителей я обычно держалъ свой защитный портфель подъ лѣвой рукой, противъ сердца, съ разсчетомъ — въ случаѣ нужды успѣю спрятать за нимъ свою голову, а правой рукой обезоружить террориста. Само собой, я отлично сознавалъ, что Вемерзинское изобрѣтеніе не гарантируетъ полной безопасности жизни. Убійство фонъ деръ Лауница явилось показательнымъ тому подтвержденіемъ. Генералъ носилъ подъ формой Чемерзинскую аммуницію, даже непроницаемую подкладку на фуражкѣ. Но убійца, можетъ быть освѣдомленный объ этомъ, сходя съ парадной лѣстницы сзади Лауница, приставилъ дуло своего револьвера къ единственно беззащитному мѣсту у головного мозжечка и спустилъ курокъ... Генералъ былъ убитъ на мѣстѣ... Но все же, пріобрѣтая Чемерзинскія прикрытія, я поступалъ согласно правилу — „береженаго и Богъ бережетъ”.

84

6-го декабря 1906 года состоялось пожалованіе меня придворнымъ званіемъ. Но еще за нѣсколько дней до означеннаго числа я совершенно случайно узналъ объ этомъ радостномъ для меня событіи. Какъ то, въ началѣ декабря, мы съ М. Д. Мордвиновымъ рѣшили пойти вечеромъ въ Панаевскій театръ, гдѣ ставилась „Веселая Вдова”. Наши мѣста оказались рядомъ съ генераломъ А. А. Мосоловымъ, управлявшимъ канцеляріей Министра Двора. Увидѣвъ меня, онъ любезно поздоровался и, продолжая трясти мою руку, привѣтливо-многозначительно сталъ меня съ чѣмъ то поздравлять. Увидавъ мое недоумѣніе, Мосоловъ мнѣ на ухо шепнулъ: „Шестого будете камергеромъ!”... Радости моей не было предѣловъ... Съ тѣхъ поръ „Веселая Вдова” стала для меня вдвойнѣ излюбленной опереттой.

Вступая на должность Губернскаго Предводителя, я былъ далекъ отъ какихъ-либо честолюбивыхъ помысловъ, а тѣмъ болѣе мечтаній о придворныхъ званіяхъ. Все это пришло само собой, не по моимъ проискамъ, а по личному желанію самого Государя, о чемъ мнѣ Дурново и говорилъ.

Въ связи съ этимъ исключительно радостнымъ для меня событіемъ, въ моей памяти встаетъ одна мелочь, о которой хочется сказать, какъ о курьезномъ совпаденіи. 5-го декабря Вечеромъ я спѣшилъ къ себѣ въ Европейскую гостиницу, и нещадно понукалъ извозчика... Передъ самымъ поворотомъ съ Невскаго къ гостиницѣ, немного не доѣзжая до городской думы, мой извозчикъ вдругъ останавливается... Окончательно выведенный изъ терпѣнія, я принялся во всю бранить лѣниваго возницу. Извозчикъ преспокойно ко мнѣ оборачивается и говоритъ: „Что же, баринъ?! Отъ свово счастья желашь отказываться?!” Я его спросилъ: „Въ чемъ дѣло?” Онъ показалъ кнутовищемъ на мостовую. На снѣгу, освѣщенномъ электричествомъ, я увидалъ большую конскую подкову... Разсмѣявшись, я быстро ее подобралъ. Черезъ нѣсколько минутъ, у Европейской, мой благожелательный возница получилъ отъ меня цѣлковый на чай. Я притащилъ съ собой въ номеръ свое объемистое „счастье”, положилъ его на столъ, а рядомъ лежалъ пакетъ. Вскрываю его и читаю оффиціальный указъ о состоявшемся Высочайшемъ пожалованіи меня въ званіе камергера Двора Его Императорскаго Величества... Изъ подковы я сдѣлалъ рамку съ соотвѣтствующими выгравированными надписями, вставилъ въ нее мой портретъ въ камергерскомъ маломъ мундирѣ и преподнесъ женѣ.

85

Изъ Петербурга я выѣхалъ на праздники прямо къ своимъ въ Аркашонъ. Засталъ я всѣхъ въ отличномъ видѣ, бодрыми и веселыми. Встрѣча была радостной, и я съ милыми моими дѣтишками самъ, какъ маленькій, бѣгалъ и рѣзвился, бывая съ ними то на лѣсныхъ прогулкахъ, то катаясь на лодкѣ или маленькихъ моторныхъ суденышкахъ, выплывая иногда въ хорошую погоду даже на далекій океанскій просторъ. Любили мы бродить во время отлива по пляжу и собирать на немъ раковины необычайнаго разнообразія.

Къ глубокому моему огорченію, болѣе двухъ недѣль я не могъ оставаться со своей семьей. Надо было спѣшить обратно въ Россію. Въ январѣ предстоялъ рядъ губернскихъ собраній, близился срокъ Думскихъ выборовъ. Пришлось передъ самымъ Новымъ Годомъ со своими разсташаться... Впереди ожидала меня все та же полная неизвѣстность. Время продолжало оставаться тревожнымъ и неопредѣленнымъ. Помню, какъ въ послѣдній вечеръ передъ разлукой, я забрался въ уютную дѣтскую комнатку и сѣлъ въ уголокъ, любуясь милыми нашими птенчиками. Внутри меня происходила сложная душевная и мучительная работа — борьба между чувствомъ мужа и отца, съ одной стороны, и сознаніемъ взятаго на себя отвѣтственнаго долга — съ другой... Но разлука была неизбѣжна.

На другой день я выѣхалъ обратно. Новый 1907-й Годъ я встрѣтилъ уже въ Россіи, въ полномъ одиночествѣ въ своемъ купэ. Разложивъ передъ собою кожаный складной дорожный альбомъ со вложенными въ немъ фотографіями моихъ семейныхъ, я мысленно привѣтствовалъ ихъ съ наступающимъ Новымъ Годомъ и, какъ умѣлъ, помолился Всевышнему.

Общее настроеніе въ Самарѣ было очень напряженнымъ. И въ городѣ и въ губерніи всѣ помыслы были заняты предстоящими выборами во вторую Государственную Думу, открытіе которой намѣчалось на начало марта. Въ уѣздныхъ центрахъ происходили избирательныя собранія. Мѣстная пресса всѣхъ направленій реагировала на выборы, заполняя газетные столбцы громовыми статьями и широковѣщательными призывами къ населенію... Вѣрное себѣ „Волжское Слово” вновь принялось обливать помоями „господскій помѣщичій” классъ, натравливая противъ него „трудящіеся” элементы. Нашъ „Голосъ Самары” тоже работалъ полнымъ ходомъ подъ умѣлымъ руководствомъ Янчевецкаго, который въ противовѣсъ „Слову” велъ полемику въ рамкахъ профессіональнаго приличія. Общихъ собраній Партія Порядка со времени первыхъ Думскихъ выборовъ болѣе не устраивала. Мы достигли сплоченія землевладѣльческихъ представителей губерніи. Для насъ важно было эту групповую и партійную солидарность поддержать и сохранить для слѣдующихъ выборовъ, на что и было обращено главное наше вниманіе.

Въ тайникахъ губернаторской канцеляріи тоже происходило замѣтное оживленіе подъ вліяніемъ получавшихся изъ Петербурга всевозможныхъ наставленій и циркулярныхъ распоряженій, касавшихся выборнаго производства. Въ столичныхъ верхахъ употребляли всѣ усилія обезвредить существовавшее Положеніе о выборахъ. Съ этой цѣлью Столыпинъ рѣшилъ усилить авторитетъ Сената и, опираясь на его соотвѣтственныя разъясненія, удалять изъ состава уѣздныхъ выборщиковъ нежелательные элементы. Процедура была установлена слѣдующая: въ какомъ-либо уѣздѣ въ число выборщиковъ попадаетъ субъектъ съ сомнительнымъ политическимъ прошлымъ. Губернаторъ объ этомъ лицѣ срочно сообщаетъ Министру Внутреннихъ Дѣлъ. Столыпинъ, въ свою очередь, препровождалъ въ экстренномъ порядкѣ полученныя отъ губернатора свѣдѣнія въ распоряженіе Сената, при соотвѣтствующемъ своемъ мнѣніи. Сенатъ, „принявъ всѣ данныя въ соображеніе”, немедленно „разъяснялъ” предложенныя на его разсмотрѣніе права даннаго лица. Обычно, по каждому подобному случаю издавался особый указъ, согласно которому произведенные выборы даннаго лица считались недѣйствительными, и его, какъ незаконно избраннаго, изъ списка выборщиковъ исключали. Подобнымъ „разъясненіями” Петербургъ разсчитывалъ подобрать болѣе или менѣе желательный составъ выборщиковъ. Сыпались эти „разъясненія” по всему лицу Великой Руси въ превеликомъ множествѣ, роняя достоинство Сената и, наканунѣ самыхъ выборовъ, возстановляя общественное мнѣніе противъ власти.

Февральское Губернское Избирательное Собраніе прошло у насъ въ условіяхъ исключительно сложныхъ и тревожныхъ.

Въ день его открытія, я пригласилъ выборщиковъ къ И часамъ дня въ Соборъ на молебствіе. Служба затянулась; пришлось еще выслушивать пространную напутственную рѣчь преосвященнаго Константина. И вдругъ, среди всеобщей тишины я услыхалъ сзади себя торопливо приближавшіеся ко мнѣ шаги и звяканіе шпоръ. Меня почему то обуяло недоброе предчувствіе. Обернувшись, я увидалъ вытянувшагося передо мною въ почтительной позѣ полицмейстера Критскаго. Онъ шопотомъ доложилъ, что посланъ срочно ко мнѣ Губернаторомъ для передачи экстренно-важнаго пакета, касающегося выборовъ. Онъ вручилъ мнѣ бумагу, оказавшуюся срочной телеграммой на имя Начальника Губерніи за подписью Оберъ-Прокурора Правительствующаго Сената. Въ ней „разъяснялось” избраніе двухъ выборщиковъ отъ Самарскаго уѣзда: Кундурушкина и Макарова. Въ депешѣ сообщалось объ исключеніи обоихъ изъ списка выборщиковъ.

Обѣжавъ глазами всѣхъ присутствовавшихъ въ Соборѣ, я само собой ни того, ни другого среди нихъ не нашелъ по вполнѣ понятной причинѣ: народникъ-писатель, земскій сельскій учитель Самарскаго уѣзда, Кундурушкинъ, и служащій въ статистико-оцѣночномъ отдѣленіи Губернскаго Земства Макаровъ, были представителями крайнихъ лѣвыхъ и, конечно, чуждались религіозныхъ обрядовъ.

Въ моей головѣ быстро и ясно встала сложность чреватаго возможными послѣдствіями заданія — удалить изъ помѣщенія Избирательнаго Собранія лицъ, разъясненныхъ Сенатомъ за полчаса до открытія выборовъ. По всѣмъ вѣроятіямъ они уже успѣли проникнуть въ залу Дворянскаго Дома.

Я, согласно закона, долженъ былъ открыть собраніе въ 12 часовъ. Было безъ десяти минутъ двѣнадцать часовъ, когда я вошелъ въ переднюю Собранія, гдѣ стояли секретари, провѣрявшіе выборщиковъ. Я первымъ долгомъ спросилъ — пропущены ли въ залу Собранія Кундурушкинъ и Макаровъ? Оказалось, что оба, по предъявленіи ими надлежащихъ документовъ, преспокойно прошли въ залу. Съ пресловутой Сенатской телеграммой въ рукѣ я вошелъ въ присутственную залу, нашелъ обоихъ „разъясненныхъ” выборщиковъ, и предъявилъ имъ полученный мною документъ. Я просилъ ихъ удалиться согласно требованію Выборнаго Положенія. Кундурушкинъ и Макаровъ категорически отказались подчиниться. Сразу же вокругъ насъ создалась напряженная атмосфера и стали раздаваться шумные возгласы протеста...

Посмотрѣвъ на часы и увидавъ, что стрѣлка близится къ 12 часамъ, я вынужденъ былъ, не входя въ дальнѣйшія пререканія, занять предсѣдательское мѣсто и объявить засѣданіе Губернскаго Избирательнаго Собранія открытымъ.

Прочтя собравшимся выборщикамъ, какъ того требовалъ законъ, надлежащія статьи выборнаго производства, я приступилъ къ провѣркѣ лицъ, явившихся на Собраніе, начавъ со старшаго Самарскаго уѣзда, въ спискѣ котораго какъ разъ значились Кундурушкинъ и Макаровъ. Доведя до свѣдѣнія Собранія содержаніе только что полученной мною телеграммы за подписью Оберъ-Прокурора Правительствующаго Сената, я заявилъ, что ввиду состоявшагося Сенатскаго разъясненія я вынужденъ Кундурушкина и Макарова вычеркнуть изъ выборщиковъ и считать ихъ, согласно буквѣ закона, людьми „посторонними”, присутствіе которыхъ на Избирательномъ Собраніи безусловно недопустимо и можетъ служить основаніемъ для отмѣны всего выборнаго производства.

Послѣ моихъ словъ въ залѣ поднялся невѣроятный шумъ и стали раздаваться выкрики протеста. Съ трудомъ удалось на время успокоить разбушевавшееся Собраніе, но не убѣдить лицъ, настаивавшихъ на томъ, что телеграмму нельзя признать за имѣвшій законную силу Сенатскій Указъ.

Положеніе мое, какъ предсѣдателя, осложнялось еще тѣмъ обстоятельствомъ, что нигдѣ въ наскоро-сфабрикованномъ въ Петербургскихъ канцеляріяхъ Выборномъ Положеніи никакихъ указаній не имѣлось о правахъ и обязанностяхъ предсѣдателя Избирательнаго Собранія. Межъ тѣмъ, при создавшейся обстановкѣ, я предчувствовалъ, что безъ примѣненія предсѣдательскихъ репрессій для возстановленія порядка, я не смогу довести собраніе до конца.

Чтобы дать себѣ возможность обдумать это осложненіе и успокоить разволновавшихся выборщиковъ, я объявилъ перерывъ, попросивъ всѣхъ оставаться въ залѣ, двери которой, согласно закона, на все время избирательнаго процесса должны быть запертыми. Я подошелъ къ „разъясненнымъ” выборщикамъ, и въ спокойной и привѣтливой формѣ я принялся съ ними вмѣстѣ обсуждать создавшееся положеніе вещей. Я убѣждалъ ихъ учесть два основныхъ обстоятельства: какъ предсѣдатель, я долженъ исполнить Сенатскій Указъ. Оставить исключенныхъ изъ списковъ, слѣдовательно „постороннихъ” лицъ въ залѣ Избирательнаго Собранія сдѣлало бы выборы недѣйствительными.

Вокругъ насъ столпились выборщики. Они внимательно прислушивались къ нашимъ переговорамъ, начинавшимъ принимать спокойный и мирный характеръ. Уже слышались одобрительныя по моему адресу замѣчанія. Былъ моментъ, когда мнѣ казалось, что Кундурушкинъ съ Макаровымъ готовы были сдаться на мои доводы и уговоры... Но вдругъ въ залѣ снова возникъ шумъ, раздались негодующіе возгласы. Сначала я не понялъ въ чемъ дѣло, но взглянувъ въ окна, я уразумѣлъ причину общаго возмущенія. Вокругъ Дворянскаго Дома гарцовали Кубанскіе казаки въ своихъ красныхъ бешметахъ, съ пиками и шашками. Весь Дворянскій Домъ оказался ими оцѣпленнымъ. Ярости „лѣвыхъ” участниковъ Собранія не было предѣловъ, „правые” же уставились на меня съ недоумѣніемъ. Никому въ голову не могло придти, что подобная казачья демонстрація произошла помимо моего желанія и распоряженія. А это именно такъ и было...

Я сразу догадался, что это была наглая выдумка Якунина.

Нѣсколько мгновеній стоялъ я безмолвно среди неистовствовашихъ выборщиковъ, до глубины души возмущенный провокаціонными дѣйствіями Губернатора. Стараясь казаться спокойнымъ, я рѣшилъ дѣйствовать... Выходъ изъ создавшагося положенія представлялся для меня единственный. Я поднялъ руку и просилъ дать мнѣ возможность высказаться. Стадо тихо и я обратился къ выборщикамъ со слѣдующими словами: „Господа! Появленіе казаковъ явилось одинаковой неожиданностью для васъ и для меня. Кто меня хорошо знаетъ, тотъ мнѣ въ этомъ на слово повѣритъ, а остальныхъ я прошу со мною вмѣстѣ подойти къ телефону и присутствовать при моихъ переговорахъ съ Начальникомъ Губерніи, по единоличному распоряженію котораго — надо думать — очутились вокругъ насъ казачьи отряды”....

Въ залѣ наступила тишина. Сопровождаемый толпой выборщиковъ, я прошелъ въ свой кабинетъ, взялъ телефонную трубку и просилъ соединить меня съ Губернаторомъ. Вскорѣ послышался его хрипловатый голосъ. Разговоръ былъ краткій. Воспроизвожу его дословно.

—„Съ Вами говоритъ Предсѣдатель Губернскаго Избирательнаго Собранія, Губернскій Предводитель Дворянства. Прошу объяснить, по чьему распоряженію помѣщеніе, гдѣ только что открыто было мною Избирательное Собраніе, оказалось оцѣпленнымъ казачьими отрядами?” Отвѣтъ послѣдовалъ: „Это я приказалъ... А что?!”... Тогда я въ присутствіи всѣхъ окружавшихъ меня выборщиковъ заявилъ Якунину слѣдующее: „Въ интересахъ огражденія порядка занятій предсѣдательствуемаго мною Губернскаго Избирательнаго Собранія — я требую отъ Вашего Превосходительства немедленной отмѣны даннаго Вами распоряженія и отозванія всѣхъ казачьихъ отрядовъ, окружающихъ зданіе Дворянскаго Дома. Предупреждаю, что, если мое требованіе Вами не будетъ въ точности исполнено, я вынужденъ буду срочно телеграфировать Министру Внутреннихъ Дѣлъ о Вашихъ дѣйствіяхъ, по всѣмъ признакамъ носящихъ провокаціонный характеръ”.

Раздалось какое-то мычаніе, но я трубку повѣсилъ. Вскорѣ красные кубанцы съ нашего горизонта исчезли, но все же Якунинъ успѣлъ достигнуть своего...

По возобновленіи засѣданія, я снова обратился къ Кундурушкину и Макарову съ требованіемъ покинуть присутственное мѣсто, повторивъ ранѣе высказанные мною мотивы. Но всѣ наши, какъ бы налаживавшіеся въ началѣ перерыва переговоры были забыты, а успокоенная было толпа, при видѣ красной казачьей формы, съ новой силой ожесточилась... Возникли вновь страстныя пренія и опять со всѣхъ сторонъ стали раздаваться неистовые крики. Во время перерыва я уже намѣтилъ себѣ опредѣленный планъ дѣйствій, въ соотвѣтствіи съ правами предсѣдателя, предусмотрѣнными Земскимъ Положеніемъ. Я рѣшилъ твердо ихъ придерживаться, но въ душѣ ругалъ столичное законодательное безголовье, упустившее изъ вида при выработкѣ правилъ выборнаго производства нормировать права и обязанности предсѣдателей избирательныхъ собраній. Мои друзья досаждали мнѣ своими совѣтами, но я предпочелъ твердо держаться Земскаго Положенія, которое держалъ передъ собой. Выходъ изъ создавшагося труднаго положенія казался мнѣ единственнымъ — закрыть избирательное собраніе и на слѣдующій день возобновить его, принявъ всѣ мѣры для недопущенія івъ присутственное помѣщеніе обоихъ исключенныхъ выборщиковъ. На этотъ путь я силою обстоятельствъ вынужденъ былъ встать.

Послѣ тщетныхъ моихъ настояній, замѣчаній и звонковъ я, ссылаясь на статью предсѣдательскихъ правъ земскаго Положенія, предупредилъ собравшихся, что, ввиду упорнаго нежеланія Кундурушкина и Макарова подчиниться моимъ законнымъ требованіямъ, я буду вынужденъ обратиться за содѣйствіемъ полицейскихъ чиновъ.

При этихъ словахъ на собраніи поднялся еще большій шумъ. Сборной мужицкой толпой дирижировали, главнымъ образомъ, кадетскіе лидеры. Они объединились не только съ крестьянами, но и съ представителями соціалъ-демократической и даже соціалъ-революціонной партій. Я попросилъ находящагося около меня гр. А. Н. Толстого вызвать нарядъ полиціи, дежурившій около нашего помѣщенія.

Трудно описать, что произошло въ залѣ Собранія и какъ были встрѣчены вызванные мною полицейскіе чины, во главѣ съ Критскимъ, видимо, крайне заинтригованнымъ всѣмъ происшедшимъ. Въ залѣ стоялъ гулъ голосовъ и грохотъ стульевъ о паркетный полъ...

Показавъ рукой на Кундурушкина и Макарова, я именемъ закона приказалъ вывести ихъ изъ зала Собранія. Распоряженіе это оказалось неисполнимо, такъ какъ на защиту этихъ лицъ выступилъ отрядъ выборщиковъ съ засученными рукавами и здоровенными кулаками, готовыхъ оказать нешуточное сопротивленіе полицейскимъ...

Тогда я, согласно статьи Земскаго Положенія, объявилъ Собраніе закрытымъ, въ силу чего уже не было необходимости въ примѣненіи насильственныхъ мѣръ для удаленія разъясненныхъ Сенатомъ „лицъ”. Не покидая своего предсѣдательскаго мѣста, я предупредилъ озадаченныхъ закрытіемъ Собранія выборщиковъ, что обо всемъ происшедшемъ мною будетъ тотчасъ же послана срочная телеграмма на имя Министра Внутреннихъ Дѣлъ, съ просьбой прислать мнѣ немедленныя указанія на то, допустимо ли возобновленіе Избирательнаго Собранія на слѣдующій день. Въ случаѣ положительнаго разрѣшенія, я обѣщалъ помѣстить надлежащее объявленіе въ утреннихъ выпускахъ издававшихся въ Самарѣ газетъ и вывѣсить его при входѣ въ Дворянское Собраніе.

Въ необычной обстановкѣ пришлось мнѣ въ моемъ предводительскомъ кабинетѣ составлять Столыпину многословную депешу, исключительно отвѣтственнаго содержанія. Около меня неотступно находился многочисленный кружокъ выборщиковъ, среди которыхъ, наряду съ преданными друзьями, обрѣтались и мои злые недруги. Тѣ и другіе недоумѣвали, что же будетъ дальше. Несмотря на вопросы и совѣты, мнѣ все же удалось сказать въ телеграммѣ Столыпину все, что я считалъ для хода дѣла нужнымъ и важнымъ.

Интереснѣе всего, что въ томъ же кабинетѣ, за отдѣльнымъ столомъ собралась многочисленная группа моихъ недоброжелателей во главѣ съ двумя Новоузенцами: Пустовойтовымъ и Павломъ Никитичемъ Поповымъ. Первый мнилъ себя соціалъ-демократомъ, а второй примыкалъ къ крайнимъ лѣвымъ кадетамъ. Оба состояли въ губернскихъ гласныхъ, отличаясь большой горячностью и склонностью къ многорѣчивымъ спорамъ. Дома у себя, въ Новоузенскомъ уѣздѣ, среди своихъ обширныхъ степныхъ хозяйствъ, тотъ и другой были премилыми радушными людьми, крѣпкими собственниками и лояльными гражданами. Такими я знавалъ ихъ въ былое время, когда по земской моей службѣ приходилось наѣзжать въ ихъ родной край. Въ данной же обстановкѣ преддумской выборной горячки они казались вышибленными изъ своей обычной дѣловой колеи и были совершенно неузнаваемы.

Возглавляемая высокимъ, здоровеннымъ, громогласнымъ Пустовойтовымъ и толстенькимъ, шумливымъ Поповымъ, расположившаяся вблизи меня группа лѣвыхъ выборщиковъ тоже занялась коллективнымъ писаніемъ. Они составляли жалобу въ будущую Государственную Думу на дѣйствія предсѣдателя Избирательнаго Собранія. Они такъ громко выражали свое негодованіе противъ меня, сопровождали свое писательство такими нелестными по моему адресу эпитетами, ясно долетавшими до моихъ ушей, что мѣшали мнѣ составлять телеграмму. Въ концѣ концовъ телеграмма Столыпину была послана...

Вернувшись часовъ въ шесть вечера къ себѣ домой, я почувствовалъ всю тяжесть и утомительность проведеннаго дня. Со мною неразлучно оставались мои ближайшіе друзья — Т. А. Шишковъ и Б. Н. Мухановъ. Мы съ нетерпѣніемъ ожидали отвѣта Столыпина. Онъ пришелъ въ дза часа пополуночи въ видѣ шифрованной телеграммы. Шифра никто изъ насъ не зналъ. Пришлось его по городу разыскивать. Въ концѣ концовъ нашли шифръ у Правителя губернаторской канцеляріи Благовѣствова, котораго я немедленно къ себѣ вызвалъ, а также и Непремѣннаго Члена Губернскаго по Земскимъ и Городскимъ дѣламъ присутствія П. В. Кругликова, въ рукахъ котораго сосредоточены были дѣла по выборамъ въ Государственную Думу. Они тотчасъ же охотно отозвались на мою просьбу пріѣхать ко мнѣ, несмотря на необычный ночной часъ.

Отъ Кругликова я узналъ еще одну подробность, всѣхъ насъ возмутившую. Оказалось, что сенатская депеша „разъяснявшая” Кундурушкина и Макарова, была Кругликовымъ получена въ день открытія Избирательнаго Собранія сравнительно рано, — въ 9 часовъ утра. Онъ, показавъ ее губернатору, хотѣлъ немедленно передать мнѣ, чтобы я успѣлъ не допустить исключенныхъ изъ списка выборщиковъ въ залу Собранія. Губернаторъ потребовалъ, чтобы депеша осталась у него, обѣщая ее во-время мнѣ доставить. Въ результатѣ, сенатское распоряженіе было вручено мнѣ за полчаса до открытія Собранія, да еще во время церковной службы въ Соборѣ.

Когда телеграмма Столыпина еще расшифровывалась, часовъ около четырехъ утра, нежданно появляется въ моемъ кабинетѣ полицмейстеръ Критскій.

„Не готовится ли со стороны моихъ „доброжелателей” еще новая какая-нибудь провокаціонная каверза?” — подумалъ я. Извинившись, Критскій отвелъ меня въ сосѣднюю библіотеку и сообщилъ, что получилъ изъ „достовѣрныхъ” источниковъ свѣдѣнія о готовившемся на меня покушеніи, если я не уступлю требованіямъ части выборщиковъ допустить Кундурушкина съ Макаровымъ къ участію на Избирательномъ Собраніи. Онъ „счелъ своимъ долгомъ” предупредить меня объ ожидавшей меня неминуемой опасности.

Слушалъ я его молча, съ чувствомъ внутренняго возмущенія. Когда онъ кончилъ свой докладъ, я спросилъ: „Это все?” Смѣтливый Критскій, по выраженію моей болѣе чѣмъ непривѣтливой физіономіи, счелъ за лучшее скорѣе отъ меня испариться.

П. А. Столыпинъ всецѣло одобрилъ мои дѣйствія, разрѣшилъ продолжить прерванные выборы. Читаю дальше и глазамъ своимъ не вѣрю, — въ томъ крайнемъ случаѣ, если я окажусь не въ состояніи отстранить исключенныхъ выборщиковъ отъ участія въ Избирательномъ Собраніи, Министръ даетъ мнѣ разрѣшеніе приступить къ производству выборовъ, не стѣсняясь ихъ присутствіемъ въ залѣ засѣданія... Невѣроятно, но это такъ!

То было первое мое скорбное разочарованіе въ Столыпинѣ, доселѣ казавшимся мнѣ образцомъ твердости и неуклонности въ осуществленіи законности и порядка!

Взявъ слово съ присутствовавшихъ, что они умолчатъ о* заключительной части Столыпинской депеши, я отправилъ своихъ друзей Шишкова и Муханова въ газетныя редакціи съ просьбой помѣстить обѣщанныя объявленія объ Избирательномъ Собраніи.

Съ ранняго утра принялъ я рѣшительныя мѣры для недопущенія Кодурушкина съ Макаровымъ въ Домъ Дворянства, на парадныхъ дверяхъ котораго съ 8 часовъ утра появилось объявленіе объ открытіи въ 12 часовъ дня Собранія. Пѣшкомъ благополучно дошелъ я до Дворянскаго Дома, расположеннаго въ противоположномъ концѣ города, и съ 10 часовъ утра сталъ лично слѣдить за приходящими въ мою канцелярію лицами, вытребовавъ черезъ Губернатора усиленный нарядъ наружной полиціи.

Предупрежденный полицмейстеромъ, я могъ ожидать чуть-ли не неминуемой своей гибели... въ дѣйствительности же произошло слѣдующее: около 11 часовъ дня появляется довольно многочисленная компанія выборщиковъ, съ Пустовойтовымъ во главѣ, и проситъ, чтобы я ихъ принялъ. Вошли въ кабинетъ эти лица, привѣтливо поклонились и Пустовойтовъ торжественно заявляетъ, что по внезапной болѣзни ни Кундурушкинъ, ни Макаровъ на сегодняшнее Избирательное Собраніе придти „никакъ” не могутъ... Вотъ чѣмъ кончилось ночное предупрежденіе г. Критскаго!...

Собраніе было мною открыто ровно въ 12 часовъ. Прошло оно быстро и въ смыслѣ лишь самого процесса выборнаго производства — благополучно, но далеко неблагопріятно въ отношеніи полученныхъ результатовъ.

Какъ на примѣръ того, какіе люди попали въ составъ избранныхъ во вторую Думу депутатовъ, могу указать хотя бы на крестьянина Бугурусланскаго уѣзда — кузнеца Абрамова, который былъ извѣстенъ А. Н. Карамзину, какъ отъявленный пропойца и „непутевый” человѣкъ... На другой день послѣ выборовъ я долженъ былъ всѣхъ только что избранныхъ членовъ Государственной Думы подробно опрашивать, согласно особой инструкціи, по цѣлому ряду вопросовъ: о мѣстѣ постояннаго ихъ жительства, о возрастѣ, профессіи и т. п. Имѣлась также графа о принадлежности депутата къ той или другой политической партіи.

Сижу я у себя дома въ предводительскомъ кабинетѣ и принимаю по очереди „народныхъ представителей”, въ томъ числѣ Абрамова, здоровеннаго, лохматаго, неграмотнаго мужика, съ распухшей отъ пьянства и драки злобной физіономіей. Вошелъ сей типъ, исподлобья глядя осовѣлыми глазами, въ кабинетъ и не зналъ — стоять ли ему или развалиться на кожаномъ креслѣ? Сидѣвшій сзади меня на диванѣ Карамзинъ, при видѣ Абрамова, не выдержалъ и невольно пробурчалъ: „И этакая скотина — туда же лѣзетъ въ Государственную Думу!” Я сдѣлалъ знакъ почтенному Александру Николаевичу, чтобы онъ себя сдерживалъ, и сталъ предлагать стоявшему передо мною необычайному „депутату” требуемые вопросы. Отвѣты получались невнятные, больше слышалось какое-то мычаніе, и лишь услыхавъ заданный мною вопросъ: къ какой политической партіи онъ принадлежитъ? косматая фигура Абрамова сразу ожила. Послышался немедленный и внятный отвѣтъ: „Бомбист!” и тутъ же вслѣдъ, изъ устъ все того же возмущеннаго Карамзина, раздалась по адресу „народнаго депутата” основательная и понятная для деревенскаго русскаго обитателя брань... Въ этотъ разъ я Александра Николаевича не останавливалъ — въ душѣ я былъ съ нимъ согласенъ: „бомбистъ” другого отношенія къ себѣ не заслуживалъ...

Тяжко было это все видѣть и переживать. Закрадывались смутныя предчувствія о неминуемыхъ гибельныхъ послѣдствіяхъ для бѣдной нашей родины отъ подобныхъ ея будущихъ хозяевъ и руководителей. Въ довершеніе моихъ невеселыхъ впечатлѣній отъ состаза избранныхъ депутатовъ, я вынужденъ былъ также опрашивать только-что избраннаго члена Государственной Думы, моего стараго знакомаго, бывшаго инспектора народныхъ училищъ В. Г. Архангельскаго.

Этотъ господинъ не безъ самодовольной гордости, не глядя мнѣ прямо въ глаза, заявилъ о своей принадлежности къ соціалъ-революціонной партіи. Невольно при этомъ вставала несообразность положенія. Съ одной стороны, — приходилось мнѣ участвовать въ особомъ присутствіи Судебныхъ Палатъ и приговаривать къ лишенію правъ и ссылкѣ въ Сибирь за принадлежность къ противоправительственнымъ политическимъ партіямъ, а съ другой, по долгу, я былъ вынужденъ съ господами типа Архангельскаго разговаривать не какъ съ преступнымъ элементомъ, а какъ съ людьми „высшаго порядка”, лично неприкосновенными, приглашаемыми по новой конституціи къ отправленію высшихъ государственныхъ обязанностей — къ управленію всей Россійской Имперіей. Временами меня подобныя мысли преслѣдовали, какъ кошмаръ...

Попавъ въ первый разъ въ зданіе Таврическаго Дворца, я случайно забрелъ въ одинъ изъ безконечныхъ его корридоровъ и, какъ вкопанный , остановился передъ дверью, надъ которой красовалась большая вывѣска съ надписью: „Соціалъ-демократическая партія”...

Взяло меня тогда тяжкое раздумье: къ чему, спрашивается, происходятъ въ Самарѣ всѣ эти безконечныя утомительныя судебныя разбирательства политическихъ дѣлъ, въ большинствѣ случаевъ все по поводу тѣхъ же соціалъ-демократовъ и ихъ партіи, легально признанныхъ въ стѣнахъ столичнаго дворца, гдѣ вершатся судьбы отечества?!

Въ ту же компанію свѣже-избранныхъ депутатовъ попали оба мои жалобщика — Пустовойтовъ и Пав. Поповъ. Съ ихъ стороны я удостоился совершенно неожиданнаго вниманія. Вечеромъ, послѣ выборовъ, въ самарскомъ Коммерческомъ собраніи, избранные депутаты, совмѣстно съ ихъ избирателями, устроили настоящій „пиръ горой”. Въ то же время мои друзья уговорили меня провести вечеръ съ ними. Въ отдѣльномъ кабинетѣ гостиницы „Россія” человѣкъ тридцать нашихъ единомышленниковъ скромно ужинали и мирно бесѣдовали, дѣлясь выборными впечатлѣніями.

Было довольно поздно, когда вошелъ къ намъ хозяинъ гостиницы и попросилъ меня выйти въ корридоръ, гдѣ ожидала меня какая-то депутація. Къ моему удивленію это были Пустовойтовъ и Поповъ, делегированные отъ праздновавшей свою побѣду компаніи съ порученіемъ выразить мнѣ отъ лица ихъ всѣхъ чувства глубокаго уваженія и преклоненія передъ моей стойкостью, а также высказать сожалѣніе, что я не принадлежу къ ихъ партійному блоку... Делегаты, изливающіе свои общественныя ко мнѣ симпатіи, обрѣтались въ замѣтно приподнятомъ настроеніи, создавшемся подъ вліяніемъ не однѣхъ только политическихъ страстей и побѣдоносныхъ переживаній... А вѣдь извѣстно — русскій человѣкъ въ подобномъ положеніи готовъ и съ заклятыми своими врагами цѣловаться... Во всякомъ случаѣ, я ихъ поблагодарилъ, но отъ объятій уклонился.

86

По окончаніи повсемѣстныхъ по Россіи думскихъ выборовъ, давшихъ въ общемъ своемъ итогѣ неблагопріятный результатъ, Губернскіе Предводители Дворянства, руководившіе Избирательными Собраніями, рѣшили собраться въ. Москвѣ на Съѣздъ, съ цѣлью обмѣняться впечатлѣніями, вынесенными отъ всего выборнаго производства.

Оказалось, что почти аналогичный съ Самарой случай произошелъ въ Курскѣ, гдѣ гр. Дорреръ очутился лицомъ къ лицу съ необходимостью изъять изъ присутственнаго помѣщенія проникшихъ въ него „разъясненныхъ”, передъ самымъ моментомъ открытія Собранія, выборщиковъ.

Единодушно было поддержано мое настойчивое заявленіе о необходимости возбудить передъ Правительствомъ, отъ имени Предсѣдателей Губернскихъ Избирательныхъ Собраній» коллективное ходатайство, чтобы ихъ права и обязанности были точнѣе опредѣлены закономъ.

Съѣздъ поручилъ А. Д. Самарину, только что избранному Московскимъ Губернскимъ Предводителемъ, и мнѣ войти въ непосредственные переговоры съ П. А. Столыпинымъ по поводу этого ходатайства.

Въ Петербургѣ мы съ Самаринымъ сумѣли убѣдить Столыпина въ необходимости изданія дополнительнаго законоположенія, о которомъ говорено было на Предводительскомъ Съѣздѣ. При выборахъ въ третью и четвертую Думу, Предсѣдатели Избирательныхъ Собраній уже могли твердо базироваться на ясной инструкціи.

Столыпинъ интересовался ходомъ Самарскихъ выборовъ. Онъ заставилъ меня ему пересказать все до мельчайшихъ подробностей и подѣлиться моими соображеніями по поводу общаго положенія дѣлъ на мѣстахъ, въ связи съ дѣйствовавшей избирательной системой. По своей губерніи я ему доказалъ, что при наличіи тѣсно сплоченнаго землевладѣльческаго блока въ 75 человѣкъ и значительнаго перевѣса крестьянскихъ выборщиковъ въ 101 человѣкъ, результатъ выборовъ всегда будетъ находиться въ рукахъ крестьянскихъ выборщиковъ. Но они, съѣзжаясь на 2-3 дня изъ своихъ отдаленныхъ угловъ въ губернскій центръ и другъ друга совершенно не зная, быстро подпадаютъ подъ вліяніе ловкихъ, ничѣмъ не стѣснявшихся агитаторовъ, готовыхъ своими двухдневными обѣщаніями вскружить головы, всецѣло занятыя единственными помыслами и вожделѣніями — о земельныхъ нарѣзкахъ... Указывалъ я также Столыпину на всю абсурдность ставки законодателя на некультурное „мужичье” большинство въ дѣлѣ конструированія народнаго представительства, призываемаго Царемъ себѣ на помощь по управленію огромной и сложной страной. Между тѣмъ это большинство не всегда способно толково разбираться даже въ своихъ малыхъ волостныхъ дѣлахъ.

Я откровенно повѣдалъ Столыпину тяжелыя впечатлѣнія, вынесенныя мною отъ состава избирательныхъ собраній, крестьянскій элементъ которыхъ, на мой взглядъ, отнюдь не могъ быть названъ достойнымъ и вѣрнымъ представительствомъ почтеннаго, хозяйственно-дѣлового сельскаго населенія, а скорѣе являлъ собой случайный подборъ деревенскихъ обывателей, по той или другой причинѣ вышибленныхъ изъ колеи нормальнаго земледѣльческаго труда.

Высказавъ сомнѣніе въ работоспособности только-что избранной Думы, я не скрылъ своихъ опасеній по поводу предстоявшей совмѣстной съ ней дѣятельности Царскаго Правительства, предвидя неизбѣжныя серьезныя осложненія, выходъ изъ которыхъ мнѣ представлялся единственный: прежде всего подтвердить незыблемую Царскую волю о сохраненіи народнаго представительства, но одновременно — принять срочныя мѣры къ коренному измѣненію созданныхъ графомъ Витте формъ такового, замѣнивъ ихъ иными, болѣе соотвѣтствующими духу и всему историческому государственному укладу Россіи.

Увлекшись своей излюбленной темой, я нарисовалъ Петру Аркадьевичу схему того, на мой взглядъ желаннаго, народнаго представительства, которое должно было бы явиться въ результатѣ широко реформированнаго земства и организаціи волостного всесословнаго земства. Мы смогли бы привлечь къ государственной творческой работѣ лучшія земскія народныя силы, достигнувъ въ выборномъ производствѣ главнаго — сознательности.

Выслушавъ меня, Столыпинъ съ печалью въ голосѣ промолвилъ: „Все это, можетъ быть, вѣрно, но въ жизнь провести теперь невозможно!”...

Получивъ отъ Петра Аркадьевича разрѣшеніе на отпускъ, я съ радостью бросился въ вагонъ и покатилъ вновь черезъ всю Европу къ своимъ, въ Аркашонъ, даже не дождавшись открытія второй Государственной Думы, состоявшагося 6-го марта. Изъ газетъ я потомъ узналъ, что 18-го того же мѣсяца состоялась извѣстная декларація Столыпинымъ правительственной программы, сразу выдвинувшая его въ первые ряды смѣлыхъ и стойкихъ государственныхъ дѣятелей и ораторовъ „Божьей милостію”.

Счастье нашего семейнаго свиданія было безпредѣльно. Засталъ я всѣхъ въ отличномъ видѣ: очевидно Аркашонскій воздухъ и климатъ оказали на нихъ самое благотворное вліяніе. Привезъ я имъ благую вѣсть, обрадовавъ всѣхъ, что къ маю можно будетъ намъ вернуться къ себѣ на Волгу, гдѣ все стало замѣтно успокаиваться.

Самъ же я рѣшилъ, вмѣсто того, чтобы сидѣть въ Аркашонѣ, воспользоваться случаемъ и хотя бы наскоро объѣхать нѣкоторыя заграничныя страны и мѣста, о которыхъ я давно мечталъ и до которыхъ добраться было въ прошлой моей дѣловой обстановкѣ совершенно невозможно. Теперь я имѣлъ до отъѣзда нашего въ Россію почти два мѣсяца въ •своемъ распоряженіи. Это и навело меня на мысль, вмѣстѣ съ

Анютой, оставивъ дѣтей подъ присмотромъ милѣйшей мадамъ Дюбюрге, отправиться въ давно желанное ,путешествіе, главнымъ образомъ въ Италію.

Быстро мелькнули Бордо, Марсель, Ницца, гдѣ мы рѣшили пробыть нѣсколько дней, чтобы повидаться съ К. К. Ушковымъ.

Катаясь по Ривьерѣ, не разъ проѣзжали мы мимо нашей „медовой” резиденціи — гостиницы „Ривьера-Паласъ; мы вспоминали наше прошлое, столь памятное для насъ, молодоженное пребываніе на Котъ-д-Азюръ и перебирали пестрый калейдоскопъ пронесшихся съ тѣхъ поръ событій. Много пришлось за это время пережить тяжелаго, но немало Господь посылалъ намъ и утѣшительнаго...

Изъ Ривьеры мы тронулись въ давно манившую насъ Италію. Побывали въ древней Генуѣ, провели двѣ недѣли въ Римѣ видѣли Неаполь и Помпею, остановились во Флоренціи. Послѣднимъ этапомъ объѣзда Италіи была сказочная Венеція. Побывали мы въ Швейцаріи, разъѣзжали три дня по этой живописнѣйшей странѣ. Пожили въ Лозаннѣ, переѣхали въ Женеву. Но здѣсь, въ конечномъ пунктѣ нашего путешествія, счастье намъ измѣнило во всѣхъ отношеніяхъ: погода превратилась въ хмурую и дождливую, такъ что не только не удалось полюбоваться бѣлоснѣжной вершиной Монблана, но охоты не было носъ изъ отеля высовывать. Вдобавокъ въ Женевѣ насъ ожидала тревожная вѣсть изъ Аркашона отъ мадамъ Дюбюрге. Внезапно серьезно заболѣла наша старшая дочь Марія. Мы поспѣшили выѣхать изъ Женевы прямо домой къ своимъ въ Аркашонъ, черезъ Ліонъ и Бордо.

Дома мы застали больную Манечку на пути полнаго выздоровленія. Срокъ моего отпуска кончался и, распростившись съ гостепріимнымъ Аркашономъ, мы тронулись обратно въ родную нашу Россію, по которой всѣ, отъ мала до велика, успѣли стосковаться, включительно до самой мадамъ Дюбюрге, открыто неблагосклонно отзывавшейся о своей „республиканской” родинѣ.

Въ Парижѣ мы посѣщали вдвоемъ съ Анютой городскія достопримѣчательности и музеи..

Особенно яркое впечатлѣніе на меня тогда произвелъ осмотръ музея „Карнавалэ”, гдѣ была собрана обстановка, отражавшая историческую эпоху „Великой” французской революціи 1789 года. При посѣщеніи его всплывали въ памяти не успѣвшіе еще остыть впечатлѣнія россійскаго революціоннаго лихолѣтія 1905 — 1906 г.г. Сердце сжималось при видѣ ужасовъ народнаго стихійнаго злобства и непостоянства. Судьба Россіи мерещилась мнѣ въ недобромъ, мрачномъ свѣтѣ! Выходя изъ стариннаго каменнаго портала музея, я обратился къ женѣ со словами: „Спаси, Господи, и помилуй нашу родину отъ ужаса всего, нами видѣннаго!”...

Несказанно рады были всѣ мои русскому храму на рю Дарю и православному богослуженію, по которому всѣ они стосковались за время пребыванія въ Аркашонѣ. Стояла великолѣпная погода. Весенній сезонъ былъ въ разгарѣ. Ежедневно подавалось намъ открытое помѣстительное ландо, и мы со всѣми нашими, по-парижски разодѣтыми, милыми, розовенькими дѣтками совершали прогулки по Буа де Булонь и ближайшимъ его окрестностямъ.

Наступилъ день нашего отъѣзда изъ привѣтливаго и наряднаго Парижа. Не безъ радости размѣстились мы съ семьей и прислугой въ удобные спальные вагоны Нордъ-Экспресса и, быстростремительно прорѣзавъ востокъ Франціи, клочекъ Бельгіи и всю сѣверную полосу Германской Имперіи, на вторыя сутки очутились къ общему нашему восторгу въ предѣлахъ родной земли.

87

Несмотря на кратковременность нашей остановки въ сѣверной столицѣ, которую необходимо было сдѣлать ради дѣтей, замотавшихся на быстроходномъ и длинномъ желѣзнодорожномъ пути, — я успѣлъ убѣдиться, что въ общественныхъ и служебныхъ сферахъ Петербурга царитъ тревога въ силу изо дня на день усиливавшагося разлада между Правительствомъ и Государственной Думой. Всѣ законопроекты, проведенные Столыпинымъ въ промежутокъ между первой и второй Думой въ порядкѣ 87 ст. Осн. Зак., народными представителями отвергались. Правительственныя выступленія выбывали ожесточенную критику оппозиціонно - настроенныхъ депутатовъ. Всѣ ощущали ненормальность создавшагося положенія вещей, невозможность творческой государственной планомѣрной работы и необходимость, такъ или иначе, прекратить столь вредное для общаго политическаго настроенія страны взаимное треніе между Правительствомъ Царя и созданнымъ по Его велѣнію народнымъ представительствомъ.

Пришлось мнѣ услыхать и о готовившемся, къ счастью предупрежденномъ, покушеніи на Государя и Его Августѣйшую семью, на Великаго Князя Николая Николаевича и Столыпина.

Въ общемъ, покинулъ я столицу съ тяжелымъ сердцемъ и невеселыми думами. Я рѣшилъ, тотчасъ же по возвращеніи въ Самару, собрать всѣхъ своихъ предводителей и депутатовъ для совмѣстнаго обсужденія того, что слышалъ и видѣлъ въ Петербургѣ.

Семью свою я водворилъ въ Головкинѣ, гдѣ ихъ со слезами радости встрѣтила моя старушка-мать, самъ же я поспѣшилъ въ Самару къ застоявшимся безъ меня сословно-общественнымъ дѣламъ и заботамъ, — тѣмъ болѣе, что не успѣлъ я пріѣхать къ себѣ въ имѣніе, какъ получилъ отъ Управляющаго Самарскимъ отдѣленіемъ Дворянскаго и Крестьянскаго Банковъ, князя П. Д. Урусова, срочный вызовъ въ Самару по дѣлу, «связанному съ ликвидаціонной дѣятельностью Крестьянскаго Поземельнаго Банка.

Возвращеніе мое изъ заграницы совпало съ пріѣздомъ въ Самару особой комиссіи, сформированной центральнымъ вѣдомствомъ упомянутаго Банка, которой поручено было приступить къ усиленной скупкѣ въ Самарской губерніи помѣщичьихъ земель и перепродажи ихъ, на льготныхъ условіяхъ, крестьянскому населенію. Во главѣ комиссіи стоялъ Степанъ Степановичъ Хрипуновъ, оказавшійся человѣкомъ разсудительнымъ и въ общественномъ смыслѣ сговорчивымъ.

Живой, отзывчивый и успѣвшій „осамариться” Урусовъ, принимая по своему служебному положенію самое близкое участіе въ дѣятельности Хрипуновской комиссіи, съ болью въ сердцѣ усмотрѣлъ въ общемъ ликвидаціонномъ спискѣ помѣщичьихъ имѣній родовую Аксаковскую вотчину при с. Знаменскомъ, въ Бугурусланскомъ уѣздѣ, прославленную ея бывшимъ владѣльцемъ — Сергѣемъ Тимофеевичемъ Аксаковымъ въ его классической „Семейной Хроникѣ”. Вотчина эта, со всей ея, столь художественно описанной имъ усадьбой, водяной мельницей, прудомъ и рыбными садками, перешла впослѣдствіи въ собственность къ родному брату знаменитаго писателя, Аркадію Тимофеевичу, приходя мало-помалу въ полное запустеніе. Въ такомъ видѣ она и была предложена потомками Аксакова Хрипуновской комиссіи для продажи ее общему ликвидаціонному фонду. Князь Урусовъ рѣшилъ оказать Самарскому дворянству услугу и просилъ Хрипунова обождать съ ликвидаціей ,,Знаменскаго” до моего возвращенія изъ заграницы.

Благодаря иниціативѣ Петра Дмитріевича и любезности Степана Степановича мнѣ удалось во время изъять Аксаковскую вотчину изъ общей ликвидаціонной спѣшки. Пришлось въ спѣшномъ порядкѣ обсудить на собраніи Предводителей и Депутатовъ вопросъ о возбужденіи передъ надлежащими инстанціями ходатайства по поводу передачи изъ общаго ликвидаціоннаго фонда въ собственность Самарскаго дворянства части Аксаковской вотчины, заключавшей въ себѣ усадьбу съ прилегавшими къ ней прудомъ, водяной мельницей, многодесятиннымъ паркомъ и другими угодьями — всего около 100 десятинъ. Цѣль этого пріобрѣтенія сводилась къ сохраненію и возможному возстановленію ,,Знаменской” усадьбы въ томъ видѣ, какъ она изображена въ „Семейной Хроникѣ”. Имѣлось также въ виду основать въ означенной усадьбѣ ремесленнотехническое училище, имени С. Т. Аксакова, для обученія въ немъ дѣтей мѣстнаго крестьянскаго населенія. Представители нашего дворянства поручили мнѣ выхлопотать тѣ платежныя льготы, которыя по банковскимъ правиламъ предоставлялись при подобныхъ сдѣлкахъ крестьянскому сословію.

Я вынужденъ былъ созвать экстренное Губернское Дворянское Собраніе для окончательнаго рѣшенія вопроса о пріобрѣтеніи Аксаковской усадьбы. Одновременно, на томъ же собраніи, я предложилъ на его утвержденіе докладъ объ ознаменованіи избавленія Августѣйшей семьи отъ грозившей ей опасности. Я предлагалъ соорудить икону-складень и поднести ее Царской Семьѣ въ день рожденія Наслѣдника Цесаревича (30-го іюля).

Получивъ единодушное одобреніе со стороны дворянскаго общества по обоимъ моимъ докладамъ, я вновь поѣхалъ въ Петербургъ.

Сопровождалъ меня въ этотъ разъ М. Д. Мордвиновъ. Онъ оказывалъ мнѣ немалые услуги въ моихъ хлопотахъ, благодаря своимъ столичнымъ знакомствамъ, свѣтской общительности и необыкновенному рвенію къ дѣлу сохраненія въ рукахъ дворянства Аксаковской усадьбы. По его иниціативѣ появился въ „Новомъ Времени” рядъ бойкихъ статей, привѣтствовавшихъ постановленіе Самарскаго дворянства объ огражденіи родовой вотчины творца „Семейной Хроники” отъ общаго ликвидаціоннаго распыленія.

Министръ Финансовъ, Владиміръ Николаевичъ Коковцевъ, къ которому намъ пришлось обратиться за содѣйствіемъ, встрѣтилъ насъ внѣшне привѣтливо, но по существу нашего ходатайства не только холодно, но опредѣленно отрицательно. Небольшого роста, аккуратно скроенный, Владиміръ Николаевичъ имѣлъ обликъ дѣловитаго, сильно занятаго сановника. Выраженіе его узкаго продолговатаго лица, обрамленнаго русой съ легкой просѣдью бородкой, было далеко не привѣтливымъ. Его круглые сѣроватые глаза, расположенные подъ высокимъ красивымъ лбомъ, ясно говорили, что лучше было бы, если бы мы его, большого государственнаго дѣльца, не безпокоили по „пустякамъ”... Волнуясь, то краснѣя, то блѣднѣя, Коковцевъ намъ категорически заявилъ, что, „при существованіи законодательныхъ палатъ”, онъ, какъ Министръ, не находитъ возможнымъ удовлетворить ходатайство Самарскаго дворянства относительно льготъ по покупкѣ Аксаковской усадьбы. Противъ самаго пріобрѣтенія онъ, само собой, никакихъ препятствій не видитъ.

Тогда пришла намъ съ Мордвиновымъ мысль — связать устройство въ Аксаковской усадебной землѣ ремесленной школы съ просвѣтительной дѣятельностью сравнительно недавно возникшаго общества — „Попечительство о трудовой помощи”, принятаго Государыней Императрицей Александрой Ѳеодоровной подъ свое Августѣйшее покровительство. Но по наведеннымъ справкамъ, къ немалому нашему огорченію, оказалось, что Попечительство оказываетъ помощь только крестьянскому населенію. Евреиновъ, завѣдывающій дѣлами общества, предупредилъ насъ, что на совмѣстную работу съ дворянствомъ, хотя бы направленную къ интересамъ мѣстнаго населенія, намъ разсчитывать невозможно.

„Развѣ только, — улыбнувшись, добавилъ онъ, — если сама Августѣйшая Покровительница соизволила бы дать на то свое согласіе”...

Слова эти крѣпко запали мнѣ на умъ. Въ тотъ же день я направился къ графу Гендрикову, состоявшему при особѣ Ея Величества, повѣдалъ ему всѣ свои мечты и планы и попросилъ дать мнѣ возможность обо всемъ лично доложить Императрицѣ.

Элегантный, чрезвычайно привѣтливый, съ красивымъ,

тонкимъ лицомъ истаго аристократа, графъ Гендриковъ удивительно участливо отнесся къ моей просьбѣ и обѣщалъ въ срочномъ порядкѣ устроить мнѣ аудіенцію у Государыни. К дѣйствительно — черезъ два дня я былъ принятъ Ея Величествомъ и милостиво выслушанъ. Я доложилъ, что Самарское дворянство испрашиваетъ у Трудовой Помощи содѣйствія не для себя, а для того же крестьянскаго населенія, и что наше сословное общество предлагаетъ свои услуги Попечительству лишь въ видѣ дѣлового своего сотрудничества. Государыня очень привѣтливо, на русскомъ языкѣ, съ легкимъ, чуть замѣтнымъ акцентомъ, мнѣ отвѣтила:

„Передайте Самарскому дворянству, что я буду рада работать вмѣстѣ съ нимъ въ дѣлѣ оказанія трудовой помощи мѣстному населенію”.1

Горячо поблагодаривъ Императрицу за оказанную нашему сословному обществу милость, я,прежде всего, подѣлился своей радостью съ Мордвиновымъ, а затѣмъ поспѣшилъ найти Евреинова, чтобы передать ему о результатѣ моего доклада Государынѣ. Немало изумившись подобному неожиданному обороту дѣла, Владиміръ Дмитріевичъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, любезно пообѣщалъ въ будущемъ всяческое содѣйствіе нашимъ планамъ.

Исполнилъ я и порученіе, касавшееся сооруженія иконы-складня, которую намъ предстояло поднести царской семьѣ 30-го іюля. Неоцѣнимую услугу оказалъ мнѣ живой и привѣтливый довѣренный извѣстной по изготовленію церковной утвари фирмы „Бр. Оловянишниковыхъ” — Николай Константиновичъ Окуневъ. На него мнѣ указалъ знатокъ старинной художественной иконописи, комендантъ Царскосельскаго Дворца, князь Михаилъ Сергѣевичъ Путятинъ.

Въ то время у Оловянишниковыхъ работалъ молодой художникъ Вашковъ — высокій, статный, „русскій” красавецъ, съ копной чудныхъ каштановыхъ кудрей на головѣ и удивительно привѣтливыми, темно-карими, умными глазами. Ученикъ геніальнаго Виктора Михайловича Васнецова, Вашковъ въ свои произведенія вкладывалъ столько и природнаго и унаслѣдованнаго отъ своего великаго учителя, вкуса и знанія, что оловянишниковскія издѣлія завоевали исключительное къ себѣ вниманіе знатоковъ церковной старины и художественной иконописи.

Намъ съ Мордвиновымъ Вашковъ представилъ рядъ эскизовъ рамки для складня, и мы выбрали одинъ, наиболѣе, по нашему мнѣнію, подходившій къ простымъ и строгимъ очертаніямъ древняго „истаго” православія. Что же касается самыхъ иконъ, то Окуневъ просилъ насъ не безпокоиться, обѣщавъ найти, если не въ Петербургѣ, то въ Москвѣ, у хорошо извѣстныхъ ему антикваровъ и коллекціонеровъ, стариннаго письма, изображеніе трехъ святителей: св. Николая, св. Царицы Александры и св. Алексія.

Благодаря Башкову, мы съ Мордвиновымъ имѣли случай познакомиться съ самимъ Васнецовымъ и побывать въ его небольшомъ, но оригинально выстроенномъ и въ „Васнецовскомъ” стилѣ отдѣланномъ уютномъ особнячкѣ.

Не успѣли мы вдоволь налюбоваться на эскизы и картины своеобразной кисти геніальнаго художника, въ особенности, на огромную картину, изображавшую русскаго богатыря, въѣхавшаго на своемъ могучемъ конѣ на холмъ и смотрѣвшаго съ него вдаль изъ-подъ прикрывшей лобъ ладони, какъ передъ нами появился самъ знаменитый хозяинъ, съ привѣтливой улыбкой на немолодомъ, подвижническаго типа, лицѣ. Скромный и тихій Викторъ Михайловичъ сразу ожилъ, какъ только рѣчь зашла о близкомъ его творчеству дѣлѣ. Разсматривая эскизы складня и говоря объ иконахъ, Васнецовъ имѣлъ строгій, сосредоточенный видъ. Къ своему бывшему ученику, Вашкову, онъ обращался на „ты”, но подъ личиной требовательнаго учителя чувствовалось отеческое расположеніе.

1

Слова этн впослѣдствіи были выгравированы на золотой доскѣ; которая была помѣщена въ залѣ пріобрѣтенной въ томъ же 1907 году Самарскимъ дворянствомъ Аксаковской Знаменской усадьбы.

88

Во время пребыванія въ Петербургѣ я не могъ не замѣтить крайне тревожнаго настроенія въ правящихъ и общественныхъ сферахъ. Отношенія между правительствомъ и Государственной Думой дошли до послѣдней степени взаимной нетерпимости. Въ столичномъ воздухѣ нависли сгустившіяся грозовыя тучи. Изъ устъ въ уста передавались слухи о раскрытіи заговора пятидесяти пяти членовъ Государственной Думы соціалъ-демократической партіи, имѣвшаго цѣлью ниспровергнуть государственный строй, и о готовившихся, въ связи съ этимъ, со стороны правительста рѣшительныхъ мѣрахъ.

Не успѣлъ я вернуться въ Самару, какъ, 3-го іюня, страна была оповѣщена Высочайшимъ Манифестомъ и Указомъ о роспускѣ Государственной Думы и о созывѣ послѣдующей Думы на 1-е ноября 1907 года по новому выборному закону. Тогда же опубликовано было положеніе о выборахъ въ третью Думу, составленное все тѣмъ же присяжнымъ творцомъ всяческихъ конституціонныхъ новеллъ, С. Е. Крыжановскимъ, и все въ тѣхъ же условіяхъ лихорадочной неосмотрительной спѣшки.

Вѣсть объ этихъ Высочайшихъ распоряженіяхъ исключительной важности была принята въ Самарѣ, какъ и вездѣ, спокойно. Какъ разъ въ день ихъ обнародованія у меня происходило собраніе предводителей и депутатовъ, отнесшихся къ этому государственно-политическому событію съ должнымъ сознаніемъ всего того огромнаго значенія, которое оно должно было имѣть для послѣдующихъ выборовъ въ новую Думу.

Въ тотъ же день я уѣзжалъ въ свое Головкинское имѣніе. На пароходѣ я былъ смущенъ безтактностью провожавшаго меня, въ числѣ другихъ моихъ дворянъ-сослуживцевъ, Вл. Н. Львова. Въ обширной пароходной рубкѣ, въ присутствіи многочисленной посторонней публики, онъ вдругъ потребовалъ бутылку шампанскаго, и съ бокаломъ въ рукѣ, радостно, восторженно началъ во всеуслышаніе восхвалять указы „Самодержца” о роспускѣ „негодной” Думы и объ избирательной реформѣ... Не только мнѣ, но и всѣмъ присутствовавшимъ показалась крайне неумѣстной подобная выходка несдержаннаго Львова.

Въ іюлѣ я, вмѣстѣ съ дворянской депутаціей, вновь долженъ былъ отправляться въ Петербургъ для поднесенія 30-го іюля царской семьѣ складня.

Пріѣхали мы шестеро въ Петербургъ за нѣсколько дней до 30-го іюля. Заказанный складень по своему художественному исполненію и вставленнымъ стариннымъ, замѣчательнаго письма, иконамъ, дѣйствительно представлялъ исключительную, чисто-музейную цѣнность.. Это былъ подарокъ, достойный быть поднесеннымъ православному русскому Царю.

Получивъ изъ Церемоніальной части Министерства Двора увѣдомленіе о пріемѣ нашей депутаціи Ихъ Величествами въ одиннадцать съ половиной часовъ дня въ Петергофскомъ Дворцѣ, мы были одновременно извѣщены секретаремъ Столыпина о приглашеніи имъ всѣхъ насъ къ нему въ Елагинскій Дворецъ, на утро 29-го іюля.

Всемогущій въ то время Петръ Аркадьевичъ встрѣтилъ насъ добрымъ словомъ и чарующей улыбкой. Онъ провелъ насъ черезъ свой кабинетъ въ сосѣднюю просторную гостиную, съ видомъ на огромный паркъ съ его вѣковыми „Петровскими” дубами. Разсадивъ насъ вокругъ себя, Столыпинъ привѣтствовалъ доброе пожеланіе самарскаго дворянства поднести въ переживаемыя тяжелыя времена глубоко вѣрующей Августѣйшей Семьѣ икону-складень. Затѣмъ онъ перешелъ на то положеніе, которое создалось въ нашей губерніи, въ связи съ измѣненіями избирательнаго закона, а также разспрашивалъ про ходъ землеустроительныхъ работъ на мѣстахъ. Держалъ онъ себя чрезвычайно просто и велъ съ нами оживленную бесѣду, видимо, пользуясь рѣдкимъ случаемъ переговорить со свѣжими, только что пріѣхавшими изъ волжской провинціи, мѣстными людьми.

Отпуская насъ, Петръ Аркадьевичъ благодарилъ за посѣщеніе и за все то интересное, что ему пришлось отъ насъ узнать. Тепло простившись съ нами, онъ подвелъ насъ къ террасѣ и. указывая рукой на огромные кудрявые дубы, Окружавшіе дворецъ, сказалъ: „Эти могучія деревья посажены рукой Великаго Петра, находившаго на все время! Вотъ съ кого мы должны брать примѣръ!”

Очарованные его пріемомъ, самарцы, довольные и удовлетворенные, вышли изъ бѣлокаменнаго Елагина Дворца, въ сопровожденіи Товарища Министра, милѣйшаго и добрѣйшаго Александра Ивановича Лыкошина, считавшагося однимъ изъ самыхъ приближенныхъ лицъ къ Премьеръ-Министру.

Лыкошинъ короталъ свой вѣкъ въ провинціи, служилъ одно время земскимъ начальникомъ, и вдругъ, по капризу затѣйницы-судьбы и желанію Столыпина, — попалъ къ нему въ „товарищи”. Встрѣчаясь съ нимъ впослѣдствіи довольно часто по дѣламъ службы и на разныхъ засѣданіяхъ, гдѣ ему приходилось замѣнять иногда Министра въ качествѣ предсѣдателя, я никакъ не могъ понять, почему милѣйшій Александръ Ивановичъ могъ получить столь отвѣтственное назначеніе. Единственное объясненіе я находилъ въ томъ, что для Столыпина Лыкошинъ былъ необходимъ, какъ прирожденный оптимистъ, видѣвшій и расцѣнивавшій все въ розовомъ свѣтѣ. Очевидно, блаженнодушный Александръ Ивановичъ служилъ для Петра Аркадьевича нѣкотораго рода бромистымъ успокоительнымъ средствомъ въ минуты его служебныхъ затрудненій или гнетущихъ отвѣтственныхъ думъ... Другого объясненія для его высоко-бюрократическаго положенія я найти никакъ не могъ... Сужу я это отчасти по слѣдующему случаю:

Послѣ одного изъ бурныхъ засѣданій Совѣта по дѣламъ мѣстнаго хозяйства, на которомъ особенно остро обсуждался вопросъ объ уѣздной реформѣ и объ измѣненіи института уѣздныхъ предводителей, мнѣ пришлось сидѣть на обѣдѣ, дававшемся участниками упомянутаго Совѣта въ честь П. А. Столыпина, причемъ мое мѣсто оказалось между премьеромъ и Лыкошинымъ. Мнѣ было не весело. Я усталъ, а главное, находился подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ доклада Министерства Внутреннихъ Дѣлъ по поводу намѣченныхъ уѣздныхъ реформъ, противъ котораго горячо выступалъ въ этотъ день на засѣданіи подъ предсѣдательствомъ Лыкошина. Послѣдній, замѣтивъ мое „необѣденное” настроеніе, сталъ мнѣ надоѣдать разспросами. Я не выдержалъ и откровенно сознался, что радоваться не приходится, когда стоишь лицомъ къ лицу съ такими необдуманными реформами, какъ только что заслушанные доклады о реорганизаціи всего уѣзднаго административнаго уклада, включая и предводительскій институтъ... Лыкошинъ тогда налилъ мнѣ и себѣ вина, чокнулся, и добродушно посмѣиваясь, шепнулъ мнѣ на ухо:

— Выпьемте-ка, дорогой Александръ Николаевичъ, за россійскую „Улиту”! Нечего Вамъ себя раньше времени безпокоить! Когда-то еще эта улита до насъ доѣдетъ?!”

Александръ Ивановичъ оказался правъ — улита со своей уѣздной реформой такъ до насъ и не доползла, а потомъ все на святой Руси перевернулось вверхъ дномъ.

Въ послѣдній разъ я съ Лыкошинымъ встрѣтился въ Петроградѣ въ 1917 году, послѣ февральской революціи, на Морской, когда уличная толпа разгуливала съ красными бантами на груди, сдирая съ вывѣсокъ бывшихъ поставщиковъ Августѣйшихъ особъ гербы и императорскія короны. Александръ Иановичъ былъ въ старенькой енотовой шубѣ, и весь ушелъ въ поднятый мѣховой воротникъ. Стояла еще мартовская стужа. Перекинувшись нѣсколькими фразами по поводу свалившагося на головы россійскихъ обывателей лихолѣтья, мы пожали другъ другу на прощанье руки. Александръ Ивановичъ голосомъ добренькой нянюшки бросилъ мнѣ совѣтъ: „По нынѣшнимъ временамъ надо хорошенько притулиться... да! именно незамѣтно притулиться!” И съ этими словами Лыкошинъ поддернулъ свою шубенку и ушелъ всей своей сѣдой шершавой головенкой въ енотовый поднятый воротникъ...

Вернусь къ прерванному разсказу. Вышли мы всѣ отъ Столыпина съ Лыкошинымъ, жившимъ невдалекѣ отъ Елагинскаго дворца и пригласившимъ насъ къ себѣ выпить по стакану чаю. Бѣдному Александру Ивановичу не пришлось осуществить это благое намѣреніе. Приведя насъ къ себѣ, онъ забѣгалъ по своей дачкѣ и все звалъ какую-то „тетю Катю”, у которой хранились всѣ ключи. Ея не оказалось. Нашъ товарищъ министра, съ растеряннымъ видомъ и растопыренными руками, сталъ извиняться, что ничѣмъ не можетъ насъ угостить, такъ какъ „тетя Катя” исчезла, а съ ней и всѣ ключи. Мы поспѣшили поблагодарить за любезное приглашеніе и, откланявшись, отправились по домамъ. Нерѣдко потомъ вспоминали мы неудавшееся чаепитіе у милѣйшаго Лыкошина, котораго съ тѣхъ поръ между собой не иначе стали называть, какъ „тетей Катей”.

89

Утромъ, 30-го іюля, наша депутація въ придворныхъ экипажахъ была торжественно перевезена съ вокзала до Петергофскаго дворца. Всѣ мы еле сдерживали охватившее насъ, и съ каждымъ мгновеніемъ усиливавшееся волненіе. Вся окружавшая насъ обстановка — красота Петергофскаго парка, видъ дворца и внутренняя его придворная парадность — все заполняло наши сердца чувствомъ особаго восхищенія. По счастливой случайности намъ, самарцамъ, удалось во внутреннихъ аппартаментахъ видѣть необычайную сцену. Въ одной изъ боковыхъ парадныхъ комнатъ только что завершился торжественный пріемъ казачьей части, удостоившейся Высочайшей милости: Наслѣдникъ Цесаревичъ былъ назначенъ ея шефомъ. По этому случаю особая казачья депутація поднесла своему малолѣтнему Шефу полное обмундированіе. Пріостановившись на нѣсколько мгновеній около открытыхъ дверей, мы оказались счастливыми очевидцами рѣдкаго зрѣлища — молодцеватаго вида, рослый казачій атаманъ, осторожно, стоя на колѣняхъ, старался нацѣпить на крохотную фигурку своего очаровательнаго трехлѣтняго Августѣйшаго Шефа миніатюрнаго размѣра „боевую казацкую шашку”.

Приглашенные дежурнымъ флигель-адъютантомъ въ обширную комнату, смежную съ кабинетомъ Государя, мы были предупреждены, что Ихъ Величества черезъ нѣсколько минутъ изволятъ къ нашей депутаціи выйти. Вставши въ рядъ, мы размѣстились въ такомъ порядкѣ: я, какъ Губернскій Предводитель, въ серединѣ, съ раскрытымъ складнемъ въ рукахъ. Въ качествѣ ближайшихъ моихъ ассистентовъ около меня встали Уѣздные Предводители двухъ старшихъ уѣздовъ — Самарскаго и Ставропольскаго, остальные — рядомъ съ ними.

Вскорѣ двери кабинета раскрылись, и къ намъ медленно стали подходить Государь и Государыня Александра Ѳеодоровна съ Наслѣдникомъ на рукахъ. Когда Августѣйшія Особы остановились въ нѣсколькихъ шагахъ передъ нашей депутаціей, я, отъ лица самарскаго дворянства, повергъ къ стопамъ Ихъ Величествъ чувства вѣрноподданнической преданности и поздравилъ съ высокоторжественнымъ днемъ рожденія Наслѣдника Цесаревича, носящаго имя великаго святителя Алексѣя, особо почитаемаго самарскимъ неселеніемъ. Въ краткомъ словѣ я доложилъ Августѣйшей Семьѣ исторію возникновенія у нашего дворянства мысли о поднесеніи иконы-складня и закончилъ обращеніемъ къ Вѣнценоснымъ Родителямъ Августѣйшаго новорожденнаго съ просьбой милостиво принять отъ самарскаго дворянства складень и разрѣшить намъ благословить имъ Наслѣдника Россійскаго Императорскаго престола.

Послѣ моихъ словъ, Ихъ Величества подошли ко мнѣ и, благоговѣйно перекрестясь, приложились ко всѣмъ тремъ иконамъ складня. Государыня спустила на полъ Цесаревича и промолвила: „Благословите!” Вставъ на колѣни, я троекратно крестообразно провелъ складнемъ надъ кудрявой темной головкой Наслѣдника, далъ ему приложиться, и затѣмъ складень Государь принялъ на свои руки. Его Величеству благоугодно было высказать горячую и искреннюю благодарность самарскому дворянству, оказавшему въ переживаемое тяжелое время своей Царской Семьѣ необходимую молитвенную поддержку. Закончилъ Государь свое обращеніе къ намъ слѣдующими словами: „Передайте самарскому дворянству, что отнынѣ сей священный для насъ складень всегда и вездѣ будетъ сопутствовать нашему сыну”. Послѣ этихъ словъ, Его Величество передалъ складень Государынѣ и подошелъ вновь къ намъ, каждому подавая руку на прощанье и со всѣми милостиво бесѣдуя. Описанное торжество прошло при исключительной обстановкѣ взаимной искренности и задушевности; у нѣкоторыхъ изъ насъ на глазахъ не разъ появлялись слезы счастья и умиленія.

Настала пора намъ уходить. Мы столпились къ прихожей, ожидая посадки въ придворные экипажи, какъ вдругъ меня вызываютъ обратно во дворецъ, въ аппартаменты Государыни.

Оказывается, Ея Величество вспомнила мой докладъ по поводу Аксаковской вотчины и пожелала лично меня разспросить о ходѣ заинтересовашаго ее дѣла.

Доложивъ Императрицѣ о печальномъ результатѣ моего ходатайства передъ Министромъ Финансовъ въ прошлый мой пріѣздъ въ столицу, я сказалъ, что ввиду его отказа удовлетворить нашу просьбу о льготѣ при покупкѣ Аксаковской усадьбы, самарскому дворянству непосильно подобное пріобрѣтеніе. Вѣроятнѣе всего, что, къ глубокому нашему сожалѣнію, не придется намъ сохранить родовую усадьбу С. Т. Аксакова и устроить въ ней для мѣстнаго крестьянства ремесленное обученіе.

При этихъ словахъ Гсударыня вся вспыхнула и энергичнымъ голосомъ сказала: „Это такъ нельзя оставить! Поѣзжайте немедленно къ Александру Сергѣевичу Танѣеву! Все будетъ сдѣлано. — Не безпокойтесь!” При этихъ словахъ она подошла къ телефону, и вскорѣ послышался ея твердымъ голосомъ высказанный Танѣеу приказъ: „Сейчасъ у Васъ будетъ Наумовъ — Самарскій Губернскій Предводитель Дворянства. Сдѣлайте все, какъ онъ вамъ передастъ!” Послѣ этого она съ привѣтливой улыбкой протянула мнѣ на прощанье руку, и пріемъ мой окончился.

Покинувъ своихъ земляковъ, я тотчасъ же поспѣшилъ заѣхать къ жившему невдалекѣ, въ томъ же Петергофѣ, оберъ-гофмейстеру А. С. Танѣеву, занявшему близкій къ Ихъ Величествамъ постъ Главноуправлющаго собственной Его Величества Канцеляріей, и одновременно состоявшему особо довѣреннымъ лицомъ по всѣмъ дѣламъ, касавшимся вѣдомствъ, находившихся подъ Августѣйшимъ покровительствомъ Государыни Императрицы Александры Ѳеодоровны — въ томъ числѣ и по Трудовой Помощи.

Танѣевъ слылъ за умнаго, но хитраго и малообщительнаго царедворца, знатока и страстнаго любителя серьезной музыки. Встрѣтилъ онъ меня болѣе чѣмъ холодно, съ первыхъ же словъ упрекнувъ меня, что я позволилъ себѣ безпокоить Ея Величество, съ нимъ не переговоривъ.

Давъ раскраснѣвшемуся отъ жары и волненія сановнику слегка отойти, я постарался кратко изложить существо дѣла, оттѣнивъ, что личнаго въ немъ нѣтъ ничего, и что все сводится къ спасенію усадьбы автора „Семейной Хроники”, и что для подобной исключительной цѣли, казалось бы, Крестьянскому Банку слѣдовало пойти навстрѣчу самарскому дворянству.

Танѣевъ, видимо, заинтересовался нашимъ дѣломъ и изъ нетерпимаго превратился въ любезнаго, обѣщавъ все возможное сдѣлать въ интересахъ „благихъ и просвѣтительныхъ” заданій самарскаго дворянства.

Подношеніе складня и то, что Государыня милостиво вспомнила о майскомъ моемъ ей докладѣ — имѣло совершенно неожиданный для меня и радостный для всего нашего дворянства результатъ. Министерство Финансовъ предоставило самарскому дворянству возможность пріобрѣсти стодесятинный усадебный участокъ бывшей Аксаковской вотчины на тѣхъ же льготныхъ условіяхъ.

Самарское дворянство сдѣлалось собственникомъ родовой старинной усадьбы, принадлежавшей Сергѣю Тимофеевичу Аксакову. Я немедленно предпринялъ шаги для возвращенія въ Аксаковскую усадьбу мебели, картинъ, книгъ и пр., которые за время моихъ хлопотъ мѣстные крестьяне успѣли тѣмъ или другимъ способомъ получить изъ рукъ банковскихъ прикащиковъ. Разыскали мы у псаломщика большой акварельный портретъ Сергѣя Тимофеевича въ старинной рамѣ карельской березы, представлявшій собою исключительную историческую цѣнность.

Первымъ уполномоченнымъ отъ дворянства по управленію упомянутой вотчиной явился М. Д. Мордвиновъ, энергично принявшійся за исполненіе возложенныхъ на него обязанностей. Otn> нашелъ дѣльнаго прикащика съ незаурядной практической смекалкой. Благодаря умѣлому хозяйственному распорядку, управленіе Аксаковской вотчиной велось экономно и даже прибыльно, благодаря мельницѣ.

Годъ спустя послѣ покупки, вся усадьба, со всѣми прилегавшими къ ней угодьями, совершенно преобразилась. Обширный домъ вновь имѣлъ жилой превосходный видъ. Окружавшій его паркъ былъ вычищенъ; прудки возстановлены; водяная мельница заработала полнымъ ходомъ. Огороды и незначительные хлѣбные посѣвы были образцовые. Невдалекѣ отъ самой усадьбы, фасадомъ на церковную площадь, красовалось новое большое одноэтажное, но широко раскинутое, зданіе, подъ зеленой желѣзной крышей, съ цѣлымъ рядомъ отдѣльныхъ службъ и построекъ. На фронтонѣ главнаго фасада значилось: „Учебно-ремесленная мастерская Попечительства о Трудовой Помощи имени С. Т. Аксакова”. Въ этомъ прекрасно оборудованномъ зданіи было все нужное для теоретическаго и практическаго обученія крестьянской молодежи ремесламъ — главнымъ образомъ, столярно-кузнечно-слесарному. Въ Аксаковскую ремесленную школу стекалась масса ребятъ. По окончаніи курса, они нарасхватъ приглашались въ качествѣ машинистовъ, монтеровъ и пр.

Года два спустя послѣ открытія мастерской издѣлія учениковъ были выставлены мною въ Петербургѣ на Всероссійской кустарной выставкѣ. Чистота и художественность этихъ работъ привлекали общее вниманіе. Я не забуду, съ какимъ интересомъ Императрица Александра Ѳеодоровна остановилась около нашей скромной витринки и какъ была довольна принять отъ своего дѣтища — Аксаковской ремесленной мастерской — подарокъ отъ учениковъ Наслѣднику: крошечный, великолѣпно сдѣланный стальной плужокъ, со всѣми мельчайшими его принадлежностями.

Открытіе возстановленной усадьбы „Аксаковской Самарскаго дворянства вотчины” собрало въ Аксаковскую вотчину почти все губернское дворянство. Началось оно съ церковной благолѣпной службы, съ участіемъ самарскаго епископа, въ присутствіи губернатора и многихъ высшихъ губернскихъ начальствующихъ лицъ. На торжество сошлось со всей округи и мѣстное населеніе. Въ старинной сельской церкви не хватило для всѣхъ мѣста. Вся обширная площадь была заполнена разряженнымъ по-праздничному сельскимъ людомъ. Зданіе ремесленной школы было разукрашено флагами и зелеными гирляндами. По окончаніи Царскаго молебна съ многолѣтіемъ, духовой оркестръ пожарной команды заигралъ гимнъ „Боже Царя храни”. Послѣ него многотысячная толпа долго кричала ура.

Я, стоя на крыльцѣ школы, обратился къ присутствовавшимъ съ краткой рѣчью. Я разсказалъ возникновеніе Аксаковской вотчины и закончилъ свое обращеніе къ высокимъ гостямъ, къ дворянству и крестьянству такъ: „Пусть на этомъ историческомъ мѣстѣ, гдѣ проживалъ великій бытописатель Земли Русской — Сергѣй Тимофеевичъ Аксаковъ, — сольются сердцемъ и умомъ коренныя сословія нашей родины —дворянство и крестьянство, спаянныя общей Христовой вѣрой, преданностью Царю и любовью къ родной матери-землѣ!”

До конца торжества всеобщае одушвленіе и искренняя восторженность не покидали присутствовавшихъ. На память объ описанномъ мною днѣ былъ составленъ превосходный альбомъ для поднесенія Августѣйшей Попечительницѣ.

30-го іюля самарскіе дворяне ежегодно съѣзжались подъ кровъ „Аксаковскаго” дома для взаимныхъ встрѣчъ и дѣловыхъ бесѣдъ

Самарское дворянство было вправѣ гордиться своимъ дѣтищемъ, тѣмъ, что ему удалось исполнить культурную задачу и въ то же время принести практическую пользу краю и крестьянскому неселенію. Большевистская стихія, вѣроятно, не пощадила Аксаковскій культурный уголокъ и все смела въ общую „коммунистическую” загаженную кучу... Прощай навѣкъ все прошлое творческое, свѣтозарное... свободное!

90

Къ осени 1907 года мы всей семьей переѣхали въ Самару, и на этотъ разъ съ нами была и моя мать, прожившая предшествовавшія двѣ зимы въ Казани, у вдовы Ольги Наумовой.

Съ тѣхъ поръ, вплоть до 1916 года, семья наша съ мая до сентября проживала въ Головкинѣ, а остальное время года въ Самарѣ. Съ осени 1916 мы всѣ переѣхали въ Петербургъ, кромѣ моей одряхлѣвшей и ослабѣвшей отъ болѣзни незабвенной мамы. Она осталась въ Головкинѣ. Я пробылъ около нея до конца ея дней — до И января 1917 года.

Успокоенная и очищенная отъ террористическихъ организацій, Самара встрѣтила всю мою семью тепло и радушно. Кошмарная обстановка зимы 1905 - 1906 года отошла въ область преданій. Жизнь установилась привольная, широкая и красиво-благоустроенная. Начались пріемы и выѣзды; наладилось воспитаніе подраставшихъ дѣтокъ, вперемежку съ доставленіемъ имъ здоровыхъ развлеченій и удовольствій. Почтенная мадамъ Дюбюрге оставалась незамѣнимой наставницей и блюстительницей дѣтскаго царства, предоставляя возможность моей женѣ мало-помалу, по занимаемому ею положенію губернской предводительши, входить въ мѣстныя общественно-просвѣтительныя и благотворительныя организаціи. Отношеніе къ намъ самарскаго общества не оставляло желать лучшаго.

Съ переѣздомъ въ городъ, я весь отдался подготовкѣ выборовъ въ третью Государственную Думу, конечно, не забывая о текущихъ сословныхъ дѣлахъ. На очереди стояло два вопроса, требовавшихъ срочнаго разрѣшенія — открытіе зданія дворянскаго пансіона и приведеніе въ порядокъ финансоваго положенія самарскаго дворянства.

Неоднократно бывая въ столицѣ, я успѣлъ все подготовить въ Министерствѣ Народнаго Просвѣщенія, чтобы вмѣсто узко-сословнаго и дорого стоющаго дворянству пансіона-пріюта, открыть въ губернскомъ центрѣ общесословную гимназію. Въ ней, на средства, уже предоставленныя мнѣ изъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, учреждались 60 стипендій для неимущихъ дворянъ. Министерство установило штаты и необходимыя смѣты.

Зданіе было передано мною городу, и съ 1908 года вторая гимназія, впослѣдствіи, въ дни Романовскаго юбилея 1913-го года, переименованная въ Романовскую, была торжественно открыта, и стала отлично функціонировать, при большомъ наплывѣ учениковъ и подъ руководствомъ умѣло подобраннаго учительскаго персонала, съ директоромъ Розовымъ во главѣ. До конца существованія Россійской Имперіи я состоялъ почетнымъ попечителемъ этого средне-учебнаго заведенія, содѣйствовалъ оборудованію библіотеки и учебно-показательныхъ кабинетовъ.

Что касается до улучшенія финансоваго положенія самарскаго дворянства, то я обратилъ вниманіе на невѣроятно возросшую еще до меня недоимочную задолженность дворянъ сословной кассѣ. Къ своему удивленію, я замѣтилъ, что главная масса недоимокъ числилась не за мелкопомѣстными бѣдными дворянами, а за многоземельными экономіями, принадлежавшими извѣстнымъ по своему богатству и положенію лицамъ, обычно проживавшимъ внѣ предѣловъ Самарской губерніи — въ столицѣ или заграницей. Вспоминаются мнѣ гр. Орловы-Давыдовы, кн. Оболенскіе-Неледицкіе-Мелецкіе, Роопъ, кн. Голицыны и др., никогда почти въ свои обширныя имѣнія не заглядывавшіе и передавшіе всѣ хозяйскія полномочія своимъ управляющимъ, которые, пользуясь безграничнымъ довѣріемъ „патроновъ” и ихъ столичными связями, опредѣленно игнорировали какія-либо обязательства въ отношеніи мѣстныхъ общественныхъ учрежденій. Окладные листы по дворянскому имущественному обложенію составлялись этими господами безъ всякаго вниманія. Провѣряя книги, я находилъ задолженность по нѣкотрымъ экономіямъ, доходившую до 25.000 рублей. Напоминанія дворянской канцеляріи не достигали своей цѣли. Принудительныя мѣры взысканія почему-то никогда не примѣнялись.

Не лучше обстояло и съ тѣми многоземельными дворянами, которые хотя и проживали въ своей губерніи, но по тѣмъ или другимъ причинамъ, больше по природной россійской „халатности”, также не расплачивались аккуратно со своей сословной кассой.

Финансовое положеніе было настолько печальное, что временами не хватало на оплату служащимъ. Я рѣшилъ, прежде чѣмъ говорить о повышеніи имущественнаго сословнаго налога, приступить къ радикальнымъ мѣрамъ взысканія недоимокъ и понужденія сословныхъ плательщиковъ къ исправному внесенію денежныхъ повинностей.

Осенью того же 1907 года, я предложилъ экстренному дворянскому собранію нижеслѣдующій планъ упорядоченія недоимочнаго вопроса: возложить на собраніе предводителей и депутатовъ обязанность детальнаго просмотра недоимочныхъ списковъ, съ обозначеніемъ противъ каждаго недоимщика его платежеспособности. Послѣ этого, каждый дворянинъ Самарской губерніи, признанный платежеспособнымъ, извѣщался особымъ письмомъ о причитавшейся съ него недоимкѣ, и приглашался внести ее къ указанному въ письмѣ сроку. Въ случаѣ неуплаты, эта сумма будетъ взыскана съ него принудительнымъ порядкомъ.

Дворянское собраніе единодушно согласилось съ моимъ докладомъ. Я приступилъ къ его осуществленію на практикѣ. Списки были тщательно просмотрѣны, произведены соотвѣтствующія отмѣтки; письма, за моей подписью, разосланы по губерніи. Дворянамъ, которые обычно проживали за предѣлами губерніи, выслали дубликаты по мѣсту ихъ жительства. Эффектъ получился полный. Въ короткій срокъ недоимка была погашена на двѣ трети. Принудительный же порядокъ взысканія пришлось примѣнить лишь въ богатѣйшемъ имѣніи Роопа, гдѣ управляющій счелъ мое посланіе за ничего не значившую „бумажку”. Но когда явилась полиція, стали описывать имущество и накладывать печати, вся сумма — 25 тысячъ рублей — была тотчасъ же внесена полностью.

Ко всему этому, мною было заведено правило, что каждый дворянинъ, вступавшій въ составъ собранія г.г. предводителей и депутатовъ, тотчасъ же по своемъ избраніи, погашалъ до копѣйки свои недоимки.

Положеніе нашей дворянской кассы сразу же стало не только благополучнымъ, но и опредѣленно блестящимъ, о чемъ слухъ распространился далеко за предѣлы Самарской губерніи.

91

Видоизмѣненное указомъ 3 іюня Положеніе о выборахъ несомнѣнно имѣло въ Самарской губерніи рѣшающее вліяніе. Вмѣсто прежняго общаго числа выборщиковъ въ 181 человѣкъ, по новому расписанію полагалось на нашу губернію всего лишь 131; сокращеніе на 5U человѣкъ произведено иыло за счетъ крестьянской куріи. Въ силу этого, землевладѣльческое ядро, которое по-прежнему являлось цѣльной, согласованной и компактной группой, передъ выборами въ 3-ю Думу состояло изъ тѣхъ же 76 человѣкъ — партійныхъ единомышленниковъ. При новомъ положеніи вещей и при общемъ количествѣ выборщиковъ въ 131 человѣкъ, эти 75 человѣкъ, конечно, доминировали. Исходъ выборовъ самарскихъ депутатовъ цѣликомъ зависѣлъ отъ означеннаго ядра, печатнымъ органомъ котораго оставался все тотъ же нашъ „Голосъ Самары”.

Благодаря всему этому, предвыборная наша дѣятельность очень облегчалась, и газета имѣла лишь цѣлью поддерживать прежнее наше партійное объединеніе.

Самъ я, какъ и р.анѣе, отказался идти въ выборщики, а значитъ и отъ кандидатуры въ Государственную Думу. Это придавало мнѣ, какъ предсѣдателю Губернскаго Избирательнаго Собранія, еще большую независимость.

Выборы прошли спокойно и быстро, благодаря ранѣе составленному списку и сплоченности нашей былой партіи порядка, уже начинавшей именоваться „октябристской”.

Лучше всѣхъ прошелъ въ члены Государственной Думы бывшій предсѣдатель Самарской Губернской Земской Управы — Сергѣй Осиповичъ Лавровъ. Къ сожалѣнію, переѣхавъ въ Петербургъ, онъ захворалъ и вскорѣ скончался.

Вмѣстѣ съ нимъ былъ избранъ Владиміръ Николаевичъ Львовъ.

Одновременно съ ними былъ избранъ инспекторъ Народныхъ Училищъ по Самарскому уѣзду Иванъ Семеновичъ Клюжевъ. Онъ пріобрѣлъ себѣ въ законодательной палатѣ довольно популярное имя своими выступленіями по вопросамъ народнаго образованія.

Самой красочной и видной фигурой изъ самарцевъ, избранныхъ въ 3-ю Государственную Думу, оказался Михаилъ Дмитріевичъ Челышевъ. Сынъ самарскаго маляра, Михаилъ Дмитріевичъ продолжилъ дѣло своего отца и значительно его расширилъ, превратился въ состоятельнаго домовладѣльца и коммерсанта, но называлъ себя крестьяниномъ и званіемъ этимъ очень гордился. Огромнаго роста, широкоплечій, прекрасно сложенный, съ красивой, чисто-русской внѣшностью, Челышевъ носилъ длиннополую, хорошо сшитую поддевку и высокіе сапоги, и невольно обращалъ на себя всеобщее вниманіе своимъ мощнымъ молодцеватымъ обликомъ и громкимъ обрывистымъ говоромъ.

Сильный физически, Михаилъ Дмитріевичъ обладалъ недюжинной энергіей и большимъ честолюбіемъ. Говорилъ онъ быстро, порывисто, громко, съ большимъ всегда подъемомъ и временами — красиво. Конькомъ всѣхъ его публичныхъ выступленій являлась безпощадная борьба съ народнымъ пьянствомъ.

Въ пару къ Челышеву по росту и дородству былъ другой самарскій избранникъ — бугульминскій крупный землевладѣлецъ, врачъ — Николай Васильевичъ Ждановъ, тоже ходившій неизмѣнно въ русскомъ костюмѣ и претендовавшій на обликъ національнаго демократическаго героя.

Въ Таврическомъ Дворцѣ Николай Васильевичъ тонулъ въ депутатской массѣ, оставался незамѣтнымъ, изрѣдка и безцвѣтно выступая съ думской трибуны и работая въ нѣкоторыхъ незначительныхъ комиссіяхъ.

Дѣльными членами Государственной Думы оказались новоузенскій врачъ, симпатичный и толковый Александръ Ивановичъ Новиковъ, а также бузулучанинъ — хмурый, но сердечный и дѣльный Александръ Ивановичъ Ковзанъ, бывшій одно время уѣзднымъ предводителемъ дворянства. Остальные избранники Самарской губерніи — Степанъ Герасимовичъ Киселевъ, Алексѣй Никитичъ Поповъ, Николай Ивановичъ Роттермель — ничѣмъ себя не проявили, но были всѣ людьми достойными всяческаго уваженія.

Проводивъ нашихъ избранниковъ въ столицу, ко дню открытія Третьей Государственной Думы (1-го ноября 1907 г.), я въ теченіе зимняго сезона 1907 - 1908 г. былъ пріобщенъ къ участію въ интереснѣйшихъ работахъ, по обсужденію цѣлаго ряда государственныхъ реформъ исключительной важности.

Дѣло въ томъ, что П. А. Столыпинъ, задавшись цѣлью внести эти реформы въ 3-ю Государственную Думу, имѣлъ въ виду предварительно ихъ всесторонне обсудить въ болѣе спокойной и вмѣстѣ съ тѣмъ, авторитетной, коллегіальной обстановкѣ, для чего онъ создалъ особое т. н. ,,преддумье”, оффиціально именовавшееся „Совѣтомъ по дѣламъ мѣстнаго хозяйства”, состоявшимъ при Министерствѣ Внутреннихъ Дѣлъ.

Сначала этотъ Совѣтъ состоялъ исключительно изъ назначенныхъ самимъ Министромъ лицъ. Впослѣдствіи въ его составъ вошли лица, избранныя Губернскими земскими собраніями, но кромѣ того пополнялся онъ и по назначенію самого Министра. Мое участіе въ Совѣтѣ состоялось по вызову меня Столыпинымъ, а впослѣдствіи я былъ избираемъ Губернскимъ земскимъ собраніемъ.

Со смертью Столыпина, дѣятельность этого Совѣта совершенно заглохла. При немъ же она протекала чрезвычайно живо и интересно, наряду даже съ законодательными палатами, приковывая къ себѣ всеобщее вниманіе.

Столыпинъ предсѣдательствовалъ въ исключительныхъ случаяхъ. Обычно его замѣняли Крыжановскій или Лыкошинъ. Дѣлами Совѣта завѣдывалъ милѣйшій Михаилъ Владиміровичъ Иславинъ, впослѣдствіи занявшій постъ Новгородскаго Губернатора.

Надо отдать справедливость Столыпину, что мысль его объ учрежденіи ,,преддумья” была разумной и несомнѣнно полезной для вѣдомственныхъ составителей законопроектовъ. Заготовлявшійся въ министерскихъ канцеляріяхъ матеріалъ обсуждался всесторонне и вдумчиво на многолюдныхъ собраніяхъ Совѣта по дѣламъ мѣстнаго хозяйства, куда приглашался цвѣтъ провинціи служилой и выборной. Наряду съ Губернаторами, въ засѣданіяхъ участвовали Губернскіе Предводители Дворянства, Предсѣдатели Земскихъ Управъ, особо избранные представители Земских Собраній, непремѣнные члены Губернскихъ Присутствій, Городскіе Головы и т. п. Помимо нихъ на совѣтскихъ засѣданіяхъ постоянно присутствовали представители вѣдомствъ, авторы и докладчики проектовъ, вродѣ небезызвѣстнаго Гурлянда, Литвинова, Анциферова и другихъ.

Открытіе каждой сессіи, обычно продолжавшейся 2 — 3 недѣли, обставлялось довольно торжественно. Столыпинъ самъ произносилъ обстоятельную программную рѣчь. Затѣмъ занятія шли въ порядкѣ комиссіонныхъ засѣданій вперемежку съ общими Собраніями; происходившими обычно подъ умѣлымъ руководствомъ смышленаго Крыжановскаго и рѣже подъ невѣроятно слабымъ предсѣдательствомъ великаго путаника блаженнодушнаго Лыкошина. ,

Въ первую же сессію на обсужденіе Совѣта былъ представленъ чрезвычайно обильный матерьялъ; онъ затрагивалъ весь мѣстный административный укладъ. Съ лихорадочной поспѣшностью въ Совѣтъ вносились многочисленные законопроекты одинъ другого значительнѣе и серьезнѣе. Сначала предложена была нашему разсмотрѣнію реформа волостного и поселковаго управленія въ связи съ наболѣвшимъ вопросомъ о мелкой земской единицѣ. Не успѣли мы въ немъ хорошенько разобраться, какъ на обсужденіе Совѣта поступили обширныя вѣдомственныя докладныя записки по переустройству губернскаго и уѣзднаго административнаго положенія, затрагивавшаго такіе капитальные вопросы, какъ коренное измѣненіе предводительскаго института. Вслѣдъ за этимъ также поспѣшно на разсмотрѣніе Совѣта поступили обширные законопроекты по реформѣ всего земскаго и городского положенія.

Лично на меня вся эта спѣшка и необычайное обиліе намѣченныхъ Столыпинскимъ правительствомъ коренныхъ реформъ производили впечатлѣніе чего-то хаотическаго, ненормальнаго. Бросалось въ глаза отсутствіе обдуманнаго, систематизированнаго плана реформированія стараго порядка. Напримѣръ, предлагалось сначала самостоятельно рѣшить задачу реорганизаціи волости, а года черезъ два намъ предлагаютъ вновь пересмотрѣть волостной вопросъ въ связи уже съ общей реформой Земскаго Положенія. Для меня вся эта куча законопроектовъ съ модными лозунгами и наименованіями представлялась въ такомъ видѣ: за время революціоннаго лихолѣтія 1905 —1907 г.г. страна наша серьезно и опасно заболѣла. Ради спасенія государственнаго организма консиліумъ врачей придумывалъ рядъ цѣлительныхъ снадобій. Принявъ изъ рукъ Дурново простое кровеочистительное средство, Россія ожила и стала поправляться. Все, что во время ея острой хвори было ей прописано, при Столыпинѣ стали ей, бѣдной, совать насильно въ ротъ, когда надо было особенно бережно и осторожно относиться къ выздоравливавшему организму.

Была допущена еще одна серьезная ошибка при сочинительствѣ всѣхъ этихъ широкихъ и безсистемныхъ заданій. Въ основу законопроектовъ клали предположеніе, что, благодаря начатымъ землеустроительнымъ работамъ, появилась крѣпкая, мелкая, крестьянская собственность. Это было сплошное недомысліе, основанное на вѣдомственныхъ столичныхъ догадкахъ, а не на дѣйствительности. Я неоднократно высказывалъ самому Столыпину, что ни въ коемъ случаѣ нельзя считать всѣхъ этихъ мелкихъ, новоиспеченныхъ на бумагѣ, индивидуалистовъ за сознательныхъ хозяевъ-собственниковъ. Ихъ много значилось по оффиціальной статистикѣ, но качественно огромное большинство ихъ продолжало пребывать въ состояніи закоренѣлыхъ общинниковъ.

Показательнымъ примѣромъ служили мои новые сосѣди, — мелкіе хуторяне, разселившіеся на отведенной въ ихъ собственность бывшей казенной землѣ, граничившей съ моимъ „Подстепнымъ полемъ”. Неоднократно, проѣзжая верхомъ по своимъ посѣвамъ, я видѣлъ, какъ на нихъ паслись коровы новыхъ хуторянъ. На мои упреки и просьбы не пускать скотъ на мои угодья, эти новоиспеченные собственники отвѣчали характерными словами: „Не замай, Александръ Николаевичъ! Пусть скотина наша по твоимъ озимямъ попасется! Много ли тебѣ отъ сего убудетъ! Слава Те, Господи, — добра у тебя всякаго много, да и полей не мало!”

При этих условіяхъ говорить о „спѣлыхъ” мелкихъ собственникахъ было рано. Между тѣмъ, сфабрикованные въ министерскихъ канцеляріяхъ проекты серьезнѣйшихъ реформъ, въ особенности по реорганизаціи волостного и поселковаго управленія, исходили изъ предположенія, что нашя „Матушка-Россія” за какіе-нибудь два года успѣла преобразиться изъ общинной въ страну сознательныхъ собственниковъ съ кадромъ „крѣпкихъ” и „сильныхъ” хозяевъ, на которыхъ столь охотно стремился опереться Столыпинъ.

Проекты отличались еще существеннымъ недостаткомъ: въ нихъ недоставало той необходимой гибкости, которая требовалась для огромной и сложной Имперіи. Для такой страны слѣдовало бы вырабатывать опредѣленную общую схему реформы, но съ возможностью измѣненій въ зависимости отъ примѣненія въ той или другой мѣстности разнохарактернаго государства. Въ этомъ отношеніи законодательная работа шестидесятыхъ годовъ прошлаго столѣтія по урегулированію правового строя освбожденнаго отъ крѣпостной зависимо-сти крестьянскаго сословія, выгодно отличалась отъ спѣшнаго Столыпинскаго творчества.

Въ самомъ началѣ намъ было предложено высказаться по существу вопросовъ, внесенныхъ на наше разсмотреніе, въ первую голову о реформѣ волостного и поселковаго управленія. Мнѣнія членовъ Совѣта рѣзко раздѣлились на два лагеря: одни горячо привѣтствовали предложенныя реформы; другіе же высказывались за большую осторожность, приводя соображенія, сходныя съ моими. Къ числу первыхъ принадлежали Губернаторы и прочіе вѣдомственные чины, къ противоположной группѣ — представители земской и сословной общественности. Само собой, я не дѣлаю рѣзкаго различія между тѣми и другими. Среди губернаторовъ, какъ и среди общественныхъ дѣятелей, были лица, свободно примыкавшіе по своимъ убѣжденіямъ къ той или иной группѣ. Такіе Губернаторы, какъ Саратовскій — гр. Сергѣй Сергѣевичъ Татищевъ, Тверской-—Н. Г. фонъБюнтингъ или Московскій — Владиміръ Ѳедоровичъ Джунковскій — держали себя совершенно независимо и позволяли себѣ высказываться часто вразрѣзъ съ правительственными предложеніями.

Самъ Столыпинъ чрезвычайно ревниво относился къ своимъ предположеніямъ и докладамъ, принимая каждое принципіальное возраженіе какъ бы за личную себѣ обиду. Не забуду его словъ, сказанныхъ мнѣ на Общемъ Собраніи, послѣ выраженнаго мною пожеланія о необходимости, прежде чѣмъ детально разсматривать реформу волостного и поселковаго управленія, намѣтить схему всѣхъ имѣвшихся у Правительства въ виду реформъ по реорганизаціи мѣстнаго административнаго уклада. Моему предложенію общаго характера о важности установленія планомѣрности предстоявшихъ занятій, Столыпинъ придалъ совершенно иное значеніе, усмотрѣвъ въ немъ какъ бы нежеланіе принять его волостную реформу... „Вы хотите, въ новомъ, столь важномъ дѣлѣ, сразу же рогатки ставить!..” — сказалъ онъ. Но я оказался правъ, — тогда когда приступили к обсужденію другихъ реформъ, въ частности, земской, пришлось работу по волостному и поселковому управленію вновь всю пересматривать.

Нетерпимость Столыпина къ инакомыслящимъ съ особенной силой проявилась въ послѣдующія сессіи 1908 — 1909 г.г. при разсмотрѣніи губернской, главнымъ же образомъ — уѣздной административной реорганизаціи, затрагивавшей основу и сущность Предводительскаго института.

Темпераментный и властный, Петръ Аркадьевичъ, ранѣе самъ служившій въ Гроднѣ предводителемъ по назначенію, соблазнился законодательной схемой, предложенной ему ловкимъ и умнымъ Гурляндомъ и клонившейся къ установленію въ имперскомъ административномъ строѣ полнѣйшей централизаціи и неограниченной надъ всѣми вѣдомственными подчиненными единоличной власти Министра.

В угоду этой идеѣ въ означенномъ законопроектѣ умалялся губернаторскій престижъ, главнымъ же образомъ въ корнѣ мѣнялся характеръ службы Уѣздныхъ Предводителей Дворянства, отправлявшихъ предсѣдательскія обязанности въ цѣломъ рядѣ уѣздныхъ учрежденій. Дѣлали они это не ради матеріальной заинтересованности (ихъ служба казной не оплачивалась), а изъ сознанія долга передъ родиной и отвѣтственности передъ закономъ. Самостоятельные въ обстановкѣ мѣстной провинціальной своей службы, Предводители отвѣчали за свою дѣятельность только передъ Правительствующимъ Сенатомъ.

Узаконенная еще Великой Екатериной относительная независимость Предводительскаго института, представляла собою въ общемъ административномъ строѣ государства какъ бы общественный прослой. Институтъ предводителей до извѣстной степени гарантировалъ уѣздное населеніе отъ возможныхъ своевольныхъ эксцессовъ со стороны губернскаго начальства. Само собой разумѣется, что онъ для послѣдняго являлся какъ бы „бѣльмомъ на глазу”. Неоднократно въ чиновномъ Петербургѣ подымался вопросъ объ искорененіи подобнаго административно-бытового „пережитка”.

Въ такомъ духѣ была составлена докладная записка Гурляндомъ, очевидно, мало заинтересованнымъ въ сохраненіи для Россіи ея здороваго прошлаго. Въ доказательство необходимости насажденія въ уѣздахъ настоящихъ чиновныхъ начальниковъ, которые всецѣло зависѣли бы отъ Губернаторовъ, въ означенной запискѣ приводился подсчетъ количества дней, когда Предводители манкировали своими служебными обязанностями. На вопросъ одного изъ членовъ Совѣта — откуда явилась у докладчика (Гурлянда) подобная статистика, Гурляндъ, не смущаясь, сослался на донесенія съ мѣстъ исправниковъ.

Заключительное предложеніе министерскаго проекта сводилось къ тому, чтобы должность Уѣздныхъ Предводителей сохранить, но присоединить къ ихъ сословной службѣ еще обязанности Начальниковъ Уѣздовъ, установить имъ соотвѣтствующее казенное жалованье, подчинить ихъ всецѣло Губернатору, а, въ конечномъ итогѣ, — единоличной власти Министра Внутреннихъ Дѣлъ.

По поводу заслушаннаго доклада возникли длительныя и страстныя пренія. Вся наша предводительская корпорація, въ составъ которой входили такія лица, какъ А. Д. Самаринъ, кн. Н. Б. Щербатовъ, кн. П. П. Голицынъ, кн. И. А. Куракинъ, С. Е. Бразоль и др., горячо протестовала противъ намѣренія Столыпина „купить” институтъ предводителей, и тѣмъ самымъ превратить его въ послушный бюрократическій механизмъ. Всѣ мы указывали на историческія заслуги предводительскаго персонала передъ .родиной, которой они служили „не за страхъ, а за совѣсть”... Мы доказывали, что населеніе, въ случаѣ нужды, обращалось къ намъ съ довѣріемъ.

Въ преніяхъ по уѣздной реформѣ вся губернаторская группа, за исключеніемъ графа Татищева и Джунковскаго, горячо поддерживала правительственный законопроектъ. Къ нашей предводительской позиціи, или скорѣе оппозиціи, примкнуло большинство представителей общественности.

Пришлось и мнѣ встать на защиту любимаго мною института предводителей, въ жизненность и полезность котораго я твердо вѣрилъ. Я такъ волновался, что выступленія мои вылились въ сплошной ожесточенный протестъ противъ покушенія Столыпина на цѣлость этой исторической и важной дворянской организаціи. Почти дословно вспоминаются мнѣ мои горячія слова: „Вы, Петръ Аркадьевичъ, бросили вызовъ Предводителямъ. Мы поднимаемъ брошенную Вами перчатку и просимъ выступить на честный бой съ открытымъ забраломъ! Мы требуемъ произвести оцѣнку нашей предводительской дѣятельности не по секретнымъ доносамъ исправниковъ, изобличающихъ предводительскій абсентеизмъ, а путемъ установленія сенаторской ревизіи”. Въ пространной рѣчи я обрисовалъ желательную постановку подобной ревизіи, которая явилась бы на мѣстахъ лучшей гарантіей для успѣшной работы губернской администраціи и предводительскаго персонала.

Я указалъ ,что однимъ изъ основныхъ условій правильности функціонированія административнаго аппарата является установленіе надъ нимъ контроля, который могъ бы гарантировать осуществленіе правового порядка, и справедливую оцѣнку отправленія служебнымъ персоналомъ своихъ обязанностей.

Контроль слѣдовало бы возложить на особый „Инспекторскій” отдѣлъ Правительствующаго Сената, возстановивъ, такимъ образомъ, до извѣстной степени, былое значеніе Петровскаго дѣтища.

Вмѣсто того, чтобы быть событіями чрезвычайными, ревизіи превратились бы въ постоянный органъ правительственнаго управленія.

Предложенный мною проектъ нашелъ горячую поддержку среди моихъ коллегъ по сословной и общественно-земской работѣ. Впослѣдствіи онъ мною былъ детально разработанъ и доложенъ Государю въ бытность мою министромъ. Его Величество горячо одобрилъ мои предположенія по реорганизаціи государственнаго контроля, но о проведеніи въ жизнь подобной мѣры можно было думать лишь по окончаніи войны...

Послѣ длительныхъ дебатовъ, затянувшихся на добрую недѣлю, наступилъ, наконецъ, рѣшительный день баллотировки правительственнаго законопроекта объ уѣздной реффмѣ. Среди высшихъ вѣдомственныхъ чиновъ происходило волненіе. У нихъ не было увѣренности въ успѣхѣ. По распоряженію Столыпина были приняты чрезвычайныя мѣры, немало насъ, Предводителей, возмутившія: по телефону вызывались департаментскіе чины для участія въ предстоявшемъ голосованіи... Но, несмотря на все это, законопроектъ, исходившій изъ Столыпинскаго вѣдомства, на баллотировкѣ провалился. Предводители уцѣлѣли!

Не забуду проявленную тогда Предсѣдателемъ крайнюю несдержанность. Раздосадованный и гнѣвный, Петръ Аркадьевичъ поспѣшилъ покинуть залу засѣданій, ни съ кѣмъ не простившись и сдѣлавъ угрожающій жестъ по нашему адресу....

Итакъ, послѣ многодневныхъ преній и волнующихъ переживаній, удалось, несмотря на всѣ усилія нашихъ враговъ, отстоять жизненность и достоинство предводительскаго института. Довольные одержанной побѣдой, мы, губернскіе предвоводители, рѣшили въ тотъ же вечеръ вмѣстѣ пообѣдать и обсудить дальнѣйшую позицію и линію поведенія въ связи съ проявленнымъ темпераментнымъ упорствомъ самого Столыпина. Его авторское самолюбіе, видимо, было очень задѣто.

За обѣдомъ мы рѣшили продолжать начатое дѣло отстаииванія предводительскаго института и намѣтили А. Д. Самарина и меня въ качествѣ своихъ уполномоченныхъ. Намъ поручено было еще разъ лично обратиться къ министру съ убѣдительной просьбой отказаться отъ поддержки законопроекта объ уѣздной реформѣ въ Гурляндовской редакціи. Мы съ Самаринымъ относились къ возлагаемой на насъ миссіи довольно скептически, учитывая нравъ и окруженіе Столыпина, о чемъ и предупреждали своихъ коллегъ. Но послѣдніе настаивали на необходимости принятія всѣхъ доступныхъ нашему сословію мѣръ для своевременнаго и настойчиваго дальнѣйшаго воздѣйствія на главу правительства.

Наши предчувствія оправдались: Столыпинъ принялъ Самарина и меня болѣе чѣмъ холодно. Не давъ намъ даже докончить, онъ, сильно ударивъ своей здоровой рукой по столу, внѣ себя отъ охватившаго его гнѣва, возбужденнымъ голосомъ выкрикнулъ: „Всѣ ваши доводы для меня неубѣдительны, и вся удачно сложившаяся для васъ баллотировка для меня необязательна! Я сдѣлаю такъ, какъ мнѣ это нужно... Больше вамъ скажу: или я и моя реформа, или я все брошу, и оставайтесь вы всѣ съ вашими мнѣніями!...” Мы оба замолчали...

Обидно и досадно было видѣть большого государственнаго дѣятеля, охваченнаго мелочнымъ самолюбіемъ, безудержно поддавшагося минутной горячности, и высказывавшаго по сравнительно незначительному поводу необдуманныя угрозы, даже вплоть до отставки. Видя его волненіе, мы рѣшили откланяться и уйти.

Я долженъ оговориться, что подобный случай рѣзкаго расхожденія въ мнѣніяхъ былъ за все время существованія столыпинскаго „преддумья” единственный. Въ общемъ, работа въ Совѣтѣ по дѣламъ мѣстнаго хозяйства протекала въ обстановкѣ сравнительно мирнаго сотрудничества и взаимной привѣтливости. Даже традиціонно враждебныя группы,—съ одной стороны губернаторы, съ другой губернскіе предводители, — и тѣ въ стѣнахъ „преддумья” были въ наилучшихъ отношеніяхъ.

Столыпинъ для съѣзжавшихся членовъ Совѣта по дѣламъ мѣстнаго хозяйства, устраивалъ оживленные рауты и обѣды, на что мы отвѣчали тѣмъ же.

Съ печально-роковымъ уходомъ незабвеннаго Петра Аркадьевича въ вѣчный міръ, всѣ потуги его преемниковъ продолжать начатое имъ дѣло ни къ чему не привели. Мало-помалу, дѣятельность Совѣта стала ослабѣвать и скоро совершенно замерла.

Заступившій мѣсто Министра Внутреннихъ Дѣлъ, Николай Алексѣевичъ Маклаковъ, все дѣло нашего „преддумскаго” объединенія свелъ на нѣтъ, чему не мало способствовало то, что милѣйшій Иславинъ былъ смѣщенъ и замѣненъ нѣкіимъ Скаржинскимъ. Маклаковъ извлекъ его изъ нѣдръ черниговской губернской бюрократіи. Скаржинскій былъ полнѣйшей противоположностью привѣтливому и благовоспитанному Михаилу Владиміровичу.

Новый управляющій дѣлами Совѣта встрѣтилъ насъ пренебрежительно, свысока, еле подавая намъ костлявую холодную руку. Этотъ, проявленный черниговскимъ выскочкой, провинціальный снобизмъ произвелъ на насъ столь отталкивающее впечатлѣніе , что всѣ мы, губернскіе предводители, да и многіе остальные наши сочлены, рѣшли съ Маклаковскимъ ставленникомъ оборвать всякія отношенія. Но вскорѣ намъ уже не къ чему стало встрѣчаться съ этимъ непріятнымъ типомъ, такъ какъ Совѣтъ отошелъ въ область преданія.

Прошло съ тѣхъ поръ немало времени. Разразилась революція, все вверхъ дномъ поставившая. Разбушевавшаяся стихія кого смела, кого по сторонамъ разметала, а кого вынесла со своего мутнаго дна на самую поверхность. Среди послѣднихъ очутился и Скаржинскій, нынѣ состоящій однимъ изъ главныхъ дѣятелей т. н. Высшаго Монархическаго Совѣта.

92

Къ концу 1907 года, когда стала функціонировать третья Государственная Дума, мнѣ, благодаря безпрерывному участію моему въ разныхъ совѣщаніяхъ и съѣздахъ, приходилось часто наѣзжать въ столицу. Я всегда бывалъ радъ приходу ко мнѣ въ Европейскую гостиницу моихъ земляковъ — самарскихъ депутатовъ.

Впослѣдствіи, особенно послѣ избранія меня въ Государственный Совѣтъ, установился у самарцевъ даже обычай періодически собираться у меня въ номерѣ для обсужденія вопросовъ, касавшихся нашего Самарскаго края и требовавшихъ разрѣшенія въ законодательномъ порядкѣ. Подобныя собранія именовались у насъ „земляческими” и происходили подъ моимъ предсѣдательствомъ за время существованія .третьей Думы.

Послѣ одного изъ засѣданій Общедворянскаго Съѣзда, еще въ декабрѣ 1907 года, мы возвращались по домамъ вмѣстѣ съ шуриномъ Петра Аркадьевича, членомъ Государственнаго Совѣта по выборамъ, Алексѣемъ Борисовичемъ Нейдгардтомъ. Это былъ человѣкъ неглупый, обстоятельный и разсудительный. Столыпинъ считался съ его мнѣніемъ, а временами цѣликомъ находился подъ его вліяніемъ. Въ Государственномъ Совѣтѣ Нейдгардтъ занялъ самостоятельную и, благодаря близости къ всемогущему тогда премьеру, видную позицію, образовавъ свою партію „праваго центра”, которую многіе называли просто „Нейдгардтской”, а нѣкоторые, болѣе смѣлые на языкъ, — „партіей шурина”.

Подъѣзжая къ Европейской гостиницѣ, Алексѣй Борисовичъ своимъ ровнымъ, нѣсколько меланхоличнымъ голосомъ мнѣ вдругъ сообщаетъ, что онъ на дняхъ случайно, на столѣ у Столыпина, видѣлъ мою фамилію въ числѣ лицъ, награждаемыхъ къ Новому Году придворнымъ чиномъ... „Поздравляю Васъ со скорымъ гофмейстерствомъ... Вы рады?” Для меня подобная вѣсть явилась совершенной неожиданностью. Я всего лишь годъ носилъ свой камергерскій мундиръ, и думать о дальнѣйшемъ повышеніи мнѣ въ голову не приходило. Разговорившись на эту тему, я, пользуясь нашими дружескими отношеніями, высказалъ Нейдгардту сожалѣніе, что Петръ Аркадьевичъ меня не представляетъ въ егермейстеры. Это званіе больше подходило бы ко мнѣ, какъ страстному охотнику, чѣмъ гофмейстерство. Нейдгардтъ, улыбнувшись, промолвилъ: „Почемъ, знать, — на свѣтѣ все бываетъ: возможно, что и егермейстерскія шпоры отъ васъ не уйдутъ!”

Случайный этотъ разговоръ я припомнилъ, когда, наканунѣ Новаго 1908 года, я получилъ въ Самарѣ оффиціальное поздравительное сообщеніе отъ Петра Аркадьевича Столыпина объ особой Высочайшей милости — пожалованіи меня въ должность Егермейстера Двора Его Императорскаго Величества. Само собой, подобное высокое награжденіе меня глубоко порадовало, но и смутило. За истекшій годъ я неоднократно хлопоталъ о пожалованіи придворными наградами моихъ ближайшихъ сослуживцевъ — графа А. Н. Толстого и М. Д. Мордвинова. Мои ходатайства оставались еще безрезультатны, а самъ я неожиданно получилъ внѣочередное придворное повышеніе. Мнѣ стало легче, когда оба эти лица, въ томъ же 1908 году, 6-го декабря, получили графъ Толстой камеръ-юнкерство, а Мордвиновъ, къ его великой радости, давно желанный камергерскій ключъ.

Я не случайно сказалъ Нейдгардту, что желалъ бы, вмѣсто гофмейстерства, имѣть егермейстерскій чинъ. Онъ соотвѣтствовалъ традиціямъ служилаго наумовскаго рода, представители котораго въ большинствѣ случаевъ значились по документамъ „сокольничими”. Недаромъ наумовскій гербъ носилъ охотничьи эмблемы: оленя и три стрѣлы. Что же касается меня самого, то Царево пожалованіе меня въ егермейстеры соотвѣтственно освящало и какъ бы узаконило мою врожденную страсть къ вольной природѣ и лихой охотѣ...

Помню свое первое представленіе Государю въ новой элегантной егермейстерской формѣ. Выслушавъ съ привѣтливой улыбкой мою горячую благодарность за высокую милость, Его Величество, отойдя отъ меня шага на два назадъ, осмотрѣлъ меня съ ногъ до головы и промолвилъ: „Красивая форма! Я радъ, что Вы ее надѣли!”...

Трудно себѣ представить, какое горделивое счастье доставило мнѣ право именоваться вторымъ чиномъ Двора и носить дѣйствительно нарядное полувоеннаго образца егермейстерское одѣяніе съ лосинами, ботфортами, шпорами и пр. Вѣдь мнѣ было всего лишь 39 лѣтъ!

93

Чѣмъ ближе время подходило къ лѣту 1908 года, тѣмъ усиленнѣе приходилось мнѣ подготавливаться къ іюньскому очередному дворянскому Губернскому Собранію. Мною былъ составленъ обширный докладъ, обнимавшій собою дѣятельность сословныхъ учрежденій за истекшее трехлѣтіе моего предводительства съ 1905 г. по 1908 г., въ теченіе котораго удалось провести въ жизнь немало различныхъ мѣропріятій, касавшихся „пользъ и нуждъ” не только одного дворянскаго сословія, но и всего мѣстнаго населенія.

Дворянское Собраніе прошло единодушно, и моя работа получила всеобщее одобреніе. Переизбраніе меня Губернскимъ Предводителемъ на новое трехлѣтіе доставило мнѣ глубокое нравственное удовлетвореніе. „Черныхъ” шаровъ было всего только два. Послѣ выборовъ дворяне поднесли мнѣ адресъ и постановили отпечатать за общественный счетъ мой отчетный докладъ. Мнѣ былъ устроенъ обѣдъ, носившій задушевный характеръ и объединившій нашихъ дворянъ въ одну сплоченную дружную семью. Ихъ довѣріе и сочувствіе создавало для меня обстановку исключительно благопріятную для продолженія дальнѣйшей моей выборной работы.

Сдавъ благополучно свой предводительскій экзаменъ, остальную часть лѣта и начало осени я цѣликомъ посвятилъ головкинскому хозяйству, гдѣ, несмотря на мои частыя и длительныя вынужденныя отлучки, все шло полнымъ нормальнымъ ходомъ, благодаря моимъ сотрудникамъ Кошкину и Божмину.

Мои поѣздки въ Петербургъ продолжались. Въ одну изъ такихъ поѣздокъ я имѣлъ случай бесѣдовать по поводу самарскихъ землеустроительныхъ работъ съ Главноуправляющимъ Земледѣлія и Землеустройства, Александромъ Васильевичемъ Кривошеинымъ. Онъ горячо интересовался всѣмъ ходомъ подвѣдомственныхъ ему дѣлъ въ Имперіи. Не безъ горделиваго торжества „Самарца” я сообщилъ ему, что у насъ въ области землеустройства открыта своего рода „Америка” Въ Самарской губерніи удачно разрѣшили т. н. внутринадѣльную земельную разверстку въ селеніи, гдѣ ранѣе существовало общинное землепользованіе.

Я очень интересовался землеустроительнымъ дѣломъ, и у себя въ Самарѣ старался не пропускать ни одного засѣданія Губернской Землеустроительной Комиссіи, дѣятельность которой представляла собою на мой взглядъ исключительно серьезное значеніе не только для крестьянскаго хозяйства, но и для политическаго настроенія всего сельскаго населенія.

Губернскія Комиссіи являлись зысшими кассаціонными инстанціями по обжалованію постановленій Уѣздныхъ Землеустроительныхъ Коллегій. Для деревни, для крестьянскаго обихода то или другое устроеніе земли являлось самымъ насущнымъ дѣломъ. Чѣмъ обстоятельнѣе и справедливѣе протекали занятія въ землеустроительныхъ комиссіяхъ, тѣмъ вѣрнѣе обезпечивался миръ и дѣловой порядокъ въ деревнѣ. Землеустроительная работа, производившаяся въ означенныхъ комиссіяхъ, была основнымъ регуляторомъ настроенія деревенскихъ массъ.

Подборъ непремѣнныхъ членовъ Уѣздныхъ и Губернской Землеустроительныхъ Комиссій по Самарской губерніи являлся безусловно удачнымъ. Губернскимъ членомъ состоялъ П. Ѳ. Дурасовъ, землевладѣлецъ Бугурусланскаго уѣзда, человѣкъ рѣдкой работоспособности и исключительнаго знанія крестьянскаго земельнаго уклада.

На одномъ изъ засѣданій Землеустроительной Губернской Комиссіи Дурасовымъ было доложено дѣло необычайно меня заинтересовавшее. Впервые пришлось встрѣтить на практикѣ удачное разрѣшеніе вопроса, до сихъ поръ представлявшаго для землеустроителей непреодолимыя затрудненія. Найденъ былъ способъ произвести внутреннюю разверстку общинной земли, причемъ такъ искусно, что населеніе приняло ее съ чувствомъ единодушнаго удовлетворенія.

Разверстка эта была совершена въ многолюдномъ селеніи „Питерка” Новоузенскаго уѣзда въ слѣдующемъ порядкѣ: вся общинная надѣльная земля была сельскимъ сходомъ расцѣнена и распредѣлена по качеству на пять категорій или „разрядовъ”. На томъ же сходѣ выбрали комиссію изъ пяти членовъ питерскаго сельскаго общества, которой было поручено, при содѣйствіи землемѣра, разбить надѣльную землю на „столбы”, съ нарѣзкой въ каждомъ изъ нихъ особыхъ земельныхъ участковъ, пространственно различныхъ, въ зависимости отъ качества почвы. Была составлена подробная карта нарѣзокъ. Населенію Питерки было предложено вынимать жребій, согласно которому онъ получалъ тотъ или другой земельный участокъ въ личную собственность. Величина этого участка зависѣла отъ качества почвы. Если по жребію выпадалъ участокъ плохой земли, расцѣненной по послѣднему, пятому разряду, то онъ включалъ въ себя количество земли въ пять разъ большее, чѣмъ участокъ первой категоріи, съ наилучшими почвенными качествами.

Землеустройство на земляхъ казенныхъ, удѣльныхъ и помѣщичьихъ проходило въ условіяхъ сравнительно легкихъ, землемѣрамъ, какъ и чертежникамъ, предоставлялся просторъ для разверстки свободныхъ земельныхъ массивовъ подъ обособленные собственническіе участки.

Совершенно иное являла собою работа по перераспредѣленію крестьянской общинной земли, въ духѣ „Столыпинской” реформы. До удачнаго „Питерскаго” разрѣшенія, наша землеустроительная практика никакъ не могла съ подобной работою справиться. Докладъ о землеустроительной разверсткѣ въ с. Питеркѣ произвелъ на меня столь сильное впечатлѣніе, что, при свиданіи съ Кривошеинымъ, я не могъ не подѣлиться съ нимъ отраднымъ „Питерскимъ” результатомъ.

Александръ Васильевичъ Кривошеинъ въ молодости началъ со скромнаго заработка домашняго репетитора въ московскомъ домѣ Морозовской семьи, а потомъ быстро прошелъ служебный стажъ, вплоть до министерскаго поста. Александръ Васильевичъ являлъ собою типъ энергичнаго, настойчиваго и умно-смѣтливаго дѣльца. Онъ былъ въ дѣйствительности „кузнецомъ” своего житейски-служебнаго счастья. Онъ обладалъ способностью быстро разбираться въ окружавшей его обстановкѣ, извлекать изъ нея все наиболѣе для себя полезное и подбирать себѣ талантливыхъ, дѣльныхъ сотрудниковъ. Послѣднее качество является однимъ изъ основныхъ условій успѣха для всякаго отвѣтственнаго государственнаго дѣятеля.

Кривошеинъ съ неослабнымъ интересомъ выслушалъ мое сообщеніе о питерской внутринадѣльной разверсткѣ, назвалъ ее „открытіемъ Америки” и, прощаясь со мною, просилъ меня столь же обстоятельно доложить объ этомъ Государю. „Его Величеству, — добавилъ онъ, — все это необходимо знать. Считаю, что вы лучше меня ознакомите Его со всѣми подробностями исключительнаго по интересу и значенію дѣла”. Кривошеинъ взялся самъ устроить мнѣ Высочайшій пріемъ, и дня черезъ два я удостоился счастья быть принятымъ Государемъ въ его царскосельскомъ кабинетѣ.

Его Величеству благоугодно было съ большимъ вниманіемъ выслушать мой докладъ. По Его желанію я на блокнотѣ Его письменнаго стола графически изобразилъ всю схему произведенной общинной разверстки.

Вскорѣ послѣ этого, въ особомъ руководствѣ, выпущенномъ Вѣдомствомъ Земледѣлія и Землеустройства, было помѣщено, въ видѣ образца внутринадѣльныхъ землеустроительныхъ работъ, подробное описаніе всего дѣла Питерской разверстки, съ приложеніемъ ея плана.

ЧАСТЬ VIII

1909 ГОДЪ. ИЗБРАНІЕ МЕНЯ САМАРСКИМЪ ЗЕМСТВОМЪ ВЪ ЧЛЕНЫ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА. ВСТУПЛЕНІЕ ВЪ ПРАВУЮ ГРУППУ. ПАРТІЙНОЕ ПОДРАЗДѢЛЕНІЕ ЧЛЕНОВЪ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ГРУППА. ПОРЯДОКЪ ЗАНЯТІЙ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА. РОЛЬ КОМИССІИ. МОИ ДОКЛАДЫ О ЗЕРНОХРАНИЛИЩАХЪ И КРЕДИТНЫХЪ ТОВАРИЩЕСТВАХЪ. КОМИССІИ: ЗЕМЕЛЬНАЯ И СУДЕБНАЯ. МАРІИНСКІЙ ДВОРЕЦЪ. ЗАЛА ЗАСѢДАНІЙ. МОИ СОСѢДИ. ПРЕЗИДІУМЪ. ОБЩІЯ СОБРАНІЯ. ХАРАКТЕРИСТИКА НѢКОТОРЫХЪ ЧЛЕНОВЪ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА. ПЕРЕМѢНА ВЪ ОТНОШЕНІЯХЪ КО МНѢ СТОЛЫПИНА. ЧЕСТВОВАНІЕ 30 АПРѢЛЯ 1909 ГОДА САМАРСКИМЪ ДВОРЯНСТВОМЪ ПАМЯТИ СЕРГѢЯ ТИМОФЕЕВИЧА АКСАКОВА. 1910 ГОДЪ. КОНЧИНА БРАТА НИКОЛАЯ. БЕРДЯНСКЪ. ЗАПАДНОЕ ЗЕМСТВО. ПРОВАЛЪ ЗАКОНОПРОЕКТА. ПОВЕДЕНІЕ СТОЛЫПИНА. ЕГО „КОНДИЦІИ”. ПОѢЗДКА ВЪ КРЫМЪ. ПОКУПКА „ГУРЗУВИТТЫ”. НАСТРОЕНІЯ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХЪ СФЕРЪ. ВСЕРОССІЙСКІЙ НАЦІОНАЛЬНЫЙ КЛУБЪ. КНЯЗЬ АЛЕКСАНДРЪ ДМИТРІЕВИЧЪ ОБОЛЕНСКІЙ. ИМПЕРАТОРСКОЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО. ПРИНЦЕССА ЕЛЕНА ГЕОРГІЕВНА САКСЕНЪ-АЛЬТЕНБУРГСКАЯ. ПРІѢЗДЪ СТОЛЫПИНА И КРИВОШЕИНА ВЪ САМАРУ ДЛЯ ОСМОТРА ЗЕМЛЕУСТРОИТЕЛЬНЫХЪ РАБОТЪ. ВИЦЕ-ГУБЕРНАТОР С. П. БѢЛЕЦКІЙ. ГУБЕРНАТОРЪ В. Н. ПРОТАСЬЕВЪ. ВИЦЕ-ГУБЕРНАТОРЪ ФОНЪ-ВИТТЕ. 1911 ГОДЪ. ОЧЕРЕДНОЕ ДВОРЯНСКОЕ СОБРАНІЕ. МОИ ПЕРЕВЫБОРЫ. В. М. ШОШИНЪ. НОВЫЕ УѢЗДНЫЕ ПРЕДВОДИТЕЛИ. РАУТЪ ДВОРЯНСТВА ВЪ ЧЕСТЬ ВОИНСКИХЪ ЧИНОВЪ САМАРСКАГО ГАРНИЗОНА. ГЕНЕРАЛЪ ГЕРНГРОССЪ. ОЧЕРЕДНОЕ ЗЕМСКОЕ СОБРАНІЕ. РОЖДЕНІЕ СЫНА НИКОЛАЯ. ДОБРОЕ ОТНОШЕНІЕ САМАРСКАГО ОБЩЕСТВА. БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ. Л. С. АРЖАНОВЪ. МИЛОСТИВЫЙ ПРІЕМЪ У ГОСУДАРЯ. ВЫЗДОРОВѢВШІЙ НАСЛѢДНИКЪ. САМАРСКІЯ ХОДАТАЙСТВА. ВЗАИМООТНОШЕНІЯ СТОЛЫПИНА И КОКОВЦОВА. ПОСТРОЙКА ГОЛОВКИНСКОЙ МЕЛЬНИЦЫ. БОЛѢЗНЬ ПАШЕНЬКИ. 1912 ГОДЪ. НОВЫЙ СОСТАВЪ ГУБЕРНСКОЙ ЗЕМСКОЙ УПРАВЫ. МОЕ ПЕРЕИЗБРАНІЕ ВЪ ЧЛЕНЫ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА. ПРАВЫЙ ЦЕНТРЪ. БАРОНЪ В. В. МЕЛЛЕРЪ-ЗАКОМЕЛЬСКІЙ. ВЗАИМООТНОШЕНІЯ МЕЖДУ ДВУМЯ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫМИ ПАЛАТАМИ. ТРЕВОЖНЫЯ НАСТРОЕНІЯ СТОЛИЧНЫХЪ КРУГОВЪ. БЕСЪДА СЪ М. Г. АКИМОВЫМЪ. ПОЪЗДКА ЧЛЕНОВЪ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВЪТА ВЪ КРОНШТАДТЪ. Я. А. УШАКОВЪ. ЗАВЕРШЕНІЕ МЕЛЬНИЧНОЙ ПОСТРОЙКИ. ОБСУЖДЕНІЕ ДВОРЯНСКИМИ ОРГАНИЗАЦІЯМИ СПОСОБОВЪ ЮБИЛЕЙНЫХЪ ЧЕСТВОВАНІЙ. ОТКРЫТІЕ ВЪ МОСКВЪ ПАМЯТНИКА ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ IIL РАУТЪ ВЪ ДВОРЯНСКОМЪ ИНСТИТУТЪ. БОРОДИНСКІЙ ЮБИЛЕЙ. БАНКЕТЪ ВЪ МОСКОВСКОМЪ АНГЛІЙСКОМЪ КЛУБЪ. ОПИСАНІЕ ТОРЖЕСТВА. ПОДНЕСЕНІЕ ГОСУДАРЮ ДВОРЯНСКАГО СТЯГА. ВЫБОРЫ ВЪ ЧЕТВЕРТУЮ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ДУМУ. ПАГУБНАЯ ПОЛИТИКА ХАРУЗИНА И САБЛЕРА. РАСКОЛЪ СРЕДИ САМАРЦЕВЪ. НЕБЛАГОПРІЯТНЫЙ ПРОЦЕССЪ ВЫБОРОВЪ. СМЪШАННЫЙ БЛОКЪ. ОСВЯЩЕНІЕ И ОТКРЫТІЕ ГОЛОВКИНСКОЙ МЕЛЬНИЦЫ. 1913 ГОДЪ. ПРАЗДНОВАНІЕ ТРЕХСОТЛЪТІЯ ДОМА РОМАНОВЫХЪ. ПЕТЕРБУРГСКІЯ ТОРЖЕСТВА. МОСКОВСКІЕ ЮБИЛЕЙНЫЕ ДНИ. РАСЦВЪТЪ МОИХЪ ХОЗЯЙСТВЕННЫХЪ ДЪЛЪ. УСПЪХЪ МУКОМОЛЬНАГО ПРОИЗВОДСТВА. ДУМЫ О ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВЪ. КН. А. А. ЩЕРБАТОВЪ. 1914 ГОДЪ. ЗЕМСКІЙ ЮБИЛЕЙ. ПЕТЕРБУРГСКІЯ ТОРЖЕСТВА. ОЧЕРЕДНОЕ ДВОРЯНСКОЕ СОБРАНІЕ. МОИ ПЕРЕВЫБОРЫ. НАМЪРЕНІЕ ПЕРЕСЕЛИТЬСЯ ВЪ ПЕТЕРБУРГЪ. ДОМЪ ФОНЪ ДЕРВИЗЪ. ГАДАЛКА. ЛЕЧЕНІЕ ВЪ ВИШИ. ПОКУПКА ДОМА. А. П. СТРУКОВЪ. НАШИ РАСХОЖДЕНІЯ ВО ВЗГЛЯДАХЪ НА СОСЛОВНЫЯ ДЪЛА. САРАЕВСКОЕ УБІЙСТВО. ПОСПѢШНЫЙ ВОЗВРАТЪ ВЪ ПЕТЕРБУРГЪ. ПРОВЕДЕНІЕ ВЪ ГОСУДАРСТВЕННОМЪ СОВЪТЪ ЗАКОНОПРОЕКТА ОБЪ ОТКРЫТІИ ВЪ САМАРЪ ПОЛИТЕХНИКУМА.

94

Начавшійся 1909 годъ оказался исключительнымъ въ моей жизни. Въ январскую сессію Самарское Губернское Земское Собраніе почтило меня единодушнымъ избраніемъ въ члены Государственнаго Совѣта, вмѣсто отказавшагося А. Н. Карамзина.

Передо мной открывалось широкое поле дѣятельности. Попадая по выборамъ въ Государственный Совѣтъ, я осуществлялъ завѣтную свою мечту —установленія живой связи центра съ провинціей. Но я идеализировалъ структуру такого объединенія правящихъ верховъ съ нуждами деревни. Въ моемъ воображеніи она больше соотвѣтствовала историческому строю нашего государства. Бурное лихолѣтье 1905 года оказалось сильнѣе моихъ „мечтаній”, изъ-за которыхъ до революціи 1905 года меня причисляли къ лагерю „свободомыслящихъ”. Послѣ Виттевскаго „конституціоннаго” акта 17-го октября, я превратился въ убѣжденнаго консерватора. Но мой консерватизмъ не надо понимать въ смыслѣ реакціоннаго возстановленія самодержавно-бюрократическаго режима, — я считалъ, что ради установленнаго Октябрьскимъ Манифестомъ конституціоннаго порядка, надо дѣйствовать осторожно, безъ дальнѣйшихъ неосмотрительныхъ попытокъ его расширенія. Приходилось пока довольствоваться тѣмъ, въ значительной степени неопредѣленнымъ и для россійскаго бытового уклада необычнымъ, что далъ намъ поспѣшно созданный актъ 17-го октября.

Необходимо было предоставить государственному организму нѣкоторое время, чтобы онъ смогъ безболѣзненно переработать произведенную надъ нимъ операцію, и принять всѣ мѣры къ соединенію здоровыхъ элементовъ прошлаго съ сутью и формой новыхъ конституціонныхъ основъ.

Всѣ эти соображенія были высказаны мною Земскому Собранію, которое единодушно одобрило ихъ, давъ мнѣ полную свободу дѣйствій въ области предстоявшей мнѣ законодательной дѣятельности и политическаго самоопредѣленія. Тѣ же мотивы легли въ основу моего поведенія въ Государственномъ Совѣтѣ. Руководствуясь ими, я рѣшилъ примкнуть къ консервативной „правой группѣ”, не взирая ни на какіе упреки и ожесточенныя нападки со стороны нѣкоторыхъ моихъ бывшихъ политическихъ единомышленниковъ, какъ напримѣръ — Н. А. Хомякова, по своему благодушію успѣвшаго послѣ 1905 года сильно „сдвинуться влѣво”, и въ особенности П. А. Столыпина. Онъ признался, что никакъ не ожидалъ, что я вступлю въ группу, возглавленную „опороченнымъ всѣмъ его прошлымъ” П. Н. Дурново, и что онъ, Столыпинъ, былъ твердо увѣренъ, что въ стѣнахъ Маріинскаго Дворца я буду сотрудничать съ его шуриномъ, А. Б. Нейдгардтомъ. Всѣ мои принципіальныя соображенія встрѣчали въ Петербургѣ въ большинствѣ случаевъ лишь снисходительную улыбку. Въ столицѣ, захваченной законодательной горячкой, все группировалось скорѣе на учетѣ личностей, а не на идейныхъ основахъ, не успѣпшихъ еще въ достаточной степени выкристаллизироваться.

Въ то время, какъ въ нижней законодательной палатѣ возникъ цѣлый рядъ политическихъ фракцій, въ Государственномъ Совѣтѣ организовались всего лишь три основныя группы: правая, центръ и лѣвая, т. н. „академическая”.

Послѣ реформы 1906 года, общее количество лицъ, носившихъ званіе членовъ Государственнаго Совѣта, равнялось приблизительно 250 - 260. Изъ нихъ къ присутствованію въ высшемъ законодательномъ учрежденіи полагалось до 200 членовъ, подраздѣлявшихся — на сто лицъ по Высочайшему назначенію, и остальныя сто — по Выборамъ отъ разныхъ общественныхъ и сословныхъ группировокъ.

За то время, что мнѣ пришлось участвовать въ Государственномъ Совѣтѣ, съ 1909 по 1916 годъ, — 200 членовъ распредѣлилось по партійнымъ группамъ приблизительно такъ: на „правую” группу приходилось около 80 человѣкъ, на „академическую” — 15, „независимыхъ” — около 5-ти. Остальные 100 включались въ „центръ. Къ нему примыкалъ „правый центръ”, сохранявшій полную самостоятельность. Группу эту основалъ и возглавлялъ Алексѣй Борисовичъ Нейдгардтъ. Объединенныя имъ лица обычно такъ и именовались „Нейдгардтцами”. Несмотря на свою относительную малочисленность, они играли немаловажную роль въ судьбѣ цѣлаго ряда постановленій Государственнаго Совѣта, нерѣдко являясь при баллотировочномъ производствѣ рѣшающимъ факторомъ, въ зависимости отъ того, съ какой изъ двухъ основныхъ группъ эти ,,Нейдгардтцы” голосовали. Это придавало имъ вѣсъ въ законодательной жизни Государственнаго Совѣта, особенно, когда Столыпинъ былъ у власти. Это была своего рода законодательная его „опричина”, предназначенная поддерживать всѣ вносимые имъ проекты. Это было одной изъ причинъ, удерживавшихъ меня вступать въ составъ „Нейдгардтцевъ”, несмотря на мои личныя симпатіи ко многимъ изъ нихъ, включая самого Алексѣя Борисовича. Среди нихъ были въ то время близкіе мои друзья и коллеги.

Центръ, въ чистомъ своемъ видѣ, безъ Нейдгардтцевъ, возглавлялся княземъ Петромъ Николаевичемъ Трубецкимъ и включалъ въ себя членовъ Государственнаго Совѣта, выбранныхъ отъ Царства Польскаго. Среди нихъ былъ талантливый ораторъ Игнатій Альбертовичъ Шебеко; острый, умный старикъ Корвинъ-Круковскій; родовитый и изысканно любезный гр. Вельепольскій; скромный Скирмунтъ; угрюмый Лопацинскій и черненькій, небольшой Мештровичъ.

Центръ объединялъ въ себѣ и всю группу „Прибалтійцевъ”, перешедшихъ въ 1910 году отъ Нейдгардта къ Трубецкому, послѣ образованія въ Петербургѣ „Національнаго” Клуба. Представители ихъ были не особенно словоохотливы, но все же въ нужныхъ случаяхъ они выступали съ разумными и всегда лояльными рѣчами — баронъ Деллинсгаузенъ, баронъ Пилларъ-фонъ-Пильхау, графъ Рейтернъ, баронъ Нолькенъ, графъ Паленъ и фонъ-Экеспаррэ.

Въ центръ входила почти вся торгово-промышленная группа съ горнымъ инженеромъ Николаемъ Степановичемъ Авдаковымъ во главѣ. Въ ней участвовали иэзѣстные москвичи — Григорій Александровичъ Крестовниковъ, Н. Ф. фонъ-Дитмаръ, Ф. В. Стахѣевъ, Ф. А. Ивановъ и др.

Числились въ центрѣ человѣкъ десять, избранныхъ отъ земствъ. Остальные члены центральной группы принадлежали къ категоріи Высочайше назначенныхъ членовъ, занимавшихъ ранѣе отвѣтственные посты высшихъ сановниковъ, какъ напримѣръ, Алексѣй Сергѣевичъ Ермоловъ, В. И. Тимирязевъ, братья князья Александръ и Алексѣй Дмитріевичи Оболенскіе, П. М. фонъ-Кауфманъ-Туркестанскій и др. Къ Центру принадлежалъ также въ качествѣ назначеннаго короной извѣстный профессоръ Н. С. Таганцевъ.

Въ „Академическую” группу входили члены Государственнаго Совѣта, выбранные отъ профессуры: умный и краснорѣчивый М. М. Ковалевскій; Д. Д. Гриммъ; часто и неудачно выступавшій И. X. Озеровъ; живой Васильевъ; Багалей и нѣсколько другихъ.

Особнякомъ стояли такія лица, какъ графъ С. Ю. Витте, А. Ф. Кони и нѣкоторыя другія, значившіяся по списку въ числѣ „независимыхъ”.

Академическая группа состояла, главнымъ образомъ, изъ. профессоровъ и отличалась „академичностью”, а не общегосударственной практичностью. Это была оппозиція ко всему, что шло отъ правительства, включая и порядокъ, установившійся послѣ манифеста 17 октября. Они мечтали о большемъ, имѣя въ своемъ составѣ приверженцевъ лѣваго крыла „кадетской” и даже нѣкоторыхъ лицъ, примыкавшихъ къ соціалъ-демократической партіи.

Восьмидесятиголовый „центръ”, возглавленный княземъ Трубецкимъ, если взять его безъ праваго подотдѣла — „Нейдгардтцевъ”, представлялъ собою чрезвычайно разнохарактерный составъ. Это были лица, не объединенные общимъ національнымъ „русскимъ” настроеніемъ, а скорѣе собраніе разнородныхъ „россійскихъ” національностей, несомнѣнно въ глубинѣ своей стремившихся къ сепаратизму, несмотря на внѣшнія выраженія лояльности. Всѣхъ ихъ — поляковъ и прибалтійцевъ — умѣлъ вести по приблизительно одному руслу большой тактикъ въ дѣлѣ объединенія и предсѣдательствованія, мягкій, уступчивый и довольно безпринципный князь П. Н. Трубецкой. Онъ норовилъ законодательную работу своей группы вести въ соотвѣтствіи съ господствовавшими въ Таврическомъ Дворцѣ настроеніями. Общее политическое направленіе, преобладавшее въ означенной группѣ, можно назвать „октябристскимъ”.

Благодаря совершенной новизнѣ законодательныхъ учрежденій, лица, вступавшія въ ихъ составъ, не могли съ достаточной ясностью и должнымъ сознаніемъ отнестись къ своей законодательной работѣ. Первоначальныя группировки скорѣе создавались въ зависимости отъ господствовавшихъ въ данный моментъ общественныхъ настроеній или отъ персональныхъ качествъ того или другого лица, объединявшаго вокругъ себя членовъ палаты.

Я рѣшилъ сохранить нѣкоторую долю своей аполитичной самостоятельности и ни въ какія группы цѣликомъ не вступать. Но я съ самаго начала „примкнулъ” къ правому объединенію, какъ опредѣленно консервативному.

Я исходилъ изъ слѣдующихъ соображеній: то, что было дано странѣ по манифесту 17 октября, я считалъ, несмотря на весь мой дооктябрьскій либерализмъ, не только достаточнымъ для россійскаго народнаго представительства, но, по сравненію съ моими прежними „мечтаніями”, даже въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ чрезмѣрнымъ.

Всѣ мои стремленія въ области законодательныхъ улучшеній сводились къ сознанію необходимости принять соотвѣтствующія новшества въ исторически-преемственной связи со всѣмъ цѣннымъ и здоровымъ, что имѣлось въ прошломъ, экономически - соціальномъ укладѣ нашей страны.

Мое участіе въ работѣ Совѣта по дѣламъ мѣстнаго хозяйства показало мнѣ, съ какой неосмотрительностью заготовлились правительственные законопроекты, затрагивавшіе самую основу помѣстнаго уклада и вмѣстѣ съ тѣмъ, нарушавшіе связь съ цѣнными, жизнеспособными элементами дореформеннаго государственнаго бытія.

Само собой разумѣется, не реакціи я искалъ, а ,,здороваго” консерватизма и всесторонняго государственнаго прогресса. Передъ вступленіемъ моимъ въ правую группу, многіе включая Столыпина, запугивали меня ея реакціонностью, главнымъ образомъ указывая на Петра Николаевича Дурново, ея предсѣдателя. Я же оцѣнивалъ этого человѣка совершенно иначе, по тѣмъ личнымъ впечатлѣніямъ, которыя я вынесъ въ памятный періодъ пронесшагося надъ страной революціоннаго урагана 1905 - 1906 г.г. и которыя убѣдили меня не въ реакціонности Дурново, а въ его практической разумности, государственной прозорливости и опытности.

Я ничего не зналъ о прошломъ Петра Николаевича, о его якобы одіозномъ поведеніи, какъ директора департамента полиціи въ царствованіе Императора Александра III. Объ этомъ я услыхалъ лишь впослѣдствіи отъ лицъ, ссылавшихся на его поведеніе, въ объясненіе своего къ нему отрицательнаго отношенія. Тотъ же П. А. Столыпинъ не стѣснялся при мнѣ отзываться о своемъ предшественникѣ по Министерству Внутреннихъ Дѣлъ въ крайне неблагосклонныхъ выраженіяхъ, совершенно упуская изъ виду тотъ несомнѣнный фактъ, что не будь до него государственно - сообразительнаго и рѣшительнаго Дурново, не было бы и его самого. Но я въ своей оцѣнкѣ лидера многочисленной правой группы членовъ Государственнаго Совѣта придерживался исключительно моихъ личныхъ впечатлѣній и считалъ ихъ для себя совершенно опредѣленными. Въ лицѣ Петра Николаевича, выдающагося государственнаго практика, я имѣлъ извѣстный авторитетъ, во всякомъ случаѣ болѣе ощутительный и въ государственномъ смыслѣ интересный, чѣмъ представлялъ собой компромиссный и неопредѣленный кн. П. Н. Трубецкой.

Слишкомъ живы еще были у меня воспоминанія о Дурново, какъ объ единственномъ, опредѣленно-рѣшительномъ человѣкѣ, своими энергичными дѣйствіями спасшемъ гибельное положеніе вещей въ Россіи въ концѣ 1905 года. „Я человѣкъ дѣйствія, — слышали мы въ то время его разумныя, полныя государственнаго смысла и значенія слова, — говорю прямо и стою за крайнюю строгость, ибо считаю, что въ настоящее время это единственный путь. Только строгостью можно теперь достигнуть успокоенія, а затѣмъ въ отношеніи арміи нужны серьезныя мѣры.”

Въ бытность мою членомъ Государственнаго Совѣта приходилось не разъ сталкиваться съ Петромъ Николаевичемъ и подолгу съ нимъ бесѣдовать по поводу общаго положенія государства, текущихъ законодательныхъ работъ, групповыхъ соотношеній и на отвлеченныя политическія темы.

Вспоминаю одну откровенно имъ высказанную мысль, характеризующую его политическую идеологію. ,,Меня — говорилъ Петръ Николаевичъ — всѣ считаютъ за заядлаго монархиста, реакціоннаго защитника самодержавія, неисправимаго „мракобѣса”... и не предполагаютъ, что я, можетъ быть, по своимъ взглядамъ являюсь самымъ убѣжденнымъ республиканцемъ, ибо я, на самомъ дѣлѣ, считаю наиболѣе идеальнымъ для всякаго народа такое положеніе вещей, когда населеніе можетъ имѣть во главѣ управленія имъ же самимъ избраннаго достойнѣйшаго гражданина президентомъ. Для нѣкоторыхъ странъ подобный идеалъ, по тѣмъ или другимъ счастливымъ условіямъ, становится доступенъ. Этого ни въ коемъ случаѣ нельзя сказать про нашу обширнѣйшую и разнохарактерную Россійскую Имперію, гдѣ по чисто-практическимъ соображеніямъ техника управленія и цѣльность требуетъ наличія исторически-сложившагося царскаго стяга. Не станетъ его — распадется Россія. Таковъ неминуемый законъ природы Россійской государственности”...

Всѣмъ извѣстна поданная тѣмъ же Дурново Государю Николаю H въ февралѣ 1914 года записка, въ которой онъ, со свойственной ему прозорливостью, предсказалъ, какъ разыграется война Россіи съ Германіей, если таковая возникнетъ. „Въ случаѣ неуспѣха — писалъ онъ — начнется соціальная революція, — черный передѣлъ и общій раздѣлъ всѣхъ цѣнностей и имуществъ. Побѣжденная армія, лишившаяся надежнаго кадроваго состава, окажется слишкомъ деморализованною, чтобы послужить оплотомъ законности и порядка. Законодательныя учрежденія и лишенныя авторитета въ глазахъ народа оппозиціонно - интеллигентскія партіи будутъ не въ силахъ сдержать народныя волны, ими же поднятыя, и Россія будетъ ввергнута въ безпросвѣтную анархію, исходъ которой не поддается предвидѣнію”...

Какъ руководитель правой группы Государственнаго Совѣта, Петръ Николаевичъ чрезвычайно терпимо относился ко всѣмъ высказывавшимся подъ его предсѣдательствомъ мнѣніямъ. Помню, какъ я убѣждалъ его поддержать въ Государственномъ Совѣтѣ нашъ проектъ учрежденія въ Самарѣ Политехническаго Института, который встрѣчалъ большія возраженія и услыхалъ его краткій отвѣтъ: „Вѣрю въ Вашу вѣру! Да будетъ такъ!”... И Самарскій Политехникумъ увидѣлъ свѣтъ.

Несмотря на всякіе „закулисные” пересуды объ его прошломъ, Петръ Николаевичъ пользовался среди огромнаго большинства своихъ сочленовъ по Государственному Совѣту безусловнымъ уваженіемъ и съ его мнѣніемъ всѣ считались. Когда же въ 1910 году, въ связи съ исторіей Западнаго Земства, Дурново палъ жертвой мстительности Столыпина, и вмѣстѣ съ В. Ѳ. Треповымъ, подвергся насильственному „отпуску”, то на вокзальные проводы его заграницу съѣхался чуть ли не весь составъ Государственнаго Совѣта съ М. М. Ковалевскимъ и другими „академистами” включительно.

Въ правой группѣ приблизительно половина членовъ были по Высочайшему назначенію, остальные были выборные, въ числѣ которыхъ почти всѣ представители отъ духовенства: грузный, горячій и громогласный архіепископъ Варшавскій Николай; умный, сдержанный и симпатичный архіепископъ Новгородскій Арсеній, смиренный епископъ Вологодскій Никонъ и энергичный протоіерей Буткевичъ. Въ означенной группѣ также состояло большинство избранниковъ отъ дворянства (А. П. Струковъ, А. А. Нарышкинъ, В. И. Карповъ, князь В. М. Урусовъ, В. П. Мещериновъ, А. И. Мосоловъ, князь A.  Н. Лобановъ-Ростовскій, князь А. М. Эрнстовъ и др.) и немало земскихъ представителей — отъ Тамбовскаго земства — B.М. Андреевскій, Псковскаго — С. И. Зубчаниновъ, Курскаго —М. Я. Говоруха-Отрокъ, Бессарабскаго — Д. Н. Семиградовъ, Симбирскаго — В. Н. Поливановъ, Рязанскаго — B.А. Дращусовъ, Саратовскаго — графъ Д. А. Олсуфьевъ и др. Послѣдній меня особенно горячо привѣтствовалъ, какъ своего сочлена по группѣ, всецѣло сочувствуя всѣмъ моимъ идеологическимъ взглядамъ и также отстаивая необходимость образованія опредѣленной, консервативной, но не реакціонной партіи.

Среди членовъ правой группы по назначенію было значительное число высшихъ военныхъ и морскихъ чиновъ: Н. Н. Сухотинъ, Ф. Ф. Палицынъ, Редигеръ, Селивановъ, Пантелѣевъ, Чихачевъ, Бирилевъ, Воеводскій и другіе, а также рядъ лицъ, занимавшихъ ранѣе отвѣтственныя гражданскія должности, какъ — А. С. Стишинскій, Н. А. Звѣревъ, П. П. Кобылинскій, Н. Н. Шрейберъ, И. А. Зиновьевъ, князь Голицынъ-Муравлинъ и др., а также и тѣ, кто въ своей общественной дѣятельности имѣлъ за собой заслуги (С. С. Бехтѣевъ, графъ C.Д. Шереметьевъ, Н. А. Хвостовъ, С. Н. Гербель и др.).

Политическое настроеніе этихъ назначенныхъ членовъ во многихъ отношеніяхъ не совпадало съ тѣми принципами и побужденіями, съ которыми я вступалъ въ составъ членовъ Государственнаго Совѣта, и руководствуясь которыми, я рѣшилъ примкнуть къ правой ихъ группѣ.

Въ ея составѣ было немало сановниковъ, членовъ и дореформеннаго Государственнаго Совѣта. Для нихъ новая обстановка ихъ дѣятельности была столь необычной, что трудно было имъ привыкать и приспосабливаться къ новому порядку ихъ службы и положенія. Несомнѣнно, что нѣкоторые изъ нихъ смотрѣли на народное представительство и, въ частности, на низшую законодательную палату, какъ на неизбѣжное зло, явившееся въ результатѣ проявленной въ 1905 году слабости правительства.

Нѣкоторые не могли мириться съ самимъ ходомъ работъ въ Государственной Думѣ съ точки зрѣнія допущенія ряда погрѣшностей редакціоннаго свойства въ законодательномъ матеріалѣ, который передавался затѣмъ на разсмотрѣніе Государственнаго Совѣта. Къ такимъ лицамъ принадлежалъ выдающійся стилистъ устнаго и письменнаго родного слова

Александръ Семеновичъ Стишинскій, прошедшій основательную школу „Государственной Канцеляріи”, по праву славившейся образцовой постановкой редакціоннаго изложенія всѣхъ составлявшихся въ ея нѣдрахъ законопроектовъ. Стишинскій являлся въ Государственномъ Совѣтѣ однимъ изъ лучшихъ ораторовъ, ясно, точно и обстоятельно излагавшихъ свои соображенія и выводы по цѣлому ряду государственныхъ вопросовъ или по порученнымъ ему докладамъ отъ комиссій.

Другіе члены Государственнаго Совѣта изъ той же группы, какъ напримѣръ, точный и строгій законникъ Петръ Петровичъ Кобылинскій, тоже не удовлетворялись получавшимся изъ Государственной Думы матеріаломъ, находили его недостаточно обоснованнымъ и обработаннымъ. Въ настроеніи всѣхъ этихъ лицъ чувствовалось нѣкоторое недовѣріе къ новому учрежденію, выражавшееся въ чрезвычайно осмотрительномъ обращеніи съ передававшимися на ихъ разсмотреніе Думскими законопроектами. Въ этомъ отношеніи, между прочимъ, ясно сказывалось расхожденіе означенной группы съ „центромъ”, проявлявшимъ большую уступчивость и компромиссность, ради достиженія возможной согласованности въ работахъ обѣихъ палатъ.

Эти настроенія правыхъ членовъ Государственнаго Совѣта по назначенію внѣшне, въ какой-либо ясно выраженной „реакціонной формѣ”, не выражались, чему немало способствовалъ предсѣдательствовавшій на всѣхъ групповыхъ засѣданіяхъ Дурново, который вносилъ сдерживающій и умѣренный тонъ, допуская лишь дѣловую критику предлагавшихся къ обсужденію законопроектовъ.

Для подобной критики представлялось немало поводовъ, ввиду появленія на законодательномъ рынкѣ Столыпинскихъ многочисленныхъ реформъ.

Я былъ далекъ отъ сановнаго міра, составлявшаго добрую половину правой группы, но по нѣкоторымъ законопроектамъ, подчасъ неосмотрительно реформировавшимъ мѣстный провинціальный укладъ, я вынужденъ бывалъ высказываться такъ же. какъ мнѣ приходилось ранѣе, на засѣданіяхъ „преддумья”, и невольно оказывался солидарнымъ со своими сочленами въ правой группѣ по назначенію.

Въ общемъ, съ перваго же полугодія моего участія въ работахъ Государственнаго Совѣта, я чувствовалъ себя роднѣе и ближе со своими „выборными” коллегами, и въ особенности — съ земскими избранниками.  

Одно время я усиленно пропагандировалъ идею образованія особой земской группы, но мысль эта оказалась неосуществимой, и вмѣсто нея, образовалась чисто-дѣловая, безпартійная группировка членовъ Государственнаго Совѣта, т. н. „экономическая”, которая сразу же завоевала себѣ симпатіи. Первоначально она функціонировала подъ предсѣдательствомъ одного изъ ея иниціаторовъ Сергѣя Сергѣевича Бехтѣева, извѣстнаго земскаго дѣятеля, экономиста, создателя Елецкаго элеватора и автора ряда учено-беллетристическихъ трудовъ.

Подъ его предсѣдательствомъ экономическая группа, въ началѣ состоявшая изъ правыхъ, разрабатывала вопросы, имѣвшіе существенное значеніе для экономическаго уклада страны. По нѣкоторымъ изъ нихъ удавалось достигнуть реальныхъ результатовъ, какъ напримѣръ, по вопросамъ финансированія со стороны правительства мелкихъ кредитныхъ учрежденій, расширенія сѣти зернохраниищъ, упорядоченія функціонированія товарныхъ складовъ и др.

Означенная группа стала привлекать вниманіе и другихъ членовъ Государственнаго Совѣта, не только „правыхъ”, но и принадлежавшихъ къ „центру”, лидеръ котораго князь П. Н. Трубецкой, высказалъ пожеланіе принять участіе въ нашихъ работахъ. Мы согласились на подобное, желательное во всѣхъ отношеніяхъ, сотрудничество. Когда Бехтѣевъ отказался, экономическая группа избрала своимъ предсѣдателемъ князя Трубецкого, но послѣдній не сумѣлъ ее удержать на высотѣ чисто дѣловой организаціи, допустивъ въ нашемъ объединеніи проявленія нѣсколько партійнаго характера.

Мало-помалу, экономическая группа распалась, и члены ея распылились по тѣмъ же тремъ основнымъ группамъ — „правыхъ”, „центръ” и „академистовъ”.

Основная работа въ Совѣтѣ сосредотачивалась въ рядѣ особыхъ комиссій избиравшихся на общихъ собраніяхъ и предварительно обсуждавшихъ законопроекты, заслуживавшіе особаго вниманія Совѣта и требовавшіе по своей сложности подготовительной разработки. Годовой государственный бюджетъ проходилъ черезъ особую финансовую комиссію, гдѣ весь смѣтный матеріалъ распредѣлялся между ея членами, являвшимися впослѣдствіи на общихъ собраніяхъ докладчиками — каждый по своему отдѣлу. Разумѣется, финансовая комиссія, избиравшаяся на весь операціонный годъ, имѣла первенствующее значеніе въ дѣятельности Государственнаго Совѣта, являясь регуляторомъ всей жизни государства.

На годовой срокъ избирались также комиссіи законодательныхъ предположеній, личнаго состава и внутренняго распорядка. Помимо этихъ „постоянныхъ”, избирались также и комиссіи временнаго характера, для разсмотрѣнія какого-либо отдѣльнаго законодательнаго акта.

Процедура выборовъ во всѣ эти комиссіи распадалась на двѣ стадіи: сначала избирались кандидаты изъ четырехъ партійныхъ группъ. Имена кандидатовъ вписывались на небольшія печатныя карточки, окрашенныя въ особые для каждой группы цвѣта. Карточки эти разсылались всѣмъ членамъ Государственнаго Совѣта. Затѣмъ члены Государственнаго Совѣта, на общихъ засѣданіяхъ, клали упомянутыя карточки въ баллотировочные ящики, послѣ чего происходилъ ихъ подсчетъ.

Отъ каждой партійной группы попадало въ комиссію число членозъ, пропорціональное ея количественному составу. Внѣ принадлежности къ той или другой партійной группировкѣ, попасть въ комиссію было дѣломъ немыслимымъ, межъ тѣмъ работа этихъ комиссій обычно предопредѣляла судьбу рѣшеній Государственнаго Совѣта. Конечно, изрѣдка, безпартійныя общеизвѣстныя имена, какъ напримѣръ А. Ф. Кони, проводились въ комиссіи тѣми или другими группами, но подобные случаи представляли собой исключенія.

Благодаря моему участію въ ,,правой” группѣ, въ первое мое трехлѣтіе (1909 - 1912 г.г.) меня почти безпрерывно избирали въ рядъ комиссій, занятія въ которыхъ представляли для меня огромный интересъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, отнимали массу времени и создавали трудное для меня положеніе, ввиду совмѣщенія мною обязанностей члена Государственнаго Совѣта съ должностью Губернскаго Предводителя. Кромѣ этого, въ 1909 - 1911 г.г., я продолжалъ числиться членомъ Совѣта по Дѣламъ Мѣстнаго Хозяйства, гдѣ работа шла своимъ чередомъ.

При моихъ неоднократныхъ перевыборахъ въ Предводители и въ члены Государственнаго Совѣта, я указывалъ дворянству и земству на трудность подобнаго совмѣстительства. Я просилъ меня освободить отъ одной изъ должностей, но всѣ мои доводы ни къ чему не приводили. Съ такимъ ненормальнымъ положеніемъ пришлось мнѣ мириться вплоть до назначенія меня въ 1915 году Министромъ.

Мое первое, очень робкое выступленіе въ Государственномъ Совѣтѣ произошло въ немногочисленной по своему составу комиссіи „по товарнымъ окладамъ”. Ея предсѣдатель — умный и уравновѣшенный членъ Государственнаго Совѣта по назначенію — баронъ Э. Ф. Гэйнингенъ фонъ Гюне былъ привѣтливымъ руководителемъ нашихъ занятій, далекимъ отъ излишней формалистики. Благодаря ему, рамки переданнаго на наше разсмотрѣніе законопроекта раздвинулись и затронули общіе интересы всего сельскохозяйственнаго производства въ странѣ.

Когда выяснилось, что въ понятіе товарныхъ складовъ входятъ также и зернохранилища (элеваторы), я вытребовалъ изъ Бугурусланскаго уѣзднаго земства всѣ данныя по постановкѣ и дѣятельности существовавшихъ въ уѣздѣ зернохранилищъ, которыя зарекомендовали себя съ наилучшей стороны.

Въ этомъ отношеніи Бугурусланское земство, благодаря энергіи и дѣловитости одного изъ своихъ предсѣдателей — Н. Д. Брандта, проявило исключительную иниціативу, покрывъ уѣздъ въ наиболѣе людныхъ его пунктахъ и около желѣзнодорожныхъ станцій сѣтью небольшихъ элеваторовъ американскаго типа. Въ нихъ производилась очистка и осушка зерна, и выдавались варранты.1 На основаніи бугурусланскаго опыта, я составилъ подробный докладъ и внесъ его въ нашу комиссію, очень имъ заинтересовавшуюся. Вопросъ объ элеваторахъ далъ толчокъ къ образованію „экономической” группы.

Впослѣдствіи въ то же „экономическое” объединеніе мною были представлены соображенія о необходимости развитія сельскихъ кредитныхъ товариществъ. Основаніемъ этого моего доклада послужилъ обширный матеріалъ, любезно предоставленный мнѣ управляющимъ Самарскимъ отдѣленіемъ Государственнаго Банка А. К. Ершовымъ.

Настаивая на желательности устройства въ земледѣльческихъ районахъ Россіи правильно организованной сѣти зернохранилищъ и настойчивой необходимости широкаго развитія доступныхъ всей толщѣ сельскаго населенія кредитныхъ товариществъ, я стоялъ за срочное осуществленіе этихъ мѣропріятій по нижеслѣдующимъ соображеніямъ: разумно раскинутая по всей земледѣльческой странѣ сѣть мелкихъ зернохранилищъ дала бы широкую возможность производителямъ хлѣба сохранить урожай въ наилучшихъ условіяхъ, гарантирующихъ его отъ возможной порчи и убыли, и реализовать его нормально, минуя недобросовѣстныхъ посредниковъ и выжидая выгодное настроеніе рынка.

Помимо этого правильная сѣть элеваторовъ и отборъ зерна при ежегодномъ хлѣбномъ экспортѣ въ среднемъ около милліарда пудовъ, должна была благопріятно отразиться на общей цифрѣ русскаго торговаго международнаго баланса и на хлѣбныхъ сдѣлкахъ, производившихся на міровыхъ хлѣбныхъ биржахъ Лондона, Кенигсберга и др. Такимъ образомъ поднялась бы и кредитоспособность государства.

Мое конкретное предложеніе по данному вопросу сводилось къ тому, чтобы понудить правительство установить наиболѣе подходящій типъ мелкихъ и крупныхъ зернохранилищъ и приступить, въ возможно близкомъ будущемъ, къ осуществленію этой важной для хлѣбнаго хозяйства Россіи мѣры, при содѣйствіи всѣхъ наличныхъ въ странѣ земствъ.

Предложеніе мое встрѣтило горячую поддержку не только со стороны комиссіи и „экономическаго” объединенія, но и многихъ членовъ Государственнаго Совѣта. Заговорила о немъ и пресса. Въ самомъ Министерствѣ Финансовъ стало проявляться нѣкоторое „движеніе воды”. Но не въ мѣру осторожный рутинеръ В. Н. Коковцовъ, добросовѣстный хранитель денежной казны, все свелъ къ постройкѣ въ 3 — 4 крупныхъ губернскихъ центрахъ (между прочимъ — въ г. Самарѣ) огромныхъ, дорого стоившихъ элеваторовъ. Эти грандиозный зданія, украшенныя государственными гербами, никакой пользы для отдаленнаго отъ города крестьянскаго люда не приносили. Этимъ все и ограничилось...

Что касается развитія въ деревнѣ кредитныхъ операцій, то мое близкое знакомство съ ихъ дѣятельностью въ Самарской губерніи убѣдило меня въ приносимой ими большой пользѣ мѣстному населенію.

Это избавляло крестьянъ отъ гнета мѣстныхъ ростовщиковъ-„кулаковъ”. Я употребляю это слово въ прежнемъ его понятіи, когда „кулакъ” дѣйствительно выжималъ своимъ безпощаднымъ кулакомъ всѣ соки изъ деревенской бѣдноты.

И уставъ кредитныхъ товариществъ и финансированіе ихъ были тоже поставлены раціонально, безъ оттѣнка благотворительности свыше, разсчитывая лишь на собственное умѣнье правильно вести дѣло. Въ нашей губерніи кредитныя товарищества изъ года въ годъ все глубже пускали прочные корни, пріучая крестьянъ къ индивидуальной отвѣтственности, порядку и общественной дисциплинѣ.

Убѣжденнымъ сторонникомъ необходимости всяческаго содѣйствія со стороны правительства распространенію по лицу всей деревенской Россіи кредитныхъ товариществъ являлся также управляющій Самарскимъ отдѣленіемъ Государственнаго Банка, умный и чуткій ко всякой здоровой общественности А. К. Ершовъ. Немало онъ въ свое время возмущался тѣмъ отрицательнымъ отношеніемъ, которое проявлялъ Петербургъ къ дѣлу финансированія и размноженія упомянутыхъ кредитныхъ учрежденій, причемъ основной причиной подобнаго отношенія служила не оцѣнка по существу дѣятельности этихъ учрежденій, а предвзятый недовѣрчивый взглядъ столичныхъ бюрократическихъ ве)рховъ на наемный персоналъ, потребный для веденія въ деревняхъ всей счетоводственной части въ кредитныхъ товариществахъ. Высказывались опасенія, что въ составъ подобныхъ служащихъ смогутъ проникнуть нежелательные въ политическомъ отношеніи элементы, губительнымъ образомъ вліяющіе на деревенскія настроенія. На это приходилось лишь опасливымъ верхамъ совѣтовать одно — сорганизовать надлежащимъ образомъ особую правительственную, со стороны Государственнаго Банка, инспекцію, которая одновременно съ общимъ контролемъ надъ дѣятельностью финансируемыхъ имъ кредитныхъ учрежденій принимала бы соотвѣтствующія мѣры къ недопущенію въ ихъ состазъ вредныхъ для государственнаго покоя элементовъ.

Еще въ самомъ началѣ нашего „экономическаго” объединенія въ Государственномъ Совѣтѣ удалось достигнуть нѣкотораго реальнаго результата въ дѣлѣ болѣе широкаго финансированія кредитныхъ товариществъ. Особо делегированная по этому поводу отъ имени экономической группы депутація въ лицѣ С. С. Бехтѣева, В. И. Карпова и меня, какъ докладчика, была любезно принята Управляющимъ Государственнымъ Банкомъ Сергѣемъ Ивановичемъ Тимащевымъ, человѣкомъ умнымъ и прогрессивно-настроеннымъ. Онъ охотно пошелъ навстрѣчу этой необходимой государственной мѣрѣ. Благодаря ему, былъ отпущенъ на кредитныя товарищества дополнительный кредитъ — 8 милліоновъ рублей.

Со временемъ Министерство Финансовъ перемѣнило свой осторожно-опасливый взглядъ на болѣе широкій и разумногосударственный; въ результатѣ, число кредитныхъ товариществъ изъ года въ годъ стало увеличиваться съ неимовѣрной быстротой, распространяясь даже на самыя отдаленныя деревни. Это, совмѣстно съ меліоративной дѣятельностью земствъ, очень способствовало улучшенію крестьянскаго хозяйства.

Занятія въ нѣкоторыхъ комиссіяхъ, въ которыхъ приходилось мнѣ участвовать, временами носили столь напряженный характеръ, что прерывать ихъ, хотя бы на краткое время, не представлялось возможности. Особенно памятны для меня занятія въ двухъ комиссіяхъ — „земельной” и „судебной”. Та и другая по своему многочисленному составу превосходили всѣ комиссіи, когда-либо существовавшія въ Государственномъ Совѣтѣ. Въ первую было избрано до 60 человѣкъ, а на ея первоначальныя засѣданія, когда обсуждались общія принципіальныя положенія законопроекта, слушать приходилъ чуть ли не весь Государственный Совѣтъ. Предсѣдателемъ комиссіи былъ избранъ князь П. Н. Трубецкой, руководившій ходомъ занятій мягко, но расплывчато.

Сначала комиссія приступила къ преніямъ по общему вопросу предложенной Столыпинымъ реформы крестьянскаго землепользованія. Чтобы дать понятіе, какъ затянулись эти общія пренія, укажу, что по записи пожелавшихъ высказаться членовъ комиссіи, среди которыхъ я значился по порядку двадцатымъ, очередь говорить дошла до меня лишь черезъ полтора мѣсяца, несмотря на то, что засѣданія комиссіи происходили не менѣе двухъ разъ въ недѣлю.

Бывшій Министръ Земледѣлія, Алексѣй Сергѣевичъ Ермоловъ, одинъ занялъ своей безконечной рѣчью почти полныхъ два засѣданія. Этотъ широко образованный, чрезвычайно добрый человѣкъ напоминалъ скорѣе профессора какихъ-либо агрикультурныхъ наукъ, чѣмъ государственнаго дѣятеля-практика. Его выступленія отличались излишней отвлеченностью и крайне длительнымъ изложеніемъ.

Со стороны правыхъ однимъ изъ первыхъ говорилъ, съ трудомъ подыскивая и произнося слова, почтенный, душевномилый, но нудный въ своихъ выступленіяхъ, Александръ Алексѣевичъ Нарышкинъ, съ большими, карими, привѣтливыми глазами и выдающимся толстымъ носомъ, какъ бы созданнымъ Творцомъ, чтобы воспринимать частыя „понюшки” нюхательнаго табаку изъ старинной золотой табакерки, которую Александръ Алексѣевичъ все время вертѣлъ въ своихъ сухихъ старческихъ пальцахъ. Нарышкинъ отличался рѣдкимъ хладнокровіемъ и невозмутимостью. Однажды, на одномъ изъ совѣщаній обще-дворянскаго съѣзда горячій В. I. Гурко сталъ неистово нападать на Александра Алексѣевича. Не встрѣчая съ его стороны возраженій, онъ себя все сильнѣе взвинчивалъ и дошелъ въ своемъ словоизверженіи до послѣдней степени кипѣнія. Потомъ замолкъ, вопросительно уставившись сроими воспаленными глазами и всей своей взъерошенной фигурой на совершенно безучастно сидѣвшаго противъ него за столомъ Нарышкина, который время отъ времени втягивалъ въ свой объемистый носъ ароматный табачекъ. Произошла пауза. Всѣ ждали отъ медлительнаго Нарышкина колкой отпозѣди, на что остроумный старикъ бывалъ иногда гораздъ. Вмѣсто этого, поигрывая своей любимой табакеркой, съ застывшимъ спокойнымъ лицомъ, Нарышкинъ, еле цѣдя сквозь зубы, проговорилъ въ назидательномъ токѣ: „Милый мой Владиміръ Іосифовичъ! А я вѣдь Васъ помню еще въ такомъ возрастѣ, когда Вы подъ столомъ моимъ бѣгали!”... Гурко вскочилъ и убѣжалъ, а Нарышкинъ, покачавъ головой, промолвилъ ему вслѣдъ: „Горячій юноша!...

Съ большимъ подъемомъ выступалъ присяжный ораторъ „правыхъ” А. С. Стишинскій. Пространно и отвлеченно, въ формѣ подлинныхъ лекцій, излагали сзои мысли профессора: грузный Ковалевскій, мрачный Мануйловъ и нервный Озеровъ* Какъ всегда интересно говорилъ Анатолій Ѳедоровичъ Кони, съ которымъ мнѣ на засѣданіяхъ земельной комиссіи пришлось ближе познакомиться. Привѣтливый и общительный, Анатолій Ѳедоровичъ поражалъ удивительной чуткостью и одухотворенностью. Вь его немощномъ тѣлѣ съ исключительной силой проявлялся бодрый и свѣтлый духъ.

Центральной фигурой, окруженный почетомъ и уваженіемъ, являлся въ земельной комиссіи участникъ работъ по освобожденію крестьянъ въ 60-хъ годахъ, маститый, согбенный старецъ съ пышной серебристой шевелюрой и сѣдыми баками, обрамлявшими бритое умное лицо — Петръ Петровичъ Семеновъ Тянь-Шаньскій. Онъ открылъ общія пренія заявленіемъ, сказаннымъ имъ съ удивительнымъ для его преклонныхъ лѣтъ подъемомъ и ясной дикціей. На блѣдномъ выразительномъ лицѣ свѣтились небольшіе каріе, по юному сверкающіе глаза.

Петръ Петровичъ чрезвычайно красочно обрисовалъ всю исторію образованія крестьянскаго землепользованія, какъ участникъ законодательнаго творчества эпохи Александра II. Привѣтствуя Столыпинскую реформу, онъ назвалъ ее вѣнцомъ заложеннаго почти полъ вѣка тому назадъ великаго историческаго зданія.. Поднявъ свои старческія трясущіеся руки, дрогнувшимъ голосомъ, со слезами на глазахъ, маститый ветеранъ великой освободительной реформы закончилъ свою рѣчь трогательными словами: „Доживъ до счастливаго момента, когда на Руси крестьянское землепользованіе вводится, наконецъ, въ должное и предуказанное ему еще въ прошлыхъ комитетскихъ нашихъ работахъ русло, я могу лишь сказать: Нынѣ отпущаеши раба твоего съ миромъ!”... Восьмидесятилѣтній старикъ опустился въ свое кресло. Въ залѣ воцарилась сначала почтительная тишина, затѣмъ со всѣхъ сторонъ раздались шумныя и горячія привѣтствія.

Споры въ земельной комиссіи происходили не по существу Столыпинской реформы, которую всѣ признавали необходимой, какъ послѣдовательное завершеніе крестьянской освободительной реформы, но лишь о способахъ ея проведенія. Столыпинъ предлагалъ измѣнить крестьянское землепользованіе, раскрѣпостивъ надѣльныхъ собственниковъ отъ общинной кабалы, превративъ ихъ въ хозяевъ-собственниковъ, и сдѣлать это путемъ рѣшительныхъ принудительныхъ мѣръ. Онъ встрѣтилъ широкое сочувствіе общества, прессы и большинства Государственной Думы. Всѣ сознавали тогда своевременность подобной аграрной политики правительства, и въ Столыпинскомъ тонѣ приказа усматривали вѣрный залогъ успѣха для быстраго поворота всего крестьянскаго сельскохозяйственнаго уклада на путь цвѣтущаго благополучія.

А на способъ проведенія на практикѣ упомянутой аграрной реформы многіе изъ болѣе осторожныхъ аграрныхъ политиковъ смотрѣли иначе. Они сознавали ея своевременность и необходимость, но полагали, что всякая крутая, да еще принудительная ломка крестьянскаго хозяйства и быта, — представляется съ точки зрѣнія общаго экономическаго порядка и государственной пользы — безусловно нежелательной. Противники „Столыпинскаго” способа дѣйствій предлагали провести сложное по своей обстановкѣ и огромное по своимъ послѣдствіямъ дѣло раскрѣпощенія общиннаго землепользованія — не ,,наказомъ”, а „показомъ”, иначе говоря не путемъ принудительныхъ приказовъ, а предоставленіемъ разумныхъ льготныхъ и поощрительныхъ мѣръ содѣйствовать постепенному переходу крестьянъ-общинниковъ къ личному землепользованію.

Къ группѣ „постепеновцевъ”, рѣшительно возстававшихъ противъ Столыпинской „принудительности”, принадлежалъ и я по ряду соображеній, основанныхъ на всемъ моемъ прошломъ служебно-житейскомъ опытѣ.

Столыпинъ, съ присущимъ ему темпераментомъ, горячо отстаивалъ занятую имъ позицію, совершенно неправильно приписывая своимъ оппонентамъ несочувствіе самой сущности задуманной имъ реформы. Нашъ совѣтъ — дѣйствовать не „наказомъ”, а „показомъ”, Петръ Аркадьевичъ принималъ за полнѣйшій съ нашей стороны отказъ поддержать по существу внесенный имъ законопроектъ.

Затянувшіяся по общему вопросу пренія не обошлись безъ довольно таки смѣхотворнаго курьеза. Однимъ изъ предпослѣднихъ ораторовъ записался членъ Государственнаго Совѣта по выборамъ отъ пензенскаго земства, Владиміръ Александровичъ Бутлеровъ. Владѣлецъ обширныхъ помѣстій и лѣсовъ, славившійся своимъ образцовымъ хозяйствомъ и унаслѣдовавшій отъ своего отца, ученаго химика, страсть къ пчеловодству, Владиміръ Александровичъ отличался невозмутимостью, молчаливостью и философски спокойнымъ отношеніемъ къ окружающему его міру. Въ земельной комиссіи уже не менѣе двухъ мѣсяцевъ продолжалось словоговореніе о томъ, какъ проводить въ странѣ земельную реформу. Всѣ устали. Мягкотѣлый и нерѣшительный князь Трубецкой все тянулъ эти засѣданія. Оставалось еще человѣкъ пять — шесть желавшихъ говорить. Настроеніе становилось довольно кислое, у многихъ нервное. Стала проявляться раздражительность. И вотъ, при подобной обстановкѣ, Трубецкой открываетъ чуть ли не двадцатое по счету засѣданіе и устало объявляетъ: ,.слово принадлежитъ Владиміру Александровичу Бутлерову”. Послѣдній сидѣлъ рядомъ со мною. Послѣ обращенія къ нему предсѣдателя, онъ продолжалъ невозмутимо сидѣть и. уставившись куда-то въ поостранство своими невинно-голубыми глазами, молчалъ. Трубецкой снова повторилъ свое къ нему обращеніе. Владиміръ Александровичъ сидитъ все въ той же застывшей позѣ, что-то, видимо, обдумываетъ... Послышались громкіе голоса: „Владиміръ Александровичъ! Вамъ говорить!” Бутлеровъ, какъ бы очнувшись отъ кратковременнаго летаргическаго сна, обычнымъ своимъ невозмутимымъ голосомъ заявляетъ:

—    Да что, господа, мнѣ говорить?! Все сказано и пересказано. Сижу я и думаю: собрались господа въ столицѣ и занимаются безконечными словопреніями, а мужички продолжаютъ нести на своихъ плечахъ все то же тяжкое общинное бремя, которое давно бы слѣдовало съ нихъ снять!... По моему мнѣнію — настало время прекратить наши безцѣльные споры и скорѣе приступить къ настоящему дѣлу... Наши занятія напоминаютъ мнѣ средневѣковые безконечные ученые диспуты по поводу того, — тутъ Бутлеровъ сдѣлалъ паузу и, обведя своими дѣтскими глазами присутствовавшихъ, отчетливо досказалъ, — былъ ли у Адама пупъ или нѣтъ?

Съ этими словами Владиміръ Александровичъ замолкъ. Въ комиссіи наступила мертвая тишина. У сидѣвшихъ членовъ былъ видъ такой — какъ будто всѣ они чѣмъ-то поперхнулись... Прошло мгновенье, и залъ огласился всеобщимъ неудержимымъ хохотомъ. Всѣ, безъ всякаго предсѣдательскаго объявленія о перерывѣ, повскакали со своихъ мѣстъ, другъ съ Другомъ сходились, какъ школьники хлопали другъ друга по плечу и хохотали до слезъ, до упада... Бутлеровъ же продолжалъ сидѣть неподвижно, потомъ обернулся ко мнѣ и промолвилъ:

—    Надъ чѣмъ смѣются?! вѣдь надъ самими собой!.. А мнѣ такъ плакать впору! Удивительна психологія людей!

Послѣ происшедшаго инцидента, настроеніе комиссіи сразу измѣнилось. Начать съ того, что по возобновленіи занятій послѣ „Бутлеровскаго перерыва” всѣ оставшіеся ораторы отъ слова отказались, и присутствовавшіе потребовали отъ Трубецкого перехода къ баллотировочной завершительной стадіи затянувшихся занятій! „Довольно! Договорились до Адама!”

Въ концѣ концовъ, Столыпинская редакція была до нѣкоторой степени смягчена и принята на общемъ собраніи.

Не могу также не вспомнить ходъ работъ въ другой, тоже многочисленной, комиссіи, т. н. „судебной”, принявшей къ своему разсмотрѣнію законопроектъ, переданный изъ Государственной Думы. Докладчикомъ по нему въ комиссіи выступалъ Министръ Юстиціи Иванъ Григорьевичъ Щегловито въ.

Будучи несомнѣнно умнымъ, знающимъ юристомъ и талантливымъ ораторомъ, Щегловитовъ выказалъ впослѣдствіи партійную нетерпимость и личную пристрастность, неблагопріятно отозвавшіяся на его популярности.

Внесенный и доложенный имъ законопроектъ затрагивалъ вопросъ о Волостномъ Судѣ, который реформой Столыпинскаго правительства совершенно исключался изъ намѣченной схемы единаго и однообразнаго судебнаго государственнаго аппарата. Государственная Дума съ этимъ согласилась.

По этому поводу въ нашей судебной комиссіи возникли ожесточенныя принципіальныя пренія, въ которыхъ пришлось и мнѣ принять участіе наряду съ моими единомышленниками, отстаивавшими жизненную необходимость сохраненія близкаго и понятнаго для крестьянъ суда, требовавшаго не отмѣны, а лишь его дальнѣйшаго упорядоченія. Въ комиссіи указывали, что пора, наконецъ, руководящему государственному центру прекратить расшатывающую политику прежнихъ лѣтъ, когда въ деревнѣ производилась безпрестанная ломка ея хозяйственно-правового уклада, въ зависимости отъ тѣхъ или другихъ временныхъ господствовавшихъ настроеній правящихъ верховъ. Такъ, послѣ мировыхъ посредниковъ былъ установленъ мировой институтъ и крестьянскія административныя присутствія, оказавшіяся въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ неудовлетворительными. Вмѣсто ихъ упорядоченія, все уничтожается и замѣняется Земскими Начальниками, причемъ вводится въ расширенномъ видѣ волостная судебная инстанція, которая имѣла всѣ данныя для проявленія своей полезной дѣятельности и жизнеспособности. Но наступило опять-таки новое вѣяніе и въ результатѣ — вмѣсто усовершенствованія въ соотвѣтствіи съ тѣми или другими его положительными и отрицательными качествами, институтъ волостного суда полностью уничтожается. Само собой мы всѣ — сторонники его сохраненія, отнюдь не отстаивали волостного суда во всей его неприкосновенности и признавали необходимость существенныхъ его измѣненій, подсказанныхъ самой жизнью и судебной практикой.

На засѣданіяхъ судебной комиссіи все время присутствовали Щегловитовъ, какъ докладчикъ и Столыпинъ, какъ глава правительства. Всѣмъ участникамъ комиссіонныхъ занятій казалось довольно страннымъ поведеніе Премьера, ни разу не выступившаго по принципіальному вопросу о сохраненіи Волостного Суда и предоставлявшаго всю тяжесть защиты правительственнаго законопроекта одному Министру Юстиціи. Вскорѣ, впрочемъ, выяснилась причина Столыпинскаго молчанія. Насталъ моментъ, когда Петру Аркадьевичу, ввиду непосредственно къ нему лично обращеннаго запроса нѣкоторыхъ участниковъ комиссіи, необходимо было гласно высказаться по поводу возникшаго спорнаго вопроса.

Kо всеобщему изумленію, и явному неудовольствію докладчика, Столыпинъ высказался, какъ идейный сторонникъ сохраненія института Волостного Суда. Въ комиссіи произошло немалое замѣшательство, а мы не скрывали нашего торжества.

Возвращаясь послѣ этого памятнаго засѣданія вмѣстѣ съ А. Б. Нейдгардтомъ, я отъ него узналъ причину неожиданнаго для всѣхъ противоправительственнаго выступленія Столыпина. Оказалось, что Петръ Аркадьевичъ, еще на засѣданіяхъ Совѣта Министровъ, все время высказывался за желательность сохраненія Волостного Суда, но остался въ меньшинствѣ. Вотъ почему въ комиссіи онъ молчалъ, какъ премьеръ, а когда его спросили о его личныхъ взглядахъ, онъ .повторилъ то, что говорилъ на засѣданіи Совѣта Министровъ.

Комиссія, а за ней и общее собраніе Государственнаго Совѣта высказались за сохраненіе Волостного Суда. Между обѣими законодательными палатами произошло коренное расхожденіе, въ силу чего законопроектъ залежался въ разныхъ согласительныхъ и иныхъ предварительныхъ инстанціяхъ, пока, въ концѣ концовъ, государственная жизнь страны не была вовлечена въ общій безудержный революціонный водоворотъ 1917 года.

1

Накладныя на сданное зерно, которыя давали возможность получать подъ него кредитъ.

95

Общія засѣданія Государственнаго Совѣта обычно собирались два раза въ недѣлю въ особо пристроенномъ къ Маріинскому Дворцу обширномъ помѣщеніи, спеціально приспособленномъ и богато оборудованномъ для занятій высшей законодательной палаты. Пристройка эта представляла собою грандіозную, подъ бѣлый мраморъ отдѣланную залу, съ куполообразнымъ стекляннымъ потолкомъ, единственнымъ источникомъ дневного освѣщенія. Для ораторовъ была высокая трибуна. За ней возвышалось мѣсто для президіума, гдѣ сидѣли: предсѣдатель, справа отъ него — его товарищъ, а слѣва — Государственный Секретарь со своимъ штатомъ. Подъ трибуной, въ особой нишѣ, работали дежурные чины и стенографистки, прикомандированныя къ государственной канцеляріи.

Справа отъ президіума была помѣстительная правительственная ложа, съ креслами для министровъ и ихъ товарищей.

Съ обоихъ боковъ мѣстъ президіума имѣлись двери, ведшія во внутренніе превосходно обставленные аппартаменты, предназначенные для занятій предсѣдателей, министровъ и государственнаго секретаря. Надъ всѣмъ предсѣдательскимъ мѣстомъ, въ особой нишѣ, виднѣлся, художественно высѣченный изъ бѣлаго мрамора, бюстъ Государя Императора Николая II. Выше, у края потолочнаго купола, на самомъ видномъ мѣстѣ бѣлой отполированной стѣны, красовалась знаменитая картина Рѣпина, изображавшая засѣданіе дореформеннаго Государственнаго Совѣта.

Въ верхней части залы были устроены съ трехъ сторонъ особые хоры — для представителей прессы, для служебныхъ чиновъ и для публики. Внизу, подъ боковыми хорами, помѣщались отдѣланныя въ видъ театральныхъ ложъ, съ драпировками и мягкими сидѣніями, особыя ниши, предназначенныя на случай посѣщенія засѣданій Государственнаго Совѣта Августѣйшими Особами или иными лицами, заслуживавшими исключительнаго къ нимъ вниманія и почета. За все время моего пребыванія въ Государственномъ Совѣтѣ, въ отихъ ложахъ я лишь разъ видѣлъ Великаго Князя Николая Михайловича. Довольно часто изъ-за ихъ тяжелыхъ бордовыхъ портьеръ выглядывала старческая, красивая, съ большой серебристой бородой, физіономія „назначеннаго”, но не „присутствовавшаго” члена Государственнаго Совѣта, Оберъ-Гофмейстера Высочайшаго Двора князя Рѣпнина, бывшаго Кіевскаго Губернскаго Предводителя Дворянства.

Въ партерѣ, гдѣ сидѣли члены Государственнаго Совѣта, были устроены длинные дугообразно-расположенные столы, разсѣченные проходами, радіусами сходившіеся къ трибунѣ. Вдоль столовъ разставлено было до двухсотъ солидныхъ, обитыхъ бордовымъ бархатомъ палисандровыхъ креселъ — столь мягкихъ, глубокихъ и комфортабельныхъ, что во время нудныхъ, ни уму, ни сердцу не говорившихъ выступленій нѣкоторыхъ „горе-ораторовъ”, эти удобныя сѣдалища помогали не только лицамъ преклоннаго возраста, но и нашему брату — „сороколѣтней молодежи”, предаваться безмятежной сладкой дремѣ.

Благодаря мягкому ковру и общему сдержанному порядку, традиціонно унаслѣдованному отъ былого высокосановнаго учрежденія, въ огромной залѣ царствовала всегда удивительная тишина, соотвѣтствовавшая всей парадной величавости обстановки.

Въ этомъ отношеніи, на общихъ собраніяхъ обѣихъ законодательныхъ палатъ замѣчалась огромная разница. Недаромъ среди „хоровой” публики, падкой на всякія сенсаціи и бурныя сцены, раздавались голоса, что въ то время, какъ въ Таврическомъ дворцѣ чувствовалось кипѣніе „страстей”, явно шла лихорадочная работа мысли, ощущалась „сама жизнь”, въ Маріинскомъ царила „скука и мертвящій покой”... На нашихъ обыденныхъ засѣданіяхъ публики всегда бывало мало, только въ исключительныхъ случаяхъ, когда ожидался рѣдкій для Государственнаго Совѣта „боевой” день, иля готовилось интересное правительственное выступленіе, — хоры заполнялись „степенной” публикой, и появлялась учтивая, сухая фигура завзятаго царедворца, пристава Государственнаго Совѣта, Церемоніймейстера Высочайшаго Двора, милѣйшаго Константина Николаевича Гирса, сына извѣстнаго Министра Иностранныхъ Дѣлъ прошлаго царствованія.

За все время моего пребыванія въ Государственномъ Совѣтѣ я не помню случая, чтобы порядокъ былъ чѣмъ-нибудь нарушенъ. Если собраніе не одобряло то или другое ораторское выступленіе, въ залѣ продолжала царить все та же степенная тишина. Несочувствіе слушателей выражалось лишь уходомъ ихъ по неслышному ковру въ сосѣдніе „кулуары”. Все заканчивалось безмолвной забаллотировкой. Когда ораторы производили на аудиторію положительное впечатлѣніе, „благопристойная” обстановка „Высокаго Собранія” опять-таки ничѣмъ не нарушалась, лишь изрѣдка раздавался въ стѣнахъ величавой залы одобрительный гулъ голосовъ, сдержанно бормотавшихъ: „браво, браво”... конечно, безъ всякихъ апплодисментовъ.

Отдѣльныхъ замѣчаний „съ мѣстъ”, тѣмъ болѣе выкриковъ на подобіе „думскихъ”, не бывало. Одинъ лишь мой сосѣдъ — Курскій земскій избранникъ, Михаилъ Яковлевичъ Говоруха-Отрокъ былъ неисправимъ, нерѣдко вслухъ своимъ гортаннымъ говоромъ выражалъ по поводу того или другого выступавшаго оратора односложныя замѣчанія, не лишенныя хохлацкаго остроумія. Это произносилось какъ-бы про себя, все же отдѣльные звуки, исходившіе изъ громкихъ устъ Говорухи, сидѣвшаго со мною на самыхъ отдаленныхъ отъ президіума креслахъ т. н. „Камчатки”, очевидно доходили до чуткихъ ушей предсѣдательствовавшаго Акимова и вызывали съ его стороны неодобрительно-нахмуренные взоры, направленные на наши головы. Сидѣвшій же передъ Говорухой членъ Государственнаго Совѣта по назначенію, бывшій Товарищъ Оберъ-Прокурора Святѣйшаго Синода, Алексѣй Петровичъ Роговичъ, весь сотканный изъ „свѣтскихъ приличій” и сознанія своей сановной важности, чрезвычайно болѣзненно реагировалъ на подобныя выходки, съ озлобленнымъ видомъ на него оборачиваясь и нервно весь подергиваясь отъ его „неблагопристойностей”.

96

Предсѣдателемъ Общихъ Собраній Государственнаго Совѣта состоялъ въ описываемое мною время Михаилъ Григорьевичъ Акимовъ, бывшій Министръ Юстиціи, приходившійся роднымъ братомъ Алексѣю Григорьевичу, служившему одно время въ Самарской губерніи Николаевскимъ уѣзднымъ Предводителемъ Дворянства.

Низенькаго роста, сильно сутулый, съ лысой, неправильной формы, головой и невзрачнымъ желчнымъ лицомъ, Михаилъ Григорьевичъ имѣлъ болѣзненный и угрюмый видъ, страдалъ печенью и безсонницей, смотрѣлъ исподлобья, обращался со всѣми не только непривѣтливо, но даже въ грубовато-недовольномъ тонѣ. При всемъ томъ, онъ былъ рѣдко порядочнымъ, правдивымъ, несомнѣнно умнымъ и, несмотря на всю свою кажущуюся внѣшность, добрымъ и сердечнымъ человѣкомъ.

Засѣданія Михаилъ Григорьевичъ велъ строго, съ неукоснительнымъ соблюденіемъ Наказа, преніями руководилъ властно, но безпристрастно, формулировалъ предлагавшіяся имъ на баллотировку заключенія ясно и понятно. Многорѣчивые ораторы, которые любили съ трибуны по-пусту распространяться въ ущербъ времени и дѣлу, бывали недовольны взыскательнымъ руководителемъ, не стѣснявшемся останавливать ихъ, направляя но нужному руслу возникавшія пренія. Но ходъ занятій, благодаря подобному предсѣдательствованію, выигрывалъ. Этого нельзя было сказать про его преемника, мягкаго, уступчиваго Анатолія Николаевича Куломзина, который резюмировалъ расплывчато и неопредѣленно.

За все время существованія преобразованнаго Госудаственнаго Совѣта Товарищемъ его Предсѣдателя безсмѣнно состоялъ Иванъ Яковлевичъ Голубевъ, обладавшій изумительной освѣдомленностью въ области всего законодательнаго дѣлопроизводства въ Государственномъ Совѣтѣ.

Голосъ Ивана Яковлевича былъ низко-гортанный, довольно тусклый, но дикція превосходная. Говорилъ онъ обстоятельно и дѣловито, точно формулировалъ предсѣдательское резюмэ и неоднократно выручалъ своевременными подсказами своего старшаго коллегу по профессіи — Анатолія Николаевича Куломзина. Знатокъ своего дѣла, умный, уравновѣшенный и находчивый, Голубевъ являлся незамѣнимой и коренной силою президіума и пользовался уваженіемъ всѣхъ членовъ Палаты.

Дѣлопроизводство Государственнаго Совѣта велось Государственной Канцеляріей, во главѣ которой стоялъ Государственный Секретарь, всегда присутствовавшій на общихъ засѣданіяхъ рядомъ съ предсѣдателемъ и слѣдившій за всѣмъ ходомъ происходившихъ занятіи.

При моемъ вступленіи въ Государственный Совѣтъ, эту отвѣтственную должность занималъ Александръ Александровичъ Макаровъ. Его вызвалъ изъ провинціи П. А. Столыпинъ, который его близко узналъ и оцѣнилъ въ бытность свою губернаторомъ въ Саратовѣ, гдѣ Макаровъ несъ обязанности прокурора Судебной Палаты.

Происходя изъ почтенной купеческой семьи, Макаровъ отличался исключительной работоспособностью и педантичной точностью. Благодаря своему врожденному благородству и высокой порядочности въ служебной и частной жизни, онъ быстро завоевалъ всеобщія симпатіи.

Начавъ столичную службу при Столыпинѣ въ качествѣ Товарища Министра Внутреннихъ Дѣлъ, Александръ Александровичъ затѣмъ получилъ постъ Государственнаго Секретаря. Послѣ же кіевскаго злодѣянія 5-го сентября 1911 года, когда премьерство перешло къ В. Н. Коковцову, Макаровъ былъ поставленъ во главѣ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ. Какъ министръ, Александръ Александровичъ неоднократна выступалъ въ Государственной Думѣ, гдѣ однажды произнесъ Крылатыя слова, подхваченныя россійскими обывателями каждымъ по своему: „Такъ было, такъ будетъ!”...

Но съ уходомъ Макарова изъ Государственной Канцеляріи его замѣнилъ на должности Государственнаго Секретаря бывшій товарищъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ, острый и рѣдкій по своимъ способностямъ дѣлецъ С. Е. Крыжановскій, остававшійся на этомъ посту до революціи.

97

Главная работа Госудаственнаго Совѣта происходила въ его комиссіяхъ, откуда въ подготовленномъ и разоаботанномъ видѣ, матеріалъ поступалъ на разсмотрѣніе обшихъ его собраній, на которыхъ выступали избранные комиссіями докладчики. Затѣмъ открывались общія пренія. Если законопроектъ былъ заурядный, то заслушавъ докладчика и заключенія комиссій, собранія этимъ ограничивались, обычно съ ними соглашаясь. По нѣкоторымъ же вопросамъ особой государственной важности, или когда въ самихъ комиссіяхъ, какъ напримѣръ, въ земельной и судебной, мнѣнія рѣзко расходились, пренія Государственнаго Совѣта принимали болѣе оживленный характеръ, вызывая разностороннія обсужденія и выступленія ораторовъ, принадлежавшихъ къ разнымъ группамъ.

Среди „правыхъ” — общепризнаннымъ искусникомъ по части произнесенія рѣчей считался не безъ основанія А. С. C Тишинскій, говорившій всегда вдумчиво, обстоятельно, логично и мѣстами съ замѣтнымъ подъемомъ, за что заслужилъ отъ злоязычнаго моего сосѣда Говорухи наименованіе „эротическаго” оратора...

Самъ Петръ Николаевичъ Дурново выступалъ рѣдко и лишь въ крайнихъ случаяхъ. Говорилъ онъ тихо, размѣренно кратко, взвѣшивая каждое слово. Государственный Совѣп слушалъ его всегда съ особымъ вниманіемъ. Также лишь ві , необходимыхъ случаяхъ дѣловито высказывались профессоръ Герье — милый, привѣтливый старикъ, и нѣкоторые изъ мо ихъ добрыхъ знакомыхъ — выборныхъ коллегъ: бывшій Екатеринославскій Губернскій Предводитель Дворянства. Гофмейстеръ Высочайшаго Двора Ананій Петровичъ Струковъ, тульскій дворянинъ Алексѣй Ивановичъ Мосоловъ, упоминавшіеся мною ранѣе Викторъ Ивановичъ Карповъ и А. А. Нарышкинъ.

Ананій Петровичъ Струковъ по изысканно-элегантной внѣшности, по всей выдержкѣ и корректности въ обращеніи, представлялъ собою настоящаго „барина” — помѣстнаго аристократа въ наилучшемъ смыслѣ этого слова, со всѣмъ присущимъ подобному лицу благороднымъ образом мыслей и ореоломъ высокой порядочности. Недаромъ онъ, послѣ ухода гр. А. А. Бобринскаго былъ выбранъ Предсѣдателемъ Всероссійскаго Дворянскаго Объединенія. Выступалъ Ананій Петровичъ въ Общихъ Собраніяхъ рѣдко, но всегда искренно и дѣльно. Тоже можно сказать и про его земляка, В. И. Карпова, работавшаго въ финансовой комиссіи и являвшагося по многимъ вопросамъ докладчикомъ, ясно, громко и обстоятельно излагавшимъ сущность дѣла.

Еще рѣже, но столь же дѣловито и мѣстами горячо, высказывался съ трибуны высокій, красивый, моложавый Алексѣй Ивановичъ Мосоловъ, извѣстный Тульскій общественный дѣятель, служившій ранѣе въ Конной Гвардіи. Рѣдко, но серьезно и внушительно выступали медлительный А. А. Нарышкинъ и темпераментный князь А. А. Ширинскій-Шихматовъ, обладавшій даромъ слова, но пропитанный особой нетерпимостью ко всѣмъ инакомыслившимъ.

Насколько рѣдки бывали выступленія вышеперечисленныхъ лицъ, настолько часто ораторствовали съ каѳедры Государственнаго Совѣта члены правой группы — С. С. Бехтѣевъ, П. П. Кобылинскій, Д. И. Пихно, Н. А. Звѣревъ, В. К. Саблеръ иди Н. Н. Шрейберъ. Изъ нихъ лучше всего излагали свои мысли худенькій и умный Пихно, редакторъ-издатель „Кіевлянина” и мой былой профессоръ Московскаго Университета — Николай Андреевичъ Звѣревъ. Тучнаго Саблера я не любилъ за слащавость его рѣчей.

Но кого никто не переносилъ въ залѣ засѣданій, начиная съ предсѣдателя Акимова и кончая нами, рядовыми членами, такъ это князя Д. П. Голицына-Муравлина, князя А. Н. Лобанова-Ростовскаго и, въ особенности, къ немалому раздраженію Акимова, залѣзавшаго на каѳедру — Я. Н. Офросимова.

Большой, упитанный и представительный князь Дмитрій Петровичъ Голицынъ-Муравлинъ, извѣстный беллетристъ-романистъ и завѣдывавшій до своего назначенія въ Государственный Совѣтъ учрежденіями Императрицы Маріи, несомнѣнно обладалъ даромъ слова, но черезчуръ злоупотреблялъ витіевато-составленными и къ дѣлу не относившимися цвѣтистыми фразами, разными мудреными метафорами, съ явной претензіей бить на эффектъ, самъ прислушивался къ своему краснорѣчію и имъ видимо наслаждался. А члены Государственнаго Совѣта, одинъ за другимъ, спѣшили въ кулуары, убѣгая отъ патетическихъ, но малосодержательныхъ рѣчей сіятельнаго романиста.

Князь Алексѣй Николаевичъ Лобановъ-Ростовскій, выбранный отъ дворянства, имѣлъ огромное состояніе и не мало добрыхъ личныхъ качествъ. Но онъ любилъ донимать собраніе своими излишними разсужденіями салоннаго жанра, л имѣлъ видъ человѣка, рѣшившагося съ высоты трибуны любезно „занимать” г.г. членовъ Государственнаго Совѣта, какъ своихъ добрыхъ друзей или званыхъ гостей.

Но превыше всѣхъ досаждалъ своимъ „зудомъ” говорить чуть ли не по каждому вопросу, Витебскій представитель, до необычайности скучно-нудный, Яковъ Никандровичъ Офросимовъ. Каждый разъ, что онъ просилъ слова, это вызывало у Акимова глухое рычаніе. При появленіи витебскаго „горе-оратора” на кафедрѣ, зала собранія быстро пустѣла.

Въ средѣ "Нейдгардтцевъ" выдающихся ораторовъ не было, но всѣ выступавшіе изъ ихъ группировки, начиная съ ихъ обстоятельнаго лидера, обычно пользовались вниманіемъ собранія. Любилъ я прислушиваться къ искреннему и горячему слову графа Ѳедора Алексѣевича Уварова.

Чаще всего отъ „праваго центра” на трибунѣ появлялись — Владиміръ Ѳедоровичъ Дейтрихъ, бывшій помощникъ Финляндскаго Генералъ-Губернатора, и Александръ Петровичъ Никольскій, занимавшій ранѣе постъ Главноуправляющаго Земледѣлія и Землеустройства.

Предсѣдатель группы „центра”, князь Петръ Николаевичъ Трубецкой, рѣдко подымался на кафедру. Говорить хорошо онъ не умѣлъ и обычно ограничивался необходимыми замѣчаніями и предложеніями. Лучшимъ ораторомъ руководимой имъ группы являлся умный, превосходно владѣвшій даромъ слова, элегантный по внѣшности и крайне выдержанный въ обхожденіи, польскій представитель Игнатій Альбертовичъ Шебеко.

Дѣловито, но нѣсколько сухо, говорилъ бывшій Министръ Юстиціи, Сергѣй Сергѣевичъ Манухинъ, замѣнившій впослѣдствіи князя Трубецкого въ качествѣ предсѣдателя „центра”.

Съ необычайнымъ азартомъ и торопливостью выступалъ профессоръ Николай Степановичъ Таганцевъ. Солидно и величаво высказывался съ высоты государственной трибуны сановитый Петръ Михайловичъ Кауфманъ-Туркестанскій. Умно, но бездушно цѣдилъ сквозь зубы высокій, сухой по виду и по свойству всей своей разсчетливой натуры, Василій Ивановичъ Тимирязевъ — бывшій Министръ Торговли.

Не безъ интереса прислушивались къ простоватымъ по формѣ изложенія, но содержательнымъ выступленіямъ Предсѣдателя Московскаго Биржевого Комитета, симпатичнаго и умнаго Григорія Александровича Крестовникова. Важно выступалъ предсѣдатель торгово-промышленной группы инженеръ Николай Степановичъ Авдаковъ.

Вспоминаю высокую, слегка согбенную, но замѣтную фигуру Витте. Онъ одиноко расхаживалъ по кулуарамъ, съ видомъ опальнаго сановника, который при всякомъ удобномъ случаѣ напоминалъ всѣмъ о славномъ своемъ быломъ и безпощадно критиковалъ все настоящее. Случалось, что и онъ, какъ бы нехотя, подымался на трибуну, и при общемъ вниманіи, своимъ глухимъ голосомъ давалъ ѣдкіе совѣты одіозному для него Столыпинскому правительству. Въ общемъ, его выступленія производили скорѣе жалкое впечатлѣніе. Былой руководитель всей государственной жизни Имперіи, творецъ Портсмутскаго мира и россійской конституціи, казался уставшимъ, выдохшимся, „бывшимъ” человѣкомъ, выдающіяся способности котораго были всецѣло поглощены недовольствомъ и злобой противъ всего окружающаго. Всѣ невольно сторонились отъ его непривѣтливой и „фатальной”, какъ многіе говорили, костлявой фигуры.

Съ неослабнымъ вниманіемъ всегда выслушивали выступленія остраго и интереснаго А. Ф. Кони, проповѣдника высшаго гуманизма и строгой законности.

Витте и Кони принадлежали къ „безпартійнымъ”, также какъ популярный въ дореформенную эпоху своими краснорѣчивыми выкликами о „свободахъ” бывшій Орловскій Губернскій Предводитель Дворянства — Михаилъ Александровичъ Стаховичъ — въ описываемое время занявшій позицію умолкшаго пѣвца... Лишь изрѣдка раздавался его слегка гнусавый голосъ, слабо отзывавшійся въ умахъ, тѣмъ болѣе — сердцахъ уравновѣшенныхъ слушателей Маріинскаго Дворца.

Осталось мнѣ еще сказать нѣсколько словъ объ ораторскихъ силахъ лѣвой „академической” группы. Въ первую голову, конечно, вспоминаются громогласныя и многорѣчивыя выступленія несомнѣнно талантливаго Максима Максимовича Ковалевскаго, чрезвычайно увлекавшагося въ своемъ краснорѣчіи. Бывали нерѣдко случаи, когда сидѣвшій надъ ораторствовавшимъ Максимомъ Максимовичемъ предсѣдатель, хмурый Акимовъ, не выдерживалъ и прерывалъ разглагольствовавшаго во всю силу своихъ объемистыхъ легкихъ профессора.

Въ общемъ, въ рѣчахъ „академистовъ” Государственный Совѣтъ практическаго для дѣла государственнаго управленія мало что находилъ, несмотря на частыя съ ихъ стороны попытки увлечь собраніе своими краснорѣчивыми выступленіями.

Лично я выступалъ только въ комиссіяхъ и лишь однажды, „задѣтый за живое”, я попросилъ слова, причемъ, вопреки запрету предсѣдателя, я успѣлъ высказаться съ мѣста, за что подвергся ворчливому замѣчанію раздражительнаго Акимова.

Случилось такъ, что графъ Д. А. Олсуфьевъ въ одной изъ своихъ рѣчей по поводу землеустроительныхъ работъ, сослался на данныя, сообщенныя ему мною, назвавъ и мою фамилію. Присутствовавшій при этомъ П. А. Столыпинъ выступилъ съ обширными объясненіями и возраженіями. Коснувшись Олсуфьевской рѣчи, онъ горячо протестовалъ противъ, высказанныхъ имъ выводовъ, не заслуживавшихъ, по ет мнѣнію, серьезнаго со стороны „Высокаго Собранія” вниманія, „хотя бы на томъ основаніи, что таковые являлись въ итогѣ цифровыхъ данныхъ, исходившихъ изъ совершенна частнаго, неоффиціальнаго источника”...

Между тѣмъ, сообщенный мною графу Олсуфьеву цифровой матеріалъ я взялъ именно изъ оффиціальнаго правительственнаго учрежденія, — изъ Самарской Губернской Землеустроительной Комиссіи. Послѣ словъ Столыпина по поводу сомнительности сообщенныхъ мною Олсуфьеву цифровыхъ свѣдѣній, послѣдній вскочилъ и, оглянувшись на меня, сидѣвшаго по своему обыкновенію сзади всѣхъ, сталъ дѣлать недоумѣвающіе жесты, показывая рукой на Столыпина. Многіе изъ членовъ Государственнаго Совѣта тоже стали \ оборачиваться въ мою сторону. Я всѣмъ своимъ нутромъ \ почувствовалъ, что молчать далѣе нельзя, и что я обязанъ немедленно, во всеуслышаніе, выступить съ опроверженіемъ Столыпинскаго, касавшагося меня, заявленія. Я всталъ и выразилъ желаніе „высказать нѣсколько словъ по личному вопросу”...

Предсѣдатель мнѣ это разрѣшилъ. Я собирался говорить съ мѣста, но не успѣлъ раскрыть рта, какъ Акимовъ потребовалъ, чтобы я взошелъ на кафедру. Идти черезъ огромную залу, торжественно подыматься на высокую трибуну ради десятка словъ, мнѣ казалось столь неумѣстнымъ, что я сталъ просить предсѣдателя предоставить мнѣ возможность кратко высказаться съ мѣста. Онъ былъ неумолимъ... Тогда я, возвысивъ голосъ и стоя за своимъ кресломъ, успѣлъ во всеуслышаніе заявить, что, вопреки предположеніямъ Министра, всѣ цифровыя данныя, сообщенныя мною графу Олсуфьеву, взяты цѣликомъ изъ подвѣдомственнаго ему же, Столыпину, Губернскаго Самарскаго учрежденія, и могутъ быть мною предъявлены собранію по первому требованію. Сказано это было кратко и громко. Мои слова всѣ въ залѣ явственно услыхали, несмотря на вторившій мнѣ ворчливый голосъ не на шутку разсердившагося предсѣдателя. Но болѣе всего раздраженъ былъ противъ меня самъ виновникъ моего немногорѣчиваго протеста — Столыпинъ. Онъ рѣзко измѣнился въ лицѣ и вскорѣ быстро покинулъ засѣданіе.

Надо сказать, что насколько ранѣе — до моихъ выступленій въ Совѣтѣ по Дѣламъ Мѣстнаго Хозяйства съ откровенной критикой волостной и, въ особенности, уѣздной реформы и до моего вступленія въ правую группу Государственнаго Совѣта, Петръ Аркадьевичъ относился ко мнѣ тепло и внимательно, настолько потомъ онъ замѣтно не только охладѣлъ ко мнѣ, но сталъ выказывать явную недоброжелательность.

Осталась у меня въ памяти одна необычная бесѣда съ М. Г. Акимовымъ. Онъ какъ-то разъ откровенно разговорился со мною и, къ немалому моему изумленію, сообщилъ слѣдующій фактъ: Въ одномъ изъ своихъ думскихъ выступленій Столыпинъ вскользь сослался на то, что „на своемъ пути преобразованія сельской Россіи онъ немало встрѣчаетъ препятствій со стороны нѣкоторыхъ членовъ Верхней Палаты”.. Заинтересованный этимъ намекомъ, Акимовъ, при ближайшей встрѣчѣ съ премьеромъ, просилъ откровенно указать, кого разумѣлъ онъ подъ этими „нѣкоторыми” членами Государственнаго Совѣта. Столыпинъ тогда назвалъ въ первую голошу мою фамилію, причемъ позволилъ себѣ сказать, будто Наумовъ, „пользуясь благоволѣніемъ къ нему Государя, своей отрицательной критикой вносимыхъ имъ, Столыпинымъ, законопроектовъ по реорганизаціи мѣстнаго управленія оказываетъ на высшія сферы чрезвычайно неблагопріятное вліяніе”,..

Съ тяжелымъ сердцемъ выслушалъ я этотъ разсказъ Михаила Григорьевича, усмотрѣвъ въ немъ лишь все болѣе и болѣе развивавшіеся у Столыпина за послѣдній періодъ его властвованія острые признаки болѣзненно-взвинченнаго самолюбія. Моя совѣсть оставалась совершенно спокойной. Я никогда и въ помыслахъ не имѣлъ возстанавливать Государя противъ необходимости улучшенія помѣстнаго и административно-правового и хозяйственнаго уклада, а иногда высказывалъ Его Величеству, въ сдержанной формѣ, свои взгляды, которые мною открыто исповѣдывались на засѣданіяхъ ѵлре ддумья”.

Личности Столыпина я никогда въ разговорахъ съ Государемъ не касался. Мы съ Акимовымъ при дальнѣйшей нашей откровенной бесѣдѣ искали объясненіе обидному для меня поведенію Столыпина, къ которому лично я, несмотря ни на что, былъ всегда искренно расположенъ, или въ томъ, что Его Величество не въ соотвѣтствующемъ смыслѣ понялъ мои замѣчанія по поводу осуществленія мѣстныхъ реформъ, или въ томъ особомъ приподнято-нервномъ состояніи крайней пристрастности и нетерпимости, которое предсѣдатель Совѣта Министровъ за послѣднее время обнаруживалъ при встрѣчавшейся на его „властномъ” пути критикѣ. Особенно рѣзко это настроеніе проявилось въ мартѣ 1910 года, при обсужденіе въ Государственномъ Совѣтѣ законопроекта о введеніи „Западнаго земства”. Но прежде чѣмъ объ этомъ говорить, я не могу не отмѣтить въ своихъ записяхъ одного памятнаго событія, происшедшаго въ жизни Самарскаго дворянства въ 1909 году и связаннаго съ пятидесятилѣтіемъ кончины Сергѣя Тимофеевича Аксакова.

98

Знаменитый авторъ „Семейной Хроники” являлся въ свое время владѣльцемъ земельныхъ имуществъ, которыя позже отошли из Уфимской въ новообразованную въ серединѣ прошлаго столѣтія Самарскую губернію. Все прямое потомство Сергѣя Тимофеевича было внесено въ родословныя книги Самарскаго дворянства. Его сынъ, Григорій Сергѣевичъ, былъ одно время Самарскимъ Губернскимъ Предводителемъ Дворянства, а родные внуки — Сергѣй и Ольга, дѣти Григорія Сергѣевича, продолжали и въ описываемые мною годы благополучно проживать въ своихъ БугурусланСкихъ и Бузулукскихъ родовыхъ имѣніяхъ.

Григорія Сергѣевича Аксакова я не засталъ въ живыхъ и помню лишь его портретъ, висѣвшій среди портретовъ его коллегъ, въ кабинетѣ Самарскаго Губернскаго Предводителя Дворянства. Память Григорій Сергѣевичъ по себѣ оставилъ самую добрую. Привѣтливый, доступный и участливый, онъ отличался ровнымъ со всѣми обращеніемъ и спокойной разсудительностью. Умъ и дѣловитость перешли отъ него къ дочери — Ольгѣ Григорьевнѣ, а спокойствіе и ровность къ сыну — Сергѣю.

Ольга Григорьевна была не замужемъ. Она отличалась необычайной живостью, неизсякаемой энергіей и вела жизнь завзятаго сельскаго хозяина и предпріимчиваго дѣльца. Проживая обычно у себя въ имѣніи около станціи Самаро-Златоустовской желѣзной дороги „Аксаково”, гдѣ завѣдывала своимъ большимъ кумысо-лѣчебнымъ заведеніемъ, Ольга Григорьевна довольно часто показывалась въ Самарѣ и бывала занята съ утра до вечера нескончаемыми хлопотами по „дѣламъ”, видимо, требовавшимъ самыхъ добрыхъ отношеній съ мѣстными банковскими заправилами.

Иного склада и нрава былъ ея братъ Сергѣй. Во всей его безжизненной фигурѣ и странномъ притупленномъ выраженіи его неподвижнаго лица чувствовалось что-то болѣзненное. Бѣдный Сергѣй Григорьевичъ, дѣйствительно, съ ранняго дѣтства страдалъ припадками падучей болѣзни. Сергѣй Григорьевичъ обычно проживалъ въ своемъ имѣніи, рѣдко посѣщалъ губернскій городъ, но аккуратно участвовалъ на дворянскихъ собраніяхъ. Онъ былъ человѣкъ не только не глупый, но до извѣстной-степени даже одаренный, недурно владѣвшій перомъ и не мало читавшій, но все это у бѣднаго Сергѣя Григорьевича скрывалось подъ спудомъ его нервно-подавленной психики.

Возникшую у меня мысль чѣмъ-либо отмѣтить въ губерніи и среди дворянства пятидесятилѣтіе со дня кончины Сергѣя Тимофеевича Аксакова, какъ нашего содворянина, поддержали всѣ мои коллеги по депутатскому столу. Программа предположеннаго культурно-сословнаго торжества была одобрена экстреннымъ Дворянскимъ Собраніемъ и осуществлена 30 апрѣля 1909 года — въ день кончины великаго русскаго бытописателя.

Чествованіе его памяти происходило въ зданіи Самарскаго Дворянства, куда въ означенный день съѣхалось изъ дальнихъ уѣздовъ и прибыло изъ самаго города Самары множество дворянъ со своими семейными и особо приглашенной публикой, съ Губернаторомъ во главѣ. Въ присутствіи всѣхъ этихъ лицъ и представителей Аксаковской семьи, въ залѣ, убранной тропическими растеніями и цвѣточными гирляндами, у подножья большого портрета Сергѣя Тимофеевича, произнесенъ былъ рядъ рѣчей и докладовъ, посвященныхъ писателю и его значенію для русской культуры. Я доложилъ о томъ, что было предпринято Самарскимъ Дворянствомъ для сохраненія родовой Аксаковской вотчины и для устройства при ней образцовой ремесленной народной школы имени писателя. Я довелъ до свѣдѣнія собранія послѣднее, пріуроченное къ пятидесятилѣтію, постановленіе нашего дворянства объ основаніи „Аксаковскаго Музея”, гдѣ предполагалось собирать все то, что такъ или иначе, связано было съ именемъ Сергѣя Тимофеевича. Это сообщеніе вызвало шумное одобреніе.

Подъ музей дворянство рѣшило отвести комнату въ верхнемъ этажѣ Собранія. Благодаря щедрому дару внуковъ писателя, сразу было заложено цѣнное основаніе музею. Ольга Григорьевна Аксакова передала въ собственность музея богатую коллекцію собственноручныхъ писемъ ея знаменитаго дѣда, хранившихся у нея послѣ смерти ея отда. Первоначально ихъ было 318, и затѣмъ дополнительно было отъ нея же получено еще около ста подлинниковъ.

Сергѣй Григорьевичъ пожертвовалъ нѣсколько предметовъ очень цѣнныхъ: диванъ, принадлежавшій Сергѣю Тимофеевичу, на которомъ обычно отдыхалъ наѣзжавшій гостить къ нему Н. В. Гоголь, старинной работы деревянную шкатулку со всевозможными внутренними ящичками и секретными отдѣленіями, служившую любимой игрушкой „Багрова внука” въ дни Уфимскаго его пребыванія и, наконецъ, принадлежности для уженья, какимъ-то чудомъ сохранившіяся со временъ старика — дѣда Аксакова. Стѣны музея были украшены его старинными масляными и акварельными портретами, а также и портретами нѣкоторыхъ его семейныхъ, тоже полученными мною изъ рукъ Ольги и Сергѣя Аксаковыхъ. Они присутствовали на чествованіи памяти ихъ славнаго дѣда, и я отъ имени всего дворянства горячо поблагодарилъ ихъ за цѣнныя пожертвованія.

Торжество завершилось концертнымъ отдѣленіемъ, гдѣ была исполнена талантливо сочиненная Я. Я. Карклинымъ спеціально для описываемаго дня музыкальная хоровая ода „Слава Аксакову”.

Съ началомъ Великой Европейской войны 1914 года, въ помѣщеніи „Аксаковскаго Музея” былъ мною открытъ новый отдѣлъ для собиранія всего, что касалось Самарскихъ дворянъ, которые сражались въ рядахъ нашей арміи. Въ этотъ отдѣлъ направлялись письма съ фронта, разныя походныя вещи, принадлежности боевыхъ снаряженій, захваченныя съ поля битвъ. Ввиду значительнаго накопленія рукописей и предметовъ этого военнаго отдѣла, я имѣлъ намѣреніе впослѣдствіи отвести, рядомъ съ Аксаковскимъ музеемъ, особое помѣщеніе, но обстоятельства оторвали меня отъ предводительскаго служенія, а затѣмъ революціонное лихолѣтье не только не дало возможности продолжить начатое, но уничтожило все съ трудомъ накопленное.    ,

99

10-го февраля 1910 года, въ бытность мою въ Петербургѣ, я получилъ скорбную вѣсть о внезапной кончинѣ въ г. Бердянскѣ брата моего Николая. Пришлось бросить всѣ занятія и спѣшить черезъ всю Россію, съ сѣвера на югъ, чтобы успѣть отдать послѣдній долгъ близкому человѣку и посильно утѣшить его осиротѣвшую семью.

Нѣсколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ братъ Николай вернулся въ Россію изъ Иркутска, облюбовалъ для своего проживанія чистенькій, уютный городокъ Бердянскъ на Азовскомъ побережьѣ, купилъ тамъ небольшой домикъ-особнякъ съ садикомъ, и поселился тамъ со своей супругой Катей и двумя черненькими, какъ жучки, малышами-сыновьями Сережей и Колей.

Подорванное всѣмъ прошлымъ здоровье брата леченію плохо поддавалось. Изъ года въ годъ припадки грудной жабы учащались. Въ концѣ концовъ, 10-го февраля 1910 года, жизнь бѣднаго Николая навсегда оборвалась. Я засталъ его въ гробу. Похоронили его на загородномъ бердянскомъ кладбищѣ, расположенномъ на прибрежной горѣ, съ которой открывался превосходный видъ на городъ, утопавшій въ зелени, и на далекій морской просторъ.

Благодаря содѣйствію близкаго друга покойнаго брата, симпатичного г. Фуки, мѣстнаго коммерсанта средней руки, мнѣ удалось быстро призести въ порядокъ дѣла брата, установить опеку и посильно успокоить осиротѣвшихъ семейныхъ. Впослѣдствіи Фуки фактически несъ всѣ опекунскія обязанности и слѣдилъ за воспитаніемъ и обученіемъ обоихъ мальчиковъ въ мѣстной гимназіи.

Прошли тихія времена, настали грозныя, революціонныя. Мать умерла. Племянники мои, Сергѣй и Николай, превратились въ взрослыхъ юношей. Междоусобная, „бѣло-красная”, братоубійственная война вовлекла ихъ въ свой ужасный водоворотъ. Старшій — Сергѣй оказался въ бѣлой Добровольческой арміи и прошелъ съ ней весь ея крестный путь, вплоть до Галлиполи и Бизерты. Впослѣдствіи мнѣ удалось ему помочь и водворить его въ Загребѣ, гдѣ онъ принялся усердно за службу въ россійскомъ консульствѣ и пріобрѣлъ довѣріе у начальства и кліентовъ. Другой мой племянникъ — Николай, остался въ Совдепіи и, по слухамъ, служилъ въ рядахъ Красной арміи. О немъ ни Сергѣй, ни я ничего не знаемъ.

100

Въ мартѣ мѣсяцѣ того же 1910 года, по возвращеніи моемъ изъ Бердянска, въ жизни законодательныхъ палатъ произошло изъ ряда вонъ выходящее,событіе. Въ неземскихъ сѣверо- и юго-западныхъ окраинныхъ губерніяхъ, по существовавшему временному законоположенію, представители въ Государственный Совѣтъ избирались не отъ земскихъ собраній, а отъ особыхъ съѣздовъ землевладѣльцевъ. При первыхъ выборахъ, въ ихъ составъ, за единичными исключеніями, попали лица не русской національности, а польскаго происхожденія, образовавшія в группѣ „центра” т. н. „Польское коло”.

По этому поводу среди мѣстныхъ русскихъ землевладѣльческихъ круговъ, обойденныхъ этими выборами, зародилось серьезное недовольство, которое вылилось въ представленномъ Д. И. Пихно Государственному Совѣту законопроектѣ, видоизмѣнявшемъ избирательный порядокъ въ смыслѣ, благопріятномъ для русскихъ землевладѣльцевъ западныхъ губерній.    

При обсужденіи этого вопроса въ Общемъ Собраніи, Столыпинъ высказался противъ принятія проекта Пихно, сославшись на то, что существующій порядокъ выборовъ въ западныхъ губерніяхъ носитъ лишь временный характеръ, и что, съ введеніемъ въ нихъ Земскаго Положенія, избраніе членовъ Государственнаго Совѣта будетъ производиться въ нормальныхъ условіяхъ на земскихъ собраніяхъ. Столыпинъ добавилъ, что законопроектъ о введеніи Земскаго Положенія въ сѣверо- и юго-западныхъ губерніяхъ будетъ имъ внесенъ въ ближайшемъ будущемъ.

Государственный Совѣтъ предложеніе Пихно отклонилъ. Вскорѣ правительство дѣйствительно внесло въ Государственную Думу обширный законопроектъ о введеніи особаго Земскаго Положенія для упомянутыхъ окраинныхъ губерній. Онъ былъ составленъ въ высшей степени тенденціозно, съ явной предвзятой мыслью отстранить польское и крестьянское населеніе, предоставивъ преимущественныя избирательныя права исключительно лишь крупнымъ русскимъ землевладѣльцамъ.

Однимъ словомъ, въ этомъ не столько искусно, сколько грубо-искусственно сфабрикованномъ въ Министерствѣ Внутреннихъ Дѣлъ законопроектѣ, безцеремонно и безтактно выявились похвальные по существу, но не ладные по способу ихъ осуществленія, основные идеологическіе принципы, которые сверхъ всякой мѣры „захлестывали” Столыпинскій умъ и нравъ въ послѣдній періодъ его управленія: т. е. служеніе русскому „національному” дѣлу и т. н. „ставка на сильныхъ”.

„Нейдгардтцы”, само собой, предприняли все для благополучнаго прохожденія законопроекта въ Государственномъ Совѣтѣ. Въ Нижней Палатѣ онъ былъ одобренъ незначительнымъ большинствомъ голосовъ, но въ Государственномъ Совѣтѣ, даже въ группѣ „центра”, обычно склонной согласовать свои рѣшенія съ Думой, не нашлось достаточно лицъ для поддержки его на общемъ собраніи. Ихъ удержали общія соображенія, касавшіяся самаго существа предложеннаго Правительствомъ выборнаго порядка, который могъ вызвать, острую національную вражду между русскими и поляками

Что касается „правой” группы, то большинство ея членовъ тоже баллотировало противъ „Столыпинскаго” западнаго земства, частью по тѣмъ же соображеніямъ, частью же по мотивамъ высшей государственной политихи, считая вве деніе земскихъ учрежденій въ окраинныхъ западныхъ губерніяхъ, ввиду ихъ исключительнаго положенія, нераціональнымъ.

Въ общемъ итогѣ, при голосованіи въ Верхней Палатѣ означеннаго законопроекта, получился полный провалъ, и Столыпинъ тотчасъ же подалъ Государю Императору прошеніе объ отставкѣ, причемъ оговорилъ, что онъ можетъ остаться на своемъ посту, если встрѣтитъ со стороны Его Величества поддержку, въ смыслѣ немедленнаго проведенія въ жизнь западнаго земства въ томъ видѣ, какъ онъ его спроектировалъ, не взирая на отрицательное голосованіе въ Государственномъ Совѣтѣ.

Первое время Государь отнесся къ заявленію своего Премьера какъ бы безразлично и уговаривать Столыпина оставаться въ его должности не сталъ. Еще въ предшествовавшемъ 1909 году, послѣ того, какъ Его Величествомъ не было утверждено голосованіе обѣихъ законодательныхъ палатъ, которыя, вопреки прямого смысла основныхъ законовъ, разсматривали штаты Морского Генеральнаго Штаба, Столыпинъ былъ поставленъ въ крайне неловкое передъ Короной ,положеніе и вынужденъ просить у Государя отставки. Но тогда Его Величество его удержалъ, и тѣмъ выявилъ свое прощеніе Пет” ру Аркадьевичу за допущенную служебную ошибку принципіальнаго значенія. Въ данномъ же случаѣ, Столыпинскій жестъ протеста противъ голосованія Верхней Палаты не вызвалъ со стороны Государя того же сочувствія. Если-бъ не энергичное вмѣшательство Великихъ Князей Николая и Александра Михайловичей, а, въ концѣ концовъ, и самой вдовствующей Императрицы Маріи Ѳедоровны, настаивавшихъ передъ Государемъ на необходимости во что бы то ни стало оставить Столыпина на занимаемомъ имъ посту, отставка послѣдняго была бы принята. Возможно, что это отозвалось бы положительно на дальнѣйшей карьерѣ и дѣятельности Петра Аркадьевича, который смогъ бы во всемъ объемѣ сохранить свой авторитетъ и ореолъ для послѣдующей своей государственной дѣятельности.

Но событія, къ сожалѣнію, приняли совершенно иной оборотъ. Подъ натискомъ упорныхъ совѣтовъ вышеупомянутыхъ Августѣйшихъ лицъ, связывавшихъ съ личностью Столыпина цѣлость государственнаго порядка и политическое оздоровленіе страны, Государь измѣнилъ свое первоначальное отношеніе къ прошенію Премьера объ отставкѣ, и настойчиво просилъ Петра Аркадьевича оставаться на своемъ посту.

Досадно вспоминать, до чего эгоистически-безтактно и въ государственномъ отношеніи неразумно Столыпинъ, не сумѣвшій справиться съ охватившими его мстительными личными чувствами, отнесся къ милостивому настроенію уступчиваго Государя.

Поведенію Премьера немало содѣйствовалъ его ближайшій совѣтникъ — Алексѣй Борисовичъ Нейдгардтъ, отъ котораго въ дни „торга” Столыпина съ Государемъ я слышалъ обо всѣхъ подробностяхъ переговоровъ въ Царскомъ и о настроеніяхъ близкой ему Столыпинской среды.

Видя создавшуюся въ высшихъ сферахъ благопріятную для него обстановку, Петръ Аркадьевичъ ее использовалъ, чтобы поставить Государю рядъ условій, при наличіи которыхъ онъ соглашался оставаться на посту Предсѣдателя Совѣта Министровъ. Первымъ условіемъ былъ немедленный роспускъ обѣихъ законодательныхъ палатъ срокомъ на три дня, чтобы въ этотъ промежутокъ времени, въ порядкѣ 87 ст. Основныхъ Законовъ, ввести въ дѣйствіе свой проектъ Западнаго Земства. Слѣдующимъ условіемъ Столыпина явилось то, что онъ предъявилъ Его Величеству свое требованіе о немедленномъ увольненіи въ отпускъ до 1 января 1911 года двухъ членовъ Государственнаго Совѣта — Петра Николаевича Дурново и Владиміра Ѳедоровича Трепова, которыхъ онъ подозрѣвалъ въ наибольшихъ противъ себя интригахъ, въ частности, противъ внесеннаго имъ земскаго законопроекта.

Переговоры Царя съ Премьеромъ, или „кризисъ власти”, какъ тогда говорили, тянулись довольно долго — почти цѣлую недѣлю. Въ концѣ концовъ, Государь уступилъ, и оба упомянутыя условія, ультимативно предъявленныя Столыпинымъ, были исполнены, ошеломивъ своей необычностью и явной безцеремонностью рѣшительно всѣхъ — „отъ мала до велика”... Для самого же Петра Аркадьевича произведенный имъ „надломъ” надъ Царской волей и убѣжденіями большинства членовъ Верхней Палаты оказался той „Пирровой побѣдой”, послѣ которой начался закатъ его славы, служебнаго успѣха, благоволенія къ нему высшихъ сферъ и уваженія рядовыхъ государственныхъ политическихъ дѣятелей.

Правда, Столыпинъ остался у власти, но какою цѣной?! Выторгованныя у Государя „кондиціи” носили, по мнѣнію большинства здравомыслящихъ людей, характеръ несомнѣннаго злоупотребленія Высочайше дарованной конституціонностью, какъ примѣненія исключительнаго положенія по 87 ст. Основныхъ Законовъ къ насильственному проведенію въ жизнь законопроекта далеко не первостепенной и не исключительной важности. Вмѣстѣ съ тѣмъ, тѣ же условія, предъявленныя Столыпинымъ, укрывшимся за спиной Государя, явились въ его рукахъ грубымъ издѣвательствомъ надъ лицами, носившими высокое званіе членовъ Законодательной Палаты, когда ихъ по Государеву указу выпроводили изъ стѣнъ Маріинскаго Дворца въ непрошенный отпускъ.

Въ результатѣ создалось совершенно неожиданное и очевидно для самого создателя всѣхъ этихъ пертурбацій никакъ непредвидѣнное общественное настроеніе. Столыпинъ, под вергшій двухъ своихъ главныхъ недруговъ, двухъ членовъ Государственнаго Совѣта, Высочайшему остракизму, достигъ того, что провожать одного изъ нихъ — наиболѣе ему ненавистнаго — Петра Николаевича Дурново на заграничный вокзалъ съѣхался чуть ли не весь Государственный Совѣтъ и масса думскихъ депутатовъ отъ всѣхъ политическихъ группъ, за исключеніемъ, конечно, „Нейдгардтцевъ”.

Покидавшему столицу и вмѣстѣ съ ней Верхнюю Палату, „опальному” лидеру правыхъ устроены были внушительные сочувственные проводы. Ему поднесли иконы, были произнесены напутственныя рѣчи, раздавшіяся даже изъ устъ „академистовъ”.

Несмотря на двадцать лѣтъ, истекшихъ послѣ описываемаго событія, съ поразительной ясностью встаетъ въ моей памяти моментъ, когда Самарскіе депутаты, въ день роспуска Палатъ, сошлись у меня въ номерѣ Европейской гостиницы на „экстренное” земляческое собраніе, для обмѣна мнѣніями и впечатлѣніями по поводу свершившагося столь неожиданно для всѣхъ „Столыпинскаго самосуда”.

Входили въ этотъ разъ мои земляки ко мнѣ не съ обычнымъ жизнерадостнымъ видомъ и бодрыми привѣтствіями, но съ угрюмымъ обликомъ людей, чѣмъ-то пришибленныхъ и сконфуженныхъ. Молча пришли Самарцы и безмолвно разсѣлись за круглый столъ, за которымъ во время нашихъ земляческихъ бесѣдъ мы обычно усиленно занимались чаепитіемъ.

Разговоръ не вязался. Всѣмъ было не по себѣ. Раздавались отрывочныя незначущія фразы. Никто, видимо, не хотѣлъ затронуть свѣже-нанесенной всѣмъ намъ, участникамъ законодательныхъ работъ, глубокой и обидной для нашего личнаго и государственнаго самолюбія раны. Всѣ точно старались умалчивать о прискорбномъ поведеніи лица, къ которому наше землячество до тѣхъ поръ питало чувства глубочайшаго уваженія. Внутри насъ, какъ потомъ оказалось, одновременно зародилось жуткое чувство стыда за все происшедшее, за того же Столыпина, который пошелъ на столь позорный для него шагъ, и наконецъ, за насъ самихъ, превращенныхъ имъ въ какихъ-то жалкихъ провинившихся школьниковъ, на три дня выгнанныхъ изъ училища.

Въ качествѣ обычнаго предсѣдателя нашихъ земляческихъ собраній, я собирался затронуть злободневный вопросъ, но ни я самъ, ни мои земляки не были въ состояніи хладнокровно говорить о „Столыпинскихъ” дѣйствіяхъ. Слишкомъ мы всѣ были охвачены чувствомъ полной растерянности передъ столь безцеремоннымъ экспериментомъ надъ новымъ конституціоннымъ строемъ. Всѣ находились подъ гнетомъ возмущенія и разочарованія въ личности отвѣтственнаго руководителя правительственной политикой. Одинъ изъ присутствовавшихъ чуть не со слезами на глазахъ воскликнулъ: „когда подумаешь, что изъ-за какого-то ничтожнаго законопроекта прихлопнули только что зародившіяся на Руси государственныя законодательныя учрежденія, какъ послѣднихъ мальчишекъ повыгнали изъ нихъ почтенныхъ государственныхъ мужей?! Стыдно за былого Столыпина за наше опороченное званіе... за Россію! Хочется отъ всего этого позорнаго кошмара куда-то скрыться”.

Понуро и молча, Самарцы быстро, одинъ за другимъ, разошлись съ нашей необычной „экстренной” бесѣды...

Я, какъ говорится, — „мѣста себѣ не находилъ”. Ощущалъ, гдѣ бы ни появлялся, какую-то несвойственную мнѣ неловкость.

Оставаться въ Петербургѣ было тошно, ѣхать въ Самару того хуже. Я рѣшилъ отвести душу поѣздкой на Крымское побережье, гдѣ я лѣтъ десять не былъ. Черезъ двое сутокъ я очутился въ залитомъ благодатнымъ солнцемъ Севастополѣ, гдѣ, благодаря любезному содѣйствію адмирала Бострема, я провелъ нѣсколько интереснѣйшихъ дней, осматривая новыя крѣпостныя сооруженія, подробно знакомясь съ судами черноморскаго флота, и впервые имѣя возможность близко видѣть только-что зарождавшееся у насъ военно-авіаціонное дѣло.

Изъ Севастополя, по дорогѣ въ Ялту, я заѣхалъ въ памятный для меня во многихъ отношеніяхъ Форосъ, потомъ, не торопясь, объѣхалъ за двѣ недѣли всѣ мои излюбленныя мѣста вдоль шоссейнаго пути на Ялту, гдѣ я остановился на нѣсколько дней, намѣтивъ изъ нея прямо направиться въ обратный путь на Севастополь - Петербургъ.

Не успѣлъ я занять отведенный мнѣ въ гостиницѣ „Россія” номеръ, какъ, вмѣстѣ съ багажомъ, появился передо мной плотный, съ типичной мясистой физіономіей и карими большими, смышлеными глазами татаринъ, оказавшійся по профессіи комиссіонеромъ. Пришелъ этотъ „Асанъ” не только развлекать меня разными городскими новостями и сплетнями: онъ имѣлъ также въ виду заинтересовать меня своими предложеніями покупки „знаменитыхъ” дачъ по „небывало-дешевой” цѣнѣ. Дѣлать было мнѣ нечего, и я охотно согласился на совмѣстныя съ нимъ поѣздки по разнымъ направленіямъ Ялтинскихъ живописныхъ окрестностей.

Между прочимъ, было мною также осмотрѣно чудное прибрежное имѣніе „Селямъ” съ пляжемъ, набережной, превосходнымъ домомъ, подваломъ и большимъ пространствомъ подъ великолѣпно содержавшимися «инградниками, принадлежавшее графу С. В. Орлову-Давыдову и продававшееся въ то время сравнительно за безцѣнокъ. Вообще цѣны тогда стояли низкія, и лишь въ послѣдующіе годы начался ихъ бѣшеный подъемъ, благодаря усилившемуся наплыву пріѣзжавшихъ изъ Россіи лицъ, желавшихъ пріобрѣтать участки на Крымскомъ побережьѣ. Къ этому же времени относятся частые наѣзды изъ сѣверной резиденціи въ благодатную Ливадію Государя со всей Его Августѣйшей Семьей, что также привлекало столичныхъ жителей, спѣшившихъ селиться вокругъ Ялтинскаго района.

Объѣзжая на автомобилѣ съ словоохотливымъ Асаномъ живописное побережье, подъ предлогомъ осмотра рекомендуемыхъ имъ дачъ, мы однажды заѣхали въ Гурзуфъ, который мнѣ и ранѣе всегда очень нравился и около котораго по ту сторону т. н . „Генуэзской скалы” татаринъ обѣщалъ показать мнѣ что-то „особенное”..-

Онъ привезъ меня на продававшуюся дачу подъ названіемъ „Гурзувитта”. Расположенная у подножья Генуэзской скалы, бывшей крѣпости, примыкавшая широкимъ собственнымъ пляжемъ непосредственно къ морю, она меня такъ очаровала, что я долго не могъ сойти съ балкона помѣстительнаго двухэтажнаго дома, и не сводилъ восхищеннаго взора съ открывшейся передъ моими глазами изумительной панорамы.

Подошелъ сосѣдъ „Гурзувитты, Дмитрій Ивановичъ Первушинъ, который близко принималъ къ сердцу вопросъ объ ея продажѣ, будучи заинтересованъ имѣть у себя подъ бокомъ подходящаго для него „добраго” сосѣда.

Въ Ялту я вернулся подъ сильнымъ впечатлѣніемъ „Гурзувитты”. Цѣна, запрошенная съ меня за нее, показалась мнѣ столь баснословно низкой, что на слѣдующее же утро я передалъ Асану свое рѣшеніе эту дачу пріобрѣсти. Хозяйка „Гурзувитты” — курская помѣщица княгиня Кавкасидзе — съ продажей торопилась. Да и у меня время было на исходѣ. Я послалъ ей срочную телеграмму о моемъ рѣшеніи. Цѣна была объявлена 45.000 рублей за все — за домъ, службы, землю (около полуторы десятины) съ большимъ пляжемъ, виноградниками и прочими насажденіями. Главное же удобство для меня состояло въ томъ, что, купивъ „Гурзувитту”, я для себя не создавалъ никакихъ новыхъ хлопотъ. Домъ былъ исправенъ, весь обставленъ хорошей мебелью, всѣ жизненныя удобства были тоже налицо, благодаря близости Гурзуфскаго курорта (церковь, почта, телеграфъ, врачебная помощь, базаръ, извощики и пр.). Я далъ приказъ нашему московскому довѣренному произвести съ владѣлицей разсчетъ и совершить нотаріальную сдѣлку на имя моей жены. Я надумалъ сдѣлать ей къ Пасхѣ пріятный сюрпризъ, преподнеся ей, вмѣсто краснаго яичка, крымскую дачу „Гурзувитту”.

Нежданно, негаданно — въ результатѣ Столыпинскаго „разгона” г.г. россійскихъ законодателей, — я пріобрѣлъ въ Крыму небольшое, но исключительное по своей красотѣ и цѣнное по своему мѣстоположенію имѣньице, вблизи двухъ южнобережныхъ извѣстныхъ курортовъ — Гурзуфа и Суукъсу, осуществивъ тѣмъ самымъ завѣтную и давнюю нашу съ Анютой мечту.

Ставъ хозяиномъ „Гурзувитты”, я обработалъ свой участокъ и имѣлъ въ виду въ дальнѣйшемъ приступить къ пере стройкѣ дачи. Европейская война этому помѣшала, и „Гурзувитта” осталась такой, какъ я ее засталъ въ 1910 году. Она оказалась для всей многочисленной нашей семьи, въ тяжкое революціонное лихолѣтье 1917- 1920 г.г., незамѣнимымъ кровомъ. Она дала намъ домашній уютъ и хлѣбъ насущный, въ видѣ обильныхъ плодовыхъ и огородныхъ урожаевъ, которые насъ питали во времена полнаго нашего матеріальнаго оскудѣнія.

„Гурзувптта” оказалась тѣмъ послѣднимъ небольшимъ, но драгоцѣннымъ кусочкомъ родной русской земли, за который мы цѣпко держались, пока девятый валъ безудержной революціонной стихіи не смылъ всѣхъ насъ, выкинувъ сначала въ Стамбулъ, а затѣмъ перекинувъ наши бѣженскія тѣла на югъ далекой Франціи..

101

По возвращеніи своемъ въ Петербургъ, я засталъ занятія въ обѣихъ законодательныхъ палатахъ какъ бы нормально наладившимися. Но это была одна видимость. Во всѣхъ сферахъ государственно-общественной жизни столицы, даже среди правительственныхъ круговъ, ощущался надломъ, реакція послѣ всѣми пережитаго остраго нервнаго подъема.

Настроеніе у большинства моихъ коллегъ и думскихъ депутатовъ наблюдалось подавленное, вялое и малодѣятельное. Во взаимоотношеніяхъ Государственнаго Совѣта, Думы и правительства чувствовалась нѣкоторая натянутость. Самъ виновникъ трехдневнаго разгона законодательныхъ палатъ тоже утерялъ свою былую позицію безспорнаго моральнаго авторитета... Западное земство было введено, Дурново съ Треповымъ удалены, палаты вновь собраны..., но прежняго Столыпина въ Россіи не стало. Сознаніе это сдѣлалось общимъ. Имъ проникся, видимо, и самъ Государь, замѣтно измѣнившійся въ своемъ отношеніи къ Премьеру послѣ вынужденнаго согласія на пресловутыя „кондиціп”.

Ставка на „національность”, въ томъ видѣ, какъ она была проявлена Столыпинымъ, когда онъ насильно провелъ въ жизнь законопроектъ о Западномъ земствѣ, на мой взглядъ, имѣла совершенно обратное дѣйствіе и не способствовала поддержанію національной мощи Россійской Имперіи.

Вмѣсто того, чтобы взять въ свои властныя руки иниціативу всемѣрнаго содѣйствія въ дѣлѣ ознакомленія разноплеменнаго населенія страны съ положительными свойствами и исторпческпмп заслугами русскаго народа, который сумѣлъ создать вокругъ себя обширное россійское государство; вмѣсто того, чтобы употребить всѣ усилія для сближенія всѣхъ народовъ Имперіи съ господствующимъ русскимъ народомъ, путемъ насажденія между ними взаимнаго уваженія и постепеннаго созданія народности общероссійской, Столыпинъ дѣйствовалъ насильственно, грубо, прямолинейно, какъ проводилъ въ жизнь свою земельную политику — „приказомъ”, а не „показомъ”. Онъ задался мыслью — „націонализировать” страну, „навязывая” все „русское”, какъ въ области переустройства общиннаго землепользованія „приказывалъ” всѣмъ -сразу превращаться въ индивидуалистовъ-собственниковъ, упуская изъ виду народное мудрое изрѣченіе, что „насильно милъ не будешь”.

Большинство Государственной Думы третьяго созыва принимало Столыпинскія воззрѣнія и мѣропріятія. Параллельно съ „Нейдгардтской” группой Государственнаго Совѣта, въ Думѣ образовалась „Національная” партія, привлекшая къ себѣ часть депутатовъ, ранѣе входившихъ въ составъ „правой” думской группы, а также нѣкоторое количество перешедшихъ „октябристовъ”.

Главнымъ основателемъ и вдохновителемъ этой ново-появившейся партіи, оффиціальнымъ предсѣдателемъ которой числился депутатъ Балашевъ, былъ членъ Государственной Думы отъ Бессарабской губерніи — Павелъ Николаевичъ 'Крупенскій. Павелъ Николаевичъ отличался необычайной живостью, энергіей и изобрѣтательностью. Онъ первый разузнавалъ свѣжія новости и сплетни. Въ случаѣ парламентскихъ осложненій онъ былъ посредникомъ при всяческихъ согласительныхъ комбинаціяхъ и переговорахъ. Павелъ Николаевичъ считался „Думскимъ церемоніймейстеромъ” и во время баллотировочныхъ процедуръ незамѣнимымъ счетчикомъ шаровъ, не имѣвшимъ себѣ равныхъ ,по ловкости и быстротѣ костлявыхъ проворныхъ рукъ.

Образовавшаяся въ 1909 году „Національная” думская группа, куда перешелъ отъ, „октябристовъ” одинъ изъ нашихъ Самарскихъ депутатовъ — В. Н. Львовъ, являлась основной опорой правительственной политики временъ Столыпинскаго премьерства, а ихъ лидеръ — Крупенскій слуіжилъ лицомъ, черезъ посредство котораго Столыпинъ получалъ подробную информацію обо всемъ, что думалось, говорилось и творилось въ стѣнахъ Таврическаго Дворца. Роль означенной партіи, такъ же, какт и „Нейдгардтцевъ” въ Верхенй Палатѣ, особенно ярко обозначилась въ связи съ проваломъ въ Государственномъ Совѣтѣ законопроекта о Западномъ Земствѣ.

Къ этому же времени надо отнести увяданіе одного общественнаго учрежденія, возникшаго въ самомъ началѣ 1910 года на почвѣ проявлявшагося въ обществѣ подъема того „національнаго духа”, который, къ сожалѣнію, понимался тогда каждымъ по своему. Въ этомъ и крылась основная причина недолговѣчности упомянутаго учрежденія, но" сившаго названіе „Всероссійскаго Національнаго Клуба”, — онъ просуществовалъ не болѣе года.

Въ числѣ учредителей и старшинъ этого клуба былъ членъ Государственнаго Совѣта князь Борисъ Александровичъ Васильчиковъ, князь Павелъ Павловичъ Голицынъ, членъ Государственнаго Совѣта и Новгородскій Губернскій Предводитель Дворянства, Алексѣй Борисовичъ Нейдгардтъ, Павелъ Николаевичъ Крупенскій и другіе — всего двѣнадцать человѣкъ, среди которыхъ значилось и мое имя.

Предсѣдателемъ Совѣта Старшинъ состоялъ князь Васильчиковъ, а замѣстителемъ его былъ князь П. П. Г олицынъ. Клубъ занималъ великолѣпное помѣщеніе на Литейномъ проспектѣ, въ богатомъ особнякѣ, принадлежавшемъ Шталмейстеру Павлу Владиміровичу Родзянко, родному брату Предсѣдателя Государственной Думы. Въ основу дѣятельности возникшаго учрежденія было положено стремленіе объединить всѣхъ лицъ, сочувствовавшихъ дѣлу укрѣпленія и развитія національнаго самосознанія въ населеніи Россіи. Въ первую голову, было принято рѣшеніе всемѣрно содѣйствовать широкому распространенію всѣхъ свѣденій объ исторіи образованія и роста россійской государственности.

Я внесъ въ Совѣтѣ Старшинъ предложеніе объ организаціи при содѣйствіи клуба и мѣстной сословной земской общественности „Національныхъ Университетовъ”, въ противовѣсъ „Народнымъ Университетамъ”. Они стали неудержимо размножаться по всей Имперіи и въ большинствѣ случаевъ являлись очагами антигосударственной пропаганды. Я считалъ дѣломъ первостепенной государственной важности приступить къ широкому ознакомленію народныхъ массъ съ отечествовѣдѣніемъ, съ главными историческими этапами образованія россійской государственности и съ доблестными страницами жизни русскаго народа, имѣвшаго право гордиться своими славными подвигами и геройскими заслугами.

Необходимо было возможно скорѣе вырвать темный и неосвѣдомленный о своей родинѣ народъ изъ рукъ лицъ, которыя ради своихъ узкихъ партійныхъ политическихъ цѣлей, представляли ему и его самого и его оффиціальныхъ руководителей въ ложномъ свѣтѣ, сгущая краски, подтасовывая факты, развращая народную душу и заглушая національное самосознаніе. Изъ всего прошлаго русской исторіи эти революціонные воспитатели и профессора выбирали, тенденціозно компилировали и подносили для поученія слушателей „Народныхъ Университетовъ” все то отрицательное, что можетъ быть и происходило, но при безпристрастной оцѣнкѣ историческаго прошлаго русскаго государства — исключительной и преобладающей роли играть ни въ коемъ случаѣ не могло. Темныя стороны чередовались съ событіями, которыми вправѣ была бы гордиться наша родина, да и любая западно-европейская страна. Въ цѣляхъ возстановленія въ народѣ здороваго національнаго чувства и подъема, я предложилъ организацію, подъ именемъ „Національныхъ Университетовъ”, общедоступныхъ просвѣтительныхъ разсадниковъ.

Подобное ознакомленіе послужило бы дѣйствительно и прочнымъ средствомъ къ насажденію среди самихъ русскихъ сознанія ихъ національнаго величія, а для инородческихъ племенъ оно могло бы вызвать уваженіе къ основному государственному русскому ядру, которое въ концѣ концовъ должно было перейти въ общероссійское или общеимперское національное сознаніе. Это и было бы тѣмъ „показомъ”, а не насильственнымъ „наказомъ” — „любить Россію”, которое отличало насъ отъ „націоналистовъ” моднаго покроя, размножившихся, какъ грибы, въ послѣдніе годы Столыпинскаго премьерства.

Моя идея встрѣтила среди Старшинъ Клуба общее сочувствіе. Мною предполагалось дѣло это поставить на широкую и прочную ногу. Я имѣлъ въ виду привлечь многочисленный кадръ выдающихся лекторовъ, при содѣйствіи которыхъ намѣчалась выработка систематическаго плана отечествовѣдѣнія въ самомъ разностороннемъ его пониманіи и освѣщеніи.

Предполагалось также для большей завлекательности и наглядности использовать театральныя учрежденія, главнымъ образомъ, обширныя сцены народныхъ театровъ, и поставить серію пьесъ историческаго содержанія.

Въ тѣхъ же цѣляхъ, я предложилъ использовать новѣйшее могучее средство образовательнаго и моральнаго воздѣйствія на людскія массы — величайшее парижское изобрѣтеніе бр. Люмьеръ — синематографъ. Я поднялъ также вопросъ о монополизаціи синематографа для его использованія въ цѣляхъ отечествовѣдѣнія и народнаго воспитанія.

Къ немалому сожалѣнію, всѣмъ этимъ предположеніямъ... не суждено было осуществиться изъ-за разномыслія въ пониманіи „націонализаціи Россіи”, которое съ особой силой обострилось послѣ перипетій, связанныхъ съ исторіей Столыпинскаго Западнаго Земства.

Ко всему этому присоединился фактъ принятія, далеко не единогласнаго, въ составъ старшинъ Національнаго Клуба извѣстнаго Нововременскаго талантливаго публициста М. О. Меньшикова. Онъ тотчасъ же разразился обширной циничнобоевой газетной статьей, въ духѣ крайней непримиримости ко всему инородческому, съ призывомъ къ „насильственной” въ спѣшномъ порядкѣ „націонализаціи” Имперіи.

Эффектъ этой статьи получился самый неожиданный для націоналистовъ Столыпинскаго толка и, конечно, крайне печальный по своимъ послѣдствіямъ. На другой же день послѣ Меньшиковскаго „національнаго приказнаго выкрика”, въ томъ же „Новомъ Времени”, появилось письмо за подписью всѣхъ членовъ Государственнаго Совѣта изъ прибалтійскихъ нѣмцевъ (бар. Деллинсгаузена, гр. Рейтерна и др.), высказывавшихъ свое возмущеніе по поводу вызывающаго содержанія статьи Меньшикова и заявившихъ о своемъ выходѣ изъ партіи „праваго центра” Государственнаго Совѣта, возглавляемой Алексѣемъ Борисовичемъ Нейдгардтомъ. Они пояснили, что не могутъ оставаться участниками въ той политической группировкѣ, гдѣ предсѣдателемъ является лицо, входящее въ составъ Совѣта Старшинъ того Всероссійскаго Національнаго Клуба, гдѣ числится и Меньшиковъ.

Само собой, „зоологическій” націонализмъ рьянаго Нововременскаго публициста пришелся также не по вкусу многимъ изъ учредителей Клуба. Безтактное, и въ государственнороссійскомъ отношеніи неразумное, выступленіе Меньшикова послужило какъ-бы провокаціоннымъ средствомъ для выявленія взглядовъ клубныхъ старшинъ на дѣло развитія національнаго народнаго самосознанія и общеимперскаго объединенія страны. Обнаружился непримиримый расколъ. Руководители Совѣта — князья Васильчиковъ и Голицынъ придерживались компромиссныхъ теченій. Изъ старшинъ наиболѣе-идейные люди стали одинъ за другимъ выходить. Не прошло и года, какъ большое, живое и разумно-государственное начинаніе совершенно распылилось и заглохло навсегда. Межъ тѣмъ въ начальный — если можно такъ выразиться — „до Меньшиковскій” періодъ расцвѣта жизни клуба, великолѣпный особнякъ на Литейномъ проспектѣ привлекалъ къ себѣ множество столичнаго люда, принадлежавшаго большей частью къ законодательнымъ и правящимъ сферамъ, сходившагося въ обширномъ, богато отдѣланномъ помѣщеніи для дружескихъ собесѣдованій, а иногда и для того, чтобы послушать хорошую музыку.

102

Бывая въ Петербургѣ я пользовался широкимъ гостепріимствомъ члена Государственнаго Совѣта князя Александра Дмитріевича Оболенскаго, и не разъ проводилъ въ его домѣ интересные вечера,обычно заполненные музыкальными номерами съ чрезвычайно разнообразной программой, вплоть до выступленія сохранившихся еще на нашемъ далекомъ сѣверѣ гусляровъ.

Князь А. Д. Оболенскій былъ товарищемъ предсѣдателя Императорскаго Музыкальнаго Общества, предсѣдательницей котораго состояла Ея Высочество принцесса Елена Георгіевна Саксенъ-Альтенбургская. Волею судебъ и мнѣ впослѣдствіи пришлось принимать участіе въ засѣданіяхъ управленія Общества, которыя обычно происходили въ Каменоостровскомъ Дворцѣ Ея Высочества, богато обставленномъ мебелью и бронзой въ стилѣ „Ампиръ” исключительной красоты и музей" ной цѣнности. Одноэтажный и широко раскинутый среди роскошныхъ цвѣтниковъ и обширнаго сада, дворецъ этотъ былъ резиденціей Императора Александра Перваго во время Наполеоновскаго нашествія и мѣстомъ его пребыванія въ послѣдніе дни передъ отъѣздомъ изъ столицы на югъ, въ Таганрогъ.

Высокая, статная, съ красивыми тонкими чертами выразительнаго породистаго лица, принцесса Елена Георгіевна отличалась привѣтливостью, простотой и скромностью въ обращеніи со всѣми ее окружавшими. Чуткая и одаренная, она съ рѣдкимъ тактомъ и искреннимъ воодушевленіемъ объединяла вокругъ себя выдающіяся музыкальныя силы столицы. Происходившія подъ ея высокимъ предсѣдательствомъ засѣданія Императорскаго Музыкальнаго Общества отличались большимъ подъемомъ и дѣловитостью.

Помимо Оболенскаго ближайшими сотрудниками принцессы являлись другой членъ Государственнаго Совѣта Василій Ивановичъ Тимирязевъ и братья Сомовы, видные музыкальные меценаты, создавшіе у себя въ г. Воронежѣ музыкальную школу, превращенную впослѣдствіи въ консерваторію.

Въ Самарѣ тоже въ періодъ 1907 - 1910 г.г. были основаны сначала музыкальные классы, которыми руководилъ талантливый артистъ Яковъ Яковлевичъ Карклинъ, обладавшій превосходнымъ теноромъ и солиднымъ музыкальнымъ образованіемъ. Со временемъ, эти классы превратились въ многолюдную школу, директоромъ которой онъ продолжалъ состоять. Одновременно въ Самарѣ было открыто отдѣленіе Императорскаго Музыкальнаго Общества, предсѣдателемъ котораго избрали меня, въ силу чего я могъ присутствовать на правахъ члена на засѣданіяхъ столичнаго Главнаго Управленія. Какъ въ Воронежѣ, такъ и въ нѣкоторыхъ другихъ мѣстахъ Россіи, включая Самару, предположено было музыкальныя школы постепенно преобразовывать въ консерваторіи, но война 1914 года помѣшала этому осуществиться.

Въ 1910 году правительство особенно усердно подгоняло землеустроительныя работы. Это была главнѣйшая ставка самого Столыпина и мѣрило заслугъ всего провинціальнаго вѣдомственнаго люда, создававшаго на успѣшности этихъ мѣръ служебную себѣ карьеру.

Въ томъ же году состоялся торжественный объѣздъ П. А. Столыпинымъ, совмѣстно съ А. В. Кривошеинымъ, наиболѣе выдвинувшихся по количеству работъ землеустроительныхъ районовъ.

Въ первой половинѣ сентября оба Министра посѣтили также наше Среднее Поволжье, заѣхали сначала въ Симбирскъ, а затѣмъ, между десятымъ и четырнадцатымъ сентября, высадились въ Самарѣ, гдѣ встрѣчены были многочисленными мѣстными депутаціями, включая представителей нашего дворянства и земства.

Во все время своего краткаго пребыванія въ Самарѣ Столыпинъ съ Кривошеинымъ имѣли своей резиденціей путейскій пароходъ, на которомъ они приплыли съ верховьевъ Волги. Въ его же просторной рубкѣ состоялся пріемъ всѣхъ самарскихъ должностныхъ лицъ и депутацій.

Среди цѣлаго ряда докладовъ, Столыпину была представлена записка отъ Самарскаго Дворянскаго Депутатскаго Собранія по поводу дѣятельности Крестьянскаго Банка, Управляющій котораго С. С. Хрипуновъ тутъ же присутствовалъ. Самарскіе землевладѣльцы считали необходимымъ обратить вниманіе высшаго начальства на крайне небрежное отношеніе агентовъ банка къ оцѣнкѣ земли въ предлагавшихся имѣніяхъ. Приведенный въ запискѣ рядъ цифровыхъ данныхъ съ достаточной наглядностью указывалъ на явное несоотвѣтствіе этихъ оцѣнокъ съ дѣйствительной стоимостью земли.

Я возбудилъ, въ присутствіи столь рѣдкихъ для нашей отдаленной провинціи высокосановныхъ гостей, вопросъ о сооруженіи въ Самарѣ Политехническаго Института, и къ своему удивленію узналъ, что р~ столичныхъ сферахъ начатое мною дѣло затормозилось, ,вслѣдствіе присланной въ Петербургъ, черезъ Губернатора Якунина, докладной записки Городского Головы Челышева. Онъ настаивалъ на открытіи въ г. Самарѣ не Политехникума, а Коммерческаго Института. Къ запискѣ Городского Головы было приложено заключеніе губернатора, подчеркивавшаго неблагопріятное положеніе финансовъ въ Самарскомъ земствѣ и въ городѣ, въ силу чего Губернаторъ поддерживалъ предложеніе Челышева.

Будучи близко знакомъ съ состояніемъ мѣстныхъ земскихъ финансовъ, я, не стѣсняясь присутствіемъ въ рубкѣ Якунина съ Челышевымъ, не могъ не высказать Столыпину своего глубочайшаго возмущенія по поводу поданной е? у вышеупомянутой записки и, въ особенности, по поводу заключенія Губернатора, совершенно не соотвѣтствовавшаго дѣйствительному положенію вещей.

Для меня поедставлялось яснымъ, что вся эта подпольная дѣятельность Городского Головы и губернскаго начальства направлена была къ тому чтобы помѣшать осуществленію большого просвѣтительнаго и практически-полезнаго начинанія, возникшаго по моей иниціативѣ и единодушно поддержаннаго земствами, не только Самарскимъ, но и всего Приволжскаго и Пріуральскаго края.

Столыпинъ, объѣзжая въ сопровожденіи Кривошеина городъ, заѣхалъ, между прочимъ, ко мнѣ и любовался нашимъ домомъ. Около него, незадолго до пріѣзда Министровъ, была закончена постройка обширнаго каменнаго зданія для отдѣленій Крестьянскаго и Дворянскаго Банковъ.. Я сильно досадовалъ на это непредвидѣнное и уродливое сосѣдство, совсѣмъ не гармонировавшее съ красивымъ очертаніемъ нашего особняка. Недаромъ Столыпинъ, отойдя съ Кривошеинымъ и Хрипуновымъ на противоположную сторону улицы, и показывая на эти два смежныя зданія далъ имъ такое сравненіе: „Чистокровная арабская лошадь и вьючный верблюдъ”.

Министры оказали честь и нашему Дворянскому Собранію, посѣтили его, подробно все осматривали, интересовались выставленными въ витринѣ Высочайшими телеграммами. Особое вниманіе ихъ привлекло содержаніе той, гдѣ Государь отмѣчалъ значеніе начатаго въ странѣ землеустройства. Ко всему, что они увидали въ Дворянскомъ Домѣ, они отнеслись съ чрезвычайнымъ любопытствомъ.

Министры зашли въ Аксаковскій музей, гдѣ расписались въ книгѣ почетныхъ посѣтителей. Передъ тѣмъ какъ покинуть зданіе Дворянства, Столыпинъ и Кривошеинъ высказали мнѣ свое искреннее удовлетвореніе отъ всего ими видѣннаго, заявивъ, что посѣщеніе ими нашего Дворянскаго Дома оставило у нихъ самое лучшее впечатлѣніе. Столыпинъ добавилъ: „Самарскій Дворянскій Домъ имѣетъ характеръ совершенно домашняго уюта... въ немъ чувствуешь себя ,,so gemuetlich”!... Прощаясь со мной, Петръ Аркадьевичъ промолвилъ памятныя для меня слова: „Искренне сожалѣю, что не имѣю чести состоять Самарскимъ дворяниномъ’’...

Городъ Самара Министровъ мало интересовалъ. Все свое время они использовали на объезды окрестныхъ селеній, съ цѣлью видѣть на мѣстахъ результаты землеустроительныхъ работъ. Не только въ Самарской губерніи, но и въ сосѣднихъ съ ней мѣстностяхъ обоимъ Министрамъ показывались благодѣтельныя результаты новоизданнаго землеустроительнаго закона на встрѣчавшіеся на пути хутора и поселки. Они представляли изъ себя образцовыя хозяйства, видимо превосходно оборудованныя, полныя „изобилія плодовъ земныхъ” и всяческаго экономическаго благополучія.

Мнѣ разсказывали, какъ въ Симбирской губерніи Столыпину, проѣзжавшему однажды по степной, песчаной мѣстности, пришлось вдругъ натолкнуться на рядъ ново-выстроенныхъ хуторовъ, около которыхъ на привязи держался многоголовый разнообразный скотъ, наглядно говорившій о хозяйскихъ достаткахъ новоселовъ, и, при видѣ этой картины, несообразной съ голой, скудной окружавшей природой, Петръ Аркадьевичъ не выдержалъ и задалъ сопровождавшему его Симбирскому Губернатору вопросъ, сдѣлавшійся потомъ достояніемъ мѣстныхъ служилыхъ круговъ: „Не по Потемкинскому ли способу создались всѣ эти новенькіе хутора?” Подобная мысль могла зародиться у Столыпина не безъ основанія, такъ какъ во многихъ мѣстахъ, при демонстрированіи заѣзжимъ Министрамъ хуторскихъ заселеній, бутафорія играла не малую роль.

Не обошлось безъ этого также и въ Самарскомъ уѣздѣ. Закончивъ свой объѣздъ, Столыпинъ подѣлился со мною своими восторженными впечатлѣніями, но просилъ меня откровенно высказать свое мнѣніе по поводу усмотрѣннаго имъ хозяйственнаго благополучія видѣнныхъ имъ хуторовъ — являлось ли оно дѣйствительно таковымъ, или лишь кажущимся и спеціально для министерскаго пріѣзда подстроеннымъ? Въ нелегкое положеніе меня тогда поставилъ Петръ Аркадьевичъ, — съ одной стороны, до меня доходили слухи о готовившейся инсценировкѣ „хуторскихъ достиженій”, а съ другой, — я не могъ „подводить” своего ближайшаго сословнаго ,сослуживца — Самарскаго Уѣзднаго Предводителя... Въ своемъ отвѣтѣ Столыпину я сослался на свою полную неосвѣдомленность въ этом дѣлѣ.

Результатомъ объѣзда Самарскихъ хуторовъ явилось назначеніе Самарскаго Уѣзднаго Предводителя, графа А. Н. Толстого, сопровождавшаго Министровъ въ качествѣ Предсѣдателя Самарской Уѣздной Землеустроительной Комиссіи, —С. Петербургскимъ Вице-Губернаторомъ...

Вспоминая прошлое — ловлю себя на былыхъ своихъ мысляхъ, сводившихся къ тому, что подобные торжественные наѣзды Министров ни по краткости времени, ни по характеру и способу осмотра землеустроительныхъ работъ, серьезной пользы по существу приносить не могли ни дѣлу, ни его исполнителямъ, ни самимъ Министрамъ.

103

Въ 1910 году на фонѣ самарской жизни появилось новое служебное лицо, получившее спустя нѣсколько лѣтъ всероссійскую извѣстность. Однажды Губернаторъ Якунинъ мнѣ телефонируетъ, что вмѣсто получившаго повышеніе Кошко, на должность Самарскаго вице-губернатора — „присылаютъ мнѣ — хрипло и недовольно прозвучалъ въ телефонную трубку Якунинскій голосъ, — какого-то Бѣлецкаго... Какъ слышно — это юркій типъ изъ лавочи князя Мещерскаго”... Вскорѣ является ко мнѣ съ оффиціальнымъ визитомъ мужчина въ форменномъ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, вице-губернаторскомъ сюртукѣ, съ Владимірскимъ крестикомъ въ петличкѣ.

Быстро, на цыпочкахъ, подойдя ко мнѣ, съ слегка наклоненной на бокъ головой и дѣланной „масляной” улыбкой во всю ширь толстой простоватой физіономіи, — господинъ этотъ, гнусаво шепелявя, пробормоталъ: „Честь имѣю представиться вашему превосходительству — вновь назначенный Самарскій вице-губернаторъ, Степанъ Петровичъ Бѣлецкій”... Послѣ чего, приподнявъ локоть, с особымъ — ему, вѣроятно, казавшимся свѣтскимъ, изяществомъ, онъ принялъ мою руку, но не пожалъ ее, какъ обычно полагается въ этихъ случаяхъ, а лишь почтительно всунулъ въ мою ладонь свои толстые потные пальцы, украшенные многочисленными перстеньками довольно базарнаго вида... Впечатлѣніе получилось у меня пренепріятное, и вообще къ новому „вицу” зародилось у меня тогда опредѣленное недовѣріе.

Дальнѣйшая манера, съ которой Бѣлецкій держалъ себя, усугубила мое первое впечатлѣніе... Обиліе комплиментовъ по моему адресу, подобострастный тонъ, заискивающая улыбочка, отталкивающее выраженіе хитро-прищуренныхъ, бѣгающихъ глазъ — все заставляло держать себя съ Бѣлецкимъ осторожно.

На службѣ Степанъ Петровичъ проявилъ себя недюжиннымъ работникомъ, способнымъ быстро оріентироваться въ самыхъ сложныхъ вопросахъ. Должностное усердіе его не знало границъ — онъ готовъ былъ ночами просиживать за срочными дѣлами...

Съ самаго же начала своего вице-губернаторства Бѣлецкій выказалъ особые таланты и исключительное дарованіе въ области полицейскаго сыска. Освѣдомленность его про мельчайшія детали житейской обстановки лицъ, принадлежавшихъ къ виднымъ слоямъ губернскаго и городского Самарскаго общества, была воистину изумительная. При этомъ, для достиженія своихъ личныхъ цѣлей или служебныхъ выгодъ Степанъ Петровичъ ни передъ чѣмъ не останавливался и былъ готовъ сдѣлать все, чтобы угодить нужнымъ ему лицамъ, для которыхъ въ его лексиконѣ слова „нѣтъ” не существовало.

Уроженецъ юга, Степанъ Петровичъ прошелъ нелегкій путь, постепенно подымаясь по чиновничьей іерархической лѣстницѣ, пока, наконецъ, не добрался до вице-губернаторства, чему, какъ было слышно, способствовалъ не столько Столыпинъ, сколь пресловутый кн. Мещерскій, почему-то принявшій живое участіе въ судьбѣ Бѣлецкаго. Вліяніе этого сіятельнаго „дѣйствительнаго тайнаго” совѣтника проявлено было не только при назначеніи Степана Петровича въ Самару, но оно же сказалось вскорѣ и въ послѣдующей его карьерѣ, придавъ послѣдней совершенно необычный и неожиданный характеръ.

Надо сказать, что, по заведенному порядку, Начальники губерній предоставляли своимъ вице-губернаторамъ въ ихъ полное распоряженіе и руководство Губернскія Правленія, сосредотачивавшія въ себѣ завѣдываніе всей полицейской частью въ губерніи. Такимъ же образомъ было поступлено и съ Бѣлецкимъ.

Вскорѣ Якунинъ уѣхалъ въ отпускъ, и временно все управленіе губерніей перешло къ Вице-Губернатору.

Мѣсяца черезъ полтора возвращается въ Самару В. В. Якунинъ, и на другой же день заѣзжаетъ ко мнѣ въ полной ярости. По его словамъ, замѣщавшій его Бѣлецкій натворилъ ему кучу непріятностей по управленію губерніей, главнымъ образомъ, въ Губернскомъ Правленіи, гдѣ израсходовалъ всѣ кредиты по содержанію полицейскихъ штатовъ. „Это не Вице-Губернаторъ, а чортъ его знаетъ что, — кипѣлъ красный, какъ ракъ, Якунинъ, — я ему задамъ! (При этомъ сыпались херсонскія отборныя ругательства, мало чѣмъ отличавшіяся отъ поволжскихъ). Столыпину я уже послалъ донесеніе, отъ котораго Бѣлецкому не поздоровится! Такому господину нѣтъ мѣста въ нашихъ рядахъ. Я отъ него отобралъ завѣдываніе Губернскимъ Правленіемъ!”

Въ тотъ же день заѣзжаетъ ко мнѣ Бѣлецкій и битый часъ разсказываетъ мнѣ, какъ онъ хорошо распоряжался въ отсутствіе Якунина, и какой черной неблагодарностью послѣдній за все это ему отплатилъ. Закончилъ Степанъ Петровичъ тѣмъ, что, предвидя, въ сил) происшедшихъ у него съ Якунинымъ недоразумѣній, возможность оставленія имъ государственной службы, онъ обращается ко мнѣ, какъ человѣку, имѣющему многочисленныя знакомства и связи въ крупныхъ московскихъ промышленно-коммерческихъ сферахъ, — за совѣтомъ и помощью на случай, если ему придется искать мѣсто на частной службѣ. Я Бѣлецкому отвѣтилъ успокоительно, высказавъ надежду, что ему удастсн съ Якунинымъ все уладить „по-хорошему” и мысль объ оставленіи государственной службы откинуть въ сторону. Такъ и случилось. Все завершилось между губернаторомъ и его „вицомъ” не только „по-хорошему”, но прямо-таки невѣроятно-чудесно, а для всѣхъ насъ, и въ особенности для Якунина, совершенно неожиданно.

Ровно черезъ три мѣсяца послѣ описанной размолвки, тотъ же самый Якунинъ, доносившій столичному начальству о непригодности Бѣлецкаго для несенія служебныхъ обязанностей, особливо по завѣдыванію губернской полиціей, вынужденъ былъ торжественно провожать на самарскомъ вокзалѣ того же Бѣлецкаго, получившаго вдругъ назначеніе на постъ вице-директора Департамента Полиціи.

Лицо, признанное Губернаторомъ неспособнымъ, даже вреднымъ, для завѣдыванія полицейской частью въ губерніи, было призвано столичной властью къ высшему руководству той же полиціей, но уже цѣлой Россійской Имперіи. Слово князя Мещерскаго оказалось рѣшающимъ, что не помѣшало

Бѣлецкому позже, въ угоду „Столыпинскимъ сферамъ” и ради дальнѣйшихъ своихъ служебныхъ успѣховъ, отвернуться отъ прежняго своего сіятельнаго покровителя. Тотъ, конечно, не остался у Бѣлецкаго въ долгу и цѣлый годъ безпощадно поносилъ его въ своемъ „Гражданинѣ”.

Но Бѣлецкому подобная травля со стороны Мещерскаго въ то время (1911 г.) была выгодна, и вскорѣ онъ сумѣлъ занять видный и отвѣтственный постъ Директора Департамента Полиціи, и на немъ развернулъ свои исключительныя способности по части сыска, а также по собиранію подробнѣйшихъ свѣденій о всѣхъ событіяхъ государственной и столичной жизни, включая даже интимную дворцовую обстановку.

Здѣсь столкнулся Бѣлецкій съ фатальной личностью Григорія Распутина и, по свойству своей безпринципной натуры, оказался удобнымъ прислужникомъ этого грязнаго проходимца. Отсюда началась новая эра дальнѣйшей головокружительной карьеры бывшаго мелкаго провинціальнаго чиновника. Посыпались награды и новыя назначенія. Бѣлецкій становится Товарищемъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ, болѣе вліятельнымъ, чѣмъ самъ Министръ Алексѣй Николаевичъ Хвостовъ.

Одно время, въ 1915 году, въ нѣкоторыхъ столичныхъ кругахъ говорили даже о возможности назначенія его Министромъ... Но судьба положила этому предѣлъ, и звѣзда Бѣлецкаго померкла. Скандальный разрывъ съ Хвостовымъ навлекъ косвенную опалу на самого Степана Петровича. Онъ уже долженъ былъ получить генералъ-губернаторство въ Иркутскѣ, но, вмѣсто этого, былъ назначенъ состоять при Великой Княгинѣ Маріи Павловнѣ для исполненія разныхъ порученій. Конецъ Бѣлецкаго былъ трагиченъ: въ 1918 году онъ былъ звѣрски замученъ и разстрѣлянъ большевиками.

Въ томъ же году, вскорѣ послѣ проводовъ Бѣлецкаго въ Петербургъ, Якунинъ тоже покинулъ нашу губернію, будучи переведенъ въ Екатеринославъ. Владиміръ Васильевичъ всегда тяготѣлъ къ своему родному югу, и въ этомъ отношеніи особенно настойчиво дѣйствовала его супруга — симпатичная, но черезчуръ прямодушная Варвара Ѳедоровна, которая, не дождавшись желаннаго перевода, одна переѣхала въ свою родную Одессу, откуда бомбардировала сзоего супруга письмами, требуя, чтобы онъ болѣе энергично хлопоталъ въ Петербургѣ.

По этому поводу произошло одно обстоятельство, характеризующее не только Бѣлецкаго, въ то время занимавшаго уже постъ Директора Департамента Полиціи, но до извѣстной степени всю ту обстановку, въ которой протекала дѣятельность Министерства Внутреннихъ Дѣлъ.

Незадолго до перевода своего изъ Самары въ Екатеринославъ, Якунинъ пріѣхалъ въ Петербургъ и зашелъ ко мнѣ въ Европейскую гостиницу, видимо чѣмъ-то сильно разстроенный. Оказывается: онъ только что былъ на пріемѣ у Министра Внутреннихъ Дѣлъ, Столыпина, который, послѣ ряда дѣловыхъ вопросовъ, отпуская его отъ себя, указалъ ему, чтобы онъ посовѣтовалъ своей супругѣ быть болѣе деликатной въ оцѣнкѣ лицъ, занимающихъ отвѣтственныя высшія служебныя должности. При этомъ Столыпинъ показалъ Якунину письмо его жены, писанное изъ Одессы въ Самару. Оно лежало на письменномъ столѣ, очевидно, заранѣе кѣмъ-то Столыпину доставленное для его начальническаго вразумлѣнія. Въ этомъ письмѣ милѣйшая Варвара Ѳедоровна, далекая отъ мысли, что чьи-либо чужіе глаза, тѣмъ болѣе Столыпинскіе, прочтутъ писанныя ею къ мужу строки — настаивала на срочной необходимости ему ѣхать въ столицу и добиваться перевода на юг. Въ этомъ злосчастномъ письмѣ Варвары Ѳедоровны было такое мѣсто: „Убѣди ты, наконецъ, этого упрямаго осла— Столыпина, что это тебѣ во всѣхъ отношеніяхъ необходимо!”...

Нелегко было мнѣ все это выслушать. Я не такъ жалѣлъ Якунина, какъ скорбѣлъ за того ,,большого” Столыпина, позволившаго себѣ совершить такой несоотвѣтствующій его чистому нутру и достоинству, ни съ чѣмъ несообразный поступокъ. Якунинъ былъ убѣжденъ, что письмо его жены лопало къ Столыпину при посредствѣ непріязненно къ нему настроеннаго Бѣлецкаго, который успѣлъ организовать въ своемъ департаментѣ „черный кабинетъ”, для самой широкой и безцеремонной перлюстраціи всей имперской корреспонденціи.

Вскорѣ послѣ Якунинскаго посѣщенія я случайно встрѣчаюсь съ Бѣлецкимъ. Пользуясь нашимъ давнимъ знакомствомъ по Самарѣ, сталъ я, какъ бы изъ любопытства, его разспрашивать про порядки руководимаго имъ департамента и, между прочимъ, спросилъ, практикуется ли въ его вѣдомствѣ перлюстрація корреспонденціи и въ какомъ размѣрѣ? Бѣлецкій, не переставая умильно улыбаться во всю свою мясистую непрезентабельную физіономію, сталъ мнѣ на ухо нашоптывать „дружескія” признанія, что перлюстрація въ дѣйствительности существуетъ, и что безъ нея полицейское вѣдомство не можетъ обходиться по соображеніямъ государственной безопасности, но дѣло это поставлено имъ крайне осмотрительно и ведется строго конфиденціально...

Разговоръ нашъ долженъ былъ почему-то прерваться, и я поторопился съ Степаномъ Петровичемъ проститься. Не успѣлъ я отойти отъ него, какъ вскорѣ ощутилъ у своего локтя чью-то руку. Оборачиваюсь и вижу около себя противную улыбку Бѣлецкаго. Онъ торопливо шепталъ мнѣ на ухо:

— По поводу нашего разговора, беру на себя смѣлость предупредить вас, дорогой Александръ Николаевичъ, чтобы вы в своей перепискѣ съ вашей супругой, глубокоуважаемой Анной Константиновной, были насколько возможно осторожны! Береженаго Богъ бережетъ!.. Хи!..хи!..

Не безъ чувства гадливости скинулъ я со своего локтя прицѣпившуюся руку Директора полиціи. Не успѣлъ я опомниться, какъ Бѣлецкаго и слѣдъ простылъ... Что я думалъ и чувствовалъ — предоставляю угадать самому читателю.1

Въ Самарѣ Якунина на губернаторскомъ посту замѣнилъ Николай Васильевичъ Протасьевъ, переведенный съ той же должности изъ Олонецкой губерніи. Съ личностью и службой почтеннаго и умнаго Николая Васильевича, пробывшаго въ Самарѣ съ 1910 по 1915 годъ, связаны у меня наилучшія воспоминанія. Весь его внѣшній благообразный обликъ соотвѣтствовалъ его моральнымъ качествамъ. За десять лѣтъ моего Губернскаго Предводительства (1905-1915 г. г.) впервые я видѣлъ около себя на отвѣтственномъ и передовомъ губернскомъ посту достойнѣйшее служебное лицо, съ которымъ пріятно было имѣть дѣло, благодаря его природной порядочности, благовоспитанности и уравновѣшенности.

Усердный службистъ, превосходно знакомый съ сущностью и техникой управленія. Николай Васильевичъ всегда относился къ исполненію своихъ сложныхъ и разнообразныхъ обязанностей съ одинаковымъ вниманіемъ и неослабнымъ интересомъ. Какъ предсѣдатель на многочисленныхъ губернскихъ засѣданіяхъ, проявлялъ большую выдержку, всестороннюю освѣдомленность и привѣтливую ровность. Говорилъ Протасьевъ связно, толково, звучно и красиво. Единственно, что ставилось ему нѣкоторыми его недоброжелателями ( у кого ихъ нѣтъ?!) какъ бы въ нѣкоторую вину — это то, что Николай Васильевичъ, будучи по свойству своего характера человѣкомъ добродушнымъ и жизнерадостнымъ, въ обществѣ нерѣдко проявлялъ излишнюю веселость, не стѣсняясь отъ всей души заливаться громкимъ хохотомъ. Мнѣ же, какъ и большинству самарскаго общества, непосредственность новаго губернатора казалось вполнѣ естественной.

Вмѣсто Бѣлецкаго въ Самару былъ присланъ новый Вице-Губернаторъ — симпатичный, благовоспитанный, но въ административныхъ дѣлахъ абсолютно ничего не смыслившій, прибалтійскій нѣмецъ — Рудольфъ Эвальдовичъ фонъ-Витте.

Въ общемъ, благодаря разумному содѣйствію привѣтливаго Протасьева и установившимся добрымъ отношеніямъ съ представителями мѣстнаго земства, города и дворянства,, добрѣйшій и безобиднѣйшій фонъ-Витте мало-помалу втянулся въ отправленіе своихъ служебныхъ обязанностей и несъ ихъ старательно и аккуратно.

103

1911 годъ начался съ открытія очередного Губернскаго Дворянскаго Собранія, впервые въ жизни Самарскаго дворянства созваннаго не лѣтомъ, а зимой.

Основнымъ предметомъ обсужденія былъ мой докладъ объ исполненіи постановленій очередного и ряда экстренныхъ собраній за истекшее трехлѣтіе, и о томъ, что было предпринято мною, какъ Губернскимъ Предводителемъ. Дополнительно мною было представлено на благоусмотрѣніе Собранія нѣсколько другихъ докладовъ, включая сообщеніе о дѣятельности объединенной всероссійской дворянской организаціи.

Мною былъ также представленъ Собранію отчетъ о финансовомъ положеніи Самарскаго Губернскаго дворянскаго общества, который указывалъ на чрезвычайно благопріятное состояніе сословной кассы. Недоимки были почти полностью собраны, и денежная наличность позволила мнѣ предложить Собранію приступить къ нѣкоторому ремонту городского дворянскаго зданія, съ цѣлью его расширенія.

Дѣло въ томъ, что съ образованіемъ въ верхнемъ его этажѣ „Аксаковскаго” музея, помѣщеніе, предназначавшееся подъ квартиру Губернскаго Предводителя, являлось далеко недостаточнымъ. Было необходимо надстроить верхній этажъ, чтобы предоставить семейному Предводителю рядъ удобныхъ жилыхъ комнатъ. Я дѣйствовалъ не для себя, такъ какъ жилъ въ своемъ домѣ, а исключительно для ,своихъ преемниковъ, которымъ пришлось бы пользоваться квартирой въ Домѣ Дворянства. Спустя годъ надстройка была закончена, и впослѣдствіи, при моемъ еще предводительствѣ, во время Великой Европейской войны 1914 года, была использована нашимъ дворянствомъ для устройства въ ней обширнаго лазарета.

Очередное дворянское собраніе 1911 года прошло спокойно, дружно и дѣловито. Всѣ доклады мои были утверждены, и мой отчетъ удостоился, по примѣру прошлаго раза, особаго вниманія со стороны дворянъ, постановившихъ, за счетъ общества, его отпечатать и разослать участникамъ Собранія.

Наступилъ день выборовъ — сначала прошли уѣздные, а за ними насталъ моментъ избранія Губернскаго Предводителя. Надо сказать, что еще задолго до Собранія сложилось у меня рѣшеніе отойти от предводительства и сосредоточиться на широкой, полной захватывающаго интереса, работѣ въ Верхней Законодательной Палатѣ. Совмѣщеніе должности Губернскаго Предводителя и члена Государственнаго Совѣта было болѣе чѣмъ затруднительнымъ. Одна должность приковывала къ провинціальной работѣ, другая — требовала полной сосредоточенности на работѣ въ государственномъ масштабѣ. Меня влекла къ себѣ послѣдняя, тѣмъ болѣе, что въ губерніи все было налажено достаточно твердо. Единственно, что меня безпокоило — это отсутствіе человѣка, которому бы я смогъ съ легкимъ сердцемъ передать свое наслѣдіе... Обстоятельство это — надо думать — учитывалось и самимъ Собраніемъ. Несмотря на мое указаніе на несовмѣстимость предводительской службы съ дѣятельностью члена Государственнаго Совѣта, дворяне все же настояли на моемъ переизбраніи, причемъ въ этотъ разъ мнѣ былъ положенъ только одинъ „черный шаръ...

Въ результатѣ выборовъ въ личномъ составѣ сословныхъ уѣздныхъ должностныхъ лицъ произошли значительныя перемѣны. Такъ, въ Самарскомъ уѣздѣ, вмѣсто перешедшаго на коронную службу въ качествѣ Петербургскаго Вице-Губернатора графа Александра Николаевича Толстого, Уѣзднымъ Предводителемъ Дворянства былъ избранъ его братъ графъ Мстиславъ Николаевичъ.

Самарскій уѣздъ, въ виду малочисленности прибывшихъ на очередное Дворянское Собраніе 1911 года дворянъ, оказался для выборовъ его Предводителя „несамостоятельнымъ”, въ силу чего мнѣ предстояло этотъ уѣздъ присоединить къ Ставропольскому, но среди дворянъ послѣдняго по поводу кандидатуры графа Мстислава Толстого возникли серьезныя сомнѣнія, основанныя на слухахъ объ его легкомысленномъ поведеніи. Только настойчивые уговоры его брата, Александра Толстого, заставили меня помочь ему пройти въ Предводители.

Мнѣ это удалось. Графъ М. Н, Толстой былъ выбранъ Самарскимъ Уѣзднымъ Предводителемъ, но на другой же день мнѣ пришлось раскаяваться въ оказанной ему мною поддержкѣ.

Вечеромъ послѣ избранія Предводителей состоялся въ Домѣ Дворянства многолюдный раутъ, устроенный въ честь всего офицерскаго состава вновь прибывшихъ въ Самару воинскихъ частей. Подъ утро, когда съ этого раута гости и хозяева стали разъѣзжаться по домамъ, Толстой, подобравъ себѣ удалую молодежь, включая нѣкоторыхъ Александрійскихъ гусаръ, отправился заканчивать пиршество въ гостиницѣ и тамъ же изъ-за чего то сцѣпился съ лихимъ корнетомъ княземъ Аваловымъ. Тотчасъ же между ними произошла дуэль. Въ результатѣ князь Аваловъ лишился мизинца, а у графа Толстого была отсѣчена часть уха.

Въ концѣ январскаго очередного Губернскаго Дворянскаго Собранія 1911 года, въ Домѣ нашего дворянства состоялся парадный многолюдный раутъ, устроенный мною въ честь офицерскаго состава прибывшимъ къ намъ войсковыхъ частей, ранѣе стоявшихъ въ Варшавскомъ округѣ. Въ Самару переведено было нѣсколько пѣхотныхъ полковъ. Однимъ изъ нихъ командовалъ полковникъ Лавръ Георгіевичъ Корниловъ, прославившійся во время Европейской войны своей выдающейся храбростью и ставшій затѣмъ во главѣ противобольшевистскаго бѣлаго добровольческаго движенія. Вмѣстѣ съ многочисленной пѣхотой, въ Самару пришли пѣшія и конныя артиллерійскія части. Появился также у насъ блестящій кава* лерійскій полкъ — „безсмертные” Александрійскіе гусары, имѣвшіе своимъ Августѣйшимъ шефомъ Императрицу Александру Ѳеодоровну.

Самара заполнилась многочисленнымъ офицерствомъ всякихъ чиновъ и наименованій, встрѣченныхъ городомъ и всѣмъ губернскимъ обществомъ съ чрезвычайнымъ радушіемъ и гостепріимствомъ.

Въ связи съ приходомъ значительнаго количества войскъ, на долю городского самоуправленія выпало немало хлопотъ по оборудованію казарменныхъ помѣщеній подъ постой чуть ли не 16.000 нижнихъ воинскихъ чиновъ. Въ спѣшномъ порядкѣ были выстроены каменныя казармы на окраинѣ города, невдалекѣ отъ „Молоканскаго” сада.

Офицерство размѣстилось по частнымъ квартирамъ и быстро перезнакомилось съ самарскими семьями.

Старшимъ чиномъ среди новоприбывшаго офицерства состоялъ командиръ корпуса, заслуженный боевой генералъ Александръ Алексѣевичъ Гернгроссъ, — герой Японской войны, сразу же завоевавшій среди самарцевъ всеобщія симпатіи, благодаря своей свѣтской общительности, веселому нраву, простотѣ въ обхожденіи и радушной привѣтливости. Высокаго роста, стройный, съ пріятнымъ лицомъ — Гернгроссъ всегда имѣлъ бодрый и жизнерадостный видъ. Онъ былъ одинаково интереснымъ собесѣдникомъ и въ свѣтскихъ гостиныхъ, и въ компаніи веселыхъ сотрапезниковъ. Любодорого, бывало, смотрѣть на этого лихого боевого генерала, когда онъ появлялся во главѣ своихъ штабныхъ и строевыхъ офицерскихъ чиновъ. Его молодецкая грудь была увѣшана боевыми орденами; какихъ только не было у него знаковъ отличія, включая бѣлаго Георгія и золотого Георгіевскаго оружія. Держалъ онъ себя молодцевато и говорилъ отрывисто, слегка сиповатымъ голосомъ.

Гернгроссъ былъ человѣкъ прямой, высказывался открыто, ненавидѣлъ ложь и интригу. Въ этомъ отношеніи онъ являлся ярымъ противникомъ генерала Сандецкаго, занимавшаго въ то время должность Командующаго Казанскимъ Военнымъ Округомъ, которымъ онъ управлялъ, руководствуясь секретными донесеніями своихъ секретныхъ агентовъ. Гернгроссъ это зналъ, и за это Сандецкаго всѣми силами души ненавидѣлъ.

Лѣтомъ 1912 года, въ день освященія лагерныхъ помѣщеній, расположенныхъ невдалекѣ отъ Самары, въ просторной палаткѣ былъ сервированъ рядъ столовъ. Послѣ торжественнаго молебствія за ними размѣстилось многочисленное офицерство и нѣкоторые приглашенные. Къ этому дню изъ Казани подъѣхалъ и генералъ Сандецкій. Его посадили рядомъ съ архіереемъ Константиномъ. Слѣва отъ Сандецкаго — меня; я былъ въ лѣтней егермейстерской формѣ. Рядомъ со мной сидѣлъ генералъ Гернгроссъ, который всячески сторонился Командующаго Округомъ.

Торжественный тостъ за здравіе Государя Императора былъ провозглашенъ Сандецкимъ. Раздалось дружное офицерское „ура”. Военный оркестръ исполнилъ гимнъ. Потомъ всѣ вновь усѣлись и стали ожидать дальнѣйшихъ тостовъ — въ первую голову, за присутствовавшаго старшаго чина — Командующаго Округомъ. Время шло, никто ничего не возглашалъ... Водворилось неловкое выжидательное молчаніе.

Сидя между Сандецкимъ и Гернгроссомъ, которому полагалось провозгласить всѣми ожидаемый тостъ, я видѣлъ, что взоры всего офицерства были направлены въ сторону моего сосѣда слѣва. Онъ продолжалъ угрюмо молчать и усиленно вливать въ себя стоявшіе передъ нимъ напитки. Я напомнилъ Гернгроссу о необходимости немедленно провозгласить тостъ за Сандецкаго, на что генералъ недовольнымъ голосомъ мнѣ буркнулъ: „Да, да! надо!”... и съ этими словами онъ быстро всталъ во весь свой высокій ростъ, выпрямился, нервно мотнулъ головой, поднялъ бокалъ и рѣзкимъ голосомъ выкрикнулъ: „Г.г. офицеры!... Рыба съ головы пахнетъ!... За здравіе Командующаго Округомъ генерала Сандецкаго!” Быстро сѣлъ и демонстративно отставилъ въ сторону свой нетронутый полный бокалъ...

Можно себѣ представить, что послѣ подобнаго тоста среди присутствовавшихъ произошло! Блѣдный какъ полотно, Сандецкій покинулъ лагерное торжество. Владыка, никого не успѣвъ благословить, поспѣшилъ отъ „людской суеты” поскорѣе скрыться въ свою архипастырскую обитель. Мы, „особо приглашенные”, сочли за лучшее тоже поторопиться отойти въ сторону. Такой инцидентъ требовалъ спеціальнаго корпоративнаго обсужденія и разрѣшенія...

Въ результатѣ, генералъ Гернгроссъ вынужденъ былъ покинуть Самару. При объявленіи войны 1914 года онъ вновь сталъ во главѣ боевого корпуса. Что же касается Сандецкаго, то онъ недолго удержался на посту Командующаго Казанскимъ Округомъ, и былъ назначенъ членомъ Военнаго Совѣта.

1

На стр. 427 тома V „Паденіе Царскаго Режима” (Госуд. Издательство, Москва 1926 г.) имѣются нижеслѣдующія показанія бывшаго Товарища Министра Внутреннихъ Дѣлъ С. Е. Крыжановскаго: „Перлюстрація писемъ съ давнихъ поръ была, къ сожалѣнію (лично я относился къ этому брезгливо), предметомъ занимательнаго чтенія для Министерства Внутреннихъ Дѣлъ... Столыпинъ ставилъ подъ надзоръ даже своихъ родственниковъ... Отсюда н выросло нездоровое любопытство къ чужой перепискѣ, которое было, къ сожалѣнію, при Столыпинѣ”.

104

Вернусь къ описанію дворянскаго раута. Итакъ, вечеромъ, послѣ закрытія Очередного Губернскаго Дворянскаго Собранія, мною былъ приглашенъ отъ лица нашего сословнаго общества весь офицерскій составъ прибывшихъ въ Самару воинскихъ частей.

Въ ярко освѣщенную залу Дворянскаго Собранія, гдѣ въ ожиданіи званыхъ гостей, уже собрались Самарскіе дворяне съ Предводителями во главѣ, стали входить приглашенные, — сначала Губернаторъ Проѣасьевъ, за нимъ генералитетъ: Корпусный командиръ Гернгроссъ, начальникъ штаба Трегубовъ, начальникъ Кавалерійской дивизіи Новиковъ и др ..

Поздоровавшись съ хозяевами Собранія, они встали у портрета царствовавшаго Императора и образовали съ подошедшими къ нимъ предводителями особую группу, къ которой, подъ бравурные звуки военно-оркестровой музыки, стали попарно подходить, со своими командирами во главѣ, разодѣтые въ парадные мундиры — молодцеватые Александрійскіе гусары, за ними — конные и пѣшіе артиллеристы, и послѣ нихъ — офицеры пѣхотныхъ полковъ. Всѣхъ ихъ мнѣ, какъ Губернскому Предводителю, поочередно представлялъ генералъ Г ернгроссъ.

Вскорѣ наша сравнительно небольшая зала оказалась переполненной блестящимъ офицерствомъ. Явилось болѣе 300 человѣкъ, такъ что и смежныя съ залой гостиныя были заняты.

Было разнесено шампанское. Я провозгласилъ тостъ за драгоцѣнное здравіе Государя Императора, встрѣченный долго несмолкавшимъ „ура”. Раздалось общее воодушевленное пѣніе народнаго гимна подъ аккомпаниментъ военнаго оркестра. Восторженно былъ принятъ мой послѣдующій тостъ за здравіе Государыни Императрицы Александры Ѳеодоровны, — Августѣйшаго Шефа Александрійскаго полка. Затѣмъ я горячо привѣтствовалъ все офицерство, на что генералъ Гернгроссъ въ задушевныхъ словахъ выразилъ отъ лица всѣхъ войсковыхъ частей Самарскаго гарнизона искреннюю благодарность Самарскому дворянству за оказанное теплое гостепріимство.

Присутствующіе, въ единомъ порывѣ безпредѣльной любви къ Царю и Родинѣ, рѣшили послать черезъ мое посредство телеграмму Государю Императору съ выраженіемъ вѣрноподданическихъ чувствъ. На слѣдующій же день воспослѣдовалъ телеграфный милостивый Высочайшій отвѣтъ, который мною въ особой рамкѣ былъ зацѣмъ поднесенъ Самарскому Гарнизонному Собранію.

Раутъ ,прошелъ парадно, дружно и съ большимъ подъемомъ. Происходило своего рода „братаніе” мѣстнаго общества съ новоприбывшими представителями славной Императорской Россійской Арміи, которые почувствовали себя на далекой сторонѣ въ уютной и привѣтливо-радушной обстановкѣ. Подобному настроенію немало способствовали наши дворяне, принимавшіе съ чисто-русскимъ помѣщичьимъ хлѣбосольствомъ дорогихъ гостей. Прислуга еле поспѣвала разносить всевозможные прохладительные напитки.

Мнѣ хочется упомянуть въ связи съ описаніемъ военнодворянскаго раута объ одномъ курьезѣ. Надо сказать, что въ Самарѣ подобныя многолюдныя — въ нѣсколько сотенъ человѣкъ — собранія случались рѣдко, и доставать для такого количества людей посуду представлялось дѣломъ довольно затруднительнымъ... Но буфетчикъ Куликовъ все умѣлъ устраивать быстро и безукоризненно. Передъ ,заздравнымъ царскимъ тостомъ шампанское было разнесено Куликовской арміей вовремя и проворно. Здравица въ честь Государя была мною произнесена и всѣ 400 человѣкъ подняли свои бокалы, присоединивъ свои голоса къ восторженному „ура”. Но тутъ произошло нѣчто ни мною, ни моимъ талантливымъ Куликовымъ совершенно непредвидѣнное. Милѣйшій Николай Васильевичъ Протасьевъ, будучи, какъ Губернаторъ, у всѣхъ на виду, выпивъ до дна изъ бокала, взялъ да и звякнулъ его потомъ о полъ. Примѣръ Губернатора оказался заразителенъ: начался безпощадный бой бокаловъ... Появилась круглая и смертельно поблѣднѣвшая физіономія маленькаго толстенькаго Куликова. Онъ дрожащимъ шопотомъ мнѣ на ухо торопливо доложилъ:    „Бокаловъ больше достать сейчасъ никакъ нельзя...

Какъ прикажете поступить? — „Замѣните стаканами” — былъ мой, тоже шопотомъ данный, отвѣтъ.

Догадливость и расторопность Куликова одержали верхъ надъ случившейся бѣдой: быстро зальный паркетъ былъ очищенъ отъ груды осколковъ и въ рукахъ участниковъ раута оказалась снова цѣльная посуда, правда, иного формата и объема, что, впрочемъ — не помѣшало дальнѣйшему пріятному времяпрепровожденію.

Въ самый разгаръ общаго веселья и начавшагося „братанія” гостей съ хозяевами, генералъ Гернгроссъ въ одной изъ комнатъ лицомъ къ лицу сталкивается съ Предсѣдателемъ Бугумильской Земской Управы — милѣйшимъ и толстѣйшимъ Петромъ Петровичемъ Дмитріевымъ, представлявшимъ изъ себя десятипудовую человѣческую глыбу... Чудовищная толщина не мѣшала этому благодушнѣйшему человѣку быть у себя добрымъ хозяиномъ и вести свои и общественныя дѣла тихо и хозяйственно. Не прочь бывалъ онъ и повеселиться въ средѣ своихъ добрыхъ знакомыхъ, что выражалось у него въ склонности къ русскимъ мотивамъ, главнымъ образомъ плясовымъ, и хоть рѣдко, но бывали случаи, когда расходившійся Петръ Петровичъ, подъ звуки „Камаринскаго”, проявлялъ даже намѣреніе присѣдать, что обычно сопровождалось нѣкоторымъ нарушеніемъ его костюма...

Встрѣтивъ Петра Петровича, успѣвшаго за нѣсколько часовъ въ достаточной степени „разомлѣть”, Гернгроссъ растопырилъ свои длинныя руки и воскликнулъ: „Вотъ такъ мужчина! Вотъ это такъ настоящая черноземная русская сила!.. Дай тебя обнять, мать сыра-родная земля!” И съ этими словами генералъ распахнулъ виднѣвшуюся изъ-подъ незастегнутаго дворянскаго мундира рубашку и припалъ къ объемистой груди Бугульминскаго колосса. Расчувствовавшійся Петр Петровичъ, въ свою очередь,, крѣпко прижалъ къ своимъ тѣлесамъ стройнаго Гернгросса, воспылавшаго къ нему острой страстью россійскаго патріота...

Утромъ,,послѣ раута, Гернгроссъ долженъ былъ появиться по служебному дѣлу въ парадной формѣ, при всѣхъ своихъ орденахъ... Денщикъ его сбился съ ногъ въ поискахъ одной недоетававшей звѣзды съ мечами. Въ тотъ же часъ Бугульминскій Предсѣдатель, проснувшись, почувствовалъ, что его что то колетъ... Запустивъ подъ рубашку свою увѣсистую лапу, онъ, къ своему изумленію, вытащилъ блестящій, но колючій предметъ, оказавшійся Гернгроссовской звѣздой.

Въ то же утро другой Бузулукскій дворянинъ, чрезмѣрно переутомившійся отъ отправленія своихъ хозяйскихъ обязанностей во время раута, — былъ найденъ мирно заснувшимъ... въ Аксаковскомъ музеѣ на „Гоголевскомъ” диванѣ...

Словомъ, раутъ ,сошелъ удачно — весело и дружно. Сразу же послѣ него между офицерствомъ и мѣстнымъ обществомъ установились наилучшія отношенія, продолжавшіяся до тѣхъ поръ, пока объявленная въ іюлѣ 1914 года война не заставила всѣ войсковыя части срочно покинуть нашу Самару... какъ оказалось, — навсегда!

Январскій раутъ для меня былъ сопряженъ съ немалыми хлопотами и повлекъ за собой нѣкоторыя испытанія.

Офицеры пожелали отплатить нашему дворянству за гостепріимство. Въ качествѣ старшаго сословнаго представителя, я бывалъ вынужденъ принимать рядъ приглашеній. Особенно памятенъ мнѣ банкетъ, устроенный въ мою честь офицерствомъ Александрійскаго гусарскаго полка... Во время завтрака была принесена объемистая чаша, изображавшая собою человѣческій черепъ и вмѣщавшая изрядное количество шампанскаго, какъ мнѣ потом говорили - до двухъ бутылокъ.

Старшій офицеръ принялъ эту чашу и торжественно, в сопровожденіи всѣхъ остальныхъ участниковъ завтрака, поднесъ ее мнѣ... Растерявшись при видѣ цѣлаго колодца шипѣвшей влаги, я сдѣлалъ нѣсколько глотковъ, любезно раскланялся и собирался почти полную мертвую голову вернуть командиру полка. Онъ ее отъ меня не принялъ, а сталъ нараспѣвъ настойчиво ,повторять: „Пей до дна, пей до дна!” Слова эти подхватили всѣ офицеры. Я пытался передать тяжелую чашу то однму, то другому изъ тѣснымъ кольцомъ окружавшихъ меня офицеровъ... Но всѣ мои старанія оставались тщетны! Я хотѣлъ поставить чашу на полъ, но г. г. офицеры продолжали твердить все то же „Пей до дна, пей до дна!.. Конца этому не предвидѣлось: былъ моментъ, когда я не на шутку пришелъ въ состояніе нѣкотораго нескрытаго озлобленія ,противъ подобнаго насилія. Но обстановка не мѣнялась! Гусары безпощадно повторяли свое: „Пей до дна, пей до дна!”... Не видя конца подобной своеобразной „Демьяновой ухѣ” я, понадѣявшись на свои силы, рѣшилъ рискнуть и исполнить гусарскую „традицію”... Мысленно благословись, я осушилъ „Петровскій” кубокъ до дна — при общемъ ликованіи гусаръ. Не успѣлъ я это продѣлать, какъ хлѣбосольные хозяева меня подхватили, и нѣкоторое время я проколыхался въ воздухѣ, подбрасываемый мускулистыми офицерскими руками. Однимъ словомъ — не мало претерпѣлъ я на этомъ памятномъ банкетѣ во имя моего дворянскаго представительства, но все же до конца поддержалъ честь и достоинство нашего сословія.

Оцѣнивъ мою стойкость, гусары отмѣтили мою „молодцеватость”, единодушно провозгласивъ меня „почетнымъ” своимъ „корнетомъ”...

Но долженъ признаться, что высокій почетный титулъ мнѣ дался нелегко. Пусть лихіе Александрійцы на меня не претендуютъ, если я имъ теперь сознаюсь, что послѣ всего вышеописаннаго я до смерти боялся приглашеній на ихъ „почетные” завтраки!..

105

Вслѣдъ за дворянскимъ, открылось очередное Губернское Земское Собраніе, продолжавшееся обычно двѣ недѣли и прошедшее въ условіяхъ чисто дѣлового разсмотрѣнія мѣстныхъ общественныхъ пользъ и нуждъ. Политикой больше не занимались. Страсти прошлыхъ лѣтъ, казалось, основательно улеглись...

Собраніе это мнѣ осталось памятнымъ отчасти потому, что наканунѣ его закрытія въ моей семейной жизни произошло одно немаловажное событіе. Раннимъ утромъ 31 января 1911 года появилось у насъ въ семьѣ крошечное новорожденное существо, вскорѣ нареченное Николаемъ, въ честь его дѣда и моего отца. Изстрадавшаяся Анюта ослабѣвшимъ голосомъ спросила: — Кто? — Отвѣтъ послѣдовалъ: — Сынъ... — Лицо ея просвѣтлѣло, и она съ счастливой улыбкой успокоилась. Съ крестинами поспѣшили, справивъ ихъ 2-го февраля, ввиду того что двоюродный мой братъ Николай Михайловичъ Наумовъ, охотно согласившійся быть воспріемникомъ новорожденнаго, торопился послѣ Земскаго Собранія къ себѣ въ Головкино. Крестной пожелала быть моя мать, проживавшая въ то время въ Самарѣ вмѣстѣ съ нами.

Какъ и всѣхъ нашихъ дѣтокъ, Анюта сама выкормила своего младшаго и... послѣдняго ребенка. Его сначала няньчила наша нянька Екатерина, потомъ онъ поступилъ въ распоряженіе бонны — англичанки миссъ Блантъ. Миссъ Блантъ оставалась при своемъ „Кола” во все время войны и начавшейся революціи 1917 года, когда пришлось со всей нашей семьей переѣхать лѣтомъ на жительство въ Крымъ.

Въ Крыму пришлось съ ней разстаться за невозможностью ее содержать послѣ конфискаціи въ 1918 году большевиками всѣхъ нашихъ денежныхъ средствъ.

У бѣднаго нашего Николая позднее дѣтство, начиная съ 1918 года, прошло въ условіяхъ сначала тяжелаго революціоннаго окруженія, эвакуаціонныхъ мытарствъ по Новороссійскамъ и Стамбуламъ, и завершилось бѣженскимъ существованіемъ на южномъ побережьѣ Франціи. Пришлось ему пройти черезъ цѣлый калейдоскопъ разноязычныхъ школъ: ходилъ онъ одно время въ Константинополѣ во французскую школу Доминиканцевъ (1920 — 1921 г.г.); затѣмъ недѣли двѣ посѣщалъ въ Афинахъ такого же типа училище (1921 г.); послѣ обучался въ Ниццѣ въ школѣ ,Массена” (1922 — 1924 г.г.). Съ 1924 г. мы его помѣстили въ англійскій колледжъ Мистера Дэйвиса въ Истбурнѣ, гдѣ Коля окончилъ курсъ наукъ, получивъ за спортіивныя побѣды цѣлую коллекцію призовъ въ видѣ всевозможныхъ кубковъ. Въ 1928 г. онъ поступилъ въ Королевскую Земледѣльческую школу въ Сейренсестеръ. Но въ 1929 году, въ силу постигшей насъ финансовой катастрофы (по винѣ нашего Лондонскаго довѣреннаго Ампенова), пришлось Николая взять изъ англійскаго училища и перевести въ Ниццу. Сейчасъ онъ живетъ съ нами, и работаетъ у архитектора Леблана, подготовляясь къ заинтересовавшей его профессіи... „Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ!” Наканунѣ разразившейся въ 1917 году революціи, я все сдѣлалъ, чтобы обезпечить нашихъ дѣтей: каждой изъ дочерей былъ обложенъ капиталъ въ 350.000 рублей, а оба сына должны были въ будущемъ получить по чудному имѣнію. И вотъ, вмѣсто всего этого, — старшій сынъ въ Бразиліи служитъ въ кофейной конторѣ, а Николай готовится въ архитекторы!...

106

Перевыборы въ Губернскіе Предводители измѣнили мой планъ переѣхать съ семьей въ Петербургъ.

Рѣшеніе наше не покидать Самару встрѣчено было всѣмъ губернскимъ и городскимъ обществомъ съ нескрываемой радостью, да и намъ самимъ тяжело было бы разставаться съ насиженнымъ мѣстомъ, съ обширнымъ кругомъ нашихъ друзей и добрыхъ знакомыхъ, которые выказывали намъ чувства живѣйшей симпатіи, и посильно, а иногда очень энергично, соотрудничали съ нами въ Нашей съ женой общественной дѣятельности.

Въ Самарѣ была крайняя необходимость устроить дѣтскую больницу. Жена, какъ предсѣдательница Ольгинской Общины, выразила согласіе взяться за это дѣло, и обратилась съ воззваніемъ придти на помощь средствами для осуществленія этого большого общественнаго начинанія. Наступила Пасха, и въ числѣ другихъ праздничныхъ визитеровъ приходитъ къ намъ извѣстный самарскій старожилъ, богачъ и благотворитель — Лаврентій Семеновичъ Аржановъ. Посидѣвъ у жены въ гостиной, онъ передъ уходомъ вручаетъ ей пакетъ и говоритъ: „Вотъ Вамъ, Анна Константиновна, вмѣсто краснаго яичка!... Если не хватитъ — скажите! Всегда къ Вашимъ услугамъ!” Съ этими словами Лаврентій Семеновичъ откланялся и вышелъ. Жена вынимаетъ изъ оставленнаго Аржановымъ пакета записку и при ней банковскій чекъ. На запискѣ значилось: „Прошу принять на постройку дѣтской больницы прилагаемую при семъ сумму”. На чекѣ стояла цифра — 500.000 рублей! Года черезъ два, рядомъ съ помѣщеніемъ Ольгинской Общины, была открыта въ великолѣпно оборудованномъ обширномъ зданіи превосходная дѣтская больница, давшая докторскому персоналу возможность примѣнять къ леченію дѣтскихъ болѣзней послѣднія усовершенствованія врачебной техники.

Въ этой больницѣ намъ впослѣдствіи пришлось помѣстить сына Александра, заболѣвшаго скарлатиной — страшной болѣзнью, особо безпощадной въ нашемъ близкомъ семейномъ кругу: отъ нея погибъ младшій братъ жены — Александръ; на всю жизнь была изуродована бѣдная наша дочь Пашенька, и эта же роковая болѣзнь отняла отъ насъ незабвенную нашу старшую дочь Марію въ періодъ ея молодыхъ цвѣтущихъ лѣтъ!... Благодаря безупречному уходу и внимательному врачебному присмотру нашъ мальчикъ Саша былъ спасенъ и счастливо избѣгъ всѣхъ обычныхъ послѣскарлатинныхъ послѣдствій.

Не могу не отмѣтить, что обѣщанія почтеннаго Лаврентія Семеновича не остались пустымъ звукомъ; Аржановъ для завершенія оборудованія дѣтской больницы добавилъ впослѣдствіи еще столько же, что въ общемъ итогѣ составило милліонъ рублей, переданныхъ женѣ, какъ Предсѣдательницѣ Краснокрестной „Ольгинской” Общины.

Разумѣется, что такія исключительныя по своей щедрости пожертвованія были единичными случаями, но Самарскіе жители къ организаціямъ просвѣтительно-благотворительнаго характера, въ которыхъ участвовала моя жена, относились всегда съ особымъ сочувствіемъ и щедрой матеріальной отзывчивостью. Благотворительные базары, „чашки чая”, танцовальные вечера, концерты и спектакли — все это въ зимніе сезоны послѣ самарскаго успокоенія проходило обычно при содѣйствіи Анны Константиновны, которой помогали и дамы и мужчины.

Особой энергіей отличалась въ этомъ отношеніи бодрая тѣломъ и духомъ Варвара Вадимовна Осоргина — незамѣнимый членъ всяческихъ общественныхъ дамскихъ организацій, и въ особенности — Ольгинской Общины Краснаго Креста. Не могу не помянуть добрымъ словомъ выдающихся самарскихъ дамъ-патронессъ: губернаторшу Анну Васильевну Протасьеву, дѣловитую Надежду Васильевну Батюшкову и всѣхъ, кто охотно и любовно содѣйствовалъ женѣ въ ея благотворительной дѣятельности. Возраставшая изъ года въ годъ популярность Анюты въ Самарскомъ обществѣ имѣла непосредственнымъ своимъ результатомъ тѣ значительные денежные или вещевые сборы, которые обычно получались въ итогѣ устраиваемыхъ ею благотворительныхъ зрѣлищъ или раутовъ.

107

Спустя ,нѣкоторое время послѣ Дворянскаго и Земскаго Собраній, я вынужденъ былъ вернуться въ Петербургъ для участія въ занятіяхъ Государственнаго Совѣта.

Какъ вновь переизбранному Губернскому Предводителю, мнѣ полагалось представиться Государю. Въ этотъ разъ Его Величество оказалъ мнѣ, очевидно, въ силу переизбранія меня на третье трехлѣтіе, особо милостивое вниманіе, удостоивъ меня подробными разспросами по поводу моей частной семейной жизни. Узнавъ, что у меня имѣется сынъ Александръ,, являвшійся по годамъ сверстникомъ Наслѣдника Цесаревича, Государь поинтересовался нашими родительскими видами по поводу его будущаго воспитанія. Въ то время нашему Сашѣ не было еще и 7 лѣтъ; при немъ состояли' почтенная мадамъ Дюбюргэ и молодой англичанинъ — мистеръ Мартинъ. Что же касается его будущаго, то я откровенно сознался Его Величеству, что мы пока объ этомъ не думали и еще ничего опредѣленнаго не имѣли въ виду... Въ отвѣтъ на это Государь нѣкоторое время помолчалъ, какъ бы что-то про себя обдумывая, затѣмъ, вскинувъ на меня свои большіе привѣтливые глаза, промолвилъ: „Хотите, я Вашего сына зачислю въ Пажескій Корпусъ?” Меня подобное неожиданное обращеніе Его Величества застигло совершенно врасплохъ, и я сразу ничего даже не смогъ отвѣтить... Государь между тѣмъ добавилъ: ,,Вашъ сынъ Александръ будетъ моимъ кандидатомъ!” — Спохватившись, я поспѣшилъ поблагодарить за оказанную мнѣ и моему сыну милость и честь...

Отпуская меня, Его Величество произнесъ памятныя слова, которыя я немедленно переслалъ въ письмѣ женѣ въ Самару съ тѣмъ, чтобы она ихъ нашему сыну прочла и передала на вѣчное храненіе. Его Величеству благоугодно было мнѣ сказать слѣдующее: „Передайте вашему сыну, зачисляемому нынѣ въ списки воспитанниковъ Пажескаго Корпуса, чтобы онъ такъ же достойно служилъ своему Царю и Отечеству, какъ его отецъ!” Съ этими словами Его Величество протянулъ мнѣ руку...

Почти до слезъ растроганный, я собирался покинуть Государевъ кабинетъ, какъ вдругъ вспомнилъ обѣщаніе, данное мною въ пріемной комнатѣ моимъ друзьямъ предводителямъ — полтавскому — князю Н. Б. Щербатову и курскому — князю Л. И. Дондукову-Изъѣдинову — испросить разрѣшенія у Его Величества представиться Наслѣднику Цесаревичу. Въ то время вся страна была взволнована тревожными слухами объ остромъ заболѣваніи Его Императорскаго Высочества Алексѣя Николаевича, хотя по послѣднимъ свѣдѣніямъ онъ уже былъ на положеніи выздоровѣвшаго.

Но въ насъ троихъ зародилось непреодолимое желаніе увидать Его Высочество собственными своими глазами, узнать правду. По старшинству службы и чина полагалось мнѣ

первому идти на пріемъ къ Государю, поэтому на меня возложили миссію — исходатайствовать у Его Величества разрѣшеніе представиться Цесаревичу. Государь охотно согласился и поручилъ своему дежурному адъютанту всѣхъ насъ, троихъ Предводителей, проводить къ Его Императорскому Высочеству.

Пройдя длиннѣйшій дворцовый корридоръ, мы были впущены въ одну изъ боковыхъ комнатъ, куда вскорѣ вслѣдъ за нами, въ сопровожденіи того же флигель-адъютанта, не вошелъ, а скорѣе ворвался съ ногъ до головы запорошенный снѣгомъ, раскраснѣвшійся, темноокій, очаровательный мальчикъ — счастье и надёжа монархической Россіи... Одѣтый въ черный, отороченный сѣрой мерлушкой полушубочекъ, въ валенкахъ и въ свѣтлой барашковой шапочкѣ на темнокудрой головкѣ, Наслѣдникъ появился передъ нами весь запыхавшійся, только что оторванный отъ своихъ любимыхъ занятій въ паркѣ, гдѣ онъ со своимъ дядькой, матросомъ Деревенько, ежедневно расчищалъ дѣтской лопаткой дорожки отъ снѣга.1 На видъ здоровенькій, бодрый и нервно-подвижной, Его Высочество произвелъ на насъ самое радостное, чарующее впечатлѣніе... Отъ сердца нашего отлегло то чувство щемящаго страха за будущее, которое мало-помалу невольно закрадывалось у всѣхъ русскихъ людей изъ-за настойчивыхъ слуховъ про роковую болѣзнь — гемофилію — Наслѣдника Императорскаго Россійскаго Престола.

Видимо не съ особой охотой попавшій по вызову своего отца съ вольнаго воздуха въ душную комнату, и увидавъ передъ собой трехъ большихъ, незнакомыхъ, въ мундиры разодѣтыхъ людей, маленькій Алексѣй Николаевичъ прислонился къ стѣнкѣ и сталъ насъ исподлобья, не особено привѣтливо, разглядывать, какъ бы спрашивая, что намъ отъ него нужно?!... А намъ только одного и хотѣлось— имѣть счастье, хоть на одно мгновенье, увидать передъ собой царственнаго отрока и воочію убѣдиться въ его выздоровленіи... Поочередно представившись, мы поблагодарили Наслѣдника за оказанную намъ милость и пожелали ему добраго здоровья. Все это Его Высочество терпѣливо выслушалъ. Когда же мы кончили, онъ быстро повернулся къ стоявшему около него флигель-адъютанту и заявилъ, что хочетъ вернуться обратно въ паркъ, причемъ намъ бросилъ: „Хотите посмотрѣть, какъ я снѣгъ чищу?” Съ этими словами Наслѣдникъ стремглавъ выскочилъ изъ комнаты въ корридоръ, куда и мы поспѣшили выйти, но Его Высочество уже успѣлъ скрыться.

Довольные всѣмъ видѣннымъ, мы отправились по домамъ, счастливые сознаніемъ, что можемъ сообщить всѣмъ и каждому добрыя вѣсти о состояніи здоровья Наслѣдника Россійскаго Престола.

Спустя нѣкоторое время, мы, трое Предводителей, были осчастливлены совершенно для насъ неожиданной милостью со стороны Государя, приславшаго каждому изъ насъ превосходно исполненный фотографическій, большого формата, поясной портретъ Его Императорскаго Высочества Алексѣя Николаевича въ формѣ Императорскихъ стрѣлковъ. На каждомъ Наслѣдникъ собственноручно, твердымъ яснымъ почеркомъ начерталъ: „Алексѣй”. Не знаю, какъ поступили мои коллеги, я же счелъ своимъ долгомъ портретъ этотъ, въ соотвѣтствующей рамкѣ, передать въ распоряженіе Самарскаго Дворянства, и повѣсить его въ залѣ нашего собранія.

108

Въ первой половинѣ 1911 года мнѣ удалось, въ бытность мою въ столицѣ, провести рядъ самарскихъ ходатайствъ, возбужденныхъ мѣстными общественными органами, главнымъ образомъ касавшихся городского благоустройства. Я содѣйствовалъ скорѣйшему проведенію въ Самарѣ канализаціонныхъ работъ, иниціаторомъ которыхъ являлся умный и энергичный владѣлецъ Жигулевскаго пивовареннаго завода фонъ Вакаио, представившій городу превосходно разработанный спеціалистами планъ, и необходимые чертежи, для осуществленія сѣти городской канализаціи. Это полезное начинаніе тормозилъ городской голова Челышевъ, дѣйствовавшій подъ вліяніемъ личной непріязни къ Вакано. Вотъ почему горожане обратились ко мнѣ, прося моего содѣйствія оздоровленію родного города.

Затѣмъ, мнѣ удалось тогда же добиться отъ Главнаго Управленія Государственныхъ Имуществъ уступки Городскому Самарскому Управленію участка казенной земли, примыкавшей къ городской чертѣ. Самара разрасталась съ исключительной быстротой. Полученіе пустопорожняго обширнаго земельнаго участка явилось для города дѣломъ немаловажнымъ.

Одновременно, я продолжалъ хлопотать объ устройствѣ въ Самарѣ Политехническаго Института, но и тутъ мѣшалъ Челышевъ, которому, очевидно, какъ человѣку властному и крайне честолюбивому, казалось досаднымъ, что иниціатива основанія въ Самарѣ высшаго учебнаго заведенія исходила не отъ него. Волей неволей пришлось мнѣ сдѣлать нѣкоторыя усилія, чтобы отстранить его. Благодаря боевымъ статьямъ „Голоса Самары” и поддержкѣ большинства городского общества, это мнѣ вскорѣ удалось. На мѣсто Челышева, былъ избранъ Самарскимъ городскимъ головой П. Е. Пермяковъ — искренній сторонникъ какъ проведенія городской канализаціи, такъ и устройства въ Самарѣ Политехникума.

Съ Пермяковымъ мы быстро нашли общій языкъ, и въ томъ же 1911 году былъ образованъ подъ моимъ предсѣдательствомъ особый комитетъ по устройству въ Самарѣ Политехникума съ двумя отдѣленіями — коммерческимъ и сельскохозяйственнымъ. Въ комитетъ вошли представители города и земства.

По просьбѣ города и земства, я принялъ также на себя хлопоты передъ Министромъ Финансовъ о скорѣйшемъ преобразованіи Самарскаго отдѣленія Государственнаго Банка въ контору. Дѣло это говорило само за себя. Самара росла и ширилась. Ея крупные торговые обороты вызывали усиленную дѣятельность мѣстнаго отдѣленія Государственнаго Банка, далеко превышавшую закономъ предусмотренные для него предѣлы.

Для богатаго и обширнаго Самарскаго района ощущалась настойчивая необходимость въ расширеніи кредитныхъ операцій Государственнаго Банка и установленіи коллегіальнаго органа управленія и таковой же отвѣтственности вмѣсто единоличной. По буквѣ закона этого можно было достичь лишь при условіи превращенія отдѣленія Государственнаго Банка въ т. н. его „контору”, которыхъ въ Европейской Россіи того времени насчитывалось всего лишь шесть. На подобное преобразованіе требовалось согласіе Министра Финансовъ, и сопряжено это было съ особыми смѣтными, ассигнованіями.

Получивъ отъ управляющаго Самарскимъ отдѣленіемъ Государственнаго Банка А. К. Ершова подробнѣйщія цифровыя данныя и соображенія, я, на основаніи ихъ, составилъ докладную записку, съ которой познакомилъ, прежде всего, П. А. Столыпина, какъ Предсѣдателя Совѣта Министровъ. Между нами произошелъ разговоръ, характерный для тѣхъ крайне натянутыхъ личныхъ отношеній, которыя создались между Столыпинымъ и Министромъ Финансовъ, В. Н. Коковцовымъ.

— Съ тѣмъ, что я прочелъ въ вашей докладной запискѣ, я совершенно согласенъ, — сказалъ мнѣ тогда П. А. Столыпинъ. — Само собой разумѣется, вамъ предстоитъ съ нею ознакомить Министра Финансовъ.... Но предупреждаю васъ: ни слова не говорите Коковцову о томъ, что эта записка была мною просмотрѣна, а тѣмъ болѣе — одобрена. Если вы объ этомъ обмолвитесь — погубите все ваше дѣло!..

О такомъ отношеніи Коковцова къ Столыпину въ то время много говорилось въ законодательныхъ сферахъ и въ столичномъ обществѣ.

Само собой, Столыпинское предупрежденіе я принялъ во вниманіе, когда пришлось быть у Министра Финансовъ въ его служебномъ кабинетѣ и излагать ему сущность самарскаго ходатайства. Коковцовъ, часто проводя рукой по своему слегка раскраснѣвшемуся лицу, и глядя на меня мало привѣтливыми глазами, молча выслушалъ меня и затѣмъ, вмѣсто обсужденія дѣла по существу, задалъ вдругъ вопросъ, показавшійся мнѣ во всѣхъ отношеніяхъ неумѣстнымъ, и для Министра — достаточно безтактнымъ' — Скажите, Александръ Николаевичъ! Вы, вѣроятно, съ Управляющимъ Самарскимъ отдѣленіемъ Государственнаго Банка Ершовымъ находитесь въ самыхъ добрыхъ отношеніяхъ? — Вы правы, — отвѣтилъ я, — съ глубокоуважаемымъ А. К. Ершовымъ я, какъ и всѣ самарцы, нахожусь въ наилучшихъ отношеніяхъ! Но; мнѣ кажется, что для того или другого рѣшенія Вашимъ Высокопревосходительствомъ возбужденнаго нами хадатайства имѣютъ первостепенное значеніе не наши съ Ершовымъ отношенія, а тѣ ,цифровыя данныя, которыя сами за себя говорятъ.

Я привелъ справку, удостовѣрявшую, что Харьковская контора по своимъ оборотамъ стояла ниже Самарскаго отдѣленія.

Коковцовъ мнѣ ничего опредѣленнаго не сказалъ, а спустя нѣкоторое время мы, къ немалому нашему удивленію и даже возмущенію, узнали, что Ершову, пробывшему на службѣ въ Самарѣ болѣе 15 лѣтъ и зарекомендовавшему себя съ наилучшей стороны, предложено было покинуть Самарское отдѣленіе и перевестись въ другое.

Пришлось мнѣ поднять на ноги все, что могло такъ или иначе воздѣйствовать на Коковцова, очевидно ,посмотрѣвшаго на самарское ходатайство, какъ на мѣру, служившую исключительно для личныхъ выгодъ почтеннаго Ершова. Всѣ самарскіе депутаты сплотились на защиту Александра Константиновича, въ кулуарах Таврическаго Дворца по поводу дѣйствій Министра Финансовъ поднялся шумъ. Дѣйствовалъ и я среди своихъ коллегъ. Въ концѣ концовъ, удалось-таки и Ершова отстоять, и добиться того, что Самарское отдѣленіе было преобразовано въ контору Государственнаго Банка, главнымъ директоромъ которой былъ утвержденъ все тотъ же дѣльный Александръ Константиновичъ.

Весной 1911 года Самарская Городская Дума единогласнымъ своимъ постановленіемъ удостоила меня высокой чести — меня избрали почетнымъ гражданиномъ города Самары, а портретъ мой постановили повѣсить въ городскомъ музеѣ.

Тою же весною мы съ женой успѣли недѣли на двѣ съѣздить въ нашу крымскую очаровательную Гурзувитту, гдѣ на горно-морскомъ просторѣ мы оба съ наслажденіемъ отдохнули, свободные отъ обычно окружавшей насъ житейско-дѣловой суеты...

Лѣтомъ 1911 года мнѣ приходилось, какъ и прежде, бывать довольно часто по своимъ служебнымъ дѣламъ въ губернскомъ городѣ, но большею частью я оставался въ Головкинѣ, гдѣ у меня были начаты давно задуманныя работы по постройкѣ большой вальцовой мельницы промышленнаго типа.

Въ первую голову возникалъ вопросъ о выборѣ надлежащаго мѣста для постройки новой многоэтажной мельницы, отвѣчающей современнымъ требованіямъ производства и рынка. Вставалъ вопросъ — изъ какого матеріала строить' новое обширное зданіе, чтобы соблюсти наибольшую хозяйственную выгоду и прочность. Совѣты слышались со всѣхъ сторонъ разные. Счастливый случай натолкнулъ меня въ 1910 году на одну, въ техническомъ отношеніи совершенно новую и мною еще никогда невиданную, самарскую постройку, сыгравшую для меня роль окончательнаго и рѣшающаго совѣтчика. Я обратилъ вниманіе на пристанскій амбаръ для склада всяческаго груза, принадлежавшій пароходной транспортной компаніи „Н. В. Мѣшковъ и Ко”. Ихъ амбаръ былъ выстроенъ одной петербургской фирмой по новѣйшей системѣ — соединенія желѣзобетона съ т. н. пустотѣлыми кирпичами. Легкость, простота и прочность этого сооруженія невольно бросались въ глаза.

Я вступилъ въ дѣловую переписку съ Петербургской фирмой, лично переговорилъ съ ея главнымъ представителемъ. Къ зимѣ 1910-1911 года, я окончательно вопросъ этотъ рѣшилъ, заказавъ соотвѣтствующіе чертежи, и ,сдалъ всѣ работы рекомендованному мнѣ той же фирмой подрядчику Кузнецову.

Весной 1911 года началась горячая работа по заготовкѣ всего необходимаго для лѣтнихъ строительныхъ работъ. Прибыли изъ Петербурга мастера, свозился на пристань нужный матеріалъ; приступлено было къ производству пустотѣлыхъ кирпичей. Съ уходомъ внешней „долой” воды, выбрано было мѣсто подъ мельничное зданіе и приступлено было на немъ къ выемкѣ земли подъ фундаментъ.

Предпринятое мною желѣзобетонное строительство протекало для меня нелегко. Новизна строительной техники вызывала во мнѣ сомнѣнія и тревогу за успѣхъ предпринятаго дѣла. Надо было имѣть немало устойчивой увѣренности, чтобы идти противъ общаго теченія, создавшагося вокругъ меня не только въ понятіяхъ мѣстнаго крестьянства, но и среди моихъ родныхъ и сосѣдей. Всѣ настойчиво уговаривали меня не затрачивать значительный капиталъ на „безумное”, какъ всѣ говорили, новшество... Окрестные мужички сходились „глазѣть” на невиданныя работы и „промежъ себя балакали”, „жалѣя” барина, до той поры казавшагося имъ какъ бы разумнымъ, а нынѣ „вродѣ какъ бы съ ума спятившаго”, „бросавшаго въ песокъ да въ воду” видимо лишнія свои денежки!..

Особенно много пришлось моему самолюбію переносить прямыхъ и заглазныхъ, часто насмѣшливыхъ, выпадовъ противъ моего начинанія въ первый строительный сезонъ, приходившійся именно на лѣто 1911 года. Земляныя работы по приготовленію обширной площади подъ основаніе мельничнаго корпуса уходили на изрядную глубину (свыше 24 четвертей — 14 фут.). На мѣстѣ выемки оказались сильнѣйшіе родники, безпощадно мѣшавшіе работѣ, въ особенности бетонированію днища и боковъ мельничнаго фундамента. Все это опытные мастера преодолѣли, но, повторяю, съ этого труднаго начала и до благополучнаго конца предпринятая работа стоила мнѣ немало тревогъ и испытаній.

Прошло два года, и тѣ же люди, въ особенности многочисленные сосѣди-мужички, ставшіе вѣрными кліентами нововыстроенной мельницы, на много верстъ красовавшейся днемъ и ночью, благодаря своему яркому электрическому освѣщенію, держали между собою про меня иную рѣчь,' частенько выспрашивая у меня, откуда я такой „умственной” постройкѣ научился?!

Тѣмъ же лѣтомъ 1911 года пронеслась надъ Головкинымъ небывалая буря, надломившая, къ величайшему нашему огорченію верхушку садовой великанши — многовѣковой красавицы пихты... Это было какъ бы предупрежденіемъ, что на нашу семью надвигается большое испытаніе. На слѣдующій день младшая наша дочь Пашенька заболѣла скарлатиной въ невѣроятно тяжелой и затяжной формѣ, приковавшей бѣдную дѣвочку почти на 2½ мѣсяца къ постелькѣ и не пощадившей ни одного ея органа — скарлатинозный ядъ постепенно затрагивалъ у нея уши, горло, легкія, сердце, почки и, наконецъ, бросился на мозгъ... Два раза приносили для нея гробъ, искусно сколоченный изъ головкинскаго дуба давнишнимъ нашимъ служащимъ плотникомъ Игнатіемъ. Бѣдная наша Пашенька казалась всѣмъ, даже доктору и нашему духовнику, уже отошедшей въ иной міръ.

Въ послѣдній разъ, когда батюшка о. Александръ читалъ надъ ней, уже совсѣмъ похолодѣвшей, отходную молитву, Пашенька, къ его изумленію, вдругъ медленно подняла скелетообразную прозрачную ручку, довела ее до образка св. Пантелеймона, висѣвшаго сбоку у ея постельки, и глубоко вздохнула. Съ этого момента жизнь стала постепенно къ ней возвращаться. Чудомъ уцѣлѣвшая, но въ конецъ изстрадавшаяся дѣвочка поправилась, но жестокая болѣзнь на всю ея послѣдующую жизнь оставила тяжкіе слѣды. Организмъ бѣдной Пашеньки, ранѣе бывшій въ полномъ смыслѣ цвѣтущимъ, оказался въ корень подорваннымъ. Пришлось приставить къ ней сестру милосердія, показывать ее извѣстнымъ спеціалистамъ заграницей и въ Москвѣ.

Разразившаяся въ 1917 г. революція насъ съ Пашенькой, оставшейся въ силу необходимости въ Москвѣ, разъединила до 1924 года, когда при энергичномъ содѣйствіи доброй Магдалины Ивановны Турицыной удалось Пашеньку вывезти изъ Совѣтской Россіи. Пашенькино леченіе пришлось приспособить къ домашней обстановкѣ нашего Ниццскаго бѣженскаго пребыванія. Чувствуетъ она себя значительно здоровѣе.

109

Вернувшись въ Петербургъ къ началу осенней сессіи занятій Государственнаго Совѣта, я засталъ въ личномъ составѣ правящихъ верховъ значительную перемѣну, явившуюся въ результатѣ убійства 5 сентября 1911 года П. А. Столыпина. Предсѣдателемъ Совѣта Министровъ былъ назначенъ В. Н. Коковцовъ, а Министромъ Внутреннихъ Дѣлъ — А. А. Макаровъ.

Въ столичныхъ руководящихъ кругахъ обдумывали рядъ юбилейныхъ чествованій. Въ 1912 году было столѣтіе Бородинской битвы; въ 1813 году — Романовскія торжества, и въ 1914 году —пятидесятилѣтіе открытія земскихъ учрежденій. Въ предвидѣніи всѣхъ этихъ празднествъ учреждались повсемѣстно, главнымъ образомъ, въ столичныхъ центрахъ, организаціонные подготовительные комитеты.

Въ Самарѣ вопросъ о чествованіи земскаго юбилея былъ внесенъ на очередное Губернское Земское Собраніе 1912 года. Постановили образовать подъ моимъ предсѣдательствомъ „юбилейный” комитетъ, однимъ изъ заданій котораго было устройство въ 1915 году въ Самарѣ юбилейной земской выставки. Самарская Городская Дума отвела для нея превосходное мѣсто на живописномъ волжскомъ берегу. За два года усиленной работы комитета подготовили разнообразнѣйшій выставочный матеріалъ. Разразившаяся война смела всѣ наши расчеты и работы.

На томъ же очередномъ Губернскомъ Земскомъ Собраніи 1912 года произошло мое избраніе въ члены Государственнаго Совѣта. Оно состоялось послѣ моего доклада въ пленарномъ частномъ совѣщаніи губернскихъ гласныхъ о моей дѣятельности въ стѣнахъ Маріинскаго Дворца за истекшее трехлѣтіе. Я обрисовалъ своимъ землякамъ подробную картину политической жизни страны за упомянутый періодъ времени, далъ характеристику партійнымъ группировкамъ членовъ законодательныхъ палатъ, и обрисовалъ занятую мною независимую, чисто земско-дѣловую позицію. Въ концѣ доклада я указалъ, что трудно разбивать свое время между мѣстной общественной работой и столичной.

Несмотря на это, самарцы все же заставили меня вновь войти въ составъ законодателей Верхней Палаты.

Вернувшись съ возобновленными полномочіями подъ крышу величественнаго Маріинскаго Дворца, я предпочелъ заявить себя внѣпартійнымъ, не ,примкнувъ ни къ одной изъ политическихъ группировокъ, и лишь года два спустя вступивъ въ т. н. „правый центръ”. Подобное внѣпартійное состояніе являлось серьезнымъ препятствіемъ для избранія меня въ разныя подготовительныя комиссіи. Но опытъ истекшаго трехлѣтія мнѣ показалъ затрудненія, которыя приходилось испытывать въ комиссіонныхъ работахъ, благодаря совмѣщенію съ должностью Губернскаго Предводителя. Я счелъ себя вынужденнымъ отстраниться отъ сотрудничества въ комиссіонныхъ занятіяхъ, требовавшихъ сосредоточеннаго и безпрерывнаго къ себѣ вниманія. Къ тому же, съ уходомъ П. Н. Дурново, характеръ правой группы, въ которой я числился, значительно измѣнился къ худшему. Вмѣсто Петра Николаевича, вносившаго въ настроеніе руководимой имъ группы сдерживающее начало и умѣвшаго находить по многимъ законодательнымъ вопросамъ общій языкъ съ инакомыслящими коллегами, — предсѣдателемъ „правыхъ” выбранъ былъ Петръ Петровичъ Кобылинскій — человѣкъ неглупый, но узкій, сухой и крайне нетерпимый. Съ уходомъ Дурново стало замѣтно ощущаться отсутствіе согласованности во взглядахъ и выступленіяхъ членовъ правой группы, которая ранѣе вліяла на общій ходъ занятій Верхней Палаты.

Ослабленіе авторитетности правой группы стало особенно замѣтнымъ съ 1912 года, что не могло не отразиться самымъ выгоднымъ образомъ на усиленіи „центра” и его праваго крыла, т. н. „Нейдгардтцевъ”. Властное и яркое управленіе и законодательное творчество Столыпина трагически оборвалось. Правый центръ, по-прежнему возглавляемый Нейдгардтом, не могъ уже больше называться „партіей шурина” и не являлся группой, имѣющей цѣлью во что бы то ни стало поддерживать законопроекты, исходившіе отъ Правительства.

Съ другой стороны, правый центръ, дѣятельность котораго базировалась на твердомъ исповѣдываніи консервативныхъ началъ и разумной согласованности ихъ съ современными требованіями государственной жизни, являлся серьезнымъ регуляторомъ въ общемъ ходѣ законодательных работъ, выказавъ впослѣдствіи достаточную стойкость въ противоборствѣ образовавшемуся съ 1915 года т. н. „Прогрессивному блоку”. Надо отдать должное мученически погибшему при большевистскомъ погромѣ Нейдгардту, который послѣ кончины Столыпина, продолжалъ руководить „правымъ центромъ” ,съ большимъ тактомъ и достоинствомъ.

Въ описываемое время „центръ” Верхней Палаты сталъ возглавляться членомъ Государственнаго Совѣта, избраннымъ петербургскимъ земствомъ, барономъ Владиміромъ Владиміровичемъ Меллер-Закомельскимъ. Бывшій конногвардеецъ, Владиміръ Владиміровичъ, выйдя изъ полка, весь отдался земской работѣ, и благодаря своему природному уму быстро завоевалъ симпатіи своихъ земцевъ, избиравшихъ его нѣсколько трехлѣтій подрядъ предсѣдателемъ Губернской Земской Управы. Я познакомился съ Меллеромъ на первыхъ засѣданіяхъ Совѣта по Дѣламъ Мѣстнаго Хозяйства, гдѣ онъ сразу занялъ видное положеніе, какъ незаурядный ораторъ и предсѣдатель одной изъ серьезнѣйшихъ комиссій.

Направленія Владиміръ Владиміровичъ былъ „передового”, смѣло поддерживалъ реформы, хотя онѣ не всегда отвѣчали дѣйствительной потребности и не хранили связи съ цѣннымъ и здоровымъ прошлымъ. Насколько я могъ замѣтить, онъ отличался крайней нетерпимостью къ былому самодержавному строю и къ его пережиткамъ. Это побудило его вступить въ группу членовъ Законодательныхъ Палатъ, образовавшихъ предреволюціонный прогрессивный блокъ. Въ качествѣ предсѣдателя центра, Владиміръ Владиміровичъ пользовался значительнымъ авторитетомъ, и сама дѣятельность этого вліятельнаго центра при немъ отличалась особой энергіей.

Взаимоотношенія между обѣими законодательными палатами въ описываемое мною время оставляли многаго желать. Рѣдкій законопроектъ проходилъ гладко, не возбуждая треній. Дѣятельность Государственной Думы, полномочія которой кончались въ 1912 году, усиленно рекламировалась столичной „передовой” прессой. Думѣ ставился въ заслугу ростъ экономическаго благополучія страны. Та же пресса неустанно подчеркивала якобы ненормальныя взаимоотношенія обѣихъ законодательныхъ палатъ. Россійскому обывателю настойчиво прививалась мысль, что Государственный Совѣтъ принимаетъ всѣ мѣры, чтобы препятствовать продуктивности думской работы.

Между тѣмъ, не мало законопроектовъ, поступавшихъ изъ Государственной Думы, требовало серьезныхъ исправленій. Встрѣчавшіяся въ нѣкоторыхъ думскихъ постановленіяхъ крайности, нерѣдко подсказанныя тѣми или другими соображеніями чисто идеологическаго характера, въ интересахъ государства, сглаживались въ Верхней Палатѣ, гдѣ въ большей своей части сидѣли люди значительнаго государственнаго опыта, руководствовавшіеся въ своихъ рѣшеніяхъ скорѣе велѣніемъ разсудка, чѣмъ подсказомъ одного чувства.

Вспоминается мнѣ одинъ мимолетный, но характерный разговоръ между мною и А. И. Гучковымъ, случившійся въ самый разгаръ междупалатныхъ споровъ по поводу одного земскаго законопроекта.

—    Александръ Иванович! — обращаюсь я къ лидеру октябристовъ: — почему вы проектируете ввести столь многочисленное представительство отъ одной только крестьянской куріи?

—    Было бы о чемъ торговаться съ вами! — отвѣтилъ, посмѣиваясь, Гучковъ, — Государственный Совѣтъ набавитъ, тогда и мы сбавимъ — иначе съ вами не сладишь!” И вотъ эту-то своего рода „торговлю” предвыборная пресса ставила въ вину Верховной Палатѣ, обзывая ее тормазомъ думской работы, упуская изъ виду тѣ преднамѣренные „торговые” запросы, о которыхъ столь цинично повѣдалъ мнѣ популярнѣйшій депутатъ третьей Думы.

Въ томъ же 1912 году, подъ конецъ существованія третьей Думы, произошли замѣтныя перегруппировки въ политическихъ партіяхъ. Послѣ убійства Столыпина, „націоналисты” несомнѣнно утеряли былое свое вліяніе на общій ходъ думскихъ работъ, и, одновременно, стала усиливаться новообразовавшаяся группа т. н. „прогрессистовъ”.

Несмотря на видимое полное умиротвореніе политическихъ страстей, кипѣвшихъ въ эпоху революціи 1905-1907 г.г., и на какъ будто нормально наладившуюся въ Россіи жизнь; несмотря на нѣкоторую даже предпраздничную приподнятость настроенія среди правительственныхъ сферъ и части, населенія, въ связи съ предстоящими юбилейными торжествами, среди лицъ, близко стоявшихъ къ трону и къ верхамъ-государственнаго управленія, сказывалась подавленность и. тревога. Болѣзнь Наслѣдника, нервность Императрицы, безхарактерность Государя, появленіе Распутина, безсистемность общей политики — все это заставляло честныхъ и серьезныхъ, государственныхъ людей не безъ волненія задумываться о положеніи вещей и не безъ опаски смотрѣть на неопредѣленное будущее...

Настроенія эти, главнымъ образомъ, нарастали среди лицъ, консервативнаго направленія, не видѣвшихъ предѣла неопредѣленности политики, вызываемой болѣзненной неустойчивостью характера Государя.

Установленный съ высоты престола 17-го октября 1905-года представительный образъ правленія, по мѣрѣ возстановленія въ странѣ внѣшняго порядка, сдѣлался объектомъ жестокой критики, исходившей изъ двухъ противоположныхъ политическихъ лагерей — отъ крайнихъ правыхъ, вообще враждебно настроенныхъ противъ какого-либо народоправства и считавшихъ его несовмѣстимымъ съ царскимъ самодержавіемъ, и лѣвыхъ группировокъ, отрицательно относившихся къ Государственной Думѣ послѣ Столыпинскаго іюньскаго coup d'Etat.

Борьбу противъ означенныхъ теченій приходилось вести членамъ законодательныхъ палатъ, принадлежавшимъ къ „умѣреннымъ” партіямъ. Въ этомъ отношеніи Дума третьяго-созыва оказалась безусловно на должной высотѣ. Въ ней выдвинулось работоспособное большинство, изъ дѣятелей умѣреннаго направленія, безусловно лояльныхъ къ коронѣ. Въ цѣляхъ упроченія новаго порядка государственнаго управленія, чрезвычайно важно было бы, чтобы с высоты престола къ дѣятельности „законопослушной”, какъ ее тогда называли, третьей Думы было проявлено, въ той или другой формѣ, опредѣленно выраженное довѣріе. Подобное отношеніе состороны короны къ юному народному представительству упрочило бы довѣріе послѣдняго къ Царю. Его безпрерывно подрывали всевозможные слухи, которыми жили столичные политическіе салоны того времени. Царь жилъ не одиноко, но онъ. держался вдали отъ думскихъ дѣятелей той консервативно-умѣренной категоріи, о которыхъ я говорю. Вокругъ престола толпились люди, которые вносили въ дворцовую атмосферу духъ нездоровой критики въ отношеніи далекой отъ придворной жизни Государственной Думы. Среди нихъ было не мало* приверженцевъ крайне правыхъ. Они настойчиво напоминали слабовольному Государю, даровавшему странѣ народное представительство, что онъ долженъ ревниво оберегать свои незыблемыя самодержавныя права и не выпускать вожжей изъ своихъ рукъ... Со всѣми этими лицами, какъ и со всѣми,.

Его Величество держалъ себя ласково и мягко. Въ результатѣ, подобные совѣтчики, въ разговорахъ съ друзьями и знакомыми, неосторожно и безтактно приписывали Государю собственныя мнѣнія и намѣренія. Это порождало безконечные вредные толки, доходившіе до стѣнъ Таврическаго и Маріинскаго Дворцовъ.

Въ сознаніи столичнаго общества и законодательныхъ сферъ создавалось несуразное представленіе, что Царь, самъ вызвавшій къ жизни народное представительство, относится къ нему не только безъ искренняго довѣрія, но съ явной осторожностью и скрытымъ недоброжелательствомъ... Въ столичныхъ верхахъ и въ болѣе широкихъ кругахъ, нарастали нездоровыя противорѣчивыя настроенія. Популярность Государя падала, люди умѣренные даже въ депутатской средѣ переходили въ лагерь оппозиціи. Все это не могло не отразиться на ходѣ выборовъ въ четвертую Думу. Въ общемъ получалась безотрадная картина чего-то туманнаго, недоговореннаго и неопредѣленнаго. Огромная россійская машина был пущена въ ходъ, но рельсъ впереди было не видно.

— Мы находимся въ тупикѣ, — какъ-то сказалъ мнѣ вернувшійся изъ своей заграничной ссылки П. Н. Дурново, — боюсь, что изъ него мы всѣ, съ Царемъ вмѣстѣ, не сумѣемъ выбраться!..

Въ такихъ же мрачныхъ краскахъ охарактеризовалъ мнѣ создавшееся въ странѣ положеніе вещей, зашедшій однажды ко мнѣ въ Европейскую гостиницу, Предсѣдатель Государственнаго Совѣта М. Г. Акимовъ. Для меня это былъ рѣдкій и интересный гость.

Послѣ безжалостнаго революціоннаго урагана и эвакуаціонныхъ мытарствъ, изъ всего что у меня накапливалось въ мирное время въ видѣ записей до 1915 года,2 какимъ-то чудомъ уцѣлѣлъ и сейчасъ лежитъ передъ моими глазами сѣренькій листокъ почтовой бумаги. Съ лѣвой его стороны изображенъ миніатюрный силуэтъ памятника Петру Первому, подъ нимъ отпечатано: „Grand Hotel d’Europe“. Бесѣдуя съ М. Г. Акимовымъ, я на этомъ листикѣ карандашомъ вкратцѣ набрасывалъ нашъ разговоръ.

Просматривая теперь эту запись, помѣченную 10-мъ Іюня 1912 года, я постараюсь воспроизвести то, что пришлось мнѣ услышать отъ почтеннаго Михаила Григорьевича.

Онъ началъ съ того, что откровенно жаловался на невыразимо тяжелыя испытанія, павшія на его голову не только въ силу общаго нерадостнаго политическаго настроенія, но и вслѣдствіе его чисто личныхъ тревогъ. Онъ страдалъ въ то время упорной, изнурительной безсонницей и въ то же время мучился тревогой за судьбу тяжко больной дочери.

Согбенный, съ изможденнымъ лицомъ, на которомъ лихорадочнымъ огнемъ горѣли каріе небольшіе глаза, Михаилъ Григорьевичъ обратился съ убѣдительной просьбой ко мнѣ, какъ Самарскому Губернскому Предводителю Дворянства, предпринять на мѣстахъ все возможное, чтобы на предстоявшихъ въ 1912 году выборахъ провести въ. четвертую Государственную Думу дѣйствительно достойныхъ, способныхъ и твердыхъ людей. При этомъ Акимовъ пояснилъ: — дайте намъ депутатовъ консервативно-настроенныхъ, но умѣренныхъ... Отъ крайнихъ правыхъ никому — ни намъ, ни самому Царю — житья нѣтъ!...

Перейдя затѣмъ къ оцѣнкѣ дѣятельности законодательныхъ палатъ, Акимовъ съ особымъ ожесточеніемъ отзывался о лицахъ и группировкахъ, которыя рѣшали вопросы не по существу дѣла, а исключительно во имя торжества своихъ идей или партійныхъ программъ.

—    Подобный образъ дѣйствій господъ законодателей нашей съ вами Верхней Палаты — проворчалъ недовольнымъ голосомъ Михаилъ Григорьевичъ — превращаетъ временами само учрежденіе въ нѣкотораго рода „трущобу” (подлинное его выраженіе), изъ которой иногда всѣми силами души хочется выбраться...

Между прочимъ, также не какъ государственнаго практика, а какъ идейнаго дѣятеля, выставлялъ Акимовъ члена Государственнаго Совѣта Манухина (бывшій Министръ Юстиціи), которому было Высочайше поручено обслѣдовать дѣло о безпорядкахъ на Ленскихъ пріискахъ. Руководимый лишь соображеніями человѣческой гуманности, а не государственной необходимости, онъ по мнѣнію Акимова, представилъ все дѣло въ неправильномъ освѣщеніи.

Въ общемъ, Михаилъ Григорьевичъ откровенно мнѣ признался, что, будучи сторонникомъ идеи народнаго представительства, онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, считаетъ, какъ самую форму, въ которую Витте облекъ россійскую конституцію, такъ и способъ выборовъ въ законодательныя палаты далеко не соотвѣтствовавшими соціально-бытовымъ условіямъ и потребностямъ Россійской Имперіи. На этомъ вопросѣ мы съ нимъ идейно сошлись, и Акимовъ всецѣло присоединился къ моему мнѣнію о цѣлесообразности введенія въ Россіи принципа сессіонное™ законодательныхъ работъ и принятія въ основу россійскаго народнаго представительства прототипа земскихъ учрежденій.

Разговоръ нашъ коснулся затѣмъ наболѣвшаго у всѣхъ насъ вопроса — общаго неустойчиваго положенія страны, которое обуславливалось прежде всего личностью Государя Николая Александровича...

—    Государь нашъ — это олицетвореніе полнѣйшей неопредѣленности. Совершенно не знаешь и не угадаешь, что будетъ завтра! — вотъ тѣ подлинныя слова Михаила Григорьевича, которыя я тогда же занесъ себѣ на память. Но этимъ мой собесѣдникъ не ограничился.

Будучи довольно часто вызываемъ Его Величествомъ, и самъ нерѣдко пользуясь своимъ высокимъ званіемъ статсъ-секретаря, Акимовъ могъ ближе другихъ распознавать характеръ своего Государя. Онъ говорилъ, что при всей видимой податливости и мягкости, Его Величество временами обнаруживалъ неожиданную самостоятельность, въ иныхъ случаяхъ производящую впечатлѣніе упрямства. Когда Михаилу Григорьевичу, какъ Предсѣдателю, приходилось передъ Новымъ Годомъ представлять на Высочайшее утвержденіе списокъ членовъ Государственнаго Совѣта по назначенію, намѣченныхъ къ „присутствованію”, нерѣдко Государь не соглашался съ представляемыми списками, настаивая на внесеніи въ него его кандидатовъ, вопреки откровеннаго мнѣнія о нихъ высокосановнаго докладчика...

Вообще Акимовъ смотрѣлъ на личность Государя и на все его ближайшее окруженіе чрезвычайно пессимистично. Съ ужасомъ онъ говорилъ о вновь усиливавшемся вліяніи князя Мещерскаго и съ отвращеніемъ отзывался о Распутинѣ. По его словамъ — среди столичныхъ государственныхъ дѣятелей не разъ возникалъ вопросъ о томъ, какъ обезопасить тронъ отъ случайныхъ закулисныхъ вліяній и образовать вокругъ него особый Верховный Совѣтъ (на подобіе японскаго), или учредить при особѣ Государя Николая II должность личнаго секретаря. Но все это оставалось въ области однѣхъ лишь предположеній, отчасти потому, что затронутый вопросъ встрѣчалъ рядъ чрезвычайныхъ затрудненій для своего. разрѣшенія — отчасти и потому, что изъ устъ самого самодержца трудно было услышать по этому поводу какой-либо опредѣленный взглядъ и отвѣтъ.

— Переживаемъ мы — закончилъ хмурый Акимовъ свою затянувшуюся со мной бесѣду — тяжкое переходное время! Одинъ Богъ знаетъ, къ чему это Россію приведетъ?!.. Мое дѣло старое — мой конецъ не за горами, а вотъ вамъ, молодымъ людямъ, предстоитъ, вѣроятно, еще многое увидѣть!.. Дай Богъ, чтобы все обошлось благополучно!

Слова эти оказались пророческими: Михаилъ Григорьевичъ Акимовъ вскорѣ отъ насъ отошелъ въ вѣчность, а мы, бывшіе „молодые люди”, сдѣлавшись нынѣ „бѣженскими старцами”, на самомъ дѣлѣ дождались такого, чего нашимъ старикамъ и во снѣ не снилось.

1

Въ описанномъ здѣсь видѣ имѣлись общераспространенные фоторафіи Наслѣдника Цесаревича, изображеннаго среди зимняго ландшафта Царскосельскаго парка въ полушубочкѣ и съ лопаткой въ рукахъ.

2

Съ 1915 года и за всѣ послѣдующіе года у меня имѣются повседневіныя записи.

110

Записанная мною бесѣда съ Михаиломъ Григорьевичемъ Акимовымъ происходила незадолго до закрытія сессіи Государственнаго Совѣта передъ нашимъ лѣтнимъ т. н. „вакатомъ”. Къ тому же времени надо отнести интереснѣйшую поѣздку членовъ Верхней Палаты въ Кронштадтъ и его окрестности. Поѣздка эта состоялась по приглашенію Морского и Военнаго Министровъ чтобы предоставить членамъ Государственнаго Совѣта возможность произвести осмотръ Балтійскаго флота и всей системы только-что законченныхъ крѣпостныхъ загражденій.

Въ одинъ изъ солнечныхъ іюньскихъ дней около сотни собравшихся моихъ коллегъ, во главѣ съ президіумомъ, въ лицѣ Акимова, Голубева п Крыжановскаго, расположились на палубѣ помѣстительной нарядной яхты и съ наслажденіемъ поплыли по невиданному мною до сихъ поръ сначала Невскому, а затѣмъ — полурѣчному, полуморскому руслу... Проходя сквозь строй всевозможныхъ судовъ и строительныхъ доковъ, встрѣчая на пути множество дымившихъ пароходовъ разнаго типа и національностей, каждый изъ насъ, навѣрное, подумалъ про себя о Великомъ Петрѣ и его знаменитомъ окнѣ въ Европу...

Выбравшись на просторъ морского залива, на отдаленномъ фонѣ котораго ясно обозначался Кронштадтъ съ доминирующимъ надъ нимъ туманнымъ силуэтомъ огромнаго собора, почтенные законодатели, обвѣваемые теплымъ, влажнымъ бризомъ, не безъ удовольствія чувствовали себя на свободѣ, внѣ обычныхъ стѣнъ своего Маріинскаго Дворца и, разбившись на кучки весело бесѣдующихъ между собою людей, имѣли въ общемъ видъ скорѣе беззаботныхъ и жизнерадостныхъ экскурсантовъ, чѣмъ отягощенныхъ государственными заботами членовъ законодательной палаты.

Въ Кронштадтѣ члены Государственнаго Совѣта были радушно встрѣчены всѣмъ морскимъ и крѣпостнымъ начальствомъ, во главѣ съ небольшимъ невзрачнымъ адмираломъ Виренъ и виднымъ красавцемъ — генераломъ Артамоновымъ.

Прежде всего, мы направились въ Соборъ св. Николая — — сравнительно недавно сооруженный въ центрѣ главной и обширной городской площади. Художественная внутренняя отдѣлка храма выдержана въ древне-православномъ Васнецовско-Нестеровскомъ стилѣ. Но меня и моихъ спутниковъ поразило несоотвѣтствіе лика Спасителя, изображеннаго на купольной надъиконостасной стѣнѣ съ остальной обстановкой храма. Очертанія этой стѣнной иконы казались чудовищно велики. Колоссальныхъ размѣровъ черно-смуглое лицо Христа, съ огромными,, мрачными и враждебными глазами, давило на входившихъ въ храмъ.

Осмотръ флота и крѣпостныхъ укрѣпленій занялъ у насъ почти цѣлый день. Впечатлѣніе вынесли мы отъ всего нами видѣннаго самое отрадное. Чувствовалась творческая свѣжая иниціатива, энергичная исполнительность, бросалась въ глаза дисциплина и образцовый порядокъ. Между прочимъ, мнѣ впервые пришлось стоять вблизи 12-ти дюймоваго крѣпостного орудія во время стрѣльбы. Послѣ осмотра Кронштадта и ближайшихъ защитныхъ огражденій, намъ предложили проѣхаться на дальнія крѣпостныя позиціи, расположенныя съ обѣихъ сторонъ залива. Ихъ оборудованіе было только что закончено. При осмотрѣ укрѣпленій, сооруженныхъ на финляндскомъ берегу (т. н. фортъ „цно”), гдѣ только что были установлены на особыхъ бетонныхъ площадкахъ громадныя 12-ти дюймовыя орудія, было рѣшено, по соглашенію крѣпостного начальства съ высокосановными посѣтителями, выпустить изъ новыхъ орудій два снаряда. Кое-кого изъ насъ успѣли объ этомъ предупредить, нѣкоторые же узнали лишь тогда, когда отъ неожиданнаго выстрѣла и отъ страшнаго сотрясенія воздуха попадали на землю...

Закончилась наша поучительная Кронштадская поѣздка скромнымъ банкетомъ, въ нашу честь устроеннымъ въ морскомъ собраніи, на что недѣли двѣ спустя мы отвѣтили тѣмъ же въ Европейской гостиницѣ, гдѣ, по порученію моихъ коллегъ, мнѣ пришлось сорганизовать все необходимое для вечерняго пріема Кронштадтскихъ властей. Въ нарядномъ ресторанном залѣ былъ устроенъ ужинъ, на которомъ участвовало свыше 100 человѣкъ, послѣ чего бесѣда членовъ Верхней Палаты съ приглашенными почетными гостями затянулась далеко за полночь, отличаясь искренней задушевностью.

111

По закрытіи въ концѣ іюня 1912 г. сессіи Государственнаго Совѣта, я поспѣшилъ къ себѣ въ Самарскую губернію, гдѣ, кромѣ общественныхъ сословныхъ дѣлъ, меня ожидала большая работа. Надо было достроить мельницу.

Послѣ того, какъ удалось справиться съ постройкой фундамента для мельничнаго корпуса, верхніе его этажи стали быстро воздвигаться одинъ за другимъ, такъ что къ осени 1912 года весь многоэтажный каркасъ зданія съ крышей, въ видѣ тонкаго, тоже желѣзобетоннаго, перекрытія, стоялъ готовымъ.

Пятиэтажное зданіе получилось на рѣдкость красивое, легкое и стройное. Старая мельница была мною снесена послѣ того, какъ всѣ работы по постройкѣ новой были закончены. Нелегко было мнѣ разламывать бревенчатые вѣнцы заслуженной нашей съ отцомъ былой кормилицы.

112

Въ концѣ 1911-го года и въ началѣ 1912-го Губернскіе Предводители Дворянства неоднократно собирались обычно въ великолѣпныхъ аппартаментахъ столичнаго Предводителя, гостепріимнаго свѣтлѣйшаго князя И. Н. Салтыкова, для обсужденія вопроса объ участіи Дворянства въ предстоящихъ въ 1912 и 1913 годахъ юбилейныхъ торжествахъ.

По временамъ среди насъ возникали страстныя пренія. Дѣло вгь томъ, что было двѣ параллельныхъ сословно-дворянскихъ организаціи: періодическіе съѣзды Губернскихъ Предводителей и возникшее въ 1906 году Всероссійское Обще-Дворянское Объединеніе, съ постояннымъ его органомъ — Совѣтомъ, въ которомъ, кромѣ избранныхъ членовъ ex officio участвовали Губернскіе Предводители дворянскихъ обществъ,, примкнувшихъ къ упомянутому объединенію. На столичные съѣзды, происходившіе въ 1912 году по поводу юбилейныхъ торжествъ, Петербургскій Предводитель приглашалъ всѣхъ Губернскихъ Предводителей, какъ выборныхъ, такъ и служившихъ по назначенію (въ западно-окраинныхъ губерніяхъ), включая старшихъ сословныхъ представителей Прибалтійскихъ и Кавказскихъ губерній. Само собой разумѣется, что въ дѣлѣ общероссійскаго чествованія Бородинскаго юбилея, а тѣмъ болѣе трехсотлѣтія царствованія Дома Романовыхъ, дворянство не могло остаться въ сторонѣ. Возникъ цѣлый рядъ всевозможныхъ проектовъ относительно формы нашего участія въ предстоявшихъ юбилейныхъ торжествахъ. Со стороны Совѣта Объединеннаго Дворянства были предприняты нѣкоторые шаги, чтобы иниціативу общедворянскаго участія въ Романовскомъ юбилеѣ взять въ свои руки. Но это не встрѣчало среди россійскаго дворянства общаго сочувствія, въ силу того, что хотя къ объединенной сословной организаціи и примкнуло подавляющее большинство дворянскихъ обществъ русскихъ губерній, новее же оставалось около десятка дворянскихъ собраній, которыя отъ подобнаго присоединенія воздержались.

Исходя изъ того повелительнаго соображенія, что на упомянутыхъ торжествахъ всероссійское дворянство должно выступить съ единымъ лицомъ, члены всѣхъ предводительскихъ съѣздовъ, происходившихъ въ 1912 году, пришли въ концѣ концовъ къ единодушному рѣшенію — принять на себя всѣ. подготовительныя организаціонныя работы по участію въ юбилеяхъ 1912 и 1913 годовъ. Совѣту Объединеннаго Дворянства пришлось подчиниться единогласному постановленію всѣхъ россійскихъ Губернскихъ Предводителей.

Среди разнообразныхъ мнѣній о томъ, въ какой формѣ должно выразиться наше участіе, наибольшій интересъ и вниманіе къ себѣ возбудили два проекта — Самаринскій и мой. Первый предлагалъ поднести Ихъ Величествамъ драгоцѣнный: ларецъ съ вложенной въ немъ особой грамотой въ видѣ свитка древняго письма. Я предлагалъ соорудить художественный стягъ въ видѣ стариннаго знамени -„прапора”, какъ эмблемы сословнаго объединенія вокругъ Верховнаго Царственнаго-Вождя. Послѣ длительныхъ, часто страстныхъ обсужденій, пришли къ примирительному рѣшенію — принять оба предложенія съ тѣмъ, чтобы поднесеніе стяга пріурочить къ чествованію Бородинскаго юбилея 1912 года, а ларца — къ майскимъ Романовскимъ торжествамъ 1913 года.

Выполненіе заказовъ было возложено на Самарина и меня.

Я рекомендовалъ фирму „Братьевъ Оловянишниковыхъ”, гдѣ тѣ же люди — Башковъ и Окуневъ — при содѣйствіи талантливаго В. М. Васнецова, охотно взялись за исполненіе исключительно интереснаго для нихъ общедворянскаго заказа.

Лѣтомъ 1912 года мнѣ, какъ Губернскому Предводителю, пришлось участвовать въ Москвѣ въ двухъ торжествахъ.

Сначала состоялось открытіе памятника императору Александру III, сооруженнаго на берегу Москвы-рѣки на одномъ изъ угловъ огромной площади, на которой высился знаменитый Храмъ Христа Спасителя. Открытіе означеннаго памятника происходило въ присутствіи Августѣйшихъ Царствовавшихъ Особъ и при огромномъ стеченіи служилыхъ людей всѣхъ ранговъ и наименованій, начиная съ приближенныхъ къ трону сановниковъ и кончая волостными и сельскими должностными лицами.

Весь церемоніалъ прошелъ благополучно и закончился парадомъ войскъ, проходившихъ вдоль рѣчного берега, мимо царскаго мѣста, у подножія памятника. Самъ памятникъ возбудилъ немалые толки, далеко не въ пользу его творца. Въ тяжеловѣсной фигурѣ Государя Александра III, разсѣвшейся на тронѣ, съ короной на головѣ и царскими регаліями въ обѣихъ рукахъ, была неестественность, натянутость и грубая аляповатость. Многимъ не нравилось также мѣсто, выбранное подъ памятникъ — сравнительно глухой закоулокъ, причемъ, ради того, чтобы обратить Императора лицомъ къ московскому Кремлю, всю царскую фигуру повернули спиной къ величественному Храму Спасителя.

Пользуясь присутствіемъ въ Москвѣ Царствующихъ Особъ, Московское дворянство устроило въ Ихъ честь, въ обширномъ зданіи Дворянскаго Института для дѣвицъ, имени Александра III, раутъ, оставившій на всѣхъ приглашенныхъ, въ частности, и на меня, незабываемое впечатлѣніе. Институтъ расположенъ былъ вблизи „Красныхъ Воротъ”. Это былъ четырехугольный солидный корпусъ, когда-то служившій дворцомъ Императрицы Анны Іоанновны. Внутри былъ большой палисадникъ, обрамленный со всѣхъ четырехъ сторонъ крытыми галлереями съ изящными легкими колонками.

Послѣ блестящаго концертнаго отдѣленія, гдѣ исполнительницами были институтки, приглашенные перешли въ палисадникъ, превращенный въ благоухающій цвѣтникъ, поражавшій изобиліемъ и изумительнымъ подборомъ великолѣпныхъ растеній. Галлереи были разукрашены легкими цвѣточными гирляндами. Все мѣсто, столь удачно отведенное Московскимъ Дворянствомъ подъ пріемъ Высочайшихъ Особъ, представляло изъ себя цвѣточное плато, богатѣйшее по количеству и подбору растеній.

Особенно красиво было отдѣлано Царское мѣсто, тоже окруженное гирляндами, но изъ однѣхъ рѣдчайшихъ по формѣ и окраскѣ орхидей. Августѣйшимъ Особамъ былъ сервированъ „русскій чай” съ серебрянымъ самоваромъ. Къ этому столу почереди подводились всѣ приглашенные. Самаринъ ихъ представлялъ Ихъ Императорскимъ Величествамъ. По ту и другую сторону Царскаго стола, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ него, были разставлены для гостей столы, ломившіеся подъ тяжестью прохладительныхъ напитковъ и необычайнаго разнообразія всевозможныхъ вкусныхъ съѣдобныхъ 'приманокъ, на изобрѣтеніе которыхъ столь горазда была въ свое время наша матушка-Москва.

На этомъ многолюдномъ и радушномъ пріемѣ, для котораго мобилизовано было все дворянское московское общество — не только мужской, но и женскій его элементъ — цвѣтъ людской красоты и благовоспитанности переплетался съ богатствомъ садовой природы; волны аромата цвѣтовъ перемѣшивались съ легкими струйками прянаго запаха тончайшихъ духовъ. Вниманіе и хлѣбосольство родовитыхъ хозяевъ счастливо соединялось съ обаятельнымъ обхожденіемъ Вѣнценосныхъ Гостей. Недаромъ у участниковъ этого исключительнаго по своей парадности и красотѣ празднества осталось воспоминаніе о немъ, какъ о нѣкоемъ „парадизѣ”. Умѣстность подобнаго наименованія оправдывалась еще и тѣмъ, что среди угощавшихъ хозяевъ мелькали, во всѣхъ отношеніяхъ очаровательныя, институтки. Онѣ съ милой улыбкой подводили зачарованнаго гостя къ воистину „райскимъ” угощеньямъ.

Если къ этому добавить, что все двухчасовое пребываніе на раутѣ протекало подъ аккомпаниментъ лучшихъ оркестровъ и отборнѣйшихъ московскихъ хоровъ, — то всякому понятно станетъ, почему въ „неземной” обстановкѣ этого „парадиза” я съ превеликой неохотой разговаривалъ на серьезныя „земныя” темы, удовлетворяя любопытство присутствовавшаго на раутѣ Министра Внутреннихъ Дѣлъ А. А. Макарова по поводу предстоявшихъ выборовъ въ четвертую Государственную Думу.

Опредѣленнаго я ничего не могъ ему сообщить, въ силу перемѣны въ общественныхъ настроеніяхъ. Объ одномъ я умолялъ Макарова: никого изъ правительственныхъ агитаторовъ къ намъ въ Самару не присылать, во избѣжаніе лишнихъ осложненій въ нашей предвыборной работѣ. Я высказалъ Министру эту просьбу въ самой настойчивой и категорической формѣ, послѣ того, какъ я отъ него услыхалъ, что Товарищъ Министра Харузинъ собирался командировать для агитаціонныхъ цѣлей нѣкоторыхъ лицъ, имѣвшихъ въ этой области извѣстный опытъ. Для Самары, по словамъ Макарова, намѣчался пресловутый „черносотенецъ” Пеликанъ. Очевидно, мое заявленіе Министру не осталось безъ слѣда — благодареніе Богу, эта южная птица къ намъ въ Самарскій край передъ выборами не прилетала...

113

Другое торжество, привлекшее въ Москву со всѣхъ концовъ Россіи массу воинскаго и гражданскаго служилаго люда, связано было со столѣтнимъ юбилеемъ Бородинскаго сраженія и приурочено было ко дню знаменитой битвы, къ 26-му августа.

Съѣхавшіеся въ Бѣлокаменную наканунѣ означеннаго дня Губернскіе Предводители были приглашены старшинами Англійскаго Клуба на парадный вечерній банкетъ въ старинномъ красномъ особнякѣ на Тверской, съ его типичнымъ фасадомъ Александровскихъ временъ и спокойно-дремлющими львами на воротахъ.

Несмотря на множество приглашенныхъ лицъ и многочисленныхъ хозяевъ, мы свободно размѣщались въ просторныхъ покояхъ громаднаго помѣщенія. Большинство участниковъ этого памятнаго банкета предпочитало провести вечеръ въ превосходномъ клубномъ саду, среди вѣковыхъ тѣнистыхъ аллей вперемежку съ нарядными благоухавшими цвѣточными клумбами. Огромный съ колоннами балконъ, такъ же какъ и самый садъ, былъ эффектно освѣщенъ цѣлой паутиной электрическихъ гирляндъ. Все имѣло уютный и таинственно-привлекательный видъ.

Само собой, я предпочелъ со своими друзьями устроиться за однимъ изъ симпатичныхъ столиковъ подъ липами, гдѣ мы и обѣдали въ чарующей обстановкѣ чуднаго августовскаго вечера, съ наслажденіемъ лакомясь изумительнымъ кулинарнымъ мастерствомъ прославленной на всю Москву клубной кухни.

Благодаря исключительной привѣтливости и радушію, .съ которыми приглашенные были встрѣчены хозяевами клуба, ихъ чисто-московскому широкому хлѣбосольству и умѣнью принять, мы чувствовали себя въ совершенно домашней уютной помѣщичьей обстановкѣ добраго стараго времени. Прислуга въ парадныхъ кафтанахъ предлагала обѣдавшимъ неисчерпаемый запасъ рѣдчайшихъ яствъ и винъ знаменитыхъ марокъ, не говоря уже о шампанскомъ, разливавшемся рѣкой по просторной клубной усадьбѣ.

Въ теченіе всего вечера играли лучшіе московскіе оркестры, а на центральномъ балконѣ былъ раскинутъ цыганскій таборъ, гдѣ были собраны лучшіе пѣвцы и пѣвицы Яра, Стрѣльны и Всесвятскаго.

Во время обѣда, сервированнаго частью внутри клубнаго го помѣщенія, вдругъ наступила всеобщая тишина. Съ балкона раздался звучный призывъ поднять бокалы за драгоцѣнное здравіе Государя Императора. Со всѣхъ концовъ раздалось неумолчное „ура” и послышались мощные звуки народнаго гимна, исполненнаго всѣми наличными силами приглашенныхъ оркестровъ и хоровъ...

Неохотно покидали мы Англійскій Клубъ, но надо было спѣшить по домамъ, чтобы къ 6½ час. утра быть готовыми для отъѣзда съ Александровскаго вокзала на Бородинскія торжества.

Прибытіе изъ сѣверной столицы въ Бородино Ихъ Императорскихъ Величествъ со всей Августѣйшей семьей и многочисленной свитой состоялось 25 августа — наканунѣ знаменательнаго всенароднаго торжества, которое началось рано утромъ Божественной Литургіей въ Спасо-Бородинскомъ монастырѣ.

Отъ монастыря къ Бородинскому памятнику прослѣдовалъ крестный ходъ. Возглавлялъ его Московскій митрополитъ, окруженный сонмомъ духовенства въ блестящихъ парчевыхъ облаченіяхъ. Лѣсъ хоругвей горѣлъ на солнцѣ. Хоругвеносцы, въ своихъ парадныхъ съ золотыми кистями и бахромой кафтанахъ, несли чудотворную икону Смоленской Божьей Матери, которая была водружена въ Царской походной палаткѣ-церкви. Въ крестномъ ходу шли Августѣйшія Особы и огромныя толпы народа.

Просторное поле, окружавшее высившійся на холмѣ Бородинскій памятникъ, было сплошь заполнено войсками, выстроенными четырехугольникомъ, въ центрѣ котораго, у подножья обелиска, виднѣлся Государь Императоръ съ Августѣйшимъ Семействомъ и придворными.

Послѣ торжественнаго молебствія, Его Величество, на конѣ, въ сопровожденіи членовъ семьи, слѣдовавшихъ сзади Государя въ помѣстительной открытой коляскѣ, запряженной а la Daumont1 объѣзжалъ войска. Довольно долго длившійся объѣздъ производилъ сильное впечатлѣніе величіемъ общаго зрѣлища и внушительностью военной мощи.

Стоя рядомъ съ Министромъ Иностранныхъ Дѣлъ С. Д. Сазоновымъ, и переживая въ то время, вмѣстѣ со всѣмъ русскимъ обществомъ, славянскія волненія изъ-за разгорѣвшейся на Балканахъ Болгаро-Сербской войны, я спросилъ своего сосѣда: „Какое Ваше мнѣніе относительно вмѣшательства Россіи въ Балканскія событія?.. Посмотрите на эти войска! Развѣ это не мощь?!” На это Сазоновъ, склонившись ко мнѣ, сказалъ на ухо: Это только* увы, одна лишь видимость. На дняхъ меня опредѣленно предупредили, что мы еще не готовы!” Досадно было мнѣ это слышать — особенно при видѣ блестящаго Бородинскаго парада, но... пришлось Сазонову повѣрить!

При посѣщеніи 25-го августа Бородинскаго Инвалиднаго Дома, Ихъ Величествамъ были представлены, шесть столѣтнихъ ветерановъ, среди которыхъ оказалась одна старушка — чуть ли не 128 лѣтъ, — лично будто бы видѣвшая Наполеона и хорошо его запомнившая. Всѣхъ ихъ Государь удостоилъ милостивыми разспросами и своимъ особымъ вниманіемъ.

27-го августа Ихъ Величества выѣхали изъ Бородина въ Москву, гдѣ состоялся въ чрезвычайно торжественной обстановкѣ проѣздъ Царскаго кортежа съ Александровскаго вокзала, черезъ весь разукрашенный цвѣточными гирляндами и національными лентами городъ, въ Кремль. Гармоничный колокольный звонъ извѣщалъ милліонное населеніе древней русской столицы объ выпавшемъ на ея долю исключительно радостномъ событіи — встрѣчѣ съ Вѣнценоснымъ Божьимъ Помазанникомъ.

Въ тотъ же день состоялся Высочайшій выходъ въ Успенскій Соборъ. Онъ вызвалъ, до сихъ поръ памятный мнѣ, энтузіазмъ народныхъ массъ, который проявился, когда царская чета показалась на Красномъ Крыльцѣ Кремлевскаго Дворца.

Вечеромъ состоялся блестящій пріемъ Высочайшихъ Особъ московскимъ дворянствомъ. Зданіе Дворянскаго Собранія было роскошно декорировано, а внутренніе аппартаменты буквально утопали въ цвѣтахъ и тропическихъ растеніяхъ. При звукахъ народнаго гимна Августѣйшіе Гости были встрѣчены московскимъ дворянствомъ въ лицѣ всего предводительскаго и депутатскаго персонала, послѣ чего Его Величество обходилъ собравшихся дворянъ и милостиво бесѣдовалъ съ группой губернскихъ предводителей, явившихся на раутъ по любезному приглашенію того же московскаго дворянства. Ихъ Величества заняли приготовленное для нихъ мѣсто на эстрадѣ, гдѣ имъ былъ сервированъ чай. Тотчасъ же въ залѣ раздались въ соединенномъ исполненіи оркестра и хора мощные звуки извѣстной увертюры Чайковскаго „1812-й годъ”, геніально сочетавшей въ себѣ разнохарактерныя музыкальныя темы двухъ народныхъ гимновъ — французской „Марсельезы” и русскаго „Боже Царя храни”.

По выслушанію увертюры открылось шествіе губернскихъ Предводителей Дворянства; они попарно ,слѣдовали за своими столичными коллегами, которые торжественно несли сооруженный всероссійскимъ дворянствомъ драгоцѣнный древнерусскій стягъ. Подойдя къ эстрадѣ, къ краю которой вышелъ имъ навстрѣчу Государь, Предводители образовали у ногъ своего Верховнаго Вождя внушительный по численности и парадности полукругъ, въ центрѣ котораго стояли С. Петербургскій Предводитель свѣтлѣйшій князь И. Н. Салтыковъ и рядомъ съ нимъ Московскій — А. Д. Самаринъ. Послѣдній произнесъ горячую прочувствованную рѣчь, отъ имени всего дворянства Имперіи просилъ Его Величество принять священный стягъ, какъ эмблему единенія Царя съ его передовымъ служилымъ сословіемъ. Всѣмъ намъ, стоявшимъ близко отъ эстрады, хорошо было видно, какъ, послѣ словъ Самарина, лицо Государя выразило не только радость, но отразило глубокое внутреннее волненіе; это было замѣтно по тому, что его глаза стали влажными. Пріявъ въ свои Царственныя руки художественно исполненное въ древне-русскомъ стилѣ знамя-прапоръ”, Его Величество удостоилъ собравшихся вокругъ него предводителей удивительно трогательными по содержанію и задушевными по тону милостивыми словами, покрытыми единодушнымъ, долго несмолкавшимъ „ура” и многократнымъ исполненіемъ народнаго гимна.

Описанный мною ,церемоніалъ поднесенія Царю дворянствомъ стяга прошелъ съ огромнымъ подъемомъ и необычайно торжественно. На всѣхъ участниковъ дворянскаго раута, въ частности на насъ самихъ, на предводителей, онъ произвелъ незабываемое впечатлѣніе.

Не скрою, — мнѣ лично отрадно было тогда выслушать изъ устъ нашего старѣйшины, Пензенскаго Предводителя Д. К. Гевлича, слова признательности за поданную мною мысль о сооруженіи дворянскаго стяга. Послѣ поднесенія онъ хранился нѣкоторое время въ собственномъ Государевомъ кабинетѣ, а затѣмъ былъ водруженъ въ Ѳедоровскомъ Царскосельскомъ Соборѣ, рядомъ съ мѣстомъ, отведеннымъ для Ихъ Величествъ.

Въ послѣдующіе дни, 28-го и 29-го августа, Ихъ Величества посѣщали чествованія, которыя имъ устраивали разныя городскія учрежденія и учебныя заведения, и присутствовали на парадѣ войскъ, происходившемъ на Ходынскомъ полѣ. 30-го того же мѣсяца они отбыли въ Петербургъ.

114

Въ 1912-мъ году происходили выборы въ четвертую и послѣднюю Государственную Думу. На ихъ результатахъ самымъ отрицательнымъ образомъ отразились два основныхъ неблагопріятныхъ фактора.

Въ столичныхъ руководящихъ сферахъ было рѣшено пойти по пути самаго безцеремоннаго воздѣйствія на ходъ предстоявшей избирательной кампаніи. По соглашенію Министра Внутреннихъ дѣлъ Макарова и, главнымъ образомъ его Товарища — Харузина, съ Оберъ-Прокуроромъ Св. Синода Саблеромъ, на мѣста въ провинцію стали разсылаться Губернаторамъ и Архіереямъ кипы всевозможныхъ инструкцій, сочиненныхъ въ тиши столичныхъ канцелярій людьми, далеко стоявшими отъ житейской дѣйствительности и отъ подлинныхъ общественныхъ настроеній того времени.

Нашъ губернаторъ Протасьевъ, будучи со мною въ наилучшихъ отношеніяхъ, по полученіи петербургскихъ руководящихъ новеллъ, спѣшилъ со мной совѣтоваться, благодаря чему я въ предвыборное время находился въ курсѣ всей этой злозредной столичной политики, ставившей не столько губернатора, сколько всѣхъ насъ, отвѣтственныхъ руководителей предстоявшаго выборнаго производства, въ исключительно тяжелое положеніе.

Въ Самарской губерніи, какъ, вѣроятно, помнятъ читатели, еще съ осени 1905 года, сплотился сильный землевладѣльческій и собственническій блокъ, который, безъ всякаго правительственнаго подсказа, тѣмъ болѣе, помощи, въ 1907 году при выборахъ въ третью Думу, послалъ въ нее безусловно благонадежныхъ и достойныхъ представителей. Общественная самодѣятельность, проявленная самарскимъ обществомъ имѣвшая своимъ выразителемъ серьезный печатный органъ — „Голосъ Самары”, за пять лѣтъ существованія третьей Думы оставалась все той же, и въ періодъ предвыборной кампаніи 1912 года не нуждалась ни въ какихъ закулисныхъ директивахъ, тѣмъ болѣе — „Харузинскихъ”, лишенныхъ знанія мѣстныхъ выборныхъ условій. Они причиняли нашей право-умѣренной партіи лишь огромный моральный ущербъ. Все, что пачками пересылалось изъ Петербурга въ Самару для поддержки и усиленія „правительственныхъ” кандидатовъ, для мѣстнаго общества не оставалось секретомъ и только давало пищу всяческимъ слухамъ и пересудамъ, и служило цѣннымъ матеріаломъ для боевыхъ статей въ лѣвой прессѣ. Для нее это былъ козырь для дискредитированія правыхъ самарскихъ группировокъ.

Вмѣшательство Петербурга въ общій ходъ предвыборной кампаніи доходило временами до невѣроятной безцеремонности. Однажды Протасьевъ показалъ мнѣ распоряженіе того же Товарища Министра Харузина, по которому возлагалось на губернатора образованіе среди самарскихъ обывателей особой предвыборной группировки. Именуясь „безпартійной”, она должна была задаться цѣлью избрать въ Думу лицъ, на которыхъ „царское правительства могло бы всецѣло положиться”... Помню, какъ Протасьевъ по этому поводу нервничалъ, сознавая всю фактическую неосуществимость подобныхъ министерскихъ распоряженій. Но какъ должностное лицо, онъ вынужденъ былъ приступить къ образованію въ Самарѣ порученной ему „правительственной безпартійной” группы; конечно, всѣ попытки его въ этомъ отношеніи ни къ чему не привели и лишь осложнили предвыборныя настроенія самарскихъ политическихъ „круговъ”.

Харузинскія распоряженія, также какъ и Саблеровскія инструкціи архіереямъ — поощрять прохожденіе духовенства въ число выборщиковъ, а затѣмъ и въ депутаты, въ сильнѣйшей степени мѣшали нашей дѣятельности въ дѣлѣ объединенія вокругъ прежняго нашего лозунга — борьбы съ врагами государственнаго порядка. Сама власть сверху вносила извѣстную безпорядочность въ область нашего политическаго самоопредѣленія и общественно-государственной самодѣятельности. Въ силу всего этого, оппозиціонность къ правящимъ верхамъ усиливалась даже среди тѣхъ, кто при выборахъ въ третью Думу принадлежалъ къ сплоченному право-умѣренному блоку Партіи Порядка.

Еще и другой факторъ оказалъ существенное вліяніе на ходъ выборовъ въ четвертую Думу. Въ третьей Думѣ самарскіе депутаты, избранные въ 1907 году по списку Партіи Порядка, къ концу своихъ полномочій стали проявлять нѣкоторыя между собой разногласія, и къ концу пятаго года своей депутатской жизни разошлись по разнымъ думскимъ группировкамъ. Большинство оставалось въ составѣ октябристовъ, но нѣкоторые вступили въ ряды націоналистовъ или прогрессистовъ.

Это не могло не отразиться на ходѣ выборовъ въ Думу четвертаго созыва. Тотъ преобладавшій надъ общимъ числомъ выборщиковъ (131) умѣренно-правый блокъ въ 75 человѣкъ, который сыгралъ рѣшающую роль при выборахъ въ третью Думу, въ 1912 году далъ замѣтную трещину. Приходилось настойчиво думать о спайкѣ. Такія, напримѣръ, лица, какъ А. И. Новиковъ и В. Н. Львовъ, прошедшіе въ 1907 году въ депутаты въ полномъ съ нами политическомъ согласіи по нашему списку, въ 1912 году уже чинили намъ всяческія препятствія. Вокругъ каждаго изъ нихъ образовывались обособленныя группы, выставлявшія сепаратныя условія для составленія избирательныхъ списковъ.

Итакъ, съ одной стороны, — столичное безтактное и грубо-неразумное вмѣшательство въ мѣстную предвыборную жизнь, а съ другой — расколъ среди представителей былого партійнаго блока — вотъ два главныхъ отрицательныхъ фактора, чрезвычайно осложнившихъ избирательную кампанію 1912 года. Приходилось дѣлать большія усилія, путемъ безпрерывныхъ частныхъ и общихъ совѣщаній и черезъ посредство ряда газетныхъ статей въ „Голосѣ Самары”, чтобы вновь сплачивать нашъ расколовшійся первоначальный избирательный блокъ.

Учитывая всю запутанность и трудность предвыборнаго настроенія, я рѣшилъ широко поставить вопросъ о составленіи списка кандидатовъ. Я разбилъ всѣхъ политически-мыслящихъ людей на двѣ основныя группы: тѣ, кто при данной конституціи готовъ идти въ законодательную палату для государственной положительно-творческой работы, и тѣ, кто шли въ депутаты, чтобы взрывать существующій представительный строй, и черезъ учредительное собраніе создать новый образъ правленія, имъ однимъ угодный. Къ первымъ я причислялъ умѣренно-правыя группировки, включая „націоналистовъ”, „октябристовъ”, „прогрессистовъ” и даже правое крыло кадетской партіи. Ко вторымъ — все то, что было лѣвѣе перечисленныхъ группъ. Подобное подраздѣленіе давало мнѣ возможность говорить общимъ языкомъ съ Львовымъ, съ Новиковымъ, со всѣми, кто одинаково съ ними мыслили. Въ томъ же духѣ мы вели серьезно-вдумчивую газетную агитацію въ „Голосѣ Самары” и такимъ образомъ предотвратили распадъ нашего объединенія вокругъ партіи порядка и не дали восторжествовать на выборахъ лѣво-кадетской партіи со всѣми ея присными...

Ко времени прибытія въ губернскій городъ со всѣхъ концовъ обширнаго Самарскаго края избранныхъ выборщиковъ, губернаторъ Протасьевъ получилъ срочныя распоряженія все того же неугомоннаго „выборнаго вредителя” — Товарища Министра Харузина и показалъ ихъ мнѣ. Согласно этому приказу, Губернаторъ долженъ былъ озаботиться наймомъ комнатъ въ гостиницахъ для размѣщенія въ нихъ выборщиковъ и установленія за ними особой слѣжки, дабы предотвратить зловредное вліяніе антиправительственныхъ политическихъ партій.

Само собой, я былъ до крайности возмущенъ всей этой „Харузовщиной”, въ которой я, не безъ основанія видѣлъ сугубое препятствіе для достиженія намѣченной дѣли уменьшить оппозиціонныя настроенія. Съ моими доводами и уговорами Протасьевъ, по существу, вполнѣ соглашался, но вмѣстѣ съ тѣмъ откровенно сознавался, что какія-нибудь мѣры въ преподанномъ ему сверху духѣ онъ, по обязанностямъ службы, долженъ предпринять. Въ результатѣ вотъ что получилось. Большинство выборщиковъ по пріѣздѣ въ Самару, заѣзжали ко мнѣ и расписывались въ книгѣ, или оставляли свои карточки. Отдавая имъ всѣмъ визиты, я заѣхалъ въ „Сарептскіе” номера, которые, какъ я потомъ узналъ, были сняты по приказу Петербурга подъ постой выборщиковъ. Войдя въ переднюю, натыкаюсь на довольно прилично одѣтаго господина. Не видя никого изъ прислуги и не имѣя возможности знать всѣхъ выборщиковъ въ лицо, я обратился къ нему съ вопросомъ, не состоитъ ли онъ въ числѣ выборщиковъ и какъ его фамилія? На это господинъ этотъ, смущенно улыбнувшись и предварительно вокругъ себя оглянувшись, мнѣ тихимъ голосомъ сообщаетъ, что онъ служитъ въ охранкѣ и командированъ начальствомъ для „слѣжки” за выборщиками... Вернувшись опреметью домой, я соединился по телефону съ Протасьевымъ и уже не убѣждалъ его, а потребовалъ немедленнаго устраненія такихъ „шпиковъ”, пока не поздно, и пока подобное неслыханное безобразіе не получило публичной огласки.

Одинъ изъ ставропольскихъ выборщиковъ, сосѣдъ мой по Головкину, Старомайнскій мукомолъ и торговецъ, Васильевъ, остановившійся сначала въ Сарептскихъ номерахъ, почему-то рѣшилъ на другой день переѣхать въ другую гостиницу. Онъ потребовалъ счетъ. Каково же было его удивленіе, когда хозяинъ номеровъ съ умильной, но многозначительной улыбкой, ему заявилъ, что всѣ его постояльцы выборщики впущены имъ въ его номера даромъ... „Какъ такъ?!” съ недоумѣніемъ вопросилъ почтенный Васильевъ, на что несдержанный на языкъ, словоохотливый хозяинъ объяснилъ, что Правительство само рѣшило заплатить за выборщиковъ. Пришедшій въ немалое смущеніе Васильевъ бросился ко мнѣ. „При этихъ условіяхъ врядъ ли возможно добраго исхода ожидать отъ нашихъ выборовъ!” — не безъ горечи признался мнѣ разволновавшійся Васильевъ.

Онъ былъ правъ, но переубѣждать Протасьева было уже поздно. Вотъ при какой неблагопріятной обстановкѣ пришлось мнѣ открывать губернское избирательное собраніе для производства выборовъ въ четвертую Думу.

Выборы протекали въ тяжелыхъ условіяхъ несогласованности выборщиковъ въ отношеніи составленія единаго опредѣленнаго списка кандидатовъ. Лишь одинъ, выставленный мною кандидатъ отъ землевладѣльческой куріи — Алексѣй Михайловичъ Наумовъ — прошелъ абсолютнымъ большинствомъ. Всѣ остальные были избраны относительнымъ количествомъ шарозъ. Выборы затянулись' на двое сутокъ. Нашъ прежній блокъ, насчитывавшій при выборахъ въ третью Думу 75 человѣкъ, не сохранился. Оппозиціонно-кадетскія группы тоже не имѣли абсолютнаго большинства. На вторыя сутки выборщики, не видя другого исхода изъ создавшагося тупика, рѣшили сойтись на составленіи смѣшаннаго списка, куда, наряду съ умѣренно-правымъ элементомъ, были введены кандидаты, принадлежавшіе къ умѣренно-лѣвымъ группировкамъ (или къ правымъ кадетамъ). Для выработки означеннаго списка пришлось объявить довольно длительный перерывъ, во время котораго большинство выборщиковъ собралось въ одну изъ комнатъ въ верхнемъ этажѣ Дворянскаго Дома. Тамъ состоялось у нихъ совѣщаніе подъ предсѣдательствомъ Дмитрія Яковлевича Слободчикова. Установивъ единый списокъ, выборщики стали выходить изъ конспиративной комнаты, предварительно произнеся во всеуслышаніе клятву, что будутъ вписывать кандидатовъ и класть имъ „направо”, согласно состоявшемуся сговору.

Только благодаря этому смѣшанному совѣщанію удалось въ концѣ концовъ выбрать отъ Самарской губерніи положенное число членовъ Государственной Думы (ІЗ). Перемѣна, по сравненію съ предшествовашимъ составомъ депутатовъ, произошла значительная. Изъ бывшихъ членовъ третьей Думы переизбранными оказались лишь В. Н. Львовъ, И. С. Клюжевъ и А. И. Новиковъ. Знаменитый „апостолъ трезвости” Челышевъ былъ забаллотированъ. Въ число депутатовъ попало двое тихихъ и немудрыхъ священниковъ и двое правыхъ кадетъ (Гладышъ и Позняковъ). Нѣкоторые прошли совершенно случайно до сговора; такимъ „фуксовикомъ” можно считать Н. Н. Рычкова. Въ общемъ же, всѣ избранники отвѣчали намѣченной мною характеристикѣ, — они готовы были при существующемъ строѣ народнаго представительства искренне и честно работать...

До сихъ поръ тяжело вспоминаются эти два утомительнѣшихъ дня, проведенные мною, какъ предсѣдателемъ Губернскаго Избирательнаго Собранія, за безпрерывными баллотировками, подсчетами, переговорами, безконечными совѣщаніями и примирительными увѣщеваніями.. На фонѣ нудной и напряженной картины вспоминаются и забавныя подробности. Иванъ Семеновичъ Клюжевъ, любившій озадачивать своихъ собесѣдниковъ витіеватостью своихъ выраженій, на вопросъ одного изъ выборщикавъ, будетъ ли онъ класть шаръ за избраніе А. Н. Попова, не внесеннаго въ установленный на совѣщаніи списокъ, торжественно отвѣтилъ:

— Какъ это можно?! Вѣдь рѣшено было Попова въ списокъ не вносить! Развѣ я могу противъ данной мною клятвы поступить?! Знайте! Меня еще бабушка съ дисциплиной родила! Да-съ! Имѣйте это въ виду!...

115

1912 годъ увѣнчался въ моей хозяйственной жизни радостнымъ событіемъ: къ концу декабря всѣ работы по оборудованію моей новой огромной вальцовой мельницы были полностью закончены. Головкинскіая администрація ожидала хозяина, чтобы освятить ее и приступить къ началу давно желаннаго размола. Встрѣтивъ праздникъ Рождества Христова въ Самарѣ среди своихъ, я отправился въ Головкино, гдѣ наканунѣ Новаго 1913 года произошло торжественное освященіе мельницы.

Событія этого, какъ оказалось, съ немалымъ нетерпѣніемъ ожидали не только одни Головкинскіе, но и всѣ окрестные крестьяне. Къ этому дню, вокругъ красиво возвышавшагося среди снѣжныхъ равнинъ стройнаго мельничнаго зданія, собралась масса деревенскаго люда. По окончаніи молебствія, они съ необычайнымъ любопытствомъ обходили внутреннее помѣщеніе выстроеннаго на ихъ глазахъ „чудного”, по ихъ мнѣнію, желѣзобетоннаго корпуса.

По окончаніи церковнаго служенія, я всталъ на центральной площадкѣ, на которой были установлены всѣ четыре зальца и обѣ пары жернововъ, и по телефону далъ приказъ въ машинное отдѣленіе пустить въ ходъ машину. Раздался мелодичный трехтонный свистокъ, оповѣстившій на всю далекую округу о началѣ жизни моего дѣтища. Запыхтѣлъ паровикъ, забурлила шлюзовая вода, завертѣлся могучій трансмиссіонный металлическій валъ. Зашевелилось все сложное и разнообразное, чѣмъ должна была жить свѣтлая и нарядная красавица-мельница.

Стоя среди ровно загудѣвшихъ вальцовъ, я не вѣрилъ своему счастью, мысленно переносясь къ памяти моего незабвеннаго родителя, столь тоже любившаго мукомольное дѣло. Передо мною на бетонной стѣнѣ виднѣлась только-что водруженная металлическая доска, съ выгравированной на ней краткой исторіей мельничной постройки, а надъ ней висѣлъ превосходно исполненный Дивѣевскими монашенками образъ, изображающій преподобнаго Серафима Саровскаго, размалывающаго муку ручнымъ жерновомъ.

Работа сразу пошла съ исключительнымъ успѣхомъ. Крестьяне мнѣ, шутя, говорили, что „бабьё” ихъ, провѣдавъ про Головкинскую „вальцовку”, проходу имъ не давали, требуя скорѣйшаго привоза имъ „бѣлой” муки. Благодаря доброкачественности работы, количество крестьянскаго помола все росло, и это приносило мнѣ немалый доходъ.

Начало мельничной работы сопровождалось святочными увеселеніями. Ихъ устраивали служащіе и деревенская молодежь. Рѣдкій вечеръ не заявлялась въ переднюю Головкинскаго дома веселая ряженая молодежь съ гармонистами и балалаечниками. Главнымъ вдохновителемъ и организаторомъ всѣхъ этихъ рождественскихъ домодѣльныхъ маскарадовъ являлся мой кучеръ Гаврила Мироновъ,спеціалистъ по части устройства разнообразныхъ представленій съ „жестокими” куплетами и лихимъ пѣніемъ. Особеннымъ оживленіемъ отличался вечеръ, устроенный подъ самый Новый годъ. Веселая ватага, наряженная, главнымъ образомъ, въ вывороченные наизнанку тулупы, не только заполонила всю нашу прихожую, но попросила позволенія пройти въ залу, гдѣ подъ аккомпаниментъ своего импровизированнаго оркестра, съ необычайнымъ подъемомъ исполняла разнохарактерные танцы, вперемежку съ разудалымъ хоровымъ пѣніемъ и забавнымъ театральнымъ „интермеццо”...

При видѣ этого захватывающаго деревенскаго веселья, явнаго общаго довольства и самыхъ искреннихъ довѣрчивозадушевныхъ отношеній между служащимъ и сельскимъ людомъ съ ихъ „бариномъ” — мыслимо ли было предполагать, что черезъ какіе-нибудь пять лѣтъ все это кореннымъ образомъ измѣнится, что хозяинъ Головкинскаго дома не только не сможетъ принимать у себя деревенскихъ ряженыхъ гостей, но и самъ будетъ лишенъ возможности жить въ своей родной вѣковой усадьбѣ!..

116

Наиболѣе яркимъ и памятнымъ событіемъ въ 1913 году, несомнѣнно, явилось всенародное празднованіе по всей импе* ріи трехсотлѣтія царствованія Дома Романовыхъ.

Къ этому юбилейному торжеству за годъ впередъ шла повсемѣстная усиленная подготовка, сосредоточенная, главнымъ образомъ, въ обѣихъ столицахъ. Чествованіе 21 февраля — дня избранія на царство Михаила Ѳедоровича Романова, рѣшено было отпраздновать въ Петербургѣ, а майскіе дни, соотвѣтствовавшіе времени въѣзда молодого Царя Михаила въ 1613 году въ Москву, — должны были быть проведены въ Москвѣ.

Вспоминая Романовскіе юбилейные дни, прошедшіе всюду съ огромнымъ подъемомъ, я не буду задаваться цѣлью подробно описывать все то, что пришлось мнѣ видѣть въ далекомъ прошломъ, въ качествѣ участника происходившихъ въ Петербургѣ и Москвѣ торжественныхъ придворныхъ церемоніаловъ, обѣдовъ, баловъ и пр. Ограничусь лишь тѣми общими впечатлѣніями, которыя остались въ моей памяти отъ такого важнаго событія въ жизни Россійскаго государства — трехсотлѣтія династіи Дома Романовыхъ.

Прежде всего отмѣчу необычайную красочность и богатство всей обстановки юбилейныхъ торжествъ, и то, что все многотысячное представительство Россійскихъ служилыхъ людей и общественныхъ дѣятелей, собравшееся со всѣхъ концовъ Имперіи для участія въ Романовскомъ празднованіи, отличалось безукоризненной лояльностью и проявляло по отношенію къ Вѣнценосному Представителю царствовавшей династіи чувства беззавѣтной вѣрноподданности. Завѣренія въ этомъ раздавались, какъ из устъ предсѣдателей законодательныхъ палатъ и высшихъ правительственныхъ мѣстъ, такъ равно и представителей всѣхъ государственныхъ сословій, включая крестьянство. Въ этомъ тогда чувствовалась главная сила и основное значеніе происходившихъ торжествъ.

Вспоминается мнѣ по этому поводу разсказъ одного изъ участниковъ юбилейныхъ празднествъ, происходившихъ въ Высочайшемъ присутствіи въ Костромѣ, наканунѣ прибытія Ихъ Величествъ въ Москву. Когда, послѣ торжественнаго молебствія, Государь съ Государыней и Августѣйшимъ семействомъ вышли къ народу, и столпившаяся у подножія возвышеннаго царскаго павильона многотысясная масса городского и сельскаго люда благоговѣйно, при видѣ своего Помазанника Божьяго, какъ одинъ человѣкъ опустилась на колѣни и запѣла „Боже Царя храни”, — одинъ изъ иностранныхъ атташе, находившійся въ свитѣ Государя, громко воскликнулъ: — Какая сила! Какое единство народнаго чувства! Всѣ наши конституціи ничто въ сравненіи съ тѣмъ,, что мы видимъ!

Костромское чествованіе, въ связи съ Ярославскимъ и Нижегородскимъ, видимо, отразилось самымъ благопріятнымъ образомъ на Царствовавшихъ Особахъ. Можетъ .быть этому надо приписать замѣтную разницу въ выраженіи лица Государя и въ его обхожденіи на февральскомъ юбилейномъ пріемѣ въ Петербургѣ, а затѣмъ въ Москвѣ на майскихъ торжествахъ, послѣ костромской поѣздки. Въ февралѣ Его Величество имѣлъ озабоченно-усталый видъ, а въ маѣ отъ него вѣяло довольствомъ и жизнерадостностью.

Въ Петербургѣ оффиціальное юбилейное празднованіе происходило съ 21-го по 24-е февраля. Оно открылось торжественнымъ богослуженіемъ въ Казанскомъ Соборѣ въ присутствіи Государя, обѣихъ Императрицъ и всѣхъ представителей Дома Романовыхъ.

Днемъ того же 21-го февраля состоялся въ одной изъ залъ Зимняго Дворца пріемъ поздравленій Августѣйшими Особами отъ высшихъ чиновъ Имперіи, — Сената, Государственнаго Совѣта и Государственной Думы. Предсѣдатель послѣдней, Камергеръ Родзянко, тотъ самый Родзянко, который четыре года спустя съ такимъ преступнымъ легкомысліемъ сломалъ о свою мясистую колѣнку Государевъ стягъ — въ горячей и, казалось, искренней тогда рѣчи, увѣрялъ Царя въ „беззавѣтной” своей и общедумской преданности и вѣрности.

22-го февраля происходило поздравленіе Высочайшихъ Особъ съѣхавшимися въ столицу провинціальными депутаціями. Онѣ погруппно проходили изъ Николаевскаго дворцоваго зала въ т. н. „концертный”, гдѣ находился Государь въ окруженіи обѣихъ Императрицъ и всего своего Августѣйшаго Семейства. Около Государыни Александры Ѳедоровны, на рукахъ у громаднаго чернобородаго красавца-конвойца, сидѣлъ страдавшій болѣзнью ногъ Наслѣдникъ Цесаревичъ, вызывавшій чувство жалости и тревоги. Рядомъ съ ихъ Величествами находились всѣ Великіе Князья и Великія Княгини, нѣкоторые Министры и лица ближайшей Государевой Свиты. Самъ Государь, будучи заслоненъ нѣкоторыми лицами своего многочисленнаго окруженія, стоялъ нѣсколько въ отдаленіи отъ проходившихъ мимо него депутацій, лишь издали знакомясь съ ними по докладу стоявшаго рядомъ Министра Маклакова.

Это „прохожденіе” съѣхавшихся на юбилей со всѣхъ концовъ Имперіи депутатовъ оставило на многихъ изъ нихъ неблагопріятное впечатлѣніе. На самомъ дѣлѣ — если вся оффиціально-придворная, традиціями установленная, часть должна была носить характеръ строго-выдержаннаго, если не холоднаго, церемоніала, то было ошибкой вставлять послѣдующую часть — общеніе Царя съ представителями его народа — въ тѣ же рамки сухого бездушнаго обряда. Между тѣмъ, чиновные формалисты, со своимъ излишнимъ церемоніаломъ, именно на этотъ путь натолкнули Романовыхъ въ этотъ исключительный для нихъ день.

Занявъ мѣсто среди депутаціи отъ Самарскаго дворянства и возглавляя ее, какъ Губернскій Предводитель, я сталъ, вмѣстѣ съ двумя своими сочленами А. А. Чемодуровымъ и А. Н. Карамзинымъ, медленно двигаться впередъ, въ общемъ шествіи длиннѣйшей цѣпи дворянскихъ депутацій отъ всѣхъ губерній. Вслѣдъ за дворянствомъ, шло въ томъ же алфавитномъ порядкѣ представительство земствъ, городскихъ учрежденій, биржевыхъ комитетовъ и др.

Вся эта внушительная вереница сословно-народныхъ избранниковъ, изъ которыхъ огромное большинство, можетъ быть, единственный разъ въ своей жизни имѣли счастье видѣть своего Царя, должна была, согласно церемоніалу, „прослѣдовать” мимо того мѣста, гдѣ столпилось ближайшее придворное окруженіе. Изъ-за нихъ многіе изъ депутатовъ даже не успѣвали хорошенько разсмотрѣть Царствовавшаго Представителя Романовскаго Дома. Такъ, по крайней мѣрѣ, случилось съ однимъ изъ членовъ нашей дворянской депутаціи — почтеннымъ А. А. Чемодуровымъ. Послѣ того какъ мы по порядку уже отошли отъ царскаго мѣстонахожденія, онъ меня вдругъ спрашиваетъ: — Скажите, Александръ Николаевичъ, когда мы проходили и отвѣшивали поклоны, самъ-то (т. е. Государь) тутъ былъ или нѣтъ?

Многіе находились въ состояніи такого же недоумѣнія и ощущали то же чувство досадной неудовлетворенности. Пріѣхать за тысячу верстъ съ тѣмъ, чтобы продефилировать въ качествѣ какихъ-то статистовъ, безъ возможности обмѣняться хоть словомъ съ обожаемымъ Монархомъ и служа лишь для вящей показной импозантности выработаннаго чинами придворнаго вѣдомства церемоніала. Зато всѣ его участники получили тамъ же во дворцѣ раздававшіеся юбилейные, довольно красивые, нагрудные значки съ Романовскимъ гербомъ.

Ярко встаютъ въ моей памяти вечерніе часы того же дня, 22-го февраля, проведенные мною въ феерично-торжественной обстановкѣ Маріинскаго Императорскаго театра, гдѣ, въ присутствіи Высочайшихъ Особъ; шла опера „Жизнь за Царя”. Залитый свѣтомъ залъ, заполненный сверху до низу блестящей, парадно разодѣтой публикой, представлялъ собою невиданную мною до тѣхъ поръ картину нарядности и богатства. Роскошные туалеты декольтированныхъ дамъ; ихъ сверкавшія всѣми цвѣтами радуги драгоцѣнныя украшенія своеобразной гирляндой окаймляли ярусы ложъ. Золотомъ расшитые придворные кафтаны; красочные гвардейскіе мундиры; необычайная приподнятость настроенія, придававшая молодымъ лицамъ еще большую свѣжесть и привлекательность, а старымъ оживленіе, которое возвращало ихъ къ невозвратному прошлому — все это создавало въ громадномъ голубоватозолоченомъ залѣ Императорскаго театра гармоничную, исключительно торжественную парадность.

Сдержанный говоръ внезапно смолкъ. Раздался народный гимнъ. Всѣ встали, повернувшись лицомъ къ царской ложѣ, гдѣ появились Ихъ Величества.

Послѣ гимна и восторженнаго „ура” полились классическіе звуки безсмертной увертюры Глинки. Занавесъ взвился. На сценѣ показались знакомыя лица, послышались знакомыя русской душѣ чарующія мелодіи.

Я сидѣлъ въ партерѣ, въ сравнительно близкомъ разстояніи отъ Императорской ложи, и въ тѣхъ мѣстахъ Глинковской оперы, гдѣ съ особой яркостью выявлялась самоотверженная любовь русскаго человѣка къ „Богомъ данному” ему Царю и которыя на представленіяхъ „Жизни за Царя” даже въ обычныхъ условіяхъ овладѣвали умомъ и волей русскаго патріота, я, вмѣстѣ съ другими, переживалъ исключительные, почти до слезъ доходившіе, моменты душевнаго подъема.

Закончился спектакль появленіемъ на сценѣ всѣхъ артистовъ и многочисленнаго хора. Они, подъ аккомпаниментъ мощнаго опернаго оркестра, много разъ исполнили народный гимнъ, прерываемый единодушнымъ „ура”. До сихъ поръ въ моемъ воображеніи рисуются царственные облики Ихъ Императорскихъ Величествъ, когда они, передъ отбытіемъ, стояли у золоченаго барьера ложи и милостиво отвѣчали поклонами на восторженныя привѣтствія своихъ вѣрноподданныхъ.

На слѣдующій день, 23-го февраля, утромъ, Ихъ Величества принимали представителей сельскаго и инородческаго населенія Россійской Имперіи. Вечеромъ, въ Высочайшемъ присутствіи, въ роскошно убранныхъ цвѣтами залахъ С. Петербургскаго дворянства, состоялся блестящій балъ, собравшій весь многотысячный цвѣтъ столичнаго общества. Ихъ Величества встрѣчены были Петербургскимъ Губернскимъ Предводителемъ Дворянства, свѣтлѣйшимъ княземъ И. Н. Салтыковымъ, поднесшимъ Государю хлѣбъ-соль и привѣтствовавшимъ царственныхъ особъ превосходно сказанной рѣчью.

Балъ открылся „польскимъ” изъ оперы „Жизнь за Царя”. Въ первой парѣ шелъ Его Величество съ супругой Петербургскаго Уѣзднаго Предводителя В. А. Сомовой,* за ними слѣдовали Вдовствующая Императрица Марія Ѳеодоровна съ свѣтлѣйшимъ княземъ Салтыковымъ, и наконецъ, въ третьей парѣ шествовала Государыня Александра Ѳеодоровна съ Уѣзднымъ Предводителемъ С. М. Сомовымъ. Потомъ танцовали вальсъ, мазурку, кадрили, и балъ завершился многофигурнымъ котильономъ. Тутъ же, на балу, Его Величество, передъ своимъ отбытіемъ, наградилъ св. князя Салтыкова, какъ Губернскаго Предводителя Петербургскаго Дворянства, чиномъ генерала, зачисливъ его въ свою Свиту.

Вспоминается мнѣ также та парадность, вѣрнѣе, то великолѣпіе, которымъ обставленъ былъ грандіозный юбилейный обѣдъ, состоявшійся вечеромъ 24-го февраля въ залахъ Зимняго Дворца (Георгіевскомъ, Гербовомъ, Александровскомъ и др.).

Высочайшій выходъ, прослѣдовавшій черезъ всѣ эти обширные аппартаменты до того мѣста, гдѣ сервированъ былъ царскій столъ, отличался особой торжественностью. Дворцовая, поражавшая своимъ величіемъ, обстановка; яркая нарядность многочисленныхъ приглашенныхъ, русскія платья придворныхъ дамъ, то что гостей принимали Хозяева Земли Русской — все это вмѣстѣ взятое, создавало у всѣхъ приглашенныхъ къ царскому столу воистину праздничное настроеніе. Не говоря уже объ изобиліи и кулинарной изысканности обѣленныхъ блюдъ.

Этимъ закончился циклъ Петербургскихъ Романовскихъ торжествъ.

Переходя къ описанію майскихъ юбилейныхъ дней, проведенныхъ мною въ Москвѣ, я прежде всего вспоминаю сильнѣйшее впечатлѣніе, которое произвело на меня появленіе Ихъ Величествъ 24-го мая у Спасскихъ Воротъ и дальнѣйшій проѣздъ царской семьи до Кремлевскаго Дворца.

Высочайшій въѣздъ въ Святая Святыхъ Россійскаго государства происходилъ въ исключительной обстановкѣ. Не Петровъ столичный градъ, со всѣми его сравнительно недавно выстроенными грандіозными соборами и дворцами, а Москва, съ ея Кремлемъ и исконными святынями, служила фономъ для въѣзда Россійскаго Императора — Николая Александровича Романова со всей его Августѣйшей Семьей, триста лѣтъ спустя послѣ вступленія въ то же Московское святилище юнаго Михаила Ѳеодоровича, чье воцареніе положило конецъ великой смутѣ.

Этотъ историческій московскій фонъ Высочайшаго въѣзда; мѣста, освященныя вѣками; златоглавыя кремлевскія церкви, около которыхъ остановился царскій кортежъ; этотъ гармоничный гулъ московскихъ колоколовъ и торжественная встрѣча Вѣнценосныхъ Романовыхъ у вратъ Успенскаго собора Митрополитомъ въ окруженіи блиставшаго парчей духовенства — все придавало особое значеніе видѣнному мною торжеству и усугубляло силу общаго впечатлѣнія.

Наша дворянская депутація, состоявшая изъ меня и еще двухъ Уѣздныхъ Предводителей — графа М. Н. Толстого и С. А. Сосновскаго, была помѣщена церемоніальными распорядителями въ рядѣ другихъ сословныхъ и иныхъ представителей, расположенныхъ вдоль окраины площади, между дворцомъ и Спасскими воротами. Стоя спиной къ Москвѣ-рѣкѣ, мы могли любоваться всѣмъ происходившимъ. Передъ нашими глазами, во всемъ своемъ величіи и самобытной красотѣ вставалъ угловой массивъ Кремлевскихъ святынь, во главѣ съ возвышавшейся надъ Москвой колокольней Ивана Великаго.

Вечеромъ, въ день прибытія Ихъ Величествъ, пришлось быть очевидцемъ необычайно эффектнаго зрѣлища — грандіозной иллюминаціи всей Бѣлокаменной и, въ особенности, Кремля. Во всѣ дни пребыванія Августѣйшихъ Особъ въ Москвѣ стояла превосходная погода.

На слѣдующій день, т. е. 25-го мая, въ Кремлѣ состоялся торжественный Высочайшій выходъ въ Успенскій Соборъ, сопровождавшійся „краснымъ” звономъ всѣхъ ,,сорокa сороковъ” московскихъ церквей.

При началѣ шествія, въ дворцовой Георгіевской залѣ, Его Величеству благоугодно было принять отъ находившейся тамъ дворянской депутаціи, включавшей въ себѣ всѣхъ Губернскихъ Предводителей, подношеніе — вѣрноподданническую отъ Всероссійскаго дворянства „харатейную” грамоту, въ художественномъ ларцѣ, который такъ же, какъ и грамота, былъ воспроизведенъ въ строгомъ стилѣ XVII вѣка. Грамота была написана на тонкомъ пергаментѣ. Это былъ отдѣланный золотомъ и аквамаринами свитокъ, съ привѣшенными къ нижней его части печатями 50 дворянскихъ губерній. Изъ нихъ двѣ, столичныя, были изъ золота, а остальныя изъ драгоцѣнныхъ уральскихъ камней. Ларецъ былъ изъ литого серебра, изумительно тонко и художественно отдѣланный эмалью и уральскими „самоцвѣтами; по бокамъ виднѣлись изображенія Царя Михаила Ѳеодоровича и его родителей, а на верху, надъ крышкой ларца, красовался Романовскій гербъ въ видѣ крылатаго грифа съ мечомъ и щитомъ въ лапахъ.

Уже во время празднованія Бородинскаго юбилея появленіе Высочайшихъ Особъ восторженно встрѣчалось стоявшимъ на Кремлевской площади народомъ. Но при выходѣ 25-го мая 1913 года Ихъ Величествъ въ сопровожденіи Августѣйшихъ дѣтей изъ Большого Дворца на Красное Крыльцо, я былъ очевидцемъ незабываемой картины еще большаго патріотическаго воодушевленія, захватившаго заполнявшую Кремль и всю Красную площадь народную массу. Сотни тысячъ голосовъ неумолчно повторяли русское ,,ура”, чередовавшееся съ пѣніемъ гимна, оркестровой музыкой и безпрерывнымъ колокольнымъ перезвономъ. Такое всенародное восторженное выраженіе любовныхъ вѣрноподданническихъ чувствъ къ своему Монарху вызывало на лицахъ Государя и Государыни радостное, довольное выраженіе, которое соотвѣтствовало общему праздничному настроенію.

Послѣдующіе дни прошли у Ихъ Величествъ въ объѣздахъ и осмотрахъ всего того, что, такъ или иначе, имѣло связь съ юбилейнымъ чествованіемъ Романовскаго Дома. Безпрерывно представлялись всевозможныя депутаціи. Въ залахъ Большого Кремлевскаго Дворца былъ устроенъ въ Высочайшемъ присутствіи юбилейный парадный обѣдъ. Наканунѣ отбытія изъ Первопрестольной, Ихъ Величества присутствовали на блестящемъ вечернемъ раутѣ, данномъ въ честь Высочайшихъ гостей московскимъ дворянствомъ, причемъ А. Д. Самаринъ былъ пожалованъ Государемъ званіемъ Члена Государственнаго Совѣта и награжденъ орденомъ св. Анны 1-й степени.

На слѣдующій день послѣ дворянскаго раута, всѣ мы, Губернскіе Предводители, совмѣстно съ представителями московскаго дворянства, были осчастливлены особымъ вниманіемъ Государя, пригласившаго насъ къ себѣ на завтракъ, сервированный въ одной изъ залъ Кремлевскаго дворца, выходившей на открытый огромный балконъ-террасу, съ ,поразительнымъ видомъ на Замоскворѣчье.

Нельзя забыть того неотразимаго обаянія, которое исходило отъ нашего удивительно привѣтливаго Державнаго Хозяина. Простота, ласка и вниманіе, съ одной стороны, трогательная задушевность, съ другой — вотъ что видѣли и ощущали мы въ тотъ счастливый часъ, который провели въ обществѣ нашего Государя... Но время безжалостно шло. Его Величество, видимо, спѣшилъ. Государь пригласилъ насъ на балконъ, чтобъ полюбоваться на прощанье исключительнымъ по красотѣ видомъ... У меня зародилось непреодолимое желаніе навсегда запечатлѣть время, проведенное съ Царемъ на кремлевской, ярко освѣщенной майскимъ солнцемъ, террасѣ... Трудно было ожидать, что когда-нибудь повторится подобный счастливый выпавшій на нашу долю часъ. Я подѣлился своей мечтой съ Самаринымъ, облеченнымъ уже въ Анненскую ленту, но онъ отъ этой мысли отмахнулся, какъ отъ несбыточной... Въ это время Государь проходилъ около, меня и, пріостановившись, поднялъ на меня свои чарующіе глаза...

Я не выдержалъ и, поддавшись захватившему меня желанію запечатлѣть наше столь счастливое общеніе съ Царемъ, откровенно обратился къ Его Величеству съ просьбой разрѣшить снять общую фотографическую группу на этомъ балконѣ. Къ несказанной моей и всеобщей радости, Государь изволилъ охотно согласиться, только попросилъ поспѣшить, ввиду предстоявшего ему отбытія въ Петербургъ... Быстро появился придворный фотографъ. Раскинутъ былъ на балконѣ огромный коверъ, Государь занялъ центральное мѣсто, а мы — одни сѣли вокругъ своего Державнаго хозяина, другіе встали сзади и сбоковъ, а нѣкоторые устроились у ногъ Его Величества.

Судьбѣ было угодно, чтобы эта группа — единственная изъ всей моей былой многочисленной коллекціи служебныхъ снимковъ — оказалась теперь при мнѣ, красуясь на видномъ мѣстѣ моего бѣженскаго обиталища. Я переснялъ ее съ фотографіи, хранившейся у П. А. Демидова, бывшаго Волынскаго Губернскаго Предводителя, давняго обитателя Ниццы и собственника дачи, гдѣ много его вещей уцѣлѣло отъ революціоннаго погрома послѣднихъ лѣтъ.

Ежедневно, глядя на эту памятную группу, участники коей, начиная съ Царя-мученика, почти всѣ отошли въ иной міръ, я мысленно переношусь въ отдаленныя времена счастливой нашей россійской жизни, съ ея здоровой творческой общественной работой и пріятной службой, которая временами давала возможность переживать такіе незабываемые моменты, какъ тѣ, которые я только что занесъ въ свои воспоминанія.

117

Въ моей частной жизни 1913-й годъ явился временемъ наибольшаго расцвѣта моихъ хозяйственныхъ начинаній. Дѣла торгово-промышленныхъ предпріятій, въ которыхъ состояла пайщицей моя жена (главнымъ образомъ, Товарищества „Преемникъ А. Губкина — А. Кузнецовъ и Ко”), тоже находились въ блестящемъ положеніи. Приходилось намъ тогда лишь Бога благодарить за всѣ удачи, которыя выпадали на нашу долю.

Особенно радовала меня работа новой Головкинской вальцовой мельницы, которая сразу же за первое полугодіе 1913 года дала ощутительные результаты, полное удовлетвореніе моему дѣловому самолюбію. Она оправдала мои матеріальныя затраты и немалыя личныя хлопоты.

Убѣдившись, что мукомольный механизмъ налаженъ, я принялся осуществлять давно задуманное мною торгово-промышленное дѣло.

Проживая подолгу въ Петербургѣ, я свелъ знакомство съ главными дѣятелями Калашниковской хлѣбной биржи, среди которыхъ особое вниманіе обратилъ я на пользовавшихся всеобщимъ уваженіемъ спеціалистовъ по мучной торговлѣ — братьевъ Мельниковыхъ.

Я намѣтилъ себѣ цѣлью весь мучной продуктъ, заготовлявшійся за зиму на Головкинской мельницѣ, по вешней водѣ сплавлять со своей пристани по Маріинской системѣ прямо въ Петербургъ. Въ лицѣ Мельниковыхъ я встрѣтилъ дѣльныхъ и энергичныхъ помощниковъ. Получивъ отъ меня мучныя пробы моего Головкинскаго производства, и отмѣтивъ на биржѣ ихъ доброкачественность, они сразу же дали мнѣ солидный заказъ съ доставкой къ концу мая 1913 года. Они взяли на себя всѣ хлопоты по водному транспортированію закупленной партіи съ моей Головкинской до самой Калашниковской пристани, расположенной на берегу Невы, невдалекѣ отъ Александро-Невской Лавры.

Заключивъ съ ними контрактъ въ началѣ 1913 года, я поспѣшилъ закупить у своихъ сосѣдей нѣсколько партій ржи, которыя и пустилъ, въ дополненіе къ своей, полнымъ ходомъ на размолъ. Къ веснѣ у меня образовалось нужное количество муки, которая вверхъ по Волгѣ, а затѣмъ по Маріинскому каналу была доставлена до самой Калашниковской пристани.

Не безъ нѣкоторой гордости расхаживалъ я по палубѣ разгружавшейся у набережной Невы помѣстительной баржи и смотрѣлъ, какъ изъ ея трюма вытаскивали, заполненные Головкинской мукой мѣшки съ клеймомъ, изображавшимъ мои иниціалы въ видѣ оригинальной монограммы.

Вся партія въ 75.000 пудовъ была продана за наличный разсчетъ, давшій мнѣ солидную чистую выручку. На Калашниковской биржѣ всѣ хвалили мою муку и просили доставлять возможно большее количество подобнаго продукта. „Ваше клеймо — заявляли мнѣ биржевые авторитеты — себя зарекомендовало съ наилучшей стороны. Сколько ни пришлете товара съ этимъ клеймомъ, сбытъ ему всегда гарантированъ... Держитесь только одинаковаго качества!...”

Первый успѣхъ меня окрылилъ, и осенью 1913 года я скупилъ крупныя партіи ржи у окрестныхъ помѣщиковъ. Для качества вальцоваго размола огромное значеніе играетъ сортъ зерна, въ данномъ случаѣ — ржи. Въ этомъ отношеніи наша Головкинская округа, благодаря своей илисто-черноземной почвѣ, всегда отличалась исключительной доброкачественностью ржаного зерна, и я, не стѣсняясь въ цѣнѣ, закупалъ у своихъ сосѣдей то, что было мнѣ нужно.

При партіяхъ въ 25 — 50 и болѣе тысячъ пудовъ лишняя копѣйка за пудъ зерна имѣетъ для продавца и покупателя значеніе, но я свободнѣе другихъ могъ ее „наддавать”, благодаря большой экономіи въ доставкѣ моего товара.

Въ то время, какъ мои конкуренты должны были нести рядъ накладныхъ „пристанскихъ” расходовъ, или оплачивать провозъ муки по желѣзнодорожному пути, у меня все это сводилось къ использованію природныхъ преимуществъ. Въ результатѣ, получалась огромная разница: мнѣ стоилъ отъ Головкина до Петербурга провозъ пуда муки, вмѣстѣ со страховкой и причаломъ у Калашниковской пристани — 17 копѣекъ, а бр. Марковымъ, направлявшимъ свой товаръ изъ посада Мелекесса въ тотъ же Петербургъ по желѣзной дорогѣ, транспортъ пуда муки обходился въ 35 коп.! Ясное дѣло, что имъ конкурировать со мной въ этомъ отношеніи было трудно.

За зиму 1913 - 1914 г.г. мною было заготовлено на Головкинской мельницѣ около 250.000 пудовъ продажной муки, да почти такое же количество было размолото крестьянской „мірщины”, съ которой набрано было т. н. „лопаточнаго” сбора въ мою пользу свыше 25.000 пуд. зерна. Послѣ объявленія войны мельница стала работать на интендантство, доброкачественно и регулярно исполняя получавшіеся заказы.

Закончу я свои воспоминанія о моей новой мельницѣ коротенькой справкой. За 2½ года своей работы (1913, — 1915 г.г.) мельница эта полностью себя окупила, давая ежегодно въ среднемъ до 50.000 рублей чистаго дохода. Рабочій сезонъ 1915 — 1916 г.г. закончился почти той же доходной цифрой, а съ конца 1917 года мое родное хозяйственное дѣтище, а съ нимъ и все остальное мое Головкинское имущество, какъ извѣстно, пошли на удовлетвореніе хищныхъ инстинктовъ, по выраженію печальной памяти Керенскаго, — взбунтовавшихся рабовъ...

118

Чѣмъ ближе подходилъ къ концу описываемый мною 1913 годъ, тѣмъ все больше и чаще я сталъ задумываться по поводу своей предводительской службы. Въ январѣ 1914 года истекало третье трехлѣтіе моей выборной должности, прошедшей вначалѣ въ исключительно тяжелой обстановкѣ революціоннаго лихолѣтія, потребовавшаго съ моей стороны не мало силъ для борьбы съ дѣятельностью антигосударственныхъ элементовъ.

Затѣмъ времена перемѣнились. Наступило успокоеніе бушевавшихъ людскихъ страстей. Провинціальная жизнь потекла по обычному своему руслу, не требуя ни особаго напряженія воли, ни особыхъ затратъ ума и энергіи, тѣмъ болѣе — какихъ-либо гражданскихъ подвиговъ. Сословныя дѣла въ губерніи за послѣдній періодъ моей службы тоже были налажены успѣшно и не вызывали необходимости частыхъ экстренныхъ собраній. Финансы были упорядочены, дворянскія учрежденія — гимназія, женскій пансіонъ и Аксаковская вотчина — функціонировали отлично. Однимъ словомъ, къ 1913 году мѣстная моя дѣятельность, какъ Губернскаго Предводителя, стала мало-помалу укладываться въ рамки спокойно-размѣренной работы, потерявшей для меня часть интереса, который я переживалъ въ періодъ острой политической борьбы и творческаго упорядоченія сословныхъ дѣлъ.

Послѣ выборовъ въ четвертую Думу и завершивъ свое представительство на Романовскихъ торжествахъ, я сталъ замѣтно для самого себя тяготиться сравнительно мелочной обстановкой предводительской службы. Меня неудержимо тянуло къ болѣе отвѣтственному и широкому дѣлу, иначе говоря, — къ возможности цѣликомъ сосредоточиться на работѣ по другой выборной моей должности какъ Члена Государственнаго Совѣта.

Мысль оставить предводительство и ликвидировать самарское мое пребываніе приходила мнѣ въ голову и ранѣе. Теперь же она овладѣвала мною все чаще и настойчивѣе, тѣмъ болѣе, что дѣти подрастали и для насъ, родителей, вставалъ очередной вопросъ объ ихъ дальнѣйшемъ обученіи. Особенно заботилъ насъ старшій мальчикъ. Самъ Государь какъ бы подсказалъ ему будущую военную карьеру, и маленькій Сашурка уже преважно носилъ на своей головѣ пажескую фуражку съ краснымъ околышемъ и офицерской кокардой. Но для того, чтобы помѣстить его въ Пажескій корпусъ, надо было и намъ самимъ переѣхать въ сѣверную столицу.

Однако, я не могъ устраивать свою жизнь только по своему хотѣнію; слишкомъ крѣпко былъ я связанъ узами тѣснѣйшей дружбы со своими дворянами и земцами.

Когда я заговаривалъ о своемъ уходѣ изъ предводителей, я всегда слышалъ одинъ и тотъ же вопросъ: „Кто же будетъ вашимъ преемникомъ?” Смущалъ этотъ вопросъ не однихъ моихъ друзей, но и меня самого.

Были среди Самарскаго дворянства люди несомнѣнно достойные занимать эту должность, которымъ я съ легкимъ сердцемъ передалъ бы свои полномочія; но всѣ они, по тѣмъ или другимъ соображеніямъ, отъ этого уклонялись. А тотъ кандидатъ, который явно обнаруживалъ страстное стремленіе попасть на „предводительный” престолъ, не встрѣчалъ среди самарцевъ сочувствія. Такимъ лицомъ былъ Самарскій Уѣздный Предводитель графъ Мстиславъ Николаевичъ Толстой — человѣкъ неглупый и съ общественной жилкой, но чрезвычайно несдержанный, обуреваемый страстями, что не соотвѣтствовало занимаемой имъ должности. При всей моей симпатіи къ нему, какъ къ частному человѣку, я не могъ допустить, чтобы „Стива” Толстой сталъ представителемъ дворянъ всей нашей губерніи.

Какъ ни какъ, а за мое долголѣтнее пребываніе Губернскимъ Предводителемъ, мнѣ удалось на многочисленныхъ всероссійскихъ сословныхъ собраніяхъ и съѣздахъ не только хранить достоинство нашего дворянскаго общества, но и установить его престижъ среди прочихъ дворянствъ Россіи. Ясное дѣло, что передавать въ первыя попавшіяся руки, тѣмъ болѣе — не твердыя все, за много лѣтъ заработанное наслѣдіе, мнѣ не хотѣлось...

Судьба въ концѣ концовъ какъ бы сжалилась надо мною, и незадолго до очередного январскаго Губернскаго Дворянскаго Собранія 1914 года на самарскомъ горизонтѣ впервые появился молодой, статный и красивый князь Александръ Александровичъ Щербатовъ,, крупный мѣстный землевладѣлецъ, сынъ извѣстнаго московскаго старожила и предсѣдателя Сельскохозяйственнаго Общества князя Александра Григорьевича, передавшаго сыну цензовыя полномочія и довѣренность по управленію обширнымъ своимъ имѣніемъ, расположеннымъ на грани Самарскаго и Николаевскаго уѣздовъ.

Молодой Щербатовъ, по своему происхожденію, по рѣдко-изящной и породистой внѣшности и исключительнымъ душевнымъ качествамъ, былъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, природный аристократъ. При первой же нашей съ нимъ встрѣчѣ, я его отъ души полюбилъ и былъ несказанно обрадованъ, услыхавъ про его рѣшеніе „сѣсть на землю” и заняться общественными дѣлами.

Простота и искренность, съ которыми молодой князь излагалъ свои мысли, его горячая заинтересованность мѣстнымъ земскимъ и сословнымъ дѣломъ, усугубляли то прекрасное впечатлѣніе, которое производилъ на меня весь его благородный обликъ. Я сразу подумалъ: — Вотъ идеальный для меня преемникъ!..” Но онъ только что появился среди самарцевъ и, несмотря на общія симпатіи, которыя онъ быстро успѣлъ завоевать среди мѣстныхъ общественныхъ дѣятелей, выставлять его кандидатуру на губернскій постъ представлялось преждевременнымъ. Предварительно я рѣшилъ на предстоявшемъ собраніи провести его въ Николаевскіе Уѣздные Предводители съ тѣмъ, чтобы на послѣдующее трехлѣтіе имѣть его своимъ Губернскимъ Предводителемъ. Подобная перспектива меня успокаивала. Я рѣшилъ даже пожертвовать собою еще на одно трехлѣтіе и вновь баллотироваться въ январѣ 1914 года въ Предводители, съ тѣмъ, чтобы потомъ, въ 1917 году, изъ рукъ въ руки передать свои губернскія полномочія достойнѣйшему своему замѣстителю.

Начало 1914-го года совпало съ участіемъ моимъ въ качествѣ предсѣдателя особо избранной земской депутаціи отъ Самарскаго земства въ юбилейныхъ торжествахъ, происходившихъ въ Петербургѣ съ 7 - 11 января по поводу пятидесятилѣтія существованія Земскихъ Учрежденій.

Начались земскія торжества съ церковныхъ богослуженій. Сначала была отслужена панихида въ Петропавловскомъ Соборѣ по Царѣ Александрѣ II, какъ основателѣ Россійскаго Земства, съ возложеніемъ на его мраморную надгробную плиту серебрянаго вѣнка въ видѣ пальмовой вѣтви отъ всѣхъ Земствъ Имперіи. Затѣмъ отслужили молебствіе въ Казанскомъ Соборѣ.

8-го января 1914-го года въ залахъ Зимняго Дворца состоялся Высочайшій пріемъ представителей юбилейной земской депутаціи, поднесшей Ихъ Величествамъ, отъ лица всѣхъ земствъ Россіи, хлѣбъ-соль на роскошномъ серебряномъ блюдѣ, а Наслѣднику Цесаревичу — особый подарокъ, художественно исполненный кустарями московскаго земства, миніатюрный деревянный хуторокъ.

Начиная съ 8-го января и до 11-го января, происходилъ безпрерывный рядъ торжественныхъ собраній и оффиціальныхъ раутовъ — то въ сравнительно скромныхъ помѣщеніяхъ Земскихъ Управъ, то въ пріемныхъ аппартаментахъ зданія Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, то въ великолѣпно убранныхъ парадныхъ залахъ Петербургскаго Дворянскаго Собранія, гдѣ Его Величество вновь удостоилъ своимъ милостивымъ вниманіемъ земскихъ людей, съѣхавшихся со всѣхъ концовъ обширной страны.

На всѣхъ этихъ юбилейныхъ празднествахъ среди многочисленныхъ земскихъ представителей ощущалась необыкновенная приподнятость настроенія, безусловно лишеннаго какой-либо политической окраски, тѣмъ болѣе оппозиціонности... Всѣ искренне и горячо выражали Державному Хозяину чувства вѣрноподданической Ему преданности и любви, на что каждый разъ изъ устъ Государя слышался высокомилостивый отвѣтъ, съ изъявленіемъ благодарности и надежды на энергичное сотрудничество земскихъ людей въ общемъ строительствѣ государственнаго благополучія Россіи.

Чествованіе пятидесятилѣтія Земскихъ Учрежденій закончило циклъ юбилейныхъ торжествъ 1912-1914 годовъ. Мысленно обнимая ихъ общую картину и сопоставляя ихъ съ послѣдующимъ ходомъ россійской государственной жизни, приходишь невольно къ неутѣшительному выводу объ измѣнчивости людскихъ настроеній и непостоянствѣ народныхъ симпатій...

Вся та монархическая „беззавѣтная преданность”, проявленіе которой Царь съ Царицей видѣли и слышали вокругъ себя въ обстановкѣ юбилейныхъ торжествъ, которое еще сильнѣе и шире повторилось при объявленіи и начальномъ періодѣ Великой войны 1914-го года, все это въ 1917 году не только рѣзко, но роковымъ образомъ превратилось въ совершенно противоположное настроеніе. Тысячи разъ упоминавшаяся въ обращеніяхъ къ Ихъ Величествамъ слова „беззавѣтная преданность” замѣнились беззавѣтнымъ... предательствомъ. Говорю „предательствомъ” потому, что исходило оно не отъ группъ, и ранѣе враждебныхъ престолу царскому, а отъ того вѣрноподданнически законо-послушнаго элемента, который по своему положенію и данной присягѣ долженъ былъ бы ‘служить наиболѣе надежной опорой Россійскаго Императорскаго Трона.

Въ февральскіе дни вспыхнувшаго въ 1917 году въ Петроградѣ военнаго бунта, Предсѣдатель Государственной Думы, подъ вліяніемъ политиканствовашихъ столичныхъ сферъ, очевидно, забылъ про сказанныя имъ своему Императору отъ лица всей Государственной Думы въ дни Романовскихъ празднествъ слова, въ которыхъ онъ торжественно признавалъ тождество интересовъ Царя и русскаго народа... Заставляя Государя Николая Александровича отречься отъ Престола, Родзянко, можетъ быть, и самъ того не вѣдая, принесъ въ жертву интересы стомилліоннаго русскаго народа и десятимилліонной Императорской арміи въ угоду сравнительно небольшой кучкѣ политикановъ, которые изъ-за деревьевъ не видали могучей громады лѣса.

Вслѣдъ за Родзянко и его политическимъ окруженіемъ, началось чисто стихійное отступничество отъ Царя всего,, что ранѣе считалось наиболѣе вѣрноподданнымъ и близкимъ къ „священной особѣ Государя" элементомъ... Начиная съ членовъ Императорскаго Дома, большинства свитскихъ и придворныхъ, и кончая находившимися въ столицѣ запасными гвардейскими частями, — всѣ спѣшили отрекаться отъ вѣрности и „беззавѣтной преданности”...

За послѣднее время царствованія Императора Николая Александровича, несомнѣнно, было немало причинъ и поводовъ для недовольства тѣхъ или другихъ слоевъ населенія. Все же то, что произошло такъ стремительно въ отношеніи къ Царю его наиболѣе видныхъ и близкихъ ,сотрудниковъ, а за ними и остальной массы „вѣрноподданныхъ” — остается для меня и по сіе время загадочно-необъяснимымъ. Явленіе это приходится отнести къ области массоваго психоза, который въ исторіи человѣчества нерѣдко служилъ причиною фатальнаго непостоянства народныхъ массъ.

Все же я считаю, что главные виновники, создавшіе атмосферу стихійной ненависти къ личности Царя, несутъ тяжкую историческую отвѣтственность передъ былой русской государственностью и всѣмъ русскимъ народомъ. Невзирая на исключительно сложное время, въ которомъ, въ началѣ 1917-го года, находилась Россія, готовившаяся произвести послѣднее рѣшающее усиліе для доведенія затянувшейся безпримѣрно-тяжкой войны до побѣднаго конца, вдохновители переворота, съ Родзянко во главѣ, слѣпо, съ общегосударственной точки зрѣнія преступно-легкомысленно, поддались царившей въ столицѣ общей нервности, подогрѣваемой личной враждебностью Александра Гучкова къ Государю,* безотвѣтственнымъ фразерствомъ Милюкова и думскими выкриками истеричнаго Пуришкевича. Народная и боевая фронтовая масса отъ всего этого нараставшаго губительнаго политическаго экстаза, въ огромномъ своемъ большинствѣ, вначалѣ стояла въ сторонѣ...

Недавнія юбилейныя завѣренія, что въ минуту государственной опасности думцы, какъ и всѣ русскіе люди, всѣмъ пожертвуютъ для блага Царя и Родины, еще въ началѣ 1916-го года,при посѣщеніи Государемъ Таврическаго Дворца, повторялъ и Родзянко, а въ самый критическій моментъ жизни государства все это привело къ неожиданному для русской арміи и народа концу. Изъ рукъ довѣрчиваго Царя узкіе, бездарные политиканы, якобы во имя блага русскаго народа, исторгли Императорскій стягъ, подъ сѣнью котораго народъ и войско сплачивались съ ихъ Вѣнценоснымъ Верховнымъ Вождемъ.

Царя въ Россіи не стало. Его вскорѣ замѣнилъ соціалъ-революдонный фанфаронъ Керенскій, съ краснымъ флажкомъ, вмѣсто царскаго знамени, и общипаннымъ орленкомъ, вмѣсто Государственнаго Всероссійскаго герба. Обезглавленной страной завладѣла сатанинская рать большевистскихъ заправилъ. А мы, лишенные родины и кровнаго добра, вкупѣ съ палачами россійскаго царизма, испытываемъ всѣ прелести бѣженскаго существованія. Проживая съ 1918 по 1920 годъ въ Крыму, нерѣдко слышалъ я изъ устъ деревенскихъ.обывателей знаменательныя слова:

— Не народъ. — говорили они, —уничтожилъ Царя, а господа, — сь чѣмъ приходилось невольно соглашаться.

119

Отбывъ земскія юбилейныя торжества, я вынужденъ былъ спѣшно вернуться въ Самару къ открытію Дворянскаго Губернскаго очередного собранія, на которомъ я былъ по-прежнему дружно переизбранъ Губернскимъ Предводителемъ на новое, четвертое по счету, трехлѣтіе, оказавшееся для меня не только послѣднимъ, но и, до истеченія его срока, прерваннымъ. Въ ноябрѣ 1915 года послѣдовалъ Высочайшій указъ о назначеніи меня Министромъ Земледѣлія, и мнѣ пришлось сложить мои предводительскія полномочія.

На дворянскомъ собраніи былъ единогласно избранъ въ Николаевскомъ уѣздѣ князь А. А. Щербатовъ, который съ необыкновенной горячностью весь отдался работѣ предводителя.

Въ своей расцѣнкѣ Щербатова я не ошибся: князь оказался во всѣхъ отношеніяхъ идеальнымъ Уѣзднымъ Предводителемъ. Онъ умѣлъ одинаково просто и дѣловито говорить со всѣми слоями населенія руководимаго имъ уѣзда, вникалъ во всѣ детали общественно-хозяйственной жизни, и вскорѣ пріобрѣлъ въ своемъ уѣздѣ всеобщую симпатію.

На этомъ январскомъ очередномъ собраніи, на которомъ, между прочимъ, мнѣ впервые пришлось появиться среди своихъ дворянъ при звѣздѣ и Станиславской лентѣ, было постановлено, въ честь трехсотлѣтія царствованія дома Романовыхъ, наименовать Самарскій дворянскій женскій пансіонъ-пріютъ и основанную нашимъ дворянствомъ вторую Самарскую мужскую гимназію — „Романовскими”.

Тотчасъ же вслѣдъ за дворянскимъ было проведено мною Губернское Земское Собраніе, на которомъ надо было окончательно установить порядокъ празднованія въ Самарѣ земскаго юбилея, приходившагося на нашу губернію въ слѣдующемъ 1915 году, на который было отнесено и открытіе юбилейной земской выставки.

Оба упомянутыя собранія отняли у меня около мѣсяца времени. Шелъ уже февраль. Открывалась въ г. Симбирскѣ „сборная” ярмарка. Необходимо было спѣшить въ Головкино, гдѣ хозяйственные, главнымъ образомъ мельничные, обороты принимали широкие размеры и требовали моего личнаго присутствія. Поэтому, по окончаніи Самарскихъ общественныхъ дѣлъ, я поспѣшилъ въ Симбирскъ, гдѣ, благодаря ярмарочному времени, я нашелъ въ сборѣ всѣхъ нужныхъ мнѣ лицъ.

Наладивъ и обновивъ административно-хозяйственный аппаратъ, я долженъ былъ изъ Головкина спѣшить въ Петербургъ для участія въ занятіяхъ Государственнаго Совѣта.

Отсутствуя, временами подолгу, изъ столицы, я естественно терялъ необходимую связь оъ дѣятельностью, происходившей въ стѣнахъ Маріинскаго Дворца и требовавшей постояннаго участія не только на общихъ собраніяхъ Государственнаго Совѣта, но и въ его комиссіяхъ. Въ результатѣ такого ненормальнаго положенія вещей, я сталъ замѣчать за собою не столько охлажденіе къ законодательной дѣятельности, а скорѣе сознаніе вынужденной отчужденности отъ моихъ коллегъ, имѣвшихъ возможность непрерывно заниматься отвѣтственнымъ дѣломъ широкаго государственнаго значенія. Рѣдко появляясь между ними, и участвуя лишь въ общихъ баллотировкахъ, я чувствовалъ себя какъ бы въ сторонѣ отъ общей дѣловой жизни верхней палаты, и это сознаніе начинало меня серьезно угнетать...

Появленіе на самарскомъ горизонтѣ князя А. А. Щербатова, развязывало мнѣ, наконецъ, руки и давало возможность разсчитывать въ ближайшемъ будущемъ на болѣе благопріятныя условія для участія моего въ работахъ Государственнаго Совѣта.

Въ связи съ этимъ возникалъ довольно сложный вопросъ о переѣздѣ въ Петербургъ моей семьи. Я лично жилъ въ столицѣ въ покойой и беззаботной обстановкѣ гостиничнаго комфорта, но я счелъ своевременнымъ ознакомиться съ условіями петербургской семейно-домашней жизни, разузнать о наймѣ квартиръ и не торопясь присматриваться къ домамъ, главнымъ образомъ — къ особнякамъ.

Расторопный комиссіонеръ, маленькій, черненькій А. Н. Аграновъ устроилъ мнѣ осмотръ дома на Англійской набережной около Николаевскаго моста. Это былъ двухэтажный, съ мезаниномъ, особнякъ, принадлежавшій супругѣ С. П. фонъ-Дервизъ. Раньше онъ сдавался въ наемъ бельгійской миссіи, а затѣмъ Великому Князю Петру Николаевичу.

Обойдя всѣ удивительно симпатичныя по размѣрамъ и съ большимъ вкусомъ отдѣланныя комнаты, я сразу же заинтересовался. Домъ, по своей внутренней распланировкѣ, представлялъ для моей многочисленной семьи и меня самого большія удобства.

Особенно меня прельстилъ видъ съ балкона на Неву и на простиравшуюся по обѣ ея стороны чарующую даль... При взглядѣ на полноводную рѣку, глазамъ представлялся съ одной стороны рядъ стройныхъ зданій, растянувшихся вдоль величественной набережной. Виднѣлся Зимній Дворецъ, Петропавловскій шпицъ, оригинальные контуры Василеостровскихъ общественно-государственныхъ строеній. Съ другой стороны балкона раскрывалась родная для моего волжскаго сердца картина причаленныхъ вдоль широкой красавицы-Невы всевозможныхъ судовъ и пароходовъ, вокругъ которыхъ сновали моторные катера. Почти рядомъ съ Дервизовскимъ домомъ, выдѣлялась своими фигурными очертаніями нарядная Царская пристань. Какъ разъ въ моментъ моего выхода на балконъ около нея стояла блестѣвшая на солнышкѣ Императорская яхта.

Тогда же я познакомился съ хозяйкой особняка — симпатичной Любовью Александровной фон-Дервизъ и ея почтенной матерью — небольшой, еще бодрой и видимо хозяйственно-смышленой старушкой. Я попросилъ у хозяекъ разрѣшеніе на повторныя посѣщенія ихъ особняка для болѣе детальнаго съ нимъ ознакомленія, а главное, чтобы осмотрѣть его съ женой, пріѣзда которой изъ Самары я ожидалъ со дня на день.

Чѣмъ чаще я бывалъ въ этомъ домѣ, носившемъ на себѣ отпечатокъ строгаго аристократическаго вкуса, тѣмъ сильнѣе я имъ очаровывался, и тѣмъ крѣпче я осваивался съ мыслью въ немъ окончательно обосноваться. Мнѣ все въ немъ нравилось, начиная съ художественной отдѣлки изъ орѣха и моренаго дуба нѣкоторыхъ его комнатъ, элегантно убранной въ стилѣ Людовика 15-го гостиной, съ вдѣланными въ ея стѣнахъ большими пано кисти Айвазовскаго, и кончая близостью Невы и всей ея судоходной жизни. Послѣднее обстоятельство, кажется, превалировало надъ всѣми остальными привлекательными сторонами Дервизовскаго особняка: вѣдь съ самаго дѣтства я обожалъ водную стихію и всегда искалъ ея близости.

Было начало мая, когда пріѣхала въ Петербургъ жена, и я первымъ долгомъ поспѣшилъ показать ей Дервизовскій особнякъ. Стояла чудная погода. Рѣдко показывавшееся на обычно туманно-облачномъ небѣ сѣверной столицы солнышко заливало въ тотъ день яркимъ свѣтомъ могучую Неву, придавая особую красочную парадность вытянувшимся въ многоверстныя линіи ея стройнымъ, наряднымъ и разноименнымъ „набережнымъ”...

Для завершенія обхода Дервизовскаго особняка, я провелъ Анюту изъ гостиной на балконъ и показалъ на развернувшійся передъ ней чудесный по шири и красотѣ своей видъ.

Мы тогда же рѣшили пріобрѣсти столь понравившійся намъ обоимъ Дервизовскій особнякъ. Агранову было поручено приступить къ переговорамъ съ владѣльцами, а своего земляка — самарскаго депутата А. И. Ковзана, хозяйственность котораго была мнѣ хорошо извѣстна, я просилъ взять на себя трудъ, совмѣстно съ архитекторомъ, обстоятельно осмотрѣть все продаваемое имущество и о результатѣ подобнаго обслѣдованія сообщить мнѣ по возможности незамедлительно.

Самъ я вынужденъ былъ покинуть столицу и спѣшно выѣхать для леченія въ Виши, куда меня настойчивымъ образомъ высылалъ мой врачъ Щуровскій. Но передъ этимъ со мной произошло курьезное происшествіе. Я проходилъ по Гороховой улицѣ и на одной изъ домовыхъ дверей я случайно глазами наткнулся на небольшую металлическую дощечку съ надписью: „Гадалка-Хиромантка”. Совершенно неожиданно для самого себя, въ первый и единственный разъ въ моей жизни, я очутился въ пріемной профессіоналки-гадалки, куда меня проводила отворившая „парадную” дверь среднихъ лѣтъ скромнаго вида прислужница. Когда я очутился одинъ въ этой необычной для меня обстановкѣ — я вдругъ ,почувствовалъ такой стыдъ за свое мальчишески-легкомысленное поведеніе, что вскочилъ и опрометью бросился къ выходной двери. Но передъ ней, откуда ни возьмись очутилась немолодая женщина съ удивительно симпатичной привѣтливой физіономіей, сохранившей слѣды былой незаурядной красоты.

Улыбнувшись мнѣ, гадалка провела меня въ небольшую комнатку, посадила меня около себя, противъ оконнаго свѣта, сначала пристально всматривалась въ мое лицо и затѣмъ взяла мои обѣ руки ладонями кверху, а черезъ нѣкоторое время твердымъ и увѣреннымъ голосомъ промолвила: „Ваша жизнь была полна немалыхъ волненій. Берегите себя. Совѣтую самымъ срочнымъ образомъ обратить вниманіе на свое здоровье. Вамъ слѣдуетъ начать серьезное леченіе — боюсь за состояніе вашего сердца и печени. Впереди вамъ предстоятъ немалыя испытанія и огромные труды, но имя ваше будетъ извѣстно по всей странѣ. Избѣгайте лести и всяческихъ соблазновъ. Остерегайтесь совѣтовъ и въ особенности одного. Свою подпись давайте съ большой осмотрительностью. Да хранитъ васъ Господь!”... Вотъ все, что я отъ хиромантки выслушалъ и къ ея пророчествамъ и совѣтамъ отнесся опредѣленно скептически...

Но впослѣдствіи ея слова воскресали въ моей памяти. Они совпадали со многимъ, что мнѣ на моемъ жизненномъ пути пришлось испытать.

Весь трехнедѣльный курсъ леченія въ многолюдномъ и превосходно оборудованномъ курортѣ прошелъ для меня быстро и незамѣтно, благодаря строго размѣренной врачебнымъ режимомъ жизни, проходившей между утренними гимнастическими сеансами, славившимися въ Виши массажами „sous l’eau”1 и многократнымъ въ теченіе дня питьемъ воды изъ всемірно-извѣстныхъ источниковъ: „Hopital”, „Grande Grille” и „Chomel”.

Въ общемъ, пребываніе наше въ Виши оставило по себѣ наилучшее воспоминаніе. Дѣйствительно, курорт этотъ можно было назвать во всѣхъ отношеніяхъ образцово-благоустроеннымъ.

Проживали мы въ „Карлтонѣ” — одной изъ лучшихъ гостиницъ, въ которой остановилась также семья Струковыхъ, состоявшая изъ отца, Ананія Петровича, — члена Государственнаго Совѣта, его супруги — Ольги Александровны и младшей ихъ дочери Александры, или „Дины”, какъ звали ее родители.

Часто видаясь съ Ананіемъ Петровичемъ и бесѣдуя съ нимъ на разныя темы, я, за сравнительно краткій періодъ нашего совмѣстнаго съ нимъ пребыванія на курортѣ, вынужденъ былъ во многомъ измѣнить свой взглядъ на него, ранѣе казавшагося мнѣ холоднымъ и излишне-сдержаннымъ человѣкомъ. Подъ замкнутой, и даже слегка какъ бы надменной, внѣшностью, у Струкова оказалось доброе отзывчивое сердце, преисполненное самымъ благожелательнымъ отношеніемъ къ тѣмъ, кого онъ ближе зналъ.

Узнавъ, что мы остановились выборомъ на Дервизовскомъ особнякѣ, хорошо ему извѣстномъ, Струковъ горячо привѣтствовалъ наше рѣшеніе, считая это имущество во всѣхъ отношеніяхъ цѣннымъ и подходящимъ для нашей столичной жизни.

Изъ Петербурга я получилъ отъ Коззана и архитектора наилучщіе отзывы о состояніи продаваемаго имущества, и это, въ связи съ тѣмъ, что я слышалъ отъ Струкова, побудило меня телеграфировать нашему довѣренному, чтобы онъ скорѣе оформилъ запродажную и внесъ продавщицѣ задатокъ. Спѣшное мое распоряженіе Ананій Петровичъ одобрилъ, такъ какъ считалъ продажную цѣну, 425.000 руб., низкой. По его мнѣнію возможно было опасаться перекупки этого имущества другими лицами за болѣе высокую плату.

Такимъ образомъ, пребываніе наше въ Виши ознаменовалось крупнымъ для насъ событіемъ — пріобрѣтеніемъ извѣстнаго многимъ петербуржцамъ чуднаго Дервизовскаго особняка со всей почти его обстановкой и помѣстительнымъ подваломъ, заполненнымъ рѣдкимъ ассортиментомъ превосходныхъ винъ.

Телеграфное извѣщеніе Семенова о совершеніи запродажной сдѣлки застало насъ еще въ Виши. Устроили мы по этому поводу совмѣстно со Струковыми скромный семейный фестиваль, на которомъ Ананій Петровичъ мнѣ, къ немалому моему удивленію, предсказалъ мою министерскую будущность. Я объ этомъ вспомнилъ, лишь когда сталъ именоваться министромъ..

Пишу — „къ немалому моему удивленію” потому, что до нашего со Струковымъ болѣе близкаго взаимнаго ознакомленія въ условіяхъ курортнаго общенія, я предполагалъ, что у него скорѣе отрицательное мнѣніе обо мнѣ, въ силу прошлыхъ съ нимъ расхожденій во взглядахъ по нѣкоторымъ вопросамъ сословнаго характера

Особенно остро сказалось наше разномысліе и проявилось его ко мнѣ недружелюбное отношеніе, когда мною была подана въ Совѣтъ Объединеннаго Дворянства, въ то время собиравшійся уже подъ предсѣдательствомъ Струкова, докладная записка, въ которой я предлагалъ возбудить вопросъ о нѣкоторомъ измѣненіи порядка возбужденія ходатайствъ о Высочайшемъ пожалованіи званія потомственнаго дворянства. Я настаивалъ на предоставленіи иниціативы также Собранію г. г. Предводителей и Депутатовъ. Близко зная мѣстныхъ общественныхъ дѣятелей, они могли бы лицъ не дворянскаго происхожденія въ воздаяніе особыхъ заслугъ предлагать въ качествѣ своихъ кандидатовъ на Высочайшее усмотрѣніе, ходатайствуя передъ Его Величествомъ о пожалованіи имъ дворянскаго достоинства.

Мнѣ не разъ приходила въ голову эта мысль послѣ благополучнаго исхода революціоннаго лихолѣтья 1905-1906 г.г., когда на фонѣ Самарской взбаламученной жизни многіе мѣстные землевладѣльцы не дворяне вели себя такъ доблестно, проявили столько самоотверженнаго патріотизма и гражданскаго мужества, что всѣмъ намъ, мѣстнымъ дворянамъ, работавшимъ бокъ о бокъ съ упомянутыми иносословными лицами, хотѣлось включить ихъ въ свою корпоративную семью. Вопросъ этотъ нерѣдко поднимался за нашимъ депутатскимъ столомъ, но какъ это ни странно — Екатерининскій законъ давалъ Собранію Предводителей и Депутатовъ всѣ права на возбужденіе вопроса объ исключеніи дворянина изъ даннаго дворянскаго общества, но не допускалъ возможности ходатайствовать передъ Верховной Властью о пожалованіи дворянскимъ званіемъ того или другого изъ мѣстныхъ землевладѣльцевъ хотя бы единогласно признаннаго всѣми предводителями и депутатами, достойнымъ подобнаго Высочайшаго награжденія. Межъ тѣмъ, на мой взглядъ и по мнѣнію моихъ сотрудниковъ, нужны были радикальныя мѣры для поддержанія и укрѣпленія сословія. Начать съ того, что тѣ два милліона десятинъ земли, которые являлись основой сословнаго обложенія при образованіи Самарской губерніи, къ 1905 году убавились на половину, а послѣ революціонныхъ лѣтъ 1905 -1906, со всѣми ихъ аграрными ужасами, послѣдующей дѣятельности Крестьянскаго Банка и вообще всей антидворянской финансово-земельной политикой Витте — въ распоряженіи самарскаго сословнаго общества оставалось не болѣе полумилліона десятинъ. Я, какъ и всѣ мои сотрудники, заинтересованъ былъ не только приливомъ свѣжихъ энергичныхъ личныхъ силъ въ нашу дворянскую среду, но и включеніемъ земельныхъ угодій новопожалованныхъ Высочайшей властью дворянъ въ общій составъ означеннаго фонда, являвшагося основнымъ источникомъ сословныхъ сборовъ. Если бы на верху были приняты во вниманіе выдающіяся заслуги многихъ изъ тѣхъ самарцевъ - не дворянъ, о которыхъ я въ своихъ запискахъ упоминалъ, если бы Верховной Властью имъ было пожаловано дворянское званіе, — наше самарскіе сословное общество пріобрѣло бы въ свою среду не только дѣльныхъ сочленовъ, но и значительную площадь ихъ ,земельнаго имущества, столь необходимую для поддержанія дѣятельности мѣстныхъ дворянскихъ учрежденій.

Надо сказать, что среди общероссійскаго сословнаго представительства я встрѣтилъ широкое сочувствіе, и къ моей подписи присоединилось немало авторитетныхъ дворянскихъ именъ. Но въ то же время противъ меня горячо ополчились инакомыслившіе дворяне, среди которыхъ главными моими противниками оказались: мой же самарецъ и предшественникъ по предводительству А. А. Чемодуровъ и самъ Предсѣдатель Совѣта А. П. Струковъ, бросившій мнѣ однажды такую фразу:

— Вы вашимъ проектомъ хотите взорвать не только священный для насъ государственный консерватизмъ, но затрагиваете даже сущность прерогативъ Верховной Власти, которой по основнымъ законамъ принадлежитъ исключительное право единолично рѣшать вопросъ о возведеніи въ дворянское достоинство...

Когда же я ему и его единомышленникамъ принимался доказывать, что я отнюдь не имѣлъ въ виду чѣмъ-либо умалять полноту власти короны, а намѣревался лишь придти на помощь самому Государю въ дѣлѣ распознанія лицъ, дѣйствительно заслуживающихъ быть награжденными по Его Высочайшему соизволенію дворянскимъ достоинствомъ, — Струковъ отъ меня сердито отворачивался и жаловался на меня Чемодурову: — Какъ вы допускаете выборы такого либерального Предводителя?! — На что почтенный мой предшественникъ, нервно скидывая пенснэ со своей широкой переносицы, вздыхалъ и приговаривалъ: — Всему виной его молодость! Охъ, эта молодость!

Помимо этого, тотъ же Ананій Петровичъ,, будучи взыскательнымъ и, пожалуй, до извѣстной степени нетерпимымъ политическимъ дѣятелемъ, видимо, плохо переваривалъ мой отходъ отъ его правой группы къ правому центру.

Все это вмѣстѣ взятое создавало во мнѣ увѣренность, что Струковъ, по своимъ политическимъ взглядамъ, врядъ ли могъ относиться къ моей общественно-государственной дѣятельности благожелательно. И вдругъ, въ Виши, послѣ частыхъ нашихъ откровенныхъ собесѣдованій, я услыхалъ отъ сдержаннаго Ананія Петровича слова, которыя привели меня въ нѣкоторое смущеніе и удивленіе... Сущность этихъ словъ сводилась къ тому, что, по убѣжденію Струкова, въ будущемъ меня ожидаетъ видная государственная дѣятельность...

120

Мнѣ оставалось продѣлать въ Виши ,послѣдній массажъ и допить положенное количество лечебной воды, послѣ чего мы собирались провести еще недѣлю въ Остендэ, какъ вдругъ въ газетахъ появилось сенсаціонное сообщеніе объ убійствѣ 15-го іюня въ Сараевѣ Наслѣдника Австрійской короны, Эрцгерцога Франца-Фердинанда.

Вѣсть эта, какъ громомъ всѣхъ поразила, а насъ, русскихъ, заставила сильно призадуматься. Слово „война” еще не было произнесено, но думы о ней, несомнѣнно, у большинства курортной публики возникали.

Лично же у меня зародилось тогда настолько опредѣленное предчувствіе, что я ел,е кончилъ курсъ леченія, твердо рѣшивъ срочно вернуться къ себѣ на родину и тамъ ожидать дальнѣйшихъ событій.

Я оказался правъ, а многіе русскіе, смотрѣвшіе болѣе оптимистично на послѣдствія сараевскаго убійства, за это поплатились, испытавъ тяжесть плѣна или рядъ непріятныхъ осложненій, включая круговое обратное путешествіе домой, въ Россію, черезъ сѣверныя страны.

20-го іюня мы съ женой съ облегченнымъ сердцемъ перевалили германо-россійскую границу, на которой бросались въ глаза общая нервность и необычныя строгости при осмотрѣ багажа. Стоявшая въ то время знойная удушливая погода и окутывавшая нашъ поѣздъ ѣдкая мгла отъ горѣвшихъ почти по всему пути торфяныхъ болотъ соотвѣтствовали нашему угнетенному настроенію, растущему сознанію неизбѣжности тяжкихъ осложненій.

Но въ груди каждаго изъ насъ еще теплилась надежда на возможность мирнаго разрѣшенія прискорбнаго сараевскаго инцидента. Утромъ, 21-го іюня, мы добрались, наконецъ, до сѣверной столицы и нашей Европейской гостиницы,, гдѣ у меня имѣлся постоянный номеръ.

Первымъ долгомъ, я принялся разбирать накопившуюся почту. Мнѣ бросилась въ глаза повѣстка, извѣщавшая о созывѣ на 21-ое іюня,, какъ разъ на день нашего пріѣзда, Общаго Собранія Государственнаго Совѣта. Однимъ изъ вопросовъ, стоявшихъ на повѣсткѣ, былъ докладъ Финансовой Комиссіи по поводу открытія въ Самарѣ Политехническаго Института.

Прочтя это, я, какъ ужаленный, вскочилъ, смылъ и стряхнулъ съ себя дорожную пыль и бросился опрометью въ Маріинскій Дворецъ.

Не успѣлъ я подняться по парадной лѣстницѣ, какъ навстрѣчу мнѣ попался Филиппъ Антоновичъ Ивановъ — выборный членъ Верхней Палаты отъ группъ уральскихъ горнопромышленниковъ. Онъ, одновременно со мною, возбудилъ ходатайство объ открытіи высшаго учебнаго заведенія въ его родномъ Екатеринбургѣ. Судьба этого ходатайства была тѣснѣйшимъ образомъ связана съ разсмотрѣніемъ дѣла объ основаніи въ Самарѣ Политехникума. Ивановъ искренне обрадовался моему возвращенію . Часа черезъ два должны были слушаться въ Общемъ Собраніи заключенія Финансовой Комиссіи по интересовавшимъ насъ вопросамъ, составленныя, по его словамъ, въ отрицательномъ смыслѣ.

Ф. А. Ивановъ был незаурядный членъ Государственнаго Совѣта. Въ ранней молодости — простой горнорабочій на уральскихъ пріискахъ, выдвинувшійся потомъ въ разрядъ прикащиковъ, затѣмъ — довѣренныхъ, Ивановъ использовалъ щедрость своего патрона, и на его счетъ отправился въ Германію, а затѣмъ въ Англію, гдѣ окончилъ курсъ въ высшемъ учебномъ заведеніи по горно-инженерной спеціальности. Вернувшись обратно къ себѣ на Уралъ, Ивановъ занялъ мѣсто главнаго директора-распорядителя, а потомъ сталъ крупнымъ участникомъ ряда горнопромышленныхъ предпріятій.

Отъ Иванова я узналъ, что главнымъ виновникомъ провала нашихъ ходатайствъ являлся мой бывшій профессоръ .H А. Звѣревъ,, съ которымъ заодно дѣйствовали бывшій Министръ Народнаго Просвѣщенія А. Н. Шварцъ и вся, входившая въ составъ Финансовой Комиссіи, группа правыхъ. Мотивъ ихъ противодѣйствія заключался въ боязни новыхъ разсадниковъ революціонной молодежи.

По словамъ Иванова, передававшаго мнѣ всѣ эти подробности, странную роль игралъ при обсужденіи нашихъ ходатайствъ и бывшій Министръ Торговли В. И. Тимирязевъ, все время поддакивавшій выступленіямъ г.г. Звѣревыхъ и Ко. Это оказало рѣшающее вліяніе на баллотировку.

— Если бы Тимирязевъ сталъ за насъ — добавилъ съ горечью въ голосѣ Ивановъ, — дѣло было бы выиграно!... Разъ вы здѣсь, прибѣгнемъ общими усиліями къ послѣднему спасительному для насъ средству: уговоримъ членовъ Финансовой Комиссіи, главнымъ же образомъ — ея Предсѣдателя, почтеннаго фонъ-Экеспарре, и В. А. Тимирязева —отложить обсужденіе нашихъ ходатайствъ до слѣдующаго засѣданія.

Я бросился искать среди своихъ коллегъ нужныхъ мнѣ лицъ, и столкнулся съ П. Н. Дурново, съ которымъ мнѣ удалось обстоятельно переговорить. Видимо, я, въ концѣ кондовъ, сумѣлъ убѣдить его въ необходимости для нашего хлѣбнаго Поволжья имѣть свѣдущихъ спеціалистовъ по агрономіи и коммерціи, и въ цѣлесообразности децентрализаціи высшихъ учебныхъ заведеній въ провинціальные города, ради огражденія молодежи отъ всяческихъ столичныхъ, въ томъ числѣ и революціонныхъ соблазновъ. Заручившись согласіемъ столь авторитетнаго члена группы празыхъ, какимъ являлся Дурново, я сталъ смѣло говорить съ Тимирязевымъ и Экеспарре.

Услыхавъ, что Дурново склоненъ меня поддержать, Предсѣдатель Финансовой Комиссіи обѣщалъ мнѣ свое содѣйствіе. Онъ рѣшилъ переговорить съ докладчикомъ Шварцемъ и предсѣдательствовавшимъ на Общемъ Собраніи Государственнаго Совѣта И. Я. Голубевымъ.

За всѣми этими дѣловкми бесѣдами прошло немало времени, и, усѣвшись, въ концѣ концовъ, на свое кресло, я сталъ съ тревожнымъ нетерпѣніемъ ожидать исхода моихъ горячихъ и настойчивыхъ уговоровъ. Наконецъ, на кафедру поднимается Шварцъ и обращается къ собранію съ просьбой отложить вопросъ объ открытіи въ Самарѣ Политехническаго Института до ближайшаго засѣданія. Члены собранія на это согласились.

Внѣ себя отъ радости, я поспѣшилъ горячо поблагодарить отзывчиваго Экеспарре, который меня просилъ въ тотъ же день придти на засѣданіе Финансовой Комиссіи, для участія въ обсужденіи вопроса, связаннаго съ открытіемъ въ Самарѣ Политехническаго Института. Вечеромъ я, въ качествѣ „особо приглашеннаго Предсѣдателемъ свѣдущаго лица”, сидѣлъ среди членовъ Финансовой Комиссіи въ одной изъ боковыхъ залъ Маріинскаго Дворца.

Послѣ докладчика, объяснившаго, что обсужденіе самарскаго ходатайства было отложено, чтобы выслушать отъ представителя Самарскаго Земства все относившееся къ этому дѣлу, первымъ попросилъ слово бывшій мой профессоръ Звѣревъ, ранѣе, въ стѣнахъ университета, проповѣдывавшій торжество свободы человѣческаго духа, нынѣ же явившійся идейнымъ и упорнымъ его гасителемъ. Въ горячихъ выраженіяхъ Николай Андреевичъ убѣждалъ держаться ранѣе состоявшагося постановленія Финансовой Комиссіи, и высказывалъ соображенія, уже извѣстныя по прежнимъ его выступленіямъ.

Послѣ него, съ разрѣшенія Предсѣдателя, я приступилъ къ обстоятельному докладу Комиссіи объ устройствѣ Политехникума въ Самарѣ, какъ центрѣ обширной области юго-восточнаго Поволжья. Давъ подробную историческую справку о возникновеніи этого ходатайства, я ознакомилъ Комиссію съ прохожденіемъ этого дѣла черезъ всѣ общественныя учрежденія (земскія, городскія,, биржевые комитеты и др.), не только одной Самарской, но и многихъ смежныхъ съ ней губерній. Я указалъ на то, что сорганизованный въ Самарѣ комитетъ все необходимое для начала работъ подготовилъ — средства собраны, мѣсто городомъ отведено, строительный матеріалъ пожертвованъ, и нужно только постановленіе Государственнаго Совѣта. Я упомянулъ и о значеніи децентрализаціи высшаго образованія для огражденія молодежи отъ вредныхъ политическихъ вліяній.

Послѣ меня сталъ говорить В. И. Тимирязевъ. Къ немалому изумленію своихъ коллегъ, онъ выступилъ на защиту открытія въ Самарѣ Политехникума. Со всѣхъ сторонъ послышались голоса: - Да вѣдь вы были противъ!.. Особенно горячился Звѣревъ, громко протестовавшій противъ выступленія своего сочлена, кореннымъ образомъ измѣнившаго свое отношеніе къ дебатируемому вопросу... Мнѣ хорошо запомнились слова, сказанныя Тимирязевымъ:

— На то я и человѣкъ, чтобы умѣть прислушиваться и отзывчиво относиться къ дѣлу. Среди насъ сегодня сидитъ членъ Государственнаго Совѣта Наумовъ — единственный представитель Самарскаго Поволжья... Ранѣе его съ нами не было.

Александръ Николаевичъ далъ намъ рядъ новыхъ существенныхъ и интересныхъ данныхъ, въ корнѣ измѣнившихъ мой прежній взглядъ на обсуждаемый вопросъ. Выслушавъ его, я обращаюсь теперь съ настойчивой просьбой къ достоуважаемымъ моимъ сочленамъ въ самомъ срочномъ порядкѣ принять предложенный на наше разсмотрѣніе законопроектъ.

Въ результатѣ — Финансовая Комиссія внушительнымъ большинствомъ голосовъ высказалась за удовлетвореніе ходатайства объ открытіи въ Самарѣ Политехническаго Института.

Благодаря любезному содѣйствію Предсѣдателя Комиссіи и Товарища Предсѣдателя Государственнаго Совѣта Голубева, обсужденіе законопроекта о Самарскомъ Политехникумѣ .было внесено на повѣстку Общаго Собранія на 24-е того же іюня. Докладчикъ Шварцъ взошелъ на кафедру и сообщилъ заключеніе по нему Финансовой Комиссіи.

— Угодно согласиться? — спросилъ Голубевъ: — Возраженій нѣтъ? — Собраніе отвѣтило молчаніемъ... — Принято! — безстрастнымъ своимъ голосомъ провозгласилъ Иванъ Яковлевичъ...

Это одно „принято” — вызвало во мнѣ такую бурю восторга, что я не вытерпѣлъ и поспѣшилъ въ телеграфное отдѣленіе Дворца и отправилъ радостную вѣсть своимъ самарскимъ землякамъ. Произошло большое для нашего родного Поволжья событіе — наконецъ-то Самара дождалась высшаго учебнаго заведенія того типа, котооый наиболѣе ей былъ нуженъ. Агрономія и коммерція — это родныя сестры, находящіяся въ условіяхъ Самарскаго хлѣбороднаго района въ самомъ тѣсномъ и непосредственномъ между собою общеніи. Научиться въ количественномъ и качественномъ отношеніи наилучшимъ образомъ производить зерновой продуктъ, умѣть его превращать въ наиболѣе цѣнный и ходкій товаръ (муку, спиртъ, крахмалъ и т. п.) — это одна часть заданія высшаго учебнаго института. Другая — естественно дополняла первую и состояла въ изученіи наиболѣе разумныхъ и выгодныхъ способовъ использованія добытыхъ хлѣбныхъ продуктовъ, какъ на мѣстномъ, такъ и на міровомъ рынкѣ. Лишь правильно поставленная коммерція можетъ вознаграждать агрономическія усилія и затраты.

Увы! — этому большому и благому дѣлу, отвѣчавшему горячему желанію населенія наиболѣе богатой хлѣбной области Волжскаго бассейна не удалось осуществиться. Черезъ мѣсяцъ спустя вспыхнула Великая Европейская война, цѣликомъ захватившая всѣ людскіе помыслы и средства... Самарскому Политехникуму такъ и не суждено было появиться на Божій свѣтъ — его мѣсто, какъ слышно, занялъ какой-то коммунистическій „Вузъ”...

Тотчасъ же по возвращеніи моемъ изъ заграницы, я успѣлъ окончательно оформить покупку на имя моей жены дома Л. А. фонъ-Дервизъ и полностью выплатилъ ей всѣ 425.000 рублей, для чего я распорядился реализовать принадлежавшую женѣ государственную 4% ренту на 300.000 рублей, по цѣнѣ 94 за 100 номинальныхъ. Прошло нѣсколько недѣль и та же самая рента при началѣ военныхъ дѣйствій котировалась на биржѣ 74 и ниже...

Послѣ завершенія сдѣлки, продавщица Любовь Александровна Дервизъ просила предоставить возможность ей и всѣмъ ея семейнымъ остаться въ прежнемъ ихъ особнякѣ еще на одинъ годъ за опредѣленную плату, на что мы охотно согласились.

Приходилось торопиться къ себѣ въ Головкино, гдѣ мы болѣе двухъ мѣсяцевъ отсутствовали, и гдѣ безъ насъ сиротствовали семья и хозяйство.

ЧАСТЬ IX (1914 — 1915)

МАНИФЕСТЪ 20-го ІЮЛЯ (СТ. СТ.) 1914 ГОДА О ВОИНЪ СЪ ГЕРМАНІЕЙ. ОТНОШЕНІЕ НАСЕЛЕНІЯ. КРАСНОКРЕСТНАЯ ДЪЯТЕЛЬНОСТЬ. КНЯЗЬ Г. Е. ЛЬВОВЪ. ЛАЗАРЕТНЫЙ БЫТЪ И НАСТРОЕНІЯ. ПРИСЫЛКА ВЪ САМАРУ БОЛЬНЫХЪ ПЛѢННЫХЪ ТУРОКЪ. 1915 ГОДЪ. ПРІѢЗДЪ ВЪ Г. САМАРУ ПРИНЦА А. Г. ОЛЬДЕНБУРГСКАГО. САМАРСКІЙ ОБЪЕДИНЕННЫЙ КОМИТЕТЪ. ОТКРЫТІЕ 17 ЯНВАРЯ СЕССІЙ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА И ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ. ВСТРѢЧИ. БЕСѢДА СЪ С. Д. САЗОНОВЫМЪ. РАУТЪ У ИВ. ЛОГ. ГОРЕМЫКИНА. ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СОВѢЩАНІЕ ПО ХЛѢБНЫМЪ ЗАГОТОВКАМЪ. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ГРУППА ЧЛЕНОВЪ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА. ПРІЕМЪ У ПРИНЦА А. Г. ОЛЬДЕНБУРГСКАГО. ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНІЕ КРАСНАГО КРЕСТА. ГР. А. Д. И М. Ѳ. ШЕРЕМЕТЕВЫ. ДОКЛАДЫ О НАРОДНОЙ МУЗЫКѢ И СБЕРЕГАТЕЛЬНЫХЪ КАССАХЪ. МИНИСТРЪ ФИНАНСОВЪ П. Л. БАРКЪ. МИНИСТРЪ ВНУТРЕННИХЪ ДѢЛЪ Н. А. МАКЛАКОВЪ. ПОЛЬСКІЙ ВОПРОСЪ. СТОЛИЧНЫЯ СПЛЕТНИ. ТИФОЗНАЯ ЭПИДЕМІЯ ВЪ САМАРѢ. ЮБИЛЕЙНОЕ ЗЕМСКОЕ СОБРАНІЕ. ОТЕЦЪ И СЫНЪ ЩЕРБАТОВЫ — ИХЪ ПОСЛѢДНЯЯ ВСТРѢЧА. РЯДЪ СМЕРТЕЙ. СЕМЬЯ ПОЛИВАНОВЫХЪ И ИХЪ ИМѢНІЯ. ЗНАКОМСТВО НИКОЛАЯ ПОЛИВАНОВА СЪ НАШЕЙ ДОЧЕРЬЮ МАРІЕЙ И ИХЪ ПОМОЛВКА. ЗАБОЛѢВАНІЕ СЫНА АЛЕКСАНДРА. ОПЕКА НАДЪ ДѢТЬМИ БРАТА НИКОЛАЯ. ОРГАНИЗАЦІЯ ВЪ САМАРѢ РЕЗЕРВОВЪ ВОЕННЫХЪ САНИТАРОВЪ И ОБОЗОВЪ. БЛАГОДАРНОСТЬ ВДОВСТВУЮЩЕЙ ИМПЕРАТРИЦЫ. ПРОВОДЫ ГУБЕРНАТОРА ПРОТАСЬЕВА. ВИЦЕ-ГУБЕРНАТОРЪ КНЯЗЬ С. В. ГОРЧАКОВЪ И НОВЫЙ МИНИСТРЪ КНЯЗЬ Н. Б. ЩЕРБАТОВЪ. ВРАЖДЕБНОСТЬ КО ВСЕМУ НѢМЕЦКОМУ. ОТКРЫТІЕ 19 ІЮЛЯ СЕССІЙ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХЪ ПАЛАТЪ. А. Н. КУЛОМЗИНЪ. УГНЕТЕННЫЯ НАСТРОЕНІЯ. ПАНИЧЕСКІЕ СЛУХИ. КРИТИКА ГРАФА В. Н. КОКОВЦОВА. ДОКЛАДЫ МИНИСТРОВЪ: А. А. ПОЛИВАНОВА И С. Д. САЗОНОВА. МНѢНІЯ ГЕНЕРАЛОВЪ ПАЛИЦЫНА И ДЖУНКОВСКАГО, САМАРИНА, ВАРУНЪ-СЕКРЕТА И ДР. ПИСЬМО А. П. СТРУКОВА. КНЯЗЬ Н. П. УРУСОВЪ О ГАЛИЦІЙСКОМЪ ФРОНТѢ. НАРАСТАНІЕ ВСЕОБЩАГО НЕДОВОЛЬСТВА. ОБРАЗОВАНІЕ ВЕРХОВНОЙ СЛѢДСТВЕННОЙ КОМИССІИ И ВСЛѢДЪ ЗА НЕЙ ОСОБЫХЪ СОВѢЩАНІЙ. СМѢНА ВЕРХОВНАГО КОМАНДОВАНІЯ. ПИСЬМО СЪ ПРОТЕСТОМЪ МИНИСТРОВЪ. ЗАСѢДАНІЕ 16 СЕНТЯБРЯ СОВѢТА МИНИСТРОВЪ ПОДЪ ПРЕДСѢДАТЕЛЬСТВОМЪ ГОСУДАРЯ. УВОЛЬНЕНІЕ КНЯЗЯ Н. Б. ЩЕРБАТОВА И А. Д. САМАРИНА. ВЫСОЧАЙШЕЕ НАЗНАЧЕНІЕ МЕНЯ 1 АВГУСТА ВЪ СОСТАВЪ ВЕРХОВНОЙ СЛѢДСТВЕННОЙ КОМИССІИ. ЕЯ ДѢЯТЕЛЬНОСТЬ. ПРЕДСѢДАТЕЛЬ — ГЕНЕРАЛЪ ПЕТРОВЪ. ЧЛЕНЫ: И. Я. ГОЛУБЕВЪ, ГЕНЕРАЛЪ ПАНТЕЛѢЕВЪ, СЕНАТОРЪ ПОСНИКОВЪ, ГРАФЪ В. А. БОБРИНСКІЙ И С. Т. ВАРУНЪ-СЕКРЕТЪ. ДѢЛО БЫВШАГО ВОЕННАГО МИНИСТРА СУХОМЛИНОВА. БЛОКЪ „ОБЩЕСТВЕННИКОВЪ”. РАСПРЕДѢЛЕНІЕ И ПОРЯДОКЪ СЛѢДСТВЕННЫХЪ РАБОТЪ. ПЕРЕИЗБРАНІЕ МЕНЯ 20 СЕНТЯБРЯ САМАРСКИМЪ ЗЕМСТВОМЪ ВЪ ЧЛЕНЫ ГОСУДАРСТВЕННАГО СОВѢТА. ОБСЛѢДОВАНІЕ МНОЮ ДѢЯТЕЛЬНОСТИ АРТИЛЛЕРІЙСКИХЪ ЗАВОДОВЪ. ЦАРИЦЫНСКІЙ ЗАВОДЪ. ИСТОРІЯ ЕГО ВОЗНИКНОВЕНІЯ. СЕНСАЦІОННЫЯ РАЗОБЛАЧЕНІЯ ГЕНЕРАЛА А. А. МАНИКОВСКАГО. МОРСКОЙ МИНИСТРЪ И. К. ГРИГОРОВИЧЪ. РОЛЬ ПРЕДСѢДАТЕЛЯ ГЕНЕРАЛА ПЕТРОВА. КОНЕЧНАЯ СУДЬБА НАЧАТАГО МНОЮ СЛѢДСТВІЯ. ОБЩІЕ ВЫВОДЫ

121

Вся наша съ женой поѣздка изъ Петербурга до родного Головкинскаго гнѣзда проходила въ той же безотрадной обстановкѣ мглы и сплошной гари, которая сопровождала насъ и при путешествіи отъ Германской границы до Невской столицы. Тусклое закопченое солнце, невѣроятно удушливая жара отъ продолжительно стоявшей засухи, дѣйствовали на насъ самымъ угнетающимъ образомъ. Даже, спускаясь изъ Нижняго по Волгѣ, мы не ощущали обычной свѣжести и чистоты воздуха, горѣли уже не торфяные болота, а необозримыя, окружавшія Волжскій бассейнъ, лѣсныя пространства... Казалось. что вся Россія горитъ... Сердце сжималось все сильнѣе отъ предчувствія чего-то неизбѣжнаго, рокового, по мѣрѣ разраставшихся политическихъ осложненій на Балканахъ — особенно послѣ вызывающей по своему грубо-ультимативному содержанію Австрійской ноты, предъявленной 10-го іюля Сербскому Правительству.

Тревожные слухи вскорѣ уступили мѣсто указамъ о мобилизаціяхъ — сначала частичной, а 18-го іюля — всеобщей. Война становилась уже не призракомъ, а страшной дѣйствительностью, воспринятой, впрочемъ, всѣми русскими людьми съ чувствомъ несомнѣннаго удовлетворенія. Слишкомъ великъ былъ позоръ, который причиненъ былъ нашимъ братьямъ-славянамъ оскорбительными для чести Сербской Державы австрійскими требованіями.

18-го числа того же іюля на сцену выступила Германія, дѣйствовавшая по указкѣ неуравновѣшеннаго и самонадѣяннаго Вильгельма. Его ультимативное предложеніе Русскому Правительству пріостановить военныя мѣры и отмѣнить указъ объ общей мобилизаціи въ указанный имъ срокъ до 12 ч. дня 19-го іюля — Государь не принялъ. Тогда Германія объявила Россіи войну.

20-го іюля былъ опубликованъ Высочайшій манифестъ, вызвавшій среди всѣхъ слоевъ населенія необъятной Россійской Имперіи огромный патріотическій подъемъ.

Повсемѣстно — не только въ губернскихъ, но и въ уѣздныхъ городахъ, также и во многихъ селахъ, происходили грандіозныя народныя манифестаціи и торжественныя уличныя шествія съ національными флагами и портретами Государя. Въ самой же столицѣ собравшаяся передъ Зимнимъ Дворцомъ многотысячная толпа, при появленіи Ихъ Величествъ на балконѣ, какъ одинъ человѣкъ пала на колѣни, оглашая воздухъ воодушевленными кликами „ура” и пѣніемъ „Боже Царя храни”...

Вслѣдъ за этимъ изданъ былъ указъ о назначеніи Великаго Князя Николая Николаевича главнокомандующимъ всей боевой Императорской Арміи.

Мобилизація прошла съ исключительнымъ и, какъ оказалось, совершенно неожиданнымъ для нашихъ враговъ успѣхомъ. Затронувъ всѣ слои россійскаго населенія, она въ нашихъ местахъ отразилась, главнымъ образомъ, на контингентѣ сельскохозяйственныхъ рабочихъ въ разгарѣ полевой уборки — т. н. ,,страдной поры”. Не мало оказалось призванныхъ среди гласныхъ и дворянства. Даже 53-лѣтній двоюродный мой братъ П. М. Наумовъ вынужденъ былъ облечься въ форму военнаго врача. Общій патріотическій подъемъ, охватившій страну, вызвалъ рядъ добровольческихъ поступленій, въ большинствѣ случаевъ среди интеллигенціи.

Трогательностью и торжественностью отличались проводы Самарскаго гарнизона.

Рядъ экстренныхъ Губернскихъ Собраній и засѣданій открывшихся 26-го іюля сессій обѣихъ законодательныхъ палатъ, тоже прошли въ условіяхъ исключительнаго патріотическаго воодушевленія, съ выраженіемъ горячихъ вѣрноподданическихъ чувствъ и завѣреній въ готовности жертвовать для защиты отечества достояніемъ и жизнью...

Одновременно съ началомъ открытія военныхъ дѣйствій, правительству пришлось спѣшно озаботиться организаціей врачебной помощи какъ на театрѣ боевыхъ операцій, такъ и въ тылу, гдѣ подъ флагомъ Краснаго Креста раскинута была по всей Россіи широкая сѣть лазаретовъ для больныхъ и раненыхъ воиновъ.

Руководство всей тыловой дѣятельностью Краснаго Креста было поручено Александру Дмитріевичу Самарину. Встрѣтившись со мною на открытіи экстренной іюльской сессіи Государственнаго Совѣта, онъ обратился ко мнѣ съ просьбой помочь ему въ возложенномъ на него отвѣтственномъ дѣлѣ. Я согласился, и Самаринъ передовѣрилъ мнѣ общее завѣдываніе Краснокрестными организаціями во всей восточной области Европейской Россіи.

Съ самаго начала дѣятельность моя въ качествѣ Главноуполномоченнаго огромнаго тылового района протекала въ условіяхъ, чреззвычайно неблагопріятныхъ. Полномочія, которыя были мнѣ предоставлены по наспѣхъ выработаннымъ инструкціямъ, не заключали въ себѣ точныхъ указаній относительно взаимоотношеній моихъ съ высшими административными чинами губерній, находившихся въ моемъ вѣденіи, а также съ мѣстными общественными, земскими и городскими учрежденіями. Даже самыя границы упомянутой „восточной области Европейской Россіи, гдѣ должна была протекать моя дѣятельность, не были опредѣленно установлены, и чуть ли не каждый мѣсяцъ подвергались измѣненіямъ.

Фактически дѣло удавалось наладить лишь благодаря добрымъ отношеніямъ, установившимся у меня съ лицами и учрежденіями, при любезномъ содѣйствіи которыхъ надо было осуществлять возложенныя на меня краснокрестныя заданія.

Надо отдать справедливость, какъ земства, такъ и города, отнеслись къ дѣлу съ исключительной отзывчивостью и энергіей. Въ какіе-нибудь три - четыре месяца въ одной Самарѣ земствомъ были выстроены и превосходно оборудованы десять деревянныхъ лазаретныхъ помѣщеній, въ дополненіе къ больницамъ — земскимъ, городскимъ и частнымъ, ранѣе существовавшимъ въ городѣ.

Надо имѣть въ виду, что Самара являлась центральнымъ узловымъ пунктомъ, на которомъ временами происходило значительное скопленіе привезеннаго со всѣхъ фронтовъ искалѣченнаго войной несчастнаго люда. Часть раненыхъ привозили въ Самару по Волгѣ, часть присылали по Сызранскому желѣзнодорожному пути. Въ Самарѣ производилась пересадка больныхъ и раненыхъ воиновъ съ судовъ въ вагоны для дальнѣйшей отправки ихъ по Златоустовскому или Оренбургскому направленію, и обратно. Изъ вагоновъ ихъ высаживали и помѣщали на суда, для отправки въ другія мѣста по Волгѣ и для размѣщенія въ лазаретахъ, устроенныхъ приволжскими земствами, городами и селеніями.

Съ 1914 - 1915 г. г. времени ушло не мало. Я теперь не могу привести точныхъ цифръ. Но дѣятельность мѣстныхъ общественныхъ учрежденій и нѣкоторыхъ частныхъ лицъ была полна самоотверженія.

Въ моемъ кабинетѣ висѣла большая карта Восточнаго Приволжья, со всѣмъ Камскимъ бассейномъ, на которой я отмѣчалъ краснокрестными флажками пункты, извѣщавшіе меня объ открытіи у нихъ лазаретныхъ помѣщеній. Задолго до конца навигаціоннаго періода, иначе говоря — еще въ сентябрѣ 1914 года, карта эта, въ особенности по рѣчнымъ и желѣзнодорожнымъ развѣтвленіямъ, была сплошь испещрена такими значками...

Война оказалась безпримѣрной, какъ въ отношеніи количества бойцовъ, такъ и въ смыслѣ жестокости способовъ ея веденія. Лазареты стали быстро заполняться. Работа закипѣла во всю. Завѣдываніе чрезмѣрно обширной областью оказалось для меня невыполнимымъ. Еле хватало силъ и времени справляться съ однимъ Самарскимъ Приволжскимъ округомъ, съ которымъ тѣсно были связаны губерніи Уфимская и Оренбургская. Въ этихъ рамкахъ мое руководство и наблюденіе, какъ Краснокрестнаго Главноуполномоченнаго еще могло быть осуществлено. Я попросилъ Самарина ограничить мой районъ тремя губерніями: Самарской, Уфимской и Оренбургской. Онъ на это согласился.

Осенью 1914 года, въ Москвѣ возникли двѣ общественныя организаціи — Всероссійскій Общеземский и Городской Союзы. Они сразу же заняли въ странѣ видное положеніе, благодаря предоставленію имъ Правительствомъ значительныхъ денежныхъ ассигновокъ. Дѣятельность этихъ организацій, сконцентрировавшихъ вокругъ себя земскую и городскую „интеллигенцію” либерально-оппозиціоннаго уклона, и возглавленныхъ небезызвѣстными общественными дѣятелями того же толка — кн. Г. Е. Львовымъ и М. В. Челноковымъ,. — была направлена на удовлетвореніе тѣхъ же нуждъ, которыя были предметомъ заботъ краснокрестныхъ организацій. Союзы возбудили ходатайство о полученіи ими права дѣйствовать подъ тѣмъ же флагомъ Краснаго Креста, на что правительство отвѣтило согласіемъ.

Въ результатѣ, какъ на фронтѣ, такъ и въ тылу, Земскій и Городской Союзы стали работать параллельно съ основными учрежденіями Краснаго Креста, а мѣстные земства и города, ранѣе дѣйствовашіе подъ руководствомъ краснокрестныхъ уполномоченныхъ, стали мало-помалу отходить отъ первоначальной своей связи съ Главнымъ Управленіемъ Краснаго Креста и примыкать къ возникшимъ объединеніямъ — общеземскому и общегородскому.

Подобное положеніе вещей не могло способствовать успѣху общаго дѣла и не облегчало моей работы, какъ отвѣтственнаго руководителя всей краснокрестной дѣятельностью завѣдываемаго мною района. По цѣлому ряду срочныхъ вопросовъ, связанныхъ съ функціонированіемъ земскихъ и городскихъ лазаретовъ, приходилось обращаться за справками и указаніями то къ Главноуполномоченному Самарину, то къ предсѣдателямъ Земскаго или Городского Союзовъ.

Не могу не вспомнить одного случая, въ достаточной степени характеризующаго нынѣ историческую личность князя Георгія Евгеньевича Львова, какъ управителя въ описываемое время только общеземской организаціи, а спустя два года, уже всей бывшей Россійской Имперіи.

Въ одинъ изъ проѣздовъ черезъ Москву, зимой 1914-1915 г.г., мнѣ понадобилось, ради выясненія цѣлаго ряда серьезнѣйшихъ вопросовъ по земской лазаретной дѣятельности, лично повидать кн. Львова.

Обширное помѣщеніе было биткомъ набито. Среди общей сутолоки и шумнаго гула голосовъ, вперемежку с трескотней пишущихъ машинъ, меня провели въ предсѣдательскій кабинетъ, въ который вскорѣ же за мной не вошелъ, а скорѣе вбѣжалъ, самъ князь Георгій Евгеньевичъ Львовъ, имѣвшій видъ въ конецъ замотаннаго человѣка.

Предупредительно извинившись, что за массой дѣлъ онъ не располагаетъ достаточнымъ досугомъ, князь попросилъ меня изложить все то, что представлялось необходимымъ для совмѣстнаго нашего съ нимъ обсужденія и разрѣшенія. Къ сожалѣнію, мнѣ этого не удалось сдѣлать, такъ какъ ежеминутно къ намъ врывались какіе-то взъерошенные типы съ разными бумажками и запросами... Бумажки эти Львовъ, не глядя, подписывалъ, а на устные вопросы лишь всплескивалъ руками и бросалъ своимъ истомленнымъ голосомъ: — Дѣлайте, что хотите!.. Вѣдь даны же вамъ общія указанія!.. — Въ довершеніе всего, въ нашу комнату ввалилась многолюдная „делегація”, которая въ самой безцеремонной формѣ потребовала, чтобы несчастный Львовъ, совмѣстно съ ними, отправился куда-то по срочному для нихъ дѣлу.

Еще разъ передо мной извинившись, князь, безпомощно разведя руками, мнѣ заявилъ: — Вы видите, какъ меня треплютъ! Дорогой Александръ Николаевичъ! Я весь къ вашимъ услугамъ, и распоряжайтесь отъ моего имени какъ только вамъ для дѣла представляется нужнымъ.. Если вамъ необходимо, чтобъ я немедленно преподалъ для вашего района тѣ или другія инструктивныя указанія, не откажите сдѣлать это сейчасъ же сами... Садитесь за мой столъ... Напишите, что нужно, а телеграмму отправитъ мой курьеръ. Меня же простите — я вынужденъ васъ покинуть... Отъ души желаю вамъ всяческаго успѣха!... — Съ этими словами князь, пожавъ мнѣ наскоро руку, устремился къ выходу. Я остановилъ его и поспѣшно спросилъ: — Кто же подпишетъ составленную мною для Самары телеграмму? — Возьмите, да и поставьте сами подъ нею мою подпись! — послышался быстрый отвѣтъ: — Повторяю, я заранѣе согласенъ на все, что вами въ телеграммѣ будетъ изложено!.. — Черезъ секунду кабинетъ опустѣлъ.

Оставишь въ одиночествѣ, я не скоро пришелъ въ себя отъ его словъ и вообще отъ всего поведенія человѣка, стоявшаго во главѣ огромной всероссійской организаціи...

Вѣроятно, не мнѣ первому и не мнѣ послѣднему Львовъ давалъ право подписывать его фамилію подъ оффиціальнодѣловыми бумагами, содержаніе коихъ ему не было извѣстно. Подобное невѣроятно-легкомысленное отношеніе князя къ значенію и достоинству своей предсѣдательской подписи, въ связи со всѣмъ тѣмъ, что происходило на моихъ глазахъ въ его кабинетѣ, — сразу же заставило меня подумать объ этомъ почему-то стяжавшимъ себѣ немалую популярность общественномъ дѣятелѣ, какъ о человѣкѣ опредѣленно неспособномъ нести обязанности отвѣтственнаго управителя.

Тогда же у меня создалось убѣжденіе, что за спиной подобнаго предсѣдателя самозванно народившагося Общеземскаго Союза, во всѣхъ дѣлахъ, намѣреніяхъ и отчетности долженъ царствовать сильнѣйшій произволъ, партійное засилье и безграничный денежный хаосъ. Впослѣдствіи мои предвидѣнія, къ глубокому сожалѣнію, полностью оправдались.

Не добившись при личномъ моемъ свиданіи съ Львовымъ никакого толка, и само собой отказавшись отъ мысли воспользоваться его совѣтомъ, я рѣшилъ впредь дѣйствовать совершенно самостоятельно, держась лишь общей линіи съ А. Д. Самаринымъ, съ которымъ у меня въ нашей совмѣстной работѣ по Красѣому Кресту установился полнѣйшій контактъ.

Подѣлившись съ нимъ своими впечатлѣніями о князѣ Львовѣ, я услыхалъ отъ Александра Дмитріевича подтвержденіе моей оцѣнки этого дѣятеля, волею судебъ, года черезъ два послѣ описаннаго мною съ нимъ свиданія, сыгравшаго въ исторіи Россійской государственной жизни роковую губительную роль.

Быстро разраставшійся кругъ военныхъ операцій; образованіе четырехъ боевыхъ фронтовъ; безпрерывно увеличивавшійся контингентъ раненыхъ и больныхъ воиновъ; параллельная дѣятельность разнообразныхъ краснокрестныхъ учрежденій, требовавшихъ большой между собою согласованности — все это вызывало повелительную необходимость въ образованіи сильной и авторитетной объединяющей власти, для общаго руководства всѣмъ военно-санитарнымъ дѣломъ, какъ на фронтѣ, такъ и на всемъ огромномъ пространствѣ Имперіи.

Власть эта по Высочайшему повелѣнію была вскорѣ создана и ввѣрена въ руки опытнаго и рѣшительнаго борца съ народными эпидемическими бѣдствіями. Одно имя принца Александра Петровича Ольденбургскаго заставило сразу „подтянуться” всѣхъ дѣятелей, ему подвѣдомственныхъ.

Всѣмъ извѣстно было основное свойство горячаго и прямолинейнаго принца — никого и ничего не щадить на пути достиженія успѣха въ принятомъ на себя государственномъ дѣлѣ. Его Высочеству были даны диктаторскія полномочія, а на мѣстахъ непосредственными его агентами являлись начальники губерній, съ которыми мнѣ, какъ краснокрестному уполномоченному, приходилось ближе всего считаться, какъ съ инстанціей, располагавшей наибольшей властью и наиболѣе оффиціально-авторитетной.

Съ этого момента насталъ періодъ ,постояннаго и не всегда для дѣла полезнаго вмѣшательства высшей губернской администраціи въ жизнь и распорядки краснокрестныхъ учрежденій. Губернаторомъ въ Самарѣ былъ въ то время Н. В. Протасьевъ, о которомъ я ранѣе отозвался, какъ о человѣкѣ пріятномъ, покладистомъ и благожелательномъ. Вице-Губернаторомъ, послѣ фонъ-Витте, былъ назначенъ къ намъ князь Сергѣй Васильевичъ Горчаковъ, бывшій морякъ, чуть не погибшій въ Цусимскомъ бою, и служившій затѣмъ въ Курской губерніи Уѣзднымъ Пердводителемъ.

Князь Сергѣй Васильевичъ былъ слабо подготовленъ для несенія возложенныхъ на него Министромъ Маклаковымъ вице-губернаторскихъ обязанностей, но обладалъ зато иными привлекательными качествами, отчасти личными, частью унаслѣдованными имъ отъ былой офицерской, да еще морской, службы, благодаря которымъ онъ быстро снискалъ къ себѣ общія симпатіи самарскаго общества, въ особенности, среди мѣстнаго дворянства. Лично я князя, несмотря на нѣкоторыя его слабости и недостатки (а у кого ихъ нѣтъ?!), сердечно полюбилъ и посильно старался содѣйствовать его служебной жизни.

Въ лицѣ Протасьева и князя Горчакова я имѣлъ безусловно доброжелательныхъ сотрудниковъ, чего, къ сожалѣнію, нельзя было сказать про Лялина, ими же уполномоченнаго для наблюденія за дѣятельностью врачебно-санитарныхъ учрежденій въ губерніи. Онъ оказался пренепріятымъ и заносчивымъ чиновникомъ, способнымъ обо всемъ доносить начальству въ превратномъ и пристрастномъ видѣ. Въ жизни нашихъ краснокрестныхъ учрежденій, дотолѣ спокойно-дѣловой, настала прискорбная пора всевозможныхъ осложненій чисто личнаго характера. Въ концѣ концовъ, пришлось обратиться съ просьбой къ Протасьеву о замѣнѣ Лялина болѣе подходящимъ лицомъ. У общеземской организаціи былъ тоже свой особый мѣстный уполномоченный — нашъ самарскій дворянинъ Н. А. Самойловъ. Это былъ работникъ чрезвычайно толковый и энергичный, съ которымъ у меня установились наилучшія дѣловыя связи, а Лялинъ позволялъ себѣ распускать о немъ всевозможныя инсинуаціи.

Дѣло, которому мы всѣ цѣликомъ себя отдавали, являлось само по себѣ настолько серьезнымъ и идейно-возвыщеннымъ, что безпрестанныя мелочныя личныя придирки чиновныхъ ничтожествъ, подобныхъ Лялину, въ сильнѣйшей степени раздражали самоотверженныхъ краснокрестныхъ работниковъ и создавали нервное настроеніе, далеко не въ пользу мѣстной администраціи. Съ этимъ нельзя было не считаться.  По мѣрѣ того, какъ война затягивалась и выяснялись явные недостатки въ ея веденіи, замѣтно возрастало общее недовольство. Оно зарождалось, съ одной стороны, на почвѣ всенародной нервной подавленной неудовлетворенности, вызванными боевыми неудачами, а съ другой — подъ вліяніемъ зловредныхъ слуховъ, стремившихся использовать тяжкое для Россіи время въ цѣляхъ дискредитированія власти и всего государственнаго порядка.

Въ этомъ отношеніи лазаретная жизнь представляла для агитаторской дѣятельности исключительно благопріятную обстановку. Послѣ кровопролитнѣйщихъ боевъ, сопровождавшихся массовыми газовыми отравленіями, поѣзда еле успѣвали развозить по тыловымъ линіямъ тысячи искалѣченныхъ жертвъ. Всѣ заготовленныя лазаретныя помѣщенія очень быстро были до послѣдней койки заполнены ранеными и больными воинами. Вся первоначально оборудованная ихъ сѣть, также какъ и сформированные въ началѣ войны кадры врачебнаго персонала, оказались далеко недостаточными для удовлетворенія потребностей страшной дѣйствительности. Приходилось въ самомъ срочномъ порядкѣ увеличивать количество мѣстъ пріемки для безпрерывно присылаемыхъ со всѣхъ четырехъ фронтовъ мучениковъ воинскаго долга, и въ то же время, такъ же наспѣхъ, пополнять и контингентъ врачей, фельдшеровъ и сестеръ милосердія. Въ медицинскомъ составѣ также съ начала войны происходила убыль и на самомъ театрѣ военныхъ дѣйствій, а главнымъ образомъ, въ результатѣ всевозможныхъ эпидемическихъ заболѣваній и общаго переутомленія.

Пополненіе это приходилось производить почти безъ всякаго разбора и брать всѣхъ, кого мало-мальски можно было использовать для удовлетворенія острой нужды во врачебносанитарномъ персоналѣ. При этихъ условіяхъ въ лазаретную среду стали незамѣтно проникать элементы, которые пользовались лазаретными палатами, какъ своего рода аудиторіями, заполненными людьми, не только физически потерпѣвшими отъ ужасовъ войны, но которыхъ въ большинствѣ случаевъ эти ужасы ожесточили. Они съ жадностью впитывали осторожныя по формѣ, вкрадчивыя, но ядовитыя проповѣди о вредѣ царизма, о классовомъ неравенствѣ, о помѣщичьемъ засиліи и пр. Въ дополненіе къ словеснымъ поученіямъ, въ палатахъ тайно раздавались нелегальныя брошюрки, которыя, украдкой отъ начальства, читали вслухъ больнымъ ихъ грамотные товарищи.

Я близко познакомился съ лазаретнымъ бытомъ, не столько какъ руководитель всей дѣятельностью краснокрестныхъ учрежденій въ обширномъ Приволжскомъ районѣ, сколько благодаря непосредственному завѣдыванію устроеннымъ мною въ домѣ дворянства нашимъ лазаретомъ. Онъ содержался на частныя средства графа Голенищева-Кутузова, мои и нѣкоторыхъ лицъ, а также на средства самарскаго дворянства. Незадолго до войны я сдѣлалъ пристройку къ верхнему этажу дворянскаго дома. Я размѣстилъ въ немъ до двадцати коекъ для выздоравливавшихъ послѣ операціи воиновъ, которые поступали ко мнѣ изъ самарскихъ хирургическихъ лечебницы Для нихъ было отведено три смежныхъ комнаты, а черезъ корридоръ была обширная столовая, ванная и комната сестры милосердія. Пища готовилась въ общей кухнѣ, расположенной въ нижнемъ этажѣ зданія и обслуживавшей, наряду съ лазаретомъ, дворянскій женскій интернатъ.

Ближайшей моей сотрудницей по завѣдыванію дворянскимъ лазаретомъ была почтенная Софья Ѳедоровна Дурасова, состоявшая во все время моего предводительства начальницей интерната.

Софья Ѳедоровна принадлежала къ славному Бугурусланскому роду Дурасовыхъ, приходясь родною сестрой Петру Ѳедоровичу Дурасову — выдающемуся самарскому дѣятелю по землеустройству.

Дѣловитая, ровная и вмѣстѣ съ тѣмъ, энергично-настойчивая, Софья Ѳедоровна была идеальной и мудрой наставницей ввѣренной ея попеченію дворянской женской молодежи. Столь же добросовѣстно она отнеслась и къ новымъ своимъ обязанностямъ ,по хозяйственному завѣдыванію дворянскимъ лазаретомъ. Совмѣстно съ приглашенной мною сестрой милосердія Илларіоновой, откомандированной въ мое распоряженіе Ольгинской общиной, Софья Ѳедоровна вела порученное ей дѣло безукоризненно и пользовалась со стороны больныхъ большимъ уваженіемъ.

Ежедневно бывая въ своемъ лазаретѣ и интересуясь всѣмъ происходившимъ въ его стѣнахъ, я не могъ не видѣть, какъ охотно, даже жадно, слѣдили мои больные, грамотные и неграмотные, за всѣмъ, что касалось хода военныхъ дѣйствій, политики, государственной жизни и, въ частности, устроенія деревни и общекрестьянскаго земельнаго благополучія.

Для больныхъ и ихъ развлеченія заведены были шахматы, собрана была библіотека, предлагались газеты. Въ столовой стоялъ грамофонъ; но все это ихъ сравнительно мало интересовало. Ихъ тянуло къ живымъ собесѣдованіямъ на широкія темы,, среди которыхъ видное мѣсто занималъ вопросъ о причинахъ возникновенія настоящей войны и объ явныхъ недочетахъ нашего военнаго снабженія, которыхъ отъ нихъ скрыть было нельзя. Почти ежедневно, иногда подолгу, приходилось засиживаться съ моими лазаретными друзьями, посильно удовлетворяя ихъ любознательность. Дѣлалъ я это очень охотно, благодаря ихъ явной довѣрчивости ко мнѣ и моимъ словамъ, которая выражалась на окружавшихъ меня простыхъ и привѣтливыхъ лицахъ.

Въ то же время въ моей головѣ иногда зарождалась жуткая мысль, о роли, которую лазареты могутъ сыграть въ жизни и психикѣ милліоновъ людей, какъ своего рода народныя аудиторіи. Это страшное, что мнѣ въ то время мерещилось, впослѣдствіи сбылось. Не сразу, не въ начальный періодъ войны, когда всѣ находились еще подъ воздѣйствіемъ неостывшаго патріотическаго подъема, а приблизительно годъ спустя, когда эти чувства смѣнились иными настроеніями.

Съ конца 1915 года — вотъ когда стала замѣтно измѣняться общая картина лазаретной жизни, какъ въ отношеніи состава медицинскаго персонала, такъ и въ смыслѣ настроеній раненыхъ и больныхъ воиновъ. Среди первыхъ, въ особенности въ учрежденіяхъ, содержавшихся за счетъ Всероссійскихъ Общеземскаго и Городского Союзовъ, пріютилось не мало агитаторовъ, что же касается больныхъ, переполнявшихъ лазареты, то вмѣсто прежняго привѣтливаго радушія и открытаго довѣрчиваго отношенія, въ нихъ стали проявляться признаки явной разочарованности и затаеннаго озлобленія. Это было результатомъ двухъ основныхъ факторовъ: военныхъ неудачъ, главнымъ образомъ лѣтняго отступленія нашихъ войскъ изъ Галиціи и Польши, и — тлетворной лазаретной пропаганды, борьба съ которой представлялась дѣломъ почти недостижимымъ въ силу исключительно благопріятныхъ для нея условій.

122

Несмотря на усиленный притокъ осенью 1914 года въ Самару раненыхъ, въ то время все же еще удавалось ихъ благополучно размѣщать по имѣвшимся въ моемъ распоряженіи больницамъ и лазаретамъ, въ крайнемъ случаѣ — переправлять ихъ въ дальніе пункты по желѣзнодорожнымъ развѣтвленіямъ на Уфу и Оренбургъ. Но наканунѣ 1915 года Самару совершенно неожиданно постигло тяжкое бѣдствіе, серьезно повліявшее на установившійся ходъ работы мѣстныхъ Краснокрестныхъ учрежденій.

Начавшаяся 20-го октября 1914 года война съ Турціей, сосредоточившись въ районѣ Кавказской пограничной полосы, постепенно стала принимать серьезные размѣры, расширяя зону своихъ дѣйствій и сопровождаясь одно время блестящими успѣхами русскаго оружія съ массовыми захватами въ плѣнъ турецкихъ частей. Среди плѣнныхъ вспыхнули жестокія эпидеміи сыпного тифа и холеры. Несмотря на это, по распоряженію властей лриступлено было къ спѣшной эвакуаціи накопившагося въ Закавказья огромнаго контингента плѣнныхъ турокъ. По чьему-то великому и преступному недомыслію, было рѣшено разсылать по главнымъ россійскимъ желѣзнодорожнымъ артеріямъ, разнося такимъ образомъ по всей странѣ эпидемическую заразу.

Подобная участь постигла и несчастную нашу Самару, какъ центральную узловую станцію большого желѣзнодорожнаго пути. На рождественскіе праздники и подъ самый новый 1915-й годъ въ Самару стали подходить одинъ поѣздъ за другимъ, съ вагонами, переполненными плѣнными турками, почти поголовно больными тифомъ или холерой. При разгрузкѣ же ихъ на станціи случалось, что рядомъ съ несчастными людьми, полуживыми отъ холода, голода и болѣзней, лежали трупы ихъ закоченѣвшихъ земляковъ.

Нельзя забыть того ужасающаго впечатлѣнія, которое мы съ губернаторомъ Протасьевымъ однажды испытали, присутствуя при разгрузкѣ вагоновъ, подошедшихъ къ Самарскому вокзалу, съ турками, взятыми въ плѣнъ послѣ Сарыкамышскихъ боевъ.

Отперевъ у перваго вагона засовы и раздвинувъ дверь, мы отшатнулись въ сторону, такъ какъ изъ раскрытаго вагона вывалилось на насъ нѣсколько труповъ со сведенными конечно

стями и страшнымъ выраженіемъ открытыхъ омертвѣлыхъ глазъ. Ихъ чуть живые спутники по вагону мало чѣмъ отъ нихъ отличались. Большинство лежало безъ сознанія въ тифозномъ бреду,, мучилось въ холерныхъ корчахъ, или сгорало отъ гангрены. Ихъ чудомъ удѣлѣвшіе земляки, въ самомъ жалкомъ видѣ, ютились по угламъ. Нѣкоторые вагоны представляли собой сплошныя мертвецкія. Тому, что я сейчасъ пишу, многіе могутъ не повѣрить, но все это такъ въ дѣйствительности и было. Присылка ,подобныхъ ,,мертвых" поѣздовъ, какъ мы ихъ печально прозвали, застала насъ, „Самарцевъ”, положительно врасплохъ. На станціи временами скапливалась такая масса привезенныхъ „вагонныхъ мертвецовъ”, что губернская администрація не успѣвала ихъ предавать землѣ, и ей приходилось нанимать на городской окраинѣ особые дворы, гдѣ турецкіе трупы складывались въ огромные, страшные штабели. Ихъ обливали керосиномъ и затѣмъ сжигали на мѣстѣ. Останки зарывали въ земляныя глубокія ямы на особомъ кладбищѣ.

Что же касается больныхъ турокъ, доставленныхъ къ намъ еще живы'ми, то съ ними было немало тяжелыхъ хлопотъ,, въ силу того, что самарскіе лазареты уже ранѣе были переполнены людьми, пострадавшими на западныхъ фронтахъ. Для присланныхъ съ Кавказа заразныхъ турокъ, ради изоляціи, приходилось подыскивать частные особняки, гдѣ-либо въ сторонѣ отъ городского центра. Появленіе этихъ больныхъ повлекло за собой, какъ неизбѣжное слѣдствіе безпощадной эпидемической заразы, значительныя потери среди врачебнаго и ухаживающаго персонала.

Въ связи съ этими тяжкими для Самары событіями, вспоминается мнѣ мимолетный пріѣздъ, или скорѣе — заѣздъ, въ нашъ городъ, въ началѣ января 1915 года самого принца Александра Петровича Ольденбургскаго, котораго мнѣ тогда впервые пришлось видѣть, и наблюдать незаурядныя манеры Верховнаго Санитарнаго Начальника.

Только наканунѣ получилъ губернаторъ телеграфное извѣщеніе о прибытіи къ намъ, въ 10 час. вечера, 10-го января 1915 года* Его Императорскаго Высочества, возвращавшагося съ Кавказа и имѣвшаго цѣлью объѣхать всѣ наиболѣе важные пункты, обслуживавшіе врачебно-санитарную помощь разосланнымъ изъ Закавказья плѣннымъ туркамъ. Извѣщеніе это вызвало среди самарцевъ немалую суматоху и подѣйствовало на мѣстный начальствующій персоналъ настолько панически, что люди стали въ нѣкоторомъ родѣ неузнаваемы...

И Губернаторъ и другіе губернскіе чины, вѣдомства которыхъ, казалось бы, никакого отношенія къ принцу не имѣли,, впали въ подавленное настроеніе, ожидая чего-то рокового, стихійнаго...

*Съ 1915-го года мои воспоминанія будутъ вестись по повседневнымъ записямъ сохранившихся съ этого времени моихъ дневниковъ,

Все спѣшно, лихорадочно приводилось въ порядокъ; въ теченіе чуть ли не всей ночи и остававшагося дня, усердно изготавливался представителями разновѣдомственныхъ санитарно-лечебныхъ учрежденій общій рапортъ Его Высочеству.

Насталъ часъ указаннаго въ депешѣ прибытія спеціальнаго поѣзда Верховнаго Начальника Санитарной части. Былъ январскій морозный день. Стояла отвратительная погода. Метель неистово бушевала, все занося снѣгомъ на своемъ пути. Въ вечерней мглѣ мелькнули два еле примѣтныхъ огня. Шипя и пыхтя, сплошь облѣпленный ледяными сосульками, паровозъ медленно проползъ мимо насъ, въ послѣдній разъ глубоко вздохнулъ и остановился.

Поѣздъ былъ небольшой. Изъ дверки передняго вагона вышло нѣсколько человѣкъ, въ ихъ числѣ былъ бывшій Петербургскій Губернскій Предводитель, графъ В. В. Гудовичъ, состоявшій въ распоряженіи принца. Мы обрадовались другъ другу и поспѣшили пройти въ пріемную вокзальную комнату, чтобъ наскоро переговорить о предстоявшемъ пріемѣ у Его Высочества. По словамъ Гудовича, принцъ пріѣхалъ спеціально для того, чтобы устроить на Самарскомъ пунктѣ все необходимое для осмотра пересылаемыхъ изъ Закавказья огромныхъ партій плѣнныхъ турокъ, которыхъ придется размѣстить по больницамъ.

— Его это дѣло очень нервируетъ, — спѣшилъ пояснить Гудовичъ.— Не дай Богъ, если принцъ отъ васъ, а въ особенности отъ губернатора, получит уклончивый отвѣтъ. Плохо вамъ придется... Совѣтую идти самымъ рѣшительнымъ образомъ ему навстрѣчу — тогда обойдется.  

Съ этими словами графъ торопливо направился къ вагону Его Высочества.

Дверь вагона, наконецъ, растворилась, и моложавый стройный господинъ, одѣтый въ смѣшанную краснокрестнопридворную форму, оказавшийся графомъ Сюзоръ, пригласилъ всѣхъ насъ въ вагонъ. Первымъ поднялся сильно волновавшійся Протасьевъ; за нимъ, въ егермейстерскомъ зимнемъ пальто, съ краснокрестной повязкой на рукѣ, вошелъ я. За нами потянулся рядъ высшихъ губернскихъ чиновъ и общественныхъ дѣятелей, имѣвшихъ непосредственную связь съ врачебно-санитарной организаціей. Въ общемъ, въ небольшой вагонный салонъ вошло человѣкъ восемь и двое или трое изъ свиты Его Высочества.

Въ дальнемъ углу этого салона стоялъ, прислонившись къ стѣнкѣ, скрестивъ на груди руки, довольно высокаго роста, крупнаго тѣлосложенія человѣкъ, одѣтый въ генералъ-адъютантскую, цвѣта хаки, однобортную тужурку, съ георгіевскимъ крестомъ въ петличкѣ. Всѣ мы тотчасъ же догадались, что стоимъ передъ самимъ принцемъ. При видѣ насъ, онъ отрывисто бросилъ — Здравствуйте... Прошу сѣсть., и при этомъ показалъ на стоявшую вдоль вагонныхъ стѣнъ скудную мебель.

Быстро опустившись на свое кресло, Его Высочество обратился къ стоявшему впереди всѣхъ Протасьеву, не успѣвшему даже, какъ полагалось, отрапортовать Авгуетѣйшей Особѣ, и, показывая на рядомъ съ нимъ стоявшій стулъ, еще рѣзче пробурчалъ: — Да садитесь же — говорятъ вамъ!..

Я подтолкнулъ растерявшагося Николая Васильевича на указанный стулъ и самъ усѣлся около него.

Лицо принца, довольно ярко освѣщенное небольшой электрической потолочной люстрой, находилось отъ меня такъ близко, что я его могъ отлично разсмотрѣть. Несмотря на нѣсколько грубоватыя очертанія, оно производило скорѣе расплагающее къ себѣ впечатлѣніе. Въ общемъ, Его Высочество, несмотря на свои преклонныя лѣта, выглядѣлъ бравымъ генераломъ, видимо бодро переносившимъ свою хлопотливую и безпокойную службу.

—    Я заѣхалъ въ Самару, — тотчасъ же обратился принцъ къ намъ, — съ тѣмъ, чтобы предупредить васъ, какъ Начальника Губерніи, — Его Высочество зорко уставился на близко къ нему сидѣвшаго Протасьева, который подъ этимъ диктаторскимъ взоромъ всѣмъ своимъ большимъ туловищемъ качнулся въ мою сторону, — васъ и весь здѣшній врачебно-санитарный персоналъ, что изъ Закавказья началась эвакуація значительныхъ отрядовъ плѣнныхъ турокъ — численностью до 40.000 человѣкъ, среди которыхъ стала свирѣпствовать эпидемія тифа и холеры. Главнѣйшее направленіе этой отправки намѣчено по Сызрано-Самаро-Златоустовской магистрали. По пути будетъ организована фильтрація перевозимыхъ плѣнныхъ, чтобы отдѣлить больныхъ и размѣстить ихъ въ военныхъ госпиталяхъ, расположенныхъ вдоль желѣзнодорожныхъ линій. Пятую по счету фильтрацію мы съ профессоромъ Чистяковымъ (при этомъ онъ указалъ на профессора) намѣтили устроить въ Самарѣ. Мнѣ необходимо здѣсь въ срочномъ порядкѣ организовать помѣщеніе для дневной обсерваціи пересылаемыхъ турецкихъ партій... Имѣется у васъ такое помѣщеніе? — рѣзко обратился принцъ Ольденбургскій съ этимъ вопросомъ къ губернатору...

— Разрѣшите, Ваше Императорское Высочество, — несмѣлымъ голосомъ промолвилъ Протасьевъ, — доложить объ общемъ положеніи всего врачебно-санитарнаго дѣла во ввѣренной мнѣ губерніи и представить на Ваше Августѣйшее благовоззрѣніе составленный по сему особый рапортъ...

Съ этими словами Николай Васильевичъ собирался трясущимися руками раскрыть свой портфель, но его благимъ намѣреніямъ не суждено было осуществиться. Со стороны принца раздался нервный окрикъ: — Никакихъ рапортовъ мнѣ вашихъ не нужно, а прошу отвѣтить на мой вопросъ — есть у васъ то помѣщеніе, о которомъ я спрашиваю?

Наступило мертвое молчаніе, словно зловѣщее затишье передъ страшной грозой... Доносилось лишь неистовое завываніе метели. Мнѣ показалось, что вагонъ затрясся. На самомъ

дѣлѣ это было нервное трепетаніе навалившагося на меня всѣмъ своимъ корпусомъ несчастнаго Губернатора. Онъ очутился въ самомъ отчаянномъ положеніи, ибо помѣщенія, котораго отъ него требовалъ принцъ, въ его распоряженіи не имѣлось, а отвѣтить грозному Верховному Санитарному Начальнику словомъ „нѣтъ’’ Протасьевъ не рѣшался...

Долженъ сознаться, что я, вмѣстѣ съ нимъ, переживалъ жуткія минуты — тѣмъ болѣе, что лицо принца замѣтно побагровѣло, и его налившіеся кровью глаза не предвѣщали ничего добраго... Вдругъ у меня блеснула счастливая мысль. Это было нашимъ чудеснымъ спасеніемъ. Пока мы ждали поѣзда принца, Начальникъ Самаро-Златоустовской желѣзной дороги повелъ насъ съ губернаторомъ посмотрѣть только что выстроенный рядомъ съ вокзаломъ превосходный и огромный товарный пакгаузъ, предназначенный для склада и храненія привозимыхъ изъ Туркестанскихъ краевъ фруктовъ.

Побуждаемый единственнымъ желаніемъ выйти изъ положения, оказавшагося не лучше „губернаторскаго”, вѣрнѣе, для всѣхъ сквернаго, я рѣшился,, на вторично заданный грознымъ принцемъ вопросъ, дать за губернатора короткій отвѣтъ: — Помѣщеніе есть, Ваше Высочество! — при этихъ словахъ, вздрогнувшій и быстро обернувшійся въ .мою сторону, Губернаторъ окончательно меня придавилъ... Послышался внушительный голосъ принца: — Кто говоритъ? — Еле выглядывая изъ-за Губернатора, я назвалъ себя и, неожиданно для всѣхъ, тутъ же указалъ Его Высочеству на нововыстроенный вокзальный пакгаузъ, какъ на зданіе, по своему мѣстонахожденію и по размѣрамъ,, подходящее для обсерваціоннаго пункта.

Особенно былъ озадаченъ моимъ заявленіемъ Начальникъ дороги, которому я, подъ прикрытіемъ внушительной губернаторской персоны, дѣлалъ руками и глазами жесты, чтобы онъ сидѣлъ смирно. Его Высочество быстро всталъ, отрывисто бросивъ въ мою сторону: — Вотъ это дѣло!.. Сейчасъ же покажите мнѣ это помѣщеніе.

Онъ ушелъ въ свое купэ и тотчасъ же вернулся, одѣтый въ военнаго покроя полушубокъ, и сталъ всѣхъ торопить идти съ нимъ на осмотръ.

Въ тѣ нѣсколько минутъ, что принцъ отсутствовалъ, вокругъ меня произошло нѣчто невообразимое. Въ одно ухо я слышалъ упреки Начальника дороги; въ другое — сыпались похвалы и благодарности моихъ коллегъ, которыхъ я спасъ отъ грозившей опасности. Гудовичъ, подойдя ко мнѣ, дружески сказалъ: — Молодецъ!., а то худо было бы!..

Стремительный осмотръ пакгауза, при свѣтѣ электрическихъ фонарей, далъ самый благопріятный результатъ. Принцъ, посовѣтовавшись со своими сотрудниками, нашелъ предложенное помѣщеніе вполнѣ подходящимъ, и тутъ же предложилъ Губернатору приступить къ его оборудованію, причемъ далъ совѣтъ пустыя стѣны забрать двумя рядами толстаго картона. Повеселѣвшій принцъ сдѣлался неузнаваемъ — со всѣми сталъ любезно и привѣтливо бесѣдовать, пересыпая свой отрывистый разговоръ всевозможными шутками. Онъ даже успѣлъ съ нами подѣлиться нѣкоторыми своими фронтовыми впечатлѣніями, съ торжествомъ сообщивъ, что „двѣ недѣли какъ нѣмецкія гранаты не рвутся, и мѣди въ Германіи не хватаетъ”...

Въ то же время мнѣ удалось о многомъ поразспросить графа Гудовича. Отъ него я узналъ опечалившія меня свѣдѣнія про положеніе на Кавказскомъ театрѣ военныхъ дѣйствій, гдѣ русскія молодецкія войска совершали необычайно удалые подвиги, но въ сферѣ высшаго командованія отсутствовало, по его мнѣнію, твердое руководительство, и — по его выраженію — „ощущалась сплошная билиберда”... Прощаясь, я умолялъ Гудовича всячески воздѣйствовать на принца, чтобы заставить его уразумѣть всю чудовищность распоряженія о разсылкѣ по всей матушкѣ Руси больныхъ турокъ, повсемѣстно заражавшихъ тыловыя области.

Позже Его Высочество, видимо, самъ осозналъ допущенную имъ ошибку. Онъ былъ способенъ отмѣнять свои собственныя распоряженія также стремительно, какъ и ихъ отдавать. Во всякомъ случаѣ, этотъ страшный турецкій притокъ человѣческихъ страданій и людской заразы со временемъ прекратился, и Самара могла свободнѣе вздохнуть.

Не убоявшійся погоды, которая замѣтно стала стихать, какъ бы въ унисонъ съ перемѣной общаго настроенія, принцъ Ольденбургскій, обладавшій недюжинной энергіей, успѣлъ осмотрѣть только-что устроенный нашимъ земствомъ одиннадцатый т. н. сортировочный лазаретъ, отъ котораго пришелъ въ восторгъ. Въ общемъ, его заѣздъ въ Самару, продолжавшійся не болѣе двухъ съ половиной часовъ, произвелъ какъ на принца, такъ и на насъ, самарцевъ, самое благопріятноё впечатлѣніе. Одинъ лишь Начальникъ Самаро-Златоустовской дороги не могъ мнѣ простить неожиданный для него „подвохъ”... Поѣздъ Его Высочества отбылъ изъ Самары въ Пензу.

Послѣ отъѣзда принца, началась горячая работа по приспособленію спасительнаго пакгауза подъ обсерваціонный пунктъ. Приступлено было и къ подыскиванію помѣщеній подъ заразныя больницы. Со всѣмъ этимъ надо было спѣшить, такъ какъ въ Самару приходило до четырехъ поѣздовъ въ день, набитыхъ несчастными плѣнными.

123

Съ поздней осени 1914 года къ намъ съ фронта стали поступать невеселыя письма солдатиковъ — уроженцевъ Самарской губерніи, а также принадлежавшихъ Къ тѣмъ войсковымъ частямъ, которыя до войны стояли въ городѣ Самарѣ. Судя по ихъ сообщеніямъ, съ каждымъ днемъ, по мѣрѣ приближенія суроваго зимняго времени, положеніе ихъ на позиціяхъ становилось все тяжелѣе и вызывало съ ихъ стороны рядъ жалобъ на недостатокъ теплой одежи, обуви, бѣлья и пр...

Доходившій до насъ голосъ нашихъ кровныхъ защитниковъ, претерпѣвавшихъ тягости „окопнаго” существованія въ осеннее ненастье, позже и въ зимнюю стужу, — не могъ остаться безъ живого и горячаго отклика. Въ концѣ 1914 года въ Самарѣ сорганизовался многочисленный „Объединенный Комитетъ” изъ представителей рѣшительно всѣхъ правительственныхъ и общественныхъ учрежденій, всяческихъ частныхъ организацій и мѣстныхъ кружковъ. Въ него входили лица, принадлежавшія ко всѣмъ слоямъ и профессіямъ городского населенія. Комитетъ этотъ,, избравшій меня своимъ Предсѣдателемъ, поставилъ себѣ цѣлью организовать на самыхъ широкихъ началахъ не только въ городѣ, но и по всей губерніи, оборъ всего, что могло бы пригодиться нашимъ воинамъ. Надо отдать справедливость самарскому обществу, оно проявило въ то время рѣдкое единодушіе и исключительную отзывчивость. Самарцы все это исполняли съ необычайнымъ подъемомъ.

Не могу при этомъ не отмѣтить здѣсь заслугъ многихъ сотрудниковъ „Объединеннаго Комитета”, прежде всего такихъ лицъ, какъ докторъ И. А. Аристовъ и предсѣдатель биржевого комитета В. Н. Башкировъ.

Городской врачъ Аристовъ былъ чрезвычайно популярнымъ самарскимъ старожиломъ и незауряднымъ организаторомъ. Благодаря его исключительной энергіи и превосходному знанію города, начавшійся въ Самарѣ съ осени сборъ одежды,, теплой обуви, шерстяного бѣлья, нѣкоторыхъ питательныхъ продуктовъ и денегъ, сразу же принялъ организованный характеръ и, при горячемъ сочувствіи горожанъ, проходилъ съ исключительнымъ успѣхомъ. Бывали дни, когда сборы по всему городу производилъ самъ Аристовъ съ многочисленными своими сотрудниками. Населеніе о нихъ оповѣщалось заранѣе. Въ газетахъ печатались воззванія. По улицамъ расклеивали огромныя афиши съ нагляднымъ изображеніемъ положенія солдатъ въ окопахъ и призывомъ жертвовать все, что можетъ его смягчить. Плакаты того же содержанія прикрѣплялись къ фургонамъ, въ которыхъ Аристовъ со своими помощниками устраивали торжественныя процессіи по всему городу, останавливаясь на людныхъ площадяхъ или уличныхъ перекресткахъ и горячо призывая населеніе откликнуться, кто чѣмъ можетъ, на помощь героямъ — защитникамъ отечества. Бывали случаи, что изъ магазиновъ выносили цѣлыя кипы всяческаго носильнаго платья, бѣлья, обуви, разнихъ продуктовъ и т. п. Особенно успѣшны бывали подобныя уличныя процессіи, устраиваемыя комитетомъ передъ большими праздниками (Рождества Христова или Пасхи).

Владиміръ Николаевичъ Башкировъ появился въ Самарѣ сравнительно недавно и быстро съ ней сроднился. Энергичный, общительный, съ недюжинной смекалкой, Владиміръ Николаевичъ съ перваго же нашего съ нимъ знакомства мнѣ очень понравился. Не безъ нѣкотораго моего содѣйствія онъ, несмотря на свою молодость и недавнее появленіе въ Самарѣ, былъ избранъ, незадолго до войны, Предсѣдателемъ Биржевого Комитета. На этой должности онъ сразу же проявилъ себя въ качествѣ выдающагося дѣльца, Со временемъ, онъ доказалъ свои недюжинныя способности на отвѣтственной должности Самарскаго районнаго уполномоченнаго по заготовкѣ для военнаго вѣдомства хлѣбныхъ продуктовъ. Въ бытность мою Министромъ я далъ ему еще болѣе широкія права въ той же продовольственной области. При Временномъ Правительствѣ Башкировъ состоялъ недолгое время Товарищемъ Министра — сначала при Шингаревѣ и затѣмъ при Пошехоновѣ, завѣдуя все той же продовольственной частью.

Въ октябрѣ 1917 года, Владиміръ Николаевичъ, черезъ Сибирь и Японію, перебрался въ Америку, гдѣ, не зная языка, сумѣлъ въ Нью-Іоркѣ быстро оріентироваться и открыть хлѣбную контору: ,,Нью-Іоркъ — Самара Корпорейшенъ”.

Благодаря Башкирову, Объединенный Комитетъ получилъ для склада пожертвованныхъ вещей превосходное обширное помѣщеніе Самарской Биржи, куда свозились цѣлыя горы вещей. Все это тамъ же сортировалось многочисленными добровольцами.

Наряду съ вещевымъ сборомъ, приходилось обращаться къ населенію съ призывомъ о денежныхъ пожертвованіяхъ, которыя шли главнымъ образомъ на пріобрѣтеніе тѣхъ предметовъ, въ которыхъ на фронтахъ была острая нужда, и которые почему-либо не поступали къ намъ на склады, и на подарки къ праздникамъ. Деньги нужны были и на покрытіе неизбѣжныхъ расходовъ по Комитету.

Параллельно съ дѣятельностью Комитета, въ Самарѣ образовался многочисленный дамскій кружокъ, задавшійся цѣлью изъ пожертвованнаго матерьяла шить солдатское бѣлье и одежду. Работа эта, привлекшая массу сотрудницъ изъ всѣхъ слоевъ общества, производилась въ двухъ мѣстахъ: часть кружка, подъ руководствомъ губернаторши — энергичной Анны Васильевны Протасьевой, собиралась на губернаторской квартирѣ; остальныя объединялись вокругъ моей жены Анны Константиновны, и собирались въ домѣ Дворянства, гдѣ имъ была предоставлена обширная зала съ удобными столами для кройки.

Заготовленныя дамскимъ кружкомъ бѣльевыя и прочія вещи передавались въ распоряженіе Объединеннаго Комитета, гдѣ ихъ тщательно упаковывали. Уполномоченные Комитетомъ лица сопровождали посылаемый въ армію грузъ и довозили его до частей, которымъ онъ предназначался. Это давало жертвователямъ увѣренность, что вещи будутъ доставлены по назначенію. Періодическіе отчеты о вещевыхъ и денежныхъ поступленіяхъ помѣщались во всѣхъ самарскихъ газетахъ, забывшихъ на время войны свои былыя политическія распри.

Благодаря установившейся живой связи нашей отдаленной тыловой Самары съ фронтомъ у меня скопилась обширная солдатская корреспонденція исключительнаго историческаго интереса. Въ этихъ письмахъ изъ арміи, наряду съ благодарностью за посылки,, попадалось не мало описаній, касавшихся боевого быта ихъ авторовъ. Вся эта литература мною бережно хранилась съ тѣмъ, чтобы впослѣдствіи ее, наряду съ отчетностью о дѣятельности Объединеннаго Комитета, помѣстить въ музей Великой Европейской войны, который я имѣлъ въ виду основать при Дворянскомъ Домѣ.

Помимо дѣятельности, направленной на оказаніе матерьяльной помощи самарскимъ воинамъ,, Объединенный Комитетъ имѣлъ также значеніе, какъ показатель того единодушія и общаго патріотическаго подъема, которыми въ первый годъ великой войны были охвачены всѣ русскіе люди безъ различія служебнаго положенія, сословной своей принадлежности, занятій и даже политическаго направленія.

124

1915-му году суждено было въ моей жизни занять исключительное мѣсто: съ конца мая этого года я сталъ получать рядъ назначеній одно другого для меня неожиданнѣе и значительнѣе...

Началось съ порученія, возложеннаго на меня Главнымъ Управленіемъ Россійскаго Общества Краснаго Креста, приступить къ организаціи въ Самарѣ резервовъ военныхъ санитаровъ и военно-санитарныхъ обозовъ; 1-го августа состоялось Высочайшее назначеніе меня въ составъ Верховной Слѣдственной Комиссіи, а 10-го ноября того же памятнаго для меня года я былъ вынужденъ, по настойчивой волѣ Государя, принять постъ Министра Земледѣлія и одновременно должность Предсѣдателя Особаго Продовольственнаго Совѣщанія.

Всѣ эти назначенія сопряжены были съ крайне срочными и частью чрезвычайно сложными заданіями, всецѣло связанными съ исключительными условіями военнаго времени.

До принятія мною двухъ послѣднихъ назначеній, я могъ еще сравнительно свободно располагать своимъ временемъ, распредѣляя его между столичными служебными дѣлами, мѣстными самарскими и своими хозяйственными въ Головкинѣ и Симбирскѣ.

Самое распредѣленіе моего времени обычно носило характеръ лихорадочной спѣшки, и нерѣдко производилось по телеграфнымъ, подчасъ совершенно неожиданнымъ распоряженіямъ...

Часто наѣзжая въ Москву и Петербургъ, я имѣлъ обыкновеніе, прежде, чѣмъ приниматься за какія-либо дѣла, заѣзжать въ Москвѣ къ Иверской часовнѣ и затѣмъ къ чудотворной иконѣ Божьей Матери „Нечаянной Радости”; въ Петербургѣ — я заходилъ сначала въ сосѣднюю съ Европейской гостиницей часовенку на Невскомъ, а потомъ направлялся въ Александро-Невскую Лавру, гдѣ около серебряной гробницы св. Александра Невскаго любилъ обдумывать предстоящую мнѣ дѣятельность. Нерѣдко посѣщалъ я и домикъ Петра Великаго на Петербургской сторонѣ,, въ которомъ помѣщалась величайшая Петербургская святыня — икона Heрукотвореннаго Спаса съ надписью наверху: „Сердце царево въ руцѣхъ Божіихъ”.

Пріѣхавъ 16-го января въ Петроградъ, мы съ женой на другой же день утромъ побывали въ Александро-Невской Лаврѣ, гдѣ намъ хотѣлось посѣтить многочисленныя свѣжія могилы убитыхъ на поляхъ брани офицеровъ.

Обходя многочисленные ряды жертвъ воинскаго долга, мы набрели и на надгробный памятникъ знакомой намъ четы Богдановичей — престарѣлаго генерала Евгенія Васильевича и его супруги — Александры Викторовны.

Я зналъ старика — Евгенія Васильевича,, обычно одѣтаго въ генеральскую форму Императорскихъ Стрѣлковъ, еще зрячимъ. Впослѣдствіи онъ потерялъ зрѣніе, но это не мѣшало ему по-прежнему вести интересныя — полныя юмора и остроумія бесѣды, захватывавшія какъ его воспоминанія, такъ и самыя современныя и злободневныя темы. Несмотря на свои восемьдесятъ лѣтъ, Богдановичъ бодро переносилъ безконечные у него пріемы.

Худой, весь серебристо-бѣлый, съ типичной внѣшностью былого военнаго временъ Императора Александра Второго, имя котораго онъ благоговѣйно чтилъ, .благодаря своимъ многочисленнымъ друзьямъ и сохранившейся незаурядной памяти, былъ всегда въ курсѣ всѣхъ столичныхъ дѣлъ и новостей, до интимно-придворныхъ включительно.. Незадолго до своей смерти онъ написалъ Его Величеству откровенное письмо, въ которомъ предостерегалъ его противъ гибельнаго вліянія Распутина и умолялъ Государя разъ навсегда удалить его изъ столицы. Отвѣта на это письмо старикъ не получилъ. Въ настоящее время большевиками изданы оставшіяся послѣ Александры Викторовны ея записи, представляющія собой немалый историческій интересъ.

17-го января 1915 года состоялось открытіе сессіи Государственнаго Совѣта, сопровождавшееся патріотическими рѣчами двухъ почтенныхъ старцевъ: предсѣдательствовавшаго И. Я. Голубева и Предсѣдателя Совѣта Министровъ И. Л. Горемыкина. Вслѣдъ за этимъ раздалось весьма скромное „ура” и затѣмъ приступлено было къ дѣловымъ занятіямъ.

Послѣ сравнительно долгаго перерыва я радъ былъ повстрѣчаться со своими коллегами, со многими изъ которыхъ за послѣдніе годы пришлось близко сойтись и подружиться. При окончаніи моихъ полномочій перваго выборнаго трехлѣтія, когда я было рѣшилъ въ составъ членовъ Государственнаго Совѣта вновь не баллотироваться, я получилъ отъ многихъ изъ нихъ на память фотографическія карточки съ трогательными, дружескими надписями. Десятка три этихъ, дорогихъ для меня, изображеній красовались въ особой рамѣ на видномъ мѣстѣ моего самарскаго кабинета.

Встрѣтившись теперь, мы спѣшили поговорить о томъ, что каждаго изъ насъ интересовало. Алексѣй Борисовичъ Нейдгардтъ звалъ въ свою группу; А. П. Струковъ разспрашивалъ про новокупленный домъ Дервиза; А. Д. Самаринъ велъ рѣчь о дѣлахъ Краснаго Креста и не скупился на лестные отзывы о самарскихъ нашихъ рспорядкахъ; Предсѣдатель Главнаго Управленія Краснаго Креста интересовался общимъ положеніемъ на мѣстахъ подвѣдомственныхъ ему учрежденій; А. С. Стишинскій жаловался на „засиліе польскаго вопроса”, называя переживаемый страной политическій періодъ не иначе, какъ „польской болѣзнью”.

Отъ Сергѣя Дмитріевича Сазонова я выслушалъ обстоятельную сводку общаго положенія дѣлъ на фронтѣ и въ тылу. Война, по его мнѣнію, должна была затянуться по крайне мѣрѣ еще на цѣлый годъ. Сергѣй Дмитріевичъ очень жаловался на недостатокъ воинскаго снабженія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, отмѣчалъ, что настроеніе въ арміи и населеніи, въ общемъ, удивительно бодрое и стойкое. Боялся онъ за Англію... „Безъ нея — пояснилъ Сазоновъ — немыслимо было бы намъ воевать. Въ этомъ отношеніи намъ очень помогла грубая и глупая нѣмецкая дипломатія, толкнувшая Англію въ нашъ союзъ... Италія и Румынія — государства измѣнчивыя, но, по всѣмъ вѣроятіямъ, въ концѣ концовъ, тоже вступятъ въ наше тройственное согласіе. Греція примкнетъ къ нему, если ей дадутъ часть Малой Азіи. Что же касается Болгаріи, то народъ къ намъ очень расположенъ, зато правящіе и интеллигентные верхи, въ особенности — самъ Царь, отвратительны!”...

Переходя къ характеристикѣ Петроградскаго общества, Сазоновъ отмѣтилъ устойчивое настроеніе своихъ коллегъ и правящихъ верховъ. Исключеніями, по его мнѣнію, являлся державшій свои капиталы въ Германіи Витте и нѣкоторые изъ личныхъ его знакомыхъ, — вродѣ князя Алексѣя Дмитріевича Оболенскаго, графа Д. А. Олсуфьева и нѣкоторыхъ другихъ. „Большой это грѣхъ съ ихъ стороны” — такими словами закончилъ Сазоновъ нашу бесѣду.

Насколько тихо и блѣдно прошло открытіе сессіи Верхней Палаты, настолько восторженно и воодушевленно начались 27-го того же января занятія Государственной Думы въ присутствіи всего Совѣта Министровъ и массы собравшейся на хорахъ публики. Предсѣдатель Думы, М. В. Родзянко, сказалъ превосходную, полную бодраго патріотизма, вступительную рѣчь съ призывомъ думцамъ и всему населенію встать на защиту отечества.

Вызванный этой рѣчью общій подъемъ проявился съ еще большей силой послѣ выступленія Министра Иностранныхъ Дѣлъ С. Д. Сазонова, говорившаго на близкую русскимъ сердцамъ тему о необходимости осуществить завѣтную мечту — освободить братьевъ-славянъ отъ рабскаго угнетенія и получить въ наши руки ключи отъ Босфора. На долю оратора выпала рѣдкая по своей внушительности овация, какъ со стороны депутатовъ, такъ и отъ всей присутствовавшей публики.

Выступавшій за нимъ Милюковъ и нѣкоторые другіе депутаты горячо привѣтствовали слова Сазонова. Рѣзкимъ диссонансомъ прозвучалъ лишь истеричный выкрикъ Керенскаго, вызвавшій единодушные, громкіе и возмущенные протесты...

Работа законодательныхъ палатъ главнымъ образомъ была сосредоточена на прохожденіи государственныхъ смѣтъ и разсмотрѣніи экстренныхъ расходовъ, сопряженныхъ съ потребностями военнаго времени.

Сессія Государственнаго Совѣта закончилась 30 января. Въ тотъ же день, вечеромъ, члены обѣихъ законодательныхъ палатъ получили приглашеніе на раутъ, устроенный Предсѣдателемъ Совѣта Министровъ Ив. Л. Горемыкинымъ въ его новомъ казенномъ особнякѣ на Моховой.

Раутъ отличался многолюдствомъ и большимъ оживленіемъ. На немъ мнѣ впервые пришлось столкнуться съ Григоріемъ Вячеславовичемъ Глинкой — моимъ впослѣдствіи ближайшимъ помощникомъ по руководству продовольственнымъ снабженіемъ Имперіи, а въ то время завѣдывающимъ Переселенческимъ Управленіемъ, и приглашеннымъ А. В. Кривошеинымъ въ качествѣ сотрудника по хлѣбнымъ заготовкамъ.

Глинка сразу показался мнѣ заносчивымъ и упрямымъ чиновникомъ, много о себѣ думавшимъ, но мало еще смыслившимъ въ хлѣбныхъ операціяхъ. Мы заспорили о системѣ хлѣбныхъ заготовокъ, переубѣдить его мнѣ не удалось. Нашъ ,споръ былъ перенесенъ за общій столъ Особаго Совѣщанія, открывшагося вскорѣ ,послѣ прекращенія занятій Государственнаго Совѣта.

Засѣданія этого спеціальнаго совѣщанія начались 3-го февраля и собрали со всѣхъ концовъ Россіи массу земскихъ дѣятелей, въ числѣ которыхъ участвовалъ и я, по уполномочію своего земскаго собранія. Засѣданія проходили то подъ путаннымъ предсѣдательствомъ неустойчиваго Глинки, то подъ руководствомъ самого Кривошеина, проявлявшаго въ своихъ отношеніяхъ къ участникамъ совѣщанія много личнаго пристрастія, а въ резюмированіи заключительныхъ постановленій немало уклончивости и расплывчатости.

Основнымъ вопросомъ, возбуждавшимъ наиболѣе оживленныя пренія являлся правительственный проектъ объ установленіи права реквизиціи хлѣбныхъ запасовъ и опредѣленія самихъ реквизиціонныхъ цѣнъ. Возбуждались также вопросы объ упорядоченіи хлѣбныхъ перегрузокъ въ Н. Новгородѣ и Самарѣ, о прекращеніи вывоза хлѣбныхъ продуктовъ черезъ Финляндію въ Швецію и др. По послѣднему вопросу Кривошеинъ пояснилъ, что шведская граница необходима для провоза черезъ нее въ Россію предметовъ воинскаго снабженія исключительной важности, въ силу правила — „do ut des” — приходится шведскую границу оставить открытою для вывоза черезъ нее русскаго хлѣба.

Совершенно неожиданно для меня на этихъ засѣданіяхъ мнѣ пришлось, устроить одно немаловажное дѣло, касавшееся уже моихъ личныхъ хозяйственныхъ интересовъ. Я встрѣтился на совѣщаніяхъ съ Н. Ф. Бѣляковымъ, уполномоченнымъ по закупкѣ для военнаго вѣдомства хлѣбовъ въ Симбирскомъ районѣ, въ составъ котораго входила сѣверная часть нашего Ставропольскаго уѣзда, слѣдовательно и Головкинское мое имѣніе. Онъ предложилъ мнѣ продать Военному Вѣдомству ,съ моей мельницы значительную партію ржаной муки по цѣнѣ — 1 р. 25 коп. за пудъ. Я предложеніе принялъ.

Наше совѣщаніе, съ участіемъ представителей земской Россіи, вызвано было продовольственными требованіями многолюдныхъ военныхъ фронтовъ, сосредоточившихъ на своихъ оперативныхъ линіяхъ болѣе десятка милліоновъ бойцовъ, а также сознаніемъ правившихъ верховъ, что начатую, безпримѣрно-жестокую, войну придется вести долго.

Вопросъ провольствія арміи и нѣкоторыхъ тыловыхъ мѣстностей уже съ января 1915 года привлекъ къ себѣ вниманіе не только различныхъ вѣдомствъ, но и болѣе широкихъ общественныхъ и законодательныхъ круговъ, гдѣ правильную постановку снабженія ставили въ прямую связь съ общимъ положеніемъ сельскаго хозяйства въ Имперіи. Вотъ почему, одновременно съ образованіемъ чисто-техническаго совѣщанія подъ предсѣдательствомъ А. В. Кривошеина, въ Государственномъ Совѣтѣ образовалась многочисленная группа лицъ, поставившихъ себѣ цѣлью выясненіе вопросовъ экономического и сельскохозяйственнаго значенія. Группа эта, однимъ изъ учредителей которой состоялъ и я, собралась впервые 23-го января, выбравъ своимъ предсѣдателемъ Алексѣя Сергѣевича Ермолова. Засѣданія ея представляли несомнѣнно значительный интересъ. На нихъ обсуждались животрепещущіе вопросы, въ связи съ грозными событіями, нарушившими нормальную хозяйственную жизнь государства. На засѣданіяхъ этихъ былъ рѣшенъ рядъ вопросовъ чрезвычайно существенныхъ. Однако Голубевъ, предсѣдательствовавшій тогда на общихъ собраніяхъ Государственнаго Совѣта, уклонился отъ внесенія пожеланій экономической группы на разсмотрѣніе Верхней Палаты, и предупредилъ, что на обсужденіе въ общихъ засѣданіяхъ онъ будетъ вносить лишь предложенія, исходящія отъ Финансовой Комиссіи. Въ силу этого, приходилось работу экономической группы передавать предварительно на заключеніе этой комиссіи, обычно очень занятой. Съ закрытіемъ же сессіи Государственнаго Совѣта дѣятельность экономической группы окончательно замерла.

Впослѣдствіи, съ осени того же 1915 года, обстоятельства заставили болѣе серьезно заняться вопросомъ продовольственнаго снабженія не только одной арміи, но отчасти и тыловой Россіи и въ спѣшномъ порядкѣ образовать спеціальное учрежденіе — Особое Продовольственное Совѣщаніе, — съ которымъ мнѣ, въ качествѣ его Предсѣдателя, суждено было близко ознакомиться.

Ко мнѣ въ Петроградъ, какъ только я туда пріѣхалъ, стали поступать изъ Самары телеграммы самаго отчаяннаго содержанія о положеніи военно-санитарнаго дѣла, въ связи съ переполненіемъ Самарскаго желѣзнодорожнаго узла поѣздами, привозившими съ турецкаго фронта огромное количество заразныхъ больныхъ. Ко всему этому, въ той же Самарѣ возникли досадныя тренія между сестрами милосердія, принадлежавшими къ мѣстной „рльгинской” общинѣ и откомандированными изъ Петроградской „Георгіевской” общины — тренія, принявшія въ мое отсутствіе серьезный и для дѣла недопустимый характеръ.

Я счелъ своимъ долгомъ лично повидать принца Ольденбургскаго и ходатайствовать передъ нимъ о прекращеніи присылки съ Кавказа поѣздовъ въ Самару, не имѣвшую болѣе никакой возможности размѣщать заразно-больныхъ турокъ.

Его Высочество принялъ меня у себя во дворцѣ, утромъ, 27-го января. Встрѣтившіе меня графъ Гудовичъ и графъ Сюзоръ предупредили, что принцъ не въ духѣ и чего-либо благопріятнаго для меня ожидать было трудно. Вскорѣ меня ввели въ квадратную, сравнительно небольшую, комнату въ нижнемъ этажѣ. Въ одномъ ея углу ожидалъ меня приндъ Александръ Георгіевичъ. Лицо его ничего добраго не предвѣщало. Въ другомъ углу стояла огромная клѣтка съ невѣроятно крикливымъ бѣлымъ какаду; въ третьемъ — лежалъ его любимый пудель, а изъ четвертаго вошли мы с Гудовичемъ. Въ комнатѣ — по всей видимости — проходной, не было никакой мебели, кромѣ стола и деревяннаго диванчика, какіе обычно ставятся въ переднихъ. Принцъ подошелъ, поздоровался за руку и, бросивъ: „Что вамъ нужно?” — сталъ ходить изъ одного угла въ другой, что-то про себя ворчливо бормоча, и одновременно бросая мнѣ отрывочная фразы, содержаніе которыхъ было трудно уловить, главнымъ образомъ, изъ-за неистоваго крика его пернатаго друга.

Принцъ, занятый собственными мыслями, вѣроятно, лишь наполовину слышалъ то, что я ему говорилъ. Послѣ четверти часа подобнаго разговора я рѣшилъ освободить чѣмъ-то разстроеннаго принца и прекратить дальнѣйшую непроизводительную трату времени...

Я замолкъ и затѣмъ нѣсколько разъ повторилъ мелькавшему передо мной Августѣйшему хозяину слова прощальнаго привѣтствія. Наконецъ Его Высочество остановился вплотную противъ меня и произнесъ своимъ обрывистымъ рѣзкимъ голосомъ: „Поѣзжайте на мѣсто и разберитесь!... Я приму свои мѣры!”... Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, сопровождаемый криками попугая и лаемъ пуделя...

И въ самомъ дѣлѣ, Его Высочествомъ мѣры были приняты и притомъ самыя для насъ отрадныя: эвакуація турецкихъ больныхъ въ Самару прекратилась... Предсказанія Гудовича не сбылись.

Этимъ мои .,хожденія” по самарскимъ военно-санитарнымъ дѣламъ не ограничились. Всюду, гдѣ только могъ, я выступалъ не только съ настойчивыми просьбами, но прямо-таки съ требованіями придти на помощь Самарѣ въ смыслѣ обезпеченія города достаточнымъ количествомъ военныхъ госпиталей и оборудованіемъ спеціальной больницы для заразныхъ больныхъ. Эти заявленія я дѣлалъ на засѣданіяхъ Главнаго Управленія Краснаго Креста, на которыхъ, кромѣ Предсѣдателя А. А. Ильина, человѣка въ высшей степени отзывчиваго и мягкаго, но находившагося всецѣло въ рукахъ своего секретаря — умнаго и дѣловитаго Чаманскаго, присутствовали обычно такія медицинскія свѣтила, какъ профессоръ Сиротининъ, профессоръ фонъ-Анрепъ, а также Л. Н. Малиновскій, Зиновьевъ и др. По тому же поводу неоднократно говорилъ я и съ Военнымъ Министромъ. Приходилось быть невольно очевидцемъ междувѣдомственной неразберихи по военно-санитарнымъ вопросамъ между Главнымъ Управленіемъ Краснаго Креста и Военнымъ Министерствомъ.

Наконецъ, не иначе какъ съ Божьей помощью, удалось мнѣ добиться правительственной ассигновки въ 170.000 руб. на оборудованіе въ Самарѣ военнаго госпиталя, чѣмъ до извѣстной степени благополучно разрѣшался одинъ изъ наболѣвшихъ вопросовъ въ нашемъ Приволжскомъ краѣ.

Благодаря содѣйствію Н. Н. Анцыферова — Начальника Главнаго Управленія по дѣламъ мѣстнаго хозяйства, устроилъ я также для Самарскаго земства, на льготныхъ условіяхъ, правительственный заемъ для того же лазаретнаго дѣла.

Что же касается столкновенія между сестрами Ольгинской и Георгіевской общинъ, то я не ограничился сношеніями съ однимъ Главнымъ Управленіемъ Краснаго Креста, а обратился непосредственно къ ,самой Предсѣдательницѣ Георгіевской общины — графинѣ Марьѣ Ѳедоровнѣ Шереметевой, супругѣ извѣстнаго ,музыкальнаго мецената и дѣятеля, графа Александра Дмитріевича,обитавшаго въ своемъ чудномъ особнякѣ на Французской набережной.

Чрезвычайно любезные и радушные, графъ и графиня Шереметевы оставили во мнѣ наилучшіе воспоминанія. Я всегда восхищался музейной обстановкой ихъ богатѣйшаго дома и проводилъ преинтересные часы, бесѣдуя съ графомъ Александромъ Дмитріевичемъ на излюбленныя его темы о постановкѣ музыкальнаго образованія и объ упорядоченіи православнаго церковнаго пѣнія. Его мечтой было добиться введенія въ нашихъ храмахъ органа, въ дополненіе къ хоровому пѣнію.

Благодаря энергичному вмѣшательству графини, мнѣ удалось быстро достичь полнаго умиротворенія возникшихъ въ Самарѣ между сестрами недоразумѣній.

Знакомство мое съ графомъ А. Д. Шереметевымъ и собесѣдованія наши съ нимъ по музыкальнымъ вопросамъ побудили меня, въ то же январское пребываніе мое въ столицѣ, принять участіе на одномъ изъ засѣданій дирекціи Императорскаго Музыкальнаго Общества, происходившемъ въ залѣ Консерваторіи, подъ предсѣдательствомъ Ея Высочества принцессы Елены Георгіевны Саксенъ-Альтенбургской.

Я задался цѣлью убѣдить дирекцію принять въ свое вѣдѣніе и подъ свое высшее руководство дѣло изученія, развитія и насажденія въ странѣ народной музыки. На засѣданіи присутствовали В. И. Тимирязевъ, Глазуновъ, Ипполитовъ-Ивановъ, .братья Сомовы и др. Я указалъ на необходимость заполнять зимній деревенскій досугъ, который обычно употреблялся сельской молодежью на развлеченія грубо-чувственнаго порядка, сопровождавшіяся обильнымъ употребленіемъ спиртныхъ напитковъ. Послѣ объявленія войны 1914 года, винныя лавки, по Высочайшему указу, были закрыты. Наступилъ благопріятный моментъ использовать мудрое Царское распоряженіе съ тѣмъ, чтобы народныя духовныя потребности направить по пути болѣе возвышеннаго, облагораживающаго порядка. Въ этомъ отношеніи, музыка должна была, по моему разумѣнію, занять первенствующее положеніе. Собираніе и распространеніе народныхъ мелодій — въ противовѣсъ пошлымъ частушкамъ; содѣйствіе образованію хоровъ и сельскихъ оркестровъ; привлеченіе къ этому дѣлу мѣстныхъ общественныхъ организацій и отдѣльныхъ лицъ — все это могло бы взять на себя Императорское Музыкальное Общество. Предложеніе мое было встрѣчено сочувственно, и мнѣ было поручено составить записку, которую я вскорѣ передалъ нашей Августѣйшей Предсѣдательницѣ.

Хочу сказать нѣсколько словъ и о другомъ моемъ докладѣ, имѣвшемъ связь съ прекращеніемъ продажи водки, благодаря которому у деревенскаго люда стали накапливаться значительныя денежныя сбереженія. Правительству, нуждавшемуся въ огромныхъ оборотныхъ средствахъ, слѣдовало это использовать и въ то же время придти на выручку самому сельскому люду, не знавшему гдѣ хранить свои сбереженія. Въ обширной Самарской губерніи города съ казначействами и сберегательными кассами находились въ такомъ отдаленіи отъ большинства селеній, что крестьянамъ въ голову не приходило держать свои сбереженія.

Сама собой вставала мысль о необходимости указать деревенскимъ жителямъ, для помѣщенія денежныхъ излишковъ, какія-либо учрежденія, заслуживавшія ихъ полнаго довѣрія. Этой цѣли могли бы служить волостныя правленія и кредитныя товарищества, при которыхъ правительство могло открыть по всей странѣ сѣть мелкихъ сберегательныхъ кассъ.

Въ Петроградѣ я возбуждалъ этогъ вопросъ тамъ, гдѣ только представлялась мнѣ возможность и находилъ всеобщее сочувствіе, завершившееся тѣмъ, что Министръ Финансовъ Петръ Львовичъ Баркъ въ день моего отъѣзда изъ столицы, 11-го февраля, принялъ отъ меня спеціально для него составленную по этому поводу записку и обѣщалъ воспользоваться ею для всесторонняго выясненія моего предложенія.

Съ Петромъ Львовичемъ, въ концѣ того же 1915 года, мнѣ пришлось сотрудничать въ Совѣтѣ Министровъ. Въ томъ, какъ онъ принималъ посѣтителей въ своемъ министерскомъ кабинетѣ, въ его мягкой готовности выслушать, сказывалось не чиновное прошлое, а долголѣтняя школа частной банковской службы, пріучавшей людей къ привѣтливому обращенію со своей кліентурой.

Въ концѣ пріема у насъ зашелъ разговоръ относительно финансовой конференціи державъ тройственнаго согласія, которая засѣдала въ Парижѣ и въ которой, наряду с Министрами Финансовъ: Франціи - Рибо и Англіи - Ллойдъ Джорджемъ, участвовалъ и Петръ Львовичъ Баркъ, лишь недавно вернувшійся изъ-за границы. О своихъ общихъ впечатлѣніяхъ, вынесенныхъ имъ отъ этого Парижскаго совѣщанія, Петръ Львовичъ выразился въ слѣдующихъ выраженіяхъ: — Конференція наша прошла лучше, чѣмъ я ожидалъ...

Приходилось мнѣ по своимъ дѣламъ бесѣдовать и съ другими Министрами, между прочимъ, съ Министромъ Внутреннихъ Дѣлъ Николаемъ Алексѣевичемъ Маклаковымъ — вертлявымъ, говорливымъ субъектомъ. Сообщилъ онъ мнѣ въ первую голову, что въ Самару слѣдуетъ ожидать пріѣзда Государя (чего на самомъ дѣлѣ не было), а затѣмъ, что выборовъ въ Государственную Думу пятаго созыва не будетъ до окончанія войны.

Коснувшись вопроса объ использованіи военноплѣнныхъ, какъ сельскохозяйственныхъ рабочихъ, Маклаковъ пояснилъ, что этимъ дѣломъ занята спеціально образованная комиссія, подъ предсѣдательствомъ А. В. Кривошеина. Упомянувъ это имя, мой собесѣдникъ не могъ воздержаться, чтобы не наговорить цѣлый ворохъ недоброжелательныхъ о немъ отзывовъ, ставя Кривошеину въ вину, главнымъ образомъ, его „заигрываніе” съ общественными элементами. Тутъ Маклаковъ разразился самой ожесточенной критикой по адресу общеземскихъ и городскихъ организацій...

Излишняя говорливость Министра отвлекла насъ отъ обсужденія тѣхъ существенныхъ вопросовъ, ради которыхъ я пошелъ къ нему на пріемъ. Совершенно въ такомъ же положеніи очутился нашъ Губернаторъ Н. В. Протасьевъ, пріѣхавшій изъ Самары спеціально для разрѣшенія ряда серьезнѣйшихъ служебныхъ дѣлъ. Явившись къ Министру Внутреннихъ Дѣлъ, Протасьевъ вынужденъ былъ выслушивать болѣе получаса безпрерывную болтовню Николая Алексѣевича, распространявшагося на излюбленныя свои темы — о вредѣ общественныхъ организацій, о непозволительномъ „заигрываньи” все того же Кривошеина съ общественными дѣятелями и т. п.. Въ результатѣ, бѣдный Протасьевъ такъ и не успѣлъ ничего толкомъ доложить своему Министру.

Съ именемъ Н. А. Маклакова связано было всѣмъ тогда извѣстное принципіальное расхожденіе Министровъ по поводу польскаго вопроса. Сочиненное С. Д Сазоновымъ, всецѣло одобренное Вел. Кн. Николаемъ Николаевичемъ, воззваніе было спѣшно отпечатано и въ массовомъ количествѣ распространено. Въ собравшемся послѣ этого засѣданіи Совѣта Министровъ раздался горячій протестъ со стороны Н. А. Маклакова, И. Г. Щегловитова и В. К. Саблера. Среди министровъ обнаружился рѣзкій расколъ. Протестанты, возглавляемые Н. А. Маклаковымъ, начали, въ противовѣсъ воззванію Великаго Князя Николая Николаевича, сочинять свои обращенія и рѣшенія относительно участи Польши. Они собирались у члена Государственнаго Совѣта Б. В. Штюрмера, въ домѣ котораго съ особымъ успѣхомъ культивировались всевозможныя сплетни, включая слухъ о зарождавшейся будто бы у Государя ревности къ популярности Великаго Князя Николая Николаевича.

Вообще, несмотря на исключительное военное напряженіе, героически переносимое десяткомъ милліоновъ людей на фронтахъ, въ петроградскихъ клубахъ и салонахъ занимались плетеньемъ всяческихъ закулисныхъ, въ большинствѣ случаевъ, вздорныхъ слуховъ. Сплетни эти никого рѣшительно не щадили, начиная съ военнаго командованія и придворныхъ круговъ, и кончая Августѣйшимъ Семействомъ. Все служило предметомъ легкомысленныхъ или пристрастныхъ толковъ, необоснованныхъ догадокъ и просто пикантныхъ салонныхъ выдумокъ, забавлявшихъ великосвѣтскія сферы, но въ то же время постепенно отравлявшихъ мозгъ и душу народа.

А тѣ, кто побывали на фронтѣ, разсказывали, что несмотря на вопіющій недостатокъ воинскаго снаряженія, тамъ люди безстрашно и стойко творили великое и святое дѣло,, съ полнымъ самоотверженіемъ и твердымъ сознаніемъ исполняли свой долгъ передъ родиной.

125

Закончивъ свои дѣла въ столицѣ и получивъ изъ Сената, 7-го февраля, давно жданную мною „жалованную Государемъ Императоромъ грамоту” на внесеніе Наумовскаго рода въ шестую часть родословыхъ книгъ Самарскаго дворянства, я поспѣшилъ выѣхать 11-го февраля къ себѣ въ Головкино съ тѣмъ, чтобы, наладивъ тамъ все необходимое для усиленія мельничнаго производства, успѣть прибыть въ Самару къ открытію 28-го февраля Губернскаго Земскаго Собранія...

По пріѣздѣ въ городъ, мнѣ пришлось сразу же окунуться въ лихорадочную работу — главнымъ образомъ, по краснокрестнымъ дѣламъ..,. „Семьи своей не вижу” — так значится моя запись въ дневникѣ. Въ Самарѣ я засталъ чрезвычайно подавленное настроеніе, вызванное безудержно развивавшейся въ городѣ тифозной эпидеміей. Турецкая зараза сдѣлала свое дѣло: медицинскій и лазаретный персоналъ я нашелъ на половину больнымъ сыпнымъ тифомъ, многихъ изъ былыхъ моихъ сотрудниковъ я уже не засталъ въ живыхъ.

На собранномъ у Губернатора спеціальномъ совѣщаніи о мѣрахъ борьбы съ распространявшейся эпидеміей, я замѣтилъ полную растерянность, переутомленіе и извѣстную долю паники, охватившей самарцевъ.

Вотъ при какихъ условіяхъ пришлось мнѣ открывать юбилейное наше Земское Собраніе, задуманное года два тому назадъ, когда никому въ голову не могло придти, въ какой необычно тяжкой, даже мрачной обстановкѣ придется намъ встрѣчать знаменательный день пятидесятилѣтняго существованія Самарскихъ Земскихъ Учрежденій.

Несмотря на все, Губернская Земская Управа сдѣлала все возможное, чтобы придать юбилейному нашему собранію характеръ нѣкоторой парадности и торжественности. При его открытіи, были, послѣ благолѣпнаго церковнаго служенія, произнесены привѣтственныя рѣчи. Я, въ моемъ вступительномъ словѣ, охарактеризовалъ пятидесятилѣтнюю дѣятельность родного Самарскаго земства, подвелъ внушительные итоги, которыми Самарское земство, безспорно, въ правѣ было гордиться. Вечеромъ этого же юбилейнаго дня, Губернская Управа устроила въ новомъ просторномъ помѣщеніи на Саратовской улицѣ многолюдный раутъ, съ приглашеніемъ всѣхъ участниковъ Земскаго Собранія и ихъ сотрудниковъ, въ лицѣ земскихъ служащихъ по найму. Раутъ этотъ прошелъ чрезвычайно оживленно. Раздавались искренне-звучавшія рѣчи на земско-общественныя темы, произнесенъ былъ рядъ горячихъ привѣтствій по адресу наиболѣе популярныхъ и авторитетныхъ земцевъ. Этотъ вечеръ далъ возможность многимъ изъ насъ, хотя бы на короткій срокъ, отойти отъ повседневной неприглядной обстановки самарской дѣйствительности.

Послѣ перваго дня, всецѣло посвященнаго юбилейному чествованію, Губернское Собраніе, продолжавшееся до 7-го марта, было занято разсмотрѣніемъ вопросовъ, служившихъ обычнымъ предметомъ обсужденія на ежегодныхъ очередныхъ сессіяхъ.

Впервые участвовашій на собраніи, въ качествѣ Николаевскаго Уѣзднаго Предводителя Дворянства, князь А. А. Щербатовъ, въ своихъ выступленіяхъ проявилъ незаурядную темпераментность и придалъ возникшимъ одно время на собраніи преніямъ не малую долю страстности. Предсѣдатель Губернской Управы К. Н. Иньковъ, обычно спокойный и уравновѣшенный, даже завелъ вдругъ со мною рѣчь о своемъ выходѣ со службы. Все это произошло изъ за отрицательнаго отношенія князя Щербатова къ предложенію Самарской Губернской Земской Управы о присоединеніи Самарскаго земства къ общеземской организаціи, возглавляемой княземъ Г. Е. Львовымъ. Въ концѣ концовъ удалось обѣ стороны примирить, выработавъ пріемлемую для большинства гласныхъ редакцію объ установленіи не полной, а лишь нѣкоторой условной связи нашего земства съ Львовской организаціей.

Мнѣ пришлось опять экстренно выѣхать въ столицу на общедворянскій съѣздъ. Поѣздка эта мнѣ памятна потому, что, проведя въ вагонѣ полторы сутокъ въ сообществѣ живого и милаго Щербатова, на московской станціи я познакомился съ его отцомъ — извѣстнымъ московскимъ магнатомъ, предсѣдателемъ Московскаго сельскохозяйственнаго Общества, княземъ Александромъ Григорьевичемъ Щербатовымъ, пріѣхавшимъ на Николаевскій вокзалъ повидать своего сына.

Во время войны князь, совмѣстно со своей супругой, соорудилъ на свои средства спеціальный врачебно-санитарный поѣздъ и былъ цѣликомъ поглощенъ краснокрестной дѣятельностью по оказанію помощи больнымъ и раненымъ воинамъ. — Я состою у жены министромъ финансовъ и интендантомъ,— съ довольной улыбкой пояснилъ мнѣ князь. Онъ быстро пересказалъ цѣлый калейдоскопъ своихъ яркихъ впечатлѣній о томъ, что ему пришлось перевидать во время своихъ безпрестанныхъ поѣздокъ въ самую глубь боевыхъ фронтовъ.

Интересовался и подробно разспрашивалъ меня маститый князь-отецъ про дѣятельность своего сына въ нашей губерніи, все время не сводя своихъ добрыхъ карихъ глазъ съ лица молодого Щербатова.

Трогательно было видѣть ихъ вмѣстѣ, такихъ большихъ, могучихъ, красивыхъ, видимо безгранично другъ друга любившихъ и получившихъ, наконецъ, возможность встрѣтиться, благодаря счастливому одновременному прибытію въ Москву поѣздовъ: краснокрестнаго Щербатовскаго и нашего самарскаго...

Но пути Божіи неисповѣдимы! Встрѣча отца со своимъ сыномъ 9-го марта оказалась въ ихъ жизни послѣдней...

Въ Петроградѣ молодой князь со мной почти ежедневно видѣлся, но черезъ недѣлю, въ день моего отъѣзда обратно въ Самару, сидя у меня въ Европейской гостиницѣ, показался мнѣ опредѣленно больнымъ. Онъ жаловался на сильнѣйшую головную боль, у него начинался жаръ... Въ Самарѣ, 5-го апрѣля, я получаю телеграмму съ роковой вѣстью — о кончинѣ милаго моего Николаевскаго Предводителя князя А. А. Щербатова. Онъ, повидимому, выѣхалъ со мной въ Петербургъ уже больной брюшнымъ тифомъ.

Тяжко было мнѣ переносить неожиданную утрату человѣка рѣдкихъ душевныхъ свойствъ, котораго я успѣлъ искренне полюбить и готовилъ себѣ въ преемники по губернскому предводительству. Въ моей записной книжкѣ, въ день этой скорбной вѣсти, отмѣчено: „Смерть князя А. А. Щербатова для меня равносильна потерѣ родного и единственнаго сына, которому должно было бы перейти все накопленное мною наслѣдство”.

Черезъ двадцать дней я узналъ о кончинѣ его отца — князя Александра Григорьевича Щербатова!.. На протяжени менѣе чѣмъ одного мѣсяца отъ насъ отошли въ иной лучшій міръ отецъ и сынъ Щербатовы, являвшіеся по всему своему высокому душевному складу „лучшими изъ равныхъ”, тѣми подлинными аристократами, память о которыхъ должна бережно храниться.

Той же весной 1915 года, отошли въ міръ иной и другія лица, съ которыми у меня связаны были наилучшія воспоминанія, не только по совмѣстной нашей службѣ, но и по близкимъ дружескимъ, частью родственнымъ отношеніямъ.

Еще въ сравнительно молодыхъ годахъ, неожиданно для всѣхъ его знавшихъ, 30-го марта скончался графъ Сергѣй Сергѣевичъ Татищевъ, служившій одно время Саратовскимъ Губернаторомъ и затѣмъ занимавшій постъ Начальника Главнаго Управленія по дѣламъ печати.

18-го апрѣля скончался мой предшественникъ — бывшій Самарскій Губернскій Предводитель Дворянства А. А. Чемодуровъ, а приблизительно черезъ недѣлю послѣ его смерти, до меня дошла скорбная вѣсть о кончинѣ въ Петроградѣ отъ апенднцита Симбирскаго Губернскаго Предводителя Дворянства — Владиміра Николаевича Поливанова, женатаго на моей троюродной сестрѣ Маріи Николаевнѣ Языковой. Владиміръ Николаевичъ былъ крупнымъ землевладѣльцемъ Симбирской губерніи. Обстоятельный и серьезный хозяинъ, онъ обычно проживалъ въ своемъ излюбленномъ имѣніи „Акшуатъ” Корсунскаго уѣзда Симбирской губерніи. Вокругъ своей усадьбы онъ развелъ на 500 десятинъ хвойнаго лѣса, за что неоднократно удостаивался получать высшія преміи. Любитель-ботаникъ, цѣнитель всякаго рода художественныхъ произведеній, и основательный знатокъ археологіи, Владиміръ Николаевичъ превратилъ свою Акшуатскую усадьбу въ рѣдкое по красотѣ мѣсто. Въ одномъ изъ живописнѣйшихъ уголковъ тѣнистаго парка, раскинувшагося на 33 десятинахъ, среди вѣковыхъ дерезьевъ, на краю чудесной изумрудной лужайки, виднѣлся въ древне-греческомъ стилѣ выстроенный павильонъ, служившій мѣстомъ храненія всевозможныхъ музейныхъ рѣдкостей, находимыхъ Поливановымъ при раскопкахъ окрестныхъ древнихъ кургановъ и заброшенныхъ приволжскихъ селеній.

Акшуатское имѣніе впервые мнѣ пришлось увидѣть и имъ восхищаться 24-го іюня 1915 года, когда, по приглашенію осиротѣвшей семьи Поливановыхъ, я пріѣхалъ въ Акшуатъ, чтобы совмѣстно съ нею, почтить, въ день его рожденія, память усопшаго хозяина.

Я былъ пораженъ и очарованъ всѣмъ, что видѣлъ, и безконечно тронутъ привѣтливостью со стороны радушныхъ хозяевъ. Когда, согласно существовавшему въ Акшуатской усадьбѣ обычаю, предложили написать нѣсколько словъ на память въ хозяйскій альбомъ, я начерталъ такія строки: „Акшуатъ — рѣдкое помѣстье, гдѣ можно встрѣтить все то лучшее, что даютъ природа и люди, какъ сами по себѣ, такъ и въ ихъ гармоничномъ взаимодѣйствіи... Спасибо за пріютъ, красоту и ласку”...

Набрасывая эти слова, я былъ далекъ отъ мысли, что въ томъ же Акшуатѣ мнѣ придется, почти годъ спустя, прожить нѣсколько дней въ качествѣ тестя молодого хозяина, старшаго сына Владиміра Николаевича — Николая.

Случилось это слѣдующимъ образомъ. У родителей Поливановыхъ было трое дѣтей — два сына и дочь Людмила. Старшій, Николай, воспитывался въ Императорскомъ Училищѣ Правовѣдѣнія. По окончаніи курса, онъ былъ причисленъ къ Государственной Канцеляріи, а послѣ смерти отца сталъ заниматься всѣми наслѣдственными дѣлами. Красивый, стройный, Николай Поливановъ превосходно владѣлъ перомъ, проявляя несомнѣнныя музыкальныя способности; вообще обладалъ Языковской одаренностью. Въ концѣ мая 1915 года онъ совершенно неожиданно появился въ Головкинѣ, куда мы успѣли всей семьей переѣхать изъ Самары. Онъ пробылъ въ моей семьѣ дня два, одинъ ушелъ на осмотръ его имѣнія „Грязнухи”, расположеннаго отъ насъ въ 12 верстахъ. Остальное время онъ съ моими семейными катался, гулялъ, игралъ въ теннисъ. Вечеромъ молодежь образовывала свою доморощенную капеллу, дирижеромъ ея состоялъ нашъ гость. Онъ наигрывалъ на роялѣ и распѣвалъ, совмѣстно съ тремя нашими дочками, русскія пѣсни.

Старшей, Маріи, было въ то время 16 лѣтъ. Стройная, хорошенькая, съ большой русою косой и очаровательнымъ румянымъ лицомъ доброй русской дѣвушки, Маничка, видимо, сразу же пришлась по душѣ тоже обаятельному молодому сосѣду. Съ этого начался хорошій, чистый и радостный романъ молодыхъ людей, встрѣчи которыхъ проходили въ простой, но жизнерадостной и здоровой обстановкѣ деревенскаго помѣщичьяго житья-бытья.

Несмотря на событія военнаго времени, въ Головкинѣ нашимъ дѣткамъ жилось сравнительно весело и беззаботно. Гостили родные, наѣзжали сосѣди, а рядомъ съ нами жили тоже многолюдныя семьи двоюродныхъ братьевъ Наумовыхъ. Часто собиралось оживленное общество, къ услугамъ котораго въ Головкинѣ было не мало всевозможныхъ развлеченій: прогулки, пикники, катанья на яхтѣ „Сирена” по широкому волжскому простору; давались концерты, любительскіе спектакли. Обычно, зрѣлища эти устраивались въ саду', въ излюбленномъ мѣстѣ, гдѣ сходились двѣ тѣнистыя аллеи изъ старыхъ акацій, представлявшихъ собою рядъ глухихъ туннелей.

Николай Поливановъ, съ перваго же своего посѣщенія, былъ очарованъ нашимъ головкинскимъ привольемъ и семейнымъ бытомъ. Въ началѣ іюля онъ прибылъ въ Головкино, вмѣстѣ со своей матерью. Въ этотъ разъ визитъ его имѣлъ серьезныя послѣдствія...

Послѣ двухъ дней ихъ пребыванія, заполненныхъ деревенскими развлеченіями и визитами по сосѣдямъ, 4-го іюля, М. Н. Поливанова изъявила желаніе со мною съ глазу на глазъ переговорить. Мы прошли съ ней въ кабинетъ. Моя кузина сразу же заговорила о своемъ сынѣ и нашей Манющѣ. По ея словамъ, ея Николай отъ всей души полюбилъ нашу старшую дочь и заявилъ матери о своемъ намѣреніи сдѣлать ей предложеніе. Въ результатѣ нашей интимной родительской бесѣды, оба мы перекрестились и рѣшили благословить нашихъ дѣтей на будущую ихъ брачную жизнь.

Вечеромъ Коля съ Маней вышли въ садъ. За ними вслѣдъ пошли мы втроемъ: жена, Маня Поливанова и я. Стояла дивная іюльская лунная ночь. Пройдя липовую аллею, мы вышли на просторъ обширной теннисной площадки, залитой яркимъ свѣтомъ полной луны. Остановившись около разросшагося на краю площадки большого сиреневаго куста, посаженнаго моей матерью въ годъ нашей свадьбы, мы увидали приближавшихся къ намъ молодыхъ людей. Подойдя къ намъ, они опустились на колѣни и просили ихъ благословить. Исполнивъ ихъ просьбіу, мы всѣ другъ съ другомъ обнялись. Милый нашъ взрослый ребенокъ, наивная и взволнованная щестнадцатилѣтняя Маничка, приникнувъ ко мнѣ, тихо прошептала: — Какъ же папочка?! Вѣдь ты не хотѣлъ меня раньше двадцати лѣтъ замужъ отдавать?! — На это я смогъ ей лишь также таинственно шепнуть: — Такой женихъ нашелся, что пришлось раньше согласиться!..

Радостные и веселые вернулись мы всѣ изъ сада въ домъ и прошли прямо на половину бабушки — моей матери, которой поспѣшили повѣдать о совершившемся великомъ семейномъ событіи.

На другой день состоялось оффиціальное объявленіе о помолвкѣ. Торжественно былъ отслуженъ молебенъ, послѣ чего о. Александръ благословилъ нареченныхъ старинной нашей семейной иконой. Это было настоящее всеобщее торжество. Старыхъ и юныхъ, хозяевъ и гостей, господъ и служащихъ — всѣхъ охватило радостно-возбужденное настроеніе при видѣ молодого счастья, сіявшаго на милыхъ родныхъ лицахъ обаятельныхъ обрученныхъ Николая и Маріи.

Послѣ параднаго обѣда съ аршинными стерлядями и традиціоннымъ шампанскимъ, всѣ тронулись въ путь — сначала на разукрашенныхъ ленточками нарядныхъ тройкахъ до Княгиньки, а съ „плота” и до Симбирска на дивной нашей яхточкѣ „Сиренѣ”, тоже разрядившейся въ цвѣточныя гирлянды и флажки. По пути мы остановились около волжскаго нагорнаго берега въ томъ его мѣстѣ, гдѣ виднѣлся Соловецкій монастырь, расположенный въ живописнѣйшей лѣсистой мѣстности. Помолившись, мы тронулись въ дальнѣйшее плаваніе, завершившееся пріѣздомъ на Симбирскую пристань и пересадкой съ „Сирены” на большой волжскій пароходъ „Боярыня”, на которомъ мы на слѣдующее утро прибыли съ нареченной нашей молодой парочкой въ Самару.

Черезъ годъ въ Головкинѣ состоялась ихъ свадьба, съ которой связаны у всѣхъ насъ, чудомъ уцѣлѣвшихъ отъ послѣдующихъ революціонныхъ погромовъ, лишь самыя свѣтлыя и дорогія воспоминанія.

Упомяну еще объ одномъ случившимся той же весной 1915 года событіи, но уже далеко не радостнаго свойства, заставившемъ насъ съ женой перенести много тревоги. 29-го марта заболѣлъ нашъ старшій сынъ Александръ страшной, роковой для нашей семьи, болѣзнью — скарлатиной, которая раньше изуродовала нашу бѣдную Пашеньку. Пришлось Александра поспѣшно отдѣлить отъ остальныхъ дѣтей. Мы его помѣстили въ нововыстроенную дѣтскую больницу, но вскорѣ же послѣ его отправки заболѣлъ младшій, Николай, а затѣмъ и дочь Ольга. Къ великому нашему счастью, болѣзнь ихъ оказалась обычной простудой, а Александръ сталъ постепенно выздоравливать, безъ какихъ-либо скарлатинозныхъ осложненій, и быстро окрѣпъ.

Наряду съ заботами о своей многочисленной семьѣ, въ первую половину описываемаго 1915 года, пришлось мнѣ хлопотать по устройству дѣлъ дѣтей моего покойнаго брата Николая, которыя, послѣ кончины 1-го декабря 1914 года ихъ матери, остались круглыми сиротами.

Мнѣ пришлось взять опеку на себя, но фактически они были на попеченіи сердечнаго и заботливаго воспитателя Фуки. Мальчики — Сергѣй и Николай въ матеріальномъ отношеніи были мною достаточно обезпечены, такъ что они могли безбѣдно существовать и проходить учебный курсъ въ Бердянскомъ реальномъ училищѣ. Я собирался изъ Бердянска ихъ перевести поближе къ себѣ и помѣстить въ Симбирскій кадетскій корпусъ. Но неожиданныя мои назначенія въ концѣ лѣта 1915 года, на исключи+ельно отвѣтственныя должности, вынудили почти на цѣлый годъ — съ августа 15 го года по конецъ іюля 16-го года — отойти отъ личныхъ и семейныхъ дѣлъ.

Затѣмъ наступила тяжелая полоса моей жизни, кода пришлось неотступно присутствовать при тяжкой болѣзни моей бѣдной матери, скончавшейся 11-го января 1917 года. Февральская революція смѣшала всѣ наши дѣловыя и смѣтныя предположенія, а большевистскій переворотъ ихъ всѣ начисто смелъ... Одно время слѣдъ обоихъ мальчиковъ былъ совершенно потерянъ; но разъ, въ Крыму, неожиданно явился ко мнѣ привлекательнаго вида худенькій молодой брюнетъ въ формѣ, Деникинскаго добровольца, съ солдатскимъ Георгіемъ на груди. Оказалось, что это мой старшій племянникъ Сергѣй.

126

Несмотря на массу всяческихъ дѣлъ, сосредоточенныхъ главнымъ образомъ въ Самарѣ, раннею весной я все же смогъ удѣлить достаточно времени, чтобы присутствоват.въ Головкинѣ при пріемкѣ уполномоченными отъ Симбирскаго земства заготовленной на моей мельницѣ для военнаго вѣдомства муки. Не безъ горделиваго чувства любовался я на спѣшную погрузку моего мучного товара на двѣ огромныя баржи, и съ радостнымъ сознаніемъ достигнутаго мною успѣха въ мельничномъ дѣлѣ, смотрѣлъ я со своего любимаго головкинскаго балкона, какъ мощный буксиръ отводилъ до верху нагруженныя баржи по рѣчному „Уренскому” руслу на широкій просторъ волжскаго разлива.

Къ сожалѣнію, пребываніе въ родномъ моемъ имѣніи,, гдѣ, наряду съ хозяйственными заботами, я всегда находилъ время наслаждаться всѣми охотничьими чарами головкинскаго приволья, часто прерывалось внезапнымъ вызовомъ меня иногда въ столицу, а чаще въ Самару, по дѣламъ сословнаго характера, но преимущественно въ связи съ дѣятельностью Краснокрестныхъ организацій Объединеннаго Комитета.

Въ нашихъ дворянскихъ дѣлахъ.въ то время приходилось, главное, заниматься устройствомъ сословной кассы взаимопомощи и разрѣшеніемъ т. н, „предводительскаго вопроса”, значительно осложнившагося послѣ безвременной кончины князя А. А. Щербатова.

Что же касается дѣятельности Объединеннаго Комитета, то съ наступленіемъ весенняго тепла острота „окопной” солдатской нужды въ теплой одеждѣ отпала, собирали больше на табакъ и бѣлье.

Лазаретная жизнь стала тоже входить въ нѣкоторую норму, благодаря прекращенію Кавказской эвакуаціи. Оставалась насущная нужда въ локализаціи тифозныхъ заболѣваній въ губерніи, но это дѣло, въ силу распоряженій принца Ольденбургскаго, было сосредоточено въ рукахъ губернаторовъ.

Къ лѣту 1915 года я уже предвкушалъ для себя нѣкоторую свободу и намѣревался ею воспользоваться, чтобы, отчасти ради своихъ хозяйственныхъ дѣлъ, а больше — для собственнаго отдыха, засѣсть на продолжительное время въ своемъ Головкинѣ. Вдругъ, 31-го мая, получаю изъ Петрограда телеграмму, за подписью Предсѣдателя Главнаго Управленія Россійскаго Общества Краснаго Креста гофмейстера Ильина, извѣщавшаго, что, съ соизволенія Государыни Императрицы, Маріи Ѳеодоровны, на меня возлагается формированіе въ Самарѣ военныхъ санитаровъ и военно-санитарныхъ обозовъ для всѣхъ боевыхъ фронтовъ.

Пришлось бросить всякую мысль хотя бы о временномъ отдыхѣ и срочно выѣхать въ Самару, куда вскорѣ изъ Петрограда прибылъ спеціально командированный ко мнѣ Начальникъ мобилизаціоннаго отдѣла Главнаго Управленія Краснаго Креста Александръ Александровичъ Леманъ. Отъ него я узналъ, что въ Главномъ Управленіи Краснаго Креста возникъ вопросъ о необходимости перенести образованіе санитарныхъ резервовъ изъ столицы въ болѣе удобный пунктъ. Остановились на Самарѣ, какъ на большомъ узловомъ желѣзнодорожномъ и водномъ центрѣ, гдѣ было изобиліе продовольственныхъ и фуражныхъ продуктовъ, а также матеріала,, нужнаго для оборудованія обознаго транспорта.

На томъ же засѣданіи, по предложенію предсѣдателя А. А. Ильина, было единогласно постановлено уполномочить для этого дѣла меня. Соотвѣтственный докладъ былъ представленъ Предсѣдательницѣ Россійскаго Общества Краснаго Креста Государынѣ Императрицѣ Маріи Ѳеодоровнѣ. Ея Величество соизволила его утвердить и въ результатѣ мною была получена вышеупомянутая телеграмма.

Приходилось приниматься за совершенно новое и немалое дѣло, требовавшее не только знанія мѣстныхъ условій, но и, главнымъ образомъ, быстрой распорядительности.

На мой естественный вопросъ, имѣлись ли въ распоряженіи Лемана какія-либо инструкціи, которыми я могъ бы руководствоваться, оказалось, что Главное Управленіе въ этомъ отношеніи рѣшительно ничего не сдѣлало. Все было предоставлено на наше съ Леманомъ уемотрѣніе. Мы съ нимъ тотчасъ же принялись за составленіе плана работы. За два дня пребыванія Александра Александровича въ Самарѣ не мало труда пришлось положить на изготовленіе основныхъ правилъ формированія, обученія и содержанія военно-медицинскихъ резервовъ, а также на подысканіе достойныхъ и расторопныхъ помощниковъ. Надо было также точно опредѣлить взаимоотношенія мои и моихъ гражданскихъ сотрудниковъ со всѣми военными властями, отъ которыхъ зависѣлъ отпускъ въ мое распоряженіе воинскихъ чиновъ для заполненія резервовъ. Это зависѣло, главнымъ образомъ, отъ воинскихъ начальниковъ, которымъ и были разосланы особые циркуляры, отъ имени Главнаго Управленія Краснаго Креста.

Я поспѣшилъ подобрать себѣ штатъ необходимыхъ сотрудниковъ. Мнѣ посчастливилось, съ согласія Протасьева, получить въ свое распоряженіе непремѣннаго члена Губернскаго по Воинскимъ дѣламъ Присутствія Ивана Александровича Сереброва — человѣка исключительной работоспособности, энергіи и хозяйственной смекалки. Благодаря ему и указаннымъ имъ помощникамъ, мнѣ удалось быстро и хорошо наладить дѣло съ наймомъ и устройствомъ въ городѣ помѣщеній для людей и лошадей, и получать изъ Бузулукскаго уѣзда все необходимое для оборудованія обозовъ, какъ то: конскую упряжь, повозки, носилки и пр.. Входя съ Серебровымъ во всѣ хозяйственныя мелочи, я могъ быть спокоенъ за то, что мною потомъ отправлялось для нуждъ Военнаго Вѣдомства.

Пріемкой и обученіемъ людей завѣдывалъ приглашенный мною молодой и энергичный врачъ Ивановъ, а по лошадиной части у меня состоялъ на службѣ давній мой знакомый ветеринаръ, честный и преданный мнѣ работникъ, Николай Владиміровичъ Стржлковскій, занимавшій должность помощника Завѣдывающаго Ветеринарнымъ Отдѣломъ въ Самарской Губернской Земской Управѣ. На должность Начальника формируемаго мною военно-санитарнаго резерва поступилъ ко мнѣ боевой офицеръ, вынужденный изъ-за раненія временно покинуть фронтъ, — полковникъ горной артиллеріи Георгій Михайловичъ Фишеръ, оказавшійся разумнымъ командиромъ и незамѣнимымъ руководителемъ въ дѣлѣ обученія призваннаго въ резервы воинскаго состава.

Теоретическія занятія будущихъ военныхъ санитаровъ велись у нихъ въ казармѣ, а практическія происходили невдалекѣ отъ города, на берегу Волги, гдѣ санитаровъ учили, какъ подбирать раненыхъ на полѣ битвы, перевязывать ихъ, укладывать на носилки, переносить на рукахъ и т. п. Тамъ же были выстроены конюшни на 500 лошадей, ихъ тоже дрессировали для предстоявшей имъ боевой службы. Въ общемъ, обучаемыхъ было отъ 600 до 1000 человѣкъ. Проживали они въ заарендованныхъ мною у города и частныхъ лицъ помѣщеніяхъ, приспособленныхъ къ казарменному обиходу.

Всѣ мѣстныя учрежденія, власти и вообще самарцы, понимая трудность возложенныхъ на меня заданій и сознавая серьезность ихъ боевого значенія,, всѣ, по мѣрѣ силъ, содѣйствовали моей новой, исключительной важности, работѣ. Благодаря этому, дѣло сразу же пошло настолько успѣшно, что 8-го іюля, въ день празднованія Казанской Божьей Матери, — мнѣ удалось устроить торжественные маневры первыхъ сформированныхъ и обученныхъ на Самарскомъ пунктѣ военносанитарныхъ отрядовъ.

Стояла превосходная погода. Собралась вокругъ площади многотысячная толпа городскихъ обывателей, а въ центрѣ ея, окруженное выстроенными въ каре военными санитарами, одѣтыми въ новенькую форму, съ краснокрестной повязкой на рукавѣ, находилось резервное начальство и приглашенные мѣстные высшіе военные и гражданскіе чины. Послѣ торжественнаго молебствія передъ пожертвованной мною иконой Казанской Божьей Матери, раздалась команда, и вся наличная масса воинскихъ чиновъ резерва приготовилась къ маневрамъ, раздѣлившись на „раненыхъ” и „санитаровъ”. Въ одно мгновенье все обширное пространство площади покрылось якобы жертвами сраженія. По данному сигналу, со всѣхъ сторонъ появились санитары съ носилками; застучали повозки, запряженныя крѣпкими самарскими и оренбургскими степняками. Все пришло въ движеніе, и присутствовавшіе могли наглядно убѣдиться въ полной готовности самарскаго резерва къ отправкѣ его на дѣйствительныя поля битвъ. Послѣ окончанія маневровъ, когда молодцеватые военные санитары, по трубному сигналу, вновь выстроились въ центральный четырехугольникъ, зрители, сплошной стѣной окружавшіе площадь, не выдержали и стали выражать свой шумный восторгъ.

Ставъ въ ряды отправляемыхъ на фронтъ санитаровъ, я обратился къ нимъ съ напутственнымъ словомъ и благословилъ ихъ чествуемой 8-го іюля иконой. Раздалось воодушевленное „ура”, оркестръ заигралъ народный гимнъ, поддержанный многотысячными голосами собравшихся на торжество самарцевъ. На другой день нашъ резервъ отправился въ далекій путь на боевое крещеніе.

Впослѣдствіи я имѣлъ счастье лично выслушать слова благодарности отъ Государыни Императрицы Маріи Ѳеодоровны за организованное мною въ Самарѣ дѣло. Какъ выраженіе своей признательности, Вдовствующая Императрица наградила меня знакомъ отличія Краснаго Креста первой степени.

Начиная съ 8-го іюля 1915 года, черезъ Самарскій резервный пунктъ сталъ проходить безпрерывный рядъ теоретически и практически обученныхъ военно-санитарныхъ отрядовъ и полностью оборудованныхъ обозовъ. Были случаи, когда ко мнѣ обращались для сформированія подобныхъ отрядовъ нѣкоторые частные жертвователи, — такъ, напримѣръ, мнѣ пришлось направить на фронтъ военно-санитарный транспортъ имени артистки Долиной, оборудованный цѣликомъ на ея счетъ.

Былъ моментъ, когда Предсѣдатель Главнаго Управленія Краснаго Креста А. А. Ильинъ возымѣлъ намѣреніе кореннымъ образомъ нарушить весь строй моей жизни и убѣждалъ принять должность Главноуполномоченнаго Краснаго Креста на Сѣверо-Западомъ фронтѣ, но я категорически отказался, не имѣя возможности оборвать всю свою многостороннюю дѣятельность, требовавшую постояннаго моего руководства, и хотя протекавшую въ глубокомъ тылу, но тѣсно соприкасавшуюся съ нуждами военнаго времени.

127

Въ самую горячую пору моихъ организаціонныхъ работъ по формированію военно-санитарныхъ отрядовъ, пришлось намъ разстаться съ почтеннымъ и симпатичнымъ Губернаторомъ Н. В. Протасьевымъ, переведеннымъ, помимо его желанія, Министромъ Маклаковымъ, на ту же должность въ Харьковскую губернію, гдѣ Николаю Васильевичу вскорѣ суждено было погибнуть отъ тифа. Въ Самарѣ Протасьевъ всю зиму 1914-1915 г.г. чуть ли не ежедневно подвергался риску заразиться заносимой съ Кавказа тифозной эпидеміей, отъ которой вокругъ него гибло не мало самарцевъ. Онъ уцѣлѣлъ, чтобы черезъ годъ, въ Харьковѣ, гдѣ никакой эпидеміи не существовало, оказаться жертвой именно этой жестокой болѣзни.

Безвременно скончавшійся Протасьевъ оставилъ среди всѣхъ лицъ, близко его знавшихъ, наилучщую по себѣ память. Такихъ сердечныхъ и отзывчивыхъ людей приходится рѣдко встрѣчать. Когда онъ, 20-го іюля, покинулъ Самару, мѣстное общество, и, въ частности, наше дворянство, устроило ему скромные, но искренне задушевные проводы.

Въ Самарѣ временно, въ качествѣ исполнявшаго обязанности Начальника Губерніи, замѣнилъ Протасьева князь Сергѣй Васильевичъ Горчаковъ. Ему сразу пришлось столкнуться съ оппозиціонно-настроенными элементами мѣстнаго общества. Среди нихъ отличался своей непримиримостью и рѣзкостью Управляющій отдѣленіемъ Азовско-Донского Банка, князь Кугушевъ (братъ Уфимскаго Губернскаго Предводителя Дворянства).

Въ Петроградѣ произошла тогда смѣна нѣкоторыхъ министровъ, и въ ихъ составѣ появилось двое моихъ добрыхъ друзей и бывшихъ коллегъ: на постъ Оберъ-Прокурора св. Синода былъ назначенъ Московскій Губернскій Предводитель Дворянства А. Д. Самаринъ, а Министра Внутреннихъ Дѣлъ Маклакова замѣнилъ бывшій Полтавскій Предводитель, князь Николай Борисовичъ Щербатовъ.

Въ столкновеніи князя Горчакова съ княземъ Кугушевымъ, князь Николай Борисовичъ имѣлъ неосторожность проявить досадную опрометчивость, изъ-за которой произошли нѣкоторыя непріятныя служебныя осложненія. Кугушевъ, оставшись недоволенъ нѣкоторыми распоряженіями князя Горчакова, послалъ Министру Внутреннихъ Дѣлъ телеграмму, въ которой изложилъ жалобу на якобы незаконныя дѣйствія Губернатора, представивъ все дѣло въ совершенно неправильномъ свѣтѣ. Министръ, не снесясь предварительно съ Губернаторомъ и не потребовавъ отъ него объясненія, прислалъ ему по телеграфу строгій выговоръ, потребовавъ отмѣны сдѣланныхъ имъ распоряженій, которыя на совершенно законномъ основаніи были примѣнены княземъ Горчаковымъ къ князю Кугушеву, устраивавшему у себя въ Самарѣ недозволенныя въ то время публичныя собранія нелегализированныхъ политическихъ партій.

Возмущенный подобнымъ образомъ дѣйствій своего непосредственнаго начальника, стойкій и по натурѣ благородный князь Горчаковъ, несмотря на крайне стѣсненныя матеріальныя обстоятельства, рѣшилъ подать въ отставку. Предварительно пожелалъ переговорить со мною. Я въ это время былъ въ Петроградѣ.

Узнавъ отъ него всѣ подробности дѣла, я поспѣшилъ повидать Щербатова и ознакомить его съ дѣйствительнымъ положеніемъ вещей. Горячій, но отходчивый князь Николай Борисовичъ былъ смущенъ и признался въ допущенной имъ ошибкѣ, сославшись на невѣроятную сутолоку его новой служебной обстановки. Узнавъ, что князь Горчаковъ сейчасъ находится въ столицѣ, Щербатовъ просилъ его немедленно къ нему пріѣхать. Въ тотъ же день князь Сергѣй Васильевичъ былъ принятъ Министромъ и чрезвычайно имъ обласканъ. Всѣ распоряженія его, какъ исполняющаго обязанности Самарскаго Губернатора, были возстановлены, а жалоба Kyгyшева оставлена безъ послѣдствій. Горчаковъ больще объ отставкѣ не говорилъ и вернулся успокоенный въ Самару, гдѣ уже ходили упорные слухи о назначеніи къ намъ Губернаторомъ барона Гревеница.

Надо сказать, что съ самаго начала войны съ Германіей, среди всѣхъ слоевъ приволжскаго населенія — все „нѣмецкое” вызывало не только враждебныя чувства, но и дѣйствія. На всѣхъ общественныхъ собраніяхъ раздавались голоса о необходимости безпощадной борьбы съ „нѣмецкимъ засильемъ”, которымъ по общему предположенію были отмѣчены мѣстности, заселенныя нѣмецкими колонистами. Болѣе пылкіе люди, въ родѣ Бузулукскаго Предсѣдателя Земской Управы Евграфа Андреевича Жданова, даже предлагали такія рѣшительныя мѣры, какъ скупить всѣ „нѣмецкія” земли и выслать колонистовъ за предѣлы государства. Нѣкоторые дворяне, какъ напримѣръ Баумгартенъ, отказывались отъ своихъ нѣмецкихъ фамилій и просили разрѣшенія присвоить себѣ иную „чисто-русскую”. Таковы были настроенія среди самарскаго общества, когда до него докатился слухъ о назначеніи барона Гревеница въ Самару Губернаторомъ.

Пріѣхавъ изъ столицы, я былъ заваленъ поступавшими ко мнѣ со всѣхъ сторонъ ходатайствами всяческихъ совѣщаній, собраній и съѣздовъ, требовавшихъ отъ меня принятія самыхъ срочныхъ и энергичныхъ мѣръ къ недопущенію въ Самарскую губернію Начальника, носящаго нѣмецкую фамилію. Единодушіе и настойчивость, проявленныя,.въ этомъ дѣлѣ со стороны всего самарскаго населенія, казались столь внушительными, что мнѣ волей-неволей пришлось написать откровенное письмо Министру князю Щербатову, въ которомъ я дружески просилъ его принять во вниманіе самарскія настроенія. Въ отвѣтъ я получилъ отъ него по телеграфу лаконическую фразу: „Не безпокойтесь”, которая сдѣлалась тотчасъ же общимъ достояніемъ и внесла значительное успокоеніе. А въ Самару Начальникомъ губерніи былъ назначенъ бездарный и безличный, но съ чисто русской фамиліей, С. Д. Евреиновъ, вскорѣ же замѣненный умнымъ и дѣльнымъ протеже А. Д. Самарина — Станкевичемъ.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg