«Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ»

Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ (fb2) - Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ 1946K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Эдуардович Бронников

Андрей Бронников Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ

Офицерам СпН ГРУ посвящается

Выражаю особую благодарность моим друзьям, подполковнику Барсукову и подполковнику Зайкову, за помощь в написании романа

Автор

Нам не забыть ни дни, ни ночи те, Ни те суровые года. Но здесь мы ставим многоточие, Все остальное — ерунда…

Г. Сукачев, песня «Лейтенанты»

Глава 1

Ранним утром в среду 5 ноября 1980 года пассажирский поезд едва притормозил на небольшой станции, затем вновь начал набирать ход и через несколько мгновений исчез в морозной темноте, оставив на перроне единственного сошедшего пассажира — юного лейтенанта в парадной шинели с голубыми петлицами и эмблемами воздушно-десантных войск. Офицер подхватил тяжёлый чемодан с нехитрыми лейтенантскими пожитками и направился к обветшалому зданию вокзала с необычным названием «станция Борзя».

На душе у него было тревожно и пасмурно, а резвая и бодрая походка определялась лишь морозом и бравадой, воспитанной годами курсантской учёбы в Рязанском воздушно-десантном училище. Совсем недавно лейтенант закончил легендарную, широко известную в узких кругах 9-ю роту факультета специальной разведки ГРУ. В предписании была указана войсковая часть 55433 — 24-я бригада специального назначения, куда и направлялся лейтенант. Судя по документу, войсковая часть с указанным номером дислоцировалась на станции Борзя Читинской области, оставалось лишь узнать адрес и представиться командованию.

Лейтенант решил дождаться рассвета и затем уже направиться на поиски указанной войсковой части. Полутёмный зал ожидания встретил его теплом и тишиной. Хмурые забайкальцы давно привыкли к многочисленным военным и не проявили ни малейшего интереса к его появлению. Если верить профессору Ламброзо, то почти каждого из обитателей вокзала можно было отнести к преступникам. Как оказалось, это первое впечатление, вызванное тревожным настроением лейтенанта, было обманчивым. Но тогда исключением показались лишь несколько модно одетых женщин. Как впоследствии догадался лейтенант, это были офицерские жёны, которых местное население почему-то называло «овчарками». Юный офицерик поставил чемодан возле окна и прижался спиной к тёплой батарее. Среди угрюмой массы пассажиров его внимание привлёк невысокого роста коренастый мужчина в полушубке и мохнатом треухе. Он явно не поддавался никакой квалификации. На подопечного Ламброзо мужчина не тянул, на военного тоже. Было очевидно, что лейтенант также был им замечен. Мужчина быстро вышагивал вдоль кассовых окошек, поглядывая в тёмный тупик коридора, из которого раздавались громкие звуки пьяного веселья. Хотя обитателей угла не было видно, об их уголовном происхождении можно было догадаться и без теории Ламброзо.

Мужчина в полушубке, изменив маршрут движения, проходя мимо лейтенанта, сквозь зубы процедил:

— Прикроешь меня сзади.

Офицер растерялся и вопросительно посмотрел на мужчину, а тот, раздосадованный его непонятливостью, вернулся и так же едва слышно, но уже более членораздельно повторил:

— Старший оперуполномоченный Серюков, прикроешь меня сзади.

Затем, уже не глядя в сторону лейтенанта, решительно направился в сторону тёмного закутка. Офицер всё понял и уже стоял лицом к остальным пассажирам и спиной к оперуполномоченному. Серюков ворвался в пьяную компанию и заорал:

— Встать!

Мгновенно определив, кто среди них главный, он левой рукой нанёс ему сильный удар в челюсть. Главарь упал на колени. Тут же вновь последовала команда:

— Встать!

Набыченный громила, не услышав крика, но подброшенный яростью и желанием уничтожить нападавшего, ринулся вперёд, но тут же рухнул, получив удар ногой в голову.

— Встать! — вновь прокричал Серюков. Главарь этого опять не услышал, только по другой причине — недвижимый, он валялся на полу. Вся его команда, воспользовавшись замешательством, на четвереньках попыталась скрыться, но была остановлена следующей командой оперуполномоченного:

— На пол!

В этот момент из поста линейного отделения милиции, привлечённые шумом, высыпали три милиционера. Серюков выхватил красное удостоверение и продолжил:

— Вы что, сволочи! Дармоеды!… Взять их!

Он и в ругательствах был краток и столь же убедителен. Милиционеры бросились обыскивать задержанных, дрожащими руками пытаясь надеть на них наручники. Вмешательства лейтенанта не потребовалось, но и знакомство с отчаянным опером не состоялось. По громкой связи объявили о прибытии поезда Краснокаменск—Чита, и Серюков, весело подмигнув лейтенанту, как будто ничего не произошло, скрылся за дверями.

Теперь, когда с того момента прошло тридцать лет, то есть столько же, сколько с момента окончания Великой Отечественной войны до моего поступления в училище, уже с трудом верится, что тем юным лейтенантом был я. Откуда берутся эти фантазии по мотивам собственной жизни? Почему радость, пройдя сквозь метели холодных лет жизни, остывает, а горечь потерь остаётся прежней? Почему самые трудные периоды нашей жизни по истечении многих лет оказываются самыми счастливыми? У меня нет ответа.

Будучи желторотым курсантом в те мирные семидесятые — восьмидесятые годы, я, глядя на убелённых сединами ветеранов, возлагающих цветы на могилы своих друзей, и подумать не мог, что через много лет и сам, возведённый молодыми в ранг ветерана, буду отдавать дань погибшим своим однополчанам и однокашникам. Друзей моих теперь разбросало по свету, нас разделили границы и тысячи километров. Уже нет той страны, которой мы честно служили, но память, она всегда со мной, и эта документальная повесть — лишь попытка сохранить их имена, отдать дань уважения офицерам и бойцам, служившим когда-либо в войсках специального назначения ГРУ.

Я благодарен им за то, что они делили со мной все трудности службы, одним — за то, что помогли написать эту книгу своими воспоминаниями, другим — за то, что оставили о себе светлую память, не давая забыть ту службу, честную дружбу, не испорченную материальной заинтересованностью. В этом романе нет ни одного вымышленного эпизода или действующего лица, лишь имена некоторых, по вполне понятным причинам, изменены. Детали, конечно, плод моей фантазии, но… это всего лишь детали.

Глава 2

Зима в Забайкалье всегда приходит рано и неожиданно, но не первым снегом, а трескучим морозом. За пять лет службы я полюбил Забайкалье, родину моего отца и деда. Этот край лишь внешне хмур и неприветлив, так же как и его обитатели. Готовность прийти на помощь, бескорыстие и преданность тому, кого уважают, — отличительные черты забайкальцев. В дальнейшем у меня не раз будет возможность убедиться в этом.

Однако такое уважение можно завоевать лишь справедливостью и честностью, а это, согласитесь, не так уж и просто.

В то морозное утро я шёл вдоль пустынной улицы, сгибаясь под тяжестью чемодана, и удивленно разглядывал покрытые изморозью, потемневшие от времени брусовые дома. На парящей теплотрассе, проложенной над поверхностью земли, тут и там свисали сталактиты застывшей ржавой воды. Я уже успел замёрзнуть, не имея ближайшей цели своего путешествия, подумывал о том, где можно было бы погреться. Хромовые, начищенные до блеска сапоги тепла не придавали, а курсантский кураж не позволял опустить клапана у новенькой шапки. Наконец, впереди появилась фигура женщины в лёгких унтах и телогрейке. Бурятка, резво перебирая явно приспособленными для верховой езды ногами, двигалась мне навстречу.

— Простите, — остановил я её. Мне показалось, что она впервые слышала такое слово, но тем не менее я продолжил: — Скажите, пожалуйста, где здесь находится десантная часть?

Спросить я мог только о расположении воздушно-десантной части, поскольку в те времена слово «спецназ» было под строгим запретом. Однажды прапорщик нашей части, войдя в ресторан и увидев своих однополчан, радостно заорал на весь зал: «Здоров, спецназы!»

На следующий же день имел несчастье в особом отделе держать ответ за раскрытие военной тайны. Отделался всего лишь глубоким испугом. Это сейчас «спецназов» уйма развелась (в том числе и достойных), а тогда был один — спецназ ГРУ, или войска специального назначения ГРУ ГШ.

Бурятская женщина посмотрела на меня и с непроницаемым лицом ответила:

— Однако, паря, дуй-ка в госпиталь. Может, там чё узнаш.

Её ответ меня обескуражил. Во-первых, я не сразу понял её специфический говор, а во-вторых, что значит «там чё узнаш»?

Больше по жестам, чем по её речи, я уяснил-таки дорогу и через несколько минут был уже на КПП госпиталя. С мороза мне там показалось очень тепло. Сидевший за стеклом чумазый боец даже не потрудился подняться. Меня это покоробило, но лишь настолько, насколько я за время отпуска перестал чувствовать себя курсантом. В тот момент мне было не до офицерских строгостей. Разъяснений от бестолкового бойца получить не удалось.

Положение спас шедший на службу подполковник медицинской службы. На мгновение он задумался и выдал обескураживающую информацию, что в радиусе ста километров воздушно-десантных частей нет. Забегая вперёд, скажу, что оторванные от армейской действительности офицеры строевой части училища ошиблись с населённым пунктом. Уже на выходе с КПП подполковник повернулся и добавил:

— Там, возле магазина, сейчас санитарный кунг стоит. Водитель с воздушно-десантными эмблемами, может, ваш?

Я, обрадованный, помчался туда, забыв про мороз. Машина, на моё счастье, была ещё там. Постучав в окошко кабины, разбудил дремлющего водителя и спросил:

— Войсковая часть 55433 ваша?

— Ну, — отозвался заспанный боец.

— Что «ну»? — парировал я, начиная нервничать от подобной наглости военнослужащего срочной службы.

— Ну, наша, — лениво пояснил он.

— Слава богу! — воскликнул я, мгновенно забыв о раздражении.

В этот момент подошел лет тридцати старший лейтенант, как выяснилось позже — начальник медицинской службы бригады. Это только потом, прибыв к месту дислокации части, я осознал, насколько мне повезло. Без этого счастливого случая почти наверняка пришлось бы возвращаться в Читу в штаб округа.

Деловой до полного безразличия к окружающим немолодой старший лейтенант медицинской службы без лишних разговоров запихал меня в кунг и тут же забыл о моём существовании. Посетив попутно не одну воинскую часть, в бригаду мы вернулись поздно вечером. Благо, в кунге было тепло.

После двенадцатичасовой болтанки в машине, глубоким вечером полностью обессиленный и деморализованный, в обнимку со своим чемоданом я вывалился возле единственного пятиэтажного дома.

Бригада располагалась между двумя сопками посреди леса, в восьми километрах от ближайшего населенного пункта под названием Хара-Бырка. Ранее там дислоцировалась одна из позиций ракетной дивизии стратегического назначения, которые всегда старались разместить как можно более скрытно. Это местечко именовалось 23-я площадка. По договору ОСВ, 1 ракетная база, дислоцировавшаяся здесь ранее, подлежала уничтожению, что и было сделано. Шахты стартовых установок взорвали, но военный городок был полностью пригоден к проживанию. Почти пригоден. Первый комбриг подполковник Эдуард Михайлович Иванов во время охоты случайно обнаружил это место, и после согласования с вышестоящим начальством бригада переехала сюда из поселка Мирный.

Вид на 23-ю площадку в/ч 55433

Этот населённый пункт и был первым ППД[1] бригады. После того как часть переехала на бывшую ракетную площадку, офицерские семьи долгое время оставались жить в посёлке. Офицеров доставляли к месту службы на автобусе. Вечером в девятнадцать часов он отправлялся обратно. Те, кто опаздывал, оставались ночевать в бригаде. Были в этом отрицательные моменты, но зато и без надобности на службу не вызывали, что с успехом практиковалось в дальнейшем. Название «Оловянная-4» было лишь почтовым адресом военного городка части. Может быть, поэтому существует так много разночтений по поводу мест дислокации 24-й бригады.

«Полковой» врач, так и не вспомнив о моём существовании, удалился в направлении светящегося уютными окнами ДОСа. Санитарный автомобиль, из которого я только что выгрузил свои пожитки, тоже уехал. Чувствуя себя курсантом первого курса, вырванным из привычной среды, я стоял одинокий под чёрным небом Забайкалья и не знал, что предпринять. После минутного замешательства, опознав КПП по звёздным воротам, я двинулся в часть искать дежурного офицера.

23-я площадка

На КПП бодро вскочил боец за маленьким окошком и даже не спросил пропуска, но мне уже было не до того. Я вышел на улицу и побрёл вверх по бетонной дорожке к ближайшему зданию. Мимо проходили офицеры, почти не обращая на меня внимания. Лишь один из них пробурчал:

— О, новенький.

— Где штаб? — робко спросил я его, и вместо ответа капитан махнул рукой в неопределенном направлении и тоже ушёл. После этого стало совсем уж тоскливо. Вдруг откуда-то сзади до меня донёсся радостный возглас:

— Ну, наконец, наши приехали!

Я, удивленный мыслью о том, кому это я своим приездом мог доставить столько радости, оглянулся. Ко мне бежал с распростёртыми объятиями невысокого роста старший лейтенант Евгений Сергеев, и это меня удивило вдвойне. Обладая занозистым характером, в училище, будучи курсантом-выпускником, он не баловал нас, первокурсников, особым вниманием, а скорее наоборот — игнорировал. Его горячее приветствие растрогало меня и слегка обескуражило, а он, понимая моё состояние, ободрил:

— Не ссы, щас всё устроим.

Перехватив проходящего мимо бойца, всучил ему мой чемодан и тоном, не терпящим возражений, распорядился:

— Это ко мне и быстро!

Взял меня под руку и тут же начал вводить в курс дела, рассказывая о вакансиях, характеризуя ротных и давая полезные советы. Из его пространного монолога я не запомнил ни слова, но… Но! Но я почувствовал себя в своей среде и начал успокаиваться. Пока он говорил, мы подошли к двухэтажному кирпичному зданию и по высокому крыльцу поднялись сразу на второй этаж. Распахнув дверь одной из комнат, Женя провозгласил:

— Ну, вот и наши начали подтягиваться.

В комнате я увидел ещё несколько знакомых лиц, моих старших товарищей, тех, что окончили училище раньше меня. Улыбчивый Боб Месяцев пожал мне руку, за ним радостно поприветствовали остальные.

После такого радостного приёма я сразу почувствовал себя в родной стихии. Если раньше, в училище, курсанты разных курсов друг с другом не общались, кроме как по службе, вращаясь на разных орбитах, то здесь было всё по-другому. Многих я здесь, во время офицерской службы, узнавал заново.

Всегда в спецназе ГРУ существовало негласное противостояние между выпускниками двух училищ. Дело в том, что основной кузницей кадров для подразделений разведки были Рязанское воздушно-десантное училище (9-я рота, а затем после расширения целый батальон) и Киевское общевойсковое. Рязанское училище готовило офицеров по прямому назначению — для спецназа, Киевское — для общевойсковой разведки. «Рязанцы» по праву считали себя истинными спецназовцами, имея опыт парашютных прыжков и обученные по программе подготовки специальной разведки. В дальнейшем с приходом опыта и «киевляне» становились опытными разведчиками, но поначалу разница была ощутимая.

Кроме того, выпускники Рязанского училища с курсантских «младых ногтей» понимали, что тут карьеры не сделаешь, генеральских должностей практически не было, поэтому служили «за спецназ», а не «за карьеру». У «киевлян» было несколько иное видение, что само по себе не возбраняется, но разница в подходе к службе была ощутимая.

В основе неформального воспитания «рязанцев» лежали традиции фронтовых разведчиков Великой Отечественной войны, которые отличались лихим пренебрежением к опасности, а равно и к дисциплине, так как у истоков создания войск специального назначения как раз и были те самые боевые разведчики. То же самое можно было сказать о воспитании курсантов факультета спецназ, но это тема для отдельного повествования.

Могу только для примера сказать, что среди развлечений была так называемая «курсантская рулетка». На стрельбище курсанты становились в кружок вокруг костра и бросали туда боевой патрон, стоически ожидая, когда он выстрелит и куда полетит. После того как пуля ударила в пустое ведро возле ноги Кости Кожмякова, развлечения такого рода прекратились.

В училище курсанты факультета специальной разведки от первого до четвёртого, выпускного, курса учились и жили вместе. По службе старшие товарищи ходили дежурными по подразделению, младшие — дневальными, и все друг друга знали. Старшие негласно опекали младших. Причём деление было следующее: третий курс шефствовал над первым, четвертый — над вторым. Однажды я в начале учёбы, едва вернувшись с курса молодого бойца, в столовой училища во время обеда, громыхая тяжёлыми сапогами, пошёл за чаем. Едва взявшись за огромный чайник, понял, что на него претендует курсант инженерной роты второго курса. Без чая оставаться не хотелось, и руку я не убрал. Курсант начал грозно на меня надвигаться. В этот момент за ближайшим столиком четверокурсник Худяков, лениво повернувшись, многозначительно посмотрел на моего соперника, и тот, все поняв, исчез. Однако, проявляя сдержанную заботу, курсанты старших курсов строго спрашивали с нас по внутренней службе, снисходительно относясь к нарушениям воинской дисциплины, нарочито ворча что-то вроде: «Оборзела молодежь».

Но и здесь всё работало по принципу «что положено Юпитеру, не положено быку». Каждый знал своё место, и «борзость» первого курса не шла ни в какое сравнение с тем, что могли позволить себе выпускники.

Весть о прибытии новенького быстро облетела офицерскую общагу. В комнату стали заходить для знакомства «бывалые» лейтенанты, как выяснилось чуть позже — выпускники Киевского ВОКУ, прибывшие месяцем ранее. Забота Жени обо мне не закончилась. Этого же бойца, что приволок мой чемодан, Сергеев вновь куда-то отправил, и через некоторое время тот вернулся со свёрнутым матрасом и быстро застелил мне постель. Я по старой курсантской привычке снял одеяло, чтобы вытрясти его, и тут заметил какую-то серую пыль на простыне.

Это уже много позже я понял, что серой пылью на простыне были вши, но тогда на мне это никак не отразилось. Справедливости ради надо сказать, что это не было обычным явлением, с которым никто не боролся. Наоборот, боролись, и достаточно успешно, но время от времени педикулёз проникал в часть с постельным бельем из армейской прачечной в поселке Безречная.

Пока я обустраивал свой ночлег, на столе появилась сковорода жареной картошки, хлеб и пустые солдатские кружки. Мои приятели сидели напротив рядком на кровати и выжидательно смотрели на меня. Сперва я не сообразил, в чём тут дело. Потом меня осенило, и я, хлопнув себя ладонью по лбу, достал из чемодана три бутылки водки. Женя, назидательно подняв указательный палец вверх, воскликнул:

— Вот! Я же говорил! Ну не мог выпускник 9-й роты РВДКУ приехать с пустыми руками!

Празднование моего приезда, а заодно и Дня военной разведки, который совпал с моим прибытием, началось.

* * *

5 января 1987 года. Афганистан, провинция Кандагар

Раннее январское утро было разбужено гулом вертолётных двигателей. Две «рабочие лошадки» МИ-8, поддерживаемое парой МИ-24, растревоженными осами мчались вдоль бетонного шоссе. Разведчики сосредоточенно думали каждый о своём. Руководитель операции заместитель командира Шахджойского батальона майор Сергеев, сидевший за пулемётом на месте бортстрелка, внимательно смотрел в сторону гряды сопок, виднеющихся вдали. Вот-вот вертолёты, согласно маршруту, должны были свернуть под прямым углом с бетонки в Мельтанайское ущелье.

Группа летела в район кишлака Джилавур. Район был удалённый, находился на стыке зон ответственности Кандагарского и Шахджойского отрядов. Добираться сюда было проблемой и для тех, и для других, поэтому «духи» чувствовали себя здесь вольготно. План операции был прост: десантироваться, организовать засаду и затем быстро уйти, чтобы появиться здесь снова недели через две, когда душманы успокоятся. Такими нечастыми, но постоянными засадами можно было хотя и не прекратить их действия совсем, но держать душманов в постоянном напряжении. Этот вылет был первым из запланированных, но лишь подготовительным. Главная задача была подобрать место для засад, десантирования и днёвки. Всё это происходило под видом досмотровой операции, поэтому вертолётов было четыре — обычное количество именно для такого рода действий. Досмотровой группой командовал лейтенант Чебоксаров.

Старший лейтенант Ковтун изредка поглядывал на Сергеева. Накануне между ними случилась ссора, и Владимир пытался определить настроение своего командира, хотя, конечно, это никак не могло сказаться на их взаимодействии в предстоящей операции. Между тем оба звена резко свернули влево и вошли в ущелье. Сразу же Сергеев увидел пылящие впереди три мотоцикла.

В Афганистане мотоциклисты однозначно — «духи», поэтому он немедленно открыл огонь. Их принадлежность к противоборствующей стороне подтверждали притороченные за спиной, как тогда показалось, гранатомёты. Вертолёты подхватили огонь, сработав НУРСами, и вслед за зловещим шипением раздалась череда взрывов. Душманы оказались не робкого десятка: едва завидев вертолеты и поняв, что сейчас подвергнутся обстрелу, скинули гранатомёты и успели произвести два ответных выстрела, на которые вертолётчики отреагировали мастерскими манёврами. Майор, понимая, что события будут развиваться очень быстро, включил радиостанцию и скомандовал: «Чебоксаров в воздухе, “огневые” в круг на прикрытие!»

Оставляя один вертолёт с разведчиками в воздухе, Сергеев мог в дальнейшем рассчитывать на десант, по необходимости, в любой точке, где он укажет. Вертолёты огневой поддержки в это время, встав в круг, должны были продолжать работу НУРСами и пулемётами. Своему экипажу майор приказал немедленно сесть. «Восьмёрка» отработала один залп НУРСами и резко ушла вправо на посадку. Едва вертолёт коснулся колёсами земли, как разведчики выскочили и двумя группами помчались к валяющимся мотоциклам и телам уничтоженных душманов.

Уцелеть удалось одному из них. Он подхватил кейс и помчался наутёк. За ним рванулся лейтенант Ковтун. С вертолётов поняли, что он нужен живым, и били прямо перед ним, чтобы замедлить его бег. Понял это и душман и только прибавил скорости. Явно ему удавалось уйти, так как расстояние между ним и Ковтуном было уже около двухсот метров. Владимир припал на колено, вдохнул и выдохнул несколько раз, чтобы восстановить дыхание, и выстрелил. Шансов у «душка» не было — Ковтун был мастером спорта по стрельбе. Подбежав к убитому, он вынул из мёртвой руки объёмистый «дипломат» и хотел было тут же открыть его, но возобновившийся свист пуль вынудил его ретироваться. Ковтун трусцой, втянув голову в плечи, но не делая больше ничего, чтобы уберечься от прицельных выстрелов, возвращался обратно. Добежав до валяющегося мотоцикла, он попытался снять притороченный к багажнику завёрнутый в одеяло (а это был именно он) ПЗРК. Сразу это не получилось, тогда Владимир, оседлав мотоцикл, завёл его и помчался к вертолёту. К нему навстречу бежал Сергеев с вопросом:

— Что?

— Стингер! — выдохнул Ковтун. Забыв о вчерашнем раздоре, они обнялись, поздравили друг друга с удачей, но радоваться было некогда. Бойцы притащили ещё две трубы, одну пустую, а другой «Стингер» остался неиспользованным. Все три ПЗРК наспех завернули в одеяло, бегло осмотрели убитых и загрузились в вертолёт. Всего в этом бою было уничтожено шестнадцать душманов. К троим мотоциклистам попыталась прийти на помощь группа, засевшая на близлежащей сопке, и их постигла та же участь. Кроме этого, был захвачен раненый душман, которому вкололи промедол и тоже загрузили в «восьмёрку». Для более тщательного осмотра поля боя времени не было, место было достаточно опасное, и надо было срочно уходить.

Вертолёт взлетел. Уже в воздухе Ковтун, даже не пытаясь перекричать гул моторов, ткнул пальцем в сложенную антенну ПРЗРК. Это означало, что всем очень сильно повезло, душманы то ли в спешке, то ли не до конца освоив новое оружие, не разложили антенну, и стрельба велась как из обычного гранатомёта. В противном случае два вертолёта были бы неминуемо сбиты.

С момента первого выстрела прошло не более двадцати минут. Уже в вертолёте открыли кейс и поняли, что это был полный комплект технической документации к только что захваченным американским ПЗРК «Стингер», вплоть до адресов поставщиков и подробной инструкции по применению. Пожав руку командиру, Ковтун шутливо произнёс:

— Георгиевич, смотрю на Героя СССР.

— На себя посмотри, — отозвался тот.

Однако в каждой шутке есть доля шутки. Дело в том, что до появления «Стингеров» вертолётчики чувствовали себя в воздухе относительно спокойно, но с их появлением потери резко возросли. Была дана команда срочно добыть образцы ПЗРК, и длительное время это не удавалось никому сделать. В бригады спецназа даже пришла телеграмма, подписанная министром обороны маршалом Соколовым, в которой говорилось о том, что тому, кто первым захватит образец «Стингера», будет присвоено звание Героя СССР.

К званию Героя СССР представили четверых: руководителя операции майора Сергеева, командира группы Ковтуна, командира вертолётной группы Соболя и сержанта Айтбаева из досмотровой группы. Однако, как это часто бывает, командование, всегда щедро раздававшее обещания, слова своего не сдержало — Золотых звезд Героя дано никому не было.

«Шуму вокруг этого захвата было много, — вспоминал друг Евгения Георгиевича Александр Худяков. — На четверых начали готовить документы на Звезду Героя. Для оформления представления положено фотографировать кандидатов. Сфотографировали четверых — Сергеева, Соболя — командира одного из “бортов’, Ковтуна и сержанта Айтбаева. Но никому ничего не дали. По-моему, сержант получил медаль “За отвагу”. Может, партийное взыскание Жени повлияло, может, что другое. Человек он честный, преданный, никогда не кривил душой, резал правду-матку — не шепотом, а в полный голос. Многим начальникам это не нравилось — отсюда и конфликты».

Тогда многие, и близко не участвовавшие в операции, получили за это награды, но кто их сейчас помнит их фамилии? Имена участников той операции, и в первую очередь Евгения Сергеева, навсегда останутся в истории отечественной разведки. Майор Сергеев прошёл многие «горячие» точки, и судьба хранила его. Даже когда во время первой чеченской кампании его батальон подорвался на фугасе, заложенном в здании спортзала, где они остановились на ночь. Взрыв произошёл, когда разведчики уже отдыхали. Тогда было погребено заживо сорок семь человек. Подполковник Сергеев уцелел чудом. На него рухнула кирпичная стена, и он, получив множество переломов, потерял сознание. Когда пришёл в себя, застонал от боли, его услышали и вытащили из руин.

То, что в двух войнах не удалось сделать ни душманам, ни чеченским террористам, удалось человеческой несправедливости и равнодушию. 25 апреля 2008 года, в Страстную пятницу, Евгений Сергеев скончался от четвёртого инфаркта.

Герой России Евгений Сергеев

Лишь стараниями его друзей, где одним из инициаторов был Александр Худяков, звание Героя России (посмертно) было присвоено подполковнику Сергееву 26 мая 2012 года.

Описание захвата первых «Стингеров» было сделано на основании воспоминаний Ковтуна и рассказа близкого друга Е. Сергеева — А. Худякова, взятых из СМИ, в том числе сети Интернет. Однако нижеследующий документ позволяет сделать вывод, что свидетельства оказались недостаточно полными и всесторонними. Это естественно, потому что каждый рассказывает лишь о том, что делал и видел лично, но всего сразу запомнить невозможно. Должно быть, поэтому были упущены некоторые детали и незаслуженно забыты остальные герои, во всех смыслах этого слова. Документальные фильмы, телепередачи и многочисленные публикации не по вине рассказчиков оказались тенденциозными, искажали реалии того боя. Теперь уже нет резона переиначивать или восстанавливать вновь все эпизоды того, во многом случайного события, но без уточнений не обойтись.

Представление

На Чебоксарова Василия Агафоновича

Командир группы специального назначения роты специального назначения (на БМП) 186 отдельного батальона специального назначения 22 отдельной бригады специального назначения 40 ОА ТуркВО Р-515552

званию ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

1961 русский чл. ВЛКСМ с 1977 года

не участвовал не имеет

(в ВС СССР) с 29 октября 1979 года

(призван) Исилькульским РВК Омской области (награды)

Награжден орденом Красной Звезды Указ ПВС от 21.3.1986 года

(дом. адрес) Омская область город Куйбышев ул.  ...

Ст. лейтенант Чебоксаров В.А. выполняет интернациональный долг на территории ДРА с 7 апреля 1985 года. После представления к ордену «Красного Знамени» 8.9.1986 года участвовал в 7 боевых выходах по уничтожению караванов мятежников, проявив при этом мужество и героизм.

Так, 17.8.86 года при проведении налёта на н.п. Пурдиль вывел группу из-под интенсивного огня мятежников без потерь, при этом группой было уничтожено 6 мятежников, подавлены расчеты БО и ДШК.

Так, 5.01.87. года, командуя досмотровой группой в р-не 30 км юго-зап. Калат, умело руководил действиями подчинённых по захвату каравана. Проявив отвагу и героизм, организовал бой под обстрелом мятежников. Смелыми и решительными действиями группы под его руководством уничтожено 15 мятежников, 3 ПУПЗРК «Стингер», 5 ед. СО, 3 мотоцикла и документы. Лично захватил ПУ ПЗРК «Стингер» в сборе. Группа потерь не имела.

ВЫВОД: За мужество и героизм, проявленные при исполнении интернационального долга, умелые действия при захвате секретного образца вооружения мятежников, достоин присвоения звания ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА с вручением ордена ЛЕНИНА.

(командир) 186 отдельного отряда специального назначения 22 отдельной бригады специального назначения 40 ОА ТуркВО.

7 января 1987 года майор (подпись) Нечитайло (гербовая печать части)

Документ опубликован именно в том содержании, в каком (электронном) он попал ко мне. Это второй или третий экземпляр, поэтому имеются некоторые нестыковки.

По достоверному свидетельству одного из участников событий, сразу после посадки вертолёта, в котором находились Е. Сергеев, В. Ковтун и несколько бойцов, приземлился МИ-8 старшего лейтенанта Василия Чебоксарова. Именно он был командиром досмотровой группы № 711, а офицеры Сергеев и Ковтун тогда имели цель провести рекогносцировку для выполнения другой боевой операции, что нисколько не умоляет их заслуг в захвате «Стингеров».

Немедленно после приземления вторая часть досмотровой группы сходу также вступила в бой. События были настолько спонтанны и скоротечны, что выделить кого-то особо теперь не представляется возможным. Однако факт остаётся фактом: захват первых «Стингеров» был произведён разведчиками 1-го взвода старшего лейтенанта В. Чебоксарова из состава 1-й роты и офицерами батальона Е. Сергеевым и В. Ковтуном.

Насколько мне известно, в широком доступе полный список участников публикуется впервые:

1. Айтбаев Марат, сержант

2. Антонюк Валерий, лейтенант

3. Богунов, рядовой

4. Жданов Сергей, сержант

5. Ковтун Владимир, ст. лейтенант

6. Колотов, рядовой

7. Лусников Сергей, рядовой

8. Назаров Александр, рядовой

9. Охоткин Дмитрий, сержант

10. Попов Вадим, рядовой

11. Расторгуев Геннадий, мл. сержант

12. Сафаров, рядовой

13. Сергеев Евгений, майор, заместитель командира батальона, Герой России (посмертно)

14. Скоробогатый Константин, мл. лейтенант

15. Харенко Алексей, сержант

16. Чебоксаров Василий, ст. лейтенант, командир 1-го взвода 1-й роты

К слову сказать, потерь среди выше поименованных солдат и офицеров до конца службы в Афганистане не было. Около половины солдат срочной службы на тот момент прослужили не более шести месяцев.

Глава 3

Второй день моего пребывания в бригаде — а это был четверг — оказался ещё более благоприятным — в часть прибыли три моих однокашника: Коля Старченко, Боря Максимов и Саня Зайков. Последний был братом моей жены и близким другом, он и остался им — самым надёжным и верным — на всё время.

После обеда мы, все трое, в парадной форме отправились представляться командованию части. Командира части на месте не оказалось, но зато в коридоре нам встретился толстый человечек с капитанскими погонами на плечах. Это был заместитель начальника политотдела по партийно-политической работе Роженко Александр Павлович.

Капитан пригласил нас в свой кабинет, поинтересовался выпускными отметками и тут же отчитал нас в беспардонной форме за тройки: меня и Борю Максимова по физподготовке, Колю Старченко по китайскому языку. Было неловко слушать унизительные замечания от человека, явно не блистающего какими бы то ни было физическими данными и не владеющего ни одним иностранным языком. При этом отличные отметки по тактико-специальной подготовке, минно-подрывному делу и остальным предметам не учитывались. Это уже потом мы поняли, что для того, чтобы отчитывать подчинённого, не обязательно быть образцом ума и физического развития. При всей невежливости обращения с нами, он был лишь жалким подобием начальника политотдела подполковника Рыкова, которого также не было на тот момент в расположении бригады. Узнав это, мы облегчённо вздохнули и, счастливые, избежав личного представления командованию, двинулись в строевую часть.

В нашей части распределение происходило следующим образом. Во все подразделения с номером первый — первый батальон, рота, взвод — назначались лучшие офицеры, и такие подразделения заведомо становились образцом службы. Всё было бы логично, но понятие «лучшие» было субъективным и определялось личными симпатиями командиров любого ранга. По странному стечению обстоятельств, в первом батальоне, где командиром был майор Пушкарский — выпускник Киевского ВОКУ, — все вакансии были заняты прибывшими чуть ранее выпускниками того же училища. Нас же назначили во второй батальон, а всего их было два, в первую и вторую роты. Мы, не зная того, что наша принадлежность к неперспективным офицерам была уже предопределена, и радуясь тому факту, что нас опять назначили вместе, направились в подразделение.

Постучав в каптёрку и получив разрешение войти, мы предстали перед своим первым командиром роты. За столом сидел одетый в парадную шинель, крепкого телосложения капитан. На его широком лице выделялись густые рыжеватого цвета усы. Он встал и, приветливо поздоровавшись за руку с каждым из нас, задал дежурные вопросы, касающиеся обустройства и быта. В ходе беседы выяснилось, что капитан Егоров Сергей Петрович оказался выпускником нашего училища и тоже второго взвода, только четырьмя годами ранее. После короткого построения роты, целью которого было познакомить нас с личным составом, он отпустил нас домой.

Его лишь недавно назначили на должность ротного, а до этого он был командиром группы. По общепринятому мнению в спецназе, командир становился настоящим и опытным лишь после четырёх лет командования группой, и это было действительно так. Петрович, как мы его называли за глаза, учил нас офицерской службе, и я с полной уверенностью могу сказать, что нам сильно повезло. Он никогда не повышал голоса на подчинённых, даже на бойцов, не говоря уже об офицерах. Даже когда Егоров приходил вне себя от ярости, после очередной взбучки у начальства, он не позволял себе никого оскорблять. Побарабанив пальцами по столу, а это был единственный признак крайнего недовольства, и крякнув от расстройства, он говорил провинившемуся офицеру: «Иди, сгоряча не наказываю». А после того как Петрович успокаивался, то и подавно не наказывал. Все взыскания если и объявлял, то ровно и официальным голосом, согласно уставу, однако я не помню, чтобы он хоть раз занёс его в личное дело.

На следующий день меня отпустили на выходные в Краснокаменск забрать жену. У меня не раз ещё будет повод обратиться в воспоминаниях к этому неуютному, но современному городку, считавшемуся по праву жемчужиной Забайкалья.

Дело в том, что в то время там жил мой отец, где я оставил супругу, чтобы приехать в часть одному и уладить бытовые проблемы. Таковые были решены в кратчайшие сроки. Мы, все четверо, выбрали себе квартиры в полупустом и только что построенном пятиэтажном доме. В подразделении нам выделили солдатские тумбочки и железные кровати с матрацами армейского образца. Таким образом, для семейного проживания были созданы минимальные условия, которые не менялись ближайшие полгода.

Глава 4

Студёные морозы, приправленные постоянными ветрами, давно уже вступили в полную силу. Офицеры перешли на зимнюю форму одежды, а именно: шинели, шапки, меховые рукавицы-шубенки, на ногах либо унты, либо валенки. Погодные условия заставляли смириться с подобным извращением даже сурового комбрига подполковника Иванова. Температура в казармах в первые две зимы редко превышала пятнадцать градусов. Я не помню, чтобы мы снимали шинели, начиная с конца октября и по апрель включительно. Разве что дома, где восемнадцать градусов считалось максимальным комфортом, и то лишь для короткого отдыха.

Первый командир 24-й бригады полковник Иванов

В один из ноябрьских вечеров мы, командиры взводов, сидели в каптёрке и, уткнувшись лбами в стол, спали в ожидании командира роты. Капитан Егоров, вероятно, делая то же самое, находился в канцелярии батальона. В бригаде была особая методика проведения совещаний. Проводились они почти каждый день. В восемнадцать часов начинался сбор у командира бригады, по его окончании, а длился он порой часа три, комбат собирал ротных командиров у себя канцелярии. Слава богу, это мероприятие занимало не больше одного часа, но так или иначе совещание ротных офицеров начиналось уже после отбоя, то есть не раньше двадцати двух часов. Как правило, разумный Петрович, побарабанив пальцами по столу и дождавшись, когда комбат покинет казарму, изрекал: «По домам, скрытно. Остальное завтра расскажу». Назавтра выяснялось, что рассказывать было нечего.

Проснувшись от команды дневального «отбой!», продрогшие, мы, подняли головы. За все годы службы на 23-й площадке помню лишь два ощущения. Это постоянный холод и дикое желание выспаться. Минут через тридцать после нашей побудки вошёл Егоров, по обыкновению побарабанил пальцами по столу, затем изрёк:

— Лейтенант Максимов, сейчас берешь свою группу и вместе со старшиной выдвигаешься на вещевой склад для получения зимнего прыжкового обмундирования. Завтра в 10.00 строевой смотр.

Боб взвыл и тут же умолк под строгим взглядом ротного, остальные облегчённо выдохнули. Топать по морозу на «старт» никому не хотелось. «Стартом» называлось место в полутора километрах от части, где ранее располагались три стартовые шахты баллистических ракет. Там же находились полуподземные хранилища. Если шахты были взорваны, то склады по-прежнему исполняли своё предназначение.

Все встали, и только Боря Максимов продолжал сидеть. Ротный, обращаясь к нему, внятно произнес:

— Боря, кому сидим? Рви быстрей туда очередь занимай, там сейчас вся бригада получать будет — утром только вернёшься.

Борю дважды просить не пришлось. Проявив не свойственную ему ловкость, Макс вернулся менее чем через полтора часа, чем подарил нам дополнительное время для сна.

Зимние прыжки. Вертолет МИ-6

Следующим утром ничего не предвещало неприятностей. В 9.45 вся бригада стояла на плацу, облачённая в поношенную зимнюю прыжковую форму одежды. Над ровными рядами личного состава поднимался едва заметный парок от дыхания. Бойцы прятали носы в воротники, испытывая удовольствие от уютного тепла «мабуты». Так в части называли меховой костюм стального цвета, состоящий из куртки с капюшоном и штанов со множеством карманов. Мабута идеально подходила для парашютных прыжков, но была неудобна на учениях. Через несколько километров энергичной ходьбы пробивал пот, и при первой же остановке становилось холодно.

По команде начальника штаба подполковника Фисюка строй замер. Появился комбриг подполковник Иванов. Приняв доклад, он взобрался на трибуну и оглядел подчинённый ему личный состав. Эдуард Михайлович и в добром настроении выглядел свирепо, а уж когда злился, внушал неподдельный страх даже старшим офицерам, не то что нам, юным лейтенантам. Бойцов он редко удостаивал внимания, разве только для того, чтобы выяснить фамилию его командира. Стоит ли объяснять, что по отношению к подчинённым был очень жёстким, если не сказать жестоким? Говорил всегда сквозь зубы, но не кричал и не оскорблял, однако при этом умел находить слова, от которых становилось тревожно на душе.

— Эге-ге, — сквозь зубы процедил капитан Егоров и, побарабанив пальцами по бедру, добавил: — Кажется, мы крупно влипли.

Наблюдательный ротный оказался прав. Он первым заметил, что на плечах подполковника Иванова были нашиты погоны, чего наставлением по воздушно-десантной подготовке не предполагалось. Лишние крючочки, а в данном случае — звёздочки — могли представлять опасность при раскрытии парашюта. Кроме того, предполагалось, что именно в этой форме разведчики должны выполнять боевую задачу в тылу противника, а там не должно было быть ничего, определяющего принадлежность не то что к роду войск, но и к армии государства в целом.

Однако у комбрига было своё мнение на этот счёт. Неразборчивый, но внушительный рык подтвердил догадку Егорова. Более того, стало ясно, что все мы сейчас будем приводить себя в надлежащий вид — пришивать погоны — не сходя с места, прямо здесь, на плацу в тридцатиградусный мороз. Дав на всё два часа времени, Иванов удалился с непроницаемым и свирепым выражением лица.

— Долбанные «каменюки», — вполголоса проговорил Егоров. Обзывать при всех комбрига было не с руки, поэтому он выразился именно так. «Каменюки» было одним из названий места, где располагалась наша воинская часть. Дело в том, что бригада находилась на опушке леса, в распадке между сопками, склоны которых были каменистыми, едва прикрытыми жиденькой травой. Это было большое счастье, что наша тактико-специальная подготовка не предполагала рытья различного рода фортификационных сооружений.

— Мужики, — произнёс он уже спокойным голосом, обращаясь к нам, молодым офицерам: — вы не представляете, как вам повезло, что службу начали именно здесь, в гадючьем месте.

После паузы, предполагая последующий вопрос, уточнил:

— Сравнивать не с чем. Да и по молодости легче терпеть такие унижения и скотство.

Сергей Петрович был прав, а сам он прибыл из группы советских войск в Германии. Не дожидаясь распоряжения командира батальона, обернулся к старшине роты и уточнил:

— У нас погоны есть? Любые.

— Так точно, — тут же отозвался сержант: — с подменки оторвём.

— Давай, каптёра скрытно в расположение и мигом обратно, — поставил задачу Егоров.

Особой скрытности не требовалось. Оставшийся за старшего, подполковник Фисюк понимал ситуацию и не обращал внимания на снующих в казармы и обратно бойцов.

«Швейные принадлежности» — нитки и иголки — были в шапке у каждого бойца, и через двадцать минут работа началась. Снимать на плацу, под пронизывающим ветром меховые куртки было нежелательно, поэтому находчивые бойцы стали пришивать погоны друг другу. В основном молодые — старослужащим. Работа двигалась медленно. Время от времени солдаты запихивали ладони в себе в штаны, пытаясь в паху согреть потерявшие на морозе чувствительность пальцы.

Если у бойцов вопрос с погонами был решён, то для офицеров это оставалось проблемой. Капитан Егоров решительно стащил с себя куртку и, подставив мне плечо, скомандовал: «Рви». Это был единственный вариант: оторвать погоны с кителя и приторочить на куртку. То, на что у меня в нормальной обстановке уходило не более трёх минут, здесь, на плацу, могло занять очень много времени. Пальцы не гнулись, ткань была плотной и грубой, иголки ломались. В отведённые два часа мы не уложились.

Незаметно появился комбриг. Он взобрался на трибуну и грозно оглядел копошащийся личный состав. Выдвинутая вперёд челюсть говорила о наивысшей точке свирепости подполковника.

— Что… вашу… мать, времени не хватило? — зарычал он, и над подобием строя воцарилась гробовая тишина.

— Газы!!! — взревел Иванов.

Все молча, побросав швейное занятие, принялись натягивать противогазы. Комбриг внимательно смотрел на автовзвод и затем сквозь зубы процедил:

— Почему боец без противогаза?

— У него чирей, — вяло отозвался командир взвода.

— А что, во время войны он тоже так будет? — зловеще уточнил Иванов.

Вместо ответа раздался вой солдата, который попытался выполнить команду комбрига. Не получилось. Ему тут же заломили руки, а взводный надел резиновую маску прямо на созревший нарыв. Иванов, очевидно сообразив, что перегнул палку, спустился с трибуны и ушёл в солдатскую столовую, которая располагалась тут же. Бойца тем временем увели в санчасть, а все остальные продолжили пришивать знаки различия, но только в противогазах. Пальцы замерзали, пот заливал глаза, и работа почти остановилась. Неизвестно, как долго это могло продолжаться, пока подполковник Фисюк негромко, но отчётливо произнёс:

— Отбой газам, командиры подразделений ко мне, личный состав — на обед.

Дикая эпопея была закончена. К слову сказать, что в дальнейшем погон на «мабуте» ни у комбрига, ни у личного состава не было.

1987 год, Афганистан, г. Шинданд

Майор медицинской службы, начальник хирургического отделения Тимофеев поздним вечером сидел в небольшом кабинете хирургического отделения военного госпиталя и заполнял документы. Сергей Степанович всегда откладывал это канцелярское занятие на конец рабочего дня, хотя его окончание можно было считать вполне условным. За окном мерно стрекотал дизель-генератор, исправно вырабатывая электроэнергию. Внимательно вслушиваясь в тарахтенье ненадёжного двигателя, Тимофеев недовольно крякнул и бросил ручку на лежавшую перед ним на столе раскрытую медицинскую книжку. Майор откинулся на спинку стула и принялся вспоминать события трудного дня.

Всё началось с того, что недавно прибывший молодой лейтенант заболел гепатитом и, вместо того чтобы усилить коллектив отделения, поменял хирургический модуль на инфекционный. Это притом, что «заменщик» лейтенанта успел улететь в Союз. При той нагрузке, что испытывал госпиталь, потеря каждого специалиста была ощутимой.

Едва Тимофеев успел провести утренний обход, как сломался дизель-генератор, и свет погас во всём отделении. Благо, что плановые операции ещё не начались. Пришлось, спешно отложив часть из них и поменяв план работы, лично контролировать ремонт источника электричества. Запасной сломался чуть раньше, и Сергей Степанович отдал распоряжение ремонтировать и второй тоже. Как оказалось впоследствии, это решение оказалось самым своевременным и правильным за всю службу Тимофеева.

Очнувшись от воспоминаний, Сергей Степанович принялся заполнять медицинскую книжку «покойника». «Покойниками» майор мысленно называл тех, у кого не было — или почти не было — шансов выжить. Ход лечения и хирургические вмешательства таковых майор описывал лично и с особой тщательностью, по вполне понятным причинам. Называть так живых ещё парней было достаточно цинично, но, во-первых, соответствовало суровой правде жизни, а во-вторых, этого слова — покойник — майор ни разу не произнёс вслух. Исписав более трёх листов, Тимофеев вновь бросил ручку и закурил, мысленно проверяя, всё ли он сделал правильно.

Основные события начались с обеда. Тимофеев едва успел поглотить первое, как стрёкот вертолёта прервал его трапезу. Сергей Степанович вскочил и бегом помчался в сторону операционной, на ходу раздавая никому не нужные распоряжения. Весь медицинский персонал понимал, что прилёт «вертушки» во внеурочное время мог означать только одно — на его борту находится тяжелораненый, нуждающийся в срочной операции. Готовясь к работе, Тимофеев наблюдал в окно, ожидая доставки бойца в отделение. Когда майор в очередной раз глянул на улицу, то увидел бегущую к модулю группу людей вокруг носилок, на которых лежало беспомощное тело мужчины в афганской военной форме. Всё было абсолютно целым, но плечи и голова были залиты кровью. В какой-то момент Тимофееву показалось, что её — головы — и вовсе нет.

— Голову держи, голову, оторвётся ведь!!! — орал за окном прапорщик, повыше подняв капельницу над безжизненным телом. Благодаря истошному воплю майор убедился, что там всё таки что-то есть.

Первичный осмотр показал, что ранение было нанесено стабилизаторами реактивной гранаты, касательно задевшей шею раненого, но и этого с лихвой хватило, чтобы отсечь голову почти полностью. Каким-то чудом остался неповреждённым позвоночник, часть мышц с левой стороны и две из четырёх артерий, в том числе и внутренняя.

Работа в операционной началась. Время остановилось. В тот момент, когда появился шанс «дотянуть» раненого хотя бы до конца операции, произошло то, что уже однажды случилось в начале этого дрянного дня. Сначала Тимофеев не понял, что произошло. Потом в его голову вползла мысль, что он не слышит тарахтенья дизель-генератора, и тут же сверкнуло молнией: «аппараты!» Действительно, аппараты искусственного дыхания и кровообращения остановились. Человек на операционном столе умер.

Вся медицинская бригада, как один человек, приступила к реанимационным мероприятиям. Искусственное дыхание «рот в рот» делать было невозможно, и реаниматолог принялся вдувать воздух прямо в рассечённую трахею. В голове Тимофеева — мысленно — заработал метроном, отсчитывающий время клинической смерти раненого. Также неожиданно вновь заработал генератор, и почти одновременно с ним все приборы жизнеобеспечения. Сердце по-прежнему не билось. Вдруг метроном смолк. Сергей Степанович в отчаянии бросил взгляд на монитор. Там, зелёным по черному, вновь дергались систолы. Майор пытался что-то сообразить, а руки тем временем заработали, делая то, что было необходимо в этот момент.

Морг открывать не пришлось. Офицера увезли в реанимационную палату, но оптимизма это не прибавляло. Уж очень тяжелы были повреждения. Они были несовместимыми с жизнью, но душа, Божьей волею, не желала оставлять тело…

Тимофеев докурил сигарету и выбросил её в форточку, обнаружив себя стоящим возле окна. Сергей Степанович вспомнил, что даже не знает имени «покойника». Он вернулся к столу, закрыл медицинскую книжку и на обложке прочитал: «майор Егоров Сергей Петрович».

— Н-да, тёзка, шансов-то у тебя нет, — подумал майор Тимофеев, прежде чем погасить свет и выйти из кабинета.

Майор Егоров выжил. Дальнейшая жизнь его сложилась довольно драматично. Он дважды был в Афганистане в качестве советника. Его жена Валентина разделила с ним тяготы войны и, получив сильнейший солнечный ожог, через несколько лет спровоцировавший рак, умерла.

Глава 5

Морозы не спадали, но это никого не пугало. Хорошо было уже то, что поутихли ветра и выпал обильный снег, что для этих мест было большой редкостью. Прошёл уже месяц моего пребывания в части. Время пролетело мгновенно, и казалось, что иной жизни у меня не было. Зимнюю «мабуту» надевали лишь однажды — на стрельбы, и, слава богу, о знаках различия никто даже не думал вспоминать. Служба шла своим чередом. Мы мёрзли на полевых занятиях, мёрзли в казармах, дома тоже — как уже упоминалось — согреться возможности не было. Боролись с замполитами рот — такими же молодыми лейтенантами. Эту категорию офицеров не любил никто. Комбаты — за то, что те при любой провинности бежали в политотдел прятаться за спину своего начальника. Ротные — за то же самое, а еще потому, что юные воспитатели личного состава пытались делать замечания даже им — опытным спецназовцам. Мы, командиры групп, всячески отлынивали делать работу замполитов, которую те пытались на нас взвалить.

Неуютным вечером офицеры батальона сидели в ленинской комнате в ожидании очередного бестолкового совещания. Лейтенант Виноградов сосредоточенно заполнял ведомость социалистических обязательств роты. Всего перед ним лежало пять листков с таблицами и цифрами. Долго ковыряясь и перекладывая их с места на место, Вова вдруг вскочил и выбежал в спальное расположение. От скуки Боря Месяцев обернулся к рабочему месту замполита, поменял ведомости местами и произнёс:

— Ну, всё, теперь он тут до утра не разберётся!

Едва Месяцев успел занять своё место, как точно так же внезапно появился Виноградов и вновь принялся за работу. В первый момент он ничего не понял, потом задумался, повертел бумажки в руках и обречённым голосом вымолвил:

— Ну, всё, я теперь тут до утра не разберусь.

Поняв, что над ним подшутили, он сквозь дикий хохот прокричал, обращаясь к Боре:

— Месяцев, это вы? Покажите мне ваш конспект на завтра.

Таким образом Вова хотел расквитаться с подчинённым — ведь формально он был заместителем командира роты. Борис поднялся с места, поднёс к его носу внушительный кулак и произнёс:

— Ща как дам в бубен.

Нашей роте с замполитом почти повезло. Вова Виноградов, хотя и слыл бестолковым офицером, свою часть работы исполнял добросовестно и честно. Проводил политзанятия, организовывал выпуски «боевых листков», заполнял социалистические обязательства и ходил ответственным по воскресеньям. На этом его рабочие функции заканчивались, и начинались расплывчатые воспитательные. В общем и целом вполне замполит соответствовал армейской мудрости: за всё переживал, но ни за что не отвечал. При этом к начальнику политотдела ябедничать не бегал, за что его и уважали, хотя Володя частенько становился предметом шуток и розыгрышей.

Неизвестно, чем бы закончился этот первый и единственный конфликт, если бы не команда дневального, призвавшего офицеров батальона прибыть в канцелярию комбата. Совещание началось рано, и мы уже предвкушали непозднее возвращение домой.

Командир батальона Александр Фёдорович Козуб, едва принявший эту должность, на этот раз был подозрительно хмур. Он посмотрел на часы и без всяких предисловий произнес:

— В 20.45, через час, построение офицеров в расположении. Форма одежды зимняя, прыжковая, снаряжение и вооружение по штату.

Подобным заявлением он вверг нас в недоумение дважды. Во-первых, никто не ожидал, что предстоит некоторое мероприятие, судя по всему, полевое, и тем более без личного состава. Во- вторых, фраза «снаряжение и вооружение по штату» вызывало как минимум недоумение.

Дело в том, что за каждым командиром группы числилось столько оружия, снаряжения и технических средств, что унести его всё и сразу не представлялось возможным. В каждом отдельном случае командир брал то, что было необходимо, в зависимости от выполняемой задачи. Форма одежды тоже могла быть любой, а оружие — иностранного образца. Как бы то ни было, в положенное время мы стояли в коридоре, сгибаясь под тяжестью того, что смогли унести. Только теперь выяснилось, что, согласно приказанию комбрига, сформировано несколько офицерских групп для отработки норматива по тактико-специальной подготовке «поиск».

Начало учений назначено на 21.30. Комбат стал командиром группы, ротные — старшими разведчиками, вместе с должностью получив по громоздкому прицелу ночного видения в придачу. Мне повезло, я оказался просто разведчиком, в отличие от Бори, ставшему разведчиком-гранатомётчиком со всеми вытекающими последствиями. Замполиты, как водится, остались в казарме присматривать за личным составом.

Возле автопарка, куда мы прибыли, в свете фар, не обращая внимания на крепкий мороз, расхаживал подполковник Иванов. Сунув одну руку в карман, другой ловко забрасывал в рот семечки, он внимательно наблюдал за постановкой задачи начальником штаба и за раздачей топокарт. Не дожидаясь, пока обе офицерские группы займут места в автомобилях, комбриг сел в свой уазик и покинул расположение гарнизона. Тем временем мы, быстро выполнив команду «по местам», уселись в кузове ГАЗ-66. Машина тронулась и медленно двинулась в сторону ворот КПП.

Более опытные офицеры начали резво разоблачаться, сбрасывая ненужное снаряжение. Я тут же сообразил, в чём дело, и последовал их примеру. В щель между тентом и бортом кузова полетели противогазы, подсумки, приборы ночного видения. Короче, всё то, что никак не могло пригодиться в предстоящих учениях, а снаружи старшина роты с тремя бойцами ловко собирали в развёрнутую плащ-палатку все выброшенные вещи. Через мгновение автомобиль, минуя КПП, набрал скорость и двинулся в морозную забайкальскую степь.

Примерно через два часа машина остановилась и, едва офицеры высадились, умчалась, оставив нас на пронизывающем ветру. Тут нас ожидал очередной сюрприз. Командир группы комбат Козуб, вместо того чтобы сориентироваться на местности и приступить к постановке задачи на поиск, начал раздеваться. Именно тогда мы узнали, что на время движения меховой подклад штанов обязательно снимался. Зато при первой же длительной остановке его обязательно надевали, сохраняя тепло от ходьбы. Переодевшись и приторочив подклад к РД (рюкзаку десантника), мы толпой зашагали к ближайшей деревне, огни которой виднелись вдалеке. Это тоже показалось мне странным, ибо, несмотря на сжатые сроки норматива, комбат явно не спешил на поиски ракеты.

Надувной макет американского «Першинга», который на местном сленге назывался «гондон», должен был заранее выставить старший помощник начальника оперативно-разведывательного отделения капитан Рудой.

Добравшись до околицы деревни, группа остановилась на отдых. Для этого как нельзя лучше подошёл недостроенный бревенчатый сруб. Высота его была не более полутора метров. Если в нём расположиться сидя, то он вполне защищал от постороннего глаза и пронизывающего ветра. Пламя костра со стороны также не было видно. При этом достаточно было подняться во весь рост, и вся местность оказывалась как на ладони.

Капитан Егоров, удивив всех, достал бутылку белого вина, чем вызвал бурный восторг товарищей. Вино было мгновенно выпито, и мы приступили к ужину. Закуска была достаточно проста, как то: десяток разномастных домашних бутербродов, пара-тройка банок тушёнки и сгущенного молока, на десерт маленькие шоколадки из сухого пайка. Чай кипятить не стали, запив тепловатой водой из фляжек, которые здесь в сорокаградусный мороз хранили за пазухой.

Первым поднялся капитан Егоров и произнёс:

— Ну что? Двинулись искать место для ночлега?

Как-то незаметно Сергей Петрович начал руководить действиями группы вместо комбата Козуба. Фраза нашего командира роты вновь нас удивила. Я наклонился к Сане Зайкову и шёпотом спросил:

— Шура, а мы чего, «гондон» искать не будем?

Тот молча только пожал плечами в ответ, а ротный тем временем достал карту и принялся её внимательно разглядывать. Затем аккуратно свернул её и сказал:

— Выдвигаемся в Единение. Тут напрямую через сопки пять километров.

Мы выбрались из сруба, и капитан Егоров повёл нас вокруг хребта по дороге. Памятуя о том, что по дорогам рыщет суровый комбриг на машине, Сергей Петрович назначил из числа молодых лейтенантов головной и тыловой дозоры. Так мы узнали ещё одну мудрость, напрочь опровергающую известную геометрическую теорему. Эта поговорка — не каждая прямая короче ломаной, соединяющая её концы, — была главным правилом передвижения по гористо-холмистой местности.

Несмотря на то что расстояние оказалось в два раза больше, чем напрямую, преодолели мы его гораздо быстрее, чем если бы двигались, преодолевая подъёмы и спуски. Оказалось, что нашей целью была котельная на окраине посёлка. Мудрый Петрович по карте нашёл ближайшее село, где таковая имеется, и повел нас именно туда.

Мы гуськом шли по дороге, предвкушая за поворотом тепло и отдых. Усталость брала своё, мороз крепчал. Наконец, миновали поворот и в лунном свете увидели чудесный, как нам тогда показалось, пейзаж. Яркие звёзды, темные силуэты изб, столбы белого дыма из печных труб, безмолвие. Однако что-то в этой ночной картине было не так. Так и есть! Не хватало одного: точно такого же столба белого дыма из трубы котельной.

Открыв скрипучую дощатую дверь, мы вошли внутрь. Кто-то из офицеров подсветил фонариком и щелкнул выключателем. Свет загорелся. Кирпичные стены были покрыты изморозью. Котельная не работала, и уже давно. Выбора не оставалось, и нам пришлось, поднявшись по крутой лестнице, расположиться на ночлег в заброшенной бытовке.

Не могу сказать, сколько пробыл в забытье, но проснулся я не от холода. Приоткрыл глаза и увидел своих товарищей, приплясывающих и приседающих в тщетной попытке согреться. Прикрыв замерзающий нос меховой рукавицей, я вновь уснул.

Едва забрезжил рассвет, мы, невыспавшиеся и помятые, продолжили движение по маршруту, известному только капитану Егорову, но поиском «ракеты» это точно нельзя было назвать. Наконец, когда окончательно рассвело, группа остановилась на короткий отдых. Срок выполнения норматива подходил к концу, а спешки по-прежнему не наблюдалось. Пока разводили костёр, два офицера связи, исполнявшие обязанности радистов, развернули радиостанцию. Капитан Егоров достал клочок бумаги и передал его комбату. Тот, в свою очередь, поглядывая в смятый обрывок листка, составил шифрограмму и отдал радистам.

Я подсел к Боре Месяцеву. Борис с удовольствием поглощал мясо из банки и ничуть не был удивлён загадочными действиями командиров.

— Боря, — спросил я его, — это чего вот сейчас происходит?

— Как это чего? Координаты в центр сейчас передадим и на пункт сбора двинемся, — невозмутимо отозвался он, не прерывая аппетитной трапезы. Затем, понимая моё удивление, поведал, что ответственный за постановку «гондона» капитан Рудой — однокашник Петровича — заранее передал тому координаты «ракеты». Егоров выдержал время, необходимое для выполнения норматива на «отлично», и передал «разведанную» информацию комбату, а тот через офицеров-радистов — в штаб бригады. Череповецкое училище спецрадиосвязи готовило отличных специалистов.

Теперь оставалось только добраться до нужного места. Благо, что оно было точно известно. День был солнечный и морозный, и мы, разбившись по парам — так удобнее беседовать «за жизнь», — бодро зашагали к цели по просёлочной дороге.

Капитан Рудой выставил свой объект с умом, поэтому разведгруппа по пути заглянула в сельмаг и прикупила пару бутылок спирта. Тогда в забайкальских сёлах продавали эту горячительную жидкость в запечатанных сургучом бутылках по цене 11 рублей 50 копеек. На этикетке так и было написано: «питьевой спирт». Выпив его без закуски, заедая лишь снегом, уселись на ГАЗ-66 и, довольные собой, отправились в часть.

На разборе учений выяснилось, что все офицерские группы выполнили норматив на «отлично». Иванов сидел, как всегда недовольный, чувствуя подвох. На следующий год он изменил правила учений, упростив их донельзя. Просто-напросто через три часа плутания в наглухо затентованной машине по ночным дорогам Забайкалья высадил группы посреди леса и, не выдав топокарт, приказал быть на построении бригады в 9.45 следующим утром. Не опоздал никто.

Глава 6

Как ни банально, но всё-таки удивительно устроена человеческая память. Порой заурядные и обыденные события жизни запоминаются в подробных деталях, а, казалось бы, яркие и значительные эпизоды из давнего прошлого навсегда исчезают в непроглядной пропасти прожитых лет. Бывает так, что в голове остаётся основная доминанта, определяющая внутреннее состояние человека на протяжении того или иного промежутка времени.

Холод. Собачий холод — вот что навсегда врезалось в каждую клеточку моего организма. Даже спустя почти три десятилетия стоит мне хоть чуть-чуть озябнуть, как передо мной встают картины суровой забайкальской зимы. Даже когда я вспоминаю жаркое лето на 23-й площадке, мне кажется, что и тогда негде было укрыться от мороза.

Помнится, в 1985 году мой трёхлетний сын спросил свою маму: «А почему папа так редко к нам в гости приходит?» При этом казарменное положение объявляли редко.

Обычным неуютным вечером мы сидели в каптерке и ожидали, когда наконец появится ротный после череды бестолковых ежедневных совещаний во всех инстанциях. Благо, что Сергей Петрович уже находился в канцелярии батальона и вот-вот должен был распустить нас по домам. Каптёрка — комната для хранения солдатского имущества — по совместительству исполняла роль кабинета командира роты. Только что объявили отбой.

За столом, упав головами на шапки, дремали лейтенанты Максимов и Каверник. Мы с Борей Месяцевым, совершенно обнаглев, взгромоздились на полки стеллажа поверх солдатских бушлатов и дрыхли полноценным и здоровым сном.

Скрипнула дверь, и я мгновенно, ещё не проснувшись, метнулся на табурет. Месяцев нехотя разлепил глаза и сполз вниз. Капитан Егоров, опустившись на своё место, долго молчал. Затем, нервно побарабанив прямыми пальцами по столу, объявил:

— Лейтенант Максимов завтра в караул не идёт.

Боря, по-заячьи обнажив передние зубы, радостно осклабился. Завтра было 31 декабря. Мы с Каверником напряглись. Месяцев сидел совершенно спокойно, разглядывая свои наручные часы «Seiko» — по тем временам абсолютная редкость. Все понимали, что ему должность начальника караула в новогоднюю ночь не грозит. Во-первых, Боря по сроку службы был старше нас на год, а во-вторых, ясно, что трезвым он не будет никак, начиная со следующего утра. Юра Каверник только вчера сменился, а я с 1 января — в отпуске. Это меня не спасло. Макс отвернулся, не выдержав моего испепеляющего взгляда. На этом конфликт был исчерпан. Боря инициатором замены не был, а раз уж так получилось, кто откажется?

Ротный, объявив своё решение, вновь побарабанил пальцами, прислушался к шуму в коридоре и, после того как комбат покинул расположение, распорядился проверить заправку обмундирования у солдат. Последнее было сказано только для того, чтобы выдержать паузу после его ухода и нашего последующего бегства домой.

Свою отправку в отпуск я воспринял неоднозначно.

С одной стороны, я едва успел прибыть в часть, и отдыхать неуставшим, тем более в зимнее время, не очень хотелось.

С другой стороны, провести в тепле январь и почти весь февраль было делом заманчивым. Опять же пропустить зимние прыжки тоже можно было считать везением. Удовольствия в этом не было.

Для того чтобы засчитывалась выслуга лет — один месяц за полтора, достаточно было и шести парашютных прыжков. За летний период я вполне успевал «выпрыгнуть» все двадцать оплачиваемых и ещё прихватывал пяток чужих. Дело в том, что многие тыловики боялись прыгать, и тогда совершалась следующая манипуляция: в ведомость вносилась фамилия не желавшего рисковать, а прыгал другой. Прыжок засчитывался одному, а деньги за него получал тот, кто реально прыгал. Таких подставных парашютистов прозвали «рвачами». Надо было умудриться за один прыжковый день в армейских условиях совершить два прыжка.

Праздничный наряд всегда был лёгким. Проверяющего назначали из числа офицеров парашютно-десантной службы, которые отличались лояльностью и разгильдяйством в службе войск. Чего нельзя было сказать о них, когда дело касалось укладки парашютов и организации совершения прыжков. Так или иначе, второго января, подарив Родине один день отпуска, я вместе с женой покинул 23-ю площадку.

Глава 7

Март в этом суровом крае лишь с большой натяжкой можно было назвать весенним месяцем. Ясные морозные дни, холодное светило на безбрежном небосклоне и чуть утихшие ветра ничуть не напоминали о скором возвращении тепла. Только к началу апреля можно было ощутить дыхание весны. Прыжки закончились до моего возвращения, но боевая учёба продолжалась. Нельзя сказать, чтобы уж очень интенсивная, она постоянно прерывалась внутренними нарядами. Ввиду малочисленности личного состава заступал сразу весь батальон.

Несмотря на всю кажущуюся привлекательность, меньше всего мне нравились теоретические предметы, то есть те, что проходили в казарме. Полевые тоже удовольствия не доставляли, но там хотя бы время летело быстро. Не то, что тягомотина по изучению никому не нужного китайского языка. Благо, что политзанятия наш добросовестный замполит проводил лично. Строевой подготовки я не помню вообще, кроме той, что проводил в карантине со вновь прибывшими бойцами.

Главное — во время проверки сдать огневую подготовку, всё остальное легко сдавалось на «хорошо» и «отлично», а уж тут, как любил повторять Егоров: «дай дырку», имея в виду пулевое отверстие в мишени.

После завтрака батальон неспешно собирался на стрельбище. Опять же ввиду штатной малочисленности огневая и воздушно-десантная подготовки (укладка парашютов) проводились в составе батальона. Упражнения учебных стрельб для спецподразделений не подразумевали ведения огня на большие расстояния и проводились только из стрелкового оружия и гранатомётов, поэтому огромного полигона не требовалось. Через десять минут ходьбы мы были уже на месте. Впереди у подножья сопки перед нами лежало полукилометровое поле, расчищенное от кустарника и деревьев.

Комбат Козуб перед строем отдал распоряжение на проведение огневой подготовки и скрылся за дверями кирпичного здания так называемой директрисы. Именно отсюда начиналась та прямая линия, по которой рассчитывалось расстояние до мишеней. Огонь вёлся по нескольким направлениям.

Капитан Егоров скороговоркой поставил задачу командирам групп на организацию четырёх учебных точек и до поры до времени последовал за комбатом. Мне досталось учебное место по отработке правильности и однообразия прицеливания с помощью командирского ящика КЯ-73. Более дурацкого и бесполезного приспособления для обучения стрельбе я не встречал. В комплект КЯ входило несколько механических и зеркальных устройств. Управляться на морозе со всеми этими винтиками, струбцинами и рычажками было практически невозможно. Это достижение военно-инженерной мысли почти всегда находилось в состоянии разукомплектованности и превращалось в никому не нужный хлам.

Первые пятнадцать минут бойцы изображали учебный процесс, но затем под воздействием ветра и мороза постепенно замирали, принимая «зимнюю стойку», чтобы максимально сэкономить тепло. Примерно так же происходило и на остальных учебных местах, где тренировалась изготовка к стрельбе и отрабатывались нормативы по сборке оружия. По плану занятий на учебном месте № 1 давно должны были начаться упражнения учебных стрельб, но у стрельбищной команды, как всегда, что-то не ладилось. В конце концов, всё свелось к жалким попыткам хоть как-то согреться. Для молодых бойцов это была «игра зелёных беретов», так называемая «джамба». Из полного приседа надо было изо всех сил выпрыгнуть вверх и хлопнуть ладонями над головой. Не знаю, играл ли в эту игру американский спецназ, но силы она выматывала замечательно.

Примерно через час Егоров вышел из командного пункта, и это означало, что для стрельбы было все готово. Старшина немедленно принялся выдавать боеприпасы офицерам. Любые стрельбы начинались именно с выполнения учебных стрельб командирами групп. Тут уж ударить в грязь лицом было никак нельзя. Из этого складывался авторитет лейтенанта перед подчинёнными. В Рязанском ВДУ курсантов готовили очень хорошо, и позорных моментов на стрельбах я не припомню.

Ближе к полудню выполнение учебных стрельб закончилось, были выставлены оценки, а затем началось самое интересное. Дело в том, что боеприпасов выделялось в достатке, и после занятий оставалось достаточно много патронов. Процедура возвращения на склад остатков была сложной. Проще израсходовать, составить единственный акт, и на этом всё заканчивалось.

Пустые жестяные коробки выставлялись на расстоянии метров сто или сто пятьдесят, и начиналась пальба. Очередями не по два патрона, а кому как удобнее. Большинство боеприпасов доставалось офицерам и старослужащим, но перепадало и молодым бойцам. Как ни странно, но свободное и умелое владение стрелковым оружием достигалось именно в ходе этого, казалось бы, неупорядоченного процесса. Мороз сразу переставал чувствоваться, все мгновенно отогревались, азарт точной стрельбы овладевал всеми.

Не могу сказать за все подразделения специального назначения ГРУ, но в 24-й бригаде боевая подготовка как бы делилась на две части. Формальную, в ходе которой прививались навыки и умения, направленные на успешную сдачу проверки, причём не всегда легальные. Другая часть учёбы основывалась на опыте Великой Отечественной, а затем и афганской войны. Именно она, передаваемая вне программы офицерами, не раз побывавшими в горячих точках и локальных войнах, была самой необходимой и эффективной для выполнения боевых задач и выживания в бою.

Учебные стрельбы были хороши ещё тем, что после мороза и пронизывающего ветра во второй половине дня гарантировали тихое и спокойное занятие в относительно тёплом помещении — чистку оружия.

В часть пришли аккурат к приёму пищи. Ответственный лейтенант Месяцев повёл подразделение сразу к столовой. «Запевай!» — скомандовал он, и бойцы дружно затянули извращенную с подачи одного из выпускников 9-й роты РВДУ популярную строевую песню: «…летят над полем пули, а хули пули, коль падают снаряды?»

Командиры групп метнулись в сторону дома. Командиры рот и комбат уже давно были там.

Александр Фёдорович Козуб был молодым ротным, молодым комбатом, молодым слушателем академии. Он и умер молодым в 2011 году, перешагнув только пятидесятилетний рубеж.

Глава 8

Служба шла своим чередом. Снег растаял, и суровая забайкальская природа вдруг проснулась за одну ночь, осыпав пожухлые склоны сопок ярким фиолетовым цветом. Багульник — всегда неприметный, колючий кустарник — лишь на короткое время преображался, напоминая всему живому о приходе весны. Дни, похожие один на другой, как песчинки в песочных часах, пересыпались из настоящего в прошлое, незаметно увеличивая холмик прошедшей жизни. У каждого из обитателей 23-й площадки был свой отсчёт времени. Для некоторых он внезапно обрывался.

Прапорщик Кучеревский, исполняя обязанности помощника дежурного по части, готовился к сдаче наряда. Оставалось только подогнать к офицерскому дому прицеп для мусора. Тяжёлый «Урал» с натужным рёвом сделал разворот и остановился на склоне напротив второго подъезда. Если бы это был ГАЗ-66, то прицеп встал бы параллельно дому, и беды бы не случилось, но «Урал» — машина большая, и ему не хватило место для полного поворота. Прапорщик выскочил из кабины и пошёл отцеплять телегу. Ему на помощь поспешил дневальный по парку. Вместе они вынули петлю и, чуть повернув в сторону, бросили тяжёлое дышло на землю. В это время прицеп покатился вперёд. Солдат выскочить успел, а прапорщик остался стоять. Он был занят тем, что закрывал фаркоп. На окрик бойца Кучеревский отреагировать не успел. Его расплющило между рамой многотонного прицепа и фаркопом автомобиля. Прапорщик умер мгновенно. Всё это произошло на глазах у всего дома и жены Кучеревского, наблюдавшей с балкона за действиями мужа. Это была первая потеря бригады. Металлический гроб запаивали в котельной. Тогда я впервые узнал, что такое «груз-200», или «двухсотый». Цифра двести обозначала примерный вес погибшего вместе с цинковым гробом, обшитым досками, которая указывалась в сопроводительных накладных.

Не секрет, что Забайкальский военный округ являлся, пожалуй, самым тяжёлым по жизни и бытовым условиям. В борьбе за выживание дисциплина снижалась, и как следствие — большое количество происшествий, катастроф и преступлений. Небоевые потери были очень высоки. Одна только Даурская мотострелковая дивизия потеряла за год около двадцати человек. За это она получила ироническое прозвище «чапаевская», от термина ЧП.

Каждую пятницу на общем офицерском совещании нам зачитывали секретные приказы о преступлениях и происшествиях, связанных с гибелью военнослужащих. В той же Даурской дивизии во время уборки территории несколько бойцов нашли снаряд от ЗСУ «Шилка». Молодые бойцы не придумали ничего лучшего, как бросить его в костёр, чтобы посмотреть, что будет. Результат — семь трупов. Или во время загрузки танков на железнодорожные платформы старослужащие «поручили» это сделать молодому механику-водителю, а сами улеглись здесь же подремать рядком на насыпи. Уж где был при этом офицерский состав, я не знаю, но танк опрокинулся прямиком на спящих солдат.

Особенно мне запомнился случай в одной из частей Читинского гарнизона. Командир взвода, офицер приказал посадить провинившегося бойца в металлическую бочку и бить по ней ломами в течение продолжительного времени. Психика солдатика не выдержала, он сошёл с ума, офицера посадили на несколько лет.

Служба в армии в любом качестве и на любой должности — это постоянное стрессовое состояние, и каждый из нас, конечно же, старался облегчить себе жизнь, что само по себе, естественно, не стыдно. Другое дело, что это не должно было происходить за счёт других. «Каждый умирает в одиночку», гласит спецназовская мудрость, но святая обязанность ближнего — помочь другу выжить. Можно было обладать целым букетом отрицательных качеств, таких как, например, хамство, распутство, пьянство, жадность, жестокость и тому подобное, но если ты был надежным и на тебя можно было положиться в критической ситуации — прощалось всё.

Вторая потеря случилась этим же летом. Заместитель начальника штаба майор Бухер уехал в командировку в Читу и там погиб. Его убили при невыясненных обстоятельствах.

В начале июня, а точнее шестого числа, начались прыжки. В училище в Рязани это происходило размеренно, чётко и, главное, планово. После подъёма в 2.30 ночи бегом мчались на склад для получения и погрузки парашютов, затем завтрак, а после завтрака у главных ворот нас уже ждала колонна машин. Рассвет мы встречали на аэродроме «подскока» в Дягилево. После обеда курсанты, как правило, уже сидели на самоподготовке.

Здесь, в бригаде, всё происходило несколько иначе. Подъём был также глубокой ночью, и к утру подразделения уже находились либо в долине Алакой — ещё называемой «кузнечик», — либо в гарнизоне Степь на военном аэродроме. В первом случае прыжки совершались с самолёта АН-2, во втором — с военно-транспортного Ан-12. Маленький «кукурузник» взлетал и садился прямо здесь, на поле, поэтому офицеру не представляло труда совершить два парашютных прыжка в день. А вот если взлёт происходил со Степи, это практически сделать было невозможно. Однажды, а именно 16 июля, мне удалось это сделать. Я и сам не помню, как это могло получиться, но запись в книжке учёта прыжков совершенно точно об этом сообщает, даже спустя три десятка лет.

Авиатехника выделялась бригаде на короткий, строго ограниченный срок, а погода в Забайкалье, в смысле подходящих условий для прыжков, не баловала. Частенько, прибыв на аэродром, могли целый день прождать, когда ветер утихнет, и ни с чем возвратиться в часть. Но во сколько бы не заканчивались прыжки, следующим утром подразделения вновь должны были находиться в полной готовности, поэтому сразу после приземления начиналась укладка парашютов. День путался с ночью, спали урывками по 10–30 минут при любой возможности. Долгое ожидание взлёта было счастливым моментом для отдыха. Спали в самолёте до самого момента его покидания, и только рёв сирены подбрасывал с места. В этой круговерти июнь пролетел мгновенно.

Июль мне запомнился тем, что я умудрился отслужить 17 нарядов в должности начальника караула. Однажды в первой половине месяца я в очередной раз заступил на дежурство, а на следующий день в части отрабатывалась учебная тревога, где я по боевому расчёту должен был принять посты под охрану. Пришлось сменить самого себя. Около суток бригада занималась отработкой выхода на запасной пункт дислокации. После окончания меня должны были поменять, однако теперь уже по графику нарядов меня, в нарушение всех законов и уставов, вновь ожидала «любимая» должность.

Письмо с войны

Здравствуй, Андрюха.

От тебя что-то давно ничего нет. А тут у меня масса новостей. Первая и основная, что меняю место службы в славном городе Кабуле на не менее славное место в Кандагаре. Тут у меня «жучка» за «жучкой» стали умирать, что называется. Вообще-то, это «синдром Пильникова» (Леша Пильников отличался потрясающей невезучестью. — Прим. авт.) Я уже стал из г… вылезать, но без доброжелателей не обошлось, поэтому еду на линейную роту, о чём не жалею. Завтра приедет сменщик Вовка Дядело. Вот такие дела. А вчера замка, прапорщика, убило — подорвался на самодельной мине-ловушке. И хотя все знали, чем занимается, никто не остановил его.

Испытал такое потрясение, как в ЗабВО, когда трёх моих солдат убили в Афганистане. Кажется, можно уже было привыкнуть, но когда подумаешь, что мог бы предотвратить всё это, — ещё хуже становится.

Вот такие дела. Я жив-здоров. У нас весна началась, работать не дают, так что «едим кашу». На новом месте в этом смысле лучше будет. Там Бохан командует. Там же Анвар Хамзин, Сашка «Пушкарь» (Пушкарев. — От авт.) и много наших общих знакомых. Сюда Латаев едет, а замполитом у него бывший из ЗабВО. Говорит, что «квасит» ужас. «Там с ним устал, и тут ещё 2 года буду мучиться». Он будет советником в батальоне Афганском.

Шура Широков дослуживает, осталось где-то 2 месяца. Он уже лёг на дно.

Гилуча «кушают» потихоньку, чувствую, что «съедят». «Кондрат» (к-н Кондратьев. — От авт.) уйдет с НШ на зама в какой-то батальон, послужит пару месяцев и домой. Да, Карнач (м-р Карнач. — От авт.) сюда, в Джелалабад, едет. Гриша Быков завтра-послезавтра приедет; в отпуск, а потом в академию. В мае — Олежка Онищук подъедет на замкомроты в отдельную роту в Кундуз….

…Заканчиваю, пока не пиши, пока адрес не вышлю новый.

Жму руку. Саша.

Началась плановая замена офицеров. Если кто не знает, поясню: в отдаленных местностях офицер служил 5 лет, после чего имел право выбрать дальнейшее место службы. Проводили Женю Сергеева, но не по замене. Он ушёл на повышение в Монголию на должность командира отдельной роты. Больше увидеть его не пришлось.

В очередной раз я вошёл в калитку караульного городка. Возле дверей меня ждал Коля Пархоменко — командир группы первого батальона. Кроме того, он был ещё моим соседом по лестничной площадке. Закончил он Киевское общевойсковое училище, но мы были с ним в приятельских отношениях и всегда, при случае, по-доброму общались.

— Что, опять ты? — ехидно спросил меня Коля.

— Живу я тут, — беззлобно огрызнулся я и добавил: — А менять-то меня будешь ты?

«Пархом» хмыкнул и кивнул головой. Нашу светскую беседу прервал Лёша Усатов, переводчик части. Со штабными командиры групп общались редко. Леша — добрейший и абсолютно невоенный человек, был редким исключением. Усатов поднимался к штабу по дороге, сосредоточенно глядя под ноги.

— Лёха, — позвал Николай своего однокашника и на всякий случай спросил: — Что нового?

— К Фисюку заменщик приехал, — отозвался тот. Начальник штаба подполковник Фисюк, согласно плану замены, должен был уехать в Кировоград.

— Кто? — спросил я.

— Майор Федырко, — ответил он и, не будучи предрасположенным к разговору, двинулся дальше. Я схватился за голову. Дело в том, что пару лет назад я ещё курсантом проходил стажировку в кировоградской бригаде и был наслышан о, тогда ещё капитане, Федырко. Он обладал отвратительным характером. Солдаты от него прятались, офицеры тоже старались избегать. Я никогда не слышал, чтобы Владимир Иванович кричал или даже громко распекал, но своей язвительностью умел унизить подчинённого. Даже в похвале оставался таковым. Меня он похвалил лишь однажды, с пожатием руки и без издевательства, но об этом чуть позже. Всё это можно было бы терпеть, но Федырко редко когда был объективен. Всё зависело от его настроения. В хорошем настроении он проходил молча. Мне казалось, что при виде меня настроение у него резко менялось в худшую сторону. К тому же он терпеть не мог всех выпускников-рязанцев.

Впоследствии выяснилось, что его ненависть распро-транялась на всё русское. К концу службы Федырко жил в Киеве, где получил звание генерал-майора, став военным комиссаром. Вступил в одну из украинских партий националистического толка, был активным её членом. Умер в 2013 году.

Чуть позже прибыли выпускники КВОКУ, а мы с нетерпением ожидали из Рязани своих, но это должно было произойти не раньше чем через три месяца.

Глава 9

Как и во всех Вооруженных силах, программа боевой подготовки военнослужащих срочной службы рассчитана приблизительно на пять месяцев. Предметы её достаточно просты и, как правило, к началу второго года службы осваивались досконально, даже при нестабильном учебном процессе. Речь вовсе не идёт об овладении карате или метании ножа.

Это всё мишура, окружающая образ разведчика. Главное, чтобы у спецназовца была голова на плечах. Только правильное мышление позволяет предусмотреть всё и спасти жизнь, выполнить задачу. Умение рисковать — второе необходимое качество, но только в сочетании с первым. Безрассудный риск губит любое спецмероприятие на корню. Затем идут выносливость и терпение. Терпеть в опасную минуту, или, иными словами, побеждать страх, терпеть боль, холод, физическую усталость. Много бегать и ещё больше ходить разведчик должен всегда. Иного способа передвижения в тылу противника просто нет.

Такие, казалось бы, банальные и высокопарные слова, но когда это становится образом жизни, приходит понимание, что это есть психически и физически изнуряющая тяжёлая обыденность, от которой не деться никуда. Можно было лишь хоть как-то попытаться облегчить её теми немногими имеющимися возможностями в условиях армейской службы.

Учения различного уровня были своего рода отдушиной как для солдат, так и для офицеров, несмотря на физические нагрузки. Зато здесь была определенная свобода действий, отсутствие начальства и возможность принадлежать самому себе, пусть даже в пределах поставленной задачи. Даже самые заурядные батальонные полевые выходы ожидались с нетерпением.

Было несколько видов учений. Плановые проводились каждые полгода примерно в одно и то же время и сводились к обнаружению объекта, будь то «ракета», командный пункт или узел связи, РЛС. Даже в масштабах бригады подобного рода разведпоиск больше походил на лёгкий туристический поход. Главное, чтобы повезло с погодой. Попасть же на подыгрыш бригадным КШУ, или, попросту, штабным манёврам, считалось большим везением. Подобного рода военные игры сводились к работе офицеров оперативно-разведывательного отделения и штаба в целом. Они должны были планировать и организовывать работу разведгрупп, а для этого необходимо получать информацию от «действующих в тылу противника» разведчиков. Для этой цели назначалось несколько командиров групп, которым придавались два радиста и пара бойцов. Их вывозили на машинах за пару десятков километров, а то и пешим порядком за сопку с очень простой задачей — строго по графику отправлять заранее составленные донесения в штаб бригады. Такого рода разведвыход даже турпоходом нельзя было назвать. Пикник на природе, да и только.

Моим «боевым крещением», если так можно выразиться, был налёт на ЗКП мотострелкового соединения в ходе подыгрыша учений армейского корпуса. С криками, гиканьем и пальбой холостыми патронами мы пронеслись через расположение «противника», перерезая растяжки палаток, переворачивая и круша всё, что попадёт под руку. Я, с трудом отдавая отчёт о происходящем, бежал так быстро и не глядя по сторонам, что позорным образом едва не заблудился. Пройдя большой круг по местности, я наконец добрёл до ротной днёвки, одновременно исполнявшей роль пункта сбора, самым последним. Егоров внимательно посмотрел на меня, но не произнёс ни слова. Честь моя была спасена.

За прошедший год я уже достаточно изучил местность и особенности ориентирования по карте, поэтому к очередному подыгрышу подошёл уже достаточно уверенным в своих силах. И на этот раз участвовала не вся бригада, но для обеспечения учений армейского корпуса было выделено несколько групп. Мне была поставлена задача дать как можно больше информации о передвижениях войск, разведать штаб конкретного соединения и ожидать дальнейших указаний.

К тому моменту в бригаду прибыли молодые лейтенанты — выпускники КВОКУ (киевского военного училища), и ко мне стажёром был придан Витя Гербич. Как обычно, чтобы не привлекать внимания к району поиска, добирались на автомобиле, лёжа на дне кузова. Водитель выбрал момент, когда участок дороги опустеет, притормозил, и вся группа, скрываясь за клубами пыли, высадилась в кювет. Затем быстро перебрались в ближайший перелесок. Место оказалось очень удачным, притом, что двигаться дальше и остаться незамеченными не представлялось возможным. У нас под контролем были сразу две дороги. Та, по которой мы прибыли, и вторая, очень оживлённая, чуть выше в сопках.

Картина впечатляла. Такого количества войск я раньше не видел. Рёв танков и бронетехники, натужный вой тягачей и автомобилей сливались в один непрерывный грохот. Мне оставалось только считать и записывать увиденное. Пришлось подключить к этой работе и лейтенанта Гербича. Он оказался толковым помощником. Впоследствии, после распада СССР, Виктор достиг высоких чинов в ГРУ ВС Украины. Благополучно «продавив» связь, отправили несколько шифровок в Центр и стали ждать сумерек. Иными словами, перекусили холодными консервами, выставили охранение и улеглись спать. Мне не спалось. Я достал топокарту и начал прикидывать, где мог расположиться штаб дивизии. Большого труда это не составило. Район поиска был небольшой, а если учитывать пересечённость местности, то подходящее место было одно. Именно там имелся удобный подъезд для техники и размещения радийных машин — главного атрибута штаба любого ранга.

Дождавшись, когда поток техники иссякнет, группа двинулась в соседний распадок. Сумерки — сложное время суток для обнаружения фигуры человека, особенно если он находится на границе тёмного и светлого. Это вполне легко достигнуть, например, двигаясь в нескольких метрах от опушки леса. Так мы и сделали. Зафиксировав попутно полевую заправочную станцию танковой техники, ещё засветло добрались до нужного места. Мои расчёты оправдались.

Перед нами лежало скошенное поле, а за ним в лесу виднелись машины, и над деревьями возвышались антенны радиостанций. Сомнений быть не могло — это то, что мы искали. Я определил координаты, зашифровал донесение и передал радистам для работы, а сам взобрался на вершину небольшого стога сена и принялся наблюдать. По полю двигалась цепь солдат. Они поочередно просматривали один за другим стога сена. Очевидно, командование дивизии было предупреждено о работе диверсантов и решило таким образом себя максимально обезопасить. В зону действий солдат я не попадал и продолжал спокойно наблюдать за происходящим.

Вдруг от одного стога отделилось несколько человек и помчалось к ближайшей сопке. За ними в погоню рванул БТР. Дальнейшее я не смог рассмотреть — не хватало мощности бинокля. Ясно было только, что боевая машина, не осилив крутизны ската, остановилась. Суть происходящего я узнал чуть позже, когда вернулся в часть.

Во время сеанса связи я получил распоряжение заминировать участок железной дороги, которая проходила всего в нескольких километрах от настоящего месторасположения группы. Уже глубокой ночью это было сделано с помощью имитации мины, на которой я написал вес и количество тротила как свидетельство выполненного задания. На этом разведвыход завершился.

По обыкновению, после возвращения групп начиналось бурное обсуждение приключений в «тылу противника». Кто-то взахлёб рассказывал, как пришлось убегать по капустному полю от собак специальной роты Оловянинн-ской «зоны», специализировавшейся на поимке беглецов. Кто-то угнал БТР, а кто-то провалялся на днёвке двое суток, не сходя с места. Вот и сейчас офицеры низшего звена сидели в курилке, а центре внимания был лейтенант Пархоменко. Он как раз рассказывал о том, чему я частично оказался свидетелем.

Оказывается, когда он обнаружил, что местность прочёсывает рота охраны штаба дивизии, то не стал дожидаться их окончательного приближения и начал уходить в лес. Самое лучшее, что можно было предпринять, чтобы избавиться от преследования бэтээра, — это выбрать склон покруче. Так Николай и поступил. Однако мотострелки спешились и начали настигать изрядно уставшую группу. Пархоменко в какой-то момент остановился, посмотрел на своих семерых разведчиков, потом на четверых мотострелков, развернулся и пошёл им навстречу. Его бойцы поняли всё мгновенно, угрожающе развернулись в цепь, демонстрируя готовность к драке. Теперь уже пришёл черед преследователей спасаться бегством, а группа не спеша удалилась в соседний распадок.

В следующем эпизоде изменено всё: имя героя, его место службы, звание и должность. Осталась только суть. Все совпадения случайны. Причины этого можно понять, прочитав историю до конца.

Начало лихих девяностых годов.

Где-то в России

Майор Михаил Кузнецов сидел в канцелярии батальона и смотрел телевизор.

Ему нравился этот небольшой городок, где сейчас проходила его служба. Сюда он заменился из ЗабВО, отсюда уехал в командировку в Афганистан и сюда же вернулся, относительно благополучно провоевав там два года. «Дырка», то есть ранение, и тяжёлая форма желтухи не в счёт. Два боевых ордена не могли компенсировать потерянного здоровья, но его остатки позволяли продолжить службу в спецназе.

Всё было бы ничего, но смута в стране лишала служивых нормального быта, денежного довольствия, боевая подготовка тоже оставляла желать лучшего. Парашютных прыжков из-за недостатка финансирования давно уже не было. По той же причине не проводились учения. Приходилось даже подтаксовывать на личной «восьмёрке», купленной ещё на деньги, заработанные в Афганистане.

Закинув руки за голову, майор раскачивался на стуле и с закрытыми глазами внимал голосу диктора из «криминальных хроник». Бандитский беспредел не обошел и их город. Несколько «авторитетов» никак не могли поделить территорию влияния и продолжали обирать местных предпринимателей, не встречая сопротивления правоохранительных органов. Военных это никак не касалось, поэтому Кузнецов с равнодушием воспринимал кровопролитные войны бандитов. С одним из них майор даже был знаком, но в той, прошлой жизни. А в прошлой жизни «авторитет» служил прапорщиком в одной из лётных частей. У него и кличка была соответствующая: «Прапор». До некоторых пор он жил в одном подъезде с Михаилом, а теперь в новом, элитном доме неподалёку. Кузнецов часто встречал его в одно и то же время, когда поздно ночью возвращался со службы. Почему «Прапор» появлялся возле своего подъезда в одно и то же время, куда направлялся, майору было неведомо.

«Авторитет» чувствовал себя спокойно, вёл нагло и вызывающе, но Кузнецова перестал замечать с тех пор, как переселился в свою роскошную квартиру. Поговаривали, что бандит контролирует более половины предприятий и торговых точек города, включая центральный рынок.

Михаил открыл глаза, а диктор продолжал вещать: «… взорван автомобиль предпринимателя Курцевич. На месте погибла жена предпринимателя, пятилетняя дочь доставлена в городскую больницу в критическом состоянии. Сам Курцевич, по счастливой случайности, не пострадал….»

Кузнецов выключил телевизор и поднялся со стула.

Отбой давно прошёл, старшины рот также отправились по домам. Михаил надел шинель и вышел из канцелярии. Запер дверь и направился к выходу. Приостановился перед зеркалом с надписью «Стой, заправься». Застегнул шинель и в этот момент услышал негромкое поскуливание. Кузнецов удивленно посмотрел на дневального — тот пожал плечами в ответ. Михаил прижал указательный палец к губам и, тихо ступая, двинулся вглубь спального расположения четвёртой роты.

Плач раздавался с третьей от края кровати. Кузнецов неслышно подошел и резко сдёрнул одеяло с бойца. Тот, увидев начальника штаба батальона, резко вскочил, но рыдания продолжали душить его.

— Так, — зловеще произнёс майор. Он подумал, что его ожидает ночное расследование издевательств над молодым бойцом.

— Чего ревёшь, мужчина? — с издёвкой в голосе попытался немедленно добраться до истины Кузнецов, но не тут-то было. Впрочем, иного варианта Михаил и не предполагал, поэтому резко произнёс:

— Быстро за мной в канцелярию. Форма одежды любая, — уже на ходу распорядился Кузнецов. Не успел он опуститься на стул, как боец, уже одетый по полной форме, стоял в дверях. Он по-прежнему не мог справиться со слезами, лишь изредка рукавом размазывал их по щекам.

— Кто? — с угрозой в голосе спросил начальник штаба.

— Прапор, — ответил боец сквозь всхлипывания.

— Фамилия? — продолжал нажимать Кузнецов, радуясь скорой развязке.

— Не знаю.

— Ты мне дурака не включай, — чувствуя, как накатывает злость, произнёс Михаил, и сдавленным шёпотом добавил:

— Вы что, товарищ солдат, прапорщиков части не знаете?

— Он не наш, — заикаясь от страха, пытался сопротивляться боец. Он видел, что продолжение всё больше раздражает командира, и попытался объясниться:

— Это кличка его. Сестру убили, — тут солдат окончательно сдался своему горю и зарыдал, уткнувшись лбом в косяк двери. Михаил несколько мгновений оторопело смотрел на подчинённого, пытаясь сообразить, что всё это значит. Тут он вспомнил только что увиденный репортаж и всё сразу понял. Ком в горле не давал ему произнести ни слова. Наконец, майор выдавил из себя:

— Это про твоих репортаж был?

Солдат кивнул. Он почти справился со слезами и попытался встать по стойке «смирно». Начальник штаба нервно закурил и хрипло произнёс:

— Сядь.

Боец робко подошёл ближе и присел на краешек стула. Майор некоторое время молчал, потом вдруг приподнялся, со всей силы ударил двумя кулаками по столу и заорал:

— Сука!!!

Этот срыв помог ему мгновенно взять себя в руки, и он спросил уже совершенно спокойным голосом:

— Девочка — племянница твоя?

Солдат опять кивнул. Начальник штаба открыл сейф, достал бланк увольнительной и уточнил:

— Фамилию напомни свою.

Боец ответил. Кузнецов заполнил бланк, отдал его солдату и спросил:

— Точно знаешь, что «Прапор»? Хотя ладно, я тебя подвезу до дома, а по дороге расскажешь. Всё, что знаешь.

Спустя несколько минут они вместе покинули расположение батальона.

Прошло около двух недель. Кузнецов не спешил. Некуда было спешить, но время не прошло даром. В один из дней поздней осенью после учебных стрельб начальник штаба решил сам почистить свой пистолет. Он любил этот вид стрелкового оружия. Пистолет АПС ПБ был очень удобен и по характеристикам напоминал знаменитый революционный маузер. При относительно небольших размерах он бил на расстояние до двухсот метров, а с примкнутым прикладом даже позволял вести автоматический огонь. Однако наиболее эффективная стрельба составляла на дальности пятьдесят метров.

Закончив чистку, Михаил накинул на себя меховую куртку и сунул пистолет во внутренний карман. Достал из сейфа неучтённую пачку пистолетных патронов. Благо, в этом недостатка не было. Такие же боеприпасы использовались и для популярного пистолета Макарова. Между тем подразделения батальона также закончили чистку оружия и возвращали его в ружейную комнату. Кузнецов вошёл туда, когда помещение почти опустело. Прошёлся вдоль пирамид, проверил чистым носовым платком несколько автоматов. Удовлетворённо хмыкнул и склонился над металлическим ящиком с пистолетами офицеров батальона. Закрыл его, опечатал своей печатью и подозвал дежурного. Тот невнимательно посмотрел и кивнул.

Вечером майор дождался отбоя и, как обычно, направился к выходу. Через несколько минут он уже сидел в машине, а ещё спустя четверть часа припарковался в заранее выбранном месте. Не выходя из салона, надел резиновые сапоги вместо хромовых. Затем переоделся в общевойсковой бушлат. Таким бушлатом снабжались все офицеры, и можно было сказать, что в городе, наводнённом воинскими частями, таковой имелся почти в каждой семье. Майор примкнул к пистолету приклад, сунул за пазуху и вышел из автомобиля.

Оставаясь незамеченным, занял очень удобную для стрельбы позицию. Пути отхода позволяли ему беспрепятственно и скрытно уйти от любого преследования. Кузнецов считал себя мастером ночной стрельбы. Двухлетняя практика в Афганистане давала на то полное право. Офицер прикрутил глушитель к стволу, дослал патрон в патронник, поставил флажок предохранителя на автоматическую стрельбу и стал ждать.

«Прапор» появился именно оттуда, откуда его и ожидал Михаил. Бандит чувствовал себя вольготно и не пользовался охраной. Во-первых, не те ещё были времена, а во-вторых, это бы его не спасло в данном случае. Разве что трупов было бы больше.

Кузнецов привычно вскинул пистолет, поймал в прорезь прицела вначале мушку, потом целик, выровнял их в свете уличного освещения, затем свёл с тёмной фигурой и сделал короткую очередь. Пистолет фыркнул несколько раз. Ноги у «Прапора» резко подогнулись, как будто он хотел быстро присесть. Это у него получилось, а вот встать уже нет. Тело завалилось на спину и замерло. Михаил, хладнокровно подсветил фонариком и собрал гильзы. Затем надвинул чёрную шапочку на глаза, поднял высокий воротник бушлата, осмотрелся вокруг и, не заметив ничего подозрительного, подошёл к трупу. Контрольного выстрела не требовалось. Кузнецов стянул перчатки с рук и брезгливо бросил их в лицо убитого. Развернулся и быстро зашагал заранее намеченным путём прочь. Его не покидало чувство омерзения, но угрызений совести не было. Совсем.

На следующий вечер весь батальон сидел перед телевизором для обязательного просмотра местных и центральных новостей. Передача началась с сообщения об убийстве криминального авторитета по кличке «Прапор». Следователь по особо важным делам, не скрывая радости, вещал: «Убийство носит явно заказной характер. Действовал высокопрофессиональный киллер — все пули легли очень кучно в область сердца. Скорее всего, не местный. Предположительно был использован пистолет Макарова».

Услышав это, один из бойцов радостно вскочил и торжествующе посмотрел на начальника штаба. Тот, не меняя равнодушного выражения лица, подмигнул в ответ. Радостное выражение лица солдата сменилось удивлением.

Преступление осталось нераскрытым. Впрочем, как сотни и тысячи других, совершавшихся в те времена на территории новой России.

Глава 10

Круговерть времени продолжала затягивать в свою воронку дни и часы, события и даже чувства, отбрасывая их в глубины прошлого. Уехали по замене одни офицеры, на их место прибыли другие. Вместе с Гербичем пополнили ряды командиров групп Саша Загнойко, ставший мне надёжным другом, и Миша Сергеев, с которым я был дружен ещё в училище. Лейтенант Загнойко хотя и был выпускником киевского военного училища, но по духу он был совсем иной. Даже бытовала шутка о том, что надо Загнойко выдать почетный диплом выпускника 9-й роты РВВДКУ. Сергей Лукьянов пополнил ряды штабистов. Тогда же приехал Витя Юшкин, который был определен в соответствии с дипломом в роту спецвооружения командиром группы. Примерно в это же время прибыл прапорщик Горшанов, и его усилиями в части был создан духовой оркестр. На весенней проверке 1982 года они довольно бодро выдували несколько военных маршей и гимн СССР. Обновился и начальник медицинской службы. На эту должность прибыл капитан Бабинец. Уехал старший лейтенант Талалакин. Впоследствии он сделал хорошую карьеру, получил генеральское звание. Погиб нелепо в Москве. Прямо на переходе его сбила машина.

Сравнивать, кто из нас лучше или хуже, некорректно, мы просто были разные. Киевляне — хорошие службисты, на них держалась дисциплина. Рязанцы — разгильдяи в повседневной службе, но в деле задачу свою исполняли наилучшим образом. Майор Федырко полностью оправдал свою кировоградскую репутацию, и даже более того. Ему тут же дали точное прозвище «Федерико Амо-ралес». Я до сих пор не могу понять, за что он меня невзлюбил. Дисциплинарных «залётов» ни у меня, ни у моих подчинённых не было, а все учения я проходил на «отлично». Казалось, был достоин полного игнорирования с его стороны, ан нет — издёвки сыпались на меня при каждой встрече. Я протестовал, как мог, а мог я только смотреть ему прямо в глаза, не отводя взгляда.

Письмо с войны

Здравствуй, Андрюха.

Как я рад был, приехав на новое место в Кандагар. Тут же получил два письма, одно от тебя, второе из дому от мамы. Место тут чудное, много нашего брата, коллектив, на первый взгляд, хороший, дальше посмотрим.

Ротные все молодые, в этом году «лестница» как никогда. Так что Анвар Хамзин стал ротным. Место «хлебное» — куда ни плюнь, везде есть работа. Завтра принимаю роту. Через пару дней в поля — время быстро пролетит. До августа провоюю и вперёд, к тебе, чуть позже я уточню срок этого мероприятия.

Побывал у Людки Широковой, через полтора месяца они уезжают в Союз. Латаев где-то на подходе. Стряпчев (офицер связи в ЗабВО. — От авт.) из Лагодех приехал — едет в Джелалабад. Рудой тут «оператором» (в оперативно-разведывательном отделе. — Прим. авт.) работает. Из ЗабВО народ валит валом. Карнач там же где-то. Вот такие дела, Андрюха.

Пиши скорее, Саня.

Однажды, в конце сентября — начале октября, глубокой ночью сработал сигнал «боевая тревога». Всего в ВС существуют четыре вида боевой готовности: постоянная, повышенная, военная опасность и полная. Для частей спецназа ГРУ третьей — «военная опасность» — не существовало. Иными словами, когда все армейские соединения работали по расчету «военной опасности», для бригады уже начиналась война со всеми вытекающими последствиями, вплоть до боевых действий или отправки разведгрупп первой очереди в тыл потенциального противника.

Я жил на втором этаже в четвёртом, ближнем к части подъезде, и поэтому батальонный посыльный всегда начинал с моей квартиры. Вследствие этого в батальон я всегда прибегал первым, следующим, как правило, был комбат — он жил на пятом этаже. На этот раз посыльный был не в себе. С выпученными глазами он сообщил, что сработало табло «боевая тревога». Это могло означать только одно — начинаются боевые действия. Реальные. Во время отработки занятий и прочих срочных сборах части срабатывал сигнал «учебная тревога». Поцеловав на прощание жену, я через мгновение уже мчался в расположение батальона. Со мной вместе бежали несколько офицеров, в частности Коля Пархоменко, живший со мной на одной лестничной площадке. Лица у всех были сосредоточены и серьёзны. Даже учитывая наш образ жизни, направленный именно на то, что сейчас происходило, на душе было жутковато.

К моему удивлению, бойцы, перекрыв все нормативы, со всем военным скарбом находились уже вне казармы. Окна были плотно завешаны светомаскировкой. Тем не менее я вбежал внутрь. Там, как раненый зверь, ревел и подгонял пинками отстающих солдат рядовой Нечухаев. «Вы что, суки, спите на ходу. Война началась!» — это были самые мягкие и вежливые слова из его лексикона на тот момент. Около года назад он был разжалован из сержантов в рядовые за мордобой. Это было ещё до моего прибытия в часть. Поговаривали, что Нечухаев просто стал крайним, хотя дедовщина в бригаде была, и очень жестокая. Но именно он, а не действующие старшины и сержанты, принял на себя командование батальоном в критический момент.

Следом за мной в казарму ворвался комбат, но на этом всё закончилось. Прибежал посыльный из штаба и сообщил, что система оповещения дала сбой и сигнал сработал ошибочно. С того момента прошло более тридцати лет, но эмоции, которые я испытал тогда, до сих пор вспыхивают во мне, когда я вспоминаю этот случай.

Лето прошло мгновенно. Становилось всё холодней и холодней. На осеннюю проверку приехали начальник штаба округа генерал-полковник Верёвкин-Рохальский и начальник разведки генерал-майор Ерешко. Мне посчастливилось ни с кем из них не встретиться. Говорили, что генерал-полковник вёл себя проще, чем подчиненный ему начальник разведки.

Тогда же Ерешко почтил своим присутствием одну из разведрот во время ночной стрельбы. Общая оценка за подразделение выставляется, исходя из конкретного количества отличных, хороших, удовлетворительных оценок, а также «неудов». Начальник разведки, обнаружив определённую периодичность абсолютно точной стрельбы, и в очередной раз чуть не бегом ринулся на огневой рубеж. Там он обнаружил, что отличная стрельба достигается с помощью НСПУ — ночного стрелкового прицела. Ярости высокого начальника не было предела. Он рвал и метал в праведном гневе, обрушивая всё своё хамство на растерянного командира роты. Жалкие попытки комбата объяснить, что ночной прицел есть штатное вооружение старшего разведчика, и именно при его помощи солдат должен вести огонь в боевой обстановке, ни к чему не привели. И командир батальона, и ротный прямо на месте получили строгие взыскания, а подразделение — неудовлетворительную оценку. Этот инцидент удалось благополучно разрешить в «генеральской» бане, где окончательно, во время беспробудной пьянки проверочной комиссии, были утверждены — отличные и хорошие — результаты сдачи проверки. Так делалось всегда, но, несмотря на это, все предметы сдавались с полной отдачей сил.

Минул год. Свою первую годовщину службы в офицерском звании — день военной разведки — я не помню. Время в армии идёт совсем не так, как в гражданской жизни, отношения между однополчанами тоже. Порой тот, с кем прослужил менее года, кажется тебе другом детства, а уж если этот период в несколько раз больше, так и вовсе становится братом на всю жизнь. Даже если отношения во время совместной службы не всегда были безоблачными.

Глава 11

Новый, 1982 год я встретил дома. Спал. Этот год, как показало время, оказался весьма насыщен событиями. Зимние прыжки прошли быстро и в режиме летних, с той разницей, что всё происходило на холоде. Некоторые операции укладки парашюта невозможно было сделать в перчатках, и раскалённый от мороза шёлк обжигал руки. Февраль миновал быстро, а за ним и март.

Весна в этот год выдалась ранняя и необычайно тёплая. Солнце пригревало, и снег, без того жиденький, давно стаял, что для апреля-месяца было большой редкостью. Склоны сопок и даже низины просохли, лишь пожухлая, оставшаяся с осени трава напоминала, о том, что до настоящего тепла ещё далеко, но никакой умной мысли в моей голове по этому поводу не сформировалось.

Это была последняя в полном объёме проверка в моей службе. Отстаивать честь батальона шли две группы — по одной от каждой роты, том числе и моя. Предстояло отработать всё тот же привычный норматив «поиск». Волноваться было нечего — «ракету» выставлял кто-то из штаба бригады, поэтому, как вы догадались, координаты были известны заранее. Оставалось только дойти и под приглядом окружного посредника «продавить» связь. Дело было обычное и не обещало быть сложным, но тем не менее всё происшедшее осталось в памяти навсегда и изменило меня самого.

Задача была настолько простой, что даже не стали переодеваться в летнюю прыжковую форму. Прямо так, как были, в повседневной форме, экипировались, получили оружие и выдвинулись к автопарку. На одной машине нас развезли по исходным точкам, определили время, и отработка норматива началась.

На месте я скорее для приличия, чем по необходимости глянул на карту и повёл группу, общим числом шесть человек, в нужном направлении. Часа два или три шагали по просёлочной дороге. Ещё в курсантские годы я научился не зацикливаться на текущих обстоятельствах, какими бы неприятными они ни были. Холод, усталость, психическое напряжение — ничего не имело значения во время выполнения задачи, но не потому, что это было уж очень важно — так психологически легче преодолевать неудобства и лишения. Если всё вышеперечисленное не замечать, то этого как бы и не было вовсе. Всё плохое когда-нибудь кончается. Хорошее, к сожалению, тоже имеет такое свойство.

В реальность меня вернул мелкий моросящий дождик. Как-то незаметно небо заволокли тучи, солнце исчезло, а вместе с ним исчезло и тепло. Однако энергичная ходьба компенсировала небольшое похолодание. Бойцы за моей спиной о чём-то оживлённо переговаривались. Я и замкомвзвода сержант Якимов шли впереди. По мере того как усиливался дождь, настроение становилось всё хуже и хуже. Эта прямо пропорциональная зависимость через пару часов превратила плохое настроение в отвратительное. Холодный дождь уже лил сплошной стеной, но пока ещё удавалось не обращать внимания на промокшее до нитки обмундирование и промозглый ветер. Темп движения увеличился — хотелось быстрей дойти и покончить с этой морокой.

С дороги мы уже давно свернули в лес и продвигались по едва заметной тропинке. Несмотря на то что местность мне была знакома достаточно хорошо, время от времени я всё же сверялся с топокартой. Верхушки деревьев мрачно шумели, усилился ветер. Быстро, не по времени сгустились сумерки. В этом дневном полумраке мы и подошли к объекту. Возле опушки леса стояла радийная машина, бортовой ЗИЛ, рядом кунг и командирский уазик. Цель была достигнута, но оставалось ещё отправить шифровку в штаб бригады. Лейтенант Слава Кулемин — командир взвода радистов-маломощников — радистов дал хороших, ведь для него сдача проверки заключалась в обеспечении качественной связи. Они не подвели и, отработав свой норматив на отлично, быстро отправили координаты объекта. Лишь после этого я доложил офицеру разведотдела округа о выполнении задачи. Он торопливо записал в блокнот номер группы, фамилию командира, время доклада и, несмотря на то что прибыли ещё не все группы, хлопнул дверью уазика и быстро умчался в сторону части.

Обеспечение так же спешно сворачивалось, и в скором времени поляна опустела. В ближайшем леске мы, командиры групп, всего четыре или пять человек, провели короткое совещание. Ёжась под ударами снежных зарядов, решали, что делать дальше. Вариантов было два: первый — идти в часть, попытавшись опередить ураган, второй — переждать непогоду в заброшенной кошаре. Оба варианта казались сомнительными, второй вроде бы был предпочтительнее, но только не понятно, как долго продлится эта свистопляска. Я настаивал на первом варианте, отсюда и родилось соломоново решение, что я иду в часть, остальные ждут помощи, по возможности определившись в ближайшей кошаре. Её местоположение определили по карте. Радиста я оставил вместе со всеми, чтобы не был обузой, так как рация была довольно тяжёлой.

Времени терять не стали. Завернувшись попарно в плащ-палатки — ефрейтор Кручинин оказался без пары, — выдвинулись строго по дороге в часть. Вскоре стало понятно, что непогоду опередить не удастся, но отступать было некуда. Промокшее летнее обмундирование заледенело и затрудняло движение. Ураганный ветер буквально сдувал с дороги, и тем не менее мы, прижавшись, друг к другу шагали вперед.

Это только на следующий день выяснилось, что ветер был порывами до 25–27 метров в секунду, а температура опустилась до минус десяти градусов, но тогда было не до этого. Видимость была нулевая, дождь превратился в сильную метель, и на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Вдруг как по команде мы остановились, и мысль о том, что дороги уже под нами нет, по-моему, тоже пришла всем одновременно. Впервые я растерялся и не знал, что делать. Как говорят, вся жизнь промелькнула перед глазами, хотя и прожито было совсем немного. Почему-то представилось, как я лежу вмёрзший лицом в грязную лужу, а заледеневшие волосы помаленьку оттаивают под утренними лучами солнца.

В этот момент ефрейтор Кручинин, опустившись на четвереньки и ощупывая землю руками, исчез за бешеной круговертью ледяной пороши. Ещё через мгновенье он появился и потянул нас за собой. Оказалось, что дорога плавно поворачивала, а мы, не заметив поворота, так и пошли прямо, буквально на каких-то пять-шесть шагов, но и они могли оказаться роковыми, если бы не находчивость Валеры.

Сказать, что дальнейшие события происходили как в тумане, было бы неправдой. Я вообще ничего не помню. В памяти, правда, в мельчайших подробностях остались две картины. Справа вдруг возник черный лес, снег к тому времени пошёл на убыль, и можно было различить окружающую местность, однако ветер только усилился. Сразу за лесом дорога должна была повернуть почти на девяносто градусов, и это означало, что до части оставалась пара километров. Эти две тысячи метров, которые на марш-бросках преодолевались за десять минут, превратились в непреодолимую преграду! Дело в том, что после поворота ветер стал бить прямо в лицо, и мы, карабкаясь чуть не ползком, едва могли продвинуться вперёд.

Собирая преодолённые десятки сантиметров в метры, бойцы постепенно сокращали расстояние. Мы с сержантом Якимовым двигались впереди, зачем-то держа за углы плащ-палатку, которая развивалась как флаг и ни от чего уже не спасала. Мешал двигаться ледяной панцирь, в который превратилась наша одежда, но, возможно, это спасало от пронизывающего ветра и мороза. Именно в этот момент я опять подумал, что не дойдём. Только на этот раз не было никаких ужасающих картин собственной гибели, было полное безразличие ко всему, даже к тому, что вдали уже были видны помещение КПП и распахнутые ворота. Запасы воли иссякли окончательно, и только ответственность за жизни подчинённых мне солдат заставляла карабкаться вперёд.

КПП в/ч 55433

Помню неожиданно нависший, угрюмый и пугающий темными глазницами окон офицерский пятиэтажный дом. Полная тишина, завывающий ветер и ни души. Полная тишина, в смысле не безмолвие, а как будто вымершая часть. Ни единого человека. Я был в шоке. Настолько, что даже на какой-то момент забыл о непогоде. Всю дорогу мне казалось, что разыгрывается трагедия. Семь человек в ураганной метели сражаются за свою жизнь, и только надежда на то, что вот-вот мы увидим свет фар спасительной — или спасательной — машины, помогла нам добраться до части. Ещё два десятка ожидали помощи, и не факт, что в тепле, а нас даже не искали! Все спали.

Вот так пять лет спустя проспали в Афганистане Олега Онищука. Там группа погибла, но об этом позже. Это было первым глубоким разочарованием в жизни. За эти несколько часов я приобрёл громадный жизненный опыт. Не могу сказать, что он помог мне в дальнейшей жизни, — скорее, наоборот.

Когда мы пересекли ворота КПП, ураган неожиданно стих. Группа ввалилась в расположение батальона, и все попадали прямо перед тумбочкой дневального. Отбой уже давно прошёл, но как только дневальный прокричал команду «дежурный по батальону на выход!», центральный проход тут же заполнился бойцами в белом нательном белье и сапогах. Эта картина до сих пор в памяти. Вот кто нас ждал! Несколько человек буквально донесли меня до кровати и стали сдирать замерзшее обмундирование. Куски льда, отлетая, как рыбья чешуя, падали со стуком на пол. Кто-то дал мне чистую нательную рубаху, а сверху накинули солдатскую шинель.

Замком взвода связи что-то спрашивал про своих радистов. В этой суете я не заметил, что нет Кручинина. Первым это обнаружил ефрейтор Визирев. Посмотрев на меня, он всё понял и, не одеваясь, побежал к выходу. Хотелось пить, меня трясло как бездомную дворнягу на морозе, но стресс постепенно проходил. Старшина роты сержант Семёнов достал свою заначку — три жестяные пятисотграммовые банки кабачковой икры. Хлеба не было, я залпом выпил половину банки и отдал дальше по кругу.

Спустя некоторое время появился рядовой Визирев. На руках он нёс Кручинина. Оказывается, Валера не дошёл до КПП всего метров двадцать и упал без сознания в кювет. Там он тихонько замерзал, и если бы не Ленька Визирев, то утром бы его нашли замёрзшим, как это часто бывает, практически на территории части. С тех пор слово «замёрзнешь» для меня имеет единственный смысл: упал и от холода умер. Всё остальное: продрог, озяб и тому подобное. Спустя многие годы, когда мама мне говорила: «оденься теплее, а то замёрзнешь», — я только хмыкал в ответ.

Не успел я прийти в себя, как раздался телефонный звонок. Меня вызывал дежурный по части, и я поплелся к нему в таком нелепом одеянии. В штабе части, кроме дежурного офицера, находился майор Широков. Он пытался что-то сделать для нашего спасения — выпрашивал машину, чтобы отправиться на поиски потерянных групп.

Дежурный по части нарочито бодрым голосом спросил:

— Ты мне дурака не включай, — чувствуя, как накатывает злость, произнёс Михаил, и сдавленным шёпотом добавил:

— Бронников, помнишь, где находятся остальные?

«Нет, бл…дь, забыл», — подумал я и ничего не ответил. Саня Широков, чтобы разрядить обстановку, спросил меня:

— Андрюха, карта где?

Я достал и молча протянул ему. Широков демонстративно проигнорировал дежурного офицера и развернул на столе топокарту, а тот не унимался.

— Так, давай, дежурная машина уже под парами, дуй за остальными, — приказал он мне. Я просто задохнулся от злости. Надо же какое проворство — машина уже «под парами»! Александр Ефимович, всё так же флегматично распорядился:

— Покажи, где они могут быть.

Широков внимательно посмотрел на обведённый мной предполагаемый район и твёрдо произнёс:

— Я поеду.

Дежурный с удивлением посмотрел на Александра Ефимовича. Но, наверное, у дежурного были свои понятия о чести и достоинстве, если, конечно, ему вообще были знакомы такие слова.

Офицерский дом встретил меня темными глазницами окон. Видимо, я был так подавлен физической усталостью и моральной опустошенностью, что даже не удивился, когда вместо жены дверь в квартиру мне открыл Саша Вавилов, командир взвода связи центровиков и мой приятель. Я упал на диван. Саня влил в меня половину чайной чашки коньяка, раздел и, уложив, укрыл меня двумя ватными одеялами.

Постепенно коньяк сделал своё дело, и я, передавая свои вибрации дивану, пригрелся и уснул.

На следующий день, около полудня, прибыв в расположение батальона, я узнал, что заступаю начальником караула. Проверив самочувствие своих бойцов, развернулся и пошел готовиться к наряду.

Больных и обмороженных не было. Никто даже не чихнул ни разу. Вот они, скрытые возможности человеческого организма. Уверен, что даже если бы не все благополучно добрались до части, то это ровным счётом ничего бы не изменило.

Обо всём этом я думал, шагая через стадион к дому и жмурясь от лучей яркого забайкальского солнца, которое быстро пожирало остатки выпавшего ночью снега. Как будто не было вчерашней метели и ураганного ветра, только в душе образовалась брешь, и осознание свершившегося предательства не давало покоя. Сколько ещё раз в жизни приходилось испытывать это мерзкое и обидное чувство!

Глава 12

Проверка была благополучно сдана, и наступила смена солдатских поколений. «Дембеля» уехали, и на их место заступил очередной призыв. По некоторым причинам, он оказался гораздо малочисленнее уволившегося и следующего, более позднего срока призыва. В этом оказалась причина происшествия немыслимого для подразделений спецназа.

Дисциплина в разведротах всегда была на достаточно высоком уровне, даже в ЗабВО, а бойцы вполне управляемые. Чего нельзя сказать о хозяйственном, автомобильном и прочих тыловых взводах, которые метко называли «хозсброд». Именно там, среди солдат, отслуживших один год, зародилась глупейшая мысль изменить эволюционный процесс армейского старшинства. Иными словами, более поздний призыв решил силой обуздать малочисленных «дедов», но, впрочем, всё по порядку.

Однажды майским вечером я устало поднимался по бетонной дороге. Впереди меня нестройными рядами, в колонну по три тяжело шагал мой караул. Навстречу едва ли не вприпрыжку спускался командир роты старший лейтенант Харченко и весело напевал, извратив известную песню Пугачевой: «я так хочу, я всё лето не кончала!»

У нас в части служили три брата Харченко: Владимир, Юрий и Георгий. Володя был сначала начальником физической подготовки, но затем перешёл на строевую должность. Его место занял вновь прибывший лейтенант Саня Костенко. Потом не без помощи Владимира приехали братья Юрий и Георгий. Закончили они военный институт физподготовки имени Лезгафта, поэтому были очень развиты физически. Занимались борьбой, все — мастера спорта. Юрке также досталась должность ротного, а Георгий долгое время был достойным командиром группы.

Итак, навстречу мне шёл Юрка. Его вид выражал полное довольство и восторг. Ещё за несколько шагов он начал энергично жестикулировать и приговаривать:

— Нет, ты понял! Нет, ты слышал!

Я махнул рукой сержанту, чтобы он продолжал вести подразделение в расположение батальона, а сам остановился поговорить.

— Ты говори толком. Чего случилось? — попытался я прервать восторженные возгласы Харченко. Обычно караульная служба сопровождается полным информационным вакуумом. Лишь иногда часовой, подслушав случайный разговор начальства, мог принести новость, но это был не тот случай. К вящему удовольствию Харченко, я ничего не слышал, и он, очевидно, уже не в первый раз, начал свой рассказ.

Оказывается, избив новообращённых «дедов» в своей казарме, толпа свинарей, водителей и кочегаров, вооруженная чем попало, ринулась в другие подразделения части развивать свой успех. Я не могу точно сказать, где они успели побывать, но в нашем, втором батальоне они не были — там все стояли в наряде. Неизвестно, во что бы могло вылиться восстание местного масштаба, но бунт бесславно закончился в роте Юры Харченко.

Весь дембельский состав, а это всего 8 человек, был предупрежден и смог дать достойный отпор. Они дружно, под командованием старшины Владимира Горбунова и старшего сержанта Баранова, вооружившись ремнями и табуретами, встретили разъярённую толпу прямо у входа. Вместо того чтобы обороняться, солдаты сразу перешли в атаку. Это была в первую очередь психологическая победа. Распоясавшиеся хулиганы, получив несколько ударов бляхами и табуретами, отступили. После первой же пролитой крови ярость сменилась трусостью, и нападавшие бросились вниз по лестнице наутёк. Именно этим и возгордился Харченко. Он был горд смелостью и решительностью своих подчинённых. Не без оснований Юра полагал, что и в бою они поступили бы так же.

Несколько дней командование пыталось разобраться, как такое могло произойти. Замполиты бегали на совещание в политотдел, особист части, почти не скрываясь, опрашивал своих осведомителей, но результатов я лично не увидел. Постепенно всё вошло в обычное русло, и армейскую смену поколений переломить не удалось.

Старшина срочной службы Алексей Баранов после сразу после увольнения из 24-й бригады специального назначения ГРУ служил в органах государственной безопасности. Затем долгое время жил и работал в Китае. В качестве профессора Сямыньского университета преподавал русский язык. По достоинству награждён правительственными наградами Китайской Народной Республики.

Выпускники 9-й роты. Слева направо стоят: Максимов, Месяцев, Тарасов, Колесов, Редько, сидят — Старченко, Тарасов, Бронников, Зайков

Как только растаял снег и земля в лесу подсохла, начались пикники — одно из немногих развлечений офицеров части. Благо, что далеко ходить не надо было. Веселье происходило в прилегающем к расположению бригады перелеске. Однажды после очередных выходных дней, которые я провёл, по обыкновению, на службе, мне повстречался старший лейтенант Месяцев. Он стоял возле входа в казарму и задумчиво потягивал сигарету. Всегда улыбчивый Боб на этот раз был хмурым и сосредоточенным.

Личностью Борька был неординарной и талантливой. Как следствие мнения о нём были прямо противоположные. Слыл он пьяницей, но это не было его внутренней или физиологической потребностью, слыл ненадежным, но меня он не подводил ни разу. Таким образом, на каждое отрицательное мнение о нём всегда находилась своя оговорка.

Борис — великолепный рассказчик, профессионально играл на гитаре, здорово пел. Коренной москвич, он был знаком со многими известными актёрами и музыкантами того времени. Брат Месяцева — Евгений Алексеевич — маститый сценарист, автор сценариев для известных фильмов: «В зоне особого внимания», «Ответный ход», «Случай в квадрате 36–80» и других.

Бориса я знал ещё по училищу, но он учился на год старше меня, в четвертом взводе, хотя и в одной роте. Но этот год разницы как разные орбиты для планет — каждый жил в своем мире. По-настоящему мы сдружились уже в ЗабВО. Здесь мы оказались в одной роте и многие перипетии воинской службы переживали с ним вместе. Борис оказал большое влияние на моё мировоззрение и становление как личности. Именно он с азартом, коротая время длительного пешего перехода, рассказывал мне интересную книгу, а я, забыв обо всём, слушал. Этот роман назывался «Мастер и Маргарита». Через несколько лет на новом месте службы я, наивный, пришёл в библиотеку части и попросил её почитать. Библиотекарша — жена особиста — удивлённо сказала, что такой книги у них в библиотеке нет, но мне она принесёт свою, личную. С книгой «Проклятые короли Франции» и его автором Морисом Дрюоном меня тоже Борис познакомил. Через год, взяв поочерёдно все тома у капитана Валеры Кондратьева, я прочитал этот грандиозный роман.

Итак, пока мы здоровались с Месяцевым, подошёл Саня Загнойко. Боб поведал нам историю, случившуюся с ним во время открытия сезона развлечений на природе. В немногочисленной кампании участвовал заместитель начальника политотдела капитан Роженко с женой. В ходе пикника все изрядно напились. Это без участия политработника называлось бы пьянкой, а так — мероприятие. Первой жертвой «мероприятия» пал сам политработник — Александр Павлович Роженко. Боря был крепок на выпивку и охоч до женщин, тем более здесь, вдалеке от цивилизации и свободных баб. Повинуясь известному инстинкту, Месяцев полез к жене замнач ПО (политотдела. — Прим. ред.). Та особо не сопротивлялась, но в самый ответственный момент, когда крепость уже почти пала, очнулся Роженко и попытался вступиться за честь семьи. Сопротивляться Бобу было бесполезно, и Александр Павлович свалился от двух ударов борькиного кулака в лицо. Однако атмосфера была испорчена, и волшебная пещера устояла от инородного вторжения. Месяцев, сообразив, чего натворил, сбежал.

Положение было серьёзным. Получалось, что Боб избил второго человека по старшинству в политотделе части. Месяцев ждал справедливой расправы, и посоветовать ему что-либо было сложно.

— А ты пойди да извинись для начала, — вдруг осенило Саню Загнойко, затем он, как ни в чём не бывало, бросил сигарету под ноги и заорал:

— Дневальный! Почему на крыльце бычки валяются?

Тогда относительно недавно вышла картина «О бедном гусаре замолвите слово», и все мы старались, подражая героям-гусарам, воспроизвести в своём коллективе ту атмосферу, что была подана фильме. В какой-то степени это удавалось, а уж песню «Кавалергарда век недолог» из кинофильма «Звезда пленительного счастья» вовсе считали своей и по беззаботному трагизму, гениально переданному Булатом Окуджавой, оказались недалеки от песенной сути.

Уже вечером в офицерской общаге счастливый Месяцев поведал нам благополучное завершение этой истории. Как только Борис принёс свои извинения, Роженко бросился к нему обниматься со словами: «Ну что вы, Борис! Выпили, закусили, подрались, наконец. Всё в русском стиле!»

Судьба незлобного Александра Павловича сложилась драматически. Через некоторое время он, по наивности, имел несчастье выразить своё несогласие с курсом КПСС. Уж не знаю, чего такого он сказал, но разгневанный начальник политотдела объявил его сумасшедшим и отправил в психиатрическую лечебницу. Вернулся бывший капитан месяца через два. Тихий, задумчивый и молчаливый. Гулял с супругой по лесу в гражданской одежде, сторонясь окружающих. Ещё через некоторое время семья Роженко так же незаметно и тихо исчезла из нашего городка. Больше я о нём ничего не слышал.

На этом фоне, можно сказать, повезло Вите Ларину. Он был всего лишь разжалован из капитанов в старшие лейтенанты, потом обратно, за что получил прозвище «дважды капитан». Виктор любил выпить и шутил крамольными шуточками. Любимой присказкой его было: «В СССР есть преемственность поколений. Сын генерала будет генералом, сын сапожника будет сапожником». Впрочем, разжалован Ларин был не за свои прибаутки. По замене он ушёл в ВВС, где благополучно дослужил до пенсии.

Бойцы первого батальона разведки. В центре — сержант Баранов

Этим же летом у Месяцева случилась ещё одна неприятность. Он опоздал из планового отпуска и добросовестно предупредил об этом командование части. Дело в том, что Борис страдал привычным вывихом плеча. Иными словами, у него в любой момент мог выскочить плечевой сустав, а это было очень болезненно. Месяцев невероятными усилиями сумел попасть вне очереди в ЦИТО (центральный институт ортопедии и травматологии). В те времена это было почти невозможно. Там лечились и проходили реабилитацию спортсмены союзного и выше уровня. К сожалению, Борису провели только обследование и некоторое лечение, а операцию должны были сделать позже. Вот с лечения он и опоздал. Этого ему не простили.

Начальник политотдела организовал хорошо срежиссированное представление под названием «суд офицерской чести младших офицеров». Основными обличителями с гневными речами выступали замполиты и комсомольские работники разных уровней. Чем мы могли помочь своему другу? Только малым количеством проголосовать «против». В результате приняли решение разжаловать старшего лейтенанта Месяцева на одну ступень. Борису было очень обидно, обидно, что с ним в очередной раз поступили не по справедливости.

Однако он оставался преданным спецназу. Когда его влиятельный брат переговорил с руководством в генеральном штабе ВС, за ним в часть прибыл командарм генерал-лейтенант Краев, предполагая забрать Бориса к себе, где ему — Месяцеву — успешная карьера была бы обеспечена. Однако он целый день прятался, пока генерал не уехал. Евгений Алексеевич был лично знаком с командующим ВДВ, но и это никак не повлияло на службу Боба — он продолжал оставаться в спецназе ГРУ.

В срок заменившись в Германию, Борис уволился из армии. Бросил пить, закончил государственную академию президентского резерва. Стал более чем успешным предпринимателем, писал хорошие стихи. Умер внезапно от остановки сердца в 2005 году.

Не имею права давать личных характеристик, поэтому скажу лишь, что этим же летом у начальника политотдела подполковника Рыкова на летних прыжках случилась неприятность. Кто-то ему перевязал стропы возле кромки купола. Парашютист он был опытный и поэтому благополучно приземлился на запасном парашюте. Следствия, если мне не изменяет память, не проводилось.

Глава 13

Жизнь продолжалась. Подполковник Федырко внедрил любимую — это слово следовало бы взять в кавычки — спецназовскую забаву. Каждую среду все подразделения совершали шестикилометровые марш-броски, а каждую субботу — десятикилометровые. Один раз в месяц эта дистанция увеличивалась до двадцати километров. Как ни тяжела караульная служба или внутренний наряд, но летом 1982 года это считалось отдыхом, особенно если они выпадали на соответствующие дни недели. Благо, подобное начинание продолжалось относительно недолго.

В мае начальник штаба начал спешно собирать группу из спортсменов, мастеров спорта и просто физически крепких офицеров. Вооружённая специально приготовленными отрезками резиновых шлангов на манер милицейских дубинок группа имела задачу встретить с поезда команду приписного состава. Прозванные в народе «партизанами», они могли доставить много хлопот.

«Зондеркоманда» с колонной автомашин прибыла к поезду. Стоянка здесь не более 5 минут, и из вагона начали гурьбой вываливаться полупьяные мужики. Пока они ещё не пришли в себя, майор Федырко точно высматривал буянов, смутьянов, агрессивно настроенных «партизан» и указывал на них пальцем. В тот же миг потенциально опасных грубиянов выхватывали из толпы, вталкивали в круг спецкоманды, и на них начинали сыпаться удары импровизированными дубинками. Как только наступала полная деморализация очередного буяна, окровавленную жертву отправляли в отдельный строй. Пока шла сортировка, всех остальных распределяли по машинам.

Наконец, дело было сделано, и колонна тронулась по направлению к части. Избитых людей пустили впереди. Бегом. По мере того как они, обессиленные, падали, их подбирали и заталкивали в кузов. Через пару километров все уже сидели в машинах. Мера, несомненно, жестокая, но вынужденная. В противном случае заводилы, учитывая их нрав и забайкальский характер, начали бы руководить офицерами, а этого допустить было нельзя. Таким образом, частично решился вопрос дисциплины.

Колонна прибыла в соседний с частью распадок, где уже развернули пункт приёма личного состава (ППЛС), согласно боевому расчёту. Там же находился начальник сборов майор Лисница с командирами рот, среди которых было уготовано место и мне тоже. Командиры групп назначались из числа офицеров-приписников. Григорий Михайлович — исключительно вдумчивый и взвешенный человек. Служить под его началом было приятно и спокойно. Не помню, чтобы он когда-либо повышал голос, но его непререкаемый авторитет делал своё дело. Даже начальник штаба бригады почти всегда обращался к нему по имени и отчеству.

Григорий Михайлович перед строем «полугражданских военнослужащих» зачитал порядок прохождения сборов, провел инструктаж и объявил запреты. Закончил он свою речь предупреждением, что командировочное предписание каждому солдату и офицеров будет подписано только после совершения ими трёх парашютных прыжков. Мера по тем временам очень действенная, так как без оного все два месяца на рабочем месте были бы засчитаны как прогул, а то и вовсе расценены как тунеядство, что влекло уголовную ответственность.

Солдаты подчинялись неохотно, но понимая, что за них никто работу по обустройству жизни и быта не сделает, распоряжения всё-таки выполняли. Начались занятия. Большинство втянулись быстро и с удовольствием занимались минно-подрывным делом, огневой и воздушно-десантной подготовкой. Через неделю меня, по ходатайству комбата, вернули в часть. Некому было ходить в наряды и нести службу. В батальоне катастрофически не хватало офицеров.

В 1985 году майор Лисница заочно закончил Военную академию им. М.В. Фрунзе, После академии служил в штабах Среднеазиатского и Ленинградского военных округов.

С 1992 по 1998 год проходил службу в Главном управлении разведки МО Украины, стоял у истоков формирования войск специального назначения Украины. В 1998 году с должности начальника группы специального назначения ГУР МО Украины в звании полковника был уволен в запас.

Через некоторое время «партизанам» разрешили появляться в расположении бригады, что ранее было категорически запрещено. Как-то раз, вальяжно расположившись в курилке, несколько приписников рассказывали срочникам о прелестях жизни за сопкой. Особенно усердствовал один из них, громко похваляясь, как они всю ночь пьянствовали в палатке. Мимо проходил Гриша Быков. Такого вызывающего поведения он не мог вытерпеть и со свойственной ему прямотой, при полном отсутствии педагогического такта, отчитал рассказчика. Если убрать все его матюки и повторы, то мысль сводилась к следующему: коли пришёл Родине служить аж два месяца, то делай это достойно и честно, а «одеколон пьянствовать» штука нехитрая. Оскорбившийся хвастун начал кидаться на здоровяка Гришу и орать, что он «зону топтал».

На что Быков, к всеобщему удивлению солдат срочной службы, заявил:

— Я тоже.

«Партизан», мгновенно утихнув, переспросил:

— За что? По какой статье?

— 351, часть четыре, — бухнул в ответ Гриша.

— Это что такое? — продолжал расспросы бывший зэк.

— Изнасилование крупнорогатого скота, — уже с издёвкой в голосе ответил Быков, но собеседник, не чувствуя подвоха, уточнил:

— А часть четыре?

— Со смертельным исходом, — отрезал Григорий и двинулся дальше.

Раскатистый гогот толпы потряс расположение части, опозоренный хвастун ретировался, и все разошлись.

Тот караул мне запомнился на всю жизнь, и вовсе не осложнениями во время несения службы. Всё началось с окончанием наряда. Менял нас тогда капитан Григорий Быков, в бытность свою бывший командиром группы спецвооружения. Обычно командиры групп так или иначе старались по мере возможности облегчить друг другу жизнь или хотя бы не осложнять её. Гриша был офицером со своими принципами, которые однозначно оценить невозможно.

Зная его крайне противоречивый характер ещё по совместной учёбе в училище, встретил я его с неспокойной душой. Григорий был однокурсником Жени Сергеева, то есть старше меня на три года. К тому же непродолжительный период Быков являлся старшиной нашей, 9-й курсантской роты. Потом командир роты Иван Фомич Селу-ков снял его с этой должности и назначил Игоря Судакова. Последний таковым и оставался до самого выпуска и пользовался глубочайшим уважением как у курсантов, так и у офицеров роты.

Несмотря на жёсткий и категоричный инструктаж заступающих на пост караульных нового караула, смена постов прошла без замечаний, хотя ждать пришлось долго. Тогда Быков взялся лично принимать внутренний порядок помещения. Около трёх часов мои бойцы мыли стены, драили пол, а Григорий тем временем гнусоватым голосом рассказывал мне свою философию службы и отношения к солдатам, которая сводилась к одной мысли: солдат служит Родине два года, и офицер как её представитель может делать с подчинённым все, что заблагорассудится. Не имею права давать личностных характеристик кому бы то ни было, но подобного отношения к бойцу, который является ещё и сыном, и братом, а то и отцом, я не мог принять.

Примерно в два часа ночи Григорий Васильевич в очередной раз пошёл принимать порядок. Скептически осмотрев местами содранную от многократного мытья краску на полу, он изрёк: «Надо красить». Это было наивысшей точкой издевательства. Достать дефицитную краску посреди ночи казалось невозможно, но мои бойцы справились с задачей, а Гриша продолжал мне читать нотации. Как бы оправдываясь, он вновь начал нудеть, что против меня он ничего не имеет и я могу идти домой. Быков лукавил. Ясно, что я не имел права оставить свой караул, а если бы и имел такую возможность, то всё равно бы не бросил своих бойцов. Не думаю, что это была его инициатива, так как ни до, ни после он такого себе не позволял. Скорее всего, Григорий Васильевич чрезвычайно добросовестно выполнял установку начальства.

К утру бойцы вернулись и резво принялись обильно мазать пол едкой краской. Это была их месть. Дышать в караулке стало невозможно, и тут Быков сообразил, что он переборщил, — нести службу стало невыносимо. Григорий отменил своё распоряжение, но половина помещения, причём та, что явно затрудняла свободное перемещение, оказалась уже покрашена.

Я как неопытный офицер совершил ошибку. Мне надо было просто собрать караульных и покинуть помещение с неподписанной ведомостью. Ещё через сутки Быков сдал бы караул следующему начкару, и моя ответственность, минуя Гришу, перешла бы к последнему. Вскоре Григорий Быков убыл по замене, и я его больше не видел.

Уже второй месяц бригада обходилась без комбрига. Полковник Иванов уехал принимать бригаду в Белоруссии. Накануне на построении личного состава Эдуард Михайлович прощался со своим детищем. Он формировал часть, закладывал боевые традиции, налаживал жизнь и боевую учёбу бригады. Мы, не без радости проходя торжественным маршем мимо трибуны, провожали своего командира. В этот момент сердца наши не могли не дрогнуть при виде этого мужественного и сурового человека — Эдуард Михайлович плакал. Слёзы катились из уголков глаз, а он их, похоже, не замечал. Трудно было представить, что все мы видим его последний раз.

Спустя всего несколько лет Эдуард Михайлович Иванов погиб при не выясненных до конца обстоятельствах. По одной из версий, он заступился за женщину и был убит ножом в сердце.

Афганистан, провинция Кунар, 1985 год

Пунктом постоянной дислокации 334-го отряда СпН был приграничный городок Асадабад. Близость к Пакистану накладывала особый отпечаток на жизнь, службу и боевую деятельность отряда, который официально именовался 5-м отдельным мотострелковым батальоном. Противник здесь был очень силён, поэтому большинство рейдов и операций проводилось в составе отряда, реже роты и ещё реже группы.

Капитана Быкова это очень даже устраивало. Реальную войну он предпочитал рутинной службе в ППД. Григорий Васильевич командовал батальоном уже несколько месяцев. Капитан принял руководство не в лучшие времена подразделения. Совсем недавно погибла «Мараварская рота». Среди личного состава царили подавленность и уныние, а боевые задачи выполнять было необходимо, и жизнь продолжалась. В кратчайшие сроки Быков сумел поднять и сплотить деморализованное и разношёрстное воинство — после тяжёлых потерь личный состав набирался с миру по нитке. Не было такого случая, чтобы батальон уходил на боевые выходы, а комбат по какой-то причине остался. Довольно часто он ходил и с ротами. Вырабатывал смелость и презрение к смерти личным примером.

Условия были таковы, что под обстрел можно было попасть невдалеке от ППД или совсем рядом и даже в самом расположении части. Так оно и случилось. Тяжёлый стук крупнокалиберных пулемётов застал группу во главе с капитаном Быков уже на подходе к ППД. Бойцы мгновенно попадали. Единственным местом для спасения была небольшая впадина между скалами. Не без труда и с изрядной долей везения все благополучно перебрались туда. Григорий Васильевич присел на большой камень и задумался, оценивая создавшуюся обстановку. Положение не казалось особо серьёзным. Когда выяснилось, что рация повреждена и вызвать вертолёты оказалось невозможно, ситуация стала угрожающей. Разрывы артиллери-стских мин прервали размышления комбата. Быков скомандовал: «Ложись!» — а сам продолжал сидеть, не шелохнувшись. Взрывы приближались, бойцы вжимались в землю, обкладывались камнями, чтобы хоть как-то увеличить свой шанс выжить, а Быков вдруг запел: «…а на нейтральной полосе цветы необычайной красоты», — продолжая сидеть.

Вот как вспоминал этот случай младший сержант Олийный, который был тогда вместе с комбатом: «Жить нам оставалось считанные минуты — это точно. И вдруг обстрел прекратился. Быков от удивления даже петь перестал. Издалека доносился гром артиллерии, а там, откуда нас обстреливали моджахеды, теперь грохотали разрывы снарядов. Оказалось, что командир роты, старший лейтенант С. Татарчук, вовремя заметил место сосредоточения минометного огня и догадался, что там находится Быков. Не медля ни минуты, связался по радио с артиллеристами, сообщил им точные координаты минометной позиции противника и тем самым спас жизнь комбату и нам».

Однако не всё в судьбе и характере Быкова было так понятно и гладко.

11 февраля 1985 года около 19.00 исполняющий обязанности командира джелалабадского батальона капитан Быков ставил задачу на проведение боевой операции в районе поселка Гошта. Тот факт, что колонне предстояла переправа через быструю речку Кабул, был им упущен, а ведь форсирование водной преграды, да ещё и ночью, — дело, очень опасное и ответственное. Вот что вспоминал ныне полковник Игорь Лысов, в 1985 году исполнявший обязанности командира роты: «Информацию он доводил в общих чертах, конкретной задачи на совершение переправы и подготовку личного состава и техники к форсированию реки не ставил. Уточнив время выхода колонны из расположения, капитан Быков освободил командиров подразделений. По прибытии в роту из штаба отряда я отдал приказ заместителю командира роты по технической части срочно подготовить машины к возможной переправе, а командирам групп проинструктировать личный состав, что и было сделано буквально перед выходом колонны».

Командир одной из рот и в группе минирования успели приготовить машины к переправе, а в 3-й роте это также осталось без внимания. В результате две машины затонули, тем более что одна из них имела дыру в днище после подрыва. Выплыть смогли не все. Боевая операция превратилась в спасательную.

Вот что вспоминает участник тех событий Игорь Сас: «Прожектора стоящих на берегу машин были направлены на воду, в одну точку у левого берега. Ниже переправы, метрах в 30, на изгибе реки, в круге света от прожекторов виднелся торчащий из воды конец антенны радиостанции затонувшего бэтээра, напоминающий собой камыш, который под ударами волн то скрывался в воде, то снова распрямлялся.

Капитан Григорий Быков по радиостанции приказал командирам групп проверить наличие личного состава. Через 5 минут выяснилось, что отсутствует 11 человек из состава 3-й роты. Организовали поиск. Несколько групп 2-й и 3-й рот на оставшихся бэтэээрах начали курсировать по левому и правому берегам от места переправы вниз по течению, пытаясь найти отсутствующих. Мы надеялись на то, что кто-то выбрался на берег ниже по течению.

Примерно через полчаса в 70–80 метрах ниже по течению, напротив затонувшей машины с бортовым № 305, у правого берега затонул БТР с № 307. Машины попросту не были готовы к длительному пребыванию в воде, кингстоны в днищах корпусов практически у всех машин были не задраены, и вода через некоторое время заполнила как десантное отделение, так и моторный отсек, что и послужило причиной их затопления.

Сразу после этого капитан Быков объявил, что представит к ордену того, кто нырнет к лежащему на грунте БТР № 310 и зацепит его тросом.

Высота БТР-70 вместе с башней составляет примерно 2,3 метра, длина антенны бортовой радиостанции где-то 3 метра, а из воды торчал конец антенны не более 30 сантиметров, значит, глубина реки в месте затопления машины была близка к 6 метрам. Место затопления машины находилось ниже по течению за перекатом, метрах в тридцати от места переправы. Река в этом месте делала изгиб, а течение образовывало своеобразный котел, где вода закручивалась и бурлила. Вода в реке была мутной с примесью глины и песка, температура не превышала десяти градусов. Поэтому нырять в феврале к машине, затонувшей на глубине около шести метров, в холодную мутную воду, при сильном течении, ночью с тросом — занятие, очень и очень рискованное. Пусть даже со страховочным концом.

Находясь в ту ночь на берегу Кабула, все понимали, что шанс зацепить таким образом затонувшую машину ничтожно мал, а риск велик. Тем не менее смельчак нашелся. Нырять вызвался сержант 1-й роты Василий Коваленко. Когда он разделся, его обвязали шнуром за пояс, и он вошел в воду. Василий дважды нырял к машине на дне, но зацепить трос ему не удалось. Третья попытка едва не закончилась трагически. Василий, набрав воздуха, снова нырнул. Спустя несколько секунд страховочный шнур натянулся, и все поняли, что с пловцом что-то произошло. Крикнули страхующим его бойцам, чтобы ослабили шнур. Они отпустили конец, и Василий вынырнул и выбрался на берег, едва не захлебнувшись. Выяснилось, что течением его придавило ко дну, а натянутый страховочный шнур не давал всплыть на поверхность. На этом попытки нырнуть к затонувшей машине прекратились.

Григорий Быков отошел в сторону, сел у самой воды и обхватил голову руками. С этого момента он практически потерял контроль над ситуацией.

По факту гибели людей при переправе через реку Кабул было возбуждено уголовное дело в отношении начальника штаба баталона капитана Г. Быкова, но затем оно было прекращено за отсутствием состава преступления».

(Орфография автора соблюдена. — Прим.)

Менее чем через полгода Быков ушёл на повышение командиром батальона в Асадабад.

Не имею права давать личностных характеристик, но вот некоторые мнения его бывших сослуживцев:

«Особо признателен своему комбату Григорию Васильевичу Быкову. У служивших под его началом мнение об этом офицере очень противоречивое и неоднозначное. Но я считаю, без него батальону было бы очень плохо. Быков сумел собрать, объединить, возглавить, научить. Я горжусь, что воевал под началом такого командира».

(Сержант запаса Белозеров А.)

«Командир отряда Григорий Быков отличался суровым нравом и авантюрными наклонностями. Как рассказывали офицеры отряда, каждая “война” в отряде воспринималась исполнителями воли командира не как рутинные действия, а как последний бой. К нему и готовились соответственно. Замысел операции зачастую был на грани здравого смысла. Так, наверное, нужно воевать по защите своего Отечества. Но в локальном конфликте, цели которого, по большому счету, политики и историки определить до сих пор не могут, наверное, следовало поберечь людей. С другой стороны, если бы отрядом командовал менее решительный человек, трудно сказать, смог ли бы отряд оправиться после тяжелого наследия Мараварского ущелья».

(Полковник запаса А. Зюбин.)

«При постановке задач командирам рот и групп капитан Быков больше руководствовался эмоциями. Задачу он ставил примерно так: “Совершаем марш в район проведения операции, с ходу форсируем Кабул, по прибытии на место спешиваемся и выходим в район проведения операции. Командиры групп выводят свои подразделения на исходные точки, командир группы такой-то — задача такая-то, после выполнения получает орден Красного Знамени, командир группы такой-то — задача такая-то, после выполнения — орден Красной Звезды”».

(Полковник запаса И. Лысов.)

«У каждого в жизни есть свой кумир. Так вот, мой кумир был — Григорий Васильевич Быков!»

(Рядовой запаса В. Ракицкий.)

После увольнения из армии Григорий Васильевич так и не смог найти себя в мирной жизни. Собрав кучку единомышленников, отправился воевать за сербов в Югославию. В 1995 году шесть дней писал прощальное письмо, а затем вышел в подъезд своего дома и застрелился из охотничьего ружья. Говорят, не выдержал развала своей страны, крушения идеалов. А может, души погибших солдат не давали ему покоя?

Могила Григория Быкова

Григорий Васильевич старался быть отважным офицером — это у него получалось, старался быть справедливым — это, наверное, не всегда. Презирал смерть, но с такой же лёгкостью распоряжался и чужими жизнями. Одни восхищаются этим человеком, другие молчат, оставляя при себе иное мнение, но никто уже не упрекает его ни в чём. Это не важно теперь. Важно, что и те, и другие помнят его. «Гриша Быков-Кунарский» ушёл в легенду.

Воспоминания о Григории Васильевиче Быкове записаны по материалам, взятым в сети Интернет, а также статьи, опубликованной в журнале «Братишка».

Глава 14

В августе начались окружные учения. Проводились они раз в два года. От таких масштабов захватывало дух. Ходили слухи, что группы будут забрасывать даже в Монголию, в пустыню Гоби. Такого не случилось, но для меня учения от этого не стали менее интересными.

Поначалу всё шло как обычно. Бригада выдвинулась в район дислокации и доподготовки групп, но затем всё пошло по другому сценарию. Место было выбрано другое. На любых учениях местного масштаба объект разведки был один на всех, и его местоположение командиры групп знали. Различие заключалось только в районе выброски. Вся сложность, хотя в действительности это не было проблемой, заключалась в том, чтобы выйти на него оптимальным путем. Проще говоря, не заблудиться. Офицеры местность знали хорошо и частенько встречались ещё на подходе к объекту. Остроты ума и находчивости не требовалось. Не требовалось также и скрытности, умения маскироваться — кому мы были нужны в глухом лесу? Даже на подыгрыше соединениям округа на нас мало кто обращал внимания — все были заняты выполнением своей задачи.

В районе доподготовки групп мы тоже сидели и развлекались, как могли, имитируя заучивание топокарт и прочей лабуды по тактико-специальной подготовке.

В этот раз оказалось всё по-другому. Группы разместили друг от друга по нормативу и строго изолировали. Общение происходило тоже по правилам — через офицера, ответственного за подготовку группы. Мне опять повезло общаться с Александром Ефимовичем Широковым. Изредка появлялся комбат. Никто не знал, где и какую задачу предстояло выполнять. От серьёзности происходящего мурашки по спине пробегали, и, как оказалось, не без оснований.

Я уже знал, что моей группе предстоит работать в Краснокаменске, — об этом мне шепнул Широков. Карты выдали на обширный участок местности, и пришлось склеивать огромную «топоскатерть». Доставили шифроблокнот. Я расписался и сунул его в правый набедренный карман. В левом обычно лежала карта. Так я и ходил на всех учениях, время от времени хлопая себя то по левому, то по правому бедру, проверяя, на месте ли два самых ответственных документа. За утерю шифра вполне реально было получить до десяти лет лишения свободы.

Уже двое суток мы с нетерпением ждали постановки задачи, но безделье ничем не прерывалось, Более того, пришёл посерьёзневший комбат, забрал топокарту и шифр. Дальше — больше. Саша Широков шепнул мне, что оперативное дело завели новое и приказано подготовить к выдаче боеприпасы. Вновь все замерло ещё на ночь. Неизвестность нервировала и напрягала. Вся моя группа понимала, что происходит нечто серьёзное и никак не связанное с плановыми учениями. В очередной раз пришёл комбат, посмотрел на всех внимательно и произнес, обращаясь ко мне: «Будь готов получить боевую задачу». Я понял, что это могло означать, ведь слово «учебно-боевая» не прозвучало, но переспрашивать не решился и только — не по уставу — кивнул головой. С того момента меня не покидало холодящее душу чувство ожидания опасности, не сравнимое ни с чем, доселе мною испытанным. Думаю, бойцы тоже пересмотрели в одночасье взгляды на службу и на жизнь.

Как оказалось в разгар учений, когда все войска округа пришли в движение, на сопредельной стороне армия КНР также начала выдвигаться на боевые позиции, и соединения вероятного противника направились к границе с СССР. Учения срочно прервали, и действия пошли по иному руслу. Другими словами, в полном соответствии с планами, разработанными на случай полномасштабной войны с Китаем. В такой обстановке отправлять группы для выполнения учебных задач было бы легкомысленным, но и распоряжения вскрыть секретные конверты с боевым приказом также не поступало. Вся бригада замерла в ожидании начала войны. Мы, изолированные от внешнего мира, ничего этого не знали. Наконец, где-то, скорее всего в Москве, недоразумение разрешилось.

Напряжение спало и здесь, у нас. Рано утром пришёл улыбающийся майор Широков и распорядился: «Сдать документы, ордена и личные вещи». Стало понятно, что ситуация вернулась в «учебно-боевое» русло, и настала пора получения задача. Собрав документы, Александр Ефимович махнул мне рукой, и мы направились в штаб бригады. В кунге секретной части мне вернули шифроблокнот и то-покарту.

Следующим местом назначения было оперативноразведывательное отделение. Именно там я должен был ознакомиться с оперативным делом своей группы, прочитать и расписаться в учебно-боевом приказе.

Откинув полог палатки, я вошёл внутрь, следом за мной Александр Ефимович. Широков пошел сдавать наши документы, а я взял в руки подсунутое мне старпомом дело. Перелистав его, я попытался пробежать глазами, чего мне предстояло сделать. Старпом раздражённо дал мне ручку и проговорил: «Расписывайся быстрее. И так некогда, потом читать будешь». Я послушно поставил подпись, понимая, что это ровным счетом ничего не меняет, и только потом, присев на раскладной стульчик, принялся читать.

Моему удивлению и возмущению не было предела. Действительно, местом назначения должен был быть г. Краснокаменск, но при этом задача ставилась, заведомо не выполнимая. Предстояло уничтожить горно-обогатительный комбинат. В графе «вооружение и снаряжение» было написано: штатное. Иными словами, имея при себе стрелковое оружие и несколько мин, группе надлежало даже не вывести из строя — уничтожить — целый завод.

Дело в том, что Краснокаменск считался закрытым городом, то есть въезд в него осуществлялся по специальным разрешениям. Во-первых, потому что там добывали уран, а во-вторых, расстояние до границы с Китаем составляло всего десять километров. На заводе, который предстояло уничтожить, происходило обогащение урановой руды. Находился он примерно в пяти километрах от города. Это мне было уже известно. Там, в Краснокамен-ске, жил в то время мой отец, и я уже бывал там. По этой же причине через два года на подобных учениях меня вновь отправили туда же. «Хоть бы ядерный фугасик приписали», — пробурчал я.

Там же вместо удостоверения личности мне выдали кусок картона размером сантиметров пять длиной и три шириной. На нём стоял штамп секретной части в/ч 55433 и надпись «Витязь-17» — отныне мой позывной. По этому «документу» должно было произойти опознание в случае моего захвата органами КГБ. Своего рода подтверждение принадлежности к ВС СССР. К слову сказать, каждый раз в ходе проведения подобного рода учений силовые структуры вылавливали много беглых урок, раскрывали массу преступлений. Засунув картонку в брезентовый мешочек с шифром, я пошёл восвояси.

В расположении группы уже находились комбат и Саша Широков. Они решали очень важный вопрос: способ доставки группы. Судя по разговору, это должно было быть десантирование с вертолёта. Как им казалось, наилучшее решение вопроса. Дело в том, что на таких учениях группа, как только покидала расположение бригады, сразу оказывалась в тылу «противника». Иными словами, разведчиков мог задержать кто угодно, и это считалось бы провалом. Скрытно преодолеть расстояние в триста километров, а именно столько отделяло нас от Краснокаменска, было сложно, практически невероятно. Всю ответственность за это нёс офицер, ответственный за подготовку группы, в данном случае Александр Ефимович. Неудача на этом этапе для меня была бы неприятна, но не позорна, как для Широкова.

Однако, несмотря на авторитет двух старших офицеров, от такого варианта я отказался категорически. Крас-нокаменск располагался в большой долине, окружённой голыми сопками. Покряхтев, начальники согласились, что спускаться в ясном небе под куполами на глазах у всего города смахивало на явный перебор. Тогда возник другой вариант, чуть менее идиотский. Добраться вертолетом, но высаживаться посадочным способом, сделав несколько ложных приземлений. Как известно, ночью вертолёты не летают, поэтому зрителями также предполагались все горожане Краснокаменска. На мой вопрос: «Дальше я куда? Сидеть на корточках в чистом поле, ожидая наступления сумерек?» — комбат нашёл на карте клочок зелени, означающий кусты, и ткнул в него карандашом. «Именно там меня и будут искать пограничники», — сделал я резонный вывод. Короче говоря, несмотря на внутреннюю робость перед начальством, мне удалось отстоять единственно возможный вариант — автотранспорт.

Учения «Саранча 82». Сейчас прозвучит команда: «В разведку шагом марш»

Ещё до моей отправки случился глупейший инцидент. Начальник разведки округа, судя по петлицам, бывший танкист, полковник Гармаш, решил лично проверить готовность групп к отправке. Сия доля выпала на лейтенанта Загнойко, но это сказалось и на всех остальных. Меня тогда ещё удивляла некомпетентность высоких начальников, и принцип назначения их на ответственные должности оставался глубокой тайной.

Когда полковник Гармаш увидел Сашу с его бойцам в гражданской одежде, то чуть не задохнулся от негодования. К такого рода учениям начинали готовиться загодя, то есть отращивать волосы, отпускать усы и бороды, короче говоря, делали все, чтобы меньше всего напоминать военных. Собирали штаны, кроссовки, рубахи по всему офицерскому дому, чтобы снарядить своих солдат. На этот раз все оказалось зря — доводы относительно того, что группа в населенном пункте должна действовать в гражданской одежде, остались без внимания главного разведчика округа. Разведчики срочно были переодеты, но гражданку Загнойко умудрился прихватить с собой.

По окончании строевого смотра удовлетворённый полковник Гармаш вдруг решил, что группа должна пробираться по тылам противника к району выполнения задачи пешим порядком. На очередные возражения он спросил:

— Расстояние какое?

— Сто километров в южном направлении, — вяло ответил Загнойко, глядя в сторону.

Начальник разведки покряхтел и выдал:

— Ничего, за шесть часов доберётесь.

Он, видимо, разделил расстояние на норматив шестикилометрового марш-броска, а уж то, что скорость движения группы в тылу противника составляет три километра в час, он и знать не знал. Затем, давая понять, что вопрос закрыт, громко скомандовал:

— Напра-во! В разведку шагом марш!

Направо это было на восток…. В результате группу Загнойко благодаря изворотливости комбата удалось отправить на вертолёте. Последняя фраза полковника Гармаша надолго поселилась в народном фольклоре 24-й бригады СпН.

То, что удалось сделать Саше, у меня не получилось. Вся гражданская одежда была конфискована. Удалось отстоять только большую хозяйственную сумку, в которой спрятали радиостанцию и самое необходимое при выполнении задачи в городе — автоматы АКС-74.

Глава 15

Во второй половине дня мы, наконец, отправились. По замыслу майора Широкова, на котором лежала полная ответственность за доставку группы, к вечеру следующего дня мы должны были быть в районе Краснокаменска. Александр Ефимович с блеском справился со своей задачей. Где объездами, где нехожеными тропами, а где и подсовывая фальшивые документы, он провел автомобиль почти к самому городу. Благо, в Забайкалье нет дорог, а есть только направления, и по автотрассе ехать было вовсе необязательно. Поднявшись на вершину сопки, мы увидели раскинувшийся внизу и горящий огнями Краснокаменск. Шура Широков благословил нас, развернулся и отправился обратно. Свою задачу он выполнил. Нас же впереди ждала полная неизвестность, и максимум, о чем я мечтал, — это не быть схваченным в этом вражеском для нас логове. Мыслей и представления о выполнении задачи не было никаких.

Мы медленно, прислушиваясь к каждому шороху, вышли на дорогу. Преодолев некоторое расстояние, вдруг увидели костер. Без сомнений, это был блок-пост. Повезло! Я тут же принял решение скрытно подобраться, захватить находящихся солдат (их не должно было быть много), переодеться в их форму и под видом возвращающей смены проникнуть в город. Возможно, это пришлось бы делать в два захода, в зависимости от количества комплектов одежды. Состав нашей группы был немногочислен: командир, заместитель, два радиста и один разведчик.

Долго и бесшумно, напрягая нервы, чтобы оставаться незамеченными, мы крались к костру. Внезапно ветер сменился, и запахло горелым мусором. Так и есть! Это горела мусорная свалка. Плюнув и мысленно посмеявшись над самим собой, я повёл бойцов по кучам мусора. К городу мы подошли с запада в районе дач, именуемых в народе «Краснокаменск-2». Был ещё и «Краснокаменск-3» — городское кладбище, но оно осталось чуть севернее. В головной дозор я назначил разведчика и радиста-дублё-ра. Парни оба недавно призвались и нашей цели не знали.

В курсе дальнейших дел был только я и замкомгруппы — сержант. Разведчик лучше меня знал дорогу. Краснока-менск был его родным городом, и всего восемь месяцев назад он был здесь полноправным жителем.

Мы медленно двигались вдоль заборов. Мой взгляд вдруг упал на сточную канаву, уходящую вглубь дачных участков. Неожиданно для самого себя я скомандовал группе: «Стой», — а затем негромко позвал головной дозор: «Саша, сюда идите».

В населенном пункте такой сигнал не был нарушением правил маскировки. В ту же минуту передо мной возникли фигуры бойцов. Я, махнув рукой вдоль канавы, определил им новый маршрут движения, и они двинулись прочь с дороги. Не успели мы сделать несколько шагов, как услышали едва слышный шум автомобиля и отблеск милицейской мигалки. Очевидно, машина дежурила за поворотом дороги и начала движение только что. Если бы мы проследовали старым маршрутом, то как раз бы на неё напоролись, и неизвестно чем бы это всё закончилось.

Бойцы с удивлением посмотрели на меня, а я и сам был поражён внезапно открывшемуся чутью. Так или иначе, крупной неприятности удалось чудом избежать. Прошагав по грязи сточной канавы и вымокнув по пояс от высокой сырой травы, менее чем через двадцать минут мы вышли к крайнему дому второго микрорайона.

Краснокаменск имел ещё одну особенность. Он весь, по сути, представлял собой огромный жилой массив из многоэтажных домов, именуемый в народе «спальный район». Улиц не было, только один проспект крутым изгибом пересекал город. Для удобства этот жилмассив был разделен на несколько микрорайонов-кварталов общим числом шесть. Нам был нужен дом с номером 102. Это означало, что он располагается в первом микрорайоне и числился там за номером два. Там жил мой отец с семьей, а его собственная холостяцкая квартира — женился он уже здесь — находилась в пятиэтажке № 605, соответственно, в шестом микрорайоне.

Боец-разведчик тут же начал проситься хотя бы на полчаса к родителям. Этот хитрец вывел нас именно к своему дому. Я вполне понимал, что это опасно, но в создавшейся обстановке не доверять своим подчинённым было нельзя. Отдав распоряжение, чтобы он сам переоделся в гражданку и прихватил что-нибудь из одежды для радиста, я его отпустил. Солдат не подвёл. Он прибыл, как и велено, в пять часов утра. Более того, в дальнейшем на этого разведчика легла основная тяжесть в выполнении задачи, а его сообразительность помогла избежать провала.

Но об этом чуть позже, а пока нам, одетым в специальную военную форму без знаков различия и с хозяйственной сумкой в руках, из которой торчали стволы автоматов, нужно было преодолеть несколько сот метров по ночному городу. Восхищаясь полководческим талантом главного разведчика округа матерными словами, ежесекундно ожидая окрика военного, милицейского патруля или агента КГБ, мы двинулись в нужном направлении.

Город был плохо освещен, и мы, держась в тени домов, благополучно добрались до конспиративной квартиры. Там нас уже ждал мой отец. В ожидании молодого бойца переоделись, как могли, в гражданку и перекусили. Оставалось ещё одно рискованное мероприятие — перебросить радистов в холостяцкую квартиру отца. По всем правилам конспирации — а все складывалось достаточно серьёзно, — нам нельзя было находиться в одном месте.

Мой папа успел поведать нам, что в городе ввели чрезвычайное положение, на предприятиях проводили собрания с повесткой дня о бдительности. Было распоряжение каждому жителю постоянно иметь при себе документы, удостоверяющие личность. Сотрудники КГБ пустили слухи о том, что в город проникла группа диверсантов с сопредельной стороны. По другой версии, специальный отряд численностью до двадцати человек из азиатских стран. Короче говоря, пытались настроить крайне недоброжелательное, а то и непримиримое отношение. Так что горожане воспринимали нас как действительно вражеских агентов. В те советские времена это был сильный ход со стороны КГБ. Однако в этом же был и плюс для нас — подозрение у жителей вызывали лишь люди с азиатскими чертами лица.

Со всеми мерами предосторожности радисты были переправлены в назначенное место, и в дальнейшем я общался с ними строго по необходимости. Сеансы связи проходили следующим образом. Я шифровал радиограмму, затем звонил им по телефону и диктовал группы цифр. После чего они глубокой ночью скрытно выходили на улицу. Как я уже упоминал, город не имел окраин, а пятиэтажка с номером 605, где они жили, была крайней. Дальше начиналось чистое поле до самой границы с КНР. Таким образом, радисты сворачивали за дом, чуть отходили в сторону и, закрепив на бельевом столбе антенну, выходили на связь. Делали они это очень быстро. Отработав радиообмен, радист нажимал кнопку быстродействия, радиограмма в долю секунды выстреливалась в эфир, а дальше бойцы бегом сворачивали оборудование и мчались в квартиру. А ведь сеанс связи иногда требовал достаточно много времени, и порой это вовсе не получалось. Но не в этот раз. Уже потом, в части я получил нагоняй от начальства за нарушение программы связи, по которой устраивать радиообмен надлежало каждые двенадцать часов. Мои объяснения, что в сложившихся условиях реализовать это было невозможно, ни к чему не привели. И правда, трудно представить себе радистов, проделывающих то же самое, только днём.

На следующий день пополудни я отправил молодого бойца выяснить обстановку в городе, и он тут же влип. Оказывается, милиция и военные проводили на улицах совместные облавы, то есть внезапно, на единственном проспекте останавливались машины и солдаты под руководством представителей МВД оцепляли значительную часть людского потока, а выпускали только по паспортам. Вот тут и пригодилась сообразительность, а может, и инстинкт самосохранения, моего разведчика. Надо сказать, что, переодетый в гражданскую одежду и подстриженный почти наголо, он выглядел не более чем на пятнадцать-шестнадцать лет. Когда подошла его очередь ответствовать перед милицейским начальником, парень реально испугался и заплакал. Сквозь рыдания он едва промолвил: «Дяденька, отпустите. Мне ещё нет шестнадцати лет и паспорта нету». Ну, разве можно было в нём рассмотреть разведчика спецназа ГРУ? Конечно, нет, и его пренебрежительно отпустили. Узнав это, я вдруг понял, что у нас появился шанс сделать своё дело.

Вечер был тёплым и мягким. Бойцы поужинали и улеглись отсыпаться за все сорок восемь бессонных часов, а мы с отцом остались сидеть на кухне. Ветерок раздувал шторы распахнутых дверей балкона. Разговор иссяк, и наступила пауза. Именно в этот момент мы услышали оживлённый разговор за окном. Речь шла о нас. Мужчины обсуждали небылицы про спецназ, который творит ужасные вещи в городе, а именно раскладывает мешочки с песком, имитирующие мины, и прочие диверсионные гадости, а мы-то еще из дома, по сути, не выходили. Даже не выглядывая в окно, я уверенно изрёк:

— Это по нашу душу дежурят.

— Почему ты так решил? — недоверчиво спросил папа.

— А сейчас проверим. Если патруль, то ровно в полночь они уедут.

Так оно и вышло. Как только пробило двенадцать часов ночи, машина завелась и умчалась прочь. Меня всегда восторгало гениальное убеждение, что после двенадцати ночи нарушителей дисциплины быть не может, а тем более все диверсанты уж точно спят.

На следующий день я отправил разведчика уже прямо туда, где располагался ГОК (горно-обогатительный комбинат). Добросовестно выполняя инструкции, он не доехал до конечной остановки и вышел раньше. Расчет оказался верным. На кольце, где разворачивался автобус, при выходе у пассажиров проверяли документы. Как я уже упоминал, местность парню была знакома, и оставшуюся часть пути он преодолел тайными тропами прогульщиков и нарушителей трудовой дисциплины. В результате солдат сумел подобраться к главному цеху, где располагались центрифуги — самый сложный и важный объект ГОКа. Эту информацию поведал мне мой отец. Боец, не увидев ничего полезного, разочарованный, повернул было обратно, но в нескольких десятках метров обратил внимание на железнодорожный тупик.

Спрятавшись за железнодорожной насыпью, сообразительный солдат некоторое время наблюдал за происходящим. Вдруг он понял, что именно здесь происходит разгрузка промышленной взрывчатки для рудника. Более того, стало очевидным, что очередной вагон остаётся неразгруженным на ночь, а это примерно сорок тонн аммонита.

Всё это поведал мне солдат после возвращения на конспиративную квартиру. Если вагон попытаться взорвать, точнее провести имитацию подрыва, то задача была бы выполненной. Расстояние от железнодорожного тупика до цеха составляло не более ста пятидесяти метров, и этого вполне хватало, чтобы с помощью десятков тонн взрывчатки разрушить не только здание главного цеха. Медлить было нельзя, но до наступления ночи оставалось время, чтобы ещё раз всё обдумать, взвесить и составить план действия, который представлялся достаточно простым. Но осуществить его на практике было сложным делом.

По замыслу, опытный сержант должен был проникнуть за колючую проволоку и оставить на вагоне имитацию заряда, а рядовой разведчик — остаться снаружи, чтобы, при необходимости, отвлечь внимание военизированной охраны на себя. Дело облегчалось тем, что собак в охране не было. Ситуацию осложняло достаточно хорошее освещение вокруг, а охранники всё-таки имели стрелковое оружие.

Чего только я не придумывал, но получалось, что как минимум одну лампу освещения необходимо было ликвидировать. В таком случае сразу возникала тень от вагона, и сержант мог незамеченным проникнуть на территорию. Далее, скрывшись между колесных пар, спокойно разместить «заряд» и тем же путем вернуться обратно. На самом деле даже если бы их выловили, то всё равно задача считалась бы выполненной. Тогда я был вынужден рискнуть — передать свой пистолет ПБ сержанту.

Дело в том, что по инструкции любой носитель блокнота шифра специального назначения должен быть вооружён стрелковым оружием. Обычно я брал свой штатный пистолет «Макарова», но на этот раз прихватил также закреплённый за мной бесшумный. Я, конечно, и не думал использовать его по прямому назначению, но не без оснований полагал, что для испуга пистолет с глушителем произведёт более веское впечатление.

Ближе к вечеру я в очередной раз заставил разведчиков повторить вслух все предстоящие действия, а потом вновь повторил то же самое для них вслух. Затем достал пистолет, вынул снаряженный магазин и разрядил. Боеприпасы убрал в карман и достал пару неучтённых патронов. Передал их сержанту, сказав, что магазин он должен будет снарядить только на месте. До промзоны бойцы должны были добраться засветло на маршрутном городском автобусе — так безопаснее. Днём всегда меньше подозрений, и в конце рабочего дня внимательность стражей ГОКа наверняка ослабнет. Глубокую ночь моим диверсантам придётся встречать неподалёку от железнодорожного тупика.

На случай их провала я следом за ними перебрался к радистам. Ушедшие на задание бойцы нового адреса не знали. После благополучного возвращения их сюда же приведёт отец, а если нет, то оставалась ещё одна попытка сделать это мне лично, приняв на себя роль своеобразного камикадзе. Кроме того, новая конспиративная квартира была крайней в городе со стороны железнодорожного вокзала.

Рано утром бойцы вернулись радостные и возбуждённые. Все прошло на редкость удачно. Сержант отдал мне пистолет и с одним неиспользованным патроном. Для ликвидации оказалось достаточно одного меткого выстрела. Несмотря на повышенную суету в городе, тетки из ВОХРа бдительности не проявили, и всё дело заняло не более десяти минут, если не считать долгого ожидания. Но это ещё только половина дела. Теперь необходимо было срочно поставить в известность местное управление КГБ о минировании и условном подрыве объекта, пока вагон не отогнали из тупика. В противном случае задача не могла считаться выполненной.

Я взял коробку из-под бытового кипятильника, вложил туда две записки. В одной из них сообщалось о факте диверсии, а также месторасположении «заряда». Другая информировала о том, что данная вещь — коробка — является миной-сюрпризом. Таким образом, я попытался одним выстрелом убить и второго зайца. Коробку от кипятильника я не стал маскировать. Юноша с бытовым прибором в руках выглядел вполне мирно.

Не давая бойцу передохнуть и минуты, я подробно проинструктировал его о дальнейших действиях и немедленно отправил в местное управление КГБ. Находилось оно в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Вновь пацан не вызвал подозрений. Он вошёл в здание и попросил вызвать руководство. Свою просьбу мотивировал тем, что у него есть информация о группе диверсантов. Почти сразу появился респектабельный мужчина. Боец, ни слова не говоря, вручил ему коробку и выбежал прочь.

Через некоторое время после его возвращения в квартиру в городе поднялся переполох. Тут же появились патрули. Во главе каждого из них был милиционер в сопровождении нескольких военнослужащих. Я увидел из окна автомобиль-пеленгатор и понял, что положение стало угрожающим. В какой-то момент милицейская машина остановилась возле нашего дома. Из неё вышло несколько человек в форме и двинулось к нашему подъезду. Мне показалось, что провал неизбежен, и я приготовился к обороне.

Однажды во время подобных учений группа также была обнаружена, но командир под предлогом того, что является носителем совершенно секретного документа — шифра — открыл огонь из пистолета. Несколько выстрелов в землю остановило преследователей. Противостояние продолжалось несколько часов до прибытия представителя разведотдела округа, и группа была им эвакуирована в расположение бригады.

Я уже приготовился к такому повороту событий, но патруль проследовал мимо к другому дому. Мне было ясно, что вот-вот мы будем обнаружены, а нам предстояло прожить в такой ситуации почти двое суток. Эти учения оказались для меня серьёзным испытанием. Всё время пребывания я не спал и почти не ел. Психическое напряжение было настолько сильным, что, казалось, любой громкий и неожиданный хлопок мог привести к нервному срыву. Так или иначе, сорок часов ожидания прошли благополучно. Нам даже удалось провести сеанс связи и получить точное время окончания учений, после которого можно было безбоязненно покинуть своё убежище и поездом отправиться в часть.

Когда этот час наступил, мы, уже переодетые в военную форму, с автоматами на плечах двинулись на вокзал. Пешком. Попытки остановить попутный транспорт ни к чему не привели. Все шарахались от нас, как от чумных. В конце концов, один автобус вдруг остановился сам. Оказывается, племянник водителя служил у нас в части. Мы не только благополучно добрались до самого вокзала, но ещё спокойно дождались отправки поезда, скрытые от посторонних взглядов, пока водитель покупал нам билеты.

В вагон мы запрыгнули уже на ходу. Через пятнадцать минут после отправки поезда, как и положено, в нашем купе появился прапорщик-пограничник. Я на всякий случай достал пистолет и положил его перед собой на стол. Прапорщик тут же исчез, но через несколько мгновений появился вновь и произнёс:

— Пройдёмте в купе старшего наряда.

От такого предложения нельзя было отказаться, и через несколько минут я сидел напротив старшего лейтенанта пограничных войск. Тут же в купе набились солдаты. Они внимательно смотрели на меня, как будто ожидая интересного рассказа.

— Ваши документы? — попросил такой же, как и я, молодой офицер. Я молча протянул ему картонку с надписью «Витязь-17» и напомнил:

— Учения закончились в 16.00.

Старший лейтенант внимательно изучил её, кивнул головой и вернул обратно.

— Это у вас они закончились, а у нас вся служба такая, произнёс он и по-приятельски улыбнулся, как будто мы с ним были давно знакомы. Я ответил тем же и для приличия спросил:

— Могу быть свободен?

— Конечно, — ответил он. Было заметно, что ему тоже хочется услышать рассказ о наших приключениях. Только теперь, покинув купе пограничников, я глубоко выдохнул. Наступил наш звёздный час. Пассажиры в вагоне, а особенно люди на перроне во время остановок, с восхищением разглядывали нас, одетых в специальную форму одежды без знаков различия и кепи, а у меня на ремне ещё и пистолет висел. Так, подогреваемые мелким тщеславием, мы добрались до ст. Ясная, где нас ожидал автомобиль.

Через несколько недель после разбора учений и раздачи поощрений, где мне ничего не досталось, возле штаба я встретил Мишу Колесова. Он поздоровался и произнёс:

— Зайди в ОРО. Я там грамоту твою нашёл.

Так я получил свою награду за учения «Саранча-82». Посередине почётной грамоты красовалось большое жирное пятно. Было обидно. Эта награда у меня не сохранилась.

Глава 16

Когда бригада вернулась в ППД (пункт постоянной дислокации), там уже ждало офицерское пополнение — выпускники училищ и «заменщики». В этом году их было много. Как выяснилось через некоторое время, в бригаде должны были развернуть ещё один разведывательный батальон. В действительности добавилось два, но один из них остался кадрированным. Из КВОКУ приехал Андрей Колесник — спортсмен, чемпион Европы среди юниоров по классической борьбе. Приехали Лёша Скобочкин, Володя Барсуков из Каменец-Подольского инженерного училища и были определены в роту спецвооружения. Туда же направили и Сергея Недовизия, прибывшего из Германии. Замполит Толя Сержантов недолго прослужил у нас в части. Менее чем через год он попал в тяжёлую автокатастрофу и был комиссован подчистую. Это была очередная потеря в части.

Володя Барсуков и по сию пору, несмотря на разделяющие нас многие тысячи километров, по-прежнему остаётся самым надёжным другом.

С его прибытием наступила новая эпоха в сфере развлечений офицеров. Если раньше свободное время уходило на пикники и домашние гульбища, то теперь добавилось увлечение картами. Игральными. Как-то раз, мимоходом, прапорщик Валера Колычев показал нам, как играть в «храп». Очень простая игра, направленная на выигрыш денег. Даже если изначально ставили по копейке, то через пару раздач на кону были уже десятки, а то и сотни рублей. Зарплаты тогда исчислялись в две — четыре сотни рублей. Некоторые проигрывали несколько зарплат вперёд. Наличных стало не хватать, и тогда ввели «векселя», то есть короткие долговые расписки, где стояли только сумма и подпись должника.

После введения бумажек проигрыши только увеличились. Пришлось ввести ограничения по ставкам на кону. И ещё перестали брать в игру тех, у кого в семье двое и более детей. Из игры был почти исключён Сергей Недовизий, который имел троих детей. Этот факт у сослуживцев вызывал лёгкую ухмылку, но о причинах этого подробнее и чуть позже. Недовизий имел длинное прозвище — «Изверженцев Вулкан Везувьевич». Во время алкогольных посиделок Лотоцкий назвал Серёгу «Везувием». Боря Месяцев тут же продолжил: «Это имя такое, а фамилия — "Изверженцев”». После долгих яростных споров сошлись на том, что указано выше, но звали Сергея чаще всего просто — «Везувий».

Однажды мой друг Саня Загнойко проиграл мне приличную сумму денег. Я простил ему долг в обмен на обещание больше не садиться за карты. Не было у него к этому способностей. Обещание он добросовестно соблюдал.

В целом играли честно и порядочно. Лишь однажды Боб Месяцев был уличён в краплении карт.

Иные жёны взвыли, но остановить этот азартный процесс было не под силу никому. Играли часами, днями, вечерами и сутками. Пьянствовать меньше не стали, но серьёзная игра шла только на трезвую голову. Во-первых, потому, что трезвый против пьяного — результат предсказуемый и нечестный. Во- вторых, когда игра сопровождается питием водочки, к утру уже никто не помнит, кто, кому и сколько проиграл или выиграл. Опять же случались казусы, но о них по порядку повествования.

Чуть позже образовался клуб преферансистов. Как известно, преферанс требует напряжения ума и определенного таланта, поэтому в новом сообществе состояло гораздо меньше игроков. Его организатором был Боря Месяцев. Я уже к тому времени, ещё в училище, успел освоить азы преферанса, но совершенствовал мастерство под руководством Боба. Там же не мог не оказаться обладающий исключительно цепкой памятью Володя Барсуков. Играли обычно без зрителей и тоже на деньги. Как любил повторять Месяцев: «это только пацаны играют на щелбаны, а настоящие игроки — на интерес».

Наконец, приехал новый комбриг майор Григорий Ананьевич Колб. Поговаривали, что он очень не хотел служить в ЗабВО, и этим объяснялось его долгое отсутствие. Вместе с ним прибыл и новый начальник политотдела полковник Ясевич. Эта пара — а они вместе служили в Марьиной Горке — была полной противоположностью связки Иванов — Рыков. Григорий Ананьевич умел хорошо говорить, был точен в формулировках, обладал чувством юмора. Когда он на совещании распекал подчинённого, весь зал хохотал, а субъекту, попавшему на язык комбрига, было невесело от стыда. При этом шутки не были обидными и не оскорбляли достоинства. Однако новый комбриг бывал и зол, но достаточно выдержан.

По складу характера Ясевич походил на своего командира, только в нём отсутствовала язвительность, но имелась изрядная доля интеллигентности. Даже с Месяцевым он обращался вежливо, доброжелательно его увещевая, что на Бориса оказывало большее влияние, чем унижения и оскорбления предыдущего начальника.

Появился и новый заместитель начПО майор Кушнир. Он только что прибыл из Группы советских войск в Германии. И тут же получил прозвище «Лихенский фуфырь». Все его рассказы начинались с фразы: «Заехали мы в Лихен, купили “фуфырь”….» Далее он продолжал: «Водочки хлоп, капустки ням и к бабам». На руке у него не хватало одного пальца, но при этом Кушнир своей клешней очень ловко изображал, как совершается и то, и другое действие.

После почти полного обновления политотдел перестал быть карательным органом и даже обрёл некоторую воспитательную роль.

Письмо с войны

Здравствуй, Андрей!

Очень рад был получить от тебя письмо. Из дому получил 1 мая, а сегодня 17- е, а что-то нет. Тут мне со Пскова от товарища привезли: фотки наши старые, кусочек сала и туалетные принадлежности. Ты знаешь, неделю ходил как именинник. Мелочь, а приятно. Посмотрел на наши хари на фотке. Казалось бы, уже год прошёл, а как будто вчера: Псков, место у р. Череха, шашлыки и приятная компания.

Андрюха, тебе немного завидую, но только немного, прекрасно знаю, что хорошо там, где нас нет. У меня сейчас свои трудности, у тебя свои. Петрович (Егоров), провожая, говорил: «Шура, там займешься делом». И тут реально видишь плоды своего труда. Все вопросы решаются быстро, без всякого формализма. Тут Бохан всё поставил на свои места. Молюсь, чтоб вместо него пришел боевой мужик, и тогда можно служить даже до победы апрельской революции (шутка).

По поводу перемирия: мы его не ощущаем. Разве что налёты отставили до июля, а так всё по плану — через неделю в поле, иногда чаще, иногда реже.

В бою людей, как правило, не ложат, а минная война или… И неумение летунов делает своё черное дело. Афган — это школа, в ней не делают ошибок, а расплачиваются не только деньгами. А фугас, похоже, был управляемым, поскольку рвануло чётко под днищем, под башней…

…но из Афгана уеду всё равно не с должности ротного — хватит уже, это не работа. В этом плане есть перспективы, но только не по тропе Широкова, поздно уже.

Анвар сюда в конце мая прошлого приехал, ему ещё год, а мне на три месяца больше.

Заканчиваю на этом. Пиши скорее. Саша.

17.05.87 г.

В самом начале сентября меня остановил наш новый командир батальона майор Латаев, Владимир Ильич оказался настоящим комбатом. Из тех, кого принято называть «батяней», Латаев был настолько яркой личностью, что иногда мне кажется, что все пять лет я прослужил только под его началом, хотя командиров за этот период сменилось несколько. Неуравновешенность характера только добавляла ему авторитета. Ярость Латаева была необузданной, но справедливой. Чем пьянее он был, а такое порой случалось на службе, тем больше было вероятности попасть под его праведный гнев. Однако такое отношение не распространялось на офицерский состав. С нами Владимир Ильич максимум, что мог себе позволить, — это негодование на повышенных тонах.

Латаев свирепо посмотрел на меня широко поставленными на выкате глазами и спросил:

— Бронников, а ты чего фотографии не сдаёшь?

Я слегка оробел и нетвёрдо ответил наивным вопросом на вопрос:

— Какие фотографии? Кому?

— НОКиСу, — так же сурово произнёс Латаев.

Батяня-комбат майор Латаев и замполит капитан Осипов

Взгляд Владимира Ильича был почти всегда обманчив. Это потом мы уже научились различать гнев и участливость Латаева. Одно отличалось от другого тем, что в первом случае глаза его наливались кровью, и тогда наш командир начинал, что называется, «бычать».

Новый комбат своим вопросами проявлял заботу о своём подчинённом. Дело в том, что совсем недавно прибыл новый начальник отделения кадров майор К-ов. Вместо того чтобы подготовить документы на присвоение воинского звания «старший лейтенант» и сообщить, что я должен принести фото, он скромно промолчал. Под этим предлогом не делал ничего. Таким мелким пакостным методом третья звёздочка на моих погонах появилась позже на несколько месяцев. Майор К-ов был не просто негодяем, но ещё и… впрочем, по порядку. Последующие события случились весной и летом будущего года, но, чтобы закрыть тему о новом начальнике кадров, уместнее рассказать об этом прямо сейчас.

Произошло ЧП. Из окна второго этажа штаба выбросился сержант Харламов. Произошло это глубокой ночью. Боец по долгу службы частенько засиживался в штабе допоздна. Он, конечно, остался жив и только слегка повредил ногу. Однако причины этого оставались непонятны. Сержант был абсолютно трезв, но находился в состоянии очень нервном и на вопросы не отвечал. Харламов по штату состоял в шифровальном отделе, а туда отбирались исключительно добросовестные, умные солдаты, поэтому заподозрить в хулиганстве либо в чём-то подобном никак не могли. Начальник отдела старший лейтенант Завьялов оставался в полном недоумении, как и все остальные.

Отдел курировал местный «особист» капитан Иванов. Именно он способствовал тому, что это происшествие замяли, но кажется, что он знал разгадку этого случая.

Через пару месяцев, в начале лета, в роте Сани Зайкова пропал солдат второго года службы рядовой Кова-люк. Был он достаточно слабовольный, но издевательствам, в силу армейского возраста, уже не подвергался. Более того, через пять месяцев солдат намеревался остаться на сверхсрочную службу. Работал он тоже в штабе части. Случилось это в пятницу. В составе бригады его искали сутки, затем — батальоном, а в воскресенье рота Зайкова была переведена на казарменное положение. Всех остальных отпустили до понедельника домой. Изрядно уставший, я брёл в сторону ДОСа через КПП, что случалось довольно редко. Обычно я ходил напрямую через стадион и лесок.

Я топал, уставившись под ноги, считал шаги и предвкушал короткий отдых. Внезапно я поднял глаза и увидел перед собой пропавшего рядового Ковалюка. Сил изливать на него свой гнев уже не было, и я сквозь зубы прошипел:

— Ты где, сука, был?

Боец, разумеется, молчал. Он явно был с глубокого похмелья и выглядел не то чтобы помятым, но подавленным и растерянным. Я ухватил Ковальчука за пояс и дёрнул в сторону казармы. Возле входа в расположение роты нас встретил его командир роты. Все трое мы вошли в каптёрку, и Зайков с помощью нескольких тумаков быстро добился от дезертира признания.

Оказывается, всё это время солдат пропадал в квартире начальника кадров. Последний напоил Ковалюка до бесчувствия и принудил вступить с ним в половую связь. Так они и провели двое суток в пьянстве и гомосексуальных оргиях. Попросту говоря, этот человек в офицерских погонах оказался не только негодяем, но ещё и пидором.

Мгновенно в кадрах штаба округа на него был подготовлен соответствующий приказ, и майор К-ов исчез из бригады. Спустя некоторое время на его место прибыл из Германии капитан Сергей Хрененко. Отличный и незаносчивый офицер, он делал всё четко и вовремя. Изредка «забывал» внести в наши личные дела объявленные начальством взыскания.

Как обычно, на два месяца позже приехали выпускники рязанского училища лейтенанты Хамзин, Никонов, Куба и Мишарин. Все они, не отслужив в Забайкалье положенного — пятилетнего — срока, уехали в Чирчик, что, по сути, было лишь короткой остановкой перед Афганистаном. Сергей Куба ещё с училища имел прозвище «Кубинец» и был по характеру достаточно немногословным, но при этом доброжелательным человеком. Я даже и не знал, что его отец был высокопоставленным военным.

Лейтенанты Никонов и Загнойко, старший лейтенант Бронников

Мишарин за свою некоторую наивность был прозван «князем Мышкиным». Дай бог, чтобы по прошествии многих лет он сохранил это положительное качество. Женю Никонова за соответствующую внешность и телосложение иногда называли «болгарским штангистом».

Во время проводов Серёга Лукьянов интересовался, как там мужики без женщин два года. Позже он сам отправился исполнять «интернациональный долг» и прислал пространное письмо. В самом его конце была короткая приписка: «кстати, про баб, член не только не стоит — висит неправильно». На его долю там выпали тоже достаточно суровые испытания. В результате тяжёлого ранения потерял ногу. Был награждён орденами Боевого Красного Знамени и Красной Звезды.

Письмо с войны

Андрей, привет!

Спасибо за письмо, очень рад от тебя получить.

Служба идёт, безработица с началом весны заканчивается, Киселёв (мой шеф) вот-вот заменяется. Остаётся Рыжик (поедет в июне зам. по ВДП* в Пухи). Женька Никонов был сегодня. Он тут с декабря, успел в «жопу» попасть, у Гилуча служит. Не знаю, простят ему или нет: 4-х у него убило. Широков тут, Панин тут. Гоша Колосов дослуживает — поедет в пригород Ленинграда в тихую заводь в июне-месяце.

Духи мириться не хотят, ибо чуют скорый вывод отсюда. Всех несогласных лупим со страшной силой, после черт его знает, что тут будет, видимо, они тут сами разберутся.

Сроки скоро видимо обнародуют, после переговоров в Женеве.

Вот пока всё. Пиши, Андрей.

Крепко жму руку.

Ст. лейтенант КУБА Сергей Владимирович

(из воронежской Книги Памяти)

Старший лейтенант, командир группы спецназа, родился 16 ноября 1962 г. в гор. Киров, украинец. В Вооруженных Силах СССР — с 5 августа 1978 г. Окончил Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. В Республике Афганистан — с августа 1985 г. Службу проходил в в/ч пп 96044. Принимал участие в 15 боевых выходах. Погиб 26 января 1986 г.

Произошло это в 40 километрах северо-западнее Кандагара. Он командовал группой захвата каравана с оружием. Во время боя получил смертельное ранение…

Рассказывает Марина Куба — вдова: «По натуре — гусар, мог на последнюю десятку купить мне цветы или истратить ее на такси. На год раньше своих сверстников пошел в школу и, опасаясь, что его, 16-летнего, могут не принять в училище, написал письмо министру обороны СССР. Тот дал “добро" на поступление…

…После училища нас ждала Чита: глухой гарнизон, дома, насквозь промерзающие зимой. Ребенок болел, и Сережа сильно переживал, думал, как выбраться из глухомани. И Афганистан, очевидно, в его мыслях возник как вариант, хотя и опасный. А меня при слове “Афганистан" трясло. Из ДРА приезжал в отпуск, вместе встретили 1986 год. Его отец, в ту пору занимавший достаточно высокий военный пост, настоял, чтобы сын прошел обследование — у Сережи были боли в спине, сказывалась давняя травма.

6 января я провожала его, и на перроне почему-то пришла мысль, что вижу в последний раз, хотелось бежать за поездом. Отец мог оставить его в Союзе, но не стал: “Мой сын офицер и коммунист" После гибели Сережи он прожил недолго — не перенес…»

Награжден орденом Красной Звезды (посмертно), медалью «Воину-интернационалисту от благодарного афганского народа».

Похоронен на Коминтерновском кладбище г. Воронежа, братская могила № 3.

Что тут скрывать, Сергей дважды ошибся, и обе ошибки были роковыми, но за это поплатился только он. Во-первых, место расположения группы было выбрано неверно — она со всех сторон оказалась окружена превосходящими высотами, чем и воспользовался противник. Во-вторых, вместо того чтобы руководить боем, Сергей сам начал вести огонь из пулемёта, не меняя позиции.

Как бы то ни было, но на нём нет чужих жизней — в тот раз он оказался единственной потерей в группе. Скорее, он даже принял на себя чужую судьбу — смерть штатного пулеметчика.

Из письма капитана Зайкова:

Здравствуй, Андрюха!

Вчера собрался тебе письмо написать — очень тоскливо было на душе, но отложил, уж больно тоскливое получилось.

Я уже на новом месте около двух недель.

Очень много наших мужиков, и вообще, обстановка здоровая, все вопросы решаются свободно — в Союзе позавидуешь. На войну ходим стабильно. Местность как в ЗабВО — один к одному, только население другое. Ездят караваны на «Симургах». Это и есть наш хлеб. Минная война идет полным ходом. Вчера потеряли мужиков — фугас. Был человек, и не стало. Хороший парень, рязанец. Конвейер налажен, сегодня уже повезли, через неделю уже забудут.

У меня БМП, а я недавно с Анваром Хамзиным ездил знакомиться с местностью. Ездил на БТР имени «памяти лейтенанта Кубы». Представляешь, в классе по ТСП есть пример, как не надо делать. Занял он позицию, которая была ниже, чем горки рядом. С них-то и начали его долбить, а он ещё сам за ПК лёг. Ну и вычислили.

Да, время идет: иногда быстро, когда медленно. Жара тут, ещё май, а днём не выйдешь. Харю себе опалил — офицерский загар.

Да, отпуск планирую где-то на конец месяца, у меня зам. в сентябре заменяется — хочу до его замены отгулять.

Вот такие дела. Пиши, Саня.

3.05.87 г.

Здесь Саня недоговаривает чуток. Накануне, 1 мая, он праздновал день рождения. Возлияния оказались несколько больше, чем планировались, — хотя кто этот план устанавливал? Закончились мероприятие глубокой ночью. Наутро у Зайкова должен был состояться объезд территории, но как имениннику ему досталось больше всех, и он не смог проснуться вовремя. Когда выскочил из палатки, то увидел только клубы пыли от колонны вдалеке, а ещё через час его БТР подорвался на фугасе. Погибли все. Теперь у Саши два дня рождения — 1 и 2 мая.

Глава 17

С наступлением нового учебного периода наш батальон был назначен строительным подразделением. Нашей части своими силами предстояло построить несколько домов, в том числе новое офицерское общежитие и жилой двухэтажный дом. Два других начала возводить прикомандированная рота военно-строительных войск.

Примерно в это же время открылась новая вакансия старшего детского автобуса. На неё стали назначаться офицеры из числа командиров групп сроком на несколько недель, потом следовала замена. В обязанности старшего входило сопровождение офицерских детей в школу, расположенную в Яснинском гарнизоне. Пока дети учились, можно было посетить бассейн, сходить в магазины, отобедать в столовой или просто выспаться в автобусе. В одну из таких поездок я встретил и привёз в часть лейтенанта Анвара Хамзина с женой.

За этот период старший освобождался от нарядов, занятий и прочих мелочей, но только до времени возвращения. После этого он должен был прибыть в батальон в распоряжение командира роты. Однако и это было немалой привилегией. В действительности отвечать за жизни и здоровье двух десятков ребятишек было делом крайне серьёзным, но этого мы тогда не понимали. На уровне простых человеческих чувств заботились о своих подопечных, берегли их, не задумываясь о какой-либо ответственности. Такими же были и водители автобуса — солдаты автовзвода.

Однажды ко времени отъезда автобуса из Ясной не пришёл десятилетний сын прапорщика Гуцы. Он и раньше отличался необузданностью характера, а теперь вот пропал. Поиски по дворам и улицам посёлка ни к чему не привели. Оставалось только ждать. Через несколько часов дети уже устали, а пропавшего пацана так и не было. Я принял решение возвращаться без него.

Возле дома нас уже ждали взволнованные мамаши. После моих объяснений мать Гуцы-младшего начала чуть не с кулаками на меня кидаться. Положение спас начальник штаба. Он, видимо, оповещенный с КПП, тут же появился из своего подъезда. Не дослушав моего доклада, Владимир Иванович, обращаясь ко мне, произнёс доброжелательным тоном:

— Иди домой, — затем, сменив интонации на прямо противоположные, приказал взбешённой матери: — Мужа своего ко мне!

Через несколько минут побелевший от полученной взбучки прапорщик Гуца уже мчался в автопарк за выделенной ему для поисков своего дитяти машиной. К вечеру тот в прекрасном расположении духа был доставлен домой.

По первому снегу началось строительство. За дорогой, напротив офицерского дома, бойцы поставили палатку с железной печкой и кроватью, где расположились ваш покорный слуга и Коля Старченко. Непосредственно производством работ ведал выпускник строительного техникума сержант Степанов, а мы, командиры групп, отвечали за дисциплину и соблюдение сроков строительства. Целый день до обеда мы отсыпались в палатке, выставив бойца для предотвращения фактора неожиданности при визитах начальства. Спокойно отобедав дома, до вечера рассказывали друг другу истории и небылицы. Такая служба нам понравилась.

Кажется, в конце года ввели новую должность заместителя командира бригады, и её тут же занял подполковник Астахов. Этот офицер, до этого не служивший в спецназе и с трудом представлявший, что это есть такое, стал руководить боевой подготовкой. Был он криклив, хамо-вит и бестактен, но у нас будет повод вернуться к этой персоне.

Несмотря на то что наша, строительная рота не занималась учёбой, в мероприятиях, касающихся боевой подготовки, все-таки участвовала. Например, прыжки с парашютом. В тот день, 21 октября 1982 года, шла плановая переукладка куполов. Во время обеда дежурный по части сообщил, что у меня родился сын Игорь. Только позже я узнал, что это случилось 19 октября, — раньше не было возможности связаться с санитарным батальоном Безре-ченской дивизии. На свет он появился именно там — в родильном отделении санбата. Видимо, из-за постоянной усталости, хронического недосыпа и холода, оглушающего впечатления это известие не произвело. Осознание значимости события с последующими эмоциями случились позже, когда я впервые увидел своего сына.

Стоял крепкий мороз. Офицеры соседней роты собрались вокруг лейтенанта Миши Сергеева, а тот им что-то азартно рассказывал. Я выбрал свободную минуту и двинулся туда, чтобы удовлетворить любопытство. Они обернулись ко мне, и ротный Валера Кондратьев произнёс:

— Ну что, мужики, у меня две бутылки водки есть.

— А у меня закуска, — подхватил Мишанька. Оказывается, он был на охоте и добыл двух зайцев.

— У Андрюхи повод есть. Сын родился, — продолжил мысль Боб Месяцев.

Всё было решено без моего участия. Третья рота уже заканчивала укладку, когда мне подошёл Сергеев и сказал:

— Андрей, ключи от квартиры давай. Пока вы тут закончите, мы всё приготовим.

Вернулся я домой в половине первого ночи. Гулянка шла вовсю. Отмечали рождение моего сына очень бурно. Первые две бутылки были давно выпиты. Добыли ещё. Первоначальный состав поздравителей сменился почти полностью. Кто-то ушёл домой, а кто-то выбыл из строя и спал прямо тут, на полу и на кухне. Наступило утро. Процесс превратился в перманентный. Срочно отправили в село Единение машину за водкой. К вечеру следующего дня всё продолжалось с удвоенной энергией. Те, кому надо было на службу, покинули застолье, но на их место пришли только что освободившиеся от дел офицеры. Через двое суток я заступил в наряд, а затем и вовсе ушёл жить в офицерское общежитие. Так продолжалось около недели. До тех пор, пока я не отправился в Безречную забирать жену с ребёнком, но до этого мне случилось там побывать для иных целей.

Для поездки в санбат выделили командирский уазик, а старшим машины назначили Сашу Веремчука — предполагалось, что я должен был быть пьян и не в состоянии нести ответственность за вверенный автотранспорт. Я тогда горячительных напитков не употреблял, что не помешало начальнику штаба объявить мне взыскание за пьянку.

Резкий звук телефонного звонка прервал мою полузаконную дрёму. Не поднимаясь с топчана и не открывая глаз, снял трубку и абсолютно бодрым голосом произнёс:

— Дежурный по парку старший лейтенант Бронников слушает.

Такому приёму я научился у капитана Недовизия и с успехом его применял. Ни разу ни у кого не возникало подозрений в том, что бдительная служба нарушалась сладким сном в неположенное время.

Звонил командир роты и удивлённым голосом сообщил:

— Завтра едешь на «губу».

— За что? — спросил я, лихорадочно перебирая в уме события крайних двадцати четырёх часов, в особенности уже во время несения службы в наряде. Ничего крамольного не припомнил.

— За пьянку, — был ответ.

Моё долгое молчание ротный расценил правильно и, как будто оправдываясь, начал рассказывать:

— Только что Федырко объявил тебе пять суток ареста за пьянку. Комбат попытался заступиться и сказал, что ты вообще не пьёшь.

— И что?

— А ничего. «Федерико» только поиздевался над ним, мол, ты до сих пор пьянствуешь, остановиться не можешь от счастья, что сын родился.

— Комбат чего? — продолжил интересоваться я, сидя на топчане.

— Доложил, что вообще-то ты в наряде стоишь, но только после этого «Федерико» от злости чуть не задохнулся.

— Ясно, — сказал я и положил трубку.

На следующий день на попутках я отправился на гауптвахту в Безречную, где меня встретил самодовольный прапорщик — начальник «губы».

— Ты знаешь, — фамильярно обратился он ко мне, — у нас ремонт идёт, и поместить тебя некуда.

— А как же ваши? — кивнул я на группу офицеров, пускавших дымок в курилке.

— Наши днём тут сидят, а на ночь домой уходят. Спать негде, — парировал начальник исправительного учреждения.

— Ну, тогда в предписании печать мне шлёпни, — произнёс я, протягивая прапорщику документ для отметки, что наказание отбыто. Тот хмыкнул и окинул меня с головы до ног, очевидно оценивая, чего можно взять с окопного офицера спецназа. Затем, разочарованно вздохнул, достал печать и хлопнул ею о предписание в нужном месте.

Такой поворот событий меня вполне устраивал. Оставалось только незаметно проникнуть в общежитие и отсыпаться там трое суток до положенного времени. Так всегда делали Боб Месяцев и Миша Сергеев. Печать в нужное место они умело переводили с предыдущего документа варёным вкрутую яйцом.

Казалось бы, простое для разведчика дело — скрытное возвращение домой — осложнилось некоторым обстоятельством. Я уже шагал счастливый через внутренний двор гауптвахты, как услышал дикий вопль, и на меня бросилось заросшее чудовище в бушлате без опознавательных знаков. Я шарахнулся в сторону, и если бы не забор из ключей проволоки между нами, то зверёныш сбил бы меня с ног.

— Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант, заберите меня отсюда! — истошно вопил заросший и опаршивевший до неузнаваемости боец.

— Ты кто? — изумлённо спросил я.

— Я — Бадмаев, Бадмаев, — зарыдал он.

Только сейчас я узнал его. Это был боец соседнего батальона, которому объявили за некоторую провинность трое суток ареста и, как выяснилось, забыли почти на две недели. Командиру роты забытого солдата повезло, что об этом не узнал начальник политотдела.

Я, разумеется, не мог оставить этого бедолагу здесь. Пришлось на обратном пути скрываться нам обоим, и не только от начальника штаба, но ещё и от политработников. Однако всё закончилось благополучно.

Группа советских войск в Германии. 1976 год

В роте спецвооружения, или, как её ещё называют — минирования, минно-подрывное дело (МПД) и средства подрыва изучаются гораздо глубже, чем в обычных разведподразделениях. Курирует её военный инженер бригады, то есть офицер, имеющий специальную подготовку в этой области боевой подготовки. Зачастую он же проводит занятия по изучению специальных мин и зарядов.

Так было и в тот осенний день, когда предметом внимания была мина-сюрприз МС-4. В частях спецназа учебные пособия были всегда в дефиците, а что касается секретного вооружения, то я и вовсе не припомню, чтобы таковое имелось. По этой причине обучение происходило с помощью боевых мин и зарядов.

Перед строем роты стоял военный инженер и, демонстрируя МС-4, наизусть рассказывал её тактико-технические характеристики. «Для выполнения возлагаемых на мину задач она оснащена следующими датчиками цели: наклонный датчик — срабатывает при наклоне мины более чем на 20 градусов в любом направлении или резком смещении мины в любую сторону; вибрационный датчик — срабатывает от вибрации, вызванной движением транспортного средства, колебаний мины, вызванных попыткой… вес взрывчатого вещества 120 граммов», — твердил он без остановки. Наконец, замолчал и произнёс:

— Командиры групп дадут вам под запись все характеристики, а пока давайте ко мне поближе.

Бойцы и офицеры встали вокруг преподавателя как можно ближе, а тот приступил к демонстрации устройства мины-ловушки. «Здесь находится замедлитель», — произнёс он и продемонстрировал место расположения устройства. Старший лейтенант Переверзев стоял прямо напротив инженера и внимательно следил за его действиями. «Вот здесь, под резиновым колпачком, находится металлоэлемент, позволяющий по времени установить мину прежде, чем она встанет в неизвлекаемое положение…», — продолжал преподаватель, пытаясь пальцем приподнять огрубевшую от мороза резину колпачка. «Для взведения мины необходимо всего лишь выдернуть чеку», — вещал офицер, по-прежнему пытаясь продемонстрировать свинцовую пластинку под колпачком.

В этот момент Сергей, подчиняясь внутреннему голосу, начал делать шаг влево за спину впереди стоящего бойца. Одновременно с этим инженер, оставив безуспешные попытки приподнять колпачок, произнёс: «А впрочем, он там есть…» — и выдернул чеку. Последнее, что видел Переверзев, — это движение любознательного замполита, высунувшего голову из-за плеча несчастного преподавателя. Далее, как показалось Сергею, прямо в голове взорвалось яркое солнце, и наступила темнота…

Очнувшись, старший лейтенант Переверзев резко вскочил. Прямо рядом с ним лежало тело бойца, выше пояса укрытого бушлатом. Из-под окровавленного ватника тянулась длинная и вся в пыли странная верёвка. Только потом Сергей понял, что это были внутренности погибшего солдата. В шоке Переверзев не почувствовал того, что и сам был ранен. Пах и ноги пропитались кровью. Он бросился на помощь раненым и тут же вновь потерял сознание. Всего в тот раз погибли три человека, в том числе и невезучий замполит — часть его черепа была снесена.

Очнулся Сергей уже в госпитале. Его мужское достоинство было иссечено осколками и напоминало распустившуюся розу. Хирурги в ходе успешной операции умело залатали его. Член стал шишковатым и покрылся шрамами, но все свои функции выполнял более чем исправно. Первой на такое чудо прельстилась медсестра, однако попытка оказалась неудачной. В самый ответственный момент швы разошлись, и пошла кровь. Девушке пришлось срочно применить свои профессиональные навыки в деле оказания первой медицинской помощи. После этого случая Серёга успешно «родил» ещё двоих детей[2].

Всегда уравновешенный, Сергей даже самые смешные истории повествовал ровным и спокойным голосом. Когда все уже умирали со смеху, его интонации не менялись.

* * *

Случилось ещё одно существенное событие в жизни части. Бригаде было вручено Боевое знамя части. Несмотря на его безусловную значимость, я совершенно не помню, как это всё происходило. Зато в моей памяти сохранилось мелкое происшествие, связанное именно со знаменем, а точнее со знамённым залом на втором этаже штаба.

Несение караульной службы стало более ответственным. Благодаря стараниям начальника штаба бригады был оформлен знамённый зал, и по тем временам достаточно не плохо. В полной мере залом это помещение трудно назвать — небольшое пространство при входе на второй этаж. Таким образом, добавился ещё один, очень хлопотный пост. Часовой стоял на виду у командования, а также любого проверяющего из вышестоящей инстанции.

Вручение Боевого знамени части

Возможно, подполковник из разведотдела округа и не планировал проверку караула, но мимо знамённого часового просто так он пройти не смог. Появился, наряженный в парадную шинель, офицер штаба у меня в караульном помещении после обеда, когда служба была уже на исходе. В такое неурочное время проверок не делают, и личный состав уже готовился к смене. Прямо в дверях тот, в сопровождении Федырко, объявил пожар на первом посту.

Несколько мгновений я с удивлением глядел на Владимира Ивановича, а тот хмуро рассматривал тусклую лампочку под потолком коридора. Мы оба понимали, что в первую очередь проверяли именно его, но, очевидно, и для него это оказалось полным сюрпризом. Тогда я бодрым голосом продублировал команду:

— Пожар на первом посту!

По боевому расчёту один из караульных принялся звонить в роту минирования, из состава которой назначалась нештатная пожарная команда. Я отодвинул помощника в сторону и вновь скомандовал:

— Дежурная смена, за мной!

Подполковник попытался меня остановить, но я, придав голосу металлические нотки, продекламировал:

— При пожаре на боевом знамени я должен быть лично! — выскочил на улицу. За мной добросовестно, согласно боевому расчету, вооруженные лопатами, ведрами и огнетушителями, мчались караульные. К тому времени как проверяющий появился на посту, все мы в глупой пантомиме изображали тушение пожара. Часовой — дурак дураком — делал вид, что тащит боевое знамя части в безопасное место, а затем (так было указано в инструкции) принялся звонить в караульное помещение, чтобы сообщить начальнику караула, сиречь мне, о происшествии. Взяв трубку в руку, он вдруг понял, что происходит нечто странное, начал было говорить и, наконец, замер с открытым ртом, глядя на меня.

Подполковник всё сделал неверно. По правилам, он должен был вместе со мной прибыть на пост и уже там отдавать все команды и вводные, наблюдая за действиями караульных. Федырко, покраснев лицом, едва сдерживал себя от гомерического хохота, глядя на идиотское представление в одном действии. Он ошибся. Действий оказалось два. Без антракта.

Проверяющий, явно недовольный происходящим, вдруг язвительно произнес:

— А что вы так и будете тушить пожар неработающим огнетушителем?

Все напряглись. Владимир Иванович уже и не думал смеяться, и тут поступила новая вводная:

— К тушению пожара огнетушителем приступить!

Это я потом узнал хитроумный план старшего офицера. Подполковник, сообразив, что караул врасплох застать не удалось, решил нанести удар в другом направлении — проверить пожарную безопасность части. Он был твёрдо уверен, что ни один огнетушитель не работает, но тогда хитроумного замысла я не знал.

Лишь несколько мгновений я пребывал в растерянности, затем выхватил огнетушитель из рук оробевшего бойца, перекинул рукоятку и ударил об пол штырём. Вполне исправно действующее средство пожаротушения брызнуло ржавой и сильной струёй. Получив чёткий приказ, я так же уверенно принялся его исполнять, добросовестно поливая все, что попадёт вокруг. Вокруг попало: знамённый футляр, стены из полированной древесной плиты и портреты героев, алый драпировочный бархат, а также сам подполковник в парадной шинели. Эти действия мне представлялись, как в замедленном кино, а время, пока огнетушитель изрыгал грязную струю, — вечностью. Проверяющий при этом скакал, как козёл, прикрывался руками и причитал с галилеевскими интонациями:

— Ну, ни хрена себе! Ну, ни хрена себе! Он работает!

В конце концов, я не выдержал и бросился на улицу. К тому моменту сильная струя огнетушителя уже сменилась на жалкое излияние остатков жидкости. Я выбросил орудие тушения с крыльца и замер, не решаясь возвращаться обратно. К штабу уже мчался старший лейтенант Лаевский со своей пожарной командой.

Мой внутренний настрой к получению мощного и детального разгоняя от начальства оказался невостребованным. Знаменный зал был пуст, если не считать моих караульных. Они дружно пытались стереть последствия «пожара», но тщетно. Тут требовался основательный ремонт. Через некоторое время пришёл штабной писарь и передал команду от Федырко сдать караул, который не без распоряжения Владимира Ивановича прошёл быстро. Это было для меня лучшей наградой.

Старший лейтенант Лаевский ещё долго потом жал мне руку и счастливо улыбался.

Письмо с войны

Здравствуй, Андрюха!

Рад был получить от тебя письмо.

Сегодня уже 21 число, я с поля пришел, было вдвойне приятно читать почту. Я с замом живу, он пугается штемпелей «райвоенкомат». Ты его больше не пугай, хотя я его заочно с тобой познакомил, хороший мужик. Да, Андрюха, без ложной скромности подтверждаю то, что пишут в газетах, правда, не в той степени. А, Петька Лещишин ко мне перед отъездом приезжал (перед Кандагаром,) мы с ним посидели хорошо — был ещё Ящишин.

А дело было так. На облёте обнаружили караван на днёвке, обстреляли, охрана слиняла, оружие вывезли, а боеприпасы на 2 вагона не смогли — подорвали. Верблюдами всё застелили. Руководил этим наш Петруччо. Миша Коркишко так же отличился. Результат сказочный. У нас пока «крокодил не ловится, не растёт кокос». Всё по мелочам: машина с боеприпасами, 2–3 ствола. Для Кабула это сказка, но по местным понятиям это мелочь. Дня 4 парился, по степям искал на «жопу» приключения, но не нашёл.

Самое опасное для нас — это фугасы: БМП летают на 10–15 метров. Так что езда только по азимутам. Вспомнил резко забайкальский рельеф, ориентировщиком стал — ужас.

Андрюха, а насчёт того, где кому быть, давай не будем, каждый на своём месте, и если тебя поставить на моё место или рядом, то хуже бы ты не сработал. Просто нельзя сработать хуже.

А насчёт выходов, их хватает, работы море, а перемирие — начало его и конец мы не заметили. Духи на это не пошли, а в одностороннем порядке трудно примиряться. А дальше… дальше на мой век тут ещё хватит.

Да, привет от Юры Рачкевича, это Коля Казанский привёз. Он тоже поступил туда. Скоро поедет обратно — в Союз, в смысле.

На этом заканчиваю, пиши быстрее.

Жму руку. Саня.

21.06.87 г.

Так получилось, что в этом году мне запомнился ещё один караул, но не несение службы было тому причиной, а знакомство с Олегом Онищуком.

Небольшое происшествие всё-таки случилось. Ближе к смене обнаружилось, что печать на складе артвооружения сорвана, а это могло грозить неприятностями. После того как стало ясно, что начальника склада в части нет, я тут же принялся звонить в батальон, чтобы узнать фамилию сменщика. Оказалось, что это должен быть лейтенант Онищук.

На тот момент это был «кот в мешке». Если бы офицер прибыл из другой бригады, то всё о нем уже давно было бы известно, но Онищук служил в десантно-штурмовой роте в Монголии и только недавно прибыл в бригаду. Мы уже виделись с ним несколько раз в части, но ни разу плотно не общались. Жил он в офицерской общаге, в карты не играл, водку не пил, а всё свободное время посвящал спорту и службе.

С волнением я ожидал его прихода. С первых же минут общения он вызвал симпатию. Подкупали его доброжелательность и искренность. Ещё перед отправкой смен на посты я сразу признался ему, что печать повреждена, а начальника склада нет в части. Он кивнул головой, и мы вместе вернулись в помещение караулки. Сразу завязалась дружеская беседа, но по-прежнему я чувствовал себя напряжённо, ведь мне надо было сдавать проблемный караул. В ходе разговоров я время от времени поглядывал на караульную ведомость. Олег несколько раз ловил мой взгляд, потом взял её в руки и подписал. Я был в шоке.

Онищук так легко принял мою ответственность на себя и затем без всякой рисовки произнёс:

— Фигня всё это, Андрюха. Завтра найду прапора и всё решу.

Мне вдруг вспомнилось то дежурство, когда я сдавал смену Грише Быкову. После того как посты были сданы, я с согласия Олега отпустил своих караульных, а сам остался. Мы вместе поужинали, и Онищук продолжил мне рассказывать, как он попал в спецназ. Сделал он это с помощью своей школьной учительницы. У неё муж служил в изяславской бригаде, а Олег был родом из Изяслава, и тот помог ему перебраться из Монголии в нашу часть.

Мы ещё долго беседовали обо всем, и в какой-то момент я посетовал на разгильдяйство наших бойцов, с которым сложно было бороться. Олег оживился и сказал:

— Ого-го! Ты бы в Монголии послужил. Там солдаты в конец обнаглели, — с восторгом рассказывал он. — У меня однажды в карауле по команде «в ружьё» отдыхающая смена не поднялась. Молодые с закрытыми глазами тряслись от страха, а «деды» внаглую лежат и гыгыкают. — Даже для нашей относительной вольницы это было делом немыслимым, и я с интересом переспросил:

— А ты чего?

— А чего? — спокойно ответил Олег и без бравады продолжил: — Стебанул из пистолета два раза в пол, прямо под топчаны. «Деды» махом вылетели, а «зелёные» прямо там обгадились.

— А патроны? — продолжил я свои расспросы: — Патроны как списал?

— О чем ты говоришь! Там всем по фигу. Вложил два своих, и все дела, — закончил повествование Олежка.

С тех пор каждый раз, когда мы встречались в карауле, наши смены затягивались допоздна независимо от того, кто кого менял. К сожалению, в каждодневной службе нам редко удавалось как следует поговорить. Сказывалась обоюдная занятость.

Глава 18

Тусклая лампочка с трудом пробивала толщу густого сигаретного дыма, но и этого света было достаточно, чтобы разглядеть достоинство игральных, отнюдь не топографических карт. Писали «пулю». Одно, из вроде шутливых, правил преферанса: «кури больше — противник дуреет» — реализовывалось в полной мере. В комнате нас было только четверо. В преферанс почти всегда играли без зрителей. Напряженную работу офицерского мозга прервал стук в дверь. Барсуков как хозяин жилища раздраженно спросил:

— Кого там хрен принёс?

В дверь заглянул посыльный роты минирования и робко произнёс:

— Товарищ лейтенант, боевая тревога. С собой иметь вёдра.

Все удивлённо отвлеклись от карт, а Вовка звонким голосом выкрикнул:

— Ты, мужчина, офигел совсем?! Все боевые тревоги — плановые и, что там ещё… какие вёдра?!

Боец окончательно смешался, хлюпнул от волнения носом и едва слышно промолвил:

— Не могу знать. Дежурный по роте так сказал.

Володя бухнул со всех сил в стену кулаком. Из соседней комнаты тут же беззлобно отозвался серьёзный и не склонный к шуткам лейтенант Онищук:

— Барсуков, твою мать. Два часа ночи, а ты, сука, колотишься опять.

Таким способом Барсуков иногда узнавал, сколько времени. Нет, часы у него были. Электронные, японские, да ещё с солнечной батареей, роскошь по тем временам, но ему лень было за ними в тумбочку лезть. Тем более что раз тревога, значит, всех будут поднимать.

Барсуков вместо извинения ещё громче заорал:

— Олежка, подъем! Тревога в бригаде.

— Какая в задницу тревога? — сердитым голосом продолжал возмущаться Онищук. В этот момент по коридору общаги затопали сапоги посыльных из других подразделений.

Игровой азарт начал остывать, но прерывать партию всё-таки не хотелось, и Володя попытался выяснить ситуацию:

— Гоша, позвони на «ткач», узнай, кто там у нас сегодня стебанулся!

На этот раз Вовка обращался к лейтенанту Колосову, офицеру связи, а «ткач» — это позывной АТС части, которая была в подчинении у Гоши. Там, на узле связи, телефонисты знали все новости. Колосов жил в другом конце коридора, но слышимость была более чем отличная, и через несколько минут он заглянул к нам в комнату. Уже одетый в шинель, Гоша держал в руках солдатскую кружку. С ухмылкой на губах Колосов произнёс

— У них там, на водозаборе, что-то случилось, — пояснил он, — и подполковник Астахов собирает офицеров части воду носить.

— А кружка-то тебе зачем?

— А где я им ведро возьму? — вопросом на вопрос ответил Гоша и исчез.

Игру пришлось прекратить, и мы тоже начали искать подходящие, а скорее, неподходящие ёмкости. Я на всякий случай сунул в карман шинели гранёный стакан.

Когда прибыли к штабу, там уже стояли офицеры. Командиры среднего звена — комбаты, их заместители, начальники служб — не могли не выполнить приказания буквально. Они были с вёдрами и старались делать вид, что воспринимают происходящее всерьёз, но получалось это плохо.

В самом затруднительном положении оказались замполиты. Начальник политотдела стоял тут же с непроницаемым лицом и, разумеется, без посудины. Политработники стояли обособленно, и на всю группу у них было всего несколько ведер и кастрюль.

Кто помельче — взводные, прапорщики — откровенно зубоскалили и смеялись. Вооружились они в зависимости от фантазии. Главное было — произвести впечатление на друзей. Тазы, чайники, кастрюли, различного калибра чашки-плошки. Миша Сергеев с графином, Вова Бочаров с пустой бутылкой из-под водки и, как всегда, пьяный. У Олега Онищука не было ничего.

Барсуков, пытаясь похохмить, спросил:

— Лейтенант Онищук, как собираетесь выполнять задачу?

— Да пошли они все… — огрызнулся Олег, матеря тупость начальства и благоразумно не переходя на личности.

На такой же вопрос, заданный подполковником Астаховым лейтенанту Месяцеву, тот зло буркнул:

— Во рту буду носить, — и тут же получил взыскание.

Начальник штаба уже был тут. Лицо у него, как и у начальника политотдела, оставалось непроницаемым, но было заметно, что они оба старались дистанцироваться от Астахова. Заместитель комбрига был пьян. Он попытался выстроить офицеров в цепь, одновременно стараясь объяснить задачу. По замыслу затуманенного алкоголем подполковника мы должны были обеспечить водой котельную от насосной станции, передавая её вёдрами.

Неизвестно, чем бы вся эта клоунада закончилась, если бы не комбриг. Григорий Ананьевич появился одним из последних. Слава богу, он был без ведра, но в портупее и с пистолетом. Те чувства, которые испытал Колб, когда посыльный сообщил ему о том, что бригада поднята по тревоге, сейчас отражались у него на лице. Командир был очень зол. К этому моменту он уже был курсе происходящего и прямым ходом направился к начальнику политотдела. С перекошенным от злости лицом он что-то говорил Ясевичу. Федырко услышал, о чём шла речь, и тут же дал команду «отбой». Начальник политотдела тем временем подошёл к Астахову и жестко бросил тому несколько фраз.

Битва за воду не состоялась, но это было только началом борьбы за выживание части.

Офицерский состав мгновенно разошёлся по домам. Ещё через несколько минут партия в преферанс продолжилась.

Афганистан, 1987 год

Глубока старинная японская мудрость, утверждающая: «будущего нет». Настоящее слишком мимолетно, чтобы на него опираться в жизни. Остаётся только прошлое, да и оно с годами меняется. Зачем люди меняют прошлое? Может, чтобы чувствовать себя увереннее, сильнее, умнее в быстротечном настоящем? Нет ответа.

Тогда в 6.50 утра 31 октября 1987 года прошлое было трагичным, но ясным и честным. Люди приходили в себя от шока, скорбели, и не было у них тех мыслей, что родились позже. И не только у них. Спустя дни и недели это прошлое в газетных статьях и наградных листах уже стало другим, вернее, оно стало разным, а через два-три года прошлое изменилось ещё больше. Оно сильно напоминало то первоначальное — ясное и честное, но акценты были расставлены уже не там и не так. Через двенадцать лет прошлое изменилось до неузнаваемости.

Все люди, участвовавшие в этих переменах, были по-своему правы, но только по-своему. Право это никто не силах у них отобрать, кроме собственной совести. Она же — совесть — и даёт это право. Да и посредник между прошлым и настоящим — человеческая память — бывает порой обманчива и лжива. Кому-то она помогает избавиться от комплекса вины, и вот уже хронология событий меняется в нужную сторону. Кому-то сквозь призму жизненного опыта подсказывает неправильные по сути происшедшего, но мудрые по жизни выводы. И вот уже «могло бы быть» превращается в твердое «так было!». Как ни напрягай зрение, а сквозь запотевшее стекло деталей не разглядишь.

Истину мы уже не узнаем никогда. Все, кто её знал, погибли. По этой причине было бы неверно высказывать сейчас очередную версию событий, выдавая её за истину.

К счастью, у меня есть возможность вернуться в то раннее утро 31 октября 1987 года, минуя ненадёжного посредника — человеческую память.

Пожалуй, самый близкий друг Олега Онищука, как в Афганистане, так и в За-байкальском округе, — старший лейтенант Зайков сообщил мне об этом трагическом известии в письме, и оно у меня сохранилось. Привожу отрывки из того него, сохранив орфографию.

«Сейчас знаю обстоятельства его гибели, что и как было. Но начну по порядку. Это один из тех, кто после Женьки Сергеева воевал в том батальоне, воевал в прямом смысле этого слова. Ни один из его выходов не заканчивался для духов просто так, то есть каждый раз был результат, самое меньшее 3–4 ствола, а самое большое это его последний раз, когда даже мёртвый дал результат. У меня сейчас находится фотография его последнего результата — мужики прислали: миномет, безоткатки, ДШК, Эрликон, гранатомёты, штук тридцать стволов, мины, боеприпасы. Дело не в ржавых стволах, не за них мы воюем. Дело в отношении. Он никогда не отсиживался за спиной. Он презирал этих ублюдков, знал их настоящую цену, их лицо. И как мог, так их и бил.

Короче, в 20.00 часов забил машину, досмотрел, достал стволы, короче, всё, что в ней было, но что-то там ещё оставалось. Вызвал “грачей”, но их не дали, а на 6.00 было снятие вертушками. В 5.30 пошёл ещё раз досмотреть уже по свету. А место там такое, рядом укрепрайон, кишлачная зона. Духи к утру подтянулись, сделали засаду возле машины. А когда Олег пошел, ударили по блоку с двух сторон, сбили блок, обошли и его вместе с 7-ю мужиками забили с горки. Вертушки подошли только в 6.50, когда всё было кончено. Приземлились прямо на головы духов, те бежать в наших куртках и головных уборах. Наши подумали, что это свои спаслись. Короче, издевались над телами как хотели. Трое из них подорвались гранатами, в том числе и Олег. Его забили — через грудь очередь, челюсть снесена и штык в голову.

Да и как успокоишься? Слишком живы воспоминания и о совместной службе в Забайкалье, и в Чирчике, и тут. Незадолго до 30 октября он у нас лежал в госпитале, и я к нему ходил, носил покушать, газеты, книги, да просто поговорить. Потом он жил у меня дня три. Говорил ему: Олежка, оклемайся после желтухи, не торопись. Вместе обсуждали план моего выхода, когда я вечером ушёл, в ночь первого забил, а утром мы уже обсуждали этот выход. Место и маршрут ведь он мне подсказал. У него родилась вторая дочь, которую он так и не увидел…

…но мы должны помнить и напоминать, что мы помним и никогда не забудем. Я думаю, ты со мной согласишься.

Жизнь всё-таки очень часто несправедлива к людям: хорошие люди погибают, а плохие ещё долго будут коптить небо.

Заканчиваю на этом. Пиши. Саня.

4/11/87 г.»

«…Разве важно сейчас, кто как погиб и был ли этот третий подорвавший себя гранатой? Это всё предположения и домыслы. Фактом остаётся лишь то, что поддержка и помощь не пришли вовремя, а командир рассчитывал на это. Проспали Олега и всех его бойцов.

Мне мужики говорили, лучше не ходить и не смотреть эти последние фотографии. Знаешь лучше любых плакатов и призывов и ничего не надо говорить и не надо призывать.

Олежку узнал только по большому лбу и залысинам и носу, остальное страшно писать. Издевались, как хотели. Было три банды около двухсот человек, три миномета, шесть ДШК, 2 ЗТУ. Как только вечером они залегли — эта банда, а вернее три, стали прочёсывать местность, и к утру их место вычислили. А когда Олег ещё раз пошел на досмотр, то это было, как говорится, делом техники. Хотя оно обошлось духам в 60 человек. А когда подошла авиация с нашими (через 50 минут, т. е. вместо

6.00 в 6.50), ещё около сотки положили. Дорого обошлись духам наши мужики. Жаль, что не я Бог или Аллах, т. е. не распоряжаюсь судьбами людей. Я бы и 100 этих ублюдков за 1 нашего не отдал бы. Но так вот получилось. Агитация проведена. А жизнь покажет.

На этом заканчиваю. Пиши. Саня.

9.11.87»

Очень часто поднимается вопрос: зачем и почему ст. лейтенант Онищук пошёл на тот роковой досмотр? Не будет единого ответа на эти вопросы никогда! У меня, например, даже не возникло такого вопроса. И у автора письма тоже, более того, он даёт свой ответ.

«Дело не в ржавых стволах, не за них мы воюем. Дело в отношении. Он никогда не отсиживался за спиной. Он презирал этих ублюдков, знал их настоящую цену, их лицо. И как мог, так их и бил…»

Кто-то искренне не может понять, зачем пошёл, а кто-то вообще пропустил бы ту машину мимо. Поэтому и ответы у всех разные, такие же разные, как взгляды на жизнь, на воинский долг, на звание офицера.

Давно идут споры на тему гибели «Каспия», и часто версии противоречат друг другу, и часто мнения о командире кардинально разнятся, и… в этом весь Олег Онищук, весь его характер. Уж если он кого уважал, то до глубины души, если не любил, то и не скрывал этого, невзирая на чины и звания. Как говорили об одном известном человеке «…его любили и ненавидели, причём за одно и то же». Это можно было сказать и о командире группы 724.

Пусть взгляды будут разные и мнения непримиримые, но давайте будем едины в одном — они просто выполнили свой воинский долг. До конца.

1. Онищук Олег

2. Исламов Юрий

3. Москаленко Игорь

4. Сидоренко Роман

5. Хроленко Михаил

6. Мурадян Марат

7. Иванов Олег

8. Фурман Александр

9. Джафаров Тахир

10. Мурадов Яшар

11. Салахиев Эркин

Прошло время, ушли от нас почти все, кто выжил тогда, ушли многие близкие погибших, в том числе отец Олега. В автокатастрофе погиб мл. лейтенант Горелов, умер рядовой Окипский. Выросли дочери Олега. Есть музей в Изяславе, есть аллея Героев, где воздвигнут бюст командира группы «Каспий» Олега Петровича Онищука. Наше прошлое стало ещё длиннее, и ещё один офицер спецназа ГРУ ушёл в легенду.

1982 год подходил к концу, а проблемы на 23-й площадке только начинались. После того как ещё одна казарма была запущена, контур отопления увеличился, а дебет в скважине уменьшился. В одночасье давление в трубах упало, мороз усилился, и вода в теплотрассе замёрзла. Батареи в казармах и, главное, в офицерском доме полопались. Бригада начала замерзать. Отогреться было негде. Во всех помещениях температура упала почти до ноля. Ситуация стала угрожающей. Весь личный состав был брошен на восстановление теплотрассы. Боевая учёба прекратилась, и подразделения круглосуточно разводили под трубами костры, отогревали трубы, заваривали дыры, восстанавливали утепление. Однако этого хватало ненадолго — давление вновь падало, и всё начиналось сначала.

Отогрев теплотрассы. Зима 1984 года. Лежит старший лейтенант Бронников, стоят старший лейтенант Зайков и лейтенант Никонов

Зимовка в части стала напоминать ленинградскую блокаду, благо, что питание было, но ни времени, ни возможности для сна и отдыха не было совсем. Воду для питья привозили водовозами. Котельная отапливала только сама себя, но углём исправно снабжалась. Под самый Новый год всех удивил Месяцев. За два часа до полуночи командование бригады — такой чести он удостоился — персонально назначило его старшим на разгрузку угля. Было, очевидно, что это делалось с единственной целью — испортить ему праздник, так как объёма работы было как минимум на восемь часов. Боря с командой бойцов успел сделать это за девяносто минут. Как он умудрился совершить эдакий фокус, осталось тайной и неизвестно по сию пору.

Глава 19

Январь 1983 года показался ещё более тяжелым, но не потому, что условия жизни ухудшились. Нет, всё оставалось по-прежнему, но именно это казалось самым невыносимым. Постоянный холод выматывал донельзя.

Солдаты спали в верхней одежде и накрывались матрацами. В офицерских квартирах температура держалась около десяти градусов только потому, что обогревались электрическими ТЭНами. Благо, в ракетных шахтах их было много. Именно это привело к очередной неприятности. Из-за большой нагрузки перегорел основной силовой кабель, а затем не выдержал и запасной. Офицерские жёны ходили уставшие от постоянного холода и недосыпания, чумазые дети, перемазанные в саже, порой напоминали беспризорников. Однако никто не роптал и не унывал. Домочадцы достаточно быстро привыкли к сложившемуся положению вещей и поддерживали друг друга, как могли. Семьи командования не были на особом положении и переносили тяготы и лишения наравне со всеми.

В моей квартире температура опустилась до 4 градусов. Трёхмесячного сына приходилось пеленать под одеялом. В конце концов, это чуть не закончилось трагедией. Ребёнок заболел двухсторонним воспалением лёгких. Военные медики ясненского госпиталя дивизии РВСН сумели его вытащить. Тогда я мало осознавал происходящее, но теперь — умудрённый жизненным опытом — вспоминаю это с ужасом. У бедного малыша вены на ручках и ножках были исколоты до синевы. Но обошлось. Слава богу.

Всё время до марта часть провела возле костров на отогреве теплотрассы. Электричество в офицерском доме сделали довольно скоро. Немногие семьи уехали «на материк». В некоторые квартиры поставили железные печки. Пообвыклись, и весна уже почти наступила. Боевая готовность части должна была оставаться на должном уровне. Предстояли зимние прыжки, и наступила очередь нашего батальона переукладывать парашюты.

Дело в том, что один раз в три месяца основной купол должен был быть распущен и уложен заново, а раз в шесть месяцев — запасной. Когда выпадало укладывать оба сразу, то это занимало много времени, особенно зимой. Что летом делалось легко и с удовольствием за четыре часа, то на морозе и ветре — восемь. Однако, как говорится, «война войной, а обед по распорядку», но это относилось только к солдатам.

Командиры групп решили воспользоваться перерывом в полтора часа по-своему. Предпочтительнее показалось не нагружать работой желудок, но дать отдохнуть телу, поэтому дружной компанией направились в офицерскую общагу, чтобы вздремнуть в комнате у Месяцева и Сергеева. Оживлённо беседуя, мы начали подниматься на высокое крыльцо и вдруг услышали невнятный шум. Разговоры смолкли, и на лестничную площадку наша компания вошла в полной тишине. Из коридора были слышны дикие вопли и бешеный стук.

— Месяцев, открывай! Открой немедленно! Мы знаем, что ты здесь! — поочерёдно орали начальник штаба и начальник политотдела. Голос Ясевича явно уступал крикам подполковника Федырко. Паузы между выкриками заполнялись грохотом кулаков по двери. Деваться было некуда, гурьбой мы вошли в коридор и остановились. Старшие офицеры внезапно обнаружили посторонних и с красными от натуги лицами замерли. Неизвестно, как долго бы продолжалась немая сцена, если бы не Месяцев. Борис отодвинул меня плечом в сторону и вышёл вперёд. Достал связку и, зажав двумя пальцами ключи, потряс ими, как будто дразнил маленькую собачку и спокойно произнес:

— Зачем же двери ломать? У меня ключи есть.

Разумеется, Месяцев тут же получил очередное взыскание, но месть его была более чем издевательской.

Весна, наконец, вступила в свои права и порадовала только тем, что благодаря её усилиям температура в квартирах начала подниматься выше пятнадцати градусов. Постепенно возвращались обычные развлечения, хотя карточные игры не прекращались, несмотря ни на что. Каждое пятнадцатое число месяца завзятые «храпачи» и «преферансисты» собирались стайками и обменивались векселями — долговыми расписками. Только после этого становилось понятным, кто, в конце концов, остался в проигрыше, а кто выиграл. Как правило, в этот короткий период серьёзных игр не велось.

Большая игра всегда велась только на трезвую голову, а в ту ночь пили «султыгу» и резались в храп. Султыгой назывался популярный напиток лётчиков, который представлял собой классический медицинский спирт, разведённый до двадцати градусов для авиационных технических нужд. В ходе употребления оного Боря усиленно врал, что если организм окажется слабым, то можно даже ослепнуть или оглохнуть. Очевидно, он говорил так, чтобы остальные игроки пили меньше, а ему, таким образом, досталось бы больше. Страшилки возымели действие, и друзья-собутыльники дозы уменьшили, но Боря был уж очень крепок, и в то время, когда все остальные уже лыка не вязали, он оставался относительно свеж. Чем больше компаньоны пили, тем медленнее шла игра.

Глубокой ночью в какой-то момент после очередной раздачи игроки взяли карты в руки и принялись, как водится, их разглядывать, чтобы определить свои возможности. Двадцатиградусная султыга дала о себе знать, и пауза затянулась, во время которой Шура Хмелюк задремал, но карты продолжал держать «ближе к орденам». Месяцев, чтобы не разбудить спящего приятеля, приложил палец к губам и осторожно встал. Затем, крадучись, подошёл к выключателю, погасил свет, толкнул в плечо Хмелюка и недовольно произнёс:

— Шура, чего замер? Ходи давай.

И тут после короткой паузы в кромешной тьме раздался истошный вопль Хмелюка:

— Мужики! Мужики, я не ничего не вижу! Я ослеп!!!

Продолжать игру после этого не было сил.

Глава 20

На очередной учебный период наш батальон по-прежнему остался в статусе «строительного». Все прелести такого состояния мы уже успели оценить. Во-первых, проверка обошла нас стороной, а вместе с этим изматывающие натаскивания в стрельбе, физической и строевой подготовке. Во-вторых, старшие детского автобуса назначались из числа командиров групп нашего подразделения. Но были и минусы. Всех разгильдяев, нарушителей дисциплины, неспособных к обучению, хромых, хитрых и ленивых отправляли именно к нам, как говорили: на исправление.

Построили ещё одну казарму, новое офицерское общежитие барачного типа. Строительство возглавлял всё тот же сержант Степанов, жизнь которого едва трагически не оборвалась. Батальон только что переселился в казарму, нами же построенную. Под бытовку была отведена небольшая комната. Зачастую бойцы после глажения обмундирования оставляли там бутылки с водой. Однажды

Степанов в спешке схватил бутылку, сделал глоток и тут же выплюнул. «Что это было?» — спросил он. Это оказался дихлорэтан.

Эта смертельно опасная жидкость на территории городка могла встретиться где угодно. На бывших стартовых ракетных позициях в земле была вкопана целая цистерна, которая осталась от наших предшественников. Степанов тут же рванул в санчасть. Он прекрасно понимал, чем это чревато.

Совсем недавно к начальнику медслужбы майору Бабинцу пришёл молодой боец из подразделения обеспечения и заявил:

— Товарищ майор, я дихлорэтан выпил.

— Сколько? — едва промолвил Бабинец.

Боец показал примерно на уровень половины стакана. Начмед выдохнул и мысленно перекрестился — перед ним стоял живой труп.

— Давно?

— Не-а, полчаса назад, — ответил счастливый боец.

— Зачем ты это сделал? — продолжал расспросы начальник медслужбы.

— А говорят, что если месяц в госпитале пролежишь, то в отпуск отпускают, — произнёс солдат и заулыбался.

— Ну, что ж. Поехали, — сказал Бабинец и мысленно добавил: — В морг.

Смертельная доза дихлорэтана составляла около 15–20 мл. Это менее одного глотка. Предпринимать что-либо было поздно. Через полтора часа начальник медицинской службы приехал в Безречинский госпиталь и сдал ещё теплый труп солдата в морг.

Степанов сделал как раз один глоток и от его части успел избавиться, поэтому шанс у него оставался. Это понял майор Бабинец и немедленно приступил к промыванию желудка. Я тоже, как только узнал о происшествии, примчался в санчасть. Пол и медицинский топчан были забрызганы рвотными массами, но начмед литрами вливал в сержанта воду. Лицо Степанова приобрело фиолетовый цвет.

Двое суток боец лежал под капельницами и ожидал осложнений. Слава богу, их не случилось. Осенью сержант Степанов благополучно уволился и уехал домой.

Чуть раньше ему на смену в роте появился ещё один солдат, имеющий строительное образование. Младший сержант Апаликов принимал дела и стажировался у старшего товарища. Под его руководством наша рота заканчивала строительство 16-го квартирного дома. Точно такой же, второй, возводила военно-строительная рота, где работали по преимуществу узбеки. Уже год стройбат, прикомандированный к нашей части, жил на втором этаже спортивного зала.

Жарким майским днём почти готовый брусовой сруб сгорел. На это потребовалось около сорока минут. О том, чтобы его потушить, не могло быть и речи. Едва отстояли второй, тот, что находился в двадцати метрах. Это было огромное везение, что объект был не наш, а стройбатовский. На следующий же день приехала военная прокуратура. После недолгих разбирательств выяснилось, что группа стройбатовцев отдыхала в одной из комнат недостроенного здания. Один из них бросил «бычок», тот сквозь щель провалился на первый этаж, и именно там начался пожар. Теперь виновному грозило уголовное наказание.

Через несколько дней приехала целая орава родственников. Они заплатили за сгоревший дом, тут же забрали своего горе-солдата и уехали восвояси.

Примерно в это же время нашу роту отправили в соседний городок Ясногорск. Высокое звание города было дано Ясногорску явно авансом. На тот момент это было лишь несколько многоэтажных домов и не более того. Однако для нас это была цивилизация в полном смысле слова. В течение месяца бойцы должны были помогать гражданским рабочим достраивать крупную теплоэлектростанцию. По этому поводу мой друг Володя Барсуков подарил мне на этот же срок кроссовки своего однокашника Леши Скобочкина.

Ранним утром ЗИЛ-131 остановился возле пятиэтажного дома, который ещё не был сдан в эксплуатацию. Месяцев тут же взобрался на кабину и продекламировал: «Жизнь в городе начинается только тогда, когда в него вступают военные».

Для проживания нам отвели целый подъезд, а в соседнем жили студентки строительного ПТУ. Поначалу нам, офицерам, это не понравилось, но потом мы оценили все преимущества такого соседства. Во-первых, бойцов не приходилось вылавливать по всему городку — они все тут же завели знакомства с девчонками и далее этого подъезда не уходили. Коль скоро это было легко контролируемо, то и самоволкой не считалось.

Во-вторых, девушки не любили пьяных и таким образом вместо нас отслеживали соблюдение «сухого закона». Тем более что за его нарушение грозила отправка в часть. Общими усилиями вопрос дисциплины решился эффективно и твёрдо.

Строительными работами руководили местные рабочие. Они же сообщали нам о случаях саботажа, а за это тоже полагалась высылка в часть. За высокую дисциплину и добросовестное отношение к работе мы, офицеры, пошли на компромисс и не домогали солдат утренними зарядками и лишними построениями, кроме вечерней проверки.

Моя семья в то лето уехала на «большую землю», поэтому особого беспокойства я не испытывал, и месяц получился почти курортным. В положенный срок мы, отдохнувшие, вернулись в часть, а вместе с этим неожиданно под кроватью Скобочкина появились его кроссовки. Извини, Лёша, но твои кроссовки пришлись мне впору.

Оставшееся время до отпуска, который случился в середине августа, я прожил в офицерской общаге. Квартиру уступил родственникам моего друга Миши Сергеева. Его тётя и племянница Ольга приехали в часть по поводу его женитьбы. Свадьбу гуляли прямо в части. Для этой цели поставили две палатки УСБ, где и проходило всеобщее веселье. Тёмные ночи и густой кустарник скрыли все грехи пьяных гостей.

Глава 21

Подполковник Александр Александрович Заболотный был назначен на должность начальника отдела специальной разведки разведуправления ЗабВО, кажется, ещё в 1981 году. С тех пор он частенько бывал в нашей части. Всю сознательную жизнь он отдал спецназу. Отлично знал, что это такое есть. Около пяти лет успешно командовал кировоградской бригадой и в том числе поэтому пользовался всеобщим уважением. Штабная должность его утомляла, и, по его собственным словам, он приезжал к нам, «чтобы отдохнуть». Каждый приезд не сопровождался «поиском блох». Александр Александрович, как мог, помогал обустраивать жизнь и быт. Участвовал в боевой подготовке. С удовольствием сопровождал группы во время «подыг-рышей» и, конечно же, вместе с бригадой совершал парашютные прыжки. Для офицера штаба округа это был из ряда вон выходящий случай.

Каждый парашютный прыжок сопровождался, как правило, долгим ожиданием. Ждали, когда наступит рассвет, ждали, когда стихнет ветер, когда разъяснится, когда прилетят вертолёты. В мою бытность только в 1981 году прыжки совершались с Ан-2 и военно-транспортного Ан-12, в другие годы — с вертолётов МИ-8 и МИ-6. Если летом ожидания позволяли выспаться и отдохнуть, то зимой это превращалось в настоящую пытку.

В центре командир части полковник Иванов, справа представитель разведотдела округа полковник Заболотный, слева подполковник Астахов

Однажды зимой во время такого ожидания упал боец. Пульс не прощупывался, дыхания — визуально — не было. Сперва подумали — помер. Сняли с него парашют и отнесли в санитарную машину. Оказалось, живой, только температура тела от длительного переохлаждения опустилась почти до 30 градусов, и он потерял сознание.

В тот день, 23 июля, ожидание было уж слишком долгим. Это событие зафиксировано в моей книжке учёта парашютных прыжков. Скорость ветра до 15 метров в секунду, более чем в три раза превышала допустимую, и после обеда стало понятно, что очередной прыжковый день прошёл впустую. Александр Александрович посовещался с комбригом и заместителем по ВДС, затем подошёл к группе офицеров и бодрым голосом спросил:

— Ну что, мужики, прыгать будем?

— Да!!! — дружно заорали мы в ответ.

Бравада и шуточки военных дяденек порой выходят за грань здравого смысла. Однажды пилоты самолёта АН-12 опасно пошутили. Дело в том, что после выброски очередной партии парашютистов камеры стабилизирующих парашютов остаются в самолёте. Для того чтобы их вернуть, бортинженер просто делает из них большую связку и выбрасывает через рампу, грузовой люк, на площадку приземления, перед тем как самолёт ляжет на обратный курс. На этот раз летчик метнул тяжёлый тюк прямо на командный пункт управления прыжками. Бросок получился настолько точным, что, к всеобщему удовольствию, заставил командование части спасаться бегством, а ведь стоило задеть кого-либо, и летальный исход был бы неизбежен.

В другой раз АН-2, едва оторвавшись от земли, круто пошёл в небо с глубоким разворотом. Затем сделал ещё пару умопомрачительных виражей. Парашютисты пришли в себя, лишь когда самолёт вышел на боевой курс. На вопрос: «Он чё у вас, е…у дался?!» — один из лётчиков ухмыльнулся и ответил: «Не-а, его недавно с истребителей списали».

На рисковый прыжок отбирал лично заместитель командира бригады по ВДС майор Никифоров. Его скрупулёзная придирчивость была понятна и оправдана при выполнении им своих прямых обязанностей, но в повседневной службе сильно раздражала. На прыжок стремились все, хотя некоторые потому и рвались, что точно знали — их не возьмут.

Насколько это опасно, я вдруг понял, когда до земли оставалось менее ста метров. Именно тогда стала ощущаться горизонтальная скорость приземления. Это было эквивалентно автомобилю, который мчится со скоростью не менее шестидесяти километров в час. Я развернулся точно по ветру. Чем меньше была высота, тем быстрее бежала земля под ноги и тем становилось страшнее. Сгруппировался и после жёсткого удара о землю, как учили, сделал кульбит через правое плечо. Кубарем, прокатившись по земле, погасил горизонтальную скорость, но ветер вновь подхватил мой купол и потащил по земле. Тут мне повезло. Рядом оказался боец с площадки приземления. Он ухватился за стабилизирующий купол и занёс его против ветра. Всё. Парашют погас, и можно было вставать. С некоторым опасением я поднялся. Руги и ноги были целые.

Из всего потока наименее пострадавшими оказались я и Коля Старченко. Ободранные колени и локти — не в счёт. Мою голову спас добротный кожаный летный шлем, который мне во время «крайнего» отпуска подарил мой школьный друг Игорь Фёдоров. В ту пору он был морским лётчиком. У Бори Месяцева «выскочило» плечо. Сам Заболотный сломал ногу. Санитарная машина загрузилась «отважными парашютистами» и отправилась в яснинский госпиталь. Там пострадавшие веселились и гордо похвалялись, что такой результат обычно бывает после каждого прыжка. Медсёстры пугались и верили.

Летний сезон завершался рядом прыжков с задержкой раскрытия 20, 40 и 60 секунд. Допускались офицеры и прапорщики с достаточным опытом. Для этого каждому парашютисту необходимо было иметь секундомер — вещь по тем временам дефицитная. Поэтому предъявляли, что только можно было соотнести с посекундным отсчётом. Часы с секундной стрелкой и без оной. Кто-то продемонстрировал секундомер без стрелки. Майор Никифоров понимал, что его надувают, но делал вид, что верит. При этом умело распределял парашютистов внутри каждого потока в зависимости от веса тела, опыта и реального наличия приборов отсчёта времени. Первым всегда был спортсмен — член сборной части по парашютному виду спорта. У него были специальные высотомер и секундомер. Он точно по времени открывал купол, а затем вслед за ним остальные. Каждый последующий внимательно наблюдал за предыдущим. Не обошлось без некоторых эксцессов. Кого-то крутило в воздухе, кто-то не выдерживал минутного падения. Я по неопытности никак не мог научиться правильно дышать — сильный поток воздуха забивал рот. Однажды во время свободного падения почувствовал чувствительные уколы по лицу и решил, что это град начался, — оказалось, мелкий дождичек.

После завершения прыжков пришло время учений. Как всегда, группы снаряжались на подыгрыш соединениям округа. Во время одного из выходов мне случилось проспать трое суток на подступах к военному аэродрому. Бойцы добросовестно считали количество взлётов и посадок самолётов, авиационной и наземной техники. Определили местоположение и координаты офицерского общежития. Как известно, лучший способ нейтрализовать работу военного аэродрома — это вывести из строя лётный состав. В свою очередь, наиболее эффективно — взорвать место проживания.

Всю добытую информацию с определённой периодичностью радисты отправляли в Центр. За трое суток прекрасно отдохнули, отоспались и заодно успешно выполнили поставленную задачу. Жаль, что такое выпадало нечасто.

Через пару недель для работы с 36-й армией было выделено пять или шесть групп. Эту команду возглавил подполковник Заболотный. В этот раз специального подбора не было, и группы вышли в штатном составе. Были приданы радисты, хотя, как выяснилось позже, сеансов связи не предполагалось. Александр Александрович привел колонну машин с группами как можно ближе к штабу армии и скрытно разместил в лесу. Конкретную задачу ещё не ставили, но мы понимали, что предстояло просто нагадить сухопутным штабистам. Радовало, что не предполагалось ни изнуряющих многокилометровых переходов, ни «рваных» марш-бросков, ни прочих физических перегрузок.

Мне достался штаб дивизии. Офицером, ответственным за подготовку группы, был назначен капитан Рудой. Задача Юры была минимальна — скрытно доставить нас к пункту дислокации дивизии. Его полевая форма одежды в сумерках не позволяла определить принадлежность к роду войск. Несколько километров да места организации налёта — а именно это было нашей наипростейшей задачей — группа преодолела на дне кузова ЗИЛ-131.

Небольшое осложнение возникло рядом с КПП дивизии. Здесь мы должны были скрытно покинуть машину и укрыться в лесу. Однако движение по дороге оказалось слишком оживлённым. Автомобилю пришлось остановиться и ждать, пока дорога не опустеет. Капитан Рудой распорядился поднять капот, чтобы сымитировать поломку. Тут же проходящие машины «противника» начали останавливаться и предлагать помощь. Юра бодрым голосом отказывался, а водитель, для полной достоверности, принялся менять ремень генератора.

Наконец, выбрали момент, скользнули на обочину и укрылись в кустах. Несколько сот метров пришлось преодолевать со всеми мерами предосторожности. В такой близости от расположения «противника» могла произойти любая неожиданность. Именно так и случилось, но об этом чуть позже.

Активные действия предполагалось начать не ранее часа ночи, поэтому образовалось время для отдыха. В назначенное самому себе время я решил лично провести доразведку объекта. Для этого был необходим ещё один разведчик. Все бойцы дружно бросились напрашиваться ко мне в напарники. В том числе и основной радист. Радистам редко когда доставалось что-либо интересное. Как правило, их задача была находиться в безопасном месте и чётко обеспечивать связь. Радистов в группе было всегда двое. Один основной и запасной — стажёр.

Я внимательно посмотрел на рослого, под два метра сержанта и решил, что такой крепкий хлопец в расположении «противника» очень может пригодиться. Старшим остался младший сержант Токмаков, а мы с радистом двинулись в сторону штаба дивизии. Несмотря на глубокую ночь, палаточный городок жил обыденной жизнью. Неожиданно впереди возник замаскированный БТР. Мы тут же упали ничком и начали передвигаться буквально по нескольку сантиметров. Здесь непременно должен был быть охранный пост. Так оно и оказалось.

Звонко скрипнул люк, тут же из десантного отсека выбрался боец в танковом шлеме и с автоматом за плечом. Он двигался прямо на нас. Можно было бы подумать, что солдат нас увидел, но слишком уверенно тот шёл. При этом подозрительно начал расстёгивать ширинку. Когда оставалось меньше метра, мне ничего не оставалось сделать, как подняться прямо перед ним. Радист последовал моему примеру.

Солдат замер, а его ноги начали подгибаться. Сержант подхватил пленного двумя руками и, как тряпичную куклу, понёс вглубь леса. Удалившись на безопасное расстояние, мы присели на землю, и только тут пленный начал приходить в себя. Он обрёл, наконец, дар речи и взмолился:

— Мужики, мужики, вы кто? Вы чьи? Отпустите меня.

Спецназовская прыжковая «мабута» позволяла думать о принадлежности к армии вероятного противника. Уж очень она напоминала американскую форму «зелёных беретов». Высокие «берцы» и необычное, для того времени, кепи лишь усиливали впечатление.

Первым делом сержант забрал у бойца автомат и стянул у него с головы танковый шлем. Вытащил документы и протянул мне. Скоро выяснилось, что солдат уже готовился к увольнению в запас, а до этого момента обслуживал дизель-генератор. Иными словами, обеспечивал штаб дивизии в полевых либо аварийных условиях электроэнергией. Служить ему оставалось около двух месяцев, и любой «залёт» отдалял возвращение домой. Тут у меня возник план. Взамен на конфискованные документы и оружие боец должен был вернуться в расположение, отключить дизель-генератор, снять магистральный кабель и принести его нам. Наш пленный безропотно согласился. Он вполне понимал, что если документы после взыскания ему восстановят, то за утерю оружия ему могло грозить уголовное наказание.

Радист остался охранять солдата, а я отправился к ядру группы, чтобы отдать дальнейшие распоряжения. Допрос вёлся по всем правилам, отдельно от основного состава разведчиков, так чтобы допрашиваемый не имел возможности определить ни численность группы, ни её месторасположение.

Постановка задачи на налёт много времени не заняла. Сигналом к началу нападения должно было послужить отключение электричества. Старшим остался Токмаков, а я предполагал продолжить заниматься с нашим пленным. Это было достаточно ответственно — встретить его и вернуть оружие, документы. Неизвестно, кого он мог привести с собой. Проще всего было бы бросить все его ценности и уйти, но что-то мне мешало так сделать.

Через несколько минут тарахтенье дизель-генератора прекратилось и свет погас. Ночная тьма тут же откликнулась возмущением, криками и матами офицеров штаба дивизии. Почти сразу раздалось дикое улюлюканье, дружная пальба холостыми патронами, изредка хлопали взрывпа-кеты. Ещё через несколько минут всё стихло.

Наступал самый напряжённый этап. Мы с радистом сидели в том месте, где расстались с пленным, и ждали. Наш завербованный агент вернулся один и с трофейным кабелем. Мы честно, как договаривались, вернули ему оружие и документы и проследовали на запасной пункт сбора. Удивительно, но собрались все и в короткие сроки.

В этом ночном хаосе на незнакомой местности немудрено было потерять ориентацию. Прихватив трофейную бухту кабеля, направились на запасной пункт сбора, который был назначен в том месте, где высаживались из машины.

Юра Рудой подоспел вовремя, и мы быстро разместились в автомобиле. До обеда нам дали время для отдыха, а затем Заболотный провёл разбор действий групп, где в мой адрес было сказано несколько добрых слов. Похвала такого уважаемого офицера не могла не порадовать.

В пункт постоянной дислокации вернулись уже затемно. Возле офицерского дома дежурил вооружённый патруль. Оказалось, что в доблестной 36-й армии случилось происшествие. Часовой покинул пост с оружием, попутно расстреляв караульную смену. К сожалению, подобные инциденты происходили нередко. Бригада в таких случаях жила по особому расписанию, а именно: усиливались посты, добавлялся ещё один пост на территории части, вооружённый патруль охранял офицерский дом.

В одну из таких ночей старший лейтенант Зайков, будучи начальником патруля, обнаружил невдалеке отблески костра. Около часа он с бойцами скрытно подбирался к ночлегу дезертира. Это стоило огромных физических и нервных затрат, ведь впереди, как предполагалось, был вооружённый убийца. Без единого шороха произошло мгновенное задержание. Захваченный солдат оказался стройбатовцем, которому в казарме не давали покоя старослужащие, и он сбежал в лес, чтобы отоспаться. Подобный казус ничуть не умолял мастерства разведчиков — всё было сделано на высшем уровне.

Письмо с войны

Здравствуй, Андрюха!

Только что сегодня отправил вам письмо. А тут от тебя пришло — я очень рад. Передал от тебя привет Анвару Хамзину и Олежке Онищуку.

У меня всё нормально, только недавно «жучка сдохла», трёх мужиков потерял, ошибки для первого класса, а вернее, то, о чем мы всегда говорили: ребята — не спите. Чапаев по этой же причине погиб. Но мало что поняли. Через два дня вышли снова, и те же яйца, только вид сбоку. Только вину страшную чувствую, что не смог вовремя по башке настучать или обкормить таблетками от сна (есть такие).

А потом немножко попотеть пришлось, ночь наступила, связи нет (соответственно, и авиации), и боеприпасов негусто, на ГП-25 по 4 штуки на всю ночь.

Больше всего боялся миномёта из «зеленки», духи на машинах уже подъезжали. И если бы не авиация, к 22.00 прошла связь, то бог его знает, чем бы всё это закончилась.

Пришли «СУшки» и отыгрались на «духах». Связь отличная, а мне всё кажется, что я тихо говорю. Радист говорит: «Да я вас отлично слышу». Короче, разогнали… а район тот, где Серёгу Кубу убили, «духи» наглые там, ужас. К утру эвакуировались.

Сейчас готовлюсь отыграться, ночной <прицел> прибил, тут их вообще всерьёз не принимали, насадок не использовали, а ведь в основном ночью война идёт. Вот такие дела.

На этом заканчиваю. Пиши, Саша.

31.05.87.

Во время того боевого выхода три бойца были выставлены в охранение на тактическом гребне и уснули. Все трое.

Их зарезали тихо и бесшумно. Утром выяснилось, что группа окружена и к душманам подошла помощь со всеми вытекающими последствиями.

Глава 22

Наступила осень. В армии она приходит не с началом сентября, а только после окончания проверки и получения молодого пополнения. Штурмовщина перед сдачей военных дисциплин нас вновь не коснулась, но зато предстояло своевременное завершение построенных объектов — новой казармы и шестнадцатиквартирного жилого дома.

В тот день ответственный за новую казарму старший лейтенант Старченко заступал в наряд и ушёл пораньше. Я должен был лишь изредка заглядывать на объект для общего контроля. Вот и зашёл. Там уже, заложив руки за спину, прохаживался подполковник Астахов. Он что-то недовольно разглядывал под потолком. Бойцы по причине присутствия замкомбрига трудились с удвоенной силой. Астахов повернулся в нашу сторону и громко скомандовал:

— Ну, ты, недоносок сраный! Иди сюда!

Я посмотрел по сторонам, чтобы определить, кто же из солдат ему понадобился и чем так не угодил. На меня сочувственными взглядами смотрели бойцы. Странные предчувствия охватили меня и тут же подтвердились:

— Ты, ты, старший лейтенант, — продолжал оскорбления подполковник.

Я сделал два шага в его сторону и представился:

— Старший лейтенант Бронников.

— Тьфу, бл… я тебя со Старченко перепутал, — надменным тоном продолжил Астахов и тут же вышел. После его ухода возникла неловкая пауза.

— Товарищ старший лейтенант, мы знаем, что он мудак, — попытался выразить своё уважение ко мне кто-то из старослужащих. Что я мог ему ответить? Даже любитель поиздеваться над младшими офицерами «Федерико Аморалес» не опускался до таких солдафонских выходок. В спецназе я не помню, чтобы подобное бывало. Ни до, ни после этого инцидента. Каждый из старших офицеров вполне понимал, что вся тяжесть выполнения боевых, даже самых невероятных и опасных, задач лежала на командирах групп, и относился к этой категории с уважением, хотя и не особо церемонились в случае, выдавая нагоняй.

Для меня в тот момент оказалась более важной реакция моих подчинённых. Она выразилась в моральной поддержке, а могло быть и злорадство. В другой раз момент истины наступил, когда я случайно услышал разговор двух бойцов:

— Сегодня напьемся?

— Давай, а кто ответственный по батальону?

— Бронников.

— Не-а. Тогда завтра. Завтра будет лейтенант «Имярек».

Тогда я понял, что уважаем, а это дорогого стоит.

Я помню всех своих солдат и точно знаю, что они свой долг перед Родиной выполнили в целом честно и сполна.

Отношения между офицерами и солдатами во многом основывались на доверии. Рядовой разведчик был не только подчинённым, но членом команды под названием «разведгруппа специального назначения». В повседневной службе доверие оправдывалось не всегда, в боевой работе — без исключений. Нередко командир группы, роты, а то и комбат обращались к бойцу по имени, но тот же солдат за скотский поступок мог и по зубам получить.

Показателен случай, когда старший лейтенант Сер-ветник поймал своего солдата Салахова пьяным.

— Что пил?

— Брагу.

— В чём ставил?

— Во фляжке.

— Неси.

Принёс раздутую двадцатилитровую канистру. Ясно, что пил не один, но остальные не попались. Серветник принялся долго и нелицеприятно отчитывать Салахова. Тот слушал, слушал, а потом и говорит: «Товарищ старший лейтенант, дайте мне лучше пару раз по морде, да я пойду». На том и порешили.

С началом учебного периода были сформированы ещё два отряда разведки. Один из них остался кадрированным, или «портфельным». Оба по бумагам считались отдельными воинскими частями и имели свои номера. Соответственно, были укомплектованы офицерами и солдатами. Для этого и предназначалась новая казарма. Так же были заселены 16-квартирные дома.

Прапорщик Паздников, как только появился в части, тут же получил прозвище — производное от его фамилии, в которой вторая буква была заменена на «и». Как говорится, ничего личного или обидного в этом не было. Таков был циничный армейский юмор. К тому же новообразованное слово на нашем жаргоне вовсе не считал ругательным. Было у него ещё одно прозвище — «жопа». Так уж получилось, что на прыжках, опускаясь на парашюте, он задницей сломал ограждение пункта управления прыжками. Парень он был толковый, подлостей не совершал, а поэтому все его уважали. Ещё он был заядлым охотником.

Охота была ещё одним — самым здоровым — из немногих развлечений. Благо, для этого не надо было прикладывать особых усилий. Достаточно выбраться на противоположный, лесистый склон «долины смерти» за боровой дичью. На озерцо долины Алакой — за водоплавающей. В зимнее время комбриг выделял машину для организованной, коллективной охоты на диких коз, а частенько ездил вместе со всеми и сам. Те, кто не баловался с охотничьим ружьём, ехидно похахатывали: «разве это охота? Вот когда ей охота и ему охота — вот это охота!» Но в этот раз охотничье ружьё имело другое предназначение.

Всё началось со скандала в квартире прапорщика Карецкого, который жил в этом же подъезде, только на первом этаже.

— Убью, сволочь! Тварь! — орал прапорщик, и его вопли сопровождались грохотом падающей мебели, звоном разбитой посуды и дикими криками жены.

— Застрелю! — продолжал угрожать Карецкий. Соседи игнорировали очередную ссору супругов. Такое нередко случалось по причине блудливости жены прапорщика. Наконец, всё стихло. Хлопнула входная дверь, и было слышно, как хозяин метнулся на второй этаж, и вновь раздался грохот. Теперь прапорщик стучал в квартиру своего друга Паздникова. Дверь долго не открывали, и Карецкий вновь принялся кричать:

— Саня, открой! Дай ружьё! Я убью его!

Дверь отворилась, и на пороге стоял прапорщик Паздников в синих сатиновых трусах. Опять всё стихло. Только невнятное бурчание Карецкого, который что-то объяснял приятелю, нарушало тишину, воцарившуюся в подъезде.

— Ладно. Хорошо, я сам тварюгу застрелю, — согласился Паздников.

— Сашенька, не надо! — теперь уже взвыла жена владельца охотничьего ружья.

— Не твоё дело! — огрызнулся супруг и через несколько минут в том же виде, дополнив свой костюм валенками, и с двустволкой на плече уже спускался вниз. Скрипнула дверь в квартиру Корецкого, и почти сразу раздался выстрел. Дом замер в напряжённом ожидании, а Паздников закинул ружьё на плечо и спокойно поднялся к себе на этаж. Он постучал в дверь, уже заметно подрагивая от холода. Дверь не открывали. Прапорщик ещё раз постучал и произнёс, обращаясь к супруге:

— Валя, открой — холодно.

— Отсидишь — открою. Иди, пиши явку с повинной, — тут же отозвалась Валентина.

— Ты чё, с ума сбрендила? Я кота убил!

Дверь она ему открыла только после того, как Корецкий предъявил ей труп окровавленного котяры, который заболел бешенством и пытался кидаться на членов семьи своего хозяина.

Глава 23

Курилка! Величайшее изобретение, достойное сравнения с лучшими методиками психоаналитиков. Пара скамеек с объединяющим началом — бочкой, вкопанной посередине в землю, а сколько здесь проведено бесед, спасено от суицида человеческих жизней! Именно тут рождались сплетни, распространялись слухи, сочинялись самые невероятные истории и анекдоты. Подозреваю, что самые удачные и величайшие военные операции замышлялись тоже в курилке. В те времена они исполняли роль ретрансляторов сотовой связи и служили лучшим средством для сколачивания воинских коллективов. Такие сооружения располагались перед входом каждой казармы, любого административного здания или помещения воинской части. Всегда многолюдные, опустеть они могли только при появлении на горизонте начальства, но ненадолго. Однажды в курилке подорвался боец автороты. Он гвоздиком решил расковырять запал для гранаты. Оторвало ему несколько пальцев, и поехал солдат на дембель досрочно.

Хохот из курилки доносился даже в каптёрку, где я писал конспект на политзанятия. Заинтригованный, я тут же вышел на крыльцо и услышал, как вещал капитан Осипов: «…выпили, закусили, и тут замполиту приспичило посрать».

Лёгкие смешки заглушили его негромкий голос, затем стихли, а Боря продолжал: «Сел он под кустиком, а ротный подкрался сзади и незаметно подставил ему лопату под жопу. Говно поймал и отбросил подальше. Замполит встал, надел штаны, а потом, как положено, обернулся, чтобы оценить плоды своего напряжённого труда….»

Тут народ взвыл от хохота, и потребовалось много времени, чтобы Осипов смог продолжить свою байку: «Искал замполит, искал. Нету. Даже штаны снял провериться. Нет, и всё тут! К костру он вернулся задумчивый и серьёзный. Разлили ещё по одной, а ротный поводил носом и говорит: «Мужики, а вам не кажется, что дерьмом воняет?»

Все согласно закивали головами. Замполита как ветром сдуло. С тех пор он с нами на пикники не ездил. Вот так от него и избавились», — закончил свою историю Осипов, но его уже никто не слушал. Аудитория валялась на земле, только икая от хохота.

Капитан Борис Павлович Осипов был нашим новым замполитом батальона. Совсем недавно он прибыл из укрепрайона, который располагался где-то на границе с Китаем. Поначалу он со вполне серьёзным видом рассказывал нам, как пользоваться длинными баграми, которые якобы имелись в каждом ДОТе. По его словам, эти приспособления использовались для того, чтобы расталкивать горы трупов перед амбразурой в ходе боя.

Борис был достойным офицером и толковым замполитом. Стукачей среди личного состава не держал и сам с такими же целями в политотдел не бегал. О капитане Осипове бытовало мнение, что у нас в части один нормальный замполит, да и тот закончил командное — не политическое — танковое училище.

Армейский юмор — штука специфическая. Циничный и пошловатый, он, конечно, не для женских ушей, но грубые шутки и анекдоты реально облегчали жизнь. Смеялись, когда было смешно. Смеялись, когда было не до смеха. Смеялись, когда не хватало сил смеяться от усталости. Смеялись даже, когда впору было помирать. Может, поэтому весёлые моменты запомнились лучше, чем тяжёлые, хотя последних было гораздо больше.

Сразу после построения и развода я сидел в курилке и грелся на солнышке. Утро было морозное, на редкость безветренное, и поэтому припекало. Батальон был в наряде, и я имел возможность насладиться свободной минутой.

— Эдуардыч, — услышал я голос Осипова. Замполит почти всегда к командирам групп обращался по отчеству, а к командирам рот — по имени-отчеству.

— Эдуардыч, — обратился он ко мне повторно и уже громче продолжил: — Комбат вызывает.

Я недовольно поморщился. Безделье продлилось недолго. Через минуту я докладывал Латаеву о прибытии. Тот долго смотрел на меня, и от этого бычьего взгляда мне стало неуютно. Наконец, он произнёс:

— Бронников, возьмешь толкового солдата. Получишь гранаты Ф-1. Двадцать пять штук. Сделаешь из них учебные. По десять на каждую роту и пять на взвод связи. Начальник склада уже ждёт. Вопросы есть?

— Никак нет. Разрешите идти? — бодро ответил я. Комбат в ответ только кивнул головой. В расположении толкового солдата не было, был только рядовой Набоков, который отличался изрядным тугодумием и медлительностью. Не лучший вариант.

После долгих сборов, а Набокову надо было только получить и надеть бушлат, мы, наконец, выдвинулись в сторону складов — на «старт». Шура Набоков тащил сварной металлический короб, который через несколько дней должен был стать печкой-буржуйкой, а пока как нельзя лучше подходил для наших целей.

Начальник склада выдал нам гранаты, и я выпросил у него деревянные упаковочные соты. Мы с Набоковым, удалившись на сотню метров от складов, развели костёр. Возникла заминка с водой. Её не было. Караул был от нашей роты, поэтому я, легко договорившись с часовым, позвонил с постового телефона в караулку. Начальник караула Анвар Хамзин пообещал два ведра с первой же караульной сменой.

Через полчаса Набоков уже переливал воду из пожарных ведер в металлический короб, установленный над костром. Я установил гранаты в деревянные соты горловинами вниз и опустил в ёмкость. Оставалось только ждать, когда опасное варево закипит. В действительности ничего особо рискованного не было. Тротил легко плавится при температуре сто градусов и должен был вытечь из чугунного кожуха. После чего пустую металлическую оболочку оставалось покрасить в черный цвет, и учебные гранаты были готовы.

Я прилёг на деревянный ящик из-под гранатометных выстрелов и задремал. Здесь вдалеке от начальственных взоров был спокойно и комфортно на душе. Спешить было некуда. Скорее, наоборот, хотелось продлить эти минуты и часы легального безделья. Кипящая вода начала приобретать багровый цвет, что могло говорить о готовности тротилового варева. Я заглянул в ёмкость и распорядился:

— Шура, достань одну штучку. Посмотрим, чего там.

Набоков надел верхонку, сунул руку в кипящую воду и, ухватив ребристую поверхность, попытался вытащить. Не тут-то было. Скользкая и горячая граната выскользнула и упала в костёр. Шура присел на корточки и взглядом срущей собаки уставился в огонь. Секунды замедлили бег. Я максимально спокойным голосом произнес:

— Мужчина, быстро гранату доставай.

Набоков поднялся и с идиотской усмешкой спросил:

— А чё, она настоящая, что ли?

Дело в том, что тротил плавится, на открытом пространстве горит коптящим пламенем, но в закрытой ёмкости, каковой являлся чугунный кожух, могла взорваться. Тем более что она уже была разогрета кипящей водой.

Тут я не выдержал и дал сильного пинка Набокову. Ничего личного — просто Шура на тактильные ощущения реагировал гораздо быстрее, чем на звуковые. Он мгновенно голой рукой выхватил гранату из огня и отбросил в сторону.

Тротил едва начал плавиться и почти весь оставался внутри оболочки. Через полчаса первая партия была готова, и мы опустили в воду следующий десяток. Я умышленно разделил все гранаты, чтобы заниматься этим делом как можно дольше. После этого Набоков отправился на обед с заданием принести краску черного цвета.

К 16.00 задание было выполнено, и я отправился на обед, чтобы заодно и поужинать. Вечером, после возвращения батальона из наряда, начиналось моё время службы — ответственность по подразделению.

Глава 24

Обычное, пятничное совещание подходило к концу. Начальника штаба части не было, и приказы зачитывал его заместитель майор Киселев. К слову сказать, он обладал изумительным оперным басом. Когда пел дома, то соседи слушали его с удовольствием, а когда исполнял арии в туалете, и вовсе слышно было всему подъезду. Без доли иронии, он, несомненно, был талантлив.

Когда исполняющий обязанности начальника штаба закончил читать, к делу приступил комбриг. Колб учинил грандиозный разнос двум прапорщикам. Григорий Ананьевич чередовал ехидные маты с тяжёлыми армейскими шуточками. Народ, едва сдерживаясь, давился от смеха — перед разгневанным комбригом хохотать от души было не с руки. К тому же проступок был идиотский.

Прапорщикам надо было срочно закупить ящик «белых патронов». «Белым патроном», с легкой руки Федырко, называли бутылку водки. Придумав благовидный предлог, они отправились в посёлок Оловянная. Целый ящик водки не позволил счастливчикам удержаться от вожделения, и они решили распить бутылочку прямо в кабине. Потом ещё одну. Как известно, у ЗИЛ-131 два моста и шесть колёс. Не знаю, где в это время находился и что делал водитель, но во время пьянки местные жулики сняли четыре задних колеса машины.

Комбригу был наплевать на утраченные колёса — прапорщики за них рассчитаются со своей зарплаты — он был взбешён, что оловяннинская гопота обвела вокруг пальца спецназовцев.

Совещание было лучшим местом для всякого рода разговоров и договоренностей. Пока Колб изливал свой праведный гнев, мы вчетвером решили в субботу собраться и поиграть в «храп». Состав игроков и время были оговорены прямо тут — в клубе, но где собраться, так и не придумали.

Разнос закончился. Все, кто чувствовал за собой грешки, облегченно вздохнули, и офицеры направились к выходу.

На следующий день, в субботу, я быстренько распределил солдат по объектам уборки и помчался в расположение роты минирования. Компаньоны уже собрались, но место для карточных баталий так и не определили. Казарма для таких целей была исключена, а в офицерской общаге в последнее время участились облавы.

Накануне комбриг с начПО нагрянули в комнату лейтенанта Шоломицкого. Миша был племянником Колба, но преференций от этого не имел. Скорее, наоборот. Оба они были из деревни Колбы Могилевской области. Как метко выразился Вова Харченко: «У них там половина деревни Колбы, а другая — Шоломицкие». Начальство застало их во время украшательства стен плакатами полуголых баб из немецкого журнала «Армиерундшау».

Григорий Ананьевич удивленно осмотрел стены и возмущенно воскликнул, обращаясь к полковнику Ясевичу: «Роман Болиславович, да они здесь дрочат!»

Пришлось обитателям комнаты всё снимать и тут же, на глазах начальства, уничтожать воплощение армейского искусства. Уцелел лишь один плакат — на обратной стороне распахнутой входной двери. В другой комнате руководство обнаружило недвижимое тело лейтенанта Егорова. Оно — тело — валялось посреди пустых бутылок из-под дешевого портвейна. С тех пор Вова получил прозвище — «портвешок». Дальше комбриг с начальником политотдела не пошли, очевидно, опасаясь сюрпризов покруче, но выводы были сделаны, и за порядок в офицерском общежитии взялись всерьёз.

Итак, общага отпадала, а выбора особого не было, поэтому карточные баталии оказались под угрозой срыва. Тут смекалистый Барсуков воскликнул:

— Придумал! Айда в автопарк.

Через несколько минут мы были уже в боксах роты минирования. Мы подошли к Вите Юшкину, и Володя попросил его:

— Витёк, пусти в машину часика на три-четыре.

— Заколебали вы, — проворчал он, как будто мы только и делали, что играли в его машине. Старший лейтенант Юшкин имел в подчинении специальный автомобиль, предназначенный для транспортировки фугаса большой мощности. Где хранился сам фугас, никто не знал, но точно не у нас в части, а машина была в штате роты спецвооружения. Оснащен автомобиль по последнему слову техники. В том числе там был кондиционер, который поддерживал нужную температуру и влажность, очищал и обогащал воздух кислородом. Допуск туда был только у Юшкина и начальника штаба части. Даже комбриг не имел такого разрешения. Витя стоял перед нами, подполковник Федырко — в командировке, поэтому кунг автомобиля был самым безопасным местом в части.

— Ладно, пошли открою. С вас бутылка, — произнёс Юшкин. Насчёт бутылки Витя пошутил. Заботливый семьянин, он тут же поспешил домой.

Виктор Юшкин был не только хорошим семьянином. Он глубоко любил свою жену. Через двадцать лет его супруга скончалась. Как сказали врачи, это являлось последствием некачественной воды на 23-й площадке. То же самое услышал и прапорщик Киричек — старшина роты минирования, — когда и его жена умерла. Такое вполне могло быть. Водозабор находился неподалеку от заброшенных и полуразваленных цистерн, в которых хранились остатки крайне токсичного ракетного топлива.

Два года после смерти любимой жены Виктор пытался преодолеть эту трагедию. Не смог и свёл счеты с жизнью.

Глава 25

Шли дни, и температура за окном постепенно понижалась, а батареи в квартирах оставались холодными. Стало ясно, что предстоит ещё одна «блокадная» зима. На этот раз приготовились к этому заранее. Запаслись отопительными приборами. ТЭНы клали прямо в батареи. От этого последние нагревались, и таким образом можно было хоть как-то поддерживать температурный минимум, которые не превышал четырнадцати градусов тепла. Зато к офицерским домам провели дополнительный силовой кабель, и отключения электричества, даже при пиковой нагрузке, не было. Многие опять установили печки-буржуйки. Трубы выводили прямо в окна. Зима началась.

24 декабря 1983 года я вприпрыжку бежал домой, чтобы успеть пообедать. Путь мой пролегал через стадион, мимо барака офицерской общаги, далее метров пятьдесят по березовому лесу к ДОСу. Из окна общаговской столовки вкусно пахло, и мой желудок бурчаньем выразил своё возмущение тем, что посещение офицерской «кормушки» не входило в мои планы. Впрочем, аппетитный запах был обманчив. Ещё в курсантские годы для меня всегда было загадкой, как отвратительная еда, которой кормили в курсантской столовой, могла источать такой изумительный запах. Но в нашей части холостяков кормили достаточно хорошо.

В мыслях на эту тему я достиг своего подъезда, одним махом взлетел на второй этаж и распахнул дверь. В ДОСе замки имели символическое значение и почти никогда не запирались.

Молниеносно я сбросил рукавицы-шубенки, шапку, шинель, но унты снимать не стал. На столе уже стояла дымящаяся тарелка. Только я собрался пополнить свой организм калориями в виде наваристого борща, как в подъезде хлопнула дверь, и по лестнице затопали солдатские сапоги. Даже спустя многие годы после увольнения из армии стук двери парадного заставлял меня вздрогнуть, а в этот раз я был полностью уверен, что это по мою душу. Так оно и оказалось.

Посыльные всегда назначались из числа молодых бойцов. Эта категория солдат во времени-то с трудом ориентировалась и тем более абсолютно не вникала в перипетии воинской службы. Я это прекрасно понимал и, скорее по инерции, попытался узнать у посыльного, в чём дело:

— Что случилось?

— Не могу знать, товарищ старший лейтенант, — шмыгнул носом боец.

— Комбат там? — я постарался облегчить задачу подчинённому.

— Там, — ответил тот и неуверенно добавил: — Уже все построились.

Последняя новость меня обрадовала, как оказалось безосновательно, и огорчила. Построение в расположении подразделения означало, что проблема возникла внутри батальона, но при этом стало ясно, что времени на обед не остаётся, — необходимо было мчаться немедленно. «А хрен с ним. Пять минут раньше или позже, какая разница?» — подумал я и сел за стол. Это оказалось очень верным решением.

Через несколько минут, уже с набитым брюхом, я вбежал в казарму и оказался далеко не последним. Майор Ла-таев расхаживал вдоль строя погружённый в свои мысли, и было заметно, что он очень сильно озабочен. Наконец, он махнул рукой и ушёл в канцелярию батальона. Замполит капитан Осипов продублировал жест комбата:

— Товарищи офицеры, всем зайти в канцелярию.

Внутри уже находился командир группы роты минирования капитан Лотоцкий. Его визит быстро нашёл свое объяснение. Оказалось, что Лотоцкий на время отпуска начальника службы артвооружения остался исполнять его обязанности. Перед праздником новоявленный глава службы РАВ решил заработать несколько бутылок водки. Метод был очень прост. Используя служебное положение, Лотоцкий решил проверить состояние и условия хранения вооружения в подразделениях. Когда вместо устранения нарушений выпивка ему была уже обещана, капитан распорядился на всякий случай вскрыть металлические ящики с пистолетами офицеров нашей роты.

Тут выяснилось, что один из ящиков опечатан не печатью командира роты, а дежурного по батальону. Иными словами, последний раз ящик вскрывал солдат срочной службы, а это делать без присутствия офицеров категорически запрещалось. После того как ящик вскрыли, стало ясно, что одного пистолета ПБ, имевшего статус секретного, нет в наличии. Глушитель лежал в ящике, а пистолета не было, и это вызвало как минимум недоумение.

Командир батальона нервно постукивал карандашом по столу. Лотоцкий молчал. Юра Серветник, недавно получивший должность командира роты, стоял белый. За утерю секретного оружия грозило уголовное наказание. По журналу учёта выяснили, как давно ротный вскрывал ящик с пистолетами, но легче от этого не стало. С того момента минуло несколько дней. Наконец, Лотоцкий поднялся и произнёс:

— Мужики, у вас есть три часа. В восемнадцать часов я буду вынужден доложить начальнику штаба бригады.

Возразить было нечего. О водке уже никто и не вспоминал. Исполняющий обязанности службы артвооружения ушел, и в расположении закипела работа. Майор Латаев вместе с замполитом проводили строгий допрос старослужащих солдат и сержантов. Личный состав под видом наведения порядка выносил из батальона всё имущество, включая то, что хранилось в каптёрках. Менее чем через полчаса казарма было пуста. В освободившихся помещениях офицеры внимательно осмотрели стены и пол. Нашли несколько «нычек» с фотографиями для дембельских альбомов и ничего больше.

Затем все вещи и имущество начали заносить обратно в расположение. Каждую постель, каждый ящик с оружием, каждый бушлат или даже тряпку тщательно проверяли дважды. Один раз — на входе, второй — внутри казармы. Тщетно. К восемнадцати часам стало ясно, что пистолет похищен. Дальнейшие события развивались катастрофически.

Латаева вызвали в штаб бригады. Одновременно было объявлено построение личного состава части на плацу. Не более чем через полчаса появилось командование части, наш комбат и ещё начальник особого отдела. Не было ни криков, ни праведного гнева руководства. Подполковник Колб собрал вокруг себя командиров подразделений, поставил задачу и вместе с заместителями и особистом удалился в штаб.

Пока бойцы ужинали, Латаев довёл порядок действий. Задача оказалась очень простой. Развернуться в цепь по хребту высоты 915, на склоне которой располагался наш городок, и вести поиски пропавшего оружия. Далее вниз, в соседний распадок, который назывался «долиной смерти».

Искать потерянную вещь не там, где она могла находиться, а там, где труднее было её искать, — очень действенный способ. Противогазы и комплект химзащиты, как правило, ускоряли поиски. Но раньше это касалось недостающего автоматного магазина или штык-ножа, а теперь всё оказалось гораздо серьёзнее.

После ужина комбат построил офицеров на плацу и долго инструктировал по розыску, разъяснял, каковы могут быть последствия пропажи секретного пистолета. Серветник с каждым его словом бледнел всё больше и больше. Его можно было понять — он нёс персональную ответственность в подразделении. Зато командир соседней роты Витя Ларин только посмеивался. Он только что во второй раз стал капитаном, и генеральская карьера ему не угрожала. Пока Латаев говорил, Витя потихоньку бубнил:

— А ничего, Юрик, отсидишь лет пять. Выйдешь на свободу и пойдешь народное хозяйство поднимать.

У Серветника даже не было сил огрызаться, и он молчал, а Ларин продолжал хихикать:

— А чего тебе? На зоне даже спокойнее. Там тепло, личного состава нет, пистолеты не пи…дят.

В действительности подобный инструктаж никому не был нужен. Мудрый Владимир Ильич ставил целью оставить солдат батальона наедине, без офицеров. Он надеялся, что в результате внутренних разборок пистолет быстро отыщется. Такое не раз использовалось для поисков менее ценных предметов вооружения, но не в этот раз. Офицеры тоже все это понимали и лелеяли слабенькую мечту через пару часов оказаться дома. Тщетно.

Никто и ничего не знал. Не было даже предположений, и поэтому через полчаса батальон месил снег в «долине смерти». Комбат остался в расположении. Вновь начались допросы, но уже на другом уровне. Поочередно всех, кто был во внутреннем наряде за этот период, вызывали в штаб. Допрос вёл особист части в присутствии начальника штаба майора Федырко и комбата. Затем допрошенный солдат спускался к цепи батальона, выкрикивал фамилию следующего. Все остальные ходили по перелескам три километра в одну сторону, затем обратно. К утру снег был вытоптан в ровную площадку.

В эту ночь весь личный состав бригады занимался поисками, только зоны ответственности остальных подразделений находились на территории городка. Здесь тоже было всё вытоптано, и было видно, что укромные места, чердаки, тепловые узлы, котельная подлежали тщательному обыску. Не спал никто, но результата не было.

Как говорится: «война войной, а обед по распорядку». Бойцы под водительством старшин рот отправились на завтрак. Офицеры вознамерились последовать их примеру, но не тут-то было. Командир батальона объявил, что весь офицерский состав переведён на казарменное положение, но на довольствие не поставлен. Пришлось остаться голодными, но зато сорок минут можно было поспать.

Внизу, на дороге стояли несколько чужих уазов. Это с рассветом в часть приехали работники военной прокуратуры, сотрудники армейского КГБ и представители штаба округа. Из их числа была сформирована следственная группа, и допросы начались вновь. Мы тем временем вернулись в «долину смерти». Хорошо, хоть комбат разрешил переодеться в зимнюю прыжковую форму одежды.

Прочёсывание соседнего распадка продолжалось до обеда, потом до ужина, а потом вновь до завтрака. Так прошло двое суток, а личный состав батальона продолжал топать «долину смерти», как дрессированные лошади — цирковой манеж.

Голод, притупленный усталостью и бессонницей, почти не беспокоил, а вот со сном бороться было невозможно. Спали все, и каждую незанятую минуту и даже секунду. Командование батальона — в своей канцелярии, офицеры рот — в каптёрке, солдаты — и вовсе там, где застало их свободное мгновение. Первым на стук в дверь отреагировал Месяцев. Не открывая глаз, а может быть, и не просыпаясь, он промолвил:

— Пошли на хрен все….

Тем не менее в каптёрку вошел рядовой Ломако. В руках он держал деревянный ящик. Перед Новым годом, как обычно, солдатам начинали приходить посылки. Дима поставил её на стол, вскрыл крышку штык-ножом и достал варенье, упакованное в несколько полиэтиленовых пакетов. Затем с грохотом выдвинул ящик на середину стола и произнес:

— Разрешите выйти?

Мы, как один, вдруг проснулись и подняли головы.

— А это чего? — вновь спросил Борис.

— Это вам, — ответил Дима Ломако.

Таково было решение наших солдат. Они прекрасно видели, что офицеры уже двое суток голодные, а конца и края поискам не было видно, поэтому они решили все новогодние посылки отдавать нам. Наверное, можно было бы и не упоминать об этом, казалось бы, незначительном случае, но этот эпизод как нельзя лучше приоткрывает взаимоотношения между солдатами и офицерами нашей бригады.

Тогда в основном присылали сало и конфеты, изредка варенье и туалетные принадлежности. В тот вечер мы, наконец, поужинали. Жрали солдатское сало, заедали его конфетами и запивали горячим чаем.

К исходу четвёртых суток всех офицеров бригады отпустили домой. Подразделения приступили к нормальной службе, но только не наш батальон. Следственная группа продолжала работать, а мы круглые стуки находились за сопкой, возвращаясь в расположение только для приёма пищи солдатами. Следователи и сотрудники КГБ работали старым, но испытанным способом.

Все мы прекрасно понимали, что пропавший пистолет, так же как и похититель, находился здесь, в военном городке, поэтому физическими и психическими нагрузками, бессонницей, морозом и усталостью следствие пыталось сломить волю преступника, вынудить его совершить необдуманный шаг. Однако тот всё-таки принадлежал к славной когорте разведчиков спецназа, и вот уже целую неделю продолжалась эта борьба, а заложниками её стали офицеры и солдаты нашего батальона.

31 декабря после ужина, вместо того чтобы вновь отправиться в «долину смерти», личный состав был построен в расположении. Майор Латаев коротко поздравил всех с наступающим Новым годом и распустил офицеров по домам. Это был самый лучший подарок в моей жизни. Дома я рухнул на диван и провалился в небытие.

Глава 26

Так наступил 1984-й, предпоследний год моего пребывания в ЗабВО. На следующий день в восемь часов утра я снова был на службе вместе со своими друзьями.

Всё продолжалось уже привычным чередом. Сутки напролёт в соседнем распадке, приёмы пищи личного состава в части, сон урывками и нескончаемые допросы. Давно стало понятно, что у следствия нет никаких зацепок, и единственное, что оставалось, — это брать преступника измором. Иногда казалось, что в один из дней не будет сил в очередной раз подняться по крутому склону в расположение бригады, и мы попадаем в жухлую траву, едва присыпанную снежной порошей, как отара истощенных баранов. Полное равнодушие и психическая надломленность уравняли дембелей и молодых бойцов, больных и здоровых, сильных и слабых.

В один из таких вечеров казарма опустела — батальон убыл на ужин, и я присел на табурет и, привалившись спиной к кровати, тут же уснул. Очнулся от лёгкого постукивания по плечу. Рефлекторно я посмотрел на часы. Сорок минут пролетели, как будто их и не было, как и не было почти двухнедельного изматывающего марафона.

Передо мной стоял сержант Волошин.

— Товарищ старший лейтенант, меня «особист» вызывает, — сказал он.

— Вызывает, так иди, — отмахнулся я, и тут же прозвучала общая команда на выход. Удивительно, но в этот раз нам дали другой участок для прочёсывания. Зона поиска проходила вдоль хребта. Одно то, что не надо было спускаться и, соответственно, потом не пониматься обратно, очень сильно порадовало. Личный состав построился перед казармой и затем прямо от места построения начал по команде разворачиваться в цепь.

Я и Боря Месяцев чуть замешкались и первыми услышали команду «отбой». Внутри что-то ёкнуло, но поверить в это было невозможно. Следом поступила команда на построение всему личному составу бригады на плацу. Когда, наконец, наш батальон занял своё место, все, включая командование, уже были там. В следственной группе находился и сержант Волошин. Подполковник Колб без всяких предисловий произнёс:

— Я обещал объявить тридцать суток отпуска тому, кто найдёт пистолет, поэтому сержант Волошин завтра же отбывает домой. Пистолет найден им.

Отпуск для сержанта был как нельзя кстати. Дома его ждала беременная — на восьмом месяце — жена. Построение продлилось не более пяти минут. Уже в казарме выяснилось, что сержант нашёл пистолет возле ДОСа, в месте, не раз и не два осмотренном. К тому же прямо перед этим Волошин отпрашивался у меня к особисту. Получалось, что боец каким-то образом оказался далеко за пределами кратчайшего маршрута к штабу. Прежде чем отправиться домой — офицерам тут же было предоставлены сутки отдыха, я поделился сомнениями с замполитом. Вместе мы подошли к комбату. Латаев выслушал мои доводы и произнес:

— Кто нашёл, тот и украл — сто процентов даю. Ступай домой спать.

Так оно и оказалось. Следующим утром, а это было воскресенье, в часть прибыла милицейская группа, в составе которой был проводник со служебно-розыскной собакой. Личный состав построили в казарме. Пистолет был найден завёрнутым в белую испачканную ружейным маслом тряпицу, которую дали понюхать милицейской собаке. После чего проводник повёл её вдоль строя, якобы для идентификации запаха и определения преступника. Это был, конечно, блеф — от каждого солдата в той или иной степени пахло ружейным маслом. Напротив Волошина проводник дал незаметную команду своему подопечному, пёс тут же отозвался свирепым лаем, и с одним из лучших сержантов части случилась истерика. Он во всём признался.

В одних из дней, когда Волошин заступил дежурным по батальону, он под предлогом уборки территории глубокой ночью отправил дневального на улицу. Сам в это время открыл ружейную комнату. Сигнализация была заранее отключена, поэтому вскрытия никто не слышал. Сержант вытащил пистолет и после возвращения дневального спрятал похищенное оружие в единственном пятидесятиметровом подземном отрезке теплотрассы, которая вела к ДОСу. Через смотровой колодец он проник внутрь, прополз пару десятков метров по бетонному лотку вглубь и оставил пистолет там.

Говорят, когда это выяснилось, один из бойцов хозяйственного подразделения взвыл от разочарования. Оказывается, во время поисков он там спал, и для того, чтобы получить месяц отпуска, ему было достаточно зажечь спичку и увидеть пистолет, лежавший у него почти под боком.

Дали Волошину восемь лет строгого режима, и дальнейшая судьба сержанта мне неизвестна. Конец эпопеи подытожил командир бригады подполковник Колб, который на очередном построении части сказал: «Я обещал объявить отпуск тому, кто найдёт пистолет, и я это сделал. Я дал слово посадить того, кто украл, — слово своё сдержал».

5 октября 1988 года, Афганистан

Наградной лист

Фамилия, имя, отчество Латаев Владимир Ильич

Воинское звание подполковник

Должность советник командира и начальника штаба 203 отдельного десантно-штурмового батальона «Коммандос»

Год и место рождения 1948, с. Старо-Доново Ишимского района Тюменской области

Национальность русский

Партийность член КПСС с 1974 года

Участие в боевых действиях по защите СССР не участвовал

Ранения, контузии имеет ранение 29 апреля 1988 года

В рядах ВС СССР с июля 1974 года

Какими государственными…

Награжден ранее 1978 год медаль «За боевые заслуги»

1986 год орден «Красная Звезда»

Домашний адрес Кировоград, ул. Волкова

Заслуги, за которые представляется к награждению: В республике Афганистан с 14 июля 1987 года. Участвовал в четырёх боевых действиях общей продолжительностью 111 суток.

Постоянно оказывает действенную помощь подсоветному в организации боевых действий батальона. В ходе боя проявляет самообладание, высокое мужество и стойкость. В апреле 1988 года в районе п. Чамкани (провинция Пактия) в ходе боевых действий получил ранение.

Батальон всегда качественно решает боевые задачи и своими действиями наносит урон мятежникам. В районе Кандагара в результате умелой организации боя было уничтожено до 20 мятежников, 1 ДШК и один миномёт. В районе Шахвалидукана (Пактия) уничтожено до 15 мятежников, захвачено 7 единиц стрелкового оружия.

В апреле-месяце в районе Чамкани (Пактия) умело руководил подразделениями батальона, подвергшимися нападению со стороны мятежников. За два часа боя противник потерял убитыми и ранеными 17 человек, уничтожен 1 ДШК, захвачено 9 единиц стрелкового оружия.

Морально устойчив. Свой воинский и интернациональный долг выполняет с достоинством и честью.

Вывод: За успешное выполнение задания по оказанию интернационального долга Республике Афганистан достоин награждения орденом «Боевого Красного Знамени».

Тогда Владимир Ильич Латаев получил тяжёлое осколочное ранение в голову, но выжил. Тот взрыв душманской гранаты поразил легендарного комбата через много лет.

Подполковник Латаев умер от инсульта, спровоцированного осколком, который врачи так и не решились извлечь в 2000 году.

Пришла моя четвертая весна в офицерских погонах. Морозы прошли, но тепла ещё не было, хотя и этого оказалось достаточно, чтобы прекратились круглосуточные отогревы теплотрасс. Как ни старались, как ни готовились с осени, но против природы не попрёшь. Вода из скважины ушла, трубы тут же «разморозились». Почти всю зиму весь личный состав бригады разводил костры, отогревал теплотрассу. Трещины в металле заваривались, в дыры вбивали деревянные пробки — чопики, затем наворачивали тепловую изоляцию, пускали воду. Через несколько суток процесс повторялся, и так до бесконечности, а вернее до весны. Тогда же офицерскому составу впервые выдали белые полушубки, которые через пару суток стали чёрными от копоти и сажи. Но тепло, в конце концов, наступило, и бригада могла вернуться к боевой подготовке.

«Карта не лошадь — к утру повезёт» — популярная картёжная поговорка имела под собой практические основания. Уже давно рассвело, прошло время завтрака, но, несмотря на усталость, азарт не проходил. Игра для меня складывалась тяжело.

Вчера моя рота заступила в наряд, а я остался свободен. Самый удобный момент для «храпа». Играть сели в девять часов вечера. Конец азартной баталии назначили на полдень следующего дня. Так делалось всегда — прежде чем начать раздавать карты, всегда определяли точное время завершения. Так было справедливо, ведь никто не знал, в каком финансовом положении будет пребывать каждый из участников в назначенное время.

В этот раз на кон принимались только наличные деньги. Без всяких векселей. За половину ночи я проиграл всю зарплату и должен был освободить место, но меня выручал Володя Барсуков. После каждого проигрыша я занимал у него пять или десять рублей, но их хватало ненадолго. Под утро терпение у Володи закончилось, и он после моего очередного обращения за «пятёрочкой» завопил: «Андрюха, ты заколебал уже! Давай, туда или сюда!»

Игра «храп» так устроена, что если не рисковать и осторожничать, постоянно пасуя, обязательно проиграешь. Проигрыш окажется невелик, но будет наверняка. Не имея денег, я избрал именно эту ошибочную тактику. Восклицание Барсукова меня разозлило и пошло только на пользу. Я скинул свои унты и поставил их на кон.

В то время унты были большим дефицитом и стоили немало. Я рискнул, чудом выкарабкался, но взял весь куш. С этого момента фортуна повернулась ко мне лицом и проигранные деньги медленно, но верно потекли обратно в мой карман. К полудню вся моя зарплата оказалась у меня, и я даже оказался чуть-чуть в плюсе.

Не успели мы завершить расчёты, как дверь распахнулась, и в комнату ввалился командир группы Игорек Крикунов. Он был в полном полевом облачении. Первый батальон завершал учения, и Крикунов только что поднялся в часть из «долины смерти».

Игорь был заметно уставший, но глаза его блестели от счастья.

— Мужики! — воскликнул он и взахлёб продолжил говорить: — Я там, на сопке двух баранов видел!

— Удивил! У нас полчасти таких бродит. Один из них передо мной стоит, — ехидно произнес Барсуков, имея в виду самого Крикунова, но тот пропустил мимо ушей издёвку приятеля и продолжил:

— Нет, настоящие. Здоровые такие. Они, наверное, от стаи отбились.

Все заржали.

— Тащите их сюда, баранинки пожрём, — предложил Барсуков.

— Хрен получится. Они же живые, — парировал Игорек Крикунов. Барсуков достал из-под кровати охотничье ружьё, которое ему оставил на хранение уехавший в отпуск Витя Кучеренко. Забивать баранов вызвались Крикунов и гражданский мужик, который ремонтировал котёл в котельной военного городка.

Отсутствовали они довольно долго. Наконец, где-то вдалеке раздался одиночный глухой выстрел. Затем через некоторое время с шумом и грохотом распахнулась входная дверь, и в коридоре общаги раздалось жалобное блеяние. Крикунов и мужик тащили упирающего барана.

— Вы что, не убили его? — задал нелепый вопрос Шура Хмелюк. Ответ был ещё глупее.

— Убили, твою мать, — натужно выругался мужик, не отпуская барана, а тот упорно не желал следовать к месту экзекуции, в умывальник.

— Мы другого убили, — пояснил Крикунов, вытер пот и продолжил: — Убитый там остался. В крови весь, грязнючий.

Резать барана вызвался Шоломицкий. Скопом повалили жертву на кафельный пол, и Мишка принялся резать барану шею, как колбасу. Получалось плохо. Нож увязал в густой овчине и быстро затупился.

— Шура, жаба душит. Давай второго барана притянем? — предложил Барсуков Хмелюку. Того долго уговаривать не пришлось, и они тут же умчались за сопку. Вернулись быстро. Бросили бедное животное на пол. Морда у него действительно была вся в крови.

— Это ты его убил? — предположил Володя, обращаясь к Игорю.

— Не-а. Я стрелять не умею, — ответил командир группы специального назначения лейтенант Крикунов. Все опять заржали. Игорёк имел в виду, что ни разу не обращался с охотничьим ружьём, но ответ прозвучал довольно глупо.

— А я разве сказал, что ты его застрелил? — ехидно заметил Володя и, ухмыляясь, продолжил: — Ты, похоже, ему с правой въехал, он и откинулся. Вон зубы все повыбивал.

Шутка имела на то все основания. Крикунов был мастером спорта по боксу.

— Мужики, — прервал издёвки Барсукова Миша Шоломицкий: — У кого-нибудь нож есть хороший? Эти все тупые.

— Нету, — дружно ответили офицеры-разведчики.

— Найдите где-нибудь, — взмолился Михаил: — Сил уже нет пилить.

Все разошлись по комнатам в поисках ножей, а Шоломицкий продолжал трудиться. Баран покорно ожидал, когда, наконец, с ним будет покончено. В этот момент Мишка почувствовал лёгкий толчок в спину. Сидя на корточках и не оглядываясь, он спросил:

— Что? Нашел?

В ответ раздалось жалобное блеяние. Шоломицкий от неожиданности чуть не упал на четвереньки — на него смотрел окровавленный воскресший второй баран. Оказалось, что меткие охотники за парнокопытными домашними животными только ранили бедолагу. Миша хохотнул и спросил его:

— Ты чё, меня торопишь, что ли?

Баран скромно промолчал.

Неизвестно, как долго бы продолжалась эта мучительная экзекуция, если бы не прапорщик Шамбуров. Местный житель, он прекрасно знал, как это всё делается, и за полчаса Витя освежевал обоих баранов.

Одного из них отдали на ответственное хранение мне, с правом использовать баранину по прямому назначению. Дело в том, что в общаге не было холодильника, а у меня дома был.

Другого барана решили сожрать прямо сейчас. Для этого дружно отправились на природу готовить «бухулёр».

Бухулёр — сугубо забайкальское варево, которое состоит из баранины, картофеля, лука и соли. Готовить его очень просто. Для этого необходимо все продукты опустить в воду и кипятить до полной готовности мяса.

Во время пикника случился небольшой конфуз. Когда монгольское блюдо ещё только варилось, к компании офицеров подъехал чабан на лошади. Он разыскивал двух пропавших баранов. На соответствующий вопрос Серёга Лукьянов, прикрыв могучими плечами бурлящий котел, из которого предательски торчала баранья нога, застенчиво ответил:

— Не-не. Не видели. Мы тут колбаски жарим.

Скорее всего, чабан только сделал вид, что ничего не заметил, так как перед ним сидела толпа здоровенных и голодных мужиков, явно не собиравшихся расставаться с аппетитным бухулёром.

Глава 27

За три с половиной года пребывания на 23-й площадке всё здесь стало родным и близким: и сопки, и продуваемый всеми ветрами «кузнечик», и неуютный городок, и мрачный с изломанным железобетоном «старт». Даже суровая забайкальская природа стала входить в мою душу. Её красота и первозданность начала приоткрываться перед моим сердцем, но всё равно мечталось о дне замены, когда, наконец, можно будет попрощаться со всеми красотами и вспоминать о службе в ЗабВо как о тяжёлом сне. Каждый из нас тогда торопил время до замены. Это только спустя много лет я понял, что жить надо не быстро, а долго.

Служить стало значительно легче. Все внеплановые наряды, тяжелые работы выпадали теперь на долю лейтенантов более позднего выпуска. Это действовал непреложный армейский закон: более неприятные, но менее ответственные задания доставались молодым, и наоборот.

Чуть ранее, весной этого года, ещё по морозцу комбат назначил меня старшим на подрывные работы. Точнее, я был старшим в группе из трёх бойцов, а руководителем назначили начальника военно-инженерной службы майора Федорова. Практическими взрывными работами занимались нечасто. В основном уделялось внимание тактико-специальной подготовке и боевой стрельбе.

За весь период службы здесь я помню только однажды, чтобы проводились занятия по минно-подрывному делу. Руководителем был командир батальона. Старшими на учебных местах — командиры групп. Впервые после училища мы устанавливали спецзаряды, почти забытые с курсантской скамьи, крепили капсюль-детонаторы, подрывали тротиловые шашки, одним словом, с удовольствием делали всё то, что непосредственно было необходимо нам в боевой работе. Учили всему этому своих солдат. Несмотря на жуткий мороз, было интересно. Особенно бойцам.

Занятия по минно-подрывному делу. На первом плане старший лейтенант Бронников

Майор Федоров был толковым офицером, спокойным по характеру и знающим своё дело в совершенстве. Под его началом нам предстояло подготовить, по просьбе председателя совхоза села Хара-Бырка, несколько силосных ям. Зимой, по мёрзлому грунту, проще всего это сделать взрывным методом, то есть подорвать несколько фугасов, расположенных определенным образом.

Бойцы подкапывали небольшие ямы и устанавливали заряды. В мои обязанности входило протянуть сеть из детонирующего шнура и подсоединять к тротиловым шашкам. Начальник военно-инженерной службы только проверял правильность установки. Признаться, я с волнением ожидал результатов проверки, но всё было сделано правильно.

В Рязанском воздушно-десантном училище минноподрывное дело изучалось не так глубоко, как, например, в Каменец-Подольском военно-инженерном училище, но вполне достаточно для выполнения диверсионных задач. В случае необходимости группа могла усиливаться солдатами или даже офицерами роты минирования.

После того как всё было ещё раз тщательно проверено, я подорвал заряд. Взрыв нескольких десятков килограммов тротила выглядел внушительно. Этот момент я запечатлел на фотоплёнку, нажав одновременно на кнопку и фотоаппарата, и подрывной машинки КПМ. Фотография эта у меня сохранилась, хотя и плохого качества. Первая силосная яма была готова. Оставалось лишь слегка её подчистить, но это уже была не наша задача.

Много лет спустя по одному из центральных каналов телевидения я увидел репортаж о судьбе необычного бомжа. Он был бывшим офицером СпН ГРУ. Лицо мне показалось знакомым. Я с трудом узнал его. Это был начальник военно-инженерной службы майор Фёдоров. Больше о его судьбе мне ничего неизвестно.

Несмотря на дневное время, свет в комнате был включен. Окна общаги упирались в крутой склон сопки, поэтому даже в ясную и солнечную погоду в барачных отсеках всегда было темно.

В дверь комнаты, где жил Барсуков, громко постучали. Это мог быть только боец. Свои всегда врывались без церемоний, поэтому обитатели хором, не сговариваясь, заорали, предлагая стучавшему пойти не только обратно, но и ещё дальше, и не совсем в том направлении, откуда тот пришёл. Тем не менее дверь отворилась, и в клубах синего дыма, как джинн из известной сказки, возник посыльный по штабу. Понимая, что это за кем-то из нас, замерли в ожидании. Чтобы прекратить немую сцену, Миша Шоломицкий рявкнул:

— Ну!

— Старший лейтенант Барсуков к начальнику штаба.

Наскоро приведя себя в порядок и произнеся пространный монолог, в котором не было ни одного легитимного слова, Володя ушёл, а мы, изнывая от нетерпения, остались ждать — срывалась долгожданная партия преферанса.

Вернулся он быстро и какой-то слишком серьёзный. Из его сбивчивого рассказа мы поняли, что его отправляют на боевое разминирование куда-то в район села Единение.

Было неясно, что Барсукову предстояло обезвреживать, но через пять минут он должен прибыть в автопарк, где его уже ждали три бойца со всем необходимым для разминирования.

Володька закончил Каменец-Подольское военно-инженерное училище, поэтому установка различного рода взрывных устройств, а равно их обезвреживание было его прямой военной специальностью в полном соответствии с дипломом. Старшим группы был недавно назначенный начальник инженерной службы капитан Лотоцкий. Самым непостижимым образом в составе команды оказался начальник химической службы майор Матросов, чем нагнал жути как на участников предстоящего разминирования, так и на окружающих. Несмотря на присутствие главного «химика», никакого химического снаряжения придано не было, не было даже противогазов. Это как раз и вызывало недоумение.

Лейтенант Барсуков и старший лейтенант Хмелев

Здоровый цинизм, основным рефреном которого являлись прибаутки вроде таких, как: «сам не лезь первым, лучше отправь молодого (бойца)» или «осенью нового (бойца) пришлют, а тебе ещё Родине служить и детей рожать», — играли существенную роль в облегчении службы. В действительности было всё с точностью до наоборот. Офицеру проще было самому выполнить опасную и сложную работу, чем поручать её подчинённому, а потом отвечать за его здоровье или жизнь перед родственниками, начальством и собственной совестью.

Без особых задержек и обычных для таких случаев нестыковок автомобиль с группой немедленно убыл на выполнение ответственного и рискованного задания. Проводов не было. Провожать мужа или отца публично считалось правилом плохого тона. Это делалось только наедине и не далее домашнего порога. На какую бы опасную работу или командировку жёны ни провожали мужей, плача и стенаний я лично не видел — не принято было на людях проявлять свои чувства.

Офицерские жёны — это особая категория женщин. Их у нас в части почему-то называли «волы», а боевых подруг — соответственно, «волы в законе». Однажды офицер связи старший лейтенант Быстров по прозвищу «Зяма» как-то, будучи в отпуске на Чёрном море, впал в такой восторг, что прислал телеграмму в общагу с одним единственным словом «волы!!!». Почему волы, никто не знал, но с тех пор так и повелось.

Несмотря на то что «волы в законе» вполне понимали, каким опасным и рискованным делом занимаются их мужья, относились к этому внешне спокойно. Мне думается, что это было не от особого мужества, хотя, конечно, не без этого, а главная причина была в другом. Как правило, замуж они выходили очень рано, ещё в училище за курсантов, и не имели иного жизненного опыта, считая свой образ жизни нормой и обычным делом. Как принято говорить, «все тяготы и лишения воинской службы» домочадцы переносили достойно и наравне с мужьями. Каким бы тяжёлым ни был быт, он был общим для всей семьи офицера, а терпеливое ожидание — это залог благополучного возвращения мужа и отца. Глупо идеализировать личные отношения, бывало всякое, но я не помню случая, чтобы жена с детьми бросила мужа и уехала из городка против его воли даже в самую суровую зиму.

Показателен момент, как домочадцы наблюдали за совершением парашютных прыжков. Площадкой приземления, а зачастую и «подскока», была долина Алакой, которая была видна как на ладони со склона сопки, где располагались офицерские дома. Как только первый вертолёт взлетал с первой партией парашютистов, почти все жёны тут же, как бы случайно, выходили на прогулку.

На самом деле парашютные прыжки — дело достаточно заурядное и риска особого не несли, тем не менее происшествия, а то и катастрофы бывали. Однажды у прапорщика Шипицина случился глубокий перехлёст купола, и он спускался, почти падал, с большой и опасной для жизни скоростью. Офицеры на площадке приземления не растерялись и сумели подсечь его парашютным брезентовым столом, иными словами, перевели вертикальную скорость падения в горизонтальную. Парашютист остался цел и невредим.

Парашютные прыжки. Долина Алакой

С началом выброски боевые подруги рассаживались на скамейках перед домом и начинали обсуждать местные сплетни и новости, делая вид, что нет ничего важнее это-

го в данный момент. Но каждый раз, когда очередной самолёт выходил на боевой курс, разговоры смолкали и кто про себя, а кто и вслух начинали считать раскрывшиеся купола. Насчитав необходимое количество, а все они точно знали, с какого типа самолёта или вертолета, сколько должно было быть парашютистов в одном заходе, облегченно вздыхали. После чего «непринуждённые» беседы продолжались до следующего взлёта.

Группа разминирования вернулась в часть после полудня. Как только машина подошла и остановилась возле ДОСа, на улицу вывалилась почти одновременно толпа домочадцев. По обыкновению, вниз к машине спускаться никто не стал. Из кабины ЗИЛа выскочил старший лейтенант Барсуков. Было заметно, что офицер был взволнован. Прямо с подножки он что-то скомандовал бойцам. Водитель тем временем стал открывать задний борт. Два хмурых бойца приняли из кузова тело майора Матросова и бережно опустили на траву. На грудь ему положили фуражку. Возле подъезда с тихим стоном опустилась на землю жена Матросова. Бойцы тем временем бережно под руки вытащили из кузова Лотоцкого и посадили рядом. Помощник начальника медслужбы лейтенант Кислый сообразил, что требуется его помощь, рванулся к машине. Не успел.

Злой до предела Барсуков рявкнул на бойцов:

— Чё встали?! — и тут же распорядился: — Матросова к жене, Лотоцкого — домой.

О холостяке Лотоцком заботиться было некому, но этого и не требовалось. Оба офицера были мертвецки пьяны. Не ожидая возвращения солдат, Володя сел в машину и уехал в часть.

О событиях на месте выполнения ответственного задания мне поведал главный герой Барсуков.

На краю села их встретил председатель совхоза и сопроводил к тому месту, где необходимо было обезвредить неразорвавшийся заряд. Первые подозрения возникли, когда оказалось, что его надо было сперва обнаружить на бескрайнем поле. После того как выяснилось, что миноискатели ИМП были без батареек, поставленная задача и вовсе не могла быть выполненной. Однако для начала следовало определиться с конкретными условиями. Пока Барсуков осматривался по сторонам, председатель вместе с начальниками служб уселись в машину и умчались в неизвестном направлении. Оставался только местный тракторист.

Володька подошёл к трактору и не удивился — тракторист был пьян в хлам.

— Мужик, где объект? — с ходу попытался получить информацию Барсуков, но не тут- то было.

— Какой объект? — вопросом на вопрос ответил тракторист.

— Так… — начал соображать Володя и на всякий случай уточнил: — Заряд, который надо разминировать.

— Тут такая фигня получается, — попытался выкрутиться пьяница.

— Фигня бывает разная: жидкая и газообразная, — угрожающим тоном произнес Барсуков и чуть поддёрнул рукава: — Ты чё мне мозг ездишь?

Тракторист начал было рассказывать сказочную историю, но офицер спецназа ГРУ старший лейтенант был настойчив, и мужик заговорил, потирая ушибленный подбородок. Выяснилось, что бомбы он никакой не видел, а трактор у него не работает, потому что не хватает запчасти, которую и надо было найти в чистом поле.

Пока Володя разбирался с пьяным мужиком, приехали начальники служб во главе с председателем. Все трое были заметно навеселе, и Барсуков понял, что на них рассчитывать нечего. Пришлось вернуться к трактористу. Володе было в принципе наплевать, что делать: бомбу обезвреживать или запчасть искать, лишь бы недолго и не утомительно. Без миноискателя было и долго, и утомительно. Оставалось только попытаться добыть эту вещь в другом месте.

После очередного жёсткого общения с мужиком удалось получить головокружительную информацию. Запчасть не была потеряна, а тракторист её пропил. Барсуков за шиворот усадил похитителя в машину, и вместе они помчались в Единение. Когда Володя вернулся с необходимой деталью, его руководители — Лотоцкий и Матросов — уже спали в кустах в невменяемом состоянии. Оставалось только загрузить в кузов и отправиться обратно. Задачу можно было считать выполненной.

Этим летом попрощались с Саней Веремчуком и Борей Месяцевым. Они по замене отправились в Германию. Борис организовал «отвальную». Он всегда относился к такого рода мероприятиям с размахом, но на этот раз превзошёл самого себя. Было закуплено огромное количество водки и питьевого спирта. Сварен огромный поварской бак «бухулёра». Накануне Борис, зная свой неуёмный характер, спрятал в надёжное место, на шкаф, проездные документы. Пили и плясали так, что переломали все стулья и стол. Перевернули бак с варевом на пол и в довершение уронили шкаф, который при падении развалился на составные части.

На следующий день округу огласил исполненный тоски и горького разочарования рёв марала в брачный период. В нашей местности маралы отродясь не водились, а брачный период давно уже минул. Источником этого крика был Месяцев. Он сидел на чудом уцелевшей кровати. Одной рукой Боря держался за больную с похмелья голову, а другой сжимал испачканные бараньим жиром и безвозвратно испорченные документы на контейнер и проездные билеты…

Спустя много лет Месяцев, уже на гражданке, закончил академию госрезерва гражданской службы. Стал успешным предпринимателем, бросил пить, начал писать неплохие стихи. Боря скоропостижно скончался в 2005 году от сердечного приступа.

Глава 28

Дождь то лил сплошной стеной, то мелко моросил, покрывая рябью многочисленные лужи; таким образом, с той или иной интенсивностью вода падала с небес уже около недели. Примерно столько же 24-я бригада специального назначения почти в полном составе находилась «в поле». Начались очередные учения «Саранча». Такая погода для Забайкалья была большой редкостью — как-никак триста солнечных дней в году. Недаром в части бытовала поговорка: «широта крымская — долгота колымская».

Июльские парашютные прыжки проскочили удачно, а вот август 1984 года выдался таким вот поганым. Штабные офицеры прятались в палатках, борясь с сыростью с помощью железных печей-буржуек, личный состав связистов-центровиков вообще сидел в кунгах с кондиционерами. Командиры групп собственным телом согрели давно промокшую одежду и просто перестали замечать дождь.

Навесы, сооруженные с помощью плащ-палаток, позволяли только уберечь топографические карты от дождя в ходе изучении местности района предстоящих действий. Моей группе в этом не было нужды, так как действовать предстояло в уже родном Краснокаменске.

За неделю пребывания в районе доподготовки групп мы успели обустроить полевой быт. На едва тлеющих, поддерживаемых таблетками сухого спирта кострах готовили себе еду. Всё-таки сгущенка, тушенка и шоколад из сухого пайка предпочтительнее «шрапнели» и темной несладкой жидкости, которую почему-то утром называли чаем, а в обед — компотом. Из шоколада со сгущенкой можно было сварить какао, из тушенки — наваристый суп. Вот только сухие и безвкусные галеты изрядно надоели. Несмотря на нестрогий запрет, приходилось отправлять бойца из числа старослужащих на добычу хлеба в полевую столовую.

Окружное начальство на этот раз своим присутствием не портило подготовку групп к выходу. Бойцы, как и положено перед учениями такого ранга, ходили небритые и заросшие в гражданской форме одежды, получая от этого истинное удовольствие. Короче говоря, учебно-боевая жизнь текла, как и вода с неба, то бурно, то едва-едва по капле.

Время шло. Группы поочередно отправлялись в работу. Оба вертолёта сиротливо стояли возле опушки леса. Часовой, одетый в потемневший дождевик, бродил вокруг них, выписывая восьмерки. Уныло обвисшие лопасти вполне соответствовали всеобщему настроению. Кроме пилотов. Они пьянствовали.

Нетерпение возрастало с каждым часом, но команды на отправку не было. Наконец, в расположение взвода пришёл улыбающийся Саня Широков, и стало понятно, что час настал. Майор Широков вновь оказался у меня ответственным за подготовку, а значит, и доставку разведгруппы в район выполнения задачи. Разведчики с радостью забрались в кузов под тент автомобиля, а я с не меньшим удовольствием расположился в тёплой кабине подле Александра Ефимовича.

ЗИЛ-131 остановился перед импровизированным КПП. Я вдруг почувствовал чей-то взгляд и посмотрел в окно. Возле шлагбаума стоял местный «особист» и ехидно ухмылялся. Выражение его лица было настолько красноречивым, что у меня невольно вырвался ответный и не совсем приличный жест рукой, который означал: хрен вы меня поймаете.

В каждой воинской части есть такой вполне официальный сотрудник контрразведки, и наша часть не была исключением, несмотря на то что в данном случае это был наш главный противник. Не было сомнений, что через пару часов в управлении КГБ по Краснокаменскому району будут знать, кто и когда к ним направлен. Вполне возможно, им также будет известна задача группы. На этот раз она была проще и реальнее, чем два года назад, а именно: уничтожить городской узел связи. Выполнение облегчалось ещё и тем, что главный нештатный помощник — мой отец — работал там инженером. Правда, как выяснилось впоследствии, это задачу отнюдь не облегчило, скорее, наоборот.

Привычная конфронтация была отягощена инцидентом, который случился накануне учений в штабе округа. Руководители отделов — разведывательного и особого — повздорили в присутствии начальника штаба округа. Один из них заявил, что переловит все группы СпН, второй — соответственно, что ни одной. Обе противоборствующие стороны были настроены более чем решительно и тем серьёзно осложнили жизнь командирам групп. На поиски разведчиков были снаряжены не только специальные службы и подразделения, но и милиция, части погранвойск и общевойсковых подразделений.

Последствия этого мы ощутили уже через час, после того как оставили расположение бригады. Наш ЗИЛок, как метроном, бросало из стороны в сторону по глиняному месиву, которое почему-то называли дорогой. На склоне сопки дежурил БТР. Нас заметили, бронемашина завелась, пустила облачко чёрно-синего дыма и двинулась наперерез нам. Убегать было глупо. На такой распутице БТР имел очевидное преимущество.

Тогда майор Широков предпринял неординарный ход. Александр Ефимович скомандовал водителю остановиться и затем вылез из кабины. Проявив завидное хладнокровие, он сделали вид, что рассматривает что-то под машиной. Расчёт оказался верным. В бэтээре заметили подобное спокойствие и решили, что проверять автомобиль незачем. Бронемашина развернулась и отправилась на исходную позицию. Опасность миновала, но это было только начало.

Трудность была не только и не столько в том, что каждое воинское подразделение, каждый военнослужащий или милиционер являлись противником разведки СпН. Конкретно для нашей группы просто преодолеть триста километров по грязи и бездорожью вдали от асфальтированной автотрассы оказалось делом большой сложности.

Продолжал мелко сыпать дождь. Это радовало и облегчало задачу Сане Широкову, ведь именно он отвечал за доставку группы к району действий. Любая непогода, тёмное время суток и сложная местность во все времена были на руку разведчикам. Шанс выполнить задачу и при этом уцелеть резко увеличивался, а все остальные невзгоды можно легко перетерпеть.

Тем временем наш грузовик продолжал плыть по грязи. Все три ведущих моста ненамного облегчали движение. Бдительный водитель сержант Прошлецов заметил в зеркало заднего вида уазик и доложил Широкову. В какой-то момент показалось, что неизвестный автомобиль пытается нас догнать. Впрочем, безуспешно, если бы не очередное препятствие.

Некогда малозаметный ручеёк на нашем пути после продолжительных ливней превратился в бурный грязевой поток. Однако это был тот самый случай, когда высокопарный лозунг «только вперёд!» имел к нам непосредственное отношение. Пару минут мы сидели в кабине, подперев свои умные рожи кулаками, имитируя мыслительную деятельность, а затем вылезли из кабины, и сержант Прошлецов стал раздеваться, готовясь стать первопроходцем.

Предварительно он снял ремень вентилятора, а Широков сел за руль. Ни я, ни мои бойцы участия в этих действиях не принимали — в город мы должны были войти без всяких следов трудного путешествия. Прошлецов первым ступил в мутную воду и медленно пошел к противоположному берегу.

Преодолеть необходимо было не более тридцати метров, но довольно высокая скорость потока и заиленное дно делали этот переход довольно рискованным. Когда Прошлецов отошел метра на три, Широков осторожно двинул машину следом за ним. В это время на берег выехал преследовавший нас уазик. Из него вышли два старших офицера и два бойца с автоматами. Они внимательно наблюдали за нашей переправой.

Кульминация наступила, когда вода уже начала плескаться в кабине. Казалось, ещё вот-вот, и двигатель заглохнет, но нет — ЗИЛ медленно выбирался на берег, где уже, трясясь от холода, на корточках сидел водитель. Про-шлецов быстро оделся и установил ремень вентилятора на место. К тому моменту, когда мы были готовы следовать, УАЗ на противоположном берегу исчез.

После короткого перекура двинулись дальше. Теперь уже стало понятно, что путь займёт гораздо больше времени, чем предполагалось, и времени на выполнение основной задачи оставалось в обрез. Следующие три часа ехали в полном одиночестве, и нервное напряжение ослабло. Зря.

Дождь прекратился, но легче от этого не стало — слишком велики были последствия многодневного ливня. Просёлочная дорога закончилась, холмистая местность осталась позади, а впереди вновь показалась водная преграда. Быстрый и такой же мутный, как предыдущий, поток пугал мощью и необъятностью. Мост был деревянный, но при ближайшем рассмотрении стало понятно, что часы его сочтены. Опоры среднего пролёта уже отсутствовали, и провисший настил захлёстывали потоки воды. Хлипкое сооружение могло рухнуть в любую секунду.

На этот раз даже имитировать мыслительный процесс не было необходимости, так как выбора не оставалось. Во что бы то ни стало мы должны были достичь Краснока-менска в ближайшие сутки, а другие пути наверняка контролировались противником. К тому же объезд, судя по карте, занял бы не меньше пяти часов. Первым по мосту прошёл Александр Ефимович и тут же вернулся обратно. Затем во главе своей команды двинулся и я. Идти было страшно. Дощатое полотно моста ходило ходуном под ногами, и приходилось держаться за уцелевшее ограждение. По колено в воде с особым замиранием сердца пересекли полуразрушенный пролёт. Теперь дело оставалось за малым — переправить многотонный ЗИЛ.

Чтобы не рисковать зря, майор Широков вновь перебрался на нашу сторону, и все вместе мы стали наблюдать за действиями водителя. Помочь мы ему ничем не могли. Прошлецов всё понимал. Ясно, что если мост не выдержит, шансов выбраться живым у него было мало. Раздеваться сержант не стал, но разулся и сапоги поставил рядом на сиденье. При распахнутой двери Прошлецов одной ногой он стоял на подножке, а другой давил на педаль.

Автомобиль медленно въехал на деревянное сооружение. Мужественный боец всё сделал правильно. Когда передние колёса достигли самой низкой точки залитого водой пролёта, Прошлецов резко, скорее от страха, нажал на педаль акселератора, и ЗИЛ с рёвом выскочил на берег. До сих пор помню округлившиеся от страха глаза водителя. Могу предположить, что у меня были такие же.

Мост выдержал. Без преувеличения, Прошлецов совершил героический поступок, достойный награды, и если мне не изменяет память, после завершения учений его отпустили в отпуск на десять дней.

Как впоследствии рассказал Александр Ефимович, на обратном пути моста уже не было. Широкову пришлось добираться в объезд, где его задержали на блокпосту и допросили. Саня отвечать отказался и просидел вместе с водителем под арестом более суток. Затем не без помощи начальника разведки они были освобождены и отпущены восвояси.

На этот раз курили дольше. Надвигалась ночь, светлого времени оставалось часа три, не больше. Сержант Про-шлецов, убелённый сединами (под трусами, правда, не видно было), вновь сел за руль. Миновав как будто вымершую деревеньку, выбрались на небольшой взгорок. Впереди лежала огромная заболоченная долина. С этого места до Краснокаменска оставалось около ста километров. Западнее виднелось шоссе, снующие по ней машины и серые пятиэтажки военного городка Хада-Булака, но туда нам пути не было, по вполне понятным причинам.

Пока мы любовались окрестностями, Прошлецов приспустил давление в шинах, готовясь к движению по заболоченной местности. Тут главное — двигаться медленно, плавно, без рывков и остановок. Остановка случилась. В какой-то момент водитель замешкался, притормозил, затем ещё больше растерялся, и машина встала. Стало ясно, что практически мы уже застряли, но делать нечего, надо было двигаться вперёд. Как и ожидалось, при первом же движении ЗИЛ сел на днище, а колёса крутились вхолостую.

Первым делом решили наконец поужинать, а заодно и пообедать. Мы с Александром Ефимовичем наскоро погрызли галеты, закусили их тушёнкой и запили водой из фляжки. Теперь можно было возвращаться в деревню. Благо, что по пути сюда возле одного из домов видели трактор «Кировец». Десять километров обратного пути планировали преодолеть за пару часов, и опять всё вышло по-другому.

Первые семь километров по открытой местности осилили быстро. Как только почувствовали под ногами твёрдый грунт, идти стало веселее, но недолго. Впереди вдоль дороги, полностью повторяя всё её изгибы, нам навстречу плыли два белых светящихся шара. Они, подобно живым существам, двигались параллельно друг другу, то останавливаясь, то продолжая медленный и плавный полёт. Можно было бы принять их за шаровые молнии, но мне кажется, это было нечто иное. Главное, что при этом мы оба испытали дикий ужас. Казалось, он возник в душе сам по себе, а не от вида необычайного явления.

Такого я больше не испытывал никогда и нигде. Тело как будто обдало жаром, ноги хоть и передвигались, но я не чувствовал, что они подо мною есть. Одновременно, не сговариваясь, как будто нами кто-то управлял, мы с Саней синхронно сошли с дороги и так же синхронно, как безвольные куклы, сели рядышком на поваленное дерево лицом к дороге, и таким образом просидели истуканами до утра. Шары давно исчезли так же внезапно, как и появились. Часа через два рассвело, и тут наконец Шура вымолвил: «Что это было?» А что я мог ему ответить?

Менее чем через полчаса Широков уже стучал в окно дома, возле которого стояли уже два «Кировца». С трактористом договорились легко, слава богу, что в те времена и к военным относились хорошо и пятаки за каждый свой шаг с нуждающихся в помощи не сшибали.

Трактор «Кировец» вытянул наш ЗИЛ на более или менее плотное место, но сам тут же увяз по брюхо. Мы извинились перед мужиком, поблагодарили и вручили ему несколько банок тушёнки и сгущенного молока, пару шоколадок из сухого пайка. В те голодные времена это было равносильно неожиданному приходу Деда Мороза в неурочное время с мешком импортных подарков. Больше мы трактористу ничем помочь не могли и двинулись дальше.

Оставшийся путь прошёл без приключений. В этой безграничной забайкальской степи дорог как таковых не было, а потому блокпосты или контрольные заставы отсутствовали. Лишь однажды нас обогнал пограничный вертолёт, чем заставил немного поволноваться.

Постепенно равнина сменилась гольцами — сопками. Наш грузовик взобрался на одну из них, и мы увидели перед собой изумительную картину. Далеко внизу раскинулся красивый белый город — именно так выглядел Краснокаменск в те времена. По сию пору он считается жемчужиной Забайкалья.

В результате неожиданных приключений к месту мы прибыли с опозданием более чем на двенадцать часов. Иными словами, не глубокой ночью, но аккурат к четырнадцати часам, и о скрытном проникновении в населённый пункт речи не могло идти. Вновь выбора не оставалось, и пришлось действовать напролом.

Глава 29

Александр Ефимович поудобнее опёрся на крыло грузовика и несколько минут внимательно наблюдал за ближним въездом в Краснокаменск. Затем поведал нам свой план прорыва в город, а таковой был прост и вновь полностью соответствовал высокопарному слогану: «только вперёд». Вовсе не потому, что мы чувствовали себя героями, скорее наоборот — нас вынуждали к этому обстоятельства, а совершать учебно-боевые подвиги не было ни малейшего желания.

Краснокаменск вследствие своей современной планировки имел особую специфику, поэтому для предотвращения несанкционированных проникновений максимум, что можно было сделать, — так это установить перед крайним микрорайоном шлагбаум. Такой импровизированный блокпост посреди поля имел символическое значение, так как достаточно было чуть свернуть в сторону и беспрепятственно миновать подобное охранение.

Именно так мы и сделали. Примерно за триста метров до КПП Прошлецов разогнал машину до максимально возможной скорости, затем перед самым шлагбаумом резко свернул в сторону, и ЗИЛ с рёвом промчался мимо. Бросившиеся в разные стороны солдаты-пограничники едва не попали под колёса. Я, уткнувшись носом в собственные колени, ничего этого не видел и поднялся только, когда автомобиль юркнул в первый попавшийся проезд.

Лихо выкручивая баранку, Прошлецов гнал машину из одного двора в другой. Наконец, после головокружительной гонки между домами машина резко затормозила возле одного из них, и моя группа дружно вывалилась из кузова. Это был нужный адрес, где нас должны были ждать родственники бойца, служившего в нашей части. Мы резво заскочили в парадное и тут же выбежали с противоположной стороны. Все подъезды в этом доме оказались проходными, чем нам удалось воспользоваться, чтобы максимально попытаться запутать следы.

В конце концов, ворвались в соседнее парадное через чёрный ход, забежали на третий этаж, и я в азарте забарабанил в нужную дверь; она тут же распахнулась. Перед нами предстал испуганный мужик в клетчатой рубахе, заправленной в спортивные трико.

Не мешкая ни секунды, мне пришлось, угрожая пистолетом с глушителем, сдвинуть хозяина в сторону и захлопнуть за последним бойцом дверь. Пистолет ПБ мужик до этого мог видеть только в шпионских сказках, и, видимо, по этой причине, а может, и от моего сильного толчка в грудь, он медленно осел на пол, издавая звуки, подобные бурятскому горловому пению. Его жена замерла на табуретке с остекленевшим взглядом, но при этом она продолжала вязать, быстро работая спицами.

То ли я ошибся подъездом, то ли этажом, но это оказалась чужая квартира. Замкомвзвода сержант Игорь Мороз принялся успокаивать хозяев квартиры, но это ему удавалось с трудом, так как правдоподобного объяснения нашему внезапному появлению он придумать не смог, а я тем временем бросился к телефонному аппарату. Дрожащей от возбуждения рукой набрал номер моего отца и сообщил ему о нашем прибытии.

Не успел я положить трубку, как раздались звуки низколетящих вертолётов. Звено МИ-8 принялось барражировать над городом. Трудно было понять, чего они пытались этим добиться, но стало ясно, что в этот раз к нашему прибытию местные спецслужбы приготовились основательно.

Пока мы дожидались оговоренного по телефону времени, обстановка в квартире нормализовалась. Прощались очень приветливо, и я с вежливой улыбкой на лице оборвал телефонный провод. Так, на всякий случай.

Подъезд покидали с интервалом примерно в тридцать секунд и в строго определённом порядке: вначале я, затем сержант Мороз с радистом-дублёром; замыкали цепочку основной радист-старослужащий и боец-разведчик. Так и шли группами, стараясь держаться на приличном расстоянии, но в пределах прямой видимости.

Добравшись до условленного места, я увидел отца. Он молча повернулся и пошел, а мы проследовали за ним, держась на приличном расстоянии. Папа, как лоцман, благополучно довёл нас до своего дома только ему известными задворками. Только когда за нами захлопнулась дверь, можно было вздохнуть чуть спокойнее.

На этот раз, кроме двух конспиративных квартир, что были в нашем распоряжении во время «Саранчи 82», добавилась ещё одна. В этом же подъезде на третьем этаже. Приятель отца уехал в отпуск и отдал ему ключ — «кактусы поливать» — и приглядывать за хозяйским котом. Туда мы сразу же отселили радистов.

Пару часов приводили себя в порядок, приняли душ, плотно отобедали горячей пищи, а я тем временем зашифровал первое донесение в штаб бригады о благополучном прибытии в район проведения спецмероприятия. Оставалось только решить, каким образом осуществить сеанс связи. Для предварительной рекогносцировки мы с сержантом Морозом пошли в город, а заодно купить продуктов сразу на несколько дней.

Обстановка на улице оказалась более чем напряжённой. Почти на каждом углу дежурили по двое-трое офицеров в штатском. Узнать их было делом несложным — военную выправку спрятать под гражданской одеждой сложно. Нам с Игорем это, по-видимому, удалось, и мы, едва удерживая беспечный вид, постарались как можно быстрее юркнуть в продуктовый магазин, но и там нас тоже ждали. Со стороны кагэбэшников всё было продумано чётко — ясно ведь, что первым делом диверсанты должны ломануться за жратвой, и мы не попались на крючок только благодаря везению. Один из патрульных смотрел поверх нас, а второй уронил спичечный коробок и как раз наклонился, чтобы его поднять.

Я мгновенно развернулся на одной ноге и рванулся на выход. Мороз не растерялся и последовал моему примеру. Это могло стать роковой ошибкой, ведь делать это надо было неспешно, чтобы суетой не привлекать к себе излишнего внимания, но нервы у меня в тот момент не выдержали, и то, что удалось благополучно выбраться из универсама, тоже можно считать везением.

Чтобы перевести дух, зашли в ближайший подъезд. Игорь закурил и принялся задумчиво разглядывать спичечный коробок. Наконец, он выпустил струйку дыма и произнёс:

— Товарищ старший лейтенант, короче, я чё-то не пойму, они пожарники, что ли? Все со спичками ходят.

Тут меня осенило:

— Точно! В правой руке. Да они так друг друга опознают!

Так было, так есть и так будет всегда: умную мысль, подброшенную из нижних чинов, начальство перерабатывает, развивает и выдаёт в самой идиотской форме как свою собственную. Система опознавания, конечно, должна быть, но не такая же бестолковая! Они бы ещё белые повязки на рукава прицепили.

Из подъезда мы вышли уже действительно расслабленные и довольные. Мороз ловко подбрасывал правой рукой спичечный коробок. По пути в магазин внимательно рассматривали своих «коллег», а те, видимо, для конспирации, отводили взгляды в сторону. Встречались даже женщины со спичками в руках — пример откровенной глупости начальства. Женщинам, если вдуматься, это опознавание было и вовсе ни к чему.

В магазине спокойно купили продукты, а заодно и несколько коробков спичек. Предварительная разведка оказалась на редкость удачной, при этом выяснилось, что о сеансах связи вне конспиративной квартиры не могло быть и речи. Стали придумывать, каким образом развернуть радиостанцию. Вся сложность была в размещении антенны и противовеса — двух проводов общей длиной не менее десяти метров. Антенна, как правило, с помощью грузика забрасывается повыше на дерево, а отрезок провода, подключенный как противовес, растягивается в противоположном направлении параллельно земле на высоте около полуметра. Понятно, что в квартире многоэтажного дома такого сделать невозможно. После многочисленных и бестолковых проб и вариантов остановились на единственно приемлемом способе. Антенну опустили вниз, а противовес натянули, как бельевую верёвку, в несколько рядов на балконе. Теоретически всё должно было получиться, так как мы находились на пятом этаже, причём расположение балкона почти совпадало с направлением на часть.

Делал это всё мой отец с соблюдением мер конспирации. Для этого он спешно намочил несколько простыней и развесил их на импровизированной бельевой верёвке. С антенны, чтобы не привлекать внимания, убрали леску с грузиком, который к тому же был красного цвета. Наконец, радист приступил к работе. И тут произошла настолько неожиданная вещь, что в первый момент мы онемели от растерянности.

Дело в том, что наши компактные радиостанции только условно — в сравнении с центровыми — назывались маломощными. Дальность действия у такой «маломощной» аппаратуры могла исчисляться тысячами километров, а сигнал был такой силы, что экран работавшего телевизора стал мигать в такт посылаемым импульсам. То есть не то что появлялись помехи — экран гас совсем.

«Стой!» — зашипел я, но это оказалось излишним. Обалдевший радист и сам прекратил стучать ключом. Можно было быть уверенным, что именно это же происходило с телевизорами и в соседних квартирах, как минимум на нашем этаже, а возможно, и во всём доме. Через несколько мгновений раздался громкий и требовательный стук в дверь. Провал казался неминуем. Катастрофа.

Глава 30

За две или три недели до начала учений с отцом произошли странные события, на которые он тогда не обратил внимания. Мой папа любил изредка посетить хороший ресторан для одиночных и вдумчивых возлияний. Во время одного из таких походов администратор зала подсадил к нему невзрачного мужичка. Визит закончился тем, что собутыльник оплатил всё за свой счёт, а как я сейчас понимаю — по статье расходов «на оперативную деятельность» КГБ. Но тогда всё шло вполне естественным образом. Кто ж откажется от дармовой выпивки?

Знакомство продолжилось ещё несколькими посещениями ресторана, и с той же формой оплаты. Однажды мужик даже напросился к отцу в гости, а тот не мог отказать после таких щедрых угощений. Примерно за неделю до начала учений новоявленный приятель вдруг пропал. И вот теперь, в такой неподходящий, по странному совпадению, момент он появился вновь.

— Эдик! — орал незваный гость вроде пьяным голосом. — Петрович, откры-ы-вай! Я коньяк принёс… пить будем.

На этот раз шока не случилось. Случилась беспорядочная и бестолковая возня обалдевших от неожиданности разведчиков. Я выхватил пистолет, готовясь к обороне, и это не было лишено смысла. Формально имевшиеся при мне особо секретные документы — шифр СпН — давали право защищать их всеми возможными способами, включая пальбу из пистолета. Этот способ был придуман не мной и неоднократно применялся загнанными в безвыходное положение командирами групп, чтобы избежать пленения, ибо таковое являлось самым страшным позором для офицера спецназа.

Как правило, выстрел вверх останавливал любого желающего захватить группу, а дальше оставалось ждать представителя разведотдела округа, который забирал неудачников с собой, но это было лучше, чем оказаться в руках КГБ. Я приготовился именно к такому развороту событий.

Пока я мысленно нагонял на себя ужас, представляя себя героем, бойцы метались по комнате, радисты прятали рацию в диван, как будто это могло спасти положение. Самым сообразительным из всех спецназовцев оказался мой отец. Он не растерялся и начал снимать штаны, а потом и рубаху. Стук в дверь не прекращался. Папа хладнокровно стянул и носки тоже, а затем двинулся в прихожую открывать дверь.

Приоткрыв дверь, насколько позволяла цепочка, он ненавязчиво продемонстрировал голую часть тела и прошипел:

— Ты чё? Не видишь я с бабой… замужней. Куда я тебя пущу?

Мужик как-то враз протрезвел и разочарованно произнес:

— Ну, ладно. Тогда я завтра…

Дверь была мгновенно закрыта, и все облегчённо выдохнули, а отец пошёл нервно курить на кухню. Не знаю, был ли наш гость сотрудником КГБ, но я, памятуя его обещание вернуться, решил в эту же ночь перебазироваться в другую конспиративную квартиру. Но прежде надо было всё-таки дать сеанс связи.

Командиром взвода связи маломощников был старший лейтенант Кулемин. Уравновешенный и порой медлительный, он дело своё знал хорошо. Мы с ним были в приятельских отношениях, и поэтому радисты мне доставались всегда очень подготовленные. Так оказалось и на этот раз.

Несмотря на, мягко говоря, нестандартное антенное устройство, сержант Куропатов буквально сразу же вступил в контакт с центровыми радистами, обменялся условными цифровыми сигналами и тут же нажал на кнопку быстродействия. Радиодонесение в долю секунды ушло в эфир, и Куропатов выключил аппаратуру. Ещё одно дело было сделано. Таким образом, шаг за шагом, поэтапно, мы продвигались к главной цели.

Теперь можно было уходить. Радисты быстро и тихо переместились в пустующую квартиру отцовского приятеля. Первым шёл Игорь Мороз, затем молодой боец, а я замыкал шествие. На лестничной клетке второго этажа мы вдруг услышали тихие голоса двух человек. О чем разговор, разобрать не удалось, но номер отцовской квартиры прозвучал достаточно чётко. Стало ясно, что нас ждут.

Старший лейтенант Бронников и сержант Мороз

Жестами рук я показал Игорю, чтобы они двигались вперёд, завязали драку, а я в суматохе надеялся проскочить на улицу. Внизу стояли два парня, но попытки задержания не произошло и сражения в подъезде не случилось. Просто те двое пошли следом, и задача была выполнена — для меня путь был свободен. Когда я выходил на улицу, судьба моих бойцов мне была неизвестна.

Приоткрыв дверь, и прежде чем двинуться вперед, внимательно осмотрелся. Ночная улица была пустынна, и я резво зашагал в противоположную сторону. Маршруты для меня и разведчиков были определены разные. Постепенно успокаиваясь, достиг центрального проспекта и, когда начал его пересекать, в свете фонарных столбов увидел двоих мужчин. Они явно следовали за мной. В тот момент, когда они были на середине улицы, я резко развернулся и помчался обратно к противоположной стороне дороги. Мужики кинулись наперерез. Теперь сомнений уже не оставалось.

Нырнув в кусты, я рванулся к одноподъездному девятиэтажному дому. Сымитировал, что вбежал внутрь, а сам спрятался за открытой наружу дверью парадного. Как только преследователи скрылись в подъезде, обежал дом вокруг и в ближайших кустах скинул спортивную куртку, вывернул её наизнанку и вновь надел. Таким образом, полосы на ней и прочие отличительные признаки оказались внутри, и в темноте она стала похожа на обычную ветровку. Получилось, что вроде как переоделся. Далее, прячась в кустах и шарахаясь от каждой тени, я добрался до нужного дома.

Когда мне открыли дверь, первое, что я увидел, — это были кроссовки фабрики «Скороход». Сомнений не было — они принадлежали сержанту Морозу.

Наступило утро. Несмотря на вторую бессонную ночь, спать вовсе не хотелось. Внутренний генератор энергии и нервных переживаний не давал не то что задремать — даже на месте не сиделось. На доразведку объекта пошёл один, чтобы до времени не «светить» непосредственных исполнителей.

Всю главную информацию о городском телефонном узле связи сообщил мне отец. Он ведь там работал и как нельзя лучше знал все уязвимые места объекта «диверсии». Конторские помещения и аппаратные залы занимали первый этаж обычного жилого дома. В подвальное помещение вела шахта, в которой располагались все телефонные кабеля, в том числе и спецсвязи КГБ, а уже затем шла разводка по каналам и колодцам. Оставалось только подложить к шахте имитацию заряда. Вход в подвал вела дверь, как в обычном жилом доме. Отдельный проход из помещения узла связи отсутствовал.

Добравшись до места, я непринуждённо подбрасывал в правой руке спичечный коробок и внимательно наблюдал вокруг. Затем, чтобы не привлекать внимания, перешёл проспект и сел на скамейку под навесом автобусной остановки.

Дом тщательно охранялся несколькими парными патрулями людей в гражданской одежде. Это не считая милицейского уаза и «Волги». Похоже, наш «особист» сдал нас, и местные вояки задачу диверсантов знали наверняка. Но для меня это не оказалось сюрпризом, удивительно было то, что подвальная дверь была настежь распахнута, как это обычно в жилых домах. Запомнив расположение патрулей, я двинулся обратно.

Оставалось только прорываться сквозь оцепление, и кому-то из бойцов предстояло стать «учебно-боевым воином — камикадзе». На эту роль подходил только развитый физически крепкого телосложения сержант Мороз.

В предрассветных сумерках Игорь сунул под мышку имитацию заряда и буднично отправился выполнять задачу. Вернулся он быстро. По моим подсчётам, столько времени должна была занять только дорога туда и обратно, а так, собственно, и получилось.

Без приключений добравшись до узла связи, Мороз с удивлением обнаружил, что вокруг здания нет ни души, а дверь подвала по-прежнему распахнута. Он справедливо решил, что засада находится в самом подвале, и без раздумий двинулся туда. К его удивлению, там тоже никого не было, и сержанту оставалось только прикрепить «мину» к шахте с кабелями.

С недоумением он выбрался на улицу и помчался обратно. Именно с таким выражением лица он предстал перед нами в дверном проёме.

После завтрака из обувной коробки соорудили ещё одну имитацию заряда. Я сунул внутрь листок бумаги с описанием того, где находится первый — основной — результат учебной диверсии. Теперь пришла очередь отправиться к узлу связи молодому бойцу с задачей подкинуть коробку из-под обуви через окно прямо в аппаратный зал.

Я вышел чуть раньше его, не забыв прихватить спичечный коробок. Самым лучшим местом для наблюдения была всё та же автобусная остановка. Через несколько минут появился мой разведчик, и стало понятно, что он уже находится под контролем сотрудников КГБ. Очевидно, обувная коробка вызывала подозрения. Прямо на газоне возле здания стоял старенький красного цвета автомобиль «Москвич». Как только боец его миновал, из машины махнули рукой, несколько человек поднялись со скамеек и кинулись к разведчику. Однако было уже поздно — тот швырнул в открытое окно «заряд» и кинулся прочь. На случай, если бы рама не была распахнута, у солдата за поясом была спрятана железяка.

У моего бойца было огромное преимущество — он сильно боялся, а страх, как известно, лучший стимул к спасению. На конспиративную квартиру я вернулся раньше его.

Пара часов нервного ожидания закончилась радостным исходом. В дверь постучали условным стуком. Оказалось, что разведчик от преследования быстро оторвался, а всё остальное время сидел на лавочке, боясь, что приведёт за собой «хвоста». Только убедившись, что ничего подозрительного и опасного нет, направился домой.

На следующее утро учения официально закончились, и после полудня мы без опаски выдвинулись на вокзал. В этот раз конспирации не потребовалось, и мы с комфортом расположились в плацкартном вагоне. Пограничники при проверке документов изучили мою картонку с той же надписью «Витязь-17» и без лишних вопросов удалились.

Вечером в наступающих сумерках я сидел возле окна купе и мечтал об орденах и медалях. Вдалеке, в той самой заболоченной низине виднелись две жёлтые точки. Там, где ещё трое суток назад увяз наш ЗИЛ, теперь «сидели» уже два «Кировца».

На станции нас встречал лично начальник штаба подполковник Федырко со свитой. Он пожал мне руку, обнял и восторженно произнес:

— Ну, Эдуардыч!

Это повергло меня в шок. Раньше ничего, кроме издёвок, я от него не слышал, а тут вдруг такой тёплый приём.

Ещё он пообещал кучу наград и поощрений бойцам, а мне… тут он сделал жест, каким обычно рыбаки обозначают пойманную рыбу в своих сказках. Так оно и получилось. Наш начальник штаба действительно оказался рыбаком или тем словом, что с ним рифмуется.

Ни наград, ни поощрений я не получил. Было обидно. Хотел написать, что не за награды служим, но это походит на лукавство; и за это тоже, но, во-первых, за Родину. И первое, и второе — вместе взятое — достойнее, чем за деньги.

Глава 31

В ППД удалось пробыть недолго. Через пару недель часть нашего батальона отправили на уборку картошки, но за этот период успели проводить Борю Месяцева по замене в группу советских войск в Германии. К тому времени он уже женился, что не помешало ему устроить пьянку космического масштаба. Чуть позже отправили в те же места и Саню Веремчука.

Примерно в это же время в штаб бригады подали списки офицеров, подлежащих замене в будущем году, среди которых оказался и ваш покорный слуга. С этого момента я перешёл в разряд «заменщиков», которые, как известно, «не потеют». Впрочем, это всего лишь присказка, имевшая силу только в течение пары месяцев перед отъездом.

А пока я уже несколько часов трясся с друзьями и подчинёнными в кузове ЗИЛ-131. В конце концов, мы остановились в небольшом посёлке на реке Онон, где сборной команде из состава нашего батальона предстояло запастись картофелем на всю бригаду.

Под жильё нам отвели отдельный пустующий дом. Спали на матрацах, уложенных прямо на пол. Офицеры не были исключением, с той только разницей, что «их благородия» жили в отдельной комнате. Возглавлял команду начальник штаба батальона Юра Быстрозоров, который недавно прибыл на смену майору Егорову. Был с нами и замполит Боря Осипов.

Удивительное дело, но наши бойцы, до настоящего момента нёсшие службу вдалеке от посторонних глаз, здесь, на людях, вдруг преобразились. Вне работы ходили всегда аккуратные, чистые и подтянутые, и для этого не требовалось строгого офицерского слова. Откровенного пьянства также не было, а что там утаилось от командиров — одному богу известно.

За время командировки в памяти остался яркий момент. Однажды меня остановили трое сельских парней, и завязалась доброжелательная беседа. Вдруг лица собеседников стали меняться от страха и удивления. Я оглянулся. Вдоль по улице в колонну по три дружно, в ногу, по направлению к нам бежала моя рота. На руках у бойцов были намотаны солдатские ремни, бляхи сверкали на солнце. Оказывается, кто-то из солдат заметил, что меня окружили местные мужики, и он решил, что мне грозит опасность. Старшина по тревоге поднял подразделение, и бойцы бросились меня спасать. Пришлось срочно давать отбой.

Не хотелось бы идеализировать личный состав бригады и взаимоотношения солдат как между собой, так и с офицерами. Неуставные взаимоотношения не просто были — процветали. Особенно в хозподразделениях. Молодых бойцов порой избивали, не давали спать по ночам, перегружали работами. Борьба велась с этим повсеместно и беспощадно. Ответственный офицер находился в казарме круглосуточно. После отбоя его задачей было следить, чтобы солдаты, независимо от срока призыва, спали столько, сколько положено. По сути, произошла подмена сержантского состава офицерским, что было безусловной ошибкой.

«Дедовщина» всё равно имела место быть. Порой слабых физически и безвольных унижали даже внутри одного призыва. Ефрейтора Карповича «дембеля» вынудили отправиться домой в общевойсковой форме, жестоко решив, что он не достоин носить голубой берет. Рядовой Деревянко натёр мозоль, и ему дали послабление по службе в начале призыва, а он так и проходил до увольнения в запас, хромая на одну ногу уже по привычке. Этим заслужил всеобщее презрение, но, как говорится, каждый выживает по-своему.

Однажды я стал свидетелем того, как комбат Латаев, оставаясь в казарме на ночь (бывало и такое), увидел только что избитого молодого бойца. У того на спине отпечатались следы звёзд от ударов бляхой солдатского ремня, и у Владимира Ильича сдали нервы. Он тут же определил казарменного бандита, затащил его в каптёрку и исхлестал ремнём, а потом вышвырнул того вон, да так, что дверь слетела с петель.

Всё вышеупомянутое в таких формах существовало на тот момент только в ЗабВО. Чуть позже, когда я служил в бердской бригаде, имел возможность в этом убедиться. Там, в 67-й бригаде, ничего подобного не было даже в подразделениях обеспечения.

При развёртывании бригады первому командиру подполковнику Леониду Васильевичу Агапонову, несмотря на то что бойцов присылали со всего спецназа по принципу «что нам негоже», удалось сохранить лучшие традиции отельной роты, на базе которой создавалась бригада. Это целиком и полностью подтвердилось в чеченских кампаниях, где личный состав проявлял наивысшую выучку, героизм и самопожертвование.

Впрочем, абсолютно то же можно сказать о любой части спецназа ГРУ, и 24-я бригада не была исключением.

Время в «санатории» под названием «заготовка картофеля» пролетело незаметно. Вернулись аккурат к началу осенней проверки, но она прошла мимо нас. Не было даже привычного норматива по ТСП «поиск». Единственным минусом в этот период были частые наряды, что называется: «через день на ремень».

И опять курилка! На этот раз в центре внимания оказался прапорщик Колычев. Валера был спортсмен — парашютист, мастер спорта и член сборной команды бригады по парашютному спорту. Как правило, прапорщики из сборной числились в подразделениях на соответствующих должностях либо занимали посты, близкие к парашютно-десантной службе. В части они почти не появлялись и вечно пропадали на сборах и соревнованиях различного ранга, а тут вдруг Колычеву каким-то образом случилось исполнять обязанности начальника склада арт-вооружения текущего довольствия. Тут хочешь или нет, а на службе каждый день появляться надо, да ещё и во время проверки.

Проверяющие — офицеры штаба округа — редко когда до получения высоких постов в разведотделе округа занимали должности командиров групп, а тем более рот в бригадах СпН, и вооружение спецназа ГРУ им было в диковинку, поэтому любили они во время проверки побаловаться боевой стрельбой. Именно на стрельбище начинался основной — неформальный — этап получения подразделениями хороших и отличных оценок. Сопровождался он крепкими возлияниями алкогольных напитков и завершался в «генеральской» бане — сауне. Проще говоря, пьянствовали «высокие» офицеры до одури и в таком состоянии подписывали проверочные ведомости, не глядя. Однако подобное явление не снимало ответственности с командиров подразделений за боевую подготовку личного состава. Учёба велась с полной отдачей сил, в особенности по ТСП и огневой подготовке — именно эти предметы являлись ключевыми в способности группы выполнять задачу.

В тот день, когда Колычев обеспечивал боеприпасами проверяющих начальников, фуршет происходил в тире на стрельбище части. Скудная закуска и обильное алкогольное питие было накрыто на двух столах для чистки оружия. Тут же на брезенте лежали практически все виды стрелкового вооружения, имевшиеся в арсенале спецназа. Шквал огня обрушивался на камни, пустые бутылки, кирпичи и всё то, что могло послужить мишенями для вошедших в раж окружных офицеров.

Наконец, грохот стрельбы смолк, и в звенящей тишине послышались бульканье, чоканье, хруст и чавканье. Один из подполковников заплетающимся языком обратился к Колычеву:

— Ну, а что-нибудь покрепче у тебя есть?

— Не понял, товарищ подполковник, — отреагировал Валера.

— Чё не понял? Гранатомёт, например.

Тут прапорщик сообразил, что офицерам захотелось пострелять из более мощного оружия, и через несколько минут на брезенте лежали две или три РПГ-18. «Муха», реактивная противотанковая граната, которую зачастую ошибочно называют гранатометом, достаточно проста в использовании, но прицеливание требует определенных навыков.

Колычев, досконально разбиравшийся в парашютной технике, в оружии был не силён. Он внимательно изучил этикетку — инструкцию в картинках, прикрепленную к направляющей трубе, приготовил гранату к стрельбе, взвёл и подал подполковнику. Тот бодро подхватил её на плечо и попытался сквозь одно из диоптрийных отверстий увидеть хоть что-нибудь впереди себя.

Колычев почувствовал неладное и резко подвинул зрителей в сторону. В этот момент раздался выстрел. Система прицеливания у «Мухи» имеет необычное устройство, и без определенного навыка пользоваться ею достаточно сложно, а подполковник и вовсе впервые держал гранату в руках. Перед носом стреляющего офицера полыхнуло пламя реактивного заряда, и тут же в нескольких метрах позади него грохнул взрыв. Граната ударилась о землю, кумулятивная струя около метра прошла под землёй и затем по пути наименьшего сопротивления вырвалась наружу, осыпав людей комьями грязи и кусками шлака, которым была утрамбована площадка позади огневой позиции.

Стрелявшему офицеру досталось больше всех. От страха он упал на четвереньки и принялся с диким криком мотать головой, пытаясь стряхнуть землю с головы и с ушей.

— Ну, ни хрена себе! Ну, ни хрена себе! Гранатомёт! По своим стреляет! — вопил подполковник, и ему было невдомёк, что по незнанию он приладился стрелять, взяв направляющую трубу наоборот.

Хмель моментально выветрился вместе с желанием продолжать стрельбу. Проверяющие офицеры загрузились в УАЗ и отправились продолжать веселье в «генеральской» бане.

Всё вполне могло закончиться трагедией, но в армии, где оружие стреляет достаточно часто не вовремя, не туда, куда надо, и не так, как положено, «чуть-чуть» не считается, и, кроме гомерического хохота слушателей Валеры Колычева, никаких других эмоций не вызвало.

Глава 32

Я всегда не переставал удивляться тому, как во время отработки учебно-боевой тревоги солдаты мгновенно одеваются, сломя голову выносят оружие и имущество подразделений; офицеры в считанные минуты пребывают в часть. Потом всё это действо заканчивается тем, что весь личный состав падает вдоль дороги в условленном месте и на протяжении порой нескольких часов ожидает выхода из автопарка колонны машин под погрузку.

Именно в такую паузу можно было не только подремать, но и достаточно хорошо выспаться. Под дружескую перепалку двух комбатов меня начало клонить ко сну, но неожиданно сладкое состояние было прервано окриком Латаева:

— Бронников, ко мне!

— Есть, — недовольно буркнул я себе под нос и поднялся с тёплого тюка солдатских бушлатов.

— Дай мне свой блокнот, — распорядился комбат.

— Какой блокнот?

— В котором ты записываешь данные на своих солдат, — сердито произнёс Владимир Ильич, и по его недовольному виду я понял, что надвигается взбучка. В свою очередь, его собеседник — командир первого батальона — заулыбался и, потирая руки, радостно воскликнул, обращаясь к Латаеву:

— Гони, Ильич, два пузыря!

Любили иногда наши командиры поспорить на своих подчинённых. Как я догадался, это был как раз тот самый случай. Предметом пари стало добросовестное ведение командирами групп особых блокнотов, в которые записывались биографические данные на каждого солдата группы, фамилии и имена родителей, также могли указываться взыскания и поощрения. Сообразив, в чём тут дело, я прервал восторг комбата Пушкарского.

— Товарищ майор, разрешите обратиться? — спросил я Латаева.

— Ну? — буркнул в усы Владимир Ильич.

— Мне блокнот не нужен! — уверенно заявил я.

Оба комбата, удивившись такой наглости, посмотрели на меня, а я продолжал гнуть своё:

— Я и так всё помню.

— Диктуй, — ехидно скомандовал Пушкарский.

В течение нескольких минут мне пришлось, как школяру, продекламировать всё, что необходимо знать командиру группы о своих подчинённых. Настроения комбатов поменялись на прямо противоположные, а я был тут же отпущен довольным Латаевым на своё теплое, но уже остывшее местечко.

В действительности ничего сверхъестественного в этом не было. В каждой группе было в среднем около десяти человек. Из них большую часть составляли те, кто прослужил более шести месяцев, и оставалось заучить только вновь прибывших — два или три человека, а сделать это достаточно несложно.

Учебный процесс шёл своим чередом. Политзанятия и теоретическая часть некоторых предметов в холодных казармах сменялись тактико-специальной подготовкой в поле и воздушно-десантной — на продуваемом всеми ветрами «старте». Строевую подготовку проводили сержанты, а командиры групп, изображая методический контроль, мёрзли вместе с подчинёнными на плацу.

В разгар холодов пришло время батальонных учений по теме «поиск». Командир батальона сформировал группы, в том числе и во главе с сержантами, и немало меня порадовал тем, что я был призван изображать противника. Мне выделили двух бойцов из числа «вечно больных», автомобиль ЗИЛ-131, палатку без печки, надувной макет американской ракеты «Першинг», и я первым отправился в суровую зимнюю ночь.

Не стараясь особо запутать следы, я всё-таки распорядился водителю выключить фары, как только мы свернули с большака на просёлочную дорогу. Через пару часов езды остановились в небольшом распадке и разбили бивуак. Надувать макет я не стал, ибо было лень возиться на морозе с грудой прорезиненной ткани. Даже если бы комбат нас и проверил, что вряд ли, то наверняка промолчал, так как отсутствие выставленной «ракеты» только осложняло работу групп, что в конечном итоге было на пользу.

Оставалось только скоротать время до рассвета, иными словами, проспать в кабине машины. Тут водитель сообщил мне, что забыл заправиться. Пришлось его обматерить, но положения дел уже не исправить. Двигатель заглушили, так как в противном случае бензина на обратный путь не хватит. Единственное, что можно было предпринять, — это зажечь в кабине паяльную лампу. Как известно, при таком обогреве вполне можно угореть, поэтому пришлось опустить стёкла и спать, высунув голову наружу.

В таких мучениях и встретили рассвет. Единственный, кто нашёл «ракету», был старший лейтенант Хамзин. Позже он открыл мне секрет своего успеха. Как только Анвар вывел группу за пределы части, то увидел вдалеке машину, которая вдруг погасила огни. Смекалистый Хамзин всё сразу понял, и остальное было делом техники.

Укладка парашютов. Лето 1984 года. Слева — будущий кавалер орденов Ленина, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды Хамзин Анвар

Старший лейтенант Загнойко остановился по ту сторону хребта, не дойдя всего метров семьсот. В ответ на моё сожаление он нагло заявил: «Андрюха, я знал, что вы там, но мне лень было подниматься. Ты ведь всё равно доложишь, что я тебя нашёл?» Саня, конечно, был прав. Иначе и быть не могло при нашей дружбе. Остальные группы и вовсе заночевали в кошарах и не особо утруждали себя поисками, за что получили взбучку от комбата. В особенности где командирами были сержанты.

1987 год, близ Кандагара

Из воспоминаний Хамзина Анвара Гумеровича:

«В начале октября 1987 года “хадовцы” обратились к нашему командованию за помощью в уничтожении этой группировки. Выбор комбата остановился на моей роте, и на следующий день для полусотни разведчиков началась предметная подготовка. Общее командование было поручено майору Удовиченко, а меня назначили его заместителем.

Изучив карту и местность, мы решили встретить “духов" в 4–5 км от Кандагара, в заброшенном кишлаке. Пройти мимо него они никак не могли — дорога была единственной.

23 октября, ближе к концу дня, через Кандагар прошла внешне самая обычная колонна: два затянутых тентами “Урала" в сопровождении двух “бэтээров".

Едва успевшие проскочить по светлому времени машины остановились, как бы на ночь, на первом под Кандагаром посту советских воинов. “Духовские" наблюдатели, если они сидели на окрестных горочках, вряд ли могли что-нибудь заподозрить — таковы были общие правила для всех наших колонн.

Лишь с наступлением кромешной темноты начались превращения. Из кузова машин один за другим повылезали разведчики. Размяли затекшие ноги. После короткого ужина еще раз проверили оружие, подтянули снаряжение. Несмотря на небольшое расстояние до места засады — 7–8 км, шли почти четыре часа. Земля в этом районе буквально нашпигована минами — и своими, и чужими. Двигаться приходилось, руководствуясь каким-то особым чутьем, по крутым склонам, по неудобным участкам, где минировать никому в голову не придет. К полуночи вышли на последнюю горку. За ней весь в разбитых ду-валах и заброшенных садах лежал кишлак Кобай.

Еще два часа ушло на прочесывание. И только потом лейтенант Саша Тура с группой в 20 человек остался прикрывать нас на этой горке. А мы с майором Удовиченко и 18 разведчиками спустились в кишлак и заняли два домика на окраине, между которыми шла дорога. План казался нам неплохим: бесшумно снять “духовские" дозоры, огнем из всего оружия уничтожить основные силы моджахедов, а затем уйти под прикрытие группы Саши Тура.

Рассвело в начале шестого, прошло еще около полутора часов, прежде чем мы увидели первых людей. Если бы не автоматы за их плечами… Я подтолкнул Бахадыра: “Давай, Наимов, действуй!”

Он и наводчик из ХАДа вышли из укрытия, приблизились к “духам” и заговорили по-афгански, приглашая подойти поближе к нашему домику. В мгновение эти двое были сбиты с ног, обезоружены и связаны.

То же самое было проделано и со второй парой “духовских” разведчиков. Не оказала сопротивления и третья пара. Но при обезоруживании следующего дозора один из “духов” остался на месте. Заподозрив неладное, он успел сорвать с плеча автомат и дать очередь.

В считанные секунды “зеленка” ощетинилась яркими вспышками. Еще не зная точного расположения разведчиков, “духи” били из оружия наугад, на звук только что прогремевшей очереди. Оказалось, что и “духи” охотились за нами.

Бой длился уже больше часа. Появились потери. В первые же минуты погибли Наимов и “хадовец”, пытавшиеся перехватить трактор с прицепом, под прикрытием которого был шанс вырваться из ловушки. Их истерзанные пулями тела так и лежали на открытом пространстве перед домом, где укрылась часть группы во главе с Хамзиным. Пулемётчик Виктор Колесников получил ранение в живот, но, обколотый промедолом, продолжал вести огонь.

Другая часть группы вместе с командиром Удовиченко укрылась в соседнем доме, и дела у них обстояли не лучше. Их глинобитное укрытие было сильно разрушено и простреливалось насквозь. Там тоже не обошлось без потерь. Погибло несколько бойцов. Сам Удовиченко, получив две пули в грудь, умирал на руках ещё уцелевших товарищей.

Первая атака душманов была настолько плотной, что разведчикам не потребовался прицельный огонь. Ударившие одновременно, 18 стволов сделали из части атакующих кровавое месиво и заставили отступить тех, кто уцелел.

Вторую атаку удалось отбить с трудом. Троим духам даже удалось подобраться к дому, но благодаря находчивости и слаженным действиям Хамзин и Серендеев их уничтожили. Чудом духовские гранаты никого не задели осколками.

После двух неудачных наступлений душманы стали действовать очень грамотно. Расположив снайперов по флангам, начали методично разрушать укрытие разведчиков одновременно из нескольких гранатомётов и двух безоткатных орудий, при поддержке ДШК. В дальнейшей организации боя явно чувствовалась опытная рука.

После боя оставшиеся в живых разведчики рассказывали, что они слышали отчётливые команды на английском языке, которые тут же дублировались на афганском.

От близких разрывов хлипкие стены сотрясались, и внутри поднималась едкая глинистая взвесь, отчего яркие солнечные лучи становились осязаемыми. Бойцы готовились к круговой обороне, наблюдали за действиями противника, лишь изредка открывая одиночный огонь.

Вдруг шипенье стоявшей на приёме рации прекратилось, и послышался голос лейтенанта Тура:

— Анвар, слышишь меня?

— Саня, сообщи о потерях и что вертушки здесь бесполезны, пусть шлют броню, желательно с танком, а с воздуха смогут помочь только “грачи”. (Су-25. — Прим. авт.) Командование беру на себя.

— Давай, Анвар, мы к вам подойдем.

— Саня, не сможете. Вы пока сидите тихо, не показывайте себя, а мы тут попробуем отбиться, — произнёс Хамзин, и сеанс связи закончился.

Анвар принял вдвойне мудрое решение. Во-первых, он сберёг жизни товарищей, понимая, что они радикально помочь не смогут ничем — слишком неравные были силы. Как потом выяснилось, 20 разведчиков противостояли банде из 300 душманов. Во-вторых, чуть позже действия подгруппы лейтенанта Туры сыграли решающую роль в спасении попавших в западню разведчиков.

На позициях “духов" начались движения, и стало понятно, что с минуты на минуту начнётся очередной штурм. Один из бойцов достал из подсумка ручную гранату, тщательно протёр её и сунул за пазуху. Хамзин тронул разведчика за плечо, тот немедленно повернулся и, увидев командира, произнёс:

— Товарищ старший лейтенант, это — на крайний случай.

— Молчи, Николай. Может, до этого не дойдет, — ответил Анвар. Граната Коле не пригодилась — он погиб раньше. Хамзин вытащил пистолет из кобуры и, чтобы случайно не остаться наедине с душманами безоружным, привязал его стропой к поясу.

После массированного обстрела из гранатомётов и безоткатных орудий началась самая яростная атака противника. Старший лейтенант отбивался бок о бок с разведчиками Сергеем Пановым и Сашей Серендеевым. Дело дошло практически до рукопашной схватки. Огонь вёлся буквально с нескольких шагов, в упор от бедра. В грохоте боя Хамзин отчётливо услышал длинную очередь. Разворачиваясь всем телом вместе со стволом, он увидел в нескольких шагах тёмный силуэт “духа". В руках у того бился изрыгающий сталь автомат.

Иначе, как Божьим промыслом, не назовешь то, что из роя пуль, выпущенных с нескольких шагов, в Анвара попала только одна, но крепко. В правое предплечье. От удара Хамзин упал, но успел заметить, как Панов короткой очередью срезал душмана.

Через мгновенье рядом с командиром упал на колени санинструктор Валерий Лобов. Он быстро вспорол рукав, повторяя одну и ту же фразу: «Не смотри сюда, не смотри сюда, не надо». Не раз побывавший в переделках, Валера прекрасно знал, что подобное зрелище сил раненому не прибавляет, но Анвар не удержался. Выходное отверстие диаметром 7–8 сантиметров, острые осколки желто-белой кости, алая кровь не лишили Хамзина самообладания. Санинструктор перевязал рану, наложил жгут и вколол два промедола. Стало относительно легче.

Рёв низколетящих самолётов на несколько секунд заглушил грохот боя. Шипенье в рации прекратилось, и Анвар услышал спокойный голос пилота:

— Земля, земля, слышите меня?

— Воздух, воздух! Я — “герцог”. Слышу хорошо. Нахожусь в двух домах на северной окраине кишлака Кобай, обозначаю себя дымом.

Тут же в проломы стен полетели дымовые шашки. Спасение казалось близким.

— Видим, дорогой, видим. Наводи, — ободряюще отозвался лётчик.

— Работайте 50 метров южнее, западнее, восточнее меня. Триста-четыреста метров южнее и восточнее ДШК.

— Так близко не сможем, но попробуем.

“Грачи” ушли на боевой разворот, и шум двигателей чуть стих, а затем раздался душераздирающий визг смертоносных НУРСов. Огненные стрелы проносились совсем рядом, наводя страх и ужас на душманов. Минут через сорок последовала атака второго звена самолётов, а затем ещё одна. Вслед последней паре взвились два “Стингера”. Одна ракета достигла цели — “Грач” был подбит, но, как выяснилось после боя, лётчик сумел благополучно посадить самолёт на своем аэродроме.

Прошло уже около четырёх часов. Хамзин в очередной раз отпустил жгут, потом вновь затянул его и вколол себе две дозы промедола. “Грачи” помогли продержаться группе около полутора часов. Время работало на разведчиков, с минуты на минуту могла появиться бронегруппа, но эти минуты ещё предстояло прожить, продержаться, выдержать. “Духи” не могли смириться с тем, что победа уплывает у них из рук, и вновь бросились в атаку, полные решимости сломить сопротивление обороняющихся.

Взорвалось прямо в комнате. От сильного удара стены мазанки содрогнулись, с потолка посыпалась сухая глина, забивая глаза и рот. Оглушённый Хамзин инстинктивно, не в силах подняться, ползком рванулся к свету, к глотку свежего воздуха. Правая часть тела была посечена осколками, из уха сочилась тёмная кровь. Уже в дверях Анвар увидел, что кто-то ещё пытается выбраться из эпицентра взрыва.

— Коля? Валера? — выдохнул он.

— Это я. Валера, — услышал Хамзин в ответ, и они одновременно оглянулись назад. Перед окном, которое было обращено в сторону “духов”, лежало нечто бесформенное, что недавно ещё было Николаем. Несколько секунд разведчики смотрели на это ужасающее зрелище, пытаясь сообразить, что же произошло.

Реактивная граната попала солдату в затылок и разорвалась. Черепа не было — только часть позвоночника и нижняя челюсть упала на грудь. Пыль оседала на влажные зубы и мгновенно темнела, впитывая в себя ещё живую слюну. Всё.

Физическая усталость страшна не тем, что изнуряет тело, а тем, что порождает усталость душевную, и вместе они так опустошают человека, что он становится не в состоянии бороться даже за свою жизнь. Тем же свойством обладает и боль. Анвар сейчас должен был сопротивляться и одному, и другому, и третьему. Сил не было. Надо прекратить эту выматывающую реальность. Для этого достаточно одного движения пальцем. Всё.

В этот момент послышался гул мотора, и Анвар увидел вздымающиеся клубы пыли на дороге. “Наши”, — промелькнуло в голове. Душевная пустота мгновенно заполнилась нечаянной радостью. Хамзин опустил руку и вдруг увидел “барбухайку”, полную душманов. Все четыре часа “духи” атаковали разведчиков с трёх сторон, но этого им показалось мало, и они вызвали подмогу, чтобы замкнуть кольцо.

Старый грузовик остановился точно под горкой, где сидела не выдававшая себя до сего момента подгруппа лейтенанта Туры. Полтора десятка стволов, почти в упор, сверху вниз шквальным огнём разметали в клочья душманов. Разведчики вложили в этот залп всю ненависть и месть за своих товарищей. Теперь об окружении не могло быть и речи.

Ещё через несколько минут лязг гусениц и рокот двигателя не оставил сомнений — подошла бронегруппа во главе с танком. Двумя меткими выстрелами из мощного орудия он заставил душманов прекратить стрельбу и ретироваться.

Ни одного солдата в тот день не миновала пуля или вражеский осколок. Девять погибших и одиннадцать раненых — таков тяжёлый итог боя. Но разведчики не позволили душманам самодовольно пройтись по полю битвы, чтобы добить раненых, поглумиться над мёртвыми телами и собрать трофеи, а это означало победу».

(Записано по воспоминаниям подполковника Анвара Гумеровича Хамзина.)

* * *

Тридцать седьмая годовщина спецназа, 24 октября, запомнилась Анвару Гумеровичу на всю жизнь. Более года ушло на лечение и реабилитацию. В свои 24 года он имел три ранения, контузию, был награждён орденами: Ленина, Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Не хватало только Звезды Героя, которая не случилась единственно потому, что волею обстоятельств присвоение её командиру группы старшему лейтенанту Хамзину подчеркнуло бы полную бездарность одного из генералов перед вышестоящим начальством.

«Иной раз видишь себя как бы стороны, и происходящее кажется нереальным, а по окончании не можешь вспомнить некоторые свои действия, поступки, и только судя потому, что дышишь, куришь, сидишь на горячем камне и держишь в руках автомат с закипевшим лаком на цевье, понимаешь, что, видимо, всё делал правильно и ещё просто повезло.

В то же время в памяти остаются настолько четкие и детальные образы и картины пережитого, что они остаются с тобой на всю жизнь. После приходит ужасающая обыденность, и даже, если рядом лежит твой друг на бережно постеленной плащ-палатке, ты отдаёшь какие-то распоряжения, пьешь тёплую воду из фляжки, живёшь… а в душе образовывается пустота. Это пустота с годами превращается в глубокую душевную пропасть, отделяющую тебя от окружающих, и даже порой близкие люди не в силах её преодолеть. Попытки залить водкой ни к чему не приводят… где взять столько водки, чтобы заполнить эту бездонную пропасть? Твоя жизнь продолжается, но какая-то уже другая, не понятная самому себе и тем более другим».

Письмо с войны

Андрюха, привет!

Получил твоё внеплановое письмо, как раз 8 ноября. У нас в честь праздников авиация не летала, и почты не было 5, 6, 7 ноября, а первый почтарь 8 числа. Я сразу подался в самовольную отлучку. И какое счастье от Лены и от тебя — два письма. Пару слов о себе: жив-здоров, осталось лежать недели полторы. Желтуха осталась только на глазах (немного). Уже надоело, сегодня 2 недели, как я тут. Лечение такое: 3 литра в день чаю или жидкости наподобие чая и постельный режим. Вот и всё лечение…

Праздники прошли без приключений, хотя были угрозы со стороны духов. Но после получения пиз…лей от Анвара они до сих пор себя чувствуют очень хреново. Даже западные голоса сообщали, что тут идут тяжелые бои и духи понесли большие потери — 1000 человек (но в самом деле 100–120). Я ждал минометного обстрела. Но его не было. То ли духи стали добрее, то ли РС у них закончились. А вернее, некому их запускать. Мысленно живу делами роты, прикидываю различные варианты. Но обломались. Прошли времена «золотой лихорадки», когда за стрельбищем караваны ходили пачками. Духи многому научились…

Да, Анвара отправили в Союз с рукой. Где он сейчас, в Ташкенте, Москве или Ленинграде — не знаю. Вот-вот должно письмо прийти. У него всё нормально, только на раненой руке (правой) мизинец не чувствует. Вероятно, нерв защемило или контузия. Если последнее, то через некоторое время отойдёт, а кость срастётся, всё будет нормально. Я верю в Анвара. Не теряет чувство юмора, ему чуть яйцо, а может, ещё хуже… чуть осколком не отсекло — досталось по ноге. Так что маленькая радость. Мы с ним вместе посмеялись по этому поводу.

Ладно, заканчиваю. Пиши. Саня.

9.11.87.

Ещё полчаса назад пожар полыхал вовсю, а теперь только отдельные языки пламени лениво облизывали чёрные головёшки, оставшиеся от сгоревшего клуба. Ветер листал страницы полуобгоревших и чудом уцелевших книг; кроме клуба, сгорела и библиотека. От почты не осталось вообще никаких следов.

Начальник внештатной пожарной команды старший лейтенант Барсуков прибыл одним из последних, но это осталось незамеченным; воды в части не было, и тушить было нечем. В первом ряду зрителей в позе Наполеона, опустив подбородок на грудь, стоял комбриг Колб. Исподлобья он хмуро смотрел на пожарище. Рядом нервно переступал белый, как снег, начальник политотдела. Ситуация усугублялась тем, что назавтра ожидалось прибытие члена военного совета и начальника штаба округа. У последнего это был второй визит в нашу часть.

Казалось, сокрушительное объяснение с начальством неизбежно, однако не таков был наш командир, чтобы не попытаться выкрутиться. Колб тут же собрал комбатов, отдал необходимые распоряжения, и через пятнадцать минут вся часть уже таскала снег из ближайшего леса на пожарище. Через два часа всё было засыпано белоснежным покровом, а пронизывающий забайкальский ветер к утру скрыл все следы недавней катастрофы.

На следующий день высокая делегация осматривала городок, с пристрастием стараясь разглядеть возможные недостатки. Проходя мимо заснеженного пустыря, генерал глубокомысленно морщил лоб, как будто что-то припоминая. Однако это было ещё не всё. Предстояло организовать встречу окружных начальников с офицерским составом. Актовый зал сгоревшего клуба до вчерашнего дня был единственным подходящим местом.

После недолгих раздумий из оперативно-планового отделения разобрали и вынесли огромный стол, расставили стулья, собранные со всей части. Получилось некоторое подобие небольшого зала. Совещание свелось к беспредметному монологу члена военного совета и рассказам из жизни начальника штаба округа. При этом последний часто прерывался, окидывал удивленным взглядом помещение и затем продолжал повествование. В конце концов, чтобы развеять свои сомнения, он обратился к комбригу:

— Товарищ подполковник, мне кажется, в прошлый раз помещение просторнее было?

— Так точно! — не растерялся Колб и, понимая, что от него требуется пояснение, продолжил: — Тесновато у нас. Вот понадобилось отдельный кабинет сделать для начальника ОПО, и пришлось общую комнату поделить.

С этими словами Григорий Ананьевич для убедительности ткнул пальцем в капитальную стену. Генерал понимающе кивнул головой и спросил:

— Я что, клуба то у вас разве нет?

— И не было никогда, — весьма убедительно отрапортовал комбриг и, извиняющимся тоном, покосившись на главного политработника округа, добавил: — Который год бьёмся, чтобы в план капстроительства включили…

Мне показалось, что в этот момент раздались дружные аплодисменты офицеров и послышались крики «браво!». Ничего этого не произошло. В полной тишине член военного совета открыл свой блокнот, черкнул там несколько слов и кивнул головой в знак того, что вопрос будет решённым. Я не знаю, был ли построен клуб. Менее чем через год я убыл к новому месту службы, а ещё через восемнадцать месяцев сменила место дислокации и вся бригада.

В декабре пришло распоряжение подготовить команду до ста человек из числа военнослужащих, прослуживших шесть — двенадцать месяцев, для отправки в Марьину Горку. Там формировался отдельный батальон СпН. Неофициально все знали, что это — Афганистан. Впоследствии отряд имел место дислокации в Асадабаде, провинции Кунар.

Бойцы реагировали на это событие по-разному. Некоторые побаивались, и это было заметно. Другие радовались, что наконец покинут проклятые «каменюки». Были те, кто писал рапорт сам, чтобы попасть в команду. Это делать было вовсе необязательно, так как с учётом ограничения по сроку службы отправлялись почти все. Однако пришлось разлучить двух закадычных друзей Филатова и Чихунова. «Фил» и «Чих» были водителями, но потом Чихунова поставили на должность разведчика, а «Фил» остался на прежней должности, это и решило их судьбу.

После того как команда была отобрана поимённо, началось срочное натаскивание тех, кто должен убыть. Интенсивные занятия по ТСП — тема «способы передвижения разведчика» — и практические стрельбы проводились днём и ночью. Такого рвения к обучению я не встречал больше никогда. Но и мы, командиры групп, старались выложиться до конца, чтобы передать бойцам свой опыт и знания, навыки в стрельбе.

Где-то в районе новогоднего праздника отправили команду на аэродром Степь, где их ждал военно-транспортный ИЛ-76. Казармы опустели.

Командир роты Саня Зайков получил несколько писем от рядового Чихунова. В одном их них Андрей описывал красоты Афганистана и необычность жизни и быта афганцев. Заканчивалось послание фразой: «завтра уходим в горы…» В этих словах чувствовалась какая-то обреченность. Внизу стояла дата 20.04.1985 года.

А на следующий день, двадцать первого числа, разразилась трагедия, ныне известная как «гибель мараварской роты». Мы об этом узнали из письма оставшегося в живых младшего сержанта Власова. Было и ещё одно письмо — в первый батальон, но мне запомнилось именно это. Очень сумбурно, но откровенно и эмоционально описывался их последний бой.

Геройская и отчаянная смерть пулемётчика Андрея Чихунова от гранатомётного выстрела в упор ввергла в шок. Даже у офицеров, читавших письмо, тряслись руки и наворачивались слёзы. «Фил» ходил почерневший и не мог вымолвить ни слова. Из нашего батальона ещё погибли рядовые Комогорцев и Овчинников, из первого — Моряхин и Жуков.

Офицерские жёны плакали. Казалось бы, где «каменюки» и где Афганистан, но это были наши солдаты. Здесь, вдалеке от войны, погибшие парни были более своими, чем там в том отряде, где они прослужили так недолго. Это была самая тяжёлая потеря. Увы, не последняя. Всего в том бою погибло 29 человек.

Безграмотно спланированная операция, халатная подготовка, роковые ошибки уже во время её выполнения, попытка свалить вину на ротного. Если бы не принципиальность единственного свидетеля постановки задачи комроты-2 Сергея Макарова, то, возможно, случилась бы несправедливость. Это стоило ему карьеры.

Мой друг и однокашник подполковник Макаров скончался ровно через 24 года, день в день, 23 апреля 2011 года.

Письмо с войны

Андрей, здравствуй!

Получил твоё письмо, давно ответа не было. Я уже отошёл, и, только опрокинув пару рюмок, после третьей начинает слеза катиться. Научились списывать людей и забывать тоже: сегодня был, а завтра нету, а послезавтра его уже как не было. И такое происходит со всеми, даже с самыми отличными мужиками. Я тебе вышлю его адрес и его фотографии попозже. Ехать сюда не придётся. Переговоры проходят вроде успешно, так что, может, не успею выполнить свой интернациональный долг на все 100 процентов. Мои орлы дали отличный результат: под сто стволов, правда, духов мало, но ничего, молодые взводные подрастают. Олега представили к Герою. Должен пройти, я думаю.

Я жив-здоров. Начал бегать и чуть заниматься, скоро стану на ноги и войду в форму. Приятно чувствовать себя полезным людям. Это особенно чувствуется после госпиталя. Скоро выйду на большую дорогу. У меня замполит мужик нормальный. Вот с ним и буду ходить… Погода для духов ночью не очень приятная — холод собачий, а они его не любят. На этом мы их можем подловить, уже подловили. Представляешь, охрана их от холода спряталась, прошли мои коробочки, на их караван выскочили. На шесть 30-мм автоматических пушек — столько же машин с духами. Короче, дали прикурить. Но такое очень редко случается, у нас два раза в год получилось.

Почитай «Красную Звезду» за 5 декабря. Там про Анвара и его людей и про летчика СУ-25, которого «Стингером» сбили… Я тут чуть к корреспонденту не попал, но отделался пока.

Анвар лежит сейчас в Ленинграде с рукой, к Новому году будет здоров, нерв восстанавливается, кость срастается. Приедет, возьмет отпускные и домой в отпуск по болезни и за этот год. Вот-вот должна быть известна замена. Куда интересно?

Пиши чаще. Саня.

17.12.87.

Глава 33

До Нового года оставалось два или три дня. Около 22.00 я направился по некоторым делам на службу. Неторопливо собрался и вышел из подъезда. Моя медлительность в первую очередь определялась нежеланием возвращаться в казарму, но вариантов не было. На мгновенье я остановился, чтобы надеть рукавицы. Внизу на дороге стоял ЗИЛ 131, на котором только что вернулся старший лейтенант Тхоривский. На противоположной обочине тарахтела готовая к выезду санитарная машина. Николай, оживлённо жестикулируя, что-то объяснял начмеду, майору Бабинцу. Тот согласно кивал головой. В этот момент из соседнего подъезда выскочил лейтенант медицинской службы Коля Кислый и трусцой направился к дороге. На несколько мгновений он остановился возле своего начальника и, получив распоряжение, помчался в часть. Майор Бабинец вскочил в кабину санитарки, а ещё через минуту она уже мчалась по дороге.

Тхоривский устало направился к дому.

— Коля! — окликнул я приятеля. — Чего произошло?

Николай вяло взмахнул рукой и равнодушным голосом произнес:

— Помер он. Я ничего не смог сделать. Прямо у меня на руках и помер.

Из подробного рассказа Тхоривского выяснилось, что два солдата из батальона обеспечения решили обстоятельно подготовиться к наступающему празднику. Для этого они отправились в Хара-Бырку за водкой. Ни сильный, под сорок градусов, мороз, ни расстояние в восемь километров в одну сторону их не смутили.

Без сомнений, несмотря на вышеперечисленные трудности, бойцы благополучно вернулись бы в часть, если бы не их нетерпение. Имея в руках несколько бутылок водки, они не вытерпели и распили одну. Без закуски, на голодный желудок прямо из горлышка. На обратном пути они, изрядно охмелевшие, выбились из сил. Кирзовые сапоги и шинели не могли защитить от мороза и пронизывающего ветра. Алкоголь и усталость сделали своё дело, и уже возле части солдаты окончательно выбились из сил.

Один из бойцов не смог преодолеть последний склон и упал, теряя сознание. До казармы оставалось не более полукилометра. Тот, что покрепче, двинулся за помощью. Последние метры он преодолевал уже ползком. Вероятнее всего, он замёрз бы в ближайшем лесочке, но, на его счастье, со службы возвращался старший лейтенант Тхоривский и обнаружил бойца почти без сознания. Коля притащил солдата на руках в ближайшее подразделение, распорядился доставить его в санчасть, а сам побежал к дежурному по части. Через несколько минут он уже мчался на дежурной машине в «долину смерти».

Солдата он застал ещё живым и попытался сделать ему искусственное дыхание, но тщетно. Боец умер у него на руках. Так соседний распадок полностью оправдал своё неформальное название — «долина смерти».

Коля Тхоривский тоже умер в 2014 году. Инсульт.

Из письма капитана Зайкова

Андрюха, привет.

(…)

Да, Андрей на носу замена, разменял 16-й месяц. Сижу дома уже второй месяц, а время так медленно катится. Сейчас думаешь, быстрее бы замена, а в Союзе будешь думать — там всё-таки было лучше и проще, скорее бы обратно… Ждем план замены… Пока нет. Ну да ладно.

(…)

Привет тебе от Швыдкого (он НШ) и Ерофеевского (КР), т. е. тут маленький бердский филиал.

На этом заканчиваю. Пиши. Саня.

15.12.87 г.

Весна! Весна для меня означала, что менее чем через шесть месяцев я смогу покинуть это гиблое место. Тогда каждый из нас мечтал как можно скорее убраться отсюда подальше, потому что, где бы не пришлось служить после, всё равно было легче и спокойней, чем тут. Так оно и было. В шестьдесят седьмой, бердской бригаде даже у командиров групп был почти нормированный рабочий день. Командир подполковник Агапонов не беспокоил своих подчинённых попусту, да и сам особо не задерживался на службе без острой необходимости. Ему под стать были заместители: майор Гордеев и начальник штаба, выпускник

9-й роты РВДУ, майор Юрий Михайлович Рендель. Старшины рот, прапорщики выполняли свои обязанности в полном объеме. Николай Иванович Борисов был настоящим воякой, любившим своё дело и ни в какую не соглашавшимся оставить должность старшины в пользу более спокойной — начальника склада.

К слову сказать, когда я прибыл в Бердск, то сам себя не узнавал. Вдруг пропали былые резвость и прыть. Даже не было желания участвовать в различного рода и ранга учениях. Наверное, командир группы специального назначения — как большой спорт. Есть знания и умения, огромный опыт за плечами, тебя уважают и относятся с пиететом даже старшие по званию, но наступает критический возраст, и все понимают, что новых высот тебе уже не одолеть.

Но до этого было ещё далеко, а пока я трясся в кабине детского автобуса редкой марки — АС-38. Уже несколько недель я с удовольствием пребывал в должности старшего. В то время как в нашем гарнизоне не было ни тепла, ни воды, я имел возможность не только помыться и согреться, но и искупаться в бассейне ракетной дивизии ст. Ясная.

Автобус притормозил возле офицерских ДОСов, и водитель Кокоулин, разминая руки, вытянул их вперёд, хрустнув суставами. Вдруг в его дверцу кто-то постучал. Он недовольно приоткрыл форточку и почти тут же обернулся ко мне. Лицо его мгновенно стало белым, как морозное забайкальское небо, а глаза остекленели. Я понял что, чего бы ни произошло, ко мне это никак не может иметь прямого отношения, и лениво спросил:

— Чего опять случилось?

— «Зуб» застрелился, — растерянно ответил Кокоулин.

— Как застрелился? — единственное, что я смог промолвить в ответ.

Ещё три дня назад сержант Зубков ездил с нами в Ясную, чтобы сфотографироваться на дембельский альбом, а ещё через месяц он должен был увольняться в запас. Высокий и статный красавец, он был из старинного рода донских казаков. До армии жил в станице напротив — через Дон — от шолоховской Вёшенской. Последние полгода боец работал помощником прапорщика на продовольственном складе, одновременно с успехом исполняя должность командира хозяйственного взвода.

Тело сержанта лежало в каптёрке на спине между стеллажами. Уцелели только глаза и нос. Выстрелил он себе из АКС-74 очередью в рот. Все стены и потолок были в крови и серых пятнах мозгового вещества. На столе лежала предсмертная записка: «В нашем роду никто не сидел и сидеть не будет».

Дело в том, что на продовольственном складе была обнаружена многотысячная недостача, и кто-то постарался сделать Зубкова крайним. Началось следствие, и сержанту грозил суд. Всем было понятно, что солдат срочной службы в отдаленном гарнизоне, полностью отрезанный от внешнего мира, не мог сделать такой крупной недостачи без покровительства, а скорее, по принуждению, свыше.

Этим же вечером я заступил начкаром. Третью смену караула я дал команду поднять чуть раньше и, привычно проконтролировав заряжание оружия, пошёл вместе с караульными. Проходя мимо котельной, умышленно отклонился от маршрута, и мы всей сменой зашли внутрь. Там было темно, и только блики огня освещали стоящий возле одного из котлов цинковый гроб. Хмурый солдат хозвзвода сосредоточенно нагревал большой молоткообраз-ный паяльник на огне топки. Он запаивал своего друга сержанта Зубкова. Сказать было нечего, да и некому. Мы молча попрощались с уважаемым в части сержантом и пошли дальше нести службу.

Замполиту капитану Осипову выпала нелёгкая доля сопровождать гроб к месту захоронения, то есть на Дон, к родителям. Сложно ему там пришлось. Старые казаки, которые ещё в гражданскую войну воевали, по тем временам въедливо допытывались, каким образом мог солдат попасть под пулю? Кто в этом виноват? Пришлось Боре выкручиваться, рассказывая историю о стрельбище, оцеплении и шальной пуле, иначе бы Зубкова похоронили за оградой кладбища. Так сильны были традиции православных казаков даже в советский период. Только старшему брату сержанта Осипов втайне поведал истинную историю смерти Зубкова. Его фотографии так и остались в фотоателье городка Ясная невостребованными.

Прав был Саша Зайков, который в одном из писем написал: «…научились списывать людей и забывать тоже: сегодня был, а завтра нету, а послезавтра его уже как не было». Мудрость эта к нему пришла чуть позже, во время службы в Афганистане. Зубков уехал домой, а наша жизнь продолжилась.

Письмо с войны

Андрюха, привет!

Поводом для письма послужила статья в «Правде» от 20.01 по Кандагару. Меня она очень взволновала тем, что впервые написали всё как есть. Меня только интересует, почему так поздно и зачем нужна сейчас эта правда перед выводом. Я бы не хотел, чтобы её почитали мои отец и мать, жена и близкие. Если бы такие статьи печатали с самого начала, то с Афгана мы бы вышли 1984—85 годах. А сейчас зачем?? Зачем писать такие страсти, я имею в виду не только эту статью (эпизод с убитым солдатом), но и другие. Ты последи за прессой. Зачем? Лучше уж как было раньше. Тишь, гладь. И Божья благодать — одни сплошные подвиги и цыпки втихомолку. Много ещё можно говорить на эту тему. Я думаю, об этом ещё напишут, но позже.

Ближе к делу. Тут один корреспондент удивлялся. Что ни одного выстрела по ним не сделали. Благодаря нашим 12 мужикам во главе с Олегом. А так бы 200 духов накатили п… и было чем: 3 барбухайки были завалены минами б.п. тяжелым вооружением. А колонну как раз Латаев со своими «зелеными» к нам вёл.

Вот вроде выговорился, полегчало немного. Мои «рембы» взяли пару складов с б.п., барбухайку с наркотой рванули. Дают жизни, короче.

На Новый год лежал под капельницей, врач сказал, что и как, обрисовал картину дальнейшей службы. Ночью лежу и думаю, что мне уже не закосить ни одного духа, вспомнил Олежку, и слёзы бессилия покатились по щекам. Сейчас такое со мной всё реже. За последние полгода столько пережил, сколько за год до этого, а вернее, за всю жизнь. Ладно, хватит об этом. Петровича мы никогда не забудем, а это самое главное, сыновьям расскажем, и они будут помнить………………………………………………………………… я же отлично помню их вдвоем. Втроем. Андрей, я их адрес вышлю позднее…..самое страшное — это одиночество. Такое чувство, когда ты, кажется, один, и про тебя забыли, и ты никому не нужен.

Ладно бередить душу. Больше об этом ни слова, только при личной встрече… пока не надо. Мне за 30, и только сейчас у меня в жизни появился живой пример, именно живой.

Пиши, Андрюха, по старому адресу, боюсь, твоё письмо затеряется, а мне каждое дорого.

Саша.

24.01.88.

Низколетящий вертолёт заглушил слова комбрига и отвлёк внимание личного состава. Колб умолк, недовольно поморщился и тоже задрал голову кверху. Только что несколько групп первой очереди получили вполне боевую задачу. МИ-8 был как раз по их души и через несколько минут приземлился в долине Алакой, на «кузнечике». Ещё через несколько минут группы срочно получали снаряжение, оружие, боеприпасы.

Команду возглавил начальник штаба первого батальона майор Карнач. Он буквально позавчера прибыл по замене и теперь, матерясь вполголоса, готовился поучаствовать в рискованном мероприятии. Внизу на дороге уже ждали два ЗИЛа. На одном из них восседал начальник медицинской службы майор Бабинец со своей огромной сумкой. «О, доктор тоже тут. Будет кому глаза прикрыть», — мрачно пошутил кто-то из офицеров. Вообще, в армии, и в спецназе в частности, без здоровой доли цинизма не обойтись, в противном случае жизнь могла превратиться в трагедию, а такого ни одна психика не выдержит… Услышав шутку, все радостно загыкали, и обстановка разрядилась. Только доктор даже не улыбнулся.

С наступлением тепла в ЗабВО тут же оживлялись различного рода самовольщики, беглецы и дезертиры. К последним относились те бойцы, которые оставляли свою часть с оружием. Якобы даже существовал секретный приказ, предоставляющий открывать по дезертирам огонь на поражение. Не знаю, был ли таковой в действительности, но последующие события это косвенно подтвердили.

Рассказывали даже о бунте на радиолокационном посту, где-то в глубине забайкальских лесов, когда прослужившие год военнослужащие застрелили дембелей, прапорщика — начальника поста и не хотели сдаваться. Якобы мотострелковому батальону пришлось штурмом брать сопку, где располагался этот пост. Но это только по слухам, за достоверность не ручаюсь.

В безреченской дивизии со «знамени» — с первого поста — ушёл боец с автоматом и полным караульным боекомплектом. Солдат расстрелял свою смену, затем попутно ещё несколько гражданских человек во время ограбления продуктового магазина. По последним данным, по сообщению бурята-чабана, дезертир укрылся в перелеске неподалёку от нашей части. Задача групп была прочесать лесок и уничтожить преступника. Не свойственное для спецназа задание, хотя сама операция была знакома. В американском варианте она имеет название «молот и наковальня», только разведчики в такой ситуации обычно выступают в качестве «убегающих».

Вертолет приземлился, бойцы высыпались наружу и резво растянулись в цепь вдоль опушки леса. Эта группа выполняла роль «наковальни». МИ-8 вновь взлетел и опустился по другую сторону перелеска. Остальные разведчики, возглавляемые майором Карначом, не спеша, высадились и построились в одну шеренгу с расстоянием в несколько метров один от другого. Им досталась более рискованная задача — прочесать лес. Взметнулась вверх с шипеньем сигнальная ракета, означавшая начало операции. Все бойцы тут же выполнили команду «к бою». Одни замерли, напряженно вглядываясь в заросли, а другие внешне спокойно начали углубляться в лес. Как рассказывал Миша Шоломицкий, шедший в цепи: «Ноги стали ватными от страха».

Светило яркое солнце, мирно щебетали птицы, ветерок ласково шелестел листьями деревьев, стрекотали кузнечики, и трудно было представить, что где-то рядом вот-вот должна была наступить кровавая развязка. И она не заставила себя ждать. Через несколько минут раздалась длинная автоматная очередь, затем завязалась короткая, но яростная перестрелка, и всё смолкло. Лишь отдельные выкрики раздавались из глубины леса. Над чащей взлетела красная ракета, и все разведчики дружно выполнили команду «разряжай».

Из леса на плащ-палатке вынесли расстрелянного бойца. Рядом шёл доктор и держал его за руку, видимо, щупая пульс. Солдат был ещё жив. Последним шёл, вытирая пот, майор Карнач и беззлобно матерился: «Твою мать. Приехал в Забайкалье Родине послужить — чуть не угрохали в первый же день».

Всё произошло, со слов прямых участников, следующим образом. Напряженно вглядываясь в каждую травинку, не то что в куст, стали углубляться в лес. Тем не менее солдат замаскировался так, что его не заметили! Только Карнач, шедший, как положено, чуть сзади, услышал легкий шелест сзади слева от себя и боковым зрением увидел гражданскую кепку и ствол автомата. Мозги только ещё начали соображать, а тело, спасая себя, уже падало на землю. Одновременно раздалась длинная очередь, и над ним, вернее там, где ещё мгновение назад была голова начальника штаба батальона-1, просвистели пули. Первым открыл огонь солдат Игорь Логинов. Почти не целясь, он ответил длинной очередью. Тут же к нему присоединились ещё два бойца. В несколько секунд бойцы опустошили три магазина. Из девяноста пуль в дезертира попали три. Он прохрипел: «Сдаюсь» — и потерял сознание

Входных отверстий практически не было видно, зато выходные бугрились под пропитанной кровью гражданской рубахой шишаками размером с кулак. Он умер почти сразу после того, как взлетел вертолёт, и был доставлен в морг Безреченского госпиталя.

Что подвигло его на столь безрассудное и страшное преступление, осталось неизвестным. Майор Карнач и лейтенант Шоломицкий получили наградные именные часы от командующего округом.

Глава 34

В этот раз заступать начальником караула было приятно, и лишь потому, что в помещении начался ремонт, а значит, вся ответственность возлагалась только непосредственно за несение службы. Не было дурацких «помоек» и приборок, пересчётов чашек, ложек, табуретов и прочего хозяйственного инвентаря. На караульном городке разбили три палатки. Одна принадлежала начальнику караула, а две другие предназначались для отдыха караульных и свободной смены. В последней также принимали пищу. Пирамида с оружием находилась под присмотром начальника караула.

Старое и обветшалое помещение давно требовало капитального ремонта. Постоянное наведение порядка было скорее во вред, чем на пользу. Чего стоила только помывка пола при памятной мне смене Гришей Быковым. Караулка была единственным тёплым местом в части даже зимой. Здание находилось рядом с котельной, поэтому воды и тепла хватало только для обогрева караульного помещения. Казалось, по этой причине все тараканы части гнездились именно там. Они были повсюду. В углах, на стенах, мебели, трещали под ногами. Еду на столе оставить было невозможно. Стоило только отвернуться, и бутерброда в тарелке можно было уже не увидеть. Хотел пошутить, что уносили, но нет. Однако это было почти правдой.

Однажды Саня Зайков, по обыкновению, пил сгущенку прямо из банки, через дыру, пробитую патроном. В какой-то момент поступление сладкого массы приостановилось. Шура усилил тягу, пошевелил языком, определяя причину остановки. Понял. Хрустнул пару раз тараканом и хладнокровно выплюнул его на пол.

Моим сменщиком тогда был Витя Юшкин. За сутки несения службы ничего не произошло. Ничего памятного, кроме того что это оказалось моё последнее дежурство в роли начальника караула.

Через некоторое время я вновь заступил в наряд, но уже в качестве помощника дежурного по части, а дежурным у меня оказался Коля Пархоменко. Как только он поставил подпись в журнале приёма и сдачи дежурств, раздался телефонный звонок. В результате выяснилось, что в нескольких десятках километров машина нашей части застряла и нуждалась в помощи. «Ну, что, Андрюха, кроме тебя, некому…» — Николаю явно не хотелось обременять меня таким заданием, но я не очень огорчился. Сперва Пархоменко проконтролировал, как и положено, приём пищи личным составом бригады, и я отправился.

Недавно прошли дожди, и дорога сразу стала непролазной. Часа через полтора мы добрались до большого лесного массива. «Где-то здесь. Давай-ка чуть помедленнее», — отдал я распоряжение водителю. ЗИЛ болтало в глинистой колее из стороны в сторону. Дорога за лесом уходила вправо и, судя по тому, что мы находились на вершине сопки, далее — круто вниз. Машину начало кренить вправо, так как одна колея углубилась, но водитель не пытался выровняться. Как только начался спуск, я вдруг всё понял и заорал: «Стой!» Остановиться на скользком склоне было нереально, но мы сумели это сделать, хотя это ничего уже не решало.

Оказалось, что правая колея была размыта водой и стала своего рода руслом грязевого потока. Притом чем ниже по склону, тем глубже она становилась. Вперёд двигаться не было возможности по двум причинам. Во-первых, потому, что машина уже почти сидела на оси, а во-вторых, впереди нас был ГАЗ-66, то есть тот автомобиль, который мы ехали выручать. Сдавать назад было бесполезно, вверх по скользкой глине наш ЗИЛ двигаться не смог — слишком крутой оказался подъём. Всё. Мы попали в ловушку.

Первым делом я изучил ситуацию с первым автомобилем. Положение оказалось неутешительным. ГАЗ-66 сидел на осях, а правые колеса висели в воздухе — промоина здесь была ещё глубже и очень узкой. Из-за грязи блокировка оказалась бесполезной. Вперёд пути не было. Полночи мы пытались подкопать колею, чтобы попытаться на ЗИЛе выбраться влево, но тоже безуспешно.

Под утро я задремал в кабине и очнулся от рокота двигателя. Ещё одна машина шла нам на выручку. Я выскочил и побежал ей навстречу, но было поздно. Она тоже попала в ловушку.

Только к полудню приехал мощный «Урал», который я поджидал уже наверху. С помощью лебедки он вытянул все три автомобиля наверх, но и тут не обошлось без мороки. Троса не хватало, поэтому сначала зацепили ближний ЗИЛ. «Урал» чуть подтянул его, затем тот ЗИЛ, зафиксированный на лебедке тягача, зацепил своей лебедкой следующую машину, затем та — следующую, и таким паровозиком, по очереди подтягивались наверх.

В часть я добрался к 16.00, то есть аккурат к тому времени, когда надо было забирать от офицерских домов мусорный прицеп, но Пархом уже сделал это сам. Мы встретились на КПП. Коля посмотрел на меня, уставшего и испачканного в глине, изможденным взглядом и произнёс: «Да, Андрюха, ну и подежурили мы…»

Это был последний наряд в этой части и для меня, и для него.

Письмо с войны

Андрюха, привет!

Вот-вот выкарабкаюсь из госпиталя. Наконец-то ко мне замполит заехал. Всё рассказал, что там на родной кандагарщине. Воюют отлично, мои на первом месте. За Олежку уже около 20 духов положили. Я, похоже, на телефонную трубу сажусь по приезду из госпиталя.

Больше новостей особых нет. Крепко жму руку.

Саша.

2.03.88

Андрей, привет!

(...)

Документы на замену должны подойти в июне-июле-месяце. Думаю, что мы до этого времени не выйдем.

А выйдем — ещё лучше. Орден пришёл, второй на подходе. Особой радости почему-то не испытываю. Гумерычу <Хамзину> пришёл орден Ленина. Рексы РКПУ сегодня забили небольшой караван, Мелочь, а приятно. Олежке Онищуку Героя не дали (пока). Прочитай Красную Звезду от 26.03.88, там статья про солдата его, их вдвоем представляли. Прочитай. Вот и все новости.

Да, Люда Широкова умерла. Сашка Вавилов подорвался в Чирчике, правую кисть оторвало на мине-сюрпризе.

Вот пока и всё. Пиши. Саша

4.04.88.

С приходом лета начались приятные хлопоты, связанные с очередной заменой офицеров. Если раньше меня это радовало только потому, что приближало к тому моменту, когда можно будет покинуть эти места навсегда, то теперь я сам вот-вот должен был стать участником этого сладкого процесса. На место ротного Юры Серветника приехал старший лейтенант Жуков. С ним рука об руку мы прослужили всего три месяца, но очень подружились. Через 14 лет Саша вновь приехал в нашу бригаду, успев прослужить в Афганистане, но уже в качестве её командира. Там судьба хранила его, а здесь в этой должности он пробыл недолго. Умер. От врачебной ошибки.

«Ярким солнечным днём я подогнал к подъезду ЗИЛ-131, и бойцы начали грузить вещи. Замена! Так радостно было на душе. В очередной раз я вынес к машине наиболее ценные вещи и увидел, как в кабину садится мой друг и сосед по лестничной площадке Коля Пархоменко. ЗИЛ взревел и умчался по дороге на станцию, а я так и остался растерянно стоять в дверях подъезда…»

1985 год. Слева направо: младший сержант Шайхуллин, старший лейтенант Бронников и будущий комбриг 24-й бригады СпН старший лейтенант Жуков

Вот такой вот приснился мне сон. Яркий и реалистичный, поэтому наутро у меня уже не было сомнений. Дежурный по части майор Лисница призывно помахал мне рукой и крикнул в окно дежурки:

— Андрей, вечером бери машину и езжай за своим заменщиком!

— Точно ко мне? — переспросил я.

— Точнее не бывает, — заверил меня Григорий Михайлович. Я бы уверен в обратном, но распоряжение являлось реальным, и сном его никак не опровергнешь. Стоит ли говорить, что в результате привёз я командира роты на место «Пархома»?

Что касается снов, то пару лет ранее мне приснилось, как я купил на свою фирму автомобиль «Волга». Все весело смеялись по этому поводу. В те времена он — сон — казался более чем нелепым. Именно тогда Анвар Хамзин к своему излюбленному шутливому вопросу «Скажи мне как художник художнику: ты рисовать умеешь?» добавил ещё один: «Скажи мне как капиталист капиталисту: у тебя деньги есть?» Именно так мы иногда друг друга докапывали, чтобы развеять тоску. Только спустя несколько десятилетий мы оба убедились в том, что капитал и деньги — разные понятия, а художнику — в теперешнем современном искусстве — вовсе необязательно уметь рисовать.

В лихих девяностых, когда я гнал новенький автомобиль «Волга» из Москвы в Томск на свою внешнеторговую фирму, мне вдруг вспомнился этот момент…

Глава 35

Лето шло к своему исходу, все, кто должен был в этом году сменить место службы, уже уехали, а моего за-менщика всё не было. Наконец, в августе пришёл приказ о моем назначении в Бердск. 67-я бригада только начала разворачиваться, и назначить на моё место было некого, поэтому высшее начальство приняло такое решение — отправить меня без замены. Таким образом, мне удалось постоять у истоков создания и 67-й бригады. Теперь можно с уверенностью сказать, что я её пережил. В 2011 году овеянная героической славой, принимавшая неоднократное участие в чеченских кампаниях, часть была расформирована. Жаль…

Тем временем наша бригада убыла на августовские учения, а я подписывал обходной лист. Пришлось отправиться в Безречную, чтобы получить в КЭЧ подпись о том, что я сдал квартиру в исправности. Глупее не придумаешь — добираться за 50 километров, чтобы люди, не видевшие в глаза 23-й площадки, заверили мне то, к чему реально отношения не имели.

24-я бригада

Машин в городке не осталось, и я отправился пешком в надежде на попутную машину. Не успел я одолеть и пяти километров, как меня догнал уазик. Я подумал, что едет начальство и останавливать автомобиль было просто глупо, но машина остановилась сама. Дверца распахнулась, и выглянул полковник из разведотдела округа. Пару часов назад я видел его на 23-й площадке. Он сурово посмотрел на меня и спросил:

— Товарищ офицер, почему не на учениях?

— Я — заменщик, товарищ полковник. Следую в безреченскую коммунально-эксплуатационную часть с обходным листом, — бодро отрапортовал я, застёгивая ворот рубахи и поправляя галстук.

— А сколько ж до километров до Безречной? — уже совсем другим тоном уточнил начальник

— Восемьдесят, — соврал я.

Полковник восхищенно посмотрел на меня, очевидно решив, что вознамерился всё одолеть пешком, и произнёс:

— Садись, до Мирной доброшу.

Невдомёк было начальнику, что именно на это я и рассчитывал, когда отправлялся в путь.

Ещё через неделю я ехал в кузове ЗИЛ-131, ежась от пронизывающего ветра. Рядом со мной сидел старший машины Володя Барсуков. Мы молчали. В ногах болтались мои чемоданы. Я смотрел по сторонам, стараясь как можно отчётливей запечатлеть в памяти картины последней поездки с 23-й площадки до станции Ясная. Тёмный силуэт леса и крутой сопки удалялся, постепенно исчезая вдали, справа медленно проплывали огоньки Хара-Бырки, слева раскинулась долина Алакой, ещё дальше, почти на линии горизонта, светились огоньки одиноких кошар. Десятки, сотни раз этот пейзаж сопровождал меня этой дорогой, и вот теперь это происходило в последний раз.

Я настолько привык к этим отдаленным местам, что некоторые блага цивилизации во время отпуска мне казались чуждыми, суетливыми и даже вредными. Мой трёхлетний сын Игорь, впервые оказавшись в городе, впал в шок. Уже здесь при посадке в дежурную машину он упорно отказывался залазить в кабину, упираясь ногами и руками, как будто понимая, что его навсегда увозят из родных мест. В Чите он молчал и только испуганно озирался по сторонам, а когда мы попытались сесть в троллейбус, начал орать, что есть мочи (дословно): «Люди добрые, помогите! Выпустите меня отсюда Христа ради!»

Это будет позже, а пока я трясся в привычном ЗИЛ-131, и мою душу разрывали противоречивые чувства. Ликование — от того, что наконец свершилось то, к чему так долго и трудно шёл; щемящее чувство грусти об ушедшем, которое вовсе не хотелось возвратить обратно; робость перед будущим — как-то встретит и примет незнакомый коллектив на новом месте службы? Нечто подобное я испытывал при выпуске из училища, но в этот раз ощущение было сдобрено обретённой за пять лет мудростью.

На станции я скупо попрощался с Володей и отправил его обратно, не дожидаясь поезда, — ведь завтра ему предстоял обычный и нелёгкий день командира группы спецвооружения. Ещё через час мы погрузились в поезд, и прошлое окончательно становилось таковым с каждым метром, отдалявшим меня от заброшенного полустанка под названием Ясная. На сегодняшний день эти метры превратились в 27 лет жизни.

Я грустно смотрел в чёрное окно и видел только своё отражение. Пять лет утонули в непроглядной забайкальской ночи, а колёса, казалось, отстукивали бодрый мотив популярной тогда песни: «Когда это было, когда это было во сне наяву. Во сне наяву по волне моей памяти я поплыву…»

Письмо с войны

Андрюха, привет!

Я жив-здоров, лежу в медроте после аппендицита. Готовимся к выводу. Гилуч уже в Союзе. Тут остался я да Тхоривский.

П. в себе ногу прострелил — в Союз отправляют — сучара. Надеюсь на документы, что подойдут, а не подойдут — так и хрен с ним — немного осталось.

Олега Онищука в мае наградили…. Это образно.

Буду заканчивать. Напиши. Саша.

4.06.88.

Через несколько дней после того, как я получил это последнее письмо из Афганистана, Саша вернулся в Союз. Ждать и получать эти письма оказалось нелёгким делом. Я был Саниным «душеприказчиком», иначе говоря, мне в случае его гибели должны были сообщить первому. Каждый раз, когда почтальон приносила почту в военкомат, где я подвизался военным клерком по причине несостоятельного здоровья, душа моя замирала от страха. А уж если вдруг приносили во внеурочное время телеграмму, то и вовсе…

Но обошлось. Вернулся. «Жив и здоров», — как он писал, — тиф, две желтухи, аппендицит не в счёт. Какие всё-таки разные понятия о жизни и здоровье на гражданке и в армии… Так же как и понятия Родины, долга, дружбы и верности. Как сказал мой друг в ответ на мои сомнения в адекватности гражданских ценностей: «Не парься, Андрюха. Они, гражданские, по непонятным нам законам живут. Не пытайся их понять, так как они и сами их знать не хотят».

Вместо послесловия

Есть такая мудрость: «Минуты тянутся, часы идут, дни и месяцы бегут, а годы летят». Всё верно, так оно и случилось. Теперь уже мне примерно столько лет, сколько ветеранам Великой Отечественной войны было тогда, когда я только начинал службу. Я пока так и не сумел побывать ни на одной дорогой мне могиле, возложить цветы к памятникам Олегу Онищуку и Евгению Сергееву. Мой личный скорбный список уже подбирается к цифре тридцать.

Теперь я спокойно могу проводить время, как мечталось тогда, а именно: лежа на диване. Много сплю, сытно ем, мне тепло и уютно, у меня дорогая машина, но почему я всё чаще возвращаюсь мыслями к тому беспокойному и трудному времени? Почему, когда я слышу звуки марша «Прощание славянки», на глаза наворачиваются слёзы, а ноги начинают подёргиваться, как у цирковой лошади, в такт мелодии?

Всё чаще погружаюсь в воспоминания, с трудом преодолевая толщу времени, путаюсь в лабиринте памяти, и передо мной возникают, как старые фотографии, живые картинки прошлого. Вот капитан Бочаров жадно глотает воду из стакана, налитую ему друзьями, вместо водки и при этом даже не замечает подмены. Кутёж в офицерской общаге с неизвестно кем привезёнными из Читы двумя девками. Вот Саня Зайков после полного отказа купола тут же прыгает второй раз, чтобы преодолеть себя, и приземляется уже под аплодисменты товарищей. Вот

Боря Месяцев играет на гитаре и поёт: «…нашей юности надежды…»

Я снова там, среди своих друзей. Шучу и ругаюсь с ними, убеждаю и спорю, радуюсь и сопереживаю. Знаю роковые ошибки каждого, знаю их судьбы. Вот только предупредить не могу ни о чём.

Картины прошлого тускнеют, и меня накрывает крепкий сон, уставшего после тяжёлого дня офицера… а может, и не просыпался я вовсе?

Примечания

1

ППД — пункт постоянной дислокации.

(обратно)

2

Воспроизведено со слов капитана Переверзева.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Вместо послесловия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg